Ольга Тарасевич - Альбом страсти Пикассо

Ольга Тарасевич

Альбом страсти Пикассо

Все события и персонажи вымышлены автором. Все совпадения случайны и непреднамеренны.

Памяти моей любимой собаки Снапа. Прости меня, малыш; не сберегла. Ты всегда будешь жить в моем сердце.

Почти за год до описываемых событий Ситджес, недалеко от Барселоны, Испания

А ведь смерть Хосе к лицу.

Невероятно, да? Я – не циник, не закоренелая преступница; самая обычная девушка, слишком обычная для любых радикальных действий. Даже странно, что такой кощунственной оказалась первая мысль, пришедшая мне в голову. Я наткнулась на труп своего любовника и действительно почему-то подумала: «Ему идет смерть…»

Впрочем, я не совсем правильно объясняю. Хосе вообще был очень приметным парнем. Испанцы – красивая нация, и Хосе обладал классически-эффектной южной внешностью.

Очень высокий (думаю, его рост был больше ста девяноста сантиметров), широкоплечий, с узкими бедрами, Хосе просто парализовывал женщин своим видом. Все черты его внешности описываются прилагательными только в превосходной степени. Наичернейшие волосы. Белоснежнейшая улыбка. Самые ярчайшие губы, обещающие нежные поцелуи. Наикрепчайшие мышцы, загорело-бугрящиеся под светлой рубашкой…

Он вонзил в меня острый кинжал взгляда, и я мгновенно погибла. Растеклась сладкой патокой восхищенья, а потом испарилась и растаяла в застывшем облаке времени.

Мне показалось, я умерла от восторга, и это было совершенно логично.

Жить дальше просто незачем.

Конечно, такой симпатичный парень никогда не будет моим. Он работает барменом в отеле, и несложно догадаться: к его услугам сотни скучающих красоток. А кто я? Всего лишь одна из туристок, слишком неприметная, слишком толстая, слишком глупая. «Ола [1], вот твой кофе», – это все, что может сказать красавчик такой девушке, как я. Но дело не только в том, что бармен – принц, а я – хроническая замарашка без малейших намеков на родню среди волшебниц. Даже на отдых брат не отпускает меня без… я не называю Марию Дмитриевну няней, потому что мне все-таки восемнадцать лет… но от того, что я ее так не называю, роль этой церберши в моей жизни не меняется – она стремится контролировать каждую мелочь, я не могу вздохнуть без ее ведома.

Хосе, Хосе.

Если бы мне кто-то сказал, что рядом со мной окажется такой парень, – я бы сочла подобные слова издевательством.

Но, тем не менее, все устроилось. От нашей первой встречи до объяснения не прошло и дня! Я даже и мечтать не могла о таком! Хосе уверял, что влюбился в меня с первого взгляда…

– Ты такая красивая, как богиня! Мне нравятся твои глаза, они сияют, словно звезды. Твое тело сводит меня с ума! – тараторил он и в пылу переходил с английского на испанский.

Я переставала понимать его, просто наслаждалась голосом своего будущего любовника.

Марию Дмитриевну оказалось дурачить проще простого. Хосе попросил своего приятеля разыграть сцену на пляже. Тот (нам здорово повезло, он был намного старше Хосе!) представился доктором, подошел к нам и заохал: «Какая больная спина у юной сеньориты, как хорошо, что в нашей клинике делаются специальные процедуры». Мария Дмитриевна приняла бдительную стойку, просканировала незнакомца и – ура, предварительная проверка пройдена! – потребовала осмотра клиники. Нас провели по шикарному лечебно-оздоровительному комплексу, утыканному различным оборудованием, напоминающим космические корабли. Перед «доктором» все почтительно расступались. И моя церберша растаяла и согласилась с тем, что мне просто необходим курс процедур. «Как это любезно, что «доктор» даже сам будет заезжать в отель за пациенткой!» – защебетала она. Испанского Мария Дмитриевна не знала, поэтому так и не поняла, что на пропуске приятеля Хосе, которым он открывал дверь, написано «уборщик помещений», а к нашей группе все сотрудники центра относились уважительно, так как считали нас претендентками на работу со шваброй, которым «шеф» якобы показывает объем предстоящей работы! Деньги, выдававшиеся мне для «процедур», мы с Хосе весело тратили то на корриду в Барселоне (столица Каталонии находилась очень близко от курортного городка Ситджес, который облюбовала для моего отдыха Мария Дмитриевна), то на экскурсию в Таррагону (этот небольшой городок, где сохранились потрясающие римские развалины, сразу же покорил меня) или просто на изумительно вкусную паэлью в прибрежном кафе.

Я часто путешествую по миру. Мой брат Вадим Липин – успешный дизайнер, благодаря ему я формально ни в чем не нуждаюсь. Фактически же я живу в аду, хотя со стороны, возможно, он и похож на рай. Золотые клетки, как правило, так и выглядят. Я очень люблю своего брата. Это мой единственный близкий родственник, и я понимаю – заботясь обо мне, Вадька стремится дать мне все самое лучшее. В своем понимании, разумеется. Я очень стараюсь на него не обижаться. После трагической смерти наших родителей у Вадика, кажется, стало не все в порядке с головой. И это объяснимо, я бы тоже сошла с ума, если бы вернувшись из школы, обнаружила маму и папу в луже крови. Но в тот день, когда какой-то отморозок решил ограбить нашу квартиру, я находилась в инфекционной больнице. А Вадька пришел домой, и…

Я понимаю – брат старается защитить меня. Только все равно, иногда от такой защиты хочется удавиться. Надо мной смеются все однокурсники! Я ни разу не была в ночном клубе, никогда не праздновала сдачу сессии. После лекций за мной заезжает Мария Дмитриевна, и мы едем с ней в фитнес-центр или по магазинам, потом возвращаемся домой и я готовлюсь к семинарам или экзаменам… Формально брат не препятствует моему общению с подругами. Но Вадька требует, чтобы наши разговоры велись только в его присутствии! Не очень-то такое условие способствует дружбе! И кто из девчонок согласится приезжать ко мне ближе к полуночи, когда брат возвращается домой?! О парнях и говорить не приходится. Пару раз меня пытались пригласить на свидание мальчики из группы, пришлось делать вид, что они меня не интересуют. Объяснять, что я не встречаюсь с парнями, потому что брат не разрешает, было просто стыдно.

В общем, наверное, единственная моя отдушина – это путешествия. Хоть какие-то события, впечатления, новые лица – пусть и под бдительным контролем Марии Дмитриевны.

Я полюбила трогательно-розовое небо над Парижем и серую строгость Вены; мне было хорошо и в дождливом Лондоне и в солнечном Риме.

Но только увидев Барселону, я поняла – вот это настоящее, вот это навсегда. Этот город очень разный, размашистый, бурлящий. И… он похож на меня, своей душой, характером! Саграда Фамилия [2] – это мое огромное необъятное горе, расставание с моими любимыми мамочкой и папочкой. Их убили более пятнадцати лет назад. С той поры не было ни дня, чтобы я о них не вспоминала. Мне не хватает маминой улыбки, папиных ехидно прищуренных глаз. Я так скучаю по ним, мне настолько больно без них, и описать это невозможно. Те, кто видел Саграда Фамилия, меня поймут. Все мы беззащитны и ничтожны перед судьбой. Говорят, у человека есть выбор. Не верю. У нас нет никакого выбора, кроме того, чтобы принимать выпавшие нам на долю испытания. Вот Высшие силы – да, они сильны, всемогущи, подавляют, крутят человеческие судьбы, словно песчинки. Люди – просто ничтожные букашки перед этим величием…

Моя боль все время со мной. Она дает знать о себе в тех ситуациях, когда я в принципе и не думаю ковырять застарелую рану. Просто так все время получается – любого повода достаточно для того, чтобы скатиться в стылую пропасть тоски. И чем больше стараешься выбраться, тем глубже падаешь…

На самом деле теперь мне хотелось просто говорить о Барселоне. Рассказать, что ее поющие фонтаны – это тоже я. Они разноцветными струями взмывают ввысь, и теплая ночь наполняется звуками классической музыки и яркими брызгами; и кажется, что летишь над горой Монтжуйк невесомым легким счастливым облачком.

Не знаю, рассчитывал ли кто-нибудь плотность цветочных лавок на квадратный метр пространства. Но уверена, что Барса легко выиграла бы в этом конкурсе. Ее улицы полны цветов. Прекрасный сад – вот что такое плас Рамбла.

Мне нравилась архитектура Барселоны, только в Эшампле [3] я поняла: дома и улицы могут не подавлять, а открываться навстречу; в них просто входишь, как в теплые волны, и плывешь, покачиваешься…

Мне нравились барселонцы, с их вечными посиделками в кафе за бесчисленными тапас [4], с их фиестами и дурацкими кровавыми корридами. Конечно, зрелище мертвого быка, истекающего кровью, – это не самое лучшее, что я видела в жизни. Но как испанцы боготворят своих матадоров! Они знают их биографии, они помнят, как звали быков, ловко увернувшихся от мулеты и пырнувших рогами отчаянных смельчаков! Такая пылкая любовь вызывает как минимум уважение…

А вечерами по улочкам кружит мелодия фламенко. Перед каждым кафе танцуют черноволосые девушки в алых юбках, и сердце начинает стучать в унисон кастаньетам, и аромат любви разлит в воздухе, сладкий, терпкий, желанный…

Честное слово, Барселона – лучшее место в мире. Этот город создан для романтики и страсти. Думаю, я бы погибла в нем от одиночества, если бы не познакомилась с Хосе…

Помню его мягкие требовательные губы. Я наслаждалась поцелуями. А он никогда не баловал меня ими долго, быстро возбуждался, срывал с нас одежду… Только в самый первый раз, который вообще стал для меня первой близостью с мужчиной, Хосе так удивился и растрогался, что целовал каждую клеточку моего тела. В тот день я задержалась на «процедурах», Мария Дмитриевна подозрительно засопела, и впредь нам пришлось не увлекаться ласками. Жаль… Долгая неторопливая нежность зажигала мое тело страстью. Наверное, если бы не поспешность Хосе, я стонала бы от настоящего оргазма…

Я радовалась тому, что со мной такой парень. Но даже мысленно всегда старалась называть его «любовник», и никогда – «любимый». Во мне было столько счастья; от того, что я наконец стала женщиной; от того, что мой первый мужчина – яркий красавчик. И я уже начинала себя готовить к разрыву. Какое будущее может быть у нас? Разве Вадим позволит мне выйти замуж; в таком, как он считает, юном возрасте, за иностранца, за бармена? Нет, конечно! Поэтому надо просто радоваться тому, что есть. Этим двум неделям моря, солнца и любви. Этим карим глазам и нежным пальцам…

Вообще-то Хосе снимал небольшую студию в Ситджесе. Но в Барселоне жил его дядя, и Хосе любил увозить меня туда, в огромный особняк из серого закопченного камня, наполненный диковинными старинными предметами.

– Дядя сейчас в отъезде. Он у меня занимается политикой и часто уезжает. Я в таких случаях присматриваю за его домом, – объяснил Хосе, наслаждаясь моими изумленными возгласами.

Увидев этот домище, я перестала волноваться насчет того, что из-за пылкого романа мой любовник вылетит с работы. Менеджер по персоналу в нашем отеле предупреждал Хосе, что брать отпуск в разгар туристического сезона неосмотрительно и что на такое место всегда найдутся желающие. Но чтобы иметь возможность проводить время со мной, Хосе все-таки отпросился на две недели, и я переживала, что после моего отъезда возвращаться парню будет просто некуда. Впрочем, с такими родственниками поиск новой работы не должен стать проблемой. Дом дяди Хосе напоминал музей; множество картин, скульптур, антикварная мебель…

Но больше всего меня изумляла не новая страна, не устроенный быт, а эмоции. Как сильно и до глубины души Хосе умел радоваться! Радоваться всему – мне, нашим отношениям, жгучему солнцу, сочному апельсину. Это было абсолютное совершенное счастье ребенка, который еще не узнал ни боли, ни разочарований.

– Мы поселимся с тобой в Барселоне, – мечтал он, перебирая мои волосы. – А в феврале я буду увозить тебя в сады, где цветет миндаль. Это потрясающее зрелище, море розовых цветов… У нас с тобой будет трое детей. Две девочки, такие же хорошенькие, как ты. И мальчик, сильный, смелый…

Он хотел жить со мной! Такой красивый. А у меня попа, которая втискивается в брюки минимум сорок шестого размера, и три ужасные валика-складки на животе, а грудь такая маленькая, что просто обидно!

– Я буду любить тебя всю жизнь, буду заботиться о тебе. Мне всегда нравились русские туристки, но только при встрече с тобой я понял – ты и есть именно та принцесса, которую я всегда искал…

Я таяла, любила, страдала от неотвратимо приближающейся разлуки. Но даже и поверить не могла, что она станет вечной.

В принципе, уже через пару дней после знакомства Хосе стал намекать:

– Малышка, скоро я проверну одно очень выгодное дельце. Если все сложится так, как я планирую, о деньгах мы сможем не беспокоиться всю оставшуюся жизнь!

Сначала я не придала этому особого значения. Как и все испанцы, Хосе был очень эмоциональным. Я еще до нашего знакомства отметила: здешние мужчины готовы обещать своим женщинам золотые горы. Не знаю, исполняются ли эти обещания. Но мы с Марией Дмитриевной, проходя мимо ювелирного магазина, как-то видели такую сцену – парень, упав на колени, темпераментно уверял свою девушку, что купит ей и кольцо с бриллиантами, и колье, и серьги; но все алмазы мира никогда не смогут затмить красоту его королевы. Выглядел он, конечно, безумно влюбленным, но не особенно-то платежеспособным, что его совершенно не смущало.

Мне казалось, что так хвастаются и преувеличивают все испанцы.

Однако Хосе, как позже выяснилось, не выдавал желаемое за действительное. У него на самом деле имелась возможность получить много денег…

– Моя дальняя родственница была любовницей Пикассо, – сказал он, приставляя к книжной полке высокую лестницу. Голос у него при этом был такой спокойный, точно парень обсуждает погоду. – Она жила в Париже, уехала туда вместе со своим отцом совсем крошкой, а потом трагически погибла… Все эти художники – сумасшедшие. Может, они и создают гениальные полотна, но не способны сделать счастливой свою женщину. Наша Долорес покончила с собой, бедняжка… Я знал об этом с раннего возраста, в семье Гонсалес та давняя история была чем-то вроде фамильной легенды. Но не придавал особого значения. А вот когда дядя уехал, и я оказался в доме… Нет-нет, у меня не было никаких предположений и догадок. Я нашел это совершенно случайно, на чердаке. Там мяукал котенок, а вход на чердак не открывали, наверное, лет сто. Но мяукание сводило с ума, я выломал дверь. И вот…

В его руках появилась массивная тетрадь в толстой тисненой темно-бордовой обложке. Из нее торчали какие-то листки.

Закусив губу, Хосе осторожно зашелестел страницами.

Я едва сдержала разочарованный возглас.

Всего-то карандашные наброски на пожелтевшей бумаге!

Тоже мне ценность! Я понимаю, если бы Хосе обнаружил огромное яркое полотно, вроде тех, что я видела в центре Помпиду в Париже. А тут – какие-то черновики или как там это называется у художников?..

Сюжеты картинок глупейшие: вроде девушка, а у нее пол-лица – рыба. И опять женский профиль – почему-то пронзенный то ли серпом луны, то ли вырезанным полумесяцем куском сыра. Больше всего мне не понравился странный коллаж, в котором словно бы сливаются две реальности: мастерская художника и спальня девушки. Полная обнаженная девица, вульгарно раскинув ноги, лежит на постели. А в другой комнате находится художник, рисующий обнаженную наяду. Его кисть, как член, пронзает лоно девушки, и при этом у художника такое паскуднейшее выражение лица – невольно передергивает от омерзения!

– Это может стоить миллион «зеленых», – заявил Хосе. – Или, по крайней мере, много сотен тысяч долларов. Думаю дождаться приезда дяди. У него есть связи среди антикваров, он сможет выручить за альбом хорошие деньги. Возможно, если стану заниматься продажей самостоятельно – меня просто обманут… Скажут, что это не Пикассо, украдут рисунки… Я, конечно, в живописи ничего не понимаю. Но в Интернете кое-что глянул – его техника очень похожа на то, что имеется в этой тетради. Это точно рука Пикассо! И наша семейная легенда тоже все подтверждает. В этом доме находятся предметы, принадлежащие не одному поколению. Нет ничего удивительного, что и тетрадь с рисунками Пикассо нашлась именно тут! А насчет моего дяди ты не волнуйся, он не будет претендовать на рисунки. Все-таки обнаружил их именно я, а если бы не нашел – они бы истлели на том чердаке. И потом, у дяди свой бизнес, виноградники. Зачем ему мои деньги, если он не знает, куда девать собственные!

Я слушала своего любовника, понимая, что вроде бы мне надо радоваться.

Такой красавчик! Скоро будет богат. Говорит, что любит меня, что мы станем жить вместе.

Но где-то в глубине души разрасталась уверенность: увы, планы Хосе никогда не станут реальностью.

Я боялась ему поверить. Может, опасалась боли? Мне было некомфортно просто идти с ним рядом по улице. Казалось, все прохожие только тем и занимаются, что смотрят на нас и удивляются: как мог такой красавчик оказаться рядом с такой уродиной; может, он просто жиголо, и девчонка ему платит?..

Кстати, деньги тоже были проблемой. Хосе уверял, что скоро бросит к моим ногам миллионы. Но на самом деле у него не было и пары евро, чтобы рассчитаться за кофе. Я платила за все – за воду, за еду, за наши нехитрые развлечения. «Ты очень красивая девушка, Таня, – говорил мне мой брат Вадик. – Только немножко не для нынешнего времени, у тебя другая, не модная теперь внешность, слишком серьезный характер. Я очень боюсь, что рядом с тобой окажется мужчина, который будет любить не тебя, а мои деньги…»

Не то чтобы я считала, что Вадик прав.

Неужели самое привлекательное, что во мне есть, – это деньги брата?! Ну уж нет, никогда в это не поверю.

Я не сомневалась, что где-то обязательно существует тот самый человек, который мне нужен; моя родственная душа, моя вторая половинка. Я смогу рассказать ему, не опасаясь насмешек, про все те книги, которые я прочитала; а он будет делиться со мной своими мыслями, и для нас не будет в мире ничего лучше, чем общество друг друга. Но только вот Хосе при всех своих достоинствах вряд ли является той самой родственной душой. Мы даже поговорить толком не могли, он не настолько хорошо знал английский, я почти не говорила по-испански… Тут невольно начнут появляться подозрения, что парню нужна не я, а моя банковская карта…

Но все равно, несмотря на все эти грустные мысли, я чувствовала себя ослепительно счастливой!

У меня никогда не было таких потрясающих каникул, такого красивого парня!

В тот день, когда с Хосе случилась беда, мы не пошли ни на пляж, ни в кафе.

Раскаленное солнце приклеилось к небу с самого раннего утра и распространяло душные облака жгучего воздуха. В тени высоких домов было чуть прохладнее, но стоило только высунуться на свет – и все тело оказывалось в сауне обжигающего пара.

Промокнув от пота за те пару секунд, которые ушли у нас на то, чтобы добежать от машины до подъезда особняка, мы поднялись по приятно-прохладной лестнице. Я уже предвкушала поворот ключа, ледяной душ, холодок кондиционированного воздуха на влажной коже, поцелуи Хосе, возбуждающие прикосновения и объятия…

– У нас нет ни капли воды, – вдруг воскликнул мой любовник. – Дай мне свою карту, я сбегаю в магазин.

Не то чтобы я ему не доверяла.

Просто Вадим так меня воспитал – нужно всегда быть настороже. Не надо подвергать Хосе соблазнам с банковской карточкой!

– Ты принимай душ, я сама схожу за водой, – вдохнула я, с ужасом представляя плетки зноя, которые уже скоро исхлещут тело пекучими ударами.

– Жду тебя. Дверь будет открыта, – он многозначительно улыбнулся и лукаво посмотрел на меня. – Приходи скорее, я уже сгораю от нетерпения…

Ближайшая лавочка, по закону бутерброда, оказалась закрытой. Мне пришлось тащиться в супермаркет, а он находился минутах в двадцати ходьбы от дома Хосе.

– Я купила твою любимую минералку, и сок, а еще пива, – радостно защебетала я, оказавшись наконец в прихожей. – А почему ты не включил кондиционер, и…

Это какое-то странное кино, страшное, неправильное.

Нет, так не бывает!

В гостиной на полу лежал Хосе, из его груди торчал нож. По белой футболке расползалось ярко-алое пятно. Оно было таким ярким, что я… улыбнулась.

– Хосе, хватит прикалываться. Ты хотел меня испугать, тебе это удалось, и…

Его ресницы дрогнули. Ну конечно: не может удержаться, слишком велика охота посмотреть на мою перепуганную физиономию!

Я начинаю хохотать:

– Отличный розыгрыш! Только вот майка от кетчупа не отстирается!

– Таня… послушай…

Я сразу похолодела.

Он говорил с какими-то жуткими хрипами, напоминающими скрип двери. И на губах показалась розовая пена.

– Таня, послушай… Я ему сказал – рисунки в моей квартире в Ситджесе… Я думал обмануть его, выиграть время, убежать. А он вдруг пырнул меня ножом…

Рисунки, ах да, рисунки!

Да будь они прокляты, те каракули Пикассо!

Неужели мой мальчик умирает?

– Хосе, миленький, как у вас вызвать» Скорую помощь»? – пролепетала я, опускаясь перед ним на колени.

Он молчал, только смотрел на меня, с такой болью и любовью, что я вдруг поняла – поздно, все врачи мира не помогут; мой мужчина сейчас умирает, как глупо, как страшно.

Как красиво…

Красиво.

Смерть Хосе к лицу.

Я смотрела на его длинные черные ресницы, оливковую кожу – и любовалась им так, как, наверное, никогда раньше не любовалась.

Теперь этот прекрасный парень принадлежал только мне.

Я, как ни странно, все-таки стала самой главной женщиной в его жизни. Той, будучи с которой, он из этой жизни ушел.

И вот теперь уже ничего не важно – ни моя попа сорок шестого размера, ни деньги Вадима.

Я сидела рядом с Хосе и чувствовала, что люблю его сильно-сильно; что он мне ближе, чем был в минуты физической близости…

Раздавшийся где-то внизу звук сирены отрезвил меня.

Надо же вызвать полицию!

Надо вызвать полицию, но…

Хосе-то уже не поможешь. Какая разница, кто пырнул его ножом – от выяснения конкретной персоналии мой любимый мальчик не оживет. Но я-то пока еще жива…

Я смотрю на высокий книжный шкаф.

Всего-то и усилий – подставить лестницу и вытащить с верхней полки стоящую за книгами тетрадь.

Та мазня стоит кучу денег. Но для меня настоящую ценность представляет только одно – свобода от Вадима.

Я быстро достаю альбом с рисунками Пикассо, засовываю его в рюкзак. И, поцеловав застывшие губы Хосе, сбегаю вниз по ступенькам.

У меня в голове возникает мешанина из кадров детективных сериалов и страниц криминальных книг.

В доме полно моих отпечатков.

Нас явно кто-то видел вместе, мы заходили в ближайшие кафе, заезжали на заправки. После первого же опроса жителей квартала у полицейских появится описание моей внешности.

А друг Хосе, тот самый доктор, помогавший дурачить мою цербершу! Он знает, в каком отеле я остановилась. И полиция может добраться до меня в два счета. Как я им объясню, почему бросила Хосе с ножом в груди? Как вообще докажу, что это не я его убила из-за той самой роковой тетради?

До нашего отъезда в Москву оставалось еще три долгих дня. Я провела их как на иголках.

И только когда самолет оторвался от земли и взмыл в наполненное сливочными облаками небо, я наконец поверила – обошлось, никто меня не поймает и ни в чем не обвинит.

На моих коленях – рюкзак с тетрадью.

Я не положила его в ящик для багажа, расположенный над сиденьями, отказалась запихивать под кресло. Бумага выглядит ветхой, кажется, неосторожное прикосновение – и она рассыпется в пыль. Но я не хочу, чтобы моя свобода от брата рассыпалась. Я буду очень и очень осторожна.

Не знаю, как и где искать покупателя на рисунки Пикассо.

Знаю только, что у меня все получится. Игра стоит свеч.

Я буду просто жить, жить! Так, как считаю нужным, без Вадькиных приказов, без сурово поджатых губ Марии Дмитриевны…

Париж, 1944 год, Долорес Гонсалес

– Мари… Воды, умоляю… Жаклин! Ты дашь мне попить, старая шлюха? Жанет, черт тебя побери, я хочу промочить горло! Эй, кто-нибудь?! Есть тут кто-нибудь, кроме этого стада белых козочек?! Пожалуйста, помогите! Мне так плохо…

Уловив миролюбивые нотки в голосе отца, Долорес Гонсалес сменила гнев на милость, вытерла салфеткой запачканные краской руки и подошла к кувшину с водой.

Этого и стоило ожидать: у папы уже начался бред. Допился! Стада белых козочек, надо же!

Итак, теперь все как обычно; к сожалению – ритуал.

Налить стакан, подать этому старому алкоголику.

Успеть увернуться, когда он, с грязными ругательствами, швырнет посуду в свою благодетельницу.

Не раздражаться, сохранять спокойствие. Хотя смотреть на него, давно не мывшегося, лежащего в груде тряпья (бывшего, кстати, когда-то нарядным пальто, атласными жилетами и белоснежными сорочками), ужасно противно.

Конечно, отец пьян. Он всегда пьян и уже совершенно не понимает, что происходит вокруг. Мари, Жаклин; вся эта вереница продажных женщин, громко величающих себя музами художника, а на самом деле отправляющихся в постель за бокал вина и нехитрую еду, – они уже давно переметнулись к другим. К тем, у кого есть хотя бы пара франков. У отца же денег нет вообще, и это неудивительно. Он не работает. Не пытается продать даже готовые холсты, сваленные в груду в углу мастерской. Картины скоро сгниют от сырости, а отец только пьет, пьет…

– Будь проклят этот «Улей» [5], – пробормотала Долорес, снова подходя к подрамнику. – Здесь всегда найдутся друзья, которые готовы налить вина и дать кусок хлеба. Казалось бы, чем плохо – друзья?.. Но выясняется – все-таки плохо. Потому что в этом дружеском пьянстве и всеобщем блуде на самом деле вовсе не до работы. Не могу понять, как тут не спились Сутин, Шагал и Модильяни! Отсюда вырываются единицы. В основном же здесь погибают, как в болоте. Мой отец погибает. А ведь как все хорошо начиналось…

Она горько вздохнула, чуть улыбаясь нахлынувшим воспоминаниям. И в уголках губ высокой девушки, одетой в заляпанный маслянистыми пятнами балахон, обозначились ранние морщинки.

Пережить ей и правда довелось немало…

Родная Каталония в памяти Долорес почти не сохранилась.

Разве что трепетал там огромный синий плащ моря, весь в белых барашках; он бился о прибрежные светло-коричневые скалы, укрывал широкой полой желтый песок.

А еще – мольберты, огромные, закрывающие солнце. То есть тогда, конечно, было не понятно, что это мольберты. В те далекие дни казалось, – какие ужасные нудные штуки; почему и мама, и папа так долго простаивают за ними?! Ведь лучше взять красный мяч и пойти купаться, а потом отправиться в таверну и прилежно, как птенец, открывать ротик. В таверне подают вкусную жареную костистую рыбу, папа ее чистит и кладет кусочки в рот то жене, то дочери…

– Твоя мать умерла внезапно, – рассказывал уже в Париже немного повзрослевшей Долорес отец. – Она никогда не болела, была полна сил, энергии, идей. Она больше всего на свете стремилась перебраться во Францию! Мы как художники взяли в Барселоне все, что могли взять. Но нам хотелось развиваться, учиться, идти вперед. В Каталонии хорошо рождаться, впитывать в себя жгучее солнце, дышать соленым морским воздухом; запоминать, какими яркими могут быть краски. Но потом из наших мест надо уезжать. Только в Париже талант может проявить себя, показать, на что он способен. Врач сказал, что у Мерседес остановилось сердце. Не могу поверить, твоя мать никогда не жаловалась даже на легкое недомогание. После ее смерти делать на родине мне стало совсем нечего. Каждый пляж напоминал мне Мерседес, каждые улица и кафе…

Можно поменять все в своей жизни. Ходить по другим улицам, сидеть в других кафе, ставить мольберты на других пляжах.

Но только, должно быть, все равно от себя не убежишь. И от своей боли.

«Насколько я помню, после переезда дела у отца пошли на лад, – вспоминала Долорес, закрашивая темно-красной краской большое пространство холста, уже позволяющего угадать очертания натюрморта: желтые яблоки и кувшин с водой. – Работы Диего Гонсалеса скоро стали модными. Сначала мы снимали мастерскую здесь, в «Улье», однако очень быстро доходы позволили перебраться в центр, на рю Буасси д'Англе, что в двух шагах от площади Согласия. Отец работал как одержимый. Его картины в манере импрессионистов завораживали; он сумел взять все самое яркое из их техники: цвета, сюжеты, настроение… Папин агент начал подписывать один договор за другим. Лучшие галереи Парижа, Вены, Берлина хотели продавать Гонсалеса. Особенно бурно отец отмечал свой успех за океаном. Он так увлекся, что не смог написать тех работ, которые заказали галереи в Нью-Йорке. С этого ужасного хмельного загула и началось наше падение. Скоро еще и импрессионизм наскучил публике, а по-другому рисовать отец не умел. От непонимания, конечно, надо пить вино, с утра до вечера! Теперь, когда началась война и Париж оккупирован, стало совсем туго. Если нет хлеба, картины никого не интересуют. Я рисую за такие гроши, что их едва хватает на еду, и…»

Она повернула голову на открывшуюся с истошным скрипом дверь и вопросительно вскинула брови.

Из большого окна мастерской лились лучи солнца. Облачка золотистой пыли окутывали возникшую на пороге невысокую фигуру старика; лысого, морщинистого; впрочем, с несвойственными его возрасту порывистыми движениями.

– Что угодно, месье? – ледяным тоном осведомилась Долорес, откладывая кисть.

«Знаем мы этих неожиданных посетителей. Сейчас выяснится, что это очередной друг отца и им надо пропустить пару стаканчиков за встречу, а потом папа будет опять просить воды и пугать меня своими видениями!» – пронеслось в черноволосой головке.

– Теперь я уже даже не знаю, что мне угодно, – отозвался старик. Голос у него тоже был очень молодой, звонкий и энергичный. – Я вижу, вы художница? Извините, но ваша работа по сути своей отвратительна! Хотя у автора способности есть, бесспорно, есть. Думаю, дитя мое, если вы будете упорно работать, из вас выйдет толк. Только здесь, позвольте-ка…

Калейдоскоп череды совпадений мгновенно складывает свою картину.

Вот солнце скрывается за тучами, и все предметы обстановки обретают обычную четкость.

Старик оказывается рядом, хватает кисть. И буквально парочка нанесенных им мазков преображает скучный натюрморт, делая его настоящим произведением искусства. Хотя, конечно, оценить такую красоту сможет скорее художник, а не заказчик, решивший украсить свою столовую обычной банальной мазней.

Впрочем, с учетом того, в чьих руках кисть, это совершенно не удивительно…

– Да вы же – Пикассо! – вырывается у Долорес, вмиг ставшей пунцовой. Непонятно, как в мастерской оказался такой знаменитый художник – а у нее немытые волосы, грязный балахон, да еще и пьяный отец бревном валяется в углу… – Как же я вас сразу не узнала! Простите, солнце было слишком ярким. Я растерялась, рассердилась…

По красноречивым гримасам на загорелом лице было понятно: гость, заметивший храпящего в углу мастерской отца, собирался сказать что-то ехидное. Но – передумал, махнул рукой и весело поинтересовался:

– Так вы, значит, увлекаетесь живописью, мадемуазель?

Долорес кивнула. От волнения слова застревали в горле. В другой ситуации она бы объяснила, что увлекаться – это не совсем правильное определение. Вернее было бы сказать – она живет в живописи, потому что картины заполняли весь мир с самого детства, писать доставляет огромное удовольствие, а еще это пусть и скромный, но кусок хлеба.

Однако теперь же девушка была слишком взволнована. И просто низко наклонила голову.

– Тогда, наверное, вам будет интересно взглянуть на мои работы. Приходите завтра на улицу Великих Августинцев, буду ждать, – проговорил Пикассо, не спуская с девичьего личика заинтересованного взгляда. – Какая у вас необычная выразительная внешность. Вы молоды, но в чертах уже виден характер.

Охрипшим голосом Долорес отозвалась:

– Спасибо за приглашение, приду обязательно. Но… зачем вы заглянули к нам? Вы знаете моего отца? Его зовут Диего Гонсалес.

Пикассо пожал плечами:

– Гонсалес… Да нет, не припоминаю. Извините, но это имя мне ничего не говорит. А пришел… деточка, вы этого еще не сможете понять. Есть такое слово – ностальгия. В этой мастерской когда-то работал Шагал, мы неплохо проводили тут время.

«Какой же все-таки он странный человек, – пронеслось в голове девушки. – Почему-то у меня возникает чувство, что мы знакомы давно и даже являемся добрыми друзьями. Только что я робела, осознавая – рядом со мной стоит сам Пикассо. И вот уже от волнения нет и следа».

Долорес кивнула:

– Да, я знаю про Шагала. А этажом выше трудился Сутин. Говорят, когда он писал своего быка, притащил в мастерскую настоящую тушу. А вы же видите, какие тут полы: щели между досками огромные, зимой ветер так и гуляет! Кровь быка протекла, закапала на мольберт Шагала. Тот перепугался, вызвал полицию, кричал как сумасшедший: «Сутина убили!» Потом над ним все тут так смеялись.

– Я знаю эту историю. Но не хотелось вас лишать удовольствия ее рассказать. Да, славные были времена! А впрочем, старых друзей я не люблю. Вам этого тоже пока еще не понять. Знаете, в лицах приятелей юности видишь отпечаток безжалостного времени; память хранит совсем другие черты, еще не разрушенные жестокой жизнью… Ну так я жду вас завтра! До скорого, мадемуазель!

– Невероятный, – прошептала Долорес в закрывшуюся уже дверь. – Какой же он все-таки невероятный, интересный, притягательный…

Разумеется, в тот день натюрморт был решительно заброшен. Остаток вечера Долорес провела у небольшого зеркала, примеряя то платья, то шляпы. И все сидело ужасно, и все было не новым, и от этого настроение портилось еще больше.

Зато спалось девушке превосходно. Долорес видела во сне «Гернику» [6] и портреты Доры Маар [7], уже в искаженной манере. И рассматривать их можно было восхитительно долго, наслаждаясь каждым нюансом. Правда, под утро в сон пришли нацисты и стали кричать, что Пикассо – это представитель дегенеративного искусства. Даже во сне спорить с оккупантами было страшно. И, в общем, особо-то и не хотелось. Зачем говорить с людьми, которые не понимают: Пикассо как художник велик, в его творчестве представлено множество направлений живописи; он новатор, творец и просто очень свободный в своей безграничной фантазии человек. И он – настоящий профессионал! Как часто художник предлагает новое от безысходности, неумения работать в академической манере… Взять того же Малевича – его работы, которые он пытался выполнять по принципам классической живописи, унылы и невыразительны. Ему пришлось предлагать публике что-то новое, подводить философию под свою псевдоабстракционистскую мазню. Но не таков Пикассо! В каталогах есть его работы, сделанные в академической манере всего в пятнадцать-восемнадцать лет. Такие холсты можно вешать рядом с полотнами Рембрандта и Рафаэля, и они будут выглядеть достойно. И вот, блестяще изучив и освоив классическую школу, Пикассо уничтожил ее, придумал свои правила для живописи, свои законы. Он делает это всякий раз уже много лет, не боится начинать все с нуля, его работы с годами становятся все проще и выразительнее… Да, побывать в мастерской такого художника – большая честь, очень важное событие!

Утром, умытая, причесанная, одетая в ярко-зеленое свободное платье из струящегося шелка, с восточным тюрбаном на голове, Долорес уже стучалась в массивные двери дома на улице Великих Августинцев.

Но когда дверь отворилась, сердце девушки спикировало в пятки.

По дороге она столько раз прокручивала в голове одну и ту же сцену: стук в дверь, и на пороге появляется Пабло Пикассо, и глаза его горят от восхищения.

Но вот сейчас дверь открыл какой-то странный человек с подозрительным взглядом из-под стеклышек очков, длинным носом, плотно сжатыми губами-ниточками. Наряд он явно не оценил – пробежался глазами по яркому шелку и скривил рот.

– Мне нужен месье Пикассо, – прошептала Долорес, проклиная себя за все сразу – за экзотическое платье, за глупые мысли, за торопливость, с которой она летела к Великим Августинцем.

Неужели Пикассо просто пошутил? Дал неправильный адрес? С него, в принципе, станется; Париж полон слухов о его розыгрышах…

– А вам назначено? – кольнул вопросом незнакомец. Пожав плечами, Долорес неуверенно кивнула.

Мужчина махнул рукой и посторонился, давая гостье возможность пройти внутрь.

Уже в прихожей было от чего прийти в восторг! Огромные окна пропускали в помещение яркие струи света. По бокам от солнечных водопадов стояло множество кадок с большими диковинными растениями, а еще клетки с птицами. Цветы благоухали, птицы радостно щебетали, и все волнение Долорес мигом улеглось, а на душе стало спокойно, как будто бы она попала в рай.

Из благостного оцепенения ее вывел голос неприятного мужчины, проскрипевший:

– Следуйте за мной.

– Некоторые из этих растений я совсем недавно видела на портрете Доры Маар. Он висел в галерее, несмотря на запреты нацистов, – пробормотала Долорес, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Во взгляде ее спутника промелькнуло уважение, но девушка этого не заметила, была поглощена рассматриванием обстановки.

Как чудно живет месье Пикассо!

Вот в его апартаментах имеется длинная комната, а в ней – несколько диванов и кресел в стиле Людовика ХIII. На них разложены гитары, мандолины и какие-то другие диковинные инструменты, встречающиеся на полотнах Пикассо периода кубизма. Длинный стол посередине комнаты завален шляпами, обувью, кристаллами. А под ногами – господи, так ведь и споткнуться недолго! – лежит отлитый из бронзы череп. Прекрасная розово-зеленая весна выделяется ярким пятном на мрачной палитре стены. Должно быть, это картина Матисса; говорят, они с Пикассо – большие друзья…

Вслед за секретарем по винтовой лестнице, расположенной в углу длинной комнаты (оказывается, в квартире Пикассо целых два этажа, бывают же такие чудесные апартаменты!), Долорес поднялась наверх. И замерла.

Возле лестницы стоял Пабло, именно такой, каким она себе его и представляла – с сияющими глазами, приветливой улыбкой. И он ждал ее, это было невозможно не почувствовать! От художника словно бы исходило теплое облако любви, трогательной, беззащитной и… неуверенной.

«Ах да, он же намного старше, годится мне даже не в отцы, а в дедушки. Поэтому и волнуется, и переживает. Я намного моложе его спутницы Доры, и Пабло, наверное, думает, не откажу ли я ему из-за возраста, – промелькнуло в голове Долорес. – Ну и пусть, все равно. Я уважаю этого художника, боготворю его творчество…»

* * *

– Я нахожусь в раю. Я смогу жить в этом раю всегда! Как же здесь здорово! – воскликнула Лика Вронская, вылавливая из надувного бассейна крошечный листик. – Снапи, Дарина! Вы случаем не заболели? Почему не купаетесь?

Рыжего голден-ретривера и четырехлетнюю доченьку дважды уговаривать не пришлось: они наперегонки помчались к воде, бросились в бассейн, и солнце раскрасило капельки разлетающихся брызг во все цвета радуги.

Это было так красиво, что Лика опять простонала:

– Господи, спасибо! Это же настоящий рай!

Она твердила эти фразы как заведенная вот уже ровно месяц. Практически с того самого момента, как бойфренд вернулся домой после работы и с довольным видом заявил: «У меня для тебя сюрприз!» «Форма одежды – парадная?» – уточнила Вронская, не сомневаясь: Андрей наконец-таки собрался пригласить ее в японский ресторан. Там, конечно, и в помине нет кровавых стейков, только рис с сырой рыбой, который почему-то совершенно не уважают парни, но обожают девушки. Однако надо ведь считаться и с девичьими кулинарными предпочтениями! Особенно если речь идет о любимой женщине, терпеливо посещающей за компанию спорт-бары – и это при том, что она ненавидит футбол! «Форма одежды – свободная. А еще лучше – дачная», – сообщил Андрей, довольно улыбаясь. «Значит, кто-то из друзей пригласил на шашлыки, – прикидывала Лика, натягивая джинсы. – Несколько поздновато для ужина. Странно, что в будний день. А впрочем, все равно хорошо, сюрприз удался. Я-то думала: придет любимый с работы, опять уткнется в свои документы. А я, как обычно, стану писать книжку или статью. Мы много работаем, и нам это нравится. Но как же приятно вот так неожиданно бросить все дела и сделать паузу!»

Через полчаса серебристый «Мерседес» Андрея уже резво мчался по как ни странно свободному Ленинградскому шоссе. Еще через полчаса Лика забеспокоилась: коттедж друзей, живших в этом районе, остался позади, а Андрей и не думает сбрасывать скорость.

«Потерпи, сейчас все увидишь своими глазами», – повторял любимый вместо ответов на все вопросы. Но потом все-таки не выдержал и признался: давным-давно, когда стоимость земли в Подмосковье еще не приближалась к цене самолета, ему удалось купить участок недалеко от столицы. Он много лет пустовал, затем появились настроение и возможности построить дом. Долгое время он стоял в законсервированном состоянии, без внешней и внутренней отделки. «Но после знакомства с тобой и Дариной я стал человеком семейным [8]. Как-то поймал себя на мысли, что мечтаю о лужайке, на которой будут играть дети и собаки, – говорил Андрей, не отрывая глаз от дороги. – Пришло время привести дом в порядок и пользоваться им. Год назад я заказал проект дизайнеру, Вадиму Липину. Очень толковый парнишка попался, нарисовал все в лучшем виде, он же следил и за ходом отделочных работ. Потому что с нашими строителями приходится держать ухо востро; мало объяснить, как именно следует сделать работу, – надо еще и постоянно контролировать качество. Зато теперь на нашей фазенде есть все: газ, горячая вода, канализация. То есть наш домик – это не летний вариант, там запросто можно жить круглый год. По ландшафту на участке сделали пока немного – газон, пара клумб. Это я специально так решил, особо не размахиваться в этом направлении. Думаю, тебе ведь и самой захочется заняться обустройством, цветы посадить. Я уверен, переезд много времени не займет, там все уже практически готово. Дом обставлен бытовой техникой, мебелью, я даже шторы заказал, на днях будут готовы. По большому счету, нам надо перевезти только одежду и какие-то мелочи, к которым мы привыкли. Эй, – Андрей опустил ладонь на Ликино колено, – ты что, язык проглотила? Скажи что-нибудь!» «Я рада, конечно. Только все это очень неожиданно. Водитель, не отвлекайтесь от дороги! Потом потрогаешь мои эрогенные зоны. Я пока явно не склонна к разврату…» – пробормотала Вронская, пытаясь осмыслить информацию.

Итак, у них теперь, как выясняется, есть дом. Километрах в ста от Москвы. И Андрей намеревается туда переехать.

Нормальная новость… Мог бы, конечно, и посоветоваться для приличия. Хотя тогда не получилось бы такого сногсшибательного сюрприза. Вот только приятного ли?..

Ладно, пока эмоции оставляем за скобками. И пытаемся оперировать исключительно логикой.

Подъезд к коттеджу с Ленинградки – большой минус, как правило, это направление всегда забито. Если перебираться за город и оставлять московскую квартиру – то как быть со школой Дарины, постоянно продираться через жуткие пробки? Хотя, конечно, ребенку в первый класс предстоит пойти только через несколько лет. Но ведь мамы всегда должны все учитывать заранее! А если вдруг что случится со здоровьем – приедет ли в загородный дом «Скорая помощь»? А как быть со встречами с подружками, с походами по магазинам? Конечно, рабочий журналистско-писательский график теперь не требует постоянных поездок в Москву. Редактор газеты давно разрешает присылать статьи по электронной почте и появляться в офисе только в день зарплаты. В издательство можно заезжать и того реже – подписать какие-нибудь акты по допечаткам романов, утвердить макет обложки к новой книге. Но все-таки порой ведь надо встретиться с собеседником для интервью, потусоваться со следователями и оперативниками. Все технические подробности, нужные автору детективных романов, уже давно выяснены у приятелей, работающих в системе правоохранительных органов. Но только постоянное общение с полицейскими и судмедэкспертами позволяет придумывать сюжеты, детективная фабула в которых близка к реальной жизни…

Все эти моменты комплексно позволяют сделать только один вывод – в паутине мегаполиса находишься настолько плотно, что любое дерганье приведет к кардинальным изменениям в жизни. А так ли уж оно надо? Ломать многолетние привычки ради чего? Зловредных комаров, бытовых и транспортных проблем?! По крайней мере, в городе, если срывает кран – то просто снимаешь трубку и вызываешь сантехника. Кого вызывать в чистом поле, в деревне? Есть вообще хоть какие-нибудь преимущества в загородной жизни?

«Мои родители уже давно обустроили дачу и уехали из Москвы, – рассуждала Вронская, разглядывая проносящиеся за окнами особняки, один другого помпезнее и безвкуснее. – Но им же всегда было в кайф на грядках покопаться! Они давно стремились к такой спокойной жизни, и теперь просто наслаждаются, что на пенсии у них наконец появилась возможность заняться тем, к чему душа лежит. Я к своему тридцатнику много чего успела – газету раскрутила, кучу книг написала, ребенка родила. Но вот садоводство – это никак не мое, да я ни одного цветка в своей жизни не взрастила. Не хочу я в земле ковыряться, мне аккуратный маникюр нравится! А как я обойдусь без тренажерного зала и парикмахерской, к которым привыкла? Мне надо подкрашивать корни раз в три недели; быть блондинкой – хлопотно! А если еще в том доме, куда меня везет Андрей, нет Интернета – то проще сразу застрелиться; я не смогу работать и просто сойду с ума!»

Впрочем, паника очень быстро сменилась искренним восхищением.

Коттеджный поселок, где находился дом Андрея, располагался далеко от трассы, за небольшим лесом, вдоль которого вилась светло-зеленая лента ржи. Ветерок, пробегая по колосьям, гнал легкие волны вперед, к огромному сиренево-оранжевому закатному небу.

Сочетание цветов – насыщенная зелень сосен, салатовая рожь с васильками и маками, падающий за горизонт красный диск солнца – оказалось настолько ярким и гармоничным, что им хотелось любоваться вечно.

Андрей выключил кондиционер, открыл окна, и салон машины омылся прекрасным прохладным воздухом, пахнущим зеленью и хвоей.

Коттеджный поселок был обнесен забором, на въезде располагались будка охраны и шлагбаум.

«По крайней мере, здесь следят за безопасностью, – удовлетворенно подумала Вронская, вертя головой по сторонам. – Где же наш домик? Скорее бы его увидеть! Как хорошо, что это не тот ужасный замок… Останавливаемся, ура!»

– Осторожнее! – воскликнул Андрей, когда Лика быстро вышла из притормозившей машины и пошатнулась. – Тут очень много кислорода, голова с непривычки кружится. И вообще, ты слишком рано выскочила, я мог бы завезти тебя прямо на территорию участка.

Неожиданно раздался негромкий скребущий звук, и Лика, одобрительно разглядывающая двухметровый каменный забор, вздрогнула, перевела взгляд на отодвигающиеся ворота.

Они отъехали в сторону, и сразу стало можно рассмотреть просторную парковочную площадку на несколько автомобилей.

– А вот и первое преимущество загородной жизни! – почему-то она обрадовалась этой площадке как ребенок. – Не надо думать, куда приткнуть машину в забитом дворе! У нас собственная отличная парковка, есть место и для наших машин, и для авто гостей!

Пройдя на участок (довольно большой, по виду соток двадцать), Лика ахнула от восхищения.

Снаружи дом казался изумительным: не вычурным, но добротным и стильным. Просторный двухэтажный коттедж был покрашен в охрово-песочные тона, с которыми прекрасно сочетались коричневая черепичная крыша и выложенное коричневой плиткой крыльцо. А еще в доме были просто огромные окна. Часть стен на первом этаже и часть на втором вообще состояли из немного тонированного бежевого стекла – и это выглядело невероятно эффектно.

– Ключи! Скорее, – она затормошила Андрея, с явным удовольствием наблюдавшего за ее восхищением. Пулей взлетев по лестнице, Лика щелкнула замком и распахнула дверь. – Ого! Какой просторный холл… Отличная кухня со столовой зоной! И гостиная такая классная! Балдею от освещения… Все эти лампочки в потолке, бра в нишах… Классненько!

– А наверху – детская, спальни, комнаты для гостей, – Андрей схватил Лику за руку и потащил к лестнице с коваными перилами. – Скажи, правда же я здорово придумал с дизайнером? Даже не ожидал, что в этом доме окажется столько места, строился-то он сто лет назад безо всяких изысков. Но Вадик – большой мастер, настоящий профессионал. Проект обошелся в кругленькую сумму, чуть ли не как весь ремонт. И потраченных денег совершенно не жаль, делай я все сам, никогда бы не предусмотрел столько мелочей.

В ответ Лика кивнула. От восторга слова просто иссякали – настолько продуманно и стильно было все вокруг спроектировано и отделано.

За одной из дверей неожиданно обнаружился тренажерный зал – с беговой дорожкой, машиной Смита, гантельной стойкой.

– А то! Мы же с тобой – люди спортивные! А внизу есть еще и сауна, – прокомментировал Андрей Ликины восхищенные возгласы. – Ну скажи, где в городе ты получишь такой комфорт, простор и такую природу! Да, нам придется тратить больше времени на дорогу, но игра стоит свеч. Я понимаю, ты напрягаешься по поводу переезда; боишься, что не сможешь привыкнуть к здешней жизни. Поверь, пара дней – и будешь удивляться, что ты находила хорошего в душной забитой Москве. Я тоже нервничал. Но пока контролировал работяг – настолько привык. И ты привыкнешь. А какое раздолье здесь будет Дарине и Снапу!

Бойфренд оказался полностью прав.

Дочь и собака вообще особо не заметили переезда. Это, впрочем, было не удивительно – ведь они много времени проводили в загородном доме родителей Лики, так что для них, по сути, изменились только мебель и участки.

А сама Лика, покинув Москву, вдруг почувствовала, что начинает жить заново.

По утрам ее будили солнечные лучи и пение птиц. Вкус кофе в беседке, увитой виноградом, казался особенно насыщенным и глубоким. Цветы на участке радовали яркостью свежих красок.

Работа? В этом доме писалось с таким вдохновением, что окружающая реальность исчезала, и настоящий мир обретал свои очертания лишь после хныканья проголодавшейся доченьки. А мобильный Интернет работал на приличной скорости, можно было безо всяких ограничений продолжать вести привычную виртуальную жизнь, отправлять статьи в редакцию, книги – в издательство, болтать с друзьями по скайпу.

Оказалось, что подружки охотно приезжают в гости, и можно совершенно замечательно с ними общаться. Даже удобнее это делать, развалившись в шезлонге на свежем воздухе, а не сидя на диванчиках в душных кафе.

Смущавшие Лику бытовые вопросы вроде поломки кранов пока не были особо актуальными: ремонт в доме выполнили на совесть. И Андрей заверил, что те фирмы, которые устанавливали технику, проводили отопление и канализацию, будут заниматься и обслуживанием; в случае любой поломки и приедут, и починят.

Правда, оказалось, что соседи подобрались – нарочно не придумаешь. Коттедж слева принадлежит мужчине, который в качестве отдохновения от бизнеса избрал такое мерзопакостное хобби, как разведение курочек-цесарок. С утра пораньше птицы голосят как сумасшедшие, и стоит только ветру подуть от курятника – можно смело надевать противогаз, так как «аромат» куриных фекалий мгновенно уничтожает свежесть воздуха. Аналогичные «приятные» запахи могли доноситься и с участка, расположенного правее. Там некая мадам оборудовала вольер, в котором носилось, судя по лаю, штук сто пятьдесят собак. Оказалось, что четвероногие друзья в таких промышленных количествах тоже, мягко говоря, попахивают.

– Лучше уж навоз, чем выхлопные газы, – морща нос, смеялся Андрей. – По крайней мере, органика не вредна для здоровья!

Спорить с этим утверждением не хотелось. И с другими, пожалуй, тоже. Вдалеке от городской суеты вообще не хотелось спорить, не было поводов раздражаться, не возникало желания спешить и торопиться…

Жизнь снизила темп, сбавила обороты. И это позволило увидеть всю ее невероятную красоту, с лимонными рассветами, апельсиновыми закатами, ватными сахарными облаками.

– Я в раю, – снова пробормотала Лика Вронская. Убедившись, что Дарина со Снапом возятся в надувном бассейне в меру активно, не рискуя повредить резину, она перевела взгляд на клумбу. Там вовсю синели колокольчики, желтели крупные ромашки с коричневой середкой, а еще обещали вот-вот распуститься оранжевые лилии. – Какой же Андрей молодец, что перевез нас сюда. А я еще носом вертела, и…

– О да, носом вертеть – это у тебя прекрасно получается, – раздался за спиной голос бойфренда. – Задерешь свою кнопку и смотришь так вопросительно…

После секундного замешательства Лика взвизгнула и бросилась Андрею на шею.

– Ура! Любимый муж пораньше вернулся! – она чмокнула его в губы и чуть отклонилась назад, полюбоваться серо-голубыми глазами, черными изогнутыми бровями и самой лучшей щетиной на свете. – Как я рада! Раздевайся скорее, а то я уже вся загорелая, а ты бледный. На выходных, кстати, как всегда, обещали дождь; так что надо срочно ловить ультрафиолетовый момент. Интересно, почему в уик-энд всегда идут дожди, а начиная с понедельника солнышко сияет? Раньше всегда возмущалась этой тенденции, когда сама изнывала в офисе!

Андрей, помахав Дарине, пытающейся оседлать Снапа, стал расстегивать рубашку.

– Дожди, говоришь? Значит, мы поставим мангал под навесом.

– А что, на выходных будет шашлык? – поинтересовалась Лика, не в силах оторвать взгляд от Андрея. Какой же он все-таки красивый, высокий, подтянутый! Они вместе уже больше года, а его тело волнует даже сильнее, чем после первой встречи.

– И шашлык, и гости! Все у нас будет!

– Здорово! Твои деловые партнеры приедут?

Он покачал головой:

– Я вот подумал: мы так и не отпраздновали переезд. Давай позовем твоих подружек и моих друзей. Соседей. Дизайнера Вадика надо обязательно пригласить – если бы не его труд, не было бы у нас такой красоты. Поговорим, поедим, потусуемся. Может я слишком сентиментален… Но, елки-палки, для меня это все-таки важный период; жизнь с тобой, переезд в этот дом. Я понял, что хочу, чтобы мои близкие люди за меня порадовались.

– Отлично, – Лика вскочила с шезлонга, намереваясь сбегать в дом, чтобы принести Андрею полотенце. – Классная мысль! Я уже устала всем экскурсии проводить! А так – соберем всех друзей сразу и все им покажем. Оптом все проще – угощать, развлекать.

– Ты такая практичная! Я про романтику, радость. У тебя все банальнее – оптовая экскурсия!

– Да нет, это ты практичный! Твое же предложение! Слушай, только давай не на следующих выходных вечеринку устроим, а через выходные. Надо же подготовиться. Хм, как-то очень подозрительно ты на меня смотришь…

Хитрый блеск в глазах Андрея не обманул – через секунду из шланга, который он вытащил из-за спины, хлынула струя воды.

Вронская ловко увернулась, а потом расхохоталась.

Даринка со Снапом – ей не чета, уже выбираются из бассейна и несутся к Андрею. Они от такой радости – пообливаться водой – отказываться не собираются!

* * *

– Муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнем. Для тебя в окошке створчатом я всю ночь сижу с огнем [9], – бормотала Диана Зарипова, распаковывая сверток, который ей передал в Москве курьер секс-шопа. Пару часов назад, в автомобиле, рассматривать товар было неудобно: стекла же не тонированные. Зато теперь собственный коттедж уж точно скроет от посторонних глаз. – Честно говоря, никакой муж меня обычно ремнем не хлещет. Это я наказываю своего раба плеткой. А что делать? Такие вот у него, как оказалось, сомнительные эротические фантазии… Можно, конечно, решительно снять пиджак наброшенный; прекратить заниматься всем этим непотребством. Но на что я тогда, интересно, стану жить? Кому сегодня нужны тонкие интеллектуалки, знатоки настоящей литературы? Никому, увы…

Картинка с сайта секс-шопа оказалась намного лучшего качества, чем реальное изделие. На фотографии аксессуар для строгой госпожи смотрелся внушительно; с массивной рукояткой, агрессивными кожаными хлыстиками, оканчивающимися узелками. В действительности же плетка была настолько миниатюрной, что использовать ее хотелось то ли в качестве ремешка для туники, то ли как мухобойку.

– Опять придется возвращать заказ, – расстроенно вздохнула Диана, засовывая плетку в пакет. – Как же мне все это надоело! И эти дурацкие игрушки, и Валерик!

На выразительно-карих миндалевидных глазах девушки выступили слезы.

Все-таки жизнь к ней несправедлива!

Она окончила филфак, получила достойное образование. Света белого не видела – все за книжками сидела. Мечтала только о том, чтобы всю себя отдать в творчестве людям! Не торгашкой там хотела какой-то стать, писательницей, служительницей муз!

И что получилось?

Ее книги, прекрасные умные книги, не заинтересовали ни одно издательство в России. Естественно, им подавай Донцову с Шиловой, которые писать не умеют совершенно!

«К сожалению, ваша рукопись не подходит нашему издательству», – такие письма постоянно приходили на мейл Дианы.

В конце концов она не выдержала. Прорвалась к одному из издателей в кабинет, и высказала все, что накопилось в душе, а потом еще с наслаждением шваркнула графином об пол.

«И тогда я понял: ты и есть женщина моей мечты, – вспоминал с умилением Валерик о том скандале. – Злая, за словом в карман не лезешь. Я тебя в два раза старше и в три – толще. А тебе по фигу, орешь, права качаешь, явно на драку нарываешься. А я и не возражаю, мне только того и надо; всегда хотелось, чтобы меня шлепали по полной программе. Только женщины, когда о таком узнавали, сразу сбегали».

Сбежать, конечно, хотелось. Это правда. Когда здоровенный бугай, пригласив в гости, вдруг начинает тонким голоском верещать: «Накажи меня, моя госпожа», – тут и правда одно желание – бежать. Только вот иногда от страха и ужаса наступает паралич; невозможно просто сдвинуться с места. Потом, когда первая волна брезгливости спадает, в голову лезут практичные мысли: «Может, я сегодня этого придурка плеткой отхлещу, а завтра он напечатает мои талантливейшие произведения? Конечно, все это очень противно, но ведь от меня не убудет. В конце концов, он мазохист, а не садист; наоборот – было бы хуже…»

Впрочем, книг Валерик, гад извращенный, так и не напечатал. Он вообще любые романы не печатал принципиально, даже гениальной Улицкой или умнице Рубиной бы отказал. В его конторе, гордо именуемой издательством, выходили тонны макулатуры – кроссворды, рецепты, анекдоты. Все, что пользуется спросом в современном бездуховном мире…

«Бесчувственное животное, – скрипнула зубами Диана, отбрасывая пакет. Мысли о собственной семейной жизни, как обычно, изрядно испортили ей настроение. – Пожрать да потрахаться – все, что Валерику надо. А ведь я – такая тонкая, такая умная и многогранная женщина, и вот вынуждена проводить свою жизнь рядом с примитивным боровом. Вот если бы…»

Закрыв глаза, Диана откинулась на спинку кресла и стала наслаждаться мечтами-фантазиями, которые в последнее время постоянно волновали ее сердце.

