Юлия Алейникова - Крест Иоанна Кронштадтского

– Ты глянь, Михалыч, опять заклинило. Дай-ка топор, подковырну, – обернулся к товарищу крупный краснолицый детина неопределенных лет, в валенках с галошами и заляпанном мятом халате поверх телогрейки. – Ты гляди, как ее за два дня заколдобило, надо бы мастера вызвать, пущай поправит, а то скоро вообще в погреб не попадем.

Мясник Семен Степанович с грохотом откинул старую, обитую войлоком и дерматином дверь ледника. Потянуло холодом, запахом плесени и гнили.

– Еле сдюжил. Держи топор, – Семен Степанович протянул сторожу топор и, щелкнув выключателем, полез в ледник за тушами. До открытия магазина был еще час, надо было вытащить и порубить хотя бы две туши, а то эта тумба, Варвара, опять разорется, что он ничего не делает и что его гнать пора, а покидать такое теплое и сытое местечко Семену Степановичу категорически не хотелось.

Пригнув голову, чтобы не стукнуться о низкую притолоку, он спустился в слабо освещенный подвал, потянулся к ближайшей туше, и уже кряхтя и тихо матерясь по привычке, собрался снять ее с крюка, когда какая-то странность привлекла его внимание. Слева на полу растеклась темная густая лужа и по неровностям пола тонким бликующим ручейком добралась почти до его галош.

– От елки, это еще что? – Семен Степанович, пригнувшись, осмотрел лужу, потом пролез между свиными и телячьими тушами и не спеша поднял голову. – Мать честная! – закрестился он размашисто, испуганно хлопая глазами. – Михалыч! – заорал он заполошным, не подходящим такому крупному и солидному мужику голосом. – Милицию зови, бабу тут убили!

– Итак, это вы нашли тело? – потирая желтоватые впалые щеки, спросил милиционер, видно, главный в бригаде – остальные бегали по подвалу, по магазину, по двору, а этот сидел у заведующей в кабинете. Горшки с цветами с подоконника сгреб и по-хозяйски окно открыл на двор. Да и то сказать – жара такая, ежели б не в ледник ходить, так и валенки не нужны, да нельзя без них, ревматизм замучил.

– Как вы его нашли, рассказывайте, – кивнул милиционер, а может, и следователь, Семену Степановичу, и тот, заикаясь и дергая полы замусоленного халата, начал:

– Пришел я сегодня пораньше, чтоб мясо нарубить, Михалыч, сторож наш, мне открыл. Он завсегда на посту, всегда сам открывает, – потея от страха и от неуверенности, говорил Семен Степанович. – Надел телогрейку, халат и пошел, а там дверь в подвал опять заколдобило. Распухла, значит, она от сырости, дергал я, дергал, потом уж топором подковырнул.

– А что, дверь в подвал у вас на замок не закрывается? – поднял голову от бумаг следователь.

– Не-а, а зачем? Магазин закрыт, Михалыч всегда на месте, чего ее запирать? Да она и так заколдобила, без топора не откроешь, – занервничал Семен Степанович, ощущая в вопросах следователя не вполне ясную угрозу.

– Про топор я уже слышал. Откуда он, кстати? Чей? – глядя исподлобья на мясника, спросил капитан Кочергин.

Мясник ему не нравился. Впрочем, ему вообще никто не нравился. И в силу характера, и в силу здоровья.

С детства Павла Евграфовича отличала удивительная черта – он, как никто другой, умел оценивать людей при первой же встрече, с первого взгляда. Как? А бог его знает. По мелочам, наверное, по незначительным черточкам. И различал он в людях только плохое. Другое не умел. Вот, например, оценить при встрече, какой у человека характер, или темперамент, или происхождение – он не мог, а сказать, что тот подлец и враль – это пожалуйста. Или, например, объяснить, зачем майор Порошкин врет, что у него жена пельмени готовит «пальчики оближешь» и, вообще, хозяйка первостатейная, он не мог, а что Порошкин – подлая душа и стукач, видел невооруженным глазом, причем разглядел это в первый же день, когда Порошкин у них в отделе появился. И так всю жизнь.

Из-за этой вот самой черты и друзей у капитана было мало, и холостым он живет. Хотя по молодости был женат на хорошенькой хохотушке Леночке Воробьёвой из соседнего двора. Влюбился страшно, свадьбу сыграли, родители его им угол в комнате отгородили, и вроде сперва все хорошо шло, но как-то не сложилось. Как, почему? Поди разберись! Кочергин вздохнул, еще раз потер щеки и, отогнав воспоминания, взглянул на небритого неопрятного мясника, мнущегося перед ним в своих валенках.

Мясник был мелким жуликом, ленивым, пьющим, но на убийство не способным. Впрочем, как и сторож, «герой Гражданской войны». Куйбышев ему, видите ли, лично отрез на портянки подарил. Продрых, пьяная морда, все на свете, а Кочергину выясняй теперь, откуда в подвале труп взялся.

– Так откуда топор?

– Так это магазинный… Мы им дрова зимой колем, чтобы печку в подсобке топить. Холодно зимой-то, – нервничая еще больше, пояснил Семен Степанович. Не иначе, судорожно соображал, припомнят ему предвоенную ревизию или нет.

– Та-ак. Открыли, значит, дверь, – все так же потирая желтые худые щеки, бесцветным голосом продолжил следователь. – Дальше.

– Дальше? – озабоченно переспросил Семен Степанович, как завороженный рассматривая планку следовательских наград на груди. – А дальше я тушу свиную снять хотел с крюка, смотрю, лужа какая-то подозрительная. Заглянул туды, а там баба на крюке вместо туши висит, и живот распоротый. – Тут Семен Степанович не удержался и снова размашисто перекрестился, как тогда в подвале.

Зрелище было просто жуткое, Семена Степановича до сих пор передергивало, несмотря на многолетний опыт работы. До войны он еще и на бойне подвизался, но чтоб человека вот так вот, не-ет, такого изуверства он еще не видал. Они даже тяпнули с Михалычем по чуть-чуть, пока милицию ждали, да еще и молоденькому милиционеру плеснули, который на их вопли с проспекта примчался. Его, бедолагу, едва не вывернуло, когда он в подвал сунулся, до сих пор бледный на улице обретается.

Женщина та совсем голая висела, молодая еще, красивая, наверное, а крюк у самой шеи из-под ключицы торчал, и живот был распорот, а оттуда все потроха наружу. Жуть, одним словом.

– Вы, – следователь пошуршал листочками на столе и по слогам закончил: – Феопрепия Михайловича Ваничкина давно знаете?

– Кого, простите? – озадачился Семен Степанович, даже на минутку бояться перестал.

– Сторожа вашего, – пояснил следователь недовольно, зыркая на Семена Степановича сердитым взглядом.

– Ах, Михалыча? Да уж, почитай, четыре года, как в магазин устроился в сорок седьмом, так и знаю.

– И что сказать можете?

– Да что ж тут скажешь? Человек хороший, положительный, а что пьет, говорят, так то в выходной или там по праздникам, как все, – солидно проговорил Семен Степанович, стараясь не дышать на следователя вчерашним перегаром и страшно жалея, что с утра побриться поленился, посчитал, и так сойдет, а теперь, пожалуй, и его за неблагонадежного выпивоху примут.

– Так, ладно. Еще что-нибудь сказать имеете? – хмуро глядя на Семена Степановича, спросил следователь.

– Никак нет, – коротко по-военному ответил тот и поспешно стал пятиться к выходу. А потом, замешкавшись в дверях и взглянув в желтушное лицо следователя, зачем-то брякнул: – Вам бы настой одуванчика попить, свекрови покойнице помогало. – И он шмыгнул за дверь, не дожидаясь ответа удивленного следователя…

– Вот, товарищ капитан, опознали! – Входя в залитый жарким летним солнцем кабинет, громогласно доложил лейтенант Алексеев, рослый, румяный, улыбчивый, совершенно неподходящий для работы в МУРе.

– Чего ты разорался, – проворчал замученный летним зноем капитан Кочергин с желтым лицом и впалыми щеками, – кого там у тебя опознали?

– Так женщину эту, что мы позавчера с крюка в гастрономе сняли, точнее, девушку! Опознали ее, сестра с матерью опознали! – не теряя оптимизма, доложил Алексеев. – Вот протокол. Артемьева Лидия Александровна, 1934 года рождения. Пропала четыре дня назад. Ушла днем из дома и не вернулась. Выпускница. Только-только школу закончила, точнее заканчивала, – тускнея на глазах, договорил Алексеев. – Павел Евграфович, кто ж ее так, а? Девчонка совсем.

– Кто? – вздыхая, эхом повторил за Алексеевым капитан. – Вот и мне интересно знать кто. Сторож – гадина пьяная – все проспал. У него под носом труп в подвале на крючок подвесили, а он проспал.

– Но ведь, Павел Евграфович, это не мог сделать посторонний. Ведь про подвал, мимо магазина проходя, не догадаешься, – присаживаясь на обитый клеенкой казенный стул, озабоченно проговорил лейтенант.

– Да в том-то все и дело. В подвале этом раньше бомбоубежище было, потом склад, сколько там за это время людей перебывало? И вход черный – вот он, в двух шагах от двери в подвал, – достал из-под бумаг план магазина капитан Кочергин Павел Евграфович, – а сторож в подсобке на другом конце магазина спал, мало что пьяный, так еще и глухой на одно ухо. Ему, видите ли, хороший слух не нужен, чай, не в филармониях работает, – зло передразнил сторожа Кочергин. – Хотя, конечно, тот, кто туда лез, был уверен, что все гладко пройдет. И, поверь мне, Коля, это был не работник магазина. К тому же экспертиза показала, что девушку сперва пытали, а потом уже едва живую в магазине на крюке подвесили и внутренности вскрыли.

– Что ж это за изверг такой, а, Павел Евграфович? – тоскливым голосом спросил лейтенант, а у самого даже слезы на глаза навернулись.

– Изверг. Причем хитрый. Ты помнишь, какой у гастронома двор глухой, с двух сторон стены, с третьей – забор кирпичный, туда всего два крошечных оконца и выходят, и те высоко, этаж пятый, – морщась, вспомнил капитан. – А дверь черного входа – одно название, что дверь. Ее даже взламывать не пришлось, так, с петель сняли, а потом назад повесили – и всего делов. Заведующей уже выговор вынесли за халатное отношение. Так что хоть и не сотрудник магазина, а порядки их хорошо знает.

– Так, значит, найдем его, Павел Евграфович? Уж больно девчонку жалко, да и мать с сестрой – вы бы поглядели, как они убивались. Это я им еще всего не рассказал, и в морге им только лицо показали, – зажав ладони между коленями и печально сведя к переносице светлые рыжеватые брови, делился лейтенант.

– Найдем его, Коля, обязательно найдем, – тяжело вздыхая, кивнул капитан Кочергин, и лицо его из бледно-желтого стало сероватым.

– Аристарх Николаевич, она пропала! – забыв о приветствии и захлебываясь от испуга, выкрикнул Тамерлан.

– Кто пропал? О чем ты? – озабоченно, недовольным голосом переспросил учитель.

– Она, та женщина, – взволнованно и бестолково объяснял Тамерлан, крепко сжимая телефонную трубку в потных от волнения ладонях. – Которая ненормальная, которая перенестись хотела во времени, помните? Я вам звонил еще зимой, в феврале. Вы мне еще посоветовали поморочить ей голову и готовить ритуал. Помните? Она пропала!

– Ты с ума сошел? – раздался в ответ на это отчаянный вопль тихий раздраженный голос Аристарха Николаевича. – У меня люди, прием. Пропала – найдется. За прошлые сеансы она тебе заплатила?

– Да нет. Здесь другое, – пытаясь совладать с собой, проговорил Тамерлан и перешел на тревожный, испуганный шепот. – Она пропала совсем. Ее нигде нет. Уже четыре дня с той ночи, как мы провели ритуал. Мне кажется, – проговорил он неуверенно, сомневаясь сам в себе, – она перенеслась. Туда.

– Это возможно, – сделав глубокую, судорожную затяжку и выпустив густую сизо-голубую струю дыма, дама отвернулась от окна. – Я читала. Я много читала об этом, и я хочу попробовать.

Тамерлан смотрел на странную посетительницу почти с испугом. За его недолгую карьеру экстрасенса с настоящими психами ему иметь дело еще не приходилось, хотя Аристарх Николаевич и предупреждал, что подобных встреч не миновать.

Дамочка записалась к Тамерлану заранее, разыскала его через каких-то знакомых, широкой рекламы в прессе и Интернете он пока не давал. Побаивался, не хватало уверенности, все боялся не справиться, не оправдать, опозориться. Очень боялся насмешек. Все-таки возраст, да и вообще не чувствовал он себя этаким Гудвином, великим и ужасным. Чувствовал он себя исключительно Тамерланом Александровичем Татищевым, двадцати двух лет от роду. Человеком, носящим странное имя, но вполне обыкновенным, хотя и наделенным некоторыми способностями, которые он усердно развивал.

А вот гостья его была совершенно неординарной и, как уже заключил Тамерлан, даже пугающей.

Вся в черном. Длинное строгое платье, отделанное по вороту тонким, пожалуй, даже ветхим кружевом, перчатки тюлевые, шляпа с вуалью, жакет какой-то нелепый. Явно косит под старинную моду, в которой Тамерлан ничего не смыслит, но что-то такое историческое угадывается. Сумочка у нее крохотная, какая-то дореволюционная, с вышивкой. А еще длинный мундштук, сигареты едкие, дышать уже нечем в кабинете.

Тамерлан прокашлялся и, придав лицу задумчивое, значительное выражение, как учил поступать в минуты затруднений Аристарх Николаевич, проговорил, глядя в хрустальный шар и растягивая слова.

– То, о чем вы просите, почти невозможно. Архисложно и почти никем не практикуется. – Короткий пронзительный взгляд на собеседницу.

– Но вы мне поможете? – резко обернулась к нему от окна гостья, и Тамерлан еще раз удивился, до чего же дряблая у нее шея. Лица своей гостьи он почти не видел, оно было скрыто вуалью, к тому же она все время стояла возле окна, против света, так что виден был лишь ее силуэт, а то и вовсе поворачивалась лицом к окну. А вот фигура у нее была крепкая, стройная. Со спины ей можно было бы дать лет тридцать пять, может, сорок с хвостиком.

Трепет, который он испытывал перед гостьей, мешал Тамерлану сосредоточиться и просканировать ее.

– Прежде чем я отвечу, мне надо точно знать ваши мотивы. Это простой каприз, прихоть? – Изящество и изысканность выражений были таким же неотъемлемым атрибутом работы Тамерлана, как и хрустальный шар. – Зачем вам потребовалось перемещение в пространстве и во времени?

«Ты пойми, – учил его в свое время Аристарх Николаевич, – весь твой облик, манеры, голос – все должно выдавать в тебе человека особенного, необыкновенного, стоящего над толпой. Вне ее. Тогда людям будет легче поверить в твои способности, в твою избранность, а это уже половина успеха. К тому же наши клиенты – в основном женщины, а они ценят изящество манер, даже если сами сопливый нос подолом вытирают и без мата простой мысли выразить не умеют».

Тамерлан его слушался.

– Только во времени! И это не каприз, это необходимость! – страдальческим, глубоким голосом простонала гостья. – Я заплачу, много заплачу, у меня есть ценные вещи, я все продам! Перенесите меня туда! Умоляю! Хотя бы на сутки!

Тамерлану на минуточку показалось, что она сейчас рухнет на колени и примется заламывать руки а-ля немое кино. Не рухнула. Видно, побоялась, что не встанет.

– Объяснитесь, – коротко велел Тамерлан, решив, как показывал учитель, выжать из ситуации максимум возможного при минимальных рисках.

– Я читала, что в этом самом месте, возле этого самого дома есть временной портал. На углу Вспольного и Малой Никитской. Там часто слышат шаги, голоса, звук подъезжающей машины. Говорят, там даже пропадали люди, – шагая вдоль окна, взволнованно рассказывала гостья. – Я пыталась сама это сделать, но ничего не выходит. Мне нужна помощь.

«Точно, сумасшедшая», – заключил Тамерлан. Перенестись в 1951 год к дому всенародного палача Берии может захотеть только псих. Она бы еще возжелала перенестись на Гревскую площадь в эпоху изобретения гильотины. А может, она отомстить решила Берии за репрессированных родных? Родителей, например. Она уже старая, ей терять нечего, думает, перенесусь назад в прошлое и пальну в него, сразу за все поквитаюсь, посетила Тамерлана догадка, высказывать которую он не торопился. Только вот почему в 1951-й? Логичнее было бы в 1930-е, чтобы еще на взлете ликвидировать этого гада. А в 1950-х его ведь и так свергнут и даже расстреляют.

– Этого недостаточно. Мне нужно знать мотивы, – проговорил он вслух. – И потом, вы отдаете себе отчет, что переход во времени не сделает вас моложе?

– Разумеется, – решительно кивнула экзальтированная особа. – Это не нужно.

– В таком случае повторюсь. Зачем вам все это понадобилось? – проявил настойчивость Тамерлан.

– Мне необходимо вернуть одну вещь, фамильную ценность, это вопрос жизни и смерти, – тем же слегка истеричным тоном сообщила гостья. – Обещаю, что расскажу вам все, если вы пообещаете мне исполнить мою просьбу, – продемонстрировала завидное здравомыслие дама. – Итак, вы беретесь?

Тамерлан откинулся на спинку кресла, высокого, старинного. Такое, кажется, называют вольтеровским. Подарок Аристарха к началу его самостоятельной карьеры.

– Мне надо подумать, я должен посоветоваться. – Тамерлан сделал неопределенный жест рукой, указуя на высшие сферы. – Приходите в среду, я дам вам ответ, – уже иным, решительным, тоном распорядился ученик чародея, всем своим видом давая понять, что сеанс окончен.

К слову сказать, за этот пустой разговор гостья заплатила пять тысяч рублей. Тамерлан довольно крякнул. Это вам не в офисе за тридцать тысяч в месяц надрываться, ухмыльнулся он, едва за гостьей закрылась дверь кабинета, и потянулся за телефоном.

– Ну, брат, если грамотно дело повернуть, с нее можно тысяч пятьдесят выкачать, а то и больше, – вальяжно протянул Аристарх Николаевич, выслушав Тамерлана. – Насколько она платежеспособна?

– Сказала, ничего не пожалеет, а ценные вещи у нее есть, – наморщив лоб, припомнил Тамерлан.

– Что ж, батенька, поздравляю с первым жирным барашком, – добродушно пошутил учитель. – Значит, так, поройся в литературе, поищи технологии, обряды, дополни, углуби, доработай, добавь антуража, выбери что-нибудь поэффектнее, поинтеллектуальнее. Проведи с ней парочку подготовительных сеансов, а затем отправляй.

– Куда? – вытаращился на телефонный аппарат Тамерлан, силясь отыскать в словах Аристарха подвох.

– В прошлое, куда же еще, – усмехнулся учитель.

– Это шутка? – решил уточнить на всякий случай Тамерлан, не уловив в голосе собеседника иронии.

– Отнюдь. Переброска, конечно, успехом не увенчается, но это уж не твоя вина, – вздохнул с сожалением Аристарх. – Карма, слишком густая аура, негативные мысли, а процесс архисложный. Очень длительный подготовительный период и так далее и тому подобное. Повторить обряд можно не раньше чем через полгода, естественно, с предварительной подготовкой. Ну, ты понимаешь…

Тамерлан понимал. Вот ведь счастье ему привалило – и он алчно потер руки, не чувствуя никаких угрызений совести. Но на всякий случай спросил:

– А такое в принципе возможно? Кто-нибудь такое делал?

– Не слыхал. Думаю, столь сложная манипуляция и Юрию Лонге была бы не под силу. Может, кто из старцев мог? – с сомнением проговорил Аристарх. – Но это уже по другой епархии. – Потом хохотнул и повторил: – Вот именно, по епархии.

И теперь она пропала.

Зоя видела этого мальчика насквозь: его неуверенность, искусственность жестов, понимала всю безнадежность своей попытки. И не могла заставить себя уйти.

От мальчика исходила физически ощутимая волна внутренней энергии, у нее даже кончики пальцев пощипывало. Кажется, он сам не догадывается о своих возможностях, а вот Зое они уже очевидны, столько она перевидела за последние полгода ведуний, ведьм, колдунов, экстрасенсов. Некоторые были по-настоящему сильны, другие выглядели откровенными шарлатанами, но никто из них не согласился ей помочь. Никто.

Этот мальчик был последней надеждой. Она должна вернуть святыню. Это ее долг, ее крест, ее ноша. Зоя встряхнулась и отвернулась от окна. Промозглый февральский день клонился к вечеру, и жемчужная пелена мороси, скрывавшая от нее горизонт, стала утрачивать романтичную прозрачность.

– Итак, вы мне поможете?

Мальчик с красивым именем Тамерлан с густыми черными волосами и светлыми глазами, такими же жемчужно-серыми, как дымка за окном, отвел от нее взгляд и глубокомысленно взглянул в хрустальный шар. Интересничает. Но ей все равно, лишь бы он смог. А все эти кривляния, таинственные взгляды – все это детское, напускное. А сила у него есть, есть, она чувствует. «Ну, помоги же мне!» – заклинала она мысленно мальчишку, пока не почувствовала, что он согласится.

– Мне надо подумать, я должен посоветоваться, – указал рукой в глубины невидимого космоса юный чародей, и Зоя сразу успокоилась. – Приходите в среду. Я дам вам ответ.

Разумеется, она придет.

– Машку Семизерову не видели? – Таисия заглянула в буфет, где несколько сотрудников редакции уже закусывали. – Ей рецензию сдавать, а она как сквозь землю провалилась. Ее уже Гандшина спрашивала.

– Отсыпается небось твоя Машка после рецензирования! – неприлично громко, с намеком на скабрезность хохотнул Алик, тонкий знаток авангардного театра, точнее, его закулисья. – Наверняка до утра проработала в тесном творческом соавторстве над рецензией, а теперь похмельем страдает. К обеду объявится, не мельтеши. Ты лучше скажи, как тебе вчерашний матч? – хватая за рукав собравшуюся уходить Таисию, спросил Алик.

– Козлы! Паразиты! – тут же забыла о своих намерениях Таисия. – Это ж надо так бездарно продуть! – Она хлопнула по столу рукой и плюхнулась на свободный стул.

– Не говори! А как тебе гол на последней минуте? – включился в разговор Иван Рыбин из соседней редакции. – Да за такие бабки, что получают, они должны носом землю рыть!

– Зажрались. Я всегда говорила, что им зарплату надо урезать, а премиальные за выигранные матчи повысить. Вот тогда они будут зады рвать, а не спать на поле! – горячо поделилась своим мнением Таисия. – Все нервы вытрепали, хоть телевизор не включай!

– А я вот думаю, что премиальные не помогут, – покачал головой Олег из журнала «Охотники и охота», базировавшегося на одном с ними этаже офисного центра.

Разгорелся жаркий спор, каждый из присутствующих отстаивал собственный рецепт оздоровления отечественного футбола.

Когда стало ясно, что мнения болельщиков окончательно разошлись, они молча развернулись в разные стороны.

Таисия была страстной болельщицей. У нее не было старших братьев, впрочем, и младших тоже, которые могли бы пристрастить ее к игре, она была не замужем и проживала вдвоем с мамой. Но она обожала футбол!

Почему? Трудно сказать. С одной стороны, Таисии была интересна игра, с другой – ей было куда интересней обсуждать с мужиками на работе футбол, чем с девицами тряпки, шляпки и кавалеров, которых у самой Таисии, к слову сказать, не было вовсе. А если заглянуть еще глубже, то Таисии казалось, что такое увлечение позволяет ей быть не такой несчастной в глазах окружающих. Старая дева с футболом выглядит не так жалко, как старая дева с котами и мулине.

Таисия хмуро взглянула на собеседников, зачерпнула из плошки орешков и молча покинула буфет.

И куда эта Машка запропала? Может, и впрямь проспала? Раньше с ней такого не случалось, девица она дисциплинированная, но мало ли что? Может, заболела? Тогда почему мобильник отключен?

Таисия в пятый раз за день набрала Машкин номер.

В принципе, заболела Машка или нет, сдаст она вовремя рецензию или получит по шее от главреда, – не ее, Таисии Конопелькиной, дело. С Машкой они никогда особо не дружили, даже приятельницами не были, просто коллеги. Но так уж была устроена Таисия, что не могла не влезть не в свое дело. Не могла, и все тут. Тасина мама часто говаривала, какое это счастье, что они живут в отдельной квартире! Жили бы в коммуналке – соседям от Таисии покоя бы не было. Ее интересовало все: ремонт труб в подъезде, собрание в жилконторе, роман замдиректора с главным бухгалтером, прибавка к пенсии уборщицы Зои Петровны, хронические аденоиды у сына Вики Литвиновой, пьющий свекор Римки Барышевой и прочее, и прочее. Причем интерес ее был не праздным, а деятельным. Она не просто слушала про аденоиды, а искала хорошего лора, активно отстаивала права собственников в жилконторе, звонила в пенсионный фонд, чтобы уточнить размер прибавки к пенсии для Зои Петровны. Поэтому, наверное, у Таисии и личной жизни не было – потому что была насыщенная чужая жизнь по соседству, а вовсе не потому, что она носила одежду немодного пятидесятого размера.

Машка не отвечала. Может, домой к ней смотаться? Вдруг случилось что-то, все-таки она одна живет, озабоченно размышляла Таисия.

К обеду Маша Семизерова не появилась. На следующий день тоже. Телефон ее не отвечал. Дома ее не застали. Таисия Конопелькина два раза ездила.

Куда подевалась сотрудница музыкальной редакции журнала «Искусство для искусства», было не ясно.

Но самое отвратительное, что никому до этого не было дела. Никому, кроме Таисии.

– Ой, да расслабься ты, – отмахивались от нее одни. – Может, с любовником на море укатила, вернется, больничный предъявит, и всего делов.

– Да может, она к родителям умотала, а нас в известность не поставила, – пожимали плечами другие.

Но Тася чувствовала: дело тут не чисто. Шел третий день, от Семизеровой не было ни слуху ни духу. Надо звонить родителям. Или не надо? Вдруг с Машкой все в порядке, а она пожилых людей до обморока доведет? В редкие моменты сомнений Таисия предпочитала советоваться с мамой.

Мама работала учителем в музыкальной школе, которую в свое время окончила и Таисия, и возвращалась домой поздно, так что до ее прихода Таисия успела приготовить ужин.

– Даже не знаю, – задумчиво проговорила мама, и между бровей ее залегли две строгие морщинки. – Было бы неплохо для начала разыскать ее подруг. Родителей тревожить – это последнее дело. Ты подумай, что бы со мной было после такого известия? – вздохнула она протяжно и звонко хрустнула долькой морковки. – Хотя и затягивать не стоит.

Вымытая, вычищенная, нарезанная дольками морковь, свежие огурцы, стебли сельдерея и листья капусты были художественно разложены на красивом фарфоровом блюде посередине кухонного стола и составляли основную часть Тасиного ужина. Таисия в очередной раз худела. Художественное оформление должно было пробудить аппетит и вызвать у сотрапезников хотя бы эстетическое наслаждение.

Не вызывало. Таисия, тяжко вздохнув, потянулась к блюду и ухватила бледно-зеленый стебель сельдерея.

– Может, стоило все это в салат покрошить? – с сомнением спросила мама, глядя в страдальчески сморщившееся лицо дочери.

– Ага, и сметанкой двадцатипроцентной заправить, и хлебушка свежего ржаного вприкуску, а на завтра плюс триста граммов, – буркнула, страдальчески скривившись, Таисия. – Нет уж! А насчет подруг ты права. Разыщу. А главное, надо выяснить, с кем она встречалась накануне, кто видел ее последней! – загорелась Таисия и, прихватив три морковки и кочерыжку, поспешила к себе.

Анна Аркадьевна лишь покачала головой вслед дочери. Не такой она представляла себе ее будущее лет двенадцать назад.

В детстве Тася была звездой. Десять лет назад она организовала в музыкальной школе детский оркестр, была его дирижером, идейным вдохновителем и гордостью музыкальной школы. Про оркестр даже в газетах писали, его по телевизору показывали, а гастроли, а конкурсы? Коллеги поздравляли Анну Аркадьевну, прочили Тасе большее будущее. Потом было музыкальное училище, потом почему-то журфак, потом это дурацкое издание – «Искусство для искусства». Кто только придумал это нелепое, вычурное название? Впрочем, вполне в духе времени. Напыщенно, бессмысленно, форма ради формы. И никакого содержания. На него девочка тратит свое время, свой талант, вздыхала Анна Аркадьевна. А главное, что личной жизни у дочери совсем нет. И диеты не помогают. Да не в диетах дело.

Анна Аркадьевна с тоской осмотрела стол, встала, достала из холодильника куриную грудку, банку сметаны, чеснок и принялась готовить нормальный ужин. Тася хоть и поворчит, но потом поест. А то придумала – сыроедение. Чушь. Сейчас девушки с формами снова в моде.

А про личную жизнь…

Анна Аркадьевна вспомнила, как по молодости они с подругами сплетничали о неустроившихся, не нашедших личного счастья приятельницах, как осуждали их за разборчивость, нерешительность, за привязанность к маминым юбкам и излишнюю скромность. И вот сейчас по прошествии десяти-пятнадцати лет сама Анна Аркадьевна неожиданно и необъяснимо превратилась в мать неустроенной великовозрастной дочери, не имеющей личной жизни и практически потерявшей надежду эту самую жизнь устроить. Ужасно. И не понятно, чем помочь ребенку. Может, квартиру разменять, предоставить ей больше свободы, чтобы девочка строила личную жизнь без оглядки на мать, мучительно размышляла Анна Аркадьевна, переворачивая курицу на сковородке, пока Таисия с упоением занималась поисками Маши Семизеровой. С упоением, потому что в конце мая – начале июня Таисию всегда мучила смутная тоска. Именно в эти месяцы волшебного цветения, яркого солнца, свежей зелени и первого тепла она особенно остро ощущала свою некрасивость и одиночество. Кругом закручивались новые любовные романы, цвели сирени и девушки, глаза мужчин светились особой весенней заинтересованностью. Но все это проскальзывало мимо Таисии, словно она смотрела на жизнь из-за стеклянной витрины. И хотя она никогда и никому не призналась бы в этом, чувствовала Таисия себя униженной и ощущала в эти месяцы, как жизнь ее утекает в небытие, бездарно, бессмысленно, по часам и минутам, самое чудесное и драгоценное время испаряется бесследно, впустую, без впечатлений, без радости, без надежды.

Так что поиски Машки Семизеровой пришлись как нельзя кстати, они займут ее мысли, отвлекут от бурлящей вокруг жизни, позволят с головой уйти в чужие проблемы и забыть о собственных.

Маша шагала по горячей летней мостовой, звонко стуча каблучками, чтобы не было так страшно. Она не любила ночные прогулки, не любила этот город и немного боялась его. Такой огромный, такой чужой, шумный, с широкими проспектами, запутанной, похожей на паутину гигантского паука подземкой, с немыслимыми расстояниями, вечными пробками. Иногда Машке до слез хотелось все бросить и вернуться домой. Но этот шаг стал бы признанием собственного поражения, слабости, несостоятельности. Недопустимо. Немыслимо. Невозможно.

Нет, после ее отъезда из дома два года назад, обставленного с такой помпой, о возвращении обратно и речи быть не могло. Хотя бы из-за родителей. Упрекать ее, конечно, они не будут, но жалость и перешептывания за спиной еще отвратительнее. А еще неизбежное «доченька, я же предупреждала».

Маша свернула в Гранатный переулок и, легко перескочив лужу, вспорхнула на тротуар. После дождя дышалось легко, пахло свежей зеленью и липовым цветом, воздух был приятный, влажный, а не сухой, пропаренный зноем, как в Сахаре. В Петербурге такая жара была редкостью, а в Москве – пожалуйста. Еще только начало июня, а Маша уже до смерти соскучилась по осени. Сегодняшний дождик показался ей просто манной небесной после трех недель удушающей жары. Маша вздохнула поглубже и почувствовала, что даже плечи ее расслабились, а сжатые крепко в карманах юбки кулачки разжались. И что она, дуреха, так дрожит? Все-таки центр Москвы, а не окраина какая-нибудь безвестная типа Бирюлева. Там она, кстати, до сих пор еще не бывала, только слышала о нем. Да и невелика потеря.

Вот и Вспольный переулок, короткая перебежка до Малой Никитской, а там уже и Большая Садовая, и, если повезет, она сядет в троллейбус и проедет пару остановок до дома. А может, и такси попадется. Такси, конечно, надо было вызвать заранее, еще от Лариски, но у той вечно такой тарарам, никогда с мыслями собраться не удается, и так она в гостях засиделась. Лариске хорошо, отоспится завтра, а вот ей, бедняжке, с утра на работу. Лариса была актрисой, причем вполне успешной, хотя до звезды ей было еще далеко, жила на Спиридоновке, до Машиного дома рукой подать, полчаса быстрым бегом, и вечно она у подруги засиживалась.

Как же на улице-то пусто! И вроде не поздно еще, только без пятнадцати два. И фонари светят как-то подслеповато, и мало их, и ни одной живой души вокруг. Тревога, недавно покинувшая Машку, снова отозвалась будоражащей, пощипывающей дрожью. Да что с ней сегодня? Что, она раньше по ночам не гуляла? Запросто, и в Москве тоже, и от той же Лариски не раз возвращалась. Может, это просто нервы? Машка оглянулась. Гранатный переулок, название какое красивое, был по-прежнему пуст, новые жилые дома за оградой мирно спали, потушив глаза-окна.

Маша свернула во Вспольный и тут же услыхала шаги. Тихие, словно издалека. Вспольный переулок, застроенный невысокими, старыми домами, такой уютный при свете дня, ночью выглядел глухо и неприветливо, угрюмый, настороженный, и ни одного жилого дома рядом. Шаги крались у Машки за спиной, подбираясь все ближе, шелестящие и оттого еще более пугающие. Но Машка, мужественно расправив плечи, панике решила не поддаваться, а просто прибавила шагу, стремясь поскорее добраться до Большой Садовой. Шаги стали быстрее, громче. Маша пошла еще быстрее, почти побежала, даже в боку закололо и икроножные мышцы свело от усилий. Бежать было бы легче, но бежать отчего-то казалось стыдным, точнее, неудобным. Дико в этом признаться, но Маша своим бегом боялась оскорбить идущего следом человека. А вдруг он никакой не маньяк, а просто случайный прохожий? А еще она боялась показаться смешной.

За углом на Малой Никитской послышался шум подъехавшей машины, потом – голоса, женские, переливчатые, и немного развязный смех. Похоже, что развеселая компания высыпала из машины на тротуар, и Машка, ободренная этими звуками, поспешила прочь из переулка. Кто бы ее ни преследовал, она его больше не боится.

Выскочив из-за угла, Машка почти затормозила от растерянности. Улица оказалась темной, от асфальта парило, густая дымка стелилась над тротуаром, словно туман над болотом, высоко не поднимаясь. Слабый желтый свет лился из подъезда голубого особняка, стоявшего на углу Малой Никитской и Вспольного переулка, едва достигая края тротуара. Никакой машины не было. Спешившие за ней шаги смолкли, словно увязнув в этом странном парящем мареве. Машке отчего-то стало не по себе, она поспешила в желтое пятно света и едва успела затормозить перед невысоким лысым мужчиной. Откуда он взялся? Из тумана, наверное, а вон и машина черная, потому и не заметила ее сразу. Мужчина поддерживал под локотки сразу двух подвыпивших девиц, точнее, они на нем висли. Сперва Машка их не заметила, ей показалось, что на улице уже никого нет, наверное, со страху. Девицы были ярко размалеванными, в каких-то нелепых нарядах, одна даже с драной кошкой на плечах. Возле мужчины тут же появился охранник, угрюмый такой тип, одетый в несуразно широкие брюки. Вообще компания выглядела странновато, и Машка собралась ее поскорее обойти, но встретилась взглядом с лысым и почувствовала какую-то предательскую слабость в коленках, голова закружилась. И запах – сладкий, тошнотворный, духи, что ли, такие? Смех девиц вдруг показался каким-то очень далеким, а вот темные пронзительные глаза за стеклами круглых немодных очков, наоборот, очень близкими и даже огромными, а потом все закружилось, помутнело… И эти шаги…

– Я экстрасенс, – озабоченно вглядываясь в переулок, ответил парень.

– Экстрасенс? – криво ухмыльнулась Таисия.

– Не похож? – Парень тряхнул своими ухоженными, модно подстриженными волосами, внимательно взглянул на Таисию и проговорил в подтверждение своих слов: – Ты очень хочешь похудеть, потому что думаешь, что похудение решит все твои проблемы.

– Гениально! – фыркнула Таисия. – Да такое откровение может выдать любой обыватель со средним уровнем интеллекта. Все толстые хотят похудеть, незамужние – выйти замуж, бедные – стать богатыми, а больные – здоровыми.

– Вовсе нет, – спокойно возразил парень, продолжая озабоченно осматривать особняк и тротуар возле него. Разговор происходил на углу Вспольного и Малой Никитской. – Не все хотят похудеть и далеко не все стремятся замуж. Некоторые люди вполне довольны своим положением и не желают перемен. Ты – другое дело. Но, знаешь, должен тебя огорчить, диеты тут не помогут, – завершил он равнодушным, бесцветным голосом.

– Да? А что так? – тут же поджала раздраженно губы Таисия. Ишь ты, эксперт выискался, экстрасенс недоделанный, сам вчера манную кашу с губ стер, а уже ее жизни учит.

– Твой вес – проблема глубоко психологическая. – Парень снова посмотрел на Таисию. – Ты его носишь на себе, словно панцирь, для самозащиты и ни за что с ним не расстанешься. Ты прячешься за своим весом, как за щитом. Или как маленький ребенок, который боится темноты и прячется от нее под одеялом.

– Это что еще за чушь? – От неожиданности Таисия даже злиться перестала. – Я им прикрываюсь? От чего? Что за бред? Я самодостаточная, успешная, независимая личность!

– Хм, это не бред, – медленно проворил экстрасенс, продолжая изучать Таисию, словно редкое насекомое. – У тебя в жизни была какая-то травма. – Парень впился в Таисию пристальным, пронизывающим взглядом, ей даже померещилось, что он в ее мозгах копошится. – Тебя бросил отец, точнее, твою мать, но ты восприняла его уход на личный счет, он ушел от вас, когда тебе было… лет десять. Его уход очень ранил тебя, глубоко ранил, – словно зачитывая вслух анамнез, бубнил он ровным, лишенным эмоций голосом. – С тех пор ты перестала доверять людям, особенно мужчинам, и твой вес – это подсознательная попытка защититься от новой травмы. Пока ты с этой проблемой не разберешься, никакие диеты не помогут, – уверенно заключил малолетний аферист.

– Ну знаешь! – задохнулась от возмущения Таисия. – Это тебя придурок Алик послал, да? Так вот, передай ему…

– Никто меня не посылал, – перебил ее парень, возвращаясь к созерцанию переулка. – Я здесь по собственной инициативе. Мне человека найти нужно.

И разговор со странным парнем, и сама их встреча были до крайности нелепыми. Сегодня днем Таисия как раз выяснила, где и с кем провела вечер накануне своего исчезновения Маша Семизерова. Пропавшая Машка была на вечеринке у молодой успешной актрисы Ларисы Алеповой. Ушла оттуда в полвторого ночи и пешком отправилась к себе на Большую Садовую. Одна. Это подтвердили несколько свидетелей, Таисия специально съездила в театр, поговорила с артистами, бывшими на той самой вечеринке. А сейчас после разговора с самой Алеповой Таисия решила пройтись по Машкиному маршруту в виде следственного эксперимента. Наткнуться на залитый Машкиной кровью тротуар или чистильщика обуви, видевшего, как четыре дня назад неизвестный маньяк душил Машку в подворотне, она, конечно, не надеялась, но мало ли – какая-нибудь зацепка попадется. Попался высокий молодой парень, с озабоченным видом изучающий тротуар и стены особняка и пристально осматривающий окрестности. У Таисии при виде парня отчего-то родилась глупая мысль, что он исследует место преступления, и она со свойственной ей прямотой и естественным простодушием спросила:

– Вы из полиции? Место преступления изучаете?

Парень не удивился. Мельком взглянув на Таисию, заявил, что он экстрасенс, так и завязался их странный разговор. Оставалось только не совсем понятным, как Алик узнал, что Таисия после встречи с Алеповой отправится на Малую Никитскую. Но последние слова липового экстрасенса снова заставили Таисию насторожиться.

Ему человека найти нужно?

– Чего тебе здесь нужно? – Таисия уперла руки в крепкие, упитанные бока и попыталась быстренько придумать, как расквитаться с шутником Аликом и с этим скоморохом, но так, чтобы вышло умно, достойно, интеллигентно и без мордобоя. – И этот человек женщина? – ехидно спросила она.

– Точно, – кратко бросил ей в ответ парень, сверля глазами тротуар.

– И зовут ее Мария, – певуче проговорила Таисия.

– Нет. Зовут Зоя. Зоя Борисовна.

Зоя Борисовна? Это должно быть смешно? Таисия взглянула на парня с сомнением. Тот вообще ее больше не замечал, а стоял с закрытыми глазами, приложив ладони к стене. Информацию считывает, шарлатан малолетний. В экстрасенсов Таисия не верила, вероятно потому, что еще не потеряла надежду самостоятельно разобраться с собственными проблемами.

– Тебя как зовут? – спросила она после недолгих раздумий.

– Тамерлан, – отрываясь от стены, полным унылого разочарования голосом ответил экстрасенс.

– А по-настоящему? Я, знаешь, во все эти ваши штучки все равно не верю, так что как тебя по паспорту зовут? – более дружелюбно спросила Таисия.

– Я по паспорту Тамерлан. Мама соригинальничала, – повернулся к ней парень. – Тамерлан Татищев. А ты?

– Таисия. И я тоже по некоторому совпадению ищу здесь человека. Девушку, зовут ее Мария.

– Быть не может! – мгновенно утратил вялую апатию парень. – Она прямо здесь пропала? Когда?

– Ну… – замялась Таисия. – Не совсем здесь, но она шла домой от подруги и по дороге пропала. Где-то на отрезке от Спиридоновки до Большой Садовой.

– Да ты что? – еще больше разволновался экстрасенс. – Когда это было?

– Да уж пять дней назад. Точнее, четыре. Пропала она ночью, – пояснила Таисия, заражаясь волнением Тамерлана.

– Так, та-ак, так, – парень нервно забегал по тротуару.

– А что, собственно, происходит? Твоя тоже здесь исчезла и тоже четыре дня назад?

– А? – оторвался от своих мыслей экстрасенс. – Да. Четыре дня назад и, кажется, здесь. Хотя… Я ничего не чувствую, абсолютно! – в отчаянии воскликнул он. – И что я столько времени тянул? Надо было сразу сюда бежать!

– А почему ты тянул? И откуда ты знаешь, что именно здесь они пропали? Что вообще с ней случилось, с твоей девицей? Может, их вместе похитили? – все больше волновалась Таисия.

– Она не девица, точнее, она уже в возрасте, – автоматически поправил Тамерлан. – Да не похитил их никто! Это был переход, и вполне может быть… Ну, в общем, что твою тоже затянуло совершенно случайно!

– Что за бред, какой переход, куда затянуло? Можешь ты как человек выражаться?

– Слушай, – как-то неуверенно и даже смущенно проговорил экстрасенс, – у меня тут офис недалеко, может, поедем и там беседу продолжим? Я на машине. Здесь народ толкается, спокойно не поговоришь. – Он красноречиво взглянул на текущую мимо них плотную толпу мужчин, женщин, детей, спешащих, толкающихся, треплющихся по телефону.

– Ладно, поехали, если недалеко, – поправила здоровенный баул под мышкой Таисия. Маленькие дамские сумочки у нее отчего-то не приживались.

Пикнул и мигнул фарами навстречу протянутому Тамерланом брелоку новенький «Форд Фокус».

«Хорошо живут экстрасенсы, даже такие сопливые», – отметила про себя Таисия и полезла в машину…

– В общем, так, – устроившись за своим рабочим столом и обняв ладонями чашку с чаем, проговорил Тамерлан. – Ко мне эта тетка еще в конце зимы обратилась: «Перебросьте меня в 1951 год к дому Берии. Мне очень нужно». Я, понятное дело, сперва не соглашался, да и трудно это. Я, честно говоря, никогда подобное не пробовал, никто из знакомых тоже. Но она так пристала, что я решил попытаться, – несколько сместил акценты Тамерлан. – Порылся в литературе, провел глубокие исследования, кое-что доработал, хотя в успех до конца все равно не верил. А четыре дня назад провел ритуал. Завершить его должна была она сама, на том самом месте. И вот…

– Что вот? – скептически глядя на молодого шарлатана, уточнила Таисия.

– Кажется, она перенеслась, – не очень уверенно проговорил Тамерлан. – Ее нигде нет. Она как сквозь землю провалилась, ее с той ночи никто не видел, – уже другим, взволнованным, уверенным голосом закончил он.

«Та-ак, либо дурак, либо хитрый шарлатан», – решила про себя Таисия, но беседу решила продолжить.

– Значит, ты общался с ее родственниками, и они в один голос заявляют, что дамочка пропала? Кстати, сколько ей было лет?

– Где-то около пятидесяти-шестидесяти. Не могу же я такой вопрос женщине задавать, – сердито фыркнул Тамерлан.

– А что, на глаз слабо было определить? Ты же у нас и более сложные диагнозы ставишь, – не упустила случая подколоть его Таисия.

– Да я просто не задавался таким вопросом, – отчего-то краснея, ответил молодой экстрасенс. – А что касается родственников, так она одна жила. Я с соседями ее разговаривал, и телефон ее домработницы раздобыл, та тоже ее найти нигде не может.

– Так вы бы ее в розыск объявили, – предложила Таисия. – А кстати, ты в морги и больницы звонил? Мало ли что? Может, ей после твоих ритуалов с сердцем плохо стало и ее с инфарктом или того хуже с инсультом в больницу забрали?

– Домработница звонила. Ее нигде нет, – недовольно буркнул Тамерлан. Все земное и обыденное, вероятно, нисколько его не вдохновляло.

Таисия посмотрела на парня с сомнением. Потом окинула внимательным взглядом просторный, добротно обставленный кабинет, вспомнила приемную, симпатичную секретаршу, взглянула на самого – ухоженного, стильно и дорого одетого экстрасенса и саркастически спросила:

– Ты хочешь сказать, что действительно веришь во всю эту чушь с переносом во времени? Ты действительно вообразил себя магом и волшебником?

– Ты все еще не веришь? – с обидой в голосе спросил Тамерлан. – Жаль, я сегодня прием отменил, ты бы посмотрела, сколько ко мне людей за помощью приходит! И, между прочим, не по одному разу!

– Ага, людей. Глупых баб, которым бабки девать некуда. Деньги есть, ума нет, и скука смертная. Почему бы к экстрасенсу не сходить, к тому же он та-акой хорошенький! – жеманным голосом завершила свою насмешливую тираду Таисия.

Тамерлан даже не сразу нашелся, что ей ответить, потому как по большому счету Таисия была права. Но все же, проглотив обиду, проговорил:

– Я, между прочим, не только богатеньких дур ублажаю, но и реально людям помочь могу, – и добавил уже не без ехидцы: – Вот, например, если ты разыщешь своего отца, поговоришь с ним начистоту и простишь его, то жизнь твоя сразу же начнет меняться. И не только в плане веса.

– Чего его искать? Он с новой семьей в Черемушках живет, – пожала плечами Таисия. Сдержалась, не выдавая внутреннего возмущения, хоть ее и передернуло от такого беспардонного вмешательства в свою жизнь.

– Вот и поговори с ним, выскажи ему все и послушай, что он ответит.

– Мерси за совет. Пожалуй, не буду вас более отвлекать от возвышенных исканий, – стала подниматься из удобного гостевого кресла Таисия. Никакого смысла в дальнейшем общении с заносчивым сопляком она не видела.

– Подожди, а как же твоя пропавшая? – встрепенулся Тамерлан. – Ты же еще ничего не рассказала!

– Поверь мне, к перемещению во времени ее исчезновение отношения не имеет, – насмешливо ответила Таисия, одергивая юбку.

От спорных комментариев Тамерлан предпочел удержаться, а заговорил нейтральным деловым тоном, стремясь удержать Таисию. В ее присутствии он чувствовал себя отчего-то спокойнее и увереннее. К тому же она оказалась фактически единственным человеком, кроме Аристарха, которому он поведал о своей проблеме. Даже маме не решился.

– Допустим. Но все же согласись, два человека почти одновременно исчезают в один и тот же день в одном и том же месте – не может же это быть обычным совпадением, даже с сугубо материалистической точки зрения?

С этим Таисия не могла не согласиться. Какая-то связь между этими двумя событиями должна была быть. Вопрос в том, какая.

– Ладно. Как звали твою пропавшую, сколько лет, где жила? Попробуем выяснить, не было ли между ними связи, – проворчала Таисия, усаживаясь назад в кресло и доставая блокнот.

– Хорошо. – Тамерлан открыл записную книжку. – Но может, и ты расскажешь о своей пропавшей?

– Разумеется, – кивнула Таисия. – Семизерова Мария Павловна. Двадцать четыре года, разведена, снимает квартиру на Большой Садовой, работает в редакции журнала «Искусство для искусства». Сама она из Петербурга, в Москву переехала два года назад после замужества. Возвращалась ночью от подруги, до дома не добралась.

– Хм, а может, она к любовнику на дачу укатила? К женатому. Такие вещи не афишируют, – задумчиво устремил взор к потолку Тамерлан.

– Может. Только зачем мобильник выключать на четыре дня и рисковать карьерой? Позвони на работу, соври, что заболела, никто проверять не станет, дома ты валяешься или на даче у любовника. – Несмотря на собственную неопытность в отношениях с мужчинами, о чужой жизни Таисия рассуждала вполне здраво и даже слегка цинично.

– То есть ты понимаешь, что в ее исчезновении есть что-то таинственное? – тут же поймал ее на слове Тамерлан.

Таисия ему в общем-то нравилась, и ее выпады в адрес его занятий обидными не казались, потому как были отчасти справедливы. И потом, с такими, как Таисия, некрасивыми девушками он чувствовал себя свободно, словно с приятелями, а вот когда к нему на прием приходили молодые особы от восемнадцати до тридцати лет, Тамерлан частенько терялся, особенно если барышни были хорошенькие и строили ему глазки. Он начинал путаться, лепетать что-то несусветное и чувствовал себя полным идиотом. Счастье еще, что они этого не замечали.

– Таинственное есть, только к твоим этим фокусам, – Таисия показала на хрустальный шар, – отношения не имеет. Ты бы еще окровавленной куриной лапкой над фоткой твоей старушки потряс.

– Ладно, – легко согласился Тамерлан. – О куриных лапках не будем, но связь между нашими пропавшими поискать стоит. Ты выясняй со стороны своей Семизеровой, а я со стороны Зои Борисовны постараюсь все разузнать.

Арсентий Николаевич Небольсин, камергер двора его величества Александра III, очень волновался. Он, как и прочие, сопровождающие королеву Элиннскую Ольгу, в девичестве великую княжну Ольгу Павловну, тихонько сидел в приемной отца Иоанна Кронштадтского и усердно молился.

Попасть к отцу Иоанну на прием было делом непростым даже для такого сановного вельможи, как Арсентий Николаевич, поскольку принимал тот прежде всего страждущих, а не сановных. Но Арсентий Николаевич страждал. Он был уже немолод, не очень здоров, а дети его умирали в младенчестве, ни один и четырех лет не прожил. Каждая потеря ребенка оборачивалась для них с женой трагедией.

Арсентий Николаевич был православный христианин, человек истово верующий, так что стоило ему узнать о намерении королевы Ольги навестить отца Иоанна, как он немедленно загорелся мыслью броситься в ноги старцу – молить об отпущении грехов и о спасительной милости. Пусть помолится за них, грешных.

Службу сегодня отстояли в соборе, такую благодать обрели! Собор огромный, нарядный, лампадки светятся, прихожан тьма. Все к батюшке Иоанну едут, со всех концов России, вот какая слава о святом отце идет.

Арсентий Николаевич прослезился, его сердце до сих пор сжималось от умиления, а из блекло-серых, вечно печальных глаз то и дело сочились слезы. Он одернул жесткий, шитый золотом камергерский мундир, поправил воротничок, искоса огляделся по сторонам и, достав потихоньку платок, украдкой промокнул слезы. Впрочем, никто на него особо внимания не обращал, вся сопровождавшая королеву Ольгу свита, включая молодого бравого адъютанта с лихо закрученными смоляными усами, притихла. Некоторые тихонько бормотали под нос, кто-то крестился, и только старый граф Строганов вроде как посапывал в уголке, утомленный дорогой, службой и долгим ожиданием.

Домой воротились чуть не за полночь.

Супруга Софья Аркадьевна ждала, не ложилась. И едва уставший, бледный Арсентий Николаевич появился на пороге, велела тотчас накрывать на стол. Шутка ли, с прошлого обеда крошки маковой во рту не было, если просфорки не считать, отцом Иоанном подаренной.

Арсентий Николаевич, просветленный и тихий, мирно уписывал принесенный обед. Глядел пред собой на едва колеблющееся пламя свечей, счастливо щурился и думал о пережитом духовном потрясении. Он уже съел бульон с пирожком и приступил к жареной тетерке, когда Софья Аркадьевна не выдержала его молчания и, строго прокашлявшись, укоризненно взглянула на мужа. Арсентий Николаевич очнулся от благостной отрешенности, покраснел, устыдился и, отложив приборы, приступил к отчету.

Жена у Арсентия Николаевича была хоть и молодой, но строгой, и любой его рассказ о прожитом дне превращался дома то ли в доклад, то ли в отчет, подробный и развернутый. Вот и сейчас Арсентий Николаевич, смиренно сложив руки, приготовился к докладу, но вдруг всхлипнул, громко, неприлично, почти по-бабьи. Повалился перед женой на колени и залился счастливыми слезами, пряча лицо в ее коленях.

– Ах, Софьюшка, счастье-то какое! Счастье! – Потом высморкался, чуть успокоился и продолжил: – Благословил нас батюшка. Вот, – торопливо расстегнул мундир и вытянул дрожащей рукой из-за пазухи золотой крест на длинной цепочке. – Вот оно, наше спасение. Благословение наше от отца Иоанна. Если будем в Бога веровать и в трудную годину от Господа не отречемся, сами живы будем и детишки, слава Всевышнему, тоже.

– А будут они, детишки-то? – дрожащим от волнения голосом спросила Софья Аркадьевна, у которой и самой слезы по щекам текли, так ее тронули страстные слова мужа.

– Будут, Софьюшка. Будут. Все будет, так отец Иоанн сказал.

Арсентий Николаевич поднялся, одернул мундир, распрямил широкие, крепкие еще плечи, усадил жену на диване рядом и сжал в своих ладонях ее тоненькие пальчики.

– Большие испытания ждут Россию, – проговорил он глубоким взволнованным голосом. – Война будет, а потом смута. Кровью все зальется. Так отец Иоанн сказал. И только верой спастись можно, только верой истинной. А крест беречь наказал, в нем спасение наше и потомков наших. Пока крест с нами, все переживем. Береги его, Софьюшка. – Арсентий Николаевич снял с шеи крест и торжественно надел его жене на шею, перекрестил ее, благословляя, и оба они еще долго сидели, глядя на догорающие свечи и думая со страхом и надеждой о пророчестве отца Иоанна.

Ой как плохо… Напилась она вчера, что ли? И сухость ужасающая.

Маша постаралась сглотнуть – не удалось. Во рту пересохло так, что языком шевелить больно. Она жалобно застонала и повернулась на бок. Еще раз протяжно вздохнула, разлепила глаза и тут же испуганно заморгала. Где это она?

Машка очнулась моментально. От испуга, должно быть. Еще бы не испугаться, когда думаешь, что проснулся дома, а оказываешься неизвестно где.

Вот именно. Где? Под потолком обыкновенная лампочка, хорошо еще – неяркая. Маленькое окно высоко, не дотянуться, бурые стены, каменный пол, кровать железная. В ментовке, что ли? Смутные воспоминания зашевелились в раскалывающейся Машкиной голове. Кажется, она бежала домой, потом столкнулась с какой-то компанией и… потеряла сознание? От страха, что ли? Глупость какая-то. Но в любом случае видно, компашка ее оставила лежать на тротуаре, а полиция подобрала и в отделение отвезла.

Боже! До чего она докатилась! Хорошо хоть мама ничего не узнает, у нее бы инфаркт случился. Машка перевела дух и еще раз не спеша осмотрелась. Ничего, кроме кровати и раковины, в камере не было, соседей, к счастью, тоже. Не хватало еще с какой-нибудь блохастой бомжихой ночь провести.

Интересно, сумочку ее полиция забрала или ее эти развязные девицы прихватили? Полиция, наверное. «Надо бы постучаться, чтобы выпустили и попить воды дали», – с сомнением подумала Маша, не имея понятия, как принято вести себя в подобных учреждениях, чтобы не злить хозяев. А то вдруг рассвирепеют, дело какое-нибудь повесят или побьют. По телику подобные истории регулярно бывают, когда добропорядочных граждан в полицию забирают, а потом над ними там издеваются. Машка мгновенно занервничала, принялась чесать руки – гадкая, недавно приобретенная привычка, такая же гадкая, как и неврозы. А чего, спрашивается, она дергается? Из-за того, что одна-одинешенька в этом мерзком огромном городе и обратиться за помощью не к кому. Отчего-то ей нравилось валить все именно на город. Заговоренное место, не ее, не родное, а потому и несчастливое.

Так, ладно, велела она тут же себе. Не раскисать. Пить очень хочется, так что нечего жидкость на слезы расходовать. Наверное, стоит постучать, только не громко, чтобы не раздражать никого. Может, и выпустят.

А все-таки сволочи эти вчерашние прохожие оказались! Она, можно сказать, к ним под ноги упала, а они переступили и дальше пошли. И мужик этот противный, в очках.

Маша припомнила мужика, в которого чуть не врезалась вчера ночью, лицо его показалось ей смутно знакомым. Она так неожиданно столкнулась с ним нос к носу, что лицо его словно впечаталось в память. Неприятное лицо и глаза тоже. Машка передернула плечами и попыталась вспомнить, где могла его видеть. А девицы были просто жуткие, размалеванные безвкусно, в платьях этих пестрых, как будто из деревни глухой приехали. Юбки в сборку ниже колена, плечики и ткань такая… Хотя, если подумать, наморщила носик Маша, они скорее были винтажные, платья эти, стильные. Машке припомнились бабушка и ее старый шифоньер, в котором она хранила памятные наряды и туфли. В детстве Машка обожала в нем рыться, а бабушка перебирала вешалки и все приговаривала: «Вот какие ткани раньше были, натуральные, теперь таких делать не умеют». Креп-жоржет, креп-сатин, еще какие-то крепы. Точно. И рисунки на бабушкиных платьях похожие. Наверное, девицы с какой-то тематической вечеринки возвращались, потому и прически, и макияж были нелепые, а мужик в очках определенно был во френче! Маша тотчас же сообразила, на кого он был похож, но развить эту тему не успела – в коридоре послышались шаги, и она, обрадовавшись, что о ней, кажется, вспомнили, поспешила пригладить волосы и расправить юбку. Хорошо хоть юбка у нее приличная, пышная, ниже колена, с кармашками по бокам, в такой за проститутку точно не примут. Маша выпрямила спину и придала лицу подходящее для встречи с полицией выражение спокойного достоинства.

За дверью раздался грохот, словно кто-то торопливо вскочил с места, едва не уронив стул.

– Доброе утро, тов… – громко и бодро воскликнул молодой голос и тут же был прерван другим, постарше.

– Доброе. Чего тут у вас? – Голос звучал с акцентом. Щелкнула задвижка, на двери Машкиной камеры открылось окошко, и кто-то, вероятно, заглянул в камеру. Машка по инерции встала и приготовилась к визиту. Но с визитом к ней не торопились.

– Очнулась недавно, – отрапортовал бодрый голос.

– Хорошо. Пусть приведет себя в порядок, и наверх ее, – распорядился тот, что с акцентом, и ушел, а за дверью раздались новые шаги, женские, цокающие.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась не полицейская (интересно, можно так сказать – полицейская?), а вполне себе штатская дама и снова в дурацком винтажном платье. «Видно, меня все-таки та компания подобрала и с собой на вечеринку притащила», – рассудила Маша, недовольно глядя на тетку. Хорошо, конечно, что на улице не бросили, но играть в прошлый век она с ними не собирается, ей завтра на работу, так что надо будет достаточно сухо поблагодарить, а то начнут приставать. Знает Машка подобных любителей поразвлечься. Самим делать нечего и других втянуть норовят. Был опыт, сталкивалась.

– Добрый вечер, – поздоровалась Маша вежливо, но достаточно отчужденно, чтобы без иллюзий.

– Пошли, – кивнула в сторону выхода из комнаты крашеная блондинка. На вид ей было лет сорок, и платье у нее было не пестрое креповое, а черное строгое, хотя все равно годов 1940–1950-х.

Распоряжение звучало грубовато, но Маша решила не спорить, а то кто их знает – психов этих, до какой степени натурализма они тут заигрываются. Она просто вышла в коридор и, окинув чуть насмешливым взглядом стоявшего за ней на посту красноармейца, двинулась к темноватой бетонной лестнице вслед за своей провожатой.

– Заходи, – велела ей строгая блондинка с уложенными в сложную прическу валиком волосами. – Полотенце, щетка, зубной порошок, мыло. Одежду наденешь свою.

– Спасибо, – холодно поблагодарила Маша, не собираясь заходить в ванную комнату, тоже, надо отдать должное, стилистически выдержанную. Зубной порошок! Где только раздобыли? – Я лучше дома помоюсь. И вообще, мне пора.

– Делай, что говорят, – чуть грубее, сердитым голосом велела блондинка, но в глазах ее злости не было. Смотрели они устало и как-то вымученно.

Утомилась, наверное, дело-то, может, уже к утру идет, сколько Машка без сознания могла пролежать?

– Спасибо, нет, мне действительно пора, – твердо отказалась Маша, разворачиваясь в поисках выхода.

Тут блондинка совершенно неожиданно и без всяких шуток вцепилась ей в предплечье, резко развернула Машу к себе и тихо, но грозно прошипела:

– Делай, что говорят. Тебе же лучше будет, – и сверкнула глазами так, что Машка сразу присмирела.

А может, и правда лучше не спорить? Мало ли какие у них тут правила. Может, они и правда психи? Почищу зубы, с меня не убудет, а им радость. Маша шагнула в ванную. Блондинка двинулась за ней.

– А вы зачем? Я и сама справлюсь.

– Раздевайся и болтай поменьше, – тем же грозным голосом велела блондинка, наступая на Машу.

– Вот что, – рассердилась наконец Машка. – С меня довольно! Я не собираюсь ни мыться, ни раздеваться! Если вы меня немедленно отсюда не выпустите…

Блондинка не дослушала ее гневную отповедь, а высунулась в коридор и крикнула:

– Семенцов!

Это еще что такое? Машка напряглась и огляделась в поисках тяжелого предмета. Самым подходящим выглядел кусок мыла.

На пороге нарисовался какой-то хмырь в синей с погонами форме с закатанными рукавами, приземистый, с мерзкой рожей и прилизанными рыжеватыми волосами.

– Помоги, – коротко распорядилась блондинка, и они оба двинулись к Маше.

Дальнейшее было похоже на страшный сон. Они схватили Машу, она кричала, вырывалась, обещала сообщить в полицию, мужу, на телевидение, еще куда-то, а они сдирали с нее одежду, молча и сосредоточенно. Потом засунули в ванную под горячую воду и мыли, как какую-то скотину бессловесную. Ей было стыдно, унизительно, страшно, больно, противно, она орала, ревела, билась в истерике, нахлебалась воды, несколько раз едва не упала, поцарапалась о кафель. Кончилось все тем, что ее завернули в простыню и, совершенно обессиленную, затолкали назад в камеру.

Сил не было ни на что. Она просто лежала поверх шерстяного одеяла, все еще замотанная в простыню, и ревела, ревела, ревела. Без всяких мыслей, отчаянно, пронзительно, как никогда раньше. А потом уснула.

Проснулась в той же камере, под одеялом. Голой. И почти сразу пришел он. Машка даже подумать не успела, во что ввязалась, как ей отсюда выбираться и что с ней может быть, когда дверь распахнулась и на пороге появился он. Приземистый, лысый, в круглых очках, во френче.

Берия. Она это еще раньше вспомнила. А акцент у него был вчера именно такой, как в фильмах. Это он у красноармейца спрашивал: «Что тут у вас?» – с каким-то поразительным бесчувствием отметила Маша.

А потом он ее изнасиловал. Просто подошел к кровати, сдернул одеяло, а она, как дура, ручками стыдливо прикрывалась и испуганно глаза таращила. Он разглядывал ее, как кусок мяса на витрине. Потом расстегнул штаны, демонстративно достал свое хозяйство и навалился на нее всей тушей. Она брыкалась, визжала, он дал ей хлесткую пощечину и еще одну и улыбался с наслаждением, и визг Машкин ему тоже нравился. Это было очень страшно, мерзко, еще страшнее и омерзительнее, чем в фильмах показывают. Когда он это делал, Машке вдруг показалось, что она сходит с ума. Потому что наяву в жизни такого не бывает. Это болезненный бред, кошмарный сон, чудовищное наваждение. И чем больше Машке хотелось так думать, тем очевиднее ей становилось, что все происходящее с ней – ужасная, невозможная явь. Она не знала, как это случилось, но все это правда: и запахи, и звуки, и этот человек, который давно уже умер и проклят, и сама память о нем проклята. И еще она видела, как через щелочку в окошке двери за ними подглядывает красноармеец, видела его мерзкие, похотливые, гадко посверкивающие глазки. В них не было жалости, а только скабрезность, любопытство и похоть. Хотелось удавиться. И когда он с нее слез, потный, жирный и отвратительный, Машка думала об одном – выскочить из собственного поруганного тела и никогда в него больше не возвращаться, потому что жить в нем после случившегося больше невозможно.

