Йоав Блум - Творцы совпадений

Йоав Блум - Творцы совпадений

Бог не играет в кости со Вселенной.

Альберт Эйнштейн

Эйнштейн, перестань указывать Богу, что Ему делать с его игральными костями.

Нильс Бор

Взгляните на линию времени. Конечно, это заблуждение: время – это плоскость, а не линия.

Но для тренировки представьте его в виде линии.

Теперь понаблюдайте за ней, за тем, как каждое событие происходит и порождает другие, попробуйте найти его начало.

Разумеется, у вас ничего не получится.

У каждого «сейчас» есть свое «раньше».

Это, видимо, основная, хотя и не самая очевидная проблема, с которой вы столкнетесь, будучи творцом совпадений.

Поэтому до теоретических и практических занятий, до всевозможных формул и статистик, до того, как вы начнете организовывать совпадения, давайте выполним очень простое упражнение.

Взгляните снова на линию времени.

Найдите подходящую точку, поставьте на нее указательный палец и просто решите: «Вот начало».

Как всегда, здесь главное – хронометраж.

За пять часов до того, как в двухсотый раз перекрасить южную стену в своей квартире, Гай сидел в маленьком кафе и медленно, задумчиво пил кофе.

Он сидел, немного откинувшись назад, в позе, которая должна была выражать спокойствие, выработанное долгими годами самодисциплины, и держал чашку осторожно, будто дорогую раковину с жемчужиной. Краем глаза он следил за движением секундной стрелки на больших часах, висевших над кассой. И опять, как всегда бывает в последние минуты перед выполнением задания, он с досадой отмечал у себя учащение дыхания и сердцебиения, так что временами переставал слышать официозное тиканье часов.

В кафе было наполовину пусто.

Он смотрел на посетителей и вновь воображал протянутые в воздухе нити паутины, тонкие невидимые связи, соединяющие всех и вся.

В противоположном углу сидела круглолицая девушка, прислонив голову к оконному стеклу и позволяя музыке, созданной гениями маркетинга и специалистами по подростковой романтике, промывать ей мозги через тонкие провода наушников. Закрытые глаза, расслабленное лицо – все, кажется, выражало спокойствие. Гай не выяснил о ней достаточно, чтобы определить, действительно ли это – спокойствие. На данный момент для его уравнения была значима не сама девушка, а лишь песенка, которую она напевала себе под нос.

Напротив нее – неуверенная парочка, парень и девушка на первом или втором свидании, пытаются то ли вести дружеский разговор, то ли проводить собеседование на должность второй половины, то ли обмениваться остротами, замаскированными под улыбки и взгляды. Оба попеременно отводили глаза сторону, чтобы не смотреть друг на друга и не создавать ложного ощущения близости. Эта пара была воплощением всех скоротечных отношений, нервно вращающихся вокруг своей оси. Таких парочек полно в мире, несмотря на его тщетные попытки от них избавиться.

Немного позади, в углу, сидел студент, занятый стиранием образа прежней любви из сердца. Он завалил весь стол листами бумаги, исписанными убористым почерком, но вместо учебы смотрел на большую чашку какао, погрузившись в мечты. Гай уже знал его имя и «историю болезни»: чувства, сомнения, мечты, маленькие страхи. Все это у него уже было собрано… Все необходимое, чтобы просчитать вероятности и упорядочить их в соответствии со сложной статистикой факторов и последствий.

И наконец, две стройные официантки, обе с усталыми глазами, но все еще улыбающиеся. Они неслышно, но оживленно разговаривали о чем-то около закрытой двери в кухню. По крайней мере, одна из них говорила. Вторая слушала, иногда кивала, подавала знаки согласно заранее оговоренному протоколу «я вас внимательно слушаю», но, по всей видимости, думала совсем о других вещах.

Ее историю Гай тоже знал. По крайней мере, надеялся, что знал.

Он поставил чашку на стол и про себя начал обратный отсчет секунд.

Часы над кассой показывали без семнадцати минут четыре.

Он знал, что у каждого из присутствующих часы показывают немного разное время. На полминуты больше или меньше – в реальности не имеет значения.

Люди живут не только в разном пространстве, но и в разном времени. В какой-то мере можно сказать, что они перемещаются в пределах личного временнóго пузыря, который создают сами. Как говорил Генерал, важно суметь состыковать время так, чтобы это не выглядело искусственно.

У самого Гая часов не было. В какой-то момент он понял, что в них отпала необходимость – настолько хорошо он стал чувствовать время.

Ему всегда нравилось это пронизывающее ощущение теплоты за минуту до выполнения задания. Чувство, что вот-вот ты шевельнешь пальцем и немного сдвинешь земной шар или небеса. Осознание того, как отклоняются от привычного маршрута вещи, которые еще секунду назад двигались совсем в ином направлении. Чувство, что рождается нечто новое. Он был словно художник, который рисует захватывающие пейзажи, только без кисти и красок, при помощи осторожного и точного поворота огромного калейдоскопа.

Он не раз думал, что, если бы его не существовало, его стоило бы придумать. Определенно стоило бы.

Миллиарды таких движений пальцем происходят каждый день, перекликаются друг с другом, отменяют друг друга, убаюкивают друг друга в трагикомическом танце возможных будущих событий, и ни одно из них не трогает сердце его творца. Гай без труда предвидит изменения, которые должны произойти, и воплощает их. Элегантно, тихо, под покровом тайны, такой, что, даже если вдруг будет раскрыта, никто в нее не поверит. Но все равно он каждый раз немного волнуется перед началом.

«Прежде всего, вы тайные агенты, – сказал им как-то Генерал. – Разница между вами и всеми остальными в том, что они в первую очередь агенты, а потом уже тайные, а вы в первую очередь тайные, а потом уже агенты».

Гай сделал глубокий вдох, и все началось.

Девушка за столиком напротив пошевелилась, когда одна песня закончилась, а другая началась. Она устроилась поудобнее, открыла глаза и стала смотреть в окно.

Студент тряхнул головой.

Парень с девушкой все еще оценивали друг друга и смущенно посмеивались, будто в мире и нет других видов смеха.

Секундная стрелка уже прошла четверть круга.

Гай выдохнул.

Вынул из кармана кошелек.

В точно определенный момент времени короткий нервный оклик отвлек двух официанток друг от друга и призвал одну из них в кухню.

Гай положил купюру на стол.

Студент начал собирать свои листочки, все еще медлительно и задумчиво.

Секундная стрелка прошла половину круга.

Гай поставил полупустую чашку на расстоянии ровно два сантиметра от края стола и положил купюру под нее. Когда стрелка отсчитала сорок две секунды, он встал и махнул рукой той официантке, которая осталась в зале, выражая этим жестом одновременно «спасибо» и «до свиданья».

Она махнула ему в ответ и направилась к его столику.

Когда стрелка на часах миновала три четверти круга, Гай вышел на залитую солнцем улицу и исчез из поля зрения посетителей кафе.

Три-четыре…

* * *

Симпатичный студент, сидевший в углу, собрался уходить.

Хоть это и столик Юли, но, по всей видимости, разобраться с этим придется Ширли. Без проблем. Ей нравятся студенты. Ей нравятся симпатичные парни. «Симпатичный» и «студент» – это весьма удачное сочетание, по правде говоря.

Ширли тряхнула головой.

Нет! Гони прочь эти мысли! Хватит уже «симпатичных», «милых» и всяких прочих прилагательных, которые так и лезут в голову.

Ты пыталась, пережила, исследовала, проверила, взлетела, разбилась. И сделала выводы. Хватит, баста. Пе-ре-рыв.

Другой юноша с грустными глазами поднял руку и показал ей на купюру, которую оставил на столе.

Они уже были знакомы, если можно так назвать его седьмой по счету молчаливый визит в кафе. Наверняка он, как всегда, допил свой кофе, оставив густой осадок, будто для несуществующей гадалки, аккуратно сложил купюру и подсунул ее под чашку. Он направился к выходу из кафе. Ширли показалось, что он двигается несколько напряженно. Она подошла к его столику, стараясь не смотреть на студента.

В конце концов, она всего лишь человек. Прошел уже целый год. Очевидно, что она все еще нуждается в человеческом тепле. Ей так и не удалось приучить себя к мысли, что «одна» – это новое «вместе», что нужно быть сильной, как одинокая и прекрасная волчица в снежном поле, или пантера в пустыне, или что-то в этом духе. Годы, проведенные за просмотром девчачьих мелодрам, прослушиванием слащавой попсы и чтением бульварных романов, воздвигли в ее голове крепостные стены, сложенные из романтических иллюзий.

Но все будет в порядке.

В порядке.

Погруженная в свои мысли, она протягивает руку.

Сзади слышится тихий звук, и Ширли поворачивает голову. Это девушка в наушниках мурлычет что-то себе под нос.

Еще до того, как повернуть голову, Ширли понимает, что совершила ошибку.

Ее мозг сейчас фиксирует происходящие события, предсказывает их, просчитывая с точностью атомных часов, но запаздывая каждый раз на тысячную долю секунды.

Вот ее рука немного двигает чашку, вместо того чтобы взять ее.

Вот чашка, которая в этот раз почему-то стоит близко к краю, теряет равновесие.

Вот Ширли протягивает вторую руку, пытаясь поймать падающую чашку, и у нее не получается: чашка разбивается об пол, и Ширли резко и отчаянно вскрикивает.

Вот студент – то есть юноша, который совсем ей не интересен, – поднимает голову на звук, неудачно шевелит рукой и проливает горячий шоколад на листы бумаги.

А вот Бруно выходит из кухни.

Черт.

* * *

«Иногда вам придется побыть немного мерзавцами, – говорил Генерал. – Это бывает необходимо. Я сам в свое время испытывал от этого удовольствие. Но совсем не нужно быть маленькими садистами. Принцип довольно прост».

Гай идет по улице и считает шаги до того момента, когда позволит себе повернуться и издалека посмотреть на происходящее в кафе. Чашка уже должна была упасть. Он только мельком взглянет, чтобы убедиться, что все в порядке. Это не ребячество, а здоровое любопытство. Никто не обратит внимания, он вообще на другом конце улицы. Ему позволено это сделать.

А потом он пойдет взрывать канализационную трубу.

* * *

Ширли видит, как студент ругается и размахивает руками, пытаясь спасти убористо написанные конспекты.

Она быстро наклоняется, начинает собирать осколки и ударяется головой о стол. «Черт» еще раз.

Она пытается собрать крупные осколки, не порезавшись. Кофе впитался в туфли, и на них получился узор из маленьких темных пятнышек, как окрас невыразительного жирафа.

Кофе отстирывается? Эти туфли вообще можно отмыть?

Ширли тихонько проклинает весь мир. На этой работе с ней уже в третий раз происходит нечто подобное. Бруно весьма доходчиво объяснил, что произойдет после третьего раза.

– Оставь, – слышит она тихий голос.

Бруно присел на корточки рядом с ней, весь красный от злости.

– Мне жаль, – сказала она. – Правда. Это… это… я не нарочно. Я всего лишь повернулась, на полсекунды отвлеклась. Клянусь.

– Уже в третий раз, – процедил Бруно. Он не любит кричать при посетителях. – На первый раз я простил. На второй предупредил.

– Бруно, мне жаль, – сказала она.

Бруно вытаращился на нее.

Ох. Большая ошибка.

Он очень не любит, когда его называют по имени. Обычно она не допускает таких проколов. Что на нее нашло сегодня?

– Оставь это, – сказал он тихо, акцентируя каждое слово. – Верни форму, забирай свои сегодняшние чаевые и уходи. Ты больше тут не работаешь.

Прежде чем она успела вставить хоть слово, он поднялся и вернулся на кухню.

* * *

Теперь Гай бежит.

Ему предстоит еще многое успеть. Невозможно подготовить все заранее. Есть вещи, которые нужно делать в последний момент или хотя бы убедиться, что все происходит так, как надо, и тогда, когда надо.

Гай пока не достиг того уровня, когда может позволить стакану упасть, а потом сидеть и смотреть, как события сменяют друг друга. Ему приходится самому легонько подталкивать их в нужный момент.

* * *

Ему, по-видимому, придется снова делать фотокопии всех материалов.

Вторая официантка – не та, что собирает осколки с пола и выглядит при этом так, будто через секунду заплачет, – подходит к нему с большой пачкой бумажных полотенец и помогает промокнуть ту влагу, которую конспекты еще не успели впитать. Молча и быстро они наводят порядок на столе. Бóльшую часть бумаг он оставляет.

– Это можно выкинуть, – говорит студент. – Я просто заново скопирую.

– Обидно. – Официантка поджимает губы, выражая соболезнования.

– Принесите мне счет. Мне пора.

Она кивает и разворачивается, и в этот момент он улавливает запах ее духов.

Давно спящий тревожный звоночек раздается звонким эхом в его голове. Духи Шарон. Этого еще не хватало.

Моргнув, он продолжает убирать непромокшие конспекты в сумку. Когда стол уже сверкает чистотой, официантка подает ему счет.

Он неосознанно задерживает дыхание при ее приближении, чтобы снова не вдохнуть этот запах.

Когда она уходит, он отрывает взгляд от счета и замечает, что вторая официантка, та, что уронила кружку, выходит из кафе в повседневной одежде.

* * *

Гай расположился на автобусной остановке и открыл свой маленький блокнот.

Здесь девушка не должна была его увидеть, но тем не менее он на всякий случай сделал вид, что увлечен блокнотом.

Он открыл его на странице с одним из своих первых заданий. Нужно было сделать так, чтобы некий рабочий на обувной фабрике потерял работу. Этот человек был гениальным композитором, но даже не подозревал об этом. На первом этапе Гаю нужно организовать увольнение, а на втором – открыть для него мир музыки так, чтобы это побудило его сочинить что-нибудь.

Довольно сложное задание для начинающего творца совпадений, к тому же не такое вдохновляющее, как те задания, о которых он мечтал.

Однако Гай был довольно амбициозным парнем. Он замахнулся на что-то, что было гораздо выше его способностей. Беглый взгляд в блокнот напомнил ему, что тогда он прибегнул к помощи одной особенно нервной козы, вакцины против гриппа и блэкаута, парализовавшего работу всего завода.

У него, естественно, ничего не вышло. Уволили кого-то другого за то, что тот не рассчитал точно время прибытия рабочих на завод. Это было еще в те времена, когда Гай проводил расчеты только на уровне отдельного человека и не смотрел на более широкую картину, забывая все, чему их учил Генерал. Он не уделил должного внимания карте пробок утром в четверг в районе, где жил его композитор, и кто-то другой оказался в нужное время в нужном месте.

Все, что он пытался провернуть, было расписано на четырех страницах блокнота. Четыре страницы! Черт побери, да что он о себе возомнил?

Кто-то другой организовал увольнение через пять месяцев, а также сумел вернуть уволенного по милости Гая человека на освободившееся место. Гай понятия не имел, кто это сделал. Он прикинул, что его ошибка стоила нескольких музыкальных произведений, которым не суждено быть написанными.

Не все его ошибки были исправлены. Не всегда есть второй шанс.

На противоположной стороне дороги он увидел, что официантка, уронившая чашку, приближается к автобусной остановке.

* * *

Ей казалось, что сейчас весь мир крутится вокруг ритмичного цоканья ее шагов по тротуару, легкого шороха от трения руки об одежду и прикосновения ярлычка рубашки к коже. Когда она нервничает, она обращает внимание на мелочи.

Она недавно это поняла.

Странно, но сейчас ее беспокоит не само внезапное увольнение, а то, что это произошло не так, как она себе представляла. Все меняется так легко, за секунду? Жизнь не должна поступать с тобой подобным образом. Она должна медленно сообщать тебе новости, хорошие они или плохие. Не бросать такие камни в твое озеро и не указывать со злорадной улыбкой на круги, нарушающие спокойствие воды. Почему Ширли кажется, что все случившееся похоже на столкновение лоб в лоб с дальним знакомым ровно в тот момент, когда ты заворачиваешь за угол?

Недавно прошел первый дождь, но яркое и теплое солнце уже заливало улицу, в воздухе витал запах чего-то нового. Маленький коричневый ручеек стекал вдоль обочины дороги в канализацию, и дерзкий автобус проехал мимо прямо по нему, забрызгав ее грязной водой и еще раз намочив туфли. Конечно же, она опоздала на свой автобус. Такой уж это был день.

Она просто обязана закончить его без серьезных телесных повреждений или чего-то подобного, а завтра уже будет более терпимо. Завтра будет время оценить ущерб, тщательно проверить фортификации и спокойно решить, по какой дороге идти дальше. И главное – куда.

Она злится на саму себя за склонность драматизировать. Всего-то – уволили с работы. Это не то, о чем будешь рассказывать внукам или психологу. Всего лишь дурацкий день. Ты с такими уже на короткой ноге. Вы хорошие друзья. Пожалуйста, без драм.

Она поднимает руку. Этого автобуса час прождешь – не дождешься. Лучше уж попутка, на ней она доедет быстро, а дома будет долго стоять под душем, и затем в кровать. А завтра посмотрим. Поищем работу, подумаем, что делать с платой за квартиру за ближайший месяц, выясним, как отмыть туфли.

* * *

Гай беспокоился. Девушка выглядела недостаточно расстроенной. Он ожидал средне-высокого уровня отчаяния.

Может быть, это не так уж и плохо: она останется открытой для всего нового.

Кроме того, легкое отчаяние, приправленное щепоткой грусти, может заставить ее почувствовать потребность в ком-то, на кого можно опереться.

Или, наоборот, из-за этого она начнет избегать людей.

Идиот, я должен был это предусмотреть. Точно рассчитать потенциал ее расстройства. Нужно минимизировать риск ошибки во всем, что касается выбора. Это будет мне первым уроком. Ладно, не совсем первым. Скорее уже пятым.

А может, даже десятым. Я уже не помню.

В любом случае она выглядела недостаточно расстроенной.

* * *

– Что там произошло? – спрашивает он.

Один из прохожих остановился:

– Что?

– Что там произошло? – снова спрашивает он. – Почему все стоят?

– Какая-то канализационная труба взорвалась, – ответил прохожий. – Эту улицу перекрыли.

– Ясно, спасибо.

Он объедет вокруг. Если повернет направо, а потом снова налево, то должен проехать по дополнительному маршруту и добраться до… Нет, там нет въезда. Может быть, повернет два раза направо, а потом налево, на ту улицу с односторонним движением. Или, может быть, это не улица с односторонним движением, а тупик? Шарон всегда над ним смеялась:

– Как, как ты окончил офицерские курсы, если не можешь ориентироваться в городе?

– В городе все по-другому, – отвечал он ей.

– В городе же проще!

– На курсах не было тебя, ты меня отвлекаешь.

Она улыбалась этой своей улыбкой, немного наклонив голову. Улыбкой Моны Лизы «вне игры».

– Нет, правда! – говорил он. – Карты, улицы, схемы, направления – у меня все в голове перемешалось. Для меня сейчас есть только два места – рядом с тобой и не рядом с тобой. Как я должен искать дорогу в кинотеатр? А? Скажи мне?