Сосед Андрей прекрасен – высокий, крепкий, загорелый. Когда она на него смотрит, ей всегда вспоминаются строки Ахматовой про сероглазого короля. Глаза у мужчины и правда потрясающие – серо-голубые, огромные; от такого взгляда по всему телу прокатывается волна сладкой волнующей дрожи. Впрочем, то стихотворение Ахматовой – грустное; сероглазый король умирает. Поэтому вспоминать его не надо; хочется, чтобы такой красивый мужчина жил долго-долго, и желательно с одной-единственной прекрасной и талантливой женщиной…

Фантазии прервались самым бесцеремонным образом – трелью звонка, возвещающей о том, что какой-то человек хочет пройти на участок.

Диана с досадой посмотрела на входную дверь, словно бы это могло выключить неумолкающую мелодию.

Естественно, чуда не произошло. Пришлось подниматься с кресла и подходить к монитору, на который передавалось изображение с видеокамеры, прикрепленной у калитки.

На кнопку звонка давила какая-то худосочная крашеная блондинка, одетая в джинсовые шорты и красную майку. Внешность девицы показалась смутно знакомой.

Впрочем – Диана с досадой поморщилась – все эти торгашки ведь на одно лицо…

– Я ничего не буду покупать, – заявила Диана, нажимая на кнопку связи. – Как вам только не стыдно беспокоить приличных граждан!

На лице девицы отразилась растерянность.

Так ей и надо, торгашке! Ловко сказано, у девчонки прямо челюсть отвалилась!

– А я ничего и не продаю, – вдруг заявила наглая особа. – Но вообще, что крамольного в том, чтобы предложить что-нибудь? У каждого своя работа! Ну и манеры у вас! Я еще рта не успела открыть, а вы на меня уже наехали!

– Да кто ты такая? Пошла вон отсюда! Я сейчас охрану позову! – с удовольствием взвизгнула Диана. Предчувствие грандиозного скандала вызвало у нее колоссальный прилив энергии.

Девица явно собиралась что-то сказать, но потом, к сожалению, лишь махнула рукой, развернулась и ушла.

И в тот самый момент, когда на физиономии наглой особы промелькнуло ехидное выражение, Диана хлопнула себя ладошкой по лбу.

Батюшки, да ведь это же Лика Вронская! Так сказать, горе-писательница из разряда всех этих бесталанных Брикер и Литвиновых!

Было дело, когда-то познакомились на форуме крупного издательства, общались. Но в издательствах, как и везде, окопались те же тупые торгаши. Которые ничего не понимают в настоящей литературе. Тупые детективы Вронской стали активно печатать, эта крашеная выдра замелькала на телевидении. А действительно прекрасные книги, высокую литературу, так никто и не издал…

Тем временем камера наблюдения показывала просто ужасные вещи.

Вронская подошла к воротам соседнего коттеджа, провела по замку у калитки ключом-таблеткой и скрылась внутри!

То есть получается, эта мерзкая особа находится в каких-то отношениях с Андреем, прекрасным сероглазым королем?! И у нее есть ключ от его дома?! А может, она – просто помощница по хозяйству? Ну, вдруг ее серия закрылась, и Вронская осталась без работы, вот и подалась коттеджи мыть…

– О, нет, нет, только не это! – простонала Диана, падая в кресло. Ей вдруг сразу вспомнилось, что утром Валерик предупреждал: кто-то из недавно переехавших в поселок соседей будет устраивать вечеринку, и после обеда жена этого самого соседа зайдет познакомиться.

Ни больше ни меньше – жена!

– Ладно, соседка, я тебе устрою, – Диана погрозила кулаком в окно, из которого виднелась крыша соседского дома. – Тебе еще небо с овчинку покажется! Ты пожалеешь, что перешла мне дорогу! Очень сильно пожалеешь…

* * *

Отсутствие осадков и стоящая на улице теплынь совершенно не радовали Славу Самойлова.

Такая погода, как теперь, просто создана для того, чтобы крыть крыши.

Красота: ни осадков, ни изнуряющей жары. С заказами – никаких проблем. Летом все хотят пригласить кровельщиков – и владельцы частных домов, и организации. Самый сезон. Не позаботишься по своей инициативе о крыше летом – зима заставит позаботиться. А в холода и цена на кровельные работы выше, и качество укладки хуже. Зато сейчас – благодать, можно было бы хоть с утра до вечера на кровле киянкой [10] и молотком орудовать – погода позволяет. И заработки в сезон приличные, до десяти тысяч «зеленых» можно в месяц получить. Кровельные работы ведь дорогие, потому что самые сложные.

И вот, вместо того, чтобы заработать свои гарантированные деньги, приходится тратить время на всякую ерунду! Вместо того, чтобы работать, он вынужден следить за этой девчонкой, Таней.

«Я не спускаю с нее глаз уже несколько месяцев, – Слава завел двигатель своих «Жигулей». На стоянке показались Татьяна и Мария Дмитриевна, а это означало, что надо трогаться побыстрее – женщины ведь ездят на серебристой «Субару Импрезе», а у нее движок, как у самолета: пара секунд – и тачка улетает из пределов видимости. – Слежу каждый день, выучил ее расписание наизусть. И когда лекции, и когда фитнес – все знаю. Познакомиться нереально! Тетка эта с нее глаз не спускает. Я было пытался пошутить с Таней; спросил, как водится, не нужен ли зять ее маме. И на меня Мария как прикрикнула! А девчонку за руку схватила и потащила в машину!»

Слежки женщины, как обычно, не замечали.

Можно было пристраиваться им прямо в «хвост» и таскаться целыми днями – никаких признаков того, что дамочки обеспокоены. Правильно мужики говорят: бабы за рулем никогда в зеркала не смотрят; разве только чтобы губы подкрасить. Единственной проблемой являлся мощный автомобиль. Тетка-надсмотрщица при мало-мальски свободной трассе гнала, как Шумахер; подрезала, часто перестраивалась, вскакивала на тротуары.

Слава ехал за серебристой «Субару», и у него от раздражения ныло сердце.

Может, надо было не соблазняться легкими деньгами, а попытаться заработать нужную сумму на крышах?

Однако все подсчеты показывали – необходимых для операции в Германии ста пятидесяти тысяч за полгода все равно не скопишь. А врачи говорили однозначно: в России такие операции не делают; если брата не прооперируют в ближайшее время, он никогда не станет на ноги. «Братишка, блин, как же так, – простонал Слава. – Ведь я же говорил, будь осторожнее на лесах. А он все смеялся, думал – шуточки. Если бы я только знал, что случится…»

«Субару» притормозила возле кафе на Кутузовском проспекте.

Проводив взглядом направляющихся на обед женщин, Слава потянулся к портфелю, лежащему на пассажирском сиденье, и извлек нетбук.

Привыкшие к строительным работам огрубевшие пальцы медленно и неуверенно пробежались по клавишам.

Особой надежды на успех своей затеи у Славы больше не было.

Это первые дни, едва только он узнал необычную новость, ему казалось – стоит только протянуть руку, и огромные деньги окажутся у него в кармане. Всех дел-то – обмануть молоденькую девчонку, застенчивую и глупую. А потом все будет о'кей – братишка поправится.

Однако шло время – и к реализации цели не удавалось приблизиться ни на шаг.

Надежды больше не осталось. Но и бросать это дело не хотелось из принципа, как упрямо кровельщики не бросают возиться с плохо режущимся металлом, со строптивым шифером или черепицей…

Помучавшись с установлением интернет-соединения, Слава наконец открыл электронную почту. И улыбнулся уголками губ.

Какая все-таки лажа – этот Интернет! Чистую правду говорят: настоящая помойка!

Вот только зарегистрировал ящик – и сразу какой-то Ираклий Звездунский стал забрасывать письмами с предложением увеличить длину члена или купить виагру.

Звездануть бы этому Звездунскому между глаз посильнее – знал бы, как приставать к нормальным мужикам с какими-то дурацкими предложениями, и…

Слава потряс головой, поморгал глазами.

Но нет, не показалось – между письмами вездесущего Ираклия было то самое сообщение, которое он ждал…

* * *

– Я передумал по двухскатной крыше. Да ну, в натуре, слишком просто. Надо переиграть, сделаем многоскатную.

Мысленно заматерившись, Вадим Липин попытался терпеливо объяснить клиенту, к каким последствиям проведет изменение профиля крыши.

Дизайнеры и строители знают: двухскатная крыша и стоит дешевле, и монтировать ее проще.

– Легче будет устраивать освещение, меньше проблем возникнет с системой вентиляции, – Вадим встал из-за стола и заходил по своему кабинету. – Ну и самое главное – в вашем проекте нет выступающих частей здания, вы захотели классическую прямоугольную планировку на триста квадратных метров. Какие множественные скаты? Тогда придется переделывать весь проект, планировать фигурные комбинации, которые «спаяет» крыша.

– Так планируй!

– Это будет новый проект, за который вам придется опять заплатить, – холодно заметил Вадим, очень рассчитывая, что клиент вообще расторгнет договор и потребует вернуть деньги. Конечно, по логике вроде как ничего возвращать не надо: сначала человек заказал один проект, принял его и одобрил, а потом вдруг захотел новый. Дизайнер тут не виноват, ведь на стадии обсуждения никаких замечаний не высказывалось. Но лучше уж потерять время и остаться без оплаты, чем постоянно сталкиваться с человеком, который толком не знает, чего хочет. Судя по тому, как начинается сотрудничество с этим перманентно всем «тыкающим» хамом, работа будет постоянно сопровождаться колоссальным уничтожением нервных клеток.

– Ваши пожелания меняются чаще, чем погода! – холодно заметил Вадим, разглядывая себя в зеркале. Увы, собственное отражение ничуть не улучшилось – те же бесцветно-водянистые небольшие глаза, курносый нос, полные щеки, сине-красные от следов угревой сыпи. Такая внешность не впечатляет женщин. А покупать молоденькую девчонку – это как-то ниже собственного достоинства… – Зачем вы тогда принимали предыдущий проект? Неужели так сложно понять, что крышу вот так просто поменять невозможно! К сожалению, мне приходится констатировать – у нас с вами нет взаимопонимания. И вы относитесь к моей работе без элементарного уважения!

Он провоцировал клиента и в глубине души радовался, что уже может себе позволить выбирать, с кем работать и на каких условиях. Теперь имя Вадима Липина – это знак безусловно высокого дизайнерского качества. Но так было не всегда; и в начале работы пришлось немало натерпеться от таких вот распальцованных кадров, считающих, что большие деньги дают индульгенцию на хамство и капризы. Как хорошо, что сейчас все это в прошлом и из желающих заказать проект очередь стоит!

– Ладно, я все понял. Не нужен новый проект, – буркнул клиент. – Пускай все работяги строят, как мы добазаривались.

Такая покладистость Вадима Липина не обрадовала. Он вспомнил пару-тройку скандалистов, которые делали вид, что их все устраивает, – а потом с новыми силами принимались предъявлять претензии; горбатого могила исправит. Однако на таком этапе временного компромисса отказываться от сотрудничества нет оснований. Не заявишь же прямо в лицо: «Не хочу иметь с вами никаких дел, так как вы мне все нервные клетки сожрете!»

– Нет, зарываться тоже нельзя, – пробормотал Вадим, ставя трубку телефона на базу.

Дизайнер сел в кресло с высокой кожаной черной спинкой, развернулся к 27-дюймовому эппловскому моноблоку и погрузился в работу.

А заказ был просто замечательный!

Симпатичная женщина немногим за сорок, владеющая несколькими ювелирными магазинами, решила построить дом, который, с одной стороны, был бы не похож на другие, но с другой – не особо выделялся роскошью и шиком.

И вот, появилась пара отличных идей; возможно, заказчица будет довольна! Уже скоро она сможет посмотреть на проект под условным названием «Оникс» – небольшой двухэтажный дом на сто пятьдесят квадратных метров. Изюминка – в отделке стен, будут использоваться специальные плиты с покрытием, напоминающим полудрагоценные камни – оникс, кварц, нефрит.

– Наверное, хозяйка «медной горы» оценит, – шептал Вадим великолепному плану первого этажа и чертежу мансарды, а еще симпатичному гаражу на две машины. – Люблю такие дома, в которых хочется жить самому!

– Вадим Александрович, Татьяна звонит, – вдруг раздался в динамике мелодичный голос секретарши.

И после легкого щелчка уже заговорила сестра:

– Вадька, привет! Я чего тебя беспокою. Я тут купила рекламную газету, объявления по отдыху просматриваю. Вот думаю: не рвануть ли в Таиланд? Или в июле там дожди? В Интернете пишут – дожди, но ты же вроде летал туда прошлым летом? Или я что-то путаю?

Вадим закусил губу, а потом решительно выдохнул:

– Тань, ты могла бы уже запомнить – я всегда отдыхаю осенью или весной, когда у меня не так много работы. В октябре прошлого года я летал на Канары. А насчет твоего отдыха – я не планирую в этом году отправлять тебя за границу. Потому что! Не планирую! Вообще-то я не должен тебе ничего объяснять. Но если ты настаиваешь – я попытаюсь. Мне не понравилось твое настроение после возвращения из Испании. Ты вела себя очень нервно. Я видел, что ты чем-то обеспокоена. И ты мне так и не сказала, что произошло! Мария Дмитриевна уверяет, что отдых прошел как обычно, без эксцессов. Но я же видел – все не так… Поэтому я принял решение больше не отправлять тебя на юг с Марией. Поедем отдыхать вместе, когда я освобожусь.

Он отвел трубку от уха – сестра завизжала настолько пронзительно, что аж барабанные перепонки зазвенели.

– Да я же и так никуда не хожу, не езжу! Отпуск – это моя единственная отдушина была. А ты сам, конечно, хорошо устроился: тусуешься, то с клиентами в ресторанах, то на семинарах. Я тоже хочу так – общаться, перемещаться, – ныла сестра.

И замечания о том, что все решения принимаются только ради ее блага, она встречала оглушительным ревом.

– Ладно, хорошо, на днях возьму тебя с собой. Клиенты пригласили меня на новоселье, – буркнул Вадим, больше всего мечтая о том, чтобы сестра прекратила орать и можно было вернуться к своему прекрасному восхитительному «Ониксу». – Пойдешь, составишь мне компанию. Надеюсь, тебе будет интересно, и ты перестанешь меня упрекать в том, что я никуда тебя не пускаю.

Разговор с Таней выбил его из колеи.

Как жаль, что сестра не ценит и не понимает всего, что для нее делается!

Она требует свободы, но осознает ли, к каким последствиям может привести вседозволенность? Какой-нибудь корыстный мерзавец, мечтающий породниться с самим Липиным, непременно разобьет Тане сердце! И это в лучшем случае! Неужели сестренка хочет стать одной из тех, кто тайком бегает на аборт или пытается лечиться от наркомании?..

Париж, 1944 год, Пабло Пикассо

Строго говоря, как один пудель похож на другого, так и одна женщина в точности напоминает иную дочь Евы. Можно брать в свое ложе любую девушку – все равно между ними не имеется никакой разницы.

Да, принципиальной разницы нет.

Но, наверное, в этой анатомической и экзистенциальной схожести можно выделить, очертить все-таки несколько видов устремлений женской души. Есть те мадемуазель, которые хотят снисходить, повелевать, сиять – богини, с твердым характером, величественными манерами. А есть такие, которым как воздух необходимо подчинение. Мягкие, они отступают перед грубой силой, напором, даже изломом (причем болезненным). Женщины-подстилки, обожают чувствовать себя слабыми и униженными; подчинение господину, угождение хозяину – вот их стихия. Впрочем, и первые, на которых надо молиться (то есть делать вид, что молишься), и вторые (потоптать их ногами побольнее – и они будут твоими со всеми потрохами) достаточно хороши, только надо не давать им спуску, и…

– О чем ты думаешь?

Пабло отрывает взгляд от мольберта и с самым честным видом врет Франсуазе:

– Я думаю о кубизме. Очень жаль, что мы с тобой не познакомились раньше. У тебя такое тонкое пропорциональное тело.

Франсуаза [11] прячет довольную улыбку, бросает рассматривать приставленные к стене мастерской холсты и легким свежим ветерком уже сквозит мимо, сосредоточенно разглядывает работу то с одной стороны, то с другой.

Милая, внимательная, непокорная – она интересуется каждым нюансом. Однако с вопросами не торопится, старается сама во всем разобраться.

Она очень красивая. У нее каштановые волосы и светло-голубые глаза. Сегодня пришла в длинном темно-синем бархатном платье. Должно быть, думает: «Вечером все непременно случится. Случится уже целиком и полностью, по-настоящему». Но Франсуаза ошибается. Сегодня – не ее очередь, не ее ночь. Богиня не знает: сегодня черед подстилки оказаться в спальне самого Пабло Пикассо. О, Долорес Гонсалес явно может доставить мужчине удовольствие! Несмотря на ее скромность, она жаркая, страстная (хотя, может, девочка еще сама себя не знает, но опытного ценителя женщин не проведешь). С Долорес все будет по-другому, не как с Франсуазой…

По телу Пабло разлилось приятное тепло.

Он вспомнил, как смотрел на покорно склоненный затылок Франсуазы, и понимал: именно теперь богиня готова сделать все, что будет приказано. Только девочка напрасно волнуется: никаких приказов не последует; вся эта игра продумана до мелочей, ее роль – всего лишь роль пешки…

Он раздевал малышку медленно, радуясь: наконец-то можно прикоснуться к мягкой сливочной коже, слабо пахнущей ванилью.

Убедился, что взгляд художника не обманешь – тело девушки, до трогательно торчащих ключиц и суховатых длинных бедрышек именно такое, какое и представлялось. Поставил Франсуазу, голенькую, напуганную, но все-таки отчаянно пытающуюся сохранять гордый вид, на колени. Дал ей понять, что сейчас придется… А потом вдруг оставил все намерения позабавиться с ее ротиком; окутал нежностью слов, аккуратно одел, заботливо поправляя прядки пышных волос…

Франсуаза бы отдалась в ту минуту – но так можно получить лишь ее тело, не душу. Душа подобных непростых цыпочек открывается навстречу только после долгих разговоров, обмена многозначительными взглядами, слияния умов.

Просто Франсуаза англичанка. То есть она, конечно, француженка, но характер у нее английский, чопорный, замороженный. Придется потрудиться, чтобы зажечь огонь.

А вот Долорес зажигать не надо. Испанская кровь, она пылает от мимолетного прикосновения. Сначала это возбуждает, но потом (опыт, опыт, все ведь уже было, все известно заранее) быстро приедается.

Однако теперь еще все-таки не выбрать одну из этих двух девочек. Забавно: обе называют себя художницами. Художницы… – так, водят кистями по холсту, напрасно тратят краску. Хотя, с другой стороны, а кто не зря расходует материалы? Рядом с собственным творчеством, чего уж скромничать, все художники (кроме разве что Матисса) кажутся такими малозначительными! Итак, две девчушки. А ведь есть еще Дора, с ней тоже не кончено.

Впрочем, кто сказал, что надо выбирать одну из нравящихся женщин? Можно наслаждаться ими всеми, как наслаждаются красивым букетом цветов…

– Я считаю твой кубизм периодом чистой живописи, – закончив изучать картину, провозгласила тем временем Франсуаза. – Теперь твоя живопись идет не ввысь, а вширь. Ты продвинулся на пути выразительных средств, максимальной нагрузки в мелочах. Но ты никогда не создашь ничего выше картин кубистского периода! Они утвердили новый порядок. Импрессионизм был хаосом, кубизм вновь вернулся к структурированию композиции.

– Посмотрим лет через пять, – пробормотал Пабло, с трудом сдерживаясь, чтобы не отшлепать Франсуазу.

Как это она сказала?

«Никогда не создашь ничего выше!»

Надо же, умная тут нашлась!

Своей язвительностью эта девочка еще больше подчеркивает восторженную мягкость Долорес.

Вот Долорес-то ни капли не сомневается: каждая новая работа Пикассо на порядок лучше предыдущей; она верит в это не просто сильно – неистово.

Нет, решительно эти девочки нужны ему рядом обе. Они дополняют друг друга, подчеркивают свои достоинства.

Ничего не поделаешь, им придется все это принять.

А может, они так и не узнают о существовании соперницы?

Конечно, это было бы проще. Но доставило бы меньше удовольствия. А вот настоящая схватка между двумя женщинами, бьющимися за мужчину, может стать отличным сюжетом для картины. Как возбуждает и щекочет нервы подобное зрелище! Здесь есть что писать – ненависть, страсть, напряжение!

Приблизившись к Франсуазе, Пабло взял девушку за подбородок и сказал:

– Мы не должны слишком часто видеться. Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не касайся их. Нельзя злоупотреблять тем, что должно принести свет в мою и твою жизнь. Все прочее в моей жизни обременяет меня и заслоняет свет. Наши отношения представляются мне открывшимся окном. Я хочу, чтобы оно оставалось открытым. Нам надо видеться, но не слишком часто. Когда захочешь встретиться, позвони и скажи [12].

Пабло уже находился в прихожей, намереваясь подать пальто Франсуазе, когда в дверь вдруг позвонили.

– Тише вы! – закричал он с досадой на оживившихся птиц. – Когда-нибудь я с ума сойду от вашего чириканья!

Но канарейки и неразлучники, заметавшиеся в своих клетках, к истинной причине гнева имели мало отношения.

Конечно же, это уже пришла Долорес. Хотя ей было сказано объявиться вечером, а время теперь еще только обеденное. Примчаться пораньше, сгорая от нетерпения, – очень на нее похоже!

«А ведь с испанки станется вцепиться Франсуазе в волосы, – с опаской подумал Пабло, осторожно открывая двери. В этот миг он особенно жалел, что секретарь, Сабартес, отпущен – и ведь какой отличный был бы щит между двумя женщинами! – Ладно, скажу Долорес, что Франсуаза – просто родственница горничной. И вообще, почему я обязан что-либо объяснять?! И…»

К огромному облегчению художника, на пороге стоял Жиль Рено, агент.

Какая приятная встреча!

Были времена, когда за этими агентами приходилось гоняться по всему Парижу. А потом упрашивать жирных лоснящихся боровов: «Возьмите, пожалуйста, хоть одну мою работу; недорого отдам». Они презрительно кривили рты, и затем, с видом высочайшего одолжения, отсчитывали пару мелких купюр.

Теперь бегать приходится от них.

А впрочем, пускай приходят. Лучше – сразу по несколько человек. Тогда одного можно оставить в гостиной, а второго повести в мастерскую. Ожидающий номер один сойдет с ума, представляя, как номер два выбирает лакомые кусочки. Номер два будет считать – а вдруг самые лучшие работы припасены для конкурента? Конечно, ни в коем случае не стоит ничего продавать обоим мерзавцам. Во-первых, в деньгах уже давно нет острой необходимости, во-вторых – продавать свои работы всегда жалко. И самое главное – месть этим проклятым агентам.

Что бы такого придумать, достойного Жиля Рено?..

Предвкушая новое развлечение, Пабло наскоро попрощался с Франсуазой и махнул агенту рукой:

– Давай, проходи скорее. Что ты там топчешься на пороге! Как я рад тебя видеть! Вот не поверишь – сидел и думал: «Когда же придет ко мне мой дорогой Рено, я приготовил только для него пару работок, которые его явно заинтересуют…»

На полном лице агента застыло недоуменное выражение.

– Конечно, месье Пикассо, я сочту за большую честь приобрести ваши работы, – восхищенно выдохнул он. – Вы гениальный мастер, и всякий будет счастлив купить ваши полотна, выставить их в своей галерее. Даже в Париже, несмотря на запреты нацистов, ваша живопись в большом фаворе. И это логично, месье Пикассо.

Пабло закривлялся:

– Месье Пикассо, месье Пикассо! К чему такие церемонии. Ты ли это, мой добрый Жиль? Ты так холоден со мной! Может, мне продать свои работы другому агенту, например Куаре или Маке?.. Но нет, я буду работать только с моим дорогим Рено. Не хмурься, мой лучший агент, давай-ка…

Пикассо ловко сдернул с головы Рено красивую бежевую фетровую шляпу и нахлобучил себе на голову.

– Какая прекрасная шляпа, – Пабло подошел к зеркалу, приосанился. – Замечательная вещица.

– Она от Локке, – Рено улыбался, однако взгляд маленьких темных глазок сделался настороженным. – Согласен, прекрасная шляпа. Только это не ваш размер.

– Да, к сожалению! У меня очень большая (а значит, и умная) голова. В отличие от моего любезного Рено…

Агент быстро сделал вид, что не заметил колкости:

– Если месье будет угодно, я могу сходить к Локке и приобрести шляпу побольше. Мне будет очень приятно сделать такую малость для месье Пикассо.

– О, не стоит так затруднять себя. Все можно исправить намного проще, – Пикассо метнулся к столику, взял нож для разрезания книжных страниц и стал распарывать им швы. – Вот, немного поправим тут и тут… Думаю, подойдет, – снова нацепив покромсанную шляпу на голову, пробормотал Пикассо. Он подошел к зеркалу, прищурился: – Ну и дурацкий же у меня видок в этой шапчонке, ничего не скажешь. Пожалуй, она мне не идет. Жаль, конечно, такой мягкий фетр… С крупным черепом так сложно подобрать себе достойный головной убор!

И он, обернувшись, швырнул шляпу в сторону Рено. К собственному огромному удивлению, растерзанная тряпка спикировала прямо на голову агента.

Рено вмиг стал красный от возмущения, на его лбу выступили крупные капли пота. При этом агент натянуто улыбался, вспоминая, должно быть, обещание продать картину.

О, вы только посмотрите на этого идиота! Ради полотен Пикассо он готов вытерпеть что угодно, любые издевательства!

– Что-то я устал сегодня, – рассмеялся художник, наслаждаясь всей палитрой эмоций Жиля. – А зайди-ка ты ко мне лучше на следующей неделе. Глядишь, и столкуемся!

Выпроводив агента, Пабло отправился в ванную, открыл кран с водой и с волнением подставил под струю ладонь.

Горячая вода была!

С легким шипением она вырвалась из крана и потекла вниз, в еще не закрытую пробкой тяжелую большую ванну.

Увы, годы оккупации сделали ценными множество вещей, на которые прежде вообще никто не обращал никакого внимания.

И в этот момент, когда на протянутую ладонь лилась теплая струя и от нее в разные стороны разлетались брызги, Пабло вдруг все понял.

Действительно, это же ясно и понятно; как разобраться с двумя девушками, какой именно из них уделить больше внимания.

Долорес, которая появится в этих апартаментах через несколько часов, не создана для того, чтобы постоянно дарить радость своим обществом.

Она мягкая, покладистая. Всегда готова восхититься, пожалеть, приласкать; выдать для своего мужчины любую эмоцию, которая ему требуется. Так течет в мирное время из крана горячая вода. Хорошо, тепло, приятно – не более того. Этим пользуешься, не особо обращая внимание на преимущества.

А вот жить надо именно с Франсуазой. Колючая, едкая – она может быть теплым озером нежности, а может оказаться ледяной волной язвительности. Непредсказуемость делает одинаково ценным и первое, и второе…

* * *

– Ты потрясающе выглядишь!

– Спасибо, Манечка, – Лика Вронская благодарно улыбнулась подруге, популярному автору детективных романов. – Мне кажется, платье сидит хорошо?

– Великолепно! Оно броское и очень необычное. И стрижка у тебя удачная; все-таки каре всегда смотрится и стильно, и сексуально. Макияж мне в общем и целом нравится. Только, может, я бы губы поярче сделала.

– Я их еще вообще не красила, – Лика опять с сомнением посмотрела на собственное отражение в зеркале.

Впервые она отказалась от привычного мини и выбрала длинное платье из черного шелка, кружев и органзы. Захотелось романтики: выглядеть счастливой принцессой рядом с прекрасным принцем, в собственном замке. Однако, наверное, не каждому порыву следует поддаваться. Теперь, когда она облачилась в шелково-кружевное вычурное одеяние, возникает только один вопрос: не слишком ли пафосны корсет и глубокое декольте? Конечно же, они уместнее на Каннской лестнице, а не в подмосковной деревне! Вот вырядилась, сельская клуша – как проститутка из элитного борделя или сумасшедшая престарелая актриса! Впрочем, подруга уверяет, что платье прекрасно. И ей можно верить, у нее идеальный вкус. Кстати, рядом с Маней, короткостриженной брюнеткой в прямом коротеньком черном платье, даже собственный экзотический наряд все-таки выглядит стильным. Похоже, есть настолько идеально красивые женщины, что отблеск их сияния явно облагораживает окружение. Может, так и проходить весь вечер, под руку с подругой?..

– Мань, я уже чуть не рехнулась с этими приготовлениями! – пожаловалась Лика, пытаясь пригладить непослушную прядь волос. – Никогда бы не подумала, что с организацией таких вечеринок столько хлопот. Опыта нет! В городскую квартиру я больше десяти человек сроду не приглашала. В частном доме, оказывается, все по-другому!

Подруга пододвинула к зеркалу пуфик, взяла фен и кивнула:

– Ты садись, я тебе с укладкой немного помогу. Осторожнее, шлейф свой красивый помнешь! А я гостей встречать обожаю!

– Я тоже! – прокричала Лика, зажмурившись. Струи теплого воздуха щекотали лицо. – Но не в таком же количестве! Когда мы с Андреем посчитали, сколько народа хотим видеть, – сами обалдели, не думали, что у нас так много близких друзей. Этот список сократить было невозможно! Придут сестра Андрея и моя подруга Катя с мужем, дизайнер Вадим, а еще приятель Андрея – он из тюрьмы, правда, недавно вышел, но Андрюха уверяет, что парень тот адекватный, за экономическое преступление сидел, как Ходорковский… Я пригласила тебя с мужем, следователя Владимира Седова, судмедэксперта Антона. Ну куда мне без моих ментов, я с ними сто лет дружу, я их люблю… Редактор моей газеты, редактор нашего издательства с ребенком (девочке всего годик, но мама с чадом уже активно тусуются, и это правильно; правда, они ненадолго приедут, на пару часов всего). Еще грозились появиться продюсер телесериала по моим романам; актеры, которые в главных ролях снимались. Ах да, плюс – соседи по этому поселку. Некоторые из них – совсем чокнутые (прикинь, я одну барышню пришла на вечеринку звать – а она меня приняла за распространителя и обхамила, ну и снобизм!). Я бы эту мадам ни за что не позвала, она же бешеная, на людей бросается; но Андрей меня уболтал, стал рассуждать о терпимости, о том, что и мы сами не идеальны…

– Всех-то гостей считали? – выключив фен, Маня взяла со столика у зеркала губную помаду и кисточку и ловко накрасила подруге губы.

– Около сорока; тридцать восемь, что ли, – осторожно прошептала Лика, стараясь не смазать ярко-алый блеск на губах. Через пару секунд он просохнет, и тогда можно будет болтать с подругой сколько угодно. – Конечно, угощение на такое количество людей сам не приготовишь – если не являешься владельцем кулинарного цеха. Любимый мужчина замариновал шашлык, я сделала много овощных нарезок. А салаты и закуски заказали в ресторане. Пришлось пригласить пару официантов. Мы с Андреем прикинули, что если этого не сделать – то придется не общаться с гостями, а весь вечер с тарелками вдоль столов носиться. Дизайнер Вадим очень удачно подсказал нам ресторанчик, буквально в получасе езды от нашего коттеджа. Мы тут толком еще и освоиться не успели. А он, пока строителей контролировал, все здесь изучил. А еще вечером приедут ребята с фирмы, запускать фейерверк.

– Ого! Ну вы и размахнулись!

Вронская пожала плечами. Собственно говоря, количество гостей действительно оказалось внушительным, и это вызвало некоторые сложности. Когда стало известно о предстоящих организационных хлопотах, у обоих новоявленных деревенских жителей возник порыв отказаться от своей идеи. И оба же потом, не сговариваясь, решили не пасовать перед всей этой бытовухой. В конце концов, если хочешь устроить себе праздник – придется потрудиться. И не надо допускать, чтобы из-за банальной лени не осуществлялись планы и мечты.

– Мань, я счастлива, – улыбнулась Лика, прижимаясь щекой к щеке подруги. – Мы с Андреем, наконец, научились понимать друг друга. У нас обнаружилось много общего. Мы видим эту жизнь под одним углом, и…

Внезапно умолкнув, Лика выхватила у Мани изящный портсигар, который та извлекла из сумочки, и спрятала его за спину.

Темные брови подруги вопросительно изогнулись.

– Ты же вроде бы не куришь, бросила, – прищурилась Маня. – Или я чего-то о тебе не знаю?

– Я не курю. И ты больше не будешь.

– Это еще почему? Да у меня сигарета – единственная радость в жизни!

– Потому что… от этого, как ни банально звучит, умирают… А радостей у тебя много. Просто ты этого не понимаешь, и с сигаретами это никак не связано…

Плакать глупо.

Слезами горю не поможешь.

Косметика потечет – а ведь гости начнут приезжать с минуты на минуту.

Не время, не место.

Только все равно глаза наполняются влагой, а к горлу подступает комок.

Как жалко своего коллегу… Ему нет еще и сорока. Вместе начинали журналистскую карьеру, вместе ездили в командировки. Курили тоже вместе, затягиваясь горьковатым дымом и хихикая над предупреждениями Минздрава.

Теперь коллеге не до курева, другие дела. С онкологией в легких перекуры больше не актуальны; начинается совсем другая жизнь, и она ужасна – врачи, анализы, подготовка к операции. Невыносимые мучения близких людей, страх неизвестности. И, самое обидное и страшное, по словам заболевшего приятеля: осознание того, что в этот ад начинаешь спускаться самостоятельно, щелкаешь зажигалкой и идешь, с глупо-независимым видом…

– Не переживай, он поправится, – вздохнула подруга, косясь на портсигар. – Да, в таких ситуациях всегда думаешь – беда случится с кем угодно, только не со мной. Не волнуйся, он выкарабкается.

– Мань, жизнь без сигарет прекрасна. И книги можно запросто писать без никотина, и любить, и развлекаться. Я не хочу, чтобы тебе было больно, – Лика протянула серебристую коробочку. – Возьми, я понимаю, что резко с вредной привычкой завязать сложно. Но пообещай мне двигаться в этом направлении, хорошо?

– Ты не слишком категорична?

Вронская кивнула:

– Слишком. Но я тебя очень люблю и не хочу, чтобы у тебя возникли проблемы со здоровьем, которые рано или поздно возникают у всех курильщиков, и… Ой, ты слышишь? А вот и первые гости!

Засигналивший у ворот автомобиль заставил девушек переместиться к окну. Через пару секунд после того, как отодвинулись ворота, на участок заехал черный джип с тонированными стеклами. Из него вышел мужчина, однако к Андрею, идущему навстречу гостю, не подошел; махнув рукой, он распахнул пассажирскую дверь автомобиля, помог выбраться своей спутнице.

– Наверное, это друг Андрея, Игорь; ну тот, который из зоны вышел, – пробормотала Лика, удивленно разглядывая девушку. Хорошенькая, чуть полноватая, она была одета, как одеваются учительницы в советских фильмах: белая блузка, черная прямая юбка до середины щиколотки, туфли на невысоком устойчивом каблуке. – Только вот непонятно, где он нашел такую приличную девчонку; прямо тургеневская барышня.

– Откуда ты знаешь, что она – приличная? В тихом омуте… – Маня взяла Лику под руку и, окинув подругу придирчивым взглядом, провозгласила: – Хватит прихорашиваться, ты прекрасна! Пойдем развлекать гостей. Я умираю от любопытства!

– И я! У меня отличное настроение! Как мне все-таки нравится, что к нам приедет такая куча народа!

– Осторожнее! – взвизгнула Маня, но было уже поздно: торопясь, Лика задела рукой горшок с цветком, прикрепленный к кованым перилам лестницы, тот спикировал вниз и свалился чуть ли не на голову безмятежно спящему в холле Снапу. Пес резво отпрыгнул в угол и оттуда укоризненно смотрел на спускающуюся по лестнице хозяйку. – Ой, как же я перепугалась! Ладно, будем считать, что цветочные горшки, как посуда, бьются к счастью. Главное, что обошлось без потерь. Страшно представить там, внизу, твою Даринку. Кстати, наверное, ты правильно сделала, что отвезла ее к своим родителям. Я так понимаю, у вас тут гулянка на всю ночь намечается. Малявка проснется если не от громкой музыки, так от фейерверка…

Лика машинально поддакивала подруге, едва сдерживаясь, чтобы не закричать.

В считаные секунды все изменилось. От приподнято-беззаботного настроения не осталось и следа.

Сердце мучительно колет тревога. Предчувствие неотвратимо приближающейся беды сдавливает грудь.

Что-то случится.

Именно сегодня произойдет что-то ужасное и трагичное.

Ведь фиксатор кашпо, в котором находилась прекрасная цветущая орхидея, был очень надежным.

Перила лестницы – такое место, где волей-неволей возможны случайные прикосновения. Однако эти кашпо, прикреплявшиеся к лестнице и нишам в стенах, фиксировались намертво.

Если после легкого касания горшок пикирует вниз – не является ли это знаком?..

«Знаком некачественного ремонта, – убеждала себя Лика, пытаясь унять разрастающуюся в сердце тревогу. Вид рассыпавшегося на плитке субстрата для орхидей, поникшего растения и черепков почему-то продолжал вызывать необъяснимо мучительную панику. – Вот сейчас подъедет дизайнер – обязательно выскажу свое недовольство. Не успели мы переехать в этот дом – и все уже разваливается! Все будет хорошо. Надо успокоиться и взять себя в руки. Что это я, в самом деле, неизвестно почему перепугалась, как маленькая…»

Возможность пообщаться с дизайнером представилась Лике раньше, чем она предполагала.

Оказалось, что это именно Вадим Липин приехал только что, на черном джипе, в обществе своей сестры.

Вронская сразу шутливо попеняла на качество крепления декоративного кашпо. Хотя на самом деле ей хотелось совсем другого – не шутить, не болтать, не встречать приезжающих гостей, а пробраться в свою спальню. Закрыть за собой дверь, плюхнуться прямо в красивом платье на постель, натянуть на голову одеяло. И переждать надвигающуюся грозу…

– Что произошло? – внимательно вглядываясь в Ликино лицо, поинтересовался Андрей. – Ты так побледнела. Нормально себя чувствуешь?

Вздохнув, Лика молча кивнула. Рационального объяснения своего невыносимо-тревожного состояния у нее не было. А напрягать любимого мужчину рассказами о тревоге и смутных предчувствиях – дело неблагодарное. Помочь в такой ситуации все равно невозможно…

– Не волнуйся, все пройдет хорошо, – Андрей по-своему истолковал растерянный взгляд девушки, прикоснулся губами к ее виску. – Иначе и быть не может! Мы продумали все до мелочей. И ты у меня самая красивая! С погодой нам тоже повезло: по прогнозу не будет ни жары, ни дождя. Смотри, наверное, твой приятель Седов подъезжает, это же его «Жигули»?

И правда, синяя старенькая Володина «семерка» уже ловко въехала на парковку.

Почему-то вид следователя, с любопытством вертящего головой по сторонам, Вронскую слегка успокоил. И совершенно напрасно…

* * *

– Да нет, что ты, какое беспокойство! Не могу сказать, что живу буквально по соседству; полтора часа на дорогу придется потратить. Естественно, туда-обратно смотаться – это уже три часа или чуть больше. Но ты пойми, я не могу тут шашлык жевать, когда работа некачественно сделана. Подавлюсь и все дела. «Вот и не стало талантливого дизайнера Вадима Липина», – напишут в колонке с некрологами. Естественно, типун мне на язык; у меня ж Танька непристроенная, да и сам я не против еще пожить в собственное удовольствие. Знаешь, вообще это на моей памяти первый случай дефекта в польских кашпо. Вся продукция этой фирмы – надежнейшие вещи. И изделия для цветов польского производителя очень эстетично выглядят, – направляясь к джипу, терпеливо объяснял Вадим причину отъезда. Хозяин дома быстрым шагом шел рядом и упрямо доказывал: – Бог с ним, с этим горшком, никуда ехать не надо. Я часто использую их в декоре. Очень мне нравятся кадки для пальм, белоснежные, под мрамор; многоступенчатые полочки для нескольких горшков. Вот такие кашпо для ниш и лестниц тоже смотрятся очень эффектно. Я уверен, что надо заменить только один элемент, речь идет о единичном браке. У меня дома в гараже как раз лежат такие кашпо, собираюсь на днях выполнять отделку на новом объекте. Я просто привезу вам один горшок с фиксатором, и моя душа будет спокойна.

– Ну, какой следующий раз? О чем ты?! Я же планирую работу в другой квартире, это на противоположном конце Москвы. А еще проект дома на днях буду сдавать, для одной классной дамочки; такой шикарный дом придумал – сам бы жил! Ты пойми, у меня просто времени не будет к вам смотаться. Андрей, да я понимаю, что тебе все равно! Но мне-то не все равно! У меня душа не на месте! Может, это смешно – быть таким педантом. А мне по барабану, как это со стороны выглядит. Да, я такой, я так живу…

– Вот ведь Лика! И кто ее только за язык тянул про этот горшок тебе рассказывать! – в сердцах бросил Андрей. – Совсем моя подруга не думает, что надо говорить, а что при себе следует оставить! Благодаря тебе у нас теперь есть классный дом! И вместо того, чтобы слушать, как все гости восторгаются твоей работой, ты срываешься и уезжаешь. Только из-за того, что Лика поехидничала насчет какого-то там горшка! Ну, ведь это же не дело! Да я на то кашпо вообще и внимания не обращал! Я только после того, как оно отвалилось, о его существовании узнал! Старик, забей; чего из-за всякой фигни париться! Моя Лика – это что-то! Не обижайся, на самом деле она тебе очень благодарна.

Вадим открыл машину и мягко улыбнулся:

– Не ругай свою девушку. Она у тебя замечательная, очень красивая. И я все равно бы отъехал, даже если бы она промолчала; мне еще кое-что по отделке не понравилось. Там в одной комнате панель под подоконником потемнела. Ее надо было лаком покрыть, строители стормозили, а я, видимо, не проконтролировал. Так что я и лак заодно привезу, сам покрою, это несложно. Зато все будет – без сучка без задоринки. Как я и люблю.

– Вадик, останься. Да никто кроме тебя на эту панель и внимания не обратит. Я такой шашлык классный замариновал, пальчики оближешь!

Вместо ответа Вадим махнул рукой и скрылся в салоне автомобиля. Андрею не осталось ничего, кроме как посторониться, освобождая машине дорогу…

Бросив взгляд на часы, Вадим нажал на газ.

Надо побыстрее съездить в свой таунхаус и вернуться обратно.

Конечно, Андрей уверял, что глаз с его сестры не спустит и что среди приглашенных – только его близкие друзья. Но все равно, лучше не задерживаться…

Вадим включил радио, обогнал еле ползущий старенький «Москвич» и попытался сосредоточиться на дороге.

Почему-то внимание рассеивалось, мысли перепрыгивали с одного на другое.

Внезапно накрывало волной раздражения из-за того, что у коттеджа, мимо которого мчался джип, покосился забор. Потом вдруг думалось: а ведь у него самого, у талантливого дизайнера, который с утра до ночи рисует проекты таких вот коттеджей, собственного дома вообще нет. Таунхаус – это удобнее, чем квартира в какой-нибудь «панельке», но совершенно не тот уровень комфорта, который дает собственный дом. Сапожник без сапог, честное слово! Хотя конечно, покупать недвижимость в Подмосковье особого смысла нет; за такие деньги лучше обзавестись виллой на Лазурном Берегу, да и планы возникали такие – со временем переехать из Москвы, слишком уж суматошный город. А работать на Россию можно будет и из-за границы – не в таких объемах и не тех формах, как теперь, но все-таки возможно. Электронная почта, телефон – все это позволяет устроить офис в любой точке мира…

Вадим задумывался о множестве мелочей, но никаких опасений насчет того, что происходило в его собственной квартире, у дизайнера не возникало.

Ни следа не осталось от всегда царившего там идеального порядка.

Распахнутые шкафы, вытащенные ящики, валяющаяся на полу одежда… Декоративные панели, местами придававшие стенам фактуру природного камня, были безжалостно отодраны; та же участь постигла искусственный камин и огромный плазменный телевизор.

Весь этот бардак мог свидетельствовать только об одном: в этом доме явно что-то искали; быстро, лихорадочно, не церемонясь.

О сильном болезненном ударе по голове, неожиданно выключившем кино этого мира, Вадим тоже пока не задумывался…

* * *

«Все-таки мой Вадька – большой молодец, – думала Таня, вместе с другими гостями осматривая дом. – Мне хочется любоваться всем: и внешней отделкой, и внутренним дизайном. А еще больше – этими восхищенными взглядами других людей… У всех рты открыты от изумления. Только Лика Вронская улыбается явно через силу. Похоже, ругает себя; думает, зря она Вадику про это кашпо сказала. Но он все равно бы сорвался, не за горшком, так еще за какой-нибудь ерундой. В этой придирчивости – весь мой брат. Наверное, поэтому у Вадика так много клиентов. Другие дизайнеры проект нарисуют – и до свидания; в лучшем случае пару раз на объекте появятся. А Вадик постоянно следит за ходом работ, в каждую дырку лезет, может даже материалы сам купить. Никто так не делает, кроме него. Он плюет на все правила. И в итоге добивается безукоризненного качества».

При мыслях о брате Таня грустно улыбнулась.

Нет, то, что Вадька внезапно уехал за каким-то там кашпо, – это совершенно не удивительно. Странно, что он оставил ее здесь, среди незнакомых людей. Всего на пару часов, конечно. Но, тем не менее, это будут пару часов свободы; и без брата, и без Марии Дмитриевны…

«Сама судьба мне помогает. А я-то голову ломала, как от Вадика отделаться! – И вот все так удачно сложилось, – теперь приглашенные на новоселье переместились в спальню, и Таня поймала в зеркальной плоскости шкафе-купе свое отражение. Одежда, выбранная по настоянию брата, конечно же, смотрелась ужасно – как на старой провинциальной тетке. – Теперь я смогу совершенно спокойно встретиться с покупателем альбома Пикассо. Он просто подойдет ко мне в условленном месте, как мы и договаривались. Правда, здорово напрягает то, что я не знаю этого человека в лицо, он отказался прислать фотографию. Я даже не знаю, мужчина это или женщина. Мы начали общаться на форуме, где тусуются коллекционеры живописи; у человека был ник Антиквар. Потом мы стали переписываться по мейлу, Антиквар написал, что собирает полотна известных мастеров. Альбом Пикассо его заинтересовал. Я послала ему фотки рисунков, потом мы торговались, и вот…»

Таня снова и снова рассматривала людей, которые любовались работой ее брата.

Кто-то из них сегодня получит ключ от банковской ячейки, где должен лежать альбом. И вручит точно такой же – от ячейки с деньгами.

Антиквар согласился заплатить за альбом всего сто тысяч долларов. Конечно, эта сумма не эквивалентна настоящей стоимости графики Пикассо. Но все-таки этих денег хватит, чтобы сбежать от брата!

На секунду Тане стало так жаль Вадима, что на глазах даже выступили слезы.

Несмотря на то, что у Вадика вроде как куча знакомых и клиентов, по-настоящему дружеских отношений у него почти ни с кем не сложилось. Девушки у брата тоже нет, со своей подругой он расстался более двух лет назад и так и не сумел найти ей замену. Что его ждет после исчезновения сестры? Вадиму придется возвращаться в пустую квартиру, где ему никто не улыбнется; брат будет включать на полную громкость телевизор, стремясь заглушить мысли об одиночестве…

Правда, потом вспомнилось и другое – как Вадька ограничивал общение, выбирал дурацкую одежду, не позволял буквально шагу ступить без своего ведома. А церберша Мария Дмитриевна? Что, разве кто-то из ровесниц вынужден все время находиться рядом с такой бдительной взрослой компаньонкой?!

Нет, все решено правильно.

Ближе Вадима никого нет. Но он настолько давит, что возникает лишь одно желание – вырваться из этого плена.

Итак, кто ты, где ты, Антиквар, пообещавший оказаться в этом коттедже? Наверное, речь идет о гостях – каким-то образом Антиквару удалось напроситься на вечеринку к Лике и Андрею.

До назначенной встречи остается все меньше времени…

Просто мурашки бегут по спине…

«На самом деле альбома в банковской ячейке нет, – думала Таня, искоса поглядывая на многочисленных гостей. – Я решила немного перестраховаться на случай обмана. Но, разумеется, как только я пойму, что меня не обманули и Антиквар заплатил сто тысяч долларов, – сразу же отдам рисунки Пикассо. Иначе меня просто убьют, а я хочу жить. Хотя пока и не представляю, как это – избавиться от контроля Вадима?..»

* * *

– А знаете, вы мне кого-то напоминаете…

«Николь Кидман я вам напоминаю. Если мне кто-нибудь при знакомстве этого не скажет, то я решу, что человек – слепой», – мысленно продолжила Лена фразу, начатую симпатичным чуть полноватым мужчиной лет сорока.

Мужчина Лене очень понравился. Было в нем что-то такое душевное, располагающее.

Однако проявлять инициативу, расспрашивать, чем этот мужчина занимается, она не стала.

Хватит, пару минут назад уже поинтересовалась у одного, такого же любезного, протянувшего бокал шампанского. Игорь, отводя взгляд, промямлил:

– Пока ничем не занимаюсь, так как совсем недавно освободился из мест лишения свободы.

Да от подобных откровений в обморок можно грохнуться!

Подумать только, зэк, и где – на вечеринке в таком крутом коттедже! Да тут столько знаменитостей, и актеры, и продюсеры. Жена соседа, Лика – как выяснилось, известная писательница. И не боятся ведь новые соседи общаться с уголовниками…

«Эти люди, Андрей и Лика – все-таки они очень странные, – подумала Лена, сочувственно разглядывая прищурившегося мужчину. Было видно, что он пытался вспомнить имя актрисы, но оно где-то затерялось в пыльных залежах на чердаке памяти. – Я чуть не упала, когда ко мне пришел Андрей и пригласил в гости. Меня, белую ворону в этом поселке! Со мной многие жители не здороваются принципиально, даже когда нос к носу сталкиваемся. Конечно, у меня старый дом, крытый шифером, с печным отоплением. Газ на участок не проведен, туалет на улице. Мой домик – как прыщ на фоне глянцевого блеска этого поселка. Они презирают меня! Впрочем, не важно… Мне наплевать, что обо мне подумают. Конечно, бывший муж ловко все обставил с разделом имущества, себе городскую квартиру, мне – эту развалюшку, старую дачу. Да, жить здесь – сложно. Но главное – моим собакам тут лучше, чем в городе».

Лена подумала о своих подопечных и улыбнулась.

Но они ведь такие славные! Дворняжки в основном, с ними хозяева не церемонятся, натешатся, а если что не так – за дверь. Псов, нуждающихся в новых хозяевах, в Москве тысячи. В приютских вольерах всех не разместишь, многие волонтеры берут собак и домой, на передержку. Хорошо, когда близкие понимают этот порыв – беспокоиться о животных, которые сами о себе заботиться не могут. Но чаще всего в семьях волонтеров рано или поздно возникают конфликты.

«Ну и пошел ты, – вспомнив бывшего мужа, Лена нахмурилась. – Очень хорошо, что все сложилось именно так. И я рассталась с бывшим не в сложной ситуации, когда мне требовалась помощь. Просто до этого не дошло. Он бросил бы меня в трудную минуту без угрызений совести. Как требовал избавиться от беременной Джесси, в разгар зимы, в морозы, и…»

– Актриса, американская, – простонал мужчина, протягивая визитную карточку. – Очень красивая женщина. Но вы лучше!

Лена скосила глаза на серый прямоугольничек плотной бумаги и едва сдержалась, чтобы не запрыгать от радости.

Следователь Владимир Седов! Следователь! Это же просто здорово! Давно хотелось познакомиться с таким человеком; нормальным милиционером. То есть – полицейским, как сейчас надо говорить, хотя и привыкнуть к этим нововведениям сложно. Следователь, наверное, тоже подойдет. Главное – чтобы у него имелось служебное удостоверение. И правильное понимание того, что с этим удостоверением делать. И тогда…

От предвкушения открывающихся перспектив у Лены заняло дух.

И как тут не волноваться?! Ведь такая «корочка» сотрудника правоохранительных органов может о-го-го как помочь! Надо просто заявиться с ней на Птичку, туда, где с рук продают животных, и попытаться прекратить творящийся там беспредел.

Бедные, бедные те песики и котята… У грамотного заводчика породистый щенок с родословной стоит не меньше 30 тысяч рублей. А на Птичке за полторы продадут и «чихуахуа», и «овчарку». Бог с тем, что там впаривают нечистокровных животных. Намного печальнее, что шанс выжить у тех щенков минимален. Им не делают прививки, не дают препараты от глистов, плохо кормят. Понимающий эту проблему сотрудник правоохранительных органов может помочь! Штрафы и изъятие пометов сразу же сократят количество тех, кто наживается на животных!

Солнечно улыбнувшись Седову (очень нужное знакомство, надо будет обязательно попытаться использовать этого мужчину), Лена отошла чуть в сторону.

Похоже, перекур и осмотр участка закончены. Андрей снова пригласил гостей в увитую виноградом беседку, где стояли столы; официантки и официанты в красивой форменной одежде стали разносить какие-то новые ароматно пахнущие блюда.

«Не буду возвращаться к столу, – решила она и пошла по дорожке к дому. – Сделаю вид, что мне нужно в туалет. А сама…»

Даже мысленно договаривать: «Посмотрю, можно ли тут что-нибудь украсть» стыдно.

Конечно, ради себя на чужое зариться – это исключено.

Однако собаки… Песикам столько всего нужно – корм, витамины, препараты от глистов, клещей. Кастрировать и стерилизовать собак никто бесплатно тоже не будет. Разумеется, воровать – это отвратительно. Но ведь речь же не идет о грабеже! Просто берется какая-то мелочь, ради животных. Да на такие мелкие пропажи никто и внимания-то не обращает! Поэтому…

«Я возьму только пару тысяч рублей или одну недорогую цепочку, – убеждала себя Лена, осторожно поднимаясь по лестнице. – В конце концов, Лика и не заметит пропажи, у нее таких украшений – вагон и маленькая тележка; и денег, наверное, всегда в кошельке много. А я смогу купить собакам пару больших мешков корма. Надо взять колечко или бабки, потом припрятать свои находки на моем участке. Конечно, я уверена: никто ничего не заметит, никакого обыска не будет. Но на всякий случай надо подстраховаться. Береженого, как говорится…»

Намеченный план реализовался легко. Небрежно оставленных сумок, кошельков или портмоне на глаза, правда, не попалось. Зато в спальне, на туалетном столике у зеркала, заваленном косметикой, нашлась шкатулка, битком набитая украшениями. Лена выбрала кольцо – по виду из белого золота, с довольно большим синим камнем. Там имелось еще одно колечко, явно более дорогое – с шестью сияющими камнями, похожими на бриллианты. Однако его девушка брать не стала, она же не воровка!

Спрятав находку в сумочку, Лена быстро выскользнула из комнаты, побежала по лестнице, пересекла холл и выскочила из дома.

Теперь – надежно спрятать украшение, и дело сделано.

«Идти через выход на свою дачу рискованно. С той стороны стоят столы, меня заметят, – решила девушка, направляясь в глубь участка. – Переброшу кольцо через забор – и дело с концом».

Там, в уголке возле забора, граничащего с собственным участком, похоже, никого не было. Да и вряд ли могло быть, то место совсем не располагало к прогулкам и не вызывало любопытства – рядом с газоном стояли строительные леса, лежали остатки блоков, досок и других стройматериалов.

На всякий случай Лена посмотрела по сторонам (ни души), завернула кольцо в носовой платок, добавила в узелок пару камешков с ближайшего газона (а если узелок унесет ветром, ищи его потом). Забралась на скамеечку, размахнулась, и…

– Так вы и есть тот самый антиквар? – вдруг раздался тонкий девичий голос.

От неожиданности Лена едва удержала равновесие.

Позади скамейки стояла девушка в белой блузке и темной мешковатой юбке.

Как назло, проклятый узелок вывалился из рук, и колечко упало прямо к ногам так некстати появившейся девчонки!

– Вы и есть антиквар? Это ваше кольцо? – она присела, подняла эффектно сверкнувшее в лучах заходящего солнца украшение, положила его на ладошку. – Красивое… С вами мы договаривались о встрече?

Лена молчала. Потому что не имела ни малейшего представления, как себя вести в этой дурацкой ситуации и что говорить…

* * *

Соседи по столу у Игоря Панченко подобрались так себе. Мужик справа, Валерий, все говорил, не умолкая, о главной радости своей жизни – курочках-цесарках. Нес полную ахинею – и ласковые, ты ж понимаешь, эти его куры, и красивые, а умные – прямо круче собак дрессировке поддаются. Жена Валерия, Диана, вела себя так, что страсть ее супруга к домашним пернатым становилась, в принципе, объяснима. Ну клуша клушей! С такой супругой сам и петухом закукарекаешь, и волком взвоешь! Хлебнув шампани, дамочка заводила мрачные разговоры о том, что вокруг – одни только тупые торгаши, а настоящие интеллектуалы не в почете. Сей нехитрый тезис она постоянно подкрепляла стихотворными строчками, которые читала с тоненьким завыванием, вызывая у Игоря стойкие воспоминания о коте, которому он с познавательной целью в голопузом детстве зажал лапу в тиски.

«Эх, люди, не понимаете вы своего счастья, – думал Игорь, налегая на шашлычок. После тюремного провианта сочное мясо казалось ему самым вкусным блюдом на свете. – Какие-то куры, какие-то стихи… Да пурга это все! Самое главное – это, оказывается, даже не бабки, а свобода; когда сам себе хозяин и господин. Хочешь спать – спишь, хочешь есть – ешь; и никаких тебе ни распорядков, ни вертухаев… Спасибо Андрюхе Ермоловичу, не забыл, не бросил в беде; подогрел, кого следует – и мне больше чем полсрока скостили. То, что пару лет на зоне провел, пожалуй, даже не обидно. Мешал мой бизнес крепко; тут не экономическое дело могли склепать – вообще на тот свет отправить. Зато теперь у меня в голове все прояснилось. Все понял: и кто настоящий друг, и что является на самом деле важным, а на что надо ложить с прибором…»

Игорь ел и не мог остановиться.

Уже давно ему было пора встать из-за стола и отправиться к поджидающей его девушке. Однако невероятный вкус шашлыка, просто тающего во рту, постоянно заставлял думать: ну вот все, последний кусочек – и ухожу. Конца и края этим «последним кусочкам» все не предвиделось.

Когда блюдо опустело, Игоря охватило невероятное волнение.

Девочка, сладкая…

Конечно, после зоны уже все случилось: прикосновение к мягким нежным девичьим телам, падение в жаркую пропасть, пустота и слабость. Разумеется, за удовольствие надо платить. Ну и фиг с ним, оно того стоит!

Да, та симпатичная голубоглазая малышка, которая теперь ждет в укромном уголке, – она тоже намекнула на вознаграждение. Все равно. Что такое деньги, когда речь идет о многолетнем голоде?! И надо сначала просто наесться, напиться, насытить свое тело молодой упругой плотью – а потом думать о душе, любви, страсти, взаимопонимании…

Имя сговорчивой крошки уже выветрилось у Игоря из головы.

Но, похоже, девочка давно пришла в укромный уголок за домом и даже успела улечься на газон, выглядящий не очень-то ухоженным из-за сложенных повсюду стройматериалов.

– Эй, ты что, заснула? – удивленно воскликнул он, увидев закрытые глаза малышки с длинными темными ресницами. – Ау, просыпайся. Давай все успеем до фейерверка, очень уж охота посмотреть, и…

Коснувшись руки девушки, он вздрогнул. Рука была резиново-прохладной. Остывающей. Неживой…

Вздрогнув, Игорь прищурился и едва не закричал.

