Ольга Баскова - Сокровище падишаха

Ольга Баскова
Сокровище падишаха

Пролог
Глава 1 XVII век
Хурмат, расстелив скатерть, накрывала на стол. Еда, как всегда, была жирной и сытной: жареная баранина, ароматная, щедро сдобренная пряностями шурпа, тушеные и свежие овощи, лепешки и холодное козье молоко в глиняном кувшине. Поставив на скатерть последнюю тарелку, она, поглаживая руками огромный живот (долгожданный сын должен был родиться через месяц), присела на плетеный стул и тяжело задышала, обхватив руками покрытую черным платком голову. По преждевременно постаревшему смуглому лицу с длинным тонким носом и огромными, как у газели, глазами бисеринками рассыпались капли пота. Когда-то муж, юный отпрыск княжеского рода, шепча ей слова любви, клялся, что эти капельки напоминают ему жемчужинки и делают ее еще красивее, и девушка, смущаясь, все равно смахивала их, веря и не веря его комплиментам. Возможно, тогда (боже, как это было давно!) они действительно так и выглядели на бархатной коже. Теперь же бархатистость исчезла, и кожа уже не напоминала лепесток розы, скорее сморщенную шкурку печеного яблока. Шутка ли — родить Ахмату пятерых за тринадцать лет и вскоре одного за другим похоронить троих! Умирали мальчики, которые, родившись, обещали стать гордостью отца, перенять от него секреты военного искусства, составить компанию в набегах на обнаглевших казаков. Но маленьким кавказцам не было суждено сделаться настоящими джигитами. Зато девчонки — старшая Гюльжан и младшая Зарема — росли крепенькими и уже слыли красавицами. Это замечали все, и Ахмат в последнее время запретил дочкам помогать матери по дому, взвалив все тяготы быта на беременную жену. Его мать, довольно крепкая старуха, высокая и костистая, по кавказской традиции сидела во дворе, одним глазом приглядывая за детьми, а другим косясь на батраков — русских пленников, и прикрикивала на них низким хрипловатым голосом.

— Чего расселась? — Ахмат, наклонившись, чтобы не удариться о притолоку, зашел в комнату и покосился на женщину. Он не любил, когда она сидела без дела. — Что, обед готов, мать звать?

— Меду хотела поставить, — отозвалась Хурмат, прикладывая руку к сердцу. Оно билось, как подстреленная птичка. Женщина до смерти боялась супруга, не раз таскавшего ее за волосы по всему дому.

— Так ставь, чего ждешь? Мать кормить надо, — он взглянул в окно. Старуха, будто почувствовав, что ее ждет вкусный обед, поднялась с тахты. Как во всех черкесских семьях, они не садились за один стол, ели по очереди, по старшинству. Сейчас усядется старуха, будет глотать самые вкусные куски, роняя крошки на дорогой ковер и шамкая беззубым ртом. Потом ее место займет Ахмат, а жене, как всегда, придется доедать то, что останется после них. Хурмат, тяжело вздохнув, попыталась приподняться, но перед глазами поплыли красные круги, и женщина снова опустилась на стул.

— Гюльжан, дочка, — позвала она двенадцатилетнюю чернявую девочку, которая, прислонившись к дверному косяку, ожидала приказания. — Принеси, дорогая, баночку с медом. И пару лепешек захвати.

Дочка метнулась было исполнять просьбу матери, однако отец остановил ее, схватив за маленькую белую ручку так сильно, что на ней остались красные следы.

— Э-э, постой, — рявкнул он, — никуда не ходи. А ты не развалишься, если сама это сделаешь.

— Ноги болят, — призналась жена, задыхаясь, — видно, скоро уже. Гюльжан справится, а я отдохну.

Смуглое лицо Ахмата налилось кровью.

— Я сказал, это сделаешь ты! — Его рука непроизвольно потянулась к кинжалу, висевшему на поясе, и Хурмат в ужасе отшатнулась. — У моей дочери никогда не будет грубых ладоней. Через год мы поедем на рынок, и я продам ее в гарем султана. Ей уготована другая участь. Моя Гюльжан станет женой самого могущественного на свете.

Тонкие бесцветные губы Хурмат пытались растянуться в жалкой улыбке. Так улыбаются приговоренные к смерти последнему лучу солнца.

— Ты, верно, шутишь, Ахмат, — прошептала она. — Наша дочь княжеских кровей. Она никогда не станет наложницей султана.

— Молчи! — Князь почти вытащил кинжал из серебряных инкрустированных ножен — подарок деда. — Это решено без тебя. Гюльжан будет красавицей и обязательно попадет на ложе падишаха.

Бедная женщина всхлипнула, вытирая слезы, покатившиеся из глаз по побледневшим щекам с глубокими морщинами у запавшего рта, встала со стула, окинув взглядом стол, и медленно, утиной походкой отправилась во двор. Она почти столкнулась со свекровью, плывшей, как пава, и не обратившей никакого внимания на невестку. Хурмат подумала, что кто-кто, а эта старуха всегда будет заодно со своим сыном и не заступится за внучек. Ее всегда интересовали только деньги, деньги и золото, и она продала бы кого угодно за туго набитые кошельки. Если Гюльжан и вправду приглянется визирям падишаха, они отсыплют Ахмату достаточно звонких монет.

Выйдя во двор, женщина присела на завалинку, улыбнувшись одному лохматому русскому, который доброжелательно подмигнул ей. Этот крепкий человек, неизвестно как превратившийся в раба ее мужа, казалось, всегда относился к ней с сочувствием, и если бы она хоть немного понимала по-русски, обязательно поговорила бы с ним, излила душу. Его серые честные глаза говорили, что он никогда никого бы не выдал, и Ахмат никогда бы не узнал, что она опустилась так низко — поведала батраку сокровенные тайны семьи. Сероглазый работник, еще раз подмигнув хозяйке, снова взялся за мотыгу, перекапывая огород, и Хурмат подумала, что все еще может закончиться хорошо. Подданные падишаха покупали красивых девочек не раньше, чем им минет тринадцать, значит, у Гюльжан есть целый год. За год утечет много воды… Ее муж может передумать, может, в конце концов, умереть… Как только в ее голове возникла крамольная мысль, она вспыхнула, как мак, и закрыла лицо руками. Год, целый год впереди! Она постарается переубедить Ахмата. Когда родится сын, это смягчит его жестокое сердце. И тогда… Тогда у Гюльжан появится шанс остаться в родной деревне и найти себе суженого по сердцу.

«Да поможет мне Аллах», — подумала бедняжка, поглаживая живот и успокаивая сына, неистово колотившего ручками и ножками по чреву матери.

Год пролетел незаметно, словно вихрь по пустыне. Хурмат действительно родила сына, но мальчик умер, прожив всего два месяца, и Ахмат, заметно постаревший от свалившегося на него горя, снова вспомнил о старшей дочери. Князь узнал, когда слуги падишаха приедут на рынок за будущими наложницами, и приказал служанкам подготовить девочку к этому дню. Для юной черкешенки все это походило на забавную игру. Обычно на нее мало кто обращал внимание. Бабушка и отец только прикрикивали, когда она, заигравшись, слишком шумно выражала свои эмоции и теребила младшую сестру, мать, постоянно беременная, как ей казалось, вечно чем-то озабоченная, порой хватала ее в объятия и начинала неистово ласкать, покрывая поцелуями маленькое личико, потом резко отпускала, давала какое-то наставление и снова погружалась в свои думы, почти не обращая внимания на ребенка. Гюльжан росла, как дикий цветок, не стесненная в своей свободе, пока ее не выдернули из привычного мирка, не облачили в красивую одежду, не расчесали густые иссиня-черные волосы и не повезли в повозке, запряженной двумя красивыми вороными конями, на рынок. Девочка никогда до этого не была на базаре, но сразу догадалась, что это базар. Тысячи голосов, звонких, хриплых, теноров, баритонов, басов предлагали товары — от заморских фруктов до дивных тканей. Гюльжан подумала, что отец хочет сделать ей подарок, и потянула его к бусам, которые продавала женщина, с ног до головы укутанная в черное, однако Ахмат, не сворачивая, тащил ее по протоптанной дороге к концу рынка. Там, под сооруженным навесом, стояли три девочки, такого же возраста, как она, и четверо смуглых рослых мужчин, одетых не так, как жители их деревни, явно чужеземцев. Один из них, самый высокий, в шароварах, расшитых золотыми нитями, посмотрел зубы ее соседки Мананы, будто лошади, нахмурился, словно чем-то недовольный, и покачал головой, пробормотав какую-то тарабарщину. Отец Мананы, прижав руки к груди, что-то горячо зашептал ему, однако чужеземец был непреклонен. Когда же черкес показался ему особенно назойливым, он толкнул девочку в объятия родителя и повернулся к другим, ожидавшим своей очереди. Мужчина в широких шароварах осмотрел еще двух, пока не остановил взгляд на Гюльжан. Его ястребиный взор, казалось, проникал в самые сокровенные уголки тела. Девочка смутилась, сжалась, стала меньше ростом. Чужеземец быстро открыл ей рот огромной ручищей, и бедняжка закашлялась и стиснула зубы. Она успела заметить, что руки незнакомца были грязными, под ногтями выделялась черная кайма. Гюльжан затошнило, и Ахмат, зло посмотрев на дочь, что-то сказал мужчине в шароварах. Тот кивнул, понимая или не понимая, сильным движением разжал девочке челюсти и, взглянув на ровные жемчужные зубы, удовлетворенно хмыкнул. Густые черные волосы, с которых грубая рука стащила платок, тоже, по-видимому, ему понравились, и Гюльжан с девочкой ее возраста, вероятно, из соседней деревни, повели к повозке. Отец взял у чужеземца увесистый кошелек, взвесил его на руке, довольно улыбнулся узкими губами, потом подошел к дочери и помог ей усесться на тюки с соломой, сверкнул черными жгучими глазами на прощание, пробурчав: «Слушайся во всем своего господина», — и повозка тронулась. Только сейчас до бедняжки дошло, что она может никогда больше не увидеть родную деревню, маму, сестру… Мама… Но где же она?

— Гюльжан! — раздался надрывный стон, когда повозка тронулась, заскрипев плохо смазанными колесами. — Гюльжан, девочка моя!

Простоволосая, босая, к ней бежала Хурмат, глотая слезы и пыль.

— Девочка моя, бедняжка!

— Мама, мамочка! — Девочка привстала и покачнулась, намереваясь выпрыгнуть из повозки и веря, что мать защитит ее, не даст чужеземцу увезти в неведомые края к какому-то господину, но Ахмат, будто сторожевая собака, перехватил жену, стиснул ее худую руку и силой потащил домой. И долго еще стоял в ушах Гюльжан надрывный стон матери. Повозка давно выехала из деревни, покачиваясь на горной извилистой дороге, а девочка оглядывалась назад, словно ждала, что мать догонит ее, отнимет у тех, кому отец слепо доверил ее судьбу, но ничего не произошло.

— Как тебя зовут? — шепнула ей на ухо ее новая подруга, тоже смуглая, черноволосая, с чуть раскосыми глазами-черносливами. — Меня — Зейнаб.

— Гюльжан, — нехотя отозвалась бедняжка. Ей не хотелось разговаривать. Мысль о несчастной матери разрывала на части маленькое сердечко.

— Да, да, я слышала, как звала тебя эта странная женщина, — кивнула девочка. — Это твоя мама?

— Да, это моя мама. — Гюльжан посмотрела попутчице в жгучие глаза. — Только почему она странная?

Зейнаб дернула худеньким плечиком.

— Разве тебе неизвестно, куда нас везут? — поинтересовалась она. — Моя мама все рассказала мне, и я не вижу повода грустить. Ты ведь, как и я, княжеского рода? Люди падишаха любят, когда к ним попадают знатные девушки.

— Княжеского, — подтвердила Гюльжан. — Но о каком падишахе ты говоришь?

Зейнаб выпрямилась, ее глаза загорелись необычным блеском, будто она гордилась, что владеет тайной, о которой не ведает ее будущая соперница.

— Нас везут далеко, за море, — ответила она. — Там, в огромном дворце, отделанном золотом, живет богатейший в мире человек — падишах. Сотни девушек со всех концов света свозят к нему, чтобы он сделал их своими наложницами.

— Наложницами? — переспросила Гюльжан. — Что значит — наложницами?

— Э, да ты вообще ничего не знаешь, — усмехнулась Зейнаб. — Наложница — это как жена, иногда даже лучше. За любовь, которую ты будешь дарить падишаху, он одарит тебя всем, чем пожелаешь: самой дорогой одеждой, золотом и драгоценными каменьями. Сотни слуг станут прислуживать тебе, как великой госпоже. Ты ни в чем не будешь знать отказа. Если такое случится, то есть падишах остановит на тебе свой взор, плененный твоей красотой, клянусь Аллахом, ты посмеешься, вспомнив день, когда плакала, уезжая из родной деревни. Даже в княжеской семье дети не купаются в золоте.

— Но мне ничего не надо. — Гюльжан сморщилась, представляя падишаха таким же огромным и грубым, как чужеземцы, так бесцеремонно обошедшиеся с ними. — Я хочу назад, к матери!

Зейнаб вздохнула, словно удивляясь глупости подруги:

— Туда тебе дорога заказана. Даже если господин тебя не выберет, станешь жить в гареме. Правда, мне мама рассказывала, некоторые предпочитают уйти, но таких немного.

— Я бы ушла, — промолвила Гюльжан. — Я бы обязательно ушла.

— Это ты сейчас так говоришь, — возразила новая подруга. — Посмотрим, как запоешь, когда несколько лет проживешь на всем готовом, горя не зная. Только дурочки решаются покинуть гарем, во всяком случае, мне мама так говорила.

Гюльжан отвернулась от Зейнаб и стала смотреть по сторонам. Повозка с усталыми конями, хвостами отгонявшими слепней, плелась по горной дороге, по обеим сторонам которой высились невысокие горы, покрытые серыми от жары колючками. Колеса повозки нещадно скрипели, особенно когда она поднималась по склону, а потом бежали, подгоняя измученных коней, в очередную долину, где усталые вороные могли утолить жажду из какой-нибудь большой лужи с мутной водой, оставшейся после дождя. Зейнаб обращалась к попутчице с вопросами, но Гюльжан хранила молчание, думая о несчастной матери и о своей незавидной судьбе. Лишь когда из-за вершин показалось что-то синее, блестящее, искрящееся, почти сливавшееся с небом, девочка невольно вскрикнула:

— Что это?

— Море, — равнодушно отозвалась Зейнаб. — Никогда не видела, да? А вот мне пришлось. У нас есть дом на побережье.

Гюльжан вытягивала длинную тонкую шею, стараясь лучше разглядеть чудо, о котором она столько слышала.

— С повозки-то не упади, — хихикнула подруга. — Еще насмотришься, даже надоест. Дворец падишаха стоит у самого моря.

Услышав о падишахе, девочка дернулась, и все яркие краски померкли. Зачем ей море, если оно принесет одни огорчения? Аллах с ним, с этим морем. Она закуталась в платок и снова погрузилась в молчание. Между тем молчаливые спутники доставили девочек на побережье, где их поджидала фелюга — узкое парусное суденышко, способное вывезти человек десять, не больше. Чужеземцы, лопоча что-то на лающем языке, помогли будущим невольницам слезть с повозки и проводили на фелюгу, хозяин которой, смуглый турок в красной феске, с кольцеобразной серьгой в правом ухе, взглянув на товар, чмокнул, будто в восхищении, и пробормотал в ответ несколько слов. Девочек почти толкнули в помещение под полом, на расстеленные грязные одеяла, сунули кувшин с водой и пару лепешек и плотно закрыли дверь. Пленницы почувствовали, как фелюга сорвалась с места — ветер наполнил рваные грязные паруса — и, покачиваясь на волнах, взяла курс на далекую незнакомую землю.

Глава 2
К удивлению будущих невольниц, они прибыли к турецким берегам довольно быстро и без приключений. Море не штормило, лишь легкая рябь будоражила синюю гладь. Когда утлое суденышко причалило, хмурые стражники распахнули дверь, давая возможность пленницам выйти на волю, потом снова посадили их в повозку и повезли во дворец, блестящие крыши которого уже виднелись чуть поодаль от дороги. У резных позолоченных ворот их встретили другие чужеземцы, одетые в такие же широкие шаровары, с забавными шапочками на голове. Некоторые из них, с бесстрастными лицами, были черны как сажа, у них были выпуклые черные глаза и толстые губы. Улыбаясь искусственными улыбками, показывая белые большие зубы, они привели их во двор, в середине которого красовалось озеро с кристальной водой. Лебеди, горделиво изогнув длинные шеи, спокойно плавали по чистой поверхности, иногда отвлекаясь на золотых рыбок, старавшихся отобрать у них крошки. Огромные кувшинки с желтой серединкой поражали размерами и красотой. Гюльжан прежде не доводилось видеть ничего подобного: ни дворцовых хором, ни лебедей, ни золотых рыбок… Она с немым восторгом осматривала узкие галерейки, переплетавшиеся, как юркие змейки. Пожилая женщина, сухопарая, с жесткими усами под носом, с узким лицом, обтянутым коричневой морщинистой кожей, одетая по-восточному, в шаровары и цветастый халат, сразу взяла их под свое крыло. Девочки узнали, что ее звали Лейла и она жила в гареме уже много лет — так много, что и сама не помнила, когда здесь появилась. Позже им рассказали: когда-то давно Лейлу привезли в подарок падишаху как будущую наложницу, такую же юную и гибкую, как и они, однако девочка, обещавшая стать красавицей, не понравилась хозяину. Он ни разу не выбрал ее для своей ночи, с каждым годом у нее становилось все меньше шансов стать его наложницей, и Лейла заговорила с султаншей номер один (так называли жену, первой родившую наследника) о том, чтобы покинуть гарем и либо вернуться на родину, либо выйти замуж за какого-нибудь чиновника. В общем, султанша не возражала, однако, подумав, решила оставить Лейлу при гареме. Все, кто знал молодую женщину, с восторгом отзывались если не о ее красоте, которая блекла с каждым годом, то о ее уме, неординарном, гибком, не свойственном женщинам. Ей можно было доверить самые сложные дипломатические поручения, и Лейла справлялась с ними блестяще. Султанша заставила ее шпионить, плести интриги, подслушивать, подглядывать (ей хотелось во что бы то ни стало сохранить свое положение), а потом поставила главной над наложницами. Отвечая за каждую из гаремных обольстительниц, за их одежды, украшения, за их красоту, она почти не спала и не ела. Нужно было белить и румянить своих дам, выщипывать волосы, готовя к ночи с господином, причесывать, угождать их капризам, нашептывать драгоценные рецепты любовной науки, измышлять способы, как вернее снискать или удержать благорасположение повелителя. И тем не менее старуха гордилась новой должностью. Она была приближенной султанши, порой давала ей советы, и каждая из наложниц — от почти ребенка до зрелой женщины — находилась в ее власти. Однако это удавалось ей хорошо, и Лейла пережила и султаншу, и султана и теперь служила жене его сына, который восседал на троне. Бедняжка Гюльжан сразу почувствовала, что эта пожилая дама занимает во дворце довольно высокое положение. С ней были вежливы все без исключения, даже главный евнух Осман (кто такие евнухи и почему их приобретали за большие деньги, девочка узнала позже), толстый мулат с сальной улыбкой на лоснящемся лице, облаченный в подобие пунцового атласного жилета без рукавов и длинные раздувавшиеся шаровары с поясом из драгоценного металла. Простой белый тюрбан тесно облегал круглую курчавую голову, толстые губы блестели, изгибаясь, как жирные дождевые черви.

— Твои новые птички? — спросил он, чмокнув. Гюльжан не поняла вопроса, но догадалась по интонации и мимике его обезьяньего лица, что речь идет о них. Капля слюны вылетела изо рта евнуха и попала на платье черкешенки. Ее затошнило, и девочка постаралась подавить рвотные спазмы. От сального толстого мужчины ее мутило, темнело в глазах.

— Мои алмазы, которые нуждаются в огранке, — ответив ему по-татарски, старуха-смотрительница окинула каждую новенькую долгим взглядом, немного дольше задержав его на Гюльжан. — Девочки, пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Вам принесут новую одежду, а потом накормят. Вы проголодались, так ведь?

Зейнаб кивнула, а Гюльжан, словно овца на заклание, покорно поплелась за Лейлой. Их поместили в маленькую комнатку, увешанную коврами, с рисунками, изображавшими любовные сцены, с узкими кроватями, заправленными покрывалами. Свет проникал через резные окна с разноцветными стеклами, прикрытые тяжелыми золотистыми портьерами. Кроме них, здесь были еще пять девочек — две мулатки с кофейной кожей приятного оттенка, черная, как эбеновое дерево, эфиопка с толстыми губами, такими же, как у верховного евнуха, и две белокурые, одна англичанка с голубыми глазами и густыми волнистыми волосами, другая — француженка, захваченная в плен вместе с кораблем, принадлежавшим ее отцу — купцу, довольно миловидная, развитая не по годам, резвая и смышленая. Позже маленькая девочка с Кавказа узнала, что рыжий цвет волос считается дьявольским. Во всем гареме во все века не было ни одной рыжеволосой. Француженка что-то спросила у Гюльжан на певучем языке, своеобразно произнося звук «р», но черкешенка ее не поняла. Новые подруги предложили княжнам одежду — шаровары, закрытые ботинки, туго охватывающие лодыжку, цветные шелковые халаты до пола, похожие на мужские, шелковые сорочки, платки, по краям украшенные бахромой, и круглые бархатные малиновые шапочки. Гюльжан присела на кровать, безучастно глядя перед собой, а Зейнаб, с восторгом перебирая вещи, выбрала полосатый халат, белую рубашку почти до пола, платок с золотистой бахромой и глянцевые черные ботинки.

— Посмотри, какая прелесть! — быстро скинув запыленную одежду, она стала натягивать шаровары, но грозный окрик Лейлы заставил ее вздрогнуть и воровато оглянуться.

— В хамам, — скомандовала смотрительница, и девочки покорно поплелись за ней. Лейла остановилась возле одной из широких дверей, достала из кармана связку ключей, и они все зазвенели в воздухе, пахнувшем благовониями. Сунув один из них, самый длинный, в замочную скважину, она отворила дверь, и девочки, неожиданно для себя, оказались в просторной комнате, посреди которой красовался квадратный бассейн с небесно-голубой водой. Зейнаб захлопала в ладоши, а бесстрастная Лейла кинула им два белейших махровых полотенца, таких больших, что худеньким черкешенкам можно было дважды обмотать их вокруг себя, и толкнула в комнатку поменьше, жарко натопленную. Она объяснила, что это парилка, где нужно посидеть несколько минут, чтобы с потом сошла грязь, а потом охладиться в бассейне. Старуха плеснула на раскаленные камни воду, и они зашипели, как ядовитые змеи, обдав девочек паром. Обе залезли на лежанки, а Лейла зорко следила за ними, потом натерла будущим невольницам головы благоухающей пенящейся жидкостью, пахнувшей диковинным цветком, и, слегка подтолкнув, отправила в бассейн. Холодная, кристально чистая родниковая вода освежила Гюльжан, прояснила тяжелую голову, сняла усталость. Она провела рукой по смоляным волосам, крупными завитками спадавшим на плечи. После мытья они стали еще пышнее, как черное покрывало ночи, окутав ее стройную фигурку. Старуха, резко повернув к себе будущую невольницу, провела по волосам костистой рукой с бугристыми синими венами.

— Хорошая грива у тебя, детка, — пробормотала она. — Такие падишаху нравятся.

Она достала гребень из можжевельника и принялась расчесывать густые пряди, потом натерла гладкую кожу Гюльжан благовониями. Зейнаб, переминаясь с ноги на ногу, нетерпеливо ожидала своей очереди.

— Завтра учиться пойдете, — сказала старуха. — Науки всякие будете проходить, язык наш выучите, танцы. Но самое главное — любовная наука. Будете хорошо ублажать мужчину — он вас отблагодарит.

Зейнаб улыбнулась, показав острые белые зубы. Гюльжан сжалась и поникла. Она вспомнила, как один раз, проснувшись среди ночи и почувствовав необъяснимый страх, побежала в комнату родителей, распахнула дверь и остановилась, пораженная пыхтением и стонами отца. Девочка осторожно закрыла дверь, оставив щель, и, зная, что поступает нехорошо, приникла к ней. Пламя свечи едва освещало два барахтавшихся тела, мужчина — ее отец — делал ритмичные движения, почти вдавив мать в лежанку, а потом, устало откинувшись на подушки, произнес:

— Теперь у нас будет сын, я постарался на славу.

«Значит, так появляются дети. — Маленький мозг черкешенки бешено заработал. — Ну почему так? Мама говорила, что их дает Аллах».

Утром она хотела спросить об этом у Хурмат, но стыд помешал это сделать. Впервые увиденное совокупление показалось ей бесстыдным, мерзким, недостойным, и девочка постаралась забыть о нем, как о ночном кошмаре. И вот сейчас Лейла намекала, что — рано или поздно — они окажутся в постели падишаха, и он, распластав их на кровати, изомнет худенькое тело, чтобы произвести на свет наследника. А они должны будут сделать так, чтобы он получил от этого удовольствие.

— Когда нас отведут к падишаху? — шепнула она Зейнаб, и та хихикнула:

— Ты уже торопишься, подруга? Скоро все узнаем. Впрочем, тебе долго придется ждать своего часа. Ты совсем мала. Я старше на два года.

Прислушиваясь к их бормотанию, Лейла скомкала мокрые полотенца и бросила их на пол.

— Вы обе должны стать девушками, тогда я представлю вас моему луноликому господину Исмаил-бею, — пояснила она, пожевав синими губами. — Но не прежде, чем вас оценит его мать. Она должна первой взглянуть на девушек, с одной из которых ее сын проведет ночь.

— Это буду я, — шепнула Зейнаб. — Я понравлюсь матери падишаха, вот увидишь!

Гюльжан посмотрела на подругу и пожала узкими плечами.

— Наверное, так и будет. А у меня нет желания кому-либо нравиться. Я хочу домой, в родную деревню.

— Ну и дура! — охнула Зейнаб, принимая от Лейлы белую шелковую сорочку. — Ох, какая же ты дура!

После хамама старуха проводила девочек в комнату. Эбеновая эфиопка и две мулатки были переведены в другое помещение. Англичанка и француженка нежились в постелях. Первая, Норма, сегодня должна была встретиться с падишахом. Девушка, раскинувшись на кровати, мечтательно смотрела в потолок, украшенный лепниной, и ждала Лейлу с верховным евнухом. Вскоре они явились и с бесстрастными лицами увели заметно нервничавшую англичанку. Позже Гюльжан узнала, что старуха помогала невольницам приводить в порядок лицо и тело. Лейла была специалистом по этой части, но с недавних пор — все же старость брала свое — ей помогали две невольницы. Гюльжан, удобно устроившись на мягкой, пахнувшей эфирными маслами постели, задремала, свернувшись калачиком, как котенок. Сквозь дремоту она слышала, как Зейнаб пыталась общаться с француженкой Анеттой, но их языки были слишком непохожими, и девушки не понимали друг друга. Вскоре ее подруга тоже засопела, и маленьких черкешенок разбудил только приход Лейлы и Нормы. Старуха зажгла светильники на стенах, и Гюльжан ахнула, увидев англичанку. Ее стройное тело с пышными грудями было расписано хной, голубые глаза с подкрашенными сурьмой веками казались огромными. Насурьмленные подковообразные брови полумесяцами выделялись на мраморной коже.

— Меня не выбрали! — крикнула англичанка каким-то лающим голосом, сорвавшимся на высокой ноте, и, кинувшись на кровать, громко зарыдала. Гюльжан не понимала слов, сказанных бедняжкой, и все же их смысл был понятен. Гордую дочь Альбиона задело, что мать падишаха забраковала ее при первом же осмотре. У англичанки оставалось две попытки понравиться валиде-султан. Это и сказала ей Лейла, сохранявшая невозмутимость. Норма что-то ответила на своем певучем языке. Старуха села рядом с ней, утерла слезы рукавом длинной шелковой рубашки и, повернувшись к черкешенкам, сказала по-татарски:

— Завтра вы начинаете обучение. Учитесь хорошо, постигайте все науки. Наш луноликий не любит необразованных. Его мать тоже не любит необразованных. Сегодня она разговаривала с Нормой и пришла к выводу, что такая девушка не понравится ее сыну. С глупыми скучно. Светлоокий не помешан на любовных утехах, он любит разговаривать с женщинами. Вы должны уметь поддержать разговор.

Зейнаб так сильно закивала, что, казалось, голова сейчас отделится от тонкой шеи.

— Мы будем стараться, — пообещала она. Старуха улыбнулась, отчего морщины на ее худом смуглом лице стали еще глубже.

— Ночи у нас жаркие, — проговорила она. — Если будет невтерпеж, можете подняться на крышу, подышать воздухом.

С этими словами она покинула комнату невольниц. Анетта усадила Норму к себе на кровать и попыталась расспросить о том, что произошло. Вероятно, она немного знала английский, потому что девушки долго шептались, о чем-то споря, а потом, накинув халаты, направились к деревянной лестнице, ведущей наверх. Гюльжан догадалась, что она ведет на крышу, и, накинув на голову платок, предложила Зейнаб:

— Пойдем подышим воздухом.

Черкешенка покачала головой:

— Что-то не хочется. Лучше отдохну.

— Как знаешь.

Гюльжан поднялась наверх и оказалась на плоской крыше. Лейла сказала правду. Пара сотен невольниц облюбовали плоскую поверхность и нежились, подставляя тела серебристому свету луны. Ночная темнота позволяла безбоязненно полностью открыть лица, подставив их легкому бризу, и женщины пользовались этим. С высоты черкешенка впервые увидела, как огромен дворец падишаха. Он напоминал большой восточный город с множеством двориков, галерей, входов и выходов. Лунный свет пронизывал и легкую дымку, тянувшуюся от моря и голубоватой вуалью окутывавшую все вокруг, придавая дымчатую призрачность даже тяжеловесному минарету ближайшей мечети. Он казался таким вытянутым, колеблющимся и легким, что от одного взгляда на него кружилась голова. Пахло мятой и пряностями. Время от времени то тут, то там появлялся чернокожий женоподобный евнух-страж. Он делал обход, следуя по узким галерейкам, окаймлявшим крыши, и по закоулкам утопавших в зелени двориков. На высветленном луной небе выделялись эти медленно бредущие сумрачные фигуры, рыскавшие по потайным уголкам, где мог бы спрятаться дерзкий возлюбленный, но совершенно равнодушные к переговорам и перешучиванию между соседствующими крышами. Где-то за высоким забором серебрилось море, не сине-голубое, а агатовое, спокойное, с гладкой зеркальной поверхностью. А где-то за морем, этим гигантским зеркалом, которое сейчас не вызывало никаких эмоций, спрятались родные горы, а между ними — родная деревня… Один Аллах ведает, суждено ли ей когда-нибудь увидеть родных? Девушка обхватила колени руками и задумалась. Может быть, попробовать убежать из гарема? Но как убежишь, если тебя денно и нощно охраняют противные евнухи и, как тень, маячит Лейла? Или… все-таки попробовать? Да, попробовать, когда выпадет удобный момент. Он должен выпасть, во что бы то ни стало! От этой мысли немного полегчало, и когда окрик смотрительницы прервал ее думы, она медленно поднялась и отправилась в комнату. Норма и Аннет давно вернулись и спали, разметав руки. Зейнаб тоже сморил сон, и девушка прихрапывала. Лейла подошла к ней, склонилась и покачала головой.

— Падишаху не нравятся храпящие женщины, — бросила она. — Боюсь, ей не видать его постели. А ты тоже храпишь?

Гюльжан пожала плечами:

— Не знаю. Во всяком случае, мне никогда никто об этом не говорил.

Смотрительница кивнула:

— Ладно. В таком случае не пугайся, если вдруг проснешься среди ночи, а рядом будет сидеть один из наших евнухов. Об этом женском недостатке мы обязаны докладывать валиде-султан. А сейчас раздевайся и ложись, чтобы в школе не выглядеть сонной мухой. Я вас предупредила: все науки вы должны постигать с усердием.

Девушка не стала спорить. Она юркнула под благоухавшую простыню и вскоре заснула.

Глава 3 Два года спустя
Красавица черкешенка сидела на плоской крыше, вдыхая аромат моря и пряностей, и думала о том, что два года пролетели как один миг, и за этот миг ей так и не представился удобный случай сбежать отсюда. Однако, пока не было доказательств ее полового созревания, ей не о чем было беспокоиться. Поднявшись сегодня утром, она обнаружила красное пятно на белоснежной простыне, позвала Зейнаб, которая давно прошла этот период, но так и не удосужилась быть представленной падишаху: валиде-султан, поговорив с черкешенкой, нашла, что она глупа, неразвита и ей не помогли даже занятия в школе. Правда, эти занятия, где учителями были опытные пожилые рабыни — калфы, — особого образования не давали. Будущие наложницы учили язык, основы Корана (от них требовали читать наизусть Суры), литературу, поэзию, каллиграфию. Каждая должна была уметь написать любовное послание в стихах, да такое, чтобы в душе падишаха загорелась искра. И никто не задавался вопросом: можно ли чем-нибудь удивить мужчину, видевшего на своем веку много прекрасных и умных женщин самых разных национальностей? Кроме того, девушки овладевали искусством танца и игры на музыкальных инструментах. Калфы предупреждали, что порой падишах хотел, чтобы невольница всю ночь танцевала, играла и пела. В перерывах между танцами или музыкальными произведениями господин мог попросить набить трубку табаком или принести кофе и сладости, и его избранница должна была сделать это умело и изысканно. А чтобы танец не казался безобразным, наложницы поддерживали физическую форму. Гюльжан с тоской вспоминала обильные вкусные обеды и ужины в родном доме. Да, в гареме ее кормили гораздо чаще — семь раз в день, но кормили фруктами, рисом и рыбой — совсем маленькими порциями. Фигура становилась стройной, но чувство голода не заглушалось. Потом, позже, к нему привыкали и уже не рыскали по гарему в надежде урвать у кого-нибудь кусочек шербета. Когда промчался год, им стали преподавать искусство ухода за собой. Почти все ученицы, кроме Гюльжан, уже стали девушками и готовились выдержать экзамен, устраиваемый валиде-султан. Они надеялись оказаться в постели падишаха, поэтому с особым рвением готовили маски и специальные ароматические составы, учились наносить косметику, правильно одеваться и подбирать украшения. Под руководством наставниц они вновь и вновь репетировали танец «Ракс шархи», во время которого наложница не только демонстрировала искусство владеть животом, но и элегантно скидывала с себя одежды. Калфы утверждали: именно этот танец возбуждал любовное настроение и желание султана. Кроме того, в программу входила интимная гимнастика. Все упражнения были противны Гюльжан, и ее заставляли силой. Когда одна из калф, недовольная воспитанницей, пожаловалась Лейле, старуха отвела черкешенку в сторону и, брызгая слюной из беззубого рта, долго объясняла, что от самой Гюльжан почти ничего не зависит. Если она приглянется матери падишаха, а потом попадет к нему в покои, ей придется делать все, чему терпеливо учили, иначе девушка рискует навлечь на себя гнев. «В Серале не терпят непокорных, — добавила она, сверкнув черными глазами. — От них избавляются. О, если бы их просто изгоняли — для них было бы слишком хорошо. Но нет. Их бросают в мешок, как ненужную вещь, привязывают к камню и скидывают со скалы в море. Еще ни одной не удалось выбраться из морской пучины. Сказки про русалок, придуманные славянками, — чушь. Хочешь проверить на себе? Что ж, давай, моя девочка. Некоторые, особенно нетерпеливые, не дожидаются этого дня, они сами сводят счеты с жизнью, бросаясь с крыши. Их обезображенные тела кидают на съедение львам и крокодилам».

Вспомнив об этих словах, Гюльжан поморщилась и плотнее завернулась в накидку. Тогда, после занятий в школе, она поднялась сюда с намерением покончить с собой, но в последний момент ее покинуло мужество. Нет, все-таки, чтобы умереть и таким образом не достаться падишаху, нужно иметь большую силу воли. А этого у нее, оказывается, не было. Слабая, никчемная тварь — вот она кто! Широко раскрытыми глазами девушка всматривалась в темноту южной ночи, узнавая знакомые постройки. В свободное время она любила гулять по роскошному саду, где можно было полюбоваться экзотическими цветами и деревьями, насладиться их ароматом и даже поведать им свои тайны. Сопровождавшие ее евнухи не понимали, о чем шепчет малышка с Кавказа старому оливковому дереву с морщинистым стволом. А малышка просила дерево, чтобы оно помогло ей встретиться с султаном здесь, в саду, где, как говорили, он порой горделиво прохаживался, бросая корм многочисленным котятам и щенкам, бегавшим по тропинкам. Повелитель любил животных. Где-то, по рассказам евнухов, стояли вольеры с белыми слонами и тиграми-альбиносами. Падишах часто подходил к клеткам, беседовал с животными и, вероятно, гордился, что в его садах есть все, что и должно быть у богатого султана. Гордился луноликий и своими конюшнями. Лошади, вычищенные, ухоженные, размещались в роскошных помещениях с мраморными сводами. Между стойлами били фонтаны, и чистая питьевая вода текла по желобам, выложенным голубой и зеленой мозаикой. Отдыхая душой на природе, в эвкалиптовой роще, среди животных, слушая пение экзотических птиц (разноцветные попугаи садились ему на плечи, и повелитель подставлял им губы для поцелуев), он становился добрым и порой выполнял желания как близких, так и подчиненных. Гюльжан надеялась припасть к его ногам, попросить, чтобы он отпустил ее… Кто знает, может быть, ей повезет, и он разрешит ей уехать на родину? Однако ей повезло только в одном: девушка действительно увидела падишаха. В расшитом золотом халате, золотых остроносых туфлях, в тюрбане, он кормил с рук тигрицу, и та ластилась к луноликому, будто тоже ожидая от него особой милости. Хозяину еще не было сорока, но он показался Гюльжан глубоким старцем, и она внутренне содрогнулась, представив себя в его постели. Черкешенка решительно шагнула к луноликому, но один из вездесущих евнухов, Исмаил, преградил ей дорогу:

— Разве ты не видишь, там гуляет наш падишах? Никто не смеет нарушить его покой.

Ее стерегли как зеницу ока, словно зная, что бедняжка все же предназначена для ложа луноликого. Что ж, все равно она тут долго не задержится. Если брачной ночи суждено быть, пусть потом падишах сам убьет ее. Убьет, как раба-строителя, осмелившегося взглянуть на одну из невольниц. Печальные думы затуманили голову, прогнали сон, и бедняжка просидела бы на крыше до утра, если бы вездесущая Лейла не прогнала ее в комнату.

— Завтра тебя представят валиде-султан, — напомнила она. — Я не желаю, чтобы ты выглядела, как сонная муха. Иди спать.

Гюльжан послушно опустилась на постель, но всю ночь не могла заснуть. Смотрительница разбудила ее рано. Нужно было привести себя в порядок перед экзаменом — разговором с матерью падишаха. Старуха погнала ее в хамам, помогла вымыть и расчесать волосы, нарядила в красивые шаровары и рубаху, и вскоре они предстали перед высокой женщиной, чинно восседавшей в кресле с мягкой спинкой, обитой парчой. Почти все морщинистое лицо валиде-султан скрывал черный платок с бахромой, но черные, под стать платку, глаза прожигали невольницу насквозь.

— Как твое имя? — царственно спросила она, когда Гюльжан упала перед ней на колени.

— Гюльжан, госпожа, — ответила девушка, смело взглянув на женщину. Мать падишаха чем-то напоминала ее бабку, которая только и делала, что раздавала внучкам оплеухи.

— Красивое имя. — Пожилая дама наклонила голову. — Подойди ближе, не бойся. Откуда ты родом?

— С Кавказа. — При воспоминании о доме на глаза навернулись слезы. Не обратив на это никакого внимания, старуха принялась расспрашивать о родителях, родной деревне, кавказской природе. Ей польстило, что Гюльжан — княжеская дочь. Задав еще несколько вопросов о том, как ей живется во дворце, валиде-султан попросила заварить зеленый чай. Помня правила этикета, черкешенка справилась с этим безукоризненно, как и с чтением наизусть Сур из Корана. Она по-прежнему не видела лица пожилой женщины, но чувствовала, что та улыбается.

— Эта девочка понравилась мне, — сообщила она Лейле. — Сегодня вечером она должна предстать перед моим сыном. Если и он выберет ее, надеюсь, она родит ему здорового наследника. Мое мнение остается прежним: на престол сядет мой внук мусульманских кровей. Только такой человек укрепит нашу империю. А все эти полукровки… — она махнула рукой, довольно ухоженной для своего возраста, с ногтями, крашенными хной.

Лейла заулыбалась во весь беззубый рот.

— Слушаюсь, госпожа. Пойду готовить девочку к ночи. Она взяла Гюльжан за локоть и потащила за собой.

Бедняжка, почти ничего не съев за завтраком, с жадностью накинулась на фрукты и рис.

— Я дам тебе пару часов отдыха, — распорядилась смотрительница. — Потом мы пойдем в хамам и будем готовиться к ночи. Поверь моему предчувствию, сегодня падишах выберет тебя.

Гюльжан отвернулась, чтобы старуха не видела ее слез. Пара часов! У нее еще есть пара часов… Нет, она не станет отдыхать, она отправится в сад, где обязательно встретит падишаха. И пусть жирные противные евнухи опять преградят ей путь. Она прорвется, она будет кричать, и луноликий ее обязательно услышит. Он должен, должен ее отпустить.

Дождавшись ухода старухи, Гюльжан выскользнула в сад и, пройдя незамеченной по эвкалиптовой аллее, дыша терпким ароматом, оказалась у озера, где резвились розовые фламинго и белоснежные лебеди. Иногда повелитель останавливался здесь, сидел на низенькой скамеечке и бросал птицам крошки, предусмотрительно захваченные с собой. «О Аллах, пусть он придет и сегодня!» — Черкешенка в отчаянии воздела руки к небу. За ее спиной послышался шорох, и несчастная обернулась в надежде встретить господина. Однако это был не господин. Один из рабов-строителей, совсем молодой парень лет восемнадцати, в грязных белых штанах, с загорелой мускулистой голой грудью, с восторгом смотрел на девушку. Гюльжан подумала, что она впервые видит такого красавца. Тонкие черты лица, огромные голубые глаза, такие голубые, как море, которое разделяло ее с родиной. Из-под белого платка, повязанного на голове, выбивались белые, как лен, кудри. Он смотрел доброжелательно, пристально, словно стараясь запечатлеть в памяти прекрасную картину, которую могут отнять в любой момент, но девушка, вдруг почувствовав стыд, покраснела и хотела скрыться в чаще.

— Куда ты, красавица? — Он говорил по-турецки с легким акцентом. — Постой, побудь со мной еще немного. Вскоре сюда придет евнух, я уже слышал его шаги. И неизвестно, когда мне еще раз повезет увидеть тебя так близко. Ты и не знаешь, что я делаю все, чтобы полюбоваться тобой. Когда ты поднимаешься на крышу, я тоже поднимаюсь на зубчатую стену крепости, которую мы строим.

Гюльжан молчала, опустив длинные ресницы.

— Как тебя зовут, моя прекрасная пери? — спросил невольник.

— Гюльжан, — тихо ответила она.

— Гюльжан, — повторил раб с наслаждением, — какое красивое имя! Как оно подходит тебе, красавица. Меня же зовут Малех, мне рассказывали, что меня взяли в плен ребенком… Поэтому я не знаю своего настоящего имени и своей родины.

— Что с того, что я знаю о своей родине! — вырвалось у девушки надрывно. — Все равно мне туда не попасть!

— А ты хотела бы туда вернуться? — Его голос звучал вкрадчиво, убаюкивающе.

— Ты еще спрашиваешь! — Черкешенка воздела руки к небу. — Если бы Аллах прислал за мной огненную колесницу, если бы предложил вытерпеть нечеловеческие муки, я пошла бы на все, чтобы сбежать отсюда.

— Я помогу тебе, моя прекрасная пери, — ответил раб. — Моя любовь разорвет твои оковы. Мне неважно, что будет со мной. Главное — чтобы была счастлива ты. — Он оглянулся и торопливо заговорил: — Слышу тяжелые шаги вашего жирного евнуха. Мне нужно идти. Завтра жду тебя на этом же месте. Здесь, в эвкалиптовой чаще, есть шалаш, созданный самой природой. Там мы укроемся от любопытных взглядов. Придешь, моя красавица?

— Да, — твердо сказала Гюльжан. — Жди меня, Малех. Я обязательно буду.

Он скрылся так же незаметно, как и появился, и девушка вышла на тропинку. Толстый евнух-мулат, задыхаясь, звал ее. Лейла приготовила для бедняжки хамам и одежды.

— Самые красивые одежды, — добавил евнух, облизывая толстые губы, но Гюльжан подумала, что с большим удовольствием надела бы цепи. Начиналось приготовление к ночи с ненавистным ей человеком.

Глава 4
— Где ты гуляла? — набросилась на нее старуха, брызгая слюной. — Я приказывала тебе отдохнуть, чтобы не выглядеть усталой.

— Я подумала: мне лучше подышать свежим воздухом, который разрумянит лицо, чем спать в душной комнате, — отозвалась Гюльжан. Смотрительница прожгла ее взглядом черных глаз, словно пытаясь проникнуть в душу. Но черкешенка смотрела спокойно и безмятежно, и Лейла кивнула на кровать:

— Раздевайся и ложись.

Гюльжан знала, какая процедура проводится перед походом в баню. И действительно, с помощью мази, сделанной из яиц, меда и лимонного сока, старуха удалила на ее теле лишние волосы, а потом повела в хамам, специально приготовленный для ночного ритуала. Когда тело черкешенки достаточно распарилось, Лейла приказала ей поплавать в бассейне. Сегодня вода, настоянная на лепестках гибискуса и фиалок, благоухала. Она не только смягчала кожу, но и наполняла ее тонким ароматом. Обычно любившая купаться, Гюльжан считала минуты, когда смотрительница позовет ее для дальнейшей процедуры. Ей хотелось, чтобы все поскорее закончилось и из общей спальни, где проходили смотрины, она не добралась по Золотому пути (именно так называли эту дорогу) до покоев падишаха. Неутомимая Лейла с помощницами легкими умелыми движениями нанесли на волосы и кожу девушки маску из глины, а потом, выждав десять минут и еще раз помыв голову и те части, которых коснулась глина, жесткой шелковой варежкой стали массировать лицо и тело, удаляя ороговевшую кожу. Повелитель любил, чтобы кожа невольницы напоминала по нежности лепесток розы, была мягкой, как у новорожденного ребенка. Чтобы высохшая кожа не сморщилась, ее обильно смочили маслом — смесью оливкового и кунжутного с добавлением эфирных — ромашки и розы. Осмотрев свою работу, проведя по телу черкешенки узловатыми пальцами, Лейла осталась довольна.

— Теперь вытирайся — и за мной, — скомандовала она. Гюльжан знала, что за этим последует. В специальной комнате было все приготовлено для наложения косметики. Усадив ее на мягкий стул, Лейла принялась колдовать, ловко орудуя кисточками и палочками. Черные глаза черкешенки стали еще больше с нарисованными сурьмой стрелками, брови — еще чернее и округлее.

— Теперь пожуй. — Старуха силой раскрыла рот девушки и сунула ей что-то горькое, жгучее, сразу обжегшее язык. Гюльжан закашлялась и хотела выплюнуть противную смесь, но Лейла приказала жевать.

— Это бетель — паста с перцем, известью и семенами льна, — пояснила она. — Черные брови и глаза должны оттенять цвет лица и губы. Наш луноликий предпочитает алые. Бетель усилит их красноту.

Пока Гюльжан, подавляя тошноту, жевала смесь, помощницы Лейлы колдовали над ее телом, делая на коже замысловатые рисунки из хны, чтобы выгодно подчеркнуть все соблазнительные выпуклости. Когда же все закончилось, девушке дали пожевать пастилку, чтобы изо рта шел аромат, и, одев в самую красивую одежду, повели в общую спальню. В ней уже столпились полсотни невольниц, разных как по внешности, так и по национальностям, и каждая с надеждой ожидала выхода ясноокого (у падишаха было много прозвищ). Гюльжан старалась спрятаться за свою соседку, высокую белокурую славянку, но Лейла вытолкнула ее вперед в тот момент, когда повелитель зашел в комнату. Он показался бедняжке еще старше, ниже ростом, толще. Гусиные лапки у черных угольных глаз придавали его лицу мягкость и доброжелательность. Луноликий медленно несколько раз прошелся мимо невольниц, прожигая каждую взглядом черных глаз. Остановившись возле Гюльжан, он бросил платок, который она машинально схватила.

— Тебе повезло. — Лейла возникла будто из ниоткуда. — Сегодняшняя ночь твоя.

Невольницы, оставленные без внимания, потихоньку разбрелись, как бесплотные тени. Черкешенку, стоявшую в оцепенении, подхватили мулатки, повели в маленькую комнатку, где сменили ее одежду на более легкую и почти прозрачную, и так же, взяв под руки, потащили в покои падишаха. Повелитель возлежал на широкой кровати, покуривая трубку с благовониями. Увидев Гюльжан, он улыбнулся, показав великолепные белые зубы, белизну которых не подпортил даже табак. Жестом приказав мулаткам удалиться, он величественно поднялся с ложа и подошел к трепещущей черкешенке.

— Как тебя зовут? — Его голос, на удивление, звучал ласково, и бедняжка немного расслабилась и ответила:

— Гюльжан.

— Красивое имя, — повелитель сорвал с нее платок и провел по мягким волосам. — Да что там имя! Ты сама красива, как моя любимая роза в саду.

От его прикосновения девушка снова сжалась.

— Ты боишься меня, — изрек луноликий. — Ты девственница?

Она кивнула, не смея поднять на него глаза.

— Всем когда-то приходится становиться женщинами, — философски заметил он. — Не бойся, я не причиню тебе боли.

Он взял пиалу и плеснул какой-то жидкости, пахнувшей мятой и эвкалиптом.

— Выпей. Тебе немного полегчает.

Не поднимая ресниц, отбрасывавших тень на пунцовые щеки, Гюльжан выпила ароматный чай. Падишах, обняв ее за плечи, усадил на ложе любви. Остальное черкешенка видела словно в тумане. Откуда ни возьмись вновь появились мулатки, принесшие большие светильники. Они встали по обеим сторонам любовного ложа. Падишах сам, без их помощи, умело раздел Гюльжан, восхищаясь красотой ее тела, потом разделся сам и, целуя девушку, раздвинул ей ноги и сел между ними. Черкешенка лишь на мгновение почувствовала боль, потом уже ничего не чувствовала. Разумеется, все наставления калф и Лейлы были забыты. Ясноликий пыхтел над ее телом, а она лежала, не шевелясь, ничего не соображая. Когда все закончилось, ее, полумертвую, отвели уже в другие покои. Упав на кровать, девушка заснула крепким, всепоглощающим сном.

Глава 5
Утром ее разбудила Лейла. На морщинистом лице старухи отражалась радость.

— Ты понравилась нашему повелителю, — радостно сообщила она. — Я только что разговаривала с валиде-султан. Наш господин нашел тебя умной, нежной, знающей. Он желает видеть тебя и сегодняшней ночью.

Гюльжан смотрела на нее заспанными, чуть воспаленными глазами. События вчерашней ночи обрывками носились в голове. О Аллах! Она стала женщиной, падишах лишил ее невинности. То, чего она боялась больше всего, все же произошло. Для чего теперь жить? Парень с голубыми глазами никогда больше не взглянет на нее. Ее никто не полюбит по-настоящему.

Лейла смотрела на одалиску, смутно догадываясь о ее печальных думах.

— Не грусти, детка, — ободряюще произнесла она. — У тебя нет для этого повода. Лучше погляди, что подарил тебе твой господин. — Старуха бросила на кровать цветастый халат. — Разверни. Если найдешь там подарок — значит, ты понравилась луноликому. Далеко не каждая, проведшая с ним ночь, удостаивается такой чести.

Дрожащими белыми руками Гюльжан развернула халат, и из него выпало ожерелье. Золотые бусинки перемешивались с жемчугом и какими-то другими драгоценными камнями.

— Какая роскошь! — невольно воскликнула старуха. — Видимо, ты хорошо постаралась, девочка.

Гюльжан ничего не ответила. Она решила: сегодня ночью вернет падишаху его подарок. Она его не заработала. Пусть он достанется другой девушке, более достойной. Позавтракав, бедняжка побежала в сад. Ее стройное гибкое тело трепетало при одной мысли, что молодой красавец, узнав о брачной ночи, перестанет любить ее. Вот и кусты с глянцевыми листьями, где вчера прятался Малех. А сегодня…

— Гюльжан! — послышался тихий оклик, и она обернулась на зов, не веря своему счастью. Малех казался красивее, чем прежде, он не шел ни в какое сравнение с толстым падишахом, и в маленьком сердечке черкешенки вспыхнула искра любви.

— Здравствуй, моя пери, — тихо шепнул он в изящное ушко. — Как ты прекрасна! — Малех отодвинул ее от себя, чтобы полюбоваться газельими глазами. — Но что с тобой? Ты плакала?

— Я расскажу тебе правду, Малех, — прошептала она в ответ, и он увлек ее в самые заросли, где деревья и кусты создали шалаш, готовый скрыть влюбленных от посторонних. — Вчера я была с нашим господином. Он выбрал меня для ночи. И сегодня…

Малех прижал ее к себе, целуя брови-полумесяцы:

— Я так и знал, любовь моя. Ты станешь его любимой наложницей. А потом и любимой женой, если родишь наследника. Многие мечтают о такой участи. Но хочешь ли этого ты?

Она покачала головой:

— Я хочу быть с тобой и бежать отсюда. В моем сердце никогда не вспыхнет любовь к падишаху. Сегодня я верну его подарок — дорогое ожерелье — и попробую рассказать правду.

Возлюбленный замахал руками:

— Прошу тебя, не делай этого, моя пери. Он убьет тебя. Я этого не переживу. И не отдавай его подарки. Они пригодятся нам, когда я договорюсь с капитаном какого-нибудь корабля. Просто так нас отсюда никто не вывезет, но за деньги все возможно. Когда все будет готово, я сообщу тебе, и мы подумаем, как нам выбраться из дворца. Мне это сделать гораздо легче, я убью своих стражников, я сильный и ловкий, перелезу через стену и окажусь на берегу моря. Но тебе не пройти таким путем. Подумай, как ты смогла бы присоединиться ко мне. У нас еще есть время. А сейчас иди… Не хочу, чтобы евнухи обнаружили это убежище.

Он поцеловал ее в алые губы, и Гюльжан показалось, что она потеряет сознание. Девушка трепетала в его сильных руках, каждая клеточка ее тела желала любви, и если бы Малех не отправил ее назад, она отдалась бы ему прямо в шалаше, забыв обо всем.

— Иди скорее, моя любимая, — он погладил ее по голове. — До завтра. И не думай о том, что я разлюблю тебя когда-нибудь. Падишах владеет твоим телом, но не владеет сердцем. Он мне не соперник.

Когда любимый исчез в кустах, Гюльжан медленно пошла по тропинке, не замечая, как колючие ветки эвкалипта царапают лицо. Она была счастлива. Впервые девушка любила. И действительно, что ей повелитель? Пусть получает ее тело, которое не собирается дарить ему ласки. Ее ласки получит лишь один человек, и этот день скоро настанет.

Глава 6
Несмотря на внутренние протесты Гюльжан и нежелание дарить повелителю любовь и наслаждение, стареющий падишах все больше и больше увлекался невольницей. Он никому, даже своей матери, знавшей много его секретов, не признавался, что обильные ласки невольниц, купленные за обещание хорошей жизни, его давно не привлекали. Эротический танец не возбуждал, а раздражал. Одни и те же музыкальные произведения, любовные послания, похожие, как две капли воды, вызывали отвращение. И вот впервые за много лет перед ним предстала невольница, которой от него ничего не было нужно и которая держалась не чопорно, заученно, а просто и естественно. Падишах предвидел, что она вернет его подарок, и предупредил Лейлу, чтобы Гюльжан этого не делала. Это его личная просьба. Не захочет надевать — пусть лежит до лучших времен. Повелитель надеялся когда-нибудь заслужить любовь гордой черкешенки. Да, когда-нибудь, когда-нибудь. И еще когда-нибудь она родит наследника и станет любимой женой. С султаншей номер один Айше он давно уже не проводил ночи, иногда испытывая по этому поводу нечто вроде стыда. Однако Айше никогда не пеняла ему. Она занималась наследником и благотворительностью — строила медресе, вечно была в благородных заботах и редко встречалась с мужем, разве что по делу. Исмаилу было невдомек, что благодаря его жене гарем не напоминал восточную сказку, а все более походил на огромную паутину, где главным пауком — Айше — плелись интриги, пропадали невольницы, беременные одалиски умирали при родах вместе с детьми. Его жена свято оберегала свой трон. С появлением еще одного наследника она бы осталась номером один, но ее ребенок подвергся бы большой опасности и мог не стать главой огромной империи.

В тот день Исмаил особенно тщательно занимался своим туалетом и, как манны небесной, ждал ночи. Гюльжан снова предстала перед ним, худенькая, гибкая, с насурьмленными глазами, но внутренне непокорная. Она снова не подарила ему ласки, но их обильно дарил стареющий мужчина, осознав, что это самая большая и, вероятно, последняя его любовь. На этот раз девушка пыталась выдавить улыбку (воспоминание о голубоглазом Малехе и о свидании с ним заставило ее улыбнуться), а падишах, подумав, что она адресована ему, воспылал радостью.

— Я полюбил тебя, Гюльжан, — признался он, прижимая ее к себе и отослав мулаток (их уши не были предназначены для таких слов). — Я на все готов для тебя. Каждую ночь я желаю проводить только с тобой. У нас обязательно родится сын. Ты станешь моей любимой женой.

— Твоя жена — Айше, — отвечала ему черкешенка. — У тебя есть уже один сын.

— Зидан — слабый мальчик, — вздыхал господин. — Даже если он доживет до того времени, когда я предстану пред Аллахом, то не сможет управлять государством. Его съедят мои визири, сделают своей послушной игрушкой. Нет, это не султан империи. — Он постарался незаметно смахнуть слезу, застрявшую в гусиных лапках возле глаза. — Ты не представляешь, как иногда хочется бросить все и уехать далеко-далеко с такой девушкой, как ты. Но я не могу оставить государство. Айше тут же начнет плести свои интриги.

Он говорил ей об этом каждую ночь, и Гюльжан стало жаль господина. Действительно, человек, облеченный такой властью, всегда одинок. Ему некому довериться, если только ей, неопытной девчонке, которая лишь и может, что выслушать. И то исключительно выслушать, потому что днем побежит к возлюбленному, ожидавшему ее у шалаша, чтобы растаять от любви в его горячих объятиях. Бедный падишах!

В такие минуты она старалась дарить ему нежность, и Исмаил был счастлив. Однажды, на заре, он вытащил из потайного шкафчика старинную деревянную шкатулку и, открыв ее, достал кольцо. Огромный камень в свете светильников заиграл всеми цветами радуги.

— Это старинный бриллиант, — сказал падишах, поворачивая перстень то вправо, то влево. — Мне он достался от отца, а отцу — от деда. Отец не знал, как он вообще появился в нашей семье. Знал только, что камень способен исполнять желания, особенно когда меняет цвет. Со дня его смерти камень действительно изменил цвет — стал более темным, с каким-то синим оттенком.

— Значит, вы можете пожелать чего угодно! — Газельи глаза девушки загорелись. — Можете пожелать стать властелином мира, закончить войны, которые ведет империя.

Исмаил покачал головой, и курчавая прядь упала на его смуглый лоб.

— Никогда не желай смерти кому бы то ни было, — изрек он, потрогав тонкий нос с горбинкой. — Особенно если к этому причастна какая-нибудь вещь. В любой момент она может насытиться кровью врагов и захочет твоей.

— Да, вы правы! — Девушка аккуратно взяла перстень в руки, любуясь каскадом радужных искр. — Какая красота!

— Нравится? — Исмаил обрадовался, как ребенок. — Он твой, Гюльжан.

Девушка дернулась, будто от укуса ядовитой кобры:

— Вы мне его дарите? Но это кольцо передавалось по наследству.

— Ты родишь мне наследника, и традиция продолжится, — уверенно сказал падишах.

— А Зидан? — Черкешенка все не решалась принять дорогой подарок. — Зидан — ваш сын…

— Ему и так достанется слишком много. — Исмаил махнул холеной, смазанной оливковым маслом рукой. — Этот подарок предназначен для самой любимой жены. Для тебя, Гюльжан.

Черкешенка собрала всю волю, чтобы не броситься к его ногам, не вернуть подарок, не признаться в любви к голубоглазому парню Малеху, с которым собиралась бежать за три моря. Она убежит тихо, и пусть Исмаил продолжает жить своей жизнью, у него будет много красивых достойных наложниц, и одна подарит ему сына, затмив Айше, а о ней, несчастной кавказской девочке, он забудет. Да-да, забудет или станет вспоминать с неприязнью. За добро она отплатила злом. О Аллах, скорее бы Малех нашел способ сбежать отсюда! Однако время шло, но голубоглазый раб так ничего и не придумал. Пути назад из гарема не было. Кончилось лето, началась не менее жаркая осень, но листья в саду падишаха оставались зелеными, ночи — жаркими, и сотни невольниц по-прежнему проводили их на крыше дворца. Несколько раз Гюльжан удалось перехитрить и Лейлу, и вездесущих евнухов, и под покровом ночи она бегала в эвкалиптовую рощу, где, прижимаясь к горячему телу, шептала и слушала слова любви. Однажды утром после такого свидания к ней явилась служанка — молодая турчанка — и объявила, что Айше приглашает ее в свои покои. Гюльжан, наспех одевшись в рубашку и шаровары, последовала за девушкой. Комнаты Айше нисколько не напоминали ее собственные. Посреди гостиной стоял огромный стол из красного дерева, стулья с высокими ножками и спинками были обтянуты золотистой парчой. Высокие окна прикрывали золотистые портьеры. Госпожа восседала в кресле, ее круглое лицо не закрывал платок, и Гюльжан впервые заметила, насколько красива первая султанша, красива настоящей восточной красотой. Черные глаза с поволокой, не нуждавшиеся в сурьме, брови полумесяцем, роскошные черные волнистые волосы, которым было тесно под зеленым платком, вышитым бисером, и они, выбиваясь прядями, падали на плечи и спину. Нежная смуглая кожа без морщин навевала мысли о лепестках мальвы. В комнате пахло гвоздикой, лимоном и еще чем-то приятным.

— Знаешь, зачем я пригласила тебя, Гюльжан? — Айше не предлагала сесть, и разговор не предвещал ничего хорошего. — Мой муж забыл меня, забыл самых красивых невольниц… Он все ночи проводит только с тобой.

— Но я не прошу его об этом, — парировала девушка. — Наоборот, я всячески напоминала господину и о других его обязанностях, но на то он и господин, чтобы единолично принимать решения.

Айше взяла маленькую фарфоровую чашечку с чаем и сделала глоток.

— Допустим, — кивнула она, и бахрома на платке заколыхалась. — Но не в этом дело. А дело в том, что ты недостойна его. Если ты думаешь, что твои встречи с этим рабом… как его… Малех, кажется, остаются тайными, то глубоко ошибаешься. О них известно верховному евнуху и мне. Пока только нам… Пока… — она настойчиво подчеркивала последнее слово.

Гюльжан упала на колени и подползла к ногам, обутым в изящные черные туфли.

— О госпожа, помогите мне! — простонала она. — У меня нет сил больше терпеть, госпожа. Я всей душей желаю, чтобы Исмаил вернулся к вам, потому что люблю Малеха. Помогите мне бежать с ним, и вы снова разделите ложе с великим падишахом.

Айше оторопела. Ее смуглое лицо стало белее снега.

— Ты не понимаешь, о чем просишь! — прошептала она. — Это невозможно.

— Для вас нет ничего невозможного. — Гюльжан обнимала ее стройные ноги, скрытые под широкими штанами. — Придумайте что-нибудь. Я даже не прошу у вас деньги. Просто помогите нам выйти из дворца, и мы сядем на первый же корабль. Клянусь, вы никогда обо мне не услышите, и падишах снова полюбит вас.

Первая султанша смягчилась.

— Встань, не ползай, как крыса, — буркнула она. — Я обещаю что-нибудь придумать. Жди.

— Благодарю вас, госпожа. — Гюльжан поцеловала ее руку. Служанка вывела ее из покоев, и девушка принялась ждать полудня, чтобы обо всем рассказать Малеху. Но только они бросились друг другу в объятия, их схватили стражники и поволокли во дворец.

Ее ввели сразу в тронный зал, где восседал дрожавший от гнева и обиды Исмаил. Айше стояла по его правую руку, ехидно улыбаясь. Черкешенка поняла, что хитрая турчанка нашла лучший способ избавиться от соперницы. У Исмаила дергались губы и руки, и, запинаясь, он спросил:

— Разве я не любил тебя, о Гюльжан?

— Любил, мой господин, — отвечала черкешенка, потупив взгляд.

— Разве не подарил я тебе в знак своей любви алмаз, который стоит как несколько царств, и разве не носишь ты его на своем пальце? — Он заметил, как камень сверкнул в солнечных лучах, а девушка прокляла себя, что надела его. Она хотела отдать кольцо Малеху, чтобы тот отдал его капитану корабля, готовому увезти их подальше от падишаха.

— Ношу, мой господин, вот он, — едва вымолвила Гюльжан. — Твой перстень всегда со мной.

— Так почему же ты обманула меня и стала любить простолюдина? — воскликнул Исмаил. В его голосе звучали боль и гнев.

— Это неправда, меня оболгали, мой господин, я люблю только тебя! — закричала она и зарыдала, в отчаянии заламывая руки. Мысль о том, что вероломная Айше победила, жгла, не давала покоя. Но еще больше беспокоило то, что сделают с ее возлюбленным.

— Не лги мне! — страшным голосом прорычал повелитель и обратился к своим визирям: — А ну-ка, приведите сюда этого негодяя!

Слуги бросились исполнять приказание и вскоре ввели красивого голубоглазого молодого юношу и поставили на колени перед падишахом рядом с плачущей Гюльжан.

— Вот твой любовник! — крикнул он, обращаясь к одалиске. — Сознавайся, ты всходила с ним на ложе любви?!

Гюльжан, качая головой, громко зарыдала.

— А ты что скажешь, несчастный раб, грязный червь, сын собаки? — обратился падишах к юноше. — Говори правду, все равно погибнешь.

Молодой человек взглянул прямо в злые, налитые кровью глаза властелина, тряхнул белыми кудрями и с наглой гордостью ответил ему:

— Да, падишах. Я полюбил Гюльжан, а она полюбила меня. Полюбила потому, что ты старый, немощный баран, от которого женщину может только тошнить. Мы проводили с ней волшебные ночи в твоем саду… Ты упомянул о смерти… Я не боюсь ее. В моей жизни уже случилось то, о чем я мог только мечтать.

Все стояли, как камни, слушая возмутительные слова бедного раба и не веря своим ушам.

Падишах в гневе вскочил, затопал ногами и, тряся сжатыми над головой кулаками, закричал:

— Казнить обоих! Сейчас же!

— Слушаюсь, о величайший из величайших, — сказал палач и направился к юноше, чтобы немедленно исполнить приказ Исмаил-бея.

Но когда он приблизился к незадачливому любовнику, произошло то, чего никто не ожидал. Юноша ловким движением выхватил висевший на поясе у одного из охранявших его стражников длинный кинжал и внезапно вонзил его в грудь своего господина. Лезвие вошло в тело, как в масло, падишах упал, и в тот же момент палач отточенным движением снес дерзкому юноше голову. Гюльжан ахнула, бросилась к лежащему на полу луноликому и прижала к его кровоточащей ране подаренный им бриллиант. Еще ее мать говорила, что драгоценный камень может останавливать кровь и возвращать жизнь. Однако это не помогло. От его крови огромный бриллиант стал красным — и только. Видя окровавленную голову соперника, голубые глаза которого закатились и подернулись дымкой, умирающий произнес:

— Теперь перстень начнет убивать. Он стал цвета крови и будет жаждать ее постоянно. Гюльжан, избавься от него.

— Она не успеет этого сделать, — вперед выступила Айше. На ее красивом лице сияла торжествующая улыбка. Черкешенка поняла, что султанша избавилась от нее более действенным способом. Здесь, в гареме, не прекращалась слежка, в том числе и за ней, и ей не хотелось отвечать за побег. Пусть лучше возлюбленных казнят. Тогда Гюльжан действительно никогда не встанет на ее пути. — Схватите ее, — приказала она стражникам, — и обязательно отнимите перстень. С ним я стану владеть миром!

Охрана поспешила исполнить приказ, но девушка, проворная, как кошка, молнией бросилась к дверям, выбежав из покоев в сад. Пробираясь сквозь заросли, она слышала топот бегущих воинов, но он ее не пугал. Жизнь без любимого потеряла всякий смысл. Когда бедняжка добежала до озера с фламинго и кувшинками, она, размахнувшись, бросила перстень в воду, а потом, вдохнув полной грудью, кинулась следом. Стража выловила уже хладный труп красавицы. Никакого перстня с кроваво-красным камнем на ее руке они не нашли и отправились во дворец, волоча по земле мертвое тело любимой женщины падишаха. А между тем кольцо, словно не желая заканчивать свой путь на дне озера, упало на широкий глянцевый, по цвету напоминавший лягушечью кожу, листок кувшинки, и большой селезень, случайно залетевший в сад к местным уткам, проглотил его, приняв за корм. В какую страну он унес его, кому потом досталось сокровище, получившее название «Кровь падишаха», — об этом не знали многие века. На земле вспыхивали кровопролитные войны, стирались с лица государства, менялись правители. Был ли замешан в этом перстень, который, насытившись кровью врагов своего хозяина, жаждал его крови? Об этом никто не знал. Никто не знал, как он оказался в русской дворянской семье, не принося несчастий ни им, ни их друзьям. Вероятно, эти люди никому не желали зла, и перстень задремал до поры до времени, пока что-то не пробудило его дьявольскую силу.

Пролог 1977 год. Москва
— Мама, мама, почему этот дядя так одет? Жарко же, мама.

Пухленькая, светленькая девочка лет восьми, в зеленом платье в черную клеточку, с забавными ямочками на кругленьких щечках, слегка тронутых румянцем, моргала длинными пушистыми ресничками.

— Мама, ну почему? Давай скажем ему, что он простудится. Нельзя одеваться тепло, когда жарко. Он вспотеет и заболеет, правда, мамочка?

Она дергала за руку красивую женщину с белокурыми волосами, уложенными в высокую прическу.

— Мама, скажи ему, мама.

Женщина бросила взгляд на худого молодого человека лет тридцати, облаченного, несмотря на жару, в длинный плащ и шляпу и безучастно стоявшего возле столба на остановке, кишевшей людьми. Его лица она не разглядела, да и не стремилась к этому. «В автобус мы не попадем, — пронеслось у нее в голове. — Господи, сколько же ждать следующего?»

— Мама, мама, скажи ему, — ныла дочка.

Дама слегка дотронулась до головки девочки, украшенной огромным зеленым искрящимся бантом, похожим на гигантскую бабочку-махаон:

— Леночка, может быть, дядя болен. И потом, некрасиво приставать к незнакомым. Он уже достаточно взрослый, чтобы самому решать, как одеваться.

— Ну, если ты так считаешь… — произнесла Лена, подражая матери, и дернула плечиком: — Да, наверное, ты права.

Она переключилась на крошечную облезлую болонку, вырывавшую поводок у пожилой женщины с огромной авоськой в руках:

— Мама, а купи мне песика!

— Этот вопрос мы, кажется, уже обсуждали, — отозвалась мать, поправляя и без того идеальную прическу. — Если ты готова вставать посреди ночи и идти гулять со своим питомцем, папа подарит тебе щенка. Если же нет и вся работа падет на мои плечи, ни о каких животных не может быть и речи.

— Я сказала, я сказала! — Девочка так сильно дернула руку женщины, что та пошатнулась и открыла рот, ярко обведенный помадой, чтобы утихомирить ребенка, но тут же передумала, увидев подходивший автобус. Толпа ринулась к нему, как стадо бизонов. Мужчины, забыв об элементарной вежливости, работали локтями, наступали женщинам на ноги, пробираясь к дверям. Обдавая даму едким запахом пота, они и не пытались пропустить ее вперед.

— Быдло! — брезгливо заметила она. — Самое натуральное быдло. Понаехали из деревни! Будто столица резиновая. Лимита!

Она оттащила дочку, чтобы толпа, штурмовавшая автобус, не покалечила ее.

— Мама, мы не успеем! — удивленно сказала Лена. Дама махнула рукой:

— Ничего, подождем другой. Он придет более пустой, вот увидишь.

— Но я хочу домой, — заупрямилась девочка. — Я устала. Ножки болят.

Она рванулась вперед, потащив за собой мать, но автобус уже тронулся с места, оставив кучку недовольных переругивавшихся людей.

— Мама, смотри, что это? — Лена нагнулась и подняла с тротуара что-то блестящее. — Это колечко, мама.

Женщина взяла драгоценность и поднесла ее к большим голубым глазам. Последние лучи заходящего солнца осветили ее, как на выставке, позволяя разглядеть каждый камешек. Это был огромный старинный перстень. Дама поняла, что он старинный, потому что такой причудливой формы она никогда не видела, разве в кино. Большой рубин сиял, как капля крови, отбрасывая красноватые отблески. Крошечные бриллианты, окаймлявшие его, как диадема голову принцессы, играли всеми цветами радуги — от ярко-красного до фиолетового.

— Какое чудо! — вырвалось у нее. Женщина хотела опустить драгоценность, словно с неба упавшую ей в руку, как чей-то дар — не божий, она не верила ни в бога, ни в дьявола — в сумочку, но порядочность взяла свое.

— Граждане, — громко обратилась она к остаткам толпы, высматривавшей следующий автобус, — кто обронил кольцо?

На ее счастье, люди попались честные. Они устало глядели на перстень, морщились и качали головами.

— Надо бы в милицию, — подсказала пожилая хозяйка болонки, наконец утихомирившая животное, и, поддерживая ногой авоську, набитую до отказа, добавила: — Или в бюро находок. Хозяин ить первым делом туда заявится.

— Да, спасибо, — согласилась дама. — Я так и сделаю. Она опустила кольцо в сумочку и потянула дочь за руку.

— Этот чертов автобус мы так и не дождемся. Поедем на такси.

— На такси? — удивилась Леночка. — Мама, я не ослышалась? На такси? Ты всегда говорила, что это дорого.

— Сегодня я устала и хочу поскорее лечь спать, — отозвалась мать. Девочка захлопала в ладоши:

— Ура! Ура!

Ведя дочь к стоянке такси, женщина решила, что ни в какую милицию она не пойдет. Этот перстень, так неожиданно свалившийся на них, останется у нее. Мужу она, конечно, ничего не скажет, зная его щепетильность. Он немедленно разовьет бурную деятельность и отыщет владельца кольца, а ей в утешение подарит другое, возможно, самое красивое и дорогое в ювелирном. Но ей не нужно другое — только это. Рубиновое чудо, некогда украшавшее холеные пальцы какой-нибудь знатной дамы, будет покоиться в тайнике, дожидаться своего часа. Кто знает, может быть, она так его и не наденет. Однако драгоценность всегда пригодится на черный день. Черный день… Пока ничто его не предвещает, но мало ли… В тот момент дама была недалека от истины.

Часть 1 Приморск, 2016 год
Глава 1
— Вы сегодня прекрасно справились с заданием, Галя. — Аркадий Петрович пожал своими огромными потными ручищами маленькую влажную ладошку миниатюрной смуглой девушки с чуть раскосыми черными глазами и вьющимися смоляными волосами до плеч. — Я в вас не ошибся. Переговоры прошли блестяще. Французы обещали доставить необходимое оборудование через месяц. Об этом я мог только мечтать! И все благодаря вам.

На оливковых щеках Гали разлился румянец, делая ее еще более привлекательной.

— Вы мне льстите, Аркадий Петрович, — смущенно ответила она и опустила ресницы. Директор фирмы в который раз отметил, что они были длинными, загнутыми кверху без всякой специальной туши. О таких ресницах его жена мечтала всю жизнь, но не могла достичь желаемого результата даже с помощью лучших косметологов.

