Ольга Баскова - Проклятая сабля крымского хана

Ольга Баскова
Проклятая сабля крымского хана

Глава 1 1520 год. Крым
Крымский хан Саадет Гирей привязал коня к тонкому морщинистому стволу дерева, неизвестно как вцепившемуся корнями в скалу и даже пробившему ее в поисках влаги, тяжело вздохнул и стал взбираться по склону к пещере, которая скалилась еле заметной черной пастью — расщелиной. Это давалось ему с трудом. Тучный, сильно набравший в весе в последнее время, он тяжело дышал, и камни сыпались из-под ног. Пот градом катился по круглому, смуглому, с желтизной лицу, попадая в узкие монгольские глаза, застревая в морщинках, как вода в колеях, сверкая в бороде, где уже поблескивал серебряный волос; он смахивал соленую жижу холеной рукой и продолжал путь. Саадет Гирей не сказал ни единой живой душе, даже своей жене, которой доверял, о том, куда направился. Здесь, в суровых крымских скалах, жил колдун, который предсказывал будущее. Потомок Чингисхана, Саадет Гирей помнил о своем великом предке, завоевавшем полмира, и мечтал о его славе. Помнил он также и о том, что своими победами Чингисхан был во многом обязан шаману Тэб-Тэнгри. О нем рассказывали довольно много. Предки Тэб-Тэнгри служили еще матери Чингисхана, однако это не означало, что он займет достойное место при ханском дворе — Чингисхан не происходил из знатного рода. Саадет Гирей знал, что именно благодаря Тэб-Тэнгри его великий предок занял место, которого заслуживал. Шаман провозгласил: скоро придет Великий воин, которому покровительствует сам бог Тэнгри, поэтому его род считается «золотым». И именно Темуччи — такое имя получил Чингисхан от рождения — станет Великим ханом. Чингисхану пришлись по нраву слова шамана, по его совету он сменил имя и действительно принес Золотой Орде столько побед, сколько она никогда не видела. Саадет Гирей до сих пор не мог разобраться в том, за что его великий предок приказал убить Тэб-Тэнгри. Наверное, это было сделано сгоряча… Вокруг великих людей вечно плетутся интриги… возможно, кто-то наговорил на шамана, мечтая захватить трон. Трон шатался и под ним, именно поэтому, тяжело дыша и спотыкаясь, он упорно карабкался к пещере. По словам местных жителей, колдун умел предсказывать будущее. Оно и интересовало крымского хана. Наконец, добравшись до маленькой площадки, созданной природой прямо перед узким входом в пещеру, он погладил бороду, что делал в минуты сильного волнения, и с опаской заглянул внутрь. Возле огня сидел худой старик в лохмотьях и что-то бормотал.

— Приветствую тебя, почтенный, — громко сказал Саадет Гирей, но от волнения голос его оборвался на последнем слове. Старик не обернулся, лишь что-то пробормотал под крючковатый нос. Пламя в костре разгорелось сильнее, словно колдун произнес какое-то заклятие, и желтые отблески заплясали по склизким, словно плачущим стенам пещеры.

— Почтеннейший, — уже громче и увереннее произнес хан, стараясь подавить волной накативший на него страх, — я пришел…

Старик обернулся. В ярком свете он выглядел устрашающе: длинные белые волосы, перехваченные грязной красной лентой, испещренное морщинами узкое лицо, глаза, прикрытые веками, седые нависшие брови…

— Ты пришел узнать свое будущее, — скрипучим, словно колесо старой телеги, голосом произнес он. — Сюда все приходят за этим. Что ж, слушай. Тебе не суждено стать Великим ханом, если ты не расправишься с сыном своей жены. Впрочем, я вижу, что ты этого не сделаешь, хотя кровь проливать тебе не впервой. Верно говорю?

Хан прищурился, и его без того узкие глаза превратились в щелочки. Да, шайтан-старик прав, ему приходилось убивать всю свою жизнь. Совсем молодой, с румяными щеками, покрытыми юношеским пухом, он сражался против мятежников — сторонников своего родственника принца Селима, потом жестоко подавлял народные волнения недовольных. Он предавал, продавал направо и налево, не зная слов «дружба» и «любовь», не чувствуя никакой привязанности к близким, и добился своего: султан Селим Явуз и его сын Сулейман Великолепный благоволили к нему. Когда осенью 1523 года после ухода ногайцев, разоривших Крымское ханство, знать поставила на престол Казы Гирея Первого, Стамбул воспротивился. Крымские беи всегда согласовывали кандидатуру правителя с турецким владыкой, но на сей раз этого не сделали. Мало того, главный крымский мурза, ненавидевший нового хана, отправился в Стамбул, где, упав на колени перед султаном и обливаясь слезами, просил за него, Саадет Гирея. Сулейман Великолепный, конечно, не отказал, и новый хан с отрядом турецких янычар вскоре прибыл в Крым. Он помнил: решение расправиться с молодым племянником Казы Гиреем и его братьями созрело не сразу. Саадет Гирей колебался. Говоря по совести, племянник не сделал ему ничего плохого, покорно принял свое смещение и заявил о готовности повиноваться дяде. Саадет сделал его своим калгой [1], однако это не давало ему покоя, и вскоре хан приказал умертвить юношу. Казалось, стало легче дышать, заговоры мерещились реже… Но это только казалось. Потом пришел черед других племянников. Он истребил почти всех родственников и не жалел об этом. Нет, не совсем так. Иногда в глубине души шевелилось что-то похожее на совесть, которая, впрочем, быстро успокаивалась. Все, что он ни делал, — делал на благо страны, ослабленной нападениями ногайцев и распрями знати. Благодаря его действиям в стране удалось навести порядок. Разумеется, не все оставались довольны его политикой. Не все крымские беи любили турок, которым он поклонялся… Недоброжелатели припоминали неудачные военные походы на Москву и Литовское княжество, а хитрый шайтан, племянник Ислям Гирей, правдами и неправдами хотел занять трон. Ислям Гирей, но не Девлет, его племянник и пасынок одновременно. Старик что-то путает. Ему надо опасаться другого родственника. Колдун зашевелился, будто прочитав его мысли.

— Я ничего не путаю, — прошелестел он, кашлянув. — Может быть, и правильно, что ты не убьешь его. Я вижу, Девлет все равно прославит свое имя. Однако славы Чингисхана не добьется.

— При чем тут Девлет? — буркнул Саадет Гирей, словно разбуженный словами старика. — Он еще младенец и мне не соперник. Его отец Мубарек сложил буйную голову в Африке и тоже не претендует на престол. Меня беспокоит родной брат и другой племянник, Ислям. Кажется, они хотят скинуть меня с трона.

— Ислям не получит желаемого, — снова промолвил старец. — Тебе удастся укротить его, как дикого барса. Брату тоже недолго царствовать, если Девлет останется в живых. — Колдун бросил в огонь щепотку какого-то белого порошка, и пламя снова вспыхнуло, швырнув в хана горсть искр. — Если ты не хочешь услышать меня, ступай откуда пришел. Мне больше нечего сказать.

Саадет Гирей продолжал стоять, прислонившись к холодной мокрой стене, не произнося ни слова, будто ожидая продолжения беседы, но вдруг какая-то сила, как вихрь, как ураган, вытолкнула его из пещеры в жаркий полдень, и он снова оказался на склоне горы. Солнце палило немилосердно, обжигая желтую кожу щек, и хан начал осторожно спускаться вниз, на каменистую дорогу, где оставил коня. Разговор с колдуном не принес ожидаемого успокоения, наоборот, сердце билось еще тревожнее, тяжелый камень не упал с души. Что же получается? Его соперник — маленький Девлет? Но это неправда, что может сделать ребенок? Почтительный скромный ребенок, который почти не видится с ним и который ни разу не высказал желания поскорее вырасти, чтобы занять место своего отца. Зачем его убивать? У него еще кишка тонка сместить отчима с трона. Другое дело — братец, не раз возмущавшийся решением после гибели старшего брата посадить на трон среднего, хотя какая тут несправедливость? Есть еще и проклятый племянник… О Аллах, как тяжело нести эту ношу — власть, но как жалко ее бросить…

Саадет спрыгнул с валуна на дорогу и подошел к красивому ухоженному гнедому коню, покорно ждавшему своего хозяина. Хан потрепал его по пушистому загривку, конь лизнул его горячую руку.

— Ты один не предашь меня, — шепнул Саадет в ухо верному другу, не раз выручавшему его в боях. — Ты один… Все мои родственники — стая трусливых шакалов… Ничего, посмотрим, как они потеряют головы в борьбе со мной.

Он влез в седло и натянул поводья. Конь покосился черным глазом на хозяина.

— Домой. — Саадет знал, что его понимают с полуслова. Для его коня не требуется плеть. Животное тряхнуло гривой и понеслось к дворцу. Хан не любил свое жилище, считая, что крымский дворец недостаточно напоминает турецкий. Впрочем, последние дни его не утешали ни ласки наложниц, собранных со всего света, ни дети, ни жены. Тень заговора и угроза смещения его с престола давно витала в воздухе. Саадет надеялся, что колдун успокоит его, разрешит проблемы. Но мерзкий старец только все усугубил. Шайтан бы его побрал! И ведь наговорил лжи, шакал! Какой Девлет ему соперник? Когда в легкой дымке показались крыши дворца, хан призадумался. Проклятый старик все же посеял зерно сомнения. Что ему делать с Девлетом, как себя вести? Саадет опустил поводья, дав верному другу нести себя сначала по гористой местности, по белой пыли, забивавшейся в нос и рот, потом по степи с выжженной травой, степи, пахнувшей сеном и еще чем-то сладким, как шербет. Когда показались минареты мечети, он вскинул голову, принял царственный вид и пришпорил коня. Никто не должен знать, что разговор с колдуном расстроил его. Впрочем, кому об этом известно? Даже своей жене Селиме, матери Девлета, он ничего не сказал. Нет, не потому, что не доверял ей, как раз наоборот, просто боялся взгляда ее жгучих черных глаз, как ему казалось, осуждавших за то, что не уберег своего родного брата, ее мужа Мубарека, от гибели в далекой Африке. Много раз Саадет пытался объяснить ей: мол, это было невозможно, ее супруг сам принял решение участвовать в походе на Египет, но Селима будто не верила, отворачивалась, и длинные пушистые ресницы увлажняла слеза. Она так и не смогла полюбить его. И не сможет — он знал это с самого начала. Все протестовало в нем против женитьбы на этой женщине, однако укрепленная веками традиция жениться на вдове старшего брата не позволила избежать участи, печальной для обоих. Да, именно печальной, потому что они не были счастливы. Она почти не интересовалась делами мужа, только разве для приличия, все дни проводила с сыном Девлетом, и Саадет не представлял, как скажет ей, что подростка надо удалить из дворца. Да, надо — к этому решению он пришел, подъезжая к воротам резиденции. Привратник открыл ворота, и хан въехал на просторный двор и окинул постройки скучающим взором. Ханский дворец, похожий на небольшую крепость, возведенный его отцом Менгли Гиреем, многим казался шедевром: фонтаны, цветники, разбросанные в саду беседки и павильоны из резного позолоченного дерева, башня-хамам, солидное медресе… Как напоминание об отце, на портале красовалась надпись: «Владелец этого дворца и правитель этой области, государь величайший и благороднейший, Менгли Гирей — хан, сын Хаджи Гирея — хана, да помилует Аллах его и его родителей в обоих мирах». Саадет любил фонтаны, не такие большие, как в Стамбуле, потому что в Крыму вода добывалась с трудом, считалась источником жизни и благополучия, отрадой и надеждой: ее берегли и почитали. Источники воды всегда имели особый смысл и значение: для сбора питьевой воды — «чешме», «абдез» или «магзуб» — для омовения перед молитвой, фонтаны «себил» — священные. «Сладкозвучные» фонтаны украшали ханские покои и услаждали слух. Хан спешился, вошел в беседку, в центре которой красовался небольшой фонтан в виде распустившегося цветка, погладил влажные лепестки, орошенные водой, лизнул кристально чистую каплю и тяжело опустился на диван, на парчовые подушки. Верный евнух Махмуд тотчас подбежал к нему, взявшись словно ниоткуда.

— Как вы себя чувствуете, господин? Не принести ли вам холодной лимонной воды с шербетом?

Хан покачал головой и дёрнул бороду:

— Спасибо, Махмуд. Не думаю, что это мне поможет. Ты иди, я позову тебя. Мне нужно побыть одному.

Евнух исчез так же неслышно, как и появился. Саадет закрыл глаза и вдохнул свежий воздух, напоенный запахом роз. Он любил сидеть в летней беседке, словно ограждая себя от суетного мира резными стенами со вставками из цветного стекла вместо окошек. Причудливая игра красок завораживала. Мириады бриллиантов-капелек искрились желтым, красным, синим, зеленым цветами, превращая помещение в дивный калейдоскоп цветных бликов. Нежное журчание струй убаюкивало. Стало легче дышать, сознание будто прояснилось, и Саадет принял окончательное решение. Да, колдун прав, он не станет убивать своего племянника — пасынка, просто отправит его в Стамбул, где мальчик будет находиться под присмотром преданных ему, хану, людей. Если старый шайтан ошибся и со стороны Девлета ему ничто не угрожает — он вернет его со временем. Да, так и следует поступить. Иначе эта мысль сведет его с ума. А у него и так много проблем, проблем с родным братом и племянником Ислямом. Успокоившись, Саадет хлопнул в ладоши, и верный евнух возник перед ним, как призрак.

— Приведи ко мне Девлет Гирея, — приказал хан, — и поживее.

Евнух склонился так низко, как только позволяла ему больная поясница, которую он постоянно пачкал какой-то остро пахнувшей заморской мазью.

— Слушаю и повинуюсь, повелитель. Девлет Гирей предстанет перед твоими светлыми очами через мгновение.

Саадет Гирей раздраженно махнул рукой, словно говоря, чтобы слуга поторопился, но тот уже растаял в цветных бликах, оставив после себя едкий запах своего снадобья, приобретенного у старого иранца на рынке. Хан поражался его способности молниеносно исполнять приказания: наверное, желание угодить господину помогало превозмогать боль. Он привел Девлета, как и обещал, через мгновение, и дядя приказал племяннику сесть возле себя. Мальчик покорно опустился на диван, сложив руки на коленях и опустив глаза. Он как никогда походил на девочку, красивую восточной красотой: точеные брови-подковки, миндалевидные глаза с поволокой, длинные загнутые ресницы.

«Наверное, я зря беспокоюсь, — подумал Саадет Гирей и снова дернул себя за бороду. — Он скорее слабая женщина, чем мужественный воин. Нет, такой не способен свалить меня».

— Махмуд сказал, ты хотел поговорить со мной, великий хан, — прошептал мальчик, и яркий румянец залил чуть тронутые темным пухом щеки.

— Скажи, ты сильно привязан к матери? — спросил Саадет Гирей, пристально глядя на пасынка.

— Я люблю и почитаю ее, — отозвался Девлет Гирей.

— Но она не сделает тебя хорошим воином. — Хан прищурился. — А я хочу, чтобы сын моего брата, мой племянник и пасынок им стал и прославил род Чингисидов в славных боях.

Ресницы мальчика дрогнули, но он ничего не ответил.

— Завтра же на корабле ты отправишься в Стамбул, — твердо сказал Саадет Гирей, словно подчеркивая, что спорить с ним бесполезно. — Турецкие янычары — настоящие солдаты. Они обучат тебя военному искусству. Кроме того, ты увидишь родственников, которых никогда до этого не знал. Я передам с тобой послание для них.

Девлет по-прежнему не произносил ни слова, и хан с неудовольствием подумал: «Как женщина. Где уж такому сместить меня с трона!»

— Я не говорю, что ты уедешь отсюда навсегда, — вкрадчиво молвил Саадет Гирей и улыбнулся лисьей неприятной улыбкой. — Как только мне сообщат, что из тебя получился прекрасный воин, ты вернешься обратно.

Мальчик склонил голову, не поднимая глаз. Пушистые ресницы дрожали, но их не увлажнила слеза. Хан воспринял его молчание как согласие. Впрочем, в согласии пасынка он не нуждался.

— Ну, иди, собирайся, — уже резче сказал он и слегка подтолкнул его. — Иди, сообщи матери.

Девлет так же покорно отправился во дворец, а Саадет, встав, подошел к фонтану и подставил руку под слабую искрившуюся струю. Он уже знал, что скажет жене, и это не прибавляло радости.

— Все равно здесь решаю я, — сказал он жестко. — И да будет благословенно имя Аллаха!

Глава 2 Наши дни. Турция
Жанна сидела на кровати, ощупывая синяки на руках, и лихорадочно думала, как отсюда выбраться. Проклятый Макс обещал помочь ей скрыться в Турции, в Стамбуле, клялся посылать деньги на ее карту, но вместо этого продал в бордель, причем в самый дешевый. Ей сразу показалось странным, что смуглые до черноты турки сомнительного вида повезли ее куда-то в горы, поселили в грязном отеле, который оказался публичным домом для пастухов и шоферов. Когда ей об этом сообщила проститутка с равнодушным лицом, видимо, готовая ко всему на свете, потому что в ее нелегкой жизни были и огонь, и вода, и медные трубы, Жанна устроила скандал, требуя отпустить ее. Но такие же маленькие грязные смуглые люди во главе с портье сначала избили ее, заломили руки, потом что-то вкололи в вену, и она вырубилась на долгое время. Позже, когда она очнулась и начала стучать в дверь, к ней в комнату вошел высокий турок, модно и дорого одетый, и на ломаном русском языке сообщил, что с этого дня ее работа — обслуживать клиентов.

— Если ты выкинешь что-нибудь, тебя ждет смерть, — пригрозил он, хлопая черными ресницами.

«Лучше смерть», — подумала она, но вслух этого не сказала. Ее опять начнут бить, вколют наркотик — здесь это практикуется — и заставят спать с отбросами общества. Подумать только, она и грязные пастухи, бедуины! Нет, нет и еще раз нет!

Турок внимательно наблюдал за ней, буравя глазами-маслинами. Ее молчание он воспринял как согласие. А куда деваться этой козе, пусть и красивой, похожей на Ким Бессинджер? Впрочем, сколько красивых было в его жизни! Конечно, все они попадали сюда обманом, потому что ни одна уважающая себя проститутка не захочет здесь работать. И многие смирялись, хотя если бы его дочь попала в такое место, он пожелал бы ей скорой смерти. Девушки все равно умирали, но пройдя через унижения, побои, каждый день накачиваясь наркотиками. Гордую красотку ждет то же самое.

— Ты поняла меня? — поинтересовался он, убежденный, что Наташа (для него все русские бабы были Наташами) уже смирилась. Жанна опустила голову и ничего не ответила. В ее голове роились мысли о побеге. Нужно поговорить с девушками, изучить отель, узнать все ходы и выходы… Турок подошел к ней и взял за подбородок:

— Еще раз спрашиваю, поняла? Будь любезна с гостем. Сегодня к тебе придет наш лучший клиент.

Она взглянула в его сытое лицо и будто выплюнула:

— Да.

— Вот и умница. — Он осклабился, вышел из комнаты, приказав ей принять ванну и привести себя в порядок, а через час к ней заглянула пожилая турчанка, положила на кровать голубое короткое платье с большим декольте, поставила вазу с фруктами и бутылку вина, вынула из шкафа два бокала и тихо удалилась. Молодая женщина съежилась, чувствуя, что клиент сейчас зайдет. И он не замедлил явиться — толстый, даже не толстый — жирный сальный мужик, очень смуглый, с короткими седыми волосами, короткими ногами, кривым носом и волосатой грудью. По-русски он знал всего лишь одно слово — «привет». Ну и, наверное, Наташа.

Жанна кивнула в ответ, соображая, что дальше делать. Ладно, посмотрим, что станет делать он. Турок почмокал языком, коснулся ее светлых волос и что-то проговорил на своем гортанном языке. Жанна поняла, что он восхищается ее красотой. Конечно, она для него красавица, наверняка он редко видит кого-то красивее осла. Потом он подсел к ней, рванул платье, которое легко разошлось по швам, и снова восхищенно заохал, пораженный ее царственной наготой. Молодая женщина продолжала сидеть, как каменное изваяние, и клиент решил приступить к действиям. Молниеносно скинув с себя рубашку и брюки (боже, какой он противный, волосатый, как обезьяна), турок кинулся на нее, кусая гранатовые соски, сдирая трусы, дыша в лицо перегаром. Его руки пробирались в низ живота. Жанна почувствовала, как задыхается, машинально начала шарить по столу, нащупала вазу с фруктами, потом бутылку. Собрав последние силы, она стукнула ею о стол, красное вино залило белые простыни — и горлышком бутылки полоснула клиента по шее. Он сначала заорал, потом обмяк и, потеряв сознание, упал на нее, заливая своей кровью. Она вскочила, скинула его с себя, и ее стошнило прямо на турка. Жанна не думала, что его крики услышат за стенкой и через мгновение в ее комнату вломятся охранники. Ее снова били, теперь уже не боясь повредить лицо, и женщина подумала: ее ждет смерть. Но лучше смерть, чем такая работа… Когда она отключилась, ее поволокли в подвал и бросили там. Жанна очнулась в вонючей темноте, на грязных тряпках, не соображая, где она и который час. Рядом с ней плакала какая-то девушка. Силясь разглядеть ее в темноте, молодая женщина подползла к соседке. Ей показалось, что девушка очень юная и хорошенькая.

— За что тебя? — спросила она, надеясь, что соседка понимает по-русски.

— За то, что ударила клиента, — отозвалась девушка. Она действительно оказалась русской. — А тебя?

— А я его порезала, — не без гордости заявила Жанна. — Как тебя зовут?

— Света. А тебя?

— Меня Жанна. — Молодая женщина взяла ее за руку. — Что теперь с нами будет, ты знаешь?

— Хорошо знаю, — всхлипнула Света. — Нас убьют.

Жанна встала на ноги, застонала, но удержалась и не упала, успев опереться на стену.

— У нас есть шансы на спасение? — прошептала она.

Света покачала головой:

— Нет. Тут крепкие стены и хорошая охрана.

— Очень крепких стен не бывает. — Жанна принялась простукивать стены, пытаясь определить их толщину. — Да, это не сарай. Придется придумывать другой способ выбраться отсюда.

— Я же сказала, мы не выберемся, — упрямо повторила девушка. — Хочешь, скажу, что будет завтра утром? К нам придет с десяток грязных турок, они по очереди изнасилуют нас, а потом подвесят за ноги вниз головой. Мы умрем в мучениях.

— Посмотрим. — Молодая женщина решила сменить тему. — Как ты сюда попала?

Света всхлипнула и с охотой стала рассказывать печальную историю, очень знакомую, потому что о подобном пишут в газетах и кричат в Интернете. В российской глубинке ей не удавалось найти хорошую работу, она пробовала переехать в Москву, даже устроилась горничной в отеле, но денег на съемную квартиру все равно не хватало. И тут ей на глаза попалось объявление. Требовались женщины для работы за границей. Им обещали такую зарплату, что глаза лезли на лоб. Подобных денег Света не зарабатывала и за полгода. Она пришла в агентство по найму, поинтересовалась, что придется делать. Ответ ее порадовал: в многочисленных курортных отелях Турции требовались уборщицы и горничные — как раз тем же она занималась и на родине, но платили ей в десятки раз меньше. Недолго думая, девушка собрала нехитрый скарб и вылетела в Стамбул. В тот же день ее привезли в бордель, не слушая криков и просьб, забрали паспорт и заперли в комнате. Когда к ней зашел тот лощеный турок, с которым разговаривала и Жанна, Света сказала ему, что она приличная девушка и ни за какие деньги не станет этим заниматься. Сводник усмехнулся.

— А у тебя нет выхода, — спокойно заметил он. — Подумай, ну куда ты денешься без документов? Здесь не Россия, попадешь в полицию, а там ой как несладко.

Света потребовала привезти консула, турок кивнул и вышел, но вместо консула привел двух дюжих ребят, которые избили ее до полусмерти и что-то вкололи. На следующий день сводник объявил, что сейчас придет клиент и она должна быть с ним ласкова. Клиентом оказался потный противный турок, набросившийся на нее с порога. Но девушка не дала ему стащить с себя одежду — сразу ударила между ног. Он сначала застонал, потом заорал, прибежал сводник и бросил ее в подвал.

— Видишь, дорогая, у нас нет выхода, — плача, пробормотала Светлана. — Я слышала рассказы проституток. Хозяевам борделей хватает такого товара, поэтому они расправляются с непокорными.

Она тихо всхлипывала, а Жанна думала, думала, думала и ничего не могла придумать. Девушка права, бежать отсюда невозможно. Эти стены видели таких, как она. Турки знают, как с ними поступать. Ничего у нее не получится, видимо, скоро придет конец ее никчемной жизни. Она тоже забилась в угол и погрузилась в полудрему, ожидая своих мучителей. Когда дверь распахнулась, Жанна съежилась, словно хотела стать меньше, раствориться в темноте. Вошел турок-сводник, как всегда, прекрасно одетый, благоухавший дорогим одеколоном. За годы ведения бизнеса с представителями разных национальностей он выучил и английский, и даже русский, и на всех языках говорил одинаково плохо. Сейчас его сопровождали, к ее удивлению, не смуглые нукеры-дружинники, готовые избить до полусмерти беззащитных девушек, а толстый маленький человечек европейского вида, в белой батистовой рубашке и черных брюках. Его лакированные модельные туфли явно стоили недешево. «Клиент, — мелькнуло в разгоряченном мозгу. — Сейчас подложит под него меня или Светку. Если меня — черт с ним. Главное, чтобы не грязный турок. Возможно, с европейцем удастся договориться».

— Вот эта. — Палец сводника с наманикюренным ногтем указал на Жанну. Значит, она не ошиблась. Ей действительно привели клиента. Толстячок осмотрел молодую женщину, кивнул и произнес на чистом русском языке:

— Такой я ее себе и представлял. Что ж, я ее забираю.

— Нужно бы еще подкинуть. — Турок помялся, опустив глаза. — Гляди, Ройтман, какая красавица. У нас бы она имела успех.

«Значит, его зовут Ройтман, — отметила про себя Жанна. — Точно не турок».

— Твоей жадности, Ибрагим, нет предела, — буркнул гость. — Хватит с тебя. И вспомни, сколько раз я вытаскивал тебя из передряг.

— Да я что… — Ибрагим (так вот как его звали) переминался с ноги на ногу. — Черт с ней, бери.

Жанна по-прежнему сидела в углу, не двигаясь. Толстяк взял ее за ледяную руку:

— Пойдем со мной.

— Пойду, если эту девушку тоже выпустят отсюда, — заявила молодая женщина. — Я не позволю, чтобы с моей соотечественницей, которую заманили сюда обманом, обращались по-скотски и даже убили. Нет, я никуда не пойду без нее.

— Слышал? — Ройтман обернулся к Ибрагиму. — Для русских всегда было характерно чувство дружбы. Помнишь, мы спорили насчет этого? Ты утверждал, что на Востоке дружба крепче. — Он достал пухлый бумажник и вытащил несколько долларовых купюр. — Я покупаю и эту. Хватит? Думаю, с лихвой, потому что ты собирался ее убить. А с трупа ничего не получишь.

Ибрагим почесал затылок:

— Ладно, черт с вами. Берите и эту. На выходе ей вернут документы. Только билеты до России за твой счет, Ройтман.

— Разумеется. — Толстячок довольно потирал руки. — Девочки, вперед.

Он подтолкнул их к выходу. Света, не веря своему счастью, шла как приговоренная к смерти, которой объявили о помиловании. В голове Жанны крутились разные мысли. Неужели толстяк отправит их в Россию? Свете это даже в радость, но не ей. Там ее сразу посадят в тюрьму. Впрочем, в тюрьме лучше, чем в таком борделе.

Портье, любезный до тошноты, выдал им документы, получил от Ройтмана чаевые и даже попрощался на русском языке. Девочки вышли из борделя, и пыльный воздух окраины горной деревни показался им свежим и живительным.

— Садитесь в машину, — Ройтман подвел их к черному «Мерседесу», на водительском сиденье которого они увидели мужчину средних лет с носом, напоминавшем клюв орла, и снова достал бумажник. — Не знаю, девочка, как тебя зовут, но этого должно хватить на билет до дома. — Он сунул в бледную руку Светы несколько стодолларовых купюр. — Мы довезем тебя до аэропорта. Поезжай домой и больше не попадай в такие истории.

Только теперь бедняжка поверила в свое спасение. На бледных худых щеках заиграл румянец, губы раскрылись, блеснули белые острые зубы.

— Спасибо вам, — проговорила она. — Я не знаю, как вас благодарить.

— Лучшей благодарностью будет, если я о тебе больше не услышу, — хохотнул он, и машина плавно тронулась с места. Сначала она петляла по горным дорогам, потом выехала на шоссе и помчалась по асфальту. До аэропорта ехали долго, но никто не сказал и слова. «Мерседес» притормозил у входа в терминал, и Ройтман повернулся к девушкам:

— Прощайтесь.

Света крепко обняла Жанну своими прозрачными ручонками, еще раз поблагодарила спасителя и смешалась с толпой.

— Бедняжка, — процедил он с мечтательной улыбкой. — Впрочем, у нее все будет хорошо. Думаю, она больше не попадет в такую историю. Многие подобные ей после пережитого делают вывод: лучше жить на картошку, которую выращиваешь в огороде, чем на доллары, заработанные в дешевом борделе.

— Это верно, — согласилась Жанна. — Я тоже это поняла. Может быть, вы отпустите и меня?

Ройтман усмехнулся:

— В руки полиции? Думаешь, за это время о тебе уже забыли? Нет, дорогая, тебя разыскивает Интерпол, и твои милые фотографии есть в Интернете.

— Но зачем я вам нужна? — удивилась молодая женщина.

— А это ты сейчас узнаешь. — Он тронул птицеобразного шофера за плечо и коротко бросил: — Домой.

Машина снова помчалась по асфальтовой дороге, но на этот раз в горы не свернула, наоборот, доехала до моря, оказавшись в богатом квартале Босфора. Возле одного из белых особняков она притормозила, и Ройтман вышел из машины, подмигнув Жанне.

— Вот моя резиденция. Будь гостьей. Как видишь, мне посчастливилось приобрести особняк в прекрасном месте — это очень престижный район. Если ты что-то понимаешь в архитектуре, он построен в стиле необарокко.

В архитектуре Жанна никогда ничего не понимала, но отметила про себя, что особняк действительно шикарный, белый, с башнями по бокам.

— В нем пять этажей, двадцать две комнаты, гараж и сад, — пояснил Ройтман и что-то сказал в окошечко кованых ворот. Они разошлись в разные стороны, и «Мерседес» горделиво въехал в огромный двор. Перед особняком был разбит сад с клумбами, в которых красовались диковинные, никогда не виданные Жанной цветы, издававшие тонкий аромат французских духов. В трех фонтанах, один их которых был точной копией бахчисарайского «Фонтана слез», журчала вода. Где-то на деревьях (она узнала кипарисы, горделиво взметнувшие ввысь свои остроконечные вершины) щебетали птицы.

Ройтман поманил ее рукой, и по белым мраморным ступеням они прошли в дом, на террасу.

— Твоя комната будет на третьем этаже, — сказал он. — С балконом. С него, между прочим, открывается великолепный вид на Босфор. Ты была на Босфоре?

Женщина покачала головой:

— Не имела возможности. Вам прекрасно известно, в каких местах Турции мне посчастливилось, — она сделала акцент на этом слове, — побывать.

Толстяк усмехнулся, бережно взял ее за локоть и по ковровой дорожке повел на третий этаж. Жанна обратила внимание на позолоченные перила, картины в больших рамах, украшавшие стены, и мраморные статуи. Внутри резиденция Ройтмана чем-то напоминала Эрмитаж. Такая же лепка и произведения искусства. Может быть, дорогой архитектор и получил заказ — сделать интерьер, как в Эрмитаже? У богатых свои причуды.

— Нравится? — Хозяин открыл одну из дверей в длинном широком коридоре и провел туда гостью. — Видишь, какой контраст? Внутри, в коридоре, — Зимний дворец, а в твоей комнате — современность.

Эта современность была Жанне больше по сердцу. Вся комната была сделана в розовых тонах: розовые стены, розовое стекло на огромной люстре, розовый светильник над двуспальной кроватью, обычной кроватью, вовсе не в стиле Людовика XIV. Огромная плазменная панель матово светила со стены. Сквозь розовые портьеры пробивался солнечный свет. На круглом столике, к ее удивлению, лежала Библия.

— Люблю почитать эту книгу, — признался хозяин. — В ней можно найти ответы на многие вопросы. И вообще каждый образованный человек должен ее знать. Почитай перед сном, полезно.

— Если я найду в ней ответ на вопрос: «что вам от меня понадобилось», я действительно сочту чтение полезным, — усмехнулась Жанна.

— Зря ты богохульствуешь, — прервал ее хозяин. — В твоем положении нужно сходить в церковь и покаяться.

— Не могу ничем парировать, ибо вас совсем не знаю, — в тон ему ответила женщина. — Итак, может быть, скажете, зачем привели меня сюда? Неужели мы будем изображать Сулеймана и Роксолану?

Ройтман захохотал так громко, что спугнул какую-то маленькую серую птичку, которая черным глазком-бусинкой посматривала в окно.

— А ты не лишена чувства юмора, — задыхаясь, проговорил он. — Мне это нравится.

— Но вы привели меня сюда не для того, чтобы я вас веселила, — буркнула молодая женщина. Он поднял короткие толстые руки.

— Ладно, сдаюсь. Ты права, прелестная незнакомка. Чем скорее мы поговорим, тем будет лучше для всех. Приведи себя в порядок, моя милая, я знаю, что твой гардероб остался в борделе, и поэтому обо всем позаботился. Если не угадал с размером — извини. Видишь, в стену встроен шкаф? Там ты найдешь все необходимое. Эта дверца — в ванную комнату. Я тебя покидаю, встретимся на террасе за чаем.

Он ушел, а Жанна бросилась к шкафу, удивляясь, что злоключения не истребили в ней любовь к шмоткам. Надо сказать, Ройтман не пожалел денег. Это была не дешевая одежда, которой ее снабдили в борделе. Надев хлопковое белое платье с золотыми пуговками и посмотрев на себя в зеркало, женщина ахнула. Ройтман угадал ее размер. Кроме платья, на вешалках обнаружились: брючный костюм, пара юбок, несколько симпатичных кофточек и голубые джинсы. Внизу стояла обувь — от босоножек до сапог.

— Ничего не понимаю, — сообщила Жанна своему отражению в огромном зеркале. — Впрочем, убивать он меня не собирается, на маньяка тоже не похож. Если ему требуется содержанка вроде меня, не возражаю. Мне тут нравится.

Глава 3 1530 год. Крым
Девлет Гирей вспоминал поездку в Стамбул как что-то иллюзорное, происходившее не с ним. Слезы матери, непреклонный характер отчима, прощальный взгляд любимой наложницы отца Мириам, прекрасной полонянки из славянских земель, оказывавшей мальчику знаки внимания и пробудившей что-то похожее на интерес, влечение к женщине, а потом долгое и нудное путешествие по морю, которое он увидел первый раз в жизни. Увидел и поразился его изменчивости. В первый день плавания оно, изумрудное, спокойное, как вода в бассейне дворца, ласково омывало корабль, но наутро вспенилось, словно на что-то разозлившись, и швыряло корабль, как утлую лодчонку. Девлет лежал на кровати и боялся приподнять голову — его тошнило. Сопровождавший мальчика евнух постоянно спал, не особенно наблюдая за воспитанником, или бежал на палубу и сгибался пополам, сотрясаясь в спазмах рвоты. И лишь матросы, с ловкостью обезьян лазавшие по канатам, были спокойны, просто делали свое дело, и если Девлету удавалось поймать взгляд одного из этих смуглых просмоленных людей, они подмигивали ему и продолжали выполнять окрики капитана, самого главного на корабле, решительностью напоминавшего отчима. Девлет не думал о том, что Саадет Гирей от него избавился, — у мальчика не возникало таких мыслей. Он считал: так надо, воину-отчиму виднее, вероятно, там, в Стамбуле, его научат мастерски владеть оружием и скакать на лошади, составляя с ней единое целое. Он с нетерпением ждал, когда корабль причалит и окончится это утомительное плавание, и вот они прибыли в Стамбул, бросив якорь в бухте Золотой Рог, и слуги Сулеймана Великолепного, явившись за мальчиком в золоченой карете, повезли его во дворец. То, что увидел Девлет, поразило его. Мальчик всегда считал дворец, построенный в Бахчисарае его дедом, Менгли Гиреем, самым красивым местом на земле, но понял, что ошибался. Дворец Сулеймана Великолепного поистине был маленьким сказочным городком в большом городе. Огромные просторные покои, персидские ковры, изумительный сад, в котором можно было затеряться, как в лесу… Экзотические растения, издававшие умопомрачительный аромат… Фонтаны, озерца с прекрасными розовыми фламинго и другими птицами. Очарованный красотой и великолепием, Девлет не то чтобы забыл о слезах бедной матери — нет, при мысли о ней его сердце сжималось, — но боль разлуки притупилась. Великий султан, сразу взявший на себя заботу о маленьком двоюродном брате, на второй день пребывания Девлета в Стамбуле пригласил его к себе. Ступив в огромный зал, подросток почувствовал, как трясутся колени. Сулейман восседал на троне, гордый, величественный, грациозный, несмотря на полноту, с длинной для мужчины шеей и тонким орлиным носом. Подойдя к трону, ребенок опустился на ковер, благоговея перед султаном, но тот пухлой рукой приказал подняться, и визирь, облаченный в кафтан и шаровары, помог Девлету.

— Значит, вот ты какой, потомок Мубарека Гирея и мой двоюродный брат, — задумчиво проговорил Сулейман. — Знавал я твоего отца и твоего деда. Он просил кое-что тебе передать. Почему именно тебе — не знаю. Должно быть, выделял тебя из всех внуков.

— Он покинул этот мир, когда я был совсем маленьким, — робко сказал Девлет. — Я почти не помню деда.

Сулейман откинулся на мягкую парчовую спинку трона.

— О, это был великий человек, настоящий воин, и ты станешь таким же! — Он тяжело вздохнул и провел холеной белой рукой по одутловатому лицу. — Ислям, принеси ему то, что для него приготовлено.

Молчаливый визирь с лицом, изрезанным морщинами, с белой, как снег, бородой, поклонился владыке, торопливо направился к выходу и минут через пять возвратился со свертком, завернутым в парчу.

— Возьми, — приказал султан мальчику. — Это принадлежит тебе.

Девлет с содроганием принял сверток, отметив, что он довольно тяжелый, развернул парчу и ахнул. Такого подарка от деда, которого он не знал, подросток не ожидал. В лучах солнца, пробивавшегося сквозь овальные окна, на парче вспыхнула сабля, самая настоящая сабля, из чистого золота, с рукояткой, украшенной драгоценными камнями.

— О-о-о, — только и смог промолвить потрясенный мальчик, а Сулейман, улыбаясь в черную бороду, насмешливо посматривал на него темными миндалевидными глазами.

— Это не простая сабля, — произнес он, видя, что Девлет еще не оправился от шока. — Тебе известно, что ваш род происходит от Чингисидов. Эту саблю твоему деду подарил сам Чингисхан, а его личный шаман Тэб-Тэнгри заговорил ее.

— Как это? — удивился Девлет, крепко прижимая саблю к себе, словно боясь, что грозный визирь, стоявший за его спиной, отнимет подарок.

— Менгли Гирей говорил, что Тэб-Тэнгри провел над ней несколько магических обрядов, — пояснил султан, — и поэтому сабля привязана к своему хозяину. Лучше ее не терять, но если потеряешь — обязан ее найти. Она будет стараться вернуться к тому месту, где ты ее оставишь, если ее кто-нибудь заберет. Впрочем, горе тому, кто решит присвоить ее и не вернет настоящему хозяину. Он многократно пожалеет об этом, и несчастья обрушатся на его бедную голову.

Мальчик еще крепче прижал к себе грозное оружие.

— Я ее не потеряю, — заверил он Сулеймана Великолепного. — Я никогда ее не потеряю. А если кто-то попытается отобрать ее у меня, — он сделал паузу, и его черные глаза вспыхнули недобрым огнем, — клянусь Аллахом, он поплатится за это! Он пожалеет, что родился на белый свет!

Румянец обагрил его свежие щеки, как заря — небосклон, и султан, с интересом посматривая на сына своего друга и родственника, подумал: «Да, из него вырастет великий воин. Надо сделать так, чтобы он был так же предан нам, как и его отчим. Надеюсь, в этом роду появился второй Чингисхан».

Глава 4 Наши дни. Стамбул
Она с удовольствием поплескалась под душем, снова надела хлопковое платье, плюхнулась на мягкую двуспальную кровать и закрыла глаза. Через приоткрытое окно до нее доносился запах цветущего сада и моря — ее любимые запахи. У родителей тоже дача у моря. Когда-то в детстве (Боже, как это было давно!) их с сестрой возили туда для оздоровления, но ей казалось — как рабочую силу. И правда, мать просила помочь вскопать грядки, полить цветы, Вика не возражала, ей это даже нравилось, а Жанна поднимала скандал. Почему-то выезды на дачу всегда следовали за визитами к маникюрше, и девушка боялась повредить лак.

— Зато фрукты и овощи ты ешь с удовольствием, — констатировал отец, и она в знак протеста ничего не ела с дачи и никогда не ходила на дикий пляж в трехстах метрах от их участка, с зеркально чистой водой. Теперь Жанна знала: окажись она в родном городе, первым делом поехала бы на дачу, поцеловала землю, перекопала бы все грядки, а потом побежала бы на пляж и бросилась бы в ласковые волны, омывавшие родные берега. Но наступит ли когда-нибудь этот день?

— Дорогая, ты готова? — послышался приторный голос Ройтмана.

Жанна лениво отозвалась:

— Да.

— К тебе можно? — Он слегка приоткрыл дверь. Молодая женщина встала с кровати, готовая спуститься вниз.

— Сейчас я накормлю тебя, — сообщил он, — ты проголодалась, я знаю. За столом и поговорим. Кстати, нас будет трое. К нам присоединится еще один человек, мужчина. Не спрашиваю, будешь ли ты против, потому что мне необходим этот человек так же, как и ты.

Она пожала плечами:

— Я не возражаю.

— Тогда пойдем. — Он галантно протянул ей руку, помог спуститься на террасу, где повар — то ли турок, то ли грек, очень смуглый и черноволосый, — накрывал большой стол. В тени высокого кипариса на плетеном стуле сидел молодой голубоглазый блондин с правильными чертами сурового, слегка тронутого загаром лица.

— Это Николас, грек, — представил повара Ройтман. — Готовит божественно, причем блюдо любой кухни. А это — он указал на незнакомца, — твой новый товарищ, Андрей Ломакин.

— Русский? — удивленно спросила молодая женщина.

— Такой же русский, как и ты, — убедительно ответил хозяин. — Андрей, просим к столу. Николас, налей нам по чарочке. Что вы предпочитаете? Водку, мартини, виски, вино?

Жанна выбрала белое, Ломакин — водку.

— За знакомство. — Гости чокнулись друг с другом, и Николас подал греческий салат, заправленный натуральным оливковым маслом, намного отличавшимся по вкусу от магазинного.

— Нас тут никто не подслушает, — сказал Ройтман, когда Николас удалился, чтобы принести другие блюда, — и посему я начинаю. Вы, наверное, заметили, друзья, что я человек, который любит все прекрасное. На протяжении всей моей жизни меня окружают самые красивые женщины, дорогие произведения искусства. Откуда произведения искусства? Видите ли, я коллекционер, много времени провожу на аукционах. Но бывает так, что мне до смерти хочется получить дорогую вещь, которая спрятана в подполье у другого коллекционера. Тогда я прибегаю к посторонней помощи, ищу людей, профессионалов своего дела, и они действительно помогают мне.

Ломакин подавился соком и закашлялся. Жанна заморгала длинными ресницами.

— Извините, господин Ройтман, вы хотите сказать: ищете людей, которые помогли бы вам украсть понравившуюся вещь?

— В данном случае слово «украсть» не совсем уместно. — Ее поразило, что толстяк смотрел ей в глаза с детской непосредственностью, как будто разговор шел не об ограблении, а о посещении выставки собак. — Скорее всего вещь, которая мне приглянулась, была украдена моим коллегой из какого-нибудь музея. Поэтому я не краду ее, а просто беру себе.

— Разные слова, а суть одна и та же, — процедил Ломакин.

Ройтман засмеялся.

— Мне странно слышать от вас обоих слово «кража», — заметил он, вытерев уголки губ салфеткой. — Впрочем, я не представил вас друг другу как следует. Вы не экстрасенсы, чтобы увидеть подноготную друг друга. Итак, — мужчина повернулся к Андрею, — рекомендую — Жанна Комлева, учительница биологии, по совместительству — главарь банды, грабившей семьи детей, которые имели несчастье заниматься с ней репетиторством. Однажды бедняжке не повезло: дома оказалась пожилая женщина. И что вы думаете? Она без зазрения совести пырнула ее ножом и скрылась.

По бледным щекам Жанны разлился румянец. Она заметила, какой презрительный взгляд бросил на нее Ломакин. Впрочем, он не лучше, раз оказался здесь.

— А теперь пришла очередь представить вас, Андрей. — Ройтман щелкнул пальцами. — Лучший взломщик сейфов, как простых, так и электронных, по совместительству, как и ты, Жанна, бывший порядочный человек, инженер-электронщик по образованию.

— Я никогда не получал удовольствия от ограбления, — прошипел Ломакин. — Если вам известно обо мне все, вы знаете, что меня заставили это делать, шантажируя сыном.

— Как бы то ни было, вы оба разыскиваетесь Интерполом и в настоящее время скрываетесь в Турции, — констатировал толстяк. — Вы нужны мне, потому что с вашей помощью я хочу заполучить очередную ценную вещь. Но, в отличие от вашего однокурсника, Андрей, который хотел поработить вас на всю оставшуюся жизнь (сейчас вы спросите, откуда я все знаю: я обязан все знать и потому слежу за тем, что делается у нас в России), я предлагаю очень хорошие условия.

— Какие же? — встрепенулась Жанна.

Толстяк скрестил короткие ножки:

— Во-первых, мое поручение будет разовым. Вы принесете мне вещичку и можете катиться на все четыре стороны. Во-вторых, разлетитесь вы с приличной суммой денег. Я знаю, Андрей, что у вас есть жена и сын, а у тебя, Жанна, родители и дочь. Я заплачу вам столько, что вы заберете их и поселитесь на каком-нибудь уютном островке, где станете спокойно наслаждаться жизнью. Как вам такой вариант?

— А если мы не согласимся? — подал голос Андрей. — Вы убьете нас?

Толстяк дернул круглой, почти без шеи, головой:

— Вовсе нет. Я вас отпущу. Совсем. Попробуйте поколесить по миру или вернуться в Россию без денег. Тюрьма вам гарантирована. Думаю, тебе, Жанна, вообще светит пожизненное. Но даже если меньше, подумай о том, когда ты покинешь тюремные стены и какой выйдешь. Больной старухой, на которую взглянут разве что из жалости? А вашей семье, Андрей, в ближайшее время понадобятся деньги на реабилитацию. С таким диагнозом, как у вашего сына, нельзя очень уж сильно надеяться на светлое будущее. Болезнь может вернуться, и что вы станете делать тогда? А если она даст о себе знать, когда вы будете отдыхать за решеткой?

Жанна и Андрей переглянулись. Этот мерзкий толстяк предлагал неплохой вариант.

— Ладно, давайте еще ближе к делу. — Жанна закинула ногу на ногу. — Какую такую вещицу и у кого мы должны украсть?

— Давайте сначала поедим горячего. — Ройтман облизнул языком губы. — Николас готовит великолепные отбивные. — Он два раза хлопнул в ладоши, и повар вырос перед ним с большим дымящимся блюдом в руках. В отличие от хозяина, смаковавшего каждый кусок вкуснейшего мяса, Жанна и Ломакин ели торопливо и без особого аппетита. Наконец, когда Ройтман насытился, еще раз залив жир вином, он приказал повару убрать со стола, а сам пригласил гостей в плетеные кресла под тень кипарисов.

— Здесь нежарко, — пояснил он, вдыхая солоноватый запах моря. — И мы можем договорить. Что вы слышали о Девлет Гирее?

Жанна и Андрей снова переглянулись.

— Гиреи — это, кажется, династия крымских ханов, — вспомнил Ломакин. — Впрочем, я не уверен.

— Точно. — Жанна постучала пальцем по белому лбу. — Я была в Бахчисарае, во дворце. Нам рассказывали про всех ханов. Того, кто приказал сделать Фонтан слез, тоже звали Гирей. Не он ли это?

— Его предок, — кивнул Ройтман. — Если вам ничего не известно, кратко ввожу в курс дела. Когда-то шаман заколдовал саблю Чингисхана, как говорят у нас сейчас, на успех. Владеющий ею должен был владеть всем миром. Чингисхан почти добился этого. После его смерти сабля перешла к его родственнику, крымскому хану Девлет Гирею, который потерял ее в сражении под Тулой. Что только он не предпринимал, чтобы ее вернуть! Но ничего не вышло. Понимаете, если сабля находится в руках других людей, она начинает приносить им несчастья. В истории известны несколько человек, пострадавших из-за нее. В настоящее время она хранится в подпольном музее у коллекционера Павла Завьялова. Вам нужно будет украсть ее у него.

— Значит, хотите владеть миром? — усмехнулась Жанна и поправила светлые волосы. — Не боитесь, что и на вас посыплются несчастья?

— Это уж мое дело, — буркнул Ройтман. — Вас это не касается. Ваша задача — украсть саблю и получить хорошую сумму. Хорошую, слышите?

— Как же мы ее украдем? — удивился Ломакин. — Он наверняка бережет ее как зеницу ока.

Толстяк поднял руку, призывая их к молчанию.

— Сейчас я вам все расскажу. Вам придется вернуться в Россию. Мои люди уже приготовили паспорта, нужны только ваши фотографии.

— Вы знали, что мы согласимся, — прошептала Жанна.

— Только дурак отказался бы от моего предложения, — буркнул Ройтман. — Итак, повторяю: вы полетите в Россию. Мои агенты сообщили, что его подпольный музей находится в загородном доме. У меня нет сомнений, что сабля там. Почему Завьялов построил дом практически на болотах? Чтобы никто не догадался о его подпольном музее.

— Допустим, мы доберемся до этого дома, — кивнул Андрей. — Как мы проникнем внутрь?

— Завьялов любит все красивое, в том числе и женщин, — пояснил Ройтман. — Я придумал для вас легенду. Ты ведь биолог по образованию, Жанна?

— Недоучившийся, — призналась женщина. С ее жизненными перипетиями ей так и не удалось получить диплом. Это начинало не нравиться директору школы, в которой она работала. Если бы не случай со старушкой, наверняка бы ее уволили.

— Мне это известно, — кивнул хозяин. — Но как учитель ты была на хорошем счету, готовилась к урокам.

«Откуда тебе все известно?» — подумала Жанна.

— Я говорю это к тому, что тебе не составит труда убедить Завьялова, что ты изучаешь местную флору и фауну, — продолжал толстяк. — Если он вздумает тебя экзаменовать — пусть это сделает. Уверен, ты ответишь на интересующие его вопросы.

— Но вы не ответили, как мы попадем в дом, — подал голос Андрей.

— Вы постучите в его ворота и скажете, что заблудились, — пояснил Ройтман. — Заблудились, изучая местную флору и фауну. Жанна — главная в вашей маленькой экспедиции, а вы, Андрей, — ее помощник.

— Допустим, он впустит нас в дом, пожалеет, — встряла молодая женщина. — Неужели вы думаете, что я так сражу его своей красотой, что он покажет мне подпольный музей и позволит утащить саблю?

Ройтман расхохотался:

— Нет, твое чувство юмора мне поистине нравится. Дальше в дело вступает Андрей. Ты будешь отвлекать Завьялова, если надо, станешь его любовницей, а наш друг Ломакин осмотрит дом. Я слышал, Завьялов — большой поклонник Акинфия Демидова, представителя знаменитой династии. Он, кстати, тоже владел саблей, а вот куда она делась после него и где ее отыскал Завьялов — никому не известно. Если Павел — поклонник Акинфия, следовательно, музей находится в подземных кладовых. У Демидова к ним вела потайная дверца, которая скрывалась за шкафом со специальным механизмом. Постарайтесь, Андрей, прежде всего изучить шкафы. Вдруг повезет. Мне кажется, что у Завьялова электронный ключ. Вам, как радиоэлектронщику, будет легко считать с него информацию. Вроде бы вы даже изобрели какой-то прибор.

— Если он оставит его на видном месте и будет минут десять развлекаться с Жанной, — усмехнулся Ломакин, вытирая вспотевший нос.

— Да, вам обоим придется постараться за эту сумму. — Ройтман придвинул к себе салфетку, вынул паркеровскую ручку и что-то написал. — Глядите, это на каждого.

Жанна первая схватила салфетку. Ее зеленые глаза округлились, напомнив советские пятикопеечные монеты.

— Вы это серьезно?

— Я никогда не обманывал своих работников, — заверил Ройтман.

— Тех, кто оставался в живых после ваших предприятий, — съязвил Андрей.

— Если они всё делали умно и правильно, то, поверьте мне, оставались, — сказал хозяин. — Разумеется, я не могу всего предусмотреть — в его доме я никогда не был. Да он и не пустил бы меня.

Жанна сидела в плетеном кресле, потеряв дар речи. Сумма, предложенная Ройтманом, была действительно сказочно велика и давала возможность все начать сначала. За такие деньги можно попробовать рискнуть.

— Когда мы выезжаем? — поинтересовалась она, слегка оправившись от шока.

— Сегодня ночью, — отозвался Ройтман. — Сейчас вас сфотографируют, останется только наклеить фотографии. Перед этим вас слегка загримируют и используют фотошоп, сделав моложе. Видите ли, вам придется дня три бродить по болотам, чтобы добраться до его дома. Никакой грим не выдержит. Если Завьялов потребует паспорта и найдет некоторое несходство, это можно будет объяснить давностью фотографии. А теперь, — он достал борсетку из крокодиловой кожи и вынул карту, — изучите это. Из аэропорта вам придется выехать на автобусе, потом пересесть на электричку, выйти на станции и дальше идти пешком. Разумеется, я снабжу вас консервами, необходимой одеждой, палаткой и вещами.

Ломакин взял карту. Жанна встала с кресла и подошла к нему.

— От железнодорожной станции нам придется тащиться по разбитым дорогам, тропинкам и болотам, — заметил Андрей. — Вы когда-нибудь ходили по болотам?

Молодая женщина покачала головой:

— Я жила в приморском городе. В его окрестностях не было болот. А ездить в болотистую местность на экскурсию не было желания.

— Теперь придется. — Ломакин проводил Ройтмана недобрым взглядом. — Этот жирный боров все просчитал. Во всяком случае, ему так кажется.

— А вам кажется иначе… — протянула женщина. Когда впереди замаячили деньги, страх куда-то улетучился, появилась вера в лучшее. — Думаю, у нас есть шанс попасть к этому Завьялову.

— Шанс есть всегда, — кивнул электронщик, — но у нас с вами он очень призрачный.

— Я готова рискнуть, — вздохнула Жанна. — У меня нет другого выхода. Возвращаться в турецкий бордель я не собираюсь — лучше смерть. Сидеть в российской тюрьме пожизненно — тоже не собираюсь. А вас как нашел в Турции Ройтман?

— Просто встретил в аэропорту, — признался Андрей. — Агентура его работает великолепно. Ладно, давайте оставим лирику. Хочешь не хочешь, идти придется. Мне кажется, лучшее, что мы сейчас сможем сделать, — отдохнуть перед дорогой. Идите в свою комнату. Я еще немного посижу здесь, лучше изучу карту, потом тоже прилягу.

Жанна зевнула:

— Да, пожалуй, вы правы.

Глава 5 1540 год. Стамбул — Крым
Десять лет пробежало, как один день. Девлет рос, обучался военному искусству у лучших янычаров, и вскоре мастерски владел оружием и держался в седле как влитой. Стройный, как тростинка, с тонкими чертами лица, он пленил не одну женщину, но ответил на любовь только прекрасной наложницы Нариме, приглашая ее ночами в свои покои и предаваясь страсти с белокурой полонянкой.

— Скоро ты уедешь, я это чувствую, вернешься к себе на родину, — Нариме жадно всматривалась в лицо любимого, словно желая запомнить его на всю жизнь, — клянусь Аллахом, я никогда не полюблю другого.

— Если мне придется уехать, ты отправишься со мной, — обещал Девлет, но сам не верил своим словам. Если ему придется уехать, он вряд ли возьмет наложницу. Она принадлежит Сулейману, и не важно, что султан не проявляет к ней интереса и делает вид, что не замечает, как привязан к ней Девлет. Впрочем, вряд ли он уедет отсюда. Как-то в доверительной беседе Сулейман в сердцах воскликнул:

— Ты слишком хорошо относишься к Саадет Гирею! Может быть, и он к тебе неплохо, но в борьбе за власть все забывают о чувствах — даже родственных! То, что Саадет Гирей тебя не убил сам и не приказал сделать это своим верным псам, — чудо. Благодари Аллаха, что он сохранил тебе жизнь.

Девлет Гирей задумался над его словами. Что ни говори, а султан прав. Его холеные, но сильные руки тоже обагрены кровью. Жизнь во дворце многому научила Девлета. Он понял, что стены дворца хранят тайны, по большей части очень мрачные. Сколько людей было заколото и отравлено в роскошных комнатах! Блестящая дорогая парча, мебель, изысканная роспись на стенах не улучшали атмосферу этого города в городе. Встроенные в стену фонтаны своим журчанием часто не скрывали стоны несчастных… Длинная труба, спускавшаяся к морю, принимала в свои чудовищные недра провинившихся невольниц. Девлет никогда не видел, как убивают, но узнавал об этом от других, говоривших шепотом, боявшихся поплатиться за свою откровенность. Убивали ночью, а потом в Фонтане Палача, мирно журчавшем возле городских ворот, мыли окровавленные орудия преступления. Сулейман выносил смертные приговоры довольно часто и с поразительным спокойствием. И паренек усвоил незыблемое правило сильных мира сего: если хочешь добиться власти — переступи через жалость, любовь и другое — то, что многие, наверное, считают жизненными ценностями. И он старался воспитать себя настоящим воином, искоренить чувства, которые, по его мнению, будут мешать в будущем.

— Когда-нибудь ты станешь ханом, — говорил ему Сулейман уверенно. — Мне кажется, Саадет Гирей недолго продержится на троне.

Девлет не верил его словам. Дядя выслал его, десятилетнего ребенка, чтобы Девлет не претендовал на власть, когда мальчик еще и не помышлял об этом. Неужели сейчас Саадет Гирей откажется от лакомого куска? Однако, на его удивление, Сулейман не ошибся.

Как гром среди ясного неба однажды прозвучали его слова о том, что Саадет Гирей добровольно отрекся от власти.

— Крымские беи требуют поставить кого-то из рода Чингисидов, — сказал султан. — Тебе уже восемнадцать — прекрасный возраст для того, чтобы принять власть. Мы многому научили тебя, и, я надеюсь, ты не забудешь этого и станешь нам верным другом и союзником.

Девлет Гирей преклонил колена.

— О великий султан, — начал он, — клянусь Аллахом, что никогда не забуду твоих благодеяний.

— Иди сюда, мой мальчик. — Сулейман крепко обнял его. — Помни, что и мы твои верные союзники. Ты всегда можешь обратиться за помощью. Ты должен поехать на родину и попытаться заслужить уважение крымских беев. Если тебе удастся сделать это в короткий срок, то я назначу тебя ханом и смещу Ислям Гирея. Крымские беи уже провозгласили его ханом. Ислям передал мне депешу с корабельщиками. Ох уж эта татарская хитрость! В самых изысканных выражениях он просит меня назначить достойнейшего из достойных и обещает покориться любому решению, однако я этому не верю. Повторю, я отправляю тебя на родину, чтобы ты пригляделся к обстановке и понял, сможешь ли взять власть в свои руки. Ислям Гирей многое знает и умеет, лучшего советчика тебе, пожалуй, не сыскать. Я назначу его твоим калгой. В общем, — он нервно теребил бороду, — поезжай, брат мой, и срочно сообщи мне по приезде, что делается в Крыму.

Они еще раз обнялись, и снова, как десять лет назад, золоченая карета повезла Девлета в порт. Юноша подумал о том, что не слишком хочет на родину. Конечно, он был бы рад увидеть мать, женщину, все эти годы помнившую о нем, передававшую письма, выражавшую надежду, что доживет до того момента, когда ее мальчик обнимет ее. Да, во дворец стоило вернуться ради матери и той власти, которую ему, возможно, предстояло взвалить на свои плечи. Восходя на корабль, Девлет улыбнулся морю как старому знакомому. Живя в Стамбуле, он привык к нему, и порой, приходя на берег, делился с ним своими думами. И, казалось, оно отвечало то гулом, то легким шуршанием…

— Когда я увижу тебя снова? — прошептал он. — Ты омываешь берега моего ханства, но тебя нет в Бахчисарае. Я буду скучать по тебе.

Море качнуло корабль, словно отвечая ему, и Девлет, посерьезнев, направился в каюту. В голове крутились поучения великого султана. Необходимо окружить себя нужными, преданными людьми, избавиться от врагов и от сомнительных друзей без всякого сожаления, даже если они твои родственники. Избавиться от них — или они со временем избавятся от тебя. Когда корабль оторвался от причала, Девлет вышел на палубу, чтобы проститься с турецкими берегами, бросить прощальный взгляд на крыши дворца султана. Нариме обещала, что помашет ему с крыши, но он ее не увидел. Может быть, от волнения не разглядел худенькую фигурку? Как бы то ни было, эта женщина уходила в прошлое. Приехав в Крым, он создаст свой гарем, где будут жить первые красавицы мира. И гарем сделает большим, как у Сулеймана Великого. Для этого придется перестроить дворец, создать некое подобие резиденции султана. Может быть, еще больше и роскошнее… Он обязательно завоюет полмира, если не весь мир. Теперь у него есть сабля, прекрасней которой нет на свете. Впрочем, дело не в ее красоте, хотя это настоящее произведение искусства, наверняка созданное великим мастером. Заговоренная шаманом Чингисхана, она поможет ему стать таким же завоевателем, как его предок.

