Джеффри Арчер - Лишь время покажет

КЛИФТОНЫ

Эта история никогда не была бы написана, если бы я не забеременела. Не подумайте, я с самого начала собиралась лишиться девственности в ту поездку в Уэстон-сьюпер-Мэр, только не с этим мужчиной.

Артур Клифтон родился на Стилл-Хаус-лейн, как и я сама; даже ходил в ту же общеобразовательную школу Мерривуд, но я была на два года младше его, вот он и не подозревал о моем существовании. Все мои одноклассницы были в него влюблены, и не только потому, что он был капитаном школьной футбольной команды.

Хотя Артур не проявлял ко мне ни малейшего интереса, пока я училась в школе, это изменилось вскоре после того, как он вернулся с Западного фронта. Я даже не уверена, понимал ли он, кто я такая, когда пригласил меня на танец субботним вечером в «Пале», но, честно говоря, и мне пришлось хорошенько присмотреться, прежде чем я его узнала, поскольку он отрастил тоненькие усики и начал зализывать волосы назад, подобно Рональду Колману [1] . Тем вечером он ни разу ни на кого больше не взглянул, и когда мы протанцевали последний вальс, я уже знала, что предложение выйти за него замуж остается лишь вопросом времени.

Артур держал меня за руку, пока мы возвращались домой, а у самой моей двери попытался поцеловать. Я отвернулась. В конце концов, преподобный Уоттс достаточно часто повторял, что я должна оставаться чиста до свадьбы, а мисс Манди, руководившая нашим церковным хором, предостерегала, что все мужчины хотят лишь одного и, как только это получат, мгновенно утрачивают интерес. Я частенько гадала, не опиралась ли мисс Манди на собственный опыт.

В следующую субботу Артур пригласил меня в кино на «Сломанные побеги» с Лиллиан Гиш, но я, хотя и разрешила ему приобнять меня за плечи, поцеловать себя так и не дала. Спорить он не стал. По правде сказать, Артур был довольно робок.

Неделей позже я все же позволила ему поцелуй, но оттолкнула его, когда он попытался запустить руку мне под блузку. Собственно, этого я ему не разрешала, пока он не сделал мне предложение, не купил кольцо, а преподобный Уоттс не огласил объявление о предстоящем бракосочетании во второй раз.

Мой брат Стэн утверждал, будто я последняя известная ему девственница по нашу сторону реки Эйвон, хотя я подозреваю, что бо́льшая часть его собственных побед состоялась исключительно в его воображении. И все же я решила, что время пришло, – и почему бы этому не произойти по ходу поездки в Уэстон-сьюпер-Мэр с мужчиной, за которого я собираюсь замуж считаные недели спустя?

Однако стоило Артуру со Стэном сойти с автобуса, как они направились к ближайшей пивной. Но не зря же я весь предыдущий месяц строила планы ради такого случая, поэтому, ступая на землю, уже была готова, как опытная девочка-скаут.

Сытая по горло этой историей, я направлялась к пирсу, когда заметила, что следом за мной кто-то идет. Я оглянулась и сильно удивилась, увидев, кто это. Он нагнал меня и спросил, одна ли я здесь.

– Да, – ответила я, сознавая, что к этому времени Артур уже наверняка принялся за третью пинту.

Когда он положил руку мне на задницу, надо было дать ему пощечину, но я не стала – по нескольким причинам. Для начала я подумала, что будет не так уж плохо переспать с человеком, которого я вряд ли еще когда-нибудь увижу. И, вынуждена признать, мне польстили его заигрывания.

К тому времени, как Артур со Стэном должны были перейти к восьмой пинте, он снял для нас домик на самой набережной. Похоже, у них были особые расценки для гостей, не собирающихся оставаться на ночь. Он начал целовать меня еще до того, как мы добрались до лестничной площадки второго этажа, а едва дверь спальни закрылась, быстро расстегнул пуговки на моей блузке. В этом деле он был явно не новичок. На самом деле я почти уверена, что оказалась не первой девушкой, с которой он переспал в такой поездке. Иначе откуда бы он знал об особых расценках?

Должна признаться, я не ожидала, что все закончится так быстро. Как только он скатился с меня, я скрылась в ванной, а он уселся на краю постели и закурил сигарету. Может, во второй раз получится лучше, подумалось мне. Но когда я вышла из ванной, его уже не было. Если по правде, то я была разочарована.

Возможно, я чувствовала бы себя более виноватой из-за того, что изменила Артуру, не вытошни его прямо на меня по дороге обратно в Бристоль.

На следующий день я рассказала маме о происшедшем, не упомянув о том, кем был тот парень. В конце концов, она с ним не встречалась и вряд ли когда-нибудь встретится. Мама велела мне держать язык за зубами, поскольку не хотела отменять свадьбу, и даже если бы выяснилось, что я понесла, никто бы ни о чем не догадался – ведь мы с Артуром уже поженились бы к тому времени, как это стало бы заметно.

Мне сказали, что отец погиб на войне.

Сколько бы я ни расспрашивал матушку о его смерти, она отвечала одно и то же: что он служил в Королевском Глостерширском полку и был убит, сражаясь на Западном фронте, всего за несколько дней до заключения перемирия. Бабушка добавляла, что папа был очень храбрым, и однажды, когда мы остались в доме одни, показала его медали. Дедушка редко высказывал мнение по какому бы то ни было поводу, но, с другой стороны, он был глух как пень, так что, возможно, попросту не слышал вопроса.

Единственным, кроме него, мужчиной, которого я могу вспомнить, был мой дядя Стэн, обычно сидевший за завтраком во главе стола. Когда дядя уходил по утрам, я часто увязывался за ним в порт, где он работал. Каждый день, который я проводил на пристанях, был полон приключений. Грузовые суда приходили из далеких стран и разгружали товары: рис, сахар, бананы, джут и множество других вещей, о которых я никогда не слышал. Как только трюмы пустели, портовые рабочие заполняли их солью, яблоками, оловом и даже углем (его я любил меньше всего, ведь он напоминал мне о том, чем я занимался весь день, и сердил матушку), а затем корабли снова отплывали в неведомые дали. Мне всегда хотелось помочь дяде Стэну с разгрузкой любого судна, какое бы ни пришло в порт, но он только смеялся, приговаривая: «Всему свое время, парень». Я все никак не мог дождаться, но тут, без малейшего предупреждения, вмешалась школа.

Когда мне исполнилось шесть, меня послали в Мерривуд, и я счел это пустой тратой времени. Зачем нужна школа, если я могу научиться всему, что мне необходимо, прямо в порту? Я бы и не подумал тащиться туда на следующий день, но матушка доволокла меня до самых ворот, оставила там и вернулась днем, к четырем часам, чтобы забрать домой.

Я не осознавал, что у нее были другие виды на мое будущее, и они не предполагали работу в порту на пару с дядей Стэном.

Каждое утро, когда мама оставляла меня у школьных ворот, я болтался по двору, пока она не скрывалась из виду, и удирал в порт. Я следил за тем, чтобы всегда возвращаться к воротам к тому времени, когда она днем заходила за мной. По пути домой я рассказывал ей обо всем, чем занимался в школе. Выдумки давались мне без труда, но довольно скоро она выяснила, что именно этим они и были – выдумками.

Пара других ребят из моей школы тоже частенько ошивалась в порту, но я держался от них подальше. Все они были старше и выше ростом и, случалось, поколачивали меня, если я подворачивался им под руку. Еще мне приходилось остерегаться мистера Хаскинса, старшего бригадира, потому что он, заставая меня, по его любимому выражению, «слоняющимся без дела», прогонял и напутствовал пинком под зад с угрозой: «Если еще хоть раз увижу тебя слоняющимся тут без дела, сообщу директору».

Время от времени Хаскинс решал, что я чересчур ему примелькался, и я таки попадал к директору, который порол меня ремнем и отправлял обратно на занятия. Мой классный руководитель мистер Холкомб никогда не жаловался, если я не показывался у него на уроке, но, впрочем, он был довольно мягкосердечен. Всякий раз, когда о моих прогулах узнавала мама, она сердилась и переставала выдавать мне полпенни в неделю на карманные расходы. Но, несмотря на тычки от старших мальчишек, регулярные директорские порки и лишение карманных денег, я все равно не мог устоять перед притяжением доков.

«Слоняясь без дела» по порту, я по-настоящему сдружился лишь с одним человеком. Его звали Смоленым, иногда к Смоленому добавляли Джек или Старый Джек. Мистер Смоленый жил в заброшенном железнодорожном вагоне на краю депо. Дядя Стэн велел мне держаться подальше от Смоленого, поскольку тот был тупым и грязным старым бродягой. Мне он казался не таким уж и грязным – всяко меньше, чем сам Стэн, – а довольно скоро я обнаружил, что он к тому же ничуть не туп.

Перекусив вместе с дядей – остатком его бутерброда с пастой «Мармит» [2] , огрызком яблока, которое он не доел, и глотком пива, – я возвращался в школу как раз к началу футбольного матча: единственное, что, на мой взгляд, заслуживало того, чтобы там вообще появляться. В конце концов, я собирался стать после выпуска капитаном команды «Бристоль Сити» или построить корабль, который обогнет весь мир. Если мистер Холкомб держал рот на замке, а бригадир не жаловался на меня директору, я мог не попадаться целыми днями, и пока я избегал угольных барж и всякий раз являлся к школьным воротам к четырем, матушка ни о чем не догадывалась.

Каждую вторую субботу дядя Стэн брал меня с собой на стадион «Эштон Гейт» смотреть игру «Бристоль Сити». С утра по воскресеньям мама обычно тащила меня в церковь Святого Рождества – от этого похода мне никак не удавалось отвертеться. Как только преподобный Уоттс заканчивал службу последним благословением, я мчался на игровую площадку, где гонял с приятелями мяч, пока не наступала пора возвращаться домой обедать.

К тому времени, как мне исполнилось семь, любому, кто хоть что-нибудь понимал в футболе, сделалось ясно, что мне ни за что не попасть даже в школьную команду, не говоря уже о капитанстве в «Бристоль Сити». Но тогда же я обнаружил, что Господь все же наделил меня одним талантом, хоть заключался тот вовсе не в ногах.

Прежде я даже не замечал, что каждый, кто садился рядом со мной в церкви по утрам в воскресенье, переставал петь, стоило мне открыть рот. Я бы не стал об этом задумываться, если бы мама не предложила мне вступить в хор. Я презрительно рассмеялся: в конце концов, всем известно, что хор – занятие для девчонок и маменькиных сынков. Я отказался бы наотрез, не сообщи мне преподобный Уоттс, что хористам платят по пенни за похороны и по двухпенсовику за свадьбы – мое первое знакомство с подкупом. Но даже после того, как я нехотя согласился явиться на прослушивание, дьявол решил создать на моем пути препятствие в лице мисс Элинор Э. Манди [3] .

Я никогда бы в жизни не столкнулся с мисс Манди, если бы та не руководила хором в церкви Святого Рождества. Хотя росту в ней было всего пять футов три дюйма и выглядела она так, будто ее может сдуть порывом ветра, никто и не думал над ней смеяться. Я подозреваю, что даже дьявол испугался бы мисс Манди – ведь преподобный Уоттс ее откровенно побаивался.

Я согласился пойти на прослушивание, но не раньше чем мама выдала мне вперед карманные деньги за целый месяц. В следующее воскресенье я стоял в одной шеренге с компанией других мальчишек и ждал, когда меня вызовут.

– Вы всегда будете являться на репетиции вовремя, – объявила мисс Манди, остановив на мне пристальный взгляд.

Я с вызовом уставился на нее.

– Вы не будете разговаривать, если к вам не обратились.

Каким-то образом я ухитрился промолчать.

– И вы ни в коем случае не будете отвлекаться во время службы.

Я нехотя кивнул. А затем, благослови ее Бог, она предоставила мне выход из положения.

– Но, что важнее всего, – заключила она, подбоченившись, – в течение двенадцати недель вы должны будете пройти проверку навыков чтения и письма, чтобы я могла быть уверена, что вы справитесь с новым хоралом или незнакомым псалмом.

Я обрадовался тому, что не совладал с первым же препятствием. Но, как мне еще предстояло выяснить, мисс Элинор Э. Манди легко не сдавалась.

– Дитя, ты выбрал, что хочешь петь? – спросила она, когда очередь дошла до меня.

– Нет, ничего не выбрал, – ответил я.

Она открыла сборник гимнов, протянула его мне и села за фортепьяно. Я улыбнулся при мысли, что, возможно, еще успею ко второй половине нашего воскресного матча. Она начала играть знакомую мелодию, и я, заметив, как матушка сверлит меня взглядом с переднего ряда, решил, что лучше будет довести дело до конца, просто чтобы ее не расстраивать.

– «Созданий прекрасных и чудных, и самых больших, и крох – все, что есть светло и мудро…»

Улыбка затеплилась на лице мисс Манди задолго до того, как я добрался до строки «Придумал Господь наш Бог».

– Дитя, как тебя зовут? – спросила она.

– Гарри Клифтон, мисс.

– Гарри Клифтон, ты будешь являться на репетиции хора по понедельникам, средам и пятницам в шесть часов ровно, – объявила она и, повернувшись к стоявшему за мной мальчику, сказала: – Следующий!

Я пообещал маме явиться вовремя на первую репетицию хора, хотя был уверен, что она же окажется и последней, благо мисс Манди быстро поймет, что я не умею ни читать, ни писать. И она стала бы последней, если бы всякому, кто слышал, не было очевидно, что певческий голос у меня совершенно иного уровня, чем у любого другого хориста. В сущности, как только я открыл рот, все умолкли, и во взглядах зажглось восхищение и даже благоговение, которого я безуспешно искал на футбольном поле, но обрел только в церкви. Мисс Манди сделала вид, что этого не заметила.

Когда она отпустила нас, я не пошел домой, а со всех ног побежал в порт, чтобы спросить мистера Смоленого, что мне делать, раз я не умею читать и писать. Я выслушал совет старика и на следующий день явился в школу и занял свое место в классе мистера Холкомба. Учитель не сумел скрыть удивления, увидев меня за первой партой, и поразился еще больше, когда я впервые в жизни уделил пристальное внимание утреннему уроку.

Мистер Холкомб начал с того, что научил меня алфавиту, и в считаные дни я уже мог написать все двадцать шесть букв, пусть не всегда в правильном порядке. Мама помогала бы мне днем, но она, как и все остальные в моей семье, тоже не умела ни читать, ни писать.

Дядя Стэн с трудом мог нацарапать свою подпись, и, хотя он и умел отличить пачку сигарет «Уиллс стар» от «Уайлд вудбайн», я почти не сомневался, что этикеток он на самом деле не читает. Несмотря на его ворчание, не слишком помогавшее делу, я принялся выписывать алфавит на каждом клочке ненужной бумаги, который мне удавалось найти. Дядя Стэн, похоже, даже не замечал, что газетные обрывки в уборной теперь испещрены буквами.

Как только я овладел алфавитом, мистер Холкомб познакомил меня с несколькими простыми словами: «дом», «кот», «мама» и «папа». Именно тогда я впервые спросил его о папе в надежде услышать хоть что-нибудь. Ведь казалось, будто он знает всё. Однако его, похоже, тоже озадачило, что мне так мало известно о собственном отце. Неделей позже он написал на доске слова подлиннее – «книга» и «школа», а там и еще более сложные. К концу месяца я уже смог написать свое первое предложение: «Съешь ещё этих мягких французских булок да выпей чаю» – оно, по утверждению мистера Холкомба, содержало все буквы алфавита. Я проверил, и оказалось, что он прав.

К концу триместра я умел написать без ошибок «гимн», «псалом» и даже «хорал», хотя мистер Холкомб не уставал напоминать мне, что в устной речи я все еще теряю звук «х» в начале слов. Но затем уроки прервались на время каникул, и я начал беспокоиться, что ни за что не справлюсь с суровой проверкой мисс Манди без помощи мистера Холкомба. И так, возможно, и вышло бы, не смени его на посту Смоленый.

В пятницу вечером я явился за полчаса до начала репетиции, на которой, как я знал, мне предстояло пройти второе испытание, если я рассчитывал остаться в хоре. Я молча сел на скамью, надеясь, что мисс Манди спросит кого-нибудь другого, а уж потом вызовет меня.

Я уже сдал первый тест, причем, по выражению самой мисс Манди, с блеском. Нас всех попросили прочесть наизусть «Отче наш». Для меня это не составило труда, ибо, сколько я себя помнил, мама каждый вечер преклоняла колени у моей кровати и повторяла знакомые слова перед тем, как подоткнуть мне одеяло. Однако следующее задание мисс Манди обещало оказаться намного сложнее.

На этот раз, в конце второго месяца занятий, от нас ожидалось, что мы прочтем перед хором псалом. Я выбрал сто двадцатый, который также знал наизусть, ведь прежде я пел его часто. «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя». Я мог лишь надеяться, что помощь моя придет от Господа. Хоть я и умел уже открыть сборник псалмов на нужной странице, научившись считать до ста, однако боялся, не догадается ли мисс Манди о том, что я не способен проследить каждый стих строчка за строчкой. Если она что-то и заподозрила, то ничем этого не выдала, и я остался на хорах еще на месяц, в то время как два других еретика – ее слово, и не то чтобы я знал, что оно означает, пока назавтра не спросил у мистера Холкомба, – отправились обратно, к прочим прихожанам.

Когда пришло время третьего, и последнего испытания, я оказался к нему готов. Мисс Манди предложила оставшимся написать десять заповедей в правильном порядке, не сверяясь с Исходом.

Хормейстер закрыла глаза на то, что я поставил «кражу» перед «убийством», не сумел правильно написать слово «прелюбодействуй» и явно не понимал его значения. Лишь после того, как двое других «еретиков» были без промедления изгнаны за меньшие прегрешения, я наконец-то осознал исключительность своего голоса.

В первое воскресенье Рождественского поста мисс Манди объявила, что выбрала трех новых дискантов – или «ангелочков», как имел обыкновение отзываться о нас преподобный Уоттс, – которые присоединятся к ее хору. Остальные же были отвергнуты за столь непростительные грехи, как болтовня во время проповеди, сосание леденцов и, в случае двух мальчиков, игра в «каштаны» [4] под «Ныне отпущаеши».

В следующее воскресенье я облачился в длинную синюю сутану с гофрированным белым воротником. Только мне одному позволили надеть на шею бронзовый медальон с изображением Богородицы, чтобы показать, что меня выбрали сопранистом. Я бы с гордостью отправился с этим медальоном домой и даже в школу – порисоваться перед другими ребятами, если бы только мисс Манди не забирала его после каждого богослужения.

По воскресеньям я переносился в другой мир, но опасался, что это блаженство не продлится вечно.

Когда дядя Стэн вставал по утрам, каким-то образом он ухитрялся перебудить весь дом. Никто не жаловался, ведь он кормил семью и был к тому же дешевле и надежней будильника.

Сперва Гарри слышал, как хлопала дверь спальни. Дальше дядя с топотом пересекал скрипучую деревянную лестничную площадку, спускался по ступенькам и выходил из дома. Затем хлопала еще одна дверь, когда он скрывался в уборной. Если кто-нибудь еще спал, плеск воды после рывка за цепочку и еще две хлопнувших двери по дороге обратно в спальню напоминали, что Стэн рассчитывает увидеть на столе завтрак, когда придет на кухню. Умывался и брился он только вечером по субботам, перед тем как отправиться в «Пале» или «Одеон» [5] . Ванну же принимал четыре раза в год, по квартальным дням [6] . Никто бы не обвинил Стэна в пустом расходовании на мыло с трудом заработанных денег.

Мэйзи, мать Гарри, вставала следующей. Она вскакивала с постели сразу после первого хлопка дверью. К тому времени, как Стэн выходил из уборной, на плите уже стояла овсянка. Вскоре поднималась бабушка и присоединялась к дочери на кухне еще до того, как Стэн занимал свое место во главе стола. Гарри, если он надеялся позавтракать, нужно было спуститься за пять минут после первой хлопнувшей двери. Последним в кухне появлялся дедушка, настолько глухой, что зачастую ему удавалось проспать весь утренний ритуал Стэна. Этот распорядок в доме Клифтонов не менялся. Когда на всех имеются одна уборная во дворе, одна раковина и одно полотенце, порядок становится необходимостью.

К тому времени, как Гарри плескал в лицо холодной водой, тонкой струйкой сбегавшей из крана, его мать на кухне уже накрывала на стол: два толстых ломтя хлеба, смазанных топленым салом, для Стэна и четыре потоньше – для остальной семьи, подрумяненные на огне, если в мешке, что по понедельникам сгружали перед входной дверью, еще оставался уголь. Когда Стэн доедал свою овсянку, Гарри разрешали вылизать миску.

Большой коричневый чайник всегда стоял на огне, и бабушка разливала чай по малым и большим кружкам через посеребренное ситечко, которое унаследовала от матери. Пока остальные члены семьи наслаждались неподслащенным чаем – сахар предназначался лишь для особых случаев, – Стэн открывал свою первую бутылку пива и осушал ее обычно одним глотком. Затем он поднимался из-за стола, шумно рыгал и забирал коробку с обедом, подготовленную бабушкой, пока он завтракал: два бутерброда с пастой «Мармит», сосиска, яблоко, еще две бутылки пива и сверточек с пятком сигарет. Как только Стэн уходил в порт, все тут же принимались разговаривать.

Бабушка вечно хотела знать, кто посещал чайную, где работала официанткой ее дочь: что они ели, как были одеты, где сидели. Каждую мелочь о блюдах, которые готовились на плите при свете электрических лампочек, не грозивших восковыми потеками. Не говоря уже о клиентах, порой оставлявших на чай трехпенсовик, которым Мэйзи приходилось делиться с поваром.

Мэйзи больше интересовало, чем Гарри накануне занимался в школе. Она требовала ежедневного отчета, который, похоже, вовсе не занимал бабушку – возможно, потому, что та никогда не ходила в школу. Но, если на то пошло, в чайной она не бывала тоже.

Дедушка высказывался редко, поскольку он совершенно оглох после четырех лет обслуживания артиллерийского полевого орудия утром, днем и вечером, и ему приходилось довольствоваться тем, что он следил за губами и время от времени кивал. Со стороны могло показаться, что он туповат, но семья успела, на свою беду, убедиться в обратном.

Семейный утренний распорядок нарушался только по выходным. По субботам Гарри следом за дядей уходил с кухни и, неизменно держась на шаг позади, направлялся в порт. По воскресеньям мама провожала мальчика в церковь Святого Рождества, где на скамье в третьем ряду нежилась в лучах славы юного сопраниста.

Но сегодня была суббота. За двадцать минут до порта пешком Гарри никогда не открывал рта, если с ним не заговаривал дядя. И всякий раз, когда это случалась, беседа в точности повторяла ту, что состоялась в предыдущую субботу.

– И когда же ты, вьюноша, собираешься бросить школу и заняться делом? – как всегда, спросил дядя Стэн в порядке пристрелки.

– Не могу, пока мне не исполнится четырнадцать, – напомнил ему Гарри. – Таков закон.

– Чертовски глупый закон, если хочешь знать мое мнение. Я бросил школу и начал работать в порту, когда мне сравнялось двенадцать, – провозгласил Стэн, как будто Гарри никогда прежде не слышал этого глубокого высказывания.

Мальчик не стал утруждаться ответом, поскольку уже знал, какой будет следующая дядина реплика.

– И более того: я записался в армию Китченера [7] еще до семнадцатого дня рождения.

– Расскажи мне о войне, дядя Стэн, – попросил Гарри, зная, что эта тема займет собеседника еще на несколько сот ярдов.

– Мы с твоим отцом вступили в Королевский Глостерширский полк в один день, – начал Стэн и коснулся матерчатой кепки, словно отдавая честь давнему воспоминанию. – После двенадцати недель начальной подготовки в казармах Тонтона нас отправили в Ипр драться с бошами. Когда мы туда добрались, то большей частью теснились в кишащих крысами окопах и ждали, пока какой-нибудь выскочка-офицер не скажет нам, что по сигналу горна мы должны вы браться наружу и, примкнув штыки и стреляя из ружей, наступать на строй противника. – Повисла долгая пауза, после которой Стэн добавил: – Мне повезло. Вернулся в родные края целехоньким.

Гарри мог бы предсказать дальнейшее дословно, но промолчал.

– Ты даже не представляешь, как тебе повезло, паренек. Я потерял двух братьев, твоих дядей Рэя и Берта, а твой отец – не только брата, но еще и отца, другого твоего дедушку, ты его никогда не видел. Настоящий мужик, пинту пива пил быстрее любого докера, какого я знал.

Если бы Стэн опустил взгляд, то увидел бы, как мальчик одними губами проговаривает его слова, но сегодня, к удивлению Гарри, дядя добавил фразу, которой прежде никогда не произносил.

– И твой папка был бы жив по сей день, если бы начальство ко мне прислушалось.

Гарри резко насторожился. Папина смерть всегда была предметом для разговоров шепотом и вполголоса. Но Стэн умолк, как будто сообразил, что зашел слишком далеко. Может, на следующей неделе, решил мальчик, нагнав дядю и зашагав с ним в ногу, как пара солдат на плацу.

– Так с кем сегодня играет «Сити»? – спросил Стэн, возвращаясь к сценарию.

– С «Чарльтон атлетик», – ответил Гарри.

– Вот уж сапожники.

– В прошлом сезоне они нас разгромили, – напомнил племянник.

– Им просто повезло, если хочешь знать мое мнение, – отрезал Стэн и больше не раскрыл рта.

Когда они добрались до ворот, Стэн отметился на проходной, а затем направился в док, где трудился с бригадой других портовых рабочих, никто из которых не мог позволить себе и минутного опоздания. Уровень безработицы поднялся небывало высоко, и слишком много молодых людей выстроились в очередь за воротами, дожидаясь возможности занять их место.

Гарри не пошел за дядей, поскольку знал, что схлопочет оплеуху от мистера Хаскинса, если тот застанет его ошивающимся у доков, а дядя еще и добавит пинка за то, что племянник злит бригадира. Вместо этого он устремился в противоположном направлении.

Каждое субботнее утро начиналось для Гарри со Смоленого, жившего в железнодорожном вагоне на другом конце порта. Мальчик никогда не рассказывал Стэну об этих визитах, потому что дядя предупреждал его держаться как можно дальше от старика.

– Должно быть, годами не принимал ванны, – говорил человек, мывшийся четыре раза в год, и то лишь после того, как мама Гарри жаловалась на запах.

Но любопытство давным-давно победило, и Гарри однажды утром на четвереньках подкрался к железнодорожному вагону, приподнялся и заглянул в окно. Старик сидел на скамье первого класса и читал книгу.

– Заходи, паренек, – предложил Смоленый, повернувшись к мальчику.

Гарри отпрыгнул, бросился бежать и не останавливался до самого дома.

В следующую субботу он снова подполз к вагону и заглянул внутрь. Казалось, Смоленый крепко спал, но тут он заговорил.

– Да заходи же, мальчик мой! – услышал Гарри. – Я не кусаюсь.

Он повернул тяжелую латунную ручку и неуверенно открыл дверь, но внутрь не зашел. Мальчик уставился на человека, сидевшего в середине вагона. Трудно было сказать, насколько он стар, – лицо закрывала ухоженная борода с проседью, из-за которой старик напоминал моряка с пачки сигарет «Плейерс плиз». Но смотрел он на Гарри с теплотой в глазах, никогда не дававшейся дяде Стэну.

– Вы Смоленый Джек? – отважился спросить мальчик.

– Так зовут меня люди, – ответил старик.

– А здесь вы живете? – уточнил Гарри, окинув взглядом вагон и остановившись на стопке старых газет, громоздившейся на сиденье напротив.

– Да, – подтвердил тот. – Это место служит мне домом последние двадцать лет. Почему бы тебе не закрыть за собой дверь и не присесть, молодой человек?

Гарри слегка задумался над этим предложением, прежде чем выскочить из вагона и снова убежать.

Субботой позже он и впрямь затворил за собой дверь, но так и не выпустил ручки, готовый сорваться с места, если старик хотя бы мускулом шевельнет. Некоторое время они смотрели друг на друга.

– Как тебя зовут? – спросил наконец Смоленый.

– Гарри.

– А в какую школу ты ходишь?

– Я не хожу в школу.

– Тогда чем же ты намерен заняться в жизни, молодой человек?

– Работать в порту вместе с дядей, конечно, – ответил Гарри.

– Неужели ты всерьез этого хочешь? – удивился старик.

– А почему нет? – ощетинился мальчик. – Вы считаете, я недостаточно хорош?

– Ты слишком хорош, – поправил Смоленый. – Когда мне было столько же, – продолжил он, – я хотел завербоваться в армию, и отцу так и не удалось меня разубедить ни словом, ни делом.

Еще час Гарри простоял, завороженный, пока Смоленый предавался воспоминаниям о доках, Бристоле и странах за морем, о которых ему не довелось услышать на уроках географии.

Несколько последующих суббот Гарри продолжал навещать Смоленого. Но он никогда не признавался в этом ни дяде, ни матери из опасения, что те запретят ему видеться с первым настоящим другом.

Когда Гарри постучался в дверь железнодорожного вагона этим субботним утром, Смоленый уже ждал юношу, судя по привычному наливному яблоку, лежавшему на сиденье напротив. Гарри взял его, надкусил и сел.

– Спасибо, мистер Смоленый, – поблагодарил он, утерев с подбородка сок.

Мальчик никогда не спрашивал, откуда берутся яблоки, – они лишь прибавляли загадочности этому замечательному человеку.

Как же он отличался от дяди Стэна: тот снова и снова повторял то немногое, что знал, в то время как Смоленый каждую неделю знакомил Гарри с новыми словами, новыми впечатлениями и даже новыми мирами. Мальчик частенько недоумевал, почему мистер Смоленый не работает школьным учителем, – казалось, он знал даже больше, чем мисс Манди, и почти столько же, сколько мистер Холкомб. Гарри был убежден, что мистер Холкомб знал все на свете, потому что еще ни один вопрос не поставил его в тупик.

Смоленый улыбнулся гостю, но не заговорил, пока мальчик не доел яблоко и не выкинул огрызок в окошко.

– Что ты выучил в школе, – спросил старик, – чего не знал неделю назад?

– Мистер Холкомб рассказал, что за морем есть и другие страны, которые входят в Британскую империю, и всеми ими правит король.

– Он совершенно прав, – подтвердил Смоленый. – Можешь назвать какие-нибудь из этих стран?

– Австралия. Канада. Индия, – перечислил мальчик и чуть замешкался. – И Америка.

– Нет, Америка – нет, – поправил Смоленый. – Раньше так оно и было, но больше нет, спасибо слабому премьер-министру и больному королю.

– Кто был королем, а кто – премьер-министром? – сердито осведомился Гарри.

– В тысяча семьсот семьдесят шестом царствовал король Георг Третий, – ответил Смоленый, – но, по правде сказать, он был болен. А лорд Норт, его премьер-министр, попросту не обращал внимания на то, что творилось в колониях. И к сожалению, в итоге наши родные и близкие обратили оружие против нас.

– Но мы же наверняка их разбили? – спросил Гарри.

– Нет, не разбили, – возразил старик. – Не только правда была на их стороне – хотя это не всегда обусловливает победу…

– Что значит «обусловливать»?

– Делать возможным, – пояснил Смоленый, а затем продолжил так, как будто его и не перебивали: – Но к тому же у них был блестящий военачальник.

– Как его звали?

– Джордж Вашингтон.

– На прошлой неделе вы рассказывали, что Вашингтон – столица Америки. Его назвали в честь города?

– Нет, это город назвали в его честь. Построили в болотистых землях под названием Колумбия, где протекает река Потомак.

– А Бристоль тоже назвали в честь человека?

– Нет, – усмехнулся Смоленый, позабавленный тем, как быстро пытливый ум Гарри переключается с одного предмета на другой. – Изначально Бристоль назывался Брикгстоу, что означало «место у моста».

– А когда же он сделался Бристолем?

– Историки расходятся во мнениях, – ответил старик, – но Бристольский замок был построен Робертом Глостерским в тысяча сто девятом году, когда тот увидел благоприятную возможность для торговли шерстью с ирландцами. Впоследствии город превратился в торговый порт. С тех пор он сотни лет оставался центром кораблестроения и начал расти еще быстрее, когда в тысяча девятьсот четырнадцатом потребовалось развивать военно-морской флот.

– Мой отец сражался на Великой войне [8] , – с гордостью сообщил Гарри. – А вы?

Смоленый Джек впервые замешкался с ответом мальчику. Так и остался сидеть, не говоря ни слова.

– Простите, мистер Смоленый, – спохватился Гарри. – Я не хотел лезть не в свое дело.

– Нет-нет, – заверил его тот. – Просто мне уже много лет не задавали этого вопроса.

И, умолкнув, он раскрыл ладонь, на которой лежал шестипенсовик.

Гарри взял маленькую серебряную монетку и прикусил ее – он видел, как это делает дядя.

– Спасибо, – поблагодарил он и убрал ее в карман.

– Ступай и купи себе рыбы с картошкой в припортовом кафе. Только дяде не говори, а то он спросит, откуда деньги.

По правде сказать, Гарри никогда и ничего не рассказывал дяде о Смоленом. Однажды он слышал, как Стэн говорил его маме: «Этого полоумного следовало бы упрятать под замок». Мальчик спросил у мисс Манди, что значит «полоумный», поскольку не нашел этого слова в словаре, а когда услышал ответ, впервые понял, насколько глуп его дядя Стэн.

– Не обязательно глуп, – уточнила мисс Манди, – просто несведущ и потому предубежден. Не сомневаюсь, Гарри, – добавила она, – что в жизни тебе встретится еще немало подобных людей, причем некоторые из них будут занимать куда более высокое положение в обществе, чем твой дядя.

Мэйзи дождалась, когда хлопнет входная дверь, и убедилась, что Стэн ушел на работу.

– Мне предложили место официантки в отеле «Рояль», – объявила она.

Никто из сидевших за столом ей не ответил – предполагалось, что беседа за завтраком должна следовать обычному порядку и никого не заставать врасплох. У Гарри возникла дюжина вопросов, но он выжидал, не заговорит ли первой бабушка. Та же сосредоточенно принялась наливать себе новую чашку чая, как будто вовсе не расслышала слов дочери.

– Может, кто-нибудь все же что-то скажет? – попросила Мэйзи.

– Я даже не знал, что ты ищешь новую работу, – отважился поддержать разговор Гарри.

– Я и не искала, – пояснила его мама. – Но на прошлой неделе мистер Фрэмптон, управляющий «Рояля», заглянул к Тилли выпить кофе. Он бывал там еще несколько раз, а затем предложил мне место!

– Мне казалось, тебе нравится в чайной, – заметила бабушка, все же вступая в беседу. – В конце концов, мисс Тилли хорошо платит, да и время удобное.

– Мне нравится, – признала мама Гарри, – но мистер Фрэмптон предлагает мне пять фунтов в неделю и половину всех чаевых. Я могла бы приносить домой по пятницам целых шесть фунтов.

Бабушка уставилась на нее, разинув рот.

– Тебе придется работать в вечернюю смену? – спросил Гарри, закончив вылизывать Стэнову миску из-под каши.

– Нет, не придется, – ответила Мэйзи, взъерошив сыну волосы, – и более того, раз в две недели у меня будет выходной.

– А что же ты наденешь для такого важного отеля, как «Рояль»? – спросила бабушка.

– Меня обеспечат формой и каждое утро будут выдавать чистый белый передник. У отеля есть даже собственная прачечная.

– Не сомневаюсь, – признала бабушка, – но я предвижу одно затруднение, с которым нам всем придется свыкнуться.

– И какое же, мама? – спросила Мэйзи.

– Может выйти так, что ты начнешь зарабатывать больше Стэна, а ему это ничуточки не понравится.

– Ну так привыкнет, – заключил дедушка. Это была первая фраза, сказанная им за несколько недель.

Лишние деньги были весьма кстати, особенно после того, что произошло в церкви Святого Рождества. Мэйзи уже собиралась домой после службы, когда мисс Манди целеустремленно направилась к ней.

– Могу я побеседовать с вами наедине, миссис Клифтон? – спросила она, повернулась и пошла обратно, к ризнице.

Мэйзи бросилась за ней, словно ребенок за гамельнским крысоловом. Она страшилась худшего. Что на сей раз натворил Гарри?

Следом за хормейстером она вошла в ризницу, и ее ноги подкосились, когда она увидела, что там собрались преподобный Уоттс, мистер Холкомб и еще какой-то джентльмен. Мисс Манди тихонько прикрыла дверь за ее спиной, и Мэйзи начала неудержимо дрожать.

Преподобный Уоттс приобнял ее за плечи.

– Вам не о чем беспокоиться, дорогая моя, – заверил ее он. – Напротив, я надеюсь, что вы увидите в нас гонцов, приносящих добрые вести, – добавил священник, предлагая ей сесть.

Женщина послушалась, но так и не смогла унять дрожь.

Когда все уселись, мисс Манди взяла дело в свои руки.

– Мы хотели поговорить с вами о Гарри, миссис Клифтон, – начала она.

Мэйзи поджала губы; что же такого мог учинить этот мальчишка, чтобы собрать столь важных людей?

– Не буду ходить вокруг да около, – продолжала хормейстер. – Преподаватель музыки из Святого Бе́ды обратился ко мне с вопросом, не пожелает ли Гарри подать заявление на их стипендию для хористов.

– Но ему очень нравится в церкви Святого Рождества, – возразила Мэйзи. – И потом, где находится церковь Святого Беды? Никогда о ней не слышала.

– Это не церковь, – пояснила мисс Манди. – Это школа, готовящая певчих для церкви Святой Марии в Редклиффе, которую, как известно, королева Елизавета назвала самой прекрасной и благочестивой во всей стране.

– То есть ему придется оставить не только церковь, но и прежнюю школу? – уточнила Мэйзи, не веря своим ушам.

– Попробуйте посмотреть на это как на прекрасную возможность переменить его жизнь к лучшему, миссис Клифтон. – Это мистер Холкомб вступил в беседу.

– Но там же, наверное, учатся не простые дети?

– Сомневаюсь, что в школе Святого Беды найдется много детей умнее Гарри, – заметил мистер Холкомб. – Он самый смышленый паренек из всех, кого я когда-либо учил. И хотя время от времени кто-нибудь из ребят пробивается в классическую школу, ни одному нашему ученику еще не предлагали поступить в школу Святого Беды.

– Вам следует узнать еще кое-что, прежде чем вы примете решение, – вмешался преподобный Уоттс.

Мэйзи встревожилась еще сильнее.

– Гарри не сможет жить дома в течение триместра, поскольку школа Святого Беды – пансион.

– Тогда об этом не может быть и речи, – заключила Мэйзи. – Я не могу себе этого позволить.

– Да не волнуйтесь вы так, – сказала ей мисс Манди. – Если Гарри дадут стипендию, школа не только откажется от платы, но и сама будет выплачивать ему десять фунтов в триместр.

– Но это же одна из тех школ, где учатся дети, отцы которых ходят в костюмах и при галстуках, а матери не работают? – спросила Мэйзи.

– Хуже того, – подхватила мисс Манди, пытаясь несколько разрядить обстановку. – Преподаватели там носят длинные черные мантии и шапки с квадратным верхом.

– По крайней мере, – подхватил преподобный Уоттс, – Гарри не будут там пороть ремнем. Учителя в школе Святого Беды куда более разборчивы в методах воспитания. Они пользуются исключительно тростью.

Одна Мэйзи не рассмеялась.

– Но согласится ли он уехать из дому? – спросила она. – Он привык к Мерривуду и не захочет отказываться от места старшего хориста в церкви Святого Рождества.

– Должна признаться, мне эта утрата дастся тяжелее, чем ему, – заметила мисс Манди. – Но с другой стороны, я уверена, Господь не пожелал бы, чтобы я становилась на пути у столь одаренного ребенка лишь из-за собственных себялюбивых желаний, – тихо добавила она.

– Даже если я соглашусь, – выложила Мэйзи свою последнюю карту, – это не означает, что согласится и Гарри.

– Я говорил с мальчиком на прошлой неделе, – признался мистер Холкомб. – Конечно, его беспокоит предстоящее испытание, но, если я правильно помню, сам он выразился так: «Я бы хотел попытаться, сэр, но только если вы считаете, что мне это по силам». Но, – добавил он прежде, чем Мэйзи успела вставить слово, – еще он ясно дал понять, что не станет даже рассматривать эту возможность, если его мать будет против.

Гарри переполняли ужас и восторг при одной мысли о вступительном экзамене, но возможность преуспеть и уехать из дому волновала его не меньше, чем риск провалиться и подвести стольких людей.

За весь следующий триместр он не пропустил ни одного урока в Мерривуде, а когда возвращался домой по вечерам, то сразу же поднимался в спальню, которую делил с дядей Стэном, где при свече часами изучал материи, о которых до сих пор не имел ни малейшего представления. Случалось, мать заставала Гарри крепко спящим на полу, в окружении открытых книг.

Каждую субботу по утрам он по-прежнему навещал Смоленого, который, похоже, немало знал о школе Святого Беды и продолжал учить Гарри множеству вещей, как будто представлял, на чем остановился мистер Холкомб.

По вечерам же в субботу, к изрядному неудовольствию дяди Стэна, племянник больше не ездил с ним на стадион «Эштон Гейт», а возвращался в Мерривуд, где мистер Холкомб давал ему дополнительные уроки. Пройдут еще годы, прежде чем Гарри догадается, что ради занятий с ним учитель тоже отказывался от привычных походов на матч, где болел за «малиновок» [9] .

С приближением экзамена Гарри страшился провала все больше, нежели возможного успеха.

В назначенный день мистер Холкомб проводил своего лучшего ученика в Кольстон-Холл [10] , где должен был проходить двухчасовой экзамен. Он оставил Гарри у входа в здание со словами: «Даже не трогай пера, пока не прочтешь вопрос дважды» – совет, который он за последнюю неделю повторил несколько раз. Мальчик вымученно улыбнулся, и они с мистером Холкомбом пожали друг другу руки, как закадычные друзья.

Он вошел в экзаменационный зал и обнаружил там около шестидесяти других ребят, стоявших небольшими группами и болтавших. Гарри стало ясно, что многие из них уже знакомы, в то время как он не знает никого. Несмотря на это, один или двое прервали разговор и оглянулись на него, когда он прошагал вперед, пытаясь держаться уверенно.

– Эбботт, Баррингтон, Кэбот, Клифтон, Дикинс, Фрай…

Гарри занял свое место за партой в первом ряду, и, всего за пару мгновений до того, как часы пробили десять, несколько преподавателей в длинных черных мантиях и академических шапках прошли по залу и разложили листы с вопросами перед каждым соискателем.

– Джентльмены, – произнес учитель, стоявший перед партами и не принимавший участия в раздаче бумаг, – меня зовут мистер Фробишер, я буду следить за порядком на экзамене. У вас есть два часа, чтобы ответить на сто вопросов. Желаю удачи.

Часы, которых Гарри не видел, пробили десять. Перья повсюду вокруг него окунулись в чернильницы и начали неистово царапать по бумаге, но Гарри только сложил руки на парте, склонился над листом и медленно прочел все вопросы. За перо он взялся одним из последних.

Гарри и знать не знал, что мистер Холкомб расхаживает взад-вперед по мостовой снаружи, волнуясь куда больше, чем его ученик. И что его мать, подавая утренний кофе, каждые несколько минут поглядывает на часы в вестибюле отеля «Рояль». А мисс Манди безмолвно молится, преклонив колени перед алтарем в церкви Святого Рождества.

Работы были собраны за считаные мгновения после того, как часы пробили двенадцать, и мальчиков выпустили из зала: одни смеялись, другие хмурились, третьи пребывали в задумчивости.

Когда мистер Холкомб увидел Гарри, сердце его упало.

– Все настолько плохо? – спросил он.

Мальчик медлил с ответом, пока не удостоверился, что никто из ребят не подслушает его слов.

– Вообще такого не ожидал, – произнес он.

– Что ты имеешь в виду? – всполошился мистер Холкомб.

– Вопросы оказались слишком простыми, – пояснил Гарри.

Мистеру Холкомбу показалось, что он в жизни не слышал лучшей похвалы.

– Два костюма, мадам, серые. Один блейзер, темно-синий. Пять рубашек, белые. Пять крахмальных воротничков, белые. Шесть пар носков до икр, серые. Шесть комплектов нижнего белья, белые. И один галстук Святого Беды, – перечислил продавец, тщательно сверившись со списком. – Кажется, это все. Ох, нет, еще мальчику потребуется школьная кепка.

Он сунулся под прилавок, выдвинул ящик и, достав оттуда красную с черным кепку, надел ее на голову Гарри.

– Сидит превосходно, – объявил он.

Мэйзи с заметной гордостью улыбнулась, глядя на сына. Гарри был вылитый ученик Святого Беды.

– Это обойдется вам в три фунта, десять шиллингов и шесть пенсов, мадам.

Она постаралась по возможности скрыть смятение.

– Нельзя ли часть этих вещей приобрести подержанными? – прошептала она.

– Нет, мадам, мы не торгуем подержанными вещами, – сообщил продавец, уже решивший, что не откроет ей кредит.

Мэйзи достала кошелек, протянула ему четыре фунтовых банкноты и подождала сдачи. Хорошо хоть школа Святого Беды выплатила вперед стипендию за первый триместр, особенно если учесть, что ей еще предстояло приобрести две пары кожаных туфель – черных со шнурками, две пары спортивных туфель – белых со шнурками и одну пару тапочек, для спальни.

Продавец кашлянул:

– Еще мальчику понадобятся два комплекта пижамы и халат.

– Да, конечно, – согласилась Мэйзи, надеясь, что в кошельке хватит денег.

– И правильно ли я понимаю, что мальчик – хорист? – уточнил продавец, внимательней приглядевшись к списку.

– Да, это так, – с гордостью подтвердила она.

– Тогда ему понадобится одна сутана, красная, два стихаря, белых, и медальон Святого Беды.

Мэйзи захотелось выбежать из магазина.

– Эти предметы предоставит ему школа, когда он явится на первое занятие хора, – добавил продавец и протянул ей сдачу. – Будут ли у вас какие-нибудь еще пожелания, мадам?

– Нет, спасибо, – ответил Гарри, подхватил оба пакета, взял мать за руку и поспешно вывел ее из «Т. С. Марш, портные высшего класса».

Субботнее утро накануне дня, когда он должен был явиться в школу Святого Беды, Гарри провел со Смоленым Джеком.

– Волнуешься перед отъездом в новую школу? – спросил тот.

– Нет, вовсе нет, – с вызовом ответил мальчик.

Смоленый улыбнулся.

– Я просто в ужасе, – признался Гарри.

– Как всякий новенький «жук», как тебя будут называть. Представь, что отправляешься в путешествие к неведомым берегам, где все начинают равными.

– Но стоит им услышать, как я разговариваю, и все сразу поймут, что я им неровня.

– Возможно, но стоит им услышать, как ты поешь, и все сразу поймут, что они неровня тебе.

– Большинство из них из богатых семей, со слугами.

– Это утешит лишь самых глупых, – заметил Смоленый.

– А у некоторых в этой же школе учатся братья, а до них учились даже отцы и деды.

– Твой отец был хорошим человеком, – сказал старик, – и ни у кого из них нет лучшей матери, чем твоя, уж за это я могу поручиться.

– Вы знали моего отца? – спросил Гарри, не в силах скрыть удивления.

– Сказать, что знал, было бы преувеличением, – уточнил Смоленый, – но я наблюдал за ним издали, как и за многими, кто работал в порту. Он был достойным, отважным, богобоязненным человеком.

– А вы знаете, как он погиб? – продолжил допытываться Гарри, глядя собеседнику в глаза с надеждой, что наконец-то получит честный ответ на вопрос, который столь долго его тревожил.

– А что тебе рассказывали? – осторожно спросил Смоленый.

– Что он погиб на Великой войне. Но я родился в тысяча девятьсот двадцатом, и даже я смог подсчитать, что это невозможно.

Некоторое время старик молчал. Гарри замер на краешке сиденья.

– Он был серьезно ранен на войне, но ты прав, не это стало причиной его смерти.

– Тогда как же он умер?

– Если бы я знал, то рассказал бы тебе, – ответил Смоленый. – Но по округе тогда гуляло столько слухов, что я не нашел кому верить. Однако есть несколько человек – и трое в особенности, – кому, вне всякого сомнения, известна правда о том, что произошло той ночью.

– Наверняка один из них – мой дядя Стэн, – решил Гарри. – Но кто же двое остальных?

Старый Джек помедлил, прежде чем ответить.

– Фил Хаскинс и мистер Хьюго.

– Мистер Хаскинс? Бригадир? – переспросил Гарри. – Он мне и слова не скажет. А кто такой мистер Хьюго?

– Хьюго Баррингтон, сын сэра Уолтера Баррингтона.

– Это семья, которая владеет судовой компанией?

– Именно, – подтвердил Смоленый, опасаясь, что зашел слишком далеко.

– И они тоже достойные, отважные и богобоязненные люди?

– Сэр Уолтер – из лучших, каких я когда-либо знал.

– А что насчет его сына, мистера Хьюго?

– Он, боюсь, слеплен из другого теста, – сообщил Смоленый без дальнейших объяснений.

Нарядно одетый мальчик восседал рядом с матерью на заднем сиденье трамвая.

– Вот наша остановка, – сообщила та, когда вагон сбавил ход.

Они сошли и неспешно направились вверх по склону холма к школе, с каждым шагом идя все медленнее.

Гарри одной рукой держался за ладонь матери, а в другой сжимал ручку потрепанного чемодана. Оба молчали, наблюдая, как перед воротами школы останавливались хэнсомовские кебы [11] и редкие машины с шоферами.

Отцы пожимали сыновьям руки, а укутанные в меха матери обнимали отпрысков, прежде чем клюнуть их в щечку, как птицы, с неохотой вынужденные признать, что птенцы вот-вот вылетят из гнезда.

Гарри не хотелось, чтобы мама целовала его перед другими мальчишками, и он выпустил ее руку, когда до ворот оставалось еще ярдов пятьдесят. Мэйзи, почувствовав его неловкость, нагнулась и торопливо чмокнула сына в лоб.

– Удачи, Гарри. Постарайся, чтобы мы могли гордиться тобой.

– До свиданья, мам, – ответил он, сдерживаясь, чтобы не расплакаться.

Мэйзи повернулась и начала спускаться с холма. По ее щекам лились слезы.

Гарри пошел вперед, вспоминая дядин рассказ о том, как они выскакивали из окопов под Ипром и бросались на строй противника. «Только не оглядывайся, или тебе конец». Мальчику хотелось оглянуться, но он знал, что если поддастся, то бросится бежать и не остановится, пока не окажется в безопасности, в вагоне трамвая. Он стиснул зубы и двинулся дальше.

– Хорошо провел каникулы, старина? – расспрашивал приятеля какой-то мальчик.

– Превосходно, – отвечал тот. – Отец взял меня в «Лордз» [12] на университетские соревнования.

Гарри задумался, что такое «Лордз» – не церковь ли, и если да, то что за соревнования могут проходить в церкви? Он решительно вошел в ворота и остановился, узнав человека, стоявшего у дверей школы с планшетом для бумаг в руках.

– И кто же вы, молодой человек? – спросил тот, приветливо улыбнувшись Гарри.

– Гарри Клифтон, сэр, – ответил мальчик, сдергивая кепку, как велел ему делать мистер Холкомб всякий раз, когда с ним заговорит учитель или дама.

– Клифтон, – повторил преподаватель, скользя пальцем по длинному списку имен. – А, вот.

Он отметил галочкой фамилию Гарри.

– Так… Значит, хорист. Мои поздравления, и добро пожаловать в школу Святого Бе́ды. Я мистер Фробишер, заведующий вашим пансионом, а это дом Фробишера. Если вы оставите чемодан в вестибюле, староста проводит вас в столовую, где перед ужином я обращусь к новичкам.

Гарри еще ни разу в жизни не ужинал. Чай всегда был последней трапезой в доме Клифтонов, после которой его отсылали в постель, как только за окном смеркалось. Электричество еще не добралось до Стилл-Хаус-лейн, а лишние деньги заводились в семье слишком редко, чтобы тратить их на свечи.

– Спасибо, сэр, – отозвался Гарри и шагнул за дверь, в просторный вестибюль, обшитый панелями из полированного дерева.

Он поставил чемодан на пол и поднял взгляд на портрет пожилого мужчины с седыми волосами и кустистыми белыми бакенбардами, облаченного в длинную черную мантию с откинутым красным капюшоном.

– Как тебя зовут? – рявкнул голос из-за его спины.

– Клифтон, сэр, – ответил Гарри и повернулся к высокому мальчику в длинных брюках.

– Не обращайся ко мне «сэр», Клифтон. Зови меня Фишер. Я староста, а не преподаватель.

– Простите, сэр, – извинился Гарри.

– Оставь чемодан здесь и следуй за мной.

Мальчик оставил свой подержанный, потрепанный чемодан рядом с чужими. Чемодан был единственным на котором не были оттиснуты инициалы. Он направился вслед за старостой по длинному коридору, по стенам которого тянулись фотографии прежних школьных команд и шкафы-витрины, заполненные серебряными кубками, чтобы напоминать будущим поколениям о былой славе.

– Садись где захочешь, Клифтон, – сказал Фишер, когда они добрались до столовой. – И перестань болтать, как только войдет мистер Фробишер.

Гарри помешкал, прежде чем выбрал, за который из четырех длинных столов ему сесть. Несколько ребят уже бродили вокруг, собираясь группками и негромко разговаривая. Он медленно прошел в дальний угол зала и занял место в конце стола. Затем поднял взгляд и увидел, как в столовую входят еще несколько мальчиков, на вид не менее растерянных, чем он сам. Один из них подошел и сел рядом с Гарри, а другой устроился напротив, и они продолжили болтать, как будто его вовсе тут не было.

Без предупреждения прозвонил колокол, и все умолкли, когда в столовую вошел мистер Фробишер. Он занял место за кафедрой, которой Гарри сперва не заметил, и подергал отвороты мантии.

– Добро пожаловать, – начал он и приподнял академическую шапку, приветствуя собравшихся. – Сегодня первый день вашего первого триместра в школе Святого Беды. Вскоре вам предстоит первая школьная трапеза, и могу вас заверить, что со временем она лучше не станет.

Пара мальчиков напряженно рассмеялись.

– Как только отужинаете, вас отведут в спальни, где вы распакуете вещи. В восемь часов услышите еще один колокол. Тот же самый, только звонят в него в другое время.

Гарри улыбнулся, хотя большинство ребят не поняли шутки мистера Фробишера.

– Тридцать минут спустя все тот же колокол прозвонит снова, и тогда же вы отправитесь в постель, но не раньше чем умоетесь и почистите зубы. Дальше у вас будет полчаса на чтение до того, как погасят свет, а затем вы отойдете ко сну. Всякий ребенок, которого застанут за разговорами после отбоя, будет наказан дежурным старостой. Больше вы не услышите колокола, – продолжал мистер Фробишер, – до шести тридцати завтрашнего утра, когда подниметесь, умоетесь и оденетесь так, чтобы успеть явиться в столовую до семи. Всякий опоздавший останется без завтрака.

Утреннее собрание состоится в восемь в большом зале, где к нам обратится директор. За ним в восемь тридцать последует ваш первый урок. Утром их будет три, по часу каждый, с десятиминутными переменами для перехода из класса в класс. Далее, в двенадцать, обед. После полудня пройдут еще два урока, а затем вы будете играть в футбол.

Гарри улыбнулся во второй раз.

– Играть обязательно для всех, кто не является участником хора.

Мальчик нахмурился. Никто не сказал ему, что хористы не играют в футбол.

– После игр или репетиций хора вы вернетесь в дом Фробишера на ужин, за которым последует часовая подготовка к занятиям, а затем отправитесь в постель, где опять же сможете читать до отбоя – но только если книгу одобрит матрона [13] , – добавил мистер Фробишер. – Должно быть, все это вас ошеломляет…

Гарри мысленно взял на заметку посмотреть это слово в словаре, который подарил ему мистер Холкомб. Мистер Фробишер снова подергал мантию за отвороты.

– Но не волнуйтесь, – продолжил он, – вскоре вы привыкнете к нашим бедийским традициям. Пока это все, что я намеревался вам сказать. Можете ужинать, приятного аппетита. Доброй ночи, мальчики.

– Доброй ночи, сэр, – хватило духа ответить нескольким ребятам перед тем, как мистер Фробишер вышел из зала.

Гарри даже не шелохнулся, когда несколько женщин в фартуках прошли вдоль столов, расставив тарелки с супом перед каждым школьником. Он внимательно следил за тем, как мальчик напротив взял ложку непривычной формы, погрузил ее в суп и зачерпнул от себя, после чего отправил в рот. Гарри попытался повторить движение, но привело это лишь к тому, что он пролил несколько капель на стол, а когда все-таки ухитрился донести остатки до рта, бо́льшая часть стекла по подбородку. Он утер рот рукавом. Это много внимания не привлекло, но стоило ему громко хлюпнуть на очередной ложке, как несколько мальчиков прекратили есть и уставились на него. Смущенный, Гарри положил ложку на стол и оставил суп остывать.

На второе подали рыбные котлеты, и Гарри не пошевелился, пока не увидел, какую вилку выбрал мальчик напротив. С удивлением он заметил, что тот, съев кусочек, каждый раз клал нож и вилку на тарелку, в то время как сам Гарри сжимал столовые приборы крепко, как вилы.

Между этим мальчиком и соседом Гарри завязалась беседа об охоте верхом. Сам Гарри не присоединился – отчасти из-за того, что для него самым близким к верховой езде опытом было катание на ослике за полпенса однажды на выходных в Уэстон-сьюпер-Мэр.

Как только тарелки унесли, их сменил десерт – или то, что его мама называла лакомствами, поскольку ему они нечасто доставались. Новая ложка, новый вкус, новая ошибка. Гарри не догадался, что банан существенно отличается от яблока, и, к изумлению окружающих, попытался съесть его с кожурой. Может, для остальных мальчиков их первый урок и состоится завтра в половине девятого утра, но для Гарри он уже начался.

Когда со столов убрали, вернулся Фишер и как дежурный староста повел подопечных вверх по широкой деревянной лестнице к спальням на втором этаже. Гарри вошел в комнату, где тридцать кроватей аккуратно выстроились тремя рядами по десять. На каждой лежала подушка, две простыни и два одеяла. У Гарри никогда прежде не было ничего по две штуки.

– Это спальня новых жуков, – презрительно бросил Фишер. – Здесь вы останетесь до тех пор, пока не цивилизуетесь. Свои имена в алфавитном порядке найдете в изножье каждой кровати.

Гарри с удивлением обнаружил на постели свой чемодан и задумался, кто же его туда положил. Мальчик по соседству уже распаковывал вещи.

– Я Дикинс, – представился он и сдвинул очки повыше, чтобы внимательнее присмотреться к Гарри.

– Я Гарри. Летом на экзамене я сидел рядом с тобой. Не могу поверить, что ты за час ответил на все вопросы.

Дикинс покраснел.

– Вот почему он стипендиат, – заметил мальчик по другую сторону.

Гарри развернулся к нему.

– А ты тоже стипендиат? – спросил он.

– Силы небесные, нет, – отозвался мальчик, продолжая раскладывать вещи. – Единственная причина, по которой меня приняли в школу Святого Беды, – это то, что здесь учились мои отец и дед. Я третье поколение, которое сюда поступает. А ваши отцы тут, случаем, не учились?

– Нет, – хором заявили Гарри и Дикинс.

– Хватит болтать! – прикрикнул Фишер. – Продолжайте распаковывать чемоданы.

Гарри открыл свой, стал вынимать оттуда одежду и аккуратно раскладывать ее по двум ящикам прикроватного шкафчика. Мать положила среди рубашек плитку шоколада «Фрайс файв бойз». Он спрятал ее под подушку.

Прозвонил колокол.

– Время раздеваться! – объявил Фишер.

Гарри никогда еще не раздевался при другом мальчике, не говоря уже о целой компании. Он отвернулся лицом к стене, медленно снял одежду и поспешно натянул пижаму. Завязав пояс халата, он следом за другими ребятами направился в умывальную. И снова он внимательно следил за тем, как они моют лица мягкими фланелевыми мочалками, а затем чистят зубы. У него не было ни мочалки, ни зубной щетки. Мальчик с ближней кровати порылся в мешочке с умывальными принадлежностями и протянул ему новенькую щетку и тюбик зубной пасты. Гарри не хотел их брать, пока сосед не заверил его:

– Моя мать всегда кладет все по две штуки.

– Спасибо, – отозвался Гарри.

Хотя зубы он почистил быстро, но в спальню все равно вернулся одним из последних. Он забрался в постель: две чистых простыни, два одеяла и мягкая подушка. Оглядевшись, он увидел, что Дикинс читает учебник латыни Кеннеди.

– Подушка твердая как камень, – тут же заметил тот.

– Хочешь, поменяемся? – предложил Гарри.

– Думаю, все они одинаковы, – с улыбкой сообщил мальчик, – но спасибо.

Гарри вытащил из-под подушки плитку шоколада и разломил ее на три части. Один кусок он протянул Дикинсу, а другой – мальчику, который одолжил ему зубную щетку и пасту.

– Как видно, твоя матушка куда благоразумнее моей, – заметил тот, откусив кусочек.

Еще один колокол.

– Кстати, меня зовут Джайлз Баррингтон. А тебя?

– Клифтон. Гарри Клифтон.

Гарри долго не мог заснуть, и не только из-за непривычно удобной кровати. Не давала покоя мысль: а вдруг Джайлз приходится родственником одному из трех людей, знавших правду о том, как умер его отец? И если так, то слеплен он из одного теста с отцом или с дедом?

Внезапно Гарри почувствовал себя невыразимо одиноко. Он открутил колпачок от тюбика зубной пасты, отданного ему Баррингтоном, и принялся сосать его, пока не уснул.

Когда уже знакомый колокол прозвонил следующим утром в половине седьмого, Гарри медленно, ощущая дурноту, выбрался из постели. Следом за Дикинсом он отправился в умывальную, где обнаружил Джайлза, пробовавшего воду.

– Как по-вашему, здесь вообще слышали о горячей воде? – спросил тот.

Только Гарри собрался ответить, как их окликнул староста.

– Никаких разговоров в умывальной! – рявкнул он.

– Он хуже прусского генерала, – заметил Баррингтон, щелкнув каблуками.

Гарри прыснул.

– Кто это был? – спросил Фишер, мрачно воззрившись на двух мальчишек.

– Я, – без промедления ответил Гарри.

– Имя?

– Клифтон.

– Только открой еще раз рот, Клифтон, и получишь горячих.

Гарри понятия не имел, что значит «горячие», но подозревал, что приятного в этом мало. Почистив зубы, он поспешно вернулся в спальню и переоделся, не проронив больше ни звука. Закончив возиться с галстуком – еще одна проблема, дававшаяся ему с трудом, – он нагнал Баррингтона и Дикинса, спускавшихся по лестнице в столовую.

Никто не произнес ни слова, поскольку они не были уверены, разрешалось ли им разговаривать на лестнице. Когда они рассаживались перед завтраком в столовой, Гарри втиснулся между двумя новыми друзьями и принялся наблюдать, как расставляют тарелки с овсянкой перед каждым мальчиком. Он с облегчением обнаружил, что перед ним лежит всего одна ложка, так что на этот раз ошибиться ему не светит.

Гарри проглотил кашу так быстро, как будто опасался, что появится дядя Стэн и выхватит у него еду. Закончил он первым и, не думая ни секунды, положил на стол ложку, взял тарелку и принялся ее вылизывать. Несколько других ребят уставились на него с недоверием, кто-то показывал пальцем, другие давились смехом. Он залился ярко-малиновым румянцем и поставил посуду. И расплакался бы, не возьми Баррингтон собственную тарелку и не примись вылизывать ее тоже.

Преподобный Сэмюэл Оукшотт, магистр искусств Оксфордского университета, стоял, широко расставив ноги, посреди сцены. Он благожелательно взирал сверху вниз на свою паству – похоже, именно так директор школы Святого Беды воспринимал учеников.

Гарри, сидевший в первом ряду, во все глаза разглядывал возвышавшуюся над ним пугающую фигуру. Доктор Оукшотт ростом был заметно выше шести футов, с густой седеющей шевелюрой и длинными кустистыми бакенбардами, из-за которых он выглядел еще более устрашающим. Его темно-синие глаза пронизывали насквозь; казалось, он вообще никогда не моргает, а сетка морщин на лбу намекала на великую мудрость. Перед тем как обратиться к мальчикам, он прокашлялся.

– Собратья бедийцы, – начал он. – И снова мы собрались все вместе с началом нового учебного года, без сомнения готовые встретить любые испытания, которые нас ожидают. Обращаюсь к старшим мальчикам. – Он сосредоточил внимание на задних рядах. – Вы не должны терять ни мгновения, если рассчитываете на место в выбранной вами школе. Но никогда не довольствуйтесь вторыми местами. Для средних классов, – он перевел взгляд на середину зала, – настало время определить, кому какие вершины предстоит взять. Когда вы вернетесь сюда в следующем году, станете ли вы старостой или капитаном спортивной команды? Или будете просто значиться в числе участников?

Несколько мальчиков понурились.

– Следующая наша обязанность – приветствовать новичков и сделать все, что в наших силах, чтобы они чувствовали себя как дома. Им впервые протянули эстафетную палочку в начале долгого жизненного забега. И если темп окажется слишком обременительным, один или двое из вас могут сойти с дистанции, – предостерег он, опустив взгляд на первые три ряда. – Школа Святого Беды не для слабых духом. Так что никогда не забывайте слова великого Сесила Родса [14] : «Если вам повезло родиться англичанином, вы уже вытянули счастливый билет в жизненной лотерее».

Собравшиеся разразились стихийной овацией, директор сошел со сцены, а следом за ним потянулась вереница преподавателей. Так они и вышли с директором во главе из зала под свет утреннего солнца.

Воодушевленный Гарри твердо решил не подводить директора. Он направился следом за старшими мальчиками, но стоило ему выйти на школьный двор, как весь его восторг испарился. Компания ребят постарше околачивалась в углу, засунув руки в карманы, чтобы подчеркнуть, кто здесь главный.

– А вот и он, – объявил один из них, указывая на Гарри.

– Так вот как выглядит уличный попрошайка, – заметил другой.

– Он настоящее животное, – добавил третий, в котором Гарри узнал Фишера – старосту, дежурившего накануне вечером, – и наша прямая обязанность – проследить, чтобы он как можно скорее вернулся в естественную среду обитания.

Джайлз Баррингтон нагнал нового приятеля.

– Не обращай внимания, – посоветовал он, – скоро им это наскучит, и они привяжутся к кому-нибудь другому.

Гарри это не убедило, и он бегом бросился в класс, где подождал, пока к нему не присоединятся Баррингтон и Дикинс.

Мгновением позже в дверь вошел мистер Фробишер, и Гарри подумал: неужели и тот считает его уличным попрошайкой, недостойным места в школе Святого Беды?

– Доброе утро, мальчики, – поздоровался с учениками мистер Фробишер.

– Доброе утро, сэр, – ответили те, пока их классный наставник занимал место перед доской.

– Вашим первым уроком, – объявил учитель, – будет история. Мне не терпится с вами познакомиться, поэтому мы начнем с простого опроса, чтобы выяснить, как много вы уже выучили – или, наоборот, как мало. Сколько жен было у Генриха Восьмого?

Несколько рук взлетело в воздух.

– Эбботт, – произнес мистер Фробишер, сверившись со списком, лежавшим перед ним на столе и указав на мальчика в первом ряду.

– Шесть, сэр, – последовал немедленный ответ.

– Хорошо, но может ли кто-нибудь их перечислить?

Поднялось уже куда меньше рук.

– Клифтон?

– Екатерина Арагонская, Анна Болейн, Джейн Сеймур, потом еще одна Анна, кажется, – назвал тот и умолк.

– Анна Клевская. Может кто-нибудь назвать двух оставшихся?

Лишь одна рука осталась в воздухе.

– Дикинс, – вызвал Фробишер, опять ткнувшись носом в список.

– Екатерина Говард и Екатерина Парр. Анна Клевская и Екатерина Парр пережили Генриха.

– Очень хорошо, Дикинс. Теперь давайте переведем часы на пару веков вперед. Кто командовал нашим флотом в Трафальгарском сражении?

Взлетели все руки.

– Мэтьюс, – выбрал учитель, кивнув особенно настойчивому из тянувших руку.

– Нельсон, сэр.

– Верно. А кто был премьер-министром в то время?

– Герцог Веллингтон, сэр, – ответил Мэтьюс уже не так уверенно.

– Нет, – возразил мистер Фробишер, – Веллингтон им не был, хоть он и был современником Нельсона.

Он обвел взглядом класс, но только руки Клифтона и Дикинса еще оставались подняты.

– Дикинс.

– Питт Младший, с тысяча семьсот восемьдесят третьего по тысяча восемьсот первый и с тысяча восемьсот четвертого по тысяча восемьсот шестой.

– Правильно, Дикинс. А когда был премьер-министром Железный герцог? [15]

– С тысяча восемьсот двадцать восьмого по тысяча восемьсот тридцатый и еще раз в тысяча восемьсот тридцать четвертом году, – ответил Дикинс.

– А может ли кто-нибудь мне назвать самую знаменитую его победу?

В первый раз в воздух взлетела рука Баррингтона.

– Ватерлоо, сэр! – выкрикнул он, пока мистер Фробишер не успел выбрать кого-нибудь другого.

– Да, Баррингтон. А кого Веллингтон разбил при Ватерлоо?

Баррингтон промолчал.

– Наполеона, – шепнул Гарри.

– Наполеона, сэр, – уверенно повторил Баррингтон.

– Верно, Клифтон, – улыбнувшись, подтвердил Фробишер. – А Наполеон тоже был герцогом?

– Нет, сэр, – отозвался Дикинс, не увидев ни одного желающего ответить. – Он основал первую Французскую империю и провозгласил себя императором.

Мистера Фробишера не удивили ответы Дикинса, как-никак, а он заслужил открытую стипендию [16] , но познания Клифтона его впечатлили. Ведь тот поступил в школу как хорист, а за годы работы преподаватель убедился, что одаренные певчие, равно как и талантливые спортсмены, редко блистают вне своей области. Клифтон уже показал себя исключением из этого правила. Мистеру Фробишеру хотелось бы знать, кто учил мальчика прежде.

– Следующим уроком у вас будет география с мистером Хендерсоном, – объявил он, когда прозвенел колокол, отмечая конец урока, – а он не любит, если его заставляют ждать. Советую вам за время перемены найти его класс и рассесться по местам задолго до того, как он войдет в помещение.

Гарри решил держаться Джайлза, который, похоже, точно знал, где что находится. Пока они вдвоем пересекали школьный двор, он заметил, что некоторые ребята понижали голос, когда они проходили мимо, а кое-кто даже повернулся и открыто уставился на него.

Благодаря бессчетным субботним утрам, проведенным со Смоленым, Гарри не сдал позиций на уроке географии, но на математике, последнем утреннем занятии, Дикинс далеко превзошел всех товарищей, и даже учитель не мог позволить себе расслабиться.

Когда они втроем уселись обедать, Гарри кожей ощутил взгляды доброй сотни глаз, следивших за каждым его движением. Он притворился, будто не замечает их, и принялся повторять за Джайлзом все, что тот делал.

– Приятно знать, что и я могу тебя чему-то научить, – заметил тот, чистя ножом яблоко.

Гарри понравился его первый урок химии, состоявшийся после обеда, особенно когда учитель разрешил ему зажечь бунзеновскую горелку. Но ему не удалось отличиться на природоведении, последнем уроке дня, поскольку у него единственного при доме не было сада.

Когда прозвонил последний колокол, остальные ученики отправились играть в футбол, а Гарри явился в капеллу на первую репетицию хора. И снова он заметил, что все на него глядят, хотя на сей раз по более уместной причине.

Но стоило ему выйти из капеллы, как со всех сторон посыпались все те же приглушенные насмешки от ребят, возвращавшихся с игрового поля.

– А это, случаем, не наш уличный попрошайка? – спросил один.

– Какая жалость, у него даже собственной зубной щетки нет, – заметил другой.

– Мне рассказали, что он ночует в порту, – поделился третий.

Дикинса и Баррингтона нигде не было видно, и Гарри поспешил обратно в свой корпус, избегая по пути любых мальчишеских компаний.

За ужином на него глазели уже не так открыто, но только из-за Джайлза, который ясно дал понять всем, кто его слышал, что дружит с Гарри. Но и он ничем не смог помочь, когда они все поднялись в спальню после подготовки к завтрашним урокам и обнаружили Фишера, стоявшего у дверей и явно намечавшего себе жертву.

– Прошу прощения за запах, джентльмены, – громко объявил староста, когда мальчики начали раздеваться, – но один из вас прибыл из дома, где нет ванны.

Кое-кто из мальчиков хихикнул, надеясь угодить Фишеру. Гарри пропустил их смешки мимо ушей.

– И кстати, не только ванны – у этого беспризорника даже отца нет.

– Мой отец был хорошим человеком, он сражался за свою страну на войне, – с гордостью возразил Гарри.

– А с чего это ты решил, что я о тебе говорю, Клифтон? – поинтересовался Фишер. – Разве что ты и есть тот самый тип, у которого мамаша работает… – Он выразительно помолчал. – Официантшей в отеле.

– Официанткой, – поправил его Гарри.

Фишер взялся за тапок.

– Не хами, Клифтон! – гневно потребовал он. – Нагнись и упрись руками в кровать.

Мальчик повиновался, и Фишер шесть раз ударил его подошвой с такой свирепостью, что Джайлз был вынужден отвернуться. Гарри забрался в постель, изо всех сил сдерживая слезы.

– С нетерпением жду нашей следующей встречи завтра вечером, – добавил Фишер перед тем, как выключить свет, – когда я продолжу повесть о Клифтонах со Стилл-Хауслейн. Вам еще предстоит услышать о дяде Стэне.

Назавтра Гарри впервые узнал о том, что его дядя провел восемнадцать месяцев в тюрьме за кражу со взломом. Это открытие задело его сильнее, чем трепка накануне. Он улегся в постель, гадая, не может ли оказаться так, что его отец все еще жив, но сидит в тюрьме, и именно поэтому никто в доме никогда о нем не говорит.

Мальчик почти не смыкал глаз третью ночь подряд, и никакие успехи в классе или в капелле не могли его отвлечь от постоянных мыслей о следующем неизбежном столкновении с Фишером. Малейший повод – капля воды, брызнувшая на пол умывальной, криво положенная подушка, сползший на щиколотку носок – гарантировал, что его ждут шесть горячих от дежурного старосты, причем наказание осуществлялось на глазах всех, но не раньше чем Фишер перескажет очередной эпизод из «Хроник Клифтонов». К пятой ночи Гарри был сыт по горло таким обращением, и даже Джайлз с Дикинсом больше не могли его утешить.

В пятницу вечером, в течение всего часа, отведенного на подготовку к урокам, пока остальные ребята листали страницы латинского учебника Кеннеди, он, пренебрегая Цезарем и галлами, обдумывал план, который навсегда избавит его от придирок Фишера. И к тому времени, как он лег в постель – не раньше чем староста обнаружил около его кровати обертку от шоколадки и в очередной раз ему всыпал, – все уже было решено. После отбоя он долго лежал без сна, но даже не шелохнулся, пока не убедился, что все вокруг заснули.

Гарри понятия не имел, в котором часу он выскользнул из постели. Он бесшумно оделся, прокрался между кроватями к дальней стене и распахнул окно. Оттуда повеяло холодом, и спавший поблизости заворочался. Гарри выбрался на пожарную лестницу и осторожно прикрыл окно, прежде чем слезть на землю. Затем он по краю обогнул газон, по возможности укрываясь в тени от полной луны, высвечивавшей его, словно прожектор.

С ужасом мальчик обнаружил, что школьные ворота заперты. Он двинулся вдоль стены, выискивая малейшую трещинку или выбоинку, с помощью которой смог бы преодолеть эту преграду и вырваться на свободу. Наконец он заметил выпавший кирпич и сумел подтянуться и усесться на стену верхом. Гарри сполз по другую сторону, повиснув на кончиках пальцев, мысленно помолился и прыгнул. Приземлился он не слишком удачно, но вроде бы ничего не сломал.

Едва опомнившись, он побежал по дороге, поначалу медленно, но затем все быстрее и быстрее и не останавливался, пока не добрался до порта. Ночная смена как раз возвращалась с работы, и Гарри с облегчением обнаружил, что его дяди не видно.

Когда последний портовый рабочий скрылся из виду, мальчик медленно пошел вдоль пристаней, мимо ряда пришвартованных кораблей, тянувшегося вдаль, сколько хватал глаз. Он заметил гордую букву «Б», украшавшую одну из труб, и вспомнил о друге, который сейчас, должно быть, крепко спит. Будет ли он… Но его размышления прервались, когда он остановился перед железнодорожным вагоном Смоленого.

Гарри задумался было, не спит ли, случаем, и Смоленый, но тут же получил ответ на свой вопрос.

– Нечего там торчать, Гарри, – послышался голос, – заходи внутрь, пока не закоченел до смерти.

Мальчик открыл дверь вагона. Смоленый Джек уже чиркал спичкой, пытаясь зажечь свечу. Гарри плюхнулся на сиденье напротив.

– Ты сбежал? – спросил его Смоленый.

Этот прямой вопрос настолько застал Гарри врасплох, что он замешкался.

– Да, – наконец выпалил Гарри.

– И поэтому пришел рассказать мне, по какой причине принял столь важное решение.

– Я ничего не решал, – возразил Гарри. – Все решили за меня.

– И кто же?

– Его зовут Фишер.

– Учитель или ученик?

– Староста нашей спальни, – поморщился Гарри.

Затем он рассказал Смоленому обо всем, что произошло за его первую неделю в школе Святого Беды.

И снова старик застал его врасплох.

– Это моя вина, – заключил он, когда рассказ подошел к концу.

– Почему? – удивился Гарри. – Вы не могли сделать для меня больше, чем уже сделали.

– Нет, мог, – возразил Смоленый. – Мне следовало подготовить тебя к такому виду поведения в обществе, которым не может похвастаться ни один другой народ на земле. Мне стоило подробнее остановиться на важности галстука старой школы [17] , а не на географии и истории. Я отчасти надеялся на перемены после войны, которая должна положить конец всем войнам [18] , но в школе Святого Беды все, очевидно, осталось по-старому. – Задумчиво помолчав, он наконец спросил: – И что же ты собираешься делать дальше, мальчик мой?

– Убегу в море. Я завербуюсь на любой корабль, который меня возьмет, – заявил Гарри, пытаясь придать своему голосу бодрость.

– Прекрасная мысль, – одобрил Смоленый. – Почему бы и не сыграть на руку этому Фишеру?

– Что вы имеете в виду?

– Ну как же, ничто так не порадует Фишера, как возможность рассказать дружкам, что у уличного попрошайки оказалась кишка тонка – с другой стороны, а чего вы ждали от сына портового рабочего и официантки?

– Но Фишер прав. Я ему неровня.

– Нет, Гарри, твоя беда в том, что Фишер сам понимает: это он тебе неровня и никогда ею не станет.

– Вы хотите сказать, что мне следует вернуться в это ужасное место?

– В конечном счете это решение никто не может принять за тебя, – заметил Смоленый. – Но если ты будешь убегать при всякой встрече с фишерами этого мира, то закончишь, как я, оставшись просто в числе участников жизненного забега, как выразился твой директор.

– Но вы замечательный человек, – возразил Гарри.

– Я мог бы им стать, – поправил Смоленый, – если бы не сбежал, когда встретился со своим Фишером. Но я предпочел легкий выход и думал при этом только о себе.

– А о ком еще нужно думать?

– Для начала о твоей матери, – сказал Смоленый. – Вспомни о жертвах, на которые она пошла, чтобы дать тебе возможность достичь в жизни чего-то большего. Потом, есть еще мистер Холкомб – если он узнает, что ты удрал, то, вероятно, сочтет это своей виной. И не забудь о мисс Манди, которая просила об одолжениях, выкручивала руки и потратила бессчетные часы, убеждаясь, что ты достаточно хорош, чтобы заслужить эту стипендию хориста. И, раз уж речь зашла о всех за и против, я предложил бы тебе, Гарри, поместить Фишера на одну чашу весов, а Баррингтона и Дикинса на другую. И я подозреваю, что первый вскоре поблекнет до полного ничтожества, в то время как последние останутся твоими близкими друзьями до конца дней. А если ты смоешься, им придется постоянно выслушивать напоминания Фишера о том, что ты оказался вовсе не тем человеком, за которого они тебя принимали.

Некоторое время Гарри молчал. Затем медленно поднялся на ноги.

– Спасибо, сэр, – произнес он и, не добавив больше ни слова, открыл дверь и вышел наружу.

Мальчик медленно прошел вдоль причалов, снова разглядывая огромные торговые суда, которые вскоре все отправятся в далекие порты. Он не ускорял шага, пока не добрался до ворот верфи, а там перешел на бег и устремился обратно в город. К тому времени, как он оказался у школьных ворот, те уже были открыты, а часы в большом зале готовились пробить восемь раз.

Несмотря на телефонный звонок, мистеру Фробишеру все равно пришлось бы зайти к директору и доложить об отсутствии одного из своих подопечных. Но, выглянув из окна кабинета, он заметил мелькавшего среди деревьев Гарри, украдкой пробиравшегося к зданию. С последним боем часов мальчик осторожно открыл входную дверь и оказался лицом к лицу со своим классным наставником.

– Вам стоит поторопиться, Клифтон, – посоветовал мистер Фробишер, – или вы пропустите завтрак.

– Да, сэр, – выпалил Гарри и бегом припустил по коридору.

Он едва успел к столовой до того, как закрылись двери, и проскользнул на привычное место между Баррингтоном и Дикинсом.

– А я уж подумал, что сегодня утром один буду вылизывать тарелку, – заметил Джайлз.

Гарри расхохотался.

В тот день он ни разу не столкнулся с Фишером и с удивлением обнаружил, что на вечернем дежурстве по спальне того сменил другой староста. В первый раз за всю эту неделю мальчик выспался.

«Роллс-ройс» въехал в ворота особняка и преодолел длинную подъездную дорожку, по сторонам от которой, словно часовые, выстроились высокие дубы. Гарри насчитал шесть садовников еще до того, как разглядел сам дом.

За время их учебы в школе Святого Беды Гарри составил некоторое представление о том, как живет Джайлз, но к такому зрелищу оказался не подготовлен. Когда он впервые увидел особняк, его рот как открылся, так и остался разинутым.

– Начало восемнадцатого века, я бы предположил, – заметил Дикинс.

– Неплохо, – одобрил Джайлз. – Тысяча семьсот двадцать второй, архитектор Ванбру. Но, бьюсь об заклад, вы не угадаете, кто проектировал сад. Дам вам подсказку: он был разбит позже, чем построили дом.

– Я слышал лишь об одном ландшафтном архитекторе, – сообщил Гарри, по-прежнему глазея на особняк. – Умелом Брауне [19] .

– Именно потому мы его и выбрали, – кивнул Джайлз, – просто ради того, чтобы мои друзья через двести лет знали имя этого человека.