Она немного нагибалась и шептала ему на ухо:

– Налево до конца, потом направо, а потом прямо через площадь, командир.

Пропали конспекты, ну и что. Он не позволит этому испортить свой день. Или другой день. Любой день.

Он приедет домой, забросит эти дурацкие бумажки в самый темный угол квартиры, спустится вниз, возьмет напрокат в автомате какую-нибудь комедию, самую идиотскую, которую найдет, – что-нибудь про американских студентов, или невротичных британцев, или быстро говорящих испанок, – и будет без зазрения совести расслабляться в компании пива и орешков.

Или сходит на море, тоже вариант.

В любом случае важно, чтобы было пиво. Пиво обидится, если его не возьмут. С пивом шутки плохи, это он твердо усвоил.

Он запрокинул голову назад и зарычал. Каждый раз, когда он откладывал задания по учебе, его настроение резко улучшалось. Он чувствовал себя таким живым! Ему нравилась эта «зона» за пределами обязательств, в ней было весело и интересно, ты проходил ее подобно потоку.

Настанет день, и я стану учителем дзен-буддизма, думал он. Рассажу всех по машинам и позволю людям рычать и смеяться над жизнью.

Но пока ограничусь тем, что буду милым. Помогу старушке, подберу автостопщика, куплю цветок и подарю первой встречной девушке.

Он снова рычит.

* * *

Люди по-разному реагируют на события.

Слабости у людей тоже разные. Слабые стороны своего клиента Гай выявил где-то на середине подготовки.

Ни одна из них особенно не беспокоила его, кроме того факта, что он с трудом ориентируется на улицах города.

На этот случай Гай припас один военный документальный фильм и вставил его в телепрограмму вчерашним вечером. Он любил менять программу передач. Любил воздействовать на мысли людей посредством изменений в программе передач. Это относительно легко и вместе с тем весьма захватывающе. На больший риск он не решался.

Но после того как студент посмотрел вчера этот фильм, появился довольно высокий шанс (Гай чувствовал это), что, когда он спросит себя, куда ехать, выйдя из кафе, в голову ему придет что-то вроде «налево, направо, налево».

В любом случае все остальные дороги перекрыты.

* * *

Слишком много времени прошло. Она должна поймать наконец попутку или хотя бы сесть на автобус – что придет раньше. Она лениво поднимает руку и пытается прикинуть вероятность найти новую работу на этой неделе.

Именно в тот момент, когда она заключает, что шансов никаких, около нее останавливается маленькая голубая машина, и водитель открывает окно.

Она говорит коротко и по делу, будто на автопилоте, и садится в машину. В следующую секунду, после того как дверь закрывается, девушка замечает, что водитель – тот самый студент из кафе.

Он улыбается уголком рта, переключает передачу и трогается с места.

Теперь, когда они едут, она уже не провалится сквозь землю, даже если сама земля этого захочет.

* * *

Она милая, к тому же неболтливая. Сводящее с ума сочетание, думает он.

Кажется, ты не способен избежать фантазий об отношениях с первым встречным существом женского пола, отчитывает он себя. Иди себе своей дорогой, друг.

Но по сути, если уж идти на море с пивом…

* * *

В его оправдание можно сказать, что он очень старался.

Она почти целую минуту считала про себя, прежде чем он сдался и заговорил.

– Он на тебя не сильно кричал, я надеюсь? – спросил он с легкой улыбкой.

– Нет, он не из таких. Когда он злой, то просто очень отчетливо выговаривает слова.

– Отчетливо?

– Каждое слово. Как. Соринки. В. Глазу.

– Насколько отчетливо он говорил в этот раз?

– Он меня уволил. – Она пожала плечами.

То ли взглянул обеспокоенно, то ли нет.

– Правда?

– Правда.

Никогда еще слово «правда» не произносили так остро и резко. Это, дорогой мой, было последнее слово в разговоре, подумала она. Надеюсь, ты понял.

Есть в ней такая черта.

Она любит коверкать светские беседы. Ломать принятую последовательность самоочевидных вопросов и ответов, вставлять неподходящее слово или неуместное предложение, чтобы заставить всех замолчать, почувствовать себя неловко, заерзать: «Она, кажется, о-о-очень не хочет разговаривать».

Не говори со мной о работе. Вообще со мной не разговаривай. Веди машину.

Я тут чисто случайно.

Просто веди машину.

– Мм, мне жаль это слышать.

– А мне жаль твои бумаги. Кажется, все конспекты залиты.

– Ерунда, сделаю новые ксерокопии.

Теперь он пожал плечами.

– Тогда ладно.

– Правда, ерунда.

– Ясно. Тогда мне не жаль.

Она улыбнулась самой себе.

– Мм, да.

– Я Дан.

– Ширли.

– У меня племянницу зовут Ширли.

А мне-то что?

– Ничего себе.

– Да.

* * *

Гай считал вдохи. Он знает, что это полезнее, чем считать секунды. Однако считать вдохи довольно трудно, когда ритм дыхания сбит.

Он вынул мобильник из сумки и немного подождал.

И еще немного.

Этот разговор можно назвать страховым полисом, не правда ли?

Он набрал номер.

* * *

– Я высажу тебя раньше на один поворот, ладно? Если я сюда сверну, то, кажется, попаду на одностороннюю улицу.

– Нет проблем. – Она позволила себе улыбнуться.

– Ты живешь близко к морю.

– Да, довольно близко. – Это шаг вперед.

– Часто ходишь на море? – Это его попытка.

– Случается иногда. Не особо. – Два шага назад.

– Я иногда бываю. Хорошо прочищает голову.

– Да ну. Шум волн мешает мне сосредоточиться.

– Чтобы прочистить голову, не надо сосредоточиваться.

– Как скажешь.

Она улыбнулась. Это хорошая улыбка. То есть улыбка – это хорошо, так?

– Я, может быть, пойду сегодня вечером, хочешь присоединиться?

– Послушай…

– Просто так. Я возьму пива, а ты захвати чего-нибудь погрызть, если хочешь. Посидим, поболтаем. Я серьезно.

– Вряд ли.

– Обычно я жду, пока диалог сам завяжется. Очаровываю всякой бессмыслицей. Я не из торопливых парней, но просто мы скоро приедем, и…

– Я не в теме.

– Какой теме?

– Отношений.

– Вообще?

– Вообще.

– Монашеский обет?

– Скорее, забастовка.

– Почему?

– Это сложно.

– Сколько ты уже бастуешь?

– Я не думаю, что стóит… что за шум?

– Кажется, это из твоей сумки.

– Черт, это мой телефон.

Копается, копается, копается в сумке…

– Алло?

– Привет.

– Да?

– Это Дана?

– Нет.

Она почувствовала, что ее бровь сама собой поднимается от раздражения.

– Алло?

– Нет, нет, это не Дана.

– Дана?

– Нет тут никакой Даны. Ошибка. Алло?

– Алло?

– Ошибка! Ошибка! – кричит она.

Она отключается и кидает телефон в сумку, лежащую у нее в ногах.

– Уф, сумасшедший день.

* * *

Гай положил телефон обратно в карман.

Все, осталось только надеяться. Теперь домой.

И стену перекрасить.

* * *

– Кажется, приехали.

– Класс. Спасибо.

– Я больше тебя там не увижу?

– Нет, меня же уволили.

– И забастовку не прекратишь?

– Нет.

– Я вменяемый. Абсолютно. Проверяюсь у лучших специалистов.

– Не сомневаюсь.

Последняя улыбка, поднятые брови.

– Нет даже одного шанса на миллион? И телефон не оставишь?

Ему давно пора было бы сдаться.

– Нет, спасибо.

Пойду-ка я отсюда.

* * *

На стене была нарисована огромная подробная схема последнего задания. Она представляла собой два круга, в одном из которых было написано «Ширли», а в другом «Дан», и несметное количество линий, которые из них выходят.

Сбоку были длинные списки черт характера, стремлений, желаний.

Еще на схеме было много-много кругов, соединенных между собой голубыми линиями (действие, которое нужно совершить), красными линиями (опасность), штриховыми линиями (возможное событие) и черными линиями (взаимосвязь, которую нужно учесть), и внутри каждого круга мелкими буквами вписаны слова «Бруно», «Юли», «канализационная труба», «автобус № 65» и еще несколько десятков элементов, на первый взгляд не имеющих отношения к делу, например: «Путь к мечте: курс молодого бойца – документальный фильм», «электрик Давид», «Моник, жена Давида». Левый нижний угол был отведен под расчеты. Сколько кофе должно быть в чашке, чтобы сделать ее падение достаточно эффектным, сколько духов должно остаться в пузырьке Юли, сколько кубов воды протекает через канализационную трубу в час, желаемая глубина луж на пути автобуса, список песен, которым девочки любят подпевать.

Помимо этого, там был список мастеров по ремонту кондиционеров, тем разговора, связанных с пеликанами, коды доступа по меньшей мере девяти банков, состав ирландского пива, программа передач для телеканалов трех стран, выражения для пожелания удачи на разных языках, часовые пояса, ассоциативные связи, которые можно усмотреть между Перу и козьим молоком, и еще сотни деталей, написанных мелкими разноцветными буквами, и линии, соединяющие все возможности и субвозможности, и связи, и мысли, и случайности, которые могут привести в одну точку.

Да, определенно, он уже очень давно перестал работать в блокноте.

* * *

– Привет.

– Привет.

– Это Дан?

– Да.

– Мне кажется, я у тебя телефон оставила.

– Да, он лежал на полу в моей машине.

– Видимо, я его туда уронила, вместо того чтобы положить в сумку.

– Видимо. В итоге ты мне все-таки оставила телефон.

– Выходит, что так.

Наполовину молчание, на четверть безмолвие, на десятую часть напряженные ожидания.

– Сможешь заехать ко мне вернуть телефон?

– Да, конечно.

– Отлично.

– Но у меня есть идея получше.

– Какая?

– Я на море. Приходи и забирай.

– Мм, хорошо.

– Отлично, договорились.

– Мне нужно где-то четверть часа.

– Я не тороплюсь.

– Тогда до встречи.

– Ширли?

– Да?

– У меня тут есть выпить, принеси закуску, если можешь.

Точно рассчитанный угол бросания трубки в гневе, тонкие длинные трещины в дамбе одиночества, рычание, долго отзывающееся эхом внутри машины, – все сосредоточилось в итоге в одной точке.

– Хорошо.

* * *

Ночь. Море. Очередная парочка сидит и разговаривает. Ничего особенного. Полуулыбки, скрытые в темноте. Газеты, раскиданные по полу, и еще один слой краски на видавшей виды стене.

Где-то в несуществующем аэропорту на электронном табло появилась еще одна строчка в колонке «Любовь – прибытие».

В колонке «Причины» высветились слова «совпадение второго порядка».

Еще один день прошел.

На следующий день, когда Гай проснулся, еще можно было почувствовать легкий запах краски в воздухе, несмотря на то что он оставил балкон открытым на всю ночь.

Он мысленно похлопал себя по плечу. Естественное пробуждение – это еще один хороший знак. Ты становишься профессионалом.

Профессионалом настолько, что можешь заснуть после удачного задания. Профессионалом настолько, чтобы знать: после того как ты сделал свое дело, не нужно задерживаться слишком долго на поле боя и проверять, что происходит с клиентом. Профессионалом настолько, чтобы не хлопать глазами всю ночь, пытаясь поймать момент, когда конверт подсовывают под дверь.

Не то чтобы ему когда-либо удавалось поймать этот момент.

В итоге он всегда засыпал. Всего на несколько минут, но этого было достаточно. Когда он просыпался, то обнаруживал, что кто-то уже пришел и сунул коричневый конверт под его входную дверь.

Однажды он лежал в кровати, в крови играл адреналин после удачного совпадения, в котором он предотвратил измену женщины ее возлюбленному, и он ждал следующего конверта. Во всей квартире было темно, за исключением освещенного пятачка перед дверью, и кровать стояла под углом, позволявшим увидеть конверт, когда он появится.

Он посмотрел на часы, было ровно 4:59. Потом он, утомленный, моргнул один раз – и задремал на несколько мгновений. Когда открыл глаза, было 5:03, и большой коричневый конверт уже лежал в квадратике света, как насмешка.

Он скатился с кровати, упал и подвернул ногу, но худо-бедно добежал до двери, распахнул ее настежь и поспешно огляделся по сторонам. Лестничная клетка была пуста. Он прислушался, но не услышал никаких шагов. Тогда, оставив дверь открытой, он ринулся вниз по лестнице, наступая на больную ногу, подпрыгивая, дергаясь и перемахивая через две ступеньки, при этом крепко держась за перила и стараясь не кричать от боли при каждом шаге. Наконец он выскочил на улицу и стал по всем сторонам высматривать того, кто принес конверт.

Улица была пуста, первые девственные лучи солнца начали прогревать холодный ночной воздух.

Гая немного трясло, его сонный разум был потревожен резким переходом из состояния долгого лежания и сонливости в паническую и причиняющую боль гонку холодным утром. Несколько легких судорог в плечах передали ему однозначное сообщение тела: «Ты спятил?»

Он вернулся обратно в квартиру. Пока шел наверх, решил, что ему не так уж и важно, кто именно кладет конверты под дверь.

Но теперь-то он профессионал, так?

Какая ему разница, что происходит вокруг. Он должен делать свою работу, и делать ее так, чтобы события, за которые он отвечает, происходили самым естественным образом и все шло как по маслу. И это все.

Он медленно поднялся с кровати, наслаждаясь считаными минутами покоя перед получением нового задания.

Скоро он выйдет из спальни в гостиную и вскроет конверт с этим новым заданием, лежащий с внутренней стороны двери. Первый лист будет содержать общее описание. В последнее время ему слишком часто приходилось сводить вместе влюбленных, может, хоть в этот раз будет что-нибудь другое.

Задания бывают разные: изменение мировосприятия, воссоединение семьи, примирение врагов, ниспослание вдохновения для создания произведений искусства, внедрение нового понимания чего-либо, а если повезет, то и инновационное научное открытие. Первый лист содержит описание. Участники, контекст, ближайшее окружение и стандартные указания насчет хронометража.

Кроме этого, есть еще ряд более мелких брошюр, в которых содержится информация о задействованных лицах. Имена, места, полномочия, статистика о принятии решений по тем или иным вопросам, сознательные и неосознаваемые убеждения. Есть также брошюра, в которой описаны желаемая цепочка случайностей и последствия, которых следует избежать. Недавно он должен был соединить будущих возлюбленных, но инструкция гласила, что девушке запрещено встречать кого-то из членов семьи юноши до того, как она встретит его самого, и нельзя, чтобы алкоголь участвовал в процессе знакомства.

Инструкция, полученная несколько месяцев назад, запрещала прибегать к экстренным медицинским случаям, чтобы создать совпадение, которое в итоге должно было пробудить у клиента новое понимание смерти. Это сильно усложнило задачу.

На последних страницах инструкции есть указание широты спектра действий, которые можно предпринимать в ближайшее время. Вчерашний взрыв в канализационной трубе являлся дозволенным действием. На самом деле инструкция почти требовала сделать это, потому что так можно создать благоприятные условия для череды более сложных совпадений (по всей видимости, четвертого уровня), которые происходили параллельно. Очевидно, что Гай мог выполнить это задание, и не взрывая канализацию. Есть тысяча других способов перекрыть улицу.

Такого рода дополнительные действия всегда доставляли массу проблем. Трудно предугадать заранее весь масштаб последствий, если инструкция их четко не определяет. Может быть, это и возможно, но тогда придется чертить схему размером с фасад десятиэтажного здания. Гай еще не на том уровне, но еще немного – и достигнет его.

Был в конверте и стандартный бланк отказа, который никто всерьез не воспринимал. «Сим удостоверяю, что в здравом уме решил покинуть настоящую должность», бла-бла-бла.

Гай вошел в гостиную, конверт лежал у двери.

Он позволил себе пока игнорировать его и направился в ванную. Глаза все еще слипались.

Ночью ему снова снился тот самый сон. Каждый раз в другом месте, но всегда одно и то же. Картинка нечеткая. То он стоит посреди леса, то в центре футбольного поля, то внутри огромного банковского сейфа, то на мягком облаке…

На этот раз он стоял в пустыне. Километры и километры твердой земли простирались перед ним, испещренные ломаными трещинами на бесконечной желтовато-коричневой поверхности. Куда бы он ни смотрел, везде лишь сушь до горизонта. Палящее солнце припекало голову.

В этом сне он, как всегда, знал, что она стоит позади него. Спина к спине. Он чувствовал ее присутствие. Это могла быть только она.

Он пытался повернуться, оторвать взгляд от бесплодного пейзажа и оказаться с ней лицом к лицу. И как всегда, тело не слушалось его. Он почувствовал легкое дуновение ветра на шее, попытался позвать ее и в этот момент проснулся.

Раз в несколько дней приходил к нему этот сон, как занудный друг, не понимающий намеков, и каждый раз с вариациями. Это уже начинало надоедать.

Когда ему будут сниться нормальные сны?

Пока Гай чистил зубы, запах краски и покалывающее ощущение в предвкушении нового задания понемногу разбудили его. Он любил ненадолго откладывать вскрытие конверта. Только через час, когда Гай доделал все утренние дела и почувствовал себя окончательно проснувшимся, он сел на диван, поставил на стол чашку кофе и все с тем же легким покалыванием в пальцах вскрыл конверт.

В этот раз он был особенно легким и тонким. Гай недоумевал почему, но потом понял, что в конверте всего один листок бумаги. Время, место и одно предложение. «Как насчет стукнуть тебя по башке?»

Среди историков творцов совпадений преобладает мнение, что «вброс клише» (ВК) – это один из самых древних приемов, который, по всей видимости, был разработан Жаком Бруфардом еще до официального становления прочих классических приемов.

Вброс клише считается одной из самых простых и экономичных техник, излюбленным приемом начинающего творца. Поэтому рекомендуется применять ВК уже на первом месяце курса. Вместе с тем, из-за неоднозначности предмета, что было выявлено в исследованиях Флоренс Буншет, принято, чтобы инструкторы заранее оговаривали клише, а слушатели курса отрабатывали преимущественно технические аспекты вбросов, такие как сила, дикция, паузы и расположение относительно объекта.

В течение ближайших недель вам будут розданы различные высказывания для тренировки. Вы должны будете вбрасывать их в то время и в том месте, которое укажет инструктор.

Существуют три общепринятых способа ВК, и все три будут отработаны в ходе курса сначала в теории, а затем на практике. Упражнения будут выполняться в людных местах, например в очередях в больничную кассу, в кинозалах, банках, в толпе во время представлений или в людных ресторанах. Студент должен отрабатывать прибытие на место в зоне слышимости желаемого объекта и точный хронометраж вброса клише. В большинстве случаев целью вброса (любого вида) является внедрение высказывания, до которого не доходит стандартный ход мысли объекта, и провоцирование таким образом новых мыслительных процессов. Очевидно, что клише должно быть произнесено в адрес собеседника, третьего лица, так, чтобы объект услышал его как бы случайно.

