Ольга Тарасевич - Копия любви Фаберже

Моим любимым маме, папе, бабушкам

Все события и персонажи придуманы автором. Все совпадения случайны и непреднамеренны.

Обычно у посетителей, переступавших порог стандартной панельной «двушки», вытягивались лица. Недоуменно смотрели они на пол с зеленым, советских времен, линолеумом, на самодельные антресоли, вешалку с ядовито-красными пластмассовыми крючками. В гостиной их тоже ждал совсем не тот благородный антиквариат, к которому они привыкли. Старая чешская секция, отечественный доперестроечный мебельный гарнитур, хлипкий журнальный столик с потрескавшейся лаковой крышкой. Впрочем, чего еще требовать от интерьера съемной квартиры на окраине Москвы? Гости, присаживаясь в вытертые жесткие кресла, брезгливо морщились. Но потом все понимали правильно, даже без объяснений. Здесь обсуждаются весьма специфические вопросы. И чем меньше внимания привлекает человек, который ими занимается, тем лучше.

Однако в тот день удивляться пришлось самому хозяину квартиры.

– Борис Иванович Дремин? Меня просили вам передать это.

Рыжеволосая девчонка сунула ему в руки тяжелый пакет, и, смачно чавкая жевательной резинкой, прислонилась к стене.

Ее лицо, щедро расписанное косметикой, едва прикрывающая филейную часть мини-юбка и обнаженный живот с затейливым колечком в пупке вызвали у Бориса Ивановича лишь одну мысль. Эта вульгарная особа что-то перепутала, ошиблась адресом, видимо, нашла не того Дремина, который ей требуется.

– Я тута ждать ответа буду, – прочавкала девчонка. – Вам предложить чего-то хотят по антикиллеру… Или не по антикиллеру? Ну по чему-то «анти», короче.

Борис Иванович схватил малолетку за руку, засунул пакет в висевшую на ее плече оранжевую сумку и распахнул дверь.

– Вы ошиблись. Всего хорошего.

– Ничего я не ошиблась, – вытаскивая сверток, возмутилась она. – А, вспомнила. По антиквариату вам хотят кой-чего предложить. Во, антиквариат. Прикольно так!

– Уходите. И передайте тому, кто вас прислал, что я не веду переговоров с посредниками!

Раздражение Дремина становилось все сильнее. Уже не важен процент и условия предстоящей сделки. И так ясно, клиент, нанявший такого представителя, – полный кретин. С такими дел лучше не иметь. Любая прибыль не компенсирует свободы. А за решеткой оказаться в случае малейшей осечки проще простого.

Девчонка, явно выискивая, где бы сесть, недовольно хмыкнула. Покосилась, наморщив нос, на серую пыльную половую тряпку у двери. И присела на корточки, нимало не смущаясь и вовсе исчезнувшей юбки.

– А вот никуда я отсюдова не пойду. Мне сказано ответа ждать, я и буду ждать. Хотите, прогоняйте, хотите, милицию вызывайте. Мне все равно, – выпалила она. И надула из жевательной резинки пузырь. – Не пойду отсюдова, вот и все дела.

В милицию не позвонишь, не хватало еще самого себя подставлять. Можно вытащить эту дуру из квартиры, но вдруг она завизжит? А потом орать под дверью станет? Тогда соседи обратят внимание, вопросы начнут задавать. Это лишнее. Ладно, придется посмотреть, что там притащила настырная малолетка. И отказаться, разумеется, от этого предложения.

– Хорошо, девушка, хотите ответ – будет вам ответ, – пробормотал Борис Иванович и, захватив пакет, прошел на кухню. Просмотреть по диагонали, в чем суть вопроса. И, делая вид, что размышляет над предложением, чайку попить. Обдумывать нечего, разумеется, все решено. С дураками работать – еще чего не хватало!

Конечно же, в документах речь шла об участии в аукционе на стороне продавца через использование дилерской схемы.

«Других клиентов у меня не бывает, – подумал Борис Иванович, пробегая глазами письмо. – Только так можно миновать обязательные экспертизы со стороны аукционного дома. Настоящие коллекционеры никогда не купят лот, выставляемый дилером. Но в ходе торгов такие нюансы не афишируются, неопытных любителей старины хватает. Если даже они со временем выясняют, что приобретенный антиквариат не такой уж антикварный, претензии по качеству предъявлять полагается не устроителю аукциона, а дилеру. А его – то есть меня – уже и след простыл. Клиенту хорошо – впарил подделку за большие деньги. Мне замечательно – половина прибыли моя. И даже покупателю, если разобраться, в каком-то смысле неплохо. Негативный опыт тоже опыт».

– «Для реализации на аукционе предлагается изделие от Фаберже», – прочитал Дремин. И понимающе усмехнулся.

Опять Фаберже. Ну-ну, интересно, какой на сей раз.

Европейский? Первые качественные подделки начали создавать в Европе с середины 50-х годов, когда уровень развития фотографии позволил изготовить клейма, напоминающие клейма Фаберже.

Или американский? Американцы дотошны, их работа очень хороша. Губит лишь обилие императорских монограмм да двуглавых орлов. На настоящих изделиях Фаберже они редко когда встречались. Но американцам, тискающим свой флаг и статую Свободы везде, где нужно и не нужно, этого не понять.

А может, глупый клиент обладает почти «фабержевским» Фаберже? На изделия московских артелей тех лет, никогда не работавших с Фаберже, умельцы ставят фирменное клеймо. И при проведении экспертизы у таких предметов больше всего шансов быть проданными за хорошую цену. По качеству, технике, материалам и технологии никаких вопросов, вещь старинная. А авторство… Какой-то процент сомнений все равно остается относительно большинства вещей Фаберже. Полный архив не сохранился, мастеров на фирме работало много, кто что выпускал, точно проследить невозможно. К тому же фирма быстро стала популярной. В мемуарах есть сведения, что уже тогда в мастерские обращались с просьбой поставить клеймо на изготовленные другими ювелирами вещи. Несложно догадаться, что не все такие предложения отклонялись…

Борис Иванович достал из конверта фотографии. И озадаченно почесал затылок.

Не портсигар, не ваза, не часы.

Яйцо! И какое!

Сквозь горный хрусталь видна театральная сцена. Красиво. Эффектно. Элегантно…

А вот еще один снимок – занавес поднят, на сцене изящная фигурка балерины.

Великолепная имитация, вплоть до «сюрприза»!

– Хм… по фото, конечно, ничего не скажешь, – прошептал Дремин, пристально вглядываясь в снимок. – Но если эта подделка хорошего качества, то продавать ее надо не в Москве, а в Европе. И стоить она может не намного дешевле императорских яиц, Фаберже всегда в моде и постоянно дорожает. И даже если экспертизы не дадут стопроцентной гарантии подлинности, то все равно найдутся ненормальные коллекционеры или пижоны, которые купят «возможно, Фаберже». Речь идет о миллионах долларов!

Схема, которую сразу же придумал Борис Иванович, оказалась очень простой.

Клиент, нанявший вульгарную малолетку, – дурак. Надо увидеть вещь своими глазами и, если ее качество устроит, просто украсть подделку и скрыться. Скрываться не привыкать, так что если клиент даже обратится в милицию, то поиски успехом не увенчаются. Но он, скорее всего, жаловаться не станет, у самого рыльце в пушку. А выгодно продать яйцо в Европе напрямую в частную коллекцию, не афишируя сделку, достаточно просто.

Он уже собирался отправиться к девчонке и сообщить, что готов работать с клиентом. Но потом решил все же просмотреть другие бумаги. Их оставалось в пакете еще необычайно много.

Через полчаса у Бориса Ивановича не было сил даже подняться на ноги. Заколовшее сердце требовало валокордина, но дойти до холодильника казалось слишком сложной задачей.

Клиент, приславший малолетку, знал все. О недвижимости в Англии и Франции, о том, где учится сын, где живут жена и любовница. Сделки. Номера счетов. Все…

С учетом всей этой информации выход вырисовывался только один. Получить гарантии безопасности и сделать то, что требуется.

– Muele, Muele, wo bist du, boeser Hund?! – раздалось из-за высокого, аккуратно подстриженного кустарника. Женский голос становился все громче: – Muele! Her zu mir![1]

Карл подхватил на руки белого щенка с черной кляксой на морде и быстро зашагал к изгороди. Жаль, что этот чудный пес, похоже, принадлежит соседям. А он-то уже успел помечтать, как оставит собаку себе и светлый пушистый комок будет вихрем носиться по лужайке у дома папеньки.

– Muele!

Следующая фраза была произнесена слишком быстро. И пока Карл пытался мысленно разделить поток грубой немецкой речи на отдельные слова, из зеленой стены кустарника показались тонкие пальцы.

«Кусты вместо забора, – удивился он, выдергивая рукав сюртука из пасти собаки. – В Дрездене все по-другому, не так, как…»

Мысль оборвалась, ослепленная сверкающей медью.

– Muele! – обрадованно воскликнула возникшая среди зарослей рыжеволосая девушка. – Muele, da bist du![2]

Она говорила что-то еще. Но Карл, невольно любуясь рыжими локонами и нежным, усыпанным веснушками личиком, понял только «спасибо».

– Guten Tag! Sprechen Sie bitte langsamer. Ich verstehe deutsch nicht besonders gut[3], – старательно выговорил Карл, возвращая залившегося радостным лаем щенка хозяйке.

– Je m’appelle Martha. Vous tes francais?[4] – спросила девушка и махнула рукой влево, где кусты, разделяющие участки, были менее густыми и высокими.

Карл сделал пару шагов и радостно улыбнулся. Как хорошо, что фрейлейн Марта говорит по-французски! Она такая милая, с ней хочется поболтать. Здесь ведь ему и словом перекинуться не с кем! Немецкий ужасен. А папенька непреклонен: дома не должно звучать ни единого словечка ни по-русски, ни по-французски. И вот все чаще приходится отмалчиваться, опасаясь запутаться в сложной немецкой грамматике. Но фрейлейн Марта знает французский! Можно обменяться парой фраз. К тому же соседка – прехорошенькая, куда лучше здешних барышень, кажущихся такими неизящными в сравнении с петербургскими красавицами.

– Non, je suis russe.[5]

Улыбка фрейлейн Марты мгновенно погасла, в янтарных глазах мелькнуло подозрение.

– Alors, vous n’tes pas le matre de la maison, vous tes juste un invite? Mon pare me disait que notre voisin s’appelle monsieur Faberge. Ce n’est pas un nom russe![6]

Карл пустился в объяснения. Конечно же, он не гость и вовсе не воришка, как, наверное, могла подумать милая фройляйн. А сын хозяина дома. Его фамилия, естественно, тоже Фаберже, но вся их семья считает себя русскими. Предки родом из Франции, но когда начались гонения на гугенотов, они вынуждены были бежать сначала в Берлин, потом в Пярну, а отец решил переехать в столицу России.

– Je suis ne Saint Petersburg. Mon pare a une joaillerie, – увлеченно рассказывал Карл. И внезапно замолчал, заметив, что фрейлейн Марта недоуменно хлопает светлыми ресницами.

– Parlez lentement s’il vous plat. Je n’ai pas eu l’occasion d’entendre le francais depuis longtemps[7], – взмолилась девушка.

В ту же секунду они расхохотались, собака радостно тявкнула, а с крыльца раздалось громогласное папенькино:

– Peter Karl![8] Wir verspaeten uns![9]

Карл торопливо попрощался с соседкой и заспешил к дому. Папенька строг. Только попробуй его ослушаться – разворчится. К тому же они действительно могут опоздать. Паром через Эльбу ходит не часто, жди его потом.

«Здешний климат на пользу папенькиному здоровью, – подумал Карл, удовлетворенно глядя на посвежевшее лицо отца со щегольскими усиками и небольшой бородкой. – Вот как громко на меня кричит. И не кашляет, вовсе не кашляет. Чахотка пошла на убыль. Но, конечно же, болезнь никогда не позволит ему вернуться в Петербург. А это значит…»

Он помрачнел. Отец не намерен больше заниматься делами мастерской. Пока всем ведают управляющие. Но так не может продолжаться вечно. Брат Агафон еще младше его. Значит, именно ему, Карлу, доведется продолжать папенькино дело. Придется с утра до ночи сидеть за верстаком, изготавливая глупые золотые броши и перстни с большими рубинами, хищно сверкающие алмазные колье, тяжелые серебряные портсигары. Работа тяжелая. Работа скучная. Куда интереснее поехать хотя бы на этюды, попытаться поймать на холст лучи утреннего солнца, пробуждающего желтые осенние березы. Или и вовсе сделаться офицером – об этом мечтают все мальчишки в гимназии Святой Анны. Но разве у него есть выбор?

Когда Карл вслед за быстро шагающим папенькой добрался до набережной, грустные мысли исчезли. В конце концов, ювелирная мастерская – весьма отдаленная перспектива, на ювелира предстоит выучиться. Это еще через сто лет будет! А именно теперь перед глазами лежит чудесный город. Совершенно непохожий на Санкт-Петербург. Но не менее прекрасный. Просто другой…

Ступив на паром, Карл облокотился на поручень, и, прищурившись, стал прикидывать, как нарисовать Дрезден.

Понадобится, конечно, палитра теплых красок. Красные черепичные крыши. Золотом выписаны флюгеры. Желтоватая Эльба, не серо-синяя, как Нева, а желтоватая. И вот эта стремительно приближающаяся теперь цепочка серых домов – она тоже другого оттенка, с легкой дымкой бежевого, теплого.

Дрездену легко быть теплым. Над ним высокий шатер синего неба. И солнце, как печка, протапливаемая хорошим слугой, пылает щедро, не ленится. Конец октября – а тепло, как летом, запросто еще можно выходить без пальто.

– Das Museum ist in einem Schloss untergebracht, wo auch heute Kurfersten Sachsens wohnen. Stelle Dir vor, welches Aufsehen dessen Eroeffnung Anfang Achtzehnter Jahrhundert hervorgerufen hat![10] – донесся до Карла голос папеньки.

Юноша встрепенулся:

– Ja-ja, das ist wirklich bewunderswert![11]

Когда извозчик доставил их к большому песочному особняку с узкими окнами, Карл решил, что папенька неправильно назвал адрес.

Замок? Тот самый «Grenes Gewoelbe»[12]. Здесь живут курфюрсты? В этом скромном с архитектурной точки зрения здании? Да быть такого не может!

Папенька дернул Карла, застывшего, как изваяние, за рукав сюртука. И, поправив черную шляпу, бодрым шагом направился к фасаду.

Значит, и правда замок. Точно музей. Вот и служитель. Отец приветствует его, словно старого знакомого, покупает билеты.

«Grenes Gewoelbe». Но своды, судя по названию замка, прежде бывшие зелеными, теперь окрашены в белый, украшены тонкой лепниной. Причем какие это своды! Потолки плавно стекают в многочисленные отделанные зеркалами колонны. И поэтому зал кажется огромным причудливым атласным дамским платьем, которым играет шаловливый ветер.

Неимоверно волнуясь, Карл приблизился к стеклянной витрине у стены и не смог сдержать возглас восхищения.

– Дивные, дивные кубки горного хрусталя в золотых оправах! Папенька, они же восхитительны!

– Sprich deutsch![13] – довольно улыбнулся отец, оправляя короткую бородку.

Папенька, кажется, пояснял, что это миланская работа, но Карл, задыхающийся от сияющей красоты, его почти не понимал.

Рядом с кубками из горного хрусталя находилась витрина с невероятными кубками в виде страусов, изготовленными из страусовых яиц, искусно оправленных в серебро.

Кубки из кокосовых орехов, из раковин моллюсков, из слоновой кости. Оправа – золото, золоченое серебро, просто серебро.

Но как это тонко, как искусно, завораживающе прекрасно!

Перемещаясь к витрине в центре зала, Карл мельком увидел свое отражение в зеркальной колонне и покраснел. Высокий худощавый юноша, как всегда, выглядел чуть старше своих пятнадцати лет, но плакал, как младенец. Из больших круглых голубых глаз ручьями лились слезы! Слава богу, что папенька, отвернувшийся к витрине со шкатулками, не видел этого позора: в зеркальной колонне отражалась его спина…

«Перейду в другой зал», – подумал Карл. И, клятвенно обещая себе посмотреть потом искусно инкрустированные изумрудами каминные часы и золотые кофейные сервизы, на цыпочках проследовал к двери.

Важный смотритель снисходительно ему улыбнулся. Карл отвернулся, достал платок, собираясь утереть глаза, и замер.

За витриной, у которой он оказался, находился совершенно непримечательный маленький предмет. Круглый темный камушек, которых полным-полно на любой улице. Ну, может, очень правильной формы, совершенно круглый. И сбоку к стеклу витрины крепилась обычная лупа, только без ручки.

Заинтригованный, Карл в нее заглянул, и…

«Это не камушек. Это, похоже, вишневая косточка. Это, это, это…»

Его мысли путались. С вишневой косточки прямо Карлу в лицо взирала толпа людей.

«Десять… тридцать пять… сто… сто восемьдесят», – педантично считал он, а потом, уже почти закончив, сбился.

Да и как не сбиться под пристальными взглядами такого множества лиц. Лиц разных, примечательно разных! Мужских и женских. Детских и старческих. Веселых, грустных, искаженных злобой, светящихся от радости.

Они все смотрели на Карла.

Вырезанные – господи, да как такое возможно?! – на крошечной вишневой косточке!

«Любой материал – лишь оправа для истинного мастерства», – подумал Карл, почему-то проваливаясь в мягкую теплую ночь.

Сначала в ней царила полная темнота, густая и чернильная.

Внезапно серебристое свечение ввинтилось в нее плотным коконом.

Ввинтилось, завертелось. Стало таять, делаясь полупрозрачным.

Невидимый фокусник вдруг как одернул легкую ткань.

И великолепный цветок ландыша в прозрачном стакане засиял настолько ярко, что темнота исчезла.

Цветок прекрасен и свеж! От жемчужных, окаймленных осколками алмазов цветков, кажется, исходит нежный прохладный аромат. Золотой стебель и нефритовые листья выглядят настолько естественно, будто ландыш сорван в лесу. Но прекраснее всего стакан из горного хрусталя. Ведь в нем видна даже полоска воды, в которую погружен ландыш.

Вода, вода…

Дивное видение исчезло.

Карл вдруг осознал, что лежит на полу, папенька брызгает на него водой, затекшей уже и за ворот сорочки.

– Я буду ювелиром, папа, – пробормотал Карл, осторожно приподнимаясь и оправляя задернувшийся сюртук.

– Конечно, мы же об этом давно договорились, – облегченно выдохнул отец, протягивая руку. А потом хитро подмигнул:– Aber wir werden zur Zeit miteinander nur deutsch sprechen![14]

* * *Мне повезло унести на памятьЗапах любви на своих губах.

«Поскорее дотянуться до магнитолы. Выключить эту песню, скорее. Слишком болезненные воспоминания с ней связаны».

«Попытаться пробиться к бордюру, включить аварийку. Слушать-слушать-слушать. В его голосе прошлое и будущее. Мое, наше и уже навсегда соединенное».

Нога журналистки и писательницы Лики Вронской резво перескакивала с педали тормоза на педаль газа. Рука потянулась к выключателю магнитолы, потом вдруг щелкнула по поворотнику. И внезапно прервала музыку, но сразу же салон вновь наполнился песней.

В конце концов Ликино тело, сбитое с толку совершенно противоположными заданиями, аккуратно остановило голубой «Форд» на обочине.

Тело глупое.

Голос льется из динамиков, а парня у микрофона больше нет, и никогда не будет. Но телу все равно, оно горит в пламени воспоминаний.

Бежать,Не открывая глаз,Не разбирая фраз,Медленно умирая,Знаю…

«Он знал, он предчувствовал, – ужаснулась Вронская, прижимая к пылающим щекам ледяные ладони. – Он появился в моей жизни, чтобы спасти меня. Он умер, чтобы я жила».

…В этом городе концентрация безумия давно размыла рамки логики и здравого смысла. В нем так легко замерзнуть от одиночества. Чужие губы почему-то становятся просто глотком жизни. Очагом. Пройдешь мимо – окоченеешь. Ни равнодушный Медный всадник, ни свинцовая закупоренная в гранит набережных Нева не будут испытывать жалости и сочувствия. Привыкли. И не такое видели.

Но, кроме промозглого питерского ветра, было множество других причин согреться в объятиях Влада Резникова. Эффектная внешность, отличная фигура. А с каким вкусом он одевался! Музыкант выбирал свои джинсы и свитера тщательнее, чем некоторые девчонки, и получал от этого удовольствие. Он обладал чувством юмора, хулиганской улыбкой и… Еще в его синих глазах плескались теплые волны, отчаянно пытавшиеся догнать солнечные лучики. В них безумно хотелось искупаться. Но Лика всегда старалась удрать.

Ну что это такое? Приехала в Питер для пиар-мероприятий по продвижению нового романа, а вместо этого отвлеклась на личную жизнь. Просто неуважение к бренд-менеджеру Ирине, которая с ног сбилась, устраивая презентации и интервью. К тому же это было подло, потому что у Влада имелась девушка. И – самое главное – это казалось абсолютно бесполезной тратой времени. Ведь Влад слыл тем еще Казановой. И не стоило пополнять длинный список наивных барышень, свято веривших, что любой Казанова мечется по жизни лишь в поисках своей единственной и неповторимой. И только найдет – сразу угомонится и начнет вести себя прилично. Как же, как же! Таких парней привлекает сам процесс. Не качество, а количество. Воспитанию они не поддаются. Их надо просто обходить стороной. И чем быстрее, тем лучше.

Вроде бы рассудок Лики честно пытался притормозить развитие ненужных отношений. А когда обжигающее мускулистое тело Влада все же было перецеловано целиком и полностью, Лика обвинила в этом холодный Питер. Или свои тридцать лет. А вдруг у нее настал тот самый кризис среднего возраста? Желание если не поймать иссякающую молодость, то хотя бы ее вспомнить? Те безумные студенческие ночи, приносившие с рассветом страх и недоумение, потому что даже если примерно предполагалось, кто сопит на соседней подушке, то почему именно он и как все это случилось, осознать было невозможно.

Не Питер.

Не старость.

Инстинкт самосохранения, как оказалось.

Если разум подсказывает одно, а сердце другое, то чаще всего полезно прислушиваться к сердцу. Подсознание умнее логики. Рассудок анализирует имеющуюся информацию, подсознание видит и будущее.

Но лучше бы не было этого проницательного сильного подсознания. Жизнь, за которую заплачено жизнью другого человека, превращается в ад…

После смерти Влада[15] первой реакцией Лики был шок. Сменившийся короткой вспышкой радости.

Родители, издательство, шум машин и даже воняющий бензином воздух – все это так важно, ценно, прекрасно. Оно останется, не исчезнет. Порог смерти не перейден. Какое счастье!

Но это состояние длилось лишь мгновение. Потом пришел стыд. У Влада больше ничего не будет. Никогда.

В этом «никогда» мучительное бессилие. Одна секунда, жест, фраза – и катастрофы бы не произошло. Но ничего не исправить. Красивый, молодой. Гроб, стук земли по крышке. Холмик, крест с именем. Все.

Время – плохой доктор. Чем больше его проходило, тем хуже становилось Лике.

Надо выслать в издательство синопсис нового романа. Надо подготовить статьи для газеты. Надо… хотя бы отвечать на телефонные звонки. Ходить в магазин за продуктами. Гулять с собакой, не только выводить ее после долгого воя на газон возле дома, а гулять по часу.

Но сил делать хоть что-нибудь у Лики не было. Утро стало как-то очень быстро превращаться в ночь. А ночь еще быстрее становилась утром. И это казалось особенно мучительным, обещало очередной выстуженный болью и отсутствием смысла день.

Все чаще тошнота мучительно сдавливала желудок или вовсе выворачивала его наизнанку. «Все-таки мой организм отвык от никотина», – думала Лика, не курившая больше трех лет. И дымила. А какое здоровье? Зачем? Бессмысленно продлевать мучительное существование…

Переполошившаяся из-за астрономического числа неотвеченных вызовов подруга Маня все поняла еще на пороге Ликиной квартиры.

Пару секунд она вглядывалась в лицо Вронской, а потом пробормотала:

– Лика, а ты, кажется, беременна. Ты себя в зеркале видела?

Отражение оказалось бледно-зеленым, но…

«А Маня права, – с удивлением подумала Лика. – Черты стали какими-то другими. А грудь как увеличилась! Да еще и тошнит. Надо вспомнить, когда были месячные».

– После своей беременности я женщин в положении узнаю мгновенно. Даже не знаю, как это описать. Во взгляде что-то особенное появляется. Лик, пошли к врачу, что ли! – воскликнула Маня. – А ребенок… Влад?

Лика молча кивнула.

В темной комнате жизни сразу вспыхнул яркий свет.

Только бы все подтвердилось! Это же будет значить, что Влад вернется, продолжится, снова станет жить…

…Каждое слово хранится в памяти.Может, случайность, а может, знак.Пальцы выводят имя на скатертиИ недосказанность прячут в кулак.Боль не уходит, ломаю спички,Скорость падает до нуля.Сотни людей, а мне безразлично.

Еще один день прошел без тебя.[16]

– Это была песня лидера хит-парада нашей радиостанции Влада Резникова, – бодро залопотала ведущая. И Лика сразу же выключила магнитолу.

Бедный Влад… Его песни пользовались популярностью, но такого ошеломляющего успеха он уже не застал. Смерть часто озаряет творческих людей славой и признанием. Ну и зачем они тем, кто уже лежит на кладбище?

– Так, хватит рефлексировать, – пробормотала Лика, поглаживая еще совершенно плоский живот. – Мне нельзя волноваться. И вообще, я, кажется, прилично опаздываю. Шумные корпоративные вечеринки – не лучшее место для будущих мам, но что делать. Редакционную новогоднюю тусовку пережила, пара часов мучений – и корпоратив в издательстве тоже пройдет. Вообще, как-то рано в этом году все организуют, начало декабря – а приглашений уже куча. Что ж, раньше сядем – раньше выйдем.

* * *

Уже в гардеробе филармонии Моцарт затосковал. На нем отличный темный костюм и белоснежная рубашка, а ботинки сверкают так, что можно ослепнуть. Его прикид совершенно не отличается от шмоток хотя бы вон того мужика, помогающего снять шубку красивой дамочке с копной непослушных русых кудряшек. Но все равно не избавиться от ощущения, что все разглядывают его в упор.

Разглядывают.

Естественно.

Блатную жизнь и пятнадцать лет на зоне с лица не сотрешь. Все это впечаталось в изрезанный морщинами низкий лоб. Щедро присыпало солью седины черные волосы. Зажгло в глазах вечный огонек настороженности. И вот с таким-то рылом – как говорится, в калашный ряд. Но ради стремительного полета симфонического оркестра можно смириться с компанией людей, напоминающих холеных зажравшихся домашних котов.

Сдав пальто, Моцарт быстро впитал в себя вихрь запахов духов, и звенящие обрывки разговоров, и едва слышные всхлипы скрипки. Тело осталось скованным и напряженным, но сигнала об опасности не послало.

До начала концерта было больше сорока минут. Моцарт поморщился, невольно вспомнив расплодившиеся на проспектах и улицах выводки машин, заставляющие выбираться из дома за полдня до нужного времени. И направился по стрелочке с надписью «Буфет».

Пятьдесят граммов коньяка быстро реанимировали напряженный организм. Моцарт сделал глубокий вдох и с любопытством уставился в программку. «Ave verum corpus», «Kyrie in D minor» и еще пара произведений поминальной музыки. И только потом Requiem. Очень правильно. Другой порядок был бы странным. После «Requiem» любая музыка даже самого гениального композитора Вольфганга Амадея Моцарта уже не нужна.

– В-вы позволите?

Моцарт изумленно вытаращился на стоявшего перед ним… Цыпленка. Девушка в сером пиджачке и длинной черной юбке выглядела хрупкой и испуганной. Тоненький острый носик придавал ей отдаленное сходство с птичкой. Чашка чаю, блюдечко с пирожным, соскользнувшая на локоток-крылышко сумочка. Бедняжке больше негде примоститься, все жердочки, то есть столики, заняты.

Моцарт, поражаясь собственному умилению, молча кивнул. Белокурый Цыпленок выглядит крошечной и изящной, как статуэтка. Еще расколется, в натуре, от прокуренного сиплого голоса.

– Спасибо, – чирикнула девушка, присаживаясь на краешек стула.

«Музыкантша? Училка? – прикидывал Моцарт, невольно любуясь неправильным, но добрым и свеженьким личиком. – Наверное, она не замужем, живет с мамой. И по вечерам играет ей „Лунную сонату“. Милая, робкая, мухи не обидит».

Милая, робкая.

Она его уничтожила мгновенно.

Промокнув бледные, не накрашенные, что ли, губы салфеткой, вдруг выстрелила прямо в сердце:

– Из «Requiem» мне больше всего нравится «Confutatis»[17]. Все поражаются эмоциональности «Lacrimosa»[18], но я думаю…

Что она думает – Моцарт уже не слышал. Во рту почувствовался соленый привкус крови, на горле – холодные пальцы смерти, в нашпигованной свинцом груди запылал пожар…

…Его бригада, волковская, «крышевала» Андрея Захарова правильно, по понятиям, с полным на то основанием.

Захаров шустрый, ловкий. Быстро просек ситуацию, сориентировался в перестроечном дефиците шмотья. Наладил поставки ткани, организовал цех в Подмосковье, нанял швей. И по адидасовским каталогам стал клепать свой «Адидас». В этих костюмах ходили тогда все, в том числе и братва. Захаровские точки на вещевом рынке быстро привлекли внимание волковских. На «стрелке» Захаров говорил, что уже платит процент подмосковным. Но ему четко все разъяснили. «Крыша» по месту размещения производства – одно, расчет на точке продажи – совсем другое. А подмосковных они перестреляли под каким-то предлогом. Там и разбираться было не с кем: не бригада, название, малолетняя шпана.

Захаров оказался не только шустрым, но и понятливым. В назначенный день пацаны привезли от него сумку с бабками, все чин чинарем.

Платил Андрей исправно, не зарывался. Не выпендривался, когда ему увеличивали размер дани. Надо полагать, просекал – коль дело спорится, доходы растут, то и на «крышу» надо отстегивать побольше. Тем более что прикрывали его честно – и от ментов, норовивших также получить процент с прибыли, и от братвы, рот на чужой каравай раззявившей.

Что его «кинет» именно Захаров, Волк и предположить не мог. И даже тогда, когда волковских стали выкашивать безо всяких объяснений, подозревал в подставе кого угодно, но не Андрея.

А этот козел оказался изобретательным. Объединил свой кооператив с кооперативом Виктора Паничева. Тот джинсы «варил» и тоже на вещевом рынке точки имел. Правда, не на том, что волковские контролировали. «Крышевали» Паничева пацаны Героина. Полные отморозки. Никаких предъяв, никаких «стрелок». Чуть что им не по нраву – волыну выхватывают и давай палить.

Волк бы в сторону отошел, если бы быстро просек ситуацию. По понятиям, конечно, надо было разборки клеить. Договариваться, кому соскочить, кому остаться и на каких условиях. Но даже «законники» советовали с Героином не связываться. Разбираться надо с теми, у кого мозги есть. А Герыч и его пацаны свои мозги давно наркотой спалили. С ними не разбирались, их периодически отстреливали. Только Гера, сукин сын, живучим оказался, ни пули шальные его не брали, ни наркотики поганые. Волк, без базара, отошел бы в сторону, и лица не потерял, и бригаду свою сохранил. Но упустил время, схоронил несколько своих людей. При таком раскладе выход оставался один – война с Герычем. Иначе по другим бригадам чуйка пойдет, что волковские варежкой щелкают. Велика Москва, а сладких мест все равно на всех не хватает. За вещевой рынок биться имеет смысл. В войне с несколькими бригадами выиграть сложнее, чем с одной, даже «отмороженной».

Волк планировал устроить Героину и его пацанам чисто конкретное честное мочилово, но тот его опередил. Собравшиеся в своем любимом кабаке волковские, «перетиравшие» житье-бытье, в том числе и планы по устранению Геры, даже сообразить ничего не успели. Свинец полился сразу, отовсюду. Палили из входа в отдельный зал, где гуляла бригада, из окон. Сразу поймавший пулю-дуру Волк, падая, все пытался вытащить из кобуры «стечкин», но немеющие пальцы не гнулись.

– Тихарись, Волк! Стол! Живо! – вдруг заорал его охранник Васек, разряжая в мелькнувшую в окне лопоухую бритую башку половину обоймы.

Боковым зрением Волк успел увидеть, как, словно при замедленной съемке, через зал летит граната. И бросился под стол, рывком – откуда только силы взялись – оттолкнул от себя крышку, чтобы перевернулась тяжелая махина, хоть как-то защищая от осколков. Как звенели бутылки и тарелки, Волк уже не слышал. Все взорвалось, грохнуло, погасло…

Следующая мысль. Простая, но совершенно не пугающая.

«А я, пожалуй что, умер. Я умер, и бог отправил меня в рай».

Быть мертвым Волку очень понравилось. Смерть – это свет, сменяющийся легкой полутенью, это тепло, переходящее в прохладу. Смерть красива и совершенна. Ее бояться не надо, так как она открывает дорогу к чистому белому снегу, ждущему, принимающему и очищающему…

Он только успел осознать все это, как во рту заплескалась солено-горькая кровь, а боль запустила когти в грудь и резко выдернула свои лапы.

Собственный стон, вырвавшийся из окровавленного рта, показался Волку невыносимым, хуже скрипа ногтя по стеклу, отвратительнее визга плохо смазанной двери. Потому что он портил доносившуюся из глубины общего зала негромкую божественную музыку.

Слух и голос у Волка вроде бы имелись, пацаны слезу пускали, когда он на гитаре лабал «А помнишь, девочка, гуляли мы с тобой». Но это, конечно, так, для баловства. Никогда он музыкой не интересовался, другие дела всегда были важнее и серьезнее.

Но в тот момент… Он все сразу быстро понял. Звучит какая-то классика. И она невероятна, божественна. Это она была тем светом и полутенью, теплом и прохладой. А теперь… ледяной водопад инструментов и голосов сплетается в последних страшных объятиях… не вырваться из них… или все же спасение возможно?

На лице стало непривычно тепло и мокро. Волк сначала испугался, а потом разозлился.

Ерунда какая-то!

Мало того, что плачет, как баба. Так еще и отвлекается, когда звучит такая музыка, кощунствует.

А потом он вдруг различил сквозь слезы дрожавший, неотвратимо приближавшийся женский силуэт в белых длинных одеждах.

И закрыл глаза, чтобы не видеть надвигающуюся, безмолвную, ужасную в своей реальности смерть. Чтобы подольше побыть со смертью, прекрасной, звучащей.

В музыке слышалась надежда.

В приближавшихся шагах ее не было.

Его спас «Confutatis». То есть в тот момент Волк еще не знал, что это «Confutatis», это стало ясно позднее, когда он прочитал все, что нашел о Моцарте и «Requiem». Тогда просто отчаяние неимоверного напряжения так ударило по остаткам и без того растерзанного тела, что Волк понял одно. Надо жить. И он будет жить! Чтобы узнать, что это такое звучит сейчас. Рай, ад, ток, вырванное обласканное сердце, замирающее дыхание, и слезы, и слезы.

Милиция и врачи приехали одновременно, под мелодию «Domine Jesu».[19]

Господи Иисус Христос, Царь славы,Освободи души всех верных усопшихОт мук ада и бездонного озера.Освободи их от пасти льва,Дабы не поглотил их ТартарИ не пропали они во мгле:Но предводитель святой МихаилДа введет их в священный свет,Который Ты некогда Аврааму обещалИ потомству его…

Русский перевод латинского текста, точное знание тональностей, инструментов. Он обещал себе все это понять, изучить каждый звук, научиться различать голоса хора, слышать кларнеты, фаготы, тромбоны. Он обещал себе жить…

– Надо же, а сердце ведь бьется, – удивился врач, нащупав пульс на руке Волка. – При такой-то кровопотере!

Он был жив, он жил. Благодаря непостижимой музыке, прогнавшей смерть. Бросавшей его, как щепку, в океане отчаяния и надежды.

Шок, восторг и благоговение были так сильны, что первым делом Волк попросил у своего адвоката:

– Ты мне узнай, что это за классика такая, в натуре. Грустная, аж сердце щемит.

И только потом поинтересовался, какие «кренделя» вешает на него следак.

В СИЗО Волк сидел в одиночке, подмазал кому следует. А на зоне уже те, кому было позволено с ним не только разговоры разговаривать, но и шутки шутить, ерничали:

– Какой ты Волк, ты – Моцарт.

Он злился, откладывая книгу:

– Пацаны, вы чего, где я и где Моцарт?

Сначала ему надоело огрызаться, а потом он привык. «Пятнашку» ведь ему дали. Причем только благодаря толковым адвокатам. По таким статьям, как у него, тогда еще в расход пускали. А откупиться не вышло, опоздал. Герыч хоть мозги наркотой спалил, а скумекал живо, заплатил кому надо первым. И потом любая сумма уже никакой роли не играла. Что, менты и судьи сами себе враги – Героина «кидать»? А за «пятнашку»… Да, в общем, наверное, за такой срок точно ко всему привыкнуть можно. Даже к «погонялу», на которое права не имеешь. И никто не имеет, а, по совести говоря, молиться надо на это имя…

… – Второй звонок уже, – Цыпленок осторожно коснулась его плеча. – Извините за беспокойство, но я вижу, вы задумались.

Моцарт окинул быстрым взглядом хрупкую фигурку. Спохватился: надо спрятать заметно дрожащие после ранения руки, хотя бы и за спину. А еще прикинул, что испорченные на зоне зубы ему недавно подправляли аж два врача одновременно, поэтому можно улыбнуться. Но Цыпленок все равно испуганно отшатнулась. «Хрен с тобой, Цыпа-задрипа, – обиделся Моцарт. – Сам не понимаю, чего я на тебя так запал. Мне есть чем заняться, кроме баб. Андрей Захаров, интересно, ждет? Знает, что „откинулся“, боится? Или забыл? Он же сейчас крутой бизнесмен, вон как поднялся, в газетах про эту мразь пишут. Но ничего, скоро другое напишут. Я уничтожу все, что он сделал, все, что ему дорого. Пятнадцать лет от звонка до звонка. В Москву приехал, а кажется – на другую планету, в натуре, все так изменилось. А я что видел? Камеры, бараки и вертухаев. Но ничего. Я с тобой еще поквитаюсь, мразь…»

* * *

Увидев свободное место на парковке недалеко от комплекса «Охотный Ряд», Полина Калинина резко нажала на педаль тормоза. Темно-синий «Porsche Cayenne S» остановился в ту же секунду, и сзади истошно запищали автомобили.

– С целым бампером ездить надоело? Дура! Тачкой муж обеспечил?! Скажи, чтобы мозгов еще прикупил! – выругался, притормозив рядом, курносый мужик в надвинутой на глаза черной вязаной шапочке.

Полина виновато вздохнула вслед умчавшемуся авто. У «Porsche Cayenne S» очень чувствительные тормоза. К таким, всю жизнь проездив за рулем стареньких российских машин, надо привыкнуть. Сложившиеся автомобильные навыки действительно провоцируют аварийные ситуации. Не следует давить на тормоз так сильно, «Porsche» – не «Жигули», останавливается и срывается с места мгновенно.

«Было бы обидно повредить машину подруги, – подумала Полина, заглушая двигатель. – И надо научиться тормозить не так резко, ведь через пару недель я уже буду за рулем новенькой „Mazda“!»

Она покинула светлую, пахнущую кожей пещерку машины, щелкнула сигнализацией и заторопилась к входу в торговый центр.

Витрины бутиков, переливающиеся разноцветными новогодними огнями, отразили высокую светловолосую девушку в стильной короткой дубленочке и черных ботфортах. На секунду Полина опешила: она, это правда она! О такой прекрасной одежде, лучшем парикмахере и люксовской косметике никогда даже не мечталось. И вот полузеркальное стекло, кто бы мог подумать, кажется обложкой глянцевого журнала. И эта обложка, картинка, красавица – она сама, собственной персоной!

Полина довольно улыбнулась, но мерзкая память мстительно окатила ее помоями кислых детдомовских запахов, эхом визгливых голосов воспитательниц и горечью разочарований.

Вспомнился и скромный подарок, который давали в детдоме.

Три шоколадные конфеты, «Лимонные», в желтых обертках. Им слишком тесно на детской ладошке. К тому же медлить опасно, иначе старшие девчонки, улучив момент, когда воспитательницы отвернутся, отберут лакомство. Жаловаться нельзя, плакать бессмысленно – ничего не исправишь, а потом, ночью, еще и получишь пару тумаков. Так что хорошо бы скорее его в рот, подтаявший шоколад с самой вкусной кисленькой начинкой. Но вместе с тем хочется и продлить радость, чудо, счастье. Подарок. Настоящий новогодний подарок! Наверное, мама тоже в Новый год угощала бы именно такими конфетами, ведь вкуснее их ничего нет. Но мамы нет. А ладошка уже пуста. Крепко сбитая девчонка, как ветер, пронеслась мимо, схватила конфеты. Вместо сладкой радости рот полон горько-соленой обиды…

– Вам помочь?

Полина недоуменно уставилась на миловидную брюнетку в белоснежной блузке. Вот ведь как она задумалась, даже не заметила, как зашла в магазинчик!

– Это новый аромат, очень интересный. Вам нравятся сладкие или свежие запахи? – продолжила девушка, щедро орошая из тестера полоску бумаги. – Если вас интересуют именно новинки, еще новые ароматы представили Dior и Lancome…

Нежная ванильная волна позволила Полине окончательно прийти в себя, выключить воспоминания о безрадостном детстве, залюбоваться ровными рядами флаконов и яркими стендами с декоративной косметикой.

– Меня интересует эксклюзивная и дорогая парфюмерия, – чуть покраснев от смущения (эх, на-учиться бы свысока, как Светка, общаться с продавцами!), сказала Полина. – Этот сладкий аромат мне лично очень понравился, но я выбираю подарок подруге. А для нее прежде всего имеет значение цена – чем выше, тем лучше.

Консультант понимающе улыбнулась:

– Давайте пройдем к той полке. Самая дорогая и редкая парфюмерия!

А Полина, мысленно уже купив духи для Светы, терзалась сомнениями, что же приобрести для Андрея Захарова.

«Людям, у которых есть все, очень тяжело выбирать подарки, – подумала она, изо всех сил стараясь не расчихаться от щекочущих нос запахов. – Тяжело, но приятно. Светка и ее муж столько для меня сделали!»

Как ни странно, подарок для Андрея нашелся быстро. Полина, расплатившись за духи и выйдя из «Арбат Престижа», замерла у витрины соседнего павильона, торгующего сувенирами.

Этот стильный письменный прибор, казалось, был создан для кабинета Андрея. Необычно светлое малахитовое основание идеально гармонировало с серебряной панелью, где в миниатюрную нефтяную вышку были вмонтированы часики. У Захарова в кабинете стоял похожий прибор, но без часов, и малахит соседствовал с золотом. Это был единственный желтый штрих в зелено-стальном интерьере. Конечно же, Андрей с радостью вытащит эту занозу. Он – эстет, у него идеальное чувство цвета. Даже странно, что он раньше не распорядился на этот счет. Новый прибор для письменного стола его обрадует. И эти часики – нефтяная вышка, как на заказ! Света говорила, что муж мечтает расширить бизнес, заняться добычей нефти!

Цена сувенира оказалась меньше, чем Полина предполагала потратить на подарок для Андрея Захарова. Поэтому девушка еще час бродила по бутикам, то рассматривая экстравагантное розовое шифоновое платье, то примеряя облегающий серебристый топик. Но полностью опустошить кредитку не удалось. Чем больше симпатичных одежек идеально садилось на худенькую фигуру, тем сильнее Полина хмурилась, понимая: на самом деле ей хочется абсолютно другого. Не платья, не новых духов, не сумочки от Chanel. Это досадно, обидно, больно, но… Да. Да-да-да. Конфеты «Лимонные». Целый килограмм. И обязательно – в желтых обертках.

«Я точно дура, – разозлилась на себя девушка, оглядываясь тем временем по сторонам в поисках продуктового отдела. – Так, здесь у нас мороженое, этажом ниже – суши-бар, кофейня, все не то! Ай, ладно, куплю конфеты в супермаркете возле Светкиного салона. Хотя там же такие цены… А что, если отъехать от центра? В магазинах за Садовым кольцом все в три раза дешевле!»

Она шла с дорогими подарками к машине, которая, как говорила подруга, стоила больше двухсот тысяч долларов, и думала о том, что себя не обманешь. Внешне можно превратиться в роскошную преуспевающую даму. А внутренне все равно останешься детдомовкой, которую жаба душит переплачивать за какой-то килограмм конфет пару лишних рублей.

Погруженная в свои мысли, Полина не заметила, как вслед за «Porsche Cayenne S» с места тронулась неприметная грязно-белая «девятка»…

* * *

«Трех девочек из присутствующих в этом ресторане на первый взгляд определенно можно разик трахнуть», – решил Андрей Захаров, быстро пробежав глазами по столикам.

И приступил к более детальному рассмотрению.

Ничего такая рыжуля через проход сидит – высокая, худенькая, правда, сиськи маленькие. Но в общем и целом ништяк.

Блондиночке за тем же столиком с сиськами повезло, натуральный третий номер. Что не силикон – это хорошо. Лежать на бабе с силиконовой грудью удовольствие ниже среднего. Но блондиночка чуть толстовата, конкретный такой сорок шестой размер.

Еще у нас есть шатенка, через один столик, шампанским накачивается. Шатенка, похоже, по телу оптимальный вариант. Сиськи большие, ноги вон видны, длинные. Но, блин, что у нее за лицо! То есть нет, даже не лицо, а выражение лица. Крыса какая-то, надутая и недовольная. Может, это от недотраха, а после секса разулыбается? А если нет? Ой, да ну ее, пусть дальше сидит в одиночестве, коза мрачная.

«Берем блондинку, – резюмировал он свои размышления. – Личико ангельское, улыбка что надо, сиськи большие. Ну толстовата и толстовата. Не все ж моделей трахать. Писательниц у меня, кстати, еще не было. Ой, блин, а если они болтливые, как телеведущие?! Я же типа женатый мальчик».

– А сейчас от нашего издательства мы хотим вручить диплом успешному бизнесмену, совладельцу компании «Pan Zahar Group» Андрею Захарову! – зазвенел со сцены восторженный голос дамы в элегантном черном платье. – Этот человек не просто создал предприятие, которое производит самые лучшие безалкогольные напитки. Он активно занимается благотворительностью! И мы очень благодарны ему за помощь в издании антологии поэтов Серебряного века в роскошном оформлении, которая будет продаваться за символическую цену, намного ниже себестоимости. Такая книга доставит удовольствие ценителям поэзии, ее смогут приобрести библиотеки! Пожалуйста, Андрей Владимирович, прошу вас!

Захаров, поднимаясь из-за стола, пытался улыбаться. С раздражением понимая, что выходит это у него хреново, потому что в многочисленных прожекторах чужих взглядов ему всегда становится как-то не по себе.

«Будь моя воля, никогда не ходил бы на такие тусы, одни понты и никакого удовольствия, – злился Андрей, быстро пробираясь между столиками. – Скорее цапнуть диплом, склеить блондинку и свалить на фиг».

Но дама свою бумажку в рамочке отдавать не спешила. Решила вначале пообщаться:

– Скажите, Андрей Владимирович, а вам нравится заниматься благотворительностью? Ведь все-таки, согласитесь, мир бизнеса обычно далек от таких широких жестов. Люди предпочитают покупать «Челси», а не помогать соотечественникам!

«Не ржи, только не ржи, – приказал себе Андрей, ожидая, пока представительница издательства закончит свое выступление. – Говорить, что на „Челси“ бабок не хватает, тоже не надо. Стану миллиардером, чего-нибудь замучу похлеще Абрамовича, а сейчас кишка тонка. Жаждущие благотворительности, наверное, любого, у кого больше несчастной штуки баксов в кармане, атакуют. А уж ко мне, особенно после женитьбы на Светке, просто валом пошли. Ну конечно, женился на девочке из детдома. Добрый такой, ага. А я с бодуна был, мутило меня сильно. Ну и нормально, что женился. Светка – хорошая малая. А благотворительность – наша фишка, на бренде хорошо сказывается».

Наконец дама на секунду умолкла. И Андрей мгновенно этим воспользовался. Нежно, но решительно потянул на себя диплом, а потом нагнулся к микрофону:

– Я думаю, что поддержка нашей культуры и истории – дело первостепенной важности. Не хлебом единым, как говорится. Я очень рад, что нашей компании удалось помочь с выпуском антологии. Мы и впредь будем делать все, что от нас зависит, для реализации таких проектов.

Под жидкие хлопки он добрался до своего столика, поймал взгляд блондинки.

Есть контакт! Девушка даже чуть приподняла бокал с шампанским, сделала глоток и высокоэротично отправила в рот виноградину. К съему готова, без базара…

– Андрей, привет, – раздалось вдруг за спиной. – Вы позволите?

Сидевшая рядом женщина с аккуратной стрижкой, какая-то банкирша из спонсоров, тоже получившая диплом, отодвинулась в сторону:

– Пожалуйста.

Лицо присаживающейся за столик девицы показалось Андрею смутно знакомым.

«Где-то я видел эти глаза-блюдца зеленого цвета. А где я их мог видеть? Что не работала она у меня – это точно, своих сотрудников всегда узнаю. Спать я с ней вряд ли мог, она и на каблуках меньше ста семидесяти, а как разденется, вообще полтора метра будет, что с такой с моими ста девяноста восемью делать? – прикидывал он, настороженно разглядывая незнакомку. – Но если между нами что-то и было, то я был тогда в полном ауте. Набухался конкретно, на трезвую голову со мной такие номера не проходят».

– Не вспомнил, – она улыбнулась, тоже как-то знакомо. – Лика Вронская, я с тобой интервью для «Ведомостей» лет пять назад готовила. Вижу, сидишь скучаешь. Как дела твои?

Андрей едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Точно, эта же телка – корреспондентка, причем не самая тупая. Журналисты – особенно девки – клинические овцы, вопросы задают одинаковые, а ответы редко когда без неточностей понимают. Но эта, как ни странно, лажи не выдала.

– Да нормально все. А ты статью, значит, писать будешь? – Андрей поискал глазами официанта. Надо поухаживать за герлой, чтобы она упомянула в газете про участие компании в выпуске антологии. Ради пиара, собственно говоря, и бабки давал, и на тусе теперь мучается. – Про издательство?

– Статьи репортажного и информационного плана я уже не пишу, только аналитику и интервью со всякими известными политическими персонами. – Она отставила бокал шампанского и кивнула на кувшин с соком. – Налей вот этого. Спасибо! Вроде как меня повысили. Но ты знаешь, оказывается, быть заместителем главного редактора – это такая тоска.

Прислушиваясь к Ликиному щебету, Андрей более чем прекрасно все понимал. Тоска. Конечно, тоска. Пользы от герлы, которая статью не напишет, выходит, никакой. И чего она тут тогда расселась и кукует? Что блондинка подумает? А ведь уже так высокоэротично виноград кушала.

– Короче, русский язык сплошной, а не творчество. И тогда я решила написать детектив. В своей-то книге твори не хочу, полное раздолье. Вот как-то оно все и началось. У меня уже восемь романов вышло.

– Подожди, так ты типа писательница?

Лика пожала плечами:

– Наверное. Хотя из газеты все еще не уволилась и не собираюсь. Жадная я, все мне нравится – и книжки придумывать, и статьи писать.

Захаров оживился. Недавно в беседе с очередным журналистом он здорово подсел на коня. «А расскажите, как вы стали заниматься бизнесом?» «А почему вы против франчайзинга?» «Как вы познакомились с женой?» Ни одного не заданного в предыдущих интервью вопроса не прозвучало! Да, вся информация есть в Интернете. Казалось бы, проведи у компьютера хотя бы десять минут, уже не будешь выглядеть перед собеседником полным лохом. Но у большинства журналистов мозгов нет, только ноги. Достанут, прибегут и говорят банальности, в ожидании, что господин Захаров как растечется сейчас мыслью по древу. А господину Захарову скучно одно и то же талдычить как попугаю. И времени на это жалко. Но и послать в сад писак тоже нельзя – нужны для пиара, раскрутки бренда и всего такого. Поэтому на первых порах секретарь Алла получила четкое распоряжение – собрать все нормальные публикации и каждому журналисту, который договаривается об интервью, вручать пресс-релиз. А в перспективе хотелось издать книгу. Где черным по белому будут биография, ответы на все тупые вопросы, рассказы партнеров по бизнесу и друзей, фотографии. Но найти человека, который бы этим занялся, все руки не доходили. А теперь вот и напрягаться не надо, сам нашелся.

– Есть интересная тема, – Андрей ловко подлил Лике сока, набросал на ее тарелку закусок. – Давай сейчас обсудим. Кстати, на этом даже можно заработать…

Когда к его столику, сексуально покачивая бедрами, приблизилась блондиночка и пригласила его на танец, Андрей от нее отмахнулся, как от надоедливой мухи.

Красоток вокруг – навалом. А бизнес – один и любимый. Поэтому, когда появляются дела, пусть девочки нервно покурят в сторонке…

* * *

Клиенты салона красоты «Светлана» на интерьер никогда не жаловались. Еще бы, авторский дизайн, итальянская мебель в классическом стиле, ненавязчиво-сиреневая плитка. А освещение чего стоит! Вмонтированные в стены эксклюзивные светильники, выполненные в форме цветов, позволяли словно оказаться внутри роскошного разноцветного сверкающего букета. Красные и белые розы, желтые и фиолетовые ирисы, розовые орхидеи. Нежно-горящая красота цветов умиротворяла и расслабляла. Все мастера, работавшие в салоне Светланы Захаровой, признавались: в таких условиях даже профессионалам, которые, казалось бы, могут сделать хорошую стрижку или отличный маникюр хоть в чистом поле, работать легче и проще. И результат всегда получается отличным.

Клиенты рады. Девочки-мастера довольны. Придумавшая схему освещения владелица салона Светлана Захарова была бы тоже просто счастлива, если бы не одно обстоятельство. Живые цветы в офисе надолго не задерживались, чахли, высыхали. А ей так хотелось, чтобы в салоне радовала глаз еще и зелень монстер и финиковых пальм, голубые шапки цветов гортензии, бордовые махровые фиалочки!

– Да, горячий воздух от фенов, – ворчала Света, опрыскивая умиравшую на подоконнике ее кабинета драцену. – Запахи от препаратов, кондиционер. Да еще и ужасная московская экология. Все это понятно. Но я все равно буду пытаться развести в салоне живые цветы. Некоторые растения адаптируются, вон как пахира в холле разрослась, любо-дорого посмотреть!

После душа драцена не ожила. Длинные листья остались поникшими, напоминая плакучую иву.

Поколебавшись, Света засунула палец в горшок.

Маникюра, конечно, жаль, однако подправить его – минутное дело. Но вот если только она поймет, что, несмотря на тысячу и одно предупреждение, уборщица заливает цветы… А ведь драцене нельзя слишком много пить, у нее загнивает стебель, и растение погибает!

Впрочем, земля в горшке была чуть влажной. Что убедительно доказывало: уборщица самодеятельностью не занималась, к цветам, как ее и просили, даже не приближалась.

Света грустно вздохнула и мысленно попрощалась с драценой. Жаль, но цветочек, похоже, точно не жилец.

– Это кабинет директора? Заказ из «Вселенной суши» где оставить?

Курьер, нагруженный пакетами, оказался таким симпатичным, что Света растерялась.

Высокий, темноволосый, с неожиданно свежим для жителя мегаполиса румянцем на смуглых щеках… От мальчика явно пахло жадными поцелуями, лихорадочными объятиями и отличной, не нуждающейся в подкормке виагрой эрекцией.

«Да он лучше того парня, который был у меня в Турции, – подумала Света, безуспешно стараясь отвести глаза от курьера или хотя бы ответить на его вопрос. – Может, взять у него телефон и договориться о встрече? Хочется! Но дома ходить „налево“ рискованно. Если Андрей узнает, он меня убьет. Убьет? Вот еще! Просто велит собирать вещи, а сам спокойно отправится на очередное совещание».

– Это кабинет директора? Я на стол поставлю, можно? – Парень зашелестел пакетами. – Ну и аппетит у твоего шефа! Или начальницы? Три порции суши, две сашими, салат, мисо-широ.

Света расхохоталась:

– Да, знаете ли, на аппетит не жалуюсь!

Щеки парня стали пунцовыми:

– Простите…

Он ретировался так быстро, что Света даже не успела дать ему чаевые.

«Точно недавно приехал в Москву. Про чаевые забывает, говорит глупости, еще краснеет, – подумала Света, доставая из пакета коробочки с суши. – И в тряпках пока разбираться не научился. Шерстяной персиковый свитер Marc Jacobs, рыжий шарф из меха норки – от самого Louis Vuitton, бежевые брюки Prada. Даже не считая украшений, тут такая сумма вырисовывается, простой сотруднице салона не по карману. Если бы мальчик пожил бы здесь хотя бы год, быстро научился бы определять стоимость тряпок. Помню, меня эта московская привычка раньше очень удивляла. А теперь в глазах такой же калькулятор».

Заслышав приближающиеся к кабинету шаги, Света обрадовалась. Полинка вернулась! Вот и компания для уничтожения суши!

Но дверь распахнула не подруга, а начальница службы безопасности мужа Жанна Леонова.

– Добрый вечер, Жанна Сергеевна! – приветливо защебетала Света, а про себя подумала, что аппетит безнадежно испорчен.

Жанна строгая. Некрасивая. Непонятно, зачем она столько времени проводит в салоне – никаких положительных изменений во внешности уже который год не происходит. К тому же под пристальным взглядом ее холодных голубых глаз становится неуютно. Вроде и не провинилась, а все равно как-то не по себе. Угостить ее, что ли, суши? Да ну, перетопчется.

– Как хорошо вас постригли! – соврала Света.

Жанна Сергеевна усмехнулась:

– Постригли меня две недели назад. А сейчас я делала педикюр и массаж лица. Светлана Юрьевна, у меня к вам вопрос. Почему ваш автомобиль отсутствует на стоянке? Я машинально обратила на это внимание и решила, что вас нет в салоне. И была очень удивлена, увидев, как из вашего кабинета выходит курьер.

«Все она замечает, – возмутилась Света, рассматривая лицо Леоновой, как всегда, без грамма косметики. Казалось, уставшей кожи даже не касалась рука косметолога. – Ей-то какое дело! Она с Андреем работает, вот пусть ему мозги и парит. Кстати, надо уточнить, что за процедуры и на каких препаратах ей делали, эффекта вообще не вижу».

– Да Полина ее взяла. Она же все еще на «Жигулях», не поменяла. Ну и не завелись. Она по магазинам хотела походить, Новый год скоро, – объясняла Света, злясь за свой испуганный голос и излишние подробности, напоминавшие оправдания. – А машины еще нет на стоянке? Поля уже вернуться должна была, я думала, может, у девчонок застряла. Ей вроде корни волос подкрашивать пора.

– Я рада, что все в порядке. – Жанна развела руками. – Прошу извинить за беспокойство. По дороге в салон в моем автомобиле работало радио. Передавали информацию про угнанный «Porsche Cayenne» и пострадавшую женщину, которая управляла этой машиной.

Света пожала плечами. И как эта клуша службу безопасности возглавила – непонятно. Жанна ведь все перепутала! Тот автомобиль принадлежал модели, девушка погибла. Но это же два дня назад произошло, внимательнее радио слушать надо!

– Я рада, что все в полном порядке. – Леонова поднялась с кресла, поправила длинную скучную серую юбку. – И все-таки я продолжаю настаивать, чтобы вместе с вами находился охранник. К сожалению, и вы, и Андрей Владимирович не уделяете собственной безопасности должного внимания.

Света показала спине вредной клуши язык. Охранник, ага, разбежалась. Не надо ей никаких охранников, она от них избавилась, и точка. А вот Полинка требуется, причем срочно – перекусить вместе, кофе попить, посплетничать про Жанну!

Мобильный Полины не отвечал.

Решив, что подруга уже может быть в кресле парикмахера или на массажном столе, Света связалась с рецепцией.

– Полина сегодня вечером в салоне еще не появлялась, – беззаботно ответила администратор.

«А если с ней что-то случилось?» – мелькнула тревожная мысль. Мелькнула и пропала. Что может случиться с женщиной, которая пошла по магазинам? Разве что банкротство!

Света открыла пластиковый контейнер, распечатала упаковку с палочками, открыла баночку соевого соуса. И поморщилась.

Опять этот желудок… Тошнота…

«Никогда мне не привыкнуть к Москве, – решила Света, разыскивая в столе упаковку таблеток. – Пригорск всего в двухстах километрах отсюда. Но там дышишь, а здесь задыхаешься…»

Санкт-Петербург, 1872 год, Карл Фаберже.

Табакерка овальной формы.

И крышка украшена.

Как именно украшена крышка?

А что, если по всей поверхности сделать гильошированное эмалирование? Такое нежное, розовато-сиреневое, табакерка ведь предназначена для дамы. Поверх наложим желтый ромб отделки, цепочку из крошечных золотых листиков, чередующихся с цветками. В центре пусть будет крупная жемчужина. Перламутровый блеск, конечно же, оттенен окаймляющими ее бриллиантами. Бриллиантовые капли и в цветках на ромбике-цепочке.

Но все-таки чего-то этому эскизу недостает…

Карл отложил бумагу, посмотрел в окно. Здания, расположенные на противоположной стороне Большой Морской улицы, едва просматривались сквозь пелену серого тумана. На мгновение Фаберже сделалось страшно. Сейчас раннее утро? Или вечер? Сколько времени прошло в делах мастерской, без сна?

Он встал из-за стола, расправил затекшую спину. И, меряя быстрыми шагами кабинет, забормотал:

– Когда с фабрики Верфеля привезли сделанные по нашим рисункам нефритовые вазы, было утро. От Верфеля всегда приезжают поутру. Ох, боюсь, придется открывать свою камнерезную мастерскую: Верфель старается, но не всегда понимает, что нам надо. И сырье, да, его тоже лучше добывать самим. Отвратительно вырезают глыбы яшмы, при разрезке на плиты много материала в отход идет. Плохо выбирают белый кварц, он хрупок, везут неаккуратно, работать с ним потом сложно. Но я думал про утро. А почему про утро?..

Карл потер пальцами виски, пытаясь сосредоточиться.

Утро, луч солнца огибает полукруглую портьеру, и…

Полукруглую!!!

С громким воплем Фаберже бросился к столу, и, даже не присаживаясь, быстро переправил эскиз.

– Теперь хорошо! – прищурившись, воскликнул он.

Все дело было в той самой золотистой цепочке. Не строгий ромб с прямыми линиями и острыми углами. Просто ромбовидная форма. Вписанная в крышку табакерки цепочка должна чуть прогибаться внутрь, как стебель, склоняемый порывом ветра. А остроту углов, конечно же, следует сгладить изящными тонкими бантами. Материал – разумеется, золото, и тоже бриллианты, чтобы банты не терялись на фоне цветков и жемчуга.

Эскиз готов! Табакерка будет на первый взгляд обманчиво-простой. Но уже через секунду всякий поразится ее элегантности. Все элементы гармонично сочетаются, нет ни одной лишней детали. Владелица будет довольна!

Заказчики теперь всегда довольны. Им нравятся изделия от Фаберже. Да, было тяжелое время, когда прежние клиенты, привыкшие к обилию драгоценных камней и золота, недоуменно смотрели на выставленные в витринах нефритовые часы, гильошированные эмалью портсигары, бокалы и кубки со скромными орнаментами. Слишком отличались эти вещицы от того, что обычно предлагают ювелиры. А если даже кто и решался на покупку, то морщился при виде шкатулки, в которую упаковывалось изделие. Шкатулки прекрасные, никакого вульгарного бархата. Идеально отполированное дерево, карельская береза или белый дуб, внутри серебристый атлас. Они закрываются легко и бесшумно. Их можно даже уронить в таз с водой – а внутрь не просочится ни капли. Впрочем, редким покупателям шкатулки не нравились. В то время было от чего прийти в отчаяние, но… Когда после лихорадочной работы над эскизами и восковыми макетками вдруг удается найти форму изделия, проявляющую всю красоту камня. Когда мастера тоже загораются этой же мыслью, сами бросаются к верстаку, или точно объясняют подмастерьям, какой должна быть шлифовка или гравировка, как закрепить камни, где украсить. Тогда рождается вещь, совершенная, как морозный узор на стекле, как первые клейкие листочки весны. Какое отчаяние, какие клиенты?! Забыто, не важно. От счастья на секунду перехватывает дыхание. А потом вместе с воздухом каждая клеточка тела наполняется неотвратимо сильным желанием продолжать. Рисовать новые эскизы, опять выбирать камни, стараться сделать лучше тех ювелиров, чьи работы находятся в коллекциях Дрездена и Парижа. Бояться, переживать, радоваться, продолжать…

Продолжать.

Хотя – какая досада! – надо ведь все-таки и спать, и кушать. А еще обязательно – прогуливаться хоть немного на свежем воздухе. Едкие пары кислот и щелочей проникают из мастерской в кабинет, царапают глаза, теснят грудь. Приходится больше доверять мастерам. Самому за всем следить очень хочется! Да только невозможно…

Доверие главным мастерам. Создание в мастерской нескольких отдельных производств – ювелирных, золотых, серебряных, даже токарных. Все это оправдалось после того, как от клиентов не стало отбоя. Эта от безысходности придуманная схема позволила работать много, быстро, уже с прибылью…

– Карл?! Ты что, еще не ложился?

Появившийся на пороге кабинета брат от неожиданности уронил стопку эскизов.

Карл хотел помочь ему собрать рассыпавшиеся по полу бумаги, но спину вдруг кольнуло болью.

– Да, не ложился, – простонал он, потирая поясницу. – Рисовал. Потом вспоминал, как мы с тобой начинали. И про керченский клад.[20]

Агафон довольно улыбнулся.

– Да, у Колина[21] теперь дело пошло, от заказчиков отбоя нет. А кто смеялся над моей страстью к золоту?

– Больше не смеюсь, – Карл примирительно поднял руки, любуясь вспыхнувшим мальчишеской радостью лицом брата. – Признаю, твоя тяга к скифам оказалась выгодной для фирмы. Ты вообще…

Он собирался похвалить Агафона. Сказать, что ценит его как художника. Но с языка после беглого взгляда на бумаги сорвалось совсем другое:

– Что это? Нет, нет, все же неправильно. И по этому эскизу уже изготовлено колье?!

Брат кивнул.

– Да, по всем этим эскизам сделаны вещи. А что?

Карл принялся щипать бородку. Лежащий наверху стопки эскиз не то чтобы совсем плохой. Но рисунок линий мог бы быть чище. И к чему мелкие алмазы вокруг крупного камня? Они повышают стоимость колье, такая работа дорого стоит. Но результат не оправдывает цену.