— У меня и в мыслях не было польстить вам, — отозвался он и посмотрел на группу французов, возглавляемую Жаном Мари Бертье, высоким шатеном в безукоризненном костюме. Перехватив взгляд Аркадия, Жан Мари улыбнулся, показав великолепные, явно вставные зубы, и кивнул.

— Я всего лишь переводила то, что говорили вы, — тихо заметила Галя. Аркадий Петрович махнул рукой:

— Пусть так, но вы делали это прекрасно. Теперь ведите группу в «Итальянский дворик». Лариса уже договорилась с менеджером. Наших гостей ждет замечательный обед.

Дождавшись, пока шеф отойдет, к ней подбежал переводчик с итальянского Юрка Митин, хитро улыбаясь и подмигивая:

— Можно поздравить? — О, как ее раздражали его высокий голос, напоминавший о визгливых рыночных торговках, и лисья неискренняя улыбка. Тусклые глаза цвета болотной тины ощупывали ее, будто рентгеновские лучи, и это тоже было неприятно. Несколько лет назад, узнав о ее разводе с мужем, Юрка пытался ухаживать, сначала неловко, кладя на стол букеты растрепанной сирени с тошнотворным запахом, который она терпеть не могла, потом конфеты — леденцы, прилипавшие к зубам и цеплявшиеся за них до вечера, затем и вовсе осмелел и пригласил к себе посмотреть какую-то старинную картину Рембрандта. Галя сама не понимала, зачем приняла его предложение. Картины, естественно, не оказалось, зато на столе, покрытом старой серо-белой скатертью в многочисленных шрамах, сиротливо стояла бутылка водки, в тарелке розовела вареная колбаса, краснели помятые помидоры, в хлебнице с отбитыми краями высились толсто нарезанные куски. Все вызывало тошноту и желание бежать отсюда без оглядки. Впрочем, к столу они так и не подошли. В прихожей Митин прижал ее к стене, оклеенной потертыми обоями, воровато пытаясь раздеть, а она, еле сдержав «мульку», как выражался ее отец, что есть силы оттолкнула его и бросилась из квартиры, боясь, что ее вырвет прямо на пол. Совесть Галю нисколько не мучила, однако на следующий день она пришла на работу с неприятным чувством, не зная, как вести себя с Митиным, но мужчина встретил ее как ни в чем не бывало, а дня через три приперся без приглашения к ней в гости, нагло прошел в гостиную, и мама Гали, Елена Васильевна, усадила его пить чай. Юрка наслаждался чаепитием долго и бесцеремонно, интересовался историей семьи, просмотрел все фотографии и ретировался только тогда, когда Галя намекнула на позднее время.

— Между нами ничего не может быть, — твердо сказала она ему на лестничной клетке, косясь на приоткрытую дверь вездесущей тети Даши. — Давай просто дружить.

— Я буду добиваться тебя, — пообещал он, и девушка еле уклонилась от прикосновения влажных губ.

— Попробуй.

И он пробовал, продолжая дарить леденцы, которые она оставляла на столе, и регулярно навещал ее мать, беспомощно разводившую руками:

— Ну не выгонять же этого мальчика! А потом, иногда хочется поговорить о своих родителях. Его интересуют подробности нашей прошлой жизни, и мне это нравится. Знаешь, наступает такое время, когда хочется вспоминать и вспоминать, даже если воспоминания не самые приятные.

— Ты не спрашивала, зачем ему подробности? — буркала Галя. — Обычная семья с невинно осужденным, кстати, пока не реабилитированным. Ему-то какое до этого дело?

Мать пожимала худыми плечами. Она сильно сдала за последнее время, но утверждала, что это нервы, а не проблемы со здоровьем.

— Не знаю. Пусть приходит. Наша семья всегда славилась гостеприимством.

— Пусть приходит к тебе, — уточнила дочь, сказав надоедливому ухажеру то же самое. После этого разговора визиты Митина почти прекратились. Да и с ней Юрка стал вести себя более корректно, как друг. Известные сплетники фирмы утверждали, что он переключился на кого-то из их коллектива, но вот на кого — это оставалось тайной за семью печатями. Вот почему она улыбнулась в ответ, не выказывая раздражения, стараясь подавить его:

— Поздравь.

Он дотронулся до ее плеча вечно влажными пальцами:

— Поведешь их в ресторан?

— Да, да, конечно. — Девушка сделала шаг к французам, послав Жану Мари самую очаровательную улыбку, но в сумочке надрывно загудел телефон, и она, спешно расстегнув «молнию», с тревогой глянула на дисплей. Мама! Господи, неужели у нее опять приступ? Галина с волнением нажала на кнопку.

— Доченька, — послышался хриплый голос Елены Васильевны, — мне очень плохо, доченька. Совершенно нечем дышать. Я уже открыла все окна и все равно задыхаюсь.

— Мама, немедленно вызывай «Скорую», — распорядилась Галя. — Я буду через десять минут.

Она бросила телефон обратно и повернулась к шефу:

— Аркадий Петрович, пусть Лариса отведет французов в ресторан. Я должна срочно ехать домой. Моей маме плохо.

Шеф фыркнул с неудовольствием, выпятив толстые лоснящиеся губы.

— Лариса не знает ни слова по-французски, — буркнул он. — Это невозможно. В ресторан группу поведешь ты — и точка. Я тебя никуда не отпускаю.

— Миленький Аркадий Петрович, — девушка молитвенно сложила руки, — умоляю вас! Если я не приеду, моя мама может умереть. Я боюсь, что она потеряет сознание и не откроет врачам!

На холеном лице шефа читалось полное равнодушие. Жирные щеки тряслись, как студень. Гале захотелось ударить его чем-нибудь тяжелым.

— Я все равно уеду, — твердо сказала она.

Толстые губы издали звук, похожий на выстрел.

— Если ты сейчас покинешь группу, завтра приходи и пиши заявление по собственному, — процедил он.

Галя пожала плечами:

— Я так и сделаю.

Кивнув ничего не понимавшим французам, она перекинула сумку через плечо и помчалась к стоянке такси. Хозяин небольшого серебристого «Форда», явно кавказской национальности, с профилем попугая и черными жгучими глазами навыкате, сразу устремился к ней:

— Куда, красавица? Домчу быстрее оленя.

В голове у Гали юлой закрутилась дурацкая мысль: почему быстрее оленя? Неужели машина едет медленнее? Нужно посмотреть в Интернете скорость этого грациозного северного животного. Тьфу! Она с негодованием отогнала глупость, так некстати заполнившую мозги. Наверное, это защитная реакция. Думать о чем угодно, только не о плохом.

— На Пушкина, — объявила кавказцу девушка, даже не поинтересовавшись, за сколько рубликов житель гор домчит ее до дома. Он сам добавил как-то доброжелательно, словно догадавшись, что у нее беда.

— Не бойся, ценой довольна останешься.

Она и не боялась, хотя знала: если сейчас потратиться на такси, неделю придется ездить на троллейбусе и вставать с петухами. Кавказец заботливо приоткрыл дверь, усаживая ее на пассажирское сиденье:

— Куда, ты сказала? К самому подъезду доставлю такую кралю.

Он причмокнул толстыми, красными, как спелые вишни, губами, над которыми, как редкий лес, курчавились усы. Галя повторила адрес, и «Жигули» сорвались с места. Таксист не обманул: довез ее довольно быстро, но девушке казалось, прошла целая вечность. Она не слышала, какую цену он назвал, лишь лихорадочно сунула в широкую коричневую ладонь несколько скомканных сторублевок, что-то пробормотала и, войдя в подъезд, стала подниматься по лестнице. Ноги подкашивались, в горле пересохло. Волнение отпустило лишь тогда, когда Галя увидела запертую дверь. Молнией пронеслась мысль, что мама не вызывала «Скорую», а значит, ей не так уж и плохо. Девушка не стала нажимать старую потрескавшуюся кнопку звонка, дребезжавшего так, что звенело в ушах, хотя всегда любила, когда мама открывала ей. Достав ключ, она еле попала в замочную скважину. В квартире, давно не знавшей ремонта, царила тишина — мертвая, напряженная.

— Мама! — крикнула Галя и бросилась в спальню. Елена Васильевна лежала на простынях, такая бледная, что почти сливалась с ними, и тяжело, хрипло дышала. Галя присела на стул рядом с кроватью.

— Мамочка, ты меня слышишь?

Женщина открыла глаза, похожие на синие, бездонные омуты, которыми так восхищалась бабушка. Увидев дочку, она улыбнулась чуть-чуть, лишь уголки посиневших губ дрогнули:

— Милая моя! Опять я сорвала тебя с работы! Ну что теперь скажет твой начальник?

— Это неважно, мамочка, — Галя погладила ее руку, тонкую, аристократическую, с голубыми жилками. — Тебе очень плохо?

— Чуть не задохнулась, — призналась Елена Васильевна. — Такое впечатление, что я лишилась легких.

— Ну почему ты не вызвала «Скорую»! — укоризненно сказала Галина и направилась к телефону. Мать с тревогой следила за ней. Она с детства боялась врачей.

— Не нужно, доча, — прошептала она. — Это, скорее всего, сердечная недостаточность. Сбегай за валидолом, я положу его под язык. Так всегда делала твоя бабушка.

Галя решительно сняла трубку старого оранжевого аппарата.

— Я куплю тебе валидол, когда врач поставит диагноз, не раньше, — твердо произнесла девушка и набрала 103. На том конце отозвались сразу, выслушали, не перебивая, о состоянии больной и пообещали прислать машину как можно скорее. Бросив трубку на рычаг, Галя снова присела рядом с матерью.

— После их визита я буду за тебя спокойна.

— Если они заберут меня в больницу, я оттуда не вернусь, — Елена Васильевна потянула дочь за прядь волос. — Не отдавай меня, пожалуйста. Если мне суждено сегодня умереть, пусть это произойдет дома, на моей кровати.

— Мамочка, ну что ты такое говоришь? — изумилась Галя. — Тебе всего лишь пятьдесят четыре года, ты даже не пенсионерка. Ну кто собирается на тот свет в таком возрасте?

— Доча, со мной никогда такого не было, — возразила мать. — Возможно, врачам удастся что-то сделать, возможно, и нет. Вот почему я должна сказать тебе… — Она снова начала задыхаться. Галя вскочила и побежала на кухню, чтобы согреть маме воды. Она даже не представляла, какие лекарства дают в таких случаях, и лишь молча молилась на маленькую иконку Матроны Московской в обычной рамке, купленную как-то в церковной лавке. Святая словно услышала ее молитвы: через несколько секунд в квартиру позвонили.

— Это «Скорая»! — радостно закричала девушка. — Сейчас они тебе помогут!

Она бросилась открывать, забыв, что и не запирала дверь. Доктор средних лет, с угрюмым худым лицом деловито осведомился:

— Куда проходить?

Галя с трудом глотнула от волнения и, поймав сочувственный взгляд молоденькой медсестры, повела их за собой:

— Сюда, пожалуйста.

Елена Васильевна продолжала задыхаться и уже закатывала глаза. Врачу хватило доли секунды, чтобы оценить обстановку. Он выдавил слабую улыбку, но глаза болотного цвета выражали тревогу.

— Давно задыхаетесь? — поинтересовался мужчина и, не дожидаясь ответа, вытащил стетоскоп и деловито распорядился: — Помогите матери обнажить спину.

Девушка бросилась к задыхавшейся, бледной Елене Васильевне и осторожно усадила ее на подушки.

— Мамочка, нужно… — начала она, но женщина кивнула:

— Оставь. Я сама.

Она подняла розовую фланелевую ночную сорочку, местами залатанную, и Галя почувствовала стыд. Ну почему она не настояла, чтобы мать купила себе новые вещи, когда Аркадий Петрович выделил ей хорошую премию? Теперь вот совестно перед доктором. Что он о них подумает? Однако лицо врача оставалось бесстрастным. Он приложил стетоскоп к белой исхудалой спине, и Елена Васильевна поморщилась:

— Холодный.

— Лето на дворе, — процедил мужчина. — Дышите. Задержите дыхание.

Впервые на его лице появилось что-то похожее на сострадание. Он повернулся к Галине:

— Рекомендована срочная госпитализация.

— Срочная госпитализация? — со страхом переспросила она. — Все очень серьезно, доктор?

— Трудно поставить диагноз без снимка, — буркнул врач. — Флю давно делали?

— Я проходила диспансеризацию в прошлом году. — Елена Васильевна продолжала хрипеть. — Мне сказали — все в норме.

— Значит, сердечная недостаточность, — констатировал доктор. — Все равно без больницы не обойдетесь.

Галя схватила его за холодную руку.

— Доктор, — умоляюще произнесла она, — не нужно ее в больницу. Неужели нет дорогих лекарств, которые ей помогли бы? Может быть, надо делать уколы? Я умею, я буду ухаживать, только не отправляйте ее в больницу.

Врач деловито посмотрел на часы. Медсестра стояла возле него каменным изваянием.

— В принципе я не могу настаивать, — сказал он, стараясь говорить как можно мягче. — Если вы откажетесь от госпитализации — это ваше право. Но предупреждаю: вы бессильны что-либо сделать самостоятельно. В легких вашей матери — вода, нужен снимок для постановки окончательного диагноза. Даже при самом благоприятном раскладе вы не уберете жидкость, и она задохнется через полчаса. Если вы согласны на это — что ж, хозяин — барин, мы удаляемся. — Он встал и кивнул медсестре: — Поехали, Кира. Нас больные ждут.

— Но постойте! — Галя снова схватила его за руку. — Сделайте ей укол! Вы не можете вот так ее бросить!

Доктор мягко снял ее ладонь со своего запястья:

— Могу и сделаю, потому что, помимо вашей матери, есть и другие люди, нуждающиеся в нашей помощи. Вы отказываетесь от предложения, значит, дальше действуйте сами. Кстати, об уколах и таблетках. Они не очистят легкие, нужна система. Вот теперь я сказал все. Прощайте.

Елена Васильевна зашлась в сильном хриплом кашле. Мужчина бросил укоризненный взгляд на Галю, словно говоря ей: «Ты ведь сама этого хотела». И девушка приняла решение:

— Госпитализируйте.

— Постойте! — На внезапно постаревшем, багровом от напряжения лице женщины появилось упрямое выражение. — Я никуда не поеду.

Врач развел руками:

— Милые мои, решайте скорее.

— Она поедет! — твердо сказала Галина и, открыв шкаф, достала большую сумку, с которой ее мать обычно ездила в командировки. — Мама, подумай, какие вещи ты возьмешь?

— Я никуда не поеду. — Елена Васильевна перестала кашлять и отвернулась к стене.

— Мама, я не допущу, чтобы ты умерла у меня на руках раньше положенного срока. — Галя бросала в сумку все: нижнее белье, халат, платье, кофту и юбку, отмечая про себя скудность и ветхость гардероба матери. — Да, захватим еще тарелку, кружку, ложку, вилку, зубную щетку, пасту и мыло.

— Не забудьте постельное белье, — подсказала медсестра.

— Не забудем. — Сумка оказалась заполненной доверху, и девушка подняла ее: — Мама, собирайся. Что ты хочешь надеть?

— На улице жарко, — предупредил доктор. — Если какой-нибудь легкий халат…

Второго халата у Елены Васильевны не было, и дочка помогла ей натянуть тонкую кофточку и старую летнюю юбку в белую и синюю клетку.

— Сами дойдете? — поинтересовался врач.

— Да уж постараюсь. — Женщина поджала губы и направилась к двери. У порога она вдруг крепко обняла свою девочку.

— Ты что, мамочка? — изумленно спросила Галя. Елена Васильевна снова захрипела, губы ее посинели, но ей удалось произнести:

— У меня плохое предчувствие. Я больше сюда не вернусь.

— Да что ты такое говоришь? — Галина взяла мать под руку и вывела на лестницу. — Там тебя приведут в порядок. Ты же слышала, что сказал доктор. Я этого сделать не смогу.

— Ну, может, и так, — не стала спорить Елена Васильевна. — Пойдем, дочка.

Когда они вышли во двор, женщина вздохнула полной грудью и мечтательно произнесла:

— Как хорошо! Так бы и сидела на скамейке! И дышится легче.

— Еще посидите на скамейке, — произнесла медсестра. — Не пройдет и недели, как вернетесь домой.

Ее слова порадовали Галю и вселили в нее уверенность. Ее мама не может умереть, ей обязательно помогут! В больнице она будет под наблюдением.

Врач поддержал больную, когда она садилась в машину.

— Боже, как не хочется! — простонала Елена Васильевна, бросив взгляд на дом. — Как не хочется уезжать!

— Ты вернешься через неделю, — заверила ее Галя. — Живая и здоровая. И мы с тобой обязательно куда-нибудь поедем.

Женщина ничего не ответила. Всю дорогу до больницы она кашляла и с тоской смотрела в окно.

В приемном покое, у которого их высадила «Скорая», пожилая медсестра с серым от усталости лицом и небольшими усами над верхней губой, делавшими ее похожей на мужчину средних лет, поинтересовалась у врача:

— Георгий, еще одну привез? Кардиологическая, что ли? Учти, в кардиологии мест нет.

— Лидия Степановна, кладите ее в терапию, в пульмонологию, в конце концов! — буркнул доктор. — Ее нужно положить, вы понимаете? — Он сделал большие глаза, и Гале стало страшно. Какой же диагноз поставил ее матери этот человек? — Сейчас вам выпишут все направления, пойдете на рентген, сдадите кровь — и вас определят в палату, — повернувшись к девушке, сказал он. — На этом я с вами прощаюсь.

Гале снова стало страшно, как будто их покидал кто-то близкий.

— Ее спасут? — прошептала она.

— Надеюсь, — ответил доктор. — Во всяком случае, здесь все для этого сделают.

Он быстро выбежал из здания, и вновь поступившими занялась пожилая медсестра. Видя тяжелое состояние Елены Васильевны, она подвезла каталку, усадила на нее больную и покатила по коридору.

— На рентген пройдем без очереди. — Лидия Степановна толкнула дверь с белой табличкой, не обращая внимания на кричащую и стонущую очередь, лишь бросила куда-то в сторону: — У меня больная тяжелая, граждане. Ну, будьте же людьми!

Галя пыталась пробиться следом, но медсестра буркнула:

— Ждите здесь.

Озверевшая очередь набросилась на девушку, обвиняя ее во всех смертных грехах, но Галина их не слышала. Она напряженно размышляла. Самым важным для установления диагноза врач считал снимок. Когда же он будет готов? Сразу или на следующий день? Если на следующий день, когда же маму начнут лечить? И какое лечение ей назначат? Она добьется, чтобы рентгенолог сию минуту описал снимок, даже заплатит, если придется. Девушка навалилась на дверь и отлетела к стене, когда Лидия Степановна сильной рукой распахнула ее и вывезла коляску с полуживой от усталости матерью.

— Скажите, когда будет готов снимок? — бросилась к ней Галя.

— Минут через десять. — Медсестра смахнула с усов каплю пота. — Стой тут. Тебе все вынесут.

— Куда же вы ее повезете сейчас? — с тревогой спросила девушка. — Где я вас найду?

— А в приемном и найдешь, — отозвалась Лидия Степановна. — Без снимка мы не поместим ее в отделение. Тебя дождемся в любом случае.

— Мамочка, я скоро! — Галя хотела обнять Елену Васильевну, но женщина, кашлянув, как-то неловко завалилась набок, и Лидия Степановна, толкнув каталку, побежала по коридору.

— Что с ней? — Галя рванулась следом, но медсестра остановила ее сильной рукой:

— Я же сказала — забери снимок! Буду ждать тебя в приемном.

Вскоре она растворилась в полумраке коридора, пахнувшего хлоркой. Галя отвернулась к стене и, стараясь не думать о плохом, принялась ковырять синюю облупившуюся краску.

На ее удивление, рентгенолог довольно быстро расправилась со снимком и вскоре стояла на пороге, сочувственно глядя на Галину.

— Снимок и заключение покажете в приемном покое, — она вздохнула, но больше ничего не сказала, как-то неловко дернула плечом и скрылась. Трясущимися руками девушка поднесла к глазам заключение. Она редко понимала почерк врачей — то слишком размашистый, то микроскопический, наверное, и рассчитанный на то, чтобы пациенты не прочитали лишнее. Но слово, написанное по-латыни, и цифры возле него бросились в глаза, как приговор. Канцер, 4-я стадия… Галя побледнела, схватилась рукой за сердце, отчаянно забившееся в груди, как пойманная в силки птичка, и опустилась на холодный пол, судорожно вдыхая синтетический запах антисептиков. Канцер… Это значит рак. Четвертая стадия. Не может быть! Это неправда! Рентгенолог что-то напутала. Не обращая внимания на крики толпы, она заглянула в кабинет.

— Этот снимок, — едва слышно произнесла Галя. Губы и язык будто распухли и мешали ей говорить. Однако врач все поняла без слов.

— К сожалению, деточка, это так, — выдохнула она. — Крепись, моя хорошая. И скорее иди в приемный.

Твоей матери требуется срочная помощь.

— Это неправда, — прошептала девушка и потеряла сознание. Она очнулась на узкой кушетке. Склонившаяся над ней медсестра с белесыми бровями и забавными веснушками, совсем еще девчонка, наверное, только после медицинского колледжа, держала возле ее носа ватку с нашатырем.

— Мама! — Галя вскочила, намереваясь бежать, но сестра остановила ее.

— Снимок передан в отделение терапии, куда положили вашу маму, — пояснила она, избегая смотреть Гале в глаза. — Сейчас вы ничем не поможете Елене Васильевне. Она под аппаратами.

— Мне нужно поговорить с лечащим врачом. — Бедняжка отодвинула ее руку. — Девушка, вы видели снимок? Есть хоть какая-то надежда?

Изящная рука с длинными пальцами потрогала маленький золотой крестик на груди.

— Все мы в его милости. Молитесь. У нас бывали совсем безнадежные случаи, когда лучшие врачи разводили руками. Но родственники не теряли надежду, и больные выздоравливали. Молитесь иконе Божьей Матери «Все-царица». Читайте акафист.

— Спасибо. — Галя встала с кушетки и сунула ноги в босоножки. — Как мне пройти в терапию?

— Прямо по коридору, — пояснила девушка. — Я тоже буду молиться за вашу маму. Ее лечащего врача зовут Герман Борисович. Это лучший доктор нашего отделения.

«Единственная хорошая новость за сегодняшний день», — отметила про себя Галина, шагая как сомнамбула. Ей почему-то казалось, что лучший доктор должен обязательно что-то сделать, помочь, вылечить, а если не вылечить совсем, то, по крайней мере, продлить жизнь.

Герман Борисович, на ее удивление, оказался совсем не таким, каким она его представляла. Лучший врач, по ее мнению, должен быть пожилым, умудренным опытом седовласым старцем, но перед ней предстал высокий, стройный голубоглазый мужчина с густыми русыми волосами, стриженными коротко, по-военному.

— Герман Борисович Боростовский, — отрекомендовался он на пороге терапевтического отделения. — А вы, как я понял, дочь Елены Васильевны Лопатиной. — Галя еще не успела кивнуть, как он продолжил:

— Все понятно, — на его вытянутом лице заходили желваки. Девушка встрепенулась:

— Что вам понятно? — крикнула она так громко, что сидевшая в коридоре и мирно дремавшая бабушка широко распахнула глаза и принялась оглядываться по сторонам. — Что вам понятно? Что моя мама умирает?

Доктор молчал. Вероятно, ему нечем было крыть. Это еще больше разозлило Галю.

— Мне сказали, что вы лучший врач в отделении. Почему же вы ничего не делаете?

— В настоящий момент мы сделали все, что могли. — Деловой тон Боростовский сменил на мягкий, доброжелательный, убаюкивающий. — Сейчас из легких вашей матери откачивают жидкость.

Его лазурные глаза не выражали оптимизма. Девушка задрожала.

— Я слышала, в больницах нет лекарств для лечения таких пациентов. — Бедняжка споткнулась на слове «таких». — Но все это меня не волнует. Скажите, что требуется, чтобы моя мама поправилась? Купить самые дорогие лекарства? Выписывайте рецепт! — Она повернулась, с брезгливостью оглядывая койки, рядами стоящие вдоль стен коридора, и несчастных больных под тонкими серыми одеялами. Все это больше напоминало какой-то приют, но не государственную больницу. — Оплатить отдельную палату? Я и на это готова. Моя мать не будет лежать в проходе. Не будет, вы слышите?!

— Если хотите, можете завтра забрать ее домой. — Герман как-то сморщился, съежился, словно ему было стыдно произносить такие слова. — Но это в том случае, если вы в состоянии оплатить медсестру и врача, которые будут ее навещать.

Галя лихорадочно закивала:

— Да, да, конечно. Я найду деньги. Так вы выпишете мне лекарства?

Он вздохнул:

— Ладно, пойдемте ко мне в кабинет.

Кабинет не был его личным и предназначался как минимум для трех человек. За столом возле окна уже сидела какая-то блондинка с короткой стрижкой и с раздражением что-то писала. Увидев Германа, она кивнула:

— Привет. У меня Сазонова умерла. Ты в курсе?

— В курсе и очень удивлен, — буркнул мужчина, недоброжелательно глянув на коллегу. — Неужели ничего нельзя было сделать?

Женщина покосилась на Галю, но все же откровенно ответила:

— Знаешь, лекарства от старости еще не придумали. Доктор побагровел:

— Ты считаешь, что старикам лечение не нужно? Пусть их привозят сюда умирать?

Смазливое личико блондинки с глубокой ямочкой на подбородке, придававшей ее чертам что-то детское и скрадывавшей хищное выражение, покрылось бледностью.

— Ты хочешь сказать, что я ничего не предприняла для спасения пациентки? — поинтересовалась она. — В таком случае бери ее карту и неси главному. Я готова тут же уволиться, если он признает твою правоту.

Герман махнул рукой:

— Ты сама прекрасно знаешь, что сделала и что не сделала. А к главному я не пойду. У нас хватает лизоблюдов.

Галя с уважением посмотрела на молодого доктора. Как хорошо, что ее мама попала именно к нему! Уж он-то точно сделает все возможное, чтобы продлить ей жизнь.

— Садитесь, — будто вспомнив о посетительнице, Боростовский придвинул к ней кресло. — Сейчас я все вам выпишу.

— Только самые дорогие и эффективные! — взмолилась Галя.

— «Самые дорогие и эффективные»! — передразнил ее Герман. — Позвольте, девушка, мне самому решить, что принимать больной.

Он быстро стал черкать что-то на рецепте. Галя, как завороженная, следила за его рукой.

— Доктор, — произнесла она, когда Герман ставил свою размашистую подпись, подкрепляя ее личной печатью, — не согласитесь ли вы приходить к моей матери? Ну, пожалуйста, я заплачу сколько вы скажете.

Врач оторвался от рецепта и пристально посмотрел на просительницу. В его лазурных глазах прятались печаль и жалость.

— Ладно, — согласился он. — Сегодня она у нас полежит, завтра приезжайте за ней на такси. Сейчас сбегайте в аптеку и купите все необходимое.

Галя закивала, дергая головой, как китайский болванчик.

— Да, конечно. Скажите, я могу ее увидеть?

— Она под аппаратом, — пояснил врач. — Мы укололи снотворное, и ваша мама спит. Ей откачали жидкость, должно полегчать. Позже вы вполне можете ее навестить. А сейчас делайте то, что я вам сказал. Вечером принесете лекарства.

Галина прижала руки к груди, выражая благодарность, и опрометью понеслась по больничному коридору. Аптека находилась неподалеку от клиники и считалась лучшей в городе. В ней всегда толпилось много народу, большая часть которого наверняка состояла из родственников пациентов или самих пациентов. Когда наконец подошла ее очередь, Галя сунула рецепт в окошко полной женщине с кроваво-красными губами и замысловатым сооружением на голове. Та равнодушно пробежала глазами написанное.

— Все есть. Это будет стоить… — она минуту поколдовала у компьютера и назвала сумму. Руки девушки с тонкими пальцами нервно затеребили замок сумочки.

— Сколько вы сказали?

Женщина озвучила непомерную сумму, просто немыслимую для ее кошелька. Галя не имела даже трети.

Равнодушная аптекарша монотонным голосом повторила сухие цифры.

— Но у меня… — растерялась Галя. — Господи, почему так дорого?

— Гражданка, либо берите, либо не задерживайте очередь, — буркнула женщина. — Думаю, врач предупредил вас о ценах. Бесплатно мы ничего не выдаем.

Девушка порылась в сумочке и достала рыжий кошелек из натуральной кожи — ее гордость, купленный на премию.

— У меня всего лишь десять тысяч, — сказала она и умоляюще взглянула на аптекаршу. — Что я могу взять на эти деньги?

Женщина кинула на прилавок небольшой пузырек:

— Только это. Но препарат нужно принимать в комплексе с другими лекарствами, иначе не будет эффекта. Берете?

— Беру. — Галя решительно бросила деньги в пластмассовое блюдце, подождала, пока аптекарша отпечатает чек и упакует пузырек. Прижав драгоценное лекарство к своей груди, девушка вышла из аптеки в солнечный зной. Герман не обманул и не преувеличил, когда сказал, что лечение будет очень дорогим. Но чтобы настолько дорогим! После покупки всего лишь одного пузырька у нее не осталось ни копейки денег, а завтра нужно забирать маму на машине и оплатить услуги врача и медсестры. Она стояла возле небольшого старого фонтана, с натугой выбрасывавшего в воздух слабую ржавую струю, и, глядя на наглых голубей, пытавшихся пить мутную воду, напряженно размышляла. Лихорадочно работавший мозг подсказывал только одно решение: отправиться на работу и просить Аркадия Петровича выдать ей аванс. Правда, и он не окупит все необходимые услуги, но все-таки… Девушка пошарила в кармане, нащупывая мелочь, которой должно было хватить на троллейбус, дождалась транспорт и поехала в фирму.

Поднявшись на второй этаж огромного здания, служившего пристанищем нескольким организациям, Галя прошла по мягкому красному ковру длинного коридора и толкнула дверь в приемную шефа. Молодая секретарша Лариса, стройная, как модель, и с такими же параметрами, увидев ее, откинула рыжие волосы, копной спадавшие на точеные плечи.

— Галя? Аркадий сказал, что ты уволена.

— Как прошел обед с французами? — ничего не ответив, спросила девушка. — Обошлись без меня?

Лариса покраснела.

— В общем, справились, хотя с тобой вышло бы лучше.

Галя махнула рукой:

— Только не ври, что вы были на грани катастрофы. Ты ведь учишься на французском отделении иняза, я правильно сказала? Если не ошибаюсь, диплом тебе получать в будущем году. Не говори, что ты от страха забыла все слова.

Лариса стала пунцовой, как спелый помидор.

— Я забыла не от того, что не знала, а от того, что растерялась, — пролепетала она. — У меня в отличие от тебя нет никакой языковой практики.

Галя лишь улыбнулась про себя. В другой раз она обязательно порадовалась бы промаху Ларисы, поступившей в институт по протекции Аркадия Петровича. Как сотрудницы его фирмы эту протекцию получали, догадался бы даже тупой. В семнадцать лет Лариса стала любовницей на подхвате, имея одно достоинство: она не просила шефа уходить из семьи, чего требовала его постоянная пассия, финансовый директор Татьяна, прекрасно понимая, что при разводе ее возлюбленный останется без гроша — фирма числилась за женой.

— Ладно, судя по всему, позора избежать удалось, — констатировала Галина. — Шеф у себя? Один?

— Один, и страшно злой на тебя, — отозвалась Лариса с хорошо читаемым ехидством. Ее изумрудные глаза при этом смотрели невинно — этакий ребенок! — Так почему ты сбежала?

— Моей матери стало плохо, она чуть не умерла, — пояснила Галя. — Я отвезла ее в больницу, и там выявили рак легких.

Секретарша постаралась изобразить сочувствие:

— Правда? Печально. Но чего же ты хочешь от Аркадия Петровича?

— На лечение матери понадобятся большие деньги, — сказала Галя. — Сейчас мне никак нельзя уходить с работы. Я еще не писала заявления и надеюсь, что он оставит меня. Вспомни, сколько раз я выручала шефа по выходным, работала бесплатно, без всякой премии.

Лицо Ларисы приняло бесстрастное выражение.

— Ну, зайди к нему, — ответила она неуверенно. — Хотя наш шеф своих решений не меняет.

— И все же я попробую. — Галина дернула полированную дверь кабинета и смело вошла. Босс сидел за столом, попивая свой любимый кофе. Он мог употреблять его литрами и при этом прекрасно спал по ночам в отличие от нее. Для девушки даже один глоток отзывался бессонницей. Увидев Галю, Аркадий Петрович, не прерывая своего занятия, сверкнул на нее стальными глазами:

— Принесла заявление? Беспокоить меня было необязательно. Оставь у Ларисы и катись на все четыре стороны. Ты чуть не сорвала мне встречу, и я не желаю тебя больше видеть. Никогда.

— Аркадий Петрович! — умоляюще произнесла девушка. — Моя мама чуть не умерла, ее срочно госпитализировали. У нее рак, четвертая стадия. Для лечения потребуются большие деньги. Прошу вас, не увольняйте меня! Мне очень нужна эта работа.

Стальные глаза ничего не выражали, но двойной подбородок потрясывался, как желе, от еле сдерживаемого гнева.

— Ты смеешь говорить мне о своих проблемах? — взвился шеф. — Даже думать об этом не смей! Немедленно пиши заявление и убирайся вон. Если я когда-нибудь увижу тебя возле моей фирмы — прикажу охраннику, чтобы хорошенько отметелил.

— Аркадий Петрович! — На черных ресницах Гали повисли слезы. — Ну, будьте человеком, Аркадий Петрович. У вас, наверное, тоже есть мать. Ради вашей матери не увольняйте меня.

На секунду на лице шефа появилось доброе выражение, но только на секунду.

— Не трожь мою мать, дрянь! — визгливо заорал он, и в двери показалась довольная мордочка Ларисы.

— Я не нужна?

— Зачем ты впустила ее ко мне? — продолжал бушевать начальник. — Немедленно позови охранника, и пусть он вытолкает ее в шею. Я хочу, чтобы она ушла прямо сейчас. И не нужно никакого заявления. Ты сама напишешь от ее имени.

— Не имеете права! — заорала вдруг Галя в тон Аркадию Петровичу. — Я буду жаловаться на вас, я все расскажу, что знаю…

На ее удивление, шеф вдруг успокоился, словно разом выпил пузырек валерьянки.

— Ты мне угрожаешь? — спросил он почти доброжелательно. — Вот и отлично. Теперь ходи и оглядывайся по сторонам, чтобы не отправиться на тот свет раньше своей матушки.

Галя схватила со стола прибор с ручками и швырнула в мужчину:

— Негодяй! Какой же вы негодяй!

Она выбежала из кабинета. Визгливые крики смолкли только у выхода. Что ж, она сюда больше не вернется. Это факт. Но, может быть, все к лучшему? Этот зверь в любом случае не разрешил бы уйти с работы, если бы ей это понадобилось. Нет, надо искать место получше. Впрочем, легко сказать — получше. Ей нужно найти работу как можно скорее, ведь в кошельке не осталось ни копейки. Оглянувшись в последний раз на окна фирмы, которую она еще недавно считала вторым домом, Галя зашагала к остановке. Нещадное июньское солнце палило, словно адский огонь, и девушка спряталась в тень, отбрасываемую раскидистым каштаном.

— Галя, подожди!

Девушка обернулась. К ней на всех парусах мчался Митин. Густые рыжие волосы Юрки развевались, как пиратский флаг.

— Что тебе нужно? — недоброжелательно спросила Галина. — Мы с шефом все обсудили. Я на пушечный выстрел не подойду к этой проклятой организации. Скажи Лариске, пусть поторопится с заявлением. О, как я вас всех ненавижу!

— Зря ты так. — Митин прищурился, и Галя впервые заметила, какие у него длинные, мягкие, пушистые ресницы — как у девчонки. — Я хотел помочь. Тебе известно мое отношение к Елене Васильевне. Ей я нравился, несмотря на то что не нравился тебе.

— Допустим, — не стала спорить Лопатина. — И как ты собираешься помочь?

— Аркадий, конечно, принципиальный, но и с ним можно найти общий язык. — Митин шагал рядом, вытирая пот клетчатым платком. — Ты в курсе, что в прошлом году у него случился конфликт с Гусевым?

Гусев работал в фирме аудитором и был на хорошем счету.

Галя покачала головой:

— Я никогда не интересовалась сплетнями фирмы.

— И зря, — заметил Юрка. — Ты, должно быть, в курсе, что шеф ценил Гусева, как и тебя. Да, да. Я не преувеличиваю. Сколько раз он говорил, что рад такому специалисту, — он тряхнул огненной гривой. — Но дело не в этом. В прошлом году у Гусева заболела дочь, потребовалась срочная дорогостоящая операция. Гусев пробовал отпроситься во внеочередной отпуск, потом клянчил деньги в счет будущей зарплаты, а тут, как назло, приехали иностранцы заключать договор, и Аркадий Петрович во всем Гусеву отказал. Тот пригрозил, что все равно не придет, и угрозу свою выполнил, тогда шеф подготовил приказ о его увольнении. — Митин улыбнулся и подмигнул. — И это несмотря на его отношение к Гусеву.

Короче, проходит время, с дочерью Гусева все хорошо, операция прошла удачно, а вот деньги закончились. Бедняга явился сюда и попросился обратно. Аркаша, естественно, отказал. Тот ушел несолоно хлебавши, крикнул даже, что Петрович локти кусать будет, но работу нигде не нашел. Ты сама знаешь, как тяжело с работой в нашем городишке. В общем, помыкался Гусев, достал какие-то антикварные серьги с бриллиантами и понес Аркадию. Ты в курсе, что он собирает антиквариат, чтобы одаривать им Таньку? Эта фифа, кроме дорогих старинных вещей, ничего больше не носит.

— Правда? — удивилась Галя и попыталась вспомнить, какие же золотые вещи она видела на основной любовнице шефа. Да, кажется, было бриллиантовое колье немыслимых размеров из червленого золота, потом замысловатые серьги грушевидной формы с сапфиром. Ей они показались слишком вычурными. А это, оказывается, антиквариат, который стоит немыслимых денег!

— Ты хочешь сказать, что Аркадий, заполучив раритетную вещицу, взял Гусева обратно? — поинтересовалась девушка у довольного Митина. — Но у меня нет и десяти рублей, не то что антиквариата. Получается, путь обратно мне заказан.

— Извини, но в это я не поверю, — покачал головой незадачливый ухажер. — Мне известна история вашей семьи. Твой дед был генералом, занимал немалую должность, пока его… в общем, странно, если у вас не завалялась какая-нибудь ценная побрякушка, подаренная дедом бабушке, а ему — каким-нибудь подчиненным.

— Я говорила, что деда посадили по доносу! — вскрикнула Галя. — Он никогда не брал ничего чужого! И у нас нет ничего, кроме старой мебели.

Юрка развел руками:

— Это ты так считаешь. Поговори с матерью. Сейчас она станет более откровенной.

— Да она всегда была со мной откровенной, потому что мы вдвоем уже давно! — Лопатина сжала кулачки, почувствовав, как ногти впиваются в кожу, и вскочила: — Прощай!

Юрка хмыкнул вдогонку:

— Во всяком случае, это единственный шанс вернуться.

Галя ничего не ответила. Покинув тень и подставив голову палящему солнцу, она тяжело вздохнула. Утром забирать мать, а у нее нет ни копейки. О каком антиквариате может идти речь, если завтра нечего будет есть?! А маме сейчас нужно хорошо питаться, проклятая болезнь отнимает последние силы. Что же делать? Что? Девушка опустилась на скамейку под старой акацией с толстым морщинистым стволом и задумалась. Может, у кого-нибудь занять? Но ни у нее, ни у мамы нет таких знакомых, которые дадут взаймы. Она вспомнила тетю Женю, соседку с первого этажа. Однажды Елена Васильевна пыталась перехватить у нее триста рублей до получки. Сын тети Жени, серьезный бизнесмен, разъезжал на крутой машине и давал матери ежемесячно тысячу долларов, которые та спокойно проедала в разных дорогих ресторанах. Этой даме суммы в триста рублей не хватило бы даже на карманные расходы… Однако в ссуде она отказала.

— Леночка, деньги счет любят. Если я тебе одолжу, ты обязана вернуть. Но ты же не вернешь. Вы с дочкой — нищета.

Напрасно уверяла мама, что эти несчастные рубли она уж точно отдаст. Тетя Женя закрыла дверь перед самым ее носом. К сожалению, богаче этой тетки в их подъезде никого не было. Подруги Гали сами перебивались от получки до получки. В маленьком городке высокооплачиваемая работа не водилась. От бессилия что-либо сделать Галина уронила голову на руки и застыла, как скорбное изваяние. Какой-то скрип заставил ее дернуться и обернуться. Полненький розовощекий малыш катил по тротуару на трехколесном велосипеде в сопровождении бдительной матери и еще более бдительной кавказской овчарки. Ребенок доехал до того места, где цементная поверхность дорожки вспучилась, приподнятая древесным корнем, и переднее колесо его велосипеда уперлось в холмик. Он продолжал крутить педали, но ничего не получалось, так что пришлось мамочке ему помочь. На мгновение забыв о грустных мыслях, Галя улыбнулась и подумала: если бы у нее был ребенок… Пусть даже от Славика, которого она сначала любила без памяти, потом так же страстно ненавидела, а теперь вспоминала о нем без боли и сожаления. Ребенок спас был ее от страха и одиночества.

— Галка? Ты ли это? — раздался над ухом знакомый до боли голос.

Девушка подняла голову и увидела невысокого мужчину, облаченного в джинсы и белую, без единого пятнышка, выглаженную до скрипа рубашку. Светлые волнистые волосы, как всегда, идеально лежали на голове, придавая ему вид фата. Рыжеватые усики едва курчавились над верхней губой. Зеленые кошачьи глаза смотрели удивленно и доброжелательно. Ох, всегда они так смотрели, только поступки этого человека оставляли желать лучшего, потому, в конце концов, и оказались они оба в ЗАГСе с заявлением о разводе. Итак, перед Галей стоял ее бывший муж Славик, о котором она подумала несколько секунд назад.

— Ты плохо себя чувствуешь? — поинтересовался он. — Или никак не хочешь реагировать на мое случайное появление в твоей жизни?

— На твое случайное появление в моей жизни мне придется отреагировать, — буркнула девушка. Сытый, холеный вид бывшего мужа, работавшего кардиологом в местной поликлинике, ее раздражал.

— Что-то случилось? — Он сел рядом, предварительно вытерев скамейку рукой, и она опять поморщилась. Стремление к аккуратности до фанатизма тоже раздражало.

— Так что случилось? — повторил бывший доброжелательно и настойчиво.

— Раз я не отвечаю — ничего, — не очень любезно отозвалась Галя, и, вопреки ее воле, слезы хлынули из глаз, скатываясь по щекам, как по американским горкам, и падая на легкую розовую кофточку.

Славик придвинулся ближе:

— Ну-ка… — Он приобнял девушку, и она вздрогнула от его прикосновения. Мужчина сделал вид, что ничего не заметил, и продолжил как ни в чем не бывало: — От тебя не убудет, если ты поделишься со мной своей проблемой. Что-то мне подсказывает, что она у тебя имеется.

Галя всхлипнула. Славик был прав. Излить кому-нибудь душу, попросить совета — это все, о чем она сейчас мечтала. И пусть жилеткой на этот раз поработает бывший — в конце концов, не все ли равно, раз ее положение безнадежно?

— Мама в больнице, — начала девушка сквозь слезы. — Меня уволили с работы, и у меня нет ни копейки, чтобы купить лекарства. Да что там лекарства! — Она махнула рукой. — Завтра нам будет нечего есть! — Галя еще что-то сбивчиво говорила, но Славик остановил ее:

— Постой, постой… Ты сказала, Елена Васильевна в больнице? Что с ней?

— Рак легких, четвертая стадия, — всхлипнула бедняжка.

— Четвертая стадия? — непритворно охнул бывший муж. — Но как же так? У нее всегда было хорошее здоровье.

Галя ничего не ответила.

— Значит, тебе нужны деньги на лекарства, а денег как раз и нет, — констатировал Слава.

— Ни копейки, — призналась девушка. — Все, что имелось, я потратила на этот пузырек, — она достала дорогой флакон. Слава взял его в руки и с интересом прочитал этикетку.

— Да, это вряд ли поможет, если не принимать его в комплексе.

— Завтра я забираю маму домой, — продолжила Галя свою печальную повесть. Ее черные, как спелые вишни, глаза источали горе.

— Зачем же? — удивился бывший муж. — Разве ей там плохо? Кстати, в какой больнице она лежит?

— Во второй, — сообщила девушка.

— Как я понимаю, ее поместили в терапию. — На гладком загорелом лбу Славы собрались морщинки, и Гале захотелось прогладить их утюгом. — Постой! — Он хлопнул в ладоши. — В этой больнице работает прекрасный врач — онколог — Герман, мой однокурсник. Хочешь, я позвоню ему и все разузнаю?

Галя покачала головой:

— Герман — ее лечащий врач, — печально сказала она. — И он не посчитал нужным меня обнадеживать, даже, наоборот, предупредил, что ей уже ничего не поможет. Самые дорогие лекарства просто продлят жизнь, но ненадолго.

— Зачем же тогда такие мучения? — Слава крепче обнял бывшую жену, и она не сопротивлялась. — Зачем ты забираешь ее? В отделении она, по крайней мере, под наблюдением лучшего врача.

— Герман сам посоветовал мне забрать ее, — выдохнула девушка. — А, впрочем, даже если и не посоветовал бы… В отделении не хватает мест, некоторые лежат в коридоре. Я не хочу, чтобы моя мама лежала в коридоре.

— И то верно. — Слава задумался. — Знаешь, а ведь я могу тебе помочь. Дай мне рецепт…

Она покорно раскрыла сумочку и протянула ему бланк. Бывший муж впился взглядом в размашистые строки.

— Возможно, мне удастся достать все необходимое по гораздо меньшей цене, — проговорил он. — Это — во-первых. Во-вторых, не стесняйся и скажи: сколько вам с Еленой Васильевной нужно денег? Я могу одолжить… — Он покраснел и добавил: — Безвозмездно. Для Елены Васильевны мне ничего не жалко. Вспомни, твоя мать всегда хорошо ко мне относилась в отличие от тебя.

— В отличие от меня? — переспросила Галя. — Ты, наверное, забыл, дорогой, что было время, когда я к тебе тоже хорошо относилась. И это продолжалось бы по сей день, но ты сам все испортил.

Слава скривился.

— Давай не будем ворошить прошлое. Мое недостойное поведение — твоя выдумка, и я не хочу говорить на эту тему.

— Выдумка, что я увидела тебя в постели с другой женщиной? — усмехнулась Галя. — Выходит, мне не нужно было верить своим глазам?

— Я тебе сто раз объяснял, что ту ситуацию подстроила Лиля, между прочим, твоя лучшая подруга, которой не давало покоя наше счастье, — парировал он. — Стоило тебе уехать в командировку, как она приперлась ко мне и принялась соблазнять. В первый и во второй раз я ее послал, но в третий она жалобно попросила чашечку кофе, и я не мог отказать. Потом Лиля уговорила меня составить ей компанию, попросила печенье и, пока я искал его в буфете, что-то плеснула в мою чашку. Так что, милая, я ничего не помню, кроме того, что проснулся с ней в одной постели, а ты стояла рядом и глядела, как фурия.

Галя дернула узким плечиком.

— Все это я уже слышала, — вздохнула она. — Кстати, как поживает моя лучшая подруга? Вы еще не расписались?

— В тот день я обругал ее матом и попросил не приближаться на пушечный выстрел, — улыбнулся бывший муж. — С тех пор не видел и не слышал.

— Разве вы не поженились? — удивилась девушка.

— С какой это стати? — фыркнул он. — На кой она мне нужна? Мне нужна ты…

Галя покраснела и сменила тему.

— Слава, как бы то ни было, денег брать у тебя не хочется, — начала она. — Но выбора у меня нет. Как говорится, нищие не выбирают. Поэтому я займу у тебя немного, пока не устроюсь на работу, но потом верну все до копеечки.

— Знаю, знаю, гордячка! — Слава дружески похлопал ее по плечу и поднялся. — Много не одолжу, но недостающую сумму можно взять у моих друзей. А теперь идем в больницу. Я хочу увидеть Елену Васильевну и поговорить с Германом.

Галя кивнула.

— Идем.

Глава 2
В вымытом до блеска больничном коридоре стояла тишина. Галя и Слава надели бахилы и огляделись в поисках доктора. Его нигде не было.

— Не подскажете, где Герман Борисович? — спросил Слава у молодой смазливой медсестры. Та указала на дверь ординаторской:

— Там.

Бывший муж решительно вошел в кабинет. Галя осталась за дверью. Она боялась услышать печальные новости.

— Господи, Герман, ты ли это? — послышался голос Славы, радостный, визгливый.

— Разве я так изменился? — проронил Боростовский, явно не выражая восторга от встречи с однокурсником. — А ты какими судьбами тут?

— У тебя лежит моя теща, — бывший муж тоже перешел на серьезный тон. — Елена Васильевна Лопатина. Как она?

— Плохо, — откровенно признался Герман. — И поэтому не спрашивай, сколько ей осталось. Речь идет о паре месяцев, даже недель.

— Зачем же ты выписал моей бывшей такие дорогущие лекарства? — поинтересовался Слава. — У нее совсем нет денег.

— Твоя бывшая, как ты изволил выразиться, настояла на этом, — отозвался врач, взяв Славу под руку. Мужчины вышли в коридор, столкнулись с Галей, и Герман обратился уже к ней:

— Я все разложил по полочкам, правда, женщина? А вот домой забрать вы ее можете. Сам видишь, какие у нас условия, — он кивнул, указывая Славе на ряд коек, сиротливо стоявших возле стены, выкрашенной в крикливый темно-синий цвет. Старушка в белом платочке, укрытая цветастым одеялом, не сводила с посетителей глаз. Худощавый дедок, шевеля босыми желтыми ногами, что-то пил из пластиковой бутылки.

— Она пришла в себя? — выдавила Галя, набравшись храбрости. Раз Герман не говорит о ее матери в прошедшем времени, значит, Елена Васильевна жива. Доктор кивнул:

— Да, и просила пропустить вас к ней, если вы придете.

— Так почему же вы молчите? — Она рванулась вперед, но Слава удержал ее за локоть:

— Пойдем вместе.

Девушка высвободилась.

— Слава, прости, но я хочу побыть с мамой наедине, — виновато сказала она. Бывший муж, как всегда, все понимал с полуслова.

— Ладно, я зайду позже, — ответил он и повернулся к Герману: — Как поживаешь, дружище? Женат? Обременен детьми? Квартира, машина, дача?

— Холост, — коротко отозвался врач и подтолкнул Галю к выходу. — Пойдемте. Пока она в реанимации.

Ноги девушки снова сделались ватными от страха. Увидеть маму умирающей было выше ее сил, однако она храбро шагнула в палату, когда Герман распахнул перед ней дверь.

— Доченька! — донесся слабый голос, и в белизне простыней Галина разглядела лицо матери, озаренное радостной улыбкой. — Доченька пришла!

Она посмотрела на Германа, и тот приложил руку к груди:

— Ухожу, ухожу, только, умоляю, недолго.

Галя присела на стул возле койки.

— Мамочка, как ты?

— Лучше, слава богу, — голос Елены Васильевны был, на удивление, бодрым. — Уже не задыхаюсь, значит, иду на поправку.

— Да, доктор сказал, что ты поправишься, — бросив эту фразу, Галя подумала о том, что она прозвучала неубедительно.

Мать вздохнула.

— Ты так и не научилась врать, вся в меня, — она подавила улыбку. — Доченька, мы с тобой взрослые люди, и поэтому давай поговорим как взрослые. Я прекрасно знаю, что мне осталось недолго.

— Мамочка, что ты такое говоришь? — Девушка в бессилии развела руками. — Ну, давай пригласим Германа Борисовича, пусть он тебе скажет…

— Никто в нашей семье не доживал до пятидесяти пяти, — проговорила Елена Васильевна. — А все из-за проклятого перстня. Дочка, обещай продать его завтра же — сегодня все магазины уже, наверное, закрыты. Продай, деньги понадобятся на похороны и на жизнь.

Галя открыла рот. Черные, сросшиеся на переносице брови удивленно приподнялись:

— Какой перстень? — проговорила она, заикаясь. — Ты мне раньше не рассказывала.

— Этот старинный перстень я нашла на остановке автобуса, — продолжала Елена Васильевна. — Нашла и указала на него твоей бабушке. Лучше бы я этого не делала, потому что с него начались все наши несчастья. Твой отец, дед, бабушка… — Она снова стала задыхаться. Лоб покрылся потом. — Доченька, позови врача, мне плохо. Перстень лежит в деревянной шкатулке, где бабушка хранила серебряные ложки.

Она упала на подушку, а Галя опрометью бросилась в коридор. Герман, словно предчувствуя такой исход разговора, стоял возле двери. Увидев бескровное лицо девушки, он все понял и крикнул медсестре:

— В палату, живо!

Галя опустилась на жесткий стул в коридоре. Она не заметила, как к ней подошел Слава и взял ее холодную руку.

— Герман всегда творил чудеса. — Он попытался утешить бывшую жену. — И в этот раз ее вытащит, вот увидишь.

Девушка ничего не ответила, пытаясь вспомнить какие-нибудь известные ей молитвы, но в голову, как назло, лезла всякая чепуха. Наверное, сработала защитная реакция организма. Только от чего разум старался ее защитить? От смерти близкого человека? Что же там делает Герман? Почему так долго?

Будто бы услышав дочь своей пациентки, красный, расстроенный врач вышел из палаты. Когда он взглянул на Галю, в его лазурных глазах стояли слезы. Галя вскочила, как солдат при виде командира, и дико закричала:

— Нет! Нет! Только не это! — а потом упала на холодный, недавно вымытый пол.

Глава 3
Она очнулась в незнакомой комнате на кушетке, застеленной клеенкой. Слава склонился над ней с заботливым лицом.

— Как ты себя чувствуешь?

— Мама… — еле выдавила Галя. Бывший муж опустил голову.

— Да, моя хорошая, произошла остановка дыхания, а потом сердца. Герман ничего не мог сделать. Я видел ее снимки. Рак сожрал все легкие, представляешь? Герман выписал дорогие лекарства, потому что не хотел лишать тебя надежды. Он знал, что речь идет не о месяцах, а о часах.

Галя молчала, вытирая слезы.

— Родная моя, подумай, какая бы жизнь ее ожидала, если бы ты забрала ее домой, — продолжал Слава. — Жуткие боли, постоянные плевральные пункции, чтобы откачивать жидкость… Такие больные молят об эвтаназии, которая в нашей стране запрещена. Самое печальное то, что они все равно умирают, и старания родственников ни к чему не приводят.

— Ничего, — Галя кусала губы. — Пусть она пожила бы еще немного. Я облегчила бы ее страдания.

— Да, да, — не стал спорить с ней Слава. — Давай я отвезу тебя домой. Нужно готовиться к похоронам, — он почесал выбритый затылок. — Знаешь что? Хочешь ты этого или нет, я не оставлю тебя в такую трудную минуту. Завтра утром я уйду в отпуск за свой счет и помогу с похоронами. Тебе понадобятся деньги.

Галя не стала спорить:

— Хорошо.

— По возможности я освобожу тебя от всего, — пообещал Слава. — Ну, пойдем в машину.

На негнущихся ногах девушка последовала за ним. Мужчина распахнул перед ней дверцу черного «Мерседеса»:

— Садись.

До дома Гали они доехали в полном молчании. На прощание бывший муж пожал ей руку и произнес:

— До завтра.

— До завтра, — эхом отозвалась она, с содроганием думая, что сейчас войдет в пустую квартиру, где все напоминало о матери. Клацнув ключом, она немного задержалась на пороге, а потом заставила себя шагнуть в темную прихожую. Жуткая тишина словно облила ее с ног до головы.

«Эти дни мне нужно быть сильной, — размышляла Галя. — Нужно отвлечься, не думать о плохом, чтобы выдержать похороны. Я обязана похоронить ее по-человечески».

Внезапно в голове молнией вспыхнула мысль. Перстень! О каком же перстне говорила мама? Среди ее колечек Галя никогда не видела такой драгоценности. Может, Елена Васильевна ни разу не надевала его? Девушка прошла в комнату, которую мать называла комнатой бабы Веры, и открыла старый сервант. Деревянная лакированная шкатулка с кое-где сошедшим лаком желтела на верхней полке. Девушка достала ее и с трепетом откинула крышку. Перстень лежал в самой середине, на красной бархатной тряпочке, массивный, из золота высшей пробы. В центре кольца красовался огромный рубин, обрамленный россыпью довольно крупных бриллиантов. Как он оказался на остановке, где его нашла мама? Кто потерял такое сокровище? И почему Елена Васильевна решила, что он принес несчастья их семье? Разве они с бабушкой что-то скрывали от нее? Да, им пришлось хлебнуть много горя, но разве им одним? Сколько угодно людей, переживших подобные проблемы.

Галя надела перстень на палец и полюбовалась им при свете люстры. Рубин отбрасывал на стены кровавые блики, бриллианты переливались всеми цветами радуги, создавая неповторимую игру красок. Только подумать, что такую красоту придется продать! Но это последняя воля мамы, и ничего не поделаешь. Галя положила перстень в шкатулку и убрала ее обратно в сервант. Потом она прошла на кухню и поставила чайник, продолжая думать о своих близких и пытаясь разгадать тайну перстня. Интересно, в каком году мать нашла его? Был ли дед к тому времени генералом, большим начальником? Бабушка рассказывала, в какой огромной квартире они жили, на какой даче отдыхали. Каждый день за дедом приезжала черная «Волга», чтобы отвезти на службу. Все разрушилось в одночасье. Однажды ночью за ним приехала машина, но не черная «Волга», а милицейский «уазик», и увезла навсегда. Потом ему предъявили чудовищное обвинение в хищении в крупных размерах, и дед, не выдержав позора, повесился в камере на собственном ремне, который у него почему-то не отобрали. Бабушка до последних своих дней утверждала, что уйти на тот свет ему помогли. Перед этим происшествием она ходила к нему на свидание. Дед выглядел бодрым, просил нанять хорошего адвоката и клялся, что невиновен.

— Меня отправил сюда начальник тыла, — утверждал он, — совершавший махинации. Я отказался помогать ему и закрывать глаза на хищения. За это он и упрятал меня в камеру, организовав подставу.

— Почему же ты не рассказал обо всем прокурору? — удивлялась бабушка.

— Да потому что он лучший друг этого тыловика, — горестно отвечал дед, — и топит меня с неимоверным усердием. Думаю, тыловик делился со многими в нашем городе. Поэтому… — он посерьезнел и сжал руку бабушки, — Вера, если со мной что-то случится, знай: это их рук дело. Я собираюсь бороться и не планирую уходить на тот свет раньше времени. И потом, я люблю вас — тебя, нашу дочку, внучку. Милая, найди хорошего адвоката, но постарайся разузнать, не куплен ли он уже моими так называемыми друзьями.

Бабушка, вернувшись из тюрьмы, долго плакала, но потом, собравшись с силами, принялась обзванивать знакомых, которым доверяла. К вечеру она уже связалась с адвокатом, готовым вытащить деда из тюрьмы, но утром ей позвонили и сообщили печальную новость.

— Эти подонки свели с ним счеты, — тогда сказала бабушка матери. — Но зря они думают, что на этом поставлена точка. Я еще жива. И я добьюсь, чтобы они заняли его место.

С тех пор, как говорила Елена Васильевна, у ее матери умерла душа. Бабушка Вера перестала замечать дочь и внучку, замкнувшись в своем горе и отдавшись одной мысли — отомстить. Она бегала на телевидение, пыталась писать статьи в газеты, требовала пересмотра дела, наказания виновных и полной реабилитации мужа. Однако у нее ничего не получалось. А в один солнечный летний день ее выловили из моря. Следователь, не слушая заверений Елены Васильевны, утверждавшей, что ее мать убили, закрыл дело, указав причину — несчастный случай. Действительно, следов насилия на теле несчастной не нашли, а вскрытие проводить не стали. Кому интересна пожилая особа, к тому же жена генерала, обвиненного в хищениях?

После гибели бабушки внезапно ушел отец. Он тоже был военным, и дедушка Гали, когда занимал большую должность, много помогал ему. Галя помнила отца как хорошего семьянина, любившего дочь и жену, и его уход — да не просто уход, а к другой женщине — что-то надломил в ней. Она, как раньше бабушка, замкнулась в себе, молча сносила насмешки одноклассников, обзывавших ее полоумной и интересовавшихся, куда вдруг делся ее папа. Дети порой могут быть очень жестокими. В одиннадцатом классе девочка словно воспрянула, целиком погрузилась в учебу, окончила школу почти с отличием и поступила в университет с первого раза. Галя давно мечтала стать переводчиком с французского языка. Почему именно с французского? Наверное, потому, что ее учитель по этому предмету, Павел Григорьевич, всегда относился к ней хорошо, не с подозрительной настороженностью, как другие учителя. Еще бы! Она — внучка уголовника, воровавшего тысячами! Именно Павел Иванович, узнав о гибели ее бабушки, стал оставлять Галю после уроков и заниматься с ней совершенно бесплатно. Когда Елена Васильевна попыталась его отблагодарить, купив бутылку шампанского и коробку конфет — в их скромном бюджете и это пробивало брешь, — учитель с негодованием отверг подарки, объясняя свой отказ тем, что Галя талантлива, у нее есть способность к языкам и она схватывает все с первого раза. Ну, а произношению его ученицы можно только позавидовать! Если у других знаменитое дрожащее французское «р» звучало просто карикатурно, то выговор Гали вызывал у него радостную улыбку. Благодаря этому человеку Галину и приняли в университет с первого раза, несмотря на репутацию ее семьи. Девушка училась с упоением, получала повышенную стипендию. Ее мама стала мечтать о хорошем женихе, и он нарисовался совершенно неожиданно — как в старых добрых сказках. Однажды затворница и зубрилка Галя Лопатина согласилась пойти с подругами на танцы в медицинский. И, несмотря на то что девушка пыталась спрятаться за колонну, потому что комплексовала из-за своей немодной одежды — поношенной юбки в красную и черную клетку и серой, как осенний день, кофточки с оборками, — Славик уверял, что приметил ее сразу. Он пригласил ее на первый медленный танец, и Галя, положив дрожавшие от волнения руки на его широкие борцовские плечи, боялась взглянуть кавалеру в лицо.

— Почему вы меня так боитесь? — поинтересовался будущий врач с легкой насмешкой в голосе. — Разве я такой страшный?

— Я вас не боюсь, — Галя собиралась ответить довольно уверенно, чтобы парень не подумал, будто она такая уж тихоня, этакий синий чулок, однако голосок предательски сорвался, и он расхохотался:

— Ну, вот, а вы говорите… Не переживайте, вас тут не съедят, даже не укусят.

Она посмотрела ему в глаза — впервые за все время танца, — и поразилась, какие они голубые и бездонные, как озера.

— А мы с вами еще не познакомились, — продолжал студент. — Меня зовут Владислав, а вас?

— А меня — Галя, — отозвалась уже осмелевшая девушка.

— У вас редкое имя, — улыбнулся красавец. — Помните, как в фильме «Ирония судьбы»?

Она кивнула.

— У вас тоже редкое.

— Кстати, для друзей я Слава, — он подмигнул. — И для красивых девушек тоже.

Галя зарделась. Ей никто никогда не говорил таких слов.

— Ну-ну, не смущайтесь, — запел будущий врач. — Неужели вы об этом не знаете?

— О чем? — прошептала Галя.

— О том, что самая красивая, — повторил Слава. — Следующий танец — мой. И позвольте проводить вас домой.

Она позволила. Так и завязалось это странное знакомство. Почему странное, Галя сама не знала ответа на этот вопрос. Наверное, потому, что ей еще недавно казалось: она обречена на одиночество. Не покинет ли ее этот красавец, если узнает историю семьи? Она решилась рассказать все, повстречавшись с ним полгода. Слава, на ее удивление, никак не отреагировал на сбивчивые объяснения, за что деда посадили в тюрьму. Он лишь махнул рукой.

— Все это ерунда, моя дорогая. Разве мало в истории примеров, когда сажали невиновных? Иногда их даже приговаривали к расстрелу и расстреливали. Так что судьба твоего предка меня нисколько не поразила, — он обнял ее и поцеловал, а потом погладил черные волнистые волосы и с тревогой заглянул в смоляные глаза: — Значит, ты во мне сомневалась. А давай завтра подадим заявление в ЗАГС, чтобы у тебя отпали все сомнения.

Галя, пунцовая от счастья, ответила, что ей все же надо подумать, придя домой, все рассказала матери, и Елена Васильевна благословила ее.

— Мне очень нравится Слава, — сказала она. — И я рада, что он оказался порядочным парнем.

Молодые сыграли свадьбу. Поначалу Слава вел себя как самый настоящий «порядочный парень», но однажды случилось то, чего не ожидали ни мать, ни дочь. В тот злополучный день Елена Васильевна должна была задержаться на работе допоздна, а Галя уехала на практику в соседний город. Она собиралась там переночевать, но один из ее однокурсников, благодаря небедному папаше давно уже имевший собственный автомобиль, предложил всем желающим вернуться в Приморск. Девушка откликнулась на щедрое предложение с радостью и даже сейчас думала, что правильно поступила, не сообщив мужу о своем приезде. Славика ожидал сюрприз, и он его получил. Галя не знала, что любимый приготовил ей ответный подарок. Тихо, стараясь поменьше греметь ключом, она открыла дверь, сняла босоножки, прошла в спальню и оторопела. Слава, ее Слава, мирно дремал в объятиях лучшей подруги. Что произошло дальше, Галя помнила смутно. Наверное, ее память постаралась отгородиться от всего негативного. Иногда сознание все же выбрасывало ужасную картину: она рыдает и проклинает Славика, он что-то бормочет в свое оправдание, а Лилиана, полненькая армянка, давно положившая на него глаз, стоит, потирая большие неженские руки, покрытые черными волосками. А потом неожиданно подоспела мама и выгнала обоих — и подругу, и неверного мужа. Слава месяц пытался добиться прощения, но Галя была непреклонна. Они развелись, и девушка снова осталась одна.

— Ничего, найдешь другого, — уверяла Елена Васильевна, не понимая, что сейчас ее единственная дочь не может и слышать о мужчинах. Так случилось, что, живя с бывшим мужем в маленьком городе, они ни разу не встретились. Судьба свела их только в трудное для Гали время. Случайно это или нет, она не хотела задумываться. Обида горьким комом сидела в горле.

Воскресив в памяти неприятные воспоминания, девушка подошла к окну. Мягкие южные сумерки уже спустились на приморский город, звезды сверкали необычайно ярко, как бриллианты в перстне, так неожиданно оказавшемся в их семье. Приносил ли он несчастья? Так сочла перед смертью ее мама, но Галя после долгих размышлений придерживалась другого мнения. Разве мало семей, которые, подобно им, претерпели множество несчастий? Она знала, по крайней мере, три, на которые удары судьбы сыпались, как камни с горы во время землетрясения, и у этих людей не было ни перстня, ни какой-либо другой реликвии, способной притягивать неприятности. Галя плотнее закрыла штору и, подойдя к серванту, снова достала бабушкину шкатулку.

Перстень лежал на красной бархатной ткани во всей красе. Лопатина подумала: если он старинный, о нем может быть написано в Интернете. Она села за компьютер и уже через минуту знала, как называлось сокровище — «Кровь падишаха». С ним была связана какая-то темная история. Считалось, что он действительно приносит несчастья, его окружали легенды и преступления, однако она не стала вдаваться в подробности: строки расплывались перед глазами. Сегодня Галя была не в силах изучать историю кольца.

Девушка выключила компьютер, снова надела перстень на указательный палец и повертела перед глазами. До чего же он красивый! Как жаль с ним расставаться! Она задумалась. Что же сделать с этой драгоценностью? Отнести ювелиру и таким образом получить деньги на похороны и памятник? О том, чтобы занимать у бывшего мужа, не было и речи, хотя она ему и пообещала. А еще можно попытаться с помощью старинного сокровища вернуться на работу. Лариса говорила, что Аркадий Петрович обожает антикварные вещи. Если она не обманула, шеф не только возьмет Галю обратно, но еще и деньжат подбросит. Пожалуй, это правильное решение. Так она и поступит. Девушка с сожалением сняла перстень с пальца, уложила в шкатулку и, почувствовав сильную усталость, не раздеваясь, бросилась на кушетку. Через минуту она уже спала беспокойным сном.

Часть 2
Глава 1 Москва, 1977 год
Дежурный ГУВД, полный краснощекий капитан Будин, спокойно подремывал возле телефона. Обычно в будние дни происшествий случалось немного, особенно по утрам. Это по выходным в управление трезвонили все, кому не лень, даже подвыпившие жены, прося урезонить вконец упившихся мужей, или же мужики, хватив лишку накануне, устраивали разборки из-за пустой пивной бутылки. Сегодняшнее утро обещало быть тихим. Вот почему, когда по-старчески дребезжащий, потрескавшийся аппарат издал нечто похожее на звонок, Будин вскочил, словно по будильнику, и продрал заспанные глаза. Его рука, поросшая рыжими волосками, нехотя потянулась к трубке, поколдовала над ней, как бы в раздумье, но все же схватила короткими и толстыми, как сардельки, пальцами.

— Дежурный капитан Будин слушает.

— Скорее, скорее! — Мужской голос запинался от волнения. — Ее убили. Скорее!

Будин заморгал.

— Кого убили? Где? Говорите толком! И, пожалуйста, представьтесь.

— Я Сергей Шаповалов. Убили сестру моей жены Нину, и я обнаружил тело, — звонивший задыхался, как астматик. — Приезжайте. Большой Левшинский переулок, восемь.

— Выезжаем, — коротко буркнул капитан и бросил трубку на рычаг. Его полное, лоснящееся от пота лицо выразило недоумение. Убийство тихим теплым летним утром? В Большом Левшинском переулке? Не сошел ли с ума несчастный, секунду назад занимавший телефонную линию? По воле случая капитан знал этот дом. В нем жила элита, да, та элита, которую государство за оказанные заслуги обеспечило всем необходимым. Старинный особняк со своей историей… Просторные квартиры в центре столицы с огромными раздельными комнатами и высокими потолками. Ему о таком районе приходилось только мечтать. Да, только мечтать, потому что он не артист и не певец. А чем его работа хуже? Он, можно сказать, денно и нощно возится в грязи, ловит всякую шваль, а они, чистенькие и холеные, знай, распевают и лицедействуют. Все же, что ни говори, а справедливости здесь нет. Прошептав что-то нечленораздельное и махнув рукой с досады, Будин придвинул к себе телефон и принялся набирать следователя Анатолия Петрушевского и лучшего оперативника Виктора Сарчука. Толя долго не отзывался, зато Сарчук сразу схватил трубку и крикнул бодрым голосом:

— Слушаю!

— Слушай, Витя, — ехидно произнес Будин. — Слушай внимательно. Клиент вас дожидается в Большом Левшинском переулке, восемь, труп то бишь. Советую поспешить. Сам знаешь, какая там публика.

Виктор на минуту замер, словно обдумывая услышанное, потом шумно выдохнул:

— В Большом Левшинском, говоришь? Этого мне еще не хватало! А кого порешили, не в курсе?

— Бабу какую-то вроде, — неуверенно сказал капитан. — Нам сообщил муж ее сестры. Да что зря воздух сотрясать? Собирай своих друзей, сами все увидите.

Сарчук отозвался чуть бодрее. Он умел быстро концентрироваться:

— Уже в пути.

Услышав короткие гудки, капитан с чувством выполненного долга водрузил трубку на место, представляя, как бедняги сейчас вскочат с насиженных мест и побегут к машине лучшего медэксперта Вадима Козлова, вечно озадаченного семейными проблемами — как прокормить четверых детей. Интуиция не подвела. Даже не интуиция, а знание обстановки. Не прошло и минуты, как мимо него действительно промчался Вадик со своим неизменным стареньким саквояжем, потирая высокий смуглый лоб, который по причине неустанных забот давно прочертила глубокая складка-колея, в поношенной серой рубашке и брюках, как две капли воды похожих на своих собратьев в уцененном отделе магазина. Следом пронесся Виктор Сарчук — красивый белокурый парень, мечта всех девушек отдела, как ни странно, с такой внешностью не оказывавший повышенного внимания представительницам прекрасного пола, отличный работник с оперативным чутьем. За ними утиной походкой семенил следователь Анатолий Петрушевский. Будин поднял руку, как бы желая коллегам удачи.

«Начальство уже в курсе, — подумал он. — Лучшую бригаду направило. Впрочем, этого следовало ожидать. Интересно, кого убили? Звезду эстрады? Чудеса, если так. Это в наше-то время!» Взглянув на вновь затихший телефон, он снова погрузился в дремоту, уже не обращая внимания, как опергруппа со следователем и медэкспертом садилась в желтые «Жигули».

— Гони, Вадик, — произнес Анатолий, и машина помчалась по почти безлюдным улицам Москвы. Редкие прохожие торопились на работу.

— Кто обнаружил тело? — деловито осведомился Виктор.

— Будин сказал — муж сестры убитой, — отозвался Анатолий и зевнул. Он чувствовал, что на этот раз в его дежурство случилось крупное происшествие, каких не бывало несколько десятков лет. Убийство в Большом Левшин-ском! В спокойном переулке, который никогда не славился криминальными происшествиями! Если кто из бандитов и наведывался туда, то только для того, чтобы пощипать деятелей искусства. Вот именно — пощипать, но не убить. Убийство — это уже слишком! Вздохнув, он повернулся к Сарчуку, размышлявшему о том же. Как всегда в такие моменты, между белесых бровей товарища образовались две глубокие складки.

— Размышляешь, у кого поднялась рука? — поинтересовался Сарчук. — Признаюсь, и меня тревожат подобные мысли, — он почесал подбородок, за ночь успевший обрасти светлой щетиной. — Интересно, кому и для чего понадобилось проливать кровь в таком месте? Это факт!

«Факт» было излюбленным словечком опера. Он вставлял его к месту и не к месту.

— Сейчас все узнаете. — Медэксперт, наверное, один из всех погруженный в размышления, далекие от убийства, и пытавшийся придумать, где достать материал для выпускного платья старшей дочери, лихо подрулил к красивому особняку. Бригаду уже поджидал стройный подтянутый участковый.

— Капитан Трушин, — представился он, когда сотрудники уголовного розыска вышли из машины. — Оперативно же вы, товарищи…

— А мы всегда оперативно, это факт, — заметил Сарчук. — На то я и опер. А ты, капитан, времени даром не теряй. Докладывай обстановку.

Трушин приосанился, посерьезнел и отчеканил, как прилежный ученик:

— Убитая — Нина Ельцова, дочь известной певицы, ныне покойной Нонны Борисовны Поляковой. На первый взгляд причина смерти — черепно-мозговая травма. Орудие убийства не искал, вас дожидался, — он вытер пот с покрасневшего от волнения лица.

— Правильно делал, — Козлов похлопал его по плечу. — Терпеть не могу работать в тяжелых условиях, — он ободряюще улыбнулся. — Ну, это когда все улики почти уничтожены. Бывают такие ретивые участковые… Натопчут как слоны, будто в школе милиции их не учили, как нужно себя вести на месте преступления.

Трушин снова зарделся, на этот раз от похвалы. Петрушевского забавляло, что в свои тридцать с лишком парень краснел как мальчик.

— Ну, веди нас на место преступления, — сказал он.

— Слушаюсь, — капитан приставил ладонь к козырьку и уверенно вошел в подъезд. Группа гуськом двигалась за ним. Поднимаясь по свежевымытым, вычищенным до блеска ступеням, Петрушевский подумал, что жильцы этого дома не ведали, каково жить в двушке-распашонке, где часто отключают горячую воду, и минимум дважды в день вдыхать запах кошачьей мочи (а иногда и самому убирать человеческие экскременты) в грязном подъезде. Он знал: для таких домов выделялись уборщицы, которые с остервенением денно и нощно драили лестницы в надежде хоть одним глазком увидеть какую-нибудь звезду и выклянчить у нее автограф.