У девчонки-то перерезано горло. Просто с первого взгляда этого особо не заметно, так как шея закрыта густыми смоляными волосами. Пропитавшимися терпко-пахнущей кровью…

Париж, 1947 год, Долорес Гонсалес

– Лучше бы я пошел в бордель! – вместо приветствия буркнул Пикассо.

Выражение лица великого художника не предвещает ничего хорошего. Широкие брови нахмурены, четко очерченные губы – плотно сжаты, а морщинки высекли гримасу недовольства на смуглой коже.

Сердце Долорес Гонсалес заходится от боли.

Вот всегда Пабло ведет себя так – вчера был нежен, сегодня говорит гадости. Он словно бы стыдится своих чувств, досадует на себя за вырвавшиеся признания, и мимолетные ласки потом обязательно сменяются болезненными ударами.

Как обычно, Долорес старательно делает вид, что вовсе не обижена, – мягко улыбается, берет у любовника куртку, заботливо расправляет ее на вешалке.

– Проблема в том, что после знакомства с тобой мне особо не хочется идти в бордель. Мне кажется, что девицы оттуда – недостаточно ласковые и внимательные, – не унимается Пабло, разматывая длинный светло-серый шарф. – Значит, ты портишь мне жизнь! Ведь я даже не могу по-настоящему повеселиться из-за тебя!

Как больно…

Темнеет в глазах, дышать почти невозможно.

Когда же случилось все это – любовь, похожая на затяжную болезнь, зависимость и наваждение?..

Сначала все было по-другому, совсем не так! В начале знакомства казалось: отношения с Пикассо – просто возможность приблизиться к мастеру, познать его живопись и научиться множеству мелочей, из которых потом рождаются шедевры, безукоризненные по композиции и колористике…

Он мог говорить о различных направлениях и техниках без устали, часами. Показывал, как смешивает краски (оказывается, Пикассо никогда не пользовался палитрой; в его мастерской всегда стояли только банки с чистыми цветами, а если ему надо было получить оттенок, то он просто разбавлял тона на газетах), рассказывал о правилах заполнения пространства картины, учил обращать внимание на свет.

Был еще один очень важный момент этих отношений. О нем, конечно, сначала и мыслей не возникало. Но все-таки, когда живешь фактически одна, когда на руках отец-алкоголик и над головой постоянно висит дамоклов меч голода – очень быстро начинаешь ценить помощь. Пикассо был по-своему великодушен – помог с мастерской, положил отца в клинику (это ему, впрочем, мало помогло; папа продолжал пить и умер от цирроза печени), часто давал деньги, а после Освобождения даже организовал персональную выставку. Но при этом нельзя было не обратить внимания, что эта его щедрость – она одновременно и не совсем щедрость. Пабло мог подарить свою картину – а через неделю заявить, что это слишком дорогой подарок, и забрать холст обратно. Та же квартира, в которой находилась мастерская, раньше принадлежала Доре Маар – однако Пабло просто потребовал у женщины это помещение. Несложно предположить – в один день он может точно так же и другой девушке заявить: «А ну-ка собирай свои вещи, и побыстрее! У нас с тобой все кончено, а мастерская нужна для очередной любовницы».

Связи Пикассо с другими женщинами – вообще отдельный разговор. Мало того, что он не скрывает своих отношений с Франсуазой Жило, Дорой Маар и множеством других – горничных, случайных натурщиц, тех же девиц с бульвара Капуцинов. Он еще постоянно говорит об этом, причем в таких подробностях… После подобных откровенных признаний нет никакой необходимости что-нибудь придумывать для разжигания ревности. Щедро выданных поленьев различных деталей хватит, чтобы костер мучительной боли пылал вечно. Ведь теперь про Пабло Пикассо известно все. И как он познакомился со своей первой французской женщиной Фернардой Оливье, и как увлекся молоденькой Марией-Терезой Вальтер, и как страдал от ревности жены из России, балерины Ольги Хохловой. Судя по его словам, пик эмоций вызывала беременность любимых женщин. У Пабло было двое детей: дочь Майя от Марии-Терезы Вальтер и сын Поль от Ольги Хохловой. Он мог часами описывать, какими прекрасными были его любовницы, когда ожидали малышей, как округлялись их животики, как полнели грудь и бедра [13]. Впрочем, эта нежность ничуть не мешала художнику развлекаться с падшими девицами. «Цени мое доверие. Не с каждой я могу говорить о других любовницах. С тобой могу. И что это значит? Что ты всегда будешь со мной! Каждый раз, когда я расстаюсь с женщиной, – я ее сжигаю в своей памяти. Чтобы совсем ничего от нее не осталось, чтобы начать новую жизнь с чистого листа. Тебя я никогда не брошу в костер. Ведь уничтожить Долорес Гонсалес – это как совершить самоубийство; ты знаешь обо мне столько, что постепенно становишься мной», – рассуждает Пабло.

И, в общем и целом, на какое-то время такие отношения устраивали.

Да, Пикассо не говорит о браке. Более того, последний год он живет с Франсуазой Жило.

Но так ли надо постоянно находиться рядом с Пабло? Он часто бывает в дурном настроении. Тогда приходится постоянно утешать его, говорить: «Ты гениален, милый!» Художник ежесекундно требует внимания к своей особе – а ведь хочется и самой работать, писать свои картины. Тем более, дела после персональной выставки пошли на лад, к полотнам большой интерес, много работ продано, есть и заказы. А в плане создания семьи с Пикассо все понятно: жена Пабло никогда не будет иметь даже кусочка собственной жизни; все ее время и все ее силы будут уходить только на знаменитого мужа. Иногда Пабло так ворчит, что невольно в голову лезут мысли о разнице в возрасте. Она ведь огромная – более сорока лет. Пабло стареет, дряхлеет; и все реже ему хочется оказаться в спальне, и все чаще он раздражен.

И какое-то время действительно казалось: а и не надо видеться с Пикассо часто, не надо стремиться жить с ним.

Быть любовницей такого человека – это намного лучше, чем быть его женой.

Только вот потом…

Он незаметно просочился в душу, он занял все сердце, он стал каждой мыслью, всяким вздохом. Он стал всем.

Как так получилось?

А невозможно, оказывается, просто греться у такого яркого пламени.

Оно обжигает, в нем сгораешь.

Пабло и есть тот огонь, и самый огромный бескрайний океан. Нельзя приближаться, если не хочешь утонуть. Просто сидеть на берегу бушующей водной стихии не получается; долго – не получается. Не одна волна, так другая захлестнет с головой, поднимет под облака, бросит на жесткую землю.

И в этой гибели много счастья. Но еще больше боли.

Пабло ранит себя, и еще сильнее – всех, кто находится рядом. Из этих мук рождаются его полотна.

«Жизнь без Пикассо все равно хуже, чем наши теперешние отношения, – думала Долорес, наблюдая за Пабло, уже переместившимся из прихожей в мастерскую. Он подошел к холсту, натянутому на подрамник, и внимательно изучал работу. – Мне надо набраться терпения. Может, Пабло еще и переменится. Если он только поймет, как много значит для меня, – то сразу перестанет мучить, и…»

– Эта картина навевает спокойствие и умиротворение, – наконец, сказал Пикассо, приглаживая редкие седые волосы вокруг загорелой лысины. – Знаешь, ты молодец! Мне нравится смотреть на твою работу и представлять пляж и море.

– Как странно, – Долорес горько улыбнулась, пытаясь разглядеть свое отражение в висевшем на стене зеркале. Увы, под глазами обозначились темные тени, морщинки стали четче, – а у меня это полотно вызывает совсем другие чувства. Я называю эту работу «Одиночество». Может, ты не заметил крохотную фигурку женщины в красном платье? Она одна в бесконечном мире, рядом с ней никого нет. Думаешь, мне стоит усилить цвет?

– Усилишь цвет – женщина станет слишком страстной для твоего замысла. Она перестанет быть одинокой, так как станет притягивать внимание, завлекать и интриговать. Нет, ярче тут делать не надо, так хорошо, – Пабло удовлетворенно кивнул. – Просто ты пишешь в абстрактной манере. Чем замечателен абстракционизм – так это тем, что всякий может наполнить конкретную работу своими эмоциями. Ты видишь одинокую фигуру, я – огромное прекрасное гармоничное пространство. И оба мы правы. И никто не скажет – вы неправильно нарисовали море. Потому что это может быть и не море вовсе! Хотя, конечно, всегда найдутся идиоты, которые станут заявлять: «Абстракционизм – просто мазня, а настоящие художники – только те, кто могут нарисовать портрет моей бабушки, в точности такой же, как отражение старушки в зеркале». Но что с такими спорить – невежды! Люблю абстракционизм, обожаю! Это как сумка, в которую каждый зритель может положить свои собственные эмоции.

– Чем займемся? Ты хочешь поработать? А может, сходим поужинать?

Пикассо пристально посмотрел на Долорес. Потом приблизился, обнял.

Его руки торопливо погладили ее спину, осторожно спустились к ягодицам, и вот уже длинные горячие пальцы забрались под юбку. Прикосновение ладоней к обнаженной коже так приятно, но…

– Я старик, Долорес! Я больше ни на что не годен! – восклицает Пабло, отстраняясь. Его темные глаза наполнены отчаянием. – Мне только и остается, что любить женщин кистями. Принеси мне мой альбом для графики и быстро раздевайся!

Одернув длинную пышную черную юбку (Пабло она очень нравилась, особенно вместе с красной кофточкой с глубоким вырезом), Долорес заторопилась к стеллажу с книгами, взяла с полки большую тетрадь для графических рисунков в темно-бордовом переплете.

Ах, этот альбом, альбом…

История любви, история болезни.

Первый рисунок, портрет Долорес Гонсалес с сыром. В тот день Пабло нашел сыр, который ему подали с красным вином, отвратительным. Отставив тарелку, он разразился гневной тирадой, а потом углубился в работу. У Долорес Гонсалес, нарисованной Пабло в альбоме, вместо половины лица – надкусанный кусок сыра. Как будто бы модель виновата в том, что продавец из молочного отдела – прохвост и проныра!

А еще в том альбоме есть прекрасный рисунок, два рта, слившись в поцелуе, парят в воздухе. Он появился после прогулки с Пабло вдоль берега Сены и головокружительных объятий. «Целуй меня. Не закрывай глаза. Смотри в небо, – требовал Пабло, и его мягкие губы снова дарили нежное тепло. – Ты чувствуешь, мы одни в целом мире, мы летим!» И правда, чувство полета тогда было прекрасным, стремительным, до слез счастливым. Через день Пабло опять сделался невыносим – но за те чудесные крылья, подарившие свободу парения, художника, конечно, можно было простить…

– Раздевайся, – Пабло кивнул на кушетку, накрытую куском черного шелка. – Снимай всю одежду, ложись, раздвинь ноги пошире. Еще шире, понимаешь?

С пунцовыми щеками, Долорес послушно выполняет распоряжения художника.

Мягкий шелк приятно холодит спину.

Но на эту легкую ласку девушка почти не обращает внимания.

Вся она – обнаженный стыд.

Выставлять напоказ самые сокровенные уголки тела, пусть и перед любимыми глазами, все равно очень неловко.

Это неловко, неприятно… Но потом, из самой гущи стыда, вдруг рождается удовольствие. Сначала робкое, оно набирает силу, разливается все шире, становится почти уже нестерпимо острым.

– Я просто тебя рисую, а ты так быстро дышишь, как будто мы занимаемся любовью, – бормочет Пабло, довольно улыбаясь. – Тебе хорошо со мной, правда?

– Правда, – шепчет Долорес, а потом сразу зажимает рот ладонью. Только лишь от взглядов любимых глаз, от звуков родного голоса по всему ее телу проносится мощная волна наслаждения, свет делается нестерпимо ярким и крик рвется из груди.

Произошедшее – так странно и непостижимо.

Но все-таки это случилось.

Пикассо – уникальный, не только в живописи…

«Я хочу всегда принадлежать ему. Я хочу умереть теперь, когда Пабло любит меня, когда он рисует меня. Он мой бог, мой король, мой мастер…»

Потом стайка благодарных мыслей улетает, сознание проясняется.

Улыбнувшись, Долорес открывает глаза.

Ей любопытно взглянуть на рисунок, но альбом уже закрыт и лежит на своей полочке.

– Одевайся, – распоряжается Пабло и быстро покидает мастерскую. И уже из прихожей кричит: – Мы идем с тобой к Доре Маар!

Пойти в гости к Доре Маар… Только Пабло мог предложить такое! Бывшая любовница Пикассо на днях покинула психиатрическую клинику, где проходила лечение после разрыва с художником. Меньше всего на свете ей теперь надо видеть бывшего любовника и его новую подружку!

– А просто сходить поужинать можно? – осторожно интересуется Долорес. Ее тело все еще подрагивает от сладких разрядов, пальцы стали влажными, поэтому застегивать алую кофточку с тугими петлями теперь особенно трудно. – Я так голодна!

– Отлично! Мы идем ужинать с Дорой Маар!

Долорес, не сдержавшись, кричит:

– Я не пойду к ней! Ты что, с ума сошел, она ведь только из больницы! Ей пришлось пережить лечение электрошоком. Бедняжка так настрадалась!

– А разве не надо навещать своих друзей?

– Сходи к ней один…

– Послушай, – вернувшись в мастерскую, Пабло бросился к Долорес, взял ее за подбородок и пристально посмотрел в глаза, – не надо злить меня. Ты разве не знаешь, что для меня другие люди – словно пылинки? Возьму веник, смахну – вот и весь разговор.

– Ладно, идем, – покорно соглашается Долорес, проклиная себя за эту уступчивость.

«Во мне что-то сломалось с появлением Пабло, – уныло думает она, спускаясь вниз по лестнице, в весенний обласканный солнцем Париж. – Я не могу с ним спорить, не могу ему сопротивляться. Его сила сначала подавляет, а потом уничтожает личность, превращая любую женщину в безвольную игрушку Пикассо. Пабло рассказывал о своем знакомстве с Дорой. Она сидела в кафе, в розовых перчатках с аппликацией и, положив ладонь на стол, очерчивала контур руки острым ножом. Иногда удары были неточными, и на розовом атласе появлялись красные пятна. Пабло попросил эти перчатки в подарок. С тех пор он режет Дору без ножа – знакомит ее со своими любовницами, отбирает подарки, смеется над ее страданиями. А что стало с Ольгой Хохловой?! Она засыпает Пабло письмами, шпионит за ним. Она выяснила, где я живу, и пару раз вцепилась мне в волосы с воплями: «Отдай Пикассо, он мой!» А он не ее, и совершенно не мой – он сам по себе, и может нести своим женщинам только боль. Мне надо пытаться от него освободиться. Буду стараться расстаться с ним и забыть его…»

Вечер в ресторане прошел ужасно.

Дора Маар, бледная и похудевшая, казалась высокой трагической актрисой. Рядом с ней, величественно-прекрасной, Пабло выглядел маленьким сморщенным старикашкой. «А ведь Дора его младше на двадцать лет. Представляю, как я смотрюсь вместе с Пикассо; наверное, совсем девчонкой – меня-то он старше на сорок лет», – пронеслось в голове Долорес, когда она посмотрела на садящихся рядом за столик Пабло и Дору.

Дора Маар заказала много блюд, явно пытаясь сделать вид, что чувствует себя превосходно.

Она поражала фонтаном остроумных шуток, едких замечаний, явно стараясь дать понять своему любовнику: «Ты только посмотри, кого ты потерял! Да твоя новая любовница не стоит моего мизинца!». Пабло на все ее шутки отвечал: «Какие же глупости ты говоришь, Дора!» А потом, после ужина, Пикассо заявил Маар: «Я думаю, тебя уже не надо провожать? Сама домой доберешься?» Натянуто улыбнувшись, Дора заверила, что с ней все будет в полном порядке.

– Теперь ты убедилась, как я люблю тебя? – ворковал Пабло, провожая Долорес по опустевшим полусонным улочкам. – Я дал Доре понять – между нами все кончено.

– Да, дорогой, спасибо, – шепчут застывшие губы.

На самом деле с них рвется другое.

Так унижать женщину, с которой делил постель, – низко и гадко!

Так поступать с бедняжкой, едва оправившейся после болезни, – подло!

Но чего добьешься такой правдой? Только того, что Пабло уйдет. Он не хочет слушать ничего, что расходится с его мнением. Он уйдет – и как тогда жить? Все его женщины не могут больше найти ни счастья, ни любви, ни хотя бы покоя. Они все отдали бы лишь за возможность иногда видеть Пабло. Да, с ним очень тяжело. Но без него еще тяжелее…

* * *

– Не поняла, что, виски закончился? – заметив, как следователь Седов наливает в стакан минералки, Лика принялась внимательно рассматривать стоящие на столе бутылки. – Гляди, Володя, прямо рядом с тобой напиток, который ты уважаешь! Хотя да, девичья память, ты же на машине…

Сделав глоток воды, Седов покачал головой:

– Не беспокойся, хозяйка, и вискаря хватает, и руль тут ни при чем. Просто у меня теперь трезвый образ жизни.

Она застрочила очередью вопросов:

– Что, совсем не пьешь спиртное? А чего так? Со здоровьем что-то случилось? Я могу помочь?

– Со здоровьем все в порядке. Со всем остальным, – следователь с досадой поморщился, – скажем так, могло бы быть лучше. Я про работу… Знаешь, Вронская, а вот ты молодец. Почитываю я твои романы и понимаю: ловко тебе удается не показывать всю нашу грязь, все это болото… И это правильно. В таком дерьме поплаваешь – жить не захочешь. Я знаю, о чем говорю. Беспредел в органах юстиции творится такой, что у меня, взрослого сильного мужика, который уже всякое повидал и ко многому привык, крыша едет. Надо как-то переключиться, забыться, расслабиться. Одна бутылка, другая, третья; как говорится, понеслась душа в рай… А потом просто понял, что я уже не помню, какую неделю по вечерам бухаю по-черному. Нет, вру – там не о неделях запоя речь шла, уже о месяцах. Решил завязать; по крайней мере – попытаться. От того, что я сопьюсь, коррупции меньше не станет… А шила в мешке не утаишь, нет! Все люди давно уже расклад понимают. Да каждый обыватель знает: переименовывать прокуратуры в следственные отделы, а милицию в полицию можно сколько угодно, только все по-прежнему решают деньги и связи. Министра-то помнишь, на прошлой неделе задержали?

– Того, который обвиняется в присвоении бюджетных средств? – уточнила Вронская, сразу же получившая телеграмму-молнию от журналистской памяти, хранящей, кажется, все выпуски информагентств. – Около трех миллионов долларов выделили на реконструкцию больницы, а министр денежки стырил, а реконструкцию не провел, да?

– Да, все верно. Только сейчас уже все обвинения с министра сняты. На должность он больше не вернется. Но для него, я уверен, это не критично. С такими деньгами можно и на работу не ходить… Вот интересно, что чувствовал следак, который оформлял сначала изменение меры пресечения, потом отсутствие состава преступления в действиях? Да тут к гадалке не ходи: радовался, наверное, удачной сделке!

Лика с горечью слушала, как приятель жалуется на жизнь, и чувствовала себя старой, слабой, ненужной, как вылинявшие Даринины куклы с отклеившимися волосами. Такие эмоции, наверное, и не могут не возникать на руинах. Когда реальность сокрушает прекрасные фантазии – это всегда мучительно больно…

Знакомство со следователем Седовым и начало литературной деятельности совпали, это произошло восемь лет назад. Конечно, и тогда ситуация не была идеальной; кое-что из откровений Седова не хотелось приводить в книгах. А зачем тыкать читателей носом в дерьмо? У каждого по жизни хватает своих проблем, каждый в большей или меньшей степени сталкивается с несправедливостью – так пускай хотя бы книги будут тем миром, в котором все чисто и светло… Не возникало желания писать о том, как на следователей давит начальство, требуя прикрыть некоторые дела с явной доказательной базой совершения преступления. На страницы романов почти не попали Володины приятели, берущие взятки за переквалификацию статей, даже за отмазывание очевидных преступников. Тогда все это еще можно было оставлять за скобками, потому что коррупционные частности не носили массового характера. Теперь ситуация изменилась. Сейчас «откат» – норма, а расследованное «по-честному» дело – что-то из ряда вон выходящее. На работу в следственные отделы все чаще попадают по признаку кумовства, и там творится такое, что уголовного кодекса не хватит квалифицировать всю ту мерзость.

Из этого болота любому честному следователю надо поскорее уносить ноги. Но самое печальное – бежать-то некуда. Всю жизнь Седов думал, что выполняет важную работу, борется с преступностью, защищает добропорядочных граждан. И вот от выполнения такой важной миссии – куда?.. В детективное агентство, шпионить за неверными мужьями и женами? Это только в романах к частным детективам приходят клиенты с сложными расследованиями, в реальной жизни – все проще и банальнее.

Да, можно попытаться убедить приятеля: большинство людей живет, не спасая мир; большинство ходит на работу для того, чтобы просто зарабатывать себе на жизнь. И это не плохо и не хорошо – это реальность! Но точно так же понятно, что в этой реальности существуют другие люди. У них иные цели и потребности, и они не могут жить как все… Кто-то там, наверху, проставил маркером напротив судьбы Владимира Седова пометку «Бэтмэн». Только вот условий для реализации этой сверхзадачи в современной Москве нет…

– Я понимаю, о чем ты говоришь, – вздохнула Вронская, машинально оглядывая гостей. Они невольно разбились на группы по интересам: несколько пар танцевали, мужчины жарили очередную порцию шашлыка, кто-то любовался цветами. Сохранность клумб, похоже, была под вопросом: сосед Валерий Палыч, муж Дианы (той самой хамки и снобки, как выяснилось, слегка знакомой по интернет-общению) притащил на участок пару ярких миниатюрных курочек, и они пытались деловито покопаться в цветочках. Похоже, умилительные распоряжения хозяина («цыпочки мои, девочки, ведите себя хорошо») на них совершенно не действовали. А еще бросалось в глаза, что гостей стало меньше. Первой откланялась редактор из издательства со своей малышкой, потом, похоже, куда-то задевался приятель Андрея Игорь…

– Я понимаю, о чем ты говоришь, – повторила Лика, переводя взгляд на Седова. Надо же, а ведь Володя выглядит намного лучше, чем обычно: посвежевший, подтянутый; здоровый образ жизни явно пошел ему на пользу. – Той реальности, которая является для нас с тобой нормальной, больше нет. Столкнувшись с тем, что правоохранительная система поражена ржавчиной коррупции снизу доверху, я долго думала – как мне писать свои книги. Александра Маринина, например, поступила так – отправила свою Каменскую на пенсию, а оттуда – в частное агентство. И читатели счастливы – любимая героиня по-прежнему распутывает головоломки, и автор спит спокойно – потому что не описывает честного опера из числа уже не существующих в природе. Но я для себя решила: продолжаю носить розовые очки и упрямо верить в чудо. В конце концов, даже в Библии написано: в начале было слово. Может, мое слово все-таки что-то значит; может, оно способно что-нибудь изменить?.. В любом правиле имеются исключения, не все в этом мире продается и покупается. Я пишу про свет и стараюсь не концентрироваться на грязи. И да, следователи в моих романах ловят преступников и не берут взяток. Я хочу, чтобы это было так, всей душой хочу! Ведь это было бы правильно – чтобы добро побеждало зло, чтобы люди стремились совершать хорошие поступки, а за плохие несли заслуженное наказание! Так должно быть, это верно! Но иногда вера иссякает и накатывает отчаяние. Тогда я кажусь себе старой забытой куклой из закончившейся доброй сказки, которая больше никогда не повторится, и…

– Подожди, – Володя приложил палец к губам, – я не понимаю… Ты слышишь? Какой-то странный звук. Ребенок плачет?

Лика прислушалась и похолодела.

Да, Володя не ошибся: действительно, через негромкий джаз можно различить тоненькие всхлипывания. Только это не плач ребенка. Так скулит Снап. Но лучше бы, наверное, речь шла о детском плаче…

«Зачем вам держать такую собаку? Она же не защищает дом!» – изумляются люди, впервые увидевшие рыжего голден-ретривера. Размеры собаки давно сопоставимы с габаритами крупного теленка. И вот эти сорок пять кило живого веса радуются гостям так, как будто бы встреча с незнакомым человеком – самое прекрасное событие всей собачьей жизни; Снапуня улыбается, виляет хвостом, приносит игрушки; норовит, как кошка, потереться об ноги, благодарно замирая от поглаживаний… Эта порода очень дружелюбна и совершенно не агрессивна. Даже на обидчика крупный голден никогда не набросится, только посмотрит – возмущенно, укоризненно, душераздирающе. Однако такая неконфликтность и доброта придают породе уникальные черты. Годен-ретриверы наполнены любовью ко всем проявлениям этого мира; они радуются каждому человеку, солнцу и дождю, еде и прогулке. Такие псы согревают и освещают жизнь своих хозяев. Они редко когда лают, и еще реже воют…

– Пойдем скорее, – Лика вскочила со стула и схватила Седова за плечо. – Володя, идем же! На моей памяти Снап только один раз так скулил – когда Дарина у бабушки в стиральную машинку забралась. С дочкой все было в порядке, но собака выла, как плакальщица на похоронах!

Обогнув танцующие парочки, Вронская подхватила руками подол длинного черного платья, потом сбросила лаковые шпильки, застревающие в каждой щели между плитами.

Вой собаки раздавался из дальнего угла участка, расположенного за домом.

«Ну вот, Седов и увидит нашу мини-помойку, – пронеслось у Лики в голове. – Надо будет завтра заказать, наконец, машину и вывезти эти стройматериалы. Не знаю, куда их девать, но такой срач разводить рядом с нашим классным домиком нельзя, и…»

Снап сидел возле блоков и досок; повернул голову на звук шагов, слабо вильнул пушистым хвостом. А в полуметре от него, прямо на газоне, лежала девушка; светлыми пятнами в сиреневых сумерках выделялись безмятежное лицо и белая блузка.

– Это сестра дизайнера, Таня, – пробормотала Вронская, подходя ближе. – Наверное, ей стало плохо. Кровь из носа пошла – вон блузка сбоку вся в крови, и…

Слова внезапно закончились, мысли замерли.

А потом замельтешили совершенно в других направлениях.

«Как хорошо, что я додумалась отвезти дочь к родителям, и Дарина этого не видит».

«Какой ужас – у бедняжки перерезано горло, вся шея и рубашка кровью залита. Господи, как это дико – да ведь девчушке нет еще и двадцати, такая молодая…»

«Нет, нет, это бред – почему все это случилось здесь, у меня дома? Мы с Андреем называли это место – наш рай. Уже не рай… Ничего не понимаю… Ведь здесь же не было посторонних, мы хорошо знаем каждого приглашенного человека; разве что парни и девушки, помогающие управляться с тарелками, – люди случайные. Хотя нет, еще и соседи, если разобраться, тоже не очень-то хорошо знакомы нашей семье… Не хочу, не хочу, чтобы эти кошмары происходили в реальной жизни… Я описывала такие сцены много раз. Пора завязывать с детективами; мысли материальны – чистая правда».

«Не верю. Да, у меня были предчувствия, но я не верю! Молодые девушки не должны погибать, это неправильно…»

«Хорошо, что здесь есть следователь и судмедэксперт. Но все равно, надо срочно звонить в милицию; территориально, разумеется, наша деревня к следственному отделу Седова не имеет никакого отношения. И где Вадим? Дизайнер ведь так и не вернулся… О боже, что мы с Андреем скажем Вадиму?! Нет-нет, я так не хочу, я не могу, я с ума сойду. Ведь это же из-за меня он уехал… Если бы я не сказала про упавший горшок, Вадим бы не сорвался за новым, и ничего бы с его сестрой не случилось. Какой ужас! Это же я, получается, во всем виновата… Впрочем, нет, если так разобраться – Вадим виноват не меньше. Я ничего не знаю ни о нем, ни о его семье. Если его сестре угрожала опасность, то почему он оставил ее?..»

* * *

«Надо быстро собраться, собраться, собраться», – убеждал себя Владимир Седов, разыскивая среди гостей судмедэксперта Антона Семенова. Тот не отвечал на звонки, и это неудивительно: из выставленных на подоконники колонок продолжала литься мелодичная музыка, не различить в ней трель мобильника проще простого.

Надо собраться.

Так, вроде бы первые действия в данной ситуации были правильными. Милиция уже едет. За еле стоящей на ногах Вронской присматривает проинформированный о произошедшем Андрей.

Теперь надо изолировать гостей; желательно в помещении, где совершенно точно не имеется никаких следов преступника. А где оно может быть, такое помещение? Здесь тьма народа, наверное, все смогут разместиться только в самой большой комнате, гостиной? Только ее следует предварительно осмотреть.

Собраться, собраться…

Найти Антона. Пусть стоит у тела, он и не такое видал, нервы выдержат. Ему придется дежурить там, не пускать любопытствующих граждан, которые, несложно догадаться, будут прилагать максимум усилий для того, чтобы расползтись по месту происшествия наглыми шустрыми тараканами и затоптать все, что только может представлять интерес для криминалистов.

Сначала поговорить с экспертом. Потом заняться гостями. Так будет правильно.

Увидев наконец вдалеке Антона, безмятежно воркующего с официанткой, Седов выругался.

Нервы.

Бывает же такое! От своих непосредственных обязанностей голова идет кругом. Где-где уж можно было обнаружить труп, но не на лужайке у дома Лики Вронской! Впрочем, этот ее бойфренд – тот еще кадр; впечатляющие особняки в таких местах за простую зарплату не строят; а значит – нужно быть готовым к криминальным неприятностям. Хотя Андрей и не отрицает – в лихие девяностые стартовый капитал никто в полном соответствии с законами не зарабатывал. Однако если бы Андрею за те делишки голову хотели бы открутить – так открутили бы, совершенно спокойно. Сейчас у него чистый легальный бизнес. С которым убитые девушки на первый взгляд ну просто никак не могут быть связаны…

Ох, как путаются мысли, какая же каша в голове!

А эксперт, однако, времени даром не теряет; уже приобнимает официанточку за талию!

– Володя, хочу тебя познакомить с Маришей, – широко улыбнувшись, Антон покосился в вырез блузки молоденькой блондинки, где угадывался прекрасный упругий третий номер. – Мариночка – самая красивая женщина в мире, и…

– И я тебя у нее заберу. На пять сек! – пробормотал Седов, хватая пошатывающегося эксперта под руку. Пришлось буквально оторвать парня от девицы, так как он все не желал отпускать ее талию. – Семенов, слышишь, да угомонись ты! Надо трезветь. Там за домом труп. Девчонка, кажется, с перерезанным горлом. В милицию – то есть в полицию, блин, достали уже с этими переименованиями, – я позвонил. Но надо пойти посмотреть, что там к чему.

Эксперт икнул:

– Старик, шутка не удалась. Не смешно.

– Совершенно не смешно.

– Мариночка пригласила меня сегодня к себе. Как все просто и здорово, правда?

– Правда. Если мы все правильно теперь организуем, то ты вполне сможешь остаток ночи порезвиться со своей малышкой.

– А почему только остаток ночи? Что-то я не понял, ты тоже к Мариночке клинья подбиваешь? Что это ты с ней организовывать собираешься?

Вместо ответа Седов подхватил эксперта под руку и потащил его в дальний угол участка, на место происшествия.

Как хорошо, что он не пьет! Иначе тоже бы сейчас лыка не вязал уже, и сохранились бы до приезда оперативно-следственной группы хоть какие-то следы – это большой вопрос.

Увидев труп, Антон потер глаза, посмотрел на Седова, снова перевел взгляд на тело. И, опускаясь рядом с девушкой на корточки, выдал пару крепких словечек.

Осторожно, стараясь не запачкать пальцы в крови, Антон убрал с шеи прядь густых темных волос и вздохнул:

– Ну, Седов, ты видишь все сам. Никакой Америки я тебе не открою. Конечно, на шее имеются две раны, на вид около пяти и восьми сантиметров, нанесены режущим предметом типа бритвы, с одним лезвием. Признаков колюще-режущего орудия убийства нет, раны с ровными краями, значительной глубины. Обе раны – горизонтальные, нанесены посторонней рукой. Скорее всего, при первом ударе девушка рефлекторно дернулась, лезвие соскочило – и потом убийца нанес еще одну рану. Хотя и первая рана была смертельной: шея, артерии… Это совершенно точно не самоубийство – резаные раны, нанесенные своей рукой, идут сверху вниз слегка по косой на передней или переднебоковой поверхности шеи. Здесь локализация и характер нанесения совершенно иные. А еще… – Антон повернул голову девушки на бок, откинул волосы, – похоже, затылок у нее поврежден; наверное, когда падала, ударилась о камни. Или ее сначала тяжелым тупым предметом по затылку приложили?.. Здесь все в кровище, не могу с ходу сказать, прижизненное повреждение или посмертное. Может, прижизненное; похоже, на ссадине кровь подсохла, образовав корочку…

– Можешь сказать, когда ее убили?

– У меня нет градусника. Я же, елки-палки, не работать собирался! Бедная малышка, что ж ей не жилось-то! По моим субъективным тактильным ощущениям – смерть наступила часа два-три назад. Может, и больше времени прошло, сегодня тепло, температура тела снижается медленно. А прирезали ее… – Антон перевернул труп на живот и присвистнул: – Вот что-то вроде этого я и предполагал. Бритва не бритва – а одно лезвие, острое, и обушка нет. От обушка на ране остаются следы.

Седов вытянул шею, рассматривая валявшийся на траве какой-то странный узкий довольно длинный предмет в ярком красно-желтом пластиковом корпусе. На нем явно виднелись следы подсохшей крови.

– Что за фигня? Никогда такого не видел, – вырвалось у следователя, уже потянувшегося к предмету, но вдруг замершего. – Елки-палки, да что это я?! Как ребенок, чуть не схватил. Как неожиданно это все…

– Это строительный нож, – раздалось за спиной следователя.

Тот живо обернулся, намереваясь поскорее вытолкать любопытного гостя. Однако возле горки стройматериалов стоял хозяин дома собственной персоной, за его локоть придерживалась Вронская, бледная, с черными струйками на щеках.

Ох уж эти ее слезы, тушь размазанная… В таких ситуациях с Ликой всегда так – в считаные секунды глаза на мокром месте, захлебывается рыданиями, Ниагара. И жалко ее. И смотреть, как на любые женские слезы, муторно-противно…

– Это строительный нож, – повторил Андрей, чуть наклоняясь к траве, где рядом с телом лежал яркий предмет. – В них очень острое крепкое лезвие, и металл без проблем берет, стальные провода как нитки перерезает; рубероид таким режут. Пока у нас стройка шла, я уже почти экспертом стал по всем этим строительным прибамбасам. Там имеется рычажок, который плавно выдвигает лезвие. У меня есть похожий, в наборе инструментов. Но именно этот, который рядом с трупом, не мой нож. У меня во всем комплекте пластиковые части – синие, а тут желто-красный корпус… Блин, голова кругом. Лика, ты не звонила насчет фейерверка? Надо отменить, тут такой фейерверк запустился… Володя, я чего спросить хотел? Надо же с Вадимом срочно связаться. Это брат Тани. Он вообще тоже был приглашен, Таня с ним пришла. Но он отъехал на пару часов. Вообще уже должен был вернуться, только его все нет почему-то. Наверное, придется мне ему все сказать, это же лучше, чем если милиция сообщит? Если в такой ситуации, конечно, хоть что-то может быть лучше…

– Звони. Крепись. Как я ненавижу приносить такие новости! Но лучше – когда не совсем чужой человек сообщает, я уверен. Кстати, как-то странно вовремя этот братик исчез… – Седов снова наклонился над трупом, потом повернулся к эксперту. – Антон, смотри, тут еще сюрприз! Кольцо, камень синий.

– Ой, а это ведь мое кольцо, серебряное с сапфиром, – всхлипнула Лика, промокнув под глазами краем своего платья. – Мне его родители подарили, когда я на журфак поступила. Только вот я не понимаю, как оно на этом газоне оказалось?!

– Может, ты его раньше в этом месте потеряла? Газон стригла или что вы тут еще на своем участке делаете?.. У меня даже дачи нет, я в этих загородных делах не разбираюсь совершенно.

Вронская покачала головой:

– Газон обычно Андрей стрижет. А в этот угол участка мы вообще редко заходим – тут у нас что-то вроде мини-свалки. Кольцо я сегодня совершенно точно видела в шкатулке с украшениями. Она у меня в спальне стоит.

– Уверена?

– Конечно, на сто процентов. Я же выбирала, какие украшения надеть. И точно видела это колечко. Мне нравится на него смотреть, при случае всегда любуюсь, подарок любимых родителей. Кажется, что оно из белого золота, но это серебро, не помню чем покрытое, не темнеет. К сегодняшнему платью оно не подходило, и…

Седов ткнул в бок эксперта:

– Антон, ты ничего не видел.

– А что я видел? – уже почти трезвым голосом поинтересовался эксперт, наблюдая, как следователь поднимает кольцо и протягивает его Вронской. – Ничего, совершенно ничего.

Глаза Лики округлились:

– Володя, да ты чего? Я не могу, так нельзя. Если кольцо оказалось здесь – значит, его преступник мог обронить. Там отпечатки могли остаться.

– Я не понял, ты что, меня учить будешь?! Хотя с тебя станется. Бери и не возмущайся. – Седов взял Вронскую за руку и вложил в ладонь украшение. – Неизвестно, кто еще сейчас на осмотр места происшествия приедет. Знаешь, мать, могут не поверить, что это не ты случайно выронила. Все как в твоих романах: наклонилась над телом, желая проверить, точно ли пришила девочку, и потеряла. Очень распространенная ситуация.

– Да я с этой Таней только сегодня познакомилась! И потом, какой из меня преступник, я же все-таки писательница, журналистка. Куча знакомых в правоохранительной системе, которые могут за меня поручиться, ты в том числе! Володя, ты что творишь?! Слушай, а ведь если это кольцо достали из шкатулки – то там тоже могут «пальчики» остаться. Зачем врать, зачем столько ниточек обрубать?!

Седов пожал плечами. Вронская не меняется. Вроде бы неглупая баба, но во многих вопросах – как наивный ребенок. И ведь сама же знает, есть такие следователи – им хоть кол на голове теши, а ничего не добьешься; их интересует не реальная информация или справедливость возмездия, а сумма отката и статистика по раскрытию. В плане финансов с Вронской не договоришься, так что остается оперативное доблестное расследование с триумфальным отправлением дела в суд. Неизвестно, кто сейчас приедет «на труп». Увы, теперь приходится страховаться…

– Вообще-то на месте происшествия нам тоже было лучше не тусоваться, – предупредил Антон, опираясь на сложенные высокой стопкой блоки. – Так что поменьше с теми, кто приедет, на эту тему говорите.

Надо сосредоточиться…

Теперь осталось выполнить последний пункт из бегло намеченного плана – изолировать всех гостей. Но сначала – осмотреть гостиную.

– Или лучше всех собрать на участке, в виноградной беседке? – Седов и не заметил, как стал мыслить вслух. – Хотя нет, уже темно, прохладно. Кто-то может незаметно исчезнуть; кто-то, у кого рыльце в пушку. Помещение в этом плане намного надежнее…

* * *

– Блин, и долго нам здесь торчать? Мне уже кур пора кормить, между прочим, – возмущался Валерик, колотя пальцами по подлокотнику светло-бежевого кожаного кресла. – Большинство из них в курятнике заперто. Хорошо, что хоть эти крошки немного попаслись на травке, поклевали. Да, мои девочки?

«Девочки», две ярких цесарки, которых муж притащил со своего участка пару часов назад, теперь тоже находились в гостиной, у ног своего хозяина. Но даже подобием ответа Валерика не удостоили, были очень заняты – вовсю долбили клювами по паркету, еще сладковато пахнущему древесиной.

Вот было бы хорошо, если бы они еще навалили пару зловонных кучек! Так Вронской и надо, немного дерьма, напоминающего ее книжки, – лучший подарок ей на новоселье. Пусть тут не думает, что хорошо устроилась!

Нагнувшись к ушку сидевшей у него на коленях Дианы, Валерик понизил голос:

– И вообще, скорее бы все это закончилось, правда? Нам было бы чем заняться. Моя госпожа ведь хочет преподать мне пару уроков?

– Да-да, – рассеянно прошептала Диана, уже давно выработавшая у себя рефлекс спокойно реагировать на все пошлые и дикие ремарки супруга. – Ты был очень плохим мальчиком, и я тебя накажу.

На самом деле наказать ей хотелось бы старшую сестру Валерика, Арину. Конкретно так наказать, не возиться со всякими плеточками из секс-шопа, а просто вот взять и по стенке размазать!

Мать растила Валерика и Арину одна, вкалывала на нескольких работах, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Поэтому Арина была вынуждена сидеть с младшим братом. Конечно, девочке это совершенно не нравилось, и за малейшую провинность она издевалась над ребенком, ни в чем себе не отказывая. Сестра хлестала братишку ремнем по голым ягодицам, колола иголками, привязывала к стулу. Результаты такого «воспитания» изломали его психику так, что помочь не может ни один доктор. То есть врачи с удовольствием говорят с Валериком о прошлом и настоящем, получают немаленькие гонорары. Но сделать так, чтобы у мужа наступала эрекция без всех этих мазохистских выкрутасов, никто не может – ни психологи, ни сексологи. Валерик на самом деле больше всего на свете хотел бы быть как все, жить как все. Он не получает никакого удовольствия от особенностей своей сексуальности, наоборот – в глубине души, несмотря на все свое добродушие, чувствует ущербность. Он похож на наркомана, постоянно увеличивающего дозу; ему необходимо чувствовать боль, причем все более и более сильную…

По-человечески, конечно, Валерику можно только посочувствовать. Другой бы на его месте, не обладающий таким здоровым пофигизмом, уже давно в психиатрическую больницу бы загремел. Но это сочувствие, увы, ничуть не меняет ужаснейшую ситуацию. Тонкая прекрасная женщина, знаток классической литературы и просто красавица, вынуждена жить с грубым извращенцем…

«Ой, что же это я? – спохватилась Диана, краем уха прислушиваясь к разговору. Кажется, люди всерьез обсуждали, а не пойти ли им посмотреть на труп. Вот было бы здорово к ним присоединиться! – На самом деле, грех мне теперь на жизнь жаловаться. Сейчас я буду заниматься совсем другими делами. Я увижу смерть, почувствую ее ледяное дыхание; узнаю, как она высасывает жизнь, до последней капельки».

Сквозь собственные мысли нервно пробивалась Цветаева:

– Все же в час, как леденеет твердьЯ мечтаю о тебе, о смерть,О твоей прохладной благодати —Как мечтает о своей кроватиЧеловек, уставший от объятий.

Ей сразу же вторил Бродский:

– Запомнить,как сползают по стеклу мутные потоки дождя,искажая пропорции зданий,когда нам объясняют, что мы должны делать.Запомнить,как над бесприютной землейпростирает последние прямые рукикрест…

И от этих стихотворных строчек сладко ныло сердце.

Настроение приобретало мрачную оживленность.

Диана Зарипова машинально отзывалась на ремарки мужа, прислушивалась к гулу разговора – и одновременно осознавала, что она лучше, выше и чище всех собравшихся здесь людей. Потому что ее выделила и отметила сама смерть…

«Я точно знаю, кто убил девчонку. Я напишу потрясающий роман. Я все смогу, – Диана смотрела на сгущающиеся за окном сумерки и улыбалась. Ее руки немного дрожали. – Сегодня – мой день, с этих потрясающих событий начинается новый этап моего творчества, новый этап всей жизни! Все будет уже по-другому. Я перешла Рубикон, возврата назад нет, и это прекрасно…»

* * *

– А мне как-то уже доводилось быть свидетелем. Соседа убили, тоже милиция приезжала. Так я всю ночь не спала, показания давала. Так медленно все это происходит, пока опросят, пока запишут все.

– Ну а как бы вы хотели? Тут все-таки человека прирезали. Нелогично как-то было бы, если бы все по домам разъезжались как ни в чем не бывало.

– Как жаль Вадима, такой приятный мужчина. Он, наверное, очень любил свою сестру. И девушку жаль.

– А, Вадим – это такой бугай, который с Таней приехал? Я уже подумал – что это ее любовник. Такой кабан здоровый и пришить может. Нет, ну, если Таня – его сестра, это, конечно, все меняет…

– Непонятно вообще, кто мог совершить такое! Какая дикость! А ведь вроде все мы – такие приличные безобидные люди. Может, это официантки?

– А что официантки и официанты? Что, если они тарелки носят – так им и убить проще простого?! Детский сад прямо!

Звучавшие со всех сторон голоса, обсуждавшие недавнее происшествие, мешали Лене сосредоточиться. А сосредоточиться нужно было обязательно. Потому что иначе – попадешь в тюрьму по обвинению в убийстве. Никому ведь не объяснишь, что всему виной случайность. А даже если и объяснишь – что толку? За такое в любом случае придется отвечать. Но в тюрьму садиться нельзя! Нельзя ни в коем случае! А на кого оставить собак? Кто будет гулять с ними, кормить, лечить? Волонтеры из приюта и в городских квартирах по пять собак на передержку берут, вольеры переполнены. Всех собак просто усыпят, быстро пристроить такое количество беспородных песиков хотя бы на передержку нереально…

«И потом, эта девчонка сама во всем виновата, – угрюмо думала Лена, стараясь унять бьющую тело дрожь. – Нет, все пропало. Точно, меня заподозрят. Я себя выдам, и…»

– … говорят, ей перерезали горло, – донесся чей-то голос справа. – Чик – и все…

Лена рывком вскочила с дивана и закричала:

– Да что вы такое говорите?! Кому перерезали горло? Никакого горла не было!

* * *

В глубинах океана хорошо.

Правда, немного шумит в ушах, и света, кажется, уже почти нет.

Не важно.

Просто есть океан, глубокий, и можно покачиваться в упругих потоках, отдаваться им целиком и полностью, растворяться в соленой воде.

И…

Сначала появляется звук.

Дребезжащий, противный. Так звонит мобильный телефон.

Мобильный те…

Невозможно, невыносимо!

Как будто бы чья-то безжалостная рука выдергивает из безопасного тихого океана. И весь мир с его болью и уродством обрушивается на бедное тело и одновременно начинает рвать его на части.

Тошнота и головная боль оглушают. Руки, ноги, веки, грудь – да буквально все налито свинцовой тяжестью. Света слишком много, яркого, убивающего.

– Кажется, я вошел в дом, включил свет, сделал пару шагов по прихожей до колонны. Удар. Больше ничего не помню, – прошептал Вадим распухшими губами. Во рту явственно ощущался соленый привкус крови.

С большим трудом оторвав руку от пола, он ощупал голову – затылок был весь липкий, но кости, кажется, целы.

Ах да, мобила все еще разрывается.

На экране телефона высветилось: «Андрей Ермолович».

– Слушай, тут такие дела, мне по башке дали, – не здороваясь, простонал дизайнер. – Я, похоже, отключился. Наверное, квартиру обчистили, я еще не смотрел, что тут к чему. Сейчас оклемаюсь немного и буду милицию вызывать. Обидно только, что я нападавших не рассмотрел. И ведь понимал – что-то не в порядке, раз дверь открыта. Вошел в прихожую, увидел – все шкафы распахнуты, потом сразу удар… Как там моя сестра? Мне, наверное, за руль пока не стоит, тошнит, голова болит. Очень похоже на сотрясение мозга. Ты Танюху можешь ко мне привезти? Андрей! Ты меня слышишь? Ты Таню можешь ко мне привезти?

Вместо ответа в трубке была тишина.

– Наверное, у меня еще и мобила разбилась, – пробормотал Вадим, с трудом приподнимаясь с пола. – Андрей, не слышно меня? Я с другого аппарата сейчас тебя наберу…

Париж, 1953 год, Долорес Гонсалес

– Это тебе. Примерь побыстрее!

Долорес взяла из рук Пабло коробку, открыла ее и невольно улыбнулась.

Любимый, как всегда, шутит. Испытывает терпение, проверяет на прочность.

Платье, которое он принес, ужасно. Должно быть, нелепое одеяние куплено на блошином рынке за пару франков, а до этого многие годы пылилось в сундуке какой-нибудь чопорной монашки.

Длинное, выгоревше-черное, унылое, широкое – примерять такое платье не хочется совершенно.

Но это же Пабло… С ним проще согласиться, чем спорить! Если любовник начнет ворчать – то это надолго. К тому же Пикассо часто делает какие-то дурацкие выводы после не менее дурацких розыгрышей. Однажды он подарил своей доброй знакомой отвратительное ожерелье из грубых кусочков черной керамики. Она, разумеется, не стала носить такое дешевое нелепое украшение. И Пабло отказал ей от дома, заявив, что женщина ищет от общения с ним только выгоды. И что если бы она на самом деле принимала его самого и его картины – то ценила бы любой подарок. Никто из друзей не решился защищать бедняжку перед Пикассо, в тот день Пабло был зол до невозможности. Но за спиной художника все только и говорили о том, что Пикассо не прав и с годами становится все более злым, сумасбродным и невыносимым.

– Отличное платье, – произнесла Долорес, каждой клеточкой своего тела ощущая пристальный изучающий взгляд Пикассо. – Я надену его прямо сейчас и буду носить с удовольствием! Большое спасибо за подарок! Как же я рада видеть тебя!

Она и правда, несмотря на странный презент любовника, была очень рада.

Ведь последние годы Пикассо живет с Франсуазой и детьми на вилле в пригороде Парижа. Хорошо, если он приезжает в гости раз в две-три недели; порой и месяц-полтора проходит между свиданиями. Франсуаза уверена, что муж едет в Париж для того, чтобы пообщаться с дочерью от Марии-Терезы. Пикассо – хороший отец, он действительно всегда заглядывает к Майе. Только ненадолго. А потом водитель Марсель привозит его сюда, на Елисейские Поля. И все исчезает: работа, дела, время и пространство. Пабло приносит с собой счастье. С Пикассо можно делать все, что угодно – разглядывать облака, заниматься любовью или болтать. С ним можно вообще ничего не делать – лежать, обнявшись, в спальне, не произнося ни слова. Одно только лишь его присутствие дарит радость. Настолько светлую, бесконечно огромную. И никто в целом свете не может подарить больше такой радости. «После Пикассо – только бог! – кричала, обезумев, Дора Маар на одной из выставок Пабло. – Я ни с кем не могу быть близка после него. Невозможно жить после него, невозможно дышать! Другие мужчины кажутся такими мелкими и ничтожными! Эй, девушки, держитесь подальше от Пикассо! Только так можно спастись от этого демона!» Брошенная, доведенная до сумасшедшего дома любовница оказалась права. Сравнивать Пикассо с другими мужчинами действительно просто глупо, это стало ясно после первой же измены, рожденной отчаянной болью и истошной любовью…

Желание изменить Пикассо возникало у Долорес постоянно. Он мог надолго исчезнуть, не звонить, говорить гадости. Он мог жениться, сообщив об этом так же спокойно, как обсуждают погоду; мог рассказать о времени, проведенном в спальне другой женщины. Тогда весь мир становился душной обжигающей болью. И хотелось вырваться из этого ада, и доказать – себе, Пабло: может быть и другая жизнь, и другое счастье, простое, обычное. Но только никогда губы и руки случайных любовников не доставляли ни радости, ни сладкого забытья. Их хотелось поскорее забыть, смыть те раздражающие прикосновения – и с тела, и из памяти. Измены не приносили совершенно никакого облегчения, только глубже становилась тоска. Зачем же заниматься тем, что причиняет новые страдания? Пабло и так прекрасно справляется с этой задачей…

Не понять, почему стареющий вечно раздраженный Пикассо настолько нужен.

Ведь уже давно вроде есть все для жизни без него: репутация хорошего художника, большие доходы, собственная мастерская. Помощь Пикассо, полученная много лет назад, была только площадкой, с которой получилось идти вперед, идти своим путем. Только вот двигаться хоть куда-нибудь без Пабло все равно отчаянно не получается.

Любовь?..

Уже давно даже мысленно Долорес не называла свои чувства к Пикассо любовью.

Возможно, их уместно было так назвать в первые годы после знакомства, когда еще в ее душе цвели наивные мечты, когда Пабло таял от нежности и умиления. А потом отношения с известным художником стали темной вязкой болью. От которой хотелось очиститься, без которой было невозможно жить…

Переодевшись в ужасное платье, Долорес обняла Пабло, прижалась к нему всем телом, наслаждаясь запахом и теплом родного мужчины.

– Прекрати виснуть на мне, – он с раздражением освободился от ее объятий, достал из кармана мятых засаленных брюк пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. – Сделай мне кофе!

– Хорошо, – покладисто согласилась Долорес, не в силах оторвать взгляд от Пабло, стараясь хотя бы глазами впитать его в себя всего, до каждой поры смуглой кожи. – Я подам кофе в мастерскую. У меня готовы несколько новых картин, может, тебе будет любопытно взглянуть.

– Не будет. Пойду, посижу с тобой на кухне, пока ты варишь кофе. Работы… вечно ты мне показываешь свои работы! Выслушать мое мнение, подправить недочеты – это единственное, что тебе от меня нужно!

Долорес покачала головой, и ее черные густые волосы взметнулись вверх пышным облаком, а потом как мягкая шаль снова укрыли плечи:

– Неправда. Мне от тебя надо больше, и одновременно – не надо ничего. Просто будь рядом со мной.

– Все вы так говорите, – Пикассо отодвинул стоящую на небольшом кухонном столике пепельницу и затушил сигарету в горшке с бегонией. – Ничего не надо, просто будь… А потом – обманываете и предаете!

– Я чем-то тебя обидела? – перепугалась Долорес, делая вдохи ртом, как выброшенная на берег рыба. От принесенного Пабло платья настолько пахло нафталином, что дышать носом было невозможно, сразу же начинала кружиться голова и к горлу подкатывала тошнота. – Что-то не так?

На самом деле ей хотелось спросить другое.

Неужели этот негодяй, владелец картинной галереи Жан, все-таки проболтался об их мимолетной интрижке?

Ведь это же произошло сто лет назад, когда у Пабло родилась дочь. Тогда Пикассо убеждал, что уже давно не спит с Франсуазой, что она просто занимается его делами и воспитывает сына. Но вот в газетах появились статьи о рождении дочери Пикассо, его Паломы, его голубки. И так больно стало, и тут подвернулся этот Жан. Не стоило с ним встречаться: липкий, глупый, он только лишь усугубил страдания. Неужели Пабло все-таки донесли о той давней связи? Только бы Пикассо ничего не узнал! Ведь если он уйдет – это будет конец…

– Все так! Все превосходно! Дела обстоят отлично! Франсуаза… она решила уйти от меня. Эта дешевка просто использовала мое имя и положение. А теперь, когда я больше ей не нужен, она бросает меня! Ну и пускай катится куда подальше! Ты думаешь, я расстроен? Глупости!

Долорес, насыпавшая кофе в кофемолку, вздрогнула, и горсть крупных коричневых зерен посыпалась вниз, запрыгала на плитах.

Неужели она не ослышалась? И Франсуаза решила уйти от Пикассо?

Да, это объяснимо: последнее время у Пабло особенно плохое настроение. Он раздражен, ворчит с утра до вечера. И все ему не так: круассаны недостаточно мягкие, в молочнике слишком много сливок, чай отвратителен, а погода еще хуже. К тому же у Пикассо начался новый виток страха смерти, когда он изводит окружающих, просто уничтожает своим брюзжанием. «Неужели ты не понимаешь, что скоро умрешь? И для тебя все закончится! А мир будет продолжать жить как ни в чем не бывало, как будто бы тебя и вовсе не существовало!», – восклицает Пикассо, то пытаясь пальцами разгладить морщины, то взбивая редкие клочки седых волос. Он способен твердить эти фразы часами, накручивая себя, сводя с ума своих близких. Аргументы, что человек не может ничего изменить, поэтому надо принимать смерть как естественное завершение жизни, не действуют. «Тебе хорошо рассуждать, ты еще так молода! – взвивается Пикассо. – О, как я был бы счастлив, если бы прожил к сегодняшнему дню хотя бы на двадцать лет меньше. Я уже стою одной ногой в могиле, и никому меня не жаль, всем плевать!» Нервный, взвинченный, он с особым пылом бросался в водоворот новых амурных приключений, причем его избранницы становились все моложе и моложе. Пикассо словно бы пытался напиться чужой молодости. Он обожал прихватывать у своих инженю носовые платки, заколки, шарфики. Почему-то был уверен, что такие вещицы способствуют омоложению. Этим дерьмом всегда были набиты карманы его стареньких плохо выглаженных брюк, подвязки от чулок вечно выпадали в самый неподходящий момент.

Жена не могла всего этого не видеть.

Меньшей доли поводов было бы достаточно для того, чтобы уважающая себя женщина навсегда оставила мужчину.

Если бы этим мужчиной не был сам Пикассо, с его красивыми черными глазами, с его сумасшедшими гениальными картинами.

Куда убегать Франсуазе? С двумя детьми, с неприкаянно-изматывающей любовью к Пабло (а по-другому к нему относиться невозможно)? Как жить без человека, который, конечно, совершенно невыносим, но ведь он в два счета заменяет собой и солнце, и воздух, и весь мир? Как смириться с тем, что дети будут лишены отца – причем такого, известного, знаменитого?..

И все-таки, выходит, решилась.

По крайней мере, Франсуаза собирается попробовать.

Интересно, увенчается ли ее попытка успехом?

«А ведь я тоже пыталась уйти от Пикассо, – вспоминала Долорес, сочувственно поддакивая Пабло, расписывающему все недостатки жены. – Пару лет назад, когда у меня появилось много свободных денег, я поняла, что мне больше нет нужды пользоваться мастерской Доры Маар. Я нашла себе эти апартаменты, в двух шагах от Елисейских Полей, съехала со старой квартиры и не оставила для Пикассо ни адреса, ни номера телефона. Пару дней, думая, что мы расстались, я убеждала себя: все в порядке. Потом переспала с официантом из ближайшего кафе. А потом мне стало так плохо, что я бегом побежала разыскивать шофера Пабло и умоляла Марселя поскорее передать Пикассо мой новый адрес. Меня хватило на неделю. Пабло так и не узнал, что я собиралась его оставить!»

* * *

Отчаяние накатывает такое – просто выть хочется. Невозможно поверить, что все произошедшее произошло на самом деле… Молодые девушки не должны погибать так страшно и нелепо! Хотя перед глазами постоянно возникает бледное застывшее лицо Тани, ее убийство все еще до конца не осознается. То оно кажется кадрами фильма ужасов, то тяжелым кошмарным сном; и выключить бы это кино, проснуться…

Потом приходит какая-то ледяная отстраненность. Наверное, не выдерживающая тяжести негативного события психика пытается не сломаться, защищается, и голову наполняют мысли иного порядка, холодные и расчетливые.

Хорошо, что Дарина всего этого не видит. Хорошо, что с Андреем и близкими друзьями, которые тоже присутствовали в этом аду, все в порядке. Хорошо…

А только ничего не хорошо! Ничего не хорошо, все плохо, невыносимо!

Истерика выходит на новый виток, набирает силы, заполняет собой все…

В этот дом, который Андрей строил с такой любовью, скрывая, как мальчишка, свои планы по переезду, пришла беда. Разве можно продолжать жить здесь теперь? Ходить по дорожкам как ни в чем не бывало, зная, что по ним шагал убийца? Стричь газон, на котором нашли тело девушки?! Высаживать, как будто бы ничего не произошло, цветочки на клумбах?!

