Юлия Алейникова - Нефритовая орхидея императрицы Цыси

Юлия Алейникова - Нефритовая орхидея императрицы Цыси

Пролог

В конце позапрошлого столетия Китаем правила императрица-дракон — жестокая, кровавая, алчная, сластолюбивая, беспощадная Цыси.

Никто не мог устоять перед ней, поднявшейся от наложницы пятого ранга до всемогущей императрицы и пережившей трех императоров, ни один из которых не умер своей смертью.

Полвека, словно цербер, стерегла она устои Древнего Китая. Одинаково безжалостно она уничтожала иностранцев, покусившихся на многовековые устои Поднебесной, и бунтовщиков, мечтающих избавить великую империю от кровавой интриганки. Железной рукой Цыси вела страну к нищете и гибели. И не было силы, способной остановить ее.

1908 год

Сумрак опочивальни вдовствующей императрицы Цыси дрожал от дыхания собравшихся. Императрица умирала. Угасала целая эпоха. Евнухи, наложницы, служанки толпились вокруг пышного ложа, на котором в одеянии долголетия лежала их госпожа. Она только что сказала прощальное слово, глаза ее закрылись, и верховный евнух Ли Ляньин приблизился к ложу своей возлюбленной повелительницы, упал на колени и разразился слезами.

Рядом с ним ближе к изголовью опустилась на колени юная прекрасная девушка в лиловом халате, расшитом пионами. Ее нежно-розовое личико было печально. Она приподнялась с колен, обняла императрицу и поцеловала ее прощальным поцелуем, замерев на несколько секунд в скорбном оцепенении. Затем торопливо она поднялась и вышла из покоев.

Все знали, что девушка, которую закон считал внучатой племянницей вдовствующей императрицы, была ее родной внучкой. Ее мать императрица Цыси родила от красавца официанта по имени Ши, давно уже упокоившегося на дне старого дворцового колодца.

Пока приближенные скорбели о смерти своей повелительницы, юная красавица выбежала из покоев Западного дворца и торопливым шагом направилась к павильону Радостного созерцания. Здесь за резными колоннами она раскрыла ладонь и с трепетом взглянула на маленький нефритовый медальон.

Орхидея изумительной старинной работы лежала перед Ксиуинг. Ее имя означает «изящество», и разве это не залог того, что она по праву будет владеть этим предметом? Разве внучка великой императрицы должна у кого-то спрашивать разрешения? Вот он, символ ее успеха и могущества. Теперь ей покорится весь мир, она будет повелевать и властвовать.

Ксиуинг с нескрываемым торжеством повесила медальон на шею и поспешила покинуть Запретный город. Она так торопилась, что не заметила маленького щуплого евнуха, одного из многочисленных приближенных покойной императрицы, который проводил ее недобрым взглядом.

2016 год

— Ах ты ж!.. — Капитан Родионов зажал нос рукой и бросился к балконной двери.

Максим Родионов не отличался излишней чувствительностью, иначе бы не работал оперуполномоченным в уголовном розыске. Но картина, представшая перед ним в этой типовой петербургской квартире, подействовала бы на кого угодно.

— Да. Похоже, тело дня два пролежало, — кивнул участковый, прибывший на место происшествия раньше следственной бригады. Участковый был пожилым, коренастым, с невыразительным лицом и крупным сизо-красным носом, ясно говорившим о его наклонностях. — У соседей собака за стенкой выла и на дверь этой квартиры бросалась. Но ждали, видишь ли, пока хозяева с дачи вернутся. Хозяева вернулись, в квартиру вошли — и готово дело. Такой крик поднялся, когда дочь увидели! Матери сразу плохо, инфаркт, отец сейчас на кухне сидит чуть живой. Я ему водочки налил — надо же стресс мужику снять.

Воспользоваться случаем и за компанию приложиться к бутылке участковый явно не преминул.

— Ладно, пусть пока посидит, потом побеседуем. — Максим поднялся и с тяжелым вздохом вернулся в комнату.

Посреди уютной комнаты с большим старомодным ковром и современными кожаными диванами лежало тело в черно-буром пятне запекшейся крови. Выглядела покойная ужасно. Максим повидал в жизни немало, но такое… Кажется, эта картина не одну неделю будет его преследовать. Нос и уши девушки были отрезаны и лежали здесь же. Не хватало пальцев, и, судя по лежащим рядом обрубкам, их отрезали методично, по одному. На руках и ногах плоть была срезана тонкими длинными ломтиками, раны опалены, и в комнате к запаху гнили примешивался запах горелого мяса.

Максим почувствовал снова надвигающуюся дурноту и вернулся на балкон.

— Да, — криминалист Николай Васильевич последний раз затянулся и затушил окурок, — давно я ничего похожего не видал. Думаю, ее пытали — рот заклеивали скотчем, и не один раз. Раны тоже несколько раз прижигали, края опалены. Не помню давно такого изуверства. А убили ее шашлычным шампуром в сердце.

— Думаешь, действовали несколько? — Максим старался сосредоточиться на деталях и изо всех сил гнал из головы картинку в целом.

— Несколько? Вряд ли. Хотя знаешь, давай завтра об этом.

— Что? — вернулся к бригаде Максим. — Нашли что-нибудь?

— Пока нет. Шампур вот, но нож или лезвие не обнаружены. Чай покойная с убийцей не пила, вообще никаких следов неформального общения нет. Но дверь не взломана, похоже, сама открыла. В общем, работаем.

Максим вышел на лестницу проверить, как там у Никиты Мухина с опросом соседей.

— Да мы поздно с работы приходим, а дети сейчас с бабушкой на даче. Муж как придет, сразу телевизор врубает. Что мы могли увидеть? — Неряшливая полноватая женщина лет сорока из квартиры напротив явно хотела отделаться от них поскорее. — Вы вон в сто восемнадцатую позвоните, там пенсионерка живет, может, она что-то видела.

— С пенсионеркой говорил? — Максим развернулся к Никите.

— Говорил, но толку? Это ее собака на дверь лезла, только бабулька не особенно внимание обращала. И вообще она глуховата, трусовата, плюс давление, сериалы… По нулям, — махнул Никита и отправился окучивать следующую квартиру.

— Итак, коллеги, что мы имеем. — Максим обвел взглядом свою команду. — Шумилова Елизавета Юрьевна, двадцать шесть лет. Умерла от удара шампуром в сердце после зверских пыток. Эксперты настаивают, что убийцы хотели что-то выяснить, поэтому то заклеивали ей рот, то отклеивали. Нанесен удар по голове. В момент обнаружения убитая была связана скотчем. Дверь преступнику или преступникам открыла сама. Из квартиры ничего не пропало, свидетели преступления не обнаружены.

Теперь идем дальше. Девочка домашняя, наркотой и алкоголем не увлекалась. Работала в «Плюс видео» продавцом-консультантом. Высшее образование. В личной жизни простой: с бывшим парнем разошлась, нового не завела. С коллегами по работе отношения ровные, с подругами не ссорилась. Убийство произошло в пятницу вечером, когда родители находились на даче. Домой вернулись в воскресенье, обнаружили тело, вызвали полицию. Снятые отпечатки пальцев проверили по базе — никаких результатов. — Максим сделал паузу и оглядел подчиненных так, словно это они были во всем виноваты.

— Так что, народ, руки в ноги и снова соседей трясти: бабок у подъезда, мамаш с колясками, подростков во дворе. Это я к тебе обращаюсь. — Он строго глянул на Никиту. — И давай в этот раз чтобы результат какой-то был. Полозов, ты у нас известный бабник, займешься подругами. — Максим повернулся к Диме Полозову, сидящему по другую сторону стола.

Тот обиженно насупился.

— Никакой я не бабник. Мне просто с женщинами не везет: они меня бросают, приходится новых искать.

Максим с Никитой расхохотались.

Девушки Диму действительно бросали, главным образом потому, что он не мог пропустить ни одной юбки. Серьезные отношения не складывались никак — и это при том, что он трижды подавал заявление в ЗАГС с тремя разными невестами. Две на бракосочетание не явились, третья в слезах сбежала прямо перед церемонией, когда увидела, как жених кадрит чужую невесту. Скандал был изрядный, Максим сам присутствовал и отпаивал Димину маму валерьянкой, пока Никита с Олегом Малышевым пытались вернуть невесту. Виновник драмы каялся перед родителями невесты, бил себя кулаком в грудь и кричал о вечной любви к их дочери. Невеста не вернулась. Произошло это недоразумение полтора месяца назад.

Пришлось сжалиться над Полозовым.

— Ладно, отправляйся в «Плюс видео», а с подругами я сам разберусь. Заодно встречусь с родителями покойной, врачи разрешили ее мать навестить. Все, друзья, производственное совещание окончено. Работаем.

В списке подруг убитой Лизы Шумиловой значилось одиннадцать человек. Одна подруга детства, она же троюродная сестра, три по школе, четыре по университету, остальные с прежней работы. Дольше всего Лиза проработала в НИИ Гидравлиза или как-то так, название почти непроизносимое. Около года назад она уволилась и устроилась в «Плюс видео». Стоило начать с близкой подруги, но у той телефон был отключен, и Максим решил начать с конца, то есть с бывших коллег. С коллегами из магазина разберется Полозов.

В НИИ он добрался только к двум, у сотрудников как раз закончился обеденный перерыв.

— Добрый день, девушки. — Максим приоткрыл дверь отдела и улыбнулся обезоруживающе. — Мне бы Ксению Лукину, есть такая?

Сотрудницы отдела, который на восемьдесят процентов состоял из женщин, все без исключения выпрямили спины и поправили прически.

— Я вас слушаю. — Навстречу Максиму поднялась несимпатичная девица лет тридцати, с лохматым пучком рыжих волос и массивными прямоугольными очками на носу. Очки и волосы сами по себе были ничего — подкачала владелица: бледная, кожа нездоровая, тяжелые черты лица.

— Добрый день, Ксения. Можно вас на пару слов? — Максим распахнул дверь в коридор.

Девица с подозрением рассматривала незнакомца.

— Капитан Родионов, уголовный розыск, — представился Максим и показал удостоверение.

Лукина внимательно изучила документ и без всякого интереса уставилась на гостя.

— Вы знакомы с Елизаветой Шумиловой? — приступил к делу Максим.

— Разумеется. — Она кивнула.

— Давно общались?

— На этот вопрос я отвечу только после того, как вы объясните, что случилось с Лизой.

— Ее убили.

Невозмутимая Ксения Лукина побледнела, губы ее задрожали. В следующую минуту она уже ревела в голос.

— Лиза! Как? Как это случилось? — подвывала девица, и Максим уже пожалел о своей откровенности.

— Убили дома. Зарезали. Мы ищем преступника. Вы можете нам чем-то помочь? — Он говорил, а сам смотрел, как распухает у девицы нос. Что делать в подобной ситуации — поди пойми. Утешать некрасивых девиц он не умел.

— Я… мы давно с ней не виделись. Может, месяц или больше. — Ксения изо всех сил пыталась взять себя в руки. — Нет, точно больше, с майских праздников. И почти не созванивались. Так, Вконтакте на страницу зайдешь, лайк поставишь, и все.

— Правильно я понимаю, что о ее новых друзьях, увлечениях, знакомых вы не слышали?

— Нет. В последний раз болтали о всякой чепухе: о ее новой работе, о наших тетках здесь. Ничего серьезного.

— Хорошо. Если что-то вспомните — вот моя визитка. Вы пока приведите себя в порядок, а я побеседую с Марией Денисовой и Анной Жуковой.

— А они уволились. — Ксения высморкалась в бумажную салфетку и перестала наконец всхлипывать. — Аня на прошлой неделе, а Маша месяца три назад.

— Как уволились, куда? — посуровел Максим.

— Маша замуж вышла и дома теперь сидит, а Аня другую работу нашла.

— Телефоны ваших подруг вы не могли бы мне дать? — Голос у Макса звучал обреченно: предстояла очередная поездка по жаре на другой конец города. Да, и так бывает: июнь в этом году выдался жарким.

1852 год

Весной 1852 года в Поднебесной империи отбирали спутниц жизни для юного императора Сяньфэна. В числе прочих маньчжурских красавиц в круг избранных попала эта шестнадцатилетняя девушка. Императрице-матери она чем-то не приглянулась, и ее определили в наложницы. Императору Китая полагалась одна императрица и столько наложниц, сколько душе угодно.

В придворной канцелярии ее записали как «женщину из рода Нара», без имени. Женские имена в те времена считались не заслуживающими того, чтобы регистрировать их в официальных документах. Не пройдет и десяти лет, как эта наложница, чье имя должны были забыть навсегда, станет правительницей всего Китая. На протяжении полувека она единолично будет определять судьбу трети населения планеты. Эта девушка войдет в историю под именем вдовствующей императрицы Цыси, и каждый ребенок в Поднебесной будет знать, что ее имя означает «благожелательная и веселая».

Шла вторая половина XIX века. Уже двести лет в Китае правила маньчжурская династия Цин, или Предельная чистота. Страной управлял монарх, который все важные решения принимал единолично. Должности главного министра не существовало, но была канцелярия помощников, которую пышно именовали верховным советом.

Император просыпался на заре, чтобы ознакомиться с донесениями, провести совещания, выслушать чиновников и принять неотложные решения. Донесения со всего Китая принято было рассматривать сразу после их поступления, так что очень редко случалось, что какое-то дело оставалось незавершенным по истечении нескольких дней.

Престол императора располагался в Запретном городе. Этот дворцовый комплекс в виде шестиугольника, раскинувшийся на площади более семисот тысяч квадратных метров, считался, пожалуй, крупнейшим в мире. Помимо рва, его окружала величественная стена высотой около десяти метров, с воротами с каждой стороны и массивными башнями по углам. Почти все здания в этом городе были покрыты глазурованной желтой плиткой, разрешенной одним только императорским постройкам. На солнце их крутые крыши сияли золотом. Великолепные дворцы, пышные сады, изысканные храмы, беседки, павильоны, пагоды — все услаждало взор, радовало душу и говорило о силе и могуществе Сына неба.

Вокруг этого чудо-дворца раскинулся город Пекин. Ближе к Запретному городу возвышались дворцы вельмож, окруженные садами и высокими стенами, дальше лепились дома попроще. С шахт к западу от столицы подвозили уголь. Улицы городов в те времена никто не мостил, поэтому в сухую погоду на них лежала угольная пыль, после ливня превращавшаяся в грязевой поток. От системы стоков исходило зловоние. Отходы просто сбрасывали на обочины дорог, и в них копошились бродячие собаки и городские птицы. Насытившись, воронье стаями летело в Запретный город гадить на золотые крыши.

Взяв несколько в сторону от оживленных улиц, путешественник оказался бы на одной из узких аллей, известных как хутуны. В одном из таких хутунов в десятый день десятого лунного месяца 1835 года родилась девочка, которую назвали Юй Ланьхуа, Нефритовой орхидеей, — будущая великая вдовствующая императрица Цыси.

Дома в квартале, где жила ее семья, были просторными, с тщательно спланированными внутренними дворами и безупречно прибранными покоями, чем разительно отличались от большинства пекинских домов. В соответствии с правилами фэншуй, в жилых комнатах имелись двери и окна, выходящие на южную сторону, откуда падали солнечные лучи. Северную стену делали глухой, чтобы защитить дом от песчаных бурь, посещавших столицу Поднебесной, и от злых духов, которые, как известно, всегда приходят с Севера. Крыши домов в этом квартале крыли серой черепицей. Цвет кровельной черепицы в империи был прописан строго: желтый — для императорских дворцов, зеленый — для домов знати, серый — для всех остальных жителей Китая.

В феврале 1850 года умер император Даогуан и на престол взошел его наследник — император Сяньфэн. Молодой монарх с младенчества не отличался могучим здоровьем, а тут еще в юности при падении с лошади сломал ногу и с тех пор прихрамывал. В Китае к императору положено было обращаться «Дракон», и злые языки в Пекине прозвали его Хромым драконом.

Едва император Сяньфэн взошел на престол, как по всей империи начался поиск наложниц. Кандидаток набирали из девочек-подростков знатных родов — маньчжурок и монголок, китаянок на конкурс не приглашали. Закон обязывал родителей регистрировать дочерей после того, как они достигали половой зрелости.

Цыси значилась в этом списке и теперь, как и остальные девушки со всего Китая, направлялась в Запретный город.

Дождливым мартовским утром 1852 года двери пекинского дома наместника Хуэйчжэна распахнулись, и на порог шагнула благоухающая, как цветок, наряженная в лучшее свое платье Юй Ланьхуа. За ней, утирая слезы, семенила мать. Маленькая, хрупкая, рано постаревшая, она смотрела на свою старшую дочь глазами, полными страха и надежды.

Если их девочку возьмут во дворец, они никогда больше не увидятся. Но ведь это такая честь! Вдруг, если император ее отвергнет, девочке посчастливится стать женой великого князя?

Ланьхуа крепко держала над собой зонтик тонкими дрожащими пальцами и торопилась к ожидавшей ее повозке.

— Ланьхуа! — окликнула ее мать.

Красавица с досадой и жалостью обернулась. Наклонилась поцеловать мать в последний раз, и нежный лепесток выпорхнул из ее прически и закружился, медленно падая на землю.

Скорее, скорее во дворец. Ланьхуа трепетала от волнения, страха, счастья и предвкушения. Чувства путались, мешались, она ерзала на атласной подушке, то и дело сдвигая ярко-синюю занавеску, чтобы взглянуть на улицу. Плетеная повозка, напоминавшая сундук на двух деревянных колесах — в таких сидели прямо на коленях, подложив для мягкости подушку или циновку, — не спеша катила по узким улицам. Родители наняли эту колымагу специально, чтобы доставить дочь во дворец, и очень радовались, что поездку оплатит казна. На ухабах Ланьхуа подпрыгивала и больно ударялась плечами о стенки.

У въезда в Запретный город стоял уже не один десяток таких повозок. В каждой сидела претендентка на руку и сердце императора. Ланьхуа проверила, не помялось ли платье, легкой рукой коснулась замысловатой рогатой прически, и ее красные, безупречной формы губы дрогнули в улыбке.

Ланьхуа наверняка не была здесь самой красивой, зато ее отличало выдающееся самообладание. При весьма скромном росте, не больше полутора метров, она казалась значительно выше. Все дело было в осанке, туфлях и высокой прическе, но главное — в умении подать себя.

Сидела Ланьхуа всегда прямо и двигалась с достоинством, даже когда торопилась, а ведь туфли по тогдашней моде носили на высокой — выше десяти сантиметров — деревянной платформе. Природа одарила ее прекрасной кожей и тонкими руками. Вздернутый носик, жесткая верхняя губа, несколько великоватый, но красиво очерченный рот с подвижными красными губами, которые, раздвигаясь, демонстрировали ряд безупречных зубов. Улыбку ее можно было назвать очаровательной.

Самым же привлекательным на ее лице оставались живые выразительные глаза. Да, Ланьхуа знала свои слабые и сильные стороны и собиралась сделать все, чтобы произвести впечатление на императора. Она была красива, умна и уверена в себе, и все же она волновалась. Кто знает, что за вкус у императора? Вдруг он избалован, капризен или ему нравятся толстушки?

Повозки с претендентками все еще стояли на огромной площади под стеной, крытой черепицей желтого императорского цвета. По-прежнему шелестел унылый дождь, хотя некоторые капризные красавицы уже выглядывали из окошек и нетерпеливо спрашивали, долго ли еще ждать. Ланьхуа скромно помалкивала, тоскуя в ожидании и волнуясь, не помялось ли платье.

В этот великий день, когда императору суждено было выбрать спутницу жизни, всякая жизнь в этой части дворца прекратилась. Закрылись канцелярии, не работали склады и мастерские. Не доносились крики ослов, не звенели колокольчики на шеях верблюдов, не переругивались торговцы. Слышался только скрип повозок и голоса ожидающих своей участи красавиц.

Но вот наконец протрубили трубы, распахнулись ворота, и повозки в строго предписанной очередности стали продвигаться по священной земле императорского города. Ланьхуа жадно впитывала новые впечатления — усталость и оцепенение как рукой сняло.

Миновав поросшую кедрами и кипарисами гору Цзиншань, они въехали в широкие Полуденные ворота, увенчанные изящной двухъярусной крышей. Ничего более величественного Ланьхуа не доводилось видеть. Когда ее повозка, грохоча по каменным плитам мостовой, въезжала в ворота Запретного города, сердце Ланьхуа замерло. Три гулких удара, похожие на звон колокола в храме белых дьяволов, возвестили ей начало новой великой судьбы. А длинная нарядная вереница уже двигалась дальше мимо башни Пяти фениксов, которую зовут еще башней Барабанов. В дни торжественных выходов императора на ней положено было бить в исполинский барабан.

Будущие наложницы гарема остановились у той части дворца, где им предстояло провести эту ночь. Раздалась перекличка возниц, зафыркали усталые кони. С наступлением темноты у каждой повозки зажглись светильники в круглых бумажных абажурах, круги света подрагивали всюду на занавесях и мостовых. Участницам императорских смотрин предстояло провести ночь взаперти, сидя с поджатыми коленями на жестких подстилках, и дожидаться рассвета. Потом они под присмотром евнухов проследуют в зал, где им предстоит встреча с императором.

Они расположатся перед его величеством в несколько рядов, причем на этот раз их освободят от выполнения обязательного ритуала коутоу — опуститься на колени и замереть, касаясь лбом пола. Император должен их рассмотреть в полный рост.

А после тех из них, на кого он обратит свой взор, ждет унизительная процедура осмотра. У избранницы монарха не может быть ни единого изъяна. Бедняжек разденут и проверят даже запах изо рта и под мышками. Осмотрят зубы, уши, пальцы, ногти, ничего не упустят. И, разумеется, все они должны быть девственницами. Выбором будущей императрицы руководила мать наследника. От ее воли и вкуса зависело счастье сотни красавиц, скучающих сейчас у ворот Запретного города.

Ланьхуа прислушивалась к болтовне девушек. Некоторые владелицы изящно украшенных повозок кичились знатностью, другие красотой, третьи заискивали, четвертые тосковали по родным, пятые тихо плакали от страха, усталости и одиночества.

Ланьхуа не желала ни с кем разговаривать. Она вспоминала просторы монгольской степи, ветер, напоенный ароматами трав, прогулки верхом. И еще юношу с золотистыми глазами по имени Жунлу. Если бы не выбор императора, возможно, они бы поженились. Мысли Ланьхуа уносились все дальше, и, наконец, она уснула, прислонившись головой к жесткой стенке повозки. В шаге от этого величественного дворца ей снились скромные покои отцовского дома, лица братьев и сестер и еще золотоглазый Жунлу, который скачет к ней в лучах восходящего солнца.

— Проснитесь, госпожа! Проснитесь! — услышала она сквозь сон.

В повозку заглядывал один из дворцовых евнухов. Бедняжкам принесли умыться и поесть — что ж, спасибо и на том. Вчера они уснули голодными, во всяком случае, те, кто, как Ланьхуа, не догадался взять хоть что-нибудь на ужин. Но прошло утро, успел забыться скудный завтрак, а ожидание все тянулось, как будто соперничало с этим надоедливым моросящим дождем.

Ланьхуа, кажется, задремала и проснулась, только когда волна напряжения захлестнула площадь, сообщая, что главное, ради чего они прибыли во дворец, вот-вот произойдет.

Ворота распахнулись, и главный евнух в богато расшитом платье склонился перед дамами в поклоне и пригласил их следовать во дворец. Девушки покинули повозки и в сопровождении дворцовых евнухов направились через двор к внутренним воротам, именуемым воротами Высшей гармонии. Путь к ним пролегал по одному из пяти мраморных мостов, перекинутых через Золотую реку — Нэйцзиньшуй. Мосты символизировали пять добродетелей.

Сердце Ланьхуа билось, как пойманная в силки птица. Она с трудом могла различить высокие ступени, темную позолоту тронного зала, замысловатую резьбу колонн. Единственное, что она видела, — возвышавшийся посреди залы трон. На трон поднялся юноша в золотых одеждах. Все существо Ланьхуа замерло, и все ее молитвы сейчас были об одном — чтобы он заметил ее среди сотен других девушек. Она изо всех сил старалась поймать его взгляд, запомниться, произвести впечатление.

Главный евнух упал на колени и что-то говорил императору, разворачивал перед ним свитки, но Ланьхуа ничего не замечала и не слышала — она не сводила глаз с того, кто должен был сегодня определить ее судьбу. И вот, о чудо, он медленно повернул голову, скользнул глазами по нескольким рядам претенденток и задержался на ней. Ланьхуа постаралась вложить в ответный взгляд весь пыл души, все свои надежды. Император отвернулся.

До чего же он тонок и слаб. Ланьхуа была разочарована. И все же от него зависит счастье каждого жителя Поднебесной. И ее, Ланьхуа, счастье тоже.

Церемония представления закончилась, и император, покинув трон, спустился, чтобы внимательнее рассмотреть претенденток.

Прибывшие во дворец девушки уже прошли строгий отбор придворных евнухов. Помимо происхождения, важную роль здесь играл характер каждой из них. Сейчас перед императором будущие наложницы должны были продемонстрировать любезность, обходительность и скромность. Вдобавок ко всему они должны были знать, как вести себя при дворе. Чтобы не отвлекать монарха своим нарядом, им было велено не надевать слишком яркую одежду: платье следовало выбирать простое, со скромной вышивкой по подолу.

А ведь обычно маньчжурскую одежду украшали от души. Богатой вышивкой отделывали не только ворот и манжеты, но и все платье. Туфли на деревянной платформе высотой четырнадцать сантиметров требовали безупречной осанки. На голове красавицы носили веерообразные прически, по виду нечто среднее между короной и сторожевой башней, с вплетенными в волосы драгоценными камнями и цветами, когда того требовал случай. Чтобы выдержать подобное украшение, требовалась крепкая шея.

Ланьхуа попыталась вложить в улыбку всю нежность, на которую только была способна, а взгляду придала восхищение и страсть.

Император неспешно двигался вдоль рядов, с тоской разглядывая первых красавиц Поднебесной. Вот он приблизился к Ланьхуа и чуть задержал на ней взгляд. Его величество Сяньфэн обнаружил симпатию к этой претендентке, и придворный евнух придержал анкету с ее персональными данными. Ланьхуа провела во дворце еще один день, прошла последнюю, самую тщательную проверку и вернулась домой.

На 26 июня 1852 года был назначен переезд Ланьхуа в ее новый дом.

Увы, мечта юной Орхидеи не сбылась: она не стала императрицей. Ее зачислили в наложницы и присвоили самую низшую категорию, шестую.

Ланьхуа была подавлена. Разве об этом она мечтала? Разве не отметил ее сам император?

Ах, как жаль, что выбор императрицы зависел не от него. Жену для сына выбрала его мать, а ей Ланьхуа не понравилась. Императрицей стала Чжен. Не первая красавица, зато покладистая, приветливая, умеющая управляться с большим числом слуг. А еще она была слишком худа, и Ланьхуа уже шепнули, что император за глаза называет супругу Тощим фениксом. Разумеется, сплетни, не стоит их и слушать.

Ланьхуа поселили в гареме — запертом для посторонних квартале внутри дворцового комплекса. Здесь не было той пышности, что в парадной части дворца, предназначенной для мужчин. Зато здесь цвели деревья и кусты и повсюду были разбиты клумбы с декоративными каменными горками. Гарем, с его щебетом птиц и цветочным благоуханием, был подобен райскому саду. В саду звучала музыка, и сотни красавиц изо дня в день ждали, когда же Сын неба обратит на них свой божественный взор. Иногда в ожидании проходила вся жизнь.

Императрица занимала целый дворец, а наложницам полагались отдельные домики. Их украшали расшитым шелком и обставляли резной мебелью, но любую демонстрацию личного вкуса обитательницы здесь считали излишней. Домик Ланьхуа ничем не отличался от тех, что занимали ее соседки.

Потекли дни, недели, месяцы — однообразные, заполненные ожиданием. Император ни разу не вспомнил о своей наложнице по имени Лань.

Ланьхуа часто бродила по садам гарема и видела престарелых наложниц покойного императора. Некоторые из них вошли во дворец совсем юными девушками, но так никогда и не видели своего повелителя. Они прожили пустую бессмысленную жизнь — ни детей, ни мужа, увяли, так и не познав цветения. Такая участь могла ожидать Ланьхуа.

Ее тяготили однообразно текущие дни, наполненные пустой болтовней с соседками, мелкими ссорами, вышиванием и прогулками по саду.

Дворцовые евнухи склонялись перед ней в поклоне, у нее была богатая одежда и целых четыре служанки — и все же она чувствовала себя в золотой клетке. Ланьхуа томилась в неволе.

Теплый ветер едва колыхал занавеску, в комнате царил привычный полумрак. Ланьхуа сидела за любимым полированным столиком и выводила кисточкой иероглиф «безмятежность». Рука двигалась легко и точно — сказывались часы упражнений.

Но, хотя рука двигалась уверенно, в душе Ланьхуа никакой безмятежности не было.

Невозможно сидеть и ждать, когда император вспомнит о тебе. Да и быть причисленной к рангу «драгоценных людей», иначе говоря, к низшей категории наложниц — вовсе не достижение. Но ведь ей совершенно некому помочь.

Ланьхуа с раздражением услышала, как за стеной снова хнычет Кианг, ее соседка. Эта дуреха дни и ночи напролет ревела, портя цвет лица, — а все потому, видите ли, что тосковала по семье и любимому дому. Но что толку горевать? Разве от этого что-то изменится?

Ланьхуа отложила кисточку и прошлась по комнате. Подошла к шкатулке, куда складывала жалованье, приходящее из казны, и пересчитала монеты. Кажется, у нее появилась идея. Она позвала своего доверенного евнуха, вручила ему несколько монет и попросила пригласить придворного ювелира.

Да, ей давно пора придумать, как выбраться из этого богом забытого угла. В эту глухую часть сада никто никогда не заглядывает, и уж тем более император.

— Ань Дэхай, я хочу посадить перед окнами орхидеи, ведь здесь так тоскливо. Пригласи завтра садовника. Я желаю, чтобы цветы цвели круглый год.

Пусть она живет в глухом углу, но его можно сделать таким прекрасным, чтобы император сам пожелал посетить его.

2016 год

— Алиса Викторовна! Новый заказчик звонит, кажется, крупный. На кого переключить? — Секретарша Олечка говорила взволнованным шепотом, словно боялась, что заказчик на другой линии может их подслушать.

— Давай на меня, — устало распорядилась Алиса.

По большому счету поговорить могли Олег или Наталья, но раз заказчик крупный, лучше не рисковать. Все же на дворе кризис, а строительство загородных домов и ремонт помещений — это скорее роскошь, а не первостепенная необходимость. Стоит ли удивляться, что число заказов в их фирме резко сократилось.

— Добрый день, слушаю вас, — энергично поприветствовала Алиса незнакомца. Даже улыбку на лицо натянула для пущей убедительности, хотя собеседник и не мог ее видеть.

— Здравствуйте. Меня зовут Лаврентьев Кирилл Алексеевич, я представляю интересы китайского торгового дома. Наша компания выкупила особняк в центре города, и теперь мы ищем надежную строительную фирму, которая сможет произвести необходимый ремонт.

У Алисы даже слюнки потекли. Ремонт целого здания, да еще в центре! Таких серьезных заказов у них еще не было. Эх, жаль, Ильи нет на месте. Вдруг этот Кирилл станет задавать специальные вопросы — придется выкручиваться.

Илья Терехин был мужем Алисы и совладельцем фирмы. Именно он, инженер-строитель, в свое время создал фирму и развивал ее. Потом уже Алиса оставила свою филологическую работу, окончила курсы дизайнеров и влилась в коллектив. Как-то незаметно она перетянула на себя все организационные и управленческие дела, оставив мужу сугубо профессиональную сферу.

Сейчас Илья находился на объекте под Выборгом. Вряд ли он вернется раньше вечера. Придется выкручиваться самой.

— Вашу фирму мне порекомендовали знакомые. Вы строили им дом несколько лет назад, отзывы были положительные, и я решил к вам обратиться. Считаю своим долгом предупредить: мы ведем переговоры сразу с несколькими компаниями, и выбор остается за китайской стороной.

— Что ж, Кирилл Алексеевич, спасибо, что обратились к нам. Мы с удовольствием представим вам наши предложения, но для начала хотелось бы осмотреть объект. Мы должны оценить масштаб работ и узнать требования и пожелания заказчика.

— Разумеется. Мы с вами можем встретиться прямо на объекте. Например, завтра во второй половине дня вас устроит?

— Минуту, — протянула Алиса, делая вид, что проверяет завтрашний график. И после небольшой паузы решительно произнесла: — Да, вторая половина дня нас устроит. Записываю адрес.

— Петроградская сторона…

Алиса попрощалась, положила трубку на стол и снова уставилась на стену. Нужно звонить Илье, предупреждать о встрече с заказчиком — без него на объекте делать нечего. Но звонить мужу не хотелось, разговаривать с ним — тем более. Энтузиазм улетучился, а в голову полезли невеселые мысли.

Как им дальше работать вместе? Что делать с фирмой? Поделить? Бред. Делить нечего, кроме столов и компьютеров. Может, ей вернуться на кафедру, если, конечно, возьмут? Предоставить Илье полную свободу действий и настоять на своей доле прибыли с каждого заказа? В конце концов, это и ее фирма, она немало потрудилась ради ее репутации и не обязана жертвовать собственным благополучием только потому, что муженек переспал с какой-то шваброй. Возможно, и не раз.

Да, ее муж, ее родной и горячо любимый Илья Терехин взял и изменил ей.

Подло, мерзко, неумело — Алиса в два счета его раскусила. Этот идиот сказал ей, что поехал на встречу с заказчиком, а заказчик позвонил в фирму договориться с Ильей о встрече на следующей неделе.

Алиса до сих пор без стыда не может вспомнить тот разговор.

А потом она слушала, как муж неумело выкручивается, а потом проследила за ним и увидела, как он обедает с какой-то девицей. Дальше он повез девицу домой. К ним домой!

Алиса была жгучей брюнеткой с длинными прямыми волосами, бледной кожей и тонкими чертами лица. Девица тоже оказалась брюнеткой, невысокой, чуть более упитанной. Вульгарные манеры, пухлые сочные губы. Что в ней привлекло Илью, кроме этих губ, было не ясно. Ладно бы она оказалась блондинкой или рыжей, тогда еще можно списать все на жажду разнообразия. А так, выходит, просто похоть?

Дрожь омерзения в очередной раз охватила Алису, когда она представила, как ее муж целует чужую девицу. И не только целует! Об этом думать было совсем мерзко, и Алиса постаралась отогнать ужасную картину. Муж с посторонней женщиной занимаются сексом в их спальне!

Алиса застала их в кульминационный момент, когда они стонали и охали друг у друга в объятиях, а девица в экстазе еще и выкрикивала всякие скабрезности. Какая мерзость!

Она вскочила с места и заходила по кабинету, пытаясь избавиться от навязчивых видений. На глаза навернулись слезы от обиды и жалости. К себе.

Почему она такая несчастная? И как он мог ее так предать? Так подло, так унизительно!

Алиса вспоминала, как муж заметил ее и, все еще сидя верхом на девице, принялся лепетать что-то в свое оправдание. Потом он бежал за ней по квартире, голый, в одной простыне, а эта мерзавка даже не потрудилась простыню натянуть — вероятно, чтобы Алисе было лучше ее видно.

Боже, какая гадость. Алиса убежала из дома, Илья потом искал ее у подруг, звонил родителям, даже бабуле. Пришлось объяснять всем, почему они поссорились и почему она не желает с ним мириться. Ни о каком примирении, естественно, не могло быть и речи. Родители ее поддерживали. Свекровь нет.

Жили они оба по-прежнему в своей квартире: он в спальне, она в гостиной. Илья уже несколько раз делал попытку помириться, но Алиса держалась как кремень, хотя на развод почему-то не подавала. На работе было еще труднее: то и дело возникали ситуации, требующие обсуждения.

Да, как ни крути, из фирмы придется уходить. Алиса вздохнула и вернулась за стол. Обидно. Она уже втянулась в новое дело, сдружилась со всеми. Да и руководить ей нравилось намного больше, чем принимать зачеты у студентов. И еще за последние полгода ей удалось воплотить два собственных дизайнерских проекта. Да, очень жаль. Может, попробовать устроиться в другую строительную фирму? Хотя кто ее возьмет на работу в разгар кризиса?

Она крутилась в кресле, предаваясь раздумьям, когда ожил мобильный.

— Алиса, деточка… — Мамин голос звучал так, что Алиса немедленно выпрямилась, перестала вертеться и приготовилась принять очередной удар судьбы.

— Что случилось? Папа? Бабушка?

— Нет, детка, — всхлипнула мама. — Лизу убили!.. Тетя Люда в реанимации, дядя Юра звонил.

Алиса онемела от ужаса. Лиза была ее троюродной сестрой и лучшей подругой. Они росли как родные сестры, их родители дружили с детства, и они знали друг друга с рождения. И вдруг убили?..

— Когда? Как? — Онемевшие губы шевелились с трудом.

— Вчера вечером тетя Люда с дядей Юрой с дачи вернулись, а она … — мама заплакала навзрыд. — Мне сейчас Юра звонил. Вчера не смог: Люду в больницу увезли, следователь приехал… Сейчас к ним поеду. Ты сможешь с работы уйти?

— Конечно. Сиди дома, я тебя заберу, и вместе поедем.

Алиса вскочила с места, схватила сумку, попыталась сообразить, что еще нужно взять или сделать.

Лизу убили. Не распускаться — ей сейчас за рулем сидеть. Лизу убили. Нет, только не реветь. И разревелась. Плюхнулась обратно в кресло — не выходить же к сотрудникам с заплаканным лицом — и дала волю чувствам.

Все самые счастливые воспоминания детства у нее были связаны с Лизой. Они вместе ходили в детский сад, в школу, вместе отдыхали на даче, один месяц с Лизиной мамой, другой — с Алисиной. Вместе ездили на море и ходили в театры. Вместе увлекались гимнастикой, только у Алисы пошло лучше и ее взяли в спортшколу, а Лиза занялась фигурным катанием. А еще они влюблялись, поверяли друг другу тайны, ходили друг к дружке на свидания для подстраховки, вместе пробовали курить и прикрывали одна другую перед родителями. Да, Лиза была для нее всем. Как она теперь будет жить?

В голове крутились сотни трогательных, смешных и грустных воспоминаний. Слезы постепенно высохли, приступ слабости прошел. Высморкавшись и утерев последнюю слезу, Алиса взглянула в зеркало. Лицо распухло, нос красный. Но ехать нужно, и, надев большие темные очки, она поспешила к маме. Перспективный заказчик, разумеется, уже вылетел у нее из головы.

— Бабуля, как ты думаешь, найдут Лизиного убийцу?

Алиса сидела с ногами на диване и наблюдала, как бабушка раскладывает пасьянс.

С бабушкой Валерией Константиновной они очень дружили. Даже больше, чем с мамой. С бабулей Алиса могла поделиться любым секретом. Им нравились одни и те же фильмы и книги, они часто сходились в оценке людей и событий. Даже профессию выбрали одну — обе окончили филологический. Единственное, чего не разделяла Алиса, так это легкомысленного отношения бабушки к мужчинам. Валерия Константиновна после развода с дедом побывала замужем четырежды. И это не считая легких увлечений.

Алисина личная жизнь была гораздо скромнее, тут она пошла в маму. По маминой линии все было чинно и благопристойно: и мама, и бабушка, и прабабушка, и, кажется, даже прапрабабушка выходили замуж один раз и на всю жизнь. И доживали со своими избранниками до самой старости. Алиса такая же. Хотя нет, такой она была до измены мужа. Теперь-то что загадывать?

— Не знаю, детка, — покачала головой Валерия Константиновна. — Карты говорят, что найдут, а жизненный опыт — что нет, не выйдет. Не верю я в нашу сегодняшнюю полицию, увы. Какие-то они стали равнодушные, беспринципные. Положа руку на сердце, я даже не уверена, что они попытаются хоть что-то предпринять.

Бабушкины слова звучали здраво, но Алисе хотелось возразить.

— Но ведь это ненормально! Такое зверское преступление не может остаться безнаказанным. Я не знаю, как мне пережить Лизину смерть. Но, понимаешь, сознание того, что человек, совершив злодеяние, продолжает наслаждаться жизнью, просто непереносимо. Меня от ненависти и жажды мести просто наизнанку выворачивает! — Алиса поднялась с дивана, подошла к ломберному столику в эркере, за которым бабушка раскладывала пасьянс. — А ты разве не считаешь, что любое злодеяние должно быть наказано?

Бабушка проживала в огромной четырехкомнатной квартире на Большой Конюшенной, в самом центре Петербурга. Но дело было даже не в размерах. Эта квартира досталась бабушке от второго мужа. Его отец был известным реставратором, работал в Эрмитаже, помогал восстанавливать Петергоф, и его собственная квартира в стиле модерн была не отремонтирована, а именно отреставрирована и обставлена с большим вкусом. Второй бабушкин муж тоже был реставратором, пусть и не таким известным. И хотя к моменту его смерти в середине 1990-х они были уже лет пятнадцать как разведены, все имущество он оставил именно ей.

Бабушка и раньше жила в хорошей трехкомнатной квартире в доме на Московском проспекте. Она досталась ей от третьего мужа, который эмигрировал в Израиль. Получив в собственность квартиру на Большой Конюшенной, бабуля тут же переехала. Сейчас она сдавала в аренду квартиру на Московском проспекте и еще двухкомнатную на Васильевском острове, в которой жила с Алисиным дедушкой до их развода. Этот доход, плюс пенсия и зарплата (бабуля продолжала преподавать в университете) позволяли ей держать домработницу и жить на широкую ногу.

От четвертого мужа бабушке совсем недавно досталась чудесная дача в Комарове, двухэтажный каменный особняк со всеми удобствами, и роскошная квартира в новом доме на Петроградской стороне. Бедняга четвертый муж был бодр и полон сил, продолжал работать в союзе журналистов, но сердечная недостаточность в один миг перенесла его в лучший мир. Родственники, понятно, были крайне недовольны покойным. Особенно сыну от первого брака не понравилось, что все самое ценное имущество досталось по завещанию последней жене, с которой его отец и прожил-то не больше семи лет.

— Конечно, любое преступление должно быть наказано. — Бабушка отложила в сторону колоду карт. — Но, знаешь, с возрастом учишься все принимать спокойнее. Нет, не то. Просто появляется уверенность, что если не люди, то бог или судьба, природа, называй как знаешь, покарают злодея. Гармония будет восстановлена, даже если мы об этом не узнаем.

— Меня такой расклад не устраивает, — решительно возразила Алиса. — Я хочу, чтобы его покарали сейчас, и как можно жестче. Знаешь, я сейчас даже жалею, что в нашей стране отменили смертную казнь. По мне, так есть преступления, за которые просто необходимо расстреливать. Если бы это было возможно, то не один, а пять раз!

Алиса снова устроилась на диване, бабушка вернулась к пасьянсу, и в комнате повисла тишина. Но долго молчать в таком состоянии у Алисы не получилось.

— Мама говорит, что это был маньяк. А ты как думаешь?

Бабушка снова откинулась на спинку кресла и устремила взгляд в окно. Темный профиль на фоне светлого июньского неба был безупречен, уложенные завитками седые волосы казались мраморными. Если не брать в расчет седину, бабушка выглядела на редкость молодо — при знакомстве ей можно было дать не больше сорока пяти.

— Маньяк? — Кажется, она размышляла вслух. — Нет, я так не думаю. Насколько я знаю, а я, безусловно, не специалист, маньяк нападает на жертву в местах общедоступных: в парке, в подъезде, в лесу. А Лизин убийца проник к ней в квартиру, и, судя по тому, что ты мне говорила, Лиза сама его впустила. Думаю, он приходил именно к ней. Вопрос только, что этому извергу понадобилось от бедной девочки. — Бабушкин голос впервые дрогнул, и она поспешила отвернуться к окну.

Валерия Константиновна превосходно умела владеть собой. Это качество она считала обязательным для каждого воспитанного человека. «Ты же не провинциальная простушка, чтобы охать и визжать из-за любого пустяка», — наставляла она в детстве внучку, и приподнятая с укоризной бабушкина бровь была для Алисы важнее родительской похвалы или порицания.

Валерия Константиновна была невысокой, можно даже сказать, миниатюрной женщиной с безупречными манерами и спокойным голосом, но все ее почему-то побаивались: и коллеги, и сын с невесткой, и даже многочисленные мужья. Была в ней очевидная любому внутренняя твердость.

Алиса бабушку не боялась.

— Я тоже не думаю, что это маньяк, — кивнула она. — Вот только интересно, откуда в Лизином окружении мог появиться такой человек? Я знаю всех ее подруг, о ее увлечениях мне тоже известно. Ни разу Лиза не упоминала о ком-то с нездоровой психикой. И вообще о ее неприятностях мне как-то ничего неизвестно. А знаешь, — вдруг переключилась она на другое, — мы же в пятницу утром тоже с ней созванивались. Она предлагала встретиться, не хотела, чтобы я из-за Ильи кисла. Звала к ним на дачу, говорила, что на турбазу в Орешники можем выбраться вдвоем. А я, дура, отказалась. К нам заказчик из Москвы на выходные приезжал, мы ему дом в Зеленогорске достраиваем. Обязательно надо было в офисе появиться, в субботу и воскресенье мы смету на дополнительные работы с ним согласовывали. Представляешь, у меня ни минуты не нашлось, чтобы Лизе позвонить. А ведь если бы я наплевала на все и поехала с ней на дачу, ничего бы не случилось!

Алису накрыла волна раскаяния, слезы градом брызнули из глаз.

— Плачь, плачь, детка, не стесняйся, — тяжело вздохнула бабушка. — Только ни в чем ты не виновата: Лизу убили умышленно, а ваша поездка на дачу просто отсрочила бы это несчастье. Или не отсрочила бы. Или вы бы пострадали обе, не дай бог! В любом случае твоей вины здесь нет. Лиза сделала свой выбор, как каждый из нас, я в этом уверена. Каждый сам выбирает свою судьбу. А кстати, почему она не поехала на дачу?

— Не знаю, дядя Юра не говорил. — Алиса перестала всхлипывать. — Может, у нее была назначена встреча с убийцей? То есть она, конечно, не знала, что это убийца.

— Может быть. Неплохо бы уточнить, как все было, Юру только жаль тревожить.

— Ему сейчас какие-то транквилизаторы назначили, мама тетю Таню по дружбе попросила. Он такой, знаешь, заторможенный, как будто сонный. Думаю, можно позвонить. — Алиса уже суетилась, искала в сумке телефон.

— Дядя Юра, это я, Алиса. А почему Лиза с вами на дачу не поехала? — Она специально спросила вот так в лоб, чтобы не дать ему расстроиться. — Ага, спасибо. Поняла. Как тетя Люда? Можно к ней? Хорошо. Спасибо. До свидания.

— Что же? — поторопила Валерия Константиновна.

— Говорит, у Лизы какие-то дела были. Может, просто неохота ей было с родителями все выходные сидеть. Насчет конкретных встреч ничего не говорила. Я вот думаю, не стоит ли к ней на работу смотаться и с девчонками поговорить?

— Съезди, вдруг что-то выяснишь, — одобрила ее план бабушка. — Только, пожалуйста, будь осторожна. Помни, что это мог быть кто-то из ее коллег.

— Конечно, не волнуйся.

Алиса чмокнула бабушку в щеку и поспешила в «Плюс видео».

1855 год

— Прошу вас, взгляните, как чудесно цветут орхидеи! Это особый сорт, он зацветает очень рано. И такой аромат!.. — Главный евнух, низко кланяясь, показывал дорогу лениво бредущему императору.

Властителю Поднебесной было безразлично, на что смотреть. Он молод, но уже пресыщен жизнью. Он плохо себя чувствует, у него снова несварение желудка. Этот сад давно наскучил ему, и никакие орхидеи не могут его заинтересовать. Все, чего он хочет, — дойти до павильона «Чистое цветение» и прилечь. На часах полдень, в это время император привык отдыхать. Не исключено, что, если там окажется хорошенькая служанка из хань, китаянок, стройная и нежная, как лепесток лилии, с маленькими ступнями и тонкими пальчиками, он осчастливит ее. Но Ли Ляньин так уговаривал своего повелителя совершить эту маленькую прогулку, что он решил не спорить. В конце концов, не все ли равно, где гулять. Здесь он хотя бы избавлен от встречи с императрицей Цыань, а это уже кое-что.

— Чей это голос? — поднял голову император Сяньфэн, и на его вытянутом лице впервые в это утро появилось выражение, напоминающее любопытство.

Из глубины аллеи доносилось пение — чистый голос выводил прекрасную мелодию.

— Это Орхидея, или Ланьхуа, ваше величество. Именно она разбила цветник, который я хотел вам показать.

Император любил музыку, особенно же почитал оперное искусство. Он уже рассмотрел благоухающий цветник у павильона «Тень платанов» и вот теперь поднимался по ступеням, чтобы окунуться в прохладу, напоенную ароматами цветов и благовоний. Комнаты в павильоне были весьма искусно расписаны от пола до потолка символом его обитательницы, орхидеями.

От скуки Ланьхуа занялась живописью, и так успешно, что даже император оценил ее труды. Да, надо признать, такой прелестной комнаты он давно не видел.

Евнухи, низко склонившись перед Сыном неба, пятились вон из комнаты, а очаровательная красавица-певунья приготовилась к битве за свое будущее. Этот шанс она не могла упустить.

Недаром же Ланьхуа почти год задаривала приближенных к императору евнухов драгоценностями, очаровывала, интриговала, сумела даже подружиться с императрицей Цыань. Конечно, император не особо жаловал свою добродетельную супругу и звал ее за глаза Тощим фениксом (феникс был символом императрицы, как дракон — символом императора). Все эти сплетни Ланьхуа с удовольствием пересказывали дворцовые евнухи, которых она щедро одаривала, тратя на подношения почти все жалованье. И все же Цыань была императрицей, единственной законной супругой императора, а значит, следовало заручиться ее поддержкой.

Наложница с необычным именем Орхидея приглянулась императору. Он удобно расположился на шелковых подушках и с ленивым одобрением взирал на грациозную красавицу. Ее голос убаюкивал, движения были изящны, не зря же Ланьхуа потратила целый год на совершенствование манер и занятия танцами.

Но не только танцы занимали ее. Познания в истории и поэзии, которыми обладала эта наложница, сделали бы честь иным ученым мужам. Сяньфэн любил поэзию не меньше, чем музыку, и разговор с Ланьхуа пришелся ему по вкусу.

А она пела, очаровывала, сплетая тончайшие сети из мелодий, запахов и слов. Изнеженный император поддался очарованию и провел в покоях Орхидеи весь день.

Едва его паланкин скрылся в тени вечернего сада, как она упала от усталости на застланное пурпурным покрывалом ложе. Развлекая императора, она не позволила себе расслабиться ни на секунду: стоит допустить малейшую оплошность, как все будет насмарку. А ведь она не становится моложе, и во дворец каждый год привозят новых наложниц. Некоторые из них уже успели подняться до третьей категории! К первой принадлежит сама императрица, ко второй — единственная хуан гуй фей, драгоценная наложница императора. Ланьхуа была бы рада и третьей категории — оказаться просто гуй фей, драгоценной наложницей.

А еще дворец полон служанок, которых набирали из хань, китаянок. У них маленькие ножки, тихие голоса, фарфоровые лица. По сведениям Ань Дэхая, император неравнодушен к маленьким ножкам.

Его величество, как было доподлинно известно, не отличался постоянством и разборчивостью. Один из его доверенных евнухов, толстый, одышливый, лоснящийся от самодовольства Веймин, сообщил ей по секрету, предварительно получив в подарок драгоценную нефритовую шкатулку, что император частенько посещает Сады совершенной ясности, куда ему доставляют девиц из пекинских домов терпимости.

Узнав такие подробности, Ланьхуа еще полгода назад задумалась, как она сможет поддерживать интерес Хромого дракона, как за глаза называли императора его собственные придворные. Танец, поэзия и чарующий голос помогут ей привлечь его внимание. Но удержать?..

Менее настойчивая и волевая девушка давно бы сдалась, как ее соседка плаксивая Кианг и десяток других девиц, киснущих в своих павильонах. Но Ланьхуа не собиралась сдаваться.

Пришлось с помощью Ань Дэхая нанять блудницу, искушенную в плотских утехах, чтобы не оплошать, если ей все-таки выпадет случай и император пожелает ее осчастливить.

Не успели эти воспоминания вихрем пронестись в хорошенькой головке Ланьхуа, как в дверь павильона постучали. Ань Дэхай поспешил встретить посетителя. Через минуту он вернулся, сияющий, как новенькая монета.

— Что скажешь, Ань Дэхай?

— О госпожа! — ее верный слуга захлебывался от восторга. — Император даровал вам чин наложницы и избрал для сегодняшней ночи!

Он торжественно распахнул занавес, чтобы впустить в комнату делегацию служанок и евнухов, которые несли корзины розовых лепестков, сосуды с благовониями, покрывала, украшения, ароматические смолы. Каждый входил со своей ношей, низко кланялся и сладко улыбался Ланьхуа.

— Приказ наложнице Лань! — провозгласил старший евнух, падая перед Ланьхуа на колени и протягивая нефритовую табличку с ее именем.

Впервые за два года пребывания во дворце она ощутила внимание к себе. Сейчас она лежала в благоухающей ванне, усыпанная розовыми лепестками, и две служанки расчесывали ее шелковистые волосы, евнухи нашептывали комплименты, а Ань Дэхай перечислял все плюсы ее нынешнего положения.

— Теперь у вас будет своя корова, госпожа! И жалование ваше увеличится до ста тридцати лянов! А еще каждый день утка и цыплята. И мой любимый сорт чая!

Ничего, пусть порадуется, без его поддержки Ланьхуа вряд ли удалось бы достичь цели. Пусть полакомится, толстый обжора. Бедняга и без того лишен главного мужского достоинства и ужасно страдает. Ланьхуа сама однажды подслушала его разговор со старой Лули, наложницей покойного императора. Он рассказывал, как горюет и мучается при виде стольких красавиц, даже плакал.

Ланьхуа набрала в ладошку горсть ярко-красных, как капельки крови, лепестков, поднесла их к лицу, вдохнула густой аромат и вспомнила, что случилось три месяца назад.

На дорожках сада в Запретном городе лежал хрустящий снежок, в морозном воздухе кружились снежинки, многочисленные обитательницы гарема кутались в шали и жались ближе к печкам. Ранние синие сумерки окутали павильоны. Казалось, все замерло, укрылось от стужи за толстыми стенами домов.

На душе у Ланьхуа было тоскливо. В этот вечер она как никогда ощущала свое одиночество. Она не завела себе здесь подруг: девицы раздражали ее. Одни важничали и задирали нос, хвастаясь знатной фамилией или стремительной карьерой. Последнее было особенно обидно. Многие девушки, попавшие в гарем позже Ланьхуа, уже получили более высокую категорию. Хотя, спрашивается, чем они лучше?

За последний год Ланьхуа заметно похорошела. Подростковую угловатость сменили мягкие линии и округлые формы. Глядя на зазнаек из богатых семей, она набралась приличных манер, а однажды даже наняла себе учителя. Это случилось после того, как, желая услужить императрице, Ланьхуа вызвалась подавать чай и одна из наложниц принялась публично ее высмеивать за деревенскую неуклюжесть.

Ланьхуа едва сдержалась, чтобы не ответить нахалке как полагается. И хорошо, что сдержалась. Императрица сама одернула девицу, а Ланьхуа взяла с тех пор под свое покровительство. Не воспользоваться этим было нельзя, и она подружилась с императрицей. Высокое покровительство всегда может пригодиться, а Ланьхуа решила не пренебрегать ничем на своем пути к величию и славе.

Да, к величию и славе. В конце концов, никто не вечен в этом мире, может и с императрицей что-нибудь случиться. Главное — не упустить свой шанс.

А шанс все не представлялся. Казалось, император навсегда забыл о ней. Ни разу он не пригласил ее в свои покои. Ланьхуа тяжело вздохнула. Ситуацию просто необходимо переломить. «Вспомни», — шептала она себе, — слова мудрого Сюньцзы: «Вместо того чтобы служить небу и воспевать его, не лучше ли, преодолевая небесную судьбу, самим использовать небо в своих интересах?»

И Ланьхуа призвала Ань Дэхая. Увы, она сделалась слишком зависимой от него. Но что поделать? Наложницы не могли покидать Запретный город. Вдобавок у него обширные связи во дворце и за его пределами. И, кажется, он ей верен. Во всяком случае ее восхождение сулило выгоду и ему.

— Послушай, — она шептала в самое ухо евнуха, — отыщи мне колдунью. Мне нужна сильная ведьма. Денег не пожалею. И тебя тоже отблагодарю.

— Госпожа, — в ужасе отшатнулся Ань Дэхай, и его мягкие пухлые щечки затрепетали. — Что вы задумали? Вы ведь не замышляете что-то дурное?

— Нет, конечно. — Она сердито стукнула кулачком по колену. — Это будет самое благое дело. Оно станет благом для нас обоих, ведь если я добьюсь своего, и ты не пожалеешь. Так ты сможешь отыскать такую женщину?

— Я постараюсь, но, госпожа, такие дела быстро не делаются. Вы желаете, чтобы я привел ее сюда, во дворец?

— Конечно, дурак, я же не могу отсюда выйти. Постарайся.

Она сунула в потную ладонь мешочек с монетами. Эта простая мера всегда придавала резвости ее неповоротливому гонцу.

Ждать пришлось больше недели, и Ланьхуа уже стала охладевать к своей затее, когда однажды промозглым вечером Ань Дэхай сообщил, что нашел ту, кого она искала. Сегодня ночью старуха обещала прийти.