Гарри и Дикинс рассмеялись, и тут машина остановилась перед трехэтажным зданием, построенным из золотистого котсуолдского камня [20] . Джайлз выскочил наружу прежде, чем шофер успел открыть перед ним дверцу. Он взбежал по лестнице, а двое его друзей куда менее уверенно последовали за ним.

Входная дверь открылась задолго до того, как Джайлз добрался до верхней ступеньки, и высокий человек в длинном черном пиджаке, брюках в тонкую полоску и черном галстуке чуть поклонился, когда молодой господин промчался мимо него.

– С днем рождения, мастер Джайлз! – поздравил он.

– Спасибо, Дженкинс. Идемте, парни! – воскликнул Джайлз, скрываясь в доме.

Дворецкий придержал дверь открытой, пропуская в дом Гарри и Дикинса.

Когда Гарри вошел в вестибюль, его заворожил портрет пожилого мужчины, который, казалось, смотрел прямо на не го. Джайлз унаследовал у изображенного на портрете клювообразный нос, яркие синие глаза и квадратную челюсть. Гарри огляделся, рассматривая прочие картины, украшавшие стены. Раньше ему попадались только репродукции в книгах: «Мона Лиза», «Смеющийся кавалер» и «Ночной дозор». Он добрался до пейзажа кисти художника по имени Констебль, когда в зал вошла женщина, наряд которой Гарри мог бы описать только как бальное платье.

– С днем рождения, милый, – произнесла она.

– Спасибо, матушка, – отозвался Джайлз, когда она склонилась к нему, чтобы поцеловать; Гарри впервые в жизни увидел друга смущенным. – Это двое моих друзей, Гарри и Дикинс.

Гарри пожал руку даме, ненамного превосходившей его ростом, и та отблагодарила его такой сердечной улыбкой, что скованность мигом прошла.

– Почему бы нам всем не перейти в гостиную, – предложила она, – и не выпить чаю?

Она проводила мальчиков из вестибюля в просторную комнату, окна которой выходили на лужайку.

Когда Гарри вошел, ему не захотелось садиться – он предпочел бы разглядывать картины, висевшие на всех стенах. Но миссис Баррингтон уже подвела его к дивану. Он утонул в плюшевых подушках и невольно уставился в эркерное окно на аккуратно подстриженную лужайку, вполне подходящую для крикета. Дальше виднелось озеро, в котором плавали довольные дикие утки, явно не озабоченные прокормом. Дикинс устроился на диване рядышком с Гарри.

Никто не произнес ни слова, когда еще один мужчина, на этот раз в коротком черном пиджаке, вошел в комнату, а за ним проследовала девушка в опрятном синем форменном платье, похожем на то, что мама Гарри носила в отеле. Горничная внесла большой серебряный поднос и поставила его на овальный столик перед миссис Баррингтон.

– Индийский или китайский? – спросила та, глядя на Гарри.

Мальчик не понял, о чем шла речь.

– Спасибо, матушка, мы все будем индийский, – вмешался Джайлз.

Гарри казалось, Джайлз научил его всему, что нужно знать об этикете, соблюдаемом в приличном обществе, но миссис Баррингтон внезапно повысила планку.

Лакей разлил чай по чашкам, и горничная поставила их перед мальчиками вместе с десертными тарелками. Гарри уставился на гору бутербродов, не решаясь к ним притронуться. Джайлз взял один и переложил к себе на тарелочку. Его мать нахмурилась.

– Сколько раз тебе повторять, Джайлз: прежде чем заниматься собой, дождись, когда твои гости первыми решат, чего им хочется.

Гарри хотелось объяснить миссис Баррингтон, что Джайлз всегда подает пример, чтобы он знал, как надо делать и, главное, как не надо. Дикинс выбрал бутерброд и положил себе на тарелочку. Гарри тоже. Джайлз терпеливо дождался, пока Дикинс не возьмет свой бутерброд и от него не откусит.

– Надеюсь, вам нравится копченый лосось, – заметила миссис Баррингтон.

– Отменно, – вмешался Джайлз прежде, чем его друзья успели признаться, что они никогда не пробовали копченого лосося. – В школе нам дают только бутерброды с рыбным паштетом, – добавил он.

– Расскажите-ка мне, как у вас дела в школе, – предложила миссис Баррингтон.

– Есть куда совершенствоваться – так, по-моему, Фроб отзывается о моих успехах, – откликнулся Джайлз и взял еще один бутерброд. – А вот Дикинс первый по всем предметам.

– Кроме английского, – уточнил тот, впервые вступив в беседу, – там меня на пару процентов превзошел Гарри.

– А ты сам в чем-нибудь превзошел кого-нибудь, Джайлз? – спросила его мать.

– Он второй по математике, миссис Баррингтон, – вступился за друга Гарри – У него врожденный талант к счету.

– Совсем как у его дедушки, – заметила миссис Баррингтон.

– Ваш портрет, что над камином, вышел очень удачно, миссис Баррингтон, – сменил тему Дикинс.

– Это не я, Дикинс, а моя дражайшая матушка, – с улыбкой поправила она, но, увидев, как понурился мальчик, поспешно добавила: – Но какой очаровательный комплимент. В свое время она слыла красавицей.

– А кто написал этот портрет? – поинтересовался Гарри, выручая Дикинса.

– Ласло, – ответила миссис Баррингтон. – А почему вы спросили?

– Мне стало интересно, не принадлежит ли портрет джентльмена в вестибюле той же кисти.

– Как вы наблюдательны, Гарри, – подтвердила дама. – На картине, которую вы видели там, изображен мой отец, и она действительно тоже написана Ласло.

– А чем занимается ваш отец? – спросил Гарри.

– Гарри постоянно задает вопросы, – пояснил Джайлз. – К этому просто нужно привыкнуть.

Миссис Баррингтон улыбнулась.

– Он импортирует вина – в частности, хересы из Испании.

– Совсем как «Харвис» [21] , – вставил Дикинс с набитым огуречным бутербродом ртом.

– Совсем как «Харвис», – повторила миссис Баррингтон.

Джайлз ухмыльнулся.

– Возьмите еще бутерброд, Гарри, – сказала миссис Баррингтон, заметив, что взгляд мальчика прикован к блюду.

– Спасибо, – отозвался тот, не в силах выбрать между копченым лососем, огурцом и яйцом с помидором.

Остановился он на лососе, задумавшись, каков тот на вкус.

– А вы что же, Дикинс?

– Спасибо, миссис Баррингтон, – поблагодарил тот и взял еще один бутерброд с огурцом.

– Я не могу так и звать вас Дикинсом, – спохватилась мать Джайлза. – Звучит, будто я обращаюсь к слуге. Скажите, пожалуйста, каким именем вас крестили.

Дикинс снова понурился.

– Я предпочитаю, чтобы меня называли Дикинсом, – пробормотал он.

– Его зовут Эл, – подсказал Джайлз.

– Какое милое имя, – заметила миссис Баррингтон, – хотя, полагаю, ваша мать зовет вас Аланом.

– Нет, – возразил Дикинс, так и не подняв головы.

Остальные два мальчика удивились этому открытию, но промолчали.

– Меня зовут Элджернон [22] , – наконец выпалил он.

Джайлз расхохотался.

Миссис Баррингтон не обратила внимания на грубое поведение сына.

– Должно быть, ваша мать – большая поклонница Оскара Уайльда, – заметила она.

– Так и есть, – подтвердил Дикинс. – Но все-таки жаль, что она не назвала меня Джеком – или хотя бы Эрнестом.

– Не стоит так из-за этого переживать, – утешила его миссис Баррингтон. – В конце концов, Джайлз сам страдает от подобного унижения.

– Матушка, ты обещала, что не станешь…

– Обязательно уговорите его назвать вам свое второе имя, – посоветовала она, не обращая внимания на протесты сына.

Когда Джайлз не ответил, Гарри с Дикинсом с надеждой оглянулись на миссис Баррингтон.

– Мармадьюк, – со вздохом объявила та. – Как у его отца, и у деда тоже.

– Если скажете кому-нибудь в школе, – пригрозил Джайлз, глядя на друзей, – клянусь, я убью вас, честное слово – убью.

Оба мальчика рассмеялись.

– А у вас, Гарри, есть второе имя? – спросила миссис Баррингтон.

Он уже собирался ответить, когда дверь гостиной распахнулась и вошел мужчина, которого никак нельзя было принять за слугу, с большим свертком в руках. Гарри поднял взгляд на человека, который мог оказаться только мистером Хьюго. Джайлз вскочил и бросился к отцу.

– С днем рождения, мальчик мой, – поздравил тот сына и протянул ему сверток.

– Спасибо, папа, – отозвался тот и немедленно принялся развязывать ленточку.

– Прежде чем открывать подарок, Джайлз, – укорила его мать, – возможно, тебе следовало бы представить отцу своих гостей.

– Прости, папа. Это два моих лучших друга, Дикинс и Гарри, – исправился Джайлз, отложив подарок на стол.

Гарри отметил, что отец Джайлза наделен тем же атлетическим телосложением и кипучей энергией, которые он считал присущими исключительно его отпрыску.

– Рад с вами познакомиться, Дикинс, – приветствовал мальчика мистер Баррингтон, пожимая ему руку, а затем повернулся к Гарри. – Добрый день, Клифтон, – добавил он и уселся в свободное кресло рядом с женой.

Гарри был озадачен: мистер Баррингтон не подал ему руки. И откуда он узнал, что его зовут Клифтон?

Как только лакей подал мистеру Баррингтону чай, Джайлз развернул подарок и восторженно вскрикнул, увидев радиоприемник «Робертс рэйдио». Он воткнул вилку в стенную розетку и принялся ловить разные станции. Каждый новый звук, раздававшийся из большого деревянного ящика, мальчики встречали смехом и аплодисментами.

– Джайлз говорит, что в этом триместре стал вторым по математике, – сообщила миссис Баррингтон, повернувшись к мужу.

– Зато худшим почти по всем остальным предметам, – резко ответил тот.

Джайлз постарался скрыть смущение, продолжая искать в эфире новую станцию.

– Но вы бы видели, какой мяч он забил в матче против Эйвонхерста, – вступился за друга Гарри. – Мы все уверены, что в следующем году он станет капитаном команды.

– Мячи не приведут его в Итон, – заметил мистер Баррингтон, не глядя на Гарри. – В этом возрасте юноше пора уже браться за ум и работать усердней.

Некоторое время все молчали, пока тишину не нарушила миссис Баррингтон.

– А вы тот самый Клифтон, который поет в хоре церкви Святой Марии в Редклиффе? – спросила она.

– Гарри – сопранист, – подсказал Джайлз. – Собственно говоря, у него стипендия хориста.

Гарри обратил внимание на то, что отец друга теперь пристально его разглядывает.

– Я так и подумала, что узнала вас, – кивнула миссис Баррингтон. – Мы с дедушкой Джайлза присутствовали на исполнении «Мессии» в церкви Святой Марии, когда хор Святого Беды выступал вместе с Бристольской классической школой. Ваша ария «А я знаю, Искупитель мой жив» звучала просто великолепно, Гарри.

– Спасибо, миссис Баррингтон, – покраснев, ответил мальчик.

– Вы надеетесь перейти в Бристольскую классическую, когда окончите школу Святого Беды, Клифтон? – спросил мистер Баррингтон.

«И опять Клифтон», – подумал Гарри.

– Только если заслужу стипендию, сэр, – ответил он.

– Но почему это так важно? – удивилась миссис Баррингтон. – Наверняка вам предложат там место, как и любому другому мальчику?

– Потому что моя мать не может себе позволить плату за обучение, миссис Баррингтон. Она работает официанткой в отеле «Рояль».

– Но разве ваш отец не…

– Он умер, – пояснил Гарри. – Его убили на войне.

Он внимательно следил за тем, как отреагирует мистер Баррингтон, но тот, как хороший игрок в покер, ничем не выдал своих чувств.

– Простите, – спохватилась его супруга. – Я не знала.

За спиной Гарри открылась дверь, и вошел лакей с двухъярусным тортом на серебряном подносе, который он поставил в центре стола. Джайлзу удалось задуть всю дюжину свечей одним выдохом, и все зааплодировали.

– А у вас когда день рождения, Клифтон? – спросил мистер Баррингтон.

– Был в прошлом месяце, сэр, – ответил Гарри.

Мистер Баррингтон отвел взгляд.

Лакей убрал свечи и подал молодому хозяину большой нож. Джайлз разрезал торт и разложил пять неровных ломтей по тарелочкам, которые горничная выставила на стол.

Дикинс, прежде чем браться за сам торт, подобрал и съел крошки сахарной глазури, упавшие на его блюдце. Гарри последовал примеру миссис Баррингтон. Он взял маленькую серебряную вилочку, лежавшую сбоку от его тарелочки, ею отломил крошечный кусочек торта, а затем положил ее обратно на тарелку.

Один мистер Баррингтон не притронулся к угощению. Внезапно, без малейшего предупреждения, он встал и вышел, не сказав ни слова.

Мать Джайлза и не пыталась скрыть удивления, вызванного поступком мужа, но промолчала. Гарри не отрывал взгляда от мистера Хьюго, пока тот не вышел из комнаты, а Дикинс, покончив с тортом, вновь сосредоточил внимание на бутербродах с копченым лососем, явно не заметив случившегося.

Когда дверь закрылась, миссис Баррингтон продолжила беседу, как если бы ничего необычного не произошло.

– Не сомневаюсь, вы получите стипендию Бристольской классической школы, Гарри, учитывая все, что Джайлз мне о вас рассказывал. Вы весьма умны, равно как и талантливы в пении.

– Джайлз преувеличивает, миссис Баррингтон, – возразил Гарри. – Поверьте, только Дикинс может рассчитывать на эту стипендию.

– Но разве БКШ не предлагает поддержку музыкально одаренным учащимся? – спросила она.

– Только не сопранистам, – пояснил Гарри. – Они не стали бы так рисковать.

– Кажется, я не вполне понимаю, – удивилась миссис Баррингтон. – Ничто не может отнять у вас навыков, которые вы приобрели за годы хоровых репетиций.

– Верно, но, как ни жаль, никто не может предсказать, что произойдет, когда твой голос сломается. Некоторые дисканты оказываются басами или баритонами, а те, кому по-настоящему повезло, становятся тенорами, но заранее это определить невозможно.

– Почему нет? – спросил Дикинс, впервые заинтересовавшись темой беседы.

– На свете множество бывших сопранистов, которые не смогли устроиться даже в местный хор, когда их голоса переломились. Спросите Эрнеста Лафа [23] . Каждая семья в Англии слышала, как он поет «О, на крыльях голубя», но кто знает, что с ним сталось без голоса?

– Тебе просто придется работать усердней, – заметил Дикинс, на миг перестав жевать. – Не забывай, классическая школа каждый год присуждает двенадцать стипендий, а я могу получить только одну из них, – буднично добавил он.

– Но в этом-то все и дело, – пояснил Гарри. – Если я буду заниматься усердней, мне придется бросить хор, а без нынешней стипендии я не смогу остаться в школе Святого Беды, так что…

– Ты оказался между молотом и наковальней, – подхватил Дикинс.

Гарри прежде не доводилось слышать этого выражения, и он решил позже спросить у Дикинса, что оно означает.

– Что ж, одно можно утверждать уверенно, – заключила миссис Баррингтон, – Джайлз вряд ли получит стипендию в какой бы то ни было школе.

– Может, и нет, – признал Гарри. – Но Бристольская классическая вряд ли откажет настолько умелому левше-отбивающему.

– В таком случае будем надеяться, что к Итону это тоже относится, – вздохнула миссис Баррингтон, – поскольку его отец хочет, чтобы он поступил именно туда.

– Я не хочу учиться в Итоне, – возразил Джайлз, отложив вилку. – Я хочу поступить в БКШ вместе с друзьями.

– Уверена, ты найдешь себе множество новых друзей в Итоне, – заверила его мать. – А для твоего отца станет огромным разочарованием, если ты не последуешь по его стопам.

Лакей деликатно кашлянул. Миссис Баррингтон выглянула в окно и увидела машину, подъезжавшую к ступеням крыльца.

– Полагаю, вам всем пора возвращаться в школу, – объявила она. – Мне определенно не хотелось бы, чтобы из-за меня кто-то опоздал на подготовку к занятиям.

Гарри с тоской покосился на блюдо с бутербродами и недоеденный праздничный торт, нехотя встал и направился к дверям. По пути он оглянулся и мог бы поклясться, что видел, как Дикинс сунул в карман бутерброд. Напоследок он еще разок посмотрел в окно и, к своему удивлению, обнаружил долговязую девчонку с длинными косичками, калачиком свернувшуюся в уголке и поглощенную чтением.

– Это моя сестра Эмма, – пояснил Джайлз. – Никогда не расстается с книжкой. Не обращай на нее внимания.

Гарри улыбнулся Эмме, но та даже не подняла глаз.

Миссис Баррингтон проводила мальчиков до входной двери и пожала Гарри и Дикинсу руки.

– Надеюсь, вы навестите нас снова, – напоследок сказала она. – Вы так хорошо влияете на Джайлза.

– Большое вам спасибо, что пригласили нас на чай, миссис Баррингтон, – отозвался Гарри.

Дикинс только кивнул. И оба мальчика отвернулись, когда она обняла и поцеловала сына.

Пока шофер вел машину по длинной подъездной дорожке, Гарри через заднее стекло смотрел на дом. Он не заметил Эмму, глядевшую в окно на отъезжающий автомобиль.

Школьный магазин работал с четырех до шести дня каждый вторник и четверг.

Гарри редко навещал «лавочку», как называли магазинчик ученики, поскольку в триместр он получал лишь два шиллинга карманных денег и знал, что мать не обрадуется, если на его счету перед каникулами обнаружатся лишние расходы. Однако ко дню рождения Дикинса мальчик сделал исключение из этого правила, решив приобрести на пенни сливочной помадки для друга.

Несмотря на то что Гарри редко ходил за покупками, плитка шоколада «Фрайс файв бойз» появлялась на его столе вечером каждый вторник и четверг. Хотя в школе было принято правило, запрещавшее ученикам тратить в школьном магазинчике больше шести пенсов в неделю, Джайлз также оставлял Дикинсу упаковку лакричного ассорти, ясно давая друзьям понять, что ничего не ожидает в ответ.

В тот вторник, зайдя в магазин, Гарри встал в длинную очередь мальчиков, ожидавших обслуживания. Рот его наполнился слюной при виде аккуратно разложенных рядами упаковок шоколада, пастилы, мармелада, лакрицы и – последнее повальное увлечение – картофельных чипсов «Смитс». Он прикинул, не купить ли пачку себе, но после недавнего знакомства с мистером Уилкинсом Микобером [24] у него не осталось сомнений насчет важности шести пенсов.

Пока Гарри пожирал глазами сокровища «лавочки», до него донесся голос Джайлза, и он заметил, что тот стоит в очереди на пару человек впереди него. Мальчик уже собирался окликнуть друга, когда увидел, как тот снимает с полки плитку шоколада и прячет ее в карман брюк. Парой мгновений позже за ней последовала упаковка жевательной резинки. Когда подошла очередь Джайлза, он выложил на прилавок коробку лакричных ассорти за два пенса и пакет чипсов за пенни, каковые мистер Свайвелс, заведующий магазинчиком, аккуратно внес в бухгалтерскую книгу напротив фамилии Баррингтона. Остальное так и осталось лежать неучтенным в кармане.

Гарри пришел в ужас и, прежде чем друг успел обернуться, выскользнул из магазина, не желая, чтобы его заметили. Он медленно двинулся вокруг здания школы, пытаясь понять, зачем Джайлзу что-то красть, когда он вполне способен заплатить за покупку. Он предполагал, что этому должно быть какое-нибудь простое объяснение, хотя и представлял, в чем оно заключается.

Мальчик поднялся в свою комнату перед самой подготовкой к занятиям и обнаружил украденную плитку шоколада у себя на столе и Дикинса, жевавшего лакричные конфеты из коробки. Ему было трудно сосредоточиться на причинах промышленной революции, пока он пытался решить, что ему следует предпринять по поводу своего открытия – и стоит ли вообще что-либо предпринимать.

Решение пришло к концу подготовки. Он убрал так и не развернутую плитку шоколада в верхний ящик стола, решив, что в четверг вернет ее в магазин, ничего не сказав Джайлзу.

Той ночью Гарри не спал вовсе, а после завтрака отвел Дикинса в сторонку и объяснил, почему не смог вручить ему подарок на день рождения. Тот не сумел скрыть потрясения.

– У моего папы в магазине такие же неприятности, – поделился Дикинс. – В смысле, мелкие кражи. «Дейли мейл» винит во всем Великую депрессию [25] .

– Не думаю, что на семье Джайлза так уж сильно сказалась депрессия, – с чувством заметил Гарри.

Дикинс задумчиво кивнул:

– Может, стоит сказать Фробу?

– Донести на лучшего друга? – переспросил Гарри. – Ни за что.

– Но если Джайлза поймают, его могут исключить, – напомнил Дикинс. – По меньшей мере ты можешь предупредить его, что узнал, чем он занимается.

– Я об этом подумаю, – пообещал Гарри. – Но пока я собираюсь возвращать в магазин все, что дает мне Джайлз, без его ведома.

Дикинс подался ближе.

– А ты не мог бы прихватить и мою долю? – шепнул он. – Я никогда не хожу в школьный магазин и попросту не соображу, что делать.

Гарри согласился взять на себя эту задачу и с того времени ходил в магазинчик дважды в неделю и клал нежеланные подарки Джайлза обратно на полки. Он пришел к выводу, что Дикинс прав и ему придется все высказать другу, пока того не поймали с поличным, но решил отложить разговор до конца триместра.

– Отличный удар, Баррингтон, – похвалил мистер Фробишер, когда мяч пересек границу поля.

По рядам зрителей прокатился сполох аплодисментов.

– Помяните мое слово, директор, Баррингтон еще сыграет за Итон против Харроу на стадионе «Лордз».

– Никогда, если от Джайлза будет хоть что-нибудь зависеть, – шепнул Гарри Дикинсу.

– Чем займешься на летних каникулах, Гарри? – спросил Дикинс, похоже вовсе не обращавший внимания на творившееся вокруг.

– В Тоскану не поеду, если ты об этом, – с усмешкой ответил мальчик.

– Сомневаюсь, что Джайлз так уж хочет туда, – заметил Дикинс. – В конце концов, итальянцы отродясь ничего не смыслили в крикете.

– Что ж, я был бы счастлив поменяться с ним местами, – отозвался Гарри. – Меня совершенно не волнует, что Микеланджело, да Винчи и Караваджо не были знакомы с тонкостями подачи отскоком слева, не говоря уже обо всех тех макаронных изделиях, которые ему предстоит одолеть.

– Так куда же ты собираешься? – спросил Дикинс.

– На «западную Ривьеру», на недельку, – с апломбом заявил Гарри. – Большой пирс в Уэстон-сьюпер-Мэр обычно считается гвоздем программы, а за ним следует рыба с жареной картошкой в кафе «Коффинс». Хочешь составить мне компанию?

– У меня нет на это времени, – отказался Дикинс, явно приняв слова друга за чистую монету.

– И почему же? – подыгрывая ему, спросил Гарри.

– Слишком много работы.

– Ты намерен продолжать работать на отдыхе? – недоверчиво переспросил Гарри.

– Для меня работа и есть отдых, – пояснил Дикинс. – Я наслаждаюсь ею не меньше, чем Джайлз своим крикетом, а ты пением.

– А где ты работаешь?

– В муниципальной библиотеке, тупица. Там есть все, что мне нужно.

– Можно, я к тебе присоединюсь? – спросил Гарри уже серьезно. – Мне сгодится любая помощь, чтобы получить стипендию БКШ.

– Только если ты согласишься все время молчать, – поставил условие Дикинс.

Гарри рассмеялся бы, если бы не знал, что друг не считает работу поводом для шуток.

– Но мне позарез нужна помощь по латинской грамматике, – пожаловался он. – Я по-прежнему не понимаю придаточных следствия, не говоря уже о сослагательном наклонении, а если я не вытяну проходную отметку за латынь, то все кончено, даже если по всем остальным предметам я буду блистать.

– Ладно, с латынью я помогу, – пообещал Дикинс, – но услуга за услугу.

– Хорошо, – согласился Гарри, – только я не поверю, что ты надеешься исполнить соло на рождественской службе.

– Отличный удар, Баррингтон, – снова одобрил мистер Фробишер.

Гарри присоединился к аплодисментам.

– Это его третья полусотня за сезон, директор, – добавил учитель.

– Не дурачься, Гарри, – попросил Дикинс. – Суть в том, что папе нужно, чтобы на время летних каникул кто-нибудь взялся разносить по утрам газеты, и я предложил тебя. Оплата – шиллинг в неделю, и пока ты сможешь ежедневно являться в магазин к шести утра, место за тобой.

– К шести утра? – пренебрежительно фыркнул Гарри. – Когда у тебя есть дядя, который поднимает весь дом в пять, это не вызывает ни малейших затруднений.

– Значит, возьмешься?

– Да, конечно, – подтвердил Гарри. – Но почему ты сам не хочешь этим заняться? Шиллингом в неделю пренебрегать не стоит.

– И не напоминай, но я не умею ездить на велосипеде.

– Вот черт, – огорчился Гарри. – А у меня даже нет велосипеда.

– Я не говорил, что у меня его нет, – вздохнул Дикинс. – Я сказал, что не умею на нем ездить.

– Клифтон, – окликнул мальчика мистер Фробишер, когда крикетисты потянулись с поля пить чай, – после подготовки к занятиям я бы хотел видеть вас у себя в кабинете.

Гарри всегда нравился мистер Фробишер, который был одним из немногих учителей, относившихся к нему как к равному. И было похоже, что любимчиков у него тоже не водилось, тогда как некоторые другие преподаватели ясно дали понять мальчику, что сына портового рабочего вовсе не следовало впускать в священные врата школы Святого Беды, как бы ни был хорош его голос.

Когда прозвенел колокол, объявлявший о конце подготовки, Гарри отложил перо и направился по коридору к кабинету мистера Фробишера. Он понятия не имел, зачем его хочет видеть классный наставник, и не слишком над этим задумывался.

Мальчик постучался.

– Войдите, – раздалось из-за двери. Тон, с которым это было произнесено, не предвещал ничего хорошего.

Гарри вошел в кабинет, но – удивительно – его не приветствовала обычная улыбка Фроба.

Когда мальчик остановился перед его столом, мистер Фробишер поднял на него пристальный взгляд.

– Клифтон, до моего сведения довели, что вы воруете из школьного магазина.

В голове воцарилась полная пустота, когда Гарри попытался найти ответ, который не стал бы приговором для Джайлза.

– Староста видел, как вы берете с полок товары, – продолжал Фробишер тем же непреклонным тоном, – а затем покидаете магазин, не дождавшись своей очереди.

«Не беру, а возвращаю, сэр», – хотелось оправдаться Гарри, но он только и сумел, что выдавить:

– Я никогда ничего не брал в школьном магазине, сэр.

Несмотря на то что говорил он чистую правду, его щеки все равно залил жаркий румянец.

– Тогда как вы объясните то, что дважды в неделю бываете в «лавочке», а напротив вашего имени в бухгалтерской книге мистера Свайвелса нет ни единой записи?

Мистер Фробишер терпеливо ждал, но Гарри понимал, что, если он расскажет все как есть, Джайлза наверняка исключат.

– И вскоре после того, как магазин закрылся, в верхнем ящике вашего стола были обнаружены эта плитка шоколада и упаковка лакричного ассорти.

Гарри опустил взгляд на сласти, но так ничего и не сказал.

– Я жду объяснений, Клифтон, – напомнил мистер Фробишер и после долгого молчания добавил: – Мне, разумеется, известно, что у вас гораздо меньше карманных денег, чем у любого другого мальчика в вашем классе, но это не оправдание для воровства.

– Я никогда в жизни ничего не крал, – сказал Гарри.

Пришла очередь мистера Фробишера покраснеть и смутиться. Он поднялся из-за стола.

– Если это так, Клифтон, – а я хотел бы вам верить, – после репетиции хора вы явитесь ко мне с подробным объяснением того, откуда у вас взялась еда, за которую вы, очевидно, не платили. Если оно меня не удовлетворит, мы с вами пройдем к директору, и я догадываюсь, какой он вынесет приговор.

Гарри покинул кабинет. Стоило двери закрыться за спиной, как его замутило. Он вернулся к себе, надеясь, что Джайлза не окажется на месте. Но когда вошел, то первым делом увидел очередную плитку шоколада у себя на столе.

Джайлз посмотрел на Гарри.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он, заметив покрасневшее лицо товарища.

Гарри не ответил. Он убрал плитку шоколада в ящик стола и ушел на репетицию хора, ничего не сказав. Джайлз проводил его взглядом.

– Да что с ним такое? – небрежно спросил он, повернувшись к Дикинсу, как только за Гарри закрылась дверь.

Дикинс продолжал писать, как будто не расслышал вопроса.

– Ты что, не слышал меня, глухая тетеря? – не отступился Джайлз. – Почему Гарри хандрит?

– Я знаю только, что его вызывали к Фробу.

– Почему? – спросил Джайлз уже с бо́льшим интересом.

– Понятия не имею, – отрезал Дикинс, не прекращая писать.

Джайлз встал и через всю комнату направился к приятелю.

– Что ты от меня скрываешь? – потребовал он ответа, схватив того за ухо.

Дикинс выронил перо, беспокойно нашарил дужку очков и поправил их на носу.

– У него неприятности, – в конце концов проговорился он.

– Какого рода неприятности? – продолжал расспросы Джайлз, выкручивая Дикинсу ухо.

– Думаю, его даже могут исключить, – проскулил Дикинс.

Джайлз выпустил его ухо и расхохотался.

– Гарри – и вдруг исключат? – переспросил он насмешливо. – Скорее уж папу римского расстригут.

Он бы вернулся к себе за стол, если бы не заметил капли пота, выступившие на лбу Дикинса.

– За что? – уже тише уточнил мальчик.

– Фроб считает, что он ворует в школьном магазине, – пояснил Дикинс.

Если бы он поднял взгляд, то увидел бы, что Джайлз побелел как полотно. Мгновением позже он услышал, как захлопнулась дверь. Он подобрал перо и попытался сосредоточиться, но впервые в жизни его уроки так и остались недоделанными.

Когда часом позже Гарри вышел с репетиции хора, то заметил прислонившегося к стене Фишера, с трудом сдерживающего улыбку. Именно тогда он понял, кто на него донес. Он не стал обращать внимания на Фишера и прогулочным шагом двинулся обратно к своему корпусу, как если бы его ничто не заботило, в то время как на самом деле чувствовал себя осужденным, всходящим на эшафот и знающим, что, если он не предаст ближайшего друга, помилования ему не видать. Он чуть помешкал и постучал в дверь классного наставника.

На этот раз «войдите» прозвучало куда мягче, чем в прошлый раз, но, когда Гарри вошел, его встретил тот же непреклонный, пристальный взгляд. Мальчик понурил голову.

– Я должен от всей души извиниться перед вами, Клифтон, – объявил Фробишер, вставая из-за стола. – Теперь мне известно, что вы невиновны.

Сердце Гарри по-прежнему билось часто-часто, но теперь он тревожился за Джайлза.

– Спасибо, сэр, – выговорил он, не поднимая головы.

Ему хотелось задать Фробу множество вопросов, но он знал, что тот не ответит ни на один.

Мистер Фробишер вышел из-за стола и пожал Гарри руку, чего прежде никогда не делал.

– Вам стоит поторопиться, Клифтон, если вы надеетесь успеть на ужин.

Выйдя из кабинета Фроба, Гарри медленно побрел в столовую. Фишер стоял у двери, на его лице застыло изумление. Гарри прошел мимо и привычно устроился на краю скамьи рядом с Дикинсом. Место напротив осталось пустым.

Джайлз так и не появился на ужине, и ночью постель его тоже была пуста. Гарри подозревал, что, если бы школа Святого Беды не проиграла ежегодный матч против Эйвонхерста на тридцать одну перебежку, немногие мальчики или даже учителя заметили бы его отсутствие.

Но, к сожалению для Джайлза, игра состоялась на своем поле, так что у каждого нашлось собственное мнение насчет того, почему первый бэтсмен школы не занял пост на линии, а в особенности у Фишера, твердившего всем подряд, что не того человека отстранили от занятий.

Гарри без большого воодушевления ждал каникул; и не только потому, что гадал, увидится ли он когда-нибудь с Джайлзом снова, но и потому, что каникулы означали возвращение в дом номер двадцать семь по Стилл-Хаус-лейн, где ему опять пришлось бы делить комнату с дядей Стэном, который нередко возвращался домой нетрезвым.

Проведя вечер за перечитыванием старых экзаменационных работ, около десяти мальчик ложился в постель. Вскоре он засыпал, но иногда где-то за полночь его будил дядя, зачастую пьяный настолько, что не мог найти собственную кровать. Звук того, как Стэн пытается помочиться в ночной горшок и при этом не всегда попадает в цель, запомнится Гарри до конца жизни.

Когда дядя падал на кровать – раздевался он редко, – мальчик просыпался и долго не мог заснуть из-за громкого пьяного храпа. Он мечтал вернуться в школу Святого Беды, где делил спальню с двадцатью девятью другими учениками.

Гарри все еще надеялся, что Стэн ненароком проговорится о подробностях смерти его отца, но разум того большую часть времени бывал слишком замутнен, чтобы ответить даже на самый простой вопрос. В один из тех редких случаев, когда Стэн оказался достаточно трезв для разговора, он велел мальчику отвалить и предупредил, что задаст ему трепку, если тот еще раз поднимет эту тему.

Единственной положительной стороной такого соседства было то, что он ни при каких обстоятельствах не мог опоздать к утренней доставке газет.

Дни Гарри на Стилл-Хаус-лейн приобрели строгий распорядок: подъем в пять, тост на завтрак – он больше не вылизывал дядину миску; затем следовало явиться к мистеру Дикинсу в газетный киоск к шести, разложить газеты в нужном порядке, а после доставить их. На все уходило около двух часов, что позволяло ему вернуться домой и успеть выпить чашку чая с мамой до того, как она уйдет на работу. Примерно в восемь тридцать мальчик отправлялся в библиотеку, где встречался с Дикинсом, который всегда уже сидел на верхней ступеньке крыльца в ожидании, пока кто-нибудь не откроет двери.

Днем Гарри являлся на репетицию хора в церковь Святой Марии в Редклиффе, что было частью его обязательств перед школой Святого Беды. Он никогда не считал это обременительным, поскольку искренне любил петь. По правде сказать, он не раз шептал: «Господи, пожалуйста, когда мой голос сломается, сделай меня тенором, и я никогда больше ни о чем не попрошу».

Вернувшись домой к вечернему чаю, Гарри пару часов занимался за кухонным столом, а затем отправлялся в кровать, страшась возвращения дяди не меньше, чем Фишера в первую неделю в школе Святого Беды. По крайней мере Фишер отбыл в классическую школу Кольстона, и Гарри предполагал, что их пути больше никогда не пересекутся.

Гарри с нетерпением ждал последнего года в школе Святого Беды, хотя прекрасно представлял, как сильно изменится его жизнь, если их с друзьями дороги разойдутся: Джайлза – он сам не знал куда, Дикинса – в Бристольскую классическую, а ему самому, если он не сумеет получить стипендию там же, вероятно, придется вернуться в Мерривуд, а затем, в четырнадцать лет, бросить школу и искать себе работу. Он пытался не думать о последствиях провала, хотя дядя Стэн никогда не упускал возможности напомнить ему, что всегда можно устроиться в порт.

– Мальчишку с самого начала не следовало отпускать в эту хваленую школу, – постоянно твердил он Мэйзи, когда та ставила перед ним миску с кашей. – Там его научили слишком много о себе думать, – добавлял он, как будто племянника не было рядом.

Гарри не сомневался, что Фишер охотно согласился бы с точкой зрения дяди, но, с другой стороны, он давно уже пришел к выводу, что у дяди Стэна и Фишера было много общего.

– Но ведь нужно же дать Гарри возможность расти над собой? – возражала Мэйзи.

– Зачем? – не уступал Стэн. – Если порт был хорош для меня и его старика, почему он недостаточно хорош для него? – заключал он с уверенностью, не оставлявшей места для споров.

– Может, мальчик умнее нас обоих, – предполагала Мэйзи.

Это заставляло Стэна на мгновение замолчать, но после новой ложки каши он находил, что ответить.

– Смотря что ты имеешь в виду под умом, – заявлял он. – В конце концов, ум уму рознь.

Затем он отправлял в рот очередную ложку, но больше ничего не добавлял к этому глубокому суждению.

Слушая, как дядя раз за разом каждое утро проигрывает одну и ту же пластинку, Гарри разрезал свой тост на четыре части. Он никогда не высказывался в собственную защиту, поскольку было очевидно, что Стэн уже все решил насчет будущего племянника и его ничем не поколебать. Чего дядя не понимал, так это того, что его постоянные издевки лишь побуждают мальчика усердней заниматься.

– Не могу околачиваться тут целый день, – напоследок сообщал Стэн, особенно если чувствовал, что проигрывает спор. – Кое-кому из нас нужно и работать, – добавлял он, поднимаясь из-за стола.

Никто не утруждался возражениями.

– И еще одно, – спохватывался он, открывая кухонную дверь. – Разве никто из вас не заметил, что мальчишка размяк. Он теперь даже не вылизывает мою миску из-под каши. Одному богу известно, чему его учат в этой школе.

И дверь захлопывалась за его спиной.

– Не обращай внимания на дядю, – пыталась успокоить Гарри мама. – Он просто завидует. Ему не по душе, что все мы так гордимся тобой. И даже ему придется запеть на другой лад, когда ты получишь стипендию, как твой друг Дикинс.

– Но в этом-то все и дело, мама, – вздыхал Гарри. – Я не такой, как Дикинс, и уже начинаю задумываться, стоит ли игра свеч.

Все смотрели на Гарри в молчаливом недоумении, и тут впервые за долгие дни заговорил дедушка.

– Жаль, что мне не выпало возможности пойти в Бристольскую классическую школу, – сообщил он.

– И почему же, дедушка? – сорвался на крик Гарри.

– Потому что в этом случае нам не пришлось бы все эти годы жить с твоим дядей Стэном.

Гарри с удовольствием разносил по утрам газеты, и не только потому, что это давало ему повод ускользнуть из дому. Со временем он познакомился с несколькими постоянными покупателями мистера Дикинса, причем некоторые из них слышали, как он поет в церкви Святой Марии и махали Гарри рукой, когда он заглядывал к ним, а другие предлагали ему чашку чая или даже яблоко. Мистер Дикинс предостерег его, что при доставке ему стоит опасаться двух собак; к концу второй недели обе начинали вилять хвостами, когда он спрыгивал с велосипеда.

Мальчик с радостью обнаружил, что одним из постоянных клиентов мистера Дикинса был мистер Холкомб, и они часто обменивались парой слов, когда Гарри привозил ему утренний экземпляр «Таймс». Его первый учитель дал ясно понять, что не желает больше видеть ученика в Мерривуде, и добавил, что, если тому понадобятся дополнительные занятия, он почти всегда свободен по вечерам.

Когда Гарри возвращался в газетный ларек после доставки, мистер Дикинс всякий раз перед тем, как отпустить его по своим делам, подсовывал ему в сумку пенсовую плитку шоколада «Фрайс». Это напоминало ему о Джайлзе. Он часто задумывался: что-то сейчас с его другом? Ни до него, ни до Дикинса не доходило ни единой весточки от Джайлза с того самого дня, когда мистер Фробишер вызвал Гарри к себе после подготовки. Затем, прежде чем покинуть магазин и направиться домой, мальчик всегда задерживался перед шкафом-витриной, любуясь часами, которые, как он знал, ему никогда себе не позволить. Он даже не удосуживался спросить у мистера Дикинса, сколько они стоят.

Размеренный распорядок Гарри обычно нарушался лишь дважды в неделю. Он пытался проводить каждое субботнее утро со Смоленым, прихватив с собой по экземпляру всех выпусков «Таймс» за неделю, а воскресными вечерами, исполнив свои обязанности в церкви Святой Марии, он мчался через весь город, чтобы успеть к вечерне в церковь Святого Рождества.

Хрупкая мисс Манди светилась от гордости, слушая соло. Она лишь надеялась прожить достаточно долго, чтобы увидеть, как Гарри поступит в Кембридж. Она намеревалась рассказать ему о хоре Королевского колледжа, но не раньше чем он получит место в Бристольской классической школе.

– Мистер Фробишер собирается сделать тебя старостой? – спросил Смоленый еще до того, как Гарри занял привычное место на другой стороне вагона.

– Понятия не имею, – отозвался мальчик. – Фроб, между прочим, всегда говорит, – добавил он, подергав себя за лацканы, – «Клифтон, в жизни вы получаете ровно столько, сколько заслуживаете, не больше и не меньше».

Смоленый усмехнулся, едва удержавшись от похвалы: «Неплохое подражание Фробу».

– Тогда ставлю на то, что ты вот-вот станешь старостой, – удовольствовался он предположением.

– Я бы предпочел получить стипендию в БКШ, – заметил Гарри, внезапно показавшись старше своих лет.

– А как насчет твоих друзей, Баррингтона и Дикинса? – спросил Смоленый, пытаясь разрядить обстановку. – Им тоже предстоит великое будущее?

– Дикинса ни за что не сделают старостой, – сообщил мальчик. – Он даже о себе не в состоянии позаботиться, не говоря уж о ком-нибудь еще. В любом случае он надеется, что ему поручат надзор за библиотекой, а поскольку никто больше не хочет этим заниматься, мистер Фробишер вряд ли станет долго ломать голову над этим назначением.

– А Баррингтон?

– Я сомневаюсь, что он вернется в школу в следующем триместре, – с тоской проговорил Гарри. – А если и вернется, я почти уверен, что старостой его не сделают.

– Не стоит недооценивать его отца, – напомнил Смоленый. – Этот человек, вне всякого сомнения, уже позаботился о том, чтобы его сын вернулся в школу в первый же день триместра. И я бы не поставил деньги на то, что он не станет старостой.

– Будем надеяться, ты прав, – кивнул Гарри.

– А если я прав, полагаю, затем он, по примеру отца, поступит в Итон?

– Нет, если от него будет хоть что-то зависеть. Джайлз предпочел бы пойти в БКШ вместе со мной и с Дикинсом.

– Если он не попадет в Итон, ему вряд ли предложат место в классической школе. Их вступительный экзамен – один из труднейших в стране.

– Он говорил, что у него есть план.

– И лучше бы этому плану быть хорошим, если он надеется одурачить не только экзаменаторов, но и собственного отца.

На это Гарри промолчал.

– Как поживает твоя матушка? – спросил Смоленый, меняя тему, поскольку было видно, что поддерживать прежнюю мальчик больше не намерен.

– Ее только что повысили. Теперь она руководит всеми официантками в «Пальмовом дворике» и подчиняется напрямую мистеру Фрэмптону, управляющему отелем.

– Должно быть, ты очень ею гордишься, – заметил Смоленый.

– Да, так и есть, и более того, я намерен подтвердить это на деле.

– И что ты задумал?

Гарри поделился с ним своим секретом. Старик внимательно выслушал мальчика, время от времени одобрительно кивая. Он предвидел одну маленькую загвоздку, но непреодолимой она не была.

Когда Гарри вернулся в магазин, доставив последние газеты перед тем, как отправиться обратно в школу, мистер Дикинс вручил ему шиллинг в качестве поощрения.

– Ты лучший разносчик газет из всех, что у меня были, – объявил он.

– Спасибо, сэр, – откликнулся Гарри, пряча деньги в карман. – Мистер Дикинс, могу я задать вам вопрос?

– Да, Гарри, конечно.

Мальчик подошел к шкафу-витрине, где на верхней полке была выставлена рядышком пара наручных часов.

– Сколько они стоят? – спросил он, указывая на «ингерсолл».

Мистер Дикинс улыбнулся. Он уже несколько недель ждал, когда же Гарри задаст этот вопрос, и загодя приготовил ответ.

– Шесть шиллингов, – сообщил он.

Гарри не верил собственным ушам. Он не сомневался, что столь великолепный предмет должен стоить вдвое дороже, если не больше. Но, несмотря на то что он откладывал половину заработка каждую неделю, ему даже с сегодняшним поощрением все равно не хватало шиллинга.

– Ты же понимаешь, Гарри, что это дамские часы? – уточнил мистер Дикинс.

– Да, сэр, понимаю, – заверил его мальчик. – Я надеялся подарить их моей матери.

– Тогда ты можешь приобрести их за пять шиллингов.

Гарри не мог поверить в собственную удачу.

– Спасибо вам, сэр, – выпалил он и протянул мистеру Дикинсу четыре шиллинга, шестипенсовик, трехпенсовик и три монетки по одному пенни, оставшись в итоге с пустыми карманами.

Мистер Дикинс взял часы из витрины, украдкой снял с них ценник в шестнадцать шиллингов и уложил в красивую коробочку.

Гарри выскочил из магазина, насвистывая. Мистер Дикинс улыбнулся и положил в кассу десятишиллинговую банкноту, радуясь тому, что выполнил свою часть сделки.

Прозвонил колокол.

– Время раздеваться, – объявил дежурный староста в спальне новичков в первый вечер триместра.

Гарри подумал о том, какими маленькими и беспомощными они выглядят. Кое-кто откровенно сдерживал слезы, а другие озирались, не зная, что им делать дальше. Один из мальчиков стоял лицом к стене и дрожал. Гарри поспешно подошел к нему.

– Как тебя зовут? – мягко спросил он.

– Стивенсон.

– Что ж, а я Клифтон. Добро пожаловать в школу Святого Беды.

– А я Тьюксбери, – заявил мальчик, стоящий по другую сторону от кровати Стивенсона.

– Добро пожаловать в школу Святого Беды, Тьюксбери.

– Спасибо, Клифтон. По правде сказать, мои отец и дед учились здесь перед тем, как поступить в Итон.

– Не сомневаюсь, – кивнул Гарри. – И готов поспорить, что они возглавляли команду Итона в матче с Харроу на стадионе «Лордз», – добавил он, тут же пожалев о собственных словах.

– Нет, мой отец был «мокрым», а не «сухим», – невозмутимо уточнил Тьюксбери.

– Мокрым? – переспросил Гарри.

– Он возглавлял команду Оксфорда против Кембриджа на гребных гонках.

Стивенсон вдруг расплакался.

– В чем дело? – спросил Гарри, присаживаясь рядом с ним на кровать.

– Мой отец – водитель трамвая.

Все остальные бросили раскладывать вещи и уставились на Стивенсона.

– Правда? – отозвался Гарри. – Тогда мне стоит поделиться с тобой одним секретом, – добавил он достаточно громко, чтобы все остальные мальчики в спальне точно его расслышали. – Я сын портового рабочего. Не удивлюсь, если выяснится, что ты новый стипендиат-хорист.

– Нет, – покачал головой Стивенсон. – Я получил открытую стипендию.

– Мои поздравления, – объявил Гарри, пожав ему руку. – Ты следуешь давней и благородной традиции.

– Спасибо. Но я не знаю, что делать, – прошептал мальчик.

– В каком смысле, Стивенсон?

– У меня нет зубной пасты.

– Не волнуйся об этом, старина, – вмешался Тьюксбери, – моя мать всегда кладет запасную.

Гарри улыбнулся под новый удар колокола.

– Все по кроватям! – твердо скомандовал он и направился через спальню к двери.

– Спасибо за пасту, – услышал он шепот.

– Забудь, старина.

– Всё, – объявил Гарри, погасив свет. – Больше я не желаю слышать от вас ни слова, пока колокол снова не прозвонит завтра в шесть тридцать утра.

Он выждал несколько мгновений, и до его ушей донесся шепот.

– Я не шучу – ни слова больше.

Улыбаясь, он спустился по лестнице, чтобы присоединиться к Дикинсу и Баррингтону в кабинете старост.

Две вещи удивили Гарри, когда он вернулся в школу Святого Беды в первый день триместра. Стоило ему войти в здание, как мистер Фробишер отвел его в сторонку.

– Поздравляю, Клифтон, – негромко произнес он. – Этого не объявят до завтрашнего собрания, но вы будете новым старостой школы.

– Им должен был стать Джайлз, – не задумавшись, откликнулся Гарри.

– Баррингтон будет капитаном школьной команды, а…

Гарри подпрыгнул от радости, услышав, что его друг вернется в школу Святого Беды. Смоленый был прав, когда сказал, что мистер Хьюго найдет способ вернуть сына в школу к первому дню занятий.

Когда несколько мгновений спустя сам Джайлз вошел в вестибюль, мальчики пожали руки, и Гарри так и не заговорил на тему, наверняка тревожившую обоих.

– И как тебе новые «жуки»? – спросил Джайлз, когда его друг зашел в кабинет.

– Один напомнил мне тебя, – отозвался тот.

– Наверняка Тьюксбери.

– Ты его знаешь?

– Нет, но папа учился в Итоне вместе с его отцом.

– Я сказал ему, что я сын портового рабочего, – поделился Гарри, рухнув в единственное удобное кресло в комнате.

– В самом деле? – хмыкнул Джайлз. – А он сказал тебе, что его отец – член кабинета министров?

Гарри промолчал.

– Есть там кто-нибудь еще, за кем мне стоит приглядывать? – спросил Джайлз.

– Стивенсон, – сообщил Гарри. – Нечто среднее между мной и Дикинсом.

– Тогда нам стоит запереть пожарный выход, пока он не воспользовался им для побега.

Гарри часто задумывался о том, где бы мог оказаться сейчас, если бы Смоленый той ночью не уговорил его вернуться в школу.

– Что у нас завтра первым уроком? – спросил Гарри, сверяясь с расписанием.

– Латынь, – отозвался Дикинс. – Вот почему я разбираю с Джайлзом Первую Пуническую войну.

– С двести шестьдесят четвертого по двести сорок первый до Рождества Христова, – вставил Джайлз.

– Бьюсь об заклад, ты этим наслаждаешься, – заметил Гарри.

– Да, несомненно, – подтвердил Джайлз, – и буквально не могу дождаться продолжения, Второй Пунической.

– С двести восемнадцатого по двести первый до Рождества Христова, – подхватил Гарри.

– Меня всегда поражало, что греки и римляне как будто знали, когда именно родится Христос, – сообщил Джайлз.

– Ха-ха-ха, – отозвался Гарри.

Дикинс смеяться не стал.

– А потом, – сказал он серьезно, – нам придется рассмотреть Третью Пуническую войну, со сто сорок девятого по сто сорок шестой до Рождества Христова.

– Нам действительно так уж нужно знать обо всех трех? – удрученно спросил Джайлз.

Церковь Святой Марии в Редклиффе переполняли горожане и школяры, пришедшие на службу Адвента [26] с чтением восьми отрывков из Писания и восемью рождественскими гимнами. Хор вошел через неф и медленно двинулся по проходу между рядами, исполняя «Придите, верные», после чего занял места для певчих.

Директор прочел первый отрывок. За ним последовал «О малый город Вифлеем». В объявлении о порядке службы указывалось, что солировать в третьем куплете будет Гарри Клифтон.

«В тиши ночной дар неземной спустился к нам с высот. Людским сердцам…»

Мать Гарри гордо замерла в третьем ряду, а сидевшая с ней пожилая дама жаждала рассказать всему приходу, что они слушают ее внука. Мужчина, устроившийся по другую сторону от Мэйзи, не мог расслышать ни слова, однако об этом никто бы не догадался, судя по его довольной улыбке. Дяди Стэна нигде не было видно.

Капитан школьной команды прочел второй отрывок, а затем вернулся на место, и Гарри обратил внимание на то, что тот сел рядом с безупречно выглядевшим седовласым джентльменом, в котором он угадал сэра Уолтера Баррингтона. Джайлз как-то говорил, будто дед живет в еще большем доме, чем его собственный, но Гарри сомневался, что такое вообще возможно. По другую сторону от Джайлза сидели его мать и отец. Миссис Баррингтон улыбнулась Гарри, а мистер Баррингтон ни разу даже не взглянул в его сторону.

Когда орган заиграл вступление к «Вот волхвы с Востока идут», паства поднялась на ноги и с радостью подхватила гимн. Потом отрывок читал мистер Фробишер, а следом настал миг, которого мисс Манди ждала особенно, веря, что он станет кульминацией службы. Многочисленная паства даже не шелохнулась, пока Гарри пел «Ночь тиха» так чисто и уверенно, что улыбнулся даже директор.

Дальше читал заведующий библиотекой. Гарри успел несколько раз отрепетировать с ним отрывок из Евангелия от Марка. Дикинс рассказал Джайлзу, что пытался отвертеться от этой обязанности, но мистер Фробишер настоял на своем: четвертый отрывок всегда читал библиотекарь. Дикинсу было не сравниться с Джайлзом, но он неплохо справился. Гарри подмигнул другу, пока тот, шаркая, возвращался на свое место рядом с родителями.

Затем хор встал, чтобы исполнить «В сладостном ликовании», а паства осталась сидеть. Гарри считал этот гимн одним из самых сложных в репертуаре из-за его необычных созвучий.

Мистер Холкомб прикрыл глаза, чтобы яснее слышать старшего хориста. Гарри исполнял «Да воспоют все сердца», когда мистеру Холкомбу показалось, что он услышал легкий, едва различимый надлом в голосе исполнителя. Он предположил, что мальчик простыл. Мисс Манди же сразу поняла, что к чему. Столько раз уже она улавливала эти ранние признаки. Она взмолилась о том, чтобы ее предположение оказалось ошибочным, хотя и знала, что эта молитва останется без ответа. Гарри допоет остаток службы так, что лишь горстка людей догадается о случившемся, и даже пропоет еще несколько недель, а может, и месяцев, но к Пасхе «Восхвалим все воскресшего Христа» будет исполнять уже другой мальчик.

Старик, вошедший через несколько мгновений после начала службы, оказался в числе тех, кто ни капли не усомнился в случившемся. Смоленый выскользнул из церкви до того, как епископ в последний раз благословил паству. Он знал, что Гарри не сможет навестить его раньше будущей субботы, и это оставляло ему достаточно времени поразмыслить, как ответить на неизбежный вопрос.

– Я хотел бы переговорить с вами наедине, Клифтон, – обратился к мальчику мистер Фробишер, когда колокол объявил об окончании подготовки к урокам. – Вы не могли бы зайти ко мне в кабинет?

Вряд ли Гарри забудет и этот день, и эти слова.

Гарри закрыл за собой дверь кабинета, и классный наставник жестом пригласил его занять место у камина, чего прежде не делал никогда.

– Я лишь хотел заверить вас, Гарри, – обращение по имени тоже прозвучало впервые, – то, что вы больше не можете петь в хоре, не повлияет на вашу стипендию. Всем нам хорошо известно, что ваш вклад в школьную жизнь простирается далеко за пределы капеллы.

– Спасибо, сэр, – отозвался Гарри.

– Тем не менее теперь стоит задуматься о вашем будущем. Преподаватель музыки сообщил мне, что для полного восстановления вашего голоса потребуется время. Боюсь, это означает, что нам следует здраво оценивать ваши шансы получить стипендию хориста в Бристольской классической школе.

– Таких шансов нет, – спокойно заключил Гарри.

– Вынужден с вами согласиться, – кивнул Фробишер. – Рад слышать, что вы понимаете сложившуюся ситуацию. Но, – продолжал он, – я охотно подам от вашего имени заявку на открытую стипендию в БКШ. Однако, – добавил он прежде, чем Гарри успел ответить, – в текущих обстоятельствах вы можете счесть, что вам легче будет получить стипендию, скажем, в школе Кольстона или Королевском колледже Глостера, где вступительные экзамены заметно проще.

– Нет, сэр, спасибо, – откликнулся Гарри. – Моим выбором остается Бристольская классическая.

Теми же словами и столь же решительно он в прошлую субботу ответил Смоленому Джеку, когда тот принялся бормотать что-то насчет мостов, которые не стоит сжигать за собой.

– Хорошо, – кивнул мистер Фробишер, не ожидавший другого ответа, но все же посчитавший своим долгом предложить свой вариант. – А теперь попробуем обернуть эту неудачу в нашу пользу.

– И как вы предлагаете мне это сделать, сэр?

– Сейчас, когда вы освобождены от ежедневных хоровых репетиций, у вас будет больше времени на подготовку к вступительным экзаменам.

– Да, сэр, но у меня по-прежнему остаются обязанности…

– И я сделаю все, что в моих силах, чтобы ваш пост школьного старосты впредь обременял вас в меньшей степени.

– Спасибо, сэр.

– Кстати, Гарри, – припомнил мистер Фробишер, поднимаясь с кресла, – я только что прочел вашу работу по Джейн Остин, и меня поразило ваше предположение, что если бы мисс Остин могла поступить в университет, то, возможно, никогда не написала бы ни единого романа, а даже если бы и написала, ее труды, вероятно, оказались бы куда менее прозорливыми.

– Порой и в невыгодном положении есть своя выгода, – пояснил Гарри.

– Звучит не похоже на Джейн Остин, – заметил мистер Фробишер.

– Это не ее слова, – подтвердил Гарри. – Но это сказал другой человек, не посещавший университета, – добавил он без дальнейших объяснений.

Мэйзи глянула на свои новые часы и улыбнулась:

– Мне пора идти, Гарри, а то опоздаю на работу.

– Конечно, мам, – откликнулся мальчик, вскочив из-за стола. – Я провожу тебя до трамвайной остановки.

– Гарри, ты думал о том, что будешь делать, если не получишь эту стипендию? – задала она вопрос, которого избегала вот уже несколько недель.

– Я все время об этом думаю, – признался тот, открывая перед ней дверь. – Но в этом случае особого выбора мне не останется. Я буду вынужден вернуться в Мерривуд, а когда мне исполнится четырнадцать, брошу школу и начну искать работу.

– Как по-твоему, ты готов встретиться с экзаменаторами, мальчик мой? – спросил Смоленый Джек.

– Настолько, насколько это вообще возможно, – отозвался Гарри. – Кстати, я последовал твоему совету и проглядел экзаменационные работы за последние десять лет. Ты был прав, в них есть определенная последовательность, и некоторые вопросы повторяются через равные промежутки времени.

– Хорошо. А как обстоят дела с твоей латынью? Мы не можем себе позволить провалить этот экзамен, как бы хорошо ни справились с прочими работами.

Гарри улыбнулся этому «мы».

– Благодаря Дикинсу на репетиционном экзамене на прошлой неделе я набрал шестьдесят девять процентов, хотя и послал Ганнибала в поход через Анды.

– Всего-то и промахнулся на шесть тысяч миль, – хмыкнул Смоленый Джек. – И что, по-твоему, станет для тебя главной трудностью?

– Сорок выпускников Святого Беды, которые тоже сдают этот экзамен, не говоря уже о двухстах пятидесяти из других школ.

– Забудь о них, – ответил ему Смоленый. – Если ты покажешь все, на что способен, они ничем тебе не помешают.

Гарри промолчал.

– А как поживает твой голос? – спросил Смоленый, всегда менявший тему разговора, когда мальчик умолкал.

– Никаких новостей, – доложил Гарри. – Могут пройти недели, прежде чем я узнаю, стал я тенором, баритоном или басом, и даже тогда не будет никаких гарантий, что я окажусь на что-то способен. Одно можно сказать с уверенностью: БКШ не предложит мне стипендию хориста, пока я похож на хромую лошадь.

– Брось, – ободрил его Смоленый. – Все не настолько плохо.

– Еще хуже, – возразил Гарри. – Будь я лошадью, меня бы уже пристрелили, чтобы избавить от мучений.

Старый Джек рассмеялся.

– И когда же экзамены? – спросил он, хотя и сам знал ответ.

– Через четверг. Мы начнем с общих знаний в десять утра, потом будет еще пять других работ, а в конце в четыре – английский.

– Хорошо, что последним будет твой любимый предмет, – заметил Смоленый.

– Будем надеяться, что так, – вздохнул Гарри. – И молиться, чтобы мне попался вопрос по Диккенсу. О нем уже три года не спрашивали, и я перечитывал его после отбоя.

– Веллингтон писал в мемуарах, – припомнил Смоленый, – что худшая пора любой кампании – это ожидание восхода солнца в утро перед сражением.

– Я согласен с Железным герцогом, а значит, в ближайшую пару недель не высплюсь.

– Тем больше причин не навещать меня в следующую субботу, Гарри. Тебе стоит провести это время с большей пользой. В любом случае, если я правильно помню, это твой день рождения.

– Откуда ты знаешь?

– Смею тебя уверить, что не из «Таймс», где публикуют придворные новости. Но поскольку в прошлом году он выпал на тот же день, я пошел на риск и купил тебе небольшой подарок.

Он взял сверток, упакованный в старую газету, и протянул его Гарри.

– Спасибо, сэр, – отозвался мальчик, развязывая бечевку.

Он развернул газету, открыл маленькую темно-синюю коробочку и недоверчиво уставился на мужские часы «ингерсолл», которые в последний раз видел в витрине магазина мистера Дикинса.

– Спасибо, – повторил Гарри, застегивая ремешок у себя на запястье.

Некоторое время он не мог отвести глаз от подарка. Гарри смотрел на часы и думал: «Надо же! А ведь они стоят шесть шиллингов».

В утро перед экзаменом у Гарри не было сна ни в одном глазу задолго до восхода солнца. Он пропустил завтрак, вместо этого просмотрев несколько старых работ по общим знаниям, сверил столицы со странами, от Германии до Бразилии, даты правления премьер-министров от Уолпола до Ллойд Джорджа и царствования монархов от короля Альфреда до Георга Пятого. Через час он решил, что готов встретиться с экзаменаторами.

И снова он сидел в первом ряду, между Баррингтоном и Дикинсом. И гадал: не в последний ли раз? Когда часы на башне пробили десять, преподаватели прошли по рядам и раздали задания сорока переволновавшимся мальчикам. Ну, тридцати девяти переволновавшимся и Дикинсу.

Гарри медленно прочел вопросы. Добравшись до сотого, он позволил себе растянуть губы в улыбке. Взял перо, окунул в чернильницу и начал писать. Сорок минут спустя он вернулся к сотому вопросу. Глянул на часы – у него еще оставалось десять минут на проверку. На миг он задержался на тридцать четвертом вопросе, усомнившись в первоначальном ответе. Кого отправили в лондонский Тауэр за предательство – Оливера Кромвеля или Томаса Кромвеля? Он вспомнил участь кардинала Уолси и остановился на человеке, занявшем его место лорд-канцлера.

К тому времени, как часы пробили снова, Гарри добрался до девяносто второго вопроса. Он поспешно проглядел оставшиеся восемь ответов, и работу выхватили у него из рук. Чернила на последнем из них, «Чарльз Линдберг», еще не успели просохнуть.

Во время двадцатиминутного перерыва Гарри с друзьями неспешно прогуливался по крикетному полю, где Джайлз набрал сотню перебежек всего неделю назад.

– Amo, amas, amat, – говорил Дикинс, усердно повторявший с ними спряжения, ни разу не сверившись с учебником Кеннеди.

– Amamus, amatis, amant [27] , – твердил Гарри, пока они возвращались в экзаменационный зал.

Когда час спустя он сдал работу по латыни, то был вполне уверен, что набрал больше необходимых шестидесяти процентов, и даже Джайлз выглядел довольным собой. По пути в столовую Гарри приобнял Дикинса за плечи.

– Спасибо, дружище, – сказал он товарищу.

Позже этим утром, прочтя вопросы по географии, Гарри мысленно поблагодарил свое тайное оружие. За годы знакомства Смоленый передал ему множество знаний, причем мальчику ни разу не показалось, будто он сидит на уроке.

За обедом он не притронулся к ножу и вилке. Джайлз осилил половину пирога со свининой, в то время как Дикинс насыщался без устали.

В первый день их пытали историей, не причинившей Гарри ни малейшего беспокойства. Генрих Восьмой, Елизавета, Рэли, Дрейк, Наполеон, Нельсон и Веллингтон дружным строем промаршировали на поле боя, а Гарри расставил их по местам.

Задание по математике оказалось куда проще, чем он ожидал, а Джайлз даже заподозрил, что смог набрать на нем очередную сотню.

Во время последнего перерыва Гарри зашел к себе в кабинет и еще раз проглядел сочинение, написанное по «Дэвиду Копперфилду», в полной уверенности, что сможет блеснуть в работе по любимому предмету. Неспешным шагом он вернулся в экзаменационный зал, снова и снова повторяя излюбленное слово мистера Холкомба: «сосредоточься».

Он уставился на последнее в этот день задание и обнаружил, что год посвящен Томасу Харди и Льюису Кэрроллу. Он читал «Мэра Кэстербриджа» и «Приключения Алисы в Стране чудес», но Болванщик, Майкл Хенчард и Чеширский кот были знакомы ему хуже, чем Пегготи, доктор Чиллип и Баркис. Его перо медленно зацарапало по бумаге, и когда час истек, Гарри оставался в сомнении, достаточно ли сделал. Он вышел из зала под вечернее солнце, слегка подавленный, хотя по лицам его соперников было видно, что никто из них не счел работу легкой. Это заставило его гадать, не осталось ли у него еще шанса на успех.

За этим последовала худшая, по словам мистера Холкомба, часть экзамена – дни бесконечного ожидания перед тем, как результаты официально вывесят на школьной доске объявлений; время, когда мальчики совершают поступки, о которых позже будут жалеть. Одного ученика поймали пьющим сидр за велосипедным сараем, другого – курящим «Вудбайн» в уборной, а третьего видели после отбоя выходящим из местного кинотеатра.

В следующую субботу, впервые за сезон, Джайлз не набрал ни одной перебежки за игру. Дикинс вернулся в библиотеку, а Гарри отправлялся на долгие прогулки, снова и снова прокручивая в мыслях каждый свой ответ. Легче от этого не становилось.

В воскресенье днем Джайлз устроил себе долгую тренировку с сеткой, в понедельник Дикинс нехотя сдал пост новому заведующему библиотекой, а во вторник Гарри прочел «Вдали от обезумевшей толпы» [28] и чертыхнулся вслух. Ночью в среду они с Джайлзом заболтались за полночь, пока Дикинс крепко спал.

В четверг утром, задолго до того, как часы на башне пробили десять, сорок мальчиков уже бродили по школьному двору, засунув руки в карманы, повесив головы и ожидая прихода директора. Хотя каждый из них знал, что доктор Оукшотт не появится ни минутой раньше, ни минутой позже назначенного срока, без пяти десять почти все взгляды сосредоточились на двери директорского дома. Остальные посматривали на часы большого зала, мечтая, чтобы минутная стрелка двигалась чуть быстрее.

С первым боем преподобный Сэмюэл Оукшотт открыл дверь и вышел на дорожку. В одной руке он держал лист бумаги, а в другой – четыре кнопки. Он был не из тех людей, кто оставляет что-либо на волю случая. Пройдя дорожку до конца, он открыл небольшую калитку и спокойным шагом направился через двор, не обращая внимания ни на что вокруг. Мальчики поспешно расступились, образовав коридор. С десятым ударом часов тот остановился перед доской объявлений. Он вывесил результаты экзаменов и без единого слова удалился.

Сорок мальчиков ринулись вперед, сгрудившись вокруг доски объявлений. Никто не удивился тому, что Дикинс возглавил список, набрав девяносто два процента, и получил от Бристольской классической школы стипендию Пелоквина. Джайлз подпрыгнул, не пытаясь скрыть облегчения, когда увидел напротив собственного имени шестьдесят четыре процента.

Оба они обернулись в поисках друга. Гарри стоял в одиночестве, вдали от обезумевшей толпы.

Когда мы с Артуром поженились, нельзя сказать, чтобы мы отметили это событие с размахом, но, с другой стороны, и Танкоки, и Клифтоны всегда были бедны как церковные мыши. Наибольшие расходы пошли на хор – полкроны [29] , но он стоил каждого пенни. Мне всегда хотелось присоединиться к хору мисс Манди, но, хотя она говорила мне, что мой голос достаточно хорош, об этом не шло и речи, так как я не умела ни читать, ни писать.

Прием, если это можно было так назвать, проходил в доме родителей Артура на Стилл-Хаус-лейн: бочонок пива, бутерброды с арахисовым маслом и дюжина пирогов со свининой. Мой брат Стэн даже прихватил с собой порцию рыбы с жареной картошкой. И в довершение всего нам пришлось уйти рано, чтобы успеть на последний автобус в Уэстон-сьюпер-Мэр – наше свадебное путешествие. В пятницу вечером Артур снял нам домик на побережье, а поскольку бо́льшую часть выходных шел дождь, мы почти не покидали спальни.

Казалось странным, что второй раз я переспала с мужчиной тоже в Уэстон-сьюпер-Мэр. Я была потрясена, впервые увидев Артура обнаженным. Темно-красный, грубо зашитый шрам тянулся поперек его живота. Проклятые немцы. Он никогда не рассказывал, что его ранило на войне.

Меня не удивило, что Артур возбудился сразу же, стоило мне снять комбинацию, но я, должна признаться, все же надеялась, что он разуется, прежде чем мы займемся любовью.

Мы выехали из съемного домика вечером в воскресенье и поспешили на последний автобус до Бристоля, поскольку Артур должен был явиться в порт к шести утра в понедельник.

После свадьбы Артур переехал к нам – «пока мы не сможем позволить себе собственное жилье», сказал он моему отцу, что обычно означало «пока кто-нибудь из наших родителей не отойдет в мир иной». В любом случае обе наши семьи жили на Стилл-Хаус-лейн, сколько себя помнили.

Артур пришел в восторг, когда я сказала ему, что в положении, ведь он хотел не меньше шести детей. Меня беспокоило, от него ли будет первый, но, благо правду знали только мы с мамой, у него не было причин что-либо подозревать.

Восемь месяцев спустя я родила мальчика, и, слава богу, ничто не указывало на то, что он не от Артура. Мы окрестили его Гарольдом, чем порадовали моего отца, поскольку это означало, что его имя будет живо и в следующем поколении.

С тех пор я полагала само собой разумеющимся, что засяду, как мама и бабушка, дома, принося по младенцу раз в два года. В конце концов, в семье Артура было восемь детей, а я родилась четвертой из пяти. Но вышло так, что Гарри остался единственным моим ребенком.

Обычно по вечерам после работы Артур сразу возвращался домой, чтобы побыть с малышом до того, как я уложу того в кроватку. Когда в ту пятницу он не пришел, я предположила, что он заглянул в пивную вместе с моим братом. Но вскоре после полуночи Стэн ввалился в дом мертвецки пьяным, потрясая пачкой пятифунтовых купюр, Артур же так и не появился. Одну из банкнот Стэн вручил мне, и я подумала, уж не ограбил ли он банк. Но когда я спросила его, где Артур, он промолчал.

Той ночью я не легла спать, так и сидела на нижней ступеньке лестницы, дожидаясь мужа. С тех пор как мы поженились, ни разу не бывало, чтобы Артур до зари не пришел домой.

Хотя Стэн протрезвел к тому времени, как спустился в кухню на следующее утро, за завтраком он не произнес ни слова. Едва я снова спросила его, где Артур, он заявил, что не видел того с тех пор, как накануне они отметили время ухода с работы. Нетрудно определить, когда Стэн лжет, – он не смотрит в глаза. Я уже собиралась надавить сильнее, когда услышала громкий стук во входную дверь. Первой моей мыслью было, что это наверняка Артур, и я со всех ног бросилась открывать.

Стоило мне распахнуть дверь, как двое полицейских ворвались в дом, направились прямиком на кухню, схватили Стэна, надели на него наручники и объявили, что арестовывают его за кражу со взломом. Теперь я знала, откуда взялась пачка денег.

– Ничего я не крал! – возмутился Стэн. – Деньги мне дал мистер Баррингтон.

– Так я тебе и поверил, Танкок, – заявил первый полицейский.

– Но это чистая правда, сэр, Бог свидетель, – уверял мой брат, пока его тащили в каталажку.

И на этот раз я знала, что он не врет.

Я оставила Гарри с мамой и побежала в порт, в надежде на то, что с утра Артур явился на работу и сможет объяснить мне, почему арестовали Стэна. Я пыталась не думать о том, что он, возможно, тоже задержан.

Человек на проходной сообщил, что с утра не видел моего мужа. Но, сверившись с расписанием смен, он и сам озадачился, поскольку прошлой ночью Артур не отметил время ухода.

– Не вините меня, – только и сказал он. – Вчера я на воротах не стоял.

Лишь позже я задумалась о том, почему он воспользовался словом «винить».

Зайдя на верфь, я принялась расспрашивать товарищей Артура, но все они твердили одно и то же. «Не видел его с тех пор, как он вчера отметился, сдав смену». И поспешно уходили прочь. Я уже собиралась в участок выяснять, не арестовали ли и Артура тоже, когда увидела старика, который брел мимо, опустив голову.

Я бросилась за ним, ожидая, что он погонит меня прочь или заявит, будто не знает, о чем это я толкую. Но как только я приблизилась, он остановился и снял шапку.

– Доброе утро, – поздоровался он.

Его хорошие манеры удивили меня и придали уверенности, позволившей спросить, не видел ли он Артура этим утром.

– Нет, – ответил он. – В последний раз я видел его вчера, когда он работал в вечернюю смену вместе с вашим братом. Возможно, вам стоит спросить у него.

– Не могу, – объяснила я. – Его арестовали и забрали в участок.

– В чем его обвиняют? – озадачился Смоленый Джек.

– Не знаю, – ответила я.

Тот покачал головой.

– Ничем не могу вам помочь, миссис Клифтон, – сообщил он. – Но есть по меньшей мере два человека, которым известна вся правда.

Он кивнул на большое строение из красного кирпича, которое Артур всегда называл «управлением».

Я вздрогнула, увидев полицейского, выходящего из дверей здания, а когда обернулась, Смоленый уже исчез.

Подумав, не зайти ли в «управление» – или контору Баррингтона, если назвать ее своим именем, – я отказалась от этой мысли. В конце концов, что я скажу, если столкнусь лицом к лицу с начальником Артура? В итоге я побрела домой, пытаясь хоть как-то разобраться в происходящем.

Я видела, как Хьюго Баррингтон давал показания. Та же самоуверенность, то же высокомерие, та же смесь лжи и правды, убедительно выплеснутая на судью, – совсем как в тот раз, когда я была с ним один на один в спальне. Едва он покинул свидетельскую трибуну, я поняла, что у Стэна шансов выкрутиться не больше, чем у снежинки в адском огне.

В заключительной речи судья представил моего брата заурядным вором, воспользовавшимся своим положением, чтобы ограбить нанимателя. Закончил он заявлением, что ему не осталось другого выбора, кроме как отправить преступника в тюрьму на три года.

Я присутствовала на судебном разбирательстве все дни от начала до конца, надеясь уловить хоть какой-то намек на судьбу Артура. Но к тому времени, как судья объявил заседание закрытым, я так ничего и не выяснила, только окончательно уверилась, что брат рассказывает не всю правду. И прошло еще немало времени, прежде чем я узнала почему.

Помимо меня, единственным, кто ежедневно присутствовал на разбирательстве, был Смоленый, но мы с ним не разговаривали. Пожалуй, я могла бы никогда больше его не увидеть, если бы не Гарри.

Потребовалось некоторое время, чтобы я свыклась с тем, что Артур никогда не вернется домой.

Стэн отсутствовал еще лишь несколько дней, а я уже узнала истинное значение слов «сводить концы с концами». Когда один из двух кормильцев семьи загремел за решетку, а второй пропал бог весть куда, мы очень быстро очутились за чертой бедности. К счастью, на Стилл-Хаус-лейн бытовало неписаное правило: если кто-нибудь «отправлялся в отпуск», соседи делали все возможное, чтобы поддержать его семью.

Преподобный Уоттс постоянно заглядывал к нам и даже вернул часть денег, которые мы годами клали на блюдо для пожертвований. Мисс Манди появлялась время от времени, причем не только с добрыми советами, и уходила всегда с пустой корзинкой. Но ничто не могло возместить мне того, что мой муж пропал, брат без вины угодил в тюрьму, а сын лишился отца.

Гарри недавно сделал первый шаг, но я уже боялась услышать его первое слово. Вспомнит ли он, кто обычно сидел во главе стола, и спросит ли, почему его там больше нет? Это дедушка придумал, что нам следует отвечать, если Гарри начнет задавать вопросы. Мы все договорились придерживаться одной и той же истории; в конце концов, вряд ли Гарри когда-нибудь встретится со Смоленым.

Но в те времена самой насущной заботой семейства Танкок было отвадить от дома нужду или, что важнее, сборщика арендной платы и судебного пристава. Потратив пять фунтов Стэна и заложив мамино посеребренное ситечко, свое обручальное кольцо и, наконец, свадебное, я начала опасаться, что нам осталось не так уж много времени до выселения.

Но очередной стук в дверь принес отсрочку на несколько недель. На этот раз на пороге обнаружилась не полиция, а человек, назвавшийся мистером Спарксом, который сообщил мне, что представляет профсоюз, где состоял Артур, и пришел проверить, выплатила ли фирма мне возмещение.

– Ни единого медного фартинга, – сообщила я, усадив мистера Спаркса на кухне и налив ему чаю. – Мне сказали, что он исчез без предупреждения и они не в ответе за его действия. И я по-прежнему не знаю, что на самом деле произошло в тот день.

– Я тоже, – подтвердил мистер Спаркс. – Они все молчат как мертвые, не только руководство, но и рабочие. Не могу добиться от них ни слова. «Стоит дороже, чем моя жизнь», – сказал мне один из них. Но взносы вашего мужа выплачены полностью, – добавил он, – так что вы вправе получить возмещение от профсоюза.

Я так и стояла столбом, толком не представляя, о чем он говорит.

Мистер Спаркс вынул из портфеля бумагу, положил ее на кухонный стол и перелистал до последней страницы.

– Подпишите здесь, – велел он, ткнув указательным пальцем в пунктирную линию.

Когда я поставила крест там, куда он показал, он достал из кармана конверт.

– Простите, что так мало, – сказал он, протягивая его мне.

Открыла конверт я лишь после того, как он допил свой чай и ушел.

Семь фунтов, девять шиллингов и шесть пенсов – вот во сколько они оценили жизнь Артура. Я в одиночестве сидела за кухонным столом и, должно быть, именно тогда поняла, что больше никогда не увижу мужа.

В тот же день я зашла в ломбард и выкупила у мистера Коэна свое свадебное кольцо – самое меньшее, что я могла сделать в память об Артуре. На следующее утро я рассчиталась с задолженностями по квартплате, а также с теми, что значились на грифельных досках у мясника, пекаря и так далее. Остатка как раз хватило, чтобы купить кое-какую подержанную одежку на церковной распродаже, в основном для Гарри.

Но не прошло и месяца, как мел снова зацарапал по доскам, а вскоре мне пришлось вернуться в ломбард и отдать свадебное кольцо мистеру Коэну.

Когда сборщик арендной платы постучал в дверь дома номер двадцать семь и так и не дождался ответа, я думаю, никто в семье не удивился бы, если бы следующим нас посетил судебный пристав. Именно тогда я решила, что мне пора искать работу.

Попытки Мэйзи найти работу оказались нелегким делом, и не в последнюю очередь потому, что правительство недавно издало распоряжение, в котором всем нанимателям рекомендовалось в первую очередь трудоустраивать мужчин, служивших в вооруженных силах, а уж потом рассматривать всех прочих претендентов. В полном соответствии со словами Ллойд Джорджа, обещавшего, что британские солдаты вернутся домой в страну, достойную своих героев.

Хотя женщинам старше тридцати разрешили голосовать на последних выборах в награду за безукоризненную службу на военных заводах, их задвинули в конец очереди, когда речь зашла о мирном труде. Мэйзи решила, что скорее найдет место, если попробует устроиться туда, куда не пойдут мужчины: либо работа покажется им слишком унизительной, либо плата – смехотворной. С такими мыслями она встала в очередь перед конторой «У. Д. и Г. О. Уиллсов», крупнейших работодателей в городе.

– Правда ли, что вы ищете упаковщиков на сигаретную фабрику? – спросила она заведующего, достояв до конца.

– Да, но ты еще слишком молода, милочка, – ответил тот.

– Мне двадцать два.

– Ты слишком молода, – повторил он. – Приходи годика через три.

Мэйзи вернулась на Стилл-Хаус-лейн как раз вовремя, чтобы разделить тарелку куриного бульона и ломтик хлеба недельной давности с Гарри и мамой.

На следующий день она встала в очередь еще длиннее, к «Харвис», виноторговцам. Тремя часами позже, достояв до конца, она услышала от человека в белом накрахмаленном воротничке, с узким черным галстуком, что они принимают только соискателей, обладающих опытом.

– И как же мне приобрести опыт? – спросила Мэйзи, пытаясь не поддаваться отчаянию.

– Присоединившись к нашей системе ученичества.

– Тогда я присоединюсь, – заявила она крахмальному воротничку.

– Сколько вам лет?

– Двадцать два.

– Вы слишком стары.

Мэйзи дословно пересказала шестисекундное собеседование матери за тарелкой разбавленного бульона из той же кастрюли и корочкой от той же буханки.

– Ты можешь устроиться в порт, – предложила мать.

– Что ты имеешь в виду, мама? Мне записаться в грузчики?

Мама не рассмеялась, но Мэйзи и не могла припомнить, когда в последний раз слышала ее смех.

– У них всегда есть работа для уборщиц, – пояснила она. – И видит бог, они тебе кое-чем обязаны.

На следующее утро Мэйзи встала и оделась задолго до восхода солнца; поскольку завтрака на всех не хватало, голодной отправилась в долгий пеший путь до порта.

Добравшись, она сказала человеку на воротах, что ищет работу уборщицы.

– Обратитесь к миссис Неттлс, – посоветовал тот, кивнув в сторону большого здания из красного кирпича, в которое Мэйзи однажды уже чуть не зашла. – Она заведует наймом и увольнением уборщиков.

Он явно не запомнил ее по прошлому разговору.

Мэйзи неуверенно направилась к указанному зданию, но замерла, не дойдя нескольких шагов до входной двери. Она стояла и смотрела, как вереница хорошо одетых мужчин, в шляпах и плащах, с зонтами, проходит в двойные двери.

Застыв на месте и дрожа на утреннем холоде, Мэйзи все собиралась с духом, чтобы последовать за ними. Она уже почти решилась уйти, когда заметила пожилую женщину в рабочем халате, входившую в другую дверь, сбоку здания. Мэйзи бросилась за ней.

– Чего тебе? – спросила та подозрительно, когда Мэйзи нагнала ее.

– Я ищу работу.

– Хорошо, – сказала она. – Нам бы пригодился кто помоложе. Обратись к миссис Неттлс, – добавила она, указав на узкую дверцу, которую нетрудно было бы принять за чулан для метел.

Мэйзи решительно направилась туда и постучалась.

– Войдите, – ответил усталый голос.

Она вошла и увидела женщину примерно одних лет с матерью Мэйзи, сидевшую на единственном стуле в окружении ведер, швабр и нескольких больших брусков мыла.

– Мне посоветовали обратиться к вам насчет работы.

– Правильно посоветовали. Если, конечно, тебе охота работать столько за эти деньги.

– Сколько и за какие деньги?

– Приступаешь в три утра – и должна убраться из помещения уже к семи, до того, как объявятся все эти важные шишки, что хотят видеть свои кабинеты без единого пятнышка. Или можешь начать в семь вечера и работать до полуночи, как тебе удобнее. Что ни выбери, оплата та же – шесть пенсов в час.