Агафон взглянул на рисунок и внезапно расхохотался. Он просто умирал со смеху. Большие голубые глаза превратились в щелочки, напомаженные темно-русые волосы растрепались.

Согнувшись пополам, брат простонал:

– Уважаемый Карл Густавович! Это ваш эскиз!

– Мой?! Да быть такого не может!

– Твой, твой, граф Соколовский заказчик, подарок супруге на годовщину свадьбы! Посмотри на рисунок, твоя же рука!

Обескураженный, Карл молчал. Агафон прав: это его работа. Воистину нет ничего идеального. Любая вещь может быть выполнена лучше. И будет выполнена лучше. А почему бы не сделать эскиз другого колье?.. Но нет, только не теперь! Сначала, наверное, стоит немного поспать. Голова совсем тяжелая, мысли путаются. Вон даже свой эскиз не признал.

– Что ж, Агафон. Ругать меня некому. Так я сам себя отругал, – растерянно улыбнулся Фаберже. – Пойду вздремну. А ты, пожалуйста, проверь, как дела у граверов. Я, кажется, давал им поручения. Вчера. Или два дня тому назад. Не помню точно.

Агафон снова прыснул:

– Ага, «Отче наш…» и так далее.

Карлу хотелось возразить, что он не обязан приводить весь текст молитвы на эскизе образа. Что гравер мог бы и сам догадаться: «и так далее» означает гравировку «Отче наш» целиком. Но сил на пояснения у него не было, и он просто махнул рукой.

«Дойти до спальни. Только бы дойти до спальни», – думал Фаберже, поднимаясь по винтовой лестнице, ведущей из кабинета прямо в расположенную этажом выше над мастерской квартиру.

Предвкушая, как снимет жилет, сорочку и панталоны, а потом растянется на постели, Карл миновал гостиную. Дверь комнаты матушки вдруг отворилась. Наверное, мать, заслышав его шаги, заторопилась навстречу.

– Маменька, я с ног валюсь от усталости. Потом поговорим, – простонал он, с неудовольствием замечая упрямую решительную морщинку на матушкином лбу.

– Сейчас. Мы поговорим именно сейчас. – Маменька спешно схватила его за руку. – И безотлагательно! Я не вижу тебя неделями.

Опустившись на кресло, Карл вяло кивал. Да, нельзя так много работать. Конечно, он обязательно нанесет визиты родственникам. И сделает побыстрее заказанный друзьями маменьки обеденный сервиз.

– А теперь, сын, самое главное, – в голосе матушки зазвучали стальные нотки. – Тебе уже двадцать восемь лет. Пора уже и остепениться. Есть у меня на примете одна девица, дочь служащего Императорских мебельных мастерских. Чем не жена тебе!

Его даже не столько поразило, что маменька заговорила о женитьбе. Но – двадцать восемь?! Как двадцать восемь, почему уже столько, ведь совсем недавно вроде бы было двадцать шесть, и он возглавил дело отца. Целых два года, что ли, пронеслись как одно мгновение?!

– Ее зовут Августа, она хороша собой, с превосходными манерами, – продолжала тем временем маменька.

Если бы ему предложили взять в жены даже пять Август – он бы согласился не раздумывая.

Пообещал все, что угодно. Лишь бы скорее добраться до постели…

* * *

Зачем двадцатилетней девчонке-актрисе любовник-следователь, который к тому же почти вдвое старше ее? Зачем она ему – это понятно. Ослепительная молодость, красота, фонтан энергии – отдушина и от тяжелой работы, и от вечно всем недовольной жены. Но Инга… В чем ее интерес? Раньше – понятно. Девочка хотела получить информацию по находящемуся в производстве уголовному делу, ради чего вырядилась в микроскопические шорты и бесстрашно шагнула под колеса «Жигулей». А потом еще терроризировала эсэмэсками. Не понимая, что можно и не прикладывать так много усилий, что двадцать лет – не паутина, из которой легко вырваться, а надежный капкан, западня.[22]

Однако теперь… Уже полгода Инга радостно встречает его в своей квартире, готовит ужин, целует, устраивает стриптиз. Ох, чего она только не устраивает! Но зачем?! «Люблю» – вот ее обычный ответ. Или как вариант: «Ну и дурак ты, Седов!» Не-е-ет! Он, может, и дурак, но не до такой степени, чтобы не понимать: такие, как Инга, должны любить себе подобных – молодых и красивых. В крайнем случае – режиссеров, продюсеров, и кто там еще из начальников в киношном мире имеется. Ну или богатых поклонников, для которых любой каприз – не проблема. Хочешь тебе ресторан, хочешь море или дорогие подарки – всегда пожалуйста. Однако какой толк от немолодого, толстого, уже даже сто лет в кино не выбиравшегося следователя?! Три подвявшие, как он сам, розочки на 8 Марта?! Сомнительное удовольствие. А у девочки карьера в гору идет. Личико-то симпатичное, фигурка ладная – ее еще на подготовительных курсах заметили, в рекламе вовсю снимали. Едва поступила на вожделенное свое актерское отделение – а уже как большая, в сериале сыграла. Дай бог, как говорится. Но вот только зачем она с ним?..

Вздохнув, Володя затушил сигарету, опустил подушку и забрался под одеяло. Инга пошевелилась, устраиваясь поудобнее, и сквозь сон пробормотала:

– Люблю тебя.

«С ума сошла, – испугался Седов. Под теплым одеялом, рядом с молодой красивой девушкой отчего-то вдруг мороз прошел по коже. – Что значит „люблю“? А если она заговорит о свадьбе? Я к этому не готов! Развод с женой исключается. С Людой мы уже давно друг друга страстно ненавидим. Но есть же сын, Санька, и он совсем маленький».

– Люблю, – снова прошептала Инга и улыбнулась.

– А кого ты еще любишь? – с неожиданной для самого себя ревностью поинтересовался Седов.

Сонный нежный голос доверчиво продолжил:

– Маму, папу и еще…

Володе послышалось «и еще Колика».

«Отлично, – он саркастически усмехнулся. – У нее есть какой-то Колик. Бывшего мужа зовут Сашей. А теперь появился некто Коля, значит. И что это за Колик? Ага, она, получается, день со мной, день с ним?! И при этом говорит, что любит. Да уж, по поводу верности подрастающее поколение не заморачивается совершенно».

Володя невольно скрипнул зубами, потер занывшую грудь. Мучительно сильно захотелось нарушить статью 105 Уголовного кодекса и кого-нибудь придушить.

Ингу? Хахаля ее? Обоих?

– Колик хороший. Он пушистый. Только не всегда писает в туалет, а мне убирай… – продолжила бормотать Инга.

«Колик», черный и упитанный, словно подслушивал. Протяжно мяукнув, материализовался в слабо освещенной спальне. Бесцеремонно прыгнул на постель, свернулся клубком и довольно заурчал. А еще, демонстрируя высшую степень наслаждения, запустил острые когти в одеяло.

Вот оно что. Не Колик. Котик. Черныш ее вредный, гадящий в печали где ни попадя. Котик. Какое счастье!

Володя обнял Ингу, зарылся лицом в ее длинные русые волосы. Они пахли розой и лимоном. Ингин запах, аромат молодости…

Желание вернуться в свою молодость, в свои двадцать лет нахлынуло такое сильное, что Седов едва не застонал.

Ему тоже было двадцать. Золотое время, редкая безмозглость, полная слепота. Заканчивает юрфак, мечтает работать следователем. Не в МВД, а именно в прокуратуре, там дела посерьезней, преступники поковарнее. Конечно, конечно. Своих мозгов нет, уставшие следователи с потухшими глазами кажутся не опытными советчиками, а полными идиотами. Вот придет он – и любимый город сразу сможет спать спокойно.

К тридцати с хвостиком однокурсники забираются на высокие должности. Ну и пусть, ради бога! Он же работать пришел, а не задницы кому нужно вылизывать. Преступник должен сидеть в тюрьме. Вот что важно, а не какие-то там должности, кресла, кабинеты. Убийцам место за решеткой. Это все еще кажется таким верным и очевидным!

А лет после тридцати пяти наступило отрезвление, болезненное и внезапное. Происходи все это постепенно – может, был бы шанс адаптироваться, осмыслить или хотя бы привыкнуть. А так – хоть в петлю…

Появившийся жизненный и профессиональный опыт позволяет делать выводы. Даже если времени нет на мысли, не касающиеся находящихся в производстве уголовных дел. Даже если по сторонам вообще не смотришь, не паришься, кто на какой машине приехал, кто где отдыхает. Но мозг включается самостоятельно, автоматически. И все становится предельно ясно и понятно.

Господи, какая же гнилая система! Гнилая. Но не обвалится. Уж где-где, а в родных пенатах про откаты всем все известно. Взятки вообще трудно доказуемы, а уж тут схемы идеальны, комар носа не подточит. И – самое ужасное – доказывать некому, конструкция-то одна, наверху то же самое, что и внизу, – гниль и болото. Но при этом система устойчива до вечной зубной боли и относительно совершенна. Сколько «оборотней в погонах» из МВД вычистили? Много. А из прокуратуры? Раз-два и обчелся.

Наверное, можно попытаться от этого абстрагироваться. Сажать насильников и убийц. Но как зарыться на своей грядке и ни о чем не думать? Волей-неволей кого-то встречаешь в коридорах, на совещаниях рядом сидишь. А на, так сказать, коллегах грязи и дерьма-то побольше будет, чем на тех, кого за решетку отправляешь…

Ах, какие мы белые и пушистые? Все в нечистотах, Седов в белых тапочках? Ну вот и вали в своих тапочках. Вали. И куда?.. В другой округ? Смешно! Там, изначально понятно, то же самое. В бизнес? Да нет ее, предпринимательской жилки. Частное детективное агентство? Если не сойдет с ума от тупой слежки за супругами, то прогорит, конкуренция.

Приплыли.

Подводная лодка, короче.

А дальше все будет только хуже.

Работа тяжелая, высасывающая все силы, отнимающая много времени. Ее надо любить, это единственная возможность исписывать тома бумаг, допрашивать сотни человек, искать, думать.

Вот так, оказывается, случается. Любовь была, но вся вышла. Горевший в душе огонь погас. И на этом пепелище придется как-то жить. Хотелось бы дернуться, но ведь некуда… Единственное, что остается, – вспоминать те счастливые годы, когда мозги еще особо не эксплуатировались. Безмятежный сон нешевелящихся извилин дарил много-много счастья. И на работу ведь действительно шел как на праздник, а не на каторгу.

«Кстати, о каторге, – вспомнил Володя, посмотрел на часы и ужаснулся. – Да я же на дежурство опаздываю!»

Одевшись, он поцеловал безмятежно посапывающую Ингу. Посоветовал ревниво мяукнувшему Чернышу не огорчать хозяйку и пользоваться лотком. И помчался к своей машине. Мысленно призывая ржавое ведро с гайками, много лет назад бывшее синей резвой «семеркой», не умирать здесь и сейчас, а хотя бы доползти до прокуратуры.

«Только бы ночь прошла спокойно, – мечтал следователь, наслаждаясь дорогой. Транспортный поток позволял держать скорость 60 километров, с учетом обычных пробок „Жигули“ не ехали, а летели. – Как представлю, что опять бомжи поножовщину устроят, аж муторно становится. Или завидно? Я много кого не уважаю, но за нож не хватаюсь. А иногда хочется».

Телефон запел траурную мелодию, с недавних пор установленную на номер прокуратуры. Седов, в душе уже прощаясь с планами спокойного дежурства, ответил на звонок.

– Труп девушки обнаружен на обочине проезжей части возле парковой зоны. Огнестрел в голову, похоже, в связи с попыткой ограбления, – сообщил дежурный. – Тело нашла какая-то бабка, собаку выгуливала. Милиция давно там, судмедэксперт только что выехал.

– Понял. Уточни, где труп, чтобы я не плутал. Ага, возле объездной дороги. Да, круто я попал. Принимаю твои соболезнования!

В общем, толку от сочувствия дежурного не было никакого. Свидетелей, во всяком случае, точно не прибавится. Место происшествия – голубая мечта любого преступника. Самый малолюдный квадрат округа. Парк, объездной участок трассы, символические тусклые фонари. Жилые кварталы в отдалении, остановки общественного транспорта не имеется. В том районе даже собачники особо не появляются. Когда-то движение здесь было очень интенсивным. Новую дорогу построили давно, но привычка остерегаться машин, видимо, у владельцев четвероногих питомцев осталась.

Наихудшие опасения следователя полностью оправдались. Выйдя из автомобиля, он окинул взглядом лежавшее ничком возле «паркетника» «Porsche» тело девушки. Машинально отметил: у автомобиля спущено заднее колесо, рядом с ним валяется домкрат. В стороне всхлипывала пожилая женщина в платке, к ногам ее жалась облезлая маленькая собачонка. И из гражданских больше никого, даже понятых. Не говоря уже о случайных свидетелях. Но… вдруг? Вдруг они все же будут выявлены позднее?

Володя вопросительно посмотрел на коллег, выпускавших в морозный воздух белые струйки сигаретного дыма. Лица ребят, всегда в такой ситуации невеселые, показались ему особенно мрачными.

Участковый, щелчком отбросив окурок, с досадой поморщился.

– Мы ничего не трогали, так, в салон через стекло заглянули. Видим, сумки нет, значит, и документов нет. Какая баба права в карман совать будет? Короче, позвонили, попросили номер по базе пробить. Страшное дело, Седов. Тачка на Светлану Юрьевну Захарову зарегистрирована. Ту самую Свету Захарову, просекаешь?

– Твою мать, – вырвалось у следователя. – Час от часу не легче. Что ж он жену свою без шофера и охраны выпускает?!

Участковый недоуменно пожал плечами.

– У богатых свои причуды. Будь проще, и к тебе потянутся люди. Но не всегда хорошие… Вот и поставила девочка «запаску»…

«Захаров, Захаров, ну ты и дурак, – подумал следователь, делая знак эксперту. По УПК, конечно, без понятых осмотр начинать нельзя. Но при минус десяти на эти вещи смотрят проще, понятых найдут позже, и так придется полночи здесь проторчать. Не хватало еще начало осмотра откладывать! – Блин, а какое шоу было с их свадьбой лет пять назад. Принц для Золушки! Миллионер женится на детдомовке! Уж на что я всей этой ерундой не интересуюсь. Но журналисты тогда так все обсасывали, волей-неволей запомнишь. Кажется, только на рулоне туалетной бумаги статей на эту тему не было».

Натягивая перчатки, эксперт зашелся мучительным клокочущим кашлем.

– О, тоже мне, медик, сапожник без сапог! Ты давай быстро тело осмотри, – распорядился Седов. – А потом в машину сядем, и ты мне все продиктуешь. Да и вообще, больничный бы взял, если гриппуешь… – Володя вгляделся в рану на затылке девушки. – Тут, кажется, все достаточно понятно. Стреляли сзади, с глушителем?

– Да, в упор, но с глушителем. Штамп-отпечаток торцевой части оружия едва заметен, – согласился эксперт.

Он повернул залитую кровью голову девушки и вдруг присвистнул.

– Володь, смотри!

Рядом с трупом лежал прямоугольный плотный квадратик бумаги. Эксперт аккуратно его поднял.

– Жанна Сергеевна Леонова, начальник службы безопасности компании «Pan Zahar Group», – прочитал Седов.

* * *

– Жанна Сергеевна, может, кофе?

– Алла Владиславовна, благодарю вас, не стоит.

Жанна нажала на кнопку аппарата селекторной связи и покачала головой. Секретарь явно что-то успела узнать. Кажется, в стенах офиса «Pan Zahar Group» всем про всех известно. Любая новость, хорошая ли, ужасная, как сегодня, облетает многоэтажное здание мгновенно.

Аппарат снова зазвонил.

– Жанна Сергеевна, можно к вам зайти на минуточку?

Леонова недовольно поморщилась. Да, девочка работает в компании всего полгода. Но даже с учетом неопытности, как-то слишком многое себе позволяет. Три звонка по поводу кофе! Хотя Алла уже давно знает: в кабинете руководительницы службы безопасности стоит замечательная машина, которая всегда эксплуатируется без посторонней помощи. Теперь еще эта просьба…

– Что-нибудь срочное? – холодно уточнила Жанна, которой меньше всего хотелось отвечать на вопросы любопытной девчонки.

– Я… не знаю, как поступить, – в голосе секретаря слышалась растерянность. – И из приемной говорить не могу.

– Хорошо. Жду.

Появившаяся через пару минут на пороге кабинета девушка была точной копией своих многочисленных предшественниц. Высокий рост, привлекательная модельная внешность, безукоризненный деловой костюм. Про красный диплом какого-нибудь престижного вуза, пару иностранных языков, виртуозное знание делопроизводства и компьютера на миловидном личике, конечно, ничего не написано. Но можно не сомневаться, что все это наличествует. Отдел по подбору персонала свое дело знает, Алла Владиславовна Астафьева, по виду максимум двадцати пяти лет от роду, – на текущий момент самое лучшее предложение на рынке секретарских услуг.

– У вас красивый кабинет, – секретарь солнечно улыбнулась. – Я здесь впервые, очень уютно.

«Кошечка освоилась, – решила Жанна, невольно разглядывая ногти Аллы. Излишне длинные, гелевые, покрытые неярким бежевым лаком, они выглядели на редкость вульгарно. – Вот и коготки отрастила. Сейчас будет пытаться вцепиться в Андрея или Виктора. После чего с треском вылетит из „Pan Zahar Group“. Наши мальчики хороши собой, богаты. И от обоих исходит такая энергетика, что бедные секретари теряют контроль и вместо работы устраивают охоту. А охотится здесь только руководство. И не только здесь, впрочем. Бизнес набирает обороты, конкурентов на рынке практически нет».

Осознав, что ответа на комплимент не последует, Алла решила перейти прямо к делу:

– В приемной Андрея Владимировича находится журналистка и писательница Лика Вронская.

Жанна скосила глаза на монитор, куда передавали изображение все работающие в офисе камеры. Обычно такой монитор устанавливают в комнате охраны. Но мужикам доверия нет. Как говорится, если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, – сделай его сам… Судя по «картинке» из приемной Андрея, на кожаном белом диване действительно сидела молодая женщина с короткой стрижкой. И, делая вид, что читает журнал, нервно поглядывала на часы.

– Андрей Владимирович просил заказать ей пропуск на десять…

– И что? Продолжайте, пожалуйста, я вас внимательно слушаю, – перебила секретаря Жанна. – Кто из охраны обсуждает частную жизнь шефа с секретарем? Анатолий? Александр?

Алла покачала головой.

– Лика… Она сказала, что у нее знакомые есть в милиции. И они ей рассказали, что вчера убили подругу Светланы Юрьевны. А вначале вообще думали, что убита сама Светлана Юрьевна! И я не знаю, что делать. Завтра совещание с участием иностранных партнеров. Может, перезвонить, чтобы не вылетали? Но Андрей Владимирович никаких распоряжений не давал…

– Отправляй Лику, – распорядилась Жанна, посмотрев на часы. – Андрей Владимирович опаздывает уже на час, и это понятно. Насчет совещания надо уточнить у Паничева, возможно, он проведет его сам, без Захарова. А что у этой Лики за вопрос, она не говорила?

– Книгу писать будет. Про Андрея Владимировича. – В глазах Аллы промелькнула ревность. – Он лично ее об этом попросил, представляете?

Жанна собиралась сказать, что шеф сам разберется, чем ему заниматься. Но слова застряли в горле.

Камера наблюдения, работавшая у входа в офис, показала лихо притормаживающий джип Захарова.

Андрей выпрыгнул из машины со стороны водительского сиденья. И быстро вошел в здание. Отправленная к Андрею еще ранним утром охрана – водитель-охранник и машина сопровождения – отсутствовали.

– Чего он добивается?! – воскликнула Жанна, начисто позабыв о находившейся в кабинете Алле. – Да что же это за мальчишество!

* * *

Умом Лика Вронская понимала: Андрей Захаров имеет полное право опаздывать на им же самим назначенную встречу. Во-первых, аксиома: клиент всегда прав. Бизнес – штука непредсказуемая, Андрея могли задержать телефонные звонки, неожиданно возникшие проблемы – это второе. Вечные пробки, давно превратившие для москвичей любое перемещение по городу в перманентные бои без правил, – существенное и объяснимое третье. Но самое главное – у Захарова горе, убили подругу жены. Хочется надеяться, что в тот момент, когда его разыскали с вестью о гибели супруги, Светлана находилась рядом с ним и все быстро выяснилось. Потому что, если ее не было, Андрей пережил такое – врагу не пожелаешь…

«Все это понятно, – подумала Лика, откладывая журнал, читать который мешало закипающее раздражение. – К тому же волноваться и злиться в моем состоянии особенно вредно. Но ничего не могу с собой поделать. Пунктуальность, переходящая в маразм. Педантичность, доведенная до абсурда. Со всем могу смириться: с небрежностью, рассеянностью, невыполнением обязательств, с чем угодно. Но когда человек опаздывает больше чем на пятнадцать минут, контроль над собой утрачивается полностью!»

Она вскочила с дивана, подтянула сползающие джинсы – пока беременность положительно сказывалась на фигуре, токсикоз исторгал из организма все, кроме грейпфрутов, – и нервно заходила по приемной.

– Я идиотка! – бормотала Вронская, курсируя от секретарского стола к белым кожаным креслам и обратно. – А так торопилась, так летела. Даже с Седовым толком не пообщалась…

Следователь позвонил рано утром. И слабым голосом сказал:

– Ты мимо прокуратуры проезжать не будешь? Инга просит твой новый роман с автографом.

Звонок приятеля был более чем некстати. Недавние страстные объятия с унитазом парализуют врожденную тягу к коммуникации, даже с друзьями. Но это же все-таки Седов, с которым не один пуд соли съеден…

– Заеду на днях, – пообещала Лика, мысленно проклиная тягу подружки следователя к детективам. – А чего у тебя голос такой убитый?

– На труп выезжал, не ложился. Надо ехать домой. Мне вообще отгул полагается после ночного дежурства. Но наша работа – как болото. То одно, то другое. Затягивает, не вырваться, – Седов попытался говорить бодрее, но вышло у него это плохо. – Сначала вообще думал, что попал, что жену миллионера Захарова в нашем округе на тот свет отправили. Оказалось, не жену, а подругу жены. Кстати, а ты с Захаровым не знакома? Может, писала про него?

– Знаешь, да, писала. И еще буду писать. Он мне вчера биографию заказал, мы вот буквально через час встречаться должны. Хотя не знаю, с учетом произошедшего…

Да, она сомневалась: ехать, не ехать. Номер своего мобильного Захаров не оставил. Пришлось перезванивать секретарю – та сообщила, что пропуск заказан, информации об отмене или переносе встречи нет. И вот лицо рисуется в темпе марша, напяливаются неудобные, но дорогие джинсы, потом изматывающая битва с пробками. И ради чего все это? Андрей опаздывает больше чем на час!

«Домой поеду, – решила Вронская, остановившись у вешалки. – Конечно, мне нужны деньги, Андрей обещал хороший гонорар, для популяризации моего имени поработать над биографией миллионера тоже отлично. Но смысла ждать больше нет. Будет нужно – сам меня найдет».

Она набросила пальто, подхватила с дивана рюкзачок и потянула на себя тяжелую дверь приемной.

– Ты далеко собралась?

Андрей Захаров собственной персоной…

Как всегда, он отлично выглядел. Одежда в спортивном стиле – судя по неброским оттенкам и идеальному покрою, дизайнерская. Свежий парфюм, блестящие, довольно длинные русые волосы с едва заметными нитками седины. Но больше всего Лику поразил взгляд – энергичный и веселый.

– Смотри, влюбишься, придется прекращать работу, – улыбнулся Андрей и вдруг погладил Лику по голове. – Давай, хватит тупить, пойдем разговоры разговаривать.

От странного неожиданно панибратского жеста Вронская вздрогнула и пробормотала:

– Да, пойдем. Не ожидала, что ты придешь. Я знаю, у тебя горе.

– У меня? – Распахивающий дверь в свой кабинет Захаров с удивлением обернулся. – Я ж живой и здоровый, чего париться! Да я и козу эту запомнил лишь потому, что малая моя все время ныла: устрой на работу, купи квартиру. Машину, кажется, ей тоже оплатил на днях. Нельзя так! И я Светке объяснял: каждый человек всего в этой жизни должен добиваться сам. А если он живет на халяву, то ничем хорошим это не заканчивается. Че, я не прав?

– П-прав, – послушно подтвердила Вронская, проходя вслед за Андреем в кабинет.

Ее привыкший кроить детективные сюжеты мозг мгновенно выдал следующий синопсис. Миллионер, уставший от вечных дотаций на содержание приятельницы жены, решает вопрос радикально. Киллеры нынче не так уж и дороги. И потом – это разовая выплата, рассчитался – и все. А неизвестно, чего еще потребует после машины жадная подруга; аппетит приходит во время еды.

«У меня паранойя, – вытаскивая из рюкзачка диктофон и блокнот, прокомментировала Вронская собственные мысли. – Написание детективов плохо сказывается на добром отношении к людям. Всех и каждого начинаю подозревать в злых намерениях. Плюс беременность, состояние прекрасное, но, кажется, разжижающее мозг».

– Слушай, я вот что подумал, – выпалил вдруг Захаров, посмотрев на часы. – Пошли йогой позанимаемся. У меня здесь зал, свой тренер. Одежду тебе подберем, не волнуйся, с этим без проблем. Как-то все-таки меня напрягли последние события. Релакс нужен. Не хватало еще заболеть из-за этой козы!

Перед глазами Вронской вдруг возникла картинка, которую она в последнее время видела слишком часто и слишком близко. Унитаз, шум спускаемой воды… Вот бы еще сияющего жизнерадостного Андрея смыть прямо в трубу, далеко-далеко, как исторгнутый из организма завтрак или обед!

Но что, если все это только игра с его стороны? Люди не могут быть такими жестокими! И смерть любого человека пусть если и не потрясает до глубины души, то минимум требует уважения. Похоже, и правда речь идет об игре. Но Захаров переигрывает…

– Йога – это прекрасно, – натянуто улыбнулась Вронская. – С удовольствием составлю тебе компанию.

Она понуро направилась к двери, но замерла. Оказывается, в журнальный столик вмонтирован потрясающий аквариум! Под прозрачным стеклом плавает ярко-зеленая, как елочная игрушка, рыбка!

У Лики сразу же возникло желание восхититься оригинальным аквариумом, выяснить, как рыба дышит. Ведь она же практически со всех сторон замурована в стекло, только «пол» ее домика отделан плиткой с древнеегипетскими картинками, но и он тоже не пропускает воздух!

Однако, поразмыслив, Вронская оставила свои восторги при себе. После резких жестких фраз Андрея говорить комплименты по поводу стильного интерьера рабочего кабинета и чудесного аквариума – это лишнее.

* * *

Трясущимися руками с плохо гнувшимися пальцами попасть по крошечной кнопке серебристого плеера было непросто. Помучившись, Моцарт кое-как изловчился, запустил миниатюрный прибор. Подключил наушники и откинулся на спинку автомобильного сиденья.

Кружащаяся, легкая и воздушная мелодия Сороковой симфонии наилучшим образом подходила и морозному солнечному утру, и самой Москве, яркой, нарядной, неожиданно новой.

Моцарт смотрел в окно и умилялся.

Как все изменилось за пятнадцать лет! Иномарок на улицах полно. И какие длинные иногда встречаются. Как они, интересно, разворачиваются, эти автомобили-крейсеры?!

От рекламы в глазах рябит. Тряпки поперек улиц, огромные плакаты вдоль дорог, сверкающие плоские шкафы в центре через три метра буквально понатыканы. Вывески по ночам так и светят, красным, золотистым, зеленым. Радуга, в натуре.

А технические прибамбасы чего стоят! Телефоны сотовые, даже у детей малолетних. В съемной квартире чайник умный имеется. Вжик – и вода закипела, чифирь – не хочу. И стиральная машинка есть, хозяйка базарила, сама стирает, только включи.

«Как жизнь изменилась, – подумал Моцарт, невольно любуясь зданием офиса Андрея Захарова. Не очень высокое, овальной формы, с большими светло-голубыми стеклами, оно напоминало летающую тарелку. – И все мимо меня прошло. Ничего я теперь не понимаю. Телик включил – пацана своего бывшего увидел, Битума. Хороший пацан был. Расплавит зелье свое битумное, и к должнику, а потом в морду ему плясь… Депутатом стал, брюхо нажрал. А кореш „прошляка“[23] Резвана теперь вообще типа авторитета, губернатор, что ли. Ничего не понимаю. Кроме одного. Захаров мне за все ответить должен».

Сороковую симфонию сменила Двадцать пятая, стремительная, пронзительная. И прекрасная, как мысли о мести.

На свободе, впрочем, думать об окончательном и полном расчете с Захаровым было менее приятно, чем на зоне. На нарах все таким простым казалось: выйдет и своими руками придушит. И – чтобы никаких концов, хватит, свое отсидел давно. И даже когда уже «откинулся», документы новые справил, машину неприметную купил, чтобы выслеживать удобнее было, тогда еще тоже радовался. Охраны у Захарова нет. Бомбу к машине можно прикрепить, чтобы рвануло на фиг и разнесло Андрейку по запчастям. Или из волыны в упор выстрелить. Винтовка не подходит. Снайперку можно подыскать хорошую. Но руки… Дрожат, суставы на пальцах почти не гнутся. А промахов при расчете с Захаровым быть не должно, один раз промахнулся, больше не надо.

«Хорошо, что горячку не порол, думал, выбирал, как именно Андрея на тот свет отправить, – думал Моцарт, постукивая пальцами по коробке передач в такт музыке. – Охрана-то есть все-таки, пасут его, сопровождают. Под прикрытием он. Стоило только какому-то хмырю внезапно к Захарову приблизиться – откуда ни возьмись два бугая выскочили. И с тачкой чуть не прокололся, прошел пару раз возле нее на стоянке, сразу крепкий парниша из офиса вылетел. И сколько еще осечек было, обидных, досадных. Но что теперь душу травить. Осторожнее надо действовать. Да уж, с нар оно все проще казалось…»

На ступеньках офиса показалась высокая крепкая фигура, и Моцарт быстро выключил музыку, завел двигатель.

Серебристый джип Андрея Захарова уже выезжал со стоянки. Моцарт вывернул руль, стараясь обогнуть припаркованный перед его «девяткой» «BMW», и выругался. Вслед за джипом со стоянки выехала иномарка, прилепилась к машине Захарова. «По городу повожу, – Моцарт упрямо стиснул зубы. – А там видно будет…»

* * *

– Светлана Юрьевна, у нас ботокс закончился и препараты для гликолевого пилинга. А еще тут фены предлагают – отличное качество, приемлемые цены, может, тоже заказать? Светлана Юрьевна? Вы меня слышите?!

Слова застревают в горле. Обычные дела – какая нелепость, полная бессмыслица. Все кажется ненастоящим: «Vertu» в руке, проблемы салона, этот дом. Есть только глаза, они больше не могут плакать, почти не видят, вместо век – наждачная бумага, а зрачки как сухой песок. И еще есть крик, методично разрезающий тело. Он находится внутри, острый и болезненный. Когда еще не были сорваны связки и получалось выпускать его наружу, страдания не казались такими мучительными.

Света попыталась сказать администратору, что Полину убили. Почувствовала, как слабо шевельнулись губы.

Но не услышала даже шепота.

Кажется, телефон выскальзывает из рук, падает на ковер.

В затылок бьет острая боль.

Она тоже упала? Все равно…

…Раньше ее лица – только запахи. Остро и едко воняет хлоркой. Разит от мокрых запачканных штанишек. Еще какой-то дымный запах, горелый. А потом в памяти появляется Полька, красная, орущая. Она отчетлива видна через деревянные столбики кроватки. Между столбиками легко проскальзывает рука. Но кроватка Поли все же далеко, до нее не дотянуться. У нянечки лица нет, видны только огромные красные пальцы и грудь, чуть ли не вываливающаяся из белого халата.

Через какое-то время на Полю смотреть уже не хочется. Она еще не говорит. Но, проглотив свою порцию пюре, жадно зачерпывает ладошкой из Светиной тарелки. За что воспитательница, придя в себя, звонко шлепает воришку по попе. От справедливой расправы жгучие слезы на щеках Светы подсыхают. Но обида все равно так огромна! Поля ведь съела две порции, а она только одну, и ей, как всегда, очень хочется кушать… Даже ночью Света просыпается, чтобы убедиться – она так и лежит спиной к кровати Полины.

Лет в шесть Света ей отомстила. Не то чтобы специально. Так получилось. В комнате для игр была кукла, настоящая Красная Шапочка, с золотистыми волосами, в синем платьице и белом передничке. Кукла умела спать. Когда ее клали на спину, голубые глаза с черными пластмассовыми ресничками по-настоящему закрывались!

– Вы ее испачкаете, – говорила воспитательница.

И играть с Красной Шапочкой не разрешала. Кукла сидела в шкафу, красивая, заманчивая.

Пробраться в комнату для игр мимо задремавшей нянечки было просто. Достать куклу оказалось сложнее, пришлось подставить к шкафу стул, чтобы дотянуться до полки. Покормив Красную Шапочку и уложив ее поспать, Света с сожалением вскарабкалась на стул, и… большое стекло, прикрывавшее все полки шкафа, больше не отодвигалось. Оставить куклу на полу? Но тогда завтра воспитательница станет выяснять, как это случилось! Засунуть Красную Шапочку вредной Поле под одеяло показалось отличной идеей. Впрочем, наказали не Полю, а ее заклятую врагиню Наташу. Которая утром радостно закричала на всю спальню:

– Ко мне Красная Шапочка спать пришла!

А Поля склонилась к Светиной кровати:

– Дурочка, если мы с тобой раздружимся, ты же одна будешь! Совсем одна…

Света презрительно хмыкнула:

– Вот еще! За мной скоро мама придет. Она просто пока не может. А как сможет, то заберет.

– Дурочка, – Поля старательно согнула мизинец и протянула руку, – у тебя нет мамы. И у меня тоже нет. Никто нас отсюда не заберет. Никогда. Давай! Мирись-мирись-мирись.

– И больше не дерись, – послушно продолжила Света. Потом выдернула ладошку и заплакала.

Мама – не принцесса, которую забрали злые волшебники. Не космонавт, летающий среди звездочек вместе с Юрием Гагариным. Не разведчица, бесстрашно сражающаяся с немцами.

Мама оставила ее. Бросила… Может, так и получилось, что тогда она не могла забрать с собой дочку. Но потом, сейчас! Она ведь могла бы просто узнать, любит ли ее доченька, ждет ли. И Света бы сказала: «Не надо мне самой красивой куклы, Красной Шапочки, и конфет совсем не надо. Только забери меня домой, я послушной буду всегда. А люблю я тебя, мамочка, сильно-пресильно. Каждую секундочку люблю, все время помню про тебя». Мама не пришла. И не придет, потому что много раз уже были весна и осень, и сторож дядя Витя надевал вывернутый наизнанку тулуп и приклеивал бороду из ваты. А мамочки все нет и нет почему-то…

Мамы не было, была Поля.

Она списывает задачи по математике, которые у нее никогда не решались. И рисует картинки, которые не получались у Светы. Она ворует шмат недоваренного мяса и дает его кусать по очереди, хотя сама совсем худышка. Она сидит у постели, когда от жара Света уже почти ничего не осознает. Только ясно, что врачиха так и не смогла увести Польку. Поля рядом, подносит ко рту кружку с водой, что-то холодное кладет на лоб. И так будет всегда.

Запомнилась каждая черточка ее лица, вечные цыпки, разбитые коленки. Все детство – Поля, вся жизнь – подруга…

И даже после детдома. Одно ПТУ, одна комната в общаге, одни приличные туфли – все на двоих.

Только Андрея на двоих разделить не получилось…

… Она очнулась от звонка сотового телефона.

– Светлана Юрьевна, я все жду, жду. А вас нет. А ботокс закончился, – бодро залопотала администратор. – И препараты для гликолевого пилинга.

Света приподнялась на локоть, размахнулась и швырнула сотовый телефон об стену.

Если бы только можно было умереть вместо Поли! Полька же еще и не жила по-человечески, только-только ее Андрей на работу устроил, квартиру купил. У нее даже ощущения радости не успело возникнуть. Лишь благодарность, как у бездомной собаки…

Санкт-Петербург, 1885 год, Карл Фаберже.

«Жена отлично придумала: вести учетные книги, – радовался Карл Фаберже, изучая записи. – Заказов много, мастерских под нашим началом работает все больше и больше. И вот, пожалуйста, в книгах все подробнейшим образом отмечено. Что поручалось Реймеру, и Тилеману, Аарне и Армфельдту».[24]

Покончив с делами, он встал из-за стола. И, направляясь к двери, ведущей из кабинета прямо в магазин, потрепал по светлой головке сына, увлеченно играющего со старыми макетками.

– Сашенька, тебе интересно? Ты тоже будешь ювелиром?

Круглые ярко-синие, «фабержевские» глаза сына сделались и вовсе огромными.

– Папенька, Сашка спит еще. А я – Евгений Карлович, – возмущенно буркнул ребенок.

– Прости, сынок, я оговорился, – покраснев от стыда, соврал Фаберже. Права Августа: он точно сходит с ума со своими камнями. Женя на три года старше Саши, да и как вообще можно перепутать собственных детей! – Ну что, Женька? Что, Евгений Карлович?! Будешь скоро мне помогать, да?

Нахмурившееся личико осветилось улыбкой. Сын важно кивнул и вновь занялся макетками. А Карл заспешил в магазин на помощь приказчику. Через стеклянную дверь виднелось его вспотевшее от усердия круглое лицо. Приказчик доставал все новые и новые футляры. А покупатель, едва взглянув на изделия, что-то рассказывал, увлеченно размахивая руками.

И оба они обернулись на звук открываемой двери.

– Карл Густавович, приветствую!

Фаберже мысленно выругался. Покупатель, князь Голицын, – пренеприятнейший тип. Да, при деньгах. Выбирает много, не торгуется, не скупится. Но никакой радости от того, что особняк князя набит изделиями от Фаберже, не возникает. Страсть князя – дань моде, не более того. Был бы в почете другой ювелир – скупал бы с таким же азартом его работы. Красоты не видит, в искусстве ничего не понимает. Настоящему ценителю, бывает, дешевую вещь продашь – а радости, как от получения крупного заказа. К тому же князь Голицын – жуткий сплетник и болтун. Специально время тянет, приказчика мучает. Что за странная потребность у этого человека, всенепременно пересказывать сплетни и слухи?!

– Здравствуйте, ваше сиятельство, – сдержанно ответил Фаберже, проходя за витрину. – Что могу предложить вам?

Голицын, не глядя, ткнул тросточкой между бокалом из горного хрусталя и кубком такой же ледяной прозрачности.

– Возьму это! А мне, Карл Густавович, представляете, орден недавно дали. А я – вот хотите верьте, хотите нет – ни малейшего представления не имею, за какие заслуги. Орден – а я в догадках теряюсь!

Упаковывая для князя бокал, который показался менее удачным, чем кубок, Карл улыбнулся.

– Я, князь, тоже не знаю, за что вам орден дали.

Голицын, явно ожидавший если не долгого перечисления своих заслуг, то хотя бы поздравлений, обиженно поджал губы. И, быстро рассчитавшись, холодно попрощался и вышел вон.

Приказчик, убирая ассигнации в кассу, расстроенно вздохнул:

– Зря вы так, Карл Густавович. Право ваше, конечно. Но покупает князь много, а ну как обидится?

– Пускай обижается. – Фаберже довольно осмотрел витрину. На ней, взамен пару дней назад проданной, вновь появилась композиция из ландышей. – Ненавижу сплетников, лицемеров и хвастунов!

– За братиной пришел, – прошептал приказчик, завидев на пороге магазина мужчину в казачьей форме и большой белой папахе. – Таким всегда нужны братины. А нам как раз из мастерской привезли, даже выставить не успел еще.

Он нагнулся под прилавок, завозился там с коробкой.

– Позвольте представиться, генерал-адъютант Петр Алексеевич Черевин, – зычно гаркнул посетитель.

Карл Фаберже, уже успевший разглядеть генеральские погоны, вежливо кивнул. И с трудом сдержал улыбку. Приказчик, заслышав, кто пожаловал, от неожиданности ударился о прилавок головой и тихо охнул. А потом отчего-то легонько хлопнул его по голени.

– Мне нужен Карл Густавович Фаберже. – Гость осмотрелся по сторонам и довольно крякнул. – Правду при дворе говорят, красивая работа!

Красное лицо, мясистый нос, повисшие усы, рыжие от табака. Не красавец, натуральный вояка, спитой, резкий. Да и вся генеральская фигура – громоздкая, неповоротливая, в магазине, наполненном хрупкими изящными предметами, смотрится весьма и весьма рискованно.

Испытывая лишь одно желание – поскорее выпроводить генерала, Карл натянуто улыбнулся:

– Это я. Приветствую вас с превеликим удовольствием. Что угодно вашему высокопревосходительству?

Из-за прилавка вынырнул приказчик и льстиво затараторил:

– Какая честь! Сам генерал Черевин к нам изволил пожаловать! Сейчас же закроем магазин и займемся вами, одну секундочку.

Подскочив к двери, он щелкнул ключом.

Карл удивленно посмотрел на обтянутую жилетом подобострастно склоненную спину приказчика, на трясущиеся его руки, на даже как-то торжественно засиявшую меж напомаженных кудрей проплешину. И вздрогнул.

Генерал сказал «при дворе»…

Память тут же услужливо помахала перед глазами газетой с фотографией гостя, выглядывающего из-за плеча государя.

И волнение крутым кипятком заструилось по венам.

В магазин-то пожаловал сам начальник охраны его величества, близкий государю человек. Вроде бы сплетник Голицын именно про него говорил – «дежурный генерал», исполнитель самых разных поручений императора.

– Пожалуйте, извольте предложить вам чаю! И, конечно, все покажем. А если хотите, можно и из мастерских вещи доставить, в работе, но почти оконченные. – Приказчик метался меж витринами, выкладывая футляры. – Какая честь для нас, ваше высокопревосходительство! Вот, пожалуйста, извольте глянуть!

– Не я смотреть буду. – Генерал с досадой поморщился. Отчего сразу стало понятно: суетящийся малый ему не по нраву. – Государь видеть желает. И работы все ваши, и Карла Густавовича собственной персоной. Извольте приготовляться к отбытию в Гатчину.[25]

«Какая неожиданнейшая приятная новость! – обрадовался Карл, с обожанием глядя на Петра Алексеевича. – Самому государю представленным быть почетно, весьма почетно. И наши изделия показать. Значит, хвалят. Я знал, ведь покупают, заказы исполнять не успеваем. Но что сам государь отметит, и в мыслях никогда не было».

Потом, за немного улегшейся волной восторга, на него вдруг навалилось тяжелое оцепенение.

Александр III, огромная, как у медведя, фигура c угадывающимся под белым мундиром с золочеными пуговицами брюшком. Лохматая, кустистая борода. Со времен Петра I государи бороду не носят. Но Александр III на обычаи не смотрит. Анекдот про него рассказывают-с. Ловит государь щук в Гатчине, адъютант к нему приходит со срочной телеграммой из Европы. «Пока русский царь удит рыбу, Европа может подождать», – ответствует.

Русский царь, русская манера, стиль… Александр III сменил армейское обмундирование! Ужасно сменил, вульгарно, моветон! Теперь форма сделалась похожа на русский национальный костюм. Мундир свободного покроя в виде двубортной куртки без пуговиц и цветных лацканов, барашковая шапка с кокардой, шаровары с цветным кантом. Это просто даже непонятно, как такое случиться могло! Офицер нынче походит на обер-кондуктора, гвардейский стрелок – на околоточного надзирателя, а смешнее всего глядеть на фельдфебеля. Ну вылитый сельский староста в кафтане да с бляхой!

И вот в руках такого, с позволения сказать, русского медведя… Что? Большим спросом у клиентов пользуются тонкие бокалы горного хрусталя – строгие, изящные. Цветочные композиции из драгоценных и полудрагоценных камней – такие натуральные, будто минуту назад еще в лесу росли.

Государь увидит ландыши, его, Карла, ландыши, те самые, из детства, воплощенные мастерами куда лучше явившейся смелой фантазии. Увидит – и, конечно же, заругается, не оценит. А как он может оценить, коли архитекторы по его приказу сделались как сумасшедшие, строят то ли палаты, то ли терема?! Коли в Арсенальной зале Гатчинского дворца император принимает министров за столом, рядом с которым чучело медведя стоит да качели детские в форме лодки, а по стенам рога лосей и оленей развешаны?!

– Для меня большая честь показать государю изделия нашей фирмы, – только и смог выговорить Карл, когда понял, что глаза Черевина глядят из-под кустистых широких бровей уже колюче и настороженно. – Я чрезмерно польщен вниманием и доверием…

Всю дорогу до Гатчины генерал не закрывал рта. Для громогласного голоса Черевина не составляло ни малейшего труда заглушить стук колес поезда. Ехали в первом классе. Да какая радость от синего вагона при таком попутчике! Карл весь измучился, вынужденный выслушивать подробности государевой охоты.

– На охоту все гости часто приглашаются. Но вам, Карл Густавович, – Петр Алексеевич с сожалением вздохнул, – пока не доведется компанию в этом чудесном времяпрепровождении составить. Приезд ваш в тайне надлежит пока держать. Государь хочет сюрприз для императрицы в вашей мастерской заказать. Говорит, хоть и привыкла Мария Федоровна к России, по дому все равно тоскует самым сильнейшим образом.

После этой фразы страх Карла схлынул весь, целиком и полностью, без остатка.

У медведя доброе сердце.

Брал в жены чужую невесту, о чувствах речи наверняка не шло[26]. Выходит, что полюбил? И хочет удивить подарком?

Он беспокоится, что она тоскует.

Тоскует по дому…

Мысли Карла лихорадочно заметались. Вспомнилось вдруг, что государь очень набожен. Но Мария Федоровна… Подарок предназначается ей, а она скучает по дому… Кстати, в Копенгагене ведь очень богатая ювелирная коллекция, и среди примечательнейших изделий вроде бы имеется…

Да. Да-да-да! И память о родине, и набожность. Все это можно объединить. И понятно уже даже стало, как именно это надлежит сделать! Пасхальное яйцо, похожее на то, что есть в датской коллекции, напомнит императрице о родном крае. И невозможно придумать лучшего подарка от государя, который, как всем известно, ходит к каждой обедне…

Он вспомнил мельчайшие особенности пасхального яйца из датской коллекции. Слоновая кость снаружи, а внутри золото. Желток-крышечка открывается, и на ладони оказывается золотой цыпленок с алмазными глазками. Но и в нем хитрый замочек, нажимаешь на брюшко, и в миниатюрной шкатулке появляется золотая корона с алмазами и колечко с бриллиантами.

Глаза Карла заволокло черной пеленой. И он терпеливо ждал появления привычного уже серебристого кокона, который, рассеявшись, чудеснейшим образом показывал изделие вплоть до мельчайших деталей. Он давно уже не лишался чувств во время таких видений. Ждал, предвкушал, хотелось лишь скорее рассмотреть во всех подробностях будущую свою работу…

Явившееся в воображении яйцо было поразительным. Никакой слоновой кости – белая непрозрачная эмаль и яркое золото, желто-белое, с добавлением в сплав больше серебра, а не меди, дающей теплый рыжий отблеск. Но сейчас рыжины нет, золото сияющее, беловатое! Цыпленок тоже из золота, но глаза рубиновые, а не алмазные, так будет ярче, живее. Внутри, возможно, корона, камни, ее украшающие, – рубины и алмазы, вот тут дуэт оправдан. А колечка, как в датской коллекции, изготовлять не нужно, это лишнее…[27]

«Сюрприз, яйцо с сюрпризом, – радовался Карл, мысленно уже рисуя эскиз. – Сюрприз – очень хорошо, изумительно. Мне никогда не забыть той вишневой косточки, которая вдруг явила истинное мастерство. Удивлять – вот что должна делать хорошая тонкая работа».

– Карл Густавович, воля, конечно, ваша, – громогласно прервал размышления Фаберже Черевин. – Вы можете и дальше в купе сидеть. Но шкатулки все погружены, карета ждет. К государю опаздывать негоже!

* * *

Амнистии руководительница службы безопасности «Pan Zahar Group» Жанна Сергеевна Леонова совершенно не понравилась. Зеленая попугаиха, подаренная следователю Владимиру Седову на День юриста, описала в честь появления женщины в кабинете круг почета. И со снайперской точностью нагадила на рукав ее черного элегантного пальто. А потом возмущенно выдала:

– Чик-чик-чик! Пр-реступность наступает!

Все это свидетельствовало о наивысшей степени возмущения своенравной птицы.

– Извините, – Володя протянул Леоновой салфетку. – Вот, просто вытрите. Или лучше я вам помогу. Видите, пятна нет.

Он помог женщине снять верхнюю одежду, махнул рукой на стул, где обычно присаживались допрашиваемые, включил компьютер.

Ожидая, пока кряхтящая от старости техника загрузится, следователь наконец получил возможность хорошо рассмотреть лицо сидящей напротив гражданки Леоновой. И мысленно согласился с Амнистией: неприятная особа. И не потому, что не обладает ни красотой, ни молодостью. Выразительные голубые глаза, ровный прямой нос, едва заметная маленькая родинка у четко очерченных губ. Особенно эффектно выглядят оригинально постриженные пепельно-русые волосы. Нет, формальных изъянов во внешности не видно. Но, как ни странно, это лицо отталкивает, а не привлекает. Может, оттого, что в нем видны штрихи, которые скорее свойственны мужским лицам? У женщин не бывает таких категоричных морщин на лбу, упрямых складок у губ…

«А если они и бывают, то я их вижу впервые. В любом „синем чулке“ можно разглядеть зачатки женственности. Леонова явно следит за собой, прическа, костюм, обувь – все стильно, со вкусом, не к чему придраться, – подумал Седов, открывая на компьютере бланк с протоколом допроса. – Но все-таки странное у меня сейчас чувство, вижу перед собой женщину, а все равно кажется, что мужик. А какое у нее самообладание! Не нервничает, не волнуется. Ледяное спокойствие… Хотя, наверное, женщина, занимающаяся такой работой, как у Леоновой, и должна отличаться. Знаю, что есть руководительницы охранных агентств. Но о тех, кто возглавляет службу безопасности коммерческого предприятия, даже не слышал».

– Вы были знакомы с гражданкой Калининой Полиной Анатольевной? – спросил Седов, вытаскивая из пачки сигарету. – Жанна Сергеевна, в этом кабинете курят, так что, если хотите…

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, спасибо. С Полиной мы знакомы год и девять с половиной месяцев.

«Девять с половиной месяцев» следователя доконали окончательно. Мало того, что не сказала, курит, не курит, вообще никак не продемонстрировала своего отношения к наполняющим кабинет клубам дыма. Так еще и эти «девять с половиной месяцев»!

– Чувствуется, вы подготовились к нашей беседе, – саркастически протянул Володя, давя в набитой окурками пепельнице едва разгоревшуюся сигарету. – Все продумали, да? И алиби у вас на вчерашний день, временной промежуток с двадцати до двадцати одного часа, подготовлено? И объяснение, почему визитка ваша возле трупа валялась?

Никакой реакции. Ни-че-го! Мимика – как у посмертной маски. Тело не оживленнее мумии, ни единого непроизвольного движения.

– Я предполагала, какие вопросы будут вас интересовать. И, конечно, обдумывала свои ответы, – глядя Седову прямо в глаза, ровным голосом сказала Жанна. – Вам ведь надо как можно быстрее выполнить свою работу. Мы тоже собираемся проводить собственное расследование. И, конечно, в случае появления значимой информации поставим вас в известность. Вчера с девятнадцати тридцати до двадцати одного тридцати я была в салоне красоты, которым руководит жена Андрея Захарова Светлана. Вы можете проверить это у мастеров. Визитку Полине я оставила в связи с тем, что собиралась делать в своей квартире ремонт. Полина была хорошим дизайнером, и ее работы соответствовали тому, что мне хотелось бы видеть у себя дома.

– Глядя на вас, не скажешь, что вас волнует, как выглядит ваш дом, – вырвалось у Седова, уже пришедшего в отчаяние от невозмутимого спокойствия женщины. Робот просто, ни одной человеческой эмоции! – Вы были в дружеских отношениях с Полиной? Может, она вам говорила о конфликтах с кем-либо, об угрозах?

Особенно умилил Володю собственный вопрос о дружбе. Какая дружба с роботом! К садовой скамейке или фонарю скорее проникнешься симпатией, они больше эмоций вызывают, чем эта Антарктида в изящном сером брючном костюме!

– В дружеских отношениях не были. Калинина дружила со Светланой Захаровой. Они знакомы с детства. Об угрозах именно Полине мне ничего не известно.

– А об угрозах в чей адрес известно? – живо поинтересовался Седов и поежился. Холодность собеседницы начинала материализовываться в реальные физические ощущения. А ведь на нем теплый свитер. Сегодня встреч с начальством и походов в СИЗО не намечалось. Можно было позволить не напяливать ненавистный синий форменный костюм, гроб этот тесный и неудобный. А надеть удобный шерстяной свитер. Который сейчас отчего-то теплым больше не кажется…

Жанна открыла лежащий на коленях темно-коричневый портфель, достала файл с бумагами.

– Я подготовила информацию за последние полгода. 8 августа. Телефонный звонок с угрозами в адрес Виктора Паничева, второго совладельца нашей компании. Проверка показала, что звонок сделан лицом, страдающим психическим заболеванием и находящимся в изоляции. 3 сентября поступило письмо, адресованное Андрею Захарову. Ничего серьезного, отправлено из офиса мелкой фирмы, пытающейся внедриться на рынок безалкогольных напитков. Вы можете сами посмотреть. – Жанна положила файл перед Седовым. – Мы регистрируем все подобные происшествия, архив ведется более семи лет. Если нужна вся информация полностью, я могу ее предоставить.

«И чего я на нее взъелся? – с раскаянием подумал Седов. – С этой Леоновой приятно иметь дело!»

Он встал из-за стола, включил чайник и, заглянув в две синие жестяные банки, поинтересовался:

– Чаю или кофе хотите? Слушайте, а вот как вы проверяете все эти угрозы? Если все по уму делать, то тут потребуется маленькая спецслужба. Ваша компания настолько успешна, чтобы содержать такую солидную службу безопасности?

– Мне чай без сахара, пожалуйста. Компания – лидер рынка безалкогольных напитков. Мы занимаем большой процент в доле овощной продукции быстрой заморозки и пытаемся войти в сектор таких продуктов, как пельмени и вареники, и…

Так же подробно и обстоятельно рассказала Жанна и о структуре и численности службы безопасности. Картина вырисовывалась любопытная. Служба была небольшой и вот по какой причине. Один из совладельцев, Виктор Паничев, четко следовал всем рекомендациям Леоновой и не возражал против охранника-водителя и прикрепленного. Но второй, Андрей Захаров… Лучше бы он пытался перещеголять других крупных бизнесменов по численности охранников. Но его понты были направлены в противоположную сторону: никто мне не нужен, я сам люблю водить машину, бизнес у меня честный, поэтому рядом со мной никого быть не должно.

– Не буду говорить обо всех нюансах, но мы пытаемся обеспечивать безопасность Андрея Владимировича с учетом его категорического возражения против классической схемы. Но, конечно же, все наши хитрости менее эффективны, и меня это беспокоит. Штатных сотрудников, включая меня, двенадцать человек. Охрана офиса, завода и кафе-баров обеспечивается наемными работниками ЧОПа. Это выгодно по материальным соображениям, претензий к их работе нет. Но вот наше руководство… – вздохнула Жанна, отставив пустую чашку. Любопытная Амнистия сразу же спикировала на ее край и заглянула внутрь. И гневно чирикнула. Ничего не оставили бедной птичке!

– К сожалению, – продолжала руководительница службы безопасности, – примеру мужа со временем последовала и Светлана Юрьевна и тоже стала сама садиться за руль. Я рекомендовала ей проявить осмотрительность. Особенно после того, как в офис прислали письмо угрожающего характера.

– Какое письмо?

– Оно там, посмотрите. Два месяца назад пришло.

Следователь вытащил бумаги, нашел конверт без обратного адреса.

«Светка, шлюха, оставь Андрея в покое, иначе тебе не жить».

– Мы установили только почтовое отделение, с которого было отправлено письмо. Больше информации получить в этом случае невозможно. И я советовала Светлане проявить осторожность. И у Андрея, и у Виктора множество поклонниц, они публичные люди, хорошо выглядят, очень богаты. С ними постоянно пытаются познакомиться, звонят, караулят у офиса, ресторанов, фитнес-центров. Кстати, по этой причине у нас в офисе несколько лет назад и был оборудован собственный тренажерный зал. В Интернете множество любительских сайтов, посвященных нашему руководству. Мы отслеживаем эту информацию, чтобы если не предотвращать инциденты, то хотя бы иметь представление об источниках потенциальной угрозы. И, конечно же, Светлане Юрьевне следовало бы проявить больше осмотрительности. Женщины, навязчиво атакующие Андрея, неадекватны.

«Что ж, пожалуй, появляется еще одна версия, кроме первоначальной, грабежа. А что, если Полину просто перепутали со Светой Захаровой? – подумал следователь, постукивая карандашом по столу. – Они ровесницы, примерно одного роста и телосложения. Обе блондинки, если я ничего не путаю, или Захарова вдруг не сменила масть, у девочек это часто бывает… Их запросто могли перепутать. Полина управляла машиной Захаровой, зимой темнеет рано. И случилось то, что случилось».

– Жанна Сергеевна, а можно ли получить информацию по девушкам, которые оказывали знаки внимания Андрею Захарову? – задумчиво поинтересовался следователь.

Руководительница службы безопасности кивнула:

– Конечно. Я перешлю вам ее по электронной почте. И мы тоже попытаемся работать в этом направлении. Хотя мне лично кажется, что все-таки убийца польстился на дорогой автомобиль. «Porsche» угоняют часто. Светина машина, как и автомобили руководства нашей компании и членов их семей, оборудована серьезной противоугонной системой. Которая не по зубам даже профессиональным взломщикам. Но преступник не мог об этом знать…

* * *

– Танюшка, знаешь, чего я тебе хочу сказать?

Жена улыбнулась. Видеть ее через свой старенький телефон оперативник Паша, конечно, не мог. Просто почувствовал: улыбается. У супруги такая очаровательная солнечная улыбка! С другого конца Москвы тепло ее донеслось. И сразу как-то уютнее стало. Хотя лицо царапает колкий декабрьский ветер. А руки как закоченели, мама дорогая! Кажется, только минуту назад перчатки стянул: за хот-дог расплатиться и жене позвонить. Еле получилось негнущимися пальцами войти в телефонную книгу и найти самого любимого абонента. Но вот Танюшка улыбнулась, и на выстуженной Красной площади сразу обнаружились не только сугробы, но и праздничные гирлянды на витринах магазинов и кафе, а еще…

– Тань, ты представляешь, в центре уже елку украсили! Красиво как! Надо с девчонками обязательно выбраться. И каток, кстати, залили. А, спортсменка, слабо на коньках?

– А я думала…

Паша довольно зажмурился. Она улыбается. Как тепло!

– А я думала, ты хочешь сказать, что ты меня любишь!

– Это само собой разумеется! Ох, Тань, не совершай преступлений в центре. Здесь все простреливается камерами, каждый сантиметр! Тебя найдут, но чего это будет стоить операм!

– Устал? Пообедать не получается? – растревожилась жена. – Только не ешь фастфуд, я очень тебя прошу. Если проголодался, купи булочку, конечно, ржаную. Но не хот-дог или гамбургер. А то я тебя знаю! Обещаешь?

Паша посмотрел на зажатый в руке хот-дог, щедро политый горчицей. И без малейших угрызений совести быстро заверил:

– Конечно, обещаю.

А зачем расстраивать супругу? Она – инструктор по аэробике, помешана на здоровом образе жизни и этом, как его… сбалансированном питании, что ли… Любая вредная, с ее точки зрения, еда сразу превращает милую девушку в занудную училку. Танюша заводится мгновенно: «Лишние калории, пострадает то, нарушится это». И она так расстраивается и переживает! Ни к чему любимой волноваться. А хот-дог не выдаст страшной-страшной тайны. Потому что через пару минут от мягкой булочки с сосиской не останется ни крошки.

Закончив разговор, Паша быстро расправился с вредным продуктом, выкурил сигарету, особенно вкусную на морозном воздухе. И направился к гостинице «Национальная». Так! После случившегося здесь пару лет назад теракта камер на этом здании должно работать множество. Скорее всего, цепляют они и парковку, где оставляла машину Полина Калинина. Поэтому надо как можно быстрее просмотреть диски с видеозаписями. Не будут же они храниться вечно.

«Хорошо, что Полина расплачивалась картой, а не наличными, – подумал Паша, останавливаясь на перекрестке. – Мы быстро вышли на „Охотный Ряд“, посмотрели видео с камер на площади. И я еще пару часов назад увидел любопытную картину: какой-то хрен проколол девочке колесо. Так что тут более сложная, чем казалось на первый взгляд, комбинация намечалась. Седов, когда про „Охотный Ряд“ выяснил, решил: заприметили в галерее бутиков хорошо одетую девушку, проследили, что машинка у нее еще лучше, чем одежда, ну и поехали следом. А она еще, бедняжка, колесо пропорола в неоживленном районе. Но нет, все не так было. На записи четко видно: Полина паркуется, выходит из машины, и буквально через минуту рядом оказывается мужик, склоняется над колесом. Секунда – и нет его. Качество изображения неплохое, но на голове у мужика капюшон. Может, под другим углом съемки хоть как-то лицо удастся разглядеть…»

Особого энтузиазма визит оперативника у сотрудников гостиницы не вызвал. Сначала швейцар, спрятавшийся от мороза внутрь, бросился помогать с дверью, но передумал. С демонстративно скисшей физиономией покосился на черную вязаную Пашину шапочку, короткую, не по сезону, куртку. И поджарый парень с рацией, также находившийся в холле, высокомерно повел шеей. Но служебное удостоверение сделало свое дело.

Оперативника провели в комнату, где находился монитор, показывающий «картинку» со всех наружных видеокамер гостиницы, отыскали нужные диски.

Увы.

Мужик, проколовший колесо, надвинул капюшон очень низко. Единственное, что можно было понять по кадру в фас, – это то, что, кроме капюшона, лицо преступника до уровня глаз прикрывает черный шарф…

* * *

– Приехали мы с Витей в Пригорск. Мэр хлеб-соль нам организовал и экскурсию по городу. А обед какой был! Я сразу просек: мы в правильном месте. Колхозы тут, конечно, как и везде в России, хреновые. Но нам это по барабану, алкашей выгоним, нормальных мужиков и баб работать научим. Главное – продукты здесь обалденные.

– Андрей, я не понимаю. При чем тут колхозы? И продукты?

– Ну ты даешь! Рассказываю. Продукцию мы тогда какую производили? Квас, морс – низкий ценовой сегмент. Восстановленные соки – премиум-класс. А как элиту зацепить? И тогда мы решили – в Москве тогда этого вообще не было – организовать бары с качественными безалкогольными напитками. Натуральный сок уже начинали давить, но из чего? Испанские апельсины, израильские грейпфруты. Мы собирались работать на российском сырье.

– Апельсины выращивать?!

– Вронская, ты как маленькая. Я че, похож на дебила? Кстати, шутки шутками, но виноград у нас уже свой получается, вполне приличный. И лимоны. Но мы на экзотику поначалу не замахивались. Нам требовались яблоки, помидоры, морковь, зелень. Фишка в том, чтобы сырье было натуральным, выращенным без использования химии вообще. Как у бабушки в деревне, просекаешь? Это была наша фишка. Нет фишки, уникального предложения – нет бизнеса, это ясно? Итак, у нас была потребность в качественном сырье. Его надо где-то растить. Мы с Витьком думали вначале просто заказ делать на поставку. Но нас бы дурили, смешно от работников с совковым менталитетом требовать точного соблюдения технологии. К тому же на одних напитках прибыль получить сложно, кухня нужна. Тоже натуральная: мясо, овощи. Конечно, организовывать сельскохозяйственное предприятие затратно, но игра стоила свеч. И вот мы в Пригорске. Бухаем за успешный выбор. Присмотрели что надо – опять бухаем, за заключенную сделку. Мэр уже наш кореш, пить не может, но все равно пьет и хозяйство свое показывает – то новый Дом культуры, то баню. Потом его осенило, что с нас же бабок слупить можно кроме тех, что мы ему в «дипломате» передали. Заманил нас в больничку, помогите, люди добрые, не помню уже на что. Помогли без базара. Нам же с ним еще вопросы решать. В детдом привез – окажите помощь сироткам. Я с бодуна, отходняк жуткий, мне бы опохмелиться. А там сирот нагнали. Детки у ног путаются: «Папа, папа». И большие сироты, типа бывшие воспитанницы, притопали. Ничего такие девочки, уже фактурные, можно разик.

– Помочь?

– Э-э-э… ну, в каком-то смысле и помочь. Подхожу я к телке симпатичной, спрашиваю, как в Пригорске с досугом. Телка уже кончает от счастья. Я с ней базарю, и тут в зал еще одна девка заходит. Ну, думаю, допился до белой горячки. Галюники, сейчас чертей гонять стану. Девка-сирота – как моя школьная любовь в натуре, один в один. Коса длинная, взгляд честный. Зоя Космодемьянская и Ульяна Громова в одном флаконе. Как та, из школы. А я ведь той школьной овце и задачи решал, и в кино водил. Ни фига, даже поцеловать не дала, паскуда. Сейчас, наверное, локти кусает. А телка, сирота эта детдомовская, у стеночки постояла и вдруг линяет. Я за ней. Школьную любовь прощелкал, так хоть ее копию поимею. Догнал, ясный перец. Если я чего-то захочу – от меня фиг уйдешь. Потому что этого я хочу, просекаешь? Я! Посмотрел, короче, вблизи на Светку, малую свою, и тут меня осенило. Это ж какой пиар на сироте можно сделать! Да полгода минимум журналисты с ума сходить будут, причем не за бабки, ради красивой сказки. Бабки – фигня, их для раскрутки бренда не жалко, но «джинса»[28] так эффективно не работает! Тем более мне уже давно и отдел паблик рилейшн, и служба безопасности советовали если не жену, то девку постоянную найти. Меня ж все хотят, достали просто. Если будет жена или подруга – часть ненормальных отвянет. Ну и сам я… соблазнов много… Все равно что-то к журналистам уходит, модели безмозглые, потрепаться любят, репутация компании, как ни крути, страдает… А тут Светка, значит, нарисовалась. По многим позициям выгодно…

Лика Вронская застонала и выключила диктофон.