Так думал Девлет Гирей, пока корабль на всех парусах несся к Крымскому полуострову. Когда он причалил к родной земле, золоченая карета, менее роскошная, чем в Стамбуле, повезла его во дворец. Юноша завернул саблю в несколько слоев парчи и надежно спрятал в корзине. Никто из его родственников, даже мать, не должен знать о ней. Долгое нудное путешествие по разбитым дорогам — и вот наконец дворец, где он родился и провел восемь лет. У ворот его уже ожидали крымские беи с рыжеватыми бородами, надеясь на перемены в государстве. Им удалось сместить ненавистного Саадет Гирея, который решил сделать из татар турок, и произошло это довольно мирно. Бесконечные смуты и заговоры в стране надоели уставшему от власти хану. Он от всего сердца желал Крыму добра, но Крым не принимал его идей. Неблагодарные подданные никак не хотели превращаться в любимых турок. Саадет Гирей понял, что ему достался плохой народ. За девять лет правления хану так и не удалось создать себе в Крыму «маленькую Турцию» и сделать свою столицу «пригородом Стамбула» — своего идеала. В конце концов хан принял решение отречься от престола и уехать жить в Стамбул, самый любимый, самый красивый город на свете, и наслаждаться мирным морем Босфора и нежно журчащими фонтанами султанского дворца. Девлет Гирею уже не суждено было увидеть своего дядю и отчима — они разминулись в пути. Мать, совсем высохшая, здорово постаревшая, осталась во дворце, с нетерпением ожидая сына. Девлет Гирей поздоровался с поклонившейся ему знатью и прошел через ворота во двор. Вот и беседка, в которой восемь лет назад отчим сообщил ему о его поездке в Стамбул. А вот и мать, одетая в малиновый кафтан, плотно обтягивающий худощавый стан, с золотым галуном на высохшей груди, в бархатной шапочке под цвет кафтана, украшенной золотыми монетами, протягивает к нему худые костлявые руки:

— Наконец ты вернулся, сынок! Ты стал настоящим воином, слава Аллаху!

Юноша смущенно поправил тюрбан.

— Я старался, мама.

Он еле сдержал предательскую слезу, показавшуюся в уголке глаза.

— Мой дорогой мальчик. — Селима взяла его под руку и повела в беседку. — Давай немного посидим здесь.

Девлет сделал несколько шагов и остановился:

— Я не могу, мама. Люди ждут меня, наверное, уже полдня. Я должен с ними поговорить. Так велел Сулейман.

Фиолетовые губы припали к его уху:

— Мальчик мой, остерегайся своего дядю Сахиба, — прошептала мать. — Он пытался сместить Саадета, делая вид, что помогает ему. Своими интригами вместе с Ислямом Гиреем он сделал все, чтобы его возненавидели. Аллаху известно, я не любила Саадета, он не смог заменить мне Мубарека, но Сахиб и Ислям гораздо страшнее и опаснее его.

Юноша наклонил голову, внимательно слушая женщину.

— Если Сулейман примет решение назначить тебя, ты должен хорошо подумать, кого выберешь калгой, — продолжала мать. — От этого многое зависит. Приглядись к мурзам Саадет Гирея, может быть, выберешь кого-нибудь из них. — Она вдруг оборвала себя, сжалась, словно стала меньше ростом, и Девлет, проследив ее взгляд, увидел высокого мужчину, в длинном чекмене и штанах с широким поясом, очень похожего на своего отчима: такие же хитрые узкие лисьи глаза, острый нос, желтая смуглая кожа, тонкие губы. Юноша догадался, что это его дядя Сахиб Гирей.

— Капы-кулу [2] сказали мне, что ты прибыл, дорогой. — Он распахнул объятия, принимая Девлет Гирея. — Так получилось, что я загостился во дворце своего брата, который теперь принадлежит тебе. — Ох, до чего неприятна была его усмешка — прямо шакал! — Ты ведь не выгонишь меня?

Юноша покачал головой:

— Конечно, нет, дорогой дядя.

— Отлично, — кивнул Сахиб и положил тяжелую смуглую ладонь на плечо племянника. — Пойдем в покои, мой дорогой. Ты устал с дороги и, наверное, хочешь есть.

Девлет Гирей не стал отказываться. Он действительно устал после долгой и утомительной дороги и чувствовал голод. Мать и дядя провели его в комнату, довольно просторную, стены которой были увешаны коврами и оружием. На полу служанки разостлали скатерть, положили подушки и теперь суетливо уставляли скатерть разными яствами: вяленым конским мясом, пирогами с мясом — кобете, рисом. По краям расставлялись напитки: айран, язма, буза.

Девлет с наслаждением опустился на мягкие подушки и поблагодарил Аллаха. Он не забыл, что у татар издавна уважительно относились к еде. Запрещалось выбрасывать на землю даже маленький кусочек или ругать кушанье. Оно всегда рассматривалось как благодать Аллаха. Мать часто цитировала строки Корана: «Верующие! Ешьте из тех благих снедей, какими мы наделяем вас, и благодарите Бога, если вы ему поклоняетесь. Он запретил вам в пищу мертвечину, кровь, свинину и то, что было заколото с именем других, а не Аллаха».

Омыв руки из сосуда, заботливо поднесенного служанкой, Девлет принялся за еду. Он брал всего понемногу и ел с большим аппетитом. Сахиб лукаво посматривал на племянника своими хитрыми глазами, и это раздражало и пугало юношу.

— После обеда я покажу тебе комнату, приготовленную для сна, — сказал он. Однако Девлет покачал головой:

— Я хотел бы прогуляться по окрестностям. Сон никуда от меня не уйдет, впереди целая ночь. Я соскучился по родной земле, дядя.

Сахиб наклонил голову:

— Что ж, это хорошая идея. Хочешь — тебе снарядят лучшего коня, и ты прокатишься за ворота.

Юноша согласился. Ему хотелось продемонстрировать свое искусство наездника.

— Тебе снарядят Булата, — продолжал Сахиб. — Хороший конь, немного с норовом, но тебя же учили верховой езде лучшие наездники Стамбула…

Ноздри Девлета дрогнули. Он подумал, что дядя всегда будет радоваться любым его промахам.

— Ты прав, — произнес он. — Булат так Булат.

Сахиб щелкнул пальцами и приказал подошедшему к нему капы-кулу:

— Приготовьте коня для моего племянника.

Послушный раб исчез, как призрак, и Девлет, ополоснув руки, поднялся, ощущая приятную тяжесть в животе. О Аллах, как же вкусны блюда его родной земли!

— Слуги этого дворца довольно исполнительны, — пояснил Сахиб Гирей, выходя с племянником во двор, — видишь, вот и Булат. Как он тебе?

Юноша потрепал коня по мускулистой шее, тонкие пальцы пробежали по гладкой, как шелк, шерсти. Конь, словно почувствовав в нем прекрасного наездника, потянулся губами к руке Девлета.

И без того узкие глаза дяди стали еще уже, как щелочки.

— Смотри-ка, признал тебя, бродяга, — усмехнулся он в черные с рыжинкой усы. — Поезжай, прокатись.

— Подождите минуту, — обратился юноша к конюху, переминавшемуся с ноги на ногу в ожидании приказания. — Я сейчас выйду.

Провожаемый внимательным взглядом черных узких глаз родственника, он быстро вбежал во дворец, в отведенные ему покои, и достал из-под многочисленных тюков с одеждой небольшую кожаную сумку. Посмотрев внутрь, Девлет улыбнулся и направился к тому месту, где его ожидал конь. Сахиба он не увидел. Чернявый конюх передал ему поводья и напутствовал:

— Добрый конь Булат. Только будь настороже, господин. Иногда он норов свой выставляет, скинуть может.

Девлет кивнул, показывая, что понял его, вскочил в седло, натянул поводья — и Булат понесся за ворота дворца, выбежал на белую каменистую дорогу и, перейдя в галоп, вынес юношу на небольшой каменный холм. Он остановил коня и осмотрелся по сторонам. У холма каменистая дорога раздваивалась, будто река, на два рукава. Одна вела в горы, к пещерам, которыми его пугали в детстве. Другая спускалась в бескрайнюю степь, серую от полыни, издававшей терпкий пьянящий запах. Юноша нахмурил точеные, как у восточной красавицы, брови, и погрузился в свои мысли. Из задумчивости его вывел хриплый голос, показавшийся знакомым:

— Думаешь, куда путь держать?

Молодой татарин оглянулся и увидел невысокого дервиша неопределенного возраста, в рваном полосатом халате и засаленной чалме. Почти черные от загара кисти рук цепко ухватили Булата за повод. Девлет встречал дервишей — обычных нищих — еще в детстве и слышал от матери, что они обладают даром ясновидения и могут предсказывать будущее. В Крыму простые люди любили их, всегда приглашали за стол, выставляя обильные яства, и с удовольствием слушали, как дервиши клеймили султанов, ханов и беев и с восторгом вспоминали былые времена, когда, по их мнению, на земле царили мир и равноправие. Девлет открыл кожаную сумку, покопался в ней и, вытащив монету, протянул ее нищему:

— Держи!

Тот равнодушно взял ее двумя пальцами и поклонился со смешком:

— Благодарить тебя не буду. Богатства несметные у тебя, а ты нищему копейки подаешь.

— Прости, что есть, — отозвался Девлет, — в следующий раз, если встретимся, дам больше.

— А мы не встретимся. — Дервиш провел рукой по потному лицу. — По разным дорожкам пойдем. Как сейчас. Тебе лучше к пещерам податься, а я в степь спущусь.

— Почему мне лучше скакать к пещерам? — удивился юноша. Дервиш хитро улыбнулся:

— Да потому что груз у тебя ценный, спрятать надо. Степь — она всем ветрам открыта, а то, что у тебя в котомке, в мышиной норе не спрячешь. А в пещерах спрячешь все что угодно.

— Думаешь, нужно прятать? — поинтересовался юноша. — Я сомневаюсь.

— Сомневаться тебе нечего, — бросил нищий, поглаживая усы. — В котомке у тебя то, что терять и дарить нельзя. Потеряешь — не найдешь. Жизнь твоя изменится не в лучшую сторону. Так что раздумывать нечего.

Девлет опалил его взглядом черных жгучих глаз:

— А ты не ошибаешься, бродяга?

Нищий покачал головой:

— Мы не ошибаемся. Станешь ханом — вспомни мои слова. — Он тяжело вздохнул, на большом лбу собрались глубокие морщины. — Тебе бы лучше во дворец не возвращаться… Да только вернешься, я знаю…

— Вернусь, — сказал Девлет. — Мне больше некуда идти. Знаю, что дядя мне не рад, только не боюсь его.

— Может, и правильно, что не боишься. — Дервиш потрепал коня по загривку, и на удивление Девлета Булат не шевельнулся. — Ничего он тебе не сделает… Ну прощай, некогда мне, идти надо, товарищи ждут.

Он поклонился юноше и поплелся вниз, поднимая белую пыль. Несколько минут Девлет смотрел ему вслед, потом пришпорил коня. Он направил Булата, ни разу не проявившего бурный норов, о котором предупреждал конюх, к пещере, знакомой с детства. Когда-то слуги отца водили его сюда, но это было давно. Интересно, изменилось ли что-нибудь в маленьком пещерном городке за многие годы, проведенные на чужбине? Девлет радовался, что никто не попадался ему на пути. Впрочем, кого могло занести в пустынный пещерный городок? Даже вездесущие дервиши посещали его довольно редко: здесь не встретишь добрых людей, которые могли дать им немного денег или пищи. Лишь крымские орлы летали над горами, распластав крылья и поглядывая вниз бусинками глаз. Когда перед конем внезапно закончилась дорога и путь перегородила высокая скала, острыми зубцами, казалось, проколовшая небо, он встал как вкопанный. Девлет спрыгнул на землю, привязал Булата к острому выступу и начал подниматься по крутому склону. Несколько раз каменистая почва будто уходила из-под ног, камни летели вниз, на Булата, и он ржал, недовольный, но Девлет, хватаясь руками за холодные выступы, продолжал путь к большой пещере. А вот и она. Вход на краю скалы, ощетинившись, зиял, как разинутая пасть льва. Юноша с легкой дрожью зашел внутрь. Дневная жара резко сменилась прохладой. Девлет смело шагнул в темноту, в глубину, и, ощупывая руками склизкие от сырости стены, продолжил путь. Он знал: пещера представляла собой две протяженные параллельные галереи, соединенные узким проходом. Неподалеку, метрах в ста от входа, Девлет наткнулся на скелеты людей в неестественных позах. Они находились тут давно, с незапамятных времен. Впрочем, ему говорили, что у них до сих пор так хоронят шаманов и колдунов, считая, что они должны быть ближе к царству мертвых, чтобы после похорон, благодаря своему искусству, не ожить и не пугать людей. Девлет прошел еще немного и тщательно ощупал стены. Он выбрал именно эту пещеру, потому что она славилась сухостью. Здесь не били ключи, не шумели реки. Найдя подходящее углубление, юноша снял котомку, вытащил саблю, завернутую в парчовое покрывало, сунул в нишу, потом отломал кусок большого нароста и прикрыл ее. В пещерных сумерках тайник было невозможно заметить. Если же сюда кто-то зайдет с огнем, он, чтобы найти саблю, должен проделать большую работу: обломок надежно прикрыл углубление, и оно почти не выделялось на стене. Довольный, Девлет облегченно вздохнул и направился к выходу. Старик дервиш не зря сказал, что ему следует опасаться дяди Сахиба. Тот давно мечтал о власти. Скорее всего Сахиб уже придумал, как расправиться с Ислям Гиреем, чтобы тот не стал ханом. А с родным племянником это сделать еще легче. Конечно, лучше всего не возвращаться, ускакать на берег моря, сесть на корабль и вернуться в Стамбул. Но тогда он навеки прослывет трусом… Нет, нужно вернуться, дать отпор дяде и постараться самому сесть на трон. Сулейман не возражает: он тут же напишет документ, закрепив власть Девлета. Почти скатившись вниз по склону, юноша погладил Булата по шее и, вскочив на него, отправился в родной дом. Белая пыль, взбитая копытами, разлеталась облаком. Огненное солнце палило немилосердно, заставляя вспомнить о фонтанах во дворце Сулеймана. Если ему суждено стать ханом, он многое переделает в старом дворце. Да, на его территории много фонтанов, но он сделает в два раза больше. Тяжело жить без их живительной влаги. Путь во дворец показался ему короче, чем к пещере. Как только он въехал в ворота, улыбавшийся дядя Сахиб Гирей преградил ему дорогу.

— Хорошо отдохнул, мой мальчик? — Он напоминал старого хитрого лиса, желавшего заглотнуть зайца, умудренного опытом. — Пора тебе и отдохнуть, племянничек.

Сахиб помог юноше слезть и, положив руку на его широкое плечо, ласково сказал:

— Нельзя так изматывать себя, дорогой. Мать и я — мы очень тревожимся. Сейчас ты отдохнешь в прохладе, но сначала я покажу тебе кое-что интересное. Ты мой родственник, поэтому должен знать об этом.

Сердце юноши кольнуло нехорошее предчувствие, но он все же пошел с дядей, вцепившись ему в локоть, как удав. Они обогнули дворец и вошли в него с черного входа, оказавшись на лестнице, ведущей вниз. Девлет не знал, что это за лестница, но дядя подтолкнул его, и он послушно двинулся по ступенькам, а затем по темному коридору. Когда юноша полностью погрузился в темноту и уже ничего не различал, он споткнулся о выступ и полетел вниз, стукаясь о ступени другой лестницы, на его счастье, не слишком длинной. Когда Девлет растянулся на холодном полу, он услышал, как со скрипом захлопнулась железная дверь, и понял, что дядя заманил его в ловушку. Юноша не сомневался: он оказался в одном из подвалов темницы, где содержались узники. А завтра дядя придет, чтобы убить его. Он прислонился к холодной, как лед, стене и задумался. Еще с младенчества Девлету было известно: из этих застенков никто не выходил. Бежать отсюда, из этой маленькой четырехугольной комнатушки с сырыми стенами, тоже невозможно, если никто не поможет. Юноша опустился на пол и заскрипел зубами. Если он ничего не придумает, то его зарежут или сгноят заживо. Что же делать?

Глава 6 Наши дни. Стамбул — Москва
В полночь из дома Ройтмана выехал «Мерседес» и помчался в направлении аэропорта. Билеты до Москвы были давно заказаны, паспорта готовы, рюкзаки уложены, Жанна и Андрей, которых опытная рука гримера немного преобразила, облачены в джинсы и футболки. Они без труда прошли контроль, и Ройтман помахал им на прощание пухлой рукой. Когда самолет, разбежавшись по взлетной полосе, взмыл в небо, молодая женщина положила голову на плечо Андрея и задремала. Он не мог заснуть, как ни старался — в голове прокручивалась вся эта авантюрная операция. Да, именно авантюрная. Если дело и выгорит, то только благодаря какой-то роковой случайности. Если Завьялов сумел устроить подпольный музей и до этого не попал под пристальное внимание следственных органов — значит, он далеко не дурак и вряд ли поверит в историю об изучении флоры и фауны. Может быть, за дни пребывания на болотах они придумают что-нибудь получше.

Он думал и думал, от напряжения заболела голова, перед глазами поплыли красные круги, а самолет тем временем благополучно сел во Внуково. Когда объявили выход, Ломакин разбудил Жанну, схватил рюкзаки и поспешил к трапу. В терминале было много народа, их, естественно, никто не встречал, и Андрей с горечью вспомнил, как жена и сынишка раньше ждали его из командировок. Повторится ли это когда-нибудь? Удастся ли им еще увидеться? Выйдя из терминала, они дождались автобуса, потом пересели на метро и, наконец, на нужную электричку, почти пустую. Молодые люди уселись на одну из передних скамеек и молчали, как и в самолете, всю дорогу до остановки, потом вышли на станции, совсем маленькой, где-то в Тульской области, вдыхая свежий лесной воздух. Электричка шла дальше почти пустая, в вагоне оставалась еще парочка пожилых женщин с корзинками, которые, наверное, ехали за ягодами и грибами (хотя какие грибы в июле!). Спустившись с полуразрушенных ступенек платформы, молодые люди увидели тропинку, еле уловимую среди высоких зеленых стеблей сочной травы. Она вела в глубь леса. Сосны с тяжелыми кронами, которые возвышались среди белоствольных худосочных березок, сразу закрыли солнце, погрузив путешественников в лесную сырость, пахнувшую грибной прелью и листьями.

— Есть хочешь? — спросил Андрей, тащивший на плече два рюкзака — свой и спутницы. Жанна глотнула и покачала головой:

— Не хочется. Давай беречь еду. Особенно воду. Где гарантия, что мы нападем на чистый источник?

— Это точно. — Они шагнули в самую глушь и гуськом пошли молча. Какие-то незнакомые птицы, перелетая с ветки на ветку, иногда сбивали сухие шишки и переговаривались на непонятном языке. Через полчаса Ломакин остановился, присев на широкий пень от сосны, видимо, поваленной ветром, и достал из рюкзака карту.

— Мы все время идем на запад, как и нужно, — сказал он. — Скоро начнутся озера и болота. Впору доставать сапоги, которыми предусмотрительно снабдил нас Ройтман.

Жанна поежилась. В своей жизни она смотрела много фильмов, герои которых пытались перейти через болота и часто погибали.

— Нужно найти длинную палку, чтобы не сбиться с пути, — тихо проговорила она. — Чтобы нас не засосала трясина.

— Я знаю, — буркнул он и махнул рукой. — Пойдем дальше. Дойдем до озера — тогда переоденемся и все заготовим. Да и перекусить бы там не мешало. На болоте где пристроишься?

Молодая женщина кивнула, чувствуя силу Андрея. Очень важно, чтобы тебя сопровождал человек, уверенный в себе. По-видимому, насчет болот Ломакин не сомневался. Или они не казались ему сложным препятствием.

Судя по карте, вскоре должно было показаться озеро, огромная черная гладь. Жанна ускорила шаг, но мужчина остановил ее, прошел вперед и объявил:

— Торопитесь к озеру? Учтите: проход к нему сильно заболочен. Метров через тридцать ноги будут вязнуть. Давайте перекусим и переоденемся здесь.

Жанна не возражала. Опустившись на влажную траву, кое-где сохранившую бриллианты росинок, она достала из рюкзака камуфляжный комбинезон и резиновые сапоги.

— Отвернитесь, — приказала женщина Андрею.

Тот, послушно отвернувшись, фыркнул:

— В борделе никто не видел вас голой?

— Никто! — сказала Жанна твердо, но покраснела, вспомнив, как смотрел на ее обнаженное тело первый «клиент».

— Я на это не претендую, потому что люблю жену, — заметил он веско. — Это я сказал так, на всякий случай. Если вдруг для разнообразия вам придет в голову соблазнить меня.

— Вы не в моем вкусе. — Жанна отметила про себя, что Ройтман хорошо подобрал одежду. Комбинезон пришелся ей впору.

— Оделись, принцесса? — насмешливо поинтересовался Ломакин.

— А вы? — в тон спросила она.

— Я, как солдат, всегда готов, — отозвался он.

— Ну и я готова.

— Тогда достаем еду и разжигаем костер.

Он вынул из рюкзака спички, быстро насобирал веточек, сложил их в кучу и поджег, присыпав лежалыми сухими листьями. Огонь разгорелся быстро. Мужчина с гордостью показал ей котелок с закопченным дном.

— Видите, выпросил у Ройтмана, — похвастался он. — Ненавижу пить чай в консервных банках, из которых только что ели свинину.

— Это верно, — кивнула Жанна. — Давайте помогу.

— Почистите картошку, — попросил Андрей. — А я тем временем постараюсь добыть что-нибудь из лесных даров. Кажется, неподалеку я видел дикий малинник.

Жанна взяла в руку сморщенную картофелину — скряга Ройтман, видимо, сэкономил на продуктах — и нож и принялась осторожно счищать шкурку, вспоминая, как ее учила бабушка. Бабуля помнила годы войны, когда варили суп из картофельной шелухи. К сожалению, ни Жанна, ни ее старшая сестра Вика не научились срезать кожицу так тоненько, чтобы она казалась почти прозрачной. А жаль, что не научились. Сейчас бы ей это пригодилось. Они рассчитывали пробыть в пути до дома Завьялова два дня, но их могла застать непогода, и тогда болота стали бы для них непроходимой преградой. А посему продукты надо беречь. Она уже заканчивала с картошкой, когда появился Ломакин, гордо неся малину в целлофановом пакете.

— На наше счастье, нетронутая, — похвастался он. — Просто чай пить скучно, во всяком случае, мне. Жена всегда делала варенье. Она знала, что я люблю сладкое. — Мужчина достал большую консервную банку тушенки, ловко вскрыл ее, нагрел на огне, потом покрошил туда картошку.

— Будет не очень вкусно, но вполне съедобно, — заверил он. — Хлеб пока свежий. Сегодня нас ждет царский обед.

Жанна обхватила руками колени и грустно сказала:

— Я очень боюсь болот, Андрей.

— Я тоже, — признался он. — Знаете, в школе я занимался в туристической секции. Наш руководитель говорил: «Первое правило перехода через болота — лучше не переходите через болота вообще». Но тем не менее он многому нас научил. До сих пор помню его наставления. Дальше он продолжал: «Если уж вы попали в болото, оцените опасность по траве. Если на болоте видны молодые поросли сосны, оно покрыто густым слоем травы, скорее всего там можно пройти, а вот если на болоте много пушицы, таких белых цветочков, густой кустарник, березы и ивы, такое болото будет преодолеть сложно. Есть и вовсе непроходимые болота, и на это указывает камыш, вода под травой или отсутствие травы. Заходить туда — это самоубийство».

— Я не видела, что там, — испуганно проговорила Жанна, сжимая в пальцах травинку.

— Я сам посмотрю, — пообещал Ломакин. — Правило второе, которым вам придется руководствоваться: не надо паниковать — страх ни к чему хорошему не приведет.

— А если ноги начнет засасывать? — спросила молодая женщина. — Такое ведь может случиться?

— Вполне, — кивнул спутник. — Начнет засасывать — не делайте резких движений. Сядьте или лягте, чтобы увеличить площадь соприкосновения с почвой. Порой приходится скидывать сапоги, бросать рюкзак с одеждой и едой. Главный помощник — палка. Вы не зря про нее вспомнили. На нее не надо опираться изо всей силы, переносите вес плавно. Понятно?

Он взглянул на Жанну и понял, что, захваченная мыслями о предстоящем ужасе, она почти его не слушала.

— Ладно, — примирительно заметил Андрей. — Все познается на практике. Я мог бы даже проэкзаменовать вас, но это ни к чему бы не привело. Когда пойдем по болотам, слушайте каждое мое слово и все выполняйте. Тогда — обещаю — мы выберемся живыми и невредимыми. К тому же, если добираться до Завьялова этим путем, нам придется преодолеть немного болотистой местности. Основной массив болот лежит на севере.

— Разве нет пути без этих проклятых болот? — буркнула Жанна, кутаясь в куртку. На землю начинал опускаться туман.

— Есть, но это общеизвестный путь, — сказал Ломакин. — По нему ходят все. Он идет через деревни. Вы спросите, почему мы не пошли по нему? Да потому что там не заблудишься. А ведь мы хотим, чтобы нам поверили, что мы заблудились. — Он потянул носом и посмотрел на кушанье. — Ого, чуть не прошляпил. Все готово, мадам. — Андрей распаковал пластмассовую посуду — тарелки, вилки, ложки, стаканы — и положил ей из банки немного варева. — Пробуйте и не критикуйте. Знаю, что до Николаса мне далеко.

Жанна осторожно взяла тарелочку и попробовала:

— М-м-м, вкусно! Мне кажется, ничуть не хуже, чем отбивная Николаса.

— Это кажется, — усмехнулся Андрей. — Свежий воздух — сильная приправа к еде.

— Да, это правда, — согласилась молодая женщина. Спутник отставил свою порцию, взял котелок, налил из пластмассовой бутыли воды и приспособил на огонь, кинув туда немного черного чая и малины.

— Попробуйте этот вкусный напиток, — сказал он, раздвинув в улыбке губы. Жанна заметила: когда Андрей улыбался, его лицо становилось детским и беззащитным, на подбородке и на щеках появлялись забавные ямочки.

— Держите. — Он протянул ей несколько пластиковых стаканчиков, вставленных один в другой. Еще не пригубив, женщина почувствовала аромат малины и еще каких-то трав.

— Пахнет хорошо. Ой, вкус — потрясающий.

Ломакин довольно улыбнулся:

— Спасибо моим родителям, которые настояли, чтобы я занимался туризмом. Видите, когда пригодилось. А теперь отдохните. Я поставлю палатку. — Мужчина замялся, и его щеки тронула краска. — Я уже говорил вам, что никогда не изменю жене. Это я к тому, чтобы вы не волновались, когда нам придется спать в одной палатке. Даю слово, я к вам не притронусь. Но если мое присутствие вам неприятно — ночь наверняка будет теплой, я устроюсь на улице.

Жанна шлепнула рукой по щеке:

— Чертов комар! Слышала я, что болота — это комариное царство, но видеть не приходилось. Пусть ночь выдастся теплой, но вас съедят комары. Нет, поверьте, не будет ничего страшного, если мы оба займем палатку. У меня к вам только одно условие — не храпеть.

— Жена никогда не жаловалась. — Андрей подбросил в огонь хворостинку и встал, разминая ноги. — Сейчас займусь палаткой, а вы отдыхайте. Как только все будет готово, идите спать, а я немного подежурю. Вряд ли нас кто-то побеспокоит, но все-таки…

Молодая женщина не возражала. Она чувствовала, как слипаются глаза. Когда Ломакин позвал ее, она юркнула в палатку, скинула куртку и с удовольствием растянулась на одеялах. Болели ноги, болела спина, но эта боль, как ни странно, была приятной. Женщина погрузилась в сон моментально, что бывало с ней очень редко, и не слышала ни криков водяных птиц, ни шорохов, ни шелеста листьев. Ломакин еще немного посидел у затухающего костра, посмотрел на яркие звезды — почему-то они казались ему ярче, чем в городе, — и, вздохнув, полез в палатку.

Глава 7 1540 год. Крым
Сахиб Гирей, развалившись на подушках в беседке, находился в веселом расположении духа. Вчера он заточил в темницу племянника, который мог занять престол как любимец Сулеймана Великолепного, а сегодня, с помощью своего дипломатического таланта — по крайней мере он так считал — уговорил Ислям Гирея не претендовать на трон. Теперь нужно было ехать в Стамбул и убедить султана, что лучше его, Сахиба, Крымского хана не найти. Разумеется, он скроет, что заточил в темницу Девлета, скажет, что мальчик еще не готов управлять большой страной, что сам отказался от трона. Чтобы все выглядело правдоподобнее, Сахиб решил заставить Девлета написать письмо двоюродному брату, в котором юноша подробно расскажет, почему не хочет быть ханом. Он не сомневался, что заставит племянника это сделать: пообещает ему самое дорогое, что можно пообещать, — жизнь. Девлет сейчас наверняка мечется по подземелью, ожидая смерти. Вряд ли ему хочется умирать, покидать белый свет в восемнадцать лет. Сахиб Гирей улыбнулся своим мыслям и погладил узор, вышитый золотом на темно-синем халате, потрогал окладистую, черную, с рыжинкой бороду. Здорово все-таки он придумал! Тихое журчание воды в фонтане убаюкивало. Раскосые глаза Сахиба начали слипаться.

— Извини, владыка, что я нарушил твой покой, — раздался знакомый голос визиря Саадет Гирея Мехмет-Али, — но мне необходимо поговорить с тобой именно сейчас.

Сахиб отметил про себя, что визирь величает его «владыкой», хотя он еще им не стал. Это приятно пощекотало самолюбие. Умнейшие люди в государстве не сомневаются, что он будет ханом.

— Я слушаю тебя внимательно, — проговорил он расслабленно. — Надеюсь, ты не зря явился ко мне.

— Выслушай, а потом сам решишь. — Мехмет-Али опустился на подушки напротив Сахиба. — Но я должен сказать тебе это как можно скорее. Что ты слышал о сабле Чингисхана?

— Слышал, что у нашего родственника была такая сабля, — отозвался Сахиб, — однако после его смерти она пропала. Говорят, благодаря ей наш предок одержал столько побед. Хотел бы я иметь это оружие!

Мехмет-Али улыбнулся и поправил шапку, отороченную мехом.

— А что ты скажешь, когда узнаешь, что можно завладеть саблей, потому что она находится где-то поблизости?

Тонкие, темные, будто нарисованные углем брови Сахиба взлетели вверх, расслабленность сняло как рукой, и он подался вперед всем грузным телом.

— Сабля здесь? Но откуда? Что ты знаешь об этом?

Мехмет-Али улыбнулся, показав здоровые белые зубы:

— Видишь ли, побывав в Стамбуле, я обзавелся хорошими друзьями, которые за вознаграждение снабжали меня информацией. Разумеется, я передавал ее своему господину Саадет Гирею. Но он отрекся от престола, и я остался не у дел. Однако мои люди по-прежнему передают мне кое-какие сведения. Сегодня с торговым кораблем пришло письмо для меня, из которого я узнал, что Менгли Гирей завещал саблю Девлету. Не спрашивайте, как она попала к вашему отцу, это никому не ведомо. Мой человек подслушал разговор Сулеймана и Девлета. Великий султан передал саблю вашему племяннику и рассказал ее историю.

— Значит, сабля у моего племянника. — На смуглом лбу Сахиба собрались морщины, изрезав его, будто кинжалом. — Что ж, очень хорошо. Думаю, мальчик без колебаний отдаст ее мне. В противном случае… — Последние слова он произнес с угрозой, и Мехмет-Али, многое повидавший на своем веку, почувствовал дрожь. — Я собирался немного отдохнуть после сытного обеда, — продолжал Сахиб, — но передумал. Я немедленно отправлюсь к племяннику и заставлю его написать письмо и отдать саблю. Он умный юноша и поймет, что ни одна сабля, даже сабля великого Чингисхана, не стоит человеческой жизни.

— А когда Девлет отдаст саблю, — прошептал Мехмет-Али, — он…

— Да, ты прав, — кивнул Сахиб Гирей, — я убью его.

Он поднялся, смахивая капли пота с широкого лица, и направился к узкому проходу, который, извиваясь под землей, как змея, вел к тюремным подземельям. Мехмет-Али какое-то время семенил рядом, отчаянно потея, но потом, будто передумав, повернул назад. Зайдя в подземелье, Сахиб Гирей снял со стены светильник и решительно пошел к комнате, где томился Девлет. Юноша, сидевший на корточках в углу, вздрогнул, когда на его лицо упал яркий свет, и поднялся, моргая.

— Салам алейкум, племянничек, — ласково проговорил дядя, но от этих дружелюбных слов Девлета бросило в дрожь. — Как тебе новый дом?

— Не могу сказать, что он мне понравился, — буркнул Девлет. — Скажи по крайней мере, за что я удостоился такой чести. Только потому, что ты боишься претендента на ханский трон?

— И поэтому тоже. — Сахиб подошел к решетке, и его жирное лицо заблестело в свете факела. — А еще потому, что у тебя есть кое-что. И это кое-что должно стать моим.

Юноша покрылся холодным потом. Его дядя узнал о сабле. Но откуда? Кроме него и Сулеймана, об этом никто не ведал. Впрочем… Нечему удивляться, дворец султана всегда был наполнен соглядатаями. Против них принимали меры, но разве можно предусмотреть абсолютно все? Видимо, у Сахиба там тоже имелись глаза и уши. Немного подумав, Девлет не стал ничего отрицать.

— Я действительно получил эту саблю в подарок от Сулеймана, — сказал он. — Твой отец и мой дед Менгли Гирей завещал ее мне. Не спрашивай почему, этого я не знаю. Если ты слышал историю сабли, то знаешь, что она служит только своему хозяину. Если ее кто-то украдет или отнимет силой, у него начнутся неприятности. Ты хочешь неприятностей, Сахиб? Вряд ли, если планируешь занять ханский трон.

Дядя побагровел. Его узкие черные глаза превратились в щелочки.

— Значит, ты не отдашь мне саблю? — спросил он угрожающе. — Что ж, попробую поговорить с тобой по-другому. Во-первых, я не боюсь неприятностей, потому что я не трусливый шакал. Во-вторых, я передумал пугать тебя смертью, потому что ты тоже не трусливый шакал. Мы, Чингисиды, рождены храбрыми воинами, — он тяжело вздохнул, изображая сочувствие, но Девлет ему не верил. — Мне бы очень хотелось стать твоим другом, но, к сожалению, в нашем роду родственники, вступившие на трон, всегда уничтожают претендентов, и я не исключение. Мне придется убить тебя, а также твою мать и твоих братьев. Они еще подростки, Девлет. Ты хотел бы увидеть их смерть? Я постараюсь, чтобы она была как можно более мучительной. Ты умный, Девлет. Подумай хорошенько, что для тебя важнее. Собственная жизнь и жизнь твоих близких или какая-то сабля.

Юноша закрыл лицо руками. Внутри все клокотало, как горный водопад, но он понимал, что отдаст саблю Сахибу в обмен на жизнь братьев и матери. О Аллах, почему он тогда не послушался дервиша? Нужно было скакать к кораблю и возвращаться в Стамбул. Там по крайней мере его бы никто не тронул. А что касается ханского престола… В настоящее время ханом ему не быть… Сахиб сильнее и могущественнее его. А он тут новичок, никого не знает, кроме матери и дяди. Кто пойдет за ним? Кто? Сахиб внимательно наблюдал за менявшимся выражением лица племянника.

— Ну, что ты решил? — поинтересовался он через пять минут. Девлет шумно выдохнул:

— Твоя взяла, Сахиб. Я отдам тебе саблю, обменяю ее на клятву не трогать мать и братьев. И горе тебе, если ты ее нарушишь.

Дядя улыбнулся одними уголками тонких красных губ.

— Я всегда держал слово, мальчик, — проговорил он, — и это тебе тоже известно. Клянусь Аллахом, они останутся в живых. Но тебе придется сделать кое-что еще. Завтра я отправляюсь в Стамбул. Ты должен написать письмо своему двоюродному брату.

Девлет криво усмехнулся:

— Отказаться от ханского трона? — Он будто выплюнул эти слова в жирное, лоснящееся от пота лицо дяди. — Ты этого от меня хочешь? Хорошо, я сделаю и это. Неси сюда бумагу и чернила.

Сахиб крикнул в темноту коридора, чтобы слуги принесли все для письма, и Девлет, скрючившись, принялся писать. Дядя с неудовольствием заметил, что изящная, с длинными тонкими пальцами рука племянника не дрожит. «Я убью его, — подумал он, — убью, как только этот мальчишка выполнит мою просьбу». Его глаза сверкнули в темноте, как клинки кинжалов. Девлет, поставив подпись, поднялся и протянул бумагу Сахибу.

— Это то, что ты хотел, — сказал он. — Теперь слушай, как найти саблю. Это в большой пещере в горах. Помнишь время, когда мой отец был жив? Он с рождения пытался сделать из меня прекрасного воина и наездника и поэтому возил в горы.

При упоминании имени старшего брата лицо Сахиба скривилось. Их семью никогда нельзя было назвать дружной. Желание сесть на ханский трон с малолетства пропитывало их ненавистью друг к другу.

— Кажется, я помню эту пещеру, — кивнул он, и на жирном лице появилось довольное выражение. — Вход в нее находится на верху скалы.

— Верно, — согласился Девлет. — Сабля в стене, прикрытая острым камнем. Ты отыщешь ее без труда. — Он отошел к стене и провел пальцем по ее склизкой поверхности. — Что ж, желаю тебе удачи. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Сахиб снова сверкнул темными глазами и вышел на свежий воздух. Мехмет-Али появился перед ним неожиданно, заставив вздрогнуть.

— Хочу тебе сообщить, господин, что сегодня вечером один из кораблей уходит в Стамбул, — вкрадчиво заметил он. — Если ты получил от племянника все, что хотел, зачем же ждать? Нужно отправляться в Стамбул немедленно. Крым нуждается в новом хане. И чем скорее он появится, тем лучше.

Сахиб Гирей немного подумал и ответил:

— Ты прав. Вели слугам собирать мои вещи. Я скоро приеду.

Кликнув конюха, он велел оседлать Булата. «Пусть Девлет еще немного поживет, — решил Сахиб, — я расправлюсь с ним по возвращении из Турции. Сулейману может не понравиться, если я убью его сейчас».

Сабля, волшебная сабля, о которой он столько слышал, маячила перед его глазами. Рубины, бриллианты и изумруды сверкали, переливаясь всеми цветами радуги.

— Через час я стану всемогущим, — сказал он коню и, пришпорив его, помчался в горы.

Глава 8 Наши дни. Тульская область
Утром, наскоро позавтракав тушенкой с хлебом, они собрали вещи и двинулись в путь. Сухая тропинка упорно бежала прямо, но по обеим ее сторонам появились лужи, сначала маленькие, они будто разрастались на глазах. Земля на тропинке начала набухать, и вскоре резиновые сапоги уже по щиколотку погружались в размокшую жижу. Андрей оказался прав. Наверное, недавно тут прошли дожди… Но как он догадался, что путь к озеру заболочен? Вероятно, сказались занятия в туристической секции.

— Дорога к озеру превратилась в болото, — констатировал Андрей. — Идите осторожнее, не сворачивайте, не спотыкайтесь. Пока наша тропа довольно прочна, даже палки не требуются.

Жанна обратила внимание, что он взял две толстые палки, и подумала о силе мужчины, на первый взгляд хрупком и нежном. Он тащит ее рюкзак, всю снедь и вещи. Теперь еще две палки. А она ничем не может ему помочь. Взвали ей на спину тяжелую поклажу — шагу не ступит. Жанна покосилась на воду темно-коричневого цвета. Как не хотелось бы погружаться в нее, даже по колено.

— О чем думаете? — Женщина улыбнулась, отметив про себя, что Ломакин упорно обращается к ней на «вы». Интересно, уважает или старается подчеркнуть дистанцию? Впрочем, какая разница, этикет на болотах — вообще смешно.

— Думаю о болотистой воде, — призналась молодая женщина. — Она такая грязная…

— Напрасно так думаете, — рассмеялся Ломакин и поудобнее пристроил рюкзак. — После кипячения ее вполне можно пить, что мы и будем делать, когда закончится вода в канистре.

— Я к ней не притронусь, — упрямо заявила Жанна.

Андрей дернул плечом.

— Это как будет угодно. — Ломакин остановился и снял со спины палку. — Осторожно. Вот самое настоящее болото. Пройдем его — выйдем к озеру.

Женщина заскулила, заохала, и Андрей, не обращая внимания на ее стоны, первый ступил в болотистую жижу, предварительно попробовав дно палкой. Носком резинового сапога Жанна потрогала наполовину закрытый водой березовый ствол.

— Здесь много поваленных деревьев, — заметила она. — Если пройтись по ним, может, мы останемся совсем сухими?

Ломакин покачал головой:

— Нет, к сожалению. Ступайте, не бойтесь, здесь неглубоко.

Вздохнув, Жанна ступила за ним. Ноги провалились по колено, но высокие болотные сапоги не пропустили воду.

— Старайтесь ступать в мои следы. — Андрей ловко орудовал палкой, идя ровно, иногда перешагивая через коряги. Молодая женщина, не привыкшая к такой обуви, спотыкалась о стволы деревьев, но упрямо шагала за ним, отводя от лица сухую желтую траву, норовившую поранить ее нежную кожу.

— Еще немного, — подбадривал Андрей. — Видите, вон озеро. Неподалеку от него — деревушка. Говорят, она заброшенная, но вполне возможно, что на берегу осталась лодка, пусть и дырявая. Озеро небольшое, и мы быстро переберемся на другой берег даже на плоту. Хотите, остановимся в заброшенной избе? Уверен, там есть все для того, чтобы приготовить хорошую еду.

— Посмотрим. — Женщина приободрилась и пошла быстрее. Болото постепенно мелело, и земля на берегу озера, хоть и размокшая, была пригодна для нормальной ходьбы.

— Вот и добрались, — подмигнул ей спутник и указал на три почерневшие от сырости и времени избы с покосившимися крышами. — Давайте посмотрим, чем тут можно поживиться.

Он зашагал к заброшенным домам, а молодая женщина заметила что-то в зарослях камыша.

— Андрей! — закричала она радостно, подойдя поближе к находке. — Глядите — лодка. Правда, она старая и, кажется, дырявая.

Ломакин сразу бросился на ее голос, юркнул в камыш и вскоре вытащил довольно большую, почерневшую от времени лодку.

— Молодец. — Он пожал ей руку. — Мы спасены. Теперь давайте немного отдохнем, поедим и решим, что дальше делать. До вечера еще далеко, но если вы устали, мы вполне можем устроить здесь привал. Пойдете со мной в заброшенные дома?

Слово «заброшенные» вызвало у нее дрожь. Оно словно было связано с призраками, если верить английским фильмам, в обилии населявшим пустые замки. Андрей будто почувствовал ее состояние и, взяв в руку ее холодную ладонь, крепко сжал.

— Не бойтесь. Там никого нет, даже собак и кошек, не говоря уже о другой живности.

Преодолевая страх, Жанна пошла с ним, решив, что это лучше, чем оставаться на берегу пустынного озера. Ворота первой заброшенной избы были закрыты на порыжевшую щеколду, которая просто отвалилась, когда мужчина дотронулся до нее. Ветхие ворота качнулись, угрожая упасть следом, но их, видимо, удержали остатки забора.

— Заходите. — Андрей помог ей войти на участок, сплошь заросший высокой зеленой травой. Дверь в дом была распахнута, и Жанна снова почувствовала страх, вспомнив, как в фильмах ужасов привидения специально оставляют двери открытыми. Ломакин смело взбежал по деревянным ступенькам, и одна надломилась под его тяжестью, но внутрь нога не провалилась.

— Вот так ломают конечности, — иронически заметил он. — Осторожнее, Жанна.

Боясь показаться нелепой трусихой, она последовала за ним. В первой комнате стоял старый лакированный посудный шкаф, совершенно пустой, рядом с ним — стол, покрытый цветастой клеенкой, к которому сиротливо прислонился стул без спинки. Ломакин подошел к полуразрушенной печи и, любовно погладив кирпичи, вымазанные известью, заметил:

— Ну какая изба без печи?

Молодая женщина обратила внимание, что на лежанку вела лесенка. В печи уже, видимо, много лет «грелись» растрескавшиеся кирзовые сапоги.

— Дом постепенно оседает, и крыша давит на печь, — сказал Андрей с видом знатока. — Скоро бедняга совсем разломается. Понимаете, почему лучше не спать на чердаке? Давайте зайдем в другую комнату.

Другая тоже оказалась частично выпотрошенной. Из платяного шкафа сиротливо выглядывали спортивные штаны, заношенные до дыр. Панцирная кровать ощетинилась колючками. Жанна вдруг явственно представила, как когда-то здесь жила семья и на этой кровати красовались подушки, какие она видела на картинках, — башенкой. Мягкая перина так и манила прилечь после трудового дня. А потом дети уехали в город, старики остались одни среди болот. Может быть, они и пытались продать дом, да кто его купит в такой глуши? В более хороших брошенных деревнях такое хозяйство предлагают за копейки, проблема — найти хозяев. И уехали старички к детям в город, и бросили вещи, много лет служившие им. Она почувствовала, как от этих грустных мыслей сдавило горло.

— Здесь можно поесть и переночевать. — Андрей покопался в печи и вынул закопченный, но целый чугунок. — Как вам такое предложение?

Жанна опустилась на панцирную кровать, не обращая внимания на уколы сломанной проволоки.

— Давайте.

— Тогда разбирайте рюкзаки и готовьте картошку, кстати, возле дома я видел колодец, может, в нем и ведро сохранилось, посмотрите, а я постараюсь починить лодку, пока светло. — Ломакин бросил поклажу на пол и вышел. Молодая женщина встала, достала из рюкзака картошку, нож, котелок и, положив все на стол, отправилась к колодцу. Найдя его, она еще раз подивилась наблюдательности Андрея. Если бы спутник не сказал, что видел его, она бы в жизни ничего не нашла. Колодец почти полностью скрыла жирная зеленая трава, лишь кое-где обнажалось почерневшее дерево. На ее удивление, в нем сохранилось ведро, да как сохранилось… Без густой ржавчины, которой в доме было в изобилии! Жанна набрала воду, отметив ее чистоту. Хороший чай получится сегодня! Вернувшись в дом, женщина приготовила картошку и вышла во двор. Следов кострища нигде не было видно, придет Андрей — сам решит, где лучше его соорудить. Она еще раз подошла к старому шкафу с облупившейся светло-коричневой полировкой, где когда-то хозяйка бережно хранила тарелки, чашки, сервизы. Слезы навернулись на глаза, когда женщина прикоснулась к разбитому стеклу верхнего отдела. На крошечной кухоньке их дачного домика стоял точно такой же, купленный еще бабушкой и дедушкой, а потом, с приобретением новой мебели, перекочевавший на дачу. Как теперь она любила маленькую дачку в три сотки, любовно высаженные матерью цветы, плодовые деревья, за которыми отец ухаживал, как за своими детьми! Жаль, что эта любовь проявилась в ней слишком поздно. Суждено ли ей когда-нибудь еще раз взглянуть на дачу хотя бы одним глазком? По щекам потекли слезы, и Жанна быстро отерла их пыльной рукой, оставив грязные разводы. Андрей сразу заметил их, как только вернулся домой.

— Плакали?

Она отвернулась и промолчала.

— Это хорошо, что плакали, — констатировал он. — Я бы сам всплакнул, да мне нельзя — я мужчина. Мне почему-то вспомнился дом, думаю, у вас те же самые воспоминания.

Она всхлипнула:

— Какая же я была дура!

— Сейчас не время винить себя. — Он кивнул в сторону улицы. — Я выбрал место для костра, вижу, картошка готова. Глядите, как я отскреб чугунок мелкими камешками. Он блестит, почти как зеркало. Сейчас мы сварим знатный суп. Помогите мне. Заодно и отвлечемся от грустных мыслей.

Они вышли на улицу.

— Будем разжигать здесь. — Андрей взял порыжевшую от ржавчины косу, прислоненную к дому. — Нашел в сарае.

Ловкими движениями он выкосил траву, мешавшую разводить костер, принес сухие сучья и, свалив их в кучу, достал спички и поджег, обложив костер кирпичами, которые в изобилии валялись возле сарая. Наверное, хозяева хотели сделать пристройку…

— На камни легче пристроить чугунок. — Ломакин налил в него колодезной воды, открыл банку тушенки, бросил туда картошку, не так мелко крошенную, как вчера, посолил, поперчил и махнул рукой: — Оставим вариться. Чай придется пить пустой. Лес далеко, идти туда неохота.

— Как бы теперь избавиться от комаров, — добавила Жанна, отгоняя мошкару.

— Пока мы на болотах, это невозможно, — заявил спутник и улыбнулся. — Вот когда придем к Завьялову… Наверное, у него целые приспособления для борьбы с мелкими противными насекомыми.

Жанна дернула плечом:

— Иногда мне не верится, что мы найдем его.

— А мне почему-то верится, — парировал Ломакин. — Перед нами стоят задачи куда более важные, чем просто найти чей-то дом. Нужно проникнуть внутрь и украсть саблю. Но и это еще не все. Нужно с этой саблей из дома выйти — и вот это и есть самое опасное предприятие. Честно говоря, — он потрогал кончик носа, — меня смущает, почему Завьялов забрался в самую гущу болот. Допустим, у него подпольный музей с крадеными сокровищами — и что? Можно и в центре города устроить все так, чтобы комар носа не подточил.

Жанна вздрогнула:

— Ваше сравнение с комаром… Здесь оно не то чтобы неуместно, но… Я не могу о них слышать.

— Ладно, оставим рассуждения на более удобное время. — Андрей зачерпнул варево ложкой и попробовал. — Картошка сыровата. Надо было все же покрошить помельче.

— Вам удалось починить лодку? — спросила женщина.

Ломакин усмехнулся:

— И да и нет. Она совсем сгнила, бедняжка. Но шанс переплыть озеро у нас есть.

— А потом? — Жанна поежилась, почувствовав ледяной холод, хотя солнце грело вовсю. — Нам снова придется преодолевать болота?

— Выберем самое проходимое, — заверил ее Ломакин. — К тому же большую половину пути мы пойдем по тракту, выложенному большими плитами. Когда-то, еще во времена Советского Союза, в тех краях добывали торф. Предприятия давно нет, но осталась сносная дорога. — Он снова зачерпнул похлебку. — Готова. Давайте тарелки. В качестве приправы сегодня у нас снова чистый воздух.

— Сейчас порежу хлеб. — Женщина подумала, что сделает это с радостью. Она испытывала благодарность к почти незнакомому мужчине, который помогал ей спастись и начать новую жизнь. Когда Жанна принесла тарелки и хлеб, Андрей разлил болотное жаркое — как он его назвал — и дал ей вилку.

— Вкусно?

— Очень. — Женщина ела с жадностью.

— Что вы решили насчет ночлега? Останемся здесь или пойдем дальше?

— Здесь так спокойно, — прошептала спутница. — Кажется, время остановилось. Давайте переночуем, но рано утром снова тронемся в путь, чтобы поскорее добраться до этого проклятого Завьялова. Как по-вашему, мы найдем его жилище засветло?

— Должны. — Андрей достал мобильный. — Совсем забыл о нем. И не зря. Перед отъездом я забил маршрут в навигатор, но сигнала нет. В таких лесах ничего не ловит.

— Я тоже забыла о телефоне, но по другой причине. — Жанна грустно вздохнула. — Мне некому звонить.

Он пожал ее холодную ладошку:

— Знаете что? Поедите — и отдыхать. А я продолжу заниматься лодкой.

Женщина подумала, что она благодарна своему спутнику еще и за то, что он не лезет с расспросами, не выворачивает наизнанку ее душу. Меньше всего ей хотелось вспоминать прошлое, потому что это причиняло нестерпимую боль. Раньше она и не подозревала, что душа может так болеть за кого-то — не за себя.

— Хорошо. — Улыбнувшись, Жанна с благодарностью посмотрела на спутника. — Мне с вами повезло. Вы столько знаете и умеете. Про болота, про их особенности. Это должна знать я, хоть и недоучившийся, но все же биолог.

— Не корите себя. — Андрей встал. — Помойте посуду, если не трудно. Некоторые пластиковые тарелки можно выбросить.

— Все сделаю, — ответила Жанна с энтузиазмом, которого раньше не ощущала, если ей предлагали заняться домашними делами. Она вымыла посуду, красиво разложила ее на столе, будто ожидала гостей, расстелила одеяла на кровати и на топчане, который нашла на полуразрушенной веранде. Им обоим будет удобно, во всех смыслах. Путешествие утомило, и она вскоре задремала, несмотря на раннее время. Андрей вернулся в дом, когда совсем стемнело, посветил фонариком на спящую женщину, улыбнулся и прилег на топчан.

Глава 9 1530 год. Крым
Написав злополучное письмо, Девлет Гирей, присев в углу, прислонился к стене, ожидая приезда дяди. Он не сомневался, что алчный Сахиб сначала поскачет за саблей, а потом вернется, чтобы убить его. Как он ни говорил себе, что принять смерть нужно с достоинством, смело взглянуть ей в глаза, умирать не хотелось. Ему всего восемнадцать, он еще и не жил по-настоящему, не познал страстной любви… И для его несчастной матери это будет большое горе… Если она переживет его, если Сахиб останется верен своей клятве.

Он прислушивался к каждому шороху, глотая спертый воздух подземелья. Дядя все не шел, обрекая племянника на муки ожидания. Когда замаячил свет, Девлет встал, стараясь слиться со склизкой стеной, будто убийца мог его не заметить. Шаги Сахиба возвещали о том, что убийца приближается к своей жертве. Слизнув со стены мутную каплю, Девлет закрыл глаза. Скорее бы все это произошло. У него нет больше сил ждать смерти.

— Господин, — услышал юноша незнакомый голос и, открыв глаза, увидел полного человека в кафтане и шапке. — Господин, сейчас я освобожу тебя. Твой дядя уехал в Стамбул, тебе нечего бояться.

Девлет прищурился, стараясь получше разглядеть незнакомца и вспомнить, кто это. Кажется, начальник внутренней охраны дворца Ильяс. В свете огня блеснула связка ключей. Начальник охраны отыскал нужный, звякнув железом, и вставил в замочную скважину. Жалобно скрипнув, ключ трижды повернулся в замке, и дверь открылась.

— Пойдем, пойдем, я спрячу тебя, — торопливо говорил Ильяс. — Через десять дней в Стамбул уходит корабль. Я знаю его капитана. Ты поедешь в Стамбул, никем не узнанный, я скажу капитану, что ты мой племянник. Впрочем, он никогда не задает много вопросов.

— Зачем ты это делаешь? — удивленно спросил Девлет. — Дядя может обо всем узнать…

— Пройдет время — и ты станешь ханом, — Ильяс посмотрел ему в глаза, — я чувствую это. Ты сместишь Сахиба… И это будет правильно.

— Благодарю тебя, — отозвался Девлет, — и да хранит тебя Аллах.

— Пойдем, за воротами тебя ждет конь. — Начальник внутренней стражи потянул Давлета за рукав кафтана. — Он более смирный, чем Булат. Ехать придется долго, но он знает дорогу. — Начальник охраны протянул юноше котомку. — Здесь еда и записка к капитану. Еще в записке его имя и название корабля.

Девлет выбежал из подземелья на свежий воздух, бросил прощальный взгляд на дворец, где провел детские годы, хотел попрощаться с матерью, но передумал: его могли увидеть. Согнувшись, юноша помчался к открытым воротам, выбежал за них и вскочил на гнедого коня, в нетерпении переминавшегося с ноги на ногу. Добрый конь, почувствовав хорошего наездника, обрадованно заржал и понес нового хозяина к морю, синюю гладь которого можно было увидеть с вершины высокой горы.

Глава 10 Двадцать лет спустя. 1551. Крым
Сахиб сидел в беседке нового дворца, почти в два раза больше старого, превосходящего его не только своими размерами, но и красотой. Он вспоминал давнюю поездку в Стамбул, разговор с Сулейманом Великолепным и возвращение на родину триумфатором, крымским ханом. Письмо племянника сыграло свою роль. Великий султан сказал ему, что видит ханом только его, ни в коем случае не Ислям Гирея, назначенного калгой. Сахиб Гирей прибыл на родной берег в сопровождении турецких войск, и беи, знавшие про нового хана, принялись присягать ему, как только он сошел на землю. Ислям Гирей, молча выслушав сообщение дяди о своем назначении, ничего не сказал, а вечером уехал в Ак-Чакум. По его недовольному лицу Сахиб понял, что Ислям не рад новой должности. Да и как ему радоваться, если брат до последнего надеялся занять ханский престол? Итак, Ислям останется его врагом, и это печально. Ему была нужна передышка, чтобы навести в стране порядок. Крым опустошили, измотали бунты беев, Ногайская Орда вышла из подчинения и уже диктовала свои условия Казанскому ханству, выполнять которые оно не собиралось. Казанское ханство находилось под влиянием Москвы. Именно при ее тайной поддержке был организован дворцовый переворот в Казани, и на престол сел малолетний Джан-Али, полностью попавший под влияние русского царя.

Сахиб, приехав во дворец и немного подумав, начал наведение порядка в стране с организации отрядов секбанов, крымско-татарской пехоты, образованной по образцу янычар. Хан набирал туда незнатных людей, некоторых назначал командирами, и это не нравилось гордым беям, назвавшим его войско разбойничьим. Сахиб поселил секбанов неподалеку от дворца и тогда же отметил, что дворец стал для него слишком маленьким: его не хватало для множества слуг и вельмож. Это подтолкнуло его к строительству нового дворца. Сахиб поклялся Аллахом, что новая резиденция не затмила великолепием разве что дворец султана, и, выбрав место среди садов, в долине реки Ашлама, скрытой от посторонних глаз горами, начал строительство. Вместе с новой резиденцией возник и новый город, получивший название Бахчисарай — «дворец-сад». Во дворце было все: мечети, мавзолеи, бани, фонтаны. Все постройки богато украсили и расписали в восточном стиле. Беседуя со строителями и архитекторами, Сахиб просил, чтобы они воплотили в жизнь исламские представления о райских кущах. И это им удалось. Красивейший дворец, занимая четыре гектара земли, утопал в зелени виноградников и садов и состоял из нескольких корпусов, бани и гарема. Напротив дворца находилась ханская мечеть с двумя минаретами, и пять раз в сутки муэдзин созывал мусульман на молитву. За дворцом Сахиб планировал оставить кусок земли для кладбища, а за ним возвести бани. Теперь они радовали глаз своими большими куполами. «Желтые красавицы» — так называл их хан. Много денег и сил ушло и на фонтанный дворик. Сахиб Гирей любил фонтаны, как и все его родственники, и в специально отведенном дворе нового дворца забили несколько фонтанов, один красивее другого. Каждый из них имел свое предназначение (например, для омовения ног), но все они представляли собой великолепное зрелище. Сахиб любил отдыхать в тени деревьев возле фонтанов. Шум листвы и журчание водных струй успокаивали его, уносили прочь горестные мысли и будто шептали ласковые слова. Грозный хан порой разговаривал с ними, и ему казалось, что фонтаны откликаются, лепечут что-то на своем языке…

Вроде бы жизнь наконец потекла спокойно, как равнинная река. Но проклятый племянник Ислям вновь напомнил о себе. Он поднял мятеж против Сахиба. И самое страшное, его поддержали беи. Ислям Гирей объявил себя ханом созданного им Перекопского ханства, в отместку дяде перекрыл все пути, ведущие на полуостров, и не пускал в глубь Крыма послов, начав самостоятельно вести переговоры, требуя для себя дани и подарков. Хвала Аллаху, соседи его не очень-то слушались. Ислям как был, так и остался беден, как последний дервиш, и беи бежали от него, как крысы с тонущего корабля. Они возвращались к Сахиб Гирею, который требовал от них подтверждения верности. Некоторые из них были готовы на все, и хитрый хан предложил одному из них, Бакы-бею, рассчитывавшему вернуть титул главного бея мангытов (одного из самых могущественных кланов) убить Ислям Гирея. Сахиб рассчитывал, что тот безоговорочно выполнит его требования — что значит убийство по сравнению с могуществом! Но впервые за многие годы он просчитался. Бакы думал, что хан вернет ему титул без всяких условий, и поэтому сначала поскакал к Ислям Гирею, однако тот отнесся к его рассказу с недоверием. Пришлось Бакы возвращаться в Ногайскую Орду не солоно хлебавши. А потом в Москве поменялась власть, попавший в опалу князь Бельский бежал в Турцию и попросил Сулеймана выступить против Москвы. Султан согласился, но войско перехватил Ислям, и тогда Сахиб выступил против него, рассчитывая наказать. В том бою непокорный племянник был убит Бакы-беем, и вовсе не потому, что тот хотел выслужиться перед Сахибом. Ногайская Орда мечтала вернуть господство, и Крымское ханство служило для нее камнем преткновения. Одним ханом меньше — уже легче прорваться к трону. Сахиб немного подумал и решил, что такого, как Бакы, лучше держать при себе, и уговорил его вернуться. А потом — неожиданный переворот в Казани, восстание против хана, поступавшего так, как было угодно Москве, возвращение на трон Сафы Гирея, родственника Сахиба, впрочем, не питавшего к нему никаких родственных чувств, и несколько походов против русских. И в это трудное время его предал Бакы-бей, задумавший поставить на трон сына Ислям Гирея. Отказавшись выполнять приказы Сахиба, он сорвал поход. Тогда крымский хан понял, что лучший Бакы — мертвый Бакы. Он приехал к нему, пригласил побеседовать в шатер и произнес слова, которые ему самому очень понравились. «Я тебе сделал много добра, но от тебя видел лишь зло. Тот, кто сотворит зло, — зло и получит в ответ», — буркнул он, любуясь собой. Бакы, все поняв, дернулся, чтобы убежать, но нукеры[3] Сахиба заковали его в кандалы, а зимой Сахиб жестоко и изощренно казнил его: посадил на ночь в ледяную воду. С той минуты, когда ему доложили о смерти Бакы, он впервые спал спокойно, почувствовав себя полноправным хозяином полуострова. Сахиб считал, что своим успехам он обязан сабле Чингисхана, с которой ни на минуту не расставался. Правда, он чуть не потерял ее в одном из московских сражений, но — слава Аллаху — быстро нашел то место, куда она могла упасть. Однако, как оказалось, покой ему только снился. Всегда прежде молчавший хан Астрахани задумал покорить Крым и для начала перехватил караван, мирно шедший из Казани в Крым, присвоив себе товары и казнив людей. Не сомневаясь в своем могуществе, Сахиб тут же собрал огромное войско и пошел на Астрахань. Благодаря волшебной силе — а чему же еще? — он победил астраханского собрата и разорил город. Однако радоваться победе было преждевременно. Ногайская Орда вновь зашевелилась, считая оскорбительным поступок Сахиба — они много лет дружили с Астраханью. Но и это войско Сахиб разбил наголову и в назидание другим выложил пирамиду из черепов ногайских воинов. Когда хан Казани неожиданно скончался, Сахиб задумал посадить на трон одного из своих сыновей. Это, естественно, не нравилось казанским беям. Им всегда что-то да не нравилось. Шайтан его знает, что им было нужно. До Сахиба доходили слухи, что они неоднократно жаловались на него Сулейману, и тот, измученный жалобами и кляузами, заявил, что правление Сахиба его не устраивает. К тому же против крымского хана интриговали придворные Сулеймана. Они не могли простить ему слова, сказанные однажды султану о них: «Те, кто является столпами Ислама и членами султанского совета дивана, обладают лишь умением копить богатства». Впрочем, потом Великолепный позвал Сахиба в поход на Иран — будто и не обиделся, но крымский хан отказал своему кумиру впервые в жизни, боясь восстания. Воины нужны были ему здесь, в Крыму, а не так далеко от полуострова. Соглядатаи передавали из дворца султана, что Сулейман склоняется к мысли назначить ханом ненавистного Девлета. Чертову племяннику удалось бежать двадцать лет назад, выпустивший его начальник дворцовой охраны за свой дерзкий поступок давно поплатился, и его кости уже обратились в прах. Сахиб сначала ждал каждый день, что Сулейман отомстит ему за любимчика Девлета, но шло время, а он по-прежнему царствовал. Теперь, видно, пришел конец его власти.