– Ничего путного узнать не удалось, – вздыхая так глубоко и прочувствованно, что ее пышная грудь вздымалась, как штормовые волны, разочарованно проговорила Таисия.

Грудь, по мнению Тасиных подруг, была ее главным достоинством – пышная, четвертого размера, а по мнению самой Таисии – ее главным изъяном. При достаточно узких бедрах и вполне себе приличных ногах ей даже удавалось втиснуть свой зад в джинсы сорок восьмого размера, но бюст выглядел тяжеловесным, громоздким и все время лез на глаза. Катастрофа. И спина у нее была мощная, с толстым загривком, будто в нем помещались все ее комплексы, жизненные проблемы и неурядицы.

– А у тебя что? – стараясь ссутулить плечи, спросила она экстрасенса.

– Ничего. Понимаешь, она одинокая была. Говорят, у нее мать есть, в геронтологии сейчас лежит, но она совсем старая, ничего не соображает, домработница в хозяйские дела особо не лезла, близких родственников нет. Еле раскопал подругу детства, но та сейчас на даче, обещала на следующей неделе в городе быть. Надеюсь встретиться, может, она что-то путное расскажет. А ты почему ничего не раскопала? – спросил Тамерлан, с жалостью рассматривая комлексующую, неловко сидящую в глубоком кресле Таисию.

– Не сказать, что совсем ничего. Понимаешь, все Машкины близкие друзья и родственники в Петербурге остались. Бывший Машкин муж сейчас где-то за границей, да и вряд ли он что-то знает о ее жизни, они год назад разбежались, а сам брак был еще короче – месяцев семь, наверное, – неодобрительно заметила Таисия.

– Любопытно. Что так быстро?

– Понятия не имею, я же не ее подружка, – пожала плечами Таисия. – Но подруг ее я тоже опросила. Это Лариса Алепова, актриса, от которой Машка возвращалась в ту самую ночь. Что их связывало – признаться, затрудняюсь сказать, они совершенно разные. И еще Александра Саблина, они с Машкой на ее свадьбе познакомились. Александра одно время с приятелем Машкиного бывшего мужа встречалась, так и подружились. Ни одна, ни вторая ни о какой Зое Борисовне слыхом не слыхивали. А чем она, кстати, занималась, это твоя Зоя?

– Не знаю, – озадаченно ответил Тамерлан. – Я как-то забыл спросить. Мы в основном с ней по делу встречались. Но я сейчас выясню, домработнице ее позвоню и поинтересуюсь.

Она работала в Музыкальном музее имени Глинки научным сотрудником, – завершив разговор, сообщил Тамерлан.

– Ну ты даешь! Раньше не мог выяснить? Машка там обожала бывать, она собиралась диссертацию дописывать, вот только не помню, на какую тему, – радостно выпалила Таисия. – Машка была музыковедом по специальности!

– Так, погоди-ка! Зоя идет на Малую Никитскую завершить ритуал, там сталкивается с твоей Машкой, которая по роковой случайности оказывается на месте открывшегося временного портала. Будь они не знакомы, просто разошлись бы, и дело с концом, а тут… Это многое объясняет! – вскочил со своего места и зашагал по кабинету Тамерлан.

– Слушай, тебе еще не надоело этой фигней маяться? Может, стоит поискать более правдоподобное объяснение? – страдальчески закатила глаза к потолку Таисия.

– Да какое, например? – не стушевался на этот раз Тамерлан. – Думаешь, они познакомились на почве любви к музыке, а потому назначили друг другу встречу на Малой Никитской в два часа ночи? Ноты друг другу передавали? А в это время какой-то маньяк, всей душой ненавидевший Рахманинова или Глинку, напал на них и похитил вместе с нотами? – раздраженно закончил он, и оба замолчали, отвернувшись в разные стороны.

– Ладно. Это тоже глупо, – согласилась наконец Таисия. – Но знаешь, мне все же кажется: стоит исчерпать сперва все реалистичные объяснения, а потом уже в случае неудачи вернуться к твоей версии, потому как она все равно недоказуема.

Тамерлан задумался. В предложении Таисии было здравое зерно. К тому же, лишь убедившись, что Зоя Борисовна бесследно исчезла из этого мира, он сможет заявить о своем невиданном успехе в среде коллег. Только так и никак иначе, да и сам он заодно успокоится.

– Ладно, я согласен, сперва займемся материалистическими версиями. Думаю, начать стоит с обращения в полицию. Все же мы не профессионалы, да и дело нешуточное, – озабоченно проговорил Тамерлан. – Только я тебя очень прошу, не рассказывай никому, зачем Зоя в тот вечер на Малую Никитскую поперлась. Я в полиции скажу, что у нее с этим местом были связаны личные воспоминания и она там часто бывала. Ладно?

– Да на здоровье. Я же не сумасшедшая, чтобы на полном серьезе про переходы во времени рассуждать.

– Ты выяснил, что Лидия Артемьева делала в Замоскворечье? – Капитан Кочергин был, как всегда, не в духе. Новые постановления партии и правительства требовали от него результативности, коммунистической настойчивости и инициативности в борьбе с криминальными элементами, не говоря уже о повышении раскрываемости. Начальство выражалось проще, зато требовало жестче. Сегодня утром он получил очередную головомойку. Несмотря на награды и благодарности в личном деле, отчитали его как мальчишку! На заседании присутствовал новый начальник управления, пришедший к ним со стороны, ни бельмеса в сыскном деле не понимающий, зато горластый и политически подкованный. Сперва сделал выговор всему коллективу за безынициативность, слабую раскрываемость и недостаточное внимание к задачам, которые ставит перед ними партия и правительство, а потом прошелся поименно. И надо сказать, что задел не только Кочергина, но и других заслуженных сотрудников, в чьем профессионализме сомневаться не приходилось.

Обидно, что штафирка какая-то тыловая, морда жирная так его перед товарищами унизила! И это его-то! Да он со школьной скамьи в милицию пришел, у него на счету три ранения, половина Бутырки им посажена, а они… Обида давила грудь капитана Кочергина, в боку горело и пульсировало, во рту стояла жгучая горечь.

– Нет, – покачал головой в ответ на вопрос начальства ясный, как солнышко, румяный лейтенант Алексеев, хлопая густыми белесыми ресницами. – Мать с сестрой говорят: у них там ни знакомых, ни родни нет. Сами они на Бронной живут, школа рядом, после школы Лида всегда сразу домой, к экзаменам надо было готовиться. Еще она в школьном театральном кружке занималась.

– Погоди, какая школа, сейчас же каникулы? – поднял от стола хмурое лицо капитан Кочергин, сглатывая изжогу.

– Да нет. Они сейчас экзамены выпускные сдают, а перед экзаменами у них какие-то подготовительные занятия, час-два в день, – пояснил Алексеев, заглянув в свой блокнот. – Еще они в театральном кружке какую-то постановку к выпускному готовили. Артемьева пела хорошо и вообще способная была девушка, мне ее учителя говорили. Подруги ей даже советовали в театральный поступать, но мать настаивала, чтобы сперва профессию получила, а театром можно в клубе после работы заниматься, – докладывал лейтенант Коля, то и дело поглядывая на графин с водой.

– Да напейся ты, хватит графин гипнотизировать, – не выдержал его страданий Кочергин.

Коля Алексеев с радостью схватил мутный граненый стакан, наполнил его до краев и выпил большими жадными глотками, счастливо причмокивая.

– Дальше давай, – буркнул капитан, завистливо глядя на жизнерадостного, пышущего здоровьем и энергией молодого коллегу, которого простой стакан воды смог привести в состояние чистейшего блаженства.

– Дальше. В тот день она тоже была на репетиции, закончили они часов в пять, с подружками попрощалась возле школы, домой больше не вернулась.

– Нужны свидетели, Коля, нужны свидетели, – постукивая по столу пальцами, проговорил задумчиво Кочергин. – Не сквозь землю же она провалилась средь бела дня. К тому же если она с подружками прямо возле школы попрощалась, значит, ее кто-то ждал. Скорее всего, ухажер какой-то.

– Почему вы так думаете?

– Потому. Постой возле школы после уроков, понаблюдай: все девчонки стайками разбегаются. А раз она у самых дверей попрощалась, наверняка ее провожатый ждал где-нибудь за углом. Учитывая, что девица была видная, зрелая, вывод сам собой напрашивается. Да и медэкспертиза показала, что был у нее кто-то. Не девица она уже.

– А может, ее изнасиловали? – взволнованно спросил лейтенант Алексеев, еще слишком юный и неопытный, а потому красневший как маков цвет, когда речь заходила о вопросах интимных.

– Не похоже. Ты лучше поговори с ее подружками, наверняка они что-то знают. Просто делиться не спешат, стесняются или боятся. И еще, съезди в гастроном, походи вокруг, с местными жителями пообщайся. Должны быть хоть какие-то свидетели. Как-то же ее туда доставили, не сама же она пришла. Была без сознания, значит, несли или везли, а значит, шум машины должен был кто-то услышать, – с напором говорил капитан. – Работай, Коля, работай, и Синигина с собой возьми, он мужик приметливый, к тому же как никто умеет с населением работать. Хотя с девицами лучше сам. Ты парень молодой, симпатичный, тебе и карты руки. И похитрее, понастойчивей. Лучше их по одной до дома провожай, так они быстрее разговорятся.

– А может, сестра или мать знают, с кем она дружила? – не без энтузиазма спросил лейтенант, вспомнив смешливых глазастых девиц в школьных платьях и фартуках.

– Дружила? Нет, Коля, тут не дружба, и уж маменька точно не в курсе, а вот с сестрой поговори. Может, что-то и знает. Они же почти ровесницы?

– Погодки, – вздохнул лейтенант.

– Вот-вот. Попробуй.

– Разрешите, товарищ капитан? – бодро спросил лейтенант Алексеев, распахивая дверь кабинета. – Входи, Синигин, входи! – отступая в сторону и проталкивая в нее невысокого плотненького оперативника с седоватыми висками и прищуренными хитроватыми глазами, приговаривал лейтенант. – Раскопал, Павел Евграфович! Раскопал!

– Что раскопал? Здорово, Синигин, проходи, садись, – приподнимаясь и протягивая через стол руку вошедшему, как всегда хмуро спросил Кочергин.

Безрадостность его была всем известна, а потому нисколько не смутила довольного успехом лейтенанта.

– Синигин нашел свидетеля! Точнее, свидетельницу, – хлопая товарища по плечу, докладывал лейтенант. – Ох и хитрый! Прикинулся сантехником и по квартирам прошелся, почти весь квартал обошел, три дня ходил, а раскопал!

– Ладно, то, что Синигин молодец, я и сам знаю, – потирая привычным жестом желтушные щеки, откликнулся капитан. – Докладывай, Тимофей Григорьевич.

Плотный седоватый оперативник промокнул большим клетчатым платком потную шею под воротником белой полотняной толстовки.

– Докладываю, – попросту начал Синигин, мечтательно глядя на портрет Сталина, украшавший выкрашенный унылой серо-зеленой краской казенный кабинет. – Женщина, пенсионерка, живет одна в доме № 17, на пятом этаже, это в том, что двумя окнами во двор гастронома выходит. Окна эти аккурат в туалете, под самым потолком, так и не дотянешься, и со стремянки тоже, потому как горшок цветочный мешает стремянку поставить. И с горшка тоже не заглянешь. Дом старый, потолки высокие. В общем, при первом осмотре было ясно, что в эти окна никто ничего увидеть не мог, да и грязные они, их, наверное, лет сто никто не мыл, – развел маленькими пухлыми ручками Синигин. – Увидеть не могли, разве что услышать. Пошел по комнатам, народ в тех квартирах живет обыкновенный, в основном рабочие, там завод недалеко, им комнаты и давали. Никто ничего не видал, не слыхал, ночью спят все, им колобродить некогда, на смену с утра, а день был будний, я уж и так и этак подкатывал. Мол, слыхали, тут у вас женщину убитую нашли, может, видели чего или слышали? Вот один мужик и пошутил, ты, мол, у мадемуазель Кларетт спроси, она у нас запорами мается, ночи напролет в нужнике сидит. Что за Кларетт, спрашиваю. Да Клара Робертовна, говорит, его жена – в конце коридора проживает. Иду туда. Открывает старуха, седая, лохматая, в халате с птицами, и глазки мне строить начинает. Вся комната в афишах цирковых, и на них, точно, написано: «Мадемуазель Кларетт, танец на трапеции». Я ей тоже пару раз подмигнул, про афишки спросил, она, ясное дело, размякла, даже графинчик коньяку откуда-то выудила. Тяпнули мы по рюмашке, тут я про убийство и ввернул.

– Ну? – поторопил его вытянувший шею Кочергин.

– Видела она убийц той ночью, – коротко и довольно выдал Синигин.

– Да не тяни ты! Как она их видела, где?

– В том самом окне туалета, – положив ногу на ногу, самодовольно покачивая ею, заявил Тимофей Григорьевич.

– Синигин, ты мне это брось. Выкладывай давай, чего она видела и как. Сам же только что говорил, что до окна никак не дотянуться.

– Ага, нам не дотянуться, а ей, старушенции этой, очень даже легко, – усмехнулся Тимофей Григорьевич, но, поймав гневный взгляд капитана, ломаться перестал. – Ловкая она, хоть и старая. Да и не очень старая, а только курит много, голос хриплый и седая вся, а так еще вполне, – одобрительно заметил Синигин и смутился, увидев вопросительно приподнятую бровь капитана. – Я к тому, что подвижная очень она, все-таки всю жизнь на арене провела, сейчас, правда, в детской цирковой студии работает. А в ту ночь она, точно, запором маялась, и пока в гальюне скучала, услыхала шум какой-то со двора. Машина вроде подъехала, и ворота лязгнули. А во дворе-то только гастроном, кому там чего ночью понадобилось? Она и полюбопытствовала – вдруг ограбление. – Синигин не удержался и крякнул, усмехнувшись: – И ведь сообразила же! Туалет-то узкий, вот она спиной в одну стену, ногами в другую – и поднялась к окошку. Как раз вовремя. Увидела машину у ворот, какая марка, она не знает, не разбирается, но похожа, по ее рассказам, на «ЗИМ». Когда она до окошка добралась, ворота во двор уже были открыты и тип какой-то возле черного входа в гастроном крутился.

– Как этот тип выглядел? Во что одет? – закуривая, спросил Кочергин. Протянул пачку папирос Синигину, а Алексеева только по ладони хлопнул: – Здоровье береги, молод еще смолить.

– Одет вроде в военную форму. Двор-то освещен плохо, только с улицы свет шел, потому как лампочку, что над входом в магазин, они выкрутили.

– Откуда знаешь? – тут же уцепился капитан.

– Оттуда же, от свидетелей. Все опрошенные говорили, что во дворе магазина по ночам лампочка над дверью горит. Да и сторож потом подтвердил, что в тот день, когда тело нашли, он вечером магазин закрывал, свет включил, как всегда, над дверью – а лампочка не горит. Он сперва думал, перегорела, но потом подкрутил маленько, и порядок.

– Молодец. Наши пропустили и отпечатки пальцев не сняли, – мрачно проговорил капитан, стуча пальцами по столу.

– Так мы же приехали – светло было, солнце шпарило вовсю, вот ребята про лампочку и не подумали, – горячо заговорил Алексеев, чувствуя, что кому-то из коллег мало не покажется.

– А ты помалкивай, нечего за них заступаться, они на убийство выезжали, а не с девушками гулять, – цыкнул на него капитан. – Продолжай, Синигин.

– Этот военный без головного убора был, с пятого этажа свидетельница разглядела только, что темноволосый и вроде как высокий, потому что, когда в машину за телом лазил, очень уж наклонялся. И худощавый. Был с ним еще один, из машины вышел, только когда тело выгружали. Точнее, свидетельница не знала, что тело, просто сверток какой-то длинный, во что-то темное завернутый. Думала, левый товар привезли, посмотрела, как в магазин занесли, подумала, что заведующая из-под прилавка толкает что-то, и все. Дела свои доделала и спать пошла, – закончил отчет Синигин.

– А что ж она молчала, когда про убийство узнала? – сердито шлепнул рукой по столу капитан.

– Испугалась, – посерьезнев, проговорил Тимофей Григорьевич. – Понимаешь, Павел Евграфович, она хоть и циркачка, но далеко не дура, и, если бы не коньяк и задушевная беседа, так бы ничего и не сказала.

– Это еще почему? – не понял капитан Кочергин.

– Сам подумай. Приехали на черном «ЗИМе». Она думает, что это, наверное, «ЗИМ», в любом случае простые граждане на таких машинах не ездят. Дальше – человек в форме. В какой? А пес его знает, поди в темноте разбери. Да и вообще, кто они такие, люди эти? Один так легко с воротами справился и дверь в магазин в момент открыл. А о том, что сторож все на свете проспал, к обеду в тот день уже вся округа знала.

– И чего с того? – продолжал упираться Кочергин.

– А того, раз они так по-свойски в магазин проникли, значит, знали, куда шли и что сторож – старый пьяница. Один из них точно из местных был. К тому же убийство такое зверское, кому охота так же на крюк попасть? Никому, – наставительно проговорил Синигин. – Вот и молчала. И сейчас официально ничего подписывать не станет. Как только проговорилась, так сразу и пожалела. И вообще у нее вся семья по известным статьям сроки отбывает, как враги народа, я справки наводил. Она и в коммуналке-то этой оказалась только потому, что за передовика производства перед войной замуж выскочила со страху и фамилию поменяла, а он в 1942-м погиб. Вот она в этой комнате и проживает. Так что дамочка запуганная, слова из нее лишнего больше не вытянешь.

– Ясно, – затушив в пепельнице окурок, проговорил капитан. – Так что мы в итоге имеем? Двое соучастников на черном «ЗИМе», предположительно в военной форме. Погоны она, естественно, не рассмотрела?

– Нет, и насчет военных… Скажем так, она видела людей в форме, – поправил капитана Синигин.

– Ладно. И один из них предположительно высокий и местный, потому что хорошо ориентировался.

– И предположительно темноволосый, – добавил Синигин.

– Не густо, – откидываясь на стуле, заключил Кочергин. – А у тебя что, Алексеев? Разобрался с девицами?

– У Лидии Артемьевой были поклонники, иногда ее приглашали в театр, иногда в кино, иногда в парк погулять, девушка была красивая, – пересев к столу начальства, начал рассказ лейтенант. – Были среди поклонников и студенты. Но все они либо были хорошо знакомы с семьей, либо учились с Артемьевой в одной школе, либо были официально представлены маме. Сейчас я проверяю их алиби. Но сестра говорит, что в последнее время Лида очень изменилась. Стала замкнутой, подавленной, часто плакала, маме говорила, что нервничает из-за экзаменов. Но сестра, ее, кстати, Леля зовут, думает, что у Лидии была несчастная любовь. И еще она думает, что тот человек старше Лиды и, возможно, женат.

– Почему она так решил? – заинтересовался Кочергин.

– Приятель Лели видел однажды, как Лида садилась в машину к какому-то военному, – хмуро пояснил Алексеев.

– С парнем разговаривал? Когда это было? – оживился капитан.

– Недели за полторы до ее исчезновения. С парнем говорил, но он ничего толком не рассмотрел, кроме самой Артемьевой. Правда, сказал, что садилась она в черный «ЗИМ», номер не запомнил. Кто сидел за рулем – не видел, потому что Лида садилась назад, а пассажира было не разглядеть из-за сидения. Да и отъехали они быстро, а парень далековато стоял.

– Та-ак. Уже кое-что, – потирая руки, проговорил Кочергин. – Теперь, ребятки, надо навалиться на подружек. Не поверю, что она ни с кем не откровенничала, быть такого не может. Синигин, как думаешь, кто лучше справится, ты или Николая послать? – В голосе капитана звучала легкая веселость, настроение его улучшилось, даже цвет лица стал не такой желчный.

– Пусть Колька поработает, он молодой, ему с девками сподручней будет, – подмигнул лейтенанту Синигин.

Тот только вздохнул.

– Привет, Таисия! Как дела? – Тамерлан с улыбкой поднялся навстречу своей новой приятельнице.

– Дела? Фигово. Это твои фокусы? – грозно сопя носом, спросила Таисия, по-свойски проходя к дивану и бросая на него свою сумку.

Сегодня у Тамерлана был рабочий день, и в приемной дожидалась своей очереди парочка ждущих чудес пациенток. Таисию секретарша пропустила без очереди, и дамочки проводили ее тяжелыми недоброжелательными взглядами.

– О каких фокусах идет речь? – благодушно поинтересовался экстрасенс, выходя из-за стола и с удовольствием потягиваясь. Облачен Тамерлан был сегодня в элегантный темный костюм и светло-розовую рубашку, очень его красившие и подчеркивавшие спортивную, стройную фигуру. «Красавчик, да и только», – с непонятной завистью подумала Таисия.

– А сам не знаешь? – с ехидцей переспросила она, следя, чтобы неуместные мысли не отразились на лице. – Мне третью ночь подряд отец снится. Все поговорить хочет. Плакал даже.

– Так что мешает? Поговори, он и отстанет, – пожал плечами Тамерлан и проделал несколько упражнений, то ли карате изображал, то ли ушу. – Что там с твоей Машкой? Чего в полиции говорят?

– Ничего не говорят. И, кажется, не собираются. От меня заявление не приняли, пришлось матери ее звонить. Та, конечно, тут же примчалась вместе с отцом дневным поездом, сразу в полицию, все в слезах, смотреть больно. После полиции отца на «неотложке» в больницу с сердечным приступом отвезли. Потом на допрос артистку эту вызывали, у которой Машка накануне вечером была, еще парочку человек из той же компашки, опросили – и все. На этом дело встало. Мать сейчас у Машки дома живет, каждый день с утра в больницу мотается, днем к следователю, а что толку? – пожала плечами Таисия. – А у тебя как?

– Примерно так же. Домработница разыскала каких-то родственников, с трудом уговорила их подать заявление в полицию. Заявление приняли, на этом все, – развел руками Тамерлан. – Кстати, ты в полиции о Зое Борисовне говорила?

– Говорила.

– А они? – с детской надеждой в глазах спросил Тамерлан.

– Кивнули, и все, – сердито ответила Таисия, – знаешь, я почему-то твердо уверена, что никого они искать не станут. Подождут, пока где-нибудь труп не всплывет.

– А ты уверена, что труп не всплывет? – смущенно отводя глаза, спросил Тамерлан. – Столько времени прошло.

– А ты? Ты же у нас экстрасенс. Вот ты мне и скажи, жива твоя Зоя или нет, – съязвила Таисия, не желая признаваться даже себе, насколько для нее важно мнение Тамерлана.

– В том-то и дело, – вполне серьезно ответил экстрасенс. – Я каждый день пытаюсь ее просканировать, и каждый раз выходит, что еще жива, но находится в каком-то странном месте, в чуждой для нее среде, как будто ее в плену держат. Может, ее НКВД арестовал, а? – понимая всю абсурдность вопроса, повернулся он к Таисии.

– Скорее уж маньяк в каком-нибудь подвале, – фыркнула Таисия, а потом полезла в сумку, – на вот, ученик чародея, покажи, на что способен.

И протянула Тамерлану фото Машки Семизеровой, которое она стащила у нее из дома. Собственно, ради этого фото она сегодня к Тамерлану и приехала. Себе она объясняла, что идет на этот глупый поступок только ради Машкиной мамы, чтобы хоть чем-то ее успокоить. Тамерлан же Тасиными мотивами озадачиваться не стал, а просто от души обрадовался.

– Отлично, вот сейчас все и проверим, – он уселся за стол, положил перед собой фото и принялся водить над ним рукой, сосредоточенно к чему-то прислушиваясь.

– Слушай, а ты действительно можешь определить, жив человек или нет? Или это так, с поправкой пятьдесят на пятьдесят? – борясь с сомнениями, спросила Тася.

– Да ты что! – искренне возмутился Тамерлан. – Это, можно сказать, основа основ. Если экстрасенс не может с абсолютной достоверностью установить такой элементарный факт, то о чем с ним вообще разговаривать?! – Серо-голубые глаза его смотрели на Таисию с детской искренностью и чистосердечием.

– Ладно, колдуй давай, – недовольно буркнула Таисия. Недовольна она была собой.

– Она жива, – с едва сдерживаемым волнением проговорил Тамерлан, отрываясь от фото. – И ты знаешь, я не совсем понимаю, но мне кажется, ее жизни угрозы нет, хотя она определенно не в порядке.

– Да? – скептически протянула Таисия. – И где она? Тоже в лапах НКВД?

– Хватит язвить, – обиделся на этот раз экстрасенс. – Я не знаю, где она, и сразу скажу, что поисками людей в жизни не занимался. Но факт один: они обе живы, пропали в один день на одном и том же месте. Найдем одну – найдем и другую. С этим ты согласна?

– С этим согласна. Но искать будем здесь. На этом свете, без всяких временных порталов и прочей чуши. Я даже придумала, с чего начать.

– И?

– Распечатаем их фото и будем опрашивать прохожих на углу Вспольного и Малой Никитской, – самодовольно поделилась Таисия.

– Гениально!

Теперь надулась Тася.

– А сам что можешь предложить?

– Если отбросить версию перехода во времени… Хотя я бы не отбрасывал, – скрестил на груди руки Тамерлан.

– Правильно! – оживилась Таисия.

– Что правильно, переход?

– Да нет, конечно. Надо расследовать это исчезновение по классической схеме, наплевав на твои бредни! – не особо заботясь о корректности высказываний, возбужденно произнесла Таисия. – Если исключить версию случайного похищения – ехали мимо горячие кавказские парни, засунули в машину и увезли, к тому же твоя старушенция вряд ли кому-то могла приглянуться, то надо действовать по классической схеме. Искать, кому выгодно, мотивы искать. Понимаешь?

Тамерлан не понимал.

– Господи, что тут неясного? – закатила глаза к потолку Таисия. – Найти случайного похитителя мы с тобой не сможем, но если предположить, что кто-то нападение спланировал, то шансы наши раскрыть это дело увеличиваются. Как в любом детективе – надо лишь правильно задавать вопросы. Кому это выгодно? И мотивов классическая литература предлагает всего два – любовь и деньги, остальное – подпункты. Теперь ясно?

– Ну да, – кивнул Тамерлан, выпятив губы и раскачиваясь в кожаном рабочем кресле. – Только, знаешь, если отбросить мистику, то, скорее всего, Машку твою именно что случайно похитили. Девица молодая, симпатичная – ехала мимо пьяная компания и прихватила по дороге. Согласись, это вполне логично.

– Ладно, а что твоя Зоя в это время – благополучно совершила переход во времени? – воинственно выпрямилась на диване Таисия. Она очень не любила, когда ее правота подвергалась сомнению, а гениальные идеи оспаривались.

– В этом случае, – неохотно проговорил Тамерлан, – можно предположить, что она стала невольным свидетелем похищения и, вероятно, получила по лбу.

– Вот! – обрадовалась Таисия. – И осталась бы валяться на тротуаре. А ее нет. Нигде. И потом, случайным похитителям Машка была бы интересна на одну ночь, пока не протрезвеют, а потом ее бы либо выпустили, либо выбросили в виде трупа. Но ведь ее до сих пор нет ни в каком виде!

– А может, ее закопали где-нибудь? Бывает, что трупы годами не находят, – вяло возразил Тамерлан.

– Но ты же сам сказал, что она еще жива! – победоносно заявила Таисия. Переиграть ее было сложно, она была мастером ловить людей на слове и отстаивать собственную позицию всеми доступными способами. В том числе использовать доводы противника в свою пользу.

Тамерлан такими талантами не обладал, а потому лишь молча открывал и закрывал рот, не находя стоящих аргументов.

– Вот, – подвела черту Таисия. – Значит, похищение было спланированным, твоя Зоя, скорее всего, стала невольным свидетелем, ее прихватили с собой.

– А почему не наоборот? – обиженно спросил Тамерлан.

– Что не наоборот?

– Почему Зоя была случайным свидетелем? А может, наоборот? Хотели похитить Зою, а пришлось и Машку твою за компанию прихватить!

– Чисто теоретически возможно, хотя…

– Никаких «хотя»! – категорично заявил задетый за живое Тамерлан. – Зоя – особа таинственная, состоятельная, имеющая какую-то тайну, а твоя Машка – обычная девица, ничем не выдающаяся.

– А вот это как сказать, – решила не сдаваться Таисия. – Но если похитить хотели твою Зою, тогда вспоминай, кому о своем дурацком ритуале рассказывал! Особенно о том, что завершить она должна его одна, в два часа ночи, на углу Вспольного и Малой Никитской.

А ведь Таисия права. Тамерлан с изумлением уставился на свою компаньонку. Если похищение Зои было спланировано, то похититель должен был знать о ее планах. Неужели он кому-то проболтался? Матери – точно нет. Ей он о Зое вообще не рассказывал, она бы категорически запретила ему морочить человеку голову. Аристарху – тоже нет, они вообще давно не созванивались, весна и начало лета – время горячее: несчастная любовь, привороты и прочая муть в самом разгаре. Может, секретарша случайно подслушала?

– Если только секретарша, – неуверенно проговорил Тамерлан. – Хотя в тот вечер ее на месте уже не было. Я ее специально отпустил и последние указания Зое давал по окончании ритуала. Может, она сама проболталась, а?

– Может. Вопрос только – кому? Значит, так. Я побежала, мне еще сегодня новаторскую постановку «Матери» Горького смотреть, режиссер – какой-то провинциальный гений, и тебя там народ в приемной дожидается. А завтра с утреца отправляешься искать свидетелей по делу. После обеда доложишь, – поднимаясь с дивана, распорядилась Таисия.

– А чего это ты раскомандовалась? – спохватился экстрасенс.

– Потому что я старше, умнее и вообще больше гожусь в командиры. Так что работай, – насмешливо посоветовала Таисия и распахнула дверь в приемную. – Проходите, дамочки, кому тут больше всех неймется? – И, получив еще один гневный взгляд, покинула офис начинающего экстрасенса.

– Вера Кондратьевна, подумайте, пожалуйста, с кем еще могла общаться Зоя Борисовна кроме коллег? Это очень важно. – Тамерлан сидел на кухне домработницы Зои Борисовны и пил чай с пирожными.

Пирожные он купил в дорогой кондитерской специально, чтобы ублажить старушенцию. Но та его пирожными не впечатлилась, а только кривилась, мол, сладкие до чего, и крем какой-то синтетический, а вот она сама «Наполеон» печет – вот это – пальчики оближешь. Или вот раньше пирожные были, эклеры например, с кремом, вот это вещь, а еще лучше пироги с селедкой или грибами. Тамерлан все эти бестактные заявления сносил молча, кивал и улыбался в ожидании, пока Вера Кондратьевна прекратит наконец ворчать и перейдет к делу.

Сама Вера Кондратьевна, суровая, высокая, с гладко зачесанными седыми волосами и бледным морщинистым лицом, уминала пирожное за пирожным, демонстративно игнорируя вопросы гостя. Гость ей не нравился, а она была не из тех людей, кто привык скрывать собственное мнение или лебезить перед каждым из-за коробки пирожных. Дудки! Не для того она пятьдесят лет на заводе отпахала, медаль ветерана труда имеет, чтобы перед каждым сопляком наизнанку выворачиваться. Вот Зоя тоже была – та еще заноза, у нее лишний раз не пикнешь, а платила хорошо и не капризничала. Установила правила и по ним требовала. Где теперь такую халтуру найдешь?

А этот все так и крутится с тех пор, как Зоя пропала, так и вьется рядом. Видно, совесть нечиста. И сам весь такой прилизанный, такой лощеный, надушился, как девица, только что не накрасился. Тьфу! И не поймешь, что ему надо. На деньги Зоины, что ли, зарится? Так там вроде как дальняя родня объявилась, хоть и дальняя, а все ж. А может, Зоя на него завещание оформить обещала – с нее станется! – вот он его и ищет? «Гнать его надо отсюда, да так, чтобы больше не шлялся сюда, дорогу забыл!» – Вера Кондратьевна недоброжелательно посматривала на гостя.

– Ба-а! – одновременно с хлопком входной двери разнесся по квартире звонкий, веселый голос. – Ты где? Твоя внучка пришла, вяленой воблы принесла!

При первых звуках этого голоса Вера Кондратьевна едва не подавилась от неожиданности, ругнулась грубо себе под нос, закашлялась, стремительно встала из-за стола и вышла из кухни, грозно топая широкими ступнями, обутыми в грубоватые кожаные тапки.

– Бабуля, я тебе воблы принесла и пива, правда, не «Жигулевского», зато свежего, – перекрывая недовольный бас Веры Кондратьевны, щебетал веселый голосок.

Тамерлан замер, прислушиваясь. В следующий миг дверь кухни стремительно распахнулась и на пороге появилась девица, невысокая, темноволосая, быстроглазая, необычайно подвижная. Тамерлану показалось, что с ее появлением вся кухня волшебным образом пришла в движение.

– О, – девица уже ворвалась в кухню, вонзила взгляд в Тамерлана. – А это кто? – И тут же без пауз: – Пироженки? Свежие? Обожаю! Ба, тебе пивко с воблой, а пирожные я сама доем.

Девица уже сидела за столом и прихлебывала чай из бабкиной чашки. Вере Кондратьевне только и осталось, что сесть на свободный табурет в торце стола.

– Вкусные. Откуда? Ба, а ты пиво-то открывай, сейчас стакан дам. Она обожает пиво с воблой, – не умолкая ни на секунду, тараторила девица. Достала стакан, схватила следующее пирожное, подлила себе чай. – А ты кто такой? Таблетки какие-нибудь толкаешь или из страховой?

Этот вопрос понравился Вере Кондратьевне, и ее тонкие губы расползлись в ехидной улыбочке.

– Я врач, в смысле, психолог…

– Экстрасенс, шарлатан, Зоя к нему ходила, – с удовольствием помогла Тамерлану Вера Кондратьевна.

После такого представления Тамерлан почувствовал себя круглым дураком и залился краской до самых ушей. Внучка была очень хорошенькая. В коротеньком соблазнительном сарафане, со стройными коленками, остреньким носиком и с огромными карими глазами. Впрочем, глаза были даже не карие, а удивительные, переливчатые, похожие на камень «тигровый глаз». У мамы был кулон с таким камнем, и в детстве Тамерлан обожал его рассматривать – ему нравились и камень, и его название. Вот и глаза у девушки были точь-в-точь как тот камень. Тамерлан каждой клеточкой кожи чувствовал, что рядом с ним привлекательная девушка, и хотелось ему ей нравиться, бессознательно, бесцельно, но зато всей душой. А тут – экстрасенс. «Сейчас наверняка захохочет», – страдая в душе, подумал Тамерлан и метнул на вредную старуху уничтожающий взгляд.

Но расстраивался он напрасно.

– Экстрасенс! Правда? Вот здорово! – в полном восторге воскликнула девица и всплеснула ручками с остренькими кроваво-красными ноготками. – А чего вы у бабки делаете?

– Зоя Борисовна пропала, я пытаюсь ее разыскать, – в пику зловредной Вере Кондратьевне ответил Тамерлан и краем глаза отметил, как недовольно скривилась старуха.

– Да вы что? А куда пропала? – спросила прелестная внучка.

– На кудыкину гору, – сердито буркнула Вера Кондратьевна.

– Ушла вечером из дома и пропала, – счел своим долгом пояснить Тамерлан.

– Вот полиция пусть ее и ищет! – жестко и вполне определенно высказала свою позицию Вера Кондратьевна. – А то шляются тут всякие…

– Полиция ее не ищет и искать не собирается, – укоризненно глянул на старуху Тамерлан.

– Ой, а как вы ее искать собираетесь? А кстати, я же Вероника, внучка бабкина, – запоздало сообразила представиться барышня. – А вас как зовут?

– А я Тамерлан. Очень приятно.

«Внучка», – с удивлением повторил про себя Тамерлан. Более непохожих людей трудно себе представить. Вера Кондратьевна, угрюмая, неповоротливая, тяжеловесная, словно отлитая из чугуна, не имела никаких общих черт с живой, подвижной, непредсказуемой, как полет бабочки, Вероникой. Интересно было бы взглянуть на ее мать. Или это бабка по отцу?

– Так как вы ее искать собираетесь? – повторила свой вопрос Вероника, уплетая третье пирожное и простодушно облизывая запачканные кремом пальчики. К слову сказать, фигура у нее, невзирая на аппетит, была безупречной.

– Хочу разыскать ее друзей, знакомых, выяснить, куда она собиралась в тот вечер, не было ли у нее недоброжелателей или каких-то необычных происшествий накануне исчезновения.

– Необычных? Это кроме ее общения с тобой, что ли? – без малейшего намека на шутку спросила Вера Кондратьевна. К пиву она так и не притронулась, у Тамерлана даже возникло сомнение, так ли уж она его любит.

– Ой, у нее помимо коллег подруга была, химичка, – не обращая внимания на бабкину реакцию, защебетала Вероника.

– Учительница химии? – уточнил Тамерлан.

– Почему учительница? Профессорша, наверное. Они еще со школы дружили. Потом поклонник был старый, тоже еще со школы. Генерал. Бывший муж Зои давно уже умер, поклонники разбежались, а генерал ее всю жизнь любил, хотя у него семья своя и дети. Но для нее он наизнанку вывернется, – беззаботно болтала внучка, не обращая внимания на бабкины одергивания.

– Вероника, помолчи! – не выдержала наконец Вера Кондратьевна и хлопнула ладонью по столу. – Хватит болтать.

– А что такого? Надо же человеку помочь, – пожала плечиками Вероника. – А ты чего пиво не пьешь? Пей давай, пока холодное. Она еще с застойных времен пиво любит. Работала в цеху с мужиками, вот от них и понабралась. Они после смены к пивной бочке, и бабка туда же, – игнорируя наливающуюся бешенством Веру Кондратьевну, рассказывала Вероника.

– А кем бабушка работала? – последовал ее примеру Тамерлан.

– Да слесарем, турбины они какие-то собирали, что ли? – неуверенно предположила Вероника. – Ба, что вы там собирали?

– Собирали! – передразнила, кривляясь, Вера Кондратьевна. – На заводе турбинных лопаток я работала. Ветеран труда, между прочим!

– Вот, – кивнула ей Вероника. – А сейчас она на пенсии, скучно ей, мы с Римкой давно выросли. Вот она к Зое и устроилась – и деньги не лишние, и при деле. Слушай, а чего мы здесь сидим? – взглянув на пустую коробку из-под пирожных, спросила жизнерадостная Вероника. – Пойдем прогуляемся? Я тебе все про Зою расскажу, а то бабке ты не понравился, видишь, как она на тебя зыркает? – беззаботно расхохоталась Вероника. – А ты мне тоже что-нибудь интересное расскажешь, у меня никогда знакомых экстрасенсов не было.

Она буквально силой вытащила Тамерлана из-за стола. Впрочем, не особо он и сопротивлялся. Чугунная Вера Кондратьевна поднялась следом за ними и, топая огромными ножищами, пошла в прихожую закрыть дверь. Сказать Тамерлану «до свидания» она не удосужилась.

– Так что ты можешь? – Они еще не вышли из подъезда, а Вероника уже приступила к расспросам, пританцовывая рядом с Тамерланом. Просто идти рядом было, вероятно, выше ее сил.

– В каком смысле? – рассматривая собеседницу в лучах яркого солнца, рассеянно переспросил Тамерлан. На солнце она выглядела еще эффектнее: загорелая кожа расцветилась золотистыми оттенками медового, каштановые кудри, рассыпаясь по плечам, разбрасывали вокруг головы снопы искорок, открытые в улыбке зубы поражали белизной. Тамерлан был ослеплен, сражен, выбит из колеи.

– Гадаешь по руке, предсказываешь будущее, по фотке можешь приворожить, нагадать удачу или бабки? – просовывая ему под локоть свою маленькую горячую мягкую ладошку, болтала Вероника, – О, а можешь так сделать, чтобы я экзамен на «пять» сдала? У меня сессия, помощь во как нужна! – Она резко провела ладонью по горлу.

– Могу, но только если ты сама готовиться будешь, – с улыбкой ответил Тамерлан, титаническим усилием сумевший взять себя в руки. Для этого пришлось напомнить себе, что он уже не студент, а солидный человек, экстрасенс с собственной практикой, умный, состоятельный, самодостаточный. И вообще, не мальчишка какой-нибудь, а опытный мужчина, и девушек у него было не одна и не две. Честно говоря, всего три. Но все равно не мальчишка. Помогло. Немного. Хотя и не очень, так, чтобы разговор поддерживать. Уж слишком Вероника была женственной, привлекательной и раскованной, сам Тамерлан в ее присутствии казался себе неуклюжим неопытным увальнем.

Была у него такая болезненная слабость. Несмотря на привлекательную внешность, приличный доход и профессию, Тамерлан чувствовал себя беспомощным перед хорошенькими женщинами. Вероятно, это было следствием подростковых психических травм. Тогда он был не уверен в себе, прыщав и абсолютно не пользовался успехом у противоположного пола. А еще из-за Ксюшки Кустицкой, первой красавицы класса, которая, зная, что он в нее влюблен до дрожи в коленках, без конца его дразнила, унижала, разыгрывала и выставляла на посмешище. Сейчас Ксюшка, к слову сказать, обычная невзрачная неудачница, сидит в Сбербанке на углу возле дома в белой блузке с зеленым галстуком и с кислым лицом коммунальные платежи пробивает. Тамерлан специально пару раз туда заходил, чтобы реванш взять, и к ее окошку подходил, один раз с девицей под руку. Девица была высший класс, из его клиенток, начинающая фотомодель.

– Клево! – прорвался в радужные воспоминания Тамерлана бойкий голосок Вероники. – О, а можешь сказать по фотке, как ко мне парень один относится? – выпустив локоть Тамерлана, она тут же принялась рыться в телефоне. Тамерлан почувствовал укол ревности, а взглянув на фото парня, скривился.

– И зачем он тебе? У него же на лбу написано: пустой, надутый, самодовольный индюк! Он же только себя, любимого, обожает!

– Да? А ну его, это я так, ничего лучше не придумалось, – легкомысленно ответила Вероника, безжалостно стирая фотку. – А можешь ты…

– Слушай, а что у Зои за генерал был, можешь рассказать? И почему он за ней столько лет ухаживает? – бестактно перебил Веронику Тамерлан, понимая, что еще минут пятнадцать пустой болтовни – и он окончательно одуреет, утратит инициативу.

– Генерал? Это еще школьный ее поклонник. Был влюблен в нее, но что-то там не сложилось. Он ее долго ждал, но она ему категорически отказала. Он женился, но Зоя все равно осталась любовью всей его жизни, даже после того, как замуж вышла. Но замужем она пробыла недолго, года два или три, потом они с мужем разбежались, дальше у нее вроде еще были какие-то поклонники, но ничего серьезного. А генерал был всегда, – быстрой легкой скороговоркой доложила Вероника.

– А откуда ты о нем знаешь? И как его зовут, может, адрес или телефон можно достать? – озабоченно спросил Тамерлан. Они с Вероникой дошли до небольшого сквера и устроились на лавочке в тени.

– Мне о нем бабка рассказала. А она этого генерала сама видела, он Зою с днем рождения поздравлял. Вот и рассказала, какая она, настоящая любовь и преданность. Я тогда как раз с Венькой рассталась и жутко ревела по этому поводу, а она мне – про генерала и настоящие чувства, – скидывая босоножки и бегая вокруг скамейки по траве, поделилась Вероника. Тамерлан от такой живости начал понемногу уставать. – Ужасно романтичная история.

– Как его зовут, ты не помнишь?

– Иван Алексеевич Трубников, – облокачиваясь на спинку скамьи возле самого уха Тамерлана, прошептала Вероника. – Представляешь, он в нее еще в школе влюбился, они мечтали поступить в институт и пожениться. Первая любовь. Пылкие поцелуи, несмелые объятия.

Вероника обжигала ухо Тамерлана горячим дыханием, отчего он очень живо представлял себе и пылкие поцелуи, и несмелые объятия. Попробовал повернуться к ней лицом, но тут же буквально столкнулся с ней нос к носу, вспыхнул и отвернулся.

– А ее муж? – сглотнув, чуть хрипловатым голосом спросил Тамерлан. Больше всего на свете он сейчас хотел, чтобы она прекратила свои выкрутасы и села нормально.

Вероника, вероятно, была чуткой девушкой, потому что выпрямилась, оторвалась от Тамерлана и неторопливо обошла скамейку.

– Муж ее давно умер. Они, кажется, работали вместе. Ничего интересного. Детей у них не было, – пожала плечиком Вероника и уселась к Тамерлану на колени. Так легко и естественно, что ему и возразить было нечего. – Об остальных поклонниках я вообще ничего не знаю. А химичку эту, кажется, Ниной Константиновной зовут, у бабки есть ее номер телефона, на всякий случай. Но тебе она его ни за что не даст, – болтая ногами, продолжала Вероника. – Если хочешь, я его для тебя стибрю, а ты загипнотизируй послезавтра препода, а то я экзамен точно завалю.

Выбора у Тамерлана не было. Они еще часик погуляли. Вероника обещала разузнать у бабки о прочих подругах пропавшей Зои Борисовны, а у подъезда одарила Тамерлана страстным долгим поцелуем. У бедного экстрасенса после него еще полчаса коленки дрожали, а Вероника как ни в чем не бывало весело взбежала вверх по лестнице, что-то напевая себе под нос. Феноменальная особа, медленно приходя в себя, подумал Тамерлан.

– Коленька, просыпайся! – Тихий, ласковый бабушкин голос не может разрушить сладкий, глубокий сон, который бывает только в молодости и только под утро. А особенно в утро трудового дня. Нырнешь в такой сон, словно в глубину, и нет тебя, зови – не зови. И пробуждение сладкое-сладкое. – Николаша, вставай, на службу опоздаешь.

Теперь голос у бабушки озабоченный, с жалобной ноткой.

Коля Алексеев поворачивается на бок, кровать под его большим сильным телом жалобно поскрипывает.

– Николаша! – уже решительнее трясет его за плечо бабушка. – Чайник вскипел. Вставай, говорю.

Надо вставать. Коля поворачивается на спину, улыбается бабушке, не открывая глаз, и начинает потягиваться, а бабушка, успокоившись, идет к буфету за чашками.

Тихонько тренькает блюдцем. Бабушка достает доску, режет хлеб.

Сквозь прикрытые ресницы Коля видит, как разбегаются вокруг него золотистые, зеленые, сиреневые круги. Это солнышко, вливаясь в окошки с низкими потрескавшимися от времени деревянными подоконниками, уставленными геранью, светит ему в лицо и покрывает комнату узорной кисеей сквозь старенькие бабушкины кружевные занавески.

– Николай, да что ж это такое! – сердито зовет бабушка, и Коля знает, что она стоит у стола, сложив руки под передником и сердито сверля его глазами. Лицо у нее строгое, а глаза добрые и грустные, и хоть она его сейчас и ругает, а в душе все равно жалеет. Она его всегда жалеет. Наверное, потому, что он один у нее остался.

Коля тоже ее жалеет, так что вскакивает с кровати, хватает брюки и, чмокнув бабушку в мягкую морщинистую щеку, торопится в ванную.

А в ванной занято. «Вечно одно и то же, – сердито думает Коля. – И правда ведь опоздаю». Он стучит кулаком в дверь.

– Тарас, вылезай! Я на службу спешу! Сейчас моя очередь!

Но никто из ванной не отвечает. Слышно только, как вода шумит. Да оно и неудивительно. Тарас всегда так делает.

Тарас Понкратович Злагодух, мордатый, толстый, наглый дядька, появился в их квартире около года назад. Приехал к сестре в гости и остался. Сосватал за себя соседку тетю Валю и почувствовал себя в квартире хозяином.

Так получилось, что в квартире кроме Тараса, его сестры Надежды, жены Валентины жили еще Коля с бабушкой, тетя Маруся, учительница русского языка и литературы с двумя детьми, пожилая интеллигентная пара Изольда Каземировна с Иваном Сергеевичем и медсестра Клава. Но та все время пропадала то на дежурстве, то на танцах, то по уколам бегала, халтурила. Тарас говорил, что это она правильно делает, приданое копит, вот и вертится как белка в колесе. Словом, почувствовал себя Тарас в их тихой квартире хозяином. Колька еще молодой, с соседями ругаться не привык. Бабушка его тем более никогда ни на кого голос не повысила. Супруги Решетниковы староваты уже права качать, к тому же у Ивана Сергеевича астма. Клавы дома никогда нет, хотя с ней-то как раз Тарас связываться побаивался. А тетя Маруся, маленькая, худенькая, интеллигентная, и вовсе мухи не обидит. Куда ей с таким нахрапистым типом, как Тарас, тягаться?

Когда он у них поселился и принялся в их тихой дружной квартире порядки свои заводить: кто и сколько за свет платить должен, кто и когда – полы мыть, в ванную ходить, где можно белье и велосипеды вешать, а где нельзя, – тетя Маруся попробовала ему замечание сделать, так он ее до слез обидел. Больше она с ним не разговаривает.

Но в последнее время то ли Коля повзрослел, то ли Тарас окончательно обнаглел и прижился, стал Коля чувствовать острую потребность поставить этого хама на место. А то бабушка говорит, он еще и керосин повадился у соседей отливать. А попробуй ему скажи – такой рев поднимет, что уже и на керосин наплевать, лишь бы отстал.

– Тарас, выходи, говорю, я на службу опаздываю! – сердито гаркнул Коля, чувствуя, что дозревает до решительного объяснения, и громко стукнул кулаком в дверь.

– Чего во-опишь, чего во-опишь? – растягивая слова, с мягким, благодушным выговором спросил Тарас, появляясь на пороге ванной. – Подумаешь, зашел чоловик помыться на минутку, а вони уж вопять. Ты бы, Микола, лучше за другими соседями приглядывал. Вон, Маруськины воглоеды так куски с чужих столов и хапають, крошки хлиба не оставишь, а у самой Маруськи керосин опять слили. Так вони ж наверняка и слили, бесенята, – промокая длинным вышитым полотенцем лицо и шею, ворчал Тарас, неспешно направляясь к себе и шлепая по дощатому полу стоптанными кожаными тапками.

«До чего есть наглые люди, – удивлялся Коля, намыливая щеки. – Сам керосин ворует, улыбается всем в лицо и ничего не боится». А он тоже хорош, надо было заступиться за Леньку с Сережкой, ребята не то что керосин, они спички чужой никогда не возьмут. А он промолчал. Стыдно. Тоже мне сотрудник МУРа, гроза преступного мира.

Вот почему так? Почему он перед каким-то хамом теряется? Здоровый же парень, спортивный разряд имеет. Бабушка говорит, что он робкий такой потому, что без отца воспитывался. Был бы отец жив, настоящим бы мужиком вырос. Коля, конечно, и так был мужиком. И гвоздь вбить умел, и тяжести таскал, и подраться мог, а вот перед таким нахальством беспардонным в душе робел. Потому что такие вот нахалы сами напакостят и потом громче всех орут, и ты же вроде как еще и виноватый получаешься. Коля еще с детства случай помнит, когда он в метро ехал в плотно набитом вагоне и какой-то толстый нахал, на Тараса их, кстати, чем-то похожий, влез в вагон с авоськами и сетками и так беспардонно пассажиров стал расталкивать, чтобы местечко себе попросторнее отвоевать, что уронил маленькую старушку. А когда она упала, тут же накинулся на стоявшего рядом Колю и стал кричать, до чего молодежь наглая пошла – пожилого человека на пол толкают. А еще пионерский галстук надел! Коля, конечно, стал оправдываться, но увидел, с каким осуждением на него люди смотрят, и стушевался. Какая-то горластая тетка с жуткими красными губами уже принялась кричать, поддакивая гражданину с авоськами, что все они такие бесстыжие и надо номер школы узнать и директору сообщить. Коля так перепугался, что на ближайшей остановке из вагона выскочил, а пассажиры ему вслед гудели неодобрительно, стыдно, мол, пожилых людей обижать. И больше всех тот нахал кричал, что старушку уронил. Вот с тех пор Коля этих людей еще больше бояться стал, потому что не знал, как с ними бороться, и понять их не мог. Даже, возможно, испытывал какой-то священный ужас перед ними. А еще жутко ему было стыдно, что его таким же посчитают, поэтому, наверное, и сопротивляться не мог. «Натравить бы на Тараса капитана Кочергина, тот бы враз нахала на место поставил, у него это здорово получалось, ему даже форма с удостоверением для этого не нужны», – осторожно натягивая кожу и водя лезвием по щекам, размышлял Николай.

– Маслом намазывай, – ворчала бабушка, озабоченно глядя на внука. – Исхудал совсем, целыми днями где-то носишься. Что за работа такая? Вон шел бы, как Саня Коротков, на завод. У них там и столовая хорошая, и оклад, и премия.

– Гм, – кивал Коля, жуя хлеб с маслом и запивая сладким чаем. С бабушкой он никогда не спорил. Правда, делал все равно по-своему.

– Ты Сашу-то давно видел?

– Гм…

– Поговорил бы с ним, а? Может, уйдешь из милиции? Боязно мне, особенно когда вы по ночам дежурите, – тяжело вздыхала бабушка. – Один ты у меня остался.

Вот тут наступал опасный момент, Коля его всегда боялся. Когда бабушка вспоминала, что он у нее один остался, и начинала плакать, тихо утирая слезы краем передника, Коля чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Потому что если он и остался один у бабушки, так и бабушка у него тоже осталась одна. И он ее очень любил.

– Ба, ну не надо, ладно? Ну не плачь! Ну что ты? – Коля соскочил с места и присел рядом с бабушкой на колени, обняв ее за плечи и жалея, как маленькую. – Ничего со мной не случится, мы же, когда приезжаем, все уже давно закончилось. Всех уже ограбили. Вот сегодня, например, я в школу пойду с ученицами разговаривать. Чего здесь бояться?

– В школу? Зачем? – промокая глаза, с любопытством спросила бабушка.

– Гм… – уклончиво хмыкнул Коля, соображая, как лучше выкрутиться, чтобы не наврать. Всего бабушке о своей работе он никогда не рассказывал, берег ее. Вот и про Лиду Артемьеву тоже ничего не рассказал, она бы от ужаса потом ночей не спала и его бы на работу не пустила. – Свидетелей ищем по одному делу, секретному, – наконец сообразил он и тут же стал демонстративно искать ножик, который секундой раньше ловко запрятал за подставку под чайником.

– Ба, а где ножик? Я хотел еще бутерброд съесть, да уж ладно, не успею, наверное, – махнув рукой, поспешил встать из-за стола Николай.

Бабуля тут же забыла обо всех секретах на свете и принялась, охая, искать ножик, а Коля схватил кепку и поспешил за дверь.

Парило. Жаркое марево стояло над Москвой, окутывая купола и крыши, словно туманом.

«Как бы грозы не было», – промокая платком потную шею, с тоской смотрел на небо Коля Алексеев. Он стоял в тени огромного старого ясеня на углу женской школы и ждал, когда подружки покойной Лиды Артемьевой выйдут с экзамена. Сегодня у них последний.

Директор школы предложила муровцу подождать окончания экзамена в его кабинете, а потом собрать всех девушек в классе. Но Коля отказался, не зря же его наставляли Кочергин и Синигин.

– Ты их лучше по одной растаскивай и с шутками-прибаутками по домам разводи, – советовал Синигин. – Девки, они только с виду такие неприступные, а на самом деле легкомысленные глупехи. Смазливого парня увидят – и все, пиши пропало, секреты хранить не умеют. Улыбнешься, подмигнешь, они и растают. Дело-то молодое, чего я тебя учить буду? – озорно, многозначительно подмигивал Тимофей Григорьевич, и Коле от этого подмигивания аж в животе тошно становилось.

– Ты пойми, – гнул свое Кочергин, – если они до сих пор молчали, значит, или боятся, что им влетит, что раньше взрослым не рассказали, или подругу выгораживают, хоть и покойную. Дурехи. В любом случае на откровенность только тет-а-тет пойдут, как говорят французы. Так что действуй. И не робей. Помни, ты сотрудник уголовного розыска, твое дело преступника найти, а уж их хи-хи да ха-ха мимо уха пропускай и не тушуйся, – проявил завидное понимание капитан.

Коля нетерпеливо посмотрел на часы. Время тянулось медленно. Можно было еще у директора посидеть, там как-то прохладнее, окна все распахнуты, и сторона теневая. Николай принялся бродить вокруг дерева, стараясь не выходить за неровное пятно тени. Упустить из виду школьные двери он опасался – вдруг пропустит окончание экзамена.

Как ни тянулось медленно время, а распахнулись наконец тяжелые дубовые двери, и на крыльцо школы высыпали нарядные девушки с белыми бантами. Размахивали счастливо портфелями, галдели, смеялись, перекрикивались друг с дружкой.

«С богом», – пожелал сам себе Коля, натянул на лицо сияющую улыбку и двинулся им навстречу, пытаясь унять сердцебиение.

– Добрый день, девушки! Поздравляю! – с искусственной бодростью крикнул им издали Коля, разыгрывая из себя солидного мужчину. Сегодня он специально оделся в штатское, чтобы по совету Синигина, расслабить интересующий его контингент.

– Здравствуйте. Спасибо, – разноголосым хором ответили ему девушки. Кто весело и беззаботно, кто настороженно и сдержанно, кто с любопытством, а кто и с испугом.

«Плохо», – не переставая улыбаться, заметил Коля.

– Что, страшно было? Перетрусили? – попытался разрядить обстановку Коля, скользя взглядом по лицам и соображая, кого из девушек стоит выбрать для беседы. – Двоек небось нахватали!

– Чепуха! Вот еще! Ужасно! Немного страшно! – обрадовавшись, что их не спрашивают о Лиде, зашумели девушки, подходя поближе. – Какие двойки? У нас на двойки никто не учится! А вот и не угадали!

– Вот и молодцы. Вот это по-комсомольски!

Кажется, перешучиваться с молодым и симпатичным лейтенантом девицам нравилось. Во всяком случае ни одна из них не спешила уйти, все окружили его и хихикают, строят глазки.

Хотя нет, одна все же ушла. Невысокая, худенькая. Коля силился вспомнить ее фамилию и не смог. Но что-то в девице его зацепило. Взгляд – колючий, испуганный.

– Девчонки, а эта девушка из вашего класса? Что-то я ее не помню, – указал он в спину спешащей прочь невысокой брюнетке.

– Это Мира Вайдман, – пояснила пухленькая девица с огромным бантом на затылке и толстой длинной косой. – Она всегда так. Сразу после школы убегает и не дружит ни с кем.

– Это потому, что у нее отец и дед – враги народа, – шикнула на нее другая девица, построже, посерьезнее. – Их еще до войны арестовали. С тех пор она ни с кем не дружит. И правильно, – сверкнув зелеными решительными глазами, заключила девушка.

– А вы сейчас куда? По домам или гулять? – весело спросил Коля, делая в уме заметку побеседовать с нелюдимой Мирой Вайдман. Такие вот одиночки бывают очень приметливы к чужой жизни.

– Мы сейчас в Сокольники собираемся. Хотите с нами? А что, действительно! Товарищ лейтенант, поехали! Погода какая! – Девушки выглядели такими юными, счастливыми, беззаботными. У Коли даже глаза слепило от их сияющих глаз и улыбок. Он вдруг почувствовал такой прилив удали и веселья, что ему захотелось на руках пройтись. Эх, а что, в самом деле? Поехать, что ли? Просто махнуть на все рукой и поехать?

– Поехали, правда поехали, товарищ лейтенант! – звали девушки, заглядывая ему в глаза. – Здорово будет! С нами еще мальчики собирались. А? – И крылышки у них на фартуках колыхались от ветра, словно крылышки у маленьких нетерпеливых птичек, рвущихся в полет.

Коля почувствовал, что он тоже молод, полон сил, и ему захотелось в Сокольники. Ему захотелось со смехом и гиканьем слететь вниз по эскалатору в метро и дружной толпой вбиться в отходящий вагон. Хотелось бежать по дорожкам парка, играть в догонялки, вдыхать полной грудью запахи сирени и трав, смеяться до упаду без всякого повода, просто от счастья и молодости. Но он вспомнил короткий настороженный взгляд Миры Вайдман и то, зачем он здесь, и порыв его угас, а на лицо легла тень. Он сразу стал старше. Не бегать по аллеям, а со свидетелями беседовать, одернул себя лейтенант, но тут же вновь расплылся в улыбке.

– А что, может, и правда махнуть на все рукой и поехать? – озорно прищурив глаза, спросил Коля. – Точно берете меня с собой, не пожалеете?

– Конечно! Не пожалеем! Поехали! Сейчас мороженое у метро купим и айда! – радостно загалдели девушки, а две из них, самые бойкие, подхватили лейтенанта под руки.

Одну он уже знал, звали ее Оля. Вторая, с уложенными во взрослую прическу волосами и в туфлях на каблуках, представилась Зиной.

До метро шли веселой гурьбой, там встретились с мальчиками из мужской школы, с которыми девушки учились вместе еще до войны. Мальчишки с лейтенантом здоровались сдержанно, солидно пожимая руку, а некоторые недовольно косились на девчонок – мол, зачем его притащили? Оля и девушка Катя, с толстой косой и строгими глазами, пожимали плечами и делали знаки глазами, дескать, неудобно было не взять. Зато Зина и еще несколько девушек посмелее откровенно с Колей кокетничали и не обращали на мальчишек внимания, видно, считали их еще зелеными. Коля улыбался, шутил, старался понравиться всем сразу, потел и думал о том, не зря ли он согласился.

Купили мороженое, слопали его за минуту – и в метро, а там бегом по эскалатору. Тетенька-дежурная по громкоговорителю замечание им делала, а они бегом-бегом – и всей кучей в последний вагон, со смехом и шумом. Коля радовался, что не надел форму, и чувствовал себя таким же выпускником, и смеялся громко, и мальчишки уже перестали коситься, а приняли, как своего. И про Лиду Артемьеву Алексеев почти забыл. Вспомнил только через три остановки, потому что из-за стука колес разговаривать всей компанией стало сложно и все разбились на кучки. Кто-то сел, кто-то продвинулся в глубь вагона. Рядом с Николаем по-прежнему вертелась Зина, посмеивалась и строила глазки.

– Зина, а вы давно с ребятами дружите? – завел Коля издалека беседу.

– Мы раньше в одном классе учились, а потом нас в разные школы развели. Ужасно грустно! Я, например, с Витей Тарасовым за одной партой сидела. И, вообще, мы в одном дворе живем, а Толя Бобров вообще со мной в одном доме, – показывала на ребят общительная Зиночка.

– Они, наверное, в вас влюблены и в школу провожают, – с лукавой улыбкой глядя на девушку, предположил Николай.

– Ой, вот еще глупости, – отмахнулась от такого предположения Зина. – Они же еще совсем мальчишки.

– А вот я уверен, что не все ваши подруги так думают, – Коля окинул стоявших рядом ребят и девушек. – Вот, например, Оля – сразу видно, ей нравится вон тот мальчик с вихрами.

– Петька? Да, она влюблена в него еще с седьмого класса. А ему раньше Лидка нравилась, – беспечно болтала Зиночка. Разговор ей нравился, даже воспоминание о погибшей подруге не насторожило.

– А Лиде кто нравился? – как ни в чем не бывало спросил Николай.

– А ей сперва Алексей Парфенов нравился, вон тот, высокий, он у мальчишек комсорг, а потом Сашка Дмитриев, он самый спортивный, – показывала Зиночка то на одного, то на другого мальчика. – А потом она повзрослела и с мальчишками встречаться перестала. За ней даже студенты ухаживали, – с завистью вздохнула Зиночка. – Один из медицинского, другой из политехнического. Она с ними в театре познакомилась.

– А я слышал, за ней даже военные ухаживали, какой-то командир, летчик, кажется, – импровизировал на ходу Коля, стараясь навести Зиночку на интересующую его тему.

– Летчик! – фыркнула презрительно Зиночка. – И кто вам это наболтал? Соня?

– А что, это не правда? – недоверчиво прищурил глаза Николай.

– Чепуха! Никакие военные за ней не ухаживали, тем более летчики. Уж Лидка бы похвасталась. – Ни сочувствия, не симпатии к погибшей Лиде в голосе Зины не было. Только пустое тщеславие и зависть.

Коле стало противно и очень захотелось отойти от Зины подальше, но так просто это ему не удалось. Пришлось до ближайшей станции слушать ее язвительную болтовню.

К счастью, на следующей остановке в вагон вошло много народу, и Коля ловким маневром переместился к строгой девушке с косой и бантом на макушке, Кате, старосте класса. Эта сплетничать точно не будет, решил про себя Коля. Зато как староста наверняка много чего обо всех знает.

– Что это вы, товарищ лейтенант, так быстро от нашей Зиночки сбежали? – насмешливо глядя Николаю в глаза, спросила Катя.

– А что, так заметно? – решил не отпираться Николай.

– Очень. Но я вас не осуждаю. Зину у нас мало кто долго вытерпеть может, легкомысленная личность, в голове одни глупости, – осуждающе глядя на подругу, сказала Катя. Зина поймала ее взгляд и, вздернув подбородок, отвернулась. Антипатия девушек была взаимной.

– А у вас? – улыбаясь, спросил Коля.

– У меня учеба и работа, – с подчеркнутой взрослой строгостью ответила Катя. – Мне сплетничать и по Тверской гулять некогда. Я в университет на химический факультет поступать собираюсь. Знаете, какой там конкурс?

– Честно говоря, нет, – признался Коля, с уважением глядя на девушку. На химический, да еще и в университет! Он, Коля, еле-еле в школу милиции поступил. Наука давалась ему с трудом, да еще такая сложная, как химия, а уж о физике с математикой и говорить нечего. Лучше всего у Коли шли история и география. А еще лучше – физкультура.

– Десять человек на место! Но я все равно поступлю, я настырная, – решительно пообещала Катя.

– А кто из девочек еще собирается в институт поступать? – зашел с этой стороны Коля.

– Да почти все, – охотно ответила Катя. – Оля хоть и легкомысленная, но пойдет в педагогический, Соня – в архитектурный, Наташа с Валей – в медицинский.

– А Лида куда собиралась? – перебил девушку Коля.

– Лида хотела в театральный, но ей мама не разрешила, и, по-моему, правильно. Что это за профессия такая, артистка? Она собиралась в педагогический поступать вместе с Олей, туда поступить несложно, а уже потом в театральный.