— Ох, не сносить мне головы, если нас поймают! — причитал он, заглядывая в глаза застывшей, словно изваяние, госпожи.

Уже в следующую минуту щеки Ланьхуа зарделись, а сердце забилось так, как будто она карабкалась по склону холма.

— Кто она? — спросила красавица, когда снова обрела дар речи. — Где ты ее нашел?

— В лачуге на краю города. Говорят, она принадлежит к древнему ханьскому роду, а ее предки служили при дворе императоров Мин звездочетами или лекарями, никто точно не знает. Эта семейка давно занимается колдовством.

— Когда она придет, Ань Дэхай, оставь нас одних, но будь неподалеку.

«Кто знает, чего ожидать от старой ведьмы», — добавила она про себя.

Ланьхуа начала уже засыпать под заунывный вой ветра, плутавшего среди сливовых деревьев в саду, когда раздался еле слышный стук в дверь. Она проснулась мгновенно, все вспомнила и стремительно обрела ясность мысли.

В комнату просунулась голова евнуха. Он бросил красноречивый взгляд на госпожу и пропустил вперед сгорбленную, замотанную в отрепья старуху.

— Это Чунтао. — Он с трудом сдержал улыбку.

Чунтао — «весенний персик». Надо же, какая насмешка судьбы. По тому, как зло глянула старуха на своего провожатого, стало понятно, что она все-таки заметила улыбку.

— Тебе ли насмехаться надо мной, получеловек? Посмотрим, на что ты станешь похож в старости — на жирную устрицу?

Смех у нее оказался резкий, скрипучий. Ань Дэхай задохнулся от возмущения, незаметно плюнул сверху на старуху и вышел, как того и хотела Ланьхуа. И что за блажь ей пришла в голову связаться с таким злобным пугалом?

— Что скажешь, красавица? — Без всякого почтения старуха подошла поближе к печке, постукивая своими туфлями. — Хочешь подхлестнуть судьбу?

Она скинула шаль, распахнула тряпье, в которое была замотана, и по комнате поплыл густой аромат роз. У Ланьхуа даже голова закружилась от такого сильного запаха.

Она молча разглядывала старуху. Сморщенное темное лицо, маленькие глаза прячутся в складках сухой кожи. Губы запали, щеки обвисли. Ночная гостья была невероятно уродлива, но в чертах ее лица, в тонком носе и линии скул угадывалась давняя красота. Узловатые пальцы, скрюченные, с длинными желтыми ногтями напоминали когти хищной птицы. Ступни у старухи были маленькими и выгнутыми, как копытце, значит, она действительно происходила из хань. Интересно, какой была эта колдунья в молодости? Помнит ли об этом кто-нибудь? И помнит ли она сама? Не превратится ли она, Ланьхуа, в такое же страшилище, прожив во дворце бессмысленную, пустую жизнь?

— Что, не нравлюсь? — скрипела старуха. — Да, когда-то красивейшие и богатейшие мужчины добивались моего расположения. Все проходит, и первой проходит молодость. — Она с кряхтением уселась на пол перед Ланьхуа. — Так чего же ты хочешь?

Черные, как бездна, глаза вдруг открылись и заглянули Ланьхуа в самую душу.

— Хочу стать императрицей! — выдохнула Ланьхуа и сама поразилась словам, слетевшим с губ.

Она не думала об этом. Или только об этом она и думала? Не о любви императора, не об успехе во дворце, а о главном, что даровало бы ей власть, богатство, влияние во всей Поднебесной.

— Да, я хочу стать императрицей, — твердо повторила она и открыто посмотрела в глаза старухе.

— А чем ты готова заплатить?

— Я отдам все, что у меня есть, — не колеблясь, ответила Ланьхуа.

— Этого слишком мало. — Старуха усмехнулась.

— Но что еще я могу предложить?

— Когда-то мой род потерял все: земли, богатство, положение. В этом виноваты Цин, — прошипела колдунья.

— Но это было так давно.

— Моя утрата не имеет срока давности. Ты можешь купить успех и величие, заплатив могуществом империи. Чем выше будешь подниматься ты, тем ближе к гибели окажется династия Цин.

Старуха явно бредила. Похоже, она просто сумасшедшая, зря Ань Дэхай притащил ее.

— Испугалась? Или считаешь, что я спятила? — Старая ведьма как будто читала ее мысли. — Смотри.

Она порылась в складках своей одежды, вытащила на свет шелковую тряпицу, развернула ее и показала небольшой нефритовый медальон. Ланьхуа от любопытства вытянула шею.

— Знаешь ли ты историю? — сверкнула старуха черными, как тушь, глазами. — Помнишь ли ты любимую наложницу императора Сюань-цзуна, прекрасную Ян Гуйфэй?

— Она жила очень давно.

Ланьхуа равнодушно повела плечом. Что ей за дело до несчастной, задушенной под грушевым деревом больше тысячи лет назад.

— Ян Гуйфэй была прелестна, как фея с нефритовых гор. Она обладала властью над императором, ей подчинялся двор, она принимала решения и вершила судьбы. Не было более могущественной женщины в Поднебесной!

— И что же с того?

Ланьхуа чувствовала, как дрожь предвкушения пробегает по телу.

— Ее взлет был подобен чудесной сказке, а власть над императором безгранична, — шептала старуха скрипучим голосом. — Возможно ли такое чудо без благоволения небес?

— Да говори же скорее, ведьма!

— Волшебный амулет, дарующий власть над сердцами людей, Ян Гуйфэй получила в даосском монастыре, где проходила очищение перед тем, как стать драгоценной наложницей. Говорят, его похитили незадолго до гибели Ян Гуйфэй, и похитительница — не кто иная, как Мэйфэй, отвергнутая наложница императора. Она затаила обиду на Ян Гуйфэй и выкрала амулет, а сама пропала навеки.

— Ты хочешь сказать, что медальон, который ты держишь в руках…

— Да, это он. Он столетиями хранился в нашем роду, но я готова уступить его тебе за скромное вознаграждение в тысячу лянов и все могущество Китая.

— Ты смеешься надо мной? Тысяча лянов за какую-то безделицу? Да где же я возьму такие деньги?

— Не успеешь ты и глазом моргнуть, как у твоих ног будут все сокровища Запретного города, — проскрипела старая ведьма. Глаза ее потухли, она спрятала в ладони медальон и, кряхтя, стала подниматься с пола. — Впрочем, если эта цена для тебе чрезмерна…

— Нет, постой! — Ланьхуа вскочила. — Я заплачу тебе. У меня нет такой суммы, но я отдам тебе украшения и свадебный подарок императора. Ань Дэхай, немедленно неси шкатулку!

На пороге появился евнух и затряс головой.

— Принеси, я приказываю, — спокойно повторила Ланьхуа. — Вот. — Она передала старухе большую резную шкатулку, украшенную императорским драконом. — Ты продашь это и выручишь больше, к тому же я заплачу тебе сто лянов. Ты согласна?

Старуха недоверчиво приоткрыла крышку, засунула внутрь свой длинный нос и осмотрела подношение.

— Ладно, договорились. — Она снова достала медальон. — Но смотри же: медальон помогает только тому, кто сам хочет помочь себе. Береги его, и пусть он будет с тобой, когда ты встретишь Сына неба. Потеряешь медальон — потеряешь все. А теперь дай руку.

Ланьхуа протянула ладонь. Ведьма выхватила из-под шали длинную иглу, уколола ее палец, и капелька крови Ланьхуа упала на медальон. Потом старуха проколола свою руку, чтобы их кровь смешалась на резных лепестках орхидеи. Колдунья обожгла амулет на свече и протянула его Ланьхуа.

— Теперь договор скреплен. Береги медальон и не упусти свое счастье.

Старуха накинула на голову несколько вылинявших, изодранных по краям старых шалей и, не прощаясь, покинула павильон. Шкатулку она бережно прижимала к себе. Ань Дэхай поспешил ее проводить.

— Ох, госпожа, что вы натворили? Зачем поверили этой старой ведьме? Обманула она вас, ох, обманула! — причитал теперь по вечерам Ань Дэхай.

Прошел месяц, а император так и не вспомнил о наложнице Ланьхуа. Круглый медальон с искусно вырезанной орхидеей ни на шаг не помог бедняжке приблизиться к цели.

— Не спеши, Ань Дэхай. Все случится, дай только время. — Ланьхуа безмятежно выводила кисточкой очередной цветок орхидеи на стене своей комнаты. — Я чувствую: близок мой час.

Она действительно это чувствовала. Нефритовая орхидея словно вела ее за собой, подсказывала, что делать, придавала силу и уверенность. Ланьхуа полюбила в минуты отдыха гладить орхидею пальцами, ласкать ее, словно живую. Это занятие помогало ей отрешиться от забот, а выход из любой ситуации находился сам собой, будто по волшебству.

— Прошу вас, госпожа, — прервал поток воспоминаний голос служанки.

Ланьхуа открыла глаза, увидела протянутое покрывало и поднялась из ванны.

Она трепетала, мысли путались. Скоро ее понесут к императору! Нет-нет, надо сосредоточиться и вспомнить все, чему ее учила Шан, искусная куртизанка. Ланьхуа натирали благовониями, а она, погрузившись в себя, вспоминала уроки любви.

Наконец, наложницу, по обычаю обнаженную, чтобы не прихватила кинжал, оставили посреди комнаты и позвали евнуха-посланца. Он должен завернуть ее в белоснежное покрывало из пуха цапли, символизирующей невинность, и отнести на плечах в покои повелителя.

— Стойте! — опомнилась Ланьхуа. — Мой медальон!

— Невозможно, госпожа. Никаких украшений! — дружно оживились служанки.

— Ань Дэхай, сейчас же приколи его к прическе, да поторапливайся! Слышишь?! — Ланьхуа задрожала от волнения. Евнух с покрывалом уже стоит на пороге, а этот толстый олух еле шевелится. — Ань Дэхай, быстрее!

— Спешу, моя госпожа, спешу!

Наконец медальон был приколот к прическе. Ланьхуа закутали с головы до ног в покрывало, и процессия, окруженная фонарями, двинулась в покои императора.

Ланьхуа ничего не видела, кроме яркого света звезд. Она слышала шаги, угадывала рядом тяжелое дыхание евнуха. Она была спокойна.

Процессия вошла во дворец. Резные двери опочивальни распахнулись, Ланьхуа бережно поставили на пол. Покрывало упало, и она увидела широкое ложе с богато расшитым пологом и бледное узкое лицо императора Сяньфэня на подушке. Остальной мир исчез для нее. Она шагнула навстречу своей судьбе.

2016 год

— Слушай, к нам уже из полиции насчет Лизы приходили. Прикольный такой парень, совсем на мента не похож. Все глазки мне строил, даже думала, на свидание пригласит, — стрекотала Лизина коллега, как будто забыла, какой повод привел Алису к ним в магазин. — Только, понимаешь, я совершенно ничего не знаю. Вообще не в курсе, кто мог иметь на нее зуб.

— Соня, я же не об этом совсем хотела поговорить. Ты не знаешь, почему она на дачу с родителями не поехала? Может, у вас какие-то общие планы были?

— Планы? — задумалась Соня. — Слушай, давай к стиралкам отойдем, а то у нас строго насчет болтовни на рабочем месте. Вон уже старший менеджер присматривается. Тебе, кстати, стиральная машина не нужна? У нас сейчас акция — беспроцентный кредит на очень хорошие модели.

— Спасибо. Мне сейчас не до стиралок, не до холодильников, даже фен-щетка меня не интересует. Вспомни: вы с Лизой в выходные никуда не собирались? Или, может, кто-то из девчонок?

— Особых планов не было. У меня вообще все от Дани зависит. — Соня кокетливо опустила ресницы. — Вроде говорили, что можно будет в боулинг сходить или в клуб в субботу вечером. Но так и не созвонились.

Соня была младше Алисы и Лизы и казалась жутко легкомысленной.

— А с кем еще Лиза общалась в магазине?

— С Катей и с Сашей. Вон они стоят возле телевизоров.

Алиса направилась к телевизорам.

— Да нет, никаких планов не было, а на дачу она не поехала, потому что неохота было все выходные на грядке сидеть, — охотно принялась объяснять толстая курносая Саша. — Она сама говорила, что лучше у телика валяться, чем огурцы полоть.

Похоже, так оно и было. Огород Лиза никогда не любила, да и кто его любит? Правда, вот тетя Люда с дядей Юрой увлекались сельским хозяйством, и это при том, что в овощах с грядки не очень нуждались, могли позволить себе и в магазине купить. Но почему она, Алиса, не заехала к Лизе ни в пятницу, ни в субботу? Могли бы действительно в боулинг сходить или в клуб. Хотя нет, Алисе было не до веселья.

— Ладно, девчонки. Извините, что оторвала от работы.

Могла бы это и не добавлять: в огромном зале магазина покупателей можно было пересчитать по пальцам. Кризис.

— Алиса, подожди.

Мимо коробок с бытовой техникой к ней спешила Катя. Во время разговора она помалкивала, а теперь, пожалуйста, проснулась.

— Да, Катя. Ты что-то хотела спросить?

— Не знаю, стоит ли об этом говорить. Но в последнее время с Лизой происходили какие-то странности. Полиции я ничего не сказала, меня бы на смех подняли. Но вам скажу.

Алиса взглядом поторопила ее.

— В последнее время Лиза смеялась, мол, она, наверное, резко похорошела, потому что от мужчин, желающих познакомиться, отбоя нет.

Алисе оставалось только пожать плечами. Лиза была девушкой интересной, а с тех пор, как год назад она рассталась со своим гражданским мужем, пребывала в активном поиске.

С Денисом они разошлись на почве финансовых разногласий. Несколько лет они вместе снимали квартиру, и вот в один прекрасный день он предложил взять ипотеку, но оформить ее почему-то на Лизу. Она тогда еще работала в государственном НИИ и, кажется, имела право на какие-то льготы. Лиза, в принципе, не возражала, но хотела в таком случае официально оформить их отношения, чтобы не остаться в одночасье с невыплаченным кредитом и дышащими в спину коллекторами. Денис ни с того ни с сего заупрямился. Это было странно, потому что до этого они прожили душа в душу три с половиной года, и родители молодых с обеих сторон уже всерьез поговаривали о свадьбе и внуках.

Лиза обиделась. От ипотеки она категорически отказалась, а в личных делах потребовала определенности. В ответ на такое недоверие обиделся Денис, и не прошло и месяца, как они разбежались, причем каждый считал себя оскорбленной стороной. С тех пор Лиза не оставляла попыток устроить свою личную жизнь.

— Понимаешь, — объясняла Катя, — все эти истории были какими-то слишком странными. Я тогда еще пыталась Лизе об этом сказать, но она отмахнулась, мол, летом всегда так. Для мужиков летом все девушки красивые, лишь бы юбка была покороче. Но это не тот случай. Мне кажется, кто-то специально добивался знакомства с ней. Просто ей этот типаж категорически не нравился.

— Подожди, — перебила Алиса, — ты только что говорила, что к ней клеились разные парни.

— Разные, но все они, по Лизиному описанию, были очень похожи. И потом, она не очень обращала на них внимание, потому как всерьез взялась за нашего замдиректора.

— Да-а? — с интересом протянула Алиса. — А мне ни слова не сказала, тихушница! — На минуту она вдруг забыла, какой печальный повод привел ее в магазин, и приготовилась с удовольствием посплетничать.

— Наверное, рассказывать пока было не о чем. Он к нам всего пару месяцев назад пришел. Все девчонки на него запали. Вон он как раз в дверях стоит, — скосила глаза Катя.

Алиса с интересом взглянула в ту сторону. Действительно, интересный мужчина. На вид лет тридцать пять, костюм, белая рубашка, галстук. Сейчас он за что-то строго выговаривал одному из сотрудников.

— Это он, Илья Петрович, — подтвердила ее догадку Катя. Алиса немедленно почувствовала к этому типу отвращение.

— Тезка моего мужа, — помрачнела она. — Так что у них с Лизой было?

— Пока ничего. Я же говорю, на него почти все сотрудницы глаз положили, не только Лиза. Но в итоге почти все отпали, остались Лиза и Маша из маркетинга. Он, кажется, вообще не в курсе, что за него настоящая битва идет. Знаешь, мне кажется, прочие представители мужского пола Лизу в последнее время просто не интересовали.

Надо же, то ничего интересного, а то сразу и замдиректора, и Маша из маркетинга, и неизвестный тип, единый в нескольких лицах.

— Катя, постарайся, пожалуйста, вспомнить подробности тех уличных знакомств.

Алиса решила начать с главного. С замдиректора она всегда успеет разобраться, тем более с Машей из маркетинга.

— По-моему, всего попыток познакомиться было пять. Каждый раз в другом месте: у дома, в нашем торговом комплексе, в метро, еще где-то.

— Если предположить, что это был один и тот же человек, выходит, он ее просто преследовал? — Алису поразило это открытие.

— Если это был один и тот же человек, тогда да, — неохотно согласилась Катя. Алисин вывод ей, кажется, не понравился.

— Не пойму, что значит «если».

— По Лизиным словам, они все были похожи. Но Лиза ведь не дурочка, узнала бы, если бы это был один и тот же человек.

— Погоди, что-то ты меня совсем запутала. Если это были разные парни, тогда ничего удивительного: Лиза — девушка симпатичная, на нее всегда обращают внимание. А если это один и тот же, как она могла его не запомнить?

Катя, кажется, уже пожалела о своей болтливости. Она покосилась в сторону замдиректора.

— У меня обеденный перерыв в два, давайте встретимся в кафе на первом этаже.

В кафе так в кафе. Алиса взглянула на часы и отправилась в путешествие по магазинам. Настроение было скверным, срочно требовались положительные эмоции. Кстати, и скидки на летние коллекции уже начались.

— Садись, Катя. Заказывай, что хочешь, я угощаю.

Но Катя ее щедрость не оценила.

— Спасибо, я нормально зарабатываю и в состоянии за себя заплатить.

— Извини, не хотела обидеть. Просто хотелось как-то компенсировать потраченное время, — пошла на попятный Алиса. Катя была из таких, кто может замкнуться и вообще ничего не сказать, если обидится всерьез. — Так что там с этими пятью ухажерами?

— Я видела одного из них. — Катя нехотя подняла на нее глаза. — Он шел за ней по нашему комплексу, Лиза потом со смехом рассказывала, что он пытался ее «склеить».

— И как он выглядел?

— Безликий. Среднего роста, волосы русые, светлая бородка. Самое обыкновенное лицо, просто не за что зацепиться. Тогда это никого особенно не заинтересовало. Но через день с Лизой снова попытались познакомиться, на этот раз в метро. А еще через день — у ее дома. И уже после этого я заметила того самого невзрачного типа возле нашего торгового комплекса. Он сидел в машине недалеко от служебного входа и явно кого-то высматривал.

— Как же ты его узнала, если он такой безликий?

— Так там машин немного, выходят только сотрудники, а они подолгу не сидят, домой торопятся. Я шла мимо него и успела рассмотреть. Жарко было, он боковое стекло в машине опустил.

— Ясно. Допустим, он встречал кого-то. А может, он тоже работает здесь, в комплексе, и ждал коллегу?

Неожиданно Алису прервал телефонный звонок.

— Извини, — улыбнулась она Кате. — Да, Оля, слушаю.

— Алиса Викторовна, а вы где? Там заказчик волнуется. Спрашивает, долго ли вас еще ждать, и требует номер вашего мобильного! — доложила секретарша.

Ох, надо же! Как она могла забыть? Вчера же только договаривалась с новым заказчиком встретиться на объекте. Забыла совершенно и Илью не предупредила. Хотя что удивляться? Сразу после этого разговора на нее обрушилось известие о смерти Лизы, потом она в расстроенных чувствах решила переночевать у бабушки, и они полночи обсуждали версии Лизиной гибели, а с утра она помчалась в «Плюс видео». Все ясно, не ясно только, что с заказчиком делать.

— Оля, позвони ему, принеси извинения, скажи, что у меня случился форс-мажор — сестра погибла. И срочно отправляй к нему Илью Александровича.

— Ильи Александровича нет в офисе, он снова в Выборг уехал. Там газобетон бракованный завезли, и он поехал разбираться.

Газобетон, как же. Небось с очередной пассией развлекается. Алиса тут же представила мужа в объятиях незнакомой девицы, на этот раз блондинки. Кажется, эти видения стали доставлять ей какое-то извращенное наслаждение.

— Так что мне заказчику сказать, Алиса Викторовна? — ныла в трубку Оля.

— Сейчас, дай подумать. Вот что: попроси прощения, что так вышло, а я сама ему перезвоню через час. Итак, Катя, — она выбросила из головы всех заказчиков и вернулась к главному, — почему ты решила, что он преследует Лизу? И почему вообще ты подумала, что к ней приставал один и тот же человек?

— Мне в тот момент мама позвонила и попросила по дороге зайти в аптеку. Я остановилась, чтобы записать название лекарства, и видела, как из дверей вышли Лиза с девочками. Сразу после этого машина тронулась за ними. Дальше все пошли к метро, а мне в другую сторону.

— Так, с этим разобрались. Что было потом?

— Мне показалось подозрительным, что этот тип так прилип к Лизе. Конечно, я ничего такого не подумала, просто встревожилась. — Катя вдруг напряглась, покраснела, а потом выпалила на одном дыхании: — Год назад один такой тип изнасиловал мою сестру.

— Ох, какой ужас! — Алиса непроизвольно прикусила губу.

— Сестре было шестнадцать, и эта сволочь мало что изнасиловала ее, так потом еще и избила. Холеный такой тип на иномарке.

— А его нашли? Сестра номер запомнила?

— Нашли, только отпустили, — с ненавистью откинулась Катя. — У него оказались очень влиятельные знакомые в правоохранительных органах. Нас же еще и припугнули, мол, будем жаловаться — сестру в проституции обвинят.

— Сволочи! — не сдержалась Алиса.

— Именно, — кивнула Катя. — Теперь понимаешь: когда я заметила, что тот мужик следит за Лизой, сразу напряглась. Попыталась предупредить ее, но она была так занята охотой на замдиректора, что все прочие мужики были ей до лампочки. Она даже не запомнила, как эти типы выглядели. Но ведь если бы у них были какие-нибудь особые приметы или один был бы очень привлекательным, а другой уродливым, а третий толстым, что-то она бы наверняка запомнила?

— Пожалуй, — без особой уверенности согласилась Алиса. — А почему ты это полиции не рассказала?

— О сестре я рассказала — и что толку? У меня теперь на них на всех аллергия.

— А ты не запомнила номер машины и марку?

— Сейчас.

Катя достала айфон, полистала и показала Алисе экран. Серебристый «Ниссан Кашкай» был снят со стороны багажника, номерной знак можно было разглядеть без труда.

— Слушай, какая ты молодец! А водителя ты не сняла?

— Нет. Незаметно не получилось, а нарываться на неприятности, знаешь, не хотелось.

Снова завибрировал телефон.

— Алиса Викторовна? — Звонивший ей человек был явно раздражен и обеспокоен. — Это Кирилл Лаврентьев. Вы меня очень подвели. Я прождал вас на объекте больше получаса. Вам не кажется, что это не лучшее начало сотрудничества?

— Да, разумеется, вы совершенно правы.

Что ж, заказчик не дождался ее звонка и позвонил сам. Признаться, Алису это удивило. Другой бы на его месте вычеркнул их форму из списков как не заслуживающую доверия, а этот, надо же, телефон раздобыл, звонит, зануда, отчитывает.

— Простите, так сложились обстоятельства. Два дня назад зверски убили мою кузину, и это событие выбило меня из колеи. Если вы согласны дать нам еще один шанс, я могу подъехать на объект завтра в любое удобное для вас время, — без всякой надежды на успех предложила Алиса.

— Хорошо. Не будем откладывать и встретимся на месте в десять утра.

— Буду непременно. И спасибо вам за понимание.

— Алисонька пришла! Илюша, Алиса пришла! — Свекровь встретила ее радостным воплем, стоило Алисе переступить порог дома. — Переодевайся скорее, сейчас будем ужинать!

Да, Галина Николаевна приехала не зря. По квартире плыл густой аромат яблок с корицей — значит, в духовке поспевал любимый Алисин пирог, а на плите, судя по всему, томилась баранина с медом. Пришлось напомнить себе, чего ради затевается это пиршество и что ему предшествовало.

— Спасибо, я не голодна.

— Не говори ерунды. Это после работы? Да посмотри, какая ты худенькая, совсем отощала без нормального питания. Мой руки — и за стол. Я уже накрыла.

Свекровь отбыла на кухню, уверенная, что Алиса не устоит.

Она устояла. Картина «любимый муж скачет верхом на девице» укрепила ее решимость. Подавитесь вы своим пирогом. Руки Алиса, разумеется, помыла, потом сходила на кухню за ложкой и устроилась с йогуртом перед телевизором.

— Алисочка, где же ты застряла? Идем. — Заглянула в комнату свекровь.

— Спасибо, я на диете. — Алиса не посчитала нужный обернуться: с матерью предателя не обязательно быть учтивой.

Свекровь тихонько прикрыла дверь, на цыпочках прошла в комнату и уселась рядом с Алисой на диване.

— Дорогая моя девочка, я тебя очень хорошо понимаю, — ее рука поглаживала Алисину ладонь. — Но, поверь мне, Илья тоже мучается. Это было катастрофическое недоразумение. Он очень тебя любит. Очень! Даже похудел от переживаний.

Алиса приподняла брови. Когда она заходила на кухню за ложкой, бодрый и румяный муженек крутился у стола, пытаясь урвать раньше всех кусок дымящейся баранины.

— Да, — твердо повторила свекровь. — Он практически не ел со дня вашей ссоры. Звонит мне каждый день. Взрослый человек едва не плачет! Послушай, Алиса, давай говорить начистоту. В жизни каждого мужчины случаются увлечения. Так уж они устроены. — Свекровь говорила тоном классного руководителя. — Некоторые, кто поумнее и поопытнее, обставляют все тонко, чтобы жена не узнала. Но изменяют все.

— Неправда. Изменяют бабники и похотливые козлы, так им и жениться не стоит.

Что они ее, за слабоумную наивную дуру держат?

— Алиса, что за выражения? Вот уж не ожидала, что ты на такое способна. Девочка из такой семьи!

— Я тоже не ожидала, что ваш сын на такое способен, — парировала Алиса.

Нет, точно они ее держат за дуру. И свекровь тоже хороша — прибежала их мирить. Что они, дети малые? Помиритесь, детки, дайте друг другу мизинчики и больше не ругайтесь? Думает, пирог испекла и дело в шляпе?

— Алиса, Илья страшно раскаивается. Он клянется, что подобное не повторится. В конце концов, право на ошибку имеет каждый. — Свекровь решила сменить тактику. — Он так тебя любит, вы прекрасная пара. Стоит ли рушить свою жизнь из-за какой-то, прости господи, потаскухи?

Надо же, как интересно все повернулось. Оказывается, все рухнуло не из-за его измены, а из-за потаскухи. Мило.

— У вас вся жизнь впереди. Да ты через пару месяцев и не вспомнишь, из-за чего вы поссорились. Пойдем со мной. Илья еще раз попросит прощения, мы перевернем эту страницу, и дело с концом. Пойдем. — Свекровь решительно взяла ее за руку и поднялась с дивана.

— Спасибо, не стоит. — Алиса отняла руку. — Я не хочу прожить жизнь с человеком, которому не доверяю. Каждый раз, когда он будет говорить по телефону, я буду думать, что звонит любовница. Когда будет ехать на встречу с заказчиком — стану проверять, сказал ли он правду. Спасибо, увольте. И вот еще что: завтра я подаю на развод.

Неожиданно для самой себя Алиса поняла, что дозрела.

— Знаешь ли, не ожидала от тебя! — вскочила свекровь. — Вот не думала, что ты способна на такое!

— Можно уточнить, на что именно? — сладко поинтересовалась Алиса. — Интересно, что бы вы сказали, если бы Илья застал меня в постели с другим мужиком? Как бы вы тогда меня называли?

Свекровь задохнулась в поисках подходящего ответа.

— Все, разговор окончен. Передайте Илье, что он может развлекаться сколько угодно, но не в этой квартире.

— А что так? У него здесь половина собственности, может делать, что хочет, — ехидно прищурилась свекровь.

— Вы правы, — спокойно согласилась Алиса. — Пусть только помнит, что и у меня здесь половина собственности.

— Нахалка неблагодарная! — бросила на прощанье свекровь и, громко топая, вышла из комнаты.

Настроение было испорчено окончательно.

2016 год

— Докладывайте, народ, какие результаты.

Максим пошире распахнул окно и оглядел свою команду.

С момента убийства Елизаветы Шумиловой прошло четыре дня, но ни зацепок, ни подозреваемых в деле по-прежнему не было.

— Вот список опрошенных коллег Шумиловой, вот протоколы допросов соседей. Никто ничего не видел, не слышал и не знает, — кивнул на стопку бумаг сердитый Дима Полозов.

— А у тебя что? — Максим повернулся к Никите.

— То же самое. Мамаши, собачники, автолюбители — никто ни сном ни духом. Дом пятнадцатиэтажный, на этаже по десять квартир. Там можно по подъезду экскурсии водить, и никто внимания не обратит. Хоть бы одна любопытная старушка попалась на лавочке у подъезда. Так нет ни лавочек, ни старушек — одни парковки.

— Иначе говоря, вы утверждаете, что покойная сама себя раскромсала, а потом тихо скончалась от потери крови?

— Нет. Но свидетелей нет.

Дима Полозов огрызался, потому что устал строить глазки девицам от семнадцати до семидесяти. Такой подход он считал делом чести и очень уставал, если приходилось работать с дамами пожилыми или некрасивыми. Впрочем, несмотря на трудности, Дима честь мундира держал высоко.

— Недорабатываете, господа… — Договорить Максим не успел: зазвонил внутренний телефон. Полковник Кадышев прогудел сочным басом:

— Родионов? Здорово. Что у вас? Версии есть? Подозреваемые?

— Михаил Захарович, мы с ребятами…

— Ясно. Слушай сюда. В Красносельском районе найден труп. Женщина, умерла от потери крови, многочисленные увечья. Мотанись-ка с ребятами. Похоже, все-таки маньяк.

— По коням, еще один труп. Намечается серия, — обрадовал сотрудников Максим. — Через три минуты внизу.

— Итак, Полина Евгеньевна Изотова, тридцать восемь лет. Разведена, воспитывает сына. Ребенок сейчас у бабушки с дедушкой в Хабаровске на каникулах. В Петербурге из родственников проживает брат — Нестеров Владислав Евгеньевич, тридцать один год, работает в фирме «Азконнект». Чем занимается фирма — пока не уточнили. Бывший муж Изотов Макар Игоревич проживает с новой семьей, алименты платит исправно. Работает в городском транспортном предприятии. На время убийства имеет алиби: был с женой и ребенком в магазине «Детский мир», покупал подарок сыну от второго брака. Из соседей в день убийства трое были в отъезде, одна на сутках, еще один спал с похмелья. Почерк убийцы тот же, у экспертов сомнения нет. Остается выяснить, что связывало погибших, и найти убийцу.

Максим замолчал, приглашая всех делиться соображениями.

— Внешне девицы совсем разные. Шумилова — брюнетка с зелеными глазами, Изотова — русая, а глаза серые. Шумилова стройная, даже худощавая, Изотова пухленькая. Опять же Шумилова живет в Калининском районе, а Изотова — на другом конце города, в Красносельском. И еще разница в возрасте больше десяти лет, — перечислял Никита. — На серийное не очень похоже.

— Согласен, — кивнул Максим. — Дай бог, чтобы оно таким и не стало. Только маньяка нам не хватало для пущей радости.

— Значит, надо искать связь между убитыми. А чем Изотова занималась? — вклинился Полозов.

— Держала свой ресторан на Загородном проспекте. — Максим заглянув в свои заметки.

— Не слабо, — присвистнул Никита. — А хороший ресторан или так, забегаловка?

— Я в Интернете пошарил: ресторан приличный. Два зала, европейская и азиатская кухни. Пресса опять же не обходила молчанием. Дела у покойной, судя по всему, шли неплохо. Помимо квартиры, в которой ее убили, у Изотовой имеются трехкомнатные апартаменты в комплексе «Балтийская жемчужина». Дом сдан, в квартире идет ремонт.

— Состоятельная дамочка. Но с Шумиловой ничего общего, та после расставания с бойфрендом с родителями проживала, — заметил Дима.

— Кстати, как там бойфренд, Максим Владимирович? — спохватился Никита.

— Работает в логистической компании, сейчас постоянной подруги нет. Утверждает, что с Шумиловой расстались мирно. Последний раз виделись около года назад на дне рождения общих приятелей. На время убийства твердого алиби не имеет.

— Надо выяснить, был ли он знаком с Изотовой, — предложил Дима.

— Дельная мысль. Вот ты и займись, — тут же распорядился Максим. — Значит, так: задача номер один — найти связь между убитыми, задача номер два — найти свидетелей, задача номер три…

— …найти убийцу, — хором, как в первом классе, подхватили лейтенанты.

— А можно сразу убийцу? — съехидничал Никита.

— Можно. Но без доказательной базы не нужно, — в тон ему ответил Максим.

— Владислав Евгеньевич, расскажите, с кем в последнее время общалась ваша сестра.

Максим рассматривал мужчину напротив.

Нестеров был высоким, физически развитым парнем. Явно не бедствует: в разгар жары на нем строгий дорогой костюм. Лицо открытое, нос прямой, глаза светло-карие. Слегка вьющиеся короткие волосы, брови вразлет. Формы носа и губ, судя по фотографиям, общие с сестрой, разумеется, до того, как над ней поработал убийца. Максим с содроганием вспомнил, как выглядело тело, когда они прибыли на место. Да, хотя он и был готов к тому, что увидит в квартире убитой, легче от этого не стало.

— Я нечасто виделся с сестрой. Люди взрослые: у нее своя жизнь, у меня своя. Созванивались регулярно, но о ее знакомствах я вряд ли могу что-то сообщить.

— Хотите сказать, что никого не знаете? — Владислав Евгеньевич Нестеров, кажется, переставал казаться Максиму таким уж приятным.

— Почему, знаю кое-кого из сотрудников ресторана. Метра, шеф-повара, главбуха — тех, кто давно работает. Знаю старых подруг, но, думаю, заглянув в мобильник, вы узнаете гораздо больше. Ведь Полинин телефон у вас? — слегка оживился Нестеров.

— Да, телефон у нас. Но я рассчитывал, что вы сможете сообщить какие-то подробности ее личной жизни. Возможно, у нее были неприятности — личные или по работе. А может, имелся постоянный поклонник? Друг? — Максим подбирал слова в надежде натолкнуть брата на какие-то идеи.

— Серьезных отношений у нее не было, о них я бы действительно знал. Что касается увлечений… Лучше спросите в ресторане. Но сразу скажу: для сестры работа всегда была на первом месте. Во всяком случае, после развода. К мужикам она серьезно не относилась.

— Почему?

— Мне кажется, она до сих пор любит Макара. А может, просто не попался никто стоящий. Хотя романы у нее случаются регулярно, это да.

Так, придется всех ее мужиков разыскивать и у всех алиби проверять. А заодно и у нынешней жены этого самого Макара.

В конце разговора Нестеров осторожно спросил:

— Скажите, я могу заехать к сестре на квартиру? Надо же навести там порядок до приезда родителей и Артема. Темка — это мой племянник. Так можно, да?

Разговор с братом вышел совершенно непродуктивный. И вел он себя странно — слишком спокойно для человека, у которого зверски убили родную сестру. Хотя разозлило Максима не это. В конце концов, каждый вправе переживать горе как умеет. Разозлило его полное отсутствие полезной информации и равнодушие к работе следствия. Что ж, значит, придется взяться за мужа.

Домой Максим особенно не спешил. Жил он один, ни котов, ни собак. Ужина, разумеется, нет тоже. Может, в магазин завернуть, салат купить в кулинарии? Или ограничиться пельменями? Хотелось, конечно, окрошечки или борща холодного, но для этого надо к маме ехать или жениться.

К маме не хотелось — далеко. И она опять, конечно, начнет ныть, что ему пора жениться. От этой песни Максим просто зверел. Со своей жизнью он будет разбираться самостоятельно.

Когда-то по молодости он едва не женился на бывшей однокласснице, но та предпочла нищему менту состоятельного бизнесмена. Бизнесмен на поверку оказался мошенником, и прокуратура его лет так через пять после свадьбы почикала. Машка тогда прибегала к Максиму вся в слезах, просила помочь отмазать мужа. К тому времени она родила двоих спиногрызов, располнела, и Максим, вспоминая ту встречу, никак не мог понять, что его могло так привлекать в этой плаксивой тетке. С тех пор он довольно критически относился к девушкам и даже самых стройных и симпатичных подозревал в способности немедленно после ЗАГСа преобразиться в клушу.

В кулинарном отделе он выбрал салат, заодно прихватил бутылку кваса, рыбу, запеченную то ли по-бургундски, то ли по-барселонски, и отправился домой пировать.

С подносом он расположился перед телевизором. В распахнутую балконную дверь задувал ветер с залива, в стакане пенился холодный квас, на тарелке горочкой лежал «Боцманский» салат, его любимый. И в эту минуту на кухне зазвонил мобильный телефон. Никита Мухин, кто же еще.

— Только не говори, что у нас еще один труп, — буркнул он в трубку.

— Нет, трупа нет. То есть одни старые. Я по другому вопросу. Батя с рыбалки вернулся, мать такой ухи наварила — с раками, с зеленушкой!.. Ну и все есть, что к ухе положено, — расписывал Никита. — Компанию не составите, Максим Владимирович?

Приглашение звучало соблазнительно, тем более что жил Никита в пяти минутах от него. Максим взглянул на салат, представил вареных раков с холодным пивом и потопал одеваться. Времени хоть и десять вечера, но ведь раки! А салат он и завтра съест.

— У меня еще в списке по Шумиловой осталось несколько имен, но, кажется, с Изотовой тема перспективнее, — потягивая пиво, рассуждал Никита.

— Почему ты думаешь, что перспективнее?

Надо и ему, Максиму, на балконе какое-нибудь кресло поставить. Благодать же — вот так оттянуться.

— Взрослая баба, свой ресторан — есть в чем покопаться. Опять же бывший муж, любовники.

— Так у Шумиловой тоже есть бывший муж.

— Нет, тот гражданский, бойфренд, а не муж, это несерьезно. А здесь общий ребенок.

— И что, какая связь? У этого мужа алиби. И потом, шансов, что он был знаком с Шумиловой, не густо.

— Как знать. Девица работала в магазине, он мог у нее бытовую технику купить — и закрутилось. Говорят, эта Лиза была ничего. А жена этого Изотова, новая, могла узнать о романе мужа и нанять какого-нибудь извращенца, чтобы он соперницу отвадил и заодно бывшую жену ликвидировал. Чем плохая версия?

— Осталось доказать, что у Изотова с Шумиловой был роман. Слушай, а кто у тебя по Шумиловой остался? Кстати, захвати завтра в «Плюс видео» фото Изотова — предъявишь сотрудникам.

— Сделаю. Остались бывший хахаль Шумиловой, он в командировке был, завтра вернется, и подруга детства Алиса Терехина.

— С Терехиной я сам, ты не вмешивайся. Я ей уже звонил — не дозвонился, попробую завтра на работе навестить.

— Тогда мне еще остается тренерша Шумиловой из спортивной школы. Говорят, они до сих пор общаются, в гости ходят. Может, она что-то знает. — В голосе Никиты не было энтузиазма.

— Алиса Викторовна, меня зовут Максим Родионов. Я расследую обстоятельства смерти вашей родственницы Елизаветы Шумиловой.

Алиса Терехина была, по свидетельству отца убитой, ее ближайшей подругой. И именно до нее он уже три дня не мог дозвониться. Ее телефон или находился вне зоны действия сети, или номер был занят, или она просто не отвечала на звонки. На календаре была пятница, и Максим решил, что пора проявить настойчивость, пока барышня не свинтила на все выходные на дачу или еще куда-нибудь. И надо же, она ответила с утра сразу на первый звонок.

— Кто? — как будто не расслышала Терехина.

— Капитан Родионов, Максим Владимирович, расследую обстоятельства гибели вашей подруги, — громче и почти по слогам повторил Максим. — Убийцу ищу. Можем мы с вами сегодня встретиться?

— Думаю, да. Но с утра у меня деловая встреча, так что ближе к вечеру. — Отвечала она как-то суетливо, может, параллельно с разговором занималась другим делом.

— Алиса Викторовна. — Максим решил, что пора сменить тон. — Боюсь, вы не так меня поняли. Совершено зверское убийство, и вы важный свидетель. Я и так уже потерял три дня, пытаясь с вами связаться. Так что встретиться вам со мной придется, и именно с утра. А если вы добровольно не прибудете, я вышлю за вами наряд.

Он еще будет под каждую пигалицу подстраиваться, когда у него два трупа на шее!

В трубке замолчали.

— Терехина, вы меня слышите? — совсем уже грубо спросил Максим и сам устыдился.

— Да. Только вот пытаюсь сообразить, что делать с заказчиком. Мы заранее договаривались о встрече.

Максим смягчился:

— Если хотите, так и быть, могу сам к вам в офис подъехать. Буду в десять утра. Попрошу не опаздывать.

Конечно, он вовсе не был уверен, что эта Терехина знает хоть что-то, относящееся к делу, но отрицательный результат — это тоже результат. Пора им уже покончить со знакомыми Шумиловой и заняться Изотовой.

Фирма «Дизайн, архитектура, строительство» располагалась в современном офисном центре с просторной парковкой, так что Максим без проблем поставил машину и в хорошем настроении поднялся на нужный этаж.

— Добрый день, моя фамилия Родионов, мы договаривались с Алисой Викторовной. — Он быстрым взглядом окинул небольшую приемную.

— Проходите, Алиса Викторовна вас ждет. — Побледневшая Оля, так гласил бейджик, махнула в сторону коридора.

— Входите. — На стук в дверь ответил громкий уверенный голос. — Проходите, присаживайтесь.

За директорским столом сидела миниатюрная брюнетка с большущими карими глазами. Максиму стало стыдно, что утром он так жестко наехал на это хрупкое создание. Впечатление при взгляде на нее складывалось такое, словно она в отсутствие родителей заняла папин кабинет и играет во взрослую. Простенькое светлое платье с черным бантиком на талии только усиливало этот образ.

— Добрый день. Максим Владимирович, уголовный розыск.

— Учитывая обстоятельства, не могу сказать, что наше знакомство приятно, — совершенно по-взрослому проговорила брюнетка, и ее печальные глаза стали совсем бездонными. — Слушаю вас.

У хозяйки кабинета были роскошные густые волосы и изящные ручки. В этом кабинете с безликой офисной мебелью, пустыми стенами и вертикальными жалюзи она казалась изысканным нежным цветком среди асфальтовых джунглей. У Максима даже возникла странная потребность защитить этот редкий цветок, эту дивную колибри, случайно залетевшую в грубый мир ворон и голубей, эту…

Господи, в какие дебри, в какие джунгли его понесло? Вот что значит долго жить без женской ласки. Надо срочно завести какой-нибудь необременительный романчик, вот хоть со светловолосой пугливой Олечкой из приемной. Или еще с кем-нибудь таким же простым и милым. И никаких колибри! Колибри усложняют жизнь и обходятся недешево.

Максим тряхнул головой, отгоняя посторонние мысли, закинул ногу на ногу и приступил к беседе.

— Вы знаете, кто убил вашу сестру?

Алиса отвечать не спешила и с интересом рассматривала своего визави. Интересный мужчина. Прежде всего он был все-таки мужчиной, а потом уже следователем, или какая у него там должность — оперуполномоченный? Алиса в полицейских делах разбиралась слабо и раньше с представителями этой профессии вживую не сталкивалась, даже с участковым.

По телефону он показался ей старше и, как бы сказать точнее, более примитивным, что ли. И уж конечно, она посчитала его законченным хамом. В жизни капитан Родионов оказался куда приятнее, с таким, пожалуй, можно иметь дело. И одет вполне прилично, даже не догадаешься, что из полиции. Да и вообще симпатичный, хотя и не в ее вкусе.

Оценка объекта окончена, теперь можно приступить к делу.

— Нет, о том, кто мог ее убить, я не имею ни малейшего представления.

— Когда вы в последний раз общались с Шумиловой — встречались, созванивались?

— Накануне ее гибели, в пятницу. Она позвонила, предложила куда-то съездить на выходные. — Совесть снова больно уколола Алису. — Я отказалась. Мы поссорились с мужем, и у меня не было настроения веселиться.

— Вам известно, какие планы были у вашей подруги на выходные? Может, она говорила, чем собирается заняться?

— Нет. Честно говоря, я была настолько поглощена собой…

У свидетельницы Терехиной был такой несчастный вид, что Максиму в ту же секунду стало ее пронзительно жаль.

— Если бы я знала, что Лизу убьют, я бы все бросила, я бы…

— Вы не можете исправить того, что случилось. Не факт, что ваше согласие встретиться с ней в тот ужасный день спасло бы ее от гибели. Но сейчас вы можете помочь нам отыскать убийцу. — Он проговорил все это профессиональным «проникновенным» голосом и наклонился к ней.

— Да-да, конечно.

Капитан Родионов располагал к доверию, был отзывчив, чуток, и Алиса решила поделиться с ним результатами своих изысканий.

— Вчера я ездила к Лизе на работу, разговаривала с девочками. Одна из них сказала по секрету, что Лизу в последнее время преследовал какой-то тип. Лиза сама на это внимания не обращала, но девушка заметила, потому что год назад один такой на дорогой тачке изнасиловал ее сестру. Она теперь всегда начеку и Лизу пыталась предупредить, но та только отмахнулась.

Алиса говорила взволнованно, страстно, и он, захваченный ее историей, невольно потянулся к ней, так что в какой-то момент они едва не столкнулись лбами.

— Что за тип, как выглядит? Какие-нибудь сведения о нем есть?

Ай да малышка, ай да куколка! Вот молодец. Не то что его орлы — только глазки девицам строить, а важные сведения за них другие соберут.

— Да, вот его машина «Ниссан Кашкай» с номером, — показала Алиса.

Максим от такой удачи едва на стуле усидел. Неужели так просто?

— А кто именно из девушек сообщил вам эту информацию?

— А вот этого я вам сказать не могу. Дело в том, что с вами она сотрудничать откажется. — Алиса говорила мягко, но категорично, Максим даже растерялся от неожиданности. — Простите, это не каприз. Когда изнасиловали ее сестру, полиция очень быстро нашла и задержала виновного, а потом отпустила. Еще и пригрозила семье, что, если будут возмущаться, девушку обвинят в проституции.

— Очень понимаю вашу знакомую, но мы расследуем дело об убийстве. О зверском убийстве близкого вам человека. Думаю, в ваших и в ее интересах начать сотрудничать со следствием.

— А я думаю, что вы пока вполне можете проверить полученную информацию. Если водитель этой машины окажется причастен к убийству, я назову свидетеля. — Пигалица нагло хлопнула ресницами.

Максим почувствовал, как подкатывает раздражение. Подобная несознательность всегда его бесила. Ты, как дурак, пытаешься помочь людям, ищешь убийцу их сестры или мужа, наизнанку выворачиваешься, ночами не спишь, жизнью рискуешь. А они тебе в ответ лгут, выкручиваются, из праздного тщеславия или трусости прикрывая свои гаденькие делишки. Вставляют тебе палки в колеса, а потом ведь еще и жалуются, что ты хреново работаешь и что в полиции одни тупые козлы и взяточники сидят. А некоторые смазливые пустоголовые куклы еще и заявляют, что сами будут решать, когда и что тебе сообщить, потому что им, понимаешь ты, виднее.

— Послушайте, девушка. — Он умел справляться с раздражением, так что сейчас был сама корректность. — Здесь я решаю, когда и что мне делать. Я, капитан уголовного розыска, выстраиваю расследование так, как считаю нужным. С меня спрашивают результат, мне за это платят жалование. И сейчас мне необходимо знать, кто именно сообщил вам о водителе «Ниссана».

— Послушайте и вы, господин капитан, — в тон ему ответила пигалица, и в глазах у нее запрыгали золотистые искорки. — Я не подозреваемая и не ваша подчиненная, на время убийства Лизы у меня имеется твердое алиби. Я уже сообщила вам все, что знала. Если вспомню что-нибудь еще — обязательно позвоню. Прошу меня извинить, но у меня масса дел. Если вы заметили, я тоже работаю, и у меня тоже имеются служебные обязанности. С меня, знаете ли, тоже спрашивают, если не начальство, так мои сотрудники, которые хотят вовремя получить зарплату. Так что всего хорошего.

Максим смотрел на девицу и не мог найти подходящих слов. Те, что приходили на ум, не могли быть произнесены без ущерба для мундира. Те же, что могли достаточно емко выразить его чувства и не уронили бы честь мундира, почему-то никак не находились. Так он и сидел, молча открывая и закрывая рот.

Алиса наблюдала за ним не без удовольствия. Ловко она поставила этого капитана на место, а то ишь, раскомандовался. Даже угрожать ей пытался, кстати, уже не первый раз. Первый был утром. Она в этот момент крутилась перед шкафом, решая, что надеть на встречу с китайским заказчиком. Ехать предстояло вместе с Ильей, а это требовало тщательной подготовки. Нужно было выглядеть по-деловому, чтобы заказчик сразу понял, что имеет дело с людьми серьезными. С другой стороны, хотелось, чтобы заказчик оценил ее как женщину, возможно, даже попытался ухаживать и заставил Илью ревновать. Звонок Родионова оторвал ее от этих раздумий. В итоге Илья поехал к заказчику один, а Алиса отправилась в офис. Как бы там ни было, Лиза для нее важнее всех заказчиков, и уж если она не смогла ее уберечь, то обязана хотя бы найти убийцу. А раз уголовный розыск, вопреки бабушкиным прогнозам, занимается этим делом, стоит все-таки им помочь.

После телефонного разговора этот Родионов представлялся ей кряжистым грубоватым служакой, добросовестным, но недалеким. И пожилым. На деле он оказался молодым, неглупым, неплохо воспитанным, только слишком самоуверенным и властным. А Алиса не выносила, когда ею помыкали. Стоило кому-нибудь начать ей приказывать, как она закусывала удила, начинала упрямиться и стояла на своем даже вопреки здравому смыслу. Сейчас был именно такой случай, и Алиса гордилась, что так умело поставила его на место.

Волна негодования постепенно улеглась. Через пару минут Максим обрел утраченный дар речи и способность формулировать мысли без урона для звания и мундира.

— Алиса Викторовна, — он снова наклонился к столу Терехиной, — вы действительно думаете, что у меня нет полномочий принудить вас к сотрудничеству?

— А вы действительно думаете, что сможете заставить меня поделиться информацией, применяя подобные солдафонские методы? Или вы рассчитываете прибегнуть к пыткам? — Она тоже наклонилась к нему.

Максим сделал глубокий вдох, ощутил нежный, чуть пряный аромат ее духов и вдруг осознал, что стремительно теряет боевой задор. Он встряхнулся, раздул ноздри, но достойно ответить не успел.

Дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник черноволосый тип, самоуверенный, загорелый, с неприятным взглядом маслянистых глаз.

— Алиса, у тебя все в порядке? — Он вгляделся в мизансцену, и мнимая забота немедленно уступила место искреннему недовольству.

Глядя со стороны на них с Терехиной, наверное, и в самом деле можно было подумать, что они мило любезничают, склонившись друг к другу.

— У меня — в порядке, — сухо ответила мужу Терехина. То, что это муж, для Максима было очевидно. — Ты не мог бы выйти из кабинета? У нас с капитаном Родионовым важный конфиденциальный разговор.

Лицо чернявого мужа недовольно дернулось, но спорить он не стал и в ту же минуту удалился, прикрыв за собой дверь.

— Значит, разговор продолжается?

— Разговор окончен, — решительно ответила Терехина. — Если, конечно, у вас нет других вопросов, не связанных с моими источниками информации.

Вообще-то у Максима были вопросы. Например, его очень интересовало, что произошло между супругами Терехиными. Или что делает сегодня вечером Алиса Терехина. И еще — любит ли она прожаренные стейки и картофель по-деревенски. Но все эти вопросы были так далеки от его расследования, что Максим решил воздержаться.

— Пока нет. Но я бы серьезно подумал на вашем месте, что для вас важнее — покарать убийцу сестры или поберечь чувства ее коллеги.

— Не вижу противоречий. Почему поиск убийцы обязательно должен ранить ни в чем не повинных людей?

— Потому что в нашем деле время играет огромную роль, и чистоплюйские замашки сейчас только на руку преступнику.

— Значит, по-вашему, цель оправдывает средства? А знаете, кому из исторических личностей были близки подобные лозунги?

Она поднялась из-за стола. Теперь они стояли друг напротив друга и сверлили один другого взглядами.

Максим опомнился первым.

— Что ж, всего хорошего. Надеюсь, совесть вас по ночам мучить не будет.

— Не волнуйтесь, по ночам моя совесть крепко спит.

Максим распахнул дверь и едва не столкнулся с мужем, который, очевидно, крутился здесь, чтобы подслушивать.

— Прошу! — Максим сделал приглашающий жест в сторону кабинета Терехиной. А еще краем глаза заметил тень недовольства на лице Алисы Викторовны. Так-то, улыбнулся он самому себе и отправился восвояси. Впрочем, в приемной он притормозил и, рассыпавшись в комплиментах, назначил свидание пугливой Оленьке. Та согласилась.

Удивительно, но общение с Терехиной не испортило Максиму настроения, даже наоборот, зарядило бодростью. Это было совсем уже непонятно, но факт оставался фактом.

— Алиса, с тобой все в порядке? — Илья ворвался в кабинет с таким видом, словно бежал по срочному вызову через весь офис.

— А что со мной может быть не так?

Он уселся на стул, на котором минуту назад сидел капитан Родионов, и попытался взять в руки Алисину ладонь.

— Эти хамы из полиции! Тебе не следует говорить с ними без адвоката. Я уже созвонился с Алексеем, у него есть хороший адвокат по уголовным делам…

Илья решил делать вид, что не заметил, как Алиса выдернула свою ладошку.

— Во-первых, Максим Владимирович вовсе не хам, — прервала она его кудахтанье. — Во-вторых, я не обвиняемая, мне адвокат ни к чему. А в-третьих, как прошла встреча?

Она взглянула на Илью так требовательно, словно он был ее подчиненным. Хотя на самом деле все обстояло наоборот: Илья был генеральным директором фирмы, а она всего лишь исполнительным, и вообще без нее фирма могла прекрасно существовать, а вот без Ильи — нет. Поэтому ее тон был по меньшей мере неуместен, но Алису эти резоны волновали мало. Илья прежде всего ее муж, к тому же сильно проштрафившийся. А вообще пора уже переводить его в категорию «бывший». Она же пообещала подать на развод, а слово надо держать.

— Осмотрели здание. Три тысячи метров, выборочный капремонт, из охранных элементов только камины и фасад. Если заполучить этого клиента, работы на год хватит. Только удастся ли его заполучить? Договорились, что я к среде представлю смету и план работ. Но он без конца твердит о других фирмах и активных переговорах. И еще он был страшно недоволен, что ты сама не явилась. Все твердил, что ты обещала лично приехать на встречу, и требовал, чтобы в среду на переговорах ты присутствовала непременно, иначе переговоры не состоятся. Не знаю, что ему от тебя надо, но лучше его не злить. Нам сейчас любой заказ как манна небесная, а с таким мы гарантированно кризис переживем.

Илья уже полностью погрузился в производственные проблемы и забыл о личных неурядицах.

— Ладно, я же и сегодня собиралась, — пожала плечами Алиса. — А что он так в меня вцепился? К нему сам генеральный приехал.

— Понятия не имею. Он талдычит, что его направили к тебе, что договоренность была с тобой, он желает тебя, и все тут.

— Ясно. А что он собой представляет, этот тип?

— Лет сорока, в хорошей форме. Одет прилично, ездит на BMW-«пятерке». Напористый, но какой-то некоммуникабельный. Я бы сказал, дундук.

Сам Илья отличался природным обаянием, завидной коммуникабельностью и умением втереться в доверие к кому угодно. Очевидно, именно эти качества помогли ему в свое время завоевать Алису. Со временем его дежурные приемы приелись, а уникальная готовность приспосабливаться к любым обстоятельствам перестала ей казаться достоинством.

Да что она себя обманывает: она просто обожала этого беспринципного сексапильного типа до самозабвения. В этом-то и заключается трагедия. Илья был заботливым, внимательным, в меру романтичным, образованным, хорошо воспитанным, а потому комфортным в жизни и на работе. А уж каким неотразимым и изобретательным он был в постели! Если бы не эта измена, они прожили бы до старости душа в душу и умерли в один день.

— Ладно, в среду встречаемся с дундуком, других дел не планируем. Ты уж постарайся со сметой, а? А может, его в ресторан пригласить? Устроим деловой ужин.

— Не стоит. Не тот субъект, не оценит. Пригласим в офис и просто кофе угостим.

— Как знаешь. — Алиса решила не спорить. — А теперь, будь добр, иди, у меня еще множество дел.

— Каких? — с интересом спросил Илья, и она поняла, что сглупила. Никаких дел у нее не было, поскольку не было новых заказчиков — никому не нужны были дизайн-проекты. У них строились два объекта за городом, шел ремонт большой квартиры в центре, но Алиса в этой работе никак задействована не была.

— Помогаю капитану Родионову искать свидетелей, — нашлась она и выдохнула с облегчением. — Так что если у тебя больше нет вопросов, мне бы хотелось остаться одной.

— Алиса. — Он взглянул сперва на свои плотно сцепленные в замок руки, потом на жену. — Я бесконечно сожалею о случившемся. Это было какое-то помрачение рассудка, не иначе. Мне нет дела до этой женщины и никогда не было. Она мне даже не нравится! Я люблю тебя, и только тебя! — Он вскочил с места, обогнул стол и плюхнулся на колени.