— Пришли, — участковый прервал его размышления и толкнул деревянную дверь, — зрелище не из приятных.

— Да уж всякого навидались, не новички, — буркнул Виктор и добавил: — Это факт.

Анатолий заметил про себя, что не привык и никогда не привыкнет к смерти. Особенно к такой смерти… Полная пожилая женщина в цветастом летнем платье лежала лицом вниз в просторной прихожей. Каштановые волнистые волосы окрасились уже запекшейся кровью, образовавшей на паркете небольшую лужицу. Вадим, успевший надеть перчатки, осторожно перевернул тело. В серых, широко распахнутых глазах погибшей читались боль и страх. Понятые, пожилые супруги, стояли возле стены, лица у обоих были белее простыни.

— Мученическую смерть приняла, бедняга, — вздохнул медэксперт и указал на багрово-красные ожоги треугольной формы, в изобилии покрывавшие руки несчастной. — Судя по всему, пытал ее изверг. Пытал, а потом добил.

Смерть наступила в результате черепно-мозговой травмы, — заметил он. — Ищите, ребята, орудие преступления — тупой тяжелый предмет.

Анатолий поднял с пола медную гирьку на цепочке от часов с кукушкой:

— Это, что ли? На ней кровь…

— И вот это, — Виктор достал из-под кровати молоток, обильно измазанный красной субстанцией. Козлов положил перед собой два орудия преступления и еще раз осмотрел раны на голове убитой.

— Судя по всему, первый удар нанесен гирей, — задумчиво проговорил он. — Вероятно, преступник схватил под руку первое, что ему подвернулось, — мужчина поднял глаза на ходики, печально молчавшие без гири, — а потом, не уверенный, что жертва мертва, решил добить молотком.

Петрушевский следом за экспертом перевел взгляд на часы, застывшие словно в скорби по хозяйке, и вспомнил старые бабушкины ходики с кукушкой. В детстве его удивляло и забавляло, что их механизм запускался при помощи гири, покачивавшейся на цепочке. Это казалось странным и смешным. Тронул гирю — и пошли, ожили часики, и уже через час кукушка сообщает время. К старинным ходикам, доставшимся ей от матери, бабушка относилась благоговейно, каждый день смахивала с них пыль и считала голосистую кукушку своей давней подругой. Даже через много лет после ее смерти у Петрушевского не поднималась рука выбросить часы или использовать гирю в других целях. Это была память, и память неприкосновенная. Здесь же убийца долго не раздумывал. Скорее всего, он знал, что покончит с бедняжкой, и не захватил с собой свое орудие только потому, что убить пожилую беззащитную женщину не составляло труда. И еще он знал, что предметов для такого дела в квартире найдется сколько угодно. Человека легко лишить жизни. Это только кажется, что он большой и сильный. Это только кажется… На самом деле все не так, и идти на преступление можно и налегке. Все необходимое можно позаимствовать у жертвы. Гирю от часов, молоток, утюг, в конце концов… Треугольные красные ожоги на теле напоминали следы от раскаленного утюга. Кстати, где он? Словно в подтверждение его безрадостных мыслей из соседней комнаты раздался голос Виктора:

— Смотри, Толя, этот негодяй намеревался скрыть следы преступления! Ребята, идите сюда!

Оперативники бросились на его зов. Сарчук, стоя посередине комнаты, размером соответствовавшей первой, указывал на груду газет, почти скрывшую включенный в розетку утюг.

— Соображаете, что хотел сделать убийца? — поинтересовался он с видом победителя. — Стоило этому чуду техники как следует раскалиться, газеты бы вспыхнули, словно облитые бензином. В этом доме деревянные перегородки. Он бы разом загорелся и сложился как карточный. Таким образом, все следы преступления были бы уничтожены.

— Верно, — согласился Петрушевский, прикоснувшись к утюгу. — Чуть теплый. Перегорел, наверное. Да, техника на грани фантастики спасла жильцов. При пожаре наверняка мы обнаружили бы не один труп.

Вадик вынул провод из розетки и понюхал.

— Точно, перегорел, — констатировал он. — Не все рассчитал, гад. Ребята, у вас уже мотивчик какой-нибудь вырисовывается?

Петрушевский слегка провел по длинному вытянутому носу, покрытому каплями пота.

— Когда человека подвергают пыткам, вывод напрашивается сам собой, — буркнул он. — Кроме того, в квартире все перерыто, явно что-то искали. Получается, налицо мотив — ограбление.

Сарчук запустил пятерню в свои густые белокурые волосы.

— Думаю, у этой семейки было что взять, — задумчиво проговорил он. — Что вы знаете про певицу и ее дочь?

— Только то, что Нонна неплохо пела романсы, — откликнулся Петрушевский. — Как-то, лет десять назад, жена вытащила меня на ее концерт. Признаться, я мало понимаю в музыке, но лирическое сопрано от баритона отличить могу. Моя Аня сказала, что у Поляковой прекрасное лирическое сопрано, — он улыбнулся. — Однако мне понравилось, что у нее был свой особенный стиль. Я не видел певицы, которая работала бы в том же направлении. Нонна Борисовна исполняла песенки на разных языках, и очень неплохо, я бы даже сказал — здорово. Не каждый артист передаст колорит народности, а ей это удавалось. Она сказала, что работала с самим Станиславским. Вероятно, он ей многое дал. Кстати, дядя у нее был знаменитым конферансье, который старался привнести новое в свой жанр. Он писал рассказы и зачитывал их публике вместо набивших оскомину шуточек. В двадцатые родственник Поляковой был очень знаменит. Многие ходили в театр, чтобы его послушать. А в конце вечера на сцену вышла ее любимая ученица. Кто бы вы думали?

Козлов и Сарчук переглянулись.

— Толмачева, что ли? — предположил Виктор, назвав фамилию любимой певицы. — Сдается мне, у нее тоже… это… сопрано.

— Бери выше! — усмехнулся Анатолий. — На сцену даже не вышла, а выплыла сама Зыкова. Она долго обнимала Полякову, а потом затянула свою «Реку Волгу». Ну и голосина! Мне казалось, все содрогается от его мощи!

— Поговаривают, Зыкова любит драгоценности, в частности бриллианты, — заметил судмедэксперт. — Почему бы не предположить, что этих двух дамочек связывала не только музыка? Я, помнится, от кого-то слышал, что наша Нонна передала ученице не только свои музыкальные знания, но и страсть к бриллиантам.

Петрушевский сразу посерьезнел:

— Если это так, я нам не завидую. Где бриллианты, там всегда крутятся сами знаете кто. Ну, те, которых мы никогда не станем допрашивать.

Сарчук подумал, что следователь даже здесь не решился назвать имя родственницы высокопоставленной особы. Ее любовь к бриллиантам была известна не только им — кажется, всему народу. Ходили слухи, что ювелирные магазины городов, которые вдруг вздумалось посетить этой даме, специально готовили ей дорогие подарки в виде сверкающих камешков. А еще ходили слухи, что она готова была продать душу дьяволу, лишь бы заполучить драгоценности, которые еще не украшали ее коллекцию. С помощью своего любовника — оперного певца — дама собирала информацию о тех, кто имел в закромах антиквариат, и где угрозами, где обещаниями, но только не деньгами заставляла несчастных расставаться с ними. А что, неплохая версия, имеющая право на существование. Виктор бросил взгляд на следователя, подозревая, что Анатолий думает о том же. Если они правы, это висяк. Никогда и никто не подпустит их к могущественной особе.

— Ребятки, давайте еще раз все внимательно осмотрим, составим протокол и наконец отпустим наших понятых, — следователь словно только что заметил несчастных супругов и кратко объяснил их обязанности. Жена, стройная, несмотря на преклонный возраст, с копной седых волос, кивнула.

— Кстати, сестра покойной уже в пути? — поинтересовался Петрушевский. — А ее муженек, который вызвал милицию, почему нас не дождался?

— Сестре сообщили и ее мужу тоже, — спокойно произнес Виктор. — Обещали быть.

— Отлично, — Анатолий погрузился в написание протокола, а закончив, дал прочитать понятым. — Если все верно, распишитесь. Сами-то про покойную что-нибудь можете сказать?

Оба, как китайские болванчики, отрицательно замотали головами.

— Не допускали нас в квартиру, — призналась женщина. — Оно и понятно. Кто мы такие? Нам эта квартира по наследству от моей матери-художницы досталась. Вот с ней Нонна любила погонять чаи. А мы даже порог не переступали. Хотя при жизни Нонны у нее был проходной двор. Помнишь, Григорий, я тебе рассказывала? — Она посмотрела на мужа, который по-прежнему стоял молча, будто истукан. — Нельзя так сближаться с учениками.

— В каком смысле сближаться? — не понял Анатолий.

— А вот как хотите, так и думайте, — усмехнулась женщина. — Из всех своих учеников наша соседка особо выделяла молодых красивых мужчин. А уж насколько близко она к себе их допускала — этого я вам не скажу. Свечу не держала.

— Можете назвать кого-то конкретно? — спросил следователь, с надеждой подняв на нее серые усталые глаза. Если бы эта дама назвала имена и фамилии, она бы сильно облегчила их работу. Но соседка лишь недовольно тряхнула седой гривой.

— Если меня на порог не пускали, откуда мне знать фамилии ее прихлебателей? — веско заметила она. — Вы уж сами ищите, товарищ следователь.

— А о потерпевшей тоже ничего не скажете? — Петрушевский цеплялся за соломинку.

— О Ниночке? — Морщинистое лицо женщины оживилось. — Ниночка была золото. Странно, почему замуж не вышла при такой-то матери, — она запнулась и махнула рукой. — Впрочем, что тут странного? Если кто из этих прихлебателей и переключался на Нину, она гнала его. И правильно делала.

Разумеется, кто из прихлебателей переключался на Нину — следователь уточнять не стал. Этого женщина не знала.

— Еще раз большое спасибо, можете быть свободны, — поблагодарил он супружескую чету и посмотрел на часы. — Не спешит что-то наша пара Шаповаловых.

— Сестра Нины не Шаповалова, а тоже Ельцова, — обернувшись на пороге, сказала пожилая дама. — Живет нерасписанная, бесстыдница. Ниночка совсем другая была, без ЗАГСа сожительствовать не хотела. Да и нужны были ей эти прихлебатели!

— Значит, по-вашему, Шаповалов тоже прихлебатель? — уточнил Анатолий, вспомнив о своей соседке, довольно симпатичной женщине средних лет, которая никогда не была замужем официально и совершенно спокойно относилась к сожительству. Мужчин она меняла как перчатки, и, когда его жена как-то поинтересовалась, почему же Женя (так звали соседку) никак не свяжет себя узами брака, та без тени смущения ответила:

— Да все они альфонсы, так в зарубежных фильмах прихлебателей называют. Думают, если я работаю в сфере торговли, значит, им можно жить на мои денежки, а свои в кубышку складывать. К тому же, представляешь, недавно выяснилось, что мой последний кавалер вообще женат. А как маскировался! Я ведь с порога требую: «Паспорт покажи».

— И что же у того обманщика, штамп не стоял? — удивлялась жена.

— Не поверишь, он документ у брата младшенького выклянчил, — пояснила Женя. — А тот покамест холостой. Так вот и дурят нашу сестру.

Жена, пообщавшись с соседкой, со смехом пересказала все Анатолию. Она не жалела бедную обманутую Евгению, потому что считала: та, как говорилось в стихотворении Пушкина, была «сама обманываться рада». Интересно, к такой же категории принадлежала сестра Ельцовой?

— А как к ней относилась мать? Так же хорошо, как и к Нине? — спросил он пожилую даму, уже державшуюся за дверную ручку. — Судя по всему — нет, раз она предпочитала жить с Ниной.

Женщина изобразила изумление, и ее ярко накрашенные губы скривились.

— Значит, вы не в курсе, товарищ следователь? — В ее глазах вспыхнул довольный огонек. Дама наконец нашла благодарного слушателя и готова была выложить все, что знала.

— Какая мать, о чем вы говорите! — От избытка чувств она прислонилась к стене. — Девочки — круглые сироты, у них происхождение самое что ни на есть крестьянское. Нина говорила: их родители в Гражданскую войну с голоду померли, девчонок забрали в детский дом. Когда они выросли, то в Москву подались. Она же у нас резиновая! — усмехнулась дама. — Сонька где-то в магазине пристроилась, а Ниночке повезло: Нонне требовалась домработница, вот ей Нину и порекомендовали, уж извините, не знаю кто и как. Бедняжка за троих пахала. Если бы вы видели ручки этой певицы, вы бы сразу поняли, что они тяжелее микрофона сроду ничего не держали. Ниночка и стряпала, и стирала, и столы гостям накрывала. Нонна к ней так привязалась, что лет десять назад удочерила. И ведь верно поступила, сама одна как перст. Личная жизнь не заладилась, деток не нарожала, так хоть сироту облагодетельствовала. Все свои драгоценности Ниночке завещала, пусть та и не любила наряжаться — очень уж скромная была.

Сарчук, стоявший возле шкафа и внимательно изучавший его содержимое, вздрогнул и обернулся.

— Драгоценности, говорите?

— Вот именно, и от слов своих не отказываюсь, — с обидой произнесла женщина. — Мать моя рассказывала, Нонна не из простой семейки происходила. Отец — какая-то шишка в Кремле, думаю, это вы и сами потом выясните, мать дворянских кровей, отсюда и дорогие украшения.

— Насколько дорогие? — с интересом спросил Петрушевский. Соседка закатила глаза, как драматическая актриса.

— Дорогие — значит дорогие, очень дорогие, если хотите, — с придыханием пояснила она. — На ее бриллиантовое колье зарилась сама… не буду фамилии называть, вы и без меня догадаетесь. Нонна рассказывала моей матери, как известная всем особа упрашивала ее обменять эту вещь или продать. Но наша певица — ни в какую. Мол, память о покойной матушке. Подруга даже ляпнула, что с собой в могилу все не унести, — женщина вдруг испугалась собственных слов и оглянулась по сторонам, словно боясь, что их подслушивают. Она хотела еще что-то добавить, но передумала.

Анатолий отодвинул бумаги.

— Виктор, — позвал он коллегу, — вы закончили осмотр квартиры? Меня интересуют драгоценности, которые вы нашли.

Сарчук заморгал глазами.

— Да я сразу понял, что их нужно искать в первую очередь, — сказал он и взъерошил светлые волосы, сразу став похожим на мальчишку-девятиклассника. — Только здесь ничего нет. Наша версия подтверждается, Толя.

Петрушевский повернулся к выходившему из спальни Козлову:

— Вадик, что-то удалось найти?

Медэксперт удовлетворенно кивнул.

— Отпечатков пальцев довольно много, — заметил он. — Нужно снять их у сестры и ее сожителя. Может статься, они были здесь недавно, и Нина с тех пор не убиралась. Кроме того, на дверной ручке наверняка отпечатки этого Шаповалова. Он первым обнаружил труп.

Петрушевский уже в который раз взглянул на часы.

— Не нравится мне это, — произнес он. — Парочка давно должна быть здесь. Живут они не так далеко, и, по моим меркам, успели бы сюда через час после нашего прибытия добраться. Как считаете?

Виктор побледнел.

— Как бы они не сбежали! — удрученно проговорил он. — Эх, неохота к ним пилить, жара начинается, да, видно, придется.

— Ладно, не стони, — напутствовал его Анатолий, снова потирая утиный нос. За эту привычку, прочно укоренившуюся с детства, его постоянно ругала жена, но отучить не могла, и следователь в минуты глубокого волнения вновь подносил указательный палец к лицу. — Все равно другого предложения нет.

Виктор снова открыл рот, словно собираясь протестовать, хотя прекрасно понимал, что, несмотря на жару и переполненные потными телами троллейбусы, мчаться к Шаповаловым все равно придется, как вдруг, на его счастье, дверь распахнулась, и на пороге показалась долгожданная чета. Милиционеры никогда не видели Шаповалова и Ельцову и вычислили их лишь по тому, что последняя была похожа на покойную сестру. Увидев кровь в прихожей и тело, которое уже забирали санитары, женщина заголосила:

— Сестричка моя бедная! На кого же ты меня оставила!

Что-то театральное слышалось в этом плаче, и Петрушевский вспомнил о профессиональных плакальщицах, которых еще сто лет назад приглашали на похороны за деньги голосить по покойнику. Да и само лицо Софьи, желтое, отечное, не выражало скорби. Из зеленых, чуть раскосых глаз не скатилось ни слезинки, хотя родственница упорно утирала их платком не первой свежести, в каких-то шафрановых пятнах. Ее сожитель, худой мужчина лет под сорок, с короткой стрижкой и невыразительным лицом, стоял и, не выказывая никаких эмоций даже ради приличия, наблюдал за санитарами.

— Софья Дмитриевна, проходите, — пригласил ее Анатолий. — Вы очень кстати. Мы сами хотели к вам ехать, — от него не ускользнуло, что при этих словах Шаповалов слегка побледнел. — Что же вы так припозднились?

Софья снова приложила платок к глазам.

— Когда я узнала о моей бедной сестренке, сердце так и заколотилось, так и заколотилось, — простонала она, — голова закружилась… Я упала на диван, и Сережа накапал мне валерьянки. Пока я в себя пришла… Да и то еще не совсем. По улице идем, ноги ватные, еле передвигаются. Неужели вам не понять мое состояние? — произнесла она плаксиво. — Сестренку единственную убили. Теперь я одна как перст. Как дальше жить, не представляю.

Сергей, поддерживавший сожительницу за локоть, молчал, словно во всем с ней соглашался.

— Садитесь, — Анатолий указал на стул. — Софья Дмитриевна, от вас требуется немного. Скажите, вы часто бывали у сестры?

Губы потерпевшей скривились, возле носа пролегли глубокие складки. Всем своим видом она выражала недовольство.

— А с какой стати мне у нее часто бывать? — зло проговорила она. — Мать ее приемная, Нонка, при жизни меня не жаловала. Придумала, ведьма старая, что мы с Сережей приходим сюда только деньги клянчить. А мы, между прочим, не какие-нибудь тунеядцы. Я за прилавком день и ночь пропадаю, мой муж сантехником работает. Ну, просили иногда трешку до зарплаты, так разве от них убывало? Как сыр в масле катались.

— Хорошо, — кивнул Анатолий. — Певица вас не жаловала. Но после ее смерти вы, наверное, навещали сестру чаще?

Недовольное и злобное выражение не сходило с лица Софьи:

— Да и с сестренкой мы редко чаи гоняли. Видно, певичка эта и Ниночке внушила, что ее кровная родня только за деньгами сюда шастает. И Ниночка мало нам помогала, хотя у самой деньжищи куры не клевали!

— Ну, если вы так хорошо осведомлены о материальном положении вашей сестры, может, скажете, что пропало?

Впервые в глазах Софьи появился интерес. Она встала и задвигалась по квартире, хорошо ориентируясь в огромных комнатах. Сарчук только и успевал констатировать ее слова.

— Облигации пропали на огромную сумму, вот в этом ящике лежали, — толстый указательный палец с поломанным ногтем легко открывал ручки шкафов. Когда она вытащила деревянную шкатулку оригинальной резьбы, Виктор уже знал, что скажет женщина.

— Батюшки, драгоценности-то где?! — Вот теперь в ее голосе звучало неподдельное горе. — Как же это так, товарищ следователь? Нашей семье, значит, ничего не достанется?

Петрушевский закатил глаза.

— Почему вашей семье должно было что-то достаться? — поинтересовался он. Софья, как куница, обнажила мелкие, острые зубы.

— Нинка была моей родной, так? — спросила она. — Кому же, по-вашему, достанутся ее цацки? Учтите, я судиться буду. Пусть мне отдадут все до копеечки. Мне, между прочим, — она погрозила пальцем, как непослушному ребенку, — квартиру обставлять.

— Давайте отложим этот вопрос на потом, — Петрушевский отмахнулся от нее как от назойливой мухи. — Тем более, как вы говорите, все пропало. Виктор, составь опись пропавших вещей, — обратился он к Сарчуку и встал. — Садись на мое место. А я пока с товарищем Шаповаловым побеседую.

Глаза сантехника забегали.

— А я что? Я ничего, — быстро проговорил он. — Труп нашел — и сразу вам звонить. И, между прочим, назвал себя, а мог бы этого не делать. Сами знаете, что про вас рассказывают. Кто труп нашел — того и в преступники записываете.

— Ну, это вы сильно хватили, — улыбнулся следователь, усевшись на диван и положив лист для протокола на потертую коричневую папку из кожзама. — Никто никуда вас записывать не собирается. От вас требуется рассказать по порядку, почему вдруг в такую рань вы решили навестить покойную и что увидели в ее квартире.

Сергей мял в руках серую кепку.

— А я все сразу рассказал, — начал он. — Нинка уж три дня как обещала в гости заскочить. Договорились окончательно на вчера, на пять. А она не приехала. Мы позвонили по телефону — никто не отвечает. Ну, Соня забеспокоилась. «Давай, — говорит, — загляни к ней поутру, до работы». Вот и получилось, что отправился к ней засветло, чтобы в ЖЭК не опоздать. Кстати, и транспорт лучше ходит, толчеи нет. Аккурат в шесть сюда прибыл. Кнопку звонка жму — никто не открывает. Я возьми да дерни со злости дверь — она и распахнулась. Какую картину увидел — вы и сами знаете. Ничего не трогал, сразу рванул к ближайшему автомату — и вам звонить.

— Почему же не дождались? — удивился Петрушевский. — Это ваш гражданский долг.

— А наш начальник ЖЭКа шутить не любит, — пояснил сантехник. — Я у него незаменимый работник. В нашем районе вечно что-то прорывает или у кого-то течет. Попробовал бы я не подойти к планерке! Потом, когда Соня позвонила и я ему ситуацию объяснил, он меня отпустил.

— Понятно, — Сергей говорил быстро и сбивчиво, но Анатолий успевал записывать каждое слово. — Скажите, а когда вы шли к Нине или выходили из ее квартиры, вам никто не встретился по пути?

Сантехник покачал круглой, как мяч, головой:

— Никто. Ни единой души не было. Помню, меня еще дрожь прошибла. Думаю, тихо, как на кладбище, — его передернуло. — Ужас-то какой.

— Значит, это все, — следователь протянул ему протокол. — Прочитайте и распишитесь, если со всем согласны.

Шаповалов тряхнул головой:

— Ничего читать не буду, я вам верю. Если уж вам не верить — то кому?

Петрушевский не стал уточнять, что еще минут пять назад кто-то очень даже нелестно отзывался об органах правопорядка.

— Я бы на вашем месте прочитал, — заметил он, но сантехник замахал руками:

— Нет, нет, мне, чтобы вчитаться, время требуется. А его у меня как раз и нет. На работу пора, не то шеф голову оторвет.

— У меня к вам еще одна просьба, — Сергей повернулся к Козлову, который стоял рядом со своим неизменным чемоданчиком. — Вадик, сними отпечатки у товарища Шаповалова и товарища Ельцовой.

Шаповалов опять побледнел:

— А это еще зачем? Или вы меня в чем-то подозреваете, товарищ следователь? Да я чист как стекло!

— Ваши отпечатки нам требуются для того, чтобы потом сравнить их с другими и отделить от отпечатков преступника, — пояснил Анатолий. — Все очень просто, товарищ. — Последнее слово он произнес с иронией.

— Ну, раз надо, так надо! — Сергей позволил Козлову взять отпечатки пальцев. Настороженность и страх в его глазах наводили Петрушевского на мысли, что этот простоватый на вид сантехник сказал им далеко не все. Но что же он скрывает? И как заставить его разговориться? Может быть, поможет экспертиза? Соня, на удивление, казалась спокойной. В отличие от сожителя она без возмущения позволила Вадиму снять отпечатки с ее руки.

— Протоколы подписаны, вы свободны, — провозгласил Петрушевский и мельком взглянул на Сергея. Казалось, тот испытал облегчение.

— Ну, спасибо, товарищ следователь, — сказал он, и в его голосе Анатолий уловил веселые нотки. — Когда уже убийцу нашей Нинушки поймаете?

— Будем стараться сделать это в кратчайшие сроки, — пообещал Петрушевский. — Многое и от свидетелей зависит. Иные с милицией откровенничать не хотят, скрывают, на их взгляд, незначительные мелочи, а эти мелочи порой способствуют быстрому раскрытию преступления, — он снова посмотрел на Шаповалова и вновь увидел страх в его глазах. Да, этого парня еще придется потрясти, он явно знает больше, чем говорит. Надо подумать, как это сделать, может, даже побеседовать с участковым.

— Если все, можно нам идти? — поинтересовалась Софья. — Вы, уж пожалуйста, информируйте меня, товарищ следователь. Сами понимаете, драгоценности эти, считай, наши.

Анатолий с облегчением указал им на дверь, и, когда парочка ушла, ему почудилось, что в душную комнату, насквозь пропахшую потом оперативников, ворвалась живительная струя воздуха. От волнения указательный палец потянулся к носу, и Петрушевский усилием воли сжал руку в кулак. Да, с этой привычкой нужно бороться. Виктор говорил, его уже в отделе передразнивают. А как тут ее искоренишь, если на работе сплошные волнения? Вот и сегодня… Одно общение с Шаповаловым и его сожительницей чего стоило! Люди, подобные родственникам покойной, не вызывали у него симпатии. Их алчность переходила всякие границы, и следователь подумал, что сделает все, чтобы Софья Ельцова не получила драгоценности. Она их не заслужила. Какие-то побрякушки, пусть даже стоившие кучу денег, она ставила выше, чем жизнь единственного близкого человека. И поэтому…

Громкий голос Сарчука вклинился в его безрадостные мысли.

— Гляди, какую опись сестра покойной составила, — он сунул ему под нос протокол. — Думаю, цацек было на полмиллиона рублей. Даже не представляю, что можно купить на такие деньги! — Он закатил глаза. — Конечно, какой-нибудь Рокфеллер спокойно нашел бы им применение!

Анатолий слушал коллегу вполуха, пробегая глазами список. Поистине Ниночка Ельцова получила в наследство несметные богатства. Здесь были и бриллиантовые колье, и серьги «Вдовьи слезы», и кольца с бриллиантами ручной работы, и огромный перстень с рубином со зловещим названием «Кровь падишаха», и сапфиры, и изумруды… И еще много-много всего…

— Каковы распоряжения, начальник? — поинтересовался оперативник, догадываясь, о чем думает Петрушевский.

— Перво-наперво возьмем под контроль скупки, — решил следователь. — Витя, ты со своими ребятами организуй поквартирный обход. Не думаю, что никто ничего не видел и не слышал. И будем ждать заключения нашего кудесника, — он указал на Вадима, деловито собиравшего свой чемодан. — Сам знаешь, они у него порой бывают неожиданными.

Часть 3 Приморск, 2016
Глава 1
Проснувшись на следующий день, Галя перехватила жесткую краюху хлеба и свернувшийся кусочек сыра, который отыскала в холодильнике, села на диван и снова принялась размышлять, несмотря на то что вчера приняла решение. Ей предстояло пройти самое неприятное в жизни — похороны родной матери, и она не представляла, как выдержит эту процедуру, но знала, что выдержит. Человек жив, пока о нем помнят. Значит, мама навсегда останется жива в ее памяти. Такие мысли приносили облегчение, и Галя переключилась на другое. Сегодня нужно было выбрать ритуальное агентство, которое сделает все быстро и качественно, освободив ее по возможности от всех забот. Ведь каждый шаг в организации такого мероприятия давался с трудом. Галина понимала, что любая подобная конторка рада взять на себя любые хлопоты, но за это предстояло заплатить, и немало. Она еще раз подумала, что у Славика не займет ни копейки, как и у его друзей под проценты. Во-первых, деньги придется возвращать, во-вторых, они имеют свойство кончаться, а значит, работа для нее важнее. Вывод напрашивался только один: Аркадий Петрович все же получит перстень, который подарит своей любовнице Татьяне. А если после набраться наглости и попросить деньги на похороны? Подумав об этом, Галя решительно встала и смахнула набежавшие слезы. Как бы то ни было, попытка не пытка. Вперед, в родную фирму!

Она быстро натянула на себя легкое хлопковое красное платье, которое необычайно шло к ее глазам и волосам, сунула ноги в босоножки без задников и, схватив коробку с перстнем, выбежала на улицу. В сумочке осталось еще немного мелочи на троллейбус, и девушка, сжавшись в переполненном салоне, снова тихо заплакала, думая о том, что осталась одна на всем белом свете. Как ужасно, когда у тебя нет близких подруг, когда бывшему мужу, который рвется помочь, ты не доверяешь! Как страшно рассчитывать только на себя, на свои силы…

Троллейбус притормозил на остановке, нужной Гале, и она, выпорхнув из салона, сделала глубокий вдох и зашагала по аллее, по обеим сторонам которой росли высокие стройные каштаны. Аромат их бело-розовых цветков она очень любила, но цветы облетели еще в начале июня, и теперь на безобразных свечках потихоньку рождались крошечные зеленые ежики. Не пройдет и двух месяцев, как они начнут осыпать прохожих своими плодами — твердыми, полированными шариками причудливой формы. Когда-то в детстве Галя набирала их пригоршнями и несла домой, строя в своей комнате диковинные замки на ковре. Но, к сожалению, каштаны вскоре засыхали, лакированные корочки морщились, превращаясь в нечто, напоминающее пол с вздувшейся краской, и мама сметала их в мусорное ведро. Для девочки эта процедура была символом того, что лето ушло безвозвратно, скоро кончатся теплые дни.

Она тяжело вздохнула, наступив на засохший лист каштана. Вчера оборвалась последняя связь с детством — умерла ее мама. Сначала дед, потом бабушка, и вот теперь… Вот теперь мамочка… По белой, еще не загорелой щеке снова потекла предательская слезинка, и Галя смахнула ее. Шеф не любит, когда перед ним плачут. Это его раздражает. Он предпочитает мужественных людей, не теряющих присутствия духа даже в экстремальных ситуациях. Что ж, попробуем соответствовать его вкусам.

Девушка решительно дернула дверь и зашла в вестибюль. Охранник Гриша недовольно покосился на нее.

— Тебя же вроде уволили…

Как настоящий охранник, парень не славился умом, и Галя в два счета переубедила его:

— Мне удалось договориться с Аркадием Петровичем. Правда, сегодня я еще не на работе, но, надеюсь, ты не откажешь мне в любезности.

Гриша ухмыльнулся:

— Проходи, красавица.

Галя миновала шлагбаум и твердой походкой направилась к кабинету шефа. Лариса, в новом бирюзовом платье, оттенявшем цвет ее рыжеватых густых волос, что-то печатала на компьютере. Увидев Лопатину, она охнула:

— Ты же уволена!

Девушка обняла секретаршу и зашептала ей на ухо:

— Ларочка, пропусти меня к нему. Кажется, я сумею убедить его взять меня обратно. Не факт, что он мне откажет…

Синие глаза Ларисы расширились, напоминая два фарфоровых хрупких блюдца:

— Антиквариат? Только это растопит сердце нашего Кая.

— Все-таки отыскала? — Митин вырос, будто из-под земли. — Я же говорил… Покажешь вещичку?

— Все потом, все потом, дорогие, — Галя махнула рукой. — Он у себя?

— У себя, и совершенно один, — успокоила ее Лариса. — Ну, ступай. Как говорится, с богом.

Галина вошла в кабинет шефа, стараясь выглядеть уверенной, но коленки предательски дрожали. Аркадий Петрович, подергивая толстыми, похожими на студень щеками, пил чай из фарфоровой голландской кружки, белой, с голубыми полосками, — подарка жены, привезенного из Гааги.

— Это ты? — Он вскинул на нее бесцветные водянистые глаза. — Что ты здесь делаешь? Кто тебя сюда пропустил?

— Аркадий Петрович, — Галя шагнула и заговорила, не дав ему опомниться. — Простите, я была не права. «Господи, что я говорю? — завертелось в голове. — Как это не права? Значит, я могла не прийти к умирающей матери?» Она чуть не сбилась от уколов совести, но все же продолжала: — Моя мама умерла, и я хочу вернуться обратно. Если вы меня возьмете, этот перстень ваш.

Она положила перед шефом коробку, открыла и подставила драгоценность лучам солнца. Бриллианты заиграли разными красками, алый рубин отбрасывал кровавые отблески на стол руководителя. Аркадий Петрович подавился чаем и закашлялся, указывая Гале на свою толстую спину. Она старательно постучала по ней, приводя мужчину в нормальное состояние.

— Откуда он у тебя? — прохрипел директор, осторожно, словно хрупкую статуэтку, взяв перстень.

— Достался в наследство еще от прабабушки, — соврала девушка. — Перстень, между прочим, знаменитый, называется «Кровь падишаха». Если хотите, прочитайте о нем. Антиквары дадут за него огромные деньги. Только я должна предупредить: многие считали и считают, что он приносит несчастья, — в самый последний момент Галя решила, что не может утаить такой секрет. Пусть шеф мерзкий, противный и непорядочный, однако причинить зло своими руками, даже с помощью перстня, было выше ее сил. — И если вас это не беспокоит, он ваш.

Она видела, как колебался ее начальник, но вовсе не потому, что боялся накликать беду с помощью драгоценности. Такие мелочи его не пугали. Видно, дело было в другом. Но в чем? Митин предупреждал, что Аркадий не упускает старинные сокровища. И сейчас не должен… Не может…. Однако случилось совсем не то, чего она ожидала. Шеф бросил перстень ей на колени:

— Дешевка… Бриллианты — мелочь. А рубины терпеть не могу. Так что забирай свою подачку и катись колбасой. Я редко меняю свои решения.

Он достал из кармана маленькое зеркальце и, мельком взглянув на себя, поправил галстук, на узелке которого покоился мощный двойной подбородок. Галя хотела упасть на колени, умолять, гладить и целовать толстые пальцы-сардельки, покрытые черными волосками, но гордость не позволила этого сделать. Она бросила перстень в сумочку и кивнула:

— Тогда прощайте.

— Вот именно — прощайте, — хмыкнул он и углубился в бумаги, отхлебнув из кружки. «Чтоб ты подавился, урод», — буркнула девушка и столкнулась нос к носу с любовницей шефа Татьяной.

— Галя? — Высокая, стройная, с высокими скулами, раскосыми зелеными глазами и пухлыми, явно подкачанными губками, она походила на супермодель, неизвестно как шагнувшую с подиума в фирму толстого борова, сразу уложившего ее в свою постель. — Что ты тут делаешь?

Лопатина схватила ее за руку с длинными ярко-красными ногтями.

— Танюша, — зашептала она взволнованно и порывисто, — только ты можешь мне помочь. Мне нужна работа. Я хочу вернуться, понимаешь?

Татьяна отступила в сторону и заморгала:

— Но при чем тут я?

Галя замялась, но промолчала про отношения шефа и его финансового директора.

— Ты любишь антикварные вещи, — проговорила Лопатина и достала из сумочки перстень. — Возьмешь?

Татьяна осторожно, как змею, поддела драгоценность двумя тонкими пальцами и поднесла к раскосым глазам. На ее нарумяненных щеках заплясали алые пятна. Губы приоткрылись, обнажив ровные мелкие зубы хищницы. Галя подалась вперед. Она ожидала, что Лазарева обязательно купит антиквариат. Но Таня покачала головой. Причудливо завинченный каштановый локон упал ей на лоб.

— К сожалению, Галочка, вынуждена тебе отказать, — вздохнула она. — Не люблю рубины.

Лопатина так закусила губу, что из трещинки просочилась красная капелька — как рубин, о котором только что говорили.

— Мне очень нужны деньги, — простонала она. — Упроси Аркадия, чтобы он подарил тебе этот перстень. Ты всегда продашь его по хорошей цене.

Таня хлопнула в ладоши и расхохоталась:

— Да ты не в курсе последних событий! — Обняв Лопатину за плечи, Лазарева потащила ее в угол, где зеленел одинокий фикус, старательно поливаемый Ларисой и благодаря ее доброй душе еще не распрощавшийся с белым светом. — Думаешь, я действительно обожаю старинные цацки? Это бред, Галочка. С самого начала я не собиралась связывать свою жизнь с этим жиртрестом. С женой он не разведется — это известно всем. А чтобы этот боров не эксплуатировал бесплатно мое молодое тело, я и придумала трюк с драгоценностями. Их можно выгодно продать. Благодаря ему у меня уже собралась прекрасная коллекция. Мой возлюбленный — настоящий возлюбленный, будущий муж — ждет не дождется, когда мы покинем город. Думаю, осталось недолго. Умчимся куда-нибудь в теплые края, продадим цацки и заживем как обеспеченные люди, ни в чем себе не отказывая.

— Танечка, прошу тебя, купи перстень, — Галя предприняла последнюю попытку. — Кроме Аркадия, за него никто так хорошо не заплатит. В твоей коллекции он не станет лишним.

Лазарева пожала плечами:

— Нет, дорогая. Драгоценностей на сегодня достаточно. Мы делаем исключение для золотых слитков или брюликов. Рубин пристраивай сама. Свяжись с антикварами, среди них наверняка найдутся любители таких колец.

Походкой королевы женщина направилась в кабинет шефа, а Галя зло прошептала ей вслед: «Чтоб ты подавилась своими драгоценностями. Да, подавись ими». Она сделала два шага и, почувствовав головокружение, прислонилась к прохладной стене и медленно сползла вниз. Ей показалось, что кто-то прошелестел мимо, но не остановился, не помог. Да кому она теперь нужна!

— Тебе плохо? — Галя вздрогнула от неожиданности. Лариса вырисовывалась, как в дымке, со стаканом, наполненным водой. — Выпей и возьми вот это, — девушка протянула ей пухлый конверт.

Сделав глоток, Галя закашлялась и покосилась на конверт:

— Что это?

Секретарша улыбнулась, продемонстрировав крупные белые зубы.

— Вот, собрали, — призналась она, — не изверги же мы какие… Бери, гордость — она здесь лишняя гостья.

Галя и не собиралась отказываться. Обняв Ларису, как всегда благоухавшую дорогим парфюмом, она вышла под палящее солнце. Казалось, ноги проваливались в размягченный асфальт. Галя доплелась до остановки и села на скамейку под тентом. Судя по толщине конверта, коллеги не поскупились. Что ни говори, а Аркадий не обижал зарплатой. Может, и сам подкинул несколько тысчонок. Теперь маму удастся достойно похоронить. Ей предстояли самые неприятные хлопоты. Где же в городе приличные ритуальные конторы? Она никогда не касалась этого вопроса. Когда умерла бабушка, похоронами занималась мама. Галя уже хотела спросить у первого встречного, как вдруг ее телефон разразился музыкой Баха. Она достала его и взглянула на дисплей. Славик! Меньше всего ей хотелось разговаривать с ним.

— Да, слушаю, — холодно ответила она. Бывший муж не обратил никакого внимания на ее тон.

— Я был у тебя дома, — начал он. — Куда ты делась?

— Ездила на работу, — нехотя пояснила девушка.

Он изумился:

— Зачем? Тебя, кажется, уволили.

— Как выяснилось, не совсем, и сейчас снова взяли, — соврала Галя. Ей не хотелось с ним откровенничать.

— Поздравляю, — в его голосе не чувствовалось энтузиазма. — А я с утра как угорелый мотаюсь по ритуальным, ищу, где дешевле. Кроме того, — мужчина перевел дух, — я раздобыл деньги. Один мой приятель согласен дать тебе ссуду всего за три процента.

— Спасибо, но уже не нужно, — улыбнулась Галина. — Слава, меня не только взяли на работу, но и оказали материальную помощь. Все расходы по похоронам берет на себя фирма.

На несколько секунд повисла многозначительная пауза.

— Ты что, успела переспать с начальником? — буркнул бывший.

— Переспать — это твое любимое занятие, — откликнулась девушка.

— И все же, с чего он вдруг так подобрел? — не отставал Славик.

— Я не могу разговаривать на остановке, — Галя огляделась по сторонам. Редкие прохожие старались спрятаться в тень.

— Тогда я сейчас за тобой заеду и отвезу в ритуальное агентство, — решил мужчина. — Заключите договор, они все подсчитают — и ты отнесешь документы своему шефу.

Галя подумала о том, что ей совсем не хочется сидеть со Славой в душном салоне его «Мерседеса», но на улице было еще хуже, и она согласилась.

— Давай. Знаешь остановку неподалеку от моей конторы?

— Да, еще не забыл, — отозвался мужчина. — До встречи. Кстати, до скорой. Я всего в двух кварталах от тебя.

Галя потерла колени, чувствуя, что ее словно поджаривают на сковороде. Палящие лучи солнца проникли под тент и немилосердно обжигали ноги.

— Давай.

Глава 2
Слава примчался через пять минут. Усаживая в машину бывшую жену, он мечтательно закатил глаза:

— А помнишь, совсем недавно я ждал тебя здесь по вечерам.

— И что? — удивилась Галя.

— А то, что по глупой ревности ты все испортила, — мрачно констатировал он и махнул рукой: — Впрочем, ладно, не будем о плохом. Нам и так предстоит много неприятных процедур: выбрать гроб, съездить на кладбище и так далее. Ты ведь хочешь подзахоронить ее к бабушке?

Галя кивнула. Слава нажал на газ, и «Мерседес» плавно тронулся с места.

— Расскажешь, почему тебя вдруг снова взяли со всеми привилегиями? — поинтересовался бывший муж.

— Расскажу, пожалуй, — устало ответила девушка. Наверное, лучше поддержать разговор, чем думать, что ей предстоит. — Мне сказали, что шеф любит антиквариат. Вот я и подарила ему один перстень.

Услышав это, Слава дернулся, и машина вильнула в сторону.

— Осторожнее! — воскликнула Галя, бросив на него недовольный взгляд. — Что тебя так удивило?

— Только то, что у вас никогда не было антикварного перстня, — мужчина посмотрел на нее. — Драгоценности Елены Васильевны я знаю наперечет. В общем, и знать там нечего. Почти все было распродано, чтобы выручить деда. Значит, по наследству тебе досталось то же самое плюс цацки, которые подарил я.

— Как видишь, знаешь ты не все, — улыбнулась Галя. — Бабушка и мама, как святыню, берегли один перстень с бриллиантами и рубином, теперь доставшийся по наследству мне. Они никогда не носили его и никому не показывали. Представь, я о нем понятия не имела. Только перед смертью мамочка поведала, где он лежит, чтобы я избавилась от него ради денег.

Слава вытер рукой разом вспотевший лоб и включил кондиционер.

— Но ты его не продала, а подарила своему Аркадию Петровичу, — заметил он. — Зачем? Если вещь дорогая, ювелир отвалил бы за него кучу бабла.

— Это еще бабушка надвое сказала, — парировала Галя. — Ты знаешь современных ювелиров, им бы самим урвать кусок пожирнее. И потом, деньги имеют свойство кончаться. Ну, посуди сам, как бы я жила, когда истратила бы последний рубль? С работой в нашем городке плохо. Вот почему я решила, что это оптимальный вариант.

Слава закусил губу.

— Возможно, ты и права, — процедил он. — И что же будет с ним делать твой шеф? Подарит жене или положит в сейф с другими подобными цацками?

— Ни то, ни другое, — отозвалась девушка. — Он отдаст его своей возлюбленной, нашему финансовому директору Татьяне. А уж что ей взбредет в голову с ним сделать — ума не приложу.

— Тогда все это глупость, — пробурчал бывший муж. — Дарить фамильную драгоценность какой-то девке! Нет, лучше бы ты отправилась к ювелиру. Если тебе некогда, можно было позвонить мне. Я бы сумел достойно его пристроить.

— Драгоценность моя, и позволь мне самой решать, как с ней поступать, — в тон ему ответила Галя. — Лучше смотри на дорогу. Нам гудят со всех сторон.

Слава засопел:

— И все же…

— И все же давай прекратим этот разговор, — решила она. — Дело сделано, и я ни о чем не жалею.

Бывший муж хотел что-то добавить, но «Мерседес» уже подкатил к стеклянному зданию, на входе которого красовались огромные венки. Галина поняла, что это и есть ритуальная контора. Она решила выбрать все самое лучшее, по возможности, конечно. Вот почему, когда они вошли в здание и их поприветствовала худенькая девушка модельной внешности, Галя, почти не глядя на цены, стала указывать пальцем на товары. Любезная менеджер забивала цены в договор и, когда все было закончено, выдала квитанцию.

— Оплатить не позднее завтрашнего дня. Вы уже подумали, на какой день назначите похороны?

Девушка наморщила лоб. Ей хотелось оттянуть самую неприятную процедуру, но ее мама и бабушка считали, что чем скорее покойник будет предан земле, тем лучше.

— На послезавтра, — решила она. Служащая кивнула, задала еще несколько вопросов о церкви, в которой будут отпевать Елену Васильевну, о времени церемонии, посоветовала кафе для поминок, уютное, недорогое, но с прекрасной кухней, и они распрощались. Галя вышла из ритуального агентства, пошатываясь, и Слава взял ее под руку.

— Тебе плохо?

Девушка прикоснулась пальцем к белому, будто мраморному, лбу:

— Голова немного кружится. Сам понимаешь, разговор не из приятных.

— Я тут вот что подумал, — мужчина обхватил ее плечи. — Что, если тебе вернуться домой и прилечь, а на кладбище поеду я? Все решу наилучшим образом, ты сама в этом удостоверишься.

Галя слабо покачала головой:

— Наверняка придется подписывать какие-нибудь бумаги. Ты ведь не поставишь мою подпись.

— Это верно, — согласился он. — Тогда, дорогая, потерпи еще немного.

Глава 3
Аркадий Петрович, как и предполагала Галя, не только положил в конверт приличную сумму, но и сделал звонок в администрацию кладбища, своему приятелю Геннадию Евсюкову, чтобы его сотрудницу — да, так и сказал — его сотрудницу, ни словом не обмолвившись, что она уволена, — долго не мучили и выполнили все, что она скажет. То ли Геннадий был должен ее бывшему шефу, то ли их действительно связывала крепкая мужская дружба, которая сейчас встречается так же редко, как и женская, но Евсюков, выслушав ее, за пять минут наметил фронт работ, Галя подписала бумаги, и они со Славой покинули печальное место.

— Чаем хоть угостишь? — поинтересовался экс-супруг, когда они подъезжали к дому девушки. — Как-никак с утра раннего с тобой мотаюсь.

— Угощу, только к чаю ничего нет, — Галя постучала по сумочке. — Пусто, понимаешь?

Слава улыбнулся.

— Это дело поправимое. Сейчас заедем в кондитерскую и в винный магазин, возьмем торт и бутылку вина. Нужно помянуть Елену Васильевну.

Девушка не возражала.

— А вот с перстнем ты прогадала, — в который раз бывший муж возвращался к этому разговору. — Может, еще не поздно все переиграть?

— Слава, еще одно слово о перстне — и ты пойдешь своей дорогой, — зло прошипела Галя. Он стушевался:

— Ну, ладно, ладно. — Мужчина притормозил у магазина и бросил бывшей жене: — Минут пять подождешь?

Не дожидаясь ответа, Слава вошел в здание и действительно ровно через пять минут (его пунктуальности всегда можно было позавидовать) сел за руль, уложив на заднее сиденье коробку с тортом, конфеты и бутылку вина. Галя заметила, что бывший муж взял «Кагор» — ее любимое. Странно, но ее порадовало, что он еще помнит об этом. К дому подъехали молча, так же молча поднялись в квартиру.

— Заходи, — девушка пропустила гостя в прихожую. — Показывать тебе ничего не нужно, ты здесь все знаешь.

Он кивнул:

— Господи, как пусто без Елены Васильевны!

— Иди мой руки, — прервала его Галя. Ей почему-то казалось, что его слова о ее матери звучат фальшиво. — Сейчас чай сделаю.

Электрический чайник закипел быстро, и девушка, разлив кипяток по чашкам, бросила туда пакетики, которые предусмотрительный бывший взял в магазине. Слава старательно резал торт «Прага», тоже любимый ею, а закончив, стал осторожно наполнять вином маленькие хрустальные рюмки.

— За Елену Васильевну, — они подняли рюмки, не чокаясь. — Хорошая была женщина.

Галя выпила с удовольствием, чувствуя, как на душе постепенно становится тепло и спокойно.

— Послезавтра тебе предстоит выдержать сложный день, — начал Слава, — но я буду рядом.

— «Я подумаю об этом завтра», — отозвалась Галя, цитируя свою любимую героиню Скарлетт О’Хару. — Знаешь, мне кажется, если я буду думать об этом ежеминутно, я просто сойду с ума.

— Возможно, ты права, — он отставил рюмку и отколупнул маленькой ложечкой кусочек коричневого торта. Лопатиной была знакома его манера: сейчас он соберет всю глазурь, оставив коржи. — Что, если я тебя еще спрошу о перстне? Ты не будешь сердиться? Просто для меня это так неожиданно… Вот жил с тобой и не знал, что у вас есть кольцо, которое приносит несчастья. Кстати, ты в это веришь?

Галя покачала головой:

— Нет, нисколько. Сначала мне показалось, что мама права, потому что на нашу семью в одночасье обрушилось столько разных бед. Дед, блестящий генерал, которому прочили самые высокие должности, интеллигентная бабушка, создавшая настоящий уют в нашем доме, мои родители, такие молодые, красивые и счастливые…

— Мы с тобой, — тихо вставил Слава.

— Да, кстати, и мы с тобой, — согласилась Галя. — Разве мы думали о том, что так быстро разведемся, когда все так хорошо начиналось?

— И к какому же выводу ты пришла? — поинтересовался бывший муж, осторожно собирая с кусочка торта глазурь. — Все дело в перстне? Поэтому ты его подарила?

— Я уже говорила, мне сначала казалось именно так, — Галя мотнула головой. — Но потом я вспомнила о других семьях. Они, подобно моей, теряли все, хотя никаких драгоценностей у них не было.

Выпалив это, она покраснела. Перстень уютно покоился в ее сумочке. Что с ним делать, девушка подумает потом, позже. И уж, во всяком случае, без таких советчиков, как бывший.

— А я, хоть и не мистик, все же склоняюсь к мысли, что виноват перстень, — пробурчал Слава. — Уж больно все произошло неожиданно. Твоего деда, который слыл образцом честности, вдруг обвиняют в хищениях, и он кончает жизнь самоубийством. Бабушка, всегда любившая тебя и Елену Васильевну больше жизни, перестает интересоваться семьей и тоже губит себя. Отец, души в вас не чаявший, находит другую женщину… — Он замолчал, понимая, что дальше придется говорить о себе, и Галя это почувствовала.

— Ну, договаривай, — усмехнулась она. — А потом я обнаружила тебя в постели с лучшей подругой.

— Я утверждаю, что это была подстава, — мужчина покраснел. — Разве мое одиночество — тому не доказательство?

— Не знаю, — вздохнула Галя. — Но простить и забыть не могу, ты уж извини.

— Да, я понимаю. — Слава поднялся и улыбнулся одними уголками тонких губ. — Ладно, спасибо за чай. Мне пора. Ты ведь не предложишь остаться на ночь?

Девушка ничего не ответила.

— Впрочем, я и не сомневался. — Он медленно пошел в прихожую и стал надевать летние туфли. — Ты не ответила мне, дорогая. Будет ли этот перстень приносить несчастья другим и прекратятся ли твои?

Бывшая жена пожала плечами:

— Я где-то читала, что с уходом драгоценности все мои беды должны кончиться. А у Аркадия Петровича их быть не должно. И вообще давай больше не будем об этом говорить. Я же сказала, что не верю в мистику.

— Давай не будем, — он еще раз улыбнулся на пороге. — Ну, до послезавтра.

— До послезавтра, — шепнула она.

Часть 4
Глава 1 Москва 1977
Анатолий Петрушевский занимался документами по делу Нины Ельцовой. Его лицо было бледным и хмурым. Опытному следователю не верилось, что им удастся быстро отыскать преступника. А если он из так называемой бриллиантовой мафии, о которой все знали и молчали, вскоре дело придется отправить в архив. Да, мотив ясен как день, разумеется, это ограбление. И что с того? Пока у них нет даже ниточки, чтобы зацепить хотя бы кого-нибудь в качестве подозреваемого. Подумав об этом, Анатолий недовольно поморщился. Хотя бы кого не надо. Надо поймать самого настоящего преступника! Но как выйти на его след? Может быть, сегодня его порадуют оперативники и судмедэксперт? Ох, Вадик, Вадик, сколько раз ты направлял расследование в нужное русло! Что, если и сейчас… Он вздрогнул от внезапно раздавшегося стука в дверь и расплылся в улыбке. Этот стук следователь узнал бы из тысячи. Марш болельщиков на его двери выбивал только Вадим, который никогда не отвлекал по пустякам. Значит, что-то нашел…

— Заходи, дорогой, — с грузинским акцентом проговорил Петрушевский.

— Спасибо, дорогой, — в тон ему ответил Козлов, появляясь на пороге. Его красивое смуглое лицо с родинкой над верхней губой выражало озадаченность. Петрушевский понял, что не ошибся. Сейчас эксперт поразит его очередным криминальным открытием.

— Что скажешь, дорогой? — шутливо продолжил он.

— Кое-что скажу, дорогой, — отозвался Вадим и сразу посерьезнел. — Вы вчера этого фрукта Шаповалова допрашивали?

— Ну, разумеется, ты и сам видел, — кивнул Анатолий, и от волнения рука предательски потянулась к носу. — Неужели он?

— Ну, пока так достоверно ответить не могу, — признался Козлов. — Только скажу: врет наш родственничек, говоря, что зашел в квартиру, увидел труп — и бегом звонить нам. Все было не так.

Следователь почувствовал, как вспотели ладони, и потянулся за платком.

— Не так? А как?

— Судя по его отпечаткам пальцев, этот субъект сначала прогулялся по квартире, нисколько не смущаясь убитой, осмотрел ящик с драгоценностями, полазил по сервантам, а уж потом соизволил сообщить в милицию. — Выпалив это, Вадим с надеждой посмотрел на Петрушевского: — Ну, как тебе сей факт?

— Факт отличный, как сказал бы наш Сарчук, — заметил Анатолий. — Однако пока у нас на этого фрукта ничего нет. Ну, скажет он, что от волнения заметался по квартире и уже не помнит точно, к чему прикасался. Я таких подозреваемых видел-перевидел. По-хорошему, в квартирке его сожительницы нужно провести обыск, да только полковник не даст на него разрешения. Для него пальцы нашего подозреваемого не доказательство. К тому же он и раньше бывал у Ельцовой, во всяком случае, на это Шаповалов обязательно обратит наше внимание, а Софья все подтвердит.

— Ну, тут мы можем упереться: отпечаточки свеженькие, — возразил Козлов. — Однако насчет всего остального ты прав. Даже не знаю, что и сказать.

— Ничего не говори, — остановил его Петрушевский. — Думаю, я знаю, что делать. Пусть с ним поработает участковый. Попрошу Сарчука, чтобы звякнул ему — чем черт не шутит, как говорится, а вдруг? Кстати, не исключено, что они с нашим Виктором окажутся приятелями. Иногда мне кажется, Сарчук в Москве всех участковых знает.

— А вот и я, — белокурый Виктор бесшумно возник в кабинете следователя и взъерошил кудрявый чуб. — Зачем понадобился вашему величеству?

— Затем, что никто во всей Москве так не знаком с участковыми, как ты, — отозвался Анатолий, улыбаясь во всю ширь. Он любил Сарчука за его профессионализм, какой-то особый юмор, умение находить общий язык с любыми категориями людей. — Ты должен поговорить с участковым, в ведении которого находится дом Софьи Ельцовой. Пусть тот зайдет к ним, приглядится, так сказать, обстановочку оценит, с соседями побеседует.

Виктор показал зубы, которым позавидовала бы любая актриса.

— Кто там у них участковый? — Он наморщил гладкий лоб. — Да кто бы ни был, я выясню и отправлю его к сестренке погибшей.

— Давай перед этим проинструктируй, что хочешь узнать, — напутствовал его следователь, хотя прекрасно понимал, что и без его напутствий Виктор это дело выполнит с блеском. — Сразу мне доложишь.

Виктор приложил руку к воображаемому козырьку:

— Есть, товарищ генерал.

Глава 2
Участковый Василий Петрович Мухин, капитан милиции, полноватый мужчина средних лет, сидел на лавочке неподалеку от дома Ельцовой и беседовал с так называемым коллегой ее мужа, сантехником Димой, крепким коренастым парнем с красным лицом. От сантехника исходил стойкий запах перегара, фиолетовые прожилки на носу и мутные маленькие глазки свидетельствовали о поклонении Бахусу. Диме хотелось поговорить, излить Петровичу, как его называли в округе, душу, но ничего не получалось. Во-первых, с балкона третьего этажа его постоянно звала Марья Ивановна, у которой, как назло, сегодня ни с того ни с сего стал протекать унитаз, во-вторых, бдительный Мухин направлял скачущие мысли собеседника в нужное русло.

— Ну, а про Шаповалова все же что можешь сказать? — прервал капитан очередное воспоминание Димы о посиделках на природе с ящиком водки. Тот снял кепку и приосанился, словно сознавая важность момента.

— Да Серега парень неплохой, только в последнее время мутный стал какой-то.

Капитан хмыкнул:

— Ты, Дима, слишком красиво выражаешься, простому народу не понять. Мутный — это как? И в последнее время — это когда? Уточни.

Сантехник закряхтел, собираясь с мыслями, которые, видимо, разбегались от него, как тараканы.

— В последнее время, — заметил он, — это как Сонькину сестрицу укокошили. Точно, не раньше. После этого события Серега всех шугается, бродит словно запуганный. Что, и его могут? — поинтересовался сантехник, глядя невинно на участкового.

— Димка! Да сколько же можно прохлаждаться? У меня уже в коридор потекло. Хочешь, чтобы в спальню? — послышался визгливый голос Марьи Ивановны. — Если только до спальни дойдет, я тебя самого в дерьмо окуну. Ты у меня попляшешь.

— Да иду я! — громыхнул Дмитрий и тихо добавил: — Старая ведьма, и воздуху глотнуть не дает.

— Значит, Сергей изменился после убийства родственницы, — констатировал милиционер.

— Точно, как пить дать, — отозвался сантехник. — Сам себя боится, пить с нами вчера отказался, а раньше всегда поддерживал компанию.

— Димка! — снова заорала Марья Ивановна. — Вот сейчас выйду и метлой тебя огрею. Вы, товарищ участковый, можете сразу его в участок оформить. Видите, тот еще работничек.

— Ивановна, успокойся, — капитан встал, — идет уже твой Дмитрий. — Не видишь разве — я его задержал.

— А это меня мало волнует, — парировала бабуля. — Когда дерьмо по квартире течет, мне фиолетово, с кем мастер беседует. Вот приходи с ним вместе, помоги ему — и беседуйте. Даже чаем напою.

Дмитрий сплюнул:

— Говорю же — ведьма.

Участковый похлопал его по спине:

— Ладно, ступай. Спасибо за откровенность.

Сантехник оскалился, показав гнилые остатки зубов:

— Завсегда пожалуйста.

Они разошлись по соседним подъездам. Поднимаясь на пятый этаж, Василий подумал: из чего вообще делают стены многоквартирных домов? Похоже, из фанеры, потому что слышимость в подъезде была прекрасная. Он хорошо знал каждую семью и с интересом прислушивался к доносившимся голосам. Вот в третьей квартире Носовы ругаются. Видать, муж опять после ночного дежурства на бровях пришел. И действительно, тонкий голос Нюры пронзал коридорную тишину:

— Скотина ты пьяная! Всю жизнь мою под откос пустил! Лучше бы я сдохла, чем так мучиться!

Николай что-то мычал в ответ, этого Василий не разобрал. Он поднимался все выше и выше. На втором этаже модница Лиля щебетала в трубку:

— Джинсы точно импортные? Только учти — Китай и Индию не хочу, дешевка. Америку давай.

Участковый улыбнулся, отметив про себя, что Лилей надо заняться. Не дай бог спутается с фарцовщиками! Родителей жалко, порядочные люди. Когда дочь успели пропустить? Нужно с ними хорошо побеседовать. Целый день на работе торчат и не заботятся о будущем ребенка. Так, в раздумьях, он поднялся на третий этаж. Из квартиры Шаповаловых тоже доносились громкие звуки. Сиплый мужской голос орал, перебивая визгливый женский:

— Дура, меня же посадят! Ты этого хочешь?

Соня вторила ему, как галка:

— Ты не понимаешь, ты ничего не понимаешь! Так будет лучше для нас. Если этого не сделаешь ты, сделаю я.

— Сука! — уже тише, но более грозно произнес Сергей. — Убью!

В квартире послышался шум. Василий, опасаясь за женщину, принялся нажимать кнопку звонка. Убедившись, что она не реагирует, Мухин неистово заколотил в дверь. Крики за стеной стихли, но шорох, наводивший на разные мысли, не прекращался.

— Открывайте, это участковый! — закричал он. — Если не откроете — выбью дверь!

Звуки стихли. Дверь распахнулась, и на пороге показалась бледная, растрепанная Софья. Ворот ее летнего платья был разорван, и она стыдливо прикрывала рукой грудь.

— Где? — буркнул Василий, и она, не уточняя, кого он имеет в виду, указала на балкон.

— Ах, елки! — Капитан бросился туда, куда показывал дрожавший палец хозяйки. Вбежав в маленькое пространство, захламленное разными вещами, он сразу оценил обстановку. Сергей попытался перелезть к соседям, на смежный балкон, и это непременно ему бы удалось, если бы нога предательски не соскользнула с карниза. Шаповалов не спикировал вниз только потому, что изо всей силы сжал пальцами балконные перила и теперь болтался в воздухе, как крюк подъемного крана.

— Добегался! — Участковый, вспотев от волнения, схватил беглеца за уже посиневшие от напряжения руки и рывком втащил назад. — Будешь знать, как от милиции сигать!

Ощутив под ногами твердый пол, Сергей медленно сполз на него и, закрыв ладонями лицо, разрыдался.

— Эй, кончай истерику! — Беглец не вызывал никакой жалости, и Мухин ткнул его ботинком. — Ну-ка пойдем в комнату, да ты мне все расскажешь. Чувствую, есть что.

Шаповалов поднял на него красные мутные глаза.

— Нечего рассказывать, начальник, — прохрипел он. — Как раньше говорил, истинный крест. Ничего не знаю и не ведаю.

— А вот это сомнительно, — подождав, пока Сергей медленно поднимется, Василий зашел с ним в комнату. Софья стояла у стола ни жива ни мертва.

— Говорю же, нечего рассказывать, — повторил мужчина, бросив злой взгляд на сожительницу.

— Так чего же с балкона сиганул? — удивился Мухин. — Знаешь, когда у человека совесть чиста, он милиции даже рад.

Сантехник ухмыльнулся:

— Эка загнул. Да ты покажи мне такого чудака. Я ему литруху поставлю. — Он развалился на табурете, превратившись в прежнего развязного жильца. — И, если тебе больше спросить не о чем, иди восвояси. Не мешай рабочему человеку отдыхать.

— Если уйду, гражданин Шаповалов, — произнес Василий более сурово, — то только вместе с тобой. Задержу тебя этак часика на двадцать четыре, кстати, мое право.

— За что? — буркнул сантехник.

— За убийство хотя бы, — Василий невинно смотрел на него. — Как тебе такой расклад?

— Для дураков, — откликнулся Сергей. — Ты прекрасно знаешь, что я невиновен. Мои показания запротоколированы.

Софья по-прежнему стояла как каменное изваяние. Ее белое лицо ничего не выражало. А вот взгляд Сергея беспокойно бегал по комнате, фокусируясь на старой керосиновой лампе, неизвестно зачем торчавшей на серванте. Участковый почувствовал, как вспотели ладони. Неужели…

— Сергей, — обратился он к Шаповалову, — последний раз предупреждаю: если ты о чем-то умолчал, поведай мне здесь и сейчас. Ты знаешь, я к своим подопечным хорошо отношусь. Вместе что-нибудь придумаем, чтобы смягчающие найти. А в противном случае все будет работать против тебя.

Сантехник снова тоскливо посмотрел на лампу и произнес:

— Я все сказал.

— Думаю, нет, — Мухин подошел к керосиновой лампе и снял ее с серванта. Он заметил, как напрягся Сергей.

— Эй, ты чего мои вещи трогаешь? Нет такого закона, чтобы тебе без разрешения обыск проводить! — крикнул он. — Мы, хоть и рабочие люди, а грамотные. Вот разрешение получишь — тогда приходи.

Капитан не обратил на него внимания и заглянул внутрь стеклянного колпака. На дне покоились какие-то ценности, плохо различимые при тусклом свете.

— Нет ничего, говоришь? — Капитан высыпал содержимое лампы на стол. Серьги и кольцо с крупными бриллиантами, сразу заигравшими в солнечных лучах, с легким стуком ударились о столешницу.

— А это что? — поинтересовался он. Шаповалов попытался изобразить безразличие:

— А это, дорогой начальничек, от матушки моей осталось, наследство, так сказать. И к убийству оно никакого отношения не имеет.

— Значит, сотрудничать мы отказываемся, — в тон ему произнес Мухин. — Ну что ж, хозяин — барин. Только учти, что твое вранье не прокатит. Не Нина, так Нонна надевала эти украшения. А значит, кто-нибудь из соседей да вспомнит сей печальный для тебя факт. И загремишь ты, бедолага, за убийство.

Руки Сергея задрожали. Пальцы теребили белоснежную скатерть.

— Рассказывай уж! — вдруг словно очнулась Софья. — Не убийца он, товарищ начальник. Ну, сделал глупость, потому что я пилила его постоянно: мол, денег мало, а тут очередь на гарнитур подходит. Чем прикажете расплачиваться? Вот он у моей сестрички брюлики и позаимствовал. Ей ведь все равно уже без надобности.

Капитан строго поглядел на Шаповалова. Тот опустил глаза и пробормотал:

— Все так и было, как она говорит. Пришел, дверь открыта, толкнул, вбежал в прихожую, там Нинка мертвая… Около головы лужа крови, ясно, что мертвее не бывает. Ну, и бес меня попутал. Думаю: ей все равно, а нам жить еще, гарнитур дурацкий выкупать… Все я брать и не собирался, так, чуток деньжат. Да только тот гад, который Нину убил, ничего не оставил, все подчистил. Я уже уходить собрался, смотрю — на ковре что-то блестит, под журнальный столик закатилось. Я и схватил. Гляжу — серьги и кольцо с брюликами, сойдет на первое время. Потом из квартиры ринулся — и в милицию звонить. Вот теперь вам как на духу рассказываю, товарищ начальник. Впрочем, можете обыск устроить, разрешаю, все равно ничего не найдете.

Василий молча записывал его показания. Он и без обыска знал, что теперь Шаповалов не врет. Тот, кто приходил до него и убил хозяйку, забрал почти все, за тем и явился. Только вот в волнении не заметил, как пара цацек упала на ковер, потому и стука не было. Помогут ли они обличить преступника? Дело за экспертами.

— Собирайся, — мрачно сказал он сантехнику. От удивления тот даже подавился слюной:

— Это куда? Вы же обещали, товарищ начальник.

— А я обещания держу, — буркнул Мухин, сетуя, что этот дурак отнял столько времени. Теперь он не успеет забежать домой пообедать. Жена обещала слепить его любимые вареники с картошкой и залить их жареным луком. Когда он доберется сегодня до дома?

— Ты обязан повторить показания в отделе, — пояснил участковый. — Там решат, что дальше с тобой делать. Я, как и обещал, скажу, что ты сразу начал активно со мной сотрудничать. Про побег, так и быть, они ничего не узнают. Поверь, Сережа, у тебя нет другого выхода.

— Ладно, — Шаповалов потянулся за мятой серой кепкой. Василий вздохнул с облегчением, отмечая про себя, что подозрения с Сергея окончательно не сняты. И действительно Петрушевский, узнав о гарнитуре, сразу вцепился в Шаповалова.

— Вам будет предъявлено обвинение как минимум в краже, — мрачно сказал он. — А может быть, и похлеще.

Повеселевший было сантехник снова посерел.

— Товарищ начальник, мы так с Мухиным не договаривались, — он захрустел длинными пальцами, покрытыми мозолями. — Я, как на духу, все честно рассказал. И чем дело кончилось? За что вяжете? Ну не убивал я, — он задыхался. — Бабу мою спросите, мать наконец. Да я курицу зарубить не могу, не то что человека, — Сергей бил себя в грудь. — Да родителями своими клянусь, жизнью, чем хотите — не убивал.

Анатолий поднял трубку телефона и вызвал конвой. Что бы ни говорил этот парень, которому Василий поверил, придется ему переночевать в КПЗ. Слишком много улик против него. Если Вадик вычислит время смерти и данные укажут на так называемого родственника, придется определить его в подозреваемые номер один.

Однако Козлов разбил в пух и прах все надежды следователя и оперативников. Нина умерла около тридцати часов назад, а на это время у Шаповалова было твердое алиби: он находился на работе, где его видели десятки человек. Узнав об этом, Анатолий поморщился. С одной стороны, он радовался, что с человека сняли обвинение, но с другой — приходилось начинать все сначала.

Часть 5
Глава 1 Приморск, 2016
Галя не помнила, что происходило в день похорон. Соседка и подруга мамы, тетя Наташа, дала ей какие-то таблетки, и девушка погрузилась в состояние, которое можно было назвать невесомостью. Она плохо понимала, что ей говорили, что в гробу лежит ее мать, единственный близкий человек, что они на кладбище, где гроб вот-вот закидают землей, а на поминках не слышала добрых слов, сказанных сослуживцами про Елену Васильевну, не замечала их сочувственных и удивленных взглядов. Спасибо Славику, он взял на себя роль хозяина, много говорил, давал слово другим и полностью освободил бывшую жену от неприятных обязанностей. Вернувшись домой, Галя, не раздеваясь, бросилась в постель и заснула крепким сном без сновидений, а утром встала с тяжелой головой. Теперь события минувшего дня казались ей какими-то нереальными, словно происходили вовсе не с ней, и она молча включила электрочайник, поставив на стол по привычке две кружки — для себя и для мамы. Когда зазвонил мобильный, девушка решила не отвечать, но потом передумала. Что, если это шеф? Вполне возможно. Если Аркадий Петрович помог с похоронами, может, все же захочет взять ее обратно? В ее отделе всегда было много работы. И она выйдет даже в законный выходной.

Это ее мечта — снова оказаться на любимом месте. Шеф сделал доброе дело, и Галя считала себя обязанной. Хорошо, если бы и он почувствовал: она ему нужна. Что же касается перстня… Да черт с ним, в конце концов! Сдаст в ломбард, если не подвернется другой случай.

Однако это оказался не Аркадий Петрович.

— Привет, дорогая, — голос Славы слышался как бы издалека, из другого мира. — Уже проснулась? Как ты себя чувствуешь?

— Нормально, — отозвалась Галя. — Спасибо тебе за все. Если бы не ты… Я и не знаю, как бы справилась.

— Не нужно благодарности, — бывший муж отвечал уверенно. — Я уже говорил тебе: Елена Васильевна мне как мать. Она много для меня сделала. И, как бы то ни было, осталась моей самой любимой тещей, — из деликатности он не добавил, что другими так и не обзавелся.

Галя не нашла ответа и молчала, размышляя, за что она до сих пор относилась к бывшему мужу с неприязнью. Слава взял на работе выходные, взвалил на себя тяжкое бремя похорон, а она вчера даже не сказала ему спасибо. Впрочем, в ее состоянии это простительно.

— Славик, вчера я не успела тебя поблагодарить. — Галя дотронулась до головы, казавшейся непомерно тяжелой. — Тетя Наташа утром дала мне какую-то таблетку успокоительного, и я не понимала, на каком я свете. Скажи, все прошло солидно, достойно?

— Достойнее не бывает, — подтвердил бывший муж. — Море цветов и искренних, добрых слов. Похороны на самом высоком уровне.

— Очень хорошо, — улыбнулась девушка. — Слава, извини, я только встала и хочу выпить чаю. Голова какая-то тяжелая, и снова клонит в сон.

— Сейчас это для тебя лучшее лекарство, — отозвался бывший. — Позавтракай и ложись. Если тебе что-то понадобится — помни: я всегда прибегу.

Спазмы вдруг сжали горло, и девушка всхлипнула:

— Спасибо, Слава. Спасибо за все. Ты повел себя как настоящий друг, а я обманула тебя.

Муж задышал в трубку часто, нервно:

— Обманула? В чем?

— Аркадий не взял меня на работу, отказался от перстня, его любовница тоже заявила, что не любит рубины, — всхлипнула Лопатина. — Вчера я пожелала, чтобы босс подавился своим кофе, который поглощает в немыслимых количествах, а Татьяна пусть подавится брюликами — на них она лихо раскручивает шефа. Выбежала из фирмы, ни на что не надеясь, а Аркадий, оказывается, организовал сбор денег, помог и с могилой. Теперь я чувствую себя виноватой. Плохо думать о людях — это грех — осуждение. Я знаю, на исповеди всегда его называют.

Бывший муж усмехнулся:

— Боже мой, а я-то думал… Такая ерунда совсем выбила тебя из колеи? Это мелочь, поверь. Подумаешь, не сказала мне правду о перстне. А почему, собственно, ты должна была мне это говорить? А что касается твоих пожеланий шефу и его любовнице… В тот момент они их заслужили. Кроме того, у тебя еще будет повод поблагодарить их. Ну, что, удалось мне хоть капельку тебя успокоить? Настроение бодрее?

— Спасибо, конечно, бодрее, — Галя подумала, что Слава прав. Мама умерла, ее, Галину, покинул самый близкий человек, покинул навсегда, а она забивает голову всякой ерундой. — До свидания. Звони, я всегда буду рада.

Лопатина нажала кнопку отбоя и уже собиралась положить телефон на стол, чтобы налить кипяток, как он снова зазвонил. На этот раз с ней хотел поговорить Аркадий Петрович, и девушка подивилась своей проницательности. Все-таки позвонил! Быстро же она понадобилась шефу! Как здорово!

— Галина, привет, — прорычал в трубку босс. — Мои извинения и соболезнования, хотя, видит бог, слово это не терплю. Я не силен в этимологии, но догадываюсь, что дословно это «переживаю вместе с тобой». И хотя я действительно переживаю и сочувствую, мне все равно оно не нравится. Слишком уж длинное и как-то фальшиво звучит.

— Что бы вы ни сказали, Аркадий Петрович, я все приму, — с волнением произнесла Галя. — Вы мне помогли, хотя и не были обязаны!

— Ну, не станем преувеличивать, — усмехнулся мужчина. — Ты мне все отработаешь и начнешь с завтрашнего дня. Я тут покумекал и решил: лучшей переводчицы с французского мне не найти во всем городе. Вот почему я беру тебя обратно, с перстнем или без него — твое дело. Я не стяжатель, хотя, разумеется, лучше с перстнем. Я погорячился, когда отказал тебе в покупке, сейчас же готов взять его, и чем скорее, тем лучше. Деньги тебе понадобятся. Сегодня отдыхай, а завтра я попрошу тебя прийти не в девять, как обычно, а в половине восьмого. Видишь ли, мои французские партнеры прислали контракт на своем родном языке. Лучше тебя никто не сделает перевод. Нужно вообще-то сегодня, но учитывая обстоятельства… Поэтому вызываю тебя в такую рань. Будь добра, помоги. Придешь?

Девушку удивило, что шеф не приказывает, а просит. Что же случилось? В чем дело — в ней или в перстне, который босс вдруг решил приобрести?

— Ну, о чем речь, конечно, приду, — пообещала Галя. — В половине восьмого я буду стоять в вашем кабинете.

— Вот и отлично, только колечко не забудь, — довольно констатировал Аркадий Петрович, и Галя представила, как затряслись его похожие на студень щеки. — Жду, — и он отключился.

Она улыбнулась, кинула в кружку пакетик с чаем, уже пользованный ею позавчера, посетовала, что в холодильнике, кроме остатков торта и полупустой бутылки вина, ничего нет, и дала себе слово сходить в магазин после обеда, но обещания не сдержала. После завтрака ее снова сморил крепкий сон, и Галя проснулась уже утром. «Господи, я же не завела будильник!» — молнией пронеслось в голове. Неужели опоздала на работу? Девушка поднесла дрожавшую руку к мобильнику и взглянула на дисплей. Слава богу, только пять, еще можно подремать часок, есть все равно нечего, вчера оставшуюся четвертинку торта умяла, а до магазина так и не дошла, потому что, как говорят некоторые, просто вырубилась.