Конечно, речь Андрея придется переписывать целиком и полностью. Он говорит плохо, сбивчиво, перескакивает с одного на другое. Но дело, в общем, не только в неумении связно излагать суть вопроса. Не каждый человек может растекаться мыслью по древу, выдавая безукоризненные, не нуждающиеся в стилистической обработке предложения. Обработка – это не сложно, уже рефлекс, как у любого опытного журналиста, перепишешь и не заметишь. Проблема не в том, как говорит Андрей. Противно от того, что именно он себе позволяет! Эти унизительные характеристики, абсолютный нарциссизм, расчетливость, жестокость…

– Только перестала злиться, что Захаров про погибшую подружку жены говорит без малейшего уважения, – пробормотала Лика, задирая свитер. Живот все еще не вырос, а жаль! – Посмотрела, как он йогой занимается. Музычка спокойная, хорошо. И пошли мы потом беседовать. Я опять на коня подсела. Нельзя так с людьми обращаться! Андрей сильный, предприимчивый, этого не отнять. Но зачем же так людей унижать, правда, Дарина Владиславовна?

Дарина Владиславовна, как всегда, не потрудилась продемонстрировать своего отношения к беседе. Врач говорил Лике, что плод развивается нормально. Но ребенок пока еще не чувствовался совершенно, и это сводило Вронскую с ума. Хотелось всего и побыстрее: чтобы живот превратился в тугой барабан, чтобы ребенок начал шевелиться, чтобы роды скорее начались.

«Беременная женщина, как оказывается, не просто ждет ребенка, – подумала Лика, разыскивая на диктофоне файл беседы с Виктором Паничевым. – Она его ЖДЕТ!!! Боль меня волнует, не могу сказать, что не боюсь ни капельки. Но все это такая ерунда по сравнению с тем, что потом я увижу дочку! Я знаю, что будет девочка, хотя УЗИ еще не делала. И имя придумала сразу же, как только врач подтвердил беременность. Даже не подозревала, сколько счастья несет с собой материнство. Ребенок придает неимоверно много сил! Теоретически я понимаю: растить дочь одной будет сложнее, чем вдвоем. Но это не омрачает моей радости. Я буду сильной и успешной. Мне есть ради кого это делать!»

Обрабатывать разговор с компаньоном Андрея Виктором Паничевым оказалось и проще, и сложнее одновременно.

Виктор, менее эмоциональный и куда более воспитанный, не позволял себе ни одного критического замечания или унижающей характеристики. Но чувствовалось, человек был переполнен недавно полученными на курсах МBА знаниями. Через частокол экономической терминологии с трудом продрались бы даже журналисты, специализирующиеся на бизнес-тематике. А читатели биографии Андрея Захарова вряд ли все поголовно окажутся экономически образованны. Поэтому Лике пришлось адаптировать рассказ Паничева про создание «Pan Zahar Group», пропускать те куски, которые переводу на неделовой язык не поддавались.

Наконец она закончила занудную часть работы и снова задрала свитер:

– Все, Дарина Владиславовна, пережили. Сейчас будут вопросы про жизнь – а это намного легче.

Вопросы, ответы. Смешные случаи из диких лет становления бизнеса. Уверения в том, что партнерство и дружба совместимы. А потом…

– И тогда Андрей, даже не попрощавшись с Полиной, помчался к Светлане.

– …с Полиной…

Лика прекратила прослушивать эту часть записи, отложила работающий диктофон. Паничев продолжал что-то рассказывать, но она уже его не слышала.

Виктор определенно произнес «Полина» – точно и внятно, сомнений нет никаких.

Во время интервью эта фраза проскочила мимо ушей.

Так бывает. Как бы внимательно ни слушал собеседника журналист, ему требуется вспомнить или придумать следующий вопрос. Поэтому целиком и полностью речь интервьюируемого не воспринимается никогда, есть моменты, когда журналист машинально поддакивает, но ничего не слышит, так как в этот момент думает о следующем вопросе. Чем больше опыта – тем короче такие паузы.

«И вот я „вылетела“ именно в тот момент, когда Паничев назвал имя. Скорее всего, речь идет о Полине Калининой, подруге Светланы, – думала Лика, невидящими глазами глядя в монитор компьютера. – Значит, Андрей врал, он знал Полину давно! Похоже, вырисовывается любовный треугольник. Что же там произошло между этой троицей?..»

Она выскочила из-за стола, споткнулась о разлегшегося на проходе пса и невольно усмехнулась.

Рыжий огромный голден-ретривер Снап, вальяжно помахивая хвостом, направился на кухню. Сел возле холодильника и громко гавкнул. Естественно, хозяйка может оторваться от работы только для того, чтобы покормить его, красавца.

Отыскав сотовый телефон, Лика набрала номер Седова, и… Нажала на отбой.

Если Андрей причастен к смерти Калининой, его посадят в места не столь отдаленные. А даже если не посадят (таких, наверное, пока все же отправляют на нары исключительно в воспитательных целях), даже если адвокаты отмажут – что, он простит явный слив информации и рассчитается за заказанную работу? Да ничего подобного. Ногой под зад, и все дела. У таких людей даже с невиновными разговор короткий, а по отношению к виновным… Да и деньги нужны, хочется купить Даринке самую лучшую коляску, удобную кроватку, манежик…

«Так, стоп, – разозлилась Лика, снова набирая номер. – Мой материнский инстинкт ведет меня слишком далеко. Беременность очень специфически действует на мозг. Как стыдно! Да я за всю жизнь ни одной статьи проплаченной в газету не протащила!»

Нажать на кнопку вызова Вронская не успела, телефон запел: «Наша служба и опасна и трудна».

– Лика, ты чего звонила? – поинтересовался Седов. – Хм… Любовный треугольник, говоришь. Да, спасибо, конечно, очень помогла!

* * *

– Облигации планируется выпустить в первом квартале будущего года. Двухлетние с полугодовым купоном плюс годовая оферта. Организатором займа выступает банк «Рассвет», сумма – 600 миллионов рублей. Ликвидность невысокая, но для заемщика это не главный фактор. Если все будет хорошо, следующий шаг – акции…

– Извини, но ты все время что-то бормочешь. Тебе не нравится? Я делаю что-то не так?

Виктор Паничев открыл глаза и застонал. Он сходит с ума, это совершенно определенно! Ладно когда посреди рабочего дня вдруг перед глазами мелькают то цифры процентов за пользование банковским кредитом, то смета расходов на реконструкцию оборудования завода. Снятся переговоры и схемы продвижения новых брендов. Но, блин, находясь здесь, в закрытом элитном клубе, в постели с молоденькой шлюшкой анализировать план выпуска облигаций… Нашел о чем думать, когда ему минет делают!

«Да, когда мы с Андрюхой на пару девок резали, веселее было, – подумал Виктор, любуясь идеальной грудью сидящей у него в ногах девушки. – Ну а сейчас что? Это только кажется, что групповуха – круто. То у меня осечка, то у него, стыдно, неудобно. Виагру же не будешь все время потреблять. Решили по индивидуальному плану, без свидетелей позора. Уж не знаю, как дела у Андрея обстоят. Но у меня уже не автоген, точно. Мало того, что не стоит. Так еще и несу всякую ересь…»

– Может, еще что-нибудь попробуем? – робко предложила девушка, откидывая с лица длинные светлые волосы. – Как ты любишь?

Виктор криво улыбнулся:

– Я люблю по-разному. Но когда на полшестого, вариантов особо нет. Так что давай, девочка, не отвлекайся…

Очень красивая. Других в этом заведении не держат. Интересно, куда они потом исчезают? И ни разу информации об этом клубе не просочилось в прессу. А ведь здесь такие гости, не узнать невозможно. Впрочем, какая разница, откуда появляются шлюхи, куда пропадают. Цена клубной карты равняется бюджету провинциального городка. Так что пусть владельцы заведения отрабатывают полученные деньги.

Девочка красивая.

Очень нежная.

Ее теплые мягкие губы целуют низ живота. Тонкие пальчики скользят вдоль члена. Язычок ласкает головку, приятно… Да, так и надо сжимать член – довольно крепко. Тогда движение губ заводит сильнее.

То есть должно заводить сильнее.

Заводило бы сильнее.

Если бы Андрей не был таким лохом!

Все пацаны полетели в Лондон, на игру «Челси» с «Манчестер Юнайтед». Но мы же выше тусовки, у нас самих скоро будет самая крутая футбольная команда. А эти его фокусы с охраной – перед знакомыми стыдно. Еще журналистку сегодня прислал, биографию писать задумал. Сам задумал – сам бы и рассказывал, какой он хороший. Нет, и компаньона напряг. Чуть выдержал изображать искреннюю любовь и дружбу! А его позиция по франчайзингу?!

– Не продано ни одной франшизы! Уже два года нас атакуют предложениями. Отказываемся – предоставьте четкую схему обеспечения контроля за качеством услуг в кафе-барах, открытых под нашим брендом. Привлечение ресурсов за счет франчайзинга могло бы позволить…

Виктор пришел в себя, почувствовав, что по бокам его звонко шлепнули пятки девочки. Открыл глаза, и…

Малышка хороша с любого ракурса. Крепкая попка, стройные бедра…

– Поцелуешь меня там? Кажется, это единственный способ заставить тебя замолчать, – осторожно заметила девушка.

– Подожди, – Виктор постучал по постели. – Ложись лучше, так удобнее. Какая ты разбалованная девочка… Ладно, пусть будет 69…

Она возбуждалась. Она его хотела. Ей действительно нравилось, и…

Виктор отстранился и замер, предвкушая, как через пару секунд умелые губы шлюшки доведут его до финала.

И в этот волнующий момент на грудь ему что-то упало.

Девчонка вздрогнула, изумленно повернула голову:

– Плеер?!

Он, видимо, проскользнул через декоративную решетку, прикрывающую вентиляционное отверстие. А еще под потолком почему-то явственно слышался шум…

Ники был восхитителен…

Теперь он мой! Цесаревич мой, целиком и полностью. Его губы мои, они ласкали мне грудь, пьяно, ненасытно. Его пальцы, длинные и тонкие, они тоже мои. Мне давно хотелось их целовать. Но я, конечно, этого не делала, даже когда они нежно скользили по моей шее, а потом гладили волосы. Только после того, как Ники уснул, я прижалась к ним губами. И к груди, заросшей темными курчавыми волосиками, и к впалому животику, и к выступающим косточкам по бокам.

Ники был восхитителен! Как много счастья он мне дал. Радость рвется из меня фонтаном его нежного шепота, торопливых ласк, дрожащего от возбуждения божественного, самого лучшего на свете тела. Я разрешу себе эту радость – думать о нем, вспоминать. Любить… Да, любить. Несмотря на всю ту боль, которую Ники причинил мне и еще причинит.

Потом все будет иначе. Я уничтожу эти записи. Конечно же, мне предстоит издать настоящие мемуары, уж теперь-то нет ни малейшего сомнения. Я напишу книгу, напишу о Ники. Но никогда в ней не появится ни слова о той долгой унизительной борьбе, которую я вела за цесаревича.

Итак, эти записи. Два часа счастья и любви. А потом – в огонь. Никто не должен знать, как низко нужно пасть, чтобы вознестись к короткому яркому счастью…

Никогда не забуду тот день, когда я попалась в плен дивных, ласкающе-грустных очей Ники.

23 марта 1890 года.

Выпускной экзамен нашего училища. Волнение неимоверное, в Михайловском театре будет присутствовать Его Императорское Величество. Нас, балерин, слишком много: каждую осень в театральное училище приходит 60—70 девочек. Долгие годы постоянных экзерсисов, кровь на пуантах, отказ от вкусного обеда. И даже стакана воды нельзя позволить перед исполнением на сцене па-де-де. А что потом? В Императорский театр отбирают лучших, примами становятся лучшие из лучших, но даже они могут сезонами не получать ролей. В Александринском танцуют француженки, итальянки, и лишь затем очередь доходит до русских балерин. Или не доходит.

Но я? Как же я? Что ждет меня? Смогу ли я вырваться вперед, оставив позади соперниц и получив то, что всем нам надо больше всего на свете? Сцену! Сцену, позволяющую танцевать, летать… жить…

Природа пожалела для меня красоты. Я понимала это во время каждого занятия, видя отражавшиеся в зеркалах свои короткие полные ноги, широковатые плечи, лишенные изящества руки. Только глаза, большие, темные, с длинными черными ресницами, да волосы, тяжелые и густые, были по-настоящему хороши. Но эти тонкие губы, делающиеся почти незаметными, когда я улыбаюсь. Острый длинноватый нос, вялый подбородок…

У меня нет лица прима-балерины. У меня нет фигуры королевы сцены. Поэтому я могу рассчитывать в лучшем случае на кордебалет. Но что такое кода[29] для моей страсти к танцу?! Мелочь, милостыня и жалкая подачка!

Я ведь полюбила театр с детства. Мой папочка, лучший во всем Петербурге танцовщик мазурки, обожал брать меня с собой в уборную. Его менявшееся от грима лицо, яркие костюмы, сказочное ожидание чуда, того самого мига, когда в зале гаснет свет, звучит музыка, и по сцене течет, летит, кружит танец… Восхитительно! Весь день я вертелась перед зеркалом, делая первые неумелые еще гранд-плие, с нетерпением дожидаясь, когда папа поедет на репетицию.

Мой папочка. Конечно же, он не мог отказать своей любимой Малечке и отдал меня в училище. Да, он знал: танцовщику легче. Мужчина может выходить на сцену хоть до шестидесяти. У балерины времени меньше: в семнадцать мы покидаем училище, а в тридцать становимся пенсионерками. Контракты после тридцати предлагаются единицам: даже в кордебалет уже дожидаются очереди молодые.

Но папочка так любил меня. Он так верил в мою удачу, мой талант, в меня.

А мне было всего восемь лет, когда я первый раз оказалась у станка в большой зале, где занимались девочки. Мне безумно понравился балетмейстер Лев Иванович Иванов, аккомпанировавший нам на скрипке. Пальцы ног моих сбиты в кровь, а душа поет от счастья, я сделаюсь балериной. О, господи, что еще можно понимать в столь юные годы! Я помню только восторг от первых па-де-ша[30] и па-де-сизо.[31]

Редко, но все же нам доводилось выступать перед настоящей публикой. В такие дни, чтобы доставить нас на репетицию или спектакль, в ворота училища заезжала старомодная закрытая карета. И хотя от Театральной улицы, где находилось училище, до Александринского театра с его знаменитыми конями, обращенными в сторону Невского проспекта, можно было легко добраться пешком, нас всегда возили в этой забавной карете.

Какое это было наслаждение – подсматривать, как репетируют взрослые балерины, как флиртуют со своими поклонниками. С деланым равнодушием принимали они цветы и подарки, а сами ревниво наблюдали, кому же достались самые роскошные букеты.

Я не помню лица той балерины, только ее ловкий кабриоль запечатлелся в моей памяти[32]. Поскольку я была недовольна своим кабриолем, то попросила ее показать мне движения. Она рассмеялась, воспарила в прыжке, а потом потрепала меня по щеке:

– Конечно, малышка, тебе только и остается, что работать над техникой. С таким личиком тебе никогда не найти себе покровителя!

Я была так поражена ее словами, что даже не обиделась. Покровителя?! Зачем? При чем тут какой-то покровитель?

А к окончанию училища все мы уже знали, что руководство Императорского театра благоволит фавориткам. За примерами далеко ходить было не нужно. Авдотья Истомина, любовница графа Шереметьева; Екатерина Телешова, которая была близка с графом Милорадовичем, – как только они обзаводились знатными покровителями, их репертуар расширялся. Да даже Елена Андреянова – у той вообще были ноги дугой, но стала любовницей директора театра Гедеонова и танцевала лучшие роли в лучших спектаклях…

Конечно же, я упорно работала, очень упорно. В плане техники мне много дал Иогансон, обрусевший швед, который имел обыкновение не заканчивать занятие до тех пор, пока не добьется идеальных движений своих учениц. Но я очень быстро поняла, что, при всех преимуществах русской школы, наших балерин вытесняют иностранки за счет своих уникальных приемов. И тогда я стала заниматься и у миланца Чекетти, пытаясь освоить виртуозное фуэте[33], которым так гордились итальянские танцовщицы. Узнав об этом, Иогансон поднял шум, и мне пришлось отказаться от уроков Чекетти. Но я уже успела выучиться достаточно для того, чтобы продолжить занятия в итальянской манере самостоятельно.

Я совершенствовала технику и… ждала… Мы все работали и надеялись на чудо – произвести впечатление, обратить внимание, зацепиться хотя бы за возможность стать фавориткой.

23 сентября 1890 года у нас, выпускниц, было два злейших врага – Рыхлакова и Скорсюк. Двух этих выскочек, подхалимок… впрочем, танцевали они прилично… но мы все танцуем хорошо, а я, разумеется, танцую лучше всех!.. Но именно их удостоили чести быть представленными семье государя. А я буду стоять на втором плане, жалко улыбаясь, как бездомная заискивающая собачонка…

Но в этот день сами небеса благоволили мне. Конечно же, я удачно подобрала костюм – легкое платье розового шелка, делающее цвет моего лица необыкновенно свежим. Вдохновленная страстным грациозным танцем великой Дзукки, я решила танцевать па-де-де из «Тщетной предосторожности», исполнявшееся под дивную мелодию неаполитанской песни. И еще хотелось, безумно хотелось выступить хорошо, поразить всех своим очарованием.

Не помню, что происходило на сцене. Под звуки музыки кружился вихрь моей души, мои надежды, желания, моя жизнь…

После выступления нас всех собрали в репетиционном зале театра. Передо мной стал директор Императорского театра Иван Александрович Всеволожский, и за его высокой массивной фигурой я смогла разглядеть только входящего в зал Государя, ведущего под руку улыбающуюся императрицу Марию Федоровну.

Накануне мы репетировали встречу с Государем, а потому я знала: сейчас начнут представлять учениц, но прежде к императорской семье подведут этих выскочек, Рыхлакову и Скорсюк. И вот теперь это случится. От такой несправедливости сердце мое больно кольнуло.

– А где же мадемуазель Кшесинская?!

В глазах моих потемнело. То был голос самого Государя!!!

Как часто представляла я восхищение воображаемых поклонников! Придумывала слова, которые могли быть сказаны.

– Поражен вашим танцем!

– Вы прелестно танцуете!

– Необычайная грация!

И вот случилось то, чего я и представить не могла, на меня обратил внимание сам Государь! От волнения я едва не лишилась чувств.

В ту же секунду Всеволожский отошел в сторону, я увидела перед собой императора и присела перед ним в глубоком реверансе.

То, что было произнесено потом, снова превзошло все мои самые дерзкие мечты.

– Вы будете красой и гордостью нашего балета, – сказал Александр III.

Я! Буду! Гордостью балета!

Конечно. Буду. Может, я не лучше. Но я сильнее. И больше всего на свете этого хочу.

Хочу, хочу…

Мой взгляд затем коснулся твоего лица, Ники. И все, кроме него, перестало быть важным.

Завороженная, ослепленная, любовалась я каждой черточкой и понимала, что внешность твоя безупречна и самый взыскательный взгляд не обнаружит в тебе ни единого недостатка.

Русые волосы, чуть выгоревшие на солнце. Гладкая нежная кожа, правильный овал лица. На этой основе узор любых черт был бы хорош, но тебе достались самые прекрасные. И ровный нос, и четко очерченные вишневые губы. А еще пленительнейшие глаза, ярко-синие, огромные. Под безмятежной гладью озера, в пронзительном весеннем небе, я угадала тем не менее всю твою тоску. Хотя и не знала еще, по ком ты тоскуешь…

А вот гусарский мундир недостаточно хорош для тебя, Ники. Любая одежда мешает оценить идеальные пропорции твоего тела. Тогда я поняла лишь, что ты высок, строен. Господи, Ники, но как же ты красив без мундира! Не думала я, что столько совершенства может таиться в линиях и формах!

То был мой день. Мне хочется сказать «наш», и в мемуарах я обязательно напишу «наш». Пусть никто не знает, пускай все завидуют!

Но сейчас притворяться бессмысленно… Мы оба все помним, правда? Когда Государь за обедом усадил меня рядом с тобой и шутливо погрозил пальцем: «Не флиртуйте», мое огромное счастье столкнулось с таким же огромным твоим равнодушием.

– А дома вы, наверное, из такой посуды не кушаете? – только и смог мне сказать ты.

Твоя красота, Ники, в ту же секунду оправдала сказанную тобой глупость. За нее я все тебе простила, прощаю и буду прощать.

После той твоей фразы я растерялась. Сказать тебе, что наша семья не бедствует, у нас хорошие апартаменты, дача, и даже кабриолет имеется для выездов? И что похожий сервиз в праздничные дни всегда на нашем столе?

Ни за что! Ты сказал глупость, но если я поддержу разговор, то ты точно решишь, что я глупа, а после этого – смерть. Без твоего лица мне уже не жить!

И я заговорила о балете…

Ты помнишь, Ники? Я улыбалась, томно прикрывала глаза, а потом вдруг удивленно их распахивала. Словно случайно, осмелилась я даже коснуться твоей руки. А что было потом, ты помнишь?

Ничего не было, Ники!

Конечно же, меня сразу же зачислили в театр и дали хоть и маленькие, но уже самостоятельные роли. Но на репетициях я не понимала, чего хочет Мариус Петипа[34]. А единственное, чего хотела я, – это получить весточку от тебя, Ники!

Как же я тебя любила, милый мой, ненаглядный, как я тебя любила! Ты думаешь, случайно я всегда ехала в кабриолете во время твоих прогулок? Ты думаешь, совпадением была встреча в парке, когда мы обменялись пылкими взглядами? И каждый раз, когда ты появлялся в царской ложе, я танцевала, как в последний раз, потому что ты приходил в театр редко, а я мучилась без тебя, я умирала.

В театре нет тайн, и случившееся, и не произошедшее, и только задуманное – решительно все становится всем известно. Директор скоро узнал, что мимолетное твое увлечение прошло, так, по сути, и не начавшись. У меня стали забирать роли. При моем появлении все разговоры прекращались, но я знала, о чем болтают девушки. О твоей любви к Алисе Гессен, жениться на которой тебе не дозволяют. О том, как меня тебе просто предложили, словно чистую игрушку. Что может случиться во время твоих пирушек с товарищами, где шампанское льется рекой? Все, что угодно! Но ты же цесаревич, тебе нельзя связаться с падшей женщиной или заболеть нехорошей болезнью. Тебя ждет престол, Империя. И вот тебе выбрали лучшую из падших женщин. Самую чистую. Меня, милый. Только воспитатели тебя вовсе не знали и не понимали, что твоя любовь к Алисе хранит тебя от всех ненужных приключений. Ты честен. Ты верен. К сожалению. И любви твоей у меня никогда не будет. Мне остается только театр…

И вот тогда, тогда я возненавидела тебя, Ники. Потому что твоя холодность преградила мне дорогу на сцену. И ничего больше уже мне не оставалось, понимаешь? Ничего. Ни любви твоей, ни балета. Хоть в Неву головой!

Но я сильная. И поклялась себе тебя получить. Мне было нужно это сделать не ради любви, для театра.

Больше двух лет прошло, пока меж нами все это случилось…

Твоя красота растопила обиду, ненависть и мою боль. Я, право же, уже почти не помню, как ты читал мне отрывки из дневников про свою Аликс Г., как плакал, когда она тебе отказала.

Твои губы – теперь мои, твои руки, невероятные глаза. Ты мой, Ники! Я снова разрешила себе тебя любить. Ненадолго, потому что завтра ты уйдешь, и я не знаю, когда дела позволят тебе вновь меня посетить. И захочешь ли ты меня посетить. Потому что в твоем сердце живет любовь только к Алисе. Ты мой, но это не моя победа. Это просто твое забытье, Ники…

…От жалости и мучительной обиды Матильда зарыдала.

– Маля? – сквозь сон пробормотал цесаревич, сбрасывая с себя одеяло.

Она долго смотрела на его плечи, слабо освещенные отблесками догорающего в камине огня. Затем соскользнула с кровати, и… не смогла не поцеловать Ники в закрытые глаза с угадывающимися под кожей век синими прожилками. А потом схватила свои записи и швырнула их на едва тлеющие головешки. Через минуту спальня в особняке на Английском проспекте озарилась ярким светом от вспыхнувшей бумаги.

Матильда поплотнее закуталась в пеньюар и грустно вздохнула. Этот особняк построил для балерины Кузнецовой великий князь Константин Николаевич. У них было пятеро детей.

«Мне с Ники такое счастье не суждено, – она всхлипнула, смахивая вновь предательски покатившиеся по щекам слезы. – У меня остается только сцена».

* * *

…Его похоронили в общей могиле, вместе с нищими и бродягами. Отпевания в церкви не было. Распухшее от яда, источавшее зловоние тело не решились занести в храм. Простой гроб на кладбище не провожали ни жена, ни друзья, ни поклонники. Дождь? Какой же это аргумент… И даже теперь отдать дань памяти невозможно – точное место захоронения неизвестно. Считается, что убийца – зависть Сальери. Ну конечно, если сам Пушкин описывает трактир, яд в бокале. Современники говорили другое. «Какая нелепость», – писал Бетховен. Нелепость, почему-то действительно кажется, что прав Бетховен, а не Пушкин. Опера Сальери «Тарар» ведь шла при переполненных залах, моцартовский «Дон Жуан» провалился. Сальери был первым капельмейстером империи, на Моцарта смотрели как на потешного шута. И потом, Сальери не мог лишить себя такого наслаждения. Восхищение чистым абсолютным гением Моцарта выше зависти. Не совершенная музыка погубила композитора – политические интриги вокруг масонства. Которое стремились поставить на место, опасаясь, что якобинская чума из Парижа перекинется на Вену. Моцарт не просто входил в ложу. Он воспевал масонство всей силой своего гения. Музыка «Волшебной флейты» убеждает в верности каждой фразы либретто Шиканедера. Это гимн, который был непростительно великолепен для того неспокойного времени…

…Хорошее исполнение позволяет показать все грани таланта Моцарта. Божественна запись 1982 года, Дрезденская госкапелла и Лейпцигский хор радио, дирижер Петер Шрайер. Дирижер Герберт фон Караян неровен, противоречив. Чудовищно звучит версия от 1963 года, с Вильмой Липп (сопрано). А поздняя работа Караяна с Венской филармонией так хороша, что дух захватывает, невероятная экспрессия, тончайшее понимание нюансов…

…Воровать противно. И непривычно, он же не вшивый карманник, в натуре! К тому же пальцы почти не гнутся. Кажется, еще миг – и девушка поймет, что молния сумки расстегнута. Или пассажиры битком набитого вагона метро заметят его руку, осторожно исследующую потайные кармашки и извлекающую в конце концов пластиковый пропуск…

… – Говори, сука, кто тебя послал?! Что здесь тебе надо?

«Быков» двое. Если бы не шрам на щеке одного из пацанов – век воли не видать, родные братья. Одинаковые широкие фигуры, бритые головы, квадратные подбородки. Они бьют его по очереди.

Тот, который без шрама.

А теперь этот, с бледной вертикальной полосой на щетинистой коже.

Очередной удар отзывается в теле глухой болью. Моцарт выныривает из наплывающих волн мыслей и отчетливо понимает, где находится. В какой-то комнате этого проклятого заведения, ошибочно принятого за кабак.

Здесь, у особняка, окруженного высоким забором, джип Андрея Захарова едва притормозил. Секунда – и ворота автоматически отъехали вправо, а потом бесшумно закрылись. Сопровождавшая джип неприметная иномарка развернулась и исчезла.

Наблюдавший за этими маневрами от ближайшего перекрестка Моцарт порадовался, что не повернул на съезд с дороги, где его слежку могли бы обнаружить. Предусмотрительно проехал еще чуть вперед, к парковке у обочины, оставил там машину. И, подумав, что Андрей явно задержится в этом доме (иначе машина с охраной дождалась бы его снаружи), решил осмотреться.

Особняк находился в глубине сквера. Наверное, летом здесь можно было встретить влюбленные парочки или соображающих «на троих» в тени мужиков. Но теперь занесенный сугробами сквер с черными скелетами чахлых деревьев выглядел мрачным и малолюдным. Впрочем, какой-то парень все же промчался мимо, явно укорачивая путь к станции метро. Осмелев, Моцарт тоже решил пройти по протоптанной вдоль забора тропинке.

Саксофон умело импровизирует джазовую композицию. Доносятся манящие запахи хорошо приготовленной еды.

«Кабак», – решил Моцарт, обогнул здание и спрятался за раскидистой елью.

Из укрытия отчетливо виднелся еще один вход. Вскоре к нему подошел мужчина, одетый в неброскую темно-синюю куртку. Поставив свой обшарпанный чемоданчик, похоже, с инструментами, на землю, он похлопал себя по карманам. Извлек какой-то предмет, приложил его к двери. Раздался щелчок, мужчина нажал на ручку и торопливо прошел за ограждение.

«Похоже, это вход для персонала. Мужик выглядит как простой работяга, – думал Моцарт, наблюдая за появившейся в сквере девушкой в яркой оранжевой шубке. – Вот был бы у меня такой пропуск».

Пропуск-то появился. Но ни к чему хорошему это не привело…

– А ты хлипкий! Не, Витек, бить не надо, и так еле дышит. Давай воды!

Лицо полоснула ледяная влажная пощечина, воздух резко закончился. Моцарту очень хотелось откашляться и высморкаться. Задыхаясь, он кашлянул, и новый вихрь боли взметнулся в животе, в груди.

– Откуда наша карточка у тебя?!

Моцарт с трудом разлепил заплывшие от ударов глаза и насмешливо посмотрел на стоявших напротив крепких пацанов. Хреновые в этом заведении «быки», ни черта допрашивать не умеют. Кто же так тупо дубасит со всей дури? Вон, они уже все в мыле. Устали, едва на ногах стоят. А ему-то, конечно, больно. Но еще не настолько, чтобы на стенку лезть, ничего не соображать и сказать все, что угодно, лишь бы отвяли. Если бы «быки» действовали по уму – может, тогда и очумел бы от боли, и все про Захарова рассказал. А так – нет, и терпеть еще можно, и сознание отрубается, хоть какой да отдых, передышка.

«И потом, не будут же они меня здесь мочить. Даже если с глушилой. Тут не закопаешь, центр. Опять-таки, с трупом по городу мотаться – риск конкретный. Я бы при таком раскладе отвез парнишу в лесочек и уж там мочканул, – подумал Моцарт и напряг примотанные к спинке стула руки. Веревка держалась многообещающе некрепко. – А если повезут куда, это же шанс ноги сделать. Буду молчать, а вдруг еще не конец?»

– Карточка откуда?! – снова заорал пацан со шрамом. И – Моцарт скосил глаза на поднесенный к лицу кулак – с парафином под кожей.

– Ну, украл.

– У кого?

– Баба вышла, в оранжевой шубе, у нее из сумки стибрил, – пробормотал Моцарт, пытаясь освободить руки и прикидывая, что потом можно будет резко выхватить волыну из кобуры «быка». – Она в метро пошла, я пристроился следом.

– А на чердак зачем полез? – уже более миролюбиво поинтересовался «бык».

– Так эти, ваши… Не успел в дом войти, подходят: кто, к кому? Я и ляпнул: «Крышу чинить». Инструмент из машины своей заранее взял, типа работяга. Сюда такой заходил уже, я видел, – веревка, чтоб ее, чуть ослабила хватку, но вытащить хотя бы одну руку не позволяла. – Короче, сказали мне, как пройти. Только поднялся, слышу – бегут по мою душу.

– Это мы уже знаем. И как ты через шахту вентиляционную тикал, всю музыку, – «бык» отчего-то заржал, – плеером своим испортил. Но ты ближе к телу, – его кулак резко ударил Моцарта по печени. – Кто послал? Зачем? На кого работаешь, ублюдок?!

«Если бы знать, куда попал, я бы сбрехал, – морщась от боли, подумал Моцарт. – Но тут, конечно, не кабак. Кабаки, даже дорогие, так не охраняют. Какой же я кретин! Я-то думал: осмотрюсь, затихарюсь, пальну да ноги сделаю. Место здесь тихое, но центр в двух шагах, а там толпень, ищи-свищи. Не вышло… Как все на свободе изменилось…»

«Быки» отошли чуть в сторону, о чем-то посовещались. Потом в руке пацана со шрамом появились плоскогубцы.

– Заболтались мы тут с тобой. Все сейчас расскажешь? Или после? Если после, то пасть раззявь!

Улыбаться распухшими окровавленными губами больно. Но идиотская ухмылка все-таки появилась на лице Моцарта.

– Стоматологи, блин, – расхохотался он. – А мне только зубы подправили. Две бабы симпатичные старались, лежишь себе в кресле, кайфуешь.

– Сейчас ты и у нас закайфуешь! Пасть раззявь, или тебе помочь?

Решение возникло мгновенно. Во всяком случае, оно позволит на секунду освободить руки. А там – или пан, или пропал.

– Мужики, зубов жалко, – простонал Моцарт и даже попытался изобразить испуг на окровавленной разбитой физиономии. – Все скажу. Через час у меня стрелка на Тверской. С кем имею дело – сам не знаю, в натуре. Назвался Витей. А мог бы Петей или Колей. По роже пацана видно – врал-заливался. Тут у вас бабы шастают. Без «крыши» работаете, наверное. Или «крышевых» ваших скинуть хотят. Через час мы с этим Витей перетереть должны. Бабки конкретные дал, а обещал еще больше. По мне работенка. Я в бригаде Героина был. Слышали про такого? Не могли не слышать, пол-Москвы положил. Мы там все отмороженные. Только вы слишком шустрыми оказались. А сейчас плоскогубцы положь. Положь и с бригадиром своим перетри!

Пацаны переглянулись.

Моцарт чувствовал каждое их движение. Связались с кем-то по рации, приготовили наручники, взяли со стола нож, и…

Драться он всегда умел и любил. А сейчас еще и повод был за все хорошее рассчитаться.

Сначала Моцарт двинул кулаком в рыло растерявшемуся «быку» со шрамом, в тот же момент врезал ногой его зашевелившемуся сзади напарнику. И, пока тот держался за хрустнувшую голень, наподдал ему еще и по роже.

«Не зря на зоне растяжку делал», – пронеслось в голове. А руки уже вытаскивали из кобуры волыну.

Со снятым с предохранителя стволом соображалось еще лучше и быстрее.

Моцарт двинул валявшимся в отключке мужикам по морде. Для профилактики, чтобы продлить их спокойный сладкий сон. Выхватил и второй пистолет, метнулся к двери, рванул на себя, от себя. Она заходила ходуном, но не открылась!

В следующую секунду – распахнул окно. Хоть что-то в этом гребаном месте открывается! Но – третий этаж…

По узкому скользкому карнизу торопиться нельзя. Только бы не сорваться, дойти до водосточной трубы. Неизвестно, удастся ли спуститься, непонятно, как перелезть через высокий забор. Все это будет важно потом. Теперь – просто дойти.

Жесть обжигающе холодная, обледенелая. За такую и здоровыми руками держаться рискованно, а уж с его суставами сорвется как пить дать…

– Стой, где стоишь! Стрелять буду!

Раздавшийся из окна этажом выше голос придал Моцарту решимости. Вцепившись изо всех сил в трубу, он сиганул вниз.

Горящие обдираемые ладони – это очень хорошо. Если больно – значит, пальцы еще не разжались.

Он прыгнул, но неудачно, не удержал равновесия и сразу же упал на расчищенную от снега жесткую дорожку. Попытался дотянуться до лежавшего рядом оружия и испугался. Кисть на правой руке сместилась в бок на пару сантиметров, пальцы не шевелились, ладонь не сжималась.

Перелом? Или просто вывих? А как же пушка?

Различив боковым зрением стремительно приближающуюся фигуру, Моцарт вскочил на ноги и помчался к забору. Возле которого, к счастью, кое-где уже различались сугробы. Ступеньки на свободу. С сугроба, может быть, удастся перемахнуть через высокое ограждение…

Удар по голове – тяжелый, аж искры из глаз посыпались.

Моцарт развернулся, намереваясь вдарить преследователю в морду своим коронным ударом ногой. Прием отработанный, мощный, вырубает любого. Моцарт как следует размахнулся. И… упал… Преследовавший его человек каким-то непостижимым образом просек намечающееся действие, отклонился. А потом именно так, ногой, ловко залепил Моцарту между глаз.

И все сначала вспыхнуло, а потом потухло…

– Волк… Волчара, кореш, ты живой?

От какого-то знакомого голоса и бывшей кликухи он пришел в себя. Понял, что перед глазами все плывет, а еще от дикой боли тянет блевать. Постанывая, перекатился на бок.

– Волчара… Ты прости, я понял, что кто-то из тех, с кем тренировался, меня сейчас вырубит. Вмазал на автопилоте, ты прости, не хотел…

* * *

«Версию угона автомобиля, которым управляла Калинина, – думал следователь Владимир Седов, вытаскивая из клетки Амнистии кормушку, – пожалуй, можно исключать. Криминалисты рвут на груди рубашку и стучат пяткой в грудь: под капотом „Porsche“ никто не ковырялся, в салоне тоже нет ни одного повреждения, свидетельствующего о попытке справиться с противоугонными системами. К тому же при повторном осмотре места происшествия нашли ключ от автомобиля. Видимо, Полина их зашвырнула подальше, когда поняла, что имеет дело с преступником. Но профессиональным угонщикам ключи не нужны. А непрофессиональный по сугробам пошарил и укатил бы спокойно. Труп Калининой обнаружили через два – два с половиной часа после наступления смерти, место там малолюдное, так что у бандита были и время, и возможность отыскать ключ. И еще один факт, который говорит не в пользу версии угона. Паша уверяет, что, судя по видео, мужик, прокалывавший колесо, на тачку не смотрел вообще. Быстро тыкнул в шину и был таков. Какой угонщик хотя бы не посмотрит: есть ли в салоне датчики сигнализации? Но все-таки грабеж со счетов сбрасывать не стоит. Для быдла пара сотен в кармане случайного прохожего – уже добыча. Тем более – содержимое сумочки прикатившей на дорогом авто девушки. Жизнь человеческая сегодня не стоит ровным счетом ничего. А пушку купить при желании можно без проблем. Если версия грабежа верна – то мне в каком-то смысле остается только ждать. Что всплывут украденные у Полины вещи, или осведомители передадут операм информацию. Искать пока некого – даже фоторобот убийцы составить невозможно…»

Амнистия корму и свежей водичке обрадовалась. Тоненько пискнув, перелетела на клетку, забралась внутрь. Через секунду шелуха посыпалась не только на поддон, но и на подоконник. Даже лежащему возле клетки настоящему человеческому черепу и тому досталось.

Негодующе хмыкнув, – все просьбы к Амнистии питаться поаккуратнее приводили к тому, что вредная птица мусорила еще больше, – Седов отодвинул череп подальше. Допросов свидетелей сегодня не намечается, впечатлять и на философский лад настраивать некого, так что пусть пожелтевшие кости лежат себе в сторонке.

Компьютер загрузился, выдав обычную порцию жалоб на свою старость, соединение с Интернетом установилось лишь с третьей попытки.

– На свалку пора эту технику выбрасывать, – пробормотал следователь, проверяя почту.

Начальник службы безопасности «Pan Zahar Group» свое слово сдержала. Во «входящих» значилось письмо от Жанны Леоновой объемом несколько мегабайт.

«Не могла заархивировать, – негодующе подумал Седов, разыскивая в столе флешку. – Ну конечно, с их продвинутой техникой и безлимитным Интернетом по выделенной линии чего такими мелочами заморачиваться».

Секретарь шефа на рабочем месте отсутствовала. Владимир сел за ее компьютер, вошел в свою почту и застонал. Это был заархивированный файл!

Потенциально недовольные конкуренты. «Персональные» маньяки Паничева и Захарова. И огромный, безразмерный перечень жаждущих внимания руководства «Pan Zahar Group» девушек!

Нет, наверное, это хорошо, что Жанна Сергеевна выявила всех барышень, делающих сайты, посвященные крутым бизнесменам, ведущие «Живые журналы» на предмет своей неземной любви, присылающие письма, подарки, караулящие объекты своей страсти у офиса. Отдельным большим списком шли девицы, видимо, имевшие доступ к телу, потому что в скобках рядом с их именами было помечено: «личные отношения».

Но как разобраться в этом массиве информации?! Совершенно непонятно! Для качественной отработки такого количества подозреваемых требуется оперативно-следственная группа из пяти-шести следователей и внушительного числа оперативников. А уж никак не один-единственный следак, у которого к тому же три «глухаря» и семеро задержанных, находящихся под стражей…

«Опустим пока Паничева и конкурентов, – решил Седов, вырезая куски текста. – Для начала попытаюсь разобраться с девчонками Захарова. Но, елки-моталки, это ж сколько надо иметь бизнесменам нервов и здоровья, чтобы жить в таком кошмаре? Однако дело даже не в этом ужасно огромном списке. Леонова, судя по всему, человек предусмотрительный и дотошный. Но и она может кого-то упустить. И эта „кто-то“ по закону бутерброда запросто имеет шанс оказаться той самой девицей, которая прислала письмо с угрозами. Или же вообще никак себя не проявила. А наняла киллера…»

Как только в приемную вошла секретарь шефа, у Седова зазвонил сотовый телефон.

– Подсиживаешь! – воскликнула девушка и шутливо погрозила кулачком. – Кто сидел на моем стуле?

Володя приложил палец к губам. Звонила судмедэксперт Наталья Писаренко, видимо, из секционной, потому что в трубке раздавался пронзительный визг вгрызающейся в кость пилы. И так плохо слышно, а когда еще над ухом щебечут и Санта-Барбару разводят…

… – приезжай срочно, у твоей Калининой кое-что обнаружили.

– Простите, я не расслышал, – схитрил Седов, догадываясь, что суть вопроса эксперт, скорее всего, не изложила. – Что там обнаружили?

– Володенька, солнышко мое, ты дурака не валяй, хорошо? – зашипела Писаренко. – Я одно вскрытие провела, и еще пара на очереди. Первый труп попался весь искромсанный, места живого не осталось! Пока я все раны опишу, утро настанет. Я не помню, когда у меня выходные были! Так что приезжай, буду работать и с тобой общаться. Что за жизнь такая, ни одной минуты свободной у меня нет, ты это понимаешь?!

Видимо, сдерживая начинающуюся истерику, Наталья отключилась.

Забыв поблагодарить секретаря, Седов вытащил из usb-порта флешку и заспешил в свой кабинет. Быстрее, быстрее! Выпить сладкого чая, сжевать булочку, купленную в магазинчике у прокуратуры. И в путь!

Привыкнуть к моргу, наверное, могут лишь судебные медики и санитары. У Владимира при виде тел со вскрытыми брюшными полостями и вытащенными наружу внутренностями невольно возникали мысли, что все-таки та смерть, которую он видит по долгу службы, не такая пугающая, как ежедневное зрелище, предстающее перед глазами судмедэксперта. Оказавшись в секционной первый раз, еще во время практики на юрфаке, он мужественно боролся с тошнотой и головокружением. С бледным как мел лицом, все-таки выдержал зрелище проводимой аутопсии, от первого касания скальпелем кожи до исследования легких, сердца, желудка. Только уже на финальной стадии, когда увидел, как мозг помещают вместе со внутренностями в брюшную полость, а черепную коробку набивают тряпками, по-настоящему испугался, что его стошнит прямо при всей группе. И выбежал в коридор. Тогда кто-то из экспертов и объяснил, что не пустой чаек надо перед такими визитами пить. А позавтракать и что-нибудь сладкое съесть. Это неверный стереотип – будто вывернет наизнанку. На пустой желудок и тошнит чаще, и сознание потерять можно… Панический ужас перед кровью, разрезанными животами, развороченными грудными клетками прошел у Седова еще в студенческие годы. Но полной эмоциональной независимости от этой картины освежеванного человеческого тела все-таки не наступило. После похода в морг Владимиру казалось, что все вокруг пропитано едкими запахами формалина и экскрементов. А еще скелет и внутренности каждого случайного прохожего, как при рентгене, почему-то виделись пугающе отчетливо.

Когда была возможность перекусить перед общением с судебными медиками в секционной, Седов всегда ею пользовался. Видимо, организму в стрессовом состоянии действительно нужен какой-то резерв энергии…

Сладкая булочка, мягкая и ароматная, колом стояла в горле. Седов сделал пару глотков чаю аж с четырьмя ложками сахара. Набросил куртку, взял портфель. И, убедившись, что все нужные бумаги убраны в сейф (а это значит, что имеющая склонность превратить протокол допроса в горстку пожеванных клочков Амнистия будет вести себя прилично), закрыл дверь кабинета.

Ему, конечно, хотелось поехать на машине. Салон «Жигулей», пусть и прокуренный, дребезжащий на каждой колдобине, все равно лучше вагона метро с утрамбованной людской массой. Но, посмотрев на часы, Седов грустно вздохнул и направился к ближайшей станции. В такое время проспекты и шоссе уже начинают закупоривать пробки.

Выиграть гонку к свободному месту в вагоне оказалось непросто. Но Седов все же успел плюхнуться на скамейку раньше шустрого худого парня с ненатурально белыми патлами.

Через стекло, в соседнем вагоне, виднелась симпатичная молодая брюнетка. Ее плечо по-хозяйски сжимала ладонь мужика, плешивого, с упитанными щеками и отвисшим подбородком. Личико девушки светилось от счастья.

«Неужели мы с Ингой выглядим так же нелепо? – поморщившись, подумал Седов. – Мне надо ее оставить – пусть устраивает свою жизнь с мужчиной, который ей больше подходит. В крайнем случае пора прекратить жрать что попало и пойти в спортзал. Хотя Инга уверяет, что ей нравится мой пузан и то, что я намного старше. Странные создания – женщины… Взять ту же Наталью Писаренко. Красивая баба. Не знаю, сколько ей лет. Встретил как-то ее с мужиком, думал, муж. А оказалось, сын. Хорошо выглядит. А рисует как отлично! Но ее профессия… Нет, в глубине души я никогда не соглашусь, что судебная медицина – это женская работа. Особенно если речь идет о красивой бабе. Но Наталья – тот еще живчик. Никогда не знаешь, чего от нее ожидать…»

Еще после звонка судмедэксперта Владимир предположил: появилась новая информация, которая может повести работу следствия в другом направлении.

Но то, что рассказала Наталья…

Непонятная, странная находка судебных медиков ничего не объяснила.

И спутала все карты…

То был рок! Зов судьбы! Я слышала ее глас, я откликнулась. И снова счастлива, так сильно и прекрасно, как была счастлива только во время наших отношений с Ники!

Но стану писать обо всем по порядку.

Отчего-то очень мне хотелось отметить десятилетие моей работы на императорской сцене. Во снах виделись мне большие яркие афиши – «Бенефисъ Кшесинской 2-й»[35]. И уборная, уставленная корзинами с цветами, заваленная подарками. Все ночи я танцевала так прекрасно и отчаянно, как только можно танцевать на своем бенефисе.

А поутру убеждала себя: не принято ведь устраивать такое. Бенефис проводится, чтобы отметить двадцатилетие работы на сцене или же и вовсе – окончательный и полный уход из театра.

Но на следующую ночь все повторялось: афиши, цветы, танец.

Измучившись до невозможности, я решила, что имею право пренебречь сложившимися уже в театре традициями и попытаюсь добиться разрешения все устроить.

Но как это сделать?

Конечно, я могла бы обратиться к Ники. Он ведь всегда приходил на помощь. Может, в нем не было горячей любви ко мне. Но его доброта и милосердие всегда являлись безмерными.

Только он помог мне удержаться в театре в 1896 году. Тогда мне, балерине со сложившимся репертуаром, не дали роли в балете Дриго «Жемчужины», который ставили в честь коронации Ники. Главную роль получила Леньяни, остальные распределили между другими танцовщицами. А мне – мне! – не досталось ничего!!! Да, честно признаюсь, мне было больно видеть Ники рядом с его глупой гусыней Алисой, которую я пыталась полюбить и мысленно называть императрицей. Но, наверное, нельзя все же искренне полюбить ту, которая стала преградой в любви. Мне было больно, однако ж я понимала, что должна получить роль, потому что иначе вся труппа будет надо мной смеяться, и потом дирекция театра вообще перестанет приглашать меня в спектакли. И тогда я написала Ники. Честь моя была спасена. Специально для меня Дриго сочинил дополнительную музыку, Петипа поставил па-де-де, и я была восхитительна в роли Желтой Жемчужины!

Если я начну перечислять интриги, которые плелись вокруг меня, то для записей не хватит любой тетради. Но все же я не могу не сказать о том, как хитро наш директор составлял расписание спектаклей с моим участием. «Спящая красавица», которую я танцевала, почему-то шла всенепременно по средам, в то время как Ники всегда появлялся в театре в воскресенье.

– Это случайность, – заверил меня директор Императорского театра Волконский. – «Спящая красавица» пойдет в ближайшее же воскресенье.

Отчего ему было не назначить мой спектакль на воскресенье! Волконский ведь уже точно знал, что в этот день Ники собирается пойти в другой театр, где будет смотреть драматическую пьесу. Ах, решительно Волконский относился ко мне хуже Всеволожского, хотя и показался мне вначале человеком порядочным! Артисты труппы, впрочем, обо всем доведались и стали ворчать, что, когда танцует Кшесинская, они лишены радости видеть в царской ложе императора. Мне не оставалось ничего, кроме как обратиться к Ники с письмом, в котором говорилось о невозможности моего дальнейшего пребывания на сцене в связи с постоянными интригами. Ответа я не получила. И решила, что Ники не до меня, что он забыл мою любовь, которая к тому же никогда не была им разделена так, как мне хотелось бы. Каково же было мое изумление, когда, за полминуты до начала спектакля, он появился в театре. Я снова растерялась от его красоты… Да, доброта Ники по отношению ко мне действительно была невероятной.

Я могла бы к нему обратиться и в связи с бенефисом. Но я обижалась на него, сильно обижалась.

Все случилось летом, которое я, как обычно, проводила на своей милой даче в Стрельне. Внезапно мне передали весточку от императора. Ники писал, что будет проезжать мимо моей дачи и хочет меня видеть.

Что сталось со мной! Я сбилась с ног, отдавая распоряжения насчет обеда, выбирая платье и украшения! В назначенный час по дороге проехала царская карета. Рядом с Ники сидела императрица. Мне ничего не оставалось, как поклониться, а потом растерянно смотреть вслед удаляющемуся экипажу… Если бы только Ники знал, какую боль мне причинят эти неоправдавшиеся надежды! Он, должно быть, просто не понимал, что я пережила, получив ту записку! Я думала, что любовь его, едва вспыхнувшая в молодости, наконец разгорелась! А он хотел просто по-дружески засвидетельствовать мне свое почтение…

Итак, к Ники обращаться я не хотела, с Волконским говорить было бессмысленно, и тогда решилась я пойти к министру двора барону Фредериксу. Когда назначена была мне аудиенция, я занялась нарядом, собираясь произвести на барона самое благоприятное впечатление. Шерстяное облегающее светло-серое платье и маленькая треугольная черная шляпка сделали свое дело – барон не мог от меня отвести глаз. Но он все же колебался насчет бенефиса, прекрасно понимая, что его проведение нарушит все мыслимые и немыслимые правила.

– Именно благодаря вам публика смогла увидеть мои 32 фуэте в «Спящей красавице», – сказала я тогда.

Он изумился:

– Да как такое возможно?

И тогда я пояснила, что при выполнении фуэте, чтобы не закружилась голова, перед глазами всегда нужно иметь какой-то предмет. А в зале, где собралась публика, перед началом спектакля ведь уже темно. Но ордена барона якобы мерцали так ярко, что мне без труда удалось выполнить сложные обороты.

Напоминание о собственных заслугах окончательно покорило Фредерикса. И он заверил, что дозволит мой бенефис. Оказавшись за дверью, я улыбнулась. Ведь на самом деле взгляд удерживался на свисающем с потолка зеркале, отражавшем свет сцены…

Для бенефиса я выбрала воскресенье 13 февраля 1900 года. Число «13» – мое самое любимое, оно всегда приносит мне радость и удачу.

Это был правильный выбор.

Я часто уже выступала в «Арлекинаде» Дриго и «Временах года» Глазунова. Но никогда не приходилось мне слышать такой бурной овации!

Я получила множество подарков и целых 83 букета цветов!

Ники прислал замечательную брошь в виде свернувшейся клубком бриллиантовой змеи с крупным сапфировым кабошоном работы Фаберже. А еще просил передать, что выбирал брошь вместе с императрицей. Это несколько омрачило радость от подарка Государя. Простодушный Ники, конечно, решил, что участие супруги в выборе подарка для меня является знаком расположения, а змея – конечно же, символ мудрости. Но я, разумеется, поняла, что императрица вкладывала в этот подарок совершенно иной смысл…

После представления ко мне в уборную пришел и сам ювелир, Карл Густавович Фаберже.

Я не имела ранее возможности видеть его своими глазами, хотя часто получала выполненные в его мастерских вещи в качестве подарков. От артистов я знала, что Фаберже имеет обыкновение лично принимать покупателей в магазине. И многие балерины любили забегать к нему на Большую Морскую, чтобы выбрать себе украшения, оплачивать которые предстояло их покровителям. Но я никогда не опускалась до такой низости!

Карл Густавович, немолодой, но безукоризненно одетый и с безупречными манерами, произвел на меня самое благоприятное впечатление.

Я сразу же поняла, что нравлюсь ему! И сделала все, чтобы влюбить его в себя окончательно! Мне как раз требовался такой кавалер, чтобы великий князь Сергей Михайлович, высказывавший мне большое расположение, прекратил свои ухаживания за глупой княжной, ставившие меня в весьма неприятное положение.

Сергей… Верный друг Ники, заботливый наставник. Он говорил, что Ники поручил ему заботиться обо мне, оберегать меня, быть рядом. Как это похоже на правду! В сердце Ники было мало любви, но много доброты. Он простодушно вверил меня заботам великого князя. Впрочем, я все-таки благодарна ему за это, так как мне требовалось плечо, на котором я могла выплакать горькие слезы по поводу предстоящей свадьбы Ники. Конечно же, я не любила Сергея. Но ухаживания за княжной моего покровителя надо было прекращать, не хватало мне еще быть оставленной и этим Романовым!

Поэтому, когда в моей уборной появился Карл Густавович и, то и дело сбиваясь, стал говорить комплименты, я все придумала самым чудесным образом. Через пару дней должен проходить у меня обед. И присутствие Фаберже с его влюбленными тоскующими глазами сразу же заставит Сергея порвать с княжной.

Впрочем, ревность затерзала сердце Сергея Михайловича еще до этого обеда. Когда завершился мой бенефис и я, переодевшись, вышла из служебного входа, вся улица была полна людей. Простые студенты и бравые гусары, танцовщики из нашей труппы и бородатые купцы – откуда-то раздобыли они чудное кресло, усадили меня в него и под крики «ура!» и «браво!» доставили прямо к экипажу! Как самого Чайковского! Сергей Михайлович, растерянный, сразу сделался со мной очень нежным. И все же я решила не отказываться от своей маленькой мести. Увлечься какой-то княжной, имея в фаворитках такую талантливую и красивую балерину, как я?! Конечно же, поведение великого князя возмутительно!

Все шло по разработанному мной плану. Когда на обед явился Карл Густавович и, волнуясь, преподнес изумительный браслет белого золота, Сергей сразу же нахмурился. Я поблагодарила Фаберже, усадила его рядом с собой и стала говорить, как высоко ценю его искусство.

Но потом…

Господи!

В моей гостиной появился Ники!

В первые секунды мне показалось, что чудесный стремительный танец перенес меня в самые счастливые мгновения молодости.

Его высокий стан, застенчивая милая улыбка, красивые руки… Глаза…

Но потом я поняла, что перенеслась даже не в молодость, а в собственные мечты мои.

В дивных пленительных глазах Ники уже светилась любовь ко мне. Не к Алисе, Аликс Г., глупой гусыне! КО МНЕ!!!

– Позвольте представить вам великого князя Андрея, – донесся до меня голос Сергея.

Я знала, что у Ники есть кузен Андрей. У меня были добрые отношения с другими его двоюродными братьями, Кириллом и Борисом, с отцом их, великим князем Владимиром Александровичем. Я знала об Андрее, но никогда не видела его ранее.

Он был копией Ники. Причем влюбленной в меня копией!

Тот вечер я сгорала в огне внезапно вспыхнувшей страсти.

Сергей Михайлович, Карл Густавович – не помню, чем занимались они, а также прочие мои приглашенные гости.

Карл Густавович, кажется, скоро исчез, а Сергей, когда все разошлись, стоял передо мной на коленях и признавался в любви. Но я наказала ему явиться только через неделю, делая вид, что сержусь из-за княжны.

На самом же деле мне хотелось остаться одной, чтобы думать об Андрее, писать об Андрее. Мечтать. Любить!

Я сразу поняла, что могу любить его. Он стал моим, как только меня увидел, я почувствовала это всей душой, всем телом.

Совсем мальчик, краснеющий, неловкий[36]. Его руки дрожали. Едва мы сели за стол, он опрокинул на мое платье бокал красного вина. Сколько искреннего горя отразилось во взгляде!

А я, счастливая и радостная, помчалась в спальню, быстро переоделась и снова спустилась в гостиную, не желая и лишней секунды быть вдали от Андрея! А как мне делалось страшно от мыслей, что, если бы не бенефис и этот обед, мы могли бы не встретиться! А если бы свиделись позднее, то его сердце уже могло бы быть занято.

Украдкой от Сергея Михайловича и братьев Андрея мы сговорились о встрече.

Он как Ники. Он лучше Ники.

Буду целовать его.

Любить…

Сергей не должен ничего знать, он слишком мне нужен для театра. Но если вдруг придется нам объясниться, я никогда не буду сожалеть об Андрее. Сегодня я получила лучшую роль, любимой и любящей. Что значат все спектакли в сравнении с ней…

…Отложив тетрадь, Матильда закрыла глаза, с наслаждением вспоминая лицо князя Андрея.

Потом испуганно бросилась к камину. «Не ровен час, Сергей прочтет, – думала она, наблюдая, как языки пламени лижут наполненные любовью строки. – Узнает, не узнает, там видно будет. А все же хорошо, что дневник не попадется ему на глаза».

Бумаги сгорели. Счастье и любовь лишь разгорелись еще сильнее. Матильда достала из гардероба, где хранились костюмы, пуанты и закружилась в стремительном фуэте. Но почти сразу же остановилась. Подле светящегося за окном фонаря, на который она смотрела, чтобы не расшибиться, виднелась фигура худощавого человека. Лицо его было скрыто тенью широкополой шляпы. Но высокий стан, и именно эта шляпа, и безупречное пальто, а еще лаковые щегольские ботинки позволили Матильде обо всем догадаться. Под окнами особняка стоял несчастный Карл Фаберже…

* * *

Какая красота… Море огромное, разлитое до небес, синее-пресинее. Еще в туристическом агентстве, где давали пролистать буклет с фотографиями отелей, Свету поразил необычайный ослепительно-безмятежный оттенок. Но она решила, что это, наверное, рекламные фокусы. Пакет морса, который производит компания Андрея, в рекламном ролике тоже выглядит так соблазнительно, что в горле пересыхает. Бросаешься к холодильнику, и… Ну, пакет как пакет. Обычный вид упаковки, привычный вкус напитка. Но море! Море! Просто глаз не отвести, в сто раз лучше, чем на страницах рекламного проспекта! Кажется, всю жизнь можно проваляться на шезлонге под зонтиком, лениво наблюдая за медленно накатывающими на белоснежный песчаный пляж волнами.

– Полиночка! Поля! Посмотри на меня, солнышко! На меня, а не на официанта! Посмотри и подумай! Я ж тебя любить буду, заботиться. А мальчишка этот что? Две недели пройдут, ты уедешь, он останется.

Полина смешно морщит блестящий от крема носик:

– Толик, договорились, я люблю только тебя. Прекрати пугать парня. Отдыхай, расслабься!

Призыв подруги вызывает у охранника какую угодно реакцию, только не расслабленность. Толя пожирает глазами худенькую Полину фигурку, и на его простодушной обгорелой физиономии планы сегодняшнего вечера видны, как на экране кинотеатра. Незамысловатое кино: ужин, дискотека, кроватка.

Света встает с шезлонга, поворачивается спиной к подруге.

– Поль, печет ужасно. Сгорела?

– Это не плечи, – сочувственно говорит Полина, осторожно касаясь прохладными пальцами горящей кожи. – Это уже настоящее жаркое. Вернемся в отель?

– Ни за что! – возмущается Света, искоса поглядывая на охранника. Тот делает вид, что загорает, глаза закрыты. Но напряженно сжатые губы его выдают: подслушивает. – Схожу в номер, возьму рубашку.

Бодигард, вечный ванька-встанька, бесшумно и незаметно оказывается рядом.

– Толя! Ну я могу хотя бы шаг одна ступить! Что ты за мной ходишь как приклеенный! Достал уже! Почему за Андреем вы не бегаете, как собачки на привязи! – Света кричит, отчаянно пытаясь вспомнить хитрое слово, которое произносил муж. – Я тоже хочу, чтобы моя безопасность обеспечивалась это, как его… Дис-тан-ци-о-нно. Вот так, дистанционно!

Толик невозмутимо улыбается, молчит. Но на шезлонг не возвращается.

Ладно, фиг с ним. Хочет топать рядом – пусть топает. Все равно она перехитрит эту тупую груду мышц с бритым затылком и вечно напряженным взглядом.

– Ночь, два часа, – говорит Света по-турецки симпатичному коридорному с черными обжигающими глазами.

Хорошая вещь – русско-турецкий разговорник.

А еще лучше то, что рядом Полька.

Подруга все разыгрывает как по нотам. За ужином нежно смотрит на бодро уминающего жареное мясо Толика. На вечерней шоу-программе позволяет обнять себя за талию.

А Света – о да, она же очень устала. Обгорела, наплавалась. Нет, никакой ночной дискотеки. Звонок Андрею и здоровый сон. И из отеля – честное пионерское – ни на шаг.

Толик колеблется. Но сидеть в соседнем номере ему совершенно не хочется. А хочется трахаться. Лукавая многообещающая улыбка Поли окончательно парализует профессиональные рефлексы.

Через полчаса Света уже умирает от поцелуев симпатичного мальчика, не опасаясь, что на ее стоны примчится верный бульдог, готовый перегрызть горло любому.

Турок нежный, чувственный. Он только поцеловал ее грудь, а неизбалованное тело вдруг сжали сладкие судороги первого оргазма. Мягкие губы исследуют живот, опускаются ниже, и… Неужели? Вот теперь? Андрей говорит – противно… Но это, это, это… Мысли исчезают, воздух заканчивается, щеки пылают.

– Мне хочется умереть, – шепчет Света.

На губах мальчика – соль ее слез.

Он отстраняется, что-то взволнованно говорит, интонация вопросительная, недоуменная.

Объяснять долго. И больно. И не нужно. К тому же в разговорнике таких слов, видимо, не найдется.

Света тянется к лежащей на тумбочке упаковке презервативов, но турок мягко останавливает ее руку. И мягкие поцелуи продолжают исследовать тело, касаются бедер, пальчиков ног, невыносимо, сладко…

…Звонок сотового телефона разбивает красивый сон вдребезги.

– Малая, значит, так. Сейчас к тебе девушка приедет, Лика Вронская. Книжку про меня писать будет. Ты с ней побазарь, ну, как познакомились, как живем. Поняла?

От голоса мужа страшно. Спросонья показалось: все узнал. А еще Андрей будит резкую боль. Поля-Полинка, как же все обидно и нелепо…

– Малая, ты че, дрыхнешь еще? Давай руки в ноги, марафет наводи, девочка уже к нам едет. Малая?!

– Да, Андрей, я поняла, – пробормотала Света, вставая с постели. – Конечно, поговорю, ты не волнуйся.

Никого не видеть. Ничего не слышать. Даже домработница, приносящая кофе, вызывает только жгучую ненависть. Потому что она живая, а Полька мертвая. Но объяснять это Андрею бессмысленно. Он из другого теста. Не остался на поминки по собственному отцу – важные переговоры. Не нашел времени приехать к маме в больницу – дела. А свекровь, между прочим, чуть богу душу не отдала. Андрей это понял? Вряд ли. Он все время работает, в любом состоянии, больной, здоровый, уставший, отдохнувший. Не щадит даже себя совершенно. Он очень странный муж – вроде как есть, но его всегда нет. Фактически Андрей живет в офисе. Возвращается с работы поздно, уходит ранним утром, иногда неделями с ним приходится общаться только по телефону. Это сначала казалось эгоизмом и жестокостью. Да тараном просто, бульдозером – напролом к своей цели, по чужому горю, наплевав на близких, в ущерб собственному здоровью. Но… Обычный колхоз под Пригорском уже давно не узнать. Кажется, не Россия, а Голландия. Нет и в помине никаких бедных избенок – нормальные добротные коттеджи, асфальтированные улицы, свои детский садик и школа, новый Дом культуры, стадион. Те, кто хочет и может работать, благодаря Андрею и Виктору зарабатывают так, что их в Москву калачом не заманишь. На ребят молятся, чуть ли не в прямом смысле. Их фотографии рядом с иконами на стенах висят. Они, наверное, другие люди, из другого теста. И с обычными мерками к ним подходить неправильно. Да, гуляют, не считаются ни с кем и ни с чем, стараются из шкуры выпрыгнуть, а заработать все больше и больше. Но то, что они делают… Скольким людям работу дали, создали условия, в которых и жить, и трудиться в радость! Это тоже надо учитывать. Со стороны может казаться: веселые беззаботные пацаны, побухали, заключили выгодную сделку, снова побухали, и все у них в шоколаде. Ничего подобного. Не бывает успеха на халяву, все только за счет труда, колоссального, из года в год, без выходных, без праздников. Впрочем, трудоголики эти не признаются, что пашут как лошади. Смешно читать их интервью, где они рассказывают о том, как много у них свободного времени, какие у них есть хобби. Паничев, оказывается, увлекается горными лыжами, а Захаров – рыбалкой. И оба уверяют: «Если руководитель работает больше, чем подчиненные, – он просто плохой организатор». Рыбалка! Смешно! У мужа бывает такой напряженный график, что ему даже слово это произнести некогда. А уж с удочкой сидеть… Нет у него удочки, нету!

«Поэтому, – думала Света, подставляя лицо упругим струям душа, – придется поговорить с этой Ликой. Мне плохо, но если я ее продинамлю, Андрей расстроится, а он и так без успокоительных спать не может. Хорошо, что хоть следователь вошел в мое положение, согласился поговорить позже, когда я приду в себя. Если приду…»

Закрепив на груди розовое махровое полотенце, она вернулась в спальню, бросила взгляд в зеркало и с досадой закусила губу.

Серое лицо, провалившиеся глаза, очерченные темными кругами, какая-то сыпь на правой щеке.

– С такой физиономией надо что-то делать. – Света взяла баночку с тональным кремом, вытащила из стаканчика нужную кисть. – Сильно краситься, конечно, нельзя, глаза заплаканные, воспаленные, какая тушь. Но без тона никак, она меня просто испугается.

К тому времени, когда на первом этаже хлопнула дверь, Света успела сделать легкий макияж и просушить волосы. Блузка и джинсы, как оказалось после беглого взгляда в зеркало, под руку подвернулись неправильные, слишком яркие, от Cavalli. Но переодеваться времени уже не было, снизу доносился голос гостьи, здоровавшейся с домработницей.