«Господи, ну почему все это должно было случиться именно со мной? – Лика Вронская стиснула зубы, с горечью понимая: сдержать слезы не получается, обжигающая соль вновь струится по щекам. – Почему именно со мной, именно теперь? Я много лет вынуждена была быть сильной и одинокой; я, как и большинство наших женщин, тащила на себе целый воз – работу, ребенка, все эти многочисленные бытовые и хозяйственные вопросы. Я не сломалась, не ожесточилась; я продолжала верить, что в этой жизни все устроено правильно, что добро побеждает зло. Любовь к Андрею, взаимность с его стороны, забота – это чудо, но это заслуженное, заработанное чудо. И вот теперь, когда все складывается так прекрасно, когда мы смогли наконец найти друг друга и устроить свою жизнь – какой-то урод все портит. Он не только убивает Таню, он разрушает и наш маленький мирок, который мы считали чистым и безопасным, и…»

– Слышишь, Лика, ты это, прекрати туда-сюда ходить. У меня уже перед глазами все плывет, – пожаловалась Маня из-под мышки своего супруга. Муж Мани, высокий, крепкий, флегматичный, сидел на диване, обнимая жену, и выглядел великаном в сравнении с худенькой, как подросток, Манечкой. – У всех нервы. Страшно это все, конечно. Я тоже разволновалась. Нашла тут на подоконнике «космическую» жидкость, открыла баночку, испачкалась, видишь?

Лика бросила взгляд на подол Маниного платья, обшитый пайетками. В серебристые кружочки въелась ядовито-зеленая масса, напоминающая крашеный студень.

– Какая гадость, – Лику аж передернуло. – У Даринки в садике все дети с этим дерьмом возятся, она ко мне как пристала – мама, купи. Пришлось пойти на поводу. Ну и дрянь, просто какие-то крашеные сопли! А детки эту массу из баночки выливают, руками мнут. Она даже объем не держит, полужидкая, растекается… Не понимаю я такого удовольствия – сопли тискать! Ладошки после таких игрищ дети не моют, естественно. Вообще-то эта фигня жидкая, но вот у тебя на платье пайетки, и она в них затекла. Может, если в тазу прополоскать, это отмоется?

– Может быть! Но ладно, твоя Даринка такой ерундой занимается, в детском саду простительно. А ведь моя-то красавишна уже в восьмой класс пойдет – и тоже с этими, как ты говоришь, соплями. И откуда только берется эта дурацкая детская мода!

Болтовня с подругой немного успокоила Лику.

Действительно, надо взять себя в руки. Ведь у нее же есть дочь, она несет за нее ответственность. Да, произошла ужасная трагедия. Но стенаниями и посыпанием головы пеплом Таню не воскресишь. Наверное, единственное, что можно сделать в этой ситуации – это побыстрее выяснить, кто тот нелюдь, убивший девушку. По крайней мере, тогда все прояснится, и, может быть, станет хоть немного легче.

«Всего было приглашено около сорока человек, – Лика забралась на подоконник, поискала в толпе гостей, заполнивших гостиную, Андрея и вздохнула: бойфренд, вышедший в коридор, чтобы позвонить Вадиму, так и не появился. – Однако многие просто приехали, чтобы, как говорится, засвидетельствовать свое почтение. Буквально полчаса у нас провела редактор из издательства со своей малышкой; уехали, даже шашлыка не дождались – девочка раскапризничалась, и мама решила ее увезти. Быстро откланялась и моя подружка – сестра Андрея Катя – она в положении, муж-американец с нее пылинки сдувает. Актеры и телевизионщики тоже сбежали часика через полтора; сказали – завтра рано утром предстоят съемки, надо не водку пьянствовать, а о цвете лица позаботиться. Раньше всех уехал Вадим, а вот позже всех, наверное, Игорь. Не знаю, прощался ли он с Андреем. Со мной – нет, и это немного подозрительно, и…»

– Дозвонился я Вадику, – сообщил Андрей, пробравшись через гудящую толпу. Он взял Лику за руку, пожал ее пальцы. – Еле смог сказать, что произошло. Он не сразу понял, все повторял: «Ты можешь привезти ко мне Таню?» Не представляю, как он это переживет. Мне кажется, они с сестрой были очень близки.

– Ужасно, – прошептала Вронская, всем сердцем сочувствуя парню, который потерял близкого человека.

– И не говори. Мало того, что его сестру убили, так у него к тому же и квартиру ограбили! Представляешь?! Причем, когда Вадька приехал, преступники еще внутри находились. Правда, он не рассмотрел их. Они из-за угла выскочили, по голове чем-то стукнули, Вадик и отрубился. Хорошо еще, что сам живой остался.

– Не может быть! – Лика покачала головой. – Вот это денек выдался. А что у него украли?

– Не знаю, не уточнял. Надо думать, выносить у него есть что – Вадик человек не бедный. Хотя может, кстати говоря, тут не только в финансах дело. Вадик – один из лучших дизайнеров. Коллеги его ненавидят. Причем так энергично ненавидят, от души. Все творческие личности, ядом так и прыскают.

– Наверное, даже в стремлении убрать конкурента никто не пошел бы на такой шаг, как убийство. Тем более, сестра-то тут при чем?!

Андрей пожал плечами и вздохнул:

– Да я уже ничего не знаю и не понимаю. Дико это все. Я с этой Таней даже поговорить особо не успел. Вадик просил за ней присмотреть. Ну, я и поглядывал – сидит себе девочка, что-то там в тарелке ковыряет, на шампусик не налегает, наоборот – игнорирует. Игорь к ней было клинья стал подбивать. Я ему внушение сделал – он свое внимание на официантку переключил.

– А Игорь, когда уезжал, с тобой попрощался?

– Нет. А с тобой?

– Тоже нет. Кстати, он сюда на такси приехал. А как он уехал? Что-то я не видел никаких подъезжающих машин. Наверное, пошел на трассу, там остановил тачку.

– А тебя не смущает, что Игорь пытался приставать к Тане, а потом эту девушку нашли мертвой?

– Лик, ты чего?! Я Гарика сто лет знаю. Он по экономическому преступлению на зону попал, взятку вовремя не сунул. Он не по этой части, совсем не по этой!

Вронская закусила губу. В голосе Андрея такая убежденность – спорить бесполезно. Андрей – хороший друг, преданный. Ему немало довелось пережить, у него большой жизненный опыт. Но тюремной страницы в нем нет. И он просто не знает, насколько зона меняет людей. Очень сложно сохранить в себе человека за решеткой. И Седов, кстати, мог бы это подтвердить. Если два несудимых алкаша бухают – шанс того, что они перережут друг друга, не такой уж и большой. Но если кто-то прошел через тюрьму и решил, что его не уважают, – все, поножовщина, месть обидчику не до первой крови, а до последнего вздоха. Простить, забыть, не обратить внимания – эти советы не для большинства зэков; христианские заповеди и интеллигентность на зоне означают только одно – быструю смерть; дашь слабину – затюкают мгновенно. А жить-то все хотят, даже в тюрьме – все равно хотят. Во время отсидки в психике происходят необратимые изменения, это может подтвердить любой, кто общался с бывшими заключенными. Что довелось пережить в тюрьме и колонии Игорю, как его унижали и ломали – про это только он знает. Андрей, кстати, и пообщаться со своим корешем после освобождения толком не успел. А тот почему-то не стремился к общению. Просто взял и исчез, не прощаясь. Почему?

– Лика, да может, он с девчонкой какой-нибудь уединился, – пробормотал Андрей. Похоже, ему тоже не давало покоя внезапное исчезновение приятеля. – Что, не знаешь, как это бывает на таких тусовках? Тем более, ну что тут скрывать: Игорь – молодой здоровый мужик, который сто лет с женщиной не спал.

Вронская собралась было предложить пересчитать присутствующих в гостиной людей, чтобы понять, не пропала ли вместе с Игорем еще и какая-нибудь барышня, но не успела.

– Не было никакого горла! Не было перерезанного горла! – надрывался женский голос в противоположном углу большой комнаты.

Лика спрыгнула с подоконника и устремилась туда.

Соседку-собачницу уже уложили на диван, и кто-то махал возле ее лица салфеткой, а кто-то брызгал в лицо мартини. Вино вместо воды! Похоже, после произошедшего тут вообще мало кто был в состоянии соображать…

«Бедняжка, надо ей дать валерьянки или пустырника, – Вронская, путаясь в подоле, побежала на кухню, к холодильнику, на одной из полочек которого лежали лекарства. – Тут у кого угодно истерика начнется. Ладно, это я к трупам привычная, сколько их в морге пересмотрела, пока изучала работу судебных медиков, – уже не помню. А что делать, писать фигню в романах не хотелось. И без меня опишут, как якобы патологоанатом в паре со следователем работает – хотя, конечно же, на место происшествия выезжают только судмедэксперты. И вот вроде я уже подготовленная к виду мертвого тела – а все равно страшно, и рыдать хочется, и тошнота. А тут – соседка, которая, похоже, без медицинского образования; понятно, что истерика будет».

Но…

Вдруг Лику как обожгло. Этот взгляд рыдающей молодой женщины…

В огромных голубых глазах Лены плескалось такое отчаяние, что поток объясняюще-успокоительных рассуждений иссяк, и Лике стало страшно.

Сделав вид, что она ничего не заметила, Вронская подала любительнице братьев наших меньших таблетки и стакан воды и отошла в сторону.

Лена – все-таки очень странная девушка.

Ее собаки лают, воняют, иногда забегают на участок и разносят клумбы. Однако при все этом соседка почему-то вызывает симпатию. По ней видно – в глубине души она неплохой человек, добрый, отзывчивый. Ее красота отцветает слишком рано – похоже, от проблем с финансами и неустроенной личной жизни. Почему-то есть такие женщины – вроде бы умницы и красавицы, но им хронически не везет. Лена – из их числа, и все-таки она продолжает бороться.

Вот только теперь ее трясет так, что любой подумает: это именно она виновна в убийстве Тани…

«Нет, ну глупости, – посматривая на Лену, рассуждала Лика. Дрожь сотрясала тело девушки так сильно, словно бы у нее была лихорадка, – зачем соседке убивать Татьяну? Да она же ее в первый раз сегодня увидела, и…»

Истошно взвыла милицейская сирена, все ближе и ближе.

– Я прошу вас оставаться здесь, – попросил следователь Седов, метнувшись к двери. – Я понимаю, все устали, и кто-то хочет уйти, а кто-то – наоборот, что-то рассказать. Пока вы останетесь здесь, и…

Лика ловко проскочила под рукой у Седова и побежала по коридору.

Конечно, это немного по-свински; прикинуть, что Володя в погоню не бросится, ему народ пасти надо – и рвануть вперед. Но он же друг, простит.

Как же хочется поскорее рассмотреть оперативно-следственную группу!

Вот к приехавшим уже направлялся судмедэксперт Антон.

Прильнув к окну, Лика проследила за его русой макушкой, а потом дождалась, когда в зоне видимости, наконец, появилась группа незнакомых людей.

Криминалист и судебный медик оказались крепкими мужчинами лет под пятьдесят. А вот оперативник и следователь – такие мальчишки, тридцати нет. Следователю, одетому в синий костюм, вообще, наверное, было от силы лет двадцать пять.

– Нет, ну не мог же он успеть стать прожженным мерзавцем в таком молодом возрасте, – пробормотала Вронская, глядя, как сотрудники правоохранительных органов двигаются по дорожке.

– У-у-у, – Снапи ткнулся мордой в хозяйку и укоризненно на нее посмотрел.

– Сейчас, милый. У тебя ужин, да? А я совсем про тебя забыла! Конечно, пойдем, я дам тебе покушать, – спохватилась Лика и пошла на кухню, где возле подоконника стояла подставка со Снапкиными мисочками и большой пакет корма.

– У-у-у! – не унималась собака.

– Ужасно, никто не кормит бедного песика, – пробормотала Вронская, запуская пальцы в рыжую шерсть. – Снапи – хорошая собака. К сожалению, у нас случилась беда. Но ты молодец, позвал нас, предупредил. Сейчас ты будешь кушать, сейчас.

– У-у-у! У! У-у-у…

* * *

«Навалила мне синтетических сухарей и улыбается: «Снапи, кушай, Снапи, кушай!» Мяса бы лучше дала, хозяйка! Мясо вкусное, не то что хрустящая дрянь из большого пакета. Это ей ветеринар так сказал: «Собаке нужен специальный корм, в нем все сбалансировано». Жаль, что я не стаффордшир. Отгрыз бы вету полноги – и даже не парился бы, как он жить потом будет. Вот не понравился моему приятелю стафу Филу на прогулке ротвейлер, Фил его за нос цап – и откусил. Правильно сделал, между нами говоря. А чего тот нахал прогавкал, что он – самый главный кобель на нашей лужайке? Только я вот кусаться не могу, едва пасть открою – а потом вспомню: негуманно, неинтеллигентно, и вообще… Лика говорит: это у меня порода такая, добрая; и она меня за такой характер любит и уважает. Ну не знаю, я бы все-таки ветеринара тяпнул, если бы мог; чтобы ерунды не говорил. Лика вот ветеринару поверила. Вроде бы умная она у меня, но иногда – такая бестолочь! Что, она там себе разве что-то балансирует в плане пайки? Да что хочет, то и ест – и мясо, и кашу, и овощи с фруктами. Как проголодается – так и шасть к холодильнику, и давай за обе щеки наворачивать. И меня, меня надо так кормить! Человеческая еда – такое объедение!

Да ладно, что вообще с этих женщин взять. Пять лет я с ней живу. Пять лет общаемся. Только и знает, что ворчать: «Снапи, не таскай со стола! Снапи, не убегай!»

Могла бы уже понять: к собачьему женскому полу я неравнодушен; однако в бега уходить не хочу даже ради прекрасной блондинки-голденши. Девчонки девчонками, но хозяйка – на первом месте, возвращаться к ней потом ой как стыдно. Я, кстати, после побега к калитке не подхожу, в отдалении присаживаюсь, совесть мучает. Не хочу убегать. Как-то само получается: не хочу-не хочу, и вот уже лапы несут меня во всю прыть, и уши по ветру летят, и шерсть на хвосте становится, как пушистая метелка… Между нами говоря, за пять лет совместной жизни Лика могла бы уже к этому привыкнуть. И, кстати, мой лай тоже ей пора понимать. Почему бы хозяйке не запомнить: «Вау-ва-у-у-у-у» – это значит все, вообще кранты: ребенок в стиральной машинке, плита не выключенная раскалилась или трубу прорвало. Короче, бросать надо все и ко мне бежать, да побыстрее! А вот если я говорю «Уу-у, у» – то это означает: нужно обратить внимание; не так чтобы срочно, но это надо сделать. Иначе потом придется мне выть: «Вау-у-у, вау-у-у!»

Что за день сегодня у хозяев дурацкий?! Совсем не думают о собаке Снапи! Я своими ушами слышал: они заказали фейерверк! Ну не сумасшедшие ли?! Да я еле эти взрывы на Новый год переживаю, у меня от них уши закладывает и в животе все ухает. Но Новый год не отменить. Однако вот так по своей воле фейерверк устраивать – не понимаю… А вообще праздник сегодня хороший был, правильный. Шашлыки жарили. Мне такие кусочки тайком от Лики давали – просто ням-ням… Какой же после нормального мяса корм-то невкусный! И ведь приходится уплетать, чтобы Лику не расстраивать…

Почему-то сегодня люди не хотели сидеть за столом и есть мясо. Вот чудики!

Сначала я понял, что та девушка, которая за домом лежала, – с ней что-то не в порядке, она как-то тревожно пахла; и мне стало так страшно – страшнее, чем в ветлечебнице. Я и завыл. Но тогда Лика поняла меня быстро. А теперь я ей говорю: внимание, посмотри на меня! Смотри на меня, любимая моя глупая хозяйка! Если бы она на меня посмотрела – я бы ее в подвал привел. Ну то есть цокольный этаж они это называют… а по мне – так подвал, хороший такой, прохладненький. Там у Лики погреб есть. Смешной этот ее друг, Андрей. Зачем Лике погреб, она и огурцы закатывать не умеет. Очень жаль, кстати, потому что соленые огурцы – это что-то… я иногда их ворую украдкой; хозяйкина мама, бабушка наша, ей банки передает, а я потом тырю, очень вкусно… Так вот, вместо закаток у Лики в погребе пока находится только ерунда всякая по мелочи – лук, картошка, морковка. А сегодня там еще и человек оказался.

Крышка погреба была не закрыта. А почему? Андрей не захлопнул, он на днях лестницу оттуда вытащил. У меня же хозяйка – невысокая, а там лестница была с таким огромным расстоянием между ступенек, что Лика все время падала в том погребе. И пожаловалась Андрею… И Андрей лестницу вытащил, чтобы ступеньки переделать… Это, конечно, хорошо, что он так Лику любит и о ней заботится. Она прямо подобрела после знакомства с ним; действительно, он – классный мужик, как отрежет кусище мяса – у меня аж сердце замирает: неужели все мне?! И ведь мне!

Да, но крышку погреба он зря не закрыл. Сегодня в погреб какой-то парень упал. Выбраться не может. Нет, он живой, с ним все в порядке, пахнет, как обычный человек. Думаю, даже руки-ноги себе не переломал. Но надо же его оттуда вытащить! Как он сам выберется без лестницы? И вот я подхожу к Лике и ясно объясняю: «Уу-у-у, пойдем». Не понимает. Из цокольного этажа выть смысла нет – не услышат, я пробовал. А, ну ладно. Сейчас доем эти паскудные сухари и опять к Лике пойду. Может, поймет, что я не о еде ей толкую?..»

Расправившись с кормом, собака с шумом похлебала воды. И потом снова ткнулась в Ликины руки широким рыжим лбом.

– Уу-у… – заскулил Снапи, пытаясь поймать взгляд своей хозяйки.

Что же она такая непонятливая! Сидит на кухне как к стулу приклеенная и идти никуда не хочет.

О, вот Андрей появился! Может, хоть он будет посообразительнее?

– У-у-у, – снова простонала собака, пытаясь заглянуть Андрею в глаза.

Тот по-своему расценил издаваемые звуки, почесал пса за ушами, а потом подошел к хозяйке, обнял ее.

– Прямо не верится, что кто-то из наших гостей смог убить молоденькую девушку, – прошептала Лика и всхлипнула.

– Успокойся, пожалуйста. Теперь уже ничего не изменишь.

– Слушай, я сейчас валерьянку давала нашей соседке, Лене. Девушка вся прямо трясется от страха. На какой-то момент я сама перепугалась. Вдруг показалось, что это она – убийца.

– Лена-то? Да брось ты, она весит, как ты, килограммов сорок. И глаза у нее добрые. Просто, наверное, перепугалась. Нервы…

– Глупые такие мысли в голову лезут… Слушай, а вдруг это маньяк какой-то взял и прибежал на наш участок? И убил Таню.

– Лик, ты в это веришь? Девушку даже не ограбили, наверное. Хотя что с нее взять… Но все равно, я обратил внимание – часы у Тани неплохие, Rado, с бриллиантами. Однако их ведь не украли.

– А маньяки ничего и не воруют. Хотя могут и прихватить личные вещи жертвы, платочек там или еще что-нибудь. Слушай, а ведь это идея! Андрей, а гаражные ворота были задвинуты?

– Не до конца. Так больше машин на парковку помещалось.

– То есть теоретически незнакомый человек мог пройти на наш участок?

– Теоретически да. Но практически – маловероятно, у нас же поселок охраняемый; мы даже список гостей передавали, чтобы ни у кого проблем с проездом не было. Хотя системы видеонаблюдения нет. Не все владельцы участков могут себе позволить такое. А те, у кого денег куры не клюют – не при Валерии Палыче, конечно, сказано будет, – не хотят части неплательщиков на себя взять. Жлобство, конечно. Этот поселок вообще очень старый. И тут много домов, которые совсем простенькие, используются только летом как дачи. Конечно, такие люди не хотят платить за дорогую систему… Они и за охрану не платят, и забор тоже без их финансового участия ставили.

– Жаль, что камер нет. Это значит, что если к нам проникал маньяк – то его изображения не сохранилось.

– Лика, во-первых, ты, мне кажется, слишком стремишься применить свои писательские навыки к этой ситуации. Во-вторых – я взрослый сильный мужчина, но даже мне перелезть через наш забор было бы очень сложно. Он высокий, гладкий, без каких-либо дополнительных причинадлов такую высоту не возьмешь. Вдоль забора – дома, с окнами, разумеется. Так что твой маньяк незамеченным не останется. Сейчас же теплынь, все люди за городом сидят, кто на грядках копается, кто шашлык делает. С вечера у нас в поселке включается освещение, под покровом темноты не проберешься… Хотя, как я понял из слов врача, Таню убили скорее часов в пять-шесть вечера, еще светло совсем было.

– Тогда, получается, убийца – точно кто-то из числа приглашенных. Но кто? У тебя есть версии?

Андрей пожал плечами и вздохнул:

– Я только могу сказать, что Гарик тут ни при чем, я его хорошо знаю. Может, кто-то из сотрудников ресторана?

– Официанты и официантки, конечно, так и шастают со строительными ножами!

– Ну не знаю… Может, на участке он валялся; кто-то из строителей обронил? Хотя, конечно, такой яркий корпус по-любому бы в глаза бросился. Мы бы его еще раньше заметили, когда Даринкины игрушки перед приходом гостей собирали.

«Хватит им уже болтать, – решил Снап, резво вскакивая с пола. Он подошел к сидящим за барной стойкой хозяевам, прижался мордой к Ликиному платью. – Сейчас снова скулить буду. А если опять не поймут – уже прямо и не знаю, что делать. Хотя… Есть у меня одна идея! Может, мне их попугать?»

Он набрал в легкие побольше воздуха и выдал пронзительно-жалостливое:

– Вау-у-у! Вау-у-у!

Хозяева взволнованно переглянулись и вопросительно уставились на собаку.

Ну наконец-то! Дошло до них!

Вильнув хвостом, Снап устремился вперед…

* * *

– Константин Павлович, есть! Конечно, отпечатки не очень четкие. Но я уверен, что их можно снять без проблем.

– Отлично, – важно кивнул Костя Загуляев, в глубине души сожалея, что в этот самый момент его, одетого в форменный синий костюм следователя, не видят знакомые кореша из Улан-Удэ.

Конечно, после окончания универа в самой Москве зацепиться не удалось; не тот уровень связей. Но следственный отдел области – это тоже очень даже неплохой вариант.

А самое главное – тот самый «Загуляй-раздолбай» из далекой Бурятии здесь является самым молодым следователем. Однако как же почтительно криминалист обращается к молодому да раннему, все чин чинарем, по имени-отчеству. А почему? Да есть за что уважать! Это тамошним дружкам Загуляй-раздолбай, а вот в следственном отделе он, несмотря на несолидный возраст, уже на хорошем счету. Потому что работы не боится, потому что голова на плечах имеется. За примерами далеко ходить не надо, только в этом году успехи можно перечислять и перечислять – поймал психопата, пытавшегося насиловать дачниц; алкоголика-бомжа, устроившего поножовщину после совместного распития спиртных напитков, тоже на чистую воду вывел. Только вот с наркоманами беда. Заняться в местном городке молодежи нечем, так парни с девчонками ширяются, а потом своими противоправными действиями статистику портят…

– Очень хорошо, что «пальчики» на орудии убийства пригодны для идентификации, – повторил Костя, наблюдая за тем, как криминалист упаковывает нож в пластиковый пакет. – Есть у меня уже одна идея, и…

Он прикусил язык.

Говорят же: хочешь насмешить господа бога – расскажи ему о своих планах.

Никого смешить желания как-то не возникает. Наоборот, хочется доказать всем тем, и смешливым шутникам с заснеженной родины, и презрительно щурившимся мажорным мальчикам с юрфака: Константин Загуляев из шкуры вон выпрыгнет, а лучшим в своей профессии станет. И ничего постыдного в этом желании нет: нормальные амбиции, здоровый карьеризм.

С этим делом… Как бы только не сглазить!

Да, на первый взгляд картина вроде вырисовывается невнятная: вечеринка, приличные люди культурно отдыхают, молодая девчонка вдруг почему-то убита…

Однако все-таки не зря среди гостей оказались следователь и судмедэксперт. Они не только водку пили, но еще и по сторонам глазели, да к разговорам прислушивались. Профессионализм не пропьешь, и если уж имеешь отношение к правоохранительной системе – то так или иначе обратишь внимание на множество деталей.

Оба коллеги, и следователь Седов, и судмедэксперт Семенов, говорили об одном: к потерпевшей пытался приставать недавно освободившийся из мест лишения свободы Игорь Панченко. Татьяна на его заигрывания не ответила, тот вроде бы сделал вид, что не расстроился. Но кто его знает… Пару дней как с зоны вышел, надо думать, от отсутствия женского общества мужик с ума сходит. И еще один момент против него свидетельствует – удрал от своего корешка еще до обнаружения трупа, ни с кем не попрощался. К чему такая спешка, собственно говоря?..

Очень хорошо, что отпечатки пальцев на ноже сохранились. Надо проверить по базе, совпадают ли они с «пальчиками» Панченко. Вот было бы здорово, если бы совпали. Тогда, может, начальство и на премию бы сподобилось, за раскрытие убийства по горячим следам.

«Скорее всего, это преступление было совершено в порыве эмоций, – думал Костя, разглядывая лежащее на траве тело девушки. – Панченко поссорился с Татьяной, схватился за нож, и вот случилось то, что случилось. Седов еще рассказал мне про ограбление квартиры Вадима. А вот то преступление, по всей видимости, было спланированным. Надо уточнить, за сколько дней до сегодняшнего праздника хозяева коттеджа приглашали гостей. Я уверен: приглашали заранее, Вадим Липин оповестил об этом круг своего общения, и кто-то из довольно близких знакомых решил присвоить себе его имущество. И…»

Внезапно к горлу подступила тошнота.

Это безжизненное тело совсем молоденькой девушки, терпко пахнущая кровь, восковое лицо…

Костя задержал дыхание, проглотил горький комок, потом сделал несколько медленных глубоких вдохов и выдохов – и осмотрелся по сторонам.

Кажется, обошлось, никто не заметил приступа дурноты: криминалист собирал чемоданчик, судмедэксперт в сторонке о чем-то беседовал со своим коллегой Семеновым.

«Эх, что ж я такой слабак! Никак к трупам не привыкну. Как начало меня тошнить в студенческие годы, когда нас в морг табуном водили, – так и не прекращается это дело. На каждом убийстве надеюсь – ну вот сейчас обойдется. И ни фига. Слабак я», – заругал себя Костя, направляясь в дом.

Сначала надо немного пообщаться с гостями, а потом уже приниматься за писанину. Составление протокола осмотра места происшествия после убийства – долгая песня, и полночи может занять. Что людей зря держать?..

Загуляев вошел в дом, с трудом сдерживая желание ахнуть от изумления. И внешняя отделка коттеджа была очень красивой, но внутри… Нет, никакая роскошь в глаза не бросалась. Первое впечатление: очень много света и пространства. И только потом становилось понятно – от светильника до коврика в этом холле все подобрано с идеальным вкусом.

Он вошел в гостиную и сразу заметил знакомые лица. Оказывается, в этот дом были приглашены официантки из местного ресторанчика, который располагался буквально в паре километров от коттеджного поселка.

«Сначала поговорю с Иришей, – решил Костя, махнув рукой симпатичной полненькой брюнетке в белой блузке и синей юбке, – у нее ребенок маленький, пускай домой скорее возвращается».

Однако быстро провести допрос Ирины не удалось.

Оказалось, у девушки есть информация, которая камня на камне не оставляет от первоначальной версии. Требовалось уточнить множество важных деталей.

Все оказалось далеко не так просто, как представлялось ранее. Возможно, речь шла не об убийстве, совершенном в порыве эмоций, а о хладнокровно спланированном преступлении…

* * *

Слава Самойлов плюнул на цементный пол погреба и выматерился.

Вот и сходил отлить перед тем, как дернуть с коттеджа! Знал бы, что этим все закончится, – лучше бы штаны обмочил, честное слово!

Вначале все прошло как по маслу. Удалось проникнуть в дом, где Таня назначила встречу, еще легче оказалось заполучить ключ от банковской ячейки, где девушка должна была оставить альбом Пикассо.

От радости и предвкушения скорой победы сердце стучало быстро-быстро.

Вот теперь надо аккуратненько слинять из коттеджа. И направиться в банк, забрать вещь. А потом – ясное дело, прямиком к Макарычу, который пообещал за альбом ни много ни мало – целых пол-лимона. Не важно, какова на самом деле стоимость альбомчика Пикассо. Важно, что будут деньги, которых хватит брату на операцию. Макарыч – человек надежный, проверенный. Сколько ему ценных вещей было сплавлено, сколько «наводок» о всяких старинных ценностях и картинах оставлено – никогда мужик не подводил, платил щедро и за вещи, и за информацию. И языком лишнего не болтал. Удачно с ним получилось скорефаниться во время ремонта крыши его домины…

В общем, до полной победы оставалось всего ничего.

И вдруг приспичило по нужде…

Терпеть сил никаких не было.

Девчонки-официантки, уже успевшие все разведать, сказали: туалетов в доме целых три, один в полуподвале, второй – наверху (но туда хозяева просили по возможности не ходить, в него можно добраться только через спальню), а еще один – по коридору вперед от гостиной. Как назло, тот, который был ближе всего, оказался занят, пришлось спускаться вниз.

Туалет обнаружить удалось легко. А включить свет в цокольном этаже – нет, где находился выключатель, было совершенно непонятно, стены казались гладкими. Впрочем, вроде бы в огромном просторном помещении было достаточно светло, пара окон пропускала немного света. «Как вкусно пахнет березовыми вениками и мятой», – успел подумать Слава.

А потом пол провалился, в ушах засвистело, и возник порыв уцепиться хоть за что-нибудь – но никакой опоры не нашлось.

На уровне инстинкта получилось не пострадать при падении: сгруппироваться, плюхнуться на довольно жесткий пол боком, не переломав костей. Но на этом везение закончилось…

Слава в сто пятьдесят первый раз осмотрел зацементированные стены погребка и опять признал: даже если бы была лопата или хотя бы какая-нибудь палка, сделать подкоп нереально. Стены отделаны на совесть, и можно биться о них головой и раскроить себе череп – а они выдержат, прочные.

Наверху – Слава задрал голову и посмотрел на темный прямоугольник пространства – тоже ровным счетом ничего не изменилось.

Погреб глубокий, метра три будет. Лестницы нет. Даже если сделать из брюк и рубашки что-то типа веревки (хотя как потом до города добираться; нагишом? Впрочем, проблемы надо решать по мере их поступления), то, во-первых, до верха ее не добросить; а если и добросишь – то никак не зафиксируешь, выбраться по импровизированному канату не выйдет, он соскользнет.

И вот в распоряжении имеется всего-ничего. Лук, картошка, морковь и пара кабачков. Электричество. Да, свет в погребе есть – но что толку?.. Сигнал «sos» азбукой Морзе выщелкивать? И кто придет на помощь, хозяева? Спасибо, не надо, встреча с ними в ближайшие планы никак не входит; вдруг поймут, кто тут у них находится… Под руками еще и мобила, не разбилась при падении, большая удача. Связь тоже имеется – слабенькая, всего одна палка на экране – но позвонить получится. Хотя пока кто-нибудь из приятелей согласится приехать, пока сообразит, где это находится, пока доберется… Перспективы, мягко говоря, не обнадеживающие.

Впрочем, выхода нет.

Надо звонить друзьям, это пусть и маленький, но шанс на освобождение.

Надо звонить своим, корешам-строителям? А ведь нет, лучше набрать Макарыча! Он – человек реально заинтересованный. И приедет быстро, и вопросов задаст меньше…

Слава объяснял покупателю альбома Пикассо, как добраться до коттеджа, когда наверху послышались шаги, голоса, собачий лай.

Он быстро выключил свет и закусил губу.

Вот и все.

Бесполезно задерживать дыхание, стараться не шуметь.

Эта большая рыжая собака уже выла возле люка погреба, потом куда-то исчезла. Оказывается, привела хозяев. Теперь уже будет тявкать до победного конца, спасатель хренов…

* * *

– Отпечатки пальцев на внутренней ручке сохранились. Похоже, внешнюю ручку преступники протерли. А вот за эту схватились – и оставили прекрасные замечательные пальчики.

– Смотрите, да тут, кажется, целую сумку вещей набрали – подсвечники, статуэтки. Наверное, приготовились уже уходить, а тут хозяин вернулся, так они часть награбленного бросили… Еще в этой сумке имеются ювелирные изделия, много, в отдельном пакете. Опись потом продиктую, здесь их уйма. Ноутбук розовый, девчачий, что ли… Моя Лелька у меня такой все клянчит. Только с моей зарплатой особо не разгонишься…

Какая-то Лелька.

Может мечтать о ноутбуке.

Потому что она живая.

А вот Таня уже ни о чем мечтать не может.

Она ведь мертва, а у мертвых ничего нет – ни жизни, ни желаний.

Невозможно это представить, невозможно осознать…

Вадим Липин смотрел на розовый «Сони Вайо», который осторожно вертел в руках худощавый паренек в милицейской форме, – но видел Таню. Она просто грезила о таком ноуте, с вульгарной розовой крышкой. Все попытки соблазнить ее каким-нибудь «Эппл мак-ейр» со строгим стильным дизайном терпели неудачу. В итоге сестренка получила-таки на день рождения вожделенную китчевую вещицу. И была счастлива как ребенок; прыгала от восторга, потом обняла крепко-крепко и прокричала прямо в ухо: «Вадька, спасибо, ты самый лучший брат на свете!»

И правда, очень хотелось быть самым лучшим братом. Хотелось дать девочке все; хотелось, чтобы она ни в чем не нуждалась, жила долго и счастливо, получила приличное образование, вышла замуж за хорошего человека.

Только ничего из этих планов не осуществить.

И это вроде бы понятно. И одновременно – принять невозможно.

Как это так, Тани нет?

О ком заботиться, кого опекать?

Пустота. Никакого смысла ни в чем.

– Лучше бы погибнуть самому, – простонал Вадим, чувствуя, как по щекам потекли жгучие слезы.

Он сразу же стал их убирать – сначала пальцами, потом ладонями.

Плакать при чужих посторонних людях, волею обстоятельств оказавшихся в родных стенах, было очень стыдно. Однако еще долго унять рыдания не получалось.

И острая душевная боль тоже замерла, словно бы прислушиваясь к слезным потокам.

Вадим просто смотрел на Танин поясок, валяющийся на спинке дивана (собираясь на вечеринку, она вытащила его из юбки, так как считала, что он ее полнит. Вот глупышка, так переживала из-за своей мнимой полноты!). И пытался осмыслить: этот поясок есть, есть Танина одежда, ее книжки и тетрадки. А вот самой сестры больше нет. Для нее вся жизнь выключилась. Или не вся? Или наоборот – настоящая жизнь только начинается, так как душа сестры теперь возносится к богу?

«Проблема в том, что никто не знает, что находится за той чертой, – устало думал Вадим, подписывая какие-то листки, которые протянул милиционер. – Можно предполагать, строить догадки. Но точно никто не знает. Я думаю, ничего там нет. Темнота, небытие. Я это очень четко понял, когда смотрел на мертвых родителей. Было так страшно. Как же мы с Танькой без них? А ничего не изменить, они мертвые. И вот – сестра. А ведь…»

От прилива яростной ненависти стало трудно дышать.

Задрожали руки.

Вадим еле сдерживал желание взять у камину кочергу и проломить шарящим по дому ментам головы. Просто потому, что они никогда не теряли всю свою семью. И не знают, как это больно, даже вообразить не могут.

«Я смотрел на людей и не мог им простить, что у них нет тебя, и они могут жить…» – вдруг зазвучало в сознании.

А, ну да. «Наутилус помпилиус», Вячеслав Бутусов, яркий хит 90-х годов.

Все-таки все уже было.

Многие люди теряли своих близких и лечили эти болезненные раны.

Значит, через это испытание все-таки можно пройти. Хотя в настоящий момент кажется: такое не переживается…

– Простите, я хочу спросить, – Вадим поднялся с дивана, подошел к парням, что-то рассматривавшим на полу. – Я насчет сестры. Когда можно забрать… ее?

Выговорить «тело» у него так и не получилось.

Паренек сочувственно покачал головой:

– Прямо сейчас нельзя. Потерпевшую в морг повезут, там вскрытие сделают, посмотрят. Через день-два обычно родственникам трупы выдают, если там не аншлаг и более-менее приемлемый объем работы.

Труп.

Морг.

Вскрытие.

Объем работы…

Вадим слушал объяснения и видел, как его маленький тихий уютный мир рушится, и от него не остается ничего, совершенно ничего…

* * *

«Ну наконец-то, все закончилось, – Диана запахнула белый махровый халат и тихонько закрыла за собой дверь спальни. – Валерик уснул! Какой ужасно долгий день сегодня выдался: все эти знакомства, разговоры, убийство… Потом пришлось долго ждать приезда какого-то малолетнего торгаша с простоватой физиономией. Следователя, что ли. С ума сойти – столько людей ждали его появления! Да кто он такой, чтобы вопросы мне задавать?! Мальчишка, так и видно по роже – стоит на рынке, продает дешевые шмотки… А потом что-то Валерик мой разухарился, потребовал, чтобы я его наказала по полной программе. Как же меня тошнит от всех этих плеток и наручников, если б только кто знал! Уже не помню, когда я последний раз испытывала удовольствие в постели; постоянно притворяюсь, делаю вид, что меня заводят эти извращенные игрища. Нормальной женщине важны нежность, ласка, а не все эти удары и грозные выкрики… Часто мне снится, как мы танцуем с Андреем, а потом он долго и нежно меня целует… Но ничего, я знаю – скоро все будет по-другому. Скоро… «

Предусмотрительно положив ладонь на перила (лестница, ведущая со второго этажа, где находились спальни, в холл и гостиную, была довольно крутой), Диана закатила глаза.

Перемены в жизни произойдут, это несомненно.

И связаны они будут… с небольшой едва заметной видеокамерой, записывающей все-все, что происходит на участке Андрея и Лики.

Это устройство появилось в доме практически сразу после завершения строительства. Похоже, Валерик все-таки опасался, что о его специфической сексуальности пронюхают конкуренты, передадут информацию в желтую прессу – и тогда успешный бизнес сразу станет менее успешным.

Система видеонаблюдения была довольно продвинутой. Наряду со стационарными камерами (установленными по периметру участка, а также у калитки и ворот) имелась возможность настроить трансляцию и запись с небольших мобильных устройств, прикрепляющихся к чему угодно или крючками, или петельками. Возможно, муж даже не знал об их наличии, так как никогда не проявлял к технике особого интереса. Телевизор настроить – жена, сделай; музыкальный центр новый появился – разбирайся, дорогая. Так и с системой видеонаблюдения. Валерик просто выгрузил из багажника своего джипа огромную коробищу (чуть не придавив при этом худенького мальчика, которого прислали из фирмы для установки оборудования) и распорядился: «Слышишь, Дианчик, давай, разбирайся вот с этим хлопцем, что тут к чему. Мне голову забивать всей это фигней некогда!» Получалось, что голову талантливой писательницы всякой, если можно так не литературно выразиться, фигней, забивать очень даже можно…

Не вникающий во все технические нюансы муж приобрел оборудование, которым можно было «перекрыть», пожалуй, целый район Москвы. Трансляция даже со «стационарок» охватывала настолько большие углы, что приблизиться к дому незамеченным не имелось никакой возможности. Поэтому потребности в установке переносных камер не возникло, парень из службы техподдержки оставил их в коробке, предварительно подробно объяснив, как ими пользоваться. И вот теперь его консультации очень даже пригодились…

Сразу после того, как стало известно – Лика Вронская захватила не только издательство, но еще и прекрасного сероглазого короля, – Диана поняла: с этой выскочкой надо что-то делать.

Запах фекалий от невыносимых цесарок супруга – слишком мелкая месть этой торгашке от литературы, занимающей своими тупыми развлекательными книжонками то место, которое по праву принадлежит высокой литературе вообще и творчеству Дианы Зариповой в частности.

План возник следующий: установить видеокамеру (на участке возле забора как раз имелась высокая береза, вырубать которую муж не захотел, так как в ее тени, по мнению Валерика, прекрасно себя чувствовали его мерзкие куры), настроить трансляцию, включить режим видеозаписи, сделать с видео фотографии. Какие именно? Ну мало ли… Целлюлита Вронской. А может, она в носу ковыряется или любовника втихаря принимает. Последнее было бы очень желательно, так как такая пикантная подробность сразу бы сделала сероглазого короля свободным мужчиной, и уж Андрей бы по достоинству оценил настоящую интеллектуалку и прекрасную писательницу…

Увы, никаких компрометирующих снимков за пару дней наблюдения сделать не удалось. Вронская шастала по участку в красном купальнике, однако обнаружить целлюлит на ее бедрах не вышло бы даже при помощи лупы – возможно потому, что, проводив Андрея на работу, Лика брала коврик, усаживалась на газон и закручивалась во всякие хитрые йоговские асаны.

Но теперь, конечно, в файле с записью окажутся зрелища поинтереснее.

«Только бы запись велась в непрерывном режиме, – взмолилась Диана, подходя к монитору. – Очень редко, но запись прекращается, если память системы переполнена. Удалять файлы приходится вручную, и я этим недавно занималась. Надеюсь, все будет хорошо, запись производилась. И я увижу убийство во всех подробностях. А потом напишу об этом книгу, которая обязательно станет бестселлером. Неудивительно, что судьба предоставила мне такой шанс – увидеть приход смерти собственными глазами. Я всегда знала, что я – особенная, уникальная, что меня ждет потрясающий успех. Так как я – настоящая интеллектуалка, а не какая-нибудь там тупая торговка с рынка, и…»

Она облегченно выдохнула.

Никаких технических проблем не возникло, файл с камеры следует за участком Лики и Андрея, продолжает записываться…

В висках сразу же застучало:

Не обвиняй меня, всесильный,И не карай меня, молю,За то, что мрак земли могильныйС ее страстями я люблю [14].

Все-таки не зря великие поэты так восторженно писали о смерти. Она завораживающе прекрасна. Это тот источник вдохновения, который поднимет потрясающие романы Дианы Зариповой на новый уровень…

Дрожащими пальцем Диана нажала на кнопочку, останавливающую запись. Потом перемотала файл на начало и резко вдавила в панель кнопку воспроизведения…

Париж, 1961 год, Долорес Гонсалес

– Да, я хочу жениться на тебе! Ты всегда меня понимала. Здесь я находил человеческое тепло. Ты прекрасно подходишь для жизни со мной, ты будешь отличной женой и матерью. К тому же у тебя есть и организаторские способности. Будешь вести мои дела, что-то я подустал заниматься всем самостоятельно. На вилле бардак; вот что значит нет женской руки, а от этих горничных никакого толка. Поэтому я принял решение – ты будешь моей женой.

Рассуждения Пикассо эгоистичны.

Это Долорес прекрасно понимает.

Но все равно, эмоции – счастье, радость, изумление, восторг – мощным потоком хлынули в душу, вспенились хмельным шампанским, зазвучали самой прекрасной музыкой.

Стать женой Пабло!

Засыпать с ним, просыпаться рядом, в одной постели. Сидеть в его мастерской, наблюдать за работой гения. Не раз в месяц – а каждый день, каждый день!

И еще ведь сколько всего можно! Обедать, гулять вместе. Заходить в кафе и магазины, навещать друзей.

Невозможно осознать и представить все это великолепие, многогранность, свободу.

Невозможно!

Когда-то давно возникали такие мечты – выйти замуж за Пикассо. «Даже не думай, я никогда не оставлю Франсуазу», – прокомментировал Пабло робкое предположение о разводе.

Потом было просто очень жалко себя. Ведь годы проходят, а нет ни собственной семьи, ни детей – только вечное ожидание, надежды, которые редко когда оправдываются.

Но и это тоже прошло. Когда стало окончательно ясно, что все-таки лучше с Пабло, чем без него.

Со временем получилось принять те правила, которые установил Пикассо, принять смиренно, целиком и полностью – и накал страданий стал меньше, появился даже интерес к работе; теперь имя Долорес Гонсалес – уже давно не пустой звук в мире живописи.

Потом Пабло расстался с Франсуазой. Она ушла от него, устав от его ворчания, измен, нелепых обвинений. Тогда, семь лет назад, сердце снова озарила надежда: а может, именно теперь Пабло все-таки поймет, что его женой должна быть Долорес Гонсалес. Увы, все осталось по-прежнему: редкие встречи, его романы на стороне, интересные разговоры, изматывающее одиночество…

И вот, оказывается, все-таки дождалась! Предложения выйти замуж от Пабло Пикассо, от гения, от самого лучшего и единственно желанного мужчины на свете!

Прямо дух захватывает…

– Конечно же, я выйду за тебя, – не в силах удержаться, Долорес упала на колени перед Пикассо. – Я так люблю тебя, я всегда хотела быть с тобой. Уже отчаялась, уже не верила. Ты сделал чудо для меня. Это сказка, настоящая сказка…

Изнемогая от слез, Долорес в исступлении выкрикивала слова благодарности, обнимала ноги Пабло. И чувствовала себя настолько живой, такой счастливой, что даже становилось страшно.

Оказывается, настоящая жизнь начинается только теперь.

Она безгранично красива, ослепительно прекрасна!

А ведь можно было никогда этого не узнать…

– Какое у тебя потрясающе выразительное лицо! Почему ты никогда со мной не плакала?! Почему ты скрывала все это?! У тебя же глаза становятся хрустальными, и кожа сияет, и эти распухшие губы… Быстро мне мою тетрадь для графики, скорее!

Долорес заторопилась в соседнюю комнату.

Альбом их любви, наброски почти десяти лет счастья и горя, застывшие мгновения вечности…

Пабло рисовал ее грустной, веселой, задумчивой.

То были портреты любовницы.

Но сейчас впервые в этой тетради в темно-бордовом переплете появится портрет жены.

Жена…

Это самое сладкое слово на свете!

– Немедленно прекрати улыбаться, – распорядился Пабло, находя в альбоме чистую страницу. – Мне надо, чтобы ты плакала, а не смеялась! Почему я так редко доводил тебя до слез?! Ты в них так прекрасна!

Долорес попыталась придать лицу трагическое выражение.

Она и без особых поводов была рада выполнить любое пожелание ее бога.

Что уж говорить теперь, когда Пабло сделал такое предложение!

Все, что угодно, сейчас можно исполнить.

Все, что угодно…

Той ночью пошел дождь.

Было так сладко лежать в объятиях Пабло, слушая, как крупные капли барабанят по крыше, и наслаждаться тем, что все хорошо. И мечтать о том, что будет еще лучше.

От всего пережитого – приятной новости, долгих слез, утомительного позирования и занятий любовью – девушку клонило в сон.

Но она упрямо боролась с сонливостью.

Хотелось не упустить ни единого мгновения, наслаждаться каждой секундой.

«Мой муж Пабло Пикассо», – иногда шептала Долорес, прижимаясь к груди художника. И сердце замирало от счастья.

Ей казалось – она не спит, слушает дождь, обнимает Пабло.

Однако утром вдруг очнулась в опустевшей постели.

Все-таки сон подкрался незаметно.

А Пикассо ушел, не прощаясь. Никакой записки – Долорес посмотрела по сторонам – тоже нет…

Должно быть, перед рассветом художник открыл форточку – и порыв злого ветра сбросил со стола вазу с ирисами. Желто-синие поникшие цветы лежат на полу, все в осколках хрусталя. За окном набухают свинцовые тяжелые тучи. Неужели этот мрачный занавес все-таки скрывает теплое солнце? И нехорошие предчувствия, заставлявшие ночью бодрствовать, снова и снова царапают душу…

– Глупости какие, – пробормотала Долорес, выбираясь из постели. – Ведь Пабло вчера мне сделал предложение. Я согласилась выйти за него. Все будет хорошо!

Все будет хорошо.

Долорес твердит это, как заклинание.

Даже когда день, долгий и хмурый, первый день будущей жены Пабло завершен – а жених так и не появился.

Все будет хорошо…

Хотя прошло уже несколько дней, и подруги давно знают о предложении Пикассо, а никаких приготовлений к свадьбе не ведется. Ведь невозможно обсудить все эти подробности – будущего мужа рядом нет. Он так и не объявился в апартаментах на Елисейских Полях.

Все будет хорошо.

Отчаяние запивается вином. Легче не становится, но все-таки – хоть какое-то времяпрепровождение.

Хорошо, хорошо, хорошо! Все будет именно так и никак иначе!

«Я стану женой Пабло», – напоминает себе Долорес, сходя с ума от слез, обиды и неизвестности.

А потом – как гром среди ясного неба. Звонит приятельница, говорит, что видела Пабло на корриде – и место рядом с ним на трибуне занимала совсем молоденькая девушка, брюнетка, не очень-то миловидная…

Почему-то боли это известие еще не приносит.

Наоборот, становится легче; все-таки хоть какая-то определенность.

В этом – весь Пабло. Ему уже за семьдесят, у него все руки в пигментных пятнах, и седые волосы на груди. А он ведет себя как ребенок. Просто тянется к понравившейся игрушке – и ему наплевать на собственные обещания, обязательства. Однако, получив желаемое, он так же быстро утрачивает интерес.

Что может дать ему молоденькая девушка? Только свое тело, но это быстро наскучит. Разве может та, другая, понять картины Пикассо, часами выслушивать его жалобы на больной желудок и плохое настроение? Нет, конечно. Значит, скоро Пикассо вернется. Снова придет сюда, на Елисейские Поля.

И все будет хорошо.

Гордость?

А что с нее толку? Что толку со всего без Пикассо?..

Долорес с нетерпением ожидает новостей, пьет вино, снова ждет. И вот опять все бутылки пусты, больше нет и сигарет, надо сходить в магазин. Но только стыдно выходить на улицу – в зеркале отражается какая-то похудевшая женщина с растрепанными волосами, в ее облике нет ничего общего с красавицей Долорес Гонсалес, и…

Долгожданный звонок в дверь все-таки застает ее врасплох.

Пикассо! Он вернулся!

Надо скорее сбегать в ванную, умыться, почистить зубы.

Долорес, пошатываясь, торопится по коридору, спотыкается, падает.

Очень страшно потерять сознание – а вдруг Пабло все неправильно поймет и уйдет.

Но перед глазами кружатся в стремительном танце комод и вешалка, а потом свет меркнет.

– Долорес, так нельзя. У тебя дверь открыта. Когда ты ела в последний раз? Хорошо, что я заехал. Как чувствовал, что с тобой что-то неладное. Вот, попей…

Сначала появляется голос Марселя.

Шофер Пабло – славный малый, разговорчивый и душевный. Поболтать с ним – всегда одно удовольствие.

Сначала из тумана забытья возникает его голос, потом собственные зубы вдруг клацают о край стакана.

Как кстати, пить хочется ужасно!

Долорес, опираясь на руку Марселя, делает глоток, а потом с возмущением плюется:

– Да это же вода! А вино и сигареты есть?

– Ты себя угробишь, Долорес! Какое вино? Сколько ты пьешь?

– Не помню. Почти с того дня, как исчез Пабло. Он позвал меня замуж, ушел и не вернулся. Как это на него похоже! Мне говорили, его видели с молоденькой девушкой. С ним, смею надеяться, все в порядке?

– Более чем. Крепись. Он ведь женился, Долорес.

Она хочет спросить: «Как так женился? На ком?!» Но вдруг забывает, как все это можно произнести. Мысли есть, слов нет. И еще есть боль, целая пропасть, огромное море…

Тем временем Марсель продолжает:

– Женился на Жаклин Рок. Она вдова, у нее маленькая дочь. У нас на вилле был небольшой магазинчик керамики. Пабло в последнее время часто любил делать оригинальные вещицы, тарелок и фигурок скапливалось все больше. И вот, чтобы Пабло не ворчал, будто в мастерской и ступить негде из-за керамики, управляющая виллой придумала устроить магазинчик, пригласила свою племянницу поработать продавщицей. Жаклин умела слушать его и утешать; а ты же знаешь: для него это очень важно… Пикассо говорил мне, что сделал тебе предложение. И потом – эта странно стремительная свадьба с Жаклин. Я думал спросить у него, что все это значит. Но ты же сама уже давно изучила привычки Пабло, он говорит только то, что считает нужным. И если он чего-то не говорит – то это значит, что из него и клещами не вытащишь никаких подробностей… Я очень переживал за тебя, Долорес. Не зря, как я вижу… Не убивайся ты так! Я думаю, Пабло к тебе еще вернется. Он не может долго быть с одной женщиной. И Жаклин ему наскучит точно так же, как наскучила Франсуаза. Наберись терпения, подожди. Он обязательно придет! Слушай, а хочешь, я в магазин схожу? Принесу тебе багет и ветчины. Ты такая бледная…

Долорес быстро кивает, словно бы опасаясь, что Марсель передумает уходить.

Когда шофер выходит из квартиры, женщина бросается к окну, и, притаившись за шторой, оглядывает улицу.

Она безлюдна.

И – никаких звуков шагов на лестнице. Марсель и правда ушел, в ближайшее время он не вернется.

Все предельно ясно и понятно.

С этой жизнью, с этой болью надо срочно что-то делать.

Будущее уже известно, все женщины Пабло через это проходили: психиатрическая клиника, электрические разряды прямо в мозг, решетки на окнах, белая накрахмаленная до хруста пижама.

И все равно освобождения не наступит. Любовь к Пикассо – это мучительный крест на всю жизнь. При жизни от него не избавишься. Но ведь есть же еще смерть. Может, она более милосердна?..

Скорее.

Быстрее.

Пора в путь.

Ломая ногти, Долорес распахивает окно, взбирается на подоконник и в ту же секунду решительно шагает в пустоту.

До момента падения, кажется, еще пройдет много времени; нет ни страха, ни сомнений; все мысли и чувства замерли.

Вот уже ветер задирает юбку, лохматит волосы. Предчувствие удара сжимает все тело. Но в эти секунды весь стремительно летящий к смерти комок плоти уже хочет только одного – жить, жить, ЖИТЬ!

Опрометчивое, неправильное решение.

Ослепительно прекрасный мир.

Да будь ты проклят, Пикассо!

То, что происходит потом, не укладывается у Долорес в голове. Она отчетливо видит собственное тело, лежащее на асфальте в луже крови. И одновременно понимает, что может совершенно спокойно обойти вокруг трупа. И пройти через людей, сочувственно разглядывающих погибшую девушку…

Шумят незнакомые голоса:

– Полиция!

– Я видел, она сама из окна выбросилась.

– Бедняжка, такая молодая!

Странно, но никто из мужчин и женщин не замечает ту вторую девушку, стоящую рядом с собственным телом.

Все, буквально все проходит перед глазами Долорес.

Она видит, как прибывший полицейский осматривает ее труп. Как начинает расходиться собравшаяся толпа; и кто-то принимается опять грызть каштаны, а кто-то с интересом поглядывает на витрины магазинов.

– Интересно, знает ли Пабло о моей смерти? – шепчет Долорес и вдруг с удивлением понимает, что уже находится на вилле Пабло.

Какая странная штука – смерть…

Неужели она действительно позволяет мгновенно оказываться в любом месте?

Это так непривычно.

И все равно, несмотря на все эти странные необычные особенности нового состояния – очень хочется жить, чтобы все было как раньше…

Немного оправившись от изумления, девушка наблюдает за художником. Пикассо поглощен работой, на холсте явно угадываются наполненные слезами глаза страдающей Долорес Гонсалес.

Что ж, Пабло всегда вдохновляли боль и горе, и ему было совершенно наплевать, что он является причиной людских страданий. Самоубийство любовницы станет для него только лишь новым приступом вдохновения. А ведь жизнь разбита, теперь уже в прямом смысле – разбита…

– Не нужно было из-за него это делать, – пробормотала Долорес, оглядывая тщедушную фигурку художника. Какой же морок на нее нашел! Ведь этого мужчину даже с трудом можно назвать симпатичным! – Пикассо этого не стоит. Как жаль, что уже ничего не изменить…

Холод.

Пустота.

Неприкаянность.

И больше нечем заняться, и непонятно, что делать в этом состоянии.

Вернуться домой? Только где тот дом, ее дом?

Апартаменты на Елисейских Полях?

Долорес вдруг видит, как хозяйка квартиры собирает ее вещи, чтобы отправить их в Испанию, родственникам. Женщина листает альбом с графикой Пикассо и недоуменно морщится: «Ну и мазня, мой внук нарисовал бы лучше…»

А может, дом Долорес в Барселоне?

И вот уже перед глазами возникает большой серый особняк на центральной улице, его решетчатый заборчик увит виноградом, а во дворе играют в мяч дети. Они загорели дочерна под ярким испанским солнцем.

Кажется, со смертью все не заканчивается.

Наоборот, становится доступным даже то, что раньше казалось совершенно невероятным.

А только больше всего теперь хочется вернуться назад, шагнуть в то чудесное кино, которое называется жизнью.

Хочется выпить ледяной воды, почувствовать тепло солнечного лучика на коже, надеть красивое платье и босоножки на каблуках. Оказывается, во всех этих мелочах было столько счастья. Но ничего теперь уже больше не доступно, ничего…

* * *

Терпение вознаграждается.

Не стоит пороть горячку.

Тише едешь – дальше будешь.

Об этом следователь Константин Загуляев с удовольствием напоминал себе за последние часы множество раз.

Конечно, после обнаружения в погребе некоего кровельщика Вячеслава Самойлова, одетого в форменную рубашку официанта, соблазн провести допрос по горячим следам был велик. Ведь официантка Ирина в своих показаниях утверждала: Самойлов вступил с одним из парней-официантов в сговор. Вроде бы соврал ему, что влюблен в девушку, которая будет присутствовать на вечеринке, а ее строгие родители не разрешают им встречаться. Поверив в эту историю (а скорее всего, прельстившись легким финансовым вознаграждением), официант выдал Самойлову свою униформу, и под видом обслуживающего персонала злоумышленник легко проник в дом. Конечно, получив такую информацию, так и подмывало задать печально вздыхающему гражданину Самойлову пару-тройку вопросов. Однако на то и даются соблазны, чтобы им не поддаваться! Немного терпения и ожидания – и вот уже награда следует сторицей! Теперь вырисовывается куда больше интересных вопросов к узнику погреба. Сейчас действительно есть, о чем с ним поговорить, есть, что выяснить. И даже есть, что рассказать…

Во-первых, оказалось, что отпечатки пальцев, обнаруженные на строительном ноже, которым была убита Татьяна Липина, принадлежат именно Вячеславу Самойлову. И дело не только в том, что криминалист быстро установил идентичность отпечатка с ножа свежеотканным у Самойлова «пальчикам»; дактилокарта гражданина Самойлова уже имелась в базе, так как он ранее попадал в поле зрения правоохранительных органов. Дело-то было давним и, в общем и целом, достаточно банальным: после распития спиртных напитков вступил в драку с собутыльником, причинил ему телесные повреждения средней тяжести. На зону, правда, так и не попал; в ходе следствия быстро просек, что может оказаться в местах не столь отдаленных, и договорился с потерпевшим о компенсации; получивший ранения мужчина решил не преследовать обидчика в судебном порядке. Что ж, вся эта история лишний раз подтверждает: криминальные наклонности с потолка не берутся, на скользкую дорожку становятся еще в юности. У многих получается с нее сойти, однако, похоже, Самойлов – не тот случай.

Впрочем, наиболее интересным оказалось даже не темное уголовное прошлое, сколько очень даже криминальное настоящее!

Еще вчера выяснилось: произошло ограбление квартиры брата Татьяны, Вадима Липина. Поздно ночью был задержан и подозреваемый – некий Сергей Шмаков, строитель-кровельщик, не имеющий постоянного места работы в связи с чрезмерным пристрастием к спиртным напиткам. Его опознали свидетели; кроме того, в квартире Липина имелись многочисленные отпечатки Шмакова, начиная от дверных ручек и заканчивая раскупоренной бутылкой из бара. Так вот, этот Сергей Шмаков долгое время был напарником Самойлова. Выходило, что Самойлов имел умысел убить Татьяну. И, видимо, обладая информацией о том, что Вадим Липин будет в гостях вместе с сестрой, навел Шмакова на пустую квартиру. Но нет, никаких добрых дел или услуг со стороны Самойлова! На самом деле он также был заинтересован в ограблении квартиры! Ему требовался ноутбук Татьяны! Ребята из оперативно-следственной группы, выезжавшие на осмотр квартиры Липина, обратили внимание: злоумышленник почему-то заинтересовался именно ноутбуком девушки, положил его в сумку. Хотя в квартире на видном месте лежали и ноутбуки Вадима – намного более дорогие, но их преступник воровать не собирался. Правда, компьютер Тани был ярким, и вначале мелькнуло предположение, что Шмаков просто повелся на более броскую вещь. Однако все-таки ноутбук девушки включили, и вот тут-то выяснилось: она переписывалась с неким Антикваром, намечалась встреча, обмен какого-то альбома Пикассо на значительные финансовые средства. Распечатки писем, отправляемых Татьяной по электронной почте, коллеги еще не передали. Но, по их словам, речь шла ни много ни мало – о целых 100 тысячах долларов! Да и за меньшее такой прожженный циник, как Самойлов, убить может!