Алиса поморщилась.

— Алиса, умоляю тебя, давай помиримся. — Он жалобно заглядывал ей в лицо и забавно морщил нос. — Можешь назначить любое наказание! Я на все согласен, я слишком тебя люблю. Шуба, бриллианты, новая машина!.. А хочешь, поедем на Канары или на Мальдивы?

— Илья, ты болен? — Она с трудом справилась с презрением. — Неужели ты всерьез думаешь, что шуба или кольцо заставят меня обо всем забыть? Я что, продажная девка вроде той, с которой ты кувыркался в нашей постели? — Удерживаться от безобразного визга становилось все труднее, горло душил спазм. — О совместной поездке куда бы то ни было речи быть не может. Илья, очнись! Мы не помиримся, я подаю на развод. Все кончено.

Алиса вскочила с места, дернула сумку и, чтобы не продолжать разговор, вылетела из кабинета. Больше всего в эту минуту она боялась, что не выдержит и простит подлеца.

— Извините, — торопливо проговорила она, налетев в коридоре на какого-то незнакомца.

— Ничего. — Он придержал ее под локоть, чтобы не упала. — Вы случайно не Алиса Терехина?

1955 год

— Нет, ну что за манера селедку жарить? Вонь на всю лестницу, а вроде культурные люди! — Агафья Кузьминична захлопнула входную дверь и грохнула на стул в прихожей сетку с продуктами. — Уф, жара какая, а они селедку! Ироды!

Агафья Кузьминична скинула туфли, переставила сетку на пол и грузно опустилась на стул.

— И это я еще в прачечную не пошла. — Она продолжала ворчать, вытирая лоб и шею подолом цветастого платья. — Анна Григорьевна, дома, что ли? — крикнула она и прислушалась, не раздадутся ли шаги. В квартире было тихо. — Вот и хорошо, чаю хоть попью.

Она нащупала под стулом стоптанные шлепанцы, сунула в них ноги и бодро потопала на кухню.

Бухнула на плиту полный чайник, включила репродуктор на полную громкость, чтобы веселее было, и принялась разбирать покупки.

В новенький, недавно купленный холодильник Агафья Кузьминична положила творог, сметану и ряженку. Присмотрелась, торопливо вытерла подолом пятнышко на блестящей дверце. Такого холодильника в их доме еще ни у кого не было, и Ада Карловна из квартиры напротив чуть от зависти не умерла, когда грузчики его заносили.

А что удивляться: сам, Иван Дмитриевич, секретный ученый и герой труда, все-таки не абы у кого работает. Что касается дома, то очень уважал хозяин молочные продукты, а потому Агафья трижды в неделю ездила на Кузнечный рынок — Мальцевский два года уже как закрыли на ремонт — к знакомой молочнице.

Разложив продукты и сняв с плиты чайник, Агафья Кузьминична заварила крепкий английский чай, его хозяину гость какой-то подарил, может, даже и англичанин. Свежий ароматный батон нарезала ломтями и щедро намазала их маслом. Уж если хозяева позволяют тебе пить чай, не стоит себе отказывать в удовольствии. Теперь предстояло решить, что положить на булку — колбасу или варенье. У Анны Григорьевны водилось очень вкусное абрикосовое варенье, которое ей присылала двоюродная тетка из Крыма.

После недолгих раздумий Агафья склонилась в пользу варенья. Колбасу она и дома поест. За вареньем нужно было идти в гостиную к большому старинному буфету.

Агафья Кузьминична вплыла в комнату, поскользнулась и едва не грохнулась затылком.

— Ох, батюшки! Что еще за напасть такая?

Агафья Кузьминична опустила глаза и заголосила.

На полу между столом и буфетом лежала хозяйка Анна Григорьевна. Сама Агафья Кузьминична сейчас стояла в луже бурой, растекшейся по паркету крови.

— Батюшки светы, такая хорошая женщина, молодая, красивая!.. А девочку-то как жаль, сироткой теперь останется. — Высокая старуха с горбатым носом промокнула сухие глаза платочком.

— Вы, значит, их соседка? — уточнил сидящий напротив милиционер в мятом коричневом костюме.

— Именно так. Бурова Ада Карловна, проживаю в пятнадцатой квартире. — Всем своим видом она демонстрировала преданность родной милиции.

— Тетерину Агафью Кузьминичну давно знаете?

— Давно. Она в нашем же доме живет, только подъезд у нее со двора, а у нас с улицы.

— А что она делала в квартире Павловых?

— Как что? Продукты, наверное, принесла, она всегда им с рынка продукты носит три раза в неделю. А еще полы дважды в неделю моет и окна весной и осенью, — бодро докладывала Ада Карловна. — Да она не только им помогает. Еще Саврасовым из двадцать третьей и Красильниковым из четвертой. Сама на пенсии, а сил как у лошади, вот и ходит по людям.

— Ясно. А теперь расскажите, где вы были сегодня с десяти утра и до часа дня, — велел лысый следователь и протер платком потную макушку. Жара для июня стояла непривычная, душная, влажная, изматывающая, а грозы все не было, и не было облегчения.

— В десять утра я была в поликлинике у терапевта. Потом зашла в галантерею пуговицы купить на жилетку. Потом в сквере посидела на лавочке. Домой пришла в половине первого.

— Откуда вы знаете, что была именно половина первого?

— А часы мне на что же? — Ада Карловна протянула ему жилистую руку с большими часами на черном ремешке.

— Что дома стали делать?

— А суп варить. У меня цыпленок был с утра куплен, вот я с крылышек и шейки бульон, а ножки и грудку — на сковородку.

— Когда выходили и возвращались, ничего подозрительного не заметили в самом подъезде или возле дома?

— Нет, ни единого человека не видала. — Ада Карловна потрясла головой. — На улице, конечно, люди были, но чтобы подозрительное что — нет.

— А крики и шум не слышали, когда домой вернулись?

— Нет. — Ада Карловна решительно повела плечами и так быстро повернула голову на звук хлопнувшей двери, что милиционер даже удивился, как это она не слетела с шеи. — Ох, батюшки, Иван Дмитриевич! — И старуха жадно впилась взглядом во вдовца.

Иван Дмитриевич Павлов, приземистый, с большими залысинами, в светлом чесучовом костюме, сердито глянул на посторонних.

— Здравствуйте, товарищи! Что здесь происходит? — В следующую минуту он заметил сидящую на стуле Агафью Кузьминичну и обратился непосредственно к ней: — Здравствуйте, Агафья Кузьминична. Что у нас стряслось? Почему меня срочно вызвали с работы и где Анна Григорьевна? Нас что, обокрали? Или у Свистуновых снова трубу прорвало?

Но Агафья Кузьминична только взмахнула пухлыми руками и заголосила еще сильнее.

— Ничего не понимаю, — окончательно рассердился хозяин. — Объяснит мне кто-нибудь, в чем дело?

— Павлов Иван Дмитриевич? — выглянул из кухни лысый милиционер.

— Совершенно верно. Вы здесь главный? Объясните, наконец, в чем дело. Почему меня вызвали с работы? У меня идет серия сложнейших опытов, дело государственной важности, а я вынужден, как мальчишка, срываться с места!

Милиционер кашлянул от смущения и для начала решил избавиться от Ады Карловны.

— Можете быть свободны, если понадобитесь, вас вызовут. Копейкин, проводи! А вы присаживайтесь, Иван Дмитриевич. Копейкин, воды. — Последнее относилось к рыжему молодому сотруднику, бывшему у майора, как видно, на побегушках.

— Послушайте, товарищ, что здесь происходит? — Немолодой хозяин уже заметно нервничал.

— Иван Дмитриевич, — задушевный тон плохо давался милиционеру, — должен сообщить вам трагическое известие. Сегодня неизвестным преступником была убита ваша супруга.

Щеки Ивана Дмитриевича подрагивали. Чувствовалось, что он из последних сил держит себя в руках.

Павлов был значительно старше жены. Судя по документам, погибшей Анне Григорьевне исполнилось всего тридцать четыре, а ему на вид можно было дать не меньше пятидесяти. И, по словам Тетериной, у него было слабое сердце.

— Как это случилось? Когда? — еле выдавил он.

— Сегодня утром, здесь. Ее нашла Агафья Тетерина. Вашу жену зарезали. По свидетельству все той же Тетериной, из квартиры ничего не пропало, дверь не взломана. Но мне бы хотелось, чтобы вы еще раз осмотрели квартиру. Скажите, у вас дома хранилась крупная сумма денег или какие-то ценности, о которых знали немногие?

— Нет, ничего такого. — Он с трудом шевелил дрожащими губами. — А где сейчас Аннушка? Мне можно взглянуть на нее?

— Пока нет. Тело уже унесли, но позже мы отвезем вас в морг. Говорят, у вас есть дочь?

— А? Да, Оленька. Она сейчас с тещей на море. Господи, надо же как-то им сообщить! — со стоном схватился за голову Иван Дмитриевич. — Простите, как вас зовут?

— Майор уголовного розыска Остапенко Всеволод Георгиевич, — запоздало представился служитель закона.

— Скажите, Всеволод Георгиевич, когда нам отдадут Аннушку для похорон?

— Думаю, в ближайшие сутки этот вопрос решится. Мы постараемся не затягивать с выдачей тела, но здесь многое зависит от эксперта.

— Да-да, конечно.

— А сейчас пройдемте осмотрим квартиру.

— Боже мой! — воскликнул Иван Дмитриевич, едва они с майором переступили порог гостиной. Потемневшими глазами он смотрел на огромное черное пятно на полу.

— Копейкин, какое-нибудь успокоительное, — бросил через плечо майор. — Побыстрее! Вот, выпейте это. — Он заставил Ивана Дмитриевича взять стопку с пахучей жидкостью. — Залпом. Хорошо. А теперь пройдемте в вашу спальню, я вам все расскажу.

Через пару минут, едва хозяин отдышался, разговор продолжился.

— У нас есть предположение, что вашу жену пытали. Так что еще поэтому я вас прошу внимательно осмотреть квартиру и хорошо подумать, какие ценности могли так сильно заинтересовать убийцу. Возможно, речь шла о ваших рабочих документах?

— Нет, что вы! — решительно запротестовал Иван Дмитриевич, выходя из полуобморочного состояния. — Я никогда, вы слышите, никогда не приношу домой никаких бумаг! Категорически! Иногда приходится засиживаться в институте допоздна, Аннушка это знает, но домой — никогда!

— Хорошо. В таком случае просто подумайте и осмотритесь.

— Но у нас нет никаких ценностей. Так, мелочь. Кольца жены, ее сережки — ничего особенного. Все деньги мы держим на книжке. Так ее не сложно найти, она в ящике буфета. Думаю, Аннушка без раздумий отдала бы ее.

— И все же посмотрите.

Иван Дмитриевич тяжело поднялся и принялся методично выдвигать ящики, открывать дверцы шкафов, заглядывать в чемоданы и шкатулки.

— Нет, насколько я могу судить, ничего не пропало.

— Тогда позвольте задать вам неприятный, но необходимый вопрос. У вашей жены был любовник?

Иван Дмитриевич встрепенулся и гневно сверкнул глазами.

— Я требую, чтобы вы с уважением относились к моей жене и не смели заниматься подобными инсинуациями!

— Иван Дмитриевич, я, к сожалению, не дипломат и не профессор консерватории, а всего лишь майор уголовного розыска. Мой удел — не возвышенные чувства, а грязь и мерзость жизни. Мне бы очень не хотелось огорчать вас подобными вопросами, но не задать их я не могу. И уж, можете поверить, делаю это не из праздного любопытства.

Итак, у вас с женой имелась значительная разница в возрасте. Не могло у нее быть любовных связей на стороне? Подумайте хорошенько, любой факт в деле поимки преступника может иметь решающее значение.

В любовника майор Остапенко и сам не верил. Зря он старика расстраивает, можно было для начала у Тетериной поинтересоваться. Той наверняка о личной жизни Павловых все известно.

— У моей жены не было любовников. И, невзирая на солидную разницу в возрасте, как вы справедливо заметили, мы жили душа в душу и очень любили друг друга. Хотя иногда я сам спрашивал себя, за что мне такое счастье.

1855 год

— Ань Дэхай! Где этот бездельник? — Цыси сердито топнула ножкой.

С переводом в третий разряд наложниц Ланьхуа присвоили новое имя. Император собственной рукой подписал указ красными монаршими чернилами.

Теперь Орхидея звалась Цыси. Она поселилась в Западном дворце, и число ее служанок было почти так же велико, как у императрицы. Она могла тратить сколько угодно. Император баловал свою любимицу, засыпал подарками. У нее было все, чего ни пожелаешь. И все-таки она была никем. Не только император, но даже его супруга, добродетельная и благонравная императрица Цыань, могли в любой момент разжаловать ее или отрубить голову. Этот факт не давал Цыси покоя и ранил ее самолюбие.

Сяньфэн по-прежнему был неравнодушен к служанкам и иногда обращал взор на других наложниц. Цыси прикладывала все силы, чтобы отвадить его от утех на стороне, но пока это ей плохо удавалось.

— Ань Дэхай! — визгливо крикнула Цыси, и перепуганные служанки бросились за евнухом.

Они уже знали, что в таком состоянии помочь ей мог только Ань Дэхай.

— Я здесь, госпожа. — Едва переводя дыхание, он придержал толстый живот и упал на колени.

— Сколько можно посылать за тобой? Что ты узнал? Да встань же, толстый бездельник, потом будешь поклоны бить.

Она очень изменилась за последний год. Взгляд стал жестче, осанка увереннее, платье роскошнее, украшения дороже и изысканнее. Из скромной наложницы она превратилась в госпожу, обрела богатство и влияние, но утратила покой.

О, как горевала она иногда о своем тихом павильоне, где никто ей не завидовал, где не приходилось ежеминутно бороться с целым двором за свое положение.

К счастью, Сяньфэн курил опиум, и Цыси тоже пристрастилась к зелью. Ему нравилось, как она выпускает дым замысловатыми колечками, похожими на фигурки животных, — этому искусству ее еще в юности научила наложница ее отца, большая мастерица на всякие затеи. Одурманенный опиумом, император слабел, терял волю, и Цыси могла делать с ним все что угодно.

Ужасно было другое: императрица Цыань страшно на нее сердилась за это. Сяньфэн совершенно забросил дела, казна опустела, а еще это ужасное восстание. Тайпины захватили половину Китая, народ голодает. Отец Цыси умер, не пережив позора, когда тайпины вторглись в его провинцию, и она горько рыдала, получив из дома письмо: она любила отца и была очень близка с ним. Она пыталась, и не раз, внушить императору, что нужны жесткие меры против восставших. Однажды он просто промолчал, а второй раз выгнал ее из покоев и велел как следует наказать Цыси. Счастье, что императрица вступилась.

Милая Цыань, такая кроткая и снисходительная, заслонила ее от гнева императора. Цыси даже любила ее по-своему — особенно за то, что та бездетна. У императора до сих пор не было наследника. Впрочем, как шепнул ей приближенный евнух Ли Ляньин, Сяньфэн давно уже болен скверной болезнью и просто не может иметь потомство, а императрица, зная о его недуге, не желает делить с ним ложе. Сам он об этом не сильно горюет. А вот ей, Цыси, есть о чем беспокоиться.

Заботы, заботы сутки напролет, и никакого отдыха. Только и жди, что его непостоянное величество заведет себе новую любимицу. И хотя медальон с орхидеей все еще при ней, расслабляться не стоит.

Цыси подняла руку и сжала прохладный диск. Она знала на ощупь каждый его изгиб, каждую линию. Прикосновения к медальону успокаивали, помогали мыслям обрести ясность, придавали уверенность. Она погладила медальон и, как всегда, успокоилась.

— Подойди и расскажи, что узнал.

— Его величество уехал в Летний дворец, и подлец Ли Юйгуй с ним. Значит, император снова будет вести себя невоздержанно. — Евнух от усердия таращил глаза.

— Это меня не беспокоит, пусть волнуется лекарь, — отмахнулась Цыси. — Я о другом: что болтают при дворе? Только это сейчас важно.

— О, госпожа, — немедленно погрустнел Ань Дэхай, — князь И, а также князь Цин все время говорят, что вы специально пристрастили императора к опиуму. Лжецы! Весь двор знает, что его величество давно не может прожить без дьявольского зелья. Но эти интриганы хотят убедить императора избавиться от вас. А его светлость Цзай Юань, любимый племянник императора, нашептывает придворным, что вы не даете его величеству заниматься делами, вовлекая его в блуд. А еще он разузнал о той служанке, которую утопили в колодце на прошлой неделе. И о той, что жестоко избили палками после того, как император оказал ей свою милость, так что бедняжка потом повесилась… — Заметив недовольное выражение на лице своей госпожи, он тотчас поправился: — Бесстыжая повесилась.

— Подлые псы! Они сами не могут помочь императору и все валят на меня! — Цыси нервно шагала по комнате. Брови ее сошлись в одну строгую линию, лицо было одухотворенным и сосредоточенным. — Неужели самим нельзя расправиться с мятежниками? Дармоеды! Льстецы! Только и знают, что выклянчивать должности и подарки.

— Прошу прощения, госпожа, но ходят разговоры еще об одном предмете.

— Что еще? — остановилась Цыси.

— У императора до сих пор нет наследника. Императрица Цыань бесплодна, а здоровье его величества сильно подорвано. На кону судьба династии, — вкрадчиво проговорил Ань Дэхай.

— Наследник! О чем я раньше думала? — Цыси впилась взглядом в своего слугу, и ее лицо озарилось зловещим светом. — Я могу стать императрицей, и тогда ни Цыань, ни князья не будут мне помехой! Но как это сделать? Способен ли Сяньфэн иметь детей? — Она помрачнела, подобрала подол расшитого орхидеями платья и, позвякивая бусинами в прическе, уселась в любимое кресло — подарок императора. — Сколько лет прошло с тех пор, как он сошелся с первой наложницей, и за все эти годы у него родилась лишь дочь!

— Я слышал от придворного лекаря, что скверная болезнь, которой хворает его величество, могла лишить его янности, — прошептал Ань Дэхай.

— Да, в последнее время без снадобий и опиума он уже ни на что не способен. Но лекарь не должен об этом болтать. — Она легонько стукнула евнуха веером по макушке. — Что князья говорят о наследнике, каковы их планы?

— Хотят обязать императора решить этот вопрос в возможно короткое время.

— Но если императрица, по всеобщему признанию, бесплодна, ей придется назначить наложницу для столь важного дела, — задумчиво проговорила Цыси. — А в последнее время из-за всех этих сплетен, будто я травлю повелителя опиумом, она не очень-то милостива ко мне. Надо что-то придумать. Наследника должна родить я!

— Вы правы, госпожа, но как это сделать?

За последний год Ань Дэхай сильно растолстел. Его платье могло бы сравниться с нарядами первых вельмож, пальцы унизывали дорогие перстни. Карьерный взлет покровительницы явно пошел ему на пользу. Теперь ему было непросто опускаться на колени, а уж вставать и подавно. Приходилось звать служанок, чтобы те поставили толстяка на ноги.

— Я должна подумать.

Цыси обвила пальцами драгоценный медальон и погрузилась в оцепенение. Шли минуты, Ань Дэхай вздыхал и тихо переваливался с одного колена на другое.

— Достань мне яд.

Задремавший Ань Дэхай встрепенулся и с испугом взглянул на госпожу. Она сидела все так же неподвижно, и евнух подумал, что ему померещилось. Но едва он собрался снова прикрыть глаза, как раздался тот же бесцветный голос:

— У яда должен быть едва уловимый аромат.

Цыси улыбнулась легкой улыбкой и погладила любимый медальон. Ань Дэхай знал, что эту безделицу ей подарила та самая ведьма, которую он привел во дворец студеной зимней ночью. И еще он заметил, что самые безжалостные планы приходили в голову его госпоже именно после таких поглаживаний медальона. Иногда Ань Дэхаю казалось, что, соединив свою кровь с кровью ведьмы, Цыси напиталась ее коварством.

За последний год столько хорошеньких служанок, привлекших внимание императора, были замучены, изуродованы и убиты по приказу наложницы Цыси, что стены Запретного города давно бы зарыдали от такого злодейства, если бы могли. Ань Дэхай сам побаивался свою повелительницу и в последнее время все чаще подумывал о бегстве. Богатство и влияние уже не казались ему столь привлекательными, как прежде. Но, увы, он слишком боялся умереть от яда в собственной постели даже за стенами Запретного города. Руки Цыси теперь простирались далеко за его пределы.

Сейчас дело принимало и вовсе скверный оборот. Ань Дэхай рискнул спросить:

— Кого вы хотите отравить, госпожа? Неужели?.. — Произнести имя он так и не решился.

— Никого, болван! — Цыси весело поднялась из кресла и взяла с подноса ранний персик. — Это только средство заслужить милость императрицы. Но, прошу, сделай это побыстрее — время не ждет. А мне пора на репетицию. Его величество хочет поставить новую оперу и сам исполнит небольшую партию. Я обещала помочь ему разучивать арии.

Поправив орхидею в прическе, она легким шагом вышла из покоев. Сейчас Цыси казалась нежным цветком, чистым и безобидным.

Держа золотой поднос, Цыси приблизилась к императрице. Цыань, сидящая в окружении придворных дам, приветливо, как всегда, улыбнулась фаворитке мужа. Цыси, живая, веселая, обаятельная, с озорными искорками в глазах, нравилась ей даже несмотря на то, как усердно завистливые языки принялись клеветать на бедняжку. Но несчастных тоже можно понять. В гареме его величества сотни девушек. Каждая мечтает о внимании, каждая с замиранием сердца надеется, что вот сегодня император откроет заветную шкатулку и достанет жетон с ее именем. Некоторые так и умирают, не дождавшись счастливого часа. Если первым умрет повелитель, тоже радости мало: наложницы императора не могут выйти замуж даже после его смерти, так и чахнут в Запретном городе.

— Благодарю, дорогая. — Цыань ласково кивнула Цыси.

— Ах! — Цыси взмахнула рукавом, взяла в дрожащую руку маленькую фарфоровую чашечку, куда только что налила чай, и поднесла ее к лицу.

— Что случилось, тебе нехорошо?

Императрица была на год младше Цыси, но покровительственный тон и показная забота об окружающих давно стали для нее естественными.

— Ваше величество! — Цыси побледнела, ее хорошенькое личико с живыми выразительными глазами стало по-детски испуганным. — Запах миндаля! Я знаю его. Вы не должны пить этот чай!

Голос драгоценной наложницы дрожал. Она сделала маленький глоток из чашки и поспешила на террасу.

Вокруг зашуршал шелк, раздались взволнованные крики, распахнулись двери, вбежали евнухи и служанки, явился начальник дворцового департамента, за ним начальник департамента кухни, а следом еще тот, что возглавлял департамент сервировки. Чашку и чайник под охраной евнухов понесли главному лекарю.

Цыань была напугана. Кто хотел ее убить? У нее нет врагов. Разве что сам император? Ему нужен наследник, а она бездетна. Или его приближенные сплели заговор, чтобы избавиться от нее. Да, это мог быть Цзай Юань, любимый племянник императора. Сяньфэн очень слаб, и в случае его смерти Цзай Юань вполне мог бы претендовать на престол. А она, Цыань, лишь незначительная помеха на его пути.

А может, это кто-то из наложниц? Нет, они бы не посмели, ведь за такое любая из них немедленно будет казнена мучительной казнью тысячи порезов. Нет-нет, это кто-то из приближенных императора. От страха у Цыань потемнело в глазах, ее охватила слабость. Едва живую императрицу отнесли в опочивальню, куда немедленно пригласили придворного лекаря.

— Кто здесь? — слабым голосом спросила императрица, вглядываясь в сумрак спальни.

— Это я, ваше величество, Цыси. Простите меня, я пришла узнать о вашем самочувствии и решила поберечь ваш сон.

— Спасибо тебе. Ты спасла меня сегодня, я этого не забуду. — После сна императрица обрела силы. В конце концов, могла произойти ошибка, и яд предназначался вовсе не ей, малодушно утешала себя добродетельная Цыань. — Позови Юби. Пусть подаст шкатулку с драгоценностями, я хочу кое-что подарить тебе. Знаю, ты любишь жемчуг. Надеюсь, это ожерелье придется тебе по вкусу. — И она протянула склонившейся в поклоне Цыси длинную нитку отборного жемчуга.

— Вот мы и опять подруги.

Поглаживая медальон, Цыси наблюдала за тем, как плещутся золотые рыбки в императорском пруду. Она прогуливалась по саду в сопровождении верного евнуха и нескольких служанок. После вчерашнего происшествия у Цыси было прекрасное настроение. Она то и дело что-то напевала своим дивным бархатным голосом.

— А теперь пригласи ко мне Ли Ляньина, пора нам подружиться.

Лицо Ань Дэхая немедленно помрачнело, а в глазах зажглась ревность. Ли Ляньин, приближенный евнух императора, самый влиятельный человек во дворце, и если Цыси заручится его поддержкой… Ань Дэхай вздохнул: обсуждать приказы Цыси не приходилось, в последнее время она сделалась нетерпелива и скора на расправу. Еще выдумает, что он украл у нее подарок императрицы, и снесет ему голову. Ань Дэхай зашептал молитву и поспешил на поиски Ли Ляньина.

— Приказ императора! — возвестил торжественный голос.

Со дня несостоявшегося отравления императрицы Цыань прошло не больше месяца.

Доверенный евнух императора Сяньфэна вошел в залу и, упав на колени, протянул Цыси табличку с приказом императора. Цыси покинула свое кресло, приблизилась к евнуху, опустилась на колени и приняла приказ.

— Госпожа избрана стать матерью наследника престола! — благоговейно проговорил Ли Ляньин, и все, кто был в зале, склонились.

Цыси распрямилась. В ее взгляде было торжество, уверенность и что-то еще, неуловимое, но пугающее. Ань Дэхай испытал знакомый трепет и еще раз подумал об увольнении со службы. Оставаться во дворце становилось опасно. Пожалуй, и богатство не стоит того — с отрубленной головой ему ничего не понадобится.

2016 год

Перед Алисой стоял незнакомый мужчина. На дундука он был не похож, на сорок не тянул — значит, не Лаврентьев.

— Добрый день, — кивнула она и сразу забыла, что Илья собирался ее преследовать. — Вы по какому вопросу?

— По личному. Вы не могли бы уделить мне несколько минут? — Незнакомец открыто и серьезно смотрел ей прямо в глаза.

— Да, только давайте выйдем из офиса. — Краем глаза она заметила в коридоре Илью и, подхватив растерявшегося гостя под руку, потянула его к выходу.

— Итак, я вас слушаю.

Они остановились у окна в просторном полупустом вестибюле. Что бы ни привело этого человека, появился он вовремя. Теперь у Ильи прибавится еще один повод для ревности, пусть понервничает. Она никогда не простит ему измену, никогда. Алиса снова увидела перед собой мускулистый торс мужа, его сведенное судорогой наслаждения лицо и белое женское тело и невольно скривилась от отвращения.

— Что с вами, вам нехорошо?

Она тряхнула головой, быстро улыбнулась.

— Нет-нет, все в порядке. Слушаю вас.

Терехина оказалась дамочкой с причудами. Утащила его из офиса, лицо кривит так, как будто у нее зубы болят, тут же улыбается как ни в чем не бывало. Скорее всего, истеричка. Владислав не любил брюнеток — все они были какими-то мрачными и неуравновешенными, что и подтвердило знакомство с Терехиной.

— Меня зовут Владислав Нестеров. Хочу поговорить с вами об убийстве Шумиловой Елизаветы Юрьевны. — Он приготовился к нелегкому разговору.

— У меня только что был ваш сотрудник, мы беседовали около часа, и все, что знала, я ему рассказала.

Ай да Родионов, подсуетился. Как бы и правда не пришлось адвоката нанимать. Арестовать себя она не позволит. И Илье звонить тоже не станет, лучше уж сразу Алексею.

— Вы не поняли, я не из полиции, — покачал головой Нестеров.

— Не из полиции. А откуда? — Алиса бессознательно сделала шаг назад и оглянулась. Охранник на месте, девицы на ресепшн тоже. В холле человек пять, среди них есть мужчины.

Владислав понял, что она боится.

— Несколько дней назад неизвестный убил мою сестру Полину Изотову. Убийство совершено с той же жестокостью, что и убийство вашей подруги. Полиция предполагает, что оба убийства как-то связаны и что это не маньяк.

— Откуда вы знаете? — Она сделала еще шаг назад.

— У меня приятель работает в органах, специально навел справки.

— Ясно. А что вы от меня хотите? — Доверять этому Нестерову она по-прежнему не спешила. Жаль, что они ушли из офиса, там бы ее хотя бы на куски не порезали.

— Хочу поговорить. Видите ли, я не слишком полагаюсь на полицию и намерен сам разобраться в гибели сестры. У меня, знаете ли, племянник остался двенадцати лет. Представляете, каково парню? Да и вообще после того, что я видел на месте убийства… — Нестеров не договорил, просто отвернулся и несколько секунд молчал. — Так мы сможем побеседовать? — Он снова взял себя в руки.

— Да. Пойдемте вот на тот диван, — кивнула Алиса.

— Не самое подходящее место. Может, лучше вернемся к вам в офис? Или хотя бы посидим у меня в машине?

— Тогда лучше в кафе, — предложила она.

Они зашли в небольшое кафе в глубине холла.

— Вот мои документы, вот визитка. — Нестеров приступил к делу, как только они заказали кофе. — Вы можете позвонить по любому из этих номеров или заехать к нам в офис и навести обо мне справки. Ах да, еще права.

Алиса раскрыла паспорт. Нестеров Владислав Евгеньевич, 1984 года рождения, место рождения — Хабаровск. Прописан в Санкт-Петербурге. Не женат, детей нет, точнее в паспорте не значатся. Нет, его права она смотреть не будет.

Визитка. Жемчужно-белый прямоугольник, простые черные буквы: «ООО «Азконнект», Нестеров Владислав Евгеньевич, специалист». Еще адрес и телефоны. Информативно, ничего не скажешь.

— Хорошо, с документами я ознакомилась. А теперь все же объясните, зачем я вам понадобилась.

— Мне необходимо выяснить, что связывало мою сестру с вашей. Найду связь — смогу вычислить убийцу. Вот здесь распечатка Полининой телефонной книги: знакомые, коллеги, партнеры — весь круг общения. Взгляните, возможно, какое-то имя покажется вам знакомым.

Алиса с интересом взяла сложенный вчетверо лист. Однако парень соображает, не то что эти из полиции. Даже не смогли самостоятельно выяснить, что за Лизой следили. Пожалуй, у этого типа больше шансов найти убийцу — с таким основательным подходом.

Алиса принялась просматривать список. Она старательно хмурила брови, перебирала в уме разговоры с Лизой, но, увы, ни одна фамилия не показалась знакомой. Конечно, все эти Димы, Ксюши, Ольги и Михаилы относились к именам слишком распространенным, чтобы делать далеко идущие выводы. В сочетании же с фамилиями ничего знакомого не попадалось. Редких имен, способных вызвать хоть какие-то ассоциации, не было тоже.

Нестеров все понял по ее лицу.

— Ясно. На всякий случай я захватил ноутбук. Здесь фотографии с телефона сестры. Может, какое-то лицо покажется вам знакомым?

Нет, вы подумайте! Алиса взглянула на него с уважением. Да, капитану Родионову стоит поучиться у таких любителей. А то «я вас предупреждаю» и «у меня есть полномочия». Лучше бы научился со свидетелями работать.

Алиса принялась просматривать фотографии. Увы, ни одного знакомого лица.

— Вот это ваша сестра? — Она с любопытством рассматривала фотографию энергичной блондинки с пышными формами. Это лицо чаще других встречалось на снимках.

— Да. Только в последнее время она изменила прическу и вернула натуральный цвет волос. Темно-русый, как у меня.

— Знаете, я никого не узнаю. Но мы можем показать фотографии Лизиной коллеге. Она говорит, что незадолго до убийства Лизу преследовал какой-то тип, даже следил за ней. Она сфотографировала его машину.

— На фотографии виден номер? — оживился Нестеров.

— Да, вот. — Алиса протянула ему айфон.

— Попробуем узнать имя владельца. Если найдем в Интернете его фото, не придется ехать к коллеге. — Влад уже развернул к себе ноутбук и щелкал пальцами по клавиатуре.

Алиса от такой простоты решения пришла в восторг. Нестеров нравился ей все больше и больше. Удивительно, что с такой хваткой он работает простым специалистом.

— Владислав, а чем занимается ваша фирма? — простодушно отвлекла она собеседника от важного дела.

Если мужчина начинал ей нравиться, она чувствовала себя с ним легко и строила общение, основываясь на собственном представлении о комфорте, чем иногда заводила в тупик собеседников и страшно злила Илью. Даже хорошо зная жену, он сразу нервничал и ревновал. И так ему и надо.

— Угу-угу, — бормотал себе под нос Нестеров. — Что вы говорите?

— Я спросила, чем занимается ваша фирма и специалистом в какой области вы являетесь, — повторила Алиса, снимая маленькой ложечкой пену с кофе.

— Разработками в сфере промышленного шпионажа. Фирма японская, у нас здесь филиал. — Нестеров был все так же сосредоточен на своем.

— У вас нет приятеля в органах. Вы сами залезли в полицейскую базу и скачали информацию! — осенило Алису.

Нестеров испуганно подпрыгнул и оглянулся за спину.

— С чего вы взяли? Мне такое не под силу, да и зачем? Подобные действия идут вразрез с законом. — Он говорил намеренно четко и громко — слишком четко и слишком громко для разговора между своими.

— Да-да, разумеется.

Теперь этот Нестерова интересовал ее еще больше.

— Итак, Бочаров Денис Аркадьевич. — Он повернул к Алисе ноутбук.

— Ой, да это же Лизин бывший парень, точнее, гражданский муж! — удивленно протянула Алиса. — Они расстались около года назад из-за квартиры.

— Из-за квартиры?

— Ага. Не договорились, на кого ипотеку оформлять, и разругались. Он хотел кредит на Лизу повесить, а оформлять официально отношения отказался. На мой взгляд, очень непорядочно.

— Ясно. Как вы думаете, что ему сейчас могло понадобиться? — Тон у Владислава был откровенно прокурорский.

— Трудно сказать. Если преследовал, может, хотел помириться? А давайте позвоним ему и спросим? — оживилась Алиса и схватила айфон.

— Лучше встретиться лично. Сейчас попробуем выяснить, где трудится этот тип.

— Не ищите, я и так знаю, — остановила его Алиса. — Денис — начальник отдела в фирме, занимающейся морскими перевозками. У меня даже телефон его есть.

— Прекрасно, диктуйте, — не глядя на нее, велел Нестеров.

— Нет.

— Что нет?

— Я сама ему позвоню, и мы вместе поедем на встречу.

— Хорошо, — после недолгого раздумья согласился Владислав. Истерик Терехина не закатывала, разговаривать с ней было легко, даром что брюнетка. — Звоните.

Прежде чем ехать к Терехиной, Влад постарался собрать о ней как можно больше сведений. Так он поступал всегда перед встречей с новым человеком, благо в наш век имеется такая возможность. Он без труда выяснил место ее работы, семейное положение, адрес, изучил биографию мужа и пришел к выводу, что сюрпризов ждать не стоит — все предсказуемо и прилично. В офисе он был готов к вмешательству мужа, но тот почему-то оказался отодвинут в сторону. Интернет объяснений этого факта не предлагал, поскольку Алиса Терехина соцсетями увлекалась не слишком. Никаких эмоциональных комментариев на страничке, минимум индивидуальности. Жаль. Впрочем, саму Терехину Влад в убийстве не подозревал, так что отсутствие личных сведений большого значения не имело.

Пока она звонила Бочарову, Влад смог рассмотреть ее не спеша. Да, нестандартная внешность, ничего не скажешь. Была в этой Алисе какая-то изюминка — то ли в разрезе глаз, то ли в линии губ, то ли в посадке головы. Удивительно, что при такой внешности она не была записной кокеткой или женщиной-вамп и даже замуж вышла, судя по всему, по любви, а не по расчету. А ведь вполне могла отхватить кого побогаче и счастливо пилить денежки мужа, внешность и манеры вполне позволяли.

Наконец она нажала отбой.

— Как этот Денис, согласился?

— С радостью. По-моему, он не знает, что Лиза умерла, и думает, что я звонила по ее просьбе.

— Прекрасно, не будем его пока разубеждать. Пусть пребывает в неведении или притворяется, считая, что мы ему верим.

Алиса легко согласилась.

— На чьей машине поедем?

Она ни минуты не сомневалась, что Илья все это время не отходил от окна. Должен же он знать, уехал незнакомец один или с Алисой и что у него за тачка.

— Давайте на моей. — Влад щелкнул брелоком.

Здоровенный черный джип подмигнул фарами. «Годится», — с трудом удерживаясь, чтобы не обернуться на окна четвертого этажа, усмехнулась Алиса. Подхватила нового знакомого под руку и, повиснув на нем, засеменила к машине.

Влад с удивлением смотрел на нее. Терехина буквально лучилась от счастья. Обхватила его руку своими цыплячьими лапками, прижалась бедром — как будто исполняла роль дурочки, готовой отдаться любому обладателю дорогой тачки, который дотянет до ЗАГСа.

Влад нахмурился. Может, не стоило брать ее с собой, как-никак брюнетка? Навязчивых девиц он не выносил, хватит с него Маришки. Неуравновешенность Терехиной приятной поездки не обещала.

Но деваться уже было некуда.

— Куда едем? — Влад пристегнул ремень безопасности.

— На Канонерский остров. — Теперь, в машине, никаких намеков на заигрывание в ее голосе и во взгляде не было.

— Денис — парень неплохой, но я все равно никогда не понимала, почему Лиза с ним жила, — рассказывала она по дороге. — Он немного скуповат, скучноват — я имею в виду, что его трудно вытащить куда-нибудь повеселиться. Зато он начитанный, интересный собеседник и готовит хорошо. Когда они жили вместе, готовил в основном Денис. Любит порядок, редко повышает голос, но способен на эмоциональный взрыв в критической ситуации. В целом ничего особенного.

— Ясно, — кивнул Влад. — Вы будете с ним говорить или лучше мне?

— Давайте импровизировать. И еще: мне кажется, стоит сообщить полиции, что это он следил за Лизой. Пусть проверят его алиби. Если хотите, я могу сама позвонить капитану Родионову, он оставил мне номер.

— Пока не стоит. Сперва сами с ним побеседуем, а дальше на здоровье, пусть полиция работает, — не одобрил ее предложение Влад.

2016 год

— Как оно, Максим Владимирович? Узнали что-нибудь стоящее? — поинтересовался у начальства Дима Полозов и спрыгнул со стола молоденькой сотрудницы.

— Кое-что узнал. А ты бы вместо того, чтобы глазки девицам строить, со свидетелями научился работать.

Максим сказал это и тут же устыдился. Сам он с Терехиной тоже не больно преуспел.

— А в чем дело? — Дима закрыл за собой дверь их кабинета.

— За Шумиловой перед смертью следили. Засекла слежку одна из сотрудниц магазина. Вот, любуйся. — Максим протянул Диме мобильник с фотографией, которую ему переслала Алиса. — Пробей, кому принадлежит тачка.

— Ух ты. А как вы узнали?

— Терехина сказала. Она, понимаешь, ездила в магазин по твоим следам. — Максим злился на себя и неосознанно вымещал раздражение на Полозове.

— Тачка принадлежит Бочарову Денису Аркадьевичу. Что-то знакомое…

— Знакомое! Это бывший гражданский муж Шумиловой.

— Точно. Думаете, он?

— Только в том случае, если он был знаком с Изотовой, — задумчиво потер лоб Максим.

— Что будем делать — сюда вызовем? Или к нему смотаться? — Дима всячески демонстрировал готовность действовать.

— Сюда, наверное, лучше, но к нему быстрее. Знаешь, я сам с ним встречусь. Что нам о нем известно?

— Все: телефон, адрес, место работы. Отец Шумиловой все сообщил.

За столом, заваленным папками и бумагами, сидел потный упитанный парень с рыжеватой бородкой. Подперев ладонью взмокший от жары и трудового усердия лоб, он убеждал кого-то по телефону:

— Послушайте, но тарифы устанавливаю не я и даже не компания… А вы знаете, сколько мы платим?.. Сроки растаможки, наоборот, сократились. Абсолютно уверен. Разумеется, вы же знаете.

Максим решил, что услышал достаточно, кашлянул и негромко постучал костяшками пальцев по открытой двери.

Бочаров сморщился, глазами попросил прощения и указал на стул у заваленного бумагами рабочего стола. Минуты через три он закончил разговор и повернулся к Максиму.

— Здравствуйте. Капитан Родионов, Максим Владимирович. Уголовный розыск.

— Ах да, — протянул Бочаров. — Алиса говорила.

— Алиса? Терехина? — ощущая легкое покалывание в ладонях, переспросил Максим.

— Да, она час назад приезжала с каким-то типом, кажется, чьим-то братом.

— С братом? — Максим старался, чтобы голос звучал подчеркнуто спокойно. — С Владиславом Нестеровым, братом Полины Изотовой?

— Да, вроде с ним. Высокий такой, подтянутый.

— И зачем они к вам приезжали? — борясь с желанием немедленно броситься на поиски Терехиной, продолжал Максим.

— Алиса откуда-то узнала, что в последнее время я пытался помириться с Лизой, и вот…

— Хотела выяснить, имеете ли вы отношение к убийству Шумиловой?

Денис Бочаров вздрогнул.

— Да.

— И как, имеете? — все тем же противным тоном поинтересовался Максим.

— Нет, конечно! Я и о гибели Лизиной от Алисы услышал!

— Но за Шумиловой вы действительно следили?

— Нет. — Бочаров говорил с Максимом вяло, не то что пять минут назад с клиентом. — Я не следил, просто пытался с ней поговорить. Ждал возле дома и возле работы. Хотел подвезти, приглашал поужинать.

— С чего вдруг такой интерес? Вы же, насколько я знаю, давно разбежались, и вроде не без причины.

— Да, это правда. Но, знаете, мы довольно долго жили вместе, фактически как семья, и я… — Он снова засмущался, заерзал в кресле, отводя глаза. — В общем, я хотел помириться.

— Это я понял, но не понял почему. — Максим не дал ему уйти от ответа.

— Просто мне ее не хватало. Недавно я получил повышение и подумал, что было бы неплохо помириться. И вообще оформить как-то…

— А почему вы не хотели сделать это год назад? Насколько я понимаю, Шумилову ваше служебное положение полностью устраивало, и инициатором расставания была не она.

— Да нет, это она ушла, потому что я не захотел расписываться. То есть не я, а мама. Как бы вам это объяснить? Мама частично оплачивала нашу квартиру и…

Да, Денис Бочаров был человеком не очень решительным. Точнее, слабовольным. Еще точнее, размазней. Такой вряд ли мог убить бывшую сожительницу, да еще так жестоко. Скорее уж ее прикончила бы мамочка, узнав, что сынуля решил жениться без ее благословения.

— Мама сказала, что мне рано жениться, потому что я даже на квартиру не могу заработать. Вот я и подумал, что, если бы мы с Лизой взяли ипотеку, она бы отстала и я смог бы сделать Лизе предложение. Лиза хорошо зарабатывала, ей бы точно дали ипотеку. А мне мама все равно не разрешила бы взять кредит. — Да, это объяснение давалось Денису нелегко. — Но Лиза все не так поняла. Сказала, что не собирается плясать под дудку моей хитрой мамаши, пусть она мне другую дуру найдет. В общем, так все и вышло. Но теперь, понимаете, все изменилось! Я уже не завишу от мамы и решил помириться с Лизой. Но она очень обиделась, не хотела со мной разговаривать. Я ее знаю: ее надо долго уговаривать, тогда она простит. И я уговаривал. Она делала вид, что меня не замечает, а я все равно ее встречал.

Денис Бочаров, очевидно, считал подобное поведение проявлением мужественности и силы духа.

— А еще, знаете, я купил новую машину. Думаю, ей было приятно похвастать перед подругами, что за ней ухаживает состоятельный человек.

— Что вы делали восемнадцатого июня, в пятницу вечером?

— Ничего, на даче был с родителями. В городе жара, а там хоть речка, — снова скис Бочаров.

— Свидетели есть, кроме родителей?

— Соседи. Они вечером шашлыки жарили, а я у забора в гамаке читал, они меня тоже пригласили.

— В котором часу это было?

— Наверное, около девяти. До этого я огород родителям поливал, а разошлись мы уже за полночь.

— Имена и координаты соседей. — Максим раскрыл блокнот.

Бочаров покорно продиктовал телефоны.

— Максим Владимирович? — пропел в трубке нежный, почти детский голосок. Телефон зазвонил, когда Максим спускался из офиса Бочарова. От неожиданности он споткнулся и едва не полетел по лестнице кубарем.

— Максим Владимирович, я звоню сообщить, что узнала, кому принадлежит та самая машина, что следила за Лизой. Это машина Дениса Бочарова, бывшего Лизиного парня. Помните, я вам о нем рассказывала?

— И как же вы это выяснили?

Он уже был на улице, и морской бриз с причала помог хоть немного успокоиться. А что толку кричать? Надо ее как-нибудь проучить. Вот только как?

— Узнала совершенно случайно. Но мне кажется, Денис совсем ни при чем, он в тот день был с родителями на даче.

— А на работу к нему вы ездили тоже случайно? — Нет, все-таки сдержать раздражение никак не получалось. — И Нестерова случайно встретили на улице?

— А, вы уже разговаривали с Денисом! — ничуть не смутилась Алиса Терехина. — Нет, это Влад меня нашел, а уже потом мы вычислили Дениса.

Очевидно, она ожидала похвалы.

— А вы знаете, что я могу вас задержать на трое суток за то, что вы чините препятствия следствию?

— Не знаю, но могу уточнить у своего адвоката.

— Уточните. И намотайте на ус: следствие веду я, а вы сидите тихо и не путаетесь под ногами, ясно? Не забудьте передать это вашему приятелю Нестерову.

— А вы сами ему скажите, — снова съехидничала пигалица.

— Слушаю. — В трубке раздался голос брата Изотовой, и Максим почувствовал прилив самой искренней примитивной нелюбви к Владиславу Нестерову, кажется, как это ни дико звучит, замешанной на ревности.

— Владислав Евгеньевич, у нас появились новые факты по делу вашей сестры. Прошу вас завтра быть у меня на Суворовском, скажем, в девять.

— Разумеется. — Нестеров проглотил наживку. — У вас появился подозреваемый?

— Об этом мы поговорим завтра.

Помучайтесь, голубчики, до завтра, все лучше, чем мешать следствию. Он взглянул на часы. Надо же, едва не забыл, что назначил свидание секретарше Терехиной.

— Оленька, это вам.

Максим протянул ей большую красную розу и прикинул, не вводит ли он бедняжку в заблуждение относительно своих чувств. Мама Максима, женщина тонкая и образованная, всегда указывала ему на решающую роль мелочей в отношениях с женщинами.

— Пойми, — объясняла она, — женщины, в отличие от мужчин, расположены видеть глубокий смысл в каждом слове, шаге, поступке. Если ты даришь цветы малознакомой девушке, с которой не намерен заводить серьезные отношения, ограничься гвоздиками, ромашками, еще лучше ландышами или нарциссами. Дамам среднего и пожилого возраста нужно дарить пышные букеты: орхидеи, хризантемы, розы. Но с розами важен цвет. Желтый, розовый, оранжевый, только не красный. Красный — цвет любви, это должен понимать даже ты. Так что все оттенки красного только для возлюбленной, иначе обманешь ожидания девушки.

Максим обманул. Когда он преподнес Олечке крупную алую розу на длинном стебле, она зарделась и бросила на него такой пылкий взгляд, что Максиму стало неловко.

— Сперва поужинаем? — бодро спросил он, усаживая девушку в машину.

На Олечку у Максима были вполне определенные планы. Необременительный роман недельки на две-три и легкое прощание без ссор и обид под предлогом трудного дела. Девушка не производила впечатления высокоморальной и излишне привередливой, с такими всегда легко проводить время.

— Олечка. — Максим держал в руках ее теплую ладошку и лукаво смотрел ей в глаза. — Расскажите, как вам работается в фирме. Клиенты не пристают? А начальство?

— Бывает, и пристают. — Оленька весело потряхивала светлой челкой.

— Кто, начальство? — Он грозно свел брови.

— Нет, клиенты. А начальство у нас женато на другом начальстве, ему не до нас. Илья Александрович и так крупно влип недавно, теперь не знает, как с Алисой помириться. — Она хихикнула.

— Что значит влип?

— Он одну девицу подцепил, на втором этаже в турфирме работает. Так, ничего особенного, Алиса намного красивее. — Олечка оказалась девушкой справедливой. — Так он не придумал ничего лучше, как эту девицу домой притащить. А тут жена нагрянула. Представляете, что было?

— Угу, — посочувствовал Максим.

— Вот-вот. Алиса теперь с ним не разговаривает, даже грозится на развод подать, хотя раньше в нем души не чаяла. А он вокруг нее бегает, не знает, что придумать. Даже мать свою вызвал, чтобы она их помирила. Только ничего не вышло, Алиса еще больше рассердилась.

— А вы откуда все это знаете? Неужели сама Алиса рассказала?

— Нет, что вы. У нас в фирме близкий приятель Ильи прорабом работает, так он все ему рассказывает, а тот мне. — И Оленька энергично взялась за стейк.

— Что же он не хранит такие секреты? — укорил незнакомого прораба Максим.

— Так он ко мне клинья подбивает. Но ему ничего не светит, потому что у него жена и двое детей, — бодро работая челюстями, пояснила Оленька. — И еще у него вечно подмышки потные, а это просто отвратительно.

Максим перестал жевать и постарался, скосив глаза, заглянуть себе под мышку, но ничего не вышло. Тогда он плотно прижал локти к бокам и продолжил, надеясь на лучшее:

— Супруги Терехины часто ссорятся?

— Нет, это впервые. Вообще-то Алиса своего мужа очень любит, просто обожает. Я была уверена, что она его быстро простит. — Олечка с удовольствием смаковала подробности чужой жизни. — Если честно, не понимаю, что она в нем нашла. Нет, он, конечно, ничего. Только очень уж худой и юрский.

— Какой? — не понял Максим.

— Вы «Алису в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла читали?

— Да что-то такое…

— «Юрский» — это «юркий» и «мерзкий».

Максим рассмеялся: определение Терехина ему понравилось.

— Алиса со своей внешностью могла бы и получше найти. Покрасивее и побогаче. — И тут Максим был с Олечкой полностью согласен.

— А что, Илья раньше часто изменял? — снова расслабляясь и забывая о подмышках, поинтересовался он.

— Нет, насколько я знаю. А может, делал это потихоньку, чтобы жена не знала. А вы почему не женаты? — Оленька решительно перешла к более интересной для нее теме.

— Не встретил свою единственную, — томно вздохнул Максим, хладнокровно прикидывая, что у него неплохие шансы заманить Олечку в постель сегодня же вечером.

Олечка размышляла о том же.

1955 год

— Леня, ты почему не ешь? Картошка остынет. — Мария Ильинична ласково потрепала по выгоревшей макушке своего великовозрастного сына. — Володя, хоть ты ему скажи.

— Ленька, ешь, — с набитым ртом буркнул Володя. Сам он торопливо загружал в себя политую маслом и посыпанную зеленым лучком картошку и то и дело посматривал на старые ходики.

— Куда это ты собираешься? — Мать заметила спешку и остановилась на полпути к буфету.

Мария Ильинична Мостовая была плотной женщиной средних лет, с тронутыми проседью волосами, собранными на затылке в аккуратный узел.

— Да так, никуда. Хотели с ребятами вечером в волейбол поиграть. Вон погода какая!

Володя кивнул в сторону распахнутого окна, где разливались желто-розовые летние сумерки и отцветающий куст сирени подметал молодыми листьями низкий подоконник и щекотал стоящую на нем герань.

— В волейбол? Без двух минут инженер, на заводской доске почета висишь, а как мальчишка, честное слово. Володя, тебе жениться пора! Вон Паша Ремешков уже женился, Ким Сорокин тоже. Скоро всех хороших невест разберут, один останешься. Леня, скажи хоть ты брату!

Но Леня по-прежнему сидел над полной тарелкой и, подперев щеку рукой, смотрел в одну точку на скатерти. После того, что он увидел сегодня в квартире Павловых, кусок в горло не лез.

Убитая женщина была похожа на кровавый кусок мяса. Тело было искромсано самым жутким образом. Нос, уши, губы, кончики пальцев отрезаны, тонкие полоски кожи порублены, как лапша, и оставлены здесь же, в луже крови. Самым жутким были глаза — широко открытые и полные муки.

— Ленька, ты что, сынок? Случилось чего? Неприятности? — Мать заметила, наконец, странное состояние сына. — Да ты же у меня позеленел совсем. Отравился в столовой, да? Живот болит? Ох уж эти столовые! Говорила тебе: не ешь в них, бери из дома.

— Ленька, старик, ты чего? — Володя оторвался от картошки. Он был на три года старше брата и после гибели отца считал себя главой семьи. — Эй, Лень!

— Да ничего у меня не болит, устал просто. — Он с трудом вернулся к окружающей действительности. — Знаешь, а давай я с тобой пойду. Развеюсь, и аппетит появится. Мам, заверни картошку в одеяло и накрой подушками, я вернусь и съем.

Если он останется дома, мать все равно не отвяжется, а с Володькой можно хоть душу отвести. Ленину работу мама не одобряла, а потому он старался поменьше о ней рассказывать. Володька — другое дело. Мать мечтала, чтобы Леонид по примеру старшего брата пошел на завод, поступил в институт и стал инженером, или учителем, или еще кем-нибудь, но только не милиционером. Не было ей дела до призыва комсомола, зато она очень волновалась, когда Леня поздно возвращался с работы или когда по городу ходили слухи о вооруженных бандитах, грабивших по ночам мирных граждан.

— Вы на пустыре за двадцать третьим домом играть собираетесь? — спросил он у брата, поднимаясь из-за стола.

— Ясное дело. Ты только спортсменки обуй, будешь за Яшку Стрельцова играть, он вчера ногу вывихнул.

Мать еще ворчала, когда оба брата, высокие, широкоплечие, в спортивных трусах, поспешили покинуть комнату.

— Агафья Кузьминична, вы давно и хорошо знаете семью Павловых, можно сказать, стали в их доме своей. — У майора Остапенко всегда шевелились и подрагивали усы, когда он вот так откровенно льстил свидетелям. — Неужели у Анны Григорьевны, такой молодой и красивой женщины, не было увлечений? Все же, согласитесь, Иван Дмитриевич для нее староват.

— Да бог с вами!

Сегодня Агафья Кузьминична была бодра и спокойна. И хотя платье на ней надето было темное по случаю траура, сама она выглядела румяной и свежей, и это несмотря на то, что весь вечер отмывала кровь в гостиной у Павловых. А как не помочь людям? Такое горе.

— Вы, видать, Анну Григорьевну совсем не знали. Она, товарищ майор, не какая-нибудь там вертихвостка, женщина серьезная. И мужа любила, и глупостей себе никаких не позволяла. Отдыхать всегда вместе ездили, в театр или там в ресторан тоже. Уж сколько раз, помню, было в театр соберутся, Анна Григорьевна нарядная сидит и мужа ждет, а Иван Дмитрич с работы звонит, мол, не могу, задерживаюсь, позови подругу. А она — ни-ни. Или билеты кому подарит, или просто бросит, пусть пропадают. А сама дома сидит. Вот как!

Какой видный мужчина этот дознаватель, и похоже, что не женат. Ее бы Галине такого, а то связалась со Степкой, третий год хороводятся, а свадьбой и не пахнет. И то сказать, зачем ему такой хомут на шею вешать? Двое детей — не фунт изюму. А у него всего второй разряд, и другого не предвидится, прямо скажем, не стахановец.

— Агафья Кузьминична, — оторвал ее от житейских дум дознаватель. — А может, старая какая история была, до Ивана Дмитриевича. Знаете, как бывает: затаил человек обиду, а спустя много лет поквитался?

— Старая была. — Она солидно кивнула. — Мне мать ее говорила, что был у Анны Григорьевны по молодости жених, учились они вместе, что ли. Как война началась, он на фронт ушел. Она его, понятно, ждала. А он в начале сорок третьего без вести пропал. Но Анна-то в его гибель не верила, ждала. Аж до сорок седьмого года ждала. Уже потом в сорок седьмом замуж за Иван Дмитриевича вышла — по любви вышла, не по расчету. Его первая-то жена в эвакуации от тифа скончалась или другой какой болезни. А детей у него с той первой и вовсе не было.

— А как жених, который без вести пропал?

Майор почувствовал, что запахло жареным.

— А жених возьми и объявись, месяца не прошло, как они поженились, — хлопнула себя по коленке Агафья Кузьминична. — Вот поди ж ты, не раньше, не позже.

— Что же с ним было?

— Контузия, говорил, тяжелая и ранение. Сперва память и речь отшибло, потом восстанавливался, потом писать не хотел, чтобы инвалидом на ее шее не остаться. А тут нате вам, выздоровел. Заявился прямо к ним домой и при Иване Дмитриевиче говорит, я, мол, тебя прощаю, собирай вещи, пойдем. Но Анна Григорьевна отказалась, сказала, что уже поздно, что мужа любит. Тот, конечно, сперва не поверил, уговаривал, а только Анна Григорьевна ни в какую. А потом всю ночь проревела. Но скандала не было. Все тихо, прилично — ушел и больше не появлялся.

— Вы уверены, что не появлялся? — прищурил глаз майор Остапенко.