Еще спускаясь по лестнице, Света поразилась. Прикид знакомой Андрея без верхней одежды тянул всего максимум на полторы штуки баксов! И то за счет «свежих» джинсиков D&G. Свитер и сапоги какие-то левые, украшений нет вообще, часы Rado, но самая простая модель и очень старая.

– Здравствуйте! Я – Лика, меня ваш муж попросил написать его биографию. Света, какой у вас красивый дом!

Она слышала это фразу миллион раз, но практически никогда банальные слова не звучали с такой искренней радостью.

– У вас красивый дом! – говорили приятельницы, а про себя думали: «Повезло тебе миллионера подцепить».

– У вас красивый дом! – восхищались соседи, мысленно заканчивая: «И где это таким козлам, как вы, удалось найти приличного архитектора».

Роскошному дизайну, стильной мебели, оригинальной планировке, бассейну, зимнему саду, да всему, что здесь только есть, искренне радовалась только Полина. И, пожалуй, вот эта совершенно не гламурная гостья.

– Вы не москвичка? – невольно вырвалось у Светы.

И по изумленно шевельнувшимся бровям Лики сразу поняла, что не угадала, и молча махнула рукой в сторону столовой.

– Спасибо, что согласились со мной встретиться, – сказала странная журналистка, присаживаясь за стол. – Я знаю, что у вас горе, и говорила Андрею, что лучше отложить эту беседу. Но ему не терпится закончить работу, а большая часть текста уже подготовлена… Я вам очень сочувствую. Когда с близкими такое случается, тут не до разговоров…

– Полина была очень хорошей, очень талантливой, – Света сглотнула подступивший к горлу комок. – И такой гордой, глупенькой… Знаете, мы с ней в одной комнате жили в общежитии. И туфли на каблуках у нас одни на двоих были. А когда Андрей в Пригорск приехал, мы с ней как сцепились! Очередь моя была туфли надевать, Поля в них на танцы накануне ходила. А она уперлась и не дает. Говорит, что мне все равно с Захаровым познакомиться смелости не хватит, а она попробует, бизнесмен не женат, и все такое. Забрала туфли и убежала. А мне любопытно, дай, думаю, хоть одним глазком схожу гляну. Ну и что, пусть босоножки старые, я быстро… Захожу в актовый зал детдома нашего, Андрей с Полей разговаривает. Высокий, красивый, понравился сразу, чего уж скрывать. Собралась уходить, а он ко мне вдруг как рванет! В Москву в тот же день с ним уехали, я с Полькой так и не попрощалась. Он меня просто не отпустил, хотя я и просила. Через неделю вернулась, и…

Света отвернулась, смахнула набежавшие на глаза слезы.

Глупая Полька выселилась из общаги и уехала в Москву. Обиделась. Ну и бабы пригорские, те еще язвы, масла в огонь подлили: «Где же твоя подруга, да плевать она на тебя хотела». А разве в Москве просто отыскать человека? Иголку в стоге сена найти – и то легче. Это чудо, что они через много лет случайно встретились. Конечно, Полина здесь не милостыню просила, работала, кое-как концы с концами сводила. Но ради чего стоило так много усилий прикладывать? Обида, гордость…

Лика забарабанила пальцами по столу. «Точно, колец нет, вообще ни одного, – машинально отметила Света. – Интересно, не любит или все же с деньгами туго?»

– Вы уверены, что гордость, а не зависть? – осторожно поинтересовалась Вронская.

Света горько усмехнулась. Да, теперь окончательно понятно – стопроцентная москвичка. В этом городе тот, кто впереди, – твой враг. У москвичей просто в голове не укладывается, что можно не завидовать чужому успеху, а стыдиться своей бедности, и испытывать благодарность к тому, кто руку помощи протянет. Благодарность огромную, искреннюю.

Но обижать гостью правдой-маткой про московские реалии Свете все же не хотелось.

– Поля была абсолютно не завистливым человеком. К тому же Андрей очень ей помог. Ворчал, конечно. Он считает, что человек должен сам всего добиваться, а любая помощь – только во вред. Но все-таки устроил Польку на работу, купил квартиру. Конечно, Полина – умница, на фирму ее взяли по блату, а через полгода у нее клиентов было, как у профессиональных дизайнеров, если не больше. Однако без связей в Москве никуда не пробиться, – сказала она и слабо улыбнулась: – Хотя, знаете, мне пришлось Андрею напомнить, кто Полина такая. Мой муж не рассеянный. Но все, что не является важным для работы, из его памяти стирается начисто. Он не помнит ни одного имени своих одноклассников, забывает, когда у самых близких родственников дни рождения. А среди ночи разбуди – на любой вопрос относительно компании ответит.

– Верю, – Лика кивнула головой. – Я с ним пару лет назад познакомилась, когда интервью для газеты делала. А недавно мы пересеклись в издательстве, на новогодней вечеринке. Я вижу – лицо знакомое. Андрей на меня в упор смотрит и не узнает… Но давайте я все же задам вам несколько вопросов. Я прочитала ваши интервью и уже знаю, что, с одной стороны, Захаров – гурман, прекрасно разбирается в кухнях разных стран, любит парижские рестораны. С другой – ему нравится и простая домашняя еда, примерно как в кафе-барах, принадлежащих компании. А как у Андрея Владимировича со сладким?

– Любит, но… – Света, отодвинув стул, очертила полукруг в районе талии, – когда начинает поправляться, то никакого шоколада.

– А он любит именно шоколад?

– Он обожает сладкое в принципе. Шоколад, конфеты, пирожные, торты.

– Но, наверное, тортики у вас в холодильнике не часто можно обнаружить? Чтобы не было соблазна?

Света растерялась:

– Не знаю, надо спросить у домработницы. Андрей теперь в хорошей форме, так что, думаю, на диете не сидит. Я спрошу сейчас. Кстати, если тортик найду, давайте с вами по кусочку, а?

Лика побледнела и отрицательно покачала головой:

– Нет, что вы! Я ребенка жду, срок маленький, меня от еды мутит постоянно. Скажите, а друзья к вам в гости часто приходят? У вас есть традиции, например, обязательные шашлыки или обеды?

– Обеды у Андрея исключительно деловые. Друзей – таких, чтобы собраться, те же шашлыки пожарить, – у нас нет. Раньше меня это обижало. Работа, работа, работа – Андрей весь в ней. А потом привыкла. К тому же он мне салон открыл, когда понял, что я тут сижу в четырех стенах и с ума схожу… А когда Полинку нашла, то вообще хорошо стало. Мы с ней и обедали, и ужинали.

С недоуменной гримаской на лице, Вронская явно хотела что-то сказать, но закусила губу, сдержалась.

Свете показалось, что она поняла так и не заданный вопрос. Действительно, со стороны ее брак, наверное, кажется странным. Муж-невидимка, отсутствие близких друзей. Но, если никогда не было никакого дома и никакой семьи, даже такие отношения кажутся подарком судьбы. Скромные мечты у нее в Пригорске были: найти парня, непьющего, работящего. И желательно, чтобы хотя бы комната у него своя была в общаге, на двенадцати метрах и с Полей-то тесновато. А тут – такой шанс выпал, Андрей, Москва. Конечно, ценишь и на многие вещи глаза закрываешь. Иногда и сама срываешься. Но журналистке этого не понять, сытый голодного не разумеет.

– Лика, что же вы чай не пьете? – поинтересовалась Света, заметив, что стоящая перед гостьей чашка по-прежнему полным-полна. – Так тошнит? Знаете, я в последнее время тоже себя по утрам неважно чувствую.

Вронская улыбнулась:

– Тогда срочно к врачу. Я раньше своих подруг, беременных или молодых мамочек, побаивалась. У них других разговоров нет, кроме как: «Рожай, Лика, и будет тебе счастье». А у меня другое счастье было: книжки, газета. И я никак не могла понять, я же не гружу никого: «Пиши детективы или срочно в газету устраивайся». А подруги настойчивые такие! Рожай, и все. Но, знаете, что оказалось. Счастье почему-то действительно начинается только с положительного теста на беременность. И оно такое обалденно огромное, что про него хочется рассказать, чтобы никто, как говорится, мимо не прошел! Так что вы меня сдерживайте. Сейчас как начну агитировать за прибавление в вашем семействе…

Следующий вопрос Лики особого восторга у Светы не вызывал.

Андрей и атакующие его женщины.

Конечно, она ревнует, глаза бы повыцарапывала блядям этим многочисленным! Впрочем, для книжки надо выразиться как-нибудь поизящнее:

– Я понимаю, что мой муж – молодой, красивый и преуспевающий мужчина. И он многим симпатичен. Но Андрей свой выбор сделал. И мне бы не хотелось, чтобы в нашу жизнь вмешивались посторонние люди. Мне непонятно, почему девушки ведут себя так вызывающе, пишут письма, пытаются подкараулить Андрея на улице, даже шантажируют самоубийством.

– Самоубийством? – изумленно перебила гостья. – Да вы что!

– Да, была одна такая. Андрей ее в глаза не видел, а она то ли писала, то ли звонила. Смысл посланий простой: «Мне без тебя не жить»… А сколько «детей» якобы у Андрея имеется, вы не представляете! И на алименты подают! Пару раз даже до экспертизы дело доходило. Не подтвердилось, конечно, на что эти суч…. То есть женщины рассчитывают!

Света запнулась. Как удачно и гладко она только что говорила всякими умными словами. Хотя много лет прошло после свадьбы, накануне которой специальный сотрудник из компании Андрея занимался подготовкой будущей г-жи Захаровой к общению с прессой. Он же подобрал гардероб, порекомендовал сменить прическу. Но бог с ней, с косой. Действительно, с такими волосищами она бы в Москве смотрелась тетехой колхозной. Главное – сотрудник заставил ее выучить ответы на наиболее распространенные вопросы наизусть. Но вот теперь, после того, как Лика ее перебила, все из голову вылетело. Прямо хоть за старыми газетами и журналами полезай!

* * *

Едва слышный щелчок. Из пистолета достали обойму.

– Ну и говно этот «ИЖ-71»! Патрон хуже, мощность меньше. То ли дело «ПМ», – возмущается Толик. И, судя по звукам, наливает воду из стоящего в комнате охраны кулера.

«Опять у него сушняк? Снова весь выходной бухал и с бодунища на работу приперся?!» – с раздражением подумала Жанна.

– Согласен. Но чего от бабы ждать! Слушай, а секретутка захаровская новая – ничего такая, фигуристая. Хотя кто мы для Алки, ей начальство подавай, – печально вздохнул Шурик. – Или, может, все-таки даст?

– Не-а, и не подкатывай даже, бесполезно…

Прикрепленный под крышкой стола в комнате охраны «жучок» передавал голоса мужчин практически без помех.

Жанна Леонова нервно поправила наушники и нахмурилась.

Ладно, пусть Шурик вожделеет кого угодно, хоть секретаршу, хоть уборщицу, к тому же парень пока неженат. Но это его высказывание: «чего от бабы ждать»! Замечательного о ней мнения подчиненный, просто замечательного. Конечно, только он – самый крутой спец, это понятно. А начальник службы безопасности, естественно, не знает, что при одинаковом калибре «ПМ» и «ИЖ-71» у последнего патрон на миллиметр меньше. Начальник службы безопасности пребывает в полном неведении относительно того, что миллиметр этот дорогого стоит, что скорость пули и дульная энергия уменьшаются, к тому же бракованных патронов к «ижику» попадается на порядок больше. И – ясно как божий день – именно «баба-дура» придумала законодательную базу, согласно которой запрещено применение «ПМ» охранными структурами!

Толик жадно пьет воду, потом рыгает.

– Еще, бля, задание это ее. По Калининой. Типа сыскарей нашла, ментов.

– Возмущайся, не возмущайся, докладывать все равно надо, – философски замечает Шурик, щелкает пультом телевизора. И восхищенно причмокивает: – Да, певичка ого какая, с такими ляжками и петь уже необязательно. Толян, ты свою часть списка отработал? У меня полный голяк. Девки эти кто замуж повыходил, кто ваще за бугор свалил.

– Знакомая картина, – недовольно бурчит Толик. – Страхуется наша Жанна постоянно. Чего она так переполошилась – понять не могу. Ну курица, правда, Саша? Я с нее фигею. В упор не врубаюсь, как такая баба могла Захарова собой прикрыть, причем сообразила быстрее, чем его прикрепленный? Может, это все русские народные сказки? И она его по-другому прикрывала?

Мужики довольно загоготали.

«А ведь это еще лучшие из лучших, – с досадой подумала Жанна, снимая наушники. – Страшно вспомнить, кто приходил вначале, когда я только приступила к формированию штата. Образование среднее, родом из небольших подмосковных городов, Реутова, Железнодорожного или Долгопрудного. Бешеное желание зацепиться за Москву, а предложить-то нечего. Максимум, что у тех ребят было в активе, – служба в спецназе ВВ или милиции. С такими каши не сваришь. Теперь у нас нет ни одного сотрудника без высшего образования, практически все – москвичи. Они мотивированы на работу, у кого семья, у кого дорогостоящее хобби. Толик, например, парашютным спортом увлекается, удовольствие не из дешевых. Но уровень, уровень! Это все равно не те люди, которые по-настоящему преданы своему делу. У них одна страсть – дешевым виски накачаться и дешевую бабу подснять. Нет больше мужиков, которые за шефа в огонь и в воду пойдут. Измельчали они, зажрались. Откуда такая пассивность – не понимаю. Помню, когда пришлось оставить биатлон, когда закончила школу телохранителей, у меня один рефлекс был – чтобы с охраняемым объектом ничего не случилось. Ну а как же, учили, меня тренировали, мне жизнь человеческую доверили – а я что, не справлюсь?! Я совершенно не осознала, как Андрея прикрыла. Даже подумать не успела, что чужой клиент. Рефлексы, секунды. Миг – и он уже на земле, у меня плечо прострелено, а охрана его головами бритыми вертит и только потом бросается ловить того психопата. Вот ведь придурок нашелся, хотел в лице Захарова уничтожить всю мировую буржуазию… А с ребятами нашими надо что-то делать. Они не тянут, не справляются, не могут максимально эффективно обеспечить поставленные перед ними задачи!»

Посмотрев на часы, Жанна взяла телевизионный пульт, нашла «Евроспорт».

– В индивидуальной гонке на третьем этапе Кубка мира по биатлону, которая проходит в Поклюке, не примет участие Светлана Слепцова, – почему-то с идиотской радостью провозгласил комментатор.

Камера заскользила по лицам девочек женской сборной: Ахатова, Гусева, Неупокоева. Потом в кадре появился старший тренер Селифонов и бодро отрапортовал:

– В спринте, который пройдет через день, участие Слепцовой не планируется. Она прекрасно выступала все это время, но шесть гонок подряд для молодой спортсменки – это много.

«Профессиональный спорт становится все жестче, – подумала Жанна, наблюдая за сосредоточенным лицом готовящейся к старту Кати Юрьевой. – Скорости выше, меткость точнее. Но все-таки о спортсменах теперь заботятся больше. Мне никогда не приходилось выступать на соревнованиях такого уровня. Но даже на внутрисоюзных состязаниях ни одной из спортсменок не предоставляли возможности отдыха. Из нас выжимали все, а что будет потом – никого не волновало».

Уже на втором круге стало заметно: лыжи у Кати подобраны не совсем правильно, они «холодноватые», и это негативно сказывается на скорости. По стрельбищу гулял ветер, мешая даже всегда точным немкам.

Но – Жанна чувствовала это почти физически, словно бы сама принимала участие в гонке – у Кати сейчас нет других желаний, кроме как, несмотря на все эти проблемы, показать наилучший результат. Сделать все, домчаться до финиша и только потом, когда хоть немного восстановится дыхание, разрешить себе проанализировать недавнее выступление.

И Юрьева таки сделала невозможное! Третье место с учетом погоды и экипировки – роскошный результат!

Улыбки на лицах других девчонок были еще ослепительнее, чем у самой измученной победительницы.

«Только в биатлоне так радуются не только за себя, но и за товарища, – подумала Жанна, выключая телевизор. – Потому что командные результаты так же важны, как и личные. А сколько пота проливается вместе на тренировках и сборах. Все связаны, объединены, работают вместе… Как же мне теперь не хватает вот этого чувства команды, сплоченности, единодушия. И еще результата. Я ведь изначально говорила Андрею: предложение возглавить службу безопасности „Pan Zahar Group“ – неудачное. Я могу изучить, как должна работать такая структура. Я попытаюсь подобрать нужных людей. Но никогда коллектив не признает мой авторитет настолько, как это требуется для эффективной работы. Но он не стал меня слушать! Он думает, что если ему удается мыслить без стереотипов, то и окружающие тоже сумеют. А это не так, обеспечение безопасности – очень консервативная сфера, и женщину, будь она хоть суперпрофи, не только не признают как руководителя, но и за равную никогда считать не будут».

Жанна достала из сумочки пудреницу, поправила прическу, мазнула по губам прозрачным блеском. И отправилась в комнату для совещаний. Чтобы выслушать доклады, ничего нового в которых, с учетом недавно поставленной на прослушку комнаты охранников, содержаться уже не могло. Но знать об этом ребятам, периодически подвергающимся контролю, вовсе не обязательно. Пока не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь из сотрудников «Pan Zahar Group» продался конкурентам. Но мало ли что случится, даже в хорошо отлаженной машине может произойти сбой…

* * *

– Добрый день, компания «Pan Zahar Group», секретарь Алла Астафьева, слушаю вас, – мелодично прощебетала Аллочка, стараясь, как ее и учили, придать голосу максимум положительных эмоций. Общаться с каждым желающим переговорить с руководством полагалось так, словно бы всю свою жизнь именно вот этого звонка секретарь ждала с безумным нетерпением. Как будто бы ее совершенно не тошнит от неумолкающего телефона и вечных абонентов, жаждущих коммуникации с Андреем Захаровым.

– Нехороший Владимир Петрович беспокоит. Могу ли я переговорить с господином Захаровым?

«Нехороший?! Вот это фамилия!» – изумилась Алла и даже не стала просматривать большой список абонентов, с которыми Андрея Владимировича можно соединять напрямую. Нехорошей фамилии «Нехороший» в нем совершенно точно нет. Уж она бы, по сто раз на дню пробегающая глазами эти бумаги, такую мрачную экзотику обязательно бы запомнила.

– А по какому вопросу? – так же жизнерадостно уточнила секретарь и стала делать пометки. – Сейчас Андрея Владимировича нет на месте, но я обязательно передам, что вы звонили. Контактный телефон оставьте, пожалуйста. Да, записала. Большое спасибо вам за звонок!

Алла отложила ручку и на пару секунд закрыла ладонями глаза. Ольга, секретарь Паничева, показала ей специальную гимнастику, которая теоретически помогает придать четкости измученному компьютером зрению. Но на практике особого эффекта упражнения в принципе не давали. Наверное, когда больше десяти часов смотришь на экран монитора – а по-другому не получается, документов приходится набирать много, – уже не помогают ни гимнастика, ни капли, ни витамины. До обеда больше часа, а глаза болят так, как будто бы в них щедро насыпали песка. А еще в голове все время заливается телефонный звонок. Даже когда на самом деле в приемную никто не звонит. Но это бывает редко…

Вздохнув, секретарь снова схватила телефонную трубку. Представиться не успела, ее перебил томный женский голос:

– Хэлло, Андрея позови. Мы с ним в ресторане отдыхали, он ждет!

С такими можно было не церемониться. Ничего не объясняя, Алла нажала на рычажок. От злости хотелось еще и швырнуть аппарат на пол! А если эта девушка не врет и действительно познакомилась с шефом? Ну почему, почему одним все, а другим ничего? Что, какая-нибудь ресторанная шлюшка лучше выпускницы престижного вуза с красным дипломом и модельной внешностью? Да ничего подобного! И жена у Андрея тоже уродина редкостная, да еще и тупая! А как может быть не тупой корова периферийная, которая в Пригорске закончила ПТУ по пролетарской специальности «маляр»?! Сама-то Света об этом в интервью не рассказывала, скромненько говорила: «У меня среднее образование, планирую со временем закончить вуз». Но от журналистов разве что-нибудь скроешь?

«Убила бы баб его! Почему Захаров такой симпатичный? Меня тянет к нему, как магнитом. Ничего не могу с собой поделать! И ведь знаю, что любые попытки наладить личные отношения здесь заканчиваются увольнением. Но как же мне хочется хотя бы служебного романа. А еще лучше выйти за Андрея замуж. Но надо быть реалисткой, маляршу он свою вряд ли бросит…»

Эти мысли очень мешали Алле сосредоточиться. Требовалось срочно внести изменения в документ, исправлений много. Нужны внимание, собранность – а перед глазами не цифры и строчки, Андрей.

Тонко пискнула айсикью, на экране компьютера появилось сообщение от Ольги: «Кто первой обедать пойдет?»

«Я!!! Проспала, не позавтракала, умираю от голода!» – написала Алла, переключила линию на приемную Паничева. И, набросив на плечо сумочку, вышла в коридор.

Навстречу, как назло, то и дело попадались сотрудники. Пришлось заскочить в туалет, чтобы подкрасить губы и припудриться.

Алла грустно улыбнулась своему отражению. Один раз, всего лишь один, она подкрашивала губы на рабочем месте. И в этот же момент в приемной появился Андрей Владимирович. Брезгливо поморщился, пару секунд помолчал, а потом выдал:

– Времени, значит, много. Грибы малюешь. Очень хорошо! Короче, такая тема. Будешь мне пресс-релиз по газетам готовить. Бизнеса не касайся – есть кому мне эту информацию делать. Но там люди зашиваются. А ты грибы красишь. Значит, плохо я тебя загружаю. Так что сейчас твое дело: политика, культура, спорт и прочая петрушка. Чтобы я в курсе событий был. Сечешь?

Ей хотелось возразить, что в приемной во время ужасного преступления – секундного мазка помадой по губам – не было никого. И что она, в конце концов, лицо компании, и если лицо будет бледным, то это повредит имиджу «Pan Zahar Group». Но Алла, посмотрев в глаза шефа, поняла, что лучше промолчать. И не спорить, хотя лишнюю работу делать, конечно, не хочется. Правду говорила Ольга: Андрей требует беспрекословного выполнения своих распоряжений. В его взгляде, казалось, уже отразился приказ об увольнении…

Кафе, где обедали и очень часто ужинали сотрудники компании, находилось на втором этаже офиса. Меню его в точности соответствовало тому, что готовили в сети разбросанных по Москве заведений здорового питания, только работало офисное кафе по принципу самообслуживания. Кормили здесь действительно очень вкусно. Алла с удовольствием поставила на поднос два стакана сока (морковного и из сельдерея), салат из свежих овощей, запеченную форель.

– Детка, приходи ко мне на занятие йоги. Поза собаки – это не то, что ты делала раньше! Все будет тики-так!

Алла с досадой обернулась. Явился не запылился, чмырь поганый, А-Хули распухший!

…За глаза этого тренера йоги, Игоря Малышевского, так и называли – А-Хули. Авторство «ласкового» прозвища принадлежало Андрею Захарову. Услышав эту новость, Аллочка не удержалась и перебила проводившую краткий сплетнеобразный инструктаж на тему «кто есть кто в компании» Ольгу:

– Ой, так мой шеф и Пелевина читает!

Секретарь Паничева рассмеялась:

– Может, и Пелевина тоже. Мне Люда, она до тебя работала, говорила, что как-то застукала Захарова с книжкой Конфуция. Он смутился, книжку обложкой вниз положил и сказал, чтобы Люда из комнаты отдыха чашки позже убрала… А с Малышевским вот как было. Мне Костя, личный тренер Андрея по йоге, рассказал. Заходит Захаров в зал, а Малышевский, который ему на глаза обычно старался не попадаться, свалить не успел. Андрей на него смотрит и непосредственно так у Кости интересуется: «А хули у нас тут эта жирная жопа делает?»

– Надо же, Андрей Владимирович матом ругается!

– Вообще-то нет. Но при виде Малышевского, – Ольга закатила глаза, – даже невинный младенец что-нибудь такое выдаст. Конечно, с таким пузом к нам в компанию А-Хули сроду бы не устроился. А если бы вдруг кадровый отдел на момент собеседования впал в ступор и его оформил, то А-Хули вылетел бы на следующий же день, за дискредитацию идеи о положительном влиянии спорта на фигуру и умственную деятельность. Но, – она развела руками, – чмо это является родственником жены Паничева. Поэтому мужайся: тебе предстоит увидеть претендента на роль в фильме ужасов. И еще. Поскольку он был неоднократно отвергнут всеми нашими девчонками, на каждую новенькую А-Хули бросается, как Александр Матросов на амбразуру…

В общем, Алла была предупреждена о знаках внимания со стороны объекта корпоративной ненависти. Но все же недоумевала. Возможно, тренер по йоге действительно не должен быть излишне полным. А вдруг это следствие заболевания, травмы и уже скоро человек войдет в форму? Но даже если так сложились обстоятельства: работает не на своем месте. Неужели жирная задница здесь вызывает такую яростную неприязнь?

Ответ на этот вопрос появился минут через пять после того, как Малышевский присел за ее столик в кафе. Ягодицы у него, конечно, могли бы быть покрепче, живот поменьше, а ослепительной лысины могло бы не быть вообще. Но даже с не очень эстетичной внешностью можно было смириться. А вот с абсолютным самодовольством и непроходимой тупостью нет.

– Я выиграл чемпионат мира по йоге, – заливался А-Хули, нежно поглядывая на Аллочку маслянистыми маленькими глазками. – А еще скоро выйдет видеокурс моих уроков. Тебе тут могут про меня такого рассказать… Никого не слушай, зависть – удел неудачников. Детка, будь со мной, и все сложится тики-так.

Только Алла открыла рот, чтобы постебаться на тему чемпионата мира для йогов, как мысль Малышевского вышла на новый виток:

– Детка, со мной не пропадешь. Я имел всех телок, которыми ты любуешься в глянцевых журналах. Но – достали. Честно вот говорю, достали. То им «Картье», то «Шоме» подавай. Я и подавал. Но они же такие глупые! Наверное, я тебя ждал. Чтобы влюбиться по-настоящему. Ну и ты, я уверен, от такого мужика, как я, не откажешься…

Единственное, о чем мог говорить Малышевский, – это о своих многочисленных достоинствах. От понтов, сочетающихся с явной профессиональной несостоятельностью и некомпетентностью, Алле поначалу хотелось смеяться. Потом чем-нибудь крепко заткнуть все время трындящий рот. И, может, даже вылить на лысину стаканчик-другой экологически чистого сока. А вдруг натуральная продукция, взращенная на полях сельхозпредприятия «Pan Zahar Group», окажет стимулирующий эффект на мозги этого недоумка?

Последний месяц блаженный компании избавил сотрудников от приступов с трудом контролируемой ярости. Всезнающая Ольга разузнала: А-Хули лежит в больнице. Поскольку не жрать он не мог, а жирная задница, видимо, несмотря на все уверения в собственной неотразимости, доставляла Малышевскому беспокойство, он налопался каких-то капсул для похудения. После чего обдристал офисный туалет, попал на своем автомобиле в аварию и в конце концов был увезен в реанимацию.

И вот снова объявился. Говно не тонет…

… – Тики-так у меня все будет, когда ты оставишь меня в покое, – простонала Алла, искоса наблюдая за входом в кафе. Иногда руководство играло в демократию и обедало вместе с сотрудниками. Вот бы Андрей пришел! – А научить ты меня можешь только позе глупого пингвина, который робко прячет тело жирное в утесах!

– Да, похоже, йога уже не поможет. Ты очень агрессивна, детка. У тебя давно не было секса, бедненькая. Сейчас мы с тобой перекусим. А потом я зайду за тобой после работы и подарю тебе незабываемую ночь. Страсти, порока и наслаждения!

Тренер улыбнулся так радостно, что Алле стало стыдно. Может, это просто психически ненормальный человек? Тогда, конечно, шутить не следует. Над дебилами не смеются, их жалеют.

– Не беспокойся, – Алла снова обернулась. Ого! Паничев собственной персоной! – У меня все в порядке с личной жизнью. К тому же я не думаю, что простой секретарь достоин такого уникального мужчины, как ты! Так что поищи себе другую компанию для обеда! А уж для ночи страсти и порока – тем более!

Расплатившись, она специально прошла возле Виктора, солнечно ему улыбнулась. Совладелец «Pan Zahar Group», обычно всегда такой приветливый, не снизошел даже до легкого кивка. Он взял стакан с соком и почему-то забыл поставить его на поднос, вертел в руках. Потом тонкое стекло хрустнуло, и сок выплеснулся на темно-серый костюм от Armani…

Санкт-Петербург, 1903 год, Карл Фаберже.

– Вот и Великий пост скоро начнется. А что, Карл Густавович, будут ли в этом году на Пасху яйца в мастерских делать? По правде сказать, жду не дождусь. У меня уже много имеется! – Дама быстро расстегнула шубку и ловко подцепила на палец висевшую на шее цепочку венецианского плетения. На ней крепилось аж три миниатюрных яйца – белое гильошированной эмали, красное, тоже эмалевое, но гладкое, отделанное жемчугом, да еще золотистое с бирюзовым васильком.

«Приказчики рассказывали, что некоторые клиенты и до дюжины яиц вешают, – сразу вспомнил Карл, взглянув на цепочку. – А разве же так много красиво?!»

Но обычного раздражения, которое всегда вызывали не имеющие вкуса покупатели, не возникло. Наоборот, Карл приветливо улыбнулся даме и сказал:

– Как не будут! Конечно, изготовим. Яйца на эту Пасху получите особенные. Квадратные!

Глаза покупательницы сразу стали напоминать плохо закрепленный в оправе жемчуг. Еще миг – и вывалятся.

– Квадратные, – восхищенно пробормотала она. И от избытка чувств присела на стоящий возле витрины диванчик с полосатой обивкой. – Квадратные – да разве ж такое возможно?!

– Возможно, – стараясь не расхохотаться, подтвердил Карл. – Смею вас заверить-с, яйца планируется изготовить натурально квадратные!

Ему вдруг захотелось подхватить даму под руку и закружиться в веселом танце. Или (шутить так шутить!) и в самом деле нарисовать дурацкий эскиз квадратного яйца. Или…

– Вот, прошу, соблаговолите принять, – он достал с витрины каменную фигурку танцующего мужика в красной рубахе. – Это вам, подарок, примите же!

Стоящий рядом приказчик печально вздохнул, а Фаберже рассмеялся.

Сегодня вечером – в театр! Танцует Матильда! Сто лет она не появлялась на сцене, видно, уезжала на гастроли. И вот осталось потерпеть совсем немного. Уже через пару часов поднимется занавес, являя стремительный полет непостижимой, как камни, чистейшей, как горная река, Кшесинской!

«Какой же я был дурак, что заснул тогда на спектакле в честь коронации, – в очередной раз укорил себя Фаберже, упаковывая подарок для растерявшейся клиентки. – Заснул, вот дурак! Работы накануне выдалось чрезвычайно много, а место у меня на балконе, не заметил, как задремал. Хорошо, что хоть на бенефисе Кшесинской сидел я в партере. И увидел…»

По телу пробежала легкая теплая волна. Так было всегда при воспоминаниях о Матильде.

…Она выпорхнула на сцену, изящная и тоненькая, как статуэтка. В ту же секунду и звучащая музыка, и партнер балерины стали казаться досадными деталями, мешающими наслаждаться совершенством движений Матильды.

Танец ее пьянил сильнее вина.

Похожий восторг возникает при виде изделия, выполненного в технике перегородчатой эмали. Снимается проволочный каркас – и эмалевая картинка оживает красотой мельчайших деталей. Так радует филигрань, превращающая моток золотой проволоки в дивный рисунок.

Но танец Матильды завораживал даже сильнее, потому что в одном двигающемся теле вдруг сосредоточились и самые изысканные техники, и лучшие материалы. А еще природа, красота, вдохновение. Радость бессонных ночей, горечь разочарования. Все-все, что только есть в жизни и что еще будет…

Но самое потрясающее открытие свершилось в заставленной корзинами цветов уборной.

– Господин Фаберже, как мило, что вы пришли на бенефис! – звонко щебетала Матильда. – Как я счастлива наконец познакомиться с вами лично и выразить восхищение вашими работами. Вас обожают все, решительно все, вся империя!

Глаза.

Какие у нее глаза!

На свете мало встречается черных камней. Разновидность турмалина, непрозрачный шерл, камень ведьм и колдунов. «Черная ночь», гагат. Темный кварц, морион. Да еще острый при расколе, острее алмаза, обсидиан.

Но такой теплой чернейшей черноты нет у камней…

Запомнить ее, впитать, изучить и понять все нюансы оттенка.

Какая темень глаз, безлунная жаркая ночь, обжигающая…

Тем временем Матильда болтала, не умолкая:

– Я буду давать обед. Вы приглашены! Извольте оказать мне честь почтить своим присутствием!

– Весьма польщен, непременно буду-с.

Он собирался сказать еще, что покорен необычайно красивым ее выступлением. Но в горле застрял комок.

Уходить из уборной не хотелось. Карл понимал: время, чтобы засвидетельствовать свое почтение, давно истекло, пришла пора откланяться. Но как расстаться с этими дивными глазами? В них хочется смотреть снова и снова. Каждое мгновение подле Матильды рисует в воображении новые эскизы. Фантастические, неописуемые!

Он все-таки попрощался, вспомнив, что приглашен на обед, а значит, опять увидит жаркую темноту, поплывет в непонятных теплых волнах. И длиться все это будет долго, целый вечер.

Долго? Не может быть долгим вечер рядом с Кшесинской! Свободную минутку, бывает, без дел и работы тоскуешь. А тут – целый вечер. Но обед тот не пролетел – просвистел. Миг – и гости уже раскланиваются, принимают пальто у слуги, уходят!

А дверь ее дома и вовсе невыносимо странная. Она не закрывается ведь. Отрезает. Какая мучительная боль, сильнее, чем от ножа, полоснувшего палец!

Стараясь справиться, освободиться от придавившей, мешающей дышать тяжелой боли, Карл решил прогуляться пешком.

Почему же он оказался у окон Матильды? Отчего так хорошо просто смотреть на свет их? Может, он уже откуда-то знал, что за стеклом вдруг закружится в танце хрупкая фигурка балерины?..

Когда Кшесинская прервала свои фуэте, приблизилась к окну, в черных глазах ее мелькнули досада и недоумение. И только тогда Карл окончательно осознал, что стоит подле дома ее и, должно быть, делать этого не следует. Но ни неловкости, ни стыда он не почувствовал.

Поклонившись Матильде, Карл отправился к себе, закрылся в кабинете. И, несмотря на многочисленные дела фирмы, два дня не показывался ни в магазине, ни в мастерских. Только стопка эскизов, лежавших перед ним на столе, все росла и росла…

… – Недавно родила сына, а уже танцует. Между нами говоря, стало известно из вернейших источников, что дитя-то у Кшесинской вовсе не от Сергея Михайловича. От великого князя Андрея, между прочим. Но все одно, Сергей Михайлович от Матильды не отказался, а принял чужого сына, как родного. Вот такая невероятнейшая история приключилась!

Услышав имя Кшесинской, Карл очнулся от своих мыслей и удивленно посмотрел на князя Голицына, беседующего с приказчиком.

– Долго вас не было, ваше сиятельство, – поприветствовал покупателя Фаберже. И не удержался от тонкого замечания: – А вы все такой же, не меняетесь.

– Я-то что! – князь махнул рукой в сторону витрины. – Главное, что изделия фирмы вашей не меняются, всегда чудо как хороши. Глаза разбегаются, не знаю, что и выбрать!

– Я вам помогу, – Карл достал футляр с изящной мужской печаткой.

Он показывал князю украшения, а сам все думал.

Матильда и ребенок.

Матильда и Сергей Михайлович.

Матильда и Андрей.

Матильда – ребенок – Сергей Михайлович – Андрей.

Цепочка эта все никак не хотела соединяться. И казалась какой-то очень уж простой, как грубое якорное плетение.

– А что, князь, как вы думаете, счастлива ли Кшесинская? – вдруг спросил Карл у увлеченного рассматриванием печаток князя.

Тот сразу оживился.

– Отчего ж не счастлива! Уж конечно, счастлива! Молодой любовник, богатый покровитель, дитя! А что еще мне стало известно из достовернейших источников! Вы только послушайте, какой анекдот-с приключился…

Карл слушал про то, как своевольная Матильда решила изменить костюм, была оштрафована директором театра. Однако после вмешательства императора штраф сняли, а директор уволился.

Карл слушал и улыбался…

Это не цепочка.

Сергей Михайлович, Андрей и, коли верить Голицыну, сам император – это все элементы, детали, узоры оправы. Только в оправе раскрывается вся прелесть камня. Лишь Матильда может поступать так, как поступает. Теплота ее черных глаз оживила золото, платину, палладий, родий, иридий. Все драгоценные металлы стремятся обрамлять удивительную женщину! Прекрасный камень от драгоценной оправы выигрывает.

«Она счастлива, счастлива, счастлива».

От этой мысли Карлу отчего-то стало радостно. По телу, казалось, заскользили нежные теплые ласкающие волны.

Он нетерпеливо посмотрел на часы.

Как медленно идет время до спектакля Матильды!

* * *

– Мать, ну ты даешь! Тебя только за смертью посылать, – заворчал следователь Владимир Седов, когда в кабинете наконец появилась Лика Вронская. – Говори скорее, что выяснила!

Она, нетипично медленно и аккуратно, повесила короткую шубку на спинку стула.

Забралась на подоконник. Закусив губу, принялась болтать ногой, пристально разглядывая носок высокого коричневого сапога. Видимо, безумно увлекательное зрелище.

Хотя нет, желтоватая черепушка с еще не развалившейся челюстью получше будет – взяла, погладила.

А потом вдруг расхохоталась!

– Вронская, – Володя, принюхиваясь, зашмыгал носом, – ты что, пьяная? А чего за руль садишься? Я через окно все видел, подкатила на своем «Форде» и ткнула его мордой в сугроб!

– Я не знаю, как сказать, – давясь от смеха, пробормотала Лика. – Поэтому скажу прямо. Седов, твое официальное обращение ко мне «мать» уже недалеко от истины. А за смертью меня посылать не надо. Разве только в роддом. За жизнью!

– Не понял, – следователь откинулся на спинку стула и хотел заложить руки за голову. Но поганый форменный китель сразу же о себе напомнил, сковывая самые простые движения. – Как меня достала эта форма… Уважаемая писательница, если ты не пьяная, то, может, в образе? Героини какой-нибудь? Ты давай говори, что Захарова сообщила, а книжки потом сочинять будешь. Мать, роддом… Что с тобой происходит?

Вронская, округлив глаза, пожала плечами:

– Какой ты тупой! Ничего особенного со мной не происходит. Или – самое главное, смотря с какой стороны посмотреть. Беременность это называется! И не кури при мне! А Светлана сказала…

Сознание Седова непонятным образом раздвоилось. Одна часть воспринимала Ликин рассказ о взаимоотношениях в семье Захаровых и особенностях питания. А вторая лихорадочно соображала. Что значит беременна? И от кого? В Ликиных парнях разобраться еще сложнее, чем в ее книжках, но на свадьбу вроде не звала. И что, получается, ребенок скоро будет? Да какая же из нее мать, она же пашет, как лошадь, тусовки любит, приключения?!

– Спасибо, что помогла. Ты это, извини, что я тебя напряг. Я не знал, что ты…

Седов запнулся. Новость плохо осмысливалась и еще тяжелее озвучивалась. Сказать что-то вроде «в положении» язык не поворачивался. Санта-Барбара, блин…

– А чего тебя так заинтересовало, любит ли Андрей сладкое? – Лика недоуменно пожала плечами. – Какая разница?

– Большая. Я тебе по телефону не стал объяснять, да и времени не было. Короче, похоже, что незадолго до смерти Полина Калинина приняла яд. То есть ей, очевидно, помогли его принять.

– Ого! А кто же это такой добрый?

– Пока не знаю. Очень странная ситуация вырисовывается. То ли убийца не рассчитал дозу, то ли Полину стошнило. Но яда в организме очень мало. Конечно, на химическом исследовании все установят, по крови, по печени. Но это же ждать сколько. Только в твоих романах – сегодня убили, завтра официальное заключение эксперта готово.

– Законы жанра, – пробормотала Вронская, ероша короткие волосы. – Действие должно развиваться стремительно. Если я начну точно описывать все процедуры, читатель уснет. А что за яд?

Седов насупился:

– Не скажу. И так у тебя не романы, а пособие для начинающих убийц.

– Хорошо, не говори, – покладисто согласилась Вронская. И лукаво улыбнулась: – Если мне очень понадобится, я по симптомам сама просчитаю, книжек по судебной медицине у меня навалом. Или знакомым судебным медикам позвоню. Все выясню, а потом придумаю название этого яда. У меня, дорогой, с этикой все в порядке… Слушай, а Полина не могла случайно этой отравы наглотаться? Ну, может, таблетки неправильно подобрала?

Следователь покачал головой. Вариант случайного приема эксперт исключила полностью. Ядовитое вещество в фармакологии не используется, оно входит в состав препаратов бытовой химии, легко извлекается при минимальных химических знаниях. И имеет горький вкус и запах миндаля. Которые частично нейтрализуются сахаром, взбитыми сливками, джемом. В общем, кусок торта такой отравой сыпануть – и из кондитерской сладкоежку можно везти прямиком в морг.

– Если, как ты говоришь, торт, – задумавшись, Лика вцепилась зубами в ноготь, а потом с досадой убрала руку ото рта, – то Полина могла не доесть кусочек. Иногда заказываешь пирожное – на картинке красиво, а на вкус не очень. Это как раз таки объяснимо, что мало яда. Она, может, кусок торта один раз ковырнула и оставила. Но кто хотел ее отравить… Я думаю, Свету и Андрея из числа подозреваемых можно смело исключать. Тем более представить эту троицу вместе за десертом ну никак нельзя. Андрей сладкоежка, но он редко бывает дома. И уж тем более не будет тратить свое время на чаепитие с подругой жены.

– А что Света? Она так убита горем, как уверяет?

– Похоже, да, Седов. Говорит, что соперничества между ней и Полиной не было. Что Полина ей не завидовала, на Андрея не претендовала. А была очень признательна за помощь. И глаза у Светланы такие заплаканные, покрасневшие, запухшие!

Володя беспокойно поерзал на стуле. У гражданки Семеновой, 1970 года рождения, чудом выжившей после того, как благоверный пару раз проткнул ее ножиком, тоже глаза были заплаканные. Она, оклемавшись, рвала и метала. Мужа посадить, сил никаких его терпеть больше нет, помогите, товарищ следователь! И что? Мужик в СИЗО, дело почти завершено, подпись прокурора на обвинительном заключении – и можно направлять в суд. А тут выясняется: гражданка Семенова сама на нож напоролась. Ее заботливый благоверный, оказывается, картошку чистил. А она пузом шмяк – и прямо на ножик. Не повезло, да-да-да. Вот такие теперь дает показания. Так что заплаканные глаза, особенно женские – одна сплошная Санта-Барбара, фигня полная, никакой веры им нет и быть не должно.

– Володь, меня вот что еще насторожило. Света мне рассказала о девушке, которая шантажировала Андрея угрозой самоубийства. И еще говорила о якобы многочисленных мамашах его детей.

Седов треснул себя по лбу. Совсем дурная голова стала, как решето, ничего в ней не держится. Точно, ведь в списке, который прислала Жанна Леонова, значилось имя одной девицы, которая действительно угрожала совершить самоубийство или нанять киллера для устранения Захарова. Если, конечно, обожаемый миллионер не ответит на ее пламенные чувства.

«И ведь просил же пробить по картотеке МВД, что за девица, – ругал себя следователь, набирая номер телефона. – Мне, конечно, обещали перезвонить, и я знал, что забегаются, забудут. Но что же у меня самого из головы-то вылетело?»

Он дозвонился до приятеля, напомнил суть вопроса и… скептически посмотрел на примостившуюся на подоконнике Лику. Новость хреновая. А ей, наверное, волноваться нельзя. Ну и Санта-Барбара…

– Она умерла, да? – поинтересовалась Вронская и невольно вздрогнула. Зеленая клякса Амнистия, решив, что хватит ей без дела на сейфе сидеть, спикировала Лике на плечо. – А давно умерла?

– Восемь месяцев назад.

– Хм… А если кто-то из близких этой девушки решил отомстить Андрею? И убить его жену? Понимаешь, Володя, сегодня ведь все барышни определенного уровня жизни похожи, как сиамские близнецы. Крашеные блондинки, гладкие личики, стильный макияж, нанести который без долгой тренировки невозможно. Одинаковые тряпочки престижных марок, обувь. И Полина, видимо, пользовалась Светиной машиной. Убийца мог их перепутать. Предположим, ему удалось сыпануть чего-то в кафе в пирожное Поли – но она не отравилась. И тогда преступник решил вопрос более радикально…

– Я тоже думал над этим вариантом, – признался Седов, машинально потянулся за сигаретой. Но прикуривать не стал. Мать так мать, святое… – Что ж, надо отработать круг общения покончившей с собой девушки. Может, и впрямь там найдется какой-нибудь безутешный поклонник. Но проблема в том, что баб вокруг Захарова вертится очень много. И не факт, что именно это самоубийство спровоцировало убийство Калининой. Тем более Свете пришло письмо с угрозами. Дескать, оставь Андрея. А самоубийца, выходит, на момент отправки письма уже мертва была.

– Ладно, Володя, мне пора. – Лика соскочила с подоконника под возмущенное чириканье Амнистии. – Хочу до Нового года книжку про Андрея закончить. Не люблю незавершенных дел!

Следователь подошел к шкафу, где висела его куртка.

– Подожди, вместе пойдем. Мне в СИЗО надо.

– А что, разве задержал уже кого-то? А чего молчишь?

Седов открыл рот, чтобы разразиться гневной тирадой на предмет того, что только в детективах у следователя есть возможность днями и ночами работать над одним сложным делом. А в реальной жизни дел этих – вагон и маленькая тележка. Но, вспомнив о том, что Лика в положении, он прикусил язык. Еще разволнуется. Вот ведь Санта-Барбара…

* * *

«Mass in C minor» сменил «Piano Concerto No. 21». Затем в плеере зазвучала божественная «Symphony No. 41. Jupiter». А машина Моцарта, зажатая со всех сторон автомобилями метров за двести до выезда на Ленинградку, по-прежнему стояла как вкопанная.

– Забодали эти пробки, – возмутился Моцарт, переводя рычаг коробки передач в нейтральное положение и затягивая ручник. – Жму, жму на тормоз, нога затекла, а что толку. Все в новой Москве замечательно, но это количество машин меня в натуре достало. Каждый раз, когда на работу рулю, хочу достать волыну и перестрелять всех на фиг. Ездят, как будто права купили, бьются, заторы устраивают – а ты потом загорай в пробках! И даже если не бьются – в час по чайной ложке с таким немереным количеством машин на дорогах приходится ехать. Что за дела!

Транспортный поток ожил. Моцарт включил передачу, поддал газу. Ему удалось даже набрать скорость порядка 40 километров в час. Он успел представить, как вырвется на шоссе и, если оно не забито, всего через полчаса окажется возле офиса. Но стоп-сигналы на едущем впереди авто полыхнули красным, пришлось вновь притормаживать.

Моцарт с досадой рубанул ладонью по рулю.

Зачем он только покупал тачку! Теперь пешком быстрее доберешься, чем на любом автомобиле, хоть на раздолбанных «Жигулях», хоть на крутой иномарке!

А добраться поскорее на работу, как ни странно, ему очень хотелось.

Даже по ночам Моцарту снился офис. Огромные аквариумы, где, лениво шевеля плавниками, кружились яркие диковинные рыбки. Разноцветные кораллы, темно-серые куски скал, отточенные морем белые круглые камешки. А какие красивые растения предлагали купить клиентам ООО «Золотая рыбка»! За демонстрационным залом, где были выставлены некоторые рыбы и оригинальные образцы элитных аквариумов, находилось служебное помещение. Там, в стеклянных емкостях, копошилась всяческая гнусь, червяки, личинки, которыми кормили рыбок. Эта картина была менее эстетичной, но она все равно тоже снилась. Может, потому, что в этой комнате стоял стол с компьютером, за которым работала Цыпленок. Серьезная, сосредоточенная, она очень ответственно подошла к своей задаче – подготовить Моцарта к работе на фирме. От ее лекций, которые девушка требовала записывать, у Моцарта на пальце вспухла круглая уродливая шишка. Да и вообще писать, с его больными суставами и трясущимися руками, было больно и неудобно. Но почему-то он все равно сидел с ручкой и блокнотом. Может, чтобы Цыпленок не хмурилась? Они часами говорили о рыбах, о музыке. Было что-то еще, о чем Моцарт не разговаривал, что старался не замечать. Рядом с этой девушкой всегда чувствовалось непонятное нежное тепло. Она такая хрупкая, беззащитная… Как загадочная русалка в подводном царстве…

Понять точно, что с ним происходит в этом странном офисе, у Моцарта, как он ни пытался, не получалось. Но от его наметанного глаза не укрылось: Цыпленочек вдруг поменяла длинную юбчонку на соблазнительное мини, и бледное личико, так растрогавшее его в филармонии, выглядело уже поярче. Ну а он… Так бы и сидел рядом с ней. Слушал про то, каких рыб, несмотря на пожелания клиентов, ни за что нельзя запускать в один аквариум, так как они разборки клеить начнут, совсем как братва из разных бригад. Разбирался бы в хитрых фильтрах, системах подогрева, особенностях кормления. Ненависть к Захарову стала понемногу гаснуть. И потом, если с ним разбираться – то что будет с Цыпленком и ее отцом, создавшим эту фирму? Реальная подстава…

– Так, хватит сопли развешивать, – разозлился Моцарт и проехал пару метров вперед. – Захаров мне жизнь поломал, сам сейчас весь из себя крутой. А должок за ним большой имеется! Мне надо теперь не сантименты разводить, а о деле думать. Зря, что ли, Васек ради меня суетился…

… – Волк… Волчара, кореш, ты живой?

От какого-то знакомого голоса, называющего бывшую кликуху, он пришел в себя. Понял, что перед глазами все плывет, а еще от дикой боли тянет блевать. Постанывая, перекатился на бок.

– Волчара… Ты прости, я понял, что кто-то из тех, с кем тренировался, меня сейчас вырубит. Вмазал на автопилоте, ты прости. В натуре ведь, не хотел… Волчара… Я же тебя на зоне грел[37], дачки[38] посылал. Ты часто книги у братвы в малявах[39] просил, так я зайду в библиотеку, волыну бац на стол – мне все и давали. Я тебя на воле хотел встретить. Ждал у зоны, как дурак. А потом вертухай сжалился, сказал, что на день раньше ты откинулся. И к матери я твоей ходил, думал, ты там объявился. Волчара! Я боялся, тебя уже закопали. Я тебе чуть башку не снес! Что же ты делаешь, брат…

Когда появились силы, он отполз от блевотины и с трудом повернул голову. На снегу сидел упитанный мужик, шмыгал носом, тер глаза огромным кулачищем. Голос мужика казался знакомым. А вот толстая умиленная морда – нет.

– Васек я, – всхлипнул мужик. – Ты что, не признал меня, что ли?

– Васек? Охранник мой? Ты? Ты?!

От изумления Моцарту даже сразу полегчало. Он, пошатываясь, поднялся на ноги, прищурился.

– А тебя что, не положили пацаны Герыча? А граната? Она же всех наших разнесла!

– Руку дай свою. Так, потерпи. Кости целы, но сейчас…

Моцарт, как ни старался сдержаться, взвыл от резкой боли.

– Костолом!

– Спокуха. Все нормально, без базара. Пальцы шевелятся?

– Ага, нормалек. Я уж думал, поломался.

– Пошли, – Васек взял Моцарта под руку. – Счас вискаря накатим, ваще хорошо станет. Граната, да. Как увидел, решил: ну, все, сейчас копыта отброшу. Вся жизня моя вдруг, как в кино, прокрутилась. Школа, ходка на малолетку, бригада наша. Чуть не обмочился, прикинь! К стене прижался, глаза закрыл. И провалился назад. Там дверь была, вот свезло. В такой же, как тот, где мы гудели, зал. А через него – к выходу пройти можно было. Я и метнулся. Ну а ты? Ты здесь как оказался?

Он разговорился не сразу. Сначала пил в шикарном Васькином кабинете светло-коричневую обжигающую жидкость. Она приятным теплом разливалась по телу, только воняла, как самогонка. Потом с любопытством расспрашивал, что это за особняк такой хитрый. От рассказа Васька накатил еще вонючего пойла.

Допустим, клуб. Пожрать от пуза, музычку послушать, девку симпатичную поиметь. Но Вася же говорит: девчонки – это так, ерунда, по пацанам тут в основном гости спецы. По пацанам! На свободе, не на зоне, когда баб столько симпатичных имеется. Что же с мужиками здесь стало твориться?! Да невозможно врубиться, в натуре, в жизнь эту новую!

– Привыкнешь, – утешал Васек и все пододвигал к Моцарту тарелку с бутербродами. – Ты хавай, хавай. Бригад нет почти, есть бизнес. Авторитеты все за бугор съехали, здесь только отморозки, а честных пацанов мало осталось. Но ничего, впишешься. Хочешь – ко мне давай, я тут теперь, как это называется, безопасность обеспечиваю. Да, кстати, – он засунул руку в карман пиджака. – Держи, твой, что ли? Наделал ты здесь шухера, конечно. А вот волыну твою не верну пока. Это ж надо было додуматься, со стволом в такое место соваться. Сейчас на входе в любой нормальный клуб осматривают и через металлодетектор прогоняют. А служебный вход всегда камера пасет!

Моцарт взял плеер, с замирающим сердцем вдавил ноготь в маленькую кнопку. Пашет! Отлично!

Он все-таки сомневался: открывать Васе все карты или не стоит. Вон он какой стал: рожу нажрал, на работу устроился. А вдруг все разнюхает, а потом Захарову стукнет?

Но… на воле все так изменилось… одна осечка за другой, да сколько ж можно?! Помощник нужен, одному с делом не справиться.

– Захаров бригаду нашу погубил. Это из-за него Герыч войну открыл, – тихо сказал Моцарт, пристально наблюдая за уже чуть окосевшим Васьком. – Задушить надо гниду, сечешь?

– Твою мать! – Васек схватился за голову, закачался из стороны в сторону. – Я ж не знал. Ты же ничего не говорил! Блин, а сколько раз я эту тварь домой возил! Сюда его охрана ведет. А назад мы отвозим и тачку его к коттеджу гоним. Он набухается и спит себе. Если б я знал!

– Нельзя тебе сейчас. Вычислят. На зоне не сладко. Я сам. Но помощь нужна.

– А вдруг повяжут?

Моцарт покачал головой и плеснул себе выпивки.

– Я ж умный. Документы у меня чистые, на новое имя. Волыну через кореша надежного брал. Нигде не свечусь. На меня никто не подумает, давняя история. Надо его замочить и ноги сделать. Все. Это просто!

Васек застонал:

– Просто! Тебе кажется, что просто. Как ты сюда ломанулся! Сейчас камеры везде: снаружи, внутри. Если только…

Его вариант Моцарту вначале не очень понравился. Какая-то фирма, аквариум, бомба.

А если с этой бомбой еще на входе в офис застукают? А ну как начальство этого ООО «Золотая рыбка» проболтается Захарову?

Но Васек уверял: тележка со всеми аквариумными прибамбасами такая широкая, что через металлодетектор не проходит. Ее прокатывают мимо охраны, которая никогда туда не заглядывает. А если и заглянет, то все равно ничего не поймет, там же всякие трубки, склянки, коробки. Обслуживают аквариум в кабинете Захарова до десяти утра. На пол-одиннадцатого часовой механизм взрывного устройства поставить – и сто пудов не будет Андрюхи.

– А почему ты так уверен, что меня туда возьмут? В ООО? Тьфу, слово какое, – все еще колебался Моцарт. – Там твой кореш? Тогда же на тебя выйдут, спалишься!

– Не мой там кореш! У нас в клубе тоже аквариум, эта же фирма и обслуживает. Тележка, в натуре, через детектор не проходит, сам видел! А Захаров свой аквариум заказал, когда от наших рыбок офигел. Вчера к нам сам владелец этой фирмы приезжал рыб кормить, жаловался, что сразу два работника уволилось. Одному акула руку оттяпала, а второй, как увидел, чуть не обгадился. Напарник без клешни – оно того, впечатляет. Короче, оба уволились. И вот хозяин рыбной конторы у моих пацанов спрашивал, может, кого рекомендовать могут. Полклуба базар слышало. И клиентов у этого ООО немерено. Не просчитают меня, уверен.

Моцарт не сомневался: ничего из этой затеи не выйдет. Как увидят на фирме рожу его, пацанами Васька попорченную, так сразу и пошлют откуда пришел. Синяки, впрочем, замазал какой-то шпаклевкой бабской, которую Васек подогнал. И даже фразу красивую для затравки придумал:

– Здрасьте, вам, говорят, корм для акулы требуется?!

Только застряла в горле та фраза. И вообще – голос пропал. В офисе фирмы вдруг оказалась Цыпленок. Волосики белые, носик остренький, глазки ясные. Все как тогда, в филармонии.

– Здравствуйте. Вы по объявлению? Образование есть биологическое? Но ничего, если нет, научим, ничего сложного в работе нет. А вечером можно и на концерт симфонической музыки сходить, правда? А акул вы не бойтесь, у нас только один клиент с таким вот злобным обитателем аквариума. Акулы, когда сытые, неагрессивные. Главное – чтобы кровоточащих царапин не было. Ну и руку в пасть совать не следует. Вы согласны?

Моцарт молча кивнул. Яркие рыбы, милая девушка. Концерт – вечером – можно, оказывается. Все это казалось каким-то другим миром. И в нем было непривычно хорошо и спокойно…

… Добравшись наконец до офиса, Моцарт про себя загадал: если на парковке окажется свободное место, то он наберется смелости и пригласит Цыпленка в филармонию. А на нет, как говорится, и суда нет.

Судя по количеству машин на стоянке, поход в филармонию переносился минимум на следующее десятилетие. Парковаться Моцарту пришлось через квартал от нужного здания. Перешагивая через сугроб, он поскользнулся, зашиб колено. И окончательно сам себе опротивел: ноги не гнутся, руки дрожат, рожа уголовная. А Цыпленок такая… Такая!

Но в офисе раздражение как рукой сняло. За чашечкой кофе Моцарт прилежно рассказал домашнее задание: какие породы рыб предпочитают мягкую и жесткую воду, какой температурный режим следует устанавливать для разных обитателей аквариума. А потом Цыпленок приступила к новой лекции.

– Жемчужные скаты – самые редкие и красивые скаты на нашей планете. Их родина – Бразилия, уже более двух лет в этой стране введен запрет на вылов и экспорт этой рыбы. Но мы смогли ввезти скатов в Россию еще до запрета и успешно их разводим, – в тонком голоске послышались горделивые нотки. – Так что у наших клиентов есть уникальная возможность стать счастливыми обладателями этих красавцев.

Моцарт недоверчиво покосился на аквариум. Выглядел жемчужный скат как коровья лепешка в белую крапинку. И он даже не плавал! Лежал себе на дне мерзкой противной горкой. И как таких уродцев кто-то покупает – совершенно непонятно.

«Впрочем, если Цыпленок говорит, что скаты – красавцы, значит, так оно и есть, – решил Моцарт, умиленно разглядывая разговаривающую по телефону девушку. – Мне вообще начинает казаться, что все, о чем она базарит, – в натуре правильно».

– Ну, вот и первая работа появилась, – провозгласила Цыпленок, положив трубку. – В аквариуме нашего клиента, Андрея Захарова, видимо, засорился фильтр. Обычно к нему по утрам надо ездить. Но дело срочное. Придется обслужить аквариум вечером. Посмотришь, что там с фильтром. Заодно и рыбу покормишь. У него всего одна, но какая!

– Какая? – спросил Моцарт, стараясь скрыть охватившее его волнение.

Получается, скоро он может увидеть Андрея? Не выдать, как бы себя не выдать… Или Захарова в кабинете не будет?..

– У него живет карп кои, – девушка подошла к аквариуму. – Вот такой. Но этот – желтый, обычный. А у Захарова – уникальной ярко-зеленой окраски. Я точно не помню стоимость его рыбы, кажется, что-то порядка десяти тысяч долларов.

Он изумленно присвистнул. И, пока Цыпленок рассказывала про карпов и про возможные проблемы с фильтром, мысленно себя настраивал. Просто осмотр местности. Разведка. Надо же определиться, как действовать. К тому же и подогнанного Васьком взрывного устройства с собой нет.

Последний аспект почему-то особенно радовал Моцарта. И, как ни странно, немного жаль было яркого блестящего зеленого карпа кои. Жить которому оставалось совсем недолго. Как и хозяину аквариума…

* * *

В то, что Аллочка всерьез отказывается от ночи страстной и порочной любви, тренер по йоге Игорь Малышевский не верил. Нельзя таких мужиков, как он, игнорировать. Зачем бежать от собственного счастья?

«У меня ж после больницы живот почти пропал. Весил сто восемь килограммов, а сейчас всего сто семь с половиной! – рассуждал он, принимая первую асану из комплекса „Приветствие солнцу“. – В йоге, конечно, пока я ничего не соображаю. Диплом купил, на работу родственники устроили. Но я же всему научусь. Вот и книжку нашел, „Йога за 15 минут“ называется. Ничего сложного. Стоишь, руки, как во время молитвы, хлобысть, ноги на ширину плеч раскорячить. Сейчас как насобачусь! Ко мне еще Захаров с Паничевым наперегонки на тренировки бегать будут!»

Второе упражнение, решил Игорь, покосившись в лежавшую на полу книгу, тоже проще простого. Надо поднять руки вверх, прогнуться назад в области поясницы.

– Так, должно выйти, «Солнечная поза», – бормотал Малышевский, пытаясь изогнуться, в точности как тоненькая девушка на картинке. – Вперед, конечно, наклоняться было бы проще. А тут что-то животик мой маленький не хочет растягиваться…

Он кое-как согнулся, зычно испортил воздух. И, сопя от напряжения, стал ожидать обещанного книгой прилива сил и энергии. В спине и правда что-то очень уж сильно хрустнуло, ноги энергично подкосились. От резкой боли, вдарившей по позвоночнику, Игорь расплакался.

– У, стерва, – он погрозил кулаком девице с картинки. – Скукожилась в три погибели и еще улыбается, словно приятно ей! Дуришь людей, как не стыдно! Погоди, я тебя выведу на чистую воду!

Желание поквитаться с коварной адепткой йоги вызвало у Малышевского небывалую активность умственной деятельности. Конечно, просто так этот случай оставлять нельзя. Ага, «Солнечная поза», прилив энергии. И вдруг бабах – и на полу лежишь. Это что ж такое получается! Дурят доверчивых любителей спорта! Надо рассказать об этой гнусной йоге всю правду! Причем публично, в книге!

Игорь представил толстый-претолстый том со своей фамилией на обложке. И вдохновился еще больше. После разоблачения мерзкой сущности йоги можно еще чего-нибудь запросто разоблачить. Неэффективные таблетки для похудения, совершенно не помогающие средства от облысения. Благодарные читатели, которым только Игорь Малышевский (а другим писакам, ясный перец, это не под силу!) донесет свет правды, сразу же раскупят все его наиталантливейшие книжки. А потом…

Что будет потом, уже представлялось как-то смутно. Может, за ним помчатся толпы журналистов с диктофонами и камерами наперевес? Руководство компании «Pan Zahar Group», наверное, станет просить-умолять занять высокую должность? А Аллочка, конечно, рухнет перед ним на колени. Пару раз, во искупление вины, шандарахнется лбом об пол. И попросит прощения за то, что не сразу рассмотрела всю мощь и красоту таланта гениального писателя Игоря Малышевского.

– А чего ждать, собственно говоря? – пробормотал Игорь, неуклюже поднимаясь на ноги. – Вот прямо сейчас к ней и пойду. Официальный день уже два часа как закончен. А она всегда задерживается. Пойду, порадую детку!

Он прошел в раздевалку, поднял руку и задумчиво понюхал подмышку. Потом пахло, но не сильно. В душ Игорь решил не ходить: а чего Аллу баловать? Но, вспомнив, что ночи страстной и порочной любви у них еще все же не случилось, щедро оросил себя одеколоном «Дружок».

Парфюм со столь игривым названием Игорю недавно презентовала санитарка из больницы. Она всегда почему-то морщилась и старалась убирать в палате побыстрее. А как-то раз женщина, густо покраснев, стыдливо поставила на тумбочку одеколон «Дружок». Вот тогда Игорь все понял – бедняжка сгорает в огне страсти, втрескалась по уши! Это ясно. Как божий день! Во-первых, он, конечно же, неотразим. Не влюбиться невозможно. Во-вторых, название одеколона «Дружок» – это ж фактически интимное предложение. Как обычно стонут сладкие девочки в порнофильмах? «О, какой у тебя дружок!» Намек, однозначно. В-третьих, о серьезности чувств санитарки явно свидетельствовала надпись на этикетке флакона: «Для домашних любимцев». Она жаждет даже домашнего очага! С любимцем, с любимым! Вот как торкнуло скромную труженицу больницы! Подарок санитарки Игорь, разумеется, принял. Но не более того – у него же есть детка, Аллочка. И все меж ними будет тики-так…

Когда с разбрызгиванием «Дружка» было покончено, Малышевский стянул кроссовки. И растерянно воззрился на пальцы ног, кокетливо выглядывающие из рваных носочков.

Да уж, пообносился он немного, все без женской заботы, без внимания. Срочно к детке! Сначала ночь любви, страстной и порочной. А потом пусть в благодарность носочки заштопает. И постирает всенепременно, он человек занятой, творческий, не ему же корячиться с носками над тазиком!

Затолкав спортивный костюм в шкафчик, Игорь быстро надел темную «двойку» (в этой компании всем инструкторам разрешалось находиться в спортивной одежде только в зале. Никаких скидок для гениальных писателей, возмутительно!). И, осмотревшись по сторонам – в раздевалке никого, – достал из шкафчика стопроцентное средство для обольщения детки. Парик. Мужской, дорогой, темно-русого цвета.

Примерять его в магазине Игорь постеснялся. А зря. На лысину, как оказалось, изделие натягивалось плохо, все норовило коварно соскользнуть.

Но, конечно, копна волос – ерунда, что искусственных, у него такие же были! – придала неотразимой внешности и вовсе исключительный шарм.

– Главное – головой резко не вертеть, – прошептал Малышевский, восхищенно разглядывая себя в зеркале. – И все будет тики-так. Детка! Я – твоя судьба! Иди ко мне!

Дверь раздевалки распахнулась. Тренер Захарова Костя хотел, как обычно, прижав к груди ладонь, сдержанно поклониться. Но вместо этого вдруг прикрыл лицо воротом кимоно.