По работе он характеризовался не лучшим образом. Пить так чтоб совсем по-черному не пил, но был хитрым, прижимистым, ни с кем особо не откровенничал. В общем, мужик – себе на уме. С такого станется замутить кровавую комбинацию.

А еще поступила информация, что Самойлов срочно нуждался в деньгах, так как собирался помочь брату, получившему по его вине тяжелую травму позвоночника.

Этой же ночью в комнате, которую снимал кровельщик, был произведен обыск, в ходе которого изъяли недорогой нетбук. Самойлов стирал все свои письма. Однако, как уверяли специалисты технического отдела, любую, даже удаленную информацию можно восстановить. Технари припрут работягу к стенке – это просто вопрос времени. Пока же можно говорить лишь о том, что Самойлов посещал форум, где общались люди, интересующиеся искусством. И он заходил туда под ником Антиквар.

Был ли он именно тем Антикваром, который переписывался с убитой девушкой и собирался покупать альбом Пикассо?

Зачем тогда ему эта вещь? Откуда у него такая огромная сумма на покупку, если он пытался одолжить у своих знакомых на операцию для брата? Или, может, он хотел завладеть альбомом обманным путем, продать его, а вырученные деньги потратить на лечение брата? Но где он нашел бы покупателя на такую вещь? Или был заказ? Однако кто мог дать Самойлову такое поручение?..

«Пикассо с кровельщиком, конечно, сочетается очень плохо. Прямо скажем – эти миры вообще никак не пересекаются, и пересекаться не могут, – рассуждал Загуляев, прихлебывая кофе и выщелкивая на клавиатуре старенького компьютера примерный план допроса Самойлова. – Но я не расстраиваюсь совершенно. И так я за сутки проделал офигенный объем работы. Очень хочется спать, и принять душ, а еще борща бы похлебать – горячего, наваристого… Но это все потом. Сначала поговорю с гражданином Самойловым. Он, наверное, в камере посидел, подумал хорошенько. Может, уже и дозрел до сотрудничества со следствием. И надо бы ему в самом начале популярно объяснить: будет он на мои вопросы отвечать быстро и честно – буду и я к нему нормально относиться, обязательно отмечу его желание сотрудничать и глубокое раскаяние в содеянном. Станет выпендриваться – я ему тоже, собственно говоря, ничего не должен; и камеру пожестче организую, и карцер, и прочие приятные вещи».

Примерно набросав список тем, которые надо обсудить с подозреваемым, Константин занялся постановлением об аресте. Его, как он и ожидал, подписали безо всяких вопросов. Куда уж больше доказательств – незаконное проникновение в коттедж и отпечатки пальцев на орудии убийства.

Захватив из своего кабинета папку с бумагами, Костя вышел из облупленного здания следственного отдела, рухнул в служебный доисторический «Москвич» и попросил водителя отвезти в соседний городок, где находился следственный изолятор.

В дороге предстояло провести около получаса, и Загуляев поморщился, представляя, что вот-вот на него, уставшего и измотанного, обрушится мощный словесный водопад. Больше, чем рулить «Москвичом», водила следственного отдела любил поговорить «за жизнь».

– Погодка-то сегодня выдалась – загляденье, – бодро начал водитель, выспавшийся и румяный.

Бросив машинальный взгляд в окно, Костя вяло кивнул:

– Загляденье.

– Вот солнце жарит! Градусов тридцать, не меньше! Скорее бы уже спала эта жара! Машина нагревается, как консервная банка, дышать нечем!

Объяснять, что такая погода в данной ситуации на руку, было лень. Поэтому следователь просто думал о том, что жара и яркое солнце в условиях СИЗО станут невольной, но чрезвычайно полезной для интересов следствия пыткой.

Вряд ли в той послевоенной постройке предполагалось размещение изолятора, она изначально не проектировалась как учреждение пенитенциарной системы; там нет прогулочных двориков, зато почему-то очень широкие коридоры. А камеры крохотные, потолки низкие. В комнатенке площадью со шкаф с трудом размещается два яруса нар, в символическом проходе на ночь расставляют шконари. Но спальных мест все равно в несколько раз меньше, чем обитателей, поэтому спят посменно. Курят в крошечное окошко, едят, задыхаясь от ядреной едкой вони параши…

По сравнению с местным СИЗО зона кажется санаторием. Расклад просекается быстро: раньше сядешь – раньше выйдешь, чем быстрее дело направляется в суд – тем быстрее выносится приговор и происходит этапирование в место отбытия наказания.

«Не хотел бы я оказаться здесь в ином статусе, – думал Загуляев, приветственно кивая охране. Для того, чтобы пройти в комнату для допросов, требовалось миновать несколько постов и оставить соответствующие записи в журнале. – Вонища и духота тут такая – меня уже подташнивает. Представляю, что творится в камере…»

Видимо, в камере был ад, который все-таки было сложно представить.

И гражданин Вячеслав Самойлов больше всего хотел из этого ада вырваться, любой ценой.

Когда его привели, бледного, с темными кругами вокруг глаз и явно свежеприобретенной ссадиной на скуле, Загуляев всей кожей почувствовал: клиент готов к задушевной беседе. Никаких увещеваний не потребуется, не надо на всю эту предвариловку и время терять. Сейчас Самойлов безо всяких уговоров расскажет все…

* * *

– Ты моя умница, мой самый лучший помощник, – Лика Вронская вычесывала собаку, с трудом сдерживая желание расцеловать Снапа в мохнатую морду. – К нам пришла беда, а ты помог. Хороший песик, молодец!

Карие глаза из-под рыжих ресниц смотрели так выразительно, что Снап, казалось, разговаривал без слов.

Да, я такой – прекрасная умная собака. И это надо поощрить. Желательно большим куском мяса. Но я понимаю – ветеринары, советы, весь этот бред. Ладно уж, ничего не поделаешь: маленький кусочек сыра меня тоже устроит.

– Не бывает собачей верности и преданности; и хозяева все это прекрасно понимают, любовь не слепа. Но как же я обожаю моего практичного рыжика, – вздохнула Вронская, откладывая расческу.

Надо идти в дом и дать этой корыстной собаке угощение, иначе сейчас можно просто разрыдаться от жалости. Снапик – большой артист, умеет строить такие трагические рожицы, что на ум приходит одна-единственная мысль: никто и никогда не кормил эту бедную несчастную собаку, а как она выросла в упитанного теленочка – загадка природы.

– За сыр Снапи и лапу даст, и все команды выполнит. Но разве же это любовь, это товарно-денежные отношения, и…

Она запнулась, увидев на газоне обрывки желтой ленты, которой вчера криминалист огораживал место происшествия.

И вся терапия общением с собакой пошла насмарку.

Можно и дальше продолжать щебетать со Снапиком, делать вид, что от трагического происшествия удалось морально дистанцироваться – только от этого ничего не изменится, в родных стенах произошло убийство, отсюда хочется бежать сломя голову. Может, это слабость. Но собственный дом больше не является маленьким уютным безопасным мирком, здесь страшно, тоскливо; не по себе…

«Похоже, мое предположение об убийце-маньяке было недалеко от истины, – Лика прошла на кухню, достала из холодильника сыр и невольно улыбнулась: предвкушая угощение, рыжий пес смешно облизывался. – Задержали какого-то парня, который был переодет в костюм официанта. А на самом деле он – строитель, вот и объяснение для орудия убийства. Только все равно, он больной на всю голову! Точно, маньяк: следить за девушкой, переодеваться, проникать в дом… Скорее бы приехал Седов. Обещал узнать все новости и сразу заглянуть ко мне. Честно говоря, не ожидала от него такой помощи. Да, мы друзья, и в личном плане Володька из шкуры выпрыгнет, а поможет. Однако в том, что касается его работы, у него зимой снега не выпросишь. Он очень хорошо ко мне относится, но больше всего хочет, чтобы я прекратила писать детективы и перестала его напрягать просьбами то рассказать что-нибудь этакое, то познакомить с еще не описанным персонажем… Теперь он явно старается мне помочь. Наверное, переживает за качество расследования. Ведь если что-то пойдет не так – под угрозой и моя безопасность. Все-таки он – настоящий друг…»

Седов задерживался.

Лика уже успела приготовить обед, убрать дом, сходить со Снапом на ближайшую полянку у леса, поболтать с доченькой по скайпу. Придумать сто новых версий произошедшего, яростно поподозревать соседей, потом сочинить им оправдания. И только потом, ближе к ночи, возле ворот появились знакомые бирюзово-голубые «Жигули».

– Давай на кухне посидим. Я тебя покормлю, чаю сделаю. Обычно мы с Андреем едим на улице, когда погода позволяет. Но меня еще трясет после вчерашнего, я с трудом заставляю себя на участок выбираться. Так что придется в доме тусоваться, – протараторила Лика, рассматривая приятеля.

Во-первых, Седов выглядел просто отлично: свежий цвет лица, никаких мешков под глазами; да и пивной животик явно уменьшился. Все-таки устранение из жизни большого количества алкоголя положительно сказывается на внешности. Во-вторых, вид у следователя был очень даже довольный; он производил впечатление человека, который хорошо потрудился и доволен результатом.

– Что я могу сказать, – приступил Володя к рассказу, пока Лика разогревала щи и куриные отбивные с картошкой, – вроде бы этот мальчишка из следственного отдела – не самый мерзкий представитель нашей профессии. Конечно, горячий, как и все мы были в молодости. И карьерист жуткий, приехал из провинции, явно мечтает всем нам тут нос утереть и Москву покорить.

– Отличное желание, – Вронская достала из холодильника пластиковую баночку со сметаной и поставила ее перед Володей. – Москву делают провинциалы. И вообще, я считаю, не важно, откуда ты пришел, важно, куда дошел и какими методами при этом пользовался.

– Ты меня слушаешь или свои философские взгляды излагаешь?

– Слушаю, слушаю.

– Тогда, мать, не перебивай меня…

Информацией следователь Константин Загуляев действительно делился щедро. И, наверное, не без умысла. Просек: семья, в доме которой произошло убийство, вряд ли может быть связана с преступниками. Приличный бизнесмен, известная писательница, да и столько сотрудников правоохранительных органов с безупречной репутацией присутствовало на празднике. Риска утечки новостей к преступникам никакого. А вот помощь от этих людей может быть огромной; все-таки непосредственные свидетели, очевидцы и к тому же – профессионалы. А все коврижки по раскрытию явно непростого преступления достанутся кому? Разумеется, следователю Загуляеву, который установил контакт, вошел в доверие и сумел разобраться во множестве деталей. Поэтому смысла свято хранить тайну следствия особого нет, а вот выгода может нарисоваться значительная…

Следователю было что рассказывать. Арестованный по подозрению в убийстве Вячеслав Самойлов показания давал охотно.

Он признался, что общался с убитой девушкой, следил за ней, переписывался по электронной почте.

– Вся эта история началась более полугода назад, – рассказывал Седов, с аппетитом поглощая щи, – когда в таунхаусе, где жили Вадим Липин и его сестра, случились проблемы с крышей. Слушай, мать, а ведь похоже, цена на это элитное жилье не всегда соответствует качеству! Я-то ворчу, что моя «панелька» рассыпается, а и в дорогих домах такая же засада. Скоро после переезда и с крышей таунхауса возникли непонятки, и стеклопакеты чуть ли не вываливались. Наверное, Вадим просек: ругаться никакого смысла нет. Одни идиоты с кривыми руками наворотили дел, им на смену придут такие же идиоты, которые по природе своей качественно только одно умеют делать – за воротник закладывать. Лучше уж заплатить и забыть. Тем более, у Липина же куча знакомых в строительной сфере. Он вызвал одного из прорабов, с которым всегда работает на своих объектах, тот посмотрел, что надо исправить, и пригласил соответствующих специалистов. Так Самойлов оказался в доме Липиных. Вадим подгадал ремонт под каникулы сестры и сплавил ее куда-то на недельную экскурсию, по Золотому кольцу, что ли. Сам в офисе решил перекантоваться – у него там, надо думать, и душ, и комната отдыха с диваном, в общем, хорошо устроилась наша творческая элита. Не знаю уж, как там Липин обеспечивал сохранность своего имущества в квартире. Может, ценное все увез-закрыл. Но вот Самойлов утверждает, что наткнулся на дневник Татьяны. Говорит, нигде он там не шарил, просто лежали себе на столе листки, он их убрал – стол надо было от окна переставлять. Заглянул краем глаза, и… Девчонка писала, что у нее есть уникальная ценная вещь – альбом Пикассо. Я уверен – Самойлов слегка подвирает. Ну кто, уезжая, оставляет дневник на видном месте?! Не сомневаюсь: Таня убрала свои записи в стол, да еще и на ключ ящик закрыла. А вот мерзкий строитель ящик-то вскрыл, дневник прочитал, из него и узнал про альбом Пикассо.

– Подожди, того самого Пикассо? Знаменитого художника? – уточнила Лика, округляя глаза. – Не может быть…

– Может или не может – этого мы пока не знаем. Альбом так и не обнаружен, экспертиза не проводилась… Но Самойлов был уверен – альбом настоящий, в нем – куча графических рисунков именно Пикассо. Конечно, вещь уникальная, цена огромная. А у Самойлова, как ни странно, имеется достаточно контактов среди людей искусства. Он работал на реставрации многих храмов, выполнял ремонт в очень крупных музеях. Знаешь, строители, в принципе, это такие люди… Они мобильны, работают в разных местах, знают, кто где живет, у кого какие ценности в доме имеются… А Самойлов – по натуре своей в принципе жуликоватый, хотя и осторожный; и если можно получить выгоду и не получить проблем в связи с получением этой самой выгоды – он уж своего не упустит. Короче, он явно подрабатывал как наводчик. Вот нутром чую – сливал он информацию обо всяких предметах искусства. Но в этом случае, похоже, одной информацией дело не обошлось. Самойлову пришлось самому заниматься поисками альбома. Это было непростым делом.

– Почему? Татьяна хорошо спрятала свой артефакт? – поинтересовалась Лика и вдруг всплеснула руками. – Ой, Володька, я же хлеб не предложила. А ты уже весь ужин съел.

Седов улыбнулся:

– Ты можешь предложить мне и хлеба, и добавки заодно. Или лучше оставить немного еды мужу? Придет Андрей – а тут у тебя пустые кастрюли и сковородки.

– Он звонил, у него встреча в ресторане. С голода не умрет, – Лика плюхнула на тарелку Седова еще одну отбивную, щелкнула кнопкой электрочайника. И собиралась было объяснить, что даже когда Андрей не приходит к ужину, все равно ужасно хочется приготовить что-нибудь вкусненькое; и что если женщина говорит: не люблю готовить – она просто не любит того мужчину, для которого готовит. Вронская собиралась выпалить все это – но прикусила язык. Все-таки подобные мысли – очень личное, и теперь совсем не время для таких откровений…

Она слушала рассказ Седова и словно начинала видеть фильм с Татьяной Липиной в главной роли.

Какая жуткая трагедия – потерять и мать, и отца; причем даже не из-за аварии, а в результате ужасного жуткого жестокого преступления…

Вот Татьяна остается без родителей, и Вадим вынужден быстро взрослеть, отказываться от каких-то развлечений, чтобы присматривать за сестрой. Постепенно он сам не замечает, как начинает излишне опекать девушку. Да, он обеспечивает все потребности сестры еще до того, как они возникнут. Но Таня вынуждена вести необычный образ жизни, рядом с ней, несмотря на ее более чем самостоятельный возраст, все время находится гувернантка…

Ремонт в доме Липина закончен. И познакомиться с Таней Самойлов просто не может, так как ее все время сопровождает молодая женщина, которая, как сторожевой пес, постоянно пресекает даже мимолетный флирт со своей подопечной.

В своих записях, которые прочитал кровельщик, Таня писала о том, что хочет продать альбом Пикассо и сбежать от брата. И тогда Самойлов понимает: не только он не может обсудить с Таней сделку, у девушки тоже не имеется возможности найти покупателя.

Они пересекаются в Интернете…

– Самойлов говорит, что у него изначально не было намерения покупать альбом. Он хотел его украсть. Татьяна предложила ему встретиться на вечеринке, так как она редко когда оказывается без своей строгой сопровождающей, а уж от брата на пьянке-гулянке как-нибудь отвяжется. Видимо, Самойлов, уже имеющий представление о размахе вечеринок в загородных домах, заранее предположил – будет обслуживающий персонал, в число которого можно попасть. Они договорились встретиться и обменяться ключами от банковских ячеек. Таня собиралась оставить там альбом, но не сделала этого. Хотя ключ от ячейки захватила с собой, и он был изъят при обыске у Самойлова. Где сейчас находится альбом Пикассо (если он вообще существует) – оперативно-следственная группа пока не установила. Самойлов на вечеринке в вашем доме незаметно вытащил ключ от банковской ячейки из сумки девушки. По его словам, необходимость во встрече отпала. Он собирался сбежать, но случайно угодил в погреб.

– То есть в совершении убийства он не признается?

– Нет. А ведь на ноже обнаружены его отпечатки. Нечеткие, но именно его. В причастности к попытке кражи он тоже не признается. Хотя там уже задержали подозреваемого, который знаком с Самойловым. Знаешь, меня бы признание в совершении убийства со стороны Самойлова удивило. Очень удивило бы!

– Почему?

– Этот мужик не похож на убийцу. По крайней мере, на тех отморозков, с которыми мне приходилось по долгу службы пересекаться. Самойлов слишком умен для убийства. Он, кстати, и специалист в своем кровельном деле хороший, зарабатывает много. Украсть, обмануть, схитрить – вот это в его стиле. Но мокруха… убивать девочку, чтобы ключ забрать… Это тот случай, когда, как говорил Остап Бендер, есть сто пятьдесят относительно честных способов отъема денег… А если допустить, что Самойлов не убивал, что его пытаются подставить, – то картинка тоже распадается, альбом он так и не нашел. Я было предположил, что Таня взяла его с собой, и на вечеринке ценность кто-то украл, и дальше уже закрутилось что-то непонятное. Но потом Загуляев принес мне из комнаты для вещдоков сумочку Липиной. Туда не то что альбом не влезет – расческа не поместится…

Лика почесала затылок:

– А у меня еще кольцо мое рядом с телом из головы все не выходит. Как оно могло там оказаться?

– Знаешь, Лика, я думаю, – Володя пододвинул к себе вазочку с печеньем, – на самом деле наша сегодняшняя информация – это только часть истории. Убийство родителей Липина не раскрыто. Возможно, этот самый альбом приносит им жуткие несчастья уже давно.

– Что же нам делать?

– Думать, – провозгласил Седов, поднимаясь из-за стола. – Я сегодня был в архиве, запросил то старое дело по Липиным-старшим. Снял ксерокопию части материалов. Ты же любишь такие бумажки? И я люблю. Знаешь, что выяснилось?.. Родителям точно так же перерезали горло, ты представляешь?! Я пробежал материалы через пять листов по диагонали, но заметил еще кое-что. Некая свидетельница Мария Дмитриевна Соловьева, которая денно и нощно сопровождала Татьяну, допрашивалась тогда как любовница отца Тани. Так что я уверен, там такой клубок эмоций и интересов мог с прошлых лет закрутиться – мама не горюй! Надо распутывать. Загуляев это сам не потянет, я так думаю…

* * *

«Андрюха, привет! Решил тебе черкнуть пару строк в связи с отъездом. Ты же меня знаешь. К тому, что произошло у тебя на участке, я не имею никакого отношения. Но доказывать и объяснять что-либо в моей ситуации ментам – абсолютный бесперспективняк. На меня удобно всех собак повесить. Был бы ментом – сам бы так поступил. Решил поехать в Крым, лечь на дно. Найду тебя, когда все успокоится…»

Игорь Панченко отправил письмо, закрыл сайт, на котором буквально пару дней назад зарегистрировал новый почтовый ящик, и, с сожалением вздохнув, быстро вышел из интернет-кафе.

Девчонка за соседним компьютером была то, что надо – лет двадцать пять, ногастенькая, да и поглядывала с интересом.

Однако сейчас не время отвлекаться на подобные дела.

Игорь дошел до скамейки, присел, достал из кармана рубашки загранпаспорт.

Блин, в этой жизни все реально решают бабки!

Казалось – ну кто сможет за один день сделать паспорт и организовать шенген? Тут даже технически не получается – столько звонков, встреч, и ведь лето – сезон отпусков, рискуешь не найти прикормленные кадры в рабочих кабинетах.

А ничего подобного – вот он, паспорт, виза, езжайте, господин Панченко, в какую вам заблагорассудится страну Евросоюза.

Увы, Андрею пришлось соврать. Никакого Крыма, это слишком близко. Конечно, Ермолович – свой мужик, не сдаст. Но мало ли в чьи руки попадет письмо. К тому же даже с Андреем обсуждать свои мысли – свои настоящие пугающие мысли – желания не возникает. Вообще, выбросить бы всю эту историю из головы. Но…

Игорь скрипнул зубами.

Проклятая память, она все проматывает и проматывает одни и те же кадры…

Какого рожна Дед заглядывает в глаза? Какой у него нехороший взгляд, сладкий, с поволокой. Какого черта? Когда для этих целей есть вполне уже смирившийся со своей долей «петушок», покорно позволяющий делать с собой все, что взбредет в голову оголодавшему без секса зэку?..

Буквально через пару дней Дед попытался объяснить, что ему надо. Подкараулил в туалете, поразминал кулаки о солнечное сплетение, попытался стянуть штаны. И…

Что было потом – так и не вспомнить.

На полу туалета остался лежать труп с перерезанным горлом.

«Я так и не знаю, сделал это я или кто-то еще, – Игорь потер левую часть груди, где заколола боль. – В нашем бараке все это не обсуждалось. На Деда многие зуб имели. Заточки тоже были у всех. Всю эту мокруху списали на самоубийство, так как от нас ни вертухаи, ни их начальники ничего не добились. Наш барачный стукачок тогда спал без задних ног и ничего не видел и не слышал. Мне все-таки кажется, что это сделал не я. Ну не мог я пришить человека и об этом не вспомнить… Дед вырубил меня, я помню, тоже ему двинул в челюсть. Возможно, мы валялись в отключке оба, и кто-то его дорезал… Не я, кто-то другой. Может, тот же наш «петушок» решил воспользоваться ситуацией. А если б даже я убил? У меня не было выбора, я бы потом сам на себя руки наложил. Хотя и не думаю все-таки, что виновен, на душе у меня спокойно. А разве можно пришить человека и ничего не почувствовать?… Сложно все. Но одно дело – убить подонка, пытающегося тебя опустить. И совсем другое – отказавшая девчонка. Подумаешь, фигня какая – не захотела быстро полюбиться, удовольствие получить и денег заработать. Стала строить из себя, понимаешь: «Я не такая, я жду трамвая…» Проблема-то – одна не захотела, другая согласится. Я точно знаю, что не хотел убивать Таню. Я даже трахаться, наверное, не хотел. Просто у меня крышу сорвало от того, что я – свободный, я как король целого мира; и еды, и женщин, и бабок – всего у меня навалом. А тут – какая-то мокруха, какая-то телочка с перерезанной шеей. Ерунда! Но ведь и у Деда было перерезано горло… Так что это еще все-таки вопрос, все ли я помню и могу ли себя контролировать…»

* * *

Альбом с графическими рисунками Пабло Пикассо прекрасен. Темно-бордовый кожаный переплет источает слабый аромат ванили, табака и книжной пыли.

Если просто взять его в руки, даже не открывать ветхие пожелтевшие страницы – по телу прокатывается волна легкой дрожи. В этой вещи чувствуется колоссальная энергия неординарной личности. Должно быть, гении согревают своим светом всякий предмет, к которому прикасаются, делают это совершенно для себя незаметно – однако их свет и тепло продолжают будоражить спустя многие десятилетия…

Рисунки сохранились лучше, чем бумага.

Возможно, она была изначально низкого качества, а может, ее повредили неподобающие условия хранения. Листы пожелтели, на них заметны сиреневые разводы (явно следы сырости), края истрепались, утратив свою плотную фактуру.

А графика выглядит блестяще, как будто бы вчера темный карандаш виртуозно набрасывал тонкие линии. Должно быть, в распоряжении Пикассо были отличнейшие карандаши, и выполненные ими работы не утратили угольно-черной насыщенности.

Пикассо – художник, безусловно, выдающийся. Это понятно по тому, как много он может сказать, используя примитивнейшую на первый взгляд лаконичность рисунка. Любая его работа – невероятная концентрация эмоций, это любовь Пикассо, вожделение, страсть, радость, страдание, страх смерти, надежды и мечты… Безусловно, если бы Пабло не мог рисовать – он бы умер, разорвался от урагана своих эмоций. Живопись давала выход раздиравшим его страстям, и…

Телефонный звонок отвлек человека от рассматривания альбома Пабло Пикассо.

Он протянул руку к телефону, и в прожекторе солнечного света на его пальце сверкнуло оригинальное кольцо, явно сделанное по эскизу талантливого дизайнера.

Номер звонившего абонента не определялся, и это почему-то настораживало.

– Это Лика Вронская вас беспокоит, – раздался в трубке тонкий девичий голос. – Я все знаю. Понимаете, я знаю все…

Больше никаких уточнений не требовалось. В ту же секунду человек понял: речь идет об убийстве Тани; совершенно непонятным образом идеальная схема оказалась не такой уж и идеальной. Теоретически все было просчитано до мелочей, учитывались всю нюансы, все возможные накладки. Однако на каком-то этапе все-таки произошел сбой…

– Я думаю, такая информация стоит немало денег. Мы с вами можем договориться? – поинтересовалась Вронская таким наглым тоном, как будто заранее предполагала положительный ответ.

– Я не понимаю, о чем вы. Вы ошиблись номером.

Отбросив телефон, человек опустился в массивное кожаное кресло и забарабанил пальцами по подлокотнику.

С этой Ликой Вронской тоже придется что-то решать.

Надо действовать срочно – другого выхода нет.

Но вначале надо уточнить одну деталь…

– … множественные колото-резаные ранения тела: две колото-резаные раны шеи слева с повреждениями яремной вены, две колото-резанные проникающие раны левой лопаточной области с повреждениями левого легкого и лопатки, две колото-резаные раны в области яремной выемки и рукоятки грудины… Боже, да в этой экспертизе еще пол-листа подобных перечислений! Всего гражданину Липину Александру Васильевичу было нанесено около тридцати колото-резаных ран… Его супруге, бедняжке, тоже досталось – двадцать ранений того же типа. Хотя по обоим случаям выводы судмедэксперта схожи – именно ранения в область шеи оказались прямой причиной наступления смерти. Может, это имел в виду Седов, когда говорил о том, что родители были убиты точно так же, как и дочь? А вот я бы не стала делать таких выводов. Все-таки две раны и двадцать-тридцать – это же большая разница, о какой схожести почерков может идти речь? В первом случае подозревать надо прежде всего медика, который точно знает, по какой артерии чикнуть. А во втором – маньяка, который своих жертв шинкует, словно капусту…

– Что ты там все бормочешь? – простонал Андрей, щурясь от света ночной лампы. Он повернулся на бок, отбросил одеяло и улыбнулся: – Обложилась бумажками, свет не гасишь. Жарко сегодня. Ты мне спать не даешь!

– Ой, правда, – Лика стала собирать разбросанные по кровати ксерокопии материалов уголовного дела, – извини, солнце, я сейчас в гостиную пойду.

– Фигушки! Лежать, женщина! – Андрей взял пару страниц и с интересом в них уставился. – Я столько лет спал один, так и разогнался теперь тебя отпускать. Может, мне даже приятно проснуться среди ночи от того, что моя любимая тут разворачивает активность. Хотя активность другого рода, конечно, была бы приятнее… М-да, ну и бумажки! Ужас какой пишут: «Можно лишь утверждать, что колото-резаные ранения живота и груди с подреберной областью причинялись в последнюю очередь, на что указывают наименьшая выраженность кровоизлияний по ходу этих раневых каналов и незначительное количество крови в брюшной полости…» Тебе не страшно все это читать?

Лика пожала плечами. К лексике судмедэкспертов привыкаешь. Страшно не читать описание всех этих ран, страшно понимать, что преступник, который их нанес, может до сих пор находиться на свободе.

– Седов не верит в виновность строителя, который угодил в наш погреб, – вздохнула Вронская, поправляя соскальзывающую с худенького плеча бретельку шелковой ночной рубашки. – Он считает, что следователь, который к нам выезжал, недостаточно опытен, чтобы найти настоящего убийцу.

– Да я тоже думаю, надо во всем разобраться самим, – Андрей отложил листы в сторону, сцепил ладони в замок, хрустнул суставами, – найти и голову оторвать. Я не знаю, как Вадик все это переживет. Он, похоже, в своей сестре души не чаял. Я и раньше обращал внимание – как-то уж очень сильно он над ней трясется. Теперь понятно – родителей убили, и сестра – единственный родной человек. Я себя так казню… Он же меня просил за Таней присмотреть. Я сплоховал. Надо найти того, кто это сделал, и голову оторвать. Ее смерть – на моей совести, мне надо и отвечать, как-то разруливать эту ситуацию. Просто возьму и собственноручно откручу голову гаду.

– В тюрьму посадят.

– Ничего, твой Седов вытащит. А даже если не вытащит – что, думаешь, легко по воле ходить с такой тяжестью на душе? Это я только делаю вид, что все о'кей, что у меня тут бизнес, переговоры, компаньоны. Хреново мне на самом деле. Знал бы кого замочить – уже рассчитался бы.

Лика поморщилась:

– Не говори ерунды, пожалуйста! Ты же вроде здравомыслящий человек; что, не понимаешь, к каким последствиям может привести реализация всех этих намерений?! Не надо тут строить глупых планов… Ты мне лучше скажи – Вадик никогда не упоминал, что у его семьи были какие-то враги? Или, может, что у них имелись какие-нибудь ценности, на которые шла охота?

– Лик, да ты чего? Кто такие вопросы обсуждает? Я даже не знаю, кто из знакомых мужиков вообще даже теоретически мог бы заговорить на эти темы. Мальчики ж про футбол обычно всегда перетирают, про девочек треплются. Про работу, на крайняк. Никакого подобного базара про семью и Вадик не вел. Он вообще был больной по своему дизайну. Мог ночами работать, все варианты отделок перебирать. На каком-то этапе он меня даже напрягал – принесет сто эскизов и говорит: выбирай. Из трех вариантов выбрать легко, а из сотни…

– Все это не то! – перебила с досадой Лика, отбрасывая с лица волосы. – Мы углубляемся в какие-то частности, детали. Теперь важно понять пару моментов. Таня якобы в своем дневнике писала – у нее есть альбом Пикассо, который она хочет продать. Самойлов собирался его украсть. Но откуда у Тани такая вещь? Досталась ей по наследству, от родителей? А может, это была общая семейная ценность, и Таня хотела взять альбом тайком от Вадима? Я посмотрела в материалах дела: родители Липина были связаны с торговлей, оба занимали руководящие должности: отец – директор универмага, мать – директор гастронома. Я поняла бы, если бы они были художниками или коллекционерами живописи.

– Так может, они и были коллекционерами? Или, может, их этим альбомом за какие-нибудь услуги отблагодарили? История-то при Советском Союзе еще явно начиналась, я так понимаю, свои теплые местечки они давно получили, и после развала «совка» благополучно сохранили? Тогда круче директоров магазинов были разве что партийные «шишки».

Вронская закусила губу.

Ничего не понятно из этих материалов. Зачем только Седов принес эти огромные стопки! Чтобы оценить, насколько добросовестно может проводиться расследование? О да, только одних допросов было проведено штук триста, опрашивались коллеги, соседи, друзья – все-все, с кем хотя бы иногда пересекались Липины. Отдельным списком к материалам прилагается такой огромный перечень фамилий – впечатляет. Но что толку, ничего вся эта скрупулезность не проясняет! У следователя, который вел это дело, действительно были все основания прекратить производство в связи с неустановленностью лица, которое надлежит привлечь к ответственности. Убийца до сих пор на свободе. А может, Вадим должен был стать еще одной жертвой? Просто справиться с ним оказалось сложнее, чем с бедной Таней?..

– Завтра отвезу тебя к Вадику, будем с ним разговоры разговаривать. Может, что-нибудь и выясним. Что гадать – все равно ситуация не проясняется. Правда, у меня завтра намечается тендер, но фиг с ней, с работой. А теперь – отбой – распорядился Андрей, убирая с одеяла бумаги. – Уже светает, между прочим. Дарину пока от твоих родителей забирать не будем. Береженого бог бережет, как говорится…

Выключив лампу, Лика забралась под одеяло, прижалась к Андрею и закрыла глаза.

Все-таки как хорошо, когда тебя понимают!

Другой бы на месте Андрея стал читать морали: этого не делай, туда не ходи, все это может плохо закончиться. Здорово, что Андрей тоже считает: в произошедшем обязательно надо разобраться, причем настолько скрупулезно, чтобы спорных вопросов не осталось вообще.

«Мы на одной волне, – Лика обняла Андрея и улыбнулась. – Надо еще завтра найти эту самую Марию Дмитриевну и поговорить с ней…»

Она уже почти засыпала, когда вдруг ей вспомнились дрожащие губы соседки Лены, отчаянный страх в огромных голубых глазах.

«Ерунда, – прокомментировала новый приступ подозрений Вронская. – Лена обожает собак. Ну разве могут люди, которые любят собак, делать такие ужасные вещи?! Седов бы сказал: в этой жизни невозможно только одно – ходить по потолку; со всем остальным – имеются варианты. Но, конечно, у Володи уже наступила профессиональная деформация, он не верит людям совершенно и просто не может объективно воспринимать реальность, все время ждет какого-то подвоха, удара…»

Вронской показалось, что она продремала всего пару минут. И вот уже у лестницы, ведущей на второй этаж, поскуливает Снап, а вся спальня залита ярким солнечным светом.

Она быстро выбралась из постели, натянула шорты и майку и заторопилась вниз.

Ближайшие планы вырисовывались простыми и незамысловатыми.

Сначала надо вывести Снапа на лужайку – иначе он не угомонится, будет гавкать и обязательно разбудит Андрея. Потом было бы здорово успеть сделать блинчики к завтраку – если уж не повезло накормить любимого мужчину ужином, то надо хотя бы с утра порадовать его чем-нибудь вкусненьким. Затем – быстро привести себя в порядок и поехать к Вадиму.

Однако сбой произошел уже на первом пункте программы.

Взяв Снапа на поводок, Лика прошла по дорожке, открыла калитку, машинально обернулась, заметив боковым зрением какой-то странный белый лоскуток, прикрепленный к воротам.

Это была не ткань, а чуть отклеившаяся записка, трепещущая на ветру.

Распечатанный на принтере текст оказался очень коротким:

«Вронская, тебе не жить».

– Да нет же, это просто глупая шутка, – прошептала Лика, с трудом удерживая рвущуюся с поводка собаку. – Никто не предупреждает перед тем, как убить. Мне надо взять чистый файл, осторожно снять бумажку, упаковать ее и отвезти Седову, пусть отдаст на экспертизу.

Собственный голос постепенно немного успокаивал.

Стиснувший сердце страх отпускал.

Но только руки все равно тряслись, на висках чувствовалась липкая холодная испарина.

Как же все-таки страшно умирать…

Первая реакция, до того, как удается все взвесить и проанализировать: господи, не надо, у меня же ребенок, не хочу, еще рано, еще так рано…

* * *

«Затащить мне ее в постель или не стоит? – думал следователь Владимир Седов, любуясь тонким профилем сидящей возле его стола женщины. – Барышня она симпатичная. А я уже два года как в разводе, никаких постоянных отношений нет, поэтому и обязательств хранить верность тоже не имеется. И потом, как говорится, жена – не стена… Вообще странно, женщин у меня было довольно много, самых разных: и умницы, и не так чтоб очень, и бизнес-леди, и актрисы. И всегда у них, как у сиамских близнецов, через пару месяцев встреч возникали одни и те же вопросы: «Где был? С кем пил? Где деньги?..» А кстати говоря, когда ж я последний раз занимался сексом? Кажется, сто лет уже прошло. Пару месяцев назад отмечали отправку в суд муторного сложно продвигавшегося дела, и наша стажерка, вмазав водочки, напросилась ко мне в гости. Но я смутно помню, получилось у нас там что-нибудь путное или нет. Практика у девушки закончилась, мне она больше не звонила – похоже, оказался не на высоте. А эта соседочка все-таки очень даже ничего. На актрису американскую похожа. Интересно, если ей предложить хорошо провести время – она сразу согласится или начнет выламываться? Нет, в принципе, я никуда не тороплюсь; мог бы сводить ее в кафе или кино – работы, конечно, навалом, но начальник только ушел в отпуск, можно же и мне иногда пожить по-человечески, тупо уйти с работы в семь вечера и пригласить симпатичную малышку в кино…»

Лена позвонила с утра пораньше и сказала, что у нее есть какая-то важная информация. Видимо, соседка Лики Вронской в момент разговора уже находилась недалеко от прокуратуры, ей понадобилось не более двадцати минут, чтобы появится в кабинете.

В джинсах и маечке, она казалась совсем худенькой, к тому же волновалась, как школьница: покраснела, чуть не приземлилась мимо стула, кусала губы.

«Важная информация» пока касалась почему-то перечисления невероятного количества собак, которые жили у Лены, с подробным описанием их расчудесной внешности и трагической судьбы. Похоже, девица даже явно намекала, что готова передать пару-тройку своих подопечных в надежные следовательские руки!

Слушать весь этот бред Володе было совершенно не интересно.

Подумаешь, собаки страдают!.. Конечно, их немного жаль, но куда больше жалости вызывают дети, растущие в семьях алкоголиков, брошенные старики, тяжелобольные люди. На службе тут такого насмотришься – волосы дыбом встают от человеческой глупости и жестокости! Проблемы животных по логике надо разруливать после того, когда решатся все проблемы людские. Ну или если уж так велика потребность в зверье – заведи себе котика (песика) в скромном единичном количестве. И заботься о своем звереныше, думая, что спасаешь мир, – хотя на самом деле речь идет просто о невозможности хозяина животного найти среди членов своей семьи подходящий объект для приложения любви, ласки, внимания. Этой бы самой Леночке – мужика хорошего заиметь и двоих деток. Тогда у нее ни времени, ни желания бы не осталось псарней заниматься…

– …собачек у меня много, поэтому выгуливаю я их в несколько этапов, – звенел тоненький Ленин голосок. – Сначала вывожу самых маленьких собачек – им побыстрее надо писи-каки вывалить, потому что у них мочевой пузырь слабее, а в вольере они у меня свои дела не делают, терпят.

Услышав про «писи-каки», Седов скрипнул зубами. И уже собирался намекнуть барышне, что ее «важная информация», конечно, безумно важна и интересна. Но выслушать ее он готов, по крайней мере, в нерабочее время, а в настоящий момент – дел выше крыши!

Но только… эти Ленины ключицы торчащие, ранние морщинки у красивых глаз, а руки такие тонкие – как прутики…

«Ладно, хрен с ней, пусть посидит тут пока», – решил Володя, поворачиваясь к железному чуть облезшему сейфу. Там кроме материалов находящихся в производстве дел стояла «дежурная» бутылка водки, к которой совсем недавно присоединилась большая коробка шоколадных конфет, врученная ненормальной мамашей свидетеля. Парень тот был совершенно непричастен ни к какой криминальной крамоле, однако, похоже, у граждан уже (не на пустом месте, разумеется) начал формироваться рефлекс профилактической взятки-презента.

«Кофе девочке сделаю, конфетами накормлю, – продолжал рассуждать Седов. – Пусть хоть отдохнет тут пару минут, перекусит. Все-таки летела из своей деревни в Москву, устала. Красивая ведь девушка, на американскую актрису похожа – жаль только, больная на всю голову с этой многочисленной псарней».

– … и вот иду я со своими малышами. Сложно, конечно, их всех на поводке вести, да еще и убирать за ними. Тут когда одна собачка накакает, люди возмущаются. А у меня собачек много, и вы можете представить, что приходится выслушивать. «Ваши собаки загадили весь поселок» – это еще самое нейтральное. Но я же никогда без совка и пакета не выхожу, всегда убираю. Потому что и сама безо всяких напоминаний знаю: ну не дело это, когда вдоль обочин кучки лежат…

«Нет, спасибо, нам такого добра не надо, – мрачно решил Володя, водружая перед девушкой чашку ароматного кофе. Он ловко открыл коробку конфет, пододвинул ее поближе к гостье. – Красота – это, конечно, очень хорошо. Но упоминание в речи собачьих экскрементов явно превышает максимально возможную норму для моей психики».

– … тебе не жить. Так и написано, прямым текстом!

Володя сразу очнулся от своих мыслей:

– Где написано? Что написано?

– Я же говорю: «Вронская, тебе не жить». Написано в записке. А записка была приклеена к забору дома Лики и Андрея.

– Как приклеена?

Она пожала плечами:

– Клеем, наверное. По крайней мере, скотча я что-то там не заметила.

– Лика знает?

– Думаю, нет. Она со Снапом поздно гуляет. А я записку как увидела, сразу про вас вспомнила, ну, что вы – следователь. Собак отвела, села на маршрутку и в Москву поехала. А разве Лике можно было про записку говорить? А вдруг она заодно с этими, преступниками? Хотя, наверное, я глупости говорю, вы же с Ликой и Андреем дружите, правда? Вы кажетесь хорошим человеком, а у таких и друзья обычно хорошие, – выпалила Лена, краснея, как свекла, до кончиков маленьких аккуратных ушек. – Знаете, все жители нашего поселка меня ненавидят. У меня домик совсем простой, и собаки эти, и даже машины нет. Я – вроде белой вороны, со мной никто не общается. А вот Лика с Андреем наплевали на то, что о них подумают. И меня к себе пригласили. Поэтому я, когда записку нашла, – сразу к вам бросилась. Чтобы им помочь, как-то вот так…

Противоречит самой себе.

Переигрывает.

Симпатичная худенькая блондиночка определенно переигрывает, у нее есть какие-то свои интересы – это очевидно.

Но со всем этим можно будет разобраться позднее.

Одной рукой закрывая сейф с уголовными делами на ключ, другой Володя нащупал на столе мобильник и пулей вылетел из кабинета.

Куда там она задевалась?

Что же Лика так долго не снимает трубку?..

Когда в динамике раздался голос Вронской, судя по бодрой интонации, живой и невредимой, он с облегчением выдохнул:

– Где тебя носит!

– Э, не наезжай. Мне тут угрожают, похоже. Ты легок на помине, кстати; собиралась тебя набирать и плакаться в жилетку.

Со слов Вронской выходило, что она все делала правильно. Сообщила о странной находке бойфренду, осторожно упаковала записку, осмотрела дом и участок – ничего подозрительного больше обнаружить не удалось.

– Понимаешь, самое забавное – я-то и рассказать никому ничего не успела, только с Андреем накануне обсуждала свои предположения. Мы даже спугнуть еще никого не могли, потому что ни с кем не успели пообщаться, – рассказывала Лика.

А Седов пытался понять какие-то собственные интуитивные предчувствия.

Этот ее Андрей… Вронская совершенно не умеет разбираться в мужчинах. Вечно ее романы какой-нибудь фигней заканчиваются…. Ну да, этот новый избранник не идеален. Но как говорится – кто без греха… Как-то все-таки не похоже, чтобы он был замешан в этом преступлении. Да, пожалуй, уже определенно: следовательская интуиция молчит. Андрей не вызывает большой симпатии, но и негатива против него нет; обычный мужик, возможно, имеющий в своем прошлом пару темных страниц, но пытающийся жить теперь без особой грязи…

– Мы собирались поехать к Вадиму, – продолжила тем временем Лика. – Хочу поговорить с ним и с Марией Дмитриевной. Андрей будет со мной. Мне кажется, поездку можно не отменять. А на обратной дороге мы заедем к тебе. Знаешь, я здорово перепугалась.

– Понимаю, жду, – коротко бросил Седов и отключился.

Но возвращаться в свой кабинет не стал, прошел мимо знакомой двери.

Когда шагаешь – легче думать.

Итак, информацию об убийстве Лена восприняла истерически – плакала, кричала. Прямо скажем: из всех гостей, присутствовавших на вечеринке, любительница собачек расклеилась больше всех. Можно предположить: это нежное создание со слабыми нервами предпочитает держаться подальше от всего, связанного с криминалом.

Однако через пару дней она уже бодренько прибегает сюда, в прокуратуру, с информацией о какой-то записке.

Допустим, все было так, как она рассказывает: шла барышня со своей стаей, собаки валили вдоль соседских заборов эти писи-каки (блин, и придумала же словечко, прямо стошнить хочется!) и вдруг видит – записка с угрозами.

Сама записка, страшная и роковая – отдельный разговор. Пусть Вронская в своих книжках про такую фигню пишет – а в реальной жизни по-другому угрожают. Никакой письменности – по телефону позвонят, через знакомых передадут. А тут – бумажка на заборе. Смешно, для тех, кто в теме, – обхохочешься.

Но ладно, про это – позже. А пока – за скобками.

Итак, барышня видит записку. У нее ведь визитка некоего В. Седова имелась, а там не только адрес следственного отдела, там телефон. Лена им и воспользовалась! Когда уточняла, можно ли встретиться, какой номер кабинета, ну и сказала бы в телефонном разговоре – так и так, записка. Зачем ей было подрываться, утруждаться и из деревни своей в город ехать? Да может она вообще эту записку сама на забор Вронской и приклеила! Чтобы иметь повод здесь объявиться…

«А вот об этом мы теперь с девочкой и поговорим, – решил Володя, направляясь, наконец, в свой кабинет. – По-человечески мне Лена симпатична, я ей сочувствую, я бы даже роман с ней закрутил. Но первым делом – самолеты. И если я нутром чую – здесь что-то не стыкуется, не вижу никаких причин не прислушиваться к своей интуиции…»

– Кофе попила, Лена? – Седов сел напротив женщины, откинулся на спинку кресла и презрительно прищурился: – Вот и славненько. А теперь давай ты мне все расскажешь. Всю правду. Начинай, не смущайся.

– Какую правду? – она нервно сглотнула слюну. – Я все вам рассказала. Еще думала узнать, поймали ли убийцу. Мне все-таки страшно. Конечно, собачек у меня много, ночью так просто на участок не пройдешь. Но все равно, хотелось бы спать спокойно.

– В камере ты будешь спать спокойно.

– Что?!

– В тюремной камере ты будешь спать спокойно, детка. Понимаешь?

Ее глаза наполнились слезами. А взгляд – он метался, как у всех преступников, чувствующих, что их замысел вот-вот будет раскрыт. Судя по направлению движения зрачков (это неконтролируемые движения; человек, вспоминающий прошедший отпуск или строящий планы на предстоящий отдых, невольно «смотрит» в противоположные стороны, «читать по глазам» будущие следователи учатся буквально на первом курсе юрфака), Лена что-то вспоминала, сопоставляла, лихорадочно анализировала…

И тогда Володя, стараясь не таращиться на ее трогательные детские ключицы (блин, ну и ситуация! Противнее, чем «колоть» такую девчонку, наверное, только конфету у ребенка отнимать), продолжил:

– Тебя видели, Лена. Мне правда жаль. Но вот сейчас позвонили и сказали… Зачем тебе это было нужно? Ты кажешься такой милой девушкой. Зачем было пачкаться в этой грязи?

Она горько разрыдалась, закрыла лицо ладонями. Потом едва слышно прошептала:

– Я не хотела убивать Таню. Честное слово, не хотела. Это получилось случайно…

* * *

Сергей Шмаков чувствовал себя отвратительно; можно даже сказать – совсем загибался мужик. Голова у него раскалывалась, каждый вдох разрывал грудь острыми кошачьими коготками боли. Перед глазами все плыло: клубы сизого сигаретного дыма, заполняющего камеру, тусклая лампочка, зарешеченное окошко, ряды нар.

На какую-то секунду Сергею показалось, что присевший рядом на нары зэк протягивает ему ни много ни мало – бутылку водки. Однако дивное видение быстро испарилось, отозвавшись в исстрадавшемся теле новыми толчками боли.

«Что ж меня так кумарит? – он стиснул выбивавшие дробь зубы. – Я вроде думал: стоит сутки без пойла перекантоваться – и уже не ломает. Черта с два, мне только хуже, чем день назад… Какие же эти ментяры все-таки живодеры! Что, не могли меня в больничку бросить? Да легко! А там капельницы дают, таблетки, мне мужики рассказывали. Но нет, наша милиция нас не бережет. Сначала хватает хрен знает за что, да еще и пойла ни глоточка не дает. Меня ломает, а всем наплевать. Следак этот муть какую-то задвигает…»

Серега лег на нары, свернулся калачиком, закрыл глаза. Через секунду он уже наслаждался дивным ядреным ароматом водочки, при этом прекрасно понимая: в СИЗО бухалову взяться просто неоткуда, а у него, Сереги Шмакова, уже не просто кумар, а еще и галлюцинации.

Впрочем, даже от этого вожделенного обонятельного обмана мужчине стало чуть легче.

Водочка, родная, крепкая!

Хорошо-то как ее глотнуть! А коли не глотнуть – так хотя бы помечтать о ней!

В голове все сразу проясняется, да и дыма, кажется, в камере не так уж и много, дышать можно.

«Вот если бы меня сейчас на допрос повели, – встрепенулась бойкая мысль. – Вроде сейчас у меня извилины начинают шевелиться, соображаю хоть что-то. А когда вчера к следаку вызвали – я даже особо не понял, чего он добивался».

Серега вздохнул, волевым усилием напряг пульсирующий от боли мозг и попытался вспомнить содержание беседы со следователем.

Вроде бы следак какую-то квартирную кражу пришить хотел, да еще и то ли с избиением, то ли вообще с убийством хозяина жилья. Вот прямым текстом интересовался: «Были ли вы в той квартире?». В какой-то квартире, конечно, побывать довелось, до того как вся эта петрушка с задержанием началась. Вроде подошел пару дней назад приветливый такой мужик и говорит: «Хочешь бутылку? Помоги шкаф перенести». А кто на бутылку не хочет заработать? Но это же не преступление, чтобы за это в тюрьму сажать. А никакого убийства (или этого самого, как он там загнул – покушение на убийство, что ли?) не было, это уже совершенно напрасные обвинения! Кстати, может, мужик тот сам из своей хаты ценное барахлишко вынес. А че – страховку получить захотел, а на вырученные денежки забухать, нормальная комбинация?.. Потом следователь еще что-то про Славку Самойлова спрашивал, интересовался: «Не говорил ли вам Самойлов украсть компьютер?» И в тот момент осенило: надо на Славика все свалить, а самому чистеньким остаться. Самойлов ведь гад, каких свет не видывал! Никогда на бутылку не одалживал, дразнился только, козлина. Помахает пачкой денег перед носом и трындит: «Бросай пить, Серега, и появятся у тебя сразу и бабки, и бабы». Но ничего, Славик, вот сейчас будет и твоя песенка спета. Понесешь ты заслуженное наказание за свои издевательства над больным человеком. «Говорил мне Самойлов компьютер скрасть, но я отказался, – с готовностью отозвался тогда Серега. – Так что я к краже отношения не имею. Это Славик сам хату обчистил. А я – нет, отказался…» Только следователю этот ответ не понравился, он про сумки какие-то заталдычил, потом стал спрашивать: «Чем ты бил по башке хозяина квартиры?» А после уже реально так стало хреново: то в жар, то в холод бросает, слов уже почти не разобрать. Следак на кнопочку нажал, пришел мент, опять в камеру привел…

«Итак, вроде я все вспомнил, – Серега изо всех сил вжался в стену, крашеная поверхность которой, кажется, почему-то немного приглушала боль. – Буду стоять на своем. В квартире был, шкаф переставлял. Мужика не убивал, добро не выносил. Меня на ограбление науськал Славик – но я отказался. Так что, товарищ начальник, поговорите лучше с Самойловым, а меня отпустите. Или, по крайней мере, срочно выдайте мне хоть что-нибудь для поправки здоровья».

* * *

Увы, сегодня ночью Саша опять не приснился. Он вообще не снился ни разу с того самого дня, как убили Таню. Конечно, и прежде так бывало – иногда любимый мужчина мог не приходить в сны и неделю, и две. Только теперь без него особенно больно и тяжело.

Мария повернулась к окну и вздохнула. Судя по серой полоске, виднеющейся между шторами, сейчас еще очень рано – часов пять. А Вадик уже не спит, меряет шагами свою спальню. Слева, где расположена его комната, слышен едва различимый скрип паркета.

– Ох, Саша, как же мне тяжело, – прошептала женщина, набрасывая одеяло на озябшие плечи. – Я очень любила Таню, я люблю Вадика. Это же твои дети, твоя кровь…

… Голубые глаза, легкая седина на висках, открытая искренняя улыбка. Рядом с ним, Александром Васильевичем Липиным, приятно находиться. На него хочется смотреть. И, несмотря на свою серьезную должность, Александр Васильевич, он такой, такой… Всегда поздоровается, пошутит, новую кофточку похвалит, конфетой угостит. В общем, он самый лучший – это же ясно и понятно.

Конечно, она мечтала о нем. Влюбилась как кошка, света белого не видела.

Но то, что и шеф в таком же состоянии находится, – не замечала.

Поэтому когда его тело вдруг как магнитом притянулось к ее хрупкой фигурке, и все это катастрофически прекрасное обрушилось стремительным водопадом – губы его мягкие, запах дорогого одеколона, жаркое дыхание, объятия… Маша даже не осознала, что с ней происходит, ничего не запомнила, не почувствовала, не поняла. Только одно воспоминание зацепилось в памяти – собственное отражение в зеркале, с раскрасневшимися щеками, растрепавшейся прической и сияющим взглядом, кажется, готовым вот-вот прожечь серебристый зеркальный овал…

На следующий день Липин бесконечно, невыносимо долго не появлялся на работе.

Пришел поздно, лицо – темнее тучи.

Какие ужасные слова он говорил!

Про ошибку, про минутную слабость, про то, что очень сожалеет о произошедшем.

И напоследок – кто бы сомневался, честный и правильный начальник в своем репертуаре – Александр Васильевич заявляет: «Маша, я думаю, нам будет лучше после всего произошедшего не общаться. Тебе придется поменять место работы. Я договорился с приятелем, на очень хорошей фирме нужен секретарь».

Он и правда договорился. Действительно, на работу новую устроил; решительно избавился от соблазна в собственной приемной.

А только, похоже, бывают такие встречи, двух предназначенных друг другу людей… После них все меняется. И ничего как прежде уже не бывает.

– Ох, Машка, сложно все, – жаловался Саша, заезжая за ней после работы. – Я ведь думал, что люблю жену, нравилась она мне как женщина; да и человек, и друг она отличный. Только вот я это все говорю – и мне кажется, что это не моя жизнь все была. А моя, по-настоящему моя – только рядом с тобой. Старый я кобель, сволочь полнейшая. Ты ведь не намного старше моего сына…

Саша смущался своих лет, это правда.

Все ему казалось – не имеет права на любовь, на такую молодую девушку. Может, еще и поэтому он был особенно щедрым, очень заботливым; баловал и как любовницу, и как родную доченьку.

«Маша, тебе надо учиться. Техникум да секретарские курсы – это не дело. Головка у тебя светлая, не будем зарывать талант в землю. Говори, где будешь грызть гранит науки? – интересовался он с радостным выражением лица. – Для тебя я горы сверну! Ты мне главное – задание дай, задачу поставь. А как ее выполнять буду – это уже только моя забота».

Вообще-то у Маши всегда душа лежала к педагогическому. Прямо с самого детства представлялось: вот стоит у доски молодая красивая женщина с гладко зачесанными волосами и интересно объясняет про всякую всячину, и детки слушают, затаив дыхание – они ведь еще многого не знают, им предстоит столько открытий! И как же здорово начать их сопровождать на этом пути! Только вот практичные мысли – а как себя прокормить на учительскую-то зарплату? – заставили отказаться от мечты.

Саша смеялся:

– Ты – как старушка, все рассчитываешь, прикидываешь. Не волнуйся, со мной не пропадешь. Хочешь в педагогический – поступишь.

Встречи на небольшой пропахшей щами съемной квартире («Что это у тебя за соседи! Все время суп варят! Да уж, нашли мы с тобой жилье…») энтузиазма у него не вызывали сразу. Он любил обустроенный быт, уют, и сколько сил было потрачено на приведение в порядок съемной квартирки – а только результата все равно особо видно не было. Возможность купить просторную «трешку» появилась у Александра Васильевича только через год. «У нас с тобой будут дети, Машка, много-много детей», – сияли его глаза. Правда, уже в следующую минуту он мог нахмуриться. «Неправильно это – любить одну женщину, а жить с другой. Моя жена не виновата в том, что я такой кобель, она этого не заслужила… И детей жаль, Таня еще совсем крошка… И к тебе тянет, – вздыхал любовник. – Но нет, продолжать врать – это не дело. Я соберусь с духом и все расскажу жене. Она у меня – женщина эффектная, умница; сможет еще свою жизнь устроить».

Как потом, после убийства Саши, выручала эта квартира! Конечно, было жаль сдавать ее, дорогую и любимую до каждой стеночки, пускать в дом, где царило безоблачное счастье, чужих людей. Но иначе было бы не прожить, пришлось бы оставить учебу. Саше бы это не понравилось, он не любил брошенных на полпути дел.

– Липина убили. Больше пока ничего не знаю…

Сначала Маша подумала, что ей все это снится – какой-то дурацкий телефонный звонок, голос друга Александра Васильевича в трубке, страшная новость.

Потом вдруг подумала: жена все узнала и убила Сашу. В порыве ссоры, когда эмоции зашкаливают, так бывает… Однако уже в тот же день приятель сообщил, что и Ирина тоже мертва.

Убийцу искали долго, следствие велось несколько лет. Но задержать преступника так и не удалось.

Жизнь после Саши… как ни странно, она оказалась такой же теплой и светлой… да, в ней появились бытовые и эмоциональные проблемы… но все-таки осталась любовь.

Может, чувства не умирают, пока жив человек, помнящий об этих чувствах? Или настоящая любовь создает атмосферу, нежную и прочную, окутывает надежным коконом?

Как бы сложно ни приходилось, всегда хватало внутренних сил выстоять. Где-то в глубине души жили придававшие уверенности воспоминания: Маша Соловьева – это та женщина, которую любил и уважал очень сильный, добрый и великодушный мужчина. Не могло же это быть просто так! Значит, в ней есть и красота, и внутренний стержень, и сила характера; и все можно преодолеть, со всем можно справиться.

Наладить быт удалось более-менее быстро. После окончания пединститута получилось устроиться в семью состоятельного бизнесмена, смотреть за его шустрой сообразительной доченькой. Зарплаты хватало, больше не было необходимости сдавать подаренную Сашей «трешку» и жить в съемной комнатке. С личной жизнью все обстояло хуже. «Ну влюбись ты уже в кого-нибудь кроме меня, Машка, и ребенка роди, – шутил, приходя в сны, Саша. – Хотя, конечно, мужик я неплохой, все при мне. Помучаешься ты, пока достойную замену найдешь».