Галя опустилась на кровать, но сон почему-то не шел. Ей вспомнилась мама, красивая, улыбающаяся, полная жизни, и она тихо заплакала. «Ох, мама, мамочка, зачем же ты так рано покинула меня? — прошептала она. — И на кого? У меня никого, кроме тебя, не было на всем белом свете. Да, Слава готов помогать, но я не могу ему простить…» Мысли переключились на бывшего мужа, с которым когда-то все так романтично начиналось и так ужасно закончилось. Врет он, будто Лилиана что-то подсыпала ему и затащила в постель. Он всегда реагировал на красивых женщин. А такой мужчина никогда не сможет стать хорошим мужем. От Славы мысли перебежали к прошлому, к некогда большой и счастливой семье. Галя так и не уснула. В шесть часов девушка вскочила, приняла душ, сделала крепкий чай из оставшихся пакетиков, опасаясь, что на работе захочется спать (а этого Аркадий не любил), немного подкрасилась, выбрала из нехитрого гардероба темное платье и побежала в офис. Троллейбуса пришлось ждать минут двадцать, зато до работы она добралась очень быстро. В такую рань машин было мало, и не пришлось стоять в пробках. Еще не успевший смениться охранник Кеша, совсем молодой парень, недавно принятый на работу, выразив Гале соболезнования насчет матери и радость по поводу ее возвращения в фирму, сообщил, что Аркадий Петрович уже час как в офисе и ждет ее.

— Лариса тоже здесь? — поинтересовалась Галя, помня, что шеф никогда не начинает рабочий день без чашки кофе, очень крепкого и очень сладкого.

— Нет, Ларка еще не пришла, — пояснил охранник и усмехнулся: — Беспокоишься, кто ему кофе сварит? Сам и сварит, причем лучше Ларки. Знаешь, что он нашей Татьяне кофе в постель носит? Танька по секрету рассказывала. И, между прочим, очень вкусный. Так что напиток сварганить для него не проблема.

Галя улыбнулась в ответ и быстро взлетела на второй этаж. Ее радовало, что она вернулась на любимую работу. Вот комнатка, где девушка просидела два года, ожидая группы или переводя очередной документ, а вот кабинет шефа. В приемной было тихо: не раздавалось привычное клацанье длиннющих наманикюренных ногтей Ларки по клавиатуре, не слышался ее голос, и большая комната казалась осиротевшей. Дверь в кабинет шефа была приоткрыта, он ждал ее, но Галя по привычке все же постучала, ожидая визгливого «Войдите!». На ее удивление, ей никто не ответил. Она еще раз постучала, думая, что Аркадий Петрович и так понимает, кто пришел к нему в такую рань, и смело шагнула через порог.

— Здравствуйте, вот и я! — произнесла Галина и осеклась. Аркадий Петрович сидел на своем огромном стуле с высокой спинкой, положив голову на руки, крестообразно покоившиеся на столе. В воздухе плавал легкий апельсиновый запах. Лопатиной это показалось странным — босс терпеть не мог апельсины. На корпоративах их никогда не было. Впрочем, при чем здесь несчастные цитрусовые? Что с Аркадием? В такой позе она никогда его не видела. Неужели заснул? Впрочем, и начальники не резиновые — тоже устать могут.

Она улыбнулась, подошла ближе и легонько коснулась его полного плеча:

— Аркадий Петрович, пора вставать.

Шеф никак не отреагировал на ее прикосновение, и Галя дернула его за локоть:

— Аркадий Петрович!

Мужчина завалился на бок, и девушка увидела его лицо, красно-синее, искаженное, словно от сильной боли, широко распахнутые невидящие глаза и толстый розовый язык, обрубком торчавший между толстыми губами.

— Господи, — прошептала она, — вам плохо? Сейчас я вызову «Скорую».

Она схватила трубку телефона и торопливо стала набирать 103. Женщина с бесстрастным голосом приняла вызов и ответила, что бригада будет через пять минут.

— Пожалуйста, как можно скорее, — умоляла ее Галя. — Он без сознания!

— Через пять минут, — отрезала женщина и отключилась.

Девушка ринулась к охраннику. Он уже складывал свои вещи в большую спортивную сумку, ожидая сменщика.

— Кеша, Аркадий Петрович! — только и успела выдохнуть Галя. Парень удивленно посмотрел на нее:

— Что Аркадий Петрович? — как и все родившиеся охранниками, он туго соображал.

— Ему плохо, он без сознания, — Лопатина без сил опустилась на стул. До Кеши наконец дошло, в чем проблема.

— Ему плохо? — Парень продолжал изумляться, и Галя чуть не ударила его. — Да быть такого не может. Он здоровее всех нас, вместе взятых.

— И тем не менее он без сознания, — тихо произнесла девушка. — Я вызвала «Скорую». Сейчас они приедут.

— Значит, серьезно, — Кеша примостился рядом с ней. — Но с чего ему вдруг стало плохо? Раньше… — его размышления прервал звук сирены. Заскрипели тормоза, и большая белая машина с красными полосами по бокам остановилась у дверей фирмы. Из нее выскочили женщина с саквояжем и совсем молодой парень. Галя бросилась им навстречу:

— Это я вас вызывала. Скорее, скорее, моему шефу очень плохо.

Лицо врача, усталое, серое, вероятно, измученное бессонной ночью, не выразило никаких эмоций.

— Ведите нас, девушка, — только и сказала она, кивнув напарнику.

Галя взлетела на второй этаж. Доктор и медбрат едва поспевали за ней. Толкнув дверь в кабинет Аркадия Петровича, девушка замерла. Шеф лежал в той же позе, в какой она его оставила.

Теперь застывшее лицо было белее потолка. Малиновый кончик языка гротескно вырисовывался между синих губ. Врач, поставив саквояж, деловито подошла к мужчине и пощупала сонную артерию.

— Опоздали вы, милая, — с сожалением проговорила она. — Ваш начальник мертв. Не скажу, сколько времени, но с полчаса уж точно.

Она изучила его зрачки, лицо и задумалась.

— Налицо все признаки асфиксии, — произнесла доктор, будто разговаривая сама с собой, и тщательно обследовала толстую бычью шею. — Его никто не душил — это очевидно. Такое впечатление, будто ваш шеф подавился… — она бросила взгляд на стол. — Никакого печенья, только чашка кофе. Не кофе же он подавился! — Дама брезгливо взяла белый фарфор и поднесла к напудренному носу. — Может, запивал таблетку? Странно, что напиток пахнет апельсином. Он что, добавлял в него ликер?

Лопатина развела руками:

— Я ничего не знаю. Просто я первая обнаружила тело.

— Ладно, — доктор устало вздохнула. — Вскрытие покажет, есть ли у него в дыхательных путях инородное тело… — Женщина взглянула на труп уже с профессиональным интересом. — Не каждый день с таким сталкиваешься! Обычно это свойственно маленьким детям!

Галя опустилась на стул и закрыла лицо руками:

— О господи!

— Если вы знаете телефон близких, ставьте их в известность, — бросила ей доктор.

— Я не знаю, нужно вызвать секретаря, — девушка находилась в оцепенении и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. — Будьте добры, — обратилась она к медбрату, — у него под стеклом список сотрудников и их телефоны. Найдите, пожалуйста, Ларису Сметанину.

Парень быстро выполнил ее задание, и вскоре Галя непослушными пальцами набирала номер секретарши.

— Привет, он меня уже обыскался? — раздался в трубке веселый голос Ларисы. Любовница босса нисколько не удивилась, что ей звонит уволенная Галина. Наверное, Аркадий поставил ее в известность, что Лопатина возвращается. — А я только приняла душ. Сама знаешь, мне идти пять минут, скоро буду.

— Ларочка, — Галина всхлипнула и дрогнула всем худеньким телом. — Аркадий Петрович умер!

В трубке повисла тишина, такая мрачная и зловещая, что Лопатина решила ее прервать:

— Ларочка, ты меня слышишь?

— Это глупый розыгрыш? — поинтересовалась Сметанина.

— Это не розыгрыш, это правда! — убеждала Галя.

— Но он никогда не болел… — произнесла секретарша уже менее уверенно, — и в постели…

— Лара, сейчас не время для воспоминаний, — прервала ее девушка. — Если ты знаешь телефон его жены и сына, сообщи им. Скоро приедут санитары и заберут тело.

— Значит, все-таки правда, — Лариса вдруг громко зарыдала и отключилась. Галя повернулась к врачу:

— Для нас всех это большая неожиданность.

— К сожалению, в жизни такое случается, — врач дернула плечом. — Санитары сейчас будут. Кроме того, я оповестила полицию. Не бойтесь, это чистая формальность. Так положено.

— Да, — как робот ответила Галя. — Так положено. Доктор подошла к окну.

— Помните, как говорил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита»? «Плохо, что человек внезапно смертен». Конечно, такой смерти ни он, ни вы не ожидали. Но в жизни случается всякое.

Галя пожала плечами:

— Может, и так…

Врач направилась к двери и обернулась у порога:

— Санитары и полиция уже прибыли. Редко когда они приезжают вместе, но вам повезло. Думаю, за полчаса управятся. Идите, встречайте гостей.

Санитары, два молодых здоровых парня с лицами, не обезображенными интеллектом (Галя подумала, почему они не идут в охранники), вошли в кабинет и встали по стойке «смирно», вежливо пропуская двух мужчин в штатском: одного — лет тридцати пяти, коротко стриженного, с забавным рыжим ежиком волос на голове, и второго — солидного, пенсионного возраста, то и дело поправляющего очки в тонкой оправе, плохо сидевшие на тонком носе.

— Следователь, майор Валерий Иванович Грибов, — отрекомендовался пожилой, ни на кого не глядя. — Что тут произошло?

Из старого, видавшего виды коричневого портфеля из кожзама он достал лист чистой бумаги и сунул рыжему напарнику:

— Записывай показания.

Доктор посмотрела на Галю:

— Что же вы молчите? Вы ведь обнаружили труп.

— Я не обнаружила труп, — начала девушка. — Вернее, я не знала, что это труп. Только потом, когда вы сказали… — она вконец запуталась.

Следователь неожиданно пришел ей на помощь:

— Имя, фамилия, отчество, год рождения, — пробурчал он. — А лучше дайте паспорт.

Лопатина дрожащей рукой протянула ему документ. Он передал его рыжему:

— Все спиши, да без ошибок.

Парень принялся старательно записывать, листая документ. Грибов взглянул на Галю. Его серые глаза, увеличенные линзами, казались ей неправдоподобно огромными.

— Как я понимаю, вы здесь работаете? — поинтересовался он. Девушка кивнула:

— Да, переводчиком. Вчера вечером Аркадий Петрович позвонил мне и попросил приехать к половине восьмого, чтобы перевести с французского языка один контракт. Я приехала — и… — она тихонько всхлипнула. Следователь бегло осмотрел кабинет:

— Вы здесь ничего не трогали?

— Я дотронулась до Аркадия Петровича, — призналась Галя. — Он был в другой позе.

— Какой же? — спросил Грибов.

— Его голова лежала на руках, — пояснила девушка. — Вот почему я подумала, что он спит, и дернула за плечо. А он завалился… — она снова всхлипнула.

— С вами ясно, — Валерий Иванович повернулся к врачу: — Вы поставили предварительный диагноз?

— Поставила, — равнодушно отозвалась доктор. — Асфиксия. А вот причину определить не могу. Необходимо вскрытие.

— Как говорится, вскрытие покажет, — следователь повертел в руках с вздувшимися синими жилами голландскую кружку. — Подавился кофе, что ли? — Он шумно втянул в себя воздух. — Кофе с апельсиновым соком? Оригинально. — Он осмотрел толстую шею Аркадия под двойным подбородком. — Следов насильственной смерти не видно. Вы правы, без вскрытия не обойтись. Скорее всего, несчастный случай. Санитары, можете забирать тело.

Двое парней послушно стали грузить шефа на носилки. Галя заметила, что его лицо неожиданно приняло умиротворенное выражение, щеки подтянулись и уже не напоминали студень. Неужели смерть способна кого-то красить?

— Распишитесь! — Валерий Иванович сунул протокол сначала врачу, а потом Галине. Девушка едва смогла поставить закорючку.

— Полагаю, родственникам уже сообщили, — констатировал Грибов.

— Да, да, должны, — кивнула Лопатина.

— Отлично, — его взгляд снова устремился в пустоту. — Если я им понадоблюсь, скажите, десятое отделение. Насчет тела пусть идут в морг при второй городской больнице. Им все расскажут.

Санитары потащили носилки и на пороге столкнулись с Ларисой. Ненакрашенная, непричесанная, белая как снег, секретарша впервые выглядела ужасно. Увидев покойника, она вскрикнула и прикрыла рот рукой. Валерий Иванович и врач не обратили на нее никакого внимания. Лариса кинулась к Гале:

— Значит, это правда. А я до последнего надеялась… Аркаша! — вдруг крикнула она низким гортанным голосом, и санитары, как по команде, обернулись к ней. Врач понимающе взглянула на Галю.

— Тише, — девушка взяла Сметанину за руку и потащила в приемную. — Ты дозвонилась до его жены?

— До этой старой штукатуренной стервы я дозвонилась сразу, — Ларису трясло. — Она выслушала меня с каменным спокойствием и говорила даже с облегчением, во всяком случае, мне так показалось. А что? Для нее все очень удачно сложилось. Она вступит в права, впрочем, и вступать нечего, фирма на ней, и — поздравляю — у нас будет не шеф, а шефиня.

Галя погладила секретаршу по плечу:

— Успокойся. Мы все равно ничего не сделаем. Иди на свое рабочее место. Что-то мне подсказывает, новая хозяйка не замедлит явиться.

Лариса вытерла платком красные глаза:

— Да, наверное, ты права.

Она медленно опустилась на стул возле компьютера. Лопатина, вздохнув, отправилась в свой кабинет. Навстречу ей уже спешили взволнованные сотрудники, изумленные скоропостижной смертью шефа. Галя искала среди них Татьяну, ожидая бурных рыданий с ее стороны, но финансового директора нигде не было. Зато Митин крутился как уж на сковороде, пытаясь подмигнуть девушке и что-то сказать, но она отворачивалась. Вспомнилось, как на похоронах он подошел к ней и шепнул на ухо:

— Значит, этот гад не взял тебя обратно… Почему не подошла драгоценность?

Тогда ей захотелось его ударить, однако рядом были люди, на крышку гроба летели комья влажной земли болотного цвета, и Галя закусила губу, посмотрев куда-то в сторону, будто изучая памятник из белого мрамора с позолоченным крестом в метре от свежей могилы. Сейчас же парень вел себя так, будто им двоим была известна какая-то тайна, о которой следовало поговорить. Однако общаться с ним у Лопатиной не было никакой охоты.

— Галка, говорят, ты нашла труп? — с придыханием спросила у нее переводчица с немецкого, худенькая маленькая Наташа, напоминавшая миниатюрную фарфоровую куклу — такие же голубые глаза, розовые щечки, пухлые губки.

— Да, — кивнула девушка.

— Как он умер? — поинтересовалась переводчица.

— Врач сказал: скорее всего, подавился, задохнулся, — пояснила Галя. Наташа покачала головой:

— Странно, правда? Он же не ребенок, чтобы так умирать…

— И чего же тут странного? — удивилась коллега, вспомнив слова доктора: — Булгаков говорил: «Человек внезапно смертен».

— Да, если ему вдруг ни с того ни с сего упадет на голову кирпич, — усмехнулась Наташа. — Надо же… Обычно такие, как наш шеф, живут долго и счастливо. Ты в курсе, что он каждый год ездил в Израиль, в клинику, где ему проводили полное обследование? Татьяна рассказывала: в этой клинике Аркадию делали какие-то кислородные процедуры, прочищали сосуды… Он был здоров как бык. И вдруг — такая нелепость. Интересно, в страховке есть пункт, отмечающий такой несчастный случай?

Галя пожала плечами:

— Понятия не имею. Я никогда не страховала жизнь. Знаешь, существует поверье, что если ты застрахуешься, с тобой обязательно что-то произойдет.

Фарфоровая куколка сложила губки бантиком:

— Чушь полная! Я знаю множество людей, которые всегда страховали жизнь перед дальней дорогой. И с ними никогда ничего не случалось.

Лопатина промокнула вспотевшее лицо:

— И все же какая нелепая смерть! Доктор и следователь обещали, что вскрытие все прояснит.

Наталья поднесла руку ко рту, собираясь что-то ответить, но тут в коридор ворвалась высокая, худая как жердь, ярко накрашенная блондинка с башней на голове и в коротком не по возрасту платье. Галя вспомнила изречение Бальзака, что на коленях немолодой женщины плакала обезьянка, однако с коленями мадам Шлитман было все в порядке. Сказывались занятия в спортзале.

— Где эта бездельница Лариска? — прорычала она. — Пусть немедленно собирает всех в кабинете Аркадия.

Она пронеслась мимо женщин и влетела в приемную.

— Женушка его, Ирина, — пояснила Наталья. — Та еще стерва. Аркадий давно бы ее бросил, если бы она не имела долю в бизнесе. Вообще-то бизнес этот больше ее, чем его, слыхала, наверное? Папаша у нее какая-то шишка, много денег вбухал. Так что Аркаша был куплен с потрохами и сидел тише воды ниже травы.

— Не так уж тихо и сидел, — возразила Галя, увидев плачущую Ларису, и поспешила к секретарше:

— Дорогая, я помогу тебе оповестить всех.

— И я, — присоединилась Наталья. — Не боись, Лариска, прорвемся. Не дадим тебя в обиду.

Девушки быстро оббежали всех сотрудников, и вскоре приемная наполнилась народом: в кабинете Аркадия не хватило места. Ирина, сверкая бриллиантовыми кольцами на каждом пальце, усмехнулась ярко накрашенным, словно кровавым, ртом:

— Итак, дорогие мои, с сегодняшнего дня у вас новая хозяйка. Это я.

— Хоть бы слезу пустила для приличия, — шепнула Наташа.

— А я завтра поплачу, — неизвестно каким образом слова переводчицы долетели до вдовы, — знаете, как в книге «Унесенные ветром». Подумаю об этом завтра. А бизнес на месте не стоит. Начальники отделов пусть быстро введут меня в курс дела, остальные продолжают работать в обычном режиме. О похоронах всех оповещу. А сейчас — по местам.

Она вошла в кабинет мужа, ступая, как цапля, на высоких каблуках. Лариса, с трудом поднявшись с дивана, поплелась за ней. На пороге Ирина обернулась.

— Кстати, не вижу финансового директора Лазареву. Где она? Кто знает?

Все молчали. Вдова удовлетворенно хмыкнула:

— Если в течение часа эта дама не явится, вы, — она ткнула пальцем в лицо начальнику отдела кадров, — подготовите приказ о ее увольнении.

— Стерва, — прошептала Наталья еле слышно, а когда Ирина скрылась за дверью, сказала уже громче:

— Галя, предупредить Таньку нужно. Эта дрянь все про них знала. Уволит несчастную с удовольствием.

— Мобильный ее есть? — Девушка вытащила телефон. Наташа принялась диктовать.

— Не отвечает… — удивленно произнесла Галя. — Может, в дороге?

— Ох, ей бы поторопиться… — с сожалением покачала головой куколка.

Галя принялась набирать номер снова и снова, но короткие гудки возвещали о том, что на том конце не слышат звонка.

— Ладно, если что — попробуем отстоять, — решила переводчица. — Танька у Аркадия работает со дня основания фирмы, в курсе всех финансовых дел. Брать нового человека — значит, терять уйму времени. Если эта дура-вдовушка не понимает таких простых вещей, то быстро запорет бизнес.

— В ней кипят злоба и ревность, — пояснила Галя. — И она обязательно уволит Татьяну, чтобы удовлетворить свое самолюбие. Нет, Наташа, мы ничего не сделаем. Пойдем работать. Если увидишь Таню, сообщи мне.

Наташа кивнула и скрылась за дверью своего кабинета. Галя вошла к себе, села за стол и взяла лист бумаги, испещренный латинскими буквами. Господи, да это же тот договор, о котором говорил Аркадий Петрович! Странно, почему он лежит у нее на столе, а не в кабинете шефа? Ведь он ждал ее, чтобы она сделала перевод! А впрочем, что тут странного? Возможно, зашел сначала к ней, потом к себе. Галя быстро перевела договор, распечатала готовый документ, думая, нести ли его Ирине, потом решила немного подождать. Пусть новая шефиня сама вызовет тех, кто ей нужен. Мысли девушки переключились на Аркадия Петровича. Что там говорила о нем Наташа? Да не только Наташа, ей самой странно, что его настигла такая нелепая смерть. Он следил за своим здоровьем — дай бог каждому так следить! И вдруг — ужасный несчастный случай… Подавился кофе… Подавился… Внезапно ее гладкий лоб покрылся большими каплями пота, руки задрожали, бумаги упали на пол, страх, жуткий, липкий, как шляпка масленка, охватил все тело. Подавился… Несколько дней назад, выйдя из кабинета шефа, она пожелала ему подавиться… И вот… Не прошло и недели, как… Неужели это перстень, в котором — кто знает? — таится дьявольская сила? Надо узнать о нем побольше и немедленно избавиться, если мама, бедная мама, была права.

Галя нащупала его в сумочке, стоявшей рядом, на стуле, и, не зная зачем, вытащила на свет божий. Огромный рубин сверкнул кровавыми всполохами, на мгновение ослепив бедную девушку. «Если это ты… — прошептала она, бросая его обратно, как гадюку, — если только это ты…» Еле открыв бутылку минеральной без газа, всегда стоявшей на столах сотрудников, она сделала два глотка прямо из горлышка, но не могла успокоиться. Захотелось немедленно бежать неизвестно куда, наверное, подальше от города, и бросить перстень в море. Вскочив, девушка так бы и сделала, но фарфоровая Наташа, приоткрыв дверь кабинета, проинформировала, что ее хочет видеть Ирина.

Шефиня не стала спрашивать, как обнаружили ее супруга. Видимо, это ее нисколько не интересовало. Глаза дамы оставались бесстрастными и сухими.

— Насколько мне известно, наши французские партнеры передали факсом договор? — спросила она равнодушно. — Вы сделали перевод?

— Уже давно, и даже распечатала, — Галя положила предусмотрительно захваченные бумаги ей на стол. Ирина бегло просмотрела документы.

— Отлично. Если вы еще мне понадобитесь, я вас вызову.

— Извините, — девушка задержалась на месте. — Я очень сожалею. Ваш муж был хорошим человеком. Жаль, что нелепая случайность…

Ирина пожала плечами. От этого движения из искусно сооруженной башни на голове — кропотливой работы лучшего парикмахера — выбился локон и заплясал на напудренном лбу.

— В жизни бывает всякое, — равнодушно бросила она. — Кто знает, может быть, его наказали высшие силы. Я отдала ему молодость и красоту, а он постоянно путался с вашими девками. Кстати, Татьяна так и не явилась?

Галя молчала. Кроваво-красные губы Ирины сложились в ехидную улыбку.

— Не нужно ее покрывать, — проговорила она. — Я все равно узнаю, когда придет эта особа, — она взглянула на девушку. — А вы можете быть свободны, — шефиня отвернулась к окну и вытащила маленькое зеркальце, инкрустированное серебром. Галя вышла из кабинета на негнущихся ногах. Недавнее открытие не давало покоя.

Нужно было поскорее уйти с работы и погрузиться в недра Интернета. Кто знает, может быть, история кольца, так неожиданно оказавшегося в их семье, известна всему миру? Но до конца рабочего дня еще далеко, придется наводить порядок в документах, чтобы хоть чем-нибудь заняться. Лариса, выглядевшая хуже мертвого шефа (ох, как верна поговорка «Краше в гроб кладут»), с ввалившимися щеками и красными глазами, обведенными черными полукружьями, что-то печатала.

— Татьяна не приходила? — спросила ее Лопатина. Секретарша покачала головой:

— Нет. Считай, уволена уже наша Таня.

— Как она могла даже не позвонить? — Галина вытащила телефон и, выйдя в коридор, снова принялась набирать номер финансового директора. На этот раз ей повезло. На том конце ответили сонным голосом:

— Я слушаю.

— Танечка, это Лопатина, — быстро затараторила девушка, оглядываясь по сторонам. — Почему ты не на работе?

— Решила уволиться, — отозвалась Лазарева. — А что, этот вонючий козел уже справлялся обо мне? Тогда передай ему…

— Как, ты ничего не знаешь? — Рука, державшая телефон, задрожала. — Аркадий Петрович умер.

— Умер? — В голосе Тани послышался испуг, но она быстро подавила его и даже попыталась шутить, но дрожь в голосе скрыть не удалось. — Отчего, интересно? Допрыгался на Лариске?

— От асфиксии, — прошептала Галя, не понимая поведения Тани. Та выдохнула с облегчением:

— Асфиксия — это удушение? Что, насолил кому-нибудь из наших?

— Врач сказала — подавился кофе, — каждое слово давалось девушке с трудом, будто преодолевало преграду.

— Вот животное, — хихикнула Татьяна как-то неестественно. — Галочка, это вторая хорошая новость за текущий месяц. Прикинь, я только подумала, что у меня нет никакого желания его видеть, и моя мечта сбылась… И кто же теперь вместо него? Эта размалеванная стерва Ирина?

— Да, — подтвердила девушка. — И она жаждет тебя видеть.

Финансовый директор фыркнула:

— Ну, я не доставлю ей такого удовольствия. Видишь ли, я уезжаю и на работу больше не вернусь. Ты в курсе: у меня давно есть человек, который хочет на мне жениться. Мы улетаем с ним в Москву. С его возможностями и моим образованием мы легко найдем работу в столице. И, слава богу, не придется бегать от этого козла. Кстати, недавно я поставила его в известность, и он тут же захотел приобрести твой перстень, чтобы меня удержать. Знаешь, и я подумала, что отказалась от него опрометчиво. Когда выдастся свободная минутка, забегай ко мне попрощаться и не забудь колечко. Мой возлюбленный уже приготовил для тебя приличную сумму, останешься довольна.

Галя молчала. Она не знала, что сказать.

— Прошу тебя, не отказывайся, — просительно произнесла Таня. — Выпьем по бокальчику шампанского, познакомлю с женихом. Я всегда хорошо к тебе относилась. Да, и еще, Галочка… Если не трудно… У меня несколько папок с документами фирмы. Сама идти к вам я не хочу. Ну что, приедешь?

— Да, конечно, — пообещала Галя. — Но у меня два вопроса. Первый — возьмешь ли ты перстень, за которым тянется шлейф нехороших историй? И второй.

Таня, а что за человек, с которым ты летишь? Он действительно порядочный?

— Отвечаю сразу на два вопроса. Конечно, — невозмутимо отозвалась женщина. — Я не верю в предрассудки. А что касается моего избранника… Он щедрый и притом молодой и красивый. Знаешь, я бы уже давно ушла от Аркаши, но не хотелось терять работу. А вчера, когда мой герой расписал наши перспективы в Москве, я решилась. Ну, пожелай мне счастья.

— Огромного-огромного! — воскликнула Галина. — Ты не представляешь, как я рада за тебя! Не беспокойся, я приду как только освобожусь.

— Ты моя самая лучшая, — ответила Татьяна, но в ее голосе почему-то не слышалось радости. — Дай бог и тебе устроить личную жизнь! Ну, до встречи. Если можешь, поторопись.

— Пока, Танечка! — Галя нажала кнопку отбоя. Радость за коллегу девушка почему-то не чувствовала, хотя она — как отмечали многие — обладала редким качеством: умела порадоваться за других. Ей искренне хотелось, чтобы Тане повезло. Красивая и умная женщина попала в силки шефа и многие годы не могла из них вырваться. Да, для нее его смерть — идеальный вариант. Хотя — это было ясно по ее голосу — Лазарева не слишком ликовала, скорее бравировала. Но нашла ли она ему действительно достойную замену? Галя вздохнула и снова заглянула в кабинет Ирины. Вдова, ничего не делая, курила длинную сигарету с ментолом.

— Это опять вы? Что-то случилось?

— Мне позвонила Татьяна и предупредила, что увольняется, — выпалила Галя. — На работу она больше не выйдет.

Ирина стряхнула пепел прямо на ковер, и девушка поморщилась. Этот ковер Аркадий Петрович привез откуда-то из Арабских Эмиратов и говорил, что он очень дорогой. Шеф боялся пролить на него каплю воды, а Ирина спокойно смотрела, как седина пепла ложится на цветные узоры.

— Что ж, это ее право, — ответила она. — Заявление за нее мы напишем. Только у этой дряни наверняка остались дома какие-нибудь документы нашей фирмы.

— Остались, — подтвердила девушка. — Таня попросила меня съездить за ними. Завтра я их привезу.

— Лучше сегодня, — отрезала Ирина. — Отпускаю вас пораньше с тем, чтобы вы сразу же отправились к ней. Эти бумаги могут нам понадобиться.

— Хорошо, — Галя наклонила голову и вышла из кабинета. Вездесущая Лариска бросилась к ней:

— Что я слышала? Танька увольняется сама?

— Ты не ошиблась, — подтвердила девушка. — Не только увольняется, но и навсегда переезжает в Москву.

— В Москву? — Глаза Ларисы расширились. — Во дает! Она что, кого-то нашла?

Галя немного помедлила, прежде чем ответить. Таня не просила хранить свои новости в тайне, поэтому можно было признаться:

— Да, нашла, и уже давно. Кстати, по ее словам, она не знала, как избавиться от нашего шефа. Так что у тебя были все шансы занять ее место.

— Да, только жизнь распорядилась иначе, — грустно отметила Лариса. — Теперь гнев этой мымры падет на меня.

— Не падет, — успокоила ее Галя. — Ты хорошо разбираешься в делах фирмы, и она без тебя как без рук.

— Хорошо бы! — Девушка опустила глаза. — Сама знаешь, как в нашем городе плохо с работой.

Они обнялись, и Галя пошла в свой кабинет. Телефон зазвонил, как только она удобно умостилась на стуле. Господи, это еще кто? Дисплей любезно сообщил, что с ней желает пообщаться бывший. Ну, конечно, вчера она дала ему зеленую улицу.

— Как дела? — осведомился он. — Ты где?

— В фирме, — ответила Галя таким голосом, будто это было само собой разумеющимся.

— В какой фирме? — не понял супруг. Теперь, когда на нее опять навалились проблемы, бывший раздражал. Зря она с ним разоткровенничалась.

— Сразу после твоего звонка объявился Аркадий и пригласил на работу. Сказал, что нуждается во мне.

Славик издал радостный возглас:

— И сегодня, как я понимаю, твой первый рабочий день после увольнения? И как встретил тебя шеф? Как ни в чем не бывало или целовал руку? Может быть, он передумал насчет перстня?

— Может быть, но я об этом уже не узнаю, — выдохнула девушка. — Аркадий Петрович скоропостижно скончался сегодня утром. Причина пока неизвестна. Предположительно подавился кофе.

В трубке воцарилось молчание. Казалось, Славик переваривал услышанное.

— Умер? — наконец выдавил он. — Ты меня разыгрываешь?

— Я еще раз повторяю: Аркадия Петровича больше нет, — произнесла Галина. — Теперь моя начальница — его жена Ирина.

— Ты смотри! — воскликнул Слава. — Перстень начал действовать. А твоя мама не так уж и ошибалась, когда полагала, что именно он навлек несчастья на вашу семью. Да и ты, если не ошибаюсь, пожелала ему подавиться. Кто нашел тело?

— Я, — призналась Галя.

— Ты? — Каждое ее слово поражало его больше и больше. — Ты вызвала полицию? Они обыскали кабинет?

— Я вызвала «Скорую», — отозвалась девушка. — А потом подъехала и полиция. Ничего криминального, кстати, они не обнаружили. Доктор сказала — такое иногда бывает. Мы говорим: попало не в то горло.

— Что же у него попало не в то горло, если не секрет? — усмехнулся бывший. — Слиток золота?

— Он подавился кофе, — Галя сама понимала, как это нелепо звучит. Но тем не менее другие факты врач не привела. Может быть, Ирина обнародует результаты вскрытия… И перстень окажется ни при чем…

— Но мы-то знаем, что дело в перстне, потому что так подавиться — редчайший случай. Вероятно, кольцо исполняет подобные желания. Кстати, ты послала проклятие его любовнице Татьяне, насколько я помню, — продолжал Славик спокойным голосом, будто речь шла не о человеческих жизнях, а о покупке картошки. — Значит, есть вторая жертва.

Он начинал раздражать девушку:

— Слушай, замолчи! Ты взрослый человек с высшим образованием, между прочим, медицинским, и прекрасно понимаешь, что перстень здесь ни при чем. Я надеюсь, что вскрытие выявит причину, о которой сразу никто не подумал. Если тебе больше нечего сказать, давай прощаться. Боюсь, новая начальница назло заставит нас пахать в три раза больше, чем при ее муженьке.

— Что ж, желаю удачи, звони, когда понадоблюсь, — и он отключился, к великому ее удовольствию.

Галя привела в порядок все документы, находившиеся в папках, на тот случай, если Ирина их потребует, и стала задумчиво глядеть на экран монитора. Она не любила сидеть просто так, без дела, гонять чаи, как выражались ее коллеги. Часы показывали уже половину второго. Обычно при напряженном ритме человек не замечает, как бежит время. До окончания рабочего дня оставалось три с половиной часа, и Галя решила поехать к Татьяне. Новая шефиня попросила, чтобы бумаги были доставлены сегодня, и девушка, взяв сумку, быстро прошла по душному коридору и выбежала на улицу. Жара полностью вступила в свои права. Асфальт под ногами казался мягким и липким. Солнце чудовищно грело спину, мгновенно покрывшуюся потом, и Галя посетовала, что не купила бутылку с водой. Впрочем, до дома Татьяны, слава богу, не нужно было ехать, и девушка пошла по аллее, прячась в тени платанов с большими, уже пожелтевшими по краям узорчатыми листьями.

Вот наконец и дом, огромный, с огромными квартирами и высокими потолками, в котором шеф снял своей любовнице жилье. Когда-то, года два назад, в начале их романа, Лазарева пригласила всех на новоселье, и коллеги с завистью созерцали комнаты с высокими потолками, застекленную веранду, такую огромную, что там можно было спокойно играть в настольный теннис, вид на открытое море. Подобная квартира, конечно, являлась мечтой любого человека, однако Галя Тане не завидовала. Она знала, что женщина терпеть не могла шефа, но и отделаться от него тоже не могла, потому что каждую любовницу он считал своей собственностью. Если кто-то из них бросал его, с облегчением уходя в свободную жизнь, Аркадий начинал мстить. Естественно, бывшие пассии навсегда становились персонами «нон грата» для фирмы, но и после увольнения он старался отравить им жизнь. Татьяна не могла позволить себе такой роскоши. Помочь ей было некому. Галя подумала, что Лазаревой просто повезло, что шеф отдал богу душу. Не придется терпеть от него пакости, на которые покойный был большим мастером. Подходя к подъезду, Галя нос к носу столкнулась с Митиным.

Парень, всегда радовавшийся встрече, на этот раз дернулся, будто от удара электрошокера, и Гале показалось, что он с удовольствием спрятался бы за дерево, если бы оно оказалось поблизости.

— Что ты здесь делаешь? — поинтересовалась она, и Митин ответил вопросом на вопрос:

— А ты?

— А меня ждет Лазарева, — Лопатина решила, что ей таки скрывать нечего. — Ты, часом, не к ней собрался?

— С чего ты решила? — Голос его дрогнул, как тремоло. — Я понятия не имел, где она живет. Значит, здесь.

Гале почудились фальшивые нотки, однако она решила не обращать на это внимания. Даже если Митин бегал прощаться с Лазаревой — ведь ходили слухи, что у них наклевывались отношения, — что здесь такого? Это их личное дело. Юрка хорош для интрижки, но как муж — извините! На роль любимого человека Лазаревой он не вытягивал.

— Ладно, тогда до свидания, — Лопатина махнула рукой, и Митин не попытался ее удержать, не навязался в гости к Лазаревой — напротив, испарился, только его и видели. Это лишь укрепило Галину в своем мнении. Приходил, видать, попрощаться, может, Танька его и не впустила. На чемоданах, как-никак, сидит, и возлюбленный рядом.

Подойдя наконец к серой железной двери подъезда, девушка толкнула ее и сразу попала в поле зрения консьержки — пожилой интеллигентной особы, в прошлом наверняка учительницы.

— Вы к кому? — поинтересовалась она, сделав суровое лицо.

— К Татьяне Лазаревой, — ответила Галя. — Она должна ждать меня.

Консьержка мотнула головой, увенчанной жидкими, плохо прокрашенными волосенками.

— Лазарева уехала.

— Как уехала? — удивилась девушка. — Когда я ей звонила, она сказала, чтобы я подскочила к ней. У нее оставались бумаги нашей фирмы.

Старушка почесала лысеющий череп, смахнула с плеча перхоть:

— Татьяна просила отдать вам это, — она протянула черный полиэтиленовый пакет. — Здесь должно быть то, что вам нужно. Вероятно, Танечка спешила, потому что с большим чемоданом прыгала через две ступеньки. Полагаю, на улице ее ждали.

— Возможно, — пробормотала Галя, вскинув брови от удивления. Таня мчалась по лестнице с большим чемоданом… Где же, спрашивается, находился ее жених? Почему не помог?

— Она была одна? — поинтересовалась девушка у вездесущей консьержки, протиравшей очки в тонкой оправе.

— Разумеется, — кивнула та, — с кем же ей быть?

— С ее женихом, — Лопатина изумлялась все больше и больше. Если старушка скажет, что никакого жениха не видела, — это будет сюрприз!

— Вы Аркашу, что ли, имеете в виду? — усмехнулась консьержка. — Так он в женихи не напрашивался. Таня сказывала, женатый он. Разве не так?

— Да я не о нем, — отмахнулась Галя. — Танечка собиралась в Москву с каким-то молодым красивым парнем. Неужели вы его не видели?

— Никакого молодого и красивого в ее жизни не было, — уверенно произнесла дама. — Ни один мужик, кроме толстого Аркашки, в ее квартиру не наведывался. Вы что-то путаете, моя милая.

— Нет, я ничего не путаю, я только повторяю слова Тани, — пробормотала девушка. — Но как же так? С кем же она уехала? Лазарева не могла покинуть город одна. Он был, был, вы понимаете?

Старушка нацепила очки на кончик носа, сразу став еще больше похожей на учительницу.

— Да понимаю я все, милочка. Может быть, не он сюда приходил, а она к нему бегала. Квартирку в нашем доме ей ведь Аркашка снял? Ну, Танечка и не хотела, чтобы он узнал о существовании другого мужчины. Такая версия имеет право на существование?

Лопатина улыбнулась и стукнула себя по лбу. Вот голова дубовая! Как же она сразу не догадалась? Шеф наверняка шпионил за любовницей номер один, и — кто знает? — может быть, доносила ему обо всем как раз эта бабушка — божий одуванчик.

— Вы правы! — От радости она хлопнула в ладоши. То, что Татьяна ее не дождалась, уже не казалось удивительным. Вероятно, молодым пришлось поторопиться, и Лазарева не купила перстень, хотя и обещала это сделать. Кто знает, может, оно и к лучшему. Лопатина попрощалась с приветливой консьержкой и вышла из подъезда в июньский зной. На ее удивление, Ирина, по словам Ларисы, давно свалила, почти сразу после ее ухода, и документы пришлось оставить в приемной.

— Вот, передашь шефине, если явится. А я тоже пойду домой, если никто не возражает. — Галя плеснула холодной минералки в стакан и залпом выпила. — Эта жара добивает. Только июнь, а парит, как в середине июля.

Секретарь кивнула.

— Иди, все уже разбежались. Когда рядом нет начальства, у нашего коллектива вырастают крылья. Только четыре, а уже пусто. Везучая Танька, — резко сменив тему, с завистью произнесла она, хлопнув по клавиатуре и чуть не раскроив хрупкую вещь. — Аркашку раскручивала на деньги. Не каждой любовнице шеф снимет такую квартирку и напичкает ее антиквариатом. И умер он очень кстати для нее. Теперь наша Лазарева будет наслаждаться молодым и красивым, просаживая денежки старого и уродливого.

— Не завидуй заранее, — Лопатина похлопала ее по белому плечу. — Так всегда говорила моя бабушка и оказывалась права. Я буду рада, если Тане действительно повезет. Ну, до завтра.

Галя вышла из здания, с неудовольствием вдохнув горячий воздух, сделала несколько шагов и остановилась посреди живописной аллеи, почувствовав на себе взгляд. Кто-то дышал ей в спину. Девушка обернулась. Ей показалось, будто чья-то тень мелькнула и скрылась в зарослях кустов. «Нервы, все нервы», — Лопатина тем не менее прибавила шаг, переведя дух только у автобусной станции. Она села на скамейку, под пластиковый прозрачный тент, отметив, что, кроме женщины с ребенком, упорно просившим купить какие-то игрушки, которых, по словам матери, у него уже было с десяток, никого не было, и закрыла глаза, погрузившись в дремоту. Когда затренькал мобильный, Лопатина дернулась и спешно открыла сумочку. Лариса… Интересно, что ей понадобилось? Неужели явилась Ирина и потребовала всех к себе? Что же, вполне возможно. Сегодня коллектив разбежался раньше шести — такого при Аркаше никогда не было.

— Что случилось, Лара? — устало спросила она, и в уши ударил пронзительный голос секретарши:

— Галочка, наша Таня… Ее нашли в аэропорту… Мертвую…

Лопатина медленно сползла на прохладный асфальт под удивленными взглядами мамы и ребенка, разом расхотевшего пресловутую игрушку.

— Как мертвая? Отчего она умерла?

— Полицейский сказал, что она под-да-давилась, — заикаясь, ответила Лариса. — Бриллиантовым кольцом. Таня зачем-то пыталась проглотить его. Может быть, антиквариат не хотели пропускать? Многие так делают. Слушай, может, ее заставил жених?

Лопатина продолжала сидеть на пыльном асфальте. Мысли, одна страшнее другой, крутились в ее голове.

— А где ее жених? Что говорит он?

— Его не было рядом, — прошептала секретарша. — Полицейский спрашивал меня, кто он, но я о нем ничего не знаю. Завтра он придет в фирму. Я посоветовала ему пообщаться с тобой. Ты-то, по крайней мере, его видела?

— Да никого я не видела! — истерически крикнула Галина, и мама с ребенком, не дождавшись маршрутки, поспешила ретироваться. — Когда я пришла, Таня уже уехала. Меня удивило, почему она меня не дождалась.

— Откуда же у тебя документы? — изумилась Лариса и нервно икнула.

— Лазарева оставила их для меня у консьержки, — пояснила Лопатина. — Клянусь тебе, я не встретила ни ее, ни возлюбленного.

— О боже! — выдохнула секретарша. — Если он сбежал, значит… Он убийца…

Галина провела рукой по вспотевшему лбу. Ей показалось, что если Лариса продолжит разговор, она просто отключится. Потеряет сознание от чувства вины. Лазарева и ее любовник, шеф, отказали ей в трудный момент, и она пожелала им… Господи, ну кто тянул ее за язык? Впрочем, кто мог подумать, что перстень сыграет с ними злую шутку? Выходит, убийца не жених Татьяны. Тогда почему же убежал? Возможно, он жулик, укравший ее драгоценности, но не убийца. Убийца лежит у нее в сумочке…

— Ларочка, милая, я больше не могу разговаривать, — Лопатина давилась словами, как манной кашей в детстве. — Завтра, все завтра.

— Следователь придет в девять, — успела сказать Лариса, прежде чем Галина отключила телефон. Страх липким червяком заползал в каждую пору ее кожи.

Бедняжка едва дождалась маршрутку, вскочила в нее, думая, что дома нужно запереться на все замки. Зачем? Она не могла этого объяснить. Страх не отступал. Выйдя на своей остановке, Галя с облегчением увидела соседа, поздоровалась и пошла с ним, стараясь поддержать какой-то ничего не значащий разговор, и, очутившись в квартире, судорожно задвинула все щеколды, оставила ключ в замочной скважине, закрылась на цепочку, потом прошла в ванную и плеснула в лицо холодной водой. Это немного сняло напряжение, и Галина открыла кран, заполняя ванну.

Мысли беспорядочно крутились, как бабочки вокруг фонаря, перескакивая с одного на другое. В магической силе перстня у нее почти не осталось сомнений. Что же с ним делать? Приняв ванну, она решила еще раз поискать сведения о жуткой драгоценности в Интернете, внимательно изучить всю информацию и, заварив чай, села у компьютера. Набрав в поисковике «Кровь падишаха», Галя прочитала, что с ним связана целая легенда, благодаря которой он и получил свое название.

Легенда утверждала, будто кольцо приносит несчастья. Перстню было необходимо время от времени напиваться крови, как вампиру. Вот почему он исполнял злые пожелания каждого владельца, обрекая людей — обычно врагов хозяина — на смерть. После смерти падишаха и гибели его возлюбленной кольцо исчезло, и о нем никто ничего не знал, пока оно не всплыло в одной русской дворянской семье. Странно, но революция пощадила этот древний род, а самая красивая младшая дочь даже вышла замуж за работника Кремля. У них родилась дочь Нонна, ставшая впоследствии известной певицей. Ее жизнь все считали довольно благополучной. Публика обожала певицу, возле нее постоянно вились кавалеры, хотя ее личная жизнь не задалась. Может быть, в этом был виноват рубин? Однако Нонна никогда не хотела продавать его, хотя об этом ее просила Сама дочь великого Папы и одна из учениц по вокалу, ставшая впоследствии королевой русской песни. Просьбы не увенчались успехом. Незадолго до смерти Полякова удочерила свою домработницу, Нину Ельцову, и, умирая, оставила ей наследство. Однако оно не принесло Нине ничего хорошего. Чтобы заполучить драгоценности, женщину жестоко убили и ограбили. Прочитав об этом, Галя почувствовала, как покрывается мурашками. Возможно, дьявольская сила перстня дремала до поры до времени, чтобы потом оставить кровавый след. Может быть, кто-то разбудил дьявола, и он начал убивать? Девушка закрыла лицо руками. Получается, пока у нее находится это чертово кольцо, она во власти дьявола?! Что же делать? Во всяком случае, нужно немедленно от него избавиться, и таким образом, чтобы оно не досталось ни одной живой душе.

Первым побуждением Гали было схватить драгоценность, побежать к морю, отплыть подальше и бросить проклятую игрушку в морскую бездну — пусть носят русалки, они в сговоре с дьяволом! Однако, поразмыслив хорошенько, девушка передумала. Существуют ли на свете русалки — вопрос до сих пор спорный, а вот дайверов, которые постоянно рыскают в поисках сокровищ, хватает с лихвой. Для хорошего аквалангиста поднять со дна морского перстень не составит труда. Нет, с ним нужно сделать что-то другое…

Пальчики Гали снова забегали по клавиатуре: она искала информацию о сокровищах, которые приносили несчастья. Ее заинтересовала история бриллианта «Глаз Брахмы». В девятнадцатом веке его обнаружили в Индии. Драгоценность весом почти в семьдесят каратов украшала статую местного божества. Кто посягнул на него и украл — до сих пор оставалось неизвестным. А потом его купил некто по имени Джон Перис, который привез камень в США. Судьба нового хозяина бриллианта оказалась трагичной. Богатый, успешный человек почему-то покончил жизнь самоубийством, спрыгнув с небоскреба. Он и не знал, что проложил путь смерти. Следующих владелиц «Глаза Брахмы» — Надежду Орлову и Леонилу Галицыну-Бариатински — тоже постигла подобная участь. Они тоже распрощались с жизнью, бросившись с крыш зданий. Чтобы закрыть кровавую дорогу, бриллиант распилили на три части, и с чередой смертей было покончено. Галя подумала, что это неплохой выход из положения. Если она отнесет кольцо ювелиру и попросит распилить его, только не на три, а, скажем, на двадцать частей, — разве это не выход из положения? Правда, возникал вопрос: что делать с этими частями? А вот их с чистой совестью можно бросить в море. Каждая по отдельности не представляет никакой ценности. Придумав решение проблемы, Галя улеглась в постель и заснула беспокойным сном.

Часть 6
Глава 1 Москва, 1977
Виктор Сарчук, сияющий, как самовар, влетел в кабинет Петрушевского. Казалось, молодой человек светился изнутри, и хмурое лицо следователя озарила улыбка.

— Вижу, ты с хорошей вестью, — он подмигнул оперативнику. — Давай рассказывай, пока не расплавился.

— Чайку нальешь — расскажу, — пообещал капитан.

— Да налью, куда денусь, — Анатолий плеснул в кружку кипятку из банки. — Тебе повезло. Только кипятильник вынул. И печенье хорошее у меня есть. И конфетки, правда, не шоколадные, а соевые, но, как говорится, на безрыбье и рак рыба.

— Сойдет, — Сарчук взял конфету из сахарницы с треснувшим боком. Он вдруг подумал, как соскучился по шоколаду, по настоящему, черному или коричневому, который в детстве поглощал в огромных количествах. Мама работала в продуктовом магазине и каждый день приносила домой по сто граммов разных конфет. В результате Витя перепробовал все, но предпочтение отдавал «Белочке». Ему нравилось сосать конфету до тех пор, пока не растворится шоколад и на зубах не захрустит молотый фундук. Вот тогда он наслаждался вкусом ореха. Где ж ты теперь, его любимая «Белочка»?

— Вспоминаешь шоколадные? — От следователя, как всегда, ничего нельзя было скрыть. Впрочем, он неожиданно выдал секрет своей проницательности. — Я сам об этом подумал. Вспомнил, как отец иногда привозил из командировки «Ассорти». Вкуснятина. Ну, не будем о грустном. Вот эти, соевые «Лимонные», очень даже ничего. Рекомендую.

Он добавил в кружку заварку из синего в золотых крапинках чайника и придвинул ему сахарницу:

— Не стесняйся.

— Да я не стесняюсь, — Савчук сунул в рот конфету и запил чаем. — Действительно, вкусная. Однако я к тебе не чаи распивать пришел. Только что мне звонил Марк Левинсон, приемщик скупки на Тверской.

Анатолий отодвинул чашку:

— Неужели сработало? Давай дальше, не томи душу.

— Сегодня в девять часов к нему зашел молодой парень и отдал на реализацию серьгу с бриллиантом, в которой ювелир опознал вещь из гарнитура «Вдовьи слезы», принадлежавшего Нонне Борисовне, — выпалил оперативник. — Старик попросил молодого человека погулять с часик, дескать, он соберет деньги, а сам кинулся звонить нам. И, несмотря на то что у нас с тобой много времени, я бы советовал поторопиться, — радостно закончил Виктор.

Анатолий сделал большой глоток чая и поморщился: кипяток обжег ему горло. Он с остервенением отставил чашку, пролив напиток на лист белой бумаги, служивший ему скатертью. Желтоватое пятно медленно поползло к документам.

— Черт! — выругался Петрушевский и, достав салфетку, аккуратно промокнул жидкость. — Кажется, полировка останется целой, — привычным жестом он потрогал нос и повернулся к Сарчуку: — Что же ты сидишь как истукан? Поехали.

Они, словно по команде, встали и направились к выходу, где их поджидал Вадим на своих «Жигулях», почти всегда заменявших служебную машину.

— Ох, чует мое сердце, — запел Сарчук, уютно разместившись в салоне, — возьмем мы голубчика без шума и пыли. Это факт.

— «Факт», — передразнил его Петрушевский. — Лучше не накаркай. Что, если преступник опытный? Тогда проблем с ним не оберешься.

— Надейтесь на лучшее, — подал голос водитель. — Может, он и опытный, да и вы не промах. Недаром вас считают лучшей командой. И я, чем могу, подсоблю.

Машина подъехала к скупке. Возле магазина, располагавшегося на первом этаже старинного здания, никого не было.

— Это нам на руку, — заключил Анатолий. — Слушай, Вадик, подожди нас с Сарчуком где-нибудь поодаль, хотя бы за тем деревом. Преступнику может показаться странным, что к скупщику прибыли сразу три человека. Еще, чего доброго, побоится заходить.

— Слушаюсь, товарищ начальник! — Вадик включил зажигание, а Виктор и Анатолий открыли скрипучую дверь. Так называемый ломбард представлял собой маленькую комнатенку, тускло освещенную крошечной лампочкой. Пожилой еврей с крючковатым носом сидел за конторкой и рассматривал кольцо в огромную лупу.

— Доброе утро, Марк Израилевич, — проговорил Петрушевский. Он прекрасно знал этого человека. Милиция привлекала всех работников скупок, которые часто помогали в поимке преступников. Марк Израилевич не был исключением. Еврей оторвался от созерцания драгоценности и взглянул на вошедших. Его худое, обросшее седой щетиной лицо озарилось улыбкой, которую даже с натяжкой нельзя было назвать доброжелательной — скорее покорной. Глаза выражали всю скорбь его многострадального народа.

— О, товарищ начальник, наше вам с кисточкой! Быстренько же вы приехали!

— По-моему, мы всегда славились оперативностью, — парировал Петрушевский. — Но давайте сейчас не о нас. Лучше расскажите, что за фрукт сдал вам серьгу из гарнитура Поляковой. Пожилой? Средних лет?

Левинсон покачал дынеобразной головой:

— О нет, товарищ начальник, совсем молодой парнишка, прилично одетый. Он не произвел на меня впечатление преступника. Скорее студент, которому вдруг понадобились деньги.

— Может быть, он и студент, — согласился следователь, — только не из приличных, это уж точно. Вы поинтересовались, где он взял такую драгоценность и почему серьга всего одна?

Еврей хитро подмигнул:

— Чтобы старый Марк да этого не сделал? Вы же прекрасно понимаете, товарищ начальник, что мне таки не нужны неприятности. Разумеется, я спросил парнишку, откуда такое сокровище. Угадаете, что он ответил? — Черные глазки светились ехидством.

— А тут и угадывать нечего, — встрял Сарчук. — Ваш студент заявил, дескать, это память о покойной бабушке, а почему сережка всего одна — он и ведать не ведает. Мол, до сегодняшнего дня в деньгах не нуждался и наследство старушки в глаза не видел. А теперь вот денежки понадобились. Влез он в бабушкин сундук — а там всего одна серьга.

Марк Израилевич захлопал в ладоши:

— Таки да, так все и было. Вам бы, Виктор, книги писать. У вас так хорошо работает фантазия!

— А это не фантазия, — буркнул Сарчук и почесал белобрысый чуб. — Это правда жизни. Редко когда преступник, стараясь сбыть краденое, придумывает другую историю. Эта, черт знает почему, им кажется самой правдоподобной.

— Возможно, возможно, — Левинсон взглянул на огромные старинные часы. — Как бы то ни было, через десять минут вам предстоит с ним познакомиться. Я бы рекомендовал вам, — обратился он к Анатолию, — спрятаться в моей бытовке. Ну, а вам, — Марк Израилевич кивнул Виктору, — подождать на улице и быть порасторопней. Что-то подсказывает мне: парень занимается спортом, и серьезно.

— Обижаете, — хмыкнул Сарчук. — Это для нас не помеха. Мы и спортсменов брали.

Скупщик развел руками, длинными и худыми, и стал похож на ветряную мельницу.

— Это ваше право, товарищи сыщики.

— Делай так, как он говорит, — бросил следователь коллеге. — Жди нас на улице.

Анатолий на практике убедился, что работники скупок и ювелирных магазинов — довольно наблюдательный народ. А как же иначе? Их обязывала профессия. Рискуя быть обманутыми и понести убытки, за которые самим пришлось бы расплачиваться, они приглядывались к клиентам и далеко не с каждым имели дело, какую бы выгоду им ни сулили. Вот почему, отправив Сарчука на улицу, Петрушевский засел в крохотной бытовке, прикрыв нос платком, чтобы не чихать от пыли. От жары пот лил с него ручьями, и следователь уповал лишь на одно: преступнику очень нужны деньги, и он не станет опаздывать. Чутье и на этот раз не подвело Петрушевского. Минут через пять он услышал, как скрипнула входная дверь и раздался зычный голос вошедшего:

— Ну что, дед, приготовил деньги?

— Повторите еще раз, сколько вы хотите за вашу сережку? — хитро поинтересовался Марк Израилевич. Анатолий понял: вопрос звучал для него. Старый скупщик намекал, что долгожданный гость прибыл.

— Ты что, дед, совсем ума лишился? — Парень грубо выругался. — Зачем меня час мариновал, если не искал для меня деньги?

Левинсон что-то сказал, словно оправдываясь, но этого Петрушевский уже не слышал. Он быстро выскочил из бытовки и ткнул изумленному клиенту, высокому накачанному парню в старых спортивных штанах с вытянутыми коленками и футболке, которая когда-то была белой, а теперь приняла сероватый оттенок, удостоверение:

— Милиция. Предъявите ваши документы.

И тут произошло то, о чем предупреждал Марк Израилевич. Парень толкнул Петрушевского с такой силой, что тот отлетел в другой конец комнаты и сильно ударился о стенку, но, на свое счастье, сознания не потерял и, превозмогая боль, поднялся на негнущиеся ноги:

— А ну стоять!

Преступник и не думал выполнять приказ. Стукнув ногой по входной двери, он вылетел из нее, угодив прямо в объятия Сарчука.

— Куда торопимся? — спросил Виктор и получил удар по лицу, который на мгновение оглушил его.

— Ребята, уйдет! — услышал он голос Козлова, подъезжавшего к нему на машине. — За ним! — Анатолий и Виктор вскочили в салон, и «Жигули» погнали за убегавшим парнем. Он вдруг резко перемахнул через чугунные ограждения и побежал к скверу.

— О черт, объезжать придется! — процедил Вадим. — Ребята, вылезайте. Постарайтесь его не упустить, а я через пару минут к вам подскочу.

Ничего не говоря, оперативник и следователь вылезли из салона и, сиганув через чугунную ограду не хуже легкоатлетов, сами рванули к скверу. Они почти потеряли парня из виду. Он мчался с хорошей скоростью, по-спринтерски преодолевая препятствия, и коллеги, уже начиная задыхаться, подумали, что Левинсон прав: это спортсмен.

— Придется задействовать все наряды, находящиеся в этом районе, — выдохнул Петрушевский. Виктор потянулся к лежавшей в кармане рации и, бросив взгляд на убегающего «студента», грубо выругался:

— Смотри, Толя, у него мотоцикл.

«Упустим», — мелькнуло в голове следователя, и он сбавил скорость. Самое лучшее, что можно сделать сейчас, — сообщить номер мотоцикла, который им удалось запомнить, работникам ГАИ.

— Ребята, садитесь! — услышали они за спиной крик Козлова. Старенькие «Жигули» ревели как бык, поджидая их.

— Ты видел? — Виктор еле перевел дух. — За мотоциклом!

— Видел, видел, — успокоил его Вадим. — От нас не уйдет. Сейчас поймаем.

Но, бросив эту фразу, Козлов не знал, что поторопился. Мотоциклист развил такую скорость, что несчастные древние «Жигули», дымя, будто паровая машина, еле поспевали за ним. Сарчук вытащил из кармана рацию, чтобы передать постам ГАИ приметы мотоцикла, но, пощелкав, выругался:

— Черт! Кажется, гикнулась.

— Все не вовремя, — отозвался Анатолий с переднего сиденья, и рука предательски потянулась к утиному носу. — Ребята, а ведь он рвется из города. Это более чем паршиво.

Лица его коллег помрачнели. Они понимали, что у неповоротливых «Жигулей» на проселочной дороге догнать и перегнать мотоцикл не было никаких шансов. А между тем преступник, словно заправский гонщик, показывал чудеса управления транспортным средством, перескакивая через маленькие препятствия. Все благоприятствовало реализации его плана: и почти пустынное шоссе, и немногочисленные прохожие, шарахнувшиеся в разные стороны, когда парню вдруг вздумалось заехать на тротуар.

— Негодяй! — выругался Виктор, сознавая, что взрыв эмоций — это все, что он может противопоставить гонщику. — Какой же негодяй!

Тем временем мотоцикл свернул на проселочную дорогу, в район старых частных домов и дач. «Жигули» неслись следом. На немощеной улице их подбросило, и Петрушевский больно стукнулся подбородком о стенку салона.

— Сколько раз предупреждал тебя, чтобы ты пристегивался, — буркнул Вадим. — Этого делать ты так и не научился. И не смей говорить, что у меня плохая машина.

— Машина не виновата, если мы его не догоним, — следователь махнул рукой, и в этом жесте Сарчук прочитал бездну отчаяния и посмотрел вперед. Проселочная дорога сужалась, и мотоциклист чуть притормозил, вероятно, готовясь проскочить в проем между домами, однако тут случилось то, чего никто не ожидал. Из ворот одного домишки показалась гордо шествовавшая утка. За ней гуськом шли маленькие пушистые комочки — утята. Гонщик летел прямо на них, и Козлов зажмурился. Он всегда переживал, когда под колесами гибли птицы или животные. Сейчас этот негодяй сметет выводок, и утята разлетятся в стороны, как воздушные шарики. Но, на их удивление, ничего подобного не произошло. Вероятно, преступник тоже любил животных. Он резко затормозил перед выводком, повернул руль вправо и полетел на обочину вместе с ревущим мотоциклом.

— Попался! — произнес Анатолий. Козлов нажал на тормоза, машина недовольно взвизгнула и встала как вкопанная. Коллеги бросились к гонщику, который лежал на земле, не шевелясь. Из раны на лбу сочилась тоненькая струйка крови.

«Не дай бог умрет», — пронеслось в голове Петрушевского, но Вадим, прижав руку к сонной артерии преступника, успокоил друзей:

— Жив.

Он принялся бить потерпевшего по щекам, и вскоре парень застонал и сел, удивленно озираясь по сторонам.

— А ты, оказывается, смельчак, — произнес Сарчук и похлопал его по плечу. Гонщик поморщился:

— Больно!

— Ну, ты сам виноват, — буркнул Анатолий. — Разве мама не говорила тебе, что гонки с милицией кончаются в пользу последней?

Круглое лицо молодого человека с ямочкой на подбородке, делавшей его каким-то по-детски беззащитным, скривилось.

— Хрен бы вы меня поймали, если бы не утки, — прошипел он.

— Поймали бы, — заверил его Сарчук. — Не в этот раз, так в другой. — Ты, дорогой, забыл, наверное, что у нас еще ГАИ имеется. Сообщили бы твои приметы — и никуда бы ты не делся.

— Как сказать… — прогнусил гонщик.

— Ладно, — следователю надоело пререкаться с задержанным. Нужно было как можно скорее везти его в отделение и раскручивать по полной. — Зовут-то тебя как?

— Владимир, — представился парень.

— Вот что, Володя, — продолжал Анатолий, помогая ему подняться. — Сейчас мы с тобой поедем в отделение, и там ты нам все чистосердечно расскажешь.

Голубые глаза беглеца округлились:

— Что это я вам должен рассказывать?

Виктор усмехнулся и подтолкнул его к машине:

— Будто не знаешь. Зачем тогда бегал, если чист, аки агнец?

Владимир молчал. Сарчук пропустил Петрушевского на заднее сиденье, толкнул задержанного, а потом сел сам. Козлов нажал на газ.

— Советую тебе сотрудничать со следствием, — доброжелательно сказал Петрушевский.

— Не понимаю, о чем вы, — на лице задержанного читалось упрямство.

— То есть про сережку, которую ты украл и попытался сбыть в скупке, будем молчать, — констатировал оперативник. Парень откинулся на спинку сиденья:

— А про сережку вообще нечего рассказывать. Каюсь, когда нашел ее возле своего подъезда, думал по-легкому деньжат срубить. Вижу — вещичка-то дорогая, в скупке должны схватить, сказать спасибо и заплатить немало. Да только ничего не выгорело. Как был неудачником, так и остался.

— Ну ты даешь! — восхитился Виктор. — Эту драгоценность, выходит, ты нашел?

Владимир утвердительно кивнул:

— Как сказал — так и было. Выхожу утречком в магазин, гляжу — что-то блестит возле крыльца. Ну, поднял. Вроде с брюликом. Я сразу смекнул, что какая-то баба богатая потеряла. Если бы иначе как-то было, две сережки бы валялись. Я прихватил драгоценность — не отдавать же другому — и помчался в скупку. Не думал, честно говоря, что владелица так быстро шум поднимет. Кстати, кто она? Жена какой-нибудь шишки?

— Вот врешь ты, Володя, и не краснеешь, — усмехнулся Анатолий. — Сам прекрасно знаешь, кто она. И на что надеешься?

Гонщик заморгал:

— Честное слово, не знаю. Кстати, вы не представились. Как к вам обращаться?

— Майор Анатолий Иванович Петрушевский, — следователь отчеканил каждое слово. — Это мой коллега капитан Сарчук, а это — судмедэксперт Вадим Козлов. Теперь, когда мы стали ближе и роднее друг другу, может, расскажешь все начистоту?

— Да рассказал уже, а верить или не верить — ваше дело, — процедил парень. — Если у вас такое ко мне отношение, больше клещами из меня ничего не вытянете.

Он повернулся и стал смотреть в окно. Анатолий решил дать ему передышку. Возможно, оказавшись в отделении, Владимир станет более сговорчивым.

Глава 2
Но, приехав в отделение, парень продолжал упорно молчать. Следователь записал его данные и попросил Сарчука узнать все о Владимире Кусове, временно не работающем, а сам препроводил парня в СИЗО. Может быть, теперь он поймет, что здесь с ним церемониться никто не будет и лучше рассказать правду? Покидая задержанного, Петрушевский уже на пороге повернулся к нему:

— Хочу дать тебе совет, Вова. Чистосердечное признание смягчает наказание. Если минут через пятнадцать ты не попросишься на допрос, мы скажем, что ты отказался с нами сотрудничать. Это ни к чему хорошему не приведет. Видишь ли, сережка, которую ты якобы нашел, принадлежит некой Нине Ельцовой, дочери известной певицы. Несколько дней назад Ельцову зверски убили и украли все ее драгоценности. Так что, дорогой, мы все знаем. И твой бред о находке не прокатит, — он потянул на себя тяжелую дверь, но арестант вдруг встрепенулся:

— Эй, подождите, начальник! Вы мне мокрое-то не шейте. Чистый я и в глаза не видел никакой Ельцовой, даже понятия не имею, где она живет. Говорю же: нашел серьгу возле подъезда. Как она там оказалась — черт ее знает, только никакой дамочки я не убивал и квартиру ее не грабил.

— Свежо предание, — усмехнулся Петрушевский. — Допустим, я тебе верю. А мой начальник верит только уликам, которые против тебя.

— Ну, против меня одна улика, — со знанием дела отозвался Кусов. — И не мне нужно доказывать, что я не убивал. Ты докажи обратное.

— Допустим, я начну доказывать обратное, — кивнул Петрушевский, — но на это уйдет уйма времени. Так что в твоих интересах нам пособить.

Владимир отвернулся к стене, всем своим видом показывая, что не желает помогать следствию. Анатолий вернулся в кабинет, где уже лежало предоставленное Сарчуком досье на Кусова. Следователь, трогая нос, углубился в чтение. Теперь ему стала понятна фраза Владимира, обозвавшего себя неудачником.

Вова вырос без отца, никогда его не видел. Мальчика воспитывала мать, надрывавшаяся на трех работах. Кусов считал ее неудачницей. Да и кем еще можно считать бабу, которая добилась лишь того, что моет посуду в трех столовых? О том, что еще молодая женщина, забыв о себе, старается уменьшить его лишения, мальчик не задумывался. Да и задумывался ли он тогда о ком-то, кроме себя? Вова страшно завидовал сверстникам, родители которых чего-то да стоили в этой жизни. Их ценили учителя, делая из троечников отличников. Такие родители носили в школу дорогие шоколадные «Ассорти» и шикарные букеты цветов.

— Лидия Ивановна, мне кажется, Машенька может иметь пятерку по русскому языку, — говорила разодетая дама их, как они ее называли, русачке, и троечница Машенька в одночасье становилась отличницей, хотя и продолжала писать «трава» через букву «о».

Видя такую несправедливость и понимая, что ничем не заслужит уважения одноклассников, кроме как хорошей учебой, Кусов пытался засесть за учебники. Однако это ему не помогло. Как бы ни отвечал мальчик, четверки и пятерки в его дневнике были музейной редкостью. Иногда ему казалось, что для него существуют всего две отметки. Ответил хорошо — три, плохо — два. Учителя словно отыгрывались на нем — ребенке, за которого некому замолвить словечко, — за унижения. Он приходил домой расстроенный, жаловался матери, но та, замученная на работе, не огорчалась. Все равно ее сын никогда не поступит в институт, для этого нужны блат и деньги — а таковых у них нет и никогда не будет. И что с того? Восемь классов Вова и так окончит, пусть даже на двойки, тут учителя ничего не сделают. Потом сын пойдет в ПТУ, станет учиться на токаря или слесаря. Они тоже неплохо зарабатывают да еще получают чаевые. Однако такой жизненный расклад Вову не устраивал. Он хотел большего, но никто не собирался ему помогать, и он продолжал таскать тройки и двойки по всем предметам, кроме физкультуры. На этом уроке мальчик отдыхал. Он бегал лучше всех, и учитель Павел Павлович с удовольствием ставил ему в дневник жирные пятерки.

— Тебе нужно в спортивную школу, — напутствовал он ребенка, и Володя сам записался в секцию легкой атлетики. Павел Павлович словно проложил мальчику дорогу в другую жизнь.

Кусов стал ездить по соревнованиям, получать грамоты и призы. Поговаривали, что его обязательно возьмут в сборную области, а там — глядишь — и в сборную страны по легкой атлетике. В сборную области его действительно взяли, и сама директор школы настояла, чтобы мальчик после восьмого класса никуда не уходил: теперь Кусова считали гордостью учебного заведения. Одноклассники стали относиться к нему с уважением, и парень видел себя на пьедестале почета с олимпийским золотом на груди. Но жизни было угодно, чтобы светлая полоса закончилась. На выпускном вечере ребята предложили юноше после окончания торжества не ходить с девчонками встречать рассвет, а посидеть в кафешке и отметить все по-мужски — то есть с выпивкой. Вова отказывался. Будучи спортсменом, он не пил и не курил. Парни уговаривали его: один только раз. Через неделю все разлетятся кто куда, а когда увидятся — неизвестно. И Кусов сдался. Он помнил, что выпил совсем немного, но с непривычки его развезло. Одноклассников тоже развезло, но за ними приехали родители, кому-то вызвали такси. Доставить до дома Вову — об этом ни у кого не мелькнула и мысль. Кусову пришлось добираться пешком. Транспорт уже не ходил, но это его не пугало. Кафе располагалось всего в двух кварталах от дома. Пошатываясь, спортсмен отправился восвояси. Желая сократить путь, он пошел через заброшенный сквер, стал спускаться по неосвещенной лестнице с выщербленными ступеньками и, споткнувшись, покатился кубарем. Парень сильно ударился головой и потерял сознание. Очнувшись, он ощупал себя, не заметил видимых повреждений, кроме разбитой головы, и попытался подняться. Колено правой ноги пронзила острая боль. Тогда она Вову не испугала. Он много раз падал на тренировках, бил колени, но ничего страшного в этом не было. Кое-как мальчик доковылял до дома, открыл дверь своим ключом, чтобы не показываться на глаза матери, и упал на кровать.

Утром колено распухло. Вова не смог встать на ноги, и мама вызвала «Скорую». В больнице определили трещины и разрыв связок и назначили операцию. Вова с расширенными от ужаса глазами пытался спросить врача, сможет ли он продолжать тренировки, но тот отмалчивался или под каким-нибудь предлогом уходил из палаты. После операции Кусова навестил тренер. Оказалось, он только вышел из кабинета травматолога, и тот по полочкам разложил дальнейшую судьбу его спортсмена с такой травмой колена. Большой спорт Вове был заказан. В лучшем случае он мог тренировать подрастающее поколение, однако у него не было специального образования.

— Мне известны случаи, когда через два года люди с подобной травмой восстанавливались, — пытался успокоить его тренер, но Вова не хотел ничего слышать. Через два года? Да какое возвращение может быть через два года? От неподвижного образа жизни он наберет вес, потеряет все, чего достиг, и даже если решит снова тренироваться, дорога в большой спорт для него все равно закрыта. Это он и выложил тренеру, и тот не нашелся что возразить.

Проводив мужчину, Володя упал лицом в подушку и разрыдался. Какие-то невидимые силы не хотели, чтобы он выбился в люди, оставляя его в рядах неудачников. Тысячи выпускников употребляют спиртные напитки после выпускного, потом спокойно возвращаются домой, и никто не ломает ноги. Он же всего один раз в жизни попробовал эту проклятую водку — и вот к чему привела мальчишеская шалость. Лучше умереть, чем так жить. Когда его сосед по палате вышел покурить, Кусов распахнул окно и залез на подоконник, превозмогая боль. Он непременно прыгнул бы, если бы не медсестра, пришедшая делать очередной укол. Девушка закричала так, что сбежалось пол-отделения. Травматолог, годившийся ему в отцы, полный грузный мужчина, бил Володю по щекам и обзывал эгоистом. Потом примчалась мама. Сидя на постели сына, она успокаивала его как могла: мол, живут люди и без спортивных достижений, слава богу, он не позвоночник сломал, не беспомощный инвалид. Вот выйдет из больницы и может подавать документы в ПТУ. Токари и слесари тоже неплохо зарабатывают. Но Вова не хотел быть ни токарем, ни слесарем. Он почему-то сразу представлял слесаря ЖЭКа дядю Колю, всегда пьяного, не способного с первого раза устранить неполадку. Неужели его ждет такая судьба? Типичная судьба неудачника? Вот почему он заявил матери, что с учебой покончено. Он нигде не собирается учиться, даже в ПТУ. А деньги… Деньги как-нибудь заработает.

Выйдя из больницы, Володя начал скитаться без дела, перебиваясь случайными заработками. Он трудился грузчиком, сторожем, курьером, однако ни одно дело не цепляло за душу, и он бросал, еле доживая до получки. Ему не было жалко мать, которая по-прежнему пахала на трех работах, наоборот, парень ненавидел ее и винил во всех своих несчастьях. Какой сын мог родиться у неудачницы? В перерывах между устройствами на очередную работу Кусов просиживал во дворе, сойдясь с группой таких же, как он, бездельников, мечтающих разжиться деньгами по-легкому. Вожак этой стаи Петро предложил ограбить ларек, и ватага с радостью согласилась. Ночью они выбили дверь и заметались по магазину в поисках выручки, которой там не оказалось. Зато неподалеку проезжал милицейский патруль, погнавшийся за грабителями. И опять Вовкино дурацкое счастье сделало свое дело. Подельники разбежались кто куда, а он с больным коленом не смог далеко уйти. Его задержали. Дружков своих он, понятное дело, не выдал, а посему его обвинили во всех смертных грехах и судили. Кусов получил год колонии.

Выйдя оттуда, он поклялся больше не совершать никаких противоправных поступков. Некоторые воруют тысячами и не попадаются. Но он неудачник и поэтому обязательно попадется, а провести в тюрьме большую часть жизни не хотелось. Володя дал себе слово устроиться на работу и жить обычной жизнью, и слово сдержал, пошел в ученики к слесарю, но тут, как на грех, попалась эта сережка… И он не стерпел, взял себе… И снова попался.

Прочитав всю подноготную нового подозреваемого, Петрушевский был уверен, что скоро Кусов попросится на допрос, и не ошибся. Володя потребовал следователя через полчаса. Когда его привели в кабинет, он выглядел осунувшимся и словно постаревшим, хотя ему не было еще и двадцати.

— Товарищ начальник, я еще раз хочу сказать, что не убивал ту женщину, — начал он, — но, понимаю, вам нужны доказательства моей непричастности. Скажите, когда ее убили?

— Двое суток назад, — ответил следователь. Лицо парня просветлело.

— Тогда у меня алиби, — весело ответил он. — Весь день я трудился на заводе. Мать определила меня учеником к слесарю. Вернулся домой в шесть часов, у матери были гости — двоюродный брат с женой. Они могут подтвердить.

Петрушевский кивнул. Прочитав досье этого несчастного парня, он не сомневался, что тот не совершал никакого ограбления. Но сверху требовали найти виновного, и если бы этот дурачок очень кстати не вспомнил о своем алиби, его бы засудили. Анатолий похлопал Владимира по плечу. Он всегда радовался невиновности человека.