— Не, не было. Я бы знала. Ада Карловна бы не пропустила, эта всегда на посту. Старая, одинокая, делать ей нечего, вот и торчит у дверного глазка. А узнала бы — тут же на весь дом бы растрезвонила, уж будь спокоен.

— Ясно. А кто же тогда Павлову зарезал? — просто спросил майор.

— А вот это, милок, твоя печаль. Тебе разбираться, — развела руками Агафья.

— Моя, — согласился майор и со вздохом подписал свидетельнице пропуск. — Вы, гражданка Тетерина, из города пока не уезжайте.

— А куда мне уезжать? Дач у нас нет, на море не ездим, на месте сидим, — поднялась на ноги Агафья Кузьминична. — До свиданьица.

— Что, Леонид? Какие мысли, идеи?

Стоило двери за Тетериной захлопнуться, как майор встал из-за стола и подошел к окну глотнуть воздух.

— Не знаю. Может, у нее на работе неприятности были? — предположил лейтенант Мостовой за неимением лучших идей.

— На работе? У корректора в газете? Запятую забыла поставить? Или «о» на «а» не исправила? Это в прежние времена за это посадить могли, а сейчас… Хотя, конечно, проверить надо, Коромыслов этим уже занимается. Но все это как-то плоско, без полета.

— Вы же сами всегда говорили: самое простое объяснение — самое верное.

— Вот именно что простое. Если бы убил муж, это было бы простое. Но у него железное алиби: его человек двадцать все утро в институте наблюдало. И на проходной у них жестко, комар не прошмыгнет.

— А может, это Тетерина убила! — Леня почувствовал прилив вдохновения.

— Мотив?

— Она регулярно не доносила сдачу. Или украла из комода деньги. А покойная пригрозила ей милицией, и та убила, — на ходу импровизировал Леня.

— Возможно, если бы убийство не было таким зверским. Простой удар ножом, отравление — это да, но не такое изуверство. Хотя Тетерину на заметке держать будем. Еще идеи?

— Больше нет пока.

— Тогда вот тебе задание — разыскать бывшего жениха Павловой. Для этого надо связаться с ее матерью. Когда она приезжает? — Он принялся листать свои заметки. — Ага, вот: Павлов сказал, что поезд приходит завтра в восемь. Слетай к ним завтра вечером, они с Московского вокзала до улицы Восстания минут за пятнадцать пешком дойдут. Хотя Павлов может и машину послать, чемоданы все-таки. Тогда еще быстрее. В общем, к половине девятого ступай.

— А может, прямо на вокзале встретить? — предложил Леонид, готовый выдвигаться хоть сейчас.

— На вокзале лучше не надо. И без того стресс для матери, лучше дома. Так что, лейтенант, еще версии будут?

— Маньяк?

— Маньяк не маньяк, а с головой у нашего убийцы точно не все в порядке. Это же сколько времени, сил и умения понадобилось, чтобы так человека обработать? Слушай, Ленька, а сколько в городе у нас специалистов, кто бы мог так ловко управиться, а?

— Вы о том, кто мог такое сотворить? Например, хирурги, — уловил суть идеи Леонид. — Потом, наверное, мясники.

— Нет, для этих работа слишком тонкая, они ведь все больше топорами машут и разделочными ножами.

— Тогда повара, а еще… — Ленька задумался.

— С натяжкой скорняки и таксидермисты, — постукивая пальцами по столешнице, предположил майор.

— Значит, надо перетрясти всех знакомых Павловых на предмет профессий?

— Именно. Валяй, лейтенант, — одобрил план Остапенко. — А я еще посоображаю.

Леонид шагал по залитым солнцем улицам и думал. Думал, что за человек мог совершить такое преступление. Наверняка он живет в какой-то квартире. Возможно, у него даже есть семья. И работа, и советский паспорт, и когда-то он учился в школе, был даже пионером и пел хорошие песни, сажал деревья, помогал старикам. А на работе у него есть коллеги, которые каждый день трудятся с ним бок о бок и ничего не замечают.

Проработав в уголовном розыске три с половиной года, Леня успел заметить, что мелкие преступления, как правило, совершают люди заблудшие или опустившиеся: пьяницы, тунеядцы, лентяи. Самые же страшные и жестокие преступления — дело рук или закоренелых злодеев, и тогда найти их не так уж сложно, или оборотней, и вот это по-настоящему ужасно.

Оборотень в повседневной жизни ловко маскируется под обычного человека. Иногда даже доброго, передовика производства или, скажем, активиста. На такого никто в жизни не подумает. И когда этого оборотня приходят арестовывать, а это обязательно случается рано или поздно, потому что в советском государстве зло всегда должно быть наказано, так вот, когда за ним приходят, он еще упирается до последнего и отрицает свою вину.

Сейчас Леонид был абсолютно уверен, что они имеют дело с таким вот оборотнем, а потому собирался бдительно присматриваться к любому подозреваемому, даже к Агафье Тетериной. Он не может исключить никого, пока они не найдут того самого злодея, который лишил жизни красивую женщину, хорошую жену и мать. Последнее было важнее всего — Леня вырос без отца и всегда особенно жалел детей.

Автобус он увидел издалека, подхватился и, быстро работая ногами, помчался к остановке. Успел вовремя, чтобы пристроиться в хвост очереди на посадку.

— Записная книжка жены? — поправил очки профессор Павлов. — Конечно, есть, только она дома, а моя… Понимаете, молодой человек, моя записная книжка такого рода, что я не могу вам ее предоставить. — В своем кабинете Иван Дмитриевич чувствовал себя значительно увереннее, чем в квартире в день убийства. — Если желаете, я сам выпишу для вас имена, адреса и телефоны моих личных знакомых и друзей семьи. Но передать вам свои записи, простите, не могу.

— Иван Дмитриевич, неужели вы думаете, что я не смогу получить список сотрудников вашего института? — огорчился Леонид.

— Для этого вам стоит обратиться в отдел кадров и решить вопрос с ними. Но я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из моих коллег… — Он не договорил, считая предположение абсурдным.

Но Леонид так не считал.

— Хорошо, я завтра же передам вам список моих знакомых, а адресная книжка жены лежит в прихожей под зеркалом. Обратитесь к Агафье Кузьминичне, у нее есть ключи. Сейчас я напишу ей записку с просьбой открыть вам дверь. Вы знаете номер ее квартиры? Думаю, в это время она должна быть дома.

Иван Дмитриевич взял перо из письменного прибора с бронзовой отделкой, обмакнул перо в чернильницу и стремительно и уверенно начертал короткую записку. Промокнул листок массивным бюваром и протянул его Леониду.

— Вот, передайте ей. А мне, простите, нужно работать, у меня сегодня еще ученый совет. Всего хорошего.

Эх, жаль, у Павлова стопроцентное алиби, а какая бы версия могла получиться: муж убивает изменницу-жену, выпытывая у нее перед смертью имена любовников. И руки у него совсем не слабые, и полнота его и седина никакая не гарантия от приступов ревности.

Это Леня отлично понимал — видел в прошлом году, как слесарь из жилконторы едва жену не зарезал, к молоденькому студенту приревновал. А студент его жене, толстой неряшливой бабе, не то что в сыновья — во внуки годится. Стали слесаря спрашивать, как ему такая дикая мысль в голову пришла, так он только мычал неразборчиво, она, мол, баба видная и с формами. Насчет видной — это точно, такую тумбу за три версты заметишь. Ну и сел, конечно, дурак.

Так что седовласый степенный Иван Дмитриевич тоже вполне мог превратиться в ревнивого мавра, такого Леня недавно в кино видел. Вот было бы дело!

Но нет, он не мавр — алиби железное.

— Ой! — испуганно отскочила от двери светловолосая девушка в легком летящем платье. — Вы проходите, я подъездом ошиблась. — Она покраснела и попятилась от двери.

— Да вы не бойтесь, я не бандит, — с улыбкой остановил ее Леня и достал удостоверение. — Я из уголовного розыска.

— А я и не боюсь, — решительно вскинула голову девушка и вошла в распахнутую дверь. — А вы действительно из уголовного розыска?

— Я же удостоверение показал, — обиделся он.

— А почему вы без формы?

— Я же не постовой милиционер, а сотрудник УРа, нам можно в гражданском. А вы из какой квартиры? — Он решил перехватить инициативу, но это оказалось не так просто.

— А вы смерть Анны Григорьевны расследуете? — продолжила она допрос.

Ответить Леня не успел — подъехал скрипучий лифт. Леня лифты не любил, но из-за девицы решил потерпеть.

— Вам какой этаж?

— Последний.

— Так из какой вы квартиры?

— Из двадцать первой.

— А фамилия?

— Вы что, меня допрашивать собираетесь? — Она в первый раз улыбнулась, и ее строгое лицо тотчас стало милым и привлекательным. Надо же, до чего некоторым идет улыбаться.

— Собираюсь, — улыбнулся он в ответ. — Вы знали Анну Григорьевну?

— Так, не очень близко. Здоровались, когда в лифте встречались. Но мне она нравилась, у нее было очень красивое лицо. И, знаете, очень странно: Анна Григорьевна одевалась скромно, но всегда к лицу и от этого казалась очень нарядной. А вот тетя Люся из тринадцатой и накрашена всегда, и платья у нее все модные, а красавицей она не выглядит, даже наоборот.

— Действительно странно. А вы в день убийства посторонних в подъезде не встречали?

— Это в четверг? Нет. У меня сейчас практика на производстве, так что я с самого утра ухожу. А в тот день после работы мы с ребятами из конструкторского бюро ездили на Петропавловку купаться — такая жара в городе! Я домой вернулась только в восемь.

— Скажите, а вообще в последнее время вы не замечали посторонних людей у их квартиры? Или, может, Анну Григорьевну провожал кто-то?

Все эти вопросы он задавал скорее из желания задержать девушку подольше, чем в надежде узнать что-то стоящее. Они уже вышли из лифта и стояли рядом с ее дверью.

— Нет, не помню.

— Так как все-таки ваша фамилия? — исключительно служебным тоном поинтересовался Леонид.

— Михеева Антонина, — ответила она на этот раз без всяких увиливаний.

— Значит, так, Тоня. — Леонид едва удержался, чтобы не назвать ее Тонечкой. — На случай, если что-то вспомните, вот вам мой служебный номер. Сразу же звоните. — Он достал из кармана почти полностью исписанный блокнот и огрызок карандаша и торопливо написал номер. — Старший лейтенант Мостовой. Не забудьте!

А сам поспешил вниз по лестнице, потому что на третьем этаже как раз остановился лифт и ворчливый голос Агафьи Кузьминичны вопрошал пустую площадку, куда запропастился этот милиционер, которому так срочно понадобилась записная книжка покойной.

Как и обещал Иван Дмитриевич, Леонид застал Агафью Кузьминичну дома. Проживала гражданка Тетерина в небольшой комнате, окна которой выходили в тот же двор-колодец, что и кухня Павловых. Эх, была бы она дома в момент убийства, может, и заметила бы кого. Все это Леня успел подумать, пока Агафья читала записку.

— Что ж, надо так надо. Вы ступайте пока вперед, а я огонь под кастрюлей выключу и переоденусь. Я хожу быстро, минут через пять буду.

В квартире она указала на круглый столик, накрытый вязаной кружевной салфеткой. На столике у телефона лежала записная книжка.

— Спасибо. А дочка ее с бабушкой сегодня, значит, приезжает? — выходя, уточнил Леонид.

— Сегодня. Сам-то попросил меня ужин какой-нибудь для них сготовить. А то с дороги, уставшие, да еще такое горе. Бедная девочка, как она теперь без матери? Ладно бы в войну, а то так. Вы уж найдите этого душегубца, товарищ лейтенант.

— А с чего вы взяли, что это обязательно должен быть мужчина? — пристально глядя на нее, спросил Леонид.

— А кто тогда? Неужто женщина такое учинила? — вытаращилась на него Агафья.

— А вы кем до пенсии работали? — наудачу решил поинтересоваться Леонид, пока они ждали лифт.

— По молодости сестрой милосердия, еще в гражданскую. Совсем девчонка была, а такого насмотрелась — что ты! Потом на медсестру выучилась. Так всю жизнь по госпиталям и по больницам, и войну в Ленинграде с дочкой пережили. Она со мной при больнице жила, всю блокаду помогала за ранеными ходить. Я уж думала: война закончится — в докторши пойдет. А она нет, замуж выскочила, учиться уже не стала. Формовщицей на заводе работает, вот так. До свидания, милый. — Агафья свернула в арку.

— Всеволод Георгиевич! — влетел в кабинет Леня Мостовой. — Угадайте, кто из знакомых покойной Павловой имел дело с медициной?

— Судя по твоему небесному сиянию, это или муж, или домработница Тетерина, — без всякого восторга оторвал голову от бумаг майор.

— Вот, а я-то думал. — Леонид потускнел на глазах. — А вы откуда узнали?

— Оттуда же, откуда и ты, я полагаю, — от самой Тетериной.

— Вы что, ее еще раз вызывали?

— Нет, больше не вызывал.

— Тогда откуда? — нахмурил белесые брови лейтенант Мостовой.

— Леня, она во время допроса сообщила, что работала в больнице имени Куйбышева операционной медсестрой. Ты чем слушал, ухом или брюхом?

— Точно. — Ленька чувствовал себя полным идиотом.

— Еще что-нибудь интересное нарыл? — усмехнулся майор в пушистые усы.

— Да, вот книжка записная Павловой, — потряс он тоненькой книжечкой в синей обложке. — Собираюсь выяснить, кто здесь кто.

— А ты не пробовал сперва у мужа выяснить, кто есть кто, чтобы время сэкономить?

Леня второй раз за последние пять минут почувствовал себя полным и законченным идиотом. Почти безнадежным.

— Ладно, не огорчайся. Еще не факт, что он стал бы тратить на тебя свое драгоценное время. Мне и так уже сегодня звонили с Литейного, требовали, чтобы мы не отвлекали профессора Павлова и не срывали выполнение важного государственного заказа. Думаю, о вдовце на время стоит забыть. Подождем возвращения мамаши покойной. Ты, кстати, не забыл, что у тебя сегодня с ней встреча? Вот только я думаю, не перенести ли нам встречу на завтра, когда профессора дома не будет? Очень, знаешь, не хочется еще один звонок услышать.

— Всеволод Георгиевич! — заглянул в дверь возбужденный Алеша Коромыслов. — Я только что от дежурного — у метро «Нарвская» еще один труп, говорят, тоже весь покромсанный. Поехали?

Майор с Леонидом молча поднялись и стремительно покинули кабинет.

1955 год

На улице Гладкова у распахнутой двери подъезда стояла машина «Скорой помощи». Здесь же суматошно носились дети, вытягивали шеи старухи, балагурили подвыпившие личности в застиранных майках, охали хозяйки в ситцевых халатах, подвязанных фартуками. Воздух потрескивал от напряжения.

— Макарыч, чего стряслось-то?

— А пес его знает! Петька малой из пятой квартиры бегал на улицу в автомат — в милицию звонить, а Ираида из третьей голосила так, что во второй Валет чуть от лая не охрип. А еще Михал Семеныч с участковым в подъезде шушукались. А теперича они все в третьей у Ираиды сидят и не выходят. А вона, гляди, и милиция прикатила.

— Делов!

— Никак Васька из шестой Зинку свою порешил. Вечно он как напьется, бабу свою лупит и убить грозится.

— Не, Зинку я тоже видал. А Васька сегодня на смене. Так что это, видно, у Маруськи из второй хахали подрались.

— Рано еще хахалям.

— Граждане, что за собрание? Расходитесь, не мешайте работе органов. — В дверях появился застегнутый на все пуговицы Тарас Романович, здешний участковый. — Сержант Кондратюк. Прибыл на место первым, никого в квартиру не допускал, все свидетели собраны в третьей квартире, их дружинник караулит, — докладывал он, семеня за серьезным усатым мужиком в коричневом костюме.

— Видать, начальник, — пробасил мужичок в кепке с цигаркой во рту.

— Ишь сколько за ним народу марширует. Что-то сурьезное, — поддакнул приятель, похожий на первого как две капли воды.

Майор Остапенко, Леонид и Алексей Коромыслов шагали сквозь толпу зевак. За ними следовала криминалист Тамара Евгеньевна и ее новый стажер Володя Лычкин.

В комнате, залитой косыми лучами закатного солнца, было по-особому уютно — то ли от кружевных занавесок на окнах, то ли от вязаной скатерти на столе, а может, от слоников на диванной полочке. Среди этих занавесок и слоников сразу хотелось остаться. Так думалось до тех пор, пока глаза не упирались в лежавшее на полу тело, немыслимо, неправдоподобно изуродованное. И особенно страшно было смотреть на него здесь, в этой веселой комнатке, напоенной запахами цветущей сирени, горячей земли и еще чего-то летнего, совсем не вязавшегося со смертью.

Алеша Коромыслов, который не был в квартире Павловых в день убийства, резко побледнел и попятился в коридор. Майору с Леонидом показное спокойствие тоже давалось нелегко.

— Варенцова Зинаида Платоновна, 1916 года рождения, работала на «Красном треугольнике», проживала одна — ни детей, ни мужа, — отрапортовал участковый, сочувственно глядя на убитую. — Хорошая была женщина, спокойная. Слова худого о ней не слышал.

— Кто и когда обнаружил тело?

Майор Остапенко вышел в прихожую, освободив Тамаре Евгеньевне с Володей место происшествия.

— Соседка нашла, Кулешова. Их в квартире всего две семьи проживает. Одну комнату убитая Варенцова занимала, а две другие Кулешова с семьей: муж, он сегодня на смене, в депо работает, и двое детей. Старший Петька сейчас в третьей квартире вместе с прочими жильцами, это он бегал в автомат вам звонить. А девчонка Танюшка совсем еще мала, она на улице бегает.

— Когда обнаружили тело?

— Кулешова с работы вернулась, пошла на кухню обед для своих разогревать, стали за стол садиться — а хлеба нема. Можно было мальца в магазин отправить, но решила у соседки перехватить, а уж после откупить. Она в комнату постучала — дверь сразу приоткрылась, а посреди комнаты тело, значит. Вера-то Петровна человек бывалый — рот на замок, чтобы детей не напугать, Танюшку на улицу, Петьку милицию вызывать, Ираиду из третьей за мной послала, а сама возле двери села караулить.

— Почему это она человек бывалый? — уточнил, словно между прочим, Остапенко.

— Так она ж из наших, заставских, в войну окопы рыла, зажигалки на крыше тушила, дрова заготавливала. Да мы тут, почитай, всю блокаду бок о бок, сколько народу схоронили, а гляди ж ты, выжили. — Голос участкового предательски дрогнул. — Я за нее, как за самого себя.

— Ясно. Дальше, — кивнул майор.

— А что дальше? Собрал всех в третьей квартире у Ираиды и стали вас ждать. Петька еще на всякий случай неотложку вызвал. Вы сами видели, они сейчас в машине сидят. Хоть врачи, а тоже побелели, когда увидали. Страсть такая! — смущенно пробасил Тарас Романович и добавил: — Я их допустил к телу, думал, а вдруг еще… Живая, в общем.

— Так, Мостовой, ступай на улицу. Опроси зевак во дворе — что видели с четырех до семи. Может, люди какие посторонние ошивались. Дома маленькие, застройка плотная, чужого могли заметить. Коромыслова с собой прихвати — пусть продышится, а я в третью квартиру свидетелей опрашивать. — Майор вышел на лестницу. — Идемте, Корнелюк.

— А что рассказывать? — Кулешова, усталая женщина лет под сорок, с густой сединой в волосах, повязанных косынкой, сложила на коленях руки. — Пришла с работы — у Зинаиды было тихо. Так она частенько со смены придет и спать. Не поест, ничего. Сперва отлежится, а уже потом на кухню выходит. Да мне и лучше, не толкаемся. Я-то как приду — сразу к плите. На стол накрыла, стали садиться — хлеба одна корка. Петька, пока по двору носился, весь хлеб с голодухи и стрескал. Пришлось к Зинаиде на поклон идти. Жалко было Петьку до обеда в магазин посылать, он уже и так возле стола крутился. Постучала — а дверь сразу и приоткрылась. Я заглянула, думаю: спит, не спит? А она на полу вся в крови лежит. Я рот себе ладошкой зажала, чтобы, значит, не заголосить. Уж, казалось бы, чего только в войну не перевидали, и после бомбежки, и под завалами… Да что говорить. Но чтобы вот так, среди бела дня…

Словом, я Петьку в автомат в милицию звонить, а сама кастрюлю прихватила — и к Ираиде. Она одна живет, а детям, убийство не убийство, есть надо. Танюшку за стол посадила, Ираиду наверх квартиру караулить. Внутрь не пустила. Сказала, убили, мол, и все. А сама к участковому. Потом мальца накормила, а уж тут и вы приехали.

— Значит, кроме вас, никто в комнату к Варенцовой не заходил?

— При мне нет.

— Хорошо, можете пока быть свободны. Да, вот еще: когда домой возвращались, посторонних в подъезде не видели?

— Не видела. Да я по сторонам не глядела, у меня сетка была тяжелая, да молоко, да масло подсолнечное. Не до того было. Детей покричала во дворе, чтобы домой обедать шли, и больше никого не видела.

— А ребята ваши, значит, во дворе гуляли? Не боитесь одних отпускать?

— А куда деваться? Мы с отцом на работе целыми днями, бабушек у нас нет. В школе каникулы. Да и чего бояться? У нас здесь тихо, — вздохнула Вера Петровна.

— А сколько Пете?

— Да десятый год пошел. Он, если надо, и в магазин сбегает, и за сестрой приглядит. Хороший мальчик, ответственный. И учится хорошо.

— А можно мне с ним поговорить? Вы не волнуйтесь, я только несколько вопросов задам.

— Пожалуйста. Петя, Петь? — Она выглянула из кухни, где они беседовали, в коридор. — Поди сюда, здесь с тобой поговорить хотят. Простите, я ваше имя-отчество не расслышала.

— Всеволод Георгиевич.

— Вот, Петя, Всеволод Георгиевич с тобой поговорить хочет.

На кухне нарисовался худой загорелый пацан в тоненькой майке и черных спортивных трусах.

— Присаживайся, Петр. Как каникулы проходят? Чем с ребятами занимаетесь?

— Да ничем. Иногда с пацанами на Екатерингофку рыбачить ходим, а то просто в футбол гоняем. А на прошлой неделе играли с ребятами с Севастопольской. Пять — четыре их сделали!

— Молодцы! А сегодня чем занимались?

— А сегодня у Тольки Малышева отец вчера велик подарил, так мы целый день катались по очереди.

Петька совершенно не испугался грозного усатого следователя, чем собирался обязательно похвастать перед ребятами.

— Во дворе катались?

— Ага.

— И много ребят было?

— Толик, Валька, я, Сережка из одиннадцатого, и Жека еще приходил.

— Сможешь всех сейчас собрать?

— Да нечего делать! Кто же сейчас домой пойдет?

— Тогда пошли побеседуем с твоей командой.

Майор положил руку Петьке на плечо, и тот сразу распрямился и посерьезнел.

— Ребята, айда сюда, дело есть!

Оробевшие мальчишки подтянулись поближе, не очень еще понимая, зачем их зовут — ругать или хвалить.

— Здравствуйте, ребята.

Майор поздоровался за руку с каждым.

— Здрасьте, — раздался в ответ нестройный хор голосов.

— Я знаю, что вы сегодня катались на велосипеде.

— Ага.

— Катались.

— На Толькином.

— Во машина!

— А что?

— Вот я и хотел спросить… А часов у вас, конечно, нет? — с сомнением осмотрел он компанию.

— Не.

— Нету.

— Нет.

— Тогда вопрос такой. Не видели ли вы ближе к вечеру во дворе посторонних?

Мальчишки задумались. Морщили лбы, хмурили брови, переглядывались, почесывали макушки, оглядывались на знакомые пыльные кусты, на арку ворот, на столы и лавочки у подъездов, на высокие серебристые тополя.

— Я вроде видел, — сказал, наконец, несмело самый щуплый и маленький из всех.

— Тебя как зовут?

— Толик Малышев.

— Значит, это твой велосипед?

— Точно. — Толик гордо выпятил тощую грудь.

— И что же ты видел?

— Да вроде как дядька чужой шел, — не очень уверенно ответил Толик.

— А когда это было?

— А когда Жеку мать домой позвала.

— Давно?

— Как раз его очередь кататься подошла, — встрял в разговор Петька. — А тут мать из окна высунулась и домой позвала. Он идти не хотел, а здесь этот мужик.

— Значит, ты его тоже видел?

— Ага.

— А почему же сразу не сказал?

— Забыл.

— А кто еще его видел, ребята?

Мужика, как выяснилось, видели почти все, но никто его не рассмотрел. Не сошлись даже на том, молодой он был или старый и лысый или кудрявый. Хорошо хоть, один из мальчишек вспомнил, что в кепке.

— А куда он шел — видели?

— Не-а.

Вот и работай с такими свидетелями. Ладно, сейчас Коромыслов с Мостовым опросят старшее поколение, вдруг что-то прояснится.

— Что, Тамара Евгеньевна, скажете плохого?

— Почему сразу плохое? — Криминалист Тамара Евгеньевна шуток не любила. — Почерк в обоих случаях совпадает. Убийца правша, действует умело, последовательно придерживается определенной схемы. Обеим жертвам был нанесен удар в сонную артерию. Когда жертва теряла сознание, убийца затыкал ей рот и связывал руки. Пользовался обычной бечевкой, которую приносил с собой, купить ее можно в любом хозяйственном магазине — я проверяла. Узел сложный. Рты жертвам убийца затыкал подручными средствами: в первом случае, как вы помните, была столовая льняная салфетка, во втором — кусок фартука, обрывок его остался висеть на стуле в комнате. Далее. Обе жертвы впустили убийцу в квартиру самостоятельно, очевидно, были знакомы или не опасались.

— Да, знать бы наверняка, — угрюмо хмыкнул майор.

— А заодно фамилию убийцы с адресом проживания, — в тон ему ответила Тамара Евгеньевна.

— Да хотя бы имя, адрес бы мы сами выяснили, — криво усмехнулся он. — Что, орлы, какие мысли? — повернулся он к сидящим здесь же Коромыслову с Леонидом.

— Так а какие мысли? Связь нужно искать между убитыми, — пожал плечами кудрявый Леша Коромыслов. — Только не видно между ними никакой связи. Павлова — дамочка интеллигентная, с высшим образованием, муж у нее профессор, отдельная квартира в центре города, домработница. А Варенцова? Во-первых, старше, во-вторых, в Ленинград приехала незадолго до войны, образование — восемь классов деревенской школы, проживала одна в коммунальной квартире.

— Вот и раскопай, что между ними общего. Потому как оно должно быть, и точка! А то по городу уже слухи поползли, что кровавый мясник баб в мелкую лапшу строгает. Нам только паники среди населения не хватало. Меня и так уже парторг сегодня вызывал, на большевистскую совесть давил и потерей партбилета стращал. Так что готовьтесь, вы следующие.

Оба как по команде схватились за лацканы с комсомольскими значками.

— То-то. А теперь дуйте и работайте. Ты, Леонид, к теще Павлова пока не суйся, я сам. Ну, джигиты, по коням.

1857 год

Цыси с ласковой улыбкой протянула к младенцу руки. Мальчик был так хорош: круглолицый, румяный, улыбчивый, он лежал в резной колыбели, и шесть наложниц с императрицей Цыань склонились над ним, восхищаясь царственным ребенком. Цзайчунь был самым избалованным наследником во всем мире. Почти каждый день ему присылали подарки: золотые и серебряные безделицы, фигурки из нефрита, вышитые наряды, тончайшее белье, стихи и музыкальные посвящения.

Императрица Цыань, считавшаяся его официальной матерью, не чаяла души в малолетнем наследнике престола. Цыси по ее милостивому соизволению могла проводить с сыном столько времени, сколько пожелает. С рождением наследника обе окончательно забыли былые распри и существовали в полнейшей гармонии.

Цыси взяла сына на руки и поворковала над ним, после чего с поклоном передала младенца императрице. После рождения наследника она получила высокий статус драгоценной наложницы императора. Единственной драгоценной наложницы императора, второй быть не могло. Выше нее оставалась только сама императрица.

Мечта Цыси сбылась: она добилась положения, богатства, влияния. Возможно, со временем она станет императрицей или даже вдовствующей императрицей. Император совсем плох, частично парализован, в свои двадцать семь он выглядит жалкой развалиной.

Да, Цыси достигла многого. Единственное, чего ей не удалось достичь, — это покоя.

Лицо ее омрачилось. Доверенный евнух императора, а теперь ее тайный шпион Ли Ляньин сообщил вчера кое-что важное. В отличие от Ань Дэхая, Ли Ляньин был невероятно амбициозным, властолюбивым, безудержно жадным, изобретательным и до самозабвения обожал интриги. А еще он был умен, смел, по-своему красив и влюблен в Цыси. Он невероятно страдал из-за своей мужской неполноценности. По дворцу о нем ходили отвратительные слухи, будто бы, все еще испытывая влечение к женщинам, он набрасывался на служанок, царапал их, бил, облизывал и делал еще бог знает что, о чем и сказать невозможно.

Цыси эти сплетни старалась пропускать мимо ушей. Ли Ляньин предан ей и невероятно полезен, без него она во дворце как без рук. Не было поручения, которое он не мог или не захотел бы выполнить. Прослужив при дворе многие годы, он знал всех и каждого и оставался доверенным слугой императора. Одним словом, он незаменим.

Так вот, этот самый Ли Ляньин донес на днях, что император издал тайный указ, в котором предупреждал, что в случае его смерти она, Цыси, попытается вмешаться в государственные дела, и поэтому, дабы спасти империю, Сяньфэн приговаривает Цыси к самоубийству после своей кончины. Об этом указе он сообщил лишь нескольким приближенным князьям: Дуаньхуа, своему племяннику Цзай Юаню и военачальнику Су Шунь.

Да, тому самому гнусному лицемеру Су Шунь, что присылал ей подарки на рождение сына и в честь ее возведения в сан драгоценной наложницы. И жена его, такая же лицемерка, хлопотала вокруг Цыси во время беременности. Улыбаются в глаза, а только отвернешься — готовы кинжал в спину вонзить.

Цыси так расстроили эти воспоминания, что ей с трудом удавалось удерживать на лице безмятежную улыбку. Только бы императрица не попросила ее спеть. Этой пытки ей уже не вынести. К счастью, Цзайчунь состроил какую-то особенно уморительную мину, а потом рассмеялся, и все находившиеся в комнате женщины тут же подхватили его смех.

Голоса звучали как перезвон серебряных колокольчиков, фарфоровые лица были безупречны, улыбки нежны и приветливы, нарядные платья и прически, украшенные цветами, изысканны, а сердца черны и полны зависти. Цыси видела каждую насквозь. Только такая наивная особа, как Цыань, могла принимать их восторги и аханье за чистую монету.

Но каков Сяньфэн? Жалкое, слабовольное порождение цинской династии, немощное духом и телом, озабоченное лишь отправлением своих плотских потребностей. Позор Поднебесной. Крестьяне захватили половину империи, а он и пальцем не пошевелил.

Предатель, слабовольный неблагодарный мерзавец! Прикрывается ее юбкой и ее же хочет обречь на смерть. Стоило Цыси подумать о нем, как настроение ее окончательно испортилось, и она, сославшись на головную боль, поспешила покинуть покои императрицы.

Сказать по правде, эти ежедневные визиты и игры с сыном порядком утомляют ее. Цыси не испытывала к розовощекому крепышу никаких чувств. Его появление на свет вызвало у нее лишь тихое самодовольство. Никому еще не удавалось так ловко провернуть настолько сложное дело.

Конечно, ей помог Ли Ляньин. С тех пор как больше года назад старый увалень Ань Дэхай ушел на покой, любимый императорский евнух сделался ее доверенным лицом. Она осыпала его золотом, поверяла тайны, он помогал ей осуществлять самые смелые замыслы. Без него рождение наследника не удалось бы обставить так гладко.

Цыси никак не могла забеременеть от болезненного Сяньфэна. А время шло, и во дворце снова начались пересуды о том, что она, возможно, так же бесплодна, как и императрица Цыань. К счастью, император привязался к одной служанке из хань, маленькой и тихой, и не менее пяти раз осчастливил ее. Ли Ляньин тотчас же доложил о вопиющем безобразии. Цыси, разумеется, велела приволочь распутную китаянку к ней во дворец, желательно за волосы. Она планировала расправиться с негодной по своему обыкновению — избив палками или заставив мерзавку босой бегать по залу, пока не упадет замертво. Беготня была особенно изощренной пыткой: ступни у всех природных китаянок были изуродованы пеленанием, и те шагу ступить не могли без специальной обуви.

По счастью, Ли Ляньин остановил ее. Нашептал, что спешить не стоит. А вдруг после стольких соитий девушка забеременеет? Она молода, здорова и вполне может понести от императора. Цыси мгновенно остыла — опустилась в кресло, взяла свой медальон и надолго задумалась.

— Приведи ее, — велела она, когда все было решено. — Ты прав: мне нужен ребенок. Но если она не оправдает наших надежд, тебе придется сильно потрудиться, чтобы раздобыть мне другого младенца.

Евнух склонился еще ниже и поспешил за служанкой.

Цыси была непревзойденной актрисой. Все, включая императора, императрицу и даже придворного лекаря, который определял состояние своих пациенток исключительно по частоте пульса, весь двор, включая ненавистных князей, уверовали в ее беременность. Чуин — так звали служанку, понесшую от императора, — скрывали в задних покоях, кормили, поили, изредка позволяли подышать свежим воздухом, но только по ночам. Никто за девять месяцев ни разу не усомнился в беременности Цыси.

Даже когда император, согласно обычаю, на седьмом месяце беременности пригласил в компаньонки Цыси не единожды рожавших дам, дабы она набралась у них мудрости, и вызвал погостить в Запретном городе ее собственную мать, никто не заподозрил Цыси во лжи. Она привязывала фальшивый живот, меняла походку, манеру речи, завела небольшие капризы и так достоверно вела себя, что даже многодетные матроны не распознали ее игру.

Когда же начались роды, они с Ли Ляньином приняли их, а затем Цыси собственноручно убила несчастную Чуин и, измазавшись кровью убитой, изобразила только что родившую мать. Никто при дворе не заподозрил худого. Лекарь, помогавший при родах, был запуган так, что никогда бы не посмел раскрыть рта. Труп бедной девушки ночью был выброшен в старый глубокий колодец, уже ставший могилой для многих жертв драгоценной наложницы.

Итак, 27 апреля 1856 года Цыси родила императору наследника. Запретный город ликовал. Все восхваляли императора, императрицу, наследника и даже наложницу, произведшую на свет продолжателя династии. Цыси выдохнула свободно. Теперь положение ее было стабильно.

Императрица называла ее младшей сестрой, император даровал ей высший чин, полагающийся наложнице, музыканты ее восхваляли, евнухи искали расположения, придворные дамы — дружбы. Казалось бы, можно перевести дух, и Цыси действительно отдыхала душой первые месяцы. И совершенно напрасно.

Пока в Запретном городе праздновали рождение наследника, за его пределами бушевала гражданская война. Восстание, поднятое нищими крестьянами южных провинций, превратилось в общекитайское движение против маньчжурского господства и главным образом против правящей династии Цин. Казна опустела, правительственные войска терпели одно поражение за другим, население в панике бежало на север, а те, кто оставался, присоединялись к восставшим.

Бунтовщики уже захватили древнюю столицу Китая Нанкин и теперь двигались к Пекину. Необходимо было срочно принимать меры, но император Сяньфэн был слишком безволен, чтобы что-то предпринять, а Цыси как раз слишком деятельна, чтобы сидеть сложа руки. В конце концов, ее отец всегда советовался с ней и находил ее рассуждения толковыми и полезными.

И Цыси предприняла новую попытку спасти супруга и империю. Правда, на этот раз она действовала более тонко. Император позволил ей тайно, за ширмами присутствовать на государственных советах. Он привык обращаться к ней за помощью и с удовольствием прислушивался к ее суждениям.

Увы, теперь участие драгоценной наложницы вызывало недовольство в его ближайшем окружении. Князья и военачальники роптали и напрямую жаловались на Цыси императору. Тот, однако же, одурманенный опиумом, обессиленный недугами и от природы равнодушный к делам государства, лишь отмахивался и продолжал прислушиваться к советам наложницы.

Цыси не волновалась. Во дворце даже цикада не могла щелкнуть так, чтобы об этом не стало известно евнухам, и прежде всего Ли Ляньину. Уж он-то сумеет принять нужные меры и уберечь ее от беды, даже если придворные станут плести интриги.

Оказалось, что она ошиблась. Князья все же добрались до его величества и успели склонить его на свою сторону — заставили подписать этот чудовищный указ.

Цыси покинула дворец Земного спокойствия и прошла в свой любимый павильон на пруду с цветущими лотосами. Велев свите оставаться на берегу, она перешла по изогнутому мостику, выбрала место в тенистом углу и предалась раздумьям. Тихо шевелились на ветру тонкие ветви ивы, теплый ветер доносил запахи цветущего сада, мелькали над водой стремительные серебристые стрекозы, золотыми искорками уходили на глубину рыбы. Но пышная красота и свежесть поздней весны не трогали сердце бывшей наложницы Ланьхуа. Она сидела, погруженная в свои мысли, и привычными движениями поглаживала медальон.

Выживать, снова выживать. Чтобы сохранить свое положение, ей нужны союзники. Но не кто угодно — ее союзники должны быть под стать врагам, из князей и военачальников, влиятельных и высокородных. Они должны составить ее партию при дворе. Император слаб, здоровье его подорвано. Никто не говорит об этом вслух, но дни его величества сочтены. Цыси лучше, чем кому-либо, известно, насколько он плох. Он протянет еще года два, от силы три, а кто затем станет правителем Поднебесной?

Цзайчунь слишком мал. Его сестра не может взойти на престол: в династии Цин женщины не вправе наследовать власть.

Солнце уже клонилось к западу, а драгоценная наложница все сидела в тени ив, недвижная, как изваяние, углубленная в себя, и ни одна из прислужниц не посмела нарушить ее уединение.

Неизвестно, как долго она просидела бы так, если бы не явился посланник императора. Пришлось спрятать тревогу. Она выпорхнула из павильона беззаботной птичкой; туфельки тихонько постукивали по мостовой Запретного города, когда любимая наложница императора спешила на зов своего повелителия. Нежное бело-розовое личико светилось радостью, выразительные глаза, предмет зависти многих обитательниц гарема, ярко сияли, улыбка была по-детски нежна и наивна. Прекраснейший из цветов императорского сада — так сказал о ней придворный поэт и был прав.

Император Сяньфэн возлежал на ложе в тени своего любимого павильона и скучал. Его мучили боли, и сейчас он ждал свою прекрасную фею, чтобы она приготовила ему шарик спасительного зелья. Никто не умел делать это так ловко, как Цыси. Она убаюкает его, примет на себя часть его забот.

И почему эти назойливые князья невзлюбили бедняжку? Цыси так умна, очаровательна, трудолюбива, она с радостью разбирает за него бумаги, помогает готовить указы. Она всего лишь помощник, облегчающий его тяжкую ношу, все решения Сын неба принимает сам.

Но князья наседали, и ему пришлось согласиться. В случае его смерти Цыси последует за ним, дабы и в загробном мире услаждать его слух пением и занимать ум поэзией и беседой. Сяньфэн вздохнул, собираясь выразить монаршее нетерпение, но послышались легкие шаги, и он улыбнулся. Сейчас ему станет легче, мир окрасится волшебными красками, и они с Орхидеей уплывут в страну грез.

Цыси сидела в театральной ложе за шелковой ширмой, расшитой драконами, и сквозь щелочку разглядывала явившихся на представление мужчин. По правую руку от императора помещался тучный Цзай Юань, он что-то нашептывал повелителю, и тот милостиво улыбался. Ох, как бы ей хотелось задушить этого самодовольного истукана! Его мозгов только и хватает на бабские интриги. Лучше бы возглавил войско и разбил тайпинов, они, кажется, уже собственное государство провозгласили, это при живом-то Сыне неба! Неслыханная дерзость! А первый вельможа слушает оперу, обжирается, кутается в нежнейшие шелка и в ус не дует.

Цыси остановила взгляд на молодом князе Чуне, младшем брате императора. Ему девятнадцать, он хорош собой, добродетелен, честен и пока не участвует в дворцовых интригах. Цыси сверкнула глазами из-за ширмы.

— Ли Ляньин, как думаешь, не пора ли нашему князю Чуне жениться?

Старая лиса все понял правильно.

— На ком, по вашему мнению, ему следует жениться, госпожа? Вы знаете достойную девушку?

— Моей младшей сестре Дафэн уже исполнилось восемнадцать, пора ей подыскать мужа. — Цыси улыбнулась своему конфиденту. — Что думаешь?

— Прекрасный выбор, который, я полагаю, одобрят и князь, и сам император, — почтительно склонился Ли Ляньин.

— Я тоже так думаю.

2016 год

— Как твои дела, детка?

Бабушка сидела за любимым ломберным столиком и, как всегда, раскладывала пасьянс. Алиса подтащила кресло с высокой резной спинкой и устроилась напротив. Высокие окна эркера закрывали тонкие занавески. В комнате было прохладно от работающего кондиционера.

— Никак. — Алиса разглядывала тени на потолке.

— Ты так и не простила Илью? — осторожно спросила Валерия Константиновна.

— Нет. И не собираюсь. — В ее голосе была горечь. — Не могу. Ты понимаешь, каждый раз, как только вижу его, воспоминаю его сидящим на той девице, и эта сцена никак не идет из головы. Если бы я просто знала, что он мне изменил, но не видела всего сама, может быть, и простила бы, а так не могу. Бабушка, я его так любила!

Алиса не удержалась и всхлипнула.

Бабушка была единственным человеком, с кем она могла вот так начистоту говорить о том, что чувствует.

— Это было так мерзко, так унизительно! И ведь всего несколько часов назад он так же занимался любовью со мной и говорил, что любит и обожает. И сейчас говорит! А я его видеть не могу. Мне все время хочется сделать ему больно. По-настоящему больно, чтобы он понял! Знаешь, я даже думаю привести кого-нибудь к нам и изменить ему — чтобы он все слышал, все видел, но не знал, что это месть, а подумал бы, что я на самом деле влюбилась. У меня на примете целых два кандидата.

Эти нешуточные страсти очень не шли ее по-детски хрупкому образу. Но бабушка всегда относилась к ней всерьез.

— Я понимаю твою боль, Алиса, но она пройдет. А вот если ты пойдешь против себя и переспишь с человеком, который тебе безразличен, отвращение к себе останется с тобой навсегда. Ты слишком глубокая натура, чтобы подобное прошло для тебя бесследно. Многие женщины способны на легкий флирт, но не ты. Илья был твоим первым и единственным мужчиной. Знаю, в душе ты всегда считала, что тебе просто не везет с парнями, поэтому у тебя мало поклонников. Но это не так. Ты даже не замечала, как сама устанавливаешь дистанцию, не позволяя молодым людям приблизиться к себе. Правду сказать, не знаю, почему ты выбрала Илью, вероятно, он просто твой мужчина? В любом случае даже сейчас, повзрослев, ты не сильно изменилась.

— Я отталкивала? — с иронией переспросила Алиса. — Ба, да ты даже не представляешь, как я переживала, что у всех девчонок в университете были парни, а у меня нет. А в школе? Знаешь, как было обидно, когда меня дразнили гейшей, а я ни с кем ни разу даже не целовалась.

До замужества Алиса носила фамилию Геннадьева, и в старших классах какой-то остряк придумал прозвище, которое страшно ее обижало: слишком серьезно она относилась к значению слова «гейша».

— Глупышка. Мне-то со стороны всегда было виднее. — Бабушка снова взялась за карты. — Ты даже не представляешь, сколько мальчиков были безнадежно в тебя влюблены.

— Ага, они в Лизу были влюблены. Вот Лиза действительно была популярна. Не понимаю, почему она Дениса выбрала, за ней же всегда хвост поклонников ходил.

— Да, это правда. Потому что Лиза была легкой, веселой — легко сходилась с людьми, легко расходилась. Но у тебя этот хвост мог быть не меньше, просто в глубине души он тебе был не нужен. Помнишь Никиту Вересова из вашего класса? В него у вас все девчонки были влюблены, а он сох по тебе.

— Неправда.

— Правда. И Степа, и Дима, и еще такой смешной, с веснушками, теннисом занимался.

— Ба, что ты ерунду говоришь? — Алиса залилась краской от удовольствия.

— А в университете? Ты просто этого не замечала. Ходила, как нахохлившийся воробышек, вся в себе. Так что оставь, прошу, свои страдания и дай времени избавить тебя от боли. Не спеши.

— Думаешь, мне не стоит разводиться с Ильей? — с сомнением спросила Алиса.

— Это тебе решать. В конце концов вы всегда можете пожениться снова, — улыбнулась Валерия Константиновна.

Она хотела задать еще вопрос, но в комнату скользнула какая-то тень. Алиса едва не вскрикнула от страха и только потом угадала в темном существе кошку.

— Бабуля, у тебя кошка! — Алиса с ужасом кивнула на тощее животное, беззвучно пересекающее комнату.

— Да, я знаю. — Бабушка произнесла это так, словно ничего из ряда вон выходящего не произошло.

Но Алиса-то знала, что в их семье всю жизнь не выносили присутствия животных. Можно любить их издали, но дома? Шерсть, запахи, прививки, прогулки, блохи — избави бог! И вдруг кошка?

Бабушка протянула унизанную кольцами кисть и взяла на руки легко поддавшуюся кошку, которая тут же свернулась у нее на коленях и тихо запела от удовольствия.

— Знаешь, это удивительная, просто мистическая история, — Валерия Константиновна осторожно поглаживала животное. — Вчера вечером я возвращалась с прогулки и у нашей парадной столкнулась с компанией подвыпивших подростков. Такие нахальные, развязные молодые люди. Наверное, им было скучно, и они решили поиздеваться над старушкой. Нет-нет, — заметив тревогу на лице Алисы, поспешила успокоить ее Валерия Константиновна, — ничего серьезного мне не угрожало. И потом, ты знаешь, я не беру на прогулку сколько-нибудь значительные суммы. Хотя, не скрою, мне было чуточку страшновато. Так вот, когда они подошли ко мне вплотную, откуда-то из подворотни появилась она.

Бабушка приподняла голову кошки и почесала ей шейку. На какую-то долю секунды та открыла глаза и полыхнула в сторону Алисы зеленым огнем. Ужас пригвоздил Алису к дивану: ей показалось, что на нее взглянула с того света… Нет, ерунда. Она отвела глаза и посмотрела на бабушку.

— Кошка вцепилась одному из парней в ногу. Мальчик был в шортах — можешь себе представить это зрелище! По ноге ручьем потекла кровь. Он заорал, а я мгновенно распахнула дверь парадной. Моя спасительница быстренько шмыгнула внутрь. — Бабушка не переставала наглаживать кошку. — А потом я присмотрелась к моей красавице и… Думаю, ты тоже заметила? — Она перестала смеяться и пристально взглянула на Алису. — Черная масть, зеленые глаза… К тому же вчера мне картами была предсказана роковая встреча.

— Не понимаю. — Алиса передернула плечами.

— Лиза. Мне вдруг показалось, что это она меня выручила. — Бабуля говорила совершенно серьезно. — И я ее взяла. На редкость интеллигентное животное. Думаю, мы уживемся.

Алиса спешила домой, сама не понимая почему. Еще днем она твердо решила остаться на выходные у бабушки. Два дня в одной квартире с Ильей стали бы непосильным испытанием, ничуть не лучше, чем с родителями на даче. Но кошка выбила Алису из колеи. Да, прежде она никогда не замечала за бабушкой склонности к мистике, разумеется, если не считать ее карт. В последнее время Валерия Константиновна увлеклась еще и Таро. Но кошка? Это уже слишком.

— Алиса! Как ты вовремя. — Илья вышел в прихожую.

— Что, мама приехала? Или ты очередную любовницу привел? — Она скинула босоножки и теперь спешила укрыться в своей комнате.

Илья укоризненно взглянул на нее, но в скандал ввязываться не стал.

— Лаврентьев звонил. Сказал, что китайская сторона предложила нам разработать дизайн помещений.

— Дизайн? — остановилась в дверях Алиса. — Дизайн целого здания?! Офисного пространства?

— Именно. — Илья и не старался скрыть довольную улыбку. — Он сказал, что, если предложение нам интересно, он завтра же готов передать материалы с логотипами и фирменной цветовой гаммой, а заодно фотографии офисных помещений компании в других странах.

— В других странах? Выходит, это по-настоящему крупная компания. Интересно, кто нас им рекомендовал? Может, Лукин? Хотя вряд ли, не тот человек. Тогда Фиртель?

— Что толку гадать, — пожал плечами Илья, — не позвонишь же, не спросишь. Мы договорились встретиться у нас в офисе завтра в одиннадцать.

— Буду, — коротко ответила Алиса и скрылась в своей комнате. Илья остался придумывать, под каким предлогом продолжить разговор.

Неужели бабушка права и она сама из всех возможных вариантов выбрала именно Илью? До всех этих событий она действительно очень его любила и еще, как ни глупо звучит, была ему благодарна за то, что он на ней женился. В этом она, конечно, никому бы и ни за что не призналась, но факт оставался фактом. А теперь, оказывается, в нее было влюблено столько парней, а она их отталкивала. В свете грядущего развода Алисе стоило об этом как следует поразмыслить.

Она сняла костюм и огляделась, куда бы его повесить. Да, у жизни в гостиной, безусловно, имеются свои минусы, и отсутствие платяного шкафа один из них. Она бы с удовольствием поменялась с Ильей комнатами, если бы не кровать. Спать на ней было просто немыслимо.

— Алиса, окрошку будешь? — поскребся в дверь Илья.

Хитрый лис, знал, до чего Алиса обожает окрошку с квасом и зеленым луком. Не самое аристократическое блюдо, зато до чего же вкусно!

— Нет, — холодно ответила она, распахивая дверь и направляясь в ванную. — Я на фруктовой диете.

В прихожей остался пакет с персиками и клубникой. После душа она приготовит себе клубничный коктейль с холодным молоком, а потом налопается персиков. А если станет совсем грустно, можно заказать пиццу. Да, она изо всех сил старалась простить бабушке эту причуду с кошкой. А ведь они бы могли так чудесно посидеть вдвоем! И даже окрошку приготовить.

Вечер супруги провели каждый в своей комнате, причем Алиса подозревала, что Илья время от времени подкрадывается к ее двери и тихо стоит — то ли подслушивает, то ли придумывает предлог, чтобы войти.

— Что скажешь об этом типе? — уселся в кресло Илья после того, как проводил дорогого гостя до двери и крепко запер ее.

— А что я должна сказать? У меня создалось впечатление, что мы вполне можем получить этот заказ, иначе он не тратил бы столько времени на личные встречи, а просто скинул бы по электронке материалы и попросил бы переслать смету.

— Я не об этом, — отмахнулся Илья. — Ты обратила внимание, как он на тебя таращился и вокруг тебя увивался? Мне показалось, что ты интересуешь его гораздо больше, чем дизайн-проект.

В который уже раз за последние сутки она задумалась, как часто мужчины обращают на нее внимание. Вот хотя бы этот Лаврентьев. Раньше она бы подумала, что Илья просто ревнует и все его подозрения яйца выеденного не стоят, потому как сама в подобных ситуациях целиком и полностью была сосредоточена на деле. Но, если подумать, Лаврентьев и правда уделял ей повышенное внимание, иногда просто игнорировал присутствие Ильи. На лице Алисы заиграла довольная улыбка.

— Чему ты улыбаешься? Тебе что, льстит заигрывание этого мужлана? — немедленно отреагировал Илья.

Она ответила мгновенно, как будто только ждала предлог, чтобы напомнить ему об измене.

— А что мне должно польстить? Если бы он завалил меня на диван в кабинете?

Прозвучало это грубо, и хотя Илья тут же обрел побитый вид, Алиса почувствовала себя униженной.

Она не должна терять самообладание, раз за разом демонстрируя, как он ей небезразличен. Алиса собрала со стола папки и двинулась к выходу.

Но Илья не дал ей выйти. В два шага он оказался в дверях, так стремительно, что она едва в него не врезалась. От такой неожиданной близости у нее перехватило дыхание. Илья стоял почти вплотную к ней, смотрел прямо в глаза и обдавал ее жаром своего тела.

Потом он положил руки ей на плечи, провел ладонями по предплечьям, привлек Алису к себе. Она не сопротивлялась. Мысли улетучились, воля растаяла. Она стояла, прижав к себе папки, и, как загипнотизированная, не отрывала взгляда от Ильи. Вот его лицо становится все ближе, ближе, и, наконец, горячие губы впиваются в ее рот, наполняя ее до макушки расплавленным гудящим золотом. Мысли закружились, улетая в невесомом вихре, и только одна холодная, злая зацепилась за краешек сознания, не позволяя ей уплыть в потоке обжигающего счастья.

Измена. Измена!

Алиса очнулась, оттолкнула от себя Илью и бросилась вон из кабинета. Вбежала к себе и тут же щелкнула замком. Бросила папки на стол, заметалась в ужасе по маленькому кабинету.

— Алиса, открой! — налетел на дверь Илья. — Открой, или я сломаю дверь!

Голос звучал требовательно, яростно. Алиса вся дрожала. Она помнила, что бывали минуты, когда ее интеллигентный муж становился страшен.

Раздался удар, второй. Хлипкая картонная дверь распахнулась, грохнув о косяк. Илья хрипло дышал, волосы прилипли ко лбу, рукава рубашки были закатаны. Молча он сгреб Алису в охапку и принялся яростно срывать с нее одежду. Она сопротивлялась, чем только раззадорила его. И когда он уложил ее на стол, покрывая обжигающими поцелуями, прижимаясь мускулистым телом, она снова обо всем забыла — остались только дарящие счастье прикосновения его сильных рук и пульсирующие движения, возносящие к вершинам блаженства.

Илья был умелым любовником, несмотря на отсутствие опыта, Алиса всегда сознавала это. Словно со стороны она услышала сейчас свой собственный стон и увидела над собой лицо мужа. Только вместо нее, Алисы, на столе лежала другая женщина. Бледное тело со вздрагивающими грудями и пухлый приоткрытый рот были ей отвратительно знакомы.

Алиса скривилась от ненависти. Эта картина, наверное, никогда уже не сотрется из ее памяти. Она резко поднялась, сбрасывая с себя Илью, схватила с пола ком одежды и бросилась в туалет.

Когда полчаса спустя она вышла, Ильи уже не было. В пустой звенящей тишине офиса она почувствовала себя пронзительно одинокой и несчастной. Наплевать на бабушкины теории, она должна излечиться от терзающих душу воспоминаний. Излечиться любой ценой. Решительным шагом Алиса направилась к себе в кабинет.

1955 год

— Добрый день. Остапенко Всеволод Георгиевич, майор Ленинградского уголовного розыска, — представился он невысокой худощавой женщине, одетой во все черное.

— Проходите, пожалуйста.

— Варвара Ильинична, примите мои искренние соболезнования. Простите, что побеспокоил, но в интересах следствия я должен задать вам несколько вопросов.

— Да-да, конечно, я понимаю.

— Вы не могли бы рассказать мне о женихе вашей дочери? О том, что пропал на фронте.

Ответить ему Варвара Ильинична не успела: в комнату вбежала девочка лет восьми-девяти, темноволосая, с двумя задорными коротенькими косичками.

— Бабуля, я гулять хочу! Ты обещала! Ой, здравствуйте, — запнулась она, увидев чужого человека, и пугливо прижалась к бабушке.

— Не бойся, Оленька. Это мой старый знакомый Всеволод Георгиевич. Мы немножко поговорим и пойдем на прогулку. Ты побудь немножко у себя, детка, пока мы разговариваем.

— Ладно. — Оля еще раз испуганно взглянула на майора и вышла.

— Бедняжка не знает, что случилось с ее матерью. Мы сказали, что Аня умерла от сердечного приступа. Но девочка как будто чувствует ужас, поселившийся здесь в квартире. Совершенно не может оставаться одна. На улицу только со мной, и все время за руку, точно потерять боится. А ведь раньше и в школу сама бегала, и во двор, и в булочную на угол. И мне никуда одной не выйти. Сейчас вот даже домой за вещами не съездить — не с кем Оленьку оставить. Иван Дмитриевич из института не вылезает, а мы вот с ней вдвоем. А с другой стороны, — она тяжело вздохнула, — может, так оно и лучше: некогда о своем горе думать, а то ведь так и с ума сойти можно. Бедная моя девочка, бедная моя Анюта!.. Кто же это сотворил, товарищ майор? У кого рука поднялась?

— Это мы и пытаемся выяснить. Все осложняется тем, что вчера произошло еще одно подобное убийство.

— Еще одно? Еще кого-то так же, как Аню?

— Да. Имя Варенцовой Зинаиды Платоновны о чем-нибудь вам говорит?

— Зинаида Варенцова? Зина? — Варвара Ильинична теребила платочек, пытаясь сосредоточиться. — А сколько ей было лет? Она Анина ровесница?

— Ей было сорок.

— Зинаида. Варенцова. Нет, — окончательно сдалась мать Павловой. — Не припоминаю.

— Тогда расскажите мне, пожалуйста, о женихе вашей дочери.

— Да нечего рассказывать, очень грустная история. Володя за Анечкой еще со школы ухаживал. Портфель носил, домой провожал. Перед самой войной он ей предложение сделал, но оба еще студентами были, решили годик подождать. А тут война. Володя, конечно, сразу на фронт ушел. Они переписывались, Аня его ждала, любила очень. А потом он пропал без вести, матери официальная бумага пришла. Но Аня его все равно ждала. И после победы еще год ждала. Потом, конечно, перестала. Но других женихов у нее не было. Я очень волновалась за девочку, думала, так и останется одна. Очень жалела, что пожениться им с Володей не позволила — может, хотя бы ребеночек родился, — оттаивала от воспоминаний Варвара Ильинична. — А тут вдруг Аня случайно познакомилась с Иваном Дмитриевичем. Она его статью для газеты вычитывала, вот так и познакомились. Анюта просто расцвела. Ухаживал он за ней, слава тебе господи, не долго, но очень красиво.