Мучиться – нет, Маша не мучилась совершенно. Просто очень смешно было смотреть на всех этих парней, пытающихся занять Сашино место. В кафе пригласят – а сами сидят, словно на иголках, как бы девушка ничего лишнего не заказала (и ладно бы действительно денег не было – так нет же, просто жлобство это вечное: вложить поменьше – получить побольше); или букеты «роскошные», из одной-единственной вялой ромашки, или…

Да, Саша разбаловал. Но ведь и он, при всех своих талантах, деньги не печатал; были периоды, когда не мог помочь, тогда и еду приходилось покупать самую дешевую, и в старой одежде ходить, и каждую копейку считать… Дело не в возможностях, дело в желании создать у своей женщины уверенность: что бы ни случилось, ее мужчина всегда будет стремиться делать все мыслимое и немыслимое, только бы она была счастлива.

Поэтому… ну к чему все эти мужчинки, с их отутюженными рубашечками и мелкими смятыми мыслями, с их жадностью, распущенностью? Рожать – от этих, таких? Боже упаси!

К тому же чувства одиночества не возникало. И – это Маша понимала совершенно отчетливо – никогда уже не возникнет. Потому что у нее был и есть Саша, и перед подъездом их дома любимый зачем-то посадил березку (теперь она такая большая выросла, красивая!), а еще есть Воробьевы горы, где они гуляли, и кафе на Арбате, там до сих пор тот же кофе, с горьковато-шоколадным привкусом любви…

После произошедшей трагедии все друзья Липиных волновались: а как же дети? Вадим уже школу оканчивает, но ведь Танечка – она совсем крошка. Потом выяснилось: есть далекая родственница в США, она сможет забрать детей. Но Таня и Вадим провели там всего пару лет. Вадим смог получить дизайнерское образование и вернуться в Москву; ему казалось, что в Америке все устроено неправильно, что в России, может, больше бардака, но что все-таки сестре еще рано полностью отрываться от родины. Встреча с Вадимом спустя многие годы произошла совершенно случайно.

Маша уже слышала о нем – как же, известный дизайнер, все только и говорят о том, какая редкая удача – заказать проект у этого талантливого парня.

Вот и не верь после этого в судьбу: Вадима пригласили работать в тот самый дом, где Маша трудилась гувернанткой. И, понаблюдав, как та общается со своей подопечной, дизайнер предложил перейти к нему.

Он мог бы не платить такие огромные деньги. Находиться рядом с ним и Таней, Сашиными детьми – это было такое счастье и удовольствие, да за это еще и ноги целовать можно! Впрочем, вряд ли Вадим обрадовался бы, узнав правду. Скорее всего, он даже уволил бы гувернантку сестры, так как был человеком прямым, консервативным, любил простоту и порядок. Со своей девушкой он расстался лишь потому, что выяснил – бывший любовник выложил в Интернете ее откровенное фото, одно-единственное! Страдал неимоверно, но не простил – хотя девчонка-то тут при чем!

… – Что же ты мне не снишься совсем, – всхлипнула Мария, поворачиваясь на другой бок. – Я все зову тебя, вспоминаю, как мы познакомились, как встречаться начали – а ты все не идешь, и…

Она замолчала и прислушалась.

Нет, не показалось – внизу раздается какой-то шум.

Набросив халат, Мария Дмитриевна выбежала из спальни и замерла.

Внизу Вадим, похоже, убивал какого-то валяющегося на полу мужчину…

* * *Вы помните,Вы все, конечно, помните,Как я стоял,Приблизившись к стене,Взволнованно ходили вы по комнатеИ что-то резкоеВ лицо бросали мне…

Не отвязаться было от этого хулигана! Есенинские строчки заполоняли все сознание, мешали сосредоточиться. Или все дело в том, что эмоциональное состояние очень близко мыслям лирического героя «Письма к женщине»?

Действительно, как верно, до гениальности: лицом к лицу лица не увидать – а нет ли ошибки в придуманном плане? Может, вот так погружаешься во все эти нюансы, варишься в собственному соку – и самое важное невольно упускается? Как говорится: «а вот слона-то я и не заметил»!

Нет-нет, никаких проколов! Ставки в этой игре слишком высоки!

С того и мучаюсь, что не пойму, куда несет нас рок событий… И это тоже в тему, вроде бы все продумано и просчитано до мелочей, но на сердце не спокойно. Вязкий леденящий страх и какие-то мрачные предчувствия гонят по телу волны мелкой дрожи.

Финал стихотворения, конечно, испорчен. Там, где есть политическая конъюнктура, – заканчивается творчество.

Теперь года прошли,Я в возрасте ином.И чувствую и мыслю по-иному.И говорю за праздничным вином:Хвала и слава рулевому!

Рулевого ему, яростному попутчику в Советской стороне, похвалить захотелось. И вся история любви, трагизм не сложившихся отношений адресата и автора письма – коту под хвост. Любовь не случилась из-за несвоевременного осознания политического момента! Да это еще хуже и банальнее лодки любви, разбившейся о быт!

Но, наверное, и в этом есть что-то символичное? Если строки постоянно вертятся в голове – может, это знак, что теперешние страдания, как и у лирического героя «Письма к женщине», не напрасны, план сработает и все закончится хорошо? Ведь есенинский персонаж в конечном итоге стал по-своему счастлив…

– У меня все получится, – прошептала Диана Зарипова, забираясь на стульчик у барной стойки. Она взяла бутылку с белым мартини, плеснула немного вина в бокал. – Я все продумала до мелочей…

По ее телу вновь пробежала ледяная волна дрожи. Диана вспомнила, как же ей было страшно общаться с убийцей, до одури. Одно его «алло!» в телефонной трубке – и перед глазами все поплыло.

Впрочем, расчет, если попытаться абстрагироваться от эмоций, вроде бы верен.

Убийца не сомневается – его шантажирует Лика Вронская. В таких случаях что собирается делать преступник? Расправляться с шантажистом, разумеется.

Конечно, строго говоря – Вронской стоило подложить свинью, и писать она не умеет, а мужчину себе какого заимела – явно не по Сеньке шапка. Пусть знает: не все в жизни шоколадненько, пусть тоже пострадает!

Но, оказывается, задыхаться от ненависти и иметь возможность действительно перерезать ту самую ниточку, за которую жизнь подвешена (ах, Булгаков, все-таки он гений!), – это две большие разницы. Какие бы горькие эмоции ни сжигали душу, приходит понимание: смерть человека действительно ложится на совесть несмываемым пятном; и не надо брать грех на душу.

Поэтому на воротах дома Лики Вронской появилась записка с предупреждением. Нормальный человек в такой ситуации будет вести себя осторожно – чтобы не нарываться. Надо думать, и сероглазый король тоже усилит бдительность – чтобы не открутили голову его ненаглядной производительнице литературного фастфуда.

И, конечно, предупреждение Вронской об опасности все-таки внесло дополнительную нотку пикантности. Возможно, в ее доме появится настоящая засада из милиции. И когда убийца придет, чтобы с ней рассчитаться, – завяжется настоящий бой.

Все это будет очень интересно смотреть потом на видео. Ведь камера, передающая изображение с соседнего участка, до сих пор не отключена. Запись убийства скопирована на флешку и спрятана в надежном месте. Хочется надеяться, скоро появятся новые незабываемые кадры…

Диана сделала еще один глоток мартини, расслабленно вздохнула: наконец-то отпустило сжимавшее все тело напряжение. Да и настроение стало повеселее.

Конечно, нынешний период – очень непростой. Но через него надо пройти, чтобы яркий литературный талант засверкал новыми гранями.

«Я уже начала описывать то, что видела, – Диана чокнулась с бутылкой и улыбнулась. – У меня получается потрясающе… Одно дело – представлять такие вещи, и совершенно другое – описывать, как острое лезвие протыкает нежную девичью шейку. Я буду писать триллер, настоящий – прекрасным литературным языком и с реальными кровавыми подробностями. Буду писать, собирать материал, опять писать…»

Где-то слева на участке раздался протяжный скрип, и Диана невольно вздрогнула, допила мартини и бросилась к окну.

Нет, ничего особенного. Старое дерево, оно всегда кряхтит и постанывает от порывов сильного ветра. А сегодня, похоже, погода портится: небо заволокли свинцовые тучи, ветер яростно терзает декоративный кустарник, посаженный вдоль газона…

«А может, все-таки пойти в милицию? – неожиданно сверкнула молнией мысль. – Конечно, я не увижу дальнейших действий убийцы. Но я ведь и так уже видела немало… И мне часто бывает очень страшно… Но… все-таки нет! Я точно знаю, что я – особенная, талантливая, сильная. Я буду играть в эту игру сама, чего бы мне это ни стоило! Она стоит свеч – я издам бестселлер, стану популярной и богатой; смогу бросить наконец этого противного Валерика, который вызывает только жалость и брезгливость, но никак не уважение…»

Ее рассуждения прервал телефонный звонок.

Тот самый, который Диана ждала столько лет и уже в глубине души отчаялась дождаться.

В это было невозможно поверить…

Позвонили из издательства! Одного из самых крупных в России!

Все лицо Андрея покрывают синяки и ссадины…

Вадим избивал его тяжелым подсвечником, Андрей почти не сопротивлялся – и вот результат, красивые черты превращены в кровавую кашу.

– Андрюш, надо к врачу, – озабоченно пробормотала Лика Вронская, отрывая новый клочок ваты. Как здорово, что в автомобильной аптечке оказалась перекись водорода: по крайней мере, можно хоть немного обработать раны. – Меня твой глаз беспокоит, синяк – ерунда, но у тебя там на белке большое красное пятно. Со зрением не шутят.

– Ерунда; подумаешь – пара сосудов лопнули, пройдет. Я Вадика понимаю. Не приведи бог на его месте оказаться. Да я так и думал, что он мне по морде даст. И любой нормальный мужик бы так поступил.

– Андрей, мы не виноваты в произошедшем. Если у Вадима имелись какие-то опасения насчет безопасности сестры (а они, возможно, были, он же пас ее с утра до вечера; или сам, или гувернантка с девушкой находилась) – то зачем он уехал? И это ограбление квартиры, покушение на него… Может, ему угрожали, а он оказался беспечным… Мы просто планировали устроить себе и людям праздник. И, кстати говоря, мы же именно Таню не приглашали, мы ее не знали вообще. Звали только Вадима. Конечно, на такие тусовки можно приходить не в одиночестве. Но это было решение самого Вадима – взять с собой именно сестру.

Андрей с досадой поморщился:

– Да, ты классная писательница. Книжек твоих я не читаю, но сейчас верю – по крайней мере, с русским языком и логикой у тебя все в порядке. Ты можешь убеждать, доходчиво и аргументированно. Но зачем все эти слова? Можно сколько угодно тут распространяться, суть не меняется. Вадик попросил меня присмотреть за своей сестрой. Девчонку убили, я не справился с поручением друга. Вот и все. Я еще и поэтому с тобой поехал.

– Чтобы Вадик тебя избил?

– Чтобы закрыть эту тему. Он уже послал меня по телефону. Оставалось еще по роже настучать. Все, комплекс мероприятий выполнен. Теперь ему, наверное, стало немного легче.

Лика грустно вздохнула. Теоретически Андрей прав – у дизайнера был повод вести себя именно таким образом. Но почему Вадим не мыслит шире? Почему не понимает, что волею трагических обстоятельств все оказались в одной лодке? Что важно не клеить разборки друг с другом, а выяснить, кто тот поддонок, убивший Таню?.. Впрочем, наверное, Вадиму еще слишком больно, он до сих пор находится в шоковом состоянии, и не может ни контролировать свои эмоции, ни мыслить…

– Увы, говорить с Вадимом о произошедшем пока невозможно, – Вронская подула на скулу Андрея и с досадой закусила губу: какой глубокий порез, наверное, надо швы накладывать, кровь сочится. Да, под рукой есть пластырь, пока можно заклеить. Но как бы бойфренд ни сопротивлялся, к врачу все-таки придется обратиться.

– Вадим выставил нас из дома, обматерил, – продолжила она. – Я тоже в глубине души ожидала, что он нам все выскажет… Но не в такой форме. Я понятия не имею, как теперь с ним общаться; даже если он прекратит драться, никакой откровенности не будет… Ладно, в любом случае, во всей этой истории есть и плюс. Мы нашли гувернантку Тани, она согласилась с нами побеседовать. Интересно, она все время жила со своей подопечной или только теперь перебралась?

– Я заезжал как-то к Вадику, он показывал мне свою квартиру. Гувернантка тогда явно постоянно обитала в другом месте. Наверное, сейчас только переехала. У Вадима же близких родственников не осталось, с собственной семьей у него там тоже что-то не сложилось. После такого одному лучше не оставаться. Вот, наверное, эта Мария и решила с ним пока побыть.

– У Вадика дома поговорить теперь уже не получится. Здесь есть кафе поблизости?

Андрей пожал плечами:

– Понятия не имею. Какое кафе с такой разбитой рожей? Давай в машине побазарим.

– Хорошо, – Лика прищурилась. – Кстати, вон она уже и идет.

И правда, калитка в невысоком заборчике, огораживающем символический участок перед таунхаусом Вадима, приоткрылась и по тротуару к «Мерседесу» Андрея заторопилась стройная брюнетка.

Рассматривая ее, Лика поразилась переменам, произошедшим с ее внешностью. Буквально десять минут назад Мария Дмитриевна, растрепанная, в наспех наброшенном халатике, выскочила из своей спальни. Теперь к машине приближалась стильная леди, одетая в безукоризненный светло-бежевый костюм, с совершенно незаметным и естественным (а потому требующим и времени, и навыков) макияжем.

Прекрасная, собранная, деловая, невозмутимая…

Суперпрофи, умеющая абстрагироваться от эмоций и в любой ситуации пытающаяся контролировать себя во всем? Или… холодная циничная стерва, имеющая в этом трагическом раскладе свой интерес?..

Явно неглупая, очень красивая – гувернантка Тани пока находилась за скобками всего произошедшего.

А ведь Седов предупреждал: разгадка этого преступления может быть обусловлена событиями прошлых лет. Следовательская интуиция редко подводит…

– У меня мало времени, – расположившись на заднем сиденье машины, заявила Мария Дмитриевна, расправляя длинными пальцами невидимые складки на юбке. – Мы готовимся к похоронам, очень много вопросов надо решить.

Андрей неуверенно кашлянул:

– Мы могли бы вам помочь.

Она окатила его ледяным взглядом:

– Не думаю, что Вадим Александрович с энтузиазмом отнесется к подобному предложению.

Лика почувствовала: еще немного – и она сорвется, начнет кричать, что пока все тут заняты выяснением отношений, преступник разгуливает на свободе; что задержанный строитель никак не может объяснить обстоятельства, при которых рядом с телом девушки нашли кольцо с сапфиром, а еще записку с угрозами, появившуюся на заборе дома.

Изо всех сил стараясь не давать волю своим эмоциям, она тихо заговорила. О том, как важно разобраться в произошедшем; о том, что это можно сделать только вместе; о том, что всем больно – однако надо попытаться взять себя в руки.

– Я не знаю, чем могу вам помочь. – Голос Марии Дмитриевны немного потеплел, но ледяная настороженность во взгляде осталась. – По распоряжению Вадима Александровича я постоянно находилась рядом с девочкой. Как педагог я считала тот образ жизни, который ведет Татьяна, противоестественным. И неоднократно пыталась убедить Вадима Александровича в том, что предоставление большей свободы сестре только положительно сказалось бы на ее эмоциональном состоянии, позволило бы приобрести собственный жизненный опыт. Но он очень опасался нежелательных знакомств, наркотиков, снижения успеваемости. Девочка жила в стерильной идеальной среде. Я предполагала, что такое воспитание приведет к проблемам. К сожалению, так и случилось.

– Что вы имеете в виду?

– Убийство, конечно. У Тани был ограниченный круг общения. Она не знала, как вести себя с парнями, с девушками; она постоянно переживала из-за своей внешности и фигуры – и рядом не было никого, кто мог бы ее убедить, что она сама придумала все эти недостатки. Что такое опасность – она тоже не знала. Я боялась, что ей будет очень легко причинить вред. К сожалению, так и случилось.

– Она влюблялась?

Мария Дмитриевна покачала головой, и темные волосы красиво рассыпались, демонстрируя идеальную линию каре.

– Но поклонники у нее были?

– Думаю, нет. Она же ни с кем не общалась, не встречалась. Иногда с ней пытались познакомиться парни. Но на этот счет у меня были четкие инструкции, я просто пресекала общение молодых людей и увозила Таню. Девочка очень страдала, конечно. К счастью, Вадим предложил нам почаще путешествовать. Новые впечатления создавали у Тани иллюзию меньшей обделенности. Хотя, по сути, у нее ведь даже не было подружки, которой можно похвастаться фотографиями и сувенирами. Вся жизнь девочки протекала перед моими глазами. Разумеется, ее это нервировало, она постоянно провоцировала конфликты и ссоры. Думаю, она меня ненавидела.

– Скажите, у Тани был дневник?

Гувернантка кивнула.

– Да, она любила записывать свои мысли. Иногда показывала мне какие-то записи – в основном те, которые касались путешествий; Таня работала над стилем. Она не хотела быть ни журналисткой, ни писательницей, но литературу обожала. Девочка с детства жила в мире книг. По крайней мере, литература дарила ей встречи с людьми и общение, которого не было в реальной жизни… Сначала она писала в каких-то тетрадках, на листках. А потом Вадим купил ей ноутбук. Вообще для Тани очень поздно приобрели компьютер, Вадим считает Интернет рассадником порока. И он ограничивал сестру, пока это было возможно. Но потом она все-таки уговорила Вадима, он подарил ей ноутбук, сделал доступ к Интернету.

Лика слушала ровный голос Марии Дмитриевны, пыталась себе представить ту жизнь, о которой она говорит, – и не могла. Как это так – не общаться с друзьями, не иметь даже подружек, пить кофе или заниматься фитнесом в обществе гувернантки?.. Да ведь это же ужасно! Здравомыслящий человек никогда не стал бы создавать для близкого человека такие условия. Если бы… Если бы он только чего-то не боялся, наверное… Если бы не предполагал – может произойти что-то действительно ужасное…

– Мария Дмитриевна, а Вадим не ставил вас в известность о том, что безопасности девочки что-то угрожает? – спросила Лика, доставая из аптечки бинт. Вата закончилась, из ссадины на лице Андрея снова потекла кровь, надо ее промокнуть. – Все-таки убийство его родителей до сих пор не раскрыто.

– Да, мне кажется, он чего-то опасался. Те меры контроля, на которых он настаивал, были слишком суровыми. Но прямо об угрозах он ничего не говорил… Я думаю, это были в какой-то степени обоснованные опасения. Со мной уже разговаривали люди из милиции, показывали фото. Я опознала одного мужчину, он следил за нами. Тот парень, который со мной говорил, сказал, что этого человека задержали по подозрению в убийстве Тани.

– А в семье Липиных имелись какие-то ценности, произведения искусства?

– Понятия не имею. Я приезжала к Тане утром, отвозила ее в институт. Потом мы обедали, ходили по магазинам, ездили в спортзал. После возвращения Вадима я была свободна. Девочка не любила мое общество, хотя я старалась сделать для нее все, что возможно в рамках тех условий, которые мне поставил работодатель. Я не многое знаю об этой семье, про какие-то ценные вещи мне ничего не известно. Мы не были близки и дружны, не общались, как общаются друзья.

– Просто по подозрению в убийстве Тани задержан строитель. Он сказал, что у девушки был альбом Пикассо, который она хотела продать, и я пытаюсь понять, откуда она могла его получить.

На красивом выразительном лице женщины промелькнуло удивление:

– Строитель? Тот человек, который следил за нами?.. Мне не были известны эти детали. И при чем тут альбом Пикассо?.. Два года назад мы были на выставке Пикассо в Париже. Так совпало – экспозиция только открылась в центре Помпиду, когда мы приехали во Францию. Я бы не сказала, что Таня очень уж заинтересовалась Пикассо; распродажи в «Галери Лафайет» ее привлекли в большей степени. Конечно, там, в Париже, мы не приобретали никаких альбомов. Вадим нас в расходах не ограничивал, но такие покупки – это все-таки слишком дорого. Да и потом, Таня особо не интересовалась живописью. Для общего развития она могла посетить музей – но специально куда-то ехать ей не хотелось; например, когда мы были в Испании прошлым летом, я предлагала ей так спланировать поездку, чтобы побывать в музеях Дали и Пикассо, – но это было далековато от курортной зоны, и Таня отказалась…. У Тани был альбом с рисунками Пикассо – это что-то новенькое! Не могу в это поверить! Неужели речь идет об оригинальных рисунках? А где этот альбом?

– Я думаю, многие бы хотели узнать ответ на этот вопрос, – вырвалось у Лики. – Мария Дмитриевна, а скажите, ваш… ваш близкий друг, отец Вадима, он тоже не говорил ничего об этом альбоме? Я понимаю, прошло много времени. Но, может, вы вспомните?

Собеседницу как подменили. Она плотно сжала губы, бросила взгляд на часы и холодно заметила:

– Не понимаю… Что вы себе позволяете? Я не давала вам никаких поводов предъявлять какие-то глупые обвинения.

– Вы о чем? Какие обвинения? В близости с Липиным-старшим? Но это же ваше дело, и я ему – не жена, и вам – не судья…

– Не было никаких отношений, не говорите ерунды! – заявила гувернантка, открывая дверь машины. – Ладно, мне пора. У нас много дел. Всего доброго!

Андрей, провожая глазами удалявшуюся фигурку, присвистнул:

– Вот это дамочка! Ни фига себе картинка вырисовывается. Кажется, я понимаю, что тут могло произойти. Был у меня приятель, Василий. У Васи – жена и ребенок, большой уже лось, лет двадцати. А еще Василий был слаб по женской части, всегда у него любовницы имелись. К одной девчонке он вроде так привязался, что-то типа второй семьи завел. А больше родственников нет, и Вася – парень не бедный.

– Это ты к чему? – поинтересовалась Лика, про себя прикидывая, как бы это половчее затащить строптивого бойфренда к врачу. – Намекаешь на то, что Мария Дмитриевна «заказала» и Таню, и Вадика? Но ведь Липина-старшего убили очень давно!

– И что? Васина любовница именно так и поступила! Время тогда было непростое, убили Васю за неумение делиться. Васина любовница прикинула: при хорошем адвокате гражданский брак приравняют к официальному. Дело за малым: устранить других наследников первой очереди, жену и ребенка Васи. Ее, правда, повязали еще на стадии подготовки преступления, эта курица объявление в газете решила разместить, что-то вроде: срочно требуется киллер… Может, было завещание, по которому этой Соловьевой что-то причитается? Может, всплыло оно только недавно – и вот одну конкурентку уже убили. Второй претендент на наследство, правда, крепче оказался. Но так ли ему повезет в следующий раз?

– А как проверить насчет завещания?

Ответить Андрей не успел, дверь машины снова распахнулась и на сиденье проскользнула гувернантка.

– Я не знаю, как вы обо всем узнали. Но умоляю, не говорите Вадиму, – прошептала она, бледнея под слоем идеально наложенных румян. – Не говорите ему о нашей связи. Я очень любила отца Вадима. Теперь, после смерти Тани, он – единственное, что осталось у меня от Саши…

* * *

– Если неприятности могут произойти, то они обязательно происходят, – пробормотал Валерий Павлович, напряженно вглядываясь в дорогу.

Погода испортилась, пронизывающий ветер нагнал тяжелых свинцовых туч, и буквально в считаные минуты хлынул проливной дождь.

«Дворники» «Мицубиси Паджеро» работали с повышенной частотой, но это все равно слабо позволяло четко просматривать трассу.

– Это точно, – подобострастно поддакнул ветеринар. – Закон бутерброда.

«Ублюдок», – мысленно отозвался Валерий Павлович.

Его бесило буквально все: произошедшее у соседей убийство, не проявлявшая в постели особого энтузиазма жена, сорвавшийся выгодный контракт. Чистую правду говорят: пришла беда – отворяй ворота. Да еще и любимые курочки захворали, отказываются от еды, сидят, бедняжки, нахохлившись… У ветеринара (кто бы сомневался) сломался автомобиль, Диана ехать в Москву за врачом отказалась (дела у нее, видите ли, какие-то суперсекретные, о которых даже родному мужу рассказать нельзя). И вот, вместо того, чтобы работу работать, пришлось срываться из офиса и везти ветеринара в деревню.

Обидно.

Но терять курочек еще обиднее.

Только бы любимые птички поправились! С ними ведь душой отдыхаешь; какие цесарочки красавицы, какие умницы!

Он обсуждал с врачом появившиеся у птиц симптомы заболевания, когда вдруг за окном джипа промелькнуло какое-то большое красное пятно.

Почему-то захотелось повернуть голову, присмотреться повнимательнее, и…

Нет, не показалось.

С трассы в кювет вынесло именно машину жены, новенький «паркетник» «Ниссан Кашкай», которым Диана пользовалась меньше месяца…

* * *

… В память мама вошла уже некрасивой, с одутловатым лицом, красными прожилками на носу и скулах, пожелтевшими от сигарет зубами и пальцами. Но, наверное, мать помнила себя совсем другой. И очень любила показывать альбом с фотографиями. С чуть пожелтевших карточек улыбалась блондинка, хорошенькая и беззаботная, как принцесса: большие голубые глаза, тоненькая талия, подчеркнутая воздушным платьем, туфли-лодочки.

А еще мама рассказывала Лене истории. Правда, каждый раз – разные. То говорила, что была она актрисой в театре, а потом режиссер стал от нее добиваться понятно чего, и она не согласилась, и уже после этого – ни ролей, ни премий, так и выжил из театра. А на другой день уже была она певицей, и так старалась на сцене, так выкладывалась, что вдруг потеряла голос. Финал всех повествований всегда был один и тот же – пережить крутой вираж судьбы без вина невозможно.

С пьющей матерью жизнь ребенка ужасна; очень рано взрослеешь и понимаешь: да ты просто изгой, жалкий, нищий; все краски мира сияют и переливаются для других. Подружки гуляют в красивых платьицах и морщат носик: «Ах, как мне надоела бабушка, все время кушать заставляет!» А тебе приходится перешивать старую юбку и прятать от мамы пару рублей, чтобы было на что купить хлеба.

Стыдишься ее, вечно пьяную. Из школы возвращаешься, увидишь, как она из магазина с бутылкой «чернил» идет-шатается, – и сердце в пятки, тащишь подружку в другую сторону: переждать, не позориться.

Стыдишься, ненавидишь – но вместе с тем и любишь, потому что она жалкая, потому что родная, потому что больше любить ее некому, и все эти дружки ее, пьяницы, конечно, ни капельки о маме не заботятся.

Как же обидно было Лене! Вот она пол вымоет, обед приготовит и умоляет: «Мамуля, дорогая, не пей больше! Так, как мы живем, жить нельзя! Давай все изменим». И мамочка плачет и обещает: «Конечно, дочка, я больше не буду».

Ее хватает совсем ненадолго: когда на пару дней, когда на неделю. Потом – опять бутылки эти, душный запах перегара и табака, и рвота, и в туалет – под себя, на диван, на ковер – где валяется, там и обмочится…

Может, тогда Лена впервые поняла, что животные намного лучше людей? Когда собачка Жуля щенков нагуляет – она же о малышах так заботится, кормит их, язычком вылизывает, беспокоится, когда кто-нибудь забирает ее щеночка.

Чем больше мать пила – тем отчаяннее Лена мечтала о собственной семье, где будет все то, чего не было прежде: любовь, уважение, достаток, счастливые детские глаза.

Придет принц, сделает счастливой, и жизнь наладится.

Будущий муж, Антон, именно таким и казался: надежным, заботливым, верным.

Это потом, задним умом, уже стало понятно: да он изначально метил на эту оставшуюся после смерти матери «трешку», в жутком состоянии, но все-таки находящуюся на проспекте Вернадского, где цены на жилье стремительно приближаются к стоимости космического корабля. А тогда, в начале знакомства, заподозрить его в корысти было невозможно; наоборот, казалось, даже много он денег тратит на цветы, рестораны и прочие развлечения. Правда, Антон очень уж торопился официально зарегистрировать брак, потом затеял обмен квартиры («У нас же будут дети, давай найдем квартиру в более экологически чистом районе»), оформил новое жилье на себя.

Собак уже тогда, на момент знакомства с Антоном, было несколько: дворянка Сандра, рыжая сеттерша Джесси и огромный кастрированный дворянский кобель Мартин. Антон говорил, что обожает собак; притворялся, что ему нравится гулять с многочисленной собачьей стаей.

После переезда его как подменили. Он делал все для того, чтобы как можно чаще вспыхивали ссоры. А когда понял, что собаки являются для объекта травли действительно самым важным, то завязал с выпивкой и изменами и сосредоточился уже только на истязании животных.

Муж провоцировал развод, старался провернуть раздел имущества как можно скорее. А чтобы жена быстрее соображала – издевался над песиками, бил их, попытался выгнать беременную Джеську на улицу.

Да, та дача, которую Антон предложил в обмен на городскую квартиру, стоила намного меньше. По правде, так он вообще не должен был требовать жилье, он же его не покупал, разве только в ремонт немного вложился. Но новая квартира уже была «совместно нажитым имуществом», поэтому юридически муж имел право претендовать на свою долю.

Домик жуткий – с удобствами на улице, печным отоплением.

И все-таки Лена согласилась на такие невыгодные условия.

Чтобы побыстрее очистить свою жизнь от чудовища, притворявшегося принцем, чтобы увезти собак в безопасное место.

Собаки не обманывают, не предают. Они просто любят своего хозяина, всегда ему рады, всегда ждут…

– …Я работаю как хендлер [15] и грумер [16] – всхлипнула Лена, чувствуя, как краска снова приливает к щекам. Сейчас придется приступать к самому страшному. – Выставляю шикарных овчарок, стригу избалованных йорков. Но только проблема в том, что заработки при такой работе – очень нерегулярные. Первый раз я прихватила какую-то ювелирную мелочь случайно. Собирала свои ножницы-расчески, а потом вижу – к ним цепочка прицепилась. Ждала пару недель, думала, клиентка перезвонит. А она даже не заметила! И тогда я стала понемножку… воровать. Для себя я бы копейки чужой не взяла. Но я не могу прокормить всех животных… И когда приходится совсем туго – я беру немного денег или колечко; никто никогда не замечал ничего. Мне было стыдно… воровать у Лики. В конце концов, она с Андреем мне такой праздник устроила! Я никогда в таком обществе не находилась, а еду там какую приготовили, очень вкусную! Но мне надо было срочно раздобыть хотя бы немного денег… В общем, я поднялась в спальню к Лике, взяла там кольцо с красивым синим камнем. Думала завязать его в носовой платок и через забор перебросить на свой участок. Ну, мало ли – пропажа внезапно обнаружится, всех осматривать будут. И…

Рыдания опять сдавили горло. Невозможно об этом говорить, невозможно вспоминать…

Как хорошо, что следователь опять наливает минеральной воды из пластиковой бутылки.

Вот сейчас надо попить, успокоиться и рассказать все.

Может быть, Седов все поймет и поверит? В его кабинете живет зеленый волнистый попугайчик; возможно, этот следователь – все-таки не самый плохой человек?..

Никаких намерений ведь убивать Таню не было.

Произошел несчастный случай.

Девушка спросила: «Так вы и есть тот самый Антиквар, с которым мы договаривались о встрече?»

Узелок с кольцом невольно выпадает из рук, Таня быстро поднимает светлый ободок. И потом… ее лицо искажается от ярости. Она снова кричит: «Где ключ? Где деньги? Вы обманули меня!» И хочется убежать; да ведь эта Таня – просто сумасшедшая! Только вот колечко до сих пор в Таниных руках, а дома голодные песики, и деньги так нужны, катастрофически…

Отбросив кольцо в сторону, Таня хватает «Антиквара» за шею и начинает душить.

Какие же у нее крепкие ледяные пальцы…

В глазах темнеет, оттолкнуть ее, скорее!

И вот уже целый океан кислорода. Наконец-то!

Сначала хотелось просто дышать. Дышать, дышать, дышать, ды…

Рассеянный взгляд вдруг цепляется за жуткую картину. Таня лежит на газоне, и ее затылок приходится как раз на декоративные булыжники, которыми выложен край.

По камням течет кровь…

Дальнейшие действия проходили на полном автопилоте. Посмотреть по сторонам (никого), осмотреть свою одежду (все в порядке), вернуться к столу, выпить шампанского.

Кольцо, украденное у Лики, после произошедшего сразу забылось. Правда, потом, при виде унизанной перстнями руки известной актрисы, возник порыв пойти и поднять то колечко. Но остановили мысли другого порядка. Пока ведь никто рядом с трупом вроде бы не видел. К чему риск? Тем более, светлый ободок с ярко-синим камнем ведь принадлежит Лике, и никак не может указать на убийцу…

– Я не хотела убивать Таню, правда, – вздохнула Лена, невольно любуясь серо-голубыми глазами Седова. Все-таки он очень симпатичный. – Это произошло случайно. И я бы, конечно, не стала врать и хитрить. Но у меня дома очень много собак, и больше позаботиться о них некому. Меня ведь в тюрьму заберут, да? У меня тогда к вам будет просьба. Я вам телефон оставлю, девочки-волонтерки. Вы ей хотя бы скажите, чтобы она позаботилась о собаках…

* * *

Оружие (продавец говорил, как оно называется, но все объяснения мгновенно вылетели из головы) просто лежало, прикрытое для проформы газетой, на пассажирском сиденье автомобиля. От него исходил резкий дымный запах, мешавший убийце сосредоточиться.

Во всех фильмах и книгах предлагается вроде бы один-единственный способ: избавиться от орудия убийства после того, как дело сделано.

Глупышка Диана Зарипова! Она думала, что умнее всех, что сможет всех переиграть, перехитрить…

Увы, надо признать – из-за этой женщины действительно вся затея чуть не провалилась. Если бы она обратилась в милицию – отвертеться, с такими-то доказательствами причастности, ни за что не получилось бы.

Как хорошо, что существует женская глупость…

Теперь Диана уже никому ничего рассказать не сможет. С дыркой в черепе разговоры вести не принято.

Улик больше нет. Флешку с записью женщина, вот умничка, как и обещала, захватила на встречу с «издателем».

Все прошло как по маслу.

Дианин джип притормозил перед «лежачим полицейским»; сначала последовала пара выстрелов по колесам, потом пуля угодила в салон. Продавец оружия не обманул: никакого шума от выстрелов не было. Ярко-красная машина соскользнула в кювет, где, надо полагать, пуля в висок окончательно угомонила Диану.

Подумать только, из-за этой вздорной бабы все могло сорваться!

Впрочем, нет. Теперь надо сосредоточиться на другом.

Оружие.

Это тоже улика, тоже доказательство.

От пистолета или винтовки кинокиллеры всегда избавляются.

Но… придуманный мир и реальная жизнь – это все-таки разные вещи.

Да, можно зашвырнуть оружие в лес, утопить в Москве-реке. Однако что делать, если оно вдруг опять понадобится? Снова напрягать людей, нервничать при покупке?

Наверное, все-таки лучше оружие не выбрасывать, а спрятать. В каком-нибудь надежном месте…

* * *

– День добрый, гражданин Самойлов, – Константин Загуляев кивнул Славе, которого отконвоировали в комнату для допросов. – Присаживайтесь, пожалуйста. Как мы с вами сегодня построим нашу беседу? Будем опять тянуть кота за хвост или наконец начнем сотрудничать со следствием в наших взаимных интересах?

Костя говорил с видимым добродушием, а сам все пытался понять по карим глазам, настороженно покалывающим из-под черных густых бровей: как оно все и правда пойдет сегодня? Самойлов оказался упрямым, вину в содеянном до сих пор признавать не хотел. Хотя улик против него в ходе расследования становилось все больше.

Нож, которым была убита гражданка Липина, принадлежал именно Вячеславу Самойлову. У него имелся дорогой набор качественных профессиональных инструментов, обнаруженный в ходе обыска. Строительный нож в нем отсутствовал, хотя выемка для инструмента именно такого размера наличествовала. Экспертиза показала: именно из этого набора изъято орудие убийства.

При осмотре места происшествия неподалеку от трупа (как раз там, где были сложены стройматериалы) нашли окурок. По результатам экспертизы слюна, оставшаяся на фильтре, принадлежит только подозреваемому и никому больше. Похоже, он поджидал там свою жертву. А потом, когда девушка подошла, выхватил у нее ключ от банковской ячейки и хладнокровно чикнул ножом по горлу…

Самойлов же все упирался, признавал умысел на мошенничество, а в убийстве признаваться не хотел. Хорошо, что хоть перестал упорствовать относительно покупателя альбома с рисунками Пикассо; назвал и имя-фамилию, и адрес (возможно, выявление канала сбыта позволит со временем раскрыть и другие преступления).

Впрочем, вчера у Вячеслава должна была побывать адвокат. От адвокатской помощи гражданин Самойлов сначала отказывался, заявляя о своей невиновности; потом вдруг потребовал платного защитника.

Надо полагать, теперь ему объяснили: признание в содеянном позволит значительно смягчить приговор и сократить срок пребывания в местах лишения свободы. По большому счету, это в интересах самого Самойлова. Суду признание обвиняемого поскольку-постольку, там главное – доказательная база, а она серьезная.

«Скорее, это мне лично важно, чтобы Самойлов раскололся, – думал следователь, с видимым равнодушием рассматривая лицо сидящего перед ним бледного осунувшегося мужчины. – Чтобы точно быть уверенным: работа проведена качественно, и…»

От рассуждений Костю отвлек звонок мобильного телефона.

Новости оказались малоприятными: в лесном массиве возле коттеджного поселка «Солнечный» обнаружили труп Дианы Зариповой, проживающей по соседству с Андреем Ермоловичем и Ликой Вронской. Труп обнаружил муж потерпевшей. Судя по предварительной информации, гражданка Зарипова скончалась на месте от огнестрельного ранения в голову. Поскольку в связи с отпусками следователей в отделе – раз-два и обчелся, придется прерывать допрос Самойлова и срочно выезжать на место происшествия…

Соседство дома Зариповой с проклятым коттеджем, фигурируемым в рамках расследуемого уголовного дела, вызывало опасения.

«Впрочем, может там – обычная бытовуха или ограбление? – утешал себя Загуляев, пока водитель, болтая без умолку, вез его к месту происшествия по трескучей «гравийке». – Надеюсь, эти два преступления не связаны. Хотя, может, у Самойлова есть еще один сообщник? Сергей Шмаков, ограбивший квартиру Вадима Липина, признался в сговоре с Самойловым. Поскольку у нас все подозреваемые арестованы, дело в одно производство решили не объединять, но новостями со следователем, ведущим дело Шмакова, обмениваюсь регулярно; никакого там третьего лица не вырисовывается. Не так-то прост этот строитель Самойлов, как казалось на первый взгляд…»

Сколько разных новостей хотелось сообщить Седову Лике Вронской!

И про то, что гувернантка Тани Мария Дмитриевна производит неоднозначное впечатление, и про драку Андрея с Вадимом, и про альбом Пикассо, вроде бы не значащийся среди семейных ценностей Липиных.

Но она застыла на пороге, не в силах вымолвить ни слова.

В кабинете Седова почему-то оказалась Лена, ее миловидное личико явно было заплаканным.

– Не помешала? – переминаясь с ноги на ногу, Вронская кашлянула. Вид у Седова был очень мрачный. – Я могу зайти в кабинет или мне подождать, пока вы закончите?

Лена, пригладив растрепавшиеся светлые кучеряшки, пробормотала:

– Соседка, привет! Наверное, мы уже закончили. Сейчас меня в тюрьму заберут.

– Тебя? В тюрьму? А почему? Эй, Седов, ты чего девушку обижаешь? Я что-то пропустила?!

Она вымученно кивнула:

– Это я Таню убила. Не специально, конечно. Так вышло.

– Лена, поезжайте домой, – Седов встал из-за стола, ясно давая понять: разговор закончен. – Если все то, что вы рассказали, правда – то к смерти Тани вы не имеете никакого отношения. На затылке девушки действительно была гематома. По результатам экспертизы, повреждение прижизненное, и не находится в причинно-следственной связи с наступлением смерти. Липина скончалась от того, что ей перерезали горло. Уже задержан человек, подозреваемый в совершении этого преступления.

Лена изумленно вскинула брови:

– Ничего не понимаю.

– Вы можете быть свободны. Пока, во всяком случае. Я не занимаюсь производством по этому делу, поэтому у меня нет полномочий вас задерживать. Конечно, я сообщу ту информацию, которую вы мне предоставили, своему коллеге. Думаю, он будет ее учитывать, однако не станет принимать мер по ограничению вашей свободы.

– Как камень с души упал! – ее лицо озарила улыбка. – То есть я могу идти?! Как здорово! И правда, побегу, мне с собачками гулять надо.

Она так торопилась скрыться за дверью, что споткнулась и чуть не упала; покраснела, словно помидор…

– Нормальная у тебя работа, Седов, – Лика, отодвинув в сторону настоящий человеческий череп, забралась на подоконник, обхватила колени руками. – Преступников на свободу отпускать! Ты часом не влюбился в нее?

– Издеваешься! Ты даже не поинтересовалась, что она мне рассказала, – а уже выводы делаешь!

Лика пожала плечами, следя взглядом за полетом пересекающего кабинет зеленого попугайчика, которого Володя назвал Амнистией.

Нахальная птица – та еще коварная особа, стоит только зазеваться – обгадит мгновенно. Она не выносит женщин (естественно, Седов – только ее любимый хозяин), не любит, когда на Володю повышают голос (начальник его это просек и никогда не устраивает Седову разнос на рабочем месте, к себе «на ковер» вызывает). А тут – и первое и второе в одном флаконе, к любимому хозяину пришла очередная мадам и орет. Надо не терять бдительности! Пусть у Володи в столе специально припасена стопка салфеток для ликвидации «приветов» от Амнистии, очищать одежду от пятен – удовольствие ниже среднего…

– Между прочим, я выяснил, каким образом возле трупа Тани оказалось твое кольцо, – следователь выбил из пачки сигарету, но, под укоризненным взглядом Вронской, засунул ее обратно. – Его Лена пыталась украсть.

– Что? Украсть?! Мое кольцо, которое мне родители подарили? Кошмар! Нормальные у меня соседи…

– Она сказала, ей собак кормить было нечем.

– Отличный повод стырить колечко у тех, кто тебя пригласил в гости. Я бы, правда, вместо воровства попробовала бы поработать! Знаешь, большинству нормальных людей это здорово помогает решать материальные проблемы!

– Не кипятись… Твое кольцо же у тебя, никуда оно не делось…

«Да он втюрился в нее, – изумилась Лика, не веря своим глазам: Седов, тот самый принципиальный Володька, считающий, что уголовный кодекс надо знать лучше, чем Отче наш, оправдывает воришку! – И когда только успел… Впрочем, иногда именно так оно и происходит: вопреки логике, в совершенно неподходящей ситуации…»

Тем временем следователь продолжал:

– Она хотела украсть у тебя кольцо. Потом собиралась перебросить его через забор к себе на участок. А там, возле стройматериалов, уже находилась Таня. Она ждала какого-то Антиквара… Видимо, Самойлова… Но Татьяна, похоже, точно не знала, кто с ней под этим ником переписывался… Таня набросилась на Лену, та ее оттолкнула. Липина упала и ударилась затылком. У Тани был обморок – а Лена решила, что убила девушку. Потом к Липиной подошел убийца и перерезал ей горло.

Лика скептически нахмурилась:

– Володя, мне кажется, ты сейчас находишься в слегка измененном состоянии сознания. И вряд ли можешь адекватно оценивать действительность. Да эта Лена с тобой уже делает все, что хочет! Она навешала тебе лапши на уши, а ты и рад, веришь каждому ее слову!

– Лика… Ну, я все-таки уже большой мальчик, да? Базар фильтрую, мух от котлет отделять умею; в конце концов, это – моя работа. Да, мне симпатична Лена. Ну и что? От симпатии профессиональные рефлексы не отключаются… И потом, есть же факты. У Тани на затылке была гематома, это Антон еще при осмотре трупа у тебя на участке заметил. Сегодня я перезвонил судебному медику, который вскрытие проводил, и уточнил: действительно, то повреждение было прижизненным и не является причиной наступления смерти… Помнишь, Лена в тот вечер кричала: «Не было никакого перерезанного горла!» У нее сдали нервы. Она была уверена, что убила Таню. Приехала ко мне, увидев записку на твоем заборе. Но это был только предлог, я это сразу просек; такую новость вполне можно и по телефону сообщить. А на самом деле девчонке страшно было, хотела разнюхать, есть ли улики против нее. Нервы не выдерживали. Я на нее поднажал, она все рассказала. Наблюдал за ней во время этого рассказа – по лицу выходило, говорит правду. Судьба у нее, конечно, не сахар… Впрочем, если без эмоций, а по сути, с точки зрения логики, неувязок я лично не заметил. Все сходится, понимаешь?

Лика забарабанила пальцами по колену.

Даже если все не сходится – Володя сейчас все равно этого не увидит.

Впрочем, ладно – подозрения в адрес Лены действительно возникали не самые сильные. И этот ее рассказ Седову, пожалуй, расставляет все точки над i.

«Сегодня очень важный день, – решила Вронская, задумчиво рассматривая человеческий череп. Седову он достался «по наследству» от вышедшего на пенсию следователя и оказывал на разговорчивость свидетелей исключительно положительное влияние. – По большому счету, появилась ясность по двум вопросам. Андрей получил письмо от Игоря Панченко. Тот суровой мужской дружбой клянется: он не при делах, никого не убивал, но с учетом особенностей биографии временно «делает ноги». Лена решила исповедоваться Володьке, и это тоже отчасти проясняет ситуацию. Пока, наверное, вычеркиваем и ее из числа подозреваемых. Что у нас остается? Записка с угрозами на моем заборе. Подозрительная Мария Дмитриевна. И альбом Пикассо… Непонятно, откуда он появился у Тани. Если верить гувернантке, в число семейных реликвий он не входил. Значит, где-то же все-таки серьезно ограниченная в свободе общения и перемещений девушка его раздобыла, самостоятельно раздобыла… Но можно ли верить Марии Дмитриевне? И чего боится Вадим?.. Ах да, еще момент с завещанием Липина-старшего, который подсказал Андрей. Вот, кажется, и вся информация. Разложила для себя по полочкам, теперь буду консультироваться с Володей».

Лика потянулась к черному кожаному рюкзачку, достала упакованную в файл записку.

Седов повертел в руках прозрачную упаковку и пожал плечами:

– Покажу криминалисту, вдруг можно снять «пальчики», проверить по базе. Но ты же понимаешь: если автор записки не попадал в поле зрения правоохранительных органов, это ничего не даст. Распечатано на обычном недорогом черно-белом принтере. Но поскольку у нас нет ни образца для сравнения, ни предположений, где такой образец может находиться, – за эту ниточку тоже не потянешь. Похоже, крепилась эта штука клеящим карандашом, возможно, частицы какие-то от кожи или одежды тоже зацепить можно.

– А почему ты считаешь, что способ убийства Тани и Липиных-старших совпадает? – Вронская соскользнула с подоконника и, зябко поведя плечами (от утреннего солнца давно не осталось ни следа, как же теперь холодно в легкой майке и льняных брюках!), заходила по кабинету. – Я прочитала копию экспертизы, которую ты привез. В первом случае – всего два ранения, во втором – множественные повреждения.

– Но основная область нанесения одна и та же.

– Что ж, тебе виднее. Могла ли гувернантка убить своего любовника и его жену, а сейчас еще – и Таню? Андрей подсказал мне возможный мотив – завещание.

– Чисто теоретически – да. Давай рассуждать – эта Мария могла украсть ключи, сделать дубликат; появиться у Липиных, когда те еще спали… На твой участок, наверное, она тоже могла попасть – у вас высокий сплошной забор, но вы не закрыли ворота, чтобы как можно больше автомобилей поместилось на парковке возле дома. И Мария знала о том, что Таня будет присутствовать на этой вечеринке. Она могла узнать, что Таня переписывается с Самойловым и договаривается с ним встретиться. Когда денно и нощно находишься рядом с человеком, улучить момент для того, чтобы покопаться в его электронной почте, совсем несложно…

– А может, она действовала в сговоре с Самойловым? И все-таки я не понимаю, – Лика резко наклонилась в сторону, удачно уворачиваясь от норовившей нагадить ей на плечо Амнистии, – откуда у Тани этот альбом Пикассо, где он сейчас, и связан ли со всей этой историей?

– Давай условно будем считать – гувернантка в сговоре со строителем.

– Но… я вспомнила, Володя! Мне она сказала, что ее допрашивали, и она рассказала о том, что Самойлов следил за ней и Таней. Она бы не стала выдавать сообщника!

– То есть сговор отпадает. Остаются два вопроса: могла ли Мария Соловьева заварить эту кашу, и связаны ли все эти преступления с альбомом Пикассо. Насчет завещания я попробую уточнить, и…

Володины рассуждения прервал звонок мобильного телефона.

Динамик у следователя особой тайны из содержания разговора не делал.

До Лики доносились почти полные предложения: обнаружен труп на шоссе… огнестрельное ранение… на месте происшествия работает оперативно-следственная группа…

Вронская посмотрела на часы. Похоже, Володе придется ехать «на труп». Ничего не поделаешь, работа, теперь следователю не до разговоров с друзьями. Андрей пока вряд ли освободился после визита к врачу; значит, придется где-нибудь подождать бойфренда.

– Ау? Ты слышишь, что я тебе говорю?!

Лика виновато улыбнулась, и Седов махнул рукой:

– Ладно, писательница, что с тебя возьмешь. Уже, наверное, как обычно, полромана мысленно накатала… Звонил Загуляев. Помнишь, это тот следователь, который работал на осмотре трупа Татьяны Липиной; он и уголовное дело возбуждал, расследованием занимается. Короче, плохие новости. Убили твою соседку, Диану Зарипову. Труп обнаружил ее муж. Загуляев сообщил, что он уже и первый обыск в доме убитой сделал. Угадай, что он нашел в коттедже?

– Да ты что?! Альбом Пикассо?

– Нет. Шустрая какая! С таким-то воображением точно только книги писать… В корзине для бумаг лежала скомканная записка «Вронская, тебе не жить». Только буквы смазались, картридж в принтере, наверное, недавно заменили. Похоже, первый чумазый экземпляр записочки твою соседку не устроил (эстетка выискалась), вот она второй и распечатала.

– Диана? Но почему? Это она мне угрожала?!

Седов пожал плечами:

– Откуда я знаю, почему. Это уже у тебя надо поинтересоваться. Нет, ну, может, муж ее эти записки распечатывал. Да там по «пальцам» скоро понятно будет.

– Седов! Я понятия не имею, что плохого этим людям сделала!

Володя сделал большой вдох и с шумом выдохнул воздух:

– Значит, придется разбираться. Но это еще не все новости. Убийцу видели… Места там у вас, оказывается, ягодные; какая-то пенсионерка на радость следователю чернику собирала. Стреляли из машины, припаркованной у обочины. За рулем находилась темноволосая женщина.

– А кто стрелял?

– Она и стреляла…

Лика бросила взгляд на часы, потом подняла глаза к потолку, производя подсчеты.

Получалось, что гувернантка (темноволосая!), теоретически могла после разговора сесть в машину и поехать расправляться с Дианой.

Но… наверное же надо как-то планировать такие вещи, доставать оружие, заботиться об отсутствии возможных очевидцев?..

И почему – именно Диана? Случайный свидетель?

– Ничего не понимаю, – с тоской глядя на Володю, пробормотала Вронская.

– Поехали, – Седов сунул в карман зажигалку и сигареты. – Дел у меня пока вроде никаких срочных нет, отвезу тебя в твою деревню, заодно и с Загуляевым поговорю. Думаю, он не будет возражать, если мы осмотрим место происшествия и дом потерпевшей. Не нравится мне все происходящее, активно не нравится…

– А мне как не нравится!

Лика собиралась было еще сказать, как это жутко – когда убийство происходит в твоем собственном доме, когда убивают знакомых и соседей.

Но ее отвлек телефонный звонок, после которого пришлось говорить совсем другое.

– Володя, я не могу составить тебе компанию. Вадим Андрею в глаз дал, и так сильно… Придется делать операцию, а Андрей на машине. Я сейчас поеду в клинику и буду ждать, когда закончится операция. За руль ему будет нельзя.

Седов схватил Лику за руку:

– Поехали скорее, я тебя подвезу. Что ты за человек такой, опять глаза на мокром месте. Все хорошо будет!

«Просто я его очень люблю. Очень за него переживаю», – отвернувшись, она промокнула выступившие слезы подушечками пальцев.

* * *

Не то чтобы боль ушла; она по-прежнему была всем миром, серым, мрачным, пустым.

Но многочисленные бытовые хлопоты, связанные с подготовкой к похоронам, по крайней мере, сделали ее чуть слабее. Они вынуждали хотя бы не закрываться в своей скорбной раковине, заставляли думать, двигаться, разговаривать. И даже – как в этом конкретном случае – предъявлять претензии.

– Это никуда не годится! Что вы себе позволяете?! Я вас прождал три часа! – закричал Вадим, когда, наконец, в Макдоналдс, находящийся возле станции метро «Китай-город», вошла худенькая блондинка в черной рубашке и темных джинсах.

На лице похоронного агента, мельком бросившей взгляд на часы, отразилось сожаление:

– Извините, пробки, – пробормотала она, присаживаясь рядом с Вадимом. Девушка открыла портфель, достала кипу листков. – Я принесла вам много новых фотографий гробов. Они итальянского и французского производства, некоторые модели уже в Москве. Если вам понравится то, чего в настоящий момент нет в салоне или на складе, доставка будет организована в течение недели. Также я заезжала в свадебные салоны, распечатала фотографии нарядов; вот снимки из обувных магазинов…

Вадим просматривал фотографии и понемногу успокаивался.

Конечно, нервы после произошедшего ни к черту, так и хочется на людей бросаться; мстить им за то, что они могут просто ходить и дышать, не испытывая мучений.

Но все-таки нельзя не отметить: девчушка, которую в похоронном агентстве рекомендовали как отличного специалиста, вполне справляется со своей работой. Она деловита, собранна, держится корректно-сочувственно. А сколько времени экономится!

«Я уже начал бояться, что вообще никогда не похороню сестру, – думал Вадим, изучая каталог с гробами. – В одну контору приедешь, в другую – везде одна дешевка; да еще козлы всякие с замечаниями: «Не все ли равно, в каком гробу закапывать!» Никому нет никакого дела до твоих переживаний! Все товары, связанные с похоронами, продаются точно так же, как гамбургеры в этом долбаном Макдоналдсе; безо всякой скидки на эмоциональное состояние покупателей ритуальных товаров. Поубивал бы таких уродов! К счастью, друзья подсказали – сейчас уже похоронные агентства созданы, там все вопросы можно решить, начиная от места на кладбище и заканчивая выбором ресторана для поминок. Девочка в общем и целом попалась толковая; не такая курица, как моя секретарша или как Мария Дмитриевна. По крайней мере, мы уже выбрали катафалк, зал для прощания, со священником договорились…»

– Эта модель есть в наличии? – Вадим провел пальцем по фотографии с черно-белым гробом, обитым изнутри светлым атласом. – Очень хорошо, оплачивайте. Теперь посмотрим на платья…

Вадим изучал свадебные наряды и чувствовал, как в груди снова поднимается волна возмущения.

Где же носит эту Марию Дмитриевну! Она ведь тоже должны была объявиться в этом Макдоналдсе сто лет назад!

У нее было важное поручение – дать взятку. То есть в самой взятке ничего важного не имеется, рядовой момент. Важен предполагаемый результат – разрешение от мэрии захоронить Таню рядом с родителями. То кладбище закрыли уже много лет назад, официально захоронения на нем проводить было нельзя, однако знающие люди подсказали координаты человечка, который за умеренную плату решал подобные вопросы.

Гувернантка поехала к нему и исчезла!

Да что же это за день такой! Как начались неприятности с приходом с утра пораньше Андрея Ермоловича, так и не заканчиваются…

* * *

После осмотра коттеджа, где жила Диана Зарипова, у следователя Константина Загуляева возникло сильное желание умыться, сполоснуть руки, поплескать в лицо ледяной водой.

Спальня потерпевшей только усилила его сочувствие к девушке. Вся комната была битком набита плетками, ошейниками, кожаными масками и прочей садомазохистской дрянью. А еще там имелась какая-то жутковатая штуковина вроде креста, с цепочками, видимо, предназначенными для фиксации рук и ног…

Он осторожно заглянул в ванную, словно опасаясь наткнуться на очередной атрибут интимных игр, подошел к белоснежной сверкающей раковине. Поток льющейся воды устремился в нее хрустальным водопадом.

Машинально наблюдая за жемчужной россыпью капель, следователь пытался осознать, как могли быть связаны работяги Самойлов и Шмаков с женой бизнесмена Дианой Зариповой.

На первый взгляд казалось, такой связи нет и быть не может. В записной книжке Дианы телефонов Самойлова и Шмакова не обнаружено. Первоначальный опрос соседей также пока не позволил судить о знакомстве Дианы, Сергея и Вячеслава: по крайней мере, мужчины подобной внешности не приходили в коттедж потерпевшей. Если бы не записка с угрозами в адрес Лики Вронской – то можно было бы считать, что Зарипова не связана с подозреваемыми в убийстве Татьяны Липиной и ограблении Вадима Липина.

Но ведь такая записка была… И писала ее Диана, на распечатке именно «пальцы» потерпевшей. Вронская с Седовым начали что-то вроде собственного расследования, и Лике сразу же стали угрожать. Все это как-то связано. Хотя…

Костя, сполоснув лицо, вытер его бумажной салфеткой и скептически усмехнулся.

Хотя если бы не эта записка, путающая все карты, – в убийстве Дианы запросто можно было бы подозревать ее супруга. Этот Валерий Палыч – тот еще фрукт; сколько у него в спальне приспособлений для садомазохистских игрищ – это же просто уму непостижимо! С такого сексуального извращенца станется с женой расправиться, сегодня – плетка и наручники, завтра – пуля. Да, в Диану вроде бы стреляла женщина – так эта мадам могла быть просто сообщницей маньяка. Нормальным людям, конечно, черепа дырявить – никакого удовольствия, а вот у лиц с сексуальными патологиями свои предпочтения. Поскольку хозяин дома – мужчина, мягко говоря, со странностями, он мог запросто общаться с такими же неоднозначными персоналиями. Подобное притягивает подобное, как говорится.

Вот только эта записка с угрозами… Она все-таки свидетельствует о том, что у Дианы тоже были не самые чистые намерения насчет соседки. Вронская отрицает, что у нее с Дианой сложились неприязненные личные отношения; и ведь правда: врагов на вечеринки по случаю новоселья не приглашают.

«Я никогда не разберусь в произошедшем, – уныло думал Загуляев, возвращаясь в кабинет Дианы, напоминающий многочисленными полками вдоль стен библиотеку. – Я не тяну эту работу, совершенно…»

Впрочем, уже через пару часов его настроение кардинально поменялось.

К коттеджу подъехал следователь Седов, и у него, как выяснилось, имелся на примете подозреваемый на роль убийцы Дианы, некая брюнетка Мария Соловьева.

Алиби у этой женщины на временной промежуток, в который, по предварительным данным, наступила смерть Дианы Зариповой, не оказалось. И цвет ее машины совпадал с тем, который называла случайная свидетельница убийства. В марках автомобилей женщина, собиравшая чернику, не разбиралась; сказала только, что машина, из которой обстреляли джип Зариповой, была светло-серебристой. На светло-серебристом «Субару Импреза» ездила и Мария Соловьева…

* * *

Не спится.

Жизнь почему-то вырулила на черную полосу, мчится по ней на бешеной скорости, и чем дальше в лес – тем больше дров.

Ага, заснешь – и еще какая-нибудь ерунда произойдет…

«День начался ужасно, с угроз в мой адрес, – Лика Вронская смотрела на спящего Андрея, и сердце просто заходилось от боли: бедный, прооперированный, слепой почти. – Потом Диану убили, потом у Андрея так все неудачно сложилось. Нет, любимый, конечно, храбрится. Мачо не плачут и все такое, выпил виски (вряд ли ему было можно после операции спиртное) и захрапел. Я так не умею, у меня нервы на пределе. Переживаю за Андрея больше, чем за себя бы беспокоилась. И девчонок убитых до слез жалко. Конечно, с Дианой у меня не самые лучшие отношения были. Теперь стыдно, что я сердилась на нее. Все эти ссоры, ее зависть, моя вспыльчивость – это все такая фигня на самом деле, очень жаль соседку. А еще страшно. Ведь эта мерзкая тварь, преступник – он где-то близко, совсем рядом, а у меня доченька…»

Залаял Снап, и Лика вздрогнула.