— Сейчас мы начнем проверку, — объяснил он задержанному, — если все подтвердится, сегодня пойдешь домой. Разумеется, какое-то наказание за попытку сбыта придется понести, но, думаю, отделаешься штрафом.

Володя сжал кулаки.

— Это здорово! — тихо сказал он. — Вы уж поскорее все проверьте, товарищ следователь, прошу вас.

— Постараюсь. — Анатолий вышел из СИЗО и сразу направился к оперативникам. Сарчук, выслушав его, почесал белый взъерошенный чуб.

— Я сразу понял, что он не убивал, это факт, — заметил Виктор. — Ну не тянет этот фрукт на преступника.

— Тебе и карты в руки, — улыбнулся следователь. — Побегай по родственникам, сходи на работу и либо опровергни его алиби, либо подтверди.

Сарчук приложил руку к воображаемому козырьку:

— Есть — доказать алиби. Петрушевский усмехнулся:

— Второй вариант ты не рассматриваешь.

— Это факт, — вставил свое любимое словечко коллега, взял серую кепку и вышел из кабинета. Какое-то шестое чувство подсказало Петрушевскому, что оперативник скоро вернется и задержанного придется отпустить. И на сей раз оно его не обмануло. Виктор возвратился через полчаса. Алиби Кусова полностью подтвердилось. На заводе его видели с десяток человек, и это помимо мастера, который в течение полудня терпеливо обучал парня слесарному делу, а плачущая мать направила оперативника к двоюродному брату, гостившему у нее в тот вечер с женой, и супружеская пара поклялась, что Володя пришел с завода в шесть часов и больше никуда не уходил. На всякий пожарный Сарчук вычислил путь от завода до дома задержанного. На все про все ушло двадцать минут, и на деле выходило, что Кусов сразу после работы помчался домой, никуда не заглядывая. Итак, парень был полностью оправдан. Это и доложил Петрушевскому запыхавшийся Виктор.

— Отпускать его надо, — прохрипел он, делая глоток воды из графина. Следователь черкнул что-то на бумаге.

— Покажи в СИЗО и выпускай нашего спортсмена, — напутствовал он.

— Факт, — Сарчук вздохнул и снова исчез из кабинета. Через пять минут оперативник зашел с сияющим Кусовым.

— Хочу вам на прощание спасибо сказать, — молодой человек замялся, выдавливая улыбку. — Спасибо, что во всем разобрались. Честно говоря, я о милиции хуже думал.

— Это почему же? — поднял на него глаза Анатолий, хотя прекрасно знал, что скажет ему бывший спортсмен.

— Да потому что иногда «глухарь» нужно кем-то прикрыть, — пояснил Владимир и покраснел, словно устыдившись своих слов.

— И ты, значит, думал, что тобой прикроем? — продолжил за него Петрушевский. — Запомни, мальчик мой: недобросовестные люди в органах, конечно, бывают, но они у нас долго не задерживаются. Иди домой, к матери, и не ожесточай свое сердце. Желаю тебе выбрать правильный путь. Тогда вход в наше заведение тебе заказан. И мать слушай, она плохого не посоветует.

Владимир наклонил голову, прижал руку к груди и вышел из кабинета. Анатолий проводил его долгим взглядом. Хорошо, если бы паренек послушал его и больше не ступал на кривую дорожку. Но кто знает, что творится в его голове! Как говорится, человек предполагает, а бог располагает… И тем не менее нужно верить в лучшее. Кажется, Кусов не потерянный для общества человек. После Владимира мысли Анатолия вернулись к преступлению. Еще один подозреваемый оказался невиновным. Необходимо продолжать поиски… Начальство не допустит, чтобы это дело отнесли к категории «глухарей».

Часть 7 Приморск, 2016
Глава 1
Галю разбудил не привычный звон будильника на телефоне, а звонок. Она лениво повернулась на бок, прежде чем взять аппарат в руки, и даже не взглянула на дисплей:

— Алло?

— Доброе утро, — послышался голос Славы. — Извини, рискнул позвонить тебе в такую рань. Позже не смогу — сегодня нужно быть на работе, а там обещают аврал. Ты наверняка тоже собираешься в свою контору…

Ничего не ответив, девушка бросила взгляд на старые стенные часы и ахнула. По всем подсчетам сейчас она должна была пить чай. Чертов будильник на телефоне почему-то не сработал. А может быть, она сама не завела его из-за пережитого вчера? А ведь сегодня к ней придет следователь. Впрочем, что она ему скажет? Не видела, не знает — и все.

— Что молчишь? — поинтересовался бывший муж. — Обиделась, что разбудил? Ну, извини.

— Наоборот, я должна тебя благодарить, — рассмеялась Галя. — Представляешь, забыла выставить будильник. Если бы ты не позвонил, опоздала бы. А как сам понимаешь, начинать таким образом рабочий день при новом начальстве не хочется.

— Я рад, — Слава вздохнул. — Но я позвонил вовсе не для того, чтобы тебя будить. Видишь ли, последнее время я много думаю о нас с тобой. Галя, я понимаю, как тебе неприятны те воспоминания, понимаю, что ты не можешь забыть и простить. Но ты не даешь нам шанс. Что, если все же попробовать начать сначала?

— Как ты это представляешь? — Не отнимая телефон от уха, девушка прошла на кухню и включила чайник. — Ты придешь в мою квартиру, и мы станем жить как прежде?

— Нет, это слишком неуютно даже для меня, — признался Слава. — Давай начнем не с этого, а с совместного отдыха на выходных. Что, если мы отправимся на заброшенный пляж, который открыли в селе Лазурном? Помнишь? Ты любила там бывать.

Галя на секунду закрыла глаза. Да, она не забыла тот прекрасный пляж, который они обнаружили совсем неожиданно. Тогда, казалось, ничто не может разрушить их брак. Они вместе читали книги, смотрели фильмы, обсуждали их, делились друг с другом своими радостями и невзгодами и каждое воскресенье летом выезжали за город. В то время у Славы еще не было машины. Они садились на пригородный автобус и ехали до остановки, которую сами выбирали. В тот день молодые люди захотели выйти в селе Лазурном, располагавшемся на пологом берегу моря. Оказавшись на проселочной дороге в полном одиночестве, они обнялись и весело заговорили обо всем на свете, между делом отметив, что село, неизвестно почему так названное, вероятно, из-за цвета голубевшей невдалеке водной глади, почти вымерло. Лишь кое-где попадались одноэтажные домишки с маленькими окнами, облупившимися стенами и почерневшими от старости, покосившимися деревянными заборами. Иногда из-за них собака лениво подавала голос, но хозяева не спешили выходить, да и зачем? Непонятно, кто тут жил и на что существовал. Супруги продолжали свой путь к морю, ровным синим покрывалом раскинувшемуся за пригорком. Галю поразило, что толстосумы почему-то не хотели возводить здесь особняки, и на километры вокруг простиралась степь, поросшая сухой травой и издававшая терпкий запах полыни, бессмертника и чабреца.

— Безмолвие, — тихо сказала она, но Слава покачал головой:

— Я так не думаю. Смотри, — его рука указала на небольшой двухэтажный каменный домик, по всей видимости, заброшенный и никем не навещаемый как минимум года два. Стоявшие возле него деревянные стулья почти развалились. Искусственный водопад давно лишился воды, которая должна была стекать по каменному желобу в крохотное озерцо. Мутная, зеленоватая жижа в озере, вероятно, оставшаяся от последнего дождя, издавала удушливое зловоние, не привлекая даже лягушек. Дверь в комнату первого этажа грубо забили, и в квадратное оконце, напоминавшее иллюминатор, супруги разглядели груду мусора. На втором этаже огромный балкон был прикрыт потрескавшимся тентом. Галя подумала: оттуда, наверное, открывается необыкновенный, сказочный вид на море. Если бы у нее был такой домик, она бы сутки проводила здесь.

— Галя, смотри, — Слава кивнул на пирс, слишком маленький для прогулочных катеров, но достаточный для глиссера, лодки или небольшой яхты, возле которого белела табличка «Купаться запрещено. Дно не изучено». — Судя по всему, здесь давно никто не швартовался.

Девушка оглядела пирс, осторожно обходя осколки от битых бутылок. По всей видимости, хозяева махнули рукой на это жилище. Что же заставило их так поступить? Может быть, пришлось уехать? Но почему же они не продали коттедж на берегу, не попытались сохранить его в приличном состоянии, а дали полную свободу времени и вандалам?

— Слава, обещай мне: если мы заработаем кучу денег, то обязательно купим этот дом, — прошептала Галина. Он обнял ее и поцеловал в маленькое ухо:

— Обещаю.

— Давай ездить сюда каждые выходные, — предложила девушка. Муж согласился:

— Давай. Только купаться придется чуть поодаль.

Однако больше побывать в этом прекрасном месте им не довелось. На следующей неделе Галя обнаружила своего благоверного в постели с лучшей подругой, потом были развод и конец счастливой семейной жизни. После расставания со Славой она часто вспоминала о селе Лазурном, но одна ехать туда не решалась — во-первых, далеко, во-вторых, страшновато, хотя ей очень хотелось посмотреть на заброшенное жилище. Сейчас Лопатина подумала, что эти воспоминания оказались самыми теплыми в ее жизни.

— Вижу, ты воскресила в памяти тот домик, — Слава бесцеремонно вклинился в ее мысли. — Ну что, поедем туда? Учти, уже не придется трястись в автобусе. К твоим услугам прекрасная машина с кондиционером.

Галя замялась. С одной стороны, он предлагал исполнить ее давнюю мечту, с другой — ехать с ним бок о бок в одной машине на отдых пока было выше ее сил. Может быть, когда-нибудь потом, не сейчас, когда утихнет боль…

— Слава, дорогой, мы обязательно посетим Лазурное, — она старалась говорить как можно мягче и убедительнее. — Только не торопи меня, ладно?

— Но когда-нибудь это случится? — поинтересовался он с печальными нотками в голосе.

— Конечно, — живо ответила девушка. — Я просто прошу не настаивать. Когда буду готова, сама тебе скажу.

— Уже кое-что, — произнес он без энтузиазма. — А как твои дела в остальном? Про перстень я не спрашиваю.

— А зря, — вздохнула Галя. — Сегодня я решила с ним покончить. Пойду к ювелиру, и пусть распилит его частей этак на двадцать. Тогда он никому больше не принесет несчастье.

Бывший муж недоверчиво хмыкнул:

— Думаешь, найдется безумец, который согласится уничтожить эту красоту?

— Найдется, — уверенно ответила девушка. — По крайней мере, к дяде Есе, работающему в ломбарде недалеко от моего дома, обращалась еще моя бабушка. Он к нам хорошо относится. Впрочем, ты должен его помнить.

— Ты права, — мужчина вдруг встрепенулся. — А что, старый еврей еще жив? И также чахнет над златом?

Помнишь, как вы смеялись над ним, сравнивая то с Кощеем, то с Гобсеком, с первым почему-то больше, — он хмыкнул. — Ну вот, позвонил, чтобы услышать от тебя пару слов, а заговорил на двадцать минут. Если опоздаешь на работу, вали все на меня.

— Так и поступлю, — пообещала Галя, глотая уже остывший чай. — Пока.

Она хотела сделать бутерброд, но, взглянув на часы, передумала. Разговор с мужем действительно отнял у нее много времени, и приходилось спешить, чтобы Ирина не внесла ее в черный список, а следователь не топтался возле ее кабинета, привлекая внимание коллег. Девушка быстро натянула платье, захлопнула дверь и бросилась к остановке.

Глава 2
Однако опасения насчет выговора оказались напрасными. Шефини на рабочем месте не оказалось, зато ее встретила Лариса. Опять без косметики, она походила на молодящуюся Бабу-ягу. Обдавая Лопатину перегаром, секретарша потащила ее в приемную.

— Можешь расслабиться, — прошептала она и улыбнулась. — Ирки сегодня не будет. Она занимается подготовкой к похоронам. Бедняжка, похороны Татьяны ей тоже пришлось взять на себя, ведь наш финансовый директор одна-одинешенька на белом свете. А в общем, ей нет дела ни до нее, ни до своего муженька. — Ловким движением Сметанина откупорила уже початую бутылку виски и плеснула в чистую рюмку, стоявшую рядом с наполовину полным стаканом. — Давай, моя милая, помянем Аркашу. Хоть он и был порядочной сволочью, но умел делать приятное.

Галя не стала уточнять насчет приятного, но отметила про себя, что шеф все же взял ее на работу, пусть и с намерением приобрести проклятый перстень, который его сгубил. И денег в конверт бросил столько, что еще осталось после похорон. Она приняла рюмку и поморщилась:

— Лариса, ты переборщила с моей дозой. Сегодня мне еще нужно решить кое-какие вопросы. Ты забыла, что придет следователь? Если я появлюсь перед ним пьяная, меня не поймут.

— Ладно, пей сколько считаешь нужным, жди своего следака, — не стала настаивать секретарша. — Сейчас придет Лилька, и мы с ней оторвемся. Я помню, что ты никогда не поддерживала пьяные компании.

Галя сделала глоток виски и поморщилась. Лариса сунула ей стакан с апельсиновым соком:

— Запей.

— Значит, все-таки начали без меня, — вдруг послышался голос из ниоткуда, и перед ними предстала переводчица с английского Лиля Абросимова. — Лариса, это как понимать? Я купила закуску, а ты уже уничтожаешь выпивку?

— На твою долю хватит, — произнесла Лариса уже заплетающимся языком и, шатаясь, встала. — Сейчас достану еще одну рюмку.

— Заодно достань и тарелки, — приказала Лиля и принялась вытаскивать из пакетов разную снедь: мясную, сырную и овощную нарезку, белый хлеб с румяной корочкой, шпроты. Галя, не успевшая позавтракать из-за затянувшегося разговора с бывшим мужем, почувствовала, как засосало под ложечкой.

— Налетайте, — скомандовала мужеподобная Лиля, небольшими усиками над верхней губой напоминавшая Галине гусара, — да не забудьте наполнить рюмашки!

Лопатина замахала руками, и ее коллега притворно изумилась:

— Как же так? Не хочешь помянуть своего шефа?

— В моей рюмке пока достаточно, — заявила Галя, зная, что, как и Лариса, Лиля настаивать не будет.

— Ладно, тогда, девчонки, не чокаясь, — переводчица с английского подняла рюмку. — Пусть земля будет пухом нашему Аркаше.

Галина снова едва пригубила, а коллеги выпили залпом. Ларису совсем развезло.

— Ты назвала его Аркашей, — она зло взглянула на Лилю. — Это что за фамильярность? Разве ты с ним спала?

— Ой, успокойся, — женщина намазывала масло на хлеб. — Все знают, что он был верен вам с Татьяной.

Проголодавшаяся Галя соорудила себе трехэтажный бутерброд, и Лиля, посмотрев на ее творение, украсила его веточкой лохматой петрушки.

— Так будет красивее. Но, девчонки, едой не увлекайтесь. У меня созрел второй тост. Давайте выпьем за стерву Ирину. Может быть, она станет к нам добрее.

Лариса попыталась возразить, но не смогла и, кивнув в результате, влила в себя остаточную порцию виски. Галя снова едва пригубила и занялась бутербродом. Лиля очень изящно резала помидор, отставив мизинец.

— Как ты думаешь, сынок не вступит в папашины владения? — спросила ее Галя, увидев, что Лариса уже удобно устроилась для короткого сна. Коллега пожала широкими мужскими плечами:

— Черт его знает. Хотя, скорее всего, нет. Видишь ли, я слышала, что у него совсем другие интересы. Он не желает работать, мотается по клубам, делает ставки в казино, в общем, тратит отцовские денежки. На бизнес ему всегда было наплевать, несмотря на то что Аркаша честно пытался ввести отпрыска в курс дела. Судя по всему, у него ничего не вышло, — она погладила Ларису по светлым волосам. — Развезло девочку. Пить еще будешь? Хотя, — Лиля потрясла бутылку, выдавив из нее жалкие капли, — наша Ларочка почти все выдула сама. Ну и бог с ней, ей Аркашу жальче всех, а я жалею больше Таньку, — коллега вздохнула. — Совсем молодая была и красивая. Как она оказалась в аэропорту совсем одна? И почему пыталась проглотить бриллиантовое кольцо?

— Она не должна была оказаться одна, — покачала головой Галя. — У Тани давно был молодой человек, который собирался увезти ее из Приморска. И Аркаша узнал об этом незадолго до своей смерти.

Сросшиеся брови Лили взметнулись вверх:

— Да ну? И кто же он? Куда делся?

Лопатина покачала головой:

— Я не знаю. Видишь ли, Таня только и успела сказать мне, что он есть. Вероятно, многое бы она пояснила при встрече. Но встреча… — она содрогнулась, вспомнив о мертвой Лазаревой.

— Бедная Танька! — Лиля резко встала. — Слушай, а давай чайку попьем. Лариску сейчас на диван положим, чтобы не мешала, а сами припасы доедим. Не выбрасывать же. А холодильника у нас нет.

Галя согласилась, и они вдвоем перенесли всхрапывающую секретаршу на диван в приемной. Потом Лиля включила чайник, достала из шкафа коробочку с пакетиками, и они набросились на остатки снеди.

— Ты помнишь, что на послезавтра назначены переговоры с иностранцами? — поинтересовалась Галина. — Состоятся ли они?

— А чего… — удивилась коллега. — Одно другому не мешает. Если на послезавтра Ирина назначит похороны, офис пустым не останется. Так что поработаем без них, подруга. Даже как-то спокойнее. Неужто не справимся? Мы с тобой лучше новой шефини знаем, что было нужно Аркадию.

— Да, конечно, справимся, — кивнула Галя. Несмотря на маленькую дозу выпитого виски, по ее жилам разлилось приятное тепло. Казалось бы, неразрешимые проблемы отошли на второй план, и девушке стало так хорошо и покойно, как давно уже не было. Лиля показалась достойной собеседницей, и Галя рассказала ей о Славике и о его желании во что бы то ни стало восстановить семью.

— Его желание, — усмехнулась Лиля. — А о своем ты молчишь. Или его нет?

— Честно говоря, нет, — призналась девушка. — Ну не могу я выбросить из памяти ту мерзкую картину… Иногда взяла бы так ластиком и стерла бы, да не стирается. Вот и получается, что простить его не могу. Слишком любила и доверяла…

— Тогда не прощай, — напутствовала ее Лиля, вытерев салфеткой усики. — Найди другого.

— Легко сказать — найди другого! — усмехнулась Галя. — Если бы все было так просто! Тебе вот за тридцатник, а мужика на горизонте нет.

— Да есть они, проклятые, на горизонте! — Переводчица стукнула по столу кулаком так сильно, что тарелки и чашки зазвенели. — Только жить хотят за мой счет. Думают: если переводчик в большой фирме, то смогу содержать их. И на кой такие мне нужны?

— Прости, — Галя погладила руку коллеги с узловатыми пальцами и, вздрогнув, обернулась на хриплое покашливание. Перед ними стоял полный мужчина, чем-то похожий на Аркадия Петровича, только в дешевых брюках и белой рубашке с грязным воротом, издававшей запах пота. «Наверное, одинокий, — пронеслось в голове Галины. — Как когда-то говорил Славик — «брошенка» или «разведенка». Жена бы не допустила ни застарелого запаха пота, ни пятен на брюках, ни серой каймы на воротнике». Пришедший вытащил из кармана удостоверение и продемонстрировал женщинам:

— Следователь капитан Власов. Кто из вас Лопатина? Мне нужно с ней поговорить.

Галя встала и улыбнулась:

— Это я. Товарищ следователь, где вам угодно разговаривать? В моем кабинете сойдет?

Он кивнул, покосившись на остатки еды на столе, и сглотнул слюну.

— Сойдет.

— Тогда вперед, — она вышла в коридор, и следователь, как тень, направился за ней. Зайдя к себе, она включила кондиционер и жестом пригласила его присесть рядом с собой на стул.

— Товарищ следователь, — начала Лопатина, — мне жаль занимать свое и ваше время, но, клянусь, мне ничего не известно о смерти Лазаревой. Утром я позвонила ей, чтобы проинформировать о смерти шефа, то есть Аркадия Петровича, и Татьяна сказала, что уезжает в Москву с будущим мужем. Она пригласила меня к себе, чтобы отдать документы, с которыми работала дома. Однако когда я прибежала, консьержка сказала, что Лазарева с чемоданом уже вышла из квартиры. Это показалось мне немного странным — мы все же договорились увидеться, — но в жизни бывают разные обстоятельства. Рассчитывала уехать позже, пришлось раньше — что тут такого? Тем более документы мирно лежали у консьержки, которая, кстати, может подтвердить каждое мое слово.

Она смело взглянула в его водянистые голубые глаза и усмехнулась про себя. Власов определенно ожидал услышать больше.

— Значит, ее жениха вы не видели? — уточнил он, хотя по рассказу Галины и так все было понятно.

— Не видела — раз, а два — Татьяна никогда не называла ни его имени, ни фамилии, — отчеканила Лопатина.

— И вы никого не встретили, выйдя из дома? — Власов явно хватался за соломинку, но девушка вспомнила о Митине и решила не выдавать его. Ну не мог он так жестоко поступить с Таней, не мог! Это во-первых. Во-вторых, не он ее возлюбленный. В-третьих, ему ни в жизнь не придумать такую хитроумную комбинацию — разводить с помощью любовницы Аркашу на деньги. Нужно искать кого-то другого, но кого?

— Никого из знакомых не встретила, — ответила девушка, слегка запнувшись на слове «знакомых», и Власов наморщил лоб:

— А из незнакомых?

— Не заметила, — быстро проговорила она, уже увереннее. Капитан встал со стула и подошел к окну, глядя, как по глянцевому от жары шоссе движутся машины.

— Девушка, если вы что-то скрываете, расскажите, — буркнул он. — Для нас важна каждая мелочь. Преступник должен быть пойман в короткий срок и понести наказание. — Он обернулся, и Галя увидела его умоляющий взгляд. — Я тут много узнал о вашей Лазаревой. Хорошая была девушка, хоть и путалась с шефом. Я ее не осуждаю, одинокая, ее дело. Может быть, для всех было бы лучше, если бы все так и осталось. Но на свою беду она встретила негодяя, который научил ее, как раскручивать босса на антиквариат, потом заставил поверить, что им нужно уехать, а в аэропорту то ли силой, то ли обманом заставил проглотить кольцо, будто оставив хоть что-то на память. Остальных драгоценностей при ней не оказалось. Следовательно, их украл преступник.

Галя провела рукой по вспотевшему лбу. Несмотря на неряшливость, следователь вызывал у нее симпатию, и ему хотелось помочь. Но как, если она действительно ничего не знает?

— Капитан Власов, — умоляюще выдавила Лопатина, — извините, я не знаю вашего имени-отчества… Вы совершенно правы, я подпишусь под каждым вашим словом. Но, к сожалению, это все, что мне известно. Честное пионерское.

Мужчина улыбнулся, но улыбка вышла невеселой.

— Вот вам моя визитка, — он протянул ей картонный прямоугольник. — Бывает, люди вспоминают что-то важное. Если вы вдруг…

— Я обязательно позвоню, — пообещала она. — Обязательно.

— Спасибо, — следователь кивнул на прощание и ретировался так же быстро, как появился. В дверь заглянула Лиля, с любопытством спросив:

— Что хотел?

— Невозможного, — усмехнулась Лопатина. — К сожалению, не видела я ее жениха. Ну не делилась Танька ни с кем, кто он и что.

— Боялась, сглазят, — предположила Лиля. — Наша Лариска точно глазливая.

— Возможно, — Галя перекинула через плечо сумку. — Слушай, Лилек, раз и сегодня мы никому не нужны, я побегу. Дела.

Лиля кивнула:

— Иди, я не возражаю. Если наша мадам все же решит посетить офис, будь на связи.

— Хорошо, — девушка взяла сумочку и улыбнулась на прощание: — Спасибо за угощение.

— Да не за что.

Махнув рукой, Галя выбежала в летний зной. Спиртное сделало свое дело. На душе стало легко и радостно, и даже перстень, уютно покоившийся в сумочке, не жег руки. Теперь ей уже не казалось, что чей-то пристальный взгляд следит за ней, и, миновав квартал, она остановилась у вывески с надписью «Ломбард», толкнула дверь и вошла в прохладное помещение. Тихо жужжал кондиционер, создавая комфортную атмосферу. Старый, очень худой, действительно напоминавший Кощея неестественной худобой еврей с крючковатым носом и белыми кудрявыми волосами, зачесанными за длинные желтоватые уши, сидел, согнувшись, и с пристальным вниманием разглядывал какую-то позолоченную статуэтку, попивая крепкий чай черного цвета из старинного серебряного, почерневшего от времени подстаканника. На столе, покрытом старой клеенкой в шрамах от ножа, в беспорядке были разбросаны кольца разных размеров и с разными камнями. «Там царь Кощей над златом чахнет», — вспомнила девушка. Ее бабушка сравнивала ювелира не только с Кощеем, но и с Гобсеком, который жил впроголодь, хотя сидел на мешках с золотом.

— Здравствуйте, Иосиф Абрамович, — сказала Галя, и ювелир вздрогнул, будто его облили холодной водой.

— А, Галочка! — Его желтое, морщинистое лицо озарила добрая улыбка. — Приветствую тебя. Только не ори так. Такие крики не для моих ушей. Как мама?

Галя опустила голову:

— Мама умерла. Еще и девяти дней не прошло.

Иосиф Абрамович зачмокал:

— Ай-ай-ай, какое несчастье! Леночка ведь была совсем молодая, и не пенсионерка даже, если мне не изменяет память. Я прав?

— Да, — кивнула Галя.

— Но отчего она умерла? — недоумевал ювелир. — Цветущая, красивая женщина… Я всегда удивлялся, что, разведясь с твоим отцом, она так и не вышла замуж.

— Рак, — коротко бросила девушка, словно выплюнув ненавистное слово. — Рак легких, четвертая стадия.

Старый еврей заохал:

— Боже, боже, какая несправедливость! Ну почему этот проклятущий рак столько народу губит? И когда ученые против него вакцину найдут? Не может быть, чтобы в природе ее не существовало, — он вдруг оборвал сам себя и посмотрел на посетительницу: — И чего меня, старого, понесло? Ты ведь по делу пришла, девочка моя? Верно?

— Верно, — девушка вынула из сумочки перстень. — Иосиф Абрамович, эта драгоценность много лет принадлежала нашей семье и приносила несчастья. Я пыталась от нее избавиться, но люди, которые выказывали интерес к кольцу, мертвы. Пока он у меня, я хочу покончить с ним. Распилите мне его на мелкие части.

Тусклые глаза Иосифа Абрамовича блеснули:

— Ну-ка, покажи мне эту вещичку!

Галя достала коробочку и, словно ядовитую змею, брезгливо бросила на столик:

— Вот он.

Ювелир открыл шкатулку и вынул драгоценность, подставив под свет лампы. Казалось, его маленькая комнатка сразу же озарилась ярко-красным пламенем. «Точно кровь», — подумала Лопатина.

— Ты говоришь, он принадлежал твоей семье? — поинтересовался старик. — А как у вас оказался, знаешь?

Галя покачала головой:

— Я вообще до недавнего времени не знала о его существовании. Память подсказывает мне, что я видела перстень на пальце у бабушки, когда была совсем маленькой, может быть, пару раз. Мама его не носила, во всяком случае, при мне, — она улыбнулась. — Я знаю, почему вы меня об этом спрашиваете. Когда кольцо стала сопровождать череда смертей, я прочитала о нем в Интернете. Знаю, что его называют «Кровь падишаха», и когда-то он принадлежал певице Нонне Поляковой. Каким образом драгоценность вдруг оказалась у нас — не имею никакого понятия.

Иосиф Абрамович вздохнул:

— Было время, когда лучшие сыщики страны искали это сокровище и гадали, куда его мог спрятать преступник. А оно вон где… Мне почему-то кажется, что твоя бабушка случайно обнаружила перстень на улице и не отнесла в милицию. Кажется, даже что-то подобное она мне рассказывала. Разумеется, она поступила неправильно, хотя я не верю, что все беды вашей семьи произошли от него.

— Так вы распилите его на мелкие кусочки? — спросила Галя.

— Такую красоту? — Ювелир покачал головой. Венчик волос на макушке зашевелился, будто колышимый ветром. — И не подумаю. Знаешь, если тебе приспичило от него избавиться, давай поступим так. У меня есть человек, который покупает подобные игрушки — именно те, которые, по преданию, приносят несчастья. У него уже скопилась целая коллекция, однако он, по его словам, живет, здравствует и процветает. Тебе крупно повезло, что недавно он позвонил мне. Думаю, за этот перстень мужик отвалит неплохую сумму, часть из которой ты возьмешь на памятник Леночке. Как тебе такой вариант?

Девушка дернула плечом:

— Вероятно, другие драгоценности не были столь опасны. А эта разрушала людские судьбы и вызывала смерть. Я точно знаю.

На худой жилистой шее еврея заходил острый кадык.

— Этот человек, как я понял, интересуется только такими цацками, другие ему не нужны. Знаешь, сколько народу с облегчением продало ему драгоценности, повинные, как они считали, в их бедах? И не произошло ровным счетом ничего. Возможно, он заговоренный. Во всяком случае, чтобы совесть твоя была чиста, помни: мы с тобой никого не обманываем. Если он хочет иметь дело с нечистой силой, запрятанной в некоторых драгоценностях, — это его право, не правда ли?

Галя немного подумала, прежде чем ответить. С одной стороны, ей не терпелось избавиться от перстня, только не таким путем, а испепелить, изрезать его и развеять прах по ветру. С другой — глупо отказываться от денег, тем более мужчина готов заплатить их прежде всего за репутацию драгоценности. Иосиф Абрамович, глядя на нее, смутно догадывался, какие мысли бродят в голове девушки.

— Соглашайся и не раздумывай, — подталкивал ее старик, вытирая крючковатый нос, покрывшийся потом. — Дядя Еся плохого не посоветует.

Галя улыбнулась.

— Ладно, уговорили, но только обещайте рассказать ему историю перстня во всех красках.

— Именно во всех красках, моя королева, — пообещал Еся, — тогда и цена будет выше. Я тоже кое-что заработаю за посредничество, — он положил перстень в коробку и вернул хозяйке. — Впрочем, ты можешь присутствовать при разговоре и добавить то, что считаешь нужным. Давай решим так. Я звоню ему и назначаю встречу на двадцать два часа. В это время ломбард закрывается, и нам не помешает ни одна живая душа. Ты приносишь перстень, оформляете сделку — и гуляйте, ребята.

— Я целиком полагаюсь на вас, — ответила девушка. Ювелир радостно хлопнул в ладоши. Руки у него были худые и длинные.

— Вот и отлично. Жду. Не опаздывай.

Галя кивнула, подумав, что и добрый дядя Еся не останется внакладе, он получит свои комиссионные, и неплохие. Ювелир всегда был готов на многое за деньги. «Погубит когда-нибудь его эта жадность», — пронеслось у нее в голове, однако девушка сразу отогнала дурные мысли и побежала домой, по дороге заглянув в магазин. Времени до встречи со странным покупателем, не боявшимся ни черта, ни дьявола, было предостаточно. Она решила приготовить плов — любимое блюдо своей бабушки. Купив все необходимое на маленьком рынке, девушка, войдя в квартиру и вымыв руки, сразу бросилась на кухню. Вот старый котелок, такой закопченный, что любители современного интерьера непременно посоветовали бы немедленно выбросить его, однако непрезентабельная посудина, как и тысячи других мелочей, напоминала ей о времени, когда их семья была полной и счастливой. На даче, находившейся возле моря, дед и бабушка колдовали с шашлыками, пловом и копченой рыбой. Рыбу всегда коптил дед, и она получалась необыкновенно вкусной. Половина дачного кооператива сбегалась отведать знаменитое лакомство. Бабушке доставался плов. Она готовила его на костре в большом казане, не то что готовила, правильнее сказать, священнодействовала, и блюдо выходило отменное. Гале больше не доводилось пробовать плов, пахнувший дымом и костром, и сейчас она терпеливо нарезала нужные овощи, мясо и делала приправу, утешая себя тем, что и на плите плов, если его уметь готовить, будет превосходным. Девушка священнодействовала так же, как когда-то бабушка, и в результате блюдо превзошло все ее ожидания. Пожалев, что придется есть одной и самой нахваливать себя, Галина взглянула на часы и ужаснулась. Она почти опаздывала к ювелиру. Девушка мельком посмотрела на себя в зеркало, прошлась расческой по черным волнистым волосам, наложила розовую помаду на пухлые губки, хорошо гармонировавшую со смуглой кожей, и помчалась к ювелиру.

На улице уже стемнело, район, где находился ломбард, всегда был пустынным в это время, и лишь одинокие прохожие выводили гулять своих питомцев. Проходя по темной аллее, утыканной стоявшими, как солдаты на параде, фонарями, лишь один из которых для приличия испускал тусклый свет, Галя напряглась. Ей снова показалось, что кто-то дышит в спину, но она успокоила себя тем, что до дяди Еси осталось совсем немного. И действительно, скоро показался трехэтажный дом и светлое окно комнаты ювелира. До двери девушка почти добежала, дернула ее на себя и, ворвавшись в узенький коридор, громко крикнула:

— Дядя Еся, я пришла!

Ей никто не ответил. В мертвящей тишине было слышно, как жужжала муха. Девушка не подумала о плохом: ювелир славился своей глухотой. Она позвала громче:

— Дядя Еся, где вы?

Муха продолжала жужжать назойливо, упорно. Старый, мудрый еврей не отзывался. Может быть, он показывает покупателю какие-то другие вещи в подсобке, в которую вообще-то никто не допускался? Галя вошла в его каморку. Дядя Еся никуда не уходил и ни с кем не беседовал. Он сидел в своем продавленном кресле, и седая голова с венчиком курчавых волос покоилась на столе, освещаемая бликами золота и драгоценных камней.

— Дядя Еся, вы спите? Это очень нехорошо с вашей стороны.

Она подошла к ювелиру и взяла его за руку. Желтая, со вздувшимися венами, рука бессильно упала на подлокотник, и до Гали не сразу дошло, что проклятое кольцо убило и ее старого знакомого. Он умер среди золота… Жадность погубила его… Как она и подумала…

— О господи! — Лопатина прикрыла рот рукой, чтобы не заорать, и стала пятиться к двери. Сейчас она вызовет «Скорую» и полицию… Сейчас… Девушка повернулась и услышала шорох за спиной. Она немного помедлила, прежде чем обернуться, хотя все ее существо противилось этому. И все же Галя бросила взгляд назад и дико закричала. Из подсобки, святая святых ювелира, выходил… сам дьявол. Высокий, худой, в черном плаще с капюшоном, холодным худым лицом, кривым ртом и длинным искривленным носом. Красные глаза, горящие адским огнем, не отрываясь смотрели на девушку. Не переставая кричать, Галина попыталась открыть входную дверь, намереваясь выбежать на улицу и собрать прохожих, но, к ее ужасу, та оказалась запертой.

— Этого не может быть, — пробормотала девушка. Дверь в комнатку дяди Еси не захлопывалась, она хорошо это помнила. Значит, существо закрыло ее своей дьявольской силой… Господи, как ей выбраться из этого ада? Как? Как? Дьявол, сверкая глазами, уже подходил к ней, медленно, словно получая удовольствие от ее ужаса, и Галя, схватив медную статуэтку на столе ювелира, бросила ее в окно, разбив стекло, потом нырнула в проем, больно поранившись. Не обращая внимания на текущую кровь, девушка побежала по аллее, беспрестанно оглядываясь. В сумерках ей почудилось, будто существо спокойно прошло сквозь дверь и двигалось за ней. Как бы она ни прибавляла шаг, расстояние между ними не увеличивалось, а наоборот, сокращалось. Ей казалось, что она уже чувствует его холодные пальцы на своей шее… «Господи, ну за что ты меня так наказываешь?» — пронеслось в голове. Галя снова закричала и рванулась в арку какого-то старого дома, чуть не сбив с ног коренастого мужчину, удерживавшего поводок с огромной собакой.

— Ральф, спокойно! — бросил незнакомец немецкой овчарке, которой такое поведение посторонней женщины, естественно, не понравилось, и она недовольно зарычала. — Девушка, что с вами? Боже мой, да вы вся в крови! Что случилось?

Галя подняла на него глаза, полные слез, напоминавшие бездонные темные озера, и прошептала:

— Спасите меня!

— Хорошо, мы с Ральфом спасем вас, если вы нам все расскажете, — голос мужчины показался смутно знакомым. — О, по-моему, я вас знаю, вы Галина Лопатина, не так ли? А я бывший, — он споткнулся на этом слове, — врач вашей матери, Герман Борисович Боростовский. Мне очень жаль…

— Давайте сейчас не об этом, — доктор был для нее ангелом, посланным самим Богом. — За мной гонится Дьявол. Он выбрался из перстня. Спасите меня. Я из охотника превратилась в жертву, как и гласило предание. Теперь Дьявол меня убьет.

Онколог сморщился, вероятно, смутившись от услышанного бреда, и сильно сжал плечи девушки:

— Дьявол? Где он?

Достав из кармана безупречно белой рубашки маленький фонарик, он осветил им все вокруг.

— Девушка, никакого Дьявола нет и в помине. Вам показалось. Пойдемте, я провожу вас до дома. Скажите, у вас есть успокоительное? Если нет, забежим в ближайшую аптеку. Я понимаю, смерть матери стала для вас страшным ударом…

Галя со злостью выхватила руку из его широкой ладони.

— Да, стала, — прошипела она, — однако я не сошла с ума. И мне нужно в полицию. Только что Дьявол убил ювелира, работавшего в ломбарде. А теперь охотится за мной.

— Иосифа Абрамовича? — удивленно спросил врач. — Я знаю его тысячу лет. Старик был знаком с моей бабушкой. Он убит?

— Если вы мне не верите, посмотрите сами, — бросила Галина. — Только сначала спрячьте меня в таком месте, чтобы он меня не достал, хотя бы в той же полиции.

Герман с минуту стоял в раздумье. Большая морщина прорезала его лоб.

— Мы сделаем вот что, — решил он, — я отведу вас к себе домой. Ральф защитит вас от любого дьявола, а я отправлюсь в ломбард и вызову полицию. Вы же сидите в моей квартире и никуда не уходите. Когда я вернусь, то все вам расскажу.

Галя вздохнула.

— Он доберется до меня и в вашей квартире, — сказала она. — Прошу вас, не оставляйте меня. Давайте вместе вызовем полицию.

— Ну, хорошо, — Герман достал телефон и набрал короткий номер. — Приезжайте в Дудниковский переулок, семь. Кажется, произошло нападение на ювелира, — он нажал кнопку отбоя. — Видите, как я доверился вам, даже не посмотрев на дядю Есю.

— Давайте пойдем туда вместе. — Галя знала, что отделение находится рядом, значит, наряд должен прибыть с минуты на минуту. — Только после этого мы сможем разговаривать дальше, и вы не станете принимать меня за сумасшедшую.

— Ладно, — Герман взял ее под руку и сжал поводок. — Но сначала остановим кровь и продезинфицируем раны. На ваше счастье, я всегда ношу с собой спирт и вату, на случай, если непоседа Ральф поранится. — Он достал из борсетки пузырек и мешочек. — Потерпите немного.

Доктор ловко и очень профессионально обработал раны и остановил кровь, потом накинул на девушку свой пиджак.

— Слава богу, лицо цело. А руки можно и спрятать. Теперь же мы приступим к делу. Говорите, старика убили? Вперед, Ральф!

Собака рванула с большой скоростью, словно чутье подсказывало ей, куда мчаться. Герман еле удерживал ее.

Оказавшись у ломбарда, овчарка завыла. Врач с удивлением посмотрел на выбитое стекло.

— Это сделали вы? И поранились осколками? Зачем? Тихо, Ральф.

— Войдите внутрь, — прошептала девушка. Он переступил порог довольно смело, пустив вперед верного пса. Замолчавшая было собака, понюхав труп ювелира, заскулила. Герман пощупал его сонную артерию:

— Действительно, мертв. Вы полагаете, его убили? На теле я не вижу внешних повреждений.

— Его убил Дьявол, но я не скажу об этом полиции, потому что меня просто засмеют, — Галя тяжело дышала. — Дьявол каким-то образом закрыл дверь, когда я хотела выйти из каморки. Пришлось разбить стекло и выскочить через окно.

— Послушайте, — врач собрался что-то возразить, но передумал, бросив взгляд на дорогу. Полицейская машина с маячком двигалась с большой скоростью. — Когда они начнут задавать вопросы, молчите, — попросил Герман. — И запомните: вас тут не было.

— Но мои отпечатки наверняка остались на статуэтке и дверной ручке, — возразила девушка. — Лучше во всем признаться.

— Стоит вам сказать им, что ювелира убил Дьявол, вас сразу посадят, если не в тюрьму, так в психушку, — рассудил доктор. — Делайте как я говорю.

Галя кивнула и опустила плечи. Только сейчас девушка почувствовала, как ее измотала, лишила сил история с проклятым перстнем. А полицейская машина уже тормозила у ломбарда. Из нее выбежали двое в штатском.

— Следователь Лукин, — отрекомендовался толстый тип с неприятным лицом, удивительно круглым и лоснящимся, словно масленый блин. — Это вы мне звонили?

Галя поразилась спокойствию Германа. Он лишь крепче сжал поводок.

— Да, я, — Герман улыбнулся. — Видите ли, прогуливался с собакой и обратил внимание, что окно у Иосифа Абрамовича разбито, ну, и зашел к нему, чтобы узнать, в чем дело.

— А он мертвый, — закончил следователь. Онколог наклонил голову:

— Это я заявляю как врач. Вот, кстати, мои документы. Полицейский бегло просмотрел паспортные данные.

— И вы ничего не видели и не слышали? — поинтересовался он.

— Ничего, — спокойно ответил Герман.

— Паршиво, — скривился Лукин. — Кстати, кто владелец этого ломбарда? Нужно срочно его вызвать. Наверняка произошло ограбление, и лишь он сможет сказать, что и сколько украли.

Герман пожал плечами:

— Это вам придется выяснить самому. Я знаю Иосифа Абрамовича, поскольку к нему обращалась моя бабушка, он иногда чинил ее золотые безделушки. А вот кто владеет конторой — мне неизвестно.

— Широков, пробей этот вопрос через наших, — приказал Лукин и похлопал Германа по плечу. — Пройдемте, вы будете понятыми, — казалось, он только теперь обратил внимание на Галю. — А вы кто? Случайная прохожая?

— Моя девушка Галина Лопатина, — представил ее доктор. — Сегодня она составляла мне компанию.

— И, конечно, тоже ничего не видела и не слышала, — буркнул Лукин. — Везет мне, однако!

— Товарищ майор! — Его молодой подчиненный помахал какими-то бумажными листками. — Здесь кипа квитанций. А в первом ящике ювелир хранил все ценности под номерами. Мы и без хозяина ломбарда разберемся, что украли, а что нет. Мне кажется, такие тонкости он вряд ли знает.

Майор поморщился. Герман видел: ему было неприятно, что подчиненный оказался смышленее его.

— Вот и прекрасно, — кисло заметил он, и его тонкие губы растянулись в усмешке. — Много этих проклятых квитанций?

— Тридцать листков, — бойко отрапортовал парень. Лукин наклонил голову:

— Значит, тут быстро управимся. Заходите, — он слегка подтолкнул Галю к ломбарду. — Будете понятыми, ибо других в такое время я не отыщу.

Лопатина со страхом взглянула на доктора, но тот лишь ободряюще подмигнул:

— Разумеется, мы всегда готовы оказать помощь полиции.

Стараясь не смотреть на труп дяди Еси, девушка заставила себя войти в комнату и сразу села на стул, стоявший возле окна. Отсюда тело практически не было видно. «Только бы не стал меня расспрашивать подробно, — молила она. — Я не выдержу, нет, я не выдержу». Герман, словно чувствуя ее состояние, взял все на себя. Он помогал считать вещи и сверять их номера и описание с квитанциями, потом поставил на протоколе размашистую подпись и поднес его Гале:

— Распишись здесь.

Галина нарисовала какую-то закорючку, и доктор вернул протокол Лукину:

— Все сделано.

Майор пробежался по описи вещей и издал звук, похожий на звук лопнувшего шарика, что должно было означать удивление.

— Это что ж, ничего не украли? — поинтересовался он. — И как такое может быть? Почему разбили витрину?

Галя встретилась с его пустыми глазами, в которых читалось равнодушие, и ей показалось, что она понимает этого человека. Дело близилось к ночи, убитый не представлял никакого интереса, да и убитый ли? Ведь внешних повреждений на трупе не обнаружили. Вот почему Лукину хотелось скорее покончить со всем этим.

— Кажется, я могу восстановить картину происшествия, — вдруг многозначительно изрек он и по очереди обвел взглядом слушателей. — Старик мирно работал в своем кабинете. Какие-то хулиганы разбили витрину. Вероятно, у него было слабое сердце, и оно не выдержало, — закончил майор свою четкую и довольно красноречивую речь.

Герман усмехнулся и похлопал его по плечу.

— Лучше и быстрее вас вряд ли кто раскрыл бы это дело, — сказал он, еле сдерживая смех. — Скажите, мы можем идти домой?

— Сначала мы запишем ваши адреса и телефоны, а потом ступайте, — милостиво разрешил Лукин. — И учтите: как только вы понадобитесь полиции, вызову вас в отдел.

— Ну, разумеется, — развел руками доктор. — Мы в вашем распоряжении.

Когда наконец Боростовский потянул ее из ломбарда, где Галя чуть не потеряла сознание, она вздохнула с облегчением:

— Господи!

— Теперь я провожу вас домой, — Герман взял девушку под руку. — Вы далеко живете?

Она дернулась, будто ее ударили током.

— Я не пойду домой. Он достанет меня там.

— Кто? Дьявол? — уточнил врач. — А по-моему, на сегодня с него хватит.

Галина всхлипнула:

— Вы смеетесь и не верите. А между тем я вас не обманываю. И еще: я совершенно нормальная. Да, смерть матери подкосила меня, но со мной стали происходить такие вещи, что я уже не помню, когда собиралась на кладбище. Прошу вас, поверьте мне и помогите, если сможете.

Герман провел рукой по ежику темных волос.

— Тогда у меня к вам одно предложение, безальтернативное, правда. Вы идете ко мне. Уверяю, туда никто не проникнет, кроме меня. Вы под защитой Ральфа. А уж он не допустит никаких дьяволов.

Услышав, что разговаривают о ней, собака несколько раз гавкнула, как бы подтверждая слова хозяина. Галя стояла в нерешительности, не зная, как ей поступить.

— Как-то неудобно, — наконец сказала она.

Герман мягко улыбнулся и взял ее руки в свои.

— Еще минуту назад вы просили меня помочь вам, — его голос звучал доброжелательно и печально. — Но если я не буду в курсе ваших дел, как я вам помогу? Вы поведаете мне свою историю, и мы вместе решим, как быть дальше. Что касается стеснения… Видите ли, я живу один в трехкомнатной квартире… Одна комната ваша. И вы нисколько меня не стесните.

Девушка махнула рукой. В конце концов, она была словно те нищие, которым, как известно, выбирать не приходится.

— Хорошо, идемте к вам.

Они прошли метров триста, когда показалась современная многоэтажка.

— Это мое жилище, — скромно сообщил доктор. — Далековато от центра и от клиники, где работаю, но мне здесь нравится. Тихий район.

— Да, — согласилась с ним Галя. — Здесь тихо. Во всяком случае, я тоже так считала, пока не убили дядю Есю.

Они поднялись на второй этаж, и Герман клацнул ключом. Ральф первый вбежал в квартиру.

— После этого бойца вы можете смело заходить сюда, — рассмеялся доктор. — Мой пес уже все обследовал и обязательно почуял бы присутствие чужого. А вот вам и тапочки.

Девушка удивилась, увидев, что тапочки были женскими. Кажется, в больнице Герман сказал Славику, что холост.

— Это вашей матери или?.. — спросила она и смутилась. Слова «сожительница» или «любовница» повисли на языке, вопрос показался ей бестактным, однако Боростовский вполне спокойно на него ответил:

— Не угадали. Бывшей жены. Мы в разводе уже пять лет. Жаль, она почти не дает видеться с сыном, но деньги тянет из меня исправно. А вы вышли замуж после развода? Откровенность за откровенность.

— Да мне нечего скрывать, — Галя сунула ноги в тапки, оказавшиеся ей довольно большими. — Замуж не вышла, бывший муж жаждет помириться, но у меня нет такого желания. Когда вспоминаю о нем, то сожалею лишь об одном — что у меня нет детей.

— Все еще впереди, вы молоды, — заметил Герман. — Впрочем, что же я держу вас в прихожей? Проходите, я покажу вам вашу комнату, и мы сядем ужинать.

Он привел ее в довольно просторную, но скудно обставленную спаленку. Кроме стола, кровати и телевизора, здесь ничего не было.

— Нормальной мебелью еще не обзавелся, — пояснил он. — Сейчас принесу вам халат. Вы не возражаете, что он тоже от бывшей? Правда, совсем новый, Лика его так и не надела.

Девушка покачала головой:

— Кто в моем положении станет возражать?

Она села на кровать. К ней подошел Ральф и уткнулся носом в ее колени. Нос был мокрый и холодный, и от присутствия овчарки девушка почувствовала успокоение. Да, здесь ее никто не тронет.

— Вижу, вы подружились, — радостно сказал Герман, бросая халат на кровать. — Осваивайтесь, а я разогрею ужин. Через десять минут жду вас в кухне.

— Давайте я вам помогу, — Галя встала. — Готовить — женское занятие.

— Вы ошибаетесь, — усмехнулся он. — Я так не считаю и сам готовлю с незапамятных времен. Так что помочь мне нужно только в одном — съесть все, что я положу вам в тарелку. Кстати, я не показал, где ванная и туалет. Ваше полотенце — розовое. Я уже повесил его на вешалку. На полочке возле зеркала лежит нераспечатанная зубная щетка. Это тоже для вас.

Теперь Галина смутилась по-настоящему. Бывает же так в жизни: ты впервые приходишь к человеку, который сегодня не подозревал, что ты к нему придешь, но все выглядит так, будто тебя давно ждали.

Она приняла душ, облачилась в розовый махровый халат с черными полосками и вошла в кухню.

— Умопомрачительно пахнет! — констатировала девушка, потянув носом.

— Мои фирменные отбивные с картошкой фри и салат из свежих огурцов и помидоров, — сообщил доктор и в мгновение наполнил ее тарелку доверху. — Кушайте.

— Но мне столько не осилить, — Галя улыбнулась и взяла вилку.

— А вы не думайте, осилите или нет, — посоветовал хозяин. — Просто кушайте.

Девушка надкусила сочное мясо:

— И правда, вкусно. Признайтесь, вы еще и кулинар.

— Я обязательно расскажу, как у меня получилось стать великим кулинаром, или, вернее, пришлось, — улыбнулся он. Улыбка вышла грустной. — Но сперва вы расскажете о себе и своих страхах. Только уговор: рассказываете, ничего не утаивая. Тогда я смогу вам по-настоящему помочь.

— Хорошо, — пообещала Галя с набитым ртом.

— Сначала опустошите тарелку, — приказал Герман. Девушка не возражала. Она сама не заметила, как ее тарелка опустела, а заметив, расхохоталась.

— Я всегда была противницей того, чтобы наедаться на ночь, — усмехнулась Лопатина. — А теперь не то что наелась — объелась. Все действительно вкусно.

— После чая и поговорим, — доктор аккуратно плеснул ей заварку в кружку с кипятком. — Попробуйте. Я никогда не пользуюсь пакетиками. Один знакомый из Средней Азии научил меня, как правильно заваривать чай.

Галя сделала глоток. Напиток, и правда, был великолепный: ароматный, в меру крепкий. Что ни говори, а Боростовский понимал толк в еде. Когда они закончили с трапезой, Герман помыл тарелки, не разрешив Гале к ним прикасаться, и повел ее в комнату. Ральф мирно дремал на подстилке. Услышав шаги, он лениво приоткрыл один глаз, но, убедившись, что это свои, снова погрузился в дремоту.

— Садитесь в кресло, оно очень удобное, — предложил доктор и, устроившись на диване, попросил: — Начинайте.

Галя скрестила руки на груди.

— Герман, вы врач и потому материалист, для вас наверняка на все найдется разумное объяснение. Сейчас вы выслушаете мой рассказ. Прошу вас: подойдите к нему серьезно. Я не сумасшедшая и вполне отдаю себе отчет в том, что говорю и делаю. Моя история будет, наверное, звучать нелепо, однако она правдива. Как оказать мне помощь и оказывать ли — решать только вам.

Лицо Германа было серьезно и сосредоточенно. Он кивнул:

— Я внимательно слушаю. И ничего не утаивайте.

Галина вздохнула и начала печальную повесть. Она поведала, как дед-генерал, оказавшись жертвой наговора своего сослуживца, якобы покончил с собой в тюрьме, как бабушка, решившая во что бы то ни стало реабилитировать его честное имя, заболела и свела счеты с жизнью, как ушел отец, хотя до всех бед у них была дружная и счастливая семья, как она обнаружила мужа в постели со своей подругой и как, наконец, мать умерла от рака, хотя год назад ее флюорография ничего не показала. И всему виной являлся перстень, который то ли бабушка, то ли мама нашли неизвестно где и почти не надевали. Но с его появлением в семье стали происходить неприятные вещи.

— Я решила избавиться от него, — продолжала Галя, взглянув на доктора. Он слушал сочувственно. — От секретарши на работе, откуда меня уволили, я узнала, что шеф очень любит антиквариат, который обычно дарит своей любовнице, нашему финансовому директору Татьяне. В общем, я хотела отдать ему эту вещь, он было отказался, но потом попросил его принести. В тот же день я обнаружила его мертвым в кабинете, куда он вызвал меня для беседы по очередному договору с французами. Следователь не нашел никаких признаков насильственной смерти, врач поставил диагноз «асфиксия».

— Причина? — деловым тоном осведомился Герман. — Асфиксия бывает разной.

— Доктор предположила, что он подавился кофе, — пробормотала Галя. — Но это меня не убедило. Взрослый мужчина редко давится до смерти. Тем более кофе.

Боростовский наклонил голову набок:

— В больнице я навидался всякого… А «Скорая» по подобным вызовам ездит очень часто. И, как я понимаю, с результатами вскрытия вас не ознакомили. Возможно, патологоанатом отыскал в трахее инородное тело. Знаете, иногда такая смерть наступает очень быстро. Если через полторы минуты никто не оказал помощь — летальный исход неизбежен.

— Может быть, меня бы все убедило в цепи случайных совпадений, если бы не Татьяна. Понимаете, — девушка молитвенно сложила руки на груди, — Аркадий Петрович, как я и предполагала, хотел подарить кольцо Лазаревой, однако еще до нашего с ним последнего разговора я сама предлагала ей перстень, и она тоже сначала отказалась, потом попросила привезти антиквариат к ней на квартиру. Вероятно, ее возлюбленный, который и надоумил нашего финансового директора собирать антиквариат, как говорят, дал добро. Я так и сделала, но хозяйку не застала. Она не дождалась меня, умчалась в аэропорт с любовником, чтобы в Москве начать новую жизнь. Знаете, — она провела пальцем по лицу, — я даже обрадовалась этому. Судьба вроде как хранила ее от дьявольских сил — во всяком случае, мне так казалось. Но не тут-то было! Лазареву обнаружили в аэропорту на скамейке, подавившуюся кольцом с бриллиантом.

Герман нахмурился, однако сообщение его не очень удивило.

— Знаете, недавно в нашу больницу привезли китайца, которого подозревали в краже бриллианта с выставки. Ему сделали УЗИ, чтобы определить, не проглотил ли он чертов камень. И такие случаи нередки. Возможно, ваша коллега не хотела или не могла все декларировать и летела вовсе не в Москву. Потому ей, бедняжке, и пришла в голову такая бредовая мысль. Жаль, что возлюбленный поддержал ее. Кстати, сам он что говорит?

— Ничего, — Галя тяжело дышала. На щеках розами пылали алые пятна. — Таня была одна, и никакого другого антиквариата при ней не оказалось.

На смуглом лбу Германа залегла глубокая складка.

— Значит, этот негодяй обчистил ее, — буркнул он, — обчистил и смылся, испугавшись, когда она стала задыхаться. Он самый настоящий убийца! Любящий человек вызвал бы «Скорую». Возможно, врачи спасли бы девушку.

— Самое страшное в том, что я пожелала им подавиться! — Несчастная обхватила руками голову и раскачивалась из стороны в сторону, как китайский болванчик. — Шефу — когда он отказал мне в помощи, Татьяне — когда она, по сути, сделала то же самое. И проклятый перстень убил их, как в легенде. Я охотник, а они моя дичь. Перстень выполнил мою просьбу, чтобы напиться крови.

Доктор махнул рукой и моргнул:

— Это ваши фантазии. Начитавшись страшилок о кольце, вы приписали ему силу, явно несвойственную.

— А потом пришла очередь Иосифа Абрамовича, — Лопатину знобило, лихорадило. Мозг словно проткнули тысячи иголок. Перед глазами плыли красные круги, и казалось, что она потеряет сознание. — Я побежала к знакомому ювелиру, чтобы он распилил его на множество маленьких частей.

— Зачем же? — удивился Герман. — Можно было просто продать.

Галя потрясла маленьким кулачком.

— Я подумала: хватит смертей. В Интернете я прочитала про драгоценности, которые приносили несчастья. С одним кольцом, послужившим причиной гибели нескольких человек, так и поступили — распилили на три части. Я принесла вещь дяде Есе, но он отговорил меня: дескать, у него имеется покупатель, приобретающий украшения, которые пользуются дурной славой. Сделку назначили на десять вечера. Когда я пришла на встречу, то обнаружила дядю Есю мертвым, это вам известно, — лицо Лопатиной побелело. — Кто-то стоял в подсобке и следил за мной. На пороге я почувствовала взгляд и обернулась, — она жалобно посмотрела в глаза Германа. — И, хотя вы мне не верите, клянусь, это был Дьявол.

Он выглядел так, словно сошел со страниц книг, в которых его описывают: черный плащ с капюшоном, кривой длинный рот с узкими губами, искривленный нос, красные горящие глаза. Я закричала и толкнула дверь, но она оказалась запертой. Скажите на милость, как такое могло произойти без вмешательства потусторонних сил? Вы можете сами проверить, что у дяди Еси дверь не захлопывается. Вот мне и пришлось выбить стекло статуэткой, а потом вылезти в окно. Хорошо, что вы остановили кровь, а то следователь заметил бы и заподозрил меня в убийстве. Или нашел бы еще и мой труп, если бы вы меня не спасли. Это существо гналось за мной, я видела его, как сейчас вас, — закончив рассказ, девушка бессильно опустила голову на спинку кресла.

— Надо полагать, дяде Есе вы тоже что-то пожелали? — уточнил Боростовский. Она печально покачала головой:

— Не то чтобы пожелала… Просто вспомнила, как мы с родителями смеялись над ним: «Там царь Кощей над златом чахнет»… Вы видели его позу? Он зачах над своим златом, разве не так? Дьявол гнался за мной — значит, охотник превратился в дичь. Теперь перстень убьет меня. Ему нужна только моя кровь — так гласит предание.

— Но ваши родственники ничего никому не желали, — заметил доктор. Лопатина так сильно сжала тонкие изящные пальцы, что они хрустнули.

— Поэтому перстень захотел их крови, — пояснила она ему, словно маленькому непонятливому ребенку. — Они превратились в дичь.

Герман взял ее холодную руку в свои теплые ладони и улыбнулся.

— Знаете, я не вижу ничего мистического в этой истории, — признался он. — И, думаю, мне удастся найти всему разумное объяснение. Сейчас уже поздно звонить моим знакомым, чтобы уточнить диагноз вашего шефа и детали вскрытия Лазаревой и дяди Еси. Завтра я обязательно это сделаю. У меня есть знакомый патологоанатом. Но давайте не будем о грустном. Во время ужина я обещал вам, что расскажу о собственной семье. Видите ли, так получилось, что в семь лет я остался круглым сиротой. Мои родители, геологи, погибли в экспедиции. Папа все искал какой-то артефакт, оставленный скифами в Крыму, но нашел только свою смерть и потянул за собой маму. Меня воспитала бабушка. Дед умер рано от инсульта, и вся тяжесть легла на ее плечи. Она работала на трех работах, кормила, обстирывала меня как могла, помогала делать уроки и умоляла, чтобы я хорошо учился и после школы поступил в медицинский. Не знаю почему, но ей очень хотелось, чтобы я стал врачом. И я дал ей слово, что сделаю это. Слава богу, она дожила до счастливого дня и увидела меня в списке принятых. Но на том мое везение закончилось: через полгода ее сердце остановилось. Занятая мной, она не занималась своим здоровьем, а я, увлеченный собственными делами, тоже ничего не замечал и не переживал, когда видел, как она глотает валидол. Сотни людей кладут его под язык — и ничего! В общем, после смерти бабушки я остался совсем один. Приходилось все делать самому: зарабатывать на еду и одежду, разгружая по ночам вагоны, готовить, вести хозяйство. На шестом курсе я женился, — Герман помрачнел. — Лика была моей одногруппницей, подающим надежды гинекологом. Странно, почему она вышла за меня — такая умница и красавица. Правда, Лика утверждала, что любит меня, однако, как потом оказалось, она рассчитывала на другое. За отличную учебу меня должны были послать на стажировку в Америку, но мой лучший друг, папа которого скромно трудился в Министерстве здравоохранения, позаботился, чтобы туда отправили его. Мне кажется, с того момента Лика потеряла ко мне интерес. Зарплата рядового врача в провинциальной больнице явно не была пределом ее мечтаний. Наверное, она не развелась со мной сразу только потому, что уже появился Гоша — мой единственный и любимый сын. Однако потом, когда подвернулся богатый, пусть немолодой и годящийся ей в отцы кавалер, она тут же сбежала. С тех пор я живу один. Да, неплохо зарабатываю, но деньги не спасают от одиночества. Как вы считаете?

Галя кивнула:

— Верно, не спасают.

— Я откровенно рассказал вам обо всем, чтобы вы поняли: в жизни случаются разные ситуации, — продолжал Боростовский. — И вовсе не обязательно винить в этом перстень. Ваши родственники не стали для него дичью. В нашей семье, например, отродясь не было никаких драгоценностей, приносящих беду, однако это не спасло родителей от гибели, бабушку от сердечной недостаточности, а меня от развода и разлуки с сыном. Мне кажется, историю ваших родных тоже можно объяснить достаточно просто. Ваш дед отказался помогать мафии (вы же не станете возражать, что в то время подобные организации уже существовали), и его убрали. Мы с вами знаем, что в одиночку бороться против криминала бессмысленно, а он попытался это сделать. Когда его дело продолжила ваша бабушка, мафия покончила и с ней. К сожалению, ваш отец оказался непорядочным человеком и, вместо того чтобы поддержать жену и дочь в трудный момент, попросту сбежал от них. Думаю, он и женился на Елене Васильевне по расчету.

Галя покраснела. Ее мать, так любившая отца, всегда гнала от себя подобные мысли и в разговорах с дочерью выставляла его слабаком и трусом. Вероятно, это причиняло меньше боли, чем осознание того, что он никогда не испытывал к ней чувств. Вот здесь Герман, кажется, прав.

— Что касается вашего мужа… — доктор сделал многозначительную паузу. — На эту тему ходит множество анекдотов. Кстати, некоторые люди прощают благоверным измену, вы же этого не сделали, несмотря на то что он хотел наладить отношения.

— А вы, интересно, к каким относитесь? — с усмешкой спросила Галина. — К тем, которые прощают?

— Нет, я из вашего племени, — улыбнулся доктор.

— Вот видите… — вздохнула она.

— Вижу, что вы правильно сделали, избавившись от него, — продолжал Герман. — Предательство всегда есть предательство, и его нельзя назвать по-другому, даже если постараться приукрасить вычурными словами. Ну да ладно, хватит о вашем бывшем. Перейдем к Елене Васильевне. К сожалению, бывают такие опухоли, которые растут очень быстро. Впрочем, возможно, врач, изучавший ее флюорографию год назад, что-то проглядел. Такое тоже случается.

Герман замолк, и Галя, вскинув голову, посмотрела на него с вызовом. Ее черные глаза метали молнии:

— Допустим, несчастья в моей семье можно объяснить так, как это сделали вы, — резко сказала она. — Представьте, я тоже об этом думала. Но что насчет моего шефа, его любовницы и ювелира, которые, так или иначе, перед смертью соприкоснулись с перстнем? Вы уверены, что патологоанатом поможет нам разгадать головоломку?

Доктор наморщил лоб, и девушка снова увидела глубокую складочку, которую захотелось разгладить.

— На девяносто девять, — произнес он. — Что ни говори, а Аркадий и дядя Еся были пожилыми людьми, несмотря на то что ваш шеф и пытался молодиться. Возможно, в их смертях нет ничего криминального. Поэтому давайте поговорим о любовнице вашего босса. — Врач постучал пальцами по крышке стола. — Вы сказали, ее звали Татьяной? Расскажите о ней подробнее.

— На самом деле мне мало что известно, как и другим, — начала Лопатина. — Мы все считали ее одинокой волчицей и, когда она спуталась с шефом, удивились, — Галя усмехнулась. Впрочем, чему же тут удивляться? Она сирота, приехала из какой-то глухой деревушки в надежде найти работу бухгалтера в магазине. И вот однажды Аркадий Петрович, который был охоч до молодых, красивых и неопытных, заприметил ее в театре, познакомился, а на следующий день уже ввел в курс дел и сделал финансовым директором в своей фирме, хотя на эту должность имелись претенденты поопытнее и постарше. Он снял ей дорогую квартиру, купил машину и дарил антиквариат. Правда, момент, когда такое положение ей надоело, все равно настал. В день своей смерти она собиралась уволиться и уехать отсюда с молодым человеком. Таня даже обрадовалась гибели любовника, ну, в смысле, Аркадия, во всяком случае, мне так показалось, когда я позвонила ей по просьбе жены шефа, намеревавшейся выгнать ее с работы. Татьяна рассказала мне про отъезд, попросила забрать документы фирмы, которые она просматривала накануне, и принести перстень. Но я ее не застала.

Боростовский схватил ее за руку:

— Вас кто-нибудь видел?

— Только консьержка, которая сказала мне, что Таня вышла из дома с чемоданом, — призналась девушка. — Впрочем, следователь уже спрашивал меня об этом. Знаете, — она жалобно посмотрела в его лучистые глаза, — мне кажется, если тюрьма сможет защитить меня от Дьявола, то пусть забирают по подозрению в убийстве ювелира. Да, лучше тюрьма, чем этот ужас, — закончила она с пафосом.

Герман чуть заметно улыбнулся.

— Я постараюсь во всем разобраться, — пообещал он. — А сейчас иди спать.

Он перешел на «ты», сам того не замечая, и получилось у него так естественно, что Галя не возражала, а обычно она очень щепетильно относилась к таким вещам. К тому же врач был прав: сон — лучшее, что можно было сейчас ей предложить.

— Иди, не стесняйся, — он слегка подтолкнул девушку в приготовленную для нее комнату. — Спокойной ночи.

Глава 3
К удивлению Гали, ей снились радужные сны. Снилась мама, живая и здоровая, снилась бабушка, научившая ее печь вкусные эклеры с заварным кремом, снилась их дача возле моря с маленьким кукольным домиком в цветнике. В детстве Галя думала: наверное, именно в таком цветнике жила добрая колдунья, которая хотела оставить у себя Герду. Красные и желтые розы, тюльпаны, нарциссы, гиацинты, огромные маки — все они были высажены руками бабушки. Возле калитки радовали глаз прохожих вечнозеленые агавы и декоративная полынь. Когда до нее дотрагивались, на руках надолго оставался терпкий запах, напоминавший персидские духи. Галина семья любила проводить вечера в беседке, густо оплетенной виноградом, там было не жарко, с моря дул легкий бриз, из цветника доносился сладкий аромат. Бабушка ставила перед девочкой тарелку с клубникой, политой молоком с сахаром.

— Ты все должна съесть.

Сначала Галя терпеть не могла это блюдо, кипяченое молоко вызывало тошноту, но постепенно она привыкла и уже не представляла свою жизнь без летнего лакомства. Слава удивлялся, почему его жена ест клубнику, только разминая ягоды в молоке. Он так и не оценил вкус ее любимого кушанья. Впрочем, он не оценил очень многое…

Вспомнив бывшего мужа во сне, Галя пробудилась с мыслями о нем. Господи, скоро он должен позвонить! Она опрометчиво пообещала поехать с ним на побережье, чтобы увидеть старый заброшенный дом — свою давнюю мечту, но сейчас ей этого не хотелось. Все так перемешалось, так перепуталось! Разумеется, теперь ей не до Славы. Нужно решить проблему с перстнем. А потом… А потом будет видно, как жить дальше. Галя села на кровать, сунула ноги в мягкие тапочки и закуталась в халат. Почему-то ей показалось, что в ее жизни появился человек, способный, как эта теплая, уютная одежда, окружить ее заботой, подставить плечо… И этот человек — Герман.

— Стоп, — сказала она себе. — Хорошее отношение еще ничего не значит. Может быть, у него ко мне чисто врачебный интерес. А может…

Додумать до конца мысль, пришедшую в голову, помешал стук в дверь.

— Галя, ты проснулась? — деликатно поинтересовался хозяин. — Мы с Ральфом уже приступаем к завтраку. Присоединяйся.

Девушка хотела отказаться, но из кухни шел аромат любимых оладий на дрожжах, и она сдалась:

— Сейчас иду. Только приведу себя в порядок.

Она быстро приняла душ, расчесала свое главное украшение — волосы — и вскоре с удовольствием пила кофе с оладьями, политыми растопленным сливочным маслом. Ральф сидел в сторонке, видимо, уже проглотив свою порцию корма. Герман, облаченный в костюм, допивал чай.

— В общем, я решил, что сегодня ты на работу не пойдешь, — констатировал он. — Насчет больничного можешь не беспокоиться. Звони в фирму и предупреждай.

— Но почему? — изумилась девушка.

— Да потому, что твоя история меня все же поразила, — признался Боростовский. — Всю ночь не спал и думал о тебе и о перстне. Мне кажется, все эти странности с кольцом происходят неспроста. Я сам хочу во всем разобраться, однако для этого нужно время. И я должен быть уверен в твоей безопасности, — он взял ее руки в свои, и она почувствовала, как по ее телу разливается приятное тепло. Тепло от его присутствия, от его заботы. Прикосновения больших натруженных ладоней словно сняли разом все ее проблемы, и ей стало легче дышать.

— Спасибо, — прошептала она.

— Ты должна пообещать, — продолжал мужчина, не обращая внимания на слова благодарности, — что без меня не двинешься с места и что ни одна живая душа не узнает, где ты.

Галя кивнула:

— Хорошо. Я обещаю.

— А теперь я отправляюсь на работу, а в промежутках займусь твоими делами, — Герман вышел в прихожую. С Ральфом тоже не гуляй, как бы он ни просился. Пес привык делать дела на балконе, там у него специальные приспособления. Вечером я сам выведу его. Договорились?

— Договорились, — ее глаза блестели. Галя верила этому человеку, как никому на свете. Возможно, благодаря его помощи скоро все кончится.

— Вот и умница, — он подмигнул на прощание. — До встречи. Хорошенько запрись.

— Да, — девушка помахала своему спасителю. Ральф тоже бросился к двери и заскулил.

— Ничего, моя псинка, — рассмеялась Лопатина, — мы с тобой немного поскучаем, пока не вернется Герман, а потом все вместе прогуляемся по парку. Обещай вести себя прилично.

Ральф гавкнул, словно говоря: «Да».

— Прекрасно, — заметила Галя. — А теперь, дорогой, мне нужно пообщаться с моими коллегами. Твой хозяин не велел сегодня ходить на работу.

Она достала мобильный и набрала телефон Ларисы.

— Слушаю, — отозвалась та, как всегда, деловым тоном.

Галя закашлялась.

— Ларочка, я приболела, — с придыханием сказала она, стараясь изображать простуду. — Температура зашкаливает. Так что сегодня не приду. Возможно, одного дня мне хватит, чтобы отлежаться.

— Ты не пойдешь на похороны шефа? — удивилась Лариса. — Но будет весь наш офис.

— Передай мои соболезнования Ирине, — прохрипела Галина. — А когда хоронят Таню?

— Думали, тоже сегодня, — ответила секретарша, — так, во всяком случае, настаивала Ирина. Однако что-то там не выгорело. Нашего финансового директора, по последним сведениям, предадут земле завтра или послезавтра. Ужасно, правда? — Она всхлипнула. — Сразу две смерти в такой благополучной конторе. Как бы то ни было, мне жалко эту стерву Таньку. А ты лежи и лечись. Сегодня шефиня в офисе не появится, — Лара хмыкнула. — Для поминок она заказала «Бриз».

«Бриз» считался самым дорогим рестораном не только в их городке, но и во всей области. Хозяин выписал поваров из Франции и Италии, и посетители могли вкусно поесть за приличную сумму. Галя подумала, что поминки шефа влетят Ирине в копеечку.

— Расскажешь завтра, как все прошло, — попросила девушка.

— Обязательно, — пообещала Лара. — Выздоравливай.

В трубке раздались гудки. Галина положила телефон на тумбочку и взглянула на Ральфа, смотревшего на нее печальными карими глазами.

— Не рви мне душу, — жалобно попросила она. — Ну не могу я погулять с тобой без разрешения хозяина.

Пес лениво гавкнул, показав розовую пасть с острыми белыми клыками и, зевнув, улегся на подстилку.

— Поспи, — предложила ему Галя. — Так-то лучше. А я посмотрю, что у вас в холодильнике. Нужно как-то отрабатывать свое проживание.

Часть 8
Глава 1 Москва, 1977
Анатолий сидел в кабинете, пил чай, такой горячий, что на носу выступили капли пота, и думал о том, как выполнить поручение жены. Аня давно просила сапоги, и вот сегодня, по слухам, в ГУМе выбросили итальянскую обувь. Если поторопиться, можно успеть хотя бы занять очередь. Следователь печально вздохнул, представляя себе эту очередь. Он всегда шутил, что она простиралась от Бреста до Владивостока. Разумеется, товара хватало не всем. Но терпеливым людям в любом случае светила удача, даже если они и не получали то, за чем упорно простаивали часы. Бывало, вместо итальянских сапог они уходили с немецкими или польскими кофточками под мышками, что тоже было само по себе неплохо. Петрушевский взглянул на часы. Что, если вырваться из отдела и попробовать протиснуться в очередь? Он встал и отставил чашку. Пожалуй, так и нужно поступить, пока никто не беспокоит.

— Пока никто не беспокоит, — вслух высказал он свои мысли и, конечно, все испортил. Дверь в кабинет отворилась, и вошел сияющий Сарчук, по лоснящемуся от счастья лицу которого было видно, что дело сдвинулось с мертвой точки.

— У нас снова подозреваемый, — радостно сообщил он. — Я еще раз проштудировал записи Нины в ее книжке, потом попросил телефонистов вычислить, с кем покойная разговаривала в последнее время чаще всего. На наше счастье, такой нашелся… — он сделал многозначительную паузу. Анатолий с горечью подумал: плакали итальянские сапожки.

— Давай говори, кто он, не тяни резину, — буркнул следователь.

— Владимир Николаевич Горячев из Запорожья, — произнес Виктор и сам потрепал себя за чуб. — Только на этой неделе он звонил Ельцовой восемь раз. Последний — за день до смерти. Как тебе такая кандидатура?

— Нужно все о нем выяснить, — Анатолий вздохнул и глотнул уже остывший чай. — Придется лететь в Запорожье. Посылай своих за билетами, а я сообщу начальству.

Когда Сарчук вышел из кабинета, Петрушевский снова опустился на стул и, придвинув телефон, принялся набирать домашний номер. Он надеялся, что жена не станет на него обижаться. В конце концов, она знала, за кого выходила замуж, и много лет не давала ему никакого повода думать, что их брак был ошибкой. Вот и сейчас, сразу ответив на звонок, Аня грустно произнесла:

— Ты уезжаешь…

— Откуда ты знаешь? — Анатолий всегда поражался ее интуиции. Вот бы кому работать в милиции!

— Ты редко звонишь мне днем, — поясняла она. — Куда на этот раз?