– Да, Зина и то говорила, что Лида была девушка несерьезная, одни мальчики в голове, – решил свернуть на интересующую его тему Николай.

– Глупости, – горячо возразила Катя и стрельнула недобрым взглядом в затылок легкомысленной Зинаиды. – Лида была серьезная, умная, очень начитанная девушка, и в театральном кружке она не какие-нибудь стишки про любовь читала, а в серьезных постановках участвовала. На Новый год мы «Грозу» Островского ставили, а на выпускном она должна была в сценке из «Молодой гвардии» Любу Шевцову играть. Еще она была членом учебного комитета школы, заместителем комсорга школы по культурной работе. И училась очень хорошо.

– А я слышал, что у нее поклонники были студенты, военные, даже у школы ее встречали, – гнул свою линию Коля.

– Кто вам это наболтал, Зина опять? – неодобрительно глядя на Николая, спросила Катя. – Да, за Лидой ухаживали, и, кажется, даже студенты. Но ничего такого, – не объясняя, какого именно, гнула свое девушка, – не было. Она просто была очень интересным, содержательным человеком. Хотя Лида была красивой девушкой, даже, наверное, самой красивой в классе, она была серьезной и ответственной. Да, ее иногда приглашали в театр или на выставку. И больше ничего. Я знаю, потому что моя мама работает с Лидиной мамой. И то, что Лиду убили, – тут Катя запнулась, но потом продолжила с прежней горячностью, – это очень несправедливо. Наверняка это сделал какой-нибудь бандит, а уж никак не знакомый. А Зина гадости про Лиду сочиняет от зависти.

«Пора перемещаться дальше», – заключил Коля после пламенной Катиной речи.

Например, к девушке Оле. Лида собиралась вместе с ней в институт поступать, наверное, они дружили. А потом к Соне Орловой, с ней они точно дружили, и, возможно, сегодня девушка будет разговорчивей, чем во время их первой встречи в кабинете директора.

Девушки разговаривали охотно, и еще до Сокольников Коля успел переговорить с тремя из них. С остальными он изловчился побеседовать в парке. К концу дня он вымотался так, что работа в три смены на заводе показалась ему синекурой.

«И зачем я в уголовный розыск пошел?» – думал он, клюя носом под стук колес. Поезд убаюкивал, мягкое пружинистое сиденье ровно покачивалось. Устал сегодня лейтенант Алексеев. Надышался свежим воздухом, набегался в пятнашки. Смеялся так, как уже лет пять не смеялся, беззаботно и весело, катал девушек на лодке, пел под гитару, бегал с ребятами в мешках, участвовал в викторине, танцевал. А самое главное – говорил и слушал, а потом прятался за деревьями и павильонами, заметки делал в блокноте, чтобы ничего не перепутать, не забыть, кто из девушек что говорил и кто как относился к покойной. Вымотался ужасно и теперь только и мечтал о том, как бы прийти домой и завалиться в родную постель, даже ужина не надо.

Но воплотить мечту в жизнь Коле не удалось. Когда он, устало переставляя ноги и зевая во весь рот, поднялся на четвертый этаж по украшенной облупившимися вензелями и лепниной лестнице, из родной квартиры доносился приглушенный рокот скандала.

– Та-ак… – выдохнул Коля. Эх, убраться бы отсюда куда подальше, да некуда. И бабушку жалко. Интересно, из-за чего Тарас сегодня так разошелся.

– Убери отсюдова своих щенят, – гудел как иерихонская труба Тарас, весь красный, со сжатыми кулаками. – Пока не удавил, убери! У-у, сукины дити!

– Не смей, не смей на маму кричать! Не смей! – Напротив него стоял худенький, стриженный под ноль Ленька. Голос его, хриплый и тонкий, срывался, а по щекам текли злые бессильные слезы. Леньке было двенадцать, и он едва дотягивал Тарасу до подмышек. Рядом с Тарасом он выглядел, как Давид рядом с Голиафом. Мать его, тетя Маруся, пыталась оттащить Леньку от Тараса и спрятать за собой. Другой рукой она хватала выворачивающегося и рвущегося на помощь брату Сережку. Сережке было десять, и он как две капли воды походил на брата.

– Прекратите кричать на детей! – тихим отчаянным голосом говорила тетя Маруся. – Леня, марш в комнату! Сережа!

Тут же стояла, пугливо прижав ко рту полотенце, тетя Валя и огромными испуганными глазами смотрела на мужа. Тараса она ужасно боялась, чем вызывала осуждение всех соседок. Сестра Тараса Надежда висла на руках у брата и трещала скороговоркой:

– Да плюнь ты на них, Тараско, плюнь, чего с беспризорной голытьбой связываться, эти еще ночью подожгуть! Плюнь, пошли, я горилки налью, успокоишься. У мини еще сало не кочилось, что Гарпина прислала. Пошли. Валька, помоги мне, что ли! – взвизгивая, обращалась она к застывшей невестке.

Супругов Решетников видно не было.

В стороне стояла, сложив руки на груди, Клавдия и зло похохатывала.

– Ага, горилки ему! Поленом ему по башке, а не горилки! Чтоб он подавился твоей горилкой! Ты смотри, как, наглая морда, распоясался! – Но ни Тарас, ни Надежда, похоже, ее не слышали.

– Отстань, Надюха, – ревел Тарас, стараясь стряхнуть с себя сестру. – Пока их не научу старших уважать, я никуды отсюдова не двинусь! Ишь, щенки, распустились! Грубить мне будут! Воровское племя!

– Не смейте детей оскорблять! Я на вас в милицию напишу! – храбро расправив худенькие плечи, выступила вперед тетя Маруся, кое-как сумевшая заслонить спиной мальчишек. Тарас уже рвал на штанах ремень.

– Коленька! – радостно кинулась к Коле бабуля. – Коленька, уйми ты его, ирода! – заплакала бабушка. – Он же, нехристь, чуть ребенка не убил за свой керосин поганый. Хорошо, Клавдия из таза окатила! Марусю с детками пожалей, ты же власть! Ты же милиция!

– Ба, ты не волнуйся, – гладя бабушку по плечу, успокаивал Николай, размышляя, что ж ему делать и как унять Тараса. Не кулаком же в морду, в самом деле? Да и здоровый Тарас. Неизвестно еще, кто кому даст.

– Да ты что ж стоишь-то? – оторвалась от его руки бабушка и, грозно сводя седые пушистые брови, требовательно прикрикнула: – Ты чего стоишь? Я для чего тебя, лба здорового, растила? Ты милиция или кто? Долго он нас всех будет терроризировать, нехристь толстомордый? А ну-ка! – И бабушка подтолкнула Колю кулачком в бок.

Коля от неожиданности вылетел на середину кухни, как раз между враждующими сторонами.

– А ну, прекратить безобразие! – гаркнул он во всю силу молодых здоровых легких на манер их участкового дяди Вани, приземистого, ширококостного мужика, про таких еще говорят – косая сажень в плечах. И голос у дяди Вани был гулкий, раскатистый.

Тарас от неожиданности замер. Надежда захлопнула рот, а Клава с интересом уставилась на Николая.

– Гражданин Злагодух, официально предупреждаю как лицо уполномоченное: в случае пропажи в квартире у жильцов керосина, – тут Николай запнулся, не зная, как продолжить так хорошо начатую казенную фразу, покраснел, но потом взглянул на грозно хмурящуюся бабулю. Расправил плечи, вспомнил дядьку в метро и уроненную им старушку, почувствовал, как разгорается в его груди пламя, и, глядя в глаза криво усмехнувшемуся Тарасу, сказал гулким, грозным голосом: – Еще раз ты рот свой откроешь или руку на кого поднимешь, или чужое возьмешь, я тебя из Москвы вон выкину – в родную деревню на вечное поселение в двадцать четыре часа! Это я тебе как лицо уполномоченное заявляю. Если…

Договорить он не успел. Тарас резким движением сбросил с себя потерявшую бдительность Надежду и кинулся на Николая. Сработал инстинкт. Все-таки драться Коля в детстве любил и со шпаной водился, да и на подготовке в школе милиции кое-чему научили. Перехватив занесенную над ним руку, Коля ее резко крутанул, согнул огромного Тараса в бараний рог и под аплодисменты Клавдии продолжил:

– Теперь, Тарас, время твое закончилось. Будешь жить тихо, соблюдать правила, которые здесь до тебя люди установили. Всех уважать, со всеми здороваться. В ванную и туалет ходить в порядке очереди. Рассчитывать оплату за свет будет, как и раньше, Иван Сергеевич. А ты спорить с ним не будешь, а будешь платить тихо и вовремя. Сундук свой, чемоданы и ящики из общего коридора заберешь, а велосипед Ленькин там повесишь, кадушку с капустой из кухни забирай к себе в комнату, она воняет, а вот белье все будут вешать в ванной и в коридоре, как и раньше, у каждого своя веревка. Песни по вечерам, когда выпьешь, ты орать не будешь. И к женщинам со всякими гадостями и намеками приставать тоже не станешь. Жену свою бить не смей. Узнаю – врежу, – говорил спокойным голосом Николай, и чувствовалось, что за каждым его словом будет дело.

– Про жену не лезь, мое дело! – зло прошипел Тарас, пыхтя и пытаясь вырваться.

– Нет, Тарас. Не твое, а общественное. Так и в Уголовном кодексе записано. Хочешь с Уголовным кодексом познакомиться? – нажимая на руку так, что Тарас застонал, спросил Коля.

– Нет.

– Вот и хорошо. А ты, Валентина, не бойся, – кивнул он заплаканной женщине.

– Я бы на твоем месте вообще с этим козлом развелась и из квартиры его выписала, – посоветовала Валентине Клава.

– Погоди, ты у меня еще наплачешься, – неизвестно кому пригрозил Тарас.

– Это мы еще поглядим, – снова подворачивая руку, заметил Николай. – А теперь попроси прощения у Марии Николаевны и ребят и верни украденный керосин. Все знают, кто его ворует, так что нечего на ребят валить. Ах да! Завтра купишь два литра и вернешь, кому сколько должен. А не то из Москвы – вон.

Засыпал Николай в этот вечер, чувствуя себя героем.

Вспоминались ему восхищенные взгляды Леньки и Сережки, одобрительная усмешка Клавдии, тихие благодарные слезы тети Маруси и гордый, одобрительный взгляд бабули. Коля еще раз счастливо вздохнул и уснул безмятежным сном счастливого человека.

– Тася, что там о Маше Семизеровой слышно, нашлась она? – входя в комнату, спросила Наташа Гросман, худенькая эффектная блондинка, бывшая, по слухам, любовницей одного из членов совета директоров. Во всяком случае, она освещала для журнала премьеры в Большом, во МХТе и прочих театрах первой величины.

– Нет, – сухо ответила Таисия, которой равнодушие коллег к судьбе Маши казалось проявлением вопиющего жестокосердия и бездушия. Наташа была, пожалуй, первым человеком в редакции, кто за последние дни вспомнил о Семизеровой.

– Я знаешь что подумала, – присаживаясь на край Тасиного стола, проговорила Наташа, озабоченно сведя тоненькие выщипанные брови.

– Что? – не отрываясь от экрана компьютера, спросила Таисия.

– Помнишь, полгода назад вся Москва обсуждала нового пианиста, звали его как-то по-дурацки, то ли Аватар, то ли Астандар?

– Авантандир? – оторвалась наконец от компьютера Таисия, смутно припоминая лицо музыканта, обрамленное неестественными белоснежными, как горные вершины, волосами.

– Вроде, – кивнула Наташа. – Так вот, рекламная кампания была развернута нешуточная – СМИ, интервью, публикации, таинственно, загадочно, многообещающе. Мальчик лет десять жил в Непале, в монастыре, просветлел, его музыка – голос Вселенной, новое слово в композиции и исполнении, и все в том же духе.

– И? – начиная терять терпение, поторопила Наташу Таисия, которой нужно было срочно сдавать материал.

– Машку послали на концерт, она послушала мальчика, сразу же опытным ухом определила, что его гениальная музыка есть не что иное, как смесь Штокхаузена и Булеза, о чем и оповестила читателей нашего журнальчика. Статейка вышла язвительной, с фактами и остроумными выпадами, и Машку пригласили на ток-шоу на Первый. Мальчик с непроизносимым именем отстаивал там свою гениальность за бабки продюсера, какого-то малограмотного толстосума из провинции, купившегося на его враки. Машка на шоу не растерялась. Еще более развернуто и аргументированно доказала чистейший плагиат вместо буддийского просветления. Шоу вышло скандальным, музыкальная общественность еще неделю мусолила происшествие. А мальчик слился. Ходили слухи, что обманутый спонсор хотел из него нотный стан вырезать, да тот вовремя смылся, – с усмешкой закончила Наташа, покачивая стройной загорелой ножкой.

– И? – не очень любезно переспросила Таисия. Фигура у Наташки была роскошная, а ножки особенно. Таисия скосила глаза под стол на свои бледные, обутые в удобные, но без всякого изящества туфли, и с трудом подавила вздох.

– Этот парень еще в студии Машку едва не придушил, когда все окончательно поняли, что он шарлатан. Даже охрану пришлось вызывать, чтобы его оттащить. Он на всю студию тогда угрозы выкрикивал, – многозначительно приподняв брови, сообщила Наташа. – Ты что, шоу не смотрела?

– Нет, я вообще шоу не смотрю, – покачала головой Таисия.

– Зря. Бывает забавно. Так вот что я подумала, – продолжила Наташа, соскакивая со стола. – Тогда ему не до Машки было, самому надо было спасаться. А сейчас, вполне возможно, захотел поквитаться. Все-таки она своими разоблачениями лишила его тарталетки с икоркой.

Наташа удалилась, цокая каблучками, а Таисия, забыв о статье, обдумывала ее рассказ.

– Товарищ капитан, как вы не понимаете! – раздраженно говорила Таисия.

– Я не капитан, я майор, – недружелюбно поправил Таисию полицейский.

– Неважно, – отмахнулась Таисия, за что получила еще менее любезный взгляд. – Это же очевидный мотив! Она ему карьеру сломала, он теперь в мире шоу-бизнеса как прокаженный. Вы что не понимаете?

– Я все понимаю, – кивнул майор, но на его рыхлом с красными капиллярными прожилками лице не было и тени того самого понимания. Мутновато-зеленые глаза с откровенным нахальством смотрели прямо в глаза собеседницы, и читалось в них одно: «Отвали, достала».

Таисия проглотила закипавшее раздражение и, придав голосу максимум дипломатической корректности, проговорила:

– А вы не могли бы узнать для меня адрес этого человека? Я могла бы просто, по-дружески поговорить с ним.

– Чего сделать? – притворился глуховатым майор, явно провоцируя Таисию на вспышку гнева, чтобы потом навсегда вытолкать ее из своего кабинета, припугнув статьей об оскорблении должностного лица при исполнении.

Будь на месте Таисии кто-нибудь более простодушный и менее опытный, план майора, несомненно, сработал бы.

Но Таисия собаку съела в боях с бюрократами. А полицейский-бюрократ ничем от прочих не отличался, кроме звания и погон. Мгновенно поняв его замысел, Таисия тут же успокоилась и с подкупающей доброжелательностью повторила:

– Сообщите мне адрес Дмитрия Киселёва.

– Вы, гражданка, с ума сошли – самоуправством заниматься? Вы что себе вообразили? – тут же очнулся возмущенный до глубины души Тасиной покладистостью майор. – Идите-ка домой, своими делами занимайтесь, мы сами разберемся, с кем беседовать и кого допрашивать.

– Ну-ну, – резко меняя тон, проговорила Таисия и приподнялась. – А мы пока со своей стороны обратимся к вашему начальству с просьбой обратить особое внимание на вашу работу. Что-то у меня есть сомнения, делаете ли вообще хоть что-нибудь для поиска пропавшей Семизеровой.

От этих слов лицо майора сперва вытянулось, потом потемнело, затем налилось краснотой. Следующей стадии изменений Таисия ждать не стала и, стремительно развернувшись, покинула кабинет.

«Тунеядец и волокитчик», – топая вниз по казенной лестнице, бормотала Таисия. Ничего он делать не станет, пальцем не пошевелит, чтобы Машку отыскать. Надо звонить Тамерлану и самим браться за дело. Он сам признал, что найдем одну пропавшую, найдем и другую. Вот и начнем поиски с Машки!

Но сперва стоит еще раз побеседовать с Ларисой Алеповой. Она была близкой подругой Маши, может, она что-нибудь знает о Киселёве. Или, может, Машке угрожали в последнее время. Или были еще какие-то неприятности.

«Вот прямо сейчас этой Алеповой и позвоню. Вдруг она дома, от полицейского отделения до Спиридоновки рукой подать, сразу бы двух зайцев и убила», – бодро размышляла Таисия, доставая телефон.

– Лариса, вы же лучшая ее подруга, должны же вы знать хоть что-то! Может, при переходе через улицу ее машина едва не сбила или в почтовый ящик гадость какую-нибудь подбросили. Или звонки были с угрозами и оскорблениями? Хоть что-нибудь? – Таисия чувствовала, что закипает. Она уже битый час сидела на кухне артистки Алеповой и выслушивала вялое нытье хозяйки, дескать, ничего не знаю, ничего не понимаю.

Коза избалованная. Ишь какую квартиру оттяпала, лимита пронырливая, ей, Таисии, коренной москвичке, такие хоромы и во сне не снились. Квартира у Алеповой была просторная, трехкомнатная, с шикарным ремонтом и явно не своим трудом заработанная. Сколько получают артисты в театрах, Таисия прекрасно знала. И вела себя эта артисточка, как капризная прима: вздохи-охи, закатывание глазок. Но только Таисия не похотливый старый козел, на нее вся эта чепуха не действует.

– Почему вы Машу одну ночью домой отпустили? – решила она зайти с другого конца. – Неужели такси нельзя было вызвать? Или провожатого не нашлось?

– Поиски провожатого – не моя печаль, – дернула плечиком Лариса. – А такси Машка не вызвала – зажмотилась, наверное. И потом, у меня гостей была целая квартира, некогда мне было за Машкой следить, к тому же она всегда пешком домой ходит – тут идти-то минут двадцать.

Никакого сожаления по поводу Машкиной пропажи подруга не выказывала.

– А давно вы с Машей знакомы? – хмуро глядя на Алепову, спросила Таисия.

– Года полтора. Как она стала рецензии на наш театр писать, так и познакомились.

«Все ясно. Светлая, бескорыстная девичья дружба», – констатировала про себя Таисия.

– А были у нее недоброжелатели? Может, рецензию на кого-нибудь плохую написала, может, парня у кого-то увела? Или, наоборот, кто-то был в нее безответно влюблен?

– Ой, да кому она нужна? Машка была тихоней, а такие бешеным успехом не пользуются. Да и потом, внешность у нее была серенькая, – пренебрежительно заметила артистка Алепова.

– Да? – оскорбилась отчего-то за Машку Таисия. По ее мнению, у Машки были изящная фигура и симпатичное лицо. Таисия такой внешности была бы несказанно рада. – А по-моему, она была очень симпатичной.

– Это с чем сравнивать, – окинула Алепова презрительным взглядом Таисию.

На улицу Таисия вышла сильно не в духе. «Заносчивая нахалка. Бездарная кокетка. Содержанка», – подбирала Таисия самые оскорбительные выражения. Кое-как отозлившись, она выдохнула медленно три раза и задумалась о главном деле, которое было на сегодня у нее запланировано. Встреча с отцом.

Промучившись несколько дней мучительными сновидениями, Таисия решила последовать совету Тамерлана и разобраться с проблемой, как подобает взрослому человеку. Возможно, ей действительно следует встретиться с отцом и как-то наладить их отношения. В детстве у нее не получилось.

Когда родители решили развестись, они долго готовились сообщить сей факт дочери. Продумывали, как лучше рассказать ребенку столь неприятную новость, чтобы минимально травмировать психику. Ничего не вышло.

Для Таисии развод родителей превратился во вселенскую катастрофу. Никакие объяснения матери, что отец встретил другую женщину, такое бывает, но она, Тася, навсегда останется его доченькой, его солнышком, его Тасюткой, на Таисию не подействовали. Ушел, бросил, предал. Значит, не любит, значит, они ему не нужны. Ни мама, ни Тася. И всю свою боль и обиду девочка запрятала поглубже. Ни с кем ими не поделилась, даже с мамой. Не хотела еще больше ее огорчать, та и так по ночам плакала.

Сперва отец приходил часто, пытался вести себя с дочкой как ни в чем не бывало. Играл с ней, водил в зоопарк, в театр, в кафе. Видя, как Тася замыкается в себе и сторонится его, пытался что-то разъяснить, звал в гости, хотел познакомить с новой семьей. Говорил, что они хорошие и будут любить Тасю. Ничего не вышло.

Папа приезжал все реже. Потом только на день рождения, а дальше и вовсе ограничивался телефонными звонками, но и эти разговоры выходили сухими, отчужденными, так что получалось, что разговаривал он в основном с мамой, а не с Тасей. Мама пыталась ее убедить, уговаривала простить отца, но ничего не помогало. У Таисии в душе словно заморозилась та часть, в которой существовали отец и все с ним связанное. Ей даже больно не было. Во всяком случае, она так себя уговаривала – просто онемела часть сердца, и все. А воспоминания, связанные с отцом, она затолкала в самый дальний уголок памяти и никогда туда не заглядывала. Только после знакомства с Тамерланом воспоминания эти стали расползаться, просачиваться, словно вода из прохудившегося корыта, пока не затопили ее всю. Первая поездка с родителями на море, ведро с ракушками, которое они насобирали с папой. И как он учил ее плавать в нарукавниках. И снеговики, которых они лепили во дворе на Новый год, а потом запускали фейерверки. И как папа читал ей вслух перед сном, даже когда она уже сама хорошо научилась читать. И любимый компот из айвы, который варил только отец, и пельмени, которые они вместе лепили к Восьмому марта. И куклу Барби, и сломанную лыжу, и варежки с пингвинами. И еще много всего хорошего, чем было наполнено ее детство до десяти лет. А потом он все испортил, и Тася с детским максимализмом вычеркнула его из своей жизни. Раз он так, то и она так же.

А может, не стоило? Может, не надо было быть такой категоричной? Таисия не знала. Она была еще слишком молода и неопытна. Да-да, неопытна… Размышления пришлось прервать – она уже прибыла на место. Отец жил в блочной девятиэтажке. Таисия отыскала нужный подъезд, набрала номер квартиры и с замиранием сердца стала ожидать ответа. Интересно, кто ей откроет? Сам отец? Его жена? А может, ее сын? Таисия знала, что у новой жены отца есть сын, кажется, он был немного старше Таисии. Впрочем, почему был? И есть старше, так что, наверное, он с ними уже не живет. Вообще говоря, Таисия бы предпочла встретиться с отцом наедине, без всех этих жен и сыновей. Но, учитывая, в каком нервном состоянии она пребывала во время разговора с отцом, все-таки это был ее первый звонок папе, раньше она ему никогда сама не звонила, остается удивляться, что она вообще о чем-то договорилась.

Отец ее звонку жутко обрадовался, даже больше, чем удивился. Кажется, едва не заплакал, долго расспрашивал о ее делах и снова радовался звонку, так что Таисия и сама под конец едва не разрыдалась. И, конечно, отец сразу стал ее уговаривать приехать в гости, встретиться. Она согласилась. Перезванивать, чтобы договориться о встрече в другом месте, у Таисии не хватило духу.

– Да? – прозвучал из домофона совершенно чужой бас.

Тася от неожиданности шагнула от домофона прочь, но потом совладала с собой и официальным голосом произнесла:

– Я к Александру Николаевичу.

Дверь квартиры распахнулась резко и широко, с отлетом. В дверях оказался здоровенный, как шкаф, парень в черной футболке и в спортивных штанах.

– Так вот ты какая, Таисия, – весело заявил он, разглядывая гостью. – Проходи, гостем будешь. Меня, кстати, Никита зовут.

– Таисия, – глупо представилась Таисия просто от растерянности.

– Туфли снимай, вот тапочки, новые, специально для тебя купленные, – Никита пододвинул к ней ногой пару тапочек, кажется, действительно новых.

– Александр Николаевич дома? – чопорно спросила Таисия, не спеша надевать тапки.

Отец даже встретить ее не вышел. Может, она ошиблась, и он был вовсе не рад ее звонку, а в гости пригласил так, из вежливости?

– Дома, дома, – насмешливо произнес Никита. – Ты тапки надевай.

– Дома, Тасенька, дома, ты в комнату проходи скорее! – раздался из глубины квартиры радостный голос отца.

Таисия вопросительно взглянула на усмехающегося Никиту и наконец надела предложенные тапки.

Отец полулежал на диване, обложенный подушками, укутанный пледом, но радостный, со сверкающими от ожидания глазами.

– Тасенька, девочка моя, какая ты стала взрослая. Красавица, – со слезами умиления в голосе проговорил отец, вгоняя Таисию в краску. Никакой красавицей она не была, и стоящему тут же Никите это было совершенно очевидно, а отцовское замечание лишь подчеркивало сей неприятный факт. – Да ты садись, не стой, деточка. В кресло садись, с работы ведь, наверное? Устала, – суетливо распоряжался отец, вертясь на диване. – Никита сейчас к чаю накроет. Ой, вы с Никитой-то познакомились?

– Познакомились, – подмигнул Таисии здоровенный весельчак Никита и пошел готовить чай.

– Никита – сын Светланы Ивановны, моей жены. – На слове «жены» отец споткнулся, покраснел, но все же продолжил: – Она сейчас в командировке, а Никита согласился у нас пожить, пока она не вернется.

– А что с тобой? – решила прервать неприятную и некомфортную тему Таисия. – Ты болеешь?

– Да так, пустяки, – отмахнулся отец.

– Инфаркт у него был. Не успел до конца отойти – ОРЗ подхватил, врачи сказали беречься, никаких нагрузок, лежать до полного выздоровления, – входя в комнату с чайником и сервировочным столиком, пояснил Никита, за что получил укоризненный взгляд отца.

Вот как? А она и не знала. Таисия с раскаянием взглянула на отца и впервые в жизни отметила, какой он худощавый, почти хрупкий, с мягкими интеллигентными чертами лица, слабый и беззащитный. В детстве он казался ей великаном, сильным и всемогущим. А он ведь всегда был таким – невысоким и худеньким. Сейчас, после болезни, у него морщины стали глубже и глаза грустные, хотя он и радуется ее приходу.

Они могли бы вообще никогда не увидеться, пришла Таисии в голову неожиданная мысль. Если бы не исчезновение Маши Семизеровой, не ее встреча с Тамерланом, не его беспардонный диагноз и не эти тревожные сны… У отца инфаркт был, и это вовсе не шутки. Таисии стало неожиданно стыдно за свое многолетнее безразличие, и она, чтобы скрыть раскаяние, кинулась помогать Никите – расставлять чашки, разливать чай, резать торт. Торт был ее любимый, йогуртовый с клубникой. Наверняка папа специально велел именно его купить, а вот она даже фруктов не принесла. Стыдно.

За чаем Таисия постепенно успокоилась, а благодаря веселой болтовне Никиты даже и повеселела. Теперь она была рада, что он оказался дома, его присутствие помогло разрядить обстановку и избежать неловкости. Потом Никита отправился на кухню мыть чашки, тактично оставив Таисию с отцом наедине. Она боялась, что отец будет упрекать ее за невнимание, спрашивать, почему она вдруг решила позвонить после стольких лет молчания. Но отец ничего такого не спросил, просто радовался ее приходу, расспрашивал о работе, о ее старых подругах, которых помнил, об увлечениях. Беседа текла легко, и Таисия окончательно расслабилась, а перед уходом даже поцеловала отца в щеку и пообещала еще раз его навестить. Когда она собралась домой, уже стемнело, и здоровенный Никита вызвался ее проводить, несмотря на Таисино слабое сопротивление. Честно говоря, идти по улице с таким симпатичным, высоким, спортивного сложения парнем было лестно. Окружающие ведь не знали, что это не ее кавалер, а просто родственник да, честно говоря, даже и не родственник. А на долю Таисии прогулки в компании симпатичных молодых людей выпадали нечасто.

– Может, все-таки надо было до дома довести? – прощаясь у метро, с сомнением спросил Никита. – Часа за два добрались бы, может, и быстрее.

– Нет, не надо, – категорически отказалась Таисия. – Я на метро, так удобнее.

– Ладно, – протягивая на прощание руку, легко согласился Никита. – Ты вот что, запиши на всякий случай мой телефон. Мало ли что. Помочь надо будет или насчет отца… И мне свой дай, – доставая мобильник, велел Никита. – И вообще, звони, не стесняйся, если что нужно. Мы вроде как родственники, так что всегда помогу, – без всякого намека на шутку предложил Никита.

– Спасибо, но вряд ли это понадобится, – сухо ответила Таисия, которой разговоры о родственных связях отчего-то оказались неприятны. Но телефон она все же записала.

Вчера он не приходил. Маша целый день вздрагивала на кровати от каждого шороха, но он так и не появился. Прошло уже пять дней, как Маша очутилась в этом аду, может, она ему наскучила? Он потерял к ней интерес, и ее скоро выпустят отсюда? Кажется, Берия подолгу никем не увлекался. У него было много женщин, их похищали на улице, привозили к нему в особняк, но потом-то выпускали? У некоторых с ним бывали более долгие романы, но рано или поздно и они заканчивались. Значит, и ее рано или поздно выпустят, надо только потерпеть. Сцепить зубы и терпеть.

Выпустят? Маша перевернулась на спину и горько усмехнулась. Куда? В жуткие 1950-е? В мир торжествующего социализма? В разгар сталинских репрессий? В каком году она находится, Маша узнала случайно. В туалете, куда ее выводили по нужде, помимо рулона туалетной бумаги висел вышитый крестиком полотняный кармашек, в котором лежали нарезанные квадратиками куски газеты. По ним-то Маша и определила, в каком году находится. Газеты были датированы маем-июнем 1951 года.

Эти кусочки «Правды» были ужаснее, чем ее камера, чем визиты хозяина особняка, поскольку неоспоримо подтверждали, где и в каком времени она очутилась. Они рассказывали о нашем родном большевистском деле, о большом трудовом подъеме, о дружбе свободных народов, об успехах тракторостроителей, о том, что стройки коммунизма – всенародное дело, о соискании Сталинских премий и опыте новаторов, который обязательно надо нести в массы. И коммунистический задор, и пролетарский энтузиазм, и пленумы партийных комитетов ужасали Машу своим первобытным оптимизмом, пафосом и пропагандистской мощью. Слова о Ленине, Сталине, о победе мирового пролетариата, о коммунистических завоеваниях мелькали через строку даже в статьях, посвященных свиноводству.

Да выберись Маша из этого подвала, она на улице и дня не проживет, даже если ей одежду выдадут соответствующую. Говорить правильно она не умеет, вести себя в условиях торжествующего культа личности тем более. Документов нет. Идти некуда. Вся их семья всегда жила в Петербурге, даже в блокаду не эвакуировалась. Обратиться за помощью некуда, денег нет, воровать она не умеет, да и во времена развитого социализма за это можно пожизненный срок получить, не то что в наши славные 2000-е. А об ужасах советских тюрем даже думать страшно. И ведь примут ее, скорее всего, за иностранную шпионку, а тогда что? Пытки? Лагеря? Мучительная смерть в холодном бараке? Нет! Нет!

Теперь Маша полностью осознавала весь ужас с ней произошедшего. Почему она не перенеслась в спокойные 1970-е или перестроечные 1980-е? Там бы Маша, наверное, выжила. Да и как это вообще могло с ней случиться?

Нет, конечно, она смотрела иногда передачи о мистических происшествиях, и там рассказывали о людях, которые проваливались в параллельные миры или в прошлое и объявлялись потом сильно постаревшими. О Бермудском треугольнике и пропавших кораблях и самолетах. Но то был Бермудский треугольник, а это центр Москвы. Да и в истории эти Маша до конца не верила. Может, зря? Ведь, если ученые не могут пока объяснить какое-то явление, это еще не факт, что такого быть не может. Лет двести назад телевидение показалось бы таким же невероятным фокусом, как и переход во времени, не говоря уже о компьютерах и об Интернете, а для современного человека это такая же проза жизни, как перо с чернильницей для современников Пушкина.

Но Пушкин Пушкиным, а что же ей теперь делать, снова заволновалась Маша. И ведь странно, этот вопрос пришел ей в голову только сейчас, до этого ее больше волновали визиты лысого круглоголового мерзавца, к тому же давно уже низложенного и умершего. Хотя пока-то он живее всех живых, это она скорее еще не родилась.

Маша горько рассмеялась. Да, пора ей здраво взглянуть на случившееся, возможно, времени на размышления у нее осталось не так уж много.

С мыслью о ближайшем будущем сидение в подвале перестало казаться Маше таким уж кошмаром. Ее сытно кормили, пища была простой, но вкусной, ей выдали одежду и предметы туалета, не били, да и вообще не обращали на нее внимания между приходами Берии. Даже регулярные унижения и изнасилования потеряли свою остроту, видно, человек и вправду ко всему привыкает. Ей было мерзко, тошно, горько, ее раздирали злоба, ненависть, жажда мести, но все эти чувства постепенно блекли, а мысль, что станет с ней, когда этот кошмар закончится, становилась все острее.

Почему он не идет? Почему же он не идет?

Маша нервно мерила шагами камеру. И женщины этой не видно, которая ее в ванной мыла, и вообще никого, кроме охранника за дверью, а может, и его уже нет. И тишина. Какая гнетущая тишина. Словно, кроме этой камеры и заключенной в ней Маши, вообще на свете ничего больше не существует.

Второй день она никого не видит, кроме руки, протягивающей ей через окошко в двери тарелку с едой. Даже в туалет не водят. Ведро поставили, хорошо хоть с крышкой. И никто с ней не разговаривает.

От тоски и одиночества Маша пробовала поговорить со своим сторожем, но ничего не вышло, он только разозлился, рявкнул, чтобы Маша заткнулась. За что, ну за что ей это?

Почему она потащилась к Лариске Алеповой, зачем так долго сидела и такси не вызвала? И вообще, почему? Ведь могла бы жить как все нормальные люди, ходить на работу, вечером в театр, телик дома смотреть. А еще лучше – с Ильей не разводилась бы.

Почему их семья распалась, как так получилось, чуть не впервые в жизни задумалась Мария, до этого все как-то некогда было. Семья. Звучит так смешно и совсем неподходяще. Семья – это когда родные люди, когда единое целое, когда… Когда как у нее дома, с родителями. Вот это семья. А у них с Ильей никакой семьи не было, одно недоразумение. Маша отошла от окошка, через которое смотрела на небо, яркое, синее и совершенно безоблачное. Жарко там, наверное, сегодня, подумала она мимоходом как о чем-то далеком, отвлеченном, что происходит на Луне или на Марсе.

Да, глупо они жили. Ругались по пустякам, каждый свою правду отстоять пытался. Что на завтрак есть, как вещи в шкафу складывать, что смотреть, кого в гости приглашать. И ведь что удивительно – она, Машка, вообще-то ужасно покладистая, даже в чем-то бесхребетная, с каким-то маниакальным упрямством принялась налаживать совместный быт. Почувствовала себя хозяйкой, даже не почувствовала, а назначила и стала себя к установленной планке подтягивать. Принялась наводить собственные порядки в доме, ей одной удобные и привычные. Ссорилась с мужем из-за каждого пустяка, пыталась перекроить его под себя, с болезненной ревностью переделывала все, что было сделано в квартире до ее появления. Переставляла мебель, перекладывала вещи, меняла посуду. А самое главное – она категорически не желала с ним советоваться и уж тем более спрашивать разрешение.

Ее девизом в тот период была глупейшая фраза: «Я хозяйка в доме, мне и решать». Ужасно. Кто бы выдержал подобное поведение? А Илья долго терпел, дулся, обижался, пока наконец не бросил все и не уехал к родителям, а она же еще и обиделась! Дуреха – так безжалостно и бездумно разбить собственное счастье! И ведь что смешно? Она даже не работала, работал он, хотя тоже не переламывался, деньги подкидывали его родители, и все перемены мебели, посуды, занавесок она производила за их счет. Тратила чужие деньги, будто так и нужно, просто брала из сейфа и тратила. Правда, Илья так же поступал, но он на это хоть какое-то право имел. А она?

Маша тяжело вздохнула. Илья. А ведь она любила его. Очень любила, но только до свадьбы. А потом почему-то вдруг забыла об этом, как-то быстро и незаметно. И по утрам, вместо того чтобы спросить: «Что тебе приготовить, любимый, на завтрак», – она говорила: «Иди ешь, я накрыла на стол, сегодня у нас омлет (или овсянка, или сырники)». Притом что Илья ненавидел и овсянку, и сырники. Он ворчал, сердился, доставал из холодильника йогурт, а она ревела от обиды и выговаривала ему, что он не ценит ее труд и издевается над ней. Ведь она все утро у плиты стояла. И убегала в слезах в спальню.

Господи, какая она была дура! Кто ее просил у плиты стоять? Никто. Илья всегда любил выпить с утра кофе с тостом, а сытные завтраки были ее изобретением, точнее, маминым. Это маму она копировала с усердием, заслуживающим лучшего применения. Такое впечатление, что она вообразила себя заведующей детсадом, а не молодой женой.

И секс у них превратился из акта любви в какую-то полезную для здоровья процедуру, скучную и неприятную.

А мамины звонки с нелепыми советами об устройстве быта? Мама ей помогала наладить семейную жизнь по образцу пятидесятилетней супружеской пары, и глупая Маша все это слушала, а главное, применяла на практике.

Скажите на милость, кто будет слушать в таких вопросах маму? Только законченная дура. Такая, какой и была Мария. Вместо того чтобы жить весело, легко, радостно, как было до свадьбы, она с озабоченностью пятидесятилетней сварливой бабы мотала нервы себе и мужу. Зачем? От скуки? Ведь она не работала, уборкой тоже не занималась, у них была домработница. Просто дурила, и все.

Когда Илья сбежал, она позвонила маме посоветоваться, как быть, и поплакаться в жилетку. Мама немедленно поинтересовалась, все ли Машенька делала, как она учила. Машенька с чистой совестью отрапортовала, что все, на что мама лишь развела руками. Обозвала Илью избалованным, неблагодарным, эгоистичным животным и велела Маше первой ни за что не мириться, а еще лучше – подать на развод. Что Машенька послушно и сделала. Мама звонила каждый день, жалела Машеньку, подливала масла в огонь, всячески укрепляя в ней мысль о ее безусловной правоте и мужниной черной неблагодарности. Подруг у Маши в Москве не было, и мама была единственным человеком, к кому она могла обратиться. За все это время у Маши не хватило ума сесть и самой задуматься о собственной жизни вплоть до этого самого момента.

Может, это ей кара за эгоизм и глупость? Не знал Господь, как до нее достучаться, и придумал эту камеру. Тихо, одиноко и делать нечего.

Как это ни странно, о своем ночном визитере Маша теперь думала без страха и отвращения, а все происходящее с ней воспринимала как неизбежное зло, с какой-то овечьей покорностью. И мечтала лишь о том, чтобы вызвать у Лаврентия Павловича, как она теперь мысленно его называла, симпатию и интерес, на большее она не рассчитывала, здраво оценивая свои силы. Она не была опытной и искушенной обольстительницей вроде Ларисы Алеповой и красавицей тоже не была, так, милая простушка, не больше. А жить хотелось ужасно, выбраться отсюда хотелось, и непонятно, что же будет делать, когда выберется.

Маша даже стала бояться того момента, когда окажется на улице, и с надеждой молила Бога, чтобы ее подержали в этом подвале еще чуть-чуть, пока она не придумает, как ей раздобыть документы и деньги.

Стена, холодная, выкрашенная в неопределенный буро-синий цвет, навевала тоску. Маша уже знала каждую неровность, каждый подтек краски на стене возле кровати. Вот эта застывшая капля похожа на поток, падающий со скалы, а эта выбоина штукатурки под краской напоминает озеро, вот тут растут пальмы и акация, а вот дом и человечек. Она водила пальцем по прохладной глянцевой поверхности, пока не задремала, а проснулась мгновенно, словно и не спала, только глаза прикрыла. Лязгнул засов, дверь стала отворяться. Маша вскочила с кровати, стремительно взбила волосы, одернула нелепое сатиновое платье и выставила вперед бедро. Теперь она готова.

Желтоватый свет голой лампочки под потолком сообщил ей, что уже вечер, точнее, ночь. Часов у нее не было. Обычно свет в ее камере выключали примерно в одиннадцать. Если появлялся гость, свет включался и горел до его ухода. Наверное, Лаврентию Павловичу нравилось заниматься этим при свете.

Он вошел, как всегда, быстро, дверь за ним тут же закрылась. На этот раз Берия был трезв. Его движения были быстрыми, скупо деловыми, словно он пришел не любовью заниматься, а по делу. Впрочем, какая уж тут любовь? Справление нужды, не более.

Маша сделала над собой усилие и, поймав его взгляд, постаралась выдавить из себя игривую улыбку.

– Ты что лыбишься? – останавливаясь, спросил Лаврентий Павлович с характерным обманчиво мягким акцентом, засовывая руки в карманы брюк.

Брови его недовольно съехались к переносице, а маленькие, похожие на буравчики глазки впились в Машу, отчего она тут же покраснела. Жгучий стыд и страх.

– Ложись давай и юбку задери, – велел Берия, мгновенно формулируя суть своего визита. Он пришел справить нужду, а не заигрывать. Просто, по-животному, без всякой романтической чуши. И ему абсолютно все равно, кто перед ним, главное – теплое, живое тело, молодое, упругое, доступное, прочее не важно. Справил нужду, облапил ее грудь, напустил слюней за ухо, встал, натянул портки и вышел, продолжая на ходу застегивать ремень.

Маша зарыдала. От обиды, от унижения, от собственной глупости. Ей никогда ничего от него не добиться, не выклянчить, он никогда не снизойдет до разговора с ней. А когда она ему надоест, зайдет в камеру красноармеец или кто там стоит за дверью, энкавэдэшник, наверное, и выкинет ее вон, как шелудивую дворнягу. В лучшем случае швырнет вслед ее вещи.

Горечь обиды и унижения душила ее, душила так, что хотелось выть, и отчего-то обида ее была не на Берию и даже не на жизнь, а на мать. Это она, она во всем виновата. Она разрушила ее жизнь, она виновата, что Машка потеряла мужа, единственного, любимого, она виновата, что Маша, как бесприютная, болталась ночами по городу, водилась с сомнительными компаниями, от тоски и одиночества не любила вечерами оставаться дома. Виновата, что она сейчас здесь, виновата в том, что с ней происходит.

Боженька, миленький, помоги мне выбраться отсюда, я пойду к Илье, попрошу у него прощения, исправлюсь, я буду другой, обещаю. И если ты когда-нибудь смилостивишься и пошлешь мне другого мужа, я буду его любить, беречь и ублажать. Обещаю.

И ребенка рожу! Клянусь. Только помоги его сохранить. Помоги выбраться отсюда.

Из своего кабинета Коля сбежал, потому что соседи Аничкин и Ерошкин сегодня никак не давали ему сосредоточиться.

У Аничкина допрос за допросом. А Ерошкин целый день про смотрины рассказывал, которые накануне устроили его родители, пригласив домой сразу трех невест с мамашами. Семен другого такого страшного дня в своей жизни припомнить не мог и целый день донимал всех рассказами о вчерашнем вечере, даже настойчивых просьб заткнуться и не мешать работать не слышал. Он краснел, замолкал на пару минут, но вдруг снова оживал и принимался делиться с товарищами подробностями жутких своих переживаний, причем абсолютно не к месту и при посторонних, чем дискредитировал в их глазах конкретно своих коллег и Московский уголовный розыск в целом.

Наконец Коля, которому надо было обдумать полученные вчера от девушек сведения, сбежал на бульвар и там в тени на скамеечке принялся изучать блокнот с пометками.

Итак, что же у нас получается, морщил лоб Коля, пролистывая страницы, исчерканные кривыми неровными заметками. А ничего у нас не получается. Врут девчонки. Наверняка врут, хотя и не все. Не захотели откровенничать с лейтенантом, скорее всего, четверо: Оля Домнина, Соня Орлова, Женя Саврасова и Рая Толмачёва.

Рая вообще Николаю не понравилась. Если первые три девицы явно чего-то недоговаривали, то Рая откровенно от беседы с ним уклонялась. Сколько он ни старался, так и не смог с ней словом наедине перекинуться, ускользала она от него, как вода сквозь пальцы. Не ухватишь. А почему? Наверняка что-то знает, а говорить не хочет. Значит, надо изловчиться и припереть ее к стенке. Как? Пока не ясно, ну да что-нибудь придумается. А еще надо бы встретиться с той темненькой девицей, что со всеми в Сокольники не поехала. Мира, кажется. Да, вот этими девицами он сейчас и займется. Выяснит в школе домашние адреса, может, у кого телефоны имеются, и займется ими, поднимаясь со скамейки, решил Николай.

Телефон оказался только у Раи Толмачёвой. Как выяснилось, отец ее был видным ученым, жила девушка с родителями и двумя бабушками. По рассказу директора и классного руководителя, Рая была тихой, замкнутой, активности в общественной жизни не проявляла, близких подруг не имела, хотя и поддерживала со всеми ровные товарищеские отношения. В школу перевелась в начале восьмого класса – семья переехала из другого района.

Рая с крепкой семьей и папой-профессором вселила в Николая определенную робость, в чем он никому бы ни за что не признался. Убедив себя, что с имеющей телефон Раисой связаться будет несложно, он решил начать с других девушек. Вот хоть с Миры Вайдман, она и живет недалеко, приободрился Коля и двинулся в нужном направлении.

Видимо, выбор он сделал верный, потому что Миру встретил на улице. Она как раз из арки дома выходила, когда Николай к ее дому подошел.

Девушка выглядела в точности как вчера. В школьном платье и фартуке, такая же сосредоточенная, замкнутая, она быстрым шагом вывернула из подворотни и, не глядя по сторонам, повернула налево. Николай прибавил шагу, хотел окликнуть девушку, но не успел, она уже свернула в переулок. Он заметил, как Мира зашла в булочную. Теперь спешить не стоило. Лучше дождаться ее на улице и проводить домой. Хотя захочет ли она с ним откровенничать? Судя по всему, клеймо дочери врага народа отделило ее от обычных граждан, сделало чужой среди одноклассниц. Как к ней подобраться, какие слова найти?

Да и значка комсомольского у Миры Николай не заметил, а это еще больше усложняло дело. Будь она комсомолкой, в крайнем случае к ее комсомольской совести можно было бы обратиться. А так что он сделать может? Эх, надо было Синигина посылать, у него житейской мудрости больше и оперативного опыта, малодушно размышлял Николай, прогуливаясь возле булочной.

Долго ему рассуждать не пришлось. Хлопнула дверь булочной, и худенькая фигурка в коричневом платьице выскользнула на улицу. Глядя под ноги, девушка заспешила назад по переулку.

Коля прибавил шагу и через минуту уже шагал вровень с девушкой.

– Здравствуйте, Мира, – наклоняясь к темной стриженой макушке, проговорил Николай. Кстати, из всех одноклассниц Артемьевой только Мира не носила косы. Но ей это удивительно шло, подчеркивало тонкое лицо и большие строгие глаза.

Девушка вздрогнула и с испугом взглянула на Николая, но, узнав его, тут же успокоилась и молча прибавила шагу. «Очень мило», – рассердился Николай на такое невнимание и отчего-то осмелел, почувствовал себя увереннее.

– Погодите, пожалуйста, мне надо поговорить с вами о Лиде Артемьевой, – беря Миру за локоть, решительно попросил лейтенант. – Я не задержу вас надолго.

– Почему именно со мной? – останавливаясь и выдергивая из его руки локоть, спросила девушка. – Мы с ней не были подругами.

– Да, я знаю. Но мне кажется, вы могли бы помочь. – Коля огляделся по сторонам. – Давайте присядем вон там, на лавочку, – махнул он в сторону крошечного пыльного сквера, заросшего сиренью, с двумя скамейками посередине, – я надолго вас не задержу. Обещаю.

Мира неохотно подчинилась. Они перешли улицу и присели на давно не крашенную скамейку. Залитый зноем переулок был пуст, из приоткрытого окна над булочной доносилась песня Марка Бернеса. «Городов в России много, и дорог красивых много…» – доверительно пел артист, но песня о дорогах и путешествиях не подходила к сонному мареву, окутавшему окрестные дворы и переулки. Рыжий худой кот вылез из-под лавки и с мяуканьем принялся тереться об их ноги.

– Брысь, – коротко беззлобно скомандовал Коля, отряхивая от шерсти брюки и пытаясь сообразить, как лучше начать разговор.

– Я вас слушаю, – не глядя на него, сказала девушка решительно и нетерпеливо. Сидела она как-то сгорбившись и руки сложила на коленях, как делают пожилые люди. Коля заметил, какое старенькое на ней платье, с заплатами на локтях.

– А с кем вы сейчас живете? – спросил зачем-то Коля. Просто так спросил, из любопытства.

– С тетей и дядей, – бесцветным голосом ответила Мира, вероятно, с такой же спокойной покорностью готовясь отвечать на все его вопросы.

Нет, так дело не пойдет. Надо ее как-то расслабить, расположить. А что бы сделал на его месте Синигин? Коля почесал белобрысый затылок. С кем человек бывает откровенен? С тем, кто ему приятен, с тем, кому он доверяет. А как заслужить симпатию и доверие незнакомого человека? Только честностью и откровенностью. Значит, будем откровенны, решил Коля и по-дружески поделился:

– А я с бабушкой живу. Родители погибли. Отец еще до войны, от ран. Осколок у него сидел с Гражданской, а вынуть боялись, – с искренней болью проговорил Коля. – Я его и не помню совсем. А мать в эвакуации умерла – тиф. Мы с бабушкой вдвоем остались. У меня еще дядя был, но он на фронте погиб.

– Моя бабушка умерла. От горя, – коротко, почти не разжимая губ, ответила Мира.

– Это когда… твоих родителей, да? – робко спросил Коля.

– Да, и дедушку. Ему уже шестьдесят лет было. Но его все равно забрали, – на этот раз ответ был резким, и Мира вскинула на него свои яркие глаза. – Знаете ведь, по какой статье?

– Знаю. А за что их, в смысле, кем они были? – решил не пасовать Коля, хотя предпочел бы об этом вообще не заговаривать.

– Кем были? Да никем. Обычные люди. Отец заведовал аптекой, а мама на радио работала редактором. Их в шпионаже обвинили. Обоих, – выпрямила спину Мира. – Бабушка была еще жива, и меня в детский дом не отправили. Еще вопросы?

– Да нет, я же так, просто, – смутился Коля, поняв, что разговор ему ничем не помог, а только еще больше усложнил дело. – Ты извини, я не хотел лезть к тебе с личным, так получилось. Я тебя про Лиду Артемьеву спросить хотел. – Ох, не клеится у него разговор, потирая красные от жары и волнения большие ладони, расстраивался лейтенант Алексеев. – Я знаю, что у нее в последнее время поклонник появился, взрослый, на машине даже ее встречал. Ты никогда его не видела? Знаешь, может, случайно? Или слышала о нем? Вдруг она с девчонками делилась.

Мира по-прежнему сидела молча. Но по ее молчанию Коля каким-то образом догадался, что девушка что-то знает. Только не хочет говорить, взвешивает. Или боится?

– Мира, помоги мне. Лида хоть и не была твоей подругой, но ты столько лет знала ее, училась в одном классе. Да даже это не важно. Просто нельзя оставлять безнаказанной такую нечеловеческую жестокость. Ты знаешь, как она погибла? – Он коротко взглянул на Миру, она по-прежнему сидела неподвижно, глядя перед собой, и невозможно было понять, о чем она думает. – Ее подвесили в подвале магазина на крюке, как подвешивают мясные туши. Она висела там абсолютно голая со вспоротым животом. Ты понимаешь, какой это ужас? – Теперь в голосе Коли звучал горячий гнев, он весь словно налился им до краев, чувствуя, как от напряжения вибрирует каждая клеточка его тела. После осмотра места преступления он почти неделю не мог спать спокойно, ему раз за разом снился тот подвал и крюки с тушами. И синюшное, искаженное мукой лицо покойной Лиды Артемьевой.

– Да, нельзя, – эхом ответила ему Мира, – ничего нельзя оставлять безнаказанным.

Но у Коли создалось впечатление, что отвечает она не ему, а каким-то своим мыслям.

– Так ты мне поможешь? – робко переспросил лейтенант, понимая, что слегка побаивается строгой замкнутой Миры.

– Это было около месяца назад, в середине мая, – отрывисто, словно через силу, проговорила девушка. – Мы как раз из школы шли. У меня в тот день ручка портфеля оторвалась, и он все время выскальзывал и рассыпался. Поэтому я задержалась возле школьных ворот, – глядя сосредоточенно на вытоптанную землю у себя под ногами, рассказывала девушка. – На улице стояли Лида, Соня Орлова и Женя Саврасова. Кажется, в стороне стояли еще девочки из других классов, но я их не помню.

– Гм… – поддакнул Коля.

– В это время мимо школы проезжала какая-то машина, в ней военные сидели, двое спереди и двое сзади, – голос Миры дрогнул, но она продолжила: – Сперва они проехали мимо, а потом машина затормозила и вернулась. Военные на девочек из машины смотрели. Улыбались. Девочки тоже улыбались, хихикали, – сердитым тоном сказала Мира. – Лида больше всех. Она у нас самая красивая. А Соня нет. У нее очень круглое лицо и нос картошкой. Но это не важно.

– А потом что было? – взволнованно спросил Николай.

– Ничего. Девчонки посмеялись, а потом убежали, машина уехала. А я сложила учебники и пошла домой, – по-прежнему не глядя на Николая, произнесла Мира.

– Но ведь это не все? – наклонившись к Мире и стараясь заглянуть ей в лицо, спросил Николай. – Ведь было еще что-то? – Он был в этом уверен. Мира знает о чем-то наверняка. Потому и руки так крепко сжимает и в глаза ему не смотрит.

– Мира, что было потом? – настойчиво, требовательно спросил Николай. Он уже решил, что, если понадобится, потащит девушку на Петровку.

– Да, было, – неохотно согласилась Мира. – Потом, позже я встретила Лиду одну. Я отнесла домой портфель и пошла в ремонтную мастерскую на улице Алексея Толстого, недалеко от ее дома, забирать тетины туфли. Видела, как Лида домой шла, возле нее та самая машина остановилась, и из нее военный вышел. Только военных было уже двое. Один за рулем сидел, я его не разглядела, а второй вышел и с Лидой заговорил.

– Какой он был, в каком звании? – Эх, прав был Кочергин, девчонки много чего знали, только говорить не спешили.

– Он был высоким, в фуражке. Волос я не видела, но виски у него были седоватые, – вспоминала не спеша Мира. – Наверное, они у него темные, потому что щеки хоть и выбритые, но казались какими-то сизыми. У моего дяди такие, а у него темные волосы.

– А звание, звание у него какое? – повернувшись к Мире всем корпусом и стараясь поймать ее взгляд, спрашивал Николай. – И, самое главное – род войск. Кто он был? Летчик? Артиллерист? Танкист? Кто?

Вот тут Мира замолчала. Так глубоко и глухо, что Коле начало казаться, что она больше никогда и слова не вымолвит.

– Мира, кто это был? Какие у него были погоны, ты помнишь? – настойчиво повторил Николай.

– Нет, – выходя из ступора, коротко ответила девушка. – Я не хотела, чтобы они меня видели, и зашла в книжный магазин. А когда вышла, машины уже не было и Лиды тоже.

– Она с ними уехала? – взволнованно спросил Коля.

– Да нет, наверное. Просто домой ушла. Они у самого ее дома разговаривали, – первый раз взглянула ему в глаза Мира.

– Допустим, – неохотно согласился Николай. – А о чем они говорили, как себя вели, что тебе еще запомнилось?

– Просто разговаривали, – пожала плечами Мира. – Я далеко была и разговора не слышала, но мне показалось, он ее приглашал куда-то. Лида, смеясь, отказывалась. Он не отставал, руку ей целовал.

– Да? – с удивлением переспросил Коля. – А мне показалось, ты сразу же в книжный магазин свернула.

– Ну да, – сразу же замыкаясь, подтвердила Мира. – Так и было.

– Неужели же этот военный, едва только с девушкой заговорил, сразу руку полез целовать? – проявил похвальную сообразительность Коля. – Обычно это делают, если люди хорошо знакомы. Они же не были знакомы?

– Нет.

Коля молчал, ожидал объяснений, а Мира, вероятно, пыталась сообразить, как ей лучше выкрутиться. Первым не выдержал Коля.

– Мира, не надо ничего придумывать, расскажи мне все как есть, – снова перейдя на дружеский, доверительный тон, предложил Николай.

– Я из книжного за ними наблюдала, – призналась девушка. – Они долго разговаривали, минут пятнадцать, наверное. Я уже нервничать начала, мне домой надо было.

– И что ты еще видела?

– Больше ничего. Они поговорили, он ей руку на прощание поцеловал, сел в машину и уехал. А я вышла из магазина и Лиду догнала, – после коротенькой паузы призналась Мира.

– Зачем? – с удивлением спросил Коля.

– Предупредить, – сухим, неприязненным голосом объяснила девушка, словно стыдясь своего порыва. – Лида – школьница, он видел ее в форме и у школы. К тому же комсомолка. Что нужно от нее взрослому мужчине?

– Действительно, – расправляя плечи, проговорил Коля, полностью разделявший мнение девушки. – И что же она тебе ответила?

– Что это не мое дело, она сама знает, как себя вести. И чтобы я не смела сплетничать, – с обидой рассказала Мира. – Но через несколько дней я видела, как она после школы садилась в эту самую машину. Она ждала Лиду в Ермолаевском переулке. Я вела племянника в музыкальную школу и видела, – отрывисто, словно решившись на что-то, сказала Мира. – Она подошла к машине, огляделась по сторонам и села. Из машины никто не выходил.

– А ты уверена, что это была та самая машина?

– Вообще-то нет, – с некоторым сомнением ответила девушка, – но тогда мне так показалось.

– А подружкам она о своем поклоннике рассказывала?

– Не знаю, мне кажется, нет, – с сомнением проговорила девушка. – Мне кажется, она не хотела, чтобы об этом кто-то узнал, иначе зачем они встречались в Ермолаевском?

– А больше ты эту машину не видела?

– Нет.

– А номер не запомнила?

– Нет.

– А что это была за марка?

– Не знаю, я не разбираюсь, – покачала головой Мира.

– А почему ты решила, что оба раза это была одна и та же машина?

– Мне так показалось.

Тупик. То ли правда не знает, то ли говорить не хочет.

– Ладно. А в последние дни перед гибелью ты ничего странного в поведении Лиды не заметила? – спросил он наудачу.

– Не знаю, мы почти не виделись, экзамены, – пожала плечами Мира. – Вы извините, мне идти надо, меня дома ждут.

Поднявшись со скамейки, девушка быстро перебежала улицу и скорым шагом пошла прочь, словно боялась, что Николай бросится за ней вдогонку. В небе над сквером громыхнул раскатистый, гулкий гром, словно эхом отбившийся от соседних покатых крыш. Поднялся сильный ветер, согнул до земли дрожащие ветки сирени, и уже в следующую минуту на город обрушился свежий, по-летнему могучий и теплый дождь.

– Тась, – неуверенно протянул Тамерлан, глядя на свою гостью. Они опять встретились у него в офисе, прием уже закончился, и им никто не мешал. – Я попробую, но знаешь, если он не москвич, то разыскать его будет сложно. Практически невозможно. Ты хоть представляешь, сколько незарегистрированных граждан проживает в столице, снимает жилье, ютится по каким-то углам? Если он, конечно, просто-напросто из Москвы не уехал.

Об этом Таисия не задумывалась, даже стыдно. Ей казалось, что стоит найти знакомого полицейского, и он в пять секунд сообщит им адрес искомого Дмитрия Киселёва. Кажется, не сообщит.

Таисия подняла архив, отыскала все публикации и заметки по этому типу, а заодно нашла запись того самого шоу. Мальчик, судя по всему, приехал с глубокой периферии, то ли из Магнитогорска, то ли из села под Магнитогорском. Значит, московской прописки у него нет и быть не может.

А запись ток-шоу ее впечатлила. Этот самый шарлатан Авантандир с крашеной белоснежной с голубым отливом шевелюрой и прической в эльфийском стиле действительно едва не задушил Машку, когда понял, что его афера раскрыта. Вся одухотворенность слетела с него, как фиговый листок под порывом ветра. Присутствовавший в студии спонсор Авантандира, кажется, еще недавно мнивший себя первооткрывателем юного дарования и искренне веривший в его гениальность, заметно скрипел зубами и метал в своего протеже убийственные взгляды. Еще бы, денег в раскрутку было вложено немало, а дело сорвалось, едва начавшись, поскольку мальчик перед шоу успел дать всего три концерта в столице из запланированных пятнадцати! Кто теперь захочет иметь с ними дело даже в глухой провинции, шоу-то шло по Первому каналу! А сколько бабла было в раскрутку вложено, и не сосчитаешь! Перестарались ребята, надо было скромнее начинать. Спонсор был человеком в шоу-бизнесе новым, прежде он занимался то ли колбасным бизнесом, то ли рыбными консервами где-то в глубинке и, кажется, искренне повелся на складные враки Авантандира – Киселёва, уверовав в его гениальность, да и просто хотел за свои бабки прорваться в столичную тусовку в качестве состоятельного мецената. Но сам-то Авантандир должен был подумать о возможных последствиях? Все-таки среди гостей шоу встречаются иногда достаточно образованные люди, иногда даже профессионалы, как Маша. Скандал был неизбежен.

Когда Авантандир понял, что от Машки ему не отбиться и что публика в студии, еще недавно превозносившая его талант и оригинальность, с той же горячностью принялась насмехаться над поверженным кумиром, он плюнул на все приличия. Забыв об имидже звездного пришельца или что он там из себя изображал, с отборным матом и кулаками Авантандир кинулся на источника собственных бед – на Машку. Едва ее не задушил, бедняжка, кажется, даже синеть начала, когда охрана подоспела. Публика выла от восторга и улюлюкала, а провинциальный колбасный простофиля готовился к кровавой расправе со своим протеже.

Да, после такого можно смело утверждать – враги у Маши Семизеровой были. Один точно.

– А как же нам его теперь разыскать? – в полной растерянности посмотрела Таисия на своего молодого компаньона.

– Не знаю. Может, тебе среди своих поспрашивать, не сквозь землю же он провалился. С ним наверняка контракты заключались, кто-то с ним работал тесно, стилисты, например, или звукооператоры. Кто-то из вашей тусовки с ним успел подружиться? – пожимая плечами, неуверенно предлагал Тамерлан.

– А ты можешь хотя бы определить, в Москве он или нет? Вот фотка, – стыдясь самой себя, попросила Таисия. Кажется, она попала в психологическую зависимость от этого сопливого чародея. Во всяком случае, у нее вырабатывается скверная привычка при малейшем затруднении прибегать к помощи материй сомнительных и научно не доказанных.

– Слушай, – протянул недовольно Тамерлан. – Я же тебе говорил, что поиском людей не занимаюсь.

– Да ты хоть попробуй, я ж не прошу тебя адрес установить.

«Хотя это было бы неплохо», – прибавила про себя Таисия.

– Ладно, давай фото, сейчас карту Москвы достану, – проворчал Тамерлан и полез в ящик стола.

Он сидел неподвижно, сосредоточившись, и лицо его от этого казалось старше и значительнее. Таисии в этот момент он показался просто красавцем. Пользуясь тем, что Тамерлан ее не видит и, кажется, даже забыл о ее существовании, Таисия разглядывала его. Любовалась правильными чертами лица, густыми темными волосами и широким разворотом плеч. Такие парни всегда были недоступны для нее даже в мечтах. Они даже до дружбы с ней не снисходили. Тамерлан был первым ее красивым другом-мужчиной, и в глубине души она была ему за это благодарна, хотя и сама об этом не догадывалась. Но то, что знакомство с Тамерланом изменило ее жизнь, было несомненным.

Раздался резкий хлопок. Тамерлан подскочил от неожиданности в кресле, растерянно оглядываясь по сторонам, а Таисия с сердитым лицом смотрела на загорелую брюнетку, бестактно вторгшуюся в их уединение.

– Сюрприз! – радостно воскликнула девица, стремительно подлетая к Тамерлану и чмокая его в щеку. – А я соскучилась. Ты еще занят? Скоро освободишься? – разворачивая Тамерлана в кресле-вертушке и усаживаясь к нему на колени, трещала брюнетка.

Таисия впервые в жизни испытала желание немедленно свернуть кому-то шею. Девица была миниатюрной, вызывающе одетой, вульгарно накрашенной, а самое главное – напрочь лишенной комплексов.

– Ой, привет! А я вас не заметила! – простодушно поделилась она, заметив Таисию. – У вас здесь сеанс, да? Я помешала? А что вы делали? – ничуть не смутившись, продолжала болтать девица, крепко держась за шею Тамерлана. – Ой, а это кто? – беря со стола фотографию Киселёва, простодушно поинтересовалась незваная гостья, ни Тамерлан, ни Таисия так и не вымолвили ни слова. Наверное, просто не успели. Девушка говорила без пауз.

– Это ваш муж, да? Или наоборот – приворожить хотите? Артист, да? Волосы такие прикольные! Ой, он на нашего соседа похож. То есть на бывшего соседа. Раньше за стенкой квартиру снимал.

– Как снимал, где?

– Как соседа звали? – одновременно ожили Таисия и Тамерлан.

Девица такой перемене очень удивилась, закрыла рот и попеременно смотрела то на Таисию, то на Тамерлана, молча хлопая ресницами.

– Вероника, познакомься, это Таисия, моя коллега, – сообразил представить девушек Тамерлан, чтобы хоть как-то разрядить обстановку и не убить Веронику на месте. – А это Вероника, внучка Веры Кондратьевны, я тебе о ней рассказывал, – многозначительно приподняв брови, проговорил Тамерлан.

«Вот, значит, как, Вероника», – сердито поджала губы Таисия. Ей он сухо сказал, что случайно познакомился с внучкой домработницы и та снабжает его информацией в обмен на мелкие услуги. Лицемер и двурушник, отчего-то обиделась на него Таисия.