Классический ВК. В классическом ВК (КВК) используются наиболее распространенные клише. «Если он поверит в себя, то справится», «правда внутри тебя» и «о пролитом молоке не плачут» – хорошие примеры. На сегодняшний день КВК используются в основном для теоретических упражнений, так как они воздействуют на малое количество людей. Исследования доказали, что большинство населения привито от них.

Постмодернистский ВК (ПВК). Как правило, используется метод «от противного». «У этого мелкого ничтожества нет шансов» – это первый ПВК, успешно испытанный на участнике лошадиных скачек основателем ПВК Мишелем Клатьером. Обратные утверждения обычно порождают сильную реакцию сопротивления у объекта, если только он не окончательно разочаровался в себе. Ответственность за проверку объекта перед применением ПВК лежит на инструкторе.

Клиентоориентированный ВК (КВК). Это наиболее распространенный на сегодняшний день тип ВК. Творец совпадений должен досконально изучить характер объекта, чтобы определить ключевые слова, события и ассоциации, которые могут повлиять на него. Тренировка КВК происходит только на втором этапе курса после освоения вводного урока по исследованию личности.

Правила безопасности при ВК:

1. Всегда передвигайтесь парами. Люди не верят тем, кто говорит сам с собой. К тому же так вы сможете ободрять друг друга, поправлять ошибки и давать комментарии. В начале беседы говорите приглушенным голосом, а когда дойдете до самого клише, произнесите его более громко. Одиночный ВК (например, во время инсценированной беседы по телефону) разрешено осуществлять только дипломированным творцам совпадений.

2. Вброс должен быть строго целенаправленный: если вас может услышать случайный прохожий, убедитесь, что высказывание на него не повлияет. 20 % неполадок при организации совпадений происходит по причине ВК, услышанного не тем человеком.

3. Разумное использование цинизма и сарказма – у тех, кто практикует ПВК, есть тенденция прибегать к цинизму и сарказму, чтобы донести мысль. Убедитесь, что клиент способен уловить подобные нюансы, и пользуйтесь ими с осторожностью.

4. Слежка: не производите вброс без последующего наблюдения! Всегда проверяйте, возымели ли ваши утверждения нужное действие, и вносите необходимые исправления, прежде чем продолжать.

Самолет приземлился почти идеально и через несколько минут остановился.

Погасли таблички «Не курить», пассажиры встали со своих мест и ринулись в бесполезной гонке к выходу из самолета, обратно в мир, в котором свет автоматически зажигается в холодильниках, но не в туалете.

Самый эффективный и самый тихий убийца в Северном полушарии сидел в своем кресле и терпеливо ждал, пока все выйдут. Он всегда был терпелив, и с чего бы ему меняться из-за какого-то перелета. Он сумел абстрагироваться от волнения, которое все-таки чувствовал. Ладно, волнение – слишком сильно сказано. Скорее, состояние готовности. Работа на новом месте всегда бодрила его. Он спрашивал себя, является ли это странное ощущение в животе – маленький твердый шарик, который появился там во время взлета и не рассосался даже после стольких часов полета, – является ли оно следствием тревоги, связанной с предстоящим делом (чего он давно уже не чувствовал), или же происходит из-за беспокойства по поводу багажа.

А может, это вообще несварение желудка.

Мясные тефтельки его тети всегда вызывали у него странные ощущения, еще с тех пор, когда он был ребенком. Только вот тогда это проявлялось в виде метеоризма, а не в виде мнимого маленького стального шарика, парящего в животе. Видимо, речь идет все-таки об особом типе нервного возбуждения. Он надеялся, что полчаса качественного сна под кулачные бои по телевизору приведут в порядок его голову.

То есть желудок.

Он вышел из самолета, молча улыбнулся стюардессам, которые улыбнулись ему в ответ, проявляя павловский условный рефлекс, и остановился на секунду, чтобы оценить обстановку. Солнце стояло в зените, было весьма жарко. Он понял, что придется купить солнечные очки.

Спускаясь по трапу, он недоумевал, как до сего дня обходился без солнечных очков. Ведь речь идет о статусной вещи в его профессии. Как может уважающий себя киллер не иметь солнечных очков?

Я уважающий себя киллер? Он размышлял, пока стоял в автобусе, который вез его и еще пятьдесят человек, так отчаянно бежавших, чтобы оказаться в автобусе раньше всех. К нему всегда относились иначе, чем к обычным убийцам. Это одна из его особенностей. Он не такой, как все. Он действует по-другому. Может, ему надо держаться не как уважающий себя киллер, а как, скажем, туристический агент, который испытывает к себе всего лишь симпатию? Носят ли очки туристические агенты, испытывающие к себе всего лишь симпатию? А как насчет складного ножа в носке? Это весьма неудобно, это мешает ходить и отвлекает. Если он начнет относиться к себе как к туристическому агенту, а не как к киллеру, сможет ли он наконец избавиться от этого дурацкого ножа и ходить в носках, как нормальные люди?

Так бывает, когда не ты выбираешь профессию, а она тебя. «Нормальный» в данном случае – не более чем просто слово.

Немногие люди знают его по имени. И вовсе не потому, что это секрет, а в основном потому, что в его профессии никого не интересуют имена.

Люди больше запоминают клички. Чума, Черная Вдова, Поющий Мясник, Молчаливый Вешатель – вот что в ходу. Легко запоминающаяся кличка – это преимущество. Людей, которые были с ним лично знакомы, можно по пальцам перечесть. В большинстве своем это были те, кто убеждал других нанять его. Убеждение начиналось обычно с небольшой «речи для руководителя», адресованной тем, кто на самом деле ничем не управлял, даже если им казалось наоборот.

Речь обычно начиналась так: «Он очень, очень эффективен». Весьма положительная характеристика. Потом та сторона, которая определяла себя как руководитель, спрашивала: «Но почему его так зовут?» И убеждающая сторона, вместо ответа на этот вопрос, добавляла: «И он очень, очень тихий».

В этом месте руководитель качал головой, оставлял ненадолго беспокоивший его вопрос и принимался выяснять, может ли «твой парень» выполнить «одну работенку». И только после того, как услышал подробности, удовлетворяющие его, он снова спрашивал: «И все-таки почему его так зовут?» – на что получал примерно такой ответ: «Это просто кличка. Может, связано с одной из прошлых работ». Потому что все-таки часть правды лучше не говорить или хотя бы сообщать ее после того, как работа сделана.

Он сидел на кровати в гостиничном номере на пятнадцатом этаже, и перед его глазами сверкало море.

Справа от него стоял чемодан, слева – клетка.

– Это море, Грегори. Красиво, правда?

Грегори не отвечал.

– Надеюсь, ты не слишком страдал там, под сиденьем.

Грегори был занят и совершенно не собирался беседовать.

– Ладно, – сказал он, – пойду принесу тебе чего-нибудь поесть.

Грегори понюхал воздух. Он и правда немного проголодался.

Его могли бы назвать самым тихим убийцей в Северном полушарии, но такое имя не запомнилось бы. Может, потому что слишком длинное, а может, потому что люди легче запоминают что-то необычное. Поэтому он стал Человеком с Хомяком.

Ему плевать. Он любит Грегори.

Он вытащил его из клетки, немного погладил, и шарик в желудке стал уменьшаться, пока не исчез.

Эмили и Арик ждали Гая за их обычным столиком.

Эмили сидела спиной к окну, потому что «так свет падает на всех», а Арик со своей позиции мог наблюдать за посетителями кафе и за прохожими на улице.

– Это профессиональное, я так тренируюсь, – объяснил он.

– Тренируешься? – улыбнулся Гай.

– Естественно. Не будь таким недоверчивым.

Арик откинулся назад и взял стакан апельсинового сока так, будто это был бокал с коктейлем мартини.

– В нашей профессии важно развивать инстинкты, продолжать исследовать тайные и подсознательные интеракции между людьми, то, как незначимые детали влияют на процессы. Ну, ты знаешь.

– Да. – Гай пожал плечами. – Я знаю.

– Кроме того, – продолжал Арик, – в мире столько прекрасного. Жаль упустить.

– Насколько я понимаю, ты вчера устроил удачное совпадение, – сказал Арик, когда Гай сел рядом с ними.

– Надо полагать, – промямлил Гай.

– И видимо, снова сводничество, – сказала Эмили.

– Что-то вроде, – сказал Гай.

– Ты бываешь слишком предсказуем, – сказала она. – Ты никогда не приходишь вовремя после удачного сводничества. Я думала, что с течением времени тебя это будет меньше трогать.

– Я обожаю такие задания, – сказал Гай. – Что поделать.

– Ты дешевый популист, – заключил Арик. – Сводничество – это наиболее обратимый тип задач, и с точки зрения статистики у них самая низкая корреляция между нашим вкладом и полученным результатом. Ты просто работаешь на рейтинг. Мало усилий и легкий высокий заработок.

– А как ты измеряешь результат? – спросила Эмили.

– И вообще, с каких пор ты ранжируешь задания? – спросил Гай.

Арик немного поковырял вилкой остатки сиропа в тарелке, где двадцать минут назад высилась большая горка панкейков.

– Я не ранжирую. Я пытаюсь подходить с одной и той же меркой и с одним и тем же почтением к каждой цепочке совпадений, которую мы организуем. Важен способ, а не результат. Нужны элегантность, стиль. Это ведь немного сродни волшебству, ты заставляешь клиента смотреть в одном направлении, а сам незаметно делаешь что-то в другом месте.

– Ну началось, – сказала Эмили.

Гай со стоном закатил глаза.

– Говорите что хотите, но великий творец совпадений – это тот, кто может создавать элегантные и плавные последовательности. Как произведения искусства, а не простой набор причин и следствий, которые в итоге привели к…

– Так это из любви к искусству теперь «как» стало важнее, чем «что»? – сказал Гай и повернулся к Эмили. – Что было в прошлый раз?

– Кажется, он разглагольствовал про разнообразие, – сказала она.

– А, верно, верно. «Если вы не хотите однажды проснуться и понять, что вы ненавидите то, что вы делаете, вы должны избегать повторений».

– Что-то в этом роде.

– Конечно, я забыла те его жесты.

– Ничего, ты и так смогла передать атмосферу.

– Спасибо.

– Не за что.

Они улыбнулись ему.

– Вы слишком патетичные, – сказал Арик, – я тут трачу на вас драгоценную энергию, а мог бы пустить ее на блестящее совпадение, которое соединит меня и вон ту девушку на автобусной остановке, рыженькую, с каре.

– Естественно. А мы патетичные, – сказал Гай.

– Ну правда, – сказал Арик, – возьмем, к примеру, того знаменитого творца совпадений, Поля-как-его-там. Три года он работал над художественным проектом и сделал так, чтобы «Темную сторону луны» пустили саундтреком к «Волшебнику страны Оз». Это же так здорово!

– Арик, никто никогда не видел твоего Поля-как-его-там. Этого не было, – сказала Эмили, – это просто байка, которую рассказывают на курсах, чтобы воодушевить студентов.

– Проверь в интернете. Это было. Шедевр! И он все спланировал сам. Гений!

– Ваш завтрак, – сказала официантка. Она появилась сзади Гая, поставила перед ним тарелку с яичницей, хлебом, маслом и маленьким салатом и добавила: – Сейчас принесу мятный лимонад.

Гай удивленно поднял глаза.

– Тебя правда видно насквозь иногда… – сказала Эмили.

Он кивнул и посмотрел в тарелку. В воображении перед ним вдруг рассмеялась Кассандра. «Ты? Не волнуйся, тебе в жизни ничего не скрыть от меня, сквозь тебя видно до горизонта».

Гай, Эмили и Арик встретились в первый день курсов для творцов совпадений, три года назад. Шестнадцать месяцев общей работы под руководством Генерала могут сплотить кого угодно, даже таких разных людей, как эти трое.

Шестнадцать месяцев, за которые вы зубрите вместе историю и альтернативную историю, обрабатываете более чем пятьсот отчетов о совпадениях за последние сто лет, сидите вместе в машине напротив здания всю ночь напролет только для того, чтобы попытаться доказать или опровергнуть теорию частотности открывания дверей Мольдани, и экзаменуете друг друга снова и снова по построению причины и облака следствий для каждого из событий, которые были показаны в последнем выпуске новостей.

На этих курсах, где ты учишься просчитывать вероятность того, что люди поступят так, а не иначе, с тобой что-то происходит – ты и самых близких людей начинаешь видеть как-то по-особенному.

Они называли себя мушкетерами (но потом перестали, потому что поняли, что это идиотизм), делали ставки, что будет завтра в новостях, основываясь на анализе сегодняшней сводки, и иногда устраивали друг другу маленькие испытания. Однажды Гай на спор с Ариком смог заставить жильцов целого этажа одновременно вывесить белье на просушку. Эмили после двух месяцев отчаянных попыток ухитрилась сделать так, чтобы на центральной автостанции в течение получаса находились лишь те автобусы, номер которых начинается на тройку. Гай считал, что у нее полгода уйдет только на то, чтобы понять принципы прибытия автобусов и сложные связи между этими автобусами и всем остальным транспортом в городе.

Арик же справлялся почти со всеми испытаниями меньше чем за неделю, а потом без умолку говорил о каждом таком успехе, так что в конце концов они перестали давать ему задания и позволили быть «судьей».

После курсов они минимум раз в неделю встречались за завтраком, рассказывали о своих последних совпадениях и давали друг другу маленькие советы.

– Так что у тебя сейчас? – спросил Гай у Эмили, уплетая яичницу.

– Я все мучаюсь со своим поэтом, – сказала Эмили. – Это крайне замкнутый и бесчувственный тип. Я-то думала, что поэты должны быть легкими, жизнерадостными и ненавидеть банальности, что для них каждое мгновение ценно.

– Ты удивишься, насколько топорно они могут мыслить, прямо как бухгалтеры, – сказал Гай.

– Он же и есть бухгалтер, нет? – спросил Арик.

– Да. – Эмили пожала плечами. – Я пытаюсь втянуть его в ситуацию, в которой он почувствует потребность писать, но у меня ничего не выходит. Он жуткий материалист, ну вы знаете. Мы все, мол, машины из генов с эволюционным механизмом, бла-бла-бла. Ни намека на чувства.

– Ты пробовала, например, захватывающий пейзаж? – спросил Гай. – Что-нибудь воодушевляющее?

– Он живет в трехкомнатной квартире в центре города, – вздохнула Эмили, – каждый день в половине восьмого уходит на работу, обедает в одиночестве, возвращается домой, выходит на часик на прогулку недалеко от дома, смотрит телевизор до одиннадцати, а на ночь читает научпоп. У него нет увлечений, нет хобби. Друзей у него немного, да и с ними он всего лишь обменивается лаконичными письмами по электронной почте или разговаривает по телефону минуты три. Он не гуляет, не развлекается, не ходит на море, в театр или куда бы то ни было еще, даже на ужин у него одно и то же каждый день. Как я должна изменить сознание у такого человека? Как заставить его осознать собственное предназначение, если он живет как автомат?

– М-да, сложный тип, – сказал Арик.

– Я вообще не уверена, что он способен мыслить в категориях предназначения, – сказала Эмили с сожалением. – Вечно я проваливаю сложные совпадения.

– Сколько времени у тебя осталось? – спросил Гай.

– Месяц. Я уже пыталась устроить ему случайные встречи с красивыми меланхолическими девушками, подкидывала томик стихов на лестничную клетку, даже делала так, что известный поэт проколол шину рядом с его домом и поднялся к нему попросить о помощи. Парень не понимает намеков. В нем будто нет никакого внутреннего стремления к поэзии.

– Это потому, что он уже занят, – сказал Арик.

– В смысле?

– У него другое на уме. Числа и факты, когда он на работе, и дурацкие телепередачи, когда он дома.

– И?

– Так уволь его.

– Что?

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– А ты знаешь, что я не люблю этого, – сказала Эмили.

– Ты должна делать свое дело, и не важно, что ты там любишь или не любишь. Сделай так, чтобы его уволили с работы и чтобы из-за поломки у него неделю не работал телевизор. Если через неделю смотрения в стену он не попробует взять ручку и не начнет писать стихи, то тогда и правда нет шансов.

– Эта идея – пустить под откос всю жизнь человека ради его же блага – никогда мне не нравилась, – сказала Эмили. – Максимум, на что я способна, – это сделать так, чтобы кто-то не попал на прием к дантисту. Я не хочу увольнять его.

– Вернее, у тебя духу не хватит его уволить, – сказал Гай. – Арик прав. Судя по состоянию на данный момент, через месяц тебе придется докладывать о неудаче, а твой подопечный продолжит в том же духе и только лет через пятьдесят поймет, что прожил зря. А это, уж поверь, куда хуже увольнения.

– Но…

– Найди ему другую работу, раз ты такая мягкотелая, – сказал Арик.

– Если времени хватит, – добавил Гай.

Эмили с грустью смотрела в полупустую тарелку перед собой:

– Уф. Ненавижу, когда все идет не так, как надо.

– Тогда ты, по всей видимости, ненавидишь бóльшую часть того, что происходит в мире, – сказал Арик, и взгляд его обратился на улицу. – Кстати, это напомнило мне о совпадении, о котором я слышал года полтора назад.

– Тоже поэт?

– Нет, автомеханик, – ответил Арик.

– Вы помните, что у меня первым был композитор? – спросил Гай.

– Да, да, да, – ответил Арик. – Сейчас я говорю. Тихо. Фокус на меня, пожалуйста. Тут речь не о художественных талантах. Клиенту было уже шестьдесят пять лет, он работал в автомастерской. Вдовец, одна дочь, с которой он от большого ума решил разорвать все связи, потому что она вышла замуж, как ему казалось, не за того парня. Живет в однушке над мастерской, которая ему даже не принадлежит. Теперь поди сделай так, чтобы этот человек, который уже тридцать восемь лет работает на одном месте, развлекается тем, что злится на весь мир, и жалеет себя за то, что у него отняли жизнь, дочь, все, что угодно, проводит вечера за бутылкой, а по утрам дрыхнет, – сделай так, чтобы он возобновил связь с дочерью и чтобы это случилось, цитирую задание, «посредством активного действия, инициатором которого выступит он, а не вследствие случайной встречи с дочерью».

– Как это сделали?

– Если мне точно рассказали, то перепробовали почти все, как по книжке. Чужие люди возле него как бы ненароком произносили фразы, пробуждающие тоску, радио в мастерской сломалось и передавало только меланхоличные программы, в которых плачущие матери рассказывают душераздирающие истории о потерянных сыновьях, кто-то пригнал машину, бардачок которой был забит детскими книжками, – ничего не помогало.

– Дело кончилось тем, что его уволили? – спросила Эмили.

– Не-е-ет, – сказал Арик, – творцом был какой-то тип старой закалки, видимо. Он пришел к выводу, что никакие нормальные жизненные перемены, в том числе увольнение, не заставят его переосмыслить отношение к жизни. Он найдет другую мастерскую, чтобы отвлечься от одиночества, или будет сидеть дома и бить баклуши.

– И что же сделали? – спросил Гай.

Арик глотнул сока и сказал:

– Рак.