Поженились они — а тут вдруг Володя. Живой! Его мать и то надеяться перестала и Анюту не осуждала. Да и Володя потом на Анечку зла не держал. А у него очень тяжелое ранение было, с контузией, по госпиталям кочевал, память долго восстанавливал, потом речь. В общем, домой писать не спешил, не хотелось перед матерью и Аней беззащитным инвалидом предстать. — Варвара Ильинична улыбнулась. — Мне не хотелось бы никого осуждать, но, по-моему, Володя в госпитале больше о своих чувствах думал, чем о чужих. Мать, конечно, простила, что сразу не написал, ей главное, что сын жив. А вот Анюта…. — Она тяжело вздохнула, расправила на коленях свой заплаканный платочек. — Вернулся он, узнал, что Аня только-только расписалась и что муж намного старше, и решил, что это она от отчаяния и еще не поздно все исправить. И приехал сюда, на улицу Восстания. У них с Аней был тяжелый разговор. Тяжелый для всех, и для Ивана Дмитриевича. Он ведь, золотой человек, готов был ее отпустить, хоть и с болью в сердце. У него, бедного, за ту ночь седых волос прибавилось. Но Аня сказала, что уже поздно что-то менять, что она любит мужа. И ни разу не пожалела. Вот, собственно, и вся история. Володя понял, простил и больше ее не беспокоил.

— А что же с Володей было дальше? Где он сейчас? — не дал себя увести в сторону майор.

— Сейчас? Он восстановился в институте, окончил его и уехал по распределению работать на какой-то большой промышленный комбинат. Я не так давно его мать встретила — он благополучно женился, уже сынишке три года.

— И все-таки дайте мне, пожалуйста, адрес его матери и телефон.

— Телефона у них нет, а адрес — пожалуйста.

Да, с женихом, похоже, мимо. Женат, ребенок. Еще и живет в другом городе. И с Варенцовой он вряд ли был знаком. Очень уж сложная комбинация получилась бы. Надо искать связь! Но, как правильно заметил Коромыслов, слишком разные женщины эти убитые. Хотя, с другой стороны, если даже тоненькая ниточка найдется — она и есть та самая!

— Что, друзья-товарищи, — обратился майор к замершим напротив за столом Мостовому с Коромысловым, — надо составить подробные биографии обеих жертв. Где родились, где учились, где лечились, какие драмкружки посещали и так далее. Чем полнее будет картина, тем легче нам найти ту точку, где их судьбы пересеклись. Там где-то и убийца прячется.

— А можно я Павловой займусь? — неожиданно для себя попросил Леня, вспомнив вдруг девушку Тоню со светлыми кудряшками и чудесной улыбкой. Появиться на ее пороге просто так он бы никогда не смог, а вот по служебным вопросам…

— Павловой? Займись, — кивнул майор. — Тогда тебе, Алексей, Варенцова. И внимательнее, друзья мои. Соседи, подруги, родственники, коллеги, комсомол, школа, все поездки, санатории и овощебазы. Ясно?

— Так точно, — дружно ответили лейтенанты и поднялись из-за стола.

— Ой, Сева, как ты рано сегодня! Неужели дело раскрыли? — всплеснула руками Любовь Сергеевна. — А у меня и ужин еще не готов. Жорка из парка раньше восьми не придет, так я и не ставила.

Говоря все это, Любовь Сергеевна уже расставляла на столе солонку, хлебницу, тарелки, повязывала передник. Майор тем временем снял пиджак и рубашку и, прихватив полотенце, отправился в ванную умываться.

— Садись ешь, я тебе маслица еще положу, и огурчик бери. А кастрюлю я в подушки заверну, чтобы Жорка, как вернется, горяченького поел, — хлопотала у стола Любовь Сергеевна, весело потряхивая модно подстриженными волосами. — Надо, Сева, в следующем году на все лето мальчишку в лагерь отправлять. Разве это дело, что он целыми днями один по городу носится? Знаешь, что они с Федькой Ермолиным вчера учудили? Мне его мать сегодня рассказала, а ей баба Дуся из восьмой квартиры. Поехали вдвоем на птичий рынок котят продавать.

— Каких котят? — Майор отложил вилку.

— У Марьи Гавриловны со второго этажа кошка опять окотилась. Так эти двое стащили каждый по котенку и отправились на рынок. Там их баба Дуся и застукала, она за яйцами ездила. Ей кто-то посоветовал сырые деревенские яйца натощак пить, вот она и поехала.

— Вот шельмецы! — усмехнулся майор, вытирая усы вафельным полотенцем. — И что, продали?

— Сева! Как тебе не стыдно?

— Любаша, ну что такого? У Марьи Гавриловны кошка чуть не каждый месяц котят приносит. От них давно деваться некуда, весь дом в котах. Хоть бы она их уже топить начала.

— Сева!

— Что Сева? В парадную не войти, кошками воняет. — Майор налил себе чаю и переместился с подстаканником на диван.

— Зато мышей нет.

— Мышей нет. Так что с котятами, продали они их?

— Нет, не продали, а поменяли, и как раз на белых мышей. Принесли их к Федьке домой. Родителей Федьки дома не было, зато была соседка. Мыши у них разбежались, и одна в соседскую кастрюлю со щами угодила, а там целая кость говяжья варилась. Эти двое сперва отпирались, мол, не знаем никаких мышей. А тут баба Дуся на крик пришла и все рассказала. Пришлось Федькиной матери деньги за кость возвращать. Я ей сегодня, конечно, половину отдала, когда все узнала.

— Ладно, вернется домой — поговорю с ним по-мужски, — пообещал майор, заваливаясь на диван и прикрывая глаза.

— Поговорить, конечно, хорошо. Но ты бы, Сева, ему лучше путевку в пионерлагерь достал. Ты все-таки милиция, уголовный розыск. Тебе не откажут. Ты орденоносец, у тебя грамоты! Пойди в профком, а?

— Люба, да не могу я. У меня у одного, что ли, дети? Попроси у себя на заводе. Ты передовик, тебе тоже не откажут.

— Да я же на прошлую смену брала путевку! У нас в лагере мест пока не хватает. Вот на будущий год построят новый корпус — тогда пожалуйста. А мне уже надоело каждый вечер от соседей выслушивать, что Жорка за день натворил.

Договорить они не успели — дверь распахнулась, и на пороге появился Жорка в насквозь мокрых рубашке и шортах. За ним нарисовался незнакомый мужчина. Замыкал шествие похожий на Жорку, как брат-близнец, Федька Ермолин.

— Здравствуйте, граждане. Это ваш ребенок? — Незнакомец сдвинул на макушку светлую шляпу.

— Наш, — слабым голосом ответила Любовь Сергеевна, поднимаясь из-за стола. — Да вы проходите, пожалуйста.

Она поспешила ввести всю компанию в комнату и прикрыла дверь, чтобы соседи не услышали об очередных подвигах их малолетнего бандита. И так уже разговоры о том, что у майора Остапенко растет сын-хулиган, расползаются по двору и окрестностям. По причине капитальной служебной занятости мужа подобные сцены обычно происходили в его отсутствие. А все-таки, согласитесь, есть разница — от жены выслушивать о проделках любимого дитяти или узнать от постороннего гражданина.

— Вот, товарищи, — солидно прокашлявшись, начал гость. — Вот эти двое мальчиков сегодня на моих глазах совершили героический поступок. Я уже сообщил прибывшему на место постовому, чтобы он проинформировал пионерскую организацию и школу, где учатся эти достойные молодые люди.

Любовь Сергеевна и Всеволод Георгиевич недоверчиво переглянулись.

— Сегодня в парке ровно в семнадцать часов сорок пять минут девочка лет пяти уронила в Лебединый пруд мячик, потянулась за ним и упала в воду. Глубоко! Птицы заклюют! — театрально закатывая глаза, вел дальше гражданин. — Рядом оказались только эти двое мальчиков, и никого из взрослых. На зов о помощи они откликнулись не раздумывая — немедленно прыгнули в воду и вытащили ребенка на берег.

Любовь Сергеевну и Всеволода Георгиевича патетическая интонация гостя ничуть не смутила. Оба они с умилением смотрели на не до конца еще высохших и красных от смущения героев.

— Спасибо большое, что не сочли за труд и привели их домой. — Майор сделал шаг вперед и протянул гостю руку.

— Не стоит благодарности, это мой долг. Но мне, пожалуй, пора. Не сочтите за труд — обязательно расскажите обо всем родителям второго мальчика. Мы не застали их дома. Если у них возникнут вопросы, вот вам мой служебный номер телефона, — протянул он бумажку. — Моя фамилия Мишкин, Николай Тимофеевич. До свидания.

Любовь Сергеевна в продолжение этой сцены уже не раз пожалела, что прикрыла дверь, так что никто из соседей не услышал, как хвалили ее сына.

К счастью, товарищ Мишкин остановился в дверях и громко, как в театре, повторил:

— Еще раз спасибо вам за сына. Вот такими должны быть все советские школьники.

В комнату Любовь Сергеевна, счастливая и румяная, вернулась после разговора с соседками, которые, уж конечно, все слышали. Хотя бы теперь никто не станет говорить, что у нее растет малолетний бандит.

1956 год

— Всеволод Георгиевич, есть! Подфартило! — Алешка Коромыслов ворвался в кабинет.

— Валяй докладывай.

Настроение у майора было точно как у этого сияющего Алешки. Вчерашний визит гражданина в шляпе произвел сенсацию не только в отдельно взятой семье майора Остапенко, но и в целом доме и даже в микрорайоне. Сегодня утром, когда он спешил на работу, к нему уже обратились с поздравлениями несколько человек, в том числе дворник, который шустрого Жорку, кажется, на дух не выносил.

— Вот биография Варенцовой. Вчера полгорода облазил, везде побывал: на работе у нее, в общежитии, где она раньше проживала, в клубе, в райкоме комсомола — везде. И кое-что накопал! — довольно улыбался Алешка.

— Давай, не тяни.

— Так вот. Как сообщила бывшая соседка Варенцовой…

— Бывшая? А разве до Кулешовых в квартире еще кто-то проживал?

— Так точно. Семейство Рожковых, им пять лет назад квартиру в новом доме на проспекте дали, а Кулешовым — их комнаты.

— А где же Кулешовы раньше проживали? Участковый их вроде до войны еще знал.

— Да на соседней улице. Только в войну их дом разбомбили, вот они и маялись во временном фонде. Так вот, эта соседка, Рожкова, рассказала, что они с Варенцовой с самого ее приезда в Ленинград знакомы. Сперва покойная в общежитии жила, потом ей от «Красного треугольника» как передовице и активистке комнату дали. Рожкова говорит, что Зинаида по молодости видной была и до работы злой, а еще и по общественной линии успевала, в комитете комсомола сектором каким-то заведовала, а по субботам в техникуме училась. Огонь девка.

— Та-ак. Дальше.

— Дальше пошли они как-то всей бригадой в цирк, еще до войны было дело, в 1938 году. И выступал в цирке метатель ножей.

— Ножей? — недоверчиво переспросил майор.

— Ножей. Пошли они, значит, в цирк, началось представление, дошло до номера этого метателя. Заприметил он нашу барышню в зале и пригласил на арену — ему нужен был помощник из зрителей.

— Это тебе бывшая соседка такие подробности сообщила? — насмешливо спросил майор.

— Нет, дочка ее, которая с Варенцовой в цирке была. Она тогда так перепугалась, что до сих пор все в деталях помнит. Ей тогда лет восемь было, — ничуть не смутился Алексей. — Так вот, пригласил он Варенцову на арену, поставил возле щита и давай в нее ножами лупить! А девчонка соседская как завопит на весь цирк: «Ой, дяденька не надо! Ой, отпустите ее!» Весь зал хохочет. Артист этот ножи кидает, а Варенцова стоит — хоть бы что, глаза таращит. И, видать, влюбился артист этот. После представления, когда они на улицу вышли, он их уже поджидал. До дома проводил, так и повадился ходить. Месяцев восемь ходил, пока на гастроли не уехал то ли в Ярославль, то ли в Саратов. Зинаида поплакала-поплакала и забыла, а он через год снова нарисовался. И так до самой войны — то приедет, то уедет. Ходить ходил, а жениться так и не предложил. А когда война началась, его в городе не было. И писем он не писал, так что ничего о нем больше не слышали.

— Не пойму я что-то, в чем здесь удача.

— А в том, что я вышел на проспект, стою на остановке. — Лешка сверкал глазищами от восторга. — А возле остановки — афишная тумба, а на ней — цирковая афиша, и черным по белому: «Мастер ножей и кинжалов, непревзойденный метатель Арчибальд Бергамеско».

— Тот самый метатель ножей?

— Именно. И заметьте: он здесь уже месяц, — поднял палец Алешка.

— Молодец, лейтенант. Сегодня же дуй в цирк.

— Всеволод Георгиевич, — тут же заныл герой, — да сегодня же суббота, у меня дела. Да меня же невеста бросит.

— А ты не тяни со свадьбой, тогда не бросит. Возьми два билета и вместе с невестой ступай, а после представления, а еще лучше в антракте, заглянешь за кулисы. Только не спугни! Прощупай слегка, не более. Надо будет еще его связь с Павловой установить. Давай дуй за билетами.

— Алеша, как здорово! — толкаясь в нарядной толпе, радовалась Людочка. — Мы так давно никуда вместе не ходили, мне даже перед мамой неудобно. А тут цирк! Ты просто молодец.

Алеша при полном параде, в белой рубашке с галстуком, сдержанно улыбнулся. Молодец майор, подкинул хорошую мысль. А он-то, болван, еще упирался — несолидно, мол, лейтенанту милиции ждать девушку у афиши со львами, тиграми и клоунами. Хотя он, конечно, здесь по делу, и об этом забывать нельзя. Да ладно, если здраво посмотреть, это и не дело вовсе, а сплошное развлечение.

— Алеша, вот наши места. — Людочка уселась и принялась старательно расправлять сборки на юбке. — Как я люблю запах цирка! Ой, у нас места просто замечательные, как ты смог достать такие билеты? А ты программку купил? Дай взглянуть.

Алексей и сам внимательно изучал программку и до того, как Людочка ее отобрала, успел заметить, что Арчибальд Бергамеско выступает в конце первого отделения. Может, стоит его сразу допросить, до выступления, а то вдруг потом сбежит?

— Люд, я за мороженым сбегаю, ты посиди пока, посмотри программку.

— А зачем за ним ходить? Скоро мороженщица сама по рядам пойдет. — Людочка подняла на него удивленные глаза.

— Потом представление начнется, отвлекаться не захочется.

Людочка пожала плечами и принялась разглядывать публику.

За кулисами запах зверья стал еще сильнее. Алеша почувствовал, как защекотало в носу и заслезились глаза.

— Товарищ, вы, собственно, к кому? — потянул его за рукав пожилой дядька в униформе.

— Я к Бергамеско. — Алеша изо всех сил старался не потерять солидности.

— А вы ему, извиняюсь, кем будете? Приятелем или как?

— Я ему буду уголовным розыском. — Он достал удостоверение. — Вы не могли бы проводить меня к нему?

— Проводить — нет, а показать дорогу могу, почему бы и не показать. Пойдете по коридору, и слева будет дверь с его фамилией. Да она у него всегда нараспашку, не заблудитесь.

Алексей отправился бродить по цирковому закулисью — среди декораций, гигантских кофров с реквизитом и клеток с собачками и попугаями. В коридоре разминались гимнасты, курил в уголке здоровенный парень с закрученными усами. Пробежала стайка балерин, и несколько оценивающих взглядов, брошенных в его сторону, Алеша успел заметить. Прошествовала матрона с крошечной собачкой под мышкой. Униформисты в кителях с аксельбантами протащили мимо него какие-то блестящие металлические трубки. Когда по коридору разнесся зычный рев, он с перепугу шмыгнул в какую-то приоткрытую дверь.

— Что, парень, испугался, что сожрут? — насмешливо окликнул хрипловатый голос.

— А? Да нет. — Алеша поспешил взять себя в руки. — А вы, товарищ, Арчибальд Бергамо?

— Бергамеско, если не возражаете, — все так же насмешливо смотрел на него артист.

Метатель ножей оказался на удивление неказистым. Невысокий, щуплый, смоляные волосы и такие же усы, длинные и лихо закрученные. Эти бравые усы как-то не очень подходили к его вялому лицу с веером глубоких морщин вокруг глаз. На правой щеке Бергамеско красовался раздваивающийся, как жало змеи, шрам.

— Это у вас для усиления образа? — не придумав ничего лучше, кивнул Алексей на шрам.

— Это у меня от фашистского ножа. — Бергамеско спокойно стряхнул пепел с папиросы.

— А вы воевали?

— В разведроте. — Он положил в пепельницу папиросу, взял большой нож, тяжелый, с витой ручкой, и принялся крутить его с поразительной быстротой и легкостью.

Алексей даже рот раскрыл от восторга. Только сейчас он заметил, как много в гримерной ножей, кинжалов, шпаг, сабель, кортиков и прочего колюще-режущего добра.

— Молодой человек, — окликнул его Бергамеско, — еще вопросы будут? Может, вы покинете уборную, и я начну готовиться к представлению?

— Да, — очнулся Алексей. — Будут.

Бергамеско вопросительно приподнял брови. «Крашеные», — тут же решил Алексей.

— А вы, простите, кто? Журналист или просто слоняетесь?

— Я из уголовного розыска. — Алексей вздохнул и потянулся за удостоверением. — Старший лейтенант Коромыслов.

— Раз старший лейтенант, тогда конечно, — с одесским акцентом протянул Бергамеско. Он вертел уже четыре ножика. — Таки я вас слушаю.

«До чего противный тип», — подумал Алексей.

— Скажите, как давно вы видели Зинаиду Варенцову? — плюнул он на все рекомендации майора и пошел напрямую.

— Зинаиду? — на этот раз Бергамеско спросил без всякой насмешки.

— Именно.

Циркач отвечать не спешил — сначала долго рассматривал Алексея, потом укладывал свои ножи в чемоданчик и возился с замком и только после этого ответил:

— Виделись год назад. Она приходила на мое выступление, потом посидели в нашем буфете, поговорили. А что произошло? С Зиной что-то случилось?

— Сеня, сигаретку не одолжишь? — В гримерку заглянула пышная дама в блестках и с наклеенными ресницами.

— У меня папиросы. — Бергамеско кивнул на пачку. Дама разочарованно вздохнула, окинула Алексея взглядом и исчезла.

— А почему Сеня? Странное производное от Арчибальда.

— Арчибальд — это для сцены. А в жизни я Арсений Бережной. Так что с Зинаидой?

— Ее убили, — коротко ответил Алексей.

— И, очевидно, зарезали. — Бергамеско снова задымил.

— Откуда вам известны обстоятельства ее смерти?

— Молодой человек, я артист цирка, а не идиот. Если бы ее задушили или сбросили с моста, вы бы обо мне не вспомнили. Не такие уж мы с Зинаидой близкие приятели.

— А когда-то были, — не то спросил, не то констатировал Алексей.

— Когда-то были. Но это было слишком давно, чтобы у меня нашелся хотя бы один повод для убийства. Впрочем, их и тогда не было.

— А с Павловой Анной Григорьевной вас что связывает? — наудачу спросил Алеша.

— С Павловой? Анной Григорьевной? — Бергамеско был озадачен. — А это кто?

«Пока мимо. Но это только пока», — уговаривал себя Алексей, возвращаясь в зал. Бергамеско ему не понравился. Скользкий тип. Такой прирежет и тут же отопрется.

Представление уже началось. Пришлось выслушать несколько замечаний, пока пробирался на свое место.

— А где мороженое? — первым делом спросила Людочка.

— Очередь ужасная, пришлось уйти. Но ничего, сейчас мороженщица с лотком придет, — выкрутился Алеша.

Представление шло своим чередом, и через несколько минут он уже забыл о расследовании. Вот выступила пышная дама с накладными ресницами, заходившая стрельнуть сигаретку, потом коверные акробаты, и девочка с сотней обручей, и дрессированные обезьянки, и клоуны, и воздушные гимнасты.

Наконец объявили выступление Арчибальда Бергамеско. Алексей криво усмехнулся. Но надо же: вместо маленького, потрепанного жизнью субъекта на арену лихо выскочил не то молодой цыган, не то испанец верхом на горячем скакуне. Встав во весь рост на спине лошади, он принялся жонглировать сверкающими кинжалами, а потом по одному воткнул их в принесенную униформистом мишень. Дальше Бергамеско сделал несколько кульбитов, повисел под брюхом лошади, продолжая метать ножи, и продемонстрировал сальто, после которого ловко соскочил на полном ходу.

Лошадь рысью покинула арену, а артист уже перешел к основной части номера. Алексей с восторгом аплодировал, о недавнем разговоре он, кажется, совсем забыл. Но восторгался он всего лишь до тех пор, пока Бергамеско громовым голосом с легким иностранным акцентом не поинтересовался у публики, найдется ли хоть один отважный человек, готовый помочь ему в выполнении следующего трюка. Несколько смельчаков подняли руки, но Бергамеско их проигнорировал и обратился прямо к Алексею, даже пошел к нему навстречу, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, кого же выбрал артист.

— Вот истинно отважный молодой человек! Вот он, отчаянный храбрец! Спортсмен и комсомолец, такой ничего не испугается! — представил его публике коварный Арчибальд Бергамеско.

Весь зал до последнего человека уставился на храбреца. Деваться Алексею было совершенно некуда. Людочка смотрела на кавалера с такой гордостью, что, преодолев дрожь в коленках, Алексей Коромыслов поднялся с места. В душе он проклинал зловредного метателя, а еще призывал на помощь родную маму и классиков марксизма-ленинизма. Увы, он слишком хорошо помнил рассказ соседки Варенцовой о том давнем походе в цирк и о фортелях, которые выкидывал безжалостный мастер ножа и кинжала.

Но ничто не стоит на месте, и за прошедшие годы Бергамеско свой номер явно усовершенствовал. Сквозь застилавшую глаза пелену Алексей успел заметить, как на арену выкатывают огромное колесо. Дальше ассистенты Бергамеско подвели к колесу Алешу и пристегнули его руки, ноги и голову кожаными ремнями.

— Ты, парень, ничего не бойся и не дергайся, — прошептал один, — тогда домой уйдешь целехоньким. — И совсем уже про себя добавил: — Как это Сеня умудряется каждый раз новых находить?

Алексей побледнел еще сильнее.

— Ага, — поддакнул второй помощник, помоложе и понахальнее. — Ты, парень, главное не дрейфь. Бергамеско, он почти никогда не промахивается. — И он гадко подмигнул.

Алексей натужно сглотнул. Ему показалось, что в горле у него застрял дикобраз. Раздалась барабанная дробь, и не успел несчастный и глазом моргнуть, как в него полетели темным роем ножи. Они летели так быстро и втыкались так близко, что Алеша от ужаса почти ничего не соображал — все силы уходили на то, чтобы не заорать в голос.

Но это было еще не все. Снова раздалась барабанная дробь, и кто-то невидимый принялся раскручивать колесо. Тут уже Алексей плюнул на все и зажмурил глаза. Колесо крутилось все быстрее, галстук болтался, то и дело чиркая по носу, и действовал на нервы, а в невероятной близости от его несчастной головы с треском втыкались в дерево ножи, кинжалы. Судя по вою публики, там были даже топоры.

— Але оп! — услышал он вдруг. Он открыл глаза. Колесо больше не вращалось. Спиной к нему раскланивался коварный двурушник Бергамеско, а публика визжала и аплодировала стоя. Эх, если бы руки не были стянуты ремнями, задушил бы гада!

Его отстегнули. Скорее всего, он рухнул бы прямо посреди арены, если бы Бергамеско не подхватил его руку и не предложил зрителям оценить мужество добровольного помощника.

— Ну погоди! — прошипел Алексей и попытался улыбнуться в сторону слепящих огней.

— Ой, Алешенька, ты такой храбрый! Такой! У меня чуть сердце от страха не разорвалось! — стрекотала Людочка, когда они в антракте прогуливались в фойе. На девушек, которые бросали на героя восторженные взгляды, она посматривала свысока. Проходящие мимо парни хлопали Алешу по спине и жали руку, отчего как-то сами собой распрямились плечи и засияли глаза.

К концу антракта Алеша даже стал получать удовольствие от своей новой роли. Все на самом деле было бы прекрасно, если бы не ощущение, что над ним от души посмеялись.

Еще одним человеком, вкусившим в этот день заслуженной славы, был Жорка Остапенко.

Счастливый и сияющий, он вечером явился домой и прямо с порога принялся делиться событиями этого необыкновенного дня.

— Ты представляешь, мам? Нас с Федькой сегодня бесплатно мороженым угостили! Тетенька-мороженщица, которая у самого входа в парк стоит. А пока мы его ели, она всем рассказывала, как мы вчера девчонку из воды вытащили! Она так расписывала, что другая тетенька, которая пирожками торгует, ее вчера не было, нас тоже бесплатно угостила! А еще взрослые дяди взяли нас с собой на лодке покататься. А потом нас два раза совершенно бесплатно на карусели прокатили, и парень из радиорубки рассказал про наш подвиг, вот! Завтра мы с Федькой с самого утра в парк пойдем.

— Нет, завтра ты в парк не пойдешь. — Любовь Сергеевна положила на тарелку котлету и потрепала сына по затылку.

— Это еще почему? — обиделся Жорка.

— Потому что настоящий герой должен быть скромным.

И Жорка, тяжело вздохнув, с ней согласился.

1861 год

— Госпожа, беда! Войска белых дьяволов приближаются к Пекину! — На евнухе, обычно невозмутимом, не было лица.

Щеки Цыси вспыхнули, она вскочила с лежанки. Англичане и французы, эти ненавистные подлые варвары, уже приближаются к Пекину! Сколько раз она говорила императору, что монгольских воинов недостаточно, что нужно укреплять крепости и набирать войска из маньчжуров.

Как она ненавидела их, людей Запада! Самоуверенных, насмешливых, надутых, с их пушками, канонерками, ружьями и отравой. Они наводнили Китай опиумом, их хитроумные миссионеры шныряют по всей стране, подстрекая жителей к бунту против императора. Это их руки управляют главарями тайпинов. Новообращенные христиане, «младшие братья Христа», стоят во главе самозваного государства. Западные варвары оскорбляют императора своими требованиями, заставляют подписывать все новые договоры и предоставлять все новые послабления. И вот теперь за то, что Сяньфэн не был так сговорчив, как им хотелось, они пошли войной на Пекин!

Цыси задыхалась от ненависти и бессилия.

— Госпожа! — Евнух по-прежнему был рядом. — Собирайтесь, госпожа, надо срочно бежать! Его величество уже укладывает вещи.

Весь двор пребывал в Старом летнем дворце, включая императрицу Цыань, наследника престола и драгоценную наложницу императора.

— Укладывает вещи? Нас гонят из собственного дома? Нужно возвращаться в Запретный город! — Она подобрала юбки и, не слушая увещеваний евнуха и воя перепуганных служанок, бросилась из комнаты.

Ли Ляньин поспешил за ней.

— Сейчас же разыщи великих князей и веди их в покои императора! Не медли.

Сама Цыси поспешила в покои императрицы. Ей нужна была помощь.

Наверняка Цзай Юань и Су Шунь, этот влиятельный начальник управления двора и налогового приказа, уже явились вместе с прочими подпевалами в покои повелителя. Трусливые душонки!

Цыань, как всегда, нянчилась с наследником. Она души не чаяла в этом ребенке и редко поручала его нянькам. Лицо ее было спокойно и полно тихого достоинства. Цзайчунь играл у ее ног гладкими разноцветными камешками — пересыпал их, раскладывал, строил башни. При виде ворвавшейся, словно порыв ветра, Цыси, оба испуганно вздрогнули. Императрица протянула руки к ребенку.

— Ваше величество, нам нужно поговорить, — торопливо склонилась перед ней Цыси и выразительно глянула на сидевших поодаль наложниц.

Те немедленно поднялись и поспешили на выход.

— Что случилось, сестра моя? Что-то с его величеством? Он нездоров? — Императрица усадила Цыси рядом с собой.

— О нет, все намного хуже. Белые дьяволы идут на Пекин. Их войска не сегодня-завтра будут в столице. Император собирается бежать!

— Бежать? Это невозможно! Это позор! Империя падет! — Цыань изменилась в лице, в ее глазах зажглась непривычная решимость.

Да, Цыси не сомневалась в ее поддержке.

— Мы должны остановить его! Идемте, надо спешить, — торопила Цыси.

— Да-да, конечно. Суин! Возьмите его высочество и глаз с него не спускайте. Мне нужно посетить его величество.

Обе дамы вышли и, соблюдая этикет, двинулись в покои императора в сопровождении свиты евнухов. Каждая несла себя с достоинством и двигалась неторопливо — со стороны ни за что не догадаешься, чего стоило обеим удерживать кипящее, как лава, негодование.

Если бы не присутствие императрицы, ее бы просто не пустили в зал Совершенной гармонии, уж Цзай Юань постарался бы. Но не пустить императрицу у них не выйдет.

Император, по своему обыкновению, полулежал в кресле. Расслабленный, несчастный, он растерянно озирался, словно ища спасения. Евнухи внесли ширму и отгородили императора и его жен от князей и военачальников. Дармоеды, что они здесь делают? Их дело с оружием в руках защищать монарха и его семью, а не протирать колени в государственном совете. Цыси задыхалась от ярости, подходя к императору с нежной улыбкой.

При виде обеих своих жен Сяньфэн несколько приободрился. Евнухи поставили кресла, и императрица Цыань, поинтересовавшись самочувствием повелителя, немедленно перешла к тому, что сейчас занимало всех.

— Ваше величество, нам нельзя убегать от западных варваров — это подорвет престиж династии. Мы должны вернуться в Запретный город. Они не посмеют ворваться туда, пока вы будете там, — уговаривала она императора, поглаживая его руку.

Цыси, занявшая место по другую руку повелителя, вторила императрице. Да, Сын неба обязан дать завоевателям достойный отпор.

Вскоре в зал совета вошли великие князья Гун и Чунь.

— Повелитель! — Они склонили колени перед венценосным братом. — Пекин окружен неприступными стенами, мы можем долго держать оборону. С нами лучшие военачальники империи.

Князь Чунь, словно в насмешку, взглянул на Цзай Юаня, который первым собрал узлы с пожитками.

Но возражать теперь великому князю Цзай Юаню будет не с руки — все равно что признать себя никудышным полководцем. Цыси довольно улыбнулась: она не ошиблась в князе Чуне, ее сестра стала ему хорошей женой, а он превратился в надежного сторонника Цыси.

— Мы будем держать оборону столько, сколько нужно, пока не дождемся подкрепления с юга. Наши войска скоро прибудут и сбросят западных варваров в море.

Речь князя Чуня звучала решительно, поза была полна достоинства, а голос тверд.

Императору очень хотелось прислушаться к словам брата. Действительно, какой смысл бежать? Год назад они разбили английский флот и изгнали белых дьяволов из всех портов. Что им мешает вновь одержать победу? Необходимо только дождаться подкрепления. И Сяньфэн назначил на завтра возвращение в Запретный город, а пока приказал генералам отбыть в Пекин и готовить город к осаде.

Недовольный Су Шунь покинул зал последним. Трусливый шакал, сначала он советовал императору замучить до смерти английского посланника Паркеса, прибывшего обсудить условия торгового договора. Зато теперь, когда разгневанные англичане готовятся отомстить за своих, захватив Пекин, этот горе-военачальник не придумал ничего лучше, чем спасать собственную шкуру. Предатель!

Великие князья остались обсуждать план обороны, а Цыань и Цыси — успокаивать императора и взывать к духу предков. Хотя никто сильнее самого Сяньфэна не испытывает ненависти к западным варварам. Конечно, это же он стремится изгнать их из Китая и отобрать все привилегии, дарованные им предыдущим императором под дулом пушек. И он ни в коем случае не позволит заключить с ними новый, еще более унизительный договор.

Постепенно суета улеглась. Старый дворец погрузился в сон.

Цыси спала тревожно, а потому мгновенно проснулась, разбуженная громким шепотом. Кто-то спорил в передней. Она распахнула дверь и увидела Ли Ляньина, переругивающегося с евнухами охраны.

— Госпожа! — он рухнул на колени. — Беда, госпожа.

Цыси не нужно было повторять дважды. Она быстро вернулась в комнату и закрыла за ними дверь.

— Наша армия разгромлена, англичане в предместьях Пекина. Император бежит из дворца. Только что прибыл вестник: белые дьяволы собираются захватить и Старый дворец. Нужно немедленно бежать, иначе всем будет плохо. Берите только самое ценное — у нас совсем нет времени.

Цыси бросилась собирать драгоценности, но тут же остановилась.

— Императрица! Их предупредили? Мы не можем ехать без нее и наследника. Император предупредил их?

— Ой-ой! Он никого не предупредил. Он ни о ком сейчас не думает — мечется по своим покоям и торопит евнухов. Он хочет бежать один. С ним князь Цзай Юань.

Ли качал головой, как старая плаксивая баба.

— Цзай Юань? Тогда их точно не предупредили. Немедленно отправляйся к императрице, — распоряжалась Цыси. — Отряди надежных людей за паланкинами. Возьмем всю охрану, мою и императрицы, и вели им не шуметь. Да, пусть не зажигают фонарей. И позови мне Венлинг. И еще: прекрати панику, никто не должен ничего заподозрить. Ничего еще не случилось. Сейчас я отправлюсь к императору. Венлинг соберет мои вещи, ты пойдешь за императрицей. Не спускай глаз с наследника, он наше будущее! Ты все понял?

Вошла заспанная Венлинг и с недоумением глянула на евнуха. Если начальник императорских покоев явился к ним ночью, значит, стряслось что-то из ряда вон выходящее. Девушка была не очень красива, зато весьма сообразительна, за что Цыси и приблизила ее к себе.

— Венлинг, мы уезжаем прямо сейчас. Собери все самое необходимое: драгоценности, деньги, что-то из одежды. Никто не должен знать о наших планах. Свет не зажигай, не шуми, времени мало. — Цыси отдавала приказания из-за ширмы. Сейчас некогда прибегать к помощи прислуги, одеться она вполне может и сама.

— А как же император? — робко спросила Венлинг.

— Он едет с нами. Я иду к нему, а ты собирайся и жди Ли Ляньина. Как, ты еще здесь? — Она заметила стоящего посреди комнаты евнуха.

— Я хотел проводить вас.

— Некогда. Спеши к императрице. Идем.

Цыси в скромном синем платье, но безупречно причесанная и со свежими цветами в волосах, со своей неизменной ласковой улыбкой вошла в покои императора. Никто не посмел ее остановить.

Сяньфэн, бледный, встревоженный, сидел в теплой дорожной куртке и отдавал путаные указания приближенным. Увидев любимую наложницу, он обрадовался:

— Цыси! Как хорошо, что ты пришла. Я боялся, что придется ехать без тебя.

Цыси пытливо взглянула на князя Цзай Юаня, прятавшегося за занавеской. Вот, значит, как? Император посылал за ней и, вероятно, за императрицей, но этот подлец Цзай Юань решил, что они прекрасно обойдутся без драгоценной наложницы. Гнусный хорек. Что ж, с ним она поквитается позже. Сейчас нужно думать о деле.

— Да, ваше величество, я с вами, и всегда будет так. — Она опустилась на колени и поцеловала руку императора.

Сяньфэн улыбнулся и погладил ее по голове.

— Распорядись, чтобы они собирались поскорее, нам нужно выступить до рассвета.

Успокоенный, он прикрыл глаза.

Выступили до рассвета. Весть о бегстве успела разнестись по Летнему дворцу, и сейчас за вереницей паланкинов тянулся пеший обоз служанок, евнухов, наложниц всех рангов, которым не хватило повозок, придворных, чиновников всех мастей, поваров, портных, садовников. С тюками, напуганные, утомленные, невыспавшиеся, они брели в предрассветных сумерках, как нищие бродяги.

Бедный Китай! Несчастная Поднебесная империя, униженная иностранными варварами, раздираемая внутренними бунтами, полуголодная, запутавшаяся, сбившаяся со своего пути. Паровозы, ружья, векселя и расписки, контрабанда опиумом — что хорошего пришло в Китай с французами и англичанами? Чем придется заплатить за разорение и смущение умов?

Откуда-то из передней повозки до Цыси донеслось хныканье Цзайчуня. Как только у Цыань хватает терпения слышать это бесконечное нытье и без конца отвлекать его от капризов? Цыси бы не выдержала, она и так уже на грани нервного срыва. Будь они во дворце, ее служанкам пришлось бы несладко. А повозка все тряслась и тряслась, и конца этому пути не было.

Преодолев без малого двести километров к северо-востоку от Пекина, императорский двор вышел за Великую Китайскую стену и прибыл в Жэхэ, императорский охотничий домик на краю монгольских степей. Еще в пути их настигло известие, что варвары-европейцы ворвались в Старый летний дворец и полностью разорили его. Драгоценная жемчужина китайского искусства, дворец, которым гордилась империя, пал от рук вандалов.

Его начали строить сто лет назад, и все это столетие достраивали, добиваясь совершенства. Дворец был задуман на европейский манер — проект разрабатывали иезуиты Джузеппе Кастильоне и Мишель Бенуа, которых нанял Цяньлун Прекрасный. Рядом с главным дворцом возвели десятки других в китайском, тибетском и монгольском стилях. Разнообразие природы империи нашло отражение в планировке ландшафтных садов. Цыси влюбилась в это чудо, сотворенное руками человека, в тот же день, когда увидела его.

В самом дворце о китайской утонченности и мудрости напоминали сцены из великих поэм. Воспетый любимым поэтом Цыси Ли Баем водопад низвергался в пруд, выложенный камнями. Сила потоков была рассчитана так, чтобы при ударе о камень вода рождала музыку. Когда солнце занимало на небосклоне строго определенное место, над водопадом появлялась радуга, совпадающая по кривизне с аркой моста, который вел к пруду. Любимым занятием придворных в свободное время было наслаждаться видом этой радуги и музыкой водных струй. В этом дворце удовольствия, в окружении бесценных сокровищ и великого искусства, невозможно было не думать о высоком.

Но французским и английским солдатам и офицерам высокое было чуждо. Они ринулись грабить дворец с остервенением, круша, руша и ломая все, что нельзя было унести целиком, расталкивая по карманам и ранцам великое искусство, в котором они не видели ничего, кроме куска золота или нефрита.

Цыси рыдала. Но настоящее потрясение она испытала, когда до них дошла весть о том, что 19 сентября дворец был подожжен по приказу английского командования. Пламя полыхало несколько дней, дым окутал половину Пекина, так что люди в спешке выезжали из города. Сгорело более двухсот дворцовых построек — беседок, пагод, храмов, оранжерей, мостов. Все, что было дорого сердцу Цыси, уничтожено. Император был безутешен. Весь двор пребывал в смятении — поверить в такое безжалостное уничтожение красоты было невозможно. Горевал не только двор — весь Пекин, весь Китай так и не смог оправиться от этой потери.

Охотничий домик, приютивший их на время, размерами не уступал Старому летнему дворцу. Император Канси, построивший его в 1703 году, слыл великим охотником — однажды за одну только неделю он убил восемь тигров. Вечерами императоры со свитой жгли костры, чтобы зажарить добычу. В свете пламени пили вино и пели песни, на берегу озера устраивали состязания борцов, а на воде соревновались в гребле.

Цыси не доводилось бывать здесь раньше. Ее мужа влекли другие забавы, так что сюда они попали только в качестве беглецов.

Когда-то в юности она любила вольные просторы монгольских степей. Сейчас же, глядя на суровый северный пейзаж, она еще острее сознавала собственную утрату, и горькие слезы лились из ее прекрасных глаз.

Пришельцы с Запада безнаказанно хозяйничали в стране. Южные провинции были захвачены тайпинами, уже объявившими о создании нового государства. По дорогам Китая брели толпы беженцев, но Цыси горевала только об утрате Старого летнего дворца. Она всегда любила его больше, чем Запретный город. Там она чувствовала себя свободнее, счастливее.

Да, она будет помнить его таким, как в те сентябрьские дни 1860 года, когда покидала его. Конец лета и начало осени в Пекине — самое благодатное время: солнце уже не печет, морозы еще не наступили, и песчаные бури северо-восточной пустыни не терзают город, как это бывает весной. Незадолго до высадки европейских союзников император Сяньфэн отпраздновал тридцатый день рождения. Торжества продолжались четыре дня и увенчались, разумеется, оперой. Огромную, в три яруса, сцену соорудили прямо на берегу озера. Цыси вместе с повелителем наблюдала за представлением из беседки во внутреннем дворе. Легкий ветер подхватывал музыку вместе с ароматами цветов. Это видение и это празднество будут преследовать ее всю жизнь — она знала это твердо.

В ночь постыдного бегства из Старого летнего дворца император Сяньфэн приказал своему младшему брату Гуну остаться в столице, чтобы вести переговоры с захватчиками. Двадцатисемилетний великий князь Гун, шестой сын своего отца, отвергнутый кандидат на престол — как раз по причине отсутствия лютой ненависти к европейцам — теперь оказался как нельзя кстати. Он быстро нашел общий язык с западными переговорщиками, согласившись на их требования, в том числе на выплату контрибуции в размере восьми миллионов лянов серебром каждой из европейских стран. Пекинский договор с британцами был подписан 24 октября 1860 года, с французами — на следующий день. Европейские союзники решили, что им удалось восстановить мир.

Император Сяньфэн утвердил подписанные документы и велел разослать их во все провинции и вывесить на всеобщее обозрение. Многие подданные плакали, видя, как имя императора Поднебесной упоминается наравне с именами европейских монархов. Невиданное унижение.

2016 год

Владислав Нестеров сидел в своей просторной, похожей на офис квартире, которую покойная Полина неоднократно порывалась превратить в «человеческое жилье», и думал. Думал о Полине, листал фотографии, вспоминал.

Они с сестрой всегда были очень разными. Она энергичная, жизнерадостная, немного безалаберная, окруженная друзьями. Он замкнутый, вдумчивый, рассудительный. Полина легко преодолевала трудности, словно не замечала их, по-деловому, без слез и истерик справлялась с неприятностями. Даже развод с Макаром прошел как-то вскользь, как будто не было десяти совместно прожитых лет, общего ребенка и другой женщины, к которой уходил Макар. Он просто съехал, но они продолжали созваниваться, что-то обсуждали, поздравляли друг друга с праздниками. Ни ссор, ни скандалов. Потом у Полины появился мужчина, потом другой, но жизнь ее текла без всяких перемен: работа, сын, родительские собрания, поездки, встречи с друзьями. Раньше Влад считал сестру непутевой и легкомысленной, а сейчас ее жизнь вдруг предстала перед ним в другом свете. Она была сильной и цельной, и ничто не могло выбить ее из колеи или испугать. Влад знал, что у Полины пару раз были серьезные неприятности с бизнесом, но никогда не знал, какие именно. Она не жаловалась, не просила помочь — справлялась сама. Пока она была жива, он не замечал этой ее самостоятельности, не считал ее достоинством, только снисходительно кривился: женщина и бизнес. Ему в голову не приходило предложить сестре помощь. А Полина посмеивалась вместе с ним и в очередной раз выходила победителем.

Вот фотографии с ее последнего дня рождения. Полине исполнилось тридцать семь. Совсем молодая. Яркая, веселая, в обнимку с друзьями и коллегами. Влад всегда удивлялся, как ей удавалось держать подчиненных в узде и оставаться с ними в прекрасных отношениях. Наверное, это талант. Влад так не умел, а потому никогда не стремился выбиться в начальники. Он был тем, кем был: специалистом в своем деле, незаменимым, востребованным, независимым. Он был одиночкой.

Теперь он вглядывался в другие лица на фотографии и размышлял, кто мог сотворить с Полиной то, что сотворил убийца, и за что так ненавидел ее человек, который пошел на это зверство.

Завпроизводством. Плотный жизнерадостный Ефим Борисович, шутник и балагур, умеющий с шутками-прибаутками так прибрать к рукам сотрудников, что ни вздохнуть, ни охнуть. Руки у Ефима Борисовича сильные и умелые, такой хоть перепелку, хоть буйвола соломкой нарежет.

Влад почувствовал, как подступает тошнота, и торопливо переключился на следующее лицо.

Лидия Николаевна, старший администратор. Правая Полинина рука. Университетская подружка. Тоже разведена, тоже воспитывает ребенка. Серьезных разногласий с Полиной у них никогда не было, мужиков не делили. Полина в шутку говорила, что им с Лидкой повезло, потому что они разным мужикам нравятся и им разные мужики нравятся. Ни финансовых трений, ни соперничества. Хотя все, конечно, бывает впервые.

Повара, официанты, подруги, друзья. Об официантах Влад почти ничего не знал, слишком часто они менялись. Повара и бухгалтерия — другое дело. Но у всех полиция проверила алиби. И у всех оно было.

Точнее, почти у всех. Сомнительным алиби было как раз у Ефима Борисовича, у Лиды, у охранника Федора и у официантки Даши. Но представить, что Лида была знакома с Елизаветой Шумиловой, сложно, тем более что она совершила два умышленных убийства. То же и с остальными, хотя Влад и попытался установить возможные связи.

Чем больше он размышлял, тем прочнее утверждался во мнении, что убийца не принадлежал к близкому кругу Полининых знакомых.

Обнаружить его будет непросто. Владислав уже приступил к поиску. Но шел он медленно, с пробуксовками, да еще на работе поджимали сроки — крупный проект, над которым он бился почти два месяца в одиночку, подошел к стадии завершения и требовал полной отдачи, а мысли Влада то и дело уходили в сторону.

Он закрыл фотографии и вернулся к списку Полининых знакомых и партнеров по бизнесу, который составил с помощью Лиды. В основном это были герои ее коротких романов или люди, с которыми сестра сталкивалась по работе. Иногда они проходили по обеим категориям.

Влад размышлял, как можно их систематизировать, чтобы разбить на более мелкие группы, когда зазвонил мобильный.

— Слушаю. — Он даже не глянул, кто звонит.

— Владислав, добрый день. — Трубка запела нежным голосом Алисы Терехиной. — Вы чем сейчас заняты? Я вас не отвлекла?

— Пытаюсь вычислить убийцу сестры.

— Появилось что-то новое? — взволнованно спросила Алиса.

— Пока нет.

— Влад, я понимаю, мы с вами почти не знакомы. Но вы единственный человек, с кем я могу поговорить о гибели Лизы.

Голос Алисы звучал надрывно. Да, разыгрывая эту сцену, она испытывала угрызения совести, но жажда избавиться от боли предательства была сильнее.

— Мы можем встретиться?

Никуда ехать ему не хотелось, утешать малознакомых девиц — тем более. Но отказаться было неудобно. И потом, не исключено, что Алиса ему еще понадобится.

— Хорошо. Где и когда?

— А что, если у меня? Не хочется никого видеть, я в последнее время болезненно реагирую на смех и музыку, а в субботу вечером, сами понимаете…

План по заманиванию Влада был продуман со всей тщательностью — у нее ведь нет богатого опыта по соблазнению малознакомых мужчин. Точнее, нет никакого.

Если бы такой опыт был, Алиса, безусловно, поняла бы, что из трех возможных кандидатов она выбрала наименее подходящего. И капитан Родионов, и Кирилл Лаврентьев демонстрировали большую заинтересованность в ней как в женщине. Но, видимо, Валерия Константиновна была права: Алиса не была создана для романов на стороне, а потому и кандидата на роль любовника выбрала так неудачно.

Влад нехотя согласился, а Алиса в страшном смятении принялась готовиться. Встречу гостя в кружевном пеньюаре и с бокалом в руке она отмела сразу — на такое она не способна даже в сильно нетрезвом виде. Мысль о нетрезвом виде ей понравилась, и она плеснула себе для храбрости коньяка.

Подумав немного, Алиса надела длинный сарафан на бретельках с разрезами почти до бедра. Накрасила ногти ярким лаком, соорудила легкие закуски, достала коллекционный коньяк Ильи — подарок благодарного заказчика. Самого Ильи до сих пор не было, но Алиса очень рассчитывала на его появление. Даже если он не объявится, она все равно сделает, как решила. И будь что будет.

Алиса Терехина, босая, в сарафане до пят, с невыплаканными слезами в глазищах, заставила сердце Влада сжаться, и он тут же перестал жалеть о потерянном вечере. Ей, кажется, действительно очень плохо.

В комнате на низком журнальном столике стояли бутылка коньяка, пузатые бокалы и блюдо с фруктами и лимоном.

— Я хотела ее помянуть с кем-нибудь, кто поймет.

С кем-нибудь, кто поймет. Он повторил это про себя и еще острее почувствовал боль, которая не отпускала ни на минуту после гибели Полины. Вот именно: с тем, кто поймет. Все его родные были далеко, в Хабаровске, а пить в одиночку он не привык, ему даже поговорить о случившемся было не с кем. Обсуждать смерть сестры с чужими людьми, с приятелями, с коллегами было немыслимо.

Откровенность всегда давалась ему плохо. Но Алиса тоже потеряла сестру и подругу, она поймет. И они сели за стол и выпили. Сначала молча, потом незаметно завязался разговор. Воспоминания, трогательные и забавные, всплывали в памяти, опутывали их волшебной паутиной близости и понимания. Влад ощущал непривычную хмельную легкость, и маленькая девушка в кресле напротив казалась ему милее и ближе с каждой минутой.

Теперь они просто вспоминали смешные случаи из жизни, и Алиса уже сидела рядом с ним на диване и, согнувшись от смеха, уткнулась лбом ему в плечо. А Влад наклонился и весело поцеловал ее, потом еще. Она ответила, и комната, залитая красноватым светом заходящего солнца, поплыла, кружась и растворяясь.

Алиса тихо выбралась из его объятий, задернула шторы и сбросила сарафан. Ее складное округлое тело, бледное в полумраке комнаты, было таким манящим. Влад притянул ее к себе, коснулся обнаженной груди легкими, невесомыми поцелуями и почувствовал, как волна накрывает его с головы до пят.

Пробуждение было спокойным. Впервые за последнюю неделю он не чувствовал тяжести, ощущение несчастья, наконец, отступило. Открывать глаза он не спешил и с улыбкой вспоминал прошедшую ночь. Перебирал в памяти особенно сладкие мгновения и вдруг вспомнил одну деталь, так задевшую его: лицо Алисы на пике страсти — с крепко зажмуренными глазами, словно сведенное мукой боли.

Теперь он окончательно проснулся. Алиса еще спала, ее лицо было безмятежным и печальным, маленькая теплая ладошка лежала на его предплечье. Влад как можно осторожнее опустился назад на подушки. Все было хорошо. Но Алиса, видимо, почувствовала его движение — слегка шевельнулась, потом чуть слышно вздохнула. Влад не удержался и нежно поцеловал ее в лоб. Алиса вздохнула еще раз. Он снова поцеловал ее, и она открыла глаза.

Пробуждение было ужасно. Оно было даже страшнее кошмаров, которые являлись ей по ночам и утягивали в трясину жутких фантазий. Рядом с ней, беспечно улыбаясь, лежал голый мужчина — как живое напоминание о сегодняшней безумной ночи. Алиса с трудом удержалась, чтобы не выскочить из постели с воплем раскаяния.

Нужно было срочно его выпроваживать, пока он снова не полез к ней. Этого она уже не вынесет. Бабушка была права, тысячу раз права. Ей не стоило этого делать.

— Что с тобой? — услышала она над ухом. — Тебе плохо?

— Просто плохой сон. — Она попыталась выдавить подобие улыбки.

— Не бойся. Все хорошо, солнышко светит, начинается новый день, и я рядом, — нашептывал он, целуя ее в лоб и щеки.

Алиса чувствовала подступающее к горлу отчаяние.

— А хочешь, — неожиданно весело предложил он, — я сварю тебе кофе?

— Хочу.

— Где у тебя кофе и джезва?

— Кофе-машина на кухне, рядом с ней банка со свежемолотым кофе, а чашки в стеклянном шкафчике, — торопилась она выпроводить его.

— Хорошо, сейчас все будет, — энергично выпрыгивая из кровати, пообещал Влад, и Алиса снова зажмурила глаза, чтобы не видеть его голым. А еще лучше вообще его не видеть. Никогда.

Едва он, натянув штаны, вышел из комнаты, как она в панике выбралась из-под одеяла и принялась натягивать сарафан. Потом что-то сообразила, накинула халат и помчалась в ванную. Спешно заперла за собой двери, бросила ком с одеждой на пол и поспешила встать под горячую струю, смывая запахи, ощущения, воспоминания.

Когда она появилась в кухне, кофе уже был готов, а Влад сервировал легкий завтрак.

Илья появился, когда они неторопливо пили кофе. Влад сидел спиной к двери, а потому не сразу обратил внимание на новое действующее лицо. Когда он обернулся, Ильи на пороге уже не было. Алиса с замиранием сердца прислушивалась к происходящему в квартире. Вот муж заглянул к ней в комнату, а вот ушел к себе, громко хлопнув дверью.

— Что у тебя с мужем? — Влад с беспокойством разглядывал ее побледневшее лицо. — Вы разводитесь?

— Да.

— Хочешь, я могу остаться с тобой?

— Спасибо, не нужно, — поспешно ответила она.

— А хочешь, можем поехать ко мне? Или за город?

— Извини, но сегодня не получится. Я обещала бабушке заехать к ней, и, скорее всего, мне придется там задержаться.

— Тогда, может, поужинаем вместе? Я могу забрать тебя от бабушки.

— Извини, но сегодня действительно не получится. — Его недогадливость злила ее не на шутку.

— Ладно, тогда завтра. — Кажется, он ничуть не огорчился.

— Хорошо, завтра, — с облегчением согласилась Алиса. По телефону отказать всегда легче, чем когда тебе смотрят прямо в глаза.

— Наверное, мне пора. — Влад нехотя поднялся.

Они вернулись в гостиную. Она помогла ему собраться, проследила, чтобы он, не дай бог, чего-нибудь не забыл, и, едва сдерживая нетерпение, проводила в прихожую.

— До завтра. — Он нежно прижал ее к себе. Она была такой маленькой, такой хрупкой, что невозможно было не желать защитить ее — немедленно и перед всем светом.

Он попытался ее поцеловать, но Алиса ловко подставила щеку, и Влад решил проявить деликатность. Понятно, что дело было в муже, в его присутствии за стенкой.

— До завтра, — еще раз прошептал он ей на ухо и наконец-то исчез.

Алиса едва успела выдохнуть, как дверь спальни с треском распахнулась, и в прихожую вылетел бледный, с горящими глазами Илья. Таким она его еще никогда не видела. Челюсть прыгала, желваки ходили ходуном, тяжелое дыхание оглушало. В одну секунду он оказался рядом с Алисой и вцепился ей в плечи так, что она испугалась, что он раздробит ей кость. Оба не могли выговорить ни слова — Алиса от страха, а Илья от ярости.

Она почувствовала, как его руки ползут к ее шее, и в ужасе от того, что сейчас может произойти, одним рывком, в который вложила все силы, вырвалась от него. Метнулась в свою комнату, быстро забаррикадировала дверь диваном. Илья за ней не пошел — крушил что-то в спальне и выкрикивал оскорбления из разряда «шлюха» и «потаскуха». У Алисы не было времени подумать о достойном ответе — она мечтала поскорее убраться из дома. Схватила с кресла куртку, прихватила сумку, потихоньку отодвинула диван и, беззвучно проскользнув в прихожую, рванула на волю. Она бежала по лестнице, перепрыгивая через ступени, и боялась остановиться, чтобы вызвать лифт. Очнулась она уже в торговом комплексе у метро. Алиса плохо соображала и не помнила, как здесь очутилась. Она опустилась на скамью посреди торгового зала и попыталась восстановить дыхание.

1955 год

— Всеволод Георгиевич, да что с ним церемониться? Вызовем к нам, поднажмем — во всем, голубчик, признается, — горячился Алеша Коромыслов.

— Как у тебя все легко, Алешка, получается. — Майор пригладил усы. — Поднажмем — и признается! А если нет? А если это вообще не он? Тебе насчет доказательной базы что-то слышать приходилось? И, кстати, что у него с алиби на момент убийства Варенцовой?

— С алиби? — как-то скис Алексей. — В цирке он был, к представлению готовился.

— Свидетели есть?

— Не знаю. Представление же шло, такая кутерьма за кулисами, со мной и разговаривать никто не хотел, — неумело врал лейтенант.

— Ага, и Людочка в зале ждала, — немедленно раскусил его майор. — Вот и отправляйся в цирк прямо сейчас. Сегодня воскресенье, значит, у них два представления, утреннее и вечернее. Как раз всех застанешь на рабочем месте. Заодно спроси, не видал кто Анну Григорьевну Павлову в обществе этого Арчибальда… никак не могу запомнить его фамилию.

— Да Бережной он, Арсений Бережной.

Алеша прихватил кепку и покинул кабинет.

— А ты, Леня, чем похвастаешь?

— По сведениям матери и мужа, у Павловой было несколько знакомых врачей. — Он раскрыл потрепанный блокнотик. — Одна подруга детства — терапевт, работает в поликлинике в Дзержинском районе. Есть еще муж подруги, этот хирург. Я навел справки: всю войну прошел, военврач, майор медицинской службы, награды имеет. В день убийства Павловой с утра был в операционной, потом проводил консультации. Там каждая минута расписана, алиби железное. Есть знакомая врач-кардиолог, она иногда консультирует профессора. Вот, собственно, и все. И еще, конечно, Тетерина, — спохватился Леонид. — Я соседей поспрашивал: она частенько по уколам ходит, если в их доме кто болеет. И Павлову делала, и теще его, и даже Анну Григорьевну однажды колола, у той грипп был тяжелый.