«Не может смириться с тем, как я красив», – решил Малышевский. И, задрав подбородок ровно настолько, чтобы не соскользнул парик, гордо выплыл в коридор.

Навстречу детке, судьбе, ночи страсти и порока.

Конечно же, все пройдет тики-так. У гениальных писателей по-другому и не бывает!

«Все работает моя детка, – подумал Игорь, увидев пробивающуюся сквозь закрытую дверь приемной полоску света. – Сейчас ужо отдохнет. Я же к ней пришел!»

Видимо, Аллочка явно не ценила своего счастья. Дверь в приемную оказалась закрытой на ключ. Если бы Малышевский не слышал легкого треска компьютерной клавиатуры, то решил бы, что секретарь просто забыла выключить свет. После того, как Игорь подергал ручку, треск прекратился. Но он-то уже все понял!

– Детка, – колотя в дверь, соблазнительным голосом промурлыкал Малышевский. – Мы же с тобой договаривались! Открой, и все будет тики-так!

Дура была эта детка. Не хотела впускать гениального писателя. Ну, так просто этого оставлять нельзя!

Малышевский со всего размаха заехал по двери ногой.

От резкой боли потемнело в глазах. Парик предательски сполз, но Малышевского это уже не волновало. Сев на пол, он гладил ушибленную конечность и заливался слезами.

А потом дверь приемной распахнулась…

День Карла Фаберже самым пресквернейшим образом был омрачен разговором с сыскной полицией. Ювелиру пришлось долго пояснять по случаю, начинавшемуся вполне безвинно, но оказавшемуся впоследствии на редкость неприятным.

А дело обстояло так. Ранним утром в магазине на Большой Морской появился хорошо одетый господин. В роскошной енотовой шубе, солидный, сразу делалось понятно: не анархист, не бомбист (упаси боже!), а достойнейший богатый покупатель. Приказчики бросились показывать ему изделия. Господин выбрал много вещей, но оказалось, что денег для расчета при нем находится недостаточно. Он дал триста рублей, пообещал принести вскорости еще полторы тысячи. Оставил в магазине слугу, забрал шкатулки с изделиями и исчез. По прошествии нескольких часов приказчики не могли уже более не обращать внимания на исходивший от слуги тяжелый дух. А когда вдобавок заприметили грязную шею да черные ногти неприятного малого, заподозрили неладное и дали знать в полицию. «Слуга» с перепугу сразу же во всем сыскным сознался. И поведал, что был нанят за три рубля, переоделся в приготовленное для него форменное платье, после чего прошествовал вслед за «господином» в магазин. Работы постоянной не имеет, нанимается в сезон грузчиком, а когда нет на рынке нужды в переноске товаров, и вовсе христарадничает…

Настроение у Карла в связи со злополучной кражей было ужаснейшим. Закончив диктовать полицейским про украденные изделия, Фаберже выбранил приказчиков, пригрозил лишить их жалованья и направился в свой кабинет.

Многочисленные дела фирмы требовали безотлагательного внимания…

Он попытался заняться письмами, поступившими из отделений, открытых в Москве, Одессе и Лондоне. Особенно тревожил Лондон. Там решительнейшим образом требовали ставить на изделия местное клеймо. Но как ставить? Изделия ведь выпускаются и небольшие, и очень хрупкие, даже свой знак не на каждой вещи оставить можно.

Но потом мысли все равно вернулись к ловкому мошеннику.

Найдут подлеца? Или ускользнет, останется безнаказанным?

«Не столько из-за убытков расстройство, – вздохнул Карл, откладывая бумаги. – Какая брошь красивая пропала с алмазами! И золоченый флакон для духов, и бонбоньерка, расписанная эмалями. Такие изделия – и в недобрых руках, вот что обидно!»

Он удивился, завидев входящего в кабинет Франсуа Бирбаума, главного художника фирмы.

Всегда со щегольской бабочкой, в белоснежнейшей сорочке, с аккуратно причесанными волосами, при знакомстве Бирбаум произвел скорее неприятное впечатление своим излишним уж фатовством. Но скоро прекрасная работа нового художника на фирме позволила со спокойным сердцем доверять ему всю художественную часть. Черные блестящие глаза Бирбаума, казалось, разом видели сотни будущих изделий, и для простоватого московского клиента, и для привередливого лондонского. Художник всегда справлялся с делами сам, и если он пришел, означать такой визит может только одно – новые неприятности.

– А, опять?! – воскликнул Карл, посмотрев на эскизы, которые Франсуа выложил перед ним на стол. – Да закончится это когда-нибудь или нет?!

Рисунки, выполненные неумелой рукой императрицы Александры Федоровны, выглядели нелепо. Ни один мастер по ним не смог бы точно понять ни внешний вид изготавливаемого изделия, ни материалы, надлежащие использовать в работе. Вдобавок императрица всегда считала необходимым выполнить смету расходов и указать окончательную цену, которую фирма получит за исполнение заказа. За эту сумму – Карл быстро провел в уме необходимые вычисления – в лучшем случае можно изготовить только застежку эмалированной заколки с алмазами-кабошонами. И то если речь идет о золоте. А коли платина – по рисункам императрицы понять материал сложно, – то и застежки даже не выполнить.

– Поступим как обычно, – он взял перо и стал переправлять эскиз. – Идею возьмем за основу, исполним в обычной нашей изящной манере. Ежели у Александры Федоровны замечания возникнут, попросим извинить, скажем, что ее рисунок утеряли.

– А сумма? – нервно поинтересовался Бирбаум.

– По воле императрицы.

– Так в убыток же! – возмутился художник, раздраженно подергивая усы. – Ох, господин Фаберже, убыток же будет!

Карл грустно улыбнулся, представив, что сказал бы Франсуа, доведайся он о недавних фокусах Кабинета министров.

Большинство заказов поступало именно через Кабинет. Сервизы, часы, табакерки и портсигары, рамы для фотографических карточек, запонки, булавки для галстуков… Всего и не перечислить! Подарков от имени государя преподносится великое множество, роскошных и скромных, иностранным послам и родственникам. Всем этим Кабинет ведает и расчет осуществляет. И вот стало вдруг так выходить, что перестали нравиться эскизы от поставщика высочайшего двора, то один рисунок Фаберже отклонят, то другой. Что же придумали хитрецы?! Не сгодившиеся якобы эскизы стали на менее известные фирмы передавать, чтобы по ним другие мастерские работы делали. Конечно, так дешевле выходит, если фирма своих художников не держит. А может, и не дешевизны Кабинет ищет. Внешне-то подарок – как от Фаберже для тех, кто тонкостей ювелирного дела не знает. Может, и воруют, а разницу в ценах себе оставляют, кто же признается… Но жалобы подавать теперь не время. Война, государь в заботах, армия и флот терпят одно сокрушительное поражение за другим.

Боже, царя возьми!Нам он не нужен,В лоб он контужен японцами!

Карл поморщился от этой грянувшей в сознании паскудной песни. Так горланила толпа студентов, проходивших по Большой Морской. Примечательно, что среди распевавших была замечена даже одна барышня с остриженными волосами. Но мало того, что переложили на гнуснейший манер «Боже, царя храни». Газеты приносили и более печальные вести. Эти анархисты, оказывается, не таясь шлют в Японию телеграммы, выражающие радость от поражения русских войск! Откуда взялось только непонятное это бунтарство в молодых людях…

– Карл Густавович, – Франсуа робко кашлянул в кулак. – И еще одна новость у меня, не ведаю, как и сказать… Дали нам знать, что к Страстной неделе обычные подарки для вдовствующей императрицы Марии Федоровны и для императрицы Александры Федоровны представить следует.

Потом.

Решение не предлагать императору пасхальные яйца, пока идет война, является верным. В казне-то пусто, хоть шаром покати.

Но все мысли об этом потом.

Не теперь.

Воля государя – получить изделия. До Страстной недели всего ничего. Что же делать?! Придворный поставщик обязан выполнять все пожелания двора!

– В работе у нас что-нибудь имеется? – Карл мигом вскочил со стула и заметался по кабинету. – Вигстрем, помнится, говорил о дивном сюрпризе?

Художник лишь развел руками:

– Говорить-то говорил, но не готов тот павлин. И не скоро готов будет. В мастерской еще только модель в натуральный размер, механизм выявляется. А там меньшую копию станут делать. Увы, Карл Густавович, Вигстрем – не Перчин.[40]

Из груди Карла вырвался горький вздох. Бирбаум прав, таких гениев, как Михаил Перчин, не было и больше не будет. Талантливейший человек! А ведь из крестьян, малограмотный, на фирму пришел как подмастерье. Он мог работать без сна неделями. Он выполнял все так тонко и изящно, как, казалось, выполнить невозможно. Все лучшее, что сделано на фирме «Фаберже», – заслуга Михаила. Императорские пасхальные яйца, изготовленные Перчиным, уникальны. И «Транссибирский экспресс» с сюрпризом в виде поезда, и «Память Азова», где обнаруживается копия корабля, на котором нынешний государь совершал путешествие. А какие они разные! Нежное «Весенние цветы», корзина всамделишных подснежников, и роскошное «Коронационное» яйцо, с золотой каретой, точь-в-точь как та, в которой император и императрица ехали на коронацию. Память человеческая может не сохранить мельчайших прожилок листа или очертаний откидной подножки кареты. Только работы Перчина обо всем помнят, ни одной упущенной детали, совершенство! Конечно же, ювелиру с таким талантом сразу же было предложено возглавить мастерскую. При визитах к нему сердце невольно болезненно сжималось: мастер выглядел хуже любого подмастерья. И у тех рабочий день долог, с семи утра и до одиннадцати ночи. А Михаил и вовсе сутками не выходил из-за верстака. И так любил красоту камней и металлов, что более ничего его уже не интересовало.

Камни, камни… К ним в плен попасть просто. А вырваться – трудно, у Михаила, во всяком случае, не вышло. Надежды на то, что Перчину удастся выйти из дома для умалишенных, не оправдались, два года назад его схоронили. Новый мастер Вигстрем, любимый ученик Перчина, очень талантлив. Но Михаил не просто обладал талантом, он был гениален…

– Перчина не воротишь, – тихо сказал Франсуа, и Карл снова поразился способности художника угадывать свои мысли, даже если не касаются они эскизов. – Перчина не воротишь, а Страстная неделя близится. А что, если… Карл Густавович, великий князь Алексей Александрович ведь заказ свой, те два яйца, не требует. И задатка не вносил, я уточнял.

Кровь прихлынула к лицу Фаберже. Тот заказ… В мастерских, стало быть, решили – князь Алексей готовит сюрприз для своей фаворитки Элизы Баллетта. Он и правда покупал для балерины и бокалы горного хрусталя, и роскошные колье. Но к тем яйцам, богатым, причудливым, князь не имеет ровным счетом никакого отношения. Хотя догадки, возникшие в мастерских, понять можно. Сквозь горный хрусталь виднеется темно-красная занавесь с золотыми кистями. И стоит лишь повернуть крошечный ключик в золоченой подставке яйца, занавесь раздвигается, и на сцене дивная золотая балерина кружится в фуэте. Яйцо это – ода Матильде…

Второе же, эскиз которого появился в том же пьяном дурмане, – дань чувствам, которые вызвала эта необыкновенная женщина. Яйцо, покрытое опалесцирующей розовой эмалью, как купол, венчает взмывающие с подставки колонны из светло-зеленого бонвенита. Увиты колонны золотыми гирляндами, а внутри храма на розовом эмалевом алтаре воркуют золоченые голубки.

Матильда… От воспоминаний о жаркой черноте глаз ее захлестывает душу теплая волна нежности…

– Карл Густавович! – художник энергично встряхнул Фаберже за плечо. – Я вот что подумал. А что, если то яйцо, с колоннами, императору представить? Горный хрусталь с балериной, конечно, не подойдет. Перчин на славу постарался, но сюрприз такой императрице вряд ли по нраву придется, не надо ей о Кшесинской напоминать. А вот с колоннами – можно. Я вот тут уже кое-что набросал, взгляните.

– Четыре грации на подставке? – поморщился Карл. Если бы только художник знал, как больно, когда чувств твоих касается чужая рука! – И вверху, на яйце-куполе, купидон?! Да что же это выходит? Грезы юной девы, а не царский подарок!

– Это не грации, а дочери императора, – в голосе Бирбаума явно слышалась обида. – И это не купидон, а наследник. Императору и императрице понравится.

Вздохнув, Карл кивнул. Все равно выбирать-то не из чего. Доработать яйцо в мастерских успеют. А изготовить новое – нет…[41]

* * *

Совещание проходило, как всегда, невыносимо скучно. Андрей Захаров в сто пятьдесят первый раз осмотрел зал для переговоров, куда еженедельно приглашались все руководители отделов. Мысленно отметил, что директора отдела по корпоративным финансам можно было бы разик… Девушка симпатичная, умненькая, и если бы не его четкий принцип не гадить там, где работаешь, у них имелся бы шанс завалиться в койку.

А больше думать было особо не о чем. Регулярные отчеты, предоставляемые отделами, позволяют более чем подробно представить, как обстоят дела в компании «Pan Zahar Group». Так что все эти совещания скорее имеют больше практической пользы для подчиненных, чем для руководства. Руководству ситуация уже ясна. Директора отделов четкую картину увидят лишь после взаимного обмена информацией.

– В плане маркетинговых мероприятий на первый квартал запланировано…

Андрей слушал руководителя пиар-отдела и невольно нахмурился. С каким вдохновением он прежде участвовал в продвижении бренда! Сам писал сценарии рекламных роликов, придумывал слоганы, выбирал моделей, художников, фотографов. А сейчас – как отрезало. Перегорел. С менталитетом людишек, отвечающих на телевидении за морально-этическую цензуру, никакой креатив не покатит. Сколько денег угрохано на съемки рекламы сока экстракачества! Яхта, итальянский пейзаж, потрясающе красивые модели, известный европейский режиссер. Ничего пошлого в ролике не было, загорелые полуобнаженные тела, страсть во взоре моделей. Да, смотрели друг на друга девка с парнем так, что никаких сомнений в их желаниях не возникало. Но это же актерское мастерство, эстетика, а не вульгарность, не порнография, даже не эротика! А как еще добиться хороших продаж? Игра на основном инстинкте – самый быстрый путь. Впрочем, разве этим козлам из какой-то там комиссии что-нибудь докажешь…

– Когда стоимость компании составит 150—200 миллионов долларов, можно будет подумать о реализации 20—25 процентов акций. Но на первоначальном этапе следует ограничиться private placement – либо для небольшой группы инвесторов, либо одному инвестору.

«Она точно умненькая, – удовлетворенно прокомментировал Андрей начало доклада директора отдела по корпоративным финансам. – Таких даже трахать не хочется, просто радует, что есть девочки, у которых с головой все в порядке. Интересно, она просекает, что в перспективе мы готовимся к продаже бизнеса? Что выпуск облигаций, а затем акций – последовательные шаги в этом направлении? Должна, наверное, просекать, судя по всему, котелок у нее нормально варит…»

Перспективы продажи компании вызывали у Андрея лишь одно опасение – удастся ли получить хорошую цену. Это удел всех мелких и средних предприятий, специализирующихся на производстве напитков и продуктов, – сдаться под натиском транснациональных корпораций, не сегодня, так завтра. Лет через пять на рынке останется всего несколько крупных мощных игроков, которые съедят те компании, которые им приглянутся, и отшвырнут подыхать тех, кто им не нужен. Серьезно и долго конкурировать с транснациональными корпорациями невозможно. Да в общем, и особого желания, наверное, не возникает. Российский потребитель – существо крайне неблагодарное. Казалось бы, колоссальные информационные потоки уже который год промывают его мозги в правильном направлении – что надо поддерживать своего производителя. Тем не менее при аналогичном качестве и цене между отечественным и импортным товаром он в большинстве случаев по-прежнему выбирает зарубежный. Так что пусть не удивляется, если вдруг родственник в пригорском колхозе останется без работы, если последуют сокращения на заводе, в кафе-барах компании. Да вообще все может обвалиться – иногда не очень крупного производителя приобретают лишь для того, чтобы устранить конкурента. Но это, в общем, естественный процесс. У бизнеса есть своя расцветающая весна, жаркое лето, яркая сочная осень. А потом наступает зима, смерть…

Андрей посмотрел на сидящего рядом Виктора и украдкой ему подмигнул. Тот тоже, по лицу было заметно, очень скучал.

«Через пару лет замутим новую тему, – мысленно пообещал Захаров компаньону. – Интересно, чья возьмет? Я предлагаю лезть на рынок сырьевых ресурсов, тебе кажется перспективной недвижимость. Кто выиграет? Мы по-прежнему будем работать вместе?»

Виктор улыбнулся, открыл лежащий в папке с документами «Форбс», ткнул «Паркером» в рейтинг миллиардеров. Вроде как очерчивая перспективы.

«А кто не хотел продавать наши магазины электроники и начинать заниматься производством? – мстительно напомнил Захаров. – Если бы мы вовремя не переориентировались, для тебя и миллион был бы заветной целью».

Компаньон в этом телепатическом поединке в долгу не остался, потер пальцы. Да, на первоначальном этапе его стартовый капитал был больше, тут не поспоришь.

Андрей пересчитал не выступавших еще с докладами директоров – их оставалось двое, юридического отдела и отдела по продажам. Долгая песня, особенно информация о продажах. А «Форбса», как у Вити, у него, кажется, нет.

Журнала в папке с документами и правда не было. Зато в ней обнаружился подготовленный Аллой пресс-релиз.

«Ну, хоть какое-то времяпрепровождение, – подумал Захаров, просматривая новости. – Бля, надо сказать секретарше, чтобы не ставила криминальную хронику. У меня крыша едет от такой информации! А еще говорят, что мы с Витьком – злые капиталисты. Если мы злые, то как называть тех убогих, которые человека пожарили на Вечном огне! А с моего любимого памятника у московского завода плавленых сырков уперли громаднейший сырок „Дружба“. Скоты, кому он мешал? К нему же молодожены любили приезжать, детишки фотографировались! А вот это… это… Хм…»

«Как сообщает газета „БизнесЪ“, в Москве на аукционе будет выставлен на продажу уникальный экспонат – яйцо, изготовленное на известной фирме „Фаберже“. Стартовая цена лота – 1 млн долларов. Это первый случай продажи ювелирного изделия такого уровня в России».

Андрей три раза перечитал заметку. Сосредоточиться мешали уже замелькавшие перед глазами заголовки: «Захаров и Паничев хотят переплюнуть Вексельберга?» И панорама залов Оружейной палаты. Там наверняка найдется место для изящной вещицы. Самым примечательным в которой будет, разумеется, табличка: «В дар от компании „Pan Zahar Group“.»

Вытащив листок, Андрей незаметно ткнул Виктора в бок. Тот пару секунд внимательно смотрел в бумагу, а потом отрицательно покачал головой.

«Основные фонды обесцениваются, бренд дорожает», – мысленно выпалил Андрей.

«Наши расходы на продвижение бренда превышают прибыль. Мы держимся на плаву за счет кредитов», – явно хотели сказать поджавшиеся губы компаньона.

«Это уникальный пиар-ход!»

«Нам рассчитываться по налогам!»

«Мы сделаем это!»

«Никогда…»

* * *

В четыре часа семнадцать минут утра Наталья Писаренко закончила работу над экспертизой. Занявшую – судмедэксперт пролистала вордовские странички – пятнадцать листов. Вот «счастье» привалило – труп с множественными ножевыми ранениями вкупе со следователем, пытливо интересующимся, не мог ли потерпевший сам себя вот так отчаянно нашинковать в капусту.

– Ненавижу, – пробормотала она, выключая компьютер, – за очень редким исключением всех следователей ненавижу самой лютой ненавистью. А исключение лишь подтверждает правило. Правило у этих ребят простое – только бы не «глухарь»! А еще лучше – самоубийство или несчастный случай. Тьфу на них!

Ей очень хотелось поскорее забраться в постель и поспать хотя бы пару часов. К девяти утра ведь как штык надо быть на работе. Но, вспомнив, что вроде как поутру накрашенное лицо еще до сих пор не умыто, Наталья отправилась в ванную.

Жаль, что нельзя смывать макияж, не глядя в зеркало.

Лицо красивое, гладкое. К пятидесяти можно стать бабушкой, но не выглядеть расплывшейся старушкой, на коже ни морщинки! Но это генетика, а не образ жизни. С еженощными бдениями за компьютером, минимум пачкой выкуренных сигарет и вечными нервами даже моложавая внешность превращается черт знает во что.

Жалко эти красные воспаленные глаза, тусклую серую кожу. Впрочем, откуда в морге свежий воздух? От компьютера тоже не морским бризом веет. Про подвал, куда спускают сотни подлежащих захоронению за госсчет трупов (в холодильнике столько тел не поместится), лучше вообще не вспоминать, реальные декорации для фильма ужасов. А отпуск… Наталья принялась считать, сколько лет не получалось отдохнуть. Три года? Или четыре? Похоже, все пять…

Задумавшись, она машинально открыла шкафчик с бритвенными принадлежностями мужа. Осознала, что это не место для ее косметического молочка, но дверцу захлопывать не стала. Рядом с пеной для бритья стояла оранжевая коробочка любимых «Dune» от Dior.

– Только мужчины могут так надежно прятать подарки, – усмехнулась она. – Духи очень кстати, мой флакон почти пустой. Но… до дня рождения вроде еще далеко…

«Новый год», – выстрелила мысль. Выстрелила и почти убила. Новый год – жуткое страшное стихийное бедствие. Крошить оливье, жарить курицу, покупать подарки, поздравлять знакомых, смотреть в телевизор. Это занимает уйму времени! А у преступников ни выходных, ни праздников не бывает. Надо вскрывать, надо оформлять – и дань милым праздничным традициям, которую не отдавать нельзя, обрушивает такую лавину работы, что о ней даже думать страшно.

– Лучше бы вообще не было этих праздников, – вздохнула Наталья, закрывая шкафчик. – Хорошо еще, что муж – тоже судебный медик. И не будет от меня требовать на Новый год очень уж шикарно сервированной поляны.

Полчаса она вертелась в постели, пытаясь уснуть. Но приближающаяся новогодняя катастрофа разбудила целый рой вопросов. Почему у судебных медиков такая ненормальная нагрузка? Никто же не отказывается работать, в эту сферу случайные люди если и попадают, то надолго не задерживаются. В судебной медицине остаются лишь те, кто любит эту работу. Но – с утра до вечера, ни выходных, ни проходных. Еще и деньги на молоко не выплачивают. Не в копейках этих дело, а в принципе! В отсутствии уважения!

– Все через одно место делается, – заворчала Наталья, поднимаясь с постели.

Она взяла со столика заколку, убрала непослушные рыжие волосы. И подошла к мольберту с неоконченным рисунком.

Заснеженный лес, но не мрачный, нарядный. В сугробах прячется избушка, сложенная из светлых бревен. Домик простой, незамысловатый. Ярко горят окна. Наверное, за ними можно увидеть большую дружную семью, наслаждающуюся неспешным ужином. Время для близких, время с близкими. Казалось бы, что еще нужно для счастья? Но к счастью тоже надо привыкать. Работы много, она непростая. Однако если вдруг порой и удается вырваться из Москвы, то расслабиться, забыться, наслаждаться отдыхом уже не получается. Все мысли о том, что у ребят завал. Что у начальника появились срочные вопросы. Что…

«Домик, домик. Я придумала тебя красивым и спокойным. Я уже почти тебя нарисовала. Может, ты существуешь? И тепло, и покой тоже где-то есть?» – подумала Наталья, отходя на пару шагов назад, чтобы понять, как легли краски. Вроде бы свободное пространство комнаты вдруг несильно толкнуло ее в спину…

– Доброе утро, мой любимый Шишкин, – муж нежно коснулся щеки поцелуем. – А я не звонил, думал, ты спишь.

– Поспишь тут. – Наталья промыла кисть, закрыла баночки с красками. – Ты тоже не ложился, судя по лицу. Как дежурство, часто дергали?

– Как всегда. Суицид, скоропостижка, а под утро еще, похоже, и убийство. Падение с высоты. Сама знаешь, сколько повреждений, пока все следователю продиктуешь… И чего этого мужика на крышу понесло? Одет прилично, запаха спиртного нет. Документы при нем были, удостоверение, он работал инструктором в фитнес-центре «Pan Zahar Group».

– Как ты сказал?

– Ой, ну помнишь рекламу – «Наш квас для вас»? Компания по производству безалкогольных напитков.

– Помню. Ролики эти рекламные, забыла бы, а не получится, – пробормотала Наталья и посмотрела на часы.

Семь утра. В принципе, уже можно звонить следователю Владимиру Седову…

* * *

– Товарищ участковый, вы пишите, пишите. Ходют ко мне по ночам инопланетяне. Зеленые. Написали?

Мишка согласно закивал головой.

– Черным по белому. К гражданке Псих… То есть к гражданке Ивановой Алевтине Петровне, 1930 года рождения, прописанной по адресу Каширское шоссе, д. 8, кв. 45, по ночам ходят инопланетяне. Запротоколировано.

Старушка, пожевав губами, пододвинула стул поближе к участковому и зашептала:

– Это соседка моя, Зинка, в контакт с ними вошла. И ночью их через свой балкон ко мне засылает. Чтобы забрали меня пришельцы эти зеленые. Для опытов своих. А Зинка на мою жилплощадь зарится. Квартира 46, Зинаида Васильевна Павлова. Пишите, пишите.

Закатив глаза к потолку, Мишка послушно поскрипел ручкой. Потом долго выяснял, нет ли у бабушенции других жалоб. Прекратили ли ей отравлять воду, текущую из крана? Не посылают ли через радиоточку зомбирующих сигналов? А то мало ли что! Надо все время не терять бдительности! Кругом коварные враги!

– Спасибо, касатик, – старушка вдруг подскочила и страстно обслюнявила Мишкину щеку. – Какой заботливый ты милицанэ-эр!

«Как же его перекосило, бедного, – посочувствовал приятелю оперативник Паша. Глянул на часы и испугался: – Да я через полчаса уже должен обеспечить привод на допрос, а Мишка тут ерундой занимается!»

– С инопланетянами мы разберемся. Ишь, шустрые какие, через балкон! Идите с богом, – он скосил глаза в бумагу, – Алевтина Петровна, и не переживайте. И на инопланетян, и на соседку управа найдется!

Выпроводив бабушку за дверь, Миша упал на стул и с чувством выполненного долга утер лоб.

– Достала…

Паша очень торопился. Но удержаться от комментария было выше его сил:

– А чего ты с ней разговаривал столько времени! Она же ненормальная! Если ее на учет еще не поставили, дай знать куда следует, и будешь иметь полное законное право посылать ее с инопланетянами подальше.

– Самый умный нашелся! – хмыкнул участковый. – Да состоит она на учете. Но у нее же активная жизненная позиция. Мы ее заворачиваем – она к начальству. Нам втык – почему, оборотни в погонах, не реагируете на обращения граждан? Честно говоря, надоело уже объяснять, что эта бабушка с приветом. Вот с ней побеседуешь, про инопланетян запишешь, – вздрогнув, Миша схватил лежавший перед ним лист, скомкал и зашвырнул в урну. – Еще и как целоваться, пытается вспомнить, бр-р… Так вот, с ней поговоришь – полгода покоя. Это был психотерапевтический сеанс. Ладно, проехали. Что там у тебя?

– Ну ты прямо Фрейд участковый! А дело такое. Помнишь ли ты, – Паша достал из кармана джинсов блокнот, зашелестел страничками, – некую Анастасию Тельцову? У следователя, с которым наше УВД работает, вроде как появилась версия, что за «его» труп, возможно, стоит благодарить поклонника этой самой Тельцовой. Там долгая схема, не буду тебя грузить подробностями. В общем, Анастасия Тельцова. Помнишь такую? И, если можно, давай живее, опаздываю.

Мишка сочувственно вздохнул:

– А тут быстрее не получится.

– Чего так?

– Да проституткой она была. Так что общение с мужчинами, сам понимаешь, более чем активное. Но кое-какие концы, я думаю, отыскать можно. Уголовное дело не возбуждали, там чистое самоубийство, никаких подозрений. Но выяснилось, что у Тельцовой был ВИЧ. Именно по этой причине она снотворного и наглоталась. Клиентов ее выявлять пытались, чтобы установить, не наградила ли она кого-нибудь «подарочком». Ты узнай у следователя, который проверку проводил, чем там дело закончилось.

Паша пометил в блокноте фамилию и вздохнул. Не везет Седову с этим делом, катастрофически не везет. С какой стороны ни сунется – один облом за другим. И вот опять… Это ж сколько мужиков и правда проходит через проститутку? Множество… Пока Седов выяснит, была ли у кого-нибудь серьезная любовь-морковь с Тельцовой, пока прикинет, кто из них решил отомстить Захарову… Но при чем тут миллионер, если у женщины был ВИЧ? Она действительно покончила с собой из-за болезни, а не из-за неразделенной любви? Или она сначала домогалась Захарова, а уже потом, выяснив про ВИЧ, решилась на самоубийство? Предположения, вопросы, нестыковки…

– Слушай, может, у этой Тельцовой отец или постоянный любовник был? – с надеждой поинтересовался оперативник. – А ВИЧ когда выявили? На вскрытии? Или она знала о том, что заражена? Вдруг ее самоубийство все-таки повлияло на наше дело?

За соломинку уцепить не получилось.

– Ну ты даешь – на вскрытии! О том, что инфицирована, Тельцова узнала дней за десять до того, как на тот свет решила отправиться, – участковый сочувственно вздохнул. – Отца вроде нет. В этом районе она квартиру снимала, а когда все случилось, мать ее приезжала, пьяная, неопрятная, алкоголичка, наверное. Ну а насчет постоянного любовника, сам понимаешь. Каждому, кто на участке, свечку держать не будешь…

* * *

Николая Абрамова Седов застал там, где и полагается находиться нормальному следователю, всю ночь составлявшему протокол осмотра места происшествия, – дома. В разговоре по мобильному телефону коллега был не очень-то любезен. Сонно интересовался, почему так срочно надо переговорить, предлагал встретиться на следующий день, напоминал про свое право на законный выходной. Но к приходу Седова Абрамов уже выглядел бодрым и энергичным. Успел сварить кофе и настрогать бутербродов с толстенными ломтями вареной колбасы. Володя, пожав протянутую ладонь, изумленно уставился на тарелку, полную бутербродных монстров. Потом осмотрел кухню, аскетичную и не очень чистую, с мутным окном и порыжевшей от старости занавеской. И решил, что, видимо, семейная жизнь у Абрамова не сложилась.

– Присаживайся! А может, ты чаю хочешь, а не кофе? Мотор как, позволяет? – суетился хозяин, доставая из шкафчика чашки с подозрительным налетом на донышке. – Я сам обычно чай пью, кофе редко. Но сейчас чувствую, что совсем отрубаюсь. Конечно, сейчас все тебе расскажу. Отчего не помочь коллеге.

– Я кофе буду, – буркнул Седов, сразу же догадавшийся, что кроется за радушным гостеприимством. И он не ошибся.

– А у тебя в производстве тоже убийство сотрудника «Pan Zahar Group»? Связь с Малышевским прослеживается? – с деланым равнодушием поинтересовался Николай Абрамов и отхлебнул кофе. – Как продвигается расследование? Подозреваемый установлен? Может, поинтересоваться его алиби на вчерашнюю ночь? Малышевского убили в двадцать три двадцать.

То ли кофе у Абрамова оказался некачественным, то ли варить он его не умел – но пить предложенное пойло было невозможно. Седов отставил чашку, посмотрел на хитренькое лицо коллеги и почти нежно сказал:

– Никак не продвигается. Подозреваемых нет, так что на предмет алиби допрашивать некого. Мотивы «моего» убийства непонятны, есть только версии. И свидетелей не выявлено.

Абрамов помрачнел. По прикушенной губе, гневно шевельнувшимся кустистым бровям, нервно теребящим край клетчатой скатерти пальцам его мысли читались, как в открытой книге.

Вопрос о подследственности ставить пока нельзя. Оснований для того, чтобы «выпихнуть» труп Малышевского со своего округа, не прослеживается. Тут надо бдительности не терять, чтобы соседи «свое» убийство не всучили.

«Явно будет подзуживать начальника, чтобы нам это дело передали, – решил Седов, скептически присматриваясь к бутербродам. Слишком уж огромным, неаппетитным. – Но мой шеф тоже не лыком шит, так что длиться эта бодяга будет долго».

– В двадцать три двадцать пять на пульт дежурному поступил звонок. С сообщением о том, что, видимо, из окна выпал мужчина. Я прибыл на место происшествия чуть позже «Скорой», – начал свой рассказ Николай Абрамов. – Малышевский скончался, не приходя в сознание. Возле подъезда собралась толпа жильцов дома. Судя по первым опросам, Малышевского там раньше никто не видел. На вопрос, не находился ли потерпевший в гостях у жильцов дома, никто положительно пока не ответил. Чердачный замок не взломан, скорее всего, его открывали ключом. Осмотр помещения позволил криминалистам выявить свежие следы присутствия двух человек. Отпечатки обуви одного из них, по предварительной оценке, совпадают с рисунком протектора ботинок потерпевшего.

– А следы борьбы? – перебил Седов.

Абрамов покачал головой.

– Визуально – никаких. На одежде Малышевского предположительно нет загрязнений, образовавшихся от соприкосновения с поверхностями чердака или крыши. Судмедэксперт не установил повреждений, свидетельствующих о том, что Малышевский пытался зацепиться за выступающие предметы для предотвращения падения. То есть, похоже, он тупо стал на край крыши и сиганул вниз. Может, наркоту на вскрытии найдут, у меня других версий нет. Причем похоже, что его действительно никто с крыши не толкал – следы второго человека, спутника или спутницы Малышевского, заканчиваются метра за четыре до края крыши. Но, – Николай постучал пальцем по лбу, – Малышевский состоял на учете в психоневрологическом диспансере. Заболевание легкое, опасности ни для самого потерпевшего, ни для окружающих не представляющее. Однако мало ли что, может, врачи чего-то проглядели или недопоняли. А, да! Еще на крыше пачку презервативов обнаружили. Запечатанную. «Пальцев» криминалист на коробке не нашел. Хотя, конечно, не факт, что эти «резинки» имеют отношение к потерпевшему. А в остальном – полный голяк. С кем Малышевский входил в дом, выходили ли в тот временной промежуток из подъезда посторонние или жильцы – никто ничего не видел. Или видел, но молчит.

– «Дави» жильцов, – посоветовал Седов, машинально наблюдая за релаксирующим на мойке жирным тараканом. – Ключ от двери подъезда – раз, чердачный замок – два. Человек явно готовился и знал, куда шел. И еще. Из мониторингового центра данные запрашивал? Может, на видеокамерах, «пасущих» районы жилых домов, что-то записалось?

– Вряд ли, Володя. Лампочка у подъезда не горела, двор освещен плохо. А насчет жильцов – да, логично. Подъезд оборудован домофоном. И если жильцы отрицают, что впускали неизвестных людей и что никто из незнакомцев вместе с ними в подъезд не входил, то тут два варианта. Или был ключ у Малышевского и его спутника, или кто-то пытается ввести следствие в заблуждение. Блин, этот человек, который был с Малышевским, все карты путает. Без него – замечательная картина самоубийства, разве что записки не хватает. Но под наркотой или в стадии обострения заболевания может быть и не до писанины. А тут следы эти, выясняй, что произошло, толкал или нет; может, доведение до самоубийства или заведомое оставление без помощи. Статей вырисовывается много, а ясности тем не менее никакой. Как будто бы «висяков» у нас мало! По размеру обуви – вроде как сороковой номер – тоже ничего определенно не скажешь, может, мелкий мужчинка, может, высокая женщинка.

– Да брось. – Седов поискал глазами пепельницу, обнаружил на подоконнике замызганное блюдце с одиноким бычком. – Маловероятно, что женщина. С такой лапой, да ты что!

– Не скажи. Недавно я с убийством модели разбирался – у той вообще был сорок первый размер обуви. Я у тебя сигарету стрельну, хорошо? А что там с твоим делом?

Седов коротко рассказал об убийстве Калининой. Потом посоветовал Абрамову связаться с руководительницей службы безопасности «Pan Zahar Group» Жанной Леоновой.

Николай без особого энтузиазма записал ее координаты.

«Рассчитывает дело это кому-нибудь из коллег спихнуть», – решил Володя, с удивлением отмечая: никакой реакции на такое наплевательское отношение Абрамова к работе у него не возникает. Лет пять назад разразился бы лекцией, что никто лучше проводившего осмотр места происшествия следователя дело не расследует. А сейчас – ну еще один недобросовестный сотрудник. Живет, видимо, небогато, значит, по-крупному взяток не берет – и то ладно.

– Когда экспертизы готовы будут, ты мне позвони. – Седов взял со стола свои сигареты и зажигалку. – Или, если раньше что-нибудь выяснишь, тоже информируй.

Абрамов вяло кивнул:

– Ты тоже держи в курсе. Меня или того, кому поручат. Мне, по правде говоря, во всем этом разбираться неохота.

«По крайней мере, он честен в своем равнодушии, – мрачно думал Седов, выходя из подъезда. – Отсутствие лицемерия сегодня становится почти достоинством».

Он сел в «Жигули», не без тревожного ожидания повернул ключ в замке зажигания. Машина пару раз глохла, выражая гневным фырканьем возмущение по поводу мороза, старого аккумулятора и, скорее всего, некачественного топлива в бензобаке. Потом смилостивилась, завелась, погнала через печку жаркий воздух.

Прикидывая, чем заняться, Седов позвонил Паше. Но новости у оперативника оказались, мягко говоря, не самые лучшие. От перспектив выявления связей Анастасии Тельцовой, занимавшейся, как выяснилось, первой древнейшей профессией, у Седова заныли зубы.

«Подъеду к Леоновой, выясню, что там с Малышевским, – решил следователь, выжимая сцепление и включая передачу. – Вдруг действительно хоть как-то удастся продвинуться в расследовании с учетом новой информации».

Он собирался найти в записной книжке телефон Жанны Сергеевны, но сотовый вдруг зазвонил, высвечивая в окошке неизвестный номер.

– Следователь Седов? Я – Света Захарова, вы мне звонили после того, как… Мне уже немного лучше, я первый раз вот выехала в город. Могу, если удобно, к вам во второй половине дня заехать.

«У меня допрос в СИЗО, – подумал Володя и посмотрел на часы. – А вечером еще и совещание у шефа. Но, похоже, жена Захарова сейчас едет в автомобиле, можно попробовать пересечься в городе».

Все удалось устроить наилучшим образом. Салон, куда направлялась девушка, находился всего минутах в двадцати езды от дома Абрамова. И там, судя по заверениям Светы, можно было спокойно побеседовать.

Удачно не застряв в пробке, Седов доехал до старинного особняка со скромной неброской золотой табличкой: «Салон красоты „Светлана“». Нахально припарковался на тротуаре (приткнуть «Жигули» без нарушений ПДД было просто негде) и по расчищенным от снега ступенькам поднялся к входной двери.

Шикарный интерьер, симпатичная приветливая брюнетка за стойкой, любопытные взгляды сидящих в креслах дамочек – от всего этого дорогого бабского мира Седову стало очень неуютно. Но долго смущаться не пришлось – в ту же секунду колокольчик над дверью нежно тренькнул, в салон вошла высокая бледная блондинка, а за ней показался крупный мужчина явно охранного предназначения.

«Хоть какие-то выводы сделала», – одобрительно подумал следователь, увидев бодигарда.

– Толя, жди здесь, – распорядилась девушка, махнув на кресло у столика, заваленного глянцевыми журналами. – Вы и есть Седов? Пойдемте ко мне в кабинет.

– Это правильно, что вы с охранником, – заметил Володя, следуя за девушкой по коридору. – Ой…

Из распахнувшейся вдруг двери вылетело создание с красной ошпаренной физиономией.

– После многих процедур лицо сначала выглядит не очень, – прокомментировала Света, поворачивая ключ в замке кабинета с табличкой «Директор». – Проходите. В шкафу есть вешалки.

Снимать куртку Седову не хотелось. И разговаривать с женой Захарова в этом помещении тоже. Воздух в кабинете, затхлый и вонючий, вызывал лишь одно желание – убраться отсюда поскорее.

Стараясь не морщиться, Седов послушно потянул вниз молнию.

– Ну и вонища! – Света бросилась к окну, потом подошла к своему столу, подтолкнула ногой урну, выдвинула ящик. – Меня здесь долго не было. А привычки эти детдомовские – еду не выбрасывать. Всегда хочу кошкам-собакам объедки вынести и постоянно забываю. Уборщица в стол не заглядывает, конечно!

Ошеломленный, Седов смотрел, как из ящика в урну летят остатки бутербродов, сухарики, печенье.

– Стоп! – Он присел перед мусоркой на корточки. – Подождите, это пирожное. У вас есть целлофановый пакет?

– Но зачем? А файл подойдет?

Седов молча кивнул. И, взяв лист бумаги, ловко затолкал в прозрачную папочку засохший бисквит.

– Я могу попросить, чтобы этот мусор убрали?

– Да. А… откуда у вас это пирожное, не помните? Сами покупали? Кто-то угощал? Может так случиться, что вы скушаете торт, который передал тайный поклонник?

– Тайных поклонников у меня нет. А насчет этого пирожного – не помню, – она пожала плечами, расстегнула бежевую шубку, – совсем из головы вылетело…

После того как кто-то из персонала унес зловонный пакет, жена Захарова честно пыталась отвечать на вопросы. Но любое упоминание имени подруги вызывало у нее то слезы, то растерянное долгое молчание.

«Боль или страх? – засомневался следователь, вытаскивая для рыдающей девушки очередную салфетку из стоящей на столе коробки. – Но чего она боится?.. Неужели все-таки любовный треугольник? А Малышевского устранила как свидетеля или шантажиста?»

– Извините, а какой у вас номер обуви?

Она перестала всхлипывать.

– Тридцать восьмой. Но при чем тут моя обувь? Почему вы ничего не объясняете? – По щекам снова потекли слезы. – И когда Поленьку можно будет забрать? Если не можете найти убийцу, то дайте хоть похоронить по-человечески!

– Надеюсь, скоро вам выдадут тело, – пробормотал Седов, пытаясь оценить размер виднеющихся под столом черных ботинок с острыми, как иглы, каблуками. – К сожалению, судебным медикам требуется время для проведения сложной экспертизы. Постарайтесь отнестись к этому с пониманием. Лучше отложить похороны, чем потом проводить эксгумацию.

– Экс… что?

Володя собирался объяснить, что редко, но возникает потребность в извлечении захороненных останков для проведения дополнительных исследований. Но, посмотрев на покрасневшие глаза Светланы, лишь вздохнул:

– Просто наберитесь терпения. Через пару дней вопрос, я надеюсь, будет решен.

– Карл, выслушай меня!

– Потом. Я занят.

– Карл, ты не понимаешь! Нам надо поговорить!

– Не сейчас. У меня срочные дела!

– У тебя больше нет срочных дел! – воскликнула Августа, вцепившись в сюртук улепетывающего по винтовой лестнице мужа.

Фаберже вздрогнул, как от удара хлыста. Жена права, у него нет срочных дел. Все эти попытки погрузиться в работу – на самом деле лишь желание забыться, спрятаться от того, что происходит за пределами особняка на Большой Морской. Но оттого, что он прячется, страшный смерч не замедляет стремительного своего хода.

Послушно, как ребенок, Фаберже прошел за супругой в гостиную и обессиленно упал в кресло.

– О, Карл! – застонала Августа, опускаясь перед ним на колени. – Мне так страшно! Зачем ты забрал деньги из английских банков?! Отчего мы не уезжаем? Бежать, Карл, нам надо бежать. Ради нас, ради наших детей. В России чума, и больше ничего уже для нас не будет. Ты это понимаешь?

Карл погладил вздрагивающие плечи жены, коснулся волос. Машинально отметил, что ее заколотые на затылке локоны стали уже совсем седыми.

– Успокойся, пожалуйста, – расстроенно прошептал он. – Все уладится. Деньги из английских банков я перевел в Россию, потому что государь просил всех так сделать в трудный для Отечества час.

Худенькое тело жены затряслось от рыданий.

– Государь?! Где он, твой государь? Он предал нас, он отрекся! Уедем же! Скорее!

– Успокойся, – повторял Карл, растерянно оглядывая опустевшую гостиную. Часы, каминные украшения, золотые статуэтки – все пришлось спрятать от шнырявших по Петрограду этих. – Успокойся, не плачь.

Он неумело утешал Августу и себя одновременно успокаивал тоже.

Государь не предатель, не изменник. Он искренне хотел добра своему народу. Реформы Столыпина позволили вольно вздохнуть крестьянству. И для рабочих многое делалось: сократился рабочий день, повысили жалованье. Император позволил земства, разрешил создание Государственной думы. Во всех составах которой, конечно, творился полный бардак, и изначально было ясно, что порядка не будет. Но дозволил же… А еще забывал о своих интересах, о своих родственных отношениях, когда дело касалось интересов Отечества. Только император ведал, чего ему стоило воевать со свояком, но он не мог не выступить против Германии, потому что крушение Сербии стало бы крушением Империи. Ни один государь так не боролся за Отечество! Император сам отбыл в ставку, взяв на себя командование армией. Императрица с дочерьми помогали раненым. А народ… Он не безмолвствовал, он жаждал царской крови. Откуда в нем столько злобы и ненависти? И откуда появились эти? Были кадеты – кстати, по соседству, можно сказать, господин Набоков[42] собирал их в квартире на Большой Морской, 47. Были монархисты, эсеры, да кто угодно. Но откуда появились эти?

– Карл, сколько тебе лет? – перебила его жена.

Изумленный, он посмотрел на ее лицо с лихорадочно горящими заплаканными глазами. Отметил – как странно… – множество морщин на лбу, подле губ. Неожиданно глубокие морщины. А ведь они с Августой ровесники, выходит, он уже не молод и его лицо в морщинах тоже?

После всех этих размышлений Фаберже осторожно уточнил:

– А что? При чем тут возраст?

– Ты даже не помнишь! Ведь не помнишь? Тебе 72 года, Карл!

– М-да… И давно?

– О, господи боже мой! Карл! Я ведь много раз говорила тебе, что ты плохо понимаешь, что происходит вокруг тебя. Ты все путаешь! Помнишь, как тебя потрясло убийство Столыпина! А скольких министров до него убили! Ах, ты не понимаешь, откуда взялись большевики! Да давно все это зрело. Государю нужно было жестко расправиться с революцией в самом начале. А он все яйцами от Фаберже любовался, с детьми гулял да на балы ездил! Все теперь уж кончено! Это чума, Карл, эпидемия. Коли мы останемся в России, мы погибнем!

Августа права: он все путает, многое не замечает.

И вот уже целых 72 года. Как прошли они? Что сделано за это время?

Откинувшись в кресле, Карл закрыл глаза. Чудесные императорские яйца одно за другим потянулись сверкающей вереницей.

Какое счастье было – рисовать их эскизы. И как хотелось, чтобы подарки эти стали гордостью династии Романовых, передавались из поколения в поколение, восхищали, удивляли.

Но нет больше династии. Некому передавать, восхищаться некому.

Закрыты отделения фирмы, не работают мастерские. Подмастерья с винтовками маршируют по городу, поют революционные песни, пытались даже ограбить и магазин на Большой Морской.

Все кончено. Все было напрасно. Никаких результатов мучительного труда, ничего, ничего…

Вот – Карл покосился на составленные в углу чемоданы – все, что у них осталось. Кое-какой инструмент, готовые изделия, незавершенные вещи. Да еще немного материалов: золота, серебра, камней.

Камни прекрасны: прозрачные алмазы, сверкающие изумруды, игривые рубины. Они постоянны. Никогда камень не изменит ни цвета своего, ни блеска, ни преломления и твердости. Красота и постоянство завораживают. Вся жизнь, выходит, была зачарованной сказкой. А настоящей жизни, получается, не было?

Внезапно по телу Карлу пробежала теплая ласкающая волна. И громом грянула мысль: «Матильда. Я же, наверное, любил ее? Люблю и теперь, конечно же! Восторг от глаз ее, и тяга к ней, и эти волны жаркие, от макушки до пяток. Старался не пропускать ни одного спектакля. Спешил. И вот почему была радость, когда заказывали у нас для нее подарки. Люблю всем сердцем. Всей душой люблю. Конечно. И радовался, и старался. Не понимал, что происходит. А все просто. Любовь, люблю…»

Странные непривычные слова, произнесенные про себя много раз, доставляли неимоверное блаженство. Но вслед за ним в мысли ворвалась острая тревога.

Матильда в Петрограде? Удалось ли ей сохранить ее дом? Как живет она посреди творящейся везде и всюду вакханалии?

Осторожно подняв с пола задремавшую Августу, Фаберже перенес ее на диван. Подошел к стоящим в углу гостиной чемоданам, достал шкатулку из карельской березы. Потом долго-долго смотрел сквозь горный хрусталь на кружащуюся балерину.

«Это ее яйцо, для нее оно делалось, – подумал он, любуясь своей работой. – Я слишком поздно понял все, теперь уж не изменить ничего. Но этот подарок надобно ей передать. Мне хочется, чтобы Матильда его увидела. И, может, он нужен ей сейчас, как никогда прежде…»

– Карл, – сквозь сон пробормотала жена. – Уедем, бежим, куда угодно!

Послушать Августу? Наверное, не стоит. Ведь все-таки в их доме на Большой Морской теперь находится и швейцарское посольство. Это гарантия от того, что большевики не устроят здесь погром, посольства не трогают даже эти. А потом беспорядки закончатся. Должны закончиться!

…Тем же вечером посол стал спешно собирать вещи. И посоветовал Карлу Густавовичу сделать то же самое, так как появились точнейшие сведения: революционеры намереваются разгромить дом на Большой Морской. Решено было вместе перебраться в норвежскую миссию. Но через день ворвались и туда…

Уже не больно от того, что прекраснейшие вещи, даже яйцо для Матильды, находятся в чужих грязных руках. Исчезли и все тревоги за будущее, за семью, за тот же кусок хлеба. Одна только мысль все вертелась в голове Карла Фаберже: «Все кончено. Скоро я умру…»[43]

* * *

– Ну, вот и все, Дарина Владиславовна! Мы с тобой молодцы, закончили большую работу, получим денежку и будем балду гонять, – бормотала Лика Вронская, перенося заархивированный файл книги с диска компьютера на флешку. – Мне биографию Андрею на мейл переслать или лично предстать пред его светлы очи, как думаешь?

Дарина Владиславовна безмолвствовала, что было довольно логично. И по-прежнему никак не подтверждала факт своего существования.

Из бездны мучительного беспокойства (все ли в порядке с моей девочкой?) настроение Лики взметнулось в светлое теплое счастье (через пару месяцев живот наконец распухнет, ребенок будет лупить по нему ножками и ручками, а еще впереди курсы по подготовке к родам!).

Выключая компьютер, она увидела папку на рабочем столе, куда прилежно сбрасывала интервью со знакомыми, родственниками и коллегами Захарова. Безобидный желтый квадратик, как плеть, прошелся по телу резкой болью. В памяти зашептались голоса…

– Он ни разу не приходил на встречу выпускников. А когда умерла учительница, ее и похоронить было не на что. Одинокая, ни детей, ни родных. Я пытался связаться с Захаровым. Да разве до него теперь достучишься, крутой!

– Я работаю в «Pan Zahar Group» шесть лет. Работой доволен. И брат еще мой тут тоже трудился. Представляете, выгнали его так по-глупому. Кто-то сказал, что он пьяный вышел на работу. Быть такого не может, у него язва, крепче чая ничего не пьет. Просился на прием к Захарову и Паничеву. Не захотели его слушать.

– И эта тварь еще ко мне журналистов посылает! Да не буду я с вами встречаться! Я уже год не возглавляю это кафе, а Андрей даже не помнит! А-а, сами телефон в справочнике нашли, понятно. Почему не работаю? Девушка, а вы с ним давно сотрудничаете? Ах, разовый заказ. Очень хорошо! Да потому что у него надо не просто вкалывать, как ломовая лошадь! Это такой ритм и такие требования, что любая лошадь скопытится. А я не железный. Сейчас вот в больнице, мне операция нужна, медикаменты дорогие. Как вы думаете, оплачивают мне хотя бы больничный? Нет, конечно! Он дал мне ногой под зад и даже не беспокоится! Да, в контракте оплата больничного и лечения в случае утраты трудоспособности не оговаривались! Ну и что?! Неужели нужно строго следовать этим бумажкам, а не относиться к людям по-человечески?!

Голоса… Если бы человеческая ненависть могла синтезироваться в кислоту, Андрей Захаров растворился бы в ней весь, целиком и полностью. Голоса, принадлежащие в большинстве своем тем людям, в добром и объективном отношении которых бизнесмен не сомневался. А сколько других людей – оставленных, не услышанных, обиженных? Он – в плотном темном саване негативных эмоций, в холодном липком болоте чужой боли, он – чернота, тьма…

В начале работы Лике казалось: ей предстоит подготовить биографию абсолютного зла. Это, конечно, не очень приятно. Писать о светлых людях проще и интереснее. Но не смертельно: техническая работа, приехать, нажать кнопку записи на диктофоне, подготовить текст. Если бы журналисты писали только о позитивных личностях, газеты перепечатывали бы Библию. Или выходили бы с белыми пятнами на полосах. Но нет ни Библии, ни пятен. Есть интервью с собеседниками, чья репутация далека от идеала – но их мнение важно для информационного поля. Есть более гнусные вещи – полное оценочное искажение личности или ситуации, черное представляется белым, и это особенно противно. Захаров не требовал осанны в личном журналистском исполнении, он просил подготовить интервью о себе. Его хвалят, его ругают – задача журналиста все это изложить. Хотя, конечно, очень резкие оценки придется убрать, изначально ясно, что издаваемая за свой счет биография – не статья в бульварной газете, где есть место для всех пикантных подробностей.

Встречи, разговоры, горящая красная лампочка на диктофоне. Особенно безжалостен компьютер. На белой страничке «ворда» только текст – ни улыбок собеседников, ни шуток, ни ароматного кофе. Текст… скуп, резок, по большому счету – мрачен. Так происходит из-за того, что Андрей, мягко говоря, не ангел? Или… Сколько в великом и могучем слов для выражения признательности, благодарности? «Спасибо, мне очень приятно, вы помогли». Все. Синонимичный ряд будет не очень длинным. Сколько вариантов высказать свое «фе»? О! О!! О!!! Сержусь, обижаюсь, ненавижу, презираю. Не сделал так, совершил это, уничтожил, оскорбил, забыл. Подонок, мерзавец, сволочь, ничтожество! Продолжать можно до бесконечности!

Особенности лексики или человеческой психики?

Лексика – это отпечаток психики?

Должен, должен, должен! Захаров должен всем, как земля колхозу! Конечно, он был обязан дать деньги на похороны учительницы! И никого не волнует, что ему могли просто не успеть передать эту информацию, что он был в поездке, проводил переговоры, не просмотрел список звонивших! И свой сотовый, уж конечно, ему следует раздавать направо и налево, чтобы сойти с ума от звонков, говорить с утра до ночи, круг общения ведь широчайший! Андрей обязан встречаться с каждым рядовым сотрудником. Платить за операции. У него же благотворительная контора, а не бизнес. Он – гадкий, подлый и мерзкий – может заниматься всеми вопросами подчиненных, спрашивать: «Довольна ли душенька?» А душенька никогда не будет довольна! Достигнутая цель неинтересна… Так что, в общем, все очень просто. Невозможно быть добрым по отношению ко всем. Невозможно дойти хоть куда-нибудь, не переступив через чьи-то интересы. Хотя бы потому, что если выяснять, в чем эти интересы состоят, то ты будешь стоять на месте, не идти, стоять…

К финалу книги Вронской уже стало просто жаль своего заказчика. И ей очень хотелось закончить работу побыстрее. Может, у Андрея устойчивая психика, и он научился защищаться от того океана ненависти, в котором его и облагодетельствованные, и уж тем более не облагодетельствованные люди с восторгом и радостью бы утопили. Но отсутствие личного опыта нахождения в таких ситуациях плюс беременность… Быстрее бы завершить этот проект!

Биография, обычная журналистская работа, простая, любимая, несложная. Она оказалась сложнее, чем детектив. В романах – кровь, смерть, разбитые судьбы, преступники, трупы. Но кровавая фантазия – все равно фантазия. От нее не так больно, как от испепеляющего огня реальных ненависти, зависти, злобы.

Обрабатывая последние записи, Лика плакала. Понимала, что нельзя, вредно, надо успокоиться. Но – ничего не могла с собой поделать.

Пожалейте его. Простите. Оставьте в покое. Андрей создал компанию, где трудятся тысячи человек. Это – уже не компетентность или профессионализм. Это совершенно другой уровень, это миссия, начинать с нуля, на пустом месте новое дело и развивать, и расширять его. Захаров не идеален. Он не может быть идеальным, он вынужден быть жестким и жестоким. Но без него ведь ничего не было бы, ни завода, ни кафе, ни офиса, ни множества рабочих мест, ни продукции.

Слезы. Восхищение. Любовь. Жалость.

Эмоции разрывали ее на части.

Закончить.

Избавиться.

Уже вопрос выживания…

Телефон, запевший сладким голосом Эроса Рамазотти, оторвал Лику от грустных мыслей. В окошечке высвечивалось: «Номер не определен». А в трубке зазвучал голос Андрея:

– Привет, писательница! Ты куда пропала?

– Работала, – всхлипнула Лика. – Легок на помине, собиралась звонить в твою приемную. Мой скорбный труд закончен. Могу прислать текст по электронке, наслаждайся.

– Круто. А у меня офигенная новость! Я замутил такое! Такой темы раньше не было. Надо немного подождать с книгой, собрать всю информацию. Увидишь, это будет бомба!

«Бомба – новый проект – редакция – эксклюзив». Журналистский рефлекс быстро выстроил эту цепочку, и Лика, умирая от любопытства, приготовилась выслушивать новости.

Он совершит невероятное. Он приобретет яйцо Фаберже и подарит его родине. Конечно, Вексельберг купил всю коллекцию Форбса. Но это другой уровень бизнеса. Из средних компаний таких широких жестов не делал никто.

Он будет первым.

Он самый лучший.

Он всех переплюнет.

«Мальчишка, – улыбнулась Лика, пытаясь вставить хоть пару слов и понимая, что Андрея просто распирают эмоции, ничего из этого намерения пока не выйдет. – Мальчишка. Вроде как выглядит уже солидным дядькой, а все равно мальчишка. И я его люблю, за эту энергию, радость, за его бизнес».

Когда счастливый поток сознания Андрея малость успокоился, она сказала:

– С тебя интервью для «Ведомостей» на эту тему. Обещаешь мне не проводить пресс-конференцию до нашей публикации?

– Не вопрос! Любой каприз! Я просто тащусь от этой идеи! Купить Фаберже, передать в Оружейную палату…

«Захаров точно спятил, – подумала Вронская, задирая свитер. Живот опять не вырос. – Если он, при всей своей любви к пиару, обещает мне эксклюзив, надо этим пользоваться. Придет в себя – все отыграет, у нас не самое престижное издание для презентации такого проекта».

Окончание разговора с Захаровым Ликин пес Снап отметил возмущенным лаем.

– Гав-гав! Мама, ты меня совсем не любишь! Ты сидишь за компьютером! Ты болтаешь по телефону, а я… я… гав…

Уткнувшаяся в колени морда дрожала. Из карего глазика выкатилась огромная слеза и высокохудожественно покатилась по рыжей шерсти. Для пущей убедительности Снап издал душераздирающий стон, судя по которому можно было понять только одно. Никто. Никогда. Не кормил. Бедную несчастную собаку.

Лика рассмеялась:

– Снапуха, ты лопаешь вдвое больше нормы, указанной на упаковке корма. Ты вырос, как конь! Ты толстый, как свинка!

Выражение морды хитрого пса стало еще более жалобным. Не кормят. Не любят. Бьют ногами. Не выводят на прогулку, заставляют писать в памперс. А он – он все равно нежно предан хозяйке. Вот, пожалуйста, – предан и радуется. И пол сейчас проломится от ударов колотящего по нему хвоста…

Не выдержав психологической атаки, Вронская пошла на кухню, накормила артистичного вымогателя еды. И, сделав чашку травяного чая, стала вспоминать, какое сегодня число и день недели.

– Все-таки работа над книгой об Андрее здорово выбила меня из колеи, – пробормотала она, изучая календарик. – И с головой тоже что-то происходит. Почти ничего не помню, не боюсь куда-то не успеть. Только когда надо в женскую консультацию идти, все в моих растрепанных мозгах встает на свое место…

Мучительная долгая ревизия позволила сделать следующие выводы. Роман можно начинать еще через две или даже три недели, время терпит. Статьи в газету на этот номер тоже сданы-вычитаны, до следующего дедлайна как до Антарктиды. Значит, самое главное – позвонить Седову и разузнать последние новости.

Но следователь к коммуникации был не расположен – сбросил звонок.

Снап сделал из этого соответствующие выводы. Принес обгрызенный мячик, бросил его перед Ликой и завилял хвостом.

«Играй со мной!» – требовали хитрющие наглые глаза.

* * *

У них нет лиц. Нет ни имен, ни дней рождения. Только даты смерти выжжены в памяти. Просто цифра, просто месяц, просто ежедневник.

Но как же больно.

Клеймо.

Оно никогда не заживет.

И всегда болеть будет.

Май и декабрь – острый нож гильотины. В мае не так мучительно ждать его падения. Пятое число раньше двадцать первого.

И что бы ни происходило в эти дни, хорошее ли, плохое, оно становится фоном. Ужас и раскаяние разрывают сердце.

21-е, декабрь.

Мальчик, девочка?

Сейчас ребенку было бы двадцать два года.

Никогда не будет. Ничего. Слепящее солнце, дробь дождя, скрип снега, вкус яблок, нежность сирени, белоснежные облака в синем небе, все-все выдрано, превращено в комки окровавленной плоти, искромсано скальпелем. Жизнь стала смертью, в белом лотке – красный студень. Здравствуй, мама. Прощай, мама. За что ты убила меня, мама?..

Жанна Леонова, закусив губу, смотрела на страницу ежедневника.

Сейчас.

Сейчас она соберется и запланирует дела на завтрашний день.

Валидол уже не помог.

Успокоительные. Много-много, горстью. Чтобы голова наполнилась льдом, чтобы заморозились мысли, чтобы прохладное равнодушие хоть немного сбило пламя боли…

…В каком-то смысле он был хорошим тренером. Все для фронта, все для победы. Мы представляем Родину, великую страну, и обязаны обеспечить результат любой ценой. Пьедестал создан только для советских спортсменок, исключительно, никак иначе. Мотивация на успех – залог получения медалей. Никто из девочек в команде не боялся соперников, не расстраивался из-за плохих выступлений, не задавался вечным спортивным вопросом: «А что потом?» Никаких мыслей, переживаний, эмоций. Не жалко себя. Не важно, что происходит за пределами дистанции и стрельбища. Нет там никакой жизни. Требуется одно: бежать, стрелять. Бежать быстрее, стрелять более метко. Выигрывать. Все.

По сути своей, он был чудовищем. Уже уйдя из спорта, Жанна почитала литературу по спортивной медицине, психологии, особенностям тренировочного процесса биатлонисток и ужаснулась. Тренер все организовывал катастрофически, убийственно, преступно неправильно. Полагается координировать тренировки женщин в зависимости от фазы менструального цикла. Надо увеличивать нагрузку постепенно. Важно придерживаться сбалансированной диеты. А что было? Изматывающие тренировки. Дополнительные нагрузки как штраф за плохое самочувствие. Фокусы с питанием, помогающие отсрочить месячные, приходящиеся на важные соревнования.

Биатлон – самый красивый и зрелищный вид спорта. И один из самых гуманных по отношению к спортсменам – выступать в нем можно до сорока лет, потому что годы позволяют улучшить меткость, довести работу мышц и дыхательной системы до совершенства. Взрослые спортсмены редко когда покажут такие результаты в спринте, как молодежь, но на длинных дистанциях им нет равных. Конечно, тренер прекрасно об этом знал. Но ему не хотелось ждать. Его интересовал успех здесь и сейчас, и ему было абсолютно наплевать на то, что ждет девочек через пять, через десять лет. Все это понятно теперь. Но тогда… Не важно, что показывает секундомер, какие результаты на мишенных установках. Одобрение в его глазах, скупая похвала – наивысшее счастье, неописуемое блаженство. Любовь – бледная тень того абсолютного преклонения, которое вызывал тренер. Он был богом. Выполнять его приказы – честь и радость. Когда ему вырезали аппендицит, девчонок трясло, как наркоманок, лишенных возможности уколоться. Тренироваться не мог никто. Без тренера все теряло смысл, он казался светом, воздухом, основой сущего.

В те годы еще не было строгого допинг-контроля. Но советские спортсмены при всем желании не могли бы улучшить свои показатели за счет «химии». Достать витамины, добавки, стимуляторы было практически невозможно. За границей всего этого хватало. Но выигрывали, как правило, именно советские спортсмены. Почему? Все имеет свою цену. А за этим, как известно, в великой стране не стоят. Обратная сторона медалей – жесткие тренировки, травмы, подорванное здоровье. И не рожденные, зачатые специально для смерти, дети.

Мужчинам нельзя перед стартом заниматься сексом – снижаются показатели. Женщинам – даже рекомендовано, результативность повышается. Но еще больших результатов можно добиться на ранних сроках беременности, тренированный организм испытывает колоссальный прилив энергии.

Одна девочка вошла в сборную, другая… Тренер так гордился их успехами…

Силы – да, с наступлением беременности они и правда появляются. Но физическая форма – лишь одна из составляющих успеха. Первую медаль Жанны украла коварная простуда. Вторую – неблагоприятные погодные условия. А время… его теоретически так много. В двадцать сорок лет кажутся недостижимым горизонтом, войдешь в сборную, а там работай, набирай форму на соревнованиях высокого уровня. Но после двадцати двух – двадцати трех девочек уже в союзную сборную не включают. Никого не интересует потенциал, время, потраченное на восстановление после травм. Тебе двадцать три, нет большого количества побед – до свидания.

Когда тренер равнодушно сообщил Жанне, что ей стоит подумать о другом занятии, она залилась слезами, упала на колени.

Мой бог, не оставляй меня. Я буду облизывать твои ботинки. Я сделаю невозможное. Можно… можно я хотя бы умру здесь, потому что умирать без тебя мне страшнее…

Он просто вышел из кабинета. Сказал только:

– Чтобы через пять минут тебя здесь не было!

Пожелание бога – это пожелание бога.

Через пять минут ее не было в его кабинете. Ее не было вообще нигде.

Через неделю перед глазами вдруг появились белые стены больничной палаты. А на следующий же день Жанну выписали. Сконцентрироваться и собраться для того, чтобы выйти из больницы, – мелочи в сравнении с психологическими и физическими нагрузками перед важным стартом.

Бог, чудовище – он научил ее быть сильной, идти вперед.