— В Запорожье, — признался он. — У нас появился подозреваемый.

— Вот как? — удивилась Аня. — В Запорожье? Я даже не успею собрать тебе поесть.

— Мы с ребятами перекусим на вокзале, — успокоил он жену. — Не переживай. Я позвоню как только смогу.

— Толя, счастливого тебе пути, — мягко произнесла она. — И не думай, ради бога, о сапогах. Я чувствую, что это тебя тревожит. Спокойно занимайся своей работой.

— Я люблю тебя, — искренне сказал следователь. — Ты у меня самая лучшая.

— И я тебя очень люблю, — эхом отозвалась супруга. — До встречи.

Он опустил трубку на рычаг, с грустью подумав, сколько приходится терпеть жене милиционера. Во-первых, каждый день волноваться, что муж может не вернуться. Во-вторых, забыть о культурных развлечениях, разве что в выходные удастся куда-нибудь выбраться, скажем, на природу. И в том случае, если они будут, эти выходные. Однако ему с женой повезло, Аня никогда ни на что не жаловалась, как настоящая боевая подруга. За двадцать пять лет совместной жизни — ни одного скандала. Его подчиненные иногда сетовали на непонимание вторых половин, а он слушал их с недоумением. Служба в милиции имеет свои особенности, и, если женщина не готова безропотно сносить все, что выпадет на ее долю, — лучше расстаться. У милиционера должен быть крепкий тыл, и это даже не обсуждается. А если… В его мысли снова вклинился Сарчук. На этот раз вид у него был растерянный.

— Толя, ты знаешь, что за перец этот Горячев? — поинтересовался он, скривившись.

— Думаю, ты мне скажешь, — усмехнулся Петрушевский. — Ты же у нас оперативник.

— И скажу, — Виктор придвинул к себе стул и плюхнулся на него. — Ни много ни мало — директор запорожского Дворца спорта. Как тебе такой поворот? Удобно ли врываться в кабинет к такому человеку и устраивать там обыск?

— Удобно, — отозвался Анатолий, не меняя голоса. — Но прежде чем мы ворвемся, как ты деликатно изволил выразиться, давай расспросим Софью Ельцову. Вдруг она что-нибудь да знает об этом фрукте, — он дружески улыбнулся. — Витя, смотайся к ней, а? Ее показания могут очень даже пригодиться.

— Ну что с вами поделаешь? — Сарчук встал и пригладил чуб. — Слушаюсь, товарищ начальник. Очень надеюсь, что ей будет что рассказать.

Глава 2 Позже
На счастье оперативника, Соня Ельцова оказалась дома без сожителя, который мог помешать откровенному разговору, и с удовольствием нарисовала портрет интересующего их человека. Сама она терпеть его не могла и считала настоящим альфонсом.

— Вообще у старухи, то есть у Нонны Борисовны, — поправилась Соня, — на старости лет крыша двинулась. Извините, что так грубо, однако лучше не скажешь. Она преподавала вокал в институте и тащила домой и студентов, и поклонников. Ровесники, пусть даже сорок раз заслуженные, ее не интересовали, только молодежь. Стыд какой, правда? Ниночка говорила ей, что это, ну, не совсем культурно, а старуха только смеялась в ответ:

— У известной всем особы хахаль на двадцать лет моложе ее. Моя ученица Ленка завела себе молодого любовника.

— Зыкова? — удивлялась Нина. — Ничего об этом не слышала. Разве такая дама…

— Вот именно, такая дама, — перебивала ее Полякова. — Думаешь, Гурин, этот баянистишка, случайно на всю страну гремит? Да таких, как он, воз и маленькая тележка. Просто втрескалась в него Ленка и тянет за собой.

Нина разводила руками:

— Стыд-то!

— Ты это ваше деревенское пуританство брось! — гремела Полякова. — И с гостями моими ласковее будь. Мне кажется, ты плохо встречаешь Владимира Николаевича.

— Горячева? — Нина покраснела. Да, она старалась как можно реже попадаться ему на глаза, потому что этот поклонник матери задел и ее бедное сердечко.

— Нравится он мне, — призналась она как-то сестре. — Но мать не позволит с ним встречаться. Понимаешь, она как собственница. Что ее, то ее — и никому больше не достанется. Разве, как говорят, с воза упадет…

Соня этого не понимала. Возле Нонны, по ее мнению, и так крутилось много поклонников, могла бы и дочь неплохо пристроить, пусть приемную. Нинке глубоко за сорок, а мужика нормального нет и не было. Да и будет ли при такой любвеобильной мамаше? Однако еще до смерти Поляковой сестра, пунцовая от счастья, призналась ей однажды:

— Представляешь, Володя сказал, что всегда любил только меня. Он из-за меня ходил к матери, — она хлопнула в ладоши и обняла Соню. — Даже не верится.

— А мне не верится, что он не врет, — буркнула сестра. — Сразу влюбился — сразу и признавайся в чувствах, а не крути, не ходи на задних лапах перед другой, — она вздохнула: — Мой совет тебе, сестрица. Учти, даю бесплатно и денег на выпивку моему козлу не прошу. Гони ты этого Владимира в шею. И чем скорее, тем лучше.

— И что же, она послушала вас? — спросил Виктор. Чем больше он узнавал о Нине, тем больше ему становилось ее жаль. Да, с одной стороны, ей повезло. Так казалось на первый взгляд. Богатая стареющая дама удочерила девушку, однако Нина так и не стала дочерью, по сути, так и оставалась прислугой. Нонна Борисовна далеко не бедствовала, но так и не удосужилась нанять приходящую домработницу. Всю работу продолжала выполнять Нина. Она готовила обеды, накрывала столы для гостей, стирала, скребла, мыла и при этом боялась заикнуться о том, что тоже женщина и имеет право на личную жизнь.

— Как же, послушала! — усмехнулась Соня. — Она ограничила общение со мной, потому что я заводила разговор о Владимире, а сестра не хотела его обсуждать. Так что больше я ничего не знаю, извините.

Сарчук и так уже понял, что без поездки в Запорожье им не обойтись. Нужно было бежать за билетами.

— Можно от вас позвонить? — спросил он, заранее зная ответ, и поднял трубку старого разбитого аппарата. Наверное, Шаповалов, возвращаясь пьяным с работы и устраивая разборки, частенько ударял им о стену.

— Звоните, — пожала плечами Соня. — И денег не возьму.

Глава 3 Запорожье, 1977
Владимир Горячев сидел в своем просторном кабинете во Дворце спорта и в который раз вертел в руках кубки, стоявшие на его столе. Он всегда делал так в минуты крайнего волнения. Вся продуманная до мелочей операция летела к черту, телефон на том конце провода молчал, а ведь он почти все уладил. Господи, ну почему никто не отвечает? Крутанув еще раз диск — так, на всякий случай, — Владимир бросил трубку на рычаг и погрузился в невеселые думы. Вся история этого необычного знакомства встала перед глазами. В дом Нонны Борисовны его пригласил московский приятель-пианист. Горячев сначала отказывался — к музыке он не имел никакого отношения, а судя по рассказам, у Поляковой бывали только музыканты. Однако друг уговорил его.

— Сиди и притворяйся, что в восторге от хозяйки, даже если старушка не вызовет у тебя ничего, кроме смеха. Знаешь, на старости лет она полюбила хвальбу больше всего на свете. Кстати, ты когда-нибудь слышал ее живьем?

Горячев покачал головой. Теперь он жалел, что не пошел на концерт Нонны Борисовны, когда однажды ей вздумалось посетить Запорожье. Что теперь он скажет, если она спросит, видел ли гость ее на сцене в родном городе?

— Это ничего страшного, если ты ее не слышал, — ободрил его приятель. — Могу тебе расписать, что нас ждет в ее хоромах. Сначала старушенция сыграет на пианино и споет, потом мы сядем за стол, который соорудит ее приемная дочь.

— У нее есть дочь? — рассеянно спросил Владимир, думая о другом. Друг кивнул:

— Да, Ниночка. Весьма любопытная особа. Типичный выходец из глубинки, хотя Нонна давно удочерила ее и дала образование. Нина трудится инженером в каком-то институте, однако деревня из нее до конца не вышла. Знаешь, как говорят: девушка из деревни выйдет, но деревня из девушки… Впрочем, сам увидишь. На ней самое нарядное платье сидит как на козе седло. Наверное, поэтому бедняжка никак не может найти суженого-ряженого. В доме ее матери бывает в основном богема, которой такие девушки неинтересны.

— А я не буду смотреться как инородное тело? — поинтересовался Владимир. Приятель расхохотался:

— Ну что ты! Во-первых, ты не тракторист, а директор Дворца спорта, пусть и в Запорожье, во-вторых, ты относительно молод и довольно красив. Старушка таких любит.

Горячев махнул рукой и решил пойти в гости. Возможно, жизнь предоставляла ему единственный случай побывать в квартире известной певицы, ученицы Станиславского и учителя тех эстрадных артистов, которых он уважал.

— Ладно, уговорил.

Так директор Дворца спорта оказался в Левшинском переулке, восемь. Его поразила огромная квартира с высокими потолками. Там, в Запорожье, он жил в обычной хрущевке-распашонке и такие хоромы видел только в зарубежных фильмах. Значит, есть счастливчики и в СССР! Нонна Борисовна встретила гостей с распростертыми объятиями. Горячев отметил про себя, что для своих семидесяти она еще неплохо выглядит: выкрашенные в черный цвет густые волосы, модная стрижка, наверняка сделанная лучшим парикмахером Москвы, дорогое платье, которое купишь разве что в «Березке», и — что его особенно поразило — множество драгоценностей в ушах и на пальцах. Переливаясь в свете огромной люстры, камни играли всеми цветами радуги. Горячев был так ослеплен — и в прямом, и в переносном смысле — богатством, что не сразу обратил внимание на серенькую пожилую женщину с круглым невыразительным лицом, довольно полную для своих лет, которая скромно сидела в углу.

— Это моя Ниночка, — представила ее Нонна. — Дорогая, пора накрывать на стол. Пока ты будешь это делать, мы с гостями немного помузицируем.

Нина незаметно исчезла на кухне. Полякова села за старинный рояль, сильными руками взяла несколько аккордов.

— Ну что, друзья мои? Русская народная. «Вдоль по Питерской».

Женщина заиграла и запела. Голос у нее был звучным, мощным, и Владимир погрузился в мелодию, поморщившись, когда вступили ее ученики. По его мнению, они все портили. Он бы предпочел слушать ее одну, наслаждаться переливами необычного голоса, однако ватага, пришедшая в гости, тоже хотела петь. Когда они закончили, Горячев продолжал сидеть с закрытыми глазами, пребывая в блаженном состоянии. Он очнулся, когда хозяйка взяла его за руку:

— Что с вами?

Владимир улыбнулся, и правильные черты его красивого лица просветлели.

— Говорят, ангелы хорошо поют, — начал Горячев, — но никто никогда их не слышал. Мне кажется, что сегодня случилось чудо. Я услышал ангела.

Он видел, что комплимент попал в цель. Хозяйка улыбнулась, показав ровные белые зубы, наверняка вставные.

— Какие милые вещи вы говорите! Но, насколько я поняла, вы не музыкант?

— Да, я скромный директор Дворца спорта в Запорожье, — признался Владимир, — однако это не мешает мне любить и ценить музыку, особенно если она хороша.

Ярко-красные губы продолжали улыбаться.

— Знаете что, — вдруг предложила Нонна, — приходите-ка ко мне завтра вечерком. Мы будем вдвоем с Ниночкой. И если вам действительно по нраву мое пение, я спою только для вас.

Такого поворота мужчина не ожидал. Подумать только, известная певица приглашает его в гости!

— Так вы придете? — капризно поинтересовалась она. Горячев взял ее руку с наманикюренными ногтями и нежно поцеловал.

— Приду ли! Как вы можете такое спрашивать?

— Прекрасно, жду вас в шесть часов вечера.

Пока они болтали, Ниночка уже накрыла на стол. Чего здесь только не было! На белой скатерти красовались все дефицитные продукты: сыр, копченая колбаса, красная и черная икра, красная рыба. Владимиру хотелось накинуться на все и полностью опустошить тарелки, но приходилось сдерживаться. Он наблюдал, как ела Нонна — очень изящно, благородно, — и старался ей подражать. Завтра! Только бы скорее наступило завтра! У этой дамы наверняка масса влиятельных знакомых, которые помогут ему перебраться в Москву. Он не замечал взглядов, которые бросала на него Нина. Завтра, завтра, скорее бы завтра!

И завтра наступило, правда, ему показалось, несколько позже, чем обычно. Еле дождавшись шести часов, Владимир купил самый дорогой и красивый букет цветов и помчался в Левшинский переулок. Нонна ожидала его в строгом черном костюме, шедшем ей и скрывавшем недостатки фигуры. Он поцеловал ее руку, пахнувшую дорогими духами, и заметил, что она напудрена: певица постаралась скрыть старческие пигментные пятна, разбросанные по кисти. Это вызвало в нем легкую тошноту, которую он сразу подавил, когда в глаза бросился огромный перстень с бриллиантом. Серьги в тон украшали мочки ушей.

— Проходите, мой дорогой, садитесь вот в это кресло, — пригласила Нонна. — Ну-с, давайте поговорим. Надолго вы приехали из Запорожья?

— Ненадолго, в командировку, однако зачем тратить время на неинтересные разговоры? — с придыханием заметил Владимир. — Вчера я не успел в полной мере насладиться пением. Ваши ученики все портили. А сегодня я шел и мечтал, как вы будете петь одна.

— Вот как? — Она снова продемонстрировала великолепные вставные зубы — прекрасную работу столичного дантиста. — Очень приятно. Ну, хорошо. В этом доме слово гостя — закон.

Она встала и легкой походкой подошла к пианино. Горячев устроился поудобнее, готовясь погрузиться в блаженство, и не сразу услышал шорох за спиной. Ниночка, как изваяние, стояла возле шкафа.

— Дорогая, через десять минут можно накрывать, — распорядилась Нонна. — Владимир, вас ждет торт «Птичье молоко». Надеюсь, вы его любите. Ниночка великолепно печет.

— Это мой любимый торт, — соврал Горячев: вообще-то он предпочитал «Пражский». Ниночка послала ему слабую улыбку и исчезла. Нонна сыграла вступление и запела романс на слова Тургенева. Сильное лирическое сопрано наполнило комнату. Когда она закончила, мужчина подскочил к певице, как голодный пес за подачкой, и впился в ее руку:

— Вы богиня!

— Правда? — Полякова снова взяла несколько аккордов. — Давайте попробуем вместе, например, какой-нибудь романс. Что вы знаете?

На его счастье, он знал «Я встретил вас».

— Учтите, у меня нет и одной сотой вашего дара, — признался он. — Боюсь, я только испорчу ваше божественное пение.

— Я преподаватель и слышала всякое, — отмахнулась она. — Ну же, давайте вместе.

Она проиграла вступление и запела. Он робко присоединился, стараясь попадать в ноты. На его удивление, старушка осталась довольна.

— Вы талантливее многих моих учеников, — она увидела, что Нина уже поставила чашки и чайник, и встала. — Жаль, что не учились музыке профессионально. Это большое упущение ваших родителей. Ну, пойдемте пить чай, а после снова помузицируем.

Владимир оглянулся в поисках Нины, но не увидел ее. Наверное, она не имела права садиться за стол, если мать не приглашала. Горячев даже не спросил об этой несчастной женщине. Нонна занимала его гораздо больше.

— Какие у вас драгоценности! — Он взял ее руку и поднес к свету. — Это уникальная бижутерия?

Хозяйка скривилась:

— Чтобы я надела стекляшки? Вы в своем уме, дорогой? Нет, все подлинное, досталось мне в наследство от матери-дворянки. Кое-что я купила в нашем ювелирном. Но чтобы бижутерия… Фи… Нет, вы обо мне плохо думаете…

Он не отпускал ее руки, вглядываясь в каждый камешек.

— Какая красота! Это все бриллианты?

— Да, бриллианты, — хозяйка вдруг надула губы. — Я вижу, мои драгоценности интересуют вас больше, чем я.

Он понял, что допустил оплошность, и покраснел.

— Господи, как вы могли такое подумать! — В каждое слово Владимир постарался вложить как можно больше искренности. — Пусть это бриллианты, но ни один не сравнится с вами.

Певица так любила лесть, что не почувствовала фальшивых ноток.

— Ладно, садитесь за стол и расскажите о себе.

В тот вечер они проговорили до полуночи. Разумеется, больше говорила она, а Владимир лишь с благоговением внимал, опомнившись, когда старинные часы с гирькой пробили двенадцать. Он мог сидеть и дольше, однако это было неприлично.

— Огромное спасибо за сегодняшний вечер, — прошептал он в коридоре, прощаясь. — Самый лучший в моей жизни.

Она кокетливо улыбнулась:

— Вы всегда желанный гость в моем доме. Приходите когда захотите.

Вернувшись в гостиницу, Горячев, находясь в блаженном состоянии, вдруг подумал, что тоже мог жить в этой прекрасной квартире. А что? Разве он недостоин? Бросить все к чертовой матери в Запорожье, рвануть в Москву, жениться на старой певице и сделаться наследником ее богатства! Разница в возрасте? Да бог с ней! За границей это не считается преступлением, да и в СССР нет законов, которые запрещали бы подобные браки. Люди будут коситься? Будут ненавидеть, избегать и шептаться по углам, что он женился по расчету? Да наплевать! Ее драгоценности перевесят все. А ее старость ему на руку. Когда Нонна отдаст концы, Владимир продаст золото и станет жить безбедно. Эта мысль понравилась ему, захватила все его существо, и он зачастил в Левшинский, правда, к сожалению, остаться с Нонной наедине больше не пришлось. Ученики приходили постоянно, менялись одни на других, и Горячев, к своему несчастью, отмечал, что старая певица более благоволит к молодым. Себя молодым он мог назвать с некоторой натяжкой. Ему уже перевалило за сорок, а вокруг Нонны вились такие же, как он, охотники за бриллиантами, только моложе и привлекательнее. Горячев загрустил, даже впал в депрессию, но продолжал упорно посещать певицу. Однажды, сидя за столом рядом с Ниной, он услышал, как та тихо произнесла, недоброжелательно глядя на мать:

— Ее век недолог. И тогда я стану наследницей всего этого.

Ельцова даже не произнесла, а прошептала крамольные слова, испуганно посмотрев на Владимира (получалось, она высказала вслух то, что таила в душе), однако мужчина впервые с интересом взглянул на эту женщину, которую прежде просто не замечал. Она была тенью великой матери — и только. Немного поразмыслив, он решил, что Ниночка права. Сколько еще осталось этой старушенции? Пусть она молодится, пусть следит за своим драгоценным здоровьем, но лекарство от старости еще не придумали, а посему ее век действительно недолог. И тогда, если ему повезет и он правильно все рассчитает, можно будет жениться на наивной дурочке Ельцовой, а потом потихоньку прибрать к рукам все драгоценности и стать хозяином не распашонки в Запорожье, а элитной квартиры в Левшинском. Горячев долго размышлял, как подступиться к старой деве, чтобы она ответила на его чувства, а приемная мать не рассердилась на них обоих и дала свое родительское благословение. Однажды он пришел к Нине с огромным букетом роз и начал с порога, не давая ей опомниться:

— Ниночка, я безумно люблю вас! Будьте моей женой!

Нонны не было дома, но бедная женщина все равно опешила и смутилась:

— Да в своем ли вы уме, Владимир Николаевич? Вы перепутали меня с матерью. Проходите в гостиную, она скоро придет.

— Мне не нужна ваша мать, я к вам, дорогая, — он театрально упал на одно колено. — К Нонне Борисовне я подбирался только для того, чтобы быть ближе к вам. Прошу вас, составьте счастье моей жизни.

Мужчина бросился обнимать ее, это было театрально, неправдоподобно, пошло, но Ельцова сдалась. Она позволила затащить себя в спальню… Так началось это нелепое ухаживание за женщиной, к которой он не чувствовал ничего, кроме отвращения. Во время визитов в Москву он обычно ссылался на срочные дела и не шибко радовал ее своими посещениями, даже когда старая певица умерла и некому стало наблюдать за ними. Однако со свадьбой все же следовало поспешить, не то — упаси боже — его невеста найдет себе другого. Половина поклонников Нонны, таких же охотников за бриллиантами, как и он, перекочевала в стан Ельцовой. Горячев с тоской думал, что теперь она заказывала музыку и могла в одну минуту прервать их отношения. В тот роковой день он выгреб из копилки все сбережения и побежал в ювелирный, чтобы купить кольца. Но Нина не обрадовалась такому повороту событий.

— Мне кажется, мы слишком торопимся, — сказала она. — Давай подождем.

Он скривился, чувствуя, что добыча уходит из рук.

— Подождем чего?

Она пожала плечами:

— Не знаю, чего и сколько. Понимаешь, Володя, я не ощущаю от тебя тепла. Ты ведешь себя со мной так, будто я тебе не совсем приятна, и в то же время делаешь предложение. Неужели все из-за Нонниных побрякушек?

Раздосадованный, что эта простушка его раскусила, Горячев отвернулся к окну, чтобы женщина не видела выражение его лица:

— Чушь, полная чушь! Я и сам человек небедный, занимаю хорошую должность. Стал бы я так унижаться из-за каких-то драгоценностей! — усилием воли изобразив обиду, он продолжал: — Впрочем, если у тебя появился кто-то другой, я мешать не буду. Только скажи — и больше меня не увидишь.

Он пристально смотрел на нее, следил за каждой гримасой и понимал: женским чутьем она чувствует, что он ее не любит, но боится упустить момент. Когда и где еще встретится настоящий жених?

— Подожди, не кипятись, — Ельцова села в широкое кожаное кресло. — Я не отвергаю твое предложение, всего лишь предлагаю подождать. За это время я во всем разберусь и не сделаю ошибку.

На кончике его языка вертелось бранное слово, однако он сдержался и пожал плечами:

— Ладно, поступай как хочешь. Я готов ждать.

— И еще, Володя, — Нина покраснела. — Мы не будем больше спать вместе. Я могу забеременеть.

— И прекрасно, — улыбнулся Горячев. — Я взрослый мальчик и знаю, что от этого иногда случаются дети.

— Пока я во всем не разберусь, мне это не нужно, — оборвала его Ельцова. — А теперь, прошу тебя, уходи. Через пару дней я позвоню, обещаю. Когда у тебя заканчивается командировка?

— Как раз через пару дней, — с неудовольствием ответил он. — Ты специально не хочешь видеться со мной?

— Не говори глупости, — она резко встала, вышла в прихожую и открыла дверь. — Я всего лишь прошу отсрочку. В моем возрасте, прежде чем сделать опрометчивый шаг, всегда нужно хорошо подумать.

Тогда он не стал с ней спорить, послушно ушел и, как мальчишка, ждал ее звонка, однако она не позвонила…

— Владимир Николаевич! — В дверь заглянуло испуганное лицо секретарши, довольно смазливой и толковой. — К вам гости.

— Кто еще пожаловал? — буркнул директор. — Скажи, я никого не принимаю.

— Они из московской милиции, — протянула она. — Сами понимаете…

— Да, зови их, — он почесал седеющий затылок и придвинул к себе листок бумаги. Через минуту в кабинет вошли двое — коренастый мужчина лет сорока с утиным носом, который он постоянно поглаживал, и молодой парнишка с белобрысым чубом.

— Следователь московского ГУВД Петрушевский, — отрекомендовался первый. — Это сотрудник оперативного отдела Виктор Сарчук.

Анатолий заметил, что в красивом лице Владимира ничего не дрогнуло. Неужели он тоже невиновен?

— Так, я вас слушаю, — Горячев наклонил голову. — Извините, но я даже представить себе не могу, чем вызвал интерес московских следователей. Ко мне и местные-то ходят только для того, чтобы посмотреть соревнования.

— Ну, соревнования мы смотреть не собираемся, — резко сказал Петрушевский и ткнул ему под нос какую-то бумагу с печатями. — Сейчас в вашем кабинете будет произведен обыск. У нас имеются все соответствующие на него разрешения.

Теперь директор побелел как полотно. По худым щекам градом заструился пот.

— В чем меня подозревают? — прошептал он, лихорадочно вспоминая, какие нарушения были в его вотчине в последнее время.

— Вам знакома Нина Ельцова? — спросил Анатолий. Горячев, услышав имя и фамилию своей предполагаемой невесты, подавился слюной:

— Знакома. А в чем дело?

Петрушевский вежливо ждал, пока он прокашляется, даже любезно налил ему стакан воды. Приняв его трясущимися руками, Владимир стал пить. Зубы противно клацали о стекло, а мозг лихорадочно работал. Почему они здесь? Усилием воли он взял себя в руки и как можно спокойнее поинтересовался:

— Вы так и не сказали, в чем дело. Не Нина же прислала вас сюда. Ей стоило позвонить…

— Вы прекрасно знаете, что она никому никогда не позвонит, — молодой оперативник смотрел на него с презрением.

— Не позвонит? Почему? — удивился Владимир.

Сарчук сплюнул прямо на пол:

— Да потому что вы убили ее.

— Нина убита? — Горячев сжал голову руками. — Но этого не может быть! Вы меня разыгрываете…

— Да, специально тратим на это драгоценное время, — буркнул Анатолий и пригласил в кабинет незнакомых мужчину и женщину. — Это понятые. Виктор, начинай обыск.

Владимир растерянно смотрел, как мент со смешным белым чубчиком переставляет кубки, роется в грамотах. «Они ничего не найдут», — мелькнуло в его голове, однако через десять минут из-под медного бюста Ленина Сарчук торжественно извлек записную книжку Владимира.

— Скажите, это ваше?

— Разумеется, мое, — не стал запираться Горячев. Впрочем, это было бессмысленно.

— Понятно, — Виктор присел к Анатолию, и они принялись перелистывать страницы. — Сколько у вас знакомых! — заметил он недовольно.

— Их и должно быть много, — буркнул мужчина. — Я директор Дворца спорта. Впрочем, вы приехали не за этим. Как я понял, вы хотите обвинить меня в убийстве Нины? — Он снова плеснул себе воды. — Но клянусь, я и не думал ее убивать. Наоборот, я сделал ей официальное предложение, купил кольца и ждал ответа. Кстати, меня беспокоило, почему в обещанное время Ниночка не позвонила, и я несколько раз набирал ее номер, только никто не брал трубку. Скажите, это можно как-то проверить? Неужели я бы стал звонить ей, зная, что она мертва?

— Вы не поверите, на какие ухищрения идут преступники, — парировал Петрушевский, продолжая листать блокнот, и вдруг замер. — Виктор, смотри сюда, это уже интересно. Пожалуйста, черным по белому написано: «Нонна Полякова, бриллианты — двадцать, рубины — пять, янтарь — восемь, сапфиры — десять… Всего золота и так далее…» — он повернулся к директору: — Скажите, вы сосчитали драгоценности, которые украли у Ельцовой?

— Да нет же, — Владимир готов был расплакаться. Ну, какого черта он оставил эту запись? Какого черта? Сейчас на ее основании они выстроят свое обвинение, и ему не отвертеться. Им лишь бы кого обвинить, тем более раскрыть убийство в элитной квартире нужно как можно быстрее, наверняка торопит начальство, а тут подвернулась такая подходящая кандидатура.

— Да, я записал, что находится у Нонны, — признался Горячев, — но никого не убивал.

— Вы намеревались завладеть украшениями? — спросил следователь.

Владимир решил не отпираться от очевидного. Пусть будет что будет.

— Да, я намеревался жениться либо на старухе, либо на Нине, чтобы потом стать хозяином их добра! — выкрикнул он. — А что, оставлять все государству? И чем я хуже тех, кто, имея влиятельных покровителей, не трудится день и ночь подобно мне, и все равно разъезжает на машинах и отоваривается в валютных магазинах? Или одним можно все, а другим — ничего?

Петрушевский посмотрел на него с презрением. Перед ним сидел красивый высокий самец с правильными чертами лица, большими серыми глазами, густой, уже начинающей седеть шевелюрой, занимающий хорошую должность, на которую без покровительства, кстати, тоже не попасть, и с неплохой зарплатой, но этого ему было мало. Он хотел всего и сразу.

— И Нина дала согласие стать вашей женой? — усмехнулся Виктор. — Видите ли, для нас это звучит странно, потому что, прежде чем приехать сюда, мы навели о вас справки. Вы уже двадцать лет в законном браке и воспитываете двоих детей. О вас отзываются как о примерном семьянине, из чего мы сделали вывод, что с законной супругой вы на данную тему еще не разговаривали.

— Допустим, не разговаривал, — согласился Горячев. — Но, уверяю вас, этот вопрос решился бы у нас очень быстро. Наш брак давно дал трещину. Мы пытались сохранить его ради детей, и вот настало время, когда они выросли и уехали учиться в разные концы страны, а мы остались бок о бок, два чужих человека. Она не стала бы препятствовать устройству моей жизни, поверьте.

— И все же, если бы у вас с Ниной было серьезно, вы бы давно сказали об этом жене, — не согласился с ним Виктор. — Мы навели справки и о ней. Вам нечего ее бояться, она не ваш начальник, наоборот, просто домохозяйка, которая живет за ваш счет. Впрочем, такие бывают самыми ярыми борцами за сохранение брака, — он вдруг улыбнулся, но улыбка вышла недобрая — просто растянулись уголки губ. — В нашей практике был один случай. Мужчине дважды удалось жениться. Меня часто спрашивают: как? Легко. Он сделал вид, что потерял паспорт, потом явился к паспортистке с бутылкой шампанского и коробкой конфет, и женщина не проверила его семейное положение. Таким образом, он преспокойно получил чистый паспорт и женился снова. Так у человека появилась вторая жена в Киеве, а первая радовала его в Ленинграде. Обеих звали Оксанами, однако он утверждал, что выбирал не специально — так получилось. Его работа была связана с командировками, поэтому долгое время они не знали о существовании друг друга. Если бы он не совершил преступление, возможно, ему удалось бы скрывать двоеженство еще дольше.

Горячев дернулся. Его покрасневшие от напряжения веки затрепетали, как крылья мотылька.

— Я понимаю, куда вы клоните, — выдавил мужчина, — но клянусь вам, я не собирался совершать ничего противозаконного. Моя жена Лида обязательно бы все узнала — в свое время. Что касается Нины, еще раз повторяю — я ее не убивал. Сейчас вы мне рассказали о преступнике, но я не преступник и никогда им не был. Вы, как профессионалы, наверняка найдете доказательства.

Что-то подсказывало Сарчуку, что этот альфонс не врет, и тем не менее он казался таким мерзким, вызывал такое презрение, что не возбудил ни капли жалости, и оперативник обрадовался, когда Анатолий распорядился задержать Горячева. Впервые ему не хотелось помогать человеку доказывать невиновность. Те же самые чувства испытывал и Петрушевский.

— А если бы вы скончались раньше Нины, что сталось бы с ее драгоценностями, за которыми вы так охотились? — с насмешкой спросил он. Владимир взъерошил волосы:

— Я все продумал. Мне удалось бы уговорить Нину оставить все моим детям, а не сестрице, которая позволила бы их пропить своему сожителю. Я не бросил бы первую семью без средств к существованию.

Омерзение, которое испытывал следователь к подозреваемому, продолжало нарастать. Он с удовольствием засадил бы его за решетку, но виновность нужно было доказать, и они с Сарчуком принялись за работу, однако доказали обратное. В день убийства Нины во Дворце спорта проводились областные соревнования, директор, естественно, был на месте, и главное — его видели сотни людей. Когда Петрушевский сообщил Горячеву, что он свободен и милиция больше не имеет к нему претензий, Владимир довольно улыбнулся.

— Я с самого начала говорил правду, — его серые глаза вдруг забегали из стороны в сторону. — Могу ли я задать вам один вопрос, прежде чем уйду отсюда?

— Разумеется, можете, — кивнул Анатолий. — Я вас слушаю.

Мужчина немного помялся, потрогал нижнюю губу, вероятно, волнуясь, и поинтересовался с заиканием:

— Скажите, кому достанутся ценности Ниночки, когда вы отыщете настоящего преступника?

Сарчук откинулся на спинку стула. Петрушевский непроизвольно потрогал утиный нос. Такого поворота никто не ожидал.

— Это вещественные доказательства, вещдоки, слышали такое слово? — пояснил ему Виктор. — Они будут находиться у нас до окончания следствия.

— А потом? — настаивал Горячев.

— Потом они перейдут к ближайшим родственникам Ельцовой, — добавил оперативник, удивляясь его назойливости. — Еще вопросы есть?

Владимир снова помялся.

— Видите ли, сестрица покойной при жизни ее не жаловала, — признался он. — Ниночка редко ходила к ней в гости, потому что ее звали только тогда, когда им были нужны деньги. Бедняга содержала эту семью. Если им достанутся уникальные драгоценности, Шаповалов все продаст и пропьет в один день.

Виктор сжал кулаки, еле сдерживая себя. Ему до смерти хотелось врезать по этой сытой роже. «Влюбленного» в Ниночку жениха не беспокоило, как была убита его невеста, когда похороны и какую посильную помощь он может оказать. Директора волновало лишь одно: золото уплывало из рук, золото, на которое он потратил массу времени и сил. Оперативника посетила крамольная мысль: беднягу Нину, решись она выйти замуж за Горячева, ожидало горькое разочарование в браке, если не смерть. Владимир мог устроить несчастный случай нелюбимой жене, завладеть наследством и вернуться к первой супруге.

— Если Шаповалов, как вы выразились, пропьет все в один день, это его право, — резко заметил Виктор. — В данном случае закон не на вашей стороне. И это даже не обсуждается.

— Но вы, так сказать, можете посодействовать, — Владимир угодливо склонился над ним. — Я в долгу не останусь.

Сарчук вздохнул и стал медленно вставать со стула, сжимая кулаки.

— Пошел вон! — тихо, но грозно сказал он директору.

— Что? — поначалу Горячев будто не расслышал.

— Пошел вон! — повторил Виктор уже громче и для наглядности постучал по столу. — Если я еще раз увижу тебя на горизонте, посажу за мошенничество.

Лицо Владимира вытянулось и побледнело.

— Да, ты не убивал Ельцову! — гремел оперативник. — Однако на своей должности ты наверняка изрядно накосячил. Такие, как ты, имеют о порядочности самые смутные представления. И если ты не хочешь, чтобы мы послали проверку в твой Дворец спорта, вали отсюда, да поскорее, и забудь про драгоценности Нонны Борисовны. Они никогда — слышишь — никогда тебе не достанутся!

На его удивление, Горячев рассмеялся.

— А это мы еще посмотрим, — проговорил он весело. — Вы не последняя инстанция, к которой я могу апеллировать. Так что ищите золото, да потщательнее, а я обращусь к другим.

— Ты, кажется, плохо расслышал, — Виктор поднял со стола тяжелую пепельницу. — Клянусь, если ты сейчас же не уберешься…

— А вот теперь я привлеку вас за угрозы, — ехидно произнес директор и растаял в коридоре.

Сарчук подошел к окну и распахнул его. Ему не хватало воздуха.

Часть 9 Приморск, 2016
Глава 1
Патологоанатом Рома Макаров, работавший в городской больнице, тридцатилетний, но уже начавший лысеть плотный мужчина с выпуклыми голубыми глазами, придававшими его круглому лицу удивленный вид, пришел в кабинет Германа после обеда и протянул ему заключение:

— Ты был прав, мой дорогой почти коллега, — радостно сообщил он Боростовскому. — Эти смерти носят криминальный характер.

— Почему «почти коллега»? — удивился онколог. — Мы с тобой учились в одном мединституте, я иногда списывал у тебя работы.

— И все же патологоанатом не совсем врач, — усмехнулся Рома. — Хотя, знаешь, есть такой анекдот… Терапевт все знает, но ничего не умеет, хирург все умеет, но мало знает, патологоанатом все знает и все умеет, но уже поздно.

Герману почему-то стало грустно, но из вежливости он растянул губы в улыбке.

— Точно. Поэтому и пришел к тебе. Как хирург-онколог я знаю мало. По сравнению с тобой, конечно.

Рома сел к окну, взял помятую газету, которую Боростовский никак не мог прочитать, и принялся ею обмахиваться.

— Эй, дружище, результаты-то я узнаю? — встрепенулся Герман. — Не дай бог еще заснешь в кресле.

— Водички холодной дашь — скажу, — пообещал Рома и подмигнул.

— Вымогатель, — Боростовский открыл маленький холодильник, который давным-давно приволок из дома, купив огромный, современный, и тысячу раз задавая потом вопрос, зачем эдакая громадина нужна ему, холостяку. — Вот, держи, — он плеснул в граненый стакан газированную воду. — Холодная, аж стекло запотело.

Макаров выпил залпом, икнул, извинился и сразу посерьезнел.

— Возвращаюсь к тому, с чего начал, мой дорогой, — заговорил он, — повторяю, ты прав на все сто. Взять хотя бы Аркадия Петровича. Наверное, он скрывал от подчиненных диагноз, черным по белому написанный в его медкарте, — аллергия на апельсины. Уверен, если ты спросишь у Галины, она пожмет плечами, но вспомнит, что шеф никогда не употреблял сей заграничный фрукт.

Онколог хрустнул пальцами.

— Так-так, продолжай, — умоляюще попросил он.

— Однако кто-то знал о диагнозе и смазал края кружки, из которой пил только босс, апельсиновым маслом, — произнес Роман. — Лекарств, которые Аркадий наверняка носил с собой на всякий пожарный, при нем не оказалось. Отсюда вывод: этот кто-то забрал лекарства, потому что желал его смерти. Впрочем, убийцу легко вычислить, это ясно даже мне, патологоанатому судмедэкспертизы. В фирме Аркадия много камер, стоит только посмотреть, кто в нужное время заходил в его кабинет.

— Так-так, — Боростовский кивнул. — А что с Татьяной?

— Тоже все просто, — отозвался коллега. — Ее заставили глотать перстень. Преступник постарался не оставить улик, однако, не желая засвечиваться, зажимал бедняжке нос и рот вязаными толстыми варежками, по сути, задушив ее. Волокна от варежек я оставил себе. Его вы тоже найдете. В аэропорту много камер, к тому же они наверняка пытались пройти контроль.

Герман пожал плечами. Он очень сомневался, что убийца, такой осторожный при выборе способа устранения, засветился на камерах. Но перечить Роме Боростовский не собирался. Приятель и так многое прояснил. Оставался несчастный дядя Еся… Может быть, он умер от испуга?

— Понятно, дальше, — нетерпеливо проговорил онколог.

— А ты не лезь поперед батьки в пекло, — осадил его патологоанатом. — С ювелиром тоже полный криминал, правда, странно, как это он не скончался раньше, — Макаров скривился. — Слушай, ты давно знал его. Как он не помер от чайка, которым потчевал себя, вероятно, каждый божий день? Ты видел его цвет? Черный, как смола. Во-первых, крепкий, как водка, во-вторых, дешевый и паршивый. Вкус такой, с позволения сказать, субстанции наверняка отвратительный.

— Ему плеснули что-то в чай? — Боростовский почесал коротко стриженный затылок.

Рома покачал головой, круглой как мяч:

— Отнюдь. И по голове никто тоже не бил. Внешне у старичка ювелира нет никаких повреждений, но… Впрочем, пойдем покажу, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Онколог послушно пошел за ним. Спускаясь в лифте на первый этаж, он внутренне поежился. Еще на студенческой практике ему труднее всего давалось посещение морга и присутствие на вскрытии. Он вспомнил, как в первый раз чуть не упал в обморок, когда профессор Обручев, откинув простыню с трупа и продемонстрировав им обнаженного пожилого мужчину, торжественно объявил:

— Скончался от цирроза печени. Сейчас мы с вами подтвердим этот диагноз.

Ловко орудуя скальпелем и еще какими-то приспособлениями, он быстро выпотрошил тело. В самые страшные моменты Герман просто закрывал глаза, но когда профессор поднес разложившуюся печень алкоголика к самому его носу, студент пошатнутся и лишь усилием воли заставил себя остаться на ногах.

— Плохо, молодой человек, — заметил Обручев. — Если вы так боитесь мертвых, как же будете лечить живых?

Тогда Герман промолчал, хотя мог не согласиться. Его сокурсница Светка мертвых не боялась нисколько, потому что подрабатывала в морге санитаркой до поступления в вуз. Однако эта самая Светка была последней по успеваемости, а что касается фармакологии, сия наука не давалась ей вообще, и все грозило закончиться для нее плачевно, если бы не сердобольные преподаватели, жалевшие девушку и ставившие ей тройки: все же из неблагополучной семьи, таким надо давать шанс в жизни. Онколог знал, что Света свой шанс не использовала. Гены взяли свое, и ее уволили из поликлиники за пьянство.

— Ты вообще меня слушаешь, коллега?

Герман, погруженный в воспоминания, не заметил, как оказался в морге, даже не ощутил едкого запаха формалина.

— Сам полюбуйся.

Макаров подошел к топчану, на котором лежало тело, укрытое с головой, и взглянул на бирку на желтой ноге.

— Вот твой ювелир, — он откинул простыню, и онколог поморщился. Казалось, при жизни дядя Еся выглядел полнее и выше ростом. Смерть истощила его, иссушила и превратила в маленькое, сморщенное существо.

— Внешне действительно повреждений нет, — констатировал Роман, — но посмотри на это, — он указал на еле заметное пятнышко на шее.

— И что это, по-твоему? — поинтересовался Герман.

— По-моему, это след от электрошокера, — пояснил Макаров. — Возможно, ювелира не хотели убивать, решили только ограбить. Однако у дедушки оказалось больное сердце. Одного прикосновения хватило, чтобы отправить его на тот свет.

Герман порылся в кармане и достал пятитысячную купюру.

— Я всегда считал тебя лучшим патологоанатомом в городе и не ошибся. Ты заслужил вознаграждение. В принципе ты не был обязан делать все это для меня, однако сделал. Держи.

— Только ради моей женушки, которая каждый год молит о какой-нибудь дорогой покупке, — Роман ловко сунул купюру в карман. — Как я понял, Аркадия уже предали земле. С дядей Есей тоже все ясно. Через три дня прибудет его племянница из Израиля, которая горит желанием забрать дядю на историческую родину. Мне кажется, ей плевать, своей ли смертью он скончался. Больше всего она интересовалась его жилплощадью и счетом в банке. Так что здесь решай по совести. Скажешь полиции, что старичка прикончили, — твое дело, не скажешь — покойник тихо и мирно отправится в Землю обетованную без расследования. Насчет девушки… Полиция дала распоряжение пока не выдавать ее для похорон, хотя жена этого Аркадия — ох и стерва, скажу тебе! — посылала на их и мою головы громы и молнии.

— Отлично, — доктор сунул коллеге в карман вторую купюру. — Хочу внести скромный вклад твоей Вере на новое платье.

— Волшебник, — иронично заметил Роман и ушел, словно растворившись в коридорах больницы. Боростовский придвинул к себе мобильный, лежавший на столе, и поискал в контактах телефон Гали. Она откликнулась сразу, будто ежесекундно ждала его звонка:

— Герман? Ты что-нибудь выяснил?

— Это не телефонный разговор, — начал доктор и не ошибся, потому что в его кабинет, улыбаясь, вошла Лидия Афанасьевна, как всегда, густо и безвкусно накрашенная и разодетая, как рождественская елка. Вся больница знала, что она давно имела виды на холостого врача и добивалась его с настойчивостью пушечной артиллерии.

— Жди меня и никуда не уходи, я скоро буду, — Герман быстро отключился, но Лидия Афанасьевна успела услышать последнюю фразу.

— Кого это вы просите подождать? — игриво спросила она. — Любимая женщина?

— Знакомые, — отмахнулся Боростовский. — Попросили провести консультацию. Милая Лидия Афанасьевна, вы меня подмените сегодня во второй половине дня?

Ее полное лицо с ярко-красными щеками расплылось в улыбке.

— Для вас я готова сделать гораздо больше, чем вы думаете, Герман Борисович, — она облизнула губы, смазав толстый слой помады, и, подойдя к нему, прижалась потным плечом. — Я готова подменять вас вечно, если вы хотя бы однажды пригласите меня просто попить чаю вдвоем. Это ведь ни к чему не обязывает, правда?

Герман взял ее за руку. Кольцо с огромным сапфиром больно укололо тыльную сторону ладони.

— Ну, разумеется, чай мы с вами выпьем, — пообещал он, вполне отдавая себе отчет в том, что от этой дамы так просто не отделаешься. Она слишком назойлива, к тому же злопамятна. Придется как-нибудь составить ей компанию и вежливо дать понять, что у них никогда ничего не выйдет. Да, именно вежливо отшить, если у него получится. Он знал, что по больнице ходили слухи, будто женщина вознамерилась во что бы то ни стало женить его на себе и придумывала тысячи способов осуществления своего плана. Да, придется быть начеку. С ней легко влипнуть в историю или стать участником скандала. Но об этом он подумает потом, когда спасет Галю. А сейчас без помощи этой намалеванной куклы для чайника ему не обойтись.

— Когда же вы поведете меня в кафе? — кокетливо спросила она, поправляя сложное сооружение на голове, с которым по высоте могла соперничать только Эйфелева башня. — Что, если это будет «Глечик»?

Лидия Афанасьевна родилась и выросла в Киеве и поэтому обожала украинскую кухню.

— Вы же знаете, я не имею ничего против, — он отпустил ее руку и поклонился. — А теперь вынужден откланяться. Все назначения для моих больных возьмете у Жанны.

— До свидания, Герман… Борисович, — Лидия Афанасьевна сделала многозначительную паузу между именем и фамилией, словно между ними уже возникла какая-то близость. — Можете не беспокоиться. Я все устрою как надо.

В этом он не сомневался. Несмотря на кучу недостатков, врачом она была отменным.

— Спасибо, Лидия Афанасьевна.

Махнув рукой, онколог помчался к машине и уже через десять минут с волнением подъезжал к своему дому. Поднимаясь по лестнице, мужчина боялся, что эта хрупкая, совершенно необыкновенная девушка не дождалась его, ушла, и сейчас он снова войдет в пустую квартиру, и лишь преданный пес бросится ему навстречу. Однако Галя оказалась верной своему обещанию. Открыв дверь, она улыбнулась, но в черных глазах, как за шторами, пряталась тревога.

— Тебе удалось что-нибудь узнать? — поинтересовалась Лопатина. Он с облегчением скинул летние ботинки и прислонился к стене.

— Только то, что твой перстень ни в чем не виноват и заслуживает снисхождения. Его незачем подвергать смертной казни через утопление или отрубание головы. Пусть живет и долгое время радует людей. А легенды о нем пусть рассказывают дети по ночам как страшилки.

Ее черные, как южная ночь, глаза расширились:

— Не виноват? Что это значит?

— Позволь, я все расскажу, когда выпью чаю, — попросил Герман. — Я ужасно голоден.

Она всплеснула руками:

— Какая же я эгоистка! Болтаю, словно, кроме меня, здесь больше никого нет. Сейчас я сварю пельмени собственного приготовления. Ты любишь пельмени?

— Обожаю, — с чувством сказал он, не кривя душой. В былые времена бабушка часто готовила это блюдо. Ему было приятно, что девушка, дожидаясь его, позаботилась об обеде.

Судя по всему, во время приготовления кушанья Ральфу тоже перепало, потому что пес, умиротворенный, лежал на подстилке и лишь лениво открыл один глаз, чтобы хотя бы так поприветствовать хозяина.

— Быстро же вы подружились! — усмехнулся Герман.

— Я животных люблю, и Ральф это почувствовал, — пояснила Галина. — Иди, пельмени уже готовы.

Увидев на тарелке аккуратно вылепленные пельмени, посыпанные укропом и политые топленым маслом, доктор сглотнул слюну. Именно так делала его бабуля… А если Галя добавила еще и чеснок, который редко кто кладет…

— Моя мама любила с чесноком, — словно угадав его мысли, сказала девушка. — Я сделала по ее рецепту. Надеюсь, тебе понравится.

Он сел за стол и набил рот пельменями, с наслаждением глотая душистый сок.

— Понравится ли! Да ты волшебница!

— Почему? — удивилась она.

— Да потому что моя бабушка именно так и готовила это блюдо! — еле проговорил он, прожевывая пельмени. — Обалденно вкусно!

— Мне очень приятно это слышать, — она потупилась. — Надо же — не думала, не гадала, нечаянно попала. Ты ешь, ешь.

Он смолотил все, что ему предложили, запил ароматным чаем и, вытерев губы, посмотрел на Галю.

— А теперь нам предстоит долгий и серьезный разговор, Галочка. Пойдем в гостиную.

Она покорно отправилась за ним и снова опустилась в удобное кресло.

— Сегодня мне удалось выяснить очень много, — начал Герман. — Прошу тебя, выслушай и, если с чем-то не согласишься, смело выражай свои мысли. Мне кое в чем нужно разобраться. Но в одном я уверен: перстень не обладает никакой колдовской силой. Это красивая легенда, но кто-то, знающий о ней и решивший завладеть драгоценностью, умело на этом играет. Начнем с того, что твой шеф был убит.

Она ахнула, и длинные черные ресницы затрепетали: — Аркадий Петрович? Но ему поставили диагноз…

Ни о каком убийстве речь не шла…

Боростовский наклонил голову:

— Правильно. Никто не стал копаться в этом деле, потому что не было никаких зацепок. Скажи, ты знала, что Аркадий страдал аллергией на апельсины и они ему были категорически противопоказаны? Употребление могло привести к отеку легких.

Лопатина нервно глотнула, прежде чем ответить:

— Нет, не знала, хотя можно было догадаться. Когда устраивали корпоратив, шеф заявлял, чтобы апельсины не покупали: якобы он их терпеть не может. Если бы он их просто не любил, вряд ли запрещал бы покупать. Ну, не ел бы — и все тут. Но он категорически — слышишь — категорически запрещал приносить их в офис. Кстати, — она подняла вверх указательный палец, — когда я обнаружила тело, в кабинете стоял слабый запах апельсинов.

— Что и требовалось доказать. Кто мог знать об аллергии? — поинтересовался Герман, нежно дотронувшись до ее руки. — Ты догадываешься, зачем я спрашиваю? Если несколько человек — один из них убийца.

Галя с волнением накручивала локон на палец и морщила гладкий лоб:

— Трудно сказать. Наверняка знала жена Ирина.

Кстати, ей была выгодна смерть Аркадия.

Боростовский взял ее руку в свои и сжал:

— Думаешь, ревность? Галя пожала плечами:

— Почему бы и нет?

— А Татьяна? Татьяна знала о его болезни? — спросил онколог взволнованно, и Лопатина взглянула на него с удивлением:

— Для тебя это так важно?

— Разве найти убийцу неважно? — Врач закусил губу. — Мне кажется, его смерть была более выгодна Татьяне. Она хотела сбежать с любовником, а Аркадий мог воспрепятствовать этому.

— Каким же образом? — удивилась девушка. Мужчина потер нос:

— Не знаю… Сразу трудно сообразить. Ну, например, перед отъездом забрать у нее весь антиквариат, позвонить в аэропорт, где у него наверняка были свои люди, помешать улететь… Ее же заставило что-то спешно покинуть квартиру, даже не дождавшись тебя.

Лопатина покачала головой:

— Это ничего не объясняет.

— Согласен, — Герман бережно положил ее руку к ней на колено и встал. — Поехали в фирму. Упросишь охранника взглянуть на записи с камер. В день, когда ты обнаружила тело, кто-то должен был тебя опередить, чтобы плеснуть апельсиновое масло ему в кофе.

Галя сразу вскочила и пошла в прихожую:

— Да, ты прав. Это поможет нам решить головоломку.

Глава 2 Позже
Охранник Кеша, лениво что-то жевавший, сначала заартачился:

— Без разрешения Ирины Александровны не имею права.

Вид у него был довольно неприступный, и Галя расстроилась. Если этот недалекий парень сообщит Ирине, не видать им никаких записей. На ее удивление, Герман не растерялся, ловко, будто фокусник, сунув в руку Кеши несколько тысяч.

— Нам очень не хотелось бы беспокоить Ирину Александровну, — проникновенно сказал он. — Женщина только похоронила мужа.

— Но зачем вам эти записи? — резонно поинтересовался Кеша. — Следствие не велось, и вообще Аркадий Борисович предан земле.

Боростовский придвинул к нему еще две синенькие бумажки и ничего не ответил. Кеша пожал широкими борцовскими плечами:

— Черт с вами. Сейчас найду. Какого, говорите, числа это случилось? Запамятовал.

Лопатина напомнила, хотя знала, что охранник просто тянет время. Когда что-то делаешь почти вслепую, всегда страшно. Кеша без проблем отыскал нужный день и время — семь утра. Они увидели, как шеф тяжелой походкой шел по коридору, открыл дверь своего кабинета и больше не показывался. Вероятно, он сам сварил кофе, потому что Ларисы еще не было. В семь тридцать появилась Галя. Девушка сжала кулаки, пытаясь сдержать слезы, которые непрошеными каплями покатились из глаз.

— Дальше не нужно, — всхлипнула она. — Утром, кроме меня, к нему никто не заходил.

Она жалобно посмотрела на Германа, словно оправдываясь перед ним. Боростовский провел рукой по ее волосам:

— Разумеется, ты тут ни при чем, — он повернулся к охраннику: — Отмотай-ка назад. Мне интересно, кто последний заходил в кабинет шефа за день до его смерти.

Кеша послушно выполнил его просьбу, лениво бросив:

— Кажется, я и так знаю. Часов в восемь вечера Танька появилась. Сказала, мол, кое-что забыла в кабинете шефа. Я дал ей ключ. Все знали об их отношениях… Почему же она не могла забыть в его кабинете «кое-что»? Кстати, она спросила, на месте ли Аркадий Петрович, и недовольно фыркнула, будто он должен был ее ждать. И сама проторчала там минут пятнадцать, наверное, ждала его.

— Давайте-ка все же посмотрим, — все трое приникли к экрану и вскоре убедились, что охранник прав. Взяв на вахте ключ, Лазарева прошествовала в кабинет любовника с таким видом, словно ей было глубоко наплевать, что ее увидят, и через пятнадцать минут вышла. В руках она держала какую-то бумажку, скорее для отвода глаз.

Кеша моргнул и преданно взглянул на доктора:

— Еще что-нибудь желаете посмотреть?

— Нет, спасибо, — онколог взял Лопатину за руку и, попрощавшись с охранником, вышел из офиса.

— Ты понимаешь, что она там делала? — поинтересовался он, рубанув ладонью воздух. — Для такой операции ей вполне хватило бы и минуты.

— Но если он был аллергиком, значит, имел при себе лекарства, — заметила Галина. — Татьяна заходила вечером, а не утром, следовательно, никак не могла вытащить их из его пиджака.

Боростовский улыбнулся, и девушка впервые отметила, какая добрая и располагающая у него улыбка — как у взрослого ребенка.

— Почему ты решила, что лекарства находились в его пиджаке? — изумился он. — Что, если ваш босс хранил их в ящике стола, на полке, в конце концов? Наверняка Таня не раз занималась с ним любовью прямо на рабочем столе — такие, как он, это любят. Уверен, она знала и про аллергию, и про то, где любовник прячет лекарства.

Он распахнул дверь машины и помог Гале сесть на пассажирское сиденье, а сам примостился за рулем.

— Более загадочна смерть самой Татьяны, — процедил Боростовский, заводя машину. — В ней загадочно все, понимаешь? Почему она сбегала по лестнице одна с чемоданом? Почему никто не видел ее любовника? Куда он делся потом, почему бросил ее в аэропорту? Впрочем, — он вздохнул, — надо зайти в отделение полиции и побеседовать со следователем. Среди моих пациентов есть люди, которые могут устроить мне эту встречу. Может быть, после разговора с компетентными людьми многое станет ясным?

Галя кивнула:

— Ты прав. Я уже задавала себе подобные вопросы. А что с дядей Есей?

Герман вырулил на почти пустое шоссе и помчался к дому.

— У него имелись проблемы с сердцем. И когда преступник прикоснулся к его шее электрошокером, бедняга не выдержал.

— Электрошокером? Но зачем? — Лопатина вдруг поняла, как глупо звучал ее вопрос. — Бедный-бедный Еся! Зря мы над ним посмеивались!

Девушка раскачивалась из стороны в сторону, словно китайский болванчик.

— Пока могу сказать одно: три смерти объединяет твой перстень, но магии тут нет, — Герман притормозил на «лежачем полицейском». — Кто-то всерьез гоняется за ним и устраняет всех, кто встает на пути к намеченной цели. Ему не откажешь в уме, потому что каждое убийство он обставляет как естественную смерть. Если бы не вскрытие и анализы, да еще — заметь! — уникальный патологоанатом, способный увидеть то, что порой скрывается от глаз других, никто не догадался бы, что Татьяна, дядя Еся и Аркадий убиты.

— Но у Аркадия и Татьяны, да и у Еси не было перстня, — покачала головой Лопатина. — Они собирались приобрести его, но не успели.

— Допустим, преступник об этом не знал, — предположил Боростовский. — Впрочем, ты права. Над всей историей предстоит хорошо подумать.

— Есть самый главный вопрос: почему же преступник не начал с меня? — поинтересовалась Галина. — Так разрешились бы многие проблемы, и остальные остались бы живы.

— Возможно, организовать подобным образом твое убийство оказалось делом трудным, — решил врач. — До сих пор ему удавалось оставаться в тени. Правда, одна попытка довести тебя до потери пульса предпринималась, — напомнил он девушке. — Преступник гнался за тобой в маскарадном костюме дьявола. Черт возьми, у него ведь могло получиться! Смерть от испуга! Темным вечером, на пустынной улице, с расшатанными нервами, ты могла не выдержать… И здоровые получают разрыв сердца.

— Да, ты спас мне жизнь, — Галя улыбнулась, но тут же подавила улыбку. — Постой, получается, теперь я осталась его единственной жертвой? Он будет охотиться только за мной?

— Вот поэтому ты взяла больничный и сидишь здесь, — заметил врач. — Я же пока займусь расследованием. Нам с тобой позарез нужно узнать, кто охотится за сокровищем. Облегчает задачу то, что это одно и то же лицо. У тебя нет кандидатуры на роль преступника?

Девушка покачала головой:

— Нет.

— А у меня всего лишь одна, — Герман вытер лоб рукой. — Несостоявшийся жених Татьяны. На него многое указывает. Мы уже задавали вопросы, на которые не находили ответов. Почему этот тип сбежал из аэропорта? Почему он не явился в морг требовать тело любимой? Почему она скрывала его от всех? Без его желания утаить отношения было бы невозможно. Согласись, странно выглядит.

— Но откуда он узнал, что у нее будет такой перстень? — удивилась Галя. — Я могла не дарить его Аркадию, если бы с мамой все было в порядке. Я и сама не узнала бы о его существовании.

— Возможно, его интересовали антикварные вещи, а у Татьяны их было много, — предположил Боростовский. — Мы ведь даже не знаем, что пропало из ее квартиры. То, что твой перстень представляет большую ценность, Татьяна узнала от тебя и рассказала жениху. Он решил во что бы то ни стало завладеть им, ведь за него дадут хорошую сумму.

— Зачем нужно было убивать Аркадия Петровича? — поинтересовалась Галя. — Мистер Икс мог дождаться, пока я принесу ему перстень на блюдечке. Но не дождался. Ничего не понимаю.

Герман подрулил к стоянке возле дома и аккуратно припарковал машину.

— Когда-нибудь мы все поймем, — он попытался ее успокоить. — Нужно только набраться терпения.

Галя сжимала и разжимала пальцы.

— Что же мне делать? — спросила она. — Я не смогу сидеть вечно в твоей квартире. У меня дом, работа наконец!

— Твой больничный не будет вечным, — пообещал Боростовский. — С сегодняшнего дня я буду разыскивать жениха Татьяны и начну с расспросов консьержки. Дай мне, пожалуйста, адрес дома и объясни, как поскорее отыскать эту женщину.

Девушка постаралась подробно все объяснить. Герман что-то нацарапал в блокноте и встал.

— Еще раз заклинаю тебя: не выходи даже в магазин, преступник может оказаться совсем рядом, — напутствовал он. — Я буду постоянно звонить и узнавать, как у тебя дела. Если же тебе позвонят с работы, скажем, ваша вездесущая секретарша, постарайся что-нибудь выведать о Татьяне. Договорились?

— Договорились, — ответила Галя, но в голосе не чувствовалось уверенности. Герман утверждал, что перстень здесь ни при чем, однако девушка по-прежнему считала его виновником своих несчастий. Разве не по его милости она вынуждена стать затворницей? Чувствуя, какие мысли бродят в ее голове, доктор приобнял бедняжку.

— Я сделаю все, чтобы этот кошмар скорее закончился, — пообещал он. — Поверь мне и потерпи. Обещаешь?

Она слабо кивнула и вздрогнула, когда за ним захлопнулась дверь.

Глава 3
На машине добраться до дома, где Аркадий снимал Татьяне квартиру, не составило никакого труда. Высотка стояла возле скверика с видом на море и радовала глаз просторными застекленными лоджиями. Герман вошел в подъезд и столкнулся нос к носу с бдительной старушкой, которая подозрительно глядела на мир в целом и на него в частности сквозь стекла очков в тонкой оправе и сидела так, будто проглотила аршин. Она точь-в-точь соответствовала описанию, которое дала ему Галя. Доктор подумал: если бы в их городе начали снимать фильм, где понадобилась бы консьержка, лучшей кандидатуры не сыскать. Бабулька являлась типичной представительницей своего сообщества: седая, с пучком на затылке и очень благообразная.

— Вы к кому, молодой человек? — строго поинтересовалась она, глядя поверх очков и грозно уставившись на него, будто на провинившегося. Консьержка была как раз из тех леди, в присутствии которых он всегда чувствовал себя законченным идиотом. Одетая с поразительной безвкусицей, характерной для дам, считавших себя из приличного «общества», а на самом деле просто неудачно подражавших богатым соседям, не желающая поддаваться старости, она, спустив очки на кончик длинного носа, пристально смотрела на него голубыми, острыми, как лезвие бритвы, глазами. Если дама в прошлом была учительницей, дети, сраженные таким взглядом, принимались, верно, отчаянно рыдать. Герман замялся:

— Я к Татьяне Лазаревой со второго этажа. Видите ли, как я понимаю, квартира опечатана, но меня послал мой шеф Аркадий Петрович, строго наказав, чтобы я забрал все его письма. Вы наверняка видели моего шефа, он часто бывал здесь.

Ох, как он надеялся, что пожилая леди не заметит лжи! Как надеялся, что она еще не знает о смерти Аркадия! В этот день его надеждам суждено было сбыться.

Старушка кивнула:

— Еще бы! Он ей эту квартирку и присмотрел.

Врач сунул в руку пожилой леди несколько скомканных сторублевок.

— Вашей проницательности позавидовал бы любой человек. Вы, наверное, сразу догадались, что он женат и с женой разводиться не собирается. Скажу вам больше: его супруга главная в бизнесе. Он всячески старался скрыть эту связь, чтобы дело не дошло до развода, ибо при разводе Аркадий остался бы без гроша. Теперь понимаете, почему ему необходимы записки, открытки и всякая ерунда? Он боится, что родственники Тани — кто знает, вдруг она обманывала, что сирота? — нагрянут из деревни, отыщут доказательства их близости и начнут его шантажировать.

Консьержка еще раз пробуравила его взглядом, и он, вероятно, произвел на нее хорошее впечатление.

— Квартира не опечатана, молодой человек, — призналась она. — Полиция вызвала хозяйку, и та сегодня должна прийти, чтобы убраться и приготовить все необходимое для заселения новых жильцов. Свято место пусто не бывает, это вы и сами знаете, особенно у тех, кто сдает свою жилплощадь.

Доктор разыграл отчаяние:

— Что же мне делать? Если шеф лишится бизнеса, я тоже вылечу из фирмы! — Он закрыл лицо руками. — Боже, что теперь делать?

Консьержка оказалась еще и сердобольной. Это при ее-то внешности! Точно бывшая училка!

— Ну, на вашем месте я бы не переживала, — она открыла ящик и достала ключ. — Лола всегда оставляет мне запасной. Идите и поторопитесь. Хозяйка обещала быть к восьми часам.

Герман припал к морщинистой, испещренной коричневыми пятнами руке, пахнувшей хозяйственным мылом:

— Вы наша спасительница!

— Поторопитесь, — уже строже сказала старушка.

Доктор взлетел на второй этаж со скоростью звука, клацнул ключом, и вожделенная дверь открылась. Квартира была просторной и светлой, с высокими потолками, современной мебелью и евроремонтом. Однако Герман не стал любоваться жилищем, снятым шефом Галины для своей любовницы. Он быстро начал открывать створки шкафов и ящички в надежде отыскать хотя бы что-нибудь, но не нашел ровным счетом ничего: ни антиквариата, ни фотографий, которые пролили бы свет на личность ее жениха, ни мобильного — только кучу модной одежды. Разумеется, нужные ему вещи могла забрать полиция, и это тоже предстояло выяснить. Обшарив все, что можно, он закрыл квартиру и спустился на первый этаж.

— Нашли? — участливо спросила старушка.

— Нашел, но совсем немного, — ответил Герман. — Я знаю, что Аркадий Петрович писал ей больше и дарил дорогие вещи. Но все, наверное, забрала полиция.

Консьержка покачала седой головой.

— Те тоже, кроме одежды, ничего не нашли и тем удовлетворились. Правда, — она немного помолчала, как бы давая понять важность следующих слов, — потом ко мне приходил совсем молодой оперативник, видно, только с университетской скамьи. Этому парнишке что-то не понравилось, и он долго расспрашивал меня о жизни покойной. Ну, я рассказала об Аркадии Петровиче, больше все равно ни о ком не знала.

— Ни о ком не знали? — удивился доктор. — Но ведь у Татьяны был жених, ради которого она собиралась бросить моего шефа, даже объявила ему об этом. Разве этот человек не появлялся в квартире?

Бабулька наморщила лоб:

— Никакого жениха я не видела, — с пафосом сказала она. — Мимо меня и муха не пролетит. Вот вашего толстого шефа видела, и неоднократно, а больше — никого. Не было у Таньки никакого жениха, она все придумала, чтобы отделаться от старого любовника. Мне такие случаи известны. Одна моя подруга… — Она уже хотела удариться в воспоминания, дорогие сердцу, однако Герман деликатно прервал ее:

— Я нисколько не сомневаюсь в вашей бдительности, однако Таня сама говорила…

— Говорила — приговаривала, — буркнула старушка. — Никого здесь не было — и точка.

— Странно, — Герман пожал плечами. — Возможно, вы и правы. Ладно, пойду доложу шефу об обстановке.

Он вышел на улицу, достал из кармана клетчатой рубашки белый платок и вытер им вспотевшее лицо. В этой истории с магическим перстнем было много непонятного, и самое печальное, что пока они мало в чем продвинулись. Боростовский достал мобильный, несколько минут просматривал контакты, наконец нашел нужный и нажал вызов. Доктор, как и обещал, решил позвонить бывшему пациенту, которого когда-то прооперировал. Слава богу, лечение было начато вовремя, болезнь удалось погасить в начальной стадии, пациент, работник мэрии города Игорь Владимирович Курбатов, уже не приходил на осмотры регулярно, но врача не забывал. Он был благодарен Герману за то, что тот вовремя разглядел опухоль, в то время как другие врачи советовали ему сесть на диету и лечить нервы. Вот почему Игорь Владимирович сразу откликнулся на звонок и радостно заорал в трубку:

— Герман Борисович! Какая приятная неожиданность! Не поверите, недавно с супругой вспоминали о вас. Сам собирался звонить. Как поживаете?

— Нормально, — ответил Боростовский. — Лучше скажите, как вы себя чувствуете?

— Превосходно! — заверил его Курбатов. — Вы мой спаситель.

— И все же приходите ко мне, скажем, через неделю, — сказал Герман. — Я сделаю вам УЗИ так, для очистки своей совести. Да и анализы хорошо бы сдать.

— Ладно, приду, — сразу согласился Игорь Владимирович. — А что, если нам распить бутылочку в вашем кабинете? Возможно, в последний раз…

Герман почувствовал, как его охватила дрожь:

— Почему в последний раз? Что вы имеете в виду?

Курбатов довольно расхохотался:

— Ладно, так и быть, выдам тайну, хотя были у меня мыслишки огорошить вас, когда все будет готово, — начал он. — Городское начальство, куда входит и ваш покорный слуга, решило отдать новую, недавно построенную больницу под онкоцентр, ведь в нашем городке есть только онкологическое отделение при больнице, а это неправильно.

Боростовский прерывисто задышал. Наконец-то его мольбы были услышаны! Новый онкоцентр — это и новое современное оборудование, и чистые палаты, и комфорт для тяжелобольных.

— Очень хорошо, — от волнения он еле выдавил слова. — Это прекрасно.

— Погодите, еще не все, — вставил Курбатов. — Начальником центра мы полагаем назначить вас.

— Меня? — Кроме дрожи, Герман почувствовал, как его лицо заливает холодный пот. — Но почему меня?

— Да потому что лучше вас в нашем городе никого нет, — пояснил Игорь Владимирович, и голос его погрустнел. — Видите, хотел сделать вам сюрприз в своем кабинете, вызвав вас туда, чтобы сообщить, что вы уже назначены, да не получилось… Как говорится, язык мой — враг мой…

— Спасибо за доверие, — пробормотал Герман, орудуя носовым платком. — Но…

— Никаких «но», мой дорогой, — проорал Курбатов. — Так тому и быть. Впрочем, об этом у нас будет еще время побалакать. Вы наверняка звоните мне по делу. Такой деликатный человек, как вы, постесняется лишний раз побеспокоить кого бы то ни было. Слушаю вас.

— Да, Игорь Владимирович, к сожалению, по делу, — признался онколог. — Я слышал, у вас в полиции есть знакомые. Мне необходимо побеседовать со следователем, который ведет дело Аркадия Петровича Шлитмана и Татьяны Лазаревой, его подчиненной.

Игорь Владимирович вздохнул:

— Слыхал я про смерть Аркадия, — проговорил он уже без радостных ноток в голосе. — Пересекались мы с ним иногда, неплохой был мужик, хотя не без закидонов. Доложили мне и о смерти его любовницы. Но это несчастные случаи. Почему вдруг они тебя заинтересовали?

Отвечать правду или солгать — Герман раздумывал лишь секунду. Курбатов сам понесся ему навстречу:

— Впрочем, это не мое дело. Через пять-десять минут следователь позвонит тебе и скажет, где вы встретитесь. Устраивает?

— Вы просто волшебник! — восхитился Боростовский. Он понемногу начинал приходить в себя. Противный липкий пот уже не заливал лицо, колени не дрожали.

— Да какой я волшебник! — усмехнулся чиновник. — Впрочем, кресло, в котором я восседаю, действительно волшебное. Но настоящий кудесник — это вы, и не спорьте. Ждите звонка. А я не буду вам мешать и наведаюсь, как вы сказали, через недельку с бутылочкой армянского пятизвездочного. До встречи.

Они тепло распрощались, как старые знакомые, и Герман присел на скамейку неподалеку от дома Татьяны. Палящее злое солнце никого не щадило и сразу, казалось, вонзило острые лучи в его и без того горевший мозг, и мужчина встал и подошел к парапету, откуда открывался вид на море. Купаться здесь было запрещено, городские власти планировали сделать набережную, но пока только снесли пляжные постройки, разворошив серую гальку на берегу. Воздух был тих, никем не потревоженные чайки бродили по камням в поисках пропитания. Толстые, ленивые, они уже, наверное, разучились ловить рыбу и поджидали сердобольных жителей района с буханками хлеба. Недвижная вода в бухте, словно пепельное зеркало, отражала светло-голубые, будто прозрачные небеса. Одна из чаек села на парапет и посмотрела на доктора черным глазом, словно спрашивая, почему он не принес еду. Боростовский в шутку хотел извиниться перед птицей, но в кармане затренькал мобильный, и доктор поспешил ответить. Глухой простуженный голос недовольно буркнул:

— Добрый день. Следователь Качурин. Вы хотели со мной поговорить?

— Да, меня интересует смерть Аркадия и Татьяны Лазаревой, — Боростовский сразу перешел к делу.

— Можно просто пообщаться, — следователь сделал акцент на последнем слове, и Герман понял, что он никогда не согласился бы с ним встретиться, если бы не звонок Курбатова. — Давайте встретимся в чайной «Павлин» на улице Гагарина, знаете?

Доктору была знакома эта чайная. В ней к чаю подавали очень вкусные пирожные, и бывшая жена часто водила его туда. Бывшая… Да, это было очень давно.

— Буду через пятнадцать минут, — пообещал Боростовский.

— Жду, — буркнул Качурин и отключился. Герман торопливо пошел к машине, однако не успел засунуть телефон в карман, как снова раздался звонок.

— Привет, — в трубке раздался встревоженный голос Ромы Макарова. — Только что у меня был ушлый оперативник, совсем молодой, кажется, по фамилии Рыбак. Да, точно, Рыбак. У него большой рот, как у судака, поэтому я и запомнил его фамилию. Так вот, парнишка интересовался нашими убиенными, особенно Татьяной. Старший следователь Качурин, с которым он работает, списал все на несчастные случаи. Вероятно, это Рыбаку не понравилось — что-то унюхал. Он просил взять все необходимые пробы, и я сказал, что они будут готовы завтра. Видишь ли, задерживать дольше не получится. Он может проконсультироваться у любого криминалиста, сколько времени на это требуется, и у меня будут неприятности. О ювелире тоже пришлось сказать правду.

— Но как он связал воедино эти два дела? — удивился Герман. — Где вода, а где именье? Насколько мне известно, Таня не имела ничего общего с Иосифом Абрамовичем.

— Как раз имела, — радостно сообщил Роман. — На одной из квитанций он нашел ее адрес. Наша погибшая недавно сдала ему цепочку с кулоном и, вероятно, частенько его посещала. Рыбак побывал у нее на работе, расспросил коллег, и какая-то ретивая девица сообщила, что любовник-шеф регулярно дарил Татьяне антикварные вещички. В квартире не было найдено ни одной. Исходя из этого, парень, естественно, сделал вывод, что девушка могла быть убита и ограблена.

— Молодец! — Герман бросил взгляд на часы. До встречи оставалось десять минут.

— Спасибо, Рома, я встречусь с этим Рыбаком и поговорю с ним, — пообещал он. — Сейчас, кстати, еду к Качурину.

— Удачи, — пожелал Макаров.

Глава 4
Когда Герман остановился у чайной — маленького кафе с верандой, он сразу почувствовал, что одиноко сидевший у большого самовара мужчина с редкими седыми волосами и крючковатым носом и есть следователь Качурин. Боростовский направился к нему:

— Здравствуйте. Я Герман Борисович.

Следователь вяло протянул холодную сухую ладонь и взглянул на доктора желтыми водянистыми глазами:

— Сергей Леонидович. Слушаю вас.

Боростовский замялся. Он не знал, как начать, чтобы не оскорбить следователя недоверием. В таком случае тот имел полное право встать и уйти, не продолжая разговор.

— Моя невеста работает в фирме Аркадия Шлитмана, — начал он осторожно. — Видите ли, ей показалось странным, что утром в комнате шефа пахло апельсинами. Я врач, и мне без труда удалось получить его медкарту. Вам известно, что у него была аллергия на апельсины?

Качурин дернул дынеобразной головой на жилистой худой шее:

— Разумеется.

— И вам не кажется подозрительным, что кто-то подлил ему в чашку апельсиновое масло? — поинтересовался онколог.

Сергей Леонидович оскалился, обнажив гнилые зубы, которыми давно следовало заняться хорошему стоматологу.

— Не кто-то, — буркнул он. — Дня за два до его смерти к нему заходила жена. Аркадия в кабинете не было, а ей нужны были деньги для покупок. По дороге она захотела апельсин, купила его, съела у супруга в кабинете — ну не при персонале же! — потом запила водой из его кружки, проветрила кабинет, вынесла апельсиновые корочки и вымыла чашку. Она уверяла, что, во-первых, хорошо вымыла посуду, во-вторых, у Аркадия на полке хранился ингалятор, которым он пользовался на работе, и упаковка супрастина. Ирина кается в том, что не проверила это. Ингалятор и блистер оказались пустыми. Аллергию вызвали те остатки, что попали с ее губ на краешек кружки.

— Когда она приходила в офис? — уточнил Герман. — За два дня до смерти?