Тамерлан видел, как переменилось настроение Таисии с появлением Вероники. Он и сам был не рад ее внезапному вторжению. Во-первых, она помешала ему работать, а во-вторых, он очень от нее устал. За последние три дня она порядком его вымотала. И страстные поцелуи не помогали.

Вероника оказалась очень общительной, навязчивой, простой в обращении с окружающими особой. Но простота эта была та самая, которая хуже воровства. Деваться от нее было некуда. Она являлась к нему на работу с такой естественной простотой, словно они уже лет двадцать женаты. Звонила ему в любое время дня и ночи со всякими глупостями: как думаешь, мне завтра на экзамен голубую юбку надеть или розовую? Требовала немедленно составить гороскоп, какая именно юбка принесет ей больше удачи. Или звонила из магазина: какую колбасу брать, что ему подсказывает интуиция. Тамерлану хотелось от нее волком выть. Даже мама заметила, что мальчик стал каким-то нервным. Деваться было от нее некуда. Хитрюга выдавала нужную Тамерлану информацию в час по чайной ложке, виня во всем бабку.

Вот и сейчас, вместо того чтобы сразу же выставить нахалку вон, он позволил ей усесться к нему на колени, отвлечь его от работы.

Даже Таисия возмутилась таким беспардонным поведением, хотя ей-то как раз должно быть абсолютно все равно.

Тамерлан смущенно взглянул на Таисию. Та сидела нахохлившаяся, втянув голову в плечи, и сверлила Веронику строгим, недовольным взглядом. И чем только Вероника так понравилась ему три дня назад? Теперь она вызывала у него лишь глухое раздражение. И глаза у нее вовсе не чудесные, а просто шальные. Вот Таисия – другое дело. Сидит человек тихо, спокойно, с достоинством, сразу видно глубокую личность. И глаза у нее умные, спокойные, чудесной формы, такие, кажется, оленьими называют. И волосы у нее пышные, густые, жаль только, она их все время в пучок или косу убирает, а вот приподнятые заколками на висках прядки ей идут. Все это Тамерлан успел подумать, пока Вероника несла какую-то околесицу.

– Откуда вы знаете этого человека? – не выдержала первой Таисия и перебила Веронику.

– А чего вы так из-за него переполошились? – не отвечая на вопрос, пожала плечиками девица. – Я же просто сказала: похож. У Димки волосы обыкновенные, и вообще он никакой не артист, и не известно, чем занимается.

– Этот тоже не артист, так, для вечеринки вырядился, – уверенно соврала Таисия, стараясь скрыть волнение, охватившее ее при упоминании имени соседа.

– А-а. А он вам кто? Муж? Тогда это точно не он, – продолжала мотать нервы Вероника. – Димка не женат, это сразу видно. Балбес балбесом. Да и не пара ты ему, – как-то вдруг переходя на «ты», заметила Вероника, окидывая Таисию оценивающим, нагловатым взглядом.

– Почему это? – тут же напружинилась Таисия.

– По тебе сразу видно: вся такая правильная, образованная, музыкальную школу наверняка окончила. – При этих словах Таисия чуть глаза на колени не уронила. Ничего себе проницательность, с такой можно в ученики к Тамерлану идти. – Спать с книжкой наверняка ложишься, – продолжала как ни в чем не бывало Вероника. – А Димка, он парень простой, хоть и симпатичный, ножом и вилкой пользоваться не умеет, то есть умеет, но порознь. Ничего сложнее этикеток на шмотках в жизни не читал.

«А вот это вряд ли, – подумала Таисия, – рано ей в ученики Тамерлана».

– И вообще, сомнительная личность. К нему такие хмыри ходили, мама не горюй, говорят, он наркоту толкал, – заговорщицки понизив голос, поделилась Вероника. – Может, и правда.

– Вероника, где он сейчас? – очень строгим голосом спросил Тамерлан.

– Понятия не имею. Съехал месяцев пять назад, может, четыре, – легкомысленно пожала плечами Вероника.

– А может, хозяин квартиры знает, куда он съехал? Мало ли, адрес оставил? – не отставала Таисия. Теперь, когда перед ней замаячила перспектива отыскать Киселёва, она не была настроена так просто сдаваться, и ей было абсолютно наплевать, как выглядит Вероника и что из себя строит. Ей нужна информация, и она ее получит.

– Не-а. Зачем ему? – категорически отвергла такое предположение Вероника.

– В таком случае сообщи мне, пожалуйста, номер телефона хозяина квартиры, – сдержанно попросила Таисия.

– Откуда он у меня? – не проявляя никакого желания помочь, вновь пожала плечами нахалка.

– Вероника, нам очень важно найти этого Дмитрия, – включился наконец в разговор Тамерлан. – Можешь ты хотя бы адрес этой квартиры сообщить, мы сами хозяина разыщем.

К Таисиному удивлению, после вмешательства Тамерлана дело с мертвой точки не сдвинулось.

– Да ты что! Я скажу, а сосед мне потом по шее надает? Вдруг его после этого обнесут или с налоговой неприятности будут?

– Вероника, кто его обнесет, мы? – красноречиво глядя на девицу, спросил Тамерлан.

– Не знаю, – неопределенно покачала головой Вероника, отчего и Тамерлану, и Таисии захотелось схватить ее за шкирку и тряхнуть как следует.

Кажется, Веронике доставляло необъяснимое удовольствие держать их на крючке. Что ж, пора показать этой вертихвостке, кто тут рыбак, а кто селедка с душком.

– Слушай, нам необходимо разыскать этого Дмитрия, и если ты не хочешь помочь нам, тобой займется полиция, – грозно сдвинув брови, ровным, почти равнодушным тоном пообещала Таисия и встала с дивана. Она была выше и мощнее Вероники, а потому угроза, прозвучавшая в ее словах, приобрела дополнительную весомость. К тому же, сказав это, Таисия и сама свято поверила, что немедленно пойдет сдавать Веронику как важную свидетельницу в полицию. Это почувствовала и Вероника. Даже по лицу Тамерлана было видно, что и он поверил Таисии.

– Так вы ему и позвоните, при чем здесь мой сосед? – схватившись крепче за Тамерлана и поджимая под себя ноги, торопливо предложила девица, вероятно опасаясь, что по дороге в полицию Таисия сперва наподдаст ей хорошенько.

– Как позвонить? – отрывая ее от себя, зло спросил Тамерлан, ему вдруг показалось, что никакая информация не стоит таких усилий, как общение с Вероникой, и пора уже поставить ее на место. А если Таисия врежет ей разок, то он возражать не станет.

– У меня есть его телефон, – как ни в чем не бывало сообщила нахалка, продолжая цепляться за Тамерлана.

– Тамерлан, а ты порчу и сглаз навести можешь? А еще лучше проклясть так, чтобы все волосы вылезли и зубы вывалились? – спросила Таисия, с легким прищуром глядя на Веронику.

– Запросто, – в тон ей ответил Тамерлан.

– Да что вы, сбрендили, что ли? Я им телефончик на блюдечке, а они! – вскакивая с его коленок, испуганно воскликнула Вероника, кажется, и впрямь поверив, – вот его номер, пишите. Только не говорите ему, что я дала.

Вероника покинула кабинет Тамерлана, громко обиженно хлопнув дверью и одарив напоследок присутствующих злым взглядом.

Прежде чем отпустить Веронику, Таисия заодно потребовала от нее под угрозой порчи и сглаза сообщить телефон генерала и подруги Зои Борисовны, что та и сделала тут же на месте, просто пролистав телефонную книгу.

– Некоторые люди патологически не понимают доброго отношения, – констатировала Таисия после ухода девицы. – Они принимают тебя за бесхребетную мямлю, презирают и считают своим долгом взгромоздиться тебе на шею, если ты проявляешь элементарную воспитанность. А все потому, что их жизненная философия гласит: «Хватай, что сумеешь, и либо ты, либо тебя». Что делать будем? Позвоним?

– Вот так, с бухты-барахты? А что скажем? Слушай, а что, если представиться каким-нибудь начинающим продюсером, предложить сотрудничество, проект какой-нибудь? – запуская руку в свою роскошную шевелюру, предложил Тамерлан.

– Идея! – оживилась Таисия. – Но звонить лучше тебе, напросишься на встречу, желательно у него дома. И знаешь что, – краснея, добавила Таисия, – прощупай его как экстрасенс. – Последнее слово далось ей с трудом.

– Вау! Никак мне начали доверять как специалисту? – Тамерлан откинулся в кресле. Сложил на груди руки, закинул ногу на ногу. Лицо его выражало высшую степень самодовольства.

– Если ты сейчас же не прекратишь, я, пожалуй, переменю свое мнение о твоих способностях и даже проверю их на прочность, – надвигаясь грозно на Тамерлана, припугнула его Таисия. Теперь он будет задирать нос и по любому поводу ссылаться на свои способности.

– Да ладно, чего ты бесишься? – принимая нормальную позу и стирая с лица самодовольную усмешку, дружелюбно заметил Тамерлан.

«При такой внешности у него еще и характер нормальный», – подивилась про себя Таисия, привыкшая считать всех симпатичных парней законченными засранцами.

– Ты пойми, кто такой экстрасенс? Это человек с обостренными чувствами. Между прочим, такой феномен наукой признан и доказан. Ничего такого здесь нет. У всех есть интуиция, ангелы-хранители и третий глаз, только возможность контакта с нематериальным миром у всех людей разная в силу различных особенностей. Мне повезло, я умею принимать информацию свыше, не будем конкретизировать откуда. И могу помогать людям, ставить диагнозы, лечить, корректировать карму. Конечно, в том случае, если человек сам хочет себе помочь, – спокойно, как лектор перед аудиторией, проговорил Тамерлан без всякого смущения или заносчивости, словно рассказывал о ходе Русско-турецкой войны 1787–1791 годов или о культивировании морозоустойчивого сорта клубники «Фестивальная». – Так что не комплексуй, ничего такого, – он покрутил ладонью в воздухе, словно выкручивая лампочку из абажура, – нет.

– Спасибо, утешил, – опускаясь рядом с его столом в кресло для посетителей, поблагодарила Таисия. – Сейчас позвонишь?

– Ладно. Только знаешь, напрашиваться к нему домой, я думаю, не стоит – спугнем. Лучше проследить за ним. Я с ним встречусь, а ты за ним проследишь до его дома. Хотя, наверное, лучше наоборот, – задумался Тамерлан. – Во-первых, я ничего в шоу-бизнесе не понимаю. Да и неизвестно, как он приедет, вдруг на машине, а ты не водишь. Значит, следить лучше мне.

– Нет, не пойдет, – покачала головой Таисия. – Наш мир устроен так, что серьезное деловое предложение, исходящее от мужчины, выглядит серьезнее и заманчивее, чем от женщины. К тому же я на бизнес-вумен не тяну, – глядя на свою длинную, не особо модную юбку и практичные туфли, проговорила Таисия. Одевалась она без лоска, невыразительно, и до последнего времени ее это вполне устраивало. Теперь вот почему-то перестало. И, кажется, дело не в Тамерлане. А в чем? Или все-таки в нем?

– А что делать будем? Такси заранее закажем, и будешь в нем в засаде сидеть? – спросил Тамерлан, к счастью не пытавшийся читать Тасины мысли, а может, просто не умевший.

– Да. А если он общественным транспортом поедет, просто отпущу такси и поеду за ним, – идея была неплохая, хотя и дорогостоящая.

– Нет, не годится, – категорически отказался Тамерлан. – Такси – еще куда ни шло, но вот обычная слежка… Ты сама говорила, что он неуравновешенный, психопат. А вдруг слежку заметит и накинется на тебя? А вдруг Вероника права и он наркотой торгует? Тогда и сам наверняка наркоман, а это публика тем более психически неустойчивая и непредсказуемая. Нужна защита, сопровождающий. Или встречайся с ним сама, а я буду следить.

Возразить Таисии было нечего. Но вот кого взять в качестве сопровождающего? Честно говоря, кроме мамы, было некого.

О-хо-хонюшки. Да что за жизнь у нее в двадцать шесть лет, что обратиться за простой дружеской услугой не к кому? Подружки все разлетелись, только в дни рождения и встречаются. Приятели – мальчишки из музыкальной школы – кто женился, кто за границу уехал, а кто просто про нее забыл. Коллеги? «Хм», – горько усмехнулась Таисия. Вот когда пожалеешь, что ни братьев, ни сестер нет. Пустая мысль о братьях и сестрах неожиданно натолкнула Таисию на одну идею. Правда, диковатую, но… Он же сам предлагал, по-родственному. И потом он такой здоровенный, с ним никакой наркоман не страшен.

– Звони Киселёву, у меня будет сопровождающий. – Увидев сомнение в глазах Тамерлана, Таисия не обиделась, а просто пояснила: – Сводный брат. Вот такой детина! – и Таисия, разведя руки в стороны, показала нечто, напоминающее размерами трехстворчатый шифоньер.

Договориться с Киселёвым оказалось не так сложно. Едва услышав волшебное слово «продюсер», тот был готов бежать на край света, не то что в приличный ресторан. Даже не спросил, где его номер телефона раздобыли.

– Доверчивый он какой-то, – завершая разговор, поделился Тамерлан.

– Да нет, просто голодный, – успокоила его Таисия. – Ему страстно хочется славы и денег. Денег особенно. Жадные люди всегда очень доверчивы, когда речь заходит о деньгах. Помнишь, как у Буратино: «На жадину не нужен нож – ему покажешь медный грош и делай с ним, что хошь!»?

– А с чего ты решила, что он патологически жаден? – усомнился Тамерлан в Тасиной версии.

– Только жадный идиот мог так глупо подставиться с плагиатом на Первом канале, – пожала плечами Таисия, констатируя очевидный факт.

– Все равно. Если он украл твою подругу, не должен вести себя так беспечно.

– Он же не предполагает, что кто-то его вычислил. Наверняка считает, что никто в жизни не догадается. Вот если бы им полиция интересовалась, тогда да.

– Ладно, звони теперь своему родственнику. Думаю, будет лучше, если вы приедете заранее и сядете в засаде так, чтобы ресторан хорошо просматривался. Заодно увидите, на чем Киселёв приедет, и сможете сориентироваться. Да, кстати, сразу же скинь мне эсэмэску, как только его увидишь: во что одет, как выглядит. А то вдруг я его не узнаю.

– Ладно, но только брату я позвоню из дома. Поздно уже, по домам пора, – лениво поднимаясь с дивана, проговорила Таисия, стараясь не встречаться взглядом с Тамерланом.

– А вдруг он не сможет? Тогда придется операцию переносить, – не поддался ей Тамерлан. – Звони сейчас, – и перекрыл ей выход из кабинета.

Глупейшая ситуация, занервничала Таисия. Есть шанс опозориться либо перед Тамерланом, либо перед Никитой. Но делать было нечего – назвался груздем – полезай в кузов. И Таисия достала мобильник.

Чтобы Тамерлан не видел ее страха и смущения, она отошла с телефоном к окну и скрестила пальцы наудачу.

Никита согласился на удивление легко.

– Да нет вопросов, проследим. Давай я тебя у работы подхвачу. Ты в центре сидишь? – даже не вдаваясь в подробности предстоящего дела, спросил свежеприобретенный родственник, хотя и не родственник вовсе.

– Да, в районе Остоженки. Я тебе эсэмэской адрес скину, – пытаясь справиться с сердцебиением, проговорила Таисия.

– Все, лады, завтра в шесть у тебя. Думаю, что по пробкам за час до ресторана доберемся, – проявив чудеса покладистости и добродушия, завершил разговор Никита.

– И как? – с интересом спросил Тамерлан, разглядывая разрумянившееся лицо Таисии.

– Все в порядке. Он поможет, – с облегчением улыбнулась Таисия.

– А он точно твой брат? – проявил несвойственную ему бестактность и подозрительность Тамерлан.

– А что? – сразу вспыхнула Таисия. Правда, в следующую минуту одернула себя и обычным голосом пояснила: – Не совсем. Сын новой жены отца.

– Фью! – присвистнул Тамерлан, забывая о румяных щеках своей компаньонки. – Ничего себе темпы! Я думал, ты все еще смелости набираешься с отцом поговорить, а ты уже и с новыми родственниками подружилась. Молоток, теперь я за тебя спокоен. – Тамерлан откинул голову назад, слегка прищурил глаза и выставил руку вперед, словно ощупывая Таисию на расстоянии. – Ну, точно. Скоро худеть начнешь, и вообще перемены в жизни ожидаются, причем существенные, – с загадочным выражением лица заключил экстрасенс, многозначительно поднимая вверх палец.

– Что значит существенные? Ты о чем? – тут же заглотила наживку Таисия.

– Поживешь – узнаешь, – с довольной улыбкой пояснил Тамерлан. – А теперь давай топай, уже десятый час, домой пора.

И вытолкал Таисию за дверь.

Проснулась Таисия с предчувствием чего-то чудесного. Именно такое настроение бывало у нее в детстве под Новый год. Ожидание чуда – вот как это называется. Давно забытое, теплое, волшебное ощущение, память детства. Таисия оглядела залитую утренним золотистым светом комнату. Солнце, пробиваясь сквозь старенькие кремовые шторы, заливало пространство мягким приглушенным сиянием. Она сладко потянулась и постаралась сообразить, с чем связано ее настроение. Премьера? Нет. Праздник? Тоже нет. Встреча с Киселёвым! Тоже нет. Дальше в голову пришли другие персонажи сегодняшней операции – Тамерлан и Никита.

И тут Таисия в приступе паники вскочила с кровати, мгновенно забыв о своих волшебных ощущениях. Что же ей надеть? Подобные волнения были ей прежде настолько чужды, настолько будоражили, что Таисия, подстегнутая свежестью ощущений, вдруг осознала, да-да, впервые в жизни осознала себя женщиной, а не существом, ставящим в графе «пол» галочку возле буквы «ж», потому что так в свидетельстве о рождении указано. Сердце билось учащенно, щеки горели, губы то и дело расплывались в глупой улыбке, а самое главное – она вдруг стала ощущать свое тело как часть натуры. Раньше она воспринимала себя как синтез мыслей, чувств, переживаний, знаний, воспоминаний, ее физическое тело было временной упаковкой для всего этого багажа, чем-то не очень эстетичным, недостаточно комфортным, но необходимым. Теперь оно вдруг стало неотъемлемой частью ее «я». Таисия Конопелькина была во плоти. В своей плоти, живой, упругой, родной, и эта плоть была такой же частью ее личности, как мысли и чувства. Удивительно, Таисия прислушалась и услышала биение своего сердца, провела рукой по бархатистой смуглой коже и встряхнула густыми длинными волосами. Волосы рассыпались по спине сверкающими волнами до самого пояса. Как красиво! Таисия, словно пятнадцатилетняя девчонка, с удивлением рассматривала себя в зеркале, как будто увидела впервые.

А возможно, так оно и было. Обычно она не любила смотреть на себя в зеркало. На что там любоваться? Нос-кнопка, глазки, ротик и тонна жировых складок? Так, взглядывала вскользь – не помята ли юбка, не вылезают ли прядки из прически, не сборит ли свитер на спине, и все. Теперь ей вдруг захотелось рассмотреть себя всю. Она сбросила ночнушку. Откинула назад волосы. И, подойдя к зеркалу, впилась в себя жадным взглядом.

Шея округлая, конечно, полновата, и второй подбородок наметился, но пока все еще вполне в норме, чуть-чуть убрать. Таисия растопырила большой и указательный пальцы и подтянула второй подбородок. Овал лица приятный, скулы не широкие, и волосы удачно оттеняют цвет лица. Он всегда у нее был здоровый. Плечи. Вот плечи и спина подкачали, они с детства оставались ее проблемными зонами. Полные, широкие и загривок толстый, словно она туда запасы для зимовья набивает. Но его удачно скрывают волосы. Если их, конечно, не убирать в пучок, как она до сих пор делала. Больше не стоит. Лучше их немного укоротить и носить распущенными.

Теперь грудь. Нет, без бюстгальтера смотреть на нее Таисии не нравилось – большая, тяжелая. Таисия вздохнула. Тут уж ничего не поделать. Дальше талия. Таисия втянула живот, тугой, круглый, висящий перед ней, как курдюк. «Это ж надо было такой наесть», – с досадой подумала она, поворачиваясь в профиль. Но если его не распускать, то жить можно. А вообще пора прекратить жрать и начинать двигаться. Ей двадцать шесть лет, а превратила себя в бабищу сорокалетнюю. Фу, позор! А вот ноги и бедра у нее ничего. Очень даже ничего. И зачем она накупила себе этих жутких расклешенных длинных юбок? Они делают ее еще толще и мощнее, скрывая достоинства и подчеркивая недостатки. Таисия накинула халат и полезла в шкаф.

Джинсы, джинсы. Ох! Вот они. Фу, какие страшные, бесформенные и толстые. Сплошное уродство. Зачем она такие покупала? Таисия сморщила брезгливо нос, но в джинсы все же полезла. Да-а… На заднице мешком висят, ноги в них как бочки. Гадость. Таисия быстренько их стащила и посмотрела на вешалки. Юбки, юбки, платья. Все немодное, старушечье.

На работу Таисия опоздала. Плюхнулась за стол, открыла компьютер и, вместо того чтобы заняться делом, открыла Гугл и набрала: «Модная одежда пятидесятого размера». Перед обедом она заглянула к начальству и сообщила строгим голосом.

– Ухожу на интервью, сегодня уже не вернусь.

Никто не возразил. Таисия была сотрудником ответственным, трудолюбивым и добросовестным. На интервью так на интервью, никто даже и не подумал спросить, на какое и с кем.

На встречу с Никитой Таисия явилась в новых модных слаксах, в блузке, подчеркивающей ее грудь и скрывающей по возможности живот, и в ярких босоножках на высокой гейше. Волосы ее свободными волнами рассыпались по спине, а легкие пряди шевелил летний ветерок, на лбу сидели солнечные очки, стоившие три копейки, но очень ей идущие. Чувствовала себя Таисия на миллион долларов. И чего ради столько лет она пряталась от жизни, рассуждала Таисия, легко шагая по тротуару и ловя на себе заинтересованные взгляды. Конечно, эти взгляды в основном принадлежали представителям кавказских республик, но это не важно. Раньше она не удостаивалась и их.

Никита стоял возле машины недалеко от офисного центра и с вялым интересом рассматривал девиц в движущемся по тротуару потоке. Таисию он не узнал.

– Богатой будешь! – цокая языком и с удовольствием разглядывая Таисию, заверил Никита. – Залезай. Ты вовремя.

Они загрузились в прохладное нутро автомобиля. Таисия не разбиралась в машинах, но это точно был «Ниссан», новенький, блестящий, большой. Значит, Никита был достаточно успешным и состоятельным. Интересно, кем он работает, размышляла Таисия, пока «родственник» отъезжал от тротуара.

– Ну, и за кем мы следить будем? За неверным воздыхателем? – вливаясь в поток транспорта, поинтересовался Никита.

Таисию от такого предположения сперва охватил приступ смеха, а потом стыда. Второе было совершенно необъяснимо.

– Нет, конечно, – беря себя в руки и опасаясь, как бы ее не приняли за неуравновешенную истеричку, возразила Таисия. – Это подозреваемый в похищении моей подруги. Она пропала больше недели назад, а полиция бездействует. К тому же вместе с ней пропала еще одна женщина.

– А почему ты решила, что он ее похитил? Они встречались, это ее бывший бойфренд? – глядя на дорогу, поинтересовался Никита.

– Нет, но у них был конфликт полгода назад. Она ему карьеру сломала.

– А вторая похищенная – ее подруга?

– Нет, посторонняя пожилая женщина, – пояснила Таисия, решив, что будет проще объяснить Никите всю историю. – Понимаешь, их похитили около двух часов ночи в самом центре Москвы, в районе Вспольного переулка. Машка шла домой от подруги, а вторая женщина хотела перенестись назад во времени. Да-да, – торопливо согласилась Таисия, – полный бред, но это правда. Я случайно познакомилась с экстрасенсом, который ее туда отправлял. В смысле, в прошлое. Он, по-моему, и сам не очень в это верит, потому что теперь мы занимаемся поисками вместе. Ведь если они исчезли в одном и том же месте в одно и то же время, наверняка между ними есть связь, – энергично объясняла Таисия, то ли убеждая себя, то ли добиваясь одобрения Никиты.

– Логично, – кивнул Никита. – А раньше эти женщины не были знакомы? До похищения.

– Не знаю. Возможно, были. Я хотела проверить, но не успела, – недовольно буркнула Таисия, понимая, что упустила из виду важную деталь. И ведь время было, просто из головы вылетело. – Машка работает со мной в издательстве, а Зоя Борисовна – в Музее имени Глинки. Машка там бывала. Обе они по специальности музыковеды. Так что… Завтра же обязательно выясню, – решительно договорила Таисия, хмуря брови.

– Да ладно, не расстраивайся, со всяким бывает, ты же не профессиональный сыщик, – взглянув на нее, утешил Никита.

– Ты тоже, но ведь заметил, – недовольно буркнула Таисия, переживая из-за собственной опрометчивости, особенно было обидно опростоволоситься перед Никитой. Она себе казалась этакой утонченной интеллектуалкой на фоне громоздкого недалекого Никиты. Хотя с чего она взяла, что он недалекий? Может, он кандидат физико-математических наук, а рост и вес – это просто наследственность.

– А кем ты работаешь? – решила удовлетворить свое любопытство Таисия, не откладывая дело в долгий ящик. Надо же, в конце концов, понимать, с кем имеешь дело, – кто ты по специальности?

– Я университет МВД окончил, – производя сложный объездной маневр, проговорил сквозь зубы Никита. – Следователь – моя специальность. Но сейчас из полиции ушел, тружусь в частной структуре, – закончил он нормальным голосом, снова вливаясь в поток транспорта.

У Таисии было такое ощущение, будто ее из шланга окатили ледяной водой.

– Чего же ты молчал до сих пор? – вытаращившись на «родственничка», спросила Таисия. Какую, должно быть, дуру она тут из себя строила? Розыск они ведут, экстрасенс с музыковедом. И зачем она только ему позвонила? Больше некому было, подсказал внутренний голос. Точно.

– Ты раньше не спрашивала, – пожал плечами Никита. – А какая разница, раньше или сейчас?

Да вообще-то никакой, приходя в себя, согласилась Таисия. Наоборот, здорово, что у нее такой знакомый нашелся. Может, что умное посоветует?

– Слушай, раз ты такой специалист, поделись профессиональным мнением по нашей ситуации, – приходя в обычное свое уравновешенное состояние, попросила Таисия и выложила все известные ей подробности. Никита изредка перебивал ее, задавая уточняющие вопросы.

– Во-первых, никаких переходов во времени, – категорично заявил Никита, – во-вторых, их одновременное исчезновение – тоже вопрос спорный. Например, твоя подруга могла пропасть не на углу Вспольного, а у собственного дома, а вторая дама – по дороге на Вспольный. Это примеры, вариантов может быть множество. Ни фактов, ни свидетелей у вас нет, – веско проговорил Никита. Выглядел он при этом очень солидно, серьезно, внушительно. Почему ей казалось, что он должен работать автослесарем или еще кем-то в том же роде? Глупость.

– Далее. Если все же допустить, что исчезли они в одном и том же месте, то, скорее всего, одна стала свидетелем похищения другой и за это поплатилась. Найдете одну – найдете вторую. Тут вы правы. Но шансов, что именно эта версия верна, пятьдесят на пятьдесят.

– Что же делать? – приуныла Таисия. Ей-то еще час назад казалось, что они уже на пороге разгадки.

– Пока проверим версию о вашем шарлатане Киселёве, а там видно будет. – Никита уже искал место для парковки.

Оказывается, они прибыли на место.

– Вон Тамерлан заходит, – оживилась Таисия, увидев входящего в ресторан приятеля. Сегодня он выглядел щеголем. Голубой пиджак, бирюзовые брюки, розовая рубашка. Яркий, элегантно-небрежный, успешный – настоящий продюсер.

– Смазливый парнишка. Экстрасенс, говоришь? – скептически отметил Никита с едва уловимой нотой недоброжелательности.

– Да ты не думай, – вступилась за компаньона Таисия. – Он нормальный парень, хотя и со странностями. Это он для поддержания образа так вырядился, – заверила Таисия, в глубине души считая, что Тамерлану его прикид очень идет.

– Да, все они приятные, – барабаня пальцами по рулю, сказал Никита, но в голосе слышалось явное несогласие.

– Ты экстрасенсов не любишь или тебе непосредственно Тамерлан не понравился? – проявила свою обычную любознательность и интерес к чужим делам Таисия, разворачиваясь на сиденье.

– Ах, его Тамерлан зовут, – еще менее добродушно заметил Никита.

– Да, – подтвердила Таисия, не смутившись. – И это его настоящее имя. Мама соригинальничала.

– Ну-ну.

– Так в чем дело? Чем тебе экстрасенсы насолили, вроде ты не впечатлительная дамочка, чтобы к ним обращаться, – не слезала с него Таисия.

– Вот именно, не впечатлительная дамочка, – отводя от нее сердитый взгляд, проворчал Никита.

– Ах вот в чем дело! – понимающе усмехнулась Таисия. – Личная драма. Девица обожала экстрасенсов, ты обожал девицу, а один из них не одобрил ваш союз, и свадьба распалась, так, что ли? – бодро и бестактно спросила Таисия, заглядывая Никите в лицо.

– Почти, – пальнул в нее глазами Никита. – Жену увел.

– Это хуже. Но Тамерлан чужих жен не уводит, можешь расслабиться. – Некоторая черствость в амурных вопросах была присуща Таисии всю жизнь. Может, оттого, что самой ей никогда не приходилось испытывать мук любви и ревности, и другим сочувствовать было сложно.

В самом деле, что за ерунда – жена ушла? Подумаешь, потеря. Вон он сидит, здоровый, симпатичный, небедный, молодой, и парится из-за ерунды, а вокруг толпами ходят смазливые неустроенные девицы. Да любая на него кинется, не глядя, только свистни. Тоже мне трагедия. Таисия взглянула на Никиту и высказала вслух свои соображения, чтобы не строил из себя великого страдальца. Никита ее доброго порыва не оценил, а только еще больше надулся и выглядел теперь как великовозрастный карапуз, которому мама не купила обещанную машинку.

И ладно, само пройдет, решила Таисия и сосредоточилась на деле. Киселёв должен был появиться с минуты на минуту.

Явилась несостоявшаяся звезда эстрады вовремя.

Выглядел Авантандир-Киселёв каким-то потрепанным, от былого лоска и следа не осталось. Короткая стрижка, не очень аккуратная и не очень модная, скромные джинсы, худощавый, движения суетливые. Таисия едва успела предупредить Тамерлана, как Киселёв юркнул в двери ресторана, как-то неуверенно и воровато озираясь.

– Что ты думаешь? – спросила Таисия своего специалиста.

– Ничего, – ответил Никита. – Парень как парень, выясним, где живет, и нагрянем с визитом. Вот тогда видно будет.

Это «нагрянем» Таисии очень понравилось, помощь им с Тамерланом не помешает. Тем более такого профессионала, как Никита. Она с уважением взглянула на его загорелые мускулистые руки. Такими руками он Киселёву шею в два счета свернуть может.

Отличная идея пришла Таисии в голову, когда она решила обратиться именно к Никите. Да и знакомство с ним произошло как нельзя кстати.

– А как там отец? – забеспокоилась вдруг Таисия, сообразив, что ни разу о нем не вспомнила за весь вечер. Неудобно как-то получилось.

– Нормально вроде. Я его пару дней не видел. Мать вернулась из командировки, так что я теперь у себя, – отстраненным, чуть сердитым тоном ответил Никита.

Ясно, обиделся. Рассчитывал, что я его плач о жене буду слушать и слезы платочком промокать, заключила Таисия, но предпринимать нечего не стала. Не любила она все эти любовные сопли. Возможно, поэтому у нее и отношения с подругами испортились. Когда у подружек начались романы, выяснилось, что Таисия – самая неподходящая компания для их обсуждения. И подруги отдалились, а потом повыскакивали замуж, а некоторые даже успели развестись и снова выйти замуж.

Таисия вспомнила, как однажды ее лучшая подруга Оля Капица, поссорившись в очередной раз со своим ухажером, прибежала к Таисии вся в слезах в надежде на сочувствие и наткнулась вот на такой холодный прием. Она тогда очень обиделась и сказала, что Таисия жестокая и бессердечная, и после этого они недели две не разговаривали, хотя жили в одном подъезде и каждый день в лифте сталкивались.

Может, это тоже из-за отца? То есть из-за его ухода из семьи?

– Смотри, вышел! – толкнул Таисию в бок Никита.

Ох, она уже и забыла, что они здесь делают.

Киселёв действительно вышел из ресторана и нырнул в толпу по направлению к метро.

– Придется машину бросать, – недовольно проворчал Никита, и Таисия в этот момент пожалела, что так холодно отнеслась к его проблемам. Преследование объекта на метро – дело хлопотное. А вдруг Никита закапризничает и откажется?

Не отказался. Вылез из машины и потопал следом за Киселёвым. Позади, подворачивая с непривычки ноги, поспешала в своих новых босоножках Таисия. Чтоб им провалиться!

Ехали долго, до «Петровско-Разумовской», потом еще на маршрутке.

– С финансами у парня туговато, – трясясь в маршрутке, проворчал Никита. – В какую даль забрался.

По городу вслед за ними пробирался Тамерлан на машине, чтобы по окончании операции отвезти их обратно к ресторану.

Киселёв хвоста не замечал, бодро топал к дому, Таисия с Никитой – за ним. Возле самого дома Никита прибавил шагу и максимально сократил расстояние до объекта, при этом подтянул к себе Таисию и, крепко обняв за плечо, прижал к своему боку.

– Ты с ума сошел! Отпусти сейчас же, – уперлась ему в печенку локтем возмущенная девица.

– Помалкивай, это для конспирации, – прошипел ей в самое ухо Никита, щекоча ухо своим дыханием. И еще прибавил шагу, так что в подъезд они вошли, наступая объекту на пятки.

– Вам какой? – равнодушно скользнул по ним взглядом Киселёв, протягивая палец к кнопкам.

– Последний, – бросил через плечо Никита, всем видом демонстрируя интерес исключительно к своей спутнице.

Он рассматривал ее лицо, теребил пушистые пряди волос возле виска, и от нарастающего эротического напряжения крошечная кабина лифта, кажется, готова была разорваться. Даже Киселёву было рядом с ними неловко, он то и дело отворачивался. Таисия понимала, что нужно подыгрывать, но давалось ей это тяжело. Она то и дело встряхивала головой, стараясь отстраниться от родственничка, поджимала нервно губы и чувствовала неуместный жар в груди. Хоть бы этот треклятый лифт уже приполз на нужный этаж, молила она, прислушиваясь к неторопливому скрипу старого механизма.

К счастью, все рано или поздно заканчивается, закончилась и эта дурацкая поездка. Лифт подпрыгнул и остановился, со скрежетом открывая двери. Седьмой, выдохнула Таисия.

Киселёв поспешно вышел. Никита с Таисией тоже, предварительно нажав кнопку девятого этажа. Грохот лифта перекрыл шум шагов на лестничной клетке. Киселёв заметил их, лишь распахнув дверь квартиры.

– Вы кто? Вам чего? – испуганно взвизгнул он, обернувшись, когда Никита попытался вдавить его в распахнувшуюся дверь квартиры.

– Заходи-заходи, не стесняйся, – пробасил Никита, заталкивая внутрь Киселёва, за ним Таисию и захлопывая за всеми дверь.

– Вы кто такие? Вам что от меня надо? – пыжился, вытягивая тощую шею, не на шутку перепуганный парень.

– Что надо? – неспешно повторил за ним Никита, проходя в комнату давно не ремонтировавшейся однушки. Старые бумажные обои бахромой топорщились на затертых углах в прихожей и возле дверных коробок. Серо-синий плиточный линолеум кое-где отклеился, и плитки болтались по полу. Потолок пожелтел от времени. Мебель была столь же жалкой, как и сама квартира. Повсюду валялись какие-то вещи, пустые бутылки, банки из-под пива, диски, еще какой-то хлам. Выцветшие на солнце до неопределенного буро-зеленого цвета занавески держались на нескольких прищепках и были сколоты между собой булавками, чтобы не расходились.

– Богато живешь, – держа парня крепкой рукой за плечо, чтобы не вырвался, заметил Никита. – Присаживайся, малыш, разговор есть, – и, обернувшись к Таисии, кивнул на кресло у себя за спиной. – Итак, – нависнув над перепуганным Киселёвым и опираясь о потрескавшиеся деревянные подлокотники едва живого кресла, проговорил Никита. – Догадываешься, зачем мы здесь?

Киселёв кивнул, сглатывая, отчего его тощий крупный кадык перекатился под желтоватой кожей, словно яблоко.

– И где она? – обманчиво-доброжелательным голосом спросил Никита.

– Нет сейчас, совсем ничего нет, честное слово, – тряся головой и выпучивая глаза, забормотал Киселёв, пытаясь приподняться в кресле. – Я пустой, клянусь! Но мне должны, честно, должны! Я рассчитаюсь. Я большую партию толкнул, только деньги еще не получил, честно!

– Чего ты заладил, честно да честно? – толкая его обратно в кресло, проворчал Никита. – Кто же товар вперед денег отдает?

Таисия сидела за спиной у Никиты, внимательно вслушиваясь в их разговор, и никак не могла понять, о какой ерунде они беседуют. Почему Никита про Машку не спрашивает? Какое им дело до каких-то денег? Но встревать в разговор она боялась. Уж больно энергично взялся Никита за дело. У нее бы так не вышло.

– Так я же говорю, партия большая, у них бабок сразу не было, но они отдадут, честное слово, отдадут, – взволнованно обещал Киселёв.

– Ага, отдадут, а потом еще наподдадут, – кивнул Никита. – Кому толкнул и за сколько?

– Кольке Свистуну и мужику из Мурманска, его Слащавый зовут, – охотно поделился Киселёв. За кого он их принял, было неясно.

– Хорошие имена, внушающие доверие, – с иронией констатировал Никита. – И когда обещали рассчитаться?

– В конце недели, – дрожащим, перепуганным голосом пояснил Киселёв.

– Значит, жить тебе осталось до конца недели, – усмехнулся Никита.

От его усмешки Киселёв побледнел почти до синевы, руки у него задрожали так, что даже слышно стало, как локти стучат о подлокотники.

– С этим пока все. Вопрос временно отложим, – внимательно следя за своей жертвой, проговорил Никита. – А теперь, друг любезный, расскажи о девице.

– О какой девице? – нервно заморгал Киселёв, кажется, искренне стараясь сообразить, о чем идет речь. – О Ленке, что ли? Так я ее давно не видел, я у нее не брал ничего, да и вообще…

– Я не о Ленке говорю, – ласково и спокойно пояснил Никита. – Я говорю о Марии Семизеровой, которая год назад помогла тебе слиться из шоу-бизнеса.

– Семизерова? Какой шоу-бизнес? – бессмысленно таращился на него парень.

Никита молчал и смотрел на заикающегося Киселёва пристальным взглядом, отчего тот еще больше нервничал. Таисии его даже жалко стало. Теперь она поняла тактику Никиты. Тот умышленно позволил Киселёву принять их за людей, которых он по-настоящему боится и которым, очевидно, должен много денег, а потом, деморализовав противника, перешел к вопросу, не столь очевидному и трудно доказуемому. Профессионал. Они бы с Тамерланом так ни в жизнь не справились.

– Фото, – коротко распорядился Никита, протягивая за спину руку.

Таисия торопливо вскочила с кресла.

– Вот, – вложила в протянутую руку фотографию и с облегчением плюхнулась назад в кресло. Даже вспотела от волнения. «Представляю, каково сейчас Киселёву», – выдохнула она, утирая лоб.

– Узнаешь? – Никита сунул Машкину фотографию под самый нос подозреваемому.

– А кто это? – проблеял Киселёв, силясь разглядеть изображение. Наконец, судя по выражению лица, он узнал Машку, потому что спросил совершенно другим тоном, нагловатым, слегка вызывающим: – А она здесь при чем?

– Так, значит, узнал, – засовывая в карман фото, кивнул Никита. – Где она?

– А я почем знаю? – Дрожь в руках Киселёва тут же стала едва заметной, мышцы тела расслабились. Было видно, что самое страшное для него осталось позади.

– Значит, киднеппинг представляется тебе детскими шалостями, наркоту толкать страшнее? – не меняя тона, уточнил Никита.

– Какой еще киднеппинг? Ты че лепишь, чудило? – развязным, вызывающим тоном проговорил еще недавно лишенный воли Киселёв. А Таисия его еще жалела. Быстро он восстановился.

– Гм, не хочешь по-хорошему, – грустно понурив голову, вздохнул Никита и без всяких предупреждений без замаха влепил Киселёву звонкую затрещину. У парня голова мотнулась так, что Таисия всерьез за него испугалась – отвалится же!

– Ты чего, ты чего творишь, придурок! Больно же! – заверещал во всю мощь своих музыкальных связок Киселёв, хватаясь за ухо и поджимая под себя тоненькие ножки.

– Это для ясности и экономии нашего общего времени, – по-прежнему глядя ему в глаза, дружелюбно пояснил Никита. Потом отлепился от подлокотников, скинул с дивана наваленное там барахло и с комфортом развалился напротив Киселёва. – Рассказывай.

– Да что рассказывать-то? Что рассказывать? – обиженно тер ухо Киселёв. – Была эта баба на эфире, узнала она музон, который мы использовали. Да, нервишки сдали! – снова начал дергаться Киселёв, вспоминая свое бесславное фиаско. – А все этот козел, спонсор мой, терпелки ему не хватило. Говорил ему: не надо на Первый канал лезть, подожди, давай сперва с концертами раскрутимся или канал поскромнее выберем, – злобно, полным слез голосом говорил несостоявшийся гений. – Так нет же, ему немедленно все подавай. Некогда ему ждать, он завтра же к президенту на прием желает, награду за вклад в искусство получать!

– Он что, действительно надеялся на награду? – высунувшись из своего угла, уточнила Таисия.

– А я о чем говорю! – истерично выкрикнул Киселёв. – И че? Чем все закончилось? Скотина, еще меня же потом крайним хотел сделать, едва ноги унес. Сволочь! – с чувством произнес Киселёв и замолчал. Свесил на грудь голову и тихонько всхлипывал от душившей его давней обиды.

– А он знал, что ты чужую музыку украл? – осторожно спросила Таисия.

– А то, – ожил парнишка. – Я что, дебил так подставляться? Его идея была. Я к нему со своей музыкой пришел, а он говорит: фуфло, не прокатит. Давай у какого-нибудь малоизвестного композитора стырим и с ней раскрутимся. Только у Чайковского не бери и у этого, как его, у Страдивари, – передразнил своего бывшего покровителя Киселёв. – А мне что? Стырим так стырим. И прокатило бы, если бы на ток-шоу не поперлись. Мы ж не в консерватории выступали, так, по клубам. А-а, чего теперь, – махнул он рукой и снова загрустил.

– Это все чудесно и познавательно, а вот куда ты Семизерову дел? – вернул всех в деловое русло Никита.

– Семизерову? Журналистку эту? – удивленно поднял голову Киселёв. – Никуда я ее не девал. Подрались на шоу, психанул, конечно, от обиды, виноват. Не на этого же борова мне кидаться было? Хотя и хотелось. Охранники нас растащили, и больше я ее не видел.

– То есть ты утверждаешь, что седьмого июня ты ее не видел, с ней не говорил и где она сейчас находится, не знаешь? – пронизывая Киселёва взглядом, как рентгеном, спросил Никита.

– Понятия не имею, – уверенно ответил тот, глядя прямо в глаза визитерам.

– Мимо, – заходя в лифт, коротко подвел черту Никита.

– Жаль, – вздохнула Таисия. – А я так надеялась, и у тебя все так здорово получилось. Просто виртуозно, – с одобрением взглянула она на своего помощника. Хотя это был большой вопрос, кто кому сегодня был помощником.

– Что дальше делать будете? Какие планы? – пропустив комплимент мимо ушей, спросил Никита.

– Не знаю. Навалимся на знакомых Зои Борисовны. У нас есть ее ближайшая подруга и старый воздыхатель, – неуверенно проговорила Таисия.

– И чем они вам помогут, если, как ты говоришь, старушка во времени перенеслась? – скептически проговорил Никита.

– Мы же договорились, что эту версию в расчет брать не будем, – немного обиженно возразила Таисия. – А станем исходить из предположения, что одну из них похитили умышленно, а вторая стала случайным свидетелем и потому тоже пропала. Поскольку нам не известно, кого именно и почему хотели похитить, будем отрабатывать обеих.

– Если только их исчезновения действительно между собой связаны, – равнодушно и как-то отчужденно проговорил Никита, выходя из лифта. – Ну что, где твой скользкий друг?

– Он не скользкий, он хороший, – жертвуя благодарностью ради справедливости, возразила Таисия. – Сейчас я ему позвоню.

Никита отошел в сторонку и смотрел на небо, всем своим видом демонстрируя, что ему наплевать и на Тамерлана, и на то, где он сейчас находится. Неприятная сложилась ситуация, Таисия такой не ожидала. А самое главное – обидно было за Тамерлана, он совершенно не заслужил подобного отношения. И, вообще, Никита ведет себя глупо, по-детски. Ведь если один врач плохо запломбировал тебе зуб, ты не считаешь, что и остальные не могут лучше. Если один мастер сделал тебе неудачную стрижку, ты же не поверишь, что и остальные не справятся. Так за что на Тамерлана навешивать чужие грехи? И потом, если бы у Никиты жену увел продавец из магазина, он бы перестал продукты покупать?

– Что? – спросил, не оборачиваясь, Никита, когда Таисия закончила разговор.

– Едет, будет минут через двадцать – пробки. – Потом она подошла к нему и нерешительно спросила: – А давно от тебя жена ушла?

Никита с удивлением обернулся:

– Три месяца назад. А что?

– Так просто. А долго вы были женаты? – Ей несложно было задавать эти вопросы, в чужую жизнь Таисия совать нос любила, просто раньше ей было неинтересно слушать про Никитину жизнь, особенно про его жену, а теперь вот стало интересно.

– Четыре года, – все еще настороженно ответил Никита.

«Я-то думала, – едва не фыркнула презрительно Таисия и добавила про себя: – «Тоже мне срок, было бы из-за чего расстраиваться». Но сдержалась и вслух спросила:

– А сколько тебе лет?

– Тридцать один. А тебе? Двадцать пять? Двадцать шесть?

– Двадцать шесть, – без всякого кокетства призналась Таисия.

– Отец говорил, да я забыл, – словно оправдываясь, сознался Никита.

Надо же, он отца называет «отец», удивилась Таисия, а потом поразилась, что ее это не задевает. Действительно, что здесь такого, они вместе прожили шестнадцать лет. Больше, чем она прожила с папой. Вот тут ей стало обидно. Почему так несправедливо? Ведь он был ее отцом, а не Никиты. Нет, сейчас она снова встанет на путь детских обид, и весь прогресс, достигнутый за время их встречи, сойдет на нет. Это она отказалась от папы, она сама его отвергла. Он не хотел расставаться с ней. С мамой – да, а с ней – нет. Это она его бросила. И, возможно, ошиблась.

– Эй, ты чего задумалась? Я ляпнул что-то не то, да? – Теперь Никита выглядел не мрачным и отчужденным, а озабоченным и виноватым.

– Нет, ничего, – покачала головой Таисия, встряхиваясь и стараясь беззаботно улыбнуться. Сейчас не время и не место для самокопаний. Потом, дома. – Так что там с твоей женой?

– Слушай, кажется, сейчас ливанет, – не расслышав ее, проговорил Никита и с беспокойством взглянул на небо. – Где твой приятель?

– Не знаю, сказал, подъезжает, – теперь и Таисия заметила, что окутавшая их тьма была вовсе не сумерками, а надвигающейся грозой. А над подъездом Киселёва, как назло, не было даже крохотного козырька. – У тебя зонт есть?

Никита молча развел руками. Действительно. У него даже борсетки с собой не было.

– Давай-ка на детскую площадку бегом, хоть под горкой спрячемся, – и он, схватив Таисию за руку, галопом рванул через ограждение. И вовремя.

Огромные капли посыпались на землю, взметая на дорожках крохотные фонтанчики пыли. Через минуту за пеленой воды не разглядеть было даже ближайшей скамейки.

– Ух ты, припустил! – с восторгом глядя по сторонам, сиял Никита, и, вторя ему, небо громыхнуло, а секунду спустя сверкнула хвостатая молния.

– А-а! – завизжала от неожиданности и страха Таисия.

– Ты что, грозы боишься? – со смехом спросил Никита.

– Не знаю, раньше я во время грозы всегда дома сидела, – втягивая голову в плечи, пискнула Таисия.

– Не боись! Все хоккей! – все так же похохатывая, успокоил ее Никита и, сграбастав в охапку, прижал к себе.

Так они и стояли. Таисия, уткнувшись ему носом в грудь, вздрагивала от каждого удара грома, а Никита веселился, восторгаясь особенно яркими вспышками молний.

– Все, на убыль пошло, – сообщил он Таисии, отрывая ее от себя. – Гроза в сторону ушла, да и дождик заканчивается.

Таисия несмело разлепила глаза. Действительно, стало заметно светлее, и дождик лил самый обычный, а вокруг горки разлилась огромная лужа.

– Ой, а как мы выбираться отсюда будем? – оглядываясь по сторонам в поисках путей отступления, спросила Таисия.

– Не боись, как-нибудь выберемся, – успокоил ее Никита, глядя в сторону. – А вон, кажется, и твой приятель крадется.

Таисия проследила за его взглядом. Во двор не спеша, точно крадучись, въезжала машина Тамерлана.

– Давай выбираться отсюда, – недовольным голосом предложил Никита и, подхватив Таисию на руки, понес через лужу.

Она от неожиданности и восторга даже пискнуть не успела, только ухватилась покрепче за его шею. Ее еще никогда никто не носил на руках. И, наверное, больше не будет, с грустью подумала она. Сколько найдется таких силачей, как Никита? А он перенес ее через ограждение и поставил на дорогу, даже не запыхавшись.

В машине он демонстративно сел на заднее сиденье и предоставил Таисии одной отчитываться об их совместных подвигах.

Павел Евграфович задумчиво постучал карандашом по скоросшивателю, провел рукой по жидким серым волосам и взглянул на Алексеева:

– Плохо.

– Как плохо? – От неожиданности Коля даже обидеться не успел.

– А так, все плохо, – дернул плечом Кочергин. – Что нового ты узнал от этой, как ее… Вайдман? Ну?

– Как же? – развел руками Николай.

– А так же, – перебил его Кочергин. – Черная машина, высокий военный. Долго я буду байки о нем слушать?

– Так, а я-то что…

– То, – резко бросил ему Павел Евграфович. Потом успокоился и закончил: – Все этого военного видели, и никто звания его не разглядел. Номера машины до сих пор не знаем. Плохо, очень плохо. А время уходит.

– А что делать? – расстроенно спросил Николай.

– Подруг Лиды продолжай трясти. Если эта Вайдман о нем знает, подружки близкие наверняка тоже в курсе. Артемьева была обычной школьницей, а значит, болтушкой. Пока у них с этим военным до дела не дошло, наверняка с подружками делилась. Нажать на них надо.

– А как?

– Так. На Петровку вызовем повесткой, живо врать перестанут, – нравоучительно проговорил Кочергин. – И еще. Что тебе еще эта Вайдман говорила? Что они пятнадцать минут разговаривали, а она за ними через окно магазина наблюдала?

– Да, – подтвердил Коля.

– Да-а, – передразнил его капитан. – А вот теперь подумай, как так могло получиться, что она за ними пятнадцать минут наблюдала, а звание и род войск не разглядела? То, что он Артемьеву приглашал куда-то, она заметила, а погоны не разглядела?

– Может, она просто признаться побоялась? – предположил Коля. – Маньяк все же, убийца. Мало ли что?

– Может, и испугалась. Тут я ее осуждать не могу, – согласился Кочергин. – Ее не могу. А тебя могу и буду. Она лицо частное, к тому же школьница, что с нее возьмешь? А вот ты, как оперативник, обязан был добыть информацию. Иначе как мы дело раскроем, если каждого жалеть будем?

– Я не каждого, – краснея, ответил Коля. – Просто она сирота, и вообще. Ситуация у нее.

– Ситуация? – кивнул головой Кочергин. – Дочь врага народа пожалел? – Коля только отвернулся. – Навел я справки об этой девице и ее родственниках, – без всякой язвительности или раздражения проговорил Кочергин. – Та еще семейка. Дедушка ее сидит благополучно в тюрьме, но не за шпионаж, а за мошенничество.

– Как за мошенничество?

– Так. Обзаведясь фальшивыми документами и кучей медицинских заключений, липовых, разумеется, старичок ходил по министерствам и ведомствам и вымогал пособия как инвалид, потерявший здоровье в борьбе за дело трудового народа, и как герой Гражданской войны, работавший прежде на предприятии их ведомства. Пособия он вымогал одноразовые, но крупные. В общей сумме набралось на несколько сот тысяч рублей.

– Ничего себе! – попытался представить себе такие деньжищи Николай и не смог.

– Да, представь себе, – сухо подтвердил Кочергин. – Вот папаша ее – другое дело. Он действительно работал до войны заведующим аптекой. Разбавлял лекарства, пускал налево дефицитные препараты, но все это не вскрылось бы, если бы его зам не написал на гражданина Вайдмана донос, на место его метил. Но донос политический. А уж когда Вайдмана взяли, тут и про лекарства всплыло. В общем, заодно с ним и жену прихватили. Она на радио работала младшим редактором. Его расстреляли, ее в лагерь. Там и умерла.

– Думаете, она знает? – робко спросил Коля.

– Мира твоя? О чем? О дедушке аферисте или о папаше-воре?

– Обо всем, – вздохнул Коля.

– Да уж, наверное, не глупее нас с тобой, – усмехнулся Кочергин. – А потому так просто расколоть ее не выйдет. Удивительно, что она вообще с тобой разоткровенничалась.

– А мне она показалась хорошим человеком, – не сдавался лейтенант, в силу возраста и неопытности, а может, просто по доброте душевной не потерявший еще веры в людей.

– Это я как раз заметил, – язвительно бросил Кочергин. – Не обольщайся, Коля, тебе по должности не положено. Ладно, Саврасову, Домнину и Орлову ко мне, с Вайдман пока подождем. Оставим на закуску. И вот еще что – вызови-ка сестру Артемьевой.

– Да она же ничего не знает, – безнадежно махнул рукой Николай.

– Пригласи.

– Орлова! – резковато, по-казенному, как чужую, вызвал Николай сидевшую в коридоре девушку.

Они пришли все вместе: Соня, Оля и Женя, он видел из окна. Хотя им было назначено на разное время. Соне – на десять утра, Оле – на одиннадцать, а Жене – так и вовсе на двенадцать. Боятся, дрожат, наверное, думают, Соня выйдет первой и все им расскажет, невесело улыбнулся Коля. Нет, девушки, не так прост капитан Кочергин.

Соня вошла в кабинет крадущейся походкой. Взглянула на Николая в поисках поддержки, но тот демонстративно уткнулся носом в бумаги – изображал глубокую занятость. Пришлось девушке идти к столу Кочергина. Тот смотрел на вошедшую строгим холодным взглядом. Дрожащую Сонечку Орлову Николаю было жалко. Но ничего не поделаешь, работа есть работа, одернул он себя, глядя, как девушка присаживается на самый кончик стула.

Сегодня ее косы были подвязаны друг к дружке корзиночкой, а пестренькое ситцевое платье, миленькое и скромное, очень шло к ее раскрасневшемуся от волнения лицу.

Кочергин с минуту молча изучал девушку своим мертвым взглядом, а потом вдруг улыбнулся, и Коля услышал, как выдохнула свой испуг Соня.

– Здравствуйте, Соня. Меня зовут Павел Евграфович, я занимаюсь расследованием обстоятельств гибели вашей подруги Лиды Артемьевой, – по-дружески, теплым голосом представился Кочергин. – Я знаю, вы были подругами, поэтому я попрошу вас рассказать, каким человеком была Лида, – простодушно глядя на девушку, сказал Кочергин.

– Каким человеком? – удивленно подняла глаза на капитана Соня.

– Да, каким человеком?

Николай видел, как в Сониной душе облегчение борется с недоверием. Наконец она снова опустила глаза и проговорила бесцветным, неуверенным голосом:

– Хорошим.

– Сказать про человека, что он хороший, все равно что про изысканное кулинарное блюдо сказать, что оно вкусное. Не сладкое, горькое или острое, а только вкусное. Понимаете? – слегка улыбнувшись Соне, упрекнул Кочергин.

Соня его улыбки не заметила, потому что еще ниже наклонила голову и после минутного колебания заговорила каким-то неживым, спотыкающимся голосом.

– Лида была ответственным человеком, активной общественницей, хорошим товарищем, – словно давая характеристику на комсомольском собрании, выдавливала из себя безликие фразы Соня. Но плохо она знала капитана Кочергина, если рассчитывала отделаться от него этим жалким лепетом.

– Хорошим товарищем? – уцепился Кочергин за последнюю фразу. – Соня, а что, по-вашему, означает понятие «хороший товарищ»? – с искренним простодушием заглянул он девушке в лицо.

Николай перестал шуршать бумажками, создавая видимость деятельности, и тоже с интересом уставился на Соню.

– Хороший товарищ, – подняв глаза от коленок к потолку, проговорила Соня, словно готовясь отвечать урок, – это надежный друг, честный, верный, который не бросит в беде, не предаст, не обманет, – все увереннее и смелее говорила Соня.

– Соня, а себя вы считаете хорошим товарищем и надежным другом? – неожиданно перебил ее Кочергин.

– Да, конечно, – тут уж Соня оторвалась от потолка и смело посмотрела в глаза Павлу Евграфовичу.

– И если товарищ доверит вам важную тайну, вы никогда его не предадите, как бы туго вам ни пришлось? – продолжил тем же добродушным, без всякого напора голосом Кочергин.

– Нет, ни за что, – тряхнула головой Соня, и маленькие светлые завитки у нее на висках подпрыгнули, словно пружинки.

– А скажите мне, Соня, – доверительно спросил Кочергин, словно советуясь с девушкой, – как должен поступить настоящий товарищ, если его друг попал в беду?

Соня тут же вскинулась, готовая дать единственно верный ответ, но Кочергин не дал ей заговорить и продолжил так же неторопливо:

– А чтобы помочь товарищу, спасти его, надо выдать его секрет. И человек понимает, что секрет этот нехороший, нечестный. И вот на одной чаше весов – спасение товарища, а на другой – глупый, стыдный секрет. И человек знает, что, если он спасет друга, выдав его тайну, тот его может никогда не простить, отказаться от него, посчитать предателем, но зато он будет спасен. А если человек будет и дальше верно хранить секрет, то потеряет друга навсегда, тот просто погибнет. Погибнет из-за того самого глупого, постыдного секрета. Вот как быть человеку в этой сложной ситуации? Как поступить верному товарищу? Что спасать, что предпочесть?

Николай слушал своего начальника не дыша и со смешанным чувством наблюдал за девушкой. А ведь действительно нелегкий выбор. Прослыть предателем, но спасти человека или хранить сомнительную верность, пожертвовав жизнью друга? Для Николая выбор был ясен. Он видел Лиду Артемьеву висящей на крюке в подвале гастронома. А какой выбор сделает Соня?

Эх, надо бы ей фото показать с места преступления, кусая губы, размышлял Николай и не знал, что предпринять. Кочергин четко распорядился: что бы ни происходило во время допроса, не вмешиваться и рот не открывать.

Соня молчала, сосредоточенно нахмурив брови и сжав в тонкую линию губы. Кочергин тихо отодвинул ящик стола и достал оттуда конверт. Вынул из него несколько фотографий и не спеша разложил на столе.

– Вот, взгляните, – суховато предложил он Соне, и Николай с облегчением выдохнул. Сообразил капитан.

Соня сперва мельком, несмело взглянула на фото, потом еще раз, и когда она дрожащей рукой взяла со стола один снимок, Коля увидел, как по лицу ее расползается ужас. Было видно, как ей хочется бросить фотографию и как она не может оторваться от нее. Кочергин, сжалившись над девушкой, пришел ей на помощь и забрал у нее из руки фото. Потом сгреб снимки со стола и прямо так, без конверта, положил их в ящик.

В кабинете установилась гнетущая тишина. Кочергин сидел, откинувшись на стуле, и выжидательно смотрел на Соню.

– Простите меня, – сказала она тихо, едва шевельнув губами, – простите. Я… не знала. Не думала, – она покачала опущенной головой, а потом, неожиданно уронив руки на стол Кочергина, разрыдалась.

Выпив воды и как следует высморкавшись, Соня рассказала следующее.

Примерно за месяц до смерти Лида пришла в школу вся сама не своя. Но девчонки сперва этого не заметили, пока не пришло время идти на физкультуру. Вот тут Лида как-то занервничала, стала жаловаться на головную боль, на живот, девочки заволновались, предложили пойти к врачу, позвонить маме, Лида вроде как согласилась. Потом вдруг отказалась. Сказала, что лучше попросит разрешения у Валентины Викторовны, учительницы по физкультуре, не заниматься в этот день.

В принципе, ничего особенного здесь не было, иногда все девочки так делали. Учительница разрешала, если речь не шла, допустим, о Зине, которая любила приврать, лишь бы не заниматься. Но Лида – другое дело. Она физкультуру любила и без причин с занятий не отпрашивалась. Но после уроков девочки пристали к Лиде – что произошло, потому что было ясно, что дело здесь нечисто. Лида весь день была рассеянной, отвечала на вопросы невпопад, смеялась как-то нервно и не всегда вовремя, на уроках была несобранна. После долгих отнекиваний Лида наконец взяла с подруг все возможные клятвы и рассказала вот что.

С ней познакомился один очень известный, очень большой человек. Ни должность, ни звание его она им не сообщила. Сказала, это государственная тайна. Но человек этот запросто бывает в Кремле и лично знаком с товарищем Сталиным. Девчонки от такого известия пришли в неописуемый восторг и стали перебирать известных героев, но Лида их одернула и сказала, чтобы они не смели этого делать, иначе им всем будет плохо. Человек этот женат, он не может рисковать своей репутацией, и с Лидой они встречаются тайно. Лидин рассказ напоминал роман в духе «Графа Монте Кристо», и девчонки буквально млели от восторга. Сомнений в правдивости Лидиного рассказа у них не было – Лида была очень красивой и всегда пользовалась успехом у противоположного пола. К тому же она была умной и начитанной и вообще была личностью одухотворенной, и все знали, что с ней даже студенты дружат.

А потом Лида сказала, что поскольку ее новый поклонник – взрослый мужчина, то и отношения у них взрослые, и вчера как раз это самое случилось, потому она не смогла пойти на физкультуру. У нее там все болит с непривычки. Рассказывая об этих подробностях, Соня ужасно краснела, косилась сердитым взглядом на Николая, ерзала на стуле и запиналась. Но кое-как все же закончила рассказ.

– То есть это произошло по их взаимному согласию? – уточнил Кочергин. – Ее не насиловали и не принуждали?

– Нет, – уверенно замотала головой Соня.

– Хорошо. И как долго длились эти отношения? Что еще вам рассказывала о своем поклоннике Лида?

– Вообще-то она мало рассказывала. И очень сердилась, когда мы к ней приставали с вопросами, – перестав смущаться и окончательно успокоившись, вела дальше Соня. – Несколько раз она говорила, что он ей дарил какие-то вещи, платья, белье красивое, она говорила, мы такого и не видели, духи. Но она не могла это все показать, потому что не могла это забрать у него, ведь дома мама, и все вещи поэтому хранятся у него.

– Как же так? Ведь Лида говорила, что он женат, как же вещи могли храниться у него? И вообще, где они встречались? – недоуменно нахмурился Кочергин, словно действительно старался понять эту нестыковку.

– Я не знаю. Может, в его кабинете? – Кажется, сама Соня о таких простых несовпадениях раньше не задумывалась.

– Да как же большой начальник мог позволить себе на работе принимать любовниц, еще и несовершеннолетних? Это уж откровенный разврат получается, – немного забывшись, крякнул Кочергин, но тут же поймал откровенно враждебный взгляд Сони.

– Никакая она не любовница! Лида – порядочная девушка! – воскликнула горячо Соня, защищая подругу.

– Хорошо, – легко согласился Кочергин. – Извините. Давайте лучше вспомним все, что говорила Лида об их встречах. Может, они вместе в театр ходили, в ресторан? Еще где-то бывали?

– Не знаю, – снова скисла Соня.

– Соня, – строго обратился к девушке Кочергин, – мне кажется, вы снова забыли, что мы сейчас с вами не просто сплетничаем, а пытаемся раскрыть убийство вашей подруги. Зверское убийство, – сердито постучав пальцем по краю стола, добавил капитан. Легкомысленная недалекая Соня начала его порядком раздражать.

– А при чем здесь Лидин поклонник? – пожала равнодушно плечами Соня. – Не мог же ее Герой Советского Союза убить! Лиду убил какой-то маньяк.

– Соня, а откуда вы знаете, что он именно Герой Советского Союза? – тут же меняя тон, спросил Кочергин ласково, почти задушевно.

– Не знаю, – пожала она растерянно плечами. – А кто еще? Раз он и в Кремле бывает, и большой начальник, и машина у него служебная, и вещи дорогие дарил, и вообще… – На лице Сони было написано искреннее, глубокое недоумение.

Действительно, в кого, кроме героя, могла влюбиться семнадцатилетняя школьница? Не в завмага же? И потом, завмаги в Кремле не бывают.

А кто сказал, что этот таинственный поклонник там бывает? Он сам? Или Лида наболтала подружкам для пущей важности? Пока что с уверенностью можно говорить только о том, что поклонник был. И, вероятно, был значительно старше Лиды.

– А сколько лет было поклоннику Артемьевой? – обратился Кочергин к Соне.

– Не знаю. Но он был уже взрослый, – в очередной раз пожимая плечами, ответила девушка.

«Эх, так бы и всыпал по первое число ремнем по попе», – сердито подумал Кочергин. Что за легкомысленное создание? Хороший товарищ, надежный друг.