– Я возьмусь за обе смены, – решила Мэйзи.

– Хорошо, – согласилась женщина, выбирая ведро и швабру. – Тогда увидимся сегодня в семь вечера, и я покажу, что к чему. Меня зовут Вера Неттлс. А тебя?

– Мэйзи Клифтон.

Миссис Неттлс бросила ведро на пол и прислонила швабру обратно к стене. Она подошла к двери и распахнула ее.

– Для вас, миссис Клифтон, здесь работы нет, – заявила она.

Весь следующий месяц прошел в поисках работы. Мэйзи пыталась получить место в обувном магазине, но управляющий сказал, что не может взять на работу женщину в дырявых туфлях; у модистки, где собеседование завершилось, как только выяснилось, что она не умеет складывать числа; и в цветочной лавке, где даже не рассматривали кандидатуры работников, не имеющих собственного сада. Дедушкин съемный огородик в расчет не пошел. В отчаянии она попыталась устроиться официанткой в местную пивную.

– Прости, детка, – сказал ей владелец, – но сиськи у тебя маловаты.

В следующее воскресенье в церкви Святого Рождества Мэйзи преклонила колени и попросила Господа протянуть ей руку помощи.

Этой рукой оказалась мисс Манди, сообщившая Мэйзи, что у нее есть подруга, которая держит чайную на Бродстрит, и она ищет официантку.

– Но у меня нет опыта, – предупредила Мэйзи.

– Вполне возможно, что это окажется преимуществом, – сообщила мисс Манди. – Мисс Тилли весьма разборчива и предпочитает обучать собственный персонал на свой лад.

– Может, ей покажется, что я слишком стара или слишком молода.

– Вы не слишком стары и не слишком молоды, – заверила ее мисс Манди. – И конечно, я бы не стала вас рекомендовать, если бы не считала, что вам это по плечу. Но должна вас предупредить, Мэйзи, что мисс Тилли не терпит пустой траты времени. Приходите в чайную завтра, до восьми утра. Если опоздаете, то тем самым произведете не только первое, но и последнее впечатление.

На следующее утро Мэйзи стояла перед чайной «У Тилли» уже в шесть утра и за два часа не сдвинулась с места. Без пяти восемь полная, нарядно одетая дама средних лет, с волосами, убранными в аккуратный узел, и очками-полумесяцами, сидевшими на кончике носа, повернула табличку «Закрыто» другой стороной, где значилось «Открыто», и впустила закоченевшую Мэйзи внутрь.

– Вы приняты, миссис Клифтон, – первым делом произнесла ее нанимательница.

Когда Мэйзи уходила на работу, Гарри оставался на попечении бабушки. Хотя платили всего девять пенсов в час, ей разрешалось оставлять себе половину чаевых, так что в конце удачной недели она могла принести домой и целых три фунта. Неожиданной надбавкой оказалась еда. Как только в шесть часов вечера табличка «Открыто» вновь поворачивалась стороной «Закрыто», мисс Тилли разрешала Мэйзи забрать домой все остатки. Слово «черствый» в устах посетителя было недопустимо. Мисс Тилли была так довольна успехами Мэйзи, что шесть месяцев спустя поручила ее заботам собственные восемь столиков, а еще через полгода несколько постоянных клиентов уже настаивали, чтобы их обслужила именно она. Из этого затруднения мисс Тилли нашла выход, увеличив число столиков до двенадцати и повысив ее жалованье до шиллинга в час. Мэйзи получала конверты с зарплатой дважды в неделю и вскоре снова смогла носить оба кольца, обручальное и свадебное, а посеребренное чайное ситечко вернулось на свое место.

То, что Стэна выпустили из тюрьмы за примерное поведение всего через восемнадцать месяцев, оказалось, говоря откровенно, довольно сомнительным благом.

Гарри, которому уже исполнилось три с половиной года, пришлось вернуться в комнату матери, и Мэйзи старалась не задумываться о спокойной жизни без брата.

Она удивилась, когда Стэна взяли на прежнюю работу в порту, как будто ничего не случилось. Это только убедило ее, что он знал об исчезновении Артура куда больше, чем можно было предположить. Но сколько она его ни расспрашивала, Стэн упорно молчал, а однажды, когда она малость переборщила с настойчивостью, он сильно ее ударил. Хотя на следующее утро мисс Тилли сделала вид, будто не замечает ее подбитого глаза, пара клиента обратила на него внимание, и Мэйзи больше не поднимала эту тему в разговорах с братом. Но когда бы Гарри ни принимался расспрашивать об отце, Стэн придерживался семейной версии.

– Твоего старика убили на войне, – твердил он. – Я стоял рядом, когда в него попала пуля.

Мэйзи проводила с Гарри столько свободного времени, сколько могла. Она надеялась, что, когда он достаточно подрастет, чтобы пойти в общеобразовательную школу Мерривуд, ее жизнь сделается намного проще. Но необходимость отводить сына на занятия по утрам означала дополнительные расходы на трамвай, чтобы не опоздать на работу. Днем она брала перерыв, чтобы забрать его из школы. Напоив Гарри чаем, Мэйзи препоручала его заботам бабушки и возвращалась на работу.

Гарри проходил в школу всего несколько дней, когда Мэйзи, купая его, что делала раз в неделю, заметила следы порки.

– Кто это сделал? – резко спросила она.

– Директор.

– Почему?

– Не могу тебе сказать, мам.

Когда Мэйзи увидела шесть свежих красных полос еще до того, как предыдущие успели поблекнуть, она снова принялась расспрашивать Гарри, но тот по-прежнему отмалчивался. Когда отметины появились в третий раз, она надела пальто и направилась в Мерривуд, намереваясь высказать учителю все, что о нем думала.

Мистер Холкомб оказался совсем не таким, каким Мэйзи его себе представляла. Во-первых, он явно был немногим старше ее и, во-вторых, встал, когда она вошла в кабинет, – поступок совершенно не в духе учителей, которых она помнила по тем временам, когда сама ходила в Мерривуд.

– Почему директор бьет моего сына? – решительно спросила она еще до того, как мистер Холкомб успел предложить ей присесть.

– Потому что Гарри упорно прогуливает уроки, миссис Клифтон. Он исчезает вскоре после утреннего собрания и возвращается к дневному футбольному матчу.

– А где же он проводит все утро?

– Я бы предположил, что в порту, – ответил мистер Холкомб. – Возможно, вы сможете объяснить мне почему.

– Потому что там работает его дядя, который постоянно твердит Гарри, что школа – это пустая трата времени, поскольку рано или поздно мальчик все равно присоединится к нему на верфи Баррингтона.

– Надеюсь, что нет, – заметил мистер Холкомб.

– Почему вы так говорите? – удивилась Мэйзи. – Эта работа была достаточно хороша для его отца.

– Вполне возможно, но она будет недостаточно хороша для Гарри.

– Что вы имеете в виду? – с негодованием осведомилась Мэйзи.

– Гарри умен, миссис Клифтон. Очень умен. Если бы мне удалось убедить его чаще посещать занятия, невозможно предсказать, чего он мог бы достичь.

Внезапно Мэйзи задалась вопросом: узнает ли она когда-нибудь, кто из двух мужчин стал отцом Гарри?

– Некоторые одаренные дети так и не осознают, насколько они умны, пока не заканчивают школу, – продолжал мистер Холкомб, – а затем до конца дней сожалеют о впустую потраченных годах. Я хочу, чтобы Гарри не попал в их число.

– И чем я могу вам помочь? – спросила Мэйзи, наконец-то присев.

– Поощряйте его оставаться на уроках, а не сбегать каждый день в порт. Расскажите ему, как будете им гордиться, если он добьется успехов в школе, причем не только в футболе – который, если вы этого еще не заметили, не является его сильной стороной.

– Сильной стороной?

– От всей души прошу прощения. Но даже сам Гарри уже должен был понять, что ему никогда не попасть в школьную команду, не говоря уже об игре за «Бристоль Сити».

– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещала Мэйзи.

– Спасибо, миссис Клифтон, – поблагодарил ее мистер Холкомб, когда она поднялась, собираясь уходить. – Я не сомневаюсь, что в конечном счете ваша поддержка принесет куда больше пользы, чем ремень директора.

С того дня Мэйзи начала проявлять повышенный интерес к учебе Гарри. Она с удовольствием слушала его рассказы о мистере Холкомбе и о том, чему он выучился за прошедший день, а поскольку полосы больше не появлялись, предположила, что сын, должно быть, перестал сбегать с уроков. Однако однажды ночью она проведала спавшего ребенка и обнаружила, что отметины от ремня вернулись, еще краснее и четче, чем прежде. Ей не пришлось снова идти к мистеру Холкомбу, так как на следующий день тот сам позвонил в чайную.

– Он целый месяц исправно посещал мои занятия, – сообщил учитель, – а затем пропал снова.

– Но я не представляю, что еще сделать, – беспомощно вздохнула Мэйзи. – Я и так перестала давать ему карманные деньги и пообещала, что он не получит больше ни пенни, если не будет учиться. Беда в том, что дядя Стэн имеет на него куда большее влияние, чем я.

– Досадно, – признал мистер Холкомб. – Но я, возможно, нашел выход из нашего затруднения, миссис Клифтон. Однако у меня нет ни малейшего шанса на успех без вашего полного содействия.

Мэйзи предполагала, что никогда больше не выйдет замуж, хоть ей и всего двадцать шесть. В конце концов, вдова с ребенком на руках – незавидная невеста, когда вокруг столько одиноких женщин. Наверно, ее привычка носить обручальное и свадебное кольца сокращала число предложений, которые она получала в чайной, хотя отдельные посетители все же позволяли себе лишнее. Она не относила к их числу милого пожилого мистера Краддика, которому просто нравилось держать ее за руку.

Мистер Аткинс был одним из постоянных клиентов мисс Тилли, и он предпочитал сидеть за столиком Мэйзи. Он заходил почти каждое утро и всегда заказывал черный кофе и ломтик фруктового кекса. К удивлению Мэйзи, расплатившись по счету однажды утром, он пригласил ее в кино.

– На «Плоть и дьявол» с Гретой Гарбо, – уточнил он, пытаясь сделать свое предложение еще заманчивее.

Мэйзи было не привыкать получать от клиентов приглашения на свидание, но интерес впервые проявил человек молодой и привлекательный внешне.

Расхожий ответ успешно избавлял ее от самых настойчивых поклонников.

– Очень любезно с вашей стороны, мистер Аткинс, но я предпочитаю проводить свободное время с сыном.

– Но вы же можете сделать исключение для единственного вечера? – настаивал тот, не сдаваясь так же легко, как остальные.

Мэйзи быстро глянула на его левую руку: ни свадебного кольца, ни обличающей бледной полоски, говорящей о том, что его заранее сняли.

– Очень любезно с вашей стороны, мистер Аткинс, – неожиданно для себя повторила она и согласилась встретиться с ним вечером в четверг, когда уложит Гарри спать.

– Зови меня Эдди, – попросил он, оставив на чай шесть пенсов, чем произвел на Мэйзи приятное впечатление.

Эдди заехал за ней на плосконосом «моррисе» и отвез в кино. К ее удивлению, на сеансе, пока они сидели бок о бок в последнем ряду, он просто смотрел фильм. Она не стала бы возражать, приобними он ее за плечи. Собственно говоря, она еще не решила, как далеко позволит ему зайти на первом свидании.

После того как занавес опустился, лампы осветили орга́н, и все встали, чтобы спеть государственный гимн.

– Хочешь выпить? – предложил Эдди, когда они вышли из кинотеатра.

– Мне нужно вернуться домой, пока ходят трамваи.

– Пока ты с Эдди Аткинсом, Мэйзи, тебе не придется беспокоиться о последнем трамвае.

– Тогда ладно, но только быстро, – решилась она, и он повел ее через дорогу к «Рыжему быку».

– А где ты работаешь, Эдди? – спросила Мэйзи, когда он поставил перед ней полпинты оранжада.

– В сфере развлечений, – ответил он, не вдаваясь в подробности. Вместо этого он перевел тему обратно на Мэйзи: – Чем ты занимаешься, мне спрашивать не приходится.

Покончив со вторым стаканом, Эдди глянул на часы.

– Мне завтра рано вставать, – сообщил он, – так что я бы уже подвез тебя до дома.

По дороге обратно на Стилл-Хаус-лейн Мэйзи говорила о Гарри и о том, как она надеется, что тот поступит в хор церкви Святого Рождества. Казалось, Эдди искренне заинтересовал ее рассказ, и, когда он остановил машину перед домом номер двадцать семь, она ждала прощального поцелуя. Но он только выпрыгнул наружу, открыл ей дверцу и проводил до крыльца.

Мэйзи присела на кухне и рассказала матери обо всем, что произошло – и чего не произошло.

– Чего ему нужно? – только и сказала та.

Когда Мэйзи увидела, как мистер Холкомб заходит в церковь Святого Рождества вместе с каким-то хорошо одетым человеком, ей подумалось, что у Гарри, должно быть, снова неприятности. Ее это удивило, поскольку она уже больше года не видела на нем красных отметин.

Когда мистер Холкомб направился в ее сторону, она собралась с духом, но тот, заметив Мэйзи, лишь застенчиво улыбнулся ей, и они со спутником устроились на третьей скамье через проход.

Время от времени она посматривала в ту сторону, но второго мужчину не узнала, только разглядела, что тот заметно старше мистера Холкомба. Мэйзи задумалась, не директор ли это Мерривуда.

Когда хор встал, чтобы исполнить первый гимн, мисс Манди бросила взгляд на двух мужчин, прежде чем кивнуть органисту, подтверждая, что она готова.

Мэйзи решила, что этим утром Гарри превзошел самого себя, но изрядно удивилась, когда несколько минут спустя он встал, чтобы солировать во второй раз, и уж тем более ее поразило третье соло. Все знали, что мисс Манди ничего не делает без причины, но оставалось неясным, в чем эта причина могла заключаться.

После того как преподобный Уоттс благословил паству, Мэйзи задержалась, дожидаясь Гарри и надеясь, что он сможет объяснить ей, почему его попросили солировать трижды. Она беспокойно беседовала с матерью, но взгляд ее не отрывался от мистера Холкомба, который как раз представлял своего спутника мисс Манди и преподобному Уоттсу.

Мгновением позже преподобный Уоттс повел обоих мужчин в ризницу. Мисс Манди же направилась по проходу прямиком к Мэйзи, и на лице ее застыло решительное выражение, означавшее, как было известно каждому прихожанину, что ею движет некая высшая цель.

– Могу я побеседовать с вами наедине, миссис Клифтон? – спросила она.

Не дав Мэйзи возможности ответить, она сразу же повернулась и проследовала обратно к ризнице.

Эдди Аткинс больше месяца не показывался у Тилли, но однажды утром объявился снова и занял привычное место за одним из столиков Мэйзи. Когда она подошла обслужить его, он широко улыбнулся, как будто никуда и не пропадал.

– Доброе утро, мистер Аткинс, – приветствовала его Мэйзи, открыв блокнот. – Чего желаете?

– Как обычно, – откликнулся Эдди.

– Прошло столько времени, мистер Аткинс, – заметила она. – Вам придется напомнить.

– Прости, что не давал о себе знать, Мэйзи, – объяснился Эдди, – но мне пришлось довольно спешно уехать в Америку, и я вернулся только вчера вечером.

Ей хотелось ему поверить. Как Мэйзи уже призналась матери, ее слегка разочаровало то, что Эдди исчез после похода в кино. Ей было приятно его общество, и она считала, что вечер прошел вполне удачно.

Еще один мужчина начал постоянно бывать в чайной и, как и Эдди, садился только за столики Мэйзи. Хотя его внимания нельзя было не заметить, она ничем его не поощряла, поскольку он не только уже достиг средних лет, но еще и носил кольцо. Держался он отстраненно, словно адвокат, изучающий клиента, а заговаривая с ней, выражался несколько напыщенно. Мэйзи так и слышала, как мать вопрошает: «Чего ему нужно?» Впрочем, возможно, она неверно поняла его намерения, поскольку он ни разу не пытался завязать с ней беседу.

Даже Мэйзи не смогла удержаться от улыбки, когда неделей позже ее ухажеры зашли на кофе в одно и то же утро и оба спросили, не могут ли позже с ней встретиться.

Эдди был первым и сразу перешел к делу:

– Давай-ка, Мэйзи, я заберу тебя после работы? Мне не терпится кое-что тебе показать.

Мэйзи хотелось соврать, будто у нее уже назначено свидание, – просто чтобы дать ему понять, что он не сможет располагать ее временем всякий раз, когда ему покажется это удобным, но через пару минут, вернувшись к его столику со счетом, она вдруг, неожиданно для себя, согласилась.

– Тогда увидимся после работы, Эдди, – сама того не желая, сказала она.

На ее лице все еще играла улыбка, когда к ней обратился другой посетитель:

– Если не возражаете, я бы хотел переговорить с вами, миссис Клифтон.

Мэйзи задумалась, откуда ему известно ее имя.

– Может, вы предпочтете поговорить с управляющей, мистер…

– Фрэмптон, – представился он. – Нет, благодарю, но я надеялся на беседу именно с вами. Если вам удобно, мы могли бы встретиться в отеле «Рояль», когда у вас будет обед. Это займет не больше пятнадцати минут вашего времени.

– Вот и говорите после этого об автобусах, которые ни за что не приходят, когда они вам нужны, – поделилась Мэйзи с мисс Тилли, – а затем прибывают по два разом.

Мисс Тилли сказала, что где-то видела мистера Фрэмптона, но где именно – не помнит.

Когда Мэйзи принесла мистеру Фрэмптону счет, она подчеркнула, что пятнадцать минут – и все, ей нужно успеть в четыре забрать из школы сына. Тот кивнул, как будто и об этом тоже откуда-то знал.

Действительно ли Гарри пойдет на пользу, если он подаст заявление на стипендию в школу Святого Беды?

Мэйзи не знала, с кем посоветоваться. Стэн наверняка будет против и вряд ли хотя бы задумается над мнением другой стороны. Мисс Тилли – слишком близкая подруга мисс Манди, чтобы судить непредвзято, а преподобный Уоттс уже предложил ей обратиться за наставлением к Господу, каковой метод в прошлом не показал себя особенно действенным. Мистер Фробишер производил впечатление весьма приятного человека, но ясно дал понять, что только она может принять окончательное решение. И у нее не было ни малейших сомнений насчет позиции мистера Холкомба.

Она и не вспоминала о мистере Фрэмптоне, пока не закончила обслуживать последнего посетителя. Затем сменила фартук на старое пальто.

Мисс Тилли наблюдала в окно, как Мэйзи удаляется в направлении отеля «Рояль». Она ощущала легкое беспокойство, но не понимала почему.

Мэйзи никогда не бывала в «Рояле», но знала, что тот считался одним из лучших отелей в юго-западной части Англии, и возможность увидеть его изнутри стала одной из причин, по которой она согласилась встретиться с мистером Фрэмптоном.

Она остановилась на тротуаре напротив, глядя, как постояльцы проходят через вращающиеся двери. Раньше ей ничего подобного видеть не приходилось, а потому она перешла дорогу и направилась внутрь лишь после того, как разобралась в принципе их действия. Она толкнула створку излишне ретиво, и ее выбросило в фойе быстрее, чем она того ожидала.

Мэйзи огляделась и обнаружила мистера Фрэмптона, сидевшего в одиночестве в тихом уголке зала. Она направилась к нему. Он немедленно встал, пожал ей руку и подождал, когда она займет место напротив.

– Могу я заказать вам кофе, миссис Клифтон? – предложил он и, прежде чем она успела ответить, добавил: – Должен вас предупредить, здесь он не настолько хорош, как у Тилли.

– Нет, спасибо, мистер Фрэмптон, – отказалась Мэйзи, которую интересовало только одно: зачем он хотел с ней встретиться.

Мистер Фрэмптон чуть помешкал, зажигая сигарету, затем глубоко затянулся.

– Миссис Клифтон, – начал он, отложив сигарету на край пепельницы, – вы не могли не заметить, что в последнее время я стал постоянным клиентом «У Тилли».

Она кивнула.

– Должен признаться, что единственной причиной, по которой я посещал кафе, были вы.

Мэйзи собралась воспользоваться заготовленной фразой «для поклонников», как только он закончит говорить.

– За все те годы, что я занимаюсь гостиничным делом, – продолжал мистер Фрэмптон, – я не встречал никого, кто выполнял бы свою работу эффективнее, чем вы. Хорошо бы такими же быть здешним официанткам.

– Меня неплохо учили, – заметила Мэйзи.

– Как и остальных четверых, но ни одна из них не обладает вашим талантом.

– Я польщена, мистер Фрэмптон. Но зачем вы говорите…

– Я главный управляющий этого отеля, – пояснил он, – и хочу, чтобы вы приняли на себя заведование нашим кафе, известным как «Пальмовый дворик». Как видите, – добавил он, обводя зал рукой, – у нас около сотни мест, но занято обычно меньше трети. Нельзя сказать, чтобы вложения компании окупались. Вне всякого сомнения, это изменится, если за дело возьметесь вы. И я полагаю, что способен позаботиться о том, чтобы вы не остались в убытке.

Мэйзи не стала его прерывать.

– Не вижу причин, чтобы ваш график заметно отличался от нынешнего. Я готов платить вам пять фунтов в неделю, и половина всех чаевых, полученных официантками в «Пальмовом дворике», будет отходить вам. Если вам удастся привлечь к нам постоянных клиентов, это может оказаться весьма прибыльным. А затем я…

– Но я никак не могу оставить мисс Тилли, – все же перебила его Мэйзи. – В последние шесть лет она была так добра ко мне.

– Я прекрасно понимаю ваши чувства, миссис Клифтон. Более того, я был бы разочарован, не окажись ваш немедленный ответ именно таким. Верность – черта, которой я искренне восхищаюсь. Однако вам следует думать не только о собственном благополучии, но и о будущем вашего сына, если он примет предложенную ему стипендию хориста в школе Святого Беды.

Мэйзи лишилась дара речи.

Закончив в тот вечер работу, Мэйзи обнаружила Эдди в машине перед чайной. Тот ждал. Она обратила внимание, что на этот раз он не выскочил наружу, чтобы открыть ей дверцу.

– Так куда же ты меня повезешь? – спросила она, усевшись.

– Это сюрприз, – увильнул от ответа Эдди, включая двигатель, – но ты не пожалеешь.

Он поставил рычаг на первую передачу и направил машину в часть города, где Мэйзи никогда не бывала. Несколько минут спустя он свернул в переулок и остановился перед большой дубовой дверью под красной неоновой вывеской: «Ночной клуб Эдди».

– Он твой? – спросила Мэйзи.

– До последнего квадратного дюйма, – с гордостью подтвердил тот. – Заходи и убедись сама.

Эдди выпрыгнул из машины, открыл входную дверь и провел Мэйзи внутрь.

– Раньше тут было зернохранилище, – пояснил он, спускаясь с ней по узкой деревянной лесенке. – Но теперь, когда корабли больше не заходят так далеко вверх по течению, фирме пришлось переехать, так что мне удалось перехватить аренду по вполне разумной цене.

Мэйзи вошла в просторный, тускло освещенный зал. Прошло некоторое время, прежде чем ее глаза привыкли к полумраку настолько, чтобы все рассмотреть. У стойки на высоких барных стульях с кожаными сиденьями сидели и выпивали с полдюжины мужчин, и почти столько же официанток суетилось вокруг. Стена позади стойки представляла собой огромное зеркало, из-за чего помещение казалось куда просторней, чем на самом деле. В центре была оставлена площадка для танцев, окруженная обитыми бархатом банкетками, на каждой из которых как раз могли бы усесться двое. В дальнем конце располагалась небольшая сцена с фортепьяно, контрабасом, барабанами и несколькими пюпитрами.

Эдди занял место у стойки.

– Вот почему я столько времени провел в Америке. Подобные бары открывают повсюду в Нью-Йорке и Чикаго и сколачивают состояния. – Он разжег сигару. – И уверяю тебя, другого такого в Бристоле не будет, это уж наверняка.

– Наверняка, – повторила Мэйзи, подойдя ближе к стойке, но даже не попытавшись взобраться на высокий табурет.

– Что будешь пить, куколка? – спросил Эдди с американским, как ему самому казалось, выговором.

– Я не пью, – напомнила ему Мэйзи.

– Это одна из причин, почему я выбрал тебя.

– Выбрал меня?

– Ну да. Кто лучше тебя сможет руководить официантками? Я буду платить тебе шесть фунтов в неделю, а если дело пойдет, одних чаевых окажется больше, чем ты заработаешь у Тилли при самом лучшем раскладе.

– И я должна буду одеваться так? – уточнила Мэйзи, указав на одну из официанток.

Та была одета в не прикрывавшую плеч красную блузку и обтягивающую черную юбку, едва достигавшую коленей. Мэйзи позабавило то, что цветами этот наряд почти совпадал с формой в школе Святого Беды.

– А почему бы и нет? Выглядишь ты шикарно, и клиенты хорошо заплатят за то, чтобы их обслуживала такая цыпочка. Конечно, время от времени тебе будут предлагать разное, но, уверен, ты легко с этим справишься.

– А зачем нужно место для танцев, если это клуб только для мужчин?

– Еще одна мыслишка, которую я позаимствовал в Штатах, – пояснил Эдди. – Если хочешь потанцевать с официанткой – плати.

– А что еще входит в плату?

– Это уже их дело, – отмахнулся Эдди, пожав плечами. – Пока дело происходит не в заведении, ко мне это отношения не имеет, – добавил он, рассмеявшись чересчур громко.

Мэйзи к нему не присоединилась.

– Так что ты думаешь? – спросил он.

– Думаю, мне пора домой, – отозвалась она. – Я не успела предупредить Гарри, что задержусь.

– Как хочешь, милочка, – сказал Эдди.

Он приобнял ее за плечи, вывел из бара и поднялся с ней по лестнице.

По дороге до Стилл-Хаус-лейн он рассказывал Мэйзи о своих планах на будущее.

– Я уже присмотрел второе место, – воодушевленно излагал он, – так что мои возможности безграничны.

– Возможности безграничны, – повторила Мэйзи, когда они подъехали к дому номер двадцать семь.

Она выскочила из машины и поспешно направилась к входной двери.

– Ну, дать тебе несколько дней на размышления? – окликнул ее Эдди, бросившись следом.

– Нет, спасибо, Эдди, – без промедления ответила Мэйзи. – Я уже все решила, – добавила она, достав из сумочки ключ.

Эдди ухмыльнулся и снова приобнял ее:

– Я понимаю, как трудно принимать такие решения.

Вывернувшись из-под его руки, Мэйзи мило улыбнулась.

– Очень любезно с твоей стороны подумать обо мне, дорогой, но я, пожалуй, предпочту подавать кофе, – сообщила она и уже с порога добавила: – Но спасибо за предложение.

– Как скажешь, куколка, но если передумаешь, тебе всегда рады.

Мэйзи закрыла за собой дверь.

В конце концов Мэйзи остановилась на единственном человеке, к которому, как ей казалось, она могла обратиться за советом. Она решила явиться в порт без предупреждения, надеясь, что тот окажется на месте, когда она постучится.

Она не сказала ни Стэну, ни Гарри, к кому собирается в гости. Один попытался бы ее остановить, а другому бы показалось, что она обманула его доверие.

Мэйзи дождалась выходного и, проводив сына до школы, на трамвае доехала до верфи. Она тщательно рассчитала время – позднее утро, когда нужного человека еще можно застать на месте, а Стэн будет всецело занят погрузкой или разгрузкой на другом краю порта.

Вахтеру на проходной Мэйзи сказала, что пришла наниматься уборщицей. Тот безразлично указал на здание из красного кирпича, так ее и не вспомнив.

Направляясь к конторе Баррингтона, она подняла взгляд на окна шестого этажа, гадая, какой из кабинетов принадлежит ему. Она припомнила беседу с миссис Неттлс и то, как ей указали на дверь, стоило ей представиться. Теперь у Мэйзи было не только место, которое ей нравилось и где ее уважали, но и еще два предложения работы за последнюю пару дней. Она выбросила миссис Неттлс из головы, обошла здание и направилась дальше вдоль пристаней.

Мэйзи не сбавляла шага, пока не увидела его жилище. Ей трудно было поверить, что кто-то может прозябать в железнодорожном вагоне, и она задумалась, не совершила ли ужасную ошибку. Неужели рассказы Гарри о столовой, спальне и даже библиотеке были преувеличением?

– Ты не можешь остановиться теперь, когда зашла так далеко, Мэйзи Клифтон, – сказала она себе и решительно постучала в дверь вагона.

– Входите, миссис Клифтон, – ответил вежливый голос.

Мэйзи открыла дверь и обнаружила старика, сидевшего на удобном сиденье, вокруг которого россыпью лежали книги и прочие пожитки. Она изумилась тому, насколько чистым оказался вагон, и поняла, что, несмотря на заявления Стэна, это она, а не Смоленый, обитает в апартаментах третьего класса. Стэн пытался закрепить в ее сознании ложный образ, который рушился, стоило посмотреть на все непредвзятым взглядом.

Смоленый Джек немедленно поднялся с места и жестом пригласил ее занять сиденье напротив.

– Вы, конечно же, пришли поговорить со мной насчет Гарри.

– Да, мистер Смоленый, – подтвердила она.

– Позвольте, я угадаю, – продолжил он. – Вы не можете решить, стоит ли ему поступать в школу Святого Беды или лучше остаться в Мерривуде.

– Откуда вы знаете? – удивилась Мэйзи.

– Просто я вот уже месяц как обдумываю тот же вопрос, – объяснил Смоленый.

– И как, по-вашему, ему следует поступить?

– На мой взгляд, несмотря на множество трудностей, с которыми он, безусловно, столкнется в школе Святого Беды, если он упустит эту возможность, то, вполне вероятно, будет сожалеть о ней до конца своих дней.

– Может быть, он не получит стипендии, и все решится за нас.

– Все уже решилось за нас, – уточнил Смоленый, – в тот миг, когда мистер Фробишер услышал, как поет Гарри. Но я подозреваю, это не единственная причина, по которой вы пришли повидать меня.

Мэйзи начинала понимать, почему Гарри так восхищается этим человеком.

– Вы совершенно правы, мистер Смоленый, мне нужен ваш совет по другому вопросу.

– Ваш сын зовет меня просто Смоленым, не считая тех случаев, когда сердится, – тогда еще и Старым Джеком.

Мэйзи улыбнулась:

– Меня тревожило, что, даже если он получит стипендию, я зарабатываю слишком мало, чтобы Гарри мог позволить себе все те дополнительные мелкие расходы, которые остальные мальчики в подобной школе принимают как нечто само собой разумеющееся. Но к счастью, мне только что предложили другую работу, где будут больше платить.

– И вас волнует, как отнесется к этому мисс Тилли, когда вы сообщите ей, что подумываете об уходе?

– Вы знакомы с мисс Тилли?

– Нет, но Гарри много раз говорил о ней. Она явно скроена по тому же лекалу, что и мисс Манди, и позвольте мне вас заверить, таких людей не так уж много. Вам нет нужды беспокоиться.

– Я не понимаю, – призналась Мэйзи.

– Сейчас объясню, – успокоил ее Смоленый. – Мисс Манди уже положила немало времени и сил на то, чтобы Гарри не только получил стипендию в школе Святого Беды, но и, что куда более важно, впредь доказывал, что он этого достоин. Готов поспорить, что она обсудила все возможные исходы с ближайшей подругой, которой по случайности является мисс Тилли. Так что, когда вы расскажете ей о новой работе, вполне вероятно, выяснится, что это не стало для нее полной неожиданностью.

– Спасибо вам, Джек, – сказала Мэйзи. – Как же повезло Гарри, что он нашел в вас друга. И отца, которого он никогда не знал, – тихонько добавила она.

– Это самый приятный комплимент, который я услышал за много лет, – заметил Смоленый. – Я только сожалею, что он потерял отца при столь трагических обстоятельствах.

– Вам известно, как умер мой муж?

– Да, известно, – ответил старик и, понимая, что ему не следовало поднимать эту тему, поспешно добавил: – Но лишь потому, что Гарри мне рассказал.

– И что он вам сказал? – с тревогой спросила Мэйзи.

– Что его отца убили на войне.

– Но вы знаете, что это неправда, – заключила Мэйзи.

– Да, знаю, – подтвердил Смоленый. – И подозреваю, Гарри тоже понимает, что его отец не мог погибнуть на войне.

– Тогда почему он так и не скажет?

– Должно быть, он считает, что вы не хотите ему чего-то рассказывать.

– Но я и сама не знаю правды, – призналась Мэйзи.

Смоленый промолчал.

Мэйзи медленно двинулась домой; на один вопрос она получила ответ, другой так и висел неразрешенным. И все же у нее не осталось сомнений: Смоленого можно внести в список людей, знавших правду о судьбе ее мужа.

Как выяснилось, в мисс Тилли он не ошибся, поскольку, рассказав ей о предложении мистера Фрэмптона, Мэйзи обнаружила, что не могла бы надеяться на большее понимание и поддержку.

– Нам всем будет тебя недоставать, – заверила мисс Тилли, – и, откровенно говоря, «Роялю» крупно повезло, что ты будешь там работать.

– Как же мне отблагодарить вас за все, что вы сделали для меня за эти годы? – вздохнула Мэйзи.

– Это Гарри следовало бы благодарить тебя, – заметила мисс Тилли, – и я подозреваю, что вскоре он сам это поймет.

Спустя месяц Мэйзи приступила к новой работе и довольно быстро выяснила, почему «Пальмовый дворик» никогда не бывает заполнен больше чем на треть.

Официантки относились к своему труду просто как к источнику заработка, в отличие от мисс Тилли, полагавшей, что это ее призвание. Они никогда не утруждали себя тем, чтобы запоминать имена посетителей или их любимые столики. Хуже того, кофе часто успевал остыть к тому времени, как его подавали, а пирожным позволяли черстветь, пока их не купят. Мэйзи совершенно не удивило то, что чаевых они не получали – они их и не заслуживали.

Еще через месяц она начала понимать, сколь многому ее научила мисс Тилли.

Три месяца спустя Мэйзи заменила пятерых официанток из семи, но ей не пришлось никого переманивать от Тилли. Она заказала опрятную новую форму для всего персонала вкупе с новыми тарелками, чашками и блюдцами, а также, что важнее, сменила поставщика кофе и кондитера. Вот это она охотно позаимствовала у мисс Тилли.

– Вы дорого мне обходитесь, Мэйзи, – заметил мистер Фрэмптон, когда на его стол легла очередная пачка счетов. – Постарайтесь не забыть, что я сказал об окупаемости вложений.

– Дайте мне еще шесть месяцев, мистер Фрэмптон, и вы увидите результаты.

Хотя Мэйзи работала день напролет, она всегда находила время, чтобы проводить Гарри до школы утром и забрать его днем. Но однажды она предупредила мистера Фрэмптона, что опоздает.

Когда она сообщила ему о причине, тот отпустил ее на весь день.

Перед тем как выйти из дому, Мэйзи взглянула на себя в зеркало. На ней было лучшее воскресное платье, хотя она и не собиралась в церковь. Она улыбнулась сыну, который выглядел так нарядно в новенькой красно-черной школьной форме. И все же она слегка смущалась, пока они ждали трамвая на остановке.

– Два билета до Парк-стрит, – сказала она кондуктору, когда одиннадцатый номер тронулся с места.

Мэйзи не могла скрыть гордости, заметив, как тот присматривается к Гарри. Это еще сильнее убедило ее, что она приняла верное решение.

Когда они добрались до нужной остановки, Гарри не позволил маме нести свой чемодан. Мэйзи держала его за руку, пока они медленно поднимались по склону холма к школе, и не знала, кто из них сильнее переживает. Она не могла отвести взгляда от хэнсомовских кебов и машин с шоферами, высаживавших других учеников. Ей оставалось лишь надеяться, что Гарри сумеет найти среди них хотя бы одного друга. В конце концов, иные няньки были одеты лучше ее.

Гарри замедлил шаг, когда они приблизились к воротам школы. Мэйзи ощущала его смущение – или просто страх перед неизвестностью?

– Здесь я тебя оставлю, – решилась она и наклонилась поцеловать сына. – Удачи, Гарри. Постарайся, чтобы мы могли гордиться тобой.

– До свиданья, мам.

Глядя ему вслед, Мэйзи обратила внимание, что к Гарри Клифтону неожиданно проявил интерес кое-кто еще.

Мэйзи не забыть первого раза, когда ей пришлось отказать посетителю.

– Уверена, столик освободится через несколько минут, сэр.

Она поздравила себя с тем, что, как только клиент оплатил счет, ее персонал успел убрать со стола, перестелить скатерть и накрыть его заново для следующего гостя всего за пять минут.

«Пальмовый дворик» быстро сделался настолько популярным, что Мэйзи пришлось все время держать пару столиков зарезервированными просто на тот случай, если кто-то из постоянных посетителей явится неожиданно.

Ее слегка смущало, что некоторые из ее прежних клиентов со времен работы в чайной «У Тилли» начали перебираться в «Пальмовый дворик», и не в последнюю очередь милейший мистер Краддик, который помнил Гарри по лету, когда тот разносил газеты. И еще большей похвалой себе она сочла, когда сама мисс Тилли начала заглядывать к ней на утренний кофе.

– Просто проведываю конкурентов, – пояснила она. – Кстати, Мэйзи, этот кофе великолепен.

– Как же иначе? – ответила Мэйзи. – Он же ваш.

Эдди Аткинс также заходил время от времени, и если размер его сигар, не говоря уж про охват талии, о чем-то свидетельствовал, его возможности по-прежнему оставались безграничны. Он ни разу не позвал Мэйзи на свидание, хоть и держался дружелюбно, зато постоянно напоминал ей, что его дверь всегда открыта.

Не то чтобы у Мэйзи не было поклонников, которым она изредка позволяла занять себя на вечер: скажем, пригласить на ужин в приличный ресторан, или в «Олд Вик» [30] , или в кино, особенно если шел фильм с Гретой Гарбо. Но когда на исходе дня они расставались, она никому не позволяла большего, чем поцелуй в щечку на прощание. По крайней мере до тех пор, пока не встретила Патрика Кейси, доказавшего, что ирландское обаяние не просто расхожее клише.

Когда Патрик впервые зашел в «Пальмовый дворик», она не единственная обернулась, чтобы рассмотреть его повнимательней. Он был чуточку выше шести футов ростом, спортивного телосложения, с вьющимися темными волосами. Большинству женщин оказалось бы достаточно и этого, но Мэйзи пленила его улыбка – как, она подозревала, и многих других.

Патрик сказал ей, что трудится по финансовой части, хотя Эдди утверждал, будто тот занят в сфере развлечений. Раз или два в месяц дела приводили его в Бристоль, и Мэйзи позволяла ему пригласить себя на ужин, в театр или кино, пока в итоге не нарушила собственное золотое правило и не пропустила последний трамвай до Стилл-Хаус-лейн.

Ее не удивило бы, выяснись вдруг, что дома, в Корке, у Патрика есть жена и полдюжины ребятишек, хотя он клялся ей, что до сих пор холост.

Когда бы мистер Холкомб ни заглядывал в «Пальмовый дворик», Мэйзи провожала его за столик в дальнем углу зала, частично укрытый за широкой колонной, которого избегали ее постоянные посетители. Но уединенность позволяла ей поделиться с учителем новостями о Гарри.

Сегодня, похоже, будущее интересовало его больше прошлого.

– Вы решили, что будет делать Гарри, когда окончит школу Святого Беды? – спросил он.

– Я особенно об этом не задумывалась, – призналась Мэйзи. – В конце концов, до выпуска время еще есть.

– Его осталось не так уж много, – заметил мистер Холкомб, – и я не верю, что вы хотите его возвращения в Мерривуд.

– Нет, не хочу, – твердо сказала Мэйзи, – но что нам еще остается?

– Гарри хочет в Бристольскую классическую школу, но опасается, что, если не получит там стипендии, вы не сможете себе позволить плату за обучение.

– Это помехой не станет, – заверила его Мэйзи. – С моей нынешней зарплатой, да еще если учесть чаевые, никто и не узнает, что его мать – какая-то официантка.

– Совсем не какая-то, – поправил ее мистер Холкомб, окинув взглядом переполненный зал. – Меня только удивляет, что вы еще не открыли собственное заведение.

Мэйзи рассмеялась и больше не вспоминала его слова, пока ее неожиданно не навестила мисс Тилли.

Каждое воскресенье Мэйзи посещала заутреню в церкви Святой Марии в Редклиффе, чтобы услышать, как поет ее сын. Мисс Манди предупреждала ее, что вскоре у Гарри сломается голос и не стоит ожидать, что пару недель спустя он начнет солировать как тенор. В то утро Мэйзи пыталась сосредоточиться на проповеди священника, но ее мысли все время разбегались. Она глянула через проход, туда, где сидели мистер и миссис Баррингтон со своим сыном Джайлзом и двумя девочками, в которых она угадала их дочерей, но имен не знала. Она удивилась, когда Гарри сказал ей, что подружился с Джайлзом Баррингтоном. Поначалу их свела простая случайность алфавитного порядка, объяснил он. Она надеялась, ей никогда не придется рассказывать, что Джайлз, возможно, приходится ему не только близким другом.

Мэйзи часто жалела, что не может сделать большего, чтобы помочь Гарри в его попытках получить стипендию Бристольской классической школы. Хотя мисс Тилли научила ее читать меню, складывать, вычитать и даже писать несколько простых слов, одна мысль о том, чему подвергает себя Гарри, приводила ее в трепет.

Мисс Манди подкрепляла уверенность Мэйзи, постоянно напоминая ей, что Гарри не достиг бы таких высот, не решись она пожертвовать столь многим.

– И в любом случае, – добавляла она, – вы сами ничуть не глупее Гарри, просто вам не предоставили тех же возможностей.

Мистер Холкомб уведомил ее о том, что называл «распорядком», и Мэйзи, по мере того как приближалась дата экзамена, волновалась не меньше, чем сам соискатель. Она в полной мере оценила справедливость замечания Смоленого о том, что зачастую наблюдатель страдает сильнее, чем участник.

Зал «Пальмового дворика» теперь бывал полон ежедневно, но это не остановило Мэйзи, затеявшую новые перемены в то десятилетие, которое пресса описывала как «легкомысленные тридцатые».

По утрам она начала предлагать разнообразную выпечку, а днем ничуть не менее востребованной оказалась чайная карта, в особенности после того, как Гарри рассказал ей, что миссис Баррингтон угощала их на выбор индийским и китайским чаем. Правда, мистер Фрэмптон наложил запрет на появление в меню бутербродов с копченым лососем.

Каждое воскресенье Мэйзи преклоняла колени на маленькой подушечке, и единственная ее молитва касалась все того же.

– Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы Гарри получил стипендию. Если он справится, я больше никогда тебя ни о чем не попрошу.

Когда до экзаменов осталась неделя, Мэйзи поняла, что не может спать, и лежала без сна, гадая, как это выдерживает Гарри. Столько ее клиентов выражали ему наилучшие пожелания: кто-то слышал, как он поет в церковном хоре, другим он доставлял утреннюю газету, а у некоторых собственные дети проходили, некогда прошли или еще только собирались пройти то же испытание. Мэйзи уже казалось, что половина Бристоля сдает этот экзамен.

В экзаменационное утро Мэйзи усадила нескольких постоянных посетителей не за тот столик, подала мистеру Краддику кофе вместо обычного горячего шоколада и даже принесла двум клиентам чужие счета. Жаловаться никто не стал.

Гарри сообщил ей, что справился, по его мнению, неплохо, но не уверен, достаточно ли хорошо. Он упомянул кого-то по имени Томас Харди, но Мэйзи не была уверена, приятель это или педагог.

В четверг утром, когда высокие часы в «Пальмовом дворике» пробили десять, Мэйзи знала, что именно сейчас директор вешает результаты экзаменов на школьную доску объявлений. Но прошло еще двадцать две минуты, прежде чем в зал вошел мистер Холкомб и направился прямиком к своему обычному столику за колонной. Мэйзи не могла угадать, как справился Гарри, по выражению лица его бывшего классного руководителя. Она поспешно направилась к нему через весь зал и, впервые за четыре года, села за стол напротив клиента – хотя, возможно, точнее было бы сказать «рухнула».

– Гарри отлично сдал экзамен, – сообщил мистер Холкомб, – но, боюсь, до стипендии ему чуть-чуть не хватило.

– Что это значит? – спросила Мэйзи, пытаясь унять дрожь в руках.

– Двенадцать лучших соискателей получили оценку в восемьдесят процентов или выше, и им всем предоставили открытые стипендии. Например, друг Гарри, Дикинс, пришел первым, с девяноста двумя процентами. Сам Гарри набрал весьма достойные семьдесят восемь процентов и пришел семнадцатым из трехсот. Мистер Фробишер сообщил мне, что его подвела работа по английскому.

– Ему следовало читать Харди вместо Диккенса, – подсказала женщина, которая в жизни не прочла ни одной книги.

– Гарри все равно предложат место в БКШ, – продолжил мистер Холкомб, – но он не будет получать сто фунтов стипендии в год.

Мэйзи поднялась:

– Значит, мне просто придется работать по три смены вместо двух? Потому что в Мерривуд он не вернется, в этом я могу вас заверить, мистер Холкомб.

В следующие дни Мэйзи изумлялась числу завсегдатаев, поздравлявших ее с великолепным достижением Гарри. Она также обнаружила, что у одного или двух ее клиентов дети не сумели сдать экзамен, в одном случае – недобрав единственный процент. Им придется удовольствоваться школой с меньшими требованиями. Это придало Мэйзи решимости: ничто не помешает Гарри явиться в первый день триместра в Бристольскую классическую.

Одной из странностей, на которые она обратила внимание в следующую неделю, оказалось то, что ее чаевые удвоились. Милейший мистер Краддик тайком вручил ей пятифунтовую купюру.

– Для Гарри, – пояснил он. – И пусть он докажет, что достоин своей матери.

Когда тонкий белый конверт упал в щель для писем на Стилл-Хаус-лейн – само по себе уже событие, – Гарри вскрыл его и прочел матери. «Клифтону, Г.» предлагалось место в классе «А» на Михайлов триместр [31] , который начнется пятнадцатого сентября. Добравшись до последнего абзаца, где миссис Клифтон просили письменно сообщить, желает соискатель принять или отвергнуть это предложение, сын взволнованно глянул на нее.

– Ты должен немедленно ответить им и принять предложение! – потребовала она.

Гарри порывисто обнял мать.

– Жаль только, отец не дожил, – шепнул он.

«Может, и дожил», – подумала Мэйзи.

Несколько дней спустя на половичок приземлилось второе письмо. В нем перечислялся длинный список предметов, которые необходимо было приобрести к первому дню триместра. Мэйзи обратила внимание, что Гарри, похоже, понадобится по два экземпляра всего, в ряде случаев – по три или больше, а в одном – целых шесть: носки серые, до икр, с подвязками.

– Жаль, что ты не можешь взять пару моих, – заметила она.

Гарри покраснел.

Третье письмо предлагало новым учащимся выбрать три внеклассных занятия из приложенного списка: от автомобильного клуба до корпуса военной подготовки – некоторые из них подразумевали дополнительную оплату в пять фунтов за предмет. Гарри выбрал хор, не требовавший лишних расходов, равно как и театральный клуб и общество ценителей искусства. В последнем пункте оговаривалось, что посещение музеев за пределами Бристоля потребует отдельной оплаты.

Мэйзи сожалела, что не знакома с еще несколькими мистерами Краддиками, но не дала Гарри повода для беспокойства, хотя, как напомнил ей мистер Холкомб, ее сыну предстояло провести в Бристольской классической следующие пять лет. Первый член семьи, который не бросит школу еще до четырнадцати, как заметила она в ответ.

Она собралась с духом перед новым посещением «известных портных Т. С. Марш».

К тому времени, как Гарри оказался полностью снаряжен и готов к первому учебному дню, Мэйзи снова начала ходить на работу и обратно пешком, экономя на трамвайных билетах пять пенсов в неделю.

– Фунта в год, – пояснила она матери, – хватит, чтобы заплатить за новый костюм для Гарри.

Мэйзи успела заметить, что родители могут казаться детям не только досадной необходимостью, но и поводом для смущения.

В первый торжественный день в школе Святого Беды Мэйзи оказалась единственной матерью, не носившей шляпку. После этого она купила одну в лавочке подержанных вещей и надеялась, что ее, как бы давно она ни вышла из моды, хватит до окончания сыном Бристольской классической.

С согласия Гарри она собралась проводить его до школы в первый день, но сочла сына уже достаточно взрослым, чтобы вечером самостоятельно доехать домой на трамвае. По большей части ее тревожило не то, как мальчик будет добираться туда и обратно, а что ей делать с ним по вечерам теперь, когда он больше не будет ночевать в школе. Она ничуть не сомневалась, что, если ему снова придется делить комнату с дядей Стэном, это добром не кончится, но пыталась не думать об этом, готовясь к первому дню Гарри в новой школе.

Шляпка на месте, лучшее (оно же единственное), недавно почищенное пальто, практичные черные туфли с единственной имевшейся у нее парой шелковых чулок – Мэйзи решила, что готова встретиться с остальными родителями. Когда она спустилась по лестнице, Гарри уже ждал ее у двери. Он выглядел так нарядно в своей новенькой бордово-черной форме, что ей захотелось провести его по всей Стилл-Хаус-лейн, чтобы соседи увидели: вот и с их улицы ходят в Бристольскую классическую школу.

Как и в первый день в школе Святого Беды, они поехали на трамвае, но Гарри попросил Мэйзи выйти за остановку до Юниверсити-роуд. Ей больше не позволялось держать его за руку, хотя она несколько раз поправила ему кепку и галстук.

– Пожалуй, мне пора, – сказала Мэйзи, едва завидев шумное сборище подростков, столпившихся у школьных ворот, – а то на работу опоздаю.

Ее слова весьма озадачили Гарри, поскольку он знал, что мистер Фрэмптон дал ей выходной.

Она наскоро обняла сына, но не ушла, а продолжала пристально смотреть ему вслед, пока он поднимался вверх по склону. Первым, кто его приветствовал, оказался Джайлз Баррингтон. Мэйзи не ожидала его здесь увидеть, так как Гарри упоминал, что его товарищ, скорее всего, уедет в Итон. Они пожали руки, словно пара взрослых мужчин, только что заключивших важную сделку.

Мэйзи высмотрела мистера и миссис Баррингтон, стоящих в задних рядах толпы. Не старается ли он избегать ее? Несколькими минутами позже к ним присоединились мистер и миссис Дикинс в сопровождении обладателя именной стипендии Пелоквина. Новые рукопожатия, в случае мистера Дикинса – левой рукой.

Когда родители начали прощаться с детьми, Мэйзи видела, как мистер Баррингтон пожал руку сначала сыну, затем Дикинсу, но отвернулся, когда ему протянул ладонь Гарри. Миссис Баррингтон выглядела смущенной, и Мэйзи задумалась, спросит ли она позже, почему Хьюго игнорирует лучшего друга Джайлза. Но даже если спросит, он наверняка не назовет ей подлинной причины. Мэйзи страшилась, что вскоре сам Гарри поинтересуется, почему мистер Баррингтон всегда им пренебрегает. Но до тех пор, пока правда оставалась известна лишь троим, она не представляла, каким образом о ней может узнать ее сын.

Мисс Тилли так зачастила в «Пальмовый дворик», что даже обзавелась там собственным столиком.

Обычно она приходила часа в четыре и заказывала чашечку чая («Эрл грей») и бутерброд с огурцом. Она неизменно отказывалась брать что-либо из обширного ассортимента кремовых пирожных, булочек с джемом и шоколадных эклеров, но изредка позволяла себе скон с маслом. Когда однажды вечером она появилась необычно поздно – за несколько минут до пяти, – Мэйзи облегченно вздохнула, убедившись, что ее обычный столик свободен.

– Если можно, сегодня я посижу в более укромном месте, Мэйзи. Мне нужно поговорить с тобой наедине.

– Конечно, мисс Тилли, – согласилась Мэйзи и подвела ее к излюбленному столику мистера Холкомба, за колонной в дальнем конце зала. – Я освобождаюсь через десять минут, – сообщила она. – Тогда я к вам присоединюсь.

Когда пришла ее сменщица Сьюзен, Мэйзи предупредила ту, что на несколько минут присядет с мисс Тилли, но обслуживать ее незачем.

– Старушенция чем-то недовольна? – уточнила Сьюзен.

– Эта «старушенция» научила меня всему, что я знаю, – улыбнулась Мэйзи.

Когда пробило пять, Мэйзи подошла и заняла место напротив мисс Тилли. Она редко садилась за столик к клиенту и в тех немногих случаях, когда все же так делала, всякий раз чувствовала себя неуютно.

– Выпьешь со мной чая, Мэйзи?

– Нет, спасибо, мисс Тилли.

– Понимаю. Постараюсь не слишком тебя задерживать, но прежде чем я расскажу тебе о том, почему хотела с тобой встретиться, позволь полюбопытствовать, как дела у Гарри?

– Скорей бы уж он перестал расти, – вздохнула Мэйзи. – По-моему, я отпускаю его брюки по нескольку раз за месяц. Такими темпами его длинные штаны превратятся в шорты еще до конца года.

Мисс Тилли рассмеялась:

– А как его учеба?

– В табеле за конец триместра говорилось… – Мэйзи чуть помешкала, пытаясь припомнить точную формулировку. – «Более чем удовлетворительное начало. Подает большие надежды». Он оказался первым по английскому.

– В этом есть определенная ирония, – заметила мисс Тилли. – Если я правильно помню, именно этот предмет подвел его на вступительном экзамене.

Мэйзи кивнула, стараясь не думать о финансовых последствиях того, что Гарри читал слишком мало Томаса Харди.

– Должно быть, ты очень им гордишься, – продолжала мисс Тилли. – А когда я в воскресенье ходила в церковь Святой Марии, то была рада увидеть, что он вернулся в хор.

– Да, но теперь ему приходится довольствоваться местом в заднем ряду с остальными баритонами. Солистом ему уже не быть. Но он вступил в театральный клуб и теперь, поскольку в БКШ нет девочек, играет Урсулу в школьной постановке.

– «Много шума из ничего», – подхватила мисс Тилли. – И все же мне не стоит отнимать слишком много твоего времени, так что я перейду к делу.

Она отпила чая, как будто собираясь с духом перед тем, как снова заговорить, а затем слова хлынули потоком.

– В следующем месяце мне исполнится шестьдесят, дорогая моя, – сообщила она, – и я уже некоторое время подумываю, не отойти ли мне от дел.

Мэйзи и в голову не приходило, что мисс Тилли не будет держать чайную вечно.

– Мы с мисс Манди подумываем переехать в Корнуолл. Присмотрели себе домик у моря.

«Вы же не можете покинуть Бристоль, – хотелось возразить Мэйзи. – Я люблю вас обеих, и, если вы уедете, к кому мне обращаться за советом?»

– Окончательно вопрос назрел в прошлом месяце, – продолжала мисс Тилли, – когда один местный делец предложил выкупить у меня заведение. Похоже, он хочет добавить его к своей растущей империи. И хотя меня не радует мысль, что моя чайная станет частью сети, это предложение оказалось слишком заманчивым, чтобы отвергнуть его без раздумий.

У Мэйзи был только один вопрос, но она не стала перебивать мисс Тилли, выкладывавшую взахлеб свою историю.

– С тех пор я много думала и вот что решила: если ты сможешь собрать ту же сумму, я предпочту передать дело тебе, а не уступить незнакомцу.

– И сколько он предложил?

– Пятьсот фунтов.

Мэйзи вздохнула.

– Я польщена тем, что вы вообще подумали обо мне, – сказала она наконец, – но, честно говоря, у меня не водится и пятисот пенни, не говоря уже о пятистах фунтах.

– Я боялась, что ты так и скажешь, – призналась мисс Тилли. – Но если тебе удастся найти спонсоров, уверена, они сочтут это дело хорошим вложением средств. В конце концов, за последний год моя прибыль составила сто двадцать фунтов и десять шиллингов, и это не считая моей зарплаты. Я бы уступила тебе чайную дешевле, но мы нашли чудный домик в Сейнт-Мауэсе, и владельцы хотят за него триста фунтов и ни пенни меньше. Наших с мисс Манди сбережений хватит от силы на пару лет, а так как пенсии нам не видать, лишние две сотни фунтов окажутся существенным подспорьем.

Мэйзи уже собиралась сообщить мисс Тилли, что она крайне сожалеет, но об этом не может идти и речи, когда в зал вошел Патрик Кейси и устроился за своим обычным столиком.

Только после того, как они занялись любовью, Мэйзи рассказала Патрику о предложении мисс Тилли. Он сел на постели, зажег сигарету и глубоко затянулся.

– Собрать такую сумму не очень трудно. В конце концов, ты же не Брюнель в поисках средств на Клифтонский подвесной мост.

– Нет, но я миссис Клифтон, пытающаяся найти пять сотен фунтов, когда в кармане не звенит и пары пенни.

– Верно, но ты сможешь показать денежный поток и проверенную прибыль, не говоря уже о репутации чайной. Имей в виду, мне понадобится взглянуть на бухгалтерские книги за последние пять лет и убедиться, что от тебя ничего не скрыли.

– Мисс Тилли ни за что не стала бы никого обманывать.

– Еще тебе придется выяснить, не пересмотрят ли в ближайшем будущем арендную плату, – добавил Патрик, пропустив мимо ушей ее возражения, – и дважды перепроверить, что ее бухгалтер не потребует штрафной неустойки, как только ты начнешь получать прибыль.

– Мисс Тилли никогда бы так не поступила, – продолжила настаивать Мэйзи.

– Ты так доверчива, Мэйзи. Но тебе следует помнить: этим вопросом будет заниматься не мисс Тилли, а юрист, считающий, что должен отработать свой гонорар, и бухгалтер, дожидающийся дня зарплаты на тот случай, если ты не оставишь его на службе.

– Ты определенно никогда не встречался с мисс Тилли.

– Твоя вера в эту пожилую даму весьма трогательна, Мэйзи, но моя работа состоит в том, чтобы защищать подобных тебе людей, а ста двадцати фунтов и десяти шиллингов прибыли в год не хватит тебе на жизнь, если учесть, что придется делать регулярные выплаты инвестору.

– Мисс Тилли заверила меня, что прибыль не включает ее зарплату.

– Возможно, это и так, но ты не знаешь, какова эта зарплата. Тебе потребуется еще по меньшей мере двести пятьдесят фунтов в год, чтобы выжить, иначе не только ты сама разоришься, но и Гарри вылетит из классической школы.

– С нетерпением жду вашей встречи с мисс Тилли.

– И что с чаевыми? В «Рояле» ты получаешь половину от общей их суммы, что приносит тебе еще по меньшей мере двести фунтов в год, которые в настоящее время не облагаются налогом, хотя, я уверен, в будущем правительство еще спохватится на этот счет.

– Возможно, мне следует сказать мисс Тилли, что риск чересчур велик. В конце концов, как ты постоянно мне напоминаешь, в «Рояле» я имею гарантированную прибыль, ничем не рискуя.

– Верно, но если пресловутая мисс Тилли хотя бы вполовину так хороша, как ты описываешь ее предложение, это может оказаться возможностью, которая вряд ли представится тебе снова.

– Реши уже что-нибудь, Патрик, – потребовала Мэйзи, пытаясь сдержать раздражение.

– Решу, как только увижу книги.

– Решишь, как только познакомишься с мисс Тилли, – уточнила Мэйзи, – поскольку тогда ты поймешь истинное значение слов «добрая воля».

– С нетерпением жду встречи с этим воплощением добродетелей.

– Означает ли это, что ты будешь представлять мои интересы?

– Да, – подтвердил он, затушив сигарету.

– И дорого ли обойдутся ваши услуги безденежной вдове, мистер Кейси?

– Погаси свет.

– Вы уверены, что этот риск оправдан, – спросил мистер Фрэмптон, – когда вам есть что терять?

– Мой финансовый консультант так считает, – ответила Мэйзи. – Он заверил меня, что все цифры сходятся, а когда я верну ссуду, то начну получать прибыль уже через пять лет.

– Но именно в это время Гарри будет учиться в Бристольской классической.

– Я прекрасно об этом помню, мистер Фрэмптон, но при заключении сделки мистер Кейси оговорил для меня существенную зарплату, и, разделив чаевые с персоналом, я буду получать примерно столько же, сколько приношу домой сейчас. И, что еще важнее, через пять лет я стану владелицей этой недвижимости и вся прибыль будет принадлежать мне, – изложила она, пытаясь вспомнить слова Патрика в точности.

– Мне очевидно, что вы приняли решение, – заключил мистер Фрэмптон. – Но позвольте, Мэйзи, предостеречь: есть немалая разница между жизнью наемного работника, еженедельно приносящего домой конверт с зарплатой, и нанимателя, отвечающего за то, чтобы вечером каждой пятницы в нескольких таких конвертах появлялись деньги. Откровенно говоря, Мэйзи, вы лучшая в своем деле, но точно ли вы уверены, что хотите сменить нынешнее занятие на руководящую должность?

– Мистер Кейси будет помогать мне советами.

– Кейси – способный малый, не стану отрицать, но ему также приходится присматривать за более важными клиентами на другом конце страны. А помощь вам понадобится ежедневно. Если что-нибудь пойдет не так, его может не оказаться рядом.

– Но мне, быть может, больше никогда в жизни не представится такой возможности, – повторила Мэйзи еще одно высказывание Патрика.

– Будь по-вашему, Мэйзи, – отступился Фрэмптон. – И не сомневайтесь в том, как сильно нам всем будет недоставать вас в «Рояле». Единственная причина, по которой вы не являетесь незаменимой, – это то, как хорошо вы обучили свою заместительницу.

– Сьюзен вас не подведет, мистер Фрэмптон.

– Ничуть не сомневаюсь. Но она никогда не станет Мэйзи Клифтон. Позвольте же мне первому пожелать вам всяческих успехов в новом начинании, а если дела пойдут не так хорошо, как задумано, для вас всегда найдется работа здесь, в «Рояле».

Мистер Фрэмптон поднялся из-за стола и пожал Мэйзи руку, совсем как шесть лет тому назад.

Месяц спустя Мэйзи подписала шесть документов в присутствии мистера Прендергаста, управляющего Национальным провинциальным банком на Корн-стрит. Но не раньше чем каждую страницу, строчку за строчкой, разобрал с ней Патрик, к этому времени охотно признавший, как неправ он был, сомневаясь в мисс Тилли. Он сказал Мэйзи, что, если бы все вели себя столь благородно, как она, он остался бы без работы.

Девятнадцатого марта тысяча девятьсот тридцать четвертого года Мэйзи вручила мисс Тилли чек на пятьсот фунтов, получив в ответ пылкие объятия и чайную. Неделей позже мисс Тилли и мисс Манди отбыли в Корнуолл.

Открывая на следующий день двери своего заведения, Мэйзи сохранила за ним название «У Тилли». Патрик посоветовал ей не пренебрегать престижем и связями, прилагающимися к имени Тилли над дверью («основана в 1898»), и даже не задумываться о том, чтобы сменить название прежде, чем мисс Тилли отойдет в мир иной, а возможно, и после того.

– Постоянные клиенты не любят перемен, особенно внезапных, так что не стоит их огорошивать.

Тем не менее Мэйзи наметила несколько изменений, которые не должны были оскорбить завсегдатаев. Она решила, что новые скатерти окажутся не лишними, а стулья и даже столы начинают выглядеть, скажем так, несколько старомодно. И разве сама мисс Тилли не отмечала, что ковер уже совсем истерся?

– Сдерживайся, – предупредил ее Патрик в один из ежемесячных визитов. – Помни, что тратить деньги куда проще, чем зарабатывать их, и не удивляйся, если кое-кто из старых склочниц исчезнет и в первые месяцы ты выручишь меньше, чем ожидала.

Как выяснилось, он был прав. Число посещений упало в первый же месяц, а во второй еще больше, показав, какой любовью пользовалась сама мисс Тилли. Если бы оно снизилось и в третий, Патрик проконсультировал бы ее насчет движения наличных средств и пределов превышения кредита, но оно достигло низшей точки – еще одно выражение Патрика – и на следующий месяц даже начало расти, хотя и медленно.

В конце первого года Мэйзи избежала убытков, но не получила достаточных доходов, чтобы начать выплачивать банковскую ссуду.

– Не волнуйся, милая, – успокоила ее мисс Тилли в один из редких приездов в Бристоль. – Прошло несколько лет, прежде чем я добилась прибылей.

Нескольких лет у Мэйзи не было.

Второй год начался недурно, и некоторые ее постоянные клиенты из «Пальмового дворика» вернулись на прежнее излюбленное место. Эдди Аткинс набрал изрядный вес, а его сигары заметно выросли, и Мэйзи оставалось только предположить, что развлекательный бизнес процветает. Мистер Краддик являлся каждое утро в одиннадцать, в плаще и с зонтом в руке, вне зависимости от погоды. Мистер Холкомб заглядывал время от времени узнать, как дела у Гарри, и она никогда не позволяла ему платить по счету. Патрик, воз вращаясь в Бристоль, первым делом заходил в чайную «У Тилли».

На второй год Мэйзи пришлось сменить поставщика, который, похоже, не видел разницы между черствым и свежим, и одну из официанток, сомневавшуюся в том, что клиент всегда прав. На место претендовало несколько девушек, поскольку работать теперь уже не считалось неприемлемым для женщины. Мэйзи остановила свой выбор на некой Карен с белокурой копной волос, большими голубыми глазами и фигурой, которую модные журналы сравнивают с песочными часами. Мэйзи подозревала, что Карен может привлечь к ним новых посетителей, моложе большинства завсегдатаев.

Выбор нового кондитера оказался куда более трудной задачей. Хотя за этот контракт боролось несколько фирм, Мэйзи была крайне требовательна. Однако когда Боб Барроуз из «Пекарни Барроуза» (основана в 1935) явился к ней на порог и сообщил, что «У Тилли» станет его первым покупателем, она решила дать ему месяц испытательного срока.

Боб оказался трудолюбивым и надежным, и более того, его товары неизменно были свежими и такими заманчивыми, что ее посетители частенько говорили: «Ну ладно, только еще разок повторю». Его булочки с кремом и фруктовые сконы пользовались особенным спросом, а шоколадные кексы с орехами – последнее повальное увлечение – исчезали с прилавка задолго до полудня. Мэйзи время от времени упорно поднимала эту тему, но Боб твердил, что попросту не способен выпекать больше.

Однажды утром, после того как Боб доставил свои товары, Мэйзи показалось, что он выглядит несколько унылым; она усадила его за стол и налила кофе. Он признался, что страдает от тех же трудностей с наличными средствами, которые она испытала в первый год. Но он был убежден, что вскоре дела наладятся, благо недавно договорился с двумя новыми магазинами, хотя и подчеркнул, сколь многим обязан Мэйзи за предоставленную ему первую благоприятную возможность.

Проходили недели, и эти утренние встречи за кофе превратились в своего рода традицию. И все же приглашение на свидание от Боба оказалось для Мэйзи совершеннейшей неожиданностью, поскольку сама она считала их отношения чисто рабочими. Он купил билеты на «Чарующую ночь», новый мюзикл, идущий в театре «Ипподром», куда Мэйзи надеялась сходить с Патриком. Она поблагодарила Боба, но сказала, что предпочла бы не портить их отношений. И ей хотелось добавить, что в ее жизни уже есть двое мужчин: пятнадцатилетний юнец, переживающий из-за прыщей, и ирландец, бывающий в Бристоле раз в месяц и даже, похоже, не подозревающий, что она в него влюблена.

Боб не смирился с отказом и спустя месяц еще сильнее смутил Мэйзи, подарив ей марказитовую брошь. Она поцеловала его в щеку, гадая, откуда он узнал о ее дне рождения. Вечером она убрала брошь в ящик комода и вовсе бы о ней забыла, если бы за той время от времени не следовали другие подарки.

Патрика, похоже, забавляло упорство соперника, и как-то вечером за ужином он напомнил Мэйзи, что она привлекательная женщина с перспективами.

Мэйзи не рассмеялась.

– С этим нужно кончать, – решительно заявила она.

– Тогда почему ты не найдешь другого поставщика?

– Потому что хорошие поставщики встречаются куда реже, чем ухажеры. В любом случае на Боба можно положиться, пирожные у него лучшие в городе, а цены ниже, чем у любого из конкурентов.

– И он в тебя влюблен, – добавил Патрик.

– Не дразни меня, Патрик. С этим нужно кончать.

– Кончать нужно кое с чем поважнее, – сообщил ирландец, нагибаясь и расстегивая портфель.

– Позволь напомнить тебе, – упрекнула его Мэйзи, – что у нас романтический ужин при свечах, а не деловая встреча.

– Боюсь, этот вопрос ждать не может, – отмахнулся Патрик, выложив на стол пачку бумаг. – Это твоя отчетность за последние три месяца, и читать ее не слишком радостно.

– Но мне казалось, ты говорил, что все налаживается.

– Так и было. Тебе даже удалось удержать расходы в пределах, рекомендованных банком, но одновременно необъяснимым образом упали доходы.

– Как такое вообще возможно? – удивилась Мэйзи. – За прошлый месяц у нас побывало рекордное число посетителей.

– Вот почему я решил тщательно сверить все твои счета и чеки за последний месяц. Они попросту не дают в сумме нужного числа. И я пришел к прискорбному заключению, Мэйзи, что кто-то из твоих официанток запускает руку в кассу. Это довольно распространенное явление в ресторанном деле; обычно приворовывает бармен или метрдотель, но стоит кражам начаться, и их невозможно остановить, пока не найдешь и не уволишь виновного. Если ты не сможешь в ближайшее время вычислить преступника, то еще год не добьешься прибыли и не сумеешь выплатить ни пенни банковской ссуды, не говоря уже о превышении кредита.

– И что ты посоветуешь?

– Впредь тебе придется внимательнее присматривать за всем своим персоналом, пока кто-нибудь себя не выдаст.

– И как мне узнать, кто это?

– Есть несколько признаков, на которые стоит обращать внимание, – объяснил Патрик. – Может, кто-то живет не по средствам: скажем, носит новое пальто или дорогие украшения либо отдыхает там, где раньше не мог бы себе позволить. Вероятно, девушка скажет тебе, что у нее появился новый поклонник, но…

– Черт возьми, – вздохнула Мэйзи. – Кажется, я знаю, кто это может быть.

– И кто же?

– Карен. Она работает на меня всего пару месяцев, а в последнее время начала ездить на выходные в Лондон. В прошлый понедельник она пришла на работу в новом шарфике и кожаных перчатках – я ей даже позавидовала.

– Не торопись с выводами, – предупредил Патрик, – но приглядывай за ней внимательней. Либо она прикарманивает чаевые, либо запускает руку в кассу – а может, и то и другое. И в одном я могу тебя уверить: само собой это не прекратится. В большинстве случаев вор становится все более и более самонадеянным, пока наконец не попадется. Тебе нужно остановить кражи, причем быстро, пока она окончательно тебя не разорила.

Мэйзи очень уж не хотелось шпионить за своими работниками. В конце концов, большинство новеньких она отобрала сама, а старые работники прослужили в чайной долгие годы.

С особым вниманием она приглядывала за Карен, но так и не нашла никаких улик. С другой стороны, Патрик предупреждал ее, что воры хитрее честных людей, а следить за официанткой постоянно Мэйзи никак не могла.

А вскоре затруднение разрешилось само собой. Карен уволилась, объявив, что заключила помолвку и в конце месяца переедет к жениху в Лондон. Мэйзи нашла ее обручальное кольцо довольно изысканным, хотя ей оставалось лишь гадать, кто за него платил. Она выбросила эту мысль из головы и вздохнула с облегчением, избавившись от одной из тревог.

Но когда через пару недель в Бристоль вернулся Патрик, он предупредил Мэйзи, что месячная выручка снова уменьшилась, а потому Карен не могла быть воровкой.

– Пора вызывать полицию? – спросила Мэйзи.

– Пока нет. Самое последнее дело – это ложные обвинения или слухи, которые только настроят персонал против тебя. Возможно, полиция и разоблачит вора, но прежде ты лишишься лучших работников, которым не понравится, что их подозревают в хищении. А заодно, будь уверена, обо всем прознают посетители, и это тоже не очень приятно.

– И сколько же это терпеть?

– Давай подождем еще месяц. Если к тому времени не выяснится, кто ворует, тебе придется вызвать полицию, – посоветовал он и широко ей улыбнулся. – А теперь оставим разговоры о делах и вспомним про твой день рождения.

– Он был два месяца назад, – заметила она. – И если бы не история с Бобом, ты бы о нем даже не узнал.

Патрик снова открыл портфель, но на этот раз достал коробку глубокого синего цвета с узнаваемой эмблемой «Свон». Он передал ее Мэйзи, и та не торопясь открыла подарок, обнаружив внутри пару черных кожаных перчаток и клетчатый шерстяной шарф традиционных цветов «Барберри».

– Так вот кто откровенно меня грабит, – заявила Мэйзи, заключая его в объятия.

Патрик не ответил.

– В чем дело? – встревожилась она.

– У меня есть еще одна новость.

Мэйзи встретилась с ним взглядом и прикинула, что же еще может быть неладно в чайной.

– Меня повысили. Я стану заместителем управляющего нашей главной конторы в Дублине. Бо́льшую часть времени я буду прикован к письменному столу, так что мое место здесь займет кто-нибудь другой. Я все равно смогу навещать тебя, но не так часто, как сейчас.

Мэйзи всю ночь прорыдала в его объятиях. Ей казалось, что она уже никогда не захочет замуж, пока не пришлось расстаться с человеком, в которого она влюбилась.

На следующее утро она пришла на работу позднее обычного и обнаружила, что Боб ждет ее у порога. Когда она отперла дверь, он принялся выгружать из фургончика утреннюю партию товара.

– Извини, я на минуту, – сказала ему Мэйзи и скрылась в служебном туалете.

Она еще не успокоилась после прощания с Патриком, севшим на поезд на вокзале Темпл-Мидс, и вот разрыдалась снова. Должно быть, вид у нее был еще тот, и она не хотела, чтобы ее постоянные клиенты заподозрили неладное.

– Никогда не приносите на службу личные неурядицы, – частенько напоминала работникам мисс Тилли. – Посетителям хватает собственных бед, чтобы переживать еще и из-за ваших.

Мэйзи глянула в зеркало: ее макияж весь растекся.

– Проклятье, – выругалась она вслух, сообразив, что оставила сумочку на прилавке.

Вернувшись в зал, Мэйзи чуть не упала в обморок от картины, которая ей предстала. Боб стоял к ней спиной, запустив руку в кассу. На ее глазах он запихнул пригоршню купюр и монет в карман брюк, тихонько задвинул ящик и отправился обратно к фургону за новым подносом пирожных.

Мэйзи точно знала, что посоветовал бы Патрик. Она вошла в чайную и встала рядом с кассой, дожидаясь возвращения Боба. На сей раз тот нес не поднос, а маленькую обитую кожей коробочку. Широко улыбнувшись, он встал на одно колено.

– Вы немедленно покинете это помещение, Боб Барроуз, – потребовала Мэйзи тоном, удивившим ее саму. – И если я еще когда-нибудь увижу вас поблизости от своей чайной, то вызову полицию.

Она ожидала потока оправданий или брани, но Боб только поднялся, выложил украденные деньги на прилавок и вышел, не сказав ни слова. Мэйзи без сил рухнула на ближайший стул, и тут же в чайную вошла первая официантка.

– Доброе утро, миссис Клифтон. Славная погода для этой поры!

Всякий раз, когда тонкий коричневый конверт падал в почтовый ящик дома номер двадцать семь, Мэйзи предполагала, что его прислала Бристольская классическая школа, а внутри, скорее всего, находится новый счет за обучение Гарри вкупе с «дополнительными расходами», как их предпочитали именовать муниципальные благотворительные учреждения Бристоля.

По пути домой она всегда заходила в банк и клала дневную выручку на рабочий счет, а свою долю чаевых – на отдельный, помеченный «Для Гарри», в надежде, что в конце квартала у нее наберется достаточно средств, чтобы покрыть очередную выплату в БКШ.

Мэйзи вскрыла конверт и, хотя и не могла прочесть каждое слово в письме, узнала подпись и, чуть выше, сумму: тридцать семь фунтов и десять шиллингов. Сбережений едва хватит, но после того, как мистер Холкомб прочел ей последний табель Гарри, ей пришлось согласиться с ним, что она удачно вкладывает деньги.

– Имейте в виду, – предупредил ее мистер Холкомб, – когда он окончит школу, расходы меньше не станут.

– Но почему? – удивилась Мэйзи. – После всей этой учебы ему будет нетрудно найти работу, и тогда он сможет сам платить по своим счетам.

Мистер Холкомб печально покачал головой, как если бы его не слишком усердный ученик не ухватил суть сказанного.

– Я искренне надеюсь, что после школы он решится поступать в Оксфорд изучать английскую литературу.

– И сколько на это уйдет времени?

– Года три, возможно, четыре.

– За этот срок можно выучить всю английскую литературу.

– Безусловно, достаточно, чтобы найти работу.

Мэйзи рассмеялась:

– Возможно, он станет школьным учителем, как вы.

– Он не такой, как я, – возразил мистер Холкомб. – Если строить догадки, я бы предположил, что он в итоге станет писателем.

– А писатель может заработать себе на жизнь?

– Определенно, если он успешен. Но если дело не пойдет, возможно, вы окажетесь правы, и он в итоге станет школьным учителем, как я.

– Было бы неплохо, – заключила Мэйзи, не заметив его иронии.

Она убрала конверт в сумочку. Вечером после работы, когда она зайдет в банк, нужно будет убедиться, что на счету Гарри есть не меньше тридцати семи фунтов и десяти шиллингов, прежде чем выписывать чек на всю сумму. Только банку выгодно, когда ты превышаешь кредит, как говорил ей Патрик. В прошлом школа время от времени давала ей две-три недели отсрочки, но Патрик объяснил, что той, как и чайной, тоже приходится подводить баланс в конце каждого триместра.

Мэйзи не пришлось долго ждать трамвая, и стоило ей занять место, как мысли вернулись к Патрику. Она не призналась бы никому, даже собственной матери, как сильно по нему скучает.

Но ее раздумья прервала пожарная машина, обогнавшая трамвай. Несколько пассажиров уставились в окно, провожая ее взглядами. Когда она скрылась из виду, Мэйзи вспомнила о чайной. С тех пор как она отказалась от услуг Боба Барроуза, заведение, по словам управляющего банком, начало при носить постоянную ежемесячную прибыль и к концу года могло даже побить рекорд мисс Тилли в сто двенадцать фунтов десять шиллингов, что позволило бы Мэйзи начать выплачивать пятисотфунтовую ссуду. Может быть, остатков даже хватит на новую пару ботинок для Гарри.

Она сошла с трамвая в конце Виктория-стрит. Перейдя Бедминстерский мост, глянула на часы – первый подарок Гарри – и снова вспомнила о сыне. Семь тридцать две: ей с лихвой хватит времени на то, чтобы открыть чайную и к восьми приготовиться обслужить первого посетителя. Ей всякий раз было приятно увидеть на тротуаре небольшую очередь, когда поворачивала табличку с «Закрыто» на «Открыто».

Перед самой Хай-стрит мимо нее промчалась еще одна пожарная машина, и теперь Мэйзи разглядела высокий столб черного дыма. Но лишь когда она свернула на Брод-стрит, ее сердце забилось чаще. Три пожарных машины и одна полицейская расположились полукругом перед самой чайной «У Тилли».

Мэйзи перешла на бег.

– Нет-нет, это не может быть «У Тилли»! – вскрикнула она.

Затем она заметила нескольких своих официанток, стоявших кучкой на другой стороне улицы. Одна из девушек плакала. Мэйзи оставалось всего несколько ярдов до того места, где прежде находилась входная дверь, когда дорогу ей преградил полицейский, не пустивший ее дальше.

– Но я владелица! – возмутилась она, уставившись на дымившиеся угли, оставшиеся от некогда самой посещаемой чайной в городе.

Ее глаза начали слезиться, и она закашлялась, когда ее окутал густой черный дым. Она увидела обугленные останки недавно сверкавшего прилавка и слой пепла, покрывавший пол там, где еще накануне, когда она запирала за собой дверь, стояли стулья и столы, застеленные безукоризненно белыми скатертями.

– Я глубоко сожалею, мадам, – настойчиво повторил полицейский, – но ради вашей собственной безопасности я вынужден просить вас присоединиться к вашим работникам на другой стороне улицы.

Мэйзи повернулась спиной к чайной и нетвердой походкой двинулась через дорогу. Еще не дойдя до тротуара, она увидела его, стоявшего в толпе. Как только их взгляды встретились, он отвернулся и пошел прочь.

Инспектор полиции Блейкмор открыл записную книжку и посмотрел на подозреваемую, сидевшую против него за столом.

– Можете ли вы сказать, где находились сегодня около трех утра, миссис Клифтон?

– Дома, в постели, – ответила Мэйзи.

– Может ли кто-нибудь это подтвердить?

– Если вы имели в виду, инспектор, не находился ли в это время кто-нибудь в постели вместе со мной, то мой ответ – нет. А почему вы спрашиваете?

Полицейский сделал пометку в записной книжке, выгадав немного времени на размышление.

– Я пытаюсь выяснить, не причастен ли кто-то еще.

– Причастен к чему?

– К поджогу, – ответил он, внимательно наблюдая за ней.

– Но кому могло понадобиться сжечь «У Тилли»? – изумилась она.

– Я до некоторой степени рассчитывал, что вы поможете мне ответить на этот вопрос, – пояснил Блейкмор.

Он помедлил в надежде, что миссис Клифтон добавит что-нибудь, о чем позднее еще пожалеет. Но она промолчала.

Инспектор полиции Блейкмор никак не мог определиться, что ему думать о миссис Клифтон: дерзкая ли она обманщица или попросту наивна? Но он знал человека, который мог дать ответ.

Мистер Фрэмптон поднялся из-за стола, пожал Мэйзи руку и предложил ей стул.

– Я крайне огорчился, услышав о пожаре, – сказал он. – Благодарение Богу, никто не пострадал.

В последнее время Мэйзи нечасто благодарила Бога.

– Искренне надеюсь, что здание и все имущество были полностью застрахованы, – добавил он.

– О да, – подтвердила Мэйзи. – Благодаря мистеру Кейси я об этом позаботилась, но, к несчастью, страховая компания отказывается выплатить даже пенни, пока полиция не подтвердит, что я не имею отношения к пожару.

– Не могу поверить, что полиция подозревает вас, – удивился Фрэмптон.

– Учитывая мои денежные затруднения, – заметила Мэйзи, – они вправе так думать.

– Это лишь вопрос времени. Вскоре они убедятся, что их предположения смехотворны.

– Как раз времени у меня и нет, – сообщила она. – Вот почему я пришла к вам. Мне нужна работа, а вы, насколько я помню, когда мы в последний раз беседовали в этом кабинете, сказали, что если я когда-нибудь захочу вернуться в «Рояль»…

– И я не шутил, – перебил ее мистер Фрэмптон. – Но я не могу вернуть вас на прежнюю должность, поскольку Сьюзен превосходно справляется с делами. И я недавно принял на работу трех девушек из «У Тилли», так что в «Пальмовом дворике» вакансий не осталось. Единственное место, которое имеется у меня в наличии, едва ли стоит…

– Я готова рассмотреть любое предложение, мистер Фрэмптон, – решительно заявила Мэйзи, – действительно любое.