Качурин нехотя кивнул, бросив взгляд на доктора, как на непроходимого тупицу.

— Получается, целый день перед смертью Аркадий не прикасался к кружке, — удивился Боростовский. — А его подчиненные говорят, что он и полдня не мог прожить без кофе.

— Значит, в тот день он сделал исключение, — следователь поднялся, махнув рукой молоденькой официантке в униформе. — Ничего не надо, мы уже уходим.

— Может быть, кто-то другой желал его смерти и влил в кружку апельсиновое масло? — спросил онколог. — У вас не было иных версий?

— Я проверил камеры наблюдения, потом выдал тело вдове, потому что не увидел никакого криминала. Несчастный случай — и все тут, — он даже топнул ногой, что выглядело довольно комично. — С Лазаревой то же самое. Не понимаю, почему эксперт тянет с выдачей ее тела. Бедная Ирина Александровна уже замучилась бегать по разным конторам. Какая женщина! Взять на себя похороны любовницы супруга! Не понимаю, кому выгодно ставить ей палки в колеса. Все ясно как божий день.

— И что же вам ясно? — Голос Германа звучал насмешливо. Он видел перед собой тупого самодовольного человека, каких много в разных профессиях. Для них существует только два мнения — свое и неправильное. Такому незачем еще раз просматривать записи с камер и указывать на Татьяну, неизвестно зачем посетившую кабинет шефа вечером. Он признавал только то, что мог услышать, потрогать, увидеть. В руках Татьяны не было пузырька с апельсиновым маслом или апельсинов — следовательно, она тут ни при чем. Интересно, как он поработал с ее делом?

— А мне ясно, что это тоже несчастный случай, — Качурин не к месту присвистнул и похлопал Германа по плечу, словно старого знакомого. — Знаете, куда собиралась лететь Лазарева?

— В Москву, — неуверенно проговорил Боростовский. Сергей Леонидович хмыкнул:

— Отнюдь. Она собиралась в Швейцарию. Все знали, что женщина собирала антиквариат. Вероятно, ей было необходимо обмануть таможню, поэтому она задекларировала, наверное, десятую часть. Когда остальное обнаружилось, бедняжка, насмотревшись детективов, где преступники глотают ценности, решила проделать то же самое. Ей никто не подсказал, что бриллианты для перевозки запаивают в контейнеры, во-первых, чтобы их было легче проглотить, во-вторых, чтобы они не поранили желудок и не вызвали внутреннее кровотечение. Так что, дорогой мой, — его тон сделался покровительственным, — это тоже несчастный случай.

— Куда же делся ее жених? — поинтересовался врач. — Почему не помог, не вызвал «Скорую»?

Следователь заморгал белесыми ресницами:

— Какой жених? В аэропорту девушка была совершенно одна. Вы спросите, куда делись ее драгоценности? — Он состроил жалостливую гримасу. — Думаете, в аэропорту мало жуликов? Кто-то, наблюдая за девушкой, дождался потери сознания и украл ценности. К сожалению, этого нет на камерах. Но мы найдем негодяя, обещаю вам. А сейчас извините, мне пора.

Они пожали друг другу руки, и Качурин поплелся в отделение, находившееся через дорогу. Герман почувствовал, как внезапно пересохло в горле, вернулся за столик и попросил официантку принести бутылку ледяной минералки и маленькое пирожное с заварным кремом. История с Ириной, которая будто бы съела апельсин в кабинете мужа, была надуманной, тупой и пошлой, как размалеванные куклы для чайника. В нее вряд ли поверил бы даже продвинутый подросток. Судя по сериалам, которыми в изобилии кишит телевидение, для закрытия дела иногда приходится сочинять истории похуже. Хотя, по его мнению, и эта — хуже некуда. Сидя на веранде, Герман видел, как недотепа следователь перебежал проезжую часть прямо перед черным джипом, резко притормозившим, и, изобразив угодливость на сморщенном личике, согнулся пополам, словно от сильной боли в пояснице. Из джипа выпорхнула Ирина Шлитман, сунула в руку Качурина какой-то конверт (о его содержимом не приходилось даже гадать, история про апельсины, вероятно, стоила дорого, возможно, даже в иностранной валюте), и пара прошествовала в отделение. Боростовский увидел, что за ними пристально наблюдал не только он. Парень с большим приоткрытым ртом, стоя у лестницы, ведущей в здание полиции, буравил парочку глазами. Герман понял, что перед ним тот дотошный оперативник по фамилии Рыбак.

«Если с ним удастся найти общий язык, удача улыбнется нам», — подумал онколог, быстро проглотил пирожное, сделал глоток ледяной воды, бросил деньги на стол и зашагал к отделению. Однако в тот день пообщаться с Рыбаком не удалось. Парень вскочил в подъехавшую полицейскую машину, которая, включив мигалку, куда-то понеслась по шоссе.

Часть 10 Москва, 1977
Глава 1
«Удача очень пригодилась бы», — думал Петрушевский, заварив крепкий чай, почти чифирь, чтобы снять усталость после неудавшейся поездки. Да, у Горячева оказалось прочное алиби, и им пришлось вернуться в Москву несолоно хлебавши. Сарчук, с покрасневшими от бессонницы веками, вновь и вновь перелистывал блокнот Нины, но так и не находил в нем ничего, что помогло бы сдвинуться с места. Зачем, спрашивается, эта женщина шифровала своих знакомых? Чтобы мать, возможно, иногда интересовавшаяся личной жизнью приемной дочери, не догадалась, о ком или о чем идет речь? Впрочем, этому можно было найти множество объяснений, только они тоже не помогли бы ни на йоту. Дребезжащий телефонный звонок заставил Петрушевского вздрогнуть и снять трубку:

— Петрушевский слушает.

— Толя, — узнал он голос дежурного капитана, — только что звонили из аэропорта. Один гражданин пытается провезти в Вену коллекцию старинных украшений.

Следователь встрепенулся:

— Кто он? У него проверили документы?

— Проверили, — успокоил его капитан. — Это наш старый знакомый Василий Большаков.

— Выезжаем, — коротко бросил Анатолий и повернулся к Сарчуку: — Витя, нам улыбнулась удача. Кажется, выплыла коллекция Поляковой. Причем у нашего старого знакомого Большакова.

— Васеньки? — обрадовался Виктор и взъерошил длинный чуб. — Ну надо же, и тут он, красавчик, засветился! Сейчас приму его в свои объятия.

Желтые милицейские «Жигули» ждали их возле управления. Опытный водитель домчал до аэропорта за полчаса по почти пустому Ленинградскому шоссе. Вбежав в зал ожидания, битком набитый людьми, Петрушевский безошибочно остановил взгляд на лысоватом мужчине лет пятидесяти, одетом в расклешенные черные брюки и канареечный приталенный батник — писк моды. Он знал, что Василий слыл большим пижоном, ухитряясь доставать одежду из «Березки». Если это ему не удавалось, лучшие портные Москвы шили для коллекционера супермодные вещи. Впрочем, коллекционер — это было громко сказано. Среди милиционеров Вася считался жуликом от искусства. Он никогда не брезговал покупать краденое, а потом сбывать его в своих кругах втридорога. Но при всех недостатках Большаков вызывал определенное уважение — он не работал с подделками или дешевками. Мимо пропавшей коллекции Поляковой такой рвач не прошел бы, если бы она замаячила на его горизонте. Оставалось надеяться, что именно ее жулик и пытался вывезти в Австрию.

Петрушевский смело направился к моднику, прижимавшему к себе небольшой чемодан, однако тот, вероятно, краем глаза увидев следователя, молниеносно вскочил на ноги и бросился в конец зала. Там находился мужской туалет. Сарчук, сорвавшись с места, словно скаковая лошадь, понесся следом. Он не ожидал от Василия такой прыти: жулик никогда не проявлял тягу к спорту. Большакова удалось поймать не сразу. Он успел заскочить в кабинку и закрыть дверь на щеколду, которую Виктор выбил взмахом кулака. Василий стоял на коленях перед унитазом, готовый дернуть за цепочку и смыть содержимое.

— Стой, дурак! — Оперативник с силой оттолкнул его. Тут подоспел Петрушевский, кляня новую обувь, благодаря которой натер мозоли, мешавшие передвижению, и они вместе скрутили коллекционера.

— Хорошо, что вовремя подоспели, — Виктор кивнул на унитаз. Следователь склонился над ним и ахнул. В воде сверкали бриллианты.

— На первый взгляд, похожи на наших красавчиков, — улыбнулся Петрушевский. — Но тут явно не все. Вася, — обратился он к притихшему Большакову, — нехорошо бегать от милиции. Разве тебе мама этого в детстве не говорила?

Коллекционер попытался что-то сказать, но закашлялся и закрыл рот рукой. Анатолий пристально посмотрел на него:

— Вася, а ты, часом, пару безделушек не проглотил?

Расширенные зрачки жулика выдали его с головой.

— Все-таки проглотил… — понял следователь. — Ну ты, Вася, и идиот! Представляешь, что будет с тобой минут через пятнадцать? Ты думаешь, все выйдет естественным путем? Как бы не так. Острые края бриллиантов проколют кишки и вызовут кровотечение. Даже не знаю, что теперь делать. Можем и не довезти до больницы.

— Пожалуйста, спасите! — прошептал побелевший как полотно модник, расстегнув пуговицу батника.

— Если только ты как на духу нам все расскажешь, — заметил Анатолий.

Василий молитвенно сложил маленькие, пухлые ручки: — Клянусь!

— Давай, Виктор! — поторопил Петрушевский коллегу, собравшего со дна унитаза бриллианты, и вдвоем они повели задержанного к машине. Большаков, будто сдувшись и мигом утратив весь свой лоск, покорно влез на заднее сиденье. Он тихонько всхлипывал, и милиционеры понимали, что этот дурак по-настоящему напуган. Думал ли он о чем-нибудь, глотая драгоценности? Если только о том, что парочку удастся сохранить. А вот теперь, когда до него дошло, что он натворил и чем это может закончиться, Василий присмирел, как ягненок. Сейчас он вызывал искреннюю жалость, и Виктор дружески похлопал его по плечу:

— Не бойся.

До ближайшей больницы, где сотрудники ГУВД намеревались сделать задержанному рентген, было недалеко. Несмотря на кучу народа в травматологическом отделении, их приняли без очереди: сработали удостоверения. Люди с синяками, ссадинами и подозрениями на переломы с интересом смотрели, как двое в форме ведут под руки дрожавшего, модно одетого мужчину в желтом батнике.

— Че натворил? — полюбопытствовала старушка с раздувшимся пальцем. — А может, сами его и избили и теперь снимок делают, — предположила она.

На ее слова никто не обратил внимания. Петрушевский и Сарчук втолкнули пленника в рентген-кабинет, и хмурая женщина неопределенного возраста в белом халате, заставив Большакова предварительно выпить какую-то жидкость, отправила его за ширму. Милиционеры ждали, пока она делала снимок пищевода и желудка. Спустя некоторое время дама принесла готовые, еще влажные снимки и ткнула пальцем в какие-то затемнения.

— Есть, — буркнула она. — По виду, кольцо, а тут, похоже, серьги. Впрочем, пусть этот идиот сам скажет, что глотал. Надо же, сколько дури в голове у некоторых! — Врач обидчиво поджала губы, словно это касалось ее лично.

— Слышал? — обратился к Василию Сарчук. — Рентген, брат, не обманешь. Кайся, что слопал.

— Операцию! — прохрипел несчастный. На него было жалко смотреть.

— Э брат, после операции жди, когда ты очухаешься, — невозмутимо ответил Виктор, тряхнув чубом. — А нам преступников сейчас нужно ловить. Так что давай не задерживай следствие.

Большаков вздохнул, видимо, осознав тщетность упорства, и начал рассказывать, пока его вели в палату. Пару дней назад на него вышли солидные люди. Понятное дело, солидными они значились в криминальных кругах. Кто — пусть товарищи сыщики не спрашивают. Если он назовет хотя бы парочку фамилий — ему не жить. Говоря о сообщниках, Вася заикался и запинался, но, подбадриваемый Петрушевским, продолжал дальше. По словам этих серьезных людей, один человек хотел сбыть старинную коллекцию украшений по смешной цене. Когда ему перечислили примерный список драгоценностей и назвали сумму, Большаков сразу понял, что речь идет о краденом.

— И чего же позарился? — спросил Анатолий. — Не позарился бы — геморроя бы не было.

Жулик стукнул себя по лысеющей голове.

— Да бес попутал, товарищ начальник, — признался он. — Цена больно привлекательная. За такую порой и десяток колец не купишь, а тут — старина, да какая! Короче, сломался я, каюсь, грешен.

Они уже подошли к гастроэнтерологическому отделению, и молодая медсестра, уточнив, кто они, указала на отдельную палату.

— Вам сюда. Операция через три часа. Сейчас возьму анализы.

Коллеги подтолкнули Большакова в его временные хоромы.

— Повезло тебе, — усмехнулся Виктор. — Лежи, отдыхай, жизнь свою никчемную перебирай да думай, как в тюрьму не загреметь. Впрочем, ты это уже делаешь. Продолжай, голуба ты наша.

Вася нервно глотнул, и острый кадык дернулся на его шее.

— В общем, потом мне позвонил тот самый продавец, — признался он, — и сразу назначил встречу. Меня удивило, что она планировалась в сквере спального района в полночь. Я должен был сидеть с деньгами на скамейке и держать в руках «Комсомольскую правду». И я выполнил его условия, — мужчина поежился. — Мне было жутко торчать под фонарем в совершенном одиночестве, шелест листвы пугал меня, любые звуки наводили на зловещие мысли. Продавец появился, как дьявол: в черном длинном пальто, несмотря на жару, и в черной шляпе, скрывавшей лицо.

— Вы Большаков? — быстро уточнил он. Я кивнул.

— Покажите деньги, — велел продавец. Я повиновался, хотя должен был попросить его предъявить товар. Впрочем, он меня не обманул.

— Взгляните сами, — незнакомец развернул пакет, и при свете фонаря блеснули бриллианты. — Как я и обещал, старинные гарнитуры. Правда, в одном не хватает сережки. Но это уже не моя вина.

Я почему-то подумал, что он потерял ее при ограблении.

— И ты не ошибся, — вставил Виктор, подумав, что, может быть, от страха Большаков заговорил красиво, как писатель. — Давай дальше.

— А дальше ничего интересного не было, — Василий дернул плечом. — Я отдал ему деньги, он всучил мне сверток и растаял в темноте, — модник жалостливо посмотрел на Анатолия: — Товарищ следователь, если вы меня спросите, как он выглядел, ей-богу, не скажу не потому, что не хочу, а потому, что он замаскировался, гад. Роста вроде высокого, по голосу не старый — а больше ничего, хоть убейте.

— Вася, ну ты же наблюдательный человек! — улыбнулся Анатолий. — При твоем занятии иначе нельзя. Неужели ты не обратил внимания на какую-нибудь мелочь?

Белый лоб задержанного сморщился. Казалось, он собрал все усилия, чтобы хоть что-то восстановить в памяти.

— У него были билеты «Спортлото»! — вдруг радостно проговорил Большаков. — Когда он клал в карман деньги, сперва достал из него пачку. Много билетов, понимаете?

Сотрудники это понимали, пока не понимая другого: как эта информация поможет следствию. Вася обхватил голову руками, стараясь еще хоть чем-нибудь оказать содействие милиции, однако медсестра, подошедшая с баночками и пробирками, настоятельно рекомендовала слугам правопорядка покинуть палату: Большакова начинали готовить к операции. Оставив больного в покое, коллеги вышли в душный коридор больницы.

— Ничего нового не узнали, — огорченно заметил Сарчук. — Драгоценности нашли не все. Нет, например, знаменитого перстня с рубином, «Кровь падишаха», кажется. То ли преступник потерял его, как и сережку, то ли запрятал куда-нибудь на черный день. Впрочем, кто этот любитель «Спортлото», тоже неизвестно.

Петрушевский кивнул. Он почему-то подумал не о неведомом убийце, участвующем в лотерее, а о себе и своих попытках испытать удачу. Страна предоставляла возможность без очереди и бесплатно получить вожделенные вещи — машину, холодильник. Было время, когда он сам подсел на билеты и с волнением приникал к экрану телевизора, надеясь на заветный куш. Однажды ему повезло: он выиграл целых пять рублей и пригласил жену в ресторан, где халявные деньги были благополучно проедены. А вот его сосед, горький пьяница Игнатьич, с которым он не раз проводил разъяснительную работу, с первого раза попал на «Жигули». Прав у мужика, разумеется, не было, получение их не предвиделось: его не раз забирали в ЛТП на лечение, и он состоял на учете в наркодиспансере. Домочадцы надеялись, что он поступит как умный человек — продаст машину и сделает взнос за кооперативную квартиру, которая была нужна и ему, и его семье как воздух: они ввосьмером ютились в маленькой двушке. Однако Игнатьич об этом и не помышлял. Он поставил «Жигули» во дворе, словно на зависть соседям, на вопрос о расширении жилплощади огрызался, что это его дело, и вскоре все заметили, что у машины потихоньку пропадают запчасти. Сначала исчезло заднее колесо, потом переднее, затем и остальные, дело дошло до «дворников». Соседи посоветовали Игнатьичу найти какой-то выход, иначе от автомобиля ничего не останется, но в ответ услышали матерную брань. Почему расхитители добра соседа нисколько не беспокоили, Петрушевский понял позднее. Как-то ночью, возвращаясь с работы, он увидел Игнатьича, крадущегося к своей машине с инструментами. Это все прояснило. Хозяин сам воровал детали и пропивал их. Все прекратилось, когда от красных «Жигулей» остался один корпус. Несчастная жена алкоголика Рита каким-то образом ухитрилась продать последнюю часть даровой машины, чтобы сохранить хоть какие-то деньги от выигрыша. Хозяин устроил ей скандал, вероятно, намереваясь забрать себе барыш, однако Рита выстояла. Деньги не были пропиты. Вспоминая об этом, Петрушевский думал, почему судьба оказалась благосклонна к человеку, которому машина совсем не требовалась, вернее, требовалась, но вовсе не для того, чтобы на ней ездить. Может, ему давали шанс? Скорее всего, так.

Вот почему он не верил в судьбу. У каждого человека всегда есть выбор, как поступить. Не все оказываются перед ним в экстремальной ситуации, у многих хватает времени подумать и все взвесить, однако потом они все равно клянут злодейку-судьбу. От «Спортлото» мысли следователя снова перенеслись к преступнику. Где искать этого человека? Впрочем, у них лишь один выход — продолжать изучать блокнот Нины. Петрушевский не сомневался, что там есть имя убийцы. И пусть им предстоит кропотливая работа, но они его вычислят. Обязательно.

Часть 11 Приморск, 2016
Глава 1
Герман сидел на диване и пил чай, заботливо приготовленный Галей.

— Посетив консьержку и следователя, я укрепился в мысли, кто убийца, — проговорил он, взглянув на девушку, свернувшуюся калачиком в кресле. — Если раньше я немного сомневался в этом, то теперь уверен: преступник — жених Татьяны. Полагаю, он познакомился с ней с определенной целью — украсть антиквариат, которым ее щедро одаривал Аркадий, и убить, чтобы замести следы.

— Я много думала над твоими рассуждениями, и один ход в них мне показался нелогичным, — призналась Галина. — Если этот человек старался никому не попадаться на глаза, зачем ему убивать Аркадия? Татьяна и без него могла приобрести перстень, я сама ей его предлагала. Что выигрывал преступник от его смерти?

— Если честно, не знаю, — врач обхватил руками голову. — Пока мне понятно, зачем он убил Лазареву и ювелира, его, беднягу, тоже не случайно, а намеренно. Дядя Еся стал опасным свидетелем.

— Вот это более правдоподобно, — согласилась Галя. — Но где искать загадочного жениха? Мы ровным счетом ничего о нем не знаем.

Герман до хруста сжал пальцы. Лежавший на подстилке Ральф, услышав этот звук, приоткрыл глаз.

— Такого быть не может, чтобы его никто никогда не видел, — онколог кивнул псу, зевнувшему во всю огромную розовую пасть. — Вспомни, ты точно ничего не заметила в тот день, когда Татьяна уехала в аэропорт?

Галя отрицательно мотнула головой:

— Нет.

Он сжал своими руками ее ледяные ладошки:

— Подумай хорошенько, вспомни.

Девушка закрыла глаза, стараясь восстановить в памяти каждую минуту, даже секунду. Вот она идет к остановке, вот… Ее передернуло, словно от укуса змеи. Как же, ну как она могла забыть? На фоне элитных многоэтажек, будто слайд, высветилось лицо Юрки Митина, уверявшего, что он не знает, где живет пассия шефа.

— Герман! — Доктор все понял по ее побелевшему лицу. — Я вспомнила! На обратном пути мне встретился сослуживец Юрий Митин.

— И это что-то значит?

— Это многое значит, если вспомнить, что он долго и безуспешно пытался ухаживать за мной, втирался в доверие к маме и отстал только тогда, когда, по слухам в фирме, нашел мне замену в образе Татьяны Лазаревой.

Герман почесал затылок.

— У меня сложилось впечатление, что Митин вовсе не обеспеченный парень, обычный, как и все в вашей фирме. Что же могло привлечь в нем такую фифу, как Лазарева?

Галя опустила голову. Волнистые волосы упали на мраморный лоб.

— Не знаю, не представляю, — отрывисто заговорила она. — Может быть, интерес к антиквариату. Юрка допытывался, не осталось ли чего в нашей семье от деда и бабушки… — девушка хлопнула кулаком по столу. — Герман, это точно он… Я не хотела верить, но теперь все на это указывает. Когда я желала Аркадию и Татьяне, чтобы они подавились, он прошел мимо меня и мог услышать мои слова. Мне кажется, если мы поспешим, то можем его поймать. Что-то подсказывает, что он никуда не улетел. Пока не улетел…

— А про дядю Есю? Ну, про то, что он чахнет над златом, как Кощей, он тоже мог узнать? — спросил доктор. Лопатина кивнула:

— Об этом говорил весь квартал. С легкой руки моих мамы и бабушки многие называли его Кощеем.

Боростовский вскочил. Лицо его пылало.

— Тебе известен его адрес? — спросил он.

— Да, однажды Юрка затащил меня в гости, — Галя покраснела и, опустив голову, пошла в прихожую. — Поехали, прошу тебя. И давай вызовем полицию. Он может быть опасен.

— Пока обойдемся без полиции, — решил Герман. — Выслушаем его версию и решим, что делать дальше. Вдруг он случайно оказался возле ее дома в тот злополучный день, а ты бог весть что подумала. Может ведь быть и такое.

— А может и другое, — парировала Лопатина и махнула рукой. — Ладно, поступай как знаешь. Поехали.

Они почти выбежали из подъезда и уселись в машину, которая, взвизгнув тормозами, помчалась по темному шоссе. До Юркиного дома добирались почти полчаса. Когда Герман притормозил возле его подъезда, Галя выскочила из автомобиля, еле дождавшись его остановки.

— Господи! — Она приложила руку к сердцу, которое колотилось, как муха, попавшая в сети к пауку. — Он дома! Видишь, на втором этаже горит свет!

На их счастье, подъезд оказался без домофона, и они влетели в темное парадное, наперегонки бросившись на второй этаж. Галя нажала кнопку звонка, антрацитово блестевшую в тусклом свете засиженной мухами лампочки. Однако никто не спешил открывать. Девушка позвонила еще раз, потом постучала кулачком по ватной обивке:

— Юра, открой, это я.

Из квартиры не доносилось ни шороха, и ей стало страшно.

— Юра! — Галина налегла на дверь, и та открылась сама собой, без посторонней помощи.

— Юра, — она вошла в прихожую, осторожно ступая, словно ожидая укуса гремучей змеи. Герман плелся следом. В большой гостиной, где, по словам Митина, висели старинные картины, никого не было.

— Юра! — Лопатина метнулась на кухню и истошно заорала: — Герман, скорее сюда!

Онколог уже стоял у нее за спиной, глядя на Юрия, уронившего голову на прозрачную клеенку кухонного стола. Можно было подумать, что мужчина спал, если бы не неестественно-синие губы. Герман деловито пощупал артерию на его шее.

— Мертв, — выдохнул он, выпрямившись, — мертв сутки — это точно.

Профессиональным движением доктор открыл Юрию рот, осмотрел пальцы рук.

— Типичный цианоз, характерный для сердечников, — констатировал он. — Митин не страдал сердечными болезнями?

Галя села на табуретку, жалобно скрипнувшую, будто оплакивавшую хозяина, и всхлипнула:

— Ну откуда я знаю? Как выяснилось, все скрывали свои болезни. Шеф — аллергию, Юра… — она вдруг протерла глаза. — Но если он ходил в фитнес-центр и занимался там по два часа, значит, с сердцем было более-менее в порядке?

Герман покачал головой и еще раз осмотрел труп:

— Во всяком случае, налицо явная сердечная недостаточность. — Он достал телефон: — Сейчас вызову «Скорую» и полицию, звякну этому Качурину. Интересно, на что он спишет смерть этого работника фирмы? А пока иди в гостиную, посиди и успокойся.

Галя послушно отправилась в большую комнату, подошла к шкафу, где на полках стояли собрания сочинений классиков и современные авторы. Одна книга, очень толстая, привлекла ее внимание, и девушка машинально достала ее из шкафа. На ее удивление, это оказалась не книга, а шкатулка, дверца которой открылась, и содержимое — бриллиантовые старинные кольца, браслеты, сережки — вывалилось на грязный ковер, сразу поймав свет торшера и выпустив радужные лучи на стены с потускневшими обоями.

— Герман! — закричала Галя. — Герман… — Ее голос сорвался, и она стала задыхаться от волнения. — Смотри, это он, он…

Врач, взглянув на драгоценности, понял ее без слов.

— Значит, все-таки Митин… — он не успел договорить, в дверь настойчиво звонили, и онколог бросился встречать врачей, за которыми мялись два человека в штатском. Одного Боростовский видел впервые. Второй, на его счастье, оказался не Качуриным, а Рыбаком, судя по всему, толковым опером, стремившимся разобраться в запутанном деле. Все прошли в кухню. Герман вкратце рассказал, как они обнаружили тело, врач констатировал смерть, подписал нужные бумаги, а Рыбак, усадив товарища за протоколы, осмотрел сначала труп, а потом драгоценности, случайно обнаруженные Галей.

— Значит, вы утверждаете, что он умер от сердечной недостаточности? — пробурчал он, как рыба, хватая воздух большим ртом. — А сами что здесь делали? Навещали товарища?

— Не совсем, — доктор взял оперативника за локоть и отвел к окну. Пластиковый подоконник сиял — ни пылинки, видимо, покойный любил чистоту.

— Мы тут больше по делу, — суровый взгляд молодого полицейского смущал. Голубые, выпуклые, как перископы, глаза пронизывали, будто рентгеновские лучи.

— Мы пришли, потому что подозревали его в убийстве Лазаревой.

Рыбак потер подбородок и засопел.

— Подозревали в убийстве Лазаревой?

— Вы тоже интересовались им, — продолжал Боростовский. — Вам не все понравилось в деле, сварганенном Качуриным, ведь так?

Опер пожал худыми плечами:

— Допустим. Какое вам до этого дело? Вы полицейский?

— Я врач-онколог, Герман Борисович Боростовский, — отрекомендовался доктор. — Это дело интересует меня постольку, поскольку здесь невольно оказался замешан близкий мне человек — вот эта девушка.

Парень просверлил глазами-перископами Галину:

— Каким же образом? Кто она?

— Она работает в фирме Аркадия Петровича и первая обнаружила его тело, — доктор бросил взгляд на Галину, сжавшуюся в углу и сразу показавшуюся ему меньше ростом и худее. — В тот день она пришла на работу раньше всех, потому что Аркадий Петрович вызвал ее к половине восьмого. Он собирался купить у нее дорогой перстень, когда-то найденный ее бабушкой на улице, чтобы подарить своей любовнице, но не успел.

— Любовница — это вы о Лазаревой, — уточнил Рыбак.

— Да, — подтвердил онколог. — Татьяна вдруг тоже выразила желание приобрести перстень и попросила Галину привезти его к ней домой и заодно забрать документы фирмы, однако почему-то не дождалась коллегу. Потом ее нашли в аэропорту. Галя испугалась, что ее кольцо, о котором издавна ходили разные слухи, обладает магическим действием и убивает всех, кто хотел бы стать его владельцем. — Герман намеренно умолчал о ее пожеланиях — мало ли, что подумает оперативник. — И тогда моя знакомая решила: лучше отдать его ювелиру, чтобы тот распилил перстень на части. Иосиф Абрамович отговорил ее: дескать, у него есть покупатель, который с удовольствием приобретет драгоценность со шлейфом страшных историй, — он вздохнул. — Чем закончилось это, вы знаете.

— Насколько мне известно, ювелир умер своей смертью, — вставил паренек. Герман покачал головой:

— Макаров собирался сообщить вам, что обнаружил на его шее след от электрошокера, и это воздействие привело к смерти.

Рыбак сжал кулаки. Белая кожа на костяшках натянулась почти до скрипа.

— Продолжайте.

— Когда Галя вошла в каморку дяди Еси и попыталась растормошить его, из шкафа выскочил человек, облаченный в костюм дьявола, и погнался за ней, — вспомнив об этом, Герман побледнел. Подумать только, если бы не они с Ральфом! — На ее счастье, мимо проходил я. Видите ли, я часто выгуливаю там свою овчарку. Преступник — я уверен, что это был он, — поспешил скрыться.

Рыбак отвлекся на несколько минут, наблюдая, как санитары уносят тело.

— Все описал? — Он взял из рук коллеги шкатулку с драгоценностями. — Выходит, это он… А вы, вы как вышли на Митина?

— Галя вспомнила: Юрий пытался за ней ухаживать, при этом интересовался, нет ли у нее антикварных вещей, оставшихся от бабушки и деда, а потом, поняв бесплодность попыток, переключился на Татьяну — так говорили в фирме. Именно его Галя встретила возле дома Лазаревой, когда пришла к ней с перстнем за документами. Прибежали к нему — и вот…

— Больно хитроумно, — отозвался Рыбак. — Создать такую комбинацию ради получения какого-то перстня и угробить несколько человек… Почему бы не напасть на Галину? Не проникнуть в ее квартиру и не обокрасть?

— Не знаю, — откровенно выдохнул доктор. — Возможно, Митин старался совершить идеальные убийства. Он науськал Лазареву, чтобы она отправила на тот свет Аркадия. Вы ведь не будете утверждать, что та липа, которую подписал Качурин, чтобы закрыть дело, не лезет ни в какие ворота? — Он вдруг расхохотался. — Жена аллергика кушает апельсины в его кабинете и пьет потом из его кружки… Правда, затем она все помыла и проветрила, но в кружке почему-то все равно осталась смертельная доза, от которой шеф и отдал концы. Знаете, когда я это услышал, мне вспомнилась одна серия фильма «Улицы разбитых фонарей». В ней конец квартала заставил прокурора подписать полную чушь для закрытия дела. У вас что, тоже конец квартала?

Рыбак изучил носок ботинка, выпачканный в белой пыли.

— Эта липа влетела Ирине Шлитман в копеечку, — объяснил он, выпустив воздух толстыми губами. — Я поинтересовался, почему она не захотела давать ход делу. Видите ли, эти супруги давно жили сами по себе. Он менял любовниц, она — любовников. Возможно, они давно бы разбежались, но их удерживал отец Ирины Александровны. Фирма фактически его, но записана на дочь. Аркадий превосходно вел бизнес, и старик пугал супругов тем, что все отберет, если они разбегутся. Теперь дед уже ничего не сделает — он мирно и тихо умирает в хосписе, дорогом, правда. Последний любовник Ирины, молодой альфонс, торопит ее с продажей фирмы — ему не терпится прогулять денежки где-нибудь на Канарах. Вот и пришлось ей за закрытие дела подписать такие показания. Бедняжка!

Я видел этого альфонса. Обдерет ее как липку и выкинет.

Герман пожал плечами:

— Это дело Ирины Александровны.

— Да, это дело Ирины Александровны, — Рыбак оторвался от подоконника. — Ладно, пусть все так и было, как вы рассказываете. Мне хочется верить, что мы нашли преступника, который, вероятно, от волнения заработал сердечный приступ. Только в деле все равно много нестыковок. Почему Лазарева не дождалась вашу подругу, если ее любовнику нужен был перстень? Почему Юрий больше не предпринимал попыток каким-то образом добраться до перстня через Галину? Не успел? — Он обвел комнату пристальным взглядом.

— Мне кажется, это можно объяснить тем, что многие знали: Митин ухаживает за Лопатиной, — ответил Боростовский. — Галя могла рассказать хотя бы бывшему мужу, с которым иногда перезванивается: Юрий интересуется драгоценностями их семьи. Он не хотел быть подозреваемым. Потому и ухаживал за Татьяной тайно, вместе их никто не видел. Одно дело — сплетни, и совсем другое — свидетели.

— Может, и так, — не стал спорить оперативник и протянул руку. — Вынужден с вами попрощаться. Знаете, смерть Митина не дает мне покоя. С чего это вдруг его сердце остановилось? Вы последите за своей подругой на всякий пожарный, побудьте ее телохранителем. Если я выясню, что смерть не криминальная, ваша девушка может расслабиться.

— Хорошо, — пообещал Боростовский, пожав холодную вялую руку рыбообразного оперативника. — Вот моя визитка. Позвоните, пожалуйста, когда все выясните.

— Обязательно, — Рыбак глотнул воздух, действительно походя на рыбу, выброшенную на берег, и, пропустив вперед Галю и Боростовского, стал опечатывать дверь. Герман взял девушку под руку и вывел на воздух.

— Что он сказал? — Лопатина дрожала, как осиновый лист.

— Надо выяснить, отчего умер Юрий, — отозвался Боростовский, массируя затылок. Он подумал, что чертовски устал за этот день, и хотел есть. Скорее домой, прогуляться с Ральфом, а потом погрузиться в сон. Помогая девушке садиться в машину, Герман почувствовал, как кружится голова. «Надо ехать как можно осторожнее», — решил он, и до его дома они добирались сорок минут. Тоже уставшая, Лопатина задремала на сиденье. Когда Боростовский, остановив машину, тронул ее за плечо, Галина дернулась:

— Приехали?

Непослушные ноги не хотели идти, и Герман почти донес ее на руках и опустил в кресло.

— Ложись спать, — он не запирал дверь, возле которой крутилась собака, и девушка, зевнув, спросила:

— Ты куда?

— Сейчас погуляю с Ральфом, потом лягу спать, чтобы завтра утром быть во всеоружии, — пояснил Герман. — Что-то подсказывает, что Рыбак поторопит судмедэксперта и мы все выясним завтра. С завтраком не суетись, спи, тем более завтра воскресенье. Думаю, к обеду я уже улажу все дела, ужас закончится, и мы сходим в ресторан. А до моего звонка сиди смирно и никуда не выходи.

— Ничего не делать тоже плохо, — пожаловалась Галя.

— Отдыхай, отдых — лучшее лекарство, это я тебе как врач говорю, — улыбнулся Боростовский и кликнул Ральфа. Тот вышел в прихожую. — Ложись, — еще раз посоветовал доктор. — Я знаю, что беспокойство сильно утомляет. Но, поверь, осталось немного. Я сделаю все, чтобы мы забыли об этом как о страшном сне. Потерпи.

— Я потерплю, — обещала Галя. — Возвращайся скорее. Находиться вечером одной как-то жутко.

— Мы скоро вернемся, — пообещал Герман.

— Буду ждать.

Он потянулся к ней, будто хотел поцеловать, но в последнюю минуту отпрянул, словно раздумав или побоявшись. Она не была его женщиной, и он не знал, имеет ли право на такие вольности. Когда за ним захлопнулась дверь, Галя опустилась на стул. На душе было грустно и тревожно. Раздавшийся в тишине звонок мобильного испугал ее, и девушка дернулась на стуле, как заводная кукла. Кто мог звонить в такое время? Дрожавшими от волнения руками она поднесла дисплей к глазам. Славик! Господи, она уже и забыла про бывшего мужа.

— Здравствуй, — быстро проговорил он. — Не разбудил?

— Нет, только собираюсь ложиться, — неожиданно для себя Галя обрадовалась ему, словно старому знакомому из того времени, когда у нее все было хорошо. — Как дела?

— Нормально, если можно назвать нормальной обыденную жизнь, — усмехнулся он. — Несколько дней тебе не звонил и страшно соскучился. С восьми часов стою у твоего дома и гляжу на неосвещенные окна. Ты, часом, не в командировке?

Она немного подумала, прежде чем ответить:

— Видишь ли, после смерти матери мне стало страшно ночевать одной. Доктор сказал: это скоро пройдет. Я попросила подругу приютить меня на время.

— Почему же ты не позвонила мне? — удивился мужчина. — Ты ведь знаешь, что я совершенно один в двушке.

— Потому что мы с тобой уже давно чужие люди, — пояснила Галина. Он издал странный звук, похожий на всхлипывание.

— Допустим, это так, но ты обещала мне, что мы попробуем все начать сначала.

— Я не помню такого обещания, — отозвалась девушка.

— А как же наша совместная поездка к тому дому у моря? — спросил Слава с надрывом. — Галя, прошу тебя, не отказывай! Я так этого ждал. Завтра воскресенье — удачный день для путешествия.

Сначала девушка хотела категорически отказаться, как говорится, умерла так умерла или уходя уходи, но потом передумала. Славик здорово помог ей с похоронами, и захотелось сделать ему приятное.

— Слава, я согласна, только, умоляю, не завтра, — жалобно попросила она. — Давай на неделе. Обещаю. Позвоню, как соберусь.

Бывший муж заметно повеселел.

— Вот это другое дело. Буду ждать.

Услышав шаги и лай на лестнице, она, как преступница, нажала кнопку отбоя. Хотя, что тут преступного — пообщаться с бывшим мужем, которого к тому же знает Боростовский.

— Разве ты еще не ложилась? — спросил он удивленно, пристально посмотрев на девушку. — Уже так поздно!

Она пожала плечами:

— Хотела дождаться вашу честную компанию. Без нее мне как-то жутковато.

Он обнял ее за плечи:

— Что ж, теперь мы снова вместе. Иди спать, и я последую твоему примеру. Завтра нужно встать пораньше, чтобы решить все наши проблемы.

Галю порадовало слово «наши». Впервые за долгие годы мужчина согласился делить с ней радости и горести, причем этот мужчина ничем ей не был обязан. Может быть, он и считал себя виновным в смерти ее матери, однако она давно поняла, что чьей-чьей, а уж его вины в этом не было ни грамма.

— Спасибо за все, Герман, — девушка поднялась с кресла. — Иду выполнять твою просьбу. Если завтра все закончится, я — твоя должница.

— Поговорим об этом завтра, — дружески улыбнулся он и подмигнул. — Спокойной ночи.

Глава 2
Галя проснулась в семь часов, однако Герман уже успел выгулять Ральфа, сварить молочную овсяную кашу и кофе. Она застала его на пороге, одетого в джинсы и футболку.

— Зачем так рано вскакивать? — удивился он. — Или я тебя разбудил? Я старался все делать тихо.

— Ты ни при чем, — успокоила она. — Просто больше не спалось. Сам понимаешь, какие мысли крутятся в голове.

— Успокойся, ты со мной, — мужчина ласково провел рукой по ее цыганским волосам. — Сейчас побегу к Рыбаку, он мне звонил. Не сказал ничего, но я понял, что труп Митина тоже криминальный.

— Но как же… — Галя ахнула и закрыла рот ладонью.

— Да, перстень не виноват, этому товарищу ты ничего плохого не пожелала, — улыбнулся Боростовский. Когда за ним закрылась дверь, он немного задержался на лестничной клетке, словно ждал, что девушка, которая за короткое время стала ему бесконечно дорога, выглянет из квартиры и скажет ласковые слова на прощание. Но Лопатина не вышла. Она стояла, прислонившись к двери, и шептала молитвы, чтобы Герман скорее вернулся. Словно услышав ее тихий голос, врач произнес, обращаясь к ней: «Скоро», — и вышел в зной июня.

Его большая машина стояла под раскидистой липой. Мелкие белые цветы издавали умопомрачительный аромат, и доктор вспомнил, как в детстве бабушка мешала липовый мед в молоко и насильно заставляла пить, когда он простужался. Мальчик сопротивлялся, пытался выливать ненавистный напиток в окно, но зоркая старушка всегда была начеку.

— Ты же спишь и видишь, как бы скорее отправиться на улицу, — ехидно говорила она. — Так почему же мешаешь мне ускорить процесс твоего выздоровления? Ни один аспирин не даст такого эффекта, как молоко с липовым медом. Поверь, это лекарство издревле знали на Руси, и оно не раз помогало людям.

Ее неторопливая, как ручеек, речь, тихий вкрадчивый голос и добрые глаза делали свое дело. Давясь и ругаясь про себя, мальчик пил и, укутанный с головы до пят в старое ватное одело, ложился спать и засыпал крепким сном, а наутро просыпался уже без жара.

— Бабуля, ты — волшебница, — улыбался он и целовал коричневую морщинистую щеку, от которой пахло хозяйственным мылом. Бабушка почему-то считала, что это мыло лучше всего очищает и дезинфицирует. Да, как давно это было! Сев за руль, он завел автомобиль, слушавшийся каждого движения хозяина, и вскоре подрулил к кафе «Ивушка», примостившееся под огромной старой ивой, коричневый ствол которой, обхвата в три, потрескался, покоробился. Странно было смотреть на изумрудные листья на ветвях, вылезавших из чудовищного основания. Сколько лет было этому дереву? Пятьдесят, восемьдесят? Никто не знал. Знали только, что под его сенью сначала разбили танцплощадку, потом маленький вещевой рынок, и вот теперь предприимчивый армянин, наскоро установив под ивушкой деревянный сруб, привлекал всех восточной кухней. Герман очень любил пахлаву, сочную, с грецкими орехами, пропитанную медом, и с удовольствием заглядывал сюда на чай. Зайдя в избушку, которую местный дизайнер превратил в восточный уголок с помощью ковров, парчи и картин, изображавших восточных красавиц, развлекавших шейхов танцами живота, Боростовский увидел Рыбака за первым столиком. Тот пил травяной чай и отколупывал крошечные кусочки от пахлавы.

— Я заказал вам то же самое, — сказал молодой оперативник, пожав руку онкологу. — Мне почему-то показалось, что вы любите сладкое.

— И вы угадали, — Боростовский уселся на стул.

Одетая в восточный халат девушка славянской наружности принесла еще одну чашку и поставила перед ним блюдечко с пахлавой.

— Не обижайтесь, но я навел о вас справки, — Рыбак помусолил на блюде ядро грецкого ореха. — Согласитесь, странно, когда в дело ни с того ни с сего вмешивается непрофессионал и начинает проводить свое расследование. В принципе вы и не скрывали своей заинтересованности, но, как говорится, доверяй, но проверяй. Поздравляю — о вас хорошие отзывы, и многие считают вас кудесником. Вы спасли не одну жизнь.

Герман не расцвел от похвалы, а, наоборот, помрачнел.

— К сожалению, одну пациентку я не спас. Это мать девушки, которую я люблю.

— Рак — самая опасная и коварная болезнь, — понимающе ответил полицейский. — Мне почему-то кажется, что если у вас и есть свое кладбище, как у любого врача, то оно очень маленькое.

Боростовский сделал глоток чая, добавил в него сахар и ничего не ответил.

— Впрочем, вернемся к нашим баранам, — Рыбак достал из черной папки, лежавшей на соседнем стуле, заключение. — Экспертизу проводил ваш друг Роман Макаров. Надо отметить, ему я доверяю как самому себе. Вы сами прочитаете или вам рассказать, о чем здесь написано?

Герман решил не отрываться от кушанья:

— Рассказывайте.

— Когда Макаров стал осматривать труп, он не обнаружил видимых повреждений, — начал Рыбак, — однако цианоз на лице Митина заставил его подойти к делу более ответственно. Сначала он взял анализ крови на биохимию, который ничего не показал. Это его не остановило. Не каждый патологоанатом станет разглядывать кожу трупа под лупой. Но Макаров это сделал и нашел крошечный след от инъекции на плече.

— То есть Митину вкололи какое-то лекарство, — кивнул Герман, отправляя в рот очередной кусок. — Странно, что это такое было? Почему биохимия не прояснила состав яда?

— Вы верно заметили, она не прояснила ничего, — Рыбак растянул в улыбке толстые розовые губы. — И мне пришла в голову одна идея. Что, если преступник выбросил ампулу с лекарством в контейнер с мусором, который стоял в двух шагах от подъезда Митина? Я взял стажера, и мы отправились на поиски.

— Вы перерыли груду мусора? — Боростовский посмотрел на него с уважением.

— Перерыл, и запах от меня исходил как от заправского мусорщика, — расхохотался полицейский. — Но это все ерунда. Главное — поиски увенчались успехом. Я отыскал шприц и ампулу с…

Герман превратился в слух. Ложечка упала из ослабевших рук и, стукнувшись о край блюдца, издала хрустальный звук.

— С?.. — он дернулся на стуле в ожидании ответа. Рыбак выдержал театральную паузу и ответил:

— С алкалоидом, к сожалению, французского производства, в чем-то схожим со строфантином.

На лбу доктора собрались глубокие складки.

— Строфантин, — пробормотал он. — Сердечное, гликозид. Если вколоть его человеку, у которого противопоказания, скажем, желудочковая тахикардия, он умрет от остановки сердца. И через час анализ крови ничего не покажет. Вот почему Рома не нашел в крови ничего криминального. Не знаю, чем болел Митин, но с сердцем у него были явные проблемы, если лекарство убило его. Надо посмотреть медкарту. Впрочем, при приеме гликозидов всегда нужно соблюдать осторожность, потому что… — доктор вдруг остановил себя и внимательно посмотрел на собеседника: — А вы уверены, что преступник вколол ему именно этот алкалоид? Мало ли чья ампула валялась в мусоре…

— Я тоже так подумал и еще раз посетил квартиру Митина с нашими экспертами, — отозвался Рыбак, лениво зевнув. — Представьте себе, мы кое-что нашли. Преступник, делая укол, вероятно, выпустил воздух из шприца и капнул на пол, оставив следы французского алкалоида. Вытереть каплю он не догадался, возможно, не заметил этого, хотя две чашки с чаем вымыл и вытер полотенцем. На наше счастье, он торопился, и они остались влажными. Это укрепило мое предположение: Юрий знал своего убийцу и безбоязненно впустил в квартиру, — полицейский довольно потер руки. — Он, конечно, хитер, но мы разгадали его хитрости. Митин никого не убивал, и драгоценности ему подкинули. Радует, конечно, что мы оправдали коллегу вашей девушки, но… — он беспомощно развел руками и как-то по-детски улыбнулся: — …теперь у нас нет подозреваемого. Мы не знаем о нем ровным счетом ничего.

— Кое-что знаем, — не согласился Герман. — Митин не был женихом Татьяны, голову даю на отсечение. Она никогда бы не обратила на него внимания. Птица не ее полета.

— Я тоже так думаю, — отозвался Рыбак. — К тому же у меня для вас еще одна новость. На всякий пожарный я отдал найденный в квартире Юрия антиквариат на экспертизу. Из пятнадцати всего три вещи оказались подлинными, остальные — искусные подделки. Значит, их приобретал не Аркадий. Он понимал в антиквариате — в этом мнении сходились все.

Боростовский обхватил голову руками:

— Меня беспокоит, что моя знакомая пока еще в опасности. Убийцу надо найти как можно скорее. Ну где-то, где-то он должен был засветиться!

— На камерах — нет, — Рыбак снова взял папку и вытащил большой мобильный телефон с золотым корпусом, явно женский. — Вот что еще мы нашли в квартире Митина. Кто-то подбросил ему телефон Татьяны.

— Не кто-то, а убийца, — Боростовский предпочитал называть все своими именами. — И, конечно, он создал видимость, что Митин пытался удалить переписку и звонки.

— Пытался, да у него ничего не вышло, — усмехнулся Рыбак. — Преступник не особо разбирался в том, что нужно сделать, чтобы удалить все окончательно и бесповоротно. Кроме того, добыть распечатку звонков Лазаревой не составило труда. Так вот, она звонила Митину, но раза три за месяц, наверное, по работе, зато по десять раз в сутки наяривала на один номер, зарегистрированный на бомжа, который к тому же несколько дней как отправился к праотцам. И этот номер постоянно был в одной с ней соте, его владелец находился в аэропорту, когда она умирала, и присутствовал рядом с Митиным незадолго до его смерти. Это, несомненно, номер убийцы, о чем нам рассказала и их переписка, — он бросил на стол листы с распечатками. — Можете почитать диалоги Татьяны и ее так называемого жениха.

Щелкнув длинными бледными пальцами, он подозвал официантку и заказал еще чайник ароматного напитка и пару кусков пахлавы. Налив себе новую порцию, Герман углубился в «роман в письмах». Таня и ее неизвестный обожатель признавались друг другу в любви, между ними царило полное согласие до того момента, когда Лазарева отказалась от перстня Гали. Жених сказал, чтобы она обязательно приобрела его, он много о нем слышал, и за границей его можно продать за огромные деньги. Таня пообещала в последний раз раскрутить шефа на дорогой подарок, наутро поговорить с ним и рассказать правду о том, что у нее другой мужчина, с которым она уезжает из города. Любовник посоветовал ей назначить Аркадию свидание в фирме вечером, прийти раньше него и накапать в его кружку немного апельсинового масла. Он пообещал, что шеф не умрет, ему станет плохо, она вызовет «Скорую» и тут же скроется с перстнем. Иначе Аркадий устроит ей неприятности. А так они получат фору, смогут беспрепятственно уехать, и длинная рука любовника до нее не дотянется. Распечатка звонков подтвердила, что Таня действительно звонила Аркадию. Почему он не пришел и вызвал Галю с перстнем лишь на утро — оставалось загадкой. Возможно, наметилась какая-то деловая встреча, возможно, он не мог уехать из-за жены… Как бы то ни было, Аркадий в любом случае не избежал бы смерти. Даже вызванная Татьяной «Скорая» не спасла бы его. Ее жениху зачем-то было нужно, чтобы шеф возлюбленной умер. Зачем, интересно? Они вполне могли обойтись без его участия. Галя предлагала перстень и Лазаревой… На этот вопрос Герман не находил ответ.

— Убийство Аркадия… — пробормотал он, и Рыбак, будто очнувшись, взглянул на него бесцветными выпуклыми глазами. — Не вижу логики…

— Я тоже, — признался полицейский. — Читайте дальше.

Неизвестный любовник предложил Татьяне купить перстень у Гали, пригласив Лопатину к себе. Лазарева согласилась, однако около полудня написала истерическое эсэмэс: Аркадий мертв, она на камерах, нужно срочно уезжать. Жених не возражал, предложил встретить у закрытого магазина, как раз в том месте, где нет ни одной камеры, вероятно, встретил и повез навстречу смерти. На этом «роман в письмах» закончился… Герман почувствовал, как его глаза увлажнились. Ему стало безумно жаль эту несчастную девушку, которая пыталась вырваться из жизненной трясины, как она сама выражалась, найти свое счастье, а нашла лишь смерть, пусть даже и от бриллиантового кольца.

— Этот так называемый жених, несомненно, где-то засветился, — сказал он, возвращая распечатки Рыбаку.

— Сейчас мои эксперты проводят большую работу, — кивнул парень. — Они собрали материалы с камер возле дома Татьяны, Митина, аэропорта, попросили записи с камер ГИБДД. У меня появилась одна идея. Раз жених предлагал подвезти Лазареву, значит, у него есть машина. Ребята внимательно изучат записи и зафиксируют машины, проезжавшие в этих местах в нужное нам время. Мы вычислим его, вот увидите!

Боростовский хлопнул в ладоши. Звук глухо разнесся по пустому кафе.

— Это очень хорошая идея, — похвалил он Рыбака. — И я хочу им помочь.

— Конечно, нам требуются люди, — полицейский запустил пятерню в жидкие белесые волосы. — Но компьютерная техника поможет сделать это довольно быстро. Мы отыщем автомобиль и тут же пробьем его хозяина.

— А я как раз собираюсь искать хозяина, — Боростовский постучал ложечкой по блюдцу. — Знаете, у меня сложилось впечатление, что преступник — мой коллега, врач. Почему? Сейчас объясню. Во-первых, Шлитман тщательно скрывал свою аллергию от подчиненных. Наверное, он стеснялся ее. Понятно, когда у ребенка диатез от цитрусовых, но не у взрослого же мужчины! Однако Татьяне он все же проговорился. Но только врач мог достать его медкарту и узнать, насколько серьезна эта аллергия, только врач мог снабдить Лазареву апельсиновым маслом и подсказать, сколько нужно накапать в его чашку, только врач был способен узнать о свойствах лекарства, следы которого вы нашли в ампуле и на полу квартиры Митина, только врач мог по инерции сделать инъекцию профессионально — выпустить воздух из иглы. Другому убийце какая разница, как вколоть смертельную жидкость? Человек все равно умрет. Но у нас, докторов, выдавливание пузырьков воздуха входит в привычку, мы иначе колоть не умеем. И, наконец, преступник знал, что у ювелира дяди Еси больное сердце и что одного прикосновения электрошокера будет достаточно, чтобы вызвать остановку сердца.

Рыбак почесал затылок, потом провел по длинному бледному носу:

— Возможно, вы и правы. Кстати, известно ли вам о болезнях вашей знакомой? Если следовать вашей теории, преступник — врач, или человек, имеющий отношение к медицине, — знал, что Галина принесет перстень Иосифу Абрамовичу, и в костюме дьявола пытался ее напугать. Согласитесь, это тоже могло быть смертельно для человека со слабым сердцем.

Боростовский смущенно опустил глаза. Он предполагал что-то подобное и даже говорил об этом Гале, но не удосужился спросить ее, испытывала ли она когда-нибудь проблемы с сердцем и знал ли об этом кто-либо, кроме, скажем, ее матери.

— Я идиот! — Он стукнул себя по лбу, оставив красный след на смуглой коже. — Господи, какой же я идиот! — Он стиснул локоть Рыбака. — Умоляю вас, идемте скорее в участок или туда, где сидят ваши эксперты. Я должен приступить к просмотру материалов с видеокамер немедленно!

Полицейский развел руками:

— Ну что с вами делать? Пойдемте.

Глава 3
Прождав Германа довольно долго, Галя попыталась позвонить ему, но Боростовский в волнении после разговора с Рыбаком не заметил, как телефон разрядился. А потом, уставившись в монитор, он пытался отыскать знакомое лицо в толпе людей и забыл о своем обещании звонить Лопатиной. Галина перемыла посуду, пропылесосила старый, местами протертый ковер, так не вязавшийся с новой современной обстановкой, и села у окна, подперев рукой подбородок. Ральф, устроившись в ее ногах, подремывал. Когда заголосил телефон, девушка бросилась к нему, ожидая звонка Германа, однако это оказался Славик.

— Галочка, извини меня, но я не нахожу себе места, — плаксиво начал бывший. — Умоляю, не отказывай мне в такой пустячной просьбе! Ты же сама хочешь проехаться к тому дому!

Лопатина вздохнула. Самое интересное, что Славик был прав. Она устала от заточения, пусть даже спасавшего ей жизнь, и жаждала вырваться на свободу.

— Ладно, Слава, — произнесла она таким тоном, чтобы он не думал, будто ей этого действительно очень хочется. — Я привыкла держать свое слово. Буду ждать тебя через полчаса в парке, недалеко от мастерской дяди Еси. Ты же помнишь его? Он хорошо знал мою бабушку, и мама частенько к нему заглядывала.

— Разумеется, я помню дядю Есю, — голос бывшего звучал радостно. — Через полчаса жду.

Когда он отключился, Галя вдруг щелкнула пальцами, и потревоженный Ральф покосился на нее одним глазом.

— А купальник? — сказала ему девушка. — Представляешь, у меня нет купальника. Идти за ним домой я не могу. Впрочем, может быть, у твоего хозяина осталось что-нибудь от бывшей жены?

Со словами «надеюсь, он меня простит» она открыла дверцы шкафа, но не нашла ничего, кроме мужской одежды и чистого выглаженного белья. Потом ее взгляд остановился на маленькой дверце, ведущей в кладовку. Она решительно дернула ее. Герман вполне мог хранить там вещи бывшей. В маленькой пятиугольной комнатушке пахло старыми вещами, луч солнца не проникал сюда, и Гале пришлось взять фонарик, чтобы хорошо ее обследовать. На антресолях стоял старый чемодан — чемоданище, коричневый уродец, принадлежавший, наверное, еще бабушке Германа. В старых, покрытых серебристой пылью пакетах лежали вещи. Лопатина взяла первый, сунула туда руку, доставая какую-то одежду, и, разглядев ее, с ужасом бросила на пол, зажав рот, чтобы не закричать. Это были длинный черный плащ и маска со светящимися глазами и искривленным носом и ртом — маска дьявола. Нервно глотнув, девушка замотала головой, шепча:

— Не может быть! Этого просто не может быть!

Собравшись с духом, она вытряхнула содержимое пакета на пол. Как бы в подтверждение самых плохих мыслей к ее ногам упали фотографии. На одной Герман стоял с Митиным, обнявшись, на фоне горы в поселке Лучистом, на другой — держал под руки двух девушек. Одной из них была Татьяна Лазарева. Галя почувствовала, что задыхается, и чуть не осела на пыльный пол кладовой. Значит, это Герман… Герман — любовник Татьяны. Человек, организовавший сложнейшую комбинацию, чтобы добраться до нее и ее перстня. Конечно, он узнал о нем раньше — ему наверняка рассказала ее мать перед смертью. Остальные детали врач мог узнать от Митина и Лазаревой. Но зачем ему такая хитроумная комбинация? Можно было забрать у нее перстень, когда она жила у него, можно было убить, когда она несла кольцо к дяде Есе. Головоломка, вертевшаяся в голове, не хотела складываться, как кубик-рубик в неопытных руках, однако Галя, охваченная ужасом, не была способна рассуждать логически. Единственное, чего ей хотелось, — немедленно бежать из этого ужасного дома. И черт с ним, с купальником. Славик купит ей его по дороге, а потом она поедет к бывшему мужу. Только у него она будет в безопасности. Быстро одевшись и даже не посмотрев на Ральфа, Лопатина бросилась в парк.

Глава 4
Сидя с экспертами, Герман в сотый раз пересматривал записи. Камеры, любезно предоставленные ГИБДД, мало чем помогли. Преступник выбирал закоулки без магазинов, а на оживленных трассах засветился не один десяток машин. Боростовский еще раз запустил запись с камер аэропорта. Вот Татьяна, шатаясь, выходит из туалета и садится на скамейку. Ее сотрясали конвульсии, и онколог, как врач, понимал: девушка умирала. Люди, сражаясь с тяжелыми багажом, равнодушно бежали мимо, косясь на мониторы с расписанием, и никому не было дела до больной несчастной Татьяны. Когда ее тело перестало сотрясаться, лишь один мужчина на несколько секунд задержался возле Лазаревой, постоял, словно изучая ее, потом быстро направился к выходу.

— Увеличьте мне лицо этого человека, — попросил Боростовский, и эксперт послушно исполнил его просьбу. Лицо мужчины, нечетко просматривавшееся, показалось знакомым, однако Герман все равно его не узнавал, хотя не сомневался, что они встречались. Да, встречались, но где? Он обхватил руками голову и решил рассуждать логически. Итак, перед ним врач, его коллега, использовавший при убийстве Митина редкий препарат. Кстати, его название Герман слышал раньше.

Года три назад лекарство поступало в поликлиники и больницы в качестве гуманитарной помощи, но в аптеках не продавалось. Значит, преступник мог взять его только в лечебном учреждении. Если прибавить к этому то, как точно он рассчитал смертельную дозу алкалоида, вычислил, что касание электрошокером станет смертельным для ювелира, его специальность вырисовывалась сама собой — кардиолог. Своего коллегу Боростовский мог знать либо во время учебы в мединституте, либо встретить на каких-нибудь городских конференциях. Он закрыл глаза, напрягшись, умоляя Господа Бога помочь ему, потому что от этого зависело многое, и его молитвы были услышаны. Внезапно в его ушах раздался голос человека, которого он настойчиво пытался опознать по половине лица:

«Господи, Герман, ты ли это?… У тебя лежит моя теща… Елена Васильевна Лопатина. Как она?»

Доктор поежился. Камера запечатлела его однокурсника и бывшего мужа Гали Владислава Машковского. Лоб онколога покрылся холодным потом. Он понял, в какой опасности находилась Галя все это время. Если он только не ошибается… Если прав… Владислава следовало найти как можно быстрее, но он не знал о нем ровным счетом ничего, кроме того, что Машковский, как и он сам, трудился врачом в какой-то городской больнице. Где именно, можно было выяснить у его бывшей жены. Герман достал телефон, чертыхнулся, увидев, что аппарат разряжен. На его счастье, у одного из экспертов в ящике стола валялось зарядное устройство, и доктор, подключив аппарат, сразу набрал ее номер, однако Галя впервые не откликнулась на звонок. Мужчину это не встревожило. «Наверное, спит», — подумал он и решил не беспокоить девушку. Ей вовсе не обязательно знать, что он подозревает ее благоверного. Что вообще представляет собой этот Машковский? Способен ли он на убийства?

Почему бы не спросить о нем кого-нибудь из своих бывших однокурсников? Ну, быть такого не может, чтобы никто о нем ничего не слышал и не нарисовал психологический портрет. Это помогло бы укрепиться в своей правоте. Боростовский почесал затылок, пролистал контакты в телефоне и остановился на Полине Ратушной, самой успешной студентке их курса, с блеском защитившей кандидатскую и уже готовившей докторскую. Ратушная осталась работать на кафедре и вполне могла знать о Машковском. Ее чаще всего навещали бывшие сокурсники. Улыбнувшись, Герман набрал номер приятельницы. Полина ответила не сразу, вероятно, общалась со студентами или преподавателями.

— Слушаю, — наконец раздался в трубке знакомый голос.

— Полина, я вот набирал тебя и не был уверен, что ты не сменила телефон, — радостно заявил доктор. — Ужасно приятно слышать твой голос.

— Герман, ты ли это? — откликнулась однокурсница не менее радостно. — Куда же ты подевался, проказник? Все ждут от тебя открытия в области онкологии. Где оно?

— Пока я лишь скромный врач, лечащий больных, — признался он. — Знаю, что все в курсе моего развода. Новую семью пока не создал. А как ты? Спорим, твоя жизнь намного интереснее.

Полина вздохнула:

— Не знаю, дорогой, не знаю. Ты мечтаешь создать вторую семью, я же еще и первой не обзавелась. Иногда так хочется простого человеческого счастья…

Герман усмехнулся про себя. Весь курс следил за развитием романа между Ратушной и профессором Шурыгиным, худеньким, юрким и пронырливым мужчиной пенсионного возраста, который длился уже несколько лет. Шурыгин морочил голову и любовнице, и жене, явно предпочитая оставить все как есть, но Полина на что-то надеялась и каждый год выбирала свадебное платье. Боростовскому было ее жаль. Умница и красавица тратила драгоценные годы впустую. И речь шла не о науке, а о долгой и ничего не обещающей связи.

— О твоей личной жизни я предпочитаю не спрашивать, — откровенно признался Герман. — Будет что-то новенькое — пригласишь на свадьбу.

— Хотелось бы, — с тоской в голосе ответила Полина и тут же сменила тон: — Дорогой, ты позвонил не для того, чтобы поговорить обо мне. Колись, зачем я тебе понадобилась? Как женщина или как врач?

— Ни то, ни другое, — сказал доктор. — Видишь ли, мне действительно нужна твоя помощь, только совсем в другом вопросе.

— В каком? — полюбопытствовала Полина. — Мне уже интересно.

— Мне очень нужно повидаться со Славой Машковским, — признался он. — Ты не знаешь, где он демонстрирует плоды своих трудов?

— У Славика никогда не было своих плодов, — расхохоталась Ратушная. — Он всегда стремился завладеть чужими. Тем не менее я не слышала жалоб по поводу его кардиологической деятельности. Наверное, в профессиональном плане у него все складывается более удачно, чем в личной жизни.

— Тебе о нем что-нибудь известно? — спросил Герман. — Ну, о его личной жизни? — Он почти не надеялся, что приятельница сообщит какие-нибудь ценные сведения об отношениях Славика и Гали. Да и имело ли это сейчас значение?

— После окончания мединститута мы иногда пересекались у общих знакомых, — отозвалась женщина. — Он женился не на враче, а, кажется, на переводчице, серой мышке, которая одевалась ужасно безвкусно. Мне довелось ее однажды увидеть. Единственным ее украшением были черные вьющиеся волосы — мечта многих девчонок. — Герман заметил про себя, что в Полине говорила женская ревность. Галя вовсе не была серой мышкой. Может быть, Ратушная когда-то имела виды на красавца Машковского? Во всяком случае, она безоговорочно делала за него курсовые. — Слава говорил, что пожалел бедняжку, потому что в ее семье случилось много несчастий. Деда-генерала посадили за хищение, и он умер в тюрьме. Бабушка сошла с ума и покончила с собой. Отец, не выдержав всего, что обрушилось на них, нашел другую женщину. Да и сам Слава не оказался примерным мужем. Женушка обнаружила его в постели с лучшей подругой, давно положившей на него глаз. Однако тебе это вряд ли интересно. Сейчас Машковский трудится в шестой поликлинике. Вроде бы не женат. Вот и все, что мне о нем известно.

— Огромное тебе спасибо, — Герман рассыпался в благодарностях, пообещав зайти на кафедру. Благодаря рассказу Полины пазл, который он никак не мог собрать, сложился, вернее, почти сложился, не хватало нескольких деталей. Но их должен был предоставить Машковский.

Смахнув пот со лба, доктор принялся лихорадочно размышлять. Итак, преступник — Владислав Машковский (в этом не оставалось сомнений), его бывший однокурсник и бывший муж Гали. И, наверное, ко всему бывший порядочный человек, если, конечно, когда-нибудь таковым являлся. После развода Лопатина снова взяла девичью фамилию, не желая иметь с предателем ничего общего. Галя говорила, что Владислав пытается помириться с ней. Разумеется, все это не от большой любви, а от желания завладеть перстнем. Возможно, он и крутился возле Лопатиной именно по этой причине.

Правда, возникал вопрос: почему коллега не заполучил перстень раньше? Когда он являлся законным мужем, в его распоряжении были тысячи удобных ситуаций. Этому находилось всего одно объяснение. Не знал? Да, скорее всего, так. Ее мама и бабушка никогда не носили кольцо, и Елена Васильевна призналась дочери в его существовании только на смертном одре. Оставшись одна, Галина рассказала обо всем Владиславу, и он решил заполучить сокровище. Убить жену и взять «Кровь падишаха» или просто украсть у нее из дома он не решался. Галя могла упомянуть о нем подругам, коллегам — и его тут же включили бы в список первых подозреваемых. Нужно было действовать умно и просчитывать каждый шаг. Это ему почти удалось. Да, почти удалось. Галя была с ним откровенна, наверняка рассказывала обо всем, что происходило в фирме. Даже о том, какие пожелания она послала шефу и его любовнице. После этого у Машковского родился дьявольский план. Нужно было убедить Галю, что перстень приносит несчастья, доказать это с помощью парочки убийств, и тогда девушка принесет ему драгоценность на блюдечке с голубой каемочкой.

Герман вдруг встрепенулся. Срочно, срочно сообщить о нем Гале! Еще раз позвонить! Теперь, когда перстень у нее и она пока не собирается ничего предпринимать, бывший муж попытается снова с ней связаться. Кто знает, может быть, он уже продумал ее убийство, тоже в его понимании идеальное. Доктор достал телефон и снова набрал номер женщины, ставшей ему небезразличной. Длинные гудки били по барабанным перепонкам, как траурный марш. Сорвавшись с места, он помчался к машине. «Форд» рванул со стоянки и понесся со скоростью звука, скрипя тормозами на поворотах. Боростовский не обращал внимания на светофоры, следя только за тем, чтобы не сбить прохожих. Когда машина влетела во двор и остановилась в двух шагах от пожилой соседки, та поглядела на врача с укоризной:

— Совести нет у современных водителей.

Однако он ее не слышал. Забыв закрыть автомобиль, Герман бросился в подъезд и в мгновение ока оказался перед квартирой, навалившись на звонок. Но открывать ему никто не спешил. Ральф жалобно скулил за дверью. Дрожащими руками Боростовский достал ключ и повернул его в замочной скважине. Верный пес сразу бросился к нему, встал на задние лапы, а передние положил на грудь хозяину, словно собираясь его утешить.

— Галя! — позвал Герман, надеясь на чудо. Может быть, она просто спит и ничего не слышит? Не снимая обуви, он прошел в ее комнату. Тишина. Заправленная кровать. Салфетка на тумбочке с каким-то рисунком, которую он машинально положил в карман. Девушки нигде не было.

— Галя! — заорал доктор, не узнавая собственного голоса. — Галя!

Глава 5
Галя отметила про себя, что обычно болтливый Слава молчал всю дорогу, и оценила это. Она не представляла, о чем будет говорить с бывшим мужем. Что, если он сразу затеет разговор о ее возвращении? Тогда она скажет ему правду — никакого возвращения не состоится, может быть, она пересидит у него несколько дней, но все останется по-прежнему — и поездка потеряет всю свою прелесть. Однако Машковский молчал и разомкнул губы только после того, как они въехали в поселок.

— Ты помнишь, где был этот дом?

Несмотря на прошедшие годы, ее память хорошо запечатлела путь до волшебного местечка. По проселочной дороге, мимо заброшенной воинской части и нескольких недостроев.

— У тебя отличная память, — улыбнулся Слава. — Впрочем, чему удивляться. Ты знаешь два языка в отличие от меня.

— А ты — всю фармакологию, — похвалила его Галина. — Я не представляю, как можно вызубрить названия всех лекарств и их составляющих, да еще на латыни.

Он пожал плечами:

— Как-то само собой запомнилось.

Они миновали заброшенную часть, и худые голодные собаки, как и несколько лет назад, погнались за машиной. Запасливая Галя, прихватившая бутерброды, бросила им колбасу и хлеб.

— Зря ты это сделала, — процедил Слава. — Они все равно умрут. Сколько людей проезжает по этой дороге? Может быть, кроме нас, сегодня никто не посетит это место, — его голос звучал как-то зловеще. Она нервно дернулась:

— Ты же врач. Разве ты не должен жалеть всех?

— Нет, не должен, — отозвался он спокойно.

— Я не понимаю… — начала она.

— А тебе и не понять, — он свернул на тропинку, ведущую к морю. — Кстати, вон и наш дом. Похоже, ничего не изменилось.

Машковский припарковал автомобиль возле полуразрушенного фонтанчика. Галя вышла из машины, с удовольствием вдыхая запах моря. Голоса тысячи цикад обрушились на нее, оглушая и вместе с тем принося успокоение. Дом продолжал разрушаться. Стулья, брошенные возле него, совсем обветшали, краска на двери первого этажа облупилась.

— Почему его никто не выкупит? — поинтересовалась девушка, дотрагиваясь до позеленевшей оконной рамы. — Это же райское местечко!

— Оно за сотни километров от цивилизации, — заметил Слава и сел на скрипнувшую скамейку, сразу покосившуюся черной стороной на правый бок. — Получается парадокс: кто-то приедет сюда за одиночеством, которое порой совершенно необходимо, чтобы выжить, а найдет смерть от рук случайных бродяг или от сердечного приступа, — он повернулся к ней: — Кстати, как у тебя с сердечком? Помнишь, однажды тебя здорово прихватило, даже пришлось везти в больницу.

— Сейчас я ни на что не жалуюсь, — ответила Галя, размышляя над его словами об одиночестве.

— Давно ли ты делала электрокардиограмму? — продолжал он.

— Ты сам знаешь, каждый год профосмотр, — сказала девушка и осеклась: — А почему ты интересуешься? — Она вдруг побледнела. Ей вспомнилась фраза Германа: «Он гнался за тобой в маскарадном костюме дьявола. Черт возьми, у него ведь могло получиться! Темным вечером, на пустынной улице, с расшатанными нервами ты могла не выдержать… И здоровые получают разрыв сердца». Тогда ей показалось это странным. С чего вдруг преступник решил, что у нее настолько слабое сердце? Она совсем забыла, что когда-то у нее действительно случился небольшой приступ. И только один человек знал об этом. И он сидел сейчас перед ней, ехидно улыбаясь.

— Это ты, — прошептала Галя, пятясь назад и выставив вперед руки с растопыренными пальцами. — Это все ты… Какая же я дура… Как я могла подозревать…

— Митина? Или своего любимого Германа? — ухмыльнулся Машковский. — Это я постарался. Думаешь, я не проследил за тобой и не выяснил, у кого ты прячешься? У него дрянной замок, к сожалению, ты не успеешь ему об этом сказать. Его можно открыть булавкой. Конечно, когда в квартире Ральф, нечего бояться воров. Но когда никого нет… Видишь, что получилось? Костюм и фотографии, сделанные с помощью монтажа, я спокойно подбросил ему в кладовку, зная, что когда-нибудь ты туда заглянешь, хотя бы в поиске вещей.

— Это все ты… — Галя побледнела, как свежевыпавший снег. — Какой же ты негодяй!

— Да, это все я, — мужчина поднялся и пошел к девушке. — Надеюсь, перстень у тебя в сумочке? Вряд ли ты вынула его оттуда после смерти ювелира. Можешь отдать его прямо сейчас, потому что больше он тебе не понадобится.

— Но почему? Зачем? — Галина запиналась, однако бывший удовлетворил ее любопытство.

— Ты наверняка интересовалась историей кольца и читала о воре, который в семидесятые убил дочь известной певицы. Так случилось, что я его родной племянник. И эта вещь по праву принадлежит мне.

Галя закрыла глаза.

Часть 12 Москва 1977
Глава 1
Анатолий Петрушевский в который раз просматривал записную книжку Нины Ельцовой. Он и Сарчук знали наизусть каждую запись, но это нисколько не продвинуло их в деле. Оставалось уповать на логику, и она помогла. В сотый раз перелистывая блокнот, Анатолий, по привычке потирая нос, обратил внимание на страничку с буквой «К». Круглым почерком с едва заметным левым наклоном Нина написала: «Карташов (карты)». Разумеется, это пока ни о чем не говорило. Но, как подумал Анатолий — и Сарчук с ним полностью согласился, — запись в скобках указывала на склонность преступника к азартным играм, а «Спортлото» тоже считалось азартной игрой. Попробуй сказать иначе, если по воскресеньям вся страна прилипала к экранам телевизоров. Трудно было назвать хотя бы одного человека, который не покупал бы заветные билетики и не ломал над ними голову, стараясь угадать вожделенные шесть цифр.

— В общем, нужно проверить этого Карташова, — решил Анатолий и посмотрел на Виктора. — Где только нам его искать? Имя, кстати, не указано. Надеюсь, сестричка Ельцовой нам поможет. Ох, чует мое сердце, — следователь приложил руку к правой стороне груди, — этот хмырь часто наведывался к Нонне, может быть, даже состоял в числе ее поклонников. Для любителя азартных игр старушка была просто находкой, клондайком, понимаешь? Как всякий заядлый игрок, он постоянно нуждался в деньгах, а певица, обожая молодых и красивых, могла ссужать его монетами. Вот почему мне кажется, Соня должна его знать.

— Возможно, ты и прав, — Виктор опять потрепал чуб. — Что ж, пойду навещу семью Шаповаловых. Надеюсь, мне не придется скакать по балконам, чтобы поймать хозяина.

— Алкаши — они у нас непредсказуемые люди, — усмехнулся следователь, вспомнив давешние приключения участкового Мухина. — От них всего можно ожидать. Ну, иди. Желаю удачи.

Виктор кивнул и толкнул дверь. Петрушевский понимал, что оперативнику ой как не хочется выползать в июльский зной, но другого выхода не было. Единственная зацепка нуждалась в проверке. Хорошо, теперь он знает, о чем докладывать полковнику, который непременно вызовет его к себе. По секрету Анатолию уже сказали, что в управление звонили известный эстрадный певец и оперная дива. После такого предупреждения идти с пустыми руками — значит подписать себе смертный приговор. Петрушевский встал со стула и подошел к окну. Беззаботные, суетливые, как муравьи, москвичи бежали по своим делам, троллейбусы, почему-то напоминавшие ему спереди одного известного классика в пенсне, неторопливо сновали от остановки к остановке. На секунду он позавидовал их пассажирам: вот, едут себе, наверняка без такого груза на душе, который вынужден тащить следователь. Ну, ничего (от волнения рука предательски потянулась к носу), Сарчук сумеет отыскать этого Карташова. А там — кто знает — может быть, на этот раз они попали в самую точку.