– Рак?! – Эмили была шокирована. – Не перебор ли это?

– Может быть, – сказал Арик, – но факт остается фактом: парню поставили диагноз «рак». Прошло почти полтора года с начала лечения, и после депрессии, гнева и невыносимой боли он просто начал разговаривать с людьми вокруг и спрашивать, о чем они мечтают. У него развилась навязчивая идея на тему человеческих мечтаний и того, что дает людям волю к жизни и ради чего стоит стараться. Он начал писать дневник и стал осознавать, насколько был глуп. И за день до того, как ему сообщили, что он выздоровел, – за день! – к нему пришла семнадцатилетняя девочка-волонтер от какого-то молодежного движения, и ее лицо напомнило ему изгнанную дочь. Это оказалась его внучка, естественно. И тогда, как по учебнику, на следующий день после того, как ему сообщили, что он выздоровел, он сделал две вещи: во-первых, сел в машину и поехал в дом своей дочери, и во-вторых, сделал предложение той, что его лечила.

– Вау, – сказал Гай.

– Абсолютно, – ответил Арик. – Но это не важно. Исполнитель получил выговор за превышение полномочий, а из-за того, что на задание изначально отвели только два месяца, его классифицировали как невыполненное.

– Даже после того, как он поехал к дочери?

– Статус задания был изменен, но выговор не убрали из досье. В качестве наказания он должен был организовать другую череду совпадений, чтобы тот дурачок с раком написал и опубликовал автобиографию. Предполагалось, что в будущем подобные методы не понадобятся благодаря этой книге, потому что клиенты смогут прочитать ее, вместо того чтобы переживать такой мучительный опыт. Если хотите знать мое мнение, дурацкое предположение.

Эмили и Гай сидели и слушали на своих стульях.

– Ну и история, – сказал Гай.

– Да уж, – подхватила Эмили, – если не обращать внимания на то, что это выдумка.

– Эй, зачем обижаешь! – сказал Арик.

– «После принятия бланка номер пятьдесят семь творцам совпадений запрещено вызывать у клиента опасные заболевания, причинять серьезные телесные повреждения или устраивать клиническую смерть во время выполнения заданий, не являющихся частью исторического процесса пятого уровня», – процитировала Эмили.

– Как ты это все помнишь, а? – спросил Арик.

– Твой рассказ неправдоподобен, – ответила Эмили.

– Выговор он точно получил, – пожал плечами Арик.

– Говорю же, этого не было, – сказала Эмили. – Ладно бы ты еще сказал, что произошла какая-нибудь авария, но рак? Как, как вообще это могло произойти? На нашем уровне у нас нет таких технических возможностей. Мы же не штаб.

– Может, я немного ошибся или преувеличил. Может, творец просто сделал так, что результаты обследования оказались неверными, и это на какой-то период заставило клиента думать, что у него рак, а по сути ничего не было, – сказал Арик.

– Преувеличил? – спросил Гай.

– Возможно, – ответил Арик.

Гай и Эмили посмотрели на него. У них уже был специальный взгляд для таких случаев.

– Что? – спросил он и добавил: – В любом случае мне кажется, что ты должна его уволить.

– Я подумаю об этом, – ответила Эмили.

Гай откинулся на спинку стула.

– Над чем ты сейчас работаешь? – спросил он Арика.

– У меня два задания, – ответил тот. – Одно из них я получил позавчера. Я должен сделать так, чтобы один неудачник нашел работу за три недели. Очень дурацкое задание. Мне нельзя прибегать к помощи правительственных учреждений, нельзя никого увольнять, и это должна быть работа, которая заставит его каждый день выходить из дома. Задание, из-за которого начинаешь думать, что ребята наверху просто хотят нас позлить. Может, они на нас ставки делают?

– А второе?

– Разве мы не говорили две минуты назад о рыжей девушке с каре? – улыбнулся Арик.

Эмили и Гай недоверчиво покачали головами.

– Ты просто дебил, – сказал Гай.

– Возможно, – ответил Арик, – но это так кайфово.

Официантка подошла к их столику и подала мятный лимонад:

– Прошу прощения за задержку.

Затем она поставила перед ними еще одну небольшую тарелочку и обратилась к Эмили:

– Это брауни для вас.

Брови Эмили удивленно поднялись.

– Я не заказывала брауни.

– Я знаю, – сказала официантка и указала подбородком чуть в сторону. – Это от юноши в том углу.

Все трое обернулись. Слегка смущенный молодой человек, который не ожидал увидеть больше чем одну пару глаз, застенчиво кивнул.

– И еще вот это, – сказала официантка и положила рядом с тарелкой небольшую сложенную записку.

Эмили уставилась на нее.

– Он довольно милый, – сказала она официантке.

– Да, Эмили, – сказал Арик и кивнул с тонкой улыбкой. – Очень милый.

– Спасибо, – сказала Эмили официантке и гневно посмотрела на обоих своих спутников. – Ладно, – процедила она, – кто из вас двоих это сделал?

Они инстинктивно воздели руки – мол, невиновны.

– Почему ты думаешь, что это мы? – спросил Гай.

– Ложные обвинения портят цвет лица, – сказал Арик.

– Слушайте, – сказала Эмили, – я точно знаю, что один из вас сделал так, чтобы этот юноша послал мне брауни. Я просто уверена.

– Тебе так трудно поверить, что кто-то пытается с тобой познакомиться? – спросил Арик.

– При помощи брауни?

– А что такого? Он вкусный и сладкий, – сказал Гай.

Эмили встала и взяла тарелку:

– Ладно, пойду разберусь с этим.

– Дай ему шанс! – сказал Арик.

Эмили не ответила и быстро отошла от них.

– Ты это организовал? – спросил Гай.

– Нет. Ты?

– Нет.

Они помолчали несколько секунд, и Арик вздохнул:

– Ну, жаль. Юноша выглядит симпатичным.

– Ага.

– Я не сбился со счета? Это уже десятый парень, которого она отвергла с тех пор, как мы закончили курс?

– По крайней мере, из тех, о которых мы знаем, – да, – сказал Гай.

– Гай, можешь опустить руки. – Это Эмили вернулась и села на свое место. – Так какое у тебя следующее задание?

– Это одна из самых странных вещей, которые я видела за последнее время, – сказала она через несколько минут.

Они все еще сидели вокруг стола и передавали друг другу лист бумаги, который Гай получил в конверте утром.

– «Как насчет стукнуть тебя по башке», – сказал Арик, – это определенно новаторская формулировка задания.

– Я не понимаю, что это значит, – сказал Гай.

– Ты уверен, что это тот самый конверт? То есть ты проверил? От наших? – спросила Эмили.

– Да, – ответил Гай.

– Как насчет стукнуть тебя по башке? – сказал Арик, акцентируя жестом слово «тебя».

– Где описание задания? Где ограничения? – спросил Гай. – С каких пор мне вместо задания шлют загадки?

– Как насчет стукнуть тебя по башке? – сказал Арик. – Нет, все равно плохо.

– Мне кажется, это ошибка, – сказал Гай.

– Очень сомневаюсь, что они совершают такие ошибки, – сказала Эмили.

– КНСТПБ, – сказал Арик.

– Что? – спросил Гай.

– Это первые буквы слов. Ни о чем тебе не говорит, да?

– Да.

Арик вернул ему листок бумаги и пожал плечами:

– М-да, подкинули тебе загадку. Поздравляю.

– И что мне теперь делать?

– Думаю, стоит пойти туда, куда указано, в назначенное время, – сказал Арик.

– И?

– И реши, как там насчет…

– Как насчет чего?

– Стукнуть тебя по башке.

Арик все стоял и высматривал такси.

– О боже, – сказал он, – за последние годы я организовал по меньшей мере пятнадцать такси, которые приезжали точно в нужное время, но когда такси нужно мне, полчаса пройдет, пока оно приедет. И то уже занятое.

Гай рассмеялся:

– Сапожник без сапог.

– Я не сапожник, – сказал Арик. – И в последнее время я понял, что не воспринимаю иронию.

Через три секунды рядом с ними остановилось такси.

– Как ты это сделал? – Эмили раскрыла глаза от удивления.

– Кто сказал, что я что-то делал? – улыбнулся Арик. – Иногда события происходят сами по себе.

– Ты сделал так, чтобы такси приехало только сейчас, лишь бы ввернуть эту фишку о том, как ты не любишь иронию? – спросил Гай. – Тебе заняться нечем?

Арик сел в такси и помахал им рукой.

– Расставание – сладкая печаль, – сказал он.

– Как скажешь, – сказал Гай с улыбкой, и такси тронулось.

– Ты помнишь о нашем споре? – спросила Эмили.

– Мм, есть небольшая вероятность, что нет, – сказал Гай.

– Ну сколько можно? – с улыбкой вздохнула Эмили.

– Мы очень занятые творцы совпадений, – сказал Гай с деланой серьезностью, – у нас нет времени на глупости.

– Не уходи от темы. Мы уже решили, что в удобное для тебя время ты должен сделать так, чтобы десять девочек по имени Эмили находились в границах парка хотя бы четверть часа. А я должна попытаться собрать десять мальчиков по имени Гай.

– Ладно, ладно.

– Смейся-смейся. На кону ужин, не забывай.

– Мне можно тоже приводить мальчиков?

– По имени Эмили?

– Или Эмиль.

– Тогда и мне можно привести какую-нибудь Гайю.

Он с улыбкой кивнул:

– Идет.

Конечно же, это был тот самый парк, где, как им казалось, все и началось.

Первый день курсов творцов совпадений начался на рыжевато-бурой скамейке в парке. Гай пришел вторым, Эмили оказалась уже там. Он нерешительно подошел к темноволосой девушке с каре:

– Э-э, здесь?..

– Думаю, да.

У нее были большие синие глаза и маленькое личико, а кожа – цвета светлого мрамора. Она смущенно улыбнулась:

– Эмили.

– Гай, – представился он, сел рядом с ней и только секунду спустя подумал, что неплохо было бы сначала спросить разрешения. Но она, кажется, не заметила.

На газоне перед ними дети играли в мячик. Чуть поодаль сидели их матери и няньки с малыми детьми, они были почти в отчаянии, пытаясь удержать малышей от поедания травы или исследования особо интересной собачьей какашки, но при этом не прекращали говорить по своим мобильным.

Эмили держала в руке маленький пакет с хлебными крошками и рассыпала их перед собой. Несколько удачливых птичек собрались вокруг нее и ловко склевывали крошки, как это умеют городские птицы.

– По крайней мере, теперь мы оба знаем, что это нужная нам скамейка. – Гай попробовал растопить лед.

– Угу, – ответила Эмили и рассыпала еще горстку крошек.

– Ты откуда? – спросил Гай.

Эмили выпрямилась и посмотрела на него:

– В смысле?

– Кем ты работала раньше? – спросил он.

Она на секунду взглянула на него.

– Ты первый, – сказала она. – Кем ты был?

– Я был ВД.

– Хм. Аббревиатура, чудесно. И что же это значит?

– Воображаемый друг. Я был воображаемым другом. В основном для маленьких детей. Очень интересная работа.

– Не сомневаюсь.

– Да.

– Как думаешь, это продвижение по карьерной лестнице? – спросила Эмили. – Это считается круче?

– Да. Я привык, что существую только в воображении одного ребенка. Постоянное существование, как у всех, это очень интересное испытание. Я доволен.

– Ты подавал прошение о переводе или просто получил приглашение?

– Просто получил, честно говоря. Я не знал, что можно просить о переводе.

– Логично ведь, что можно, разве нет? – Кажется, уже тогда ее интересовали всякие процессуальные подробности.

– Может быть. Я действительно не знаю.

– Ну ладно.

Эмили рассыпала еще горсть крошек.

– Это скамейка, где курсы творцов совпадений? – услышали они голос за спиной.

Оба обернулись.

– Ты не должен так запросто об этом говорить, – сказал Гай. – Что, если бы тут сидели обычные люди?

Рыжий худой парень задорно посмотрел на него.

– Ну, они бы подумали, что я немного поехавший, и сказали бы «нет», – ответил он. – Думаешь, кто-то всерьез подумал бы, что есть такие курсы?

– Есть правила… – Гай попытался возразить.

– Сожалею, не слышал о правиле, согласно которому запрещено спрашивать. Даже если и есть, ты знаешь, для чего нужны правила. Так курсы тут, да?

– Да, но…

– Отлично.

Он быстро обошел скамейку и сел между ними, раскинув руки в стороны.

– Очень приятно, – сказал он. – Арик, выдающийся человек.

– Приятно познакомиться. – Эмили приподняла бровь и улыбнулась.

– Классная прическа. И улыбка тоже супер, – сказал Арик и повернулся к Гаю. – А ты не хочешь мне улыбнуться?

– Даже руку пожму. – Гай протянул руку. – Ты откуда?

Арик пожал ему руку:

– Может, если пояснишь вопрос, я смогу на него ответить.

– Он спрашивает, что ты делал до курсов, – сказала Эмили.

– Я был запускателем, – ответил Арик. – Отличная профессия, но выматывает через несколько десятков лет. Или сотен.

– Кто такой запускатель? – спросила Эмили, но прежде чем Арик успел ответить, ему на лицо упала тень человека, возникшего перед ними и распугавшего всех птиц.

– Доброе утро, семьдесят пятый выпуск, – сказал человек.

– Доброе утро, – ответил Гай.

– Доброе утро, – сказала Эмили, посмотрев на него с подозрением.

– Присоединяюсь к сказанному, – сказал Арик.

Перед ними стоял человек среднего возраста, с прямой спиной, короткими пепельными волосами, светло-зелеными глазами и одетый в белую хлопчатобумажную рубашку, облегающую – так что по его виду все трое заключили, что человек этот заботится о своем теле. Ну а тело, в молчаливой признательности, отвечает ему тем же.

– На этом этапе, – сказал человек, – вы идете за мной и слушаете.

Все трое поспешно встали и пошли за ним.

Он шел медленно, высоко подняв голову и скрестив руки за спиной.

– Значит, так. Имя на самом деле не важно, но вы можете называть меня Генерал. Вообще вы обязаны называть меня Генерал, и не только потому, что это единственное имя, которое вы должны знать и на которое я буду откликаться. Будьте любезны, сотрите из мозга все догадки по поводу моего настоящего имени, потому что скоро я забью ваши головы таким количеством информации, что вы увязнете в своих мыслях. Как богомол в луже меда. Понятно пока?

– Понятно, – сказал Арик.

– А вам? – Генерал перевел взгляд на Гая и Эмили.

– Понятно, понятно, – поспешно ответили они.

– Когда я спрашиваю «понятно?», три моих ученика-имбецила должны приложить все свои жизненные силы, преодолеть ментальный барьер, связанный с таким сложным понятием, как «синхронизация», и ответить мне одновременно, хором.

Он остановился и взглянул с особым интересом на крону одного из деревьев:

– Понятно?

– Понятно! – ответили они втроем хором.

– Так-то лучше. Я впечатлен. Вы весьма талантливы. Я даже немного расчувствовался. Оп, вот и слезинка, – сказал он и пошел дальше.

– В ближайшие шестнадцать месяцев, – продолжал он, – я буду учить вас организовывать совпадения. Вы, конечно, думаете, что понимаете, что это значит и зачем мы это делаем, но, по всей видимости, вы абсолютно ошибаетесь.

Прежде всего, вы тайные агенты. Разница между вами и всеми остальными в том, что они в первую очередь агенты, а потом уже тайные, в то время как вы прежде всего тайные, а потом уже агенты. Ваше существование банально и последовательно, как у обычных людей. Вы едите, пьете, иногда пукаете и время от времени подхватываете какой-нибудь вирус. Но при помощи навыков, которые вы получите на этих курсах, вы поймете, как причина и следствие действуют в этом мире и как использовать это понимание, чтобы подстраивать небольшие и почти незаметные события, которые помогут людям прийти к решениям, меняющим их жизнь. Понятно?

– Понятно.

– Многие думают, что организовывать совпадения – это как решать судьбу. Будто вы приводите человека в новую точку, используя силу событий. Это детский взгляд, недальновидный и высокомерный. Наша задача – стоять точно на границе, в серой зоне между судьбой и свободным выбором, и бить в штангу. Мы создаем ситуации, которые создают другие ситуации, которые создают следующие ситуации, которые в итоге могут породить мысли и решения. Наша цель – зажечь искру на границе судьбы, чтобы кто-то по ту стороны границы, где находится свободный выбор, увидел эту искру и принял решение что-то сделать. Мы не устраиваем пожар, мы не пересекаем границу, и наша задача не состоит в том, чтобы указывать людям, что делать. Мы создаем возможности и даем намеки, соблазнительно подмигиваем, демонстрируем варианты. Вы можете придумать еще какие-нибудь эффектные определения в свободное время, чуть позже.

– Мир полон случайных совпадений, – продолжал Генерал. – Подавляющее их большинство таковыми и являются – что-нибудь происходит случайно, и в этот же момент происходит что-нибудь еще. На удивление банальные вещи составляют контекст хорошей синхронизации. Контекст дает смысл, и смысл делает их значимыми. Совпадение – это не обязательно комната, в которой сидят люди в одинаковых рубашках, хоть это и мило. Совпадение – это просто кто-нибудь что-нибудь говорит, а в это время кто-нибудь что-нибудь видит, и эта комбинация порождает новую мысль, вот и все. Никаких драм, никто не обращает внимания на такие обычные случаи. Идея проста. Иногда происходят вещи, которые заставляют людей думать, будто кто-то пытается послать им знак. Иногда происходят вещи, которые заставляют просто думать, а не пытаться вообразить стоящие за ними сущности, побуждающие к действию. А иногда происходят вещи, которые заставляют людей смотреть на реальность под другим углом, повернуть это пятно Роршаха, именуемое жизнью, и увидеть его в другом свете. Мы отвечаем за все три этих типа событий. Мы не определяем судьбу, мы всего лишь наемники широкой публики, даже ее рабы, если угодно. Организация совпадений – это тонкое и сложное искусство, требующее способности жонглировать событиями, оценивать ситуацию и реакцию, а также подразумевающее, что на базовом уровне вы не идиоты, а таких порой непросто найти. Вам придется использовать знания по математике, физике, психологии… Я буду говорить с вами о статистике, об ассоциациях и подсознании, о дополнительном неосознаваемом слое вне обычного существования. Я намерен втиснуть в ваши головы личностный анализ и теории бихевиоризма; я буду требовать от вас такой точности, с которой вы заткнете за пояс любого квантового физика, невротического химика или ученика кондитера с его навязчивой идеей взвешивания яичных желтков; вы не будете спать, пока не поймете, почему одни птицы садятся на деревья, а другие – на электрические провода; я заставлю вас зубрить наизусть таблицы причин и следствий, пока вы не забудете, как зовут любовь всей вашей жизни, если у вас, конечно, была любовь или жизнь. Я собираюсь объяснить вам такие вещи, из-за которых вы сначала будете постоянно оглядываться через плечо, чтобы проверить, не пытается ли кто-то за вашей спиной вас прикончить, но потом из-за них же вы будете спать крепче, чем когда-либо. Я собираюсь изменить вас, заново отстроить всю вашу жизнь, кроме лица и внутренних органов, и научу вас, как заставлять людей меняться так, чтобы им даже в голову не пришло, что они делают это не сами.