— Великий хан! — Визирь Мехмет-Али, двадцать лет служивший ему верой и правдой, вошел в тронный зал в сопровождении начальника дворцовой охраны. Оба тряслись, будто предчувствуя, что вскоре их могут сменить. — До нас дошли слухи, что Сулейман сместил тебя и назначил Девлета, Сулейман знает, что ты просто так не отдашь трон, и придумал хитрость. Скоро он сообщит тебе, что Девлет станет ханом Казани, чтобы ты пропустил в Крым его армию, а тебя отправит к восставшим черкесам. После этого твой племянник покажет беям указ султана о своем назначении.

— Он хочет отделаться малой кровью! — По полным щекам Сахиба покатились капли пота, и он поправил шапку, отороченную мехом, и достал саблю, всегда лежавшую у подножия трона. — Ничего у него не получится. Посмотрим еще, чья возьмет. — Он встал и выпрямился во весь свой небольшой рост. — Прикажите моим воинам готовиться дать отпор чужеземцам.

Он снова опустился на трон и, внезапно почувствовав сильную слабость, подумал, что устал от власти. С одной стороны, она давала ему возможность повелевать людьми, с другой — вымотала, вытрясла из него все силы, почти не давала передышки, заставляя плести интриги, сражаться, не спать по ночам, вставать чуть свет… Впервые за долгие годы мелькнула мысль: может быть, сабля не принесла ему счастья, как он вначале решил? Может быть, шайтанов племянник был прав, когда говорил, что ее нельзя отнимать? Вслед за этой мыслью пришла другая: немедленно отказаться от власти, как это сделал Саадет, уехать в Стамбул и жить припеваючи при дворе султана. Сахиб взглянул на узорчатое окошко с цветными стеклышками, представив прохладу любимых фонтанов. Уехать и все бросить? Оставить дворец, в который он вложил столько труда, ненавистному Девлету? Нет, нет и еще раз нет. Он будет сражаться до последнего вздоха…

Когда перед ним снова появился визирь, отрапортовавший, что приказание хана выполнено, Сахиб добавил:

— Найди моего сына Амин Гирея. Пусть срочно зайдет ко мне.

Мехмет-Али поклонился и бесшумно вышел, неслышно ступая сапогами из мягкой кожи. Через пять минут красавец Амин Гирей, тонкими чертами лица чем-то напоминавший Девлета (это сходство бесило Сахиба, напоминая о родстве с тем, кто может его свергнуть), возник перед отцом.

— Ты звал меня, отец? — Его голос отличался мягкостью и вкрадчивостью. Иногда Сахиб с горечью отмечал, что сын пошел не в него, он не такой умелый стратег. Если ведешь постоянную борьбу с разных сторон, это немаловажное качество.

— Ты слышал, что Девлет возвращается? — устало спросил хан. — Они с султаном решили перехитрить меня. Меня! Ха-ха-ха, это им не удастся, как бы они ни старались. Сулейман распространил слух, будто намерен посадить Девлета на казанский трон, но это неправда. На самом деле они ждут, пока я уведу войско из Крыма, чтобы захватить власть. Ради этого подбили на восстание черкесов. Только черкесы подождут. Сколько у нас боеспособных воинов?

— Двадцать тысяч. — Щеки Амин Гирея покраснели от гнева. — И все преданы тебе, как собаки.

— Это хорошо, — кивнул Сахиб. — Сын мой, я поручаю тебе важное дело. От того, как ты с ним справишься, зависит многое, в том числе и наши с тобой судьбы. Ты поведешь войско к Перекопу и встанешь на перешейке, ожидая Девлета. Надеюсь, тебе не нужно говорить, что следует сделать с двоюродным братом.

Амин сверкнул черными глазами:

— Таких шакалов обычно убивают…

Хан улыбнулся. Горячность сына всегда была ему по душе.

— Надеюсь, вскоре ты принесешь мне хорошую весть, сынок. Ну, ступай, веди войско, чтобы встретить Девлета как подобает.

Он не обнял Амина на прощание, потому что был уверен: мальчик справится. Если Сулейман и Девлет делают ставку на хитрость, а не на силу, следовательно, племянник плохо вооружен. Он снова бросил взгляд на саблю, мирно лежавшую у трона, и ему показалось, что рубины на рукоятке блеснули недобрым красным светом, словно свежая кровь. «Показалось, — решил Сахиб. — На сей раз Девлету не избежать смерти».

Глава 11 Наши дни. Тульская область
Они поднялись на рассвете, как и хотела Жанна. Андрей побросал все в рюкзак, отметив, что он стал легче, спутники умылись колодезной водой и, попрощавшись с домом (вряд ли они сюда когда-нибудь вернутся), отправились к озеру. Ломакин спустил лодку на воду, удивительно спокойную, темную, взял в руки весла, а Жанне дал котелок.

— Все пробоины заделать не удалось, сами понимаете, гнилье сплошное. Но до противоположного берега доплывем, ручаюсь. Будете вычерпывать воду. Видели, наверное, как это делается.

Она кивнула, мужчина выдохнул и взялся за весла. Старая лодка, неизвестно когда брошенная своим хозяином, скользила по водной глади, в дырки на днище протекала вода, и Жанна старательно вычерпывала ее. Андрей греб что есть силы, но путешествие все равно длилось около сорока минут, и оба с облегчением вздохнули, подплыв наконец к другому берегу. Женщина, ступив на землю, удивилась, что ноги не вязнут.

— Я предупреждал, что здесь хорошая дорога, — кивнул Ломакин. — Впрочем, сами посмотрите. Вперед.

Вскоре они действительно вышли на прекрасную дорогу, о которой женщина и не мечтала.

— Я говорил: довольно давно в этих местах шла разработка торфа. После этого появились правильные прямоугольные озера, между которыми проложили бетонные плиты… Карта говорит, что по ней можно идти километра четыре.

Жанна захлопала в ладоши:

— Как здорово! Но болота все же появятся…

— На подходе к дому Завьялова, я об этом тоже говорил, — напомнил Андрей. — Привал сделаем у болота. Поужинаем у коллекционера, если он окажется столь любезен.

«Это может быть наш последний привал», — с грустью подумала женщина, но промолчала. Зачем говорить, если спутник все понимает лучше ее?

Путь в четыре километра они прошли за два часа, бетонная дорога плавно перешла в небольшое болото, и Жанна поежилась.

— Не бойтесь, это болото проходимо, — попытался успокоить ее Андрей. — Нам снова понадобятся палки. Вы уже знаете, что нужно ступать в мои следы. Но прежде чем продолжить путь, давайте поедим.

— Не хочется. — Она действительно не ощущала голода — только тошноту, и знала, что причина того, что свежий воздух не вызывает аппетит, — волнение. Они подходили к дому Завьялова.

Андрей пожал плечами. Ей показалось, что он ее понял.

— А я сделаю себе бутерброд с тушенкой, — решил он. — Это быстро.

— Думаете, этот перекус необходим? Думаете, прорвемся? — Жанна чувствовала, как вся ее решительность понемногу улетучивалась, уступая место отчаянию. Ну почему этот человек уверен, что у них все получится?

Ломакин пристально посмотрел на нее, взял рюкзак и кивнул:

— Пойдемте. Я тоже передумал есть.

Осторожно ступая за ним, она выполняла все его приказы, и вскоре болото отступило, предоставив место тропинке, заросшей травой. Андрей шел молча, сжав губы, и его чеканное лицо не выражало никаких эмоций. А женщину все больше и больше охватывал страх. Хотелось остановиться, бросить все, истошно закричать, а потом кинуться в чащу леса, подальше от Андрея и от дома Завьялова. Стараясь обрести душевное равновесие, она не смотрела под ноги и постоянно спотыкалась о корни и поваленные стволы. Когда Жанна, в очередной раз наткнувшись на толстую корягу, упала на влажную землю и заплакала от острой боли и отчаяния, он остановился, подошел к ней, присел на корточки и дотронулся до светлых волос:

— Устали? Боитесь?

В этом вопросе звучали нежность, жалость, и Жанна от удивления подняла на него полные слез зеленые глаза:

— А разве вас это удивляет?

Он уселся на камень, изумрудный от корки мха, и вытянул длинные ноги.

— Не удивляет, сразу видно, вам все это в диковинку. Да только красивая жизнь там, за горизонтом, осталась. Мы с вами попали на крючок, и он сидит в нас крепко. Остается только молиться Богу, чтобы дело выгорело.

— Верите в Бога? — усмехнулась Жанна.

— Должно же у человека быть хоть что-то святое, — буркнул он. Разговор в таком тоне о Боге ему явно не нравился. — А вы, видимо, нет, раз спросили.

— Пока Бог не исполнил мои просьбы, — ответила женщина.

— А вы достойны того, чтобы он их исполнял? — иронически заметил Андрей. — В него не верите, праведной жизнью не живете. В церкви небось никогда не были. Чего же вы от Бога-то ждете? Изменитесь — и увидите, как он о вас заботиться станет. А по мне, так сейчас он на нашей стороне. В болоте не утонули, скоро дом Завьялова увидим. Какая вам еще помощь требуется?

Жанна махнула рукой:

— Мне — никакой, я пропащая. Дочь и родителей жалко. Они и так из-за меня намаялись. Да и не виноваты они, что им такая досталась. — Она хотела еще что-то добавить, но передумала, махнула рукой и, поморщившись, встала.

— Болит? — участливо спросил он.

— Терпимо, — отозвалась Жанна. — Долго еще?

Андрей достал карту.

— Километра два, не больше. Еще с час блуждать.

Жанну передернуло, и он это заметил. Ее впалые щеки пылали нездоровым румянцем, губы потрескались и кровоточили: она постоянно кусала их.

— У вас, случайно, не температура? — участливо спросил Андрей.

— Нет у меня никакой температуры, — буркнула женщина. — Я тут подумала: может, этот час — все наше время. Отыщем завьяловский дом, и его нукеры-охранники убьют нас. Что им стоит? Кругом глухие леса, топкие болота. Идеальное место, чтобы спрятать трупы. Разве я не права?

К ее удивлению, спутник не стал лукавить.

— Может, правы, а может, и нет, — проговорил он, срубив ладонью на ходу головку какого-то цветка. — Видите ли, если наш с вами работодатель послал нас сюда — значит, какие-то шансы у нас есть. Мне кажется, я разбираюсь в людях. Он не производит впечатления полного идиота. Наверное, если нет шанса — он не снаряжает экспедиции. Отсюда следует: шанс у нас есть, и мы будем дураками, если им не воспользуемся. Ну как? — Он взглянул на попутчицу, которая шла, слегка прихрамывая. — Настроение бодрее?

— Честно сказать? — Она сверкнула на него зеленью глаз. — Ужасное настроение. Черт бы побрал вашего хозяина и вас вместе с ним.

— Принимается, хотя он такой же мой, как и ваш, — расхохотался спутник, показывая крепкие зубы. — Кстати, не крыши ли завьяловского домика виднеются на горизонте? У вас хорошее зрение?

Жанна напряглась. Где-то вдалеке, на фоне серого неба, четко вырисовывались остроконечные красные крыши.

— Если больше никого нет в окрестностях — значит, мы нашли Завьялова. — Она попыталась улыбнуться, но скривилась от боли. — Черт, а я, кажется, в самом деле подвернула ногу.

— Пока обопритесь на меня, — посоветовал Андрей. — Не сочтите меня циником, но это даже к лучшему. Думаю, ни один мужчина не сможет отказать в ночлеге раненой, но очень привлекательной девушке.

— Подхалим, — буркнула Жанна, но хромать стала меньше. Вскоре тропка стала совсем узкой, превратилась в насыпь на маленьком круглом озерке, потом перешла в бревенчатый мостик, и они оказались на расчищенной поляне, обсаженной плодовыми деревьями, кустарниками и цветами. На яблонях под дымчатыми листьями краснели яблоки, словно прося, чтобы их сорвали, желтели груши, в кустах алела малина, ощетинившись колючками.

— Смотрите! — Жанна похромала к яблоне.

Андрей опередил ее.

— Вам не кажется странным, что хозяин не огородил свой сад? — поинтересовался он. — Мало ли кто сюда может забрести.

— Если он миллионер, ему дела нет до этих фруктов. — Женщина облизнула губы. — Может быть, он предпочитает что-то экзотическое… Это его дом за железным забором?

— Вы сами предположили, что больше никто не может тут жить. — Андрей выпрямился, прислушиваясь. — Знаете, я убежден, что он уже предупрежден о вторжении. Скоро покажутся его охранники. И если они нас сразу не убьют, мы выкарабкаемся, вот увидите.

Жанна фыркнула.

— Нечего сказать, обнадеживающая речь. — Она еле успела договорить.

Откуда-то сверху раздался громкий голос:

— Кто вы такие и что здесь делаете?

Глава 12 1551 год. Крым
Девлет сидел в огромном шатре, возведенном среди аккерманской бескрайней степи, и пил холодный айран. Это был уже не тот тонкий, как тростинка, восемнадцатилетний юноша, чьи щеки едва тронул темный пушок. Годы, проведенные во дворце двоюродного брата, как ни странно, закалили Девлета. Он возмужал, узкие темные глаза уже не светились добротой, напротив, чаще загорались злостью. При дворе он научился плести интриги, сделался искусным дипломатом и усовершенствовал военное искусство. Сулейман постоянно подогревал чувство мести, тлевшее, как уголек, в его душе. Однако когда Девлет просил отправить его в Крым с войском, чтобы поквитаться с дядей, султан качал головой:

— Еще не время, мой брат. Сахиб силен. Пока что позиции его довольно крепки. Подождем еще немного.

«Немного» превратилось в двадцатилетнее ожидание. Но все же вожделенный час настал, и Великолепный призвал к себе Девлета.

— Пробил твой час, — заговорил он торжественно, и красивое мужественное лицо, обрамленное черной бородой, озарилось улыбкой. — Из Крыма мне постоянно шлют депеши с жалобами на Сахиба. Кажется, он совсем потерял совесть и чутье. Сейчас ты можешь его свалить. Надо подумать, как сделать это менее кровопролитно, — на смуглом лбу собрались складки. — Давай-ка мы объявим, что я назначил тебя казанским ханом — у них свободен трон. Я дам тебе немногочисленное войско, но ты отправишься не в Казань, а в Крым. Я хитростью выманю оттуда Сахиба: прикажу черкесам поднять восстание, ты войдешь в Бахчисарай и покажешь мой указ о твоем назначении крымским ханом. Иди, собирайся в дорогу.

При мысли, что придется оказаться в родных краях, защемило сердце. Девлет почувствовал, как увлажнились глаза.

— Вы уверены, что все получится? — спросил он.

— Разве я когда-нибудь ошибался? — усмехнулся Сулейман. — Иди, дорогой, собирайся. Вы высадитесь не в Крыму, а в Аккермане, и дальше отправитесь пешком. Сам понимаешь, почему нужно поступить именно так.

Девлет кивнул:

— Конечно. Спасибо вам за все.

Подготовка к поездке заняла сутки, и на следующий день вечером корабль помчал Девлета к аккерманскому берегу. Сначала все шло хорошо, высадившись, новый претендент на ханский престол хотел отправиться в Крым, разрешив воинам запастись провизией. Но гонец из Бахчисарая, которого они не ждали, прискакал с нерадостной вестью: Сахиб не поверил Сулейману и отправил сына на перешеек. Услышав это, Девлет задумался. Впервые в жизни ему пришлось принимать решение, от которого зависела его судьба.

— Дадим сражение? — поинтересовался военачальник.

Девлет вздохнул:

— Нет, попробуем поступить иначе. Раз не попадем в Крым по суше, значит, попробуем по морю. Мы возвращаемся на корабль, который должен отчалить завтра утром при условии, что все пойдет по плану, и попросим капитана высадить нас в Гезлеве. Оттуда до Бахчисарая ближе, чем из этих степей. Прикажи нашим воинам готовиться к отплытию.

Военачальник поклонился:

— Слушаю и повинуюсь, мой господин.

Выйдя из шатра, он сообщил войску о решении Девлета, и янычары, привыкшие к трудностям походной жизни, начали собираться в дорогу. Утром корабль направился в Гезлев. На следующий день янычары под руководством Девлета уже шагали по крымской земле, держа путь в Бахчисарай. В Гезлеве к ним присоединились местные мангыты, не простившие крымскому хану Бакы-бея и пирамиды из черепов ногайцев. Через три дня они оказались в Инкермане. Здесь, в крепости, выбитой в скалах, томились родственники претендента на престол — Булюк Гирей и Мубарек Гирей, брошенные в темницы недоверчивым Сахибом. Девлет освободил их, и они поклялись служить ему верой и правдой. Будущий хан поражался прозорливости Сулеймана. По дороге в столицу Крымского ханства знатные татары не скрывали ненависти к Сахибу. Они встречали его как победителя, с удовольствием присоединялись к свите Девлета, а он, не жалея золота, щедро одаривал их. Дойдя наконец до Бахчисарая и окружив ханский дворец, он велел войску освободить его от многочисленной родни и приспешников кровавого родственника.

— Вашего дяди нигде нет, — доложил ему военачальник Алишер и занес кинжал над несчастным Мехмет-Али, волею судьбы оказавшимся во дворце. — Говори, где твой повелитель?

Визирь, проклиная день и час, когда решил остаться во дворце, недолго изображал преданного слугу своего господина. Он сразу смекнул, что преданность не поможет ему избежать смерти, а пожить еще хотелось, и он быстро заговорил, словно боясь, что не успеет все выложить. Рано утром гонцы сообщили, что войско Девлета движется к Бахчасараю, что храбрые воины Амин Гирея разбежались, узнав, что претендент на ханский престол щедро раздает подачки, и оставив ханского сына без всякого сожаления. С семнадцатью верными слугами Амин поспешил назад. Сахиб же бежал в Тамань вместе с другим сыном Гази Гиреем, не позаботившись о судьбе малолетних детей и внуков.

— Он хочет сесть на корабль и отплыть в Стамбул, — говорил Мехмет-Али. — Думает оправдаться перед Сулейманом, чтобы остаться в живых.

Юный сын Сафы Гирея, казанского хана, считавший себя врагом Сахиба, и Булюк-бей, недавно освобожденный из инкерманской темницы, выступили вперед.

— О господин, — произнес юноша, склонившись перед Девлетом, — дозвольте нам догнать Сахиба и покончить с ним. Вам нечего ехать в Тамань. В Бахчисарае много дел.

— Да будет так, — промолвил Девлет, махнув рукой, — только перед смертью пусть дядя отдаст то, что когда-то силой забрал у меня и что не принесло ему счастья. Передайте ему: я предупреждал его.

Родственники снова поклонились и отправились на конюшню, чтобы выбрать достойных лошадей.

— А теперь покончим с ненавистной порослью моего дяди. — Новый хан щелкнул длинными пальцами, и мансуры бросились в соседнюю комнату, где, как тельцы на заклании, покорно ожидали своей участи младшие сыновья Сахиба и его внуки.

Некоторые из них были так малы, что не понимали, почему их не выпускают из комнаты, не дают воды и еды. Трехлетний внук уже бредил, лежа на полу, и один из мансуров, высокий исполин, разом покончил с его страданиями. Кровь невинной жертвы словно ожесточила воинов, они бросились на детей, издававших жалобные стоны, и вскоре в большой комнате наступила тишина.

— Я прикажу слугам убрать здесь, — сказал исполин. — А вы ступайте к Девлету.

Остальные мансуры с радостью побежали докладывать господину о том, что ненавистной поросли Сахиба больше не существует. В каменном лице хана не дрогнул ни один мускул. «Жаль, что я не увижу любимого дядю, — подумал он, — не брошу ему слова, которые собирался сказать много лет. Власть не принесла ему радости. У него не было ни одной спокойной ночи. А ведь когда-то я предупреждал его, что не стоит забирать саблю у хозяина». Еще он подумал, что почему-то не чувствует радости и торжества. Когда-то один мудрец при дворе султана говорил: «Не стоит начинать властвовать с кровопролития». Может быть, убийство семьи дяди не принесет ему счастья? Девлет постарался успокоить себя тем, что у него не было выбора, но это не помогало. Приказав принести большой кованый сундук с золотом, новый хан, чтобы отвлечься, стал щедро одаривать беев. «Предав одного, они могут предать и другого», — мелькнула мысль, однако Девлет отогнал ее: «Дядя мало думал о народе, и народ постоянно бунтовал. Я же постараюсь избежать его ошибок».

Глава 13 Наши дни. Россия
Красный лучик лазерной винтовки пощекотал Андрея по лицу, попрыгал на высоком лбу, потом переместился на пышную грудь женщины.

— Вы на мушке, — проговорил тот же голос, — поэтому не советую лгать.

Андрей с удивлением увидел, как Жанна ослепительно улыбнулась, словно очнулась от пережитых страхов. Он всегда считал ее красивой, но улыбка красила ее еще больше, и он подумал, что вряд ли нашелся бы мужчина, оставшийся равнодушным к столь прелестной особе.

— Я биолог, изучаю болота, — произнесла она твердо, — а это мой помощник. Похоже, мы заблудились в лесу, страшно промокли и проголодались. Если вы будете так добры и пустите нас переночевать и обогреться…

— Заходите, — перебил ее тот же голос, дверь автоматически распахнулась, и спутники оказались в огромном дворе, полностью асфальтированном, без признаков живой природы. Широкоплечий охранник с довольно умным для его профессии лицом тщательно обыскал их, забрал мобильные телефоны и бросил куда-то в пустоту:

— Хозяин сейчас выйдет.

— Очень мило с его стороны, — прощебетала Жанна и принялась рассматривать дом снаружи. Строение не показалось ей каким-то особенным: обычный трехэтажный особняк без излишеств, какие любят показывать в сериалах не только про сказочно богатых, но и про обеспеченных людей.

— Снаружи так себе, — констатировала женщина. — Может быть, внутри чуть лучше?

Дверь открылась, и на пороге показался хозяин. Если это действительно был Завьялов, Жанна представляла его не таким. Миллиардер, коллекционер мировых сокровищ и вор в одном лице оказался высоким мужчиной спортивного сложения. Черты его правильного лица не были лишены приятности, внешне он напоминал голливудского актера Алека Болдуина, когда тому было слегка за сорок, — те же густые черные волосы, прямой нос, глубокого синего цвета глаза.

— Надеюсь, внутри мое жилище вам понравится больше. — Хозяин обнажил великолепные зубы, может быть, даже свои собственные, а не вставные, и протянул крепкую руку: — Давайте знакомиться. Павел Завьялов, для вас, прелестная незнакомка, можно просто Павел.

Женщина кокетливо пожала протянутую ладонь:

— Жанна, а это мой помощник Андрей.

Черные глаза пробуравили их, как рентгеном.

— Видно, что дорога у вас была длинная и трудная, — проговорил Завьялов. — Да вы заходите в дом. Было бы преступлением оставить вас посреди этих болот. Конечно, я накормлю вас, дам возможность помыться и поспать в теплой постели. Скажите, у вас нет другой одежды? Эта, я вижу, промокла насквозь.

— К сожалению, только пара маечек, — протянула Жанна. — Я не думала, что мы окажемся в таких дебрях.

Завьялов взял со стола мобильный, что-то коротко сказал, и вскоре появился охранник с ворохом белья.

— Выберите себе подходящие вещи, — предложил хозяин. — Жанна, тут есть и женские, и пусть это вас не удивляет. У меня есть жена, только она здесь не любит бывать. Смелее, смелее, забирайте. — Он заметил, что рука женщины застыла над джинсами и красной кофточкой с люрексом. — Она давно забыла про эти шмотки.

Когда спутники выбрали подходящую одежду, Завьялов удовлетворенно кивнул:

— Мой охранник Петр проводит вас в ванные комнаты. Там висят совершенно чистые полотенца и халаты. Облачайтесь, будьте как дома.

Оказавшись в просторной ванной комнате с джакузи, Жанна забыла обо всем на свете. Горячая вода, шампунь, душистое мыло! Жизнь вернула свои краски. Она тщательно намылила голову, потом погрузилась в бурлящую воду и почувствовала, как слипаются глаза, но тут же встряхнула себя: «Осторожно, как бы то ни было, я в логове врага». Врага… Такой приятный мужчина. Правда ли то, что о нем говорят? Он все же принял их в своем доме. Нет, нет, прочь такие мысли. И все же… Завьялов красив, как голливудский актер. Неужели внешность обманчива? «Тебе ли этого не знать?» — отругала себя Жанна, встала, любуясь своим стройным телом, докрасна вытерлась полотенцем, замотала волосы, закуталась в белый махровый халат и вышла в коридор. Охранник Петя с каким-то молодым человеком, почти его двойником, стоял возле двери в ванную.

— С легким паром, — бросил он с иронией. — Пройдемте, хозяин вас ждет.

Завьялов сидел на стуле с высокой спинкой за ореховым столом, накрытым белоснежной скатертью. Андрей, тоже в белом халате, примостился возле него. Стол уже накрыли, и Жанна сглотнула слюну, увидев жареную утку с яблоками, соленья, в том числе и ее любимые грузди, овощи, запеченную картошку, греческий салат и фрукты.

— Прошу прощения за скромное угощение. — Павел улыбнулся, блеснув идеальными зубами. — Но, думаю, для легкого ужина достаточно. Завтрак будет более интересным, обещаю.

Жанна захлопала в ладоши, как озорная девочка.

— Да вы просто добрый волшебник! Еще два часа назад мы блуждали по лесу, думая, что будем есть на ужин — только ягоды или повезет найти еще какую-нибудь снедь? Но даже в самых прекрасных снах нам не могла присниться такая роскошь.

— Разве вы не запаслись едой? — удивился Завьялов. — Мне казалось, все путешественники берут с собой рюкзаки с тушенкой.

Жанна потупила глаза.

— Мы случайно утопили их в болоте, — вздохнула она. — И если бы не вы, нам грозила бы голодная смерть.

— Можно, я съем чего-нибудь? — встрял Андрей. — Здесь так много вкусных вещей!

— Извините, заговорил вас. — Павел любезно придвинул к мужчине утку. — Ешьте сколько угодно.

Несколько минут все молчали, слышно было лишь звяканье вилок о фарфоровые тарелки.

— Вы слышали обо мне? — Хозяин прервал молчание. — Слышали, что в болотистой местности есть дом Павла Завьялова?

Женщина заморгала, ее длинные ресницы затрепетали, как крылья бабочки.

— Нет, конечно, — отозвалась она равнодушно. — Откуда? В газетах об этом не пишут, по телевизору не показывают. Наверное, это ваше желание — жить затворником.

— Значит, вы здесь совершенно случайно, — задумчиво проговорил Завьялов, и Андрей больно наступил на ногу Жанне под столом. Судя по всему, ему не понравился вопрос. Жанна приложила руку к груди.

— Совершенно случайно, — заверила она Павла.

— А что вы изучаете в столь неприглядной местности? — продолжал спрашивать хозяин. — Никогда не видывал тут ученых.

— Вы имеете отношение к биологии? — вопросом на вопрос ответила Жанна. — Если нет, вы ничего не поймете из моих рассказов. Ну хорошо, мы ищем лекарственные растения, такие как аир болотный, вахта трехлистная и прочее. Кроме того, нас интересует животный мир. Хотите, прочитаю целую лекцию?

Завьялов замахал руками.

— Вы назвали меня гостеприимным хозяином, — сказал он. — Согласитесь, странно, если бы я стал мучить вас вопросами о флоре и фауне. Это действительно не важно. — Он поднялся, стул жалобно скрипнул. — Кроме того, вы устали с дороги. Петр проводит вас в ваши комнаты. Если не возражаете, они на втором этаже.

— Большое вам спасибо. — Бросив на Павла завлекающий взгляд, Жанна стала медленно подниматься по лестнице. Краем глаза она заметила, что Завьялов не сводит глаз с ее ног. Что ж, она заинтересовала его как женщина. Это хорошо.

Петр любезно показал ей ее комнату, обставленную просто, без претензий на какой-либо стиль: двуспальная современная кровать, огромный плазменный телевизор, ноутбук, столик на колесиках и кресло. Издав восторженный возглас, Жанна упала на мягкую постель и уже через пару минут спала крепким сном. Второй охранник, представившийся Николаем, провел Андрея в точно такую же комнату, но тот, в отличие от своей спутницы, не мог заснуть. Все происходившее казалось ему слишком странным. Завьялов, подозреваемый в кражах из музеев, спокойно впускает их в свой дом, верит на слово (а верит ли?). Нужно быть предельно осторожным и завтра при первой же возможности поговорить с Жанной и попросить, чтобы не расслаблялась. Он встал и подошел к окну. То, что внизу стоял охранник, его не удивило. Андрей почему-то был уверен: выйти из этого дома будет гораздо сложнее, чем войти.

Глава 14 1551 год. Крым
На следующий день Девлет с головой погрузился в дела. Он приказал разузнать все о положении дел в ханстве и об отношениях с соседями. «У московских царей не получится отобрать мои земли, — подумал хан. — Дайте мне время — и я превращу Москву в пепел». С этого момента мысль пойти на Москву засела в его голове. Он позвал своего визиря, назначенного вместо казненного Мехмет-Али, Мустафу-ага, и с гордостью объявил ему:

— Мы пойдем на Москву. Мне нужно время, чтобы все обдумать.

Новый визирь, бородач средних лет, довольно потирал большие ухоженные руки.

— Вы совершенно правы, мой господин. Доколе русский царь будет считать себя властелином половины мира? Только наши предки заслуживали такой чести.

«Мой предок Чингисхан, — грустно отметил Девлет Гирей. — Где его сабля? Сохранил ли ее Сахиб?»

Как бы в ответ на его мысли слуга доложил, что примчался гонец от Булюк Гирея.

— Привести немедленно, — отчеканил Девлет, принимая на троне величественный вид. Он быстро освоился в новом положении. Отдавать приказы очень легко, трудно отдавать их с умом, так чтобы недовольный народ не сместил нового хана, как сместил его родственников. Запыленный гонец, с лицом, опаленным солнцем, вбежал в тронный зал и кинулся в ноги хану.

— Мой господин, — проговорил он, задыхаясь, — Булюк Гирей просил передать тебе, что возвращается с победой. Он наконец-то отомстил ненавистному Сахибу, настигнув его в Тамани, и зарубил, нанеся шестнадцать ударов саблей.

«Сабля!» — Гирей чуть не вскрикнул от волнения, но сдержал себя. Никто не должен знать про оружие его великого предка.

— Булюк Гирей должен был взять у Сахиба то, что тот незаконно отнял у меня, — проговорил он, хмуря тонкие брови-полумесяцы, — не передавал ли он тебе какой-нибудь сверток?

— Да, мой господин. — Гонец потянулся к пыльной котомке и бережно вытащил продолговатый предмет, завернутый в рогожу. — Булюк Гирей просил передать: он надеется, что хитрый Сахиб действительно вернул то, что полагалось. Этим он пытался сохранить жизнь себе и своим близким.

Затаив дыхание, Девлет ощупал рогожу. Да, под грубым материалом, несомненно, его сабля. И все же нужно в этом убедиться, увидеть оружие своими глазами.

— Ждите меня здесь, — приказал он гонцу и визирю и спешно удалился в соседние покои. Там, в тишине, при тусклом свете, пробивавшемся из окон, он сдернул рогожу, и великолепное оружие, расставшееся с ним на двадцать лет, упало к его ногам. Заискрились бриллианты, заиграли изумруды. Душа Девлета тоже засверкала яркими красками. Он поднял саблю и прижал к своей груди.

— Ну что, Сахиб, — усмехнулся он, — жаль, что ты меня не слышишь, дорогой дядя. Помнишь, когда-то я предупреждал тебя, что сабля возвращается к хозяину, а владельцу, который незаконно отнял ее, приносит несчастья. Вряд ли твое пребывание на троне постоянно приносило тебе радость. Ты пребывал в непрерывном волнении от бесконечных распрей внутри своего ханства.

Он коснулся клинка сабли губами, почувствовав холод стали, и собрался было спрятать ее под кроватью, но передумал.

«Из моей попытки скрыть оружие великого предка ничего не выйдет, — решил хан. — Глупо будет, если такая сабля станет пылиться в тайнике дворца. Она должна находиться со мной. Только тогда я добьюсь победы над врагом».

Гордо подняв голову, он отправился в тронный зал. Удивленные его отсутствием, визирь и гонец тихо переговаривались друг с другом. Увидев Девлета, оба вздрогнули от неожиданности: черные глаза хана лучились радостью, будто сегодня он выиграл самую трудную в своей жизни битву.

— Дядя Сахиб на прощанье передал мне это. — Девлет поднял саблю над головой, и она сверкнула, как молния. — Это оружие моего предка, Чингисхана. Оно всегда приносило ему удачу. И я надеюсь, принесет и мне. Москва будет повержена.

Последние слова он произнес угрожающе, добавив:

— Я не завидую тем, кто встанет у меня на пути. С ними случится то же самое, что и с коварным Сахиб Гиреем.

Визирь и гонец преклонили перед ним колена и не произносили ни слова.

— Впрочем, Сахиб Гирей был моим родственником, — продолжал Девлет, — и его прах не должен упокоиться где попало. — Он поднял глаза на гонца. — Поезжай в Тамань и прикажи Булюк Гирею привезти сюда тело. Мой дядя и двоюродный брат будут похоронены в мавзолее Хаджи Гирея.

Визирь Мустафа-ага сверкнул черными глазами:

— Великий хан, сегодня ты уничтожил весь род Сахиб Гирея! — торжественно провозгласил он.

— Его внучатый племянник Булюк Гирей жив, — задумчиво проговорил Девлет Гирей. — Он молод, силен, кроме того, хороший воин и пока предан мне. Я хочу поставить его калгой. Что ты на это скажешь?

Мустафа-ага пожал плечами, дернув себя за седую бороду:

— Это ваше решение, господин. Думаете, он навсегда останется вам предан? Сахиб тоже так думал — и просчитался.

— Сахиб просчитался, когда вместо Булюк Гирея решил посадить на ханский трон в Казани своего сына, — буркнул Девлет и усмехнулся в длинные подстриженные усы. — И когда приказал посадить внучатого племянника в Инкерманскую крепость. — Он хрустнул пальцами. — У меня большие планы, Мустафа. Я хочу покорить Москву, нашего заклятого врага. И мне не нужны распри в государстве. Я постараюсь избежать конфликтов с родственниками и не повторить ошибок Саадета и Сахиба.

Визирь ничего не ответил.

— Думаешь, не получится? — Хан топнул ногой, обутой в красный кожаный сапог — подарок Сулеймана.

Мустафа прищурил и без того узкие глаза-щелочки.

— Что стоит мое мнение по сравнению с вашим? — Он ушел от ответа, и в этом слышалось его несогласие.

— Если я когда-нибудь заподозрю его в измене, — Девлет зашипел, как змея, и его лицо преобразилось: вытянулось, побледнело, глаза превратились в черные расщелины, — я сам убью его. И хватит об этом. Я уже говорил, что намерен в ближайшее время идти на Москву. Нужно все хорошо обдумать. И ты мне в этом поможешь.

Мустафа низко склонился перед господином.

— Московские цари совсем потеряли стыд, — заметил он. — Нам известно, что, начиная с Василия Великого, Москва мечтает захватить Крым и посадить в Бахчисарае своего воеводу. Разумеется, мы не должны этого допустить.

— Как ты оцениваешь боеспособность нашей армии? — поинтересовался Девлет, задумавшись. Его смуглый гладкий лоб прорезала морщина, будто разделив его на две части. — Когда, по твоему мнению, мы можем выступить?

Мустафа-ага пригладил мех на восточной шапке, которая, как чалма, плотно охватывала его голову.

— Через полгода мы сможем сделать это, — уверенно сказал он. — Наши янычары дадут русскому войску достойное сражение. Мы разрушим честолюбивые планы царя Ивана Четвертого. Крыма ему не видать.

Девлет довольно улыбнулся тонкими губами. Слова опытного и мудрого Мустафы-аги грели душу, приятно щекотали самолюбие.

— Очень хорошо! — кивнул он. — И у нас будет время все обдумать.

— Мой господин! — В покои вбежал слуга. — К вам человек… Он принес голову Амин Гирея.

Девлет вздрогнул:

— Моего двоюродного брата? Несколько дней я ничего не знал о его судьбе. Немедленно приведи его сюда.

В покои вошел пожилой татарин с загорелым дочерна лицом. В темных натруженных руках он держал холщовый мешок, испачканный уже запекшейся кровью. Он степенно положил свою страшную ношу у ног хана и бросился перед ним на колени.

— О великий хан! Здесь голова твоего врага.

Девлет нахмурился. Все в пришельце выдавало человека незнатного рода.

— Ты кто? — спросил он. — И как попала к тебе голова моего брата?

Синие губы татарина растянулись в улыбке:

— Я его слуга, мой господин, меня зовут Ит-Ходжа.

— Кто убил его? — поинтересовался хан, вглядываясь в лицо Ит-Ходжи, сверля его глазами, будто пытаясь достать правду из глубины его души. Однако татарин и не думал лгать.

— Я сам убил его, мой господин. Я это сделал, опередив других слуг. Все хотели убить его, чтобы получить награду из твоих рук. Ты ведь наградишь человека, который избавил тебя от злейшего врага?

Девлет Гирей опустил глаза и отвел взгляд.

— Я не обещал награду слугам за убийство их господ, — твердо ответил он. — За это тебя не ждет ничего хорошего. Ты пролил кровь моего брата, человека знатного рода, сына хана Сахиб Гирея, и заслуживаешь смерти.

Ит-Ходжа сжался, разом постарев на несколько лет. Под загаром выступила бледность.

— Как же так? — Он заволновался, будто попавший в ловушку волк. — Все говорили, что вы наградите того, кто избавит вас от него.

— Я никогда этого не говорил, — буркнул хан и повернулся к стражникам, стоявшим позади трона в молчании. — Уведите его. Я приговариваю этого человека к четвертованию. Это послужит уроком другим простолюдинам, которые захотят за деньги пролить кровь своих господ.

Стражники поволокли прочь из покоев обмякшее тело Ит-Ходжи. Мустафа-ага нагнулся к Девлет Гирею.

— Не слишком ли вы суровы, мой повелитель? Мне бы не хотелось, чтобы твое правление начиналось с большого кровопролития. Это никогда не приводило ни к чему хорошему.

— Позволь мне самому решать, что хорошо, а что плохо, — отозвался хан. — Теперь у меня нет родственников, которые могли бы соперничать со мной в борьбе за власть, нет врагов, которые помешали бы мне править так, как я считаю нужным. — Он откинулся на спинку трона. — Давай лучше поговорим о другом. Как мои янычары? Готовятся ли они к походу на Москву?

— Я пригласил военачальника Селима, — сказал визирь. — Он давно ждет, когда вы закончите свои дела. Селим расскажет вам обо всем более подробно. — В его руках появились бумаги. — Это ваши приказы, господин. Поставьте подпись.

Стражники с трепетом наблюдали за тем, как Девлет выводил закорючки, понимая, что эти закорючки решают судьбу людей Крымского ханства.

— А теперь попроси Селима войти, — приказал хан, и высокий худощавый человек вскоре стоял перед его троном.

— Я вас слушаю, мой господин.

Девлет Гирей несколько секунд наблюдал за человеком, о беспощадности которого ходили легенды. Все в Селиме — суровый взгляд, холодные темные глаза, мускулистые руки — говорило о его силе и непреклонности.

— Знает ли мое войско, что вскоре им предстоит поход на Москву? — спросил хан.

— Армия оповещена, — ответил Селим хрипловатым басом. — Как военачальник, я считаю, что у нас есть все шансы на победу. Русские придерживаются своей тактики ведения боя. Наша тактика гораздо эффективнее. Кроме того, наши воины лучше обучены. Как любят говорить турки, если человек их национальности слезает с седла, чтобы сидеть на ковре, он превращается в ничто. В нашей армии ни один человек пока не менял седло на ковер.

Девлет прищурился, с интересом глядя на Селима.

— Правда? — спросил он. — Что ж, поверю. Продолжайте готовить армию. Полгода пролетят довольно быстро. Иди.

Проводив военачальника глазами, хан повернулся к визирю.

— Селим принес мне хорошие новости. А они, как известно, возбуждают аппетит. Я хочу поесть, Мустафа.

Во время обеда хан с наслаждением ел жареного ягненка, инжир в сметане, запивая все холодным айраном, потом перешел к шербету. Плотный обед сморил нового правителя, и вскоре слуги приготовили ему белоснежную постель. Улегшись на прохладные простыни, Девлет мгновенно заснул.

Глава 15 Наши дни. Тульская область
Как сказал Ройтман, имя Павла Ивановича Завьялова не было известно широкому кругу коллекционеров или ценителей прекрасного. И неудивительно. Историк по образованию, вынужденный оставить любимую профессию ради денег, ныне богатый тульский предприниматель, этот человек владел коллекцией, стоившей миллионы долларов. Естественно, он тщательно скрывал свой подпольный музей, размещенный в специально оборудованной комнате в подземелье загородного особняка, очень похожем на кладовую дома Акинфия Демидова. Мало кто знал: в его роду было четыре поколения коллекционеров. Мужчина никогда не распространялся об этом. Мало ли… Недоброжелатели и завистники встречаются во все времена. Многих талантливых и предприимчивых людей погубила обычная зависть. Не прав был Булгаков. Не лесть и трусость — самые дурные пороки, а зависть. Павел всегда считал себя талантливым и предприимчивым. Наверное, коллекционирование, как и другие таланты, передается по наследству. Бабушка, его любимая бабушка, этакий божий одуванчик, всегда одетая в черное, как богомолка, с неизменным платком на голове, скрывавшим перманент, делавший ее волосы похожими на шерсть барашка, собирала иконы. В его семье смеялись: ей сам Бог велел… Она жила неподалеку от действующего монастыря Святой Параскевы, к которому тянулись паломники со всех концов России. Надо отдать должное ее наивности, старушка никогда не считала, что вынос икон из хранилища, где их готовили для реставрации, назывался воровством. Женщина рассуждала по-другому: в советское время людям не до религии. Будут ли обновлены памятники древности — еще неизвестно. Во всяком случае, у нее они сохранятся лучше. Постепенно кованый сундучок тихой пожилой женщины наполнился дорогими образами. Ее увлечение передалось дочери, маме Павла Елене. Несмотря на то что ее супруг Сергей работал в Индии и неплохо зарабатывал, вовсю стараясь, чтобы молодая жена ни в чем себе не отказывала, Елена рьяно взялась за пополнение коллекции. Набив кошелек деньгами, присланными заботливым супругом, она ездила по деревням и селам и скупала старые иконы буквально за бесценок. Было время, когда любой сельский житель отдавал образа за гроши. Слезы и вздохи бедняг, перебивавшихся с хлеба на квас, никогда не смущали женщину. Если ты не умеешь жить на широкую ногу, тогда расставайся с дорогими вещами. Выживает сильнейший и умнейший — и ничего не попишешь. Свои поездки мать Павла держала в тайне. Ни одна подруга не знала, зачем Елена внезапно срывалась с места и отправлялась в длительные поездки. Впрочем, кому какое дело, черт возьми? Неужели надо перед всеми отчитываться?

— Я собираю лишь старые открытки, — шутила женщина на досуге, отвечая особо любопытным на вопрос о своем хобби. Даже муж не подозревал, что вложения жены обеспечили им кругленькое состояние.

— Ну, Сереже ты можешь сказать, — корила ее мама.

Елена лишь усмехалась:

— Сама почему деду не говорила? Мой промысел — это мне и Пашке на черный день. Вдруг еще пригодится? Жизнь, мама, такая сложная. Никто не знает, что будет завтра.

Старушка пожурила дочь за такие слова: «Накаркаешь!» — и словно в воду глядела. Сергея свалил инфаркт.

— Теперь продашь иконки? Чай, не привыкла к скромной жизни, — пилила Елену мать.

— Еще чего! Пашку я прокормлю.

И прокормила. Отец после тяжелой болезни так и не оправился, ушел на тот свет сравнительно рано, Царствие ему Небесное. Мать пережила его на десять лет, за несколько месяцев сгорела от рака. И не позволила ему продать хотя бы одну иконку! Вот это любовь к сыну! Впрочем, возможно, она понимала, что никакие деньги уже не помогут. Врачи вынесли вердикт, и он не подлежал обжалованию. За несколько дней до смерти она попросила сына сесть рядом (женщина уже не поднималась сама, только при помощи сиделки). Он исполнил ее просьбу с неохотой. Нет, не то чтобы Завьялов не любил мать, просто видеть ее в таком состоянии было выше его сил. И этот запах… Запах смерти… И безжизненная маска на лице, о которой он неоднократно читал. Нет, ей не суждено подняться… Все надежды на ее выздоровление рухнули в одночасье. А ведь еще вчера… Впрочем, вчера вряд ли она выглядела лучше. Это он, ее сын, старался не смотреть на нее, чтобы не погружаться в горестные мысли. Женщина понимающе улыбнулась, взглянув на сыночка:

— Паша, скоро я тебя оставлю, очень скоро, поверь мне…

Он старался что-то говорить, что-то ободряющее, но у него плохо получалось, и она закрыла ему рот ладонью, такой горячей, что Павел поморщился.

— Хочу открыть тебе одну тайну. Ты богатый человек.

Срывающимся шепотом, чтобы не услышала сиделка, которая могла подпирать дверь, хотя ее деликатно попросили выйти, она рассказала ему об иконах.

— Живи, пользуйся потихоньку.

Так Павел узнал о хобби своей семьи и не раз с благодарностью думал о покойной. Мать — молодец, выложила все в положенный срок и посоветовала не высовываться. Он не высовывался, и правильно делал. Правда, приходилось изображать добропорядочного гражданина среднего достатка, но это у него неплохо получалось. А еще подпольное богатство помешало ему создать нормальную семью (у него было двое детей — сын и дочь от любовниц, которых и гражданскими женами назвать нельзя, они с ним и не жили вовсе, так, встречались где придется. И вещи в особняке вовсе не их, а для других целей). Почему помешало? Да потому что он ни с кем не хотел делиться семейными реликвиями. Даже самая лучшая женщина в мире, по его мнению, не заслуживала, чтобы на нее пошла хоть копейка, полученная от продажи икон. Сам он не удержался и сбыл одну, чтобы иметь деньги на безбедную жизнь хотя бы на первое время. Павел и не ожидал, что бабок хватит еще и на открытие бизнеса. Фирма по закупкам продтоваров не процветала (хотя Завьялов считал, что имел коммерческую жилку), однако денег хватало, потому что ему в голову пришла еще одна идея, как можно заработать, и остальные иконы остались в его музее, не выставлялись на аукцион. Да, да, именно в его музее и именно подпольном — специально оборудованном бункере под его подмосковным особняком. Павел с юности мечтал создать что-то вроде частной Третьяковской галереи. Пусть в одной комнате красуются иконы, а в других — произведения искусства по векам и странам. И это у него получилось. Да, да, получилось, хотя и заняло десятилетие. Иногда он думал: как идет процесс у его коллег? Ведь не один он такой на белом свете! Правоохранительным органам известно: каждый год из музеев и коллекций мира исчезают уникальные произведения живописи, скульптуры, иконописи, антикварные изделия на сумму — страшно подумать — примерно в два миллиарда долларов. Ясное дело, похищенные шедевры уплывают в руки частных коллекционеров — тех, которые готовы рискнуть, чтобы любоваться ими в одиночку, как Завьялов. Огромное количество краденых полотен и скульптур замуровано в бронированных сейфах или мирно покоится в специально оборудованных комнатах, о которых не ведает ни одна живая душа, кроме их хозяев.

Обладатели сокровищ прячутся в тени по вполне понятным причинам. Кому охота, чтобы его ограбили или посадили? К сожалению, обстановка в обществе нестабильна. Что же остается делать? Ну кто поручится за завтрашний день даже в Америке? Нет, лучше уж сидеть тихо. Павел Завьялов так и поступил и пока не пожалел об этом. Преступником он себя не считал и смеялся, когда его так называемых коллег именовали этим словом. Ну какие они преступники? Он, во всяком случае, не грабил и не убивал. За него все делали посредники, тоже профессионалы в своем деле, которым Завьялов хорошо платил, и подпольный музей пополнялся шедеврами искусства. В марте 2001 года к другим картинам присоединилось полотно Жана Леона Жерома «Бассейн в гареме». Он следил по телевизору за поисками этой картины и посмеивался про себя. Мимо его тульского дома каждый день проезжала полицейская машина, и Завьялову хотелось крикнуть: «Эй, вы, тупоголовые! Она у меня! Слышите? Она у меня!» Естественно, Павел ничего не кричал, и автомобиль не останавливался возле особняка известного предпринимателя. Кому придет в голову его подозревать?

Каждый вечер Завьялов, приезжая на болота, спускался по винтовой лестнице в храм искусства, как он сам его называл, и при свете многочисленных люстр любовался своим детищем. Да, это было его детище, создаваемое с любовью и страстью. Страсть всегда поглощает собирателя целиком.

Ради пополнения коллекции Павел был готов объехать полмира и расстаться со всеми своими сбережениями. Людям, далеким от этого, никогда не понять: зачем тратить столько усилий, если добытые раритеты все равно никому не покажешь? Впрочем, однажды он рискнул и постарался разделить радость обладания сокровищами с одним человеком… Павел любил все красивое. Его всегда окружали самые привлекательные женщины страны. В свои сорок он все еще не был женат официально, но (он в этом себе не признавался) не только потому, что возлюбленную нужно было содержать на деньги, добытые от продажи картин, а потому, что к этому времени привык менять представительниц прекрасного пола как перчатки. Когда он решится удовлетвориться какой-нибудь из них и убедиться, что его чувства достаточно крепки и продержатся длительное время, тогда — что ж — он сделает предложение (наверное!) и обзаведется законными детьми. Надо признаться, однажды у Завьялова возникла такая мысль. С шикарной блондинкой Натальей он познакомился на вернисаже. Женщина показалась ему в меру умной и чертовски привлекательной. Через неделю коллекционер понял: она — то, что он так долго искал в этой жизни. В тот же вечер Павел решил (наверное, сказалось количество выпитого) пригласить ее к себе в подмосковный особняк и продемонстрировать подпольный музей. И чуть не сделал этого — осел, идиот! Как он потом корил себя за легкомыслие! Лишь счастливый случай спас его от катастрофы. Женщина попросилась в туалет, бросив на столе маленькую сумочку. Какой-то внутренний голос приказал ему открыть чужую вещь, хотя раньше он никогда этого не делал. То, что увидел Завьялов, повергло его в шок. Наталья оказалась капитаном полиции. Разумеется, ей не суждено было насладиться произведениями искусства. Ее смерть стала легкой и даже приятной — так его убедили верные слуги. Труп молодой женщины ее коллеги так и не нашли — до сих пор он мирно покоился в болоте неподалеку от дома. На его счастье, ни одна живая душа не знала, что в тот день она едет к нему. С тех пор прошло два года. Иногда по ночам Павла мучили угрызения совести и сомнения. А вдруг Наталья и в самом деле полюбила его и хотела познакомиться поближе? Ведь она никому не рассказала, куда собирается в тот вечер. Выходит, не на задание отправлялась. Выходит, он ошибся? Проклятая коллекция заставляла бояться всех и каждого и не доверять даже собственной тени. Однако мучившаяся совесть быстро замолкала. Как говорится, что сделано, то сделано, а все, что ни делается, — к лучшему. С тех пор Завьялов старался не увлекаться, чтобы не совершить еще одну ошибку. Его мать, его жена, его ребенок — это музей. В настоящее время Павел собирался пополнить его одним бесценным экземпляром. В общем, жизнью своей он был вполне доволен и пока не планировал ничего менять. Однако — Завьялов вынужден был в этом признаться — белокурая незнакомка с зелеными глазами заставила сильнее биться его сердце. Кто она такая? Как попала в этот безлюдный болотистый край? В сказку об изучении флоры и фауны коллекционер не поверил сразу. Об этом он сказал начальнику охраны Петру Прохорову, которому доверял, как самому себе.

— Странно, как они могли заблудиться, — поддакнул начальник охраны. — При обыске я нашел у них мобильные с навигаторами.

— Это не улика, — задумчиво проговорил Завьялов. — Интернет здесь почти не ловит. Надо знать места.

— Так вы думаете, что они и правда могли заблудиться? — удивился Петр. Он знал о недоверчивости своего босса.

— Вряд ли, — проговорил Павел. — Отправляясь в такое путешествие, карту изучают как свои пять пальцев. Меня беспокоит, что эти двое явились сюда за экспонатом из моей коллекции или чтобы все разнюхать. Но кто знает об этом месте? Кто их послал?

Петр облизнул толстые потрескавшиеся губы:

— Так давайте все выясним и привлечем их для нашего бизнеса. Вы же не станете ничего отменять ради двух проходимцев?

— Камеры сфотографировали их, — продолжал Завьялов. — Отправь их нашим, и пусть пробьют по базам. Чует мое сердце, эти двое уже засветились. И пусть сделают это как можно быстрее. К восходу солнца мне нужно сообразить, как себя с ними вести.

— Слушаюсь, — ответил Петр и удалился. Павел прилег на кожаный диван и задремал. Он решил расслабиться хотя бы на час, хотя бы час не думать о возможной угрозе. Если его гости опасны, он успеет подготовиться к поединку с ними.

Глава 16 1552 год. Тула
Полгода пролетело незаметно, и правление Девлет Гирея в этот период нельзя было назвать безоблачным. Кое-кто из татарской знати так и ждал удобного момента, чтобы посадить на трон своего хана, и Девлет Гирей, подумав, решил, что его мысли о новой войне с Иваном IV, венчавшимся на царство за пять лет до того, как ему удалось завладеть крымским троном, текут в правильном направлении. Нет ничего лучше для отвлечения внимания не совсем довольного народа, чем развязать войну. Тогда придворные интриги утихнут сами собой. Кроме того, война поправила бы экономику Крыма и дала бы возможность вымогать у соседей дань за обещание прекращения набегов. И, честно говоря, новый царь раздражал. Он уже дважды ходил на Казань в надежде подчинить ханство своей власти. Оба похода окончились неудачно, но это не остановило Ивана. Он решил просто поменять тактику — создать крепость в устье реки Свияги и пугать непокорных казанцев близостью к их землям. Вскоре царю удалось посадить на казанский трон преданного человека, но у того, не умевшего ладить с народом, не получилось удержать власть. Иван IV вознамерился сменить его новым, тоже преданным ему, и присоединить Казань к Русскому государству. Кровопролитного боя избежать не удалось, но Казань все же присоединили. Девлет Гирей боялся, что царь точно так же поступит и с Крымом. Ушлые соглядатаи вспоминали высказывания русского царя, действительно мечтавшего о полуострове. Нужно было сделать все, чтобы не допустить усиления его влияния. Узнав, что Иван IV отправляется с полками под Казань, а следовательно, его не будет в Москве, крымский хан решил, что настало и его время. Он не сильно ошибся: царь действительно собирал под Казанью войско. Однако дальновидность Ивана IV, которую Девлет Гирей списал со счетов, позволила ему правильно оценить обстановку. До него тоже доходили вести о честолюбивых замыслах Девлет Гирея. Решив не торопиться, русский царь спокойно дошел до Коломны и осел там в ожидании гонцов из Крыма. Этого Девлет не знал, и поэтому жарким крымским летом он с многочисленным войском выступил из Бахчисарая и направился на Москву. Татарские воины двигались по извилистым дорогам, поросшим по бокам густой изумрудной травой, из которой, как огоньки, выглядывали желтые одуванчики, беспощадно срезаемые лезвием кривой крымской сабли, и изредка вступали в бой с отдельными отрядами русских, возникавших на их пути. Хан приказал беречь силы, и янычары в основном упивались скачками по широким степям, пропахшим полынью и чабрецом, перепрыгивая с одной лошади на другую, переходили вброд русские реки с берегами, заросшими осокой и камышом. Крымский хан основательно подготовился к походу. Он вывел в поход почти все взрослое население — десятки тысяч конных воинов: дома остались лишь дети и подростки моложе пятнадцати лет. Девлет надеялся привлечь еще орды, кочевавшие по степям, увеличив численность войска. Однако он не знал, что сведения о его переходе через Северный Донец уже дошли до Ивана IV, и царь, остановившись на берегу неширокой Оки, позаботился о том, чтобы татарское войско не проникло вглубь. Но Девлет даже не предвидел такого шага со стороны своего недруга. Сидя в широкой повозке, запряженной добрыми мускулистыми конями, облаченный поверх халата в другой суконный халат, подбитый мехом лисицы, в красных сапогах из сафьяна, он любовался воинами, одетыми в короткие рубахи из бумажной ткани, кальсоны и шаровары из полосатого сукна. На поясе каждого висели сабля и нож, за плечом — лук с колчаном. Конница всегда была основной силой татар. Быстрой, маневренной, обладающей вековым опытом ведения боя, ей не было равных. В степи каждый мужчина был отличным наездником и стрелком из лука. Воин впитал знания военного дела с молоком матери. С детства их приучали к трудностям, неприхотливости в еде, умении добывать пищу (именно поэтому при них всегда был кремень), ловкости и смелости. А уж наездники они непревзойденные! Во время скачки самой крупной рысью мужчины перепрыгивали с одного коня, выбившегося из сил, на другого, которого держали на поводу для того, чтобы быстрее убегать, когда их преследовали. Добрые кони, не чувствуя под собой всадника, переходили на правую сторону от своего хозяина и шли рядом с ним, ожидая, пока он проворно вскочит на одного из них. Послушные лошади не были красивы: плохо сложенные, коротконогие, меньше обычных, но страшно выносливые. За многочисленными повозками с едой и вещами горделиво шли верблюды. Проведший долгие годы на востоке, хан оценил качества этих животных, считавшихся у русских экзотическими. Как ни хороши лошади, они чаще хотели есть и пить, чем верблюды, и вряд ли унесли бы столько поклажи. Девлет знал, что самым слабым местом в татарском войске всегда была нехватка огнестрельного оружия, и постарался, чтобы на сей раз они не испытывали в этом недостатка. Шутка ли — штурмовать укрепленные города! Здесь без огнестрельного оружия никак не справиться. Он потрогал рукой кожаную котомку, в которой лежала заветная сабля. Через несколько дней ее ожидало боевое крещение. Когда гонец доложил ему, что войско русских стоит на Оке, Девлет был огорошен. Он приказал остановиться, чтобы передохнуть, и быстро собрал в шатре военный совет.

— Я не ожидал, что царь не пойдет под Казань, — начал он спокойно, и лишь дрожь в тонких пальцах выдавала его волнение. — Сейчас это подтвердили разведчики. Мне необходим ваш совет — как поступить. Мы можем двинуться дальше и постараться разбить противника под Окой. По сведениям, наше войско превосходит войско Ивана.

Мустафа-ага и военачальники склонились перед ним. Один из них, украшенный боевыми шрамами, первым нарушил молчание:

— Великий хан! Наши воины, несомненно, хорошо подготовлены и смогут дать достойный бой. Но вспомни Сахиб Гирея, оказавшегося в такой же ситуации. Он рискнул выступить и был разбит. Мы вступаем в вотчину Ивана IV, который нам этого не простит и будет драться до последнего. Вспомни, при нем всегда находились отборные бояре, лучшие воины. Может быть, нам повезет, и мы одержим победу. Но что, если русские разгромят наше войско? Мы долго не сможем оправиться.

Девлет Гирей хрустнул пальцами.

— Что же ты предлагаешь?

— Вернуться назад — значит не нанести царю никакого удара, — продолжал военачальник, и шрамы на его смуглом лице стали еще белее. — А этот удар нужен нам, чтобы показать, что нас не так-то легко покорить. Поэтому я предлагаю захватить Тулу. От Тулы до Коломны далеко, оба города разделяют дремучие леса. Если мы одержим победу, это сильно пошатнет уверенность Ивана IV.

Произнеся речь, он сделал шаг назад, как бы давая другим высказать свое мнение, князья и военачальники засуетились, заговорили, заспорили, но в скором времени сошлись во мнении продолжать поход и захватить Тулу. Крымский хан и не думал им перечить. Все эти люди помогали ему сначала взойти на трон, а потом укреплять власть, и Девлет считал себя обязанным. Кроме того, по его мнению, они были правы. Первый серьезный бой придется выдержать под Тулой. В этом городе недавно закончили строительство кремля, крепостные стены которого, по мнению воеводы, должны были останавливать всех, кто хотел захватить славный русский город.

Приблизившись к Туле (до города оставалось не более шести километров), Девлет Гирей приказал разбить лагерь в широком просторном поле. Воины спешились, слуги заметались, возводя шатры, особенно стараясь для крымского хана — порог и столбы шатра своего предводителя они оборачивали золотой тканью. Правители всегда давали перед боем отдых своей армии на два-три дня. Девлет не стал исключением. Завтра поутру предстояло разделить войско на три части. Две трети составят один корпус, а две части оставшейся трети образуют два крыла — правый и левый фланги. Именно в таком порядке татарское войско вступало в глубь чужой страны.

Через два дня, отдохнув, они направились к Туле. Главный корпус двигался вместе с фланговыми отрядами медленно и почти безостановочно (накормить и напоить лошадей успевали за час).

Когда до Тулы оставался один километр, татары разделились на множество мелких отрядов, которые, как мелкие речонки, разошлись во все стороны: одни направились к северу, другие — к югу, остальные — к востоку и западу. Продвигаясь дальше, татарские отряды дробились все больше и больше, уменьшаясь до десяти всадников и постепенно окружая город. Девлет знал, что до определенного момента воины в разных отрядах не встретятся друг с другом. Такая тактика всегда приводила к успеху. Сам хан двигался с главным корпусом к новым стенам кремля, для которых сегодняшнее сражение обещало стать боевым крещением. Вскоре все увидели черные, маленькие, как букашки, фигурки русских людей, осведомленных о приближении ханского войска. Хан знал и о том, что совсем недавно горожане по приказу воеводы от Малиновой засеки до реки Упы выкопали ров и насыпали вал, приготовив хоть какую-то защиту от завоевателей и просто от степной голытьбы, промышлявшей разбоем. Леса — зеленого надежного укрытия — на этом участке не было.

Туляки селились возле стен кремля, и это обстоятельство сыграло татарам на руку. Подходя к городу, войско Девлета захватило табун мирно пасшихся лошадей, взяло в плен подростков (одному все же удалось бежать) и зазевавшихся крестьян, не успевших укрыться за надежными стенами кремля, а сами, как черная туча, продолжали наступать. Вслед за конными появились доверху груженные повозки, горделиво шедшие верблюды с поклажей. Подойдя к городу на близкое, но безопасное расстояние, они разбили палаточный лагерь. Янычары начали оборудовать позиции вокруг кремля и готовить лестницы для штурма крепостных стен.

И вот Девлет, всматриваясь в даль узкими подслеповатыми глазами, дал приказ наступать. Через мгновение в город полетели горящие стрелы, как огненные молнии, неся смерть и разрушение.