– Некоторые наши клиенты не против перекусить уже после того, как ресторан отеля закрывается на ночь, – пояснил мистер Фрэмптон. – Я подумывал о том, чтобы ввести дополнительную услугу и подавать кофе и бутерброды с десяти вечера и до шести утра, когда у нас начинается завтрак. Для начала я смогу предложить вам только три фунта в неделю, хотя все чаевые, разумеется, останутся вам. И безусловно, я пойму, если вы найдете…

– Я согласна.

– Когда вы сможете приступить к работе?

– Сегодня вечером.

Когда очередной коричневый конверт приземлился на половик в доме номер двадцать семь, Мэйзи убрала его в сумочку невскрытым и прикинула, как скоро получит второй, возможно, третий и, наконец, толстый белый конверт с письмом не от казначея, а от директора, с требованием, чтобы миссис Клифтон в конце триместра забрала сына из школы. Она страшилась мгновения, когда Гарри придется прочесть ей это послание вслух.

В сентябре он должен был перейти в шестой класс, и глаза его горели нескрываемым восторгом, когда он говорил о том, как поступит в Оксфорд и будет изучать английскую литературу у Алана Квилтера, одного из виднейших ученых современности. И его матери казалась невыносимой сама мысль о том, чтобы сообщить ему, что его надежды несбыточны.

Первые несколько ночей в «Рояле» прошли крайне тихо, да и в последующий месяц работы не слишком-то прибавилось. Она изводилась от безделья, а когда в пять утра прибывали уборщики, зачастую обнаруживалось, что в «Пальмовом дворике» им делать нечего. Даже в самую беспокойную ночь у Мэйзи не набралось больше полудюжины посетителей, причем некоторых из них после полуночи выставили из бара при отеле, и они явно предпочитали делать ей непристойные предложения, а не заказывать кофе и бутерброды с ветчиной.

Большинство ее клиентов были коммивояжерами, останавливавшимися в «Рояле» только на одну ночь, так что ее шансы обзавестись постоянными посетителями были не высоки, а чаевые никак не покрыли бы суммы долга за обучение Гарри, что значилась на бумаге из коричневого конверта, так и лежавшего нераспечатанным в ее сумочке.

Мэйзи поняла, что, если она хочет, чтобы Гарри остался в Бристольской классической школе и имел хоть какую-то надежду поступить в Оксфорд, существовал лишь один человек, к которому она могла обратиться за помощью. Она была готова встать перед ним на колени, если понадобится.

– Почему вы считаете, что мистер Хьюго захочет вам помочь? – спросил Смоленый Джек, откинувшись на спинку скамьи. – До сих пор он ничем не выказывал заботы о Гарри. Напротив…

– Потому что если кто на этом свете и обязан чувствовать хоть какую-то ответственность за будущее Гарри, то это он.

Мэйзи немедленно пожалела о сказанном.

– Вы что-то от меня скрываете, Мэйзи? – спросил Смоленый, немного помолчав.

– Нет, – ответила она с излишней поспешностью.

Ей отчаянно не хотелось лгать, тем более Смоленому, но она твердо решила унести эту тайну в могилу.

– Вы уже думали о том, где и когда встретитесь с мистером Хьюго?

– Я точно знаю, что намерена сделать. Он редко уходит с работы раньше шести вечера, а к этому времени большинство служащих уже расходится по домам. Я знаю, что его кабинет на шестом этаже, третья дверь слева. Я знаю…

– Известно ли вам о мисс Поттс? – перебил ее Смоленый. – Даже если вам и удастся пройти мимо приемной и каким-то образом незамеченной проникнуть на шестой этаж, встречи с ней избежать невозможно.

– Мисс Поттс? Никогда о ней не слышала.

– Вот уже пятнадцать лет она работает личным секретарем мистера Хьюго. По собственному опыту могу вас заверить, что, если у вас в секретарях мисс Поттс, сторожевой пес вам уже не понадобится.

– Значит, мне придется дождаться, пока она не уйдет домой.

– Мисс Поттс никогда не уходит домой раньше начальника, а по утрам оказывается на месте за полчаса до его прихода.

– Но шансов попасть в особняк у меня еще меньше, – пригорюнилась Мэйзи. – Там тоже есть свой сторожевой пес. По имени Дженкинс.

– Значит, вам нужно улучить момент, когда мистер Хьюго останется в одиночестве, не сможет сбежать и рассчитывать, что ему придет на выручку мисс Поттс или Дженкинс.

– А это возможно?

– О да, – заверил ее Смоленый. – Но вам придется тщательно рассчитать время.

Мэйзи дождалась темноты, прежде чем выскользнуть из железнодорожного вагона Смоленого. Она на цыпочках пересекла гравийную дорожку, открыла заднюю дверцу, забралась внутрь и притворила ее за собой. Приготовившись к долгому ожиданию, она устроилась на удобном кожаном сиденье. Сквозь боковое окошко ей было отлично видно здание. Мэйзи терпеливо дожидалась, когда везде погаснет свет. Смоленый предупредил ее, что его окно будет одним из последних.

Этим временем она воспользовалась, чтобы еще раз повторить в уме вопросы, которые собралась ему задать. Те самые, что репетировала несколько дней, прежде чем сегодня опробовать их на Смоленом. Тот дал ей несколько советов, и она их с радостью приняла.

Вскоре после шести подъехал «роллс-ройс» и остановился напротив входа в здание. Шофер вышел и встал рядом. Несколькими мгновениями позже сэр Уолтер Баррингтон, председатель совета директоров компании, вышел на улицу, сел на заднее сиденье машины и уехал.

Окна гасли одно за другим, пока наконец не осталось гореть единственное, словно звезда на макушке рождественской елки. Внезапно Мэйзи услышала шорох шагов по гравию. Она соскользнула с сиденья и скорчилась на полу. Слышно было, как к ней приближаются двое мужчин, поглощенных разговором. Ее план не подразумевал двоих, и она уже приготовилась выскочить с другой стороны и скрыться в ночи, когда оба остановились.

– …но тем не менее, – произнес знакомый ей голос, – я буду признателен, если сведения о моей причастности останутся строго между нами.

– Разумеется, сэр, можете на меня положиться, – ответил другой голос, который она уже слышала, но не могла припомнить где.

– Что ж, не пропадайте, старина, – попрощался первый. – Уверен, мне еще потребуются услуги банка.

Мэйзи услышала, как один из собеседников двинулся прочь. Дверца машины открылась, и Мэйзи затаила дыхание.

Хьюго сел за руль и закрыл за собой дверцу. Не держит шофера, предпочитает водить «бугатти» сам, высокого мнения о собственном мастерстве – все эти бесценные сведения предоставил ей Смоленый.

Он включил зажигание, и автомобиль вздрогнул, пробуждаясь. Несколько раз Хьюго нажал на газ, прежде чем поставить рычаг на первую передачу. Вахтер козырнул, когда мистер Баррингтон выехал на шоссе и повернул к городу, как обычно и делал по вечерам, возвращаясь в особняк.

– Сидите тихо у него за спиной, пока он не доберется до центра города, – посоветовал Смоленый. – Он не рискнет останавливаться там, поскольку побоится, что кто-нибудь увидит вас вместе и узнает его. Но стоит ему достигнуть окраин, и он не замедлит вас вышвырнуть. У вас будет от силы десять-пятнадцать минут.

– Больше мне и не нужно, – уверила его Мэйзи.

Она выжидала, пока он проезжал мимо собора и пересекал парк Колледж-грин, как всегда оживленный в это время суток. Но едва она собралась сесть и коснуться его плеча, как машина сбавила ход, а затем и вовсе остановилась. Дверца открылась, он вышел, дверца закрылась. Мэйзи выглянула в щель между спинками передних сидений и с ужасом обнаружила, что автомобиль стоит перед отелем «Рояль».

Множество мыслей разом промелькнуло у нее в голове. Может, выскочить, пока не поздно? Зачем он заехал в «Рояль»? Просто ли совпадение то, что у нее сегодня выходной? Как долго он намерен здесь пробыть? Она решила остаться, опасаясь, что ее заметят, если она выйдет из машины в таком людном месте. Кроме того, вполне вероятно, что ей не представится другой возможности увидеться с ним лицом к лицу до времени оплаты по счету.

В отеле он пробыл ровно двадцать минут, но Мэйзи успела покрыться холодным потом задолго до того, как Баррингтон вернулся на водительское сиденье, и автомобиль тронулся с места. Она и не представляла, что сердце может колотиться так часто. Выждав около полумили, она села и легонько постучала его по плечу.

Он потрясенно оглянулся, но тут же это выражение сменилось узнаванием, а затем и осознанием.

– Чего вы хотите? – резко спросил он, чуть опомнившись.

– Я подозреваю, что вы прекрасно знаете, чего я хочу, – сообщила Мэйзи. – Меня заботит исключительно Гарри и уверенность в том, что в ближайшие два года счета за его учебу будут оплачены.

– Назовите мне хотя бы одну достойную внимания причину, по которой я должен платить за обучение вашего сына.

– Потому что он и ваш сын, – спокойно отозвалась Мэйзи.

– И почему же вы в этом так уверены?

– Я наблюдала за вами, когда вы впервые увидели его в школе Святого Беды, – объяснила она, – и каждое воскресенье в церкви Святой Марии, пока он пел в хоре. Я обратила внимание на выражение вашего лица – с таким же выражением вы отказались пожать ему руку в первый день триместра.

– Это не доказательство, – заявил Баррингтон чуть увереннее. – Это всего лишь женская интуиция.

– Тогда, возможно, пришло время рассказать другой женщине о ваших занятиях в поездках.

– С чего вы взяли, что она вам поверит?

– Всего лишь женская интуиция, – повторила за ним Мэйзи, и его молчание придало ей смелости продолжить: – Наверное, миссис Баррингтон будет интересно узнать, зачем вы приложили столько усилий, чтобы моего брата арестовали на следующий же день после того, как пропал Артур.

– Совпадение, не более.

– А то, что моего мужа с тех пор больше никто не видел, тоже простое совпадение?

– Я не имею ни малейшего отношения к смерти Клифтона! – заорал Баррингтон.

Машина вильнула поперек дороги, едва увернувшись от встречного автомобиля.

Мэйзи резко выпрямилась, ошеломленная услышанным.

– Так это вы в ответе за смерть моего мужа!

– У вас нет доказательств, – с вызовом бросил он.

– Других мне и не нужно. Но, несмотря на весь ущерб, который вы причинили моей семье в прошлом, я все же позволю вам отделаться легко. Оплатите учебу Гарри в Бристольской классической, и я вас больше не побеспокою.

Прошло некоторое время, прежде чем Баррингтон ответил.

– Мне понадобится несколько дней, чтобы решить, как наилучшим образом преподнести эти выплаты.

– Благотворительный траст компании с легкостью покроет столь небольшую сумму, – заметила Мэйзи. – В конце концов, ваш отец – председатель совета директоров.

На этот раз готового ответа у него не нашлось. Догадывается ли он, откуда она узнала? Но он не первый, кто недооценил Смоленого. Мэйзи открыла сумочку, вытащила тонкий коричневый конверт и положила рядом с ним на сиденье.

Машина свернула в неосвещенный переулок. Баррингтон выскочил наружу и распахнул заднюю дверцу. Мэйзи вышла, уверенная, что все прошло как по маслу. Но стоило ее ногам коснуться земли, как он сгреб ее за плечи и грубо встряхнул.

– А теперь выслушай меня, Мэйзи Клифтон, и заруби на носу, – процедил он, сверля ее гневным взглядом. – Если ты еще когда-нибудь вздумаешь мне угрожать, я позабочусь, чтобы твой брат не только вылетел с работы, но и не нашел в этом городе новой. А если тебе хватит глупости хотя бы намекнуть моей жене, что я отец этого мальчишки, я прослежу, чтобы тебя арестовали и упекли даже не за решетку, а в сумасшедший дом.

Он отпустил ее плечи, сжал кулак и со всей силы ударил ее по лицу. Мэйзи рухнула на землю и сжалась в комок, ожидая пинков, но этого не случилось. Она подняла взгляд и увидела, что Баррингтон стоит над ней. Он рвал тонкий коричневый конверт на мелкие клочки и разбрасывал их, словно конфетти над невестой.

Затем, не сказав больше ни слова, сел в машину и умчался прочь.

Когда в почтовый ящик опустили белый конверт, Мэйзи знала, что потерпела поражение. Ей придется сказать Гарри правду, когда тот вечером вернется из школы. Но сперва ей нужно будет зайти в банк, положить на счет скудные чаевые за минувшую ночь и сообщить мистеру Прендергасту, что новых выплат в БКШ не ожидается, поскольку в конце триместра ее сын бросит учебу.

Она решила дойти до банка пешком и сэкономить пенни на трамвайном билете. По дороге она думала обо всех людях, которых подвела. Простят ли ее когда-нибудь мисс Тилли и мисс Манди? Некоторые ее официантки – особенно те, что постарше, – так и не сумели найти новую работу. Еще были ее родители, всегда готовые присмотреть за Гарри, пока она трудится; Смоленый, так много сделавший для ее сына; и более всех прочих сам Гарри, которого, по словам мистера Холкомба, вот-вот должны были увенчать победные лавры.

Добравшись до банка, она встала в самую длинную очередь, поскольку никуда не спешила.

– Доброе утро, миссис Клифтон, – бодро приветствовал ее банковский кассир, когда она все же оказалась перед ним.

– Доброе утро, – ответила Мэйзи и выложила на стойку четыре шиллинга и шесть пенсов.

Кассир тщательно пересчитал монеты и разложил их по разным лоткам под стойкой. Затем он выписал квитанцию, где подтверждалась сумма, положенная на счет миссис Клифтон, и протянул ей. Мэйзи отошла на шаг в сторону, пропуская следующего клиента, и убрала листок в сумочку.

– Миссис Клифтон! – обратился к ней кассир.

– Да? – оглянувшись, откликнулась Мэйзи.

– Управляющий хотел с вами побеседовать.

– Я понимаю, – ответила она.

Она не будет ждать, когда мистер Прендергаст скажет ей, что у нее недостаточно средств, чтобы покрыть последний счет из школы. Мэйзи сама сообщит ему, что новых счетов за внеклассные занятия не последует.

Молодой человек молча провел ее через операционный зал и дальше по длинному коридору. Подойдя к кабинету управляющего, он деликатно постучал, приоткрыл дверь и сообщил, что пришла миссис Клифтон.

– Ах да, – произнес мистер Прендергаст. – Мне действительно нужно с вами поговорить, миссис Клифтон. Пожалуйста, входите.

Где же она слышала этот голос?

– Миссис Клифтон, – продолжил он, когда она села, – с прискорбием вынужден вам сообщить, что мы не смогли произвести выплату по вашему последнему чеку на тридцать семь фунтов десять шиллингов, подлежащему оплате Муниципальным благотворительным учреждениям Бристоля. Если вы представите его снова, я боюсь, на вашем счету по-прежнему не хватит средств, чтобы покрыть эту сумму полностью. Конечно, если вы не ожидаете в ближайшем будущем новых финансовых поступлений.

– Нет, – сообщила Мэйзи, достала из сумочки белый конверт и положила его на стол перед управляющим. – Возможно, вы не откажете в любезности известить их, что со временем я оплачу все прочие расходы, которые возникнут за последний триместр Гарри.

– Я крайне сожалею, миссис Клифтон, – выразил соболезнования мистер Прендергаст. – Хотел бы я иметь возможность вам чем-то помочь. Могу я вскрыть письмо? – Он взялся за белый конверт.

– Да, конечно, – сказала Мэйзи, все еще страшившаяся узнать, сколько она еще должна школе.

Мистер Прендергаст взял со стола тонкий серебряный нож для бумаг и вскрыл конверт. Оттуда он извлек чек «Страховой компании Бристоля и запада Англии» на сумму шестьсот фунтов, подлежавший оплате миссис Мэйзи Клифтон.

Я бы и не запомнил имени этой женщины, если бы позже она не обвинила меня в убийстве ее мужа.

Началось все с того, что по настоянию моего отца я отправился вместе с рабочими в ежегодную поездку в Уэстонсьюпер-Мэр.

– Им будет полезно увидеть, что сын председателя интересуется их делами, – заявил он.

Меня это не убедило, и я вполне искренне считал все мероприятие пустой тратой времени, но если мой отец уже принял решение, то спорить бессмысленно. Оно бы таким и стало, если бы Мэйзи – что за простецкое имя – не отправилась в эту поездку с братом. Даже меня самого удивило, с какой готовностью она согласилась переспать с сыном начальника. Я считал, что, вернувшись в Бристоль, больше никогда о ней не услышу. Может, так оно и вышло бы, не выйди она за Артура Клифтона.

Я сидел за столом, изучая подряд на «Кленовый лист», проверяя и перепроверяя цифры в надежде изыскать способ немного сэкономить, но итоговая строка не радовала. И то, что я сам принял решение бороться за этот контракт, положения дел не улучшало.

Мой коллега, работавший на «Майсон», заключил весьма выгодную сделку. После ряда задержек, не предусмотренных мною в бюджете, мы отставали от графика на пять месяцев, и штрафные неустойки должны были вступить в силу, если мы не закончим строительство к пятнадцатому декабря. То, что изначально казалось контрактом мечты, сулившим изрядную прибыль, оборачивалось кошмаром, от которого мы очнемся с тяжелыми потерями.

Мой отец был с самого начала против того, чтобы верфи Баррингтона брались за этот подряд, и ясно дал это понять.

– Нам следует заниматься тем, что мы умеем хорошо делать, – повторял он с председательского места на каждом собрании совета директоров. – Последние сто лет «Судовая компания Баррингтона» перевозит товары по всему свету, оставляя постройку кораблей нашим конкурентам в Белфасте, Ливерпуле и Ньюкасле.

Я знал, что не сумею склонить его на свою сторону, поэтому постарался убедить младших по возрасту членов совета, что за последние годы мы уже упустили немало возможностей, пока другие расхватывали выгодные контракты, которые вполне могли бы достаться нам. В итоге я убедил их, едва набрав большинство голосов, запустить пробный шар, заключив соглашение с «Майсоном» на постройку грузового судна для их быстро растущего флота.

– Если мы успешно справимся с работой и вовремя спустим на воду «Кленовый лист», – обещал я совету директоров, – наверняка последуют новые контракты.

– Будем надеяться, что мы об этом не пожалеем, – только и сказал отец, проиграв голосование.

Я уже об этом пожалел. Хотя «Судовая компания Баррингтона» ожидала в двадцать первом году рекордных прибылей, ее новое дочернее предприятие, «Судостроение Баррингтона», грозило стать единственной красной строкой в годовом бухгалтерском отчете. Некоторые члены совета директоров уже старались отмежеваться от решения, напоминая всем и каждому, что они голосовали на стороне отца.

Меня не так давно назначили исполнительным директором компании, и я мог лишь догадываться, о чем судачат у меня за спиной. Один директор уже подал в отставку и, уходя, как нельзя более ясно выразил свою точку зрения.

– Мальчику недостает рассудительности, – предупредил он отца. – Смотрите, чтобы он в итоге не разорил компанию.

Но я не сдался. Я пребывал в уверенности, что если мы закончим вовремя, то еще сумеем покрыть расходы и, возможно, получить небольшую прибыль. Многое зависело от того, что произойдет в следующие несколько недель. Я уже распорядился вести работы круглосуточно, в три восьмичасовых смены, и пообещал рабочим щедрые премии, если они успеют выполнить контракт. В конце концов, за воротами околачивалось достаточно людей, отчаянно нуждавшихся в работе.

Я уже собирался известить секретаря, что ухожу домой, когда этот тип без доклада ворвался в мой кабинет.

Это был невысокий, коренастый мужчина с широкими плечами и выпуклыми мышцами – телосложение грузчика. Я лишь удивился, как ему удалось пройти мимо мисс Поттс, которая вбежала за ним с непривычно растерянным видом.

– Я не смогла его остановить, – сообщила она, констатируя очевидное. – Мне вызвать сторожа?

Я встретился с ним взглядом – и отказался.

Мисс Поттс так и осталась стоять у дверей, пока мы оценивали друг друга, словно мангуст и змея, гадая, кто первым нанесет удар. Затем он нехотя стащил с головы кепку и невнятно затараторил. Прошло некоторое время, прежде чем я смог разобрать, что он говорит.

– Мой лучший друг умрет! Артур Клифтон погибнет, если вы ничего не сделаете!

Я велел ему успокоиться и объяснить, в чем дело, но тут в кабинет влетел мой руководитель работ.

– Простите, что Танкок вас побеспокоил, сэр, – выпалил он, едва отдышавшись, – но могу вас заверить, что все под контролем. Вам не о чем волноваться.

– Что именно под контролем? – спросил я.

– Танкок утверждает, что во время пересменки его приятель Клифтон работал внутри корпуса, и новая смена каким-то образом умудрилась заварить его внутри.

– Пойдите и посмотрите сами! – заорал Танкок. – Услышите, как он стучится!

– Это вообще возможно, Хаскинс? – осведомился я.

– Возможно-то все, сэр, но, вероятнее всего, Клифтон свалил с работы и уже сидит в пивной.

– Тогда почему он не отметился на выходе? – резко спросил Танкок.

– В этом нет ничего необычного, сэр, – пояснил Хаскинс, не глядя на него. – Важно отметить приход на смену, а не уход.

– Если вы не придете и не убедитесь сами, – заявил Танкок, – его кровь останется на ваших руках до конца дней.

Эта яростная вспышка заткнула даже Хаскинса.

– Мисс Поттс, я ушел в первый док, – известил я секретаря. – Это ненадолго.

Коренастый коротышка выбежал из моего кабинета, не сказав больше ни слова.

– Хаскинс, поедешь со мной, – распорядился я. – По дороге обсудим, что следует предпринять.

– Да ничего не нужно, сэр, – настаивал он. – Это все чепуха и выдумки.

Я подождал, пока мы не остались наедине в машине, и обратился к бригадиру без околичностей:

– Есть ли хоть малейшая вероятность, что Клифтон действительно остался в заваренном корпусе?

– Никакой, сэр, – твердо заверил меня он. – Жаль, что вы тратите свое время попусту.

– Но этот человек, похоже, не сомневается, – заметил я.

– Как не сомневается в том, кто выиграет скачки в Чепстоу.

Я даже не улыбнулся.

– Смена Клифтона закончилась в шесть, – продолжил Хаскинс более серьезным тоном. – Он наверняка знал, что дальше придут сварщики, и постарался закончить работу до того, как в два утра явится следующая смена.

– Что вообще Клифтон забыл внутри корабля?

– Он занимался последними проверками перед тем, как сварщики примутся за дело.

– Мог ли он прозевать пересменку?

– Гудок, объявляющий конец смены, слышно во всем Бристоле, – заявил Хаскинс.

Мы обогнали Танкока – тот несся сломя голову.

– Даже если ты в глубине корабельного корпуса?

– Думаю, он мог бы не услышать гудок, если бы находился между стенками двойного дна, но мне ни разу не встречался портовый рабочий, который не знал бы, когда кончается его смена.

– Если у него, конечно, есть часы, – добавил я и глянул, носит ли их Хаскинс.

У него часов не было.

– Если Клифтон действительно там внутри, есть ли у нас оборудование, чтобы его вытащить?

– У нас хватит ацетиленовых горелок, чтобы вскрыть корпус и удалить секцию. Плохо то, что на это уйдут часы, и если Клифтон и впрямь внутри, не так много шансов, что он будет еще жив, когда мы его достанем. К тому же людям потребуется еще недели две, а то и больше, чтобы заменить целую секцию. А вы, босс, как сами напоминаете, платите премии для того, чтобы сберечь время, а не тратить его попусту.

Шел уже второй час ночной смены, когда я остановил машину около судна. На борту усердно трудилось, должно быть, больше сотни человек, стуча молотами, сваривая и ставя заклепки. Взбираясь по сходням, я заметил бежавшего к кораблю Танкока. Нагнав меня несколькими мгновениями позже, он согнулся вдвое и уперся руками в колени, пытаясь прийти в себя.

– Итак, Танкок, чего ты от меня хочешь? – спросил я, когда он чуть отдышался.

– Остановите все работы, босс, всего на пару минут, и вы услышите, как он стучит.

Я согласно кивнул.

Хаскинс пожал плечами, явно недоумевая, как мне вообще взбрело в голову отдать подобный приказ. Ему понадобилось несколько минут, чтобы заставить всех положить инструменты и замолчать. Все люди, как на борту, так и в доке, замерли, сосредоточенно прислушиваясь, но, не считая случайного крика чайки или кашля курильщика, я так ничего и не услышал.

– Как я и говорил, сэр, пустая трата времени, – заключил Хаскинс. – Клифтон, должно быть, уже хлебает третью пинту в «Свинье и свистке».

Кто-то уронил молот, и звук эхом раскатился по верфи. Затем на миг – всего лишь на миг – мне показалось, что я услышал другой звук, равномерный и тихий.

– Это он! – заорал Танкок.

И тут, так же внезапно, как и начался, шум оборвался.

– Кто-нибудь еще слышал? – крикнул я.

– Я вот ничего, – заявил Хаскинс и обвел взглядом подчиненных, словно приглашал их бросить ему вызов.

Кое-кто уставился на него в ответ, а один или двое угрожающе взялись за молоты, как будто только и ждали, когда кто-нибудь поднимет их в атаку.

Я чувствовал себя капитаном, которому выпала последняя возможность подавить бунт. Так или иначе, остаться в выигрыше я не мог. Если я велю людям возвращаться к работе, поползут слухи, пока каждый рабочий в порту не уверится, что я лично виноват в смерти Клифтона. Пройдут недели, месяцы, а может, даже годы, прежде чем я смогу восстановить былой авторитет. Но если я отдам приказ вскрыть корпус, то тем самым уничтожу последнюю надежду получить прибыль по этому контракту, а вместе с нею – свои шансы когда-нибудь стать председателем совета директоров. И я стоял на месте и надеялся: может, затянувшаяся тишина убедит людей, что Танкок ошибся. С каждой секундой моя уверенность крепла.

– Похоже, никто ничего не слышал, сэр, – спустя несколько мгновений заключил Хаскинс. – Разрешите продолжать работы?

Рабочие не шелохнулись, продолжая с вызовом смотреть на меня. Хаскинс уставился на них, и один или двое в итоге опустили глаза.

Я обернулся к бригадиру и отдал приказ вернуться к работе. Могу поклясться, что в последовавшее за этим мгновение тишины я слышал стук. Я глянул на Танкока, но тут же звук утонул в тысяче иных шумов, когда люди нехотя взялись за дело.

– Танкок, почему бы тебе не смотаться в пивную и не проверить, не там ли сидит твой приятель, – предложил Хаскинс. – А когда найдешь, скажи ему пару ласковых за то, что потратил столько чужого времени.

– Если его там не будет, – вмешался я, – загляни к нему домой и спроси жену, может быть, она его видела. – Осознав, что говорю что-то не то, я поспешно добавил: – То есть, конечно, если он женат.

– Да, босс, женат, – подтвердил Танкок. – На моей сестре.

– Если не найдешь его и там, вернешься ко мне.

– Тогда будет уже слишком поздно, – буркнул Танкок.

Он повернулся и пошел прочь, ссутулив плечи.

– На случай если я тебе понадоблюсь, Хаскинс, я буду у себя в кабинете, – сообщил я.

Спустившись по сходням, я сел в машину и поехал обратно в контору, надеясь, что никогда больше не увижу Танкока.

Я вернулся за стол, но не смог сосредоточиться на документах, которые оставила мне на подпись мисс Поттс. У меня в ушах все еще звучал тот стук, повторяясь снова и снова, словно привязчивая мелодия, которая раз за разом прокручивается в уме и по ночам не дает спать. И я знал, что, если Клифтон завтра утром не явится на работу, мне уже никогда не избавиться от этого звука.

За следующий час я почти убедил себя, что Танкок уже наверняка нашел своего товарища и теперь жалеет о том, каким дураком себя выставил.

Это был один из тех редких случаев, когда мисс Поттс покинула контору раньше меня. Я как раз запирал верхний ящик стола, собираясь домой, когда услышал топот на лестнице.

Я поднял взгляд. В дверях стоял человек, которого я надеялся никогда больше не увидеть, и глаза его сверкали еле сдерживаемой яростью.

– Ты убил моего лучшего друга, мерзавец, – выпалил он, потрясая кулаком. – С тем же успехом ты мог прикончить его собственными руками!

– Ну-ну, полегче, Танкок, старина, – ответил я. – Как знать, возможно, Клифтон еще жив.

– Он отправился на тот свет только ради того, чтобы ты успел закончить свою чертову работу вовремя. Ни один человек не согласится плавать на этом корабле, как только узнает всю правду.

– В судостроении люди гибнут от несчастных случаев каждый день, – невпопад возразил я.

Танкок шагнул ко мне. Он был так зол, что на миг мне показалось, будто он вот-вот ударит, но он просто встал передо мной, широко расставив ноги, сжав кулаки и сверля меня взглядом.

– Когда я расскажу полиции все, что знаю, тебе придется признать, что одно твое слово могло спасти ему жизнь. И раз уж тебя интересовали только деньги, я позабочусь, чтобы больше ни один человек в этом порту не согласился на тебя работать.

Если дело дойдет до полиции, то половина Бристоля непременно решит, что Клифтон остался в корпусе, и профсоюз потребует вскрыть обшивку. И я ничуть не сомневался, кого они там обнаружат.

Я медленно поднялся с кресла и направился к сейфу в дальнем конце кабинета. Набрал шифр, повернул ключ, открыл дверцу и извлек толстый белый конверт, а затем вернулся за стол. Взяв серебряный нож для бумаг, я вскрыл конверт и достал оттуда пятифунтовую банкноту. Интересно, приходилось ли Танкоку видеть такие прежде? Я выложил купюру перед ним на блокнот с промокательной бумагой, и его свинячьи глазки на миг округлились.

– Твоего друга уже не вернуть, – произнес я, выкладывая вторую банкноту поверх первой.

Его взгляд ни на мгновение не отрывался от денег.

– И ничего в точности не известно! Возможно, он попросту смылся на пару дней. Это не такая уж редкость при его роде занятий.

Я добавил сверху третью банкноту.

– А когда он вернется, твои товарищи не дадут тебе забыть об этой истории.

За четвертой купюрой последовала пятая.

– И ты же не хочешь, чтобы тебя обвинили в ложном вызове полиции? Это серьезный проступок, за который можно попасть в тюрьму.

Еще две банкноты.

– И конечно, работу ты тоже потеряешь.

Он поднял на меня взгляд, его гнев явно сменялся страхом. Еще три.

– Едва ли я буду держать человека, обвинившего меня в убийстве.

Я выложил последние две банкноты поверх стопки. Конверт опустел.

Танкок отвернулся. Я достал бумажник и добавил в пачку еще одну пятифунтовую купюру, три фунта и десять шиллингов: всего шестьдесят восемь фунтов и десять шиллингов. Его взгляд вернулся к деньгам.

– В сейфе еще достаточно денег, – добавил я, надеясь, что говорю убедительно.

Танкок медленно приблизился к моему столу, не глядя на меня, собрал деньги, запихнул их в карман и молча покинул кабинет.

Я встал у окна и проследил за тем, как он вышел из здания конторы и неспешно направился к проходной.

Сейф я оставил широко открытым, часть его содержимого рассыпал по полу, пустой конверт швырнул на стол и вышел, оставив дверь незапертой. Из здания я уходил последним.

– Инспектор полиции Блейкмор, сэр, – объявила мисс Поттс и отступила в сторону, пропуская полицейского в кабинет исполнительного директора.

Хьюго Баррингтон окинул вошедшего инспектора внимательным взглядом. Рост его явно немногим превышал предписанный минимум в пять футов девять дюймов, и, несмотря на пару фунтов лишнего веса, он все равно выглядел подтянуто. На нем был плащ, который он, должно быть, купил еще констеблем, и коричневая фетровая шляпа несколько меньшей выдержки, указывавшая на то, что его не так уж давно повысили до инспектора.

Мужчины обменялись рукопожатием, и Блейкмор, едва усевшись, достал из внутреннего кармана блокнот и ручку.

– Как вам известно, сэр, я провожу расследование предполагаемой кражи, произошедшей в этом здании прошлой ночью.

Баррингтону не понравилось слово «предполагаемой».

– Могу ли я для начала узнать, когда вы впервые обнаружили пропажу денег?

– Да, конечно, инспектор, – ответил Баррингтон, всячески демонстрируя готовность помочь. – Сегодня я прибыл в порт примерно в семь утра и поехал прямиком к доку, чтобы проверить, как далеко продвинулась ночная смена.

– Вы так делаете каждое утро?

– Нет, только время от времени, – покачал головой Хьюго, озадаченный вопросом.

– И сколько времени вы там провели?

– Минут двадцать, от силы тридцать. Затем я поднялся к себе в кабинет.

– То есть в кабинете вы оказались примерно в семь двадцать, самое позднее – в половине восьмого.

– Да, похоже на правду.

– И к этому времени ваш секретарь была уже на месте?

– Да. Мне редко удается прийти на работу раньше ее. Впечатляющая дама, – добавил он с улыбкой.

– Весьма, – согласился инспектор полиции. – Значит, это мисс Поттс сообщила вам, что сейф вскрыт?

– Да. По ее словам, она, придя утром, обнаружила дверцу сейфа открытой, а часть его содержимого – разбросанным по полу, так что сразу вызвала полицию.

– Она не звонила сперва вам, сэр?

– Нет, инспектор. В это время я как раз должен был находиться в машине и ехать сюда.

– Итак, вы утверждаете, что секретарь прибыла на работу раньше вас. А вчера вечером вы ушли прежде нее, сэр?

– Точно не припомню, – заявил Баррингтон. – Но очень крайне редко бывает, что я ухожу позже.

– Да, мисс Поттс это подтвердила, – кивнул инспектор. – Но также она сообщила: «Вчера вечером я ушла раньше мистера Баррингтона, поскольку возникла проблема, потребовавшая его внимания», – зачитал он по блокноту и поднял взгляд на собеседника. – Вы можете пояснить, в чем заключалась эта проблема, сэр?

– Когда управляешь такой большой компанией, как эта, – заметил Хьюго, – проблемы случаются постоянно.

– То есть вы не помните, какая именно проблема возникла вчера вечером?

– Нет, инспектор, не помню.

– Когда вы прибыли в свой кабинет сегодня утром и обнаружили дверцу сейфа открытой, что вы предприняли первым делом?

– Я проверил, чего не хватает.

– И что вы обнаружили?

– Пропали все мои наличные деньги.

– Почему вы уверены, что все?

– Потому что я обнаружил у себя на столе этот вскрытый конверт, – пояснил Хьюго, протягивая инспектору упомянутый предмет.

– И как много должно было находиться в конверте, сэр?

– Шестьдесят восемь фунтов и десять шиллингов.

– Звучит так, будто вы твердо уверены в сумме.

– Так и есть, – подтвердил Хьюго. – Почему это вас удивляет?

– Просто мисс Поттс сказала мне, что в сейфе лежало только шестьдесят фунтов в пятифунтовых банкнотах. Может, вы, сэр, объясните, откуда взялись еще восемь фунтов и десять шиллингов?

Хьюго чуть помешкал с ответом.

– Иногда я храню мелкие деньги в ящике стола, инспектор, – наконец заявил он.

– Довольно крупная сумма, чтобы описывать ее как «мелкие деньги». Впрочем, позвольте мне вернуться к сейфу. Войдя в кабинет, вы первым делом заметили, что дверца сейфа открыта.

– В точности так, инспектор.

– У вас есть ключ от сейфа?

– Да, конечно.

– Вы единственный, кто знает шифр и обладает ключом, сэр?

– Нет, мисс Поттс также имеет доступ к сейфу.

– Вы можете подтвердить, что сейф был заперт, когда вы уходили домой вчера вечером?

– Да, он всегда заперт.

– Тогда мы должны предположить, что взлом осуществил профессионал.

– Что наводит вас на эту мысль, инспектор? – поинтересовался Баррингтон.

– Но если это был профессионал, – продолжал Блейкмор, пропустив вопрос мимо ушей, – меня озадачивает, почему он оставил дверцу сейфа открытой.

– Не уверен, что поспеваю за вашими рассуждениями, инспектор.

– Я сейчас все объясню, сэр. Профессиональные взломщики обычно стремятся оставить все в том же виде, в каком нашли, чтобы преступление не было обнаружено сразу. Это дает им фору, чтобы избавиться от краденого.

– Фору, – повторил Хьюго.

– Профессионал закрыл бы дверцу сейфа и унес с собой конверт в надежде, что пройдет еще некоторое время, прежде чем вы обнаружите пропажу. По моему опыту, некоторые люди не открывают сейфы по нескольку дней, а то и недель. Только любитель оставил бы ваш кабинет в таком беспорядке.

– Так, может, это и был любитель?

– Тогда как он сумел открыть сейф, сэр?

– Возможно, ему каким-то образом удалось завладеть ключом мисс Поттс?

– И шифром заодно? Но мисс Поттс уверяет меня, что каждый вечер уносит свой ключ от сейфа домой, как и вы, сэр, если я правильно понимаю.

Хьюго промолчал.

– Позвольте мне заглянуть внутрь сейфа.

– Да, конечно.

– Что это? – спросил инспектор, указывая на жестяную коробочку на нижней полке.

– Это моя коллекция монет, инспектор. Мое увлечение.

– Не будете ли вы так любезны открыть ее, сэр?

– Это действительно необходимо? – нетерпеливо осведомился Хьюго.

– Боюсь, что так, сэр.

Хьюго нехотя открыл коробку, в которой обнаружились столбики золотых монет, собранные за долгие годы.

– И вот еще одна странность, – сообщил инспектор. – Наш вор берет шестьдесят фунтов из сейфа и восемь фунтов десять шиллингов из ящика стола, но не притрагивается к коробке золотых монет, которые должны стоить существенно дороже. И еще остается загадка конверта.

– Конверта? – переспросил Хьюго.

– Да, сэр, конверта, в котором, по вашим словам, лежали деньги.

– Но я обнаружил его сегодня утром у себя на столе.

– Я в этом не сомневаюсь, сэр, но вы можете заметить, что он аккуратно взрезан.

– Должно быть, моим ножом для бумаг, – подсказал Хьюго, торжествующе его продемонстрировав.

– Вполне возможно, сэр, но, если опираться на мой опыт, взломщики имеют обыкновение рвать конверты, а не аккуратно разрезать их ножом для бумаг, как будто им заранее известно, что там внутри.

– Но мисс Поттс сказала мне, что вы уже нашли вора, – вспомнил Хьюго, пытаясь сдержать раздражение.

– Нет, сэр. Мы нашли деньги, но я не уверен, что отыскали виновного.

– Но вы обнаружили при нем часть денег?

– Да, сэр, именно так.

– Так чего вы еще хотите?

– Убедиться, что мы задержали нужного человека.

– И кто же тот человек, которого вы обвиняете?

– Я не говорил, что обвиняю его, сэр, – поправил инспектор, перелистнув страницу блокнота. – Некий мистер Стэнли Танкок, как выяснилось, один из ваших грузчиков. Это имя вам знакомо, сэр?

– Вроде бы нет, – заявил Хьюго. – Но если он работает в порту, то ему наверняка известно, где расположен мой кабинет.

– Я ничуть не сомневаюсь, сэр, что Танкок знал, где находится ваш кабинет, поскольку сам он утверждает, будто вчера около семи часов вечера пришел к вам сообщить, что его зять, некий мистер Артур Клифтон, замурован в корпусе корабля, который строится на верфи, и погибнет, если вы не прикажете его вытащить.

– Ах да, теперь припоминаю. Я действительно вчера вечером ездил на верфь, как может подтвердить мой бригадир, но только зря потратил время – тревога оказалась ложной. Очевидно, он просто хотел выяснить, где стоит сейф, чтобы вернуться позже и обокрасть меня.

– Он признает, что возвращался к вам в кабинет во второй раз, – сообщил Блейкмор, перелистывая очередную страницу, – и тогда, по его словам, вы предложили ему шестьдесят восемь фунтов и десять шиллингов, чтобы он держал рот на замке насчет Клифтона.

– Никогда не слышал более возмутительного предположения.

– Тогда давайте пока рассмотрим иную версию, сэр. Предположим, что Танкок и впрямь вернулся к вам в кабинет с намерением вас обокрасть вчера где-то между семью и семью тридцатью вечера. Каким-то образом проникнув в здание незамеченным, он поднимается на шестой этаж, крадется к вам в кабинет, набирает шифр, отпирает сейф либо вашим ключом, либо ключом мисс Поттс, достает конверт, аккуратно разрезает его и забирает деньги, но не утруждает себя возней с коробкой с золотыми монетами. Дверцу сейфа он оставляет распахнутой, часть его содержимого разбрасывает по полу, аккуратно вскрытый конверт кладет на стол, а затем растворяется в воздухе, словно Алый Первоцвет [32] .

– Вовсе не обязательно это произошло между семью и семью тридцатью вечера, – с вызовом бросил Хьюго. – Он мог явиться сюда в любое время до семи утра.

– Я так не думаю, сэр, – возразил Блейкмор. – Видите ли, у Танкока есть алиби с восьми до одиннадцати часов вчерашнего вечера.

– И без сомнения, это так называемое алиби подтверждает какой-нибудь его приятель, – предположил Баррингтон.

– По последним подсчетам, таковых тридцать один человек, – сообщил инспектор. – Похоже, украв ваши деньги, он явился в пивную «Свинья и свисток» приблизительно в восемь вечера и не только поставил всем выпивку, но и расплатился по прежним счетам. Рассчитался он новой пятифунтовой банкнотой, которая находится в моем распоряжении.

Полицейский достал бумажник, извлек оттуда купюру и положил ее на стол перед Баррингтоном.

– Также владелец упомянул, что Танкок покинул пивную около одиннадцати, причем настолько пьяным, что двум друзьям пришлось проводить его домой, на Стилл-Хаус-лейн, где мы и обнаружили его сегодня утром. Вынужден заметить, сэр, что, если это Танкок обокрал вас, нам в руки попал опытнейший преступник, и я смогу гордиться тем, что засадил его за решетку. На это, как я подозреваю, вы и рассчитывали изначально, сэр, – добавил он, глядя на Баррингтона в упор, – когда дали ему эти деньги.

– И зачем же, по-вашему, мне это понадобилось? – спросил Хьюго, стараясь, чтобы его голос не дрогнул.

– Потому что, если Стэнли Танкока арестуют и посадят в тюрьму, никто не примет всерьез его рассказ об Артуре Клифтоне. Кстати, Клифтона никто не видел со вчерашнего вечера. И я буду рекомендовать начальству, чтобы обшивку вскрыли без дальнейших задержек. Тогда мы сможем удостовериться, действительно ли тревога была ложной, а Танкок зря потратил ваше время.

Хьюго Баррингтон глянул в зеркало и поправил галстук-бабочку. Он не рассказывал отцу о происшествии с Клифтоном и разговоре с инспектором полиции Блейкмором. Чем меньше старику известно, тем лучше. Он сказал только, что из его кабинета украли деньги и одного из грузчиков арестовали.

Надев смокинг, Хьюго присел на край кровати, ожидая, когда жена закончит одеваться. Он ненавидел опаздывать, но знал, что никакие уговоры не заставят Элизабет пошевеливаться. Он проведал Джайлза и его младшую сестру Эмму – оба ребенка крепко спали.

Хьюго хотел двух сыновей, наследника и запасного. Эмма оказалась неожиданной помехой, означавшей, что ему придется предпринять новую попытку. Его отец был вторым ребенком и потерял старшего брата в войне с бурами в Южной Африке. Старший брат самого Хьюго погиб под Ипром вместе с половиной его полка. Хьюго мог рассчитывать, что со временем станет преемником отца на должности председателя, а когда тот умрет, унаследует также титул и фамильное состояние.

Значит, им с Элизабет предстоит еще одна попытка. Не то чтобы ему все еще нравилось заниматься любовью с женой. Собственно говоря, он не мог припомнить, получал ли вообще когда-либо от этого удовольствие. В последнее время он предпочитал искать развлечения на стороне.

– Твой брак заключен на небесах, – частенько говаривала его мать.

Отец подходил к вопросу практичнее. Он понимал, что союз его старшего сына и единственной дочери лорда Харви – это в большей степени слияние компаний, чем брак. Когда брат Хьюго погиб на Западном фронте, его невеста перешла к Хьюго. Уже не слияние, скорее поглощение. Хьюго не удивился, обнаружив в первую брачную ночь, что Элизабет все еще девственна; кстати, вторая девственница в его жизни.

Наконец Элизабет появилась, извиняясь, как обычно, что заставила его ждать. Дорога из их особняка в Баррингтон-холл составляла всего пару миль, и вся разделявшая эти два дома земля принадлежала семье. К тому времени, как Хьюго и Элизабет вошли в гостиную его родителей в начале девятого, лорд Харви уже принялся за второй бокал хереса. Хьюго окинул взглядом прочих гостей. Не узнал он только одну пару.

Отец немедленно представил его полковнику Данверсу, недавно назначенному главным констеблем графства. Хьюго решил не упоминать при полковнике об утренней встрече с инспектором полиции Блейкмором, но перед ужином отвел отца в сторону и поделился последними новостями о краже, ни разу не упомянув Артура Клифтона.

За ужином – суп из дичины, сочный ягненок со стручковой фасолью и крем-брюле на десерт – беседа текла плавно, затронув визит принца Уэльского в Кардифф и его не слишком уместные высказывания о сочувствии шахтерам, а также последние ввозные пошлины, введенные Ллойд Джорджем, и влияние, которое они окажут на судостроительную промышленность; обсудили «Дом, где разбиваются сердца» – пьесу Джорджа Бернарда Шоу, недавно поставленную в театре «Олд Вик» и встреченную неоднозначно, пока наконец не вернулись к принцу Уэльскому и наболевшему вопросу о том, как найти ему подходящую супругу.

Когда слуги убрали со стола после десерта, дамы удалились в гостиную, чтобы насладиться кофе, а джентльменам дворецкий предложил на выбор бренди или портвейн.

– Доставлены мной и импортированы вами, – отметил сэр Уолтер, подняв бокал за лорда Харви.

Дворецкий тем временем обходил стол по кругу, предлагая гостям сигары. Когда «Ромео и Джульетта» лорда Харви, к его удовлетворению, разгорелась, он повернулся к зятю:

– Ваш отец рассказывает, что какой-то негодяй вломился к вам в кабинет и украл немалую сумму денег.

– Да, все верно, – подтвердил Хьюго. – Но я рад сообщить, что вора уже поймали. К сожалению, им оказался один из наших рабочих.

– В самом деле, Данверс? – переспросил сэр Уолтер. – Вы поймали его?

– Да, я об этом слышал, – ответил главный констебль, – но мне не говорили, что кому-то уже предъявлены обвинения.

– Почему же? – удивился лорд Харви.

– Потому что этот человек утверждает, будто я сам отдал ему деньги, – вмешался Хьюго. – По правде сказать, пока инспектор расспрашивал меня сегодня утром, я начал сомневаться, кто из нас преступник, а кто пострадавшая сторона.

– Жаль слышать, что вы это так восприняли, – извинился полковник Данверс. – Не подскажете ли, кто ведет расследование?

– Инспектор полиции Блейкмор, – сообщил Хьюго и добавил: – У меня сложилось впечатление, что он что-то имеет против нашей семьи.

– Когда нанимаешь на работу стольких людей, – заметил сэр Уолтер, поставив бокал на стол, – неизбежно кто-нибудь оказывается в обиде.

– Должен признать, – сказал Данверс, – что Блейкмор не отличается особой тактичностью. Но я займусь этим вопросом, и, если окажется, что он зашел слишком далеко, я поручу это дело кому-нибудь другому.

Школьные годы – счастливейшие в твоей жизни, утверждал Р. С. Шеррифф [33] , но Хьюго Баррингтон не согласился бы с ним. Хотя он подозревал, что Джайлз, как выразился бы отец, еще «заткнет его за пояс».

Хьюго хотелось забыть, что произошло в его первый школьный день около двадцати четырех лет назад. Он подъехал к школе Святого Беды в хэнсомовском экипаже, сопровождаемый отцом, матерью и старшим братом Николасом, которого как раз назначили старостой школы. Хьюго разревелся, когда один из новых «жуков» невинно поинтересовался, правда ли, что его дед был портовым рабочим. Сэр Уолтер гордился тем, что его отец «за шкирку вытащил сам себя из грязи», но восьмилетним запоминаются первые впечатления. Соседи по спальне упорно дразнили его внуком грузчика и плаксой.

Сегодня же Джайлз отправится в школу Святого Беды на «роллс-ройсе» сэра Уолтера Баррингтона. Хьюго хотел отвезти сына на собственной машине, но его отец не пожелал даже слышать об этом.

– Третье поколение Баррингтонов получает образование в школе Святого Беды и Итоне. Мой наследник должен прибыть подобающим образом.

Хьюго не стал указывать отцу, что Джайлзу пока еще не предложили места в Итоне и, возможно даже, у мальчика есть собственное мнение о том, где ему учиться. В ответе он не сомневался.

– Боже упаси, – сказал бы его отец. – Мнения попахивают бунтом, а бунты следует подавлять.

Джайлз молчал с тех пор, как они выехали из дому, хотя его мать, не унимаясь, весь последний час причитала над единственным сыном. Эмма расхныкалась, услышав, что ее они с собой не берут, а Грэйс – еще одна девочка, и новых попыток не будет – просто цеплялась за руку няньки и помахала им с крыльца, когда они отъезжали.

Хьюго было о чем подумать, помимо женской половины своей семьи, пока машина медленно пробиралась по проселочным дорогам к городу. Встретится ли он с Гарри Клифтоном? Узнает ли в нем второго сына, которого хотел, но никогда уже не будет иметь, – или, едва завидев мальчика, удостоверится, что тот никак не может приходиться ему родней?

Ему придется тщательно избегать матери Клифтона. Узна́ет ли он ее? Недавно он выяснил, что она работает официанткой в «Пальмовом дворике» отеля «Рояль», где он частенько бывал прежде, когда проводил в городе деловые встречи. Отныне ему придется ограничиваться редкими визитами по вечерам, и лишь в том случае, если он будет уверен, что она уже ушла домой.

Брат Мэйзи, Стэн Танкок, вышел из тюрьмы, отсидев восемнадцать месяцев из присужденных ему трех лет. Хьюго так никогда и не узнал, что сталось с инспектором полиции Блейкмором, но после ужина у отца он этого человека больше не видел. На суде над Танкоком давал показания молодой сержант полиции, и он ничуть не сомневался в том, кто здесь виновная сторона.

Как только Танкок благополучно оказался за решеткой, слухи о том, что случилось с Артуром Клифтоном, быстро иссякли. В ремесле, где смерть – обычное дело, Артур Клифтон стал лишь очередной статистической единицей. Однако шестью месяцами позже, когда леди Харви спускала на воду «Кленовый лист», Хьюго невольно подумал о том, что более подходящим именем для судна стал бы «Рундук Дэви Джонса».

Когда совету директоров были представлены окончательные цифры, оказалось, что верфи Баррингтона понесли убытки по проекту на общую сумму тринадцать тысяч семьсот двенадцать фунтов. Впредь Хьюго не предлагал заявок на судостроительные контракты, а сэр Уолтер больше никогда не поднимал этот вопрос. В последующие годы компания Баррингтона вернулась к традиционному занятию – морским грузоперевозкам – и продолжала крепнуть с каждым днем.

Как только Стэна бросили в местную тюрьму, Хьюго предполагал, что больше о нем не услышит. Но незадолго до того, как Танкока должны были выпустить, заместитель начальника Бристольской тюрьмы позвонил мисс Поттс и попросил о встрече. Увидевшись с Баррингтоном, он предложил взять Танкока на прежнее место, поскольку в ином случае тот едва ли найдет работу. Сперва Хьюго обрадовался, но после некоторых размышлений передумал и отправил Фила Хаскинса, своего старшего бригадира, навестить Танкока в тюрьме и передать ему, что тот получит прежнюю работу при одном условии: никогда не упоминать имени Артура Клифтона. Если же Стэн его нарушит, то может собирать вещички и искать себе место где угодно еще. Танкок с благодарностью принял предложение, и с течением лет стало ясно, что свою часть сделки он выполняет.

«Роллс-ройс» подъехал к главным воротам школы Святого Беды, и шофер выскочил наружу, чтобы открыть заднюю дверцу. Несколько пар глаз обратились в их сторону – одни с восхищением, другие с завистью.

Такое внимание явно пришлось не по душе Джайлзу, и он поспешно отошел прочь, открещиваясь как от шофера, так и от родителей. Мать бросилась за ним, нагнулась и подтянула ему носки, а затем напоследок тщательно осмотрела его ногти. Хьюго тем временем разглядывал лица бессчетных детей, гадая, удастся ли ему с ходу узнать одного, которого никогда прежде не видел.

И тут он заметил мальчика, в одиночестве поднимавшегося по склону – его не провожали ни отец, ни мать. Скользнув взглядом, он увидел женщину, не отводившую от ребенка глаз, – женщину, которую он уже не сможет забыть. Должно быть, оба они сейчас гадали, одного или двоих его сыновей ожидает первый учебный день в школе Святого Беды.

Когда Джайлз подхватил ветряную оспу и ему пришлось остаться на несколько дней в изоляторе, его отец понял: похоже, выпала возможность доказать, что Гарри Клифтон не приходится ему сыном. Он не сказал Элизабет, что собирается навестить Джайлза, пока тот болеет, поскольку не хотел, чтобы она путалась под ногами, когда он задаст старшей медсестре с виду безобидный вопрос.

Разобравшись с утренней почтой, Хьюго известил мисс Поттс, что заглянет в школу Святого Беды проведать сына и его не стоит ждать раньше чем через пару часов. Он доехал до города и оставил машину перед домом Фробишера. Где расположен изолятор, он помнил даже слишком хорошо, поскольку за время учебы в школе Святого Беды часто туда попадал.

Джайлз сидел на постели, ожидая, пока ему измерят температуру. При виде Хьюго лицо мальчика засияло радостью.

Стоявшая у его кровати старшая медсестра взглянула на показания термометра.

– Упала до девяноста девяти [34] . Поставим вас на ноги к первому уроку в понедельник, молодой человек, – объявила она, встряхнув градусник. – Теперь я вас оставлю, мистер Баррингтон, побудьте с сыном.

– Благодарю вас, – отозвался Хьюго. – Я смогу побеседовать с вами перед уходом?

– Конечно, мистер Баррингтон. Я буду у себя в кабинете.

– Ты не выглядишь тяжелобольным, Джайлз, – заметил Хьюго, как только сестра вышла из палаты.

– Да я в порядке, папа. Честно говоря, я надеялся, что она выпустит меня утром в субботу, к футбольному матчу.

– Я поговорю с ней перед уходом.

– Спасибо, папа.

– Итак, как продвигается учеба?

– Неплохо, – сообщил Джайлз. – Но это только потому, что я общаюсь с парой самых умных ребят в классе.

– И кто же они? – осведомился отец, страшась ответа.

– Один – это Дикинс, он вообще умнее всех в школе. По правде сказать, остальные ребята с ним даже не разговаривают, поскольку считают его зубрилой. Но лучший мой друг – Гарри Клифтон. Он тоже очень умен, но не настолько, как Дикинс. Возможно, ты слышал, как он поет в хоре. Уверен, он тебе понравится.

– Но разве Клифтон не сын грузчика?

– Да, и он этого не скрывает, совсем как дедушка. Но ты-то откуда об этом знаешь, папа?

– По-моему, Клифтон когда-то работал на компанию, – пояснил Хьюго, немедленно пожалев о своих словах.

– Должно быть, это было еще до тебя, – заявил Джайлз, – потому что его отец погиб на войне.

– Кто тебе это сказал?

– Мама Гарри. Она официантка в отеле «Рояль». Мы отмечали там день его рождения.

Хьюго хотел спросить, когда у Клифтона день рождения, но побоялся, что сына удивит такое внимание к его другу.

– Твоя мать передает тебе привет, – сообщил он взамен. – Кажется, они с Эммой собираются навестить тебя позже на этой неделе.

– Тьфу ты. Только этого мне и не хватало, – буркнул Джайлз. – Ветрянка и визит моей ужасной сестрицы.

– Не так уж она плоха, – рассмеялся отец.

– Хуже не бывает, – заявил Джайлз. – И непохоже, чтобы из Грэйс вышло что-нибудь стоящее. Им обязательно ехать на отдых с нами, папа?

– Да, разумеется, обязательно.

– Я вот подумал – а можно, Гарри Клифтон поедет с нами в Тоскану этим летом? Он никогда не был за границей.

– Нет, – отрезал Хьюго с излишней жесткостью. – Отдыхают с родными, не следует тратить это время на посторонних.

– Но он не посторонний, – возразил ему сын. – Он мой лучший друг.

– Нет, – повторил Хьюго, – и вопрос на этом закрыт.

Джайлз огорчился.

– Так что бы ты хотел получить на день рождения, сынок? – поспешно сменил тему отец.

– Новый радиоприемник, – без запинки ответил Джайлз. – Фирма называется «Робертс рэйдио».

– А вам разрешено держать радиоприемники в школе?

– Да, – заверил его Джайлз, – но включать их можно только по выходным. Если будешь слушать радио после отбоя или в учебный день и тебя поймают, приемник отберут.

– Я подумаю. Ты приедешь домой праздновать?

– Да, но только на чай. Мне нужно будет вернуться в школу к началу подготовки.

– Тогда я постараюсь заглянуть тоже, – пообещал Хьюго. – А теперь мне пора. Я хотел перед уходом еще побеседовать с медсестрой.

– Не забудь у нее попросить, чтобы отпустила меня в субботу утром, – напомнил Джайлз.

Отец вышел из палаты, чтобы заняться главным, ради чего приехал.

– Я очень рада, что вы навестили сына, мистер Баррингтон. Это поднимет ему настроение, – заметила старшая медсестра, когда он зашел к ней в кабинет. – Но, вы сами видели, он уже почти полностью здоров.

– Да, и надеется, что вы отпустите его в субботу утром, чтобы он смог сыграть в футбол.

– Конечно, почему бы и нет, – согласилась та. – Но вы хотели поговорить о чем-то еще?

– Да. Как вам известно, Джайлз – дальтоник. Я хотел спросить, не создает ли это ему лишних затруднений.

– Ничего такого, о чем бы я знала, – заверила его сестра. – Это не мешает ему посылать красный мяч через зеленое поле так, чтобы тот пересек белую черту.

Баррингтон рассмеялся.

– Когда я учился в школе Святого Беды, – перешел он к следующей заготовленной заранее фразе, – меня дразнили, потому что я единственный из ребят страдал дальтонизмом.

– Позвольте мне вас заверить, – сообщила сестра, – что Джайлза никто не дразнит. И в любом случае его лучший друг тоже дальтоник.

По дороге обратно в контору Хьюго размышлял о том, что ему следует действовать, пока ситуация не вышла из-под контроля. Он решил еще раз побеседовать с полковником Данверсом.

Вернувшись в свой кабинет, он велел мисс Поттс никого не впускать. Подождал, когда она закроет дверь, и взялся за телефонную трубку. Несколько мгновений спустя главный констебль ответил на звонок.

– Это Хьюго Баррингтон, полковник.

– Как поживаете, друг мой? – осведомился тот.

– У меня все хорошо, сэр. Я хотел узнать, не могли бы вы дать мне совет по личному вопросу.

– Выкладывайте, старина.

– Я ищу нового начальника охраны и подумал, что, возможно, вы могли бы мне кого-нибудь порекомендовать.

– Собственно говоря, у меня есть на примете человек, который мог бы вам подойти, но я не уверен, свободен ли он сейчас. Я выясню и сразу с вами свяжусь.

Главный констебль оказался верен своему слову и перезвонил уже на следующее утро.

– Человек, о котором я говорил, сейчас работает неполный день, но как раз ищет что-нибудь постоянное.

– Что вы о нем скажете? – спросил Хьюго.

– В полиции он далеко бы пошел, но ему пришлось подать в отставку после тяжелого ранения – он пытался задержать грабителя во время налета на «Мидленд Банк». Возможно, вы помните эту историю. Она попала во все газеты. На мой взгляд, лучшего кандидата на пост начальника охраны вам не найти, и, откровенно говоря, считайте, что вам повезло, если вы его заполучите. Ну как, интересно? Тогда я вкратце расскажу о деталях.

Баррингтон позвонил Дереку Митчеллу из дома, поскольку не хотел, чтобы мисс Поттс узнала, что он затеял. Он договорился встретиться с бывшим полицейским в отеле «Рояль» в шесть вечера в понедельник, после того как миссис Клифтон уйдет с работы и «Пальмовый дворик» опустеет.

Хьюго прибыл за несколько минут до назначенного времени и направился прямиком к столику в дальнем конце зала, на который в обычных обстоятельствах и не взглянул бы. Он занял место за колонной, где, как он знал, их с Митчеллом никто не увидит и не подслушает. Ожидая, он повторял в уме перечень вопросов, ответы на которые ему необходимо было узнать, если он собирался довериться совершеннейшему незнакомцу.

Без трех минут шесть высокий, хорошо сложенный мужчина с военной выправкой прошел во вращающуюся дверь. Его темно-синий пиджак, серые фланелевые брюки, короткая стрижка и отполированные до блеска туфли выдавали крайне упорядоченный образ жизни.

Хьюго привстал и поднял руку, словно подзывал официанта. Митчелл неторопливо пересек зал, даже не пытаясь скрыть легкую хромоту – последствие ранения, из-за которого, по словам Данверса, ему и пришлось уйти из полиции.

Баррингтону вспомнилось его последнее столкновение с полицейским, но на сей раз задавать вопросы намеревался он сам.

– Добрый вечер, сэр.

– Добрый вечер, Митчелл, – отозвался Хьюго, пожимая ему руку.

Когда Митчелл сел, Баррингтон рассмотрел вблизи его сломанный нос и деформированные уши и вспомнил замечание полковника Данверса, что раньше тот играл во второй линии за бристольскую команду регби.

– Позвольте мне предупредить вас с самого начала, Митчелл, – заявил Хьюго, не тратя времени даром, – то, что я хочу с вами обсудить, – строго конфиденциально и должно остаться между нами.

Митчелл кивнул.

– По сути, дело настолько конфиденциальное, что даже полковник Данверс не представляет истинной причины, по которой мне понадобилось с вами встретиться, ибо я не ищу нового начальника для своей службы безопасности.

Сохраняя непроницаемое выражение лица, Митчелл слушал, что еще скажет ему Хьюго.

– Мне нужен человек, который согласится поработать частным детективом. Единственной его задачей будет докладывать мне ежемесячно о деятельности женщины, которая проживает в этом городе и, кстати, работает в этом отеле.

– Я понимаю, сэр.

– Я хочу знать обо всем, чем она занимается, в профессиональном или личном плане, каким бы несущественным это ни казалось. Она ни в коем случае – подчеркиваю: ни в коем случае – не должна узнать о вашем интересе к ней. Итак, прежде чем я сообщу вам ее имя, считаете ли вы, что способны справиться с подобным заданием?

– Такие дела легкими не бывают, – ответил Митчелл, – но и невыполнимыми тоже. В юности, будучи сержантом полиции, я участвовал в тайной операции, благодаря которой некий исключительно отталкивающий субъект отправился за решетку на шестнадцать лет. Войди он сейчас в этот отель, я уверен, он бы меня не узнал.

Хьюго впервые улыбнулся.

– Прежде чем я углублюсь в подробности, – продолжил он, – мне нужно знать, готовы ли вы взяться за подобное задание?

– Это зависит от нескольких вещей, сэр.

– А именно?

– Будет ли это занятием на полный день, поскольку в настоящее время я работаю ночным охранником в банке.

– Завтра же подайте в отставку, – потребовал Хьюго. – Я не хочу, чтобы вы одновременно работали на кого-то еще.

– И каковы же часы работы?

– На ваше усмотрение.

– А моя зарплата?

– Я буду платить вам восемь фунтов в неделю, за месяц вперед, а также покрою все ваши разумные расходы.

Митчелл кивнул:

– Если позволите посоветовать, сэр, то, может, вам стоит производить все выплаты наличными, чтобы ничего нельзя было проследить по бумагам?

– Звучит здраво, – признал Хьюго, уже и сам решивший поступать именно так.

– И вы предпочтете получать ежемесячные доклады в письменном виде или лично?

– Лично. Я не хочу, чтобы на бумагу попало лишнее.

– Тогда нам следует встречаться в разных местах и в разные дни недели. Нас увидят в худшем случае однократно.

– Меня это вполне устроит, – согласился Хьюго.

– Когда вы хотели бы, чтобы я приступил, сэр?

– Вы уже приступили полчаса назад, – сообщил Баррингтон.

Он достал из внутреннего кармана листок бумаги и конверт, где лежали тридцать два фунта, и протянул их Митчеллу.

Тот несколько мгновений рассматривал имя и адрес, написанные на листке, и вернул новому хозяину.

– Мне понадобится ваш личный номер, сэр, и еще нужно знать, где и когда с вами можно связаться.

– В любой день в моем кабинете между пятью и шестью вечера, – сообщил Хьюго. – Дома ищите меня только в случае крайней необходимости, – добавил он, доставая ручку.

– Просто назовите номер, сэр, записывать не стоит.

– Вы будете на дне рождения мастера Джайлза? – спросила мисс Поттс.

Хьюго заглянул в ежедневник.

«Джайлз, день рождения, 12 лет, 15:00», – гласила четкая надпись наверху страницы.

– Мне хватит времени заехать за подарком по пути домой?

Мисс Поттс вышла из кабинета и мгновением позже вернулась с большим свертком, обернутым блестящей красной бумагой и перевязанным ленточкой.

– Что это? – спросил Хьюго.

– Радиоприемник от «Робертс», тот самый, о котором он просил, когда вы навещали его в изоляторе в прошлом месяце.

– Спасибо, мисс Поттс, – сказал Хьюго и глянул на часы. – Надо успеть к моменту, когда он будет разрезать торт.

Мисс Поттс положила ему в портфель толстую папку.

– Предварительные заметки к завтрашнему заседанию совета директоров, – пояснила она, прежде чем он успел задать вопрос. – Вы сможете просмотреть их после того, как мастер Джайлз вернется в школу, и вам не понадобится возвращаться сюда вечером.

– Спасибо, мисс Поттс, – повторил Хьюго. – Вы все предусмотрели.

Проезжая по городу, он невольно обратил внимание на то, насколько больше стало машин на шоссе по сравнению с прошлым годом. Пассажиры начали куда осторожнее переходить дорогу с тех пор, как правительство повысило скоростное ограничение до тридцати миль в час. Лошадь встала на дыбы, когда Хьюго пронесся мимо хэнсомовского кеба. Ему было любопытно, как долго они еще рассчитывают продержаться теперь, когда городской совет разрешил первые таксомоторы.

Выехав из города, Хьюго немедленно прибавил скорость, не желая опаздывать на праздник сына. Как же быстро растет мальчик. Он уже стал выше матери. Не обгонит ли он когда-нибудь и отца?

Хьюго был уверен, что через год, когда Джайлз окончит школу Святого Беды и займет свое место в Итоне, его дружба с Клифтоном быстро забудется, хотя и понимал, что есть и другие сложности, которыми придется заняться еще до того.

У ворот поместья он сбросил скорость. Ему всегда нравилось неторопливо подъезжать к особняку по дубовой аллее. Когда Хьюго вышел из машины, Дженкинс уже стоял на крыльце.

– Миссис Баррингтон в гостиной, сэр, – сообщил он, придержав перед хозяином входную дверь, – вместе с мастером Джайлзом и двумя его школьными друзьями.

Стоило ему войти в вестибюль, как Эмма сбежала навстречу по лестнице и крепко обняла отца.

– А что в свертке? – требовательно поинтересовалась она.

– Подарок твоему брату на день рождения.

– Да, но что за подарок?

– Тебе придется подождать и увидеть своими глазами, юная леди, – с улыбкой сообщил отец и отдал портфель дворецкому. – Пожалуйста, отнесите это ко мне в кабинет, Дженкинс.

Эмма тем временем схватила его за руку и потянула в сторону гостиной.

Улыбка Хьюго погасла сразу же, стоило ему открыть дверь и увидеть, кто сидит на диване.

Джайлз вскочил и со всех ног бросился к нему.

– С днем рождения, мальчик мой, – поздравил Хьюго сына, протягивая ему сверток.

– Спасибо, папа, – отозвался Джайлз, прежде чем представить отцу друзей.

Хьюго пожал руку Дикинсу, но когда Гарри протянул ему свою, отделался устным приветствием.

– Добрый день, Клифтон, – бросил он и устроился в любимом кресле.

С интересом пронаблюдав за тем, как Джайлз распутывает ленточку, Хьюго одновременно с ним впервые увидел собственный подарок. Даже нескрываемый восторг сына, радующегося новому радиоприемнику, не вызвал у него улыбки. Ему нужно было задать Клифтону один вопрос, но при этом не дать никому понять, что ответ мальчишки имеет хоть какое-то значение.

Он молчал, пока трое ребят по очереди настраивали приемник на две станции и внимательно вслушивались в непривычные голоса и музыку, доносившиеся из динамика. Каждый успех встречался смехом и аплодисментами.

Миссис Баррингтон заговорила с Гарри о недавней постановке «Мессии», на которой присутствовала, остановившись на том, как ей понравилось его исполнение арии «А я знаю, Искупитель мой жив».

– Спасибо, миссис Баррингтон, – отозвался мальчик.

– Клифтон, вы надеетесь перейти в Бристольскую классическую, когда окончите школу Святого Беды? – вмешался Хьюго, улучив удобный момент.

– Только если заслужу стипендию, сэр, – ответил Клифтон.

– Но почему это так важно? – осведомилась миссис Баррингтон. – Наверняка вам предложат там место, как и любому другому?

– Потому что моя мать не сможет себе позволить плату за обучение, миссис Баррингтон. Она работает официанткой в отеле «Рояль».

– Но разве ваш отец не…

– Он умер, – пояснил Гарри. – Его убили на войне.

– Простите, – огорчилась миссис Баррингтон. – Я не знала.

Между тем открылась дверь, и лакей внес в комнату огромный торт на серебряном подносе. Джайлз успешно задул всю дюжину свечей с первого раза, и все зааплодировали.

– А у вас когда день рождения, Клифтон? – спросил Хьюго.

– Был в прошлом месяце, сэр, – сообщил мальчик.

После того как Джайлз разрезал торт, Хьюго встал и покинул гостиную, не сказав ни слова.

Направился он прямо к себе в кабинет, но обнаружил, что не может сосредоточиться на бумагах к завтрашнему заседанию совета директоров. Ответ Клифтона означал, что ему придется обратиться за советом к юристу, специализирующемуся в наследственном праве.

Спустя примерно час он услышал голоса в вестибюле, затем закрылась входная дверь и от крыльца отъехала машина. Через пару минут в его кабинет постучали, и вошла Элизабет.

– Из-за чего ты так стремительно нас покинул? – спросила она. – И почему не вышел попрощаться – ты же видел, что Джайлз и его гости уезжают?

– У меня завтра с утра весьма непростое заседание совета директоров, – пояснил он, не поднимая глаз.

– Это не причина не попрощаться с сыном, тем более в день его рождения.

– Мне еще многое нужно обдумать, – заявил Хьюго, по-прежнему не отрывая взгляда от своих записей.

– Ничто не может быть настолько важным, чтобы так грубо обходиться с гостями. Ты держался с Гарри Клифтоном хуже, чем с прислугой.

Впервые за весь разговор Хьюго посмотрел на жену:

– Возможно, дело в том, что я не считаю Клифтона ровней нашей прислуге.

Элизабет явно задели его слова.

– Ты знала, что его отец был портовым рабочим, а мать – официантка? Не уверен, что Джайлзу следует общаться с подобными молодыми людьми.

– Джайлз считает иначе. И потом, каким бы ни было его происхождение, сам Гарри – очаровательный мальчик. Не могу понять, почему ты настроен против него. С Дикинсом ты так себя не ведешь, а его отец – владелец газетного киоска.

– Зато сам он заработал открытую стипендию.

– А Гарри получил заслуженную стипендию хориста, о чем известно каждому бристольцу, посещающему церковь. Надеюсь, при следующей встрече ты будешь вести себя более подобающе.

И, не сказав больше ни слова, Элизабет вышла из кабинета, плотно закрыв за собой дверь.

Сэр Уолтер Баррингтон восседал на своем месте во главе стола, когда его сын вошел в зал заседаний.

– Меня сильнее всего беспокоит рассматриваемый правительством законопроект, касающийся пошлин на импорт, – начал Хьюго, занимая стул по правую сторону от отца, – и как его последствия скажутся на нашем балансе.

– Именно затем мы и держим в совете директоров юриста, – заметил сэр Уолтер, – чтобы он мог консультировать нас по подобным вопросам.

– Но, по моим подсчетам, если закон будет принят, это может обойтись нам в двадцать тысяч фунтов в год. Ты не находишь, что нам стоит обратиться за дополнительной консультацией?

– Полагаю, я мог бы переговорить с сэром Джеймсом Амхерстом, когда в следующий раз буду в Лондоне.

– Во вторник я еду в Лондон на ежегодный ужин Ассоциации британских судовладельцев, – сообщил Хьюго. – Коль скоро он в этом деле специалист, мне нужно с ним побеседовать.

– Только если ты убежден, что это необходимо, – уступил сэр Уолтер. – И не забудь, что Амхерст берет почасовую оплату, даже за ужином.

Ужин Ассоциации британских судовладельцев проходил в отеле «Гровенор-хаус», и на нем присутствовало более тысячи членов организации и их гостей.

Хьюго заранее созвонился с секретарем и попросил посадить его рядом с сэром Джеймсом Амхерстом. Секретарь удивился, но согласился изменить размещение гостей за главным столом. В конце концов, старый Джошуа Баррингтон был одним из основателей ассоциации.

После того как епископ Ньюкасла произнес молитву, Хьюго даже не попытался прервать видного адвоката, увлеченного беседой с соседом справа. Однако, когда тот все же соизволил заметить незнакомца, которого подсадили к нему слева, Хьюго не стал тратить время попусту, а перешел сразу к делу.

– Мой отец, сэр Уолтер Баррингтон, – начал он, завладев вниманием намеченной жертвы, – изрядно обеспокоен законопроектом о пошлинах на импорт, рассматриваемым сейчас палатой общин, и воздействием, которое он может оказать на наше дело. Он хочет знать, сможет ли он проконсультироваться с вами по этому вопросу, когда в следующий раз будет в Лондоне.

– Разумеется, я всегда к его услугам, – подтвердил сэр Джеймс. – Просто передайте его секретарю, чтобы тот позвонил моему, и я прослежу за тем, чтобы освободиться на время его визита.

– Благодарю вас, сэр, – сказал Хьюго. – И чтобы не погрязнуть в делах окончательно – как раз хотел вас спросить, читали ли вы Агату Кристи?

– Как-то не доводилось, – ответил сэр Джеймс. – А она того стоит?

– Мне весьма понравилась ее последняя книга «Когда боги смеются» [35] , – заявил Хьюго, – но я не уверен, что сюжет выдержал бы испытание судом.

– А что предполагает эта дама? – спросил Амхерст, которому как раз подали пережаренную говядину на холодной тарелке.

– По мнению мисс Кристи, старший сын потомственного рыцаря автоматически наследует отцовский титул, даже если ребенок незаконнорожденный.

– А, вот это и впрямь любопытный правовой вопрос, – оживился сэр Джеймс. – Собственно говоря, в суде совсем недавно рассматривали подобный случай. Бенсон против Карстейрса, если я ничего не путаю. В прессе это час то упоминают как «бастардову поправку».

– И к какому заключению пришли судьи? – спросил Хьюго, пытаясь не выказать излишнего интереса.

– Если в изначальном завещании не удастся найти лазейки, то вопрос решается в пользу первенца, даже если означенный ребенок зачат вне брака.

Еще один ответ, которого Хьюго не хотел бы слышать.

– Однако, – продолжал сэр Джеймс, – их светлости решили подстраховаться и добавили оговорку о том, что каждый случай следует рассматривать по существу и лишь после того, как по нему выскажется герольдмейстер ордена Подвязки. Весьма в духе лордов-судей, – добавил он, прежде чем взяться за нож и вилку и атаковать говядину. – Слишком боязливы, чтобы создать прецедент, но всегда готовы спихнуть ответственность.

Когда сэр Джеймс вновь повернулся к соседу справа, Хьюго задумался о том, какие последствия могут возникнуть, если Гарри Клифтон обнаружит, что может унаследовать не только «Судовую компанию Баррингтона», но и поместье. Вынужденно признать, что он зачал внебрачного сына, уже было бы достаточно плохо, но одна мысль о том, что после его смерти Гарри Клифтон унаследует фамильный титул и сделается сэром Гарри, казалась невыносимой. Он решил сделать все возможное, чтобы не допустить подобного исхода.

За завтраком Хьюго Баррингтон прочел письмо от директора школы Святого Беды, где подробно рассказывалось о том, что школа начинает сбор тысячи фунтов на строительство нового крикетного павильона для первой команды. Он открыл чековую книжку и уже написал единицу и два нуля, когда его отвлек шум машины, остановившейся снаружи на гравийной дорожке.

Хьюго подошел к окну посмотреть, кто бы это мог приехать к нему в субботу так рано утром. Он изрядно удивился, увидев, как с заднего сиденья такси выбирается его сын с чемоданом, поскольку ожидал, что вечером будет любоваться его игрой в последнем матче сезона против Эйвонхерста.

Дженкинс объявился как раз вовремя, чтобы открыть дверь перед Джайлзом, поднявшимся на верхнюю ступеньку.

– Доброе утро, мастер Джайлз, – приветствовал он молодого хозяина, как будто ожидал его приезда.

Хьюго поспешно вышел навстречу сыну и обнаружил того в вестибюле: мальчик стоял, понурившись, с чемоданом у ног.

– Почему ты дома? – спросил он. – До конца триместра осталась еще неделя.

– Меня временно исключили, – без обиняков ответил Джайлз.

– Исключили? – повторил за ним отец. – И могу я узнать, чем ты это заслужил?

Джайлз глянул на Дженкинса, молча замершего у входной двери.

– Я отнесу вещи мастера Джайлза к нему в комнату, – предложил дворецкий, взял чемодан и медленно направился вверх по лестнице.

– Иди за мной, – велел Хьюго, как только тот скрылся из виду.

Оба они молчали, пока отец не закрыл за Джайлзом дверь кабинета.

– И что же ты натворил, если пришлось принять такие суровые меры? – резко спросил он, расположившись в кресле.

– Меня поймали на краже из школьного магазина, – ответил Джайлз, так и оставшийся стоять посреди комнаты.

– Этому есть какое-то простое объяснение? Возможно, недоразумение?

– Нет, сэр, – выдавил Джайлз, едва удерживаясь от слез.

– Ты можешь что-нибудь сказать в свое оправдание?

– Нет, сэр, – признался мальчик, но замешкался. – Не считая…

– Не считая чего?

– Я всегда отдавал все конфеты, папа. Ничего не оставлял себе.

– Клифтону, конечно же.

– И Дикинсу тоже, – уточнил Джайлз.

– Это Клифтон подбил тебя на воровство?

– Нет, не он, – твердо заявил мальчик. – На самом деле, когда Гарри выяснил, чем я занимаюсь, он начал относить все конфеты, которые я давал им с Дикинсом, обратно в магазин. И даже взял вину на себя, когда мистер Фробишер обвинил в кражах его.

Последовала долгая тишина.

– Так, значит, тебя отстранили от занятий, а не исключили окончательно? – уточнил наконец его отец.

Джайлз кивнул.

– Как по-твоему, тебе позволят вернуться в следующем триместре?

– Вряд ли, – вздохнул он.

– И почему ты так считаешь?

– Потому что я никогда еще не видел директора настолько сердитым.

– Твоя мать рассердится куда сильнее, когда обо всем узнает.

– Пожалуйста, папа, не говори ей, – взмолился Джайлз, все же расплакавшись.

– И как же, по-твоему, я объясню ей, почему ты прибыл неделей раньше и, возможно, даже не вернешься в школу в следующем триместре?

Джайлз и не пытался ответить, только тихонько всхлипывал.

– И одному богу известно, что скажут твои бабушка с дедушкой, – добавил его отец, – когда мне придется рассказать им, почему ты все же не попадешь в Итон.

Снова повисло долгое молчание.

– Ступай к себе в комнату и даже не думай выходить, пока я тебе не разрешу.

– Да, сэр, – кивнул Джайлз и повернулся к двери.

– И ни в коем случае ни с кем этого не обсуждай, особенно в присутствии слуг.

– Да, папа, – ответил мальчик и выбежал из кабинета, на лестнице едва не столкнувшись с Дженкинсом.

Хьюго ссутулился в кресле, пытаясь придумать, как повернуть эту ситуацию к лучшему, прежде чем последует неизбежный звонок директора. Он облокотился на стол и подпер голову руками, но лишь спустя время его взгляд сосредоточился на чеке.

Губы Хьюго изогнулись в улыбке, и он дорисовал на чеке лишний ноль, прежде чем поставить внизу свою подпись.

Митчелл сидел в дальнем углу зала ожидания, читая «Бристоль ивнинг пост», когда подошел Хьюго и расположился рядом с ним. Было так зябко, что руки он держал в карманах.

– Объект, – начал Митчелл, не отрывая взгляда от газеты, – пытается собрать пятьсот фунтов на деловое предприятие.

– Какого рода деловое предприятие вообще может ее интересовать?

– Чайная «У Тилли», – пояснил Митчелл. – Похоже, объект работал там до того, как устроился в «Пальмовый дворик» в «Рояле». Некий мистер Эдвард Аткинс недавно предложил мисс Тилли пятьсот фунтов за заведение. Но Аткинс пришелся ей не по вкусу, и она сообщила объекту, что предпочтет уступить дело ей, если та сумеет собрать такую же сумму.

– И где же она рассчитывает раздобыть столько денег?

– Возможно, у кого-то, кто желает приобрести над ней финансовый контроль, который впоследствии может сыграть ему на руку?

Хьюго промолчал. Митчелл так и не поднял взгляда от газеты.

– Она к кому-нибудь обращалась? – в конце концов спросил Хьюго.

– В настоящее время ей дает рекомендации некий мистер Патрик Кейси, представляющий «Диллона и К°», финансовую компанию, размещенную в Дублине. Они специализируются на получении ссуд для частных клиентов.

– Как мне связаться с Кейси?

– Я бы не советовал это делать, – предупредил его Митчелл.

– Почему же?

– Он бывает в Бристоле примерно раз в месяц и всегда останавливается в «Рояле».

– Нам не обязательно встречаться в «Рояле».

– Он завязал с объектом близкие личные отношения. Всякий раз, оказываясь в городе, он приглашает ее на ужин или в театр, а недавно ее видели, когда она возвращалась с ним в отель, где они провели ночь в триста семьдесят первом номере.

– Как увлекательно, – заметил Хьюго. – Что-нибудь еще?