Он остановился и повернулся к ним, его зеленые глаза будто улыбались, но только чуть-чуть.

– Вопросы?

– Мм, небольшой, – сказал Гай, – по поводу распорядка дня.

– Я не имел в виду, что сейчас можно задавать вопросы, – сказал Генерал. – Это был жест вежливости. Вы должны были ответить «нет». Все вопросы будут потом. Немного такта, пожалуйста.

– Ну… тогда нет, нет вопросов, – сказал Гай.

– Отлично, – сказал Генерал, – а теперь повернитесь.

Они повернулись. С этого места, куда они пришли, поднявшись вверх по тропинке, можно было видеть почти весь парк. Внизу, посреди лужайки кто-то повесил между двух деревьев растяжку, на которой было написано: «Удачи, выпуск 75».

– Ух ты, смотрите, – сказал Генерал, – как раз сегодня тут вечеринка выпускников курсов молодого бойца. Какое совпадение, правда?

За спиной поднималось солнце, отбрасывая тени на склон холма. Все четверо улыбнулись, но каждый по своей причине.

Гай провожал взглядом уходящую Эмили. Она все еще казалась ему маленькой и хрупкой, как в первый день курсов. Но если есть что-то, чему курсы научили его, так это то, что нельзя, просто нельзя пытаться охарактеризовать людей, используя только одно слово. Люди слишком сложны. Попадание в ловушку прилагательных – это первый этап, который искажает твое восприятие того человека, для которого ты организовываешь совпадение. Любые слова – это маленькие ловушки, но прилагательные особенно опасны, они как болото. Когда-то он смотрел на Эмили и на ум приходило только слово «нежная». С тех пор он немного повзрослел. В Эмили еще много чего есть.

По сути, она всегда была немного странной. Немного мистической, если все же позволить себе прибегнуть к словам.

Гай постоянно рассказывал о своей предыдущей работе, Арик тоже не скрывал ничего о своей прежней жизни, а иногда даже придумывал то, чего на самом деле не было, но Эмили… Эмили уходила от ответа каждый раз, когда Гай пытался выяснить, чем же она занималась до того, как попала на курс.

– Это тайна, – сказала она в конце концов, когда он буквально прижал ее к стенке.

– Ткач снов? – попробовал он угадать. – Я слышал, что у вас в психологическом отделе подписывают какое-то сумасшедшее соглашение о неразглашении. Я – могила!

– Я не могу сказать.

Или как в тот раз, когда она вышла из комнаты Генерала с заплаканными глазами, держа в руках маленький белый конверт.

– Что случилось? – спросил ее Арик. – Что тебе там дали? Это задание или что?

– Ничего, – ответила она.

– Все хорошо? – спросил Гай.

– Просто отлично, – сказала и быстро ушла.

– Мне кажется, она была в спецотделе по распределению удачи, – как-то раз сказал ему Арик. – Они еще более скрытные, чем мы. Работают с опасными веществами и все такое, ходят в специальных защитных костюмах на случай, если на них прольется удача или неудача. Им даже запрещено рассказывать, что такое подразделение существует.

– В жизни не слышал о таком подразделении, и мне правда кажется, что его не существует, – ответил Гай.

– Еще одно свидетельство, насколько они хороши, – сказал Арик.

– Арик, спустись на землю.

– Ладно, ладно.

С тех пор Гай играет по ее правилам. Так они и общались, как добрые приятели, у которых была одна запретная тема. У каких друзей нет таких тем? Но он всегда знал, что она не только и не настолько хрупкая. Ах да, нежная.

Он развернулся и ушел. Может, вернется домой, включит хорошую музыку, сядет на балконе и попробует понять, чтó пытается ему сказать утренний конверт.

А может… Может, лучше вообще об этом не думать и посвятить этот день прочистке мозгов. Почитать хорошую книгу, послушать какой-нибудь приятный послеполуденный джазовый концерт, выпить кофе с круассаном, любуясь красивым видом. Вот они, преимущества непрерывного существования, подумал он. У тебя есть возможность заниматься чем-то помимо работы.

Ему это безумно нравилось.

До того как стать творцом совпадений, до того как получить эту непрерывную жизнь, это тело, эту способность переживать настоящее как что-то, что было будущим мгновение назад, а через мгновение станет прошлым, – до всего этого, пока он был воображаемым другом, он и представить себе такого не мог.

Тогда он существовал как некий персонаж в воображении людей. Абсолютно реальный персонаж для них, со своим характером, особенностями поведения и тонким чувством юмора, или не тонким – по заказу.

Это были совсем другие ощущения.

Как-то раз он сел и составил список. Выяснилось, что за эти годы он успел побывать воображаемым другом для двухсот пятидесяти шести человек. Двести пятьдесят из них были детьми в возрасте до двенадцати лет. Еще пятеро были на разных стадиях помутнения рассудка или просто очень старые. Они были настолько одинокими, что у них не было иного выбора, кроме как придумать кого-то, кто будет рядом и просто обратит внимание на то, что они существуют. Еще одним был мужчина с потухшим взглядом, узник одиночной камеры, сидевший там уже долгие годы. Он потихоньку сходил с ума и, чтобы оставаться нормальным, вынужден был придумать себе друга, роль которого играл Гай. Он позабыл Гая в то мгновение, когда вышел на свободу.

Да, этим он и занимался. Играл роли. Или, может, раскрывал различные стороны самого себя. Когда ты воображаемый друг одинокого или грустного ребенка, ты не можешь позволить себе быть подавленным или отчаявшимся, даже если у тебя был не самый лучший день. Ты должен вычерпать чайной ложкой свою личность, будто углубляясь в холодный грунт, пока не доберешься до подземных вод, чтобы напоить ими страждущего.

Когда ты чей-то воображаемый друг, ты подчиняешься нескольким четко определенным правилам.

Первое правило гласит, что ты существуешь только ради клиента. Докучливые речи, попытки перевоспитать, проповеди – все это оставь на потом, на случай, если станешь человеком. Сейчас ты воображаемый друг, ты создан для твоего мальчика или девочки, и ты должен вести их туда, куда они хотят, а не куда ты хочешь. А это непросто. Много раз Гаю хотелось остановить ребенка-воображателя и закричать ему: «Нет! Не так!», или «Просто скажи!», или «Прекрати делать это!». Но он должен глубоко вдохнуть и напомнить себе, что ребенок – это капитан, а он всего лишь корабль.

Второе правило: тебе запрещено являться в одном и том же обличье больше чем одному клиенту. Гай сменил бесконечное множество образов и личин за эти годы, не говоря уже об именах. Иногда он менял только одну деталь, чтобы соблюсти правило. Он был то высоким и суровым, то маленьким и шаловливым, он играл сладких медвежат и бравых игрушечных солдатиков, он надевал на себя маски знаменитостей, героев комиксов, известных кукол. Он был крестьянином, волшебником, летчиком, капитаном корабля, певцом, футболистом. Его голос бывал тихим и сладким, зычным и командным, улыбающимся и приглушенным, убаюкивающим.

Третье правило: если однажды ты уволишься из воображаемых друзей, то впредь никогда не должен обнаруживать себя ребенку, который тебя воображал. Идея ясна. Если ребенок встретит в реальном мире кого-то, кто до сего дня существовал лишь в его воображении, кого-то, кто подойдет и расскажет ему его же секреты, кого-то, кто знает все его самые потаенные уголки, то ребенок начнет сомневаться в неприступности стены воображения. Уволился так уволился. Точка.

Гай не вполне был с этим согласен. Иногда ему казалось, что ничего страшного не случилось бы. Люди ведь растут, меняются, начинают что-то понимать. Но исключений из правила нет и не будет, ему это очень хорошо разъяснили.

Гай все еще помнил большинство своих воображателей.

Он помнил того семилетнего мальчика, который перед сном воображал, что Гай сидит на стуле рядом с его кроваткой. В первые ночи Гай не понимал, зачем этому мальчику кто-то, кто всего лишь сидит у его кроватки и ничего не делает. Он думал, что ребенок, может, боится темноты или что-то в этом духе. Иногда Гай шептал: «Я охраняю тебя. Все будет хорошо». Но мальчик смотрел на него и говорил: «Тише, дай мне поспать. Понятное дело, что все будет хорошо, что может со мной случиться?» Но через несколько ночей, когда родители вдруг начали кричать друг на друга в гостиной, мальчик протянул руку и указал на воображаемую тубу, стоящую в углу комнаты. Гай взял тубу и подул в нее так сильно, как только смог, заглушая крики за дверью.

Он помнил также девочку десяти лет, которая хотела, чтобы он смотрел на нее и говорил, какая она красивая. Правая сторона ее лица была обезображена багровыми рубцами из-за полученного когда-то сильного ожога, и каждый раз, когда она смотрелась в зеркало, ей нужно было, чтобы Гай в образе известного голливудского актера подошел сзади и прошептал: «Ты правда красивая. Я вижу это. Я вижу это лучше всех. Настанет день, и остальные тоже увидят». Четыре года он стоял за ее спиной, пока она смотрелась в зеркало, и утешал ее банальностями, до того самого дня. Она вообразила его, когда сидела с одноклассником и делала с ним уроки. Они спорили из-за одного упражнения. Гай стоял сзади, около стены, и смотрел. В какой-то момент он услышал, что биение сердца девочки немного ускорилось. Она решительно взглянула на Гая, он ободряюще улыбнулся в ответ. Девочка немного поиграла карандашом в руке и как бы невзначай спросила одноклассника, не мешает ли она ему делать уроки. «Нет, с чего вдруг», – ответил мальчик. Она продолжила: «Тебя не смущает, как я выгляжу? Ты, конечно, думаешь, что я уродливая и ужасно некрасивая». Он посмотрел на нее, подумал немного и ответил: «Ты? Ты не уродливая. Ты, кстати, очень милая. Мне хорошо с тобой». Она прошептала: «Правда?» – и он сказал, смущенно глядя в другую сторону: «Мм… правда». Девочка взглянула на Гая еще раз, и он почувствовал, как растворяется и исчезает, чтобы больше никогда не возвращаться в ее жизнь.

Он помнил светленького мальчика, который сидел, скрючившись, в инвалидном кресле и представлял его одетым в костюм Супермена. «Я хочу летать, – сказал он Гаю, – научи меня». Он помнил тех ребят, которые брали его с собой в шалаш на дереве и представляли его пиратом, из лап которого надо освободить принцессу, и тех, кто представлял его в виде любимого героя комиксов и вкладывал в его уста заготовленные мудреные фразы, слышанные уже сотни раз. Ах, если бы ему давали монетку каждый раз, когда он играл говорящего кролика или язвительную Тигровую Лилию из «Алисы в Зазеркалье»…

А были и такие дети, которые всегда заставляли его изумляться тем мыслям, что роились в их маленьких головках. Дети, которым суждено, видимо, стать во взрослой жизни гениями или просто странными. Они превращали его в кисть, при помощи которой накладывали слой краски на окружающую действительность, слой возможностей помимо тех, что имелись в их жизни, а потом еще один, и еще один. Другие воображали его как звук, кружили его, выпрямляли, заново вылепляли в воздухе и приказывали ему петь. Третьи ложились в кровать ночью и представляли, как он парит над ними в виде абстрактных цифр или сложных геометрических фигур, вплетающихся друг в друга, причиняя ему этим головную боль, какой он не испытывал никогда. Но Гай терпел ее молча ради их чувства математической гармонии.

Однако в основном попадались дети, которые искали кого-то, с кем можно поиграть. Они либо всех дичились, либо были одинокими поневоле и не мудрствуя лукаво прибегали к его услугам.

Он помнил маленькую хрупкую девочку, которая одевала его в одежду принца и водружала на белого коня, не менее воображаемого, чем он сам. Тот конь пах скорее шампунем, а не конем. «Говори мне слова любви, как у взрослых», – думала она в своем сердце, так громко, что он слышал. Было немало девочек, которые хотели услышать от него слова любви или пережить с ним свою сказку. Поначалу это была чистая импровизация – он и сам еще толком не понимал, как работает сердце. Он цитировал заранее заготовленные предложения, по-настоящему не понимая, как двигаются зубчики внутри сложного часового механизма под названием «романтика». После встречи с Кассандрой стало гораздо проще…

Да, он помнил и Кассандру. Она была отнюдь не девочка.

Это было прекрасное время. Правда, было там и разбитое сердце, и скука, и гнев, вызванный отдельными клиентами, но в целом все равно прекрасное время. Сейчас, по сути, тоже прекрасное время. Как хорошо сидеть под деревом, раскачивающимся на ветру, с чашкой кофе и круассаном в руке, с прошлым, настоящим и будущим.

Длительность экзамена: два академических часа + неделя практики.

Указания: ответьте на нижеследующие вопросы. Следует писать в экзаменационной тетради весь ход мыслей даже в случае вопроса с множественным выбором, если вопрос требует использования формулы или включает доказательство уровня В и выше.

Ответьте на все вопросы.

1. Согласно теореме Кински, сколько требуется творцов совпадений, чтобы вкрутить лампочку?

а) Один.

б) Один – чтобы вкручивать, и три – чтобы организовать создание электрической компании.

в) Один и еще двое, чтобы организовать прибытие первого на место.

г) Теорема Кински не дает ответа на данный вопрос.

2. Начиная с какого фактора в цепочке причин и следствий возникает «облако неопределенности», согласно методологии Фабри́к и Коэна? Напишите в тетради схематичное объяснение и доказательство.

а) Неопределенность создается сразу, с первой секунды.

б) Неопределенность создается, когда объект решает задуматься.

в) Неопределенность создается, когда объект решает слушать свое сердце.

г) Согласно детерминистической модели Коэна, никакой неопределенности нет, пока есть желание или надежда.

3. Согласно классической методологии вычислений, каковы шансы, что двое мужчин из группы в десять тысяч человек полюбят одну и ту же женщину?

а) <10 %.

б) 10–25 %.

в) 25–50 %.

г) > 50 %, но у них это быстро пройдет.

Необходимо ответить минимум на три вопроса из четырех.

1. Два поезда выезжают навстречу друг другу одновременно из двух городов по параллельным путям. Известно, что в каждом городе минимум 25 % людей не состоят в браке, и характер распределения их соответствует таковому в методологии Фабрик и Коэна. Вычислите шансы, что два человека увидят друг друга, когда поезда проедут мимо, и их сердца забьются в такт.

2. Докажите при помощи формулы расширения Вольфцайга и Ибн-Тарека, что начиная с определенного уровня социальной близости счастьем можно заразиться, как инфекционным заболеванием. Вычислите необходимый уровень социальной близости.

3. Объясните теорему Дарвила, доказывающую существование воображения. Дополнительный балл тому, кто объяснит, как воображение доказывает существование Дарвила.

4. Продемонстрируйте, как порядок представления возможностей влияет на выбор в одном из следующих случаев:

а) продавец, показывающий костюмы для примерки в магазине мужской одежды;

б) продавщица, показывающая платья для примерки в магазине женской одежды;

в) метрдотель, предлагающий напитки в ресторане;

г) порядок расположения избирательных бюллетеней в кабинке для голосования.

Выполните одно из следующих совпадений.

1. Заставьте трех друзей детства сесть в самолет, такси или поезд в одно и то же время (необходимо доказать, что друзья детства учились в одном и том же образовательном учреждении на протяжении минимум трех лет).

Поездка в самолете/такси/поезде должна быть заранее условлена и не должна быть разовым событием, которое подстроено для выполнения задания. Незапланированная дополнительная поездка аннулирует выполнение задания.

Дополнительный балл тому, кто организует беседу между двумя друзьями детства или более.

2. Создайте на дороге пробку, в которой будут стоять более 80 % транспортных средств одного цвета, цвет не принципиален.

Пробка должна длиться не более двадцати минут. Запрещено прибегать к авариям и поломке светофоров. Дополнительный балл, если процент транспортных средств одного цвета будет выше 80 %.

Удачи, если вы ее заслужили!

Человек с Хомяком стоял на перекрестке и исследовал место, где он уничтожит свою следующую цель.

В нем сейчас будто жили два или даже три разных человека.

Один осознавал тот факт, что нельзя совершить нападение нормально, не проверив, не подготовив, не подготовившись. Нельзя относиться к каждому делу как к чему-то, что происходит само по себе. Он должен узнать распорядок дня жертвы (нет, нет, не жертвы, а цели, напомнил он себе), просчитать угол стрельбы, разработать пути отступления, проверить параметры ветра. Вот как надо работать.

Второй человек пытался убедить первого, что это излишне. Ведь в его случае это действительно то, что происходит само по себе. Все эти расчеты времени, необходимого, чтобы разобрать оружие и вернуться в машину, – глупые, бессмысленные. Кто должен жить – тот живет, кому суждено умереть – тот мертв. Вот как это работает в его случае. Благодаря этому его и считают асом.

А третий человек внутри него просто хотел вернуться в комнату, упасть на кровать с бутылкой хорошего виски и гладить Грегори до тех пор, пока тот не перестанет нервно дергать носиком и не доверится ему полностью, и посмотреть по телевизору какую-нибудь программу на непонятном языке.

В последнее время этот ритуал повторялся из раза в раз перед каждой операцией по уничтожению. Его это уже начало утомлять.

Второй и третий внутри него заключили союз и напали на первого, самого рационального, взрослого и ответственного из всей этой компании. Это было просто, у первого было недостаточно аргументов, в особенности против доводов третьего, которые звучали просто как «ну пойдем же, будет классно». В конце концов он сдался, и наемный убийца пожал плечами и ушел восвояси. Засядет на крыше с длинноствольной снайперской винтовкой – вот тебе и весь план.

Единственная проблема была в том, что у него были две такие винтовки, и обе подходили для задания. Тут надо было осторожно усреднить все данные, чтобы решить, какая из них все-таки больше подходит. Анализ включал такие факторы, как погода, условия видимости с крыши, чувствительность спускового крючка, соответствие типа пуль влажности воздуха.

Он остановился и снова посмотрел на перекресток. Затем запустил руку в карман, достал монетку, подкинул в воздух, поймал и посмотрел, что вышло.

Проблема с типом снайперского ружья тоже решена. Можно спокойно возвращаться в гостиницу.

Ты недостаточно хороша.

Ты недостаточно хороша.

Ты недостаточно хороша.

Тихо!

Эмили стояла напротив исчирканной стены у себя дома и пыталась утихомирить мысли, скачущие в голове.

Почему она всегда выходит на задание с чувством приближающегося поражения? Ведь для этого нет никаких оснований.

Она хороша. Она правда хороша. Она может организовывать тихие совпадения так, что даже Арик однажды снизошел и похвалил ее. Почему каждый раз, когда приходит новый конверт, она уверена, что уж на этот раз она точно провалится?