За это можно было бы быть благодарной. Жанне удалось сделать головокружительную карьеру от учительницы физкультуры до руководителя службы безопасности.

Она его ненавидела со всей силой и энергией человека, закаленного в аду профессионального спорта.

За пятое мая. За двадцать первое декабря. За свою молодость и глупость. За его привычку идти по трупам. Детским.

…Громкий стук в дверь позволил ей очнуться от болезненных воспоминаний.

– Жанна Сергеевна, простите, что беспокою. Я звонила, но вы не берете трубку, а вопрос срочный.

Секретарь Захарова тараторила и заискивающе улыбалась. Улыбалась и нервно повторяла:

– Вопрос срочный. Даже не знаю, как сказать. Срочный, а вы трубку не снимаете. Извините, конечно. Пришла тут, отвлекаю вас.

– Что случилось? – вздохнула Леонова, про себя отмечая: Алла выглядит напуганной и встревоженной. Всегда идеально подкрашенные глаза размазаны, губы дрожат, на белоснежной шее проступают алые пятна.

Бросив полный отчаяния взгляд, девушка прошептала:

– Я… потеряла пропуск.

– Когда?

– Вчера. Жанна Сергеевна! Я не знала, что делать в таких ситуациях! Честное слово, не знала!

– Проходите. Присаживайтесь, Алла Владиславовна, – Жанна взяла лист бумаги, ручку. – Пишите заявление, будем рассматривать.

Дрожащей рукой секретарь вывела в верхнем левом углу: «Начальнику службы безопасности „Pan Zahar Group“ Леоновой Ж.С.». И разрыдалась:

– Не знала, честное слово. Как это получилось, понятия не имею. Вчера мимо вертушки прошла, думала, так можно. А сегодня Ольга говорит: по инструкции надо срочно в любое время ставить вас в известность.

Жанна пожала плечами:

– Правильно. Так действительно написано в инструкции, которая раздается всему персоналу. Вам следовало ознакомиться с этим документом.

– Жанна Сергеевна, – из глаз Аллы хлынул водопад слез, щедро окрашенный черной тушью, – да, я виновата. Но было много работы, а потом я забыла. Это первый раз, Жанна Сергеевна!

– Алла Владиславовна, будьте любезны, – отчеканила Леонова, неприязненно разглядывая девушку, – успокойтесь. Вы допустили ошибку, в которой не виноват никто, кроме вас. Пожалуйста, умойтесь, придите в себя, напишите заявление и потом передайте его мне. У меня нет возможности сейчас вас утешать!

Когда секретарь ушла, Жанна нашла на мониторе «картинку» с камеры, установленной в коридоре.

«Надо проследить, чтобы все было в порядке, еще в обморок упадет, нервная, заплаканная», – думала она, провожая глазами худенькую сгорбленную спину. Алла миновала приемную и скрылась в туалете.

Жанна собиралась выпить еще горсть успокоительного и составить план работы на завтра. Но ее внимание привлек вспыхнувший на пульте красный датчик.

Через восемь часов файл данных с видеокамеры, установленной в кабинете Захарова, будет уничтожен. При заполнении объема памяти на принимающем устройстве стирание файла происходит автоматически.

«Надо просмотреть запись, – решила Жанна, включая воспроизведение. – Интересно, что бы сказал Андрей, узнав об этой камере? Смущался? Злился? Впрочем, какая разница. Я не знаю, что происходит в комнате Виктора, потому что он не ведет себя как ребенок. А здесь у меня не было выбора. Андрей доверил мне обеспечение своей безопасности. И я вынуждена идти окольными путями. Но чья в этом вина?»

Режим быстрого воспроизведения сделал из объекта многочисленных девичьих грез мультяшного персонажа.

Жанна невольно улыбалась, наблюдая, как Андрей чешет затылок, забрасывает ноги на стол, вскакивает со стула.

Не отрывая глаз от экрана, она взяла трубку зазвонившего телефона. И все происходящее на экране ее больше уже не интересовало.

– Жанна Сергеевна, Игоря Малышевского убили. – Личный тренер Захарова по йоге Константин помолчал, а потом добавил: – Малышевский на работу не вышел, я позвонил ему домой. Родные все и сказали. Упал с крыши какого-то дома. Как там что было – подробностей не знают…

* * *

Эхмея удивила так удивила! Света Захарова подошла к горшку с одним из самых любимых цветков и воскликнула:

– Как красиво! Я даже не ожидала…

Из гущи зеленых полосатых плотных листьев, словно присыпанных сахарной пудрой, выстреливал на длинном стебле розовый цветок. Ради этого цветка Света и купила эхмею: красивый, колюченький, пастельная многоконечная звезда. За те пару дней, что она не подходила к горшку, с нежной звездочкой случилось невероятное. Внутри ее появились ярко-сиреневые маленькие бутончики. Эхмея радостно салютовала взрывом красок: зеленый, розовый, сирень. И казалась такой гордой и красивой!

Света засунула палец в горшок. Земля в нем была правильной, суховатой, еще недостаточно влажной для нового полива. Как утверждала энциклопедия декоративных растений, эхмея не выносит двух вещей – прямого яркого солнца и обильной воды.

– Надо купить такое же растение для салона, – пробормотала девушка, любуясь неожиданным букетом. – У нас дома все цветы чувствуют себя хорошо. А вот про офис такого не скажешь. Надеюсь, эхмея окажется стойкой и сможет приспособиться.

– Светлана Юрьевна, завтрак готов!

Поблагодарив домработницу, Света бросила на красивый цветочек последний восхищенный взгляд, запахнула шелковый халатик, вышла в коридор, ведущий из спальни к лестнице. К горлу вдруг подступила тошнота, живот противно заныл.

«Надо позвонить гинекологу, – решила она, осторожно спускаясь по лестнице. – Неужели та журналистка, которая приезжала, права и у нас будет ребенок? Но я же принимаю таблетки, Андрей сразу после свадьбы сказал, что не хочет детей. А уж после того, как у жены Вити Паничева два года назад родился сын, муж еще раз повторил: никаких бебиков. Посмотрел на Витю и лишний раз убедился: не вынесет вечных воплей над ухом и бессонных ночей. Кажется, если выяснится, что я все-таки беременна, будет настоящий скандал».

От вида тостов, фруктового салата и кофейника Свету замутило так, что в глазах потемнело.

К врачу!

Видимо, контрацептивы действительно оказались неэффективными.

А что потом? Вакуум? Или муж разрешит рожать?

– Как это некстати, – прошептала Света, через силу делая глоток апельсинового сока. – Андрей расстроится. Решит, что я специально. А я меньше всего хочу его расстраивать…

…Раздражение. Такое сильное! Но надо терпеть это вдавливающее в постель большое крепкое тело Андрея. Ночные посиделки в ресторане с умными, чужими, нужными Захарову людьми. Приходится учиться всему – как есть, говорить, одеваться, двигаться. Очень сложно, тяжело, безумно раздражает. Хочется быть одной. Наслаждаться своим счастьем. И никого к нему не подпускать, ни с кем не делиться.

Сказка, чудесный сон. Даже в мечтах не было ни этого роскошного огромного дома, ни автомобилей. Заходишь в любой магазин и покупаешь любую вещь, не глядя на ценник. К твоим услугам все, любой каприз: тряпки, украшения, путешествия, все-все. Огромный многообразный мир вдруг упал к твоим ногам, и единственная проблема – выбор. Японский ресторан или французский, Турция или Мальдивы, Prada или Balenciaga.

Теоретически понятно: кто-то так живет, хорошо, в достатке, без особых проблем. Но если весь день до костей пробирает гуляющий по стройке ветер и лапша быстрого приготовления кажется верхом изыска, а ободранную комнату общаги любишь до безумия, потому что это первый клочок твоего пространства, то… То потом, получив ВСЕ, понимаешь, что надо учиться с этим жить, надо выбирать. Это можно понимать, но так сложно делать!

Через месяц после свадьбы одеждой были забиты три комнаты. Свету тошнило то от устриц, то от абсента. Прилипавшие к бедрам лишние килограммы виртуозно стачивала личная массажистка.

А Андрей… он как-то терялся на фоне океана счастья и великолепия. Ему изредка требовался вялый механический секс. И компания для неофициальных встреч с деловыми партнерами. Даже эта малость раздражала.

Света регулярно украдкой обшаривала карманы мужа. Понедельник: запечатанная упаковка презервативов. Среда: остается одна «резинка». Пятница: опять новая упаковка. Ревность?! Да пусть засовывает свой бодрый от виагры стручок в кого угодно! Любовь и верность принца хороша только в книгах и фильмах! Принц дал больше, чем любовь. Кредитную карточку. Свободу. И – только голодавший бедолага это поймет – холодильник, в котором всегда есть еда!

Детдомовские привычки, бережливость человека, считавшего каждую копейку, – они, как ни странно, не исчезали. Никто не мог бы представить, какие муки испытывала вечная героиня страниц светской хроники в бриллиантах и мехах, когда видела домработницу, выбрасывающую подгнивший банан. А какой шок у нее был, когда выяснилось, что прислуга и охрана пьют те же элитные, дорогие сорта чая, кофе. Андрею было некогда обращать внимание на такие мелочи, но Света быстро навела порядок! Когда она узнавала из прессы о благотворительных проектах «Pan Zahar Group», то с ужасом сознавала: ей ведь даже незнакомого человека угостить кусочком шоколадки нелегко. Потому что ее саму редко когда угощали, и шоколад этот был настолько недоступным и вожделенным, что даже сейчас, когда им объесться можно, все равно… жалко… А тут столько средств, техники, автомобилей ребята передают посторонним чужим людям… Она старалась справиться с удушающей жаркой жадностью. Но жадность лишь ослабляла хватку. Чтобы потом с новыми силами заставлять считать, не очень ли дорогим средством для мытья посуды пользуется домработница, можно ли заказывать более дешевую воду для клиентов салона, сколько денег уходит на чаевые. При этом на туалетном столике стояло множество флаконов духов, практически одинаковых коробочек с пудрой, а только для губной помады пришлось вешать в ванной новый шкафчик…

Уважение и восхищение.

Они по отношению к Андрею появились первыми.

Света с утра до ночи готовилась к открытию салона, и от большого количества проблем, казалось, мозг начинает кипеть в черепной коробке.

А ведь ей практически все доставалось бесплатно, по знакомству, с минимальной затратой собственных сил.

Муж арендовал здание под офис, сказал, где нанять строителей для проведения качественного ремонта, решил вопросы с санэпидемстанцией, пожарной инспекцией и еще хреновой тучей каких-то бюрократов. И платил, платил, платил…

Доползти до постели и упасть.

Единственное, чего хотелось Свете.

Она очень уставала. Надо проконтролировать качество работ, подобрать персонал, разместить рекламу и т. д. и т. п., а в сутках всего 24 часа, а они просвистывают, как секунда.

Но что такое салон в сравнении с его бизнесом?

Как он все успевает?

У него удивительно, уникально устроена голова.

Оказывается, в этой жизни просто – только лежать на диване. Все остальное, любое свое дело, даже небольшое – это адский труд. Сил нет до такой степени, что случайно притормозившая на пешеходном переходе машина вызывает не радость, а уныние. Лучше – вот честное слово! – сбила бы. Минута боли – и отдых длиною в вечность.

Сколько лет в намного более жестком ритме живет Андрей? Десять? Пятнадцать? Двадцать?

Сколько?

Она не знала. И просто решила спросить.

– Сейчас мне сорок один, – сонно пробормотал он. – Из института я ушел после первого курса. Понял, что ловить там абсолютно нечего, надо делом заниматься, а не лохов всяких слушать. То есть сам на себя стал вкалывать с восемнадцати. Двадцать три, типа, получается. Эй, малая, ты чего? У меня сил нет с тобой целоваться!

И у Светы сил не было. Легонько коснувшись чуть колючей щеки, она просто прижалась к спине мужа. Первый раз ей действительно захотелось обнять Андрея. Теплая кожа, его запах, спутанные русые, с уже заметной сединой волосы. Почему-то слезы дрожат в глазах. И дыхание сбивается…

Сначала появились уважение и восхищение.

А потом ее тело полюбило Андрея так, как, казалось, любить невозможно. Да, муж красивый, подтянутый, очень высокий. Но разве это так важно, когда закрываются глаза? Хочется нежности, страсти, полета…

– Малая, давай быстро, спать хочу, – говорил Андрей и, не утруждая себя ни ласками, ни поцелуями, раздвигал ее ноги и через пять минут счастливо засыпал.

Света ненавидела этот редкий супружеский секс. Мужчины бывают другими. Они должны быть другими. Даже простые пригорские ребята умели доводить до беспамятства, до исступления. А здесь… можно даже не притворяться. Андрею абсолютно все равно, его не интересует, было ей хорошо, нет, может, стоит продолжить. Он просто спит, вот и все.

Потом… Все осталось по-прежнему. Грубость, невнимание, пять минут, засыпающий прямо в ней член. Потом… Все стало совершенно другим. Света затруднялась объяснить это даже Полине.

Минус поменялся на плюс.

Прежняя редакция мысли: «Скорее бы все закончилось». В новой редакции мыслей не было. Андрей еще даже не снял брюки, он к ней еще не прикасался – а вожделение сменяется таким безумным предвкушением счастья, и внизу живота уже тепло, и дрожат руки, и… больше, чем секс, слаще оргазма. Привычное, изученное до каждой родинки тело мужа словно превратилось в аккумулятор, заряжающий счастьем, энергией, жизнью.

Пять минут – это хорошо. Отсутствие у мужа желания – тоже хорошо. Его глаза, возможность взять его за руку, усталая улыбка, взобраться ему на колени, мешать щелкать пультом, кусать его губы, смеяться над выглядывающим через прорезь в трусах членом, делать массаж, приносить алказельцер. Все ХОРОШО, все в радость, любой жест, каждое движение, все-все. А те самые нелюбимые прежде пять минут… Андрей так близко, ближе не бывает, он с ней, в ней, оргазм распускается, как красивый цветок, взрывается салютом. Но это не столь важно. Потому что даже самые яркие физические ощущения не сравнятся с удовольствием и счастьем получать энергию Андрея, и секс – лишь один из способов…

Почему это произошло?

Так получилось, потому что она поднялась на маленькую ступеньку, с которой можно оценить тот путь, который прошел муж?

Так вышло потому, что проснулась любовь? Настоящая любовь не привередлива?

Ответов на эти вопросы у Светы не было. Была только потребность, зависимость.

У аккумулятора много дел. Он не всегда может подзаряжать законную батарейку. Он хочет работать, просиживать ночи в казино, трахать девок. Он просто не понимает, что без его присутствия (хотя бы без его присутствия, бурчание в телефонную трубку не в счет!) начинается агония.

Присутствие – редко.

Агония – долго.

Больно…

Лицо первой измены, имя мальчишки, тело – ничего не отпечаталось в памяти. Запомнился только равнодушный голос Андрея.

– Малая, я сегодня не приеду, дела.

Не плакать. Не кричать. Не упрекать. Будет ведь только хуже…

– Спасибо, что позвонил, – пробормотала Света.

– Ну ты че, малая, я ж о тебе забочусь. Понимаю, три ночи дома не показываюсь, надо звякнуть. Ты там не скучай, малая.

Кажется, первым случайным любовником стал курьер.

Все равно, заметят ли девчонки в салоне.

Наплевать, узнает ли парень, чья жена расстегивает ему ширинку. Будет ли он, если догадается, требовать денег или все расскажет журналистам.

Наплевать.

Отомстить.

И чтобы хоть чуть-чуть отпустило.

Клин клином?..

Ерунда!

Оказывается, ничего не важно.

Все равно, какие у мальчика руки или член.

И даже если его эрекция позволяет продемонстрировать всю Камасутру. И когда закусываешь губу, чтобы не застонать от наслаждения. Все равно, даже дрожь оргазма – продолжение той же агонии! Тело возмущено.

ЭТО НЕ АНДРЕЙ!!!

Телу наплевать, измена лучше или хуже, ему просто требуется один-единственный безаналоговый аккумулятор.

У измены вкус слез. Невыносимый резкий запах обманутой плоти.

Увы, это так. Проверено. Неоднократно.

… – Малая, значит, так. Через час подруливай в «Паризьен», хочу с тобой пообедать.

Света застонала:

– Андрей, я не успею. Мне еще одеваться, краситься!

– А мне пофиг. Жду через час, – распорядился муж и, как всегда не прощаясь, закончил разговор.

«Да что же это такое, – мысленно ругалась Света, бегом поднимаясь по лестнице. – Никогда не спросит, удобно ли мне место и время встречи. Ставит перед фактом – и все. Хорошо хоть, что живот перестал болеть, все веселее собираться в темпе марша».

Охранник Толик невозмутимо завел двигатель серой старенькой «Subaru», которой Света пользовалась после смерти Полины.

– В зеркало заднего вида не смотреть, – распорядилась Света, сбрасывая халат.

На заднем сиденье автомобиля переодеваться неудобно. Краситься и того хуже. Но разве это волнует мужа? И так, чтобы схватить костюм, косметику, обувь, потребовалось минут семь. А впереди пробки, пробки, пробки…

Снова услышав в трубке голос мужа, она занервничала. Сейчас как скажет, что все изменилось, обедай, дорогая, в одиночестве, или не обедай вообще, мне это абсолютно не важно.

– Малая, ну ты скоро там? Перепелов заказать тебе? А на десерт что?

– Мне рыбу, десерта не надо, – Света облегченно улыбнулась.

– Шампусик будешь?

– По поводу?

– Малая, я такое замутил! Яйцо от Фаберже буду покупать. Прикинь! Вот это тема!

Света уточняла какие-то подробности. И очень надеялась, что ее голос звучит ровно, не выдает радостного возбуждения.

Все началось.

Наконец-то.

Этот потрясающий план будет реализован…

* * *

За окном текли вечные ровные ручейки машин. Плотное качественное стекло надежно изолировало от раздражающего шума транспортного потока. А сам вид автомобильной крови, бешено мчащейся по венам мегаполиса, действовал на Виктора Паничева умиротворяюще.

Энергия большого города.

Энергия жизни.

Он точно так же стремился к своей цели, долго, настойчиво, безостановочно.

И вот уже совсем скоро можно будет насладиться результатами своего труда.

Все правильно. Логично. Только…

Виктор отошел от окна, сел в высокое темно-зеленое кожаное кресло, раскрыл лежавшую на столе папку.

Документы об отказе Андрея Захарова от своей доли в компании в пользу компаньона составлены идеально. Так, как и требовали щедро прикормленные следователи, судьи, налоговики. Разумеется, подпись Андрея, как это всегда в таких ситуациях делается, ненастоящая. Но для организации маски-шоу с выдворением Захарова из офиса оригинал и не требуется. А пока Андрей будет рассказывать суду про фальсификацию, компания «Pan Zahar Group» успешно перерегистрируется. И пусть на руках Захарова будет миллион подтверждений о применении рейдерской схемы, юридически он все равно не сможет вернуть свою часть активов.

Но есть еще один аспект…

Паничев скрипнул зубами. Сломал очередной карандаш. Выскочил из-за стола, заметался по кабинету. Впечатал кулак в прохладную кожаную спинку дивана. Обессиленно опустившись на пол, простонал:

– Какой же ты кретин! Твой дом, машины, даже Светкин салон – все находится в собственности компании. Получается, я тебя разорю окончательно. Тебе жить негде будет. Ты на метро станешь ездить. Все тебе налогов хотелось платить меньше, идиот! Но теперь у меня нет выбора. Большей ошибки, чем с покупкой яйца Фаберже, ты не допустишь. Как только эта сделка, несмотря на мои возражения, будет осуществлена, ты станешь недобросовестным руководителем. Который вместо погашения наших огромных долгов бездумно тратит деньги на широкие жесты. А мне, кроме юридических вопросов, надо заботиться и о психологической поддержке. Коллектив будет на моей стороне. Чем ерундой заниматься, лучше бы зарплату прибавил. Быдло по-другому и не рассуждает. Но какой же ты все-таки идиот…

Когда Виктор разрабатывал план по уничтожению компаньона, ему казалось, что дожить до реализации этого проекта невозможно. Что острая ненависть испепелит его раньше, сожжет и уничтожит.

Весь мир живет про принципу аутсорсинга. «Pan Zahar Group» наращивает собственные производственные мощности, хотя размещение заказов на других предприятиях позволило бы добиться такого же результата с меньшими затратами.

Предложение концерна «Interdrink» о покупке компании было очень выгодным. Конечно, его не надо даже рассматривать! Будем повышать стоимость нашего бизнеса. Хорошая цель, только резервов для ее осуществления нет и не предвидится.

Подготовку к выпуску облигаций тоже надо начинать именно сейчас, когда открыта кредитная линия, позволяющая получить доступ к более дешевым ресурсам.

И сумасшедшее брендирование. И подчеркнутое игнорирование элементарных правил бизнес-этики. И беспечность, и самодовольство. И – самое обидное – при всем своем хамстве, нелогичности, непродуманных решениях, Андрей все равно является первым номером в компании.

Формально фамилия Паничев стоит в названии компании впереди фамилии Захаров. Фактически даже тот же «Interdrink», предложения которого Андрей выбросил в урну, не читая, просил Захарова в случае достижения договоренности о продаже сотрудничать с новым владельцем. А относительно Паничева в документах не было ни слова. В этом Виктор, распорядившийся подготовить себе новую распечатку предложений концерна, убедился с неожиданно болезненным разочарованием. Неужели в этом «Interdrink» работают полные идиоты? У него же опыт, образование, связи. Все, что нужно успешному топ-менеджеру. А у Андрея – только понты!

От ненависти к Захарову, от необходимости ее скрывать, от нетерпения у Виктора прыгало давление, болело сердце, в руках то и дело хрустели бокалы, карандаши.

И вот до цели осталось меньше, чем шаг.

Какие странные вопросы теперь появились. Где Захаров будет жить? На чем ездить?

– Виктор Васильевич, вы просили напомнить, что через сорок минут у вас обед в ресторане «Мосты», – раздался в аппарате селекторной связи звонкий голос секретарши.

О таких мероприятиях надо напоминать.

Слишком легко измученному колоссальными нагрузками мозгу освободиться от источника негативных эмоций. Забыть, переключиться на другие вопросы…

Когда нужные люди дали понять Виктору, что хотят отобедать в этом местечке с неплохой кухней, у Паничева чуть челюсть не упала. Место популярное, там кого угодно можно встретить. А как же целесообразность не афишировать сговор по крайней мере до начала реализации плана? Нужные люди воззрились на него с таким изумлением, как будто бы перед ними стояла шлюха, рассуждающая о своей девственности.

– Спасибо, Оленька. Попросите, чтобы машина подъехала, – тихо сказал Виктор.

Документы. Таблетка валидола. Успокоительные таблетки в кармане пиджака. Кажется, теперь он полностью готов к встрече…

Москва, 1917 год

Суп для барыни, вдовы фабриканта Тихонова, вышел неказистым, хуже того, что в былые времена прислуге варили. Даша смотрела, как кухарка наливает его из тяжелой чугунной кастрюли, и сокрушалась. Бледный, пустой, одна водица. Только что клубы пара валят, горячий, с пыла-жара. Но разве такое откушивать привыкла барыня? А сейчас ведь еще и хворает…

– Неси уже, – пробормотала кухарка, закрывая супницу крышкой. – Коли б было из чего, разве стала бы я воду с картошкой кипятить. В кладовке мяса давно уж нет. Рынок, сказывали, не работает, попрятались торговцы. И лавки закрыты. Революция.

– А что это за революция такая? – поинтересовалась Даша, отбрасывая с плеча тяжелую русую косу.

– Не знаю, доченька. Но бабы говорят, что это не возвращение государя. А наоборот, крестьяне и рабочие теперь государями стали. Неси уже, простынет.

Даше очень хотелось расспросить, неужто теперь в Москве опять коронация будет. Но потом рассудила: как же крестьян с рабочими короновать, каждому по короне и скипетру, выходит? А коли и раздать им всем, и тронов много сделать, все одно. Какие ж из них государи? Бабы, глупость какая, и сами все перепутали, и кухарку обманули! А суп, кстати, и правда давно подавать пора.

Осторожно взяла она фарфоровую супницу, не очень-то подходящую для находившегося внутри ее скудного варева. И, стараясь не опечься и не расплескать постную водицу, засеменила в столовую.

В прихожей, через которую надобно было пройти, чтобы оказаться в столовой, слышались крики и возня. Что-то гулко упало, потом на миг все стихло, и раздался смех. Но Даша на странные звуки те внимания не обращала. Мало ли чего там слуги затеяли. Прикусив губу, медленно шла она по коридору. Не приведи господь передник белый запачкать или же и вовсе уронить супницу. Барыня, может, и не заругается, но стыд-то какой будет.

Вроде бы смотрела Даша только на крышку с золоченой ручкой. Но все-таки невольно заметила: вот уже и паркет светлый, прихожая. Как же задрожали потом руки…

Отчего-то на полу оказалась барыня…

Батюшки…

Господи…

И впрямь на полу лежит, пташечка. Платье голубого шелка, его еще гладить так тяжело, в крови все. А лицо у барыни неживое совсем.

Даша подняла голову. Перед глазами закружились мебеля, а еще люди, незнакомые, бедно одетые, с оружием. Все они, кроме одного, улыбались. А тот, прислонив к стене винтовку с кровавым штыком, раскуривал папиросу.

– Померла. Убили барыню, – испуганно прошептала Даша, пятясь к коридору.

– Подавай на стол, красавица. И сама с нами садись, Дашутка. Прошло время буржуев. Новая власть на дворе! Рабоче-крестьянская!

Она прищурилась. Гришка, что ли, конюх? Да, он самый. Барыня еще минувшим летом со двора его прогнала за то, что лошадей не смотрит да баб норовит обрюхатить. Паскудник! Какой же паскудник! Пришел с винтовкой, и вот барыня мертвая, а он ухмыляется, глаза у него горящие и дурные!

– Что же ты, Дашутка, не рада? Забыла про меня? – Гришка, нахально лыбясь, все приближался. – А я тебя не забыл. Помнил! В Петрограде буржуев бил, кровь свою проливал. За тебя, Дашутка. За пролетариат.

Улыбка его нехорошая, довольная красная рожа с черными усами нагнали на Дашу такого страха, что она швырнула супницу прямо в бывшего конюха и бросилась наутек.

– Дашутка!

В глазах потемнело от резкого рывка за волосы.

– Дашутка, мы же по-хорошему с барыней хотели! Сказали: национализация, – руки Гришки мяли грудь, отчего Даше было больно, притом еще возле лица ее резко воняло махоркой, – а она говорила, чтобы убирались. Нет, Дашутка, никуда мы убираться не будем, пусть буржуи теперь ведут себя смирно. Новая жизнь, новая власть! Хорошо все как!

Вырвавшись из Гришкиных лап, Даша гневно обернулась. С огорчением поняла: увернулся паскудник от горячего супа. И воскликнула:

– Да как же хорошо, если барыню штыком убили! Что же это делается? Давай и меня! Убивай! Чего руки распускаешь! Сильничать будешь? Власть!

Он понурился, но тут же опять заулыбался.

– Дашутка, я не сильничать. Я же тебе давно говорил, что нравишься. Жениться на тебе хочу. У меня и подарок для тебя припасен. Сейчас, – он полез в карман серых грязных штанов, достал шкатулку. – Руку давай!

На белом атласе лежало золотое колечко с таким огромным ярко горящим камнем, что Даша невольно воскликнула:

– Господи! Как у барыни!

– Руку давай. Нет больше барынь. Давай, Дашутка!

На огрубевшие от работы пальцы кольцо не налезало. Гришка, кряхтя, пытался надеть золотой ободок то на один палец, то на другой. И ничего не получалось.

– Ничего, Дашутка, так тоже красиво.

Даша отвела руку, посмотрела на перетянутый мизинец.

– Нравится? – Гришка снова полез в карман. – Погоди, у меня еще есть.

Но в новой шкатулке оказалось не кольцо. А что там было – Дашутка не поняла, только глаз отвести от хрустального яичка никак не получалось.

– А теперь! Смотри-ка!

Гришка ковырнул грязным ногтем золоченую подставочку, и Даша восхищенно выдохнула:

– Ишь ты… Танцует! А блестит-то как, блестит!

Маленькая фигурка, кружащаяся внутри хрустального яичка, завораживала. Переливались маленькие белые яркие камушки, из которых исполнено было платье, а еще сияющие желтенькие, что на туфельках. На крошечной шейке полыхало зарей колье. Но больше всего взгляд притягивали глаза статуэтки, черные, теплые, как живые.

– Камни малые, – небрежно бросил Гришка, довольно теребя усы. – Но их много. Можно хороший куш сорвать. А коли хочешь – и не разбивай буржуйскую эту забаву, сама смотри.

– Сама хочу смотреть. Красиво. Давай шкатулку. И ту, где колечко было, тоже давай, – распорядилась Даша и еще раз посмотрела на горящий на мизинце алмаз. – Значит, Гриша, в жены берешь. А может, пойти за тебя?.. – Она наморщила лобик, оценивающе поглядела на приосанившегося Гришку. – Видный ты, красивый. Новая власть. Барыню штыком проткнул.

– Да не я это, – он понизил голос. – Я по-хорошему только сказал: национализация. А штыком не я уже. Соглашайся, Дашутка. Со мной не пропадешь. Заживем на славу, прямо вот тут, в хозяйском доме, и заживем. Ты в школу пойдешь. А когда выучишься, книжек про пролетариат дам тебе…

Через два часа не узнавала больше Даша дом вдовы фабриканта Тихонова. Красный ковер, покрывавший ведущую в покои на втором этаже лестницу, истоптали сапогами люди, пришедшие с Гришкой, он еще их называл «товарищи». Откуда-то взялась барышня, стриженая, с вонючей пахитоской в зубах. Распахнув шкаф с платьями барыни, нагло прохихикала:

– Что тут у нас имеется из гардероба буржуйского?

Взяла накидку соболиную, любимую барынину, да платье свое поношенное ею и прикрыла.

Даша как увидела, что девка стриженая по шкафам осматривается, так и побежала в свою комнату, где Гришкин подарок оставила. А потом пробралась в спальню бедной барыни. Там в стене, подле окна, тайник имелся. Барыня сама его нашла и смеялась заливисто: «Столько лет со скелетом чужого любовника проспала!» Скелета в тайнике, конечно, никак быть не могло, так как нет такого любовника, что смог бы уместиться в узкой дыре, по локоть всего. Кто так хитро дом сложил, что камень сдвигался, барыня не знала. Насчет же порвавшихся обоев, из-за чего и приметен стал тайник, не ругалась. Просто новыми велела оклеить да камень этот ни в коем случае не заделывать. Смеялась, бедняжка: «А ежели когда любовника надумаю прятать…»

Всхлипнув, Даша присела у тайника на корточки, аккуратно потянула вверх обои. Отходили они легко, не рвались, как будто отгибались. Вытащив камень, чихнула от пыли да спрятала шкатулку с яйцом, в котором танцевала красавица. Хотела еще кольцо там, руку так и палившее, оставить. Только не слезало оно, до косточки еще с трудом доходил ободок, а дальше никак.

– Мыла надо после взять, – прошептала Даша, заталкивая камень обратно. Она прикрыла тайник лоскутом обоев, засунула их краешек в крохотную щель у дощечки паркета. – Хорошо, не видно вовсе. Я и не ведала, что у барыни такая дивная кукла имеется, блестит так, танцует. Барыне она уже без надобности, так пусть хоть сестра ее куклу заберет, на память. Ну, Гришка… – Глаза защипало, и Даша быстро утерла их передником. После по хозяйке поплачет. – На всех вас управу найду, ишь придумали, барыню штыком убивать!

Она вернулась в столовую и ахнула: за круглым столом сидели товарищи, и кухарка, и лакей с конюхом новым. И из самых лучших хрустальных бокалов, в которых барыня только самым знатным гостям наказывала шампанское подавать, пили красное вино, должно быть, найденное уже в погребе.

– Дашутка, – Гришка махнул рукой, – да ты не сбежала! Правильно. Завтра же распишемся с тобой. А сейчас песне тебя учить буду, – он толкнул спящего, уткнувшегося в стол мордой товарища, – и вы все подпевайте!

– Вихри враждебные веют над нами, – послушно затянула Даша, а сама все думала, думала. Вот, Гришка говорит – новая власть. Но должны же быть и полицейские, и жандармы. Найти бы их спешно, рассказать про барыню.

«А даже если не найду, – Даша для успокоения Гришки пригубила вино, – то брошусь тогда к брату барыни. Он в полку служит и уж точно на подмогу бросится…»

Но навести расправу на товарищей у Даши не вышло. Едва улизнула она от снова распустившего лапы Гришки, выбежала из особняка, как пришлось прятаться за толстой старой липой. По улице шли по виду такие же товарищи, как те, что были с Гришкой, и тоже пели про вихри враждебные. Дождавшись, пока они уйдут, Даша бегом припустила по улице, выбежала на бульвар. Подняла руку, чтобы перекреститься на виднеющиеся золотые купола церкви, и над ухом кто-то противно зашипел:

– Бога нет, буржуйка.

– Какая же я… буржуйка, – Даша, обернувшись, насмешливо посмотрела на едва стоящего на ногах солдата. Меж расстегнутой шинели его виднелась белая волосатая грудь.

Гришкины глупые слова сразу же вспомнились.

– Вся власть Советам. А буржуям, – она ткнула в пьяное лицо кукиш, решив, что все-таки у товарища винтовка, а на ней острый штык, так что не надобно злить товарища, – вот!

– Вот это, – он икнул, – вот это да!

«Кольцо», – заругала себя Даша, собираясь дать деру.

В ту же секунду солдат ловко вскинул винтовку, и сердце кольнуло болью. Как от руки ее отрывал он мизинчик со злополучным кольцом, Даша уже не чувствовала…

* * *

У здания банка лихо притормозил серебристый «Мерседес». С пассажирского сиденья резво выкатился шарообразный дядька с бородкой, остановился у входа и, подтянув рукав темно-синего пальто, озабоченно посмотрел на часы.

– Это он? – нетерпеливо поинтересовался Андрей Захаров. – Он?!

Жанна вздохнула:

– Да…

В ту же минуту Андрей выскочил из джипа, машинально закрыл автомобиль, вновь щелкнул брелком. Вспомнил, что надо бы помочь начальнику службы безопасности выйти из машины. Но проявить галантность не успел: Жанна, привыкшая к его не джентльменским манерам, сама открыла дверь, умудрившись не задеть припаркованное почти вплотную к джипу авто.

Андрей рванул к банковской входной стеклянной «вертушке» и на ходу закричал:

– Чего стоим? Пошли скорее!

Брови полненького мужчины изумленно поползли вверх. Волевым усилием он остановил их активность, сдержанно улыбнулся, протянул ладонь.

– Андрей Владимирович? Здравствуйте! Очень приятно с вами познакомиться. Аркадий Борисович Вальтман, официальный представитель аукционного дома «Антиквар». Для нас большая честь, что такой крупный бизнесмен, как вы, заинтересовались лотом нашего аукциона.

«Они меня достали, – Андрей, переминаясь с ноги на ногу, послушно пожал пухлую ладошку. – Жанна пилила всю дорогу, сейчас хрен этот стоит как болван. Лясы точит, приятно ему. Рано радуется, окончательное решение я еще не принял».

К счастью, специальный сотрудник уже ждал их у двери.

– В нашем банке очень надежная система защиты сейфов.

– Такие вещи на нашем аукционе еще не выставлялись, поэтому мы решили особое внимание уделить хранению.

– Андрей Владимирович, потом нам надо будет побеседовать с господином Вальтманом.

Следуя по длинному коридору, Андрей восклицал, когда требовалось изумляться, поддакивал, если ждали его согласия. И умирал от нетерпения, метров сто коридора казались нескончаемо, невыносимо длинными. Когда сотрудник банка открыл наконец ячейку, а затем удалился, время замерло.

Вальтман, как на замедленной съемке, еле шевелится, открывая сейф. Пухлые пальцы-сосиски достают овальную бежевую шкатулку, прилипают к миниатюрной защелке. Крышка шкатулки в конце концов поддается, и…

«Ой, бля… Что за фигня? Это стоит минимум „лимон“ гринов? Но за что? – разочаровался Андрей, недоуменно разглядывая извлеченное Вальтманом прозрачное яйцо на потемневшей золотой подставке. – Ну, сцена внутри. Шторки или как это в театре называется, занавес, типа – очень похожи. На театр когда башляли, я ходил, видел. Но „лимон“? Хотя мне, в общем, по барабану эта вещь. Фаберже, наш вклад в сокровищницу родины. Журналисты работают, бренд пиарится».

Вальтман вдруг что-то ковырнул на подставке, и внутри яйца стало происходить невероятное.

Андрей скептически наблюдал за раздвигающимся занавесом, мысленно матерился по поводу вульгарного антикварного ширпотреба. Но потом, когда на сцене закружилась хрупкая балерина, все мысли мгновенно смыла волна сильного восхищения.

Она была как живая. Она казалась лучше настоящей балерины. У тех – фальшивые нарисованные лица, прилизанные прически, какая-то голодная изморенность в любом действии, будь то танец или даже просто интервью.

Балерина, кружащаяся в хрустальном яйце, улыбалась, как будто бы ей всю ночь спать не давали. Но она хочет продолжения банкета! Пылает на щеках румянец, в черных глазах – страстный огонь призыва. От миниатюрного личика, хрупкой фигурки физически ощутимо исходят тепло, радость и счастье. Смотреть на нее хочется неотрывно, все дольше и дольше, вечность, жизнь.

Андрею пришлось сделать над собой усилие, чтобы выдать фразу в своей обычной хамской манере:

– Ничего такая девочка, можно разик.

Вальтман, охнув, стал убирать яйцо в шкатулку. Прикрыв ячейку, он собирался позвать сотрудника банка, но Жанна его остановила:

– Аркадий Борисович, у Андрея Владимировича мало времени, мы не сможем пообедать, как договаривались. Предлагаю обсудить все вопросы прямо теперь.

– Пожалуйста, – Вальтман бросил на Андрея ехидный взгляд. – Владелец девочки – но я лично все же предпочитаю называть это уникальное изделие яйцом Фаберже – согласен с вашим предложением по покупке до начала официальных торгов. Его устроит цена в полтора миллиона долларов. С этой суммы вам придется заплатить процент за посредничество нашему аукционному дому, который составит…

Жанна подняла руку:

– Извините, я перебью. Прежде чем Андрей Владимирович приступит к обсуждению деталей сделки, я хочу у вас спросить: проводилась ли экспертиза этого изделия?

«Да не фуфел это, – поморщился Андрей. – Я в этом ничего не соображаю. Но уверен: не подделка. У этой штуковины такая энергетика, что даже меня проняло, хотя я в искусстве дуб дубом».

Представитель аукционного дома, скрестив на груди руки, решительно выдохнул:

– Нет. Эта вещь выставлена не нашим домом, а частным лицом, представляющим интересы владельца. Именно ему следует предъявлять претензии по любым вопросам, касающимся лота. Но, – Аркадий Борисович открыл портфель, извлек стопку бумаг, – в неофициальном порядке мы предоставляли нашим экспертам возможность посмотреть изделие. Я подчеркиваю – это не официальная экспертиза, в которой детально анализируется ювелирная техника, материалы, временной аспект изготовления. Любая экспертиза – это минимальный, но все же риск причинения вреда состоянию изделия, и мы не можем ее проводить без согласия владельца. К тому же сроки проведения исследований значительны, а покупатель заинтересован в скорейшей продаже. Но в России это действительно редкость – появление такого произведения искусства. Это очень любопытно, и все же хотелось по возможности избежать скандала. Поэтому мы предоставили экспертам, работающим с нашим домом, возможность визуального исследования яйца. Внешне изделие имеет все черты, присущие работам одного из мастеров фирмы Фаберже, Михаила Перчина. Но. Я хочу вас сразу предупредить. Большинство яиц Фаберже, местонахождение которых на сегодняшний день не установлено, описаны. По запискам мастеров, мемуарам первых владельцев удалось реконструировать примерный внешний вид исчезнувших шедевров. Это яйцо не подходит ни под одно описание. Теоретическая возможность изготовления в мастерских такого дорогого яйца – видимо, вы обратили внимание, что в отделке использованы алмазы, рубины и изумруды, – конечно, существует. Но меня лично поражает скрупулезно разработанный сюрприз, такое пристальное внимание к деталям было свойственно только при работе над императорскими яйцами. Впрочем, данное яйцо не может быть императорским.

– А почему? Жаль, конечно. Была бы хорошая фишка – возрождающейся империи подарок из прошлого. Символично! – Андрей покосился на ячейку. Очень хочется еще раз увидеть яйцо, но пока не время. Надо поторговаться, а поэтому так явно демонстрировать свою заинтересованность не стоит.

Протянув свои бумаги, Вальтман ехидно улыбнулся:

– Видите ли, господин Захаров. Эта, как вы выразились, девочка внешне очень напоминает приму-балерину Императорского театра Матильду Кшесинскую. А у нее был роман с Николаем II. Мог ли император так явно афишировать свою симпатию?

– Так а что он, не мужик? По мне, так нормальный пацан, конкретный. Подарил любимой девушке не абы что, а яйцо. Правильное такое напоминание…

Андрей расхохотался, но сразу же умолк. Брови представителя аукционного дома уползали со лба на затылок и мысленных команд больше не слушались. В карих глазах господина Вальтмана читалось уже нескрываемое отвращение, и Захаров решил сменить тон:

– Прошу прощения за неудачную шутку. На самом деле я поражен красотой этого уникального изделия и готов к обсуждению цены. Я не специалист, но сомнений в подлинности у меня нет. Тем не менее меня смущает цена. Сколько можно выручить за яйцо в ходе торгов?

«Да-да, до двух миллионов, ври дальше, – думал Андрей, выслушивая спич представителя аукционного дома. – Если бы так, то не стал бы владелец отдавать его за полтора „лимона“. Значит, не важно владельцу, сколько яйцо стоит. Покупатель из России – аргумент, но не очень серьезный. Следовательно, расклад простой. Владельцу нужны бабки, причем срочно. Но сколько в этих полутора „лимонах“ доли Вальтмана и его шайки-лейки? Сто штук? Двести? А напрямую у покупателя не выяснить, Жанна проверяла, невозможно. Что, в общем, понятно: кому охота налоги с такого дохода платить, поэтому и схема через посредника. Сколько же накинул Вальтман?»

– Пожалуйста, уточните у покупателя, что он думает по поводу цены в миллион двести тысяч долларов, – твердо сказал Андрей. И по окаменевшему лицу Вальтмана понял: угадал. М-да, губа у добродушного шарообразного дядьки ой не дура. – У меня нет возможности заплатить полтора миллиона, миллион двести – это максимум, который наша компания может выделить на эти цели. И, я еще раз подчеркиваю, мы намерены передать яйцо от Фаберже в Оружейную палату совершенно бескорыстно, так как наша компания очень трепетно относится к историческому наследию России…

Жанна проявила чудеса сдержанности: молчала почти всю дорогу до офиса. И, лишь выйдя из джипа, тихо сказала:

– Андрей, это подстава.

Любого другого человека Андрей послал бы в пеший эротический тур не задумываясь. Но доверия к начальнику службы безопасности у Захарова было даже больше, чем к компаньону. Паничев ошибался, Жанна – никогда. И за это ей можно было простить даже излишнюю осторожность, свойственную всем женщинам.

Андрей подошел к ней, хотел погладить пепельные, растрепанные на ветру волосы. От такого нехитрого жеста дамы всегда впадали в ступор и временно прекращали компостировать мозг.

Но это же Жанна. Особый случай. Она закрывает от пуль. Она получает пятнашку в месяц вместо выплачиваемых на такой должности максимум семи тысяч гринов. Она делает свою работу идеально. С ней было бы неправильно обращаться как со всеми. Надо набраться терпения и все объяснить.

– Это не подстава. Ты же видела это яйцо. Впечатляет, да? – Он взял Жанну под руку. – Пошли в офис, простудимся.

– Не люблю. – Леонова стряхнула его руку, прошла пару шагов и остановилась. – У тебя много врагов, Андрей. И еще меня беспокоит смерть Малышевского. Накануне твой секретарь потеряла пропуск. А если это как-то связано? И по убийству Полины по-прежнему нет ясности. Здесь что-то не так. Остановись! Подумай! Куда ты торопишься?

Раздражение – много дел, а он тут лясы точит – накатывало жгучими волнами. Противостоять ему становилось все труднее.

– Малышевского – в жопу, я вообще не понимаю, а хули он делал в нашем офисе?! – на повышенных тонах сказал Андрей. – А враги… Жанн, ты как маленькая. Какие у МЕНЯ враги? Враг – это равноценная категория. У МЕНЯ врагов нет. Чма вокруг навалом, но оно меня не е… ну, короче, ты поняла. Ладно, хочешь на входе мерзнуть – велкам, – он все-таки провел по ее затылку. Пусть успокоится и не теребит его хотя бы сегодня. – А я побежал!

Ему казалось: нервный срыв, когда хочется орать и крушить все, что под руку подвернется, удастся сдержать. Но, когда он ехал в лифте, на мобильный позвонила жена. С ценной информацией, что ее дорогую подружку наконец разрешили забрать из морга, а значит, можно заниматься организацией похорон.

Андрей даже не дослушал Светин прерываемый всхлипами лепет. Приближается Новый год, а что это значит – взятки-подарочки нужным людям, завершение важных дел, составление планов. И с яйцом Фаберже тоже надо что-то решать, «лимон» с хвостом на счетах не лежит, надо выкручиваться, забирать прибыль с предприятий, может, даже кредит на часть суммы быстро оформить. Своих дел невпроворот, а тут его запаривают еще чужими проблемами! И так сердце болит, а нервы уже просто на пределе…

* * *

«Странная все-таки штука – Интернет, – думала Лика, ожидая, пока ноутбук установит соединение. – Всемирная паутина – очень точное название. Весь мир, люди, страны, любые темы – виртуально это становится доступнее. И все-таки паутина, как запутаешься – потом с трудом выберешься. Наверное, мою зависимость обусловила работа. Журналист должен быть в курсе всех событий, чтобы оперативно на них реагировать. И вот – новостные сайты, с утра до вечера. Меня начинало ломать еще пару лет назад. Отпуск, сижу под пальмой, перед глазами – море, а все мысли только о том, вдруг что-то случилось, а я об этом не знаю. Прямо как в фильме „Москва слезам не верит“: стабильности в мире нет. Смех смехом, но беспокоюсь, нервничаю. А ведь постоянная тревога, зацикленность на каком-то аспекте, пугающая черная глухая пустота – уже начало даже не психологии, психиатрии. Потом начались книжки, и к моей новостной дозе присоединились литературные форумы, сайты самиздата, персональные странички знакомых. А что там по рейтингам продаж моих романов на сайтах книжных магазинов? А какие новости в „Живом журнале“? Да, это зависимость. Только работая над книгой о Захарове, я точно это поняла. При работе над своими романами – не получалось, оправдывала себя. Я же информацию в Сети собираю, а не без толку болтаю. А тут – только репортерская специфика. Диктофон, ворд – вот и все, что требуется. И времени последние недели на Интернет не было, Новый год скоро, хочется быстрее сдать работу. Как же меня, оказывается, ломает без Сети. Может, к врачу сходить? Боюсь, сама уже не справлюсь. Вот комп включаю, думаю о сайтах, и у меня даже руки дрожат, полный финиш…»

Лика зашла на почтовый сервер, открыла ящик. Письма щедро обрамляли «жизнеутверждающие» надписи:

«Одиннадцатилетняя роженица, видео: слабонервным не смотреть».

«Ученики изнасиловали, а потом убили свою учительницу».

«У актера рак, шансов на спасение нет».

Ее затрясло. В отдохнувшее, очищенное от информационной грязи сознание сразу же устремился мощный поток негатива.

– Надо же, а я раньше и не замечала всех этих баннеров, – пробормотала Вронская, закрывая почту. – Но негатив все равно же влияет на подсознание. Потом я прочитаю свои пятнадцать писем, не могу этой гадости вокруг видеть. Кажется, еще немного – и стану горячим сторонником цензуры. Что происходит в голове малолетнего дитятки, который просто пользуется почтой?! Да у него ку-ку будет, если он хотя бы раз все эти ссылки откроет. О сайтах для самоубийц и порногадюшнике я имею очень смутное представление, но болото, видимо, еще то. Бр-р!

Ей захотелось оторвать шнур от модема и выбросить его в мусорное ведро. Мучительная тревога и беспокойство тут же сжали сердце. Новости, форумы, сайты. Что-то важное может быть упущено!

«Наркоманка, – мрачно думала Вронская, нарезая круги возле стола с компьютером. – Да у меня определенно зависимость, мама дорогая! Хотя бы о Даринке подумала, кого я рожу, ноутбук? С учетом количества проведенного за компом времени и того дерьма, которое прет в мозг изо всех дыр гнусной Паутины, это неудивительно!»

Лика, вздохнув, выдернула из компьютера провод модема, опасаясь, что еще секунда – и она начнет писать ответы или полезет читать письма, а в общем-то окончательно спятит от своей активной виртуальной жизни.

– Дарина Владиславовна, все! – она погладила плоский живот. – Две недели никакого Интернета. Мы будем встречать Новый год, ходить в гости к бабушке и дедушке, навестим нашу подругу Маню. А потом, когда эмоции схлынут, мы во всем разберемся. Правда?

Вместо хоть какого-то намека на ответ доченьки Лика услышала звонок сотового телефона.

«Наша служба и опасна и трудна», – старательно пел мобильник.

Седов.

– Привет, мать! А… – Володя запнулся. – В смысле, привет, Вронская. Как здоровье?

Отпихивая морду любопытного Снапа, явно решившего, что сотовый похож на игрушку, которую можно с удовольствием погрызть, Лика рассмеялась:

– Да не смущайся ты. Ну мать, скоро буду. С девочками так бывает. Нормально все у меня, вот от компьютера отлепилась. Подумала, что нечего будущей маме глаза слепить и облучаться.

– Это очень правильное решение, – оживился Володя. – То есть ты свободна, временем располагаешь?

– Что надо? – вздохнула Лика.

– Да Калинину сегодня хоронят. У меня дел выше крыши, хотел Пашу отправить. Но там кладбище какое-то новорусское, от Москвы пилить и пилить. А опер на своих двоих. И не так у меня много знакомых, которых с ходу в середине рабочего дня напрячь можно.

– Ты думаешь, на кладбище, как в плохом детективе, обязательно появится убийца? – поинтересовалась Вронская, вытаскивая из шкафа шерстяной свитер. – И по его искореженной ненавистью личине доблестный оперативник Паша обо всем догадается и эффектно защелкнет наручники на преступных конечностях?

– Издеваешься, как небеременная, – заворчал Седов. – Короче, собирайся, опер через пару минут у тебя будет.

«Бросить бы все. Уехать в деревню, где нет Интернета. Отключить сотовый телефон. Не работать, – думала она, натягивая плотные теплые джинсы. – Я жду ребенка, я хочу, чтобы Даринка родилась здоровой. Но мне ее надо будет кормить-одевать, причем хорошо. Не хочу, чтобы она от чего-то отказывалась из-за того, что отца нет, а мама балду гонять любит. Поэтому работать, если здоровье позволит, придется. Побыть Пашиным шофером – такая ерунда в сравнении с нагрузкой хотя бы по сдаче номера газеты. Но все-таки беременность сама отсекает какие-то вещи. Мне любопытно, как продвигается расследование. Мне жаль ту же Свету. Но это не обычные мои любопытство и жалость, когда душа наизнанку и огонь в глазах, ночь, день, ничего не важно, кроме стремления во всем разобраться. От прежних эмоций процентов двадцать осталось, не больше…»

Ну вот, она почти готова. Теперь последний штрих – смешная вязаная темно-синяя шапка с помпоном. Красотень…

Снап обошел крутящуюся возле зеркала хозяйку, презрительно пошмыгал носом, а потом с гулким стуком плюхнулся на пол, отвернул недоуменную морду.

– Понимаю, дорогой, – Лика покосилась на слабо вильнувший хвост собаки. – Пуховик – это не норковая шубка, эстетики меньше. Ботинки на плоской подошве с моим ростом противопоказаны. У меня и так с гламуром напряженка, символичный журналистский дресс-код приучил к спортивному стилю, а не элегантности. А уж теперь… Да, я выгляжу как бомж. Но пуховик теплый, в ботинках без каблуков меньше шансов поскользнуться и ударить Даринку. А уж после приобретения чудной шапочки (ну некогда мне было подбирать что-нибудь подходящее к моей неземной красоте! А в гипермаркете только уродцы с помпонами!) со мной перестали флиртовать даже хозяева твоих приятелей. Но если бы ты знал, как мало меня волнует эстетика. И как сильно я забочусь о своем здоровье!

Паша, симпатичный, кареглазый, уже нетерпеливо притопывал у подъезда. Он даже мерз как-то весело, энергично и светло.

Лика с удовольствием повисла на его руке и сказала:

– Пошли на стоянку за машиной. Какая теперь температура? Минус десять? А, еще нормально, у меня аккумулятор хороший, только при двадцати помирает!

– Представляешь, поймали мы того хмыря, который детей убивал, – радостно сообщил оперативник, вытаскивая из кармана смятый листок. – Вот, фоторобот для тебя взял, тебе же интересно.

Она смотрела на сугробы снега, лица прохожих, вереницу машин. Не специально. Так само получилось. Оказывается, не интересует беременных женщин физиогномика преступников.

«Хотя Паша, конечно, уникальный человек, – думала Лика, прогревая двигатель небесно-голубого „фордика“. – Зайди в любое отделение милиции – это же ужас! Какие-то пьяные воняющие бомжи, полусумасшедшие алкоголики, наркоманы. Как можно, постоянно находясь в такой среде, сохранить жадную любовь к своей профессии, к жизни?»

Припарковаться у центрального входа на кладбище не получилось, обочину окаймляла плотная лента машин.

– Ничего страшного, – перебил Паша Ликино ворчание «понаехали тут, наверное, много похорон в эти дни», – нам сначала в часовню надо, где произойдет отпевание. А она ближе к тому краю, как мне объясняли, находится.

Элитное кладбище – все равно кладбище.

Какая разница, какой памятник и воруют ли бомжи цветы с могилы – все равно памятник, могила.

А жизнь выключена…

– Лик, ты смотри, да тут одна молодежь, – 85-й год рождения, 87-й, – оперативник с досадой поморщился.

Лика собиралась сказать, что здесь хоронят людей с большим достатком. А что молодежь – это больно, но так объяснимо. Наркотики, дорогие авто. Родителям некогда дубасить своих чад, у них дела. А потом вдруг получается, что поздно, не воспитывать надо детей, в землю закапывать.

Но она промолчала, присматриваясь к фигурам идущих впереди людей.

Женщина в черном пальто, мужчина, одетый в бежевую дубленку, они к тому же еще остановились у черной мраморной плиты.

Да, точно знакомые! Эта женщина с покрасневшим носиком, вытирающая слезящиеся от ледяного пронизывающего ветра глаза, – Жанна Леонова. Интервью с ней вышло таким сухим, что в книгу про Андрея его включать не имело смысла: занудство. А вот рассказ Виктора Паничева в книгу вошел, только пришлось потрудиться при переводе бизнес-языка на русский.

– Здравствуйте, – Паничев едва заметно улыбнулся. – Погода сегодня соответствует… Жанна Сергеевна, сколько лет Полине было?

– Двадцать шесть, – она приложила платок к носу. – Ветер…

Лика остолбенело молчала.

Та доля секунды, пока Паничев ее узнал, и поздоровался, и стал говорить то, что полагается говорить в таких ситуациях.

Она позволила увидеть совсем другое выражение лица Виктора.

Ненависть, злоба и торжество так исказили правильные черты, что мурашки поползли по коже.

«Вот и дошутилась насчет личины преступника, – подумала Вронская, поправляя сползающую на глаза шапку. – Он же весь из себя такой интеллигентный, воспитанный красавчик. А в то мгновение – доктор Лектор, ни больше ни меньше…»

– Простите, может, я не в тему. Очень хорошие ботинки у вас, сам такие ищу. Не подскажете, где покупали? – поинтересовался вдруг Паша у Паничева.

Он замедлил шаг, снисходительно посмотрел на короткую Пашину куртку, дешевые джинсы.

– В Париже. В бутике на Елисейских Полях.

– Очень красивые! А в Москве можно такие найти? А какой у вас размер обуви?

– Небольшой, – отчеканил Паничев, потирая руки. – Ищите, молодой человек. Кто действительно ищет – тот всегда обретает…

* * *

До прокуратуры можно было добраться пешком максимум за двадцать минут, на машине по свободной дороге два несчастных перекрестка преодолевались вообще очень быстро. Но куда дернешься из среднего ряда, когда автомобиль плотно запаян в пробке? Даже если чудом удастся перестроиться, вдоль обочины ни парковок, ни съездов. Только и остается, что ползти вперед в час по чайной ложке и думать, думать…

«Шеф меня порвет, как тузик грелку. Во-первых, не пришел на совещание, – следователь Владимир Седов целомудренно отвернулся от страстно целующейся в соседнем авто парочки. – Во-вторых, докладывать мне совершенно нечего. Теперь вся эта идея с химическими экспертизами кажется мне полным идиотизмом. Когда не знаешь точно, за какую из версий хвататься, выбираешь то, что проще. Судебно-химическая экспертиза показалась более перспективной, чем выявление контактов проститутки. Дурак, что больше скажешь».

…В лаборатории у судебных химиков хорошо. Все ведь познается в сравнении. Здесь – хорошо, потому что нет вскрытых трупов, не пахнет формалином и кровью, не валяются узлы с грязной, заскорузлой, часто кишащей вшами одеждой.

Помещение светлое, чистое. На полках и столах – темно-коричневые баночки и прозрачные колбы, микроскопы, современные круглой и квадратной формы какие-то приборы. Назначение последних для Владимира Седова было совершенно неизвестно. Но сам их вид позволял сделать вывод, что научно-технический прогресс уже облегчил работу химиков куда больше, чем танатологов.

Он поздоровался со знакомым экспертом. Осмотревшись по сторонам – в дальнем углу за микроскопом сидит какая-то девушка, но только ее худенькая спина видна от стола приятеля, – быстро достал из портфеля бутылку недорогого коньяка.

– Не заработал, Володя, – вздохнул химик. – Не выявлено ядовитого вещества в представленном тобой образце. Официально оформлять? Реактивов израсходовано всего ничего, лень с бумагами возиться.

«Я идиот, – мрачно подумал Седов, машинально разглядывая стеклянные пузыри, закрепленные на подставке. Соединенные между собой трубочками, они напоминали самогонный аппарат. – Полез в мусорку, нашел стухший бисквитик и решил, что он непременно должен быть щедро посыпан ядом. Полный идиот».

– Кстати, а почему ты решил, что именно кондитерское изделие отравлено? Я бы не был столь категоричен.

Следователь с надеждой посмотрел на приятеля. Может, он все-таки не полный идиот?! И у него еще есть шанс выяснить хоть что-нибудь для умиротворения вечно орущего шефа?

– При отравлении этим веществом выявляются острое фибринозно-геморрагическое воспаление слизистой оболочки желудка и кишечника, поверхностные некрозы и эрозии, но…

Седов застонал:

– По-русски. Я же мединститут не заканчивал.

Химик долго думал, порывался объяснить все на пальцах, но опять сыпал терминами.

Из его зубодробительно медицинских пояснений следователь понял одно: в содержимом желудка Калининой яда не выявлено. То есть непосредственно перед смертью отравленной пищи девушка не употребляла. Но на самом желудке все же обнаружены малозаметные следы воздействия. И кристаллы яда выявлены между складками слизистой оболочки. Яд этот частично выводится из организма, частично депонируется в костной ткани. При минимальных дозах, попадающих в организм, человек чувствует легкое недомогание. И – самое главное – наиболее эффективным нейтрализатором специфического вкуса отравы является чистый сахар. При добавлении отравляющего вещества в кондитерское изделие вкус пирожного может не устроить потенциальную жертву. Но если речь идет о сладком чае… Визуально отрава – мелкий белый порошок. Она заметна при тщательном рассмотрении. Но кто рассматривает сахар? Или что стоит просто добавить яд в чашку с уже сладким напитком?

Попрощавшись с экспертом, Седов шел к автомобилю и лихорадочно размышлял.

Как можно добавить яд в сахар? Или в уже готовый напиток?

Заказ в кафе? Теоретически – возможно. Света и Полина наверняка забегают куда-нибудь выпить чашку кофе. Преступник (принимая условную версию, что жертва – жена миллионера) сыплет яд в сахарницу, стоящую на их любимом столике. Допустим, Света на диете, Полина – нет, и вот Калинина принимает часть яда. Или – предположительно – преступник работает в кафе, тогда еще проще. Тот же бармен знает вкусы постоянных клиентов, но девчонки могли, предположим, уже за столиком поменяться напитками.

Еще, конечно, чай, кофе, сахар – все это есть на работе и дома. А что, если убийцу надо искать среди прислуги, которая наверняка работает у Захаровых, или среди персонала салона Светы? Домработница или секретарь? Хм…

Поколебавшись (а вдруг все-таки сама Захарова устранила подругу, а ее вселенская скорбь – попытка отвести от себя подозрение?), Седов позвонил Светлане. Извинился, что отвлекает ее во время траурной церемонии.

– Что? Сахар? Не употребляю. И сахарозаменитель тоже. И Полина, я уверена.

В ее голосе слышались сдерживаемые слезы.

Все запуталось окончательно.

Пообещав себе позднее все-таки выяснить у Светланы, кто может иметь доступ к тем пирожным или тортам, которыми она лакомится, Володя посмотрел на часы и решил перекусить.

За полчаса, которые он провел в пельменной, на дороге в прокуратуру, видимо, случилось годовое количество ДТП. У него была мысль бросить машину возле ближайшей станции метро, но до совещания у шефа еще оставалось полтора часа. Которые пришлось провести в пробке.

… – Короче, Седов, все закончилось, замотался я, как собака, – голос оперативника Паши в трубке звучал, впрочем, довольно бодро. – Людей собралось много. Сотрудники компании «Pan Zahar Group» были. Даже один из президентов пришел, Паничев. Нет, Захаров на кладбище не появился. Девчонки были из салона Светиного. А еще, знаешь, я послушал, о чем говорят коллеги Полины. Ага, которые на дизайнерской фирме работают. Зачем они венок ей на могилу организовали – ума не приложу. Впечатление возникает, что просто счастливы были две чувихи из-за смерти Полины. Конкурентки не стало. Меньше народа, больше кислорода, ты ж понимаешь. Володя, эту фирму потрясти надо, там клоака просто! Не знаю, могли ли те девицы нанять киллера, но шибко радовались – этого не отнять.

– А что-нибудь по обуви выяснил?

– А то! У девчонок по виду обычные ноги, а не ласты. Я смотрел-смотрел, так ничего похожего на сороковой размер и не заметил. Только вот Паничев этот… Знаешь, он невысокий, мне ниже плеча. И… может, и сороковой, нога его с моим-то сорок шестым кажется крохотной. Так что ты выясни этот вопрос, ты же у нас лицо процессуальное, тебя он не пошлет.

«А что толку? – подумал Седов, отложив сотовый телефон. Бампер машины, раньше практически прижатый к „Жигулям“, стал потихоньку удаляться, и это внушало легкий оптимизм. – Дело Малышевского не в моем производстве. Разве что по делу Калининой его попытаться допросить. Да, а ведь получается… Мог ли Паничев нанять Малышевского для устранения Захаровой или Калининой? Мотив пока не установлен, но если предположить, что это так… Тогда его ботиночки-то на крыше, может, и понятно почему появились. Не договорились по цене, шантаж…»

Транспортный поток ожил. Следователь вдавил в пол педаль газа, гневно помигал фарами и посигналил норовившему подрезать «Жигули» микроавтобусу.

Сейчас он свернет к прокуратуре. Получит от начальника по полной программе. Зайдет в свой кабинет, покормит Амнистию. И будет, как это ни противно, разбираться со всем сразу – размером обуви Паничева, кавалерами проститутки Тельцовой. Не забыть бы позвонить Инге, пусть вечером не ждет. А сам задержится на работе подольше: авось жена уснет, и шквал Людиных упреков обойдет его стороной. И еще…

Про «еще» Владимир подумать не успел, ответил на звонок сотового телефона.

– Это Жанна Леонова. Вы не могли бы приехать к нам в офис? Мне кажется, появилась интересная информация.

– Нет, Жанна Сергеевна. Уж лучше вы к нам, – буркнул Седов, посмотрев на часы. Если отъезжать, шеф точно уйдет домой, а доклада по делу он требует уже не первый день, поэтому надо дать ему возможность поорать сегодня. – У меня много работы, и на дорогах пробки, и…

– Тогда давайте на завтра договариваться. Я хочу, чтобы вы просмотрели видеозапись с нашей камеры. На мой взгляд, вам целесообразно увидеть это срочно.

Скрипнув зубами, он проехал нужный съезд, развернулся на ближайшем перекрестке и поехал к офису «Pan Zahar Group».

Жанна Сергеевна выглядела простуженной: покрасневший нос, слезящиеся глаза.

Но это, как ни странно, Володе даже понравилось: в облике начальника безопасности «Pan Zahar Group» появилось хоть что-то живое и человеческое, пусть и следы болезни.

Но Леонова заговорила, и следователю снова стало казаться: общается с роботом.

– В день гибели Малышевского Игоря Петровича секретарь Андрея Захарова Астафьева Алла Владиславовна потеряла пропуск. Заявление об этом было подано только на следующий день. Таким образом, точно не известно, в котором часу Алла Владиславовна покинула офис. Игорь Петрович Малышевский пытался установить с ней личные отношения. А сама Алла Владиславовна стремилась обратить на себя внимание Андрея Владимировича Захарова.

«Хм… Получается, эта Алла Владиславовна имела личный мотив разобраться со Светой Захаровой, – думал Седов, делая глоток изумительного чая, приготовленного Жанной. – А Малышевский мог что-то выяснить. Надо попросить Леонову сообщить эту информацию следователю, который ведет дело Малышевского. Меня интересует возможная роль этой девушки в деле Калининой. Что ж, не зря ехал, еще одна версия вырисовывается».

– Теперь давайте перейдем к записи, меня…

– Подождите, – перебил Седов. – Вы не подскажете, какой размер обуви у Паничева? – он машинально опустил глаза, отметил, что Жаннины туфли на невысоком каблуке, миниатюрные и очень эффектные. – Может, обращали внимание?

– Думаю, сороковой, максимум сорок первый.

– А у Астафьевой?

– Предполагаю, аналогично – сороковой. Ее рост превышает сто восемьдесят сантиметров. Я обратила внимание, что наш кадровый отдел старается подбирать секретарей, которые не только являются профессионалами своего дела, но и визуально хорошо смотрятся рядом со своими руководителями. С Андреем работают высокие девушки, рост секретарей Паничева ниже среднестатистического. Я могу включить запись или есть еще вопросы, которые вас интересуют?