– Возможно, вам также будет интересно узнать, что объект хранит средства в Национальном провинциальном банке, дом номер сорок девять по Корн-стрит. Управляющего зовут мистер Прендергаст. В настоящее время на ее счету находится двенадцать фунтов и девять шиллингов.

Хьюго хотел спросить, каким образом Митчелл раздобыл эти сведения, но воздержался.

– Превосходно, – заключил он. – Как только обнаружите что-либо еще, каким бы несущественным это ни казалось, сразу звоните мне.

Он достал из кармана пальто пухлый конверт и передал Митчеллу.

– На платформу девять прибывает поезд номер семьсот двадцать два из Тонтона.

Митчелл убрал конверт, сложил газету и вышел из зала ожидания. На своего нанимателя он так ни разу и не взглянул.

Хьюго не смог сдержать гнев, когда выяснил настоящую причину отказа Джайлзу в Итоне. Он позвонил директору, который просто не захотел с ним разговаривать, предполагаемому классному наставнику, который выразил ему сочувствие, но не дал надежды на исправление ситуации, и даже провосту [36] , который обещал перезвонить, но так этого и не сделал. Хотя Элизабет и девочки не догадывались, из-за чего Хьюго в последнее время так часто выходит из себя без видимых причин, они продолжали невозмутимо терпеть последствия Джайлзовых проступков.

В первый день триместра Хьюго нехотя отправился провожать Джайлза в Бристольскую классическую школу, но не позволил присоединиться к ним ни Эмме, ни Грэйс, несмотря на то что Эмма ударилась в слезы и надулась.

Когда Хьюго затормозил машину на Колледж-стрит, первым, кого он увидел перед школьными воротами, оказался Гарри Клифтон. Он не успел даже толком остановиться, а Джайлз уже выскочил наружу и бросился приветствовать друга.

Хьюго постарался держаться в стороне от остальных родителей, в беседу с которыми охотно вступила Элизабет, а наткнувшись на Клифтона, по обыкновению, не стал пожимать ему руку.

На обратном пути в особняк Элизабет спросила мужа, почему он так неприветливо относится к лучшему другу Джайлза. Хьюго напомнил жене, что их сын должен был отправиться в Итон, где общался бы с джентльменами, а не сыновьями местных лавочников или, в случае Клифтона, кое-кого похуже. Элизабет промолчала, чтобы не навлечь на себя его гнев, как в последнее время поступала все чаще.

– Местная чайная сгорела дотла! Подозревается поджог! – выкрикнул продавец газет на углу Брод-стрит.

Хьюго ударил по тормозам, выскочил из машины и протянул парнишке полпенни. Он начал читать передовицу еще по дороге обратно к автомобилю.

Чайную «У Тилли», хорошо известную в Бристоле и популярную среди горожан, рано утром сровнял с землей пожар. Полиция арестовала местного жителя тридцати с небольшим лет и предъявила ему обвинение в поджоге. Мисс Тилли, проживающая сейчас в Корнуолле…

Увидев фотографию Мэйзи Клифтон и ее работниц, стоящих на тротуаре и мрачно созерцающих обгорелые руины чайной, Хьюго улыбнулся. Небеса на его стороне.

Он сел в машину, бросил газету на пассажирское сиденье и продолжил свой путь в Бристольский зоопарк. Нужно будет как можно скорее договориться о встрече с мистером Прендергастом.

Митчелл советовал встречаться с Прендергастом у себя в кабинете и желательно вечером, после того как мисс Поттс уйдет домой, если он надеется сохранить в секрете свой интерес к объекту. Хьюго не стал ему объяснять, что сам не уверен, уходит ли мисс Поттс домой по вечерам. Он уже предвкушал встречу с Прендергастом, на которой окончательно похоронит источник своих неприятностей, но прежде ему нужно было увидеться кое с кем еще.

Когда он прибыл, Митчелл кормил Рози.

Хьюго неторопливо подошел, облокотился на ограждение и сделал вид, что интересуется индийской слонихой, которую Бристольский зоопарк недавно приобрел в Объединенных провинциях [37] , чем привлек множество посетителей. Митчелл подбросил в воздух кусок хлеба, а Рози поймала угощение хоботом и одним плавным движением переправила в пасть.

– Объект вернулся в отель «Рояль», – сообщил Митчелл, как будто обращаясь к слонихе. – Она работает в «Пальмовом дворике» в позднюю смену, с десяти вечера до шести следующего утра. Платят ей три фунта в неделю плюс все чаевые, что составляет не очень большую сумму, поскольку посетителей в это время суток мало. – Бросив слонихе еще корку, он продолжил: – Некий Боб Барроуз арестован и обвинен в поджоге. Барроуз поставлял ей кондитерские изделия, пока объект не отказался от его услуг. Он полностью признался и даже сообщил, что намеревался сделать объекту предложение и приобрел обручальное кольцо, но она отвергла его с презрением – по крайней мере так утверждает он сам.

Губы Хьюго изогнулись в улыбке.

– А кто ведет дело? – уточнил он.

– Инспектор полиции Блейкмор, – ответил Митчелл.

Улыбка Хьюго сменилась хмурой гримасой.

– Хотя Блейкмор изначально предполагал, что объект может оказаться сообщником Барроуза, – продолжал Митчелл, – он уже уведомил «Страховую компанию Бристоля и запада Англии», что подозрение с объекта снимается.

– Очень жаль, – заметил Хьюго, продолжая хмуриться.

– Не скажите, – возразил Митчелл. – Страховая компания предоставит миссис Клифтон чек на шестьсот фунтов, чем полностью и окончательно удовлетворит ее притязания.

Хьюго снова улыбнулся.

– Интересно, сказала ли она сыну, – пробормотал он себе под нос.

Если Митчелл и расслышал его слова, то пропустил их мимо ушей.

– Кроме этого, единственная новость, которая может представлять для вас интерес, – продолжал он, – состоит в том, что в пятницу вечером мистер Патрик Кейси остановился в отеле «Рояль» и пригласил объект на ужин в «Грузовую марку». После они вернулись в отель, где она вместе с ним отправилась в триста семьдесят первый номер и покинула его только после семи утра.

Последовало долгое молчание, как обычно свидетельствовавшее о том, что бывший полицейский подошел к концу ежемесячного отчета. Хьюго достал из внутреннего кармана конверт и украдкой передал Митчеллу, который, будто бы не заметив этого, бросил последний кусок хлеба довольной Рози.

– К вам мистер Прендергаст, – объявила мисс Поттс, отходя в сторону, чтобы пропустить банкира в кабинет исполнительного директора.

– Очень любезно с вашей стороны потратить время на дорогу сюда, – начал Хьюго. – Уверен, вы понимаете, почему я не захотел обсуждать столь конфиденциальный вопрос в банке.

– Вполне, – подтвердил Прендергаст.

Прежде чем сесть, он открыл кожаный саквояж и извлек оттуда пухлую папку. Один лист он передал через стол мистеру Баррингтону.

Хьюго глянул на последнюю строку и опустился обратно в кресло.

– Если позволите, я подведу итоги, – предложил Прендергаст. – Вы вложили капитал в пятьсот фунтов, что позволило миссис Клифтон приобрести предприятие, известное как «У Тилли», чайную на Брод-стрит. В заключенном соглашении оговорено, что сумма полностью, а также сложный процент, составляющий пять процентов в год, должна быть выплачена доверителю в течение пяти лет.

Хотя «У Тилли» и смогла показать небольшую торговую прибыль как в первый, так и во второй год деятельности миссис Клифтон, излишек не был достаточно велик, чтобы покрыть процент или вернуть часть вложенной суммы, так что ко времени пожара миссис Клифтон оказалась должна вам пятьсот семьдесят два фунта и шестнадцать шиллингов. К этой сумме я должен прибавить двадцать фунтов банковских издержек, что в итоге составляет пятьсот девяносто два фунта и шестнадцать шиллингов. Конечно, страховая выплата полностью покроет долг, но это означает, что, если ваше вложение гарантированно к вам вернется, миссис Клифтон, в сущности, останется ни с чем.

– Какая досада, – отозвался Хьюго. – Могу я поинтересоваться, почему итоговая сумма не включает плату за услуги мистера Кейси? – добавил он, внимательнее изучив цифры.

– Потому что мистер Кейси поставил банк в известность, что не выставит никаких счетов за свои услуги.

Хьюго нахмурился:

– По крайней мере одна хорошая новость для этой бедной женщины.

– Несомненно. Тем не менее я боюсь, она не сможет оплатить обучение своего сына в Бристольской классической школе в следующем триместре.

– Прискорбно, – заметил Хьюго. – Значит, ей придется забрать мальчика?

– К сожалению, это неизбежно, – подтвердил мистер Прендергаст. – Очень жаль, ведь она души не чает в ребенке и, я уверен, пожертвовала бы чем угодно, чтобы он продолжил учебу.

– Очень жаль, – повторил Хьюго, когда тот закрыл папку и встал. – Не стану вас больше задерживать, мистер Прендергаст, – добавил он. – У меня через полчаса назначена встреча в городе. Вас подвезти?

– Весьма любезно с вашей стороны, мистер Баррингтон, но в этом нет необходимости. Я приехал на собственной машине.

– А что у вас за модель? – спросил Хьюго, подхватив портфель и направившись к двери.

– «Моррис оксфорд», – ответил Прендергаст, поспешно убрав бумаги в саквояж и следом за Хьюго двинувшись к выходу.

– Народный автомобиль, – заметил Хьюго. – Я слышал, он весьма надежен – совсем как вы, мистер Прендергаст.

Оба они рассмеялись, спускаясь по лестнице.

– Печальная вышла история с миссис Клифтон, – заключил Хьюго, когда они вышли из здания конторы. – Но, с другой стороны, я не вполне уверен, что одобряю женщин, пытающихся участвовать в деловой жизни. Это все-таки не в естественном порядке вещей.

– Согласен с вами, – откликнулся Прендергаст, остановившись у машины Баррингтона. – В любом случае, – добавил он, – вы не могли бы сделать большего для несчастной женщины.

– Спасибо на добром слове, Прендергаст, – сказал Хьюго. – Но тем не менее я буду признателен, если сведения о моей причастности останутся строго между нами.

– Разумеется, сэр, – заверил его банкир, – можете на меня положиться.

– Что ж, не пропадайте, старина, – бросил на прощание Хьюго, садясь в машину. – Уверен, мне еще потребуются услуги банка.

Прендергаст улыбнулся.

По дороге в город мысли Хьюго вернулись к Мэйзи Клифтон. Он нанес ей удар, от которого она вряд ли опомнится, но теперь собирался и вовсе отправить ее в нокаут.

Он въехал в Бристоль, гадая, где в это мгновение находится она. Возможно, как раз усаживает сына рядом с собой, чтобы объяснить, почему в конце летнего триместра ему придется уйти из БКШ. Задумывалась ли она хоть однажды, что Гарри сможет продолжить учебу как ни в чем не бывало? Хьюго решил, что не станет поднимать эту тему с Джайлзом, пока мальчик сам не поделится с ним печальной новостью о друге Гарри, который не пойдет в шестой класс.

Одна мысль о том, что его собственному сыну приходится посещать Бристольскую классическую школу, по-прежнему бросала его в гневную дрожь, но он так и не позволил Элизабет или отцу узнать настоящую причину, по которой Джайлз не сумел получить места в Итоне.

Проехав мимо собора, он пересек Колледж-грин, а затем свернул к отелю «Рояль». Он прибыл на несколько минут раньше назначенного времени, но был уверен, что управляющий не заставит себя ждать. Войдя во вращающуюся дверь, он направился через фойе, без подсказок зная, где расположен кабинет мистера Фрэмптона.

Секретарь управляющего вскочила на ноги, стоило лишь Хьюго войти в помещение.

– Я сообщу мистеру Фрэмптону, что вы уже здесь, – сказала она и чуть не бегом скрылась за ближайшей дверью.

Мгновением позже оттуда вышел управляющий.

– Рад вас видеть, мистер Баррингтон, – приветствовал он гостя, провожая его к себе в кабинет. – Надеюсь, у вас и миссис Баррингтон все благополучно?

Хьюго кивнул и сел напротив, но руку пожимать не стал.

– Когда вы сообщили, что хотите со мной встретиться, я взял на себя смелость проверить распоряжения, касающиеся ежегодного ужина вашей компании, – сообщил Фрэмптон. – Если я правильно понимаю, будет присутствовать чуть более трехсот гостей?

– Меня не интересует, сколько гостей будет присутствовать, – отрезал Хьюго. – Не затем я к вам пришел, Фрэмптон. Я хочу обсудить личный вопрос, который нахожу весьма неприятным.

– Мне очень жаль это слышать, – откликнулся Фрэмптон, резко выпрямившись.

– Один из наших неисполнительных директоров останавливался в отеле в ночь с четверга на пятницу и утром сообщил мне весьма тревожные сведения, которые я полагаю своим долгом представить вашему вниманию.

– Да, разумеется, – кивнул Фрэмптон, вытирая о брюки вспотевшие ладони. – Меньше всего на свете мы хотели бы досадить одному из наших лучших клиентов.

– Рад это слышать, – бросил Хьюго. – Упомянутый джентльмен зарегистрировался в отеле уже после того, как закрылся ресторан, и направился в «Пальмовый дворик» в надежде, что ему предоставят легкую закуску.

– Услуга, которую ввел я сам, – вставил Фрэмптон, позволив себе натянуто улыбнуться.

– Заказ у него приняла молодая женщина, которая, как он понял, распоряжалась в кафе, – продолжал Хьюго, не обратив внимания на его реплику.

– Да, это наша миссис Клифтон.

– Я понятия не имею, кто это был, – перебил его Хьюго, – но пока она подавала ему кофе и бутерброды, в «Пальмовый дворик» зашел еще один джентльмен, сделал заказ и спросил, нельзя ли доставить его к нему в номер. Единственное, что мой друг припоминает насчет мужчины, – это легкий ирландский акцент. Далее мой друг подписал счет и ушел спать. На следующее утро он рано встал, поскольку хотел позавтракать и просмотреть документы перед заседанием совета директоров. Когда он вышел в коридор, то заметил ту же женщину, по-прежнему одетую в униформу отеля, выходившую из триста семьдесят первого номера. Затем она прошла в конец коридора, выбралась наружу через окно и спустилась по пожарной лестнице.

– Я глубоко потрясен, сэр. Я…

– Упомянутый член совета директоров потребовал, чтобы впредь, когда он будет приезжать в Бристоль, ему заказывали номер в другом отеле. И видите ли, Фрэмптон, не хочу показаться ханжой, но я всегда охотно привозил в «Рояль» жену и детей.

– Уверяю вас, мистер Баррингтон, упомянутая особа будет немедленно уволена без рекомендаций. Позвольте также выразить мою признательность за то, что вы поставили меня в известность о данном происшествии.

Хьюго поднялся:

– И разумеется, я не хотел бы, чтобы вы упоминали меня или компанию, если сочтете необходимым уволить означенную даму.

– Можете рассчитывать на мою осмотрительность, – заверил его Фрэмптон.

Впервые за все время Хьюго улыбнулся.

– Чтобы не заканчивать беседу на столь мрачной ноте, позвольте сообщить, что мы все с нетерпением предвкушаем ежегодный ужин, который, вне всякого сомнения, будет соответствовать вашим обычным высочайшим стандартам. В следующем году мы отмечаем столетний юбилей компании, и я уверен, что мой отец захочет как следует отпраздновать спуск на воду этого корабля.

Оба мужчины рассмеялись, довольные собой.

– Можете на нас положиться, мистер Баррингтон, – напоследок сказал Фрэмптон, провожая гостя.

– И еще одно, Фрэмптон, – спохватился Хьюго, пока они пересекали фойе. – Я бы предпочел, чтобы вы не говорили об этом сэру Уолтеру. Мой отец бывает несколько старомоден, когда речь заходит о подобных материях, так что этому разговору лучше остаться между нами.

– Полностью с вами согласен, мистер Баррингтон, – кивнул Фрэмптон. – Можете быть уверены, что я займусь этим вопросом лично.

Проходя через вращающуюся дверь, Хьюго невольно задумался, сколько часов Митчеллу пришлось провести в «Рояле», прежде чем он смог предоставить ему эти бесценные сведения.

Он сел в машину, завел мотор и продолжил свой путь домой. Баррингтон все еще думал о Мэйзи Клифтон, когда кто-то коснулся его плеча. На миг его охватила слепая паника, когда он обернулся и увидел, кто сидит позади. Он даже подумал с испугом, не узнала ли она каким-то образом о его встрече с Фрэмптоном.

– Чего вы хотите? – резко спросил он, не сбавляя скорости из опасения, что кто-нибудь может увидеть их вместе.

Выслушивая ее требования, он мог только гадать, откуда она настолько хорошо обо всем осведомлена. Когда она закончила, он с готовностью согласился на ее условия, понимая, что так будет проще высадить ее из машины.

Миссис Клифтон положила тонкий коричневый конверт на пассажирское сиденье рядом с ним.

– Буду ждать от вас известий, – сообщила она.

Хьюго убрал конверт во внутренний карман. После этого сбросил скорость, свернул в неосвещенный переулок, но останавливаться не стал, пока не убедился, что их никто больше не видит. Затем выскочил из машины и распахнул заднюю дверцу. Когда Хьюго увидел выражение ее лица, стало ясно, что она праздновала победу.

Он предоставил ей мгновение торжества, прежде чем сгрести ее за плечи и встряхнуть, как яблоню с подзадержавшимся упрямым плодом. Подробно разъяснив ей, что произойдет, если она снова его побеспокоит, он со всей силы ударил ее по лицу. Миссис Клифтон рухнула наземь и сжалась в комок, не переставая дрожать. Хьюго подумал, не пнуть ли ее в живот, но не стал рисковать – вдруг его увидит случайный прохожий. А затем уехал, выбросив их встречу из головы.

Однажды приятным теплым вечером четверга в Северном Трансваале я убил одиннадцать человек, и благодарная отчизна наградила меня крестом Виктории за рвение на служебном поприще. С тех пор я ни единой ночи не спал спокойно.

Если бы я убил одного англичанина у себя на родине, судья приговорил бы меня к смерти через повешение. Вместо этого я был осужден на пожизненное заключение, поскольку по-прежнему каждый день видел лица этих одиннадцати несчастных молодых людей, словно отчеканенную на монете картинку, которая никогда не потускнеет. Я часто задумывался о самоубийстве, но считал, что это выход для труса.

В благодарности, опубликованной в «Таймс», утверждалось, что мои действия спасли жизни двум офицерам, пяти унтер-офицерам и семнадцати рядовым Королевского Глостерширского полка. Один из этих офицеров, лейтенант Уолтер Баррингтон, предоставил мне возможность нести мое бремя с некоторым достоинством.

В считаные недели после боя меня отправили обратно в Англию, а через несколько месяцев уволили с почетом по причине, которую сейчас описали бы как нервное расстройство. Полгода меня продержали в военном госпитале, а затем выпустили на свободу. Я сменил имя, даже не заглянул в родной город Уэльс в Сомерсете и отправился в Бристоль. В отличие от блудного сына, я не захотел проехать несколько миль до соседнего графства, где смог бы наслаждаться безмятежностью отчего дома.

Днем я скитался по улицам Бристоля, роясь в мусорных баках, чтобы прокормиться; по ночам спальней мне служил парк, местом отдыха – скамья, одеялом – газета, а по утрам меня будили первые птицы, возвещая новый рассвет. Если становилось слишком холодно или сыро, я укрывался в зале ожидания местной железнодорожной станции, где ночевал под скамьей и вставал еще до прибытия первого утреннего по езда. Когда ночи сделались длиннее, я встал на учет в контору Армии спасения на Литтл-Джордж-стрит, где добросердечные дамы снабжали меня толстым ломтем хлеба и плошкой жидкого супа, прежде чем я засыпал на тюфяке, набитом конским волосом, под единственным одеялом. Роскошь.

Минули годы, и я надеялся, что бывшие товарищи по оружию и собратья-офицеры считают меня мертвым. Мне совершенно не хотелось, чтобы они узнали, в какой тюрьме я предпочел отбывать свой пожизненный срок. И возможно, так бы оно все и продолжалось, если бы однажды посреди дороги не остановился с визгом «роллс-ройс». Задняя дверца распахнулась настежь, и оттуда выскочил человек, которого я не видел уже много лет.

– Капитан Таррант! – окликнул он меня, приближаясь.

Я отвернулся, надеясь, что он засомневается, не обознался ли. Но я прекрасно помнил, что Уолтер Баррингтон не из тех людей, кто страдает неуверенностью в себе. Он схватил меня за плечи и некоторое время рассматривал.

– Как же так вышло, старина? – спросил он наконец.

Чем настойчивее пытался я его убедить, что не нуждаюсь в помощи, тем с большей непреклонностью он намеревался меня спасти. В конце концов я уступил, но не раньше чем он согласился на мои условия.

Поначалу он упрашивал меня перебраться к ним с супругой в особняк, но я слишком долго выживал без крыши над головой, чтобы воспринимать подобный уют только как излишнее бремя. Он даже предложил мне место в совете директоров судоходной компании, носящей его имя.

– И какая там с меня будет польза? – удивился я.

– Одно твое присутствие, Джек, воодушевит всех нас.

Я поблагодарил его, но объяснил, что еще не искупил свою вину за убийство одиннадцати человек. Но он все равно не сдался.

В конце концов я согласился на работу ночным сторожем в порту, с зарплатой три фунта в неделю и прилагающимся жильем: теперь моей тюремной камерой стал заброшенный пульмановский вагон. Наверное, я так бы и отбывал свой приговор до самой смерти, не доведись мне повстречаться с юным Гарри Клифтоном.

Спустя годы Гарри утверждал, что я задал направление всей его жизни. На самом деле это он спас мою.

В первый раз, когда я увидел юного Гарри, ему было от силы года четыре или пять.

– Заходи, паренек, – окликнул я его, когда заметил, как он подползает к вагону на четвереньках.

Но он сразу вскочил и убежал.

В следующую субботу он набрался смелости заглянуть в окно. Я предпринял вторую попытку.

– Да заходи же, мальчик мой! Я не кусаюсь, – сообщил я, в надежде его успокоить.

На этот раз он принял мое приглашение и открыл дверь, но, перекинувшись со мной парой слов, убежал снова. Неужели я был настолько страшен?

Неделей позже он не только открыл дверь, но и встал на пороге, широко расставив ноги, и с вызовом уставился на меня. Мы больше часа беседовали обо всем подряд, включая футбольный клуб «Бристоль Сити», зачем змеи сбрасывают кожу и кто построил Клифтонский подвесной мост, пока он не собрался прощаться.

– Мне уже пора, мистер Смоленый, – пояснил он, – мама будет ждать меня домой к чаю.

Теперь он ушел спокойным шагом и несколько раз оглянулся.

Далее Гарри навещал меня каждую субботу, пока не поступил в общеобразовательную школу Мерривуд, после чего начал приходить почти ежедневно по утрам. Мне потребовалось некоторое время на то, чтобы убедить мальчика оставаться на уроки и учиться читать и писать. Честно говоря, я бы и этого не добился без помощи мисс Манди, мистера Холкомба и предприимчивой матери Гарри. Пришлось собрать внушительную команду, чтобы заставить Гарри Клифтона осознать собственные возможности, но я понял, что мы преуспели, когда он снова начал выкраивать время для разговоров со мной только по утрам в субботу, поскольку готовился к поступлению в школу Святого Беды как стипендиат-хорист.

Когда Гарри приступил к занятиям в новой школе, я не ожидал увидеть его снова до рождественских каникул. Но, к собственному удивлению, я обнаружил его стоящим у меня перед дверью в одиннадцать вечера в первую же пятницу триместра.

Он сообщил, что бросил школу Святого Беды, потому что его изводил староста, – будь я проклят, если вспомню имя этого подлеца, – и решил сбежать в море. Если бы он действительно так сделал, подозреваю, в итоге мальчик оказался бы адмиралом. Но к счастью, он прислушался к моему совету и вернулся в школу, успев на следующее утро к завтраку.

Поскольку он всегда приходил в порт вместе со Стэном Танкоком, я далеко не сразу сообразил, что Гарри – сын Артура Клифтона. Однажды он спросил, знал ли я его отца, и я ответил утвердительно и рассказал, что тот был хорошим, достойным человеком, отличившимся на войне. Тогда он спросил меня, знаю ли я, как он погиб. Я сказал, что нет. Единственный раз, когда я солгал мальчику. Я не был готов пренебречь волей его матери.

Во время той пересменки я как раз находился на территории верфи. Никто никогда не приглядывался ко мне, как будто меня вовсе не существовало, и я знал, что, по мнению некоторых, в каком-то смысле так оно и есть. Я не пытался развеять это заблуждение, благо оно позволяло мне отбывать свой срок в безвестности.

Артур Клифтон был хорошим работником, даже одним из лучших, и относился к своим обязанностям всерьез – в отличие от его лучшего друга Стэна Танкока, чьим первым портом захода по пути домой всегда становилась пивная «Свинья и свисток». Если, конечно, он вообще добирался до дому.

На моих глазах Клифтон скрылся внутри корпуса «Кленового листа», чтобы проверить что-то напоследок до того, как за дело примутся сварщики. Должно быть, это хриплый голос гудка всех отвлек: одна смена ушла с работы, другая заступила на ее место, и сварщикам нужно было браться за дело сразу, если они хотели закончить вовремя и заработать премию. Никто даже не задумался, успел ли Клифтон покинуть двойное дно, – включая меня самого.

Мы все предположили, что он услышал сигнал гудка и оказался в числе сотен портовых рабочих, толпой поваливших к воротам и дальше по домам. В отличие от шурина, Клифтон редко заворачивал в «Свинью и свисток» пропустить пинту, предпочитая сразу направиться на Стилл-Хаус-лейн и провести время с женой и ребенком. Тогда я еще не знал ни той ни другого – и, возможно, так бы и не познакомился, вернись Артур Клифтон тем вечером домой.

Следующая смена уже трудилась не покладая рук, когда я услышал, как Танкок орет во всю глотку. При этом он тыкал пальцем в сторону корабельного корпуса. Но Хаскинс, старший бригадир, попросту отмахнулся от него, словно от назойливой осы.

Как только Танкок понял, что от Хаскинса ему толку не добиться, он спустился вниз по сходням и побежал вдоль пристаней в сторону конторы Баррингтона. Когда бригадир понял, куда тот направляется, он бросился вслед за рабочим и почти нагнал, но тот уже ворвался в главное управление судоходной компании.

К моему изумлению, несколькими минутами позже Танкок выбежал обратно, а еще сильнее я удивился, когда Хаскинс и исполнительный директор вышли следом за ним. Я не представлял себе, что могло подвигнуть мистера Хьюго покинуть кабинет после столь краткой беседы со Стэном Танкоком.

Довольно скоро я выяснил причину, ибо, как только мистер Хьюго прибыл в док, он приказал всей смене положить инструменты, прекратить работу и сохранять тишину, как будто в поминальное воскресенье [38] . И действительно, минутой позже Хаскинс велел им всем продолжать.

Именно тогда мне впервые пришло в голову, что Артур Клифтон, возможно, так и остался между стенками двойного дна. И человек не может быть настолько черствым, чтобы попросту махнуть рукой, если ему хоть на миг покажется, что кого-то заживо замуровали в стальной могиле собственного производства.

Когда сварщики вновь взялись за дело, мистер Хьюго опять обратился к Танкоку, и тот направился за ворота верфи и скрылся из виду. Я оглянулся проверить, не соберется ли Хаскинс снова его преследовать, но того больше интересовало, как заставить людей выложиться до предела и наверстать потерянное время, – так капитан галеры мог бы подгонять рабов. Мгновением позже мистер Хьюго спустился по сходням, сел в машину и поехал к себе в контору.

В следующий раз, выглянув из окна своего вагона, я увидел, как Танкок врывается в ворота и снова бежит в контору. На этот раз его не было по меньшей мере полчаса, а когда он появился, то выглядел уже гораздо спокойнее: с лица сошла краска и его больше не трясло от ярости. Я решил, что он, должно быть, отыскал Клифтона и просто зашел сообщить об этом мистеру Хьюго.

Подняв взгляд на кабинет Хьюго Баррингтона, я увидел, что он стоит у окна, наблюдая за уходом Танкока. Он не тронулся с места, пока тот не скрылся из виду. Спустя несколько минут мистер Хьюго вышел из здания, сел в машину и уехал.

Я бы вовсе выкинул эту историю из головы, если бы назавтра Артур Клифтон явился на работу, но он так и не пришел – ни назавтра и никогда больше.

На следующее утро ко мне в вагон заглянул инспектор полиции Блейкмор. Часто представление о личности человека можно составить по тому, как он относится к другим. Блейкмор оказался из тех редких людей, кто видит дальше собственного носа.

– Вы утверждаете, что видели, как Стэнли Танкок вышел из конторы Баррингтона вчера вечером между семью и половиной восьмого?

– Да, видел, – подтвердил я.

– Показалось ли вам, что он спешил, или был встревожен, или пытался ускользнуть незамеченным?

– Напротив, – заявил я. – Я помню, что еще удивился тому, насколько беззаботным он выглядит, учитывая обстоятельства.

– Учитывая обстоятельства? – переспросил Блейкмор.

– Всего лишь часом раньше или около того он возмущался, что его друг Артур Клифтон замурован в двойном дне «Кленового листа», а никто даже не пытается ему помочь.

Блейкмор записал мои слова в блокнот.

– Вы представляете, куда Танкок направился после этого?

– Нет, – ответил я. – В последний раз я видел его, когда он выходил из ворот, приобняв за плечи приятеля.

– Спасибо вам, сэр, – поблагодарил инспектор. – Вы очень мне помогли.

Давненько меня никто не называл сэром.

– Согласитесь ли вы в удобное для вас время подойти в участок и дать письменные показания?

– Я бы предпочел обойтись без этого, инспектор, – сообщил я, – по личным причинам. Но я охотно запишу свои показания, которые вы сможете забрать когда захотите.

– Очень любезно с вашей стороны, сэр.

Инспектор открыл портфель, нашел там полицейский бланк для показаний и протянул мне.

– Спасибо, сэр, я еще зайду, – попрощался он, приподняв шляпу.

Но больше я его не увидел.

Шесть недель спустя Стэн Танкок был приговорен к трем годам тюремного заключения за кражу, причем мистер Хьюго выступал как главный свидетель обвинения. Я присутствовал на суде, не пропустив ни одного дня, и у меня не осталось ни малейшего сомнения в том, кто из них двоих виновная сторона.

– Не забывай, что ты спас мне жизнь.

– Последние двадцать шесть лет я только и делаю, что пытаюсь это забыть, – ответил Смоленый.

– Но еще ты спас жизни двадцати четырем товарищам с юго-запада Англии. В этом городе тебя считают героем, а ты, похоже, об этом даже не подозреваешь. Так что я вынужден спросить, Джек, как долго еще ты намерен себя мучить?

– Пока не перестану видеть тех, кого я убил, так же ясно, как тебя сейчас.

– Но ты же просто исполнял свой долг, – возразил сэр Уолтер.

– Тогда я тоже так считал, – признал Смоленый.

– И что же изменилось с тех пор?

– Знай я ответ на этот вопрос, – заявил он, – мы бы сейчас это не обсуждали.

– Но ты по-прежнему столько делаешь для других. Возьмем, к примеру, этого твоего юного друга. По твоим словам, он постоянно прогуливает школу, но если бы он узнал, что ты капитан Джек Таррант из Королевского Глостерширского полка, награжденный крестом Виктории, то, как по-твоему, разве он не стал бы прислушиваться к тебе с бо́льшим уважением?

– Или снова сбежал бы, – отозвался Смоленый. – В любом случае у меня иные планы на Гарри Клифтона.

– Клифтон, Клифтон… – повторил сэр Уолтер. – Откуда мне знакомо это имя?

– Отец Гарри остался замурован в двойном дне «Кленового листа», и никто не пришел к нему на…

– Я слышал другое, – возразил сэр Уолтер изменившимся голосом. – Мне говорили, Клифтон бросил жену, потому что та была, выражаясь не слишком деликатно, гулящей.

– Значит, тебя ввели в заблуждение, – ответил Джек. – Я могу тебя заверить, что миссис Клифтон – очаровательная и умная женщина, и ни один мужчина, которому повезло бы на ней жениться, ни за что не захотел бы ее бросить.

Сэр Уолтер не смог скрыть потрясения, и прошло некоторое время, прежде чем он снова заговорил.

– Ты же не веришь в эту небылицу о том, что Клифтона замуровали в двойном дне? – тихо спросил он.

– Боюсь, что верю, Уолтер. Видишь ли, я видел случившееся собственными глазами.

– Так почему же ты ничего не сказал об этом тогда?

– Я сказал. Когда на следующий день меня расспрашивал инспектор полиции Блейкмор, я рассказал ему все, что видел, и по его просьбе записал свои показания.

– А почему они не были представлены на суде над Танкоком? – спросил сэр Уолтер.

– Потому что я так и не увидел Блейкмора снова. А когда явился в участок, мне сообщили, что его отстранили от этого дела, а новый полицейский отказался меня принять.

– Это я добился того, чтобы Блейкмора убрали, – сообщил сэр Уолтер. – Мерзавец едва ли не обвинил Хьюго в подкупе Танкока во избежание расследования истории с Клифтоном.

Смоленый Джек промолчал.

– Давай оставим эту тему, – предложил сэр Уолтер. – Я знаю, мой сын далеко не ангел, но я отказываюсь верить…

– Или не хочешь верить, – поправил Смоленый.

– Джек, на чьей ты стороне?

– На стороне справедливости. Как был и ты, когда мы только познакомились.

– И по-прежнему остаюсь, – заявил сэр Уолтер, но, помолчав некоторое время, добавил: – Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал, Джек. Если ты вдруг узнаешь про Хьюго что-то опасное для репутации семьи, немедленно сообщи мне об этом.

– Даю слово.

– А я обещаю, дружище, что немедленно передам Хьюго в руки полиции, если хотя бы на миг поверю, что он нарушил закон.

– Будем надеяться, что повода больше не возникнет.

– Соглашусь с тобой, старина. Давай же поговорим о чем-нибудь более приятном. Тебе ничего не нужно? Я по-прежнему готов…

– У тебя не найдется какой-нибудь старой одежды?

Сэр Уолтер изогнул бровь:

– Смею я спросить?..

– Нет, не смеешь, – заявил Смоленый. – Но мне нужно нанести визит одному джентльмену, так что придется одеться подобающим образом.

Смоленый Джек так исхудал, что одежда сэра Уолтера болталась на нем, словно кудель на прялке. К тому же он, как сэр Эндрю Эгьючик [39] , был на несколько дюймов выше своего старого друга, так что ему пришлось отпустить подгибы на брюках, но даже тогда те едва доставали ему до щиколоток. Все равно он решил, что твидовый костюм, клетчатая рубашка и галстук в полоску вполне подойдут для встречи.

Когда Смоленый впервые за годы вышел с территории верфи, несколько привычных лиц обернулись, зацепившись взглядом за хорошо одетого незнакомца.

В четыре часа раздался школьный звонок, и Смоленый Джек отступил на шаг в тень, когда шумные, звонкоголосые ребятишки хлынули из ворот Мерривуда, как будто бежали из тюрьмы.

Миссис Клифтон ждала там уже минут десять, и Гарри, заметив маму, нехотя позволил ей взять себя за руку. Смоленый, глядя им вслед, нашел Мэйзи чертовски красивой женщиной. Гарри, как обычно, подпрыгивал на ходу и болтал без умолку, переполняемый энергией, словно «Ракета» Стефенсона [40] .

Смоленый подождал, пока они не скрылись из виду, а затем пересек улицу и вошел во двор школы. Будь на нем его старая одежда, кто-нибудь, облеченный властью, остановил бы его задолго до того, как он добрался до входа. Он оглядел коридор и заметил направлявшегося в его сторону учителя.

– Простите за беспокойство, – обратился к нему Смоленый, – но я ищу мистера Холкомба.

– Тогда вам в третью дверь налево, старина, – сообщил тот, указывая в нужную сторону.

Остановившись перед классом мистера Холкомба, Смоленый вежливо постучался.

– Войдите.

Он открыл дверь и обнаружил молодого человека в длинной черной мантии, припорошенной меловой пылью, – тот сидел за столом перед рядами опустевших парт и проверял тетради.

– Извините за беспокойство, – заговорил Смоленый. – Я ищу мистера Холкомба.

– В таком случае вам нет нужды продолжать поиски, – сообщил учитель, откладывая перо.

– Меня зовут Джек, – представился он, шагнув ближе, – но друзья зовут меня Смоленым.

Лицо Холкомба озарилось радостью.

– Я полагаю, вы тот самый человек, к которому почти каждый день бегает по утрам Гарри Клифтон.

– Боюсь, что так, – признался тот. – Приношу свои извинения.

– Нет нужды, – покачал головой Холкомб. – Жаль только, я не имею на него такого же влияния, как вы.

– Вот почему я и пришел к вам, мистер Холкомб. Я убежден, что Гарри – незаурядный ребенок, и ему следует предоставить все возможности для развития его талантов.

– Полностью с вами согласен, – отозвался учитель. – И подозреваю, об одном его даре не догадываетесь даже вы.

– И что же это такое?

– Ему достался ангельский голос.

– Но сам Гарри никак не ангел, – с усмешкой заметил Смоленый.

– Соглашусь с вами, однако не исключено, что это предоставит нам хороший шанс сломить его сопротивление.

– Что вы задумали?

– Возможно, он не устоит перед искушением вступить в хор церкви Святого Рождества. И если вы сумеете убедить его почаще бывать в школе, уверен, я смогу научить его чтению и письму.

– Но почему это так важно для церковного хора?

– В церкви Святого Рождества это обязательное требование, и мисс Манди, хормейстер, не допускает исключений из правила.

– Значит, мне просто следует позаботиться о том, чтобы мальчик посещал ваши уроки? – уточнил Смоленый.

– Вы можете сделать и больше. В те дни, когда он вздумает прогуливать школу, вы могли бы учить его сами.

– Но у меня нет квалификации учителя.

– Гарри Клифтону нет дела до квалификаций, и мы оба знаем, что он к вам прислушивается. Возможно, мы могли бы работать сообща.

– Но если Гарри узнает, что мы затеяли, ни один из нас больше его не увидит.

– Хорошо же вы с ним знакомы, – вздохнул учитель. – Значит, нам придется позаботиться, чтобы этого не случилось.

– Непростая задача, – решил Смоленый, – но я готов попробовать.

– Спасибо, сэр, – кивнул мистер Холкомб и, чуть помешкав, добавил: – Не позволите ли пожать вашу руку?

Тот изрядно удивился, когда учитель протянул ему ладонь, но сердечно ее пожал.

– И осмелюсь сказать, для меня было честью познакомиться с вами, капитан Таррант.

Смоленый пришел в откровенный ужас.

– Откуда вы…

– У моего отца есть ваш портрет, и он до сих пор висит на стене у нас в гостиной.

– Но почему?

– Вы спасли ему жизнь, сэр.

В следующие несколько недель Гарри все реже бывал у Смоленого, пока они не стали встречаться только по утрам в субботу. Тот понял, что мистер Холкомб, должно быть, преуспел в задуманном, когда мальчик спросил, придет ли в ближайшее воскресенье его старший друг в церковь Святого Рождества послушать, как он поет.

Воскресным утром Смоленый поднялся рано, воспользовался личной уборной сэра Уолтера на шестом этаже, чтобы принять душ – недавнее изобретение, и даже подровнял бороду, а затем надел другой костюм, отданный ему все тем же сэром Уолтером.

Явившись в церковь Святого Рождества перед самым началом службы, он проскользнул в задний ряд и сел на краю скамьи. Миссис Клифтон он заметил в третьем ряду; по обе стороны от нее сидели, очевидно, ее родители. Что до мисс Манди, он легко нашел бы ее и в тысячном приходе.

Мистер Холкомб не преувеличивал, когда говорил о голосе Гарри. Лучшего Смоленый не слышал и в те времена, когда еще посещал Уэльский собор. Стоило мальчику открыть рот, чтобы спеть «Веди меня, Господь», и у Смоленого не осталось ни малейших сомнений в том, что его протеже достался исключительный дар.

Как только преподобный Уоттс благословил паству, Смоленый Джек выскользнул из церкви и поспешно вернулся в порт. Ему придется подождать до следующей субботы, прежде чем он сможет сказать мальчику, какое наслаждение он получил от его пения.

На обратном пути Смоленому вспомнился упрек сэра Уолтера.

«Ты мог бы сделать для Гарри куда больше, если бы только отказался от этого самоотречения».

Он хорошенько обдумал слова сэра Уолтера, но решил, что еще не готов избавиться от груза вины. Однако он знал человека, который мог бы изменить жизнь Гарри; человека, бывшего рядом с ним в тот ужасный день; того, с кем не разговаривал вот уже больше двадцати пяти лет. Человека, который преподавал в школе, готовившей хористов для церкви Святой Марии в Редклиффе. К сожалению, сложилось так, что учеников на их ежегодную стипендию хориста обычно вербовали не в общеобразовательной школе Мерривуд, а потому его еще предстояло подтолкнуть в нужном направлении.

Смоленый опасался лишь того, что лейтенант Фробишер его не вспомнит.

Смоленый выждал, пока Хьюго не ушел из конторы, но минуло еще минут тридцать, прежде чем огни в кабинете мисс Поттс наконец-то погасли.

Он вышел из вагона и медленно двинулся к конторе, понимая, что у него осталось всего полчаса до прихода уборщиц. Прокрался в неосвещенное здание и поднялся по лестнице на шестой этаж; после двадцати пяти лет, в течение которых сэр Уолтер закрывал глаза на его визиты, он научился, как кошка, отыскивать в темноте дорогу к двери с табличкой «Исполнительный директор».

Он сел за стол Хьюго. Включил свет – если его кто-нибудь заметит, то решит, что это мисс Поттс заработалась допоздна. Пролистал телефонный справочник до буквы «С» и святых: Святого Андрея, Беатрисы, Беды.

Впервые в жизни он взял в руки телефонную трубку, не вполне уверенный, что делать дальше.

– Номер, пожалуйста? – раздался оттуда голос.

– ТЕМ восемь-шесть-один-два, – прочитал Смоленый, поставив указательный палец прямо под номером.

– Спасибо, сэр.

Ожидая, Смоленый с каждой минутой волновался все сильнее. Что сказать, если к телефону подойдет кто-то другой? Тогда он просто повесит трубку. Он достал из кармана листок бумаги, развернул и положил перед собой на стол. Тут он услышал тональный сигнал, щелчок, а затем и мужской голос.

– Дом Фробишера, – представился тот.

– Это Ноэл Фробишер? – уточнил Смоленый, припоминая традицию, по которой каждый пансион в школе Святого Беды назывался в честь нынешнего главы.

Он опустил взгляд на свой сценарий: каждая реплика была тщательно выверена и многократно отрепетирована.

– Я у телефона, – подтвердил Фробишер, явно удивленный тем, что незнакомец обратился к нему по имени.

Последовала долгая пауза.

– Есть там кто-нибудь? – с некоторым раздражением осведомился Фробишер.

– Да, это капитан Джек Таррант.

На этот раз тишина продлилась еще дольше.

– Добрый вечер, сэр, – в конце концов произнес Фробишер.

– Прости, что звоню так поздно, старина, но мне нужен твой совет.

– Не стоит извинений, сэр. Для меня большая честь разговаривать с вами после стольких лет.

– Спасибо на добром слове, – сказал Смоленый Джек. – Я постараюсь не отнять у тебя слишком много времени, но мне нужно знать, по-прежнему ли школа Святого Беды готовит сопранистов для хора церкви Святой Марии в Редклиффе?

– Мы действительно этим занимаемся, сэр. Несмотря на множество перемен, эта традиция остается неколебимой.

– И в мое время, – продолжал Смоленый, – школа ежегодно присуждала стипендию хориста сопранисту, обладающему исключительным талантом.

– Это по-прежнему так, сэр. Собственно говоря, мы будем рассматривать заявления на это место в ближайшие несколько недель.

– Из любой школы графства?

– Да, из любой школы, способной представить выдающееся сопрано. Но мальчик также должен иметь серьезную академическую подготовку.

– Что ж, в таком случае, – заключил Смоленый Джек, – я бы хотел предложить кандидата на рассмотрение.

– Конечно, сэр. Какую школу мальчик посещает в настоящее время?

– Общеобразовательную школу Мерривуд.

Последовало очередное долгое молчание.

– Должен признаться, нам еще не приходилось иметь дела с соискателями из этой школы. Вы, случайно, не знаете, как зовут их учителя музыки?

– Там нет учителя музыки, – пояснил Смоленый, – но ты свяжись с классным руководителем мальчика, мистером Холкомбом, и он представит тебя его хормейстеру.

– Могу я узнать имя мальчика? – спросил Фробишер.

– Гарри Клифтон. Если хочешь услышать, как он поет, советую в это воскресенье прийти к заутрене в церковь Святого Рождества.

– Вы там будете, сэр?

– Нет.

– А как мне связаться с вами, когда я услышу, как мальчик поет?

– Никак, – отрезал Смоленый и положил трубку.

Пока он складывал свой сценарий и прятал его в карман, ему показалось, что снаружи по гравию захрустели шаги. Он поспешно погасил свет и выскользнул из кабинета мистера Хьюго в коридор.

Он услышал скрип открывшейся двери и голоса на лестнице. Меньше всего ему было нужно, чтобы его застали на шестом этаже, который строжайше воспрещалось посещать всем, кроме руководства компании и мисс Поттс. Он не хотел поставить сэра Уолтера в неловкое положение.

Смоленый Джек начал быстро спускаться по лестнице. Он добрался до четвертого этажа, когда увидел направлявшуюся к нему миссис Неттлс со шваброй в одной руке, ведром в другой и незнакомой ему женщиной рядом.

– Добрый вечер, миссис Неттлс, – поздоровался Смоленый. – В такой вечер и обход делать приятно.

– Привет, Джек, – откликнулась она, проходя мимо.

Свернув за угол, он остановился и прислушался.

– Это Смоленый Джек, – донесся до него голос миссис Неттлс. – Ночной сторож. Совершенно чокнутый, но вполне безобиден. Если наткнешься на него, просто не обращай внимания…

С каждым шагом ее слова делались тише, пока не смолкли окончательно. Смоленый негромко фыркнул.

По дороге к себе в вагон он раздумывал, как скоро Гарри придет к нему советоваться, стоит ли ему подавать заявление на стипендию хориста в школу Святого Беды.

Гарри постучал в дверь вагона, вошел и сел напротив Смоленого в купе первого класса.

Покуда длился триместр в школе Святого Беды, мальчик мог видеться с ним только по утрам в субботу. Смоленый, в свою очередь, отвечал ему тем, что посещал заутреню в церкви Святой Марии в Редклиффе, где наслаждался, наблюдая с последнего ряда за тем, как мистер Фробишер и мистер Холкомб сияют от гордости за его протеже.

На каникулах Смоленый никогда не знал точно, когда появится Гарри, поскольку тот явно воспринимал железнодорожный вагон как второй дом. Едва же Гарри возвращался в школу Святого Беды к началу очередного триместра, Смоленый начинал тосковать по обществу мальчика. Он был тронут, когда миссис Клифтон назвала его отцом, которого Гарри никогда не знал. Сказать по правде, он сам всегда хотел такого сына.

– Никак уже разнес газеты? – спросил Смоленый, протирая глаза и моргая, когда Гарри вошел в вагон тем субботним утром.

– Нет, ты просто задремал, старичок, – заявил Гарри, передавая ему номер вчерашней «Таймс».

– Зато ты, юноша, с каждым днем все больше дерзишь, – с усмешкой заметил Смоленый. – Так как идут дела с газетами?

– Хорошо. Думаю, мне удастся сэкономить достаточно, чтобы купить маме часы.

– Разумный подарок, учитывая ее новую работу. Но хватит ли тебе?

– Я уже накопил четыре шиллинга, – сообщил Гарри. – К концу каникул должно набраться около шести.

– А часы ты уже присмотрел?

– Да. Сейчас они в витрине у мистера Дикинса, но им недолго осталось там лежать, – с улыбкой заявил Гарри.

Дикинс. Фамилия, которую Смоленый никогда не забудет.

– И сколько они стоят?

– Понятия не имею, – ответил Гарри. – Я собираюсь спросить мистера Дикинса перед школой.

Смоленый не знал, как сказать мальчику, что шести шиллингов никак не хватит на часы, поэтому сменил тему.

– Надеюсь, работа не мешает тебе заниматься. Вряд ли нужно напоминать, что экзамены приближаются с каждым днем.

– Ты хуже Фроба, – заявил Гарри, – но не переживай. Я каждое утро провожу по два часа в библиотеке с Дикинсом и еще по два, без него, – почти ежедневно после полудня.

– Почти?

– Ну, мы с Джайлзом иногда ходим в кино, а на следующей неделе Глостершир играет с Йоркширом на поле графства – посмотрим, как отбивает Герберт Сатклифф.

– Ты будешь сильно скучать по Джайлзу, когда он уедет в Итон, – заметил Смоленый.

– Он все еще обрабатывает отца, чтобы тот разрешил ему присоединиться к Дикинсу и ко мне в БКШ.

– К вам с Дикинсом, – поправил Смоленый Джек. – И имей в виду, если мистер Хьюго принял решение, Джайлзу его уже не поколебать.

– Мистер Баррингтон меня не любит, – сообщил Гарри, застав Смоленого врасплох.

– С чего ты взял?

– Он относится ко мне иначе, чем к другим мальчикам из школы. Как будто я недостаточно хорош, чтобы дружить с его сыном.

– С этой бедой тебе придется иметь дело всю жизнь, Гарри, – напомнил Смоленый Джек. – Англичане – величайшие снобы на земле, и по большей части без малейшей на то причины. По моему опыту, чем меньше таланта, тем заносчивей человек. Это единственный способ выжить для так называемых высших слоев общества. Не забывай, мой мальчик, им не по душе выскочки вроде тебя, которые без приглашения вторгаются в их круг.

– Но ты же ко мне так не относишься, – возразил Гарри.

– Это потому, что я не отношусь к высшим классам, – рассмеялся Смоленый.

– Может, и нет, но мама считает тебя первоклассным, – заявил Гарри, – и я тоже хочу таким стать.

Увы, Смоленый не мог рассказать Гарри о настоящей причине грубости мистера Хьюго. Иногда он жалел, что оказался не в том месте не в то время и собственными глазами видел, как на самом деле развивались события в день, когда погиб отец мальчика.

– Ты что, снова заснул, старичок? – окликнул его Гарри. – Я не могу болтать тут с тобой весь день напролет. Я обещал маме встретиться с ней в «Кларкс» на Брод-стрит, она хочет купить мне новую пару обуви. Непонятно, чем ей не нравится старая.

– Незаурядная леди твоя мама, – заметил Смоленый.

– Вот почему я и собираюсь купить ей часы, – подтвердил Гарри.

Колокольчик над дверью звякнул, когда он вошел в магазин. Смоленый надеялся, что прошло достаточно времени, чтобы рядовой Дикинс наверняка его не узнал.

– Доброе утро, сэр. Чем могу быть вам полезен?

Сам Смоленый узнал мистера Дикинса безошибочно и сразу. Он улыбнулся, подошел к шкафу-витрине и окинул взглядом двое часов на верхней полке.

– Мне хотелось бы знать, сколько стоят эти «ингерсолл».

– Дамская или мужская модель, сэр? – уточнил мистер Дикинс, выходя из-за прилавка.

– Дамские, – отозвался тот.

Дикинс одной рукой отпер шкаф, ловко снял часики с подставки и сверился с ярлычком.

– Шестнадцать шиллингов, сэр, – объявил он.

– Хорошо, – сказал Смоленый и выложил на прилавок купюру в десять шиллингов.

Мистер Дикинс выглядел несколько озадаченным.

– Когда Гарри Клифтон спросит у вас, сколько стоят часы, пожалуйста, мистер Дикинс, назовите ему цену в шесть шиллингов, потому что именно столько он должен накопить к тому времени, как закончит работать у вас, а мне известно, что мальчик хочет купить их в подарок матери.

– Должно быть, вы Смоленый Джек, – догадался Дикинс. – Он будет тронут, узнав, что вы…

– Не говорите ему, – попросил Джек, глядя продавцу прямо в глаза. – Я хочу, чтобы он поверил, будто часы стоят шесть шиллингов.

– Понимаю, – сказал мистер Дикинс, убирая часы обратно на полку.

– А сколько стоят мужские?

– Один фунт.

– Вы позволите мне дать вам еще десять шиллингов в задаток и в течение следующего месяца выплачивать по полкроны в неделю, пока не наберется полная стоимость?

– Это вполне приемлемо, сэр. Но может, сначала примерите?

– Нет, спасибо, – отказался Смоленый. – Это не для меня. Я собираюсь вручить их Гарри, когда он получит стипендию Бристольской классической школы.

– Я подумывал о таком же подарке, – заметил мистер Дикинс, – если моему сыну Элджи повезет добиться того же.

– Тогда вам лучше поскорее заказать еще одни, – ответил Смоленый Джек. – Гарри уверяет меня, что уж ваш-то сын точно ее получит.

Мистер Дикинс рассмеялся и внимательнее пригляделся к Смоленому Джеку.

– Мы с вами прежде не встречались, сэр?

– Не думаю, – сказал тот и вышел из магазина, не сказав больше ни слова.

«Если Мухаммед не идет к горе…» – улыбнулся он сам себе, вставая, чтобы приветствовать мистера Холкомба и предложить ему сесть.

– Не желаете ли заглянуть в вагон-буфет на чашечку чая? – пригласил Смоленый. – Миссис Клифтон была так любезна, что угостила меня превосходным «Эрл грей».

– Благодарю вас, но нет, сэр, – отказался Холкомб. – Я только что позавтракал.

– Итак, мальчик самую малость недотянул до стипендии, – заметил Смоленый, предположив, что именно об этом учитель и пришел с ним поговорить.

– Сам Гарри считает, что это провал, – уточнил Холкомб, – хотя занял семнадцатое место из трехсот и ему предложили класс «А».

– Но сможет ли он принять это предложение? Оно возложит на его мать дополнительные расходы.

– Если не случится ничего непредвиденного, она сможет платить за обучение Гарри в ближайшие пять лет.

– Даже если так, мальчику не светят те мелкие излишества, которые большинство его сверстников воспринимает как нечто само собой разумеющееся.

– Возможно, но мне удалось покрыть некоторую часть мелких расходов из его школьного списка, так что он сможет записаться по меньшей мере на два внеклассных занятия из трех, которые пришлись ему по душе.

– Позвольте я угадаю, – перебил его Смоленый. – Хор, театральный клуб и?..

– Общество ценителей искусства, – подсказал Холкомб. – Мисс Манди и мисс Тилли берут на себя ответственность за все разъезды хора, я покрываю театральный клуб, а…

– …а мне досталось Общество ценителей искусства, – заключил Смоленый. – Его новая страсть. Я пока не сдаю позиций, когда речь заходит о Рембрандте и Вермеере и даже этом новом малом, Матиссе. Теперь Гарри пытается заинтересовать меня испанцем по фамилии Пикассо, но сам я ничего в нем не нахожу.

– Никогда о таком не слышал, – признался Холкомб.

– И сомневаюсь, что услышите, – подхватил Смоленый, – только не говорите Гарри, что я так сказал.

Он взял небольшую жестяную коробочку, открыл ее и достал три купюры и почти все монеты, которыми располагал.

– Нет-нет, – возразил Холкомб, – я не за этим пришел. На самом деле я собирался попозже днем зайти к мистеру Краддику, и он, я уверен…

– Как видите, я в состоянии обскакать мистера Краддика, – настоял на своем Смоленый, протягивая деньги.

– Весьма щедро с вашей стороны.

– Деньги, потраченные не зря, – заметил Смоленый, – даже если это и вдовья лепта. По крайней мере мой отец одобрил бы.

– Ваш отец? – переспросил Холкомб.

– Он каноник в Уэльском соборе.

– Я и не знал. Значит, по крайней мере, вы можете время от времени его навещать.

– Увы, нет. Боюсь, я современный блудный сын, – возразил Смоленый и, не желая углубляться в эти материи, сменил тему: – Так зачем же вы прибыли, молодой человек?

– Не припоминаю даже, когда меня в последний раз называли «молодым человеком».

– Ну так радуйтесь, – посоветовал Смоленый Джек.

Холкомб рассмеялся:

– Я раздобыл пару билетов на школьную постановку «Юлия Цезаря». Поскольку в ней играет Гарри, я подумал, что вы, возможно, захотите составить мне компанию на премьере.

– Я знал, что он собирается на прослушивание, – подтвердил Смоленый. – И какая же роль ему досталась?

– Он играет Цинну.

– Значит, мы узнаем его по походке.

Холкомб низко поклонился:

– Означает ли это, что вы пойдете со мной?

– Боюсь, что нет, – ответил Смоленый Джек, вскинув руку. – Очень любезно с вашей стороны подумать обо мне, Холкомб, но я пока не готов к живому представлению, даже в качестве зрителя.

Смоленый был огорчен тем, что не увидел игру Гарри, и ему пришлось удовольствоваться лишь рассказом мальчика. На следующий год, когда Холкомб намекнул, что ему все же стоит появиться в зрительном зале, ибо роли Гарри становятся все значительнее, он едва не уступил, но удержался. И лишь еще годом позже, когда мальчик играл Пака, все же позволил мечте воплотиться.

По-прежнему боясь большого скопления народа, Смоленый решил проскользнуть в задние ряды школьного зала, где никто не сможет его увидеть или, хуже того, узнать.

Он как раз подравнивал себе бороду в уборной на шестом этаже конторы Баррингтона, когда заметил броский заголовок в забытой кем-то местной газетенке: «Чайная „У Тилли“ сгорела дотла. Полиция подозревает поджог». При виде фотографии чуть ниже ему стало дурно: миссис Клифтон, стоя на тротуаре в окружении своих работниц, обозревала обугленные руины чайной. «Читайте весь репортаж на одиннадцатой странице». Смоленый так бы и сделал, но одиннадцатой страницы не обнаружил.

Он поспешно вышел из уборной, надеясь найти отсутствующий лист на столе мисс Поттс, но не слишком удивился, увидев, что на ее рабочем месте чисто и даже корзина для бумаг пуста. Он осторожно приоткрыл дверь в кабинет исполнительного директора, заглянул внутрь и заметил пропавшую страницу на столе у мистера Хьюго. Усевшись в кожаное кресло с высокой спинкой, он принялся за чтение.

Первое, о чем подумал Смоленый, закончив читать, – это не придется ли Гарри бросить школу.

В статье упоминалось, что, если страховая компания не выплатит компенсацию полностью, миссис Клифтон грозит банкротство. По словам репортера, представитель «Страховой компании Бристоля и запада Англии» дал ясно понять, что его фирма не выплатит ни единого фартинга, пока полиция не исключит всех подозреваемых, рассматриваемых следствием. Смоленый задался вопросом, какое еще несчастье может обрушиться на бедную женщину.

Репортер со всей тщательностью избегал упоминать Мэйзи по имени, но Смоленый отлично понимал, почему ее портрет помещен на самом видном месте первой полосы. Он продолжил читать статью. Когда выяснилось, что дело ведет инспектор полиции Блейкмор, это его несколько обнадежило. Этому джентльмену не понадобится много времени, чтобы установить, что миссис Клифтон добилась процветания чайной; она не стала бы ее поджигать.

Положив газету обратно на стол мистера Хьюго, Смоленый увидел письмо. Он не обратил бы на него внимания – какое ему дело до чужих писем, – не заметь в первом же абзаце имя: «миссис Клифтон».

Он начал читать письмо и счел совершенно невероятным, что именно Хьюго Баррингтон вложил те самые пятьсот фунтов, которые позволили миссис Клифтон приобрести чайную. Интересно, почему он захотел помочь Мэйзи? Возможно ли, что он испытал раскаяние из-за гибели ее мужа? Или устыдился того, что отправил в тюрьму невинного человека? Ведь взял же он Танкока на прежнее место, едва того выпустили на свободу. Смоленый задумался, не следует ли ему относиться к Хьюго менее предвзято. Он вспомнил, как сэр Уолтер твердил, что его сын не настолько плох.

Он прочел письмо еще раз. Мистер Прендергаст, управляющий Национальным провинциальным банком, писал, что оказывает давление на страховую компанию, чтобы та выполнила обязательства по договору и возместила миссис Клифтон полную сумму, составляющую шестьсот фунтов. Миссис Клифтон, как подчеркивал Прендергаст, является пострадавшей стороной, и инспектор полиции Блейкмор недавно уведомил банк, что его расследование ее больше не затрагивает.

В последнем абзаце Прендергаст писал, что им с Баррингтоном следует встретиться в ближайшем будущем и уладить вопрос, чтобы миссис Клифтон полностью получила причитавшуюся ей сумму. Небольшие часы на столе прозвонили семь раз, и Смоленый Джек поднял взгляд.

Он выключил свет, выбежал в коридор и бросился вниз по лестнице. Ему не хотелось опаздывать на выступление Гарри.

Когда тем же вечером Смоленый вернулся домой, он взялся за выпуск «Таймс», который Гарри занес ему раньше на неделе. Он никогда не утруждался просмотром частных объявлений на первой странице, поскольку не нуждался ни в новой шляпе-котелке, ни в подтяжках, ни в первом издании «Грозового перевала».

Перелистнув страницу, он обнаружил фотографию короля Эдуарда Восьмого, наслаждающегося отдыхом на яхте в Средиземном море. Рядом с ним стояла американка по имени миссис Симпсон. Статья была выдержана в обтекаемых выражениях, но даже «Громовержцу» [41] было непросто поддерживать юного короля в его желании жениться на разведенной даме. Это опечалило Смоленого, поскольку он восхищался Эдуардом, в особенности после того, как тот посетил уэльских шахтеров и принял их бедственное положение близко к сердцу. Но, как говаривала его старая нянюшка, «добром это дело не кончится».

Затем он потратил немало времени на статью о законопроекте тарифной реформы, только что прошедшем второе чтение в палате общин, несмотря на весь пыл, с которым Уинстон Черчилль провозглашал его «ни рыбой ни мясом» и утверждал, что от него не выиграет никто, в том числе и правительство, когда дело дойдет до выборов. Смоленый с нетерпением предвкушал, как сэр Уолтер выскажется на сей счет в самых недвусмысленных выражениях.

Он перевернул страницу и узнал, что Британская радиовещательная корпорация провела первую телевизионную передачу из дворца Александры. Такое он не мог осознать в принципе. Как можно переслать по лучу картинку? У него даже радиоприемника не было, и он не имел ни малейшего желания обзаводиться телевизором.

Перейдя к спортивному разделу, он обнаружил фотографию элегантно одетого Фреда Перри под заголовком «Трехкратный победитель Уимблдона намерен выиграть Открытый чемпионат США». Дальше корреспондент предполагал, что некоторые из иностранных участников могут появиться в Форест-Хиллс в шортах – еще одно новшество, с которым никак не мог примириться Джек.

Как всегда, читая «Таймс», некрологи Смоленый приберег напоследок. Он уже достиг того возраста, когда вокруг умирают люди младше его самого, и не только на войне.

Он перелистнул страницу, и краска отхлынула от его лица, а сердце сжала неодолимая печаль. Он медленно прочел некролог преподобному Томасу Александру Тарранту, постоянному канонику Уэльского собора, названному в заголовке «праведным человеком». Когда Старый Джек закончил читать отцовский некролог, его обжег стыд.

– Семь фунтов четыре шиллинга? – повторил Смоленый. – Но я думал, вы получили чек на шестьсот фунтов от «Страховой компании Бристоля и запада Англии» в счет «полного и окончательного удовлетворения требований», если я верно помню формулировку.

– Получила, – подтвердила Мэйзи, – но после того, как выплатила изначальную ссуду, сложный процент по ней и банковские издержки, у меня осталось семь фунтов и четыре шиллинга.

– Как же я простодушен, – посетовал Смоленый. – Подумать только, на миг – на какой-то миг – мне и впрямь показалось, что Баррингтон пытается вам помочь.

– Вы и вполовину не так простодушны, как я, – возразила Мэйзи. – Потому что подумай я хоть на миг, что этот человек имеет какое-то отношение к делу, то ни за что не приняла бы у него ни единого пенни. Но я взяла – и потеряла все. Даже свое место в отеле.

– Но почему? – удивился Смоленый. – Мистер Фрэмптон не уставал повторять, что вы незаменимы.

– Что ж, похоже, теперь это уже не так. Когда я спросила, почему он меня увольняет, он отказался назвать причину и только сказал, что на меня поступила жалоба из «достоверного источника». И вряд ли может быть совпадением, что меня уволили на следующий же день после того, как этот «достоверный источник» заглянул в отель «Рояль» побеседовать с управляющим.

– Вы видели, как Баррингтон зашел в отель?

– Нет, но я видела, как он оттуда вышел. Не забывайте, я как раз пряталась на заднем сиденье его машины и караулила.

– Да, конечно, – спохватился Смоленый. – Так что же произошло, когда вы обратились к нему насчет Гарри?

– Пока мы находились в машине, – сообщила Мэйзи, – он, в сущности, подтвердил, что несет ответственность за смерть Артура.

– После стольких лет он все же признался? – с недоверием переспросил тот.

– Не совсем так, – уточнила Мэйзи, – было больше похоже на обмолвку. Но когда я положила на переднее сиденье конверт со счетом за учебу в следующем триместре, он убрал его в карман и пообещал посмотреть, чем он сможет помочь.

– И вы на это клюнули?

– Заглотила наживку до самого поплавка, – призналась Мэйзи. – А когда он остановил машину, то даже вышел, чтобы открыть заднюю дверцу. Но стоило мне шагнуть наружу, как он сбил меня с ног, порвал счет и уехал.

– Оттуда и синяк?

Мэйзи кивнула.

– И еще он предупредил, что упечет меня в сумасшедший дом, если мне взбредет в голову связаться с его женой.

– Это блеф, – заверил ее Смоленый, – потому что даже ему не сошло бы такое с рук.

– Возможно, вы правы, – кивнула Мэйзи, – но я не готова идти на такой риск.

– И даже если вы скажете миссис Баррингтон, что ее муж виновен в смерти Артура, – добавил Смоленый, – ему достаточно будет объяснить, что вы сестра Стэна Танкока, и она отметет ваши слова без раздумий.

– Возможно, – согласилась Мэйзи. – Но она вряд ли отметет без раздумий, если я скажу, что ее муж может быть отцом Гарри…

Смоленый, онемев от изумления, пытался осознать все последствия заявления Мэйзи.

– Я не только простодушен, – в конце концов выдавил он, – но еще и крайне глуп. Хьюго Баррингтона не заботит, верит ли жена в его причастность к смерти вашего мужа. Больше всего он боится, что Гарри когда-нибудь узнает о его возможном отцовстве…

– Но я никогда не расскажу Гарри, – возразила Мэйзи. – Меньше всего на свете я хочу, чтобы он до конца своих дней гадал, кто же приходится ему отцом.

– Именно на это и рассчитывает Баррингтон. И теперь, сокрушив вас, он от всей души захочет уничтожить Гарри.

– Но почему? – удивилась Мэйзи. – Гарри в жизни не делал ему ничего дурного.

– Конечно нет, но если мальчик сумеет доказать, что он старший сын Хьюго Баррингтона, то унаследует не только титул, но и все, что к нему прилагается, а Джайлз останется ни с чем.

Настал черед Мэйзи лишиться дара речи.

– Итак, теперь, когда мы установили настоящую причину, по которой Баррингтон так стремится выкинуть Гарри из классической школы, пора мне навестить сэра Уолтера и поделиться с ним неприятной правдой о его сыне.

– Нет, пожалуйста, не делайте этого, – взмолилась Мэйзи.

– Почему нет? Возможно, нам не представится иного шанса добиться, чтобы Гарри остался в БКШ.

– Может быть, но мой брат Стэн лишится работы – и один Бог знает, на что еще способен Баррингтон.

Некоторое время Смоленый молчал.

– Если вы не позволите мне сказать сэру Уолтеру правду, – наконец заговорил он, – придется мне опуститься до сточной канавы, где ныне обитает Хьюго Баррингтон.

– Чего-чего вы хотите? – переспросила мисс Поттс, не уверенная, что правильно его расслышала.

– Личной встречи с мистером Хьюго, – повторил Смоленый Джек.

– А можно мне поинтересоваться, какой вопрос вы намерены с ним обсудить? – осведомилась та, даже не пытаясь скрыть сарказма в голосе.

– Будущее его сына.

– Подождите минутку. Я узнаю, согласится ли мистер Баррингтон вас принять.

Мисс Поттс вежливо постучалась в кабинет исполнительного директора и скрылась внутри. Мгновением позже она вернулась с удивленным выражением на лице.

– Мистер Баррингтон примет вас немедленно, – объявила она, придерживая дверь открытой.

Смоленый, проходя мимо нее, не удержался от улыбки. Сидевший за столом Хьюго Баррингтон поднял взгляд. Он не предложил старику сесть и не протянул руки.

– С какой стати вас волнует будущее Джайлза? – спросил Баррингтон.

– Ни с какой, – признал Смоленый. – Меня интересует будущее другого вашего сына.

– Что за чушь вы несете, черт побери? – излишне громко изрек Баррингтон.

– Если бы вы не знали, о ком идет речь, то не согласились бы меня принять, – с презрением отрезал Смоленый.

Кровь отхлынула от лица Баррингтона. Смоленый даже подумал, что тот грохнется в обморок.

– Чего вы хотите от меня? – спросил Баррингтон наконец.

– Всю жизнь вы были торговцем, – молвил Смоленый. – В моем распоряжении находится нечто любопытное для купли-продажи.

– И что же это такое?

– На следующий день после того, как Артур Клифтон загадочно исчез, а Стэн Танкок был арестован за преступление, которого не совершал, инспектор полиции Блейкмор попросил меня записать показания насчет всего, что я видел в тот вечер. Поскольку вы позаботились о том, чтобы отстранить Блейкмора от дела, они остались у меня. У меня сложилось впечатление, что эти сведения окажутся небезынтересным чтением, если попадут не в те руки.

– Надеюсь, вы понимаете, что это шантаж, – выплюнул Баррингтон, – за который вы надолго окажетесь за решеткой?

– Кое-кто мог бы счесть, что гражданский долг прямо взывает ко мне обнародовать сей документ.

– И кого, по-вашему, заинтересуют стариковские бредни? Определенно, не прессу, как только мои юристы разъяснят им законы об ответственности за клевету. И, коль скоро полиция закрыла дело много лет назад, не представляю, чтобы главный констебль пошел на такие хлопоты и расходы и открыл его заново по слову старика, которого в лучшем случае можно назвать чудаковатым, а в худшем – полоумным. Так что я вынужден поинтересоваться, с кем вы намерены поделиться этими нелепыми заявлениями?

– С вашим отцом, – сблефовал Смоленый.

Баррингтон не знал об обещании, которое Смоленый дал Мэйзи. Хьюго обмяк в кресле – он слишком хорошо знал о влиянии, которое Смоленый имел на его отца, пусть никогда и не понимал причин этого.

– И сколько я, по-вашему, должен заплатить за этот документ?

– Триста фунтов.

– Да это грабеж среди бела дня!

– Это не больше и не меньше платы за обучение и всех дополнительных расходов на то, чтобы Гарри Клифтон провел в Бристольской классической школе ближайшие два года.

– Почему бы мне просто не оплачивать его счета в начале каждого триместра, как я делаю для собственного сына?

– Потому что вы перестанете это делать, как только получите мои показания.

– Вам придется взять эту сумму наличными, – сообщил Баррингтон, доставая из кармана ключ.

– Нет, спасибо, – отказался Старый Джек. – Я слишком хорошо помню, что произошло со Стэном Танкоком после того, как вы вручили ему тридцать сребреников. И я не испытываю ни малейшего желания провести ближайшие три года в тюрьме за преступление, которого не совершал.

– Тогда мне придется позвонить в банк, раз я должен выписать чек на столь крупную сумму.

– Прошу, – указал Смоленый на телефонный аппарат на столе Баррингтона.

Хьюго мгновение помешкал, а затем поднял трубку.

– Три-семь-три-один, – назвал он номер, когда из динамика послышался голос.

Новое ожидание.

– Да? – раздался наконец голос.

– Это вы, Прендергаст?

– Нет, сэр, – ответили в трубке.

– Отлично, вы-то мне и нужны, – заявил Баррингтон. – В ближайший час я пришлю к вам мистера Тара с чеком на триста фунтов, подлежащим оплате Муниципальным благотворительным учреждениям Бристоля. Будьте любезны проследить, чтобы он был незамедлительно обработан, и сразу же мне перезвоните.

– Если вы хотите, чтобы я перезвонил, просто скажите «да, именно так», и я свяжусь с вами через пару минут, – предложил голос.

– Да, именно так, – повторил Баррингтон и повесил трубку.

Он выдвинул ящик стола, достал чековую книжку, начертал: «Выплатить Муниципальным благотворительным учреждениям Бристоля» – и на отдельной строке: «Триста фунтов». Затем подписал чек и передал его Смоленому, который тщательно изучил его и кивнул.

– Я только положу его в конверт, – сказал Баррингтон.

Затем он нажал на кнопку звонка у себя под столом. Смоленый оглянулся на вошедшую в кабинет мисс Поттс.

– Да, сэр?

– Мистер Тар уходит в банк, – сообщил Баррингтон, убирая чек.

Запечатав конверт, он адресовал его мистеру Прендергасту, крупными буквами добавил пометку «лично» и вручил Смоленому.

– Благодарю, – отозвался тот. – Я доставлю вам документ сразу, как только вернусь.

Баррингтон кивнул, и тут же телефон у него на столе зазвонил. Он подождал, пока Смоленый выйдет из кабинета, и только тогда взял трубку.

Смоленый Джек решил доехать до Бристоля на трамвае, так как счел, что столь необычный случай оправдывает расходы. Войдя в банк двадцатью минутами позже, он сообщил молодому человеку за стойкой администратора, что у него письмо для мистера Прендергаста. Клерка это не особенно впечатлило.

– От мистера Хьюго Баррингтона, – добавил тогда Смоленый.

Молодой человек тут же оставил пост и проводил старика через операционный зал и по длинному коридору до кабинета управляющего.

– Джентльмен с письмом от мистера Баррингтона, сэр, – объявил он, постучавшись и приоткрыв дверь.

Мистер Прендергаст вскочил, пожал руку старику и усадил его в кресло по другую сторону стола.

– Мистер Баррингтон просил меня передать это вам лично. – Смоленый протянул банкиру конверт.

– Да, разумеется, – откликнулся тот, немедленно узнав почерк одного из самых важных своих клиентов.

Вскрыв конверт, он достал оттуда чек. Бросил на него мимолетный взгляд.

– Должно быть, здесь какая-то ошибка, – заметил он.

– Никакой ошибки, – возразил Смоленый. – Мистер Баррингтон хочет, чтобы вся сумма была как можно скорее выплачена Муниципальным благотворительным учреждениям Бристоля, как он и распорядился по телефону полчаса назад.

– Но я сегодня не разговаривал с мистером Баррингтоном, – сообщил Прендергаст, возвращая чек.

Смоленый с недоверием уставился на пустой листок. Ему понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы осознать, что Баррингтон, должно быть, подменил чек, когда в кабинет вошла мисс Поттс. Но подлинная гениальность его поступка заключалась в том, что он адресовал конверт мистеру Прендергасту и пометил как личный, тем самым гарантировав, что его не вскроют, пока тот не попадет в руки управляющего. Джек так и не смог найти ответ на загадку, кто же был на другом конце телефонного провода.

Старик поспешно покинул кабинет, не сказав Прендергасту больше ни слова. Он пересек операционный зал и выбежал на улицу. Несколько минут Джек прождал трамвай, идущий в порт. С того времени, как он покинул территорию верфи и вернулся обратно, прошло не более часа.

Широким шагом ему навстречу шел человек, которого Смоленый раньше не видел. В его манере чувствовалась военная выправка, и старик задумался, не вызвана ли хромота ранением, полученным на Великой войне.

Смоленый прошел мимо него и поспешил дальше вдоль пристани. С облегчением он увидел, что дверь вагона закрыта, а затем с еще большей радостью обнаружил все точно в том виде, в каком было оставлено. Он опустился на колени и приподнял угол ковра. Бланка с показаниями там уже не было. Инспектор полиции Блейкмор, несомненно, охарактеризовал бы эту кражу как работу профессионала.

Смоленый Джек занял место в пятом ряду, надеясь, что никто его не узнает. Собор был настолько переполнен, что люди, не сумевшие найти места в боковых приделах, стояли в проходах и толпились позади.

На глаза Смоленого навернулись слезы, когда епископ Батский и Уэльский заговорил о беспрекословной вере его отца в Бога и о том, как после безвременной кончины жены каноник посвятил себя служению общине.

– Свидетельством чему, – провозгласил епископ, широким жестом указав на огромную паству, – может служить множество собравшихся из всех слоев общества, кто пришел почтить его память и выразить свое уважение. И хотя этот человек не ведал тщеславия, он не мог скрыть определенной гордости за своего сына, Джека, чье самоотверженное мужество, отвага и готовность пожертвовать собственной жизнью во время Англо-бурской войны в Южной Африке спасли стольких его товарищей и принесли ему крест Виктории. – Он чуть помолчал, перевел взгляд на пятый ряд и добавил: – И как я рад, что вижу его сегодня среди собравшихся здесь людей.

Кое-кто принялся озираться в поисках человека, которого никогда прежде не видел. Смоленый низко опустил голову от смущения.

По окончании службы многие прихожане подходили, чтобы признаться капитану Тарранту, как они восхищались его отцом. То и дело звучали слова «преданность», «самоотверженность», «великодушие» и «любовь».

Джек испытывал одновременно гордость и стыд – стыд из-за того, что вычеркнул отца из собственной жизни ровно так же, как и всех остальных своих близких.

Уже уходя, он заметил и вроде бы узнал пожилого джентльмена, стоявшего у врат собора и явно дожидавшегося возможности поговорить. Тот шагнул навстречу и приподнял шляпу.

– Капитан Таррант? – осведомился он тоном, выдававшим привычку командовать.

Джек приветствовал его тем же жестом.

– Да, сэр?

– Меня зовут Эдвин Трент. Я имел честь являться поверенным вашего отца и, надеюсь, одним из его старейших и ближайших друзей.

Смоленый сердечно пожал ему руку.

– Я хорошо вас помню, сэр. Вы научили меня любви к Троллопу и некоторым тонкостям игры в кегли крученым мячом.

– Весьма польщен, – посмеиваясь, поблагодарил Трент. – Разрешите проводить вас до станции?

– Конечно, сэр.

– Как вам известно, – начал Трент, когда они направились к городу, – ваш отец служил постоянным каноником этого собора последние девять лет. Также вы знаете, что он не уделял внимания мирским благам и даже тем немногим, что имел, делился с людьми, кому повезло меньше, чем ему самому. Если бы его причислили к лику святых, он наверняка стал бы покровителем бродяг.

Смоленый Джек улыбнулся. Ему вспомнилось, как однажды утром он пошел в школу без завтрака, потому что в коридоре спали нищие, которые, по словам его матери, объели их так, что чуть по миру не пустили.

– А посему когда придет время прочесть его завещание, – продолжал Трент, – оно покажет, что он ушел из этого мира, как и пришел в него, ни с чем – помимо тысячи друзей, которых он сам назвал бы подлинным богатством. Перед смертью он поручил мне небольшое дело – на случай если вы придете на его похороны, – а именно передать вам последнее письмо.

Он достал из внутреннего кармана пальто конверт, протянул его Смоленому и снова приподнял шляпу.

– Я выполнил его просьбу, – добавил он, – и горжусь новой встречей с его сыном.

– Благодарю вас, сэр. Я только сожалею о том, что вынудил его прибегнуть к письму.

Смоленый, в свою очередь, приподнял шляпу, и они расстались.

Он решил, что не станет читать отцовское послание, пока не сядет в поезд и не отправится к себе в Бристоль. Когда паровоз тронулся, выдувая клубы серого дыма, Смоленый откинулся на спинку сиденья в купе третьего класса. Помнится, ребенком он спросил отца, почему тот всегда ездит третьим классом, и родитель ответил: потому что четвертого не существует. По иронии судьбы последние тридцать лет Джек прожил в вагоне первого класса.

Он неторопливо распечатал конверт и даже после того, как извлек письмо, некоторое время держал его сложенным, продолжая размышлять об отце. Ни один сын не мог бы пожелать лучшего наставника или друга. Оглядываясь на собственную жизнь, он видел, что все его действия, суждения и решения являлись лишь неумелым подражанием отцовским.

Когда он все же развернул письмо, его захлестнуло новым потоком воспоминаний, стоило ему увидеть четкие буквы, выписанные знакомым каллиграфическим почерком и черными как смоль чернилами. Он приступил к чтению.

Двор Уэльского собора

Уэльс, Сомерсет

26 августа 1936 года

Возлюбленный сын мой!

Если ты был настолько любезен, чтобы присутствовать на моих похоронах, то сейчас, должно быть, читаешь это письмо. Позволь мне для начала поблагодарить тебя за то, что пришел.

Смоленый Джек поднял голову и уставился в окно на мелькавшую мимо сельскую местность. Его снова терзала вина за то, что он столь опрометчиво и невнимательно обошелся с отцом, но теперь уже было поздно просить у того прощения. Его взгляд вернулся к письму.

Когда тебя наградили крестом Виктории, я был самым гордым отцом в Англии, а приказ о твоем награждении и поныне висит у меня над столом. Но затем, с течением лет, мое счастье обратилось в скорбь, и я спрашивал Господа, чем же я заслужил такое наказание, чтобы потерять не только твою дорогую матушку, но и тебя, мое единственное дитя. Я признаю, что тобой, должно быть, двигала некая благородная цель, когда ты отвратил свое лицо и сердце от этого мира, но сожалею, что ты не поделился со мной причинами этого решения. Но если ты прочтешь это письмо, то, возможно, выполнишь и последнее мое желание.

Смоленый Джек извлек из нагрудного кармана платок и утер глаза, прежде чем смог читать дальше.

Бог одарил тебя выдающимся талантом лидера и способностью воодушевлять ближних. И я прошу о том, чтобы ты не сошел в могилу, зная, что, когда настанет время встретиться с Создателем, тебе, как в притче от Матфея, глава 25, стихи 14–30, придется признать, что ты зарыл в землю данный тебе талант.

Лучше используй этот дар на благо ближних своих, чтобы, когда неизбежно настанет твой срок и те самые ближние соберутся на твои похороны, крест Виктории оказался не единственным, что они вспомнят, услышав имя Джека Тарранта.

Твой любящий отец

– Вы в порядке, любезный? – спросила дама, перешедшая с другой стороны вагона, чтобы сесть рядом со Смоленым Джеком. – Да, спасибо, – откликнулся он, хотя слезы струились по его лицу. – Просто меня сегодня выпустили из тюрьмы.

Я пришел в восторг, когда увидел Гарри входящим в ворота школы в первый день триместра. Летние каникулы я провел на нашей вилле в Тоскане, а потому меня не было в Бристоле, когда сгорела чайная «У Тилли», и я не узнал об этом, пока не вернулся в Англию в выходные перед началом учебы. Я хотел, чтобы Гарри поехал в Италию с нами, но отец не желал даже слышать об этом.