Итак, возраст не определен, но явно старше тридцати. Есть машина, якобы служебная. Гм, возможно. А вот все остальное – сплошные домыслы, никакой конкретики.

– А Артемьева рассказывала вам, как они познакомились? – решил зайти с другой стороны Кочергин.

– Она сказала, он ее где-то увидел, несколько дней наблюдал за ней, не решался подойти, а потом все же подошел, и они познакомились, – припоминая давнишние разговоры, не торопясь, рассказывала Соня.

– То есть познакомились на улице, – подвел итог Кочергин.

– Да, наверное.

– А в момент знакомства он был в форме? – все тем же полным безграничного терпения голосом спросил Кочергин.

Коля в своем углу позавидовал выдержке Павла Евграфовича. Его Сонино вялое блеяние уже порядком раздражало.

– Не знаю. Она не рассказывала.

– А где же они все-таки встречались? И как Лида объясняла дома свои отлучки? – продолжал ходить по кругу Кочергин, исподволь посматривая на часы.

– Мне казалось, что у него. Только я как-то не поняла, то ли дома, то ли в кабинете, – расправляя складки на подоле платья, неуверенно произнесла Соня.

Кочергин вздохнул.

– Лейтенант, проводите девушку в соседний кабинет, пусть пока там подождет, – обратился он к Николаю, делая знаки глазами.

Николай его понял и, подхватив Соню под локоть, повел в пустой кабинет думать о своем поведении.

– А что, домой мне пойти нельзя? – с легким испугом спросила Соня.

– Пока нет, – с наигранным сожалением ответил Кочергин.

С Женей Саврасовой разговор пошел легче. Она быстрее раскололась, узнав, что Соня Орлова уже обо всем проболталась следствию, но, как выяснилось, и ее сведения о загадочном поклоннике были весьма ограниченны. Ни его звания, ни рода занятий, ни места работы Женя не знала. Видимо, Лида бережно хранила свой секрет. Все, что она рассказывала подругам, относилось либо к области чувств, либо это были мелкие подробности ее интимной жизни, очевидно, очень волновавшие девушек. И ничего конкретного.

– Незадолго до Лидиной смерти вы ничего странного за ней не замечали? Может, она поссорилась со своим знакомым? Или бывала грустной, испуганной? А может, наоборот? Не говорила, что, когда она окончит школу, они поженятся? – вдруг сообразил Кочергин.

– Нет, про женитьбу она точно не говорила, – категорически отвергла предположение капитана Женя. – Мне вообще кажется, что она к нему как-то охладела. По-моему, он ей уже не так нравился, как в самом начале.

– Почему вы так решили? – оживился капитан, а Коля от волнения даже шею вытянул.

– Последнее время она об их встречах говорила как-то неохотно, словно через силу, без радости, что ли. Не так, как в начале. Мне кажется, она его разлюбила, – поделилась своими догадками Женя.

– Скажите, а как они обычно встречались? Где? – спросил Кочергин и тут же пояснил: – Вот некоторые у памятника Пушкину встречаются, другие у Большого театра, третьи у зоопарка. А Лида?

– Где? – задумалась Женя.

Она была серьезнее Сони, и когда Кочергин объяснил ей, что о поклоннике Артемьевой следствию все известно, кажется, она даже вздохнула с облегчением и с этого момента добросовестно старалась помочь.

– Она прямо никогда не говорила, где именно. Но несколько раз она обмолвилась, что он присылает за ней водителя и тот забирает Лиду в условленном месте. А вот где именно, она не говорила, – Женя выглядела расстроенной и очень милой.

Она не была красавицей, черты лица у нее не отличались ни правильностью, ни выразительностью, но внутреннее обаяние сглаживало эти недостатки. Небольшой, круглый, похожий на кнопочку нос, пухлые щечки, карие широко посаженные глаза и россыпь неярких веснушек делали ее милой, а добродушный характер, который Коля оценил еще в Сокольниках, обеспечивал ей популярность среди друзей. «Хорошая девушка», – одобрительно подумал Коля.

– Помните, Женя, однажды в середине мая вы с Лидой и Соней стояли возле школы, и к вам подъехала машина, в которой сидели военные? – спросил Кочергин, внимательно наблюдая за девушкой.

– Не-ет. – Было видно, что Женя не врет, а действительно не помнит этого.

– Вы стояли возле ворот, разговаривали о чем-то, смеялись. Машина сперва проехала мимо, а потом вернулась и остановилась рядом с вами, – еще раз попытался напомнить Кочергин. – Может, дорогу хотели узнать?

– Не помню. Может, это без меня было?

– Может быть, – неопределенно согласился Кочергин, хотя Мира Вайдман точно перечислила, кто был с Лидой в тот день. Может, для Жени этот эпизод был незначительным и она его просто не запомнила?

– Хорошо. А как, по-вашему, вначале Лида сильно любила своего тайного поклонника?

Женя снова всерьез задумалась, Коля уже заметил за ней такую особенность. Она никогда не отвечала спонтанно. Но в Жене эта медлительность не раздражала, просто было видно, что человек продумывает ответ, а не просто хочет отделаться от собеседника.

– Вначале, мне кажется, она была всерьез увлечена им, – глядя по очереди то на Кочергина, то на Николая, рассказывала Женя, – наверное, ей льстило, что за ней ухаживает такой значительный человек. Но потом, мне кажется, она стала тяготиться этими отношениями, но просто не знала, как их прервать. Во всяком случае, когда мы спрашивали о нем, она говорила без прежнего интереса или старалась перевести тему.

– А может, она боялась его? – предположил Кочергин.

На этот раз Женя молчала дольше. По лицу ее было видно, как тщательно она перебирает воспоминания, разговоры, впечатления. Забывшись, она поднесла ко рту большой палец и принялась скрести зубами по ногтю. Николай даже передернулся, но Кочергин строго взглянул на него, и он с собой справился.

– Не знаю. Возможно, в последнее время она и выглядела несколько угнетенной, но это могло быть связано с экзаменами, волнением и усталостью. Лида была добросовестной, она усердно готовилась к каждому предмету и сдавала очень хорошо. Пока не погибла, – грустно опустив ресницы, пояснила Женя.

– Женя, подумайте хорошенько, кем, по-вашему, был Лидин знакомый? Вероятно, у вас сложилось на этот счет определенное мнение? Понимаю, что это лишь ваше мнение.

– Не думаю, что он был военным, – на удивление быстро ответила Женя. – Военный не стал бы так трусливо прятаться по углам, – в словах девушки неожиданно прозвучала смесь горечи и презрения. – Если бы это был герой, как считает Соня, ему бы характер не позволил так поступать с Лидой. На то он и герой.

– Что ж, это логично. Но ведь, кажется, у него была семья, возможно, он не хотел ранить своих близких, – предположил Кочергин.

– Если бы он не хотел их ранить, ему бы не стоило заводить романы на стороне.

Николаю показалось, что сейчас перед ним сидит не молоденькая девушка, вчерашняя школьница, а женщина, умудренная жизненным опытом и многое пережившая.

– Женя, у вас в семье была похожая история? – с сочувствием спросил капитан.

– Да, папа любил устраивать себе небольшие праздники жизни, как он это называл, – сдержанно пояснила Женя, и глаза ее изменились, из них ушла добрая смешинка. – Так он праздновал, пока в один прекрасный день мама не собрала ему чемодан. Он вернулся, а вещи в прихожей. Еще до войны это было, – чуть заметно горько усмехнулась Женя. – А он ничего, не расстроился. Чемодан взял и ушел. После войны, правда, вернулся. У него ранение тяжелое было, так что теперь ему не до гулянок было. Мама его приняла, ухаживает за ним. Живем, как соседи. Он в одной комнате, мы – в другой.

– А вам разве отца не жалко? Он же воевал, ранен был, и, вообще, как бы то ни было, он ваш отец, – глядя на Женю с удивлением, спросил Николай.

– Да, он воевал. За Родину воевал, как всякий нормальный гражданин нашей страны. И он мой отец. Но я не могу забыть маминых слез, ранней седины и того, как она прятала глаза, когда на улице случайно встречала коллег или тех женщин. Мама с папой вместе работали, он главным технологом, а она простой чертежницей, так вот некоторые из этих женщин откровенно над ней насмехались. Этого я забыть не могу, – резко и жестко ответила Женя.

– Сочувствую, Женя. И прошу извинить, что заставил вас об этом говорить, – сдержанно проговорил Кочергин.

– А что касается Лиды, я с самого начала не одобряла ее роман и говорила ей об этом. Ее знакомый мог быть руководителем большого завода, института или партийным руководителем. По рассказам Лиды, он угощал ее деликатесами, дарил дефицитные вещи, иногда даже неприличные. Вел себя, как барин. Мне, например, это слушать было мерзко.

– Почему вы раньше никому не рассказали об этом? – на этот раз строго взглянул на Женю Кочергин.

– Лида умерла. Мне не хотелось, чтобы о ней поползли грязные слухи. Я хотела, чтобы помнили о ней только хорошее, – глядя прямо в глаза капитану, проговорила Женя. – И к тому же у нее есть сестра, она учится в нашей школе, и мама. Каково будет им, если об этой истории узнают? Мы поговорили с девочками и поклялись молчать.

– Но ведь вы мешали следствию найти убийцу! – возмущенно воскликнул Кочергин.

– Нет, – уверенно возразила Женя. – Я не думаю, что этот человек имеет отношение к Лидиной смерти.

– А вот об этом судить буду я, а не вы, – жестко одернул ее капитан. – И я считаю как раз наоборот. А вы столько времени тормозили нашу работу. По большому счету надо бы вас всех троих как следует наказать. – Он сердито отвернулся к окну, стараясь взять себя в руки. – Решили они. Клятву дали! Все, свободна. Если что-то вспомните, тут же ко мне или вон к лейтенанту Алексееву. И помните, этот человек очень опасен и шутить не будет, кем бы он ни был.

– Павел Евграфович, а как вы думаете, любовник Артемьевой – это тот военный, которого с ней Вайдман видела? – пересев к столу капитана, спросил Николай.

Допросы девиц уже закончились. Разговор с Ольгой Домниной никакой новой информации к уже имеющимся сведениям не добавил. Сестру Артемьевой они пока не вызывали.

– Нет, не тянет он по описанию Вайдман на завсегдатая Кремля. Скорее всего, это доверенное лицо, ординарец, – задумчиво вертя в руках подстаканник, пояснил Кочергин. – Или вообще посторонний человек. Хотя показания старой циркачки совпадают с описаниями Вайдман, а уж эти двое сговориться точно не могли. Тогда, возможно, что и он.

– Значит, Женя Саврасова ошиблась, этот человек – военный, – кивнул Коля.

– Вот тут неизвестно. Любовник Артемьевой может быть директором оборонного завода, закрытого института, конструктором или просто аферистом и бандитом. Мы до сих пор не знаем, что за форма была на том военном, – отставив подстаканник и потирая желтушные щеки, проговорил капитан. – Что, у нас трудно форму раздобыть? А какой вес она сразу человеку добавляет? – вздыхая, проговорил Кочергин. – Знаешь что? Сбегай в картотеку и выясни, кто из нашего контингента любит военную форму надевать и кто из них на свободе сейчас гуляет. А я пока чайку соображу. И вот еще, Вайдман завтра с утра ко мне. И поменьше сиропу, она – свидетель по делу об убийстве, а врет следствию, как вся эта девичья филармония.

– Павел Евграфович, Мира Вайдман не ночевала дома, и где она сейчас – неизвестно, – распахивая дверь кабинета, сообщил Коля Алексеев. Он был бледен, суров и, кажется, напуган.

– Та-ак, – откидываясь на спинку стула, протянул Кочергин, мрачнея на глазах. – Откуда сведения?

– Вчера вечером я послал повестку Вайдман, а сегодня решил по пути на работу заехать за ней, – краснея под взглядом начальства, пояснил Николай. – Хотел поддержать, чтобы не трусила.

– Молодец. С цветами приехал? – полным раздражения голосом спросил Кочергин.

– При чем тут это? Я так, по-дружески, по-человечески. А тетка ее говорит: она вечером вышла прогуляться и не вернулась, – взволнованно проговорил Коля.

– Они в милицию заявили? – спросил Кочергин.

– Нет. Надеялись, утром придет, – покачал головой Николай.

– Документы ее на месте?

– Не знаю, я как-то не спросил, – понимая, какого свалял дурака, покраснел Коля.

– Так. Дальше?

– Я сразу ее в розыск объявил. К участковому сбегал, он уже занимается, обходит одноклассниц, в школу позвонили. Но только без толку все это, Мира ни с кем не дружила, – безнадежно махнув рукой, сообщил Коля и опустился на свой любимый стул справа от Кочергина.

– Неправильная формулировка, – недовольно взглянул на подчиненного Кочергин. – Она ни с кем не дружила в классе. А про остальных ее друзей ты откуда знаешь? Она тебе говорила?

– Нет, – удивленно поднял голову Коля. – Вообще-то ничего такого она не говорила.

– Сколько лет она в этой школе учится? – прищурив глаза, взглянул на Николая Кочергин.

– Кажется, лет пять, может, три. Раньше она с бабушкой в другом районе жила, – на ходу оживляясь, ответил Коля.

– Вот, пять, три, – в очередной раз передразнил его Кочергин. – Рысью по ее старому месту жительства и спроси у тетки, с кем она дружила. Может, есть переписка, адреса посмотри. Может, она дневник вела – изымай. Там, кстати, и про Артемьеву может быть.

– Так точно! – вскочил с места Николай.

– А уж если до вечера Вайдман не найдем, вот тогда, думаю, светит нам еще один труп в подвале.

Николай побледнел и стремительно покинул кабинет Кочергина.

– Туточки они, товарищ лейтенант. Сидят, жидята, дома, носа на улицу не кажут, – довольно ухмылялся в пушистые седые усы местный участковый с колоритной фамилией Брехуненко.

Николай от его слов только поморщился.

– Сейчас мы их, таракашек, и зацапаем, – открывая перед лейтенантом скрипучую кособокую дверь подъезда, бормотал участковый, – она здесь вчера аккурат к ночи появилась. Я с соседями разговаривал, в квартиру не заходил, – поспешил успокоить хмурого Николая бодрый Брехуненко. – Я Серафиму возле парадной подкараулил, когда она на работу шла, и у нее все и выспросил, а потом уж сынишку за Петром Михайловичем послал, приятель это мой, в шашки мы с ним по вечерам играем, когда время есть. Тоже сосед ихний. Вот он их там и караулит. А у нас с ним уговор: если они куда соберутся, он сразу форточку на кухне закроет. Так-то она у них целый день нараспашку, – чуть забегая вперед лейтенанта и угодливо заглядывая ему в глаза, докладывал вспотевший от усердия участковый. – Извиняюсь, все спросить хочу, хотя это, конечно, и не мое дело вовсе, – спросил участковый, – а что эта жиденка натворила? Я почему спрашиваю, – тут же напустив на лицо строгости, пояснил Брехуненко, поправляя усы, – я на этом участке уж почитай двадцать лет, по здоровью на фронт не взяли, так я и всю войну на посту, и деда ее помню, и папашу с мамашей. Они ж вон в том флигеле всем семейством проживали, – участковый показал сквозь чумазое лестничное окошко на приземистый трехэтажный флигель в конце двора. – Квартера у них была отдельная. И родителей помню, и бабку, царствие ей небесное, – украдкой перекрестился участковый. – Так Мирка эта всю жизнь тихоней была, все с бабкой за ручку ходила, все с нотами, маленькая, чернявая, как уголек, и только глазищами по сторонам шныркала, да вот с пацаном с ентим дружила, с Семкой-жиденышем. А как мать с отцом арестовали, Мирку с бабкой в комнату потеснили, а в остальные комнаты люди въехали, прямо в их мебеля. Я ходил, смотрел, хорошие мебеля, дорогие, мне такие и не снились. Наворовали жидовские морды, папаша-то ее, Вайдман, говорят, людей травил в своей аптеке.

Николай от этих слов снова поморщился, и приметливый участковый тут же вытянул губы дудочкой.

– Тю… Вы чего, за жидов, что ль, обиделись? Да нечего за них обижаться, гнилой народец, скользкий, это я вам как старший товарищ говорю, – утопив голову в толстый подбородок, добродушно загудел участковый и приготовился объяснить молодому оперативнику, что это за народ такой, но был прерван лейтенантом.

– Егор Еремеевич, вы бы в звонок все же позвонили, – сухо посоветовал Николай, поскольку разговор их шел непосредственно перед дверью квартиры и отчего-то был ему остро неприятен.

– И то верно, – спохватился участковый, нажимая нужную кнопку звонка. – Это я Петру Михайловичу, чтобы, значит, не тревожить парочку раньше времени.

Дверь распахнулась, из-за нее высунулся невысокий сутулый старичок с реденькими серовато-белыми волосами, с висевшими на кончике носа очками, в опрятной голубой застиранной рубашке и в сером пиджачке.

– Проходьте, – махнул он коротко ладошкой и тихонько прикрыл за гостями дверь, – у себя они. Семка несколько раз на кухню выходил, а она не показывается, – отчитался Петр Михайлович.

– Где их комната? – глядя в темные недра коммуналки, спросил Николай.

– Вона, третья слева, – двинулся по коридору услужливый Петр Михайлович.

– Погодите, – остановил его за рукав пиджака Николай. – Я сам. Хотя нет. Лучше вы постучите, а уж дальше я сам.

Петр Михайлович покорно кивнул и осторожно стукнул в дверь двумя коротенькими робкими ударами.

Николай даже сквозь дверь почувствовал, как в комнате все замерло, хотя в ней и раньше было тихо.

– Кто там? – спросил из-за двери ломкий юношеский голос.

– Сёмочка, это я, Петр Михайлович.

Ответа Николай ждать не стал, а открыл дверь и решительно вошел в комнату.

Высокий худенький мальчик стоял возле кровати, из-за него выглядывало настороженное лицо Миры Вайдман.

Николай, не оборачиваясь, закрыл за собой дверь. В длинной, как чулок, неуютной комнате было сумрачно, занавески были сдвинуты, вероятно, в целях маскировки. На столе чайник, хлеб, две чашки.

– Она ничего не сделала, она просто в гости пришла, – заслоняя Миру нескладным телом, порывисто проговорил мальчик. Впрочем, уже и не мальчик, школа-то позади.

– Ничего, – согласился Николай. – Только ее тетя с дядей от волнения места себе не находят, и в МУРе ее сегодня ждали, – глядя мимо Семена на торчащее ухо Миры Вайдман, проговорил Николай.

Николай спокойно ждал, Семен стоял, молча заслоняя собой Миру, и не знал, что еще предпринять. На лице его были написаны отчаяние и растерянность, большие прозрачные уши покраснели, а худые руки с длинными музыкальными пальцами едва заметно подрагивали. Мира пряталась за Семеном и, кажется, вылезать из-за спины спасителя не собиралась.

– Мира, во время нашей последней встречи мне показалось, что вы храбрая и решительная девушка. Может, хватить прятаться? Я пришел один, хватать вас не собираюсь, просто хочу побеседовать, – по-дружески, ровным голосом проговорил Николай. Поведение Миры его разочаровало. Ему-то показалось, что он смог в прошлую встречу завоевать ее доверие, почти подружиться с девочкой. Оказывается, нет.

За спиной Семена послышался легкий шорох, и Мира, чуть передвинувшись на кровати, показалась Николаю. Сегодня она была бледнее обычного, с огромными синяками под глазами, вся осунувшаяся.

– Мира, что с вами? Чего вы так боитесь? – всматриваясь в лицо Миры, спросил Николай.

Он огляделся, увидел справа обеденный стол со стульями и, выдвинув один, присел, не дожидаясь приглашения. Семен продолжал топтаться рядом с Мирой, не зная, на что решиться. За дверью слышалось дыхание участкового и Петра Михайловича, иногда оттуда доносились тихие звуки возни.

– Мира? – спустя несколько минут позвал Николай, потеряв надежду что-то услышать.

– Я не хочу с вами идти. И домой не хочу, – тихо проговорила, почти прошептала Мира. – Мне надо было уехать. Я так и собиралась, я за деньгами пришла, занять хотела, – голос Миры становился громче, и в нем стали ясно слышны рвущиеся наружу слезы. – Меня Сема не пустил, сказал, все обойдется.

При этих словах Сема еще больше занервничал, он перетаптывался возле Миры с несчастным видом, желая оправдаться и стесняясь Николая.

– Это глупо, – покачал головой Николай, жалея обоих. – Вы свидетельница по особо важному делу. Да вас бы в два счета нашли, хоть в поезде, хоть где. – Тут он немного преувеличил. Если бы Мира осуществила свое намерение, найти ее было бы сложно. Конечно, если бы Семен не раскололся. А на это надежды было немного. Значит, все-таки нашли бы.

– Мира, к чему все это? Зачем? Вы свидетель, а не подозреваемая. Чего вы так боитесь? – искренне недоуменно пожал плечами Николай.

– Может, боюсь того, что случилось с Лидой? – вскинув на него глаза, воскликнула Мира.

Та-ак. Надо ее отсюда увозить, и прямиком к Кочергину. Эх, жалко он без машины, и телефона в квартире нет, волновался Николай, видя, что девушка находится именно в том состоянии, когда опытный оперативник сможет от нее получить любую информацию. Лучше это сделать на Петровке, подальше от посторонних ушей.

– Егор Еремеевич, – выглянул за дверь Николай, – позвоните, пожалуйста, по этому номеру, капитану Кочергину, скажите, что я нашел Вайдман, пусть срочно пришлет машину. Срочно! – тихо, но выразительно добавил Николай, и участковый, выпучив глаза и тихо агакнув в ответ, помчался выполнять распоряжение.

Мира с Семеном сидели молча, прижавшись друг к другу.

– А можно мне с ней поехать? – минут через десять спросил Семен.

– Можно. Но ждать придется на улице, – неохотно согласился Николай, понадеявшись, что ему за это не влетит.

– Ну что, Мира, здравствуйте, давайте знакомиться, – поднялся навстречу капитан Кочергин. Он, как всегда, каким-то седьмым чувством выбрал линию поведения с незнакомым человеком. Сердцу, ему виднее, его слушаться надо.

Мира, суровая, замкнувшаяся, готовая к встрече с врагом, на дружелюбный прием никак не отреагировала. Ее глаза словно не воспринимали Кочергина как одушевленный предмет, а смотрели на мертвое отображение вроде открытки.

Капитан взглянул на Николая. Тот взял Миру за руку и усадил на скрипучий, обтянутый черным вытертым дерматином стул.

Николай уже успел коротко переговорить с Кочергиным, пока Мира оставалась в коридоре под присмотром дежурного. Оставлять ее одну он боялся. Было совершенно неясно, что может прийти девушке в голову и на что она может решиться от отчаяния.

Пока они ехали на Петровку, Мира несколько раз переходила от приступов бурного отчаяния с безумными просьбами отпустить ее к окаменелой бесчувственности и никак не желала услышать Николая, на все лады пытавшегося объяснить ей, что ничего ей не грозит, что она лишь свидетель и никто ее обижать не собирается. И если она боится бандита, убившего Лиду, то может пожить у него, Николая, пока этого самого бандита не поймают, они с бабушкой Миру не обидят. А бандита они поймают непременно. Или если она не хочет жить у Николая, то вот можно у Семёна, чем заслужил горячую симпатию последнего.

Но, как это ни странно, Миру подобные перспективы не успокаивали. Она вообще вела себя, как помешанная, и без конца бормотала себе под нос. К тому же ее знобило, а руки и лоб у нее были, наоборот, горячие. Николай стал не на шутку опасаться, как бы она не заболела какой-нибудь страшной болезнью вроде чумы или тифа. Других страшных болезней он не знал, потому что был крепким парнем и никогда не болел ничем сильнее насморка. Но теперь, слава богу, точнее, слава труду, он сдал припадочную Миру Кочергину, и теперь пускай капитан с девицей сам возится.

– Мира, я не знаю, чего вы боитесь, но мне кажется, оттого, что вы молчите, легче вам не станет. Есть только одна возможность избавиться от страха – победить его. И мы готовы вам помочь, – стараясь поймать Мирин взгляд, проговорил Кочергин.

Он вышел из-за своего стола и сел напротив Миры, на равных. Николай стоял рядом с девушкой, положив руку на ее стул, словно желая защитить от неведомой опасности. Так они сидели какое-то время в тишине, пока девушка не начала оттаивать. Сперва она зашевелилась, потом, словно не помня, как оказалась в кабинете, осмотрелась по сторонам, только затем оглянулась на Николая и посмотрела на Кочергина.

– Вот и хорошо, – улыбнулся капитан. – Чаю хотите? С лимоном и сахаром.

Мира кивнула, и Николай помчался за чаем. Чай, как он уже заметил, был проверенным способом расслабить и расположить к себе свидетеля.

– А теперь, Мира, вы готовы говорить? – взглянув на Миру, как на старого, проверенного друга, с искренней симпатией, спросил Кочергин. Мира кивнула.

– Хорошо. Тогда расскажите нам, что за человек беседовал с Артемьевой. Звание, род войск – все, что вы заметили. И уверяю вас: мы сможем защитить вас от любого самого хитрого и жестокого бандита.

На это заявление Мира едва заметно усмехнулась. Но все же заговорила:

– Это был офицер МГБ.

– Что? – Восклицание у Коли вырвалось случайно, и он тут же получил в ответ жесткий, одергивающий взгляд капитана.

– Вы не ошиблись?

Мира покачала головой.

– Полковник, невысокий, кругловатый, с лицом таким добреньким, ласковым, – с презрительной гримасой на лице проговорила Мира.

– Как же так, вы же говорили в прошлый раз, что он был высоким, – не сдержался Николай и снова столкнулся взглядом с Кочергиным.

– Продолжайте, Мира, – ободряюще кивнул девушке капитан.

– Я видела раньше этого человека и машину, если хотите, могу сообщить номер, – глядя прямо в глаза Кочергину, проговорила Мира. – Возле дома на углу Вспольного и улицы Качалова. Я часто прохожу там, когда провожаю племянника в музыкальную школу.

Теперь лицо застыло у капитана. Его привычная желтизна словно побледнела, а глаза смотрели на Миру неподвижно, и было видно, что за ними сейчас идет напряженная работа мысли.

– А что за дом? Что там находится? Он живет там? – глядя поочередно то на девушку, то на Кочергина, спрашивал Коля. Его раздражало то обстоятельство, что из всех присутствующих в комнате он один не понимал, в чем дело.

– Да, живет, – неживым голосом ответил капитан. – Но тебе, Коля, лучше в это дело не соваться, – он украдкой взглянул на Миру, – и вообще забыть о том, что ты сейчас слышал.

– Что? То есть как? Это что же означает…

Договорить Коля не успел. Кочергин быстро встал из-за стола. Бесшумно, но стремительно подойдя к двери кабинета, резко распахнул ее, потом так же молча закрыл и вернулся на место.

– Мира, вы отдаете отчет в том, что только что сказали? – пристально глядя на девушку, спросил Кочергин.

– Да.

– Вы абсолютно уверены в том, что говорите?

– Да.

– Кому-нибудь еще вы об этом рассказывали?

– Нет. Я… мне жалко Лиду, но… Нет. Никому, – решительно качнула головой Мира и снова взглянула прямо в глаза капитана.

– Та-ак. Никому ничего не говорить, ни о каких военных не вспоминать. К нам вызывали потому, что, когда лейтенант со всеми девочками в Сокольники ездил, вас там не было. Хотел познакомиться и опросить для порядка, – быстро, четко, коротко наставлял Кочергин. – Приятелю вашему то же самое скажете. Сидите дома, занимайтесь обычными делами. Все ясно?

– Да, – твердо и уверенно кивнула Мира.

К обиде Николая, было видно, что между ней и капитаном царит полное взаимопонимание.

– Все, свободна. Проводи, Николай.

Николай ушел, а капитан Кочергин сидел неподвижно за столом и думал. О доме на бывшей Малой Никитской, нынешней улице Качалова, по Москве давно ходили слухи. Женщины и девицы обходили это место стороной. Но все эти рассказы были связаны с ужасами другого рода. Там не убивали.

Человек, живший в доме, – даже наедине с собой капитан не решался назвать его по имени, – действительно знал товарища Сталина и часто бывал в Кремле. Он мог посылать машину за понравившейся ему женщиной, принимать ее у себя и, разумеется, дарить подарки. Но убивать? Прятать труп? Подвешивать на крюк в гастрономе? Что-то здесь не сходилось.

Возможно, подруги Лиды Артемьевой правы, и тайный любовник здесь ни при чем? К тому же, по общему признанию, Лида добровольно пошла на эти отношения. Никто ее не принуждал. Что же могло случиться?

Или был в этой истории кто-то еще? Кто-то ревнивый, завистливый, ожидавший своей очереди? Могла Лида понравиться еще кому-то? Вполне. Тягаться с обитателем особняка на улице Качалова никому не под силу, но, возможно, тот, другой человек, тоже положил глаз на Лиду и терпеливо ждал своей очереди, и когда отношения Лиды с тайным поклонником закончились, вышел из тени и потребовал свое? А Лида не согласилась, и тогда…

– Догадки и предположения, – тяжело вздохнул капитан, потирая щеки, и вздрогнул от негромко хлопнувшей двери. Алексеев вернулся, проводив Вайдман. Да, девчонку понять можно. С такими знаниями не только простой школьнице в бега податься захочется. И все-таки хорошо, что она все рассказала.

– Павел Евграфович, – прокашлявшись, заговорил лейтенант, и по лицу его было видно, что добрый совет забыть о том, что слышал, не достиг его разума, – вы можете мне объяснить, что вам тут такого Мира рассказала про этот дом на…

– Цыц… – резко одернул его капитан. – Никаких адресов, никаких военных в форме, – строго приказал Кочергин, глядя в обиженное лицо Николая. – Это была ложная версия. Надо разрабатывать другую. Ясно?

– Так точно, – глядя в сторону, отрапортовал лейтенант.

– Вот и молодец. А теперь дуй домой на заслуженный отдых. О новых версиях будем завтра думать. Ах да, вызови на завтра сестру Артемьевой. Кто его знает… – задумчиво, словно себе самому, проговорил Кочергин.

Леля Артемьева была очень похожа на сестру. Во всяком случае, на ее прижизненные фотографии, потому что сравнивать живого человека с распотрошенным трупом, висевшим на крюке в подвале гастронома, было немыслимо.

Светло-русые густые волосы с легкими кудряшками, правильный овал лица, матовый, безупречный цвет кожи, зеленые глаза, большие, яркие, необычного разреза, с легкой раскосинкой, пухлые губы и стройная фигурка с высокой грудью были картинно красивы. Но в отличие от сестры Леле не хватало женственности и обаяния. Она была подвижной, слегка угловатой, совершеннейшей девчонкой, хотя разница между сестрами составляла всего год. Да вон и коленка у нее разбита, и под ногтями траурная каемка, и носок один съехал, точно она перед тем, как на Петровку ехать, по деревьям с мальчишками лазала, рассматривал девушку Кочергин. И когда на стул села, ладошки под себя засунула, словно для того, чтобы меньше вертеться. Да, кажется, сестры по характеру были очень разными. Вряд ли Леля одобрила бы роман старшей сестры со взрослым мужчиной, тем более интимную близость. А могла бы еще и маме нажаловаться. Но все же они были сестрами и жили вместе, и как бы Лида ни скрытничала, сестренка могла бы что-то узнать.

– Здравствуйте, Леля. Меня зовут Павел Евграфович, я расследую обстоятельства гибели вашей сестры, а с лейтенантом Алексеевым вы уже знакомы, – доброжелательно представился Кочергин, когда Леля устроилась на стуле и, осмотрев кабинет, удостоила его взглядом.

– Здравствуйте, – кивнула девочка, не демонстрируя ни тени страха.

– Леля, вы не могли бы мне рассказать о друзьях и знакомых вашей сестры. Что это были за люди? Кто вам нравился, кто нет, почему? Как к ним относилась Лида? Обо всех ее знакомых мужского пола, включая соседей. Все, что вспомните, даже мелочи.

– Я, конечно, могу, – покладисто согласилась Леля. – Только это долго будет. И потом, не мог же знакомый человек или сосед к тому же такое… – Леля не договорила, сглотнула, помотала головой и твердо продолжила: – Нет. Из Лидиных знакомых такого сделать никто не мог. Нет.

– Возможно, – мягко согласился Кочергин. – И все же я должен добросовестно проверить все версии.

– Ладно, – отчего-то мялась девушка. – Я могу, конечно, рассказать, хотя…

Кочергин внимательно всмотрелся в девушку.

– Леля, мне кажется, вам что-то известно об обстоятельствах гибели вашей сестры. – На этот раз голос его звучал строго и даже требовательно. – Если вам известно, кто это сделал, или вы хотя бы догадываетесь об этом, вы должны немедленно сообщить мне все известные вам факты. Во-первых, это ваш долг, а во-вторых, этот человек крайне опасен, и, если он станет подозревать, что вы что-то знаете, может случиться самое страшное! Вы меня понимаете, Леля? – настойчиво, стараясь поймать взгляд девушки, переспросил Кочергин.

– Да, – взглянув на него, кивнула Леля. – Но я не знаю, честно. – Сказав это «честно», она закусила губу, словно боялась проболтаться.

О чем?

– Леля, если вы мне сейчас же не скажете всей правды, мне придется вызвать сюда вашу мать, и дальнейший разговор пойдет в ее присутствии, а мне бы хотелось ее пожалеть.

Упоминание о маме произвело на девушку ожидаемое впечатление.

– Что вы, не надо! Она и так еле держится, все время лекарства пьет. Она очень Лиду любила! Очень! Даже, может, больше, чем меня! – горячо заговорила Леля. – Не надо ее вызывать, пожалуйста. Я и так все расскажу, хотя и обещала этого не делать.

– Обещали? Кому? – Брови капитана Кочергина сошлись в ровную строгую линию.

– Одному человеку, – опустив глаза, проговорила Леля, словно все еще раздумывая, стоит ли продолжать.

– Леля! – строго одернул ее Кочергин.

– Хорошо. Только это был секрет, и я дала слово, честное комсомольское, а теперь… – расстроенно проговорила девушка.

– Леля! – На этот раз в голосе Кочергина прозвучала сталь, а в глазах сверкнула угроза. Да что думает о себе эта девчонка?

– Этот человек подошел ко мне вчера на улице, – торопливо и испуганно заговорила Леля. – Я домой шла из булочной. Он окликнул меня по имени и сказал, что хочет поговорить о сестре. Я подошла.

– А вас не насторожило, что незнакомый мужчина останавливает вас на улице и хочет поговорить о сестре? Вы не подумали, что это может быть убийца? – глядя на Лелю с едва сдерживаемым раздражением, проговорил Кочергин. Что за безмозглые девицы пошли? Никаких нервов не хватит.

– Нет, конечно. Ведь это был офицер госбезопасности. Иначе бы я не подошла. Я же знаю, что нельзя с незнакомыми на улице разговаривать. И потом, Лида…

– Та-ак, – протянул совсем другим голосом Кочергин. – И что это был за офицер, он представился? Предъявил документы?

– Нет. Документы он мне не показывал. Просто представился, – пожала плечами Леля. – Вы же мне тоже документы не показали.

– Я сижу в своем кабинете в здании Московского уголовного розыска, у меня на двери табличка с фамилией, я вызвал вас официальной повесткой. И да, я просто представился, – едва сдерживаясь, проговорил Кочергин. – А вот лейтенант Алексеев, разговаривая с вами впервые вне здания МУРа, должен был предъявить вам свое удостоверение. Предъявлял? – обернулся он к Николаю.

– Предъявлял. А как же.

– Вот, – наставительно заметил Кочергин.

– Да, но этот человек приходил не как служебное лицо, а просто по дружбе, – пояснила Леля, глядя на Кочергина, как на тупицу, до которого все долго доходит. – Это был Лидин знакомый. Он просто подошел узнать, нашли Лидиного убийцу или нет.

– Да что вы? А вы раньше этого человека видели? Или вам Лида о нем рассказывала? – стараясь держать себя в руках, спрашивал Кочергин.

– Нет, Лида не рассказывала. Она мне про свои дела никогда ничего не рассказывала, потому что я секреты хранить не умею, особенно от мамы. А если бы мама узнала, что она со взрослыми мужчинами встречается, то наверняка бы даже выпорола Лиду, – выразительно раскрыв глаза, пояснила Леля. – Вообще-то она никогда нас не лупит, только в случае крайней нужды. За всю мою жизнь раза три, кажется, так было. Два раза меня и один раз Лидку.

– Жаль, – искренне высказался Кочергин, на что Леля тут же надулась. – Дальше, – поторопил ее капитан, всем видом показывая, что он не мама и либеральничать не станет.

– Лида не рассказывала, но Сашка, это мой друг, – пояснила Леля, слегка краснея, – он видел Лиду с этим человеком.

– Когда? – встрял в разговор Николай, которому этот самый Сашка клялся, что человека, к которому Лида садилась в машину, он не видел.

– Давно. Наверное, еще месяц назад, – задумчиво хмурясь, предположила Леля.

– А откуда вы знаете, что он видел Лиду именно с этим человеком? – спросил Кочергин, делая знак Коле, чтобы тот помалкивал.

– Сашка видел, как я с ним разговаривала, и вспомнил.

– Он тоже присутствовал во время вашего разговора? – с удивлением уточнил Кочергин.

– Нет, – ничуть не смутившись, пояснила Леля. – Мы с ним накануне поссорились, и он за мной следил, когда я в булочную ходила, караулил удобный случай помириться.

Молодец, парень – порадовался Кочергин.

– Вот. И потом, когда тот человек ушел, Сашка подошел ко мне и сказал, что видел раньше этого человека с Лидой.

– Хорошо. Об этом поговорим позже. Чего этот офицер хотел от вас?

– Он спросил, сообщили ли нам, кто убил Лиду. Я говорю, что еще нет, следствие не закончено и преступника не нашли. А он сказал, что дело уже раскрыто, просто нам не говорят, потому что оно особо секретное, и если мы хотим узнать, что на самом деле случилось с Лидой, то он может помочь по-дружески. Только ему не хотелось бы встречаться с мамой, чтобы у нее не было вопросов, откуда он Лиду знает. Потому что Лида ему рассказывала, какая у нас мама строгая, и ему бы не хотелось ее расстраивать.

– Да что вы? И он предложил рассказать все вам? – с деланым простодушным интересом спросил Кочергин, поражаясь наивности Лидиной сестры.

– Он обещал достать какой-то документ, в котором все объясняется, чтобы я могла передать маме, иначе мы никогда не узнаем всю правду о Лиде, – простодушно продолжала рассказ Леля.

– И для этого…

– И чтобы достать этот документ, заключение следствия по делу, так кажется? Он говорил, но вот я плохо запомнила, – состроив жалобную гримаску, пояснила Леля. – Так вот, ему надо было заплатить какому-то важному человеку, чтобы он снял копию с этого секретного документа, потому что вообще-то он не имеет права. Он бы заплатил сам, этот Лидин знакомый, но сумма очень большая, а у него таких денег нет, а тот на меньшую сумму не соглашается.

– Интересно…

На этот раз капитан был абсолютно искренен. Появление нового действующего лица в форме офицера МГБ, да еще вымогающего у семьи покойной деньги, было новым поворотом в деле и пахло настоящей уголовщиной. Что лично его, Кочергина, устраивало целиком и полностью. Уголовники – это его профиль.

– И о какой же сумме шла речь?

– Он прямо не сказал, сколько надо. Сказал, что очень много, – серьезно, по-взрослому вздыхая, объяснила Леля. – Но дело в том, что у нас все равно денег нет. Только на Лидины похороны. – Тут голос девушки дрогнул, впервые с начала разговора.

Надо же, а Николаю уже начало казаться, что Леля, так спокойно рассуждавшая о смерти сестры, просто бессердечная эгоистка, ни капли не любившая сестру.

– Я ему сразу сказала, что денег у нас нет и взять негде. Разве что занять, но тогда надо рассказать маме, – озабоченно поясняла Леля.

– И что же он предложил? – внимательно глядя на девушку, спросил капитан.

– Он долго думал, а потом вспомнил, что Лида ему говорила о какой-то семейной реликвии. Может, можно эту вещь продать или даже поменять на документ.

– Что же это за вещь? Она действительно существует?

– Да, – сжав в замок сложенные на коленях руки, кивнула Леля.

– Что же это?

Вот она суть, вот он корень всего случившегося, причина гибели Лиды Артемьевой, с замирающим сердцем понял капитан. Кому-то понадобилась эта самая вещь, промелькнула в голове капитана Кочергина совершенно ясная мысль. А может, даже не мысль, а чувство, уверенность, понимание.

– Что это за вещь? – повторил он еще раз.

– Это крест. Обычный золотой крест. Правда, довольно большой и украшен одним изумрудом. Красивый, старинный, – помогая себе жестами, рассказывала Леля. – Но главное не золото и не камень. Этот крест моему деду подарил сам Иоанн Кронштадтский. – Тут Леля смутилась и с сомнением взглянула на Кочергина.

– Я родился еще до революции и знаю святых отцов, и даже Закон Божий в школе изучал. Кто такой Иоанн Кронштадтский, тоже знаю, – успокоил ее Павел Евграфович. – Ваш дед лично знал старца?

– Да. Он был у него несколько раз с… – тут Леля снова замялась, потом вздохнула и закончила: – С высочайшей фамилией. Мой дед был камергером. – При этих словах она смутилась так, словно призналась, что ее дед был вором и убийцей.

– Вот как? – приподнял брови Кочергин. – И как же так случилось, что вы остались в Росси после 1917 года?

– Когда стряслась революция, дедушка был сильно болен. Сперва он долго выздоравливал, потом расстреляли царскую семью, и он опять слег от удара, а когда умер, он старше бабушки был, намного, – торопливо поправляя саму себя, рассказывала Леля, – бабушка одна с детьми побоялась выезжать. И потом Иоанн Кронштадтский, когда дарил деду крест, наказал беречь его и сказал: что бы ни происходило вокруг нас, какие бы ужасы ни пришли на Русь, крест защитит нашу семью, главное – это вера, пока Господь с нами, все будет хорошо.

– Леля, но вы же комсомолка! Как можно верить в такую чушь? – не выдержал Николай и снова получил грозный многообещающий взгляд Кочергина.

– А я и не верю, – пожав плечами, решительно возразила Леля. – Я о дедушке рассказываю.

– Хорошо, – одобрительно кивнул Кочергин и вернул разговор в нужное русло: – А как Лидин знакомый мог узнать про крест? Она сама ему сказала? Вы часто рассказываете знакомым эту историю? Может, у вас в семье принято даже показывать крест гостям?

– Что вы! – покачала головой Леля. – Я сперва сама удивилась, что кто-то о нем знает. Мама категорически запрещала кому-нибудь о кресте рассказывать. Говорила, это оберег нашей семьи и самая большая драгоценность. Говорила, что это святыня. И вообще запрещала о нем где-то вспоминать. Потому что дедушка, и Иоанн Кронштадтский, и золото, и вообще, – охотно объясняла Леля. – Мама всегда говорила, что мы обычные советские служащие, то есть она и папа. Папа погиб на фронте, уже в конце 1944-го. Он был военным инженером, мост восстанавливал, а он взорвался, немцы, отходя, его заминировали, а саперы не всю взрывчатку нашли. Папе потом даже Звезду Героя присвоили посмертно, – с гордостью, немного сбивчиво рассказывала Леля.

– То есть дедушка-камергер – это был мамин отец? – уточнил Кочергин.

– Да, у мамы братьев не было, поэтому, когда бабушка умерла, крест к маме перешел как к самой старшей. Бабушка недавно умерла. А до этого с нами жила. Вообще мама, конечно, не самая старшая была, у нее еще два брата были и сестра, но они умерли еще до революции и до Иоанна Кронштадтского. Бабушка говорила, что дедушка потому к старцу и ездил, что дети у них с бабушкой все не выживали. А потом вроде как все выжили, и революцию пережили, и войну. Никто больше не умер, – тараторила Леля, и Николай, внимательно ее слушавший, решил, что секрет такой болтушке он бы тоже не доверил. Так же, как и покойная Лида.

– То есть у вас еще есть родственники и, как я понял, тети? – решил уточнить Кочергин, чтобы окончательно не запутаться в Лелиных семейных делах.

– Да, тетя Оля и тетя Вера. И еще у меня есть двоюродные братья и сестры. У тети Веры муж жив, а у тети Оли погиб на фронте. У меня еще есть бабушка и дедушка с папиной стороны, живут далеко, в Сибири. Мы ни разу у них не были, только письма пишем, и один раз они к нам в гости приезжали. А у папы тоже есть брат и сестра, они в Сибири живут, у дяди Сережи ног нет. Ему их ампутировали, но у него…

– Так, Леля, Леля, – остановил девушку Кочергин, – давайте вернемся к кресту и вашим родственникам по маме. Поскольку папина родня о нем, как я понимаю, не знает?

– Нет, конечно! – горячо заверила Леля.

– Хорошо. Скажите, а мамины сестры никогда не возражали против того, что крест хранится у вас в доме? Может, им бы хотелось забрать его? – предположил Кочергин.

– Нет, что вы. Так решила бабушка, а у нас с ней никто не спорит. И вообще, крест – семейная ценность, а у нас он просто хранится. Это все знают, – с удовольствием объяснила Леля. Видно было, что чувствует она себя в кабинете свободно, компания ей нравится, и Кочергин, и Коля, и что скрывать ей, как честному человеку, от следствия нечего.

Побольше бы таких свидетелей. Честных, открытых, откровенных, размышлял Коля.

– Ясно. В таком случае возвращаемся к человеку из МГБ. Кстати, он вам представился?

– Да, его зовут Абрамов Леонид Сергеевич. Он капитан госбезопасности, – охотно доложила Леля, а Николай это тут же записал.

– И о чем же вы с ним договорились?

– Мы долго совещались, что делать, – вздохнув, проговорила Леля. – Он предлагал рассказать все как есть маме. Но тогда пришлось бы объяснить, почему он хочет нам помочь. А рассказывать маме о том, что он Лидин знакомый, категорически нельзя.

– Это он вам сказал? – уточнил Кочергин.

– Да нет, что вы? Я сама знаю. Он, наоборот, говорил, что неважно, как отреагирует на это известие мама, зато мы будем знать правду. Ведь Лиде уже хуже не будет. Правда, мне за это влетит, и, наверное, меня посадят под арест до конца жизни, но это не важно.

– Это он так говорил?

– Да. А я сказала, что маме лучше не рассказывать. А еще он предлагал занять денег под залог креста. Но это очень опасно – крест ценный. Возможно, его не удастся выкупить, к тому же это займет время. А занять денег я сама не могу.

– И что же тогда вы решили? – уже зная о том, что они решили, спросил капитан.

– Решили отдать тому человеку крест на время в качестве залога, пока не соберем деньги. А потом выкупить. Леонид Сергеевич хорошо знает этого человека. Он уверен, что тот согласится, – с явным облегчением рассказывала Леля.

– Та-ак. И когда вы должны передать ему крест? – сложив перед собой на столе руки и демонстрируя полнейшее спокойствие, спросил Кочергин.

– Я уже передала вчера вечером. Когда мама была на дежурстве. Она у меня врач. У нее вчера в больнице дежурство было.

В ответ на это заявление Кочергин лишь с силой и чувством хряпнул кулаком по столу. Так, что чернильный прибор подпрыгнул.

– Опоздали, – сказал он бесцветным голосом спустя минуту, откидываясь на спинку стула.

Леля сидела, сжавшись в комочек, и испуганно смотрела на капитана.

– Куда опоздали? – спросила она озабоченно, поняв, что припадок у капитана уже закончился.

Но тот только вздохнул.

– Звони, – поторопила Тамерлана Таисия. – Чего замер?

За старинной двустворчатой дверью раздался дребезжащий звонок.

Таисия с интересом рассматривала бронзовую табличку на двери. «Профессор математики, доктор физико-математических наук Приклонский Константин Львович».

– Как думаешь, это ее муж? – толкнула Таисия локтем Тамерлана.

– Не знаю, – отмахнулся тот. – Ты слышишь что-нибудь? Она вообще дома?

– Ты же с ней договаривался, – пожала плечами Таисия и еще раз нажала кнопку звонка.

Дверь распахнулась, когда они, потеряв надежду, уже собрались отбыть восвояси.

– Что же вы так нетерпеливы, молодые люди? – раздался из темноты за дверью высокий, чуть скрипучий голос. – Я же не могла открыть вам, не приведя себя в порядок. Заходите.

Таисия робко шагнула во тьму. За ней Тамерлан. Дверь захлопнулась.

– Ой, как темно. Может, свет зажечь? – таращась в темноту в попытках разглядеть хозяйку, предложила Таисия.

– Невозможно. Лампочка перегорела три года назад, – пояснил все тот же голос. – Идите за мной.

– Так может, ее вкрутить? Мы поможем, – предложила Таисия, почувствовав себя тимуровцем.

– Невозможно. Потолки пять метров, ни с одной стремянки не дотянуться, – пояснила хозяйка, судя по голосу, начавшая движение по коридору.

Таисия перестала спорить и двинулась за ней. Тут же на что-то наткнулась, потом еще раз и еще.

– Держитесь посередине, там много вещей, – посоветовала издалека хозяйка. – И не спешите.

Таисия нащупала Тамерлана, и они в кромешной тьме двинулись вперед, ощупывая ногами путь и растопырив в стороны руки. Было страшно, интересно, загадочно. Как в детстве. Когда Таисия начала получать удовольствие от игры, впереди распахнулась дверь и узкая полоска яркого, как прожектор, света рассекла густую непроглядную тьму коридора.

– Ой! – пискнула от неожиданности Таисия.

– Смелее! – позвала их из комнаты хозяйка.

– Странная она какая-то. Не находишь? – поделилась Таисия с другом шепотом.

– Нет, просто старая, – пробормотал Тамерлан, полностью сосредоточившийся на маршруте.

Кусок прихожей, вырванный из темноты узким лучом, показался Таисии кадром из какого-то позабытого фильма. Что-то фантастическое, вспомнить бы что. Вертикальная поверхность освещенной стены была сплошь покрыта вещами. Они стояли друг на друге, были беспорядочно навалены, прислонены и подвешены. Тут были стол, два стула, тумбочка, тазы, радиоприемник, картина, три шляпные картонки, швейная машинка в футляре, кукла, оленьи рога, пальто с меховым воротником, сильно поеденное молью, трехколесный велосипед древней конструкции, помятый самовар и что-то еще, Таисия не успела рассмотреть. Тамерлан впихнул ее в комнату.

– Присаживайтесь, молодые люди, – услышала Таисия слегка дребезжащий голос и, обернувшись, увидела наконец хозяйку необычной квартиры.

Нина Константиновна Приклонская была дамой видной, с уложенными в старомодную прическу волосами, пышным бюстом и тонкими лодыжками. Узенькие укороченные брюки и шелковая туника очень ей шли. Похожа была Нина Константиновна скорее на опереточную артистку на пенсии, чем на профессора химии.

Таисия кивнула хозяйке в знак благодарности и осмотрелась в поисках места, куда бы присесть.

Комната была почти так же загромождена вещами, как и коридор. Основу меблировки, жемчужину, если так можно выразиться, коллекции составлял гарнитур из карельской березы. Диван, два кресла, обтянутые бирюзовым шелком, стол, горка и изящное бюро. Остальная мебель с этим роскошным комплектом никак не гармонировала. Здесь была старомодная радиола на тоненьких ножках, полированная стенка времен расцвета застоя, большой обеденный стол начала XX века, книжные полки, ковры, два телевизора – один советского производства, другой современный, плазменный.

– Да-да, увы, – поймав Таисин взгляд, вздохнула хозяйка, – ужасная дисгармония. Мечтаю привести квартиру в порядок и выкинуть все ненужное, но хлама только прибавляется, – усаживаясь в уродливое кресло-качалку, сработанное безрукими умельцами из ДСП и обитое отвратительной коричневой в клеточку тканью, пожаловалась Нина Константиновна. – Понимаете, у меня очень просторная квартира. И все мои знакомые взяли за моду подкидывать мне на хранение вещи. На время. На время ремонта, переезда, отправки на дачу. Потом они о них забывают, и все это длится десятилетиями. А я никак не могу отказать. И выбросить жалко или неудобно, – огорченно рассказывала Нина Константиновна, раскачиваясь в кресле. – Когда был жив папа, он страшно ругался. Называл меня бесхребетной размазней, которая никак не может отказать наглецам, садящимся мне на шею. Увы, это действительно так. Что делать, ума не приложу, скоро самой жить будет негде, – голос ее звучал слабо и беспомощно.

– Хотите, мы вам поможем? – поддавшись душевному порыву, предложила Таисия и тут же поймала предостерегающий взгляд Тамерлана.

– Что вы, это же неудобно. И потом… – Нина Константиновна с ревнивой озабоченностью осмотрела свои хоромы, – вдруг хозяева хватятся.

– Действительно, будет неудобно, – поддакнул ей Тамерлан, и хозяйка успокоилась.

– Так зачем я вам понадобилась, молодые люди? Вы говорили что-то насчет Зоеньки?

– Совершенно верно, – наклонился к хозяйке Тамерлан. – Вы, наверное, знаете, что Зоя Борисовна пропала?

– Разумеется. Мне звонила ее домработница, и полиция тоже заходила. Но, увы, я совершенно не представляю, что могло с ней произойти. И, признаться, не понимаю, почему вас так заботит судьба Зоеньки. Вы ее родственники?

– Нет. А разве она общалась со своими родственниками? – мгновенно уцепилась за интересную тему Таисия.

– Нет. Но ведь теперь, когда она пропала, встанет вопрос наследства, вот я и подумала, – пояснила Нина Константиновна и, достав из кармана брюк пачку «Кэмела», спросила с извиняющейся улыбкой: – Вы не возражаете? Отвратительная привычка, но в годы моей молодости вся интеллигенция обязательно должна была курить и пить черный кофе. У нас на химфаке круглосуточно висела сизая табачная дымка во всех коридорах и туалетах. Вентиляция в те годы была примитивной и совершенно не справлялась, – затягиваясь с видимым удовольствием, рассказывала Нина Константиновна. – Сейчас времена изменились, в моде здоровый образ жизни, а я вот смолю по старинке. Коллеги, особенно молодые, не одобряют. Но терпят – все же завкафедрой, глава ученого совета, профессор и прочее, – усмехнулась она жесткой скупой улыбкой, от которой лицо ее мгновенно преобразилось и от опереточной примы в нем не осталось ни капли. – Так о чем это мы? Ах да, родственники… Так кто же тогда вы?

– Я экстрасенс, к которому обращалась Зоя Борисовна за помощью, – краснея, пояснил Тамерлан. Рядом с профессором точных наук, да еще и главой ученого совета, он сам себе казался шарлатаном и недоучкой. Хотя университет окончил, и весьма успешно. Правда, факультет выбрал философский. Он казался Тамерлану наиболее близким к избранной стезе. Звучит-то как глупо: «стезя», поморщился мысленно Тамерлан. Слова о «стезе» принадлежали Аристарху, другу и наставнику. Вот тот никогда не смущался своим родом занятий и не пасовал ни перед кем. Даже перед профессорами, которые к нему, к слову сказать, тоже частенько захаживали.

– Экстрасенс, – повторила медленно Нина Константиновна. – Понимаю. Зоенька в последний год совершенно отчаялась. А все ее мамаша, хоть бы уж преставилась, в самом деле, и дала наконец Зое хоть немного покоя, – давя сердито в пепельнице окурок, пожелала профессор химии.

– При чем здесь ее мать? – спросил Тамерлан, стараясь не выказать нетерпения.

– Разве Зоенька вам не рассказывала? – с удивлением переспросила Нина Константиновна, закуривая новую сигарету и включая пультом кондиционер. – Вся причина в ней. Это она сломала Зое жизнь и даже сейчас не хочет оставить ее в покое.

– Нина Константиновна, расскажите, пожалуйста, возможно, эта информация прольет свет на исчезновение Зои Борисовны, – попросил Тамерлан.

– Вряд ли это прольет на что-либо свет, но… извольте, – после секундного раздумья согласилась Нина Константиновна. – Надеюсь, Зоя на меня не обидится. Не знаю, говорила ли она вам, но Зоя – потомок старинного дворянского рода. Ее прадед служил при дворе последнего императора.

Тамерлан и Таисия с искренним интересом смотрели на Нину Константиновну.

– Незадолго до революции прадед встречался с Иоанном Кронштадтским, их семья тогда жила в Петербурге. Старец благословил вельможу, кажется, он служил камергером, и подарил на память крест, который, по словам самого старца, должен был хранить их род в горниле грядущих бедствий. Прадедушка-камергер умер вскоре после расстрела царской семьи, крест перешел на хранение к его вдове, а позднее к старшей дочери. Сыновей у камергера не было. У дочери имелись две собственные дочери. Тут уж, как в сказке: одна умная, а вторая… Впрочем, не мне судить. На долю этого поколения выпало столько испытаний, – словно оправдываясь, взмахнула неопределенно рукой Нина Константиновна, – да и вообще, неэтично по отношению к Зоеньке. Так что имейте в виду, все оценки в этой истории принадлежат исключительно мне. Беспристрастность – прекрасная вещь, особенно ценна в науке, но вот в жизни я, увы, на редкость субъективна. Так вот, младшая внучка камергера была законченной дурой. Так случилось, что старшая из сестер погибла при трагических обстоятельствах, и некий недобросовестный сотрудник правоохранительных органов, воспользовавшись юностью, неопытностью и доверчивостью, выманил у младшей драгоценный крест. Пообещал глупышке раскрыть тайну гибели ее сестры, якобы засекреченную. Та поверила и отдала крест, не сказав ни слова об этом матери. Просто стянула потихоньку, хотя прекрасно понимала его ценность. Уж ее-то, в отличие от большинства детей той эпохи, воспитывали в христианских традициях. Но видимо, коммунистическая пропаганда и комсомольская организация сделали свое дело. В общем, девица отдала крест, а когда об этом узнала семья, ее прокляли и изгнали. То есть выгнали из дома и отлучили от семьи. Ей тогда было шестнадцать, барышня как раз перешла в десятый класс.

– Господи, какой ужас! – воскликнула Таисия. – Ее что, в прямом смысле выгнали из дома просто так, на улицу?

– Да, собрали чемодан, дали десять рублей и выставили за дверь, запретив возвращаться. Они вычеркнули девушку из своей жизни, – кивнула Нина Константиновна.

– Хорошо, мать – это еще можно понять, ей принадлежал крест. Хотя тоже в голове не укладывается. Но отец? Почему он позволил? – никак не могла успокоиться Таисия. Что бы ни натворила девушка, мера была слишком сурова, к тому же она была еще в сущности ребенком. И вообще, как это возможно, выгнать из дома родную дочь из-за какого-то креста, пусть и очень ценного?

– Отец девушек погиб на фронте, выгнали ее из дома мать и тетки. Крест был семейной реликвией, и утрата его, по легенде, грозила бедами всей семье. А времена стояли на дворе страшные. Сталинские репрессии – это вам не шутки, особенно для семьи с таким происхождением.

– Все равно не понимаю, – покачала головой Таисия.

– А дальше что было? – встрял Тамерлан, решив, что Тасины эмоции уводят их в сторону от главного.

– Девушка, вероятно, от отчаяния, уехала в Ленинград, устроилась там на завод.

– На завод в шестнадцать лет? Какой ужас! А почему в Ленинград? Почему нельзя было остаться в Москве, ближе к дому, к друзьям? – снова перебила рассказчицу Таисия.

– Вероятно, она осознавала свою вину, ей было стыдно попадаться на глаза родным или объяснять друзьям, что с ней случилось, за что ее выгнали из дома, – пуская в потолок густые струйки дыма, размышляла Нина Константиновна. – Дело было летом, каникулы. Сперва она, конечно, попыталась разыскать человека, которому отдала крест и который обманул ее. Естественно, безуспешно. Жила сперва у друга, потом на вокзале. Затем решила уехать. А в Ленинград, наверное, потому, что до революции там жила их семья, она слышала много рассказов о той жизни. О собственном особняке, о даче в Царском Селе. Подалась, так сказать, на историческую родину, – усмехнулась Нина Константиновна. – А что касается завода, то ничего страшного тут не было. После войны жизнь была тяжелая, многие молодые люди остались сиротами, чтобы продолжать учиться, им приходилось работать. Специальности у них не было, они шли на заводы, – пожала плечами Нина Константиновна. – Обычное дело. Мой отец тоже учился на вечернем. Бабушка после войны осталась вдовой с тремя детьми, приходилось туго.

– Что же было дальше и какое отношение эта история имеет к Зое Борисовне? – снова поторопил рассказчицу Тамерлан.

– Все по порядку, – одернула его Нина Константиновна. – В Ленинграде девушка поселилась в общежитии и окончила вечернюю школу. Она пыталась писать домой, но ответа не получала. После школы поступила на вечернее отделение института, работала, училась. И все время думала только о том, как вернуть крест, ведь тогда бы ее простили, приняли обратно в семью. Ее больше всего мучили не голод и неустроенность, а одиночество и чувство вины. Как говорила Зоя, она копила деньги и каждые каникулы приезжала в Москву, пыталась отыскать крест. Но все было безрезультатно.

Окончив институт, девушка вышла замуж за москвича. Как мне кажется, единственно с целью вернуться в родной город.

– Почему нельзя было просто приехать? Зачем замуж нужно было выходить? – пожала недоуменно плечами Таисия.

– Затем, что раньше существовала такая вещь, как распределение молодых специалистов, выпускников вузов, и, поверьте мне, их распределяли не в столицы, а куда-нибудь в глубинку, где не хватало специалистов, и ты был обязан отработать три года, – с удовольствием пояснила Нина Константиновна. – Образование было бесплатным, к тому же способным учащимся платили стипендии. Получил от государства образование – изволь ему долг вернуть, отработать там, куда Родина пошлет, – наставительно проговорила профессорша. – К тому же существовала прописка. Ее так просто в Москве было не получить, а без нее не устроиться на работу, так что оставалось замужество, – развела руками Нина Константиновна. – Супруги переехали в Москву, у них родилась дочь, но брак не сложился, и молодые развелись. Девочка, разумеется, осталась с матерью, – вздохнула Нина Константиновна. – Уж лучше бы ее забрал отец. Возможно, тогда Зоина жизнь сложилась бы иначе.

– Так, значит, все это время вы рассказывали о ее матери? – сообразил Тамерлан.

– Да, та самая изгнанница была Зоенькиной матерью, – подтвердила Нина Константиновна.

– А дальше? – поторопила Таисия, которую история захватила.

– Дальше Елена Александровна, мать Зои, устроилась на работу, получила комнату, Зою – на пятидневку в ясли. Все свободное время она бегала по комиссионкам, скупкам, писала в музеи, коллекционерам, пыталась найти следы того самого креста.

– А того человека, который у нее крест выманил, она совсем не знала? Не могла найти? – спросила Таисия, которой было жаль мать Зои Борисовны.

– Когда вернулась в Москву, она каким-то образом выяснила, что он был репрессирован вскоре после той истории и расстрелян. Куда делась его семья, Елена Александровна разузнать не смогла, – пояснила Нина Константиновна.

– Ясно.

– Жили они бедно, почти впроголодь, хотя Елена Александровна работала на двух работах, копила деньги на выкуп креста – если вдруг тот объявится. Зоей она практически не занималась. Хорошо, во времена развитого социализма детям большое внимание уделяли детский сад, школа и пионерская организация, а Зоя от природы была способным, любознательным ребенком, хорошо училась и не создавала проблем. – В голосе Нины Константиновны звучали горечь и обида за подругу. – Мы с ней в первом классе познакомились и подружились, так что жизнь их семейства я себе хорошо представляю. И если обладание крестом Иоанна Кронштадтского было благословением семьи, то его утрата и поиски превратились в проклятие.

– Неужели после стольких лет мать Зои Борисовны не успокоилась? – с сомнением проговорила Таисия.

– Успокоилась? Да с каждым годом эта мысль обретала все более и более фанатичные черты. В старших классах я даже советовала Зое отвести ее к психиатру. На тот момент она уже активно вовлекала Зою в поиски. Присказка «когда мы найдем крест, вот тогда…» и «если бы крест нашелся, вот тогда…» стала в устах Елены Александровны заклинанием. Ей казалось, что это событие чудесным образом перевернет всю их жизнь. Они мгновенно станут счастливыми, богатыми, любимыми, для всех желанными, а главное – их примет семья.

– Какая глупость! Каким образом находка креста могла бы сделать счастливым ребенка, лишенного материнской любви, или одинокую, зацикленную на решении надуманной проблемы женщину? – фыркнула Таисия.

– Зоя, будучи человеком умным и психически здоровым, тоже это понимала. Зоя – да, а Елена Александровна – нет, – вставая с кресла-качалки и перемещаясь на табуретку возле рояля (рояль здесь тоже присутствовал, старинный, с необычной хрустальной крышкой), проговорила Нина Константиновна. – Зоя даже разыскала своих родственников и пыталась уговорить их простить мать, объясняла им ее тяжелое психическое состояние. Те отказались. Признаться, подобное жестокосердие родственников Зои, как и маниакальная зацикленность ее матушки, лично мне казались проявлением какого-то наследственного уродства души, знаете, вроде заячьей губы. Только внешние дефекты всем заметны и легко исправляются, а вот подобные душевные вывихи могут годами оставаться незамеченными и практически не поддаются лечению.

– Действительно, дикость какая-то, – согласился Тамерлан, до этого сосредоточенно о чем-то размышлявший. – Я еще понимаю этих дореволюционных теток и мать ее, но вот двоюродные братья и сестры, современное поколение могло бы отреагировать на ситуацию более здраво. Проявить хотя бы элементарное милосердие.

– Увы, – вздохнула Нина Константиновна. – Мне вообще кажется, что крест сам покинул своих владельцев и несчастная Елена Александровна была лишь орудием судьбы. Судя по всему, ее родственники утратили истинную христианскую веру, основой которой всегда были любовь к ближнему, милосердие, доброта и жертвенность. Потому-то святыня и покинула их. Но это так, отвлеченное философствование.

– Так, значит, именно за крестом собиралась в 1951 год Зоя Борисовна? – подвел итог занимательной истории Тамерлан.