Татары, подначивая себя воинственными возгласами, быстро установили пушки и разожгли возле них костры. На дрова разбирали дома убитых или плененных туляков. В костры положили ядра, подождали, пока они накалятся, потом зарядили ими пушки и стали стрелять по городу, чтобы вызвать пожары. И им это удалось. Огромные, всепожирающие языки пламени рванули к небу, рассыпаясь смертоносными искрами. Но туляки оказались наготове. Несмотря на огненные ядра, которые, как адские шары, летели через стены, несмотря на горящие стрелы, они зарядили свои пушки и ударили по войску Девлета. «Давай, давай!» — кричал седой воевода, красный от напряжения. Первые же выстрелы попали в цель, в самую гущу отряда, подъехавшего под стены. И обагрилась земля алой кровью татар и туляков. В церкви неистово били в колокола, и казалось, земля содрогается от непрерывного колокольного звона. Татарские военачальники, немного придя в себя от ответного удара, отдавали приказы гортанными голосами, и вскоре татары подтащили более мощные пушки и продолжили обстрел кремля. Каменные ядра, попадая в стены и башни, оставляли большие вмятины в кладке, сотрясали крепостные ворота. Рев татар смешивался с отчаянными криками горожан, и страшная какофония взрывала землю, как ледник, который прошел по ней много тысяч лет назад. Казалось, стены вот-вот рухнут — и войско Девлета войдет в город. Но жители храбро оборонялись, не давая врагу начать штурм стен. Как пчелы, они облепили стены. Несколько отбившихся коз, свиней, собак бегали вокруг, путаясь под ногами. Орали дети, матери пытались их успокоить, но ничего не получалось. Девлет Гирей, приказав военачальникам приложить все усилия, нервно прохаживался по шатру, отрывисто отдавая приказания. Он удивлялся, почему не докладывают о взятии Тулы. Ведь они бьются столько времени! Что же его воины делают не так? Военачальники, размахивая саблями и оглашая окрестности дикими воплями, призывали к решающему штурму. Татары ударили в барабаны, бодро загудели трубы. Усилилась пушечная стрельба, пчелиным роем в стены и бойницы полетели стрелы. Янычары, вдохновленные призывами военачальников, подхватили лестницы и бросились на приступ. Почти вбивая их в землю, они с помощью специальных шестов устанавливали лестницы на стены, и тотчас по ним, как муравьи, побежали воины, звеня кинжалами, ятаганами и кривыми саблями. Защитники тоже не дремали. Седой воевода метался, как волк, отдавая приказы, и видел, что особенно приказывать нечего. Все — даже подростки, стояли по периметру крепости. Как только лестница ударялась о стену — раздавался тупой звук, и туляки длинными тонкими бревнами старались завалить ее вдоль стены. Они знали: падая вместе со штурмующими, она валила еще несколько лестниц. Однако это не всегда удавалось, и тогда, прикрываясь щитами, воины копьями старались сбить со стены осаждающих татар. Вниз летели камни, лился кипяток и кипящая смола. И все же некоторым янычарам удалось добраться до конца стены, уклоняясь от грозного оружия. На смельчаков, со путанными черными волосами и лицами, покрытыми корками грязи и запекшейся крови, тут же набрасывались горожане и, превозмогая боль, в копоти и крови, вступали в рукопашный бой. И войско Девлета дрогнуло, отступило. Хан, наблюдая за сражением, понял, что первый приступ отбит. Чертовы туляки! Он не ожидал от них такого яростного сопротивления. Вскочив на коня, правитель помчался в самую гущу растерянного войска, громко крича: «Вперед! Не давайте им опомниться!» Воины, словно проснувшись от короткого сна, вновь начали обстрел стен. Особенно доставалось одной высокой башне, и она дрогнула от ударов, начала крошиться. Татары заметили это, и их мощная артиллерия обрушила на нее весь огонь. Наконец стена не выдержала, поддалась, огромный кусок, будто ледяной пласт, оторвался от нее и рухнул вниз. Янычары радостно загоготали, снова установили лестницы и устремились вверх — и снова дрогнули. Красно-кровавое солнце зашло за горизонт, и сумерки спустились на многострадальную землю. Бледная, как утопленник, луна озарила окрестности, посеребрила шатры. Девлет Гирей видел, что его воинам нужен отдых. Да, все приступы были отбиты, но они славно потрудились. Еще немного — и его армия дожмет туляков. Не может не дожать. Победа будет за ним, он жаждал этого каждой клеточкой уставшего тела.

— Выступаем на рассвете, — бросил он военачальникам и решил пройтись по лагерю, чтобы своим присутствием вдохновить воинов. Шагая в одиночестве, он слышал глухой шум огромного палаточного лагеря: скрип телег, блеяние овец, которых тащили на заклание. В ночной дымке распространялся приятный запах горевших сучьев. Несколько человек, несмотря на усталость, играли в кости. Кругом царило спокойствие, и не верилось, что завтрашний день может многое изменить. Хан потрогал саблю, мирно висевшую на поясе. О, если бы она могла говорить! «Помоги мне», — прошептал он, нащупав прохладную поверхность оружия горячей ладонью. Это прикосновение успокоило его, захотелось прилечь в шатре и хотя бы на несколько часов прикорнуть на походной постели.

Вскоре затих шум, войско погрузилось в сон, лишь караульные бодрствовали. Но и они не знали, что жители Тулы решили не отдыхать. Нужно было заделать пролом: от этого многое зависело. Туляки разобрали ближайший большой дом и завалили дыру мощными бревнами: пусть хотя бы так на первое время. Несколько человек предложили восстановить и ворота, и все согласились. Негоже, если враг надавит на них — и они поддадутся под мощным напором. Жители немного приподняли решетку в башне, пропустив к разбитым воротам своих товарищей, и стали складывать стену из камней. Пожилой седой воевода, наблюдая за работой, прикрикивал на тех, кто участвовал в битве, заставляя отойти и дать себе отдых. Многие из них сопротивлялись, уверяли, что нисколько не устали, но мудрый военачальник силой отправил их спать. Он был уверен: с рассветом татары снова начнут наступление. Бедные, измученные туляки не ведали, что в десяти километрах от родного города спит отряд русской конницы — пятнадцать тысяч человек. Однако Девлет Гирею сообщили об этом на рассвете его разведчики. Смуглое лицо хана побледнело, в ярости он закусил тонкую нижнюю губу. Любой полководец, даже его великий предок, понял бы, что этот бой проигран. Во-первых, татары измучены несколькими штурмами, которые оказались бесполезны, во‐вторых, онипотерялив сражениидостаточнолюдей, чтобыуклонитьсяотновогобояс превосходящимисиламиврага.

— Мы уходим, — коротко сообщил он военачальнику.

Тот в растерянности потер заспанные глаза и с удивлением взглянул на крымского хана:

— Совсем уходим, мой господин?

— Ты готов сразиться со свежими силами русских? — ехидно спросил Девлет, но в его словах слышалась горечь. — И я тебе скажу вот еще что. Мы уходим как можно быстрее и бросаем лишние обозы и пушки. Если коннице удастся нас догнать, она разобьет мое войско.

Военачальник поклонился и побежал исполнять приказ. Воины спешно собирались, обсуждая между собой, какие вещи можно оставить, чтобы выступить налегке. Когда над их головами засвистели стрелы, а одна впилась в грудь узкоглазому исполину, одному из лучших воинов, и он упал, обагряя кровью высохшую траву, всем стало ясно: туляки заметили движение в стане противника, поняли, что он уходит, и совершили дерзкую вылазку. Узнав об этом, Девлет второй раз в своей жизни почувствовал, как липкий страх заполняет все его существо. Впервые захотелось все бросить, вернуться в Константинополь и отдохнуть среди тюльпанов возле спокойного Босфора. На мгновение перед глазами возникла гладь пролива, чуть схваченная рябью. Но крики воинов вернули его в мир тревог и битв.

— Уходим! — заорал он истошно, вскакивая на коня. — Уходим в Дикое поле.

И заскрипели телеги, громче заржали кони, пришпоренные седоками. Грозное войско Девлет Гирея двинулось назад. Однако сражения с конницей избежать не удалось. Узнав о битве возле тульского кремля, молодой двадцатидвухлетний князь Андрей Курбский, черноволосый красавец и любимец царя, воскликнул, обращаясь к воинам: «Соколы! Догоним басурмана и накажем за те беды, которые он нам причинил. Негоже супостатам топтать нашу землю». Воины бросились за татарами, догнали их на переправе через реку Шиворонь и разгромили бесстрашное и, как считал Девлет, непобедимое войско. Они оставили бы хана без армии, но положение спасли неожиданно появившиеся отряды татар, уезжавших на грабеж окрестностей Тулы. Увидев, что войско хана пополнилось, молодой князь, осматривая многочисленные раны и иссеченные доспехи (на нем не было ни одного живого места), решил не преследовать Девлета, дал ему возможность уйти с остатками войска, считая, что его бойцы и так славно потрудились, вселив страх в поганые души. Впрочем, захотят сунуться еще раз, проверить русскую доблесть — милости просим. Приказав воинам возвращаться, Андрей, морщась от боли в израненном теле, с трудом залез на коня и поскакал к разрушенному, но непокоренному городу. А разгневанный Девлет, отойдя от реки на приличное расстояние, приказал остановиться, чтобы подсчитать потери. Спрыгнув с коня, он по привычке пощупал саблю, которую сегодня впервые использовал в битве. Ее прохлада всегда действовала на него успокаивающе. И ничего, что на этот раз не удалось дойти до Москвы. В следующий раз… Хан вдруг застыл и побледнел, как мертвец. Старый кривой кинжал был на месте, а сабля исчезла. Девлет Гирей заметался, как пойманный в ловушку зверь. В поисках сабли он снова вскочил на коня и бросился объезжать все места в окрестностях лагеря, где он успел побывать, но драгоценного оружия не было. Девлет спрыгнул на пожухлую траву и опустился к стройным ногам своего скакуна. Он с ужасом вспомнил, как его верный помощник встал на дыбы, когда вражеское копье слегка кольнуло его. Крымский властелин тогда не удержался в седле, упал на землю. В пылу сражения с царской конницей он и не заметил, как сабля слетела с его пояса… Он обхватил руками горевшую голову, в волосах которой уже серебрилось несколько седых волосков, и, раскачиваясь из стороны в сторону, застонал, заскулил, как раненое животное. Мустафа-ага подбежал к своему хану, участливо заглянул в лицо:

— Что случилось, мой господин?

— Моя сабля! — прохрипел Девлет Гирей. — Я потерял свою саблю… Мы должны немедленно вернуться назад.

Визирь удивленно вскинул седые брови:

— Что вы такое говорите? Как мы можем вернуться? Мы едва сбежали от русской конницы. Наши потери значительны. Мы не можем лишиться войска из-за простого оружия.

Девлет посмотрел на него с презрением:

— Да что ты понимаешь? Это не простое оружие. Оно должно принести нам победу.

— Я слышал об этом, — отмахнулся. Мустафа-ага. — И хочу вам сказать: никакая сабля не стоит жизни наших воинов. Зови сюда военачальников.

Вмиг постарев и осунувшись, он еле поднялся на ноги, сознавая, что вид у него жалкий и сейчас он мало чем напоминает грозного правителя. Девлет приосанился, попытался взять себя в руки — и не смог. Потеря сабли разом раздавила его, как пушечное ядро. Таким растерянным, уничтоженным и застали его военачальники.

— Нельзя нам возвращаться, о великий хан, — сказал тот, чье лицо украшали боевые шрамы. — Не одолеть нам русских, если они на нас нападут.

Девлет Гирей попытался возражать, но все высокопоставленные люди ханства были против возвращения, понимая, чем это грозит, и хан сдался. В конце концов, его сабля наделена магическими свойствами — так сказал Сулейман. Значит, грозное оружие дождется его на том месте, где он его потерял. Девлет Гирей знал, что обязательно вернется на поле сражения под Тулой. Он дал себе слово, что сожжет Москву, и обязательно это сделает. В очередной поход они пойдут мимо Тулы. И он найдет саблю, чего бы это ему ни стоило.

Глава 17 Наши дни. Тульская область
Ровно через час в комнату Завьялова постучал Прохоров и сообщил, что у него важные сведения. Босс не ошибался: гости действительно пришли не просто так. Такие просто так не ходят.

— Да вы сами посмотрите. — Поколдовав у компьютера, Петр встал, освобождая место для босса. Перед глазами Завьялова возникла газетная статья. Фотография Жанны (надо же, не обманула, представилась своим настоящим именем) занимала полполосы. Эмоциональная журналистка в красках расписывала, как учительница биологии создала преступную шайку. Занимаясь репетиторством со своими учениками, она присматривала квартиры побогаче, выясняла, когда никого не будет дома, и со своими подельниками обчищала несчастных до нитки. Однажды ей просто не повезло: дома оказалась старушка… В настоящее время Жанну Комлеву разыскивал Интерпол, потому что, по последним данным, она обитала где-то за границей. Второй гость, Андрей Ломакин, тоже успел наследить. Талантливый инженер-электронщик специализировался на вскрытии сейфов, и Интерпол интересовался им не меньше, чем Жанной. Павел стукнул кулаком по компьютерному столику так сильно, что клацнула клавиатура.

— Все же они здесь не случайно, — буркнул он. — Интересно, за каким экспонатом они пожаловали? Что ж, я им предложу свое гостеприимство еще на один день, покажу им музей. А потом… мой дорогой, мы ничего не будем отменять, потому что вопрос с дичью уже решен.

Петр ехидно улыбнулся:

— Прекрасно, мне не придется рыскать по лесам.

— Распорядись, чтобы приготовили вкусный завтрак. — Завьялов зевнул. — Поверь, мне ужасно жалко женщину, она чертовски красива и, судя по всему, не глупа. Но когда дамы ввязываются в мужские игры, к ним относятся как к мужикам. — Он взглянул на старинные часы, висевшие на стене. — Думаю, наши гости недолго будут дремать, особенно этот Ломакин. Ему понадобится изучить обстановку, так что он поднимется с рассветом, если уже не поднялся. Будь начеку, но ничем не выдавай своего присутствия.

— Есть. — Прохоров шутливо козырнул.

Глава 18 1552 год. Тула
Дворянин Григорий Тюжев, преданно служивший царю в коннице Ивана Грозного, после сражения с войском Девлет Гирея вернулся в свой просторный терем, стоявший на небольшом возвышении и украшенный причудливой резьбой. В правой руке он сжимал большой сверток, и голубые глаза его скорее приятного, чем красивого лица, с короткой бородой, немного темнее волос, оттенявшей рот с пухлыми губами, искрились радостью. Светлый солнечный день казался еще светлее. Двадцатипятилетний воин радовался не только победе, хотя и ей, несомненно, стоило порадоваться. Царские воины не только прогнали хана, но и захватили богатую добычу. Покидая в спешке вотчину Ивана IV, татары бросали телеги с добром, как привезенным из Крыма, так и награбленным по пути, выносливых лошадей и даже верблюдов. Об этих горделивых животных с причудливыми горбами на спине Тюжев раньше только слышал, теперь же представился случай увидеть их воочию. Русские конники взяли их, нагруженных тюками, под уздцы и повели в город. Тюжеву тоже кое-что перепало. Окинув поле сражения оценивающим взглядом, Григорий повернулся, чтобы идти назад, но внезапно споткнулся о что-то лежавшее на земле и увидел саблю, покрытую слоем сероватой пыли. Она показалась ему очень большой. Нагнувшись, конник поднял ее, ощутив тяжесть, и вытащил из ножен. Под яркими лучами солнца кровью сверкнули рубины, заискрились бриллианты, зеленью заиграли изумруды.

— О, диво-то какое, — крякнул Тюжев и, найдя на одной из телег рогожу, завернул дорогую находку, решив никому о ней не рассказывать. Другие воины могли заставить его отдать саблю царю, как поступали с наиболее богатой добычей, а Григорий не хотел этого делать. Палаты Ивана IV ломятся от всякого добра, а он ютится с женой и тремя детьми в просторном, но небольшом тереме. Многие считали, что военные люди получают неплохое жалованье — до семи тысяч рублей в год, но не ведали, что такие цифры значились только на бумаге. В казне не хватало денег, и Григорию платили чуть ли не вчетверо меньше. Заветных сто пятьдесят десятин земли он тоже еще не получил. Если прибавить к этому вооружение за счет воина, картина вырисовывалась неприглядная. Драгоценная сабля обещала решить все его проблемы. Купцы наверняка дадут за нее хорошую цену. А потом… Когда в горнице раздались торопливые шаги, Тюжев быстро спрятал саблю в одном из сундуков.

— Вернулся, сокол мой ясный! — Его жена Марфа, высокая, статная, черноволосая, с большими карими глазами, одетая в красный летник с длинными колоколообразными широкими рукавами, свободно свисавшими до пола, украшенными треугольными кусочками красного бархата и расшитыми жемчугом, шла к нему, улыбаясь. На ее голове красовалась кика — обтянутый тканью обруч в форме полумесяца. — Дай я обниму тебя, мой желанный.

Григорий крепко прижал жену к груди и деловито поинтересовался:

— Дети как?

— Деточки наши отца ждут. — Раскрасневшись от радости, как маковый цвет, она гладила его по светлым, пшеничным волосам. — Ждут, родимый, когда ты их приголубишь. А вот и они, непоседы.

В комнату вбежали девочка и мальчик — погодки, беленькие, голубоглазые, чистенькие — любо-дорого смотреть. Полная кормилица с пышной грудью несла полугодовалого розовощекого малыша. Дети радостно бросились к Григорию:

— Батюшка!

Мальчик крепко вцепился в его колени, дочь просилась на руки.

— Ой, какие вы! — Григорий сгреб в охапку старших и закружил их по комнате. — Чай, без меня баловались?

Девочка покраснела, а сын ответил деловито, по-мужски:

— Не очень, батюшка. Матушку слушались.

— Молодцы! — Отец спустил их с рук, взял у кормилицы младшего: — Иванушка подрос, пока меня не было.

Марфа прижалась к сильному мускулистому плечу мужа:

— Соколик мой, пойдем обедать. Палашка стол накрыла.

Тюжев не возражал. Обняв жену, он прошел с ней в другую горницу, посередине которой стоял дубовый стол, накрытый белой скатертью. Девки-служанки несли подносы с угощением: жареную птицу, рыбу, соленые грибы, капусту, пироги с разной начинкой, мед. Григорий с удовольствием вдохнул вкусные запахи и подумал, как хорошо дома. Он устало опустился на лавку. Марфа примостилась рядом, дети затеяли какую-то игру на персидском ковре.

— Кушай, мой родимый. — Жена клала в его блюдо самые вкусные куски, подливала мед и квас. Тюжев, истосковавшийся по таким яствам, ел с жадностью, в бороде и усах застревали крошки хлеба, капли пролившегося кваса пачкали белую скатерть. Марфа ничего не ела — от волнения не шел кусок в горло — лишь смотрела на любимого и гладила его плечо. Когда Григорий насытился, вытерев усы, жена лукаво подмигнула ему:

— Теперь в опочивальню? Устал, поди, с дороги?

— Нет, любимая, — Тюжев поднялся, разминая затекшие ноги, — не сейчас. Отлучиться мне надо. Одному человеку обещал… Ты дождись меня. Я постараюсь быстро управиться.

Длинные ресницы жены затрепетали, алые губы дрогнули, но она ничем не показала своего удивления, лишь грустно промолвила:

— Надо так надо. Засветло вернешься?

— Я же сказал — постараюсь быстро управиться. — Тюжев знал, что Марфа, воспитанная на Домострое, никогда не спросит, куда идет муж и чем собирается заняться. Захочет — сам скажет.

Григорий, незаметно для жены вытащивший завернутую саблю из сундука, вышел из дома, сопровождаемый нежным взглядом женщины, и направился к рынку. Путь его лежал мимо крестьянских домов, небольших, с земляными полами и печкой посередине, топившимися по-черному: дым клубами поднимался к крыше и выходил наружу через специальное отверстие. Маленькие окна были затянуты бычьим пузырем. Он знал, что порой в крошечном жилище умещаются человек двадцать, и удивлялся терпеливости народа. Пройдя по узким улочкам, пахнувшим помоями, он вышел в степь, где раскинулся небольшой городской рынок. Крестьяне, имевшие огород возле своего домишки, были главными поставщиками товаров — надо же как-то платить налог. Чуть поодаль разместились бородатые купцы, громко расхваливая меха, шубы, платки и кухонную утварь. Тюжев обошел торговые ряды, внимательно вглядываясь в лицо каждого купца, и повернул обратно. Все они показались ему хитроватыми, плутоватыми и ненадежными. Как таким доверить драгоценное оружие? Что ж, придется попытать счастья в другой раз (сабля есть не просит). Григорий повернул обратно, но какая-то сила развернула его и, словно подталкивая, погнала в поле. Повинуясь ей, Тюжев быстро зашагал туда, где еще недавно располагался татарский стан. В поле, топча пожухлую траву, толпились люди, убирая трупы (некоторым вороны уже выклевали глаза). Задыхаясь от смрада, Григорий продолжал идти вперед, спотыкаясь о камни, но не останавливаясь. Он и сам не знал, куда идет и зачем. Иногда царский конник пытался повернуть обратно, но та же неведомая сила не давала ему это сделать и гнала вперед. Так он шел часа два, пока ноги не привели его к месту, где он отыскал сверток с оружием. Треснула котомка, которую он всегда считал прочной — из толстой холстины, и сабля упала на землю, будто приросла к ней. Тюжеву потребовалось немалое усилие, чтобы оторвать ее от земли и сунуть за пояс. Но непокорное оружие никак не хотело подчиняться: оно снова оказалось на земле. Чертыхаясь, Григорий схватил ее и побежал назад. Ему казалось, что бесовская сила встала стеной, чтобы помешать ему вернуться. Внезапно задул ветер, валя его с ног, вырывая из рук саблю, но он, прикрывая ладонью лицо от летевшей в глаза пыли и мелких камней, упрямо продолжал двигаться, с ужасом сознавая, что почти топчется на месте.

— Эй, Гришка, ты, что ли? — послышался грубый голос, и Тюжев, обернувшись, увидел телегу, запряженную ухоженной лошадью. В телеге на коровьей шкуре сидел здоровенный детина лет тридцати, с черной густой бородой и такой же густой смоляной шевелюрой. Тюжев узнал купца Василия, у которого уже несколько лет покупал персидские ковры. Василию, по его мнению, тоже нельзя было доверять: малый любил выпить, много говорил и славился своей безалаберностью. Григорий сунул саблю под рубашку и улыбнулся:

— Здравствуй, Василий. Куда путь держишь?

— В город, вот, привез кое-что по мелочи. — Черные глаза буравили Тюжева, казалось, проникали под одежду. — А ты-то что тут делаешь? Далековато от Тулы.

— О сражении слышал? — поинтересовался Григорий, вытирая серые от пыли губы. — Вот вернулся сюда. Показалось, утирку потерял.

Василий захохотал так, что вороная кобыла дрогнула и тревожно покосилась на него красноватым глазом.

— Ой, уморил! — Он скалил ровные белые зубы. — Утирка ему нужна! Ну чисто ребенок! Нашел утирку-то?

— Нет, — покачал головой Тюжев. — Дорога она мне, понимаешь? Марфа вышивала.

— Да твоя Марфа еще с десяток тебе таких сделает! — Купец перестал хохотать и пристально посмотрел на воина. — Может, другое искал? Хан, говорят, богатую добычу оставил. Ежели что знаешь — ты скажи. Вместе искать сподручней.

— Что хан оставил, давно в казне царя, — отмахнулся Григорий. — Ежели ты в город, подвезешь меня?

— А садись! — Черные глаза продолжали жечь, будто огнем. Тюжев чувствовал, что Василий ему не верит, и сильнее сжал саблю под мышкой. Только бы она не вывалилась, только бы проклятый купец ее не заметил!

Григорий вспомнил, что Василий любил говорить о себе, и перевел разговор на товары, которые купец возил в Тулу. Спутник сразу оживился, достал из мешка пару платков и потряс ими перед лицом Тюжева.

— Шелк, чистый шелк! — Он причмокнул красными, как кровь, губами. — Возьми своей Марфе. Спасибо мне скажешь.

Григорий осведомился о цене, поторговался для порядка (Василий любил, когда с ним торгуются) и получил два платка, завернутых в плотную бумагу.

— Посмотрим, принесет ли мне удачу твоя покупка. — Василий заботливо похлопал по мешку с товаром.

Тюжев пожал плечами. Уже подъезжая к городу, он подумал, что бесовский ветер давно стих, сабля не оттягивала руку, не просилась вниз. Может быть, это ему показалось?

— Смотри, кто идет! — Василий, словно ураган, ворвался в его мысли. — Ух, жалко, народу здесь мало. Люблю смотреть, как гоняют, чертяку.

Григорий увидел сгорбленную женщину с длинными седыми волосами, семенившую по тропинке, выходившей из леса, и узнал в ней колдунью, жившую на лесном болоте. Никто не мог сказать, когда она пришла в их места: все привыкли, захаживая в лес за ягодами и грибами, видеть ее покосившуюся, почерневшую от времени и дождей избушку. Марфа поражалась живучести этой женщины. Все стихийные бедствия горожане списывали на ее колдовство и, вооружившись палками, шли убивать ведьму. Старуха знала лес как свои пять пальцев и, предчувствуя охоту, забиралась в самую глушь, отсиживалась в нехоженых местах. В результате за все время ей удавалось ускользнуть от расправы. Разгневанные туляки жгли ведьмину избушку, однако старуха с завидным упорством возвращалась обратно и возводила заново свое нехитрое жилище. Странно, что, боясь и ненавидя колдунью, жители тайком бегали к ней за приворотным зельем и травой для лечения болезней, но опять шли убивать ее, как только выпадал град, сильный дождь, грозивший посевам, или наступала засуха, сжигавшая урожай, как пламя — ведьмину избушку. В спокойные дни колдунья выбиралась в город, чтобы купить еду и что-то для хозяйства, и горожане не трогали ее, лишь указывали детям на сгорбленную фигуру, обещая отправить их к старухе, если они будут плохо себя вести.

— Эй, ведьма! — заорал Василий и захохотал. — Куда собралась, чертова дочь?

Старуха вскинула гордую голову, и ее глаза — синие бездонные озерца — молодо блеснули.

— А ты, никак, свататься ко мне? — спросила она и усмехнулась задорно, молодо.

Василий засмеялся в ответ:

— Да зачем мне такая старая баба-яга? Я себе помоложе найду.

Колдунья неожиданно посерьезнела, седые лохматые брови сошлись на переносице.

— А никого ты не найдешь, — уверенно заявила она. — Если супротив судьбы попрешь — может быть. — Женщина заморгала, словно стараясь разглядеть что-то в прозрачной дымке. — Нет, Василий, сложишь ты буйну голову в степи и не оставишь ни молоду жену, ни малых детушек.

Угрожающие нотки в ее голове заставили Григория поверить колдунье и побледнеть. Он боялся спросить ее о своей судьбе, но женщина неожиданно прочитала его мысли.

— Ты, Гриша, чужое взял, — продолжала она. — Надеешься, что оно тебе счастье принесет. Не надейся. Оно украдет твое счастье, а принесет горе. Если не вернешь чужое, свое потеряешь. Все потеряешь. Ступай на то место, где чужое нашел, и предай его земле. Тогда жизнь твоя мирно потечет, будто реченька.

Тюжев опустил голову. Он понял, о чем говорила старуха.

— То, чужое, проклято, — вещала женщина. — Заговорено на преданность своему хозяину. Всяк, кто его заберет, страдать будет, и вокруг его люди будут страдать. Верни его, Григорий, пока не поздно.

Холодная рука Тюжева нащупала саблю под бархатным кафтаном. Василий, щуря черные глаза, глядел на него с удивлением.

— О чем она говорит? — поинтересовался купец. — Какое такое чужое ты взял?

Тюжев ничего не ответил. Старуха еще немного постояла с ними в молчании и, бросив: «Вижу, накликаешь беду», продолжила путь в город. Мужчины не окликали ее.

— О чем она? — снова поинтересовался Василий. — Ты сроду чужого не брал.

— Брешет старуха, — отозвался Григорий и добавил неожиданно зло: — Ну что стоишь? Поехали!

Купец послушно хлестнул лошадку, и та побежала трусцой, торопясь к городским воротам. Распрощавшись с Василием у стен кремля, Григорий пошел домой. Слова старухи о чужом не давали покоя. Он знал: старая ведьма редко ошибалась, если ошибалась вообще. Бабы, постоянно бегавшие к ней, говорили: все ее пророчества неизменно сбывались, поражая своей точностью. Если она права, что же делать с саблей? Можно было передать ее царю, однако что-то в глубине души мешало это сделать, какой-то противный внутренний голос убеждал его оставить оружие себе — и убедил. «Что может случиться? — рассуждал Григорий. — Ежели суждено погибнуть в сражении, нешто сабля будет виновата? Я и без нее могу сложить буйну голову. Нет, не понесу саблю на то проклятое место. Таперича моя она, я ее хозяин».

Успокоив себя таким образом, Тюжев вошел во двор. Марфа, ожидавшая на пороге, бросилась к мужу:

— Беда у нас, соколик мой! Час назад лихоманка напала на наших деточек! В бреду все лежат, тебя зовут. И за что же наказание такое? — Она взяла его за руку. — Милый, посиди с ними, а я к колдунье сбегаю. Много есть у нее снадобий от лихоманки.

— Видел я ее по дороге, — Григорий с содроганием вспомнил слова женщины, — наверное, на рынке она.

Марфа поправила платок.

— Мигом обернусь. Иди, иди, соколик мой. Палашка с ними.

Она метнулась к воротам, а Тюжев, почувствовав тяжесть в ногах, зашел в дом. Гробовая тишина обволокла его, давила на плечи, сжимала голову, словно обручем. Он прошел в комнату, где лежали его дети. Служанка Палашка, молодая рябая рыжая девка, держа в руках мокрую тряпку, вытирала пот с бледных лиц детей. Они тяжело дышали, глаза их были закрыты, щеки горели нездоровым румянцем.

— Совсем плохи, — сказала девушка, увидев Григория. — Добро, если хозяйка успеет…

Тюжев сжал кулаки и гневно крикнул:

— О чем говоришь? Ступай отсюда, пока я не приказал тебя выпороть.

Палашка покорно вышла из комнаты. Григорий встал на колени у колыбели малютки, испуганно глядя на ребенка. Младенец задыхался, хрипы вырывались из маленькой груди. Тюжев вспомнил недавний молебен в храме и тихо прошептал:

— Иисусе Христе, помоги моим деточкам! Пресвятая Богородица, не оставь нас!

Что-то звякнуло, ударившись о пол, и Тюжев, вздрогнув, понял, что сабля вырвалась из плена, упала к его ногам, словно напоминая о себе и о бесовской силе, которая в ней таилась. Бесстрашный воин посмотрел на нее, как на ядовитую змею, боясь прикоснуться к усыпанной драгоценными каменьями рукоятке.

«Ежели снадобья колдуньи не помогут, снесу ее в чисто поле», — подумал он, с нетерпением ожидая Марфу.

Глава 19 Наши дни. Тульская область
В отличие от Жанны, спавшей как сурок, наслаждаясь свежими, пахнувшими цветами простынями, Андрей, немного подремав, вынырнул из-под одеяла, накинул джинсы и футболку и выглянул в коридор, предусмотрительно захватив пачку сигарет. Если охрана (а он не сомневался, что дом напичкан соглядатаями и камерами), преградит ему путь, он скажет, что чертовски захотелось покурить. Попить воды или сходить в туалет — это все не пройдет. В его комнате была маленькая душевая и клозет. Осторожно, стараясь ступать бесшумно, как кошка, Ломакин спустился по лестнице на первый этаж. Странно, но его никто не окликнул. Черных глазков камер Андрей тоже не увидел, и это показалось ему необычным. Если Ройтман не ошибся и подпольный музей именно здесь, камер должно быть великое множество. На его удивление входная дверь тоже оказалась незапертой. Андрей вышел в просторный двор, нервно закурил, стараясь осмотреть все и не упустить ни одной мелочи. Забор не такой высокий, без колючей проволоки, он перелезет спокойно, а вот Жанна… Впрочем, и она перелезет, ничего сложного нет. На ногу она уже не жаловалась, наверное, все прошло от испуга. Только вот где этот чертов замок, открывавший потайную дверцу в музей? Кинув сигарету в урну, он прошелся вокруг дома, потом вернулся внутрь и принялся осматривать гостиную. Ему в голову пришла простая, но логичная мысль: судя по рассказам Ройтмана, Завьялов мечтал стать таким же богатым, как Демидов, интересовался им и старался во всем подражать. Кажется, в тульском доме Акинфия был шкаф с книгами, скрывавший потайную дверцу. Его взгляд упал на подходящий шкаф, где в идеальном порядке были расставлены собрания сочинений классиков. Ломакин заглянул за него и увидел какой-то механизм. Точно, дверца в стене, как в доме Папы Карло, скрывает вход в подземелье. Утром нужно сказать Жанне, чтобы отвлекла хозяина и его охранников под любым предлогом, а он в это время постарается проникнуть вглубь. Удовлетворенный поисками, Андрей вернулся в свою комнату и снова задремал, не подозревая, что за каждым его действием пристально наблюдали.

Глава 20 1552 год. Тула
Колдунья прохаживалась по рынку, сопровождаемая гневными взглядами туляков, не обращая на них никакого внимания. Она прекрасно знала, что те, кто смотрит на нее с негодованием, скоро придут к ней за разными травами и будут униженно просить о помощи. Но это будет в ее вотчине. А здесь их вотчина, и они вольны вести себя, как захотят. Возле одного торгового ряда женщина задержалась, рассматривая посуду. Здоровенный черный кот — неизменный атрибут любой ведьминой избушки — разбил недавно кувшин и пару тарелок. Продавец покосился на неприятную ему покупательницу, хотел было прогнать, но купеческая жилка дала о себе знать — и он спросил как можно любезнее:

— Может, чем пособить, бабушка?

— Бабушка твоя уже в могиле, почитай, лет десять, — буркнула колдунья. — Дед туда еще раньше отправился. Так что меньше разглагольствуй, милок. Почем посуда-то?

Удивленный продавец назвал цену, и старуха, достав из кармана грязного передника деньги, кинула на прилавок:

— Держи, касатик.

Купец взял монеты с брезгливостью, пересчитал, удостоверился, что все совпадает, и отвернулся от нее, ища глазами других покупателей. В худую жилистую руку старухи вцепилась Марфа и запричитала:

— Бабушка, родненькая, детишки мои заболели, лихоманка проклятая одолела, пособи, какие угодно деньги заплачу!

Колдунья одернула руку и презрительно бросила:

— Сказала я твоему муженьку, девушка, что не свое он взял, отсюда и все беды. Ежели вернет назад ту штуковину, что басурманским колдуном заговорена, выздоровеют твои деточки. Ежели нет — и снадобья мои не помогут.

Глубокая морщина, словно трещина, прорезала гладкий лоб Марфы.

— Григорий взял чужую вещь? — спросила она, удивленно моргая глазами. — Да как такое возможно, бабушка? Муж сроду чужого не брал. Не вор он, ты что-то путаешь.

— Да не крал он, — пояснила колдунья с неохотой. — Хозяин потерял — он поднял. Была бы другая вещица — стал бы сам хозяином. Но попалась ему заговоренная. Через это и дети захворали.

Марфа прижала прохладные ладони к пылавшим щекам.

— Значит, — с трудом выговорила она, — ежели Григорий вернет то, что взял, деточки поправятся?

— И жить будете долго и счастливо, — пообещала старуха и махнула рукой. — А теперь иди восвояси. Пора мне.

Не заставив себя упрашивать, женщина бросилась домой. Сумрачный, Григорий ходил из горницы в горницу. Детям становилось все хуже и хуже.

— Гришенька, родимый, — Марфа с порога упала ему в ноги, — соколик мой ясный, умоляю тебя: верни басурманскую вещицу, которую нашел, хозяину. Не стоит она жизни наших детушек.

— Значит, старая ведьма сказала тебе про саблю? — спросил он без удивления.

Она замотала головой:

— Про саблю ничего не ведаю. Лишь про вещичку заговоренную знаю.

— Она и есть та вещичка. — Григорий вышел в другую комнату и через мгновение вернулся с саблей. — Вот, гляди. Жалко мне с ней расставаться. Представь, продали бы мы ее какому-нибудь купцу и дом бы новый построили. — Он поднял оружие над головой, и оно призывно сверкнуло всеми цветами радуги. — Гляди, красота какая.

Марфа зажмурилась.

— Убери ее, проклятущую! — закричала она. — И смотреть не хочу. Сабля бесовская тебе дороже малых детушек. — Она хотела еще что-то добавить, но в комнату вбежала испуганная Палашка.

— Совсем плохо детушкам! — прошептала она и опустилась на пол. — Кажись, отходят.

Марфа, зарыдав, бросилась к детям, а Григорий, быстро завернув саблю, выскочил из дома.

«Не успею, — подумал он, почти бегом направляясь в поле. — Дорога дальняя. Заберут на небо моих детушек».

— Григорий, это опять ты? — Василий снова нагонял его, сверкая черными глазами. — Опять на поле сражения?

— Подвези, Василий. — Григорий в мольбе протянул ему руки. — Жизнь человеческая решается.

Купец хитро посмотрел на него:

— Чья жизнь?

— Детей моих, — простонал Тюжев. — Поехали, прошу. Дорогой все расскажу.

— Садись. — Василий подождал, пока Григорий заберется в повозку, и погнал лошадь.

— Вижу, неспокойно у тебя на душе, — начал он. — Я это сразу заметил, когда ты на поле боя искал что-то. Дорогая вещь, да? Это она у тебя под мышкой?

— Она, проклятая. — Тюжев развернул холстину, и ханская сабля предстала во всей своей красе. Лучи солнца заиграли на драгоценных камнях рукоятки, и Василий зажмурился:

— Красота-то какая! Похоже, супостатова. Наши оружейники таких не делают.

— Точно, думаю, самого Девлет Гирея оружие, — отозвался Григорий. — Другим не по карману.

— Это верно, — заметил Василий и с интересом посмотрел на воина: — Что делать с ней собираешься? Куда везешь?

— А туда, где нашел, — буркнул Тюжев. Лицо купца вытянулось от изумления:

— Да ты в своем ли уме?

Григорий промолчал. Василий придвинулся к нему и схватил горячими длинными пальцами его ладонь.

— Гриша, продай саблю мне! — зашептал он горячо, лихорадочно. — Негоже пропадать такому добру. Дураком будешь, ежели такое богатство в поле бросишь. Хан, чай, тебя там не дожидается.

— Ты не все знаешь, Василий, — ответил Тюжев, пристально глядя в черные глаза. — Сабля не простая — заговоренная. Хотел я с ней поступить точно так, как ты посоветовал, — и не тут-то было. Детушек моих болезнь свалила. Не терпит сабля другого хозяина, будет Девлет Гирея ждать сколько потребуется. А остальным несчастья приносить. Нельзя тебе ее брать. Бесовская в ней сила таится.

Василий захохотал, и в ответ на его громкий смех вороны разразились карканьем.

— Ой, уморил, — он ерзал по телеге, бил себя по бокам, — ой, уморил. Сабля бесовская… А хотя бы и так, — купец вдруг посерьезнел, — все равно от нее не откажусь. Я, Григорий, ни Бога, ни черта не боюсь. С чертом даже больше дружен. Ничего он, проклятый, мне не сделает. Ежели я тебя убедил — по рукам!

— Не могу я человека под погибель подвести, — артачился Тюжев.

— Ежели человек сам этой погибели хочет? — допытывался купец. — С такой саблей и умереть не страшно. Впрочем, шутка это. Не думаю я умирать. Давай саблю — и иди восвояси, позвякивая монетами.

Словно пчелиный рой, пронеслись в голове Григория разные мысли. Может быть, отдать саблю Василию, который обещал заплатить, и забыть обо всем? Однако голос разума вклинился в раздумья: «Этот купец ничего не видит, кроме наживы. Продашь ему саблю — сгинет где-нибудь от рук злодеев. Нет, нужно принести оружие на то место, где его взял, а потом как Бог распорядится».

Григорий покачал головой, тяжело вздохнув:

— Продал бы я ее тебе, Василий, ежели б не уверовал в неприятности, которые она приносит. Нет, давай постараемся вернуть ее хану. Кто знает, может быть, он уже шлет гонцов к Туле.

Купец отвернулся с досадой. Верхняя пухлая губа приподнялась в оскале, обнажив ровные крепкие зубы. Немного помолчав, он кивнул:

— Что ж, Гриша, твое дело. Все равно садись, свезу тебя, куда пожелаешь.

И снова вороная кобыла повезла ездоков в чистое поле. Дорогой оба не сказали ни слова. Лишь Тюжев увидел то проклятое место, тихое и пустынное, спрыгнул с повозки и улыбнулся Василию:

— Ну, спасибо тебе. Долгонько бы я сюда шел.

Василий ничего не ответил, лишь воровато посмотрел по сторонам, сунул руку за широкую спину — и на голову Григория опустилось что-то тяжелое. Свет померк в глазах, и молодой воин Ивана Васильевича упал на землю, как сломленное ветром дерево. Купец довольно крякнул, бросая на дно повозки булыжник, прихваченный им на всякий случай, и спрыгнул на землю. Лошадь тревожно заржала, словно осуждая хозяина за бесчеловечный поступок.

— Цыц, бедовая, — пригрозил ей купец, подошел к бездыханному телу и спокойно взял саблю из обмякших рук.

— Ты сам виноват, Гриша, — сказал он, поморщившись при виде тонкой струйки крови, бежавшей по виску. — Я не просил тебя беспокоиться обо мне, я просил тебя совсем о другом. Прощай.

Он залез в повозку, спрятав саблю под солому, и стеганул лошаденку. Она понеслась рысью, словно поскорее желая покинуть проклятое место. Купец долго оглядывался назад, будто боясь, что Григорий очнется и бросится вдогонку, но тот не приходил в себя, и вскоре Василий уже не видел неподвижно лежавшую фигуру. Он торопливо перекрестился, пожелал себе счастливого пути и прилег на соломе, напевая песню. Когда повозка поравнялась с густым зеленым лесом, плотной стеной стоявшим по правую сторону поля, из него с гиканьем и криком выскочила ватага бородатых молодцов, бедно и разношерстно одетых, размахивавших кольями и палками.

«Разбойники!» — подумал купец и стал хлестать кобылку по спине, но высокий худой мужик на белом коне преградил лошади путь и приказал Василию слезать с повозки.

— Куда путь держишь? — буркнул он. — Что везешь?

Страх охватил все существо купца, он вспомнил, что про местных разбойников рассказывали ужасные вещи. И надо же было ему попасть в их руки! Да еще с таким ценным грузом. Нет, саблю он не отдаст ни за что на свете.

— Чего молчишь? — Главарь легко спрыгнул с коня и подошел к Василию, который стоял ни жив ни мертв. — Видно, что купчина ты толстопузый. Давай деньги и товары. Ну? Долго я буду ждать?

Василий еле разжал склеившиеся губы и пробормотал:

— Порожний я. Еду за товаром. Денег кот наплакал, вот берите. — Он кинул им кошелек, расшитый бисером. Один из разбойников, суровый взгляд которого говорил о том, что он не привык к отказам, стал считать деньги.

— Прав он, Данила, — бросил злодей главарю, — совсем тут мало, сущие гроши.

— А не припрятал ли купчина что-нибудь в соломе? — Вперед выступил старичок, одетый в ватник. — Ну-ка, ребятишки, давайте пошарим у него в телеге.

Страх уступил место злости, и Василий, понимая, что мерзкий старик сейчас найдет саблю — и прощай его мечты о хорошей наживе, — опустил тяжелый кулак на седую голову разбойника. Тот упал, а на купца набросились остальные, повалили на землю и принялись избивать палками.

— Хватит! — крикнул вожак, когда лицо Василия превратилось в кровавое месиво. Он подошел к неподвижно лежавшему купцу, наклонился над ним и вымолвил: — Мертв. Хорошенько же вы его избили.

— Неча наших трогать, — отозвался молодой детина и стал рыться в соломе. — Гляди-ка, Данила, что я нашел. Так вот почему он не хотел, чтобы мы осмотрели его повозку!

Увидев саблю, разбойники оторопели. Такие роскошные вещи доселе им не попадались.

— Дай сюда! — Вожак отобрал оружие у детины и погладил рукоятку. — Интересно, где он его раздобыл? Чье это оружие?

— Да какая разница! — Старик давно очухался и сидел на земле, поглаживая затылок. — Твои знакомые купцы вмиг продадут диковинку. Ребята, берите повозку и кобылу. А этого, — он пнул ногой труп, — оставим воронам. То-то будет у них пиршество.

Разбойники загоготали, заулюлюкали и, взяв под уздцы вороную кобылу, направились к лесу. Вскоре их голоса стихли в чаще, а Василий так и остался лежать на холодной земле, невидяще глядя в темнеющее небо.

Глава 21 Наши дни. Тульская область
Жанна проснулась, когда часы на стене показывали половину восьмого. Потянувшись, как сытая кошка, женщина встала, чувствуя себя свежей и выспавшейся. Погладив руками холеное тело, она юркнула в душевую и вскоре вышла оттуда, благоухая дорогим мылом. Чистая кожа, казалось, светилась изнутри, светлые вьющиеся волосы лежали на плечах красивыми волнами. Зная, что красный цвет ей к лицу, женщина надела джинсы и красную безрукавку с люрексом, отметив про себя с удивлением, что до нее ее никто не носил: картонная бирка висела на маленькой проволоке. Может быть, жена Завьялова купила кофточку, но потом передумала ее надевать? Что ж, так даже лучше. Жанна терпеть не могла секонд-хэнд. Взбив волосы, она спустилась вниз. Завьялов уже сидел за столом, читая газету, и двое юношей-охранников в ослепительно-белых рубашках и черных брюках — словно они находились в каком-нибудь московском офисе, а не в отшельническом загородном доме — накрывали на стол. Женщина облизнулась, увидев тосты с красной и черной икрой, лоснящиеся толстые ломти красной рыбы и свежеиспеченный хлеб.

— Доброе утро, — сказала она.

Павел поднял голову и улыбнулся:

— Доброе. Вы просто изумительны. Давно не встречал такой красивой женщины.

Жанна зарделась: комплимент был ей приятен.

— Вы ужасный льстец — сразу говорите такие вещи.

— В чем, в чем, а в красоте я понимаю толк, — ответил Завьялов и кинул газету на журнальный столик. — Ваш друг скоро спустится к нам, и мы позавтракаем. А потом, чтобы вы не скучали, я покажу вам свои владения.

— Я думала, мы сразу отправимся домой, — произнесла Жанна, робко садясь рядом с Завьяловым. — Вы, наверное, знаете, как дойти до трассы?

— Ну, ну, дорогая, куда вы торопитесь? — усмехнулся коллекционер, и в этой усмешке женщина почувствовала какую-то угрозу. — Вы мои гости, погостите еще денек у затворника, прошу вас.

— Ну хорошо. — Комлева взяла себя в руки, чтобы не выдать охватившего ее страха. — Это действительно заманчивое предложение.

— А вот и ваш приятель. — Павел кивнул в сторону Андрея, спускавшегося с лестницы. — Я уже предложил вашей спутнице побыть у меня еще немного, вместе с вами, разумеется. Как вы на это смотрите?

— Один денек, пожалуй, можно, — подтвердил Ломакин. — Успеем сдать материалы. Верно, Жанна?

При слове «материалы» Завьялов снова нехорошо усмехнулся, но тут же перешел к угощению:

— Глядите, дорогие гости, какой сегодня завтрак. Повар старался именно для вас. У меня один из лучших поваров в Туле. В свое время я переманил его из Москвы, из самого дорогого ресторана. Вам кофе или чай? Позвольте за вами поухаживать.

— Кофе. — Жанна старалась кокетничать, чтобы он не увидел изменения в ее состоянии. — Без сахара, пожалуйста.

— И мне того же, — отозвался Андрей.

Хозяин придвинул им тарелки с тостами, и гости принялись есть, наслаждаясь свежей икрой и рыбой и нахваливая повара. Когда они почувствовали приятную сытость, Завьялов встал и, как галантный кавалер, предложил руку даме:

— Покорнейше прошу взглянуть на мои владения.

Вопреки ожиданиям гостей, он подвел их к книжному шкафу, заинтересовавшему Андрея.

— Сейчас я покажу вам один фокус. Впрочем, думаю, что для господина Ломакина этот трюк не такой уж и завлекательный.

Он вытащил самый толстый том Пушкина в коричневом кожаном переплете, нажал на рычажок — и шкаф откатился в сторону, обнажив железную дверцу. Завьялов приставил к скважине электронный ключ — и дверь впустила их в темный коридор. Павел снял со стены электрический фонарик и поманил гостей:

— Смелее. Мне кажется, в вашей жизни происходили куда более страшные вещи.

Жанна отыскала в сумерках руку Андрея и вцепилась в нее.

— Мне кажется, он знает, кто мы, — прошептала она.

Ломакин покачал головой:

— Но откуда? Мы ничем себя не выдали.

— Осторожнее, ступеньки довольно крутые, — сообщил Завьялов, сбегая по ним с легкостью. — А вот эта дверца ведет в святая святых — мой музей.

Спутники вошли в просторный зал. Чтобы усилить эффект от увиденного, хозяин включил хрустальную люстру, и взору изумленных гостей предстал подпольный музей. На стенах в позолоченных подрамниках висели дорогие картины. Жанна, не слишком любившая живопись и не разбиравшаяся в ней, тем не менее догадалась, что они очень дорогие. Да, дорогие — об этом говорили фамилии художников, которые любовно произносил Завьялов. Во втором зале их ожидали изделия из золота и серебра, украшенные драгоценными камнями. Сабля Девлет Гирея покоилась в футляре на мраморном столике.

— Какая роскошь! — вырвалось у женщины. Даже в самых смелых мечтах она не представляла, что увидит в подпольном музее, спрятанном среди болот.

— Но почему вы не выставляете такую красоту? — поинтересовался Андрей. — Побольше бы таких выставок — и я сам бы научился ценить искусство. К сожалению, мои родители не приучили меня понимать его.

— Ваши родители научили вас чему-то другому, наверное, — равнодушно проговорил хозяин. — Ну, теперь вы видели мою святая святых. Могу показать сад, впрочем, его вы тоже видели вчера. Как биолог, Жанна, вы должны знать, что на болотах плодовые деревья плохо растут, приходится завозить землю.

— Я так и подумала, — ответила женщина. — Но у вас прекрасный урожай. Куда вы деваете такую кучу плодов? Не возите же на рынок?

— Кормлю всех желающих, — расхохотался Завьялов и вытащил из кармана запиликавший мобильный. — Извините, это мой партнер по бизнесу. Знаете, иногда телефон начинает ловить, но недолго. Поэтому я обязан поговорить с ним как можно скорее. Давайте поднимемся наверх, и я покину вас на время. Прогуляйтесь по саду без меня. Охрана тоже не станет вам докучать.

Он взбежал наверх, они — за ним, и железная дверь бесшумно закрылась, охраняемая верным стражем — шкафом. Спутники вышли в сад. Жанна сорвала самое спелое красное яблоко, потерла его о джинсы и захрустела.

— Что ты об этом думаешь? — прошептал Андрей в маленькое ухо, прикрытое белыми волосами, переходя на «ты».

— О чем? — Рот у женщины был занят яблоком, и вопрос прозвучал невнятно.

— Ты не можешь не понимать о чем, — недовольно буркнул спутник. — Он показал нам музей.

— Ну и что? — удивилась женщина. — Я ему понравилась — вот и всё. — Павел был так любезен, что Жанна постепенно начала забывать о внезапно охватившем ее страхе.

— Ты дура! — Ломакин захлебывался от злости. — Об одном из полотен, выставленных в его музее, месяц трубили по телевизору. Ты считаешь, что два биолога, люди с высшим образованием, коими мы представляемся, должны быть полными идиотами? Уверен, он понимает, что мы узнали картину.

Жанна запустила яблоком в какую-то серую птицу, примостившуюся на ветке сливы.

— Ну и? — спросила она, боясь своих догадок.

— Так вот, он не собирается выпускать нас отсюда, — шелестел Андрей. — У него какой-то дьявольский план. Нужно забирать саблю и скорее улепетывать. Я смогу открыть шкаф. Тут, похоже, такой же механизм, как у Демидова. Дело только в электронном ключе. Тут в игру вступишь ты. Придумай что-нибудь, отвлеки его, чтобы я хотя бы на минуту завладел электронным ключом. Взламывать его ноутбук, чтобы завладеть электронной подписью, — долгое занятие.

— Хорошо, я попробую. — Жанна взяла его за руку. — Но что потом? Думаешь, мы просто перелезем через забор — и всё?

— Все гениальное просто, — пробурчал Андрей. — Во всяком случае, у нас нет другого выхода. Я постараюсь вырубить охрану мини-шокером собственного изобретения. При обыске Петр его не нашел, он лежал в трусах. В общем, действуй.

Они едва успели отпрянуть друг от друга, когда появился Завьялов.

— Попробовали мои плоды? — улыбнулся он. — Как они вам? Яблоки очень сладкие.

— Очень, — подтвердила Жанна.

— А вы что же, Андрей, не любите фрукты? — удивился Павел. — Ладно, приглашаю вас выпить по чашечке чая. Мой друг привозит мне его из Китая. Поверьте, такого вкусного напитка вы ни разу в жизни не пробовали. То, что продается в наших магазинах, — просто шелуха. Никогда не покупайте его.

Они снова прошли в гостиную. На столе уже стояли маленькие фарфоровые чашечки и чайник в тон им, с большими розовыми цветами. Краем глаза Андрей заметил, что Завьялов положил на журнальный столик мобильный вместе с электронным ключом. Это показалось ему подозрительным, но другого выхода Ломакин не видел. Закрыв столик собой, он быстро сунул ключ в карман, потом повернулся к хозяину и сел на стул, налив себе чаю. Напиток оказался и впрямь очень вкусный.

— В жизни не пила ничего ароматней! — сказала Жанна, закатывая глаза. — У вас райское гнездышко, господин Завьялов.

— Для такой очаровательной женщины просто Павел. — Коллекционер поцеловал ее ручку и зевнул. — А сейчас я снова вынужден извиниться. Видите ли, по давно заведенной традиции я должен немного поспать перед обедом. Если вы не хотите последовать моему примеру, чувствуйте себя как дома.

Комлевой едва удалось скрыть радость.

— Тогда мы немного погуляем по саду, потом поднимемся к себе, — сказала она, пытаясь подавить усмешку.

— Встретимся за обедом. — Он еще раз поцеловал ей руку и пошел в спальню. Жанна схватила подельника за локоть:

— Нам пора действовать. Другого удобного случая не будет.

— Согласен, хотя все это по-прежнему мне не нравится, — отозвался Андрей. — Ты бы оставила ключ от сейфа под носом у незнакомцев?

Жанна пожала плечами:

— Только если бы знала, что они не собираются ничего выносить.

— И я о том же, — проговорил Ломакин.

— Но возможно, он надеется на охрану, которую ты вырубишь своим шокером, — предположила Жанна. — Во всяком случае, надо проверить. Ты сам сказал, что ничего хорошего нас здесь не ждет.

— Это верно. Пойдем. — Ломакин взял ее за запястье и потащил к шкафу. — Стой тут и гляди в оба. Если покажется охранник, дашь мне знать.

Женщина послушно встала у шкафа. Андрей вынул томик Пушкина, нажал на рычаг — и шкаф бесшумно отошел от стены. Благодаря электронному ключу поддалась и дверца. Крадучись, спутники проникли в подземелье. Подойдя к футляру с саблей, Жанна взяла его в руки — и чуть не выронила, увидев перед собой Завьялова. Охранник Петр направлял на них пистолет.

— Я так и знал, что вы воспользуетесь моей, так сказать, забывчивостью и спуститесь в музей, — улыбнулся Павел, и это была улыбка хищного зверя. — Видите ли, дорогие мои, я навел о вас справки, и мне стало ясно, что вы не просто так появились в моем доме.

— Почему же вы показали музей, а не избавились от нас сразу? — поинтересовался Ломакин.

— О, всему свое время, — пообещал Завьялов. — Я обязательно все вам расскажу. Но услуга за услугу. Кто послал вас сюда? Кто знает про подпольный музей?

Подельники переглянулись и промолчали.

— Впрочем, и это мне удалось выяснить. — Завьялов снова улыбнулся. — Мой старый друг Ройтман не может успокоиться. Что ему понадобилось на сей раз? Сабля Девлет Гирея? А зачем? О, впрочем, знаю: он хочет стать властелином мира. Он всегда этого хотел.

— А вы не хотите? — вставила Жанна, безучастно слушавшая самодовольный монолог. — Зачем же тогда подпольный музей?

— Не вам, отребью, нищебродам, меня судить, — вспылил Завьялов. — Вы сами признавались, что ни черта не понимаете в искусстве. Какого же тогда черта вы меня судите? Вор и проститутка-убийца.

— Вряд ли вы лучше нас, — спокойно отозвался Андрей. — Думаю, вы знаете, что ворованную вами картину месяц показывали по телевизору. Вы тоже самый настоящий вор, пытающийся прикрыть свою мерзкую сущность утонченными манерами.

— Во всяком случае, я не колол бабушку ножом. — Павел скривился, будто от зубной боли. — Или сейчас вы готовы оправдать свою подругу?

— Мы не знаем, в чем вы признаетесь на исповеди, — парировал Ломакин, — если, конечно, вообще ходите в церковь.

Завьялов сплюнул прямо на паркетный пол.

— А ты, оказывается, прорицатель. — Неожиданно для всех он улыбнулся. — Что ж, вы даже чем-то мне нравитесь. Жалко, что вам уготована печальная участь.

— Вы нас убьете за то, что мы видели ваш музей? — встрепенулась Жанна. — Умоляю вас, не делайте этого. У нас не было другого выхода. В противном случае…

— В противном случае, деточка, тебя бы посадили за убийство, — усмехнулся Завьялов. — Нет, не говорите, что у вас не было выхода. Выход есть всегда, даже из той ситуации, в которую вы попали сейчас.

Женщина оживилась:

— Вы разрешите нам уйти при определенном условии?

— Можно сказать и так, — согласился Павел. — А теперь давайте поднимемся в гостиную и сядем. Я посвящу вас в свой план.

Жанна хотела положить саблю на место, но хозяин помешал ей:

— Возьмите ее с собой. Она выступит главным фигурантом в нашем деле.

Жанна сунула футляр под мышку. Он показался ей тяжелым и очень холодным. Хозяин провел их в гостиную, усадил на стулья.

— Переходим к главной части нашего разговора, — начал он. — Итак, вы никогда не думали, где подпольные коллекционеры вроде меня берут деньги на покупку дорогих полотен? Или на организацию похищений такого уровня?

— Ройтман говорил: у вас есть бизнес, кажется, продуктовые магазины, — вставил Ломакин.

— Продуктовые магазины в наше время приносят небольшую прибыль, — признался Завьялов. — По сравнению с ценами на картины — смехотворную. Сами понимаете, продать экспонаты музея я не могу по определенным причинам. Поэтому приходится выкручиваться другими способами. Вы знаете, что в нашей стране есть много богатых бездельников с поехавшей крышей. Они хотят адреналина, и я им этот адреналин даю.

— Каким же образом? — не понял Андрей.

— Как вы думаете, зачем я построил дом именно в таком паршивом месте? — спросил Завьялов. — Мне пришлось вложить немало средств в строительство подвала. Особняк стоит на болотах, а вода вредит картинам. И все же я выбрал именно этот участок. У вас есть какие-то предположения?

— Никому и в голову не придет искать краденое здесь, — предположила Жанна.

— Неверно, — покачал головой Завьялов. — На каком-нибудь маленьком экзотическом острове меня никто не стал бы искать, и картинам там было бы намного лучше. Но дело не в этом. Дело в адреналине. Смотрели ли вы фильм «Игра на выживание»? Обычный бродяга становится дичью для охотников. Четыре раза в неделю в моих владениях разыгрывается подобный триллер. Петр с другими охранниками подыскивает бомжей, которых никто не станет искать. С ними мы играем честно: рассказываем, что за полмиллиона им предлагается побегать от охотников. Есть шанс спастись, иначе никто не обещал бы им такие деньги. Но этот шанс маленький. И знаете что? — Он вдруг расхохотался, показав все тридцать два зуба. — Ни один бомж не отказался. Услышав о полумиллионе, они теряли дар речи и не думали о смерти. Еще бы! Перед ними наконец замаячила перспектива изменить жизнь. И каждый был готов рискнуть.

Жанна опустила глаза. Она понимала, что эти бедолаги даже не думали о смерти. Полмиллиона — громадная сумма! Можно вылечиться от пьянства, приобрести какое-никакое жилье, в общем, снова вернуться в общество, которое еще недавно отвергло их.

— Это жестоко, — прошептала она. — Вы страшный человек. На вашей совести сотни загубленных жизней, а вы припомнили мне бабушку. Если хотите знать, я давно раскаялась в своем поступке.

Завьялов мерзко хихикнул:

— Свежо предание, а верится с трудом, как говорил Грибоедов. Но ближе к делу. Сегодня ко мне приедут охотники, а завтра с рассветом у нас намечена охота. Деньги уже сброшены на мой банковский счет, поэтому я не хочу их терять. К сожалению, Петр не нашел в окрестностях бомжей, обычно их много в лесу, потому что лес дает пищу и кров. Зато на голову нам свалились вы. Мне кажется, вы вполне сойдете за дичь. Будет даже интереснее. Вы образованные люди и постараетесь спастись.

Ломакин крякнул и проговорил хриплым голосом:

— Вы сошли с ума!

Павел продолжал улыбаться:

— Нисколько. Мой бизнес процветает. Впрочем, давайте обсудим условия. Вы убежите с саблей. Кстати, я давно хотел от нее избавиться. Она и мне принесла кучу неприятностей. Сорвалось одно ограбление, тяжело заболела дочь, и операцию моей девочке согласны проводить за границей за большие деньги. Во всем этом я виню проклятое сокровище Девлет Гирея. Если бы дурак Ройтман предложил мне продать ее, я бы согласился, правда, заломил бы большую цену. Но все бы остались живы. А теперь вам придется попотеть, чтобы доставить саблю своему хозяину.

— Тогда отдайте нам саблю просто так, — предложил Андрей. — Ройтман переведет вам столько денег, сколько вы скажете. Мы убедим его это сделать. А про ваш музей никто ничего не узнает.

Завьялов покачал головой.

— Механизм уже запущен, мои дорогие, — неожиданно ласково сказал он. — Ничего нельзя изменить. Но вы не расстраивайтесь. У вас будет шанс спастись. Петр принесет вам подробную карту местности. Будете действовать умно — спасете свои жизни и доставите саблю Ройтману.

Жанна побледнела. Только сейчас до нее дошло, что Завьялов не шутит. Его глаза зажглись каким-то необычным блеском. Наверное, так блестят глаза у серийных маньяков.

— Вы не сделаете этого, — прохрипела женщина. — Вы этого не сделаете. Вы не сможете.