Да и какая разница, по сути? Средний процент успеха творцов совпадений – 65 %. Ее процент успеха – 80 %. Она никому ничего не должна. Что случится, если этот бухгалтер продолжит работать бухгалтером? Ему нравится его дорога? Пусть по ней и идет! Она уже не на курсах, ей не нужно впечатлять Генерала. Или Арика, или Гая…

Она села на пол.

Снова желание кого-то впечатлить. Вот причина, по которой на нее постоянно что-то давит. Этот неостановимый бег, это постоянное оценивание себя со стороны. Она должна быть восхитительной. Она должна быть исключительной. Она должна быть настолько загадочной, очаровательной, успешной и остроумной, что его прибьет наконец к ее берегам и он оставит позади все разрушенные корабли, открытое море и соблазнительных сирен.

Было несколько слов, которых она действительно не выносила.

«Тиканье», например. Это слово всегда ее напрягало. Вызывало ощущение, что что-то близится к концу, чувство удушья из-за нехватки кислорода, образ бомбы, которая вот-вот разрушит все. Слово «одна» способно сделать так, чтобы она не спала всю ночь, ворочалась с боку на бок и безуспешно пыталась сбежать от картин в своем воображении, где она продолжает лежать в пустой постели, а весь мир вокруг мчится вперед. Она может целыми днями избегать слова «поражение» или игнорировать слово «терпимый». Почему-то ей еще не нравится слово «печеньки», поди знай почему.

Но больше всего ей ненавистно слово «приятельница».

Как же ей надоело быть «приятельницей»! Надоело блистать остроумием, не переходя границ флирта, будто балансируя на краю скалы, надоели разговоры по душам, во время которых она должна обсуждать только те вещи, которые его напрямую не касаются, надоели отчаянные попытки угадать, было ли в его улыбке что-то, что намекает на нечто большее, надоел этот мерзкий танец, когда на миг приближаешься к нему, а потом медленно пятишься назад, чтобы не разрушить хотя бы то немногое, что есть сейчас.

Ей надоело быть приятельницей Гая.

Всегда между ними было что-то другое. Другое чувство, очень правильное.

И эта необходимость… то есть эта потребность видеть его радующимся любой мелочи. Необходимость отдавать всю себя кому-то, только чтобы убедиться, что способна пробудить в нем хоть какие-то чувства. Как такое возможно? Почему этот лохматый так вскружил ей голову?

Каждый раз, когда она думала о нем, в ее воображении возникали картины, напоминающие обрывки снов. Минуты духовного подъема и ухода в себя, дни восторга и разочарования. Она вспоминала с тоской тот день, когда исчезли бабочки в животе, когда она смогла улыбнуться самой себе и признать, что это не влюбленность, а любовь. Она не романтичная школьница, она кусочек пазла, который совпадает с другим кусочком пазла – с ним. И она содрогалась каждый раз, вспоминая момент, когда поняла, что он никогда не находится рядом с ней в своих мыслях.

Пусть этот ее поэт идет к черту.

Сегодня – это сегодня. Она ждала того дня, когда у Гая наступит выходной и он будет бродить без дела.

Она должна сделать так, чтоб это наконец случилось. И она сможет.

Она встала и пошла в другую комнату. На стене возле двери была еще одна схема, не менее важная с ее точки зрения. Это была идея Гая – использовать стены, чтобы планировать совпадения, так почему бы не применить против него его же оружие?

Там были нарисованы десятки маленьких кружочков, события, которые она заранее закрутила, как тугую пружину, чтобы распустить в нужный день, соединив их в маленькую судьбоносную прогулку. Сверху было написано слово «мы», под ним простирался узор из линий, фигур, слов, цифр, а в центре всего этого – два круга с именами «Гай» и «Эмили».

Это была огромная схема. Она вылезала за пределы стен, оплетала окно в соседней стене и распространялась на потолок, расползалась, как нефтяное пятно, и заполняла всю комнату. Количество деталей в ней поражало воображение. Но Эмили должна была сделать все, что в ее силах, и при этом не брать пленных и не подвергать себя опасности. Это ее единственный шанс, и она использует весь свой арсенал, но выведет на арену самое важное совпадение, которое когда-либо организовывала.

Много раз она просыпалась на полу в этой комнате, после того как лежала там долгими часами и пыталась заново пересмотреть весь план, расчерченный на все четыре стены и потолок. Она засыпала, и ей снилось, что схема ползет дальше, на пол, и пытается опутать ее и погрести под собой, запеленать ее в факты, возможности и старые надежды.

Она сделает это. Сегодня вечером.

Она достаточно хороша.

Ведь этот план разработан уже много лет назад.

Еще на уроках на курсе, вместо того чтобы рисовать сердечки со стрелами или переставлять буквы в их именах, как нормальная девушка, она расчерчивала сложные схемы на клочках бумаги, вырванных из тетради, или на салфетках из ресторанов. Начало одно и то же: два круга с именами внутри, а потом схема превращалась во все более сложную систему линий и связей. В итоге Эмили выходила из себя и выбрасывала бумагу в мусорный бак, исступленно разорвав ее на мелкие кусочки.

И конечно, в тот первый и последний раз, когда она не порвала схему, ее нашел Арик.

Это было в один из вечеров, когда все трое должны были готовиться к экзамену у нее дома.

Гай уснул на диване с открытым толстенным томом «Введения в серендипность»[1] на груди, немного приоткрыв рот, как старый усталый тюлень. Арик с Эмили решили дать ему поспать и продолжили задавать друг другу вопросы по истории.

К тому моменту она уже достаточно убедилась, что Арик – нарциссист, хоть и добродушный в своем роде. Тем не менее его любопытство застало ее врасплох. Она вышла всего лишь на две минуты, чтобы принести печенье и кофе, а когда вернулась, Арик уже держал в руке схему, уставившись на нее с большим интересом.

– Арик! – закричала Эмили. – Какого черта ты роешься в моем мусорном ведре?

Она подошла и вырвала у него из рук бумажку. Глаза ее наполнились слезами.

– Ах ты, кусок…

– Эй, он торчал оттуда! – Арик поднял руки в охранном жесте. – И я увидел там свое имя. Чего ты ожидала?

– Чего я ожидала? Я ожидала, что ты будешь уважать частную жизнь других людей, а не рыться в их вещах, когда они вышли на секунду из комнаты. Видимо, напрасно надеялась.

Арик замолчал и вернулся к своим расчетам. Эмили начала рвать бумажку.

– Надеюсь, ты не серьезно, – сказал он.

– Не твое дело, – бросила ему Эмили.

– Парень занят, – сказал он, кивнув в сторону Гая. – Жаль твое сердечко.

– Занят? – Это было для нее новостью.

– Не в физическом плане, – сказал Арик, – но в эмоциональном – точно.

– Кто?

– Какая-то воображаемая подруга из его прошлого. Кассандра, или как-то так.

– Гай влюблен в воображаемую подругу?

– Ага. Как школьник, скажи?

– Не смешно, – прошипела Эмили, – вообще не смешно.

– Ну, что есть, то есть. И даже если бы он был свободен, я бы не пытался решить этот вопрос при помощи совпадения.

– Почему нет?

– Это не твоя тема. У тебя лучше получается вдохновлять, а не сватать.

– А почему я, собственно, с тобой об этом говорю?

– Ладно, забудь. Я свое сказал.

– И я без проблем организую любое совпадение, какое захочу.

– Не сомневаюсь. Ты не помнишь, кто был ответственным за открытие пенициллина? Баум или Янг?

– Не переводи тему. Я могу сводить людей не хуже других.

– Верно, но не для самой себя, ты слишком предвзята. По-моему, это была Янг. Я тащусь от Янг, ее совпадения – это просто великолепно.

– Почему не для себя? И единственная причина, по которой ты так любишь Янг – это то, что она устроила встречу Маккартни и Леннона. Баум сделал гораздо больше, чем она.

– Баум для меня слишком научный. Синтез ЛСД, открытие электромагнетизма. Кошмар. Янг организовала изобретение кукурузных хлопьев. Вот это я понимаю, историческое совпадение!

– Арик!

– И тефлон тоже, кажется. Секунду, проверю…

– Арик!

Он оторвал взгляд от страницы:

– Чего?

– Почему ты думаешь, что я не способна кого-то свести?

Арик отложил страницы в сторону:

– Послушай, Эмили. Ты можешь организовывать все, что твоей душе угодно. Правда. Очевидно, что ты сведешь вместе многих, подтолкнешь к тонне открытий и изменишь историю, сладкая моя. Просто каждый из нас хорош в чем-то своем. Чувства – это не твой конек. Эта тема выводит тебя из равновесия, давит, и ты слишком сильно стараешься. Не то чтобы я сам гений в этом, но именно так все выглядит со стороны.

– Ты сам себе постоянно устраиваешь свидания, – сказала Эмили.

– Да, верно, – сказал Арик. Он немного смутился, насколько можно так сказать о человеке его склада. – Но это не одно и то же. Я совсем по-другому это все воспринимаю. Я немного… плыву по течению. Ты чуть более, скажем так, драматична.

– Я не драматичная! – Она топнула ногой.

Он указал на Гая, который все еще дремал в сторонке:

– Видишь его?

– Да.

– Вот он – классический сводник. Он не верит в существование идеальной женщины, но на меньшее не согласен. Истинный романтик, который не верит, что в мире существует любовь. Идеальное сочетание, чтобы сводить людей без лишних волнений. Ты не такая. Не пытайся организовать совпадение для самой себя. Это может быть опасным.

– Ладно, ладно, – сказала Эмили, – я поняла. А теперь заткнись.

В глубине души она уже начала кое-что планировать. Истинный романтик, который не верит в любовь? Может, этим как-то воспользоваться…

– Куда ты положила мои конспекты по синхронности? – спросил Арик.

– А ты не смей больше рыться в моем мусоре, понял?

Он почему-то всегда приходит на набережную.

Не так уж часто у Гая случались выходные. Конверт за конвертом, и только в те редкие разы, когда он завершал дело ранним утром, ему удавалось побродить просто так, наслаждаясь теми возможностями, которые открываются, когда нечего делать. А наутро приходил очередной конверт. Такие выходные дни можно пересчитать по пальцам одной руки.

Для начала он прилег на пару часов. Потом нашел неплохой ресторан со стейками, а после стейков заново открыл для себя, как приятно сидеть под деревьями, раскачивающимися на ветру, и прочищать голову от ненужных мыслей. Маленький клуб, который он обнаружил пару месяцев назад, был следующим пунктом программы. Там тихо играл пианист с мечтательным взглядом, а Гай сидел с бокалом красного вина, который помогал ему чувствовать себя утонченным молодым человеком. В итоге он, как всегда, очутился на набережной. Гай смотрел, как солнце укладывается спать за горизонт, и соленый ветер играл его волосами.

Он сидел на скамейке и смотрел на море, позволяя вину немного выветриваться, а запаху прохладного вечера – проникать под одежду. Пляж перед ним был практически пустой. Только мальчик с собакой прыгали и резвились у кромки воды прямо напротив Гая, демонстрируя, как выглядит истинная дружба.

Может, настало время тоже завести себе какое-нибудь домашнее животное. Необязательно собаку, можно кота, хорька или даже золотую рыбку. Да боже мой, он согласен и на дерево бонсай в горшочке, если нет другого выхода. Мальчик с собакой поддразнивали друг друга, как позволено лишь существам, которые действительно любят друг друга. Гай почувствовал легкую зависть, она завибрировала в нем, но быстро исчезла. Он глубоко вдохнул морской воздух и выдохнул с горькой улыбкой. Может, и хорошо, что у него мало выходных. В выходные вспоминаешь, что ты один.

Гай медленно встал и пошел домой.

Кто-то в мэрии смог убедить кого-то другого в кулуарной беседе, что летние ночи – это то самое время, когда нужно вытаскивать людей на улицу, поэтому деревья вдоль бульвара были увешаны маленькими разноцветными лампочками, превращавшими вечерние сумерки в сверкающий карнавал.

Гай медленно бродил по улице и незаметно для себя насквозь пропитался окружающей атмосферой. Прошло несколько минут, прежде чем он кое-что заметил, но с того момента уже не мог игнорировать. Перед ним шла обнимающаяся счастливая парочка, на скамейке сидели, держась за руки, пожилые супруги, мальчик и девочка лет десяти от роду пробежали прямо перед ним.

Наверно, это все воображение. Как беременные женщины видят везде только коляски, как бросившие курить видят везде лишь сигареты, так, наверно, и люди, чувствующие себя одинокими, везде видят только счастливые парочки.

Гай смотрел во все стороны, пытаясь найти еще хоть кого-то, кто идет по улице один. Бесполезно. Только парочки всех типов идут быстро и целенаправленно, медленно, в обнимку, перебежками, еле волоча ноги, или стоят и шепчутся по углам.

Ему определенно нужна собака.

Среди всех этих парочек он наконец увидел кого-то, кто быстро идет в сторонке, торопится куда-то. Гай почти обрадовался, что он не единственный такой бродит сам по себе, как вдруг этот человек врезался в женщину, выходящую из маленького магазина игрушек, и все ее коробки и пакеты, которые она, осторожно балансируя ими, несла в руках, полетели на землю. Гай не мог не услышать сейчас голос Генерала, отдающийся эхом в голове.

«Я знаю, что большинство из вас ждали этого урока, – говорил он им, – ученики всегда думают, что введение в сводничество – это очень романтичный и простой курс. Казалось бы, все, что нужно – это юноша, девушка и перекресток, нет? Пусть юноша идет по одной улице, девушка по другой, и они столкнутся ровно на повороте. Хоп, книги упали, хоп, встретились глазами, хоп, любовь с первого взгляда, бла-бла-бла. Количество ерунды в этом сценарии может решить проблему голода в странах третьего мира».

Гай усмехнулся про себя, а тем временем его новый друг извинился перед испуганной женщиной и поспешил своей дорогой. Один раз из тысячи это работает, но в остальных случаях нужно действовать иначе. Гай надеялся, что увиденное не было совпадением, которое кто-то сделал. Довольно позорно и непрофессионально.

Эмили была права в том, что сказала ему сегодня утром. Он и правда любит сводить вместе людей, но романтика тут ни при чем. Люди воспринимают любовь как то, во что верят, будто бы это религия. Как адепт этой религии, ты веришь в то, что где-то там существует некая принципиально иная, космическая связь между людьми, и в концепции этой связи ты посвящаешь себя поклонению кому-то другому. Люди должны верить во что-то, что больше и сильнее их, и обычные религии не всегда отвечают их запросам. Тогда этот концепт, называемый любовью, дает им то, что они всегда искали, – глубинный, иррациональный смысл, стоящий выше обыденности. Без осознания этого любовь становится очередным товаром, который нужно добыть. Большой дом, красивая машина, большая любовь. Ты не любил? Твоя жизнь прожита зря. Ты прозевал одну из остановок.

Когда-то и он так думал. С тех пор многое изменилось. Он уже вкусил от этого плода. Он твердо знает: любовь не такая, она нечто гораздо большее. Но его время прошло. Эта дверь закрыта и опечатана, он с этим давно смирился, к сожалению. Сейчас самое время позаботиться о других. Поэтому сводить вместе людей так важно для него. Видимо, когда ты помогаешь кому-то достичь счастья, которого у тебя уже не будет, то и на твою долю перепадает его маленький кусочек.

Он подошел к женщине у магазина и с улыбкой помог собрать все ее свертки.

– Спасибо, – сказала она.

– Не за что, – ответил он.

Тротуар был усыпан коробочками разных размеров, классическими детскими играми в новых привлекательных упаковках.

– Это для моих племянников, – сказала она, поправляя прядь рыжеватых волос. – Близняшки. У них на следующей неделе день рождения, и я решила подарить им что-то, что отвлечет их наконец от компьютера.

Гай поднял коробочку с зелеными пластиковыми солдатиками.

– Ага, – сказал он рассеянно. Маленькие солдатики в прозрачной коробке смотрели на него изумленным взглядом.

– Можно? – спросила она.

Гай очнулся от своих мыслей:

– А?

Она улыбалась, стоя уже со своими свертками в руках, и указывала на коробочку, которую он держал:

– Можно солдатиков?

– А, да, конечно. – Он протянул коробку. – Простите.

– Вы играли с такими, когда были маленьким? – спросила она. – Воспоминания нахлынули?

– Нет, нет, просто задумался. – Он попытался улыбнуться.

Она еще раз поблагодарила его и ушла. Гай задержался на несколько секунд и продолжил путь домой по улице, заполоненной парочками. Он должен купить хлеб и шоколадную пасту, а еще сахар, кофе и пару вещей для дома. Надо зайти в супермаркет по дороге.

Эмили сидела в гостиной.

Вот что чувствуют генералы, когда ждут новостей с фронта, подумала она.

Месяцы подготовки, стены, расчерченные схемами, недели ожидания, пока у этого осла выпадет день, когда можно все организовать, и вот она сидит и ждет звонка.

Если бы она параллельно делала еще что-то, было бы проще. Но она просто сидит и ждет, когда же зазвонит телефон.

Пусть только попробует не…

Гай бродил между полками в поисках своего любимого кофе.

Да, он точно знал, почему эти пластиковые солдатики заставили мир остановиться на несколько секунд. Яснее ясного. Кажется, это даже зафиксировано в одной старой потрепанной тетрадке.

Это была всего лишь вторая неделя курса, домашнее задание по «Ассоциациям I». Нужно было нанести на карту линии мыслей друг друга. Генерал постоянно повторял, что лишь немногие умения в их профессии важны так же, как понимание того, каким образом «вещи напоминают другие вещи», что бы это ни значило. Гай должен был зарисовать ассоциации Арика, Арик – Эмили, Эмили – Гая.

Зарисовывать Арика было довольно просто. Все каким-то чудом сводилось к девушкам, достижениям и комедиям братьев Маркс. Иногда приходилось копнуть глубже, чтобы понять, почему сок папайи напоминает Арику Вьетнам или почему, когда говоришь «шоколад», он думает «саксофон». В конце концов пазл сошелся, и получившаяся карта направлений мысли удовлетворила Генерала на тот момент.

Больше всего раздражал тот факт, что тебя картографирует кто-то другой.

Эмили подходила к делу основательно, не удовлетворялась частичными объяснениями. Абсолютно логично, что слово «книги» ассоциируется со словом «полки», рассуждала она, но почему, черт возьми, слово «полки» ассоциируется у тебя с «Крепким орешком – 2»? Он должен был объяснить связь, которую его дурацкий мозг устанавливает между домашними тапочками и ежами, между улыбкой и летучими мышами, между плиткой и роботами пастельных тонов. Но любопытнее всего ей было узнать, почему игрушечные солдатики ассоциируются у него с любовью.

– Ты должен мне это объяснить, – сказала она, не отводя от него взгляд.

Они сидели у него дома на полу, перед ними лежала открытая пачка печенья с предсказаниями, которую принесла Эмили. Каждый раз, когда Гай чувствовал, что нужно сделать перерыв, они брали одну печеньку, разламывали и пытались придумать, при помощи какой последовательности совпадений можно добиться того, что сказано в записочке. Пачка была уже полупустая.