Глава 2
Софья Ельцова, собиравшаяся на работу в вечернюю смену, встретила Виктора приветливо, даже предложила ему холодного кваску собственного приготовления, от чего оперативник не отказался. Езда в переполненном автобусе, казалось, выжала остатки чая, который они пили с Петрушевским, и Сарчук с удовольствием осушил большую кружку.

— Понравилось? — Хозяйка заботливо плеснула еще и, снимая крем с лица, поинтересовалась: — Поймали негодяя, что Ниночку мою укокошил?

Виктор вздохнул:

— Не так просто все это. Но сейчас мы идем по следу одного человека, и вы можете нам помочь.

Темные глаза Софьи загорелись:

— Да вы что? А как? Кто же этот человек?

Сарчук перешел от слов к делу:

— Вам знаком некий Александр Карташов?

Сестра погибшей сморщилась, будто положила себе в рот изрядную дольку лимона:

— Сашка, что ли? А то нет… Долго он у Нонны околачивался, приходил к ней жрать задарма, романсы петь и денег под шумок перехватить.

— Где же они познакомились? — удивился оперативник. Софья щелкнула пальцами:

— Да не в Кремле, конечно! Этот альфонс тоже окончил институт и у Нонны числился в любимых учениках, — она заговорщически придвинулась к Сарчуку. — Только не потому в любимых, что талантливый. Понимающие люди говорили, слушая его, что голосок у него так, воробьиный, для сельского клуба. Затянет он, бывало, с Нонной романс в два голоса, так его и не слышно.

— Так почему же все-таки любимый? — вернул оперативник хозяйку в нужное русло.

— Да потому, что умел, стервец, ублажать старушку. Как собирается бабушка стол накрывать, сразу Сашеньке и звонит: дескать, помощь твоя нужна. Сашенька и спешит, чтобы денежки взять и по магазинам смотаться. А потом, как клоун, гостей развлекает, и все для того, чтобы старушка либо за него слово замолвила и его на высокооплачиваемую работу взяли, либо денег дала, которые он потом проиграет в карты или в другие азартные игры, — Соня оперлась на руку и задумалась. — Мечта у него была, у этого Сашеньки, — быстро разбогатеть. Он часто пример приводил, как один его приятель купил билет «Спортлото» и выиграл кучу денег.

Сарчук почувствовал, как у него вспотели руки.

— И в «Спортлото» он тоже играл?

— А то… — откликнулась Соня и плеснула еще квасу. — Пачками билеты покупал. Только больше трех рублей никогда не выигрывал. Одним словом — неудачник.

Виктор снова взял в руки кружку, а сестра Ельцовой в красках расписала ему, как ее бедная сестричка Нина не раз выгоняла Александра из квартиры приемной матери:

— Как я вас не уважаю, Карташов. Вы ходите сюда не потому, что любите музыку или обожаете пение моей матушки. Думаете, я не вижу, что вы нашли в нашем лице сберкассу, причем такую, куда деньги можно не класть, а только снимать?

Карташов не обижался, он улыбался обаятельной улыбкой, показывая чуть выступающие вперед белые зубы и ямочки на щеках, делавшие его похожим на шаловливого мальчика, и говорил елейным голоском:

— Ей-богу, вы обижаете меня, Ниночка. И, кстати, матушку свою тоже обижаете. Ее таланту вся страна поклоняется. Почему вы считаете, что я не способен оценить ее мастерство?

— Потому что это видно за версту, — поясняла Нина. — Жду не дождусь, когда матушка выгонит вас в шею.

Александр на это ничего не отвечал, лишь пожимал плечами:

— Если вашей матушке будет угодно распрощаться со мной, мне будет жаль, но я приму любое ее решение — решение великой Поляковой.

И Нина ждала этого дня как манны небесной, нашептывала про поклонника-альфонса матери, однако та, на старости лет совсем рехнувшись на молодых кавалерах, лишь хохотала:

— Ты не права, дочка. Сашенька — очаровательный мальчик. Да, бог не дал ему большого таланта и выдающихся родителей, и он сам пробивает себе дорогу. А для этого нужны связи и деньги. Не беда, если я одолжу ему тысчонку рублей.

— Мама, он использует деньги не для того, чтобы пробиться, а для того, чтобы проиграть их, — настаивала Нина и этим выводила женщину из себя.

— Ты бы лучше занялась своей личной жизнью, — злилась Нонна, и тема Карташова закрывалась сама собой.

Опытный оперативник слушал Соню, боясь пропустить хотя бы одно слово. Все существо подсказывало ему, что Александр Карташов и есть тот самый преступник, жестоко расправившийся с невзлюбившей его Ниной. Нужно было срочно сообщить об этом Петрушевскому.

— Позвонить можно? — с надеждой спросил он хозяйку, но она скорбно покачала головой:

— Телефон Шаповалов разбил… Вчера жутко пьяный приперся…

Виктор вскочил:

— Где ближайшая будка?

— Возле дома, — ответила Соня. — Пойдемте, я вам покажу…

Сарчук бросился к входной двери и вылетел в подъезд. Она еле поспевала за ним. На улице женщина указала на телефон-автомат:

— Вот он… Видите?

— Вижу, — выдохнул оперативник. — Огромное вам спасибо. Думаю, убийца вашей сестры скоро предстанет перед судом и понесет заслуженное наказание.

Она прижала руку к груди:

— Дай-то бог!

Идя к автомату, Сарчук боялся, что не найдет двух копеек, но сегодня судьба благоволила ему. Номер Петрушевского тоже оказался свободным, и Виктор закричал в трубку:

— Толя, объявляй его в розыск! Кого, кого — Карташова! Это он, голову даю на отсечение. Подробности при встрече.

Окончив разговор с Сарчуком, которому всегда доверял, Анатолий попросил данные на Александра Карташова и вскоре знал его нехитрую биографию. Тридцать пять лет, окончил институт по классу вокала, ученик Поляковой, женат, примерный семьянин, неделю назад после отпуска уволился из филармонии и сейчас нигде не работает. Последнее обстоятельство не показалось Петрушевскому странным. Если Александр ухватил солидный куш от Васи Большакова, он может себе это позволить. Теперь нужно уповать, чтобы тот не уехал из города. В недрах огромной страны человеку с огромными деньгами легко затеряться. Подготовив сводку, следователь разослал ее всем постам и патрулям, но не рассчитывал, что Карташова доставят в наручниках буквально через час, задержав его у ларька «Спортлото». Молодой человек уже держал увесистую пачку билетов, готовый расплатиться с довольной пожилой киоскершей с фиолетовыми волосами, видимо, крашенными каким-то замысловатым составом, когда на его белых руках с длинными музыкальными пальцами защелкнулись наручники. На удивление милиционеров, Карташов не сопротивлялся. На его приятном лице застыло изумление, однако он ни словом не обмолвился с представителями правоохранительных органов. Только в кабинете Петрушевского задержанный заговорил.

— Это, наверное, какое-то недоразумение, — он протянул паспорт в потрепанной грязной обложке. — Я Александр Валентинович Карташов, работник филармонии. Уверен, вы привели меня сюда по ошибке.

— Если это ошибка, все скоро выяснится, и мы вас отпустим. — Анатолий разглядывал приятное русское лицо Карташова. Светлые добрые глаза, правильные черты лица, блондинистые густые волосы. Довольно симпатичный малый. Даже слегка выступающие вперед передние зубы его не портили. Такие молодцы обычно выплясывают в танцевальных группах, в День Советской Армии уж точно. Одетые в национальные костюмы, они демонстрируют народные танцы. Петрушеский за всю свою службу ни разу не задерживал таких ребят. Как говорится, гений и злодейство несовместимы. Может быть, и здесь они что-то пропустили, недосмотрели?

— Вы были знакомы с Нонной Борисовной? — Следователь недоговорил, а Александр уже расплылся в улыбке.

— Ну разумеется, и очень горжусь этим. Знаете, попасть в число ее друзей не так-то просто. А меня она уважала и любила по-матерински. Это чего-нибудь да стоит.

— А как вы относились к ее дочери? — поинтересовался Петрушевский.

— К Нине? — Карташов поднял светлые брови. — Естественно, тоже хорошо. Она была мне как сестра.

— А почему вы говорите о ней в прошедшем времени? — спросил Анатолий. — Откуда вы узнали о ее смерти? Об этом не писали в газетах.

Ему удалось привести Александра в замешательство. На щеках заиграли желваки, глаза беспокойно забегали, и он усилием воли взял себя в руки.

— Наш музыкальный мир такой же тесный, как и ваш, милицейский, — сказал он с некоторой дрожью в голосе. — Я уж и не помню, кто рассказал мне о ее смерти. Бедная девочка, она так и не стала счастливой в этой жизни.

— Которой вы ее лишили, — следователь пошел ва-банк. — Нам известно больше, чем вы думаете, Карташов. Вам лучше сотрудничать со следствием, как вы знаете, чистосердечное признание смягчает наказание.

Музыкант развел руками:

— Но мне, ей-богу, нечего сказать, — он попытался улыбнуться. — Кроме того, что я рад с вами сотрудничать. Я убил Ниночку? Да более идиотского обвинения мне слышать не приходилось! Я был предан ее матери до конца ее дней, а после смерти Нонны Борисовны постоянно звонил Нине и, когда мог, проведывал ее. Ельцова радовалась моим посещениям, как ребенок, ведь у нее практически никого не осталось, — он поморщился, и его лицо приняло злое выражение, так не сочетавшееся с мягкими чертами. — Только не упоминайте ее сестру. Соня помешалась на своем сожителе, всегда обиравшем ее и издевавшемся над ней. Она так и не стала Нине другом.

Петрушевский отметил про себя, что если Карташов играл, то играл отлично. Станиславский наверняка бы ему поверил.

— Вы знали о драгоценностях Поляковой? — задал следователь сакральный вопрос. Александр не повел и бровью.

— Разумеется. Трудно найти человека, который был вхож к ней и не знал о бриллиантах. Нонна Борисовна любила ими щегольнуть. Спросите об этом любого.

— Спросим, обязательно спросим, — пробормотал Петрушевский, с ужасом сознавая, что Карташову нечего предъявить. Оставалась одна надежда — на Большакова, который уже оклемался после операции и согласился на очную ставку. Но узнает ли он Карташова? Что ни говори, а встретились они при обстоятельствах, полностью благоприятствовавших Александру. Анатолий посмотрел на часы. Василия уже везли в управление. Карташов перехватил его взгляд.

— Вы кого-то ждете? Неужели есть свидетели того, чего я не делал? Учтите, у меня много знакомых, и я буду жаловаться.

— Это ваше право, — кивнул следователь. — Сейчас сюда приведут человека, Василия Большакова, которому вы продали за бесценок драгоценности Поляковой, кроме потерянной сережки и перстня. Надеюсь, он вас узнает.

Голубые, безмятежные глаза задержанного расширились.

— Что за бред вы несете? — Его красивые руки дрожали. — Я ведать не ведаю ни о каком Большакове, никогда в глаза его не видел. И заканчивайте ваши милицейские штучки, иначе в управление придут люди, встреча с которыми вам не понравится, — он развалился на стуле. — Скажите, вы цените свою работу? Не хотите ее лишиться? Тогда немедленно отпускайте меня, — он вздрогнул от раздавшегося стука. Сарчук, красный от жары, с растрепанным чубом, вводил в кабинет похудевшего и постаревшего Большакова. Его лицо обрело землистый цвет. Вчерашний франт еле передвигал ноги.

— Садитесь, — предложил ему Петрушевский. Василий указал на графин:

— Можно?

— Разумеется, — Анатолий плеснул в чашку немного воды, и скупщик краденого с жадностью выпил. — Видите ли, мы пригласили вас на опознание. Скажите, вам знаком этот человек?

Взгляд Большакова схлестнулся со взглядом Карташова. Первый не выдержал и отвел глаза:

— Нет, я никогда его не видел.

— Мы полагаем, что именно он продавал вам драгоценности Поляковой, облаченный в длинное черное пальто и шляпу, — подсказал Петрушевский. Василий дрогнул:

— Может быть. Но я уже говорил, что не смог бы узнать того человека. Дело было ночью, я не рассмотрел его лица…

— Однако вы слышали его голос и заметили пачку «Спортлото», — буркнул Сарчук. Карташов хлопнул кулаком по столу.

— Ах, вот в чем дело! — расхохотался он. — Значит, всему виною — мое увлечение, о котором всем известно. И, конечно, если преступник держал в руках пачку билетов «Спортлото», то это, несомненно, был я. Наверное, я один в Москве, да что там в Москве — во всем СССР играю в «Спортлото». Верно? — Он снова уставился на Большакова. — Что, товарищ, вам знаком мой голос? Я сомневаюсь, что вы его узнали, ибо меня там не было. Даже не хочу знать, когда состоялась наша встреча с этим, — он кивнул на Большакова, красного и растерянного, — потому что, повторяю еще раз, меня там не было. А что касается моего голоса… Нонна Борисовна считала меня талантливым исполнителем русских романсов и часто договаривалась на радио, чтобы мне разрешили выступить. Я уверен, мой голос запомнило полстраны. И если этот тип опознает его, это ничего не значит.

Петрушевский видел, что заявление подозреваемого окончательно добило скупщика. Было понятно, что Карташова он не узнает. И дело было даже не в странной встрече, происходившей ночью, а в том, что перед Василием сидел не обычный барыга, с какими он привык иметь дело, а интеллигентный мужчина, получивший доступ к элите, знавший таких людей, имена и фамилии которых произносили с придыханием, считали чуть ли не небожителями.

— Итак, Василий Григорьевич, узнаете ли вы в гражданине Карташове человека, который продавал вам драгоценности в парке? — спросил следователь. Большаков нервно теребил ноготь большого пальца.

— Было темно… Я уже говорил, что за одеждой…

— Хорошо, — перебил его Петрушевский, — узнаете ли вы гражданина Карташова по голосу?

Скупщик немного подумал и покачал головой:

— Пожалуй, нет.

— Пожалуй или нет? — строго поинтересовался Анатолий.

— Нет, — выдохнул Василий и даже порозовел. С его плеч, казалось, свалился неимоверный груз. Следователь нажал кнопку.

— Уведите задержанного Большакова, — сказал он конвойному и взглянул на Александра. Тот сиял, как свежевычищенный самовар.

— Ну почему вы мне не верили, товарищ начальник? — усмехнулся он и привстал. — Мне можно идти?

Следователь потер нос. Несмотря на то что против Карташова у него ничего не было, он чуял нутром: перед ним сидел настоящий преступник. Но единственное, что он мог сделать по закону — задержать его на сорок восемь часов до выяснения обстоятельств.

— Нет, вы еще побудете у нас, — веско сказал он, и Александр побледнел.

— На каком основании? На основании лишь вашего подозрения?

— Я имею право задержать вас, и я вас задерживаю, — Анатолий проявлял непреклонность. Карташов пожал плечами:

— Если вы такой упрямый, разрешите мне хотя бы сделать один звонок. Насколько мне известно, на него я имею полное право.

— Да, пожалуйста, — Петрушевский придвинул к нему телефон. Мужчина нервно набрал какой-то номер и начал говорить с благоговением:

— Игорь Владимирович? Здравствуйте. Узнали? Да, это Александр. Игорь Владимирович, вы никогда не поверите, когда узнаете, где я нахожусь. Меня задержали по подозрению в убийстве Ниночки Ельцовой. Мне кажется, это не лезет ни в какие ворота. Вам известно, как я относился к этой семье. Прошу вас во всем разобраться. Да, заранее спасибо, — он аккуратно положил трубку на рычаг и повернулся к Петрушевскому: — Вы даже не представляете, с кем я говорил. А теперь отведите меня в камеру, или как там у вас называется… СИЗО? Я творческий человек, и иногда мне необходимо побыть одному.

Анатолий не возражал. Карташов вызывал в нем неприязнь. Он крикнул конвойного и, проводив задержанного, подошел к окну и глотнул свежего воздуха. Его немного потрясывало. Что же делать дальше, как изобличить преступника? За этими мыслями его застал полковник, без стука вошедший в кабинет следователя.

— Ты задержал некоего Карташова, — без предисловия сообщил начальник, не любивший прелюдий. — Задержал, так ведь?

Анатолий покорно кивнул.

— А теперь выпускай его, твою мать! — полное, с красными прожилками лицо полковника побагровело. — Сколько раз я тебе говорил: прежде чем посадить, узнай, какая птица залетела в твою клетку. Ты знаешь, откуда мне только что позвонили? — Толстый указательный палец с желтым ногтем взмыл вверх. — Карташов, между прочим, член партии со стажем. Ты знал об этом, когда его арестовывал?

— Я его всего-навсего задержал, — покорно ответил Анатолий. — Товарищ полковник, вы всегда утверждали, что доверяете моей интуиции. Щелоков требует от нас скорейшего раскрытия дела. Так вот, поверьте, Карташов — тот, кого мы искали.

— Да? — Маленькие глаза начальника сузились и стали похожи на две точки. — И какие у тебя доказательства? Ты провел обыск в его квартире и нашел ценности? Или чемодан денег? Учти, если ты уже рылся в его вещах, я вынесу тебе выговор. Санкции на обыск я не давал.

— Рыться в его вещах бесполезно, — отозвался подчиненный и присел, смахнув с носа каплю пота. — Как нам известно, минимум две вещи потеряны, а остальные найдены у Большакова. Деньги спущены на билеты «Спортлото». Однако санкция на обыск мне бы не помешала.

Полковник побагровел еще больше от такой наглости своего подчиненного.

— Что же ты собираешься у него найти?

— Надеюсь, он не выбросил ту одежду, в которой убивал Ельцову, — начал Петрушевский, — тогда на ней могли сохраниться капли крови.

— Я еще раз повторяю, заруби себе на носу, — начальник шумно сморкнулся в большой платок. — Никакой санкции. Выпускай его немедленно. Если через пять минут он не будет на свободе, пеняй на себя.

Он зло хлопнул дверью, и Анатолий обреченно вздохнул. Ему всегда было невдомек: почему членство в партии мешает порой посадить настоящего преступника? Выходит, раз человек вступил в партию и дал клятву, он сразу стал кристально честным. Да, разумеется, так должно быть, потому что карьеристам и рвачам там не место. Но кто проверит душу кандидата в КПСС? Кто проникнет в самые потаенные ее уголки? Петрушевский вздохнул, начал выписывать пропуск и уже хотел звать конвойного, как зазвонил телефон. Он машинально поднял трубку, погруженный в свои безрадостные мысли:

— Слушаю.

— Привет, Толя, — послышался знакомый голос. — Не узнаешь меня?

— Нет, — буркнул Анатолий, настроение которого не располагало к игре в угадайки.

— Это печально, потому что в Высшей школе милиции мы были неразлейвода, — усмехнулся говоривший. — Но судьба-злодейка развела нас по разным уголкам страны. Ты мечтал уехать в теплые края, а оказался в Москве, я же грезил о столице, а осел в Крыму.

— Дима? — радостно воскликнул следователь. — Сорокин? Сколько лет, сколько зим! Как ты?

— Греюсь на крымском солнышке, хотя и не возле моря, — отозвался приятель. — Так и сижу в Бахчисарае, пока майор, обещают повышение… Хотя какое здесь, к черту, повышение…

— Не переживай, — успокоил его Петрушевский. — Я тоже майор, пусть даже и столичный. Как семья? Как Валентина?

Сорокин вдруг посерьезнел:

— Давай об этом потом, Толя. Не потому, что у нас с Валей плохо, наоборот, она крепкий тыл, и все отлично. Но я звоню тебе по другому поводу. Вы давали ориентировку на некоего Карташова Александра Валентиновича тысяча девятьсот сорок второго года рождения. Было такое?

— Давать-то давали, — согласился следователь. — И пока он сидит в предвариловке. Но через пять минут я намерен его выпустить.

— Выпустить? — Казалось, Сорокин даже задохнулся от возмущения. — С какого рожна?

— У этого прохвоста оказались большие связи, — пояснил Анатолий. — Нам уже звонили. Короче, полковник приказал выпускать. Тем более улик у нас нет, понимаешь? Ничего нет, кроме подозрений.

— Толя, выпускать его нельзя ни в коем случае, — дышал в трубку Дима. — У нас его опознали как убийцу пожилой женщины, у которой он снимал комнату. Есть свидетели, это — во-первых, а во-вторых, в колодце на участке жертвы нашли ее окровавленную одежду и орудие преступления — утюг с отпечатками пальцев. Отпечатки не только потерпевшей. Кроме того, мы отыскали покупателя безделушек, ну, тех, что этот негодяй украл у бедной старушки. Толя, немедленно иди к начальству и докладывай обо всем. Если нужно, я вылетаю в Москву. Хочешь — прилетай к нам, встретим тебя по-королевски и нагрузим целым ворохом улик. Ты меня понял, Толя? Иди к полковнику, я буду ждать твоего звонка. Ну, бывай.

В трубке раздались короткие гудки, и Петрушевский в который раз подумал, что справедливость торжествует довольно часто. Он встал и бодрой походкой направился в кабинет полковника. Тот пил чай вприкуску с сахаром. Увидев подчиненного, начальник растянул в улыбке тонкие губы.

— Пришел обрадовать, что Карташов уже на свободе?

— Никак нет, Петр Ефимович, — покачал головой Анатолий. — Этим я вас не обрадую, зато обрадую другим. Только что звонили из Крыма. В Карташове опознали убийцу его квартирной хозяйки.

Сахар выпал из внезапно задрожавших рук полковника.

— Этого не может быть! — тихо проговорил он. — Это какая-то страшная ошибка. Что я доложу руководству? Сразу дойдет до самого верха, а там… Страшно представить. Эта баба оторвет нам голову. Подумать только, наша бригада, которую Щелоков считает лучшей, не только не может найти преступника, но и подставляет честного, порядочного человека, друга Поляковой. Да меня с дерьмом смешают, в лучшем случае уволят — ты это понимаешь?

— То есть вы предлагаете отпустить преступника, уже опознанного как убийцу своей квартирной хозяйки в Бахчисарае? — невинно спросил Петрушевский. — Думаете, за это нас погладят по головке?

Петр Ефимович, коротенький, толстенький, бегал из угла в угол и жалобно стонал. Потом, сделав глоток крепкого чая, внезапно успокоился и более мирно посмотрел на подчиненного.

— Там, в Бахчисарае, они ручаются за свои слова?

Следователь улыбнулся. Шеф начинал сдаваться. Это было хорошим знаком.

— Жаль, что вы незнакомы с Димой Сорокиным, — проговорил он. — Будь я на месте министра, срочно перевел бы его в Москву. Это сыщик до мозга костей. Прежде чем обвинить человека, он соберет на него большое досье. Ему можно верить, как мне.

Начальник, удивительно похожий на сосиску, опустился на стул:

— Ладно, действуй. Постарайтесь прижать Карташова к стенке. Хорошо, если бы он уже сегодня раскололся и начал говорить. Тогда к нам не было бы никаких претензий.

— Слушаюсь, товарищ начальник, — Петрушевский приложил руку к воображаемому козырьку и вышел. Он не направился в свой кабинет, а заглянул к Сарчуку и ввел его в курс дела.

— Шеф приказал расколоть подозреваемого, — добавил следователь. — Думаю, вдвоем мы сумеем это сделать.

— Да уж постараемся, — усмехнулся Виктор. — Ты, Толя, у нас мастер душещипательных бесед.

Петрушевский стукнул приятеля по спине:

— Пойдем, дорогой. Против такого тандема он не устоит.

Увидев конвойного, Анатолий приказал привести Карташова к себе. Виктор мирно расположился у окна. Когда вошел Александр, свежий, румяный, играя ямочками на щеках, Сарчук почувствовал злобу. Этот негодяй был уверен, что вывернется. Ну что ж, надежда умирает последней.

— Садитесь, — предложил ему Анатолий.

Карташов помялся:

— Я бы не хотел здесь задерживаться. Вы наверняка вызвали меня, чтобы объявить, что я свободен, и принести свои извинения? Уверяю вас, формальности излишни. Я все понимаю, это ваша работа. Давайте скорее пропуск, или что у вас там, я уже соскучился по домашним котлетам.

— Ну, про домашнюю еду вам надолго придется забыть, — подал голос Виктор. — Надолго, если не навсегда.

Рот Александра открылся, образовав букву «о». Выпирающие вперед зубы теперь придавали ему не детский, а хищный вид. Голубые глаза потемнели, ресницы затрепетали.

— Я не понял, — произнес он, заикаясь. — Это что, шутка?

— Нам не до смеха, гражданин Карташов, — встрял Анатолий. — Вы обвиняетесь в убийстве и ограблении Галины Ивановны Гладышевой, своей квартирной хозяйки в городе Бахчисарае по улице Краснофлотской.

Это был удар ниже пояса. Александр побледнел как полотно и без сил опустился на стул.

— Это ошибка, — пролепетал он. — Я не был в Бахчисарае.

— Отпираться бессмысленно, — продолжал Петрушевский, и Сарчук, как всегда, удивился мягкости его голоса. — У нас имеются все доказательства. Я все же рекомендую вам сотрудничать со следствием.

Карташов провел рукой по отросшим блондинистым волосам. Кадык беспокойно двигался на тонкой шее. На лбу собрались морщины. И следователь, и оперативник понимали его состояние и были уверены: он признается в убийстве, но только в одном, бахчисарайском, чтобы избежать расстрела. Они сами сказали ему, что здесь отпираться бесполезно: есть необходимые доказательства. А вот по второму преступлению доказательств не было, и он начнет бороться за свою жизнь до последнего. Однако сыщики ошиблись. Музыкант театрально вздохнул:

— Ладно, ваша взяла. Это я убил Гладышеву и Ельцову. Дайте мне листок бумаги и ручку и оставьте одного. Все напишу. Надеюсь, еще не поздно оформить все как явку с повинной.

Коллеги переглянулись и кивнули, боясь, что он передумает. Казалось, сегодня удача сама шла к ним в руки. Они распорядились отправить Александра в камеру и принести ему то, что он просил.

Глава 3
Оказавшись в одиночестве, Карташов подошел к зарешеченному окну и с тоской посмотрел на кусочек голубого неба, испорченный квадратами. Ровный, словно по линейке, луч солнца падал на грубо сколоченный стол, освещал нары, прикрытые рваным синим, кое-где залатанным одеялом, и Александр, усмехнувшись, подумал: это все, чего он достиг в жизни. А как все хорошо начиналось! Сначала музыкальное училище, потом институт, вокальное отделение, где он познакомился с Нонной. Умный, красивый, обаятельный парень быстро очаровал старушку, в последние годы своей жизни как никогда мечтавшую о куче поклонников, и стал частым гостем в ее огромной квартире. Он грезил о славе, о сольных концертах, однако для этого нужны были связи и деньги, а у него не имелось ни того, ни другого. Слушая сильный, немного дребезжащий голос певицы и высказывая свое восхищение, он видел деньги, почет, поклонение, и все это ему могла дать маленькая сморщенная женщина, увешанная бриллиантами. И она давала, насколько могла. Его несколько раз прокрутили по радио, Полякова вот-вот должна была свести его с нужными людьми, которые организовали бы выступление протеже любимой публикой дивы на телевидении — и тогда здравствуй, красивая жизнь… Вся страна узнает Карташова, уж он-то постарается стать звездой номер один, возможно, популярней, чем Зыкина и Кобзон. Однако его радужным мечтам не суждено было сбыться. Старуха умерла скоропостижно, не успев познакомить его с кем нужно, а Нина, невзлюбившая фаворита матери с самого первого прихода, отказала от дома. Карташов кинулся к людям, знавшим Нонну, рассчитывая сыграть на их дружбе. Его прослушали и дали недвусмысленно понять, что о сцене нечего и мечтать — голос слабый, такой у половины страны.

В тот день Александр пришел домой расстроенный и потерянный. Разбогатеть с помощью пения не удастся… Ох, как не вовремя умерла старуха! Отогнав от себя жену, пытавшуюся узнать причину плохого настроения супруга, он включил телевизор. На экране крутился барабан с шарами, и симпатичная девушка объявляла их номера, когда они по желобку скатывались вниз. Музыкант никогда не пробовал играть в «Спортлото», здесь не требовалось включать мозги, и дело ограничивалось одним везением. Но когда в конце программы объявили победителя, угадавшего немыслимым образом все шесть номеров и выигравшего сумму, достаточную для покупки машины, Александр подпрыгнул. Вот золотая жила, настоящий клондайк… Вот как можно разбогатеть, не прилагая особых усилий! Заграбастал же этот худой¸ неприметный мужик целое состояние… А чем он хуже? В тот же день Карташов спустил все оставшиеся в семье деньги на билеты, но ничего не получил. Это стоило скандала с женой, плакавшей и умолявшей, чтобы больше он ни во что не ввязывался, однако мужчина не собирался ее слушать. Он думал иначе. Не выиграл, потому что билетов было слишком мало. Нужно больше. Это приведет к большей комбинации цифр — и победа не за горами. Правда, требовались деньги. Музыкант стал занимать у знакомых, у родственников. Сестра одолжила ему целых три тысячи, отложенные на покупку кооперативной квартиры. Он обещал вернуть с процентами, все быстро спустил, но не получил и рубля. Разъяренные родственники грозились подать в суд, и Карташов быстро уволился с работы и сбежал в Крым.

Оставшихся денег хватило, чтобы снять комнату в частном доме на улице Краснофлотской. Хозяйка, семидесятисемилетняя Галина Ивановна, тепло приняла квартиранта. Александр, что ни говори, умел располагать к себе людей, и старушка, угощая его чаем по вечерам, охотно рассказывала про свою жизнь. Муж умер несколько лет назад, дочь с внуками жила в Симферополе, работала инженером на заводе «Фотон» и помогала матери деньгами, однако Галина Ивановна не спешила их тратить. Да и на что? Драгоценности ей были не нужны, пара сережек с бриллиантами, несколько колец и цепочек, подарки покойного мужа — и то носила редко, питалась тем, что выращивала в огороде.

— После моей смерти внучок денежки получит, — похвасталась она. — Я в шкатулке с ними письмо храню. Пусть будет подарок от бабушки.

Ох, лучше бы она об этом не говорила! Как у человека с высшим образованием, представителя искусства, родился план обокрасть несчастную вдову? Александр и сам не мог этого объяснить, он был словно под гипнозом лотерейных билетов. Нет, убивать старуху музыкант не собирался. Он хотел лишь забрать все ценное и в тот же день улететь в Москву или в какой-нибудь другой город, где бы его не достала милиция. В тот вечер, думая, что Галина Ивановна ушла на рынок, он зашел в ее комнату и стал рыться в шкафу. Шкатулка с богатством нашлась очень быстро — ее никто не прятал. Карташов стал лихорадочно доставать украшения и деньги и рассовывать по карманам. В этот момент вернулась Галина Ивановна. Она всплеснула руками и опустилась на стул:

— Саша, что вы делаете?

Он задрожал как осиновый лист.

— Сейчас я вам все объясню, Галина Ивановна. Я кое-что нашел у вас… Очень-очень ценное… Вот, посмотрите…

Она поднялась и направилась к нему. Карташов размахнулся и ударил старушку в висок. Женщина упала как подкошенная, на несколько минут потеряв сознание, а Александр продолжил опустошать шкатулку. Он остался недоволен ее содержимым. Старуха говорила о нескольких кольцах и цепочках, а тут всего по одной штуке. Где же остальное? Он шарил по полкам в надежде отыскать пропажу, но ему так и не удалось это сделать. Александр посмотрел на хозяйку без жалости, как на объект для достижения цели. Ему вспомнилась «Пиковая дама». Тройка, семерка, туз… «Тройка, семерка, смерть», — мелькнуло в голове. Заметив, что бабушка приоткрыла глаза, он бросился в свою комнату за утюгом.

— Ты мне скажешь, где прячешь ценности, старая сволочь! — прошептал он, нагревая прибор. — Ты все расскажешь…

Однако она ничего не рассказала. Когда утюг коснулся ее коричневой морщинистой кожи, Галина Ивановна дико закричала и перестала дышать, наверное, от испуга и боли остановилось сердце. Пришлось довольствоваться тем, что уже было найдено. Молниеносно собрав вещи, Александр бросился к первому ларьку «Спортлото», купил билеты, оставив деньги на дорогу до Москвы. Теперь требовалось сбыть украшения… На шумном бахчисарайском рынке он нашел барыгу, который купил все за бесценок. Карташов тогда не думал даже о своей безопасности. Скорее в киоск, за билетами!!! Выручки хватило ненадолго. Музыкант днем и ночью ломал голову, где раздобыть круглую сумму. Убийство и ограбление его уже не пугали, наоборот, казались единственным способом для достижения цели. И тут он вспомнил о Нонне и россыпях драгоценных камней… Ельцова — вот кто ему нужен… Если она не одолжит деньги, он готов к решительным действиям.

Нина встретила его не то что нелюбезно — враждебно. — Это вы? Что вам еще нужно? — зло спросила она.

Александр кинулся к ней:

— Ниночка, я попал в беду. Только вы можете помочь. Одолжите, пожалуйста, две тысячи рублей. Я все верну, уверяю вас.

Ее полное лицо побагровело, затрясся двойной подбородок с небольшой бородавкой, из которой, как ружейные дула, торчали два черных волоска:

— Две тысячи рублей? Да ты рехнулся, дорогой. Я тебе не мать, которая позволяла обирать себя, лишь бы добиться от молодежи ласкового взгляда. Убирайся прочь, и чтобы больше я тебя никогда не видела!

Он накинулся на нее почти сразу, потащил в кухню, сорвал гирю с часов с кукушкой и принялся наносить удар за ударом. Когда женщина перестала шевелиться, Карташов бросился в комнату Нонны, стал лихорадочно раскрывать дверцы старинных шкафов и вытаскивать облигации, деньги и драгоценности. Перстень с кроваво-красным камнем выпал из дрожавших рук, и он сунул его в карман. Потом, когда в квартире не осталось ничего стоящего, что можно было унести в карманах или «дипломате», он огляделся по сторонам. Следовало замести следы. Сначала еще пара ударов молотком — ему показалось, что Ельцова пошевелилась. Потом его взгляд остановился на утюге, уютно покоившемся на гладильной доске. Вероятно, Нинка собиралась приводить в порядок свою одежду… Что ж, это очень кстати. Схватив ворох газет с маленького письменного столика, он свалил их в кучу, включил прибор в розетку, присыпал его бумагой и бросился как ошпаренный вниз по лестнице. Два убийства, два греха на душу… Тогда это его не волновало. Лишь бы скорее найти заветный киоск «Спортлото» и купить вожделенные билеты. Киоск он действительно отыскал очень скоро, но денег, прихваченных у Нины, оказалось мало, всего на полпачки. Тогда Александр вспомнил о перстне с кровавым камнем и, вытащив его из кармана, сунул под нос растерянному продавцу — сухонькому старичку с реденькими седыми волосами.

— Остальное на это… Очень дорогая вещь.

Киоскер отпрянул от драгоценности, как от ядовитой змеи.

— Нам запрещается брать что-либо, кроме денег, — упрямо сказал он, решив про себя, что стоит держаться подальше от такого субъекта. Карташов отошел от киоска, кипя от злобы. Ему хотелось убить старика, забрать все билеты, которые еще не были проданы, вернуться домой и поскорее начать заполнять шесть пустых квадратиков. Однако домой он не поехал, сам не зная почему, а принялся колесить по Москве, выходя на остановках и пересаживаясь на автобусы и троллейбусы, без всякой цели.

Сначала Карташов не заметил, как из кармана выпал перстень, как он где-то потерял одну сережку из бриллиантового гарнитура. И только к утру мужчина немного успокоился и отправился домой. Нужно было выработать план действий в спокойной обстановке. Через знакомых, занимавшихся скупкой и продажей камней, он вышел на Василия Большакова и продал ему коллекцию, получив уйму денег (это ему так показалось вначале), но потом выяснилось, что этого слишком мало. Они разлетелись, как конфетные фантики, а выигрыша по-прежнему не было. Зато Александр очутился в тюрьме… И лишь чистосердечное признание могло смягчить суровую кару. Придвинув к себе лист бумаги, он принялся лихорадочно писать, с ненавистью думая об убитых женщинах. Если бы Нинка не была такой стервой и одолжила две тысячи, то осталась бы жива. Тогда ни один человек не связал бы его с бахчисарайским убийством. Но Ельцова отказалась помочь ему и за это поплатилась. Он остановился, закусив ручку. Наедине с собой можно не лукавить. Нинку он все равно убил бы, потому что две тысячи рублей — это полмашины и для кого-то большие деньги, но не для него. Ему нужны были все богатства Нонны. Что ни говори, а ее дочь была обречена… Исписав четким круглым почерком два листа, он улегся на жесткие нары. Его знобило, несмотря на жару в камере, и Карташов, с головой укрывшись рваным синим одеялом, заснул беспокойным сном.

Глава 4
Анатолий с каким-то нехорошим чувством, смесью жалости и ненависти, утром читал строки, торопливо написанные преступником. Он подумал, что перед ним проходит еще одна изломанная судьба, судьба человека, не лишенного таланта, неплохого музыканта, который мог бы сделать карьеру, пусть не такую, о которой мечтал. Но все разрушила страсть разбогатеть, причем разбогатеть без каких-либо усилий со своей стороны. Сначала карты, потом «Спортлото», оказавшееся для него смертельным. Петрушевский не сомневался, что судьи вынесут смертный приговор. За одно убийство в СССР могли не расстрелять, но за два… при таком раскладе остаться в живых надежды не было. Да, жалко парня, жалко по-человечески. Глядя на его чистое, светлое лицо, и не скажешь, что перед тобой самый настоящий монстр… Монстр, спокойно лишавший жизни… Когда раздался стук в дверь, следователь вздрогнул и потряс головой, словно возвращаясь в реальность:

— Да, войдите.

Дверь открылась, и к его столу бодрой походкой прошел незнакомый мужчина лет сорока, одетый в хорошо сшитый летний костюм, с модной стрижкой, благоухавший дорогим одеколоном, наверняка заграничным. Поставив новенький «дипломат» на стул, он протянул Петрушевскому холеную белую руку:

— Сергей Игоревич Решетников, адвокат. Буду представлять интересы Карташова. Вы позволите ознакомиться с его делом?

— Да, пожалуйста, — Анатолий совсем забыл, что даже таким, как Александр, государство предоставляет защитника. — Кстати, вот его чистосердечное признание.

Решетников быстро пробежал глазами листки.

— Вы позволите мне поговорить с моим подопечным?

— Разумеется, — следователь поднял трубку и распорядился привести Карташова в комнату для свиданий. Лощеный адвокат предстал перед удивленным Александром, доброжелательно улыбнувшись арестованному.

— Здравствуйте, Александр Валентинович, — вежливо поздоровался он. — Я так понял, что вы и не думали о своей защите, иначе не поторопились бы сделать чистосердечное. Теперь помочь вам будет очень трудно. Вам известно, ваши признания — стопроцентный смертный приговор?

Карташов стал белее простыни:

— Но мне обещали, что…

Решетников махнул рукой:

— Ах, забудьте, что вам обещали, — буркнул он. — Им нужно скорее раскрыть преступление. Разве вам неизвестно, что порой сажают невиновных? Был случай, когда одного даже расстреляли — ни за что.

Александр стал еще бледнее:

— Что же мне делать?

Сергей Игоревич оглянулся по сторонам. Оставив их одних в комнате, конвойный изредка посматривал в глазок.

— Я не просто общественный защитник, — начал Решетников. — Меня прислали солидные люди, ну, вы понимаете, о ком я говорю. Этим людям небезразлична судьба бриллиантов, которых не оказалось при продаже, и перстня, именуемого «Кровь падишаха». Если вы признаетесь, куда спрятали их, то я в лепешку разобьюсь, чтобы вы вышли на свободу.

Карташов сник:

— Когда я писал, что потерял украшения, то говорил чистую правду. Я действительно не знаю, где обронил их.

По холеному лицу Сергея Игоревича промелькнула тень. Было видно, что адвокат ему не верит. И тут у Карташова мелькнула мысль: что, если попробовать снова сыграть, только в другую игру, обмануть их, сказать, что припрятал драгоценности на черный день, но не называть место, пока его не освободят? А потом, оказавшись на воле, рвануть на все четыре стороны, скрыться, найти убежище, где его никогда не найдут ни милиция, ни эти? Однако потом, вспомнив, с кем имеет дело (отдай он им драгоценности или не отдай — все равно его хладный труп однажды утром обнаружат в тюрьме, уж они постараются), Карташов еще раз повторил, более убедительно:

— Я бы все отдал за свободу. Но, увы… — и он развел руками. Решетников встал:

— Тогда, к сожалению, прощайте. Да, именно прощайте, потому что за два убийства вы не отделаетесь пятнадцатью годами.

Он ушел, оставив после себя запах дорогого одеколона, а Карташов повалился на нары и зарыдал. Музыкант рыдал долго, потом, вскочив, постарался взять себя в руки и что-нибудь придумать. Господи, ну зачем он признался во всем? Кто тянул его за язык? Что касается убийства Нинки, у них вообще ничего не было. Ну, зачем? Зачем?! Он принялся колотить в дверь, требуя следователя. Петрушевский сразу пригласил его к себе в кабинет, и Карташов с порога выпалил:

— Я полностью отказываюсь от своих показаний и на суде буду утверждать, что вы выбили их из меня.

Анатолий удивленно посмотрел на заключенного и потрогал длинный утиный нос.

— Вас били? Кто? Я или мой коллега Сарчук?

Карташов провел рукой по отросшим волосам красивого пшеничного цвета:

— Вы… И ваш коллега. Следователь вздохнул:

— Скажу вам откровенно, Александр. Когда вы написали чистосердечное, мне показалось, что, несмотря на то что вы совершили, у вас сохранились остатки совести. Но, к сожалению, я ошибся. Возможно, вы с рождения не имеете понятия, что это такое.

Преступник отвел глаза:

— И все же я буду настаивать… — Голос его звучал нерешительно, и Анатолий грустно продолжил:

— Это вам не поможет… Убийство в Бахчисарае доказано на все сто процентов, а дело Ельцовой… Мы нашли киоскера, которому вы предлагали перстень взамен пачки лотерейных билетов. Он все подтвердит на суде. Поверьте, мне очень жаль вас, Карташов.

Музыкант сел на стул, уронил голову на руки и заплакал, по-детски всхлипывая. Петрушевский с сочувствием смотрел на него. Даже если бы он и хотел что-то сделать для этого человека, все равно уже не смог бы. Карташов сам сломал свою судьбу.

Глава 5
Несмотря на улики, Александр до последнего надеялся на то, что суд не вынесет ему смертный приговор. На свиданиях с женой он просил теплую фуфайку, носки, ватник, говоря, что вскорости отправится в места не столь отдаленные, но это не должно ее пугать, он ни в чем не виноват, просто милиция нашла крайнего, и все потому, что Александр дружил с Нонной и был знаком с Ниной. Несчастная женщина верила и не верила, все время плакала, однако обещала ждать и приезжать на свидания: ведь супругу как никогда была нужна ее поддержка. Кроме жены, его навещали и сестра с племянником. Она то проклинала брата за то, что оставил ее без квартиры, то чуть не становилась на колени, умоляя сказать, где драгоценности, которые у него не нашли. Только это поможет компенсировать три тысячи рублей, собранные ею и мужем. Карташов клялся, как раньше Решетникову, что не помнит, где обронил сережку и перстень, но нарисовал их и передал ей, не зная зачем. Даже если его сестра и нашла бы людей, подобравших драгоценности, она никогда не вернула бы их себе. Женщина это понимала и, выйдя из тюрьмы, бросила листок в урну. Она не заметила, как маленький сын Слава достал бумажку и спрятал на груди.

Никто из близких, кроме жены, не пришел на суд. Карташов каялся, просил дать ему возможность искупить свою вину, однако у него не было никаких шансов остаться в живых, и суд вынес смертный приговор. Когда его в оцепенении выводили из зала, Виктор, теребя чуб, шепнул Петрушевскому:

— Если Карташов сказал правду и действительно где-то потерял дорогущий перстень, на который зарились — ну, ты меня понимаешь кто, — кому-то очень повезло.

Анатолий кивнул:

— Это правда, Витя, но я почему-то не хотел бы быть этим человеком. Драгоценности, запачканные кровью, приносят несчастья. Кому, как не нам, это знать?

Сарчук наклонил голову. Оба подумали об одном и том же: вот раскрыто еще одно дело, очень трудное дело, за которым наблюдали на самом высоком уровне, однако от этого большой радости они не чувствовали. Перед ними в тысячный раз проносились сломанные человеческие судьбы — судьбы людей, нужных государству, способных принести пользу, но лишь бесследно исчезнувших с лица земли. И это не могло радовать.

Часть 13 Приморск, 2016
Глава 1
— Да, я Славик, тот самый Славик, который поднял листик с нарисованными украшениями и тогда, возле тюрьмы, поклялся найти их. Позже я узнал, что сережка из гарнитура находится в милиции и мне до нее не добраться, но перстень с загадочным названием «Кровь падишаха» не давал покоя. Иногда казалось, что отыскать его невозможно — подумай сама, дядька где-то уронил его, сам не помня где, да еще и в городе с самым многочисленным населением в стране. Однако я не сдавался, и мне повезло. Однажды в парфюмерном магазине я встретил женщину, дорого и модно одетую, которая покупала элитные духи. Я оказался там случайно: хотел сделать матери подарок на Восьмое марта. Когда кроваво-красный рубин, сверкнув в лучах солнца, ослепил меня, я пригляделся к кольцу и понял: это то самое, «Кровь падишаха». Что-то быстро купив, я отправился за женщиной и узнал, где она живет. Ты, наверное, догадалась, что это была твоя бабушка, в ту пору жена крупного военачальника. И я стал думать, как завладеть драгоценностью, но что я мог предпринять? Простой мальчишка против жены генерала? Набросься я на нее в темной парадной или переулке — на следующий день милиция отыскала бы меня. Решиться на убийство я не мог. Тогда по телевизору показывали достаточно фильмов о советской милиции, и раскрываемость была стопроцентной. Простой московский мальчуган, я знал: если решаться на серьезное преступление, нужно совершить его идеально. И пусть говорят, что идеальных убийств не бывает. Это неправда. Бывают тупые убийцы. Однако мое время тогда еще не пришло. И я стал ждать своего часа. История вашей семьи проносилась у меня перед глазами. Сначала арестовали деда, потом умерла бабушка, вы остались одни с матерью, и я решил, что настал прекрасный момент, чтобы вступить в игру. Думаешь, ты действительно понравилась мне тогда, на вечере? Серая мышка, плохо одетая — это не в моем вкусе. Однако кольцо, хранившееся в вашей семье, делало тебя привлекательной — лучше всех других девушек. И я предложил тебе руку и сердце. Однако желаемого не получил.

— Ты спрашивал мою мать о перстне? — спросила Галя с волнением.

— Прямо я не решился задать ей такой вопрос, — признался Слава. — Поинтересовался, почему столь красивая женщина не носит украшения. И она сказала, что все украшения были проданы, когда посадили твоего деда. Вот тогда я совершил страшную ошибку — решил, что вы избавились от перстня.

— И ты развелся со мной, — констатировала она.

Он кивнул:

— Точно. Правда, через пару лет ты любезно исправила мою ошибку и рассказала о кольце.

Галя запустила руки в густые волосы, спадавшие на плечи черным водопадом.

— Боже, какая я дура! — прошептала она. — Как я сразу не догадалась! Единственный человек, который все обо мне знал, — это был ты. Я рассказывала тебе обо всех действиях, которые собираюсь предпринять. И все потому, что верила тебе.

— Это неважно, — бывший муж отмахнулся от ее слов, как от назойливой мухи. — Теперь это уже неважно. Сегодня перстень будет у меня, и ты ничего не сможешь изменить.

Галя инстинктивно прижала к груди сумку:

— Почему ты думаешь, что получишь «Кровь падишаха»?

— Да потому, что со времени убийства ювелира тебе некогда было спрятать его, да и некуда, — пояснил он. — Не могла же ты искать укромные уголки в чужой квартире, куда отправилась сразу после происшествия! Но лучше проверим. Давай сюда сумку…

Девушка лихорадочно соображала, что делать дальше. Нужно тянуть время. Господи, хоть бы Герман нашел ее. Но как он это сделает?

— А потом ты убьешь меня… — тихо проговорила Галя.

Слава радостно кивнул:

— И это будет идеальное убийство.

Девушка вздохнула:

— Может быть, в этот раз у тебя получится.

Он дернулся всем плотным телом, которым всегда так гордился — загорелым, мощным, накачанным:

— Ты хочешь сказать, что до этого у меня не получилось?

— Убивать шефа было верхом глупости, — констатировала она. — И зачем, кстати?

Он осклабился:

— Этот старый жирный боров не позволил бы Татьяне уехать просто так. В последнее время Шлитман стал что-то подозревать и следил за каждым ее шагом. Он пригрозил отобрать все драгоценности, если она его бросит, и отобрал бы, планируя вручить их следующей бедной девушке, которая окажется на ее месте. Аркадий должен был умереть вечером, а не утром, а перед этим планировалось, что он позвонит тебе и вызовет в офис с перстнем. Татьяна накануне позвонила ему, и Шлитман пообещал, что «Кровь падишаха» будет у нее уже вечером, однако все наши планы разрушила его женушка. Шлитманов пригласили на какой-то прием, и Аркадий никак не мог отделаться от приглашения. Он предупредил Таню, что купит ей перстень завтра утром, однако она уже накапала масло в его кружку… — Славик театрально вздохнул. — Помнишь, как в «Мастере и Маргарите»? Аннушка уже разлила подсолнечное масло… Правда, добрая душа Лазарева не хотела его убивать. Я пообещал ей, что ему станет плохо, она вызовет «Скорую» и тут же скроется с драгоценностью и лекарствами от приступа астмы. Однако все пошло не так. Аркадий приперся раньше назначенного срока и вылакал кофе сразу после прихода. Узнав, что он мертв, бедная Таня запаниковала. Она попросила тебя, чтобы ты прибежала к ней с перстнем, хотя вообще не хотела его брать — ни от тебя, ни от Аркадия, — а заодно забрала бумаги фирмы, но от страха не дождалась тебя. Пришлось и мне вносить коррективы в сценарий. Надо заметить, это было очень хлопотно, — он взъерошил вспотевшие рыжеватые волосы, всегда находившиеся в идеальной прическе. — Я старался не засветиться ни на одной из камер. Пришлось обращаться к своим бывшим пациентам, которые любезно предоставляли мне такую информацию. Представь, везде есть места, не охваченные камерами. Иногда приходилось маскироваться. Чувствую, это мне неплохо удалось. Так вот, теперь на сцене должен был появиться тот таинственный жених-невидимка, по сути — козел отпущения. Я решил, что им станет Митин — он иногда названивал Татьяне. По моей просьбе она распространила слух, что они с Митиным встречаются, и все заглотнули наживку. Ваш Юрка был самовлюбленным дураком, полным идиотом, потому что один не знал об этом. Я позвонил ему и назначил встречу у дома Татьяны от ее имени, попросив никому ничего не говорить. По моим подсчетам, именно в это время ты должна была появиться у Лазаревой. И я не ошибся… Ведь не ошибся, правда? Митин не сказал тебе, что делает у дома финансового директора: его об этом попросили.

Галя смахнула мутную каплю пота, упрямо скатывавшуюся в глаз:

— Да, не ошибся. Кстати, как ты познакомился с Таней? И где?

— О, это случилось в одной компашке, пару лет назад. Бедняжка много выпила и разоткровенничалась про своего любовника-шефа, от которого мечтала избавиться, но медлила, потому что он задаривал ее антиквариатом, собирая ценности по всему городу. И я решил, что такая дамочка может быть очень даже полезной. Клянусь, тогда я и не мечтал о перстне, так внезапно приплывшем к нам в руки. Но предусмотрительно подумал, что Татьяна может раскрутить Аркадия на эту вещь — чем черт не шутит? И бедный влюбленный боров достанет ей «Кровь падишаха» из-под земли. — Он снова вздохнул. — Кстати, меня посетила философская мысль. Тебя всегда раздражало, когда я философствовал. Но теперь вряд ли ты со мной не согласишься. Лазарева так и не успела высказать шефу убийственную речь, которую готовила много дней. Видишь, если людям суждено оставаться вместе, они и останутся — даже на небесах.

— А потом… — вставила Лопатина, внутренне содрогаясь от близкого присутствия этого человека.

— А потом мы приступили ко второй части спектакля, — спокойно продолжал Машковский. — Изначально я планировал сделать все гораздо проще. Лазарева принесла бы мне перстень, я посадил бы ее в машину, предварительно напоив любимым чаем с облепихой, сдобренным добавками, от которых бедняжка уже не проснулась бы, потом завез бы ее в лес, в самую глушь, закопал бы в овраге — и ни одна живая душа никогда бы не напала на ее след. Да и кому бы пришло в голову ее искать? Она укатила с любимым, куда — ее дело. Эта девочка всегда была одинокой и умерла в одиночестве. Однако она спутала планы — прибежала без кольца, и сценарий корректировался. Я специально подстроил, чтобы в аэропорту Татьяну не пропустили со всем антиквариатом. Когда ее досматривали, я отошел в сторонку, чтобы не светиться на камерах, а позже уговорил все же не декларировать все предметы — мало ли что? — и проглотить самые ценные. Все так делают, и это было ей известно.

— Однако она отказалась, — вставила девушка. — Ты помог ей, ты насильно заставил ее подавиться бриллиантовым кольцом.

— Я же должен был поддержать легенду о перстне, — невозмутимо отозвался Славик. — Ты пожелала Тане и Аркадию подавиться от жадности, что они и сделали. Здорово придумано, не правда ли? После этого я был готов отдать голову на отсечение, что ты побежишь от него избавляться. Галочка, ты меня не разочаровала. Разочаровал Боростовский, так не вовремя появившийся со своим псом.

— Как ты мог! — Галя брезгливо поморщилась. — Ты же врач! Как же клятва?

Он пожал широкими плечами:

— Разве ты слышала мало историй о врачах, которые на поверку оказывались убийцами? Тогда ты равнодушна к криминальной хронике.

Галю трясло:

— Это не укладывается в голове! Зачем столько трупов? Не лучше ли украсть перстень у хозяйки — то есть у меня? Неужели ты ничего не мог придумать?

— Не мог, — признался Слава. — Многие знали, что я приходил к тебе в гости. Ты могла рассказать, что я просил тебя вернуться ко мне, что ты доверяешь мне свои секреты. Я стал бы первым подозреваемым, а это не входило в мои планы. Кроме того, я боялся попасть в лапы следователю — карьеристу, мечтавшему раскрыть дело за две минуты. Он уцепился бы за меня вовсе не потому, что считал виновным, а потому, что другого подозреваемого у него бы не нашлось. И потом, я не придумал, как тебя укокошить — ты уж извини за грубое словечко. Такой патологоанатом, как Макаров, обязательно бы понял, что твоя смерть носит криминальный характер. Правда, он определил, отчего умерли Шлитман и Еся?

Галя кивнула, держась за горло:

— Да.

Бывший хмыкнул в рыжие усы:

— Вот видишь… Лучше было оставаться твоим другом и выслушивать твои тайны.

— Я рассказала тебе про ювелира, с которым ты давно установил контакт, как, уверена, и с другими ювелирами города, представившись коллекционером, скупавшим антиквариат с плохой репутацией. В тот день дядя Еся позвонил тебе, поведал про перстень, назначил встречу, ты явился раньше, оглушил его электрошокером, след от которого трудно заметить, вернее, не оглушил, а убил, потому что его сердце не выдержало разряда, а меня постарался напугать, чтобы вызвать сердечный приступ, — заметила девушка. — Ты один знал о том, что у меня когда-то прихватило сердце. Вот почему ты облачился в костюм Дьявола.

— Верно, — согласился он. — Кстати, о костюме, так запавшем тебе в душу. Я очень удачно приобрел его в «Театральной лавке». Ты действительно испугалась, и настолько, что даже не смогла открыть дверь. Все должно было выгореть, однако мой однокурсник Герман появился очень не вовремя. И очень не вовремя взялся сам расследовать это дело. Мне пришлось поторопить тебя с поездкой сюда, подбросив ему костюм и фотографии — фотошоп, к которым он не имеет никакого отношения. На мое счастье, ты попалась на крючок…

— И что дальше? — Галю трясло, как в лихорадке. — Что же дальше?

— Дальше продолжение спектакля. Меня никто не подозревает, роль козла отпущения отведена бедному Митину, с которым меня познакомила Татьяна накануне убийства Аркадия. Я напросился к нему в гости — и… Если труп Юрия уже нашли, вскрытие ничего не показало, уверяю тебя, вколотый мною препарат быстро растворился в крови, полиция нашла подброшенные мною драгоценности, часть из которых подделки, вряд ли на этом зациклилась, наверняка решила, что Аркадий обманывал Татьяну, и, посуетившись для проформы, скоро закроет дело с чистой совестью.

— А если Макаров докопается и до способа убийства Митина? — спросила Галина.

Слава пожал плечами:

— Мне это не повредит. Теперь твой выход, дорогая. По сценарию муж и жена отправились на пустынный берег, чтобы посетить заброшенный дом. Естественно, решили искупаться на пляже, хотя табличка предупреждает, что этого делать нельзя: дно не изучено. Накануне я был здесь и изучил дно. Видишь старый заброшенный пирс? После его строительства на дне остались сваи и тросы, устремленные вверх острыми концами. Можно пораниться, просто проплывая мимо, ну, а если нырнуть головой с пирса — тебе обеспечен переход в мир иной. Допустим, ты не послушала меня и прыгнула. Я пытался остановить тебя, однако ничего не вышло. Ты получила черепно-мозговую травму. Я хотел спасти тебя, но для этого у меня не было необходимого оборудования, а телефон здесь не ловит. Так что вызвать «Скорую» тоже не удалось. Разумеется, я повез тебя до ближайшей больницы, но ты скончалась у меня в машине. И финита ля комедиа. Перстень остается у меня, и у полиции не возникает насчет убитого горем мужа, пусть и бывшего, никаких подозрений.

— Интересно, как ты заставишь меня прыгнуть на сваи и тросы? — спросила Галя. — Кроме того, перед этим для достоверности я должна буду облачиться в купальник. Предупреждаю, я буду сопротивляться до последнего. На тебе останутся ссадины и царапины, которые заинтересуют следователя.

Машковский расхохотался:

— Не останутся, дорогая. Ты, наверное, забыла, что я занимался восточными единоборствами и знаю множество точек на теле человека. Я вырублю тебя легким движением руки, переодену, а потом сброшу твое тело головой вниз с пирса. Сброшу точнехонько прямо на сваи. У тебя не будет шансов очнуться. В иной мир ты перейдешь безболезненно. Это мой тебе подарок, дорогая, — легкая смерть. Все же мы прожили в законном браке несколько лет. Впрочем, — он растянул губы в улыбке, — мы заговорились. Я понимаю, ты тянешь время, но уверяю: это бесполезно. Герман сюда не явится. Он понятия не имеет об этом заброшенном доме. Так что приступим к завершению сценария.

Пятясь от бывшего мужа и уже мысленно прощаясь с жизнью, Галя дернула замок на двери первого этажа заброшенного дома, и, на ее удивление, он открылся. Девушка юркнула в помещение, закашлявшись от едкого запаха фекалий и мочи: наверное, бомжи давно облюбовали его как зимнее пристанище, сломав сигнализацию. Машковский ринулся за ней, однако, к счастью для девушки, внутри оказался засов, совершенно целый, и она, собрав последние силы, задвинула его. Бывший муж издал крик раненого зверя и бросился на дверь. Галина молила, чтобы доски, уже потемневшие от старости, выдержали, и они выдержали, не подвели. Владислав ломился снаружи, не зная, как проникнуть в дом, а Галя, забившись в угол, достала из сумочки мобильный. Увы, Машковский оказался прав: связи не было. Она отшвырнула телефон в угол и заплакала.

Глава 2
— Теперь вы поняли, как важно найти ее? — Герман говорил умоляюще, и Рыбак, сидя в кабинете оперативников, разбежавшихся по своим делам, серьезно смотрел на него и морщил лоб.

— Думаете, я дурак? — буркнул он, недовольный назойливостью врача. — Между прочим, сижу и соображаю, как это сделать. Сейчас послал запрос в компанию мобильной связи. Может быть, ее телефон включен, и тогда удастся отследить, где она.

Герман молитвенно сложил руки:

— Господи, хоть бы получилось.

Когда зазвонил телефон, доктор весь сжался, словно предчувствуя плохое, и не ошибся.

— Жаль, — сказал Рыбак в трубку и повернулся к Герману: — Ее аппарат заглох в районе поселка Лазурного.

Врач напрягся:

— Что это за поселок?

— Да, в общем, бывший курортный поселок, — пояснил полицейский. — Когда-то там даже была воинская часть, а теперь все заброшено. Правда, осталось три частных дома да девять жителей. Честно говоря, Лазурное и поселком-то назвать трудно.

Боростовский сунул руку в карман и достал скомканную салфетку, о которой уже забыл. Гале удалось изобразить двухэтажный дом у моря с фонтанчиком во дворе. В море вдавался пирс. Поблизости не было ни одного человека, и Герман каким-то шестым чувством понял, что она там.

— Скажите, в Лазурном нет такого здания? — Он сунул салфетку под нос Рыбаку. Тот внимательно изучил рисунок.

— Видите ли, я плохо знаю эту местность, и неудивительно — другой район, не нашего отделения. Но я выясню, что это за здание, если оно имеется на территории поселка, — Рыбак сфотографировал рисунок, потом кому-то позвонил.

— Сейчас я сброшу тебе ММС, — сказал он. — Ты должен как можно быстрее определить, что это за заведение. По моим данным, оно находится в Лазурном. Да, буду очень признателен, — положив трубку, он пояснил доктору: — Это наши компьютерщики, кстати, очень талантливые. Они вмиг отыщут ваш дом в Интернете.

Герман хотел спросить, что они будут делать, если айтишники ничего не найдут, но побоялся сглазить. Если полицейский говорит, что они сделают — значит, сделают. Он не может, не должен ошибиться. И Рыбак не ошибся. Звонок из компьютерного отдела раздался через пять минут.

— Это заброшенное кафе, — услышал Герман громкий голос из трубки. — Хозяин выстроил его десять лет назад, но место оказалось неприбыльным, никто его не посещал, и шеф закрыл лавочку до лучших времен, планируя продать при удобном случае.

— Срочно сбрось мне координаты этого кафе, — приказал Рыбак и вскоре получил эсэмэску. — Если вы готовы туда ехать, нужно поторопиться, — заметил он. Боростовский вытер пот, заливавший лоб.

— И вы еще спрашиваете меня об этом!

— Поедем на вашей машине, — Рыбак отвел глаза.

— Да, да, разумеется, на моей, — доктор бросился на улицу, полицейский едва поспевал за ним. Машина, взревев, полетела по шоссе. Навигатор бесстрастным голосом сообщал, куда ехать. Герман до отказа вжал педаль газа, автомобиль несся с немыслимой скоростью, но ему все равно казалось, что он плетется как черепаха.

Глава 3
Несколько минут он приходил в себя, потом решительно направился к двери. И сама дверь, и шум, и жаркое дуновение ветра, и суета чаек с их каким-то похоронным криком казались проявлениями события, которое никто не предвидел даже в теории. Свыкнувшись с этой мыслью, он, шатаясь, двигался вперед, прямо к двери, не обращая внимания на сильно разросшиеся — кому за ними ухаживать? — заросли ежевики, которые цеплялись за него со всех сторон. Он рвал колючие побеги руками и даже не замечал, как они ранят его плоть. Он видел только дверь, комнату за ней, в которой никогда не был, и испытывал непреодолимое желание, не дававшее покоя много лет. Подойдя к двери, Машковский бил ее руками и ногами, кидал в нее огромные камни, но она стояла, как крепость, защищая свою пленницу. Обессилев от ярости и бесплодного труда, Владислав опустился на ступеньки разбитого крыльца и пробормотал:

— Галя, ты меня слышишь? Давай поговорим.

Ответом ему послужило молчание. Машковский усмехнулся и вытер лицо грязной рукой, оставив на щеке серую полосу. Молчит… А на что же он рассчитывал? Что она пригласит его на чай?

— Галя, мне серьезно нужно с тобой поговорить. У меня для тебя хорошее предложение.

Ни звука в ответ. Он вздохнул:

— Ну, подумай сама. Да, допустим, я не доберусь до тебя, уеду, однако перед этим заблокирую дверь, и долго ли ты протянешь без еды и воды? Но мы можем договориться. Ты отдашь мне перстень, я сегодня же покину город, из аэропорта позвоню в полицию и сообщу им твои координаты. Да, тебе придется посидеть тут до конца дня, может, даже полночи, но это несмертельно. Самое позднее ранним утром тебя освободят. В противном случае я вернусь сюда с пилой дня через три. Даже если ты будешь еще жива, то не сможешь оказать мне никакого сопротивления. Ты проиграла, моя птичка. Перстень будет у меня.

— Ты так считаешь? — Владислав вздрогнул, услышав бодрый голос Гали. Он шел откуда-то сверху, не из закрытой комнаты первого этажа. Подняв голову, Машковский увидел свою бывшую жену. Она стояла на веранде второго этажа и приветливо улыбалась ему. Он оценил обстановку. Снаружи на второй этаж без лестницы не попадешь, наверное, проклятая баба поднялась из дома.

— Галя, ты слышала мое предложение, — он чуть отошел от крыльца, чтобы лучше видеть ее лицо. На его удивление, оно было спокойным, безмятежным.

— Да, слышала и отвечу — нет, — рассмеялась она. — Если мне суждено здесь погибнуть, лучшее место трудно найти. Но я умру с чистой совестью, уверенная, что перстень тебе не достался.

Девушка открыла сумочку и вытащила кольцо. Солнце стояло в зените, и его жгучие лучи упали на рубин. На секунду Владиславу показалось, что все вокруг вымазалось кровью, и он закрыл глаза.

— Смотри, — позвала Галя бывшего мужа. — Мне кажется, ты должен это видеть, — она размахнулась и кинула драгоценность в воду. Метание всегда получалось у нее прекрасно, перстень упал возле пирса, где, по словам Машковского, торчали сваи и железные тросы. Он заорал нечеловеческим голосом:

— Тварь! Я убью тебя! Ты сгниешь здесь!

— А ты не хочешь попытаться его достать? — ехидно спросила Лопатина. — Совсем недавно ты любезно предлагал мне искупаться, совершив прыжок с пирса. Не хочешь ли сам попробовать? Вдруг тебе повезет и ты отыщешь то, за чем охотился столько лет, вернешь наследство, оставленное тебе дядей, таким же проходимцем и убийцей, как и ты?

Он сплюнул в сторону, немного подумал и вдруг решительно расстегнул «молнию» на джинсах. В его измученном мозгу пронеслась мысль, что, возможно, кольцо действительно удастся отыскать, в конце концов, радиус поисков небольшой. Правда, сваи и тросы будут мешать, но он попробует… Галя продолжала стоять на втором этаже и с ехидной улыбкой наблюдала за ним.

— Я рада, что ты не суеверный, Машковский. Другой бы уже давно забыл о таком сомнительном артефакте.

Владислав заскрипел зубами. Ничего, ничего, придет и ее черед. В конце концов, она умрет от голода и жажды. И пусть ей кажется, что умереть здесь прекрасно. Для смерти нет хороших мест.

— Подумай лучше о себе! — закричал он. — Ты обречена, обречена!

Она ничего не ответила, лишь помахала рукой. Чертыхаясь, Владислав полез в воду, оказавшуюся довольно холодной. Острые камни кололи ступни. Машковский нырнул и сразу погрузился в царство свай и ржавых металлических тросов. Найти кольцо без специального снаряжения, голыми руками, было невозможно. Он сжал кулаки. Только не сдаваться! Завтра он вернется сюда с пилой, как обещал Галине, и с аквалангом. Драгоценность будет принадлежать ему. Настроение сразу скакнуло вверх. Сейчас он выйдет и скажет этой дуре, что козырная карта все же у него… Он рванулся из воды всем телом, чтобы выплеснуть в лицо бывшей очередные угрозы, но поскользнулся на гладких, заросших зелеными водорослями камнях и упал на один из коротких тросов, облепленных мидиями, надежно скрывшими его от посторонних глаз. Коварный металлический стержень пропорол ему правую ягодицу, и чистая вода окрасилась кровью. Машковский задрожал, но не от боли, а от суеверного ужаса. Еще недавно воду окрашивали блики от перстня. Наверное, высшие силы посылали ему знак, предупреждали о несчастье, а он не внял. Зажмурив глаза, Слава резко открыл их и взглянул на дом. Галя по-прежнему стояла на веранде второго этажа, и неизвестно, видела ли, что с ним случилось или нет. Но в любом случае она не могла ему помочь.

Машковский с трудом выбрался на берег, сел на серую гальку, тут же вымазав ее красным, и внимательно осмотрел рану. Кровь хлестала, как из шланга, и Владислав подумал, что умрет здесь, на берегу, возле полуразвалившегося дома, и им с Галей уготована смерть на этом богом забытом клочке земли. Неужели они вместе отправятся на небеса? Впрочем, что-то подобное он говорил совсем недавно. Если людям суждено быть вместе…

— Галя! — заорал Владислав, собрав последние силы. — Иди ко мне! Я уже не причиню тебе вреда!

Она стояла, не шелохнувшись, как маленькая статуя с отбитым носом на фонтане.

— Я напоролся на трос, — продолжал он, разворачиваясь к ней бедром. — Если ты окажешь мне помощь, я отпущу тебя.

— У меня нет шины и бинтов, — ответила девушка.

— Может быть, в этом доме что-то есть? — с надеждой спросил мужчина. — Я прошу тебя, помоги и иди на все четыре стороны. Ты видела, что через пару километров есть автобусная остановка. Когда приедешь в город, не забудь вызвать «Скорую».

Галя медлила, но Слава знал, что она ему не откажет. Он слишком хорошо изучил бывшую жену. И действительно, вскоре она открыла засов и заспешила к нему, держа в руках старую аптечку, наверное, оставшуюся от хозяев.

— Мне удалось найти бинты, и чистые, — сказала девушка. Славик шевельнул губами:

— Спасибо. Перевяжи рану как можно туже.

Она наклонилась над ним, выполняя его просьбу и вытягивая бинт, насколько хватало ее сил, как вдруг почувствовала стальные пальцы на своей шее.

— Слава, что ты делаешь? — Глаза Галины расширились от ужаса. — Я же спасаю тебе жизнь!

— Потом ты меня сдашь и глазом не моргнешь, — прошипел мужчина, бледнея от усилия. — Тебя необходимо убить, и черт с ним, с этим перстнем. После смерти Татьяны мне и так досталось много антиквариата. Есть и собственные накопления. Все это позволит мне жить безбедно в какой-нибудь теплой стране.

— Слава, не совершай очередной ошибки, — девушке не хватало воздуха. Несмотря на кровопотерю, бывший муж оказался довольно сильным, и ее попытки освободиться выглядели как жалкие потуги. Перед глазами уже плыли красные круги, и она подумала о свете в конце туннеля, который видят люди, находящиеся в состоянии клинической смерти, однако ничего подобного ей не примерещилось. Ничего, кроме громкого голоса Германа:

— Ты, негодяй, отпусти девушку!

Сознание возвращалось к ней постепенно. Голос любимого, не менявшийся ни в громкости, ни в частоте, ни в тоне, заполнял ее ушные каналы, стучась в тонкие защитные мембраны у их основания. Позднее он словно просочился сквозь барабанные перепонки в ее мозг.

И все же это было кое-что осязаемое, за звук можно было ухватиться, что она и делала, стремясь к нему всем своим существом, как пловец, поднимающийся из глубины моря, стремится к его далекой поверхности, покрытой тяжелыми колышущимися складками, но привлекающей обещанием воздуха и света.

«Герман, поздно, я уже мертва», — хотела сказать она, однако руки Славика разжались, и кто-то, подхватив Галину, старался привести в чувство, потом облегченно произнес:

— Жива, слава богу, жива.

Это снова был голос Германа, но как он оказался с ней на небесах?

— Герман, ты почему здесь? — прошептала она. — Мы оба в раю?

Он рассмеялся:

— Рай надо заслужить, любимая, и потому мы пока на грешной земле.

Не веря его словам, Галя открыла глаза. Доктор держал ее на руках. Чуть поодаль на серой гальке корчился Машковский, на которого молодой парень, похожий на рыбу, только что вытащенную из воды, надевал наручники. Девушка крепко сжала шею своего спасителя.

— Любимый, — прошептала она. Так прошло их первое объяснение в любви.

— Никому больше тебя не отдам, никуда не отпущу, — Боростовский целовал ее маленькое ушко, отодвигая густые черные волосы. — Ты теперь моя навеки.

Потом он спохватился, что, возможно, Гале требуется медицинская помощь, и, опустив ее на землю, осмотрел, взволнованно спрашивая:

— Где болит? Что?

Девушка чувствовала только легкое першение в горле: стальные пальцы Машковского оставили следы на ее нежной коже. Но в остальном все было в порядке.

— Поехали домой, — доктор потянул ее за руку, когда Славика уже погрузили в машину.

— Давай побудем здесь еще немного, — попросила Галя. — Герман, это дом моей мечты. Как бы я хотела жить здесь!

— Так вот почему ты его нарисовала… — догадался он. — А ведь по этому рисунку я тебя и нашел, — Боростовский огляделся по сторонам. — Хорошо, давай немного посидим здесь, и ты мне все расскажешь. А потом отправимся в полицию. Нужно оформить твои показания.

— Хорошо, любимый, — эхом отозвалась девушка.

Они примостились на старой перевернутой лодке, и Галя поведала возлюбленному, как отправилась сюда с бывшим мужем и как он хотел убить ее.

— Представляешь, это Слава убил Татьяну и ювелира, и Митина он… — с волнением сказала она, однако Герман не удивился:

— Я знаю. Вместе с полицейским, которого ты сейчас видела, мы вычислили его.

Она прижалась к сильному плечу любимого мужчины.

— Что с ним теперь будет?

— Это решит суд.

Они сидели до темноты. Когда с моря подул холодный ветерок, Герман помог ей подняться:

— Сначала в полицию, потом домой. Теперь мой дом — и твой тоже.

Галя улыбнулась:

— За все это время ты даже не спросил меня, где перстень. Слава охотился именно за ним.

— Я не могу слышать о том кольце, — признался Герман. — Ты должна любым способом от него избавиться.

— Уже, — расхохоталась Галя. — Оно на дне морском. Доктор пожал плечами:

— Там ему самое место.

Эпилог
Прошел год с момента описанных событий. Машковского судили и приговорили к пожизненному заключению, несмотря на то что дорогой адвокат, которого он нанял, изо всех сил старался спасти своего клиента. Галя и Герман поженились через два месяца после их объяснения в любви, а еще через месяц, продав свои квартиры, купили двухкомнатную в центре города и дом на побережье, о котором так грезила девушка. Им с трудом удалось разыскать его хозяина, заломившего непомерную цену и не собиравшегося сбавлять ни рубля. Чете Боростовских пришлось потуже затянуть пояса и много работать, чтобы достать необходимую сумму. Зато теперь чудный коттедж был их собственностью. Они с энтузиазмом принялись делать из него уютное гнездышко. Кроме ремонта на этажах, молодожены занялись обустройством пляжа. Бригада рабочих расчистила дно, убрала сваи и тросы и посыпала вход в море мелкой галькой — для хозяев и их будущих детей: Галя была беременна. Доктор своими руками отремонтировал старую лодку, нежаркими летними вечерами они выплывали на середину бухты, любовались прекрасными видами и говорили без умолку. О перстне Галина вспомнила всего один раз, подумав, что сокровище исчезло бесследно. Может быть, его нашел кто-то из рабочих и спрятал, не желая рассказывать о находке, может быть, он оброс ракушками и водорослями и слился с морским дном, а может быть, море поглотило его, приняв как дань за то счастье, которым оно наконец одарило девушку.