— Смогу, еще как смогу, дорогая. — Завьялов потер руки. — Впрочем, давайте готовиться к мероприятию. — Он бросил взгляд на часы. — Кстати, пришло время обеда. Скоро мой повар накроет на стол, вы поедите, потом отправитесь к себе с картой и до рассвета можете ее изучать. Еду вам принесут в комнаты. — Мужчина поднялся, красивый жестокий самец. — Не смею вас больше задерживать, предоставляю вас друг другу. До обеда делайте что хотите.

Жанна дождалась, пока Павел выйдет из комнаты, и потянула Андрея за руку:

— Пойдем в сад.

Он покорно двинулся за ней, но у ворот дорогу им преградил охранник.

— Выпускать за забор вас не велено.

— Черт! — пробурчал Ломакин. — Теперь я понял, почему он разбил сад за забором. Если кто-то из бедолаг забредет в его края, увидит плодоносящие деревья и решит поживиться, его тут же схватят и используют как дичь.

Жанна закрыла лицо руками.

— Негодяй. Какой же он негодяй! — Она опустилась на колени и обхватила ноги Ломакина. — Андрюша, миленький, скажи, у нас есть хоть какой-то шанс?

— Я не видел карту, — ответил ее подельник. — Только она скажет мне, каковы наши шансы на спасение. Хочется надеяться, что нам дадут фору. Свора этих гончих — которых он называет своими клиентами — неплохо ориентируется в этой местности. Не то что мы.

— Боже, боже, — Жанна медленно встала и нервно сжимала и разжимала пальцы, — если бы я знала, что придется пережить такое…

— А я бы все равно пошел, — твердо произнес Андрей. — Моему сыну понадобится еще много денег на реабилитацию. Только эта мысль не дает мне опустить руки и заставляет думать, как прорваться. Какое-то шестое чувство подсказывает: мы можем это сделать. Только не надо хоронить себя раньше времени.

Она погладила его по голове.

— Как хорошо, что именно ты оказался моим напарником.

Мужчина привлек ее к себе и коснулся пылавшей щеки:

— Не раскисай.

— Вас ждет хозяин, — объявил вышедший из дома Прохоров. — Стол уже накрыт.

Глава 22 1552 год. Тула
Застонав, Тюжев открыл глаза и с удивлением увидел черное ночное небо, испещренное, как бриллиантами, маленькими звездочками. Собрав все силы, он заставил себя сесть, потрогал раскалывавшуюся голову — и все вспомнил. Это проклятый Василий нанес ему удар сзади, чтобы завладеть саблей. Он пошарил вокруг себя в надежде отыскать оружие, но, разумеется, ничего не нашел. Проклиная купца последними словами, Григорий поднялся и на негнущихся ногах поплелся к городу, уповая на какого-нибудь возницу. Ему повезло. Его подобрали купцы, два веселых парня, которые всю дорогу рассказывали приключившиеся с ними смешные истории. Тюжев, улыбаясь, делая вид, что слушает, думал о том, что застанет дома. Да, купец освободил его от сабли, пусть даже таким способом, наверняка накликав на себя беду — но это его дело. А что с его детьми? Что имела в виду колдунья, когда говорила, что сабля должна вернуться к хозяину? Следовало оставить ее на том месте или непонятно как отыскать Девлет Гирея и лично передать ему оружие? Что, если детям стало хуже или они… Григорий старался отогнать мысли о самом страшном, но они буравили его мозг. Воин еле дождался, пока повозка притормозит у города, и бросился бежать к дому по узкой улочке. Вот и его дом, добротный, дубовые бревна как на подбор круглы и ровны, ставни, расписанные птицами, окна, пропускавшие свет не через бычьи пузыри, а через серебристую слюду. Григорий размашисто перекрестился, прося прощения у Бога. Хороший дом, такой еще лет сто простоит. Дьявол его попутал продать саблю, чтобы выстроить что-нибудь получше. Это он виноват в болезни детей, и если сейчас Марфа сообщит ему скорбные новости, накажет себя смертью. С содроганием Тюжев вошел в сени и заглянул в горницу. Его жена сидела за прялкой, тихо напевая, и, увидев супруга, бросилась ему на шею.

— Спасибо, родимый, — причитала она, — легче стало деточкам нашим. Как ты ушел, думала, отойдут… Но Бог миловал… Не бери больше бесовские вещи.

Облегченно вздохнув, Григорий с Марфой направился к детям, убедился, что их щечки порозовели, что они дышат спокойно и ровно, и, подойдя к потемневшим образам, освещаемым тусклой лампадкой, поклялся, что никогда больше не возьмет чужое, басурманское, а о проклятой сабле забудет, как о страшном сне.

Глава 23 Наши дни. Тульская область
Повар Завьялова, как всегда, постарался на славу. Павел угощал будущую дичь раковым супом и коктейлями из морепродуктов. Всевозможные салаты из рапанов, мидий и крабов были причудливо сервированы и таяли во рту.

— Как вам обед? — поинтересовался хозяин. В уголках его тонких губ гнездилась насмешка.

— Герасим тоже накормил Муму перед тем, как ее утопить, — буркнула Жанна. — Говорят, во многих тюрьмах Штатов исполняют последнее желание заключенных — вкусно поесть.

— Дорогая, вы делаете из меня монстра. — Завьялов хотел принять обиженный вид, но это у него плохо получилось. — Я сам люблю вкусно поесть. Кроме того, неизвестно, когда вам в следующий раз придется перекусить. Я прикажу повару приготовить вам бутерброды в дорогу.

— Как трогательно! — заметил Ломакин. — Впрочем, мы не откажемся.

— Я так и думал. — Завьялов встал и вытер губы салфеткой, давая понять, что обед окончен. — Теперь идите к себе. Петр принесет вам карту.

Как овцы на заклание, мужчина и женщина покорно поднялись на второй этаж.

— Пойдем ко мне, — предложил Андрей. — Будем изучать вместе. К тому же ты биолог — может, твои знания нам пригодятся.

— Сомневаюсь, — ответила Жанна, но послушно вошла в его комнату и села на стул. Ломакин улегся на кровать. Они не успели сказать друг другу и пары слов, как вошел Прохоров с большой картой в руках.

— Здесь все в мельчайших деталях, — пояснил он, и его каменное лицо ничего не отразило. — Изучайте. Хозяин потом к вам заглянет.

— Садись сюда. — Андрей хлопнул по кровати, и Жанна робко присела на краешек. Ломакин взял карту в руки.

— Смотри, вот его дом. — Он потянулся и достал один из карандашей, лежавших на маленьком столике. — Надо обозначить стороны света. Вот север, вот юг, это соответственно запад и восток. — Мужчина провел четыре линии. — Гляди, южная сторона самая безопасная. Тут луга, какая-то деревушка, река, довольно большая, по которой наверняка ходят суда. От речной станции можно будет добраться к железной дороге, сесть на товарняк и скрыться. Теперь смотрим запад. Западное и восточное направления похожи. Немногочисленные болота, речки, деревенька. Железная дорога пересекает лес. Тоже неплохой путь. И самый опасный — северный. Сплошные болота, почти ни одной деревни по пути к речке. На первый взгляд верная гибель.

Жанна почувствовала озноб. Она вспомнила, как по дороге к Завьялову ноги погружались в жидкую почву. И это, по его словам, было неглубокое болото.

— Мы, конечно, побежим южным путем, — прошептала она.

Ломакин покачал головой:

— Отнюдь. Думаю, наши преследователи этого и ждут. Никто из них не предполагает, что мы полезем в топь. А мы в нее полезем. Другого выхода у нас нет.

Женщина запустила пальцы в густые белые волосы. Зеленые глаза ее расширились от ужаса.

— Ты с ума сошел! Сам сказал — это верная гибель.

— В нашем положении это путь к спасению, — парировал Ломакин. — По другим дорогам здоровые вооруженные люди враз нас догонят. Ну подумай сама, ты же неглупая девочка.

— Как я жалею, что ввязалась во все это! — крикнула она в сердцах. — Лучше бы…

— Лучше бы ты сидела в борделе на окраине Турции и обслуживала грязных басурман, — подсказал Андрей, усмехаясь. — Я где-то читал, что в такие бордели постоянно требуются проститутки, потому что многие умирают через месяц-другой. Изголодавшиеся по женщинам горцы черт знает что с ними выделывают. Если такая судьба казалась тебе лучше, сидела бы тихо.

Жанна зажмурила глаза и вспомнила толстого, рыхлого, желтого турка, от которого воняло, как из мусорной ямы. Нет, лучше смерть в болоте, чем от его потных рук.

— Будь что будет, — прошептала она.

— Вот это хорошо. — Андрей дружески потрепал ее по спине. — Давай еще изучим карту. Итак, на рассвете мы идем вот по этой дороге. Впрочем, почему я сказал «идем»? Мы побежим по ней как можно быстрее, чтобы через час скрыться на этом болоте. Судя по карте, оно довольно большое и глубокое. Но на любом болоте есть островки. Когда устанем, выберем самый незаметный, чтобы передохнуть, попьем воды, перекусим и двинемся дальше.

— Боже! — произнесла Жанна и в мольбе подняла руки.

— А теперь иди к себе и постарайся заснуть. — Андрей уже не просил, он приказывал.

— Но я не сплю днем. — Женщине почему-то было страшно возвращаться в свою комнату.

— Нам надо использовать для сна любую свободную минутку, — возразил Ломакин, — неизвестно, где и когда тебе еще удастся прикорнуть.

— Хорошо, — покорно ответила Жанна. — Хорошо.

Она вернулась к себе, не раздеваясь, бросилась на кровать и зарыдала в подушку. Сколько горя принесли ее родным и ей ее необдуманные поступки! И все потому, что она всегда думала только о себе. Вспомнилась сестра Вика, с вытянутым рябым некрасивым лицом, добрая, любящая, всегда ею гордившаяся. Она и мама на коленях умоляли Жанну не выходить за Олега, ее первого мужа, а она думала, что Вика ей завидует. На деле вышло, что завидовала она, когда старшая сестра вышла замуж раньше ее. Теперь, спустя несколько лет, Жанне казалось странным, как она могла позавидовать сестре, которая старше ее на восемь лет и довольно долго искала спутника жизни! Но так уж сложилось: Жанна считала, что она найдет мужа раньше дурнушки Вики, которой мама никак не находила кавалера. А Жанна уже в пятнадцать лет потеряла счет своим ухажерам. Родители знали: в свое время недостатка в женихах у младшей дочери не будет. Они больше беспокоились за старшую. Но и Вика обрела свое счастье с невзрачным инженером Федором. Он искал в спутнице жизни не красоту, а тепло, уют и доброту — все это он получил сполна. Жанна перед свадьбой сестры закатила истерику, хотя ей минуло семнадцать, и принялась лихорадочно искать будущего мужа. И тут оказалось, что достойные женихи, как назло, разбежались. Им надоело сносить оскорбления и насмешки неприступной красавицы, желавшей иметь много денег и огромный лимузин. Теперь Жанна понимала, что среди тех, кто преданно продолжал за ней ухаживать, тоже были достойные, но она не хотела этого видеть. Своим замужеством Жанна собиралась доказать всем, чего она стоит. И доказала. На первом курсе мединститута за ней начал ухаживать преподаватель, старше ее на двенадцать лет. Он был разведен, платил алименты, но для Жанны это не было главным. Олег имел кандидатскую степень, квартиру, машину и красивую внешность. Как только он сделал ей предложение, она тут же привезла его домой, чтобы познакомить с родными. Мама накрыла стол, папа поставил наливку собственного приготовления. Во время застолья Жанна украдкой бросала взгляды на родителей и видела, что Олег им не по душе: будущий зять только и успевал опрокидывать рюмки со спиртным. Когда его, мертвецки пьяного, уложили в маленькой комнате, мама взяла Жанну за руку и повела на кухню.

— Дочь, я бы не хотела, чтобы он стал моим зятем, — ласково сказала она, зная, что приказной тон раздражал Жанну. — Я тоже окончила медицинский и знаю, что такое алкоголизм. Твой жених алкоголик. Думаю, это и стало причиной его развода.

— Олег алкоголик? — удивилась Жанна. — В жизни не слышала ничего глупее. Мама, у тебя устаревшие понятия. Да, он пьет, но не больше и не меньше всех.

Мама покачала головой:

— Дочь, есть признаки. Поверь мне и не губи свою жизнь.

Но Жанна не поверила. Когда они с Олегом вновь переступили порог родительской квартиры, в их паспортах красовались штампы. Молодые расписались по-тихому, чтобы поставить всех перед фактом. Мама стойко перенесла замужество младшей дочери, а отец попал в больницу. Сама же Жанна купалась в любви и заботе, которой Олег поначалу окружил молодую жену. Они ездили на машине за город, искали маленькие придорожные ресторанчики с вкусной едой, муж читал стихи, рассказывал, что собирается писать докторскую… И не притрагивался к рюмке. Молодая женщина вспоминала родителей и смеялась над «проницательностью» мамы. Тоже мне медик! Интересно, какие признаки алкоголизма она разглядела в будущем зяте? Ну, напился до чертиков однажды, отец сам постоянно подливал ему водку и приставал с особенной наливочкой. Больше она не видела Олега не то что пьяным — даже выпившим. Когда Жанна рассказывала об этом матери, ее злило недоверие в глазах женщины. Она сомневалась, что зять долго продержится, и оказалась права. Он слетел с катушек быстро и неожиданно, когда Жанна была на восьмом месяце беременности. Тут-то и выяснилось, что ее мама была права. Зять просто закодировался, но долго не выдержал. Вот когда начался кошмар для молодой женщины. Крики новорожденной дочери мешались с пьяными стонами, руганью и обещаниями убить ее и ребенка, если они не оставят его в покое («оставить в покое» означало, что грудной дочери не полагается плакать). И молодая женщина сбегала к матери, изливая ей душу. Та советовала бросить мужа, переехать с ребенком к родителям, но Жанна, подумав, отказывалась. Вика часто навещала родителей, и одна мысль о том, что дурнушка сестра оказалась счастливее, приводила ее в ярость. Нет, нужно оставаться с мужем и лечить его. В минуты просветления Олег обещал снова закодироваться, найти другого врача — нарколога, просил прощения, но потом все шло по накатанной. Его выгнали из института, Жанна, часто прогуливая занятия, тоже была на грани выбывания. Однажды, после очередного скандала с мужем, молодая женщина стала собирать вещи. Она приняла решение уйти и накануне перевезла дочь к бабушке. «Черт с ней, с Викой, с проклятой завистью», — подумала Жанна. Можно и не жить с родителями, снять квартиру. Олег спокойно наблюдал за действиями жены, не забывая наливать водку в опустевшую рюмку. Он ждал собутыльника Игоря, тоже врача, повадившегося ходить к супругам через день. И Игорь не замедлил явиться.

— Куда едешь? — деловито поинтересовался он у Жанны.

Супруг ответил заплетавшимся языком:

— Она подает на развод.

— Надеюсь, ты пьешь не из-за этого? — спросил приятель. — Сам говорил, как она тебя достала.

— Любовь у меня к ней, — еле выговорил Олег. Игорь деловито осведомился:

— Значит, не хочешь, чтобы уходила? Что ж, дело поправимое. Почему она уходит? Потому что не понимает тебя. Нужно сделать так, чтобы понимала.

Его глаза вспыхнули, он схватил Жанну за талию и повалил на диван.

— Бутылку сюда! — крикнул Игорь Олегу. — И лекарство, ты знаешь какое.

Муж вскочил с не подобающей для него прытью. На Жанну навалились двое, насильно влили ей в рот обжигающую жидкость, сунули какие-то таблетки, и через полминуты она погрузилась в состояние блаженного спокойствия. Как из потустороннего мира послышался голос Игоря:

— А она у тебя аппетитная. Грех не воспользоваться ее добротой.

Он расстегивал блузку на ее груди, снимал юбку. Она попыталась возразить, но не смогла, а потом на нее нахлынули волны наслаждения, картинки, одна красочнее другой, сменялись перед глазами, и все проблемы моментально ушли, испарились. На следующий день Игорь опять пришел к Олегу, и все повторилось снова. Вскоре Жанна уже не могла без этого жить. Как студентка медицинского, она догадывалась, что ей давали наркотики, что к ним можно привыкнуть, но те ощущения, в которых она тонула после дозы, хотелось испытывать еще и еще. Жанна постепенно превращалась в алкоголичку и наркоманку. Она избегала встречи с родителями, не навещала дочь, бросила мединститут, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не нагрянувшие однажды родители, обнаружившие обоих супругов в наркотическом сне. Они вынесли Жанну, которую едва узнали в худой, бледной женщине с распущенными спутанными волосами, на руках, уложили в машину и повезли в больницу. Слава богу, ее вылечили — родители подняли все связи и не пожалели денег. Выйдя из клиники, она развелась с окончательно спившимся Олегом, перевелась из медицинского института в университет на биологический, на заочный, устроилась на работу в школу, растила дочь. Красота снова возвратилась к ней, но Жанна пока о мужчинах не думала. И мать советовала подлечиться, заняться собой. Как медик, она видела, что в дочери произошел психологический надлом. Второй стресс мог оказаться ей не по силам. В таком состоянии нельзя было знакомиться с молодыми людьми. Сначала Жанна соглашалась с ней, но потом, постоянно видя Викторию, спокойную, счастливую мать двоих детей, снова чувствовала зависть к сестре. Первый раз у нее не получилось, второй брак должен оказаться удачнее. Подумав об этом, Жанна записалась к косметологу, в парикмахерскую, стала все заработанные деньги тратить на себя. Дочь опять перестала ее интересовать. Возле Жанны вились мужчины, но достойного среди них она не видела. Однажды, оставив дочку у сестры, потому что мать начала роптать, молодая женщина отправилась в ресторан и заняла пустующий столик. За соседним сидел приятный мужчина лет сорока и пил апельсиновый сок. Это показалось ей странным и забавным. Взрослый мужик — и апельсиновый сок. Может быть, тоже закодированный, как ее бывший благоверный? Взяв бокал с мартини, Жанна подошла к незнакомцу.

— Разрешите?

Она боялась, что скромный на вид мужчина откажет, но он равнодушно кивнул:

— Садитесь.

Жанна села, не зная, как вести себя дальше, и произнесла, не придумав ничего лучшего:

— Одной сидеть скучно.

— А мне не скучно, — парировал мужчина.

Жанна пригубила мартини.

— Любите одиночество? Где же ваша девушка?

— У меня жена и двое детей, — буркнул он. — Если вы решили меня, извините за выражение, снять, у вас ничего не выйдет.

— Да сдались вы мне… — фыркнула Жанна. — Где же ваша женушка? Сейчас придет?

— Она гостит у своей матери, — пояснил незнакомец. — Вместе с детьми. Еще вопросы есть?

Он достал бумажник, открыл его, видимо, намереваясь расплатиться, и Жанна заметила пачку денег, не только рублей, но и долларов.

— Но поговорить мы все-таки можем? — спросила она и мило улыбнулась. — Два обремененных семьей человека. У меня, в отличие от вас, анекдотический случай. Муж в командировке, а дочь у родителей.

Услышав об этом, незнакомец смягчился.

— Ладно, давайте пообщаемся, раз так вышло, — кивнул он. — Вам что-нибудь заказать?

— Виски, — бросила Жанна. — И себе, кстати, тоже. Я прослежу, чтобы вы добрались до дома.

Через несколько минут молодая женщина учила незнакомца, которого, как оказалось, звали Дмитрий, как правильно пить виски, хотя толк в иностранных напитках он знал — Дмитрий ходил в море старшим механиком. А через час, прилично набравшись, они поехали в гостиницу, где провели бурную ночь. Жанна дала себе слово окрутить его и долго работала над этим, хотя Дмитрий постоянно повторял ей, что любит жену и детей. Молодая женщина постаралась, чтобы его любимая жена как можно скорее узнала об их связи, потом, когда Дмитрий развелся, поскорее женила на себе и переехала в новую квартиру. Теперь у нее было все: машина, деньги, много красивых и дорогих шмоток. Казалось, она добилась всего, чего хотела: работа в школе тоже нравилась. И все же чего-то не хватало. Сначала она не понимала, чего именно, в выходные дни, когда муж был в море, металась по квартире, но потом догадалась. Ей не хватало адреналина, да, именно адреналина, который она получала в избытке, живя с Олегом. Но что же делать? Неужели болезнь, от которой она так долго лечилась, возвращается? Может быть, рассказать все матери? Нет, нельзя, та забьет тревогу — и дойдет до Дмитрия. Чтобы заглушить пугавшее ее желание, Жанна снова начала пить — сначала понемногу, потом все больше и больше. Нельзя сказать, что она совсем не пыталась бороться с собой. Денег хватало с избытком, но Жанна стала заниматься репетиторством, чтобы занять свободное время. Иногда ее учениками оказывались дети богатых предпринимателей. И Жанна, приходя в роскошно обставленные квартиры, испытывала желание обчистить их, обобрать до нитки, чтобы не выпендривались, не воображали себя хозяевами жизни. И, обокрав, получить свою порцию адреналина, который был необходим ей, как воздух. Первое ограбление прошло без сучка без задоринки. Комлева незаметно сделала слепок ключей, узнала, в какое время все уйдут из дома, и, проникнув в квартиру, нашла тайник (в общем, эту старую шкатулку и тайником нельзя было назвать) и стала обладательницей множества драгоценностей и большой суммы денег. Вернувшись домой, Жанна подумала: куда теперь девать это добро? Носить краденые цацки, естественно, опасно, тратить деньги тоже. Она слышала, что иногда купюры находят по номерам. Вдруг ей не повезет и она попадется? Но оставлять драгоценности у себя тоже опасно. Пострадавшие наверняка заявят в полицию, и те проверят каждого, кто был вхож в их дом. Может быть, даже устроят обыск, если кто-то покажется им подозрительным. И Жанна решила найти сбытчиков краденого. Вот только как это сделать? Женщина стала ходить по ломбардам, приглядываться к приемщикам. Один из них, молодой, верткий и по виду очень неглупый парень — крепыш невысокого роста, — показался ей подходящим. Но что, если он сдаст ее? Прежде чем обратиться к нему с предложением, нужно последить. И Жанна каждый день заходила в ломбард, внимательно наблюдая за парнем. Интуиция ее не подвела. К скупщику нередко приходили подозрительные личности, и он, поглядев по сторонам, уединялся с ними в кабинете. Однажды Жанна набралась храбрости и, приникнув к закрытой двери, подслушала разговор. Речь шла о какой-то краденой диадеме, и скупщик с клиентом никак не могли сойтись в цене. Обрадованная, Жанна вышла из ломбарда и от радости хлопнула в ладоши. Сообщник был найден, а как его обработать, она уже знала. На следующий день женщина явилась в ломбард и, подмигнув крепышу, заявила, что у нее очень важное дело и она желает говорить с ним не при свидетелях. Глазки парня тревожно забегали, но все же он пригласил ее в кабинет и тщательно закрыл за собой дверь. Молодая женщина открыла сумочку и высыпала на стол бриллиантовые кольца.

— Сколько вы дадите за это?

Крепыш взял лупу и стал разглядывать каждый камешек на кольце.

— Что ж, неплохо. — Он откинулся на спинку стула. — Но почему вы решили показать это за закрытыми дверями? Чего вы боитесь?

Жанна молчала, загадочно улыбаясь. Скупщик все понял.

— Это краденое? — спросил он шепотом и добавил уже громче: — Прошу покинуть мой кабинет, я не занимаюсь криминальными делами.

— Неужели? — удивилась женщина. — А если я скажу, что один ваш разговор записала на телефон? Если о нем узнает полиция? Учтите, я хорошо запомнила, как выглядел ваш клиент. Его легко найдут, а он сдаст вас.

Парень немного подумал и махнул рукой:

— Ладно, возьму ваши цацки, только предупреждаю, что за такой товар я не даю полной цены.

Жанна и не нуждалась в этом. Деньги ей не требовались.

— Прибавьте себе еще пять процентов с цены, — милостиво разрешила она. — И будьте предельно осторожны.

Так женщина нашла сбытчика Макса, который позже стал ее любовником. Это тоже был адреналин, острые ощущения. Она любила приглашать любовника, когда муж уже ехал домой, чтобы буквально за несколько минут выпроводить его из квартиры. Дмитрий несколько раз сталкивался с ним на лестнице, но ничего не подозревал. Несчастный боготворил молодую жену, исполнял любое ее желание, ради нее прекратил общение с детьми, хотя очень по ним скучал. Благодаря Максу она обзавелась подельниками и на второе ограбление шла уже с двумя отморозками-наркоманами. За дозу те готовы были на все, но, как выяснилось, не на убийство. Когда однажды дома случайно оказалась прабабушка ученика, узнавшая Жанну, та без колебаний пырнула ее ножом, а наркоши, остолбенев, завороженно смотрели на струю крови. У них не хватило сил даже обчистить квартиру. Это пришлось делать тоже ей.

— А вот теперь бежим. — Забрав из квартиры все ценное, Жанна закрыла дверь, и три силуэта растворились в проходных дворах. Вернувшись домой как ни в чем не бывало, молодая женщина понадеялась, что ее жертва не выживет, и действительно, бабушка вскоре скончалась, перед смертью успев назвать имя своей убийцы. И тут Жанне улыбнулась удача. Она услышала, как полицейские разговаривали на лестничной клетке, успела вылезти в окно — благо квартира находилась на первом этаже — и побежала к Максу (по ее расчетам, там ее не могли найти). Скупщик уже все знал — рассказали наркоши. Сказав несколько ничего не значащих слов, он пообещал спрятать молодую женщину в обмен на ее молчание, если ей все же суждено попасть в руки полиции. Она обещала. У скупщика оказались обширные связи в криминальном мире, через пару дней у нее на руках уже был паспорт на другое имя, опытный гример до неузнаваемости изменил ее внешность, и Жанна благополучно улетела в Турцию. В Стамбуле, немного побродив по узким улочкам и зайдя в несколько магазинов (до этого ей не приходилось бывать за границей), она отправилась в дом какого-то Измира, который оказался пожилым, очень смуглым турком с похотливым взглядом. Попросив Жанну снять парик и смыть грим, он несколько минут осматривал ее, будто лошадь для скачек, потом что-то сказал на гортанном языке такому же смуглому парню, видимо, его доверенному лицу, и на очень плохом русском попросил Жанну сесть в машину, чтобы уехать туда, где ее точно никто не станет искать. Последние слова показались ей зловещими, она поинтересовалась, сможет ли когда-нибудь привезти сюда дочь, однако турок не ответил, только поцокал языком и махнул рукой. Маленький грузовичок повез ее в горы, подальше от любимого ею моря, как выяснилось, в самый низкоразрядный бордель, маскирующийся под отель. Так называемый администратор тоже на плохом русском объяснил очередной «Наташе» (он даже не поинтересовался ее именем), что Измир просил ее спрятать и тут ее никто не найдет. Жанна огляделась по сторонам, с брезгливостью оглядывая старые обои отеля и его допотопную мебель. В какую же дыру ей пришлось заехать, чтобы скрыться от вездесущей полиции. Однако выбирать не приходилось. Администратор замешкался с ключами, наверное, размышляя, в какую комнату ее лучше поместить, а молодая женщина подошла к девушке славянского типа, которая тихо сидела на обшарпанном диванчике и безучастно смотрела на золотую рыбку в аквариуме. В креслах у стен о чем-то горланила дюжина немытых, остро пахнувших потом турок среднего возраста. Один из них встал и показал паспорт администратору. Тот кивнул, подмигнул славянке, и она покорно последовала за ним к лифту. Эта картина Жанне не понравилась, неприятный холодок пробежал по спине. Куда завез ее шофер Измира? Она хотела расспросить об этом администратора, но из лифта вышла высокая рыжая девушка в туфлях на огромной платформе, с платьем, сильно открывающим пышную грудь, с ярким макияжем, и села на место славянки, возле аквариума.

— Простите, — решилась спросить Жанна на своем плохоньком английском, — здесь хороший отель?

Голубоглазая женщина расхохоталась и ответила на чистом русском:

— Отель? Для кого как. Для наших клиентов хороший.

Комлеву затрясло:

— Клиентов? Что вы имеете в виду?

— Только то, что это бордель, моя милая. — Женщина вытащила из лифчика сигарету, подожгла от не к месту горящей свечи и жадно затянулась. — Разве ты об этом не знала?

Жанна сжала кулаки. Так вот как ее решили спрятать! Ну нет, она такого не допустит. Если Макс не вызволит ее отсюда и что-нибудь не придумает, она всех их сдаст. Молодая женщина бросилась к портье и гневно выложила ему все, что думает, не заботясь о том, понимают ее или нет. Огромные черные глаза турка недобро сверкнули, он поднял трубку телефона и что-то буркнул. И тотчас из двери напротив стойки портье вышли два гориллообразных азиата, скрутили упиравшуюся Жанну и что-то вкололи ей в руку. Она сразу обмякла, опустилась на пол, сильные руки подхватили женщину и отнесли в комнату. На следующее утро Жанна узнала от одной из проституток, что это один из самых дешевых горных борделей. Сюда приходят сельские жители, пастухи, от них нестерпимо воняет, они мало платят, поэтому возможности выкупить свои документы (это обещают жрицам любви) и вернуться на родину нет никакой. Кроме того, многие быстро умирают. Чтобы женщины выдержали такую обстановку, их пичкают наркотиками.

«Со мной этот номер не пройдет», — решила Жанна и в первую же ночь попыталась убить клиента бутылочным осколком. А потом побои и появление Ройтмана. И вот она здесь. Проанализировав за несколько часов свою никчемную жизнь, молодая женщина в который раз подумала, сколько глупостей наделала. Завьялов говорил про шанс. Шанс есть у каждого. Каждый волен выбрать то, что ему больше по душе. После ужасной семейной жизни с Олегом жизнь тоже предоставила ей шанс — снова быть счастливой, а она им не воспользовалась. Стоило так добиваться Диму, разрушать его семью, чтобы в конце концов испортить ему жизнь. Иногда в Интернете ей попадались статьи о том, что ее разыскивает Интерпол, в этих статьях во всех подробностях описывались ее художества. Досужие журналисты узнали, что Дмитрий натерпелся позора (по какой-то связи, доступной всем морякам, ему передали, что жена оказалась воровкой и убийцей, и приказали немедленно сойти с рейса и вернуться в город). Позже писали, что несчастный супруг продал квартиру, решив уехать подальше из города, на Дальний Восток, и что первая жена, все ему простившая (с Жанной он, естественно, развелся, как только ступил на родную землю), отправляется с ним. Сейчас, сидя в доме Завьялова и ожидая печальной участи, женщина заметила, что мысли о первой жене не причиняют ей боли, скорее, наоборот. Первая супруга поможет ему пережить шок, вернет его жизнь в нормальное русло. Теперь Жанна понимала слова матери, которая была против ее брака с Олегом. Как медик, мать чувствовала: ее дочь вырвалась на волю от садиста и наркомана, каким был первый муж, с ворохом психических заболеваний, и нужно было хорошо подлечиться, чтобы начать все с чистого листа. Жанна ее не слушала — и вот результат. Тяжело вздохнув, женщина подошла к окну, заметив, что сгущаются серые сумерки. Как ей хотелось остановить время!

Глава 24 1560 год. Бахчисарай
Прошло несколько лет с того дня, как русские разбили Девлета под Тулой и как хан расстался с самым дорогим его сердцу сокровищем. Конечно, он не мог стерпеть такого позора и предпринимал походы на Москву с завидной регулярностью, стараясь вернуть саблю любой ценой.

— Это не доблесть русских воинов, — говорил он визирю, в темных глазах которого читался упрек, — это потеря моего оружия. Ну ничего. Вот увидишь, вскоре я поставлю Русь на колени.

Мустафа-ага не поддакивал, хитрый шакал, отворачивался, а Девлету казалось: тот усмехается в рыжую бороду. Крымские беи и князья, тоже недовольные, перешептывались между собой, наверное, плели интриги, считая хана неудачником и делая ставки — так ему казалось — на его взрослых сыновей. Эти страхи заставили Девлет Гирея собрать шестьдесят тысяч воинов и вернуться к Туле. Но и теперь ему было не суждено добраться до заветного места. Царь Иван Грозный, которому доложили, что крымский хан идет на Москву, быстро собрав большую рать, выступил из Москвы к Оке. Девлет Гирей, дойдя до небольшой деревни Судьбищи, находившейся в ста пятидесяти километрах от Тулы, и узнав о приближении многочисленной рати русских с севера, повернул назад, не решаясь дать грандиозного сражения, быстро пошел на юг, бросив весь обоз, состоявший из шестидесяти тысяч коней, четырехсот арабских скакунов, ста восьмидесяти верблюдов и прочего добра. Обрадованный князь Шереметев, доверенное лицо царя Ивана, отправил ратников с добром в Мценск и Рязань и остался с семью тысячами воинов, поджидая Ивана Васильевича. Гонцы крымского хана тут же сообщили Девлет Гирею, что путь на Тулу почти свободен: ведь его войску ничто не стоит разбить маленький отряд. Хан обрадовался и на следующее утро, развернув всю свою конницу, атаковал русских. Он надеялся на быстрый успех, а как же иначе? Кто не победит с десятикратным перевесом? Великий Чингисхан щелкал такие отряды, как орехи. Может быть, Шереметев бежит без боя (он должен был это сделать), пустит его дальше, и он наконец дойдет до заветного поля, где потерял саблю, отыщет ее и станет властелином мира. И вот татары обступили отряд со всех сторон, дико крича, ринулись на русских воинов, размахивая саблями и копьями. Девлет Гирей, сидя на гнедом ухоженном коне, наблюдал за боем, ожидая его скорого окончания, но жалкая горстка стрельцов и пушкарей метким огнем отгоняла лихую конницу и янычар. Татары и турки, издавая устрашающие возгласы, снова бросались в атаку, рубили несчастных. Казалось, еще немного — и крымский хан протрубит победу. Силы русских в неравной схватке слабели, светлоглазые и светловолосые русичи падали как подкошенные, разрубленные татарскими саблями, а те, крича и улюлюкая, все время вводили в бой свежие силы. Поле битвы почернело от тел павших русских воинов и втрое большего числа татар. И вот наконец русские дрогнули, смешавшись, побежали. Девлет Гирей раздвинул в улыбке тонкие красные, как кровь, губы. Татары с гиканьем и улюлюканьем бросились следом, празднуя победу. «Соколы, вы куда? — раздался голос опытного седого воеводы с белыми шрамами на морщинистом лице. — Неужели пустим окаянных? Вперед, храбрые мои ратники!» И русичи остановились, быстро спустились в овраг, поросший по краям старыми деревьями и кустарником. «Вперед!» — закричали и татарские военачальники. Ободренные их криками, татары бросились в овраг, но в них полетели стрелы и копья, и они падали с коней, обагряя кровью землю, которую мечтали покорить. Хан, вне себя от гнева, проведя восемь часов на коне, еще трижды атаковал горстку русских ратников, потерял несколько мурз-воевод, но не смог одолеть смельчаков.

— Великий хан, — Мустафа-ага смотрел на него встревожено, — еще немного — и мы останемся без военачальников. Если вы хотите знать мое мнение, надо отступить. Нам не нужны такие большие потери.

Девлет Гирей посмотрел на него невидящими глазами и с досадой махнул рукой. Татары протрубили отступление. Униженный второй раз, даже не подошедший к тому месту, где когда-то потерял саблю, хан приказал идти на Ливны, в сторону своих улусов. Дорогой он узнал, что погибли два его любимых сына, и редкие волосы на его голове совсем побелели. Вернувшись в Бахчисарай, Девлет Гирей затосковал. Ничто не радовало крымского хана: ни красавицы жены и наложницы в гареме, который он приказал расширить, ни прекрасные фонтаны, под журчание струй которых он так любил отдыхать и думать. Мысли о сабле и о том, что без нее он оказался жалким, трусливым, ничтожным, поглотили беднягу. К тому же он скорбел о гибели своих детей и желал только одного — отомстить московскому царю. Однажды, сидя на парчовых подушках возле любимого фонтана, он подумал: а не обратиться ли к врагу, Ивану IV? Если саблю отыскали его конники, то наверняка отдали ее царю, ведь ему, как и Девлет Гирею, доставались лучшие трофеи. Что, если через своего посла Девлет попросит недруга вернуть оружие? Зачем оно неприятелю? У него и так много земель, огромное сильное войско и все шансы на победу в любом сражении. А у него, Девлета, только и осталось что эта сабля. Поможет ли она удержать Крымское ханство, на которое московский враг давно разевает рот? Решив попробовать поговорить с Иваном Васильевичем, он кликнул визиря. Мустафа-ага, сильно постаревший за три последних года, явился по первому зову и склонился перед господином, несмотря на больную поясницу, мешавшую спать ночами.

— Я весь внимание, мой господин.

— Хочу, как всегда, спросить твоего совета, мудрейший, — льстиво ответил Девлет Гирей. — Думы о сабле не дают мне покоя. Ее нужно вернуть любой ценой.

— Если вы хотите знать мое мнение на этот счет, — улыбнулся визирь, — то лучше вам забыть о ней. Я склоняюсь к мысли, что эта сабля служила верой и правдой только вашему могучему предку Чингисхану. Вспомните, в первом сражении под Тулой вы держали ее в руках — и что? Русские все равно обратили наше войско в бегство. Кроме того, если она приносит несчастья тем, кто добыл ее неправедным путем, проще говоря, украл, пусть Иван Четвертый испытает их на себе.

Девлет Гирей в раздражении махнул высохшей коричневой рукой:

— Что ты такое говоришь? Я не желаю это слушать. Впрочем, что бы ты ни говорил, я уже решил обратиться к московскому царю. Если он благородный человек, то вернет мне мое оружие. А кратковременный мир, который я предложу в грамоте, позволит мне и моему войску немного отдохнуть.

Мустафа-ага усмехнулся в поседевшие рыжие усы.

— Вы думаете, мой господин? Вам ли не знать Ивана Васильевича, прозванного Грозным? Разве можно говорить о царе, для которого жизнь человека ничего не значит, что он благороден? Мне кажется, итог разговора между нашим послом и царем заранее вам известен.

Девлет Гирей хрустнул пальцами, немного подумал, поиграл дугами бровей и выпалил:

— По-моему, надо попробовать.

— Воля твоя, господин. — Мустафа-ага неслышно удалился с недовольством на лице. Он сетовал, что хан заставил его прийти и высказать свое мнение по давно решенному им вопросу. Зачем же для этого он напрягал больную поясницу? Впрочем, присев на скамейку в тени яблоневых деревьев, мудрый визирь вынужден был признать, что намерения его господина не лишены логики. Крымское ханство за несколько лет после разгрома под Судьбищами устало от междоусобных войн. Девлет Гирей казнил нескольких беев — настоящих предателей, рассорился с ногайцами, потеряв их конницу, и томился в ожидании нападения на Крым войском Ивана IV. Да, им, несомненно, нужна передышка, а дать ее мог только Иван. Ведь именно он насылал на Крым казаков и ногаев, с его легкой руки в низовьях Дона и Днепра утвердились московские служилые люди, притеснявшие крымцев. Застонав от боли в проклятой пояснице, Мустафа-ага поднялся, слушая, как скрипит его старое тело, и поплелся к господину. Он застал Девлет Гирея в той же позе. Хан задумчиво срывал лепестки белого с розовым цветка и бросал их в фонтан. Золотые рыбки, кружившиеся в ожидании корма, сначала набрасывались на листики, разочарованно отплывали, а потом налетали на новый трофей — и так с завидной регулярностью.

— Прикажите вашим слугам покормить их, — заметил визирь.

Хан поднял на него усталые глаза:

— Они не нуждаются в корме. Я бросал им крошки полчаса назад. Пусть попробуют поработать, поймают мошку или комара, оказавшихся в воде.

В его глухом голосе звучало раздражение, и Мустафа-ага, улыбнулся:

— Я думал над вашими словами, великий хан. Вы, как всегда, правы. Нам нужна передышка. Мы должны послать гонца с грамотой к царю Ивану. Нужно постараться сделать так, чтобы он поверил: мы хотим мира. Только тогда мы можем на что-то рассчитывать.

— Я не казнил Сулеш-мурзу, потому что не успел этого сделать, — пробурчал Девлет Гирей. — Весь род этого человека мне ненавистен. Тебе, как никому другому, известно, что их проклятый род издавна считается в Крыму московскими доброхотами. Они всегда посредничали в переговорах между нами и Москвой. Теперь же моя нерасторопность сослужит добрую службу. Пусть Иван IV подумает, будто я сделал это нарочно, чтобы помириться с ним. — Он тяжело вздохнул и поднялся с подушек. — Идем в зал, будем сочинять грамоту. Нужно подобрать такие слова, чтобы царь подумал: еще немного — и мы склонимся перед ним, падем на колени. Разумеется, этого не будет никогда. Мы усыпим их бдительность, постараемся вернуть саблю, а если нам это не удастся — выберем удобный момент для похода на Москву. — Он выпрямился во весь свой невысокий рост. — Ты еще помнишь мою клятву? Я поклялся сжечь Москву — и я это сделаю.

Его черные глаза метали молнии, рот приоткрылся, блеснули острые зубы. Визирь испуганно отпрянул. Его господин стал похож на шакала, оскалившегося при виде добычи. Мустафа-ага знал: в такие минуты ему лучше не перечить. Впрочем, он и не собирался это делать. Девлет Гирей никогда не слыл искусным дипломатом, не то что его дяди или могущественный двоюродный брат, которому в этом деле нет равных. Наконец, он пытается подражать им. Что ж, похвально. Пусть попробует себя и на этом поприще.

Глава 25 Наши дни. Тульская область
Комлева не знала, что в соседней комнате такие же мысли роились в голове у ее компаньона — будто зеркальное отражение. Лежа на кровати и подложив руки под голову, Андрей вспоминал прошлое, казавшееся теперь таким далеким. Они познакомились с женой еще в институте, сразу решили, что будут вместе, поженились на пятом курсе и зажили спокойно и счастливо. Когда родился сын, оба не чаяли в нем души. Андрей хотел много детей, но врачи сказали ему, что роды Натальи были тяжелыми и она вряд ли сможет родить снова, во всяком случае, придется подвергать риску жизнь не только ребенка, но и свою. Ломакин смирился. Ну и что, один сын у него уже есть, отличный парень — и этого достаточно. Талантливый электронщик, он устроился в хорошую фирму, работал день и ночь, чтобы жена и сын ни в чем не нуждались. Семья купила загородный дом, хорошую машину, часто выезжала в путешествия на автомобиле. И как гром среди ясного неба грянул приговор врачей… У Сережи не обычная простуда (мальчик вдруг занемог, поднялась температура, которую ничем не могли сбить), а лейкемия. И начались самые страшные дни. Ухудшения, ремиссии… Мир Андрея и Натальи ограничился больничной палатой, в которой страдал их ребенок. Наконец лечащий врач, пряча глаза, объявил, что они сделали все, что могли. Отечественные лекарства на болезнь не действуют. Нужно ехать за границу, в Израиль, например. Он уже выслал своему приятелю, доктору израильской клиники, анализы Сережи, и тот ручается за благоприятный результат операции. Естественно, все это стоит денег, и немалых. Доктор взял листок бумаги, небрежно набросал цифру с огромным количеством нулей и протянул Андрею:

— И учтите, вам еще сделана скидка.

Приехав домой из больницы, Наталья и Андрей стали прикидывать, сколько выручат от продажи загородного дома и машины. Оказалось, мало. Дача была не совсем достроена. Можно было взять кредит под квартиру — и все равно не хватало. Тогда Андрей решил занять у друзей и еще раз убедился, насколько верна пословица «Друзья познаются в беде». Одни говорили, что у них нет денег, другие предлагали мизерные суммы, и то с условием вернуть в ближайшее время. Андрей совсем отчаялся, когда раздался тот роковой звонок. Звонил его однокурсник Виктор, с которым он не общался после окончания института. Ходили слухи, что Виктор имеет дело с криминалом — отсюда трехэтажный особняк в элитном районе и шикарные машины у него и у его жены, поэтому все предпочитали держаться от него подальше. Но сейчас Ломакин был даже рад звонку. Если однокурсник одолжит недостающую сумму… Пусть деньги криминальные, черт с ними. Он сделает ребенку операцию, вернет их — и всё. Однако Виктор не собирался одалживать просто так.

— Сумма большая, но я готов тебе ее простить, — сказал он. — Только услуга за услугу. Ты был самым талантливым электронщиком на курсе…

У Ломакина похолодело внутри. Он догадался, что просьба Виктора вряд ли окажется законной.

— Видишь ли, у меня довольно большая фирма, — пояснил однокурсник, — и один негодяй… Впрочем, остальное не по телефону. Я знаю одно уютное кафе, где жду тебя через час.

В тот день Андрей ничего не сказал Наталье. Разумеется, она бы принялась его отговаривать. Впрочем, он и сам думал отказаться, но просьбу Виктора все же выслушал.

Уютное кафе оказалось дорогим рестораном. Стулья с высокими спинками были обиты голубым бархатом, такая же бархатная скатерть красовалась на столе, гармонируя с портьерами. Любезные официанты носились, как мухи по подоконнику, взад-вперед, будто угадывая желания клиентов, когда те еще не раскрывали рот. Виктор придвинул Андрею меню в тисненой коже:

— Выбирай.

Но Ломакину в горло не лез кусок.

— Извини, не хочу. Просто воды без газа.

Прилизанный, отутюженный до скрипа официант принес на подносе воду в хрустальном бокале, и Андрей чуть пригубил, косясь на Виктора, расправлявшегося с отбивной.

— Делу — время, потехе — час, — произнес однокурсник, вытерев губы салфеткой, и отодвинул тарелку. — В общем, слушай. Был у меня один друг, с которым мы вместе начинали бизнес, оказался порядочной сволочью. То, что он от меня отпочковался с солидным списком клиентуры — это полбеды, клиенты — дело наживное. Но негодяй взял документы с подписью, по которым имеет право переводить некоторые активы нашей фирмы. Теперь это, как понимаешь, мои деньги, но я никак не могу это донести до него. Еще немного — и подлец оставит меня с нулем на счету.

Андрей всегда был далек от бухгалтерии бизнеса, если она не касалась его зарплаты, поэтому почти ничего не понял, но переспрашивать не стал. Он ждал, когда приятель перейдет к деньгам, предназначавшимся для Сережи.

— Если не изъять эти документы в ближайшее время, я останусь гол как сокол и ничем не смогу тебе помочь, — пояснил Виктор. — Он обнулит счета моей фирмы. Надо поторопиться. Как только документы окажутся у меня, в клинику поступит необходимая тебе сумма.

— А когда они окажутся у тебя? — поинтересовался Ломакин и снова пригубил ледяной воды.

— Чем скорее ты мне поможешь, тем быстрее они у меня окажутся. — Виктор подмигнул и похлопал его по плечу. Андрей от удивления открыл рот:

— Но что я могу сделать?

— Не думай, что я не пытался говорить с ним по-человечески, — буркнул однокурсник, разделывая ножом маринованный помидор. — Он считает, что я ему обязан, но это ложь. Он сам обязан мне очень многим. А посему, если не хочешь ждать неопределенное время, ты должен помочь мне украсть документы из сейфа его загородного дома.

Стакан выпал из окостеневших рук Ломакина и чудом не разбился, упав на скатерть. Темное пятно стало расплываться по голубой глади. Андрей глядел на него, как завороженный.

— Украсть? — Он еще надеялся, что ослышался.

— Да, именно украсть, — повторил однокурсник. — Поверь, другого выхода просто нет. Ты классный электронщик, разберешься с системой сейфа за считаные минуты. Никакого риска, поверь.

— Но там, наверное, охрана, — пытался возразить Андрей.

— Охранник — мой старый знакомый, — успокоил его Виктор. — После того как он отключит сигнализацию в доме и впустит нас, я передам ему кругленькую сумму, и он отчалит подальше из нашего города. Ну, соглашайся.

Ломакин молчал, нервно комкая голубую салфетку. Виктор барабанил по столу длинными пальцами, и Андрею казалось, что он бьет по его больным нервам. Наконец однокурсник посмотрел на циферблат «Ролекса» у себя на правой руке и встал.

— Извини, дорогой, — мягко проговорил он, — я предложил тебе вариант, но он, видимо, не пришелся по вкусу. Что ж, видит Бог, я хотел тебе помочь… Ты сам отверг мою помощь.

— Я согласен сделать для тебя многое другое. — Андрей поднял руки в мольбе. — Но грабить?

— Это не будет банальным ограблением. — Виктор наклонил голову. — Я просто заберу свое. Впрочем, если ты не хочешь… Я не люблю быть назойливым.

— Я постараюсь достать деньги другим способом, — твердо сказал Андрей. — Спасибо тебе за желание помочь. Но…

Однокурсник махнул полной рукой:

— Да я все понимаю. Проехали. До свидания.

Они попрощались, даже не пожав друг другу руки, и Андрей, проводив глазами роскошную машину Виктора, поплелся домой. Звонок жены застал его на полпути.

— Андрюша, Сереже хуже. — Она плакала в трубку. — Доктор сказал: промедление грозит смертельным исходом. Если через три дня мы ничего не предпримем, Сережа умрет… — Ее голос оборвался рыданием.

— Успокойся, родная, — ответил Андрей и вытер холодный пот, выступивший на лбу, — мы найдем деньги. Я почти уже нашел.

Окончив разговор с Наташей, он набрал номер Виктора, который, на его счастье, недалеко отъехал от ресторана, и выдохнул:

— Я сделаю то, о чем ты просишь.

— Отлично. — Похоже, однокурсника не удивило, что его приятель передумал. Во всяком случае, ничто в его ровном голосе не выдало радости или волнения. — Я подхвачу тебя у ресторана. Поедем ко мне и обговорим детали.

В общем-то второй разговор получился не длиннее первого. Виктор заверил, что охранника берет на себя, о системе сейфа ничего не знает, но у Андрея будет время разобраться, потому что его конкурент полеживает сейчас в гамаке где-то на Мальдивах, не подозревая, что его бывший дружок собрался возвращать свои денежки.

— Ты по-прежнему не куришь? — поинтересовался Виктор, когда они обсудили все важные детали предприятия. — А я курю. Гляди, какую зажигалку приобрел.

Из ящика стола он вытащил пистолет и направил его на Ломакина. Тот в испуге дернулся на стуле и чуть не упал. Однокурсник расхохотался:

— Я же сказал, что это зажигалка. Возьми, полюбуйся.

Чтобы не выглядеть трусом, Андрей осторожно взял зажигалку и тут же вернул ее Виктору:

— Как настоящий пистолет. Даже жутко.

— Сразу видно, что ты не держал в руках настоящий пистолет. — Виктор усмехнулся и бросил зажигалку в ящик, еле удерживая ее ногтями за кончик дула. — Знаешь, и мне что-то расхотелось курить. Итак, давай обговорим время и место. Завтра в десять вечера я заеду за тобой и повезу в особняк Влада — так зовут этого негодяя.

— Хорошо. — Все в Андрее протестовало против этой сделки. Пусть Виктор утверждает, что возвращает свое, все равно это самое настоящее воровство, а воровство уголовно наказуемо. Видя кислое выражение лица однокурсника, Виктор усмехнулся и добавил:

— Боишься полиции? Не бойся. Влад никогда не заявит. Да и заявлять ему будет ни к чему. В тот же вечер я свяжусь с ним по скайпу и все расскажу, продиктовав свои условия. Условия не будут слишком кабальными, он их примет.

— А деньги? — робко спросил Ломакин. — Деньги на моего сына?

— Они поступят на счет израильской клиники сразу после нашей операции, — пообещал однокурсник. — Не забудь, кроме инструментов, взять реквизиты. Ну, пока.

Он подал руку, избегая смотреть подельнику в глаза. Андрей ее бегло пожал и заторопился домой. Наверное, Наташа уже пришла и ждет его. Надо ее обрадовать. Он сделает все, чтобы деньги поступили на счет завтра.

Глава 26 1560 год. Москва. Дворец Ивана Васильевича
Иван IV восседал на своем белоснежном троне, вырезанном из слоновой кости. Откуда взялся этот трон — точно не знали даже близкие к нему люди. Судачили: дескать, Софья Палеолог, жена Ивана III, привезла его из Рима, успев к венчанию Грозного на царство. Царь был высок, строен и широк в плечах. Большие узкие серые глаза, казалось, видели насквозь все и всех. Немного выдававшаяся вперед челюсть не портила его внешности, скорее, придавала его продолговатому лицу больше мужественности. Черная, с рыжинкой, борода, довольно длинная и густая, немного завивалась книзу. От бабки, Софьи Палеолог, царь унаследовал крючковатый нос и тяжело нависающий над бровями лоб. Длинная парчовая одежда Ивана была украшена дорогими каменьями, на мощной шее висел крест на золотой цепи. Сафьяновые сапоги светились серебряными скобами. Толпившиеся возле трона бояре тоже оделись по-праздничному, в пышные одежды, испещренные узорами и камнями. В таких одеяниях они встречали зарубежных гостей. Сегодня царь ждал посла от крымского хана Девлет Гирея, который, по слухам, хотел заключить с ним мир. Вскоре доложили о его прибытии, и Иван IV мрачно махнул рукой: проси. Хлопнули двери, и в тронный зал вошел невысокий татарин Тавкей Ятемиев, такой же чернобородый с рыжинкой, как и государь, в овчинном тулупе и меховой шапке. Его лицо, красное от мороза, приняло приветливое и подобострастное выражение. Подойдя к трону и встав на колено, он вручил царю перевязанную ленточкой грамоту, которую вез несколько дней без отдыха. Иван IV нахмурился, резче обозначились черты лица, глаза загорелись огнем, лоб прорезала глубокая морщина.

— Посмотрим, что пишет ваш господин. — Он протянул грамоту стоявшему возле трона боярину. — Читай.

Пожилой бородатый боярин, придав суровое выражение приятному лицу, принялся читать, тщательно выговаривая слова:

— Пора нам с тобой, великий царь московский, мир заключить. Для этого предлагаю обменяться послами. Кроме того, обращаюсь к тебе с великой просьбой. Во время тульского сражения забыл я на земле твоей свою печать. Без нее мне, как понимаешь, туго приходится. Прикажи своим людям привезти печать ко мне в Бахчисарай.

Внимательно выслушав послание Девлет Гирея, Иван усмехнулся в красное лицо татарина:

— Что же это ваш господин так поздно спохватился? А коли мириться с ним не захочу? Коли пойду войной на Крымское ханство? И что за ерунда про печать басурманскую? Слыхом не слыхивал, чтобы кто на моей земле его печать отыскал. Была бы она у меня — отдал, мне такой гостинец ни к чему.

Умный посол не растерялся:

— Что касается мира, мой господин считает, что он выгоден вам обоим. Да, слов нет, твоя армия ничуть не хуже нашей, но и она устала от бесконечных набегов воинов Девлет Гирея. Почему бы не заключить мир и не дать людям передышку? А что до печати… Поверь, с ее возвращением поубавились бы набеги на землю Русскую.

Иван IV опустил глаза и буркнул:

— О печати не ведаю. Что до остального, мне надо подумать. Ступай покамест, скоро призову. С боярами своими посоветуюсь.

— Лучший твой советчик, — тот, что внутри тебя, — сказал Тавкей.

Царь повернулся к приближенным:

— Ну, что думаете?

Вперед выступил дьяк Иван Михайлович Висковатый, которого Иван Васильевич считал блестящим дипломатом. Не было таких переговоров, где бы он не принимал участие. Очень дорожил им царь и всегда прислушивался к его мнению.

— Дозволь, государь, слово молвить. — Невысокого роста, с умными темными глазами, он сразу приковывал внимание своими речами. — Мое мнение по поводу мира с татарами ты знаешь. Крымский хан совсем стыд потерял и чуть ли не ежегодно совершает набеги. С ногайцами союз у нас не складывается. О новых неурядицах в отношении с литовцами тебе ведомо. Не думаю, что они сохранят нейтралитет, ежели Девлет Гирей пойдет на Москву. А две войны мы не вытянем.

Иван IV нахмурил густые темные брови.

— Ценны твои речи, Иван Михайлович, — проговорил он, вздыхая. — Ты всегда был за худой, но мир с татарами.

При этих словах Висковатый побелел, тонкие губы затряслись. Всем было известно, как наказывал царь за измену, какие казни жестокие и позорные придумывал. А как решит, что его желание заключить мир с татарами есть самое настоящее предательство? Как тогда быть? Жизнью поплатиться?

— Я был за мир с татарами, потому что желаю победы Москве, — тихо произнес он и поклонился, надеясь, что царь сменит гнев на милость. — Можно заключить подобие мира, притупить бдительность Девлет Гирея и получить кратковременную передышку. Вот что я хотел сказать — и ни слова более.

Иван IV пробежался пальцами по крючковатому носу.

— Что ж, я не возражаю, — ответил он, и словно гора с плеч скатилась у бедного дьяка. — Сочиним ему грамоту, где заверим в наших дружеских намерениях. Будем обмениваться послами, переговариваться, пока хан не поверит в то, что мы не собираемся сражаться с ним, во всяком случае, пока. Но, как вы понимаете, я не хочу отступать. О чем говорит его грамота? О том, что нам нужно немного дожать Девлет Гирея — и он превратится в моего послушного подданного. — Он поправил отороченную мехом высокую шапку. — А что касаемо его печати… О чем это он? Даже если Девлет случайно потерял ее под Тулой — стоит ли из-за нее ежегодно совершать набеги?

Висковатый снова поклонился, прося слово. Небольшие проницательные глаза дьяка светились интересом.

— Дозволь слово молвить, государь, — снова начал он. — Прав ты во всем, и в том, что просьба крымского хана вернуть печать показалась тебе странной. Ходят слухи, что не ее он потерял во время сражения под Тулой, а какую-то ценную вещь, которая в силах, по его разумению, менять ход событий. Вот теперь и не успокоится никак.

— Ценную вещь? — удивился Грозный. — Мне о том неведомо. Захватили мы дважды богатую добычу, но это были обычные трофеи. Что касаемо золота… Ничего ценнее, чем у меня уже есть, я не увидел.

— Может, кто нашел да себе взял? — выступил вперед знатный боярин и дипломат Алексей Федорович Адашев.

Царь зло сверкнул на него глазами.

— Ты, Алексей Федорович, чепуху не неси! — буркнул он. — Не могут мои воины дорогую вещь в обход меня себе взять. Говори, да знай меру.

Продолговатое лицо Адашева, испещренное морщинами, уставшее от тяжких дум (видел он, как постепенно впадал в немилость, и от боли сжималось его сердце — все же столько лет верой и правдой служил Ивану Васильевичу), дрогнуло.

— Мое мнение тоже может верным оказаться, — вставил он. — Иначе как объяснить слова татарина о печати?

Иван пожал широкими плечами:

— Может, ты и прав, Алексей Федорович. Давай это проверим. Дам я приказ все узнать о воинах, которые на поле сражения под Тулой трофеи собирали. Вдруг кто что видел? Правда, много годков с той поры утекло, некоторые из храбрецов в битвах полегли. Но ежели отыщется след той самой ханской печати и окажется, что кто-то без моего на то согласия ее прикарманил — умрет он самой лютой смертью. — Он посмотрел на приближенных, и в его взгляде читалась решимость. — Ступайте сочиняйте грамоту хану, да так, чтобы поверил проклятый басурман, что мы намерены водить с ним дружбу. — Висковатый и Адашев поклонились и поспешили выполнять царский указ. Другие воеводы, покинув царские палаты, принялись думать, как бы побыстрее разыскать то, что Девлет Гирей назвал своей печатью.

Глава 27 Наши дни. Тульская область
Вечером следующего дня Андрей с Виктором и каким-то типом — якобы его менеджером, сильно смахивающим на бандита, подъехали к дому Влада. Конкурент однокурсника жил в большом доме, ничуть не хуже, чем у бывшего компаньона. Когда они подошли к двери и Виктор нажал кнопку звонка, металлический голос спросил, кто это.

— Сантехники, — отозвался Виктор, к удивлению Андрея. — В соседнем доме прорвало трубопровод. Нам нужно попасть к вам на участок, иначе вода зальет и ваш дом.

Охранник, как потом понял Андрей, молодой и неопытный, поверил и открыл ворота. Увидев незнакомых людей, ничуть не походивших на сантехников, он вытащил пистолет, но Виктор опередил его, выстрелив в лоб. Охранник дернулся, как испорченная механическая кукла, и повалился на плитку двора, заливая ее своей кровью, которая при тусклом свете луны казалась черной.

— Что ты наделал? — закричал Ломакин. — Ты же говорил, что он твой знакомый.

Лицо Виктора в лунном свете показалось ему страшным, нереально страшным. Оно было мертвенно бледно, глаза неестественно блестели, губы обнажились в хищной усмешке, и он напоминал зверя, ощетинившегося перед нападением.

— Планы немного поменялись, мой друг, — сказал он хрипло. Так говорят в фильмах ужасов. — Заходи в дом. Он пуст, как я и обещал.

Ломакину стоило больших усилий взобраться по ступенькам. Они оказались в темной гостиной, освещаемой только лунным светом, но Виктор ориентировался здесь безошибочно.

— Вот сейф. — Он подвел скованного страхом Андрея к большой железной коробке. — Твой выход, маэстро.

— Лучше обойтись без автогена, — пошутил его подельник.

Ломакин достал необходимые инструменты и принялся колдовать у сейфа. Изобретенный им прибор позволял находить нужные цифры довольно быстро. Вскоре дверца, немного заупрямившись, открылась.

— Готово. — Голос Андрея дрожал, как будто его охватила лихорадка. Виктор достал из кармана маленький фонарик и сунул внутрь. То, что увидел Ломакин, повергло его в шок. Никаких документов в сейфе не было, но в углу искрилась целая куча бриллиантов. Только бриллиантов — и ничего больше.

Однокурсник быстро сгреб камни в мешочек. Андрей схватил его за руку:

— Ты говорил, что там документы.

— Допустим, это они и есть, — усмехнулся Виктор. — Тебе, впрочем, какая разница? Ты получишь свои деньги.

— Шеф, нам лучше уйти, — раздался голос подельника Виктора. — Мне удалось отключить сигнализацию, но поселок напичкан полицейскими.

— Уходим, — коротко бросил однокурсник. Он схватил замершего, как ледяная фигура, Андрея за локоть и потащил к выходу. — Быстрее, быстрее, Андрюша. Мы свое дело сделали.

Когда машина сорвалась с места, Ломакин пришел в себя и схватился за голову. Благодаря Виктору он оказался замешанным в убийстве и ограблении. Кажется, на пожизненное сегодня заработал.

— Я на такое не подписывался, — бросил он в сторону, и Виктор расхохотался так громко, что казалось, лопнут барабанные перепонки.

— Теперь уже поздно об этом говорить, — проговорил он, давясь хохотом. — Ты получишь деньги, а потом еще, потому что контракт с тобой я не разрываю.

— Я разрываю! — заорал Ломакин. — Переведи деньги и катись, чтобы я тебя больше никогда не видел.

— Подожди, не ори. — Виктор щелкнул толстыми пальцами. — Мы только начали сотрудничать. Сейчас я переведу деньги, но ты обязан их отработать. С тебя еще как минимум ходок пять.

— Пять? — Ломакин посерел, губы его затряслись. — Да ты с ума сошел! Нет, я не согласен.