– Это связано с одной из наших первых встреч, – сказал он, уклоняясь от ответа, – вот и все.

– Детали, – сказала она, потирая руки, – детали!

– Арик вытряс из тебя всю душу, а теперь ты на мне отыгрываешься, да?

Она улыбнулась в ответ.

– Я просто пытаюсь хорошо сделать домашнюю работу, – сказала она с высоко поднятой бровью, а это означало, что она врет.

И он ей рассказал. О Кассандре, о том, как они встретились, о том, как их разлучили, и обо всем, что произошло между этими двумя моментами. Эмили слушала с горящими глазами и периодически тихо задавала наводящие вопросы, будто знала, что они больше никогда об этом не заговорят.

Тогда было положено начало маленькой традиции. Во время учебы на курсах они часто встречались за чашкой кофе и пачкой печенья с предсказаниями. Иногда присоединялся Арик, но по большей части он манкировал встречами, придумывая отмазки вроде «единственная в жизни возможность» застрять в лифте с какой-нибудь девушкой. В итоге все превратилось в их форум, их двоих. Ох, какие жаркие споры иногда начинались из-за кусочка бумаги в сладком тесте! Они никогда больше не говорили ни о Кассандре, ни о предыдущей работе Эмили, они совсем не говорили о курсах. Они говорили о музыке, не затрагивая ее способность вызывать ассоциации в клиенте; они говорили о кино, не обсуждая сцены, которые пробуждают подавляемые эмоции, и не пробуя угадать, какие сценарии написаны в результате вмешательства творцов совпадений, а какие – «обычные»; они говорили о любимых телепрограммах, не вспоминая ту лекцию из курса «Выстраивание рейтинга при помощи умышленного отключения электроэнергии», и они даже говорили о политике, не вспоминая, как на самом деле она делается.

Он скучал по всему этому, по правде говоря. После окончания курса у них уже не получалось проводить столько времени вдвоем. У них теперь сумасшедший распорядок дня, и вечно кто-нибудь один был занят подготовкой очередного совпадения. Новички вроде них не знают, как организовать свою работу таким образом, чтобы оставалось время жить. Две-три отмены встреч – и традиция сошла на нет. Через несколько месяцев, после того как Арик приложил массу усилий, чтобы успешно внедрить новую традицию утренних встреч втроем, эти самые вечера с печеньем стали неактуальными. Гай вспоминал мальчика с собакой на берегу. У него, кстати, тоже есть такой добрый друг – бокал вина.

Его любимый сорт кофе прятался в третьем ряду за другим, чуть более дорогим сортом. Он поставил банку в пустую тележку и через три шага увидел на полке пачку печенья с предсказаниями, по акции.

Две по цене одной.

Эмили подождала, пока телефон позвонит три с половиной раза, и только тогда подняла трубку.

– Секунду, – сказала она.

Отняла трубку от уха и отсчитала про себя десять секунд – десять сердечных ударов. Но ее сердце билось учащенно, поэтому она подождала еще несколько секунд.

– А, да, – она вернулась к беседе, – извини, я тут была кое-чем занята.

– Привет, – сказал Гай, – как дела?

– Нормально, – ответила она.

– Помнишь то печенье, которые мы ели?

– Да, конечно, – сказала она, – кажется, пару раз даже предсказания сбывались.

– Помнишь, какой фирмы они были?

– Нет… в такой жестяной коробочке вроде бы.

– Коричневая с красной полоской, да?

– Да.

– Я сейчас в супермаркете и снова на них наткнулся. Тысячу лет уже не видел таких коробочек, мне кажется.

– Ох, ностальгия, – сказала она. – Купи и мне одну.

– Мм, – сказал он, – знаешь что?

Конечно я знаю что. Ясное дело, знаю. Надеюсь, что ты тоже знаешь что!

– Что?

– Может, заскочишь ко мне? Попьем чаю с печеньем, как в старые добрые времена?

– Возможно, я могу отложить некоторые дела на завтра… – сказала она достаточно неспешно, чтобы казалось, будто бы она сомневается.

– Давай приходи, будет здорово! – сказал он.

– Знаешь что? Ладно! – сказала Эмили. – Тогда возьми еще какой-нибудь фильм.

– Договорились.

– Отлично. Одеваюсь и выхожу.

Эмили почувствовала себя охотником, повесившим в гостиной голову убитого медведя. Она начала прыгать по дому, стараясь не слишком громко кричать: перед соседями неудобно.

Вполне мило, подумал Гай. Закончу день в разговорах с живой душой. Он остановился около автомата с фильмами напрокат и начал искать что-нибудь подходящее. «Невидимая сторона», «Жизнь прекрасна», «Никогда не говори „никогда“», «Эта прекрасная жизнь», «Красотка», «Это случилось однажды ночью». Он тряхнул головой. Странно.

Он не привык находить классические фильмы в таких автоматах, но дело не только в этом. Было еще что-то. Он отделался от этого ощущения и решил выбрать фильм наугад, ткнув пальцем с закрытыми глазами.

«Поймай меня, если сможешь».

Эмили будет довольна, она обожает Тома Хэнкса.

Только вернувшись домой, он понял, что не так.

Уже сто лет он никого к себе не приглашал. Сколько у него еще есть времени, минут десять?

Одежда разбросана по гостиной, старое пятно все еще смотрит на него с укором со скатерти на столе, огромная груда книг, папок и тетрадей с курсов высится в углу как памятник прокрастинации. Что уж говорить о газетах, валяющихся у свежевыкрашенной стены.

Он быстро собрал одежду и запихал книги за диван. Мельком выглянул сквозь жалюзи на улицу и увидел, что Эмили уже идет. Метнулся к стене, похватал газеты и наспех забросил их в другую комнату, потом кинулся на диван и включил телевизор, чтобы все выглядело так, будто именно этим он тут и занимался.

На экране появился улыбающийся мужчина с бородой, а за ним виднелась царственная заснеженная гора. Мужчина одет в толстый пуховик под горло, лицо красное и обветренное, а в глазах горит голубой огонь.

– Во-первых, мои поздравления, – сказал репортер, от которого на экране была видна только рука с микрофоном, – насколько я понимаю, вы уже во второй раз покоряете эту вершину.

– Да, – сказал мужчина с бородой, – в предыдущий раз не вышло. Неудачная была попытка, прямо скажем. Я даже ногу сломал… это полный бардак.

– Но вы все же решились еще раз, – репортер то ли спрашивал, то ли утверждал.

– Ты знаешь, как бывает, – сказал бородач и расплылся в улыбке, – ради этого и придумали второй шанс. Ты не можешь просто сдаться и не сделать того, что должен, и ты это знаешь. Мне было ясно, что я снова буду пытаться взять эту вершину. Кроме того, у меня сейчас была особенно сильная поддержка.

Он протянул руку, и на экране появилась женщина с короткой стрижкой, загорелая, укутанная в не менее теплое пальто. Она помахала рукой и хихикнула, когда мужчина коснулся щетиной ее виска.

Эмили постучала в дверь.

Они сидели вместе на диване и пытались вспомнить, как это делается. После всех встреч с участием Арика, который в нужный момент говорил какую-нибудь глупость, их проржавевшая дружба один на один нуждалась в некотором ремонте.

– Все еще чувствуется запах краски, – сказала Эмили, точнее, автопилот, управляющий «приятельницей», которая внутри нее все еще пытается править бал.

– Да, это… еще, видимо, не до конца просохло, – сказал Гай.

На экране телевизора бородатый альпинист продолжал разговаривать с выключенным звуком.

Эмили встала и немного приоткрыла жалюзи. На обратном пути она захватила пачку печенья с предсказаниями и подала ее Гаю.

– Одно для тебя… – сказала она, когда Гай вынул одно печенье с улыбкой, – и одно для меня.

Она села напротив него на диване, поджав под себя ноги.

– Я очень рада, что ты меня позвал, – сказала она. – Мы уже давно так не собирались. Я соскучилась.

Гай улыбнулся ей, разломил печенье и вынул маленький клочок бумаги. За те короткие секунды до того, как отключилось электричество, он успел прочитать фразу и поднять глаза на Эмили.

«Не ищи далеко. Ответ на самый важный вопрос может быть у тебя перед глазами».

Темнота окутала их в тишине, полной надежд. Эмили сидела ровно, затаив дыхание.

Она знала, что бледный свет от фонарей на улице, который просачивается сквозь жалюзи, падает точно на ее глаза белой косой линией, придавая им блеск. Слышно было биение сердца, и она думала: чьего – его или ее. Когда подача электричества возобновилась, он все еще смотрел в ее глаза. Они молчали.

Наконец он положил разломанное печенье и сказал:

– Кажется, я сейчас понял кое-что. Что-то, что давно должен был понять.

Она немного дрожала.

– Что? – полушепотом спросила она.

– Я не хочу, чтобы все было как раньше, – сказал он. Эмили заметила румянец на его щеке. – Я хочу, чтобы все было по-другому. Совсем по-другому. Хочу, чтобы мы попробовали кое-что новое.

– Звучит заманчиво. – Она все еще не могла разговаривать в полный голос.

– Я слишком долго жил прошлым.

– Да…

– И не замечал того, что чувствую сегодня.

– Гай…

– И пусть Кассандра идет ко всем чертям. Мне нужна ты.

– Ох, Гай…

* * *

Когда зажегся свет, Эмили очнулась и вернулась в реальность, в которой Гай сидел перед ней, уставившись на разломанное печенье и записку в своей руке. Он поднял на нее глаза и спросил:

– Эмили, что тут происходит?

– В смысле?

В нем как будто вдруг что-то ожесточилось. Он встал, отошел за диван и вытащил оттуда выцветшую разваливающуюся тетрадку. На ней было написано «Техники выбирания предметов, часть Б». Гай немного полистал, пока не дошел до нужной страницы, и положил тетрадку на стол. Заголовок гласил: «№ 73: заранее подготовленный выбор из коробки, вариация упражнения Виттона». Иллюстрации объясняли, как повернуть коробку так, чтобы объект думал, что он берет случайный предмет, а на самом деле вытаскивает нужную вещь.

Эмили молча смотрела в открытую тетрадь.

– Ты подстроила, чтобы я взял это предсказание, да?

Она все еще молчала и крошила в пальцах свое печенье.

– Да?

Она по-прежнему не отвечала.

Гай сел напротив нее:

– Что тут происходит?

– Один мой хороший друг с курсов, на которых я когда-то училась, рассказал мне как-то про свою первую любовь, – сказала Эмили тихо. – Он думал, что любовь – это что-то вроде поклонения, только пахнет приятно. Что это подчинение мыслям кого-то другого. Ты будто становишься его фанатом, а он – твоим. Ведь так обычно об этом говорят, нет? Ослепляющая молния, которая ударяет в тебя средь бела дня, или будто где-то глубоко внутри сладкое поклонение тихо поднимается, как на дрожжах, или четкое осознание связи с родственной душой и прочие подобные сравнения.

– Ты и печенье в супермаркете подстроила? И девушку в магазине игрушек?

– Потом, когда появилась одна женщина, он понял, что ему врали, что он сам себе врал. Любовь – это не почитание, даже близко не стояла. Начало было похожим, но очень быстро это однобокое почитание разрослось и превратилось во что-то другое, более правильное. Он почувствовал, что вернулся домой. Что он вернулся туда, где его ждут. И главное – где он на своем месте. По его словам, он чувствовал, будто они уже встречались раньше или давным-давно делали что-то вместе, но потеряли друг друга, а теперь им представился шанс сделать это снова, хотя он и понятия не имел, что «это». Он никогда не чувствовал, что это начало, для него это всегда было продолжением.

– Послушай, Эмили…

Она изо всех сил старалась, чтобы это не звучало умоляюще. Только не умоляюще.

– Гай… ты смотришь на мир вокруг, – сказала, – но ты не видишь свою любовь, потому что ты ее не ищешь. Ты ищешь Кассандру и заранее отказываешься от всего остального. Ты ищешь ту, что была когда-то, но уже не существует. Ты пленник того, что уже закончилось, чего нет. И мне грустно видеть тебя таким. Пытающимся раскрасить рисунок, линии которого уже давно истерлись. Воображаешь что-то, в чем нет…

– Я ничего не воображаю. Я вспоминаю. У меня остались лишь воспоминания, – он прервал ее, – есть разница между…

– И все равно ты в плену, – прервала она его тоже.

– Мне и так хорошо.

– А мне нет.

Они сидели и молчали.

Постепенно сомкнулись все уровни понимания. Тик, тик, тик. Он знает, чего она хочет, что она пытается организовать, и она знает, что он знает. А он знает, что она знает, что он знает… И так далее.

Что, черт возьми, она о себе возомнила?

– Где было начало всего…

– Уже много времени я думаю, как сказать тебе об этом, как дать тебе это, как…

– Я имею в виду сегодня. Когда ты начала плести мой день? – осторожно спросил он.

– На море, – сказала Эмили.

– Мальчик с собакой?

– Да.

– А улица, заполоненная парочками?

– Да. И еще несколько вещей…

– Боже мой, выкладывай.

– Мне кажется, что мы, – сказала Эмили, – мы тоже начали когда-то что-то вместе и сделали перерыв, а сейчас можем продолжить. Ты не чувствуешь? Ни капельки? Потому что я вот – да. Каждый раз, когда ты рядом со мной, я будто возвращаюсь домой. Я хочу продолжить с того места, где мы остановились. Я…

– Эмили… – сказал он.

– Поверь мне, есть такое место, – сказала она.

Ей надо было организовать более долгое отключение электроэнергии, гораздо более долгое. Сейчас слишком хорошо видно, что она плачет.

– Мне жаль, – сказал он. – Ты замечательная, правда замечательная. Ты знаешь, как мне с тобой хорошо. Но…

Всегда должно быть «но», правда? Такой ментальный разворот.

Он глубоко вдохнул:

– Так не работает. Со мной не работает. Ты не можешь организовать совпадение для нас, если не может быть самих «нас».

Она не стала дольше задерживаться.

Не было смысла.

Она задала свой вопрос, преподнесла ему этот драгоценный подарок в виде ухаживаний, подарила ему шанс, над которым работала столько времени. А он тихо сказал «нет», но эхо получилось звонким.

Когда она, стараясь не упасть, медленно спускалась по лестнице, то обнаружила, что печенье все еще у нее в руке. Многое она сегодня подготовила заранее, но ее печенье было абсолютно случайным. Она разломила его и вытащила маленькую записочку.

«Иногда разочарование – это прекрасное начало чего-то нового», – прошептала она самой себе. Ну да, конечно, подумала она. Свет на лестничной клетке погас, и она на ощупь спустилась вниз.

Черт побери, вставляйся уже!

Эди Леви, бухгалтер, стоял, наклонившись, на лестнице и пытался вставить ключ в замок.

Руки тверды, зубы стиснуты от напряжения, но почему-то это простое действие – вставить ключ в замок и повернуть – стало вдруг сложным. Он тихо ругался.

Он глянул на часы. Это продолжается уже почти восемь минут. Это внутреннее безумие, непонятное чувство, которое он не смог определить, но знает, что сейчас оно ему точно не нужно.

Ключ наконец вставился, и он резким движением открыл дверь. Когда он вошел и зажег свет, то думал с досадой о маленьких царапинках, которые, конечно же, появились вокруг замочной скважины, будто бы тут живет какой-нибудь алкоголик.

Он попробовал глубоко вдохнуть, успокоиться и привести в порядок мысли.

Глубокое дыхание проветрит легкие, больше кислорода попадет в кровеносную систему, мозг получит необходимую порцию питательных веществ, чтобы успокоиться и вернуться в обычное состояние. Он чувствовал себя так, будто кто-то подбросил маленький резиновый шарик в его голове и теперь он хаотично бьется о стенки черепа.

Но не надо преувеличивать. Все в порядке, он не очень чувствительный человек. И весьма этим гордится.

В то время как люди вокруг него превратились в преданных рабов мимолетных импульсов, он уже давно разметил территорию. Он больше не пытался это объяснить. Нет смысла. Люди хотят убедить себя в том, что они что-то чувствуют. Признание того факта, что все дело в химических веществах и маленьких электрических разрядах между нейронами, заставляет их почему-то чувствовать себя чересчур механическими.

Для Эди не было никакой проблемы быть механическим. Такова правда, и надо ее признать. Кусок мяса, капсула ДНК, система органов, обладающая самосознанием. Что есть, то есть.

Но сейчас он бродит туда-сюда по маленькой квартире, рассекая плотный воздух между стенами, на которых висят забитые до отказа книжные полки, и пытается обнаружить источник этого беспокойства и загнать его обратно в иррациональную дыру, из которой тот выполз.

Он остановился и покачал головой.

Музыка. Он немного послушает музыку. Где-то внизу на одной из полок была пыльная коллекция дисков. Уже давно он их не слушал. У него есть один диск с симфониями для фортепиано с оркестром, из которого он прослушал ровно четыре дорожки. Четкие дорожки, со структурированной музыкальной темой, с развитием, которое практически представимо в виде уравнения с двумя неизвестными.

То, что нужно сейчас.

Он вытащил свой старый побитый плеер, вокруг которого, словно змея, обвивался провод от наушников, и сел с ним в кресло. С первыми звуками в его вселенную начал возвращаться привычный порядок.

Он закрыл глаза, и четкий, почти армейский ритм подхватил его. Он уже не был ворчуном, сидящим в старом кресле. Он смотрел на себя и на весь мир со стороны. Исследовал его извне в полете мысли. Кресло превратилось в облако синтетических молекул, а в нем – механизм из насосов и труб, мехов и вентиляционных отверстий, рычагов и мышечной ткани. Он ушел в своих мыслях еще дальше, внутрь холодного космоса, и увидел маленький шарик, трогательный, голубенький, который вращается вокруг большого пылающего шара. Потом он еще больше отдалился, пока все не превратилось в неподвижные точки в пустоте. Если смотреть с достаточной высоты, все выглядит одинаково – атомы, организованные в сложные формы. Будь то случайный обломок гранитной скалы, пролетающий сквозь галактику, или качающий кровь насос, сделанный из мышцы, про которую кто-то когда-то решил, что она заключает в себе человеческие чувства.

Дорожка закончилась.

Нет смысла слушать следующую, она медленная и раздражающая. В любой другой день он бы отключился и поспешил заняться другими вечерними делами, но, может быть, из-за усталости или из-за того, что он так удобно устроился в кресле, а плеер соскользнул вниз, на пол, его затянуло в следующую часть симфонии. Мягкую, искушающую, сентиментальную, которую он не слышал уже вечность.

Когда он проснулся, плеер возле него уже приказал долго жить.

Батарейка кончилась на середине фрагмента, и он продолжил слушать симфонию в своем сне. Его тело отяжелело, и когда он с трудом поднял руку и коснулся лица, то почувствовал вдруг какую-то влагу.

Он вспотел.

Секунду, он не вспотел.

Он с ужасом понял, что это след от слезы. Он проронил слезу во сне. Только этого еще не хватало.