Вообще-то такие ночные вопли обычно означают только одно: под покровом ночи кошки добрались до мусорного бака и пытаются поднять его крышку (иногда, как ни странно, им это удается). Днем Снапи радостно прогоняет незваных гостей с лужайки, а потом спешит за угощением. Но собака ночует в доме, и уж тогда коты бедокурят на участке по полной программе, а Снапи все пытается исполнить свой собачий долг, грозно лает под дверью.

Через пару секунд к лаю Снапа присоединилась многочисленная соседская псарня, и Вронской стало совсем не по себе.

– Андрей, – она чмокнула его в щеку, зашептала на ухо, – что-то собаки гавкают. И наш пес, и Ленины. Я стала бояться их лая после всего произошедшего.

– Котикам тоже надо кушать, – сквозь сон пробормотал бойфренд, обнимая Лику за талию. – Давай мы будем спать, а не болтать.

Она выскользнула из его рук, подошла к окну.

Участок неплохо освещался парой электрических фонарей, а еще маленькими декоративными фонариками, работающими на солнечных батарейках.

Вроде бы ничего подозрительного, и лай стих. Но…

«Я только посмотрю, все ли в порядке у Лены. – Лика сняла шелковую коротенькую рубашку и потянулась за шортами. – Конечно, можно было бы позвонить, но я тупо не знаю ее мобилы. Не хватало, чтобы еще одну соседку на тот свет отправили. Я буду осторожна. Возьму с собой нож, на всякий пожарный».

Через пять минут она уже стояла у калитки соседнего дома и жала на кнопку звонка.

Похоже, звонок не работал. А дверь – Вронская осторожно опустила ручку вниз и вздрогнула – дверь была открыта…

Собаки прокомментировали первые же шаги по Лениному участку оглушительным лаем.

– Да замолчите вы, что, кошек никогда не видели! – соседка высовывается в окошко и грозит темноте маленьким кулачком. – Кто там хочет больше никогда крекеров не получить?!

Лика чувствует, что страх, сжимающий сердце, убирает цепкие холодные пальцы, и по губам невольно расплывается дурацкая улыбка.

Лишить собак угощения – это, безусловно, страшная кара.

А ведь все понимают эти четвероногие создания. Вот и тявкать почти перестали. Но, наверное, не стоит их упрекать в том, что они – плохие охранники. Топал бы по дорожке человек с незнакомым запахом – они бы, несмотря на суровую перспективу лишения вкусняшек, тут такое бы устроили!

– Отче наш, иже если на небеси… – понеслось из открытого окна.

Лика, собиравшаяся постучать в дверь, замерла. Как-то неудобно отвлекать человека в такой момент…

Соседка быстро прочитала молитву, а потом забормотала:

– Господи, боженька, спасибо тебе, что послал мне такого человека, как Седов. Он сказал – нет на мне греха, не убивала я Таню. И мне сразу стало так легко и спокойно. Я не загубила невинную душу! Да, я хотела украсть, я ее ударила. Но не убивала. Пожалуйста, боженька, пошли Седову здоровья и всего-всего самого хорошего. Упокой, господи, души Татьяны и Дианы. Я понимаю – на все твоя воля, и если Ты забрал к себе таких молодых девушек – значит, не надо нам роптать. Я верую, что тот злодей, который это сделал, понесет кару за свои грехи. А еще, боженька… прости, что я об этом опять говорю… но, пожалуйста, пошли мне парочку желающих постричь собак. Я так хочу купить своим собачкам хотя бы печенки и сердечек, а денежек совсем нет…

«Блин, да что я за истеричка, – Лика, всхлипнув, осторожно стала пробираться по дорожке к выходу. Вдоль узкой тропинки росли какие-то колючие цветы, то и дело обжигающие ноги. – Теперь уже вообще разрыдаться хочется. Надо будет поехать на рынок, кормом затариться для Лениных собак и мясом. Подозреваю, соседке и самой часто есть нечего. А куда ей работать с утра до ночи с такой псарней? Но ничего, что-нибудь придумаем, безвыходных ситуаций не бывает. Можно подыскать ей дистанционную подработку, через Интернет. Можно помочь ей тут гостиницу для собак обустроить. Главное – похоже, Лена во всей этой жуткой истории и правда не замешана. Допустим, она могла бы наврать Седову. Но лукавить во время молитвы… Все-таки есть сегодня и хорошие новости. Одним подозреваемым действительно стало меньше».

Вронская открыла калитку, осторожно выглянула наружу. И закусила губу. Сосед, Валерий Павлович, открывал дверь на свой участок.

Молясь, чтобы Ленина калитка не скрипнула (а иначе как объяснить соседу, что кое-кто ходит в гости по ночам), Лика выскочила на дорожку и устремилась вперед.

Некоторые люди, между прочим, имеют привычку гулять перед сном.

Вот и она просто возвращается с прогулки, и…

«О, можно было бы не переживать, что предстану перед соседом в невыгодном свете, – она поправила нож, лезвие которого чуть кололось в заднем кармане шорт. – Да он на ногах не стоит! Впрочем, кто его может упрекнуть в том, что он напился в хлам. Человек жену потерял…»

– Давайте я вам помогу, – Вронская, вздохнув, взяла из рук пошатывающегося соседа ключ. – Примите мои соболезнования. Диана была прекрасным человеком. В голове все произошедшее не укладывается… Валерий Павлович, а у вас есть предположения, кто все это устроил?

– Да это ты во всем виновата! Только ты! – сосед ткнул в Лику толстеньким пальчиком. – Как переехала сюда, так все и началось. Сначала одну девочку замочили, потом другую. Отдавай ключ, не нужна мне твоя помощь.

Открыв калитку, Вронская послушно вложила связку в ладонь соседа.

Не стоит обращать внимание на высказывания Валерия Павловича. У него сильнейший шок. Не приведи господь никому пережить такое.

Сосед сделала пару шагов по дорожке, а потом обернулся:

– Во всем виновата ты и эти дурацкие книги!

– Какие книги?

– Которые Диана сочиняла! И чего ей не хватало? Нет же, писательницей хотела стать. Ничего ее больше не интересовало кроме ее творчества. Говорит: «Хочу оставить свой след в истории человечества!» Я ей объяснял, что человечеству сейчас надо максимум сборник рецептов или анекдотов – и оно счастливо… Мне маникюрша ее звонила. Спрашивает, когда Диана придет. А у меня комок в горле, менты только что уехали, в доме пусто, кажется, не со мной все это происходит. А маникюрша все щебечет: «Дианочка ко мне сегодня хотела приехать, а потом перезвонила и отменила запись, говорит, на встречу с издателем поедет». Этот убийца, наверное, ее из дома выманил так…

«Он получил эту информацию, похоже, уже после того, как был допрошен, – машинально отметила Вронская, поеживаясь от свежего ночного ветра. – Значит, надо позвонить Седову, телефон Загуляева я, кажется, благополучно потеряла».

– Валерий Павлович, я понимаю, вам очень больно теперь. И мне больно. Я уверена, что тот, кто убил Диану, скоро окажется за решеткой.

– Да мне плевать, где он окажется. Веришь – плевать. Диану не вернешь. Если бы ты только знала, какая это была женщина. Я такую всю жизнь искал! Любил ее. Думал – знаю как облупленную. И что я знал? Какие-то встречи с издателями… А еще мне менты сказали, что нашли в мусорной корзине распечатанную на нашем принтере записку с угрозами. Моя жена угрожает соседке – бред какой-то, в голове не укладывается. А может, ты ее обидела?

Вронская пожала плечами:

– Валерий Павлович, я с ней общалась два раза всего. Мы не ссорились, правда. Скажите, а Диана вам не говорила об интересе к Пикассо, к живописи?

– Да на ногтях ее разве что живопись интересовала. Она в салоне у своей маникюрши по полдня высиживала, та ей то цветы, то звезды все рисовала. Нет, ее кроме книг ничего не интересовало. Меня она гнобила, говорила, что я все о бабках думаю, а не об искусстве. Иногда меня обидки брали: ага, деньги она презирает, а сама как в магазин сходит – так карточка пустая…. Блин, не верю, что нет моей Дианки…

У соседа подозрительно заблестели глаза. Лика приблизилась, взяла его под руку:

– Давайте я вас провожу. Вам надо лечь. У вас есть какие-нибудь успокаивающие препараты и что-нибудь вроде валидола?

– Да не болит у меня сердце, у меня душа болит!

– Все равно, надо, чтобы таблетки были на видном месте, вдруг прихватит…

Она довела его до дома, напоила чаем, заставила съесть пару шоколадных конфет, дождалась, пока сосед задремлет – прямо на кухонном диванчике, даже во сне сохраняя горькие морщинки-складочки у губ.

А потом достала мобильный и позвонила Седову.

– Я сообщу Загуляеву информацию об издательстве, – сказал Володя. – Похоже, твой сосед прав, и преступник, просто представившись издателем, выманил Диану из дома. Значит, ты права – и есть еще какой-то человек, который находится до сих пор на свободе. По сути, убийство Дианы пока не дало нам новых направлений для поиска. Может быть, надо сосредоточиться на альбоме Пикассо?

– Да я уже так сосредотачиваюсь, весь мозг сломала! – вырвалось у Лики. – Ничего не могу придумать!

– А ты на часы смотрела? Ясный перец, три ночи – не лучшее время для свежих решений.

Засунув телефон в карман, Лика захлопнула дверь в коттедж Валерия Павловича и побежала к себе.

Если вдруг Андрей проснется и не найдет ее в спальне – мало, как говорится, не покажется…

* * *

В мастерской Вити Козлова хорошо. Пахнет старыми книгами, красками, а еще только что сваренным кофе с кардамоном.

– В Питер тебе надо, Витька, – Лика Вронская поднялась на цыпочки, чтобы чмокнуть высоченного однокурсника в щеку. – Там твоя среда, там твое место. От судьбы не убежишь.

– Присаживайся! Рад видеть тебя, – Витя кивнул на кресла у журнального столика. – Неужели все так плохо? А я-то себе льстил, что наконец-то стал настоящим москвичом.

– Ты никогда им не станешь, и тебе это не нужно.

Забравшись с ногами в кресло (ну и холодина, и это летом называется!), Лика внимательно посмотрела на загорелое лицо Вити, отметила пару морщинок у глаз, которых вроде бы не было во время последней встречи. Впрочем, Вите даже шли эти «лучики улыбок»; он выглядел эффектно, привлекал внимание: немного сумасшедшинки во взгляде, слегка тощий и сутулый, хронически взлохмаченный. И все-таки – гармонично-счастливый, этакий Ричард Гир в зените славы…

– Сколько лет мы не виделись? – Витя пододвинул к Лике чашку с кофе. – Ты же без сахара вроде пьешь, правда?

Она кивнула, припоминая: последний раз с Витей они пересекались года три назад. Тогда однокурсник презентовал свою новую книгу о современном абстракционизме.

Сын известного художника из Санкт-Петербурга, Витя грезил не о живописи, а о журналистике. Игнорируя волю родителей, он поступил в МГУ. Но подработать ни в газетах, ни на телевидении у Вити катастрофически не получалось. Статьи отправлялись не на газетную полосу, а в корзину; сюжеты для телевидения «рубили» еще на стадии согласования, перед заказом телекамеры. Однако стоило ему только спуститься с альбомом и карандашами в переход на Арбате – туристы выстраивались в очередь, платили за свои портреты большие деньги. И в конце концов Витя смирился, перестал закапывать свой художественный талант в журналистскую суету, а желание работать со словом реализовывал в подготовке книг по истории искусства.

– Как поживаешь? Что у тебя нового? – сделав глоток кофе, поинтересовался однокурсник. – Колись скорее, что тебе понадобилось? Жизнь ведь сейчас пошла такая – мы же уже друг с другом без конкретных дел вообще не общаемся.

Вронская вздохнула. Сообщать последние криминальные новости никакого желания не было. Про счастливую личную жизнь тоже не расскажешь. Какая же она счастливая, когда у Андрея со зрением, оказывается, серьезные проблемы?

Впрочем, тема для разговора с Витей имеется. Похоже, очень интересная обеим сторонам тема.

Пикассо, альбом его графических рисунков, откуда он появился у Тани?..

И вот уже весь мозг дымится, от интернет-серфинга по сайтам художественной тематики слезятся глаза. Знакомая еще с журфаковских времен фамилия под одним из материалов сначала кажется миражом. А потом, после подробного прочтения статьи – настоящим знаком судьбы, желающей облегчить путь, восстановить справедливость…

Вообще публикаций о знаменитом художнике в Сети встречалось множество. Но Витя писал именно о том, что интересовало в этот момент больше всего, – о неизвестных работах Пикассо. В Витиной статье речь шла только о живописных полотнах. Но как знать, возможно, Козлов обладает информацией о и графике тоже? Тогда встреча с ним позволила бы быстро получить нужные сведения. Это большая удача – что эксперт по такому узкоспециализированному вопросу оказался еще и приятелем.

«Только бы у Козлова не поменялся номер мобильника», – думала Лика, просматривая меню телефонной книжки.

Номер, к счастью, остался прежним. И даже, как выяснилось, Витя в Москве и у него есть свободная минутка…

– Вить, меня интересует неизвестная графика Пикассо. Ты недавно писал о живописных полотнах, которые только недавно стали достоянием общественности. А есть ли вот такая графика; графические рисунки, до поры до времени находящиеся в тени? – Лика сделала глоток изумительного кофе, потянулась к коробке с печеньем. – Если мне не поможешь ты – то я даже не знаю, куда еще обращаться. Как ты думаешь, где можно было раздобыть альбом с графическими рисунками этого художника? – Она замахала руками, заметив, как изменилось выражение лица собеседника: – Ой, нет, ты не подумай, я не как покупатель интересуюсь! Просто вот, допустим, есть человек… и у него альбом с графикой Пикассо. Как он его заполучил?

– Именно графика?.. Хм, Пикассо почти не работал в этой манере. Хотя вообще был, как говорится, мастер на все руки, перепробовал себя во всем, в скульптуре, керамике… Он работал как одержимый, это был человек с колоссальным запасом творческой энергии… Как правило, карандашом он чирикал для кого-нибудь из друзей. Некоторые даже специальные блокноты заводили – Пикассо любил, чтобы к его рисункам относились бережно, и с удовольствием рисовал в таких блокнотах и альбомах… А еще, я думаю, может, у каких-нибудь владельцев парижских ресторанов есть графика Пикассо. Он мог вместо оплаты за ужин быстро изобразить набросок… Но дарил такие работы только в том случае, если еда казалась ему превосходной. Иначе ворчал, что за его рисунок можно приобрести десять ресторанов с настолько отвратительной кухней…

– Значит, Париж?.. Париж и рестораны?..

– А в чем дело? Ты можешь мне четче сформулировать, что тебя интересует? Пикассо много путешествовал; страны и города, которые он посещал, можно перечислять до бесконечности. У него было много любовных связей – возможно, какие-то рисунки остались у любовниц. Друзьям своим он дарил в основном живопись – или обменивал на работы приятелей, ведь общался в основном с художниками. У наследников Матисса большая коллекция работ Пикассо – они были друзьями; Матисс – один из немногих, кто остался верен дружбе с Пабло; характер у него был тот еще, мало друзей юности продолжали общаться с Пикассо в преклонные годы.

– Матисс… Это ты загнул… Понимаешь, альбом с графическими рисунками оказался в Москве, у девчонки, которой нет еще и двадцати. Может, у нас в Москве есть коллекционеры, и она свистнула альбомчик у кого-то из них? Хотя эта девочка воспитывалась в таких условиях – врагу не пожелаешь; не было у нее особо возможностей без присмотра шататься…

– Что значит – свистнула?! – глаза Вити округлились от изумления. – Ты представляешь, о какой ценности идет речь?! Да любой росчерк Пикассо стоит минимум пол-лимона. А тут – альбом, надо полагать, с несколькими работами; здесь такой ценник вырисовывается, для олигархов. Уверен, обладатель такого артефакта уж позаботился бы о сохранности рисунков самого Пикассо… И, кстати, среди московских коллекционеров дорогих оригинальных работ известных художников в последнее время таких приобретений никто не делал. Я вообще не слышал о том, чтобы хоть где-то в России были такие работы, их нет ни в музеях, ни в частных коллекциях.

Лика почти физически почувствовала, как сознание вдруг начинает лихорадочно складывать какой-то очень важный пазл.

В России графики Пикассо нет.

Возможно, она есть во Франции, в Париже.

Таня была в Париже, несколько лет назад. Если предположить, что там ей каким-то невероятным образом удалось заполучить альбом, – то почему она тянула столько времени с его продажей?

Ответ простой.

Потому что несколько лет назад у нее еще не было этой ценности.

Потому что Таня стала обладательницей этого альбома всего год назад. И украла (ну, огромных денег даже более чем щедрый брат ей все-таки не выделял, так что купить подлинные рисунки Пикассо девушка просто не могла) она его во время прошлых летних каникул, когда была в Барселоне. Об этой поездке в Испанию и рассказывала гувернантка; говорила, что предлагала Тане поехать в музеи Дали и Пикассо, но девушка отказалась. Отказалась – потому что, наверное, была занята подготовкой кражи… Первоначально все шло по ее плану. Таня выждала полгода (должно быть, опасаясь преследования или мести), потом принялась искать покупателя, и события вышли из-под контроля.

Правда, пока непонятно, какова роль во всем этом подозрительной гувернантки…

– Витя, скажи, – Лика отодвинула в сторону пустую чашку. Руки дрожат, сердце стучит как сумасшедшее… Неужели все-таки удалось приблизиться к разгадке?.. – В Испании ведь могли быть графические работы Пикассо?

Он кивнул:

– Конечно. Вообще Пикассо родился именно в Испании, в Каталонии. Правда, он рано перебрался в Париж, а в Испании в зрелые годы не был, не мог принять режим Франко. И одна из его любовниц, Долорес Гонсалес, тоже была родом из Барселоны, хотя их отношения и начались уже в Париже. Пикассо иногда рисовал карандашом своих любовниц. Хотя живописных полотен, конечно, на порядок больше. Пожалуй, нет ни одной любовницы, которую Пикассо не изобразил бы на своих картинах, и…

Не в силах сдержать радости, Лика вскочила с кресла, подбежала к Вите и завизжала:

– Козлов, ты не представляешь, как важно все то, что ты мне сказал! Спасибо тебе! Спасибо огромное!

– Ты сумасшедшая, больная на всю голову, – прохрипел Витя, пытаясь отцепить Ликины руки, стиснувшие шею. – Как была на журфаке шлепнутой, так и осталась…

* * *

– Мы против корриды! Пора прекращать пытки и убийства животных! Коррида – позор Испании!

Наташа с грустью посмотрела на плотно закрытое окно.

Очень душно, так жарко. Кажется, будто не в Барселоне находишься, а в каком-нибудь Каире. И кондишен не включишь – сыночек от него простуду подхватывает мгновенно.

К сожалению, закрытое окно не очень-то спасает от воплей противников корриды.

По-человечески позицию «зеленых» понять можно. В корриде нет никакой эстетики, с учетом современных реалий – это просто глупая дань традиции. Все правильно орут те мужчины и женщины; убийство быков – это жестоко и отвратительно. Парламент Каталонии принял решение: в следующем году на проведение корриды будет введен мораторий. Теперь идут последние бои, но «зеленые» все равно протестуют. Если бы они только знали, как мешают их вопли бедной несчастной писательнице из России и самой счастливой маме на свете!

Роман в издательство надо сдавать через неделю. А его объем пока – от силы половина, немногим больше двухсот тысяч знаков.

Работать над этой книгой, очень автобиографичной, хочется с утра до ночи. На ее страницах симпатичная москвичка давно приехала в отпуск в Испанию, познакомилась в Барселоне с высоким полицейским, влюбилась в его карие глаза и чувственные губы…

Правда, в реальности уже известно продолжение этой романтичной истории. Даже если бы вдруг возникло желание о нем забыть – ничего из этой идеи не выйдет. Сынишке уже два года, огонь, а не ребенок. Ни секунды на месте не посидит, требует, чтобы с ним постоянно играли, разговаривали. Ему, малолетнему «сеньору» (именно так называют Нико и соседи, и родственники мужа), в общем, совершенно все равно, что его мама из-за такой активности лишена возможности работать. Поэтому для книги удается выкраивать те немногие часы, пока ребенок отдыхает.

Сынуля спит крепко, выкрики противников корриды ему совершенно безразличны.

Но как же они мешают сосредоточиться и «войти» в роман! Мешают поймать тот миг, когда персонажи заживут своей жизнью, и перечеркнут весь в общих чертах придуманный для них сюжет, и начнут вытворять такое, что у их создательницы глаза на лоб полезут, и ей только и останется, что с изумлением стучать по клавиатуре, описывая все эти невероятные приключения…

– Убийство животных – это тоже преступление! – снова донеслось снизу.

Наташа опять вздохнула.

Испанцы – очень хорошие люди. Они дружелюбные, улыбчивые, обожают детей. Но бывают такие ситуации, когда их темпераментность совершенно не радует. И можно даже точнее сказать – она бесит!

– Все равно не напишу ни строчки, – пробормотала Наташа, сворачивая файл с книгой и открывая электронную почту.

Надо хоть на мейлы ответить, пока детеныш не проснулся.

Потому что потом…

Мысли оборвало странное письмо.

«Наташа, привет! Лика Вронская беспокоит, помнишь такую? Мы знакомились на книжной выставке, у тебя встреча с читателями была перед моей и Маниной. А потом мы еще в ЖЖ зафрендились. Ты рассказывала, что у тебя муж – полицейский. Мне нужна помощь. Очень надо выяснить, регистрировали ли в июле прошлого года кражи рисунков Пабло Пикассо? Есть информация, что речь идет о целом альбоме с графическими работами этого художника. Может ли твой муж проверить также на предмет таких заявлений ближайшие к Барселоне курортные городки, в частности, Ситджес? И еще один момент. Регистрировались ли прошлым летом какие-либо инциденты с участием русских туристок Татьяны Липиной и Марии Соловьевой? Для меня это очень срочные и важные вопросы. Буду признательна за помощь…»

Быстро пробежав глазами текст, Наташа перевела его на испанский и отправила мужу. Роберто как раз за завтраком говорил, что весь день планирует провести у компьютера в своем комиссариате, составляя отчеты. Вот пусть заодно и выяснит, можно ли помочь девушке.

Ответ от супруга пришел раньше, чем Наташа рассчитывала. Она не успела еще прочитать всю свою корреспонденцию, а в почтовом ящике уже оказалось письмо Роберто. Любимый ужасно сожалел, что ничем не может помочь (ни краж рисунков Пикассо, ни инцидентов с русскими туристками зарегистрировано не было); писал, что безумно соскучился, обещал лететь домой на крыльях любви и подарить своей королеве некий таинственный подарок, который ей обязательно понравится…

Невольно улыбнувшись (как все-таки приятно, что и через три года после свадьбы муж остается нежным и внимательным), Наташа написала Лике Вронской небольшое сообщение, нажала на «отправить». И полетела в комнату сына, который звучным ревом возвещал о своем пробуждении.

– Сумасшедшая! – Андрей оторвался от иллюминатора, в котором стремительно приближалась Барселона, и поправил марлевую повязку, закрывавшую прооперированный глаз. – Ты просто сумасшедшая!

Лика Вронская кивнула:

– Да. И ты тоже.

– С кем поведешься…

– Да ладно тебе, – она накрыла ладошкой его руку и счастливо улыбнулась. Самое обычное прикосновение, оказывается, может доставить огромное удовольствие – если это прикосновение к любимому человеку. – Я могла бы совершенно спокойно слетать в Испанию одна. Тебе не обязательно было со мной ехать. Я просто хочу кое-что проверить. К сожалению, моя приятельница Наташа не смогла выяснить интересующие меня вопросы. Возможно, никакой кражи альбома Пикассо в полиции действительно не зафиксировано. Наташа написала, что ее муж уверен – ни Таня, ни ее гувернантка не были замешаны ни в каких неприглядных историях, требующих вмешательства полиции. Но если чего-то нет в статистике – это не значит, что событие не происходило в принципе. Поэтому мне было так важно приехать в Барселону самой. Самой увидеть тот отель, где жили женщины, самой поговорить с персоналом. Возможно, владелец альбома Пикассо просто не заявлял о краже; возможно, он и сам обладал реликвией не на вполне законных основаниях, и поэтому просто не мог обратиться к полицейским… Моя интуиция меня редко подводит. Я точно знаю: именно в Барселоне начал закручиваться тот клубок событий, который так печально закончился. А еще мне кажется, из расследования выпадает одно важное звено.

– Какое именно?

– Я думаю, какой-то человек. Возможно, его и опасался Вадим, пытаясь оградить Таню. Но все попытки нашего дизайнера не увенчались успехом. Может быть, этот человек как-то связан с гувернанткой девушки… А впрочем, точно я ни в чем не уверена. У меня просто появилось очень сильное чувство, такая огромная уверенность – я должна это сделать, поехать в Барселону. Открытый «шенген» и наличие денег, которые можно потратить на всякую не жизненно необходимую ерунду, запросто позволяют реализовать это желание.

– Эва как! А уверенности, что все это может плохо закончиться, у тебя нет? – интонация Андрея ни капельки не отличалась от интонации доктора Быкова из сериала «Интерны».

– Нет. Я считаю, что запросто могла бы управиться одна. А вот тебе врачи рекомендовали неделю покоя. Полет на самолете – это нагрузка. Впрочем, я уже тебя знаю. Спорить бесполезно, если ты упрешься – пусть весь мир будет против, все равно сделаешь по-своему. А еще… еще я немного рада твоему упрямству. Приятно, что ты беспокоишься обо мне. И все-таки мы редко отдыхаем вместе. Барселона, наверное, очень красивый город, – Лика повернулась к иллюминатору и ахнула: вид сверху открывался просто фантастический. – Я устала от последних событий. Хочу побыть с тобой.

Бойфренд пожал плечами:

– Отличный способ побыть со мной и отвлечься от последних событий – продолжить это самое расследование. Типично женская логика! Естественная для тебя модель поведения! Кого ты пытаешься обмануть, солнце? Ты напоминаешь гончую, которая идет по следу. На самом деле тебя интересует только одно – докопаться до объяснений; понять, что же произошло в нашем доме.

Вронская улыбнулась и попыталась сменить тему разговора:

– Тебе идет повязка. Ты с ней похож на рокового пирата. Врач сказал, что зрение не пострадает – очень на это надеюсь… Представляешь, через пару часов мы будем гулять по берегу моря?!

– Даже не представляю! А смысл? Ты ведь гнусно врешь. И через пару часов мы будем гулять в совершенно другом месте, – буркнул Андрей и посмотрел на часы. – Я могу уже теперь предположить, что произойдет в отеле. Ты начнешь ныть, чтобы мы как можно скорее стали все разведывать и разнюхивать. Скажешь: «Нет, ну ты понимаешь, первым делом – самолеты; пошли, выясним информацию… Любимый, давай поступим так: сначала во всем разберемся, а уж потом будем загорать со спокойной душой; что это за отдых, когда голова другим забита?..»

На какой-то момент Лике стало страшно.

Она для Андрея – уже как открытая книга, прочитанная и выученная наизусть до каждой строчки.

Он даже стал без труда угадывать ее мысли! И излагать их именно теми словами, какими это все излагалось бы.

И ведь от этого – уже пара шагов до скуки, потери интереса, стремления к новизне…

«А ведь я уже так привыкла к счастью, – думала Лика, украдкой любуясь ровным красивым профилем Андрея. – Если он меня бросит – будет больно, и мне, и Дарине. Неужели придется прибегать ко всем этим женским хитростям – провоцировать ревность, покупать новые платья?.. Почему любовь мужчины не может быть похожа на любовь родителей? Никому ведь не приходится всю жизнь из кожи вон лезть, чтобы не утратить любовь мамы. Кажется, с красивыми успешными парнями все по-другому…»

– Хватит дуться, – Андрей достал из кармана пиджака коробочку с леденцами. – Самолет снижается, хочешь конфету? Не обижайся. Да я на самом деле совсем не против твоего расследования. Ты рискуешь, конечно, найти приключения на свою пятую точку. Но я ведь буду рядом. Поэтому и полетел с тобой, волнуюсь. Я вообще просто так ерничаю, по привычке. Ты молодец. И ты права – надо же понять, кто тот козел, который в наших стенах девчонку зарезал. Если не разберемся – душа будет не спокойна.

Лика с облегчением вздохнула: «Все не так уж и страшно, как я успела нафантазировать. Мы по-прежнему на одной волне. Научиться бы включать воображение только для романов, не придумывать никаких ужасов насчет Андрея. Вообще-то я не паникерша. Просто любовь делает уязвимее, начинаешь бояться ее потерять…»

Уже в аэропорту, с его суетой, толпами туристов, обрывками чужих разговоров, яркими витринами магазинов и вихрем парфюмерных ароматов, Лика почувствовала прилив энергии и азарта.

Да, это было правильное решение – вот так сорваться и прилететь в Барселону.

Оно не очень логичное. Есть ведь те, кому по долгу службы положено разбираться с преступлениями; есть задержанные, подозреваемые. Но…

Жизнь, построенная согласно логике и общепринятым нормам, скучна, предсказуема и не очень-то результативна. Если делать все так, как все, то и получаешь то же, что и у всех. Никаких звезд с неба, выигрышных билетов, улыбок судьбы.

Под лежачий камень вода не течет. Если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, – сделай его сам. Только активные действия ведут к успеху. И не важно, в какой сфере этот успех – продвижение по карьерной лестнице или расследование…

– Как же мне здесь нравится! – вырвалось у Лики, когда таксист, негромко подпевая диску, вез их в отель. – Правду пишут в путеводителях: архитектура Барселоны уникальна!

На какой-то миг ей показалось: автомобиль превратился в лодку, неспешно плывущую мимо высоких старинных зданий и цветочных магазинчиков, мимо летних кафе и величественных соборов.

Ход времени и вкус жизни менялись буквально на глазах. Очень резким был контраст между равнодушно-отстраненной московской толпой и этой теплой испанской расслабленностью, угадывающейся в случайных улыбках, счастливых взглядах, неторопливой походке.

И Лике захотелось скорее туда, в глубину испанской жизни, и чтобы ветерок играл с подолом желтого платья, а с террасы летнего кафе открывался вид на выпуклые пузырьки дома Гауди, и чтобы паэлья оказалась вкусной, а сангрия – сладкой…

– Приехали. Мы уже в Ситджесе. Вам нужно вон то здание, – по-английски сказал таксист, останавливая машину. – Мы с Изабеллой желаем вам хорошего отдыха!

– Гав! – раздалось с пассажирского сиденья.

От неожиданности Лика вздрогнула.

Какая у таксиста напарница, крошечная рыжая чихуахуашка, да еще и в красной кофточке!

Но уже через пару секунд все мысли о собаке вылетели из головы. Лика машинально сосредоточилась, обдумывая предстоящие действия.

«Официанты, горничные, бармены, менеджеры на рецепции – тебе обязательно надо пообщаться с как можно большим количеством народа, – советовал следователь Седов, узнав, что предстоит поездка в Барселону. – Конечно, им будет непросто вспомнить интересующих тебя туристов. Но не отчаивайся, у людей этих профессий часто бывает феноменальная память, и они могут обращать внимание на самые мелкие детали. В конце концов, от того, насколько они внимательны, зависит размер их чаевых. И ты имеешь шанс узнать, если повезет, даже какого цвета белье лежало в шкафах у наших фигуранток. Давай, не подведи! Зря я, что ли, в лепешку расшибался и землю носом рыл, пытаясь найти тебе информацию об отеле. Туристические агентства – не госконторы, тамошние ребята-девчата от звонка следователя в обморок не хлопаются….»

– Внимание на детали, – прошептала Лика, вспоминая телефонные инструкции приятеля, полученные накануне вылета. В сжатые сроки Володе и правда удалось невозможное – выяснить, в какой именно курортной зоне и каком отеле останавливались в прошлом году Таня со своей гувернанткой. Напрямую, с учетом подозрений в адрес Соловьевой, спрашивать было нельзя; Вадим, судя по последней встрече, тоже был явно не расположен к беседам. Следователю пришлось выкручиваться самому, и он это сделал! Выяснил, что Соловьева и ее подопечная отдыхали в местечке Ситджес, в отеле «Лонг Бич».

Как оказалось, гостиница находится всего в получасе езды от Барселоны…

Ожидая, пока Андрей рассчитается за номер, Лика Вронская огляделась по сторонам.

Кто бы ни выбирал этот отель, Таня или Мария Дмитриевна – этот выбор оказался очень удачным. Несмотря на «четыре звезды», гостиница отличалась незаметным безукоризненным лоском люксового отеля вроде «Хилтон» или «Холидей Инн». Расположение стойки рецепции, лобио-бара и линии магазинчиков было очень функциональным и продуманным; из огромных окон ласково манило море, в незаметных динамиках негромко звучала гитара, а роскошные букеты красных и белых роз, расставленные в холле, были последним штрихом, позволяющим туристам чувствовать себя в раю…

– Ну все, – провозгласил Андрей, когда с формальностями было покончено и наконец удалось захлопнуть дверь номера, – в ближайшее время – никаких расследований. Все дела – завтра. А теперь программа такая: сначала – пляж, потом ужин.

«А потом – здоровый сон, – мысленно закончила фразу Лика, расстегивая сумку. Где-то тут должны были быть сланцы и купальник. – Твой здоровый сон, дорогой. А я отправлюсь узнавать подробности про Таню и Марию Дмитриевну. Ты очень симпатичный, милый. Но немного смахиваешь на представителя русской мафии, какими их видели производители голливудских фильмов. Двухметровый рост, квадратная челюсть, коротко стриженные волосы. А теперь, с этой повязкой на глазу, образ стал максимально полным. Ты произведешь впечатление… но не расположишь к откровенности…»

– Как красиво! – вырвалось у них одновременно, когда они прошли через холл и вышли на дорожку, ведущую к морю.

Вид на сине-бирюзовую воду и желтую полоску пляжа завораживал, от него веяло мощью, спокойствием, опытом.

«Я правильно сделала, что приехала сюда, – вдруг осознала Лика, подставляя лицо теплому пахнущему солью ветру. – И пусть у меня пока не получается ровным счетом ничего, я всей душой чувствую, что обязательно во всем разберусь. Может, это глупо – думать, что такой безмолвный свидетель, как море, сможет помочь. Но я в этом уверена…»

Она очнулась от своих мыслей, когда поняла: Андрей попросил ее взять в баре бутылочку минеральной воды, а сам пошел оплачивать шезлонги. Про эту особенность Испании было написано в путеводителе: все пляжи, независимо от класса отеля, находятся в муниципальной собственности, поэтому шезлонг у моря не бесплатный.

Сгорая от нетерпения (скорее бы окунуться в море!), Лика подошла к барной стойке, почти скрытой за пышными кустами чего-то розово-ароматно-цветущего.

– Ола! – бармен сверкнул белозубой улыбкой и неожиданно продолжил по-русски: – Отдыхаешь одна? Муж, подруга?

Все понятно: Испания ничем не отличается от других курортов в плане поведения местных ловеласов. Как только они видят незнакомое симпатичное личико – сразу же норовят «застолбить территорию». Должно быть, туристок, настроенных на курортный роман с местными, все-таки меньше, чем любвеобильных барменов и менеджеров; приходится действовать решительно.

С языка Лики уже готово было слететь: «Я отдыхаю с мужем», но бармен, видимо, приняв задержку с ответом за сомнения, быстро продолжил:

– Ты очень красивая девушка, приехала Раша. Москва? Петербург? Первый раз Барселона?

– Москва, первый…

– О, девушка фром Москва любить опасно. Ты красивая.

– Почему опасно? – насторожилась Лика, натянуто улыбаясь местному Казанове.

На его лице появилось трагическое выражение:

– Мой друг Хосе любить девушка Москва. Мой друг Хосе больше нет…

Желание купаться как рукой сняло.

Парень врет, пытаясь вызвать к себе сочувствие? Или у него есть информация о какой-то трагедии? В конце концов, ведь это же тот самый отель, где отдыхала Таня! Надо во всем разобраться… Неужели карта сама идет в руки и получить нужную информацию удалось так быстро?!

Лика забралась на высокий табурет, попросила сделать чашечку кофе.

И чем больше слушала ломаные объяснения бармена, тем сильнее убеждалась – все, дело сделано, больше уже ничего выяснять не нужно. Потому что, похоже, все в общих чертах становится более-менее понятно…

Не допив кофе и забыв воду на барной стойке, Лика побежала в холл гостиницы, где для гостей отеля было установлено несколько компьютеров.

«Сначала посмотрю Интернет, потому позвоню своей приятельнице Наташе, спрошу телефон ее мужа, полицейского Роберто Санчеса, – прикидывала Лика, напряженно кусая губы. Все компьютеры оказались уже заняты: за одним что-то чинно читал седовласый мужчина, за другим подросток с дредами явно резался в онлайн стрелялку. – Все начинает проясняться. Возможно, кража не была зарегистрирована потому, что ее не было. Возможно, альбом с рисунками Пикассо просто подарили Тане. А вот что было зарегистрировано – так это убийство…»

Поколебавшись, Лика попросила мужчину на пару минут уступить ей компьютер.

И едва сдержала возглас разочарования.

Ничего! Ни единого упоминания об убийстве Хосе Гонсалеса!

«Впрочем, возможно, это сознательная политика местных СМИ – не раздувать темы преступности, – подумала Вронская, закрывая многочисленные сайты газет. – В Испании и так проблемы с карманниками. После вхождения в зону евро уровень жизни тут слегка снизился. Конечно, не Греция, но положение непростое. Поэтому, наверное, стремясь не пугать туристов, местная пресса старательно делает вид, что никаких преступлений на Коста Брава и Коста Дорада произойти не может в принципе…»

Вытащив из кармана шорт сотовый телефон, Лика набрала номер писательницы Наташи, выясненный и внесенный в телефонную книжку накануне поездки в Барселону.

Через пару минут Вронская уже была готова прыгать от радости.

Роберто Санчес еще не ушел с работы. Он любезно готов подождать, пока московская гостья доберется до полицейского участка, чтобы ответить на ее вопросы. И – самое главное – убийство бармена Хосе Гонсалеса, работавшего в отеле «Лонг Бич», действительно произошло год назад. Полицейскому даже не понадобилось смотреть базы данных, он прекрасно помнил тот случай, так как в деле оказался замешанным некий международный террорист…

Международный террорист!

Значит, она была права?! И пасьянс действительно сложился? Похоже, вот оно, то самое недостающее звено; человек, личность которого еще не установлена российским следователем. Впрочем – как-то это странно, международный террорист?..

Совершенно забыв об Андрее, Лика выбежала из гостиницы и завертела головой по сторонам в поисках такси…

* * *

Погруженная в свои мысли, Вронская даже не заметила, как таксист привез ее к серому старинному трехэтажному зданию и прокомментировал:

– Комиссария, сеньорита!

Первый порыв – выскочить из машины и побежать вперед.

Потом, к счастью, приходит осознание реального мира и его правил.

За такси надо рассчитаться.

А она чуть не удрала, как настоящая воришка!

Дожидаясь, пока с карточки спишется нужная сумма, Лика снова и снова мысленно фиксировала основные логические узлы вырисовывающейся конструкции.

Бармен из отеля рассказал о своем коллеге, трагически погибшем вскоре после знакомства с русской девушкой (по описанию внешности она очень похожа на Таню Липину). Того парня звали Хосе Гонсалес. Гонсалес – очень распространенная в Испании фамилия, вроде Иванова в России. Конечно, вполне возможно – Хосе Гонсалес не имеет никакого отношения к любовнице Пикассо Долорес Гонсалес. Однако если оставить за скобками этот момент, то все сходится. Долорес Гонсалес, как рассказывал Витя Козлов, – не самая значительная веха в биографии Пикассо. Однако художник имел обыкновение делать графические рисунки, используя своих пассий в качестве моделей. И Долорес Гонсалес родом именно из Барселоны… Значит, теоретически в этом городе могут находится и какие-то вещи, принадлежавшие этой женщине. Если Хосе Гонсалес – ее родственник, то он мог иметь доступ к альбому графики. Возможно, он подарил его Тане. Возможно, убийца Хосе тоже охотился за этим раритетом…

«Да, версия не безукоризненная, – решила Лика, быстро поднимаясь по широким мраморным изрядно истертым ступеням. – Но ключевые моменты все-таки, на первый взгляд, сомнений вроде не вызывают. Надеюсь, испанский полицейский предоставит мне больше информации. В конце концов, если полиция занималась расследованием убийства – значит, я смогу уточнить, был ли Хосе родственником любовницы Пикассо. Возможно, этот момент не отражен в протоколах допросов родственников парня; в конце концов, подобная связь – дело давнее. Возможно, испанские полицейские вообще не докопались до пропавшего альбома. По крайней мере, бармен, с которым я общалась, ничего мне по этому поводу пояснить не мог. Непохоже, чтобы Хосе был болтлив… Но, в любом случае, муж Наташи, по крайней мере, сможет дать мне координаты родственников Хосе. И я смогу их отыскать и все разузнать – если в комиссариате не будет всей необходимой информации…»

– Вы – Роберто! – Лика улыбнулась мужчине, стоявшему возле металлодетектора явно в ожидании гостьи. – Я вас узнала по фото в дневнике вашей жены. – Она кивнула на загипсованную руку мужчины: – А как ваше здоровье? Наташа писала в дневнике – вы пострадали, догоняя воришку. Все-таки Интернет – большая сила. Видите, мы с вами почти не знакомы. А сколько я про вас всего знаю!

Роберто сверкнул белозубой улыбкой, превратившей его в настоящего голливудского кинокрасавца:

– Да, карманники – это большая проблема для Барселоны. Прогуливаясь по нашему городу, туристы должны быть очень внимательными. А вот то, что произошло с Хосе, – это как раз таки совершенно нетипично.

Полицейский остановился у лифта, нажал на кнопку.

Лифт в комиссариате оказался под стать зданию – механически закрывающаяся кабинка из ажурных кружев литья.

– Политика – дело грязное, – он повысил голос, перекрикивая дребезжание медленно двинувшейся вверх старинной конструкции. – Ничего подобного у нас никогда не происходило, и, надеюсь, не произойдет. Политическое убийство – это особенно ужасно.

– Политика? – Вронская изумленно вскинула брови. – Но при чем тут политика?!

– Дядя убитого парня – известный политик и бизнесмен Филипп Гонсалес. Он является врагом номер один сепаратистов и их военных подразделений. Слышали про такое?

Лика кивнула. В Испании до сих пор периодически вспыхивают конфликты на почве территориальной принадлежности. Например, провинция басков требует полной независимости; руководство страны никогда на это не пойдет, так как вслед за басками может захотеть отделиться та же Каталония, довольствующаяся пока статусом автономии… Баски настроены решительно. На счету группировки «Эта» несколько терактов, совершенных для запугивания руководства Испании.

Но… как же связь убийства Хосе с Таней, с альбомом Пикассо?

Неужели такая в общем и целом логичная версия провалилась?!

Через минуту Лика уже с любопытством оглядывала уголок в большом кабинете, отделенный парой перегородок. Рабочее место вряд ли можно было назвать просторным и удобным; рядом располагалась дверь, через которую то и дело шастали сотрудники; вокруг слышались голоса тех, кто разговаривал по телефону. Однако Роберто явно старался обустроить свои символические пару метров «кабинета». На столе у него красовался горшочек с деревом, усыпанным миниатюрными мандаринками; стояла фотография Наташи со смуглым малышом на руках…

– Присаживайтесь, – Роберто пододвинул ближе к компьютеру второй стул. – Я кое-что скопировал из наших материалов, пока вас дожидался. Конечно, это конфиденциальная информация. Вы никогда не получили бы к ней доступ, если бы не просьба Наташи. Не могу ни в чем отказать своей королеве. Она – настоящая яркая звезда на небосводе моей жизни.

«Жаль, Андрея ни за что не получится обучить такой манере говорить комплименты, – и Лика сразу же горько вздохнула. – Блин, Андрей… Я же его даже не предупредила о своем отъезде».

Наблюдая за каким-то загружающимся на экране монитора видеофайлом, Вронская достала из кармана шорт телефон и отправила бойфренду смс.

Тем временем файл открылся.

Качество записи оставляло желать лучшего, но в общем и целом все происходящее рассмотреть было можно.

Старинный особняк, часть тротуара, по которой идут прохожие…

– Сам Хосе политикой не занимался, – рассказывал тем временем Роберто. – А вот его дядя Филипп – очень авторитетный у нас человек. Конечно, он занимает правильную позицию – территориальную целостность Испании нарушать нельзя. Но такая принципиальность многим не нравится. На Филиппа Гонсалеса было совершено покушение, его автомобиль нашпиговали взрывчаткой, политик выжил чудом. И он сильный человек – не боялся никаких угроз. Наверное, его противники поняли – сделать больно Гонсалесу можно только через близких родственников. Хосе – его единственный племянник, своих детей у Филиппа нет, он в разводе… До того, как убили Хосе, Филипп получил анонимное письмо. Это не помешало ему выступить с очередной речью в парламенте. И тогда они рассчитались с Хосе…

Истошный визг тормозов, в кадр влетает капот спортивного автомобиля. И вот – по ступенькам дома поднимаются высокий темноволосый парень, и… Таня Липина.

– Это русская девушка, Таня! – закричала Вронская, хватая Роберто за руку. – Смотрите, это же она!

– Да, мы установили ее имя. Но разыскивать и допрашивать русскую не было необходимости. Потому что сейчас вы увидите кадры, где девушка выходит – и в дом сразу же проникает убийца, у него в руках нож, который потом нашли в теле Хосе. Этого преступника мы опознали, объявили в розыск. Он входит в террористическую группировку. Правда, группа не взяла на себя ответственности за это преступление. Но они вообще не склонны в последнее время афишировать свои грязные делишки, так как это не добавляет им популярности у населения, и…

Лика уже не слышала никаких объяснений.

Во все глаза смотрела она на экран компьютера и не могла поверить, что действительно видит все эти кадры.

– Почему вы решили, что этот человек – террорист? – поинтересовалась она, стараясь унять дрожь, сотрясающую все тело.

Хосе остановил запись и защелкал мышкой:

– Вот, смотрите, данные еще с одной камеры. Пако… То есть мы зовем его Пако, хотя настоящего имени этого ублюдка пока никто не знает, а паспорта он меняет, как перчатки… Вот Пако подходит к машине, и она взрывается. Вот еще фотографии – из ресторана, где террористы что-то праздновали.

– Невероятно… – пробормотала Лика, встряхивая головой. – Какое невероятное внешнее сходство. Я даже засомневалась бы, если бы не один нюанс. Увеличьте мне, пожалуйста, тот кадр, где убийца забегает в дом, сжимая в руках полупрозрачный пакет с ножом… Да, вот так… Видите, какое необычное кольцо, явно дизайнерской работы. Оно мне знакомо. Ваш террорист Пако не убивал Хоссе! На самом деле в его смерти виновен другой человек, и ваша политика не имеет к этому делу никакого отношения…

– Но как же эта видеозапись?! – растерянно пробормотал полицейский. – Ее смотрели эксперты, они дали заключение – в дом Гонсалеса заходит именно Пако.

Лика слегка пожала плечами.

Эксперты – тоже люди, и они могут ошибиться.

Идентификация человека по видеозаписи камеры наружного наблюдения – это вообще очень сложная задача. Иногда эксперты избегают однозначных формулировок.

– Знаете, я пишу детективы, и поэтому обращаю внимание на всякие подробности, связанные с уголовными делами, – чтобы потом использовать их в своих книгах, – дрожь не проходила, Лику трясло все сильнее и сильнее. Господи, ведь все это время убийца был совсем близко… – Так вот, читая статьи о недавнем теракте в минском метро, я обратила внимание – там тоже в качестве доказательства фигурировала видеозапись. Эксперт отметил: фигура и моторика движений могли принадлежать обвиняемому, а вот относительно лица он не может говорить с уверенностью. Камеры, используемые для наблюдения, дают не совсем четкое изображение… Так что я понимаю, почему ошиблись ваши эксперты, в данном случае речь идет о невероятном внешнем сходстве. Я только не понимаю, почему этот человек совершил такое зверское преступление…

Дрожащими руками она схватилась за телефон.

Надо позвонить в Москву, срочно.

Иначе, возможно, будут и новые жертвы…

* * *

– Знаешь, я почему-то с самого начала подозревал именно тебя… Следовательская интуиция. Я – неплохой следак, правда… Ты пойми, теперь тебе не отвертеться. Эй, эй, не надо хвататься за оружие. Кстати, у тебя мощная пушка, не для помещения, дистанция должна быть побольше – разнесешь все вокруг. И глушитель знатный.

Я мог бы тебя поймать и спровоцировать безо всяких усилий. Да, доказательств против тебя нет никаких. Но ведь мы оба знаем, что произошло… Молчишь? Молчи, молчи, только оставь пистолет. Я ведь тоже не пустой пришел к тебе, стреляю хорошо… Как я обо всем догадался? А чуйка у меня появилась в отношении тебя, стал землю носом рыть – и ничего. Ничего! Но я-то нутром чую, твоих рук дело…

Сначала я планировал заманить тебя в западню. В нашей профессии это – обычное дело. Пойми, никто не ждет, пока убийца вроде тебя захочет пооткровенничать. У нас – статистика раскрываемости, куча дел. Так что никто не ждет милостей от природы.

Я хотел устроить провокацию.

Мог бы пустить слух, что Диана не убита… Мог бы сказать, что моя подруга Вронская тебя подозревает, и ты пришел бы с ней расправиться, как расправился с Дианой, – следователь Седов старался говорить спокойно, хотя эмоции зашкаливали, лоб стал влажным от напряжения. – Но ничего этого не понадобилось. Так даже лучше – не надо подвергать риску жизни других людей, с тебя ведь станется перерезать очередную глотку или сделать дырку в черепе.

Знаешь, мне помогло просто тупо стечение обстоятельств. Сестричка моя живет в Барселоне. Поехала в отпуск, влюбилась в местного – там и осталась, так бывает. Так вот, муж у нее – полицейский. Плохо все для тебя совпало, плохо… Мне все покоя не давал этот альбом Пикассо. Где Татьяна могла его заполучить, каким образом? А потом понял – в Барселоне, только там, без вариантов… Сначала мне не везло конкретно. Муж сестренки всю базу перерыл – и ничего, никаких краж работ Пикассо. А потом сестричка смоталась в Ситджес, в тот самый отель «Лонг Бич». И мы узнали много чего интересного… Понимаешь, какая неприятность – у входа в дом Хосе работала камера. Правда, искали не тебя, а очень похожего на тебя террориста. Но когда мне переслали кадры с того видео – я узнал твою мерзкую физиономию…

Конечно, все преступления были продуманы и обставлены очень грамотно. «Идеальное убийство» – как любит писать в своих романах моя подруга Вронская.

Но это все, что я сейчас тут наговорил, – это предыстория, чтобы расклад в общих чертах был понятен. А теперь – самое главное. Я пришел к тебе не для того, чтобы ссориться. Мне наплевать, докопается ли тот следак, который расследует убийства Татьяны и Дианы, до всей этой истории или нет. Я уже слишком большой мальчик, чтобы мыслить категориями торжества правосудия. Мне наплевать на правосудие, но не наплевать на свои интересы. Я могу гарантировать: моя информация от меня никуда не уйдет, специально топить не стану. Но молчание в такой ситуации дорогого стоит. Мне нужен альбом Пикассо. Эй… ты слышишь? Мне нужен альбом Пикассо! Я ясно излагаю свои мысли?

– Ясно, – пробормотал Вадим Липин побелевшими губами. – Но его здесь нет. Он в сейфе одной квартиры, которую сейчас ремонтируют по моему проекту. Это недалеко.

– Отлично, поехали, – Седов вскочил с кресла, но к двери не направился, стал наблюдать за дизайнером. Так и есть – потянулся за пистолетом, лежавшим на диване…

– Оружие придется оставить здесь, – твердо сказал он. – Знаешь, если бы у тебя была такая символическая зарплата, как у меня, то ты бы просек – такой шанс изменить свою жизнь выпадает нечасто, и надо сделать все для того, чтобы его не упустить…

* * *

… – Почему у тебя кружочки в прописях неровные! Ты как курица лапой их заполнил! И что теперь делать?! Это же не перепишешь! Как ты можешь быть таким неаккуратным! Да ты – просто неряха; ты – ничтожество!

Наверное, что-то можно было бы еще отыскать в собственной памяти. Ведь воспоминания, даже начала школьного периода, должны хранить горьковатый запах красно-синих пушистых астр, гордую мамину улыбку, заливистую мелодию первого звонка. Теоретически все это было, наверное. Но в реальности мир включается жуткой картиной, перекошенным лицом Брониславы Антоновны. Она нависает над партой, огромная, бесформенная, чудовищная. Все в ней вызывает ужас: валики живота, обтянутые синим бархатным платьем, сверкающие золотые зубы, красное, вечно недовольное лицо.

Она постоянно визжит:

– Липин, почему у тебя так неаккуратно сделаны уроки?! Что за небрежность?! Ты невнимательно слушал мои объяснения!

Подходит прямо к парте и орет во всю глотку…

Вадим пытается объяснить, что он очень старался. И что мама смотрела, как он написал упражнение, – и похвалила его, сказала: «Сынок, ты молодец!»

Но Бронислава Антоновна не позволяет даже пикнуть. Она кричит, может дернуть за ухо, дать подзатыльник. Один раз разозлилась настолько, что схватила за вихры, да припечатала лицом о парту…

Учительница, как злая Баба-яга из страшной сказки, кажется, даже умеет читать мысли. Пока в глубине души первоклашки еще есть желание поспорить и что-то доказать – она не умолкает, продолжает кричать, колотит указкой по парте. Потом желание отстоять свою правоту сменяется ужасом – тетка сильная, огромная, ей нравится издеваться, а ведь теперь начался только первый год обучения, и придется иметь с ней дело очень долго, и эти мучения будут вечным, и спасения от них нет…

Бронислава Антоновна – как мощный локатор. Она улавливает страх и панику, разрывающие маленькое тельце жертвы, и удовлетворенно бурчит: «Ну ладно, в следующий раз сделаешь лучше». Затем, переваливаясь как медведь, отходит за свой стол или к доске. До новой атаки…

Родители жалоб на Брониславу Антоновну слушать не желают.

– Все правильно – ты должен быть лучшим, сын! – говорит отец, косясь краем глаза в газету. – Все должно быть сделано безукоризненно!

– А ты попробуй написать упражнение в следующий раз так хорошо, чтобы учительница не ругалась, – советует мама, изучая тетрадки. – Ошибок у тебя нет, буковки тоже ровные. Я вижу, немного отличаются линии по цвету и толщине – так бывает, когда пишешь шариковой ручкой. Я подарю тебе перьевую, импортную, со сменными баллончиками для чернил.

Новая ручка и правда пишет безукоризненно. Почерк первоклассника близок к каллиграфическому. Тогда Бронислава Антоновна начинает цепляться к прическе («отрастил тут, понимаешь, патлы, как будто бы в «Битлз» петь собрался!»), обуви («почему это советский школьник в буржуйских ботинках ходит!»), жевательной резинке («не вздумай приносить в школу эту гадость! Школа – это храм знаний, а ты что, чавкать как свинья тут вздумал?»).

Потом наконец наступает блаженная тишина. Все требования строгой Брониславы Антоновны изучены и выполняются безукоризненно. Учительница находит себе новый объект для публичных истязаний. А Вадим вдруг отчетливо понимает: Бронислава Антоновна – лишь одна из представительниц темных сил. А на самом деле таких, как она, ужасных чудовищ, поселяющихся в человеческих телах, очень-очень много. Их все боятся, даже родители. Вроде бы мама и папа – такие большие и сильные. Но ведь они тоже изо всех сил стараются не злить страшных монстров, стараются все-все делать как можно лучше. Иначе зачем бы папа так гордился тем, что его магазину дали диплом лучшего универмага Москвы? Иначе зачем бы мама так следила за своей фигурой? Ей хочется вкусных конфет и торта, она обожает сладкое. Но ест только яблоки и черный хлеб, вздыхая: «Я так поправилась, ненавижу этот отвисший живот!» Мамочка – красивая, самая красивая на свете, как принцесса. Нет у нее никакого отвисшего живота. Просто она боится… боится тех монстров и чудовищ. Если хотя бы что-нибудь будет не в порядке – они появятся, станут кричать, унижать, оскорблять. Не спрятаться никуда от их пронзительного визга, который ввинчивается в мозг. Поэтому – лучше не злить, не провоцировать. Затаиться. И конечно же – все до мелочей делать безукоризненно хорошо…

Темные силы, черные люди… Они очень хитрые и коварные. Они – везде, они – всемогущи.

Для них ничего не стоит поразить болезнью любое тело, уничтожить всякого человека, просто раздавить его, как жалкую букашку.

Вадим – безупречен и безукоризнен. Лучший ученик, отличный спортсмен, примерный сын. Может быть, хоть так можно защититься от преследующей всех и вся темноты?..

Сосредоточиться. Не расслабляться. Опасность – везде, повсюду, она может притаиться в воздухе, в каплях дождя, в солнечных лучах.

Надо противостоять темным силам. Бороться с ними.

И он так и делал, именно так жил. Если это перманентное напряжение, конечно, можно было назвать жизнью.

Только однажды Вадим все-таки забыл о борьбе…

Родители сняли на лето дом в деревне, и на какой-то момент Вадиму даже показалось – нет никаких темных сил, он просто их придумал!

Нет злобных чудовищ – есть свежий чистый воздух, который, кажется, пьешь, а не вдыхаешь.

Нет монстров – есть оранжевые рассветы, розовые закаты, вата облаков в бездонном небе.

Есть сладкая земляника, росистая трава, запах сосен, теплое парное молоко, изумительно вкусное мясо.

Есть жизнь – сочная, ароматная, красивая. А чудовища – это что-то далекое, придуманное. Несуществующее…

В то лето мама была беременна.

Вадим поглядывал на округлившийся животик с удивлением. Не верилось, что скоро на свет появится брат или сестра, невозможно было представить, что когда-то он сам находился внутри маминого тела.

С одной стороны, никакой тайны в вопросах появления детей не существовало; ребята в школе уже давно с важным видом обсуждали, после каких именно телодвижений зачинаются младенцы. А еще возле школы бродили стаи собак. И на переменках все бегали посмотреть, как кобель вскакивает на суку. Выглядело это омерзительно, сука жалобно поскуливала, у кобеля текла слюна…

С другой стороны, представить за «этим» кого-нибудь из знакомых взрослых (не говоря уже о родителях!) было просто невозможно. Неужели мужчина, нормальный хороший мужчина, может, как тот кобель, роняя слюни, подминать под себя бедную женщину, давить ее своим телом?.. Какая же все это дрянь!

В ту ночь Вадиму не спалось. Теплая чернота была наполнена треском каких-то насекомых, комариным писком, тонким запахом цветов.

Он вставал, шлепал босыми ногами по дощатому полу в кухню, где на табуретке стояло ведро с прохладной вкусной водой, зачерпывал из него кружкой, жадно пил и снова ложился.

Сон не шел, но это ничуть не тревожило. Наоборот – было так здорово прислушиваться ко всем этим звукам и не испытывать страха, и, может, впервые в жизни чувствовать себя счастливым.

А потом вдруг раздались жалобные женские стоны…

Вадим вскочил с койки, побежал в соседнюю комнату, где спали родители. И похолодел: их кровать была пуста.

Темные силы… Они все-таки существуют! Они пришли сюда, нашли их семью, и вот сейчас истязают родителей.