— Тебе же хуже. — Однокурсник дотронулся до плеча помощника, сидевшего за рулем. — Дай-ка сюда телефон. — Он включил экран, нашел нужный файл и нажал: — Смотри. По-моему, здесь ты неплохо получился.

Андрей, увидев запись, недвусмысленно показывавшую, кто работал с сейфом (он действительно получился хорошо, во всяком случае, ни один следователь не сомневался бы, кто участвовал в ограблении), совсем приуныл. Но когда же проклятый менеджер успел его заснять? Впрочем, он и не смотрел за ним, занимался своим делом, испытывая только одно желание — поскорее со всем покончить.

— Это еще не все, — ласково заметил Виктор. — Есть еще пистолет, на котором твои пальчики.

— Какой пистолет? — Ломакин вытащил из кармана несвежий платок и постарался унять градом катившийся пот. — Я не брал никакой пистолет.

— Зажигалка, — любезно напомнил ему однокурсник. — Это был пистолет, мой дорогой. Помнишь, я аккуратно брал его за дуло? Теперь я сотру свои пальцы, и останутся только твои. Если ты заартачишься или сбежишь, вся коллекция попадет в полицию. Ты заглотнул крючок, и он сидит в тебе крепче, чем ты думаешь.

Ломакина затрясло. В эту минуту он не видел выхода. Виктор же, наоборот, веселился, напевая мотив модной песни.

— Не боись, лягуха, — сказал он подельнику поневоле. — Прорвемся. Я не собираюсь держать тебя вечно. Еще с пяток сейфов — и ты свободен, как в море корабль. Кстати, мы уже приехали. Не вздумай трепануть что-нибудь женушке. Тогда твой сынуля точно умрет.

Ломакин вышел из машины и медленно поплелся домой. Он не представлял, как посмотрит в глаза жене, что ей скажет. Открыв дверь, он ввалился в темную прихожую и прислонился к стене.

— Это ты? — Наталья, радостная, с горящими карими глазами и пунцовыми щеками, вышла ему навстречу. — Представляешь: деньги уже переведены. Завтра мы улетаем в Израиль. Сережу начнут готовить к операции. Билеты я уже заказала.

— Это хорошо. — Ее поразил его безучастный голос.

— Почему ты так говоришь? Ты что, не рад?

Андрей обнял трепещущее тело жены и прижал к себе:

— Ну как я могу быть не рад? А кто достал эти деньги? Не обижайся, я просто чертовски устал сегодня. Пришлось побегать, чтобы наконец собрать всю сумму.

— Кто же одолжил тебе недостающее? — удивилась Наталья, делая шаг к кухне, откуда неслись вкусные запахи. Ломакин отметил про себя, что жена с болезнью Сережи мало готовила, они питались чем придется, экономя каждую копейку. А сегодня, видимо, соорудила царский ужин. Но заманчивые запахи вызвали лишь тошноту. Почему-то вспомнилось, как Виктор жевал отбивную в ресторане, и Андрей, закашлявшись, побежал в туалет. Его рвало, выворачивало наизнанку, а удивленная Наташа стояла рядом с запертой дверью, пытаясь понять, что происходит с ее супругом. Прополоскав рот под краном, Андрей вытер лицо полотенцем и вышел, стараясь улыбнуться:

— Спасибо, родная, но я есть не буду. Наверное, отравился в какой-то кафешке. Завтра, все завтра.

Она не возражала. Муж много пережил, даже больше, чем она: ведь вопрос с деньгами пришлось решать ему.

— Конечно, дорогой, не волнуйся, — сказала она ласково. — Ужин не пропадет. Все съедим завтра за обедом. Ты знаешь, Сереже полегчало от одной мысли, что мы летим на операцию. Он верит в удачу, и врач говорит, это очень хорошо.

— Это замечательно. — Андрей старался не смотреть в родные глаза, быстро принял душ и юркнул в кровать. Жена обняла его и вскоре заснула, а он промаялся остаток ночи, думая, как поступить. Главное, сыну сделают операцию. Деньги уже на счете клиники. Может быть, завтра пойти в полицию и все честно рассказать? Много ему не дадут, если повезет, вообще отделается условным. Да, скорее всего так и нужно поступить. И пусть Виктор не пугает его разоблачением. Завтра он сам поставит ему условия. Вряд ли однокурсник ожидает такого поворота дела. Но, как выяснилось, Виктор ожидал всего. Выслушав по телефону гневную речь Ломакина, он посоветовал ему, во‐первых, не сильно орать (кто знает, может, их подслушивают). И во‐вторых, подумать, с кем он связывается.

— По сравнению со мной ты мелкая сошка, — отчеканил однокурсник. — И дурак к тому же. Иначе подумал бы, что это твое слово против моего. У меня есть хорошие адвокаты, которые отмажут меня в два счета. А что есть у тебя? Долги? Что ж, отправляйся в полицию, только предупреждаю, что ты сильно проиграешь.

Он отключился, и Ломакин, бессильно опустившись на стул и все взвесив, решил: пусть все остается так, как есть. Может быть, пять оставшихся ограблений действительно пройдут без сучка без задоринки. Только бы Виктор никого больше не убил. Однако однокурсник продолжал убивать, и в один прекрасный день Андрей, узнав, что сыну уже ничто не угрожает, сбежал, оставив жене записку: все, в чем его обвинят, он делал ради Сережи, да, грабил, но никого не убивал. И не мог вырваться из цепких когтей однокурсника, потому что тот обещал убить Сережу. В отличие от Жанны, Ломакину не пришлось гримироваться, чтобы купить билет в Турцию, а потом спокойно долететь до Стамбула, где его отыскал Ройтман. Как он это сделал — для Андрея оставалось загадкой. Он ведь не был преступником, широко известным в криминальных кругах. Оставалось только одно: Виктор знал Ройтмана и однажды рассказал ему о своем однокурснике. В просьбе Ройтмана Андрея привлекло обещание хороших денег — можно было поселиться с женой и сыном где-нибудь за границей — и заверение, что это дело будет последним.

Вспомнив о своих злоключениях, Андрей, до крови закусив губу, ударил кулаком по мягкой кровати и, уткнувшись лицом в подушку, завыл, как загнанный волк.

Глава 28 1560 год. Москва
Григорий Тюжев продолжал верно служить царю и растить детей. Смерть обходила его стороной, копья и стрелы щадили, со свистом пролетая мимо. Бывали мгновения, когда храбрый боец уже прощался с жизнью, сетовал, что никогда не увидит прекрасную Марфу и малых детушек, но Бог каждый раз его миловал, и он с победой возвращался домой. Однажды, когда он сидел в горнице, отдыхая после очередного похода, к нему вбежала взволнованная Марфа.

— Там, к тебе, Гриша, какие-то люди, — задыхаясь, проговорила она. — Не дай Бог, опять на войну зовут.

— Что ты мелешь? — рассердился Тюжев. — Не ведомо мне ничего про войну. Вечно вы, бабы, смуту затеете. Зови их сюда.

Он узнал ратников Ивана IV, с которыми не раз воевал бок о бок.

— Дело какое ко мне, служивые? — с доброй улыбкой обратился он к ним. Но лица его боевых товарищей словно окаменели.

— Царь тебя требует, — сказал ему высокий белокурый парень. — Говорит, быстрее. Зачем — то нам неведомо.

Сердце кольнуло нехорошее предчувствие. Марфа, прислонившаяся к дверному косяку, побледнела. Кивнув жене, будто успокаивая, Григорий поднялся с лавки и направился к воротам. Он старался прогнать растущее беспокойство, но оно никуда не уходило, пчелиным роем гнездилось в нем. Как и всякий человек, он слышал о причудах царя, но считал, что это его не касается. Он служит верой и правдой. Тюжев влез на коня, привязанного к частоколу, и поскакал вслед за ратниками. Дорогой он заметил, что двое из них будто отстали, оказавшись за его спиной, и на смену беспокойству пришел холодный страх. Они боялись, что Тюжев сбежит! Что же на самом деле произошло? Похоже, царь гневался на верного воина. Но за что?

Дорога до Москвы заняла несколько суток. Воины останавливались в деревнях, поили коней, спали на сеновалах. С Тюжевым они почти не разговаривали, и он постепенно укреплялся в мысли, что царь сердится на него. Григорий пытался себя успокоить: да, Иван IV любил казнить, но любил и миловать. Если кто-то навел на него поклеп, государь обязательно разберется и отпустит его домой.

К концу третьего дня воины приехали в царскую резиденцию на Воробьевых горах. Тюжев впервые видел усадьбу, огороженную высокими заборами, в которую вели большие, пестро расписанные ворота. Царские хоромы — обширная постройка, крытая тесом, с многочисленными башенками — выглядела довольно солидно; переходы окружали перила из точеных балясин, многочисленные окна блестели стеклянными и слюдяными оконницами. Стражники пропустили воинов внутрь здания, где стены были обиты красным сукном, а по углам висели иконы в богато украшенных окладах. Заходя в дом, Григорий успел заметить обширное хозяйство: бани, ледники, погреба, житницы, скотный и конюшенный дворы, зеленую березовую рощу, заменявшую парк, и множество сновавших, как муравьи, дворовых людей. Он слышал, что царь любил этот дворец: именно здесь во время пожара в Москве в 1547 году укрылся с домочадцами и боярами. Его провели в просторную палату, где восседал на троне сам Иван Васильевич. Тюжев бросился к его ногам, но царь жестом приказал встать. Лицо его было мрачно, нос заострился, морщины резче выделялись на желтоватой коже.

— Что же ты, смерд поганый, — начал он грозно, — государя своего обкрадываешь?

Григорию стало не по себе, ноги обмякли, руки, как плети, повисли вдоль тела, язык словно распух и не помещался во рту. Он еле проговорил, запинаясь:

— Видит Бог, великий царь, никогда я тебя не обманывал.

— Ты и сейчас мне лжешь. — Глаза Ивана засверкали гневом. — Отвечай, собака, что искал на поле сражения за городом?

— К-какого сражения? — пролепетал Тюжев.

— Тульского сражения, восемь лет назад. — Лицо царя будто окаменело. — Видели тебя там. Говори, что делал.

Тюжев вспомнил тот день, когда безуспешно пытался вернуть саблю на место. Боже, сколько воды утекло с тех пор! Почему же только сейчас царю стало об этом известно? Да полно, знает ли он о сабле все или лишь предполагает, что этот трофей должен быть у него, Тюжева? Откуда ему вообще о сем известно?

Григорий собрался с духом и твердо ответил:

— Великий государь, изволь рассказать мне, о чем знать хочешь. Потерял я тогда в сражении свою утирку, Марфушкой вышитую. Дорога она была мне, понимаешь? Вот и возвратился за ней.

— Брешешь, собака! — Иван Васильевич ударил посохом по полу. — Брешешь! Не за утиркой проклятой ты прискакал, а за печатью ханской. Где она? Куда ты ее дел?

Тюжев перекрестился:

— Вот те крест, государь. Никакую ханскую печать я не находил. Не веришь — спроси своих людей. Они до моего прихода там рыскали.

— О чем же тогда говорила колдунья твоей жене? — Царь сдвинул мохнатые брови. — Какую чужую вещь ты взял, поганец? Отвечай, Гришка, не бери грех на душу.

Тюжев несколько секунд помолчал, как бы обдумывая, как лучше поступить, и, решив сказать правду (все равно царю все ведомо, вон про колдунью кто-то сообщил), выпалил:

— Не печать я нашел ханскую, а саблю Девлет Гирея. Каюсь, лукавый меня попутал: хотел купцам продать. Только детушки мои заболели, и колдунья сказала, чтобы я ее на место вернул: дескать, проклятая она, несчастья принесет всем, кроме своего настоящего хозяина.

— Куда ты ее дел? — На Ивана Васильевича было страшно смотреть. Он еле сдерживался, чтобы не ударить посохом своего нерадивого холопа. Если бы Тюжев сразу принес ему саблю (черт с ней, что заколдованная, он ни Бога, ни черта не боится), Девлет Гирей сделался бы послушным, как ягненок. И владеть ему тогда Крымским царством! Впрочем, может быть, еще не все потеряно? — Где она? — повторил царь, видя замешательство Григория.

Тот снова бросился к его ногам:

— Не вели казнить, царь! Решил я ее на место вернуть, ну, туда, где нашел. Дорогой привязался ко мне Василий-купец. Ударил он меня камнем по голове, а саблю украл. Видит Бог, не ведаю, где она сейчас.

— Значит, Василий-купец. — Иван Васильевич щелкнул пальцами, призывая царедворцев и воевод. Как только они столпились возле трона, он поднял посох, приказывая замолчать, и бросил, четко выговаривая каждое слово: — Всем приказываю отыскать Василия-купца. Не печать забыл Гирей в земле нашей — саблю заговоренную. Вот поэтому он, собака, и устраивает набеги, считай, каждый год. Кто найдет купца этого треклятого и саблю, получит поистине царскую награду.

И полетели его вороны искать добычу, рассеялись по городам и в чистом поле.

— Дозволь и мне Василия отыскать, — обратился к нему Григорий. — Знаю, с кем он дружбу водил. И хотя с тех пор я его не видел, может, другие купцы о нем что-то слышали.

Царь сузил и без того узкие серые глаза:

— За правду благодарствую. Будь по-твоему. Сегодня отобедаешь со мной — и иди на все четыре стороны. Поможет тебе Бог — найдешь саблю. Только на награду не уповай. Ничего я тебе за это не дам.

Тюжев низко поклонился государю:

— Спасибо тебе, Иван Васильевич. Век не забуду твоей милости.

— Ступай отдохни с дороги. — Государь махнул рукой. — К обеду жду, не забудь.

— Как забудешь? — весело отвечал Тюжев и направился к воротам.

Глава 29 Наши дни. Тульская область
Завьялов, радостно потирая руки и предвкушая невиданную по накалу страстей охоту, встречал гостей. Повар давно накрыл стол, забыв о несчастных жертвах на втором этаже, и Павел, щедро подливая дорогое итальянское вино, лукаво посматривал на клиентов. Все они были похожи в одном: богатые, праздные, развращенные до предела, и все ни во что не ставили человеческую жизнь, кроме своей, конечно. Один из них, Артем Заварзин, толстый, щекастый, с голубыми глазками, заплывшими жиром, известный в городе предприниматель, сгреб огромной ладонью пирожок и, надкусив его, поинтересовался:

— Так что ты говорил про завтрашнюю охоту? Что-то особенное обещаешь?

— Можно сказать и так, — подтвердил Павел. — Завтра вам придется охотиться не на пропитых бомжей, которые только и могут, что нализаться и завалиться куда-нибудь спать, а на вполне нормальных людей, довольно молодых и сильных, между прочим.

Сидевший от него по правую руку сынок состоятельных родителей, Денис Нежданов, пять раз бросавший высшие учебные заведения в разных странах и решивший, что образование ему ни к чему, хлопнул в ладоши:

— Круто! Звучит заманчиво!

— Дурак, — процедил Валерий Сигачев, седоватый стройный мужчина, самый старший и мудрый в этой компании, — почему мы брали бомжей? Их никто никогда не станет искать, они не люди, их нет, понимаешь? А приличные люди всегда имеют кучу родни. Или ты подобрал бывших воспитанников детского дома, которые не успели обзавестись семьями?

Завьялов покачал головой:

— Этих я не подбирал, они сами ко мне пожаловали. Мошенники крупного размера — я бы так их охарактеризовал. Баба совсем отмороженная, хоть и чертовски красивая. Какие тараканы должны были ползать у нее в голове, если она создала банду и обчищала квартиры ради острых ощущений: ее муж ходил в море и прилично зарабатывал. Однажды девочка не удержалась и подрезала старушку, теперь ее ищет Интерпол. Кстати, если вы ее подстрелите не насмерть, разрешаю позабавиться за дополнительную плату. Второй, в отличие от нее, стал вором поневоле, чтобы спасти сына. Однако его тоже ищет Интерпол. Да, они имеют семьи, но, разумеется, с ними не общаются. Если парочка пропадет, это никому не покажется странным.

— Зачем же они к тебе пожаловали? — удивился Валерий, ковыряя кусок жирной семги. — Неужто просили спрятать их от полиции?

— У меня есть одна занятная вещица, которую я приобрел у человека, полжизни посвятившего ее поиску, — пояснил Завьялов. Глаза гостей загорелись.

— Что за вещичка? — спросил Денис с набитым ртом.

— Мой мальчик, мне будет крайне тяжело объяснить тебе это, — усмехнулся Павел. — Ты плохо учился в школе и наверняка ничего не слышал о крымских ханах и о царе Иване Грозном.

Бездельник фыркнул:

— О Грозном что-то такое слышал. Это же не криминальный авторитет, верно?

Все расхохотались, особенно четвертый гость, самый образованный из них, кандидат физических наук, бросивший науку ради денег и неплохо преуспевший в бизнесе Михаил Ковалев, лысый, как колено, с пронзительными серыми глазами.

— Расскажи нам, — попросил он. — Интересно, зачем эти двое пожаловали к тебе на болота. Чем знаменита эта вещица?

— Только покороче, — детским капризным голоском попросил Нежданов, жуя десятый по счету бутерброд. — У меня всегда была двойка по истории. Терпеть не мог этот предмет.

— Пятерки у тебя не было даже по физкультуре, — сострил Ковалев. — Рассказывай, Паша, не обращай на недоросля внимания.

— Постараюсь коротко. — Завьялов устроился поудобнее с бокалом в руке. — Сулейман Великолепный подарил золотую, с драгоценными камнями, саблю своему двоюродному брату, будущему крымскому хану Девлет Гирею. Сабля была заколдована. Она верой и правдой могла служить только своему истинному хозяину. В сражении под Тулой Девлет ее потерял, и с тех пор она поменяла много хозяев, всем принося несчастье. В конце концов измученные неудачами, от нее стремились избавиться бесплатно. Сначала это был воин Ивана Грозного Григорий Тюжев, потом купцы. Об утрате жалел только Акинфий Демидов.

— Это который промышленник? — спросил Заварзин, гордясь своими познаниями.

— Да, именно он, — подтвердил Завьялов. — Его приказчик, сбежав по приказанию хозяина, закопал саблю в лесу вместе с документами, которые не должна была найти следственная комиссия, и забыл про это место. Когда следствие над Акинфием закрыли, он вернулся к тайнику, но ничего там не нашел. Но по всей видимости, саблю не утащили дикие звери — на кой она им сдалась? Это сделали люди. Так по крайней мере подумал в девяностые годы родственник Григория Тюжева и занялся поисками сабли. Он почему-то был уверен: в ее похищении виноваты гвардейские солдаты или крестьянин Яков Самсонов, помогавший поймать приказчика. Он мог видеть, где приказчик прячет добро. Но если украл Яков, куда он ее дел? Тюжев постарался о нем разузнать и выдвинул смелую версию. Самсонов мог продать саблю тому же Демидову. Но тогда где она? Говорят, из тульского дома Демидова к кремлю вели многочисленные ходы. Но сам дом к тому времени не сохранился: он горел, то, что осталось, переделали, здание сменило не только внешний вид, но и множество владельцев.

— Почему же этот Тюжев предположил, что сабля осталась у Демидова? — недоумевал Заварзин.

— Да потому что несчастья со следственной комиссией не закончились, — объяснил Павел, рубанув рукой воздух. — Вскоре после смерти Акинфия огромная империя распалась, а дворец и вовсе сгорел. Тут поневоле заподозришь влияние коварного артефакта! Но и это еще не все. После Демидова предприниматель Андрей Баташов построил на месте демидовского дома роскошный особняк, который, кстати, сохранился и по сей день, но, правда, выглядит сейчас совсем не так роскошно. Писали, что этот Андрей Баташов был волевым и упрямым человеком, и для достижения целей все средства казались ему хороши. Говорили, что он тоже пытался добраться до кладовых Акинфия в поисках сокровищ. Добрался ли — об этом история умалчивает, но вскоре сгорела его фабрика, и он быстренько продал участок.

— Вместе с саблей? — поинтересовался двоечник Денис.

— Тюжев решил, что Баташов спрятал саблю на другом конце города, в щегловском подворье: на это указывает семейное предание и свидетельства тульских кладоискателей. Якобы они видели в подземелье Щегловского монастыря скелет в старинном шлеме, а в руке у него светилась огромная старинная сабля, поблескивающая золотом и драгоценными камнями. Многие смеялись над этим преданием, а Тюжев продолжал собирать сведения. Ему сказали, будто кто-то действительно нашел какую-то саблю и схоронил ее в гурьевских каменоломнях. Издавна это место считалось недобрым. Камень в них добывали до девятнадцатого века, потом забросили, а подземелья остались. Храбрый исследователь нашел там саблю, вроде бы со специальным снаряжением миновал наполовину затопленную галерею и обнаружил ее под огромным камнем. Таким образом, ему удалось вернуть саблю, за которую когда-то поплатился его предок.

— А сам он потом не поплатился? — удивился Ковалев, поглаживая лысину.

— Сие мне не ведомо, — улыбнулся Завьялов. — Теперь расскажу, как она попала ко мне. Тюжев вскоре умер, его родственники, не зная истинной ценности, продали мне ее за копейки.

— Может быть, как раз они что-то о ней знали, — вставил Нежданов.

— Ты бываешь поразительно умен, мой мальчик. — Павел погладил вихрастый затылок недоросля. — Умнее Митрофанушки, это уж точно. Кстати, тебе известно, кто такой Митрофан, или по литературе у нас тоже была двойка?

Денис вспыхнул, как спичка, и зло взглянул на Завьялова.

— Не делай из меня идиота. Думаешь, я не догадался, как эта сабля оказалась у тебя? Только не надо втирать, что ты по дешевке купил ее у родни Тюжева. Спорим, ты ее украл, наняв для этого проходимцев вроде тех, что сопят наверху. И не удивлюсь, если ты помог хозяину уйти на тот свет раньше времени.

Завьялов встал, выпрямился во весь высокий рост, его глаза метали молнии. Этот щенок, сам того не ведая, попал в точку. Тюжеву устроили несчастный случай, а потом выкрали саблю из его дома.

Заварзин вскочил следом и замахал руками, как ветряная мельница — крыльями.

— Спокойно, ребята. Не будем ссориться.

— Кстати, зачем ты так подробно рассказал нам об этой сабле? — поинтересовался кандидат наук, самый умный и самый догадливый из всей компании.

— Разве вы меня не просили? — удивился Павел.

— Ты рассказал слишком подробно, — уточнил физик. — Значит, история с саблей имеет продолжение. Я угадал?

— В самую точку, — кивнул Завьялов. — Видите ли, придумав для вас развлечение поразнообразнее, я решил сделать его интересным и для нашей дичи. Впервые преследуемые будут спасать жизнь не за бабки, а за саблю. И если им удастся убежать — что вряд ли, — сокровище останется у них. Мне кажется, это будет не только увлекательно, но и честно.

— И ты так спокойно расстаешься с этим артефактом? — удивленно спросил Ковалев.

— Проявление дьявольской силы мне не нужно, — признался Завьялов. — А я начинаю чувствовать на себе проклятие этой сабли. Ну посудите сами, с чего моей дочери вдруг поставили такой диагноз? Кроме того, о подмосковном доме стало известно моим конкурентам. Если разрушится бизнес и следственные органы упекут меня в места не столь отдаленные — пострадает моя империя, все, что я копил много лет. Нет, я не согласен… — Он захрустел длинными пальцами. — Пусть сабля принесет несчастья тому, кто жаждет ею владеть. А меня моя жизнь полностью устраивает. Не всем суждено владеть миром.

— Твоя речь проняла меня до слез. — Денис театрально зашмыгал носом и вытер сухие глаза. — А если мы поймаем нашу дичь? Что ты собираешься делать с саблей?

— Тот из вас, кто пристрелит их первыми, и заберет ее, если захочет, — пообещал Завьялов. — Я останусь верен своему слову. Это сокровище мне больше не нужно.

— Вот это класс! — восхитился Денис и потянулся к запотевшему графинчику с водкой. — За это надо выпить, ребята.

Снова зазвенели рюмки, задребезжали тарелки.

— Дадим ли мы им фору? — поинтересовался Заварзин. — До сегодняшнего дня мы всегда это делали. Однако если эти двое хорошие спортсмены…

— Спортсмены они никудышные, — усмехнулся Павел. — Поэтому условия остаются прежними — два часа форы. Карту они уже получили и в настоящее время знакомятся с ней. Если хотите, вы тоже можете взять карту и освежить в памяти все направления.

— Только после сауны, — улыбаясь, как сытый кот, промурлыкал Нежданов. — Банька у тебя что надо.

— После баньки ты говорить не сможешь — не то что карту изучать, — заметил Павел. Денис подмигнул:

— Это точно! Впрочем, я все ходы и выходы и без карты знаю.

— И все же тебе не мешало бы на нее взглянуть, двоечник, — парировал Завьялов и поднялся. — Ладно, пойдем в баню. Петр давно натопил ее.

Аркадий еще раз опрокинул рюмку, довольно крякнул и последовал за другими. Они вышли во двор и направились к деревянному строению, напоминавшему русскую добротную избу. Из трубы валил пар.

— Настоящая русская банька! — зажмурился Ковалев. — Ради этого стоило сюда приехать!

— Только ради этого? — усмехнулся Павел. — Я думал, баня не дает вам достаточно адреналина.

— Достаточно адреналина мы получим на охоте. — Мужчины прошли в избу, и вскоре оттуда послышались кряхтенье и шум льющейся воды. Потом ватага разгоряченных охотников выскочила на улицу и подбежала к бассейну. Вода в нем сильно пахла болотом, но была довольно прохладная, и они с удовольствием погрузились в нее с головой.

— Ох, хорошо. — Они фыркали, как тюлени, и, наплававшись, подошли к столу, где стоял запотевший графинчик с водкой, настоянной на клюкве, соленые огурцы, помидоры и квашеная капуста.

— Вот это еда русского человека. — Денис отправил в рот огурец. — А всякие там спагетти-шмагетти не признаю.

— По-моему, ты все жрешь, — усмехнулся Ковалев и повернулся к Завьялову. — Дай-ка сюда карту. Еще раз просмотрю, хотя вроде бы все прекрасно знаю.

Павел подошел к стулу и достал из кармана висевшей на спинке джинсовой куртки сложенную вчетверо бумагу. Он больше доверял бумажным картам, на них карандашом можно было расчертить предполагаемые маршруты.

— Они, конечно, пойдут на юг, — констатировал Заварзин, прищуриваясь. — Вряд ли городские жители справятся со всеми трудностями, которые сулит им путь через обширные болота. Нет, дорогой, — он возвратил листок Павлу, — охота, к сожалению, будет легкой. Если бы они знали эти места и предположили, где можно спрятаться, — тогда да. К сожалению, мы их быстро… — Он замолчал, не произнеся страшного слова. — Дадим им фору в два часа, как бомжам. Да, они выносливее наших обычных клиентов, но это им не поможет.

— Согласен. — Завьялов посмотрел на остальных. Они кивнули.

— Значит, завтра в пять утра начинается охота. — Денис потер жирные ладони. — Ох, как же я ждал этого дня.

— А теперь пойдемте в бильярдную, — пригласил Завьялов. — Начинайте игру, я присоединюсь через полчаса. Мне нужно побеседовать с нашей дичью.

Глава 30 1560 год. Москва. Дворец Грозного
Григорий с содроганием входил в просторную палату, где стоял длинный ряд столов, накрытых белыми скатертями. Некоторые из них громоздились в конце, и Тюжев понял, что это для царя, его родни и особых гостей. Возле них высились кресла с высокими резными спинками. На белоснежных скатертях, не испорченных ни единым темным пятнышком, толпились кубки, чаши, тарелки — все из серебра и золота. Приглашенные, не входившие в число почетных гостей, толпились у стены. Знатные бояре расселись по местам, но обедать не начинали. Григорий тоже примостился на лавку, покрытую дорогой заморской парчой. Когда загремели трубы, царь торжественно вошел в палату, улыбнулся, оглядев гостей, которые сразу же вскочили и поклонились ему в пояс, прочитал короткую молитву и дал знак слугам накрывать столы. И те понеслись, словно жонглируя блюдами с жареной птицей, бараньими боками, молочными поросятами.

Григорий сидел молча. Иван Васильевич был ему хорошо виден. Возле него восседал худенький бледный мальчик лет восьми и без аппетита ковырял в тарелке. Тюжев понял, что это сын царя Иоанн, которого Иван IV готовил себе в преемники. Старший царевич Дмитрий умер во младенчестве.

— Гляди-тко, царское дитятко невесел, — услышал Григорий шепот и посмотрел на соседа, пожилого боярина, с лицом, чуть подпорченным оспой. — Впрочем, оно и понятно. Недавно мать его умерла. Говорят, царь наш подозревает в ее смерти своих приближенных, Адашева и Сильвестра. Ох, не хотел бы я быть на их месте!

Григорий отыскал глазами Алексея Федоровича Адашева, расправлявшегося как ни в чем не бывало с лебединым крылом, и перевел взгляд на царя, который, казалось, тоже был поглощен трапезой.

— Приказал Иван Васильевич своих детей увезти от греха подальше и поселить в хоромах над Москвой-рекой на кремлевском холме, — продолжал боярин. — Говорят, учителей образованных им приставил. Оно и хорошо.

Григорий рассеянно кивнул и потянулся к кулебяке, но царский стольник, неожиданно оказавшийся перед ним, крикнул громко, словно дунул в трубу:

— Григорий, великий государь жалует тебя чашею!

Тюжев встал и низко поклонился Ивану Васильевичу. Все приглашенные последовали его примеру, как бы поздравляя Григория с такой царской милостью. Однако в их глазах не читалась зависть. Одни светились интересом, в других можно было увидеть тревогу. Цена царской милости была всем хорошо известна. Тюжев еще раз поклонился гостям и принял чашу с пурпурным вином. Стольник вернулся к царю и радостно провозгласил:

— Великий государь! Григорий принял чашу! Бьет тебе челом!

Пронзительные глаза государя буравили Тюжева. Бедняга обвел всех взглядом, стараясь не выказывать страха, гнездившегося в его душе, и, выдохнув, осушил кубок.

Стольник снова закричал:

— Великий государь! Григорий выпил чашу!

Приглашенные снова поднялись, поклонились в пояс, но Тюжев уже не смог им ответить. Грудь сдавило, сжало, сердце заколотилось, будто подстреленная птица, в глазах потемнело, и он замертво упал возле лавки. Гости потупились, замолчали, погасли улыбки. Лишь царь оставался весел, будто ничего не произошло.

— Достиг наш Григорий тридцати годков, — сказал он язвительно, — а пить, как подобает настоящему воину, не научился. Вынесите его вон!

Слуги в зеленых кафтанах вынесли бездыханное тело. Царь не мог простить, что один из его холопов, пусть и знатного происхождения, утаил такой трофей. Через два дня ему донесли, что Василия-купца никто не смог найти, как и сказал Тюжев, его видели в последний раз восемь лет назад, а потом он как в воду канул. Другие купцы очень этому удивлялись: дескать, обещал Василий привезти в Тулу парчу и ковры заморские. Тогда и зародилась у царя страшная догадка, что купца могли ограбить в пути, убить и прихватить саблю. Он приказал узнать, какие шайки разбойничают в тульских лесах, и поймать разбойников. Сказано — сделано. Преданные ему воины действительно изловили разбойников, но те клялись, даже под страшными пытками, что ведать не ведают ни о какой сабле, что восемь лет назад в их шайке были другие люди, которые давно сложили буйны головы. Когда об этом донесли Ивану IV, он махнул рукой и бросил:

— Ладно. Если сабля осталась в моей земле, я завладею ею. Никуда она не денется.

Глава 31 Наши дни. Тульская область
Когда раздался стук в дверь, Жанна вздрогнула и съежилась, будто хотела стать маленькой и незаметной.

— Жанна, к вам можно? — спросил Завьялов.

«Началось», — подумала она и ответила:

— Заходите.

Павел вошел вместе с Андреем. Оба уселись на кровати. Коллекционер достал мятую, засаленную карту.

— Перед тем как начнется… м-м-м… игра, я должен вас проинструктировать, — начал он. — Мы решили дать вам два часа форы. Уж не знаю, много это для вас или мало в такой ситуации, но это все, что я могу для вас сделать. Если вы изучали карту, то знаете, что к станции ведут четыре пути. Только от вас зависит выбор. Я не спрашиваю, что вы выбрали, вы все равно не скажете — и правильно. Меня интересуют ваши вопросы.

— Нам все понятно, — заверил его Ломакин, — но вопрос все же есть. Вернете ли вы нам наши рюкзаки? Дадите ли провизию и воду? Что, если наши преследователи будут ловить нас больше одного дня?

По лицу Завьялова было видно, что он очень в этом сомневается.

— Разумеется, я снабжу вас всем необходимым, — пообещал коллекционер. — Но не забудьте, что вам тащить еще и саблю. Хватит ли сил?

— Хватит, — решительно ответил Андрей.

— Ну, как хотите, — усмехнулся Завьялов. — Мне не хотелось бы, чтобы охота закончилась слишком рано, это неинтересно. Вы уж постарайтесь, чтобы мои клиенты получили удовольствие.

— Уж постараемся, — в тон ему ответил мужчина.

Павел вдруг посерьезнел.

— Вы выходите завтра в три часа утра, — напомнил он. — Все двери моего особняка будут открыты, рюкзаки и саблю я положу возле крыльца. Возьмете — и в добрый путь. — В его словах Жанна уловила насмешку и пожелала ему поскорее свернуть шею. — На этом я с вами прощаюсь. Как бы ни сложилась ваша судьба, мы больше не увидимся. И хотя, честно признаться, я не верю в ваш счастливый конец, все равно предупреждаю: если вы кому-нибудь расскажете об этом доме, с вашими семьями произойдет беда. Мне все о вас известно.

— Не бойтесь, мы ничего никому не скажем, — пообещал Ломакин. — Нам это не нужно. Если все закончится хорошо, мы получим деньги и уедем из страны.

Завьялов кивнул и поднялся:

— Что ж, не смею вас задерживать. Желаю удачи.

Он протянул Ломакину руку, но тот сделал вид, что не замечает ее. Павел понимающе улыбнулся и вышел.

— Заряди на всякий случай мобильный, — посоветовал Андрей. — Я выставлю на своем время на будильнике. Готовься встать в половине третьего. В три мы должны покинуть эти гостеприимные владения. А сейчас продолжай отдыхать. Нам предстоят такие испытания, которые тебе и не снились. Это я к тому, чтобы ты набралась сил. С болотами мы справимся, обещаю.

— Это самое главное, — прошептала Жанна и опустила голову на подушку. — Я буду делать все, что ты мне скажешь.

— Тогда постарайся заснуть. — Он слегка коснулся ее светлых волос. — До завтра. — Ломакин сжал кулак, показывая, что все у них получится, и вышел. Жанна закрыла глаза. Она знала, что уснуть сегодня ей не удастся.

Глава 32 1571 год. Крым
Прошло больше десяти лет, как Девлет Гирей вздумал замириться с Иваном IV. Хитрость царя — усыпить бдительность крымского хана и выбрать удобное время для нападения — удалась лишь отчасти. Обе страны получили кратковременную передышку, именно кратковременную, потому что уже через год Девлет раскусил Ивана Васильевича и снова совершил набег на его земли. Его прогнали, но он не успокоился, повторил нападение еще дважды и от постоянных поражений и переживаний сильно занемог. Болели ноги, руки — да что там ноги и руки… Все тело будто горело огнем, пламя, казалось, пожирало его изнутри, и приближенные Девлета думали, что он уже не оправится. Сначала так думал и хан. Пятьдесят девять лет — серьезный возраст, не все ханы доживали до него. А он за эти годы успел сделать очень многое. Пусть даже не покорил Москву и не вернул саблю. Потеряв прежнюю живость, крымский хан часами лежал на постели и вспоминал прошлое. Мустафа-ага, тоже сильно постаревший и подряхлевший, выполнял его каждое поручение и старался поддержать ослабевшего господина.

— Нельзя вам умирать, — сказал он, помогая Девлету войти в любимую беседку и усаживая его на подушки. — Неспокойно в вашем царстве. Крымские беи всегда ждали удобного момента, чтобы посадить своего человека. Никому нельзя доверять, мой господин, в том числе и вашим детям. Молодежь — она по-другому смотрит на все вокруг, уже не чтит так султана, хотя многим обязана именно ему. Купит их царь Иван — и переметнутся к нему. Пойдут прахом все наши завоевания. Умоляю вас, соберитесь с силами, ударьте по царю, поставьте его на место — а там и умирать можно.

— Худо мне, Мустафа-ага, — отвечал Девлет Гирей, еле удерживая пиалу с ароматным чаем из горных трав в дрожащих руках. — Боюсь, не осилить мне царя русского. Эх, была бы сабля — ни минуты бы не задумывался.

— Аллах только ведает, где ваша сабля. — Мустафа-ага хмурил поседевшие густые брови. — Не надо на то уповать, что от нас далеко. Вы и без сабли с ним справитесь. Гонцы наши донесли, Иван готовится к войне с Ливонией. Вот вам и удобный момент. Не потянет он войну на два лагеря.

Тусклые больные глаза хана заблестели, оживились.

— Думаешь, мира запросит?

— Другого выхода у него нет, — кивнул визирь, — чтобы наши набеги не оттягивали немало людей из его армии. Если вам интересно мое мнение — ждите со дня на день его посольство.

Девлет Гирей отхлебнул горячий терпкий напиток и поморщился:

— А что, если помириться? Его казаки нам очень досаждают. И вообще, могу я хотя бы умереть спокойно?

Визирь улыбнулся в рыжеватую бороду:

— Не можете вы умереть сейчас, мой господин. Больно уж удобен момент для того, чтобы царя прижать. Кроме того, и ваша семья, и татарская знать против. Астраханские мирзы умоляют, чтобы вы освободили их от гнета русских. Как только придут послы — требуйте: хотят мира — пусть отдадут Крыму Астрахань.

Девлет задумался и смахнул мутную каплю пота с заострившегося кончика носа.

— А что с Казанью? Она тоже просила об освобождении.

— Пусть посадит там ханом одного из ваших сыновей, — предложил Мустафа-ага. — Если он на это согласится, нам будет легче отобрать и Казань.

Крымский хан тяжело вздохнул:

— Задумано неплохо. Что ж, посмотрим, какой ты пророк. Когда мне ожидать посольство из Москвы?

— Со дня на день, великий хан, — поклонился Мустафа-ага, гримасничая от боли в пояснице. — Вот увидите.

* * *

Девлет Гирей никогда не сомневался в мудрости своего визиря, но в который раз поразился его прозорливости, когда через два дня прибыли послы от Ивана Васильевича. В царской грамоте говорилось: Иван хочет мира. Девлет Гирей, развалившись на троне, старался не показать послам свой недуг, но те все равно отметили поразительную бледность лица и неестественную худобу хана.

— Передайте царю, — сказал он, — что я всегда хотел с ним мира и старался выполнить его условия. Сегодня я ставлю свои. Астрахань должна быть возвращена, в Казани возрождено ханство. Да, пускай оно остается вассальным, но на троне должен сидеть один из моих сыновей. — Хан сделал паузу, словно пытаясь вспомнить еще что-то важное. — И еще. Москва давно не платила мне дани…

Послы Ивана молчали, но Девлет Гирей чувствовал их несогласие. Вряд ли с этим согласится и Иван IV. Что ж, пусть так.

— Если царю придутся не по нраву мои слова, передайте, что я отдам Астрахань турецкому султану, — произнес Девлет Гирей более грозно. — Он спит и видит, когда это произойдет, и наверняка окажет поддержку, решись я послать войско к Астрахани.

Девлет Гирей знал, что говорил. Астрахань давно привлекала внимание османов.

Захват города русскими перекрыл старый маршрут, очень важный для Турции, которым ходили купцы и паломники между Бухарой и Кавказом. Кроме того, в Стамбуле у султанского сановника Касима возникла идея грандиозного проекта — построить канал, соединяющий Волгу и Дон, по нему предполагалось перебросить турецкий флот из Черного моря в Каспий и высадить на персидском побережье десант. Это должно было помочь победить Персию, с которой велась война. Сулейман Великолепный не очень-то верил в эту идею и послушал своего двоюродного брата, говорившего о ненужности такого канала. Хитрый Девлет не хотел, чтобы влияние Турции распространялось все дальше и дальше. Но вскоре после этого разговора Сулейман умер, и на трон вступил его сын Селим II. Его Касиму удалось убедить с легкостью. Селим назначил Касима руководителем экспедиции и приказал крымскому хану оказывать ему всяческое содействие. Девлет Гирей пообещал, однако спросил у султана как бы между прочим, одобряет ли он новый поход на Москву. Султан ответил уклончиво — ни да ни нет, и хитрый крымский хан счел это знаком согласия. Мустафа-ага развил бурную деятельность по подготовке нового похода. Он постоянно информировал Девлет Гирея о том, что происходит на Руси, и происходившее не могло не радовать обоих. Иван IV обрушил свой гнев на талантливых воевод, которых в Крыму считали самыми грозными противниками. Многие были казнены. Война с Ливонией оттянула большую часть войска к западным границам.

— Вы знаете о том, что многие из тех, кто сочувствует нам, готовы помочь, когда мы пойдем на Москву, — говорил он хану. — Есть такой сын боярский, Кудеяр Тишенков. Парень броды хорошо знает, может провести нас короткими и безопасными дорогами.

Мельком взглянув на визиря, Девлет Гирей, который с каждым днем чувствовал себя все лучше и лучше, отметил про себя: он давно решил идти в поход. Но чтобы это решение не выглядело единоличным, хан собрал военный совет. Бородатые мирзы и князи наперебой говорили о желании наказать русских, ни один из военачальников не усомнился в надобности похода, и крымский хан назначил дату выхода. Гонцы сообщали: татарскому войску придется преодолеть две линии обороны, особого перевеса у крымского войска нет, но если учесть все обстоятельства, лучшего времени для выступления трудно найти. Может, такой шанс больше не выпадет. Ободренный военачальниками (в конце концов, если что, не его обвинят в поражении), в начале дождливого апреля крымский хан перешел горную речушку Альму, двинулся к Перекопу, пополняя по пути свое войско ногайцами, кочевавшими в обширных степях. Девлет Гирей хотел пойти сначала на Тулу, покорить этот маленький русский городок, воины которого лишили его самого дорогого. Он гнал войско, давая лишь короткие передышки, чтобы накормить скот, и военачальники поражались его выносливости. Еще недавно они считали, что дни Девлет Гирея сочтены… И вот произошло чудо. Он прибавил в весе, лицо потеряло бледность, глаза горели решимостью, руки и ноги налились силой. Как в добрые времена, крымский хан мог многие часы проводить в седле, мощные руки легко перерубали пополам барана. Мирзы, пошептавшись, решили, что сабля, утерянная где-то в тульских степях и наверняка находившаяся в стане русских, звала его к себе, требовала, чтобы он освободил ее из плена, обещала победы — и дряхлый воин снова почувствовал себя богатырем.

Через несколько дней Девлет Гирей подошел к устью реки Кромы, где его поджидал худой тщедушный человечек с желтым лицом, немного смахивавший на обезьяну. Увидев хана, он спрыгнул с белой, в черных яблоках, кобылы и бросился на колени:

— О великий хан! Я счастлив видеть тебя!

Что-то неприятное было во всем его облике, Девлет брезгливо поморщился и хотел объехать этого человека, но подоспевший мирза пояснил, что перед ним Кудеяр Тишенков, тот самый боярский сын, который готов провести их войско вброд. Это не уменьшило чувства брезгливости и презрения. Девлет Гирей подумал, что крымские ханы всегда ценили преданность и жестоко расправлялись с предателями. Предатель есть предатель. Сегодня он помогает одним, завтра — другим. Разве ему можно доверять? Этот вопрос он и задал доверенному лицу — Мустафе-аге, еле державшемуся в седле от усталости и поглаживавшему больную поясницу.

— Кудеяр ненавидит Ивана Четвертого, — шепнул он. — Впрочем, можете в этом убедиться.

Тишенков продолжал бить лбом о мокрую землю, не вытирая комочков грязи, прилипших к бледным щекам. Девлет Гирей спрыгнул с коня и подошел к нему. Лицо предателя расплылось в угодливой улыбке, и она тоже была противна хану.

— Значит, Кудеяр — боярский сын, — хрипло проговорил Девлет Гирей. — Желаешь помочь мне победить своего государя. А отчего такая нелюбовь к нему? Да поднимись ты, хватит глину лбом месить.

Предатель с трудом поднялся на худые ноги.

— Погубит Московию такой царь-батюшка, — ответил он звонким, как у девчонки, голосом. — Опричнина цвет русский уничтожает. Уж нет у Ивана ни армии могущественной, ни преданных друзей. Все супротив него, кто не хочет погибели Русской земли. На тебя вся надежда, великий хан. И не презирай меня, не один я так думаю. Вон други мои стоят.

Он указал пальцем на кучку молодых людей, тихо переговаривавшихся возле трех берез с кривыми стволами.

— И чем вы мне можете быть полезны? — спросил Девлет Гирей, чувствуя, как сердце наполняется гордостью. Значит, есть и среди московитов те, кто готов встать под его знамена. Что ж, это очень хорошо.

— Узнали мы, что ты собираешься идти перво-наперво к Козельску, — продолжал боярский сын. — Дескать, городок этот давно не подвергался нападениям татар. Мы же советуем тебе не тратить зазря время, а отправляться прямо на Москву, по прямой дороге. Плохо защищены те места, ой как плохо. Победишь ты царское войско с легкостью, доселе тобой невиданною, и скажешь нам спасибо.

Девлет Гирей кивнул, жестом приказал Кудеяру удалиться, и подозвал визиря и мирз.

— Что думаете? — поинтересовался он, поправляя отороченную лисьим мехом шапку. — Как вам его слова?

— Он дело говорит, — отозвался князь, черный, как вороново крыло, один из лучших военачальников крымского хана. — Отчего нам сразу на русскую столицу не двинуться?

Девлет Гирей в задумчивости потер подбородок, покрытый сеточкой морщин.

— Значит, вы верите этому Кудеяру? — спросил он и прищурился. Глаза превратились в узкие щелочки. — А коли этот боярский сын и не предатель вовсе? Может, он разведчик Ивана IV? Что, если в западню нас заманивает? Об этом вы не думали?

Мирзы покачали головами в пушистых шапках.

— Не думаем, великий хан, — отозвался один из них. — Пусть они ведут наше войско к Москве, а сами впереди выступают. Если в засаду угодим — я первый их обезглавлю. Не похожи они на глупцов, понимают, чем грозит ложь.

— А если они жизнью своей готовы пожертвовать? — не унимался крымский хан. — Да, пожертвовать ради того царя-батюшки, которого кляли мгновенье назад.

Военачальники переглянулись. В словах их повелителя прослеживалась неоспоримая логика.

Мустафа-ага снова выступил вперед.

— Тогда нам нужно разделиться, — произнес он. — Одна часть конницы пойдет на Серпухов и ударит по русским частям. А другая продолжит путь на Москву. Пусть Иван подумает, что часть конницы — это все наше войско, и пошлет туда подкрепление. А мы тем временем доберемся до столицы. Если мы поступим так, я буду чувствовать себя спокойно.

Хан почесал бороду.

— Позови мне этого Кудеяра, — приказал он, — я хочу с ним переговорить с глазу на глаз.

Мустафа-ага поклонился и удалился, недоумевая, зачем господину беседовать с предателем. Он предлагает ему прекрасный план, который позволит внести смуту в стан русских. Неужели у Девлет Гирея свои мысли? Он отыскал Кудеяра у костра. Перебежчики мирно беседовали и, увидев доверенное лицо хана, вскочили. Визирь жестом приказал Тишенкову следовать за собой.

— Ступай в шатер хана, — сказал он предателю, по лицу которого разливалась белизна. — Он желает с тобой говорить.

Тишенков покорно направился в шатер Девлет Гирея и застал его, пьющего чай и лежащего на парчовых подушках. Предатель склонил перед ним голову, гримасничая обезьяньим лицом.

— Что прикажете, повелитель?

Хан усмехнулся:

— Давно ли ты говорил такие слова царю Ивану? Язык-то не противится мне это произносить?

Тишенков принял угодливую позу.

— Верой и правдой готов служить тебе, великий хан.

— А если ты заслан царем? — Девлет Гирей не отводил взгляда от лица Кудеяра, и оно то серело, то белело, то краснело от страха. — А если ты в ловушку заманить меня хочешь?

Тишенков собирался было размашисто осенить себя крестом, но, вспомнив, что перед ним иноверец, опустил руку.

— Клянусь тебе, хан, своими детушками малыми, — пролепетал он, — и в мыслях не было идти на такое.

Хан отхлебнул из пиалы и крякнул:

— Допустим, я тебе поверю. Вроде плут ты порядочный. Скажи, ничего не слыхал про гостинец, который я оставил возле Тулы?

Тишенков поморщился, будто вспоминая.

— Говорили что-то бояре: дескать, ты, хан, оставил то ли печать свою ханскую, то ли сокровище какое.

Девлет Гирей напрягся:

— И что же? Отыскал его Иван?

Предатель покачал головой.

— Нет. Иван, правда, нашел воина, который твое сокровище прикарманил.

— Ну, дальше что? — Девлет Гирей так сжал кулаки, что хрустнули пальцы. — Продолжай.

— А дальше и рассказывать нечего, — пожал плечами Кудеяр. — Вроде бы сокровище то отнял у него купец, убить пытался. А потом самого купца убили разбойнички лесные. Иван приказал казнить всю их шайку, только о сокровище никто из них ничего не знал.

— А этот… воин? — спросил Девлет Гирей. — С ним что стало?

— Казнили его, — покорно ответил Тишенков, — отравили во время обеда царского. Затерялся след вашего сокровища, великий хан.

Девлет Гирей опустил седую голову, разглядывая сафьяновые сапоги Кудеяра.

— Если услышишь что про мое сокровище, поможешь мне отыскать его, — озолочу, — твердо произнес он. — А теперь ступай. Поверю тебе, пойдем на Москву. Но учти: обманешь — не сносить тебе головы.

Кудеяр вышел из шатра, облегченно вздыхая. Он думал о том, как стать близким человеком крымскому хану. С ним не пропадешь, длинные руки Ивана Васильевича не доберутся до него. А Девлет Гирей тем временем созвал военный совет, и военачальники решили ударить по русским с двух сторон. Как говорят у этих московитов: береженого Бог бережет.

Глава 33 Наши дни. Тульская область
Пока компания билась в бильярд, кандидат наук Ковалев сидел в кресле-качалке в саду и снова и снова бросал взгляд на карту, которую видел сотни раз. Его мозг лихорадочно работал. Он знал, что его приятели двинутся в южном направлении, потому что думают, что так называемая дичь выберет именно этот путь. Наверное, он единственный так не считал. Эти остолопы не учли: на сей раз дело придется иметь не с бомжами, а с образованными трезвыми людьми, которые тоже включат мозги и будут прикидывать разные варианты, искать возможные пути к спасению. И уж, конечно, южным путем они не пойдут. Если бы эти двое были местными жителями, у них бы появился шанс спастись, избрав этот путь. Но, судя по всему, здесь они оказались впервые. Ковалев подумал: будь он на их месте, покумекал бы и отправился северной дорогой, надеясь, что преследователи двинутся в обратном направлении. Да, карта указывает на сильно заболоченную местность, но нет ничего невозможного. Михаил любовно погладил лысину, словно это могло способствовать активизации мыслительного процесса, и стукнул себя по колену. Решено, завтра он отправится северным путем. Болота ему не страшны, он давно уже знает о них все или почти все. И он первым настигнет беглецов и отберет саблю.

Глава 34 1571 год. Москва
Как гром, разнеслась весть по Руси, что движется на Москву татарский хан с несметной ратью. Как и предположил Мустафа-ага, удар со стороны Серпухова заставил русских бросить туда дополнительные силы и почти полностью оголить столицу. Тем страшнее стало для Ивана IV известие, что татарские войска уже под Калугой. Царь спешно собрался в Ростов, бросив Москву на произвол судьбы и уповая на Господа. Оставшийся на подступах к городу отряд опричников во главе с воеводой Попадейкиным-Волынским храбро сражался, пытаясь не подпустить татарскую рать к столице. Однако у них ничего не вышло. Татары шли напролом, сметая все на своем пути, и не испугались даже прослывших неприступными укреплений Москвы. Девлет Гирей и его рать вышли к столице ночью, и завязался жестокий бой. Русские дрались отчаянно, стараясь не впустить врага в город. Как ручейки, впадавшие в большую реку, с узких московских улочек к сражавшимся присоединялись боярские дети и рубились не на жизнь, а на смерть. Главнокомандующий русским войском боярин Вельский, неизвестно почему оказавшийся в гуще битвы (ему не положено было воевать), получил тяжелые ранения. Упавшего с коня военачальника сразу подхватили и оттащили подальше от лязга мечей и огня. Это не осталось незамеченным. Ратники растерялись, дрогнули, и этим воспользовались татары. В десять часов утра они ворвались в Москву, выпустив сотни огненных стрел. Смертоносные огни неслись по небу, оставляя дымные следы, и вонзались в деревянные крыши домов. Сначала загорелся острог, потом огонь перекинулся на другие дома, распространяясь все быстрее и быстрее, и вскоре запылало все вокруг. Деревянные ставни и двери старинных каменных построек лизали языки пламени. Ясный солнечный день и сильный ветер разносили пламя, и за три часа громада домов превратилась в пепел. Чудом уцелел лишь горделивый Кремль. Люди, окутанные нестерпимым жаром, с криком пытались спастись, выбегая из охваченных пламенем жилищ, но их тут же добивали. Поток несчастных устремился к самым дальним от татар воротам, и, собравшись в огромную толпу, они давили друг друга. Женский истошный визг, детский плач, стоны раненых, лай собак — все слилось в страшной симфонии. Через несколько часов пожар добрался и до Кремля. Бедняги, пытавшиеся найти убежище в его стенах, а теперь заживо поджаренные, выбегали на улицу и прыгали в Москву-реку. Одни тонули сразу, другие подплывали к берегу, прямо в руки к врагам. А пожар продолжал бушевать, словно разгневанная стихия мстила людям за кровопролития. Воины Девлет Гирея, издавая воинственные крики, опьяненные кровью, убивали и грабили. Клубы черного дыма вздымались вверх и сливались с ватными облаками, чуть покрывавшими лазурное небо. Захватчики рыскали, набивая сумы добычей, захваченной в брошенных домах, лавках и покинутых церквях. Казалось, это полчище саранчи ничто не сможет остановить. Но когда начали взрываться пороховые склады, татары дрогнули. Девлет Гирей, как изваяние, сидевший на коне и завороженно наблюдавший за огненной бурей, приказал отступить подальше от горевшего города. Не все послушались его приказа. Самые алчные татары с гиканьем врывались в пылавшие дома, которые казались им побогаче, чтобы разжиться чужим добром. Но на них рушились перекладины, и они погибали в дыму и пламени вместе с русскими. Через три часа все было кончено: Москва выгорела дотла.

* * *

Довольный Девлет Гирей, которому донесли о богатой добыче (больше всего хвалились девочками и мальчиками: Кафа была главным невольничьим рынком, куда со всех концов земли стекались чужеземные корабли), сидя в шатре в сотне километров от сожженной Москвы, сочинял грамоту своему недругу Ивану IV. Он счел, что нужно повернуть назад, самое главное им уже сделано. Сыновья, сложившие головы в Судбищенском сражении, отомщены, отомщена и сабля, навеки для него потерянная. Когда визирь попросил позволения войти, он крикнул расслабленным голосом:

— Я жду тебя, Мустафа-ага, мне нужно с тобой посоветоваться.

Визирь выглядел уставшим и больным. Простуженная поясница снова давала себя знать, и великий воин с трудом взбирался на коня.

— Я слушаю вас, великий хан, — хрипло произнес он.

— Что говорят мои люди? — поинтересовался Девлет Гирей, поудобнее усаживаясь на подушки. — Не клянут ли за то, что я вернулся назад?

— У каждого свое мнение, — отозвался визирь уклончиво. — Я, например, прекрасно понимаю, почему вы это сделали. Гонцы приносили вести о большом войске русских, которое в любую минуту может оказаться возле Москвы. А наши воины устали после длительного перехода и ожесточенного сражения, они не готовы добить противника. Правда, вы думаете точно так же?

Легкая улыбка тронула тонкие губы хана. Он радовался, что визирь всегда понимал его с полуслова.

— Именно так я и рассуждаю, — подтвердил он, дернув себя за поредевшую бороду, — и это правильно. Как бы то ни было, я нанес русским страшный удар и теперь вправе диктовать свои условия. Ты поможешь составить грамоту, и я отправлю послов к Ивану IV, потребовав назад Казань и Астрахань. Думаю, он мне не откажет.

Глава 35 Наши дни. Тульская область
К часу Жанне удалось задремать, несмотря на беспокойное состояние. Когда раздался негромкий стук в дверь, она подскочила, протирая глаза.

— Ты готова? — поинтересовался Андрей и вошел, не спрашивая разрешения. — Прими душ, освежись — и мы отправимся в путь. Через пятнадцать минут я жду тебя в коридоре.

Жанна закивала — голова задергалась на тонкой шее. Она поплелась в ванную комнату, преодолевая дремоту, и вскоре, одетая, вышла в коридор. Андрей уже ожидал ее.

— Скорее во двор. — Они почти побежали по лестнице. Дверь дома, как и обещал хозяин, осталась открытой, стояла пугающая тишина, но Ломакин был уверен, что за ними следит не одна пара глаз.

— Вот наши вещи. — Он подхватил рюкзаки и футляр с саблей. — Черт, Завьялов оказался прав. Она чертовски тяжелая. Жанна, тебе придется взять кое-что из вещей. Посмотрим, кстати, что он сюда положил.

В рюкзаках оказались две емкости с питьевой водой и две банки говяжьей тушенки. Каравай был завернут в хлопковую салфетку.

— Скупердяй, — выругался Ломакин. — Две банки тушенки! Это нам на обед. А на ужин?

— Он уверен, что ужина не будет, — прошептала женщина.

— Ладно, что-нибудь придумаем. — Он будто не слышал ее слов. — Вот, возьми, я положил в твой рюкзак хлеб и тушенку. Потянешь?

— Потяну. — Она покорно взяла поклажу. — А что еще остается делать?

Андрей посмотрел на свою спутницу, порывисто обнял и прижал к груди.

— Жанна, главное — это присутствие духа. Тогда мы сможем все. Если мы сдадимся здесь и сейчас, лучше вообще никуда не идти.

Женщина вырвалась из его объятий:

— Я же сказала, что все сделаю. И прошу: не надо больше никаких предисловий. Пойдем скорее.

Андрей взглянул на часы:

— Ровно три. В путь.

Оба даже не обернулись на завьяловский дом, потому что знали: они сюда не вернутся. В этом хозяин был прав.

Глава 36 1571 год. Москва
Иван Васильевич сидел на троне в старом дворце Братошино, задумавшись, опустив голову. Последние события отразились на его внешности и характере. Всегда уверенный в себе, царь почувствовал растерянность. Как так получилось? Где он ошибся? Как позволил супостату разорить столицу — красивейший город, исчезнувший с лица земли за три часа? Из всей мощной армии осталось два дееспособных полка. От горестных дум он похудел, тонкий нос заострился, более, чем когда-либо, напоминая клюв хищной птицы, в серых глазах уже не было того огня, который пугал окружающих. Отослав слуг и приказав никого не впускать, царь хотел в одиночестве проанализировать все события, случившиеся за последние годы. Может быть, без советчиков он скорее разберется, в чем кроется ошибка? Иван Васильевич вспомнил события 1570 года, когда особое царское войско, созданное для борьбы с изменниками, называемое «опричниками», опустошало русские земли, разгромило Новгород, лишило его нужных людей. Теперь он понимал, что порой опричники под личиной борьбы с изменой просто сводили счеты с неугодными им людьми. Это была первая ошибка. Опричнину следовало отменить. А вторая ошибка — слабо укрепленные границы Русского государства. Да, для Ливонской войны, несомненно, требовались силы, но как он мог подумать, что хитрый Девлет Гирей позволит ему довести войну до конца, не предпринимая никаких попыток сжечь Москву? Разве он многократно не грозился это сделать? И сделал, оставив русского царя униженным и оскорбленным. Иван IV знал, что совсем недавно татарский посол хвастался перед польским королем: дескать, они побили шестьдесят тысяч русских и еще столько же захватили в плен. Скоро все правители узнают о трусости русского царя и слабости его войска. Но что, что ему делать дальше? Еще немного посидев в одиночестве, разглядывая узоры на ставнях, Иван Васильевич решил позвать слугу, но тот сам нарушил его уединение, провозгласив, что к нему просится татарский посол. Русский царь вздрогнул. Он не ожидал, что Девлет Гирей пришлет посольство так быстро. Что же ему нужно?

Взяв себя в руки усилием воли, царь крикнул: «Обожди, проси, но не сразу», — бросился к сундуку, вынул припасенную для особых случаев баранью шубу, накинул на толстый сермяжный кафтан, и приосанился, всем видом желая показать, что нисколько не расстроен. Он едва успел вернуться на трон, как смуглый узкоглазый татарин, мерзко улыбаясь, тихо, как рысь, вошел в покои государя. Следом за ним плелись воеводы с растерянными лицами. Иван Васильевич подбоченился, желая приободрить их. Татарин, поклонившись, достал грамоту, заявил, что послан своим господином, чтобы узнать, как царю пришлось по душе наказание мечом, огнем и голодом, от которого он посылает ему избавление (тут посол неожиданно для всех вытащил грязный острый нож) и добавил: «Этим ножом пусть царь перережет себе горло».

Иван Васильевич бросил взгляд на воевод, которые в молчании стояли возле трона, и подумал, что никогда не чувствовал себя таким униженным и оскорбленным. Этот ничтожный посол, смерд вонючий, и тот считает, что может безнаказанно его оскорблять. Белая рука царя сильно сжала посох, сдерживаясь, чтобы не опустить его на круглую шапку татарина. А тот вовсю ухмылялся, сознавая себя хозяином положения. В кои-то веки он и его господин могли диктовать условия!

— Шлет Девлет Гирей, мой господин великий всех земель и ханств, тебе привет большой, — продолжал посол и зачитал: «Сожгу и опустошу все твои земли за Казань и Астрахань. Будешь помнить… Я пришел в твою вотчину с войсками, все поджег, людей побил; пришла весть, что ты в Серпухове, я пошел в Серпухов, а ты из Серпухова убежал; я думал, что ты в своем государстве в Москве, и пошел туда; ты и оттуда убежал. Я в Москве посады сжег и город сжег и опустошил, много людей саблею побил, а других в полон взял, все хотел венца твоего и головы; а ты не пришел и не стал против меня. А еще хвалишься, что ты московский государь! Когда бы у тебя был стыд и достоинство, ты бы против нас стоял! Отдай же мне Казань и Астрахань, а не дашь, так я в государстве твоем дороги видел и узнал, и опять меня в готовности увидишь. Как тебе, Иван, понравилось наше войско? Не доказал ли я, что оно сильнее твоего? А ведь могло все быть иначе. Предлагал я тебе дружбу, выступил бы ты вместе со мной — так нет же, ты пришел против нас, показав, что ни чести, ни достоинства не имеешь. Что ж, теперь слушай мои требования. Будешь дань мне платить, как раньше, как платил Василий III Мухаммед Гирею после 1521 года, передашь мне мои юрты, Астрахань и Казань. А дороги государства твоего я видел и опознал».