– Именно, – подтвердила Нина Константиновна. – Елена Александровна тяжело больна. Ей уже восемьдесят, у нее рак в последней стадии, страшные боли, отказали некоторые органы. По прогнозам врачей, она давно должна была умереть, но она держится и только твердит, что не может умереть с проклятием родных. Ей нужен этот крест. Все это происходит в хосписе. За ней нужен круглосуточный уход, дорогие обезболивающие, и, естественно, все это легло на плечи Зои.

– Какой ужас! – воскликнула Таисия, представив себе адскую жизнь незнакомой ей Зои Борисовны. – Как же она справляется?

– С трудом. С деньгами, слава тебе Господи, еще ничего. Бабка, та самая камергерская дочка, перед смертью позвала к себе Зою и ни с того ни с сего оставила ей квартиру, дачу и все имущество. А жила она состоятельно, была известным на всю Москву эндокринологом, всяких знаменитостей и начальников лечила. Да еще первый Зоин муж, царствие ему небесное, скончался и тоже все Зое оставил, хотя они и в разводе были. Очень ее любил и второй раз не женился, так и дожил бобылем.

– А почему у Зои Борисовны детей нет, ведь, как я понимаю, она была замужем, и не один раз, – проснулась в Таисии бестактная и любопытная сторона натуры.

– Сложно сказать. Бог не дал, – пожала плечами Нина Константиновна. – А может, от нелюбви. Не любила она своих мужей, так, выходила за них от одиночества, надеялась, что склеится, – поймав вопросительный взгляд Таисии, пояснила она. – Всю жизнь Зоя любила одного-единственного человека, и он ее любил, но не сложилось. Опять же из-за Елены Александровны. Развела она их.

– С мужем?

– Нет, женаты они не были. Дружили еще со школы. Ваня был на год нас старше, он в восьмом классе в Зою влюбился. Впрочем, Зоя была красавицей, за ней полшколы ухаживало. Но она выбрала Ивана. Потом он в военное училище поступил. За Зоей очень серьезно ухаживал, жениться хотел, и она только и мечтала, чтобы за него замуж выйти и от матери уехать, хоть на Камчатку, хоть в тайгу, хоть в пустыню. Не получилось. А ведь он ее всю жизнь любил. Даже когда женился и уже дети пошли. Все равно, когда приезжал – первым делом к Зое с цветами и предложением руки и сердца, – покачала головой Нина Константиновна, сожалея о чужой несложившейся жизни.

– Ваня – это Иван Алексеевич Трубников? – уточнил Тамерлан, заглянув в записную книжку.

– Именно.

– А почему же мать Зои Борисовны не разрешила им пожениться? – с горящими от любопытства глазами спросила Таисия.

– Зоя всего не рассказывала, но чем-то ее матери семья жениха не угодила, – сердито поджала губы Нина Константиновна. – Я Зое говорила, чтобы она плюнула на все и вышла за Ваньку, хватит ей уже ради матери своим счастьем жертвовать. Мало та ей в детстве крови попортила своими причудами, так теперь еще жизнь ломает. Но Зоя мать очень жалела и любила, за что – не пойму, и на все ради нее была готова.

– Даже на переход во времени? – словно сам себе проговорил Тамерлан.

– Да. Это была последняя самая безумная ее идея. Не удивлюсь, если подкинула ее Зое Елена Александровна, она на удивление пребывает в ясном сознании. Насколько его вообще можно счесть таковым у человека, страдающего маниакальным психозом. Скорее всего, так и было.

– А этот диагноз ей поставил врач? – зачем-то уточнил Тамерлан.

– Нет, я, – буркнула Нина Константиновна, поправляя свою удивительную прическу. Лицом и прической Нина Константиновна напоминала Таисии женщин Серебряного века. Но только пока молчала. Ее манера речи, взгляды, суждения были плоть от плоти века нынешнего, резкие, жесткие, слегка циничные. – Я же говорила, Зоя отказывалась показать мать специалистам. Мне кажется, она и сама под конец жизни заразилась этой манией, иначе не обратилась бы к вам со столь абсурдной просьбой. – Она взглянула на Тамерлана и спросила в лоб: – Много вы с нее содрали?

От такого перехода и прямолинейности Тамерлан чуть с дивана не съехал под насмешливым взглядом Таисии.

– Ладно, молодой человек, не смущайтесь. Вам хотя бы не наплевать на ее судьбу. Мне Вера, домработница, рассказывала, что это вы тревогу подняли. А то бы эта старая галоша до следующей зарплаты Зои не хватилась, – усмехнулась своей жесткой усмешкой Нина Константиновна. – Так куда же Зоя все-таки делась? Жива ли еще?

Взгляд Нины Константиновны, требовательный и пристальный, был обращен на Тамерлана, значит, вопрос был не риторический.

Тамерлан взглянул профессорше в глаза и твердо проговорил:

– Пока жива. Я уверен.

– Что ж. Дай-то бог.

– Павел Евграфович, что же теперь делать? Вы думаете, это из-за креста Лиду убили? – взволнованно спросил Николай, возвращаясь в кабинет. Он только что проводил Лелю на выход.

– Да. Голову могу дать на отсечение, хотя доказательств пока никаких, – качнул головой Кочергин. – Крест – нешуточная ценность, знатоки за него большие деньги могут заплатить. А интерес он может представлять именно для коллекционеров. И потом, крест в семье хранился тайно, о нем не рассказывали, его берегли как святыню. Да и как показала экспертиза, Артемьеву перед смертью пытали. Понимаешь? Все одно к одному.

– У нее хотели выпытать, где хранится крест? – переспросил бледный Коля, которому память услужливо подсунула образы изуродованного девичьего тела.

– Возможно. И она эту тайну не открыла. Предпочла погибнуть, – задумчиво проговорил капитан.

– А Леля так просто отдала! – с горечью воскликнул Николай.

– Да, отдала. Первому встречному. И где теперь его искать? – мрачно проговорил Кочергин, потирая привычным жестом щеки.

– Может, у смежников пробить Абрамова этого, Леонида Сергеевича? – предложил лейтенант, прямодушная натура которого всегда требовала простых ходов и решений.

– Почему бы и нет? – махнул рукой Кочергин. – Хотя подборку аферистов и воров, подходящих под описание Лели Артемьевой, подготовь, пусть посмотрит, вдруг кого-нибудь опознает. И парнишку этого надо допросить: где, когда, при каких обстоятельствах видел Лиду с этим типом. Может, он еще какие-нибудь детали добавит.

В ярко освещенной комнате вокруг овального, накрытого темной скатертью стола сидели три женщины с похожими правильными чертами лица и одинаковым суровым выражением серо-зеленых глаз. Перед ними у стола стояла девушка с понурой головой и заплаканным лицом, в пестром ситцевом платье, с одним спущенным носком и небрежно завязанным на конце косы бантом – Леля Артемьева.

– Как ты могла? Зачем? По какому праву? – Голос матери звучал холодно, обвиняюще, словно голос сурового судьи.

Тетки, ее родные любимые тетки, такие добрые, такие с детства дорогие, сидели рядом с мамой с такими же чужими и отстраненными лицами.

Леля тихо плакала, не имея сил ответить. Вчера мать зачем-то полезла в тайник. Хотя со дня смерти Лиды она делала это часто. Просто Леля легкомысленно забыла об этом, когда отдавала крест. И вот тогда-то все и началось. Леля, конечно, сразу же во всем призналась, рассказала и про офицера госбезопасности, и про следователя Кочергина, и про секретные документы, а мать, выслушав ее, отвесила ей звонкую, размашистую пощечину. Она ничего ей не сказала, а молча ушла к себе и больше из комнаты не выходила. Леля от обиды и страха плакала в столовой. Они жили в отдельной квартире, небольшой трехкомнатной квартирке, которую папе дали перед войной. Мама в одной комнате, они с Лидой в другой, и еще у них была общая комната, столовая, она же гостиная.

Когда слезы закончились, Леля набралась смелости и постучала к маме. Та не ответила. Леля просила под дверью прощения, объясняла свой поступок, обещала, что завтра им принесут заключение следствия. Ничего не помогало. Мама не отвечала. Леля так и уснула на диване в столовой. А утром приехали тети, Ольга Аркадьевна и Вера Аркадьевна. С Лелей они даже не поздоровались, а молча прошли в комнату и сели за стол. Наверное, мама позвонила им вчера ночью, когда Леля уснула.

Такого в их дружной семье еще никогда не было. Как бы дети ни шалили, как бы строго их ни наказывали, они всегда чувствовали, что их любят, что они часть семьи. Что вокруг них родные любящие люди, которые всегда придут на помощь, пожалеют, помогут. Что рядом всегда семья, большая, дружная, сплоченная. Раньше ее объединяла бабушка, она была цементом, скрепляющим их всех. Потом ее не стало, но чувство сплоченности не покидало их, и вот сегодня мама и ее сестры были, как и прежде, единым целым, а она, Леля, почему-то вдруг почувствовала себя одинокой, отторгнутой, беззащитной.

– Мы ждем, – поторопила, словно бросила в нее камень, мама.

– Я хотела как лучше. Чтобы Лида… – Леля не знала, что сказать в свое оправдание.

Вчера, когда она поняла, что мама не откроет и не простит, Леля долго сидела в комнате и думала, думала. Одна в темной гнетущей тишине. Включать свет она не решалась, есть тоже, ей казалось, что она не имеет права что-либо делать.

Вчера в этой пугающей равнодушной тишине ей в голову пришло много разных мыслей. Серьезных, взрослых, какие до сих пор редко ее посещали. Она вдруг задумалась, стоило ли так безоговорочно доверять незнакомому человеку, даже если он был в форме, и полагаться на его обещания. Возможно, не нужно было верить словам, не подкрепленным доказательствами, и принимать как данность, что если он был знаком с Лидой, то обязательно хорошо к ней относился. А если наоборот? А если следователь прав? А если ему действительно был нужен только крест? И потом, откуда он узнал о нем? Рассказала Лида? Почему Леля так легко в это поверила – потому что сама бестолковая болтушка? Но ведь Лида была другой. Она всегда была ответственной, осторожной, вдумчивой, серьезной, не бросалась словами и не делилась своими секретами даже с ней. Их бабушка часто повторяла в детстве пословицу: знают двое, знает и свинья. Лида эту истину усвоила, а вот Леля нет. Уже не говоря о чтении Иоанна Кронштадтского, который говорил: как можем мы рассчитывать на то, что кто-то будет хранить наши секреты, если мы сами их не умеем хранить. В том смысле, что делимся ими с окружающими по секрету. Леля никогда об этом по-настоящему не задумывалась. Ей больше нравилось в школе и комсомоле. Там всегда говорили, что человек должен быть честен, должен доверять своим товарищам, что секреты – это глупость и жеманство, честному человеку скрывать нечего. Так Леля и жила и считала, что все советские люди так живут. А бабушка – просто пережиток другого времени и потому ничего не понимает.

А люди, убившие Лиду, – это бандиты, нелюди, их сразу можно узнать среди обычных людей, они и говорят и выглядят особенно. Дура! Какая наивная, глупая дура. Лида ведь была не такой. Ну почему ее, Лелю, так не воспитали? Раскаяние Лели было искренним и глубоким. Она много чего передумала, пока не заснула. И вот теперь, стоя перед судом своей семьи, а это был именно суд, ведь они требовали от нее ответа и готовились вынести ей приговор, Леля не знала, как оправдаться. Ее вчерашние объяснения и доводы казались теперь такими глупыми и несостоятельными, что ей стыдно было к ним прибегать. Все, что казалось еще недавно разумным, логичным, единственно правильным, теперь предстало в истинном свете. Теперь она могла только просить прощения. Умолять родных о прощении. Ведь она действительно поступила нечестно, взяла тайком не принадлежащую лично ей вещь и вынесла из дома. По сути, украла. Она воровка. Ужасно!

– Простите, пожалуйста, я не понимала. – Леля не могла поднять на родственников глаз. – Я думала, что так будет лучше и это только на время. Я не понимала, что я натворила! Простите!

Леле было стыдно до ужаса. Отчаяние казалось таким глубоким еще и потому, что она совершенно не представляла, как можно исправить то, что она натворила. Наверное, никак. Если только капитан Кочергин…

Ей никто не отвечал, и Леля осмелилась поднять глаза. Все три женщины по-прежнему сидели молча, но по глазам матери она поняла, что решение уже принято.

– Пройди в свою комнату, возьми вещи и уходи. Чемодан уже собран. Вот деньги, их хватит на первое время. Уходи, – брезгливым голосом, отстраненно, словно чужой, сказала мать.

– Как? Куда? – Леля задрожала. Задрожала от ужаса. Она ожидала чего угодно, любой кары, но выгнать ее из дома? – Нет! Нет! – Нет! Пожалуйста, нет! – Она упала на колени, и слезы, сдерживаемые из последних сил, полились ручьем.

– Ты больше не член нашей семьи. Уходи из этого дома, – повторила мать, поднимаясь. – Предателям здесь не место.

– Мама, куда? Мамочка? – попыталась ухватить ее за руку Леля, но мать решительно вырвала руку и встала рядом с сестрами.

– Нам все равно. Теперь ты будешь все решать сама.

– Мамочка, любимая, родная, прости меня! Я не хочу, я люблю тебя! Люблю всех вас! Простите меня.

– Уходи, – повторила мать тем же холодным, неживым голосом.

– Мамочка, я постараюсь его вернуть, я все сделаю! Клянусь тебе! – рыдала Леля.

Все было напрасно. Тетя Оля вынесла чемодан и дала ей в руки конверт с деньгами.

– Мама, но как же ты теперь одна, без нас? Без Лиды? – пошатываясь, встала на ноги Леля. В глубине души она никак не могла поверить, что все происходящее правда, что мать не одумается, не простит.

– Я не одна, – сказала мать, беря за руки сестер. – Уходи. Навсегда.

– Я верну его, клянусь тебе! – горячо воскликнула Леля. – Верну его и вернусь!

Она взяла чемодан, конверт и, словно слепая и оглушенная, вышла из квартиры. Дверь гулко захлопнулась.

Навсегда.

Ответ на запрос пришел очень быстро. Абрамов Леонид Сергеевич, 1913 года рождения. Капитан Министерства государственной безопасности. Коллега, кисло скривился Кочергин. Служит в личной охране Берии. Проживает в Малом Харитоньевском переулке. Женат, двое детей.

Мальчик, приятель Лели Артемьевой, опознал его по фото. Высокий, темноволосый. Подходящий под описание циркачки. Часто возит Берию в качестве водителя. Имеет возможность использовать служебные машины. Его видела Мира Вайдман в автомобиле возле школы.

Капитан МГБ, охранник Берии, вор и убийца Лидии Артемьевой.

Капитан Кочергин был один. Колю Алексеева он последние дни загрузил другими делами, от греха подальше, как говорится. Сидел капитан над папкой с делом и думал. За все годы службы он никогда не попадал в такие опасные ситуации. В него стреляли бандиты, бросались на него с ножом и с битыми бутылками, он лично брал опасных вооруженных преступников, ловил в военной Москве немецких агентов, вражеских ракетчиков и лазутчиков, шпионов, парашютистов. Но все это было не то. Он всегда шел на врага в открытую, Кочергин знал, с кем он борется, – там враги, здесь свои. Он всегда был уверен в своей правоте и правде, в своем праве защитника закона и порядка. Он честно и добросовестно выполнял свою работу, и этого было достаточно. Он и теперь был уверен в своей правоте, а вот в праве?.. К кому он может пойти с этим делом? Какие предъявить доказательства? Как связать Лиду Артемьеву с капитаном Абрамовым? Как объяснить их знакомство? Куда исчезла Леля Артемьева, где ее искать? Достаточно будет ее свидетельства против капитана Абрамова? Конечно, Кочергин выяснил, что у Абрамова имелся троюродный брат, жулик и выпивоха, работающий водителем на продуктовой базе и регулярно доставляющий товар в тот самый гастроном, в леднике которого нашли Артемьеву.

А что после доклада начальству станет с семьей Артемьевых, с Колей Алексеевым, с мальчиком Сашей, опознавшим Абрамова, с Мирой Вайдман? С самим Кочергиным? Впрочем, это как раз не самое главное. Он бобыль, ни семьи, ни родных, даже оплакать будет некому, вздохнул Кочергин, потирая привычно щеки.

В чем смысл его работы? Ловить преступников, собирать улики, доказательства. Потом снова ловить и снова собирать. Или в том, чтобы очищать мир от злодеев? Чистить землю от всякой мрази? Ради чего он работает? Ради отчетов, наград? Точно нет. Ради людей, ради того, чтобы они могли дышать свободней, чтобы не боялись всякой сволочи. Вот для чего!

И теперь он ее нашел, сволочь эту. И не знает, как ему быть. Потому что из-за этой мрази могут пострадать невиновные, честные люди, а убийца будет и дальше жить, жировать, безнаказанный, уверенный, что ему все позволено, будет радостно строить свою жизнь на чужом горе и смерти. Злость капитана выплеснулась через край, и он что было силы грохнул кулаком по столу, так что ладонь заломило.

– Нет, сволочь! Нет! – холодно, зло прошипел Кочергин.

Он встал, поправил форму, проверил оружие, надел фуражку и, прихватив папку с делом, вышел из кабинета.

Старинный красивый особняк с лепниной и эркерами, окруженный густыми пушистыми липами, мирно дремал в темноте летней ночи. Издалека долетали звуки никогда не спящего большого города, шум проезжающих машин, едва слышный смех, звуки гитары.

Павел Евграфович Кочергин стоял в тени невысокой каменной ограды под зеленым навесом деревьев и смотрел на едва освещенное окно на третьем этаже.

Не спит капитан Абрамов. Совесть не дает? Хотя нет, нет у этого человека совести. Да и человек ли это? Нет, не человек. Убийца. Жестокий, хладнокровный, защищенный погонами, высоким постом, безнаказанный, значит, особо опасный. Как зверь, вкусивший впервые крови.

Кочергин вздохнул. А не превратится ли он сам в такого вот зверя? Как жить будет после того, как осуществит задуманное? Этого Павел Евграфович не знал. Но выбора у него все равно не было. Он все взвесил, все решил. Пришло время действовать.

Кочергин, подавив вздох, тяжелыми медленными шагами двинулся к подъезду.

Поднявшись на третий этаж, достал из кобуры пистолет, еще раз проверил и положил в карман галифе. Минуту помедлил, прислушиваясь к тишине подъезда.

По полученным им заранее сведениям, Абрамов был в квартире один. Его семья отдыхала на даче в Подмосковье, домработница уходила на ночь домой. Все складывалось удачно, никаких свидетелей. Если повезет, возможно, он даже выживет. А нет, так и пес с ним, не о нем сейчас речь.

Кочергин достал из кармана связку отмычек, когда-то давно подаренную ему начинающим домушником Вениамином Ермолиным по кличке Венчик, которого он изловил и наставил на путь истинный. И хотя Венчик отсидел положенный судом срок, но освободившись, пришел к Кочергину, и Павел Евграфович помог, устроил на работу, а Ермолин подарил ему свой набор первоклассных отмычек. С тех пор лет десять прошло.

Кочергин погремел связкой, выбрал нужную отмычку и тихонько, стараясь не шуметь, приступил к делу. Опыта у Кочергина было маловато, не то что у Венчика, но несложный квартирный замок открыть он все же сумел.

Дверь едва скрипнула, когда Кочергин прикрыл ее за собой и вошел в темную незнакомую прихожую. Стараясь даже не дышать, капитан прислушался и осмотрелся. Свет лился откуда-то слева, из полуприкрытой двери. Все, пора, промокнув рукавом пот под фуражкой, решил капитан и шагнул вперед.

В просторной уютной комнате при свете лампы под зеленым абажуром дремал человек, закинув руку за голову и прикрыв ладонью глаза. Высокий, худощавый, в нижней рубахе, в форменных брюках.

Сон его, вероятно, был легким и приятным, тень улыбки коснулась бледных губ, дыхание было тихим и ровным. Он не был похож на циничного убийцу, скорее на усталого служащего. Кочергин дрогнул. Не так он представлял их встречу. В глубине души Павел Евграфович рассчитывал, что Абрамов будет бодр, агрессивен, станет оправдываться и, возможно, даже окажет сопротивление. Так было бы проще всего. А убивать спящего? Нет.

Кочергин подошел к дивану и тронул Абрамова за плечо.

– Просыпайтесь! – властно, требовательно, но отчего-то вполголоса велел капитан.

Спящий лишь завозился, откинул с лица руку.

– Абрамов, встать! – рявкнул сердито Кочергин, чувствуя потребность завести себя.

Окрик помог. Человек резко сел, тревожным взглядом оглядел комнату, наткнулся на гостя.

– Кто вы такой? Как сюда попали? – Абрамов был на ногах. Плечи напряжены, ноги расставлены в стороны. Цепкий напряженный взгляд остановился на госте.

– Капитан Кочергин, Московский уголовный розыск, – представился Кочергин и заметил облегчение, мелькнувшее в глазах Абрамова. Плечи расслабились, небритые синеватые щеки обмякли. МУРа Абрамов не боялся.

– Как вы попали сюда, капитан? – нащупывая ногами домашние тапки со стоптанными задниками, ворчливо спросил Абрамов.

Голос его звучал высокомерно и требовательно, давая понять, что, несмотря на равные воинские звания, он стоит выше Кочергина.

– Дверь была открыта, – не сводя глаз с Абрамова, ответил Павел Евграфович.

Он пристально разглядывал человека, пытавшего, а затем убившего юную Лиду Артемьеву.

Абрамов сердито крякнул. Тапка смялась и никак не желала налезать на ногу. Он ухватился рукой за подлокотник дивана, наклонился чуть вперед, и Кочергин увидел в расстегнутом вороте рубахи массивный золотой крест на витой цепочке, с единственным зеленым камешком. Тот самый.

Абрамов поймал его взгляд, выпрямился, застегнул рубашку. И небрежно обронил:

– Подарок матери. Она у меня верующая была, перед смертью взяла слово, что не сниму. Ну, что вам, капитан? Кочерин, кажется?

– Кочергин, – поправил Павел Евграфович. – Мне – крест, который вы обманом выманили у сестры убитой вами Лидии Артемьевой, – ровным, слегка подрагивающим от волнения голосом проговорил Павел Евграфович.

Абрамов, снова занявшийся тапкой, на мгновение замер, потом наконец обулся и, по-прежнему не глядя на Кочергина, прошел к столу.

– Не понимаю, о чем вы? – проговорил он наконец, усевшись за стол и сдергивая льняную, жесткую от крахмала салфетку, прикрывавшую недоеденный ужин.

Кочергин взглянул на прикрытую пробкой початую бутылку вина, блюдо с нарезанными овощами, тарелку с колбасой и ветчиной, сложенный в маленькой плетенке хлеб. Абрамов протянул руку и, взяв с тарелки кружок колбасы, положил в рот, облизал губы.

Это сытое благодушное довольство взбесило Кочергина. Он выхватил пистолет и хриплым, плохо управляемым голосом велел:

– Бери бумагу и пиши, сволочь!

– Вы что, спятили? – ничуть не стушевавшись, воскликнул Абрамов. – Вы в своем уме? Что писать? О чем вообще вы говорите?

В его голосе звучало неподдельное возмущение. При этом он не выказывал и капли волнения под дулом пистолета, демонстрируя завидную выдержку. Если бы Кочергин не имел твердых доказательств его вины, непременно поверил бы в этот маленький спектакль.

– Я говорю о кресте, подаренном деду Лидии Артемьевой Иоанном Кронштадтским. О том кресте, из-за которого вы зверски пытали, а затем убили молодую девушку. У меня достаточно улик, чтобы предъявить вам официальное обвинение. – Кочергин потряс перед глазами Абрамова скоросшивателем. Бумаг в папке не было, он взял ее с собой просто так, для видимости. Прежде чем ехать к Абрамову, Павел Евграфович заехал домой и, одолжив у соседки оцинкованный таз, сжег в нем показания всех свидетелей по делу. Оставил лишь заключение медэксперта, протокол осмотра места преступления и показания сотрудников гастронома, больше ничего. Папку с делом он отправил на имя лейтенанта Алексеева, приложив к бандероли письмо, в котором объяснял свой поступок и просил письмо это сжечь после прочтения, а с папкой поступить по своему усмотрению.

– Я могу довести дело до суда, – грозно повторил Кочергин, – но не стану этого делать, избавлю вас и всех ваших коллег, честных служащих, от позора. – Глаза его горели болезненным блеском. Разговор ему давался с трудом.

Он не мог убить спящего. Но сейчас, разговаривая с Абрамовым, он с все большей ясностью понимал, что и бодрствующего, но безоружного человека убить будет непросто. Даже такого, как Абрамов. Кочергин не был палачом. Он был сыщиком, честным служакой. И он уважал закон. Но закон не уважали Абрамов и те, кто захочет его покрывать. А этого Кочергин допустить не мог.

– Вы сейчас же напишете признание в содеянном, и я застрелю вас. Если откажетесь, я все равно заставлю вас сделать это. Но это будет мучительно для вас. Так же мучительно, как было для Лиды Артемьевой! А потом все равно застрелю, – грозно пообещал Кочергин.

Абрамов откинулся на спинку стула. Лицо его удивительным образом ничего не выражало. Он закинул ногу на ногу и, небрежно положив руку на спинку стула, молча смотрел на Кочергина.

– А если я не сознаюсь, тогда что? На шум могут сбежаться люди. Вас арестуют. Признают либо сумасшедшим, либо врагом советской власти, покусившимся на ее верного защитника. Об этом вы подумали?

– Я убью вас раньше, чем сюда кто-то войдет, – понемногу овладевая собой, проговорил Кочергин. – Мне бы хотелось иметь ваше признание, но я обойдусь и без него. А себя мне не жаль.

Кочергин видел, что Абрамов колеблется.

– У вас минута, потом я стреляю, – максимально убедительно проговорил Павел Евграфович.

– Хорошо. Но что будет с моей семьей? Детьми? – поворачиваясь боком к Кочергину, тихо и взволнованно проговорил Абрамов, словно разговаривая сам с собой. Потом поднял голову и с искаженным мукой лицом взглянул куда-то позади Кочергина.

– Об этом надо было думать раньше, – буркнул Павел Евграфович и обернулся взглянуть, что именно рассматривает у него за спиной Абрамов. Там висели портреты самого Абрамова, красивой улыбчивой женщины с пушистыми вьющимися волосами и семейное фото с детьми. Рассмотреть его Кочергин не успел. Грянул выстрел.

Павел Евграфович обернулся и увидел, как из черной бездны направленного на него дула вырвалась искра. Услышал еще один грохочущий звук и почувствовал, что резкая обжигающая боль разрывает его грудь. Он нажал на курок пистолета, но вмиг ослабевшая рука дрогнула, пуля ушла в сторону, а сам Кочергин завалился на бок, ноги его подкосились, свет зеленого абажура сузился в одну крохотную улетающую вдаль точку и померк.

Капитан Кочергин умер.

– Что скажешь? – свесив ноги с подлокотника кресла и закинув назад голову, спросил Тамерлан. Весь его вид сообщал: дело дрянь, тупик, безнадега.

– Ничего, – сердито откусывая бублик, ответила Таисия.

Сегодня они встречались с генералом Трубниковым и не узнали ровным счетом ничего интересного.

Генерал оказался приземистым полным дядькой с добродушным лицом, с пухлыми щеками и серыми лукавыми глазами. Похож он был не на генерала, а на пчеловода или садовода. Люди каких профессий традиционно бывают спокойными и благодушными? Врачи-педиатры? Словом, на боевого генерала Иван Алексеевич никак не походил.

Принял он их любезно, сразу же взялся угощать чаем с вареньем, конфетами, печеньем, пряниками и сушками. Хотел накормить борщом, но компаньоны отказались.

– Жаль, – с искренним огорчением заметил Иван Алексеевич. – Мои сейчас на даче, а я вот один в городе маюсь. – Генерал тяжко вздохнул, подперев рукой упитанную щеку. – Придешь со службы домой, и даже за стол садиться интереса нет, аппетита нет в одиночестве, – жаловался он. – Может, все-таки налить по тарелочке за компанию, а? Борщ вкусный, фирменный, сам варил.

Пришлось согласиться, хотя Таисия с детства свеклу не любила, особенно в борще.

– Так что у вас за дело? Выкладывайте, – наворачивая весело борщ, обратился к ребятам генерал. – При чем тут Зоенька?

– Мы, собственно, из-за ее исчезновения и пришли, – откладывая ложку, пояснил Тамерлан.

– Да-а, – сразу поник Иван Алексеевич. – Я уже раза три в полицию наведывался, теребил их, чтобы не сидели сложа руки. Да что толку? Нынче времена не те, к званию никакого уважения, – сердито стукнул он ложкой по столу. – Сидят, морды наглые, ленивые, и вежливо меня так – за дверь. Идите, мол, папаша, в домино играть, мы тут сами разберемся.

– Вот поэтому мы и решили сами попробовать Зою Борисовну отыскать, – воспользовавшись ситуацией, пояснил Тамерлан. – Нам бы только выяснить, кому Зоя Борисовна могла помешать. Может, враги у нее были, недоброжелатели? Или родственники из-за наследства?

– Что вы, какие у музейного работника могут быть недоброжелатели, да еще и в нашем возрасте? – отмахнулся генерал, снова принимаясь за борщ. – Это по молодости, когда у Зоеньки кавалеров было много, недоброжелатели были. Точнее, недоброжелательницы. Завидовали ей многие. Хотя она всю жизнь была очень скромной, порядочной женщиной, но разве кому-то объяснишь? Всяк по себе меряет. Если экзамен на «отлично» сдала, значит, преподавателю глазки строила. В должности повысили, потому что с начальством роман, и так далее. Очень мне иногда обидно за нее было. А ничем не поможешь, – вздохнул печально Иван Алексеевич.

– Скажите, почему вы с ней не поженились? Нам говорили, что вы еще со школы друг друга любили и пожениться собирались? – влезла с обычным простодушием Таисия.

– Эта история к нам с Зоей отношения вроде и не имела, а расплачиваться пришлось все же нам, – снова отложил ложку генерал, и глаза его стали печальными-печальными. – Свадьбе нашей мать ее воспротивилась, когда узнала, что мой дед в 1950-х при Берии служил, охранником, как раз перед смертью Сталина. Его потом даже репрессировали и расстреляли. Бабушка, чтобы детей спасти, развелась с ним и свою девичью фамилию взяла, не помогло, все равно арестовали, хотели в лагерь отправить. Тут на счастье вождь народов помер, и все как-то само собой уладилось.

– Так почему же Елена Александровна не согласилась на свадьбу? – пожала недоуменно плечами Таисия.

– Не знаю, – покачал головой генерал. – Я и сам не до конца понял. Сперва вроде бы соглашалась. Я в тот день пришел к Зое официально предложение сделать, цветы им обеим купил, торт, шампанское. Мать ее стол накрыла. Сели, сидим, разговариваем, культурно все, вежливо. Елена Александровна улыбается, про учебу мою спрашивает, про службу. Я ей честно рассказал, что после училища меня наверняка в дальний гарнизон пошлют и видеться с нею Зоя сможет только раз в год, когда в отпуск будем приезжать. Она ничего. Кивает, салат мне в тарелку подкладывает. Потом спросила про мою семью, чем родители занимаются? Я ей рассказываю, она – мне про Зоиных предков, про бабушек, дедушек, про дворянские корни, тогда уже можно было, – снова принимаясь за борщ, пояснил генерал. – Тут я возьми и про своего деда расскажи, про Берию и так далее. Она еще переспросила, как деда фамилия была. Я и говорю: Абрамов Леонид Сергеевич, а мы с тех пор все Трубниковы. Стал рассказывать, как бабушку с детьми из квартиры выгнали и из вещей разрешили взять только то, что на них одето было, у бабушки даже кольцо обручальное с пальца сорвали. Потом арест, потом они в бараке каком-то жили, тяжело ей одной с двумя детьми было, денег совсем не было, продать даже нечего было. А Елена Александровна вдруг из-за стола встала и попросила, чтобы я немедленно ушел. Бледная вся, аж трясется. Я ничего понять не могу, переспрашиваю: вам, может, плохо? Врача вызвать надо? А она мне снова, уже с криком: «Немедленно вон из моего дома», – с обидой проговорил Иван Алексеевич. – А что мне делать? Ушел. Потом Зоя мне позвонила, встретиться, говорит, надо. Встретились. Все, говорит, Ваня, расстаться нам надо. Мама сказала, что, если я за тебя замуж пойду, она меня проклянет. И плачет. Я ничего понять не могу. Давай, говорю, еще раз с ней встретимся, пусть объяснит, за что. Что я ей такого сделал? Проклянет! Что я вор, разбойник какой-то? Я советский офицер, отличник, между прочим. Мне уже тогда академию пророчили и Генштаб в перспективе. А Зоя только плачет и головой трясет. В общем, уехал я. Ничего, думаю, через год вернусь, все образуется. Куда там! Мать категорически меня на порог не пускает, слушать ничего не хочет, а Зоя тоже ничего не объясняет, только плачет, просит ее простить и забыть, – откинувшись на спинку стула и нервно барабаня пальцами по столу, рассказывал Иван Алексеевич.

– И что же вы сделали? – глядя с сочувствием на генерала, спросила Таисия. Захваченная рассказом, она даже борщ от волнения доела и не заметила.

– Женился я от обиды и к себе в гарнизон уехал, – вздыхая, пояснил Иван Алексеевич. – Жена у меня – женщина замечательная, хозяйственная, меня очень любит. Мне перед ней в первое время стыдно очень было. Ведь со зла женился, без любви, а тут через год ребенок первый родился, а я только и думаю, как бы в Москву скорее вернуться, к Зое. Так вот лет пять мотался каждый год – семью на море, а сам к ней. Все надеялся, повзрослеет Зоя и перестанет мать свою слушать. Я же знал, что она меня тоже любит, мучается. Нет, зря. А через пять лет она замуж вышла. Потом развелась. Я опять к ней, снова отказала. А мать так при ней и сидит, как цербер, ни жизни, ни продыху не дает. Потом она снова замуж вышла и снова развелась. Так наша жизнь и прошла. Старые уже стали, у меня дети выросли, внуки подрастают, с женой своей, – святая женщина, ни разу ни в чем не упрекнула, хотя и догадывалась, наверное, – душа в душу прожили. А вот счастья-то настоящего вроде как и не было, – вздохнул генерал и поднялся. – А давайте с вами водочки, а? За то, чтобы жизнь вас уберегла от подобных испытаний, – предложил Иван Алексеевич, доставая из буфета старомодный графин и рюмки.

Тамерлан с Таисией согласились, хотя Таисия в жизни водки не пила и даже не пробовала. Но губы для вида смочила, очень уж ей жаль было и генерала, и Зою Борисовну.

– Как ты думаешь, сама Зоя знала, почему ее мать так на генерала окрысилась, сперва ведь все хорошо было? – жуя бублик, спросила Таисия.

– Знала, наверное. Может, не говорила, потому что обижать его не хотела, – предположил Тамерлан. – А может, объяснять было нечего. Мамаша ее, по рассказам Нины Константиновны, с тараканами была, мало ли что она напридумывала, а Зоя ее любила и проклятия боялась, потому что у матери, кроме нее самой, никого больше не было. Кстати, мамашу же саму семья прокляла, так что у нее это, наверное, вроде навязчивой идеи было.

– Да, может быть, – согласилась Таисия, искренне радуясь, что у них с мамой подобных проблем нет и вообще ей с мамой повезло. Мама у нее как подружка. Добрая, умная, все понимает и излишне не лезет. – Так, что мы с тобой дальше делать будем? – спросила Таисия своего напарника.

Ответить Тамерлан не успел – ожил Тасин мобильник. «Никита», – втягивая живот и наполняясь неведомым доселе трепетом, прочла на экране Таисия.

– Алло?

– Здорово, как поживаешь? – прогудело из трубки то ли добродушно, то ли виновато.

– Привет, нормально, – сладким голосом, опустив стыдливо ресницы и чувствуя себя законченной идиоткой, проговорила Таисия. Так обычно вели себя ее глупые влюбленные подруги. Но она-то не влюблена, и с интеллектом у нее все в порядке, одернула себя Таисия. И приняв естественную расслабленную позу, прокашлявшись, проговорила уже нормальным голосом: – А у тебя как?

– Все путем. Я тут разузнал кое-что для тебя, по-родственному, так сказать, – словно стесняясь собственной доброты, проворчал Никита.

– Что узнал? – оживилась Таисия. Впечатленная допросом Киселёва, она была готова услышать всю историю похищения Маши Семизеровой и узнать, что она уже благополучно доставлена домой.

– Оказывается, бывший муж твоей подруги – единственный сын очень богатых родителей, – многозначительно проговорил Никита.

– А-а, – разочарованно протянула Таисия. – Я это и так знала, к тому же они в разводе.

– Да, но дело в том, что бывший муженек Семизеровой смертельно болен. Последние два месяца он пребывает в Израиле в дорогущей клинике, но шансов на выздоровление никаких нет.

– И что? – недоуменно спросила Таисия.

– Пока не знаю. Я сыщик, а не юрист. Но дело в том, что у родителей парня нет сестер и братьев, племянников и племянниц, соответственно, тоже.

– И что из этого следует? – Таисия пыталась сообразить, какая выгода из подобной ситуации может быть для Машки. Вряд ли российский суд сочтет бывшую жену умершего сына близкой родственницей при выделении наследства.

– Не знаю, – как-то очень уж наигранно равнодушно произнес Никита, – но это единственная интересная информация, которую мне удалось нарыть по твоей Семизеровой. Ах да, – словно спохватился он, когда Таисия уже собиралась попрощаться, исполненная глубочайшего разочарования, – у Ильи Семизерова имеется еще одна бывшая жена, первая. И, как это ни удивительно, есть сын.

– Сын? То есть законный наследник? – оживилась Таисия.

– Именно.

– Постой. А что нам это дает? – тут же остыла Таисия. – Машка-то тут с какого бока?

– Понятия не имею, – на этот раз искренне вздохнул Никита. – Но это все, что я смог раскопать. Знаешь, есть шанс, что твою подругу просто засунули в мимо проезжавшую машину, вывезли за город, там изнасиловали, убили и закопали в каком-нибудь овраге. А что касается старушки, то, мне кажется, вам стоит лично объездить больницы и морги, потому что наша современная справочная служба работает из рук вон плохо, – поучительно, тоном многоопытного человека посоветовал Никита. – К тому же вследствие стресса, все же человек переход во времени осуществлял, – издевательским тоном добавил Никита, – она могла временно потерять память, документов при ней могли не обнаружить, да и просто обокрасть на темной ночной улице. Тюкнули по макушке и сумку отобрали. Или дернули за сумку, она головой об асфальт треснулась – пожалуйста, хоть сотрясение с потерей памяти, хоть глубокая кома, это уж как вам больше нравится, – оптимистично живописал Никита. – Ладно, пока. Звони, если что. Привет твоему Гарри Поттеру.

– Чего он там тебе наговорил? – нормально сев в кресле и глядя на Таисию с живейшим интересом, переспросил Тамерлан.

– Сказал, чтобы мы не ленились и лично все больницы проверили, – задумчиво глядя перед собой, проговорила Таисия. Потом встряхнулась и пересказала Тамерлану весь разговор с Никитой.

– Слушай, а это мысль, – обхватив рукой подбородок, глубокомысленно заявил Тамерлан. – Полиция больницы наверняка не проверяла. Потому что и я, и домработница в один голос заявили, что сами их обзвонили. Значит, есть шанс, что Зоя действительно в больнице. Попробуем? – оживляясь, спросил Тамерлан.

– Давай, – вяло согласилась Таисия. – Только мне поиски твоей Зои никак не помогут. Если она действительно найдется в больнице, значит, к пропаже Маши никакого отношения не имеет.

– Отрицательный результат – это тоже результат, – наставительно заметил Тамерлан. – И потом, обещаю, что не брошу тебя с твоей Семизеровой, даже если мы Зою найдем, – предложил он благородно.

– Таисия! Нашел! – радостно прокричал в трубку Тамерлан. – Ты представляешь? Она в психиатрической клинике лежит! У тебя время есть? Поехали вместе! Ты представляешь, меня эта мысль о психушке только сейчас посетила! А вдруг, думаю, она, когда в себя пришла, начала про путешествие во времени говорить, ее же сразу должны были в психушку упечь! – радостно кричал в трубку Тамерлан, словно они находились за сто верст друг от друга и разговаривали без помощи телефона.

– Да не вопи ты так, – поморщилась Таисия. – Я прекрасно тебя слышу. – Успех приятеля отчего-то ее не порадовал, скорее наоборот.

Вот, пожалуйста, раздосадованно думала Таисия, у всех все устраивается, даже Тамерлан свою старушенцию нашел, а у меня сплошные проколы. Сегодня главред на летучке прилюдно выволочку устроила. Оказывается, Таисия две рецензии задержала. Подумаешь, другие месяцами материал вовремя сдать не могут и без конца халтуру гонят – и ничего. А тут первый раз в жизни. И все из-за расследования.

Еще – послезавтра большой музыкальный вернисаж: ведущие оркестры Европы, художники с мировым именем, половина редакции идет, да и вообще вся Москва там будет, а ей надеть нечего и пойти не с кем. И Алик опять будет подкалывать в буфете. Раньше отношение коллег к ее личной жизни Таисию не задевало. Теперь что-то изменилось.

А что, если Тамерлана с собой взять? Все девки от зависти попадают – такой красавец. А может, и кое-кто из парней, злорадно подумала Таисия. Тамерлан ей не откажет. Хотя кто поверит, что у них роман? Решат, что это ее младший брат, снова скисая, рассудила Таисия. А в трубку сказала:

– Ладно, поехали. Забери меня через два часа из редакции, мне статью закончить нужно…

– Надеюсь, она умом не тронулась, – вздыхал от переполнявших его дурных предчувствий Тамерлан, маневрируя в плотном потоке транспорта.

Эйфория по поводу обнаружения Зои Борисовны уже улетучилась, и теперь он был всецело озабочен предстоящим свиданием.

– Ничего, – язвительно заметила Таисия. – Ты же у нас великий лекарь, все поправишь.

Сегодня она была не в духе.

– Хорошо тебе говорить, а знаешь, каково мне с таким грузом ответственности жить, – в очередной раз вздохнул Тамерлан, пропустив мимо уха Тасину шпильку.

– А врачи-то что говорят? – чуть смягчаясь, проявила интерес Таисия.

– Ничего. Сказали: приезжайте, тогда и поговорим. И то я им соврал, что внучатый племянник и близких родственников у Зои нет, а иначе разговаривать отказывались, – посетовал Тамерлан.

– Да? А я тогда кто – внучатая племянница? – фыркнула Таисия. Настроение ее меняться не собиралось, и зловредность перла из Таисии, словно забродившая опара из кадушки.

– Нет, лучше скажем, что ты моя невеста. Зоя-то тебя не знает, а мало ли что, – предложил Тамерлан, и его предложение Таисии очень польстило.

Надо же, он не стесняется выдавать ее за свою невесту! Может, она не так уж безнадежна? Тем более теперь, когда обновила фактически весь свой гардероб. Например, сегодня на ней было надето весьма стильное льняное платье по фигуре, выгодно подчеркивающее грудь. Сама она немного комплексовала из-за такого очевидного выпячивания достоинств, но коллеги наряд одобрили. С непривычки Таисия жутко смущалась, ловя на себе одобрительные мужские взгляды, направленные на ее бюст и попу, но искусственно себя подбадривала, мол, ничего, надо привыкать.

Больница стояла в глубине парка. Они вошли в просторный вестибюль и, выяснив в справочной, где находится нужное отделение, двинулись на встречу с лечащим врачом, а затем, если повезет, и с Зоей.

Таисии наконец передалось волнение компаньона, и она с трепетом ожидала, что же о своих приключениях расскажет им Зоя Борисовна.

– Ваша тетя постоянно находится в состоянии повышенной возбудимости, – делился с ними в ординаторской врач в свежем крахмальном халате и шапочке. «Баранов Игнат Рудольфович», – прочитала на бейджике Таисия. Она давно замечала, что у всех психиатров на редкость странноватый вид, словно они и сами психически не здоровы, только ловко притворяются. Оттого и манеры у них подчеркнуто выдержанные, и речь замедленная, чтобы подозрений не вызывать.

– Она постоянно говорит о переходе во времени, о том, что вместо нее взяли другую женщину, – продолжал неспешное повествование доктор, – вы не знаете, что именно вызвало у нее такую манию? – обратился доктор к Тамерлану.

– Простите, – влезла в разговор неожиданно разволновавшаяся Таисия, – а Зоя Борисовна не говорила, кого именно взяли вместо нее?

Доктор внимательным взглядом впился в Таисию, на лице его появилась пугающе доброжелательная улыбка, полная заботы и ласки.

Тамерлан пнул Таисию под столом ногой и пояснил доктору, торопясь предотвратить вызов санитаров:

– Тася имела в виду, что это могли быть герои какого-нибудь фильма или книги.

Доктор разочарованно поджал губы и с сожалением оторвался от Таисии.

– Нет, она говорит о некой незнакомой девушке. А вообще мне кажется, что ваша тетя не в меру увлекается всевозможными мистическими шоу вроде «Битвы экстрасенсов» или каких-нибудь «Мистических историй». У нас за последние года два увеличилось число больных именно с этой направленностью. Правда, в основном больные считают самих себя великими магами и колдунами, но бывают и жертвы оккультного воздействия вроде вашей тети. Она не обращалась в последнее время к экстрасенсам, колдунам, гадалкам?

Таисия не удержалась и с насмешкой взглянула на Тамерлана. Но тот ничуть не смутился и ответил с умеренной озабоченностью в голосе:

– Признаться, обращалась. И кажется, несколько увлеклась этим, – с извиняющейся улыбкой пояснил Тамерлан. – А нельзя ли нам с ней увидеться? Возможно, встреча с родственниками вернет ее в нормальное состояние. Думаю, я ассоциируюсь у нее с прозой жизни, а не с переходами во времени, – нагло, уверенно врал Тамерлан, вызывая подобным самообладанием искреннее восхищение Таисии.

– Кто вы, простите, по роду деятельности? – внимательно, словно испытывая некое сомнение, взглянул на Тамерлана врач.

– Я специалист по химическому синтезу. Работаю в научно-исследовательской лаборатории при университете, сейчас как раз пишу кандидатскую. Если все сложится успешно, то зимой пройду защиту, а там уж и о свадьбе можно всерьез задуматься. – Тамерлан бросил на Таисию двусмысленный игривый взгляд, от которого журналистка залилась пунцовым цветом, глупо захихикала и заморгала ресницами, как последняя дура, надеясь в душе, что Тамерлан сочтет ее поведение талантливой игрой, а не проявлением застарелых комплексов и убогого кокетства.

Наверное, счел.

– Гм, поздравляю, – сухо, без намека на радость проговорил доктор Баранов. – Что ж, думаю, встреча с вами действительно может иметь положительный эффект. Только ни в коем случае не заговаривайте о причинах ее пребывания здесь. Говорите о чем-то привычном, бытовом, позитивном. В случае если ваша тетя начнет волноваться, немедленно зовите сестру или меня.

Тамерлан с Таисией клятвенно заверили доктора, что будут неукоснительно следовать его рекомендациям.

– Хорошо, пройдемте со мной. Ваша тетя лежит в отдельной палате.

Зоя Борисовна сидела у окна в синем фланелевом больничном халате и в больничных безразмерных тапочках. Волосы, каштановые с проседью, гладко зачесаны назад и убраны в строгий пучок. Профиль с идеально правильными чертами, суровый и равнодушный на фоне светлого квадрата окна, смотрелся как мраморный барельеф. На звук открывающейся двери Зоя Борисовна никак не отреагировала, на что доктор сокрушенно покачал головой.

– Добрый день, Зоя Борисовна, – поздоровался он мягким, подчеркнуто успокаивающим голосом, от которого губы Зои Борисовны сомкнулись в еще более строгую линию. – Как ваше самочувствие? – Ответа он не дождался, хотя и сделал довольно продолжительную паузу, на протяжении которой Таисия молча строила нетерпеливые гримасы у него за спиной. – А к вам посетители, ваш племянник с невестой.

Тамерлан при этих словах напрягся, не зная, какой реакции ожидать от Зои Борисовны. Он понятия не имел, был ли у нее племянник, но родственников своих она, безусловно, не жаловала.

– Племянник? – со злой иронией в голосе переспросила Зоя Борисовна, поворачиваясь к визитерам. Но увидев в проеме двери побледневшего, шевелящего многозначительно бровями Тамерлана, вдруг расцвета открытой, по-настоящему радостной улыбкой: – Племянник!

Доктор насторожился, но, увидев искреннюю неподдельную радость пациентки, счел ее, вероятно, позитивной динамикой и сдержанно проговорил тихим голосом, обращаясь преимущественно к Таисии, поскольку Тамерлан и Зоя Борисовна уже сомкнулись в крепких родственных объятиях.

– У вас пятнадцать минут, постарайтесь не волновать ее.

Едва доктор Баранов отбыл, Зоя Борисовна и Тамерлан оторвались друг от друга и, воровато оглянувшись на дверь, заговорили оба одновременно, взволнованно и нетерпеливо.

– Я была там, и он открылся, портал, и я видела их, всех видела, и Берию видела, и та девушка, она шла впереди меня, ты понимаешь? Я бросилась бегом, но опоздала, меня просто оттолкнули, я подвернула ногу, ударилась и не успела, а тут полиция, потом «Скорая», я была как безумная, меня сюда привезли, а я… – нервной, свистящей скороговоркой рассказывала Зоя Борисовна, опасаясь повышать голос и держась скрюченными от волнения пальцами за Тамерлана.

– Как хорошо, что вы нашлись, я уже повсюду был, всю Москву перетряхнул, в полицию заявил. Я уже начал верить, что вы и правда перенеслись, и домработница ваша, и Нина Константиновна, а еще у Таисии в том же месте девушка пропала. Мы во все больницы и морги звонили, все проверили, а потом по второму разу.

– Да остановитесь вы! – не выдержав их бестолковой болтовни, громко одернула их Таисия. Ее окрик подействовал. Тамерлан и Зоя Борисовна, как по команде, замолчали и уставились на нее, словно увидели впервые. Впрочем, Зоя Борисовна действительно видела ее впервые.

– Сядьте, – опасаясь упустить инициативу, скомандовала Таисия.

Тамерлан и Зоя Борисовна сели, он – на кровать, она – в кресло. Тамерлан выглядел смущенным, Зоя Борисовна – настороженной.

– Таисия Конопелькина, друг Тамерлана, мы вместе вас искали, – коротко представилась Таисия Зое Борисовне. – Зоя Борисовна, у нас мало времени, поэтому коротко и максимально подробно расскажите, что произошло той ночью на Малой Никитской, – попросила вежливо Таисия, а потом строго добавила, взглянув на Тамерлана: – А ты не перебивай.

– Я… – растерялась вдруг Зоя Борисовна, словно забыв все, о чем только что так торопилась рассказать.

Таисия поняла ее состояние и спокойным, мягким голосом подсказала:

– Той ночью вы шли на угол Вспольного и Малой Никитской, чтобы завершить ритуал.

– Да-да, конечно! – радостно подхватила Зоя Борисовна. – Было очень тепло, хотя и прошел дождик, прохожих совсем не было. Я шла по Вспольному от Спиридоновки, когда с Гранатного переулка вывернула девушка, – обстоятельно вела рассказ Зоя Борисовна, глядя на Таисию, словно искала у нее поддержки. – Она шла не спеша, но почти на углу с Малой Никитской вдруг прибавила шаг, почти побежала. Кроме нас, в переулке никого не было. До Малой Никитской мы дошли почти одновременно, она на полминуты раньше. Я сразу поняла, что все получилось, – обернулась она взволнованно к Тамерлану. – На улице было темно, фонари не горели, над асфальтом стелилась какая-то похожая на туман дымка. Сперва мне показалось, что она окутала всю улицу, но потом словно осела, – пыталась восстановить в памяти все подробности той ночи Зоя Борисовна. – Потом в этой темноте послышались голоса, смех, девушка как раз шла туда, на голоса, и вдруг… Ах да, совсем забыла. Горел один-единственный фонарь над входом в особняк. И вот в этом-то круге света появился он, Берия.

Тамерлан и Таисия настороженно переглянулись.

– Он был не один, – словно не заметив их реакции, продолжала Зоя Борисовна. – С ним были две женщины, и та девушка бросилась к ним, – с отчаянием и возмущением воскликнула Зоя Борисовна, но тут же спохватилась и опасливо взглянула на дверь. – Представьте себе, она едва добежала до них и почти сразу потеряла сознание, а я поспешила следом за ней, – поднявшись с места и нервно сцепив в замок руки, воскликнула Зоя Борисовна. – Но они оттолкнули меня. Охранник, который был с Берией, выругался и отшвырнул меня. Я зацепилась каблуком за бордюр, упала, кажется, ударилась головой, а когда пришла в себя, – в отчаянии опускаясь обратно в кресло, проговорила женщина, – рядом со мной стоял полицейский патруль. Фонари горели, никакого тумана не было. Я плохо понимала, что происходит, ужасно нервничала, кажется, наговорила лишнего, – виновато взглянула она на Тамерлана. – Они спросили, что со мной случилось, и я, как последняя дура, все им рассказала, плакала и, кажется, отбивалась, – краснея еще больше и пряча глаза, продолжала рассказ Зоя Борисовна. – Они вызвали «Скорую», а я от отчаяния и разочарования продолжала все про Берию говорить и про переход во времени. Они меня в психушку и привезли. Здесь накачали успокоительным, а на следующее утро пришел врач, внимательный, добрый и понимающий, и я снова разволновалась, потеряла над собой контроль и опять наговорила лишнего. Может, я действительно от всех этих волнений рассудком поехала? Обычно я достаточно хорошо собой владею, – в голосе Зои Борисовны звучали глубокие горечь и обида. – Теперь меня никогда отсюда не выпустят.

– Глупости, – категорически заявила Таисия. – Выпустят. Пусть только попробуют не выпустить, я на них всю прессу натравлю, – уверенно пообещала Таисия, не особо задумываясь об осуществимости своей угрозы.

– Правда? – с надеждой взглянула на нее Зоя Борисовна.

– Правда. А теперь расскажите мне, как выглядела та девушка, что была с вами в переулке? – О Берии и переходе во времени Таисия постаралась не упоминать, она и сама не понимала, что ей теперь думать об этом. И уж во всяком случае решила не обсуждать эту тему при Зое Борисовне.

– Та девушка? – задумавшись, переспросила Зоя Борисовна. – Я видела ее только со спины. Среднего роста, стройная, русые волосы чуть ниже лопаток, пышная юбка ниже колена, такие были модны в 1950-х, вот, пожалуй, и все, – с сожалением пожала плечами Зоя Борисовна. – Ах да, юбка была салатового цвета, а блузка, кажется, белая.

– Это она? – рискнула показать Машино фото Таисия.

Тамерлан при этом заметно напрягся. Он вообще во время разговора сидел очень тихо, в беседу не вмешивался, пристально смотрел на Зою Борисовну. Только что руками не водил, усмехнулась, заметив его волнение, Таисия.

– Не знаю, возможно, – неуверенно проговорила Зоя Борисовна. – Я не видела ее лица.

– Зоя Борисовна, сейчас придут нас выпроваживать, – делая знак Таисии замолчать, проговорил Тамерлан. – Вы больше ни о чем не волнуйтесь, отдыхайте. О переходе во времени не вспоминайте. Говорите только о реальности: работа, отпуск, больная мама, племянник, – тут Тамерлан скромно указал на себя. – Если будут заговаривать о том, как вы оказались здесь, лучше всего отвечайте, что вам стало плохо на улице. На все упоминания экстрасенсов, колдовства и так далее лучше всего говорить, что это ловкое мошенничество, сродни фокусам, очень забавно, – поучал Тамерлан. – Не стоит уверять, что вы этим вопросом не интересуетесь, но подать ваш интерес надо таким образом, что все эти фокусники и шарлатаны весьма занятны, любопытны, необычны. Без излишней горячности в оценках.

– Поняла, – серьезно кивнула Зоя Борисовна.

– Мы постараемся навестить вас как можно скорее. Если что, вот вам мой мобильник. Отключите его, чтобы не расходовать заряд батареи и не попасться, если вдруг позвонят. Используйте его только в крайнем случае. Мы постараемся вас поскорее отсюда вытащить, обещаю.

– Я тоже, – кивнула Таисия, делая грозное лицо.

– Спасибо, – едва не прослезилась Зоя Борисовна, и в ее все еще красивых зеленых глазах заблестели слезы. – Честно говоря, мне здесь было очень страшно. А временами они кололи мне что-то, и я потом сутками себя не осознавала.

– Что ты думаешь? – спросила у Тамерлана Таисия, едва они покинули стены психлечебницы.

– Понятия не имею, – покачал головой Тамерлан. – Насколько я смог ее просканировать, она действительно это видела. И она не сумасшедшая.

– Это я и так поняла, – отмахнулась Таисия. – Кстати, что тебе этот докторишка сказал со сладким лицом и коварными глазами?

– Сказал, что нужно длительное и непростое лечение, желательно на платной основе. Современные препараты недешевы, плюс уход и так далее.

– А ты что? – раздувая от возмущения ноздри, спросила Таисия.

– А я сказал, что у тети небольшая зарплата, плюс мама раком больна в последней стадии, и теперь, когда Зоя Борисовна не сможет за ней ухаживать, придется нанимать круглосуточную сиделку, потому что больше возиться с ней некому. Так что нам теперь не до комфортных условий и дорогих лекарств, пусть переводит в общую палату. Передачи, конечно, приносить буду, яблоки там, йогурт. Но уж дальше – как пойдет.

– И что этот хитроумный психопат? – расслабляясь, с усмешкой спросила Таисия.

– А ничего. Скис. Начал ныть, что за бюджетные деньги он ее долго держать здесь не может, придется нам ее домой забирать и самим с нею нянчиться, – рассмеялся Тамерлан. – Я, естественно, особого энтузиазма не выразил, но все же пообещал послезавтра ее забрать.

– Почему не завтра? – удивилась Таисия.

– Потому что не хочу ни Зою волновать, ни доктора. А то увидит этот эскулап мою заинтересованность и начнет шантажировать, – мрачно проговорил Тамерлан. – Я его тухлую душонку насквозь вижу. Знаешь, у него настолько примитивное мышление, словно вместо лобной кости экран, и там все, как в телике, в цвете, в звуке, в движении. Примитивно и очевидно. – Он с силой выдохнул, словно изгоняя из себя воспоминания о жадном докторе.

– А что ты думаешь по поводу Машки? Ведь это ее видела на Малой Никитской Зоя Борисовна, – задала единственный по-настоящему волнующий ее вопрос Таисия.

– Не знаю, – растерянно покачал головой Тамерлан.

Выглядел он как-то смущенно.

Признаться, обнаружив в больнице Зою Борисовну, живую и невредимую, Тамерлан так обрадовался, что напрочь забыл и о Тасиных проблемах, и о пропавшей Маше Семизеровой. Даже рассказ Зои Борисовны о девушке, попавшей в лапы Берии, не вызвал у него ничего, кроме умеренного обывательского интереса. Говоря по-честному, он этому просто не поверил. Да, скорее всего, была какая-то машина и девушку туда загрузили, а остальное – плод фантазии перевозбужденной Зои Борисовны. Вопрос Таисии застал его врасплох.

– Что значит – не знаю? – опешила Таисия. – Кто из нас экстрасенс, ты или я? Или тебе кажется делом обыденным, что в центре Москвы посреди ночи появляется Лаврентий Берия с компанией, прихватывает случайно попавшуюся под руку девицу и отбывает с ней в неизвестном направлении? А точнее – неизвестном времени. Ты, вообще, понимаешь, свидетелем чего стала твоя Зоя Борисовна? – клокоча от возмущения, переспросила Таисия. – Если только она умом не повредилась, – добавила она менее уверенно. – Хотя, признаться, не похоже.

– Зоя в порядке, – уверенно проговорил Тамерлан, – я внимательно ее просканировал. Но вот ее видение и похищение твоей коллеги… – снова замялся Тамерлан, – понимаешь, она ведь видела, как какие-то люди вынырнули из темноты, один из них, возможно, был лысоват и в очках, девица побежала к ним, якобы потеряла сознание, потом Зоя бросилась к ним, ее оттолкнули, она ударилась головой, а когда очнулась, их уже не было. И поскольку Зоя ожидала увидеть именно Берию, она его и увидела в том незнакомце.

– И?

– И ничего. Машу действительно могли загрузить в машину или похлопать по щекам, привести в чувство и отправить домой…

– Что-то они не больно стремились похлопать по щекам Зою и отправить ее домой, – язвительно заметила Таисия. – К тому же Машка, как ты помнишь, дома так и не появилась, потому-то мы ее и ищем. Так что та компания, кем бы они ни были, явно забрала ее с собой. А теперь выгружайся и пошли назад к Зое выяснять, кого она видела в переулке, Берию или не Берию. Вперед! – хватаясь за ручку двери, скомандовала Таисия.

– Постой! – торопливо остановил ее Тамерлан, кладя руку на плечо. – Мы не можем туда вернуться. – Он тяжело вздохнул и продолжил: – Во-первых, нас не пустят. Во-вторых, нельзя волновать Зою, она еще слаба и под надзором. А в-третьих, дай мне фото Семизеровой, я с ним дома поработаю, заодно съезжу посоветоваться с учителем по поводу сложившейся ситуации. А послезавтра я заберу Зою домой, и мы еще раз с ней побеседуем в нормальной обстановке. Может, она согласится на гипнотическое воздействие, тогда я наверняка смогу узнать, что именно она видела той ночью на Малой Никитской.

– Под гипнозом? – с интересом переспросила Таисия. Это было уже более реалистично, чем его сканирование. И потом, их действительно вряд ли пустят второй раз к Зое Борисовне. – Ладно, так и быть, – согласилась Таисия, всем своим видом демонстрируя недовольство. – Но если через два дня я не получу ответ… – грозно начала она и, не закончив фразы, захлопнула дверцу машины, пристегнулась и молча кивнула на дорогу.

Про музыкальный вернисаж Таисия, естественно, уже забыла и вспомнила о нем, лишь придя в офис.

– О, Конопелькина! – заметив входящую в отдел Таисию, окликнул ее Алик. – Слышь, у тебя пригласительный на вернисаж есть?

– Есть, – буркнула Таисия, не ожидая от вопроса ничего хорошего.

– Слышь, Кнопа, – Алик единственный в редакции позволял себе обращаться к коллегам не по именам, а по им самим придуманным кличкам. Не ко всем, конечно, а только к тем, кто адекватно ответить не может, например к Таисии. – Отдай пригласительный, тебе все равно на фиг он сдался, а у меня такой вариант наклевывается! – Алик мечтательно закатил глаза.

– Так и веди по своему, – усаживаясь перед компом, посоветовала Таисия.

– Не катит. Девица, на которую я глаз положил, подружка жены приятеля. Или мы идем всей кучей, или я в пролете. А там такой персик, с та-аким бюстом и с такими ножками, – горестно вздохнул Алик, закидывая руки за голову, а ноги на стол, – Кнопа, отдай пригласительный.

– У меня на них свои планы, – уперлась Таисия. Алик ее раздражал и вульгарными обращением «Кнопа», и развязными манерами. И просто раздражал.

– Дуся, какие у тебя могут быть планы? – обернулся он к ней с делано недоуменной, жалостной улыбкой.

Глупо объяснять, что свидетелями их разговора была вся музыкальная редакция.

Таисию бросило в краску. В последнее время, как уже было сказано, она стала болезненно воспринимать остроты в адрес своей личной жизни.

– Далекоидущие, – прошипела в ответ Таисия, сосредоточенно глядя в компьютер и считая до десяти, чтобы не перейти в разговоре с Аликом на личные оскорбления. Его этим все равно не проймешь, а себя унизишь.

– Маму пригласила? – словно читая Тасины недавние мысли, сладким голосом уточнил Алик.

– Нет, жениха, – обернувшись наконец к Алику и кокетливо приподняв брови, в тон ему ответила Таисия.

– Да ладно, – недоверчиво усмехнулся Алик.

Но Таисия на этот раз не удостоила его ответом, а лишь молча пожала плечами, отвернулась и сосредоточилась на статье.

На самом деле, все ее мысли были заняты одним – как теперь выпутаться из дурацкой ситуации и где раздобыть жениха.

Тамерлан на роль жениха не годился даже с сильной натяжкой. Слишком молод, слишком смазлив – все у него слишком. Слишком для нее неподходящий. Нужен кто-то посолиднее, глядя в выведенный на экране текст, размышляла Таисия.

А из солидных знакомых у нее имеется только Никита. Вспомнив о родственнике, Таисия почувствовала трепет и страстное желание немедленно ему позвонить. Прихватив мобильник, она стремительно покинула кабинет.

Никита согласился.

Как-то интересно все складывается, размышляла Таисия, возвращаясь на рабочее место. С отцом они вроде помирились, но почти не видятся и созваниваются лишь изредка. А вот с Никитой чуть ли не каждый день. Теперь вот на вернисаж вместе идут.

Тамерлан ехал домой веселый и счастливый. Груз забот, давивший последние две недели, упал, и как же хорошо было чувствовать себя свободным! Тамерлану хотелось веселья, праздника, какой-то бурной деятельности. Его просто-таки распирало изнутри.

А может, пригласить маму в ресторан, отметить тот факт, что Зоя нашлась? Впрочем, нет. О Зое маме ничего не известно, так что не стоит. Ах да, надо, наверное, позвонить домработнице Вере Кондратьевне, сообщить, что Зоя скоро будет. Пусть к ее возвращению квартиру приберет и продукты купит. А может, и не надо? Зоя пока в больнице, не стоит торопить события, к тому же ей будет полезно самой заняться решением обыденных бытовых вопросов. Это для нее сейчас именно то, что доктор прописал.

Кстати, о решении вопросов и докторах. Надо срочно позвонить секретарше, пусть обзвонит всех клиентов, чьи визиты они за последнее время отменили, и срочно назначит им прием, если они еще не нашли себе другого чародея, заволновался Тамерлан, набирая телефонный номер.

– Лиза, это я. Срочно обзвоните всех клиентов, которым мы отказали в последнее время, и тем, чьи визиты были отменены, и назначайте их всех плотным графиком, – деловито распоряжался Тамерлан.