Мне никогда не встречался человек, которому не нравился бы Гарри, кроме отца, запрещавшего даже упоминать его имя. Однажды я спросил маму, не может ли она объяснить, почему его настолько это задевает, но ей, похоже, было известно не больше, чем мне самому.

Я не стал настаивать, поскольку в глазах отца никогда не представлял ничего выдающегося. Меня едва не исключили из начальной школы за воровство – один Бог ведает, как ему удалось это уладить, – а затем я подвел его, так и не поступив в Итон. Выйдя с экзамена, я сказал папе, что приложил все мыслимые усилия, и это было правдой. Ну, наполовину правдой. Я бы вышел сухим из воды, держи мой сообщник язык за зубами. По крайней мере эта история преподала мне простой урок: если заключаешь сделку с дураком, не удивляйся, когда он совершит глупость.

Моим сообщником был сын графа Бридпорта, Перси. Его положение было еще более затруднительным, чем мое, так как семь поколений Бридпортов получили образование в Итоне, и все шло к тому, что юный Перси вот-вот нарушит эту славную традицию.

Итон известен тем, что находит лазейки в правилах, когда речь заходит об аристократии, и время от времени позволяет тупицам переступить свой порог, – прежде всего именно поэтому я и выбрал Перси для своей маленькой хитрости. После того как я подслушал слова Фроба, обращенные к другому учителю: «Будь Бридпорт чуточку поумнее, его можно было бы назвать недоумком», мне стало ясно, что дальше искать сообщника нет нужды.

Перси столь же отчаянно жаждал получить место в Итоне, как я мечтал об отказе, и в этой ситуации я увидел возможность для нас обоих достичь своей цели.

Я не обсуждал свой план ни с Гарри, ни с Дикинсом. Гарри, вне всякого сомнения, не одобрил бы его – слишком он честный парень, а Дикинс ни за что бы не понял, зачем кому-то может захотеться провалить экзамен.

Накануне решающего дня отец повез меня в Итон на шикарном новом «бугатти», способном развивать скорость до сотни миль в час, – что он и доказал, стоило нам выехать на трассу А4. Ночь мы провели в «Гербе Суонн», той же гостинице, в которой он останавливался более двадцати лет назад, когда сам сдавал вступительный экзамен. За ужином папа ясно дал мне понять, как сильно он желает, чтобы я поступил в Итон, и я в последнюю минуту чуть не передумал, однако уже дал слово Перси Бридпорту и решил, что не могу его подвести.

Мы с Перси заключили сделку и пожали друг другу руки еще в школе Святого Беды, договорившись, что каждый из нас, войдя в экзаменационный зал, представится именем другого. Я получил немалое удовольствие от того, что все вокруг обращались ко мне «милорд», пусть даже это продолжалось лишь несколько часов.

Экзаменационные вопросы оказались далеко не такими трудными, как те, на которые я отвечал за две недели до этого, поступая в Бристольскую классическую, и я решил, что сделал более чем достаточно для того, чтобы Перси наверняка вернулся в сентябре в Итон. Однако они были достаточно сложными, чтобы я не сомневался, что и его светлость меня не подведет.

Когда мы сдали работы и вернулись к своим настоящим личностям, мы с отцом отправились в Виндзор пить чай. Он спросил меня, как все прошло, и я ответил, что старался изо всех сил. Похоже, он вполне этим удовлетворился и стал более благодушным, из-за чего я лишь ощутил себя еще более виноватым. Я не получил удовольствия от обратной дороги в Бристоль, а когда вернулся домой и матушка задала тот же вопрос, мне сделалось только хуже.

Десять дней спустя я получил из Итона письмо в духе «с прискорбием вынуждены вам сообщить». Набрал я всего тридцать два процента. Перси добился пятидесяти шести, и ему предложили место на Михайлов триместр – к несказанной радости его отца и крайнему недоверию Фроба.

Все бы прекрасно обошлось, не расскажи Перси другу, как именно ему удалось попасть в Итон. Друг поделился со своим другом, тот – еще с одним, который, в свою очередь, сообщил отцу Перси. Граф Бридпорт, кавалер Военного креста, будучи честным человеком, сразу же известил директора Итона. Это привело к тому, что Перси исключили еще до того, как он переступил порог класса. Если бы не личное вмешательство Фроба, со мной могли бы обойтись точно так же в Бристольской классической.

Отец пытался убедить директора Итона, что происшедшее было всего лишь канцелярской ошибкой и, поскольку на самом деле я набрал пятьдесят шесть процентов, меня следует зачислить на место Бридпорта. Но в ответном письме этот довод опровергли, потому что Итон не нуждался в новом крикетном павильоне. В первый день триместра я, как положено, явился в Бристольскую классическую школу.

За первый год я отчасти восстановил свое доброе имя, набрав три сотни перебежек в играх за новичков, и в конце сезона получил право носить на форме командные цвета. Гарри сыграл Урсулу в «Много шума из ничего», а Дикинс остался Дикинсом, так что никто не удивился, когда он получил награду за первый класс.

На второй год я больше узнал о финансовых затруднениях, которые, как видно, испытывала мать Гарри, когда заметил, что он носит туфли, не завязывая шнурки. Тогда он признался, что они жмут, так как стали слишком малы.

А потому, когда всего за несколько недель до того, как мы должны были пойти в шестой класс, сгорела чайная «У Тилли», меня не застало врасплох известие о том, что Гарри не уверен, сможет ли он остаться в школе. Я подумывал спросить у отца, не может ли он помочь, но мама сказала, что я лишь потрачу время попусту. Вот почему я так обрадовался, когда увидел его в воротах школы в первый день триместра.

Он рассказал мне, что его мать устроилась на новую работу в отеле «Рояль», в ночную смену, и прибыль оказалась куда выше, чем она изначально рассчитывала.

На следующие летние каникулы я хотел снова пригласить Гарри к нам в Тоскану, но знал, что отец ни в какую не согласится. Но поскольку Общество ценителей искусства, в котором Гарри теперь сделался секретарем, наметило поездку в Рим, мы договорились встретиться там, даже если это подразумевало визит на виллу Боргезе.

Хотя мы у себя в юго-западной части Англии жили в собственном маленьком мирке, невозможно было не замечать событий на континенте.

Приход к власти нацистов в Германии и фашистов в Италии не особенно волновал среднего англичанина, который по-прежнему по субботам наслаждался пинтой сидра и бутербродом с сыром в местной пивной, а затем, к вечеру, шел смотреть крикет – или, в моем случае, играть в него – на деревенское поле. Это блаженное положение дел продолжалось годами, потому что еще одна война с Германией казалась слишком ужасной, чтобы о ней задумываться. Наши отцы сражались на войне, которая должна была положить конец всем войнам, но теперь непроизносимое оказалось как будто бы у всех на устах.

Гарри без обиняков заявил мне, что, если война будет объявлена, он не пойдет в университет, а немедленно поступит на военную службу, как сделали его отец и дядя около двадцати лет назад. Мой отец, по его собственному выражению, «упустил эту возможность», поскольку он, к несчастью, страдает дальтонизмом, и лица, облеченные властью, решили, что он лучше послужит военной экономике, если останется на своем месте и сыграет важную роль в порту. Хотя я так никогда точно и не узнал, в чем именно она заключалась.

В наш последний год в БКШ мы с Гарри оба решили, что будем поступать в Оксфорд; Дикинсу уже предложили открытую стипендию в Баллиоль-колледже. Я хотел попасть в Дом [42] , но репетитор, готовивший меня к поступлению, предельно вежливо сообщил, что Крайст-Чёрч редко берет выпускников классических школ. Поэтому я остановился на Брейзноузе, про который Берти Вустер некогда сказал, что мозги там ни к селу ни к городу.

Поскольку Брейзноуз был также колледжем, где училось больше всего членов университетской крикетной команды, а я набрал три сотни перебежек за последний год, пока являлся капитаном школьной сборной, причем одну из них – на одиннадцатом состязании частных школ, проходившем на стадионе «Лордз», я решил, что у меня есть шансы на успех. Более того, мой классный наставник, доктор Пейджет, заявил, что, когда я отправлюсь на собеседование, в меня, вероятно, бросят крикетным мячом, стоит мне войти в кабинет. Если я его поймаю, мне предложат место. Если словлю одной рукой – стипендию. Эти сведения оказались недостоверными. Однако должен признать, что, когда мы с ректором колледжа прервались промочить горло, он больше расспрашивал меня о Хаттоне [43] , чем о Горации.

Пока я учился в школе последние два года, произошли и другие события, удачные и не очень. Джесси Оуэнса [44] , получившего четыре золотые медали на Олимпийских играх в Берлине прямо под носом у Гитлера, определенно можно было считать удачей, в то время как отречение Эдуарда Восьмого из-за желания жениться на разведенной американке никак ею не являлось.

Казалось, вся страна разделилась надвое, споря, следовало ли королю отрекаться, – и мы с Гарри тоже. Я не понимал, как человек, рожденный, чтобы стать королем, мог добровольно пожертвовать троном ради женитьбы на разведенной женщине. Гарри относился к положению короля с бо́льшим сочувствием, утверждая, будто нам не понять, что сейчас испытывает бедняга, пока мы не влюбимся сами. Я отметал его слова как полную ерунду – до поездки в Рим, которая изменила наши жизни.

Если Джайлз воображал, будто усердно трудился, заканчивая учебу в школе Святого Беды, то за последние два года в Бристольской классической они с Гарри познакомились с нагрузками, прежде известными одному Дикинсу.

Доктор Пейджет, наставник их шестого класса, в недвусмысленных выражениях объяснил, что, если они надеются поступить в Оксфорд или Кембридж, обо всех прочих занятиях придется забыть, поскольку каждое мгновение, не потраченное на сон, понадобится им для подготовки к вступительным экзаменам.

Джайлз надеялся возглавить в выпускном классе первую крикетную команду, а Гарри рассчитывал добиться главной роли в школьной пьесе. Услышав это, доктор Пейджет только поднял брови, хотя «Ромео и Джульетта» в этом году входила в оксфордский список обязательного чтения.

– Только постарайтесь больше ни на что не подряжаться, – твердо порекомендовал он.

Гарри неохотно отказался от хора, чем освободил для учебы еще два вечера в неделю. Однако оставалось занятие, от которого не мог увильнуть ни один ученик: каждый вторник и четверг в четыре часа все мальчики должны были стоять навытяжку на учебном плацу, полностью снаряженные и готовые к смотру, как члены корпуса военной подготовки.

– Не позволим гитлерюгенду воображать, будто мы не готовы их встретить, если Германия сдуру во второй раз объявит нам войну, – громыхал полковой старшина.

Всякий раз, когда отставной полковой старшина Робертс произносил эти слова, дрожь прокатывалась по рядам школьников, понимавших, что с каждым днем им все вероятнее светит не учеба в университете, а служба младшим офицером на передовой где-нибудь за границей.

Гарри принял слова полкового старшины близко к сердцу, и вскоре его повысили до кадета. Джайлз отнесся к ним менее серьезно, зная, что, если его призовут, он, как и отец, легко выйдет из положения и напомнит о своем дальтонизме, дабы избежать встречи с врагом лицом к лицу.

Дикинс вообще не проявил большого интереса к происходящему.

– Зачем знать, как разбирается пулемет «Брен», если служишь в разведке, – заявил он с уверенностью, не допускавшей дальнейших споров.

Долгие летние вечера пошли на убыль, и началась подготовка к каникулам, после которых им предстояло отучиться в школе последний год и снова встретиться с экзаменаторами. В течение недели по окончании триместра все трое разъехались отдыхать: Джайлз присоединился к семье на тосканской вилле, Гарри отправился в Рим вместе со школьным обществом ценителей искусства, а Дикинс похоронил себя в Центральной библиотеке Бристоля, избегая встреч с кем бы то ни было – и это несмотря на то, что ему уже предложили место в Оксфорде.

С годами Джайлз смирился с тем, что, если ему хочется повидаться с Гарри на каникулах, необходимо позаботиться о том, чтобы о его замыслах не проведал отец, иначе им грозил крах, как самым хитроумным планам мышей и людей [45] . Но ему частенько приходилось обращаться за помощью к Эмме, и сестра неизменно получала свой фунт мяса, прежде чем согласиться на пособничество.

– Начнешь за ужином, а я подхвачу, – пообещал Джайлз, обрисовав свой последний замысел.

– Как натурально, – с насмешкой заметила Эмма.

После супа она невинно осведомилась у матери, не сможет ли та на следующий день съездить с ней на виллу Боргезе, благо учительница изобразительного искусства рекомендовала всенепременно ее посетить. Девушка прекрасно знала, что у мамы уже есть другие планы.

– Прости, милая, – откликнулась та, – но мы с твоим отцом собираемся на обед к Хендерсонам в Ареццо. Но ты можешь составить нам компанию.

– Джайлзу ничто не мешает отвезти тебя в Рим, – встрял отец с другого конца стола.

– А это обязательно? – осведомился Джайлз, который только что собирался предложить то же самое.

– Да, обязательно, – твердо заявил отец.

– Но какой в этом смысл, пап? Когда мы туда доберемся, нам сразу придется разворачиваться и ехать обратно. Едва ли дело того стоит.

– Стоит, если вы переночуете в отеле «Плаза». С утра я первым делом им позвоню и забронирую пару номеров.

– Ты уверен, что они для этого достаточно взрослые? – с некоторой тревогой спросила миссис Баррингтон.

– Через несколько недель Джайлзу исполнится восемнадцать. Пора бы ему вырасти и научиться брать на себя ответственность.

Джайлз склонил голову, как будто смиренно уступая.

Назавтра такси доставило их с Эммой на местный вокзал как раз к раннему утреннему поезду до Рима.

– Хорошенько присматривай за сестрой, – напутствовал Джайлза отец перед тем, как они выехали с виллы.

– Обязательно, – пообещал тот, и машина тронулась.

Несколько мужчин встали, уступая Эмме место, когда она вошла в вагон, а Джайлзу пришлось простоять всю дорогу. По прибытии в Рим они на такси добрались до виа дель Корсо, а зарегистрировавшись в отеле, отправились дальше, на виллу Боргезе. Джайлза потрясло, сколько юношей немногим старше его носит форму, а почти на всех колоннах и фонарных столбах, мимо которых они проезжали, красовались портреты Муссолини.

Высадившись из такси, они двинулись через парк, встречая по пути все новых и новых людей в форме и новые изображения дуче, пока наконец не добрались до пышного дворца.

Гарри писал Джайлзу, что их экскурсия начинается в десять. Он сверился с часами – несколько минут двенадцатого; если повезет, они вот-вот закончат. Он купил два билета, отдал один Эмме, взбежал по лестнице на галерею и отправился на поиски школьной группы. Эмма тем временем неспешно восхищалась статуями Бернини, занимавшими первые четыре зала, – ей-то спешить было некуда. Джайлз переходил из галереи в галерею, пока не высмотрел компанию юношей в бордовых пиджаках и черных фланелевых брюках, столпившихся вокруг небольшого портрета пожилого человека в кремовой шелковой сутане и с белой митрой на голове.

– Вот они где, – буркнул он, но Эммы нигде не было видно.

Не задумываясь о том, куда делась сестра, он направился к внимательно слушавшим юношам. Но стоило ему увидеть ее, как он напрочь забыл, зачем приехал в Рим.

– Караваджо поручили написать этот портрет папы римского Павла Пятого в одна тысяча шестьсот пятом году, – рассказывала она с легким акцентом. – Как видите, он остался незаконченным, поскольку художнику пришлось бежать из Рима.

– Почему, мисс? – спросил мальчик помладше из первого ряда, явно намеренный когда-нибудь в будущем занять место Дикинса.

– Потому что он ввязался в пьяную драку и убил человека.

– Его арестовали?

– Нет, – ответила экскурсовод, – Караваджо всегда успевал перебраться в новый город до того, как силы правопорядка успевали его нагнать, а его святейшество в конце концов даровал ему помилование.

– Почему? – не унимался мальчик.

– Потому что хотел, чтобы Караваджо выполнил для него еще несколько заказов. Некоторые входят в число семнадцати работ, поныне выставленных в Риме.

Тем временем Гарри заметил Джайлза, восторженно уставившегося на картину. Он отделился от группы и подошел к другу.

– И давно ты уже тут стоишь? – спросил он.

– Достаточно, чтобы влюбиться, – отозвался Джайлз, по-прежнему не отрывая взгляда от экскурсовода.

Гарри рассмеялся, сообразив, что Джайлз уставился вовсе не на портрет, а на элегантную, уверенную в себе молодую женщину, рассказывавшую мальчикам о картинах.

– По-моему, она не вполне подходит тебе по возрасту, – заметил Гарри. – Подозреваю, что даже ты не сможешь себе позволить ее внимание.

– Я готов рискнуть, – заявил Джайлз.

Экскурсовод повела группу в следующий зал. Джайлз послушно двинулся следом и расположился так, чтобы хорошо видеть ее, пока остальные мальчики рассматривали статую Полины Боргезе работы Кановы – как выразилась она, «вероятно, величайшего скульптора всех времен». Джайлз не собирался с ней спорить.

– Что ж, на этом наша экскурсия заканчивается, – объявила женщина. – Но если у вас остались вопросы, я пробуду здесь еще несколько минут, не стесняйтесь.

Джайлз стесняться не стал.

Гарри с изумлением наблюдал, как его приятель решительно подошел к молодой итальянке и заговорил с ней так, будто они были старыми друзьями. Даже маленький мальчик из первого ряда не решился его перебить. Несколько минут спустя Джайлз вернулся к Гарри, причем на лице его сияла широченная улыбка.

– Она согласилась со мной поужинать.

– Я тебе не верю, – заявил Гарри.

– Но возникло некоторое затруднение, – добавил Джайлз, не обращая внимания на друга, который смотрел на него, словно Фома неверующий.

– Небось не одно…

– …которое можно преодолеть с твоей помощью.

– Тебе нужно, чтобы вас сопровождала дуэнья, – предположил Гарри, – на тот случай, если ситуация выйдет из-под контроля.

– Да нет же, тупица. Я хочу, чтобы ты присмотрел за моей сестрой, пока Катерина знакомит меня с римской ночной жизнью.

– И не надейся, – заявил Гарри. – Я приехал в Рим не для того, чтобы работать за тебя нянькой.

– Но ты же мой лучший друг, – взмолился Джайлз. – Если ты не поможешь, к кому мне еще обратиться?

– Почему бы тебе не попытать удачи с Полиной Боргезе? Сомневаюсь, что у нее есть какие-нибудь планы на сегодня.

– Тебе всего-то и нужно поужинать с ней и проследить, чтобы к десяти легла спать.

– Прости, что упоминаю об этом, Джайлз, но мне казалось, что ты приехал в Рим поужинать со мной?

– Я дам тебе тысячу лир, если ты избавишь меня от ее общества. А с утра позавтракаем у меня в отеле.

– Меня не так просто подкупить.

– И, – добавил Джайлз, разыгрывая свой главный козырь, – еще я отдам тебе мою запись Карузо, поющего в «Богеме».

Гарри обернулся и обнаружил стоявшую рядом девушку.

– Кстати, – заметил Джайлз, – это моя сестра Эмма.

– Привет, – бросил ей Гарри и, повернувшись к Джайлзу, изрек: – По рукам.

На следующее утро Гарри присоединился к Джайлзу за завтраком в отеле «Палас», и друг приветствовал его с той же самонадеянной улыбкой, какой щеголял всякий раз, когда набирал сотню перебежек.

– Ну, как прошло с Катериной? – спросил Гарри, не желая услышать ответ.

– Превзошло мои самые смелые мечты.

Гарри уже собирался расспросить его подробнее, когда рядом объявился официант.

– Cappuccino, per favore [46] , – заказал Гарри, а затем все же спросил: – И как далеко она позволила тебе зайти?

– До самого конца, – заявил Джайлз.

Гарри разинул рот, но оттуда не вылетело ни звука.

– А ты…

– Что я?

– А ты… – попытался Гарри снова.

– Да?

– Видел ее раздетой?

– Да, конечно.

– Все тело?

– Естественно, – подтвердил Джайлз, когда перед Гарри поставили чашку кофе.

– Не только верхнюю половину, но и нижнюю?

– Все целиком, – сообщил Джайлз. – Кроме шуток.

– Ты трогал ее грудь?

– Вообще-то, я лизал ее соски, – заявил тот, отхлебнув кофе.

– Ты… что делал?

– Что слышал, – отрезал Джайлз.

– Но ты, в смысле, ну…

– Да.

– Сколько раз?

– Я сбился со счета, – заявил Джайлз. – Она была ненасытна. Семь, а то и восемь. Она просто не давала мне заснуть. Я бы до сих пор оставался там, если бы ей сегодня не нужно было к десяти утра в Музей Ватикана читать лекцию очередной кучке сопляков.

– Но вдруг она забеременеет? – спросил Гарри.

– Не будь таким наивным, Гарри. Не забывай, что она итальянка. – После очередного глотка кофе Джайлз спросил: – А как себя вела моя сестрица?

– Ужин был превосходным, и ты должен мне Карузо.

– Настолько плохо? Что ж, не может же нам везти одинаково.

Никто из них не заметил Эмму, пока та не встала рядом с мальчиками. Гарри тут же вскочил и уступил ей место.

– Простите, что покидаю вас, – молвил он, – но к десяти мне нужно быть в Музее Ватикана.

– Передай Катерине горячий привет! – крикнул Джайлз ему вслед, когда Гарри чуть не выбежал из ресторана.

– Ну и как прошел вечер? – спросил он сестру, выждав, пока друг не скрылся из виду.

– Могло быть и хуже, – отмахнулась она, беря круассан. – А он теперь всегда так серьезен?

– Видела бы ты Дикинса.

Эмма рассмеялась:

– Что ж, по крайней мере, ужин был хорош. И не забудь, теперь твой граммофон принадлежит мне.

Позднее Джайлз описывал этот вечер как самый незабываемый в его жизни.

Ежегодная постановка – одно из важнейших событий в календаре Бристольской классической школы, и не в малой степени потому, что город гордится этой славной театральной традицией. И тысяча девятьсот тридцать седьмой год обещал запомниться надолго.

Школа, как и многие другие в стране, ставила одну из пьес Шекспира, входивших в этом году в список обязательного чтения. Выбор стоял между «Ромео и Джульеттой» и «Сном в летнюю ночь». Доктор Пейджет предпочел трагедию комедии, и не в последнюю очередь потому, что у него был Ромео, но не было Основы.

Впервые за всю историю БКШ пробоваться на женские роли пригласили юных леди из школы «Ред мейдс» с другого конца города, но не раньше чем все было многократно оговорено с их директрисой мисс Уэбб, настоявшей на ряде основополагающих правил, которые произвели бы впечатление и на мать игуменью.

Было решено, что пьесу будут представлять в течение трех вечеров подряд в последнюю неделю триместра. Как и обычно, субботние билеты разошлись первыми, потому что бывшие ученики и родители актеров желали присутствовать на заключительном спектакле.

Джайлз переминался с ноги на ногу в фойе, ежеминутно поглядывая на часы, и с нетерпением ждал, когда же появятся его родители и младшая сестра. Он надеялся, что Гарри в очередной раз блеснет на сцене и отец наконец-то передумает и начнет относиться к нему лучше.

Критик из «Бристоль ивнинг уорлд» оценил игру Гарри как «зрелую не по годам», но высочайшую похвалу приберег для Джульетты, сообщив, что не видел более трогательной сцены смерти даже в Стратфорде.

Джайлз пожал руку мистеру Фробишеру, вошедшему в фойе. Его бывший классный наставник представил своего гостя, мистера Холкомба, и они отправились занимать места.

По зрительному залу пролетел шепоток, когда в центральном проходе появился капитан Таррант и сел в первом ряду. Его недавнее назначение попечителем школы встретило всеобщее одобрение. Повернувшись, чтобы заговорить с председателем попечительского совета, он заметил в нескольких рядах позади Мэйзи Клифтон, сердечно ей улыбнулся, но так и не признал человека, сидевшего рядом с ней. Еще раз он удивился, когда принялся изучать состав исполнителей.

Директор и миссис Бартон вошли в зрительный зал одними из последних. Они заняли свои места в первом ряду по соседству с сэром Уолтером Баррингтоном и капитаном Таррантом.

С каждой минутой Джайлз волновался все сильнее. Его уже посещали сомнения, успеют ли его родители до поднятия занавеса.

– Прости, пожалуйста, Джайлз, – обратилась к нему мать, когда они наконец-то явились. – Это я виновата, совершенно потеряла счет времени, – добавила она, и они с Грэйс поспешили в зал.

Отец последовал за ними, приотстав на ярд, и приподнял брови, увидев сына. Джайлз не дал ему программку, поскольку не хотел испортить сюрприз, хотя и поделился новостями с матерью, которая тоже надеялась, что муж наконец-то начнет относиться к Гарри как к другу семьи, а не как постороннему.

Занавес поднялся спустя считаные мгновения после того, как Баррингтоны заняли свои места, и тишина предвкушения разлилась по битком набитому залу.

При первом же выходе на сцену Гарри Джайлз покосился на отца. Острой реакции не последовало, и он впервые за вечер начал расслабляться. Но это счастливое положение дел сохранялось лишь до сцены в бальном зале, когда Ромео – вместе с Хьюго – впервые увидел Джульетту.

Людей, которым достались места рядом с Баррингтонами, вскоре начал раздражать беспокойный тип, отравлявший им все удовольствие от пьесы громким шепотом и требованиями показать ему программку. Их досада заметно усилилась после возгласа Ромео: «Дочь Капулетти!» – поскольку в тот же миг Хьюго Баррингтон вскочил и стал выбираться из зала прямо по ногам зрителей. Затем он протопотал по центральному проходу, распахнул двери и скрылся в темноте. Ромео потребовалось некоторое время, чтобы полностью восстановить самообладание.

Сэр Уолтер пытался делать вид, будто не замечает происходящего сзади, а капитан Таррант, хоть и нахмурился, так и не отвел взгляда от сцены. Если бы он обернулся, то увидел бы, что миссис Клифтон не обратила внимания на непредусмотренный сценарием уход Баррингтона, поскольку сосредоточенно ловила каждое слово, произнесенное парой юных влюбленных.

В антракте Джайлз отправился на поиски отца, но так его и не нашел. Он проверил парковку, но не обнаружил и следа «бугатти». Вернувшись в фойе, он увидел деда, склонившегося к уху матери и что-то шептавшего.

– Хьюго что, окончательно сошел с ума? – спросил сэр Уолтер.

– Нет, он вполне в здравом рассудке, – отрезала Элизабет, даже не пытаясь скрыть гнев.

– Тогда, ради всего святого, что он творит?

– Понятия не имею.

– Может ли это иметь какое-то отношение к юному Клифтону?

Она бы ответила, не подойди к ним Джек Таррант.

– Ваша дочь обладает выдающимся талантом, Элизабет, – заметил он, поцеловав ей руку. – Вдобавок ей повезло унаследовать вашу красоту.

– А вы старый льстец, Джек, – ответила она и добавила: – Не думаю, что вы знакомы с моим сыном, Джайлзом.

– Добрый вечер, сэр, – поздоровался тот. – Для меня большая честь встретиться с вами. Позвольте поздравить вас с недавним назначением.

– Благодарю вас, юноша, – кивнул Таррант. – И какого же вы мнения об игре вашего друга?

– Он удивительно хорош, но вы знали…

– Добрый вечер, миссис Баррингтон.

– Добрый вечер, директор.

– Должно быть, я далеко не первый, кто желает выразить свои…

Заметив, что капитан Таррант ускользнул и направился к матери Гарри, Джайлз задался вопросом, откуда они знают друг друга.

– Как я рада вас видеть, капитан Таррант!

– Взаимно, миссис Клифтон, сегодня вы просто обворожительны. Знай Кэри Грант, что в Бристоле такие красавицы, он ни за что не бросил бы нас ради Голливуда. – Затем, понизив голос, он добавил: – Вы знали, что Джульетту играет Эмма Баррингтон?

– Нет, Гарри мне этого не говорил, – сообщила Мэйзи. – Впрочем, с чего бы ему?

– Будем надеяться, что любовь, которую они изображают на сцене, является всего лишь хорошей актерской игрой, потому что, если они вправду питают друг к другу такие чувства, перед нами встает серьезное затруднение, – заметил он и оглянулся, удостоверяясь, что их никто не подслушивает. – Я полагаю, Гарри вы так ничего и не сказали?

– Ни слова, – подтвердила Мэйзи. – И, судя по грубому поведению Баррингтона, его это тоже застало врасплох.

– Добрый вечер, капитан Таррант, – вмешалась мисс Манди, коснувшись руки Джека.

Мисс Тилли стояла с ней рядом.

– Как мило с вашей стороны приехать из самого Лондона повидать своего протеже.

– Моя дорогая мисс Манди, – отозвался Таррант, – Гарри ничуть не в меньшей степени является вашим протеже, и он будет очень рад узнать, что вы приехали из самого Корнуолла взглянуть на его игру.

Мисс Манди просияла, и тут же раздался звонок, приглашавший зрителей вернуться на свои места.

Когда все расселись, занавес поднялся, хотя одно место в шестом ряду осталось подозрительно пустым. Во время сцены гибели слезы навернулись на глаза многих, кто никогда прежде не плакал на публике, а мисс Манди не рыдала так с тех пор, как у Гарри сломался голос.

Как только занавес опустился в последний раз, зрители дружно встали. Когда Гарри и Эмма вышли на авансцену, взявшись за руки, их приветствовала буря оваций, и взрослые люди, обычно сдержанные, разразились одобрительными возгласами.

Затем они повернулись поклониться друг другу, и миссис Баррингтон улыбнулась, залившись смущенным румянцем.

– Боже правый, они вовсе не играли, – произнесла она достаточно громко, чтобы ее расслышал Джайлз.

Та же мысль пришла в голову и Мэйзи Клифтон, и Джеку Тарранту задолго до того, как актеры вышли на последний поклон.

Миссис Баррингтон, Джайлз и Грэйс прошли за кулисы, где обнаружили Ромео и Джульетту, по-прежнему державшихся за руки, пока зрители выстраивались в очередь, чтобы осыпать их похвалами.

– Ты здорово сыграл, – отметил Джайлз, хлопнув друга по спине.

– Я сыграл неплохо, – поправил Гарри, – а вот Эмма была великолепна.

– И когда же это случилось? – понизил тот голос.

– Еще в Риме, – признался Гарри с озорной улыбкой.

– Подумать только, оказывается, я пожертвовал записью Карузо, не говоря уже о граммофоне, чтобы вас свести!

– А еще оплатил ужин на нашем первом свидании.

– А где папа? – спросила Эмма, оглядываясь.

Грэйс уже собиралась объяснить сестре, что произошло, когда появился капитан Таррант.

– Поздравляю, мой мальчик, – сказал он. – Ты отлично сыграл.

– Спасибо, сэр, – отозвался Гарри, – но вы, по-моему, еще не знакомы с настоящей звездой.

– Нет, но позвольте мне вас заверить, юная леди, что, будь я годков на сорок моложе, ни один соперник не решился бы спорить со мной за ваше внимание.

– Нет таких соперников, которые могли бы оспорить у вас мою приязнь, – ответила Эмма. – Гарри не устает рассказывать, как много вы для него сделали.

– Это взаимно, – заметил Джек.

Между тем Гарри завидел мать и крепко обнял ее.

– Я так горжусь тобой, – сказала Мэйзи.

– Спасибо, мам. Но давай я познакомлю тебя с Эммой Баррингтон, – отозвался он, приобнимая девушку за талию.

– Теперь я знаю, в кого ваш сын так красив, – заметила Эмма, пожимая руку миссис Клифтон. – Позвольте мне представить вам мою мать, – добавила она.

Об этой встрече Мэйзи думала уже много лет, но такой сценарий ей в голову не приходил. С опаской она пожала руку Элизабет Баррингтон, но ее приветствовала столь теплая улыбка, что сразу стало ясно: та и не подозревает о тайных узах, их связывающих.

– А это мистер Аткинс, – представила Мэйзи человека, сидевшего рядом с ней во время спектакля.

Гарри никогда не встречался с мистером Аткинсом. Глядя на мамину шубу, он задумался, не этот ли тип стал причиной того, что у него теперь есть целых три пары обуви.

Он уже собирался заговорить с мистером Аткинсом, но его перебил доктор Пейджет, желавший представить юношу профессору Генри Уайлду. Гарри сразу же узнал это имя.

– Я слышал, вы надеетесь поступить в Оксфорд, чтобы изучать английскую литературу, – начал Уайлд.

– Только если преподавать ее будете вы, сэр.

– Вижу, обаяние Ромео не осталось забытым на сцене.

– А это Эмма Баррингтон, сэр.

Профессор английского языка и литературы оксфордского колледжа Мертон чуть склонил голову.

– Вы были великолепны, юная леди.

– Спасибо, сэр, – отозвалась Эмма. – Я тоже надеюсь учиться у вас, – добавила она. – На будущий год я намерена поступать в Сомервилль.

Джек Таррант глянул на миссис Клифтон – нескрываемого ужаса в ее глазах невозможно было не заметить.

– Дедушка, – окликнул Джайлз, когда к ним подошел председатель попечительского совета, – по-моему, ты не знаком с моим другом Гарри Клифтоном.

Сэр Уолтер сердечно пожал Гарри руку, а затем крепко обнял внучку.

– Вы дали старику повод гордиться, – сообщил он.

Джеку и Мэйзи стало до боли ясно, что двое влюбленных, рожденных «под звездой злосчастной», даже не представляли, каким невзгодам они положили начало.

Сэр Уолтер приказал шоферу отвезти миссис Баррингтон с детьми обратно в особняк. Несмотря на успех Эммы, ее мать не скрывала негодования, пока машина направлялась к долине Чу. Когда они въехали в ворота и остановились у дома, Джайлз обратил внимание, что в гостиной все еще горит свет.

Высадившись из машины, Элизабет велела детям отправляться спать таким тоном, какого никто из них не слышал уже долгие годы, а сама устремилась в гостиную. Джайлз с Эммой нехотя поднялись по широкой лестнице, но остановились и сели на верхнюю ступеньку, как только мать скрылась из виду. Грэйс послушно ушла к себе. Джайлз задумался, не нарочно ли мать оставила дверь открытой.

Когда Элизабет вошла в комнату, ее муж и не подумал встать. Она заметила на столике рядом с ним наполовину пустую бутылку виски и бокал.

– Несомненно, у тебя есть какое-то объяснение твоей непростительной выходке?

– Я не обязан ничего тебе объяснять.

– Спасибо, что твое кошмарное поведение не испортило Эмме сегодняшний праздник.

Баррингтон плеснул себе в бокал еще виски и отхлебнул.

– Я немедленно забираю Эмму из школы «Ред мейдс», все уже улажено. В следующем триместре она отправится куда-нибудь подальше, чтобы никогда не встречаться с этим мальчишкой.

Сидевшая на лестнице Эмма разрыдалась. Джайлз обнял ее за плечи.

– Да что такого натворил Гарри Клифтон, чтобы ты так постыдно себя вел? – спросила Элизабет.

– Это тебя не касается.

– Нет, касается, – возразила Элизабет, пытаясь сохранять спокойствие. – Мы говорим о нашей дочери и лучшем друге нашего сына. Если Эмма влюбилась в Гарри, а я подозреваю, что так оно и есть, я не могу представить более славного и достойного юноши, которому она могла бы отдать сердце.

– Гарри Клифтон – сын потаскухи. Потому-то ее и бросил муж. И я повторяю, что никогда не позволю Эмме связаться с этим мелким ублюдком.

– Я отправляюсь в постель, пока не вышла из себя окончательно, – сказала Элизабет. – Даже не думай ложиться со мной в подобном состоянии.

– Я в любом состоянии не собираюсь с тобой ложиться, – заявил Баррингтон, подливая себе виски. – Сколько себя помню, ты не доставляла мне ни малейшего удовольствия в постели.

Эмма вскочила, метнулась к себе в комнату, заперлась. Джайлз не тронулся с места.

– Ты, очевидно, пьян, – бросила Элизабет. – Мы обсудим это утром, когда протрезвеешь.

– Нечего нам обсуждать утром, – невнятно пробормотал Баррингтон вслед выходящей из комнаты жене.

Мгновением позже его голова откинулась на подушку, и он захрапел.

Когда на следующее утро, без малого в восемь, Дженкинс пришел в гостиную отворять ставни, он не выказал ни малейшего удивления, обнаружив, что хозяин крепко спит, растянувшись в кресле, и по-прежнему облачен в смокинг.

Под лучами утреннего солнца Баррингтон заворочался. Он заморгал и уставился на дворецкого, затем бросил взгляд на часы.

– Примерно через час за мисс Эммой прибудет машина, Дженкинс. Проследите, чтобы она собрала вещи и приготовилась.

– Мисс Эммы здесь нет, сэр.

– Что? А где же она? – возмутился Баррингтон.

Он попытался встать, но неуверенно пошатнулся и рухнул обратно в кресло.

– Понятия не имею, сэр. Они с миссис Баррингтон уехали из дому вскоре после полуночи.

– Куда, по-твоему, они направились? – спросил Гарри, когда друг описал ему ночные события.

– Понятия не имею, – признался Джайлз. – Я уже спал, когда они уезжали. Из Дженкинса мне удалось вытянуть только то, что чуть позже полуночи такси отвезло их на вокзал.

– И ты говоришь, твой отец был пьян, когда ты вернулся?

– Как свинья, так и не протрезвел к завтраку. Орал и ругался на каждого, кто попадался ему под руку. Попытался даже обвинить во всем меня. Тогда-то я и решил перебраться к дедушке с бабушкой.

– Как думаешь, твой дед может знать, где они сейчас?

– Сомневаюсь, хотя он не слишком-то удивился, когда я рассказал о случившемся. Бабушка разрешила мне оставаться у них столько, сколько захочу.

– В Бристоле их быть не может, – прикинул Гарри, – если такси отвезло их на вокзал.

– Сейчас они могут оказаться уже где угодно, – заметил Джайлз.

Некоторое время оба молчали.

– Может, на вашей вилле в Тоскане? – предположил Гарри.

– Вряд ли, – возразил Джайлз. – Об этом месте папа подумает в первую очередь, они не смогли бы долго оставаться там в безопасности.

– Значит, они должны быть где-то, куда твой отец не сразу решится поехать.

Оба мальчика снова замолчали, пока Гарри не встрепенулся.

– Дошло, кто может знать!

– И кто же?

– Смоленый Джек, – ответил Гарри, который все никак не мог приучить себя называть своего друга капитаном Таррантом. – Я знаю, что он сдружился с твоей матерью, и она определенно ему доверяет.

– А ты представляешь, где он сейчас может быть?

– Это известно любому, кто читает «Таймс», – насмешливо бросил Гарри.

Джайлз ткнул друга кулаком в плечо.

– И где же он, умник?

– Его можно застать у него в кабинете, в Лондоне. На площади Сохо, если я правильно помню.

– Мне давно хотелось провести денек в Лондоне, – заявил Джайлз. – Жаль только, я оставил дома все деньги.

– Не беда, – успокоил его Гарри. – Я при деньгах. Этот тип Аткинс дал мне пятерку. Правда, он велел потратить ее на книжки.

– Не волнуйся, можно придумать и другой план.

– Например? – спросил Гарри с надеждой.

– Можем просто подождать, пока Эмма тебе напишет.

Теперь пришел черед Гарри легонько стукнуть друга.

– Ладно, – заключил он. – Но лучше бы нам выдвинуться в путь, пока никто не выяснил, что у нас на уме.

– Прежде мне как-то не доводилось путешествовать третьим классом, – заметил Джайлз, когда поезд отошел от Темпл-Мидс.

– Что ж, лучше привыкай, пока я плачу за проезд, – сказал Гарри.

– Объясни-ка мне, Гарри, чем занимается твой друг капитан Таррант? Я знаю, что правительство назначило его начальником отдела по перемещению граждан – звучит внушительно, но непонятно.

– По названию ясно, – возразил Гарри. – Он отвечает за поиски жилья для беженцев, в особенности семей, которые спасаются от тирании нацистской Германии. Он говорит, что продолжает отцовское дело.

– Впечатляющий тип этот твой друг капитан Таррант.

– Ты и половины о нем не знаешь, – заметил Гарри.

– Ваши билеты, пожалуйста.

Бо́льшую часть дороги мальчики пытались вычислить, где сейчас могут быть Эмма и миссис Баррингтон, но к тому времени, как поезд подъехал к станции Паддингтон, они так и не пришли ни к какому определенному заключению.

Подземкой они доехали до Лестер-сквер, вышли на открытый воздух и отправились на поиски площади Сохо. Пока они шли по Уэст-Энду, Джайлз так часто отвлекался на яркие неоновые лампы и магазинные витрины, полные товаров, которых он никогда прежде не видел, что Гарри время от времени приходилось напоминать ему, зачем они на самом деле приехали в Лондон.

Когда они добрались до места назначения, выяснилось, что им было бы трудно не заметить непрерывный поток мужчин, женщин и детей в грязной одежде, не поднимавших голов, которые входили и выходили из высокого здания на дальней стороне площади.

Двое юношей в пиджаках, серых фланелевых брюках и галстуках выглядели на редкость неуместно, когда зашли в те же двери и двинулись по указателям, направлявшим на четвертый этаж. Несколько беженцев посторонились, чтобы пропустить их, явно заподозрив в них важных птиц.

Джайлз с Гарри встали в длинную очередь перед кабинетом начальника и могли бы провести в ней остаток дня, не выйди в коридор секретарша, обратившая на них внимание. Она подошла прямиком к Гарри и спросила, не приехал ли он увидеться с капитаном Таррантом.

– Да, – подтвердил Гарри. – Мы давние друзья.

– Знаю, – сообщила женщина. – Я вас сразу узнала.

– Откуда? – удивился Гарри.

– У него на столе стоит ваша фотография, – пояснила она. – Следуйте за мной. Капитан Таррант будет счастлив с вами увидеться.

Лицо Смоленого Джека озарилось радостью, когда двое мальчиков – пора бы ему перестать думать о них как о мальчиках, они уже юноши – вошли в его кабинет.

– Рад встрече! – приветствовал он их, вставая из-за стола. – И от кого же вы убегаете на этот раз? – добавил он с улыбкой.

– От моего отца, – негромко сообщил Джайлз.

Смоленый пересек кабинет, закрыл дверь и усадил юношей на неудобный диван. Он придвинул себе стул и внимательно выслушал их рассказ обо всем, что успело произойти с тех пор, как они виделись с ним на спектакле предыдущим вечером.

– Конечно же, я видел, как ваш отец покинул театр, – молвил он, – но мне и в голову не могло прийти, что он способен так безобразно обойтись с вашей матерью и сестрой.

– Вы представляете, где они могут быть, сэр? – спросил Джайлз.

– Точно не скажу, но готов предположить, что они отправились к вашему деду.

– Я был у дедушки утром, и даже он не знает, где они.

– Я не говорил, к которому деду, – уточнил Джек.

– Лорд Харви? – спросил Гарри.

– Я бы поставил на него, – подтвердил Джек. – С ним им будет спокойно, и они могут быть уверены, что Баррингтон дважды подумает, прежде чем преследовать их там.

– Но у дедушки по меньшей мере три дома, о которых я знаю, – сообщил Джайлз. – Так что я даже не представляю, откуда начинать поиски.

– Какой же я дурак, – охнул Гарри. – Я точно знаю, где он.

– Правда? – изумился Джайлз. – И где же?

– В загородном поместье в Шотландии.

– Ты что-то слишком уверен, – заметил Джек.

– Только потому, что на прошлой неделе он черкнул Эмме словечко, объясняя, почему не сможет присутствовать на школьном спектакле. Похоже, он всегда проводит декабрь и январь в Шотландии. Но будь я проклят, если помню адрес.

– Замок Малджелри, близ Малджелри, в горной Шотландии, – подсказал Джайлз.

– Впечатляюще, – заметил Джек.

– Не особенно, сэр. Просто мама годами заставляла меня писать благодарственные письма всем родственникам в день рождественских подарков. Но, поскольку я никогда не был в Шотландии, я понятия не имею, где это.

Смоленый Джек встал и достал большой атлас с полки за письменным столом. Он отыскал Малджелри в указателе, перелистнул несколько страниц и положил атлас перед собой на стол.

– Вам придется ехать ночным поездом до Эдинбурга, – сообщил он, проведя пальцем от Лондона до Шотландии, – а затем пересесть на местный поезд до Малджелри.

– Не думаю, что нам хватит на это денег, – заметил Гарри, заглянув в свой бумажник.

– Выдать вам железнодорожные проездные?

Джек выдвинул ящик стола, достал оттуда большой желтовато-коричневый блок с бланками и оторвал пару штук. Заполнив нужные графы, он расписался и поставил печать.

– В конце концов, – заметил он, – вы являетесь не имеющими гражданства беженцами, ищущими дом.

– Спасибо, сэр, – поблагодарил Джайлз.

– Еще один совет напоследок, – добавил Смоленый Джек, поднимаясь из-за стола. – Хьюго Баррингтон не из тех людей, кто любит, чтобы им перечили, и если, по моему искреннему убеждению, он не предпримет ничего в пику лорду Харви, то это не обязательно относится и к тебе, Гарри. Так что будьте начеку, пока не окажетесь в безопасности за стенами замка Малджелри. Если вдруг наткнетесь на прихрамывающего человека, – вспомнил он, – остерегайтесь его. Он работает на отца Джайлза. Он умен и изобретателен, но, что еще важнее, предан исключительно тому, кто ему платит.

Гарри с Джайлзом ехали в вагоне третьего класса. Оба они настолько устали, что спали крепко, несмотря на двери, часто открывавшиеся и закрывавшиеся в течение ночи, грохот колес на стыках и время от времени звучавший паровозный свисток.

Джайлз вздрогнул и проснулся без малого в шесть утра, когда поезд въехал в Ньюкасл. За окном поезда было тускло и серо, на платформе выстроились солдаты, ожидавшие посадки. Сержант козырнул второму лейтенанту, выглядевшему немногим старше самого Джайлза.

– Разрешите приступить к погрузке на поезд, сэр? – обратился он к командиру.

– Выполняйте, сержант, – велел тот, отсалютовав в ответ.

Солдаты потянулись в вагон.

Неослабевающая угроза войны и сомнения, не придется ли им с Гарри надеть форму еще до Оксфорда, давно уже донимали Джайлза. Его дядя Николас, которого он никогда не видел, такой же офицер, как этот юноша на платформе, командовал взводом и погиб под Ипром. Джайлз гадал о названиях полей сражений, в память о которых станут ежегодно возлагать маки, если состоится еще одна великая война, чтобы положить конец всем войнам.

Ход его мыслей прервался, когда он заметил промелькнувшее отражение в вагонном окне. Он обернулся, но фигура уже скрылась из виду. Что это – то, о чем предупреждал прозорливый капитан Таррант или обычное совпадение?

Джайлз перевел взгляд на Гарри, который по-прежнему крепко спал, – тот, видно, не высыпался уже пару суток подряд. Когда поезд въехал в Берик-апон-Туид, юноша увидел, как тот же самый человек прошел мимо их купе. Короткий взгляд – и вот он скрылся, уже точно не совпадение. Выясняет, на какой станции они сойдут?

Гарри наконец-то проснулся, заморгал и потянулся.

– Умираю от голода, – заявил он.

– По-моему, за нами слежка, – шепнул Джайлз, подавшись к нему.

– Почему ты так считаешь? – спросил Гарри, у которого мигом не осталось сна ни в одном глазу.

– Я заметил, что один тип слишком часто проходит по нашему вагону.

– Ваши билеты, пожалуйста!

Юноши предъявили контролеру свои проездные.

– А долго поезд стоит на станциях? – осведомился Джайлз, когда тот их прокомпостировал.

– Ну, это зависит от того, идем мы по расписанию или отстаем, – устало сообщил контролер, – но не меньше четырех минут – таково предписание компании.

– А какая следующая остановка?

– Данбар. Мы будем там примерно через полчаса. Но у вас проездные до Малджелри, – добавил он и перешел к следующему купе.

– И к чему это все было? – удивился Гарри.

– Я пытаюсь установить, следят ли за нами, – пояснил Джайлз, – и следующая часть моего плана потребует твоего участия.

– И какова моя роль на этот раз? – спросил Гарри, сдвинувшись на край сиденья.

– Точно не Ромео, – отозвался Джайлз. – Когда поезд остановится в Данбаре, сойди, а я пронаблюдаю, последует ли кто за тобой. Как только окажешься на платформе, дуй к выходу. Затем повернешь, заглянешь в зал ожидания и купишь там чашку чая. Не забывай, что у тебя будет всего четыре минуты. И не оглядывайся, иначе он поймет, что его раскусили.

– Но если за нами кто-то следит, ему же интереснее ты, чем я?

– Сомневаюсь, – возразил Джайлз, – и это наверняка не так, если капитан Таррант прав. По-моему, твой друг знает больше, чем говорит.

– Не очень-то обнадеживает, – заметил Гарри.

Полчаса спустя поезд, содрогнувшись, остановился в Данбаре. Гарри открыл дверь вагона, вышел на платформу и направился к выходу.

Джайлз лишь краем глаза заметил человека, поспешившего за его другом.

– Попался, – выдохнул юноша.

Затем он откинулся на спинку сиденья и смежил веки, уверенный: едва этот тип поймет, что Гарри выскочил только за чашкой чая, он сразу оглянется проверить, не вышел ли и Джайлз.

Он снова открыл глаза, когда Гарри вернулся в купе с плиткой шоколада.

– Ну как, – поинтересовался тот, – заметил кого-нибудь?

– А ты думал, – ответил Джайлз. – Собственно, он как раз садится обратно.

– И как он выглядит? – спросил Гарри, обуздывая тревогу.

– Я видел лишь мельком, – ответил Джайлз, – но я бы сказал, что ему около сорока, он чуть выше шести футов, хорошо одет и очень коротко подстрижен. И еще он хромает.

– Итак, теперь мы знаем, с чем имеем дело, Шерлок, и что же дальше?

– Прежде всего, Ватсон, важно помнить, что кое-что играет нам на руку.

– Не понимаю.

– Что ж, для начала мы знаем, что за нами следят, а он не знает, что мы знаем. Еще нам известно, куда мы направляемся, а ему явно нет. Мы оба в хорошей форме и в два с лишним раза моложе. И с этой хромотой он попросту не способен двигаться достаточно быстро.

– У тебя неплохо получается, – заметил Гарри.

– Это врожденное, – заявил Джайлз. – Я же сын своего отца.

К тому времени, как поезд подъехал к вокзалу Эдинбург-Уэверли, Джайлз успел многократно обсудить с Гарри свой план. Они вышли из вагона и медленно двинулись по платформе к выходу.

– Только не оглядывайся, – напомнил Джайлз, предъявляя железнодорожный проездной, после чего направился к выстроившимся в ряд такси.

– Отель «Рояль», – бросил он водителю. – Вы нам скажете, если за нами со стоянки выедет кто-то еще? – добавил он, прежде чем сесть рядом с Гарри на заднее сиденье.

– Пожалуйста, – согласился таксист, выезжая со стоянки и вливаясь в уличное движение.

– Откуда ты знаешь, что в Эдинбурге есть отель «Рояль»? – удивился Гарри.

– В каждом городе есть отель «Рояль».

– Точно не скажу, но машина, о которой вы спрашивали, едет позади нас, – сообщил таксист несколько минут спустя.

– Хорошо, – откликнулся Джайлз. – Сколько стоит проезд до «Рояля»?

– Два шиллинга, сэр.

– Я заплачу четыре, если сумеете от нее оторваться.

Водитель немедленно вдавил ногой педаль газа так, что обоих пассажиров швырнуло на спинки сидений. Джайлз быстро опомнился и, выглянув в заднее окно, убедился, что следовавшая за ними машина тоже увеличила скорость. Они выиграли шестьдесят или семьдесят ярдов, но юноша понимал, что это преимущество не удастся сохранить надолго.

– На следующем перекрестке сверните налево, а затем сбросьте скорость. Когда мы выскочим, поезжайте к отелю и не останавливайтесь, пока не доберетесь до места.

Из-за спинки сиденья протянулась рука. Гарри вложил в ладонь два флорина [47] .

– Когда я выпрыгну, – велел Джайлз, – следуй за мной и делай в точности то же, что и я.

Гарри кивнул.

Такси свернуло за угол, на миг замедлило ход, и Джайлз распахнул дверцу. Он прыгнул на тротуар, упал, быстро вскочил и метнулся в ближайший магазин, где и бросился на пол. Гарри последовал за ним, отстав лишь на несколько секунд, захлопнул дверь за собой и к моменту, когда второе такси пронеслось мимо, уже лежал рядом с другом.

– Могу я вам чем-то помочь, сэр? – поинтересовалась продавщица, подбоченившись и глядя сверху вниз на двух юношей, распростершихся на полу.

– Вы уже помогли, – ответил Джайлз, поднимаясь и одаривая ее сердечной улыбкой.

Он отряхнулся, поблагодарил ее и больше не говоря ни слова вышел из магазина.

Когда Гарри встал, то оказался лицом к лицу с манекеном, облаченным в корсет. Залившись румянцем, он выбежал из магазина и нагнал Джайлза на тротуаре.

– Сомневаюсь, что этот хромой тип остановится в «Рояле» на ночь, – заметил тот. – Нам лучше двигаться дальше.

– Согласен, – кивнул Гарри.

Джайлз остановил другое такси.

– К вокзалу Уэверли, – велел он водителю, прежде чем забраться в машину.

– Где ты всему этому научился? – восхищенно спросил Гарри, пока они возвращались к вокзалу.

– Видишь ли, Гарри, тебе нужно поменьше читать Джозефа Конрада и побольше – Джона Бакена [48] , если ты хочешь знать, как путешествовать по Шотландии, когда тебя преследует злейший недруг.

Путешествие в Малджелри оказалось куда более размеренным и спокойным, чем в Эдинбург, а хромой больше не попадался им на глаза. Когда паровоз наконец-то довлек четыре вагона и двух пассажиров до маленькой станции, солнце уже скрылось за самой высокой горой. Начальник станции ждал у выхода, чтобы проверить билеты.

– Есть у нас шансы поймать такси? – спросил его Джайлз, когда они протянули ему проездные.

– Нет, сэр, – ответил тот. – Около шести Джок ходит домой пить чай, а вернется он не раньше чем через час.

Джайлз хотел было объяснить начальнику станции, что он думает по поводу Джока, но не стал.

– Тогда не будете ли вы столь любезны объяснить нам, как добраться до замка Малджелри?

– Придется вам идти пешком, – услужливо подсказал тот.

– И в какую же сторону? – Джайлз сдерживал раздражение.

– Он в трех милях, вон там, – сообщил мужчина, показав рукой в сторону холма. – Мимо не пройдете.

«Вон там» оказалось единственным точным указанием из всех, предложенных начальником станции, поскольку ко второму часу пути вокруг воцарилась кромешная темень, а они так и не нашли никакого замка.

Джайлз уже прикидывал, не придется ли им первую ночь в горной Шотландии провести в поле, в обществе стада овец, когда его друг встрепенулся.

– Вон он! – закричал Гарри.

Уставившись в туманную мглу, Джайлз так и не смог толком различить очертания замка, но несколько воспрянул духом, завидев мерцавшие огоньки. Они продолжали путь, пока не подошли к тяжелым кованым воротам, которые оказались незапертыми. Поднимаясь по длинной подъездной дорожке, Джайлз расслышал лай, но так и не увидел ни одной собаки. Пройдя еще с милю, они вышли к мосту через ров, а на другой его стороне обнаружилась мощная дубовая дверь, выглядевшая не слишком гостеприимно.

– Разговоры оставь мне, – велел Джайлз, когда они кое-как дотащились до другого конца моста и остановились перед входом.

Он трижды стукнул кулаком в дверь, и та немедленно распахнулась, явив настоящего великана, облаченного в килт и темно-зеленый пиджак с белой рубашкой и белым же галстуком-бабочкой.

Управляющий воззрился на усталых, перепачканных мальчишек.

– Добрый вечер, мистер Джайлз, – поздоровался он, хотя сам Джайлз ни разу в жизни не видел этого человека. – Его светлость уже некоторое время вас ожидает и хотел бы знать, не желаете ли вы составить ему компанию за ужином?

ДЖАЙЛЗ И ГАРРИ КЛИФТОН НА ПУТИ В МАЛДЖЕЛРИ ТЧК ДОЛЖНЫ ПРИБЫТЬ ОКОЛО ШЕСТИ ТЧК

Лорд Харви протянул телеграмму Джайлзу и хмыкнул:

– Прислано нашим общим другом, капитаном Таррантом. Как выяснилось, ошибся он только насчет времени прибытия.

– Нам пришлось идти от станции пешком, – негодовал Джайлз, едва прожевывая кусок.

– Да, я подумывал послать за вами машину к последнему поезду, – признал лорд Харви, – но ничто так не способствует хорошему аппетиту, как бодрящая прогулка по горной Шотландии.

Гарри улыбнулся. Он не произнес почти ни слова с тех пор, как они спустились к ужину, и, коль скоро Эмму усадили за дальним концом стола, ему пришлось довольствоваться редкими тоскливыми взглядами и гадать, оставят ли их когда-нибудь наедине.

Первым блюдом подали густую горскую похлебку, которую Гарри прикончил с несколько чрезмерной поспешностью, но когда Джайлзу принесли добавку, он тоже позволил наполнить свою тарелку еще раз. Гарри попросил бы и третью порцию, не веди остальные учтивой беседы, дожидаясь, пока они с Джайлзом закончат и можно будет подавать основное блюдо.

– Вам незачем тревожиться о том, будет ли кто-то гадать, куда вы делись, – изрек лорд Харви, – поскольку я уже отправил телеграммы сэру Уолтеру и миссис Клифтон, чтобы заверить их в вашей целости и сохранности. Я не стал утруждаться оповещением твоего отца, Джайлз, – добавил он без дальнейших пояснений.

Глянув на сидевшую напротив мать, Джайлз увидел, как та поджала губы.

Вскоре двери столовой распахнулись, и несколько ливрейных слуг вошли и убрали тарелки из-под супа. За ними последовали еще трое с серебряными подносами, на которых покоилось нечто, похожее, по мнению Гарри, на выводок худосочных цыплят.

– Надеюсь, вам по вкусу куропатки, мистер Клифтон, – произнес лорд Харви – первый человек, назвавший его мистером. – Я сам их подстрелил.

Гарри не смог придумать подобающего ответа. Он проследил, как Джайлз взял нож и вилку и начал отрезать от птицы тонюсенькие ломтики, вспоминая первый совместный ужин в школе Святого Беды. К тому времени, как тарелки остальных опустели, Гарри удалось отрезать кусочка три, и он подумал, что успеет состариться, прежде чем расправится с этим блюдом.

Настроение его улучшилось, когда посреди стола водрузили большое блюдо разнообразных фруктов, многие из которых Гарри никогда не видел. Юноша охотно выспросил бы у хозяина дома их названия и из каких стран они происходят, но тут ему вспомнился первый в жизни банан, с которым он оплошал. Он удовольствовался тем, что вновь последовал примеру Джайлза, внимательно наблюдая за тем, какой фрукт следует чистить, какой резать, а какой можно просто кусать.

Когда он закончил, появился слуга и поставил сбоку от его тарелки чашу с водой. Гарри уж изготовился пить, но увидел, что леди Харви окунула пальцы в свою чашу, а слуга мгновением позже подал ей льняную салфетку. Гарри сделал то же, и салфетка возникла, словно по волшебству.

После ужина дамы удалились в гостиную. Гарри хотелось присоединиться к ним, чтобы наконец-то поговорить с Эммой и рассказать ей обо всем, что случилось за последнее время. Но стоило ей выйти, как лорд Харви вновь сел на место, что послужило сигналом для лакея предложить его светлости сигару, пока еще один слуга наливал ему в большой бокал коньяка.

Отпив глоток, он кивнул, и перед Джайлзом и Гарри тоже поставили бокалы. Лакей закрыл сигарный ящик и налил им бренди.

– Что ж, – начал лорд Харви, выдохнув пару роскошных клубов дыма, – правильно ли я понимаю, что вы оба надеетесь поступить в Оксфорд?

– Гарри наверняка туда попадет, – ответил Джайлз. – Но мне придется набрать за лето пару сотен перебежек, причем одну из них желательно на стадионе «Лордз», чтобы экзаменаторы закрыли глаза на мои более очевидные недостатки.

– Джайлз просто скромничает, сэр, – вмешался Гарри. – У него не меньше шансов получить место в Оксфорде, чем у меня. В конце концов, он не только капитан крикетной команды, но и староста школы.

– Что ж, если вы справитесь, могу вас заверить, что вам предстоят три счастливейших года в вашей жизни. Если, конечно, предположить, что герр Гитлер все же не окажется настолько глуп, чтобы переиграть последнюю войну в тщетной надежде на иной исход.

Все трое подняли бокалы, и Гарри впервые в жизни попробовал бренди. Вкус ему не понравился, и он как раз гадал, не будет ли неучтиво с его стороны оставить угощение недопитым, когда лорд Харви пришел ему на выручку.

– Пожалуй, нам пора присоединиться к дамам, – изрек он, осушив бокал.

Он отложил сигару в пепельницу, поднялся и вышел из столовой, не дожидаясь возражений. Юноши последовали за ним в гостиную.

Лорд Харви занял место рядом с Элизабет, а Джайлз подмигнул и направился к бабушке. Гарри сел на диван к Эмме.

– Как любезно с твоей стороны приехать сюда, Гарри, – заговорила она, коснувшись его руки.

– Я очень сожалею о том, что произошло после пьесы. На деюсь только, не я виноват в твоих неприятностях.

– Как ты можешь быть в этом виноват, Гарри? Ты никогда не делал ничего, чтобы отец разговаривал с мамой в подобном тоне.

– Но всем же известно, твой отец считает, что нам не следует быть вместе даже на сцене.

– Давай поговорим об этом завтра утром, – шепнула Эмма. – Погуляем одни по холмам, там никто нам не помешает.

– Буду ждать с нетерпением, – отозвался Гарри.

Ему так хотелось взять ее за руку, но в их сторону постоянно поглядывало слишком много глаз.

– Вы, молодые люди, наверное, очень устали после такой тяжелой дороги, – заметила леди Харви. – Шли бы вы спать, увидимся за завтраком.

Гарри вовсе не хотелось спать; он предпочел бы остаться с Эммой и выяснить, не узнала ли та, почему ее отец так возражает против их общения. Но Джайлз немедленно встал, чмокнул в щеку бабушку и мать и пожелал всем доброй ночи, не оставив Гарри иного выбора, кроме как удалиться следом. Он нагнулся, поцеловал Эмму в щеку, поблагодарил хозяев за чудесный вечер и вышел за Джайлзом.

В вестибюле Гарри задержался, чтобы полюбоваться натюрмортом кисти художника Пепло, изображавшим вазу с фруктами, и тут к нему выбежала Эмма, бросилась на шею и нежно поцеловала в губы.

Джайлз продолжал подниматься по лестнице, как будто ничего не заметил, а Гарри не отрывал взгляда от двери гостиной. Когда та скрипнула у Эммы за спиной, девушка отстранилась.

– «Прости, прости. Прощанье в час разлуки несет с собою столько сладкой муки», – прошептала она.

– Что до утра бы мог прощаться я, – подхватил Гарри.

– Куда направляетесь? – спросила Элизабет Баррингтон, выйдя из столовой.

– Хотим подняться на утес Кавен, – ответила Эмма. – Не ждите нас, поскольку, возможно, вы больше никогда нас не увидите.

Мать рассмеялась.

– Тогда не забудьте потеплее одеться, ведь в горной Шотландии простужаются даже овцы. Джайлз, – позвала она, дождавшись, пока Гарри закроет дверь, – дедушка ждет нас у себя в кабинете к десяти утра.

Это показалось Джайлзу скорее приказом, чем просьбой.

– Да, мама.

Выглянув затем в окно, он увидел сестру и друга, уходивших по тропинке к утесу Кавен. Они прошли несколько ярдов, и Эмма взяла Гарри за руку. Джайлз улыбнулся, а они свернули в сторону и скрылись в соснах.

В холле начали бить часы, и Джайлзу пришлось поторопиться, чтобы успеть в дедушкин кабинет до последнего их удара. Его мать, бабушка и дед прервали разговор, как только он вошел в комнату. Они явно ждали его.

– Присаживайся, мой мальчик, – пригласил дед.

– Спасибо, сэр, – ответил Джайлз и сел на стул между матерью и бабушкой.

– Полагаю, эту встречу правильнее назвать военным советом, – начал лорд Харви, взглянув на собравшихся из своего кожаного кресла с высокой спинкой, словно обращался к совету директоров. – Я постараюсь ввести вас в курс дела, прежде чем мы наметим наилучший план действий.

Джайлзу польстило, что дед уже сейчас видит в нем полноправного члена семейного совета.

– Вчера вечером я связался по телефону с Уолтером. Поведением Хьюго на спектакле он был возмущен так же, как и я сам, когда выслушал Элизабет, хотя насчет случившегося по ее возвращении в особняк мне пришлось его просветить.

Мать Джайлза склонила голову, но не стала перебивать отца.

– Далее я сообщил ему, что у меня состоялся долгий разговор с дочерью и нам, по общему мнению, осталось лишь два возможных выхода.

Джайлз откинулся на спинку стула, но не расслабился.

– Я ясно дал понять Уолтеру, что для того, чтобы Элизабет вообще стала рассматривать возможность возвращения в особняк, Хьюго придется пойти на ряд уступок. Во-первых, он должен принести искренние извинения за свое отвратительное поведение.

Бабушка Джайлза согласно кивнула.

– Во-вторых, он больше никогда – я повторяю, никогда – не предложит забрать Эмму из ее школы, а в будущем окажет ей полную поддержку при поступлении в Оксфорд. Видит бог, в наше время и юноше непросто добиться успеха, а для женщины это и вовсе почти невозможно.

Третье, и самое важное мое требование, на котором я настаивал весьма твердо, заключается в том, что он должен объяснить нам свое упорное, возмутительное поведение с Гарри Клифтоном. Я подозреваю здесь некую связь с попыткой дяди Гарри обокрасть Хьюго. Грехи отца – одно дело, но дяди… Я отказываюсь мириться с тем, что он, как сам неоднократно заявлял Элизабет, считает Клифтона недостойным общаться с его детьми, ибо отец того был портовым рабочим, а мать служит официанткой. Возможно, Хьюго забыл, что мой дед был мелким клерком в виноторговой фирме, а его собственный дед бросил школу в двенадцать лет, устроившись на работу в порт, совсем как отец юного Клифтона. И просто на случай, если у кого-то вылетело из головы, – в этой семье я первый лорд Харви, и большего выскочку не так уж легко найти.

Джайлз с трудом удержался от возгласа одобрения.

– Далее, вряд ли кому-то из нас удалось не заметить, – продолжал лорд Харви, – как относятся друг к другу Эмма и Гарри, что едва ли можно считать удивительным, поскольку оба они незаурядные молодые люди. Если со временем их приязнь перерастет в любовь, никто не обрадуется этому больше, чем мы с Викторией. По этому вопросу Уолтер полностью со мной согласился.

Джайлз улыбнулся. Он был бы только рад, стань Гарри членом семьи, хотя и не верил, что отец когда-нибудь с этим смирится.

– Я сказал Уолтеру, – продолжал дед, – что, если Хьюго сочтет для себя невозможным выполнить эти условия, Элизабет не останется другого выхода, кроме как немедленно начать бракоразводный процесс. Также мне придется отказаться от места в совете директоров компании Баррингтона и публично объявить о причинах.

Это опечалило Джайлза, поскольку он знал, что в обеих семьях еще не случалось разводов.

– Уолтер любезно согласился связаться со мной в ближайшие несколько дней, после того как все обсудит с сыном, но уже сообщил, что Хьюго пообещал бросить пить и, судя по всему, искренне раскаивается в своей выходке. Позвольте напоследок напомнить вам, что все это исключительно семейное дело, которое ни при каких обстоятельствах не должно обсуждаться с посторонними. Нам остается только надеяться, что произошедшее лишь прискорбная случайность, которая вскоре будет забыта.

На следующее утро отец Джайлза позвонил и попросил его к телефону. Он рассыпался в извинениях, объяснив, как сожалеет, что упрекнул сына в вещах, повинен в которых был исключительно он сам, и умолял Джайлза сделать все возможное, чтобы убедить мать и Эмму вернуться в Глостершир отпраздновать Рождество. Он выразил надежду на то, что инцидент, как и считал его тесть, быстро забудется. Гарри Клифтона он не упомянул ни словом.

Сойдя с поезда на вокзале Темпл-Мидс, Джайлз с матерью подождали в машине, пока Эмма прощалась с Гарри.

– Они пробыли вместе девять дней, – заметил Джайлз. – И похоже, забыли, что завтра снова увидятся.

– И послезавтра тоже, – добавила его мать. – Но и ты постарайся не забывать, что однажды, каким бы невероятным это ни казалось сейчас, подобное может случиться даже с тобой.

В конце концов Эмма присоединилась к ним, но, когда они отъехали, продолжала выглядывать из заднего окна и без устали махала, покуда Гарри не скрылся вдали.

Джайлзу не терпелось вернуться домой и наконец-то выяснить, что такого мог натворить Гарри, чтобы отец так сурово обращался с ним все эти годы. Он перебрал с десяток вариантов, но все отбросил. Теперь он надеялся услышать правду. Он бросил взгляд на мать. Та редко проявляла чувства, но волновалась все сильнее по мере приближения к долине Чу.

Когда машина подъехала к дому, отец Джайлза ждал на верхней ступеньке, чтобы приветствовать их, – Дженкинса рядом с ним не было. Отец немедленно извинился перед Элизабет, а затем и перед детьми, прежде чем признался, как сильно по ним скучал.

– Чай подан в гостиной, – сообщил он. – Пожалуйте туда, когда будете готовы.

Джайлз спустился первым и с некоторой неловкостью занял кресло напротив отца. Пока они ждали мать и Эмму, отец довольствовался тем, что расспрашивал Джайлза, понравилось ли ему в Шотландии, и докладывал, что няня повезла Грэйс в Бристоль покупать школьную форму. Гарри он не упомянул ни разу. Когда мать и сестра Джайлза вошли в комнату несколькими минутами позже, отец сразу же встал. Они сели, и он сам разлил чай, явно не желая, чтобы кто-нибудь из слуг слышал его признание.

Когда все устроились, отец Джайлза присел на край кресла и негромко заговорил:

– С вашего позволения, я начну с глубоких сожалений о моем неприемлемом поведении в тот вечер, который все называют величайшим успехом Эммы. Плохо уже то, что твоего отца не было в зале, когда ты вышла на поклон, Эмма, – проговорил он, глядя прямо в глаза дочери, – но то, как я обошелся с твоей матерью, когда вы вернулись домой, и вовсе непростительно, и я понимаю, что потребуется время, чтобы зажила эта глубокая рана.

Хьюго Баррингтон спрятал лицо в ладонях, и Джайлз заметил, что он дрожит. Но вот отец взял себя в руки.

– Все вы по различным причинам спрашивали, почему я все эти годы так плохо относился к Гарри Клифтону. Да, его присутствие невыносимо, но вина за это лежит исключительно на мне самом. Когда вы узнаете причину, то, наверное, поймете меня, а то и посочувствуете.

Джайлз покосился на мать, которая сидела в кресле, напряженно выпрямившись. Невозможно было угадать ее чувства.

– Много лет назад, – продолжал Баррингтон, – едва лишь став управляющим директором компании, я убедил правление в необходимости расширить дело и заняться кораблестроением, несмотря на возражения отца. Я подписал кон тракт с канадской фирмой на строительство торгового судна под названием «Кленовый лист». Это обернулось не только изрядными убытками для компании, но и личной трагедией для меня, от которой я так полностью и не оправился и вряд ли когда-нибудь смогу. Позвольте мне объяснить.

Однажды вечером ко мне в кабинет ворвался портовый рабочий, твердивший, будто его товарищ замурован в корпусе «Кленового листа» и погибнет, если я не отдам приказ вскрыть обшивку. Я, разумеется, немедленно спустился в док, но бригадир заверил меня, что в этой истории нет ни слова правды. Однако я настоял на том, чтобы люди положили инструменты, и мы прислушались, не донесется ли из корпуса какого-либо звука. Я выждал достаточно долго, но, поскольку тишину ничто не нарушило, отдал приказ возвращаться к работе, так как мы уже на несколько недель отставали от графика.

Я предполагал, что пресловутый рабочий явится на следующий день к началу смены. Но он не только не пришел – его никто и никогда больше не видел. Его возможная смерть с тех пор отягощает мою совесть. – Он прервался, поднял голову и добавил: – Этого человека звали Артур Клифтон, а Гарри – его единственный сын.

Эмма начала всхлипывать.

– Представьте, если это вообще возможно, какие чувства я испытываю всякий раз, когда вижу этого молодого человека, и каково придется ему, если он вдруг узнает, что я, возможно, виноват в гибели его отца. То, что Гарри Клифтон стал лучшим другом Джайлза и полюбил мою дочь, – поворот, достойный греческой трагедии.

И он снова спрятал лицо в ладонях и некоторое время молчал.

– Если вы хотите задать какие-то вопросы, – предложил он, когда все же поднял взгляд, – я приложу все усилия, чтобы на них ответить.

Джайлз подождал, позволяя матери высказаться первой.

– Ты отправил в тюрьму невиновного человека? – тихо спросила Элизабет.

– Нет, моя дорогая, – заверил ее Баррингтон. – Надеюсь, ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы понимать, что я не способен на подобное. Стэн Танкок был обычным вором, ворвавшимся в мой кабинет и обокравшим меня. Поскольку он приходился шурином Артуру Клифтону – и не по какой иной причине, – я принял его обратно на работу, когда он вышел на волю.

Впервые за все время Элизабет улыбнулась.

– Отец, а мне спросить можно? – заговорил Джайлз.

– Да, конечно.

– Посылал ли ты следить за нами кого-нибудь, когда мы с Гарри отправились в Шотландию?

– Да, Джайлз, посылал. Мне очень хотелось знать, где находятся мама с Эммой, чтобы извиниться перед ними за свое постыдное поведение. Пожалуйста, постарайся меня простить.

Внимание собравшихся в комнате сосредоточилось на Эмме, которая до сих пор молчала. Но, когда она заговорила, ее слова застали всех врасплох.

– Тебе придется объяснить все это Гарри, – прошептала она, – и если он согласится тебя простить, ты должен будешь принять его в нашу семью.

– Я с радостью готов видеть его в нашей семье, милая, и вполне пойму Гарри, если он никогда в жизни не захочет со мной разговаривать. Но я не могу рассказать ему правду о том, что случилось с его отцом.

– И почему же? – резко спросила Эмма.

– Мать Гарри ясно дала понять: она не хочет, чтобы он когда-нибудь узнал, как умер его отец, ибо его вырастили в убеждении, что тот был героем войны. До сих пор я держал слово никогда и никому не рассказывать о событиях того ужасного дня.

Элизабет Баррингтон встала, подошла к мужу и нежно его поцеловала. Баррингтон не выдержал и зарыдал. Мгновением позже Джайлз бросился к родителям и обнял отца за плечи.

Эмма даже не шелохнулась.

– А твоя мать всегда была такой красавицей? – спросил Джайлз. – Или я просто становлюсь старше?

– Понятия не имею, – отозвался Гарри. – Могу только сказать о твоей матери: она всегда выглядит элегантно.

– Как бы я ни любил это милое создание, оно определенно кажется доисторическим в сравнении с твоей, – заметил Джайлз, когда Элизабет Баррингтон направилась в их сторону с зонтиком от солнца в одной руке и сумочкой в другой.

Джайлз, как и всякий подросток, ужасался материнским нарядам. Что до выбора шляп, тут дела обстояли хуже, чем на скачках в Аскоте, – все дамы до единой пытались перещеголять друг друга.

Гарри внимательнее пригляделся к Мэйзи, беседовавшей с доктором Пейджетом. Она действительно привлекала много больше внимания, чем все матери, которые были здесь, и он немного смутился. Но его радовало, что по ней уже не так заметны обременявшие ее финансовые тяготы. Он предполагал, что к этому имел отношение мужчина, стоявший справа от нее.

Как бы ни был Гарри признателен мистеру Аткинсу, ему не очень хотелось видеть его своим отчимом. Возможно, ревность и опека мистера Баррингтона в отношении дочери и были несколько чрезмерными, но Гарри не мог отрицать в себе тех же чувств, когда речь заходила о матери.

Недавно она сообщила ему, что мистер Фрэмптон весьма доволен ее работой в отеле, а потому поставил старшей над всей ночной сменой и еще раз повысил жалованье. И действительно, Гарри больше не приходилось ждать, пока брюки не станут ему слишком коротки, чтобы заменить их новыми. Но его все равно удивило, когда она ни слова не сказала о стоимости его поездки в Рим с Обществом ценителей искусства.

– Как я рада видеть вас, Гарри, в день вашего торжества, – обратилась к нему миссис Баррингтон. – Две награды, если я правильно помню. Жаль, Эмма не смогла приехать и разделить праздник, но мисс Уэбб наотрез отказалась отпускать своих девочек с занятий ради чужого актового дня, даже если их братья – старосты школы.

К ним подошел мистер Баррингтон, и Джайлз внимательно проследил за тем, как он пожал руку Гарри. Со стороны отца по-прежнему ощущалась прохладца, но никто не мог отрицать, что он прилагал все усилия, чтобы это скрыть.

– Итак, когда вы ожидаете получить ответ из Оксфорда, Гарри? – спросил Баррингтон.

– На следующей неделе, сэр.

– Уверен, вам предложат место, а вот Джайлз, подозреваю, так и балансирует на грани успеха.

– Не забывайте, что у него тоже был свой звездный час, – возразил Гарри.

– Что-то не припомню, – заметила миссис Баррингтон.

– Гарри, наверно, имеет в виду сотню перебежек, которую я набрал на стадионе «Лордз», мама.

– Как бы поразительно это ни было, хоть убей, не представляю, как это поможет тебе попасть в Оксфорд, – сказал отец.

– В обычных обстоятельствах я бы с тобой согласился, – парировал Джайлз, – не сиди в это время их профессор истории рядом с президентом Марилебонского крикетного клуба.

Последовавший смех заглушил колокольный звон. Мальчики поспешно направились в актовый зал, а их родители послушно потянулись следом, держась в нескольких шагах позади.

Джайлз и Гарри заняли места среди старост и лауреатов в первых трех рядах.

– Помнишь наш первый день в школе Святого Беды, – спросил Гарри, – когда мы все сидели в первом ряду, напуганные доктором Оукшоттом?

– Я никогда не боялся Шота, – возразил Джайлз.

– Да уж, конечно, только не ты, – сказал Гарри.

– Но я помню, как мы спустились к завтраку и ты вылизал тарелку из-под каши.

– А я припоминаю, что ты обещал никогда об этом не говорить, – шепнул Гарри.

– И обещаю, что больше не стану, – ответил Джайлз, не удосужившись понизить голос. – Как там звали того жуткого типа, который всыпал тебе в первый же вечер?

– Фишер, – ответил Гарри. – И случилось это на второй день.

– Интересно, что он сейчас поделывает?

– Должно быть, правит нацистским молодежным лагерем.

– Тогда это неплохой повод отправиться на войну, – заявил Джайлз, когда зал встал, чтобы приветствовать председателя и прочих членов попечительского совета.

Вереница хорошо одетых людей медленно прошествовала по проходу и взошла на сцену. Последним свое место занял мистер Бартон, директор, но не раньше чем усадил почетного гостя в центральное кресло первого ряда.

Когда все сели, директор встал, чтобы приветствовать родителей и гостей, после чего перешел к ежегодному докладу о достижениях школы. Начал он с того, что назвал тридцать восьмой год выдающимся, и следующие двадцать минут развивал это утверждение, подробно перечисляя академические и спортивные успехи. В заключение он пригласил достопочтенного Уинстона Черчилля, почетного главу Бристольского университета и члена парламента от Эппинга, обратиться к выпускникам и вручить награды.

Мистер Черчилль медленно поднялся и некоторое время взирал на собравшихся сверху вниз, прежде чем заговорить.

– Некоторые почетные гости начинают речь с утверждения, что в школе они никогда не получали наград, да и, по сути, всегда были последними в классе. Я не могу заявить ничего подобного: хоть я и вправду не получил ни одной награды, по крайней мере последним я не был – только вторым с конца.

Мальчики разразились хохотом и приветственными возгласами, а учителя заулыбались. Один лишь Дикинс остался равнодушным.

Как только смех начал утихать, Черчилль нахмурился:

– Сегодня наша страна смотрит в лицо одному из тех великих мгновений истории, когда от британского народа снова может зависеть судьба всего свободного мира. Многие из вас, присутствующих в этом актовом зале…

Он понизил голос и сосредоточил внимание на мальчиках, ни разу не взглянув в сторону их родителей.

– Те из нас, кто пережил Великую войну, никогда не забудут трагедию человеческих потерь, обрушившуюся на наш народ, и воздействие, которое она оказала на целое поколение. Из двадцати моих одноклассников в Харроу, отправившихся служить на передовую, лишь трое прожили достаточно долго, чтобы проголосовать на выборах. Мне остается только надеяться, что, кому бы ни довелось произносить подобную речь через двадцать лет, он не назвал бы эту варварскую и бессмысленную трату человеческих жизней первой мировой войной. И с этим единственным упованием я желаю вам долгой, счастливой и успешной жизни.

Джайлз одним из первых вскочил, чтобы стоя аплодировать почетному гостю, когда тот вернулся на место. Он был уверен, что, если Британии не останется другого выхода, как только вступить в войну, именно этот человек должен принять руководство у Невилла Чемберлена и стать премьер-министром. Когда несколько минут спустя все сели, директор попросил мистера Черчилля вручить на грады.

Джайлз и Гарри не удержались от одобрительных возгласов, когда мистер Бартон не только объявил Дикинса лучшим учеником выпуска, но и добавил:

– Этим утром я получил телеграмму от главы Баллиоль-колледжа в Оксфорде, где говорится, что Дикинсу присуждена высшая классическая стипендия. Могу добавить, – продолжал мистер Бартон, – что он первый юноша, добившийся этой награды, за всю четырехсотлетнюю историю школы.

Друзья немедленно встали, когда долговязый парень шести футов и двух дюймов ростом, в очках с толстыми выпуклыми линзами и костюме, который болтался на нем как на вешалке, неспешно поднялся на сцену. Мистеру Дикинсу хотелось вскочить и сфотографировать сына, когда его будет поздравлять мистер Черчилль, но он не осмелился.

Собравшиеся тепло встретили Гарри, которому вручали награду за английский язык, а также школьную награду за чтение.

– Никто из нас не забудет, как он сыграл Ромео, – добавил директор. – Мы все будем надеяться, что Гарри окажется в числе тех юношей, кто на следующей неделе получит телеграмму, предлагающую ему место в Оксфорде.

– Я никогда не учился в университете, – шепнул Гарри мистер Черчилль, когда вручал награду. – И теперь жалею об этом. Будем надеяться, что вы получите эту телеграмму, Клифтон. Удачи вам.

– Спасибо, сэр, – ответил Гарри.