Воеводы в испуге посмотрели на государя. Иван лишь усмехнулся, не выказывая гнева.

— Хороши твои речи, — обратился он к татарину, — и речи твоего господина хороши. Только нечего мне дать твоему царю. Видишь, во что я одет? — Он откинул полы дешевой бараньей шубы, показав сермяжный кафтан. — Твой царь мое царство сжег и казну разорил. Чем же дань платить? Так и передай: дать-де ему нечего. Что до Астрахани… Передай, уступлю я хану Астрахань, ежели мы договоримся, кого на трон посадить.

Лицо посла омрачилось, сквозь смуглоту проступила бледность.

— Сомневаюсь, что хан останется доволен твоими ответами, — ответил он развязно. — Новой войны не боишься? В другой раз мой великий господин сам на твой трон сядет.

— А это мы еще посмотрим. — Иван Васильевич ударил посохом, желая показать, что переговоры окончены. Татарин оскалился на прощание, однако царь не повел и бровью. Когда за ним закрылись двери, молодой щеголь Борис Годунов, недавно приближенный к царю и очень им уважаемый, молвил, поклонившись:

— Не понравятся, государь, твои речи Девлет Гирею. Как бы не пошел на нас снова.

— А ты боишься? — Узкие серые глаза царя озорно блеснули.

— Считаешь, готовы мы снова такой бой принять? — спросил Григорий Бельский, прозванный Малютой Скуратовым.

— Поглядим, — уклончиво ответил царь. — Ты, Григорий, вот что. Подумал я тут и решил, что разбил нас супостат благодаря опричнине.

Воеводы, как по команде, посмотрели на Григория, одного из главных опричников. Молодой Борис в который раз подумал, что внешне Бельский ужасен так же, как и внутри: низкий и сжатый лоб, волосы, начинающиеся почти над бровями, несоразмерно развитые скулы и челюсти, череп несуразной формы, впалые уши, неопределенного цвета глаза, никогда не смотревшие прямо на человека. При взгляде на Малюту многим казалось, что этот человек ничего не чувствует, не способен любить и страдать. Поступки Скуратова — Бельского говорили о том, что он упивается казнями, радуется мучениям. Его ненавидели и боялись все, кроме Ивана Васильевича, любившего и дорожившего им, своим верным слугой.

— Решил я с опричниной покончить, — твердо сказал Иван Васильевич. — И поручаю это тебе, Григорий. Не оправдали опричники моего доверия, трусами оказались. Ненавижу храбрецов, которые с безоружными борются. Ты разберись с ними. Казни, кого сочтешь нужным.

Малюта потупил взор. «Нашел виноватых, — пронеслось у него в голове. — Теперь хочешь, чтобы я смерти предал тех, кто еще недавно служил тебе верой и правдой».

Эта мысль никак не отразилась на его лице.

Царь отдал еще несколько приказаний, касавшихся войска, и распустил совет, зная, что он запустил машину, которая закрутится, зашумит, давя собой всех, кто попадет под ее жернова. Так и случилось. Скуратов развернул бурную деятельность уже на следующий день. Многие знатные опричники лишились жизни, кто-то заплатил штраф. Сам же Иван тоже не терял время даром. Приказав составить подробное донесение о том, как Девлет Гирей беспрепятственно достиг Москвы и даже сжег ее, Иван решил обезопасить границы, расставив войска в тех местах, которые пересекал крымский хан. Позаботился он и о том, чтобы подготовить себе ходы к отступлению, укрепив Новгород, сделав его своей второй резиденцией и перевезя почти всю казну. Посчитав, что он достаточно обезопасил страну от нашествия, Иван IV согласился принять татарских послов. На этот раз он не облачался в баранью шубу и сермяжный кафтан, которые вот уже долгое время хранились бог весть где. Иван Васильевич восседал на троне в самой лучшей одежде, и на его пополневшем лице не было и тени растерянности и испуга. К нему полностью вернулись самообладание и уверенность.

— Мой господин спрашивает, как быть с Казанью и Астраханью, — звонко спросил узкоглазый татарин.

Царь слегка растянул в улыбке тонкие губы.

— Этот вопрос мы должны решить только с полномочным посольством, — ответил он уклончиво. — Такое мое разумение, что ты не можешь принимать в этом участие.

Татарин нервно сглотнул, но сдержался. Иван Васильевич прямо намекал, что считает его никем.

— Что мне передать моему господину? — буркнул он.

— Что простой обмен гонцами и грамотами мне не по сердцу, — отозвался Иван IV. — Пусть снарядит послов из Крыма, и с ними обговорим все касаемо Москвы и вашего ханства.

Гонец побагровел.

— Мой господин интересовался, не боишься ли ты новой войны, — прошелестел он. На его удивление Иван Васильевич воспринял это спокойно.

— Я боюсь войны не более, чем твой господин, — ответил он. — И советую ему напомнить, что я бы на его месте не надеялся, что землю нашу покорил; сабля сечет временем, а если станет часто сечь, то затупится, а иногда, бывает, и острие у нее изломается.

Гонец заскрипел зубами, но продолжал с плохо скрываемой злостью:

— Не пожелал ты вернуть моему господину печать его, пришли хотя бы две тысячи рублей на подарки его детям.

Царь откинулся на спинку трона и громко расхохотался:

— Передай своему господину, что недавно он писал мне: дескать, казна моя и богатство праху уподобились. Отчего ж посылает такие запросы? Скажи ему: было бы у меня не две тысячи, а двести рублей — отдал бы ему. Но и они пеплом стали. А что до печати его… Рад бы найти, да затерялась она в моей земле. Так и передай своему господину.

Гонец оскалился, показав мелкие, как у хорька, белые зубы.

— Вряд ли, царь, ответ твой придется по нраву моему господину.

— Это мне неведомо. — Иван Васильевич отвернулся, как бы желая показать, что переговоры окончены. Татарин с явным неудовольствием вышел из зала.

— Скажи, государь, ты действительно войны новой с татарвой не боишься? — спросил Малюта Скуратов, поглаживая окладистую бороду. — Девлет Гирей такого ответа не стерпит — погонит на нас свое войско.

Иван Васильевич улыбнулся, на этот раз широко, радостно, и его необычное лицо сделалось добрым, располагающим.

— А пусть попробуют, — проговорил он с задором и произнес сурово: — Военные советы собирать каждый день. Рассмотрим все входы и выходы, все места, откуда проклятые на нашу землю проползти могут. Устроим мобилизацию в войско, укрепим границы. Если каждый день войну ждать, то встречаешь ее уже по-другому. И ничего Девлет Гирей не сможет сделать. Дадим такой отпор, какого он и не видывал.

Глава 37 Наши дни. Тульская область
Пройдя около километра по сносной тропинке (ноги вязли в жиже, но воды не было), они наткнулись на большое болото, которое нельзя было обойти через лес.

— Жанна, бери палку, — крикнул ей Андрей, злясь, что еще далеко до рассвета. Преодолевать болота в темноте — занятие не только нелегкое, но и опасное. — Ступай только в мои следы. Умоляю тебя, никуда не сворачивай. Ступай мягко, без рывков и резких движений. Мы пойдем по кочкам около кустов. Видишь, оно заросло кустами. Возле них обычно твердый грунт. Ногу ставь на середину, всей ступней и плавно переноси тело без скачков, опираясь на шест.

Нащупав палкой твердую землю, он смело ступил на первую кочку. Жанна, боясь выронить фонарик, шла за ним, завороженно глядя, как следы заполняются черной водой. Эта вода будто скрывала какую-то тайну, но у молодой женщины не было желания ее разгадывать. Ломакин с неудовольствием заметил, что кочки становились выше. Идти по ним сложнее, это уже другая техника.

— Выстави шест вперед, опирайся на него и плавно переноси тяжесть тела с одной ноги на другую, — командовал он. — Только не вздумай перепрыгивать с кочки на кочку. Это опасно.

Он заметил, как забрезжил рассвет, первые робкие лучи солнца позолотили кроны старых берез.

— Ура — вырвалось у него. — Солнце — наш первый помощник.

И солнце помогало им преодолевать болото, оказавшееся больше, чем они рассчитывали. Жанна чуть не ступила на кусочек торфа, показавшийся ей кочкой, покачнувшись, едва успела опереться на шест, чтобы не свалиться в болотную зеленую трясину, скрывавшую под собой топь с маленькой полыньей на грязной зелени вроде колодца. Ломакин сказал: попади она в эту полынью — ее бы засосало, затянуло, и, как говорят, концы в воду. Жанна чувствовала, как усталость наваливалась на нее, словно снежный ком. Болели мокрые ноги, ныли руки и спина, однако она боялась пожаловаться спутнику. Он все делает, чтобы ее спасти, а она… Но Андрей, бросив на нее пару сочувственных взглядов, сам догадался о ее состоянии.

— Постараемся свернуть в лес на дорогу, — сказал он, — хотя бы немного пройдем сухой тропой.

Но и это решение особо не помогло. Метров через пятьдесят ноги снова погрузились в воду.

— О черт! — Женщина посмотрела на заросли высокой травы в воде, такой высокой, что, казалось, они в поле, а не на болотах, но это был обман. — Извини, Андрей, мне кажется, еще немного, — и я упаду в обморок. Я не чувствую ни ног, ни рук.

— Давай выберемся на старую дорогу, немного прогуляемся по ней, сделаем привал и снова углубимся в болота, — сказал он. — Я не могу позволить, чтобы ты сдулась на полпути. И вообще, мне кажется, нас никто не преследует и можно немного расслабиться. Вряд ли охотники Завьялова — знатоки болот.

Он еще раз сверился с картой, немного свернул, продолжая шлепать по воде, но вскоре они действительно оказались на заброшенной дороге, по которой когда-то наверняка ездили и ходили люди. А потом, вероятно, болота перешли в наступление, и несчастные поспешили уйти, как из той деревни, которая уже попадалась им на пути. Радуясь твердой почве, Жанна захлопала в ладоши. В ответ отозвалась какая-то птица.

— Хочешь, присядем? — спросил Андрей. Но она не разделяла его оптимизма. Ей казалось, что за стволами сосен, за тонкими березками притаились охотники, и вскоре их настигнет шальная пуля.

— Нет, Андрюша, — женщина покачала белокурой головой, — здесь мы с тобой — прекрасная мишень. Давай пройдем дальше.

Не сворачивая с дороги, они старались идти так, чтобы деревья и кусты прикрывали их.

— Смотри, что там впереди? — Длинный изящный палец Жанны с обломанным ногтем указал на красноватое строение.

— Давай поглядим. — Они подошли ближе и увидели заброшенную церковь.

— Господи, откуда она здесь? — изумилась молодая женщина. Ломакин вспомнил, что в юности читал про эти места. Спасибо инструктору по туризму, хорошо подготовил их как проводников и экскурсоводов.

— Говорят, когда-то здесь была богатая деревня, — пояснил Андрей, вытирая с лица грязь. — Но болота вытеснили людей. Некоторые бежали отсюда и потому, что утверждали: здесь происходят непонятные страшные вещи. В девятнадцатом веке здесь велись ремонтные работы. Один из крестьян подрядился устроить на речке, которая протекает неподалеку, земляную дамбу. Когда все сделал, принимать работу выехал член земской управы и… как в воду канул. Вместе с ним исчез возница, бесследно пропали и лошадь с телегой. Их искали, но, как ты догадываешься, не нашли. А спустя два года исчез целый обоз с продуктами. И снова полиция напрасно обшаривала леса. Вскоре пропал почтальон, потом — землемер вместе с бричкой и возницей, за ними — двое крестьян. Вот и решили жители не испытывать судьбу и бежали отсюда подальше. Мой инструктор по туризму говорил, что сюда наведываются только экстремалы. Разумеется, в такие болота, которые нам предстоит пройти, они не лезут. Сверни мы направо — там дорога была бы гораздо проще. Но тогда мы пересечемся с нашими преследователями.

— Давай зайдем в церковь. — Жанна пробиралась сквозь заросли травы. — Гляди, тут могильные плиты.

— Возле каждой сельской церкви раньше было кладбище, — кивнул Андрей. Они вошли внутрь и словно оказались в другом мире. На них повеяло спокойствием, будто кто-то незримый провел по лицу теплой ласковой рукой.

— Ты сказал, что туристы иногда сюда наведываются. — Жанна показала на вырезанную из картона иконку, а возле нее — консервную банку, где сплющились давно сгоревшие свечи. — Наверное, ее не реставрируют, потому что сюда мало кто проберется.

— Это верно, — подтвердил Ломакин. — Мне кажется, в данный момент ее никто и не помышляет реставрировать. Гляди, в каком она плачевном состоянии. Фактически от нее остался один каркас, и только птицы находят здесь прибежище.

Как бы в подтверждение его слов, громко каркнул ворон, плавно слетел на обломок камня и с удивлением посмотрел на них черной бусинкой глаза.

— Вот остатки фресок. — Андрей прищурился, пытаясь разглядеть рисунки. — Трудно представить, что когда-то здесь шли службы, люди валили гурьбой.

Жанна пнула носком сапога обломок кирпича.

— В один прекрасный день она просто обрушится, как тот старый деревянный дом, в котором мы ночевали, — прошептала она. — Давай выйдем отсюда. Мне жутко.

Они вышли на улицу, и Ломакин поднял голову вверх:

— Колокольня еще держится. А крест когда-то упал вниз, и чья-то добрая рука прислонила его к стене.

Жанна присела возле остатков надгробья. Зеленый с рыжим мох оккупировал камень, и разобрать надпись было невозможно.

— Пойдем отсюда, — попросила она, вцепившись в руку Андрея.

Он усмехнулся, погладив ее по голове:

— Да что с тобой? Мы же хотели сделать здесь привал. Какие-никакие, а все же стены.

Женщина поежилась.

— Прошу тебя, уйдем отсюда, — плаксиво проговорила она и потерла руки. — Мне кажется, за нами следят. Ты слышал? — Жанна резко обернулась назад. — Там кто-то есть.

Ломакин расхохотался:

— Уверяю тебя, в радиусе пяти километров есть только птицы и водяные животные, я имею в виду бобров и лягушек. Ни один из клиентов Завьялова не пойдет нашим путем. Я говорил тебе почему. Ты все равно не веришь. Это нервы. Нужно устроить привал. Ты немного отдохнешь. — Он потянул ее за руку. Женщина отпрянула и закричала:

— Нет! Я не хочу есть, не хочу спать! Я хочу поскорее добраться до речной станции и покинуть эти чертовы края. Если ты будешь настаивать, я пойду одна. Пусть лучше меня засосет это проклятое болото, чем какой-то развратник пустит мне пулю в лоб, а перед этим изнасилует.

Она рванулась в сторону, и Ломакин еле удержал ее, понимая, что у нее настоящая истерика.

— Ладно, пойдем дальше. — Ему чертовски хотелось есть, гудела спина, сабля оттягивала руку. Но Жанна в таком состоянии… на грани нервного срыва. Она не чувствует ни усталости, ни боли. Ее гонит страх, и тут ничего не поделаешь. Придется идти вперед до тех пор, пока она не успокоится, не решит, что в безопасности. А если не решит… Если сойдет с ума? Что ему с ней делать? Придется избавиться от лишнего груза и тащить ее на себе. Ее и саблю… От этих мыслей его замутило, затрясло. Андрей взял себя в руки и вытащил карту из кармана куртки.

— Нам налево, — заметил он. — Это опасное место, но единственный шанс спастись. Это болото считается непроходимым. Мы все же попробуем его преодолеть. — Он поднес карту к самым глазам. — Кажется, в середине болота что-то есть — то ли островок, то ли остатки деревянного дома. Если мы до него доберемся, ты согласна передохнуть? Там нас никто не достанет. Мы постараемся обезопасить все ходы и выходы к нашему укрытию.

Она пожала плечами:

— Ну, если все так, как ты говоришь…

— Все так, как я говорю, поверь…

Он потянул ее влево, несколько метров они шли по твердой земле, но когда ноги снова начали погружаться в почву, Жанна всхлипнула:

— Господи, когда это кончится…

— Ты сама хотела идти… — Андрей обвел взглядом болотистую местность и поднял палку. — Подожди, не иди за мной. Мне нужно проверить, выдержит ли земля мой вес с поклажей.

Он потрогал черную болотистую почву носком сапога, сделал несколько шагов.

— Земля подо мной колеблется. — Мужчина повернулся к Жанне: — Идешь за мной как прежде, только расстояние увеличь. Сможешь на глаз отсчитать от меня метров пять-семь?

Она кивнула и, подождав, пока спутник, покачиваясь, немного пройдет, двинулась за ним. Внезапно Андрей остановился и указал палкой на «окно» в трясине:

— Это нужно обойти. Как и ямы с болотной водой.

Женщина дернулась, выронила шест и, замахав руками, начала падать в трясину. Еще мгновение — и она почувствовала, как ее засасывает, будто чьи-то ледяные руки, обхватив икры, тянут вниз. Из горла вырвался хриплый крик:

— Андрей! Помоги!

Он обернулся, охнул и, медленно двигаясь назад, добрался до нее, оценивая обстановку.

— Держи. — Мужчина протянул ей шест. — Умоляю тебя, спокойнее. Резкие движения тебя погубят. Просто держись за шест, и я тебя вытащу.

Она ухватилась за спасительную палку, и Ломакин, стиснув зубы, потянул ее на себя.

— Давай, давай, осторожнее. Вот умница.

Он подумал, что и не предполагал в себе такой силы. Конечно, Жанна худенькая, но не пушинка, а на нем еще поклажа.

Мокрая, грязная, но поразительно спокойная, она вздохнула и оперлась на палку.

— Спасибо тебе, — поблагодарила она и отвела глаза. — И прости за истерику. Мне очень стыдно. Долго еще до того островка?

— Недолго. — Он тоже посмотрел в сторону. Нет, в том, что идти, может, меньше часа, он не обманул, но это будет самый сложный и опасный участок. Скорее всего там много окон и мочажин — болотных ям. Придется использовать подручные средства — жерди. Только с помощью шеста до острова не доберешься.

— Жанна, послушай меня, — он еле держался на ногах: почва колыхалась, как при землетрясении. — Дай мне свой шест, стой на месте и сохраняй равновесие. Далее пойдут сложные участки. Мне придется гатить их, использовать два шеста сразу. Слушай меня внимательно. Я буду класть впереди себя эти жерди и идти по ним дальше, следом за мной по ним пойдешь ты, потом осторожно присядешь и потянешь за шесты, стараясь приблизить их ко мне. Я снова положу их впереди себя, потом дело за тобой. И так будет продолжаться, пока мы не дойдем до острова. Это самый безопасный способ преодолеть топь. Жанна, посмотри на меня. — По ее грязной щеке потекла слеза. — Ты должна собраться с силами.

— Не беспокойся, — она посмотрела ему в глаза твердо и смело, — я справлюсь.

Постаравшись надежнее закрепить на спине рюкзаки и футляр с саблей, он вздохнул, набрав в грудь побольше воздуха, взял шесты, потом, выдохнув, бросил их впереди и, крадучись, полез по ним, стараясь, чтобы ноги в скользких сапогах не соскочили в воду. Закончив свой путь, он крикнул Жанне, чтобы она перебиралась следом. Бедняжка, блондинистые волосы которой напоминали не пшеничную копну, а грязные сосульки, полезла за ним. Ей удалось доползти до конца, встать на кочку, потом резким движением почти добросить палки до Андрея. Он снова кинул их вперед…

Через полчаса, совсем выбившись из сил и уже не чувствуя ни рук, ни ног, они увидели островок, неизвестно как возникший на середине непроходимого топкого болота. Посередине его стоял маленький, почерневший деревянный домик с одним окном. Жанна радостно закричала. Островок казался пустынным, домик, похожий на сарай, — давно и безнадежно заброшенным.

— Кажется, это так называемый край непуганых птиц, — прошептал Ломакин. — Не боишься, что в нем кто-то притаился?

На его удивление Жанна неожиданно расхохоталась, да так задорно! От истерики не осталось и следа.

— Я все же биолог и не все лекции прогуливала, — улыбнулась она. — Мы проходили болота. И нам говорили, что топи лучше обходить стороной, мельком упоминая, что делать, если уж в топи попали. Это мы уже не слушали. Ну посуди сам, кто из нас собирался кончить жизнь в трясине? Да и не так уж это увлекательно — непроходимые болота. Это не казалось нам экзотичным. К чему я это говорю? — Она щелкнула грязными пальцами. — Только подготовленный человек, такой, как ты, отличник туристического кружка, смог провести меня по болоту. Ни один из гостей Завьялова на такое не способен. Он не станет рисковать жизнью ради сабли и двух авантюристов. Мы смело можем здесь переночевать, а потом двинуться дальше.

— Умница, умница! — Андрей не обнял ее только потому, что они еще не стояли на твердой почве. — Еще один рывок, дорогая, и мы на острове.

Она с новой силой, чувствуя, как открылось второе дыхание, швырнула ему жерди. Он бросил их на твердую землю, радостно запрыгал, ступив на нее, и помог Жанне выбраться следом, потом рывком притянул ее к себе и поцеловал в губы. Она отпрянула, с удивлением глядя на спутника, будто видя его в первый раз.

— Зачем ты это сделал? Как же твоя жена?

— Это единственный способ поблагодарить тебя за смелость и упорство, — ответил он как ни в чем не бывало и щелкнул пальцем. — Стоп, есть еще один. Обед, а заодно и ужин я приготовлю сам. Чертовски хочется есть. Если ты не забыла, мы сегодня не только не обедали, но и не завтракали. И я все приготовлю, а ты отдыхай. Кстати, давай осмотрим это строение. Остались ли там какие-нибудь следы пребывания человека?

Они подошли к сараю, до половины заросшему густой болотной травой, спугнув стайку каких-то черных птиц, похожих на скворцов, и дернули расшатанную дверь. Она открылась легко, пропуская их в черную пасть заброшенного жилища, и спутники увидели, что, кроме колченогого стола, там ничего нет. Правда, в углу валялись остатки какой-то ветоши, сильно истлевшей и ни на что не пригодной.

— Хм, матрасы нам не приготовили, — усмехнулся Ломакин, — да и ладно. Главное — крыша над головой. В этих краях часты дожди, поэтому крыша, поверь, для нас очень важна.

Как бы в подтверждение его слов послышался тихий шелест дождя, робко забарабанившего по старым бревнам.

— Вот те на! — Ломакин развел руками. — Вот тебе и первая проблема. Где, спрашивается, разводить костер? Пойду поищу. А ты сиди, отогревайся. Мокрая вон насквозь.

Жанна не стала спорить. Она стащила сапоги и начала растирать нывшие пальцы, холодные как лед. Вскоре в сарай забежал Андрей, тоже промокший, но радостный.

— Меня спасла сломанная ветром и упавшая на островок старушка ель, — доложил он, словно женщина была его начальником. — У нее толстые стволы, образовавшие углубление, совершенно сухое. Там я и развел костер. Картошки у нас нет, но тушенка и хлеб спасут от голода. К сожалению, на этот раз не попалось никаких болотных ягод, но черный чай еще остался.

— Отлично, — блаженно отозвалась Жанна. — Ты знаешь, у меня появился аппетит. Это здорово!

— Здорово! — кивнул Андрей. — Ужин скоро будет готов.

Он вытащил из рюкзака одеяло и расстелил на полу.

— Ложись, доски отсыревшие и холодные.

— Спасибо тебе, — с чувством ответила женщина. — За все спасибо.

Она улеглась на колючее одеяло, пахнувшее сыростью, чуть не задремала. Голод мешал уснуть. К счастью, Ломакин действительно скоро принес еду, и они с жадностью вцепились зубами в хлеб.

— К сожалению, у нас одна банка тушенки на двоих, — констатировал мужчина. — Осталась еще одна, это на завтра. Не беспокойся, с такой скоростью, с какой мы преодолели расстояние сегодня, завтра мы выйдем к реке. Возле нее несколько деревень, и нам подскажут, как скорее дойти до речной станции.

— Но до этого нам еще придется погулять по болоту. — Жанна вздохнула и нервно глотнула.

— Разве ты этого боишься? — удивился Андрей. — Поверь, в борьбе за выживание на болотах ты стала специалистом не хуже меня. Ничего более сложного преодолевать не придется. Немного поползаем по жердям, потом пойдем с шестом. А там уже не за горами река и твердая почва. Думаю, часам к четырем мы должны отыскать какую-нибудь деревеньку.

— Здорово, — отозвалась она и зевнула. — Спать хочется, даже чаю не буду. Налей мне, если тебе не трудно, воды.

— Да, конечно. — Ломакин плеснул в пластиковый стаканчик. Жанна выпила и отставила его в сторону.

— Боже мой, — прошептала она и закрыла глаза.

Андрей с улыбкой посмотрел на спутницу, укрыл вторым одеялом, решив, что на куртке тоже можно спать, и вышел на улицу. Дождь уже кончился, и он порадовался этому. Долгий нудный дождина способен превратить в непроходимые болота еще пару гектаров земли. А им это ни к чему. Потянувшись, он поднял камень, бросил в трясину, сразу издавшую неприятное бульканье, и вернулся в сарай.

Глава 38 1572 год. Крым
Хмурый Девлет Гирей сидел на троне, окруженный преданной свитой. Недавно прискакавший гонец передал слова Ивана Васильевича, и они повергли его в гнев и растерянность. Как, этот русский царь, который еще недавно с позором оставил столицу, посмел ему, великому господину, так ответить? Без всякого почтения к его заслугам? Верно говорили его мирзы и князья: не нужно было сворачивать на Рязань. Остался бы в Москве — захватил бы трон. Кто знает, может, и сабля бы нашлась. Может быть, Иван IV лжет, что нигде не видал ханской печати. Как можно верить такому царю?

— Что думают по этому поводу мои верные люди? — глухо спросил он, выдернув седой волос из бороды. Мустафа-ага, совсем сгорбленный болезнью, которая точила его поясницу, как жук-короед, тихо ответил:

— Проучить его надо раз и навсегда. Не уважает он нас, в грош не ставит. Мое слово такое: обратимся за помощью к турецкому султану, пусть даст янычар в подмогу. Соберем огромное войско и двинемся на Москву.

Мирзы заговорили, кивая головами, их расшитые золотом халаты блестели в лучах солнца.

— Точно, надо Ивана проучить. Только обещай нам, великий хан, что на московский трон сядешь. Иначе никогда мы от Москвы не отделаемся и Астрахань не вернем.

Девлет Гирей слушал их внимательно, слегка наклонив голову, но прежнего задора не чувствовал. Годы брали свое. Несмотря на великую победу, он сознавал, что уже не тот, что с трудом взбирается на коня и держит в руках лук. Сможет ли он повести огромное войско на Москву? Хватит ли сил руководить боем? Но, снедаемый гневом к русскому царю, он словно чувствовал второе дыхание. Как бы прочитав его мысли, скрюченный Мустафа-ага прошептал:

— И саблю наконец вернешь. Чует мое сердце: ее можно добыть, только захватив трон.

Хан поднял руку, всю испещренную голубыми надутыми венами. Сколько раз вот так приходилось принимать решение, опасаясь ошибок и бессмысленных жертв! Он всегда знал, что за ним вечно наблюдают и ведут счет его промахам.

— Надо все обдумать. Завтра сообщу свое решение.

Его чуткое ухо уловило ропот недовольства. Он знал, что некоторые мирзы хотят сместить его, поставить правителя помоложе. Повысив голос и сверкнув глазами из-под нависших бровей, Девлет Гирей повторил:

— Завтра сообщу свое решение.

Все разошлись, кроме Мустафа-аги. Верный визирь наклонился к нему.

— Зря ты сразу не ответил положительно. Не нужны нам сейчас распри в государстве.

— Оставь меня, мой верный визирь, — прошелестел хан. — Дай побыть одному. Подумать мне надо.

— Хорошо, да хранит тебя Аллах! — Мустафа-ага вышел, покряхтывая. Вскоре и Девлет Гирей покинул покои и отправился на конюшню. Миновав ханское куполообразное дюрбе — небольшой мавзолей, где были похоронены его предки и родственники, в том числе и те, с кем расправились по его приказу, он с удовольствием вдохнул запах тысячи розовых кустов, заботливо оберегаемых его садовниками. Как всегда, его успокаивал не только аромат цветущих растений, но и журчание любимых фонтанов. Как он обожал дворец, считал своим детищем и — будь его воля — давно бы засел в нем, не покидая ни на минуту. Придя на большую конюшню, он приказал старшему конюху оседлать самого смирного коня, боясь, что слабеющие руки уже не справятся со своенравным жеребцом. Конюх оседлал Бельбека, тихого и послушного, как ягненок, помог хану залезть в седло и проводил до ворот. Выйдя на пыльную дорогу, Девлет пришпорил коня, и Бельбек помчался рысью в горы. Хан гнал коня к пещере, в которой когда-то спрятал самое важное сокровище в своей жизни. Конечно, он знал, что его там давно нет, но какая-то сила направляла его, требовала, чтобы Девлет Гирей вновь оказался под склизкими сводами. А вот и место, где он когда-то встретился с дервишем — площадка, со всех сторон окруженная горами. Хан соскочил с Бельбека, привязал его к острому выступу скалы, и, приставив ладонь к глазам, защищая их от солнца, посмотрел вдаль. Прозрачное голубое небо нависало над острыми хребтами гор, кое-где покрытых зеленой растительностью, неизвестно как цеплявшейся своими сильными корнями за гладкую поверхность. Девлет Гирей подумал, что пейзаж его родины, Крыма, — самый красивый на свете, несравнимый даже с Константинополем. А что красивого в Московии? Бесконечные поля с запахом скошенной травы и полыни или дремучие леса с топкими болотами, полными комаров?

— Красиво, правда? — Глухой голос чужаком вклинился в его мысли, и хан обернулся. Перед ним стоял дервиш в полосатом халате, конечно, не тот, другой, но тоже пожилой, с лицом, испещренным морщинами. Под слезящимся глазом выпукло белел шрам, крючковатый нос напоминал клюв орла, кружившего над вершиной.

Девлет Гирей моргнул, усмехнулся:

— Надо же! Много лет назад я повстречал на этом месте дервиша. Он произнес пророческие слова.

Старик пошевелил темными, будто выжженными губами.

— Я тоже умею предсказывать, — произнес он. — Тебя тянет на то место, где когда-то ты прятал саблю. Знаешь, что не найдешь ее, а все равно тянет.

— Где она? — затаив дыхание спросил Девлет Гирей, охваченный надеждой. — Скажи, где она, и я озолочу тебя.

Нищий хмыкнул.

— О ней мне ведомо лишь одно: она в московской земле. Поверь, эта сабля не принесет радости ни одному человеку, постоянно будет переходить из рук в руки. Только заполучив, от нее будут избавляться. А что касается золота… Золото имеет значение лишь для таких, как ты, — ответил он. — А для таких, как я… Что нам золото, если перед нами — весь мир! Мы свободные люди. Поверь, ни за какие деньги я не согласился бы поменяться с тобой местами. Мнение, что власть дает все, — заблуждение. Она не дает покоя и свободы. Разве ты свободен в своих желаниях?

Крымский хан потупил голову. Дервиш словно прочитал его мысли. Советники толкают в новый поход против Москвы, а у него нет ни желания, ни сил.

— Вот видишь. — Старик воспринял молчание как согласие. — Впрочем, мне про тебя все известно. Ты много сделал для укрепления своего ханства. Ты сжег Москву, и сабля тут ни при чем. Сейчас ты собираешься в новый поход против Ивана, не хочешь этого похода, но тебя подталкивают мирзы и князья. Лучше тебе не ходить на Москву.

Девлет Гирей опустил голову, глядя на белую землю.

— А если пойду? — тихо спросил он, словно прошелестел камыш.

— Пойдешь — проиграешь, — твердо произнес дервиш. — Не помогут тебе янычары султана. Сильнее окажется русское войско. Разобьют они твоих воинов, обратят в бегство, и все обвинят тебя в этом поражении. Сулейман любил тебя и все прощал, а Селим этого не простит. Ты умрешь в бесславии, презираемый султаном и своим народом.

Девлет Гирей почувствовал, как подкосились ноги, закружилась голова. Дервиш вовремя поддержал господина, иначе хан упал бы на каменистую почву.

— Что же делать? — прошептал он в склоненное над ним смуглое лицо старика.

Тот пожал плечами:

— Делать здесь нечего, хан. Придется идти и испить чашу, уготованную тебе судьбой, до дна. Береги своих воинов, господин.

Девлет Гирей закрыл глаза, чтобы не видеть кровавое солнце, слепившее его, а когда открыл, дервиша простыл и след. Лишь на белой пыли виднелись отпечатки его босых ног. Сев на выступавший из земли камень, крымский хан задумался. Он понимал, что дервиш сказал правду. Ни один стремившийся к власти человек не был свободен в своих желаниях, даже в любви. Ни один из крымских ханов не знал, что такое настоящая любовь. Были страсть к женщинам, интерес к детям. Но все это нельзя назвать любовью, потому что при первой надобности ханы убивали жен, наложниц, близких друзей, родных и даже детей. И бесславный конец царствованию — это расплата за жестокость. Что ж, надо встретить его с честью. Он поведет войско на Москву, как хотят его вассалы. Он примет позор и бесчестие, раз это заслужил. Тяжело вздохнув, он потрепал коня по густой гриве, с трудом влез в седло и помчался во дворец. Приехав, собрал совет и объявил, что наступление на Москву начнется летом.

— К чему вести лживые переговоры с Иваном? — заключил он. — Московский царь не собирается отдавать Казань и Астрахань и платить нам дань. Пусть же умоется кровью. Я скину его с престола и сам сяду на него. Коль появится возможность передать ему мои слова — передайте. Еду я в Москву на царство.

Он рубанул воздух иссохшей коричневой ладонью, и приближенные присмирели, увидев в его узких глазах огонь. «Решился, решился», — пробежал шелест по рядам. Девлет Гирей приказал готовиться к новому сражению. Где-то в глубине души гнездилась надежда найти саблю и обмануть судьбу. Благодаря помощи султана у него будет войско в сто двадцать тысяч, храброе, хорошо обученное. Устоит ли царь перед таким напором? Если снова удастся войти в Москву, будьте уверены, он, Девлет Гирей, уже не уйдет, сядет на трон и прикажет во что бы то ни стало отыскать саблю. Она уже успела обрасти дурной славой, и найти ее будет легче, чем обычно. После заката, когда зажглись масляные лампы, Девлет Гирей, как всегда, слушал молитвы. Он сидел в одиночестве на старинном персидском ковре, застилавшем пол внутренней галереи мечети, которую построил его дядя. Тусклые огоньки масляных ламп не могли разогнать тени, укрывшиеся возле стен. Он слушал то, что слышал много-много раз и знал наизусть.

— Да будет милостив Аллах всемилостивейший и милосердный к господину хану Девлет Гирею…

Последний звук замер в застывшем воздухе, словно оборвалась струна. Крымский хан тяжело поднялся и направился в свои покои.

Глава 39 Наши дни. Тульская область
Утром, наскоро позавтракав, они собрали рюкзаки. Женщина с тоской посмотрела на сарай, где они нашли временное, но все же прибежище, и содрогнулась, представив путь по болоту на карачках по жердям. К сожалению, избежать этого было невозможно.

— Потерпи, — перед уходом Ломакин еще раз посмотрел на карту — на всякий случай, хотя он уже видел ее даже во сне. — Мы минуем эту топь, выйдем еще на одно болото, довольно проходимое, которое приведет нас к реке. Как я и сказал, при хорошем движении мы к вечеру будем стоять на твердой земле.

— Хотелось бы верить, — Жанна бросила взгляд на футляр с саблей. — Интересно, стоишь ли ты того, чтобы из-за тебя погибали?

Ломакин усмехнулся:

— Знаешь, только сейчас подумал: за все дни нашего путешествия мы ни разу не взглянули на саблю. Выйдем к реке — рассмотрим ее как следует. А теперь в путь.

Вздохнув, он снова взял жерди и бросил их вперед. Повторяя за ним движения, Жанна радовалась, что у нее хватало сил и худо-бедно потихоньку они продвигались вперед. Не останавливаясь, беглецы к полудню миновали топь, и вода, украшенная, как кружевом, зеленой трясиной, скрылась из глаз. Растительность оставалась скудной, кочки обросли гривами густого, мелкого камыша и необыкновенно высокой, выше человеческого роста, осокой. Поверхность черной воды была подернута тонкой пленкой, словно от мазута, которая отражала солнце всеми цветами радуги. Жанна заметила водяных пауков: как заправские лыжники, они носились взад и вперед на своих длинных дугообразных ногах. В зарослях камыша кричали птицы, похоже, утки.

— Здесь уже знакомые тебе кочки, — успокоил ее Андрей. — Снова идем след в след. — Он ступил на кочку. — О, мне кажется, тут пройдет и стадо. Грунт довольно твердый. Не бойся. Вперед. Мы почти у цели.

Женщина не стала уточнять, у какой цели, ступила в его след, медленно заполнявшийся водой, и вдруг что-то грохнуло, обожгло ей плечо, она покачнулась и осела, стараясь сохранить равновесие и не шлепнуться в черную густую воду. Рискуя провалиться по пояс, Ломакин ринулся в гущу камыша, с удовлетворением отметив, что там мелко, по колено. Следующая пуля заставила его нырнуть в траву.

— Сюда! — крикнул он женщине, не зная, что она ранена. Жанна продолжала сидеть, зажимая рукой плечо. Рукав куртки окрасился в темный цвет.

— Никуда идти не надо! — раздался хриплый голос, и оба увидели мужчину в камуфляже, с кепкой на совершенно лысой голове. — И ты выходи из зарослей, иначе я сейчас добью твою даму.

Андрей повиновался, соображая, кто бы это мог быть. Может быть, охотник? Но зачем они ему? Ограбит? Зачем тогда стрелял на поражение?

— Пришла пора нам с вами познакомиться. — Убийца хмыкнул и снял кепку. — Я Михаил Ковалев, один из четырех охотников, пущенных в погоню за вами.

Жанна побледнела как полотно. Андрей опустился с ней рядом.

— О, не спрашивайте, как я тут оказался, — продолжал Михаил — Я сам все расскажу. Видите ли, когда Завьялов рассказал о вас, я подумал: вы не такие простые и тупые, как наши давние клиенты бомжи, и включите мозг, чтобы выбраться живыми. Это было возможно только при одном условии — отправиться через непроходимые болота. Мои друзья слишком изнежены и ленивы, чтобы пуститься за вами по северному пути, но я упорен и всегда достигаю цели. Посему рано утром я и отправился на север, следуя за вами по пятам, но местами сокращая путь. Видите ли, друзья мои, я давно изучил окрестности леса, и неплохо его знаю. Завьялов играет не совсем честно. На его картах изображено не все. Впрочем, может быть, тот, кто их составлял, руководствовался какими-то своими соображениями.

— Что вы хотите этим сказать? — прошептал Андрей.

— Только то, что северный путь гораздо легче, чем кажется на карте, — заверил его Ковалев. — Здесь масса прекрасных тропинок, позволяющих обойти топь, но они нигде не отмечены. Вы шагнули прямо в трясину, я же обошел ее, зная, что наши дороги пересекутся в этом месте. И, как видите, не ошибся.

— Чего вы хотите? — спросил Андрей, приняв деловитый вид. — Убить нас? Выиграть состязание, или как это у вас называется?

— Да, я этого хочу, — подтвердил Ковалев. — К тому же мне достанется сабля как трофей. Завьялов обещал еще кое-что, — он посмотрел на Жанну, на ее грязное лицо и свалявшиеся волосы, — но это меня не привлекает. В качестве доказательства я должен принести ваши рюкзаки. В них есть особая метка, которую может отыскать только победитель. Ну, — он взглянул на большие водонепроницаемые часы, — прощайтесь.

Жанна зажмурила глаза. Нестерпимо болело плечо, и она не задумывалась, что смерть подошла к ней совсем близко. Ломакин пытался торговаться:

— Давайте вы возьмете саблю и рюкзаки, а нас отпустите. Нам все равно не жить в этой стране, так что никто никогда не узнает, что вы нас отпустили. К тому же вы и так победитель.

Михаил покачал круглой, лысой, как колено, головой:

— Не пойдет. Я играю честно. Раз вы не хотите прощаться, давайте ускорим процесс перехода в мир иной. Где сабля?

— Она здесь. — Ломакин положил футляр на склизкую почку. — Смотрите внимательно, как он открывается. Завьялов говорил, что тут заедает замок.

Ковалев оперся на ружье и нагнулся. Все остальное произошло в считаные секунды. Чувство опасности придало Андрею силы, он распахнул футляр, выхватил саблю и полоснул Ковалева по шее. Издав короткий стон, тот, обливаясь кровью, упал в черную болотистую воду. Его сильные длинные ноги немного взбудоражили ил, но вскоре он затих, уставившись в небо серыми невидящими глазами.

— Ты убил его, — прохрипела Жанна. — Господи, ты убил его!

— Ты бы хотела, чтобы было наоборот? — спросил Андрей, стуча зубами. До этого простому инженеру-электронщику не приходилось убивать, и сейчас его трясло. Он подошел к молодой женщине и дернул ее за руку, заставив скорчиться от боли: — Милая, дорогая, мы спасены! Больше нам ничто не угрожает! Даже это болото мельче и безопаснее, чем я думал. Вперед, родная моя. Еще немного — и мы на станции.

Жанна поднялась на ноги и чуть не упала.

— Этот негодяй ранил меня, — сказала она. — И плечо очень болит. Ну почему мы не догадались взять что-нибудь из аптечки?

— Давай я осмотрю рану, — предложил Ломакин. Он осторожно снял с Жанны куртку, пропитавшуюся кровью, и ахнул. Пуля не прошла навылет, она застряла в кости и потому причиняла женщине невыносимую боль. Недолго думая, Андрей стащил с себя рубаху и разорвал ее на лоскуты.

— Сейчас я перевяжу тебя. — Он старался как можно туже перетянуть рану, женщина стонала и плакала.

— Ой, как больно! Будто жжет изнутри!

— Потерпи немного. — Андрей подумал о том, что сейчас был готов взять на себя страдания этой малознакомой и сперва не симпатичной ему женщины. — Потерпи.

Закончив с раной, он заглянул в зеленые глаза Жанны и вздохнул, увидев в них страдание. Как жаль, что он не может взвалить ее на себя! Выбросить саблю невозможно, хотя — видит Бог — он с удовольствием отправил бы ее в камыши. Бросить рюкзаки — преступление, там вода, еда и одеяла.

— Жанночка, — он губами дотронулся до ее грязных волос-сосулек, — милая моя, ты должна идти. Река уже недалеко, там деревенька, где тебе окажут помощь. — Он вытащил из кармана мобильный, надеясь на чудо, но чуда не произошло: связи не было.

— Да, я пойду. — Морщась, она поднялась и сделала несколько робких шагов.

— Это неглубокое болото. — Он смело соскочил с кочки, подняв фонтан грязных брызг. — Не бойся упасть в воду. Просто иди.

Она осторожно поставила ногу на сухую траву, нога провалилась по щиколотку, и Жанна попыталась улыбнуться:

— Действительно неглубоко.

— Я буду рядом.

Они пошли по воде, пугая водяных жуков и лягушек, раздвигая заросли камыша и осоки. Дорога становилась все лучше и лучше, болота постепенно превращались в лужи. Вскоре они ступили на твердую почву леса, заросшую жирной зеленой травой, на которой, как крошечные бриллианты, сверкали капли воды, напоминая Ломакину камни на рукоятке проклятой сабли.

— Я больше не могу. — Жанна почти упала на траву, порывисто дыша. — Мне плохо, Андрей. Кружится голова, болит плечо. И страшная слабость. Я не дойду до деревни.

— Ты должна постараться. — Ломакин схватил ее за руку и поднял. — Нам нельзя тут оставаться. Тебе необходимо продезинфицировать рану. Может быть, в деревне ловит телефон, и тогда мы вызовем «Скорую».

Она горько усмехнулась:

— «Скорую»! Ты в своем уме? Она привезет нас прямиком в тюремную больницу.

— Пусть лучше так, чем смерть, — ответил Ломакин, с ужасом глядя на болезненный румянец на щеках женщины. Он не был врачом, но знал: в таких условиях рана скоро загноится, начнется сепсис…

— А я уже не знаю, что лучше. — Жанна слабо смахнула капли пота с мраморного лба. — Ладно, постараюсь пройти еще немного. Остается надежда, что нам попадется травница, которая залечит рану разными снадобьями.

Они пошли дальше, женщина опиралась на руку Андрея. Они упрямо продвигались вперед, несмотря ни на что, и лес покорился им, расступился, раздвинув лапы елей и сосен и обнажив поле, заросшее травой и ромашками. Метрах в трехстах виднелись деревянные домики, и Андрей радостно воскликнул:

— Мы спасены!

Жанна открыла полуслепые от боли глаза и заморгала:

— Да, как хорошо!

— Посиди здесь. — Ломакин пристроил ее на ромашковом поле. — Посторожи рюкзаки. Впрочем, их вряд ли кто-то заберет. А я тем временем сбегаю в деревню, отыщу какую-нибудь сердобольную бабулю, лучше дедулю, и мы с ним перенесем тебя в дом.

— Давай, я жду. — Жанна легла на рюкзаки, отбросив в сторону саблю, как ненужную вещь. — Наверное, от тебя все беды, — буркнула она, легко стукнув ее рукой. — Если бы не ты, меня бы не ранили. А теперь на Андрея свалилась еще и попутчица-инвалид.

Слабость наваливалась на нее, окутывала, как туман, и она закрыла глаза, уже не видя, как Ломакин бодро шел по ромашковому полю, добрел до первого дома, убедился, что он нежилой, потом отыскал второй, третий и, подняв кулаки к небу, громко и отчаянно закричал. Перед ним была брошенная деревня, такая же, какую они уже встречали в начале своего пути. Да, дома стояли, многие даже из камня, но возле них не было больше ни сада, ни огорода, а только дикорастущие травы и кустарник. Крыши даже кирпичных строений давно пришли в негодность. Чуть не плача, он пошел по деревне-призраку, стараясь, вопреки здравому смыслу, отыскать хоть одного жителя.

Глава 40 1572 год. Серпухов
Крымский хан сдержал слово. В начале июня 1572 года он со своей армией вышел из Перекопской крепости. Мысль о русском престоле и возвращении сабли не покидала его ни на минуту. На последнем военном совете Девлет Гирей разделил русские земли между своими вассалами (тому, дескать, княжить в Нижнем Новгороде, тому — во Владимире, другому — еще в каком-нибудь), обещал крымским купцам беспошлинную торговлю по Москве и по Волге, и все, воодушевленные, готовились к великому сражению. Хан не случайно выбрал для нападения начало летнего месяца. Разведчики донесли, что на Руси произошли выступления черемисов, татар и башкир, ратовавших за свободу, и Иван Васильевич бросил на подавление волнений хорошо вооруженные отряды Строгановых. Кроме того, лето выдалось необычно жарким. Гибли посевы, падал скот, голодали крестьяне. Несмотря на предсказания дервиша, Девлет Гирей уверился в победе. Турецкий султан заинтересовался планами родственника и помог ему, дав янычар с артиллерией. Словно полчище саранчи, в сопровождении огромных обозов, двигались татары к Москве. Они шли завоевывать и утверждаться. Девлет Гирей предвидел, что это не останется незамеченным. Да, русские будут осведомлены, но, по его сведениям, в их армии всего двадцать тысяч. Когда до Москвы оставалось несколько сот километров, хану сообщили, что Иван бежал в Новгород.

— Трусливый шакал! — бросил Девлет Гирей. — Наши ханы никогда не бросали свое войско. Не лучше бы было вернуть миром Казань и Астрахань? — И он расхохотался громко, раскатисто. Выходит, ошибся оборванный дервиш. Бегство Ивана должно подействовать на русское войско. Они растеряются и станут легкой добычей. Девлет Гирей расслабился, потеряв присущую ему осторожность.

* * *

Крымский хан предполагал, что русские попытаются дать бой. Только вот есть ли у них шанс его выиграть? Вряд ли. Степи и поля на подступе к Москве были ему ведомы. А тем временем в Коломне прошел смотр войска, воеводы разработали четыре сценария нападения Девлет Гирея на Москву. Приближенные царя знали, какие разговоры ходили в народе. Нашествия крымского хана ждали, как конца света. Крестьяне шептали: «Едет-де крымский хан, чтобы захватить нашу землю, посеять смерть за грехи наши, и будет его нашествие страшнее Батыева». Чтобы избежать этого, был составлен наказ, где должно расположиться какое войско, где собраться. В нем учли все возможности нападения Девлет Гирея, указали все дороги, по которым мог пройти бусурман. После смотра русское войско осталось в Коломне. К Оке вышло пять полков во главе с воеводой Михаилом Ивановичем Воротынским, высоким, дородным, закаленным в многочисленных боях. Было время, когда и он попадал в опалу. Счел царь, что богатый воевода, владевший огромными наделами земли, проявил нерасторопность при нападении Девлет Гирея на Мценск, и заподозрил его в измене, сослал с семьей в тюрьму в Белоозеро. Но умел царь и прощать. Возвратил Воротынскому его земельные владения, за исключением Новосиля, который был включен в опричнину, и поставил во главе большого полка в Туле, пожаловав ему боярский титул. И теперь старший воевода вместе со своей правой рукой — Дмитрием Хворостининым, опричным полководцем, отправился на Оку. Многие удивлялись такому союзу. Слишком уж разными людьми были Воротынский и Хворостинин. Первый — эдакий спартанец, считавший, что нужно защищаться до последнего и умереть с честью, но не отступить, не пропустить врага. Совсем другой тактики придерживался Дмитрий. Он считал, что нужно маневрировать, в случае чего отойти и выбрать удобный момент, чтобы ударить по врагу. Однако не только в этом разнились воеводы. Главное отличие было в том, что Воротынский опричник, а Хворостинин — земский. Враждовали тогда земские и опричники. Вторые крест целовали, что никогда не будут заодно с первыми. Любой из опричников мог обвинить земского: мол, тот должен ему некую сумму денег, и несчастный, оклеветанный, платил опричнику, чтобы избежать лютой расправы. Но оба имели заслуги, и на них возлагались большие надежды. Умели оба, как любой русский человек, если не прощать обиды, то в минуту опасности запрятать их глубоко, отмахнуться на время. Сплотила их великая опасность, и стало не до междоусобиц. По крупицам собирали воеводы рать на Оку, еле набрали двадцать три тысячи — все опричники да казаки. Впервые казаки стали воевать за Русь. Привел знаменитый атаман Михаил Черкашин своих донских молодцов. Подтянулся и немецкий полк — около тысячи человек, нанятых в Прибалтике. Многие сплотились в едином порыве защиты родной земли.

Как только стало известно о выступлении татар и продвижении на север, Михаил Иванович, поглаживая окладистую бороду, принялся размышлять, откуда ждать главный удар врага, где сконцентрировать основные силы русских войск. Его беспокоила мысль: как распределить тех немногих защитников Руси, которых успели собрать? Не говорил воевода никому о своих думах про царя Ивана Васильевича, но про себя размышлял: негоже государю в такой момент покидать Москву. Впрочем, делать нечего. Не ведал он, что Иван Васильевич в это время стоял на коленях в Новгородской церкви и молился от всей души за победу русского войска, каялся в своих грехах, в том, что осквернился гневом, сквернословием, гордостью, алчностью, убийствами, плакал, бился головой о холодные плиты, надеясь, что услышит его Господь и дарует победу войску. «Богородице, спаси нас», — шептали его побелевшие губы. Строгий лик Христа взирал на коленопреклоненного царя, и снова падал ниц государь.

А между тем Воротынский, которому еще не доложили, какой дорогой движется Девлет Гирей, посоветовавшись с Хворостининым, решил, что крымский хан может направиться по знакомому ему пути на Серпухов. Оба понимали: это огромный риск. Погруженные в тяжелые думы, воеводы почти не разговаривали. Да и что они могли сказать друг другу? Кроме того, дулся Хворостинин на Михаила Ивановича, знал, что никому тот не поведает свой план — боится утечки. Иногда ему казалось, что он понимал воеводу. Много предателей развелось в земле Русской, вон подсказали Девлету, как главные засеки обойти. Как манны небесной, ждали донесения о продвижении врага, не спали ночами, молясь так же неистово, как их государь. Пресвятая Богородице, спаси нас!

Наутро гонец принес хорошую весть: ханское войско движется по пути к Туле, по кратчайшему направлению на Москву. И показалась улыбка на круглом мужественном лице Хворостинина.

— Молодец, Михаил Иванович, — произнес он, подъехав на гнедом коне к Воротынскому, который, приложив ладонь к глазам, всматривался в даль. — Твоему чутью позавидовать можно.

Михаил Иванович махнул тяжелой рукой:

— До последнего сомневался, что этой дорогой пойдут. Была у меня одна надежда: говорят, в тульской степи оставил хан какую-то ценную вещь, и не дает ему это покоя. Видать, поэтому и решил идти серпуховской дорогой, а вовсе не потому, что она самая короткая.

Дмитрий пожал широкими плечами:

— Мысли его нам неведомы.

— Это верно, — согласился Михаил Иванович и, чуть помедлив, добавил: — Хочу поручить тебе, Дмитрий Иванович, оборону нашей подвижной крепости — гуляй-города. Лучше тебя с этим никто не справится.

Земский воевода удивленно вскинул пшеничные брови. Воротынский доверял ему оборону гуляй-города — военного чуда: толстенные щиты на телегах щетинились пушками и затинными пищалями — нововведением последних лет, которые отличались от обычных ручниц наличием крюков[4]. Внутри были надежно укрыты от орудий неприятеля воины. Правда, пищаль уступала в скорострельности лукам крымских татар, но имела преимущество в пробивной силе: стрела застревала в теле первого же незащищенного воина и довольно редко пробивала кольчугу, а пищальная пуля пробивала двоих незащищенных воинов, застревая лишь в третьем. Кроме того, она не щадила и рыцарские доспехи. Для Дмитрия Ивановича это была неслыханная честь, потому что он не мог похвастаться древностью рода, как старый воевода.

— Справишься? — Михаил Иванович заметил его замешательство.

Хворостинин приложил руку к сильно бившемуся сердцу:

— Справлюсь!

— Позови мне Шуйского, — попросил Воротынский. — Прикажу ему первый бой принять, постараться татар отбросить.

Хворостинин поскакал исполнять просьбу старшего воеводы. Он нашел Ивана Петровича Шуйского, родовитого пожилого князя, у воды. Тот поил коня, ласково поглаживая его шею. Дмитрий Иванович заметил, что на белом лбу Ивана Петровича залегла глубокая складка, румянец на впалых щеках сменила бледность.

— Слыхал, татары серпуховской дорогой пошли? — спросил Дмитрий Иванович.

Шуйский кивнул, не оборачиваясь:

— Это хорошо.

— Михаил Иванович просит, чтобы встретил их твой полк, — продолжал Хворостинин. Князь наклонил голову, и его овальное лицо с прямым длинным носом и тонкими губами озарила улыбка, сделав его по-детски беззащитным и добрым.

— Я это и без просьбы знал, Дмитрий Иванович, — щуря подслеповатые глаза, ответил он и дернул коня за узду. — Пойду к воинам своим, речь скажу. Чую, хан уже где-то на подступах.

Похлопав коня по крупу, он отправился к своему немногочисленному отряду — всего двести человек боярских детей. Дмитрий Иванович посмотрел ему вслед. Он знал, что Шуйский найдет для бойцов нужные слова. Но выдержат ли бойцы, если татары налетят на них темными полчищами? Двести — это очень мало, когда справа, слева, спереди и сзади ногайская конница. Шансов — ни одного. Огромная равнина, настоящее полюшко русское, выжженная солнцем трава, неподалеку — невысокие берега с топкими болотами… Негде укрыться, ни одной высоты… Выход один — достойно умереть. Если Хворостинин со своим полком к переправе не поспеет. Не поспеет — как пить дать. С такими мыслями князь шел к своим людям — цвету войска. Что им сказать? Как вдохновить? Впрочем, верил он, что готовы его воины постоять за веру и землю Русскую.

Когда Иван Шуйский вернулся в свой отряд, боярские дети занимались подготовкой к предстоящему сражению. Высокий белокурый детина готовил русскую булатную саблю, по кривизне напоминавшую турецкую, вычищая острый клинок до блеска, и тихо напевал:

А не сильная туча затучилась,

А не силнии громы грянули,

Куда едет собака крымский царь?

А ко силнему царству Московскому.

А нынечи мы поедем к каменной Москве,

А назад мы пойдем, Резань возьмем.

А как будут они у Оки-реки,

а тут они станут белы шатры роставливать.

А думайте вы думу с цела ума:

«Кому у нас сидеть в каменной Москве,

а кому у нас в Володимере,

а кому у нас сидеть в Суздале,

а кому у нас держать Резань старая,

а кому у нас в Звенигороде,

а кому у нас сидеть в Новегороде?»

Выходит Диви-мурза сын Уланович.

«А еси государь наш. Крымский царь!

а тобе, государь, у нас сидеть

в каменной Москве,

а сыну твоему во Владимере,

а племнику твоему в Суздале,

а сродичу в Звенигороде,

а боярину конюшему держать Резань старая,

а меня, государь, пожалуй Новым-городом:

у меня лежат там свет-добры-дни

батюшка, Диви-мурза сын Уланович».

Прокличет с небес господен глас:

«Ино еси собака крымский царь!

то ли тебе царство не сведомо?

А еще есть на Москве Семьдесят апостолов,

оприщенно Трех святителей,

еще есть на Москве православный царь!»

Побежал еси, собака крымский царь,

не путем еси — не дорогою,

не по знамени не по черному».

Сидевшие рядом с ним молодые безусые хлопцы с румяными лицами раскладывали стрелы по колчанам и подпевали своему товарищу. Увидев Шуйского, воины зашевелились, ожидая приказа, но он поднял руку, как бы предупреждая, что будет говорить. Сидя на стройном гнедом коне, маленький, сухонький, для многих из них, молодых, еще ни разу не нюхавших пороху, ветхий старик, сгорбленный, с длинным носом, большим ртом, редкой сизой бородой, он держался решительно и гордо.

— Мои храбрые воины! — начал Шуйский, и по морщинистой щеке покатилась слеза. — Вступитесь за землю Русскую, за царя нашего, покажите варварам вашу бессмертную отвагу… Для вас, героев-бойцов, нет ничего страшного. Господь видит: правое дело делаем. Он с нами.

Высокий голос князя сорвался, как недопетая нота, но воинам больше ничего не надо было говорить. Их мужественные сердца исполнились отвагой и желанием изгнать врага с Русской земли. Завтра хан в который раз увидит, на что способны русские люди. Шуйский, почувствовав настроение своего отряда, по-молодецки спрыгнул с коня, прижал сухую, в голубых жилках, руку к сердцу и низко поклонился бойцам.

Глава 41 Наши дни. Тульская область
Входы в дома заросли травами. По домам без крыш гулял ветер, неся сюда семена и землю. В пустых комнатах курчавились кусты. Старая водонапорная башня одиноким памятником стояла на краю деревни. Ей уже не суждено было подавать воду в дома, потому что домов больше не было. Не желая сдаваться, он толкнул ветхую дверь одного дома, получше, и вошел внутрь. Обстановка ничем его не поразила — та же брошенная мебель, какую они видели в первой деревне, ненужные вещи… И две огромные черно-белые фотографии пожилых мужа и жены, наверное, давно умерших. Надеясь на чудо, Андрей стал копаться в шкафах, думая найти бинты, йод и зеленку, на крайний случай спирт. Может быть, кто-то из хозяев оставил в погребе бутыль с самогоном? Есть же постельное белье на диване, иконы на стенках, кое-какая одежда в шкафу, тюлевые занавески… Ну почему же нет аптечки? Андрей тоже очень устал, еле передвигая ноги, но не сдавался. Он поставил себе цель — обойти все дома и достать хотя бы что-нибудь пригодное для перевязки и дезинфекции. Однако ему не повезло. Ни спирта, ни съестных припасов — неизменных солений и копчений в погребах — не было. Снаружи дома зарастали кустарником и деревьями, на остатках крыш зеленел мох. Лес медленно, но верно наступал на деревню. Солнце, воздух и вода не оставляли этим домам ни малейшего шанса на спасение.

Вода и плесневые грибки вызывали гниение досок, а вековые корни деревьев ослабляли фундамент домов. Андрей снова достал мобильный, убедившись, что он здесь не ловит. Разве что вызвать волков или хищных птиц. Их ведь зовут санитарами леса. От этой шутки, так некстати закрутившейся в голове, он даже не улыбнулся. Да и не было ничего смешного в этой гнетущей тишине. Старые, покосившиеся, гнилые дома доживали свои последние годы, медленно и тихо умирая. А ведь в них когда-то жили люди со своими хлопотами и радостями, слышались человеческие голоса и детский смех. Всё это безвозвратно кануло в бездну былого. И самое страшное, деревня-призрак никак не могла помочь бедной Жанне. Андрей снова закричал, ударил ногой по гнилым доскам, будто это решило бы их проблемы, потом, присмотрев каменный дом с самой сохранившейся крышей и покосившейся печной трубой, полез наверх, рискуя свалиться: почерневшая лестница тоже «дышала на ладан». Тем не менее ему удалось достичь крыши и, осторожно ступая по остаткам некогда красной, а сейчас неопределенного цвета черепицы, он дошел до трубы, оперся на нее и, прищурив подслеповатые глаза, стал всматриваться в даль. Его порадовало, что он не ошибся в главных расчетах: река, пусть небольшая, но река неподалеку несла свои воды, но никакой пристани он не увидел — даже вдалеке. Не было и одиноких рыбаков, снующих в утлых лодчонках в поисках рыбы. Не было ни души. Он сжал голову руками, напрягая горевший мозг. Если что-то не придумать в считаные часы, несчастная умрет от заражения крови. Почти скатившись по лестнице и сломав нижнюю ступеньку, он снова начал обшаривать брошеные дома, пока не обнаружил в одном из сараев, заросшем травой, тележку, на которой строители возят камни и песок. На его счастье, она чудом сохранила все три колеса, и, позаимствовав одеяла и простыни, которые оставили здесь хозяева, спасаясь от наступления леса, Ломакин бросился в поле.