– Наконец-то, – проворчала в ответ Лиза. – Сколько народу отменили, так и по миру пойти недолго. Только учтите, я с вами сверхурочно сидеть не собираюсь, у меня рабочий день в восемь часов заканчивается. Так что сами напортачили, сами и отдувайтесь.

Лиза была молодой, хорошенькой, очень дисциплинированной, аккуратной, но по-стариковски ворчливой девушкой. Все эти качества гармонично сочетались в ней, делая ее идеальной секретаршей и очень странной особой.

Отдав распоряжения секретарше, Тамерлан почувствовал себя еще лучше и на радостях решил заскочить в гипермаркет купить маме торт, а заодно и цветы. Пусть порадуется.

Вечер прошел в атмосфере беззаботности. О Таисии он вспомнил лишь на следующий день.

Лежа утром в кровати в ожидании завтрака, Тамерлан размышлял о делах. Завтраком всегда занималась мама и звала его, когда стол был уже накрыт. Бывало это довольно рано, потому что мама работала. Из дома она уходила в девять, так что завтрак подавался соответственно. Работала она менеджером в риелторской компании, прилично зарабатывала и шикарно выглядела для своих лет. Единственное, что огорчало Тамерлана, – это отсутствие у мамы личной жизни. Раньше, еще лет пять назад, его это только радовало. Больше всего на свете с самого детства, а точнее, с развода родителей, он боялся появления в их доме постороннего мужчины. Грубого, равнодушного, со своими привычками-требованиями, который будет бороться с ним за внимание мамы и наверняка победит. Тамерлан видел такое не раз в семьях одноклассников. Но мама, вероятно, слишком его любила и выходить замуж второй раз не захотела. Теперь Тамерлан об этом сожалел. Ведь он уже вырос, скоро у него сложится собственная личная жизнь, появится семья, а мама будет чувствовать себя одиноко. Он даже тайком начал присматривать ей жениха, а одно время, года два назад, надеялся свести ее с Аристархом, но эта идея, естественно, с треском провалилась. Учитель однажды пригласил его к себе и без обиняков попросил не впутывать его в собственные семейные проблемы.

Сама мама никакого волнения по поводу неустроенной личной жизни не проявляла, довольствуясь работой и сыном. Хотя иногда, Тамерлан это чувствовал, у нее и случались романы, но свои увлечения мама Тамерлану никогда не демонстрировала.

Вот закончу все дела с Зоей Борисовной и займусь маминой личной жизнью, надо будет изучить вопрос всесторонне, думал Тамерлан.

– Просыпайся, мой волшебник, завтрак подан! – заглянув в комнату, весело пригласила мама.

Тамерлан, бодро выпрыгнув из-под одеяла, натянул футболку и двинулся на кухню.

День у Тамерлана был приемный, и в кои-то веки за последнее время он был намерен принять всех страждущих.

Лиза составила такой плотный график, что ему даже чаю было некогда выпить, не то что о Таисии подумать. Личные драмы, пробуксовывающий бизнес, больные почки, расшатанные нервы, женские капризы – последние явно преобладали. Смена лиц, настроений, проблем. Тамерлан так вымотался в конце дня, что, когда ровно в восемь вечера, проводив последнюю клиентку, дисциплинированная Лиза заглянула в дверь и доложила, что рабочий день окончен, он от счастья чуть не прослезился.

– Будь человеком, приготовь мне кофе перед уходом, – жалобно попросил Тамерлан, чувствуя, что сам уже не справится.

Лиза недовольно нахмурилась, но кофе все же сварила.

Вот оно, счастье трудового человека, блаженно вздыхал Тамерлан, отхлебывая горячий сладкий кофе и закусывая бутербродом с колбасой, который милосердно соорудила ему Лиза.

На Москву опускался вечер, по проспекту тянулись вереницы желтых и красных огоньков, вспыхивали рекламные вывески. Шум улицы не долетал до двенадцатого этажа офисного центра, в котором обосновался Тамерлан. Было ему сейчас хорошо и спокойно. Еле слышно работал кондиционер, изредка вздыхал компьютер. Даже домой ехать не хотелось.

Все было чудесно, лишь тревожной занозой сидело в подсознании невыполненное обещание. Будоражило совесть, толкало к действию.

– Эх, – тяжело вздохнул Тамерлан, допивая кофе. – Взялся за гуж, не говори, что не дюж, – подбодрил он себя народной мудростью и вытащил из стола фотографию Марии Семизеровой. – Где же ты запропала, голубушка? – ласково глядя на фото девушки, спросил Тамерлан, после чего закрыл глаза и стал внимательно слушать, что именно ответит ему Мария.

Время шло, Мария молчала. Тамерлан открыл глаза, положил фото на стол и прошелся по комнате. Размялся, посмотрел в окно и снова взялся за дело.

– Я просто плохо стараюсь, – сам себя журил Тамерлан. – Все потому, что мне не хочется заниматься этой девицей, а хочется в клуб, расслабиться, в конце концов, сегодня пятница. – И, честно говоря, так бы он и сделал, если бы не боялся Таисию.

И то странно, что она до сих пор ни разу не позвонила, с удивлением взглянув на часы, отметил Тамерлан. Часы показывали девять. Может, случилось что? Желание позвонить Таисии боролось в нем с трусостью и малодушием. Победила дружба.

Тамерлан решительно взял телефон и набрал номер. «Абонент временно недоступен», – сообщил оператор механическим голосом.

Значит, так тому и быть, с облегчением выдохнул Тамерлан и вышел из кабинета. У Таисии – свои дела, у меня – свои.

«А Мария?» – тормознул он на пороге.

Вот завтра выпишется из клиники Зоя Борисовна, он с ней поработает и все выяснит точно. И, заперев офис, Тамерлан с чистым сердцем отправился прямиком в клуб.

В просторных залах Манежа фланировала светская публика. Лица были в основном медийные, а потому то тут, то там то и дело мелькали вспышки фотокамер. Сновали коллеги-журналисты с микрофонами, разносили шампанское.

Никита в строгом деловом костюме и галстуке время от времени оглядывался по сторонам, ойкал и тыкал незаметно пальцем или толкал Таисию локтем в бок, видя то одно, то другое известное лицо. Сфера его интересов быстро обозначилась. Его живо интересовали политики, высокопоставленные чиновники, известные банкиры и бизнесмены. Умеренный интерес вызывали спортсмены и политические обозреватели. К кино-, теле– и эстрадным звездам он был абсолютно равнодушен. Столкновение нос к носу в дверях залах с Ксенией Собчак не вызвало в нем ровно никакой реакции, если не считать недовольно сморщенного носа. Появление на вернисаже Тимоти вызвало насмешливое фырканье, а задев локтем Стаса Пьеху, он даже не извинился, если вообще его узнал.

Таисия с интересом наблюдала за своим гостем и полностью разделяла его симпатии, не говоря уже об антипатиях. Выглядела Таисия по случаю вернисажа на пять баллов. Прическу сделала в салоне, протекцию к мастеру ей составила сама Наташа Гросман, платье помогла выбрать Вика, школьная подруга и большая модница. Осталось только отыскать в этой толпе Алика и продемонстрировать ему жениха. Но Алик, как назло, не попадался, и Таисия, озабоченно вертя головой по сторонам, таскала Никиту из зала в зал, не обращая внимания ни на музыку, ни на картины. Наконец, Никита не выдержал и, выдергивая из ее руки свой локоть, ворчливо поинтересовался, чего ради они мечутся по залам как наскипидаренные. Тут Таисия слегка опомнилась, огляделась и постаралась получить максимум удовольствия от вернисажа, прислушаться к музыке и вообще заняться выполнением своих прямых профессиональных обязанностей. Ей ведь еще обзор писать, развернутый, на несколько страниц.

Никита тоже повеселел, и у них даже завязался легкий приятный разговор, пересыпаемый сплетнями и шутками.

Таисия вовсю веселилась, от души смеялась над остроумными замечаниями Никиты, пила шампанское, кокетливо стреляла глазами, когда заметила неподалеку в толпе Ларису Алепову, занятую беседой с какой-то стройной, дорого одетой шатенкой на высоких каблуках.

Таисия тронула Никиту за рукав и, кивнув в сторону Алеповой, пояснила:

– Видишь вон ту девицу в коктейльном платье, ту, с массивным браслетом? Это подруга пропавшей Маши Семизеровой, от которой она возвращалась в ночь своего исчезновения. Актриса.

Никита заинтересованно повернул голову, пытаясь понять, на кого именно показывает Таисия. Когда он отыскал в толпе нужный персонаж, выражение лица его изменилось, на нем появилась едва заметная усмешка, глаза сузились в прищуре.

– А ты знаешь, кто стоит рядом с этой Алеповой? – спросил он Таисию, указывая глазами на стройную шатенку.

– Понятия не имею, – пожала плечами Тася, разглядывая стоящую вполоборота женщину.

– Это первая жена Ильи Семизерова, Ирина. Ну что, – поворачиваясь к Таисии, проговорил насмешливо Никита, – ты и теперь будешь утверждать, что его болезнь и бывшая жена не имеют к пропаже твоей Марии никакого отношения?

– А я и не утверждала, – автоматически возразила Таисия, с любопытством разглядывая бывшую жену бывшего Машкиного мужа.

Ирина Семизерова выглядела шикарно. Они с Машкой были словно из разных миров. Машка – из обычного мира Таисиных знакомых, а Ирина – из мира гламура и глянца. Даже странно, что один и тот же мужчина был женат на двух столь разных женщинах. И, что удивительно, оба раза неудачно.

Таисия разглядывала точеную фигуру, стройные ноги, роскошный наряд Ирины, следила за ее изящными, чуть искусственными манерами и поражалась, как после такой дивы Семизеров мог польститься на Машку. Совершенно непонятно.

– Я же говорил, у меня интуиция! Есть между ними связь, чуяло мое опытное сыщицкое сердце, – самодовольно разглагольствовал Никита, пока не заметил, что Таисия его фактически не слышит, полностью занятая Ириной Семизеровой. – Ты чего так на нее уставилась? Видела ее раньше?

– Нет, просто задумалась, – неопределенно проговорила Таисия.

Тут Ирина Семизерова, очевидно почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, обернулась, а за ней обернулась и Алепова. Актриса мгновенно узнала Таисию, едва заметно напряглась и, бросив что-то своей визави, быстро отвернулась и как ни в чем не бывало заговорила со стоящей неподалеку компанией.

Ирина Семизерова неспешной королевской походкой покинула зал.

– Спугнули, – с досадой заметил Никита.

– С чего это вдруг? – дернула плечом Таисия. – Они же тебя не знают, а я не знаю Ирину Семизерову. Так чего им паниковать? Так, подстраховались. А вот нам теперь что делать? И зачем Ирине Семизеровой похищать Машку, какая ей от этого польза? Я специально поинтересовалась у нашего юриста – у Машки нет никаких прав на наследство бывшего мужа.

– Пока не знаю, – проговорил Никита, сосредоточенно глядя в спину Алеповой, – но связь должна быть. Интуиция меня еще не подводила.

– Ага, – усмехнулась Таисия. – А еще над Тамерланом издевался.

– Слушай, а они точно официально оформили развод? Может, так разбежались? – пропустив Таисино замечание мимо уха, проговорил Никита.

– Точно. И, кстати, мы же нашли Зою Борисовну! В психушке, – спохватилась Таисия, что забыла рассказать Никите столь важную, прямо-таки ошеломляющую новость. – И знаешь, что она сообщила? Что Машку похитил сам Берия!

– Здорово, Таисия, ты дома? – раздался в трубке торопливый озабоченный голос Никиты.

– Естественно. Где мне быть в десять утра в субботу? – ответила Таисия, потягиваясь и протирая заспанные глаза.

– Почем я знаю – на даче, у приятеля, – чуть веселее предположил Никита.

– Нет у меня дачи, и приятеля тоже нет, – ворчливо ответила Тася, еще раз зевая и думая с сожалением, что навсегда потеряно два часа здорового заслуженного сна. И ведь, как назло, ей даже что-то снилось, когда Никита позвонил, что-то интересное, цветное, теперь уже и не вспомнишь.

– Я сейчас к тебе заскочу, напоишь кофе? И яичницу сваргань. А лучше омлет, – распоряжался Никита, не особо интересуясь Таисиными планами. А впрочем, какие у нее могут быть планы, если она сама только что призналась, что приятеля у нее нет. Квартиру прибрать и с мамой телик посмотреть?

– Ладно. Через сколько будешь? – откидывая одеяло, покладисто согласилась Таисия.

– Минут через десять, – пообещал Никита и отключился.

Таисия пулей вылетела из кровати и помчалась в душ.

Когда спустя двенадцать минут в дверь позвонили, на Таисии уже был новый модный сарафан, она была подкрашена, причесана, а с кухни доносился запах свежезаваренного кофе. Спасибо маме.

Услышав грохот в Тасиной комнате, пока она металась между ванной и платяным шкафом, хватаясь то за фен, то за вешалки, то за косметичку, мама в тревоге вскочила с кровати и помчалась на выручку дочери. Узнав, что к ним на завтрак едет молодой человек (кем этот молодой человек приходится отцу, Таисия предпочла не упоминать), Анна Аркадьевна переполошилась не меньше Таисии, но, в отличие от дочери, поспешила не в ванную, а на кухню – стряпать завтрак. А вдруг этот молодой человек и есть тот самый долгожданный шанс, о котором она столько молилась и на который уповала? Упускать его нельзя! Поэтому Анна Аркадьевна в строгости исполнила пожелания Никиты по части меню, сервировала к завтраку стол и даже успела выскользнуть из квартиры за минуту до его прибытия, шепнув изумленной Таисии, что ей срочно нужно на работу – экстренное совещание у директора. Удивиться такой странности Таисия не успела – надо было закончить макияж.

– Ух ты! – восхищенно выдохнул Никита, заходя на кухню.

Таисия и сама едва его не поддержала.

Мама расстаралась. На столе стояли парадные тарелки, кофейник, сливочник, сахарница, плетенка с горячими тостами, масло, блюдо с художественно разложенными ветчиной, сыром и колбасой. На тарелках дымился пышный омлет.

Только сейчас до Таисии дошло, как страстно ее мама мечтает выдать дочурку замуж. А ведь вслух об этом никогда не заговаривала.

– Ну, Таисия, ты даешь! Не ожидал, – довольно потирая руки и недоверчиво покачивая головой, восхищался Никита. – Я-то про омлет в шутку сказал, думал, кофе сваришь и ладно, – намазывая маслом тост и бросая сверху кусок ветчины, делился родственник. – А ты!..

Таисия, не зная, что ответить, молча разливала кофе и пыталась сообразить, как полагается вести себя в подобных случаях идеальной хозяйке и невесте на выданье. Последнее – а именно двусмысленность положения – особенно ее напрягало. Не придумав ничего умного, она прервала потоки восхищений.

– Ты чего в такую рань в гости прикатил? – ляпнула она и почувствовала, что все мамины старания пошли прахом. Не так себя ведут завидные невесты – ох не так…

Никита замер с бутербродом в руке, озадаченно взглянул на Таисию, но потом покорно и охотно объяснил:

– Я вчера после вернисажа прощупал артистку Алепову, навел кое-какие справки и вот что выяснил. – Тут он рассказ прервал, откусил от бутерброда, засунул в рот кусок омлета, отпил кофе и принялся это все тщательно пережевывать под нетерпеливым взглядом Таисии. Когда Никита собрался повторить обряд, Таисия, не выдержав, вмешалась:

– Никита, хватит испытывать мое терпение, что ты выяснил?

– А! – снова откладывая бутерброд, спохватился тот. – Извини, не завтракал еще, есть очень хочется, может, закинемся по-быстрому, а уж потом о делах поговорим?

– Ладно, ешь, – смилостивилась Таисия, решив встать на путь исправления. Ей отчего-то нестерпимо захотелось замуж. Прямо сейчас, немедленно. Чтобы вот так сидеть по утрам с мужем на кухне, болтать о всякой всячине, кормить его вкусным завтраком и выслушивать восторги о собственных кулинарных талантах. И не только кулинарных.

Ей вдруг захотелось поцелуев, романтики, букетов по праздникам, комплиментов и… детей. Детей? Вот уж об этом она точно никогда до сих пор не задумывалась. Видно, и вправду настал критический момент. Уж замуж невтерпеж, а Германа все нет, всплыла в Таисиной голове глупая фраза из старого анекдота. Она сидела над нетронутой тарелкой и со щемящей тоской смотрела на лопающего с аппетитом Никиту. Он удивительно гармонично смотрелся на их кухне. Уютно, по-свойски. И плечи его широкие, и крепкие руки, и коротко стриженные волосы – все это Таисии очень нравилось, хотя до сих пор она отчего-то считала, что предпочитает интеллектуальный тип мужчин хрупкого телосложения, с длинными не очень опрятными волосами, унылым выражением лица и плохим аппетитом. Может, оттого, что только они и отваживались на робкие ухаживания за ней, разумеется, под давлением своих мамочек? А оказывается, ее идеалом были крепкие, уверенные в себе мужчины. По большому счету, все ее прежние ухажеры были жалкими и несостоявшимися маменькиными сынками, пытающимися раздуть свое неинтересное окружающим эго до размеров чупа-чупса, чтобы стать хоть сколько-то значимей и заметнее. Что и удивляться, что ее личная жизнь до сих пор не устроилась.

Меж тем, пока Таисия познавала свое истинное «я», Никита расправился с омлетом, съел еще два тоста и, допив кофе, счастливо откинулся на спину.

– Вот это я понимаю, вот это завтрак, – довольно проурчал он, поглаживая плотный живот. – А то у меня Настька хлопьев насыплет, сока ледяного апельсинового нальет, бр-р! – зябко поежился он от таких воспоминаний. – Не завтрак, а испытание на прочность. – Тут он, видимо, сообразил, что Настьки с ним больше нет, вздохнул коротко и перешел к делу: – Короче. Выяснил я несколько интересных фактов об артистке Алеповой. Держись за стул.

– Держусь, – покладисто кивнула Таисия, сгорая от нетерпения.

– Говоришь, ваша Зоя видела, как Семизерова столкнулась на Малой Никитской с самим Лаврентием Берией? – хитро прищурив глаз, спросил Никита.

– Ну! – нетерпеливо воскликнула Таисия.

– Так вот, Алепова сейчас снимается в одном проходном сериальчике, и действие в нем происходит, ты не поверишь… – тянул кота за хвост Никита.

– Да говори уже по-хорошему! – сердито прикрикнула на него Таисия, от души жалея, что позволила ему съесть завтрак. Надо было наплевать на образ завидной невесты и выудить у него всю информацию в обмен на еду. Не зря же в цирке зверей до выступления никогда не кормят.

– Дело происходит после войны, аккурат конец 1940-х – начало 1950-х. И Иосиф Виссарионович у них там имеется, и Лаврентий Павлович, и антураж, и грим, и декорации все по теме. Сечешь? – сверкая глазами, проговорил Никита.

– Так ты думаешь, это они Машку разыграли? Она действительно столкнулась с Берией, только с ненастоящим, с театральным? – воскликнула Таисия, вскакивая от возбуждения с места. Оказывается, Зоя Борисовна говорила правду! – Да, но тогда выходит, что это они Машку похитили? – затормозила она, недоуменно глядя на Никиту. – Но зачем она им сдалась? И куда они ее дели? Не убили же?

– Вот. Это вопрос, на который требуется найти ответ, – согласно кивнул Никита. – Собирайся, поедем к Алеповой, пока она из дома не смоталась. И поживей.

Повторять ему не пришлось. Таисия пулей помчалась в комнату одеваться.

В субботу Тамерлан должен был забирать из больницы Зою Борисовну. Пока собирался, ему пришла в голову интересная мысль – прихватить с собой Таисию. Тогда после больницы они могли бы все вместе поехать к Зое и там провести сеанс гипноза. Таисия наверняка захочет поприсутствовать. Часы показывали десять, ничего, не бог весть какая рань, решил Тамерлан и набрал номер, но Таисия звонок сбросила. Спросонья, наверное, решил он и набрал еще раз и еще. Таисия на звонки по-прежнему не отвечала. Может, занята? Или дрыхнет без задних ног?

И ладно, решил Тамерлан. Проснется и перезвонит, а потом приедет прямо к Зое, необязательно ей в больнице вместе с ним светиться. И он отправился в лечебницу имени Гиляровского.

Выписка прошла благополучно. Хотя Зоя Борисовна заметно нервничала, чем весьма напрягала Тамерлана, который начал уже волноваться, как бы пациентку не оставили в больнице. Из-за волнения он не мог сосредоточиться и снять напряжение с Зои Борисовны. Но к счастью, доктор Баранов, который еще раз на всякий случай провентилировал возможность платного лечения больной и получил очередной твердый отказ, упрямиться не стал и быстренько оформил все необходимые документы. Больницу Тамерлан со своей подопечной покидали, крепко держась за руки, с неестественно прямыми спинами и застывшими лицами. Расслабиться они смогли, лишь выехав с территории учреждения.

– Уф, – выдохнул Тамерлан.

– Слава тебе господи! Я же до последнего момента сомневалась, а вдруг не выпустят. Знаете ли, все эти чеховские «Палаты номер шесть», Кафка с его шизофреническими опусами, Джек Лондон с лирическими зарисовками и прочая художественная литература, на которой я воспитывалась, создали определенный образ подобных заведений, на воротах которых можно смело вешать плакат: «Оставь надежду всяк сюда входящий», – с легкой нервозностью делилась Зоя Борисовна, оглядываясь по сторонам, словно не была в родном городе лет десять.

Тамерлан ей не мешал. Пусть сбросит стресс, им сегодня еще работать. Пока Зоя Борисовна приходила в себя, он набрал телефон Таисии. Теперь-то уж она наверняка проснулась. Но Таисия по-прежнему упорно игнорировала его звонки.

Что за ерунда такая, начал сердиться Тамерлан. Кому это важнее, ей или мне? Я, в конце концов, Зою Борисовну нашел. Не без помощи Таисии, подсказал ему строго голос совести, и Тамерлан послушно с ним согласился. Ладно, он сам поработает с Зоей и постарается выяснить, что возможно, о месте нахождения Марии, а уж потом обрадует Таисию. Может, у нее неприятности на работе или отцу стало плохо, она же рассказывала, что он недавно инфаркт перенес, а вдруг осложнение?

Тамерлан, отправив Таисии эсэмэску, чтобы перезвонила, когда сможет, решил ее больше сегодня не беспокоить.

Свобода подействовала на Зою Борисовну окрыляюще. Едва войдя в собственную квартиру, она сейчас же обратила внимание на слой пыли на всех поверхностях, на пустой холодильник, на незашторенные окна и яркий солнечный свет, падающий на не прикрытую чехлами мебель, после чего немедленно позвонила домработнице и устроила той строгую выволочку, велев явиться завтра с самого утра для проведения генеральной уборки. Вера Кондратьевна, захлебываясь от восторга по случаю возвращения хозяйки, пообещала быть как штык ровно в восемь и спросила, не забежать ли в магазин по дороге.

– Что, я до завтра голодная сидеть буду? – проворчала в ответ Зоя Борисовна, тронутая в глубине души такой реакцией.

Потом она позвонила в хоспис и справилась о самочувствии матери, пообещав завтра же ее навестить, после чего переоделась, поставила чайник и, усевшись в гостиной в свое любимое кресло, от всего сердца поблагодарила Тамерлана за избавление.

– Что вы, Зоя Борисовна, – покачал головой Тамерлан, готовясь откровенно и чистосердечно покаяться в собственном недостойном поведении, – все эти дни я испытывал глубочайшее раскаяние. Ведь именно из-за меня вы оказались в этом проклятом переулке, а потом на Малой Никитской.

– Да причем здесь вы, мой дорогой? – вздохнув усталым голосом, проговорила Зоя Борисовна. – Это была моя идея…

– Нет-нет, вы здесь ни при чем. Будь я человеком порядочным, я бы сразу отказался участвовать в этой афере! – горячо воскликнул Тамерлан, едва удержавшись, чтобы не стукнуть себя кулаком в грудь. – Переход во времени! Я специально навел справки: никому из известных магов, экстрасенсов и колдунов нашего времени, да и не нашего тоже, это не удавалось. И все же я взялся. Я же сам не верил в успех, пока вы не пропали, а потом просто испугался! Бегал, искал вас, хорошо вот Таисию встретил. А то бы и сам поверил, что вы перенеслись, и тогда бы сидеть вам в Гиляровского неизвестно сколько, – с горечью воскликнул Тамерлан, стыдясь посмотреть в глаза Зое Борисовне.

– Что вы такое говорите? – сокрушенно возразила Зоя Борисовна. – Ведь у вас все получилось! Просто по трагическому стечению обстоятельств в прошлое перенеслась не я, а та девушка. Это, конечно, ужасно, но вашей вины тут нет.

– Зоя Борисовна, – надрывно вздыхая, возразил ей Тамерлан, – неужели вы до сих пор верите, что видели самого Берию? Это невозможно! Немыслимо. Вы же взрослый человек, кандидат наук!

– Вообще-то доктор, – скромно поправила его Зоя Борисовна.

– Тем более! Как вы можете в это верить?

– А как вы, человек, имеющий столь уникальные способности, в это не верите? – резонно возразила Зоя Борисовна. – И потом, что же тогда я видела в переулке?

– Не знаю, но, скорее всего, вы приняли желаемое за действительное, – в очередной раз вздыхая, проговорил Тамерлан. – Вероятно, там действительно были люди. Возможно, один из них напомнил вам Берию, потому что был лыс и упитан и потому, что вы ожидали увидеть именно его.

– Чепуха, – категорически возразила Зоя Борисовна. – Я не сумасшедшая, меня выпустили из психушки. Я абсолютно точно уверена, что видела именно Берию.

– Хорошо, – решив воспользоваться случаем, проговорил Тамерлан. – Тогда вы, возможно, согласитесь на один эксперимент, совершенно безопасный?

– Какой именно? – осторожно спросила Зоя, демонстрируя похвальное здравомыслие.

– Гипноз, – пояснил Тамерлан, стараясь скрыть волнение и степень собственной заинтересованности. – Я погружу вас в гипноз, мы попробуем снова перенестись в тот вечер и внимательно разобраться, что же тогда случилось.

– Это не опасно? – с легким сомнением спросила Зоя Борисовна.

– Абсолютно нет. Когда вы проснетесь, будете чувствовать себя бодрой и отдохнувшей. Никаких последствий, я вам обещаю, – честно взглянул в глаза Зое Борисовне Тамерлан.

– Хорошо.

– Сейчас седьмое июня, час сорок пять ночи, вы идете по Вспольному переулку. Что вы видите? – четким спокойным голосом спрашивал Тамерлан погруженную в транс Зою Борисовну.

– В переулке пустынно, недавно прошел дождь, тянет свежестью, – не спеша объясняла Зоя Борисовна. – Из Гранатного переулка вывернула девушка.

– Опишите ее.

– Среднего роста. Стройная, босоножки на каблуках. В пышной юбке ниже колена, волосы, кажется, русые, не рассмотреть, белая блузка. Идет быстро к Малой Никитской.

– Дальше.

– Она ускоряет шаги, я тоже. Я почему-то начинаю волноваться. Впереди Малая Никитская. Девушка сворачивает за угол, я слышу какие-то голоса. Я тоже поворачиваю на Никитскую, – в голосе Зои Борисовны зазвучали тревожные нотки. – Почему-то не горят фонари. И туман густой клубится. Единственный фонарь над входом в особняк. В тот самый.

– Хорошо. Что происходит дальше? – сдерживая волнение, поторопил Зою Борисовну Тамерлан.

– Из тумана появляются люди. Слышен их смех. Девушка спешит к ним. Нет, нет, не надо – это я кричу! Я должна перейти! Остановитесь! – Теперь Зоя Борисовна взволнованно вскрикивает, начинает метаться.

– Спокойно, спокойно! Что происходит? Рассказывайте, рассказывайте все, что видите!

– Это Берия! Это он! Я его узнала! С ним две женщины в ярких платьях, кажется, слегка пьяные, развязные. За ними вроде бы еще кто-то идет. Девушка стремительно бросается к ним. Нет! – Зоя Борисовна снова начинает нервничать. – Лаврентий Павлович, подождите! Это важно! Очень! Прошу вас!

– Говорите немедленно, что происходит! – жестким тоном приказывает Тамерлан.

– Девушка добежала до компании и потеряла сознание. Ее ноги подгибаются. Я кидаюсь следом, хочу все объяснить, зову Берию, но из-за его спины появляется охранник. Девушка падает, меня отталкивают, я все еще пытаюсь объяснить, но меня никто не слушает. Женщины смеются. Каблук зацепился за бордюр, я падаю, ударяюсь головой. Все. Темнота.

– Достаточно. Все хорошо, все закончилось. Вы дома, прекрасно себя чувствуете. На счет «три» вы проснетесь, бодрая, веселая, отдохнувшая. Все тревоги покинут вас. Вы дома, у вас все хорошо. Раз, два, три! – резко, но негромко выкрикнул Тамерлан, и Зоя Борисовна открыла глаза.

– Получилось? – спросила она, пытливо глядя на Тамерлана.

– Да, – коротко и сухо ответил тот, глядя куда-то в пол.

– И что? Что там произошло?

– Все было, в точности как вы рассказывали.

– Вот, я же говорила! А вы не верили, – улыбаясь, сказала Зоя Борисовна и мягко добавила: – Вы напрасно не верите в свои силы, мой мальчик. Я в вас поверила сразу.

– Извините, Зоя Борисовна, мне надо подумать, посоветоваться, – словно разговаривая сам с собой, проговорил Тамерлан и торопливо вышел в прихожую, забыв даже попрощаться.

Он ехал к Аристарху. Ему нужны были совет, помощь, объяснение. Тамерлан до сих пор не мог понять, как это у него могло получиться. Да, разрабатывая обряд, он, конечно, основывался на практиках и советах различных гуру, вознесенных учителей и магов, и тем не менее Тамерлан был всегда уверен в невозможности перехода. Чтобы он там ни выдумывал, Зое Борисовне, обыкновенному неподготовленному человеку, ни за что бы это не удалось. И, однако, ее откровения не могли быть фальсификацией.

Аристарх как всегда был занят. Строгая солидная секретарша, как верный Цербер, сторожила двери кабинета. О том, чтобы прорваться, не могло быть и речи. Пришлось писать эсэмэс: «Зоя нашлась, она видела Берию, провел сеанс гипноза, надо срочно поговорить. СРОЧНО!»

Теперь оставалось только ждать, когда Аристарх соизволит его принять. Тамерлан оглядел приемную. Публика здесь собралась посолиднее, чем у него, посостоятельнее. Аристарх был человеком с именем, среди его клиентов встречались весьма известные личности, причем не только из шоу-бизнеса.

Прошло полчаса. Тамерлан нервно мерил шагами приемную. Сорок минут. Час. Нет, это уж слишком! Когда Тамерлан готов был взбунтоваться, к нему подошла секретарша и, тихонько поманив глазами за собой, повела через служебное помещение в личный кабинет учителя. Сюда посторонних не пускали, клиентам здесь было не место. Здесь стояли стол, картотека, папки с делами, компьютер, сейф и много чего необходимого для работы, что не обязательно знать и видеть посетителям. Здесь же на отдельном столике были чайник и кофеварка.

– Послушай, у меня только десять минут и не больше! – распахивая противоположную дверь, возвестил с порога Аристарх. Подтянутый, высокий, загорелый, в свои пятьдесят два он едва ли тянул на сорок пять. Пышная копна волос, тронутых благородной сединой на висках, была идеально уложена. Несколько лет назад Аристарх специально ездил в Италию делать пересадку волос, когда обнаружил, что лысеет.

– Садись, выкладывай коротко и по делу, – распоряжался Аристарх, сбрасывая пиджак и распуская галстук. – Устал как собака! – вздохнул мэтр, делая знак секретарше приготовить кофе.

– Помните, я рассказывал вам о пропавшей клиентке? – проговорил Тамерлан, глядя, как Аристарх шарит в ящике стола, потом достает откуда-то коробку конфет, дорогую, явно подарочную.

– Кофе будешь? – подняв глаза на Тамерлана, спросил учитель.

– Нет, – нервно качнул головой Тамерлан, которому вообще-то хотелось кофе, но еще больше ему хотелось, чтобы его внимательно выслушали. – У меня Зоя Борисовна нашлась.

– Ага, – кивая то ли ему, то ли секретарше, поставившей перед ним поднос с кофе, сахарницей и вазочкой печенья, подтвердил Аристарх.

– Та, которая хотела перенестись во времени, – уточнил Тамерлан.

– Еще что-нибудь нужно? – спросила секретарша, замерев на пороге.

– Нет, спасибо, – покачал головой Аристарх, отпивая глоток кофе. – Желтый «Бурбон»! Один клиент привез в подарок, – добавил он, блаженно закатывая глаза.

– Да, – кивнул Тамерлан, чувствуя, что начинает раздражаться. – Так вот, она нашлась позавчера в психушке, – резче, чем хотелось, проговорил Тамерлан.

– Ожидаемо, – весомо заметил Аристарх, свободно развалившись в кресле и держа на весу блюдечко с крохотной чашкой невероятно ароматного кофе.

– Но дело не в этом, – тряхнул головой Тамерлан, стараясь не поддаться ни запаху, ни раздражению. – Она видела Берию и видела, как другой человек у нее на глазах совершил переход во времени. Я провел сеанс гипноза. Кажется, это правда.

– Расскажи подробнее, – без всякого энтузиазма разрешил учитель. Заниматься чужими проблемами он не любил, разумеется, если приходилось это делать бесплатно.

– Что ж, – спустя пять минут проговорил Аристарх, – думаю, твоя мадам стала свидетелем временного разлома, к которому ты, мой дорогой друг, уж не обижайся, не имеешь ровно никакого отношения. Чистейшее стечение обстоятельств. Девушка та наверняка исчезла в прошлом. Вернется ли она? Кто знает, – пожал многозначительно плечами Аристарх.

Многолетняя практика приучила его даже наедине с собой хранить верность образу. Он поставил чашку на стол и задумался, теребя по привычке рукой большой нательный крест, простой, но изящный, как и все вещи, принадлежавшие Аристарху.

– Да-а, – протянул он спустя несколько минут. – Ты сказал, у тебя есть фото той девицы? – Тамерлан кивнул. – Ладно, давай полюбопытствуем. Случай и впрямь из ряда вон выходящий.

Тамерлан достал фотографию. Аристарх долго сидел над ней молча и сосредоточенно, отведенные им на прием Тамерлана десять минут уже давно истекли.

– Н-да, – очнувшись от транса, проговорил Аристарх. – Ничего не могу понять. Она явно жива, впечатление, что она подвергается некоему физическому насилию, но сказать что-либо определенное о ее местонахождении я не берусь. Могу добавить только одно: ее психика балансирует на грани реальности. Возможно, что она действительно перенеслась. Но я бы ни за что не высказал эту версию в присутствии третьего человека, – многозначительно глядя на Тамерлана, договорил учитель.

– Мне хотелось лишь узнать ваше мнение. Для себя, – забирая фото, пояснил Тамерлан.

– Что ж, если будут новости, держи меня в курсе. Случай оказался интересным. А теперь извини. – Аристарх поднялся с места, давая понять, что аудиенция закончена.

Алепова долго не открывала, а когда наконец доползла до двери, голос ее прозвучал из-за нее хрипло и немелодично:

– Кто там? Кого принесло в такую рань?

– Это Таисия Конопелькина, мы встречались с вами по поводу Маши Семизеровой, – проговорила Таисия, вопросительно глядя на Никиту. Тот одобрительно кивнул. – Мне надо с вами срочно переговорить, – добавила она.

За дверью повисла пауза. Потом защелкали замки, и дверь распахнулась.

– Давай, только я еще не одета, на кухню дуй, – велела Алепова, глядя на Таисию мутноватым несфокусированным взглядом. Чувствовалось, что накануне она хорошо гульнула. Пропустив в квартиру Таисию, Алепова увидела второго гостя и заметно напряглась.

– А вы кто такой? Это что еще за делегация? – Голос ее звучал по-базарному визгливо.

– А я с ней, – ласково ответил Никита. – Брат, подвез просто, я в уголочке посижу, – скороговоркой объяснил он и шмыгнул в квартиру под недоуменным взглядом хозяйки.

Алепова недовольно захлопнула за ними дверь и исчезла в спальне.

Таисия и Никита сидели на кухне, молча переглядываясь в ожидании хозяйки. Алепова появилась минут через двадцать, все еще бледная, но полностью одетая, подкрашенная, с тревожными глазами. Достала из холодильника пакет, налила себе сок в высокий узкий стакан, жадно выпила и, присев за стол, нелюбезно спросила, глядя на Таисию:

– Ну?

– Где Машка Семизерова? – просто, коротко и по существу спросила Таисия.

– Что? – едва не поперхнувшись от неожиданности, переспросила Алепова. Но тут же собралась и равнодушным, ровным голосом проговорила: – Почем я знаю? Она же пропала недели две назад.

– Вот именно. Куда вы ее дели? – наклоняясь к Ларисе, спросила Таисия.

Они заранее договорились с Никитой, что разговор начнет она и спрашивать будет только о месте нахождения Маши и больше ни о чем. Словно остальное им известно или неинтересно.

Алепова не спеша налила себе еще сока, сделала несколько глотков, закинула ногу на ногу и, болтая тапкой на кончике голой ступни, проговорила с растяжкой лишенным всякой заинтересованности голосом.

– Девушка, не помню вашего имени, я понятия не имею, где Машка. И, насколько я понимаю, ее сейчас ищет полиция. Вы здесь при чем? Это все срочные вопросы? – приподняв вопросительно умело нарисованную бровь, спросила Лариса Алепова.

– Думаю, вы лукавите, – подал голос молчавший до сих пор Никита. – И вы, и ваши друзья прекрасно осведомлены по этому поводу. Мне кажется, ваша милая шутка с маскарадом несколько затянулась.

– Маскарад? – недоуменно повторила Лариса, поворачиваясь к Никите. И, хотя лицо ее не выражало симпатии или заигрывания, что-то в ее внешности неуловимо изменилось, заставив Таисию нервничать и ревновать. – Не понимаю, о чем вы говорите.

– О компании актеров, один из которых, насколько я понимаю, играет роль Берии в сериале, съемки которого пока не закончены. И о его приятелях, двух девицах и молодом человеке, исполняющем роль охранника Берии. Точнее, эту роль он исполнял на Малой Никитской в ночь похищения. Так где сейчас находится Семизерова?

По мере того как Никита неспешно излагал факты, лицо Ларисы менялось, словно небо в ветреный день. Сперва оно помрачнело, потом на нем показалась злость, в глазах мелькнул испуг, как набежавшее на солнце облако. Дальше черты его заострились, чувства развеялись, оставив на лице лишь тень настороженности.

– Так что, как видите, ваш маленький фарс раскрыт, пора заканчивать представление. К тому же я уверен, что основную сумму за выполненную работу вы уже получили, – глядя на Алепову с легкой усмешкой, предположил Никита.

– Не понимаю, о чем вы.

Лариса оказалась крепким орешком. Она сидела, по-прежнему улыбаясь Никите и демонстрируя ему своей «случайной», небрежной позой идеальные очертания бедер и стройные ноги. А тоненькие пальчики, небрежно перебиравшие цепочку на шее, то и дело привлекали его внимание к декольте. Никита ее вполне откровенно и с одобрением рассматривал, как добротную вещь, выставленную на витрине, но лично его не очень интересующую.

– Лариса, – прервал он первым затянувшуюся паузу, заговорив по-дружески теплым голосом, – пришло время выбирать, чья рубашка вам ближе к телу. Дело о похищении человека – не шутки. Пока им занимаюсь я, и у вас есть немного времени, чтобы разрешить это недоразумение частным порядком. Когда же в дело вмешается полиция, ситуация резко изменится, – увещевал Никита. – И тогда вы можете пойти как соучастник или как организатор похищения и получить серьезный срок. Отсидите и выйдете на свободу никому не нужной развалиной.

Алепова, услышав эту нешуточную угрозу, лишь самоуверенно усмехнулась.

– Понимаю. Вы рассчитываете на помощь Антона Игоревича, – не меняя тона, проговорил Никита. – Не стоит, вы умная женщина и должны были заметить, что в последнее время он явно избегает вас и даже перестал отвечать на ваши звонки. Вы наскучили ему, приелись. Мужчины так непостоянны, – делано вздохнул Никита. Лицо Алеповой утратило недавнюю самоуверенность и теперь выглядело злым и агрессивным, хотя она и пыталась держать маску. Видимо, Никита задел очень чувствительную струну. – У вас есть шанс расстаться с ним по-умному и, возможно, даже получить на прощание маленький подарок в виде машины или колье. Сохранить светлые воспоминания об этой связи и возможность когда-нибудь в будущем обратиться к нему за небольшой услугой, если будете умницей. Но возможен и другой сценарий: он просто бросит вас, как ненужную вещь, как объедки со стола, небрежно и равнодушно. Вам выбирать.

Ноздри Ларисы раздувались, она поедала Никиту полным ненависти взглядом, но он упорно не реагировал на смену ее настроений.

– Это он вас послал? – прошипела Лариса, пристально глядя на своего не в меру осведомленного гостя.

– Нет, Антон Игоревич не посылал меня. Но я советую вам всерьез подумать о прощальном подарке, разговор о нем зайдет в ближайшее время.

Алепова одарила Никиту раздраженным и неприязненным взглядом. Он же продолжал смотреть на нее спокойно и доброжелательно, как смотрит голодный удав на появившегося в его клетке упитанного кролика.

Алепова все еще колебалась.

– Что вас смущает? Верность подруге? – наблюдая за актрисой, спросил Никита. – Не стоит преувеличивать значение женской дружбы. Ирина наверняка сумеет выкрутиться и из этой ситуации, она всегда умела устраиваться в жизни. Она и сейчас не бедствует. А вот вам придется отдуваться. Чего ради? Подумайте о себе, – дружеским тоном посоветовал Никита. – У меня не так много времени, чтобы решить эту проблему, – озабоченно взглянув на часы, проговорил Никита. – Если вмешается полиция, вся ваша компания пойдет под суд паровозом. Возможно, кроме Ирины. Ее будет сложно припутать к этой истории, к тому же она сумеет найти себе стоящего адвоката, да и супруги Семизеровы не допустят ареста матери их внука, как бы они к ней ни относились. Так что вы решаете? – поднимаясь, спросил Никита.

Таисия все это время сидела молча, напряженно сжимая ладошки, боясь спугнуть удачу, испортить Никите игру.

– Ладно, – выдохнула, сдаваясь, Лариса. – Восьмидесятый километр Дмитровского шоссе. Дачный поселок. Она там, в подвале сидит.

– Прекрасно, – похвалил ее Никита, никак не выдавая своей радости. – Кому принадлежит дача?

– Ирке. Она ей давно, еще от бабушки досталась. О ней практически никто не знает, – неохотно пояснила Лариса и, подойдя к холодильнику, достала себе бутылку пива. Кажется, она плюнула на все и решила больше не изображать из себя леди.

– Кто ее караулит? – изучая в айфоне карту Московской области, спросил Никита.

– Петька Сизов, он сейчас без работы, – закуривая, ответила Лариса.

Она еще и курит, выдохнула про себя Таисия, наблюдая, как у нее на глазах происходит разрушение личности.

– Может, Володька еще Филимонов, который Берию играет. Он занимается с ней сексом. Больше, наверное, никого.

– Сексом? Зачем? – оторвался от карты Никита.

– Типа, задумка такая, Берия же к бабам не равнодушен был. Для поддержания легенды, – выпуская дым и делая глоток прямо из бутылки, поделилась Лариска.

Никита очень пристально и выразительно посмотрел на Алепову, но той, кажется, было уже все равно, кто и как на нее таращится. Она прямо на глазах хмелела, хотя успела выпить всего полторы бутылки. Может, на старые дрожжи легло? Таисия алкоголем не увлекалась и представить себе Ларискино состояние и процессы, происходящие в ее организме, не могла.

– Зачем вам понадобилось похищать Марию Семизерову, какую угрозу она могла представлять для Ирины? – строго спросил Никита, глядя в помутневшие глаза актрисы Алеповой.

– Так эта дура залетела от Ильи, а аборт делать не спешила, – охотно пояснила Алепова. – Надо было как-то подтолкнуть.

– Наследство, – коротко кивнул Никита.

– Именно, – согласилась Лариса.

– А насиловать зачем?

– Затем, – зло выплюнула Лариса, – чтобы у этой дуры крыша поехала, чтобы управляемой стала и покладистой! А если ее спросят, кто тебя насиловал и в подвале держал, чтобы всем так и рассказывала – Берия Лаврентий Павлович, – хихикнула Лариска, радуясь коварству своей выдумки, – путешественница во времени фигова! И чтобы линяла в свой гнилой Питер и никогда больше здесь не показывалась. – Ни сожаления, ни раскаяния в актрисе Алеповой не наблюдалось.

– Да как же вы могли? – не сдержалась на этот раз Таисия. – Она же была вашей подругой! – Подлость Алеповой, ее цинизм и низость просто не укладывались в Таисином сознании.

– Ага, подруга! – захихикала Лариса, скривившись в презрительной ухмылке. – Бланманже в киселе! Фифа самодовольная! И как только она смогла такого мужика урвать, как Илья? Ни рожи, ни кожи, характер – ни рыба ни мясо. Да, вообще, пустое место, амеба одноклеточная! – брызгала злобой Алепова. – Да ее все в тусовке не переваривали. Этой дуре повезло в жизни устроиться, так она, идиотка неблагодарная, сама все разрушила и ходила плакалась всем в жилетку, как ей, бедняжке, живется нелегко. Как ее муж обидел, черствый и жестокий эгоист. Борщей ее не оценил! А сама в чужой-то квартире на Садовом обустроилась! – Лариса снова сделала солидный глоток. – Мы все наизнанку выворачиваемся, чтобы пробиться и на хлеб заработать, а эта стерва! – Лариса попыталась что-то еще сформулировать, но не вышло, тогда она тряхнула головой и, потерев ладонью лицо, снова заговорила: – А какие эта сволочь рецензии писала?! Сама полное ничтожество, а туда же! Друзья-подруги, – кривлялась Лариса.

Таисия слушала ее с ужасом. Какой же дурой была Машка Семизерова, если считала эту женщину своей подругой. Неужели она не чувствовала фальши в их отношениях?

– Сколько Севка Серпуховский за ней ухлестывал, какие дифирамбы ей пел – и умная она, и красивая, и утонченная, и стихи ей читал, и до дома провожал, и ручку целовал, а эта стерва пришла к нему на премьеру и таким дерьмом облила. Вон журнал валяется, можете полюбопытствовать. Так что ее забесплатно и с удовольствием бы пол-Москвы отымело. Еще бы в очереди стояли и доплачивали! – Лариса разразилась хриплым, почти непристойным смехом. Теперь она не выглядела ни красивой, ни привлекательной, даже стройной не казалась.

– Собирайся. С нами поедешь, – прерывая поток пьяных откровений, распорядился Никита.

– Обойдешься. Катитесь сами, – вяло возразила Алепова, но ехать ей, естественно, пришлось.

Удивительно. Как за все эти дни она ни разу не вспомнила о том, что внутри нее живет жизнь. Крошечная, беспомощная, но жизнь. Ребенок. Ее ребенок. Ее и Ильи.

Она сидит здесь уже – Маша обернулась на стену и взглянула на маленькие царапинки, которые наносила вилкой на стене у кровати, – раз, два… уже семнадцать дней. Она научилась различать малейшие шорохи и звуки, раздававшиеся наверху. Различать шаги. Теперь она заранее знала, когда ей ждать своего ненавистного гостя. Он приезжал обычно под вечер. Иногда пьяный, иногда трезвый. Трезвый он приходил к ней быстрее, а пьяный мог подолгу к ней не заглядывать. Несколько раз он приезжал с компаниями, с другими женщинами, но к ней все равно почему-то приходил. Зачем? Привык, может быть?

Маша больше не делала попыток его соблазнить, просто терпела и все. Терпела, думала в это время о себе, о том, что ей делать, когда заключение ее закончится, и ни разу не вспомнила о своей беременности. Ни единого раза! Наверное, она монстр. Чудовище, эгоистичное и жестокосердное! Иначе как она могла забыть? Ведь говорят, что материнский инстинкт у женщины самый сильный. У нормальной женщины. А она?

Маша сидела на кровати, обняв руками поджатые колени и глядя в темноту заплаканными глазами. Да-а. Выходит, она и вправду законченная эгоистка, которая не привыкла думать ни о ком, кроме себя. Всегда думали о ней. Мама с папой обожали ее и всегда о ней заботились. А она о них? Нет, как-то не приходилось. Она была сперва маленькой, потом молодой и неопытной. Затем появился муж, и она попыталась заботиться о нем, а на самом деле по привычке заботилась о себе, пока муж не сбежал. И вот теперь ребенок.

Ребенок. Все вышло совершенно случайно. Неожиданно. Не запланированно. Они с Ильей были женаты почти год, и ничего такого не произошло. А тут один-единственный вечер – и вот пожалуйста.

Это было два месяца назад. Маша сидела дома, потому что был понедельник, лил дождь, у Лариски было свидание, а остальные подруги и знакомые в такую погоду предпочитали на улицу не соваться. Маша смотрела телик, когда раздался звонок в дверь. Она даже перепугалась. Так спонтанно никто к ней никогда не заглядывал. Может, соседи?

За дверью стоял Илья.

В первый момент Маша обрадовалась, но потом посуровела, вспомнила мамины наставления и открыла дверь с мрачным, недовольным лицом. Наверняка пришел выяснять отношения или мириться. В обоих случаях стоит показать, кто здесь пострадавшая сторона.

– Привет, – неуверенно поздоровался Илья и, потоптавшись в прихожей под ее суровым нелюбезным взглядом, попросил разрешения войти. Разрешила. Строго, холодно так, чтобы мама гордилась.

Выглядел он плохо. Похудевший, подавленный, и глаза грустные, печальные даже. Сразу захотелось обнять его, погладить по щеке. Но нельзя. Мама не одобрит, потому что надо фасон держать.

Илья прошел на кухню, попросил чаю. Попили. Потом перешли в гостиную. Он завел разговор ни о чем. Маша, устав хмурить брови и ждать объяснений, расслабилась, и разговор их стал дружеским, теплым. Просидели весь вечер. Так хорошо, уютно, по-семейному.

Да, пока были женаты, так вот редко случалось посидеть, а тут вдруг получилось. И Маша радовалась в душе, что он зашел, и даже несмело, стыдясь самой себя, хотела, чтобы он остался. Чтобы не чувствовать унылого одиночества, не бродить перед сном по пустым комнатам, уговаривая себя, что пора ложиться спать. Чтобы просыпаться, чувствуя теплые заботливые объятия. И мечты эти отодвигали вдаль прежние обиды и наполняли сердце щемящей тоской.

А Илья был каким-то грустным, почти не шутил и даже улыбался словно через силу. Маша спросила его о неприятностях, он как-то криво, натужно улыбнулся. Подсев к ней ближе, положил голову на плечо. Маше было его пронзительно жаль. Она обняла его и тихо гладила по спине, а осмелев, поцеловала в макушку и еще раз. От трогательности и теплоты момента на глаза ее навернулись слезы. В конце концов, он был ее единственным мужчиной, ее мужем, и когда-то, совсем недавно, она его любила, и они были счастливы. Она гладила Илью по голове и думала о том, что за последнее время он как-то сильно похудел, и волосы у него стали реже, слабые, какие-то безжизненные.

Они сидели так какое-то время. Потом он ее поцеловал, она ответила, а затем они оказались в постели. И Машке вдруг почудилось, что он решил вернуться, что сейчас они помирятся и все наладится и будет как прежде, еще до ссор и разводов. Но утром, когда она проснулась, Ильи уже не было. Она ждала его звонка, потому что женщине не пристало звонить первой, так мама учила. Но он не звонил. На третий день Маша страшно рассердилась, обиделась на бывшего мужа пуще прежнего. Мерзавец ее просто использовал для собственной прихоти! И навсегда вычеркнула его из своей жизни, поклявшись на порог не пускать.

А потом у нее начались проблемы. Месячные, которые ее ни разу не подводили и приходили четко по графику, вдруг задержались. Маша посоветовалась с мамой, естественно, не упоминая визит бывшего мужа, та переполошилась, опасаясь серьезной болезни – простуды, кисты или прочих нехороших диагнозов и послала Машу к врачу. Врач попался внимательный, опытный и после осмотра послал Машу на анализ крови. Тут-то все и выяснилось. А она даже простой тест на беременность купить не сообразила.

Первой мыслью было позвонить Илье. Но, вспомнив его бегство, Маша решила Илье никогда и ничего о ребенке не говорить, а гордо и независимо растить его самой. Маме звонить она тоже была не готова, та сразу же ударится в слезы, начнет проклинать подлого предателя, Машкиного мужа, мгновенно сорвется в Москву, о дальнейшем Маше даже думать не хотелось. Оставалось идти к Ларисе, человеку опытному, отзывчивому, хорошо знающему жизнь. Так Маша и сделала.

Лариса ее выслушала. Постучала пальцем по лбу.

– Ты даешь! А контрацепцию, по-твоему, умные люди для чего придумали? Для спонтанных визитов всяких подобных засранцев, – наставительно проговорила Лариса. – Сказала уже своему о прибавлении?

– Нет, и не собираюсь, – гордо сложив на груди руки, заявила Маша.

– Вот как? Тогда остается аборт, – как о чем-то само собой разумеющемся рассудила Лариса.

– Вообще-то я хотела родить и растить ребенка сама, – неуверенно промямлила Маша.

– Ты, подруга, совсем ку-ку! – рассмеялась Лариса. – Ты что, спятила, жизнь себе в двадцать лет под откос пускать? Ты хоть представляешь себе, что это за труд и какие расходы? Да у тебя вся жизнь сразу же сведется к памперсам, кормлениям, гуляньям с коляской. Ты свою личную жизнь никогда уже не устроишь! А на что ты будешь ребенка содержать? Ты зайди в магазин и посмотри, сколько детские вещи стоят!

– Мне мама с папой помогут, – высказала вслух заветную мысль Маша.

– Ну-ну. Не хочешь мужу подкидывать, так пускай за тебя родители отдуваются? Ты уж сразу на них ребенка и записывай, – с насмешкой проговорила Лариса. Маше тут же стало стыдно собственной инфантильной привязанности к маме с папой. Действительно, хороша мамаша, спихнула ребенка бабушке с дедушкой, а сама, вся такая гордая и независимая, даже алименты от мужа не принимает.

– А что же делать? – стыдясь самой себя, спросила Маша.

– Что делать? Аборт делать, пока не поздно, – безапелляционно заявила Лариска. – Срок еще маленький. Найди приличную клинику – и всего делов. Если хочешь, могу посоветовать.

Маша адрес и телефон врача взяла, но с решением все еще медлила. И маме ничего не говорила. Об аборте ей вообще незачем знать, а вот если… Впрочем, ни о каком «если» речи быть не могло. И все равно Маша тянула – то ли от малодушия, то ли надеялась, что все как-то само разрешится. Например, может, Илья объявится с извинениями или еще что-нибудь произойдет.

И действительно произошло.

Маша провалилась во времени. Ее насилует Берия, и она беременна. И что с ней будет дальше, никому не известно.

Ужас.

Маше вдруг показалось, что только сейчас она испугалась по-настоящему. До этого был не страх, а просто опасения.

Слезы высохли. Отчего-то их не хватало надолго. Может, она просто бесчувственная?

Может. Но вот что ей делать с ребенком? Как скажется на его здоровье столь активная сексуальная жизнь матери? Хм, сексуальная жизнь? Да нет, регулярное насилие и психический стресс, а еще отсутствие свежего воздуха и витаминов.

Какие только глупости не придут в голову человеку, сидящему взаперти в одиночной камере, лишенному общения! Изнасилования ведь вряд ли можно назвать общением? И все же, если предположить, что рано или поздно ее отсюда выпустят и выкидыша у нее к тому времени не случится, а аборт делать будет уже поздно… Нет, не поздно, а просто она его категорически делать не будет! При этих словах, произнесенных твердо и решительно, Маша посмотрела на потолок, а точнее, выше, туда, где был Бог.

Господи, я рожу этого ребенка, попрошу прощения у мужа и вообще исправлюсь, честное слово! Только помоги мне вернуться домой! Маша истово перекрестилась. Ничто так не укрепляет веру человека, как невзгоды и испытания. В благоденствии лишь глубоко верующие люди способны регулярно исполнять установления церкви, прочие прибегают к помощи Господа лишь в трудные минуты. Исповеди, причастия, посты, ежедневные молитвы требуют большого духовного труда, времени и усердия, а сколько у современного человека соблазнов: и телик посмотреть, и в Интернете побродить, с друзьями встретиться, в ресторан сходить, на концерт, в театр, в кино, на шашлыки съездить. До того ли? То ли дело в старину, из развлечений только чтение, рукоделие и карты. И, конечно, еще балы, музыкальные вечера и журфиксы.

Как это должно быть мило: сидишь ты в шелковом платье, с изящной вышивкой в руках, раздается звук дверного звонка, и горничная в белом фартучке докладывает: графиня Апраксина с дочерьми, или поручик Оболенский, или… Что или, Маше было никак не придумать, мысли ее стали путаться, она сползла на подушку и уснула, и сон ее был спокойным и приятным. Снились ей младенцы, пухленькие, с ямочками на щечках, дамы в корсетах и кринолинах, снился Илья в офицерском мундире с эполетами и еще много чего, что Маша запомнить не смогла.

Проснулась она успокоенная и даже веселая. В маленькое оконце светило солнышко, на столе стояли каша, чай в стакане с подстаканником, сахар, масло, толсто нарезанная белая булка. Раньше она пренебрегала большей частью здешней трапезы, но теперь, встав с кровати и умывшись, с аппетитом взялась за еду. Намазала булку маслом, остатки положила в кашу, кинула в чай два кусочка сахара. Ребенку нужны положительные эмоции, иначе он вырастет депрессивным неудачником, вспомнила Маша услышанные в какой-то передаче суждения специалиста.

Отдавая после завтрака дежурному красноармейцу посуду, Маша вежливо попросила, нельзя ли ей в обед подать овощей и фруктов, хотя бы яблок. Красноармеец от такой наглости только рот открыл.

А может, если беременность станет заметна до ее освобождения из плена, размышляла Маша, меряя шагами камеру после завтрака, потому что, как она слышала, беременным надо обязательно двигаться, удастся свалить ее на Лаврентия Павловича и вытребовать с него алименты? А еще можно разыграть временную потерю памяти по причине стресса и отказаться покидать темницу на том основании, что она не помнит, кто она и откуда, и пусть они ей новые документы делают и работу ищут с жильем, а заодно и алименты выплачивают? Хм, мысль была интересной, и Маша обдумывала ее на все лады вплоть до обеда. В обед ей дали яблоко и помидор, а еще щи и жареную картошку с салом. Помидор, правда, оказался на удивление невкусным, очень похожим на современные голландские. А бабушка всегда говорила, что раньше продукты были вкуснее и натуральнее. Оказывается, не все, но Машка капризничать не стала, слопала и такой, а потом с аппетитом навернула остальной обед. Жиры, белки и углеводы нужны ребенку не меньше витаминов.

Гладкая, усыпанная желто-коричневой хрусткой хвоей дорога стелилась сквозь сумрачный ельник. Мохнатые черно-зеленые лапы неряшливыми лохмотьями свисали над дорогой. Серо-рыжие стволы сосен бесконечной колоннадой уходили в темноту леса. Разогретый жарким летним солнцем смолистый хвойный дух просачивался в салон машины и окутывал их плотным покрывалом.

– Эх, до чего хорошо, – проворчал Никита, делая глубокий вдох. – Сейчас бы остановить машину, пройтись по лесу, в речке выкупаться, – мечтательно проговорил он. – Жаль, повод для поездки нерадостный, не располагает.

Никита бросил взгляд в зеркало заднего вида. Там, привалившись к дверце машины, посапывала во сне Лариса Алепова. В дороге ее окончательно развезло, и, спев пару песен и рассказав несколько скабрезных анекдотов, она наконец уснула, к большой радости окружающих.

– Может, в другой раз? – в тон ему проговорила Таисия, очарованная сумрачной красотой окружающего леса. Но тут же спохватилась и торопливо добавила: – Я имею в виду, ты можешь в следующие выходные за город выбраться. Извини, что сегодня приходится моими проблемами заниматься.

– Да ладно. Все равно дел особых нет, – отмахнулся Никита. – А насчет следующей недели… Ты чего завтра делаешь? Я завтра свободен, могли бы на водохранилище съездить искупаться, я классное место знаю. Можем заскочить в гипермаркет и мяса на шашлыки купить, у меня мангал всегда с собой, заодно и попируем. – Потом искоса взглянул на замершую Таисию и добавил неуверенно: – Если хочешь, можем твоего Тамерлана прихватить. Обещаю его не обижать.

– Нет. Он не сможет, – торопливо ответила Таисия раньше, чем успела подумать.

Тамерлан никак не вписывался в идиллическую картину их совместной поездки на шашлыки. Не было ему там места. А впрочем, почему не было? Никита же ее просто так пригласил, по-дружески, от тоски и одиночества, тяжело ему, наверное, сейчас без своей Настьки. Вон и работу на выходные придумал. Таисия незаметно, не поворачивая головы, взглянула на Никиту. Он расслабленно вел машину, тихо мурлыкая себе под нос. Радио они не включали, Никита объяснил, что терпеть не может всей этой какофонии, только мозги забивает.

– Так что, Тась, рванем на шашлыки?

– Рванем, – согласилась Таисия. Пусть уж лучше по-дружески и с Никитой, чем вовсе ни с кем и никак, решила она.

– Тогда я за тобой часов в одиннадцать заеду. Позже не пойдет, сложно будет из города выбираться. Успеешь собраться? – повеселел еще больше Никита.

– Постараюсь.

– О, смотри, приехали! – выпрямился в кресле Никита. – «Дачное товарищество «Зеленый бор», – прочитал он на вывеске.

Ларису разбудили возле самых ворот. Подкрались к ним тихо, почти беззвучно, никто их и не заметил. Участок Ирины стоял на опушке леса, в стороне от остальных домов, окруженный высоким глухим забором. Над забором возвышался треугольник покатой крыши и виднелось окошко мезонина, темное, запыленное, нежилое.

– Давай, Лариса, просыпайся, приехали, – принялся тормошить задремавшую артистку Никита. – Давай, давай. Хватит дрыхнуть, работать пора.

Лариса кое-как разлепила глаза и вылезла из машины.

– Сейчас позвонишь, скажешь, чтобы открывали, что тебя Ирина прислала с проверкой, – подучивал ее Никита, обняв за плечи и подводя к воротам. – О нас пока ни слова, потом скажешь, если что, – хозяйские знакомые. И не забывай, кому больше всех впаяют, если, не дай бог, что-то пойдет не по плану, – ласково напутствовал ее Никита и нажал кнопку старомодного звонка на воротах.

Открыли им не сразу. Видимо, современный домофон в доме предусмотрен не был, и Машкиному сторожу пришлось самому тащиться к воротам, чтобы узнать, кого принесло.

Услышав Ларискин голос, он беспрекословно открыл калитку, а потом и ворота, не ожидая никаких подвохов. Никита без проблем закатил машину на участок.

– Ух ты, какой домик, – присвистнул Никита, осматривая строение.

Дом был не новый, но фундаментальный. Первый этаж кирпичный, второй бревенчатый. Во всем чувствовались размах и основательность прежних времен.

– Откуда у твоей подруги этот дом, говоришь? – обратился Никита к Ларисе.

– От бабки по наследству достался, – неохотно пояснила Лариса, с кислым лицом топая к крыльцу. – А той – от деда. Он у Ирки то ли прорабом на стройке работал, то ли в каком-то строительном управлении при жилконторе, не помню.

– Большой человек по старым временам, – добродушно заметил Никита, чем очень раздосадовал Таисию. Они идут освобождать бедную замученную Машку, вокруг них враги и преступники, подлецы и негодяи, а он с ними как ни в чем не бывало, как с порядочными людьми! Беседы беседует! Нет чтобы по мордам надавать. Вон здоровенный какой, у него бы получилось. Особенно этому шпендику в галифе. Где только такие раздобыл, наверное, у деда Ирины Семизеровой позаимствовал, пыхтела в арьергарде Таисия. Ее Никита за плечи не обнимал, а предоставил плестись позади самой. Это тоже было очень обидно.

Между тем их провожатый, тот самый Петька Сазонов, о котором рассказывала в городе Лариса, невысокий худощавый парень лет двадцати пяти, провел их в дом, в обставленную некогда модной полированной мебелью гостиную. В комнате негромко работал старенький цветной телевизор, на велюровом бордовом диване валялась смятая несвежая подушка и комом был свернут плед.

– Устраивайтесь, – указал он на стулья, стоящие вокруг обеденного стола, накрытого газетой и заставленного банками и бутылками из-под еды и пива. – Ларка, долго мне еще тут париться? Заколебало уже. По телику только четыре канала, жрачка – одни консервы и лапша «Доширак». Из дачников одни пенсионеры и мелюзга. Словом перемолвиться не с кем. Скоро выть начну от скуки. И еще эта швабра в подвале. Раньше хоть ребята заезжали навестить, пока Ирка не приехала и шороху не навела, – плаксиво жаловался на жизнь Петька. – Хоть бы бабла подкинула, скряга.

– Давно она была последний раз? – устраиваясь на стуле, поинтересовался между делом Никита.

– Да не, на прошлой неделе, – пояснил Петька, очевидно полагая Никиту своим. – У меня как раз народ был. Володька Филимонов с телками приезжал по делу. – Тут Петька захихикал и сделал несколько неприличных жестов, долженствующих пояснить, по какому делу приезжал Володька. – Ну, мы оторвались как следует, а наутро Ирка явилась. Как увидела, что у нас тут творится, разоралась. Мне, говорит, уже соседи звонят, что на дачу какие-то ханурики залезли. Я вам что велела – тихо сидеть, а вы сюда бабье возите, шалман устроили! В общем, всех разогнала, Володьке велела одному приезжать. Сказала, проверит. А ему овцу эту нагибать порядком надоело. Без рюмки водки последнее время уже не справлялся. А сейчас у него активный съемочный период начался, не до того, так что мне самому отдуваться приходится.