— Уколы еще не доказательство, — вздохнул майор, — у меня вон жена тоже умеет делать, хоть и не медик. Мотива нет, понимаешь? Хотя, что говорить, Тетерина в качестве подозреваемой очень удобна. — Он задумался. — Вот что, попытайся-ка установить ее связь с Варенцовой. Может, что и выгорит.

Зазвонил телефон, и Всеволод Георгиевич мгновенно напрягся.

— Майор Остапенко слушает. Ясно. Выезжаем.

Секунду помолчал, свирепо глядя в стол, и наконец поднял глаза на Леню.

— Еще одно убийство.

— Не-ет. — Леня почувствовал, как его сердце наполняется ужасом. Больше он смотреть на это месиво не может. Не может — и все.

— Да, Леонид. Поехали. На этот раз 6-я Красноармейская.

Со дня первого убийства прошло чуть больше недели, а у них уже третий труп и ни одного подозреваемого. Нет, подозреваемые, конечно, есть. Улик вот нет. А сегодня вечером начальство непременно вызовет его на ковер, и тогда держись. Хорошо, если погон не лишится — полковник Луговцов одним ором вряд ли отделается. И в формулировках, само собой, стесняться не станет.

— Вот, соседи нашли. Точилина Надежда Андреевна, 1901 года рождения. Проживала одна, — докладывал худой, похожий на спицу, постовой в белоснежной гимнастерке. — Пришла с рынка, покойная просила ей сто граммов сметаны купить — постучала в дверь, никто не ответил. Соседка дверь толкнула, а там на полу тело. Она в обморок грохнулась, банка со сметаной вдребезги. Вон лужа, — кивнул он на отливающее жиром пятно. — Когда оклемалась, сразу побежала за милицией. Я как раз с дежурства шел — она меня под аркой перехватила. Потом уж я дворника вам звонить послал.

— В квартире из жильцов еще кто-то есть?

— Никак нет. Соседи из первой комнаты на даче, соседка из второй на работе, из третьей — всей семьей на море уехали. Еще один из дальней комнаты тоже на работу ушел.

— Значит, свидетелей нет, — безрадостно заключил майор. — С жильцами из других квартир беседовали?

— Никак нет. Я место преступления не мог оставить, а больше послать было некого. Участковый провалился куда-то.

— Хорошо, спасибо. Можете быть свободны.

Все-таки человек шел домой с дежурства, усталый, голодный. Целый день на жаре простоять — это вам не шуточки. Майор отвлекался сознательно — понимал, что не хватает ему чего-то главного, чтобы понять преступника. Озарения ему недостает. Он морщился, тер лоб, словно надеялся придать ускорение собственным мыслям. Но мысли, как назло, пробуксовывали. Были они банальными, как служебная инструкция. Он тяжело вздохнул и отправился опрашивать соседей убитой.

Любоваться очередным изуродованным трупом не хотелось. И хотя это был уже третий по счету труп, похожий как две капли воды на предыдущие, привыкнуть к выворачивающему душу зрелищу майор так и не мог. Как это удавалось Тамаре Евгеньевне и Володе Лычкину, он не понимал.

Все произошло так, как и представлял майор. Уже вечером его вызвал полковник Луговцов и, давя на профессиональную и партийную совесть, требовал немедленно найти убийцу. Орал, что по городу ползут слухи о сумасшедшем, который уже порешил два десятка человек. Потом стучал кулаком по столу и обещал содрать погоны со всех членов следственной бригады, невзирая на чины и звания. Потом хрипло шипел, расписывая ужасы, которые им грозят, когда дело дойдет до Москвы. И закончил тем, что дал майору времени до конца недели.

— Или ты мне предъявляешь убийцу на блюдечке с каемочкой, или пишешь рапорт, — подвел он черту и взмахом руки отпустил красного, как пролетарский кумач, Остапенко.

Был уже поздний вечер, и на Ленинград опускались прозрачные, жемчужно-голубые с пастельными разливами сумерки. Пахло разогретым асфальтом, скошенной травой, бензином и речной водой.

Майор Остапенко, осунувшийся, усталый, подперев обеими руками голову, уткнулся невидящим взглядом в бумаги на столе.

— Что же между вами общего? — тихонько бормотал он в тишине пустого кабинета.

Коромыслов с Мостовым носились по городу — опрашивали свидетелей, искали факты и доказательства. Сам майор недавно вернулся из цирка, где предъявлял всем, кому только можно, фотографии Точилиной и Павловой.

— У Сеньки был какой-то роман с дамочкой из публики, — цедил, покуривая папиросу, силовой гимнаст и щурил глаза от едкого дыма. — Он всегда из публики выбирает, со своими предпочитает не связываться.

— Николай, опять ты дымишь? Брось сейчас же! — раздался у них из-за спины сердитый визг, и гимнаст засуетился и загасил папиросу. — Тебе что врач сказал насчет курения? Еще раз увижу — убью, так и знай, — погрозила кулачком маленькая женщина в махровом халате поверх трико.

— И правильно делал, что на стороне, — закончил гимнаст, как только дверь гримерки захлопнулась. — Нет, не знаю. — Он еще повертел фотографию. — Так вроде похожа, а может, и нет. Вы у жены моей спросите, она точно знает. Мне-то чужих баб разглядывать некогда, а она наверняка в курсе. И Варвару Жанновну спросите, жену замдиректора. Ну та, что с собачками выступает. Пышная такая, с бюстом. Да вон она идет, — кивнул он в конец коридора. — Эта всегда в курсе, кто с кем и зачем. А вообще, — придержал он за рукав собравшегося уходить майора, — Сенька этого не делал, зуб даю. Не тот человек. А знали бы, что он в войну творил! Он же дважды герой, хоть и не хвастается, как некоторые. У него вся грудь в орденах, я видал однажды. Так-то. — И он вернул майору фотографию.

Последнее заявление произвело на майора впечатление. В глубине души он был уверен, что человек смелый, герой, на тайное убийство не способен. В порыве страсти — да. А вот так продуманно, хладнокровно… Хотя вдруг у Бергамеско этого крыша поехала? Все может быть. А его сыщицкое дело — не рассуждать, а версии проверять, по возможности досконально. И он поспешил к пышной Варваре Жанновне.

— Да что вы, это не она, — категорически заявила дама, рассмотрев фотографию. — Возраст примерно тот же, прически похожи. Та тоже темненькая и завитушки на лбу, но волосы убирает иначе. Да и нос, и глаза — все другое. Нет-нет, это точно не она. Да вы можете Валечку Петрову спросить, она с ними в кафе столкнулась на Невском. И Эдуарда Ростиславовича, это наш директор манежа, он ее тоже видел. — Говоря все это, мадам не забывала кокетливо трепетать ресницами и выставлять напоказ свой завидный бюст.

Все перечисленные Варварой Жанновной лица Павлову также не опознали. Не удалось установить и связь Бергамеско с погибшей Точилиной.

Последняя вообще была значительно старше двух других жертв. Работала учительницей музыки в районной музыкальной школе, жила одна — муж и дочь умерли во время блокады. Жила тихо, скромно. Что могло понадобиться от нее убийце — оставалось загадкой.

Допросы Тетериной и Бергамеско в здании уголовного розыска в присутствии самого полковника Луговцова ничего не дали. Ни один из них каяться в совершенном преступлении не собирался. Улик не было.

Майор разложил перед собой листочки с подробными биографиями всех трех жертв и в который раз стал их просматривать. На этот раз он решил сравнить каждый пункт отдельно. И уже через минуту треснул себя по лбу.

— Дурак! Слепой осел!

Но насладиться сделанным открытием майору не удалось. Внезапно ожил один из черных массивных телефонов на столе.

— Товарищ майор, к вам посетитель. Говорит, что у него есть информация по убийству Точилиной.

— Точилиной? Пускай поднимается.

С осторожным коротким стуком на пороге появился гражданин весьма приятной внешности. Лет тридцати пяти, в светлом костюме, высокий, полноватый.

— Добрый день. Вы позволите?

— Проходите, присаживайтесь, — пригласил майор. Люди нечасто добровольно приходят в их учреждение, так что подобное явление стоит только приветствовать. — Представьтесь, пожалуйста.

— Сокольский Петр Семенович. Я сосед Надежды Андреевны, то есть покойной Точилиной.

— Слушаю вас, Петр Семенович. — Майор скрестил пальцы под столом. Только бы этот визит не был пустышкой. Ему сейчас кровь из носу нужны стоящие свидетели.

— Видите ли, — прокашлявшись, начал посетитель, — не знаю, насколько для вас будет полезна моя информация…

«Та-ак», — разочарованно протянул про себя майор.

— Но, понимаете, я подумал, что лучше сообщить, вдруг пригодится, — тянул гость.

— Разумеется. Лучше сообщить, — кивнул майор, все еще цепляясь за надежду.

— Так вот. Когда случилось несчастье, меня дома не было, я вернулся только вечером. Поэтому тела Надежды Андреевны я не видел. Но моя соседка Капитолина Яковлевна… Вы только поймите правильно: она пожилой одинокий человек, сын у нее где-то за Уралом служит. Так вот, она весь вечер рассказывала всем желающим, а таких в нашем доме, поверьте, немало, как она нашла тело. Рассказывала со всеми ужасающими подробностями. Я эту историю раз сто, наверное, прослушал, поскольку принимала она любопытных на кухне. А пока чайник кипятишь или картошку жаришь — хочешь, не хочешь, а слушаешь.

— И что же дальше? — майор начал терять терпение.

— После этих рассказов картина стояла у меня перед глазами все время, даже когда я работал. А вчера сижу я за рукописью, мне скоро монографию сдавать… Ой, — спохватился визитер, — я же, кажется, забыл сказать: я доцент кафедры стран Дальнего Востока Ленинградского университета, китаевед. Так вот, когда я вчера работал над рукописью, отвлекся и как-то, знаете, совершенно бессознательно набросал рисунок. — Сокольский виновато взглянул на майора. — Получилось тело Надежды Андреевны. А когда я его рассмотрел, мне в голову пришла одна дикая мысль. И, знаете, сегодня я с самого утра отправился в библиотеку и еще раз самым подробным образом изучил вопрос.

— Так что же это все-таки такое? О чем вообще идет речь?

— О способе убийства. Скажите, ведь у вас наверняка есть фотографии с места преступления? Нет-нет, вы меня не так поняли, я вовсе не жажду это видеть! Но у меня действительно есть одна мысль, надо только проверить! — И сразу, без всякой последовательности, сдался: — Хорошо, можете не показывать. Я так расскажу.

Майор приподнял вопросительно брови.

— В Китае еще с древности и фактически до недавнего времени существовал особый вид казни — линчи. Его применяли только в наказание за самые страшные преступления, например за измену императору. По-русски линчи означает «казнь тысячи порезов». — Майор насторожился. — Процедура растягивалась до полугода. Преступнику медленно отрезали куски плоти — каждый день по кусочку. Нос, уши, пальцы по одной фаланге, лоскуты ткани на руках и на ногах. Если не принимать во внимание длительность казни, а только сам способ…

Майор уже доставал из сейфа материалы дела.

— Вот, смотрите. — Он разложил одну за другой три фотографии.

— О господи! — дернулся посетитель, но в следующую минуту уже взял себя в руки. — Простите. Да, это похоже на иллюстрации, которые я видел в книгах. Я на всякий случай переписал для вас описание этой казни и сделал ссылки на первоисточник. Вот, возьмите, пожалуйста. — Он извлек из портфеля серую папку. — Надеюсь, вам это поможет.

Сокольский ушел, а майор Остапенко остался перебирать разложенные на столе снимки. Все три жертвы родились в Харбине, на территории Китая. Вот что у них общего: Китай!

И казнь, о которой рассказал гость, тоже китайская. Логично будет предположить, что убийство совершил китаец, вероятно, выходец из этого самого Харбина. Трудно представить, что ему понадобилось от жертв. Может, это месть за какие-то старые обиды? Как бы там ни было, не найдем китайца — не узнаем. А найти в городе китайца не такое уж сложное дело — на этой оптимистической ноте майор захлопнул папку.

Конечно, оставался еще шанс, что это сделал русский, проживавший когда-то в Харбине. Но казнь тысячи порезов — нет, слишком изощренное убийство для русского человека. Удар топором, кувалдой, мордобой — это да. А тысяча порезов — это азиатчина какая-то. Значит, все-таки китаец.

Но майор ошибся: китайцев в городе было немало. Студенты, специалисты на стажировке, артисты, партийные деятели, рабочие по обмену опытом. И почти все мужчины.

Мальчишки с улицы Гладкова вспомнили, что недалеко от дома видели китайца в день убийства Зинаиды Варенцовой. Иностранцы в рабочем районе были редкостью, так что его запомнили.

— Что же вы сразу не сказали? Я же вас спрашивал в день убийства: был во дворе кто-то посторонний? Вы как один ответили «нет».

— Так мы же думали, вы насчет убийцы, а он китаец.

— А что, разве китаец не может быть убийцей?

— А что, может? — Мальчишки подозрительно уставились на майора.

Вот и работай с такой командой. Но еще хуже, что никто не смог точно описать его внешность.

— Обыкновенный китаец. Глаза вот такие, — показывал один из пацанов.

— А какой он был? Тонкий, толстый, высокий, маленький? Молодой, старый?

— Обыкновенный.

— Средний он был. И роста среднего, и вообще. В белой рубашке и в серых брюках, — со знанием дела произнес Петька Кулешов.

— Молодой хоть или старый?

Петька пожал плечами:

— Средний.

На улице Восстания у дома Павловых китайца никто не видел, что, в принципе, неудивительно: парадная выходит прямо на улицу, там и детвора не играет, и старушки на лавочке не сидят. Да и в самом дворе на улице Восстания старушек не было — местные жители предпочитали ходить в соседний сад, у бывшей Греческой церкви.

На 6-й Красноармейской китайца тоже припомнили, хоть и не сразу. Дворник из соседнего двора и продавщица из небольшого продуктового магазина на углу видели, как в день убийства то ли китаец, то ли узбек, а может, и казах, поди их разбери, сворачивал в арку дома, где проживала покойная Точилина. Но и здесь повторилась та же история. Самыми яркими приметами, которые запомнились свидетелям, оказались белая рубашка и серые брюки. Да каждый первый в городе ходил в белой рубашке и серых брюках.

Пришлось перетряхивать всех прибывших в Ленинград китайцев и разыскивать среди них проживающих или ранее проживавших в Харбине. Только делать это приходилось максимально тактично, через посольство, без спешки, скрывая истинную причину — чтобы не обидеть китайских товарищей. А время шло, и тот самый китаец давно мог отбыть на родину.

И, видимо, отбыл, потому как отыскать его майору Остапенко не удалось. А потом грянул XX съезд партии — развенчание культа личности, не одобренное китайскими товарищами, и полный разрыв отношений между двумя странами. Все китайцы вернулись на родину. Убийцу трех женщин так и не нашли, преступление осталось нераскрытым.

1861 год

Иностранцы обосновывались в столице. Император Сяньфэн оставался в Охотничьем домике — отсюда он теперь управлял империей. Сюда стекались донесения, нарочные, загоняя коней, спешили за пределы Великой Китайской стены. Приближалась зима. В суровом северном крае она наступала быстро, а дворец не был приспособлен для столь длительного проживания, к тому же зимой.

Двор роптал. Министры уговаривали императора вернуться в столицу. Вельможи нашептывали, что в стране могут снова начаться бунты, если Сын неба не будет восседать на престоле в Запретном городе. Но Сяньфэн был неумолим. Самая мысль о том, что он может вернуться в город, кишащий белыми дьяволами, была нестерпима.

— Нам нет места под одним небом! — с несвойственной ему твердостью восклицал он, хотя и понимал, что, оставаясь в Охотничьем домике, рискует здоровьем.

— Если бы ты знала, Цыси, — шептал он наедине своей верной наложнице, — как страшит меня возвращение в столицу. Мне кажется, я не смогу находиться в Пекине, зная, что совсем рядом лежит в руинах наш Старый летний дворец.

И по лицу несчастного больного самодержца струились слезы.

Холодные сквозняки гуляли по нетопленому дворцу, окна на рассвете покрывались инеем. Киноварь и позолота потускнели и облезли, всюду были сырость и холод. Цыси, императрицу и наследника перевели в дальние покои — кто-то выдумал, что там более уютно. Но Цыси знала: это сделано намеренно, чтобы оградить от нее императора. В этом дворце она повсюду чувствовала угрозу. Медальон потемнел, предупреждая о подступившей опасности.

Князь Гун оставался в Пекине. Изредка он слал Цыси отчеты о ходе дел, но часто писать не мог: письма могли перехватить. Император болел, тревога о будущем династии нарастала.

Его величество тосковал, и для его развлечения из Пекина были вызваны артисты. Теперь почти каждый день во дворце бывали спектакли, император с утра до вечера наслаждался оперой. В Охотничьем домике разместили еще двести человек: певцов, музыкантов, танцоров. Теперь в жилых помещениях не было ни единого места.

У императора не хватало времени для государственных дел — так полно он отдавался своей страсти. Выбирал репертуар, утверждал артистов, сочинял музыку, репетировал. Спектакли проходили то в его личных покоях, то в покоях Цыси, а иногда на острове посреди озера — в театре под открытым небом с романтическим названием «Прикосновение облака». После одного из таких представлений он не удержал равновесия, переходя в лодку, и оказался в воде. Многие обвинили в несчастье Цыси. Император сильно простудился, стал кашлять кровью. Стало очевидно, что дни его сочтены.

Тучи сгущались. Сяньфэн уже не покидал своих покоев, а Цыси и Цыань почти не допускали к нему. В прошлом месяце, когда праздновали день рождения повелителя, ее, драгоценную наложницу, даже не пригласили на торжество. Неслыханная дерзость! Цзай Юань и Су Шунь захватили власть во дворце. Если бы двор оставался в Запретном городе, у них бы ничего не вышло, но здесь, в этом диком месте, где попран этикет, они полностью подчинили себе обстоятельства.

Цыси, князь Чунь и Цыань всерьез беспокоились о своем будущем и будущем наследника. Им противостояла сильная партия, и перевес сил был явно на ее стороне.

— Император должен признать наследником своего единственного сына, — как мантру твердила Цыань, прижимая к себе четырехлетнего Цзайчуня. — Этого ждет от него вся Поднебесная.

— О, как ты не можешь понять! Он еще мал и не может править сам, — горячилась Цыси. — При нем назначат регента, и до совершеннолетия Цзайчуня он станет истинным правителем. Мой сын может вовсе не дожить до самостоятельного правления. Так же, как и мы.

Цыси не могла забыть тайный указ императора, принуждавший ее к самоубийству. Стоит Сяньфэну отойти в вечность, и Су Шунь со сворой окажется у нее на пороге.

Цыси день и ночь металась по своим покоям, пока светлая мысль, яркая, как вспышка, не озарила ее сознание.

— Разыщите Ли Ляньина, — велела она прислуге. — Немедленно.

И, усевшись в кресло и сжав по привычке медальон, застыла в ожидании. Медальон был успокаивающе теплым, и Цыси поняла, что нашла выход. Опасность никуда не исчезла, но теперь появился шанс на спасение.

— Госпожа, — голос евнуха вывел ее из задумчивости, — вы звали меня?

— О да. — Цыси сделала ему знак приблизиться. — Тяжелые времена настали, мой верный друг. — Она положила руку ему на голову, и евнух блаженно прикрыл глаза. — Скажи мне, что творится в покоях его величества?

— Все плохо, госпожа. Император редко приходит в сознание, его мучают боли, и лекарь все время дает ему опиум, а иногда и что похуже. Меня почти не допускают к нему: они знают о моей преданности вам, госпожа.

— Не оставляй его, Ли. Ты наша надежда, наши глаза и уши. На чьей стороне евнухи двора?

— На вашей и императрицы, госпожа. Су Шуня все считают высокомерным выскочкой и презирают его. Весь Китай винит его в захвате Пекина и разорении Старого дворца.

— Говоришь, Су Шуня и его сторонников винят в захвате Пекина? — улыбка тронула губы Цыси.

— Да, госпожа. Все знают, что это он приказал схватить и замучить Паркеса и его свиту, а потом уговорил императора бежать из столицы вместо того, чтобы сражаться.

— Прекрасно. Я не пожалею золота, лишь бы наши славные подданные продолжали так думать и дальше. Скажи, у тебя остались в столице свои люди?

— Да, госпожа. Они в Запретном городе с князем Гуном.

— Вели им подогревать ненависть к Су Шуню, Цзай Юаню и князю И. Пусть ходят по кабакам, рынкам, лавкам. Народ не должен забывать, кто во всем виноват. Пришла пора действовать. И еще: император должен огласить имя наследника. — Цыси пристально посмотрела в глаза Ли Ляньину.

— Вчера вечером, когда я делал массаж императору, мне удалось подслушать, как князь И и Су Шунь убеждали его величество назначить при малолетнем наследнике регентский совет и включить в него первых сановников государства.

— Иначе говоря, самого Су Шуня, Цзай Юаня, князя И и рябого подлеца Цянь Чуна? Хорошенькая компания, ничего не скажешь. Боюсь, мне не пережить их назначения.

— Не бойтесь, госпожа! Вот. — Ли Ляньин вынул из-за пазухи футляр и с благоговением извлек из него свиток золотистого шелка. — Я выкрал указ императора — тот, где он приговаривает вас к самоубийству.

Цыси поднялась, принимая из его рук бесценный свиток.

— Тебе нет цены, Ли! — Она поцеловала в лоб своего верного раба.

Этот поцелуй для Ляньина был дороже любых сокровищ, и Цыси прекрасно знала об этом. Иногда она искренне сожалела о его неполноценности. Евнух был хорош собой и безгранично ей предан, а она… она ужасно скучала. Цыси была молода, ей едва исполнилось двадцать пять, а рядом с ней нет никого, кроме вечно хворающего мужа. Ей хотелось настоящей любви, хотелось почувствовать в своих объятиях горячее, здоровое тело мужчины. Цыси вздохнула. Она была очень богата и очень несчастна.

Евнух почувствовал ее настроение и поддался порыву — схватил ее руку и припал к ней горячим, страстным поцелуем. Цыси отняла руку и отошла к окну. Мыслями она уже вернулась к делам.

— Мне нужно увидеть императора как можно скорее. Он должен официально назначить сына наследником.

— А что будет с вами, госпожа? — дрожащим голосом спросил Ли Ляньин.

— Не беспокойся, я кое-что придумала. Су Шуня ждет большой сюрприз, — усмехнулась Цыси.

Подойдя к евнуху, она что-то зашептала ему в самое ухо, отчего бледность залила лицо Ли Ляньина. Но уже в следующую минуту его лицо прояснилось, а в глазах зажегся огонь. Он молча кивнул и, кланяясь, вышел из покоев.

Цыси держала за руку наследника Цзайчуня — трогательного в своем расшитом золотым шелком платье, в туфлях с загнутыми носами и франтоватой шапочке с пером. Вместе с наследником она вошла в покои императора. Здесь царил полумрак. Пахло опиумом, благовониями и смертью — казалось, что ее тень стоит в изголовье императорского ложа.

Сяньфэн, бледный, измученный болезнью, неподвижно лежал под расшитым драконами покрывалом. На секунду Цыси показалось, что они опоздали. Но нет, император еще дышал.

Она подвела сына к самому изголовью кровати и твердо спросила:

— Ваше величество, кто будет наследовать престол?

Все, кто были в опочивальне, затаили дыхание. Император не ответил — настолько он был слаб. Однако Цыси проявила настойчивость.

— Здесь находится ваш сын.

Император с трудом открыл глаза, увидел сына и ответил чуть слышно:

— Конечно, он должен наследовать трон.

Это были его последние слова. 22 августа 1861 года император Сяньфэн скончался.

Весть о том, что перед смертью он успел подписать указ о регентском совете, быстро облетела дворец. Придворные, чуткие к смене власти, как все придворные в мире, уже осаждали покои князей. В зале государственного совета собрались сановники, и хотя тело императора еще не было погребено, а указы официально обнародованы, поклоны и заискивающие улыбки ясно давали понять, кто стал правителем Поднебесной. Единственное, что смущало вельможную челядь, — удивительная мрачность на лицах всех восьмерых, удостоенных чести войти в регентский совет.

А по залу уже катился тревожный шепоток: что-то не так с императорскими указами. На них нет великой печати! Сяньфэн не успел их заверить. Но почему их не заверит совет?

Без великой печати ни один документ не имеет законной силы, о чем были прекрасно осведомлены все. Цыси знала об этом не хуже Су Шуня. Это он подсунул их украдкой под подушку императора, чтобы его не заподозрили ни в чем после смерти Сяньфэна. Пусть все знают, что Су Шунь и его сообщники не имеют никакого отношения к составлению этих указов. Но Ляньин видел все, притаившись за пологом кровати, и предупредил Цыси.

Печать против указов. Теперь она могла торговаться с ними. На стороне Цыси были наследник, императрица и великие князья. Князь Гун по-прежнему находился в столице — держал под контролем ситуацию в войсках и поддерживал связь с посланниками западных держав. Цыси ненавидела их, но в случае крайней нужды готова была использовать в своих интересах. К сожалению, незадолго до смерти император отправил в Пекин и другого своего брата, верного Чуня. Очевидно, и здесь приложил руку Су Шунь. И все же Цыси надеялась, что справится.

На стороне же регентского совета были указы, ненадежная свора придворных и отдельные военные части. Против них — скверная репутация. Су Шунь слыл первым взяточником в империи, почти вся маньчжурская аристократия ненавидела его. А еще все знали, что вина за позорное бегство из Пекина лежит на Су Шуне и его сторонниках. Что ж, у Цыси неплохие шансы.

Теперь, закрывшись в покоях императрицы и заручившись поддержкой дворцовой охраны под началом Ли Ляньина, Цыси почувствовала себя уверенно.

Две маленькие женщины, запертые в старом дворце на окраине империи, окруженные десятком евнухов, бросили вызов самым могущественным сановникам государства. Цыси было двадцать пять лет, Цыань — двадцать четыре.

Три месяца труп покойного императора ждал в массивном гробу, пока прорицатели не определят благоприятный день для переноса его в Пекин.

Три месяца во дворце шла незримая борьба за власть.

Цыань и Цыси всячески демонстрировали смирение перед силой обстоятельств, чтобы преждевременно не вызвать тревогу регентского совета. Со всей возможной кротостью Цыань указала великим мужам на казус, возникший после смерти покойного императора. Дело в том, что все важнейшие императорские указы писались лично рукой повелителя особыми красными чернилами и потому не нуждались в заверении великой печатью. Но малолетний наследник еще не владеет кистью, а следовательно, печать необходима. Регентский совет был вынужден признать резонность этих доводов. Ободренная императрица продолжила. Покойный император собственноручно передал великую печать вдовствующей императрице, а малую печать — драгоценной наложнице, родившей наследника престола. Разумеется, обе они готовы скрепить печатями все указы, составленные регентским советом от имени наследника престола. Регенты такую позицию одобрили и законодательно утвердили процедуру заверения указов. Покладистость обеих вдов развязывала им руки.

За это время Цыси удалось одержать еще одну победу — она выторговала для себя титул вдовствующей императрицы. Да, после смерти Сяньфэна она оказалась всего лишь одной из его многочисленных наложниц, без прав и привилегий. Даже матерью ее сына официально считалась императрица Цыань. Пришлось задействовать старого Ань Дэхая — тот перетряхнул архивы Запретного города и обнаружил прецедент двухсотлетней давности, когда мать императора Канси, простая наложница, после смерти мужа была признана вдовствующей императрицей. Итак, Китай обрел двух вдовствующих императриц.

Первый шаг был сделан. Оставалось вернуть в Охотничий домик великих князей Чуня и Гуна. О, Су Шунь и все остальные прекрасно понимали опасность, исходящую от братьев покойного императора. Во-первых, ни один из них не вошел в состав совета, что казалось странным. Во-вторых, оба пользовались уважением в армии и в столице. Князь Гун удалил из Пекина иностранных захватчиков, а князь Чунь известен был всем честностью и отвагой.

Регентский совет упорствовал и под благовидными предлогами запрещал князьям покидать Пекин, однако вынужден был все же согласиться на приезд князя Гуна, который изъявил желание проститься с царственным братом. Князь был благороден, миролюбив, не склонен оспаривать чужие указы и вступать в заговоры. Перед Цыси стояла нелегкая задача склонить его к решительным действиям против своих врагов, и ей это удалось.

Тем временем Су Шунь и его окружение решили, что настал благоприятный момент для захвата власти. Приближался день, когда тело покойного императора отправлялось в Пекин.

— Госпожа! — Ли Ляньин опустился на колени перед вдовствующей императрицей Цыси. — Двор выступает в столицу через три дня. Но вам ехать нельзя. Мой человек разносил чай в покоях Су Шуня и кое-что слышал. Вам не добраться до Пекина. Они говорили, что дорога опасна, то и дело встречаются шайки беглых солдат и монгольских наемников, а охрана каравана слишком слаба.

Императрица Цыань, как всегда, побледнела и прижала к себе малолетнего императора. Цзайчунь, почувствовав всеобщее волнение, стал капризничать. Цыси поморщилась.

— Унесите ребенка, ваше величество. Нам нужно подумать о спасении.

Нефритовая орхидея была обжигающе горяча и потемнела почти до черноты — такой опасности они еще не подвергались. Но Цыси давно привыкла не сдаваться.

— Когда выступает процессия?

— Через три дня, госпожа.

— Ли Ляньин, позови самых надежных евнухов — из тех, что помоложе. Нужно срочно известить князей Чуня и Гуна о грозящей нам опасности. Пусть выступают нам на помощь немедленно!

— Кто решится доставить мое письмо в Пекин? — Голос Цыси звенел над склонившимися в ряд евнухами. — Храбреца я сумею наградить по достоинству!

Вызвался один смельчак.

— Это племянник Ань Дэхая, — шепнул на ухо Цыси Ляньин.

Юноша встал на колени перед Цыси.

— Раб желает, рискуя своей жизнью, отправиться в Пекин.

Она воздала подобающую похвалу его храбрости, выдала пятьдесят лянов на дорогу. Дождавшись темноты, гонец пустился в путь.

Теперь оставалось только ждать. Прошел год с тех пор, как они в спешке покинули Пекин, тягостный год, полный лишений и тревог. Цыси казалось, что прошла целая вечность. Но груз забот не властен был над ее цветущей красотой. Она смотрела на свою сестру по несчастью с ужасом и подмечала в Цыань перемены, которых сама чудом избежала. В ожидании гонца вдовствующие императрицы стали неразлучны. Совместно пережитые горести укрепили их дружбу. Боясь за свою жизнь, они проводили теперь ночи в покоях Цыань и ни на секунду не оставляли без присмотра маленького Цзайчуня.

День тянулся за днем. Известий из столицы не было. Цыси спала тревожно, просыпалась от каждого шороха и скрипа, которыми был полон старый дворец.

В ночь перед отъездом она долго не могла уснуть. Капризничал Цзайчунь, плакала Цыань, тревожно перешептывались служанки. Сон пришел незаметно, и не тревожный, как в последние дни, а глубокий и спокойный. Она стояла в саду своего старого павильона «Тень платанов» в Запретном городе и слушала призывы труб, доносящиеся с башен. Потом увидела в небе над дворцом ослепительное сияние — над столицей возносилась огромная орхидея, точно такая, как вырезана на ее амулете.

Утром траурная процессия выступила из Охотничьего домика. Цыси была спокойна и готова к любой неожиданности.

На ночлег решено было остановиться в мрачном, продуваемом всеми ветрами ущелье. Для вдовствующих императриц установили шатер. Цыань, прикрываясь Цзайчунем, как щитом, дрожала от страха. В любой момент в шатер могли ворваться заговорщики. Служанки жались к ногам госпожи и тихо плакали. Вокруг шатра стояли евнухи с копьями и обнаженными мечами. Ли Ляньин, облаченный в доспехи, лично охранял вход.

Цыси тоже прислушивалась, не раздастся ли тревожный шум или лязг оружия. Князья так и не прибыли — означает ли это, что ее гонец уже схвачен и замучен до смерти? А может, князья ее предали, обрекли их с Цыань на смерть? Нет, этого не может быть. Чунь никогда не пойдет на это, ее сестра Дафэн не допустит. И потом, орхидея. Цыси достала амулет из выреза платья — он был светлым и теплым. Все будет хорошо.

Но скрывать тревогу и поддерживать остальных ей с каждой минутой все труднее. Больше всего она боится, что страх толкнет людей из их окружения на предательство. День клонился к закату, тьма стремительно сгущалась. Утомленные дорогой служанки дремали, устроившись на подушках у ног Цыань. Цзайчунь давно сладко спал, раскинувшись в объятиях матери. Императрица Цыань после всех треволнений тоже уснула, и ее лицо даже во сне было несчастно.

Цыси, тихо ступая, шагала по ковру. Время остановилось, в лагере спокойно. Может быть, и ей стоит немного поспать? Как знать, вдруг они выбрали для нападения другую ночь и другое ущелье? Силы ей еще понадобятся. Она легла, положив в изголовье старый кинжал своего отца.

Воинственные крики, топот коней и лязг железа разорвали тревожную ночь. Цыси мгновенно вскочила. В руке блеснул кинжал, и вот она уже готова встретить врага, кем бы он ни был. Она слышала, как отдает команды Ли Ляньин, как гремят мечами евнухи охраны. Но грозный шум отчего-то не приближался, а по-прежнему слышался в отдалении.

Наконец в шатер вбежал Ли Ляньин.

— Госпожа! Прибыла маньчжурская гвардия под командованием Жунлу! Генерал просит у вас аудиенции. Госпожа, мы спасены! — зазвеневшие в голосе слезы выдавали, в каком напряжении он был все последние сутки.

Расставили ширму, и бравый красавец генерал, начинавший службу еще под началом отца Цыси, вошел в шатер.

— Ваши величества, — он склонил колени, — я прибыл по приказанию князя Гуна и готов обеспечить охрану наследника и вдовствующих императриц. Я исполню любые ваши распоряжения. Сами князья с основными силами следуют за нами и будут в ущелье завтра утром.

Цыань радостно сжимала руку своей сестры и плакала от облегчения. Цыси торжествовала. Сквозь шелк ширмы она разглядывала молодого генерала и упивалась минутой.

— Благодарю вас, генерал. Думаю, нам следует выступить в столицу, как только прибудут великие князья. Мы с императрицей Цыань хотим быть в Пекине раньше траурной процессии и проследить за подготовкой церемонии похорон. Да и в интересах наследника не стоит затягивать столь опасное путешествие. Мы очень рады, что вы будете сопровождать нас. А пока я благодарю вас за скорое прибытие.

Жунлу поймал сквозь щель пленительный взгляд императрицы Цыси. Всю дорогу до Пекина этот взгляд манил его. Очарованный красотой вдовствующей императрицы, молодой генерал с трудом заставлял себя сосредоточиться на деле.

Утром следующего дня, когда в лагерь прибыли великие князья Гун и Чунь, от имени вдовствующих императриц появился указ: вдовствующим императрицам, великим князьям Гуну и Чуню, а также Цянь Чую и Цзай Юаню отбыть вместе в Пекин, а Су Шуню — сопровождать гроб с покойным императором. Этим нехитрым маневром Цыси и ее сторонники разъединили заговорщиков и ослабили их влияние. По прибытии в Пекин Цянь Чуй и Цзай Юань были немедленно арестованы. Им даровали самоубийство. Князь Гун по обычаю прислал обоим в подарок цыбо, белые шелковые шарфы, на которых они и удавились. Су Шуня, главного заговорщика, схватили в пути, а потом обезглавили.

Первый обнародованный указ нового правительства объявлял Цзайчуня, сына императора Сяньфэна, наследником трона. Ему надлежало править под девизом «тунчжи» («совместное правление»). Второй указ даровал Цыань звание вдовствующей императрицы Цыань, а Цыси — вдовствующей императрицы Цыси. Первая была возведена в ранг императрицы Восточного дворца, вторая — императрицы Западного дворца.

Начиналась новая эра, эра правления императрицы Цыси. Время восхождения нефритовой орхидеи.

2016 год

Максим потер ладонями лицо, словно хотел стереть все неудачи и просчеты этой недели.

— Устал?

Дед сочувственно похлопал его по плечу.

— Устал, — кивнул Максим.

Он только что привез стариков с дачи. Деду надо было ложиться на плановое обследование в стационар.

— Что-то интересное? — с любопытством прищурился дед.

— Да уж такое интересное, что деваться некуда.

— Расскажешь? — Дед воровато оглянулся в сторону кухни, где хлопотала у плиты бабушка. Волноваться ему было категорически нельзя, и бабушка строго за этим следила, но рассказ Максима обещал избавление от скуки, а она изматывала хуже любых тревог. — Только потихоньку.

Пришлось рассказывать о двух изуродованных женщинах, которых, на первый взгляд, ничего не связывало.

— И вот теперь мы который день перетряхиваем всех знакомых, приятелей, сослуживцев, бывших поклонников, соседей по квартирам и дачам, одноклассников, однокурсников и так до бесконечности — всех, кто мог знать обеих убитых. И все с нулевым результатом. Кроме сходного почерка убийства, никаких связей. Тупик.

— А ты не мог бы подробнее рассказать, как выглядели трупы?

— Дед, вот тебе это зачем? Жутко они выглядели, меня чуть не вывернуло. — Максим даже сейчас скривился.

— Опиши, а лучше покажи. — Дед не отставал.

Пришлось рассказать и даже показать, благо современная техника позволяет.

— Знаешь, что это мне напоминает? — Дедовы очки съехали на кончик носа.

— Джека Потрошителя, — буркнул Максим.

— Нет. Линчи.

— Что?

— Линчи. Это, внучек, казнь такая китайская, самая что ни на есть жестокая, которой у них только самых страшных преступников казнили. За измену императору, например.

— А ты откуда знаешь? — Максим недоверчиво уставился на старика.

— Да вот знаю, — свысока взглянул на внука Федор Федорович. — «Линчи» по-русски означает «смерть от тысячи порезов». Человеку каждый день отрезали по кусочку плоти, а потом прижигали рану огнем. На следующий день снова кусочек, и так до полного уничтожения. Некоторые узники мучились по несколько месяцев. Вот зверство-то, да? Не дай бог с этими азиатами связаться!

— Ты это по телику в «Мистических историях» видел?

— Нет, дорогой мой. Об этом я слышал в детстве от отчима. — Дед на провокацию не поддался. — В 1955-м таким вот зверским способом в Ленинграде были убиты три женщины.

— Откуда ты знаешь? Ты же тогда ребенком был?

— Не таким уж и ребенком, одиннадцать лет. И потом, ты забываешь, что мой отчим был милиционером. Не сыщиком, конечно, как ты, а простым участковым, но дело было громкое. Слушай. — Федор Федорович еще раз взглянул в сторону кухни, убедился, что вторжение им не грозит, и склонился поближе к внуку. — Это было в 1955 году. Всего я не знаю, потому как отчим при мне никогда не обсуждал служебные дела, а это дело тем паче было велено держать в тайне, чтобы граждан не пугать. Шорох в городе был такой, что к делу даже простых участковых привлекли.

А мне как раз на один день дали почитать рассказы о Шерлоке Холмсе. Я за день не успел, вот и ждал, когда родители уснут, чтобы с фонариком под одеялом дочитывать. А они все не засыпали, разговаривали. Вот я и услышал, как дядя Тарас матери рассказывал, что в городе убиты три женщины. Тела страшно изуродованы, а какой-то умник-профессор, сосед, что ли, одной из убитых сказал, что это похоже на китайскую казнь линчи. И рассказал, что за казнь. Я, знаешь, аж дышать перестал: жизнь-то, оказывается, почище Шерлока Холмса! Тогда весь город искал какого-то китайца — вроде его на месте преступления видели. У нас тогда их много было: студенты, специалисты всякие по обмену опытом. «Русский с китайцем — дружба навек», — дед вспомнил слова какой-то старой песни и грустно улыбнулся. — Только как ты этого китайца найдешь, если все они для нас на одно лицо?

— Так что, и не нашли убийцу? — Максим уже и думать забыл о своем недоверии.

— Нет, кажется. Но о казни я все точно запомнил.

— Пятьдесят пятый год, говоришь? Линчи? Ну молоток! Спасибо, дед. — Максим уже вскочил на ноги.

— Постой, ты куда засобирался-то? А ужин?

— Извини, дед, не до ужина. Ах да. Слушай, а что связывало этих женщин, не знаешь? — уже из прихожей спросил Максим.

— Что связывало? Да китаец этот, наверное. Это мне, знаешь, уже не так интересно было. А бабушке-то что сказать?

— Скажи, что срочно на работу вызвали. Пока, ба! — И Максим умчался, хлопнув дверью.

Мог бы не спешить: в архив он все равно попал только в понедельник. Но ему не терпелось начать хоть что-то делать. Хотя бы послать Мухина с Полозовым разузнавать насчет находящихся в городе китайцев.

С желтых страниц дела, исписанных сиреневато-синими чернилами, вставали давно ушедшие времена с бодрыми маршами, транспарантами, обязательствами выполнить и перевыполнить план и красотками в приталенных крепдешиновых платьях. Но Максиму было не до красоток — его интересовали сухие факты старого уголовного дела.

Женщин было действительно три. Первую убили 17 июня в собственной квартире на улице Восстания. Павлова Анна Григорьевна, 34 года. Работала в редакции газеты «Вечерний Ленинград» корректором. Замужем, муж — профессор в каком-то закрытом институте, вместо названия цифры. Дочь Ольга, восемь лет. К делу были приложены фотографии — черно-белые снимки с заломленными краями. Максим содрогнулся: зрелище было пострашнее того, что ему довелось увидеть в квартире Шумиловой и Изотовой. Видно, в старые времена даже убийцы подходили к делу более основательно. Вторая жертва была обнаружена 20 июня в районе станции метро «Нарвская», третья — 25 июня на 6-й Красноармейской. Почерк везде один и тот же. Убитые женщины принадлежали к разным социальным группам и даже внешне никак не были похожи. Второй жертве было 40 лет, а третьей — 57.

Максим уже вытянул из Интернета все о казни линчи и был готов согласиться с дедом: какой-то извращенец решил провести этот ритуал в ускоренном варианте и в качестве объекта выбрал простых советских женщин.

Были в деле и показания доцента Сокольского, проживавшего в той же коммунальной квартире, что и одна из жертв. Именно ему принадлежала версия о казни линчи. Потом обнаружились свидетели, которые видели какого-то китайца у дома Варенцовой, второй жертвы. Но никаких конкретных примет эти свидетели вспомнить не могли.

Сотрудникам уголовного розыска удалось выяснить, что семьи убитых сразу после революции проживали в Харбине. Версия с китайцем-убийцей была признана основной. Но найти его так и не удалось.

— Хочешь сказать, что наших тоже какой-то китаеза грохнул? — угрюмо спросил Никита.

— Не знаю. С тех пор прошло шестьдесят лет, тому китайцу должно быть как минимум восемьдесят. В любом случае надо бы выяснить, имели ли наши убитые какое-то отношение к Харбину.

— Ты серьезно? Думаешь, в этом все дело? — Лейтенант Мухин смотрел на Максима так, словно тот его разыгрывал.

— Так, если у кого-то есть идеи получше, можно их высказывать. — Максим перешел на официальный тон и занял место за рабочим столом. Каждый сморчок его еще учить будет!

Никита смену начальственного настроения просек и сразу перестроился:

— Нет, в принципе, идея ничего, красивая.

— Попробовать можно, — согласился Дима Полозов. — Могу смотаться к родителям Шумиловой.

— Угу, я тогда беру Нестерова, — кивнул Никита.

— Нет, Нестерова я сам беру. — Максим грозно сверкнул глазами. — Хочу сам с этим активистом побеседовать.

— А мне тогда чего? — осторожно спросил Никита.

— А ты попытайся разыскать родственников тех женщин из 1955-го: Точилиной, Варенцовой и Павловой.

— И для чего это нужно? — снова скатился в глухую оппозицию Никита.

— Для того, — свирепо отрезал Макс.

— И как я буду их искать? — не унимался Никита, явно вставший не с той ноги. Сигналы, которые ему подавал Полозов, он упрямо отказывался замечать.

— Если мне не изменяет память, ты служишь в уголовном розыске, и искать — твоя прямая обязанность. Если у тебя возникают вопросы, как и где, может, пришло время подавать рапорт об увольнении?

Вообще-то Максим в Никитиной профпригодности не сомневался. Но случались у его подчиненного приступы такого уныния, а этого Максим не выносил.

Никита наконец просек, что пора заканчивать комедию, поднялся и по-военному отрапортовал:

— Есть разыскать родственников.

— Давай, Дмитрий, дуй к Шумиловым. Смотри там, потактичнее, — выпроводил Максим второго бойца и взялся за телефон.

1875 год

Английский посланник в Китае: «Императрица-мать обладает редким умом и мощной волей».

Военный руководитель и реформатор Цзэн Гофань: «Меня поражают ум вдовствующей императрицы, решительность ее действий, на которые даже великие монархи прошлого не смогли осмелиться. Моя душа преисполнена восхищением и трепетом перед нею».

Первый президент Китая генерал Юань Шикай: «Присутствие духа я терял только под взглядом вдовствующей императрицы. Не знаю, почему меня прошибал пот. Я просто терял самообладание».

Старая Будда, так называли теперь за глаза императрицу Цыси, восседала в одном из своих любимых павильонов Запретного города. В окружении евнухов, наложниц и музыкантов она дремала после обеда, слушала чтение стихов и размышляла о прошлом.

Она была отнюдь не стара, ей исполнилось всего сорок, но выглядела она, по всеобщему признанию, едва ли на тридцать. Ни одной морщины, безупречная кожа, прекрасный цвет лица, фигура не потеряла стройности. Все, кто видел ее, отмечали особую сияющую красоту императрицы и очарование ее взгляда. Да, теперь она расцвела. Она добилась свободы, ее жизнь была полна развлечений и запретных удовольствий.

Цыси сладко вздохнула. С тех пор как она открыла в Запретном городе Студию исполнения желаний, своего рода академию искусств для особо одаренных юношей, у нее не было недостатка в молодых возлюбленных. В студию принимали талантливых художников, музыкантов, поэтов, обязательно приятной наружности. Самых привлекательных иногда приглашали на личную аудиенцию к императрице. После этих визитов все они исчезали. Хотя случались исключения.

О, Цыси до сих пор иногда вспоминает красавца Гуань Цюйаня. Его отыскал Ли Ляньин где-то на улице. Обедневший сын знатных родителей пел на задворках одного из притонов. Он оказался весьма хорош и как художник, и как поэт, но как любовнику ему не было цены. Эта связь продолжалась несколько лет. Юноша успел повзрослеть, Цыси даже женила его на одной из фрейлин и подарила загородный дом. Мальчик был воспитан и умел держать язык за зубами — теперь это большая редкость.

Цыси погрустнела. Она вспомнила другого юношу, официанта Ши. Его тоже привел Ли Ляньин. Сколько страсти было в их отношениях, сколько чувства! Императрица родила от него дочь. На последних месяцах беременности пришлось сказаться больной и не выходить из покоев, перепоручив все дела императрице Цыань и князю Гуну. К счастью, империя благоденствовала, и без ее ежедневного вмешательства в государственные дела можно было обойтись. Девочка родилась прехорошенькой, даже жаль было отдавать ее Дафэн, но что поделаешь. Сестра стала малютке хорошей матерью, да и князь Чунь слишком благороден, чтобы обидеть ребенка или выдать тайну его матери. Малышке уже четыре, и она настоящая красавица.

Да, многое случилось за эти годы. Погиб старый добрый Ань Дэхай. Бедняжка, он так зазнался после ее восхождения на престол, что совершенно утратил страх. Перед смертью он стал заносчив и жаден сверх всякой меры. Вымогал деньги за каждый свой шаг — никто не мог без него войти во дворец, получить должность, добиться аудиенции. У одного наместника Ань Дэхай шутки ради сорвал с головы шапочку и не отдавал, пока тот не заплатит ему десять тысяч лянов! Наместника ждали императрицы, он просто не мог появиться перед ними с непокрытой головой — пришлось заплатить. Ань Дэхай нажил себе врагов среди придворных, высшей знати, умудрился разозлить даже кроткую императрицу Цыань. Однажды она застала Цыси на коленях у евнуха. На нее сорегентша не донесла, но Ань Дэхая возненавидела. А уж как он оскорбил князя Гуна, выманив у Цыси перстень — подарок князя и хвастаясь им во дворце!

Что удивляться, что несчастного казнили, когда он — в нарушение всех законов — отправился на шелковую фабрику в провинцию. Евнухам запрещалось покидать Пекин под страхом смертной казни. Но он так хотел угодить своей императрице и так был уверен в собственной безнаказанности, что отплыл из Пекина на роскошном корабле, с музыкантами, танцовщицами, поварами и прислугой. Его арестовали где-то в провинции и отсекли голову по приказу князя Гуна и императрицы Цыань.

Цыси до сих пор не может простить им этого.

Хорошо хоть, верный Ли Ляньин по-прежнему с ней. Этот не даст так просто заманить себя в ловушку. Он слишком умен и выдержан, и теперь, когда Ань Дэхай покинул их, стал главной опорой Цыси во дворце и за его пределами. О, Ли Ляньин был незаменим. Он знал все, что происходит, знал, кто о чем говорит и думает, кто что затевает, его шпионы опутали весь Запретный город. И, что бы там ни болтали глупцы, Ли не имеет никакого отношения к смерти юного императора Цзайчуня. Мальчишка был просто очень распущенным, весь в отца. Подхватить в низкосортном борделе сифилис — в его-то годы! Да он не вылезал из постелей своих наложниц. Бедняжка не дожил до девятнадцати лет, умер, едва взойдя на престол. Цыси слегка вздохнула.

Жаль мальчика, но для Китая его смерть не значила ничего. Он так и не начал править, и, возможно, это было благом для Поднебесной империи. Цыси справляется гораздо лучше. А жена Цзайчуня? Глупышка Алутэ так тосковала по покойному мужу, что заморила себя голодом, а ведь она была беременна и ждала наследника престола. Злые языки, правда, принялись плести небылицы, дескать, это она, Цыси, довела бедняжку до смерти, и та давно бы покончила с собой, если бы не боялась, что вся ее семья будет после этого казнена, как велит закон, вот и пришлось Алутэ умирать медленно и мучительно от голода.

Абсолютное вранье. Да, Цыси не любила эту девицу, слишком уж была умна, образованна и независима. Но уморить кого-то голодом? Чистая клевета. Они вместе с ее отцом решили, что будет лучше для всех, если ребенок покойного императора Цзайчуня не родится. Его отец был болен дурной болезнью, ребенок мог быть ею заражен, и потом, верховный совет уже избрал нового императора, куда прикажете его девать, если у Алутэ родится мальчик? Цыси просто исполнила свой долг перед страной. Сейчас она даже невольно дернула плечом от этих неприятных воспоминаний.

Да, молодой император умер, а Цыси пришлось нести нелегкое бремя управления империей. Избранный ею и поддержанный советом новый император, племянник Цыси, сын князя Чуня и ее сестры Дафэн, едва справил четырехлетие.

Это был великий труд — управление империей. Чтобы подготовиться к утренним аудиенциям, ей приходилось вставать в пять, иногда даже в четыре утра. Такие ранние подъемы всегда давались Цыси с трудом. Но правительница великой державы должна была поддерживать идею величия даже собственными нарядами. Она соблюдала все традиции: на дворцовые приемы всегда надевала золотисто-желтый халат, расшитый фениксами, и украшенную жемчугом обувь. На голове ей сооружали высокую замысловатую прическу — к концу аудиенции от ее тяжести всегда болела шея.

В зале для приемов они с Цыань садились рядом за желтой шелковой ширмой, через которую вели беседы с членами верховного совета. Когда совещания заканчивались, императрицы принимали чиновников со всей империи. Покойный император Тунчжи — так звучало тронное имя Цзайчуня — всегда восседал на небольшом возвышении перед ширмой лицом к чиновникам. Фигуры императриц за шелковой завесой едва можно было различить.

Для участия в аудиенции чиновникам приходилось подниматься с постели сразу после полуночи и добираться до Запретного города на запряженных мулами повозках. В этот час на пустынных улицах Пекина слышен был только цокот копыт. Удостоенному аудиенции все время, пока в зале находились императрицы, полагалось лежать на полу, не поднимая глаз.

Вопросы в ходе аудиенций обычно задавала Цыси, Цыань лишь внимательно слушала, во всем сходясь во мнении с сестрой. У Цыси виртуозно получалось навязывать собственную волю другим. Многие обращали внимание, что на дамской половине дворца она была живой и веселой. Но в момент, когда являлся евнух и докладывал, что готов паланкин для доставки ее в зал приема чиновников, с лица вдовствующей императрицы мгновенно исчезала улыбка.

Даже сквозь ширму она умела оценить личные достоинства каждого, кто представал пред ней. Ли Ляньин докладывал, что многие побывавшие на аудиенции сановники с восхищением рассказывали потом, что Цыси просто читала их мысли и одного взгляда ей хватило, чтобы увидеть, кто и с какими помыслами явился к ней.

Императрица Цыань добровольно согласилась играть вторую роль в их дуэте. Цыси это устраивало: она предпочитала сама принимать решения, даже если интересовалась мнением верховного совета или князя Гуна. Последнее слово всегда оставалось за ней.

Да и как могло быть иначе? Ведь это она сумела подавить восстание тайпинов, стоившее жизни двадцати миллионам ее подданных. Она, а не кто другой, решила привлечь европейцев и поручила им обучить и вооружить маньчжурские части императорской армии. Ненависть к белым дьяволам она больше не может себе позволить — страна не должна жить без торговли, технических усовершенствований и новых знаний. Стоило императрице перестать преследовать иностранцев, как те стали оказывать всяческую поддержку новому просвещенному режиму. Теперь даже ее подданные перестали испытывать к европейцам болезненную ненависть. А еще Цыси привлекла к управлению лучших, умнейших из хань, и многие из них, наряду с маньжчурами, стали ее опорой на местах и избавили страну от национальных распрей.

И после всего эти неблагодарные сановники распускают слухи и рассылают клеветнические письма — видите ли, вдовствующая императрица Цыси нарушила правила наследования, самолично выбрав наследника, да еще ребенка, а ведь покойный император Тунджи назначил правителем после себя совершеннолетнего Пу Луня.

Вдовствующая императрица Цыань от всех этих несчастий даже заболела. Смерти Цзайчуня, которого она считала своим сыном, а потом беременной невестки сломили ее. Когда же она увидела, как у постели умирающего императора Цыси ударила по лицу убитую горем беременную императрицу, и вовсе упала в обморок.

Несчастная Цыань слишком впечатлительна и добра, может быть, поэтому и состарилась раньше времени. Вот Цыси некогда горевать — на ее плечах благополучие всей империи.

Как изменила ее жизнь!.. Вот она снова в Летнем дворце — любуется солнечными бликами на водной глади. Прекрасные сады давно восстановили, выстроили новые беседки и павильоны, и императрица Цыси полюбила бывать здесь. Она по привычке гладила любимый медальон с нефритовой орхидеей. Уже многие годы он оставался светлым и теплым. Но вот что удивительно: Цыси казалось, что, впитывая тепло ее тела, медальон оставляет ее саму холодной и бесчувственной. Теперь она равнодушна ко всему, любовь, нежность, сострадание перестали посещать ее сердце. Иногда Цыси представляла, что, если она умрет и придворный лекарь рассечет ее грудную клетку, вместо сердца он найдет кусок нефрита.

В последнее время ей все чаще вспоминались слова старой ведьмы, той, что продала ей медальон. Что там бормотала старуха о цене успеха, о гибели империи? Но империя процветает. Да, многие при дворе недовольны ее правлением, но зато как облегчила она, Цыси, жизнь простых людей. Длившееся пятнадцать лет восстание тайпинов закончилось, прекратились разбойные нападения на мирных жителей, в стране царят покой и порядок. Конечно, два последних императора умерли ранней смертью, а последний даже не оставил наследника. Но разве в этом ее вина? К тому же маленький Гуансюй, сын князя Чуня и Дафэн, тоже принадлежит к Цинской династии. Значит, старуха ошиблась? Может быть, медальон дарит красоту и благополучие в обмен на жар живого сердца?

После смерти Цзайчуня странные мысли стали посещать Цыси. Что, если снять медальон? Сможет она вернуть свою живую душу или уже слишком поздно и ее ничего не ждет, кроме расплаты? Она постареет, потеряет власть, заболеет. Ледяной ужас подкрадывался к сердцу, сжимал его в тисках, и Цыси хваталась за медальон, чтобы убедиться, что он на месте.

От тяжелых мыслей ее отвлек детский голосок. На дорожке, ведущей к павильону, показалась процессия с маленьким императором Гуансюем во главе. Что бы там ни говорили, Цыси любила своего племянника. Он рос болезненным, капризным, но очень любознательным. А еще он боялся грозы и был нервным и впечатлительным, и вдовствующая императрица Цыси часто брала его к себе в постель.

Да, маленький император был самым избалованным ребенком в Поднебесной. Европейцы открыли в Пекине магазин игрушек, и теперь туда то и дело отправляли евнухов. В Запретном городе появилась железная дорога с паровозом и вагончиком, на ней император Гуансюй катался среди старинных дворцов и храмов. А еще у него были велосипед, конструктор, телефон и множество других чудесных вещей, привезенных изобретательными иноземцами.

Гуансюй еще мал, и Цыси впереди ждут годы спокойного полновластного правления.

Она подхватила на руки подбежавшего к ней ребенка и с веселым смехом принялась ласкать его.