Глава 42 1572 год. Серпухов
Подгоняемые предвкушением быстрой победы и богатой добычи, войска Девлет Гирея 26 июля подошли к Оке и стали переправляться вброд в двух местах — у впадения в нее реки Лопасни по Сенькиному броду и выше Серпухова по течению. Иван Петрович Шуйский вместе со своим отрядом перехватил их, дал бой, пытаясь остановить людей, сам показывал чудеса героизма и своими криками, призывами добился того, чтобы отряд не дрогнул, не побежал, когда на него обрушился многотысячный авангард крымско-турецкого войска под командованием Теребердей-мурзы. Татарскому военачальнику, опытному степному волку через некоторое время все же удалось рассеять отряд, и татары с диким гиканьем и улюлюканьем устремились к узкой реке Пахре, стараясь перерезать все дороги, ведущие в Москву. Девлет Гирей, наблюдая за боем, предполагал, что основные силы русских сосредоточились возле Серпухова, и, видя героизм, с каким сражался отряд Шуйского (потрепали дети боярские ногайскую конницу изрядно), опасаясь, как бы не повторилось сражение в Судбищах, решил предпринять хитрый маневр. Хан приказал послать на город двухтысячный отряд, а сам переправился через Оку возле села Дракино. Ему показалось, что он нашел брешь в русском войске, что дальше можно беспрепятственно продолжать путь, но вылетевший навстречу полк Никиты Романовича Одоевского, издавая победные крики, на время разрушил его планы. Совсем малочисленный отряд завязал жесточайшее сражение, но все же ногайцы и янычары, размахивая кривыми саблями, нанося удары направо и налево, с трудом, но разбили его. Одоевский, мысленно попросив прощения у Ивана Васильевича, отступил, и крымский хан, вздохнув свободно, продолжил путь. Второй рубеж был пройден, пусть и с потерями. Михаил Иванович Воротынский, видя, что войско хана продолжает шествие, наскоро посоветовавшись с воинами, бросился ему вдогонку. Оставалась маленькая, но все же надежда, что Девлет Гирей развернется для решающего сражения и не достигнет Москвы. Воротынский знал: окольными путями можно обогнать хана и оказаться в столице раньше его, но помнил: воевода Бельский, довольно опытный старый воин, остался в Москве, но ничего не смог сделать и сам погиб, сгорел заживо в стенах Кремля, и укрепился в мысли, что лучше всего сесть Девлет Гирею «на хвост».

— Так хану страшнее, что в тыл с ним идем, — говорил он войску. — Он Москвы оберегается, а нас страшится. Пришлет царь помощь — мы сильны будем. А полки Девлета истомятся, трудно им будет нас сломить.

Поразмыслив, Хвороститин решил, что это разумно, и поддержал Воротыского. Оба прошептали молитву, и Дмитрий Иванович, кликнув войско, поскакал к переправе, на помощь Шуйскому, догадываясь, что помочь ему уже не сможет.

Татары, окрыленные двумя пусть небольшими, но все же победами, подгоняя кривоногих лошадок, не заметили, как их войско изрядно растянулось. Передовые чести уже достигли реки Пахры, а арьергард лишь подходил к небольшому селу Молоди. Увидев село, татары радостно загудели, предчувствуя добычу. Они привыкли выжигать селения дотла, на скаку убивать людей, перепрыгивать через трупы и грабить пустые дома и, потирая руки, пришпорив коней, как вихрь, погнали на Молоди. То, что произошло следом, вызвало замешательство. Откуда ни возьмись на расслабившихся татар налетел Дмитрий Хворостинин. Как орел, бросился он на ханское войско, мечом и копьем уничтожая ненавистных басурман. Молодой князь оказался хорошим тактиком. Полк Дмитрия Ивановича выстроился полумесяцем, выгибавшимся в сторону неприятеля, на концах которого расположились пищальная пехота и артиллерия, а в центре — конница и лучники. Центр, вытянувшись в виде указательного пальца, тыкал в арьергард, громил обозы, крошил смелых татарских и турецких воинов и успевал стремительно отскакивать, будто кузнечик, когда к ханскому войску подходило подкрепление. Наглость русских ошеломила, заставила на мгновение опустить руки. Янычары, заматеревшие в боях, оторопели, замешкались, наблюдая, как русский серп превращается в огненный мешок, обрушивая пламя на колонны басурман. Тяжеловооруженная поместная конница, довершая разгром, нанизывала на копья гордых степных детей, крушила их мечами. Еще немного — и Хворостинин дошел бы до ханской ставки, полонив самого Девлет Гирея. Когда крымскому хану доложили, что его обозы безвозвратно потеряны, он, быстро оценив обстановку, приказал развернуться и добить русских, прежде чем навалиться на Москву: это казалось ему правильным. К нему подскочили мурзы, и, стараясь принять подобострастный вид, все равно шипели, как змеи:

— Не надо назад, великий хан! Не ведись на хитрость русских! Наше войско вдесятеро больше! Сейчас оно сметет их! Подожди немного!

— Да какая хитрость! — Лицо хана покрылось бледностью, глаза пылали гневом. — Какая хитрость? Наш арьергард громят! Вы не думаете, что теперь они ударят по тылам? Назад, назад! — Он махал рукой, стараясь привлечь внимание воинов.

Военачальники, окружив хана, тихо переговаривались между собой. Девлет Гирей видел их недовольство, понимал, что они по-своему правы, но решать все же ему и отвечать тоже! Нельзя допустить разгрома своего войска! Надо добить русских здесь — и тогда путь свободен.

Мирзы нехотя скомандовали отступление. «Сейчас дадим бой — и на Тулу!» — пытался успокоить их хан. Воины медленно, но верно двигались к селу Молоди, со всех сторон окруженному дремучими лесами, куда еще недавно их не пустили хворостининские бойцы. На западе, на пологих холмах, мужики заставили лес отступить, вырубили деревья и распахали земли. На небольшом возвышении, в месте слияния рек Молодки и Рожай, сверкала золотым крестом маленькая деревянная церковь Вознесения. Татары покрикивали на усталых коней, что-то недовольно бурчали в усы. Отряд Хворостинина, изрядно поредевший, поднимал пыль где-то вдали. Сыны степей, истошно крича, преследовали его. Когда они наткнулись на гуляй-город, выросший будто из-под земли, басурманы завопили еще громче. Что-то громыхнуло, застрекотало — это ответил огнем из трех тысяч пищалей сидевший в засаде у подножия холма стрелецкиий полк. Огонь смёл конницу, отбросил ее назад. Сидя на Бельбеке и прикрывая глаза ладонью, великий хан видел, как из-за холма, сквозь пороховой дым, выскочили русские воины и кинулись на татар. Высокий широкоплечий человек с молодым безбородым лицом отрывисто отдавал приказания. Девлет Гирей заморгал и чуть не свалился с коня. Он не ведал, что молодой воевода был Дмитрий Хворостинин, измотавший его войско, и понятия не имел, что он хитрыми маневрами заманивает ханских бойцов к гуляй-городу. Когда снова загромыхали пищали, заохали пушки и татары начали падать с коней, словно подкошенные, крымский хан все понял. Ловушка, шайтан его побери! Он поскакал в самую гущу и истошно закричал, но в грохоте и дыму его никто не слышал. Русские воины окружали янычар, их становилось все больше и больше (к ним присоединились полк Воротынского и казаки Черкашина), начав затяжную битву. Татары растерялись. Девлет Гирей, еле удерживая поводья, молил Аллаха, чтобы его воины прорвали оборону. Проклятые шайтаны! Если начнется затяжная битва, татары побегут. Они не умеют вести затяжные сражения. Мимо него, зажимая раненое окровавленное плечо, проскакал янычар Оскар, крикнув на ходу:

— Беда, хан! Теребердея-мурзу убили! Шайтан-арба впереди!

Девлет Гирей затрясся. Он видел, как его храбрые бойцы один за другим удобряли кровью землю. Их становилось все меньше и меньше… «Отступить?» — подумал хан и покачал седой головой. Русские подготовили им серьезную ловушку. Отступить — значило не сохранить многие жизни, а оставить у себя в тылу могучего врага. «Уничтожить, уничтожить», — шептал он и вел новые и новые силы на гуляй-город. Стиснув зубы, Девлет Гирей видел: могучие воины гибнут… В строй встали даже те, кому доверяли только готовить еду. Крымцы и османы лезли на щиты, валились вниз, устилали холм трупами. Некоторые, отчаявшись, рубили щиты саблями, расшатывали руками, стараясь добраться до бойцов, но московиты рубили им руки, несчастные трясли кровавыми обрубками, и ужасные стоны оглашали поле. Им не под силу взять укрепление. Не под силу… И Девлет Гирей зарыдал, уткнувшись в косматую гриву коня… Он предчувствовал: это сражение они проиграли. «Не показывать слез!» — приказал хан сам себе, вытер глаза, красные от пыли и порохового дыма, и приосанился. К нему подъезжали военачальники, он слал и слал новые отряды… иногда наступали короткие передышки, но Девлет Гирей не ел и не спал, лишь иногда жадно пил теплую воду, отдававшую тиной, и с маниакальным упорством приказывал штурмовать русских. Так прошло четыре дня. Крымский хан видел, что проклятые московиты тоже не ели и не спали (ох, если б великий хан знал, что у них кончилось продовольствие и они уже съели несколько боевых коней), стояли насмерть, не отдавая и пяди своей земли.

— Что же делать? — Этот вопрос носился в воздухе, но на него никто не мог дать ответ. На пятый день, когда на землю спустились сумерки, Девлет Гирей призвал к себе военачальников, посоветовал не тратить силы.

— Мы ринемся на врага утром! — стараясь выглядеть бодрым, произнес он. — Мы дожмем его, мы победим.

Князья и мурзы молчали. Девлет Гирей видел, что они устали и измучились. Грязные, истощенные, с тусклыми глазами, с лицами, покрытыми корками грязи и крови, они представляли жалкое зрелище и нуждались в хорошем отдыхе. Но какой отдых, когда противник не собирается отдыхать!

— Они продолжают атаковать, — тихо сказал Оскар-мурза.

Девлет Гирей качнул головой:

— Не слишком усердствуйте, отбивая атаки. Сохраните силы для утреннего сражения.

Военачальники разъехались по своим местам, и вскоре Девлет Гирей радостно заметил, что пальба стихает, пушки уже не грохочут, как гром в грозу, небо не озаряется вспышками. Видимо, русские тоже измучились и решились на передышку. Крымский хан довольно потер руки. Если все получится так, как он задумал… Все же их больше, они возьмут если не силой, то количеством… Пришпорив Бельбека, он поехал в стан татар, наблюдая, как его люди, радуясь долгожданному прекращению боя, кормили лошадей, жарили мясо на кострах, приводили в порядок оружие. В стане русских тоже горели костры.

— Завтра утром решающий штурм, — бросил хан подъехавшему к нему Дивей-мурзе. Тот отвернулся, ничего не ответив. «Никто не ожидал такого от русских». — Хан поехал к шатру, возведенному для него, чтобы немного прикорнуть на расстеленном ковре, но неожиданно пальба возобновилась, красные сполохи прорезали тьму, и русские воины, как саранча, выбежав из лощины, защищенные сумраком, набросились на татар, расслабленных передышкой. Хан стеганул Бельбека, поскакал назад, краем глаза увидев, как два дюжих молодца схватили коня Дивей-мурзы под уздцы, стащили всадника и куда-то повели. Громыхали пушки, ядра катились, не переставая, а следом за ними летел тот самый молодой воевода с круглым безбородым лицом, сея смерть и ужас. Неожиданное нападение русских превратилось в страшное избиение татар. Девлет Гирея нагнал Оскар-мурза.

— Отступать надо, господин! — Он старался перекричать канонаду. — Армию потеряем!

— Нет! — истошно завопил крымский хан и застучал кулаками по крупу несчастного Бельбека. — Если мы отступим, то потеряем неизмеримо больше!

— Хочешь погубить все население своего полуострова? — заорал в ответ и военачальник. — Если не можешь принять правильное решение… — Он не успел договорить, пошатнулся: изо рта показалась алая струйка, и мурза свалился под ноги своего коня. Девлет Гирей, завороженный, смотрел на смерть своих людей. Когда ему доложили, что убиты его сын и внук, сломленный хан, потерявший надежду вернуть саблю, приказал отступать, и его войско бросилось назад, не разбирая дороги. А русские кинулись следом и, опьяненные кровью, продолжали убивать, опомнившись только тогда, когда измученные крымцы и османы переправились через Оку. Девлет Гирей и другие военачальники, заметив, что московиты прекратили погоню, расположились в поле на зеленой, еще не вытоптанной траве и подсчитали потери. В Крым возвращалось двадцать тысяч человек…

Девлет Гирей, избегая смотреть в глаза военачальникам, погнал коня в чащу леса и там, у небольшого болотца с желтой водой, соскочил на землю, упал лицом на холодную траву и завыл, как загнанный волк. Он знал: для него все кончено. Он подвел Османскую империю, лелеявшую честолюбивые мечты, уничтожил добрую половину боеспособного населения полуострова, покрыл позором седую голову. И все это потому, что когда-то он не заставил царя вернуть ему саблю. Над ним закричала какая-то птица, закричала страшно, угрожающе. Хан поднял голову и уставился в мутную болотную жижу. Ему захотелось броситься в тину, разом покончить со всем, что навалилось на него в последнее время. Девлет Гирей приподнялся, собираясь осуществить задуманное, но в последнюю секунду остановился, ударил кулаком по длинной болотной траве… Нет, нет и нет! Он Чингисид, потомок великого человека. Свести счеты с жизнью — это слабость. Он выпьет чашу до конца, пусть ему суждено всю оставшуюся жизнь купаться не в лучах славы, а в презрении и ненависти своего народа. Может быть, потомки поймут, что Девлет Гирей старался для своего государства? Вздохнув, он поднялся, отряхнул грязь с кафтана и медленно пошел навстречу своему бесславию. Больше хан и не помышлял о нападении на Москву.

Глава 43 Наши дни. Тульская область
Жанна лежала в той же позе, в какой он ее оставил, и по потрескавшимся губам, по лихорадочному румянцу на щеках, по ознобу, сотрясавшему худенькое изможденное тело каждую минуту, он понял, что у нее высокая температура. Начинался сепсис. Он дотронулся до нее с каким-то испугом, и женщина открыла глаза, будто бы подернутые пленкой.

— Жанночка, тебе нужно встать, чтобы пересесть на тележку, — сказал он. — Я довезу тебя до ближайшей деревни. Эта оказалась безлюдной. Поэтому на реке, до которой мы уже дошли, нет пристани.

Коричневые губы приоткрылись, и оттуда вырвался полустон:

— Пить!

— Сейчас, моя милая. — Он достал из рюкзака канистру и налил воды. — Вот, пей.

Жанна приподняла голову и жадно выпила, потом уронила ее на одеяло и заговорила тихо, прерывисто, будто боясь не успеть:

— Говоришь, деревня брошена? Что ж, это судьба, Андрюша. Брось и ты меня. Я все же окончила два курса мединститута и знаю, что меня ждет. Сепсис уже начинается, еще немного — и я потеряю сознание, а потом умру в муках. Не прошу тебя убить меня, чтобы облегчить страдания, ты этого не сделаешь, но избавь себя от напрасного труда. Ты потратишь силы, потащишь меня дальше, а я все равно умру по дороге. Не делай этого, прошу тебя.

Он нервно глотнул, и острый кадык выпятился, натянув тонкую кожу. За дни, полные тревоги, Ломакин забыл про отрастающую на лице щетину, которая делала его старше.

— Что ты такое говоришь? — Он погладил ее волосы. — Как я могу тебя бросить?

Жанна поежилась и прошептала:

— Я умираю, Андрей. Говорят, перед смертью перед глазами проходит вся жизнь. Если бы ты знал, как я раскаиваюсь в том, что натворила. Все, что я ни делала, было дико и нелогично. Сначала какое-то соперничество с сестрой, которая меня боготворила, обещание выйти замуж раньше, чем она. Ну вот вышла — и что дальше? Мой первый супруг сделал меня алкоголичкой и наркоманкой. Спасибо маме, она вытащила меня из этого омута, но просила, чтобы я подлечилась как следует, прежде чем создавать новую семью. Она врач, видела, что с психикой у меня не в порядке. Но я ее не слушала. Каждый день я видела сестру, счастливую, окруженную мужем и детьми, ее подруг, и мне становилось больно, что я без пары. И я совершила грех — разбила семью. Тут бы мне успокоиться. Дима ходил в море, привозил хорошие деньги, вещи, исполнял все мои желания. Так нет, мне не хватало адреналина. Что ж, я получила его с лихвой. Я заслужила свою смерть, Андрюша. И не жалей обо мне, спасайся сам. Я вижу, ты случайный человек в криминальном мире, ведь так?

— Чтобы спасти сына, я занял деньги у бандита, — кивнул Ломакин, — и оказался в кабале. Он заставлял меня участвовать в преступлениях, без моего ведома снимал видео, на котором выходило, что я главный виновник всего. И в конце концов, видя, что так будет продолжаться вечно, я решил соскочить. Он отправил видео в полицию, и вот я здесь, с тобой и с этой проклятой саблей.

Она попыталась улыбнуться, но получилась жалкая гримаса.

— Почему ты сам не пошел в полицию и не рассказал, как было?

— Да потому что хоть на деле он и бандит, внешне вполне респектабельный бизнесмен, у него в нашем городе все схвачено, — пояснил Ломакин. — К тому же, если мы с женой и ребенком возвратимся туда, он выполнит свои угрозы и убьет мою семью. Нет, деньги необходимы мне, как воздух. Поэтому и приходится тащить проклятую саблю.

— Покажи мне ее, — попросила женщина. — Смешно получится: я умру, а трофей не увижу. Покажи, пожалуйста.

Андрей послушно достал саблю из футляра и протянул Жанне. Взяв ее в горячую руку, она тут же уронила саблю на землю и, как завороженная, смотрела на дорогую блестящую вещь, отнявшую многие жизни.

— Так вот ты какая! — прошелестела она. — Что ж, теперь можно и умирать. — Женщина снова опустила голову на одеяла.

Глава 44 После битвы под Серпуховом. Прошло сто лет
В лавку купца Михаила Воронова зашел оборванный, грязный истощенный человек неопределенного возраста, один из таких, кому можно дать и тридцать, и шестьдесят одновременно. На худом, обтянутом кожей лице лихорадочно блестели глаза болотного цвета. Под мышкой он держал что-то завернутое в мешковину. С порога незнакомец кинулся в ноги Воронову и запричитал:

— Спаси, батюшка! Погибаю. На тебя вся надежда.

Михаил смущенно запустил два пальца в густую черную бороду и уставился на нежданного гостя.

— Кто ты? Что ты? — проговорил он в растерянности. — Вставай, объясни все толком. Что тебе надобно?

— Гутарят, батюшка, что ты старые вещи собираешь. — Незнакомец не вставал, наоборот, поклонился, ударившись лбом о дощатый пол лавки. — Не побрезгуй, спаси мою душу, возьми вот это.

Глаза купца загорелись. Он наконец понял: посетитель хочет продать ему какую-то старую вещичку, но боится, что Воронов ничего за нее не даст. Михаил недаром слыл прижимистым, деньги на ветер не бросал. Если вещичка ничего не стоит — то и платить он не станет.

— Показывай, что там у тебя, — равнодушно бросил он, делая вид, что его нисколько не интересует товар. — Разберемся.

Несчастный развернул мешковину, и оттуда выпал продолговатый предмет, стукнувшись о пол. Гость вскочил на ноги и отпрыгнул, будто от ядовитой змеи.

— Да что там? — В сумраке лавки, заставленной товарами, Воронов не сразу разглядел вещицу. Но когда разглядел, потерял дар речи. Это была большая сабля, по-видимому, из чистого золота, сплошь усыпанная драгоценными камнями. Осторожно, словно боясь причинить ей вред, Михаил поднял ее и поднес к окну. Драгоценные камни заиграли, заплясали на стенах разноцветные лучики.

— Откуда это у тебя? — удивился Воронов. — Сколько ты за нее хочешь?

Незнакомец снова упал на колени:

— Даром отдаю, батюшка. Только освободи меня от нее. Правду скажу: заговоренная она, в ней нечистая сила сидит. Говорили, принадлежала сабля раньше Девлет Гирею, потерял он ее в битве под Тулой, оттого потом и Москву разорил, что оружие вернуть хотел. Только оказалась она у русских людей. Сначала радовались они: мол, такую диковинку приобрели, а потом через нее несчастья на них сыпались. Одного из моих друзей начисто разорила, проклятая. Из жадности я взял ее себе — и, поверь, тоже все добро потерял. Я ведь купцом был, как и ты, а теперь нищий. Если не побоишься силы ее бесовской — даром бери.

Воронова немного смутил странный рассказ гостя.

— Проклятая, говоришь? — уточнил он, вертя оружие.

— Верно, — подтвердил незнакомец. — Кровь на ней и убийства. Все как на духу тебе выложил, чтобы не проклял ты меня, ежели что. Не возьмешь — в реку выброшу. Может, от проклятия избавлюсь.

— Ну зачем же в реку? — В голове предприимчивого купца завозились мысли. Отвезти ее на Волгу, там продать татарве за огромные деньги. — Я беру ее себе.

Несчастный принялся целовать ноги Михаила, обутые в сафьяновые сапожки.

— Благодетель ты мой, спаситель!

Купец хлопнул в ладоши, и появился слуга в пестром кафтане.

— Этого человека проводить в мой дом, накормить как следует и одеть подобающе, — приказал он и повернулся к гостю: — Негоже мне отпускать тебя вот так, без подарка. Думаю, моя благодарность будет тебе в самый раз.

Незнакомец встал, поклонился в пояс и вышел со слугой. Воронов вздохнул и принялся рассматривать саблю. Чем дольше он держал в руках оружие, тем меньше хотелось с ним расставаться. Может быть, рассказ гостя — выдумка? Сам виноват, разорился по дурости, теперь сабля виновата. Девлет Гирей тоже небось о ней вспоминал, когда его при Молодях разбили. А ему, Михаилу Воронову, бояться нечего. Пусть сабля полежит пока в погребе его огромного дома… Как только понадобятся деньги, тут же продаст ее. Астраханские татары хорошо заплатят, он знает, что они любят.

Глава 45 1732 год, Тула
Акинфий Демидов, представитель знаменитой династии промышленников, владелец многочисленных заводов, рудников, соляных копей, хозяин несметных богатств, гуляя по Туле — своему родному городу, где старался бывать почаще, среди торговых рядов увидел сгорбленного старичка, с желтым лицом, испещренным морщинами, с маленькими слезящимися глазками, хозяина лавки старых антикварных вещей. Акинфий часто заходил к нему, покупал симпатичные, порой даже дорогие безделушки. Предприниматель никому не говорил, что в подвале его огромного особняка потихоньку создавался музей редких вещей. Старичок подмигнул ему, как старому знакомому, и, вытащив что-то завернутое в рогожу, прошептал:

— Есть кое-что для вас. Пройдемте ко мне.

Акинфий проследовал в пыльную лавку старьевщика, с неудовольствием вдохнув затхлый запах, поморщился при виде гроздьев паутины, развешанных по углам.

— Что у тебя, старик? — пробурчал он.

— Сабля Девлет Гирея. — Старьевщик освободил оружие из плена, и оно блеснуло в тусклых лучах солнца.

Акинфий, оторопев, взял ее в руки.

— Сколько ты хочешь, старик?

— Отдам недорого, — отозвался старьевщик. — Однако вынужден кое-что сказать. Это не просто холодное оружие. Видите ли, изначально саблей владел предок Девлет Гирея, Чингисхан, которому шаман заговорил саблю. Она приносит счастье только своему настоящему хозяину. Все, к кому она попадает потом, страдают. История этой сабли знает и убийства, и разорения. Последний ее владелец отдал мне ее бесплатно, умолял на коленях забрать у него. Он уверял, что из-за проклятой сабли лишился дома, денег и семьи. Если вас это не страшит…

— Разорение мне не грозит, — усмехнулся Акинфий, тряхнув напудренным париком. — Мне вообще нечего бояться. Дела мои хороши, как никогда, власть благоволит ко мне. Так что держи, старик, — он высыпал на стол горсть монет, — и давай саблю.

От него не укрылось, с каким облегчением старьевщик отдал ему оружие. Демидов ухмыльнулся в большие густые усы. В сабле сидит бесовская сила — надо же такое придумать? Наверное, до сих пор ею владели неудачники, смотревшие на оружие как на средство обогащения. А он не такой. Акинфий Никитич, крепко сжимая покупку под мышкой, сел в карету и приказал кучеру ехать в особняк. Через несколько дней он уезжал на Урал, где с недавнего времени находились его основные заводы. «Да, что-что, а разорение мне не грозит», — повторил он свои слова и улыбнулся. Они, Демидовы, никогда ни на кого не уповали, всего добивались своим трудом. Его отец, знаменитый тульский оружейник Никита Демидов, славился своим мастерством. Он часто любил вспоминать знакомство с Петром 1, оказавшееся судьбоносным. Однажды петровский вельможа привез Петру из-за границы пистолет. Царь, как ребенок, радовался подарку, но, к несчастью, сломал курок. Не нашлось в Москве мастера, способного его починить, и кто-то посоветовал обратиться в Тулу: дескать, там кузнец есть, Никита Демидов, славится ловкостью и оружейным искусством. Разумеется, царь поехал в Тулу и велел привести ему того кузнеца. Отец осмотрел оружие и сообщил, что дело поправимое, только время на это требуется. Петр согласился, а когда снова приехал в Тулу, Демидов вручил ему отремонтированный пистолет. Царь вертел его и так и этак, и остался доволен. Правда, лицо его вскоре омрачилось.

— Доживу ли я до того времени, когда и у меня на Руси будут так же работать? — произнес он с горечью.

— Уже работаем, и не хуже заграницы, — отвечал Никита.

Петр побагровел.

— Ах ты мошенник! — закричал он и ударил мастера по щеке. — Сделай сначала, а потом хвались.

Демидов и бровью не повел.

— Ты, царь, сперва выслушай, а потом кулаки распускай, — весело сказал он и вытащил из кармана пистолет — точную копию того, что держал в руках Петр. — Тот пистолет, что у вашей милости, моей работы будет, а вот этот — заморский.

Царь взял оригинал в руки, попытался найти различия, но не смог.

— Прости меня, — примирительно произнес он. — Не ведал я, что и в нашем краю такие умельцы. Оружейный завод откроешь?

— Отчего ж не открыть? — согласился Никита. — В наших краях не один я такой умелец.

— Правда? — В порыве радости Петр привлек его к себе, поцеловал в макушку и сказал: — Постарайся, Никитушка, распространить фабрику свою. А я уж тебя не оставлю.

На следующий день царь издал указ — отвести земли Демидову близ Тулы, в Малиновой засеке, для копания железной руды и для вырубки леса и пережога его на уголь. Никита не подвел государя. Он построил чугуноплавильный завод на речке Тулице и вскоре отлил ни много ни мало пять тысяч артиллерийских снарядов, которые повез в Москву. Петр 1 лично осмотрел снаряды, остался доволен и приказал заплатить мастеру втрое больше договорной цены. Так и начался расцвет их империи — империи Демидовых. Слава про их завод гремела на всю Россию. А когда с Урала поступила железная руда и Никиту попросили дать ей оценку (он дал — и высокую), его семье было предложено переехать на Урал, чтобы осваивать месторождения и уральские, и сибирские, и алтайские. Не хотелось Демидову-старшему покидать родной город. Тут у него хозяйство, дом большой, деревни и заводы — добро немалое. И наказал он ехать старшему сыну Акинфию. И тот не желал покидать родную землю — но что поделать? Сейчас Акинфий с гордостью вспоминал, что отца не осрамил, много руды отыскал — и медной, и серебряной, и даже золотой, воздвиг двадцать заводов, а после смерти родителя стал полновластным хозяином империи. Денег у него, как говорили, было больше, чем волос на голове, и это соответствовало истине. Были у Акинфия и подпольные заводы, где выплавляли чугун и медь и не отдавали государству. Разумеется, в отчетах было все гладко, а излишки продавались кому ни попадя, принося владельцу баснословные прибыли. Нашлись недоброжелатели, донесли Анне Иоанновне: дескать, Демидов фальшивые деньги чеканит. Однажды, когда играл он с императрицей в карты и стал нарочно проигрывать, расплачиваясь новенькой серебряной монетой, она и поинтересовалась:

— Какими деньгами платишь?

Акинфий не растерялся тогда, нашелся:

— Все твои, матушка, и мы твои, и работа наша твоя, и серебро, и деньги.

Обо всем этом вспомнил Акинфий, когда ехал в золоченой карете с дворянским гербом, позади которой на запятках стояли два гайдука, по родному городу. Не додумалась тогда императрица прислать кого с проверкой… И по-прежнему чеканилась в подземельях фальшивая монета, рекой лился неучтенный сплав. И будет литься. В государстве его ценят — кому придет в голову Демидовых-то потревожить? Так что старьевщик зря боялся. Не грозит ему ни гибель, ни разорение. Тем более от такой красавицы… Акинфий любовно погладил рукоятку сабли.

Карета притормозила у огромного особняка на набережной, почти в самом центре Тулы, настоящего каменного дворца, равного которому не было в городе. Слуга помог Акинфию выйти из кареты, и промышленник прошел в дом, щедро украшенный золотом и серебром, обставленный дорогой мебелью. Стены были обиты красным бархатом, и на них красовались дорогие картины известных мастеров фламандской живописи. Заморские растения толстыми зелеными стволами обвивали лестницы и окна, а в серебряных и золотых клетках, на удивление гостям, заводили песни заморские птицы, прыгали обезьяны и другие диковинные животные. Акинфий Никитич любовно прикоснулся к клетке с большим зелено-желтым попугаем Карлом, привезенным откуда-то из Африки, почмокал тонкими губами и проговорил:

— Ну, здравствуй, разбойник.

— Здравствуй, разбойник, — отозвался Карл в ответ, поглядывая на него красноватой бусинкой глаза. Демидов расхохотался, сунул палец в клетку, дав попугаю немного покусать ноготь, потом, оглядевшись по сторонам и убедившись, что в огромной комнате никого нет, сунул под мышку сегодняшнюю покупку, подошел к шкафу, заполненному книгами в дорогих кожаных обложках с золотом, открыл дверцу, отодвинул книги на второй полке, обнажив маленький рычажок, нажал на него, и шкаф отъехал в сторону, будто по мановению волшебной палочки. В стене показалось отверстие, и рослый Акинфий нырнул в него, прихватив свечу с маленького мраморного столика. Гладкие ступени вели в подземелье, и Демидов, вытянув вперед руку, стал спускаться вниз. Пламя осветило огромные кладовые за железными решетками. Всего лишь несколько доверенных человек знали, что главная изюминка демидовского дома — не бросающаяся в глаза роскошь, а подвалы с кладовыми, заполненными чугуном, медью и другими металлами. Акинфий подошел к полупустой комнате, предназначенной для хранения ценностей. В большой костяной шкатулке покоились старинные кольца, диадема, некогда украшавшая голову французской принцессы, цепи, принадлежавшие потомку рыцарского ордена, и многое другое. Большой футляр из красного дерева с шелковой подкладкой пустовал. Когда-то Акинфий приобрел его у того же старьевщика, приобрел просто так — вдруг когда-нибудь пригодится. И он пригодился для такого сокровища, равного которому нет во всем мире. Демидов осторожно освободил саблю из рогожи и положил в футляр. Теперь ее место здесь. И ни одна живая душа не узнает о его покупке. Промышленник не мог объяснить, зачем хочет скрыть саблю от посторонних глаз. В конце концов, он не украл ее, а честно приобрел, заплатив немалые деньги. Кроме того, и хозяина оружия, Девлет Гирея, давно не было на свете, уж больше ста лет. Скорее всего дело было в том, что Акинфий один хотел владеть сокровищем. Не дай бог, узнают наследники… Никому он не доверял. Поднеся свечу к рукоятке, украшенной драгоценными камнями, он полюбовался игрой света, потом захлопнул крышку футляра, вышел из кладовой, провернув с лязгом ключ в замке, и начал подниматься наверх, думая о том, что день, вопреки его ожиданиям, прошел удачно.

Глава 46 Наши дни. Тульская область
— Я не дам тебе умереть. — Андрей снял с нее одно одеяло, выложил им дно тележки, поднял легкую, как перо, женщину, осторожно положил на одеяло и прикрыл другим. Ноги Жанны свесились вниз, голова упала на борт тележки. Он сунул ей под голову еще одно одеяло, пристроил рядом рюкзак с остатками еды и футляр с саблей и покатил тележку вперед по дороге, израненной рытвинами. Когда-то по ней ходили грузовики, трактора, но теперь она была такая же брошенная, как и деревенька. Ломакин вышел на берег реки, стараясь привлечь внимание одинокого рыбака, но все по-прежнему было безлюдно. Жанна то и дело просила пить, потом потеряла сознание. Плача, размазывая кулаком слезы по грязному лицу, Андрей бежал, собрав все силы, но спасти женщину ему не удалось. Она умерла, как только начало смеркаться. Истощенный организм не оказал никакого сопротивления инфекции. Плачущий Ломакин достал саперную лопату, предусмотрительно прихваченную для похода, и вырыл неподалеку от реки под огромной березой могилу. Потом положил туда измученное тело, поцеловал еще теплые губы и торопливо, рывками, забросал могилу комьями земли. На месте не оказалось большого камня, который можно было поставить на холмик как надгробную плиту, и он накрыл могилу еловыми ветками. Немного постояв у свежего холма, мужчина произнес: «Прощай» — и, не оглядываясь, пошел прочь от страшного места, продолжая катить тележку впереди себя.

Глава 47 1733 год. Санкт-Петербург
Акинфий вспоминал игру в карты с Анной Иоанновной всегда с улыбкой и не ведал не гадал, что императрица тоже не забывает о ней. Страдавшая от одиночества и поэтому полюбившая сплетни, она окружила себя соглядатаями, которые сообщали, что делается в государстве, и не удосуживалась проверить, правда ли это. Слухи об обширных подземельях дома Демидова, по которым карета проедет, не давали покоя. Неужели один из ее подданных, которого она любила и жаловала, обманывает ее и прикарманивает неучтенные денежки? Не может никто в государстве быть богаче ее, государыни. А если кто и пытается, не избежать ему наказания. Анна Иоанновна подошла к зеркалу, мимоходом поправила прическу, избегая лишний раз глядеть на себя. Как она ненавидела свое лицо! Полное, белое, обсыпанное рисовой пудрой, с тяжелым подбородком и крупным носом, пухлыми щеками и глазами неопределенного цвета! Как она ненавидела свою фигуру — высокий рост, как у гренадера, талию, заплывшую жиром. Нет, такую нельзя полюбить. Бирон врет. Врет, но как убедительно! А может, и не врет… Кого ему любить, кроме нее? Свою горбунью жену? Огромные часы пробили девять. Императрица давно откушала кофею, осмотрела драгоценности — одно из ее любимых занятий — и готовилась принимать министров и секретарей. Полная рука погладила серебряный колокольчик, еще раз напомнивший о Демидове, и она восприняла это как знак судьбы. Зазнавшегося выскочку не мешало бы проверить, проверить как следует… А для этого необходимо издать указ. И именно его они и обсудят сейчас с придворными. До этого они подсовывали ей свои указы, чтобы она подписала, как обычно, не читая. Приосанившись, поправив красный платок (она любила появляться в длинном домашнем, восточного покроя платье, и красном платке, повязанном на голове по-крестьянски), императрица вышла в приемную. Возле нее уже толпились прекрасно и дорого одетые министры и секретари. Слуги отворили двери в роскошную приемную (Петрова племянница обожала пышность и хотела, чтобы ее двор не уступал ни одному европейскому), все вошли и расселись по местам. Кабинет-министр Артемий Петрович Нарышкин, высокий сухопарый мужчина с тонкими чертами лица, сразу заметил перемены в государыне: ее лицо покрылось румянцем, губы плотно сжались, словно она приняла какое-то решение и не нуждалась в их мнении. Будто в подтверждение его мыслей императрица встала во весь свой высокий рост, сверкнула черными глазами и произнесла:

— Желаю сегодня написать указ. Он касается Акинфия Демидова.

На нее посмотрели с удивлением. Многие считали Демидова ее любимчиком.

— Да, желаю написать указ, — повторила Анна Иоанновна твердым голосом, и ее глаза-бусинки пробуравили каждого. — Устроим ему хорошую ревизию.

— Но зачем же специальный указ? — Коммерц-коллегии советник Петр Павлович Шафиров удивленно посмотрел на нее. — К любому заводчику посылаются ревизоры. — Он знал, что говорил. Для всех промышленников проверки проходили довольно безболезненно: приезжал ревизор, изучал документы, опрашивал персонал, записывал, уезжал, а позже хозяина обычно оповещали о штрафе, даже если большом, то не губительном для его дела. В его глазах Акинфий ничем не отличался от других заводчиков. Ну, был побогаче прочих. — В чем его вина?

— А в том, — Анна Иоанновна зло посмотрела на него — надо же, посмел ей перечить! — что ходят слухи об обширных подземельях под демидовским домом. Будто бы в этих подземельях множество меди и железа хранится, которых по документам нет. И трудятся там работники неучтенные…

Министры переглянулись и покачали головами. Они, в отличие от государыни, не любили сплетни.

Императрица ударила кулаком по столу.

— Повелеваю, — в гневе она выплевывала каждое слово в лицо своим приближенным, — Коммерц-коллегии советнику барону Петру Павловичу Шафирову устроить проверку заводчика Акинфия Демидова, заключающуюся в проведении проверки расчетов с казной, прежде всего правильности уплаты им десятинного налога. Назначить ему для оного двух помощников: Коммерц-коллегии советника Михаила Шафирова и асессора Василия Васильева, коим поручено собирать принадлежащия к тому справки.

Анна Иоанновна остановилась, чтобы перевести дух, на ее мужеподобном лице появилась улыбка.

— А чтобы Акинфий Никитич не думал чего, проверять будем всех заводчиков. Учреждение для этого создадим. А, как считаете?

Министры немного помолчали. Они знали, что спорить с государыней бесполезно. Анна Иоанновна обладала каким-то гипертрофированным самолюбием, подозрительностью, вероятно, порожденной тем, что многие не хотели видеть ее царицей, не признавали. Уж больно мало было в ней русского, все больше западного, курляндского. Да и образованности и ума маловато.

— Верно говорите, государыня, — Петр Шафиров первым нарушил молчание, и его восточное лицо с миндалевидными глазами приняло подобострастное выражение, хотя в уголках полных губ пряталась усмешка, — пропишем в указе создание небольшого временного учреждения, в документации оно будет именоваться Комиссией о исследовании десятинного сбору с партикулярных железных и медных заводов.

— Это дело, — обрадовалась императрица. — К указу и инструкцию приложим.

В тот же день императрица подписала инструкцию гвардии Семеновского полка капитану-поручику Савве Кожухову, направлявшемуся для этой цели на уральские заводы. Обследование предприятий центрального района поручалось Васильеву, которого посылали в Тулу. Михаил Шафиров должен был ехать в Москву, чтобы проверять уплату заводчиками пошлин, связанных с продажей их товара.

Подписав указ и все инструкции, государыня взглянула на часы. Почти полдень. Что ж, она плодотворно поработала и нуждалась в отдыхе. Министры снова переглянулись и встали, собираясь уходить. Ни для кого из них не было секретом, что Анна Иоанновна, проводив их, из приемной пройдет в потайную комнату, где ютилось семейство Биронов. Фаворит уже ждал ее, сидя за накрытым столом, ломившимся от еды.

— Как прошел твой день, дорогая? — спросил он, помогая ей присесть. Маленькая горбатая госпожа Бирон, которую Анна Иоанновна специально отыскала для любовника, взяв за руки детей, поспешила скрыться.

— Послушная она. — Государыня положила в рот крылышко куропатки. — И себя блюдет правильно, и детки ухоженные. Как ты с такой уродиной живешь-то? Может, влюбился?

Красивое лицо Бирона исказилось от удивления.

— Ну ты и скажешь, матушка. Да я окромя тебя и смотреть ни на кого не желаю. Знаемо, я и жениться не хотел, ты мне ее отыскала.

— Уж отыскала так отыскала. — Императрица похрустела нежными косточками птицы. — Хватит об этом. Что до работы… много сегодня работала, указ подписала.

Дуги-брови любовника взлетели вверх. Он всегда был в курсе всех событий при дворце.

— Что за указ?

— Сама составила, — похвасталась Анна Иоанновна, кокетливо поправляя парик. — Давно мне докладывают о Демидове: дескать, держит он в кладовых неучтенные металлы и пошлину с них не платит. Проверить бы надобно, да как следует.

— Тебе что за дело до него, матушка? — поинтересовался Бирон, наливая красноватое вино на самое донышко (государыня не любила и боялась пьяных). — Нам от него большая прибыль.

— Прибыль-то большая, ничего не скажу, — кивнула государыня, — да вот только сколько того неучтенного добра у Акинфия — Бог знает. Негоже придворному быть богаче государя.

— Это верно. — Фаворит знал ее любовь к роскоши.

— Ежели окажется, что наговоры все это, — произнесла императрица, — подарок ему сделаю. А ежели правда… Не миновать ему наказания… Утаивший что-то от ревизоров царских да предан будет смерти…

Ее черные бусинки-глаза зло блеснули, и имевший на нее большое влияние любовник содрогнулся. Не дай Бог впасть в немилость! Проклятая баба шкуру сдерет заживо!

— Молодец ты, матушка, — льстиво проговорил он, и Анна Иоанновна, отодвинув тарелку, стала ласкаться к любовнику. Этот ритуал повторялся изо дня в день. Бирон знал, что должен увлечь ее на кровать, где они сначала предадутся плотским утехам, потом матушка заснет, похрапывая, а пробудившись, зайдет к фрейлинам и прикажет им петь до изнеможения, пока ей не надоест. Он знал и то, что многие влиятельные в государстве люди мечтают избавиться от такой царицы. Вот только никто не ведает, как это сделать. Анна Иоанновна всегда начеку, она боится смерти и наверняка умрет от естественных причин. Так что придется терпеть государыню, ничего не поделаешь.

Следователи отправились в путь только в августе 1733 года. Васильев, прибыв в Тулу, явился на завод Акинфия и начал проверку. Его удивило, что сам завод был небольшим, во всяком случае, не такой рисовало его воображение. Из двух доменных печей осталась одна, из молотовых амбаров — три, в каждом по одному молоту и по два горна. По документам, предоставленным ему управляющим, завод выпускал полосное и связное железо и изделия из него. На глазах удивленного Акинфия действовавший по инструкции Васильев опечатал в заводской конторе все заводские книги, записки, вексели, купчии и письма. Видя, с каким усердием делается проверка, Демидов заподозрил неладное. Он давно знал, что ему завидовали. А кто из успешных людей избегал зависти? Из-за нее, проклятой, нашептывали про его тайные кладовые, хотя никто не ведал этого наверняка. Что, если этот щуплый Васильев и впрямь решит проверить подземелье его дома? Акинфий пригладил парик, заметив, как бархатный камзол осыпала пудра, и тихо поманил главного приказчика, рыжего веснушчатого Семена Пальцова, преданного человека и своего шурина. Они отошли за здание конторы, и Демидов, оглядевшись по сторонам, прошептал:

— Чую я, беда, Сеня. На сей раз проверят меня основательно.

Шурин не стал его успокаивать:

— И верно. Так глубоко ни разу не рыли.

— А все зависть проклятая… — Промышленник споткнулся на последнем слове. Проклятая… Он вдруг вспомнил о сабле, которую старьевщик назвал прóклятой. Не с нее ли начались его беды?

— Что делать будем? — вклинился в его мысли Семен.

— Беги домой, спустись в подземелье, зайди в кладовую, где мои богатства, — сказал Акинфий. — Сложи все в мешок вместе с документами и скройся.

— А как же… — начал Пальцов.

Демидов поднял длинный палец с отточенным ногтем:

— Делай, как я сказал. Тонны руды нам не унести, не спрятать. Найдут — попробуем как-нибудь отбиться: дескать, все учтено, а документы где — неведомо. Может, при пожаре сгорели. За тобой, мой дорогой, бросятся за тобой в погоню, обязательно бросятся. Спрячь все это в лесу, на болотах, где раньше колдунья жила. Если не поймают — беги на Кубань. У казаков укроешься, отсидишься, пока все не утихнет.

Заслышав шаги, Демидов толкнул шурина к кустам, а сам, приосанившись, чтобы не выдать волнения, двинулся к проверяющим.

Васильев с тульским подьячим Яковом Самсоновым, прикрепленным к нему на время проверки, вышли из конторы.

— Что-то, батюшка, Акинфий Никитич, приказчика твово найти не можем, — елейно проговорил Яков, и его некрасивое, изрытое оспой лицо изобразило удивленную гримасу. — Не видал ли его?

Акинфий покачал головой.

— Я видаюсь с ним, когда мне надобно, — глухо ответил он.

— А сейчас не нужно? — поразился Васильев. — Шурин ваш многое мог бы прояснить. — Так где он?

— Сказал же — не ведаю. — Губы Демидова презрительно скривились. — Вам надо — вы ищите. — Он махнул рукой и прошел в контору.

— Думаешь, сбежал? — спросил Васильев у Якова.

— Вестимо, сбежал, — гримасничал тот. — Это плут известный. Ежели его родственник виноват, нужные нам бумаги дома хранятся. Думаю, Сенька сначала домой забежит, а потом, как заяц, в лес сиганет. Есть там проторенные тропки…

— Солдат тебе дам, — сказал Васильев и потер гладкий подбородок. — Как хочешь, но достань мне его, хоть из-под земли.

* * *

Семен Пальцов, выполнив просьбу шурина, взял из кладовой документы и сокровища, а также какой-то футляр из красного дерева. Он оказался тяжелым, и Семен, спотыкаясь о толстые корни сосен и камни, раздвигая руками тяжелые ветви, коловшие его в веснушчатые щеки, с трудом продвигался дальше. Вот и топкие болота, через которые без проводника не пройдешь, и остов избушки, где двести лет назад жила колдунья. Говорили, она хорошо предсказывала будущее, но это ей не помогло. Когда очередной град побил урожай, толпа, вооружившись кольями, бросилась расправляться с нечистой силой, но никого не нашла: наверное, старуха и вправду видела будущее. В гневе народ сжег избушку, но черный, обугленный остов, наполовину сгнивший, еще стоял, напоминая о людской неблагодарности (по слухам, многих колдунья от тяжелых болезней на ноги подняла). Оглядевшись по сторонам и убедившись, что, кроме болотных птиц, он никому не интересен, Семен выкопал руками яму в корнях сосны и, опустив туда мешок и футляр, хотел засыпать тайник землей и прошлогодними листьями, воткнуть приготовленный из веток крест, чтобы легко отыскать место, однако какая-то сила, возможно, колдовская (кто знает, вероятно, дух старухи бродил неподалеку), заставила его открыть крышку и поглядеть внутрь. Чахлые лучики солнца, пробившись сквозь густую листву, упали на драгоценные камни, и Пальцов зажмурился. «Откуда богатство такое?» — подумал он, и тотчас нехорошая мысль огнем прожгла голову. «Бежать с драгоценностями, Демидов сказал, что на Кубани не найдут». Держа саблю в руках, он замешкался, и это стоило ему свободы.

— Стой, Пальцов! — послышался знакомый голос Самсонова, и Семен, молниеносно присыпав тайник, бросился в гущу леса, почти не разбирая дороги. Он слышал топот нескольких пар ног и понял: Яков не один. С ним наверняка солдаты…

— Стой, сам знаешь, дальше топь, утонешь почем зря! — закричал Самсонов, и Семен, почувствовав, как почва ползет под ногами, остановился. «Ничего мне не сделают, — подумал он, — скажу: ничего не ведал о делах шурина». Он вышел из-за дерева, и солдаты набросились на Пальцова, скрутили руки.

— Бежал-то зачем? — поинтересовался Яков, ухмыляясь тонкими губами. — Неужели с Демидовым столько дел наворотили, что скрываться надо?

— Грибы решил собрать к обеду, — буркнул Пальцов. — Между прочим, когда услышал, что ты меня зовешь, сразу остановился.

— Ну-ну. — Яков еще раз усмехнулся и похлопал его по спине: — Идем. Тебя уж заждались.

Васильев, увидев приказчика, решил оставить его под охраной, запереть в одной из комнат конторы. Ему не верилось, что шурин Демидова не сбежит снова, если ему представится такой случай. А упускать Пальцова ни в коем случае было нельзя. Решение, на основании которого Никита Демидов, отец Акинфия, стал строить завод, не нашли. Всей документацией ведал главный приказчик, но он клялся, что никогда ничего подобного у Акинфия не видывал.

— Ей-богу, — он размашисто крестился с угодливым выражением на лице, — может быть, после смерти отца Акинфиева и был какой-то указ, да только пожар случился в тысяча семьсот восемнадцатом. Заводы возьми и сгори, может, письма и те сгорели — кто ведает!

Васильев задумчиво листал книги текущего учета. Записи в них ему тоже не нравились: то чугун указывался по весу без цены, а то — без того и другого, чугун часто не разделялся по своим особенностям, записывался одной суммою. Обработать такой материал, чтобы выявить общую картину, было невозможно. Книг за два года не имелось вообще, а в наличной учетной документации были большие пропуски.

— Может, сведения за ранние годы найдете в ведомостях, поданных в Берг-коллегию, — отвечал Пальцов, — других книг никогда не было, у хозяина спросите. Новые он мне заводить не приказывал.

Васильев и Самсонов переглянулись. «Черт», — пробурчал Яков в тараканьи усы и согнулся перед Васильевым.

— Найдем, найдем все, что вам нужно, — прошелестел он, показав съеденные передние зубы. — Не любят в наших краях Акинфия. Говаривают, и на Урале его не жалуют. Смертным боем он сечет тех, кто провинился. Бывало, прохожие слышали, как приказчики батогами лупят неугодливых хозяину.

Следователь вздрогнул:

— Почему же никто не жалуется, челом не бьет? Императрица этого не любит.

— У нас кажут: до Бога высоко, до царя далеко, — философски заметил Яков. — По мне, так лучше побои вытерпеть: мужик наш — он к порке привычный.

— А то что? — с интересом спросил следователь.

— А то не найдут тебя, — назидательно сказал Самсонов. — Ходят слухи: многих по приказу Акинфия в уральских горах закопали.

Васильев нервно сглотнул. Ежели все так, как говорит этот Самсонов, Демидов заслуживает наказания. И он обязан найти доказательства его преступной деятельности!

Глава 48 Наши дни. Москва
На рассвете он вышел к маленькой рыбацкой деревеньке из трех домов. На его счастье, три приветливых рыбака, местных жителя, накормили, напоили мужчину, поверив, что он исследователь болот, на старой разбитой «Ниве» довезли до железнодорожной станции, а потом, на электричке, Андрей добрался до Москвы. Подзарядив телефон в комнате отдыха, Ломакин сразу позвонил Ройтману, и тот, крайне обрадованный тем, что теперь у него есть сабля Девлет Гирея, и ничуть не огорченный потерей Жанны, выслал за Андреем джип с тонированными стеклами. Через час Ломакин сидел в пятикомнатной квартире шефа, пил чай с жасмином, налегал на тосты с икрой и красной рыбой и рассказывал о своих злоключениях, которые, впрочем, почти не интересовали Ройтмана.

— Отлично, — сказал толстяк ни к селу ни к городу, выслушав рассказ Андрея. — Свое обещание я тоже выполню. Сегодня на твой счет поступит кругленькая сумма. Ты пока поживешь на одной квартире, где тебя никто не обнаружит. Тем временем к тебе доставят жену и сына, и вы выберете страну, куда полетите. Билеты оплачу я.

— Вы собираетесь расплатиться только со мной? — поинтересовался Андрей, оставив чай.

— А с кем же еще? — удивился толстяк. — Жанна умерла, ее деньги остаются у меня.

— Вы должны заплатить и ей, — твердо заявил Андрей. — У нее пожилые родители, которым еще поднимать ее дочь. Она умерла ради них, и они должны получить эти деньги.

— О, милый мальчик, — Ройтман осклабился, скорее даже оскалился, как шакал, — в нашем мире никто никому ничего не должен. Запомни это, если ты еще не постиг такую простую истину. А если кто-то настаивает на этом, с ним случаются неприятности.

— Неприятность может случиться и с тем, кто постиг эту, как он говорит, истину, — улыбнулся Ломакин. — Я давно не верю людям вашего сорта и поэтому подстраховался. Проходя мимо одной из деревень, я написал письмо, которое отвезут в полицию, если я не позвоню им в течение этой недели. А я не позвоню, если вы не отправите деньги семье Жанны.

Это был блеф, но Ройтман поверил и заскрипел зубами.

— Будь по-твоему, — прошипел он.

Ломакин подмигнул ему:

— А вот теперь я, пожалуй, хотел бы отдохнуть от вашего общества. Пусть ваши янычары отвезут меня на приготовленную вами хату. Надеюсь, мы больше не увидимся.

Ройтман позеленел от злости. Что ж, этой девке придется перевести деньги, черт его знает, может, он свяжется с ее семьей. А завтра он убьет этого щенка. Убивать нужно всех, кто не уважает силу. Толстяк подозвал своего охранника и велел ему отвезти Андрея на квартиру.

Глава 49 1733 год. Санкт-Петербург, Тула
Яков, как всегда, оказался прав. Услышав, что приехала серьезная комиссия, фискалы и доносчики расправили крылья, и на приезжих обрушились горы писем. Разбирая их в надежде найти что-нибудь полезное, следователь обратил внимание, что несколько бумаг написаны одним почерком. И тут помог вездесущий Самсонов.

— Алёшка это писал, Игнатьев, — с радостью сообщил он Васильеву.

— Кто такой? — вскинул брови следователь.

— Бывший приказчик его, — доложил Яков. — В Москве у него служил. Думаю, много знать может, чай, не год с Акинфием знаком. Наверняка секреты господина ему ведомы.

— А позвать этого Игнатьева! — Васильев стукнул кулаком по столу, и гвардейские солдаты доставили доносчика в считаные часы, выдернув с обеда. Увидев высокого чернявого рослого туляка, с круглым неглупым лицом, следователь понял, что этот сообразительный на вид человек им поможет. И помог: накатал такой донос, что хоть святых выноси! Видимо, гнездилась в Игнатьеве обида на прежнего хозяина. Обвинил он Демидова и его родственников в хищениях, и Петр Павлович Шафиров запретил Акинфию и его зятю выезжать из столицы, куда их попросили явиться, до окончания проверки. А проверка оказалась долгой — целые десять месяцев!

— Все сабля проклятая, — сказал Акинфий зятю, коротая время в своем особняке неподалеку от Мойки (в нем такая же роскошь, как и в тульском: стены крыты дорогим штофом, люстры из горного хрусталя сверкают всеми цветами радуги, пол устлан персидскими коврами). — Не послушал я в свое время старьевщика, приобрел вещицу — и теперь через нее несчастья терплю.

— Почему же вы от нее не избавились? — удивился зять, почему-то с опаской глядя на портрет Никиты Демидова кисти известного художника. И удалось же живописцу так изобразить зачинателя дела демидовского, будто икону для храма писал. В какой угол ни отойдешь — всюду глаза черные Никитины за тобой следят. Акинфий махнул рукой, словно рубанул воздух:

— Да нет ее в тульском доме, Пальцов в лесу спрятал. Только все равно я ее хозяин. Вот если бы кто другой нашел ее и себе забрал… Спаслись бы мы и богатство наше спасли.

— Невозможно это, — вздыхал зять. — Пальцову тоже из Петербурга выбираться не велено.

Они вздохнули, словно покоряясь судьбе, и как гром среди ясного неба прозвучало разрешение Акинфию отправляться на заводы. Следствие было прекращено. Алексей Игнатьев (либо сам испугался — ну кто он против Демидова? — либо пригрозили) скрылся в неизвестном направлении, и Демидов снова почувствовал себя свободным. Сабля исчезла из его дома — и забрала с собой бесовскую силу, которая чуть не привела его на виселицу. Без нее все окончилось благополучно. В дом, правда, зашли, но потайную дверцу не искали, поэтому покинули его не солоно хлебавши — и на том все закончилось. Приказав немедленно заложить карету, он накинул медвежью шубу и решил ехать сначала в Тулу, отыскать тайник Пальцова и, достав саблю, распилить ее на части, а дорогие каменья вытащить и использовать для других украшений. Только в этом он видел свое спасение. Как ни жаль саблю, а разоряться не хочется. И так придется соображать, кому оставить наследство… Нынче пошла такая молодежь… Ей бы все прогуливать, родительское добро проматывать… Если еще и сабля им в этом поможет — пойдут прахом и его труды, и отца, и братьев. Когда карета была готова, Акинфий приказал кучеру гнать что есть мочи. Только приехал в Тулу, первым делом не домой отправился — в лес. Сугробы намело, как назло, по шею, холодный пронизывающий ветер бросал в лицо ледяные крошки, и если бы не покривившийся крест из двух веточек, чудом не унесенный ветром, никогда бы ему не найти тайник. Руками в толстых овчинных рукавицах Демидов стал разгребать снег, мерзлые комья земли. Почва плохо поддавалась, метель наметала новые сугробы, а на расчищенном месте не было и следа тайника. Может быть, Пальцов что-то напутал, не туда воткнул крест? Спросить об этом своего шурина он сейчас не мог: тот еще находился в дороге. Сгоняя с лица снежных пчел, жаливших, словно живые, Акинфий вздохнул и, переваливаясь, утиным шагом направился к дороге, где его ждал обеспокоенный кучер.

— Долгонько же вы блуждали! — сказал он, увидев хозяина. — Я уж хотел за вами итить.

Демидов махнул покрасневшей рукой и прохрипел:

— Домой гони!

Только через неделю ему удалось увидеть шурина. Семен, обрадованный тем, что следствие закончилось, жадно пил чай с пряниками и божился, что закопал все в корнях большой сосны. Да, сосен в лесу многовато, поэтому воткнул он крест в тайник. Демидов утверждал, что под крестом ничего не было, и Пальцов, с раскрасневшимися веснушчатыми щеками, чмокал толстыми губами и каялся:

— И верно, Акинфий Никитич! Погоню за собой услышал, не хотел, чтобы они про тайник узнали. Мог и крест воткнуть не туда. Вы уж не серчайте. Вот сугробы растают — вместе пойдем и отыщем вашу саблю.

— Открыл-таки футляр! — пробурчал Акинфий, скаля ровные литые зубы. Шурин гримасничал:

— Должен же я был знать, какое добро спасаю! Получается, зря: не зашла проверка в дом, почему — неведомо. Только будьте покойные: себе ну ничегошеньки не взял. Сабля, конечно, красоты неописуемой, да только это ваше добро. К чему мне красть у своего добродетеля, который и в люди вывел, и денежки зарабатывать научил?

Акинфий фыркнул, как недовольная лошадь.

— Это хорошо, что ты понимаешь, — неожиданно мягко сказал он. — Что ж, до весны подождем. Чай, не за горами.

* * *

Но и весной найти ничего не удалось. Семен узнал сосну-великаншу с огромными корнями, нашел остатки ямы, которую рыл своими руками, но там ничего не было. Может быть, тайник осенью разрыли дикие звери и разнесли бумаги по лесу, а саблю… А саблю мог утащить разбойничий люд, в изобилии наводнивший леса. Понимая, что никогда больше не увидит сокровище, Демидов поймал себя на мысли, что не очень-то и опечален этой потерей. Сабля оказалась действительно проклятой — как его и предупреждал старик-старьевщик. Зачем ему неприятности? Он известный промышленник, самый богатый в стране… Положение его уже непрочно благодаря завистникам и фискалам. Надолго ли оставили его следователи? Что, если они вернутся и отыщут кладовые с неучтенным добром, а потом, чего доброго, доберутся и до башни в Невьянске… А в башне той крепостные, жившие хуже зверья всякого (вонь, испарения, сырость, духота), фальшивую монету из серебра чеканили. Некоторых в кандалы заковывали, чтобы не сбежали ненароком — хотя как сбежишь? За дверьми дозорные не дремлют… Конечно, Демидов и на сей счет распоряжения сделал — вдруг пронюхает враг какой… Хитрое приспособление соорудили: от плотины, которая неподалеку находилась, при подкачке вода шла в подземелья, могла затопить их в считаные минуты. Что Акинфию Никитичу было до гибели людей, умножавших его богатство! Они для него никогда не существовали. От башни мысли снова перескочили к сабле, к ее бывшим хозяевам. Несомненно, они чем-то напоминали его, ни во что не ставили человеческую жизнь… Такие и должны владеть саблей. Но и у них есть уязвимые места… Тяжело вздохнув, он топнул ногой и поспешил в добротный дом, где его ждали сытный обед, теплая постель и черноглазая податливая служанка. Разумеется, могущественный заводчик не знал, что через двенадцать лет вернется в родной город, его словно потянет туда, где прошли его детство и юность, где, может быть, в лесных дебрях еще хранилась ханская сабля, что по дороге повстречает старичка — по виду откуда-то с востока, который и напророчит Акинфию скорую смерть и распад его империи — все как расплата за то, что когда-то взял не свое. Тогда Демидов только посмеется над ним, но на обратном пути из Тулы он, никогда прежде не жаловавшийся на здоровье, вдруг серьезно занеможет и к концу лета умрет. Империю после его смерти поделят наследники, не питавшие к занятиям отца и деда никакого интереса, и начнут понемногу проматывать добро, а шикарный особняк, в кладовых которого когда-то хранилась сабля, к сожалению, почти полностью погибнет во время огромного пожара 1779 года.

Глава 50 Наши дни. Москва
Оставшись в одиночестве, Ройтман по Интернету сбросил на карты Ломакина и Комлевой крупные суммы, которые, впрочем, не пробили брешь в его бюджете, и, не откладывая, решил отвезти саблю в загородный дом в Балашихе, где находился его подпольный музей. Открыв бархатный футляр, он полюбовался игрой самоцветов, потрогал острую сталь на клинке и положил ее на место. Накинув на себя пиджак, он спустился в подземный гараж и сел за руль черного огромного джипа, на котором ездил только сам. Несмотря на неприятный диалог с Андреем, настроение у Ройтмана было хорошее, душа пела. Ему поскорее хотелось поместить новое сокровище в подготовленное место и полюбоваться приобретением во всей его красе. Это желание заставило его утопить педаль газа. На огромной скорости джип выскочил на МКАД и помчался в сторону Балашихи. Пошел мелкий дождик, довольно опасный для автомобилистов, но Ройтман не обращал на него никакого внимания. Въезжая на мост через реку, он краем глаза заметил «Тойоту», которая, забыв об опасности мокрой дороги, зачем-то резко затормозила, потом взвыла и, выскочив на встречную полосу, сильно ударила джип. Огромная машина, не снижая скорости, пробила заграждение и полетела в воду. «Неужели проклятие сабли?» — подумал Ройтман, перебирая в уме тысячи вариантов спасения — и ни одного пригодного в данной ситуации. Он еще не потерял сознания, когда машина, плавно опустившись на дно, остановилась как вкопанная, двери заблокировались, но правое окно возле переднего сиденья мистическим образом начало медленно открываться. В салон хлынула мутная вода, подбираясь к водителю. Последним, что увидел Ройтман, были чьи-то руки, которые как будто бережно подхватили футляр с саблей и вытолкнули его в окно, словно кто-то очень могущественный не хотел, чтобы проклятое сокровище становилось причиной кровопролития.

Примечания
1
Калга (титул) — ближайший советник хана, второе по значимости лицо в иерархии Крымского ханства. Назначался лично ханом при вступлении на престол.

2
Капы-кулу — в переводе с тюркского «рабы дверей», своего рода «гвардейцы» хана.

3
Нукеры — дружинники.

4
Пищаль — общее название средне- и длинноствольного огнестрельного оружия на Руси. Ручницу нужно было держать в руках, а затинную пищаль можно было закрепить на крепостной стене для уменьшения отдачи при стрельбе.