Очень страшно! Но еще страшнее не поспешить на помощь!

Он вылетел из дома, помчался вперед, в темноту, откуда раздавались душераздирающие крики. Потом вспомнил, что перед домом стоит колода, куда отец вонзил топор после того, как наколол достаточно дров для печки.

Да что же это такое?! Не везет так не везет…

Топорище впивается в ладони занозами, но лезвие все никак не вытаскивается из березового полена, а стоны становятся все громче. К женскому тонкому голосу уже присоединяется рычание животного.

Нельзя терять время, ни в коем случае! Так, надо взять хотя бы полено; может быть, оно сгодится для удара.

Скорее, быстрее! Вперед, на помощь маме!

Но…

Что это?..

Вадим вдруг останавливается как вкопанный.

Их двое в стогу сена, мать и отец, обнаженные. В лунном свете кожа родителей кажется молочно-белой. Мать прыгает на отце вверх-вниз, отец то притягивает ее к себе, то сжимает полную грудь. И у них обоих такие лица… нечеловеческие, звериные…

Вадим, зажимая рот ладонью, чтобы не закричать, медленно пятится назад.

Нет, нет – чтобы мамочка, беременная, делала такие гадости?! А отец?! Он же всегда был особенно внимательным, не позволял маме даже воду из колодца принести – чтобы он вот так ее истязал, и при этом рычал от удовольствия?..

Да это же мерзость, мерзость!

Это не может иметь к родителям никакого отношения.

И не имеет.

Потому что темные силы завладели родительскими телами и душами…

– Вадька, ты чего такой хмурый? – недоумевает утром папа. – А хочешь, мы с тобой на рыбалку пойдем?

Мама встревоженно ощупывает лоб:

– Ты не заболел, сына? Что-то совсем не ешь ничего, а ведь и блинчики такие вкусные получились, сметана свежая…

Да, конечно: отправиться на рыбалку – отличная идея.

Нет, никакой болезни: вот, смотри, ем блинчики, они превосходны.

С темными силами так и надо себя вести.

Иначе они заподозрят, что Вадим все знает и понимает. И уничтожат его – прямо в телах, когда-то принадлежавших родителям.

Он становится еще более внимательным и предупредительным. Таскает воду, собирает землянику для мамы, помогает отцу накопать червей.

Родители не нарадуются, только и говорят, какой хороший у них сын.

Но на самом деле это ведь чудовища в телах родителей ни о чем не подозревают…

И все-таки рядом с черными людьми в оболочках родительских тел тяжело. Хочется поменьше с ними общаться, поменьше видеть.

Благо уйти в деревне есть куда, да хоть за хлебом отправиться – ближайший магазин в трех километрах от дома.

Иногда Вадима сопровождает дочь соседей, Наташа. Она уже большая, ей целых тринадцать лет. Впрочем, девочка невысокого роста.

– Вадим, неужели тебе и правда только одиннадцать? – удивляется она, лукаво поглядывая из-под светлой челки. – Ты выше всех мальчишек в нашем классе!

Направляясь с Наташей за хлебом, Вадим рассматривает соседку и все время удивляется.

Надо же, она ни капельки не боится темных сил!

Коса ее заплетена небрежно, на платье – жирное пятно, да и ноги грязные. Наташа ходит в сланцах, иногда, кажется, даже специально загребает пыль, и оттого ее ножки словно бы присыпаны серым пеплом.

Девчушка интригует. Может, она знает, как бороться с монстрами? Было бы хорошо узнать эту тайну, и выгнать черных людей из тел родителей…

– Приходи ко мне завтра, – предлагает Наташа, многозначительно улыбаясь. – Мать с батькой поедут на луг, сено косить. А меня на хозяйстве оставляют – поросят кормить, обед сготовить. Ты приходи, позабавимся!

Дом Наташи производит странное впечатление. Пожалуй, тут, и правда, никто не боится темных сил, и уборку делают – тяп-ляп, и готово. Если вообще делают…

На зеркале лежит толстый слой пыли, стол заставлен немытой посудой, пола почти не видно из-за вишневых косточек, шелухи от семечек, многочисленных пучков сена и соломы.

Пахнет убийственно – скисшей капустой, гарью, кошачьей мочой.

– Сейчас, подожди немного, я петуха зарежу, мне мамка наказала суп из него сварить. Башку ему отрублю, ощипаю – и потом уже мы с тобой побалуемся, – говорит Наташа, не обращая внимания на побледневшее лицо гостя. – Я уже умею кое-что. Тебе понравится…

Как завороженный, Вадим наблюдает за ее действиями.

Наташа сыплет на ладонь зерно, подманивает рыжего петуха с шикарным разноцветным хвостом, ловко хватает птицу, прижимает ладошками ее крылья к бокам.

Взмах топориком – и по черной тропинке вниз покатилась яркая головка, и струя крови хлынула на зеленую траву.

В этот момент к Вадиму приходит озарение: перерезанное горло, кровь, вот что позволяет отпугивать темные силы. Они боятся крови! Поэтому и не трогают эту семью, поэтому здесь плохо убираются, не боятся ходить в грязной одежде…

Развернувшись, он убегает с соседского двора, не обращает на оклики соседки никакого внимания.

Через пару дней мать Наташи жалуется маме Вадима:

– А к нам лиса в курятник повадилась, кур ворует. Уже двух куриц не досчитались! Муж мой ловушку для лисы будет устраивать!

Вадим не комментирует эту реплику, только усмехается.

Больше никакой «лисы» в соседском курятнике не будет. Потому что ровно две птицы понадобилось для того, чтобы очистить маму и папу от темных сил. Перерезать шеи птицам почему-то оказалось не только не страшно, но даже приятно. Кровь отпугнула и прогнала тех монстров, которые поселились в родительских телах…

В конце осени, когда мама приезжает из больницы вместе с Таней, Вадим окончательно понимает: победа, никаких темных сил нет. Мама – это мама, и она сделала чудо, родила сестренку.

Малышка невероятно, завораживающе прекрасна. У нее такие трогательные маленькие ручки и ножки, пухлые щечки, ярко-алый ротик. А как Танечка смотрит своими темными глазками – так серьезно, как будто бы все понимает.

Школа, уроки – все это отошло на второй план.

Нянчиться с сестрой Вадим мог до бесконечности – играл с ней, следил, чтобы малышка не повредила себя во время первых исследовательских путешествий по квартире, стирал пеленки, менял ползунки.

Сестра казалась абсолютным воплощением света и чистоты. Когда она улыбалась (сначала беззубым ротиком, а потом из розовых десен стали появляться ослепительно-белые зубки), Вадиму казалось – весь смысл его жизни в том, чтобы находиться рядом с сестрой. В тот же миг сердце заходилось от боли: а если вдруг монстры начнут следить за малышкой, преследовать ее, вдруг захотят забраться в маленькое беззащитное тело?..

Он старался прогонять такие мысли. Думать о том, что черные люди покинули этот дом раз и навсегда.

И все-таки Вадим ошибся…

В тот вечер он не находил себе места. Танечка заболела, с какой-то кишечной инфекцией ее увезли на «Скорой» в больницу.

Как там она, малышка? А если Танюша во сне отбросит одеяло – кто ее укроет? Будут ли ей студить супчик? Дадут ли конфету после горького лекарства?..

– Вадим спит, – раздался за стенкой мамин голос. – Устал, перенервничал. Как он все-таки любит Таню, даже не верится. Обычно мальчишки ведут себя по-другому, их раздражает необходимость заботиться о младшем брате или сестре. Вадим пылинки готов с сестры сдувать. Саш, так о чем ты хотел поговорить?

– Ир, я не знаю… Может, в другой раз, попозже, – голос отца был каким-то необычно растерянным. – Я, правда, давно собирался кое-что тебе сказать. Но теперь не время. Ты тоже прошлую ночь не спала, Таня болеет. Давай поговорим в другой раз.

– Саша, я же вижу, тебя что-то тревожит. На тебе лица нет. И я беспокоюсь, что ты беспокоишься. Давай говори, что случилось? В магазине большая растрата? Да?

– В магазине все в порядке. Но… Ладно, скажу. Понимаешь…

Вадим слушал путаные объяснения отца насчет того, что мама, конечно, самая лучшая женщина на свете, только он, старый кобель, полюбил как-то незаметно для самого себя другую, совсем молоденькую девчонку.

Он слушал отца и понимал только одно – на сей раз темные силы стали действовать хитрее. Они забрались в папино тело, подчинили себе его разум.

О, какая это изощренная пытка!

Действительно, такой расклад доставит максимальные мучения. Мамочка станет страдать, будет плохо и Танюшке.

Вот, все правильно – за стенками уже слышны мамины рыдания. Она плачет:

– Саша, а как же наша семья, как же дети? Я не хочу, чтобы они росли без отца. И я люблю тебя. Ты лучше убей меня, а потом уходи.

Отец пытается утешить маму:

– Иришка, не говори ерунды. Ты – молодая, красивая, умная женщина, ты возглавляешь большой магазин. Ты достойна любви и легко найдешь мужчину, который будет вести себя по отношению к тебе порядочно. А я – не такой, не оправдал твоих надежд, я тебя не стою. Прости меня, я виноват. Но дети не пострадают от нашего развода, я буду с ними общаться, буду помогать, сделаю все, что смогу… Я устал тебя обманывать…

Сердце Вадима разрывается от боли.

– Саша, не уходи, пожалуйста, – умоляет мама. – Останься с нами. Если тебе так нужна та, другая – ну пусть, встречайся с ней. Только я не могу без тебя…

– Ира, я тебя не стою. Ты можешь быть счастлива. Я никогда не стану унижать тебя той моделью отношений, которую ты предлагаешь. Все должно быть правильно и честно…

Отец (точнее, монстр в его теле) прав: все и будет правильно и честно.

Монстров надо уничтожать. Только так и никак иначе.

Папу придется убить. И маму. К сожалению, мамочку тоже придется убить– она не заражена черной проказой, но вся ее жизнь – в отце, которого фактически уже нет.

Несколько дней Вадим обдумывает, как именно можно реализовать намеченный план.

По всему выходило, что расправляться с родителями придется утром, когда они еще спят. Однако в постели их все-таки убивать нельзя – это будет подозрительно. Чтобы милиция ничего не заподозрила, желательно инсценировать ограбление, вынести какие-то ценные вещи. Или, может быть, преступники ворвались в дом ранним утром? Но тогда почему они пощадили Вадима? А если убить родителей прямо в спальне (сонные, они окажут меньше сопротивления, чем те куры из деревни, которым острое лезвие отсекало головы), а потом перетащить их тела – то милиционеры могут по следам догадаться: тут что-то нечисто…

В конце концов он все понял: маму надо убить в коридоре, у двери. А отца можно зарезать и в постели. Со стороны это будет выглядеть следующим образом: Вадим убежал в школу, вор позвонил в дверь; мама, уверенная в том, что сын что-то забыл, беспечно открывает дверь – и убийца набрасывается на нее.

Очень важно все сделать бесшумно. Потому что если проснется отец – все пропало. Он и так сильнее, взрослый сильный мужчина. А темные силы, пробравшиеся в оболочку его тела, делают его еще более сильным.

Накануне того, как все случилось, Вадим задержался после уроков. Пошел на пустырь, достал из портфеля припасенный нож с острым как бритва лезвием, подманил кошку…

На ее теплой шее пульсировала жилка. Набрав в легкие побольше воздуха, Вадим чиркнул по ней – и кошка, не издав ни звука, сразу обмякла, а из ее перерезанного горла хлынула кровь.

«Разрез на шее надо делать глубокий и длинный, – понял он тогда. – Только в этом случае смерть наступает быстро…»

Но мама, мамочка любимая – это же не кошка.

Трясутся руки, во рту все пересыхает, голова кружится.

От любви к маме, кажется, даже начинается жар.

Отца не жаль, его и так уже почти нет, черные монстры просто свили гнездо в его теле.

Но мама, мамочка…

И все-таки он, как и планировал заранее, вечером предупредил родителей:

– Завтра с утра я встану пораньше. Хочу до школы к Танюше в больницу съездить.

Мама растерянно разводит руками:

– Но тебя так рано никто не пустит к сестре. Ты лучше после школы к ней сходи.

– После уроков у нас там еще классный час будет. А Таня просила фломастеры ей привезти и альбом. Ма, да я просто медсестру попрошу, чтобы Тане все передала. Она проснется, порисует. Ты не волнуйся, я сам соберусь, и чаю попью, и бутерброды сделаю.

– Ну как знаешь, – устало шепчет мама. Под ее глазами обозначились темные круги и морщины, которых не было раньше. Но она все равно красивая, очень-очень. – Ты только дверь не забудь за собой захлопнуть…

Родители засыпают поздно. Мама всхлипывает во сне, отец храпит.

Чернота за окнами сначала синеет, потом делается голубой.

Пора…

Вадим, вытащив из-под подушки нож, крадется в комнату родителей, трясет маму за плечо.

– Мамочка… Посмотри, пожалуйста, я запутался. У Тани несколько альбомов, который взять?

– Оба, – мама переворачивается на другой бок, ее дыхание быстро становится ровным.

– А карандаши ей нужны? – лоб Вадима покрывается испариной: все идет не по плану. – Или только фломастеры?

Она все-таки посыпается, откидывает одеяло, ворчит, направляясь в коридор:

– Да что же это такое! Ничего в этом доме без меня найти не могут, и…

На белой атласной сорочке красные брызги заметны даже в предрассветных сумерках.

Жизнь без мамы – это ужасно.

Не надо было этого делать!

Горе и паника нарастают снежным комом, руки трясутся.

– Потом, – шепчет Вадим, сжимая нож.

Вся боль и слезы – потом.

Теперь предстоит сразиться с темными силами.

Это из-за них мама была несчастна, это от них надо защитить сестру, невинную душу, чистого ангела…

С отцом все не так просто.

Вадим чиркает по его горлу. Но, наверное, не успевает перерезать какие-то жизненно важные артерии.

– Вадя, ты с ума сошел! Ты что делаешь? – вдруг рычит отец, из его горла хлещет кровь, но он пытается встать.

И становится понятно: все решено и сделано правильно; это темные силы в теле отца вступают в бой.

Вадим снова дотягивается ножом до папиной шеи, колет, режет… приходит в себя, когда понимает: наверное, давно кромсает мертвое тело.

Приходится возвращаться и к маминому телу, наносить по нему удары.

Разный характер нанесения повреждений может вызвать подозрения.

Пускай милиция думает: в квартире побывал вор-сумасшедший…

Состояние Вадима ужасно.

Надо собираться, взять деньги и мамины украшения, принять душ, переодеться, забрать с собой нож и испачканную одежду.

Но, кажется, сил сдвинуться с места нет.

Вадим сидит возле тела мамы и плачет.

– Мамочка, так лучше, – пытается объяснить он, всхлипывая. – В папином теле ведь уже были темные силы…

Уходя из квартиры, он оставляет дверь приоткрытой, очень надеясь, что кто-нибудь из соседей вызовет милицию. Но как назло – проходит урок за уроком, а в школе так и не появляются милиционеры. Хотя, может быть, это к лучшему? По крайней мере, когда он вернется из школы и «обнаружит» трупы родителей – волнение, от которого внутри, кажется, все звенит, в какой-то степени будет объяснимо, милиция ничего не заподозрит…

– Вадим, ты не заболел? У тебя лицо горит, – шепчет соседка по парте.

Стараясь говорить как можно спокойнее, Вадим пожимает плечами:

– Да нет, что ты, я отлично себя чувствую.

– Но у тебя щеки в красных пятнах!

Возможно, в тот день это были красные пятна. Потом они превратились в огромные гнойные угри, с которыми долгое время не могли справиться никакие прославленные американские косметологи…

… – Все, приехали. Вот здесь находится альбом Пикассо, – Вадим кивнул на приближающийся дом. – Вы мне руки освободите! Или я так и буду из машины выходить, как пленный немец?

– Так и будешь, – пробурчал вымогающий взятку следователь.

Вадимом овладела паника.

На запястьях защелкнуты браслеты наручников. Теперь темные силы легко могут нанести ему вред – а он не сможет даже дать отпор…

«Все будет хорошо. Все эти менты и следователи хотят только одного – денег, – стал утешать себя дизайнер. – Неприятный мужчина получит альбом Пикассо – и оставит меня в покое…»

* * *

– Отпусти меня! Урод! Ненавижу тебя! Чтоб ты сдох! Ты обманул меня, обманул!

Вадим пытается наподдать вымогавшему взятку следователю, двинуть ему посильнее – под челюсть, в глаз, в солнечное сплетение.

Но жгуты фиксаторов впиваются в запястья, сон тает, перед глазами вместо расплывающегося следовательского лица появляется тонкая фигура в белом халате. Санитар отрезает кончик ампулы, тянется за шприцем в хрустящей упаковке, и Вадим невольно стонет.

Нет, нет, только не это.

Пусть еще раз произойдет коварный обман со стороны одного следователя, потом долгий муторный допрос уже другого следователя, в прокуратуре.

Все, что угодно, – только не этот препарат. От него по всему телу идут многочасовые судороги и череп, кажется, лопается от напряжения, а еще изо рта льется слюна (в ней можно захлебнуться, и так страшно откусить себе язык).

– Не надо, пожалуйста, не надо, – умоляет Вадим, испытывая неимоверное желание сесть на постели, забраться в ее дальний уголок, съежиться в комочек и исчезнуть. Но фиксаторы прочно держат руки и ноги. – Не надо…

Белый халат санитара никого не обманет.

В этом халате, в этом теле – темные силы. Они все-таки настигли, спасения нет.

Спасения нет, но… Но вот в палате появляется еще один человек. Высокий, тоже одетый в белое, он о чем-то переговаривается с санитаром, а потом качает головой:

– Слишком сильный препарат, хватит, пока отменим.

Надо же, какой он смелый! Совершенно не боится темных сил!

И вот избавитель уже присаживается на койку. У него очень добрый взгляд, приветливая улыбка.

Врач говорит:

– Они вас измучили, да? Ничего, не бойтесь, давайте успокоимся. Здесь вы в безопасности. Они не причинят вам вреда. Кого вы опасаетесь? Расскажите мне. Должно быть, это какая-то сила, плохая, темная. Вы всегда знали, что она есть и всегда опасались ее, так? Никогда не видели, но точно знали: она существует?

– Да, все так, все правильно, – шепчет Вадим и с ужасом понимает, что из его глаз потекли слезы.

Правда, в ту же секунду приходит осознание: это не стыдно. Плакать рядом с человеком, который знает про черных монстров, ни капельки не стыдно. Наоборот, это приносит огромное облегчение. Такое огромное, какого, может быть, никогда в жизни раньше не возникало…

… Тетя Нелли, папина сестра, напоминает наседку. Она большая, суетливая и все время хлопочет, болтает, кудахчет…

Ей страшно, что дети потеряются в аэропорту, она боится, что багаж не прилетел, переживает, стоит только Танюше чихнуть. Видно, что состояние кожи Вадима ее тоже беспокоит, она поглядывает искоса на усыпанные угрями щеки и вздыхает. Но вслух ничего не говорит. И вообще, пытается представить переезд в Америку увлекательным путешествием, говорит про Диснейленд, прогулки в Центральном парке, музеи…

Но Вадим буквально с первых недель, проведенных в новом просторном доме, понимает: эта страна просто заполнена темными силами. Их тут все боятся до одури, здесь буквально все люди стараются делать все, за что берутся, максимально хорошо. Здесь, должно быть, верят: деньги защищают от темных сил. И стараются их заработать как можно больше. С одной стороны, это наивно: подумаешь, какие-то зеленые фантики. Но с другой стороны – зарабатывая деньги, тратишь энергию, много энергии, много сил; восстанавливаешься – и снова тратишь. В каком-то смысле все-таки деньги позволяют обезопасить себя через собственную силу. Впрочем, полная безопасность – это вообще иллюзия. А еще в этой стране принято делать приглушеннее свет разума при помощи маленьких белых пилюль. Пара таблеток – и почему-то все время хочется улыбаться. Тетя Нелли жрет транквилизаторы горстями, пытаясь забыть о себе, о действительности и темных силах…

Впрочем, все-таки если бы не было этих пяти лет в США – все в жизни могло бы сложиться совсем по-другому.

Московская архитектура никогда не производила на Вадима такого сильного, до замершего дыхания, впечатления, как виды Нью-Йорка. Огромные прозрачные небоскребы, прекрасные мосты, бесконечная водная гладь… Все это вызывало веру в мощь человеческого разума, который поднимает стеклянные здания к небесам, опоясывает заливы мостами…

Кто все это делает – такие красивые кварталы, необычные помещения? Может, если научиться такому искусству – то получится выстроить надежную крепость, в которую ни один монстр просто не сможет сунуться?

Дизайнерское образование в Америке давали очень качественное.

Но еще только поступая в колледж, Вадим твердо знал: надо вернуться в Россию и забрать сестру с собой. В Америке слишком много темноты и опасностей для прекрасного чистого ангела.

Он вернулся, однако своеобразный «отпечаток Нью-Йорка» угадывался в каждом проекте дома Вадима Липина. Ему очень нравилось использовать при проектировании стен немного тонированное стекло. Страшные чудовища будут видеть в таком стекле лишь свое отражение и не причинят зла обитателям дома…

Гувернантка с Таней работала всегда, даже когда еще не появились шальные деньги, и на пятьсот долларов, присланных тетей Нелли, приходилось жить месяц.

Вадим экономил на чем угодно, только не на сестре. Танюша кушала телятину и фрукты, когда ее брат мог неделями питаться хлебом и кефиром.

Но, в общем и целом, такая самостоятельная жизнь, пусть и с некоторыми трудностями, была в радость.

Темные силы, словно навечно смытые кровью родителей, больше не решались приближаться ни к Тане, ни к Вадиму.

Чем выше становились доходы – тем лучшие учителя приглашались для занятий с Татьяной.

Отличной репутацией специалиста по работе с детьми пользовалась Мария Соловьева. Но даже если бы хороших отзывов не имелось – одного взгляда на эту женщину было достаточно, чтобы принять верное решение. Лучшей компаньонки для Тани не найти, потому что Мария не просто хочет работать с девочкой, она почему-то готова любить ее. Она настолько светлая, что рядом с ней девочка будет в полной безопасности от монстров…

Проблемы начались, когда сестре исполнилось тринадцать лет.

– Не хочу носить это платье!

– Почему я не могу пойти погулять с подружками?

– Опять мы все выходные проводим вместе! Закрываемся в четырех стенах и сидим!

Она все бунтовала и бунтовала.

Осмеивала то, что вызывало у брата такое умиление. Он так старался, выбирая ей строгую, не провоцирующую нескромные взгляды одежду (и ведь это правильно! Распутные тряпки привлекают монстров!). Так радовался проведенным вместе выходным, когда можно закрыться в своей норке от чудовищ и наслаждаться безопасностью и обществом друг друга…

– Наберитесь терпения, Вадим Александрович. У девочки – переходный возраст, – сочувственно советовала Мария. – Она растет, взрослеет. Превращается в девушку. Она чувствует, что мы ее ограничиваем, и ей это не нравится. Возможно, предоставление большей свободы позволит вам уменьшить эмоциональный накал конфликтов. В конце концов, из-за слишком большого контроля у девочки нет шансов завести друзей, влюбиться, ходить на свидания.

«Она бы еще про секс сказала», – мрачно думал Вадим, испытывая огромное желание высказать Тане и Марии все, что он думает об этих самых свиданиях, отношениях и сексе.

Пробовал он тот секс, еще в Штатах, с белой проституткой. Жуткая гадость! Нет, конечно, от этого занятия получаешь минутное облегчение. Но во время него полностью теряешь рассудок, не можешь контролировать свою безопасность. А темные силы ведь только и ждут, пока ослабишь бдительность… Нет, лучше – никаких женщин. По крайней мере, когда обходишься без них и сам снимаешь это дурацкое напряжение – мозг не отключается настолько сильно…

Впрочем, наверное, женщины – это не обязательно зло.

Встретить бы по-настоящему светлого человека, добрую и красивую девушку. Такую, какой была мама… Но только где они? Современные девчонки ужасны! Они распущенные, корыстные, глупые, не интересующиеся развитием себя как личности, не берегущие свое здоровье. В любом кафе обычная картина: сидит девчонка, в одной руке алкогольный коктейль, в другой – сигарета. И это будущая мать?! Тьфу! Жениться на такой пустышке просто для того, чтобы была жена? Никакого смысла, только отвлекать будет от забот о Тане. Сто раз уже предпринимались попытки наладить личную жизнь. Всегда одно и то же: «Вадим, дай денег, Вадим, купи платье». А потом – то обнаженное фото в Интернете, то внезапно обнаружившийся внебрачный ребенок. Нет, лучше уж сидеть голодным, чем есть что попало…

Но с сестрой, конечно, все будет иначе. Ей нужна семья, нужны дети. Ей требуются те, кто позаботится о ней, когда не станет брата.

Она выйдет замуж, за хорошего надежного мужчину, который будет достоин чистого прекрасного ангела. Но ведь Тане еще рано думать о браке! Пускай заканчивает школу, путешествует, готовится к вступительным экзаменам в институт!

Вадим психологически готовился отразить еще одну атаку Тани – после того, как сестра станет студенткой.

Но, как ни странно, особого недовольства Танечка не высказывала. Должно быть, смирилась со своим положением. А может, ей больше уже не важны были все эти мелочи вроде посиделок с подружками в кафе, ярких шмоток?.. Она много читала, хорошо училась, вела здоровый образ жизни. Пыталась, правда, сесть на жесткую диету, так как вдруг решила, что она «толстая» – однако Мария быстро ей объяснила, к каким негативным последствиям для организма приводит голодание.

К огромному сожалению Вадима, отдыхать вместе с сестрой, как правило, не получалось. На зимних каникулах у дизайнеров полно клиентов, желающих сделать ремонт в квартире, лето – время стройки и отделки коттеджей. Впрочем, Таня всегда путешествовала с Марией Дмитриевной. И за девушку можно было не переживать. Хотя гувернантка и не поддерживала строгие методы и ограничения в отношении своей воспитанницы, она их придерживалась безукоризненно. Сестра объехала всю Европу, популярные африканские курорты. Вот только почему-то, когда год назад Таня улетела в Испанию, Вадим не находил себе места.

Он звонил сестре каждый день по многу раз. В ее хрустальном голосочке угадывалось какое-то непонятное волнение, напряжение, возможно, тревога.

Чуть ли не впервые, подводя крупного заказчика и очень приятного в общении человека, Вадим оставил все дела и сорвался в Барселону.

План был простой – из аэропорта отправиться в Ситджес, в отель, где остановились Таня и Мария Дмитриевна, сделать им сюрприз, убедиться, что все в полном порядке.

Но… Эта объемная пропорционально-изящная Барселона… Фантастическая архитектура Гауди, невероятный шик модерна…

– Повозите меня немного по городу, – попросил Вадим таксиста.

Тот согласно кивнул:

– Каса Мила, Саграда Фамилия?

– Да, пожалуйста, и…

Вадим запнулся, помотал головой, не в силах поверить своим собственным глазам.

На светофоре, в соседней машине, Таня упоенно целовалась с каким-то темноволосым хмырем. У хмыря были открыты глаза, он искоса наблюдал за сменой сигнала светофора.

Загорелся зеленый. Хмырь нажал на газ и улетел вперед, таксист что-то беззаботно болтал по-английски про Гауди, а Вадим пытался справиться с приступом паники.

Да, все плохо. Темные силы подобрались к его девочке, любимой сестричке, милому чистому ангелу.

Очень жаль, однако так действительно случилось.

Но теперь важно не рвать на себе волосы, а обдумать, как действовать. Надо сделать все для того, чтобы очистить сестру от темных сил, защитить от злых монстров.

Конечно, понадобится пролить кровь. Только это может спасти Таню…

Выследить хмыря, который утром забирал сестру у отеля и привозил обратно только к ужину, оказалось нетрудно.

Поскольку он все время целовал и обнимал Танечку, все остальное его просто не интересовало; он совершенно не чувствовал слежки.

А вот убить… убить было сложнее, так как он практически не выходил из машины. В доме, где испанец ночевал (в Ситджесе), имелся подземный паркинг, проникнуть в который посторонним было проблематично. В особняке в Барселоне рядом с хмырем, в теле которого обосновались темные силы, постоянно находилась сестра. Гуляли они тоже все время вместе…

И вот наконец удобный случай представился. Таня, похоже, ушла в магазин. И Вадим, сжимая давно припасенный нож, двинулся к дому.

Как он и предполагал, дверь оказалась незапертой. Испанец был в гостиной, оттуда слышался звук работающего телевизора.

Увидев нож, хмырь перепугался до одури и залепетал непонятный на тот момент бред, про какие-то рисунки, которые якобы находятся в его квартире в Ситджесе. Но это, конечно, было совершенно не важно. Намного больше беспокоило то, что испанец оказался очень высоким, дотянуться до его горла было непросто, к тому же он, защищаясь, выставил вперед руки.

Понимая, что Таня может вернуться с минуты на минуту (а надо еще успеть спуститься вниз по лестнице), Вадим всадил испанцу в грудь нож и выбежал из дома.

Сестра была спасена…

Таня очень сильно переживала произошедшее. Старалась держаться, вести себя как обычно – но симпатичное личико было расстроенным, в глазах плескался ужас.

Если бы она только рассказала брату о своих переживаниях! Тогда Вадим бы понял: темные силы не проникли в сестру, его Танечка – по-прежнему только его, любимая сестричка, милый ангел; она всецело доверяет брату.

Но Таня молчала…

Она всегда вела дневник, описывала в нем свои впечатления от прочитанных книг, сетовала на то, что ее фигура далека от идеала. Сестра писала на листах бумаги и прятала их в ящике с бельем, который закрывался на ключ. Наивный ангел, она даже не подозревала: тот ящик легко открывается любой скрепкой.

Новые записи, сделанные после поездки в Испанию, потрясли Вадима.

Он несколько раз перечитывал те страницы и никак не мог поверить в написанное.

Таня стала женщиной. И с кем?! С каким-то незнакомым барменом! Она прыгнула к нему в постель легко и непринужденно, как проститутка, стоило только лишь поманить пальцем. И это после того, как ей столько раз объяснялось: к личной жизни и созданию семьи надо относиться очень ответственно, не торопиться…

Но самым страшным, впрочем, было не это.

Таня нашла какой-то альбом Пикассо, собирается продать его и убежать от брата!

Нет.

Конечно, нет.

К мыслям и мечтам настоящей Тани это изначально не может иметь никакого отношения. Все проще и страшнее: темные силы, как ни жаль, уже давно сожрали невинного ангела. От него осталась одна оболочка. От которой надо избавиться. Настоящей Танечке, той малышке, которая улыбалась беззубым ротиком, той девчонке, которая хвасталась первыми школьными успехами, – ей не понравилось бы, что ее тело является приютом для черных сил.

С этой «Таней» придется покончить раз и навсегда.

«Но ведь меня же заподозрят, – понял Вадим, обдумывая план убийства. – Я создал Тане такие условия, что для нее практически исключен контакт с посторонними людьми. Она жила так всегда. Если теперь я предоставлю ей полную свободу, это тоже будет выглядеть подозрительно. Значит, придется сочинить целый дизайн-проект по ликвидации монстра – со стопроцентным алиби, подозреваемыми, веским мотивом для убийства…»

Как только он подумал про подозреваемого и мотив, на ум сразу пришло – у Тани же есть альбом Пикассо. Она прячет его в том же ящике, где и дневник, под стопкой белья. В любой другой ситуации, конечно, можно было бы восхититься гением великого художника, возможностью увидеть его рисунки (а в том, что они подлинные, нет никаких сомнений, это понял бы любой человек с базовым художественным образованием). Но теперь, накануне битвы с черными силами, этот альбом играл совсем другую роль. Таня хотела его продать и на вырученные деньги удрать от брата. Значит, артефакт можно использовать как приманку! И уже даже понятно, кто клюнет на такую приманку – Слава Самойлов.

Вадим вспомнил случайно подслушанный разговор…

– Грех на мне большой. Как-то позвали нас крышу в церкви чинить, прохудилась она совсем, как дождь пройдет – так и льет, словно из ведра, прямо на алтарь. Я на леса стал, смотрю, прикидываю, что делать надо, какие материалы понадобятся. И чувствую вдруг – как тепло на меня идет откуда-то сбоку. Не понял, в чем дело. Смотрю – а под крышей тайник, углубление; а в нем – икона в серебряном окладе. Оклад почернел, и икона вся темная – но благодать от нее такая исходит, прямо светлее все вокруг становится. Наверное, от большевиков ее прятали… И вот, вместо того, чтобы икону батюшке отдать, я ее продал. Есть у меня человечек, любую ценную вещь заберет, деньги хорошие даст, и все будет шито-крыто… И через месяц после этого с братом беда случилась. Наказал меня господь, – жаловался кому-то из работяг Самойлов. – Брату теперь операция нужна, дорогая. А где на нее денег взять – даже не знаю, я такую сумму сезона за три-четыре только смогу «поднять», а деньги нужны срочно…

Самойлов, конечно, заинтересовался бы альбомом Пикассо – в этом не было никаких сомнений. Ведь у этого человека имелась и потребность в деньгах, и возможность выгодно продать редкую вещицу.

Через пару недель он уже читал «дневник Тани» – оставленные на видном месте листы.

Правда, к настоящему дневнику сестры они не имели никакого отношения – в них было слишком много информации, которую Самойлову знать было совершенно не обязательно. Поэтому Вадим сам исписал пару страниц и оставил их прямо на столе, который Самойлов не мог не переставить при ремонте.

Ловушка оказалась расставлена правильно – Мария уже скоро пожаловалась, что с Таней пытался познакомиться какой-то мужчина, по возрасту малоподходящий на роль кавалера.

«Значит, в милиции после того, как все случится, будут знать: Слава давно следил за сестрой», – довольно констатировал Вадим, осторожно опуская в пакет украденный у кровельщика строительный нож.

Острое лезвие ножа идеально походит для битвы с черными силами. Возможно, если пользоваться им аккуратно (и, конечно же, надеть для уничтожения Таниной оболочки перчатки), на нем даже сохранятся отпечатки Самойлова. И еще он заранее подобрал окурок Славиной сигареты, рассчитывая оставить его рядом с трупом.

Следующий этап Вадим тоже рассчитал филигранно. «Жертва» и «преступник» ведь должны где-то пересечься. А для того, чтобы это произошло, они должны как-то пообщаться друг с другом. Личная встреча, случайное знакомство – все это исключено; не будет возможности получать информацию, риск того, что план нарушится, велик. Значит, остается… Интернет.

Ноутбука у Тани до недавних пор не было. Компьютера с доступом к Сети тоже, пользоваться техникой брата ей тоже запрещалось. Мария Дмитриевна возмущалась: «Стыдно кому сказать, современная девушка – и электронной почтой пользоваться не умеет!» Но Вадим не обращал на такие ремарки никакого внимания, так как не сомневался: в Инернете монстры и чудовища просто кишат, все эти развратные порталы, броские заголовки, грязь, дерьмо…

Но с учетом того, что ангела больше нет, и весь вопрос только в том, как бы половчее избавиться от оболочки сестры…

Он сам подарил ей ноутбук, вульгарно розовый, как и просила Таня. Научил пользоваться электронной почтой, намекнул про сайты антикварной тематики. Посоветовал брать ноутбук с собой и работать, например, в кафе, ожидая заказ. Последнее обстоятельство должно было бы натолкнуть сообразительного Самойлова на кое-какие выводы…

Сестра не знала, что на ее ноут была инсталлирована шпионская программа, создающая учетные записи обо всех посещаемых сайтах, фиксирующая все пароли в электронных ящиках и социальных сетях.

Вадим был очень доволен, узнав, что сестра начала переписываться с неким Антикваром.

Конечно, Таня даже не догадывалась, что иногда с ее мейла на адрес Антиквара уходят письма, которых она не писала.

Первым делом Вадим назначил Антиквару встречу возле фитнес-центра, где занималась Таня. И убедился, что с сестрой переписывается именно нужный человек. Расчет оказался верным: потенциальные «продавец» и «покупатель» нашли друг друга. Теперь оставалось так же блестяще закончить разработку дизайн-проекта сражения: найти подходящее место и позаботиться об алиби.

Где можно очистить сестру от темных сил, куда можно заманить Самойлова?

Вадим представлял себе почему-то беседку, увитую виноградом, в какой-нибудь дорогой (а потому немноголюдной) загородной шашлычной.

Милиция вряд ли что-то заподозрит. Брат с сестрой ужинают, брату надо отъехать на полчасика, он якобы оставляет Таню – и тут Самойлов перерезает ей горло…

Он даже начал присматриваться к разным кафе, изучал, как работает охрана, есть ли камеры видеонаблюдения.

И тут позвонил Андрей Ермолович, пригласил отметить новоселье.

Вадим сразу понял: лучшего места не найти.

Он ведь почти год торчал на этом объекте и за это время изучил весь поселок как свои пять пальцев.

Там нет камер наблюдения. Зато есть довольно широкая щель между плитами в заборе – в двух шагах от дома Андрея, так что ни «светиться» перед охраной, ни перелезать через забор коттеджного поселка не придется. Там есть прекрасный лес, где можно бросить машину. Но самое главное – на участке Андрея есть «карман» который не просматривается ни с участка, ни из дома. Уж кто-кто, а дизайнер, мгновенно представляющий проекции под любым углом, в этом может быть точно уверен.

Тусовка, вечеринка… Приедут гости. Значит, ворота перед парковкой будут открыты, и можно будет спокойно пройти на участок. Дом Андрея был недавно отремонтирован, но ведь к качеству любой работы можно придраться – появится веский аргумент для того, чтобы отлучиться…

Чем больше Вадим обдумывал все детали, тем крепче становилась уверенность: относительно места и сомневаться не стоит, оно идеально. Сколько бы гостей ни приехало, не будут они тусоваться возле закутка с остатками стройматериалов. И из окна ничего не увидят – там угол дома, окошки расположены от него далеко, та зона полностью «слепая».

Окончательно он убедился в том, что принятое решение – правильное, когда в разговоре с сестрой Таня сама стала инициатором своего присутствия на том мероприятии. Позволяя брату больше не ломать голову над тем, как бы поестественнее пригласить сестру в гости к клиентам, с учетом того, что она никогда не получала приглашения на такие вечеринки…

Самойлов от имени «Тани» получил письмо с предложением встретиться в коттедже. Слава соображает быстро. Ему было просто достаточно намекнуть, что на праздник будут приглашаться официанты.

Впрочем, даже если бы доверчивый Андрей Ермолович не звонил Вадиму с вопросами о том, как лучше организовать мероприятие, и информации ни о приглашенных официантах, ни о ребятах, готовящих фейерверки, не имелось бы – за Самойлова можно было бы не волноваться. Это такой типчик – когда ему надо, куда угодно без мыла пролезет.

Татьяна тоже получила письмо от «Антиквара» – о том, что встреча произойдет в коттедже Ермоловича, в условленном месте на участке. Правда, адрес, с которого пришло это письмо, на одну неприметную точку отличался от мейла Самойлова – но неискушенная в таких вопросах девушка ничего не заметила. К тому же она тоже вела нечестную игру… Писала покупателю о том, что положит альбом Пикассо в банковскую ячейку, – но даже и не думала на самом деле забирать его из своего ящика для белья!

В тот день, когда все должно было свершиться, Таня была счастлива. Да, Вадим не разрешил ей надеть вульгарное вечернее платье, настоял на простых юбке и блузке. Но зато он позволил ей на целый день отправиться вместе с Марией в спа-салон, сделать там массаж, маски для лица, понежиться в сауне и джакузи.

Удаление сестры из квартиры было важным этапом по формированию собственного алиби.

Вадим давно решил: лучший способ запутать милицию – сымитировать ограбление своей квартиры и избиение. Таким образом, одним ударом убиваются два зайца: в головах милиционеров каша, у настоящего убийцы – алиби. Как он мог расправиться с сестрой, если в этот самый момент, весь такой бедный и несчастный, валялся без сознания в собственном доме? Кандидат на роль «грабителя» тоже имелся – Сергей Шмаков, потихоньку спивающийся строитель…

Утром Вадим подошел к магазину, возле которого клянчил деньги Шмаков, пообещал ему бутылку, дал свой адрес.

– Конечно, приду, командир, шкаф помочь перенести – не вопрос, – дыша перегаром, пробормотал Шмаков.

Невероятно: он даже не узнал Вадима, не вспомнил, что несколько лет назад он работал в коттедже, построенном по проекту именно этого человека, приглашающего теперь помочь перенести вещи!

Через час Шмаков, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, уже звонил в дверь таунхауса.

«Важно, чтобы его могли заметить соседи. Но чтобы они не видели нас вместе, – решил Вадим, обдумывая роль Шмакова. – Алкаш придет, оставит у меня в квартире отпечатки. Надо будет еще предложить ему стакан налить прямо у меня в баре – чтобы и на бутылке, на посуде пальцы были. А потом, когда я после «ограбления» заявлю в милицию, соседи подтвердят – видели у меня Шмакова. Может, он станет говорить, что это я его нанял. Ну и кто в это поверит? Мое слово против слова алкаша – ясно ведь, кто убедительнее…»

После того, как Шмаков, переставив комод и получив «заработанную бутылку», ушел, Вадим, надев перчатки, устроил в квартире настоящий разгром; сложил в сумку, которую потом якобы «забудет» грабитель, ценные вещи и ноутбук сестры. «Главное, чтобы милиционеры поняли: в нем надо покопаться и найти информацию про «Антиквара – Самойлова», – волновался Вадим, выворачивая на пол содержимое ящиков шкафов. – Впрочем, если к компу сестры интереса не проявят, можно будет потом и в своих показаниях намекнуть, что как-то слишком уж много времени Таня проводила в Сети. Или Мария об этом расскажет…»

Подготовив подсвечник, которым якобы застигнутый врасплох «грабитель» нанесет удар хозяину дома, Вадим повредил замок входной двери (чтобы не делать этого позже, когда каждая минута будет на счету) и поехал за Таней.

Через пару часов они уже подъезжали к красивому коттеджу Андрея, где предстояло избавить тело сестры от страшных монстров.

Повод уехать в Москву нашелся даже раньше, чем Вадим предполагал.

– Большое вам спасибо за вашу работу. Дом прекрасный, – восхищалась подруга Андрея Лика Вронская.

«Андрей не говорил, что у него есть девушка. Правда, я и не спрашивал, мы вообще обсуждали только проект, – пронеслось в голове у Вадима. – Впрочем, что с того – обычная тупая самка-блондинка. Не стоит из-за нее откладывать такой сложный план…»

Тем временем Лика расстроенно вздохнула:

– Представляете, как жалко, сегодня, вот буквально только что, горшок с орхидеей с лестницы упал. Так обидно.

– Я привезу новый, – быстро нашелся Вадим. – Меня это нисколько не затруднит…

Он ехал якобы в Москву, про себя проговаривал будущие показания: «Я попросил Андрея присмотреть за моей сестрой. Все равно волновался, старался ехать побыстрее. Переживал за Танечку…»

Через пару десятков километров он развернулся и поехал в обратном направлении.

Вадим не переживал, что Таня и Слава переговорят раньше, до назначенного времени, не в том месте. Ведь оба они получили четкие инструкции и намеревались их соблюдать, потому что «другая сторона» предупредила: малейшее отклонение от плана – и все пойдет не так.

Вадим планировал убить Таню и скрыться. Потом, через четверть часа, в «слепой зоне» должен был появиться Самойлов.

Поэтому голоса, раздававшиеся в «кармане», оказались для Вадима полной неожиданностью… Прижимаясь к стене дома, он слушал, как сестра переговаривается с какой-то девушкой. И никак не мог понять – откуда та взялась?! Вот-вот появится Слава, и как они втроем будут разбираться – невозможно и представить!

– Так вы и есть Антиквар? Где ключ? Вы обманули меня? – кричали монстры в Таниной оболочке.

Потом раздался звук удара, застучали каблучки…

Выглянув из-за стены, Вадим увидел – сестра лежит на газоне, ударилась головой о булыжник.

В два счета он оказался рядом. Пульс отчетливо прощупывался, Таня просто потеряла сознание. Тогда он достал нож и быстро сделал на шее два глубоких надреза, бросил окурок сигареты Самойлова…

Никем не замеченный, Вадим добрался до оставленного в лесу джипа и вернулся в Москву.

Он мчался по трассе, и в глазах стояли слезы.

Нет, ему не было жаль той окровавленной оболочки с перерезанным горлом, валявшейся на участке Ермоловича.

Но он очень страдал без своей сестры, чистого ангела, прекрасной девочки. Без той, какой Таня была до роковой поездки в Испанию…

Вадиму было так плохо, что он не рассчитал силу нанесенного себе по голове удара.

Тяжелый подсвечник, кажется, проломил череп, раздался дикий хруст, перед глазами запрыгали красные и желтые пятна.

Он испугался: «А если я потеряю сознание – как протереть отпечатки с подсвечника?..»

И весь мир погас…

Потом, после звонка Андрея, после вызова милиции (подсвечник, разумеется, уже был вымыт, протерт и валялся возле развороченного искусственного камина) Вадим поражался, насколько мало ему приходилось прилагать усилий для того, чтобы лгать милиции, делать вид убитого горем человека.

Он поверил в придуманную историю настолько сильно, как будто бы она произошла в реальности, и никакой режиссурой тут вообще не пахло.

Впрочем, Вадим всегда верил в жизненную силу своей фантазии; едва только в сознании появлялись первые смутные контуры будущего проекта, он никогда не сомневался – дом воплотится в реальности, и будем самым прекрасным, самым надежным…

Вот почему звонок Дианы стал полной неожиданностью.

Ведь Вадим – несчастный убитый горем брат погибшей девушки! Какие тут могут быть обвинения в убийстве, какой шантаж!..

Диана очень быстро себя выдала.

Нет, не идиотским: «Это Лика Вронская вас беспокоит». Она сказала:

– Я знаю, что произошло, я все видела. Вы подошли к девушке, которая упала в обморок, пощупали пульс, а потом дважды ткнули в ее горло шилом.

Дизайнерское мышление в считаные секунды просчитало, с какого угла нужно наблюдать за происходящим, чтобы прямоугольный предмет выглядел плоским и чтобы траектория удара казалась ложной.

Точнее, эти расчеты просто сверкали в мозгу как молнии.

Такие вспышки различных проекций всегда случаются при проектировании домов или разработке концепции ремонта одной-единственной комнатки. Дизайнер не может быть дизайнером без такого объемного мышления, позволяющего увидеть любой предмет с различных точек, под самыми разными углами…

Вырисовывалась какая-то очень странная картина – точка обзора должна была располагаться на уровне явно выше человеческого роста и слева от тела Тани, примерно с забора соседского участка.

К коттеджу Ермоловича примыкали два участка, один принадлежал девушке-собачнице, второй – какому-то бизнесмену. Выходило, что наблюдали с участка бизнесмена. Причем с очень высокой точки, выше человеческого роста. С большой сосны, растущей на том участке, что ли… Но разве можно было забраться на дерево?! Да гуляющие на соседнем участке люди сразу бы обратили внимание: «Что это за сумасшедший среди веток обосновался?» Нет, скорее всего, там оказалась видеокамера…

Пара телефонных звонков общим знакомым и терзание Интернета позволили понять многое.

Жена бизнесмена, Диана Зарипова, непризнанный литературный гений, судя по пафосному манерному блогу – клиническая идиотка… Она явно установила камеру, записывающую все, что происходит на соседском участке, и теперь пытается шантажировать…

«Я рано расслабился, – с досадой отметил Вадим, прикидывая, где можно было бы достать пистолет. – Черные силы так просто не сдаются, они всегда мстят. Я должен был это понять, когда после первого очищения родителей монстры все-таки вернулись к отцу… Итак, Диану придется убивать из пистолета. По-другому не получится, она не позволит мне приблизиться к себе. Я неплохо стреляю, но тир и стрелковый клуб – это одно. А в жизни по движущемуся автомобилю, конечно, сроду не попадешь, со снайперской винтовкой я не справлюсь…»

Впрочем, обдумывание всех сложных моментов позволило найти более-менее приемлемые решения.

Вадим позвонил Диане из автомата, представился редактором крупного издательства, расхвалил ее блог. И спросил – нет ли у Дианы какого-нибудь готового к публикации романа. Та радостно выложила почти все – и про то, что у нее есть фактура, и что она может быстро написать книгу, которая станет настоящим бестселлером и отличается в лучшую сторону от уже написанных произведений!

Разговор с ней было вести очень легко. Не успеешь намекнуть: «Триллеры сегодня пишут многие, а чем ваша книга будет отличаться?» – и та уже откровенничает: «Так получилось, что я стала свидетельницей самого настоящего убийства, у меня даже есть флешка с записью. Неужели вы не верите в автора, у которого есть такая ценная информация?» Конечно же, Диана с радостью согласилась встретиться с «издателем», чтобы показать видеозапись и наброски первых глав! У нее не было ни опасений, ни предчувствий. Ее просто распирало от счастья, она грезила о литературном признании…

Оставалось сделать всего ничего – найти подходящее место, позаботиться об алиби…

И опять все чуть не сорвалось, из-за Андрея и его подруги. В тот день, когда все должно было свершиться, они пришли без предупреждения, явно намереваясь завести долгий разговор.

Разыгрывать ярость не пришлось. Когда предстоит рассчитаться с монстром, а тут в твой дом приходит неизвестно кто – кулаки сжимаются, удары сыплются налево и направо.

Выгнав Андрея, Вадим едва не застонал – Ермолович устроился в своей машине чуть ли не напротив ворот! А ведь времени до встречи Дианы с «издателем» остается все меньше и меньше!

Пришлось выезжать на небольшом серебристом «Пежо», который был куплен Тане в подарок, – выезд из того гаража располагался в противоположной от калитки дома стороне.

А еще Вадим решил захватить с собой Танин парик и женские солнечные очки…

Он успел домчаться до нужной дороги в лесном массиве, остановился на обочине возле «лежачего полицейского» (на том участке дороги их вообще было немало, и знаков ограничения скорости – надо полагать, из-за многочисленных аварий по вине тех, кто ходит в этих местах за грибами и ягодами, а потом, не глядя по сторонам, перебегает через дорогу с довольно интенсивным движением). Сначала Вадим, немного напрягаясь (продавец обещал, что пушка с глушителем, глушитель навернут на ствол оружия, но если только что-то пойдет не так – грохот поднимется оглушительный), выстрелил по колесу джипа Дианы (цвет, марка авто и номер тоже выяснялись заранее, надо же предупредить охрану «издательства», чтобы автомобиль нового автора пропустили на стоянку). Машину сразу повело в кювет. Потом он, добравшись до джипа, сделал еще пару выстрелов, убедился, что Диана мертва, вытряхнул из сумочки флешку с записью…

И полетел в Макдоналдс, расположенный в самом центре. Там уже были назначены встречи с похоронным агентом и Марией, на которые просто невозможно прийти вовремя, – пока прорвешься сквозь пробки, пока найдешь место для парковки… А еще там можно подобрать чек, который будет свидетельствовать – в то время, когда была убита Диана, Вадим спокойно ждал опаздывающих женщин в кафе…

Все складывалось так удачно.

Все было продумано до мелочей.

Проколоться невозможно, невозможно!

Он так и не понял, откуда тот следователь, вымогавший взятку, обо всем догадался.

Не иначе, как он тоже вступил в сговор с черными монстрами. Они ведь вездесущие. И очень сильные…

… – Для темных сил нет ничего невозможного. Они очень опасны, – говорил Вадим доктору.

Тот согласно кивал головой. И по его глазам было понятно – не врет, и правда понимает.

От этого Вадиму становилось легче. И страх, вечный страх перед чудовищами, почти исчезал.

Все-таки очень хорошо, когда тебя понимают…

– Не знаю, как и где искать покупателя на рисунки Пикассо.

Знаю только, что у меня все получится. Игра стоит свеч.

Я буду просто жить, жить! Так, как считаю нужным, без Вадькиных приказов, без сурово поджатых губ Марии Дмитриевны…

Маня отложила исписанные мелким почерком листы и вздохнула:

– Знаешь, а ведь у девочки был талант. Она могла бы запросто писать книги. Для ее лет – превосходный слог. Откуда у тебя Танин дневник?

– Седов передал. Вместе вот с этим, – Лика кивнула на альбом в темно-бордовом переплете, лежащий на столе. – Ты посмотри обязательно, рисунки замечательные. Когда еще мы сможем вот так запросто поглазеть на графику самого Пикассо. Завораживающее зрелище!

– Хорошо, я начну смотреть, а ты рассказывай мне последние новости, – Маня пододвинула к себе альбом. – Я осторожно буду листать, ты не волнуйся.

– Я не волнуюсь. Пускай музей волнуется.

– Музей?

– Ага. Мы с Седовым решили этот альбом немножко… немножко украсть. И продать в какой-нибудь российский музей.

– Лика! Не верю своим ушам!

Вронская закусила губу.

Вообще-то Маня права, такой поступок слегка попахивает мародерством.

Но… ведь этот альбом находился в собственности Вадима незаконно. Если бы не идеально точный расчет – бесценная реликвия могла бы быть вообще утрачена. Липин прятал альбом и дневник Тани на каком-то объекте, где выполнялся ремонт. Седов разыграл все как по нотам: спровоцировал его, сделал вид, что вымогает взятку, получил альбом, потом провел задержание. При другом сценарии развития событий альбом мог быть утрачен, могли быть новые человеческие жертвы…

– Да, Володя обманул Липина. И мы получили дорогую вещь… Следователь, который ведет это дело, согласился закрыть глаза на наши художества, потому что благодаря нам он просто триумфально раскрыл сложное дело, – Лика невольно наблюдала за тем, как Маня переворачивает пожелтевшие страницы. Эстетика рисунков Пикассо ничуть не страдала от просмотра вверх ногами, а их энергетика все равно ощущалась мощными теплыми волнами. – Мы с Седовым решили – очень важно, чтобы альбом остался в России. Возможно, зарубежные музеи заплатили бы за него большую сумму, но мы решили, что смерть двух молодых женщин, Тани и Дианы, в каком-то кармическом смысле не должна быть напрасной, благодаря им в России появилось очень ценное произведение искусства. Все вырученные деньги будут потрачены на благотворительность. Во-первых, будет проведена операция брату Вячеслава Самойлова, которого Вадим пытался выставить убийцей. Во-вторых, второй «преступник», алкоголик Сергей Шмаков, решил начать новую жизнь и вылечиться от алкогольной зависимости – и ему оплатят пребывание в наркологическом стационаре. Ну и, наконец, вроде у Седова тут зазноба появилась по соседству, – Лика кивнула в сторону Лениного домика. – А у нее – полсотни собак. Правда, мы еще не придумали, как лучше – строить тут вольеры или профинансировать расширение приюта в Москве.

– Но почему? Почему Вадим это сделал? Да еще и выбрал такой сложный путь?! Понятно, почему он убил Диану – та стала его шантажировать. Но по какой причине он решил убить Таню? Родная сестра! Да еще и совершил убийство у вас дома, придумывая себе алиби, рискуя множество раз?!

– Потому что он – параноик, Мань. А значит, его не привлекут к уголовной ответственности, отправят не в тюрьму, а в больницу. Уже получены результаты судебно-психиатрической экспертизы, Вадим – больной человек.

– Да ты что? Никогда бы не сказала!

– И я бы не сказала. После того, как Седов рассказал о результатах экспертизы, – позвонила знакомому судебному психиатру. Я интересуюсь такими штуками, для книг прежде всего. Так вот, мой приятель Виктор Новиков сказал – паранойя в чистом виде обычно не очень распространена, как правило, симптомы паранойи развиваются параллельно с шизофренией. А у шизофреников – галлюцинации, слуховые и зрительные; они охотно рассказывают о них окружающим. Так близкие шизофреников начинают понимать: что-то не в порядке. У параноиков нет галлюцинаций. Да, они подозрительны, им везде мерещатся враги, они предпринимают какие-то меры по защите… Но мы ведь тоже стараемся по мере возможностей защитить себя! Не ходим в мини по темным подворотням, не надеваем дорогих украшений, когда планируем поездку в одиночестве… У параноиков, как правило, формируется очень логичная система бреда – Вадим, например, отличался редкостным перфекционизмом, стремился все делать максимально хорошо – в противном случае он был уверен, что ослабеет, и враги вычислят его… Но так ли это расходится с современными установками на успех, на мотивацию к карьере? Плюс параноики, как правило, всегда социализированы, работают, могут создавать семьи. Их «палит» обострение болезни, когда они начинают сутяжничать, заваливать милицию письмами – и милиционеры уже дают знать психиатрам, так выявляются больные с таким диагнозом. Но течение болезни – индивидуально и непредсказуемо. У Вадима болезнь почти не проявлялась. Психиатр, конечно, пообщавшись с ним, заподозрил бы неладное. Но разве в обычной жизни мы так уж часто встречаемся с врачами такого профиля?..

– Прекрасные рисунки. Пикассо – гений. И Вадим, кстати, по-своему гениален. Он сделал из вашего дома сказку. Я никогда не видела ничего подобного… Вы останетесь здесь жить? После всего, что тут произошло?

Лика пожала плечами.

Почему-то там, в Барселоне, когда она смотрела, как Вадим прячется возле дома Хосе с ножом (он был упакован в полупрозрачный пакет, и на увеличенной фотографии орудие убийства прекрасно просматривалось), почему-то в голову тоже пришли мысли о собственном коттедже.

Бесстрастные кадры, зафиксированные камерой.

Вадим несколько дней караулит у дома. Наконец, дожидается, пока сестра выйдет из особняка, бросается внутрь. Потом выбегает – ножа в руках уже нет, на белой тенниске пятно крови, и Вадим старается прикрыть его рукой…

Она смотрела те жуткие кадры, и в голове вертелось: «Тот дом, в котором я хотела жить до конца своих дней, превращаясь в окруженную внуками бабушку, спроектирован убийцей. Обратная сторона этой дизайнерской красоты – кровь и преступления. Бедные жертвы Вадима… Несчастные мы… Что же это за ужасные совпадения!»

Первая реакция Андрея оказалась аналогичной: жить в этом доме невозможно, тут пролилась кровь, тут больной человек вкладывал свою энергию буквально в каждый миллиметр пространства.

Потом бойфренд засомневался: а может, переезд – это бегство от действительности, неумение принять жизнь во всех ее проявлениях?

Препятствия надо преодолевать, не пасовать перед ними…

– Знаешь, Маня, мы решили вернуться к этому вопросу через какое-то время, – Лика снова потянулась к альбому. Все-таки эти рисунки – магические, невероятные, их хочется смотреть снова и снова. – А пока не будем ничего решать. Слишком больно все это. Может, когда пройдет время – станет легче. Пока меня все еще трясет от мысли, что убийца был близко. А Андрей как мучается – ведь именно от него Вадим узнавал многие подробности, необходимые для планирования преступления… Главное – что все закончилось, что мы с Андреем вместе. Очень хочется верить, что все у нас будет хорошо…

Май-сентябрь 2011

Привет (испанск.).

Храм Святого семейства, основная работа архитектора Антонио Гауди.

Квартал города в стиле модерн.

Национальные закуски.

Дом в Париже, где жили и работали художники.

Известная работа Пабло Пикассо.

Одна из спутниц-муз художника.

Более подробно о начале отношений Лики Вронской и Андрея Ермоловича см. роман О. Тарасевич «Подарок Мэрилин Монро». Отец дочери Лики Вронской – трагически погибший музыкант Влад Резников, см. роман О. Тарасевич «Роковой роман Достоевского».

Стихотворение Анны Ахматовой.

Кровельный инструмент для направленной деформации металла.

Франсуаза Жило, предпоследняя жена Пикассо.

Цитируется по книге Ф. Жило «Моя жизнь с Пикассо».

Также у Пикассо позже появились двое детей от Франсуазы Жило, Палома и Клод.

Стихотворение Михаила Лермонтова.

Человек, выставляющий чужих собак на выставках.

Собачий парикмахер.