– Понятно, – бесцветным голосом отозвался Никита, вставая. – Пошли, посмотрим, как она там.

– Пошли. Только гимнастерку надену и портупею и сапоги натяну. Порядок есть порядок, а то мало ли чего, – охотно согласился Петька, одеваясь, и повел всю компанию в холл, откуда сыроватая бетонная лестница вела в подвал.

И лестница, и сам подвал были выкрашены в унылый сине-бурый цвет. Под потолком слабо светила одинокая лампочка.

– Интерьер специально обновляли? – оглядывая унылую обстановку, поинтересовался Никита.

– А то! Раньше тут обыкновенный погреб был. Правда, с решетками на окнах, но светленький такой, симпатичный. А теперь, как в казематах, все согласно исторической правде, – объяснял Петька, вполне комфортно чувствуя себя в роли экскурсовода. – Я сейчас оконце приоткрою, и вы аккуратненько загляните, – подводя их к обитой коричневым железом двери, прошептал экскурсовод.

Никита молча осмотрел засов, на который закрывалась Машкина камера, убедился, что других запоров и замков не имеется, и только тогда врезал любезному Петру по зубам.

Таисия с Ларисой от неожиданности шарахнулись к стенам. Но больше всех удивился сам Петр. Он лежал возле стены, потирал челюсть и, вытаращив глаза, смотрел, как Никита открывает засов.

Маша, как всегда, лежала на кровати. Она слышала еле уловимый звук приехавшей машины. Теперь она научилась различать звуки, а раньше ей казалось, что вокруг царит мертвая, почти космическая тишина.

Спустя некоторое время, она как раз успела прочесть шепотом «Мцыри» Лермонтова, послышались шаги на лестнице. Чтение стихов стало ее последним развлечением. Она придумала это, чтобы окончательно не деградировать, не свихнуться и чтобы у растущего внутри ее ребенка сохранялась хотя бы крупица позитива, что-то по-настоящему светлое, чистое, возвышенное. К тому же «Мцыри» удивительно соответствовал моменту.

Маша насторожилась: шаги были незнакомые. Их она тоже научилась различать. Берия шагал тяжело, размеренно, бухая сапогами. Охранник, который теперь часто навещал ее, спускался по лестнице дробным торопливым шагом, почти беззвучно. Сейчас шагов было много, они были путаные, плохо различимые. С лестницы до Маши долетели голоса. Кажется, один из них был женским.

Маша села в испуге. Неужели это все? Это конец? Сейчас ее выведут из подвала и вышвырнут вон, на улицу, в страшную неизвестность. Она не знала, чего в ней сейчас было больше – облегчения, страха, радости? Все чувства смешались, заворачиваясь внутри в удушающий ком. Сердце колотилось, ее начало трясти. Маша с трудом владела собой, ей казалось, что еще немного, и она упадет в обморок. Нет, этого допускать нельзя. Она должна знать, что происходит.

Маша вцепилась в холодную металлическую спинку кровати. Голоса за дверью стихли. Потом раздался грохот, чей-то испуганный возглас. В следующий миг распахнулась дверь ее камеры. Но Маша не смогла ничего разглядеть – свет предательски вспыхнул и погас. Она все же потеряла сознание.

Первое, что увидела Маша, придя в себя, это потолок. Обычный белый потолок, но что-то в нем все же было странное и тревожащее. Маша смотрела на него и никак не могла понять, чем этот потолок ее так удивил.

Это было странное ощущение, которое время от времени испытывает, вероятно, каждый, когда, проснувшись утром, ты первые несколько секунд не можешь вспомнить, кто ты и где находишься. Маша переживала то же состояние. Она лежала и напряженно думала, боясь пошевелиться. Ощущение затягивалось. Тогда она скосила глаза в сторону и увидела стенку. Коричневую, полированную, финскую стенку «Лессинг». На мгновение ей вдруг показалось, что она дома, лежит на диване в гостиной. Но нет, этого не могло быть. Стенку эту родители давно продали и купили новую современную мебель. Так где же она?

– Где я? – слабо спросила Маша, ни на что особо не надеясь. Просто произнесла свои мысли.

– Здесь, с нами, – раздался откуда-то сбоку неуловимо знакомый голос. – Здесь, с нами, – еще раз повторила Таисия, спеша показаться Маше на глаза. Как еще объяснить, где именно находится Машка, она не знала, тем более не хотелось затрагивать тему – когда. Во всяком случае, пока та немного не оклемается.

– Таисия? – безмерно удивилась Маша, увидев над собой лицо своей коллеги по редакции. – А ты что здесь делаешь?

Вид Таисии Конопелькиной подействовал на Машу ободряюще. С этим человеком были связаны простые, обыденные воспоминания, и если она здесь, то, наверное, с Машей все хорошо, хотя Берия, подвал…

Маша вдруг все вспомнила, резко вскочила и испуганно осмотрелась по сторонам.

Напротив нее в креслах сидели охранник Берии с какой-то неправильной асимметричной физиономией, тот самый, что несколько раз насиловал ее, и почему-то Лариса Алепова.

– Где я? – спросила Маша, чувствуя, что рассудок, и без того подвергшийся серьезным испытаниям за последние недели, сейчас окончательно покинет ее.

– Вы находитесь на даче Ирины Семизеровой, первой жены Ильи, – проговорил, подходя к ней, незнакомый высокий мужчина с приятным открытым лицом и темными коротко стриженными волосами. Одет он был в обычную современную черную футболку и синие джинсы. – Вас похитили и держали в подвале приятели вашей знакомой, Ларисы, – кивнул мужчина в сторону курившей в кресле Алеповой.

Сама Лариса внимания на Машу не обращала, старательно разглядывая сад за окном. Сад Маша заметила только сейчас.

– Весь этот маскарад в стиле 1940-х был придуман исключительно для того, чтобы повлиять на ваш рассудок, сделать вас уязвимой и управляемой, а заодно избежать в дальнейшем проблем с законом, если вам вдруг взбредет в голову обратиться в полицию, – глядя на Ларису и порядком помятого охранника, рассказывал мужчина. – В самом деле, на кого вы сможете пожаловаться? На Лаврентия Павловича и его подручных?

Маша слушала его с недоверием. Да, она видела Ларису, Таисию и охранника. Они сидели все вместе в одной комнате, напоминавшей ее собственную квартиру лет пятнадцать назад. Но часть ее сознания словно осталась в камере с железной кроватью и решеткой на высоком, под самым потолком, окошке.

– Пойдемте, я все вам покажу, – протянул Маше руку незнакомец. – Не бойтесь меня, я друг Таисии. В некотором смысле даже родственник. Это она вас отыскала, – взглянул он на Таисию теплым одобрительным взглядом. – Меня, кстати, Никита зовут.

После секундного колебания Маша решилась. Она протянула Никите руку, и он повел ее в холл. Таисия осталась в гостиной.

Оказавшись в знакомом, освещенном пятирожковой люстрой холле, она всем телом прижалась к своему провожатому и, не имея сил произнести хоть слово, указала на дверь ванной комнаты.

Никита смело шагнул вперед, щелкнул старомодным выключателем и осветил знакомое Маше помещение.

– Дед Ирины строил эту дачу еще в застойные времена, и с тех пор никто ее всерьез не ремонтировал, так что антураж весь сохранился, – пояснил Никита, осматривая ванную со старомодным душем и висящий под потолком бачок унитаза с болтающейся на длинной стальной цепочке ручкой.

– Хотите, не пойдем в подвал, а пойдем на улицу? – предложил вдруг Никита, внимательно взглянув на бледную дрожащую Машу. – Хватит с вас этих ужасов. Уехать прямо сейчас мы не можем, надо дождаться моих друзей, но сидеть в доме совсем необязательно. Тась! – неожиданно громко окликнул он Таисию.

Она тут же появилась на пороге, встревоженная, напряженная.

– Поищи какой-нибудь плед, мы с Марией пойдем на улицу, а ты захвати кофе, бутерброды и тоже присоединяйся, – распорядился Никита, потом спохватился и, обернувшись к Маше, спросил: – А вам можно кофе? Или лучше чай?

Задавая вопрос, он невольно покосился на Машин живот, и она, успев перехватить его взгляд, тут же снова перепугалась, обняла себя двумя руками, словно защищаясь.

– Откуда вам известно? – спросила она дрожащим от напряжения голосом, готовясь защищать самое дорогое, что у нее осталось в безумном, перевернувшемся с ног на голову мире.

– Лариса Алепова рассказала, – успокоил ее Никита. – Пойдемте. Я все вам подробно объясню. А затем мы поедем прямо к врачу, вас осмотрят, полежите пару дней на сохранении, отдохнете…

– Я никуда не поеду, ни в какую больницу! – оттолкнула его Маша, бросаясь к двери. – Никуда не поеду! – Глаза ее горели горячечным блеском, она дрожала всем телом, и даже не самый опытный глаз Таисии уловил приближение припадка.

Она бросилась к бедняжке, обняла, прижала к себе, не давая вырваться, и заговорила быстрым ласковым шепотом:

– Не хочешь – не поедем. Поедем сразу к маме. Она здесь в Москве, ищет тебя, волнуется.

– Мама! Я к маме хочу, – захныкала, как маленькая, Маша, и Таисия повела ее на улицу. А Никита пошел за пледом и чаем с бутербродами.

Маша постепенно успокоилась. Они выпили чай за старым деревянным столом под яблонями, потом Маша вышла за ворота осмотреть машину Никиты и улицу дачного поселка. Окончательно убедилась, что она дома, в XXI веке.

Потом приехала машина с незнакомыми мужчинами в штатском. Они прошли в дом, а приехавший с ними врач наскоро осмотрел Машу, сделал ей успокаивающий укол, и Никита с Таисией повезли ее в Москву.

В машине Маша быстро заснула и проспала до самой больницы, точнее, до самого роддома. Роддом был частный, очень комфортабельный, персонал его известили о сложном психологическом состоянии пациентки. Ей была выделена отдельная палата, введен дополнительный успокаивающий укол, сделано полное обследование. В конце концов Маша заснула счастливая и успокоенная, насколько это вообще было возможно в ее состоянии.

Никита и Таисия долго думали, как быть с Машиной мамой. С одной стороны, она сходит с ума от волнения, и каждый час разлуки с дочерью стоит ей как минимум года жизни. С другой стороны, предъявлять ей Машу в таком состоянии, в каком она была найдена на даче, дело немыслимое. И уж тем более ей незачем знать все подробности Машиного пленения.

В итоге решили сообщить Елене Михайловне, что Мария, живая и здоровая, находится в роддоме на сохранении, а уж врачи пусть сами регулируют, когда ее можно будет допустить к дочери. Таисия собиралась завтра с утра заехать к Маше и подготовить ее к визиту мамы – помочь выработать щадящую версию столь длительного отсутствия.

– Слушай, Никит, я не хотела при Машке у тебя спрашивать, но что это за люди приехали на дачу к Семизеровой? Это полиция? – сгорая от любопытства, спросила Таисия, едва они сдали Машу в роддом.

– Почти. Ребята из госбезопасности, – сдержанно объяснил Никита. – Родители Ильи Семизерова – влиятельные люди, Ирина Семизерова – мать их единственного на сегодняшний день внука. К тому же сын у них при смерти. Пускать дело о похищении твоей подруги на самотек никак нельзя. Семизеровы не допустят ареста Ирины, постараются дело замять, как бы к ней ни относились. Они ее потом сами накажут, как сочтут нужным. Я уже известил их о беременности Марии и истории с ее похищением, так что процесс пошел. Но и этих гадов театральных безнаказанными оставлять нельзя. А учитывая все обстоятельства, дело надо провести тонко.

– Гм… – кивнула сердито Таисия. – Свалить все на Ларису Алепову и ее приятелей, а Ирина будет и дальше петь и веселиться, и ей вся эта история даром с рук сойдет? Это, по-твоему, справедливость?

– В общем, да, – без особого энтузиазма подтвердил Никита. – Но согласись, что Алепова с компанией тоже не безвинные жертвы. Между прочим, идею с похищением и маскарад с изнасилованием придумала именно Лариса, Ирина собиралась организовать обычное прозаическое нападение на Машу. Избили бы ее, чтобы выкидыш случился, и все, – развел руками Никита. – Хотя не уверен, что это было бы гуманнее. Неизвестно, насколько точно рассчитали бы исполнители свои силы. Велика вероятность, что твоя подруга могла на всю жизнь остаться инвалидом.

– Тогда давай Алеповой благодарность вынесем и тоже от суда отмажем, – передернула плечами Таисия. – Даже не знаю, кто из них приятнее, Ирина или Лариска, обе сволочи бездушные!

– И я не знаю, – коротко согласился с ней Никита. – Так вот, Ларисе пришла в голову более художественная идея – и бабок подзаработать, и Ирине угодить, и над Машей поиздеваться. Она ее терпеть не может и смертельно ей завидует.

– Зачем же она с ней дружила? – задала давно уже волновавший ее вопрос Таисия.

– Сперва из соображений выгоды, рецензии и все такое, а потом по просьбе своей давней институтской подруги Ирины Семизеровой. Они вместе в театральном учились.

– А ей это зачем понадобилось, ведь тогда Машка еще не была беременной?

– Ирина – девушка дальновидная, мало ли какие сюрпризы жизнь могла преподнести. А вдруг бы Мария с Ильей решили помириться и снова сошлись? Всегда полезно держать руку на пульсе, – наставительно заметил Никита. – К тому же ее предусмотрительность себя оправдала.

– Все равно несправедливо, – сердито буркнула Таисия, выходя на мягкое вечернее солнышко. – Одним сливки снимать, а другим отдуваться.

– Жизнь вообще штука несправедливая в частностях, но справедливая в общем, – поучительно заметил Никита, щелкая брелоком сигнализации. – Залезай. Где-нибудь когда-нибудь она свое возьмет.

– Уф, устал я сегодня, – выруливая со стоянки роддома, пожаловался Никита. – И есть хочется. Омлет твой давно уже переварился, а бутерброды – это не еда. Слушай, – оживился он, – ты окрошку любишь?

– Да, – заинтересованно взглянула на него Таисия, тоже испытывавшая муки голода, но стеснявшаяся в этом признаться. Новой Таисии, безумно стремящейся замуж, стало казаться, что голод – чувство низменное и для барышни на выданье не подходящее.

– Поехали ко мне! Состряпаем окрошечку, наварим молоденькой картошки, сядем перед теликом и захомякаем все это с аппетитом. А потом я тебя домой отвезу. А?

Картина, описанная Никитой, встала перед Таисиным взором как живая, манящая и желанная. Сглотнув слюну, она радостно кивнула, поспешно добавив, что она целиком «за».

– Вот и чудненько. Сейчас в маркет заскочим, все необходимое купим – и вперед, – заметно повеселел Никита.

Таисия млела от счастья на пассажирском сиденье. Конечно, это еще не полноценная личная жизнь, но как на нее похоже. Сегодня они будут вместе есть окрошку, завтра шашлыки, потом будут купаться… Таисия ехала и мечтала, как бы было здорово, если бы Никита в нее влюбился, женился на ней, они бы нарожали детей и жили долго и счастливо. Ездили на пикники, ходили в гости, завтракали по воскресеньям омлетом с тостами. Возможно, он бы даже носил ее на руках. В тот раз у него здорово получилось, легко и естественно. И Таисия предалась созерцанию фантастических картин их невозможной совместной жизни. Даже не заметила, как они добрались до его дома, очнулась, только когда они в ворота въезжали.

– Какой у тебя дом красивый, – вернулась на землю Таисия.

– Ага. Три года назад сюда переехали. Новый, с подземным паркингом, – довольно кивнул Никита. – Вон моя парадная, – кивнул он вперед, чуть наискосок. – Елки! – тут же ругнулся Никита, добавив к елкам еще несколько междометий. Лицо его утратило недавнюю беззаботность и стало мрачным и напряженным.

– Что случилось? – занервничала Таисия, пытаясь отыскать в окружающем безоблачном мире причину столь резкой перемены.

– Настька пожаловала, – сквозь зубы процедил Никита.

Таисия проследила за его взглядом и увидела сидящую на лавочке возле подъезда брюнетку в узеньких слаксах, с бледным лицом и огромными глазами. Брюнетка немигающим прищуренным взглядом следила за Никитиным джипом. Таисия непроизвольно вжалась в спинку сиденья, желая и вовсе раствориться.

Никита молча сосредоточенно припарковал джип, вышел из машины, достал с заднего сидения пакеты и буркнул Таисии в спину:

– Вылезай.

От столь любезного приглашения у Таисии к горлу подступил соленый ком. Больше всего на свете ей захотелось сейчас вылезти из машины и ломануться через кусты и детскую площадку прочь с этого вылизанного двора на проспект, а там к метро и прямой наводкой домой к маме.

Но, распахнув дверь, Таисия наткнулась на стоящего возле машины Никиту с протянутой рукой. Пришлось проглотить ком, опереться на его руку и плестись следом за ним навстречу Настасье. Ее руку Никита так и не выпустил, то ли забыл от страха, то ли для внутренней поддержки держал. Лицо Никиты было насупленным, строгим, но Таисии почему-то казалось, что он почти испуган.

– Привет! А я вот как раз тебе звонить собралась, – поднимаясь с лавочки им навстречу, пояснила Анастасия. Лицо ее лучилось ослепительной ласковой улыбкой, и пальцы Никиты, сжимавшие руку Таисии, как спасительный круг, ослабели.

Таисия ревниво оглядела соперницу. Впрочем, какая она Анастасии соперница? У той вон какая талия тонкая, ноги от ушей, и бюст, впрочем, бюст у Таисии как раз не хуже. Зато все остальное подкачало: Талия как у бегемота, и живот…

Вероятно, Анастасия полностью разделяла Таисино мнение, ее взгляд, мельком скользнувший по спутнице бывшего мужа, остался равнодушным и чуть насмешливым. Не конкурентка – читалось в нем.

– Здоро́во, – без тени дружелюбия поздоровался Никита. – Забыла что-то?

– Да нет, просто поговорить приехала, – подходя вплотную к Никите, проворковала бывшая миссис…

А кстати, какая миссис? Таисия только сейчас сообразила, что не знает фамилию родственника. Может, тоже Конопелькин? Но сейчас на такие пустяки отвлекаться было не время. И хотя Никита разговаривал с бывшей женой лениво, подчеркнуто равнодушно, пальцы его руки, сжимавшие Тасину ладонь, то и дело нервно перебирали по ней, как по клавишам. Ох, не перегорело еще, ох, не улеглось, волновалась Таисия, ожидая, что в любую минуту он повернется к ней с виноватым смущенным видом и скажет, что окрошка отменяется, и предложит вызвать такси. Гадко, унизительно.

– Можем мы с тобой кое-что обсудить? – наклоняя набок голову и заглядывая Никите в глаза, проворковала Настасья. Пальчики ее легкими касаниями скользили по Никитиному предплечью, и волосы у него на руке встали от этого дыбом. Настино загорелое лицо, освещенное лучами вечернего солнца, выглядело нереально красивым, а изогнутые луком губы манили к страстным поцелуям.

От этой безупречной красоты у Таисии слезы на глаза навернулись. Ну как жить на свете таким посредственным простушкам, как она или Машка Семизерова? Какие у них шансы устроиться в жизни, если рядом обитают такие неотразимые Настасьи? Стоит ей только пальчиком поманить, и любой мужчина к ее ногам как подкошенный рухнет. Сейчас вот Никита падет, со вздохом поняла Таисия и заранее начала отступать от него, потихоньку вытягивая из его руки ладошку. Не позволил, подтянул обратно.

– Извини, у меня сегодня планы. Позвони завтра, договоримся, – предложил Никита, намереваясь обойти бывшую стороной и скрыться в парадной. Таисия, глядя на его ходящие ходуном желваки, понимала, с каким соблазном он борется и каких сил ему это стоит. Вероятно, понимала это и Настасья.

Она улыбнулась ему снисходительно и, потянув у него из руки пакеты, проговорила нежным просительным тоном:

– Пожалуйста, я надолго тебя не задержу. Поставь свои пакеты, твоя спутница за ними присмотрит. Извините нас, – обратилась к Таисии Настасья. – Я украду его у вас всего на пару минуточек.

Никита подчинился ей, двигаясь, словно зачарованный, а Таисии пришлось остаться на лавочке возле пакетов и бороться с унижением и разочарованием. А она так мечтала об этой окрошке и о вечере у телевизора. Надо было Никиту вести в ресторан, к себе в гости, куда угодно, только не пускать его домой, к этой загорелой женщине с золотистой кожей и плотоядной улыбкой.

А Настасья, взяв бывшего мужа под руку и прижавшись к нему всем телом, уводила его все дальше, нашептывая что-то на ухо, шевеля соблазнительными яркими губами, и голова Никиты наклонялась к ней все ниже, словно он, теряя волю, признавал свое поражение.

Таисия сидела на лавочке, глотала слезы и прощалась с мечтой. Куда ей очаровывать таких красивых, умных, сильных мужчин, как Никита. Ее удел – никчемные неудачники, маменькины сынки с комплексами и непомерным самомнением. Надо уходить. Уходить самой, бежать. Бежать от смущенных извинений, от предложений вызвать такси и унизительных обещаний позвонить. Бежать! Таисия поднялась с лавочки и замерла: что-то пошло не так. Пока она глотала слезы, ситуация изменилась. Бывшие супруги стояли друг против друга, и Никита, освободившись от женских оков, держался свободно, а лицо его было хмурым, почти гневным.

Настасья попыталась снова до него дотронуться, но Никита шарахнулся от нее как от прокаженной, резко развернулся и пошел назад к Таисии, не оглядываясь.

– Никита, постой! – требовательным голосом окликнула его бывшая и прибавила шагу. – Постой. Ну что тут такого? – стараясь не отстать от Никиты, говорила она. – Мы хорошо заплатим…

– Заплатите? – резко оборачиваясь к ней, повторил Никита. – За убийство?

– Господи, что ты несешь! – суетливо оглядываясь по сторонам, нервно засмеялась Настасья. – Я просто попросила тебя о помощи. Ты самый близкий мне, самый надежный человек, кого я знаю, – неестественным фальшивым голосом говорила она, все более заметно нервничая.

– Близкий? Надежный? Ты имела в виду – тупой и недалекий? – презрительно усмехнувшись, уточнил Никита. – Ведь ты меня именно таким всю жизнь считала. – Настасья закатила глаза и попыталась возразить, но ей не дали. – Когда у твоего шибко умного и утонченного афериста случились неприятности, ты тут же вспомнила обо мне. Представляю, как ты его успокаивала. Не волнуйся, дорогой, я съезжу к моему бывшему дурню, подпою ему немного, и он уладит все наши неприятности. Не уладит, – жестко подвел черту Никита. – И еще, мой тебе совет: никогда больше не показывайся мне на глаза. Сделай так, чтобы я о тебе забыл. Иначе у вас, голуби, начнутся по-настоящему серьезные неприятности. Ты меня знаешь, – тихо, почти ласково пообещал Никита и протянул Таисии руку: – Идем, Тась. Извини, что задержался.

Настасья смотрела им вслед полными холодной ненависти глазами, но окликнуть их не посмела.

Когда Никита с Таисией вошли в квартиру, он поставил пакеты на пол и, съехав по стене, сел рядом с ними, уронив голову на руки.

– Никит, – несмело позвала Таисия. – Никит, может, мне лучше поехать?

Он поймал ее руку и неожиданно прижал к щеке.

– Нет, – проговорил он глухим, чуть хриплым голосом, – не уезжай. Сейчас будем делать окрошку. – И потом проговорил взволнованно, горячо: – Я просто был дурак, понимаешь? Полный дурак! Жил с женщиной, знал, что она меня презирает, использует, прощал ей все, нянчился с ней, придумал розово-голубой образ неземной чистоты и доброты и уговаривал себя, что так оно и есть. Но теперь все! Понимаешь, – все. – Он поднял на Таисию неожиданно счастливые веселые глаза. – Сво-бо-да! Кончено! – Никита вскочил на ноги и, обняв Таисию, закружил по прихожей. – Свобода! Долой тиранов, да здравствует окрошка! Да здравствует новая жизнь, плевать на старую! – Он подхватил пакеты с покупками и, весело насвистывая, направился на кухню.

И на этом он, кажется, действительно поставил точку на прошлой семейной жизни.

Таисия проснулась рано и долго лежала в кровати, не шевелясь, боясь расплескать тихое трепетное счастье, поселившееся у нее в груди.

Вчерашний вечер с окрошкой, со старой кинокомедией по телику, с долгими проводами и разговором возле парадного был чудесным, сказочным, удивительным. У обычных среднестатистических девушек таких вечеров к двадцати пяти годам наверняка бывало уже множество. А вот у нее первый. И хотя Таисия была уверена, что для Никиты их прогулка и этот ужин были лишь данью дружбе, себе она позволила пофантазировать, чтобы было на старости лет хоть одно достойное романтическое воспоминание. И потом, как утверждают все без исключения классики, а Таисия привыкла доверять их проверенному временем мнению, лучше испытать несчастную любовь, чем не испытать никакой.

«Никита Литвинов», – повторила нараспев Таисия. Вчера она между делом поинтересовалась этим вопросом и с облегчением узнала, что отец Никиту не усыновлял, и тот носит фамилию собственного отца и даже, оказывается, поддерживает с ним вполне дружеские отношения.

Таисия Литвинова. Как красиво звучит, гораздо лучше, чем Конопелькина. И с именем ее сочетается, размышляла Таисия. Раньше ей очень нравилась Машина фамилия, Семизерова – красиво, респектабельно. Но Литвинова даже лучше.

Воспоминания о Маше заставили Таисию вспомнить и своем компаньоне. Тамерлан вчера неоднократно пытался до нее дозвониться. Потом прислал эсэмэску с просьбой перезвонить, а вечером и вовсе разразился длинной тирадой с требованием немедленно позвонить.

Но никакие новости о Марии Таисию больше не интересовали, а интересовал только вечер с Никитой, и ей вовсе не хотелось отвлекаться на посторонние разговоры. Перед этим они с Никитой вызволяли Машку, а до этого допрашивали Алепову. Вот и получилось, что Тамерлану она вчера так и не ответила. Надо бы позвонить, он там, наверное, волнуется, бедненький, Машку ищет, Зою Борисовну гипнотизирует, с ехидным смешком вспомнила Таисия, но тут же одернула себя. Нехорошо так о друге. Он ведь и вправду хотел ей помочь.

До приезда Никиты было еще два часа, так что время спокойно поговорить с компаньоном было, и Таисия взялась за телефон.

– Наконец-то! – укоризненно проговорил Тамерлан. – Два дня тебя найти не могу.

Точно, вспомнила Таисия, заливаясь краской стыда, он и в пятницу звонил, но тогда они с Никитой были на вернисаже. Ох, до чего личная жизнь от дел отвлекает. И Таисия тут же припомнила своих коллег и подруг, которые, окунувшись в очередной роман, забрасывали дела и работу. И то, как она на них злилась, называя бестолковыми легкомысленными курицами, не имеющими ни капли самоуважения. Оказывается, она и сама такая. И все, наверное, такие?

– Извини, у меня тут такие дела были, ты не поверишь! – проговорила в свое оправдание Таисия, имея в виду освобождение Маши Семизеровой.

– У меня тоже, – перебивая ее, проговорил строгим голосом Тамерлан. – У меня для тебя важная информация по Семизеровой, так что выслушай меня спокойно и не перебивай.

– Да я уже… – поспешила поделиться своими успехами Таисия, но была тут же прервана.

– Тась, что вы, женщины, за люди такие? Я же просил выслушать спокойно и не перебивать? Вот расскажу все, потом будешь вопросы задавать, – одернул он Таисию, отчего та едва не прыснула, но решила все же выслушать, так будет даже интереснее. Сперва он ей свои результаты выложит, а потом она его огорошит.

– Вот и молодец, – похвалил ее Тамерлан, не слыша в трубке ни звука возражений. – Зою Борисовну вчера выписали, и я, между прочим, звонил тебе, чтобы вместе ее встретить, – с ноткой обиды попенял Тамерлан, но, не дав ей оправдаться, тут же продолжил: – Так вот, я провел с ней сеанс гипноза, и все подтвердилось. – Тут Тамерлан сделал многозначительную короткую паузу и проговорил торжественным голосом: – Мария перенеслась в прошлое, сомнений нет. Зоя Борисовна видела Берию.

– Да, я знаю, – спокойно подтвердила Таисия, собираясь наконец все объяснить, но ей опять не дали.

– Нет, не знаешь. Это была не иллюзия и не плод ее воображения, – авторитетным тоном заявил Тамерлан. – Вчера я ездил к своему учителю, мы долго с ним работали над этим вопросом и вот к какому выводу пришли. Мария Семизерова попала во временной разлом. Где она сейчас, точнее, когда – можно только гадать. И вернется ли она назад? Такие случаи очень редки. Думаю, надо прекращать поиски, они просто бессмысленны, – твердо заключил Тамерлан и гордо замолчал, ожидая вопросов и аплодисментов. Лицо его в этот момент было одухотворенным – так, вероятно, выглядел Джордано Бруно перед казнью или Жанна д’Арк на костре. Кто еще – Тамерлан не успел придумать, потому что Таисия наконец получила право голоса.

– Маша нашлась. Вчера мы с Никитой освободили ее и отвезли в роддом. Сейчас она лежит на сохранении, – и без всяких насмешек и поучений подробно рассказала Тамерлану историю Машиных злоключений.

– Эй, ты еще здесь? – переспросила Таисия встревоженно, когда пауза после ее рассказа затянулась.

– Да.

– Да брось, ты не переживай так, – полным сочувствия голосом посоветовала Таисия. – Подумаешь, ошибся. Ты же не мог знать, что эта артистическая банда такой коварный трюк придумала. А Зоя Борисовна действительно видела Берию, только ненастоящего. Но тебе-то об этом откуда было знать?

– Но вы-то узнали, – похоронным голосом заметил Тамерлан.

– Не мы, а Никита, так он профессионал, – хмыкнула, с трудом сдерживая восторг, Таисия.

– И поэтому ты в него втюрилась, – без тени насмешки констатировал Тамерлан.

– Что? – наигранно возмущенно спросила Таисия. – Что за ерунда?

– Может, сыщик я и никакой, зато в вопросах чувств можешь считать меня экспертом. Влюбленность у тебя во лбу светится, как прожектор в ночи. Точнее, вся ты светишься. Знаешь, как у собаки Павлова – лампочка зажигается, и у нее слюна выделяется. А у тебя на имя «Никита» прожектор включается, – кислым голосом пояснил Тамерлан.

Ну и наплевать, надулась Таисия и никак не могла придумать, что ответить.

– Да ладно тебе, расслабься, – чуть веселее заметил Тамерлан. Все же ничто так не облегчает душевные муки, как зрелище чужих страданий, – дело житейское. Все мы в кого-то влюбляемся, на ком-то женимся, с кем-то разводимся. Круговорот гормонов в природе. К тому же он мужик крутой, упакованный. Хотя могла бы и в меня влюбиться, я тоже ничего, – уже окончательно развеселившись, попенял ей Тамерлан.

– Ты слишком сопливый и слишком смешливый, – оправилась наконец Таисия. А потом вдруг взяла и ляпнула, тут же пожалев о сказанном: – А он как ко мне относится? Есть у меня шансы?

Тамерлан самодовольно усмехнулся. О женщины, как падки вы на волшебное слово «любовь», как наивно ждете от жизни чуда, сколько бы разочарований она вам ни приносила. Даже самые прагматичные и отчаявшиеся из вас. Нет, Таисию он отчаявшейся или прагматичной не считал, а считал вполне себе ничего девушкой, на любителя. И с очень хорошим характером, который, на его взгляд, компенсировал некоторые незначительные изъяны ее внешности. Но после недавнего фиаско ему неожиданно захотелось ее помучить.

– Ты уверена, что стоит задавать вопросы, ответы на которые ты не хочешь услышать? – мрачным голосом спросил Тамерлан.

Таисия тут же испугалась. Точнее, сдалась. Да и на что она, собственно, рассчитывала? На взаимность? На свадьбу и сто лет совместной жизни? И как бы она маме объяснила свой выбор? Познакомься, это мой жених, сын той женщины, что увела у тебя папу, теперь мы будем жить одной дружной семьей?

Картина, которую она сама себе нарисовала, встала перед ней, как живая, и Таисия с обреченностью приговоренного к смерти поняла невозможность такого разговора и такой жизни, такого неуважения к маме и ее чувствам. Нет.

Сидеть ей в старых девах, жить всю жизнь с мамой. К старости от одиночества можно будет котов завести.

Мысли эти промелькнули в ее голове почти мгновенно, и категоричное «нет» прозвучало так быстро, что Тамерлан даже не успел собраться с мыслями и объяснить, что всего лишь пошутил. Прозвучал вопрос, совершенно не относящийся к предыдущей романтической теме:

– А как чувствует себя Зоя Борисовна после все этой истории? И что будет с поисками креста и с ее мамой?

Вопрос для Тамерлана был болезненным, и он тут же забыл обо всех своих глупых шуточках.

– Не знаю. Честно говоря, я был так поражен вчера результатами ее гипноза, что просто сбежал, едва попрощавшись.

– Знаешь, я бы на твоем месте просто помогла ей разыскать этот самый крест. Уж наверняка это возможно. Судя по рассказу Нины Константиновны, фамилию сотрудника органов, который выманил у ее матери крест, они знают. Может, попробовать разыскать его родственников хоть через «Найди меня», знаешь, по Первому каналу идет? – посоветовала Таисия.

– Знаешь, это мысль! И уж это гораздо реальнее и разумнее, чем все эти переброски во времени! – оживился Тамерлан. – Я помогу найти крест! Думаю, у меня получится! Эх, раздобыть бы его фотографию!

– Опять ты за старое, – вздохнула с улыбкой Таисия. – Мало тебе Машки Семизеровой с ее провалом во времени?

– Ты ничего не понимаешь! Это совсем другое! И вообще, мне пора, привет твоему Никите! – Тамерлан отключился.

А Таисией после разговора, наоборот, овладела апатия. И несмотря на то что на улице по-прежнему светило солнце, орали разгоряченные жарой воробьи, а воскресенье, долгожданное, многообещающее, только начиналось, в душе у нее поселились холод и безнадежность. Таисия сурово сжала губы и, накрывшись с головой одеялом, погрузилась в траур. В траур по личной, так и не начавшейся жизни.

– Тасенька, ты чего, не слышишь? У тебя телефон уже минут пять надрывается, – заглядывая в комнату, взволнованным голосом спросила мама. – Солнышко, ты не заболела? У тебя все хорошо?

– Да, все нормально, – буркнула в ответ из-под одеяла Таисия.

– Тогда ответь на звонок, человек ведь ждет, волнуется. – «И я тоже заодно», – не договорила мама, отчего-то начавшая близко к сердцу принимать все звонки и разговоры дочери. А вдруг это он, тот самый?

Разумеется, это был Никита, и, беря трубку, Таисия точно знала, что сейчас ему ответит. Что никуда она с ним сегодня не поедет, и, вообще, Машка нашлась, так что общие их дела на этом закончились.

Но едва услышав его голос, бодрый, веселый, Таисия почувствовала, как решимость ее тает, а в голове всплывают слова классиков, грозящие стать девизом ее будущей жизни. Те самые – лучше познать несчастную любовь, чем не познать никакой.

Она поехала на шашлыки. И они смеялись, и болтали всю дорогу, и жарили шашлыки, и купались, и загорали, и снова жарили шашлыки. И в понедельник вечером ездили купаться, а выходные к его друзьям на дачу, а потом ходили с Таисией на премьеру, и созванивались каждый день, и вместе проводили выходные, и такого счастливого лета у Таисии еще никогда не было.

– Зоя Борисовна, я очень виноват перед вами. Мне следовало сразу же отказаться от этой авантюры, – нервничая и краснея, признавался Тамерлан, сидя в гостиной своей вновь обретенной клиентки. – Это было заведомо невыполнимо. Я хочу вернуть вам деньги и еще раз попросить прощения.

– Что вы, мой мальчик, я же сама на этом настояла. И потом, если бы вы не согласились, неизвестно, чем бы это вообще закончилось, – вздыхая, проговорила Зоя Борисовна. – В конце концов, я могла бы нарваться на настоящего афериста, который вообще раздел бы меня до нитки. Словом, виновата я сама. А деньги оставьте. Вы потратили на меня столько времени и даже вызволили из клиники. Мне до сих пор вспоминать о ней страшно. – Зоя Борисовна зябко передернула плечами. – И, вообще, если бы не вы, неизвестно, когда бы меня хватились. Нет, мой дорогой, мне не за что вас прощать.

– Есть, – твердо проговорил Тамерлан. – Я с самого начала пошел не тем путем. Нам надо было не вас в прошлое отправлять, а попробовать здесь отыскать крест.

– Это совершенно бесполезно, – безнадежно махнула рукой Зоя Борисовна. – Все, что можно было сделать в этом направлении, уже сделано, поверьте мне. Моя мать занималась этим долгие годы, и все безрезультатно.

– И все же мне бы хотелось попробовать. Вы же поверили, что мне по силам перенести вас во времени, а дать шанс найти столь важную для вас вещь отчего-то не хотите, – с ноткой обиды проговорил Тамерлан.

– Да нет, что вы, на здоровье, – поспешила его успокоить Зоя Борисовна. – Но как вы собираетесь это делать?

– Для начала было бы неплохо раздобыть фотографию креста, – оживляясь, проговорил Тамерлан. – Жаль, конечно, нет в живых последней хозяйки предмета, но это ничего. Может, есть какая-то ее личная вещь на всякий случай?

– Есть, конечно, – кивнула Зоя Борисовна. – Это квартира моей бабушки, тут сохранилось множество ее вещей.

– Ее квартира? – окончательно воспрял духом Тамерлан. – Превосходно. Тогда покажите, где хранился крест, возможно, там держится его энергетика.

– Конечно, – после секундной заминки согласилась Зоя Борисовна. Она провела его в кабинет, подошла к старинной изразцовой печи, нажала на один из изразцов и показала открывшееся в стене углубление вроде сейфа.

– А вот и фотография, – протянула Зоя Борисовна Тамерлану жесткий, наклеенный на картон черно-белый снимок, на котором была изображена статная дама средних лет со строгим лицом и ясными глазами. Ее поднятая правая рука касалась массивного креста, на толстой витой цепочке висевшего на груди.

– Это моя прабабушка Александра Михайловна, – пояснила Зоя Борисовна. – Фото сделано в 1916 году, накануне революционных катаклизмов.

Но Тамерлан уже не обращал внимания на прабабушку, он видел только крест. Простой, с единственным небольшим камнем. Крест, который он так часто видел, последний раз буквально вчера. Он не мог ошибиться.

– Едем, – уже не сдерживая волнения и хватая за руки Зою Борисовну, воскликнул Тамерлан.

– Куда едем? – с легким испугом глядя на своего юного друга, спросила Зоя Борисовна. – Что с вами, мальчик мой? Вы в порядке?

– За крестом! Немедленно!

– За крестом? Нет, – покачала головой Зоя Борисовна, хмурясь, – куда ехать, в чем дело, что это за глупая спешка? Вы хотите обойти всю Москву с фотографией в руках?

– Я знаю, где он! – постарался взять себя в руки Тамерлан. – Если бы вы раньше показали мне эту фотографию! Едем немедленно!

Зоя Борисовна, поддавшись его порыву и боясь поверить в реальность происходящего, поспешила покинуть квартиру.

По воскресеньям Аристарх отдыхал, он мог себе это позволить. Зная привычки учителя, Тамерлан направился прямиком к нему домой. Он знал, что в воскресенье Аристарх сибаритствует. Спит до обеда, не медитирует, пренебрегает обычной зарядкой, никуда не выходит до вечера, не встречается с женщинами, оставляя это хлопотное занятие на прочие дни недели, и вообще не покидает квартиры до самого вечера. А вечером обычно выбирается в театр или на концерт. И всегда один.

Консьержа, он же охранник, Тамерлан миновал легко. Тот был простоватым парнем, легко поддающимся внушению. Поднявшись с Зоей Борисовной на этаж, решительно нажал кнопку звонка и не отпускал ее до тех пор, пока за дверью не раздались шаги и не послышался возмущенный гневный голос Аристарха.

– Да что ж это за хамство? Кто там трезвонит? С ума вы посходили, что ли? Тамерлан? – Увидев на экране своего протеже, Аристарх несколько сбавил, но, едва распахнув дверь, возмущенно воскликнул: – Ты что, щенок, совсем обнаглел? Так вламываться в воскресенье! Надеюсь, у тебя веский повод для подобного поведения. – Тут он заметил Зою Борисовну и, прокашлявшись, другим, полным достойного спокойствия голосом завершил тираду: – Тем более надо было предупредить, что ты не один. Я же совершенно не одет. Прошу прощения, мадам, за эту сцену. Проходите.

Но Зоя Борисовна не шевельнулась. Она как завороженная смотрела на Аристарха. Точнее на крест, большой, изящный, украшенный одним маленьким изумрудом, висевший на его груди поверх домашней футболки.

– Что с вами? Вам нехорошо? – встревоженно взглянул на незнакомку Аристарх. – Почему вы так на меня смотрите?

– Крест, – проговорил Тамерлан, – крест Иоанна Кронштадтского. Тот самый, из-за которого Зоя Борисовна хотела перенестись в прошлое. Крест, подаренный ее прадеду самим старцем и украденный из семьи в 1951 году.

– Он скоро будет, – входя в комнату, пообещал Аристарх.

Тамерлан и Зоя Борисовна сидели на диване в гостиной. Зоя Борисовна сжимала в руках крест, то рассматривая его, гладя, то прижимая к груди. Тамерлан, счастливый и беззаботный, сидел рядом, освещая комнату своей победной улыбкой. А вот хозяин дома был мрачен и с глубокой тоской смотрел на крест, словно прощаясь с ним.

– Конечно, отец рассказывал, как именно попал к нему этот крест, – проговорил он, опускаясь в кресло с бокалом коньяка. Потрясение он пережил сегодня нешуточное, так что имел право расслабиться и снять стресс, хотя обычно не позволял себе спиртное. – Но думаю, будет лучше, если он лично все вам расскажет. Тем более он и сам разволновался, услышав, что за крестом явилась его хозяйка. Так что немного терпения – и он будет здесь.

Николай Степанович Алексеев, полковник МВД в отставке, входил в комнату с труднообъяснимым чувством – ему казалось, что он переместился в дни своей молодости. Он сам не знал, чего ожидал от встречи с наследницей семьи Артемьевых. Неожиданно воскресшая связь с давней, потрясшей его когда-то историей взволновала Николая Степановича до глубины души. Вспомнились молодость, первые годы службы, давно погибший учитель – время давно ушедшее, канувшее в Лету, но оставившее в памяти теплый, грустный след.

Аристарх был очень похож на отца – Тамерлан мгновенно это заметил. Такой же высокий, широкий в плечах, с такой же седой густой шевелюрой. Впрочем, у Николая Степановича седина была естественной, да и густота волос тоже.

– Добрый день, – сдержанно поклонился, войдя в комнату, Николай Степанович, мельком взглянув на Тамерлана и задержавшись взглядом на Зое Борисовне. – Значит, вы – дочь Лели Артемьевой? – спросил он, разглядывая лицо взволнованной Зои Борисовны и силясь найти в нем знакомые черты.

– Да, добрый день, – поднимаясь ему навстречу, словно школьница, проговорила Зоя Борисовна.

– Похожи, – взял ее руку в свои большие ладони Николай Степанович. – Мне сказали, она жива?

– Да, мама в хосписе. Не знаю, сколько она еще продержится, – едва сдерживая от волнения слезы, проговорила Зоя Борисовна. Слишком много волнений, слишком невероятно.

– Мне бы хотелось с ней повидаться, если позволите, – отпуская руки Зои Борисовны и усаживаясь в кресло напротив, попросил он.

– Разумеется. Думаю, она будет счастлива, – сквозь слезы радости улыбалась Зоя Борисовна.

– Возможно, – неуверенно проговорил Николай Степанович. – А сейчас, думаю, я должен вам все рассказать.

История началась в июне 1951 года. Тогда я был еще старшим лейтенантом, двадцать лет с небольшим, едва школу милиции окончил. Начальником моим был капитан Кочергин Павел Евграфович. Никогда его не забуду, вечная ему память, – вздохнул печально Николай Степанович. – Так вот, началось все с трупа неизвестной девушки, подвешенного на мясницком крюке в одном из гастрономов Замоскворечья. Девушку зверски замучили. Тело опознали, это была Артемьева Лидия Александровна.

– Артемьева? – взволнованно переспросила Зоя Борисовна.

– Да, – кивнул Коля Алексеев, Николай Степанович. – Леля вам не рассказывала? Наверное, не могла, – после минутной заминки проговорил он. – Это была ее старшая сестра. Они погодками были. Девушка выпускные экзамены сдавала, всего семнадцать лет. Красавица. В театральном кружке занималась, голос хороший был – и такая смерть.

– Мама говорила, что сестра ее трагически погибла в семнадцать лет, но никогда не раскрывала подробности, – покачала головой Зоя Борисовна.

– Вы поймете почему, – глядя на Зою Борисовну печальными, мудрыми, удивительно яркими для столь пожилого человека глазами, отвечал Николай Степанович. – Мы начали расследование, время было, вы знаете, непростое, самое начало 1950-х. Шесть лет как закончилась война. Вождь народов сидел в Кремле, шла очередная волна чисток. А мы, сотрудники МУРа, ищем убийцу Лиды Артемьевой. Казалось бы, обычная уголовщина, какой-то маньяк с исковерканной психикой убил девушку. Но простого дела не вышло. – Николай Степанович замолчал и, сцепив руки в замок, словно погрузился в собственные воспоминания, забыв о присутствующих.

– Папа, – тихо окликнул его Аристарх.

– Извини, – вскинул на него глаза Николай Степанович, – задумался. Так вот, как выяснили мы с капитаном Кочергиным, Лида Артемьева была любовницей Берии.

– Кем она была? – воскликнула недоверчиво Зоя Борисовна.

– Если хотите, я дам вам ознакомиться с сохранившимися документами, они до сих пор у меня, – сочувственно кивая, проговорил полковник. – Поймете почему. Так вот. Этот факт здорово осложнил дело, поскольку все следы и улики вели к могущественному и недосягаемому члену Политбюро, заместителю Председателя Совета Министров, правой руке самого Сталина! Куда уж нам, рядовым сотрудникам МУРа. Но след оказался ложным. По общему утверждению немногочисленных свидетелей, выходило, что Лидия Артемьева согласилась на эту связь добровольно, ее никто не вынуждал, ей делали подарки, за ней ухаживали, и, вероятно, девушке это нравилось. Так зачем же такому человеку, как Берия, убивать свою любовницу, да еще так жестоко? И вот тут на сцене появилась ваша мама. Юная, наивная, легкомысленная школьница, совершеннейший ребенок, который дорого заплатил за свою наивность. Ее беда была в том, что она слишком верила людям. Рассказывая о своей сестре, она вскользь упомянула о некоем капитане Министерства государственной безопасности. Этот капитан сказал Леле, что дело о гибели ее сестры уже раскрыто, но засекречено, и, если они с мамой хотят узнать правду, он может помочь как близкий друг Лиды.

– Неужели мама поверила? – с болью в голосе спросила Зоя Борисовна.

– Да. Так вот, капитан повернул дело так, что человеку, который сделает копию с секретных документов, нужно заплатить, а таких денег у него нет. Разумеется, их не было у Лели и у вашей бабушки. И тогда он предложил отдать тому человеку взамен этот крест. Временно, в качестве залога, а потом его выкупить. И Леля согласилась. Она отдала его раньше, чем пришла к нам.

– Но мама говорила, что знала того человека. Знала его фамилию!

– Да, он представился ей своей настоящей фамилией, ему нечего было бояться. Потому-то мы его и вычислили. Капитан Абрамов – один из личных охранников Берии.

– Но как он узнал о кресте и зачем он ему понадобился? – недоуменно развела руками Зоя Борисовна.

– Единственным человеком, кто знал это точно, была Лида Артемьева. Я могу лишь предполагать. Абрамов часто возил Берию в качестве шофера и мог слышать рассказ Лиды о кресте, об Иоанне Кронштадтском, о чудодейственной силе креста. Ведь крест, по рассказу вашей мамы, оберегал вашу семью от бед, был своего рода талисманом, благословением святого старца. Хотя она, как советская комсомолка, в это и не верила. Но верила ее семья, и, когда ваша бабушка узнала о пропаже реликвии, ее изгнали.

– Да, мама говорила об этом. Но как-то размыто, о многом умалчивая, а я боялась ее спрашивать. Это стало болью всей ее жизни, – горячо сокрушалась Зоя Борисовна.

– Мне очень жаль. Она была славной девушкой, и мне больно, что так вышло, – искренне посочувствовал Николай Степанович. – Но тогда мы ничем не смогли ей помочь. Так вот, капитан Абрамов, вероятно, вложил в слова Лидии какой-то свой смысл. Для него крест стал вожделенной добычей, которая, вероятно, должна была принести ему удачу, богатство и продвижение по службе. Иоанн Кронштадтский для него был лишь именем, а в Бога он, разумеется, не верил. Думаю, когда роман Лиды с Берией закончился, Абрамов попытался выманить крест у Лиды. Но та была девушкой более умной и взрослой, чем ваша мама, несмотря на незначительную разницу в возрасте. Они были очень разными, – со вздохом пояснил Николай Степанович. – Лида знала истинную ценность креста и предпочла умереть, но не отдала его Абрамову.

– Почему же он просто не пришел и не забрал его? Ведь он был капитаном МГБ, личным охранником Берии, кто бы ему запретил? – с интересом спросил Тамерлан, которого захватила старая история.

– Вероятно, Лидия говорила ему, что крест надежно спрятан в тайнике, – пожал плечами Николай Степанович. – И потом, я предупреждал, что эта часть истории – сплошные домыслы и предположения. К тому же капитан Абрамов оказался весьма хитрым и коварным. Обманув Лелю Артемьеву, он легко и безопасно получил крест. И если бы он, одурманенный собственной безнаказанностью, не назвался ей своим именем, крест, возможно, исчез бы навсегда.

– А как же он попал к вам?

– Мы с Кочергиным проверили офицера МГБ по фамилии Абрамов, выяснили, что он состоит в личной охране Берии, нашлись одноклассницы Лиды, они видели их вместе. Его родственник хорошо знал гастроном, в котором они спрятали тело убитой. Все сложилось. Но, – развел руками Николай Степанович, – предъявить ему обвинение в убийстве Лиды Артемьевой мы не могли.

– Почему? У вас не хватало улик? Свидетельских показаний? – Все это время Зоя Борисовна сидела очень прямо, напряженно вытянувшись в струну и крепко сжав руки.

– И их тоже, наша позиция была шаткой. Но самое главное – стоило нам передать это дело следователю, и все эти люди, в большинстве своем дети, проходившие свидетелями по делу, а заодно и их семьи, могли быть стерты с лица земли, упрятаны в лагеря, замучены на допросах по ложным обвинениям как враги советской власти. Капитан Кочергин хорошо это понимал. Но он понимал и то, что такое жестокое преступление не может остаться безнаказанным. Абрамов заслуживал смертной казни. А Кочергин был человеком чести, – тут голос старого полковника дрогнул. – Поэтому он уничтожил все материалы дела, кроме осмотра места происшествия и заключения патологоанатома, взял табельное оружие и пошел к Абрамову. Не знаю, как у них сложился разговор, но Абрамов его убил.

Аристарх, Зоя Борисовна и Тамерлан слушали Николая Степановича, боясь пропустить хоть слово.

– Его нашли мертвым в одном из переулков, и я был единственным человеком, кто знал правду о случившемся. Перед тем как идти к Абрамову, он написал мне письмо и все объяснил на случай своей гибели, – стараясь сдержать стоящие в глазах слезы, проговорил полковник. – Я знал правду, но ничего не мог поделать. И тогда я собрал по новой показания всех свидетелей и хранил их у себя дома, надеясь, что рано или поздно смогу поквитаться с Абрамовым. Но это случилось раньше, чем я мог надеяться. 12 июля, примерно через месяц после гибели Кочергина, был освобожден от должности министра госбезопасности Абакумов. Его обвинили в государственной измене и сионистском заговоре в МГБ, вслед за ним посыпались его заместители, подчиненные, начались массовые аресты. И представьте себе, какова ирония судьбы, – горько усмехнулся Николай Степанович, – я присутствовал при аресте Абрамова, был у него в квартире. Это случилось в начале августа того 1951 года.

– И тогда вы забрали у него крест? – воскликнула Зоя Борисовна.

– Да, я забрал у него крест, – кивнул головой полковник. – У меня был выбор. Можно было попытаться доказать убийство Абрамовым Лидии Артемьевой и капитана Кочергина, но тогда опять-таки могли пострадать невинные люди, а этого и пытался избежать Павел Евграфович. К тому же не факт, что крест был бы возвращен его настоящим владельцам. Второй вариант – просто забрать крест. Я выбрал последнее и, улучив момент, напомнил Абрамову и о Лиде Артемьевой, и о Кочергине, и еще о том, что крест святого старца никогда не станет помогать убийце и вору. Абрамова расстреляли. Его семью выселили из квартиры, и они, сменив фамилию, исчезли из поля моего зрения, хотя, кажется, потом их тоже арестовали. Получив крест, я отправился к вашей маме и узнал, что она уехала в неизвестном направлении. После неприятного разговора с вашей бабушкой я понял, что ее просто выставили вон из дома, вычеркнув из жизни семьи. Это было так дико и жестоко, что я решил не отдавать вашей бабушке крест, – с извиняющейся улыбкой проговорил Николай Степанович. – Я тогда мало задумывался о христианском милосердии, поскольку был комсомольцем и атеистом, но такое жестокосердие не укладывалось даже в моем комсомольском сознании. После этого я пытался разыскать вашу маму, хотел как-то ей помочь, но никто из ее подруг не имел понятия, куда она могла уехать. Какое-то время я надеялся на ее возвращение, но потом новые дела и заботы заслонили старые, крест остался у меня, и я как-то привязался к нему. А когда родился Саша, да-да, мы назвали его Александром, но это не слишком благозвучно для его нынешних занятий… Да, забавно. Я полковник полиции, а младший сын у меня – экстрасенс. Шарлатан, как говорили прежде.

– Отец, ты же знаешь, что это не так, – Аристарх поднялся и, гордо расправив плечи, посмотрел на отца.

– Знаю, знаю, успокойся, – махнул ему смущенно рукой Николай Степанович, но все же добавил, словно оправдываясь: – Старший у меня военный, скоро уж в отставку на пенсию, а средний авиаэлектронщик.

– Простите, но сколько же вам лет, если в 1951 году вы уже были старшим лейтенантом? – вклинился в разговор Тамерлан, желая избавить Аристарха от неприятной темы.

– Да уже восемьдесят шесть, – с гордостью усмехнулся Николай Степанович.

– Не может быть! – искренне восхитился Тамерлан. – Вы выглядите не старше семидесяти, да и выправка у вас – любой пятидесятилетний позавидует.

– Что есть, то есть. Я, молодой человек, долгие годы серьезно занимался спортом, да и сейчас стараюсь по мере сил и возраста. – Николай Степанович довольно улыбнулся и выпрямился в кресле, расправив плечи. – Что ж, а теперь предлагаю поехать к Леле и передать ей крест, – глубоким, хорошо поставленным голосом проговорил Николай Степанович, энергично поднимаясь из кресла.

Леля Артемьева, Елена Александровна, умерла спустя три дня после возвращения реликвии.

Когда Николай Степанович вошел в палату и взглянул на лежащую на кровати маленькую, худую, изможденную болезнью женщину, он не смог узнать в ней свою давнюю знакомую. Все эти годы она оставалась в его памяти румяной ясноглазой девушкой с веселыми светло-русыми кудряшками у висков, в белых носочках и пестром ситцевом платьице. Лежащее перед ним изможденное болезнью тело не имело с той девочкой ничего общего. Николай Степанович сглотнул набежавшие слезы и глухо проговорил:

– Здравствуйте, Леля. Я старший лейтенант Алексеев, вы помните меня? Я принес вам крест Иоанна Кронштадтского.

Но Леля его не узнала, точнее, она его даже не видела. Она видела лишь большой золотой крест, заслонивший собой для нее весь мир. Она протянула к нему худые дрожащие руки, сжала его крепко, до боли, и по щекам ее потекли крупные слезы. Слезы облегчения, счастья, освобождения.

– Он вернулся, – прошептала она, тихо прикрывая глаза. – Одень его на меня, – велела она едва слышно дочери и больше уже не открывала глаз и ни с кем не говорила, погрузившись глубоко в себя, что-то нашептывая едва слышно и сжимая все крепче крест.

На следующий день она велела Зое Борисовне собрать всех родственников и торжественно передала им обретенное сокровище.

Молодое поколение не могло оценить значения происшедшего у них на глазах, а потому скучно и с легкой брезгливостью наблюдало за едва живой старухой. Но двоюродные сестры и братья Елены Александровны, те, что еще были живы, осознали смысл происходящего и, приняв из рук умирающей тетки крест, слезно простились с ней и простили ее, и она простила их.

Тамерлану, который присутствовал по просьбе Зои Борисовны для моральной поддержки, показалось, что у этих людей все же пробудилась совесть и им стало по-настоящему стыдно за свой давний бессердечный поступок и за многолетнее равнодушие. Впрочем, он мог и ошибаться.

И хотя примирение Елены Александровны с родственниками состоялось, Зоя Борисовна простить их за сломанную жизнь матери не смогла и, покинув хоспис под руку с Тамерланом, ни разу больше не встречалась ни с одним из них.

Когда вечером они сидели в гостиной за чаем, Зоя Борисовна обратилась к Тамерлану с просьбой:

– Мальчик мой, я хочу вас попросить об одном одолжении.

– Конечно, – горячо откликнулся Тамерлан, все еще испытывающий чувство вины перед бывшей клиенткой за переход во времени и психбольницу, а еще щемящую, глубокую жалость из-за ее несложившейся по чужой вине жизни.

– Я хочу, чтобы после моей смерти и эта квартира, и все, что у меня есть, перешло к вам, – четко и решительно проговорила Зоя Борисовна.

– Да нет, что вы, – замотал головой смущенный Тамерлан. – У вас есть родственники, пусть им и…

– У меня нет родственников, – категорично прервала его Зоя Борисовна. – Я одинокий человек, а вы за время нашего короткого знакомства сделали для меня, – тут голос ее дрогнул, – невероятное. Вы позволили моей маме спокойно покинуть этот мир, избавили меня от многолетнего кошмара. И не надо говорить, что вы тут ни при чем, – поднимая вверх руку, чтобы предупредить возражения, проговорила Зоя Борисовна. – Я прошу вас об одолжении. Сейчас приедут нотариус и двое моих самых близких друзей, которые в случае исков со стороны моих родственников подтвердят твердость моих намерений. Вы их обоих знаете, это Нина Константиновна и Иван Алексеевич. И еще. Я хочу, чтобы вы знали: мое завещание не накладывает на вас никаких обязательств. Вы не обязаны меня регулярно навещать и вообще поддерживать со мной отношения, ухаживать в случае болезни, заниматься моими похоронами. Все, о чем я вас прошу, – это принять в качестве наследства после смерти мое имущество.

Тамерлан сидел, онемев и не зная, как реагировать на подобное предложение. Его мучили сомнения, неуверенность в порядочности подобного поступка, мнение родственников Зои Борисовны и ее друзей, а еще – возможные возражения его мамы. И сомнение в праве на чужое добро. Да и вообще, они едва знакомы.

– Тамерлан, дорогой мой, – видя его колебания, ласковым голосом проговорила Зоя Борисовна, – вы окажете мне огромную услугу, если согласитесь. Вы знаете историю нашей семьи лучше, чем кто-либо другой, а значит, уже намного ближе мне, чем все мои так называемые родственники. Я никогда в жизни не прощу их за прошлое. Никогда. Мои друзья, самые близкие мне люди, так же немолоды, как и я. Оставлять квартиру кошачьему приюту или государству мне бы не хотелось. Выручайте, умоляю. А если вы будете столь любезны, что согласитесь изредка навещать меня по-дружески, буду только рада. Единственное, чего бы мне не хотелось, это быть вам в тягость. Вы молодой человек, живите своей жизнью. Я не нуждаюсь в уходе, у меня достаточно средств к существованию, даже домработница имеется. Соглашайтесь!

И Тамерлан согласился. Но его дружба с Зоей Борисовной окрепла вовсе не из-за наследства, а просто потому, что они были симпатичны друг другу. И Тамерлан еще долгие годы навещал пожилую даму, сначала один, а впоследствии и с женой.

Практика Тамерлана процветала, эта история помогла ему набраться житейского опыта, укрепила жизненные принципы и оградила от многих ошибок в дальнейшем, связанных с выбором между выгодой и совестью.

Таисия Конопелькина по-прежнему работает в редакции журнала, осенью ее повысили до заведующей музыкальной редакцией. Это событие свершилось как раз накануне ее свадьбы. Все лето они с Никитой провели вместе. Тасина мама, познакомившись с новым другом дочери, сперва прониклась к нему искренней симпатией, а когда узнала о его родстве с бывшим мужем, отнеслась к известию спокойно. Анна Аркадьевна хотя и не вышла больше замуж, но с годами простила бывшего мужа и полностью отдалась любви к дочери. Не будучи человеком эгоистичным и искренне желая счастья Таисии, она решила, что в состоянии смириться с причудливым поворотом судьбы, и если Никита сделает ее дочь счастливой, это компенсирует ее собственную несложившуюся женскую судьбу. Конечно, Анна Аркадьевна не стала делиться с Таисией всеми тонкостями своих переживаний, чем очень ободрила дочь и позволила ей полностью отдаться неожиданному счастью. Таисия и правда ни на что не рассчитывала, а потому безмерно удивилась, когда в начале сентября Никита явился на встречу с огромным букетом роз и поздравил ее с первым юбилеем – сто дней знакомства. А после романтического ужина случился их первый поцелуй. А уже через месяц счастливые влюбленные подавали заявление в загс.

От Дворца бракосочетания они отказались, Никита – по причине излишней помпезности, а Таисия потому, что срок ожидания регистрации там гораздо дольше, чем в районном загсе. Ждать она боялась из почти суеверного ужаса – а вдруг жених очнется от необъяснимого наваждения и передумает жениться. Ей все еще не верилось, что такой неотразимый мужчина, как Никита, мог влюбиться в такую невыразительную девушку, как она, даже несмотря на ее неожиданное, но впечатляющее похудение. Уверения Тамерлана, что они по всем позициям созданы друг для друга и все мыслимые и немыслимые гороскопы, гадания и сканирования это подтверждают, ей не помогали. На свадьбе Тамерлан был свидетелем со стороны невесты.

Мария Семизерова, оправившись от пережитого стресса, проводила в Петербург родителей и отправилась к мужу в Израиль. Они помирились, Мария, как обещала себе, попросила прощения у Ильи за их испорченную семейную жизнь. И хотя муж так и не смог победить болезнь, Маша была с ним до последнего, поддерживая и утешая. До рождения сына он не дожил двух месяцев. Родители Ильи Машу искренне полюбили, всячески заботятся и о ней и о внуке. Ирину Семизерову они наказали, урезав содержание и введя контроль выделяемых ей средств. Теперь они лично оплачивают ее квартиру, обучение старшего внука, приобретают ему все необходимое, так что свободных денег у дамы совершенно не остается. Она отошла от светской жизни и, по слухам, приступила к поискам работы. Для избалованной светской львицы это послужило серьезным уроком. На большее Семизеровы не решились из-за внука.

Дмитрий Киселёв, жертва необузданных амбиций своего бывшего спонсора, уехал куда-то в провинцию, нашел там нового покровителя и готовится к триумфальному возвращению в Москву, о чем сообщил лично Таисии с просьбой отнестись к нему помягче в память об их старом знакомстве. Прочтя электронное письмо, Таисия едва не расхохоталась.

Нина Константиновна Приклонская энергично избавляется от залежей хлама, причем делает это легко и безжалостно. Тамерлан, с благословения Зои Борисовны, провел в ее квартире особый ритуал, так что теперь все, что притягивалось в нее как магнитом так же легко оттуда исторгается.

Генералу Трубникову Тамерлан помог избавиться от старой эмоциональной зависимости. Он по-прежнему считает себя лучшим другом Зои Борисовны, но из их отношений ушла горечь. Иван Алексеевич смог наконец осознать, что глубоко и искренне любит свою жену и теперь всячески старается компенсировать ей годы, проведенные в мечтах о другой женщине, наслаждается текущим моментом, учится быть счастливым здесь и сейчас.

Родители Таисии встретились спустя много лет после развода и поняли, что все обиды и взаимные претензии давно перегорели и они могут вполне по-дружески общаться, чем несказанно обрадовали Таисию и Никиту, которых эта проблема немало заботила.

Ларису Алепову и ее друзей судили, они получили, что положено по закону за похищение Марии Семизеровой. Ее тесть и теща за этим строго проследили.

Как сказал некогда Анри-Фредерик Амьель, всякая жизнь творит собственную судьбу.

Так оно и есть – никто не может сделать человека счастливым и никто не в силах отобрать у него счастье.

Вспоминая иногда события одного жаркого лета, ставшего для нее самым счастливым, Таисия Литвинова удивлялась, как быстро люди, казавшиеся со стороны эталоном благополучия, потеряли все, что было им дорого и ценно. Что удивительно, это не было злым роком, необъяснимым поворотом судьбы, лишь следствием их собственных поступков, их выбора. Но даже оказавшись на грани краха, каждый из них вынес из этой ситуации свои уроки. Мария осознала свой эгоизм, наивную бесхарактерность и инфантильность и сумела сохранить в душе не обиду и злость, а мудрость и желание двигаться дальше. Лариса Алепова, поддавшись зависти и злобе, потеряла безвозвратно все и вряд ли сможет когда-нибудь подняться. Чему научила эта история Ирину Семизерову – покажет время, пока она лишь сетует на жизнь, ноет и ищет нового спонсора.

Что касается Дмитрия Киселёва, Таисия с интересом следит за развитием его музыкальной карьеры, основанной на его собственных труде и таланте.

Всякая жизнь творит собственную судьбу.