Но самое громкое приветствие собравшиеся приберегли для Джайлза Баррингтона, когда тот вышел получать награду как староста школы и капитан крикетной команды. К удивлению почетного гостя, председатель попечительского совета вскочил с места и пожал Джайлзу руку, прежде чем тот подошел к мистеру Черчиллю.

– Мой внук, сэр, – пояснил сэр Уолтер с откровенной гордостью.

Черчилль улыбнулся, стиснул руку Джайлза и встретился с ним взглядом.

– Смотрите же, служите своей стране так же достойно, как, очевидно, послужили своей школе, – напутствовал он юношу.

Именно в этот миг Джайлз отчетливо понял, что он будет делать, если Британия вступит в войну.

Когда церемония завершилась, мальчики, родители и учителя как один встали, чтобы спеть «Carmen Bristoliense» [49] .

Sit clarior, sit dignior, quotquot labuntur menses.

Sit primus nobis hic decor, Sumus Bristolienses [50] .

Когда отзвучал последний припев, директор увел почетного гостя и своих подчиненных со сцены и вышел с ними из зала. В считаные мгновения все остальные хлынули на газон, чтобы присоединиться к ним за чаепитием. Троих юношей окружили те, кто хотел их поздравить и пожелать удачи, а также стайка чьих-то сестриц, нашедших Джайлза «удивительно милым».

– Никогда не испытывала такой гордости, – призналась мать Гарри, обнимая его.

– Понимаю ваши чувства, миссис Клифтон, – подхватил Смоленый Джек, пожимая Гарри руку. – Жаль только, мисс Манди не дожила до сегодняшнего дня, иначе он стал бы счастливейшим в ее жизни тоже.

Мистер Холкомб стоял в стороне и терпеливо ждал, когда же и до него дойдет очередь поздравить выпускников. Гарри представил его капитану Тарранту, не подозревая о том, что эти двое – старые друзья.

Когда оркестр перестал играть, а сильные мира сего разошлись, Джайлз, Гарри и Дикинс остались сидеть на траве и предаваться воспоминаниям о прошлом. Они были уже не школьники.

Телеграмму для Гарри доставил младший мальчик в четверг после полудня. Его друзья терпеливо ждали, когда же он откроет ее, но тот протянул коричневый конверт Джайлзу.

– Опять перекладываем ответственность, – заметил Джайлз, разрывая бумагу.

Прочтя содержание телеграммы, он не смог скрыть удивления.

– Тебе не удалось… – произнес Джайлз потрясенным голосом.

Гарри обмяк на стуле.

– …заслужить высшую стипендию. Однако, – добавил Джайлз и зачитал телеграмму вслух: – «Мы рады предложить вам повышенную стипендию колледжа Брейзноуз, Оксфорд. Искренне поздравляем. Подробности последуют в ближайшие дни. У. Т. С. Сталлибрасс, ректор». Неплохо, но Дикинсу ты явно неровня.

– А сам-то ты кому ровня? – огрызнулся Гарри, немедленно пожалев о собственных словах.

– Одна повышенная стипендия, одна верхняя…

– Высшая, – поправил Дикинс.

– И одна отсутствующая, – закончил Джайлз, не обратив на слова друга внимания. – Что-то в этом есть.

В тот день добившимся успеха соискателям из Бристольской классической школы пришло еще одиннадцать телеграмм, но ни одной для Джайлза Баррингтона.

– Матери сообщи, – заметил Джайлз, когда они направились в столовую ужинать. – Она, наверное, всю неделю не спит от беспокойства.

Гарри глянул на часы:

– Слишком поздно, она уже ушла на работу. Теперь уже не раньше завтрашнего утра.

– Может, зайдем в отель и обрадуем? – предложил Джайлз.

– Я так не могу. Она не отвлекается от работы, и мне не кажется, что я могу сделать исключение даже ради этого, – возразил Гарри, победно взмахнув телеграммой.

– Но разве она не имеет права знать? – спросил Джайлз. – В конце концов, она пожертвовала всем, чтобы ты смог этого добиться. Откровенно говоря, если бы мне предложили место в Оксфорде, я бы тут же сообщил маме, пусть бы она даже выступала в это время перед Союзом матерей. Ты не согласен, Дикинс?

Тот снял очки и начал протирать их носовым платком – верный знак глубокой задумчивости.

– Я бы поинтересовался, что думает об этом Пейджет, и если у него не найдется возражений…

– Отличная мысль, – одобрил Джайлз. – Идем к Пейджу.

– Ты с нами, Дикинс? – спросил Гарри, но тут же заметил, что очки друга вернулись на кончик носа – знак того, что он уже перенесся в другой мир.

– Мои поздравления, – сказал доктор Пейджет, прочитав телеграмму. – И вполне заслуженно, насколько я смею судить.

– Спасибо, сэр, – отозвался Гарри. – Я хотел узнать, нельзя ли мне дойти до отеля «Рояль», чтобы поделиться новостями с матерью?

– Не вижу причин для отказа, Клифтон.

– А можно я тоже с ним? – невинно спросил Джайлз.

Пейджет чуть помешкал:

– Да, Баррингтон, можно. Но не вздумайте пить или курить, пока будете в отеле.

– Даже ни одного бокала шампанского, сэр?

– Нет, Баррингтон, даже ни одного стакана сидра, – категорически запретил Пейджет.

Выйдя из ворот школы, юноши прошли мимо фонарщика, который, не слезая с велосипеда, тянулся зажечь уличный фонарь. Они поболтали о летних каникулах, на которых Гарри впервые поедет в Тоскану вместе с семьей Джайлза, и договорились вернуться к игре австралийцев с Глостерширом на поле графства. Они обсудили возможность или, по настоянию Гарри, вероятность войны, учитывая, что всем раздали противогазы. Но ни один не затронул еще одну тему, бывшую на уме у обоих: составит ли в сентябре Джайлз компанию Гарри и Дикинсу в Оксфорде?

Когда они подошли к отелю, Гарри едва не передумал, не желая отвлекать мать от работы, но Джайлз уже ворвался в фойе через вращающуюся дверь и ждал его там.

– Это займет всего пару минут, – заявил он, когда Гарри оказался рядом. – Просто сообщишь ей хорошую новость, и сразу вернемся в школу.

Гарри кивнул.

Джайлз спросил швейцара, где находится «Пальмовый дворик», и тот указал ему на приподнятую площадку в дальнем конце фойе. Поднявшись на десяток ступенек, Джайлз подошел к стойке.

– Можно нам быстренько переговорить с миссис Клифтон? – спросил он у администратора.

– Миссис Клифтон? – переспросила та. – Она заказывала столик?

Девушка провела пальцем по списку предварительных заказов.

– Нет, она здесь работает, – уточнил Джайлз.

– О, я тут недавно, – сообщила девушка, – но я спрошу кого-нибудь из официанток. Они должны знать.

– Спасибо.

Гарри остался стоять на нижней ступеньке, обшаривая зал взглядом в поисках матери.

– Хэтти, – окликнула администратор пробегающую мимо официантку, – миссис Клифтон у нас работает?

– Нет, уже нет, – последовал немедленный ответ. – Она ушла пару лет назад. Ни словечка о ней с тех пор не слышала.

– Тут какая-то ошибка, – вмешался Гарри, поднимаясь по ступенькам к другу.

– Вы, случаем, не знаете, где ее найти? – спросил Джайлз все так же вполголоса.

– Нет, – отозвалась Хэтти. – Но вы можете спросить у Дуга, ночного портье. Он тут уже целую вечность.

– Спасибо, – поблагодарил Джайлз и, повернувшись к Гарри, добавил: – Этому должно быть какое-то простое объяснение, но если ты предпочитаешь оставить все как есть…

– Нет, давай выясним, не знает ли Дуг.

Джайлз медленно подошел к стойке портье, предоставив Гарри достаточно времени, чтобы тот выбрал окончательное решение, но друг не сказал ни слова.

– Это вы Дуг? – спросил он мужчину в выцветшем синем сюртуке с пуговицами, уже потерявшими всякий блеск.

– Это я, сэр, – подтвердил тот. – Чем могу быть полезен?

– Мы ищем миссис Клифтон.

– Мэйзи здесь больше не работает, сэр. Она ушла по меньшей мере пару лет назад.

– Вы знаете, где она работает теперь?

– Понятия не имею, сэр.

Джайлз достал кошелек, выудил полкроны и положил на стойку. Некоторое время портье смотрел на монету.

– Возможно, вам удастся найти ее в «Ночном клубе Эдди».

– Эдди Аткинса? – уточнил Гарри.

– По-моему, так и есть, сэр.

– Что ж, это кое-что объясняет, – сказал Гарри. – А где находится «Ночной клуб Эдди»?

– На Уэлш-бэк, сэр, – ответил портье, пряча полкроны в карман.

Не сказав больше ни слова, Гарри вышел из отеля и сел на заднее сиденье ожидавшего такси. Джайлз устроился рядом.

– Тебе не кажется, что лучше вернуться в школу? – спросил он, глянув на часы. – Ты можешь рассказать все матери и утром.

Гарри покачал головой.

– Ты же сам сказал, что сообщил бы, даже если бы она выступала перед Союзом матерей, – напомнил он другу. – К «Ночному клубу Эдди», Уэлш-бэк, пожалуйста, – твердо добавил он, обращаясь к таксисту.

За время недолгой поездки Гарри не произнес больше ни слова. Когда такси свернуло в темный переулок и остановилось перед клубом, он вышел и направился прямо ко входу.

Гарри решительно постучал в дверь. Отошла небольшая заслонка, и пара глаз уставилась на юношей.

– Входная плата – пять шиллингов с каждого, – объявил голос.

Джайлз просунул в отверстие десятишиллинговую купюру. Дверь немедленно распахнулась.

Они спустились по тускло освещенной лестнице в подвал. Джайлз заметил ее первой и поспешно развернулся к выходу, но было уже слишком поздно. Гарри завороженно уставился на ряд девушек, сидевших на барных стульях у стойки: кое-кто болтал с мужчинами, другие скучали в одиночестве. Одна из них, в белой прозрачной блузке, короткой юбке из черной кожи и черных чулках, подошла к юношам.

– Чем могу помочь, господа? – осведомилась она.

Гарри не обратил на нее внимания. Его взгляд прикипел к женщине в дальнем конце стойки, которая внимательно слушала мужчину постарше, положившего руку ей на бедро. Девушка обернулась, чтобы узнать, на кого он уставился.

– Надо сказать, у вас отличный вкус, – заметила она. – Имейте в виду, Мэйзи слишком разборчива и, должна вас предупредить, недешево берет.

Гарри повернулся и рванул обратно вверх по лестнице, распахнул дверь и выбежал на улицу. Джайлз бросился вслед за ним. Оказавшись на тротуаре, Гарри рухнул на колени, и его вырвало. Джайлз опустился рядом и обнял друга, пытаясь его утешить.

Мужчина, стоявший в тени на другой стороне улицы, похромал прочь.

Я никогда не забуду, как увидела его в первый раз.

Он приехал на чай в особняк по случаю двенадцатого дня рождения моего брата. Держался он так тихо и скованно, что я удивилась, как он вообще мог стать лучшим другом Джайлза. Второй его товарищ, Дикинс, тот был вообще страннее некуда. Он ел не переставая и за весь день не произнес почти ни слова.

А затем Гарри заговорил – негромким, мягким голосом, который хотелось слушать и слушать. Праздничная вечеринка шла без сучка без задоринки, пока в комнату не во рвался мой отец, – и после этого Гарри уже почти не раскрывал рта. Я и не представляла, что отец способен столь бесцеремонно обойтись с кем бы то ни было, и не могла понять, почему он так обращается с совершенно посторонним человеком. Но еще непонятней оказалась реакция отца после того, как Гарри ответил ему, когда у него день рождения. Почему эта мелочь вызвала такой бурный отклик? Мгновением позже мой отец встал и вышел из комнаты, даже не попрощавшись с Джайлзом и гостями. Я видела, что маму смутило его поведение, хотя она подлила себе чая и сделала вид, будто ничего не заметила.

Через несколько минут брат и двое его друзей отправились обратно в школу. Гарри обернулся и улыбнулся мне перед уходом, но я, совсем как мать, не отреагировала. Но когда входная дверь закрылась, я встала у окна гостиной и наблюдала, как машина проезжает по дорожке и скрывается из виду. Мне показалось, будто он смотрит в заднее окошко, но сказать наверняка я не могла.

После их отъезда мама направилась прямиком в кабинет отца, и я услышала, на каких повышенных тонах они разговаривают, что в последнее время происходило все чаще. Когда она вышла, то улыбнулась мне, словно ничего необычного не произошло.

– Как зовут друга Джайлза? – спросила я.

– Гарри Клифтон, – ответила мама.

В следующий раз я увидела Гарри Клифтона на рождественском богослужении в церкви Святой Марии в Редклиффе. Он пел «О малый город Вифлеем», и моя лучшая по друга, Джессика Брейтуэйт, обвинила меня в том, что я обмираю от его голоса, будто он новый Бинг Кросби [51] . До возражений я не снизошла. Я видела, как он болтал с Джайлзом после службы, и хотела его поздравить, но папа, похоже, очень торопился домой. Когда мы уходили, я видела, как его крепко обняла бабушка.

В тот вечер, когда его голос сломался, я тоже была в церкви Святой Марии, но тогда не поняла, почему разом повернулось столько голов, а кое-кто из прихожан даже начал перешептываться. Я знала только, что никогда больше не услышу, как он поет.

Когда Джайлза повезли в классическую школу, я упрашивала мать, чтобы меня взяли с собой, но только из-за Гарри. Отец не захотел даже слышать об этом, и, несмотря на то что я расплакалась в голос, меня все равно оставили стоять на крыльце вместе с Грэйс, моей младшей сестрой. Насколько мне было известно, папа сердился из-за того, что Джайлза не взяли в Итон, – и этого я по-прежнему не понимаю, потому что экзамен сдали многие мальчики куда глупее моего брата. Маму, похоже, не волновало, в какую школу пойдет Джайлз, а меня его поступление в Бристольскую классическую привело в восторг, благо появилось больше шансов снова увидеть Гарри.

Собственно говоря, я и видела его по меньшей мере десяток раз за следующие три года, но он не вспомнил бы ни одного, пока мы не встретились в Риме.

Тем летом вся семья жила на вилле в Тоскане, и Джайлз отвел меня в сторонку и сказал, что ему нужен мой совет. Так он поступал только в тех случаях, когда чего-то от меня хотел. Но на этот раз оказалось, что я хочу этого не меньше, чем он сам.

– И что тебе от меня понадобилось? – спросила я.

– Мне нужен предлог, чтобы поехать завтра в Рим, – объяснил он, – потому что я должен встретиться там с Гарри.

– С каким еще Гарри? – уточнила я, изображая безразличие.

– С Гарри Клифтоном, глупая. Он поехал в Рим со школой, а я пообещал выбраться и провести с ним день.

Ему не нужно было мне объяснять, что папа никогда бы этого не одобрил.

– Все, что от тебя требуется, – продолжал он, – это спросить маму, не может ли она свозить тебя на денек в Рим.

– Но она захочет узнать, зачем мне туда понадобилось.

– Скажи, что всегда мечтала побывать на вилле Боргезе.

– Почему именно там?

– Потому что Гарри будет там завтра в десять утра.

– Но как быть, если мама согласится меня отвезти? Тогда у тебя ничего не выйдет.

– Она не согласится. Завтра они обедают с Хендерсонами в Ареццо, так что я вызовусь тебя сопровождать.

– А что я получу взамен? – капризно спросила я, не желая показывать, как сильно хочу увидеть Гарри.

– Мой граммофон, – пообещал он.

– Насовсем или только попользоваться?

Некоторое время Джайлз молчал.

– Насовсем, – нехотя решил он.

– Тогда отдавай сейчас, – потребовала я, – а то еще забудешь.

К моему удивлению, он согласился.

Еще больше я удивилась, когда на следующий день моя мать купилась на его маленькую уловку. Джайлзу даже не пришлось вызываться самому – папа настоял, чтобы он меня сопровождал. И мой лживый братец еще сделал вид, будто возмущается, но в итоге уступил.

На следующее утро я встала пораньше и долго выбирала наряд. Он должен был выглядеть в меру строго, иначе бы мама что-то заподозрила, но мне, с другой стороны, хотелось наверняка добиться внимания Гарри.

В поезде я вышла в уборную, надела мамины шелковые чулки и чуть тронула губы помадой – не так ярко, чтобы Джайлз обратил внимание.

Как только мы остановились в отеле, брат сразу же захотел отправиться на виллу Боргезе. Я тоже.

Пока мы шли через сады к вилле, на меня оглянулся какой-то солдат. Такое со мной случилось впервые, и я невольно покраснела.

Стоило нам войти в галерею, как Джайлз тут же устремился на поиски Гарри. Я приотстала, притворяясь, будто меня весьма занимают все эти картины и статуи. Мне нужно было произвести впечатление с порога.

Когда я все же их нагнала, то обнаружила Гарри болтавшим с моим братом, в то время как тот даже не притворялся, будто его слушает, потому что ему явно вскружила голову экскурсовод. Спроси он меня, я бы сразу сказала, что у него нет ни малейшего шанса. Но старшие братья редко прислушиваются к мнению сестер, когда речь заходит о женщинах; а я бы посоветовала похвалить ее туфли, которым даже я позавидовала. Мужчины полагают, будто итальянцы знамениты лишь автомобилями. Единственное исключение из этого правила – капитан Таррант, который точно знает, как найти подход к даме. Мой брат мог бы многому у него поучиться. Но Джайлз воспринимал меня как несмышленую младшую сестренку, хоть слово «несмышленый» и не входило в его лексикон.

Я выбрала момент, направилась к ним и подождала, пока Джайлз нас представит. Вообразите мое изумление, когда Гарри пригласил меня на ужин. Я думала лишь о том, что не взяла с собой подходящего вечернего платья. За ужином я выяснила, что брат заплатил Гарри тысячу лир, чтобы сбыть меня с рук, но тот отказывался, пока Джайлз не согласился расстаться еще и с записью Карузо. Я сказала Гарри, что ему досталась пластинка, а мне граммофон. Он не понял намека.

Переходя дорогу на обратном пути в отель, он впервые взял меня за руку, а когда мы добрались до тротуара, я его не отпустила. Я не сомневалась, что Гарри впервые в жизни касался девичьей руки, он даже взмок от волнения.

Я подбивала его к поцелую, когда мы дошли до отеля, но он только пожал мне руку и пожелал доброй ночи, как будто мы были приятелями. Я намекнула, что не плохо бы по возвращении в Бристоль встретиться вновь. На этот раз он ответил уже уверенней и даже предложил несказанно романтичное место: Центральную городскую библиотеку. Он объяснил, что там мы точно не нарвемся на Джайлза. Я с радостью согласилась.

Было чуть позже десяти вечера, когда Гарри ушел, а я поднялась к себе в номер. Несколько минут спустя я услышала, как Джайлз отпирает дверь своей спальни. Я невольно улыбнулась. Его вечер с Катериной никак не мог стоить записи Карузо и граммофона.

Парой недель позже, когда наша семья вернулась в долину Чу, на столике в вестибюле меня ждали три письма, и все конверты были надписаны одним почерком. Если отец и заметил, то ничего не сказал.

В течение следующего месяца мы с Гарри провели много счастливых часов в городской библиотеке, и никто ничего не заподозрил – не в последнюю очередь потому, что он нашел комнату, где нас вряд ли бы кто-нибудь обнаружил, даже Дикинс.

С началом триместра, когда мы больше не могли видеться так часто, я вскоре заметила, как сильно скучаю по Гарри. Мы писали друг другу через день и пытались встречаться хотя бы на несколько часов по выходным. И так бы, вероятно, все и продолжалось, если бы не нечаянное вмешательство доктора Пейджета.

Однажды в субботу утром, за кофе в кофейне «У Карвардина», Гарри, успевший поднабраться мужества, сообщил мне, что его учитель английского уговорил мисс Уэбб позволить ее ученицам принять участие в спектакле Бристольской классической школы. К тому времени, как три недели спустя состоялись прослушивания, я уже знала роль Джульетты наизусть. Бедный невинный доктор Пейджет поверить не мог своей удаче.

Репетиции означали не только то, что мы сможем проводить друг с другом три вечера в неделю, – нам дали роли юных возлюбленных. Когда поднялся занавес, играть нам уже не приходилось.

Первые два представления прошли так хорошо, что я с нетерпением ждала прихода родителей на последний спектакль. Правда, я не сказала отцу, что играю Джульетту, поскольку хотела устроить сюрприз. Вскоре после моего первого выхода меня отвлек шум – кто-то спешно покидал зал. Но доктор Пейджет несколько раз повторил нам, чтобы мы не смотрели на зрителей – это разрушает чары, а потому я понятия не имела, кто это так демонстративно ушел. Я молилась, чтобы это оказался не мой отец, но, когда тот не пришел за кулисы после представления, поняла, что молитва не была услышана. Ситуацию усугубляла моя уверенность в том, что эта вспышка адресовалась Гарри, хотя я по-прежнему не знала причин.

Вернувшись домой тем вечером, мы с Джайлзом сели на лестнице и подслушали очередную родительскую ссору. На этот раз все оказалось иначе – я никогда не слышала, чтобы отец был так груб с мамой. Не в силах этого вынести, я ушла к себе в комнату и заперлась.

Я лежала на кровати, думая о Гарри, и вдруг услышала тихий стук в дверь. Когда я отворила, мать, даже не пытаясь скрыть недавних слез, велела мне собрать небольшой чемодан. Такси отвезло нас на вокзал, и мы как раз успели к первому утреннему поезду до Лондона. По дороге я написала Гарри письмо, рассказав о случившемся и объяснив, как со мной связаться. Я бросила конверт в ящик на вокзале Кингс-Кросс перед тем, как мы пересели на поезд до Эдинбурга.

Вообразите мое удивление, когда на следующее утро Гарри с моим братом объявились в замке Малджелри как раз к ужину. Мы провели в Шотландии девять восхитительных дней. Мне совершенно не хотелось возвращаться в долину Чу, хотя отец позвонил и извинился за свое поведение на спектакле.

Но я знала, что рано или поздно нам придется отправиться домой. На одной из долгих утренних прогулок я пообещала Гарри выяснить, почему мой отец так враждебно настроен к нему.

Когда мы прибыли в особняк, папа всячески изображал миротворца. Он попытался объяснить, почему так плохо обращался с Гарри все эти годы, и мою мать и Джайлза, похоже, удовлетворили его оправдания. Но я сомневалась, что он рассказал нам всю историю целиком.

Еще труднее мне пришлось из-за того, что он запретил рассказывать Гарри правду о смерти его отца, поскольку мать решительно настаивала на сохранении семейной тайны. У меня сложилось впечатление, что миссис Клифтон знала настоящую причину, по которой папа не одобрял наших с Гарри чувств, хотя я охотно заявила бы обоим, что никто и ничто не сможет нас разлучить. Однако все это разрешилось совершенно неожиданным образом.

Мне не меньше, чем самому Гарри, не терпелось узнать, поступил ли он в Оксфорд, и мы договорились встретиться у библиотеки наутро после того, как он получит теле грамму с ответом.

В ту пятницу я опоздала на несколько минут, но стоило мне увидеть, как он сидит на верхней ступеньке, спрятав лицо в ладонях, я сразу поняла, что он провалился.

Едва завидев Эмму, Гарри вскочил и заключил ее в объятия. И все никак не отпускал – такого с ним прежде на людях не случалось, и это подтвердило ее догадку, что у него плохие новости.

Не обменявшись с ней ни словом, он взял ее за руку и повел внутрь здания, вниз по деревянной винтовой лестнице, потом по узкому кирпичному коридору, пока не подошел к двери с табличкой «Древности». Заглянул внутрь, проверяя, не обнаружил ли кто их тайное убежище.

Они сели напротив друг друга за маленьким столиком, где в прошлом году провели столько часов за учебой. Гарри дрожал, и вовсе не из-за сквозняка в комнате без окон, где все стены были заставлены полками с книгами в кожаных переплетах, покрытыми слоем пыли, – некоторые, похоже, не брали в руки годами. Со временем они и сами станут древностями.

Прошло какое-то время, прежде чем Гарри заговорил.

– Как по-твоему, могу ли я сказать или сделать вещь, из-за которой ты разлюбишь меня?

– Нет, милый, – заверила его Эмма, – это невозможно.

– Я выяснил, почему твой отец так упорно старался нас разлучить.

– Я уже знаю, – ответила Эмма, чуть склонив голову, – и уверяю тебя, что это не имеет значения.

– Откуда ты можешь знать? – удивился Гарри.

– Отец рассказал нам, когда мы вернулись из Шотландии, но взял с нас слово хранить тайну.

– Он рассказал вам, что моя мать – проститутка?

Эмма была ошеломлена. Минуло некоторое время, прежде чем она достаточно оправилась, чтобы заговорить.

– Нет, ничего подобного, – горячо возразила она. – Как у тебя язык поворачивается такое говорить?

– Потому что это правда, – объяснил Гарри. – Последние два года моя мать работала не в отеле «Рояль», как я считал, а в заведении под названием «Ночной клуб Эдди».

– Это еще не делает ее проституткой, – заметила Эмма.

– Тип за стойкой со стаканом виски в руке держал ее за бедро и явно рассчитывал не на вдохновляющую беседу.

Эмма потянулась через стол и нежно коснулась щеки Гарри.

– Мне так жаль, милый, – проговорила она, – но это ничуть не меняет моего отношения – и никогда не изменит.

Гарри выдавил слабую улыбку, но Эмма промолчала, понимая, что ей осталось не больше нескольких мгновений, прежде чем он задаст неизбежный вопрос.

– Если твой отец имел в виду не это, – проговорил он, внезапно опять посерьезнев, – то что же он вам рассказал?

На этот раз уже Эмма спрятала лицо в ладонях, понимая, что ей не осталось другого выхода, кроме как выложить правду. Она, как и мать, совершенно не умела лгать.

– Что он вам рассказал? – повторил Гарри уже настойчивей.

Эмма вцепилась в край стола, пытаясь успокоиться. Наконец она собралась с духом и посмотрела на Гарри.

– Мне нужно задать тебе тот же вопрос, который ты задал мне, – сообщила Эмма. – Могу ли я сказать или сделать что-то, из-за чего ты разлюбишь меня?

Гарри подался к ней и взял за руку.

– Конечно нет, – сказал он.

– Твой отец погиб не на войне, – тихо проговорила она. – И вероятно, мой отец повинен в его смерти.

Она крепче сжала ладонь Гарри и выложила ему все, что рассказал им отец в тот день, когда они вернулись из Шотландии.

Когда она закончила, Гарри выглядел оглушенным и не мог выговорить ни слова. Он попытался встать, но ноги подкосились, как у боксера, пропустившего роковой удар, и юноша рухнул на стул.

– Я уже давно знал, что мой отец не мог погибнуть на войне, – тихо произнес он в итоге, – но чего я по-прежнему не понимаю, так это почему моя мать не сказала мне правду.

– И теперь, когда правда тебе известна, – начала Эмма, пытаясь удержаться от слез, – я пойму, если ты захочешь по рвать со мной после всего горя, которое причинил твоей семье мой отец.

– Ты в этом не виновата, – возразил Гарри, – но его я не прощу никогда. – Он чуть помолчал и добавил: – И я не смогу встретиться с ним лицом к лицу после того, как он узна́ет правду о моей матери.

– Ему вовсе не нужно этого знать, – заметила Эмма, снова взяв его за руку. – Эта тайна навсегда останется между нами.

– Теперь это уже невозможно.

– Почему?

– Потому что Джайлз видел, как человек, следивший за нами, стоял напротив «Ночного клуба Эдди».

– В таком случае это мой отец опозорил себя, – заявила Эмма, – потому что не только снова нам солгал, но и нарушил данное обещание.

– В чем?

– Он обещал Джайлзу, что этот человек никогда больше не будет за ним следить.

– Этого человека интересовал не Джайлз, – поправил Гарри. – Думаю, он следил за моей матерью.

– Но зачем?

– Должно быть, он надеялся, что, если ему удастся доказать, как моя мать зарабатывает на жизнь, это убедит тебя порвать со мной.

– Как плохо он знает собственную дочь, – заметила Эмма, – ведь теперь я окончательно убедилась, что нас ничто не разлучит. И он уж точно не помешает мне восхищаться твоей матерью даже больше, чем прежде.

– Как ты можешь так говорить? – поразился Гарри.

– Она работала официанткой, чтобы содержать семью; стала владелицей чайной, а когда та сгорела дотла и ее же обвинили в поджоге, не пала духом, поскольку знала, что невиновна. Она нашла себе новую работу в отеле «Рояль», а когда ее уволили, все равно не сдалась. Она получила чек на шестьсот фунтов и на какое-то мгновение успела поверить, будто всем ее бедам пришел конец, но тут же выяснилось, что, по сути, осталась без гроша – как раз тогда, когда ей были нужны деньги на твое обучение. Тогда в отчаянии она обратилась к…

– Но я бы не захотел, чтобы она…

– Она наверняка знала об этом, Гарри, но все равно сочла, что эта жертва оправданна.

Вновь воцарилось долгое молчание.

– О боже, – вздохнул Гарри. – Как я вообще мог подумать о ней дурно. – И добавил, подняв взгляд на Эмму: – Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделала.

– Что угодно.

– Ты не могла бы повидаться с ней? Воспользуйся любым предлогом, но попробуй выяснить, видела ли она меня вчера вечером в том ужасном месте?

– Как же мне узнать, если она не захочет этого признавать?

– Ты поймешь, – тихо проговорил Гарри.

– Но если твоя мать и впрямь видела тебя, она обязательно спросит, что ты там делал.

– Я искал ее.

– Но зачем?

– Сообщить, что мне предложили место в Оксфорде.

Эмма проскользнула на скамью близ выхода из церкви Святого Рождества и принялась ждать окончания службы. Она видела миссис Клифтон, сидевшую в третьем ряду по соседству с пожилой дамой. Гарри выглядел уже менее напряженным, когда они снова встретились перед службой. Он четко объяснил, о чем хотел знать, и она пообещала не выходить за рамки. Они по нескольку раз отрепетировали все возможные варианты развития событий, пока она не выучила их назубок.

Когда пожилой священник благословил паству, Эмма вышла в центральный проход и встала так, чтобы не разминуться с миссис Клифтон. При виде девушки Мэйзи не сумела скрыть удивления, но вскоре его сменила приветливая улыбка. Она сразу подошла.

– Мама, это Эмма Баррингтон, подруга Гарри, – представила она Эмму старой даме, которая была с ней.

Та широко улыбнулась.

– Между подругой и девушкой есть большая разница. И кто же вы? – требовательно спросила она.

Миссис Клифтон рассмеялась, но Эмме было ясно, что она ничуть не меньше заинтересована в ответе.

– Я его девушка, – с гордостью призналась она.

Пожилая дама снова ухмыльнулась во весь рот, но Мэйзи не улыбнулась.

– Что ж, тогда все в порядке? – сказала бабушка Гарри и добавила: – Некогда мне тут с вами болтать, надо обед готовить.

Она уже направилась прочь, но тут же обернулась.

– А вы не хотите пообедать с нами, юная леди? – спросила она.

Этот вопрос Гарри предвидел и даже заготовил на него ответ.

– Вы очень добры, – поблагодарила Эмма, – но меня будут ждать родители.

– Тоже верно, – одобрила пожилая дама. – Родителей нужно уважать. До скорого, Мэйзи.

– Можно, я немного провожу вас, миссис Клифтон? – спросила Эмма, когда они вышли из церкви.

– Да, конечно, милая.

– Гарри просил меня повидаться с вами, поскольку был уверен, что вы захотите узнать: ему предложили место в Оксфорде.

– О, это чудесная новость, – обрадовалась Мэйзи, обнимая Эмму, но вдруг выпустила ее и спросила: – Но почему же он сам не пришел?

Еще один заготовленный ответ.

– Его оставили после уроков, – пояснила Эмма, надеясь, что не перестаралась с репетициями и голос звучит естественно. – Конспектировать Шелли. Боюсь, во всем виноват мой брат. Видите ли, когда он услышал это, то пронес в школу бутылку шампанского, и вчера вечером их застукали.

– И что, все настолько плохо? – с улыбкой осведомилась Мэйзи.

– Похоже, доктор Пейджет считает именно так. Гарри ужасно сожалеет.

Мэйзи от души расхохоталась, не оставив у Эммы сомнений: она понятия не имела о приходе сына в клуб. Эмме хотелось задать еще один вопрос, который по-прежнему ее мучил, но Гарри высказался на этот счет донельзя определенно: «Если моя мать не хочет, чтобы я знал, как погиб мой отец, пусть будет так».

– Жаль, что вы не останетесь на обед, – заметила Мэйзи, – я хотела кое-что вам сказать. Ладно, возможно, в другой раз.

Следующую неделю Гарри провел в ожидании еще одной сногсшибательной новости. А когда дождался, то завопил от восторга.

В последний день триместра Джайлз получил телеграмму с уведомлением о месте в оксфордском колледже Брейзноуз для изучения истории.

– На волосок от провала – так выразился доктор Пейджет, когда докладывал директору.

Два месяца спустя обладатели высшей, повышенной и отсутствующей стипендии разными видами транспорта прибыли в старинный университетский город, чтобы приступить к трехлетней учебе.

Гарри записался в театральное общество и на военную подготовку, Джайлз – в студенческий союз и крикетный клуб, а Дикинс осел кротом в недрах Бодлианской библиотеки. Он уже решил провести остаток жизни именно в Оксфорде.

Сам Гарри не мог с такой уверенностью назначить себе жизненную стезю, пока премьер-министр продолжал то и дело летать в Германию и возвращаться на аэродром Хестон с улыбкой на лице, размахивая листком бумаги и говоря людям то, что им хотелось услышать. Гарри ничуть не сомневался, что Британия стоит на пороге войны.

– Разве ты не заметила, что герр Гитлер никогда не утруждает себя ответным визитом? – пояснил он, когда Эмма спросила, почему он так в этом убежден. – Мы ведем себя словно докучливый поклонник, и нас в итоге отвергнут с презрением.

Эмма не прислушалась к его словам – ей, как и мистеру Чемберлену, не хотелось верить в их правоту.

Она писала Гарри по два, а то и три раза в неделю, несмотря на то что упорно трудилась, готовясь к вступительным экзаменам в Оксфорд.

Когда Гарри вернулся в Бристоль на рождественские каникулы, они с Эммой проводили вместе все время, какое им удавалось выкроить, хоть он и старался не попадаться на глаза мистеру Баррингтону.

Эмма отказалась поехать с родными в Тоскану, не скрывая от отца желания остаться с Гарри.

С приближением ее вступительного экзамена количество часов, которые она проводила в комнатке «Древности», произвело бы впечатление даже на Дикинса. Зато у Гарри складывалось мнение, что она собиралась блеснуть перед экзаменаторами не хуже, чем годом раньше – его друг-отшельник. Всякий раз, когда он высказывался на этот счет при Эмме, та напоминала, что на одну девушку-студентку в Оксфорде приходится двадцать юношей.

– Ты всегда можешь пойти в Кембридж, – не подумав, предложил Джайлз.

– Где царят еще более доисторические нравы, – подхватила Эмма. – Они по-прежнему не присуждают ученых званий женщинам.

Но больше всего она страшилась не провала в Оксфорде, а того, что, когда она туда поступит, уже объявят войну и Гарри завербуется в армию и отправится воевать далеко-далеко от Англии. Всю жизнь она видела бесчисленных женщины в неизменном трауре – в память о мужьях, возлюбленных, братьях и сыновьях, так и не вернувшихся с войны, про которую никто больше не говорил, будто она должна положить конец всем войнам.

Она умоляла Гарри не уходить добровольцем на фронт, а хотя бы дождаться призыва. Но после того, как Гитлер вторгся в Чехословакию и аннексировал Судетскую область, Гарри уже не сомневался, что война с Германией неизбежна и, как только ее объявят, он тут же наденет форму.

Когда он пригласил Эмму на бал в День поминовения [52] в конце первого курса, она твердо решила не обсуждать с ним возможность войны. А заодно приняла еще одно решение.

Эмма приехала в Оксфорд утром перед балом и остановилась в отеле «Рэндольф». Остаток дня Гарри, уверенный, что через считаные месяцы она приступит к учебе здесь же, показывал ей Сомервилль-колледж, Музей Ашмола и Бодлианскую библиотеку.

Девушка вернулась в отель пораньше, чтобы приготовиться к балу. С Гарри они договорились, что он зайдет за ней в восемь.

Он появился в дверях отеля за несколько минут до назначенного срока. На нем был стильный темно-синий смокинг, подаренный матерью на девятнадцатый день рождения. Гарри позвонил Эмме в номер с конторки портье, чтобы сообщить, что прибыл и ждет в фойе.

– Сейчас спущусь, – пообещала она.

Минуты шли, и Гарри начал расхаживать по фойе, гадая, сколько значит это «сейчас». Но Джайлз частенько говорил ему, что чувство времени передалось ей от матери.

А затем он увидел ее стоящей на верхней ступеньке лестницы. Он не шелохнулся, когда она медленно начала спускаться. Бирюзовое шелковое платье без бретелек подчеркивало ее изящную фигуру. Все остальные юноши в зале, похоже, готовы были поменяться местами с Гарри.

– Ух ты, – выговорил он, когда она оказалась у подножия лестницы. – Вивьен Ли, да и только! Кстати, чудесные туфли.

Эмма решила, что первая часть ее плана выполняется успешно.

Они вышли из отеля и рука об руку направились к площади Редклифф. Когда они вошли в ворота колледжа Гарри, солнце уже клонилось за Бодлианскую библиотеку. Никто из тех, кто в тот вечер вступал под своды Брейзноуза, не предполагал, что Британия находится в считаных неделях от войны и больше половины юношей, собравшихся танцевать всю ночь напролет, никогда не увидят выпуска.

Но разве могли об этом думать беззаботные юные пары, танцевавшие под музыку Коула Портера и Джерома Керна. Пока несколько сот студентов и их гостей выпивали шампанское ящик за ящиком и поглощали горы копченого лосося, Гарри старался ни на миг не выпускать Эмму из виду, опасаясь, что какой-нибудь наглец попытается ее умыкнуть.

Джайлз выпил шампанского чуть больше, чем следовало, съел слишком много устриц и за весь вечер не танцевал дважды с одной и той же девушкой.

В два часа утра оркестр танцевальной музыки Билли Коттона заиграл последний вальс. Гарри с Эммой прижались друг к другу, покачиваясь в ритме мелодии.

Когда дирижер наконец поднял палочку для государственного гимна, Эмма невольно обратила внимание на то, что все юноши вокруг нее, насколько ни были пьяны, замерли по стойке «смирно» и затянули «Боже, храни короля».

Гарри и Эмма неторопливо прогулялись до «Рэндольфа», болтая о пустяках, – им не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался.

– Ну, по крайней мере, ты вернешься сюда через две недели на вступительный экзамен, – заметил Гарри, пока они поднимались по ступенькам к отелю, – так что довольно скоро я снова тебя увижу.

– Верно, – подтвердила Эмма, – но у меня не будет времени отвлекаться, пока не сдам последнюю работу. А вот когда с этим будет покончено, остаток выходных проведем вместе.

Гарри уже собрался поцеловать ее на прощание, но девушка его остановила.

– Ты не поднимешься ко мне в номер? – шепнула она. – У меня есть для тебя подарок. Не хочу, чтобы ты думал, будто я забыла о твоем дне рождения.

Вид у Гарри был удивленный, как и у портье, когда юная пара, держась за руки, поднялась по лестнице. Когда они добрались до номера Эммы, та некоторое время взволнованно возилась с ключом, пока дверь все же не открылась.

– Я скоро вернусь, – пообещала она и скрылась в ванной.

Гарри сел на единственный в номере стул и стал думать, что бы ему больше всего хотелось на день рождения. Когда дверь ванной открылась, приглушенный свет обрисовал силуэт Эммы. На смену изящному платью без бретелек пришло гостиничное полотенце.

Пока она медленно приближалась, Гарри слышал, как колотится его сердце.

– По-моему, на тебе слишком много надето, милый, – заметила Эмма, стянув с него смокинг и уронив на пол.

Дальше она развязала галстук-бабочку, затем расстегнула пуговицы на рубашке, и оба предмета одежды составили компанию смокингу. Пара туфель и пара носков последовали за ними, а потом Эмма медленно стащила с него брюки. Она уже собралась избавиться от последнего оставшегося препятствия, когда он подхватил ее на руки и понес на другой конец спальни.

Едва он бесцеремонно сгрузил ее на кровать, полотенце упало на пол. Эмма часто представляла себе это мгновение с тех пор, как они вернулись из Рима, и думала, что ее первый опыт окажется неловким и неуклюжим. Но Гарри был нежен и внимателен, хотя явно волновался не меньше ее самой. А потом она лежала в его объятиях, не желая засыпать.

– Тебе понравился подарок? – спросила она.

– Да, – уверил ее Гарри. – Но я надеюсь, мне не понадобится ждать целый год следующего. Кстати, я вспомнил, что у меня тоже есть для тебя подарок.

– Но у меня же не день рождения.

– А он не на день рождения.

Гарри выпрыгнул из постели, подобрал с пола брюки и зашарил по карманам, пока не обнаружил небольшую, обтянутую кожей коробочку. Он вернулся к кровати и опустился на одно колено.

– Эмма, милая, – обратился к ней Гарри, – ты выйдешь за меня замуж?

– Хорошо же ты смотришься там, внизу, – сказала она нахмурившись. – Ложись обратно в постель, пока не замерз до смерти.

– Не раньше чем ты ответишь.

– Не глупи, Гарри. Я решила, что мы поженимся, в тот день, когда ты приехал в особняк на двенадцатый день рождения Джайлза.

Гарри рассмеялся и надел колечко на безымянный палец ее левой руки.

– Прости, что бриллиант такой маленький, – добавил он.

– Он огромен, как «Риц», – заверила его Эмма, когда он вернулся в постель. – И раз уж ты все так хорошо подготовил, – поддразнила она, – какой ты назначил день?

– Суббота, двадцать девятое июля, в три часа дня.

– Почему именно тогда?

– Это последний день триместра, да и с университетской церковью мы не договоримся после того, как я уеду на каникулы.

Эмма села, схватила карандаш и блокнот с прикроватной тумбочки и начала строчить.

– Что ты делаешь?

– Составляю список гостей. Если у нас осталось всего семь недель…

– Это может подождать, – остановил ее Гарри, снова привлекая к себе. – Мне кажется, приближается новый день рождения.

– Ей слишком рано думать о свадьбе, – заявил отец Эммы, как будто ее вовсе не было в комнате.

– Ей столько же лет, сколько было мне, когда ты сделал мне предложение, – напомнила ему Элизабет.

– Но тебе же не предстоял самый важный экзамен в твоей жизни всего за несколько недель до свадьбы.

– Именно поэтому я взяла на себя все приготовления, – заметила Элизабет. – Эмме не придется отвлекаться, пока экзамены не закончатся.

– Но лучше отложить свадьбу на пару месяцев. В конце концов, куда торопиться?

– Чудесная мысль, папочка, – подхватила Эмма, открыв рот впервые за весь разговор. – А может, нам еще и попросить герра Гитлера, чтобы тот на пару месяцев отложил войну, потому что твоя дочь хочет выйти замуж?

– А что думает об этом миссис Клифтон? – спросил отец, пропустив шпильку мимо ушей.

– А что, кроме радости, могла доставить ей эта новость? – удивилась Элизабет.

Он не ответил.

Сообщение о грядущей свадьбе Эммы Грэйс Баррингтон и Гарольда Артура Клифтона было опубликовано в «Таймс» десять дней спустя. Первое объявление о предстоящем бракосочетании в следующую же субботу прочел преподобный Стайлер с кафедры церкви Святой Марии, и более трехсот приглашений было разослано за неделю. Никого не удивило, когда Гарри попросил Джайлза быть его шафером, а капитана Тарранта и Дикинса – главными распорядителями.

Но сам юноша был потрясен, когда получил от Смоленого Джека письмо, отклонявшее его любезное приглашение: тот не мог покинуть свой пост в сложившихся обстоятельствах. Гарри написал ему снова, упрашивая поду мать еще раз и, по крайней мере, присутствовать на свадьбе, даже если он не готов взять на себя обязанности распорядителя. Ответ Смоленого Джека еще больше сбил его с толку.

«Мне кажется, что мое присутствие может вызвать определенную неловкость», – написал он.

– О чем это он? – недоумевал Гарри. – Он ведь знает, что окажет нам честь, если приедет.

– Он не многим лучше моего отца, – заметила Эмма. – Тот отказывается меня выдавать и вообще не уверен, что будет на свадьбе.

– Но ты же говорила, что он обещал теперь все время тебя поддерживать.

– Да, но это мгновенно переменилось, стоило ему услышать о нашей помолвке.

– Да и моя мать была не в восторге, – признался Гарри.

Эмма не виделась с ним, пока не вернулась в Оксфорд на экзамены, да и тогда не раньше чем сдала последнюю работу. Когда она вышла из экзаменационного зала, ее жених ждал на верхней ступеньке с бутылкой шампанского в одной руке и парой бокалов в другой.

– Ну, справилась? – спросил он, наполняя ее бокал.

– Не знаю, – вздохнула Эмма, глядя на толпу девушек, выходящих из экзаменационного зала. – Я даже не представляла, во что ввязалась, пока не увидела, сколько их тут.

– Что ж, по крайней мере, тебе есть на что отвлечься, пока ждешь результатов.

– Осталось всего три недели, – напомнила Эмма. – Более чем достаточно, если ты вдруг передумаешь.

– Если ты не получишь стипендии, то мне, возможно, придется пересмотреть решение. Нельзя же допустить, чтобы меня видели в обществе обычной студентки.

– Тогда если получу высшую, то пересматривать буду я – поищу себе ровню.

– Дикинс по-прежнему свободен, – сообщил Гарри, подливая ей шампанского.

– К тому времени будет поздно, – сказала Эмма.

– Почему?

– Потому что результаты должны объявить в утро нашей свадьбы.

Бо́льшую часть выходных Эмма с Гарри провели в тесном гостиничном номере и если не занимались любовью, то бесконечно обсуждали детали предстоящей свадьбы. К вечеру воскресенья Эмма сказала Гарри:

– Мама ну просто на высоте, чего я совершенно не могу сказать об отце.

– Как по-твоему, он вообще появится?

– О да. Мама уговорила его прийти, но он по-прежнему против нашей свадьбы. А что слышно от Смоленого Джека?

– Он даже не ответил на мое последнее письмо, – ответил Гарри.

– А ты слегка пополнела, милая, – сказала мать Эммы, пытаясь совладать с последней застежкой на спине свадебного платья дочери.

– Мне так не кажется, – ответила Эмма, критически осматривая себя в зеркале.

– Потрясающе, – вынесла свое суждение Элизабет, встав позади, чтобы полюбоваться нарядом невесты.

Они несколько раз ездили в Лондон, чтобы платье подогнала по фигуре мадам Рене, владелица небольшой модной лавки в Мейфэре, к услугам которой, по слухам, прибегали королева Мария и королева Елизавета. Мадам Рене лично наблюдала за каждой примеркой, и традиционное викторианское шитое кружево на шее и по кромке вполне естественно сочеталось с новинкой – шелковым лифом и юбкой-колоколом в стиле ампир, вошедшими в моду в этом году. Маленькую кремовую шляпку в форме капли, как заверила их мадам Рене, в следующем году станут носить все модницы. Отец Эммы высказался по этому поводу лишь единожды – когда увидел счет.

Элизабет Баррингтон глянула на часы. Без девятнадцати минут три.

– Спешить незачем, – сказала она Эмме, когда в дверь постучали.

Она была уверена, что повесила табличку «Не беспокоить» на дверную ручку, и велела водителю не ждать их раньше трех. На вчерашней репетиции дорога от отеля до церкви заняла семь минут. Элизабет рассчитала все так, чтобы Эмма прибыла с легким опозданием.

– Пусть они несколько минут подождут, только не давай им повода для беспокойства.

В дверь постучали снова.

– Я открою, – сказала Элизабет и подошла к двери.

Молодой посыльный в нарядной красной форме протянул ей телеграмму, уже одиннадцатую за этот день.

– Мне велели передать вам, мадам, – сообщил он, когда она уже собиралась закрыть дверь, – что это важно.

Первым делом Элизабет подумала: в последнюю минуту кто-то хочет сообщить, что не приедет. А если так, то придется пересаживать гостей за главным столом на приеме. Она вскрыла телеграмму и прочла.

– От кого это? – спросила Эмма, сдвинув шляпку еще на дюйм и усомнившись, не чересчур ли это смело.

Элизабет протянула ей телеграмму. Прочитав ее, Эмма разрыдалась.

– Поздравляю тебя, милая, – сказала мать, достав из сумочки носовой платок и вытирая ей слезы. – Я бы тебя обняла, но боюсь помять платье.

Удовлетворившись видом Эммы, Элизабет глянула на себя в зеркало чтобы проверить собственный наряд. Как сказала ей мадам Рене: «Вы не должны затмить невесту, но в то же время не можете позволить себе остаться незамеченной». Особенно Элизабет нравилась ее шляпка от Нормана Хартнелла, пусть даже молодежь и не сочтет ее шикарной.

– Пора идти, – объявила она, снова сверившись с часами.

Эмма улыбнулась, покосившись на наряд, приготовленный для отъезда, – в него она переоденется, как только закончится прием и они с Гарри отправятся в свадебное путешествие в Шотландию. Лорд Харви отдал им замок Малджелри на две недели в полное распоряжение. По его уверениям, за это время никого из членов семьи не подпустят к имению и на десяток миль, а Гарри, что еще важнее, сможет заказывать по три тарелки горской похлебки, после которой ему никто уже не подаст куропаток.

Эмма вышла из номера следом за матерью и двинулась по коридору. Она только дошла до лестницы, а ей уже казалось, что ее ноги вот-вот подломятся. Пока она спускалась, остальные гости отеля расступались в стороны, уступая Эмме дорогу.

Швейцар придержал перед ней входную дверь, а шофер сэра Уолтера встал наготове у задней дверцы «роллс-ройса», чтобы невеста присоединилась к дедушке. Когда Эмма, бережно расправив платье, уселась рядом, сэр Уолтер вставил монокль.

– Ты выглядишь превосходно, юная леди, – объявил он. – Гарри и впрямь несказанно повезло.

– Спасибо, дедушка, – отозвалась она, поцеловав его в щеку.

Эмма выглянула в заднее окно и увидела, как мать садится во второй «роллс-ройс», а мгновением позже обе машины тронулись с места и влились в уличное движение, неспешно направляясь к университетской церкви Святой Марии.

– А папа в церкви? – спросила Эмма, старательно скрывая тревогу.

– Прибыл одним из первых, – заверил ее дед. – Я не сомневаюсь: он уже сожалеет, что уступил мне право выдать тебя замуж.

– А Гарри?

– Никогда не видел его таким взволнованным. Но Джайлз, похоже, все держит под контролем – должно быть, впервые в жизни. Я знаю, что он целый месяц готовил речь шафера.

– Нам повезло, что у нас один и тот же лучший друг, – заметила Эмма. – Знаешь, дедушка, я читала, что каждая невеста испытывает сомнения в утро перед свадьбой.

– Это вполне естественно, милая.

– Но я ни разу не усомнилась в Гарри, – продолжила Эмма, когда они остановились перед университетской церковью. – Я знаю, что мы останемся вместе до конца своих дней.

Она подождала, когда дед выйдет из машины, а затем, придерживая платье, выбралась следом на тротуар.

Мать бросилась к Эмме, чтобы в последний раз проверить, как она выглядит, и только потом пропустить в церковь. Она отдала дочери небольшой букет бледно-розовых роз, а две подружки невесты – младшая сестра Грэйс и одноклассница Джессика – подхватили шлейф.

– Ты следующая, Грэйс, – сказала Элизабет, склонившись, чтобы расправить той платье.

– Надеюсь, что нет, – ответила та достаточно громко, чтобы мать услышала.

Элизабет отступила на шаг и кивнула. Двое церковных служителей распахнули тяжелые створки двери, дав знак органисту играть свадебный марш Мендельсона, а собравшимся – встать и приветствовать невесту.

Когда Эмма вошла в церковь, ее ошеломило число людей, прибывших в Оксфорд, чтобы разделить ее радость. Она медленно шествовала между рядами, опираясь на руку деда, а гости оборачивались и улыбались ей по пути к алтарю.

Она заметила мистера Фробишера, сидевшего рядом с мистером Холкомбом справа от прохода. И мисс Тилли в довольно смелой шляпке, приехавшей, видно, из самого Корнуолла. А доктор Пейджет одарил Эмму сердечной улыбкой. Но ничто не могло сравниться с той, которая засияла на ее собственном лице при виде понурившегося капитана Тарранта в не очень уместном костюме-визитке. Гарри так обрадуется, что он все же приехал. В первом ряду сидела миссис Клифтон, которая явно потратила немало времени на выбор наряда, ибо выглядела исключительно элегантно. Эмма опять улыбнулась, но, к ее удивлению и разочарованию, будущая свекровь не обернулась посмотреть на нее.

А затем она увидела Гарри, стоявшего в ожидании невесты на ступенях алтаря рядом с ее братом. Эмма шла к нему по проходу, взяв под руку одного деда, в то время как второй стоял, вытянувшись в струну, в первом ряду, возле ее отца, который, как ей показалось, был несколько подавлен. Возможно, он и впрямь сожалел о собственном решении не выдавать ее замуж.

Сэр Уолтер встал в стороне, а Эмма поднялась на четыре ступеньки к будущему супругу.

– Я чуть не передумала, – шепнула она, подавшись к нему.

Гарри старался не ухмыляться, дожидаясь продолжения.

– В конце концов, обладателям высшей стипендии этого университета не к лицу вступать в неравный брак.

– Я так горжусь тобой, милая, – отозвался он. – Поздравляю тебя.

Джайлз низко, с искренним почтением, поклонился, и по рядам собравшихся поползли шепотки.

Музыка оборвалась, и священник поднял руки.

– Дорогие возлюбленные, – начал он, – мы собрались здесь, в присутствии Божьем и перед лицом всех собравшихся, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину священными узами брака…

Внезапно Эмму охватило волнение. Она выучила наизусть, что и когда следует отвечать, но сейчас не могла вспомнить ни слова.

– Во-первых, они были установлены ради рождения потомства…

Эмма пыталась сосредоточиться на словах священника, но ей уже не терпелось сбежать и остаться наедине с Гарри. Возможно, им стоило уехать в Шотландию на день раньше и тайно обвенчаться в деревушке Гретна-Грин [53] , поближе к замку Малджелри, как она предлагала Гарри.

– Вступить во святой брак пришли сюда эти два человека. Потому если кто-то может указать на вескую причину, по которой они не могут вступить в законный священный брак, то пусть скажет сейчас или же молчит об этом отныне и навсегда…

Священник помолчал, выжидая, пока пройдет положенное время, прежде чем произнести слова «я требую от вас обоих и настаиваю», но тут отчетливый голос объявил:

– Я возражаю!

Эмма и Гарри разом обернулись посмотреть, кто произнес эти гибельные слова.

Священник недоверчиво поднял взгляд, на миг решив, что ослышался, но по всей церкви поворачивались головы – собравшиеся высматривали нарушителя. Он никогда не сталкивался с таким поворотом событий и теперь отчаянно вспоминал свои обязанности в подобных обстоятельствах.

Эмма спрятала лицо на груди Гарри, а тот обшаривал взглядом переговаривавшихся гостей, желая понять, кто же вызвал все это смятение и ужас. Он предположил, что это, должно быть, отец Эммы, но, посмотрев на первый ряд, увидел Хьюго Баррингтона, белого как мел и тоже озиравшегося.

Преподобному Стайлеру пришлось повысить голос, чтобы его расслышали за нарастающим шумом.

– Пусть джентльмен, который возражает против этого брака, назовет себя.

Высокая, прямая фигура шагнула в проход. Все взгляды были прикованы к капитану Джеку Тарранту, который подошел к алтарю и остановился перед священником. Эмма цеплялась за Гарри, боясь, что его вот-вот вырвут из ее рук.

– Правильно ли я понимаю, сэр, – молвил священник, – что этот брак, по вашему мнению, не должен быть заключен?

– Совершенно верно, сэр, – тихо подтвердил Смоленый Джек.

– Тогда я должен попросить вас, невесту с женихом и их ближайших родственников пройти со мной в ризницу. – Повысив голос, он добавил: – Собравшимся следует оставаться на местах, пока я не рассмотрю возражение и не объявлю о своем решении.

Все, кого он назвал, направились в ризницу, последними шли Гарри с Эммой. Никто из них не пытался заговорить, хотя гости продолжали шумно перешептываться.

Как только две семьи втиснулись в крохотную ризницу, преподобный Стайлер закрыл дверь.

– Капитан Таррант, – начал он, – я должен сообщить вам, что только меня закон наделяет правом определять, следует ли этому бракосочетанию продолжаться. Я не приду ни к какому решению, пока не услышу ваши возражения.

Единственным человеком, сохранявшим спокойствие в этой переполненной комнатушке, был Смоленый Джек.

– Благодарю, святой отец, – отозвался он. – Прежде всего я должен извиниться за мое вмешательство перед всеми вами, и особенно перед Эммой и Гарри. Последние недели я боролся со своей совестью, пока не пришел к этому прискорбному решению. Я мог бы поступить просто: найти какой-нибудь повод не присутствовать на сегодняшней церемонии. До сих пор я молчал в надежде, что со временем любые возражения отсеются как не имеющие отношения к делу. Но этого, увы, не произошло, поскольку любовь Гарри и Эммы друг к другу с годами только крепла, и по этой причине мне дальше невозможно скрывать правду.

Речь Смоленого настолько всех захватила, что лишь Элизабет Баррингтон заметила, как ее муж тихонько выскользнул через заднюю дверь ризницы.

– Спасибо, капитан Таррант, – кивнул преподобный Стайлер. – Но, хотя я признаю, что вмешались вы из благих побуждений, мне нужно знать, какие именно обвинения вы предъявляете этим двум молодым людям.

– Я не предъявляю обвинений ни Гарри, ни Эмме – я люблю их, восхищаюсь обоими и уверен, что им известно не больше, чем всем остальным. Нет, я обвиняю Хьюго Баррингтона, который уже много лет знает о том, что с некоторой вероятностью приходится отцом обоим этим несчастным детям.

По ризнице прокатился изумленный вздох – все пытались осознать чудовищность этого утверждения. Священник молчал, пока не сумел вернуть себе их внимание.

– Присутствует ли тут кто-либо, способный подтвердить или опровергнуть заявление капитана Тарранта?

– Это не может быть правдой, – выговорила Эмма, все еще держась за Гарри. – Тут какая-то ошибка. Конечно же, мой отец не мог…

Именно тогда все обратили внимание на то, что отца невесты уже нет в помещении. Священник повернулся к тихо всхлипывавшей миссис Клифтон.

– Я не могу отрицать опасений капитана Тарранта, – сбивчиво подтвердила Мэйзи и на некоторое время умолкла. – Я признаю, что однажды у меня была связь с мистером Баррингтоном, – продолжила она и осеклась снова. – Только однажды, но, к несчастью, всего за несколько недель до того, как я вышла замуж за моего супруга… – уточнила она и медленно подняла голову. – У меня нет возможности узнать, кто настоящий отец Гарри.

– Я должен сообщить, – продолжил Смоленый Джек, – что Хьюго Баррингтон неоднократно угрожал миссис Клифтон, чтобы та никому не открыла его страшную тайну.

– Миссис Клифтон, можно задать вам вопрос? – мягко вмешался сэр Уолтер.

Мэйзи кивнула, не поднимая взгляда.

– Страдал ли ваш покойный супруг цветовой слепотой?

– Насколько мне известно, нет, – сообщила она еле слышно.

Сэр Уолтер повернулся к Гарри:

– Но вы ею страдаете, мальчик мой?

– Да, сэр, так и есть, – без заминки подтвердил Гарри. – Но какое это имеет значение?

– Потому что я тоже дальтоник, – пояснил сэр Уолтер. – Как и мои сын и внук. Это наследственная черта, преследующая нашу семью вот уже несколько поколений.

Гарри привлек Эмму к себе:

– Клянусь тебе, милая, я ничего об этом не знал.

– Конечно не знал, – подтвердила Элизабет Баррингтон, заговорив впервые за всю беседу. – Единственным, кто это знал, был мой супруг, а ему не хватило мужества выйти и признаться. Иначе бы ничего подобного не произошло. Отец, – добавила она, повернувшись к лорду Харви, – с твоего позволения, я прошу тебя объяснить нашим гостям, почему церемония не будет продолжена.

Тот кивнул.

– Положись в этом на меня, малышка, – сказал он, нежно погладив ее по руке. – Но что ты собираешься делать?

– Я собираюсь увезти мою дочь как можно дальше отсюда.

– Я не хочу уезжать, – возразила Эмма, – по крайней мере без Гарри.

– Боюсь, твой отец не оставил нам выбора, – сообщила Элизабет, бережно взяв ее под руку.

Но Эмма продолжала цепляться за Гарри, пока тот не отстранился сам.

– Боюсь, твоя мать права, милая, – шепнул он. – Но одного твой отец не добьется никогда – не заставит меня разлюбить тебя, и даже если на это уйдет весь остаток моей жизни, я докажу, что я не его сын.

– Возможно, вы предпочтете уйти через запасной выход, миссис Баррингтон? – предложил священник.

Эмма нехотя рассталась с Гарри и позволила матери себя увести.

Священник выпустил их из ризницы и провел по узкому коридору к двери, которая, к его удивлению, оказалась незапертой.

– Да пребудет с вами Господь, дети мои, – сказал он напоследок.

Элизабет провела дочь вокруг церкви и направилась к ожидавшим «роллс-ройсам». Она не обращала внимания на гостей, которые вышли подышать свежим воздухом или перекурить, а теперь даже не пытались скрыть любопытства при виде двух женщин, спешно садившихся в лимузин.

Открыв дверцу первой машины, Элизабет успела устроить дочь на заднем сиденье, прежде чем их заметил шофер. Он стоял у входа в церковь, поскольку не ожидал, что жених с невестой появятся раньше чем через полчаса, когда перезвон колоколов объявит миру о браке, заключенном между мистером и миссис Клифтон. Но стоило шоферу услышать, как захлопнулась дверца, он затушил сигарету, подбежал к автомобилю и сел за руль.

– Отвезите нас обратно в отель, – попросила Элизабет.

Обе молчали, пока не очутились в своем номере. Эмма, рыдая, бросилась на кровать, а мать гладила ее по волосам, совсем как в детстве.

– Что же мне делать? – всхлипывала Эмма. – Не могу же я вдруг взять и разлюбить Гарри!

– Уверена, этого никогда не произойдет, – признала Элизабет, – но, по велению судьбы, вы не сможете быть вместе, пока не выяснится, кто его отец.

Она продолжала гладить дочь по голове и уже решила, что та заснула, но Эмма снова заговорила.

– Что же я скажу моему ребенку, – тихонько прошептала она, – когда он спросит, кто его отец?

После того как Эмма с матерью покинули церковь, мне ярче всего запомнилось, как спокойно все держались. Не случилось ни одной истерики, никто не упал в обморок и даже не повысил голоса. Для случайного свидетеля вполне простительно было не догадаться, как много жизней вдруг было искалечено, а может быть, и разбито. Как это по-британски – присутствие духа и все такое: никто не хотел признавать, что его личная жизнь разлетелась вдребезги за какой-то час. Моя уж наверняка.

Я стоял в безмолвном оцепенении, пока актеры разыгрывали свои роли. Смоленый Джек сделал ровно то, что полагал собственным долгом, хотя его бледность и глубокие морщины выдавали обратное. Он мог воспользоваться легким выходом из положения и попросту отклонить наше приглашение, но кавалеры креста Виктории так просто не отступают.

Элизабет Баррингтон оказалась выкована из такого металла, который, будучи подвергнутым испытанию, продемонстрировал сугубо мужские качества: истинная Порция, пошедшая замуж не за Брута, как это ни грустно.

Пока я озирался в ризнице, ожидая возвращения священника, сильнее всех прочих мне было жаль сэра Уолтера, который привел свою внучку к алтарю, но не обрел нового внука, а, наоборот, потерял сына, слепленного, как много лет назад предупреждал меня Смоленый Джек, «из другого теста».

Моя дорогая матушка побоялась ответить, когда я попытался обнять ее и уверить, что по-прежнему ее люблю. Она явно считала, что винить в случившемся нужно только ее.

А Джайлз, он стал мужчиной, когда его отец выполз из ризницы, чтобы забиться под какой-нибудь осклизлый камень, переложив ответственность за свои действия на других. Со временем многие из присутствующих поймут, что события этого дня оказались для Джайлза не менее сокрушительными, чем для Эммы.

И наконец, лорд Харви. Он подал нам всем пример поведения в критической ситуации. Как только священник вернулся и объяснил нам правовые последствия кровного родства, мы предоставили лорду Харви обратиться к гостям от имени обеих семей.

– Я прошу Гарри встать справа от меня, – решил он, – ибо хочу, чтобы ни у кого из присутствующих не осталось сомнений в его полной невиновности, как ясно дала понять моя дочь Элизабет.

– Миссис Клифтон, – продолжил он, повернувшись к моей матери, – надеюсь, вы соблаговолите встать слева от меня. Ваше бесстрашие перед лицом невзгод послужило примером нам всем – и одному из нас в особенности. Надеюсь, что капитан Таррант встанет рядом с Гарри: лишь глупец винит вестника. Джайлз займет место возле него. Сэр Уолтер, вам лучше встать рядом с миссис Клифтон, а остальные родственники расположатся позади нас. Позвольте мне прояснить для всех, – добавил он, – что в этом прискорбном деле у меня есть единственная цель, а именно позаботиться, чтобы все, кто собрался сегодня в этой церкви, были уверены в нашем общем решении и никто и никогда не упрекнул наше семейство в расколе.

Не сказав больше ни слова, он вывел свой маленький отряд из ризницы.

Когда поглощенные беседой гости увидели, как мы гуськом заходим в церковь, лорду Харви не пришлось призывать их к тишине. Каждый из нас занял назначенное место на ступенях алтаря, как будто мы собирались позировать для семейной фотографии, которая позднее окажется в свадебном альбоме.

– Друзья, позвольте, я выскажусь прямо, – начал лорд Харви. – Меня попросили поставить вас в известность от имени двух семейств, что свадьба моей внучки, Эммы Баррингтон, и мистера Гарри Клифтона не состоится, к несчастью, ни сегодня, ни в какой другой день.

В этих последних четырех словах прозвучала некая окончательность – ужасная, если ты, единственный из присутствующих, в надежде еще цепляешься за соломинку.

– Я должен извиниться перед вами, – продолжал он, – на случай, если вам были причинены неудобства, поскольку это, безусловно, не входило в наши намерения. В завершение позвольте поблагодарить вас за приезд и пожелать благополучной дороги домой.

Я не был уверен в дальнейшем, но один или двое гостей поднялись с мест и начали медленно пробираться к выходу; в считаные мгновения тонкая струйка разрослась в ровный поток, пока наконец внутри не остались лишь те, кто стоял на алтарных ступенях.

Лорд Харви поблагодарил священника и сердечно пожал руку мне, прежде чем увлечь жену прочь из церкви.

Мама повернулась ко мне и попыталась заговорить, но чувства обуревали ее. На выручку пришел Смоленый Джек, который мягко подхватил ее под руку и повел, а сэр Уолтер взял под крыло Грэйс и Джессику. День выдался не из тех, которые матери и подружки невесты захотят вспоминать всю оставшуюся жизнь.

Мы с Джайлзом уходили последними. Он вошел в церковь моим шафером, а теперь покидал ее, гадая, не приходится ли мне сводным братом. Некоторые люди остаются с тобой в самые черные дни, тогда как другие отворачиваются, но лишь немногие избранные сближаются с тобой, чтобы сдружиться еще теснее.

Попрощавшись с преподобным Стайлером, которому, похоже, никак не удавалось подобрать слова, чтобы выразить сожаления о случившемся, мы с Джайлзом устало поплелись по мощенному булыжником двору обратно в колледж. Мы не обменялись ни словом, поднимаясь по деревянной лестнице ко мне в комнату, да и потом, когда погрузились в старые кожаные кресла и молча предавались воспоминаниям.

Мы сидели вдвоем, а день медленно превращался в ночь. В отрывочных фразах, которыми мы перебрасывались, не было ни смысла, ни логики. Когда упали первые длинные тени, эти предвестники темноты, которые так часто развязывают язык, Джайлз задал вопрос, о котором я не задумывался долгие годы.

– Помнишь, как вы с Дикинсом впервые побывали в особняке?

– Как я могу забыть? Это был твой двенадцатый день рождения, а твой отец отказался пожать мне руку.

– Ты когда-нибудь спрашивал себя почему?

– Думаю, сегодня мы выяснили причину, – заметил я, постаравшись, чтобы мой голос не прозвучал слишком уж безразлично.

– Вовсе нет, – тихо поправил Джайлз. – Сегодня мы выяснили, что Эмма, возможно, приходится тебе сводной сестрой. Теперь я понимаю, почему отец хранил в тайне связь с твоей матерью: намного больше его беспокоило, что о его отцовстве узнаешь ты.

– Я не понимаю, в чем разница, – признался я, уставившись на него.

– Вспомни единственный вопрос, который он задал тебе в тот раз.

– Он спросил, когда у меня день рождения.

– Верно, и когда он выяснил, что ты на несколько недель старше меня, то вышел из комнаты, не сказав больше ни слова. И позже, когда нам пришла пора возвращаться в школу, он даже не вышел из кабинета попрощаться, хотя это был мой день рождения. И вплоть до сегодняшнего дня я не понимал смысла его действий.

– Что важного в этой мелочи через столько лет? – удивился я.

– Именно тогда мой отец понял, что его первенцем можешь быть ты и титул, дело и все имущество достанутся не мне, а тебе.

– Но твой отец может оставить собственность кому пожелает, и это уж точно буду не я.

– Хорошо бы все было так просто, – возразил Джайлз, – но, как порой напоминает мне дедушка, его отца, сэра Джошуа Баррингтона, возвела в рыцарское достоинство королева Виктория в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году за службу в судостроении. В своем завещании он указал, чтобы все его титулы, дела и имущество передавались старшему из живых сыновей, и так во веки веков.

– Но я не претендую на чужое, – возразил я, пытаясь его успокоить.

– Не сомневаюсь, – ответил Джайлз, – но тебе могут не оставить выбора, поскольку, когда пробьет час, закон потребует от тебя занять свое место во главе семейства Баррингтон.

Джайлз оставил меня вскоре после полуночи и отбыл в Глостершир. Он пообещал узнать, захочет ли Эмма увидеться со мной, ведь мы расстались, даже не попрощавшись, и заверил меня, что вернется в Оксфорд, как только у него появятся какие-либо новости.

Той ночью я не сомкнул глаз. Слишком много мыслей мелькало у меня в голове, и на миг – только на один миг – я даже подумал о самоубийстве. Но мне не нужна была подсказка Смоленого Джека, чтобы напомнить себе: это выход для труса.

Следующие три дня я не выходил из своей комнаты. Не отвечал на вежливый стук в дверь. Не подходил к телефону. Не вскрывал писем, которые подсовывали под дверь. Возможно, с моей стороны было грубостью не отвечать тем, кто всей душой желал мне добра, но избыток сочувствия порой угнетает сильнее, чем одиночество.

Джайлз вернулся в Оксфорд на четвертый день. Ему не нужно было ничего говорить, чтобы я понял: новости скверные. Как выяснилось, все было даже хуже, чем я ожидал. Эмма с матерью уехали в замок Малджелри, где мы собирались провести медовый месяц, и родственников не подпускали к нему на пушечный выстрел. Миссис Баррингтон поручила своим адвокатам начать бракоразводный процесс, но те не смогли передать ее мужу никаких бумаг, поскольку никто не видел его с тех пор, как он сбежал из ризницы. Лорд Харви и Смоленый Джек вышли из совета директоров компании Баррингтона, но из уважения к сэру Уолтеру не объявили о причинах такого решения публично, – впрочем, это не остановило разгулявшихся сплетников. Моя мать ушла из «Ночного клуба Эдди» и устроилась официанткой в ресторан отеля «Гранд».

– А как Эмма? – перебил я Джайлза. – Ты спросил ее…

– У меня не было возможности с ней поговорить, – ответил Джайлз. – Они уехали в Шотландию еще до моего приезда. Но она оставила для тебя письмо на столике в вестибюле.

Мое сердце забилось чаще, когда он протянул мне конверт, надписанный знакомым почерком.

– Если вдруг захочешь поужинать, я буду у себя.

– Спасибо, – ответил я невпопад.

Я сел в кресло у окна, выходившего на двор Кобба, не желая вскрывать письмо, которое, как я знал, не подарит мне даже проблеска надежды. В конце концов я все же разорвал конверт и достал три листка, исписанных аккуратным почерком Эммы. И даже тогда прошло еще некоторое время, прежде чем я смог их прочесть.

Поместье

Долина Чу

Глостершир

29 июля 1939 года

Милый мой Гарри!

Сейчас глубокая ночь, а я сижу у себя в спальне и пишу единственному мужчине, которого буду любить всю жизнь.

Глубочайшая ненависть к моему отцу сменилась внезапным спокойствием, и потому мне лучше написать эти слова сейчас, пока горькие обвинения не вернутся напомнить мне, сколь многого этот вероломный человек лишил нас обоих.

Мне жаль, что нам не дали расстаться как возлюбленным, но лишь как посторонним в многолюдном помещении. Волей судьбы мы никогда не произнесем слова «пока смерть не разлучит нас», хотя я уверена, что сойду в могилу, так и не полюбив другого.

Я никогда не удовольствуюсь одним воспоминанием о твоей любви, и пока есть хоть малейшая надежда на то, что твоим отцом был Артур Клифтон, не сомневайся, милый, я останусь тебе верна.

Мама убеждена, что со временем память о тебе, словно вечернее солнце, померкнет, а там и исчезнет, предвещая новую зарю. Наверно, она забыла, как в день нашей свадьбы говорила мне, что наша любовь чиста, бесхитростна, исключительна и, бесспорно, выдержит испытание временем, чему, по ее признанию, она сама могла лишь позавидовать, поскольку так никогда и не испытала подобного счастья.

Но до тех пор, пока я не смогу стать твоей женой, милый, я твердо решила, что нам не следует встречаться – не раньше чем мы докажем, что вправе вступить в законный брак. Никто другой не может надеяться занять твое место, и, если необходимо, я лучше останусь незамужней, чем удовольствуюсь подделкой.

Не знаю, настанет ли день, когда я не протяну руку в надежде найти тебя рядом, и смогу ли когда-нибудь уснуть, не прошептав напоследок твое имя.

Я бы с радостью пожертвовала остатком жизни, чтобы провести с тобой еще один год так же, как мы разделили минувший, и ни один закон, будь он придуман Богом или человеком, не сможет этого изменить. Я по-прежнему молюсь о дне, когда мы сможем соединиться перед лицом того же Господа и тех же людей, но до того, милый, я навсегда останусь твоей любящей женой во всем, кроме имени.

Эмма

Когда Гарри собрался с духом, чтобы распечатать бессчетные письма, усеявшие пол, он наткнулся на послание из Лондона, от секретарши Смоленого Джека.

Площадь Сохо

Лондон

2 августа 1939 года, среда

Уважаемый мистер Клифтон!

Возможно, Вы получите это письмо, только вернувшись из Шотландии по окончании своего медового месяца, но я хотела узнать, не остался ли капитан Таррант в Оксфорде после свадьбы. Он не появился в кабинете в понедельник утром, и с тех пор его никто не видел, а потому я решила справиться, не знаете ли Вы, как с ним связаться.

С нетерпением жду Вашего ответа.

Искренне Ваша,

Филлис Уотсон

Очевидно, Смоленый Джек забыл уведомить мисс Уотсон, что собрался провести несколько дней с сэром Уолтером в Бристоле, чтобы всем стало ясно: хотя он прервал свадьбу и вышел из совета директоров его компании, они остаются близкими друзьями. Поскольку второго письма от мисс Уотсон среди невскрытой почты не обнаружилось, Гарри предположил, что Смоленый Джек, должно быть, вернулся в Лондон.

Юноша провел целое утро, отвечая на письма; множество добрых людей выражало ему сочувствие – и не их вина, что они напоминали ему о несчастье. Внезапно Гарри решил убраться как можно дальше от Оксфорда. Он взял трубку и сказал телефонистке, что хочет поговорить с Лондоном. Полчаса спустя она перезвонила и сообщила, что номер постоянно занят. Он попробовал связаться с сэром Уолтером в Баррингтон-холле, но там никто не брал трубку. Разочарованный неудачей, Гарри последовал одной из максим Смоленого: «Поднимай-ка задницу и займись чем-нибудь полезным».

Он схватил чемодан, собранный для медового месяца в Шотландии, прогулялся до сторожки и сообщил привратнику, что уезжает в Лондон и не вернется до начала триместра.

– Если Джайлз Баррингтон спросит, где я, – добавил он, – пожалуйста, скажите ему, что я уехал поработать на Старого Джека.

– Старый Джек, – повторил вахтер, записывая имя на клочке бумаги.

В поезде, по дороге до Паддингтона, Гарри прочел в «Таймс» о последних коммюнике, которыми обменивались Министерство иностранных дел в Лондоне и Имперское министерство в Берлине. Ему начинало казаться, что мистер Чемберлен остался единственным, кто еще верил в возможность мира. По прогнозу «Таймс», Британия должна была вступить в войну через считаные дни, а премьер-министру не удержаться в своем кресле, если немцы, не обратив внимания на его ультиматум, вторгнутся в Польшу.

Далее «Громовержец» предполагал, что в случае такого развития событий придется сформировать коалиционное правительство, которое возглавит министр иностранных дел лорд Галифакс (надежные руки), а не Уинстон Черчилль (непредсказуемый и вспыльчивый). Несмотря на откровенную неприязнь газеты к Черчиллю, Гарри считал, что в данный исторический период Британии нужны не «надежные руки», а буян, способный унять буяна.

Когда Гарри сошел с поезда в Паддингтоне, он окунулся в разноцветный поток людей в армейской форме, хлынувший на него со всех сторон. Он уже решил, в какие войска вступит, как только будет объявлена война. Мрачная мысль пришла ему в голову, когда он садился на автобус до площади Пиккадилли: если он погибнет, служа своей стране, это решит все затруднения семьи Баррингтон – кроме одного.

Автобус добрался до места назначения. Гарри вышел и начал пробираться меж клоунов, ходячей рекламы цирка Уэст-Энда, по задворкам театров, держась подальше от ресторанов и непомерно дорогих ночных клубов, где, похоже, не обращали никакого внимания на дыхание войны. Очередь бездомных иммигрантов, входивших и выходивших из здания на площади Сохо, сделалась еще длиннее и грязнее, чем в первый приезд Гарри. И снова, пока он поднимался по лестнице, некоторые беженцы расступались в стороны, предполагая в нем местного служащего. Он надеялся, что за час им и станет.

Добравшись до четвертого этажа, Гарри направился прямиком к кабинету мисс Уотсон. Когда он вошел, она заполняла бланки, занимаясь поисками жилья и выдачей отчаявшимся людям проездных и небольших сумм наличными. Ее лицо озарилось радостью, стоило ей увидеть Гарри.

– Пожалуйста, скажите мне, что капитан Таррант с вами, – произнесла она с ходу.

– Нет, его со мной нет, – ответил Гарри. – Я думал, что он уже вернулся в Лондон, потому и приехал. Я решил, что вам пригодится лишняя пара рук.

– Это очень мило с вашей стороны, Гарри, – отозвалась она, – но самое полезное, что вы можете сейчас для меня сделать, – это найти капитана Тарранта. Без него здесь все идет кувырком.

– По моим последним сведениям, он гостил у сэра Уолтера Баррингтона в Глостере, – припомнил Гарри, – но это было по меньшей мере две недели назад.

– Мы его не видели с того дня, как он уехал в Оксфорд на вашу свадьбу, – сказала мисс Уотсон, одновременно пытаясь успокоить очередную пару беженцев, ни слова не понимавших по-английски.

– А на квартиру ему звонили?

– У него нет телефона. А за последние две недели я и у себя-то дома почти не бывала, – призналась секретарша, кивнув на очередь, тянувшуюся, насколько хватало глаз.

– Почему бы мне не начать с квартиры, а потом доложить вам?

– А вы возьметесь? – обрадовалась мисс Уотсон.

Две маленькие девочки разревелись.

– Не плачьте, все будет хорошо, – утешила она детей, присев на корточки и обняв их.

– Где он живет? – спросил Гарри.

– Номер двадцать три, дом принца Эдуарда, Ламбет-уок. На одиннадцатом автобусе доедете до Ламбета, а дальше спросите. И спасибо вам, Гарри.

Юноша повернулся и направился к лестнице. Он думал о том, что тут явно что-то не так. Смоленый Джек ни за что не бросил бы пост, не сказав секретарю причины.

– Я забыла спросить, – крикнула ему вслед мисс Уотсон, – как прошел ваш медовый месяц?

Гарри решил, что отошел уже достаточно далеко, чтобы не расслышать.

Вернувшись на площадь Пиккадилли, он сел в двухэтажный автобус, битком набитый солдатами. Тот проехал к Уайт-холлу, полному чиновников, и дальше, через Парламентскую площадь, где огромная толпа зевак ждала хоть каких-то новостей из палаты общин. Затем автобус пересек мост Ламбет и остановился на набережной Альберта, где Гарри и вышел.

Разносчик газет, выкрикивавший: «Британия ожидает ответа Гитлера!» – сообщил Гарри, что тому нужен второй поворот налево, а затем третий направо.

– Я думал, все знают, где находится Ламбет-уок, – добавил он вслед.

Гарри перешел на бег, словно за ним гнались, и не останавливался, пока не добрался до многоквартирного дома, настолько обветшавшего, что оставалось лишь гадать, в честь которого принца Эдуарда его назвали. Юноша толкнул дверь, чьим петлям уже недолго было скрипеть, и быстро взбежал по лестнице, ловко минуя кучи мусора, который не убирали уже много дней.

Поднявшись на третий этаж, он остановился перед квартирой номер двадцать три и решительно постучал в дверь, но ответа не последовало. Он постучал еще раз, уже громче, но снова без толку. Тогда Гарри сбежал вниз по лестнице в поисках кого-нибудь, кто работал бы в этом здании, и обнаружил в подвале древнего старика, развалившегося в еще более древнем кресле, покуривавшего самокрутку и листавшего «Дейли миррор».

– Давно ли вы видели капитана Тарранта? – спросил юноша.

– За последнюю пару недель – ни разу, сэр, – ответил старик, вскакивая на ноги и чуть не вытягиваясь во фрунт, когда услышал выговор Гарри.

– А ключ хозяйский у вас есть?

– Есть, сэр, но мне не разрешено им пользоваться, кроме как при крайней необходимости.

– Считайте, что такая необходимость возникла, – сказал Гарри, развернулся и бросился наверх, не дожидаясь ответа.