Володя кивнул:

– Давайте посмотрим, что у вас за видео. Ого! Хм…

– Все? – Андрей Захаров подписал последнюю бумагу, сунул золотой «Паркер» в кармашек джемпера и забарабанил пальцами по столу. – Мы можем ехать в банк?

Представитель аукционного дома Аркадий Борисович Вальтман внимательно просмотрел документы, отложил их в сторону.

– Поздравляю вас с удачным приобретением уникального изделия – яйца, изготовленного в мастерских фирмы «Фаберже». Мне очень приятно, что именно представитель российской бизнес-элиты стал его владельцем, что эта работа останется в России и будет передана….

Света Захарова слушала Вальтмана, с тревогой наблюдая за лицом мужа.

Любимые глаза выглядят такими уставшими.

Блестит от испарины лоб.

Лицо, всегда энергичное, притягательное, осунулось и посерело.

И губы… почти фиолетовые, растрескавшиеся.

Его не было дома две ночи. Утром он позвонил, сказал, что деньги за ювелирную безделушку перечислены, можно ехать в аукционный дом оформлять сделку. Обида – не пошел проводить в последний путь Полину – почти исчезла в заполнившем душу тепле.

Андрей хочет, чтобы жена была рядом.

Ему важно ее присутствие в момент, являющийся для него таким радостным.

Он – впервые за все время совместной жизни – согласился сам подъехать к салону красоты, чтобы забрать ее на своей машине.

Он – самый лучший. Хотя проклятая напряженная работа оставила от Андрея тень.

Черные синяки под глазами, белые нитки вечного стресса серебрятся в гривке русых волос.

Скоро все закончится.

Будет совсем по-другому.

Так, как и должно быть…

– Андрей Владимирович, зная вашу занятость, мы не стали устраивать никаких особых мероприятий. Но все же я хочу вам предложить выпить по бокалу шампанского в честь удачной сделки. Приглашаю вас в зал, где сервирован небольшой фуршетный стол. – Вальтман встал из-за стола и прошел к двери. – Андрей Владимирович?

Потирая левую часть груди, Андрей приподнялся. И снова упал в кресло.

– Черт… сердце, – пробормотал он, откидываясь на спинку. – Малая, окно открой, скорее, валидол в куртке. Или в больницу?..

Пока Света трясущимися руками ломала ручку стеклопакета, Борис Аркадьевич подошел к телефону, набрал номер:

– «Скорая»! Срочно! Человеку плохо!

Сейчас.

Любимый, вот таблетки. Потерпи. Да что же это, синеют губы…

– Андрей, – Света опустилась на пол, уткнулась в колени мужа. – Андрей, ты только не умирай, слышишь!

Он, не открывая глаз, поморщился и тихо сказал:

– Дура, когда уже привыкнешь. Езжай с охраной в банк, забери яйцо. Потом в офис отвези, там сейф. Позвони в приемную, надо отменить совещание. Пусть «Скорая» меня в больницу везет, плохо очень…

* * *

– Виктор Васильевич, звонила жена Захарова. Андрей Владимирович в больнице, сердце прихватило, он просит отменить сегодняшнее совещание. Простите за беспокойство, но я не могу разыскать координаты представителя австрийского концерна «Олви» г-на Альберта Гориса, – деловито рапортовала Ольга через аппарат селекторной связи.

Пообещав секретарю самостоятельно поставить в известность австрийца, Виктор Паничев удовлетворенно щелкнул пальцами.

Все готово. Документы, юридически дающие право провести выемку всех бумаг из офиса компании «Pan Zahar Group» в связи с изменением собственника, в полном порядке. Команда людей для этого мероприятия со вчерашнего дня ждет только его распоряжения – фактически о захвате здания. И даже единственная причина, мешающая отдать приказ, – бывший компаньон, последнее время точно поселившийся в рабочем кабинете, – благодаря удачному стечению обстоятельств устранена. Сердце у Андрея пошаливает часто, пару дней врачи, как обычно, продержат его в больнице, так как состояние здоровья уже не позволяет Андрею лечиться в амбулаторном режиме. А когда Захаров оклемается, то выяснит: на работу давно можно не торопиться. И новогодние праздники более чем кстати – в этот период все вопли бывшего компаньона о фальсификации его подписи имеют минимальный шанс быть услышанными.

Виктор позвонил австрийцу. Подошел к окну, пару минут полюбовался деловито-стремительным потоком машин. И, собравшись с духом, решился наконец сказать те самые слова, над возможностью произнести которые он работал так долго.

Номер в телефонной книжке.

Коннект.

Еще секунда – и все.

– Слушаю, Виктор Васильевич. Можно начинать? – пробасил мужской голос.

Произнести «да» Паничев не успел. Прервав разговор, с ужасом наблюдал он за вереницей людей, одетых в камуфляжную форму. Они, как горох, сыпались из припаркованного у служебного входа в офис микроавтобуса. Обычно этим входом не пользовались, он всегда был закрыт. Но только не сегодня: в распахнутую настежь дверь быстро-быстро забегают люди.

«Андрей, сукин сын, ты опять меня обогнал», – подумал Виктор, выскакивая в приемную.

– Ольга, разыщи мне Леонову, быстро! – заорал он.

Девушка, испуганно вздрогнув, нажала на кнопку селектора. В рабочем кабинете Жанны Сергеевны не оказалось, тогда Ольга стала звонить ей на мобильный.

«Все пропало, – Виктор сел на диван, обхватил голову руками. – Он меня подставил первым, сукин сын…»

* * *

Столько людей в кабинете Жанны Леоновой не было никогда.

Пришлось поставить вдоль стены ряд стульев для размещения ребят из службы безопасности. Хотя сотрудники спецподразделения, готовящиеся к задержанию Александра Волкова (он же Алексей Зинченко, согласно новым документам), и уверяли, что справятся самостоятельно, Жанна решила подстраховаться. К сожалению, планировка офиса не позволяла разместить своих людей непосредственно в холле. Помещение для работающей на входе охраны, совершенно прозрачная будочка, подходило разве что для съемок шоу «За стеклом». Пространство холла было открытым, а за единственной дверью, ведущей от служебного входа, размещались сотрудники спецподразделения. Блокировать бандита предполагалось возле лифта. Находящиеся на первом этаже люди разделяются на два потока: один перекрывает проход, второй непосредственно задерживает преступника. Путь к лестнице также заблаговременно отрезается находящейся и там частью команды спецподразделения.

План по задержанию показался Жанне простым и понятным. Захват действительно лучше проводить внутри помещения, так как непосредственно к офису примыкает оживленная пешеходная зона, и искусственное сдерживание прохожих могло бы насторожить преступника. Сотрудники «Pan Zahar Group» были проинструктированы об обязательном присутствии только на рабочих местах и недопущении перемещений по зданию во время проведения операции. Тревожил только случайный визит курьера или посетителя, имеющего постоянный пропуск в офис. Таких могло быть много: администрация кафе-баров, руководство завода по производству безалкогольных напитков, руководители сельхозпредприятия. Конечно, охрана предупреждена: Волкова пропустить, не вовремя заявившегося человека задержать под благовидным предлогом. Но все же возможность захвата заложника полностью исключить нельзя. Поэтому несколько сотрудников службы безопасности находились в автомобилях, припаркованных на стоянке, остальные собрались в ее кабинете, расположенном ближе к лестнице, чем комната охраны. Для быстрого реагирования в случае непредвиденной ситуации все было подготовлено.

– И все равно, Жанна Сергеевна! Как удалось выйти на этого Волкова? – Паничев вскочил с кресла и нервно заходил по кабинету. – Откуда стало известно о его планах убить Андрея?

Жанна выразительно посмотрела на скромно сидящего рядом с охраной следователя Владимира Седова. Тот едва заметно кивнул: помнит о просьбе не афишировать, что в кабинете Захарова работает камера.

– Благодаря работе следствия появилась точная информация, – сказала Жанна, не отрывая глаз от монитора. – Волков недавно освободился из мест лишения свободы. Однако по месту прописки не объявился, на учет в органах внутренних дел не встал…

– Я уже забыл про всю эту историю. Столько лет прошло, – голос Виктора стал более спокойным. – Вот так живешь, работаешь, а потом появляется какая-то мразь, и…

– Главное, что все удалось заранее выяснить, – следователь устало улыбнулся. – Сейчас уголовника задержат, привезут в СИЗО.

– Неужели эта тварь убила и Полину, и Малышевского? – не унимался Виктор. – Но зачем?

Седов пожал плечами:

– Будем выяснять.

– Приехал, – прошептала Жанна, увидев на мониторе, как возле офиса останавливается микроавтобус с яркой надписью «Золотая рыбка». – Только бы все прошло хорошо.

Паничев и Седов бросились к столу с аппаратурой. Жанна, невольно поморщившись от неприятных случайных прикосновений чужих людей, чуть отодвинула стул.

Вот Волков вытаскивает тележку, задвигает дверь, и микроавтобус отъезжает на стоянку.

Бандит, прищурившись, оборачивается – хочет убедиться, что его заранее пригнанный на парковку недалеко от офиса автомобиль находится на месте.

Двери автоматически распахиваются, он проходит в холл.

Рукава форменной куртки чуть коротковаты, он толкает тележку, и даже без увеличения, в стандартном режиме работы камеры, видна часть татуировки на запястье.

То, что находящийся в кабинете Захарова человек не столько занимается обслуживанием аквариума, сколько осматривает помещение с целью установки взрывного устройства, становилось понятно при первом же просмотре сделанной накануне записи. Но только эта татуировка позволила осознать, насколько серьезна угроза для жизни Андрея. Захваченная камерой часть татуировки позволила реконструировать рисунок – зловещую морду волка – целиком. Через картотеку МВД Седов выяснил все: имя злоумышленника, фамилию, специфику уголовного дела…

Волков проходит через ворота металлодетектора, оборачивается к тележке, подкатывает ее к лифту.

Его рука – на кнопке вызова, снова мелькает татуировка, и…

Доли секунды. Преступник уже лежит на полу, сотрудники спецподразделения ощупывают его одежду.

– А что он ищет? – пробормотал Паничев.

Жанна перевела взгляд на тележку. Одетый в камуфляж мужчина осторожно извлекал сачки, ершики, банки и пакеты. Лицо его выглядело крайне разочарованным.

* * *

То, что у Волкова в ходе личного досмотра не удалось изъять ни оружия, ни взрывного устройства, следователя Владимира Седова совершенно не расстроило. Конечно, хотелось бы взять преступника с поличным. Если бы точно знать, что взрывного устройства не обнаружится, задержание было бы значительно проще провести в квартире, которую под чужим именем снимал мстительный преступник. Но в любом случае спецподразделение со своей работой справилось идеально, все прошло как по маслу. А правонарушений недавно освободившийся из мест лишения свободы бандит уже успел совершить столько, что его запросто можно хоть сейчас за решетку отправлять. Рецидивист – такой даже по поводу подделки документов просто так, без последствий, не объяснится. Умысел на убийство Захарова опять-таки можно будет доказать – на сделанной в кабинете миллионера записи прекрасно видно, как Волков, пару минут повозившись с оригинальным аквариумом, заглядывает под массивный стол, за которым работает Захаров, под приставленный к нему небольшой столик для посетителей. В конце концов, он явно выбрал для размещения взрывного устройства высокий обтянутый темно-зеленой кожей стул. Как предположила Жанна, устройство имеет магнитное крепление, поэтому бандит и пытался обнаружить не находящуюся на виду металлическую поверхность. Очевидно, что и убийство Калининой, и трагическая смерть Малышевского также связаны с планом по устранению Захарова. Но как именно – предстоит выяснять самостоятельно, на чистосердечное признание Волкова никакой надежды нет. Неоднократно судимые редко идут навстречу следствию и сразу дают правдивые показания.

Обыск автомобиля бандита результатов не принес. Поколебавшись – отправиться в квартиру или в офис фирмы «ООО „Золотая рыбка“», – следователь решил вначале осмотреть жилье преступника. По предварительно собранной информации, бандит жил в съемной квартире один, а это, как ни крути, дает больше возможностей для сокрытия того же взрывного устройства.

– Понятые пришли, можно начинать осмотр, – бодро доложил милиционер. Из-за его спины с любопытством выглядывали две худощавые пигалицы. У одной девушки в брови торчал хищный миниатюрный кинжал, вторая озаряла лестничную площадку ярким сверканием красного камушка, загнанного под нижнюю губу.

«Мазохистки настоящие, согласен», – читалось в глазах нашедшего этих красоток участкового.

– Вы совершеннолетние? Паспорта есть? – хмуро поинтересовался следователь, открывая дверь изъятыми у бандита ключами. Замок провернулся с трудом. – Проходите, девушки. Ваше дело – наблюдать за ходом проведения обыска, а потом поставить свои подписи в протоколе.

– Ой, ну надо же, а сосед вроде такой приветливый был всегда. И лапы никогда не распускал, и моралей по поводу пирсинга не читал, – с легким свистом пропищала девица с камнем на подбородке. – Но музыка по вечерам у него играла отстойная. И такая депрессивная, мрак.

«Тоже мне, луч света в темном царстве, – подумал следователь, решив начать осмотр с прихожей. Очень уж заманчиво выглядел ящик для обуви. – Так, тут у нас старые большие кеды, это к делу не пришьешь. Хм… сороковой размер. Любопытно, чьи они – бандита или хозяев квартиры?»

Он прошел на кухню, безрезультатно потыкал вилкой в баночки с крупой и мукой. Присел на корточки перед мойкой, отбросил верх полупустого мешка с картошкой. И ахнул.

Пистолет с навинченным глушителем.

Банка со средством бытовой химии, из которого, как уверяли эксперты, можно извлечь яд, обнаруженный в теле Полины Калининой.

И закрученный в трубочку файл с какими-то бумагами.

Седов осторожно вытащил сверток, отложил лежащую сверху визитку Захарова с номером сотового телефона. И погрузился в чтение.

Договор № 1437

Гражданка Калинина Полина Анатольевна, являющаяся владельцем яйца Фаберже и именуемая в дальнейшем «Заказчик», и индивидуальный предприниматель Дремин Борис Иванович, действующий на основании свидетельства о регистрации…, именуемый в дальнейшем «Исполнитель», заключили настоящий договор о следующем:

1.1 Заказчик поручает, а Исполнитель принимает на себя обязательства выступать в качестве посредника при реализации принадлежащего Заказчику изделия через аукцион.

1.2 Исполнитель осуществляет поиск партнеров по реализации изделия среди аукционных домов, работающих на территории Российской Федерации.

Глаза следователя быстро скользили по строчкам.

Обязанности Заказчика. Обязанности Исполнителя. Порядок выплаты вознаграждения.

Он уже собирался отложить ксерокопию договора, когда взгляд зацепился за строчку: «В случае смерти Заказчика вся выплаченная за изделие сумма возвращается Покупателю, за исключением комиссионных процентов, полагающихся Исполнителю».

– После этого мне, похоже, остается только одно, – расстроенно пробормотал Седов. – Надевать наручники на Захарова. Вот уж точно: век живи, век учись. Жертва, как выясняется, может запросто превратиться в главного злодея. Хорошо, что Вронская меня заранее поставила в известность о том, что Захаров покупает яйцо Фаберже…

* * *

Уже через двадцать минут после того, как симпатичная медсестра – «можно разик» – сделала пару уколов, а потом воткнула в вену иглу капельницы, Андрею Захарову стало значительно лучше. Сразу захотелось подняться с больничной койки и отправиться на работу. И он бы не стал сдерживать это желание, если бы на собственном опыте не убедился: резво добежать получается максимум до автомобиля. А потом возвращается боль. От души потыкав в грудь иголками, она берется прохладными пальцами за сердце и начинает его выкручивать. Лучше отлежаться дня два, подставляя под иглы то руку, то задницу. Зато потом будешь как огурец: ни боли, ни синей физиономии.

Но жажда активности его просто распирала!

Звонок на завод: когда, мать-перемать, лодыри, бездельники, начнете монтаж новой линии оборудования, меня не интересуют ваши проблемы, я ставлю задачу, а вы решайте.

Звонок Лике Вронской: приезжай за интервью, да, прямо в палату, факт покупки все же состоялся, потом будет некогда.

Звонок…

– Андрей, ты бы отдохнул! – негодующе воскликнула Света.

Он хотел сказать малой, чтобы закрыла варежку и не лезла не в свое дело, но осекся. Лицо жены казалось таким бледным, что впору было укладывать девочку на соседнюю койку.

Она отказалась ехать в банк, сославшись на плохое самочувствие. Заявила, что раз уж Андрея повезут в больницу, то тоже хочет показаться врачу. Ее какого-то важного секретного доктора на работе не оказалось. Но к владельцам дорогих медицинских полисов отношение всегда было особым. Светиного сверхценного специалиста пообещали достать из-под земли. А ей, судя по внешнему виду, становилось все хуже и хуже.

– Слышь, малая, ты, может, к другому врачу пойдешь? – Андрей, осторожно приподнимая руку, сел на постели. – У тебя фасад белый, смотреть жутко. Давай сходи, чего ты выпендриваешься?

Она покачала головой:

– Подожду…

– А что с тобой? Простудилась, может? Тогда давай в коридор выметайся живо. Не надо на меня своими бациллами дышать!

Она рассмеялась:

– Я тебя уверяю, это совершенно незаразно!

И тут же, зажав рот рукой, бросилась в туалет.

«Налопалась, что ли, чего-то не того? – подумал Андрей, с тревогой прислушиваясь к шуму воды за стеной. – Или… Ну, конечно! По бабской части! Неужели подзалетела? А я ведь просил. Говорила: таблетки пью. Блин, головой мне надо было думать, а не головкой. Пользовался бы резинками – никаких проблем. А малая… Против материнского инстинкта не попрешь. И что делать?»

К тому моменту, когда Света снова клубочком свернулась в кресле, Андрей успел высчитать срок предполагаемых родов, разозлиться на малую за несогласованное материнство, решить, что ребенок – все-таки хороший информационный повод, пренебрегать которым не следует. И забыть об этой ерунде совершенно.

Посмотрев на часы – до появления Вронской минут сорок, – Андрей решил поспать, чего время терять.

Но не успел он задремать, как дверь палаты отворилась, и Лика радостно запищала:

– Привет, Андрей, здравствуй, Света! Как со здоровьем? Я так и поняла, что ничего серьезного, иначе вряд ли бы ты стал интервью давать! Да это же не палата, а люксовый номер гостиницы! Телевизор, барная стойка! Какой батик Ван Гога, красота!

Андрей изумленно огляделся по сторонам. В памяти промелькнуло что-то болезненное, непривлекательное, из детства: белые стены, ряд коек, резкий запах лекарств. Да, похоже, он заработал право болеть по-другому, в более комфортных условиях. Только вот не заметил, как это случилось. Не осознает, насколько изменилась его жизнь. А что такое батик? Наверное, та желто-синяя тряпка в раме над диваном.

– Свет, ты такая бледная, – Вронская, расстегнув шубку, завертела стриженой головой по сторонам, обнаружила шкаф для верхней одежды. – Я тебе очень сочувствую.

– Так, Лика, давай иди сюда, – распорядился Захаров, опасаясь, что от соболезнований малая опять расклеится и никакой работы не будет. – Доставай свой диктофон, сейчас начну речь задвигать.

Вронская послушно полезла в рюкзачок. Но спросить ничего не успела. Увидев, что на экране зазвонившего телефона высвечивается номер Жанны Леоновой, Андрей предупреждающе поднял руку. Проклятая игла выскочила из вены, на локтевом сгибе выступила кровь. Закусив губу – «сейчас по новой ковырять будут», – он ответил на вызов.

Жанна только начала говорить, но от ее голоса сразу стало не по себе. На таких повышенных истеричных тонах мог разговаривать кто угодно, кроме начальника службы безопасности.

– Андрей! Тебе надо бежать, срочно! Мне звонил следователь, спрашивал, где ты! Я сказала, что не знаю, но он скоро сам вычислит! – кричала Леонова.

– Жанн, не суетись, а? Давай обо всем по порядку. Ты же с утра говорила, какого-то бандюка утром в офисе ловить будут. При чем тут я? Какой следователь? Бандюка поймали?

– Поймали! Но потом… Андрей, в офисе проходит выемка документов. Здание блокировано. Ребята наши не успели отреагировать. Сотрудники спецподразделения только уехали, и вдруг снова люди в камуфляже… Я вызвала милицию, ментам предъявили какой-то документ, похоже, о смене собственника. Они развернулись и уехали. А потом позвонил следователь, спросил про тебя. Андрей! Ты никогда меня не слушал. Но вот сейчас – просто поверь. Тебе надо уйти из больницы. И спрятаться в надежном месте.

Андрей отвел трубку от уха, почесал затылок. Посмотрел на взволнованное лицо жены, светящуюся от любопытства рожицу журналистки. И недоумевающе поинтересовался:

– А чего мне прятаться, я не понял?

– Тебя хотят задержать по подозрению в убийстве Полины Калининой! – взвизгнула Жанна.

– Какой собственник? Какое убийство? – Андрею показалось, что он сходит с ума. Потом промелькнула мысль: 1 апреля. Ее прогнала другая: Новый год на носу. А может…

– Жанн, ты чего, набухалась, что ли? Ну ты даешь!

– Беги. Адвокатам не звони, потеряешь время! Беги, Андрей!

И разговор прервался.

– Ни фига не понимаю, – пробормотал Захаров, набирая номер компаньона. – Вить, что за лажа? Мне Жанна звонила, говорила про выемку, нового собственника. Ты не в курсах?!

– Ну почему же, – радостно отозвался Виктор. – Ты ведь отказался от своей доли. Продолжай болеть со спокойной душой. Тебе уже совершенно некуда торопиться…

* * *

За спиной лязгнула тяжелая железная дверь камеры, звонко щелкнул замок. Моцарт прислушался к удалявшимся шагам вертухая. Осмотрел крошечную одиночку (все то же, ничего не меняется: зарешеченное окно, параша, умывальник, стол, нары), закашлялся от затхлого спертого воздуха.

На сером потолке в мутных рыжих разводах горела тусклая лампа. Но ее свет лишь подчеркивал убогость обстановки. Свобода, яркая, манящая, свежая, осталась за пределами забора СИЗО лишь час назад. А вырваться из тюрьмы Моцарту уже хотелось так сильно, как будто бы пришлось отмотать очередной долгий срок.

Он стоял посреди камеры как столб, старался не обращать внимания на уже уставшие затекшие ноги. Ботинки без шнурков, спадающие, лишенные ремня брюки. Но все же нет на нем еще тюремной робы. Пока не касаешься предметов, почему-то кажется: скоро на волю. Камера – ненадолго, досадная ошибка. А потом тяжелая дверь скрипнет, а за ней будет разрисованный огнями рекламы вечер, и Цыпленок, и Новый год. И – обязательно – новая жизнь.

За спиной Моцарта и правда скрипнуло, но он, еще не оборачиваясь, сразу понял: дверь закрыта, а вот окошко, через которое подают пайку, приоткрылось.

Он взял алюминиевую миску с дымящимся слипшимся комком каши, кружку светлого жидкого чая. Поставил нехитрый ужин на небольшой стол, намертво прикрученный к полу. Подошел к стене, задрав голову, посмотрел на зарешеченное окошко. В маленьком сером клочке неба виднелись нитки дороги[44], по которым медленно перемещалась малява[45]. Этот едва заметный клочок бумаги, настойчиво движущийся к своей цели, вдруг вернул Моцарту бодрость и уверенность. Он сел на нары и пробормотал:

– Обвинять меня не в чем. Бомба на дне Москва-реки. Да ничего мне не припаяют! Я ж передумал! А что хотел – не доказать…

Когда все было уже готово, продумано до мелочей, оставалось только установить взрывное устройство и активизировать механизм, он вдруг отчетливо понял: не надо, не стоит. Нельзя. Все в прошлом. Жизнь можно начать заново. Нужно начать все с чистого листа! Охота за призраками обойдется слишком дорого, потому что из-за нее потеряется то главное, осознать которое пока еще не получается. Но оно заставляет Цыпленка надевать короткие юбки и румянить бледное личико. А его – торопиться на работу, ругаться в пробках. Это важнее, чем разборки с Захаровым. Хрен с ним, пусть живет, сколько ему отпущено.

Лучше забыть, чем прятаться. Лучше остановиться, чем упасть. Не мстить, а жить! Жить…

Он снова стоял у стены, запрокинув голову, смотрел через решетку на синеющее вечернее небо.

Дверь камеры отворилась, с порога вертухай скомандовал пройти на выход.

«Допрос, – подумал Моцарт и быстро рванул вперед. – Может, еще сегодня успеют ос…»

Грохот выстрела разбивает мысли. Прыгает, как мячик, раскатами эха.

Изумленно смотрит Моцарт на свое распростертое на полу тело, на вытекающую из него струйку крови. В дверях – женщина в белых одеждах… Вертухай орет в коридоре:

– Попытка к бегству!

А потом грубый прокуренный голос смывается чистой студеной водой. Божественной музыкой. Умирающим скорбящим хором. «Lacrimosa».

Полон слез тот день,Когда восстанет из праха,Чтобы быть осужденным, человек.Так пощади его, Боже,Милостивый Господи Иисусе,Даруй ему покой. Аминь.* * *

Лика Вронская выехала за территорию дачного кооператива, заползла двумя боковыми колесами «фордика» на утрамбованный сугроб, где летом находилась обочина. Включила аварийку, заглушила двигатель и полезла в рюкзак за упаковкой бумажных салфеток. Дорога дрожала, теряла очертания в набегающих на глаза слезах. В таком состоянии вести автомобиль опасно, максимум, куда доедешь – к первому столбу или дереву…

«Куда я вляпалась? – думала Вронская, вытирая глаза. – Что я наделала? А если Андрей действительно убийца? По каким статьям мне Володя предъявит обвинение? Сокрытие сведений, пособничество, введение следствия в заблуждение? Сажают ли в тюрьму беременных женщин?»

Все эти вопросы сводили ее с ума. Количеством. Риторическим характером. Безысходностью.

Еще пару часов назад все было по-другому. Да и мыслей особых в голове не возникало. Побыстрее доехать до родительской дачи, так кстати обнесенной минувшим летом высоким металлическим забором. Отбросить снег от ворот. Кажется, что в домах соседей никого нет, но мало ли что, безопаснее загнать «Форд» на участок, чтобы Андрей и Света выбрались из автомобиля без случайных свидетелей. Включить отопление, показать, где лежит нехитрая еда, крупы, консервы. Объяснить, что в темное время суток следует находиться в цокольном этаже, где размещаются ванная и небольшая комната. На окнах первого этажа и мансарды нет ни ставней, ни жалюзи. И если включить свет или телевизор – в гости запросто пожалуют соседи…

Лицо Андрея, то хмурое, то недоумевающее, то возмущенное, тогда, в больнице, вызвало лишь одно желание – предложить помощь. Мозг сразу лихорадочно заработал в режиме экстренной эвакуации. Мобильные Андрея и Светы оставить в палате. Верхняя одежда здесь, в шкафу, – это очень хорошо. Главное – не наткнуться в коридоре на больных. А медсестру на посту, расположенном возле входа, заболтать проще простого. В рюкзаке всегда лежит пару пакетов, можно увести девушку к окну под предлогом, что там светлее подписывать свою книжку.

И вот – все. Волны чужих эмоций, страха, растерянности, недоумения больше не смывают все мысли, кроме одной: попавшим в беду людям надо помогать. Программа-минимум выполнена, надо ехать к Седову узнавать новости.

Тогда-то все и началось.

Осознание, осмысление, вопросы.

Караул.

Страшно, и хочется все отыграть назад, во всем признаться…

– Да, Даринка, мама тебе досталась – не фонтан, – пробормотала Лика, отбрасывая скомканную салфетку на пассажирское сиденье. – Она сначала делает, а потом думает. Преобладание активных действий над инертной умственной деятельностью.

Пока Вронская, изучая руль, лихорадочно пыталась сообразить, что предпринять, в окно постучали.

«Как хорошо, что тетя Таня не встретила меня возле дома, – подумала Лика. Она завела двигатель, опустила стеклоподъемник. – Забор, не забор – от зоркого глаза соседки все равно ничего не укроется».

– С наступающим, Лика! Что, Новый год на даче встречать будете? Правильно. А мы в этом году в город поедем, дети уговорили. Ты платье к празднику уже красивое купила?

– Платье? – машинально переспросила Вронская.

– Конечно! Завтра же новогодняя ночь! – соседка рассмеялась. – У меня уже все готово, и наряд, и подарки!

«Господи, Новый год, – глаза Лики опять стали влажными, – все к празднику готовятся, вот тетя Таня говорит: платье, подарки. Только я, беременный мутант, прячу на даче потенциального убийцу. Не знаю, что делать дальше. И занимаюсь чем угодно, только не тем, что полагается делать в эти дни…»

* * *

Дача Ликиных родителей, небольшая, кирпичная, выстыла так, что даже через час после включения отопления изо рта вырывались белые облачка пара. Андрей прикоснулся к батарее – еле теплая. Интересно, сколько времени пройдет, пока помещение хоть немного прогреется и от холода перестанут клацать зубы?

– Иди сюда, здесь теплее, – прошептала жена. Только нос ее торчал из пушистого пледа. – На диване, да еще и в шубе очень даже неплохо.

Андрей скептически посмотрел на стоящее возле стены небольшое ложе.

Стандартный размер, конечно. На этом диване, даже если согнать с него малую, он не поместится при всем желании! С его почти двухметровым ростом всю мебель приходится делать на заказ. Теперь даже страшно вспоминать, как он мучился на обычных кроватях и стульях, когда не мог себе еще позволить обращаться к личным мебельщикам…

Кстати, а глаза малой, как ни странно, почему-то не грустные, а хитренькие. И как будто даже довольные…

– Андрей, расскажи, что ты сейчас чувствуешь? – Жена поплотнее закуталась в плед. – Тебе очень плохо?

– Ты про сердце? Болит, но терпимо. Скамейка вот тут правильная – большая и крепкая, сидеть хорошо. Еще кажется, что сейчас от холода околею. Говно эти итальянские зимние куртки, не греют ни хрена…

– Да нет, я про деньги. Я так поняла, что Виктор тебя разорил?

Андрей усмехнулся. Это еще вопрос, кто кого разорил. Если Виктор, говнюк этакий, решил похимичить с рейдерской схемой, то закончится для него это очень плохо. У адвокатов, о сотрудничестве с которыми Паничев даже не догадывается, лежат документы, согласно которым он полностью отказывается от прав собственности в пользу компаньона. И подпись там самая настоящая. Бухать надо меньше и не подписывать бумаги не глядя. Конечно, делалась эта подстава на случай подставы со стороны Вити. Неудобно было Витька вот так подлавливать. Казалось: да чтобы он кинул, никогда в жизни.

Никогда не говори «никогда»…

– Малая, не парься. Как только информация о том, что меня выкинули из компании, станет известна, адвокаты мигом все отыграют. Там все схвачено, документы в порядке, бабки на взятки переведены. Я же умный и предусмотрительный. Страховался, никаких мобил, только личные встречи, Витек не знает ничего. Все в порядке, под контролем, и… – Андрей запнулся. Лицо жены вдруг так помрачнело! – Малая, я не понял, ты что, с Витей заодно, что ли?

– Глупостей не говори.

– Смотри мне. У меня разговор короткий, урою, ноги вырву и скажу, что так и было… Но все же знаешь, я не понимаю, что именно Витя замутил. При чем тут убийство Полины? Лажа полная! Я, в общем, поэтому и Жанну решил послушать и сюда дернул. Что он учудил, а, малая?

Плед шевельнулся, похоже, Света пожала плечами. Накрывшись с головой, она заскулила:

– Ерунда… Да зачем тебе, кто поверит… Какие же есть скоты! Что им понадобилось, блин, деньги, машина… И все, нет Полечки…

Под окном зазвучали голоса, и Андрей замер.

Лика привела ментов?

Сейчас его поймают?

Что же делать?!

Трясутся руки, зубы выбивают дробь…

Случайные прохожие ушли. Малая встала с постели, сбросила шубу и вновь забралась на диван. От батарей уже пыхало жаром. Но Андрею казалось, что он мерзнет, коченеет, выстывает все больше и больше.

– Андрей… Ты не бойся, – попыталась утешить жена. – Все хорошо будет. Я знаю, что ты ни в чем не виноват.

Он затрясся еще сильнее, как осиновый лист. Если бы была мобила, хоть какая-то возможность что-нибудь выяснить!

Впрочем, не все так плохо – телефон вот, стоит на тумбочке, допотопный дисковый, и – Андрей снял трубку – даже работает! Но звонить… А если уже ищут, засекут по звонку?

Но здесь – да, ведь здесь же есть еще телевизор! Может, в новостях уже что-то передали?!

Он бросился к тумбочке, сунул штепсель в розетку.

– Не надо, – простонала Света.

– Что, думаешь, мало времени прошло? Рванет с мороза?

– Услышат, Андрей. Участки маленькие. А здесь такая тишина.

Тишина? Он прислушался.

Завывает ветер в трубе. И – как странно – с легким хрустальным звоном метет поземку. Скрипят деревья, шелест ветвей. Ворона: «Кар-р… Кар-р…»

Андрей подошел к окну, осторожно отодвинул штору и зажмурился. Взгляд резанула гроздь красной-прекрасной калины в белой шапке снега.

Глаза привыкают быстро. От оранжевого заката искрящийся снег напитывается розовым светом. Серые тени стволов рисуют изломанные полосы.

Чистота. Покой. И – Андрей потер слипающиеся глаза – воздух, кислород.

Страха уже нет. Здоровый сон…

– Малая, ты че, спишь?

Жена не ответила.

«Пойду поищу какую-нибудь койку побольше, – решил Андрей, осторожно закрывая за собой дверь зала. – Может, тут имеется типа спальня, и кроватка там не такая крошечная…»

* * *

– Привет, Володя, – Лика Вронская прошла в кабинет, опустилась на стул и вздохнула. – Есть минутка?

«Все-таки беременность меняет женщин, – решил следователь Седов, щелкая кнопкой электрического чайника. Видок у приятельницы еще тот: бледная, мрачная. Чашка чая или кофе точно не повредит. – Такой хмурой и уставшей я ее никогда не видел. Кажется, любое движение ей дается с колоссальным трудом. Хотя вроде еще и не поправилась совершенно».

– Какие новости? – тихо поинтересовалась Вронская, приглаживая короткие, торчащие во все стороны волосы. – Знаешь, я сегодня пыталась Андрея Захарова найти, он со мной за книгу не рассчитался. Но мне секретарша так ничего толком и не объяснила.

– Я его сегодня тоже искал, и тоже безрезультатно. Но ничего, его в розыск завтра объявят. – Седов с тоской посмотрел на сигареты. – Так что найдут по-любому. Правда, не уверен, что он тебе денег даст. Там что-то переиграли в его компании. Мальчик, видимо, стал полным банкротом. Но я ему даже не сочувствую! С его подачи и Калинину убили, и Малышевского, похоже, с крыши столкнули. Тебе чай или кофе?

– Чай. Без сахара. Седов, ты с ума сошел! Какой из Захарова убийца!

Володя бросил в чашку ложку заварки, залил кипятком. Себе сделал кофе – денек сегодня выдался сумасшедший. Однако это приятная усталость, радостное утомление. В общем и целом картина совершенно понятна. Детали, оформление материалов, поимка беглого преступника – со всем этим еще предстоит разобраться после праздников. Но встречать Новый год можно с относительно спокойным сердцем. Главное – уже на поверхности. Наконец-то в этом запутанном деле появилась ясность!

Он поставил перед Ликой чашку, вернулся на свое место. Любопытная Амнистия спикировала с клетки на стол, макнула в горячий кофе хвост и возмущенно зачирикала:

– Амнистия хорр-рошая девочка!

– Не уверен, что хорошая, – пробормотал Седов, доставая из ящика тумбочки салфетку. – Хорошие девочки кофе не брызгаются! Знаешь, Лик, я очень тебе благодарен за информацию о том, что Захаров собирается покупать яйцо Фаберже. Конечно, позднее я бы выяснил это самостоятельно. Но мне все стало ясно именно теперь. Душевное спокойствие накануне Нового года – великое дело.

– Да что тебе ясно? – буркнула Лика и нахмурилась. – Андрей, конечно, не ангел. Но мне неприятно слышать, как ты его обвиняешь во всех смертных грехах! У меня был период, когда я на него злилась и подозревала, но мы с ним много общались, и я изменила свое мнение об этом человеке.

Седов улыбнулся. К числу Ликиных достоинств умение разбираться в людях не относится. У нее две краски – белая или черная. А Захаров – очень многообразная палитра…

Андрей все рассчитал и спланировал идеально.

Он заранее знал, что Полина хочет продать яйцо Фаберже. Возможно, именно Захаров даже уговорил ее выставить ювелирное изделие на аукцион. Так эффектнее! Ну как же – почти Вексельберг, такая же покупка до начала официальных торгов, столько внимания прессы! Он же использовал механизм выставления ювелирного изделия через посредников. Пользуясь отсутствием у Полины делового опыта, предложил посреднику заставить ее подписать договор с пунктом о возврате денежных средств покупателю в случае форс-мажорных обстоятельств. Да здесь он весь как на ладони – со своей мертвой хваткой, полной беспринципностью! Никто и никогда бы не узнал, кто именно выступает продавцом яйца Фаберже, аукционный дом таких сведений не разглашает. Посредник тоже заинтересован в том, чтобы держать язык за зубами: даже если яйцо Фаберже подлинное, то сколько он кому раньше подделок впарил – одному богу известно. Ликвидация Полины не могла причинить Захарову никаких неприятностей. Она обеспечивала только положительные события – возврат денег и внимание прессы. Угрызения совести? Смешно! Совести у этих людей нет. Есть только свои интересы.

– Седов, Седов! – перебила Лика. Сделав глоток чая, она поморщилась: – Сладкий, я же просила без сахара! Володя, ты какой-то бред несешь! Откуда у Полины такая вещь?! Ко мне, знаешь, жизнь поблагосклоннее была: полный комплект родителей, высшее образование, успешная карьера. Но вот нет у меня яйца Фаберже. А у тебя есть? Есть, скажи? Тоже нет?! Ну так что ты тогда ерунду говоришь! Откуда такая вещь у девочки из детдома! Ни заработать, ни получить по наследству! Она его даже украсть не могла – не тот круг общения!

– Не заводись, мать, – Володя перебрал стопку бумаг, вытащил нужный листок. – Вот, посмотри. Конечно, это только предположение, надо будет проверять информацию. Но направление поиска задано.

Она отмахнулась:

– Потом. Я с вашей конторой уже имела удовольствие пообщаться. Извини, Володь, но у вас любой бред можно документально обосновать! Плавали, знаем. Мне даже какое-то там предупреждение вынесли за якобы сфальсифицированное интервью. А я следователю диктофонную запись предоставила! И что? Он пленку послушал. А потом все равно своего коллегу, который, перепив, допустил пару резких высказываний – а за это ему наверху по голове дали, – отмазал. У меня до сих пор дома где-то это постановление о вынесении предупреждения валяется. Там черным по белому: не было никакого интервью «Ведомостям», где такое-то должностное лицо власть ругает. Вронская все придумала, нарушила закон о СМИ! Да иди ты со своими бумажками!

Седов уже собирался выставить Лику вон. Пусть где угодно Санта-Барбару разводит, у него и так голова раскалывается. Но потом решил взять себя в руки. Жена, когда Саньку ждала, еще похлеще истерики закатывала. Придется терпеть, ничего не поделаешь. Природа, перепады гормонального фона, мать, святое…

– Захаров сам Полину пришил? Миллионер-киллер! – не унималась Вронская. – Может, мне пора бежать в редакцию, придумывать сенсационную статью?

– Я думаю, что он нанял отбывавшего наказание в местах лишения свободы Александра Волкова, – следователь очень старался не разораться. – По всей видимости, Волков планировал покушение на Захарова. Но Андрей об этом узнал и, угрожая снова отправить Волкова за решетку, вынудил бандита действовать в своих интересах. Я думаю, тебе не надо напоминать: Захаров – человек с нестандартным мышлением. И потом, риск при реализации такого сценария минимальный. Да, он мог бы озадачить убийством Калининой свою службу безопасности. Начальница ему предана, и, скорее всего, выделила бы пару мордоворотов. Но все концы наружу бы торчали! Чуть что не так – клубок распутывается элементарно. А тут – Волков, враг, желающий отомстить. Никакой веры его показаниям не будет, это же понятно… При обыске квартиры Волкова найдены вещественные доказательства. Экспертизы еще не готовы. Но обнаружен «макаров» с глушителем – из оружия этой же марки застрелили Полину. Средство бытовой химии, из которого можно получить яд. А еще – листок с номером сотового Андрея. Я думаю, Захарова погубила жадность. Возможно, он не заплатил Волкову столько, сколько обещал. Может, Волков его шантажировал. И тогда бандит решил с Андреем разобраться. Рассчитаться за все сразу – за прошлые обиды, за нынешнее кидалово.

Вронская, надутая и мрачная, вызывала жалость даже у Амнистии. Зеленая клякса плюхнулась Лике на плечо и попыталась ободряюще запеть. Сомнительная радость – попугаи чирикают так звонко, что наслаждаться этим невозможно, хочется уши заткнуть.

Чик-чик-чик! – гневно возмутилась птица, когда зазвонил телефон.

Усмехнувшись – оскорбленная Любовь Казарновская, а не вредная попугаиха, – Володя снял трубку.

Звонили из СИЗО.

Александр Волков застрелен при попытке к бегству.

Вырвался из камеры, ранил контролера…

– Ну что?! – торжествующе воскликнула Вронская, догадавшаяся о новости по уточняющим вопросам. – Как кстати решил подельник Захарова сделать ноги! Ты его только в камеру закатал – а он как побежит, как побежит. Седов, тебе не смешно? Что с тобой происходит? Мне кажется, у тебя одна цель – закончить это дело поскорее. А что там в действительности произошло, кто виновен, кто не виновен – тебе до голубой звезды!

– Последний срок Волкова – пятнадцать лет. До этого еще две судимости, он в колонии для несовершеннолетних наказание отбывал…

Вронская закусила губу. И наконец замолчала. Крыть ей было нечем. Сама в тюрьмах и колониях была, видела все своими собственными глазами.

Предварительное заключение – это ад. Тесная камера, пара метров прогулочного дворика, вонь, сырость. После суда, если отправляют на зону, а не оставляют отбывать наказание в СИЗО, чуть легче: больше воздуха, пространства, работа, на которую зэки идут, как на праздник, потому что это хоть какое-то событие, развлечение. Пройтись, шить рукавицы или собирать розетки, выполнять план – все эти обычные действия, которые в обычной жизни доведены до автоматизма и не осознаются, на зоне становятся событиями вселенского масштаба… Вряд ли Волков действительно рассчитывал убежать. Он слишком хорошо знал, что такое зона. И сделал свой выбор.

– Все равно я не верю, Седов, – Лика шмыгнула носом, хлебнула чаю, поморщилась. – Я не верю, что это Захаров! А почему ты Паничева не подозреваешь?! Тем более если он компанию захватил! Может, это подстава?

Следователь хотел сказать, что компаньон Захарова считал нецелесообразным покупку яйца Фаберже. И что оплата проводилась через личный счет Захарова – а это значит, что Паничев не получил бы ничего от переведенных, а затем вернувшихся денег. Но внезапно появившееся предположение стало более любопытной темой для разговора. Седову показалось, что все, происходящее теперь в кабинете, он уже видел раньше. Дежавю…

Кожа на лбу Андрея, наверное, влажная и прохладная: испарина. Щеки – колючие. Бежать пришлось быстро, не до сборов, какие бритвенные принадлежности.

Скоро милый превратится в бородача. Перестанет озабоченно хмуриться. Увидит снег, услышит, как тинькают синицы, почувствует тепло дома и ледяное дыхание мороза.

От нежности Свете хочется плакать…

Можно сидеть у спящего мужа на коленях. Долго-долго, он никуда не будет спешить.

Можно – сколько захочется! – целовать влажный лоб, и колючие щеки, и мягкие губы.

И засунуть ладошку в его громадную лапу или купать пальцы в длинных, уже заметно седых волосах. И прижиматься спиной к его груди. Так, чтобы руки Андрея были на ее животике, а затылок щекотало дыхание.

Смеяться. Разговаривать. Молчать. Есть. Смотреть. Спать.

Господи, господи! Сколько всего сейчас можно! Настоящего, ценного, важного…

…Та машина, вдруг выскочившая на пешеходный переход. Бампер в сантиметре от золотистых туфелек Alexander McQueen. И шаровая молния мысли: «Как жаль! Лучше бы сбила!»

Извинившись, давно уехал водитель. Бомж два раза прошел возле скамейки, где сидела Света, выглядывал пустые бутылки.

Москва постепенно наполнялась прозрачными сиреневыми сумерками. Теплый ветер ерошил волосы: «Я ласковый, я свежий!»

«Как же мне хорошо! – думала Света, восхищенно рассматривая красно-бело-желтую косу цветов на узкой длинной клумбе. – Как красива жизнь! А я только что хотела умереть. Проблемы, работа, пробежаться по магазинам, сделать массаж, успеть, пробиться. Сил нет до такой степени, что хочется сдохнуть, чем так дальше мучиться. Когда бежишь – по сторонам не смотришь, все расплывается, смазывается. Но ведь можно не бежать. Кто сказал, что надо бежать, что вся жизнь должна превращаться в движение вперед? Горизонт бесконечен. Одна высота сменяется другой. Всегда…»

Она долго-долго, не торопясь, добиралась домой. Наполненная счастьем от кончиков пальцев ног до макушки, наслаждалась дорогой, и светящейся ночью, и загазованной, уже пыльной, но все-таки весной.

И Андрей – невероятно редкий случай – уже вернулся с работы. Чудеса продолжаются…

На редкий совместный ужин домработница подала лобстеров. Красные великаны, тонкие белые тарелки. Серебристые щипцы, прозрачные бокалы, огоньки свечей.

Счастье, красота – они не заканчивались, были с ней, близко, везде, их можно видеть, трогать. Их невозможно не разделить…

– Тебе вкусно?

Брови мужа изумленно шевельнулись.

– Малая, ты чего? Это же лобстер! Мяса – фигнюшка, а стоит о-го-го!

Тогда Света все поняла. Она еще не ослепла, не оглохла, не превратилась в машину. Нагрузка меньше. И прошлое – одинокое, не всегда сытое, тяжелое, однообразное, обреченное – еще позволяет испытывать эмоции.

С Андреем по-другому. Он ест ту еду, которая считается хорошей. Покупает одежду, на которой нашиты лейблы нужных марок. Ездит на машинах как у настоящих пацанов. Трахает проституток, потому что так делают все мужчины его круга.

Но он ничего на самом деле не чувствует, не видит, не слышит.

Усталость и стремление мчаться на всех парах вперед. Вот во что скукожилась его жизнь. Это все, что осталось от красок, звуков, запахов.

Все.

Все!

Все…

– Кстати, малая, мы завтра летим в Париж, типа отдых, – пробормотал муж, не отрывая глаз от бизнес-журнала.

Быстрее собираться, побольше нарядов натолкать в чемодан! Строгое черно-белое платье от Chanel и пламенный шелк, роскошный шлейф, Escada. Уик-энд! Париж! Андрей! Поцелуи со вкусом багета на берегу Сены! Эйфелева башня, Лувр, Нотр-Дам! Завтраки, обеды, ужины – постоянно вместе! Такого никогда раньше не было…

В Шереметьеве муж подошел к высокому дядечке, стоящему рядом с симпатичной блондинкой и мальчиком лет десяти. Пожал ладонь мужчины, кивнул:

– Знакомьтесь, моя жена Светлана.

Париж… Рестораны и магазины, магазины и рестораны. Вежливо улыбаться, когда дядечка, упившись коллекционным вином, несет полную ахинею. Вежливо улыбаться, когда его супруга опустошает «Галери Лафайет» и «Принтам», тащит на кассу ворохи шмоток. Вежливо улыбаться, когда муж снова и снова достает кредитку. Рыдать ночью, кусать подушку. Они ни разу не занялись любовью в городе любви! Андрей засыпал невыносимо счастливым. У него никогда не было после секса такого умиротворенного лица, никогда! Дядечка, предпочитающий туристическо-шопингово-гастрономическую форму взятки, обещал поставить свою подпись на каком-то судьбоносном документе. Муж, уже подсчитавший будущие доходы, был на седьмом небе.

А Света поняла, что ненавидит деньги во всех их проявлениях. Стопки наличных – дерьмо! Кредитные карточки – дерьмо! Счета в банке, еще не полученная прибыль – дерьмо, дерьмо, дерьмо!

Деньги забирают все. И ничего не дают взамен. Разве что стремление получать больше и больше.

Однако на самом деле это абсолютно невыгодная сделка. Сколько стоит зрение? Замирающее от счастья сердце? Скрипучая мелодия ветра и дождя? Все это бесценно. Любая цена – просто деньги, лишь деньги…

Разорить мужа равняется спасти мужа. Это очевидно. Но нереализуемо. Утопить профессионального пловца? Андрей, как ни жаль, чувствует себя в бизнесе как рыба в воде! Нереально…

Ей было смешно от собственного плана. Открыть салон, а потом добиться успеха и открыть еще один, и чтобы появились навыки и средства. А потом бах-бах – вдруг придумать и реализовать какую-нибудь хитрую схему, оставляющую Андрея без гроша. А потом целоваться. Чтобы губы распухли и болели. Смотреть на звезды. Пока колючий дрожащий комок не свалится с небосвода. Держаться за руки. Думать, почему иногда ночью облака становятся оранжевыми. Когда некуда спешить, можно начинать учиться жить заново…

Наивно, по-детски. Но разве есть другие варианты?

Салон стал пусть зыбкой, но все же мечтой.

Света боролась за все. Идеальное сочетание цветов плитки, лучший ламинат, и чтобы каждый стеклопакет, и любая дверная ручка выглядели и устанавливались безукоризненно.

Строители пытались халтурить, плохо ровняли стены, не там поставили перегородки.

От крика саднило горло. Рабочие быстро поняли, что ей знакомы все нюансы строительного ремесла. Но они не знали, что каждое движение их мастерка – это шаг к ее самой заветной цели, а путь предстоит длинный и долгий, и времени нет топтаться на месте…

– Переделать, – орала она, увидев потрескавшуюся на следующий же день тонкую нулевую штукатурку на стенах.

– Переделать! – когда опять видела едва заметные, как прочерченные иглой, трещинки на грунтовке.

– Переделать! Переделать!

– Свет, ну ты достала уже, – вырвалось у женщины в замызганной бесформенной спецовке.

Знакомый голос. Самый родной…

Полина?

Полечка!!!

Обветренные губы на покрасневшем лице, потухший взгляд, морщинки у глаз. Господи, как она измучилась вся, а ведь все могло быть по-другому…

– Дура, какая же ты дура, – рыдала Света, уткнувшись в ее плечо. – Я тебя искала, и в Пригорске, и в Москве! Почему ты сбежала? Почему адреса не оставила? Почему не нашла меня?!

Полина отстранилась:

– А зачем я тебе теперь? Кто ты и кто я?! Посмотри на себя – картинка! А я – штукатур-каменщик, не бог весть какая птица! Вот и свиделись, что с того? Ты вторую неделю на меня смотришь и в упор не признаешь! Только орешь как резаная. Да сыро здесь – вот все и трескается, штукатурка, грунтовка. А еще дом старый, кладка неровная. Забыла, как сама на стройке кистью махала?..

– Ничего я не забыла. – Света повернулась к сгрудившимся в дверном проеме строителям, с любопытством наблюдавшим за ними. – Спасибо за работу, жду вас завтра с утра! Да, и кто-нибудь, спецовку мне оставьте!

Переодеться.

Ликвидировать дурацкие трещины.

Идеально, безукоризненно.

Чтобы Полька поняла: ничего она не забыла.

Полина нашлась, но теперь предстоит главное – вернуть подругу…

Света взяла строительный молоток, простучала все время трескающуюся стену. Так и есть: ниже окна, там, где появляются трещины, звук более звонкий.

Некачественная кладка, возможно, зазор. Аккуратно положить расшатавшийся камень – вот и решение проблемы. Тогда, может, даже грунтовать не придется, обои лягут ровно.

Перекрикивая визг перфоратора, Света распорядилась:

– Полин, ты раствор приготовь!

Она вытащила камень и нахмурилась. Дыра. В толстой стене – довольно большая дыра. Придется ее заделывать, потому что даже надежная фиксация камня проблему не решит: в полости будет другая температура, и со временем дефект стены все равно даст о себе знать. Надо попросить, чтобы строители привезли щебень. Или лучше кирпич?

В стоящем на лесах ящике с инструментом обнаружился фонарик. Света присела на корточки, направила в отверстие сноп яркого света.

Дыра оказалась не очень глубокой. А еще в ней виднелся какой-то овальный присыпанный пылью предмет.

– Поль, рукавицу дай! Внутри что-то есть!

– Светик, зырь скорее! А если там клад!

«Светик» звучало так обнадеживающе, как будто и не было глупой Полиной обиды…

– Дай я! – Поля выхватила продолговатую вещь, обтерла ее краем спецовки. – Похоже, шкатулка. Ух ты, а если и правда клад!

Полина открыла шкатулку, достала яйцо и разочарованно протянула:

– Стекляшка… А я-то думала, клад. Разве что подставка золотая. Или нет? Тяжелая, может, бронза.

Она терла рукавом ажурное изящное, но потемневшее основание, когда случилось невероятное.

Красный занавес внутри яйца вдруг раздвинулся, и на сцене закружилась балерина.

Невероятная, прекрасная, божественная!

Она притягивала взгляд, как магнит.

Поражало лицо ее, живые черные глаза, полуоткрывшиеся в улыбке губы, легкий румянец на щеках. Темные локоны растрепались от танца. И – блеск, сверкание, разноцветные лучики. Красный огонь колье, изумрудный корсаж, прозрачный белый алмазный снег платья, на кончиках пуантов собрались брызги солнца.

Она была прекрасна, как жизнь. Красива, как любовь. Света смотрела на хрупкую фигурку, и ей казалось, что в ней сосредоточены все ее счастливые тайны.

И бешеный стук сердца – тогда, в пригорском детдоме, Андрей вдруг бросается к ней, хватает за руку.

И жажда – его губы, поцелуи, не напиться ими, никогда.

И полет – вата облаков под ярким солнцем, внизу много тысяч метров пространства, а рядом муж, и что прекраснее, непонятно…

Балерина, балерина! Кружатся мечты, танцуют надежды. Каждая секунда – прилив радости.

Как хорошо, что можно видеть такую красоту. Какое счастье – любить.

Спасибо, неизвестная мама. Ты не дала мне ничего, кроме самого главного. Важнее этого нет ничего. Жизнь, жить…

… – Малая, ты где? – Андрей потянулся в кресле, задел длинными ножищами садового гномика. – Ой, блин! Ну я вырубился капитально. Что, ночь уже? Малая? Малая?!

Света закусила губу и отвернулась. Сейчас будет самое страшное. Андрей пройдет в зал, приблизится к дивану, и…

Бедный, бедный.

Он испугается, коснувшись ее остывающего тела. Ему будет больно, плохо.

А объяснить ничего не получится.

Она так счастлива. Можно целовать его сколько захочется, и сидеть на коленях, и обниматься. Она счастлива! Если бы только еще в этом странном состоянии, которое называется смертью, можно было бы хоть что-нибудь объяснить…

– Малая! Света! Светочка…

Андрей щелкнул выключателем. Он кричал, как сумасшедший, до Светы доносились звонкие звуки шлепков, похоже, он пытался привести мертвое тело в чувство.

И выл, и скулил, всхлипывал…

Зажав уши руками, Света с легкостью шагнула через стекло в ночную мглу. Понимая, что мороза больше уже не чувствует…

* * *

…Талантливый писатель брызжет слюной. Вообще все талантливые писатели, видимо, синтезируют яд, и, чтобы им не захлебнуться, щедро орошают неталантливых писателей. Лика уже в курсе. Научена горьким опытом. Предусмотрительно отходит в сторонку. Хотя книжный магазин тесный, особо не развернешься. Слюна талантливого писателя летит на испуганную растерянную продавщицу.

– Кто финансирует издание твоих бездарных книжек? Кто за тебя платит? Да ты просто шлюха, ясно, каким местом деньги зарабатываешь. У тебя мозг похож на кружевные трусики! Такой же символичный и дырявый!

Лике становится смешно. Наверное, муза приходит к талантливому писателю в кружевном бельишке. Очень хорошо, что у него такая эротичная муза. Настоящая женщина! А она лично кружевное белье не носит. В нем неудобно заниматься спортом, и оно слегка полнит.

Вронская оглушительно хохочет, но в руках талантливого писателя появляется острый длинный нож. Талантливый писатель медленно приближается. Видимо, жаждет выковырять похожий на кружевные трусики мозг.

А мозга жалко! Пусть микроформатный, но все-таки свой, родимый!

Лика бросается наутек, мчится по пустынной дороге, превращающейся вдруг в крутую лестницу с высокими ступеньками.

Падать больно. Так больно! Рот наполняется кровью, язык находит ямки вместо зубов, деловито сгребает с нёба острые обломки.

«Протезик надо гламурный прикупить, – морщась от боли, думает Лика. – Медицина сейчас на уровне, склепают мне что-нибудь изящное…»

… – Зачем? Зачем ты это сделала?! – голос следователя Седова дрожит от обиды и возмущения. – Я тебе так верил, а ты…

– А как еще я могла поступить?

Лике не стыдно. Все сделано правильно. Невиновный человек попросил о помощи. В этой ситуации любой другой вариант поведения был бы, с ее точки зрения, просто предательством.

Да, изначально было понятно: просчитают. Андрей звонил ей на сотовый. Ее видели в больнице, к тому же книжка медсестре подарена, фактически визитная карточка. Но она рассчитывала, что есть пара дней, пока это все выяснится. Что оперативники – тоже люди. Что никто не побежит в канун Нового года допрашивать медперсонал, что Володя не станет запрашивать данные оператора мобильной связи. А потом еще можно будет пару дней разыгрывать святую невинность: дача все-таки родительская, так быстро Андрея и Свету не обнаружат.

Напрасно. Все было напрасно.

Наплевать, что предпримет Седов. Накажет, не накажет – все равно. Ее совесть чиста. И это самое главное. И потом – Володя же все-таки приятель. Даже после всего произошедшего не сможет вот так упечь за решетку беременную женщину. Поорет и успокоится. Обидно только, что Андрея и Свету нашли…

… – Вронская? Вронская… Малая умерла… Совсем умерла… Она холодная. И не дышит. Совсем умерла…

Лика нашарила выключатель торшера. Посмотрела на сотовый телефон: в окошке высвечивается номер дачи.

Приложила трубку к уху:

– Андрей?

Из нее доносились всхлипывающие звуки.

– Андрей?!

– Холодная. Не дышит. Я массаж сердца делал. Я нашатырь у вас там нашел. Не помогло, Лика.

– Похоже, я уже не сплю, – пробормотала Вронская, с раздражением отпихивая морду прибежавшего к постели Снапа. – Ничего не понимаю, – она посмотрела на часы: четыре утра. – Что случилось?

– Я вырубился, еще вечером. Проснулся, подхожу к дивану, бужу ее, бужу. А потом плед упал, плечо холодное…

– Андрей, я сейчас тебе перезвоню.

Отбросив телефон, Лика побежала на кухню. Полезла в ящик, где лежали сигареты, увидела там витамины для беременных, охнула.

Прости, Даринка, как можно было о тебе забыть!

Что все это значит?

Что делать?

Да, в общем, остается только одно…

Сотовый. Телефонная книжка. Седов. Коннект.

– Володя, это срочно. Я должна тебе кое-что сказать…

* * *

Последние события вкупе с бессонной ночью полностью заморозили мысли и эмоции. Жанна Леонова все делала механически, как робот. Стерла некоторые видеофайлы, извлекла миниатюрную камеру, спрятанную в кабинете Захарова, уничтожила не предназначенные для посторонних глаз бумаги.

Нанятые Паничевым головорезы, захватившие здание, ее работе не препятствовали. Все сотрудники службы безопасности вышвырнуты из офиса. Головорезов скорее беспокоила возможность теоретического реванша с их стороны, чем приводящая кабинет в порядок женщина. Виктор еще не произнес тех самых слов, которых следовало от него ожидать. Но высказанной накануне просьбе Жанны провести еще какое-то время в офисе даже обрадовался. Судя по этому, обнародование решения, уже читающегося в довольных глазах, не заставит себя ждать.

Покончив с делами, Жанна села за стол, написала заявление об уходе. Отключила монитор, на который передавалось изображение работающих в офисе камер.

Вот, в общем, и все. Можно уходить. Пожалуй, даже следует это сделать побыстрее. Ни к чему лишний раз видеть счастливое ухмыляющееся лицо Паничева.

«Какие они все-таки разные, – думала Жанна, заталкивая в сумку любимую кружку и фотографию родителей в небольшой рамке. Нехитрое имущество в сумочку поместилось, но молния не застегивалась. – Андрей часто ошибался, причинял боль многим людям. Но он никогда бы не обошелся с компаньоном так, как поступил с ним Виктор. Грубый, резкий, хамоватый, он всегда был честнее, чем притворяющийся интеллигентным Паничев. Мне уже давно насчет Виктора все понятно стало. Но не Захарову».

– Жанна Сергеевна, вы видели?! Пульт где?

«Он уже не стучит в дверь, – машинально отметила Леонова, все-таки совладав со строптивым замком сумки. – Как же, полновластный хозяин. Хотя все к этому шло. Не бывает вечной работы, служебные кабинеты не предоставляются в единоличную собственность. Это так понятно. Но понимать и принимать – разные категории».

– Сейчас, сейчас, НТВ уже передавало, интересно, будет ли сюжет на РТР! – воскликнул Паничев, переключая каналы. Найдя РТР, он поправил бордовый галстук, удачно дополнявший идеально скроенный темный костюм.

«Виктор обычно этот галстук по праздникам носит. Ну надо же, на работу как на праздник теперь», – мысленно издевалась Жанна.

Она взяла со стола заявление, собралась вежливо поблагодарить за совместную работу (зачем выяснять отношения с ничтожеством?), но Виктор замахал руками:

– Погодите, позже. Вот, сейчас сами все увидите!

– Сегодня утром по подозрению в совершении нескольких преступлений, в том числе в убийстве собственной жены, был задержан один из владельцев компании «Pan Zahar Group» Андрей Захаров, – комментировал женский голос за кадром.

Камера вплотную приблизилась к лицу Андрея, растерянному, посеревшему. Потом скользнула по его закованным в наручники, заведенным за спину рукам. Переметнулась на милицейские «Жигули» с включенным проблесковым маячком, озарявшим заснеженный дачный пейзаж синеватым светом. Следователь Владимир Седов (представленный почему-то на титрах следователем Дедовым) скептически посмотрел на метнувшуюся к нему худенькую девушку с микрофоном. И процедил сквозь зубы:

– Без комментариев. Расследование еще не завершено.

– Причастен ли к преступлению Виктор Паничев?

– Пока такой информации не имеется.

– Когда будет предъявлено официальное обвинение? – не унималась журналистка.

– Без комментариев.

Оператор сразу же потерял к следователю интерес, камера пробежала по заметенному снегом участку, и в кадре появилась лестница, по которой осторожно спускались двое мужчин. Они несли что-то большое, завернутое в черный целлофан. Картинка держалась долю секунды, чуткий микрофон поймал чей-то истошный крик: «Не снимать!»

А потом ведущая новостного выпуска пообещала держать телезрителей в курсе событий.

– Андрей что, с ума сошел? – притворно озабоченным тоном поинтересовался Паничев, пристально вглядываясь в лицо Жанны. – А как же задержанный вчера зэк? Что все это значит?

«Понятно. Потому и примчался с утра пораньше, разъяснений хочет. – Леонова, равнодушно пожав плечами, протянула заявление. – Какой же он актер!»

Глаза Виктора скользнули по строчкам, он удовлетворенно кивнул.

– Жанна Сергеевна, я рад, что вы все поняли правильно. Вы настоящий профессионал, я с радостью, если потребуется, предоставлю вам рекомендации. Но вы – человек Андрея, поймите меня правильно.

– Конечно, – отчеканила Жанна, снимая с вешалки пальто. – Благодарю вас за сотрудничество.

Наверное, Паничев все же ждал обвинений, попыток объясниться, истерики. Но, осознав, что опасаться недовольства уже бывшего начальника службы безопасности не следует, расплылся в улыбке и галантно распахнул перед Жанной дверь.

Скорее, скорее.

Да что же этот лифт ползет, как заторможенный?!

Пешком и то быстрее будет!

Жанна промчалась мимо новых охранников, нащупала в кармане ключи от машины.

Приветственный писк сигнализации, сесть в промерзший салон «BMW», мобильный телефон, ну наконец-то!

За те секунды, пока мама отвечала на вызов, Жанна представила себе растерзанные трупы донимавших Седова журналистки и оператора.

Стервятники, тупые уроды. Прибежать, камеру включить, микрофон в зубы сунуть. Им наплевать на то, сколько боли причиняет людям их работа. Что чувствуют близкие Андрея, видя его испуганное лицо и скованные руки. Что переживает ее мамочка, сходя с ума от беспокойства. И даже вопроса не возникает, насколько этично пытаться снять труп Светланы Захаровой.

В этой жизни все зло, причиненное другим, возвращается. Так пусть же стервятники получат его скорее!

Голос мамочки был ровным и спокойным.

– А у меня уже все готово почти. Салаты покрошила, курицу пожарила. Может, ты еще рыбки хочешь? Я приготовлю, доча. Боюсь только, придется нам в этом году без телевизора. Мастера еще вчера вызывали, но он не идет, папа говорит, уже Новый год отмечает.

Новый год… Ни сувениров для родных, ни настроения.

Впрочем, она лично лучший подарок уже получила. Телевизор сломался, мама не успела разволноваться, ее всегда наполненному любовью сердечку не больно…

– Мам, ты только не волнуйся. Я с работы уволилась, – Жанна старалась не разреветься от жалости к напряженно замолчавшей маме. – Андрея Захарова арестовали. Со мной все в порядке. Ты успокойся, хорошо.

– А как же он? Ты уволилась, потому что его арестовали? Такой парень хороший, да его оболгали, во всем разберутся. Жанночка, ты сама только не волнуйся! Все уладится.

Комок слез стоял в горле.

Мама не заслужила, не заслуживает…

Какой стыд: мамочка с утра пораньше занялась новогодним столом, а ее дочь совершенно не помнит, что приближается Новый год, что надо купить подарок.

– Приезжай пораньше, Жанна, мы с папой тебя давно не видели.

Обычные слова. Необычная, самая сильная любовь. Материнская. Иррациональная. Теплая. От нее всегда становится легче.

– Да, мамуль, до встречи!

Только после разговора с мамой стало понятно, какое напряжение пришлось выдержать в последние дни и как давил груз страха и неопределенности. Теперь тиски разжались, стало чуть легче.

Жанна завела двигатель, пару минут подождала, пока прогреется мотор, и тронулась с места.

Все еще можно успеть.