2016 год

— Алиса, что с тобой? На тебе лица нет! Вы что, снова с Ильей поссорились? Ты ему изменила!

Бабушка догадалась обо всем по ее несчастному лицу. Сейчас они сидели рядом на диване, бабуля держала ее за руку.

— Алиса, детка, я тебя предупреждала. С кем, зачем?

— С Нестеровым, это брат той убитой женщины. Помнишь, я говорила тебе?

На душе было мерзко, видеть никого не хотелось, возвращаться домой страшно. Теперь это ее жизнь — отчаяние и безысходность.

— Да ведь ты его едва знаешь!

— Ба, какая разница? Мне было все равно с кем. Этот подвернулся под руку. — Она положила голову бабушке на плечо.

— И каковы впечатления?

— Ужас. Еле дождалась, когда все закончится. Утром думала, умру от одного его вида. А потом пришел Илья, когда мы кофе пили, и чуть меня не убил.

Последнее, впрочем, оказалось даже приятно. Здесь, в тишине бабушкиной квартиры, страх прошел, а способность мыслить и анализировать вернулась. Итак, Илью все же задело. Когда он изменял, о ее чувствах не думал, вот теперь пусть знает, каково это. Пусть почувствует все прелести ситуации. Эх, жаль, он вчера ночью не пришел. Впрочем, о ночи лучше не вспоминать, а то стошнит.

— Вижу, что-то хорошее ты во всем этом все же отыскала. — Бабушка могла уловить любую перемену в ее настроении.

— Да, месть свершилась. Надеюсь, я этого человека больше никогда не увижу, — передернула плечами Алиса. — Я имею в виду Нестерова.

— Я поняла. Интересно, он так же смотрит на вещи?

— Он предлагал мне поужинать, пообедать, побыть со мной, чтобы от Ильи не досталось, и что-то еще. Еле отделалась.

— А что ты будешь делать, если он снова будет искать встреч?

— Не стану отвечать на его звонки, — нахмурилась Алиса.

— Не годится. Во-первых, неприлично. Во-вторых, грубо. В-третьих, он может явиться в офис, и что тогда?

— А что делать? Еще одной встречи с ним я не вынесу.

— Лучше всего выяснить отношения сразу и объяснить все как есть. Ты недавно рассталась с мужем, еще не готова к новым отношениям, то, что случилось, было хоть и восхитительной, но все же ошибкой.

— Что в этом было восхитительного? Я чуть не умерла от отвращения!

— Ему об этом знать не обязательно. Так ты сохранишь свое лицо, хорошее к себе отношение и в перспективе возможность передумать. Чего в жизни не бывает? — Бабушка улыбнулась.

— Хорошо, так я и сделаю, — без особого энтузиазма согласилась Алиса. — А что делать с Ильей? Я боюсь возвращаться домой.

Как все-таки хорошо, что она поехала к бабушке. Бабуля такая мудрая, все понимающая, она любую проблему умеет превратить в легкое недоразумение — удивительная способность. Не бабушка, а добрая фея.

— С Ильей, детка, боюсь, все плохо. Разбитую чашку, как говорится, не склеишь. Придется разводиться. — Алиса снова накуксилась: чуда не произошло. — Пойми, даже если он пообещает тебе все забыть, то абсолютно точно обманет. Он с легкостью забудет свою измену, но твою — никогда.

— Что же делать? — Алиса поняла, что сейчас заплачет.

— Вспомни: когда ты пошла на измену, ты не собиралась с ним мириться, а просто хотела сделать ему больно, чтобы он понял, каково было тебе, — мягко проговорила бабушка. — Ты успешно осуществила свое намерение: ему больно. Теперь осуществи следующее — разводись. И ни о чем не жалей.

— Я люблю его. До сих пор, — всхлипнула Алиса. — И ненавижу!

— Если бы ты могла его простить, давно бы простила. Но ты не можешь, значит, выбора нет. Надо принять все как есть и шагать дальше. И потом, как я уже говорила, ничто не мешает вам снова пожениться, если вздумается.

— Не понимаю, где логика. Сохранить брак нельзя, надо обязательно развестись. А вот пожениться снова можно. В чем смысл? — обиделась Алиса.

— Смысл в том, что это будет уже совсем другой брак. Понимаешь? Вы перевернете страницу, начнете с чистого листа, повзрослевшие, многое понявшие, пережившие потерю. Если вы снова поженитесь — это будет совсем другой брак, можешь мне поверить, — мудро улыбнулась бабушка. — А теперь расскажи, пожалуйста, как продвигается расследование Лизиной гибели. — И Валерия Константиновна пристально взглянула на внучку.

— Не знаю. — Алиса отвернулась, встала с дивана и изо всех сил старалась не замечать вошедшую в комнату кошку. — Я ни о чем не могла думать эти дни, кроме наших с Ильей отношений.

— Но ты говорила, вроде был какой-то подозреваемый? Полиция проверяла чье-то алиби?

— Ах да. Это оказался Денис, — глухо в окно выдохнула Алиса.

— Денис? Они снова начали общаться?

— Да, он пытался помириться с Лизой, но она не хотела, — с легким раздражением дернулась Алиса. — И правильно делала. Вообще не понимаю, что она в нем нашла? Совершенно невыразительная личность.

— Что нашла? Не помню, кто это сказал, но сказал очень верно: «Если бы все люди смотрели на мир моими глазами, все захотели бы жениться на моей жене». Согласись, это великое благо, что все мы разные. И потом, Лиза очень его любила и остро переживала разрыв. — Валерия Константиновна погладила вскочившую на колени кошку.

— Это после всех Денисовых фокусов? Кстати, знаешь, что он мне сказал на днях? Я встречалась с ним, чтобы убедиться, что он ни при чем. — Она злилась на себя, что все время сбивается, но иначе она сейчас не могла. — Так вот, он заявил, что во всем, оказывается, виновата его мамочка. Она запретила ему жениться, а он не мог ослушаться, потому что она доплачивала за аренду квартиры. Дитятко великовозрастное!

— Алиса, у всех нас есть или были мамы. И в каждом сидит маленький ребенок, который привык слушаться. Наша внутренняя связь с родителями очень крепка и так просто не исчезает, хотя сами мы этого порой и не замечаем. Даже когда наши родители уходят из жизни и ниточка рвется, даже тогда эта связь жива. — В бабушкиных глазах стояли слезы, но она постаралась улыбнуться. — Да, дорогая, у кого-то эта связь слабее, у кого-то сильнее. Все мы разные, и жизненный опыт у нас разный, и характеры не сходны. Денис очень привязан к матери, Лизе это было неприятно, но, насколько я понимаю, он повзрослел и сделал свой выбор. Жаль только, что слишком поздно.

— Действительно жаль. — Алиса развернулась к бабушке. — Как ты ее назвала?

— Никак. Называть ее Лизой странно, а по-другому неловко. — И Валерия Константиновна снова погладила кошку.

Телефонный звонок не дал им продолжить.

— Алиса Викторовна? Это Кирилл Алексеевич. Не оторвал от важных дел?

— Ни в коем случае, — так же бодро ответила она. Работа есть работа, пора отодвинуть в сторону личные драмы.

— Хотел узнать, как продвигаются дела с проектом. Точнее, хотел использовать это как повод пригласить вас поужинать.

Еще один. Вот только может ли она отделаться от заказчика без ущерба для работы?

— Отказ не принимается. — Лаврентьев как будто читал ее мысли. — Думаю, — он попытался пошутить, — ваш долг в том, чтобы всячески ублажать столь крупного клиента. Разумеется, в пределах допустимого.

— Что случилось? Почему такое огорченное лицо? Что, звонил адвокат Ильи по разводам? — Валерия Константиновна спустила кошку с колен.

— Что ты! — в ужасе дернулась Алиса. — Это всего лишь наш новый заказчик, хочет со мной поужинать. Пришлось согласиться.

После бабушкиных слов она почувствовала неожиданное облегчение. Ужин с Лаврентьевым показался ей не таким уж злом.

— Да, но что я надену? Домой не поеду ни за что. Что делать?

— Глупышка, ты забыла, что у нас один размер одежды? Сейчас что-нибудь подберем.

Бабушка энергично двинулась в спальню и распахнула шифоньер.

— Например, это красное, с элегантным вырезом и рукавами. — Она бросила на кровать вешалку с чем-то алым и воздушным. — Или это синее, с высокой талией и разрезом. Или….

Выбрать действительно было из чего, несмотря на бабушкин возраст. Алиса остановилась на красном.

— Не задерживайся допоздна, я буду волноваться. Максимум до трех.

— Бабуля, это же деловой ужин! Я буду дома не позже двенадцати. — Алиса со смехом закрыла дверь.

Валерия Константиновна долго еще стояла у окна, провожая глазами отъехавшую машину. Лицо ее было невыразимо печально.

— Алиса, расскажите мне о себе, — попросил Кирилл. Они уже перешли к общению без отчеств.

Лаврентьев оказался приятным собеседником — легким, эрудированным, внимательным. К Алисе не приставал, ограничился галантным ухаживанием, чем приятно ее удивил. Признаться, она не совсем понимала, зачем он пригласил ее на ужин. Ладно был бы он гостем их города — тогда все можно объяснить просто скукой. Но нет, он не был приезжим.

— А вы, Алиса? Вы родились в Петербурге?

— Да. И мои родители, и дедушка, и бабушка — мы все коренные петербуржцы.

— А прабабушка? — лукаво улыбнулся Кирилл.

— Прабабушка — нет. Она родилась в Харбине, это было во время революции. Мой прапрадед работал на Китайско-Восточной железной дороге и после революции побоялся возвращаться в Россию. Они вернулись только в середине 1920-х.

— Как интересно. Значит, ваша прабабушка была подданной Китайской империи?

— Нет, вряд ли. В Китае к тому времени тоже произошла революция, император Пу И был отстранен от власти. В конце концов мои предки вернулись на родину — сперва в Хабаровск, а потом, уже в начале 1930-х, в Петербург. У них здесь оставались родные.

— Знаете, владелец фирмы, интересы которой я представляю, родом из Китая, хотя сейчас и является гражданином США.

— А мне казалось, что это китайская фирма. — Алиса насторожилась.

— Скажем так, у нее есть филиалы в разных странах, в Китае в том числе. Вероятно, я неудачно выразился. Но если бы видели ее владельца, вы бы навсегда забыли о его американском гражданстве. Господин Янг Лигонг — стопроцентный китаец.

— Но фирма все же американская? — Алиса решила проявить настойчивость.

— Да, но какое значение, по большому счету, это имеет для вас? Вы же не собираетесь вести с этой компанией бизнес. Какая разница, кому принадлежит здание, в котором вам, может быть, предстоит производить ремонтные работы? Главное, чтобы компания была платежеспособной, и она такой является. Если ваше предложение нас устроит, договор на проведение работ будет заключен по всей форме, вы получите аванс и так далее.

— Наверное, вы правы. Просто неточность в деловых вопросах всегда меня настораживает.

— Простите меня за эту неточность, но вы тоже были не безупречны. — Он намекал на их первую несостоявшуюся встречу.

Ее начинал тяготить этот разговор. Она по-прежнему не понимала, зачем Лаврентьев назначил ей встречу, и собственное непонимание ее злило. Сейчас, когда она переживает кризис в личной жизни и гибель сестры, когда ее чувства обострены и в сердце тоска, этот тип зачем-то кормит ее уткой по-пекински и занимает пустыми разговорами.

Терпение ее лопнуло.

— Кирилл, послушайте, что вам от меня нужно? Вы с самого начала искали встречи со мной. Может, пришло время объясниться?

Если не ответит — она встанет и уйдет. Ей сейчас не до разговоров. Нужно побыть одной и подумать о дальнейшей жизни, только это сейчас важно.

Лаврентьев, видимо, почувствовал, что она настроена решительно. В ту же минуту стер с лица вежливую улыбку и действительно перешел к делу.

— Вы правы, Алиса, мой интерес к вам не случаен. Прежде чем переходить к тому, что меня по-настоящему интересует, я должен был ненавязчиво вас прощупать. Очевидно, ненавязчиво не получилось. Что ж, переходим к делу.

Теперь она смотрела на него во все глаза.

— Мой клиент — коллекционер. Его интересуют китайские древности. В поисках разных реликвий, которые были утрачены в результате всех исторических перипетий, он проводит целые исследования. Многие находки он безвозмездно передает музеям Китая.

— Благородно, — кивнула Алиса, — только при чем здесь я?

— Моему клиенту стало известно, что в вашей семье хранится одна вещь старинной работы — нефритовый медальон с изображением орхидеи. Его интересует этот предмет.

— Орхидея? С чего вы взяли, что у нас в семье должна быть какая-то орхидея?

— Вы сами только что сказали, что ваши предки жили в Харбине в начале века. Как мне удалось установить, они находились там до 1927 года.

— Надо же, какая осведомленность, — усмехнулась Алиса.

— Разумеется, это часть моей работы. — Лаврентьев был спокоен. — Так вот, в 1921 году Сергей Константинович и Ирина Георгиевна Данилевские удочерили китаянку, названную в крещении Анной.

— Мои предки никого не удочеряли. Но прабабушку действительно звали Анна. Анна Сергеевна. — Этот всезнающий невозмутимый тип раздражал Алису все больше и больше.

— Возможно, ей никогда не рассказывали правду о ее происхождении. Но согласитесь, у нее была несколько экзотическая внешность для русской девочки.

— Насколько я могу судить по немногим фотографиям, которые хранятся в нашей семье, прабабка была похожа на своего отца. Сергей Константинович тоже был темноволосым с карими глазами.

— Темные волосы и карие глаза действительно не редкость. Но разрез глаз, форма скул… Думаю, вам стоит внимательнее вглядеться в черты лица вашей прабабки.

Алиса слушала его в смятении. До сих пор никому в голову не приходило заподозрить у них азиатские корни. А ведь бабушка была очень похожа на свою мать. Детские фотографии прабабушки не сохранились, была только одна карточка, где девочка в толстом жестком пальто стоит на табуретке, а с обеих сторон ее держат за руки счастливые родители — прапрабабушка в полушубке и длинной юбке и прапрадед с пышными смоляными усами в строгом черном пальто.

На следующей фотографии прабабушка была в берете и в белой блузке с комсомольским значком. Ничего экзотического в ней не было.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, у нас нет интересующей вас вещи. Я никогда ее не видела, следовательно, ее не существует.

Как только она доберется до бабушки, нужно будет пересмотреть старые фотографии. Эта история ее порядком взволновала.

— Очень жаль. — Лаврентьев внимательно наблюдал за ее лицом. — Эта подвеска некогда принадлежала императрице Цыси. Вы когда-нибудь слышали о ней?

— Слышала. Она выбилась в императрицы из наложниц, была жестокой, расточительной и разорила всю империю.

— В общем и целом да. Так вот, эта орхидея была украдена в день смерти императрицы. Она представляет собой огромную ценность, говорю без обиняков. И мой клиент готов платить. Думаю, после продажи медальона вас больше не будут занимать такие мелочи, как работа в строительной фирме. Вы сможете выбрать себе занятие по душе и не беспокоиться о хлебе насущном. Подумайте, не буду вас торопить.

Лаврентьев поднялся, оставил на столе деньги за ужин и удалился.

Алиса осталась размышлять о сказанном.

1908 год

Как быстро пронеслась жизнь. Почти целый век прошел перед глазами Цыси — не перечесть, сколько изменений и потрясений пережила Поднебесная!.. Кто бы мог подумать, что по земле ее предков станут ходить паровозы и храмы и усыпальницы будут содрогаться от их грохота. А разве еще тридцать лет назад можно было вообразить электрические фонари на улицах Пекина? А сейчас они есть, и семнадцать электростанций по всей стране несут волшебный свет во все концы. А телеграф? Донесения со всех концов империи теперь доходят почти мгновенно.

И все это стало возможным благодаря ей, вдовствующей императрице Цыси. А молодежь называет ее консервативной и упрекает, что по ее вине Китай так и остался на задворках мирового прогресса. Как будто это не она перевооружила армию, закупила новый флот и открыла академию наук.

Ах, молодость-молодость!.. Они так горячи в своей жажде перемен, что не замечают других. А ведь не все готовы поспеть за бегом времени и, легкомысленно скинув халаты, облачиться в европейские брюки и смокинги. Вот и бедный Гуансюй поддался влиянию таких скороспелых реформаторов. И что же — мальчик дорого заплатил за свою торопливость.

Перед глазами Старой Будды стояла сентябрьская ночь 1898 года. Она со своим двором, как всегда в это время года, была в любимом Летнем дворце. Солнце щедро изливало тепло на увядающую землю, цветы благоухали, тихие воды прудов дарили прохладу.

Государственные дела уже не обременяли Цыси, как прежде. Все официальные церемонии теперь на плечах императора Гуаньсюя. Конечно, за ней, Цыси, оставалось последнее слово при утверждении указов, и никакое, даже самое мелкое дело без нее не могло быть решено. И все же время она теперь проводила в удовольствиях — слушала музыку, наслаждалась поэзией. А опера? Разве она хоть день могла прожить без спектакля? Гуансюй был окружен ее людьми, все значимые посты в провинциях занимали преданные ей сановники. Беспокоиться было не о чем: молодой император шагу не мог ступить без ее ведома.

Поздним вечером 20 сентября идиллия была нарушена. Ее верный защитник, командующий полевой китайской армией, императорской гвардией и полицией Жунлу в нарушение этикета вбежал в ее личные покои, чтобы сообщить о готовящемся аресте вдовствующей императрицы и государственном перевороте. Оказывается, уже готовы, да что там, заверены императором указы, которые будут оглашены сразу после ее ареста.

Цыси была в ярости. Как он посмел? Этот мальчишка, жалкий потомок великой Цинской династии решил взбунтоваться против собственной матери, каковой она считалась по закону! А ведь она укрывала его в детстве от грозы, баловала, скупая в европейских магазинах все игрушки. У него был свой автомобиль, моторная лодка, синематограф. Она окружала его заботой, подбирала ему лучших учителей. Он желал изучать математику, химию, английский язык — она все позволяла ему. Отобрала для него красивейших наложниц, нашла нежную преданную жену, которую этот неблагодарный презирал. И чем же он ей отплатил? Вступил в сговор с предателями и решил отстранить от власти.

— Немедленно подготовить паланкин, мы выступаем, — подчеркнуто спокойно распорядилась вдовствующая императрица, лишь блеск глаз выдавал ее волнение. — Жунлу, прикажите своим войскам окружить Запретный город. Всех сторонников императора и участников заговора немедленно арестовать. Вы будете сопровождать меня.

О да, это было блестящее выступление. Только что разбуженный Гуансюй лежал у ее ног, раздавленный, уничтоженный, сломленный. Разумеется, он немедленно отказался от престола в ее пользу и безропотно отправился в изгнание — в маленький дворец Иньтай посреди озера в Запретном городе. Его приближенных евнухов казнили, его окружение было полностью заменено. Бедняжка, он почти перестал есть и чахнул на глазах, даже его любимая наложница Чжэнь фэй, которой Цыси так великодушно позволила остаться при нем, не могла ему помочь.

А ведь императору по-прежнему приходилось исполнять свои священные обязанности — приносить жертвы в храме, молиться богам. В конце концов у Гуансюя началось нервное расстройство. К нему добавились лихорадка, воспаление гортани, почек. Он едва находил в себе силы жить.

Цыси жалела его, но что она могла поделать — он сам обрек себя на это жалкое существование, все дело в его неблагодарности. Если бы не посланники западных держав, она бы давно смилостивилась над ним и отправила его дух к предкам. Но, увы, те бдительно следили за тем, чтобы он был если не здоров, то хотя бы жив.

Да, сколько всего случилось и даже стало забываться — как смерть недалекой простодушной Цыань. Вся Поднебесная, весь двор, вся китайская знать винили ее в смерти первой вдовствующей императрицы, ее сорегентши. Только страх смерти удержал их от бунта. Их хватило лишь на перешептывания за спиной Цыси.

Как давно это было, больше двадцати пяти лет назад. В тот год Цыси тайно родила их с Жунлу сына, и Цыань, зайдя в покои к своей сестре, застала ее играющей с младенцем и, конечно, все поняла. О нет, она не подняла крик, не устроила сцену и даже не созвала верховный совет. Она пригласила Цыси к себе во дворец, и они мило беседовали, пили чай, вспоминали былое. Цыань говорила об их дружбе.

Милая, добрая, недалекая Цыань, но и у этой кроткой овечки оказались волчьи зубы. Цыси никогда не забудет казнь Ань Дэхая — бедный толстяк дорого заплатил за свои маленькие слабости. А как сердилась Цыань, когда застала Ли Ляньина целующим руку императрицы Цыси? Ее, Цыси, могли казнить казнью тысячи порезов за неуважение к памяти покойного императора, донеси Цыань о ее проделках верховному совету. К счастью, малодушная Цыань сдержалась, хоть и наговорила Цыси тогда гадостей.

А сколько было между ними мелких недоразумений? Цыань не одобряла фривольный дух представлений, которые устраивали во дворце. А вот Цыси эти пикантные эротические сценки были по душе. Лицемерная ханжа, она осуждала Цыси за ее бурную жизнь. Спрашивается, ей кто мешал иметь такую же? Но все это ерунда; святоша могла преспокойно жить дальше, если бы не завещание Сяньфэна. Вот это было уже слишком! Цыси даже спустя столько лет почувствовала, как ярость сжимает ей горло.

В тот день она навестила Цыань, и покойная за чаем принялась изливать ей душу.

— Сестра, мы обе стареем. Пройдет немного времени, и одна из нас, быть может, скоро снова соединится с нашим повелителем Сяньфэном. Мы прожили вместе двадцать лет, и за это время между нами не было ни единой серьезной размолвки. Покойный император оставил мне завещание, которое теперь не имеет никакого значения. Боюсь, что, если его обнаружат после моей смерти, люди могут подумать, что наши отношения лишь внешне были дружескими, а в душе я затаила злобу против тебя. Это было бы достойно сожаления и нарушило бы волю покойного императора.

С этими словами Цыань вынула из длинного рукава завещание императора Сяньфэна и передала его Цыси. Завещание гласило: «Наложница Западного дворца, будучи матерью нового императора, заслуживает того, чтобы ее возвели в ранг вдовствующей императрицы. Но она слишком лжива и способна на любое преступление. Не позволяйте ей вмешиваться в государственные дела, решайте все сами. Если ее поведение будет добропорядочным, относитесь к ней с почтением. Если же ее неблаговидные дела примут скандальный характер, ты должна собрать министров и показать им это завещание, которое дает тебе право заставить ее совершить самоубийство».

Все эти годы мерзавка держала в рукаве ее смертный приговор. Цыси стоило большого труда не выдать того, что она чувствовала. А глупышка Цыань принялась ее успокаивать:

— Не волнуйся, сестра. Я бы не показала это завещание, если бы питала к тебе вражду. Напротив, я делаю это, чтобы ты убедилась в моих дружеских чувствах.

Сказав это, Цыань взяла завещание из рук Цыси, поднесла к свече и сожгла его.

Разумеется, Цыси не могла ее не отблагодарить. Утром она послала Цыань ее любимые рисовые лепешки. Когда вдовствующая императрица положила их в рот, они слегка горчили.

На следующий день Запретный город погрузился в траур: вдовствующая императрица Цыань скончалась. Цыси высказала по этому поводу сухое сожаление, но облачаться в траур не стала. Никто и пикнуть не посмел.

Цыси удовлетворенно вздохнула, и на ее все еще красивом лице заиграла блаженная улыбка. Цыси хворала. Уже несколько дней она лежала в постели и сладко дремала под музыку, доносящуюся из соседнего зала. Императрица всегда была неравнодушна к искусству.

Да, всю жизнь она обожала искусство и драгоценности. За годы царствования у нее собралась неплохая коллекция: две большие комнаты от пола до потолка уставлены лаковыми коробочками с украшениями.

Иногда, желая развлечься, Цыси приглашала жен иностранных посланников и показывала им свои драгоценности. Весело было наблюдать за их потрясенными лицами, когда она доставала то одну, то другую коробочку или предлагала им самим выбрать, на что взглянуть. Может быть, на этот пион из коралла и нефрита — его лепестки дрожат так, словно это живые цветы. Цыси прикрепляла пион к наколке на голове. Или на великолепную коралловую бабочку? Золотые браслеты и кольца, отделанные жемчугом и нефритом, ожерелья из жемчуга. Таких изумительных вещей эти грубые европейки не видели в лавках своих ювелиров и даже во дворцах своих императоров.

Одна из дам, побывавших у нее, даже опубликовала воспоминания, и Цыси с любопытством их прочла.

Да, Цыси любила наряды и драгоценности. Она положила руку на подбитый мехом зимний атласный халат. Нежная ткань скользила под рукой. Бирюзовый, расшитый белыми аистами, он прекрасно оттенял ее глаза и кожу. Пожалуй, стоит подняться и ненадолго выйти на воздух. На халат она набросит жемчужную сетку. Цыси приложила руку к волосам и проверила, не сбились ли два жемчужных аиста в прическе. Все было безупречно. Ах, если бы не болезни, насколько приятнее была бы жизнь. Цыань было сорок пять, когда она упокоилась в императорской гробнице, а ей, Старой Будде, уже семьдесят, и она все еще живет.

Да, многое случилось за эти годы. Были и заговоры, и волнения, и трения с западными державами, война с Японией, возращение и потеря территорий, были победы и поражения, восстание ихэтуаней, бегство из Пекина и возвращение в него. Все проходит, устраивается, затухают страсти, затягиваются раны. Остается только память.

А у милого ее племянника Гуансюя, о чем бы он там ни мечтал в своем заточении, ничего не выйдет, Цыси не позволит ему пережить себя. Она уже успела назначить Гуансюю преемника — маленького Пу Цзяйня, сына своего племянника, князя императорской крови Дуаня. Предателю Гуаньсюю остается тихо умереть в своей облезлой лачуге от голода и холода. Дворец Иньтай! Жалкие развалины, обставленные рухлядью, едва отапливаемые, с отваливающейся штукатуркой. Вот как поступает с предателями вдовствующая императрица Цыси.

Самодовольная улыбка искривила ее губы и превратила лицо в страшную маску. Но уже в следующую минуту оно снова стало прекрасным и бесстрастным. Цыси подняла руку и коснулась нефритовой орхидеи. Она по-прежнему считала медальон частью себя. Ее длинные ногти в наконечниках-футлярах, острые, как клюв цапли, слегка задевали вышивку халата.

Запах жасмина наполнял комнату, тени деревьев ложились на бумагу, затягивающую окна. Императрица задремала, не выпуская из пальцев медальон.

— Ваше величество! — женский крик разбудил Цыси. Приоткрыв глаза, она с удивлением увидела перед собой императрицу Лун Юй, жену Гуансюя. — Император Гуансюй скончался!

На лице Цыси мелькнула самодовольная усмешка. Пережила.

Нелюбимая супруга императора заливалась слезами. Цыси поморщилась, взглянула на стоящих за ее спиной наложниц, евнухов, Ли Ляньина. Было 14 ноября 1908 года. Император-узник, одинокий, болезненный, лишенный друзей, сломленный духовно и физически, унижаемый и оскорбляемый всеми, отошел в мир иной так же тихо, как жил.

Почти все придворные, находившиеся в опочивальне Цыси, плакали, даже у преданного Ли глаза были красными. Сочувствие к Гуансюю оказалось намного сильнее, чем могла предположить Цыси. При дворе снова шептались: смерть императора была неожиданной и необъяснимой, накануне он чувствовал себя не хуже, чем всегда.

На следующий день вдовствующая императрица Цыси встала со своего ложа, надела расшитый драконами наряд и отправилась в верховный совет, экстренно созванный для оглашения наследника престола.

Цыси боялась. Впервые в жизни ей стало страшно. Этой ночью в жутком, похожем на явь сне ей явились все жертвы ее коварства и жестокосердия. Ее супруг император Сяньфэн, император Цзайчунь, его прекрасная жена Алутэ, вдовствующая императрица Цыань, погубленный ею Гуансюй, его драгоценная наложница Чжэнь фэй. За ними виднелись лица служанок, евнухов, наложниц, возлюбленных Цыси, которых она замучила, отравила, забила до смерти. Впервые страх возмездия посетил ее душу. Нефритовая орхидея на груди остыла, побледнела, и Цыси пришла в голову фантастическая мысль, что она умерла. Но камень не мог умереть. Умирала она, Цыси.

Вернувшись к себе в покои, она облачилась в одеяние долголетия, в которое одевают умирающих, написала прощальный указ новому императору и его регенту князю Чуню, в котором приказала соблюдать траур по ней не больше двадцати семи дней.

Потом почувствовала невероятную слабость, опустилась на ложе, и когда приближенные, столпившиеся рядом, попросили ее сказать последнее слово, она тихо произнесла:

— Трон дракона никогда больше не должен попадать под влияние женщины.

Она уже с трудом различала окружающих ее людей, за ними темной стеной стояли духи умерших.

Кто-то склонился над ней, и маленькая теплая рука сорвала с шеи нефритовую орхидею. И в тот же миг живые исчезли, а темная толпа духов навалилась на нее и вырвала из тела.

15 ноября 1908 года в три часа пополудни вдовствующая императрица Цыси скончалась.

2016 год

— Владислав Евгеньевич, не поделитесь результатами личных разыскных действий?

Максим старался, чтобы его голос звучал как можно более доброжелательно.

— Делиться нечем, никаких данных у меня нет, — сухо ответил Влад.

Он вообще был человеком малоэмоциональным, а сейчас воскресное приключение с Алисой окончательно выбило его из колеи.

— В таком случае вы, наверное, не будете возражать, если я продолжу расследование?

— Нисколько. — Даже ирония Максима не вывела Нестерова из себя.

— Скажите, Владислав Евгеньевич, ваши предки никогда не проживали в Харбине?

— А при чем здесь Харбин? — Вот сейчас Влад действительно растерялся.

— Так проживали или нет?

— Да, но давно, во время революции.

— Расскажите, пожалуйста, подробнее, кто и когда.

— Мой прапрадед служил священником в храме Николая Чудотворца в Харбине. В 1926 году они вернулись в Россию, жили в деревне под Хабаровском.

— Как его звали?

— Отец Илья. В миру Орехов Илья Петрович.

— Кто из родных по этой линии жив?

— Мама. Бабушка умерла три года назад.

— От чего? — приподнял бровь Максим.

— От старости. — Каждый следующий вопрос следователя казался Владу все более странным.

— А ваша прабабушка, как давно скончалась она? Вообще опишите подробнее судьбу своих родственников по этой линии.

— Слушайте, какое отношение история моей семьи имеет к смерти Полины?

— Пока я просто проверяю одну из версий. Рассказывайте.

— Прапрадед умер в лагере — сами знаете, что священнослужителей Сталин не жаловал. А прапрабабушка с двумя детьми выжила. И она сама, и ее брат жили в деревне, работали в колхозе. Моя бабушка уехала в город, вышла замуж в Хабаровске, там родилась мама. Все.

— А как умерла ваша прабабушка? — не отставал Родионов.

— Обыкновенно, тоже от старости, так мне кажется. Но прожила она долго, до восьмидесяти с чем-то лет.

— В Петербурге никто из них никогда не жил?

— Нет, мы с Полиной первые перебрались. Сперва она, потом я.

— Зачем?

— Учиться приехали. В Москву — дорого и страшновато, решили в Питер. Полина еще школьницей была здесь на экскурсии с классом, ей очень понравилось.

— Хорошо, можете быть свободны. Привет вашей подруге Алисе Терехиной, — с издевкой бросил на прощание Максим и с удивлением заметил, как дернулся Нестеров.

Ты гляди, да у них, кажется, что-то было. Ай да куколка, ай да ангелочек. Решила мужу в ответ рога наставить? Жаль, он не подвернулся ей под руку, было бы интересно. Максим не сомневался, что, если между Нестеровым и Терехиной что-то было, инициатива явно принадлежала не этому заторможенному айтишнику, а Алисе Терехиной. Он откинулся на спинку стула, мечтательно уставился в потолок и дал волю фантазии, представляя, как бы все могло быть, подвернись он под руку Терехиной. Через пару минут пришлось себя одернуть. Какие, в самом деле, романы с куколками? Следствие идет, а она важный свидетель. После как-нибудь.

Слова капитана неожиданно задели Влада, и не потому, что он упомянул Алису, а потому… Почему, собственно? Потому что он вчера не смог дозвониться до нее? Потому что она игнорировала его звонки? Потому что он не знал причину ее молчания? Или потому, что боялся, что в этот самый момент она была с другим, со своим мужем? Или он просто боялся, что не понравился ей, не был на высоте как мужчина? Или просто стал не нужен, и она не хочет его слышать? С каких пор его стало волновать, что думает едва знакомая ему женщина?

С той же Маришкой он знаком уже год. Несколько раз между ними был секс, и что, это что-нибудь изменило? Ни разу за этот год он не почувствовал даже крошечного беспокойства из-за ее опозданий или глупых розыгрышей. Когда она, пообещав позвонить, вдруг исчезала дня на три, он даже не вспоминал о ней. Что же такого удивительного произошло между ним и Алисой, что он вдруг потерял покой?

Он просто обязан выяснить с ней отношения. Добравшись до машины, он набрал Алисин номер.

Она ответила почти сразу.

— Привет, — наигранно бодро поздоровался Влад и испытал такой приступ неуверенности, какого не помнил за собой со школьных времен. — Звоню узнать, как ты. И рассказать о встрече с капитаном Родионовым, я только что от него.

Самому было стыдно, что он так трусливо прикрывается расследованием.

— От него? Тебя вызывали? — В голосе Алисы было волнение.

— Да. Знаешь, что ему понадобилось? Расспрашивал, не проживал ли кто-то из моих предков в Харбине. Каково?

Но Алиса его веселость почему-то не разделила. Наоборот, она как-то тревожно молчала в трубку, и Влад снова почувствовал волнение.

— Ты что молчишь, что-то случилось? Я не вовремя?

— Нет-нет, все нормально. А что, твои предки жили в Харбине?

Ее вопрос удивил Влада даже больше, чем расспросы Родионова.

— Да, но очень давно, в начале прошлого века. А почему ты спросила? Харбин как-то связан с гибелью твоей сестры?

— Не знаю, — растерянно проговорила Алиса и вдруг выпалила: — Ты можешь сейчас подъехать ко мне в офис?

— Разумеется.

Он тут же выбросил из головы сложный проект, который должен сдать через неделю, и все незаданные вопросы шефа — каждый раз тот с немым укором встречал его сообщение об очередном срочном деле в середине рабочего дня.

Через полчаса он уже входил в ее кабинет. Как с ней держаться? Поцеловать в щеку, слегка обнять? Или сесть, как чужой, в кресло напротив?

Нестеров появился очень быстро. Алиса так и не успела решить, как с ним держаться.

Она вообще была сегодня не в себе. Нервная, несобранная, невыспавшаяся.

Вчера, в понедельник, Влад звонил несколько раз, но, несмотря на твердое решение объясниться с ним, она малодушно игнорировала его звонки. Да и до того ли ей было, если она с утра дрожала у себя в кабинете в ожидании Ильи. Встреча с мужем ее страшила, но в то же время ей страстно хотелось его видеть.

В офисе при коллегах ей нечего бояться, что Илья снова попытается ее задушить, а следовательно, объяснение на работе было предпочтительнее любого другого. Но он все не появлялся. Алиса то металась по кабинету, то выходила в приемную спросить у Оли, когда появится Илья Александрович и не звонил ли он. Оля, которая, как и все прочие сотрудники, была в курсе их драмы, сочувственно предлагала позвонить ему и спросить, но Алиса каждый раз отказывалась. Боялась, что Илья догадается, по чьей просьбе звонит ему секретарша.

Весь день прошел в суете, о работе над проектом для американо-китайской фирмы и речи не было. Алиса и вообще теперь сомневалась, будет ли какой-то заказ или переговоры и сметы были только предлогом для разговора о покупке орхидеи.

В воскресенье вечером, вернувшись после встречи с Лаврентьевым, Алиса рассказала бабушке, чего хотел мнимый заказчик. Валерия Константиновна выслушала ее с большим интересом, после чего они весь вечер провели, разбирая старые фотографии.

— Бабушка, ты же должна помнить свою маму. Какой она была?

Алиса прабабушку не помнила — та умерла в год ее рождения.

— Разумеется. — Валерия Константиновна кивнула. — Но, понимаешь, мне в голову не приходило думать о ней как о китаянке. В семье считалось, что она похожа на отца, Сергея Константиновича. У него тоже были смоляные волосы, карие глаза. Что же до тонких черт лица, здесь, как говорится, поработало дворянское происхождение. Это было ясно само собой и никогда не обсуждалось по известным причинам. Деда я никогда живым не видела, в 1937-м его арестовали за шпионскую деятельность в пользу китайского империализма, так, кажется. А в конце 1941-го он прямо из лагеря ушел на фронт, в штрафбат. Отличился в саперном батальоне, взрывая железнодорожные мосты, получил медаль, потом орден. После ранения служил в саперной части, а в конце 1943-го погиб. Вот его последняя фотокарточка, он прислал ее бабушке незадолго до смерти.

На пожелтевшей черно-белой фотографии Алисин прапрадед был в военной форме, с наградными планками на груди. Худой человек с глубокими морщинами и печальными глазами — трудно было сказать, есть ли у него что-то общее с прабабушкой, потому что усы и короткая с проседью борода почти полностью скрывали нижнюю часть лица.

— Вот, взгляни на эту фотографию. — Бабушка протянула Алисе очередную карточку. — Это 1963-й, маме уже сорок три, но выглядит она прекрасно, больше тридцати не дашь. Ни за что не догадаешься, что перед тобой мать двоих детей! По-моему, на этой фотографии она очень похожа на Одри Хепберн из фильма «Завтрак у Тиффани»: высокая прическа, туфельки с длинными носами, модный костюмчик. Я его обожала — маминой подруге муж, он был каким-то руководителем, привез этот костюм из Парижа, но той он оказался мал, и мама купила его за бешеные деньги. Хотя тогда она уже была замужем за сотрудником Ленторга, так что деньги для нас перестали быть проблемой. И, кстати, у Хепберн тоже раскосые миндалевидные глаза, а никаких китайских корней, сколько помню, у нее не было.

— Да, только бельгийские бароны и английские аристократы, — кивнула Алиса. — А как ты отнеслась к разводу родителей?

Для Алисиного папы развод его родителей всегда оставался болезненной темой, хотя все бабушкины мужья относились к нему хорошо, да и со своим отцом он всю жизнь поддерживал близкие отношения. И все-таки Алисе казалось, что он до сих пор обижается на бабушку.

— Знаешь, в те годы меня, как ни странно, школьные дела интересовали больше, чем семейные. Это было тогда нормой — ставить общественное выше личного. — Валерия Константиновна задумчиво смотрела куда-то вдаль. — Соревнования по волейболу между школами — я очень хорошо играла и была членом команды, комсомольские собрания, переписка с детьми из каких-то социалистических стран, концерты к Седьмому ноября и Первому мая. Мы с Верой чудно пели дуэтом, декламировали, танцевали. А еще борьба за отличную успеваемость, подготовка школьных вечеров, первые свидания. Мне было тринадцать, у меня кипела личная жизнь, а папа часто и надолго уезжал в командировки. И еще у меня была Вера. Мы с сестрой были очень близки, и нам хватало того, что мы есть друг у друга. Родители жили своей взрослой жизнью, даже бабушка уделяла нам больше внимания, чем они. Так что к их разводу я отнеслась довольно спокойно. Больше всех тогда переживала бабушка Ира. Однажды я подслушала их с мамой разговор. Знаешь, это был единственный случай, когда бабушка так жестоко говорила с мамой. До развода родителей мы жили все вместе, потом мама с нами переехала в большую квартиру ее нового мужа на Невском. А бабушка из принципа осталась с зятем.

Вот, а тогда вечером бабушка говорила, что это предательство, подлость, что мама не ее дочь. Но мне кажется, это было сказано в том смысле, что сама она так никогда бы не поступила. Для них с дедушкой верность супружескому долгу была не пустым словом, они же венчались на всю жизнь. — Бабушка вздохнула. — Но мы дети другой эпохи, и я, вероятно, пошла в мать. Она легко относилась к мужчинам, была модницей, кокеткой, обожала театр, музыку, вероятно, поэтому ее третьим мужем стал замдиректора Малого Оперного театра. Мама всегда жалела, что из-за ареста отца и войны не смогла поступить в консерваторию. Они с бабушкой долгое время жили в какой-то деревушке под Ленинградом и вернулись в город только в конце 1944-го, после прорыва блокады. Знаешь, я удивляюсь, как ее в свое время не исключили из комсомола за легкомыслие и любовь к нарядам, — улыбнулась бабушка.

— А какой она была по характеру? — не унималась Алиса.

— У нее был нежный голос, изящные манеры, она казалась хрупкой и беззащитной, но характер у нее был стальной. А еще она была очень страстной. Помню, какие жуткие сцены ревности она закатывала папе и как они потом подолгу мирились. Нас бабушка в это время уводила гулять и всю дорогу до парка ворчала, что это просто неприлично, при детях, и что все это азиатские страсти. Мой дедушка с папиной стороны был деканом Горного института, и первое время мы все жили у дедушки с бабушкой, а потом он помог, и нам дали отдельную двухкомнатную квартиру. Неземная роскошь по тем временам.

Но знаешь, что самое смешное? Папа никогда не давал маме поводов для ревности, а вот она, на мой взгляд, вела себя достаточно легкомысленно и сама же на него злилась. После моего рождения она бросила Горный институт и поступила в Мухинское училище на отделение декоративно-прикладного искусства.

— Да, мне всегда нравились бабушкины работы. Особенно ее батики, хорошо, что их так много сохранилось. — Алиса кивнула на полотно на стене — нежно-розовый шелк, на котором с удивительным изяществом была изображена цветущая ветка яблони.

— Да, у мамы, несомненно, был талант.

— А кстати, насчет этой орхидеи… — начала Алиса нерешительно, а увидев внимательный бабушкин взгляд, окончательно смутилась, рассыпала лежащие на коленях фотографии и принялась излишне суетливо их собирать.

— Знаешь что? Пригласи к нам этого молодого человека, Кирилла. Хочу узнать, откуда у него сведения о нашей семье. Может, и мы с его помощью узнаем что-то новое? Это так волнующе — когда из глубины столетий выплывают подробности твоей личной истории.

Бабушка провела рукой по шелковистой черной шерсти. Проклятая кошка, разумеется, все время терлась возле них, изрядно нервируя Алису.

— Эй, — вывел ее из ступора голос Влада. — Так что все-таки случилось? При чем здесь Харбин?

Алиса встряхнулась. Признаться, она уже пожалела, что пригласила этого Нестерова приехать, могли бы и по телефону поговорить. Но расспросы Родионова встревожили ее, а если учесть, в каком взвинченном состоянии она находится третьи сутки, и вовсе нет ничего удивительного.

— Харбин? Даже не знаю. — Она опустилась в кресло и как-то беспомощно повела рукой, то ли собиралась поправить прическу, то ли схватиться за голову. — Это все новый заказчик, представитель какой-то китайской компании. Хотя теперь выяснилось, что не китайской, а американской, — начала Алиса издалека. — Появился ниоткуда, сказал, что по рекомендации. Предложил поучаствовать в конкурсе на ремонт офисного здания в центре, очень перспективный и выгодный заказ. Все время настойчиво требовал личной встречи со мной, даже предложил разработать дизайн-проект внутренних помещений. Я в фирме занимаюсь именно дизайном. — Алиса говорила все так же потерянно, взгляд ее блуждал по кабинету, а руки нервно перебирали предметы на столе. Впечатление было такое, будто она все время к чему-то прислушивается. — Вот, а в воскресенье он пригласил меня поужинать.

Влад, до этого слушавший спокойно, сжал губы. Таинственный заказчик тут же обрел черты угрожающие и отталкивающие.

— А за ужином он вдруг сообщил, что его хозяин интересуется китайскими древностями и хочет приобрести нефритовую орхидею, которая якобы принадлежит моей семье. Откуда-то он узнал, что моя прабабушка была китаянкой и ее удочерили прапрабабушка с прапрадедушкой, когда жили в Харбине в начале века.

— А они там жили?

— Да. Но что касается удочерения — это полная ерунда. — Наконец-то она отважилась посмотреть ему в глаза.

— Хм, в этом что-то есть. Мои предки тоже жили в начале века в Харбине. Прапрадед служил священником в православном соборе.

— Невероятно. Ты думаешь, убийца — Лаврентьев, этот наш заказчик?

— Не знаю. Незадолго до смерти Полина говорила, что рассматривает возможность покупки франшизы у какой-то китайской компании. Полина еще в студенческие годы побывала в Америке, и ей очень понравился тамошний китайский фаст-фуд: лапша в коробочках, тушеные овощи, рис, мясо в кисло-сладком соусе и так далее. Она собиралась открывать что-то похожее у нас, для начала несколько точек в крупных торговых комплексах. — Влад смотрел сквозь нее и сосредоточенно вспоминал. — Надо срочно выяснить, как называлась эта компания.

— Ты думаешь, это одна и та же компания? — Ее била дрожь, пришлось сцепить пальцы в замок, чтобы они не дрожали так противно.

— Не знаю, но мы это выясним. — Он полез в карман за телефоном.

В это время где-то далеко хлопнула дверь, и Алиса, не помня себя, вскочила и выбежала в коридор.

Это был Илья, наконец-то он появился. Она боялась возвращаться домой, боялась звонить ему и в то же время страстно желала его видеть. Сегодня ее нервы были на пределе. Лучше скандал, развод, чем неизвестность. Пусть он скажет все, что думает о случившемся. Она этой пытки больше не вынесет!

Никакие убийства на свете сейчас ее не волновали. С тех пор как она ему изменила, видение Ильи, оседлавшего черноволосую красавицу, ни разу ее не посещало. Перед глазами стояло только его перекошенное лицо, когда он душил ее. Эта картина преследовала ее даже во сне, и Алиса не могла понять, пугает ее это или радует.

Да, она отомстила за себя, эта мысль добавляла сладости всем ее страхам. Алиса просыпалась по ночам с ощущением его пальцев на шее и томительной истомой во всем теле, а потом долго не могла заснуть. Стоит ли удивляться, что третий день она ходит невыспавшаяся, бледная, с голубыми кругами у глаз? Может, она, наконец, готова его простить?

В кабинете Ильи было тихо, Алисе даже показалось на секунду, что там никого нет. Но вот что-то с грохотом упало, и она, набрав в грудь воздух, решительно распахнула дверь.

Он как раз наклонился поднять с пола папки с бумагами, обернулся на звук открывшейся двери, и Алиса увидела его осунувшееся лицо и почерневшие провалы у глаз. Дохнуло перегаром. Что ж, значит, ее экспромт с Нестеровым даром не прошел. Что-то счастливо екнуло в глубине Алисиного сердца, но ее немедленно затопили жалость и раскаяние. Сейчас, согрешив сама, она уже готова была простить другого.

Илья, пошатнувшись, выпрямился, небрежно бросил на стол папки и уставился на Алису презрительно.

— А вот и наша блудница!

Мефистофель, вот кого он сейчас напоминал. Длинный, худой, красные пятна на небритых запавших щеках, глаза сверкают из-под бровей.

Алису передернуло.

— Как ощущения? Свежо и ново? Наша дева-праведница ступила на путь порока! — Он прислонился к краю стола для устойчивости и сложил на груди руки. — Как оказался мужичок? По-моему, не очень, могла бы найти и подостойнее.

— Илья, — только и смогла выдавить Алиса. Она впервые видела мужа пьяным и не знала, чего ожидать.

— К вашим услугам! — Он низко поклонился, как будто сложился пополам.

— Прекрати фиглярствовать!

Алиса чуть не плакала. Она понимала, что в таком состоянии разговаривать с ним невозможно, и все равно продолжала стоять на месте.

Илья развернулся, сделал два нетвердых шага и упал в кресло. Потом выудил откуда-то из-под стола бутылку и стакан, щедро плеснул водки и опрокинул в себя содержимое стакана.

Алиса только ахнула.

— Садись, тяпнем. — Он кивнул ей на стул и достал еще один стакан.

В жизни она не видела, чтобы у Ильи в кабинете было спиртное.

— Садись, говорю. — Он кивнул еще раз и попытался закинуть ноги на стол. Папки, телефон, массивный письменный прибор — все полетело на пол. На грохот появился встревоженный Влад. С той минуты, как Алиса стремительно покинула кабинет, он сидел неподвижно, пытаясь разобрать, о чем говорят за стенкой, и, заслышав шум, помчался на помощь. В душе он чувствовал себя задетым, но поделать с собой ничего не мог.

При виде Влада Алиса от досады едва не застонала. Илья по-мефистофельски приподнял бровь:

— А вот и наш герой-любовник. Ты принимаешь его и в офисе?

— Это совсем не то, что ты думаешь! — В голосе Алисы звенело отчаяние. Что принесло сюда этого идиота Нестерова? Кто его звал? — Он приехал из-за Лизы!

— Как, и с ней тоже? — в пьяном восторге воскликнул Илья и налил себе еще.

— Пожалуйста, уезжай сейчас же. Я позже позвоню, — зашептала умоляюще Алиса.

— Да-да, она обязательно позвонит, — поднял стакан, словно в знак приветствия, Илья.

— Иди же. — Алиса с досадой подталкивала Влада к выходу.

Надо же, он позволил выпроводить себя в коридор. Только тихо сказал ей напоследок:

— Позвони, когда все закончится. — И многозначительно посмотрел в сторону кабинета.

— Да-да, обязательно, — кивнула она.

Ощущение, что от него просто спешат избавиться, как от случайной помехи, стало только острее.

Влад удалился, не зная, как назвать то, что он сейчас испытывает. Горечь? Обида? Ревность?

Илья молча пил. Алиса не была уверена, способен ли он вообще воспринимать происходящее. Оказывается, способен.

— Спровадила. — Он бросил на нее злой мутный взгляд.

— Он помогает расследовать смерть Лизы.

Алиса ответила строго и с достоинством. Сама же она в эту минуту размышляла, стоит ли говорить Илье о встрече с Лаврентьевым и о его предложении купить орхидею.

— Не понимаю, почему ты выбрала именно его? Он же очевидный импотент, — продолжал глумиться муж. — Не скучновато с ним было? Такой страстной штучке, как ты, стоило найти кого-то более опытного.

— Прекрати сейчас же! — взвизгнула Алиса, теряя самообладание. — Ты первый начал!

— Начал?

Ирония исчезла с лица Ильи. Он поднялся, с трудом обошел стол, наступая прямо на валявшиеся под ногами папки, хрустнул каблуком по телефонному аппарату и подошел вплотную к вытянувшейся, перепуганной Алисе.

— Да, я начал. Потому что я здесь самец и мне выбирать, кого трахать! А ты, мелкая тварь, должна сидеть и радоваться, что при всем богатстве выбора я подобрал тебя! — Он шипел в самое лицо Алисы. — И ждать покорно, пока я вернусь.

Алиса почувствовала, как ненависть заливает ее от пяток до макушки. Она размахнулась и влепила ему пощечину.

С кривой усмешкой он перехватил ее кисть, завел руку ей за спину и перевернул ее лицом к столу.

— Я здесь самец и никому не позволю хозяйничать в своем курятнике, — зло шипел он ей в ухо, задирая платье. — И ты это запомнишь!

Алиса, заливаясь слезами унижения, отбивалась из последних сил. Зачем она сюда пришла? Зачем отправила Влада? На что надеялась?

Это пьяное чудовище не было ее мужем, тем Ильей, которого она знала. Тонким, умным, заботливым, образованным, нежным, страстным. Это было животное, грубое, омерзительное животное, которое собиралось надругаться над ней. Звать на помощь было немыслимо, вырваться — невозможно. Это был конец. Конец их любви, их семейной жизни, конец отношений. Она поникла, превратилась в безвольную тряпку и покорно вынесла омерзительно грубый акт унижения и мести.

Потом, совершенно раздавленная, с трудом передвигая ноги, Алиса убралась в свой кабинет. Закрылась там и сидела бесконечно долго. Не было ни сил, ни желания шевелиться. Звонили телефоны, кто-то стучал в дверь, ее окликали. Она чувствовала себя, словно в коконе, в плену своего одиночества, по ту сторону бурлящей вокруг жизни.

Она хоронила свое счастье. День за днем, минуту за минутой. Знакомство с Ильей, первый поцелуй, объяснение в любви в Петергофе под шутихой. Свадьба, свадебное путешествие, целый месяц любви под южными звездами на берегу моря. Переезд на новую квартиру, тихие зимние вечера в обнимку на диване. Первый их Новый год под елкой, со свечами, подарками, мечтами, поцелуями. Одно событие за другим, она давила их, словно отвратительных насекомых, превращая в темные пятна, в ничто. Беспощадно, сосредоточенно, отрешенно. И пока она это делала, ее жизнь если не умерла, то замерла на время, необходимое для перерождения.

1921 год

Ксиуинг бежала, запутывая следы, по бедным кварталам Харбина. Только бы ей достичь русской части города. Там он не посмеет ее тронуть, этот хитрый быстроглазый дьявол Синь. Она увидела его три дня назад — он зашел в харчевню, где она мыла посуду за нищенскую похлебку и кров. Она, внучка великой императрицы, вдова князя И Хуаня, — посудомойка!

Ксиуинг свернула за угол, потом еще и еще. Привалилась к стене — нужно перевести дыхание. Маленькая Орхидея, худенькая, ясноглазая, пугливо жалась к матери, обнимая ее ручками.

Бедный ребенок. Ей исполнилось полгода, когда умер Сяо Джан, торговец шелком, который взял Ксиуинг к себе в наложницы. Его жена и дети сразу невзлюбили ее и после смерти торговца немедленно выставили с дочерью на улицу.

Как переменилась ее жизнь за последние восемь лет! Из роскошных покоев Запретного города попасть на самое дно, сюда, в беднейшие кварталы Харбина!

Когда в 1911 году в Китае разразилась революция и большая часть маньчжурских аристократов в панике покидала юго-восточные провинции и даже Пекин, она умоляла мужа бежать вместе со всеми. Но нет, генерал И Хуань, пытаясь спасти династию, с горсткой императорских гвардейцев противостоял мятежникам до самой гибели — его разорвало пушечным ядром. Ксиуинг с двумя маленькими детьми, свекром, свекровью и наложницами мужа бежала из Пекина, когда в городе стало небезопасно и взбунтовавшаяся чернь принялась громить дома и дворцы маньчжурской знати. О, Ксиуинг с удовольствием бы укрылась за стенами Запретного города, но ее свекор, старик властный и своевольный, и слышать не желал о том, чтобы расстаться с внуками. Они покинули столицу. В дороге свекор умер, потом их ограбили на постоялом дворе. Свекровь, не перенеся таких испытаний, заболела и в три дня сгорела в лихорадке.

Нужно было выживать. Без денег, без родных, с двумя маленькими детьми на руках, посреди охваченного гражданской войной Китая Ксиуинг чудом сумела взять себя в руки и устроить свою судьбу. Она заметила, что остановившийся на постоялом дворе богатый торговец шелком заинтересованно поглядывает на нее. Да, он был груб, далеко не молод и происходил из плебеев, но чего не сделаешь ради выживания?

Она предложила ему себя в наложницы. Нет, она не открыла ни своего истинного положения, ни имени, сообщила только, что происходит из знатного маньчжурского рода, ее муж служил при дворе последнего императора и недавно скончался от оспы. Торговец удовлетворился. Он согласился принять ее и детей и привез новую наложницу в дом, где на нее, такую утонченную, такую не похожую ни на кого, мгновенно ополчились все домашние.

Но пока торговец был жив, Ксиуинг жилось неплохо. Никто ее открыто не обижал, не заставлял трудиться: в доме было много прислуги. Она была сыта, одета, ее дети были с ней.

Потом случились сразу два несчастья. Сперва заболела жена торговца, потом его дети, потом дети Ксиуинг, потом она сама. Детей спасти не удалось, даже европейские лекарства не помогли. Ксиуинг была безутешна.

Вскоре она узнала, что беременна. Ей вовсе не улыбалось стать матерью безродных отпрысков торговца, и судьба смилостивилась над ней. Слабый организм, не восстановившийся после болезни, произвел на свет не приспособленное к жизни дитя, которое умерло на третий день от рождения.

Ксиуинг вздохнула с облегчением, но торговец отчего-то разгневался на свою наложницу. Перестал ее отличать среди прочих жен, и мерзавки тут же воспользовались этим — стали ее обижать и притеснять. Ксиуинг, ослабевшая от несчастий, которые обрушились на нее, едва не сломалась. Спас ее опиум. Его курила мать торговца, и Ксиуинг потихоньку пристрастилась к курению. Теперь она полюбила сидеть на солнышке рядом со старухой и грезить о потерянном величии и богатстве. В тумане ей являлись счастливые дни: беседка в дворцовом парке, Ксиуинг сидит на шелковых подушках, рядом играют ее дети, здоровые, счастливые, они вместе любуются игрой золотых рыбок в пруду под старой ивой.

Так в забытьи она провела несколько лет, а потом вдруг поняла, что снова беременна. Ксиуинг словно очнулась от спячки. Взглянула на себя в зеркало и с ужасом поняла, как сильно она постарела и подурнела — стала худой, бледной, с тусклыми волосами. Округлившийся живот только подчеркивал ее уродство.

Потом родилась Юйлань («магнолия»), а потом умер торговец, и его жена и наложницы выгнали Ксиуинг из дома с полугодовалой дочкой на руках. Чтобы выжить, Ксиуинг продала те немногие драгоценности, что еще оставались у нее. Теперь о прошлом ей напоминала только нефритовая орхидея.