Старик последовал за ним, хотя и не так быстро. Нагнав юношу, он отпер дверь. Гарри быстро пробежал из комнаты в комнату, но нигде не обнаружил и следа Старого Джека. Последняя дверь, к которой он подошел, оказалась закрыта. Гарри тихонько постучал, опасаясь худшего. Когда ответа не последовало, он осторожно заглянул внутрь, но нашел лишь аккуратно заправленную постель и ни следа чьего-либо присутствия. Первым делом Гарри пришло в голову, что его друг по-прежнему гостит у сэра Уолтера.

Он поблагодарил сторожа, снова спустился и вышел на улицу, собираясь с мыслями. Остановил такси, не желая больше связываться с автобусами в незнакомом городе.

– Вокзал Паддингтон. Я спешу.

– Сегодня, похоже, все спешат, – заметил таксист, трогаясь с места.

Двадцатью минутами позже Гарри стоял на шестой платформе, но поезд до Темпл-Мидс отходил только через пятьдесят минут. Он потратил это время на то, чтобы перехватить чашку чая с бутербродом («Остались только с сыром, сэр»), а также позвонить мисс Уотсон и известить ее, что Смоленый Джек к себе домой не возвращался.

– Я уже еду в Бристоль, – добавил Гарри. – Перезвоню, как только с ним встречусь.

Пока поезд выезжал через окутанные смогом задворки города на чистый воздух предместий, Гарри решил, что ему не остается другого выхода, кроме как прямиком направиться в кабинет сэра Уолтера в порту, даже рискуя при этом столкнуться с Хьюго Баррингтоном. Желание найти Смоленого Джека перевешивало все прочие соображения.

Когда поезд въехал на вокзал Темпл-Мидс, Гарри знал, какими автобусами ему добираться, и без разносчика газет, который стоял на углу и во всю глотку орал: «Британия ожидает ответа Гитлера!» Та же фраза, только с бристольским выговором. Спустя полчаса Гарри стоял у ворот верфи.

– Чем могу помочь? – спросил не узнавший его вахтер.

– У меня назначена встреча с сэром Уолтером, – ответил Гарри, надеясь, что его слова не подвергнут сомнению.

– Конечно, сэр. Вам известно, как пройти к его кабинету?

– Да, спасибо.

Юноша медленно направился к зданию, в которое никогда прежде не заходил. И прикинул, как быть, если он столкнется с Хьюго Баррингтоном до того, как доберется до кабинета сэра Уолтера.

Он с радостью заметил, что «роллс-ройс» председателя совета директоров припаркован на обычном месте, и с облегчением еще большим – что «бугатти» Хьюго Баррингтона нигде не видно. Юноша уже собирался зайти в контору, когда взгляд его упал на стоявший в отдалении железнодорожный вагон. Возможно ли это? Он свернул и направился к пульмановскому «спальному вагону», как называл его Смоленый после второго стакана виски.

Гарри вежливо постучал в застекленное окошко, словно в дом знатной особы. Дворецкий не появился, а потому юноша открыл дверь и проник внутрь. Гарри прошел по коридору до купе первого класса, и там-то, на своем привычном месте, пропавший и обнаружился.

Впервые в жизни Гарри увидел на Смоленом Джеке его крест Виктории.

Юноша сидел напротив старого друга и вспоминал, как вот так же сидел здесь впервые. Ему, должно быть, было около пяти, и ноги не доставали до пола. Потом он вспомнил о том, как убежал из школы Святого Беды, а прозорливый старый джентльмен убедил его вернуться к завтраку. Он вспомнил, как Смоленый Джек пришел в церковь послушать его соло – когда у Гарри сломался голос. Смоленый счел это за мелкую неудачу. Потом был день, когда Гарри узнал, что не получил стипендию Бристольской классической школы, – это была неудача крупная. Но, несмотря на его провал, Старый Джек подарил ему часы «ингерсолл», которые и сейчас красовались на его руке. Должно быть, он отдал за них все наличные деньги до последнего пенни. В тот год, когда Гарри заканчивал школу, Смоленый приехал из Лондона взглянуть, как он играет Ромео, и Гарри впервые представил его Эмме. И он не забудет день выпуска, когда Джек сидел на сцене в качестве попечителя своей старой школы и смотрел, как юноше вручают награду по английскому языку.

Гарри уже не сможет поблагодарить его за всю многолетнюю, неоценимую дружескую поддержку. Он смотрел на человека, которого любил, думая, что тот никогда не умрет. И пока они сидели в купе первого класса друг против друга, его юную жизнь окутали сумерки.

Гарри видел, как носилки исчезли в карете «скорой помощи». Врач сообщил, что причиной смерти стал сердечный приступ.

Гарри не пришлось нести эту весть сэру Уолтеру, потому что, когда он проснулся на следующее утро, Баррингтон-старший сидел рядом.

– Он сказал, что ему больше незачем жить, – таковы были первые слова сэра Уолтера. – Мы потеряли близкого и дорогого друга.

Ответ Гарри застал его врасплох.

– Что вы сделаете с вагоном теперь, когда Старого Джека больше нет?

– Пока я остаюсь председателем совета директоров, он будет стоять на месте, – сказал сэр Уолтер. – Слишком много моих личных воспоминаний.

– Моих тоже, – признался Гарри. – В детстве я проводил здесь больше времени, чем в собственном доме.

– И чем в классе, если уж на то пошло, – подсказал сэр Уолтер с невеселой улыбкой. – Я частенько наблюдал за тобой из окна кабинета. Думал: какой же это, должно быть, удивительный ребенок, если Смоленый Джек проводит с ним столько времени.

Гарри улыбнулся, вспомнив, как Смоленый Джек отыскал причину, чтобы он вернулся в школу и выучился читать и писать.

– Что ты будешь делать теперь, Гарри? Вернешься в Оксфорд и продолжишь учебу?

– Нет, сэр. Боюсь, мы вступим в войну еще до…

– До окончания месяца, по моим оценкам, – закончил за него сэр Уолтер.

– Тогда я сразу же уйду из Оксфорда и запишусь во флот. Я уже сообщил моему руководителю в колледже, мистеру Бейнбриджу, как намерен поступить. Он заверил меня, что я смогу вернуться и продолжить занятия, как только война закончится.

– Типично для Оксфорда, – заметил сэр Уолтер, – их всегда интересует дальняя перспектива. Значит, ты отправишься в Дартмут учиться на морского офицера?

– Нет, сэр. Я провел рядом с кораблями всю свою жизнь. В любом случае Смоленый Джек начинал рядовым и дорос до капитана – почему бы и мне так не поступить?

– И в самом деле, – одобрил сэр Уолтер. – Собственно говоря, это было одной из главных причин, почему его всегда считали на голову выше остальных сослуживцев.

– Я не знал, что вы вместе служили.

– О да, я служил вместе с капитаном Таррантом в Южной Африке, – подтвердил сэр Уолтер. – Я был в числе тех двадцати четырех, чьи жизни он спас в тот день, за который его наградили крестом Виктории.

– Это объясняет многое из того, чего я толком никогда не понимал, – сказал Гарри, а затем удивил сэра Уолтера вторично. – Сэр, а кто остальные?

– Фроб, – начал перечислять сэр Уолтер. – Но в те времена его звали лейтенантом Фробишером. Капрал Холкомб, отец мистера Холкомба. И юный рядовой Дикинс.

– Отец Дикинса?

– Да. Салага, как мы его звали. Бравый молодой солдат. Не особенно разговорчивый, но, как выяснилось, весьма отважный. Потерял руку в тот страшный день.

Оба они замолчали – каждый погрузился в собственные мысли о Старом Джеке.

– Итак, если ты не собираешься в Дартмут, мой мальчик, – наконец заговорил сэр Уолтер, – могу я узнать, как ты намереваешься выиграть эту войну в одиночку?

– Я буду служить на любом корабле, который согласится меня взять, сэр, если он направляется против врагов его британского величества.

– Тогда, пожалуй, я мог бы помочь.

– Вы очень добры, сэр, но я хочу служить на военном корабле, а не на пассажирском лайнере или торговом судне.

Сэр Уолтер снова улыбнулся.

– Так оно и будет, мальчик мой. Не забывай, мне докладывают о каждом корабле, который заходит в этот порт или выходит из него, и я знаком со многими капитанами. Если на то пошло, я знал еще их отцов, когда капитанами были они. Почему бы нам не подняться ко мне в кабинет и не посмотреть, какие корабли должны прибыть в порт или отбыть в ближайшие несколько дней, а главное – выяснить, готов ли кто-нибудь принять тебя на борт?

– Это весьма любезно с вашей стороны, сэр, но, если можно, я сперва навещу мать.

– Здравая и похвальная мысль, мой мальчик, – одобрил сэр Уолтер. – А потом возвращайся в мой кабинет. Мне как раз хватит времени, чтобы ознакомиться с последними списками.

– Спасибо, сэр. Я вернусь, как только расскажу матери о моих планах.

– Скажешь на проходной, что у тебя назначена встреча с председателем совета директоров, охрана сразу пропустит.

– Спасибо, сэр, – повторил Гарри, спрятав улыбку.

– И пожалуйста, передай мои наилучшие пожелания твоей любезной матушке. Удивительная женщина.

Эти слова напомнили Гарри, почему Старый Джек считал сэра Уолтера лучшим другом.

Гарри зашел в отель «Гранд», величественное викторианское здание в центре города, и спросил у швейцара, как пройти в ресторан. Он пересек вестибюль и с удивлением обнаружил небольшую очередь у конторки метрдотеля, ожидавшую места за столиком. Он встал в конец очереди, вспомнив, что мать никогда не одобряла его визитов к Тилли или в отель «Рояль» в рабочее время.

Ожидая, Гарри обводил взглядом ресторан, полный непринужденно беседующих людей, никто из которых, казалось, не боялся голодных времен и не думал вступать в вооруженные силы, если страна будет воевать. Серебряные подносы, нагруженные едой, вносили и уносили через распахивающиеся в обе стороны двери; шеф-повар катил от столика к столику тележку с говяжьей нарезкой, а за ним следовал помощник, с соусником.

Матери нигде не было видно. Гарри уже начал гадать, правильно ли он понял Джайлза, когда та выпорхнула из дверей, балансируя сразу тремя тарелками. Она расставила их так ловко, что обедающие едва ли вообще заметили ее появление, а затем вернулась на кухню. Мгновением позже она снова возникла в зале, на этот раз с тремя блюдами овощей. Гарри в очередной раз убедился, откуда в нем его неуемная энергия и сила духа, не допускающая мыслей о поражении. Сможет ли он когда-нибудь отплатить этой исключительной женщине за все те жертвы, которые она понесла…

– Простите, что заставили вас ждать, сэр, – обратился к нему метрдотель, прервав его размышления, – но сейчас у меня нет свободного столика. Вас не затруднит зайти минут через двадцать?

Гарри не стал говорить, что столик ему не нужен, и не только из-за того, что его мать здесь работает, но и потому, что он не мог позволить себе ничего, кроме соуса.

– Я зайду попозже, – сказал он, изобразив разочарование.

«Лет на десять попозже», – мысленно уточнил он, подозревая, что к тому времени его мать, вероятно, уже сама станет метрдотелем.

Он вышел из отеля с улыбкой на губах, сел в автобус и вернулся в порт.

Секретарь провела его прямиком в кабинет сэра Уолтера. Председатель склонился над письменным столом, изучая портовые графики, расписания и морские карты.

– Присаживайся, мой мальчик, – пригласил сэр Уолтер, после чего укрепил в правом глазу монокль и сурово воззрился на Гарри. – Я обдумал наш утренний разговор, – продолжил он предельно серьезным тоном, – и, прежде чем мы продолжим, мне нужно убедиться, что ты принял верное решение.

– Я твердо решил, – без заминки откликнулся Гарри.

– Возможно, это и так, но я в неменьшей мере убежден, что Джек посоветовал бы тебе вернуться в Оксфорд и подождать призыва.

– Наверное, он так бы и посоветовал, сэр, но сам поступил бы иначе.

– Как хорошо ты его знал, – заметил сэр Уолтер. – На самом деле такого ответа я и ждал. Позволь рассказать, что мне удалось найти за это время, – продолжил он, вновь сосредоточившись на бумагах, покрывавших стол. – Хорошая новость заключается в том, что линкор Королевских ВМС «Решимость» [54] примерно через месяц должен прибыть в Бристоль, где дозаправится и будет ожидать дальнейших распоряжений.

– Через месяц? – переспросил Гарри, даже не пытаясь скрыть разочарования.

– Терпение, мой мальчик, – успокоил его сэр Уолтер. – Я выбрал «Решимость» потому, что капитан линкора – мой старый друг, и я уверен, что смогу устроить тебя палубным матросом, если оставшаяся часть моего плана пройдет как надо.

– Но станет ли капитан «Решимости» брать на корабль человека без мореходного опыта?

– Вероятно, нет, но если все остальное сложится удачно, ты уже будешь старым морским волком, когда настанет пора подниматься на борт.

Вспомнив одно из любимых поучений Смоленого – «Мне мало что удается узнать, пока я говорю сам», – Гарри прекратил перебивать и обратился в слух.

– Далее, – продолжал сэр Уолтер, – я нашел три корабля, которые должны покинуть Бристоль в ближайшие двадцать четыре часа и вернуться в течение трех или четырех недель, что даст тебе более чем достаточно времени записаться палубным матросом на «Решимость».

Гарри хотелось встрять, но он удержался.

– Давай начнем с того, который выбрал бы я. «Девонец» направляется на Кубу с грузом хлопчатобумажного платья, картофеля и велосипедов «Рали Лентон» и должен вернуться в Бристоль через три недели с табаком, сахаром и бананами.

Второй корабль в моем кратком списке – это пароход «Звезда Канзаса», пассажирское судно, которое уходит в Нью-Йорк завтра с первым приливом. Правительство Соединенных Штатов потребовало, чтобы американских граждан отправили домой до того, как Британия вступит в войну с Германией.

Третий – это порожний нефтевоз, пароход «Принцесса Беатриса», который направляется в Амстердам для дозаправки и вернется в Бристоль полностью груженным еще до конца месяца. Все три шкипера прекрасно знают, что им нужно как можно скорее вернуться в безопасный порт. Если войну объявят, немцы сочтут оба торговых судна законной добычей. И только «Звезде Канзаса» не будут угрожать германские подлодки, затаившиеся в Атлантическом океане и ждущие приказа пустить ко дну всех, кто ходит под красным или синим флагом [55] .

– И кто же им нужен? – спросил Гарри. – Я не особо много чего умею.

Сэр Уолтер снова порылся на столе и извлек очередной лист бумаги.

– На «Принцессе Беатрисе» не хватает палубного матроса, «Звезда Канзаса» ищет человека на камбуз, что обычно означает посудомойщика или стюарда, а «Девонцу» нужен четвертый офицер.

– Значит, его можно вычеркнуть.

– Как ни забавно, – возразил сэр Уолтер, – я считаю, что ты лучше всего подходишь именно для этой должности. На «Девонце» тридцать семь человек команды, и это судно редко выходит в море без офицера-стажера, так что все будут готовы принять новичка.

– Но с чего капитану вообще брать меня на борт?

– Потому что я скажу ему, что ты мой внук.

Гарри шел вдоль пристаней, направляясь к «Девонцу». Держа небольшой чемодан, он чувствовал себя школьником в первый день триместра. Каким окажется директор? Достанется ли ему кровать рядом с Джайлзом или Дикинсом? Столкнется ли он со Смоленым Джеком? Будет ли на борту Фишер?

Хотя сэр Уолтер предлагал проводить его и представить капитану, Гарри решил, что это не лучший способ расположить к себе товарищей по команде.

Он остановился и внимательнее присмотрелся к древнему судну, на котором проведет ближайший месяц. Сэр Уолтер сообщил ему, что «Девонец» был построен в тысяча девятьсот тринадцатом году, когда в океанах еще господствовали паруса, а моторизованное торговое судно считалось последней новинкой. Но теперь, двадцать шесть лет спустя, посуди не осталось недолго до того, как ее спишут и отправят в ту часть порта, где старые корабли разбирают и продают на переплавку.

Сэр Уолтер также намекнул Гарри, что капитану Хэйвенсу осталось служить до отставки всего один год и владельцы могут списать его одновременно с кораблем.

Договор о найме на «Девонец» подразумевал команду из тридцати семи человек, но, как на многих торговых судах, это число не было точным: кок и посудомойщик, нанятые в Гонконге, не появились в платежной ведомости, как и пара случайных палубных матросов, скрывавшихся от закона и не желавших возвращаться на родину.

Гарри медленно поднялся по сходням. Ступив на палубу, дальше он не сделал ни шага, потому что пока не получил разрешения взойти на борт. После многих лет, проведенных в порту, он отлично знал правила корабельного этикета. Он глянул на мостик и предположил, что человек, отдающий приказы, и есть капитан Хэйвенс. Сэр Уолтер сказал ему, что старший офицер на торговом судне, по сути, является шкипером, но на борту его всегда следует именовать капитаном. Капитан Хэйвенс оказался немногим ниже шести футов, и ему можно было дать скорее пятьдесят, чем шестьдесят. Он был плотно сложен, с обветренным, загорелым лицом и темной, аккуратно подстриженной бородкой, благодаря которой – а также начаткам лысины – он смахивал на Георга Пятого.

Заметив Гарри, ждавшего у сходней, капитан отдал краткий приказ офицеру, стоявшему рядом на мостике, и спустился на палубу.

– Я капитан Хэйвенс, – отрывисто представился он. – Вы, должно быть, Гарри Клифтон, – добавил он, сердечно пожимая юноше руку. – Добро пожаловать на борт «Девонца». У вас отличные рекомендации.

– Я должен предупредить, сэр, – начал Гарри, – что это мое первое…

– Мне это известно, – подтвердил Хэйвенс, понизив голос, – но на вашем месте я держал бы язык за зубами, если не хотите, чтобы ваша жизнь на борту превратилась в ад. И что бы вы ни делали, не упоминайте об Оксфорде, поскольку большинство этих парней, – пояснил он, кивнув на трудившихся на палубе моряков, – сочтет это названием судна. Следуйте за мной. Я покажу вам каюту четвертого помощника.

Гарри последовал за капитаном, обратив внимание на десяток подозрительных глаз, следивших за каждым его движением.

– На моем судне есть еще два офицера, – начал рассказывать капитан, как только Гарри нагнал его. – Джим Паттерсон, старший механик, большую часть жизни проводит внизу, в котельном отделении, так что вы будете его видеть только за едой, да и то не всегда. Он служит со мной последние четырнадцать лет, и, говоря откровенно, я сомневаюсь, что наша старушка смогла бы дотянуть до середины Английского канала [56] , не говоря уже об Атлантическом океане, не будь его на борту, чтобы ее улещивать. Мой третий офицер, Том Брэдшо, сейчас на мостике. Он со мной всего три года и еще не отработал проезд. Не слишком общителен, но тот человек, который его учил, знал свое дело, потому что он чертовски хороший офицер.

Хэйвенс спустился по узкой лестнице, ведущей на нижнюю палубу.

– Это моя каюта, – пояснил он, направившись дальше по коридору, – а та – мистера Паттерсона.

Затем он остановился перед чем-то вроде кладовки для метел.

– Это ваша каюта.

Он толкнул дверь, но та приоткрылась всего на несколько дюймов, упершись в узкую деревянную койку.

– Заходить я не стану, для двоих тут не хватит места. На койке найдете сменную одежду. Как только переоденетесь, поднимайтесь ко мне на мостик. Мы отплываем в течение часа. Выход из гавани будет самой интересной частью путешествия, пока не придем на Кубу.

Гарри протиснулся в полуоткрытую дверь и был вынужден притворить ее за собой, чтобы развернуться. Он осмотрел форму, оставленную аккуратно сложенной у него на койке: два плотных синих свитера, две белых рубашки, две пары синих брюк, три пары синих шерстяных носков и пара парусиновых туфель на толстой резиновой подошве. Это и впрямь напоминало возвращение в школу. У всех предметов было кое-что общее: все они выглядели так, будто до Гарри их носили еще несколько человек. Он быстро переоделся, а затем распаковал чемодан.

Поскольку места в рундуке было мало, Гарри затолкал маленький чемодан с гражданской одеждой под койку – единственный в каюте предмет, пришедшийся ему впору. Он открыл дверь, протиснулся обратно в коридор и отправился на поиски лестницы. Обнаружив ее, Гарри выбрался на палубу. И опять несколько пар подозрительных глаз наблюдали за его продвижением.

– Мистер Клифтон, – обратился к нему капитан, когда Гарри впервые ступил на мостик, – это Том Брэдшо, третий офицер, он поведет судно из гавани, как только нам даст разрешение портовое начальство. Кстати, мистер Брэдшо, – добавил Хэйвенс, – одной из наших задач будет на учить этого щенка всему, что мы знаем, чтобы через месяц, когда мы вернемся в Бристоль, команда корабля его величества «Решимость» приняла его за бывалого морского волка.

Если мистер Брэдшо что-то и ответил, его слова потонули в двух протяжных гудках сирены – звук, который Гарри за долгие годы слышал множество раз, означавший, что два буксира заняли места и готовы вывести «Девонец» из гавани. Капитан забил щепоть табака в видавшую виды вересковую трубку, а мистер Брэдшо ответил на сигнал двумя корабельными гудками, подтверждая, что «Девонец» готов к отплытию.

– Приготовьтесь отдать концы, мистер Брэдшо! – приказал капитан Хэйвенс, чиркнув спичкой.

Мистер Брэдшо снял крышку с латунной переговорной трубы, которую Гарри до этого почему-то не замечал.

– Всем машинам малый вперед, мистер Паттерсон. Буксиры на месте и готовы вывести нас из гавани, – добавил он, обнаружив легкий американский акцент.

– Всем машинам малый вперед, мистер Брэдшо! – ответил голос из котельного отделения.

Гарри бросил взгляд вниз на палубу и увидел, как команда взялась за дело. Четверо матросов, двое на носу и двое на корме, сматывали толстые канаты с причальных кабестанов. Еще двое втаскивали на борт сходни.

– Следите за лоцманом, – посоветовал капитан между затяжками. – Это он отвечает за то, чтобы мы благополучно вышли из гавани в Английский канал. Как только он с этим справится, командование примет мистер Брэдшо. Если из вас выйдет какой-нибудь толк, мистер Клифтон, через годик вам, может быть, позволят занять его место, но не раньше чем я выйду в отставку, а капитанский пост перейдет к мистеру Брэдшо.

Поскольку Брэдшо не улыбнулся даже краешком губ, Гарри промолчал и продолжал наблюдать.

– Никому не разрешается гулять с моей девочкой по ночам, – продолжал капитан Хэйвенс, – если только я не уверен, что не позволяется никаких вольностей.

И снова Брэдшо не улыбнулся, хотя, скорее всего, эта шутка ему уже порядком поднадоела.

Работа шла гладко, завораживая Гарри. «Девонец» отошел от пристани, с помощью двух буксиров медленно выбрался из порта, прошел по Эйвону и под подвесным мостом.

– Вам известно, кто построил этот мост, мистер Клифтон? – спросил капитан, вынув изо рта трубку.

– Изамбард Кингдом Брюнель, сэр, – ответил Гарри.

– А почему он так и не дожил до его открытия?

– Потому что у муниципального совета кончились средства, и он умер раньше, чем мост был достроен.

Капитан нахмурился.

– Теперь вы объявите мне, что он назван в вашу честь, – буркнул он, сунув трубку обратно в рот.

Он больше не заговаривал, пока буксиры не добрались до острова Барри, где дали еще два длинных гудка, отшвартовались и направились обратно в порт.

Может, «Девонец» и был старушкой, но Гарри скоро стало ясно, что капитан Хэйвенс и его команда отлично с ней управлялись.

– Принимайте командование, мистер Брэдшо! – приказал капитан, когда на мостике появилось новое лицо с парой кружек горячего чая. – Во время этого перехода на мостике будут три офицера, Лю, так что проследите, чтобы мистер Клифтон тоже получил свою кружку.

Китаец кивнул и исчез под палубой.

Когда огни гавани скрылись за горизонтом, волнение в море усилилось и судно качало из стороны в сторону. Хэйвенс и Брэдшо стояли, широко расставив ноги, словно приклеенные к палубе, а Гарри все время приходилось за что-нибудь хвататься, чтобы не упасть. Когда китаец появился снова с третьей кружкой в руке, Гарри решил не говорить капитану, что чай уже остыл, а мать обычно клала туда сахар.

Только Гарри начал понемногу осваиваться, едва ли не наслаждаясь новым опытом, как капитан снова обратился к нему.

– Вряд ли для вас сегодня найдется дело, мистер Клифтон, – сообщил он. – Почему бы вам не спуститься вниз и не соснуть чуток. Будьте на мостике к семи двадцати, заступите на утреннюю вахту.

Юноша уже собрался возразить, когда на лице мистера Брэдшо впервые появилась улыбка.

– Доброй ночи, сэр, – попрощался Гарри и спустился вниз на палубу.

Покачиваясь, он медленно двинулся к узкой лестнице, ощущая, как с каждым шагом к нему прикипает все больше взглядов.

– Должно быть, пассажир, – произнес чей-то голос достаточно громко, чтобы он услышал.

– Нет, офицер, – возразил другой.

– А в чем разница?

Несколько человек рассмеялось.

Вернувшись к себе в каюту, Гарри разделся и забрался на узкую деревянную койку. Он попытался найти удобное положение, чтобы не падать и не ударяться о стену, когда судно раскачивало или подбрасывало. У него не было ни раковины, ни иллюминатора – на случай, если начнет тошнить.

Пока он лежал без сна, мысли его вернулись к Эмме. Он гадал, по-прежнему ли она в Шотландии, или вернулась в особняк, или, возможно, уже сняла жилье в Оксфорде. Будет ли Джайлз его искать, или сэр Уолтер сообщил ему, что Гарри ушел в море и запишется на «Решимость», как только вернется в Бристоль? И не будет ли его мать волноваться, куда он делся? Возможно, ему следовало нарушить золотое правило и отвлечь ее от работы. Напоследок он подумал о Смоленом и ощутил укол совести, когда сообразил, что не успеет на похороны друга.

Гарри не знал, что его самого похоронят раньше, чем Старого Джека.

Его разбудили четыре удара колокола. Гарри подскочил, стукнувшись головой о потолок, оделся, протиснулся в коридор, взлетел по лестнице, бегом пересек палубу и, прыгая через ступеньку, поднялся на мостик.

– Простите за опоздание, сэр, – кажется, я проспал.

– Не нужно звать меня сэром, когда мы наедине, – поправил Брэдшо, – меня зовут Том. И, честно говоря, ты явился раньше на целый час. Шкипер забыл тебе объяснить, что семь склянок означают начало утренней вахты, а четыре – шестичасовой. Но раз уж ты здесь, бери штурвал, а я схожу отлить.

Гарри с ужасом понял, что Брэдшо не шутит.

– Просто следи, чтобы стрелка на компасе все время показывала на юго-юго-запад, тогда сильно не ошибешься, – добавил Брэдшо, и его американский акцент проступил более явно.

Юноша взялся за штурвал обеими руками и пристально уставился на маленькую черную стрелку, пытаясь удержать судно на ровном курсе. Обернувшись на кильватер, он увидел, что аккуратную прямую линию, которая давалась Брэдшо со столь очевидной легкостью, сменила извилистая кривая, больше напоминавшая очертаниями Мэй Уэст [57] . Хотя Брэдшо отсутствовал лишь несколько минут, Гарри здорово обрадовался его возвращению.

Брэдшо сменил его, и непрерывная прямая линия быстро возникла снова, хотя он держал штурвал одной рукой.

– Помни, что имеешь дело с дамой, – посоветовал Брэдшо. – Не цепляйся за нее, а нежно ласкай. Если у тебя это получится, она будет идти ровно и прямо. А теперь попробуй снова, а я нанесу на сегодняшнюю карту наше положение в семь склянок.

Когда двадцать пять минут спустя пробили одну склянку и капитан появился на мостике, чтобы отпустить Брэдшо, пенный след за кормой, может, и не был безупречно прямым, но, по крайней мере, не выглядел так, будто судном управлял пьяный матрос.

За завтраком Гарри представили человеку, который мог быть только старшим механиком.

Из-за призрачно-бледного цвета лица Джим Паттерсон выглядел так, будто бо́льшую часть жизни провел под палубой, а брюшко намекало, что все остальное время он тратил на еду. В отличие от Брэдшо, он не умолкал ни на минуту, и Гарри быстро стало ясно, что они со шкипером – старые друзья.

Появился китаец с тремя тарелками, которые могли бы быть и почище. Гарри пренебрег жирной грудинкой и жареными помидорами, предпочтя им ломтик подгоревшего тоста и яблоко.

– Мистер Клифтон, рекомендую потратить остаток утра на знакомство с судном, – предложил капитан, когда тарелки убрали со стола. – Можно даже спуститься в машинное отделение к мистеру Паттерсону и проверить, сколько минут вы там продержитесь.

Паттерсон расхохотался и сгреб последние тосты.

– Если вам кажется, что они подгорели, – заявил он, – побудьте хотя бы пару минут у меня внизу.

Подобно кошке, которую оставили одну в новом доме, Гарри начал обходить судно с палубы, осваиваясь в своем новом королевстве.

Он знал, что длина корпуса – четыреста семьдесят пять футов, ширина – пятьдесят шесть, а максимальная скорость – пятнадцать узлов, но даже не представлял, что найдет столько углов и закоулков – и все они, несомненно, служили какой-то цели, которую он со временем узнает. Также Гарри отметил, что на всей палубе нет такого места, за которым капитан не мог бы бдительно приглядывать с мостика, так что праздному матросу тут было некуда скрыться.

Гарри спустился на среднюю палубу. Кормовую часть занимали офицерские каюты, в средней располагался камбуз, а в носовой – большое открытое пространство с подвешенными гамаками. У него в голове не укладывалось, как кто-то вообще может в них уснуть. Затем он заметил полдюжины матросов после собачьей вахты [58] , которые плавно покачивались вместе с судном и сладко спали.

Узкая стальная лестница вела на нижнюю палубу, где были надежно закреплены деревянные ящики со ста сорока четырьмя велосипедами «Рали», тысячей хлопчатобумажных платьев и двумя тоннами картофеля, которые вскроют не раньше, чем судно пришвартуется в кубинском порту.

Напоследок он спустился по узкому трапу в котельное отделение, владение мистера Паттерсона. Он с усилием поднял тяжелый металлический люк и, словно Седрах, Мисах и Авденаго [59] , смело вошел в печь огненную. Там он встал, наблюдая, как полдюжины коренастых, мускулистых мужчин в запятнанных черной пылью и мокрых от пота рубахах лопатами закидывали уголь в две зияющих пасти, которым требовалось больше четырех трапез в день.

Как и предсказал капитан Хэйвенс, Гарри продержался всего несколько минут, после чего вывалился в коридор, обливаясь потом и задыхаясь. Ему понадобилось некоторое время, чтобы опомниться, и только после этого он выбрался на палубу, где рухнул на колени, хватая ртом свежий воздух. Приходилось только гадать, как эти люди выдерживают подобные условия, да еще и по три двухчасовых смены в день и семь дней в неделю.

Как только Гарри пришел в себя, он вернулся на мостик, вооруженный сотней разнообразных вопросов: какие звезды Большой Медведицы указывают на Полярную, сколько морских миль проходит судно за день, сколько тонн угля нужно для… Капитан охотно ответил на все, ни разу не выказав раздражения неутолимой жаждой знаний у юного четвертого офицера. На самом деле, как признался капитан Хэйвенс мистеру Брэдшо, пока Гарри отдыхал, ему больше всего понравилось в этом малом то, что он ни разу не задал один и тот же вопрос дважды.

За следующие несколько дней Гарри научился сверять показания компаса с пунктирной линией на карте, определять направление ветра, наблюдая за чайками, и проводить судно через подошву волны, выдерживая постоянный курс. К концу первой недели ему разрешалось становиться за штурвал всякий раз, когда офицер делал перерыв на еду. По ночам капитан учил его названиям звезд – он сообщил, что по надежности они не уступают компасу, но признался, что его познания ограничиваются Северным полушарием, поскольку «Девонец» ни разу за все двадцать шесть лет плавания в открытом море не пересекал экватор.

Спустя десять дней капитан едва ли не просил небо о шторме – не только для того, чтобы прервались бесконечные вопросы, но и с целью проверить, может ли что-нибудь если не остановить, то хоть притормозить этого юношу. Джим Паттерсон уже предостерег его, что мистер Клифтон утром продержался в котельном отделении целый час и был решительно настроен выдержать полную смену еще до прибытия на Кубу.

– Ты-то внизу хотя бы избавлен от его бесконечных вопросов, – заметил капитан.

– Эту неделю, – ответил старший механик.

Капитан Хэйвенс гадал, настанет ли время, когда он сам узнает что-либо новое от своего четвертого офицера. Случилось это на двенадцатый день плавания, сразу после того, как Гарри выдержал свою первую двухчасовую смену в котельном отделении.

– Вы знали, что мистер Паттерсон собирает марки, сэр? – спросил Гарри.

– Да, знал, – уверенно ответил капитан.

– А что его коллекция насчитывает уже больше четырех тысяч, включая беззубцовый «Черный пенни» и южноафриканский треугольник мыса Доброй Надежды?

– Да, знал, – повторил тот.

– А то, что его коллекция стоит дороже, чем его дом в Мейблторпе?

– Это всего лишь небольшой загородный домик, черт побери, – отрезал капитан и, прежде чем Гарри успел задать очередной вопрос, добавил: – Было бы интереснее, узнай ты о Томе Брэдшо столько же, сколько выведал у моего старшего механика. Потому что, говоря откровенно, Гарри, я за дюжину дней узнал о тебе больше, чем о своем третьем офицере за три года, а я никогда не считал американцев замкнутыми людьми.

Чем дольше Гарри думал о замечании капитана, тем лучше понимал, как мало он сам знает о Томе, несмотря на то что много часов провел с ним на мостике. Он понятия не имел, есть ли у этого человека братья или сестры, чем зарабатывал на жизнь его отец, где жили родители и даже есть ли у него подружка. Только акцент выдавал его американское происхождение, но Гарри даже не знал, из какого тот родом города или даже штата.

Пробило семь склянок.

– Не встанете ли за штурвал, мистер Клифтон, – спросил капитан, – пока мы с мистером Паттерсоном и мистером Брэдшо ужинаем? Сразу дайте мне знать, если что-нибудь заметите, – добавил он, уже покидая мостик, – особенно если это «что-нибудь» будет превышать нас размерами.

– Есть, сэр, – отозвался Гарри, радуясь, что его оставили за главного, пусть всего на сорок минут – хотя эти минуты с каждым днем прирастали.

Когда Гарри спросил, сколько дней осталось до Кубы, капитан Хэйвенс понял, что не по годам развитый юноша уже заскучал. Он начинал испытывать некоторое сочувствие к капитану корабля его величества «Решимость», который даже не подозревал, во что ввязывается.

С недавнего времени Гарри становился за штурвал после ужина, чтобы остальные офицеры успели сыграть в джин-рамми [60] , прежде чем вернуться на мостик. И теперь, когда бы китаец ни приносил Гарри его кружку с чаем, та всякий раз оказывалась обжигающе горячей и неизменно с кусочком сахара.

Однажды вечером мистер Паттерсон заметил капитану, что, если мистер Клифтон соберется захватить судно до того, как они вернутся в Бристоль, он не уверен, кого из них поддержит он сам.

– Подумываешь о подстрекательстве к мятежу, Джим? – спросил Хэйвенс, подливая старшему механику еще рома.

– Нет, но должен предупредить вас, шкипер, что несносный малец уже перетасовал все смены в котельном отделении. Так что я знаю, на чьей стороне окажутся мои парни.

– Тогда самое меньшее, что мы можем сделать, – заявил Хэйвенс, наливая себе рома, – это приказать флагману отправить сообщение на «Решимость» и предупредить, с чем им предстоит иметь дело.

– Но у нас нет флагмана, – заметил Паттерсон.

– Тогда придется заковать парня в кандалы.

– Отличная мысль, шкипер. Жаль только, кандалов у нас тоже нет.

– Какая жалость. Напомни обзавестись ими, как только вернемся в Бристоль.

– Но вы, похоже, забыли, что Клифтон уйдет от нас на «Решимость», как только мы прибудем в порт, – напомнил Паттерсон.

Прежде чем ответить, капитан отхлебнул добрый глоток рома.

– Какая жалость, – повторил он.

За несколько минут до семи склянок Гарри явился на мостик сменить мистера Брэдшо – пусть идет ужинать с капитаном.

Срок, на который Том оставлял его на мостике за старшего, возрастал с каждой вахтой, но Гарри не жаловался, ему нравилось ощущать, что судно поступает на час под его командование.

Он глянул на стрелку компаса и подправил курс, как указывал капитан. Ему даже доверяли наносить их местоположение на карту и заполнять судовой журнал перед концом вахты.

Гарри стоял на мостике один, луна была полной, море спокойным, а впереди простирались тысячи миль океана. Гарри уносился мыслями в Англию. Хотел бы он знать, чем сейчас занята Эмма.

А она в это время сидела у себя в комнате, в оксфордском Сомервилль-колледже, и настраивала радиоприемник на «Внутреннее вещание» [61] , чтобы послушать обращение мистера Невилла Чемберлена к народу.

– Говорит Британская радиовещательная корпорация в Лондоне. Передаем заявление премьер-министра.

– Я обращаюсь к вам из комнаты правительства, Даунинг-стрит, десять. Этим утром британский посол в Берлине вручил немецкому правительству окончательную ноту, в ко торой сказано: если до одиннадцати часов мы не услышим о готовности немедленно вывести войска из Польши, между нами будет объявлена война. Вынужден сообщить вам, что такого заявления не последовало, и вследствие этого наша страна находится в состоянии войны с Германией.

Но радиоприемник «Девонца» не ловил Би-би-си, и на борту все занимались своими делами, как в самый обычный день.

Гарри все еще думал об Эмме, когда что-то промелькнуло прямо по курсу. Он не очень представлял, что ему следует делать. Капитана беспокоить не хотелось, он ужинал, а ужин – это время святое, и можно было схлопотать выволочку. Но Гарри уже был настороже, когда увидел второй предмет, и на этот раз у него не оставалось сомнений. Гарри смотрел, как длинный, узкий, блестящий объект скользит под поверхностью воды к носу судна. Он машинально крутанул штурвал вправо, но судно отклонилось влево. Его ошибка была ему на руку: штуковина за бортом пронеслась мимо, разминувшись с судном на несколько ярдов.

На этот раз он мешкать не стал и надавил на клаксон, который немедленно издал громкий гудок. Через пару секунд на палубу выскочил мистер Брэдшо и бросился к мостику, а капитан ненамного отставал от него, на ходу натягивая китель.

Один за другим остальные члены команды выныривали из недр судна и разбегались по местам, думая, что на них вне очереди свалилась учебная пожарная тревога.

– В чем дело, мистер Клифтон? – спокойно спросил капитан Хэйвенс, ступив на мостик.

– По-моему, я заметил торпеду, сэр, но не могу быть уверен, раньше я ни одной не видел.

– Это не мог быть дельфин, лакомящийся нашими объедками?

– Нет, сэр, это был не дельфин.

– Я тоже никогда не видел торпеды, – признался Хэйвенс, встав за штурвал. – С какой стороны она появилась?

– С северо-северо-востока.

– Мистер Брэдшо, – распорядился капитан, – всей команде занять места согласно аварийному расписанию и приготовиться спустить спасательные шлюпки по моему приказу.

– Есть, сэр! – откликнулся Брэдшо, соскользнул по перилам на палубу и немедленно начал отдавать распоряжения матросам.

– Мистер Клифтон, будьте внимательны и сообщите мне сразу, как только что-то заметите.

Гарри схватил бинокль и начал медленно обводить взглядом океан.

– Всем машинам задний ход, мистер Паттерсон! – тем временем рявкнул капитан в переговорную трубу. – Всем машинам задний ход и будьте готовы к дальнейшим распоряжениям!

– Есть, сэр! – откликнулся ошарашенный старший механик, не слышавший подобных приказов с восемнадцатого года.

– Еще одна, – сообщил Гарри. – Северо-северо-восток, движется прямо на нас.

– Вижу, – подтвердил капитан.

Он повернул штурвал влево, и торпеда промахнулась всего на несколько футов. И он знал, что ему вряд ли удастся повторить эту уловку.

– Вы были правы, мистер Клифтон. Это не дельфин, – заметил Хэйвенс будничным тоном и чуть слышно добавил: – Должно быть, мы вступили в войну. У врага есть торпеды, а у меня только сто сорок четыре велосипеда «Рали», несколько мешков картошки и куча ситцевых платьев.

Гарри продолжал смотреть во все глаза.

Капитан оставался настолько спокойным, что юноша почти не ощущал опасности.

– Четвертая движется прямо на нас, сэр, – доложил он. – Снова северо-северо-восток.

Хэйвенс отважно попытался увести свою старушку в сторону еще раз, но та недостаточно проворно отозвалась на непрошеные ухаживания, и торпеда врезалась в нос судна. Несколько минут спустя мистер Паттерсон доложил, что ниже ватерлинии начался пожар и его люди не смогут потушить пламя с помощью корабельных шлангов. Капитану не пришлось объяснять, что дело безнадежно.

– Мистер Брэдшо, приготовьтесь покинуть судно. Всей команде построиться у спасательных шлюпок и ждать дальнейших приказов.

– Есть, сэр! – крикнул Брэдшо с палубы.

– Мистер Паттерсон, – рявкнул Хэйвенс в переговорную трубу, – немедленно выводите наверх своих людей – и я не шучу насчет «немедленно» – и направляйтесь к спасательным шлюпкам!

– Мы уже идем, шкипер.

– Еще одна, сэр, – сообщил Гарри. – Северо-северо-восток, направляется к середине правого борта.

Капитан снова повернул штурвал, хотя и понимал, что на сей раз не сумеет смягчить удар. Спустя несколько секунд торпеда врезалась в судно, и то накренилось.

– Покинуть судно! – крикнул Хэйвенс, потянувшись за радиоретранслятором. – Покинуть судно! – повторил он несколько раз, прежде чем повернулся к Гарри, который по-прежнему рассматривал море в бинокль. – Двигайтесь к ближайшей шлюпке, мистер Клифтон, и поскорее. Никому нет смысла оставаться на мостике.

– Есть, сэр! – откликнулся Гарри.

– Капитан, – донесся голос из машинного отделения, – люк четвертого трюма заклинило. Мы вшестером застряли под палубой.

– Уже идем, мистер Паттерсон. Вытащим вас оттуда сию минуту. Планы изменились, мистер Клифтон. Следуйте за мной.

Капитан бросился вниз по лестнице, едва касаясь ступеней. Гарри отставал от него всего на несколько дюймов.

– Мистер Брэдшо, – крикнул капитан, уклоняясь от подкормленных маслом языков пламени, тянувшихся к верхней палубе, – быстро сажайте людей в шлюпки и покиньте судно!

– Есть, сэр! – откликнулся Брэдшо, цеплявшийся за леера.

– Мне нужно весло. И проследите, чтобы одна шлюпка ждала наготове – забрать мистера Паттерсона и его людей из котельного отделения.

Брэдшо схватил весло с одной из шлюпок и с помощью другого моряка сумел передать его капитану. Гарри и шкипер взялись каждый за свой конец и, спотыкаясь, двинулись по палубе к четвертому трюму. Юноша недоумевал, чем может весло помочь против торпед, но сейчас было не самое подходящее время для вопросов.

Капитан же направился дальше, мимо китайца, который стоял на коленях, склонив голову, и молился своему богу.

– Бегом в шлюпку, сейчас же, чертов недоумок! – заорал на него Хэйвенс.

Мистер Лю неуверенно встал, но не сдвинулся с места. Гарри толкнул его на бегу в сторону третьего офицера, отчего мистер Лю не удержался на ногах и едва не рухнул на руки мистеру Брэдшо.

Добравшись до люка над четвертым трюмом, капитан просунул рукоять весла под изогнувшийся в дугу крюк, подпрыгнул и всем весом навалился на лопасть. Гарри поспешно присоединился к нему, и вместе им удалось приподнять тяжелую железную пластину так, что под ней образовался примерно футовый зазор.

– Вытаскивайте людей, мистер Клифтон, а я постараюсь удержать люк открытым, – распорядился Хэйвенс, когда в просвете показалась пара рук.

Гарри отпустил весло, упал на колени и подполз к открытому люку. Когда он ухватил человека за плечи, подкатившая волна захлестнула его и хлынула в трюм. Он выдернул моряка на палубу и крикнул, чтобы тот двигался прямо к шлюпкам. Второй оказался проворней и сумел выбраться сам, без помощи Гарри, а третьего обуяла столь дикая паника, что он рванулся наружу и ударился головой о крышку люка, прежде чем заковылял за товарищами. Следующие двое быстро последовали один за другим и на четвереньках поползли к оставшейся шлюпке. Гарри ждал, что вот-вот появится старший механик, но того по-прежнему не было видно. Судно накренилось еще сильнее, и Гарри пришлось цепляться за палубу, чтобы самому не рухнуть в трюм вниз головой.

Он всмотрелся в темноту и разглядел протянутую руку. Тогда Гарри просунул голову в щель и сполз так далеко вниз, как только мог, чтобы не провалиться окончательно, но так и не дотянулся до пальцев второго офицера. Мистер Паттерсон несколько раз подпрыгнул, но с каждой попыткой его усилия встречали все большее сопротивление, поскольку сверху на него лилась и лилась вода. Капитан Хэйвенс смог бы ему помочь, но, выпусти он весло, крышка люка обрушилась бы на Гарри.

– Вы двое, бога ради, – крикнул Паттерсон, стоя уже по колено в воде, – бегите к шлюпкам, пока не поздно!

– Ни за что, – отрезал капитан. – Мистер Клифтон, спускайтесь туда и подсадите этого болвана, а потом выберетесь сами.

Гарри не мешкал ни секунды. Он лег на спину и ногами вперед сполз в трюм, цепляясь за край люка кончиками пальцев. Затем выпустил его и упал в темноту. Плещущая маслянистая ледяная вода прервала его полет, и он, едва обретя равновесие, ухватился за стенки и присел пониже в воду.

– Забирайтесь ко мне на плечи, сэр, – предложил он, – тогда дотянетесь.

Старший механик последовал его указаниям, но ему все равно не хватило до палубы нескольких дюймов. Гарри собрал всю свою силу и подтолкнул Паттерсона вверх, так что тому удалось дотянуться до люка и уцепиться за кромку. Вода уже хлестала в трюм сплошным потоком, поскольку судно кренилось все больше и больше. Гарри подсадил мистера Паттерсона и стал выжимать, как штангист штангу, пока голова старшего механика не показалась над палубой.

– Рад тебя видеть, Джим, – прохрипел капитан, продолжавший всем своим весом давить на весло.

– Взаимно, Арнольд, – откликнулся старший механик, подтягиваясь и понемногу выползая из трюма.

И тотчас в тонувшее судно ударила последняя торпеда. Весло переломилось пополам, и железная крышка обрушилась на старшего механика. Словно топор средневекового палача, она с одного удара начисто отрубила ему голову – и люк захлопнулся. Тело Паттерсона рухнуло в трюм, плюхнувшись в воду рядом с Гарри.

Юноша поблагодарил Господа за то, что не может разглядеть мистера Паттерсона в окружившей его темноте. По крайней мере вода перестала прибывать, пусть даже это означало, что и пути к спасению не осталось.

Когда «Девонец» начал опрокидываться, Гарри предположил, что капитан, должно быть, тоже погиб, иначе наверняка колотил бы в крышку люка, пытаясь найти способ вытащить его оттуда. Свалившись в воду, юноша оценил иронию: он отправится на тот свет точнехонько как отец, замурованный под палубой судна. Он вцепился в стенку трюма в последней попытке обмануть смерть. Он ждал, что вода вот-вот, дюйм за дюймом поднимется над его плечами, шеей, макушкой, а перед глазами проносилось бессчетное множество лиц. Странные мысли приходят в голову, когда знаешь, что тебе осталось жить всего несколько мгновений.

По крайней мере его смерть разрешит затруднения многих дорогих ему людей. Эмма освободится от обета до конца своих дней не обращать внимания ни на кого другого. Сэру Уолтеру больше не придется тревожиться о последствиях отцовского завещания. Со временем Джайлз унаследует титул и все имущество своего отца. Даже Хьюго Баррингтон, возможно, уцелеет теперь, когда ему больше не придется доказывать, что Гарри не его сын. Только дорогая матушка…

Внезапно раздался жуткий взрыв. «Девонец» раскололся надвое, и через несколько секунд обе половинки вздыбились, словно пара испуганных лошадей, и ушли на дно океана.

Капитан подлодки наблюдал за этим в перископ, пока «Девонец» не скрылся под водой, оставив после себя тысячу пестрых ситцевых платьев и множество тел, качавшихся на волнах среди плавающих картофелин.

– Можете назвать свое имя?

Гарри смотрел на медсестру, но не смог шевельнуть губами.

– Вы меня слышите?

Снова американский акцент.

Юноше удалось слабо кивнуть, и она улыбнулась. Он услышал, как открылась дверь, хотя и не разглядел, кто вошел в судовой лазарет. Но сестра немедленно его покинула – должно быть, какое-то начальство. Гарри не видел их, но слышал, и ему казалось, будто он подслушивает.

– Добрый вечер, сестра Крейвен, – донесся голос человека постарше.

– Добрый вечер, доктор Уоллес, – ответила та.

– Как дела у наших пациентов?

– Один явно пошел на поправку. Второй по-прежнему без сознания.

«Значит, нас выжило по меньшей мере двое», – подумал Гарри.

Ему хотелось кричать от радости, но, хотя его губы и шевелились, не было слышно ни слова.

– И мы по-прежнему не знаем, кто они?

– Нет, но недавно заходил капитан Паркер, и я показала ему остатки их формы. Так вот, он не сомневается, что оба служили офицерами.

Гарри воспрянул духом при мысли, что капитан Хэйвенс мог выжить. Он услышал, как доктор подошел к другой койке, но не смог повернуть голову и посмотреть, кто там лежит.

– Бедняга, – услышал он вскоре, – я удивлюсь, если он переживет ночь.

«Тогда вы не знаете капитана Хэйвенса, – хотелось вмешаться Гарри. – Не так-то просто его убить».

Доктор вернулся к постели Гарри и начал его осматривать. Гарри с трудом разглядел мужчину средних лет с серьезным, задумчивым лицом. Закончив осмотр, доктор Уоллес обратился к сестре.

– Этот внушает мне куда большую надежду, – прошептал он, – хотя после всего, что ему пришлось вынести, шансы пятьдесят на пятьдесят. Не сдавайтесь, молодой человек, – добавил он, посмотрев на Гарри, хотя и не мог быть уверен, что пациент его слышит. – Мы постараемся сохранить вам жизнь.

Гарри хотел поблагодарить его, но лишь снова едва кивнул.

– Если кто-то из них ночью умрет, – расслышал он шепот Уоллеса, обращенный к сестре, – вам известен надлежащий порядок действий?

– Да, доктор. Следует немедленно уведомить капитана, а тело перенести в морг.

Гарри хотелось спросить, сколько его товарищей уже находится там.

– И мне доложите, – добавил Уоллес, – даже если я уже лягу спать.

– Конечно, доктор. Могу я узнать, как капитан решил поступить с бедолагами, которые уже были мертвы, когда мы вытащили их из воды?

– Поскольку все они были моряками, он приказал похоронить их в море завтра утром, как только рассветет.

– Почему так рано?

– Он не хочет, чтобы пассажиры увидели, сколько людей погибло, – пояснил доктор, направляясь к выходу.

Гарри услышал скрип двери.

– Доброй ночи, сестра.

– Доброй ночи, доктор, – откликнулась та, и дверь закрылась.

Сестра Крейвен подошла и села у койки Гарри.

– Наплевать мне на шансы, – заявила она. – Ты будешь жить.

Гарри поднял взгляд на сестру – лицо ее трудно было разглядеть за накрахмаленной белой формой и чепцом, но он не мог не заметить пылкую убежденность, горевшую в ее глазах.

Когда Гарри проснулся в следующий раз, в каюте было темно, не считая тусклого мерцания в дальнем углу, вероятно из другого помещения. Первым делом он подумал о капитане Хэйвенсе, боровшемся за жизнь на соседней койке. Он помолился, чтобы тот выжил и они вместе вернулись в Англию, где капитан выйдет в отставку, а Гарри запишется на любой корабль Королевских ВМС, куда устроит его сэр Уолтер.

Его мысли снова вернулись к Эмме и тому, как удачно его смерть разрешила бы многие трудности семьи Баррингтон, которые теперь от нее не отступятся.

Гарри услышал, как дверь отворилась снова, затем – незнакомые шаги. Судя по звуку, мужские, причем человек прекрасно знал, куда шел. В дальнем конце помещения открылась другая дверь, и свет стал ярче.

– Привет, Кристин, – произнес мужской голос.

– Здравствуй, Ричард, – ответила сестра. – А ты поздно, – добавила она, явно поддразнивая, а не сердясь.

– Прости, крошка. Всем офицерам пришлось оставаться на мостике, пока не прекратили искать выживших.

Дверь закрылась, снова приглушив свет. Гарри не знал, сколько времени прошло, – полчаса, а может, и час, – прежде чем она скрипнула снова и он услышал голоса.

– У тебя галстук криво повязан, – заметила сестра.

– Это никуда не годится, – ответил мужчина. – Того и гляди догадаются, что у нас на уме.

Она рассмеялась, а он направился к выходу, но вдруг остановился.

– А кто эти двое?

– Мистер А и мистер Б. Единственные выжившие во время вчерашней спасательной операции.

Когда они направились к его койке, Гарри захотелось сказать, что он мистер К. Но он только закрыл глаза, не желая, чтобы они подумали, будто он подслушивает. Сестра проверила пульс.

– По-моему, мистер Б крепнет с каждым часом. Знаешь, мне страшно даже подумать, что кто-то из них не выживет.

Она оставила Гарри и перешла к соседней койке.

Юноша открыл глаза и, чуть повернув голову, увидел высокого молодого человека в белой парадной форме с золотыми эполетами. Сестра Крейвен вдруг расплакалась. Молодой человек нежно приобнял ее за плечи и попытался утешить.

«Нет-нет, – хотелось закричать Гарри, – капитан Хэйвенс не может умереть! Мы вместе возвращаемся в Англию».

– И что положено делать в таких случаях? – спросил молодой офицер официальным тоном.

– Я должна немедленно уведомить капитана, а затем разбудить доктора Уоллеса. Как только все бумаги будут подписаны, а разрешение получено, тело перенесут в морг и подготовят к завтрашнему погребению.

«Нет-нет-нет», – кричал Гарри, но его никто не слышал.

– Я готова молиться любому богу, – продолжала сестра, – чтобы Америку не затянуло в эту войну.

– Этого ни в коем случае не произойдет, крошка, – заверил молодой офицер. – Рузвельт слишком осмотрителен, чтобы ввязаться в еще одну европейскую драку.

– Именно так политики говорили и в прошлый раз, – напомнила ему Кристин.

– Эй, к чему ты это вообще? – спросил он обеспокоенно.

– Мистер А был примерно твоим ровесником. Возможно, у него тоже была дома невеста.

Гарри понял, что на соседней койке лежал не капитан Хэйвенс, а Том Брэдшо. Именно тогда он и принял решение.

В очередной раз Гарри проснулся от голосов, доносившихся из соседнего помещения. Вскоре в лазарет вошли док тор Уоллес и сестра Крейвен.

– Наверное, тяжко пришлось, – сказала сестра.

– Приятного мало, – признался доктор. – И то, что все они упокоились безымянными, только усугубило дело, хотя я должен согласиться с капитаном: именно так хотел бы быть похоронен каждый моряк.

– Есть ли новости с другого корабля?

– Да, они справились чуть лучше нас. Одиннадцать покойников, но трое выживших: китаец и двое англичан.

Гарри задумался, не может ли оказаться так, что один из последних – капитан Хэйвенс.

Доктор склонился над ним и расстегнул на Гарри пижамную куртку. Он начал прижимать холодный стетоскоп к разным точкам, каждый раз внимательно прислушиваясь. Затем сестра вставила Гарри в рот градусник.

– Температура уже спала, доктор, – сообщила она, глянув на ртутный столбик.

– Превосходно. Можете дать ему немного бульона.

– Да, конечно. Вам понадобится моя помощь еще с кем-то из пассажиров?

– Нет, спасибо, сестра, пока ваша главная задача – позаботиться о том, чтобы этот человек выжил. Я проведаю вас через пару часов.

Как только дверь закрылась, сестра вернулась к постели Гарри, присела рядом и улыбнулась.

– Вы меня видите? – спросила она.

Гарри кивнул.

– Можете назвать свое имя?

– Том Брэдшо, – ответил он.

– Том, – обратился к Гарри доктор Уоллес, закончив его осматривать, – не назовете ли имя вашего товарища-офицера, который умер прошлой ночью? Я хочу написать его матери – или вдове, если он был женат.

– Его звали Гарри Клифтон, – ответил Гарри едва слышно. – Он не был женат, но я неплохо знаком с его матерью. Я сам собирался ей написать.

– Весьма похвально, – одобрил Уоллес, – но я все равно хочу послать ей письмо. У вас есть ее адрес?

– Да, – подтвердил Гарри. – Но будет лучше, если она узнает эту новость от меня, а не от совершенно незнакомого человека.

– Если вы так считаете… – уступил Уоллес, продолжая сомневаться.

– Да, – повторил Гарри, на этот раз тверже. – Вы сможете отправить письмо, когда «Звезда Канзаса» вернется в Бристоль. Конечно, если капитан по-прежнему собирается плыть обратно в Англию теперь, когда мы воюем с Германией.

– Мы с Германией не воюем, – заметил Уоллес.

– Нет, конечно же, – поспешно исправился Гарри. – И будем надеяться, что до этого дело не дойдет.

– Согласен, – отозвался Уоллес, – но это не помешает «Звезде Канзаса» вернуться. В Англии застряли еще сотни американцев.

– Но не рискованно ли это? – спросил Гарри. – В особенности если учесть недавний опыт.

– Нет, я так не думаю, – заявил Уоллес. – Последнее, чего захочется немцам, – это потопить американское пассажирское судно, что уж наверняка втянет нас в войну. Советую вам немного поспать, Том, а завтра сестра выведет вас прогуляться по палубе. Но только недолго, – подчеркнул он.

Гарри закрыл глаза, но даже не попытался заснуть, задумавшись о принятом решении и о том, на чьи жизни оно повлияет. Позаимствовав имя Тома Брэдшо, он выгадал себе небольшую передышку, чтобы подумать о собственном будущем. Узнав, что Гарри Клифтон погиб в море, сэр Уолтер и остальные Баррингтоны освободятся от любых обязательств, а Эмма сможет начать новую жизнь. Ему казалось, что Смоленый Джек одобрил бы это решение, хотя всех его последствий он еще не осознал.

Однако воскрешение Тома Брэдшо, вне всякого сомнения, создаст другие проблемы, и ему придется постоянно быть настороже. Не слишком помогало и то, что он почти ничего не знал о Брэдшо, а потому всякий раз, когда сестра Крейвен спрашивала его о прошлом, ему приходилось либо что-то выдумывать, либо менять тему.

Брэдшо показал себя мастером уклоняться от вопросов, на которые не хотел отвечать, и явно был одинок. Он не ступал на землю родной страны по крайней мере три года, а то и больше, так что семья никак не узнала бы о его возвращении. Как только «Звезда Канзаса» прибудет в Нью-Йорк, Гарри намеревался отплыть обратно в Англию на первом же подвернувшемся корабле.

Больше всего его заботило то, как уберечь мать от излишних страданий при известии о потере единственного сына. Доктор Уоллес отчасти помог разрешить это затруднение, пообещав отправить письмо Мэйзи, как только вернется в Англию. Но Гарри еще нужно было это письмо написать.

Он провел несколько часов, составляя в уме текст, и к тому времени, как оправился достаточно, чтобы доверить свои мысли бумаге, почти выучил его наизусть.

Нью-Йорк

8 сентября 1939 года

Дорогая матушка!

Я сделал все, что в моих силах, чтобы ты получила это письмо прежде, чем тебе сообщат, будто я погиб в море.

Как показывает проставленная выше дата, я не умер четвертого сентября, когда потопили «Девонец». На самом деле меня спасло американское судно. Однако мне представилась возможность назваться именем другого человека, и я воспользовался ею в надежде избавить и тебя, и семейство Баррингтон от множества трудностей, которые я, похоже, невольно навлек на вас за прошедшие годы.

Мне важно, чтобы ты поняла: моя любовь к Эмме ни в коем случае не ослабла – ничуть. Но я не считаю себя вправе ожидать, чтобы она всю жизнь цеплялась за тщетную надежду: вдруг мне удастся доказать, что моим отцом был Артур Клифтон, а не Хьюго Баррингтон. Так она сможет хотя бы задуматься о союзе с кем-то другим. Завидую этому человеку.

Я намерен вернуться в Англию в ближайшее время. Если ты получишь известия от Тома Брэдшо, то это буду я.

Я свяжусь с тобой, как только ступлю на английскую землю, но пока вынужден просить сохранять мою тайну так же строго, как ты берегла собственную.

Твой любящий сын,

Гарри

Он несколько раз перечитал письмо, прежде чем убрать его в конверт, помеченный «Лично и конфиденциально». Затем адресовал его миссис Артур Клифтон, дом номер двадцать семь по Стилл-Хаус-лейн, Бристоль. На следующее утро он передал письмо доктору Уоллесу.

– Ну как, готовы к небольшой прогулке по палубе? – спросила Кристин.

– Ясное дело, – ответил Гарри, попробовав ввернуть одно из выражений, которые подслушал у ее молодого человека, хотя обращение «крошка» по-прежнему казалось ему неестественным.

Все долгие часы, проведенные в постели, Гарри внимательно прислушивался к доктору Уоллесу и всякий раз, когда оставался один, подражал его выговору, помня о том, как Кристин, обращаясь к Ричарду, назвала его характерным для восточного побережья. Гарри был благодарен доктору Пейджету за многочасовые уроки по владению голосом, которые, как ему казалось, могли пригодиться только на сцене. Но он и очутился на сцене. Однако Гарри так и не решил, как погасить невинное любопытство Кристин насчет его прошлого и семьи.

В решении этой задачи ему помогли романы Горацио Элджера и Торнтона Уайлдера – единственные книги, кем-то забытые в лазарете. Основываясь на них, он создал воображаемую семью, происходившую из Бриджпорта, штат Коннектикут. Состояла она из отца – управляющего банком «Коннектикут траст энд сэвинз» в небольшом городке, матери – заботливой домохозяйки, однажды занявшей второе место на ежегодном городском конкурсе красоты, и старшей сестры Салли, которая благополучно вышла замуж за Джейка, владельца местной скобяной лавки. Он улыбнулся себе, вспомнив замечание доктора Пейджета о том, что с этаким воображением он скорее станет писателем, чем актером.

Гарри неуверенно спустил ноги на пол и с помощью Кристин медленно встал. Накинув халат, взял ее под руку и нетвердой походкой проследовал к двери, а после вверх по лестнице и наружу.

– Давно не были дома? – спросила Кристин, когда они неспешно двинулись в обход палубы.

В целом Гарри старался держаться тех скудных сведений о Брэдшо, которыми действительно располагал, лишь изредка дополняя их эпизодами из жизни придуманной семьи.

– Чуть больше трех лет, – отозвался он. – Моя семья не жалуется, я с детства мечтал уйти в море.

– А почему вы плавали на британском судне?

«Хороший вопрос», – подумал Гарри.

Хотел бы он сам это знать. Он споткнулся, выгадывая время для сочинения убедительного ответа. Кристин наклонилась поддержать его.

– Я в порядке, – заверил ее он, вновь беря под руку.

А затем отчаянно расчихался.

– Пожалуй, лучше вернуть вас в палату, – заволновалась Кристин. – Еще простудитесь. Завтра мы повторим попытку.

– Как скажете, – ответил с облегчением Гарри, благо она не стала задавать новых вопросов.

Когда она подоткнула его одеяло, как мать, укладывающая в постель малыша, он быстро провалился в глубокий сон.

За день до того, как «Звезда Канзаса» вошла в гавань Нью-Йорка, Гарри уже мог пройти одиннадцать кругов по палубе. Знал бы кто, с каким волнением ждал он, когда же наконец увидит Америку.

– Ты сразу поедешь в Бриджпорт, когда причалим? – спросила Кристин во время последнего круга. – Или задержишься в Нью-Йорке?

– Не особенно об этом задумывался, – отмахнулся Гарри, хотя на самом деле много об этом размышлял. – Это зависит от того, когда именно мы причалим, – добавил он, пытаясь предвосхитить следующий вопрос.

– Я просто к тому, что будет здорово, если ты переночуешь у Ричарда в Ист-Сайде.

– О, я вовсе не хочу его обременять.

Кристин рассмеялась:

– Знаешь, Том, иногда ты говоришь совсем как англичанин, а не американец.

– За столько лет службы на английских кораблях чего-нибудь да нахватаешься.

– Не потому ли ты не захотел рассказывать о своих трудностях?

Гарри резко остановился – теперь бесполезно спотыкаться и чихать.

– Будь ты с самого начала чуть откровеннее, мы с удовольствием помогли бы тебе с ними разобраться. Но, учитывая обстоятельства, нам не осталось ничего другого, кроме как уведомить капитана Паркера и предоставить ему решать, что делать дальше.

Гарри рухнул на ближайший шезлонг, но, поскольку Кристин даже не попыталась прийти ему на выручку, понял, что побежден.

– Это сложнее, чем ты себе представляешь, – начал он. – Но я могу объяснить, почему мне не хотелось привлекать никого лишнего.

– Не нужно, – ответила Кристин. – Капитан уже помог. Но ему хочется знать, как ты разберешься с главной проблемой.

Юноша потупился.

– Я охотно отвечу на любые его вопросы, – заявил он, испытывая едва ли не облегчение.

– Он хочет знать, как ты собирался сойти с судна, не имея ни одежды, ни цента в кармане?

Гарри улыбнулся:

– Я решил щегольнуть халатом со «Звезды Канзаса». Мне показалось, что жители Нью-Йорка это одобрят.

– Откровенно говоря, в Нью-Йорке мало кто обратит внимание, даже если ты и впрямь прогуляешься в халате по Пятой авеню, – признала Кристин. – А те, кто обратит, подумают, что это новая мода. Но, чисто на случай, если этот номер не пройдет, Ричард предложил пару белых рубашек и спортивную куртку. Жаль, что он настолько выше тебя, иначе нашел бы и брюки. У доктора Уоллеса есть лишняя пара коричневых туфель, носки и галстук. Это по-прежнему не решает проблемы со штанами, но у капитана нашлись бермудские шорты, из которых он уже вырос.

Гарри расхохотался.

– Том, ты не обижайся, но мы организовали среди команды небольшой сбор средств, – добавила она, протягивая ему пухлый конверт. – Думаю, тут более чем достаточно, чтобы добраться до Коннектикута.

– Как мне вас отблагодарить? – вздохнул Гарри.

– Успокойся, Том. Мы все очень рады, что ты выжил. Жаль, нам не удалось спасти еще и твоего друга Гарри Клифтона. Но не переживай – капитан Паркер поручил доктору Уоллесу лично доставить твое письмо его матери.

В то утро Гарри одним из первых вышел на палубу – часа за два до прибытия «Звезды Канзаса» в Нью-Йорк. Минут через сорок компанию ему составило солнце, и к этому времени он уже точно знал, как проведет свой первый день в Америке.

Он уже попрощался с доктором Уоллесом и, как умел, поблагодарил его за все, что тот для него сделал. Уоллес заверил его, что отправит письмо миссис Клифтон сразу, как только прибудет в Бристоль, и нехотя согласился не навещать ее, когда Гарри намекнул на слабость ее нервов.

Гарри был тронут тем, что капитан Паркер лично заглянул в лазарет, чтобы занести ему бермуды и пожелать удачи.

– Тебе пора ложиться, Том, – твердо сказала ему Кристин, когда капитан ушел обратно на мостик. – Тебе понадобятся все силы, если ты завтра собираешься ехать в Коннектикут.

Том Брэдшо с радостью провел бы пару дней на Манхэттене с Ричардом и Кристин, но Гарри Клифтон не мог себе позволить тратить время попусту теперь, когда Британия объявила войну Германии.

– Утром, как проснешься, – продолжала Кристин, – иди на пассажирскую палубу – увидишь рассвет над Нью-Йорком. Я знаю, тебе не впервой, но это зрелище не перестает меня восхищать.

– Меня тоже, – откликнулся Гарри.

– А когда причалим, почему бы тебе не подождать, пока мы с Ричардом не закончим дежурство? Сойдем на берег вместе!

Облаченный в спортивную куртку и рубашку Ричарда, немного великоватые, чуть длинноватые капитанские бермуды и докторские туфли и носки, несколько тесноватые, Гарри с нетерпением ждал, когда ступит на сушу.

На корабле заранее дали телеграмму в иммиграционную службу Нью-Йорка, сообщив о присутствии на борту лишнего пассажира, гражданина США, по имени Том Брэдшо. В ответе сообщалось, что мистеру Брэдшо следует обратиться к одному из их чиновников, а дальше они сами займутся его делом.

Гарри планировал немного поболтаться на вокзале Гранд-сентрал, где его высадит Ричард, а после вернуться в порт, обратиться в профсоюз и узнать, какие корабли отходят в Англию. Порт назначения роли не играл – только не Бристоль, конечно.

Когда он подберет подходящее судно, то подпишется на любую работу, какая найдется. Его не волновало, придется ли ему служить на мостике или в котельном отделении, драить палубу или чистить картошку, коль скоро на кону была Англия. Если подходящего места не будет, он закажет самый дешевый проезд домой. Гарри уже проверил содержимое пухлого конверта, врученного ему Кристин, и денег в нем оказалось более чем достаточно, чтобы оплатить каюту, которая никак не могла оказаться меньше того чулана для метел, где он спал на «Девонце».

Гарри печалило, что в Англии он не сможет увидеться ни с кем из друзей и ему придется осторожничать, пытаясь связаться с матерью. Но, едва он сойдет на английский берег, у него будет единственная задача – завербоваться на боевой корабль его величества и воевать против врагов короля, хотя он знал, что по возвращении в порт ему придется оставаться на борту, словно беглому преступнику.

Мысли Гарри прервало появление дамы. Он в восхищении уставился на статую Свободы, как только она замаячила в утренней дымке. Он видел фотографии знаменитой достопримечательности, но те не передавали ее величия, и вот она выросла над «Звездой Канзаса», радушно приветствуя в Соединенных Штатах гостей, иммигрантов и соотечественников.

Пока корабль шел в гавань, Гарри, облокотившись о перила, принялся разглядывать Манхэттен, разочарованный тем, что небоскребы казались не выше, чем некоторые памятные ему бристольские здания. Впрочем, с каждой минутой они все росли и росли, пока не вознеслись высоко в небо и ему не пришлось заслонять глаза от солнца при попытке их рассмотреть.

Нью-йоркский портовый буксир вышел навстречу и благополучно провел «Звезду Канзаса» на ее место у седьмого причала. Когда Гарри увидел ликующую толпу, ему стало не по себе, хотя юноша, этим утром прибывший в Нью-Йорк, был куда старше четвертого офицера, покинувшего Бристоль тремя неделями раньше.

– Улыбнись, Том.

Гарри обернулся и увидел Ричарда, глядевшего в объектив своего «Кодака Брауни». Он рассматривал перевернутое изображение Тома на фоне Манхэттена.

– Из всех пассажиров тебя я буду помнить дольше других, – заметила Кристин.

Она подошла, чтобы Ричард сфотографировал их вместе. Сестринскую форму сменило нарядное платье в горошек, с белым пояском и туфельками.

– Я вас тоже, – ответил Гарри, надеясь, что никто не видит его волнения.

– Нам пора на берег, – напомнил Ричард, закрывая затвор камеры.

Все трое сошли по широкой лестнице на нижнюю палубу. Пассажиры уже начали покидать корабль и общались со встречавшими их родственниками и обеспокоенными друзьями. Пока Гарри спускался по трапу, его изрядно воодушевляло желание многих пожать ему руку и пожелать удачи.

Оказавшись на суше, они направились к паспортному контролю и встали в одну из четырех длинных очередей. Гарри озирался по сторонам, ему хотелось задать множество вопросов, но любой из них выдал бы его полное незнание американской жизни.

Первым бросался в глаза сам народ – не публика, а пестрое лоскутное одеяло. Он лишь однажды видел в Бристоле чернокожего человека и помнил, как замер и уставился на него. Смоленый Джек тогда объяснил ему, что так себя вести – это хамство, и спросил, как бы он себя чувствовал, если бы на него глазели лишь из-за белого цвета кожи. Но больше прочего Гарри захватили шум, суета и неуемный темп жизни города, где он оказался, в сравнении с которым Бристоль выглядел пережитком седой старины.

Гарри уже начинал жалеть, что отверг предложение Ричарда переночевать у него и провести несколько дней в городе, заворожившем его еще до выхода из порта.

– Я пойду первым, – предложил Ричард, когда подошла их очередь. – Заберу машину и встречу вас на выходе.

– Отличная мысль, – согласилась Кристин.

– Следующий! – крикнул сотрудник иммиграционной службы.

Ричард подошел к столу и протянул паспорт чиновнику, который мельком глянул на фотографию и проставил печать.

– Добро пожаловать домой, лейтенант Тиббет. Следующий!

Гарри шагнул вперед с чувством неловкости от того, что у него нет ни паспорта, ни другого удостоверения личности, только чужое имя.

– Меня зовут Том Брэдшо, – заявил он с уверенностью, которой вовсе не ощущал. – По-моему, со «Звезды Канзаса» давали обо мне телеграмму.

Чиновник внимательно присмотрелся к Гарри, взял лист бумаги и принялся изучать длинный список имен. Наконец он поставил галочку, повернулся и кому-то кивнул. Гарри заметил по другую сторону заграждения двоих мужчин в одинаковых серых костюмах и шляпах. Один улыбнулся ему.

Сотрудник иммиграционной службы поставил печать на листок бумаги и протянул его Гарри:

– С возвращением, мистер Брэдшо. Давненько вас не было на родине.

– И правда, – подтвердил Гарри.

– Следующий!

– Я тебя подожду, – сказал он Кристин, подошедшей к столу.

– Я быстро, – пообещала та.

Гарри прошел за ограждение и впервые в жизни ступил на землю Соединенных Штатов Америки.

Двое мужчин в серых костюмах шагнули вперед.

– Доброе утро, сэр, – произнес один. – Вы мистер Томас Брэдшо?

– Да, это я, – подтвердил Гарри.

Только он это произнес, как второй незнакомец схватил его и заломил ему руки за спину, а первый защелкнул на нем наручники. Все это произошло так быстро, что Гарри даже не успел возмутиться.

Внешне он оставался спокоен, поскольку уже рассматривал возможность разоблачения. Да, он не Том Брэдшо, а англичанин по имени Гарри Клифтон. Но даже в этом случае худшим, что могло ему грозить, была депортация и возвращение в Британию. А раз он этого и хотел, сопротивляться Гарри не стал.

Он заметил две машины, ждавшие у обочины. Одна была черной полицейской, и заднюю дверцу держал открытой еще один неулыбчивый человек в сером костюме. На капоте второй – красного спортивного автомобиля – сидел улыбающийся Ричард.

Увидев, что Тома уводят в наручниках, лейтенант вскочил и бросился наперерез. Тем временем один из полицейских начал зачитывать мистеру Брэдшо его права, пока другой крепко удерживал Гарри за локоть.

– Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Вы имеете право на адвоката…

Мгновением позже Ричард уже шагал рядом.

– Черт возьми, что вы творите? – спросил он, смерив полицейских мрачным взглядом.

– Если вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством, – продолжил первый.

Ни тот ни другой не обратили на Ричарда никакого внимания.

Ричард был откровенно изумлен невозмутимостью Тома – того как будто ничуть не удивил арест. Но он вознамерился сделать все, чтобы помочь другу. Забежав вперед, он встал перед полицейскими.

– В чем вы обвиняете мистера Брэдшо, офицер? – спросил он решительно.

Старший детектив остановился и посмотрел Ричарду прямо в глаза.

– В преднамеренном убийстве, – объяснил он.

Примечания

1

Рональд Колман – английский актер. – Здесь и далее прим. перев.

2

«Мармит» – фирменное название питательной белковой пасты с насыщенным вкусом и резким запахом; используется для бутербродов и заправки горячих блюд.

3

Фамилия мисс Манди означает «понедельник»: «Monday».

4

Одним конским каштаном, нанизанным на веревочку, бьют по другим.

5

«Пале» – зал для танцев; «Одеон» – название сети британских кинотеатров.

6

Квартальный день – день, начинающий квартал года (срок внесения аренды, уплаты процентов и тому подобного).

7

Армия Китченера – армия добровольцев, созданная в начале Первой мировой войны по инициативе графа Китченера, военного министра Британии.

8

Великая война – другое название Первой мировой войны, использовавшееся до начала Второй мировой.

9

«Малиновки» – прозвище английского футбольного клуба «Бристоль Сити» (из-за цвета формы).

10

Кольстон-Холл – концертный зал в Бристоле; раньше там располагалась школа Кольстона для мальчиков.

11

Хэнсомовский кеб – самый известный вид кеба, двухместный двухколесный конный экипаж, где кучер располагался сверху и сзади.

12

«Лордз» – известный крикетный стадион в Лондоне, названный в честь Томаса Лорда. Гарри принимает его за церковь, потому что слово «лорд», помимо фамилии или титула, может означать «Господь».

13

Матрона (от лат. «мать») – женщина, заведующая внутренними делами школы, совмещает обязанности экономки, медсестры и кастелянши. Эта должность до сих пор существует в некоторых британских школах-интернатах.

14

Сесил Джон Родс (1853–1902) – британский империалист, политик и бизнесмен, поддерживал английскую колониальную экспансию в Южной Африке.

15

Железный герцог – прозвище Артура Уэлсли, первого герцога Веллингтона.

16

Открытая стипендия присуждается по результатам отлично сданных экзаменов.

17

Галстук старой школы – символ уз, связывающих выпускников одного привилегированного учебного заведения, и их принадлежности к правящему классу.

18

Войной, которая должна положить конец всем войнам, называли Первую мировую. Выражение в 1914 г. ввел в употребление Герберт Уэллс, утверждавший, что войнам может положить конец только разгром немецкого милитаризма. Изначально оно имело идеалистический характер, но впоследствии приобрело иронический оттенок.

19

Ланселот Браун, английский ландшафтный архитектор XVIII в., был садоводом в поместье герцога Букингемского.

20

Котсуолдский камень – желтый известняк, добываемый в Котсуолдских холмах на юге Среднеанглийской низменности.

21

«Джон Харви и сыновья» – виноторговая компания, основанная в Бристоле в 1796 г.

22

Персонаж комедии Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным».

23

Эрнест Артур Лаф (1911–2000) – английский хорист, в юном возрасте прославившийся своим сопрано.

24

Уилкинс Микобер – персонаж романа Чарльза Диккенса «Дэвид Копперфилд», попавший в долговую тюрьму.

25

Великая депрессия – мировой экономический кризис 1929–1939 гг.

26

Адвент – период Рождественского поста у католиков и части протестантов, время ожидания, предшествующее празднику Рождества.

27

Спряжение латинского глагола «amare» – «любить» (люблю, любишь, любит).

28

«Вдали от обезумевшей толпы» – роман Томаса Харди.

29

Британская крона – пять шиллингов.

30

«Олд Вик» – разговорное название театра в Лондоне (с 1880 г. – Королевский Виктория-холл), а также театральной труппы. Возможно, имеются в виду гастроли последней.

31

Михайлов триместр – осенний триместр в некоторых школах, колледжах, университетах. Назван по Михайлову дню (день архангела Михаила, 29 сентября).

32

Алый Первоцвет – главный герой приключенческих романов баронессы Эммы Орци, британский шпион-аристократ и роялист, действующий во Франции во время революции. Популяризовал фигуру мстителя в маске.

33

Английский писатель, драматург, сценарист.

34

99 °F – примерно 37,2 °C.

35

«Когда боги смеются» – рассказ Агаты Кристи («Where There’s a Will», другой перевод – «Я приду за тобой, Мэри!»). Сюжет не имеет ничего общего с изложением Баррингтона – тот либо путает автора или название, либо, что вероятнее, вводит Амхерста в заблуждение.

36

Провост – ректор в некоторых английских колледжах.

37

Объединенные провинции – бывшая британская колония, ныне Уттар-Прадеш, штат на севере Индии.

38

Поминальное воскресенье – день памяти погибших на Первой мировой войне (позднее – на обеих мировых войнах); отмечается в воскресенье, ближайшее к 11 ноября, дню перемирия.

39

Персонаж пьесы Шекспира «Двенадцатая ночь».

40

«Ракета» – один из первых паровозов, построенный в 1829 г. Джорджем и Робертом Стефенсонами.

41

«Громовержец» – разговорное название газеты «Таймс».

42

Дом – разговорное название колледжа Крайст-Чёрч («церковь Христа»).

43

Вероятно, имеется в виду Лен (Леонард) Хаттон, английский крикетист.

44

Джесси Оуэнс – чернокожий американский легкоатлет, четырехкратный чемпион Олимпиады 1936 года в нацистском Берлине, от которой ждали, что она продемонстрирует превосходство арийской расы.

45

Очевидно, отсылка к повести Джона Стейнбека «О мышах и людях» (1937), хотя вряд ли она успела стать популярной.

46

Капучино, пожалуйста (ит.) .

47

Английский флорин – с 1849 г. серебряная монета достоинством в два шиллинга.

48

Джозеф Конрад – классик английской литературы; Джон Бакен – автор шпионских романов.

49

Школьный гимн Бристольской классической школы, буквально – «Песня бристольцев».

50

Да будет она более славной, да будет более достойной, сколько бы ни прошло месяцев:

Пусть это будет нашим первейшим правом, мы – бристольцы.

51

Бинг Кросби – американский певец и актер середины XX века, один из самых успешных исполнителей в США.

52

День поминовения – крупнейший ежегодный праздник в Оксфордском университете, посвященный памяти основателей его колледжей; отмечается в июне.

53

Гретна-Грин – небольшая деревня, первый населенный пункт в Шотландии по пути из Лондона. Некогда популярное место, где влюбленные заключали брак в обход английского закона, не действовавшего на территории Шотландии, по которому пары моложе 21 года могли венчаться только с согласия родителей или опекуна.

54

Название «Решимость» (иначе «Резолюшн») носили многие корабли британских ВМС. Вероятно, имеется в виду линкор типа «Ривендж», спущенный на воду в 1915 г. и участвовавший в обеих мировых войнах.

55

Красный флаг – британский торговый флаг, синий – флаг, использовавшийся вспомогательными судами британского военного флота.

56

Английский канал – принятое в Великобритании название пролива Ла-Манш.

57

Американская актриса, драматург, сценарист и секс-символ, одна из самых скандальных звезд своего времени.

58

С 00.00 до 04.00 часов.

59

Три отрока вавилонских, по библейскому изложению в Книге пророка Даниила, были брошены в огонь царем Навуходоносором, но вышли оттуда невредимыми, сохраненные архангелом Михаилом.

60

Джин-рамми – азартная карточная игра.

61

«Внутреннее вещание» – с 1939 г. одна из основных радиопрограмм Би-би-си, в 1967-м была переименована в «Радио-4».