Сначала она подъедет в салон «Светлана» – заодно, если получится, и в порядок себя приведет. Потом купит подарки и отправится к родителям. И попытается хотя бы какое-то время не думать о произошедшем…

* * *

– Андрей, ты поешь, – Лика пододвинула поближе к Захарову тарелку с салатом и румяным кусочком куриного филе. – Или хоть чай выпей, он травяной, успокаивает. Андрей!

Отсутствующий взгляд, поникшие плечи. Уже несколько часов Андрей Захаров сидит на просторной, оклеенной желто-синими обоями кухне. Его привел сюда следователь, пододвинул стул. Андрей покорно сел. И до сих пор не вымолвил ни единого слова. Казалось, он не слышал обращенных к нему вопросов. Снап, всегда обожавший гостей, принес к ногам Андрея все свои обгрызенные игрушки, а потом требовательно загавкал: «Играй со мной!»

В застывшем лице Захарова не дрогнуло ни черточки.

«Да уж, вначале я радовалась, что Седов привез Андрея ко мне, – Вронская открыла баночку с витаминами, вытряхнула на ладонь пару таблеток. – У Захарова и так стресс, и даже если бы Володя объяснил, что помещение под стражу носит временный характер, вряд ли бы Андрея это успокоило. Конечно, по голове Вовку за такую самодеятельность не погладят, он нарушил все мыслимые и немыслимые нормы. Тем более есть риск, что план не удастся. Или что его реализация займет много времени. Но Седов поступил по-человечески, взял ответственность на себя, что, конечно, вызывает уважение. Однако теперь… У Андрея не просто стресс, это уже какое-то шоковое состояние, и оно меня беспокоит. Может, в СИЗО ему даже было бы лучше, там все-таки есть врач».

Вронская пошла в прихожую, вытащила с книжной полки справочник по психиатрии, зашелестела страницами.

Описание различных заболеваний, симптоматика, фармакология. Увы, ничего похожего на способы выведения из шокового состояния нет.

Лика покосилась на лежащий на столике у зеркала сотовый. Можно позвонить знакомому судебному психиатру. Но он – человек ответственный, к тому же хороший знакомый. А если примчится, увидит Захарова? Наверное, не стоит афишировать самодеятельность Седова.

– Остается только надеяться, что все с Андреем будет хорошо, – пробормотала Лика, возвращаясь на кухню. Она осторожно взяла Захарова за руку, тяжелую, безвольную. – Андрей, пошли в зал. Будем елку наряжать. Кажется, Новый год нам придется отмечать вместе. Пошли!

Вронская тянула его за руку, но Андрей и не думал приподниматься.

«Да уж, с моими пятьюдесятью кило такую тушу не сдвинуть, – Лика нахмурилась, чувствуя, как тело начинает пробирать озноб. – И что же делать? А если он захочет что-нибудь сотворить с собой, со мной? Он же огромный, сильный, я не справлюсь!»

Сначала убрать вилки, ножи. Потом позвонить Седову. Пусть присылает опера или сам приезжает. Андрею, кажется, становится все хуже и хуже…

Но набирать следователя не пришлось.

«Наша служба и опасная и трудна», – вкрадчиво запел телефон.

Лика ответила на звонок, пару минут слушала объяснения приятеля. А потом запрыгала от радости, как сумасшедшая.

– Андрей! Все получилось! Убийцу взяли с поличным!

– К-кого? – Захаров изумленно огляделся по сторонам. – Вронская? Помню, как Свету нашел. Как наручники надевали – помню. Потом все, провал. Кого взяли-то?

* * *

До праздника всего ничего, считаные часы. Дороги забиты под завязку, даже в метро пробки, но не агрессивные, радостные, оживленные.

«Кажется, Новый год я рискую встретить совершенно не так, как хотелось бы его провести, – уныло думал следователь Владимир Седов, медленно продвигаясь вперед по заполненному гудящей людской массой переходу между станциями. – Люда и Инга меня в порошок сотрут и будут правы. Задержание и помещение под стражу подозреваемой производилось с нарушением процессуальных норм, Захарова в СИЗО нет, и если только шеф узнает хотя бы о части моих подвигов, то будет иметь все основания привлекать к уголовной ответственности уже меня, – Володя отмахнулся от колючей, пахнущей зимой елки, которой кто-то невольно задевал его по лицу. – Но я не готовлюсь к празднику, не зачищаю следы профессиональной халатности. Я просто не могу ничем заниматься до тех пор, пока не пойму, почему все это случилось…»

…Он посмотрел на Лику Вронскую, морщившуюся от черного чая, ароматизированного карамелью, с кусочками фруктов. И вдруг увидел на этом же стуле, в этом кабинете совершенно другую женщину. Жанна Леонова тоже просила несладкого чая. Но никак не показала своего недоумения. Вежливость? Или попытка не привлекать внимания? Полина Калинина ведь, как уверяет ее подруга, всегда пила несладкий чай. Но забота о фигуре не означает полного отказа от сладкого. Инга тоже склонна к полноте, и никогда не будет добавлять в чай сахар. Но она уминает курагу, изюм, уверяя, что от этого не поправляются. Жанна угостила Полину чашечкой такого чая, с кусочками сладких фруктов, скрывающими вкус отравы? Или презентовала ей целую пачку, предварительно добавив туда яд? Скорее первый вариант, чем второй. Вначале она хотела просто убрать Полину, и яд для этих целей подходил наилучшим образом. А потом решила ее убить из пистолета. Уже заранее прикидывая, как обвинить в убийстве Андрея Захарова.

Боже, каким он был слепым! А ведь Жанна с самого начала произвела на него крайне негативное впечатление. Но как не растаять при такой активной помощи следствию.

Да он – попросту дурак! Привык искренне пытаться всегда помогать людям. И не удивляется такой же искренней помощи. Но если Жанна Леонова кому-то и пыталась помочь, то только себе.

Мужские черты ее лица. Лишенная заметных женских округлостей фигура профессиональной спортсменки. Оперативник Паша говорил: какой-то мужчина, в капюшоне, закрывающем лицо, проколол колесо «Porsche Cayenne». Мужчина? Если Леонова наденет бесформенную одежду и уберет волосы, ее можно принять за мужчину, без сомнений.

Жанна занималась биатлоном. И прекрасно владеет оружием. Почему, почему это не насторожило?

И визитка! Ее визитка рядом с трупом! Да она ее просто выронила! Наклонилась, чтобы убедиться: Полина мертва, и…

А как настойчиво она подчеркивала: у секретарши Захарова пропал пропуск, у нее сороковой размер обуви. Жанна заранее позаботилась о наличии подозреваемой. У самой Леоновой маленькая нога, но кто ей мешал надеть ботинки на несколько размеров больше?

Помощь в поимке Волкова. Мило, трогательно, как же. Для того, чтобы получить доступ к информации о татуировках осужденных, особых связей в МВД не требуется, достаточно человечка на низшем уровне. И вот следователь так кстати ловит зэка и находит у него дома полный комплект улик против Захарова.

Да Леонова же – исполнитель! Заказчик, видимо, Паничев, а Жанна, конечно же, исполнитель. Она все сделала сама, не привлекая к реализации щекотливого поручения подчиненных. Любой посредник повышает риск утечки информации! Паничев и Леонова заранее разработали план по выдавливанию Захарова из компании и позаботились о том, чтобы Андрей долго их не беспокоил. Тюремная камера и обвинение в совершении уголовных преступлений оградят их от бывшего компаньона. Надолго, надежно.

Деньги. Вот и мотив. Все, оказывается, так просто и понятно. И очень досадно, что этот пазл не сложился раньше.

– Ты чего зубами скрипишь? – хмуро поинтересовалась Лика, отодвигая чашку. – Сделай мне, кстати, кофе, пить твою отраву невозможно.

– Я думаю, что все эти преступления совершила Леонова, – следователь вскочил со стула и нервно заходил по кабинету. – В сговоре с Паничевым. Они решили подставить Захарова. Вот такой расклад. Никакой дружбы, только деньги.

На лице Вронской промелькнуло удивленное выражение, на которое тогда Володя внимания как-то не обратил. Он был уже полностью поглощен предстоящими планами.

Алиби Леоновой на момент гибели Калининой проверялось, ее показания подтвердились. Надо понять, как она выкрутилась из этой ситуации. Интересовался ли следователь, занимающийся делом Малышевского, алиби Леоновой на время смерти инструктора? Уточнить! Попросить криминалистов осмотреть замок квартиры, которую снимал Волков. Возможно, Леонова пользовалась отмычками и они оставили следы. Может, ее видел кто-то из соседей Волкова. А еще…

Как ушла Вронская, он толком даже не запомнил. Под утро Лика позвонила и призналась, что она укрывала Захаровых на даче родителей. И что Света мертва.

– Я думаю, Захарову отравили, – тихо сказала Лика. – Андрей говорит, жену накануне тошнило. И я вспомнила, что когда мы со Светой разговаривали, она тоже жаловалась на тошноту. Но я же сама беременна. Все мы, наверное, своим аршином меряем. И мне казалось, что Захарова просто ждет ребенка. Кстати, вчера я тебе не сказала, но… Короче, именно Леонова предупредила Андрея о том, что ты его разыскиваешь, убеждала Захарова спрятаться.

Смерть Светланы вызвала много вопросов. Если она знала о том, что Полина выставляет на аукцион яйцо Фаберже, то почему не рассказала об этом? Имела свой интерес в разорении мужа и поэтому молчала? А потом ее убрали как лишнего свидетеля? И почему Леонова предупредила Захарова? Ведь по этой логике выходит, она была заинтересована в том, чтобы Андрея задержали. А может, Жанна работала на два фронта, морочила голову сразу обоим совладельцам «Pan Zahar Group»?

На даче Ликиных родителей эксперт, осмотрев труп Светланы Захаровой, осторожно предположил, что девушка могла быть отравлена.

– Как отравлена? Да я же ее с работы забрал, а потом она со мной все время была, ничего не ела, – растерянно пробормотал Андрей.

«С работы. Из офиса. Свету Захарову отравили в офисе, – пронеслось в голове Седова. – У Леоновой там сообщница. Которая приносила Захаровой чашку отравленного чая или кофе. Кстати, кофе ведь тоже бывает со сладкими ароматическими добавками».

Сообщница? Но ведь это же рискованно. В салоне – женский коллектив, и вероятность того, что сообщница проболтается, очень высока.

Чай, кофе… В офисе ведь все это – для общего пользования. Таким образом, все-таки есть сообщница? Не могла же Леонова сама приносить Свете отравленный напиток?

Или… Или у Захаровой были баночки, в которых хранились чай и кофе исключительно для нее одной?

– Кто подавал ей чай в салоне? – упавшим голосом переспросил Андрей. – Наверное, никто, сама делала. Она вообще без понтов была, половину прислуги из дома уволила. Сама любила и готовить, и даже убирать. Все высчитывала, не очень ли дорогим средством для мытья посуды домработница пользуется, не пьет ли «хозяйского» чая. Она же из детдома, привыкла каждую копейку считать.

Позвонить Вронской – пусть пришлет журналистов, у нее масса знакомых на телевидении. А если звонить Леоновой и сообщать информацию о задержании Захарова, женщина может что-то заподозрить, пусть лучше узнает новости по телевизору.

А потом – в салон.

Если все рассчитано правильно – то Жанна вернется, чтобы забрать тот чай или кофе, в который она добавила яд.

Она вернется.

Коллектив ведь действительно женский. Кому-то Света могла мимоходом сказать: «Ах, какой замечательный чай подарила мне Жанна Сергеевна».

Она вернется, так как стремится не оставлять следов и не дает обвинению ни единого шанса…

… – Проходи, Володя. – Лика распахнула дверь и сразу убежала на кухню, прокричала оттуда: – У меня мясо горит, ты иди в зал.

Новогодние запахи. Сверкает гирлянда на украшенной разноцветными шарами елке. В центре – стол с белоснежной скатертью, бокалы, тарелки, приборы. Ликина собака носится по комнате, машет хвостом. Андрей Захаров наконец поднял голову, и Седов профессионально отметил: лицо уже даже не серое, черное, растерянный недоуменный взгляд. Все как у родственников потерпевших, переживающих глубокое горе. Так притворяться даже профессиональным актерам сложно. Беда разрывает Захарова, мучительно больно, жестоко. Значит, правильно, все-таки не виновен.

– Почему? – Андрей закашлялся. – Почему она это сделала?

Следователь, присаживаясь на диван рядом с Захаровым, пожал плечами.

– Не знаю. Я думал, деньги, сговор с Паничевым. Но Виктор ее уволил. Может, так и было задумано? Якобы поссориться? Или он ее «кинул»? В общем, поэтому я и пришел. Мне эта баба все нервы вымотала, ни о чем другом думать не могу.

Вронская появилась с большим блюдом, источающим такой одуряющий аромат, что Володя сразу вспомнил: последний раз он ел вчера. Лика водрузила свой кулинарный шедевр на стол и снова полетела к плите.

Из коридора донеслось звонкое:

– Седов, ты расскажи, как Жанну задерживали. А то Новый год скоро, давай всю эту историю в старом оставим!

Следователь посмотрел на часы, и, вздохнув, достал сотовый телефон. Просмотрел неотвеченные вызовы. К рабочим проблемам отключение звукового сигнала не привело, по службе никто не разыскивал. Жена и любовница рвут и мечут.

«Люблю, целую, с праздником, увидимся в новом году, извини, работа», – полетела эсэмэска к Инге.

«Буду 1 января, работа, с Новым годом», – это жене.

Андрей повторил:

– Почему она это сделала? Неужели Жанна? Это точно?

– Скорее всего, да. Она же пришла в салон, попыталась…

– Стоп, Володя, я тоже хочу слушать! – Лика поставила на стол салатник и уселась в кресло. – Что, действительно пришла? Седов, ну ты голова! Как ты все точно рассчитал!

Володя вздохнул. Да он чуть не облажался во время всей этой истории. Ему казалось, что Жанна – если это действительно она устроила этот кровавый спектакль – попытается уничтожить банку с отравленным чаем или кофе после Нового года. Возможно, попытается проникнуть в закрытый салон. Или же, наоборот, воспользуется тем, что в послепраздничные дни в таких местах клиентов мало, и придет открыто, не таясь. Но то, что все решится в считаные часы, он даже не предполагал.

– Приезжаю я туда. Думал, алиби ее проверить, узнать, как салон работает после праздников, кабинет Светланы еще раз осмотреть. Образец для экспертов, если все рассчитано правильно, изъять. Захожу. Толпень девушек, никто, кажется, не работает, все телевизор смотрят, сюжет про Андрея в каждом выпуске показывают. – Володя покосился на тарелку с аппетитным мясом. Опустошить бы ее сейчас… – Я спрашиваю: «А где мне найти главного администратора или кто тут у вас распоряжается?» А девочка говорит: «Администратор отлучилась с клиенткой, подождите пару минут». Сажусь в кресло, и тут вижу – Жанна, собственной персоной. Она меня заметила, но сделала вид, что не видит. Подошла к стойке, что-то про прическу спрашивает. А потом опять в коридор чешет. Я за ней. Она держалась до последнего. «Здравствуйте, Владимир! Как вы могли, Захаров ни в чем не виноват!» Я соглашаюсь: «Конечно, Жанна Сергеевна, ни в чем не виноват». И тут же ору: «Девчонки, сюда, скорее». Прикидываю уже – в коридоре мы одни, свидетелей нет, банка сто пудов уже находится при ней, но отпечатков может не быть. Она ее отшвырнет, и все, никаких доказательств. Девицы примчались. Мне кажется, я понимал Леонову без слов. Там, в том коридоре, еще дверь туалета была, мы как раз недалеко от нее стояли. Она хотела туда рвануть, но передумала, поняла, что только хуже будет. Признательных показаний от Леоновой ждать не стоит, она явно намерена врать и выкручиваться. Сразу же заявила: без адвоката ничего не скажу, предъявите мне постановление о задержании.

– И оно у тебя было? – изумилась Вронская, отталкивая от стола пса. Он тихо скулил, вилял хвостом, не отрывая глаз от мяса. – Снап, тебе нельзя свинину, умолкни! Володь, так когда ты успел все оформить?

– Слушай, не сыпь мне соль на рану. Ничего я не оформлял. Может, у меня паранойя. Возможно, я демонизирую Леонову. Но как-то очень уж вовремя погиб Волков. Только я изъял доказательства причастности Андрея Владимировича ко всем этим преступлениям, и Волков погибает. Не нравится мне все это!

Андрей криво усмехнулся:

– Доказательства? Какие?

– Например, договор с пунктом о том, что в случае смерти владельца яйца Фаберже, которым являлась Полина Калинина, вся сумма…

– Полина? – перебил Захаров, хватаясь за голову. – Полина была владельцем? Но как это возможно?!

Володя хотел рассказать о том, что, вероятно, Калинина нашла это яйцо в одном из старых домов, где выполняла ремонт. В прессе встречались публикации о том, что несколько лет назад в стене старинного особняка при проведении перепланировки нашли множество изделий, выполненных московским отделением фирмы «Фаберже». И что Жанну Леонову пришлось поместить в «обезьянник» отделения милиции, потому что если у нее есть связи в СИЗО, то мало ли как там все обернется.

Но ночь за окном вдруг осветилась яркими залпами салюта, затрещали петарды, а Лика Вронская всплеснула руками:

– С Новым годом! Эх, мужики, сейчас бы водки за помин души Светы вам выпить. Но водки у меня нет, только шампанское. Принести? И вы поешьте, кажется, мясо я не сожгла, что со мной редко бывает…

* * *

– С Новым годом вас, граждане задержанные! – Младший лейтенант, с уже покрасневшими щеками (опрокинул-таки стопочку под залпы салюта), протянул через решетку несколько кусков торта на салфетке. – Наливать вам не положено. Но вот, угощайтесь, праздник все-таки!

Бомж быстро выхватил салфетку, что-то неразборчиво буркнул милиционеру.

– Женщин угости, балда! – возмутился парень и поморщился. Торт чуть не соскользнул на пол, и бомж подхватил его грязной исцарапанной лапой. – Подождите, – милиционер виновато посмотрел на Жанну, – у меня там еще есть, сейчас принесу.

– Не беспокойтесь. Я не голодна. Но вот если бы воды, – вздохнула Леонова. – Как-то я плохо себя чувствую.

– Сейчас. У меня и аспирин есть.

– И нам запивона! – прокричала вслед лейтенанту неопрятная пьяная женщина. Она быстро нашла общий язык с сокамерником, прислонилась к его плечу, зачавкала. – Вкуснятина! А эта морду воротит. Хорошо, нам больше достанется! Ишь, торт ей не нужен, полазила бы в помойках с мое! Фифа!

Вода, которую принес парень в пластиковом стаканчике, оказалась теплой и невкусной. Жанна с усилием сделала несколько глотков, проглотила таблетку и поняла: резкая боль внизу живота не проходит. Она появилась, когда Седов обо всем догадался, пришел в салон, задержал ее фактически с поличным. И с каждым часом жгучие рези становятся все сильнее.

«Перенервничала, – успокаивала себя Жанна, пытаясь поудобнее устроиться на узкой деревянной скамье. – Скоро пройдет, надо потерпеть. В любом случае это ненадолго. Просто надо набраться сил и выдержать допросы, и ничего не сказать. А чай… Как-нибудь объяснюсь, адвокат подскажет».

Бороться, бороться и еще раз бороться. Пока хватит сил, делая все, что только можно. Из этой долгой сложной игры необходимо выйти победительницей. А Захаров проиграет. Это будет справедливо…

…В детстве с двоюродной сестрой Катей Жанна Леонова почти не общалась. Тяготилась общими с семьей маминого брата праздниками. Ненавидела, когда Катю приводили на соревнования, в которых она участвовала. Что может привлекать в спорте пухленькую Катьку, с вечным томиком «Капитанской дочки» или «Алых парусов» под мышкой? Как будто бы с трассы не видно: лежит книга на коленках сестры, и она, приоткрыв рот, зачитывается очередной романтической историей. Хорошая поддержка перед стартом! Им и разговаривать было не о чем. Прекрасный и захватывающий спорт, совершенное, тренированное тело, напряженный труд ради победы – сестра всем этим не интересовалась. В ее пепельно-русой головке существовали исключительно прекрасные дамы и красивые принцы. И вот одна из прекрасных дам (Катя) когда-нибудь обязательно встретит своего принца (Витя из 9-го «Б»), они возьмутся за руки и вместе пойдут к своему солнечному счастью. И заживут в любви и согласии, родят сначала мальчика, а потом девочку. Разве что насчет смерти в один день Катя не определилась.

– Хорошо, конечно, чтобы так случилось. – Ее голубые глаза сияли так, как будто бы речь шла о чем-то безумно приятном. – Любящие сердца не могут существовать друг без друга. Но и быть вдовой, до конца дней своих хранящей верность почившему супругу, – это тоже романтично. Или, положим, я умру, а муж разразится рыданиями на кладбище… Ах, как прекрасна любовь!

В общем, дура дурой. О чем с такой разговаривать? «Привет-пока», вот и все, и то только потому, что родственница как-никак.

С годами Катя не умнела совершенно. После школы выскочила за своего Витю. Муж пил, бил ее смертным боем. А она еще выгораживала его перед своими родителями, денег ему на выпивку все просила, дружкам-алкашам еду готовила. И тащила бы этот крест всю жизнь, покорно, надеясь на чудо. В книгах же пишут: чудо любви. А как страдала, когда ее вечно пьяное «счастье» утонуло в Москве-реке…

Казалось бы: один раз жизнь долбанула. Уже понять все можно: книги к реальности никакого отношения не имеют. Принцы – только в романах. А реальность предлагает каких-то вырожденцев, слабых, глупых, кобелистых. Да на типичного современного мужика просто смотреть дольше секунды противно. А уж замуж выходить, чтобы постоянно опухшая рожа перед глазами маячила, – вообще верх идиотизма.

Два года после освобождения от предыдущего ярма прошло. Только на работу нормальную устроилась, карьеру делать начала. Снова хомут на шею. Сияют Катины глаза:

– Он такой добрый! И цветы дарит, и конфеты!

Влюбленная, наивная, слепая. Опять ничего не изменилось, все возвратилось на круги своя. Она на двух работах вкалывает – муж дома сидит, картинки, которые никто никогда не покупает, малюет. Она беременная на сохранении в больнице лежит – он даже навестить не приходит, творит, ну конечно. Она родила, только домой с ребенком приехала – драгоценный скандал закатывает, где борщ, где котлеты?!

Кате плохо. Сил у плиты стоять нет совершенно, малышка разрывается, муж кричит громче ребеночка. Родителям звонить стыдно. Набрала двоюродную сестру:

– Жанночка, ты не могла бы приехать, борщ сварить.

Это был ужас. Прокуренная квартира, море пустых бутылок, какая-то девка – в Катином халате – спит на кухне.

Сестра – лицо пылает, пот ручьем льется, стонет сквозь зубы:

– С грудью что-то. Дотронуться не могу, так болит.

Это было чудо. Только розовое личико выглядывает из конверта. Такое крошечное, кажется, не может быть этих кнопочки-носика, маленького ротика, щечек. Но вот, вот, в кроватке, в конвертике, самая прекрасная девочка, Катина доченька, какая же она красавица.

Жанна смотрела на ребенка, и сердце разрывало раскаяние.

Двое таких же деток. Могло бы быть. И никогда не будет. Что она наделала, что же она наделала?! Почему так поздно, только теперь все открылось и осозналось четко-пречетко?! Ведь вот оно, самое важное, самое главное. Не результаты, не медали. Дети, детки… Заботиться о них, растить, вместе с ними проживать еще одну новую жизнь с радостью первооткрывателя, но и со своим опытом. Женщина – черновик, ребенок ее – новый чистовой вариант, уже, если получится, с меньшим количеством болезненных ошибок.

Как же хочется дать этой девочке все самое лучшее! Ведь она такая маленькая, слабенькая, беззащитная. Как важно, чтобы она радовалась. Главнее ее счастья, теперь это так понятно, ничего нет на свете.

– Я ее Настей назвала, – простонала сестра. – Муж хотел Венерой, я сделала вид, что согласилась. А она Настя. Все равно сама свидетельство о рождении оформлять буду. Он же талант, художник, что ему отвлекаться.

Настя. Смешной комочек, крошечный. Нежный, красивенький.

Анастасия. Да! Она такой и будет, именно такой станет. Гордой, прекрасной, свободной.

– Замечательное имя, – пробормотала Жанна, пытаясь отойти от детской кроватки и заняться Катей. Ноги не слушались, налились свинцом.

Сестра с трудом приподнялась на постели:

– Ты бы обед приготовила, а?

И девочка вдруг распахнула глаза.

Синие-синие, серьезные. Пару секунд она осмысленно, с явным любопытством, изучала лицо тети. А потом улыбнулась.

Это была неописуемая, никогда ранее не испытываемая, огромная радость.

Жанна задыхалась от переполнявших ее чувств. Плакать и кричать хотелось одновременно, выплеснуть хотя бы часть восторга!

– Жена, ты чего разлеглась? Где борщ? Мы с моделью жрать хотим. Почему борща все еще нет? – опираясь на дверной косяк, поинтересовался Катин драгоценный.

Настя, сморщив крохотный носик, запищала, как котенок, личико ее стало красным.

Стоп. Стоп-стоп-стоп.

Рожа этого ублюдка – в прицеле вместо мишени. Он слабый, пьяный, свернуть ему шею – проще простого.

Но есть Настя. Надо взять себя в руки. Дождаться, пока прилив ненависти чуть схлынет. В конце концов, это пьяное ничтожество сделало одно хорошее дело. Единственное, для чего нужен мужчина. Ребенка.

Собраться. Успокоиться. Ну вот и все.

Сначала позвонить в «Скорую» – кажется, у сестры мастит. Потом выкинуть шлюху. А за ней отправить ублюдка. Конечно, он попьет крови, претендуя на часть квартиры. Но это такие мелочи в сравнении с тем вредом, который может нанести девочке общество ничтожного родителя.

То, что было не под силу жизненному опыту, сделало материнство. Вначале Катя еще возражала против развода: хоть и не идеальный, но все-таки родной отец. Но папашка явил себя во всей красе, попытался отобрать квартиру, о размене и слышать не хотел. Где будут жить жена и дочь, его не волновало совершенно. И сестра протрезвела. Иногда в ее квартире (сначала маленькой «однушке» в Митине, потом отличной «трешке» на Кутузовском) появлялись мужчины. Но никогда надолго не задерживались…

Наська – букаська, Настена – сластена, Настюшка – хрюшка. У нее было множество ласковых прозвищ, и куча игрушек, и две мамы.

«Тетя» Настенька говорить отказывалась. Жанна млела, когда толстощекая кукла, всегда в красивом платье, тянулась к ней маленькими пальчиками:

– Ма-ма, дай-дай…

Ей хотелось отдать все. Но еще больше дочь сестры давала взамен.

– Знаешь, если бы не Настя, никогда я бы не ушла из школы, – призналась Жанна сестре. – Преподавала бы физкультуру, жаловалась на маленькую зарплату. Даже мыслей не возникло бы куда-то пробиваться.

– Не пропали бы мы, если бы ты в школе работала, выкрутились бы как-нибудь, – хмурилась Катя. – Зато спокойнее было б. Телохранитель – что за работа такая. Да и ненамного больше ты получаешь, чем я в своей бухгалтерии.

– Это только начало, – спорила Жанна. – Вот наберусь опыта, с нужными людьми познакомлюсь, свое агентство открою. Настя же растет. Вам и так уже в однокомнатной квартире тесно. А потом девочке еще и высшее образование получать.

Против работы у Андрея Захарова сестра не возражала. Даже радовалась: руководить – не самой под пули лезть.

Сестра не понимала, о какой нагрузке и ответственности идет речь. Бизнесмен такого уровня всегда кому-то мешает. Он строптивый, упрямый, не хочет ничего слушать. К тому же женщина – руководитель службы безопасности не может себе позволить ни одного промаха: мало кто из подчиненных испытывает благодарность за трудоустройство, большинство думает не о работе, а о кресле начальника. Сколько провокаций устраивали замы, сколько ошибок допускали ребята. Когда шефа подсиживаешь, по сторонам ведь не смотришь.

Работать приходилось круглыми сутками. Подбирать кадры. Знакомиться с сотрудниками МВД, прокуратуры, ФСБ. Мало ли как все повернется, свои люди в таких структурах еще никогда никому не мешали. Надо давать взятки, изучать новинки специальной техники. Когда имеешь дело с таким объектом, как Захаров, приходится всегда быть настороже. Камеру в его кабинет, датчик на машину, периодическая прослушка конкурентов. И все равно неспокойно на душе. Если бы Андрей был хоть чуть-чуть благоразумнее!

Напряжение. Отсутствие свободного времени. А ведь главное – Настя, но к ней хорошо, если раз в месяц удается выбраться. Девочка растет, отдаляется. Уже не «мама» говорит, «тетя»…

– Увольняйся, если так тяжело, – рассуждала Катя, наливая сестре вторую тарелку своего фирменного борща, густого, наваристого. – На тебя же без слез смотреть невозможно. Себе жилье купила, нам помогла. Сколько можно так убиваться.

– Не могу я уволиться! Не могу, и все!

– Любишь его? Андрея? – оживилась Катя. – Ох, видный. Но он же моложе. А что, это и хорошо.

Жанна замычала:

– Хватит! Я сейчас подавлюсь.

– Точно любишь, – решила Катя. Подперла щеку рукой и мечтательно закатила глаза: – Вот если все сложится, на свадьбе вашей погуляю. Ты своих любовников бросишь, остепенишься.

Жанна закашлялась. Нет, все-таки с Катей разговаривать бесполезно. Наверное, в классической литературе скрыта большая разрушительная сила, которая мозги деформирует с детства и на всю жизнь.

На любовников – плевать. Всего лишь соломинка. Вдруг. Ну вдруг врачи ошиблись. И ребенок будет. Пока ничего не получается, кроме инфекций и заболеваний. Но климакса еще нет, поэтому надо стараться. Вот бы появилась доченька. Как Настюша – но своя, родная кровиночка.

А Андрей – это особый случай. Любого другого шефа можно было бы оставить. Всех денег не заработаешь.

Но Захаров – он как тренер. Только со знаком «плюс». Тренер сумел организовать и настроить команду в целом и каждую спортсменку в отдельности. Но плевать ему было на все, кроме своих интересов. Андрей такой же сильный, властный, но… При всех своих недостатках, он несет свет и добро. Кому-то могут показаться лишь пиаром многочисленные проекты «Pan Zahar Group» по поддержке многодетных семей, одаренной молодежи, спортсменов. А какая разница, сколько телекамер освещают, как Андрей и Виктор передают автомобили и компьютеры? Глаза людей, которым оказывается помощь, даже не радостные – растерянные. Не привыкли к добру, недоумевают, не осознают… Да за одни эти наполненные благодарностью глаза Андрея можно уважать. А еще… Это сложно выразить словами… Рядом с ним проходит головная боль, и появляется куча новых идей. Уставшее тело бодрится от его присутствия, как после хорошей тренировки. Как-то раз (жаль, об этом нельзя никому рассказывать, все-таки тайком установленная видеокамера в кабинете шефа – опасная тема для обсуждения) на мониторе появилась завораживающая картина. Андрей не включал свет, увлекся сложными переговорами по телефону. В полумраке кабинета было отчетливо видно: весь контур его тела очерчивает заметное золотистое сияние…

А Катька: любовь, моложе!

Это отношения иного порядка, другого уровня.

Одно ясно: Андрей стал таким же дорогим человеком, как Наська-букаська. Для них ничего не жалко, за них можно все отдать, не задумываясь.

Чем старше становилась Настя, тем больше волновалась за нее Жанна. Умом понимала: девушка хорошо учится, занимается спортом, все ее друзья и подруги проверены-перепроверены, ничего подозрительного. Но сердце заходилось от боли.

А что, если поздним вечером к красавице Насте пристанут хулиганы? Или она, несмотря на тысячу и одно предупреждение, решит попробовать наркотики? Она – может, запросто, Настюша – тихий омут, наполненный чертенятами…

– Я на шейпинге, тетя Жанна, – недовольно бубнила в трубку Настя. – Все, мне пора!

– Да в школе я, на уроках сотовый отключать надо! Что вы волнуетесь!

– В парикмахерской, фены работают, не услышала!

Вроде бы все логично.

Но откуда это вечно грызущее беспокойство? Никогда не засыпающее волнение?..

После того как племянница стала сбрасывать звонки, Жанна примчалась к сестре и, несмотря на вопли Настены, осмотрела вены на руках, потом заставила снять колготки. На бедрах следов инъекций не было, но коленки – в едва заметных синячках.

– Да, у меня есть парень, – бушевала племянница. – И что здесь такого? Я уже взрослая. Зачем его с вами знакомить? Кто с ним спать будет, вы или я?

Жанна собиралась попросить знакомых из МВД прослушать Настин телефон, выяснить, с кем встречается строптивая девица, а потом проверить и парня. Но не успела.

– Настя… Настя… Она вены перерезала, я с работы прихожу, а она в ванне лежит, вода красная, и все… – всхлипывала в трубку сестра.

Сил объяснять что-либо на службе просто не было. Жанна написала заявление о том, что берет неделю за свой счет, передала его секретарю Захарова. Андрей, удивившись, что впервые за десять лет начальника службы безопасности не оказалось в офисе, перезвонил, спросил, не нужна ли помощь.

– Нет, все в порядке, у меня личные обстоятельства, – пробормотала Жанна и повесила трубку, опасаясь, что еще секунда – и сжигающая ее боль вырвется наружу нечеловеческим криком.

Она выбирала гроб – самый дорогой, обитый белым бархатом – и обещала себе выяснить, кто довел девочку до самоубийства. Смотрела, как Настю хоронят на лучшем элитном кладбище, – и клялась, что скоро обязательно появится еще один песчаный холмик. Она утешала изнемогающую от слез сестру и понимала, что нет таких слов, которыми можно утешить в такой ситуации. Только месть – достойная, жестокая – придаст обломкам и ее, и Катиной жизни хоть какой-то смысл.

Настюша, Наська-букаська. Крашенные в платиновый блонд кудри, огромные глазищи, стройная фигурка. Ты была создана для любви, обожания, преклонения, счастья.

А какая-то тварь тебя уничтожила. Безжалостно. Навсегда.

Он за все заплатит.

Спи спокойно, милая девочка.

А он свое обязательно получит…

Скорее на работу – забыться в многочисленных деловых вопросах, переключиться, не думать. Быстрее к Андрею – громадный, хамоватый, он анестезирует все беды. Такого страшного горя еще никогда не было. Но вдруг от его общества уйдет хоть часть боли?..

– Привет, Жанн! Ты в порядке? Как со здоровьем? Неважно выглядишь, может, отпуск?

В его голосе слышалось искреннее сочувствие. Странно, но, похоже, шеф даже соскучился. Наверное, привык к тому, что его третируют, без вечных замечаний и нотаций, оказывается, ему уже не по себе.

– Жанн, ты прикинь, меня одна коза тут недавно домогалась. Мобилу мою откуда-то узнала. Мне по приколу посмотреть захотелось на девочку. Номер-то этот максимум десять человек знают, – распинался Андрей, щелкая кнопками сотового телефона. – Встретились, ей лет двадцать, погуляли. Ну и все, завязывать пора, я же типа женатый мальчик. А она говорит – я с собой покончу. Чего тут скажешь? Давай, если такая дура! Вот, смотри, у меня и фотка ее осталась.

Она уже догадалась, чья это фотография. Не знала только, что у Наськи-букаськи был такой взрослый счастливый взгляд…

Настюша, глупая девчонка. Попасть под обаяние Андрея просто. Найти его номер в записной книжке телефона тети еще проще.

В шестнадцать лет абсолютно не важно, куда сделать шаг, в жизнь или смерть. Главное – чтобы красиво, эффектно.

Настя была слишком похожа на Катю. Любовь до гроба, или гроб без любви.

И слишком похожа на свою тетю, то же умение идти к своей цели, не обращая внимания ни на что…

А Андрей – он, оказывается, все-таки точно такой же, как тренер. Такая же скотина. Эгоцентрик, эгоист. Я хочу, я получаю. Все остальное – за скобками. Даже если речь идет о жизни молодой глупой девчонки.

Он все перечеркнул, все уничтожил.

И смерть – слишком ничтожное наказание для такого чудовища.

Нет, он будет жить. Будет. И каждый день его станет начинаться с одной-единственной мысли: «Лучше бы я умер…»

…Боль стала такой мучительной, что Жанна не выдержала. Переступила через спящих на полу бомжей, подошла к решетке и закричала:

– Лейтенант! Лейтенант, вызовите мне «Скорую помощь»!

Заснувший за столом милиционер отмахнулся от ее голоса, подложил под голову локоть и громко захрапел…

* * *

В больнице боль растворилась, уснула. Словно и не было этого острого ножа, вспарывающего внутренности. Худенькая медсестра сделала один-единственный укол – и Жанна Леонова сразу прекратила скрипеть зубами от жутких мучений, расслабилась, с удовольствием вытянулась на чистой свежей постели. После ночи, проведенной на деревянной скамье в кутузке, в обществе вонючих бродяг, больничная кровать показалась лучшим местом на свете.

Заснуть бы теперь. Ни о чем не думать. Набраться сил для того, чтобы выиграть, победить, уничтожить Андрея.

Но спать нельзя. Скоро приедет адвокат. И надо продумать свой рассказ, подробный и неэмоциональный. Надо все вспомнить…

…Периодическая выборочная прослушка рабочих кабинетов сотрудников «Pan Zahar Group», включая руководство, еще после гибели Насти, около двух лет назад, позволила понять: Виктор Паничев намеревается разорить компаньона. Это оказалось приятной новостью. Но не настолько, чтобы отказаться от плана по уничтожению Андрея. Такие, как Захаров, преодолевают любые препятствия. У него заберут одно предприятие – он организует новое, еще более прибыльное. Скорее, этой информацией можно было воспользоваться для того, чтобы синхронно с действиями Виктора нанести удар, от которого Андрей не оправится. Самым болезненным для человека его склада является невозможность заниматься бизнесом вообще. И, конечно, изоляция. Оптимальный вариант – обвинение Захарова в совершении тяжкого преступления. Репутация испорчена окончательно, а долгий срок наказания предоставит ему возможность понять, что чувствуют люди, когда их лишают самого дорогого.

– Жанна Сергеевна, Светлана сказала, что сама домой поедет, – согласно инструкции, проинформировал по телефону работавший в тот день с женой Захарова охранник Толик. – Она находится в салоне, но строителей тоже, кажется, отпустила.

Скорее туда. Возможно, жена Андрея встречается с любовником. Плевать на девушку, а эти сведения можно выгодно использовать. Сам Захаров не утруждает себя соблюдением супружеской верности, однако измена жены вряд ли оставит его равнодушным…

Любовника в салоне не оказалось. Но там было кое-что получше!

– Девочки, я не знаток, но это, похоже, яйцо Фаберже! – воскликнула Жанна, любуясь сверкающей кружащейся балериной. – Андрей так обрадуется этой находке! Компания поддерживает отечественную культуру, и если изделие подлинное…

– Не надо! Жанна Сергеевна, не говорите ему ничего, – взмолилась Света. – Я хочу его продать, мне нужны деньги на салон, Андрей и так слишком много потратил!

Она сделала вид, что поверила этой так легко читающейся на лице лжи. А через неделю положила перед ней распечатку разговора с Полиной, состоявшегося в автомобиле. Из которого следовало, что Света тоже не прочь оставить мужа на бобах.

– Не говорите ему ничего! Я люблю его! Деньги все портят, – рыдала Света.

Жанна смотрела на черные дорожки туши на щеках Светланы и понимала: не жаль, совершенно ее не жаль. Все, что имеет хоть какое-то отношение к Андрею, теперь вызывает лишь одно чувство – жгучую ненависть.

Света была на седьмом небе от счастья, когда Жанна предложила ей действовать вместе. Ее смущало только одно: что ждать разорения Андрея придется долго. На лице жены Захарова отражалась такая искренняя радость, что малейшие сомнения исчезли: Света известную ей небольшую часть информации не обнародует ни при каких обстоятельствах.

План предстоящих действий возник мгновенно, и чем больше Жанна его обдумывала, тем больше он ей нравился. Действительно, все сходится идеально. Представить Полину покупателем, до поры до времени не афишируя ее роли. Составить договор таким образом, что в случае смерти продавца все деньги возвращаются покупателю. Вынудить Андрея приобрести яйцо (а он, конечно, не сможет пройти мимо такой вещи и большого количества информационных пряников). Потом девчонку убрать, попытаться обвинить в совершении преступления Андрея. К тому времени Паничев как раз должен нанести решающий удар. И вот все получается более чем логично. Захаров отправляется в тюрьму и подыхает там, как собака, в страшных мучениях. Пусть поймет, каково это – страдать, и не иметь возможности что-либо изменить, и проклинать каждый новый день, потому что он приносит новый приступ боли.

Информацию по посреднику – Борису Ивановичу Дремину – предоставлял сотрудник ФСБ. Даже если вдруг следователю удастся докопаться до этого вопроса, то Дремина уже давно и след простыл. А сотрудник ФСБ будет нем как рыба: человек надежный, проверенный, щедро прикормленный.

Все бумаги Дремину передавали случайные девчушки, найденные в разных районах города, – тут тоже никаких концов.

Конечно, Дремин изъявлял желание лично увидеть «владельца изделия Полину Калинину», но ему пришлось поверить на слово, что подпись на договоре именно ее, и паспортные данные аналогично. Не с его количеством правонарушений настойчивость проявлять.

Все документы были готовы еще полгода назад. Можно было бы разыграть эту комбинацию в начале лета. Но Виктор все тянул кота за хвост, приходилось ждать, пока его план выйдет на финальную стадию.

Убийство Полины, кажется, сработано идеально. Ботинки сорокового размера (зима, риск оставить следы), мужская одежда, закрытое лицо. Камеры даже если зацепят, как она прокалывает колесо, то опознать ее по видеозаписи будет невозможно. На машине сестры, белой «девятке», предусмотрительно заляпан грязью номер.

Жанна собиралась позвонить Полине из таксофона и назначить срочную встречу по поводу ремонта (договор о выполнении работ в полном порядке), но «Porsche» и так стал стремительно удаляться от центра.

Маленький прокол в шине позволил проехать Полине около пятидесяти километров, а потом автомобиль повело. Калинина остановилась в идеальном месте для убийства – малолюдном, плохо освещенном.

Мысль искать помощь или звонить в соответствующую службу Полине в голову не пришла. Девушка достала домкрат, присела на корточки у проколотого колеса.

Больше тянуть не имело смысла.

И все же она почувствовала опасность, отшвырнула ключи, попыталась бороться. Выстрел, размозжив Полине затылок, прошел чуть по касательной, и Жанна склонилась над распростертым телом, стянув перчатку, убедилась в отсутствии пульса. Наверное, тогда и выскользнула злополучная визитка. Но это, безусловно, ничего не доказывает. Полина действительно занималась ремонтом ее квартиры, даже успела подготовить проект. Никто не докажет, из чьей именно одежды выпала карточка!

Захватив вещи Полины (имитация ограбления), Жанна поехала к салону, набрала сестру.

Все прошло как по маслу. Они действительно очень похожи внешне, не все близнецы имеют такие одинаковые лица, схожие фигуры.

У Кати была ее кредитная карточка, карта постоянного клиента, дающая право на скидку. Даже если мастеров салона станут допрашивать, они скажут лишь одно: Жанна Леонова в это время была в салоне. Но, скорее всего, проверка алиби будет проводиться по отметкам в журнале записи.

Сестра, конечно, обо всем догадалась. Но ничего не сказала и не скажет, потому что ей так же больно, и она точно так же хочет отомстить. Сразу после смерти Полины Катя изменила прическу и цвет волос. Теперь доказать существовавшее прежде сходство будет практически невозможно.

Риск того, что Светлана поймет, кто именно убил подругу, был невелик. При всей своей детдомовской хватке, во многих вопросах жена Андрея оставалась наивной доверчивой девушкой, ей бы и в голову не пришло, что Полину могут убрать как нежелательного свидетеля. К тому же она понятия не имела, что подруга якобы является владельцем яйца Фаберже, а «убийцей» суждено стать ее обожаемому мужу. Но, чтобы перестраховаться, Жанна «побеспокоилась» по поводу судьбы так надолго задерживающейся после шопинга Полины. Говорила со Светой специально громко, с расчетом, что через неприкрытую дверь о «беспокойстве» услышит минимум работающий в соседнем кабинете косметолог.

Письмо с «угрозами» (а что, неплохой текст: «Светка, шлюха, оставь Андрея в покое, иначе тебе не жить») в адрес Захаровой за двадцать рублей написала попрошайка, пристающая к прохожим у Белорусского вокзала. Оно было подготовлено заранее, чтобы какой-то период следователь думал, что Полину просто перепутали со Светланой. Но при чем тут Жанна? Конечно же, ее участие по этому эпизоду также недоказуемо!

Увидев Седова, Жанна порадовалась своей предусмотрительности в плане письма. И расстроилась по поводу всего остального. Следователь производил впечатление человека, пытающегося разобраться в произошедшем. Он мог все узнать про Настю. К тому же под ногами все время путалась Вронская, которой Андрей поручил писать книгу. Конечно, риск, что информация о Насте станет известна следователю или журналистке, был невелик. Но все же пришлось перестраховаться. Включить в список девушек, якобы домогавшихся Андрея (а он и правда был невероятно огромен), некую Анастасию Тельцову, действительно покончившую жизнь самоубийством (фамилию свою бедная Настя если и называла, то Андрей вряд ли ее запомнил. А вот имя называл, значит, может назвать еще раз). Информацию об Анастасии Тельцовой предоставил сотрудник МВД, но он, с учетом размера полученного вознаграждения, будет держать язык за зубами. К тому же он и раньше оказывал компании сомнительные услуги, и даже если вдруг его каким-то чудом просчитают, скажет только одно: что он в глаза не видел никакой Жанны Леоновой.

Полину Калинину похоронили на том же кладбище, где лежала Настюша. Не пройти мимо могилы племянницы невозможно, пройти без слез – невозможно тоже. Впрочем, в день похорон Полины погода была отвратительная. Ни Паничев, ни Вронская, которые, как назло, оказались рядом, вряд ли о чем-то догадались.

Убийство Малышевского, при всей своей неподготовленности, похоже, серьезными неприятностями тоже не грозит.

Вообще-то пропуск у Аллы похищался с другой целью. Были намерения подстраховаться на тот случай, если вскроются махинации с пресс-релизом. Конечно, никакие газеты об аукционе не писали. Надо было воспользоваться материалами, которые готовила для Андрея Алла, добавить информацию. Потом ждать. Конечно, Захаров заглотит наживку. А уточнять все детали поручит начальнику службы безопасности. Оставалось лишь играть с открытым забралом, честно предупреждать обо всех негативных моментах покупки изделия на аукционе через дилерскую схему. И чем больше будет препятствий, тем сильнее Захаров захочет их обойти.

Она уже вложила подготовленный лист в папку с пресс-релизом, когда в дверь приемной заколотили:

– Детка! Открой мне!

Малышевский! С любым другим можно было бы договориться. Но этого придурка придется убирать, иначе завтра весь офис окажется в курсе, что она была в приемной Захарова.

Жанна быстро распахнула дверь (не хватало еще, чтобы охранник услышал вопли этого идиота), втащила Малышевского внутрь.

– А где Аллочка? – удивился он, оглядываясь по сторонам. – Неужели ее нет?

– Она поручила мне тебя к ней привести. У вас будет романтическое свидание! Выходи из офиса, жди меня на углу, я тебя заберу на машине.

– И я поеду к Алле на ночь любви!

– Поедешь, – пообещала Жанна. – Обязательно поедешь!

Она покинула офис через запасной выход, добежала до машины, поменяла обувь и верхнюю одежду (как чувствовала, что еще понадобятся, возила пакет с вещами в багажнике). Забрала Малышевского, и, пытаясь абстрагироваться от его самодовольных рассуждений, стала соображать, как с ним расправиться.

Оружие надежно спрятано на даче Кати. Туда ехать долго, к тому же соседи могут узнать автомобиль, а это чревато. И труп Малышевского тоже возле дачи не оставишь, придется или увозить, или прятать, что повышает степень риска наследить.

Но что, если…

– Игорь, возьми в бардачке ключи!

– Пожалуйста! Любой каприз! А я готов к ночи любви! Всегда!

Жанна искоса посмотрела на мелькнувшую в его руках пачку презервативов и, хотя было и не время, мысленно посочувствовала Алле. Тяжело, наверное, когда такие идиоты, как Малышевский, проходу не дают.

Дверь подъезда, к счастью, открылась, чердачный замок тоже.

Сталкивать с крыши Малышевского не пришлось. Он стоял на краю, стремясь произвести эффектное впечатление на Аллу, которая якобы должна появиться с минуты на минуту. Но вдруг из-за трубы неожиданно выскочила кошка. Малышевский не удержал равновесия и полетел вниз.

В этом подъезде снимал квартиру один из старых любовников. Он давно переехал, на этой крыше Жанна была один-единственный раз (любовник обожал здесь пить вино и читать стихи Лорки. Сразу в постель отправляться отказывался, романтик хренов!). Так что даже если вдруг кто-то из жильцов и видел, как она с Малышевским входит в подъезд, то уж опознать – извините. К тому же мотив следствие вряд ли установит. По данным компьютера на входе, Жанна Леонова покинула офис строго в восемнадцать часов пять минут. А то, что она потом опять поднялась в свой кабинет, воспользовавшись запасным входом, доказать невозможно.

Бывший зэк, обиженный Захаровым и Паничевым Волков. Он появился так кстати!

Не проблема подбросить хотя бы в автомобиль Андрея пистолет и копию договора. Но следователь засомневается, Захаров не такой идиот, чтобы возить в своем авто улики против себя, любимого.

Жанна как раз обдумывала, где бы найти «нанятого» Захаровым исполнителя, когда в кабинете Андрея появился Волков.

Татуировка позволила установить его личность. А после небольшой слежки стало понятно, что никакого «исполнителя» искать не надо, вот он уже есть, собственной персоной. Живет один, замок в квартире примитивный. Осталось лишь позвонить следователю. И, накануне операции, дождавшись, пока Волков уедет на работу, подбросить ему оружие, документы, листок с телефоном Андрея и банку со средством бытовой химии. Человек в СИЗО сумел подгадать свое дежурство аккурат к доставке бандита в камеру. Какая жалость – Волков убит при попытке совершить побег. Контролер (по Жанниному, кстати, совету) для пущей правдоподобности нанес себе легкий удар заточкой. А теперь он уже за границей. Минимум год сможет загорать на пляже и не беспокоиться о хлебе насущном. Ничего не поделаешь, следователь Седов. У «Pan Zahar Group» был хороший бюджет на профилактическое смазывание всей этой машины. Придумывалась эта довольно эффективная система в момент искреннего беспокойства о безопасности г-на Захарова. Использовалась уже с другими целями. Но доказать ничего невозможно. И Андрея можете на эту тему не допрашивать, он ничего не расскажет. Потому что абсолютно ничего не знает. Специфика работы службы безопасности Андрея не интересовала. Денег у него всегда было много, отчетов он не требовал. Доверял, были основания. Людям, которые своим телом ловят чужие пули, лишних вопросов можно не задавать. Какая жалость, правда, Седов?

То, что со Светой Захаровой придется расправиться, было понятно с самого начала, свидетелей не оставляют. Но применение оружия вызвало бы ненужные вопросы. Яд, который извлекается из средства бытовой химии, для этих целей подходил наилучшим образом. Три-четыре чашки чая – и девушка в ином мире. Ее детдомовская жадность – лучшая гарантия того, что посторонние люди не пострадают, угощать никого Света не привыкла. Надо ей просто подарить пакет чая с кусочками сладких фруктов – и можно забыть о жене Андрея навсегда.

О, каким удовольствием было его «предупреждать»! Да куда бы он делся с подводной лодки, на автомобиле не скрыться, билет не купить. Но это позволило бы ему испытать все прелести страха, тревожного ожидания, паники! Впрочем, если Андрей даст показания по этому поводу – они будут только в ее пользу.

Итак, единственное слабое место – это банка с ядом, изъятая из ее сумочки в салоне. Надо было за ней не ехать – и все бы обошлось. Впрочем, это не так уж и серьезно. Хороший адвокат обязательно придумает, как выпутаться из этой ситуации. И обратить ее против того человека, ради которого и затевалась эта игра. Против Захарова!

…Жанна собиралась еще обдумать, докопается ли следствие до всей этой истории с Настей. Но не успела. Боль проснулась и стала снова рвать живот, и сил сдерживать крик уже не было.

– Что со мной? – спросила она, когда худенькая медсестра вколола очередную дозу обезболивающего.

Девушка отводила взгляд и молчала…

Людей на презентацию нового романа Лики Вронской пришло куда меньше, чем обычно. Весна, кто-то на даче, кто-то уже в отпуске. Да и погода замечательная, в теплый вечер куда приятнее посидеть на открытой террасе кафе, чем толкаться в очереди за автографом. В книжном магазине «Библиобус» собралось человек двадцать максимум.

Бренд-менеджер Ирина наклонилась к Лике и прошептала:

– Давай начинать, и так на полчаса задерживаемся. Кто хотел прийти, те уже здесь.

– В основу сюжета моего нового романа положены реальные события, произошедшие с бизнесменом Андреем Захаровым, – сделав глоток минеральной воды, приступила к рассказу Лика. – Ему, конечно, было бы проще лишний раз не касаться этой раны. Но он решил, что обнародование собственного печального опыта, возможно, кому-то позволит не совершать таких ошибок.

Вронская собиралась сказать еще пару фраз, но Дарина Владиславовна решила, что она футболист, и замолотила по всем маминым органам так, что Лика едва удержалась от стона.

Доченька пиналась постоянно. По утрам, в обед. А уж ночью от души поколошматить мамочку стало и вовсе самым любимым занятием.

«Бойтесь ваших желаний, они могут сбыться, – улыбнулась Лика, незаметно поглаживая обтянутый клетчатым платьем необъятный живот. – Сначала мне хотелось, чтобы Дарина побыстрее зашевелилась, потом казалось, что пузик округляется слишком медленно. И вот сейчас она все время дерется. А я не успеваю покупать одежду, потому что пухну и пухну!»

Ирина, подлив в Ликин бокал минеральной воды, пододвинула записку: «Заканчиваем?»

Попытавшись не морщиться от боли, Вронская отрицательно покачала головой. Вот еще, с ней все в порядке, самочувствие относительно неплохое! Пришедшие на встречу люди, и собственная книжка с красивой обложкой, и даже сурово насупившаяся Ирина, отговаривавшая от проведения презентации, – все это так радует после месяца, проведенного в больнице на сохранении. Врачи, конечно, вряд ли одобрили бы подобное мероприятие. Но так хотелось вырваться из четырех стен! Пожалуй, с ее темпераментом легче три раза родить, чем пережить одну беременность!

– Уже после написания книги, – продолжила писательница, – я узнала, как сложилась судьба моих героев, у большинства из которых есть реальные прототипы. Бывший руководитель службы безопасности Жанна Леонова умерла в медчасти следственного изолятора. Она не дожила до слушания своего дела в суде. У нее выявили онкологическое заболевание на поздней стадии, шансов выздороветь у женщины не было. Для меня лично это стало очередным подтверждением вот какой мысли. Зло, даже совершаемое, как может показаться, с благородной целью, не перестает быть злом. И за него приходится расплачиваться. Какой бы значительной ни казалась обида, ее надо переживать, осмысливать и пытаться простить. Самостоятельная расправа с оружием в руках – не сфера компетенции человека… Андрей Захаров сейчас находится в Гоа. Хотя он юридически мог лишить непорядочно поступившего компаньона его доли, Андрей Владимирович принял другое решение. В каком-то смысле он поступил великодушно. Бизнес продан, деньги разделены пополам. Яйцо Фаберже, как выяснили эксперты, является подлинным, и оно передано в дар Оружейной палате от трагически погибшей Светланы Захаровой.

Бренд-менеджер обреченно вздохнула:

– Начинается…

Лика проследила за направлением Ириного взгляда. В зале, где проходила презентация, появился мужичок, слишком тепло одетый для весеннего вечера. В его руках была стопка брошюр, и он пытался завязать разговор с пришедшими в книжный магазин людьми.

Понятно-понятно. Очередной талантливый писатель. Непременный атрибут талантливых писателей – вот такая стопочка самиздатовских сборников рассказиков или стихов. Талантливые писатели, бедолаги, вынуждены сами продавать свое творчество, книжные магазины на реализацию брать настоящую литературу упрямо отказываются. Не понимают, что речь идет не о напрасном занимании полок, а о приобщении заблудших читательских душ к настоящей литературе! В чем-то талантливые писатели действительно очень талантливы. С верткостью тараканов они минуют любые посты охраны, пытаются втюхивать свое творчество, а потом, не найдя отклика среди заблудших читателей, начинают орать о скорбной судьбе настоящей литературы в условиях издательского капитализма.

– Давай сворачиваться, – прошептала Лика, снимая с ручки колпачок. – Не хватало мне еще родить раньше срока. А таким придуркам пофиг, беременная, не беременная, прилично, неприлично. Талантливые писатели – страшное дело!

Она подписывала книги, краем глаза наблюдая за настойчиво пристающим к людям литератором.

И его жалко – дядечка немолод, ему бы сидеть где-нибудь на даче в окружении внуков, а не отчаянно пытаться реализовать свои эпистолярные экзерсисы. И себя жалко – успешно издающийся автор пашет, как папа Карло. Он же не виноват в том, что востребован. Но постоянно вынужден наблюдать пароксизмы ненависти и зависти!

«Вообще моя писанина позволила мне увидеть такое звериное лицо интеллигенции, что лучше уж я буду пролетарием, – думала Вронская, старательно выводя автографы. – Все, что угодно, готова вынести – лишь бы никогда не стать похожей на талантливых писателей».

– Граждане! Соотечественники! Одумайтесь! – завопил мужичок, прижимая к груди так и не уменьшившуюся стопку своих творений. – Что вы читаете! Кого вы читаете! Про нее в газете «Молотом по наковальне» всю правду написали!

Бренд-менеджер негромко ругнулась и зашипела:

– Пошли отсюда скорее, я больше не могу сдерживаться!

Симпатичная девушка, протягивавшая роман, нахмурилась.

– Для Татьяны подпишите. А что про вас в этой газете написали?

– Не знаю. – Лика изо всех сил старалась не расхохотаться. – Но, судя по названию издания, ничего хорошего. Пусть пишут дальше. Главное, чтобы фамилию правильно указывали.

На какой-то момент в зале стало совершенно тихо. Лика, радуясь, что охрана, видимо, все-таки выперла скандалиста, быстро подписала последнюю книгу. Подняла глаза и онемела.

У кассы, зажав под мышкой букет роз, стоял Андрей Захаров. Ему пробивали целую стопку ее романов.

– Ты же говорила, в Гоа… – удивленно прошептала Ирина, откидываясь на спинку стула. – Вот это сюрприз!

Первым в себя пришел талантливый писатель.

С воплями: «Профинансируйте мне книжечку стихов» – он устремился к Андрею. Тот, аккуратно положив букет на прилавок, приподнял мужичка и хорошо встряхнул. А потом нежно сказал:

– Вали отсюда, по-хорошему пока прошу…

Через полчаса Лика уже сидела в ресторане и, потягивая через соломинку свежевыжатый апельсиновый сок, слушала рассказ Андрея.

– Ну, приехал. Спал три дня. Просыпался, чтобы пообедать, и опять отрубался. Потом как переклинило, – Захаров недоуменно пожал плечами. – Лежу на пляже, моря не вижу – перед глазами бизнес-план. Пытаюсь заснуть – ничего не выходит, все время думаю, еще вот такую тему можно замутить, того нет на рынке, этого. Потом галюники начались. Прикинь, вижу в номере малую, как живую точно. Ходит, в кресле сидит, на кровать ко мне подваливает. Крыша у меня поехала капитально, даже голос ее стал слышать. Сказала она, что, чем отдыхать с такими мучениями, лучше уж мне работать. Я шмотки собрал и вперед в аэропорт. В Москве только отпустило.

Лика закусила губу. Финал ее книги, где Андрей философски осмысливает произошедшее, ей понравился куда больше. Продолжение истории в реальной жизни предсказуемо. Сначала Андрей «замутит тему», потом ему на шею бросится очередная барышня «можно разик», далее захочется жениться на какой-нибудь «нормальной малой, хорошо, бренд пиарится».

Все возвратилось на круги своя.

Наверное, зачем-то нужны эти люди, умеющие делать деньги из воздуха, швыряющие миллионы на безумные прихоти, переживающие свои трагедии с такой легкостью, как будто бы они происходят с кем-то другим.

Можно предположить, что их вклад настолько значителен, что искупает совершенные безумства. Что те, кто идет впереди, должны быть сильнее и жестче, прокладывать дорогу тяжелее, чем двигаться по накатанной колее.

– Ау, – Андрей встряхнул Лику за руку. – С тобой разговариваю! Я уже заколебался на весь ресторан орать. Я говорю: зачем тебе ребенка одной растить. Замуж за меня пойдешь?..

Мюле! Мюле! Где ты, вредная собака? Мюле! Ко мне! (нем.)

Мюле! Мюле, вот ты где! (нем.).

Добрый день! Говорите, пожалуйста, медленнее. Я понимаю немецкий не очень хорошо (нем.).

Меня зовут Марта. Вы – француз? (фр.)

Нет, я русский (фр.).

То есть вы не хозяин этого дома, а только гость? Мне папа говорил, что наш сосед – месье Фаберже. Это же не русская фамилия! (фр.)

Говорите медленнее, пожалуйста. У меня давно не было возможности слышать французскую речь (фр.).

Знаменитого ювелира, крещенного, согласно традициям семьи, как протестанта, звали Петер Карл Фаберже. Однако впоследствии он, на русский манер, представлялся Карлом Густавовичем

Петер Карл! Мы опаздываем! (нем.)

Музей находится в замке, где и сегодня живут саксонские курфюрсты. Представляешь, какой фурор произвело его открытие в начале ХVIII века! (нем.)

Да-да, это удивительно! (нем.)

«Зеленые своды» (нем.).

Говори по-немецки! (нем.)

Но говорить мы с тобой будем пока только по-немецки! (нем.)

См. книгу О. Тарасевич «Роковой роман Достоевского».

Автор текста – Владимир Кубышкин.

Часть секвенции «Реквиема», в которой картины адских мук сочетаются с мольбами о снисхождении.

Часть секвенции «Реквиема» Моцарта, плач по восстающему из праха для последнего суда человеку. По мнению музыкальных критиков, это самая печальная мелодия из всего мирового наследия композиторов.

Часть оферториума «Реквиема» Моцарта.

Как отмечается в книге Джона Буфа «Фаберже», настоящая популярность к возглавившему в 1870 году семейное предприятие Карлу Фаберже и его брату Агафону, работавшему на фирме как дизайнер, пришла после выполнения заказа германского императора Вильгельма II. Изготовленные в мастерских Фаберже копии украшений из керченского клада было невозможно отличить от оригиналов.

Эрик Колин, финн по происхождению, – один из первых мастеров фирмы Фаберже. Его мастерская специализировалась на изготовлении копий керченских украшений и работах, близких им по характеру.

История знакомства Инги и следователя Владимира Седова описана в романе О. Тарасевич «Крест Евфросинии Полоцкой».

Прошляк – развенчанный вор в законе (блат.).

Мастера – владельцы мастерских, выпускавших изделия под маркой «Фаберже».

После убийства Александра II в целях безопасности Александру III рекомендовали жить в Гатчинском дворце. Там он и его семья проводили большую часть года, приезжая в Санкт-Петербург только на сезон зимних балов.

Мария София Фредерика Дагмар Датская первона-чально была невестой брата Александра III Николая, однако он, умирая от чахотки, попросил брата вступить в брак с этой принцессой.

История появления первого императорского яйца Фаберже точно неизвестна. Многие эксперты склонны рассматривать версию аналогии с пасхальным яйцом из датской коллекции. Сходство между изделиями действительно прослеживается, но скрепляющие механизмы на яйце Фаберже практически незаметны. Находившаяся внутри цыпленка из первого императорского яйца Фаберже корона не сохранилась.

Заказная реклама скрытого характера.

Хвост (итал.). Финал акта с участием всех персонажей, кордебалета, представляющий, как правило, общий танец.

Шаг кошки (фр.). Прыжковое движение, имитирующее легкий, грациозный прыжок кошки.

Ножницы (фр.). Прыжок с одной ноги на другую, во время которого обе вытянутых ноги поочередно забрасываются высоко вперед, на мгновение соединяются в воздухе, а затем одна из них резко проводится назад.

Прыжок (фр.). Один из сложных прыжков в классическом танце, когда одна нога ударяется о другую снизу вверх один или несколько раз.

Хлестать (фр.). Термин обозначает ряд танцевальных па, напоминающих движения хлыста, крутящегося или резко распрямляющегося в воздухе. Чаще всего фуэте – виртуозное вращение на пальцах, которое является кульминацией в па-де-де. Русские танцовщицы не могли сделать более 8 поворотов. Первой русской балериной, показавшей 32 фуэте, стала Матильда Кшесинская.

Известный постановщик балетов.

Кшесинской 1-й считалась старшая сестра Матильды Юлия, также закончившая балетное училище, однако больших успехов на сцене не достигшая.

На момент этой встречи Матильде было 28 лет, князю Андрею – 22 года.

Поддерживал (блатн.).

Передачи (блатн.).

Записках (блатн.).

Речь идет о яйце «Павлин» из горного хрусталя. Находящегося внутри павлина можно достать и завести, тогда птица поднимает голову и распускает хвост. На создание этого сюрприза потребовалось три года.

Как пишет в книге «Фаберже» Джон Буф, «Колонное» яйцо было подарено Николаем II императрице Александре Федоровне в 1905 году. В других источниках указывается, что по причине Русско-японской войны в 1904—1905 годах традиционные подарки императорской семье тактично не предлагались в связи с дефицитом средств, а «Колонное» яйцо упоминается как подаренное в 1908 году. На яйцах Фаберже год изготовления не указывался, пасхальные яйца изготавливались и для других заказчиков, поэтому единого мнения относительно принадлежности и даты изготовления многих шедевров у экспертов нет. По дизайну «Колонное» яйцо сильно отличается от всех прочих императорских яиц, некоторые исследователи полагают, что эскиз был разработан А. Бенуа.

Отец писателя Владимира Набокова.

В конце 1918 года Карл Фаберже уехал в Ригу, все еще ожидая окончания беспорядков. Когда понял, что этого не произойдет, переехал в Германию, а затем в Швейцарию. Умер в 1920 году. Матильда Кшесинская в 1918 году уехала из Петрограда в Анапу и Кисловодск, затем, в 1920-м, эмигрировала во Францию. В 1921 году вышла замуж за великого князя Андрея и получила титул княгини Романовой. Умерла в 1971 году, не дожив до своего столетия 9 месяцев.

Тюремная «почта».

Записка.