Эту орхидею Ксиуинг боялась и ненавидела. С тех пор как она сорвала медальон с умирающей бабки, несчастья идут за ней по следу, отнимая все, что ей дорого: мужа, богатство, положение, детей. Будь проклята та минута, когда она совершила это святотатство!

Ксиуинг перевела дух, а когда снова выглянула из укрытия, увидела в переулке знакомую фигуру. Евнух, пригнувшись, осматривал мостовую, ощупывал острым взглядом окна домов, ворота, калитки, вытягивал шею, словно принюхивался, выслеживая свою добычу.

Ксиуинг снова спряталась и, стараясь двигаться бесшумно, побежала вдоль глухих стен проулка.

Медальон, спрятанный под ее убогим платьем, ледяной тяжестью давил на сердце, убивал надежду, лишал сил. Медальон ненавидел ее так же, как она его. Он не желал ей принадлежать, мстил за преступление и, вероятно, готовился вскоре довести ее до могилы. Ксиуинг вдруг поняла, что если евнух начал на нее охоту, то уже не отступится.

И точно, за спиной уже раздавались быстрые шаги. Синь Сюмин, евнух из Запретного города, тот самый, что следил за ней в день смерти вдовствующей императрицы Цыси. За прошедшие годы он совсем не изменился — тот же хищный оскал мелких зубов, то же лицо хорька. Только теперь он был опасен, очень опасен. И он знал, что она натворила.

Ксиуинг крепче прижала к себе малышку Юйлань и, преодолевая колотье в боку, побежала быстрее. Сил не было, спасения тоже. Проклятая орхидея камнем давила грудь.

Наконец Ксиуинг выбежала на широкую мощеную улицу в русском квартале и, завидев впереди храм с золочеными луковицами, устремилась к нему. Улица в этот час была пустынна, никто из прохожих не заступится за нее. Из последних сил она вскарабкалась по крутым каменным ступеням и проскользнула в тяжелую дверь.

Она успела почувствовать незнакомые густые ароматы и заметить темные чужие лики, которые смотрели на нее со стен и колонн. Мигали лампады, ее дыхание эхом разносилось под куполом. Медлить было нельзя. Ксиуинг посадила малышку на пол, сняла с груди нефритовую орхидею и, повинуясь порыву, надела медальон на шею ребенка. Юйлань не плакала, только смотрела на мать тревожными глазами и цеплялась за нее своими слабыми ручками. Ксиуинг поцеловала дочь, приникла к ней на мгновение губами и закрыла глаза, словно набиралась от нее мужества. Наконец, поднявшись с колен, она выбежала из храма.

Она скользнула по ступеням на мостовую и побежала еще быстрее. Свернула за угол, пересекла широкую улицу, натолкнулась на нескольких прохожих, снова свернула, потом еще раз и оказалась в тупике перед чьими-то высокими воротами. Заметалась, стуча в них бессильными кулачками, и, наконец, сдалась, сползла на землю.

Евнух уже был рядом. Он не стал медлить — одно резкое стремительное движение, и он пронзил Ксиуинг сердце. Когда она завалилась на бок, он быстро обшарил ее, сопя и прислушиваясь, не раздадутся ли поблизости чьи-то шаги.

Орхидеи не было.

Эта хитрюга оставила медальон вместе с ребенком. Синь Сюмин огляделся, убедился, что поблизости по-прежнему никого нет, и поспешил покинуть место преступления.

Он торопливо шагал по улице, опустив голову, засунув руки в рукава халата и ловко маневрируя между прохожими. В этой части города редко попадались люди его национальности. Она наверняка оставила ребенка в русском храме, как он раньше об этом не догадался? Он же видел, как она сбегала по ступеням дома с луковицами. Если поторопиться, он может сказать, что он отец ребенка и что жена в приступе безумия унесла его из дома. Да-да, так и надо сказать. Они с радостью отдадут ему подкидыша. Кому нужны лишние хлопоты.

— Молитесь, дорогие, Богородица милостива. Даст Бог, пошлет вам ребенка. Если бы мы были в России, — вздохнул отец Амвросий, — съездили бы на богомолье или к Ксеньюшке блаженной на могилку сходили. Вы же сами из Петербурга будете?

— Из Петербурга, — кивнула Ирина Георгиевна. — Муж по железнодорожному ведомству сюда переведен.

— Вот и молитесь, — тряхнул головой батюшка, — Бог милостив. Поможет.

Супруги Данилевские вышли из придела.

— Что это? — с удивлением прислушался Сергей Константинович.

Ему почудился в храме тоненький детский плач. Это было странно, даже жутко — особенно если знать, что приходили они с женой к батюшке спросить совета. Уже десять лет, как они женаты, оба здоровы, а детей все нет. До революции Ирина по советам врачей даже на воды ездила, да все без толку. Вот, отчаявшись, пришли в храм, хотя он и не хотел, уж слишком наивно. И вдруг этот плач.

Жена схватила его за руку и с полными слез глазами обернулась к мужу.

— Знамение!

— Да нет. — Отец Амвросий покачал головой.

Он прошел вперед в сумрак храма, наклонился и повернулся к ним.

— Услышал Господь ваши молитвы, и Богородица услышала. Послали вам младенца.

На руках отца Амвросия тихо плакал ребенок со смоляными волосами, худенький, закутанный в старое платье.

— Берите, — протянул им ребенка священник. — Берите же, это Господь вам послал. А в конце недели окрестим.

Когда евнух добрался до храма, тяжелая дверь уже была заперта. Он долго стучал, потом терпеливо уселся на ступенях.

Отец Илья пришел отпирать храм перед вечерней, и надо же было именно в этот момент какому-то надоедливому китайцу вцепиться ему в рясу. Китаец бормотал что-то о ребенке, дергал его за рукав, заглядывал воровато в глаза. Отец Илья едва отбился, раз сто повторил, что не нужны ему никакие дети, ни русские, ни китайские. Но тот все не унимался — и за рясу дергал, и в храм протиснуться норовил, до того надоел, что пришлось городового позвать. Так он и к городовому с этим ребенком, но тот, добрый человек, потыркал его в загривок, потыркал, сколь терпение позволяло, да видит, что не унимается нехристь, так в кутузку его и забрал. И туда ему и дорога, прости Господи!

А потом уж отец Илья служку пьяненького встретил и о китайце вовсе забыл, даже рассказывать о происшествии никому не стал.

2016 год

Влад был обижен, оскорблен, растерян. Он не понимал, как вести себя в такой ситуации. Надо же, он оказался пятым колесом в телеге чужой жизни с какими-то нешуточными страстями и драмами. Он в этой истории Терехиных точно лишний. Еще совсем недавно это казалось бы само собой разумеющимся, но вот сейчас он испытывал глубочайшую обиду. И даже, как ни странно, зависть — к людям, способным испытывать такие бурные эмоции и переживать настолько яркие страсти.

Сам он ничего подобного никогда не испытывал. Он был созерцателем, его разум всегда держал чувства под контролем. До недавнего времени он был всем доволен: жизнь его текла размеренно и предсказуемо, без потрясений. Быт его был устроен, досуг заполнен необременительным общением, спортом, чтением книг. В личной жизни для полноты и разнообразия имелась Маришка — взбалмошная, легкомысленная, со своими амбициями и планами, которые никак не обременяли его, поскольку он не считал себя связанным какими-то обязательствами. Отец Маришки, хоть и числился его начальником, зависел от Влада гораздо больше, чем Влад от него.

А еще у него имелась Полина. Веселая, энергичная, вечно страдающая то от любви, то из-за неприятностей на работе, то по причине собственных туго реализуемых амбиций, то после ссоры с подругой, то из-за двоек любимого чада. В жизни сестры эмоции всегда кипели, словно восполняя его собственную бесчувственность.

Впервые после ее смерти Влад ощутил, как сильно ему не хватает тепла и участия сестры, ее мудрого совета. Да, Полина была мудрой женщиной, почему-то раньше он этого не замечал. Она всегда говорила, что он перестанет жить рассудком, стоит ему разок «втрескаться». И добавляла с грустной улыбкой, что простой влюбленностью дело, скорее всего, не обойдется, так что дай бог, чтобы это чувство оказалось взаимным. Но Влад ни в кого не втрескивался, а на Полину смотрел со снисходительной усмешкой.

Да, так все и было до встречи с Алисой Терехиной. Сейчас он сел в машину, положил на сердце растопыренную ладонь и погладил себя по груди, словно надеялся разогнать засевшую там боль.

Что-то он совсем расклеился. А не лучше ли выяснить, что за китайцы охотились за Полиной, чем сидеть и страдать из-за чужой жены?

Он решительно развернул машину и отправился в офис. Давно пора выбросить эту сентиментальную чушь из головы и заняться делом. Довести до ума проект, разыскать китайскую фирму, а уж супруги Терехины пусть развлекаются, как им обоим по вкусу. Если же Алиса снова объявится, он даст ей вежливый, но твердый от ворот поворот.

— Максим, тебе Порошкин звонил, велел перезвонить, как только явишься. Мне ничего сказать не захотел, конспиратор хренов, — обиженно хмыкнул Никита.

Максим быстрым шагом направился к столу. Николай Павлович Порошкин был гениальным судмедэкспертом, лучшим в управлении. Если он звонил, то не зря.

— Николай Павлович, добрый день. Это Родионов.

— Привет, капитан. Я тут из отпуска вышел, и ребята мне для развлечения трупы твои показали.

— Да, — осторожно отозвался Максим.

— Слушай, эти олухи не заметили один пустячок, — небрежно бросил Порошкин, и Максим сразу напрягся. «Пустячки» Порошкина уже не раз переворачивали следствие с ног на голову. — В первом случае убитую сначала оглушили, потом пытали, потом убили. А вот во втором она сначала получила смертельный удар, а уже потом ей были нанесены увечья.

— И что это значит? — У Максима зачесались ладони, так стало горячо.

— Это ты мне скажи. — Порошкин говорил тоном учителя, только что разъяснившего принцип решения задачки и ожидающего, что ученик дальше сам справится с решением.

— Если Изотовой сначала был нанесен смертельный удар, а уже потом тело изуродовали, значит, кто-то хотел придать убийству сходство с делом Шумиловой.

— Молодец, мальчик, действуй. — Порошкин повесил трубку.

— Чего он сказал? — вытянул от любопытства шею Никита.

— Помолчи!

Максиму нужно было собраться с мыслями.

Если кто-то хотел подделать почерк убийцы Шумиловой, этот кто-то должен был как минимум видеть ее тело. Прессы на месте преступления не было, по телевизору труп Шумиловой не показывали, значит, возможных подозреваемых не так уж много.

Во-первых, бригада неотложки, забиравшая мать Шумиловой. Во-вторых, наряд полиции, прибывший на место преступления. В-третьих, участковый. Еще сам Максим с ребятами. Нет, своим он доверял. Значит, остаются шестеро.

— Никита?

— Здесь.

— Выясни, что за бригада неотложки забирала мать Шумиловой в день обнаружения трупа. Фамилии, адреса, связи, алиби на момент убийства Изотовой.

— В смысле?..

— В том самом. И разыщи Полозова, пусть займется нарядом полиции и участковым. Все ясно?

— Так точно.

Максим снова погрузился в размышления. Убийством Изотовой сейчас займутся Мухин с Полозовым, а ему, пожалуй, все же стоит выяснить, была ли семья Шумиловых связана с Харбином.

— Никита, ты выяснил, имеются ли у жертв 1955 года ныне живущие родственники?

— Выяснил, что у Точилиной их абсолютно точно нет: ее дочь и муж погибли в блокаду, а других родственников не было. Варенцова была старой девой, так что прямых наследников точно нет, а что касается сестер-братьев, выяснить не удалось, в Ленинграде они точно не проживали.

— А третья, Павлова?

— У Павловой была дочь, на момент убийства ей было девять лет. Ее найти пока не получилось, времени не было.

— Ладно, с Павловой я сам разберусь, занимайся неотложкой.

Надо еще выяснить у семейства Шумиловых, как их семья связана с Китаем. Пусть с Изотовой не все ясно, но убийство Шумиловой имеет вполне определенное сходство со старыми делами. Интересно, если убийце в 1955-м было, например, двадцать, то сейчас ему должно быть… восемьдесят. Да, для убийцы староват. Но если предположить, что речь идет о какой-то вендетте, новое убийство мог совершить кто-нибудь из потомков того китайца. Тут Максим кстати вспомнил недавно виденную передачу, где бодрый китайский старичок лет ста десяти крутил сальто и пробивал пальцем стену. Если этот китаец все же жив и находится в отличной форме?.. Чего в жизни не бывает? Он вполне мог справиться с Шумиловой. Ударил по голове, связал бесчувственное тело, а все дальнейшее требовало не столько силы, сколько умения.

Надо звонить Шумилову, хоть и жаль мужика беспокоить. Может, сперва Терехиной звякнуть, все же родственники? И Максим набрал номер Алисы. Та, как всегда, не отвечала, и он после минутного размышления со скрытым злорадством набрал Нестерова.

— Владислав Евгеньевич, я никак не могу дозвониться до вашей подруги Терехиной. Она случайно не с вами?

— Нет. Мы расстались около часа назад у нее в офисе, — суховато, но с горечью ответил Нестеров и, кажется, уже собирался дать отбой, но вдруг торопливо добавил: — У Алисы был неприятный разговор с мужем. Кажется, он был очень пьян.

— Вот как, — многозначительно хмыкнул Максим. — Что ж, благодарю за информацию.

Придется все же звонить Шумилову.

— Кажется, родственники жены действительно когда-то жили в Китае. Вам лучше обратиться к Валерии Константиновне, это тетя жены. — В голосе Юрия Петровича было столько отчаяния, что Максим не посмел больше ничего спросить — только поблагодарил за телефонный номер.

— Харбин? И вас он интересует? — Явно не юная тетя жены отозвалась вполне бодрым голосом. — Что ж, приезжайте, только поторопитесь. Я сегодня иду в театр, у меня не так много времени.

Пришлось Максиму ехать на Невский проспект, благо недалеко. Никита уже умчался на станцию «Скорой помощи» — ему повезло, нужная бригада как раз сегодня была на дежурстве. Полозов отправился к участковому, тот жил рядом с Шумиловыми и был на месте.

— Проходите, — любезно пригласила его изящная подтянутая дама преклонных лет. Назвать ее старушкой или бабушкой язык не поворачивался. Она была в длинном вечернем платье, в модных туфлях на вполне приличном каблуке, седые волосы подстрижены и элегантно уложены.

Окружавший даму интерьер явно был дворцовым, пусть не королевским, а скажем, княжеским. Если принять во внимание еще и манеры хозяйки, ничего удивительного, что Максим почувствовал себя на великосветском приеме. Впрочем, облик Валерии Константиновны был скорее располагающим.

— Итак, слушаю вас, молодой человек. Однако учтите: у меня не более получаса. Потом за мной приедут.

Максим отчего-то был уверен, что за ней явится кавалер, непременно при бабочке и с цветами.

— Меня интересует, не проживал ли кто-то из вашей семьи в Харбине.

— В начале прошлого века мой дед был служащим Китайско-Восточной железной дороги, они с женой жили в Харбине. Там же родилась моя мать. В Россию они вернулись в 1927 году. Знаете, это просто удивительно, как вдруг какая-то тема всплывает из небытия и захватывает всех, как ветряная оспа.

— В каком смысле?

— Харбин. Так странно — о нем не вспоминали долгие годы, и вдруг такой интерес.

— А кто еще интересовался Харбином? — напрягся Максим.

— Один знакомый моей внучки. Он пригласил Алису на ужин, а потом рассказал, что знает о Харбине и что якобы мою мать удочерили. — Валерия Константиновна с улыбкой приподняла бровь, как будто и Максима приглашала позабавиться столь неожиданным заявлением. — Этот человек утверждал, что она китаянка, удочеренная русской семьей.

— Простите, вы сказали — Алиса? Алиса Терехина?

— Да, это моя внучка. Мне казалось, вы знакомы.

— Да, вы правы, просто я как-то не сообразил сразу, что вы родственники. А вы не могли бы подробнее рассказать об этом человеке? Откуда он, как зовут?

Внутри поднималось волной знакомое каждому сыщику возбуждение.

— Зовут его Кирилл, он появился около двух недель назад. По словам Алисы, он предложил им какой-то выгодный заказ на ремонт здания. А потом стал настойчиво искать встреч с ней и в это воскресенье, наконец, пригласил на ужин. Скажите, почему вас так заинтересовал этот человек? Он опасен?

— Нет-нет, — поспешил успокоить ее Максим, — все дело в совпадениях. Харбин, как вы удачно заметили.

— Действительно, — со вздохом облегчения согласилась Валерия Константиновна. — Знаете, ведь много лет назад уже была одна трагическая история, связанная с Харбином.

— Как, еще одна?

— Да. Когда я была ребенком, в Ленинграде произошло сразу несколько жестоких убийств, и все убитые жили когда-то в Харбине. Одна из них, тетя Аня, была подругой моей матери. Я хорошо ее помню, наверное, из-за потрясения, связанного с ее гибелью.

— Вы были знакомы с убитой? — Максим не верил собственному везению.

— Да. Ох, прошу меня простить. — Валерия Константиновна глянула на часы. — Вам пора.

Максим был рад возможности отбыть, потому что теперь не на шутку волновался об Алисе. Он несколько раз набирал ее, но она упорно не отвечала. Что ж, если Нестеров не знает, где пропадает эта особа, тогда, возможно, стоит позвонить ее муженьку. Пришлось снова побеспокоить Валерию Константиновну. Та хоть и с некоторым удивлением, но все же продиктовала ему номер.

— Ал-ло? — Раздался в трубке сильно нетрезвый голос.

— Илья Александрович? Капитан Родионов, уголовный розыск. Где сейчас находится ваша супруга?

— Уголовный розыск? И вы туда же? — хохотнул Терехин. — Поищите эту шалаву в офисе, я ее там бросил! — И отключился.

Что ж, совет был неплох. Еще только половина седьмого, вполне вероятно, он ее там застанет. И Максим решительно повернул ключ в замке зажигания.

Дверь в офис терехинской фирмы была открыта, но Максиму не удалось там обнаружить ни единой живой души. Он поочередно заглянул во все помещения, подергал ручки дверей кабинета генерального, потом Алисы и пришел к выводу, что сотрудники конторы отличаются вопиющим легкомыслием.

Ничего не оставалось, как только снова набрать Алису. Ему показалось, что он слышит где-то ответную трель. Максим опустил руку с телефоном и еще раз прошелся по офису. Так и есть, звук раздавался из кабинета Терехиной. Значит, она или забыла телефон в кабинете и уехала домой, или ненадолго вышла, потому и офис не заперт. Что ж, подождем.

Ждать пришлось долго. Потеряв терпение, Максим отправился исследовать коридоры офисного центра в поисках Алисы. И тут его осенило.

— Алло? — игриво ответила на звонок белокурая Оленька.

— Привет. Ты извини, я сейчас по делу. Стою в вашем офисе, дверь нараспашку и ни души, только в кабинете Терехиной трезвонит ее мобильник. Не скажешь, что произошло?

— О. — Оленькино многозначительное контральто обещало сногсшибательные новости. — У нас сегодня такое было! Алиса с Ильей снова поругались. Я его таким в жизни не видела!

— В смысле пьяным?

— Не только, но это тоже. Он два дня не показывался в офисе, а потом явился небритый, неряшливый, злобный, если не сказать хамоватый. И жутко пьяный. На этот раз вроде не Алиса злилась на него, а он на Алису. Мы все просто извелись, пытаясь понять, в чем там дело. А еще у Алисы парень какой-то был, ничего такой, симпатичный. Так вот, я сижу на месте и вдруг слышу — грохот какой-то из коридора, где терехинские кабинеты. Я сорвалась, вдруг, думаю, что. А там, кабинет Ильи нараспашку, он за столом сидит и выкрикивает какие-то оскорбления, Алиса этого парня выталкивает, просит уйти. Вот, и я быстренько к себе за стойку шмыгнула, чтобы начальство не злить. Парень тот ушел. Ничего, кстати, симпатичный, даже получше Ильи. Я дверь к ним в коридор снова закрыла, чтобы не мешать, но вопли Ильи еще было слышно. Потом где-то минут через сорок он вышел в приемную, еле на ногах держался. А Алиса к себе ушла. Илью Олег на такси домой отправил, а она так больше и не выходила. Мы с Наташей стучались к ней, звонили, но она даже не ответила. Я так думаю, что, может, он ее ударил, и ей теперь стыдно с синяками на люди показываться. А вообще, — с сердцем проговорила Олечка, — по-моему, Илья последняя скотина. Сам жене изменил и ее же оскорбляет!

— Ясно. Спасибо, ты мне очень помогла.

— А хочешь, я приеду, офис закрою? — торопливо предложила Олечка.

— Нет, ты не успеешь, мне нужно уже идти. Я лучше охрану внизу предупрежу.

Максим дал отбой и двинулся в сторону Алисиного кабинета.

— Алиса Викторовна, это Родионов. Откройте! Откройте немедленно, или я взломаю дверь.

Тишина. Что ж, он предупреждал. На Олечкином столе Максим отыскал подходящую скрепку и в две секунды открыл замок.

Алиса сидела, поджав ноги и скорчившись на маленьком диване в углу кабинета, словно небрежно брошенная старая тряпичная кукла. Слепые глаза уткнулись в стену напротив. На появление Максима она никак не отреагировала, даже не вздрогнула.

— Алиса? — он окликнул ее негромко.

Поначалу он даже подумал, что Терехин действительно избил жену и она сидит скрючившись только потому, что не может разогнуться от боли. Но нет, обойдя диван и заглянув Алисе в лицо, он понял, что дело совсем в другом.

— Алиса? — он подвинул к дивану стул и позвал ее еще раз. — Вы меня слышите? Все ушли, пора ехать. — Он едва не сказал «пора домой», но вовремя остановился. Очевидно, дом для нее сейчас был последним местом, куда бы хотелось попасть. — Хотите, я отвезу вас к Валерии Константиновне?

Алиса едва пошевелилась. Надо ее как-то растормошить. Он с тоской взглянул на большие круглые часы над дверью. Без четверти девять. Хотелось домой, хотелось есть, хотелось посмотреть футбол.

— Алиса, давайте же, оживайте. — Он тормошил ее, пытался усадить на диване. — Жизнь вовсе не кончилась! У вас этих мужиков будет еще вагон и тележка, и в сто раз лучше вашего носатого Терехина. Уж поверьте мне.

Села, взглянула на него пустыми глазами — за ее зрачками как будто начинался бесконечный туннель в небытие.

— Да очнитесь же! Хватить из себя покойницу строить. Не вас одну мужик бросил. Подумаешь, трагедия! — Он нарочно говорил грубовато, чтобы хоть как-то вывести ее из ступора. Оставлять ее ночью одну в офисе не хотелось. Еще один изуродованный труп ему совершенно ни к чему.

— Никто меня не бросал, — не меняя выражения лица, глухо проговорила Алиса. — Я сама во всем виновата. Бабушка предупреждала.

— О чем? Какая бабушка? — Он сам не слышал, что нес. Сейчас ее надо было вовлекать в беседу.

— Моя бабушка. Она сказала, что теперь ничего не поправить. — Алиса взглянула на Максима, словно только сейчас увидела. — Что вы здесь делаете?

— Да вот за вами приехал. — Он поднялся со стула.

— Зачем? Что вам от меня нужно? — Она с испугом вскочила и одернула платье.

— Отвезти вас к Валерии Константиновне. Нельзя сидеть ночью в пустом офисном центре, это опасно. Поехали. А по пути расскажете о человеке, которой так много знает о Харбине.

2016 год

Максим стоял за спиной Терехиной и терпеливо наблюдал, как она пытается открыть дверной замок.

— Позвольте мне, — не выдержал он наконец. Ничего сейчас так не хотелось, как добраться до дома и упасть на родной диван. Но нет, он, видите ли, вынужден развозить по домам истерических девиц с разбитым сердцем.

Он отобрал у Алисы ключи и в два счета открыл оба замка.

— Вашей бабушки, похоже, все еще нет, — с разочарованием констатировал он, вслушиваясь в ватную тишину квартиры.

— Это не важно, — вяло ответила Алиса, снимая туфли.

— В таком случае мне придется подождать ее. Вам не стоит оставаться сейчас одной.

— Как хотите. Мне надо переодеться. — Она скрылась в дверном проеме.

— Вы бы меня хоть чаем напоили! — возмущенно бросил ей вслед Максим.

— Обслужите себя сами. Чувствуйте себя как дома, — раздалось откуда-то из глубины.

Надо же. Более неблагодарных девиц, чем эта пигалица Терехина, он, пожалуй, еще и не встречал. Максим заварил себе чай, поставил на поднос чашку, тарелку с бутербродами и блюдо с фруктами. Дома так дома. Поест в гостиной.

Максим с комфортом расположился на диване, включил телевизор и не спеша поужинал. Терехина не появлялась. Зато явилась кошка, худая, черная, длинноногая, с глазами-изумрудами. Она потерлась у его ног, потом запрыгнула на диван и устроилась рядом с Максом смотреть телевизор.

Тихое урчание кошки, сытый желудок и усталость сделали свое: Максим положил голову на диванную подушку и не заметил, как уснул. Разбудили его голоса и легкий смех. Он вздрогнул, смахнул с лица черный кошачий хвост и обернулся. В комнату входили нарядная Валерия Константиновна и пожилой импозантный джентльмен с аккуратной седой бородкой, в темно-синем дорогом костюме и при бабочке.

— Молодой человек! — Валерия Константиновна была удивлена, но вполне благодушна. — Что вы делаете в моей гостиной?

— Караулю вашу внучку. — Максим, наконец, уселся и попытался придать своему внешнему виду возможную опрятность.

— Герман Робертович, прошу меня извинить, но, очевидно, нам не удастся сегодня выпить кофе. — Валерия Константиновна протянула своему кавалеру тонкие изящные руки.

— Что вы, что вы, — зарокотал он в ответ. — Позвольте, я позвоню вам завтра. Если будет солнечная погода, мы могли бы прокатиться на «Метеоре» до Петергофа, — доносился из прихожей его голос.

— Итак, Максим Владимирович, я вас слушаю. Почему вдруг понадобилось охранять мою внучку? — Валерия Константиновна уже сидела в своем любимом кресле с высокой спинкой. И тени юного легкомыслия не было сейчас на ее лице.

Максим коротко изложил свои подозрения и не забыл подчеркнуть, что это всего лишь одна из версий.

— Да, — задумчиво протянула она, глядя куда-то вдаль, сквозь него, — я хорошо помню ту давнюю историю.

— Помните давнюю историю? То, что случилось в пятьдесят пятом?

— Именно. Мне было восемь, и я видела, как переполошилась мама, узнав о смерти тети Ани. Анна Григорьевна, ее убили первой. Они дружили еще с Харбина, и мама была в ужасе. А когда стало известно о смерти Надежды Андреевны и Зины, маму охватила паника. Она немедленно собрала нас с сестрой, и мы в тот же вечер уехали в Ялту. Всему дому мама сообщила, что мы уезжаем в Гагры. Мы с Верой сами до последнего не знали, куда едем. Бабушка в это время была в Москве, ездила на какой-то музыкальный конкурс со своими студентами и потом же из Москвы приехала к нам. Очень сердилась, что не смогла заехать домой в Ленинград за вещами. Но убийцу тогда так и не нашли.

— Да, я знаю. Я видел дело.

— Убийств больше не было, но потом еще долго по городу ходили слухи, что это дело рук китайца. Хотя китайские граждане от нас довольно быстро уехали. После того как на XX съезде Хрущев осудил культ личности, отношения у Советского Союза с Китаем испортились. Мама, по-моему, вздохнула с облегчением. Она тогда какое-то время даже боялась одна дома оставаться и в темноте по улицам ходить. Папа с бабушкой, помню, совершенно с ней измучились.

— Ваша семья была знакома со всеми убитыми женщинами?

— Да. — Валерия Константиновна мягким жестом разгладила складки на платье. — Надежда Андреевна жила с мамой по соседству в Харбине, а Зинин отец был рабочим-железнодорожником и погиб в результате несчастного случая, когда Зине было лет пять. Бабушка с дедушкой взяли их с матерью к себе, Евдокия Гавриловна помогала бабушке по хозяйству, а когда наша семья решила вернуться в Россию, они вернулись вместе с нами. У них были родственники в деревне под Тулой. Одна Евдокия возвращаться в Россию боялась, а с нашими рискнула. Потом долгие годы о них было не слышно, пока Зинаида уже взрослой не приехала в Ленинград. Она разыскала бабушку, даже, кажется, жила какое-то время у нас, пока не устроилась в общежитие.

— А мотив убийств в вашей семье обсуждали?

— Разумеется. Но об этом в доме говорили шепотом, а нас с сестрой выставляли всегда за дверь. Одно, на мой взгляд, совершенно очевидно. Все три женщины были знакомы между собой, все три проживали в Харбине и посещали один приход. Кстати, отец Надежды Андреевны был священником в харбинском храме, и после возвращения в Россию, чтобы спаси будущую семью от преследований ОГПУ-НКВД, она сменила не только фамилию, но и отчество. Да-да, сначала фиктивно вышла замуж за какого-то пролетария, потом уговорила кого-то изменить ей отчество в паспорте и только после этого вышла замуж за своего мужа. Найти ее в Ленинграде было очень непросто, но, наверное, Зина перед смертью проговорилась. Это я тоже случайно подслушала однажды.

— Но мотив всех этих убийств, как я понимаю, вам не известен?

— Нет. А теперь позвольте мне пойти взглянуть на Алису. Не возьму в толк, почему она до сих пор к нам не вышла, — поднялась Валерия Константиновна.

— У нее драма, ее Терехин бросил, — несколько бестактно пояснил Максим и тоже встал. Пора бы и ему домой. На чужом диване хорошо, а на своем в сто раз лучше.

— Бросил? Откуда вам это известно? — дама нахмурила безупречной формы брови.

— Секретарша рассказала, — бездумно ляпнул Максим, видно, все же не до конца проснулся. — Сегодня в фирме был скандал из-за Нестерова. Секретарша даже испугалась, что Терехин ударил Алису: он был очень пьян и очень зол. После скандала Терехин уехал, а ваша внучка заперлась у себя в кабинете и не выходила, пока я поздно вечером не приехал и не вскрыл дверь ее кабинета. Пожалуй, я пойду. А вы проследите, чтобы она одна сегодня не выходила из дома. А лучше бы вам обеим посидеть здесь и завтра, пока мы не задержим Лаврентьева. — Последнюю фразу он бросил уже из прихожей.

— Максим Владимирович, постойте! — За ним по лестнице, постукивая каблуками, спешила Валерия Константиновна все в том же развевающемся платье. — Алисы нет!

— Как нет?

— Нет! Вы ее проспали!

Максим совершенно глупо помчался обратно в квартиру.

— Да постойте вы, я уже дверь закрыла! — окликнула его Валерия Константиновна. — Она поехала к Илье.

— В таком случае что же мы бегаем взад-вперед? — рассердился он, устыдившись своего порыва. — Позвоните ей.

— Она не ответит. — Валерия Константиновна опустилась на ступеньки лестницы, словно три эти слова отняли у нее последние силы.

— Почему? Вы ей уже звонили? Что с вами? — Максим заметался, не понимая, что происходит.

— Помогите мне подняться, — проговорила она убито. — Думаю, мы опоздали, но все же нам нужно быть там.

Она тяжело оперлась на руку Максима, и они вышли на улицу.

Время было позднее, дороги свободны, так что до дома Терехиной они домчались за двадцать минут.

— Стойте. Не надо звонить! — остановила его Валерия Константиновна, когда они вышли из лифта и он уже протянул руку к кнопке звонка. — У меня есть ключи.

В квартире стояла абсолютная тишина. Максим, отчего-то на цыпочках, словно боясь спугнуть это вязкое безмолвие, заглянул сначала в гостиную, потом в комнату напротив двери. Он долго щурился, пытаясь разглядеть сгусток мрака в районе на кровати, пока неожиданно не вспыхнул свет. То, что он увидел, заставило его, опытного сыщика, онеметь от ужаса.

На кровати лежал Илья Терехин. Худой, длинный, в серых брюках, в алой, пропитанной кровью рубашке. Алиса Терехина нежно обнимала мужа. Рядом с ней Максим разглядел измазанный кровью шампур.

Валерия Константиновна сделала шаг к кровати, схватила шампур, протерла его подолом нарядного платья и заявила, твердо глядя Максиму в лицо:

— Я знала, что он бросит Алису, и не смогла его простить.

Он ничего не понимал.

— Да, и Лизу убила тоже я. Она переспала с Ильей, и я не смогла простить ей предательства. Она разбила жизнь моей внучке.

Максим не слушал. Сейчас он во все глаза смотрел на маленькую худую женщину, почти ребенка, так нежно и беззащитно прижавшуюся к убитому мужу. В ее лице было столько любви и счастья, что Максим почувствовал, как волосы у него на затылке встают дыбом.

— Арестуйте же меня, — настойчиво попросила Валерия Константиновна.

— Ничего не выйдет. — Он, наконец, оторвался от жуткого зрелища. — У вас алиби, это легко установит любой следователь. А ваше признание без доказательств — простите, это просто слова.

— У меня есть орудие убийства, и на нем мои отпечатки, — не сдавалась Валерия Константиновна.

— Для чего все это? — печально вздохнул Максим. — Неужели вы думаете, что она сможет оправиться от случившегося и жить как ни в чем не бывало? А если и сможет, где гарантия, что еще кто-то не пострадает? — Он покачал головой. — Думаю, Алисе ничего не грозит. После психиатрической экспертизы ее наверняка направят на принудительное лечение. И она в нем действительно нуждается.

2016 год

— Да, Макс, Порошкину с нас причитается!

После ареста Терехиной прошло уже несколько дней, суета улеглась, и теперь Никита мог позволить себе пофилософствовать.

— Точно, я думал, мы это дело никогда не раскроем, — подключился Полозов. — Нет, честно. Кто бы мог подумать, что Хохлов этот, из дежурного наряда, который первым к Шумиловой на вызов прибыл, с Изотовой дверь в дверь жил! Кому бы в голову пришло проверить, если бы не Порошкин? Мне соседка такого о нем понарассказывала! Он к Изотовой, видишь ли, давно клинья подбивал, только она оказалась птица не его полета. А ему как бес в ребро! У соседки собака всегда под дверью лежит, чужих чует. Эх, жаль, если бы мы соседку эту с самого начала дожали, может, и без Порошкина бы разобрались. Как думаешь, Макс?

— Может, и разобрались бы, — протянул невесело Максим. Со дня ареста Терехиной настроение у него было неизменно скверным, а почему — он и сам понять не мог.

— Этот дурень Хохлов думал Изотову бабками купить. Вступил в долю, открыли с приятелями бордель — им сейчас смежники наши как раз занимаются. Ох они и обрадовались, что мы его на убийстве прихватили, — улыбнулся довольно Дима. — Разжился наш Хохлов бабками, на джип пересел, с подарками к Изотовой стал подкатывать. Драгоценности, розы-мимозы, прочее в том же духе. А она только нос воротила. И ведь понимаешь: Изотова — баба, все говорят, веселая была, одинокая, мужским вниманием не брезговала. Только вот у Хохлова ее никак не получалось завоевать — не лежало к нему сердце, и все. И чем больше она его футболила, тем больше он зверел.

Никите тоже было что добавить.

— Слушайте, я тут выяснил, что Хохлов одного Полининого хахаля тормознул ночью для проверки документов на пустом шоссе и отделал так, что тот месяц на койке валялся, а к Изотовой после этого на пушечный выстрел не подходил, хотя раньше вроде как жениться собирался. Изотова так и не узнала, куда он исчез. Но и это не помогло.

Как оказалось, в день убийства Изотовой соседка-собачница видела, как Полина возвращалась домой, а Хохлов ждал ее у парадной. Оба зашли в квартиру Изотовой, а через полчаса Хохлов как ни в чем не бывало хлопнул входной дверью, сел в машину и уехал. На резонный вопрос следователей, почему она не сказала об этом сразу в день убийства, любительница собак заявила, что спрашивали ее о чужих, а о том, когда кто входил и выходил из соседей, речь не шла.

— Хохлов потом уже говорил, что когда он в квартиру Изотовой вошел, об убийстве не думал. Надеялся на чай напроситься, а если повезет, и на ночевку. Но Изотова ему прямо в прихожей заявила, что ловить ему с ней нечего, хоть он пять джипов купи, потому что он быдло, — вел дальше Дима. — Изотова, конечно, выразилась культурнее, но это Хохлова только еще больше разозлило. Ишь какая брезгливая. Устроила у себя проходной двор, что ни день — новый кобель, а он для нее, видите ли, рылом не вышел. Врезал ей разок, Изотова припугнула, что заявление в полицию напишет. Слово за слово — зарезал он ее. Потом испугался, вспомнил Шумилову, которую никто из нас забыть никогда не сможет, быстренько смастерил картину преступления. А потом шмыгнул домой. Переоделся, запихал в сумку шмотье, кровью перемазанное, и нож, все вывез и утопил в реке.

— Да-а. Ничего таинственного, никаких китайцев, — подвел итог Никита. — Ладно, с Хохловым-то все ясно. А вот как ты, Макс, Терехину вычислил? Я бы ни в жизнь на этот розовый бутон не подумал. Такая маленькая, хрупкая, глазищи как у обиженного ребенка. Так и хотелось ее своей грудью прикрыть, а два трупа на совести. А что она с Шумиловой сотворила — вообще мороз по коже. Я теперь, наверное, лет двадцать жениться не решусь, буду каждой цыпочки пугаться. Так как ты ее вычислил?

— Никак. — Максим не любил присваивать себе чужие лавры. — Я ее в тот вечер домой привез, а бабки Валерии Константиновны дома не было. И побоялся, дурак, ее одну оставлять — вдруг убийца нагрянет. А пока Валерию Константиновну ждал, задремал на диване, она и улизнула. Бабка ее сразу поняла, в чем дело. Решила, что, если мы с ней вдвоем на квартиру к Терехиным приедем, она сможет Алисину вину на себя взять.

— Значит, она с самого начала знала, кто Шумилову грохнул? — вытаращился Никита.

— Да. И понимала, что у любимой внучки на почве любви к мужу крыша съехала. Прикрывала ее и думала, что, когда следствие закончится, она Алису на лечение в хорошую клинику положит. А пока присматривала за ней, у себя поселила.

Максим и Валерия Константиновна сидели на кухне в квартире Терехиных. Алиса лежала в комнате в обнимку с мертвым мужем. Происходящее напоминало Максиму фильм ужасов.

— Алиса с Лизой ровесницы и с детства неразлейвода. Они были похожи, только Лиза чуть повыше, и глаза зеленые. Их всегда принимали за родных сестер. — Валерия Константиновна тяжело вздохнула, словно хотела выдохнуть все случившееся. — Но Лиза была бойчее, легче в общении, веселее. В их паре она была ведущей. И Алиса не возражала, пока не появились первые увлечения, свидания и поцелуи. Алиса всегда оставалась в тени сестры и никак не могла понять, что в этом нет ничьей вины, только ее собственная. К счастью, они поступили в разные вузы, и конфликт был на время забыт. А потом Алиса встретила Илью, своего первого и единственного мужчину, и влюбилась без памяти. Мне он не очень нравился: скользкий, эгоистичный, не слишком надежный. Себе бы я такого мужа не выбрала. Но Алиса была от него без ума. Простите, у вас не найдется сигареты? Я не курю, но сегодня…

Они закурили, и Валерия Константиновна после нескольких неторопливых затяжек продолжила:

— А потом я стала замечать, что Илья заглядывается на женщин, и поняла, что он изменяет Алисе. Да, он любил ее. Гордился ею, как престижной дорогой машиной, дорожил, как фамильной драгоценностью. Алиса красива, изысканна, на нее заглядывались мужчины. Самое главное, что она обожала его, а он обожал, когда его обожали.

К Лизе все это еще не имело отношения. У нее был роман с Денисом, они как раз поселились вместе, хотя и не были официально женаты. Насколько я понимаю, Лизу это очень задевало. Тихоня Алиса уже замужем, у нее свой дом, фирма, а блистательная Лиза живет с парнем в съемной квартире. Но все это тлело под спудом, для постороннего глаза в нашем семействе царили мир и согласие. А потом Лиза поссорилась с Денисом и ушла от него. Алиса была рядом, искренне сочувствовала и осуждала рохлю Дениса. Но Лиза поняла ее иначе и затаила обиду. Не знаю, что у них произошло, но, думаю, Алиса слишком горячо нахваливала свой брак и свой выбор и слишком громко жалела Лизу, даже в присутствии других. Конечно, Лизу это задевало. С Денисом она рассталась, а другого парня так и не нашла. Это стало еще одним поводом для сочувствия. В какой-то момент чаша Лизиного терпения переполнилась, и ей захотелось отомстить, унизить Алису. Она совратила Илью. Да, больших усилий для этого не требовалось. Не исключено, что Лиза даже специально подстроила все так, чтобы Алиса их застала. Единственное, чего она не рассчитала, — реакция сестры.

Алиса не стала устраивать скандал — слишком сильным было потрясение. Она просто убежала. Алиса, конечно, узнала сестру, но ничего никому не сказала. Наоборот, сказала, что Илья изменил ей с девицей из соседнего офиса. Он всячески поддерживал эту версию. Еще бы — измена с посторонней, конечно, не так омерзительна, как с сестрой жены. Они поссорились, назревал развод. А потом случилось убийство. Знаете, я сразу все поняла. Я прочла правду в Алисиных глазах.

— А откуда вы узнали, что Илья изменил Алисе именно с Лизой? Вы сами только что сказали, что об этом не знал никто.

— В тот день Алиса примчалась ко мне сама не своя. У нее была истерика, я дала ей сильнодействующее лекарство. Она уснула, но не сразу. В полубреду она разговаривала то ли со мной, то ли с Ильей, и я поняла, что произошло на самом деле. — Валерия Константиновна безжизненно смотрела на тлеющую сигарету. — Тогда я неправильно оценила ситуацию. И в том, что случилось, есть и доля моей вины. Утром Алиса проснулась и продолжила излагать версию с посторонней женщиной. Я подумала, что так, возможно, и лучше, со временем все перегорит, девочки простят друг друга и помирятся, и некому будет напомнить о случившемся. А что касается Ильи, по-моему, развод был лучшим выходом. Алиса вполне могла найти более достойного мужчину. Но я ошиблась. — Валерия Константиновна снова тяжело вздохнула.

— Знаете, почему соседи не видели в тот день у квартиры Шумиловых посторонних? — вдруг подняла она голову после очередной паузы.

— Нет, не могу понять.

— Алиса и Лиза были похожи, одевались в одном стиле, и соседи вполне могли принять одну за другую. Впрочем, не буду вам подсказывать.

— Теперь это и не требуется. Мы не проверяли алиби вашей внучки, потому что она была вне подозрений, но после того, что произошло, — Максим кивнул в сторону комнаты, где, по-прежнему обнявшись, лежали супруги Терехины, — думаю, нам удастся восстановить картину преступления. Не сомневаюсь, что и Алиса предпочтет чистосердечное признание бессмысленному запирательству.

— Наверное, вы правы. Измена двух самых близких людей пошатнула ее психику, иначе я не могу объяснить произошедшее.

Как и предполагал Максим, Алиса Терехина без всякого сопротивления в подробностях рассказала о совершенных ею убийствах. Ее голос звучал так ровно, словно она говорила о вещах маловажных и обыденных.

— Да, я убила ее, — без всякого выражения заявила Терехина. Узкие джинсы, светлая футболка, длинные волосы струятся по спине, руки скромно сложены на коленях. — Мы заранее договорились с Лизой о встрече. Она сама предложила. Зачем? Не знаю, наверное, поиздеваться. И я приехала. Всю дорогу у меня вертелась мысль, что она предательница, — вдруг словно ожила Алиса, и в глазах ее отразилась мука. — Во все времена предательство считалось самым страшным грехом. Предателей презирали, их казнили самой позорной казнью. В Китае изменников медленно убивали — срезали плоть по кусочку. Мне бабушка рассказывала. Так убивали за измену императору.

— И так убили подругу вашей прабабушки, — подсказал Максим.

— Ах да. Та давняя история. Да, действительно. Но о ней я не думала. Я просто представляла Лизины глаза, когда буду отрезать ей нос, рот, уши. Какой уродиной она будет становиться с каждым надрезом! Мы заранее обсудили, что наденем и куда пойдем, и я специально оделась, как она. Мы немного погуляли, сходили в кино, я довезла ее до дома, а потом припарковалась в соседнем дворе и снова зашла к Лизе. Она не удивилась, только усмехнулась. Мол, набралась наконец-то смелости выяснить отношения. Она всегда считала меня трусихой. — Алиса снова погрузилась в апатию. — Она повернулась ко мне спиной, чтобы пройти в комнату, а я схватила ее за волосы и ударила головой о стену. Она потеряла сознание, я скрутила ее скотчем и заклеила рот. Потом сходила на кухню и взяла нож, тонкий и острый, чтобы удобнее было резать. Потом у меня все как-то стерлось, я плохо помню, как все сделала. Остановилась, только когда Лиза обмякла. Я послушала ее сердце — оно больше не стучало. На всякий случай я взяла шампур, на котором дядя Юра шашлыки готовит, и проткнула ей сердце. У меня были резиновые перчатки, так что протирать ничего не пришлось. Я просто аккуратно сняла их, положила в пакет и осторожно вышла из квартиры, только ручку двери протерла. Никаких угрызений совести я не испытывала. А на следующий день я вообще как-то об этом забыла и, когда мне сказали, что Лиза погибла, ужасно удивилась. Мне и сейчас кажется, что всего этого не было.

Алиса помолчала.

— А с Ильей просто все было кончено. Бабушка говорила, что когда-нибудь мы снова сможем быть вместе. Но она ошибалась, мы бы не смогли. Но тогда зачем ему жить? Чтобы любить других женщин? Я бы этого не вынесла.

— А зачем вы несколько раз отклеивали скотч на лице Шумиловой?

— Хотела, чтобы она отдала мне орхидею.

— Орхидею?

— Нефритовую орхидею. Старинная подвеска из нефрита. Она приносит счастье и делает любую женщину неотразимой. Я хотела ее получить. Она должна была принадлежать мне, а не Лизе. Я старше, она была моей по праву. Но она все повторяла, что у нее ее нет. Врала, конечно. Она была у нее, иначе Лиза никогда не смогла бы соблазнить Илью. Никогда. Это все орхидея, она ей досталась от матери, потому что у бабушки родился сын. Иначе подвеска не попала бы к Лизе! Но это несправедливо, она должна была быть моей! И бабушкины мужья, и удачные замужества прабабушки — это все орхидея. Мужчины любили их, сходили с ума, а все из-за нефритовой орхидеи императрицы Цыси.

Следователь и Максим переглянулись.

— Вы мне не верите? — заметила их взгляды Алиса. — Напрасно. Мы потомки китайской императрицы, мою прапрапрабабку она родила от своего тайного любовника и позволила другим людям ее удочерить. Отсюда и орхидея. А вы знаете, что это была за женщина, императрица Цыси? Она была жестокой, жадной, властолюбивой. А еще она была очень хороша собой и никогда не старела. Ее путь к успеху пролегал по трупам мужчин. — Что-то во внешности Алисы изменилось: в осанке, посадке головы, во взгляде появилась величественность. — Все женщины в нашем роду таковы. И прабабка, и бабушка, и тетя Люда, и Лиза — все. Я не такая, потому что женская связь между мной и Цыси прервалась. Бабушка родила сына, моего отца.

А вы знали, — обернулась Алиса к Максиму, снова оживляясь, — что все бывшие бабушкины мужья умерли? Только умерли после того, как приватизировали квартиры и завещали их бабушке.

— Вы намекаете, что Валерия Константиновна убила их?

— Удивляетесь? — Она подняла на него свои по-детски широко распахнутые глаза.

Максим не поверил.

— Это все орхидея, она захватывает человека, подчиняет своей воле, меняет его судьбу. Это ее искал убийца в 1955-м. А знаете, — вдруг неожиданно озорно улыбнулась Алиса, — где сейчас этот убийца? Ведь тогда его не нашли! А я знаю, где он!

Максим и следователь снова переглянулись. Неадекватность Алисы Терехиной была так очевидна, что даже психиатрическая экспертиза казалась формальностью.

— Он разлагается на дне Обводного канала. Наверное, уже разложился.

Максим дал следователю знак не перебивать ее.

— Он все-таки добрался до прабабушки, — как ни в чем не бывало продолжала Алиса. — Но она была готова к встрече. У прадеда был пистолет, и когда этот старый китаец явился к ней, она смело распахнула дверь, а потом, держа его на мушке, узнала от него все. И о том, что она правнучка последней китайской императрицы. И об орхидее. Этот китаец служил при императрице Цыси евнухом. А в день смерти императрицы мать моей прабабки украла эту орхидею прямо с тела умирающей — тоже хотела счастья и успеха. Евнух это видел и хотел ее отнять, потому что знал о силе орхидеи. Вы знакомы с китайской историей? — насмешливо спросила она у следователя. — Разумеется, нет. Так вот, вдовствующая императрица Цыси поднялась из простых наложниц, стала полновластной правительницей империи и пережила троих императоров — мужа, сына и племянника. А всему причиной нефритовая орхидея. Цыси получила ее от старой ведьмы. Та предупредила, что чем могущественнее будет Цыси, тем слабее и ближе к гибели династия Цин. Это рассказал старому китайцу любимый евнух императрицы Ань Дэхай, который и привел к ней эту ведьму. Мать моей прабабки, которую этот самый евнух преследовал, чтобы отнять орхидею, оставила девочку в православном храме и повесила ей на шею самое ценное, что у нее было, — медальон императрицы Цыси. Говорят, прабабка никогда не снимала ее. Она очень ею дорожила, а после рассказа старого китайца стала дорожить вдвойне.

Китаец объяснил ей, что не смог раздобыть орхидею в Харбине — его арестовали и посадили в тюрьму за бродяжничество, а потом русские уехали из Харбина. Только после войны он смог добраться до России. Анну Павлову, первую жертву, он убил по ошибке — перепутал ее с прабабушкой. Потом он отыскал дочь отца Амвросия, того, что передал прабабушку на усыновление русской семье, и пытался выяснить у нее, где прабабка. Но она промолчала. Третья женщина, которую он убил, похоже, все же сказала ему, как найти нашу семью.

Прабабка спокойно выслушала китайского гостя, потом взяла диванную подушку, прижала ее к стволу пистолета и выстрелила ему прямо в сердце. Она не боялась. У прадеда была машина, невероятная роскошь по тем временам. Она заставила его завернуть тело в какой-то тюк и загрузить в машину, а потом они добрались до набережной и выбросили тело в Обводный канал. После этого прабабушка в «смертельном ужасе» уехала на море. Прадед не смог пережить все это, стал выпивать, так что прабабка вскоре развелась с ним и сделала весьма удачную партию.

— А вам откуда известна эта история?

— От бабушки. В Ялте к ним присоединилась Ирина Георгиевна, моя прапрабабка, и прабабушка ей все рассказала. Та была в ужасе. Да, она призналась, что они действительно удочерили прабабушку. У них с мужем не было детей, и когда в храм подбросили ребенка, отец Амвросий посоветовал им взять девочку. Бабушка с сестрой Верой не спали и подслушали разговор. А я тоже подслушала: бабушка рассказывала тете Люде, Лизиной маме, настоящую историю нашей семьи после смерти бабушки Веры. В нашей семье так привыкли за годы репрессий все держать в секрете, что даже сейчас удочерение прабабушки считается великой тайной! — закатила глаза Алиса.

— А Лаврентьев? Откуда он узнал историю вашей семьи?

— Не знаю. — Алиса равнодушно пожала плечами. — Бабушка хотела пригласить его в гости, чтобы как следует расспросить. Надеюсь, она его не убьет.

Да, Максим тоже на это надеялся. Семейство Алисы его уже не на шутку пугало. Надо будет в ближайшее время нанести визит Валерии Константиновне.

— Как думаешь, что будет с Терехиной? — вывел шефа из задумчивости Никита Мухин.

— Я вчера звонил Валерии Константиновне. Двоюродный брат одного из ее бывших мужей — известный психиатр, он поможет после суда перевести Терехину в частную клинику, может, даже за границей. У старушки имеются средства, она готова платить за любимую внучку. По мне, так пусть посидит в клинике подольше. Это ангельское создание с кротким взглядом пугает меня больше, чем здоровенный детина с ломом.

Максим с встретился с Валерией Константиновной, как и собирался. С того дня, когда они вдвоем вошли в квартиру Терехиных и нашли там Алису в обнимку с убитым мужем, прошло около недели. Но пожилая дама успела измениться настолько, как если бы между их встречами прошло несколько лет.

Ее движения утратили легкость. Взгляд угас, из него ушли блеск и живость.

— Проходите, молодой человек. Вы пришли с какими-то новостями об Алисе?

— Нет. Я пришел узнать, встречались ли вы с Лаврентьевым. Не докучает вам этот тип?

Максим лукавил. Он прекрасно знал, что Лаврентьев после ареста Алисы пытался встретиться с Валерией Константиновной, но та категорически отказалась, даже невзирая на названную по телефону сумму предполагаемой сделки. Максим на всякий случай навел справки о нем и о фирме, на которую он работал.

Безупречная репутация, профессиональная торговля предметами искусства. Ремонт офисного здания действительно служил прикрытием для покупки медальона. Американский заказчик предупредил, что договориться с хозяевами раритета будет непросто, и Лаврентьев проявил изобретательность. Историю семьи Валерии Константиновны он тоже узнал от заказчика, который, как выяснилось, был близким родственником почившего на дне Обводного канала бывшего евнуха вдовствующей императрицы Цыси. Покойный был помешан на орхидее и заразил этой манией и своего юного родственника.

— Я отказалась встречаться с ним, поскольку не собираюсь продавать семейную реликвию. — Валерия Константиновна погладила запрыгнувшую к ней на колени кошку. — Она дорога мне как память, как часть удивительной истории нашей семьи. И хотя из-за нее разыгралась эта ужасная трагедия, орхидея не виновата. Дело вовсе не в искусно обработанном кусочке нефрита, а в людях, которые им владеют. Я пыталась объяснить это Алисе, но она меня не поняла. А Лиза никогда ею не владела. Все это время орхидея была у меня, и если бы Алиса попросила, я бы с радостью отдала ее. Но она никогда о ней не заговаривала.

— Можно мне взглянуть на нее? — с любопытством спросил Максим.

— Разумеется. — Валерия Константиновна ненадолго покинула гостя и вскоре вернулась в комнату с маленькой шкатулкой. — Вот она.

Максим почему-то волновался, открывая шкатулку. Перед ним на черном бархате лежал довольно крупный, с ладонь, цветок, вырезанный из молочно-зеленого камня.

— Красивая.

— Да. И изысканная, и старинная. И почти бесценная, — равнодушно проговорила Валерия Константиновна, захлопывая шкатулку. И немедленно вернулась к главному, что ее занимало: — Я советовалась со специалистами. Говорят, что Алиса может полностью оправиться от того, что случилось. Если это произойдет, я подарю ей эту орхидею на счастье. Может, после этого она, наконец, избавится от скованности и устроит счастливо свою судьбу.

Максима такие надежды покоробили.

— А вас не смущает, что Алиса зверски убила собственную сестру, единственную дочь вашей племянницы? Вы не считаете, что это злодеяние должно быть наказано?

— Вы видели Алису, она помешалась. Да, мне безумно жаль Лизу и Людмилу. Но девочку уже не вернуть, а Алиса жива. И я хочу, чтобы она была здорова и счастлива.

— Интересно, вы так же рассуждали бы, если бы какая-то ненормальная убила вашу внучку?

Валерия Константиновна Максима явно разочаровала.

— Разумеется, нет. Все мы пристрастны. Когда у вас будут дети, вы осознаете это в полной мере.

Отвечать Максим не стал, просто молча покинул роскошную, похожую на дворец квартиру.

На работе он первым делом принялся выяснять обстоятельства смерти бывших мужей Валерии Константиновны. Но ничего определенного не узнал. Один умер от сердечного приступа в Израиле, другой перенес тяжелую инфекцию и получил осложнения, третий утонул на отдыхе, четвертый просто умер. Все бывшие мужья по роковому стечению обстоятельств были кремированы, так что ни о какой эксгумации не могло быть и речи, даже если бы Максиму и удалось получить на нее разрешение. Тайна Валерии Константиновны, если такая тайна была, навсегда осталась нераскрытой.

Что касается Алисы, все произошло так, как Максим и предполагал. Терехину признали психически невменяемой на момент совершения преступлений и отправили на принудительное лечение. Не прошло и года, как адвокаты добились смягчения приговора. Еще через несколько месяцев ее перевели в дорогую частную клинику.

Фирма, принадлежавшая супругам Терехиным, закрылась, и секретарша Олечка осталась без работы. Максим помог ей найти неплохое место в правоохранительных структурах. До сих пор время от времени они встречаются — без каких-либо взаимных обязательств.

Владислав Нестеров так и не оправился от сердечной раны, нанесенной Алисой. Он похудел, перестал с прежним энтузиазмом отдаваться работе, стал плохо спать по ночам, пока однажды не познакомился в супермаркете с китайской студенткой — миниатюрной, стройной, с миндевидными карими глазами и нежным щебечущим голосом.

Валерия Константиновна после трагедии, постигшей их семью, сильно переменилась. Она отказалась от светской жизни, постарела и очень привязалась к черной кошке, так и оставшейся безымянной.

Что касается орхидеи, это опасное украшение по-прежнему хранится в лаковой шкатулке, дожидаясь своего часа. Хотя, скорее всего, нефритовый цветок не имел никакого отношения к событиям прошлого и настоящего — его владелицы сами строили свою судьбу и только малодушно наделяли медальон мистическими свойствами, чтобы оправдать собственные злодеяния. Кто знает?..