Пальцы снова коснулись этого ужасного соленого следа, и вся эта высота, на которую он забрался в мыслях, исчезла со скоростью фотовспышки, и вот уже сложный и оригинальный механизм стал одиноким и грустным человеком, сидящим на диване в квартире с опущенными жалюзи.

Это все из-за нее. Из-за той девушки.

Он всего-то вышел на свою обычную ночную прогулку. После целого дня сидения в офисе нужно было размять суставы. Профессия бухгалтера не подразумевает большой физической активности, поэтому он заботится о себе. Пять километров быстрым шагом – это уже стало привычкой.

Сначала он издалека заметил, как она, ссутулив плечи, выходит из здания. Ничего, что могло бы привлечь внимание. Он шел быстрее, чем она, и расстояние между ним и ее спиной – тонкой и такой хрупкой на вид – становилось все меньше. За углом здания она повернула направо, и когда он прошел мимо нее, то увидел, как она рухнула в слезах на землю.

Эди Леви и раньше доводилось видеть плачущих девушек. Ведь в ходе эволюции девушки развились в довольно плаксивых существ. Но сейчас что-то в ее взгляде, в том, как все ее существо вот-вот вытечет слезами через глаза, отозвалось в нем давно забытым эхом и заставило замедлить шаг.

Секунду он думал, всерьез думал подойти к ней и спросить, все ли в порядке.

Но он быстро взял себя в руки и поспешно удалился, все еще слыша за спиной ее всхлипывания, раздраженный чувством, которое в нем пробудила эта мелодраматическая сцена – будто кто-то вырвал его сердце и поставил на место, но вверх ногами.

Уже несколько недель ему нехорошо. Он не мог уловить ничего особенного, но периодически какая-нибудь мысль из тех, которые, как ему казалось, он успешно изгнал, просачивалась сквозь линию обороны. А теперь еще и это.

Эди попробовал объяснить себе биение сердца и жжение под веками при помощи своих знаний о причинно-следственных связях в человеческом теле. Ты не напряжен, сказал он себе, в тебе просто слишком много кортизола. Ровно как нет такого понятия, как «кайф», это просто дофамин. У каждого чувства есть имя и химический состав.

Он посмотрел на книжный шкаф перед собой.

Длинные ряды книг на все научные темы, какие только можно себе вообразить. Космология, физика, биология, нейронауки. Вы должны стать мне якорем в трудную минуту. Вы должны спасти меня от этих глупостей.

Всего лишь несколько дней назад он вынужден был защищать этот книжный шкаф от какого-то типа, который застрял с проколотой шиной напротив его дома и поднялся к нему, чтобы попросить воспользоваться телефоном – хотел вызвать эвакуатор. У него, мол, нет сотового, потому что он терпеть не может этот прибор. Может быть, ему разрешат позвонить, это займет не более минуты.

Эди уже тысячу раз пожалел, что живет на первом этаже. Да, конечно, почему нет, телефон там.

Однако прямо перед уходом этот тип, худой, полупрозрачный, с глазами ребенка, которого били в школе, пробежал взглядом по корешкам книг на его полках и спросил, как так вышло, что там нет ни прозы, ни поэзии. Эди ответил, что такие книги ему не нужны. Его интересует только правда о мире.

Тот человек (он утверждал, что он поэт) начал говорить всякие глупости про любовь, культуру и то, как люди «открывают правду о самих себе» не только через науку. Эди даже не дал ему закончить. Он вывалил на него сухие факты, как ведро холодной воды вылил.

Если достаточно овладеть науками о мире, то он предстает во всей своей технической сложности и эмоциональной стерильности, сказал Эди. Во имя правды, дорогой и однозначной правды, нужно отказаться от слащавости. Люди любят своих детей, например, потому что в процессе эволюции за годы тонкой подстройки было выяснено, что любовь к детям оказывается преимуществом для выживания вида. Большие глаза, маленькое лицо – все призвано пробудить в нас инстинкт защищать их. Блестяще? Может быть. Трогательно? Не вполне. Любовь – это половое влечение в карнавальной маске, религия – это выдумка, чтобы утешать человечество, которое чувствует свою уязвимость перед природой; страх необходим, чтобы выжить; страсть к наживе – это общественный договор, без которого человеческий род погрязнет в экзистенциальной пассивности, а обреченный на провал поиск смысла жизни – это цена, которую мы платим за самосознание. Механизмы один на другом. Такие, что заставляют нас переваривать пищу и превращать ее в мусор, и такие, что заставляют нас – и он указал пальцем на прозрачного человека – определять самих себя как «поэтов» и думать, что это что-то значит.

Когда привыкаешь к этой мысли, становишься более практичным. Тебя не касаются проблемы в миндалевидном теле мозга какой-то женщины, и тебя не задевает тот факт, что какая-то другая женщина повернулась к тебе спиной просто потому, что ее не привлекают твои феромоны. И главное, ты не можешь быть неудачником в жизни, если в ней априори нет смысла. Мы, в конце концов, пытаемся выжить, потому что мы пытаемся выжить. Все остальное – это ментальное украшательство и самовнушение.

Поэт, имени которого, по правде сказать, Эди даже не расслышал, странно на него посмотрел и спустился к машине ждать эвакуатор.

Но все эти книги не защитили его сейчас. На секунду он захотел обрушить свой гнев на эти полки и скинуть все на пол под таким углом, чтобы книгам было больнее. Выплеснуть на них все разочарование, которое свалилось на него из-за девушек с разбитым сердцем, распространяющих вокруг себя радиоактивное облако чувства жалости и пробивающих трещины в стенах мировосприятия, и из-за одиночества, которое человек не в силах понять. Скинуть их на пол и стоять меж мертвых полок, как капитан тонущего корабля.

Но он этого не сделает, конечно. Он не такой.

Он вошел в кухню, закрыл за собой дверь и сел у маленького столика.

Старое красное полотенце, банка с остатками кофе, белый лист и синяя ручка ждали его за столом. Вверху листа его ровным почерком был написан список продуктов, которые надо купить во время еженедельного похода в супермаркет.

Люди – это облака из цифр, не более того. Рост, возраст, кровяное давление, быстрота реакции, средний пульс, количество клеток. Все измеряемо, все. За каждой волнующей мелодией стоит математика, за каждым захватывающим прыжком акробата стоит физика, а за каждым разбитым сердцем стоит химия. Идея о том, что грусть той девушки каким-то странным и неизмеримым образом отражается на нем сейчас, – это полное сумасшествие.

Он взял ручку и начал рисовать маленькие квадраты в уголке, словно ребенок, который пытается сдержать порыв активности, чтобы не мешать классу. Но это не помогло, и через полчаса он уже сидел за кухонным столом и смотрел в гневе на белый лист, лежащий перед ним.

На листе были написаны десять строчек.

Три аккуратные, официальные – в правом верхнем углу. Сахар, бумажные полотенца, стиральный порошок. И еще семь других, кривых, быстрых, испещренных правками, в противоположном углу. Пытающихся выстроить при помощи слов нечто не имеющее аналогов вне сферы эмоций.

Какой ужас, подумал он.

Я написал стихотворение.

Эди схватил листок, быстро скомкал в маленький плотный шарик и выкинул в мусорное ведро.

Дальше – провал в памяти. Словно кто-то другой овладел его телом, подумал за него то, о чем он уже не думает, почувствовал то, что он не чувствует, и написал это дурацкое стихотворение, смысла которого он не понимает и не хочет понимать.

Ему не нужны все эти художественные слабости. Он презирает их, всегда презирал. Он не готов впустить их в свою жизнь только потому, что какая-то там хрупкая девушка на перекрестке его разжалобила.

Он решил, что пойдет спать, а завтра проснется как новенький. Все эти глупости потонут в его подсознании, и он проснется тем, кем давно решил быть.

Он лежал в постели, злясь на самого себя, как вдруг одна блуждающая мысль мгновенно прояснила, что же так ему мешает. Он не мог не видеть того, на что она указывала.

Это чувство. Внутри. Что-то родилось из ничего, в отличие от всей его остальной жизни, которая не что иное, как многократное перемешивание одинаковых базовых элементов и одинаковых событий, повторяющихся в разном порядке. А это новое будто бы просто возникло изнутри. Новый ответ, свежий, не заготовленный заранее.

Хватит с этими глупостями, сказал он себе, не существует никакого духа. Нет ничего, помимо сложности организма.

Нет? Тогда что это было?

Тысячи осколков его прежнего «я» встрепенулись и постарались быстренько заделать трещину, пока чего не случилось.

Нельзя, чтобы случилось.

Потому что если случится, то он будет смотреть на свою жизнь и чувствовать, что она была ошибкой. Он будет в ужасе оглядываться на все свои решения, которые он когда-либо принимал. Его мировосприятие, такое понятное, – если в нем появится трещина или знак вопроса, то все пойдет прахом. Годы упущений. Лучше уж просто продолжать. Не меняться сейчас, друг! Не меняться!

Люди меняются из-за надлома, а не от счастья. Если ты поменялся, значит ты надломлен. Тебе нельзя надламываться.

Но глубоко внутри, под всеми потревоженными фрагментами науки, мельтешащими вокруг, душа его кричала в истерике. Он уже знал, что не знает. Что он попал в ловушку того самого вопроса о курице и яйце, на который никто за тебя не ответит, – мировосприятие определяет личность или наоборот. Что он может побороть этот сложный самообман, если захочет, но может с тем же успехом сдаться и принять это новое нечто, что появилось внутри него, что больше, чем просто система причин и следствий. И хуже того, он понял, что никогда не сможет взять лезвие правды и нашинковать реальность так, чтобы ответ открылся его глазам. В первый раз в жизни в настоящем ужасе, который как-то превратился в огромное счастье, он смирился с мыслью, что, несмотря на все старания, он на самом деле не смотрит отстраненно на элегантность и объективность реальности, а находится внутри нее. Глубоко-глубоко внутри.

Сквозь щели жалюзи Эди Леви видел луну. Он сейчас мог смотреть на нее то так, то эдак. С одной стороны, луна – это большая глыба, вращающаяся в космосе среди осколков несчастных астероидов, а с другой – луна – это подходящий фон, для того чтобы ваша возлюбленная положила вам голову на плечо и закрыла глаза.

Он встал с кровати и пошел на кухню.

Бывают приятные капитуляции, которые наполняют тебя сладостью. Или он просто сошел с ума. Ну, что ж теперь поделаешь.

Эди Леви вытащил скомканный листок из мусорного ведра и попытался расправить его. Он даже не взглянул на написанное ранее стихотворение – перевернул листок и начал писать второе. И лист вобрал в себя чернила, и новый путь открылся перед Эди Леви.

Гай появился на перекрестке за пять минут до времени, указанного во вчерашнем конверте. Было относительно раннее утро, и уличное движение только начинало оживать, и многочисленные машины готовились заполонить город от конца и до края лишь затем, чтобы показать, что они это могут. На другой стороне улицы продавщица с затуманенным взором оформляла витрину магазина. Она отчаянно пыталась повесить большую табличку с надписью «Цены только падают» на фоне огромной красной стрелы. Неподалеку от нее на перекрестке стоял полицейский: нужно было вручную регулировать движение, потому что светофор сломался. Постепенно улица начала заполняться людьми, машинами, шумом, и вот на ней появился один обеспокоенный творец совпадений.

Он пытался понять, что именно должно произойти, но это странное предложение об ударе по голове, казалось, не было связано ни с чем. Вокруг него улица продолжала жить обычной жизнью, и только он стоял и ждал какого-то знака или намека, который должен появиться через… хм, а сколько осталось? Две минуты.

Вчерашняя встреча завершилась в режущей тишине. Гай не высказал того, что было у него на уме, и Эмили тоже.

Он знал, что это когда-нибудь произойдет. Уже на курсах они начали танцевать этот сложный танец, в котором она будто бы невзначай посылает намеки, а он уворачивается от ее знаков внимания, как от маленьких пуль, чтобы сохранить то, что есть между ними. Она просто обязана встречаться с другими молодыми людьми, говорил он себе. Она знает тут только меня и Арика, а когда другие люди войдут в ее жизнь, она пойдет дальше. Выдержит.

Потому что именно так это и происходит, верно? Есть девушки, с которыми можно дружить, но которые никогда не станут любовью всей твоей жизни. Их имена не отзываются гулом в твоем сердце, они не остаются с тобой после того, как уходят. Эмили ближе всех подошла к тому, чтобы начать читать его мысли. Она смешила его, поддерживала, когда нужно было вызубрить сотни списков событий и возможных реакций на них на протяжении курса, выслушивала, когда ему хотелось излить душу после совпадения, которое жутко усложнилось только потому, что он что-то там неверно рассчитал. Ну и что. Не о ней он грезит ночами, не она будоражит его, занимает его мысли каждую секунду, не с ней он парит в вышине.

И глубоко внутри еще один маленький голос добавил к этому списку еще один маленький пункт. Она не Кассандра.

Уж лучше привычный статус-кво. Он знает, что ведет себя как трагический герой-невротик. Но есть вещи, которые нельзя объяснить, и одна из них – это то, что он просто знает: подобное больше никогда не повторится. Не с ним. И это не так уж ужасно. Так почему кому-то другому трудно это принять?

Оставьте меня в покое, подумал он.

А что теперь?

Что произойдет в следующий раз, когда они встретятся?

Как они будут разговаривать? Как смогут сохранить то малое и тонкое, что когда-то было дружбой?

Арик заметит, конечно. Он все замечает. И, уж поверьте, сделает из этого деликатес. Все было так просто до сегодняшнего дня. Зачем было усложнять?

Ну все, хватит. Сосредоточься. Полминуты до встречи. Что надо делать?

Так, так, давай повторим базовые вещи.

Иногда нужно напоминать самому себе, что, в конце концов, есть некоторый набор простых вещей, которые нужно знать о реальности, чтобы быть творцом совпадений. Все остальное – частности. Смотри шире, ищи связи, которые никто не видит. Пробуй подталкивать реальность в нужном направлении и угадывай, что она собирается делать, за секунду до того, как она сама это поймет.

Каждое правило Генерал подкреплял картинкой, образом, который запечатлевался в их головах после объяснения этого правила. Голова Гая была заполнена гориллами, которые катили бочки со скал, гномами в ночных рубашках, собирающими папоротник, отчаянными гимнастами, которые растягиваются на шоколадной трапеции, и, конечно, бильярдными шарами. Генерал обожал демонстрировать все на бильярдных шарах.

Немного наберется курсов, которые бы не начинались в сумеречном бильярдном клубе. Но с Генералом – Гай понял это постфактум – урок не мог состояться ни в каком другом месте.

Маленький клуб, выбранный Генералом, был относительно пуст в тот вечер. Двое молодых людей играли за столиком в углу, попеременно переходя из состояния напряженной концентрации, когда их тело распростерто над столом, в состояние безразличия и беззаботности, когда в руке бутылка холодного пива и взгляд следит за расположением шариков на зеленом войлочном столе.

У парочки за барной стойкой была тихая встреча, ознаменованная молчанием и смотрением больше, чем словами, имеющими реальный вес. Они думали, что придут в людное место, чтобы потонуть в толпе и просто быть вместе, вспоминать заново, каково это – «выходить в люди». А теперь они вынуждены общаться – вести разговор, умничать, следить за нюансами выражения лица и прочим. А в углу с предпоследней сигаретой в руке, с четырехдневной-плюс-три-часа щетиной на лице, сидит тот хмурый парень, он вечно сидит в сторонке и курит, потому что идти ему больше некуда. Его маленькие глаза особенно никуда не смотрят, рука без сигареты опущена на бедро, равнодушная, как и глаза, только с немного обкусанными ногтями.

Генерал расположил девять шаров в форме бриллианта на подходящем месте на столе. Он поднял руку, не удосужившись даже взглянуть на своих студентов.

– Кий, – сказал он.

Арик поспешно протянул ему бильярдный кий, Генерал взял его и посмотрел на шарики полусфокусированным, полуигривым взглядом. Он обогнул стол и поставил белый шар в нужную точку. Двигаясь плавно и естественно, наклонился и несколько секунд прицеливался кием.

– Ну, начнем. Шар номер четыре в дальний правый угол, – сказал он, и белый шар с силой полетел вперед, разгоняя цветные шары во всех направлениях, как испуганную стаю птиц. Некоторые шары ударились о бортики стола и, смущенные, откатились немного обратно. Фиолетовый шар номер четыре катился, пока мягко не упал в дальнюю правую лузу.

Генерал поднялся и посмотрел на троицу, которая стояла вокруг стола.

– Хорошо, – сказал он, – вы думаете, что знаете, о чем я буду говорить. Вы уверены, что я буду растолковывать вам про действия и реакцию, напоминать законы Ньютона и говорить о выводе Лоренцо, законе Литвада, способах расчета последствий, для чего использую метафору бильярдного стола. Но метафоры – это дерьмо. Ты никогда не найдешь две вещи, которые можно использовать как полноценные метафоры друг для друга. Если две вещи являются идеальной метафорой, они, видимо, суть одно и то же. Мир не терпит расточительства.

Он прошел вдоль стола и встал рядом с Гаем.

– Если позволишь, юноша, – сказал он, подняв бровь. Гай быстро подвинулся. Генерал опустил кий и прицелился. – Всегда, – сказал он, – всегда есть что-то в метафоре, что не подходит к изначальной идее, или наоборот. Да, можно использовать бильярдные шары, ударяющиеся друг о друга, в качестве метафоры событий, которые порождают друг друга, но есть несколько базовых вещей, которые сильно различаются. Гай, что сейчас произойдет?

Гай немного встрепенулся:

– Что?

– Доброе утро, – сказал Генерал, – приятно видеть, что ты с нами еще до того, как почистил зубы и выпил свой первый утренний кофе. Что сейчас произойдет?

– Вы имеете в виду – на столе, с шарами?

– Я имею в виду – что сейчас произойдет?

– Я… то есть… – Гай быстро осмотрел стол, пытаясь понять расстановку сил между шарами и эффект от удара по ним Генерала. – Мне кажется, вы ударите по желтому, желтый ударит по оранжевому и почти отправит его в центральную лузу вон там.

Генерал ударил по белому шару, который ударил по желтому, тот покатился вперед, повернул немного и ударил по оранжевому, который угодил по дуге прямо в центральную лузу напротив.

– Дам вам намек в счет будущего урока, – сказал Генерал. – Я не люблю играть по методу «почти». – Он обогнул стол. – И избегайте этих «оранжевый шар, желтый шар». Это пул из девяти шаров. Специально для вас они пронумерованы. Все, что я хочу слышать, – это «номер пять в центральную лузу напротив». Итак, вот вам первое различие между бильярдными шарами и реальной жизнью. Если вы хотите предсказать, что произойдет на следующем шаге, очевидно, что в бильярде вам будет все проще и проще делать это по ходу игры. Меньше шаров – меньше возможных событий. К тому же есть очень понятные правила. Есть шары, по которым можно бить, и есть шары, по которым нельзя бить. Нельзя запускать шары за пределы стола и так далее. Чем дольше вы играете, тем проще становятся физические расчеты, необходимые для объяснения того, что тут, черт возьми, происходит. Напоминаю, ваша цель как творцов совпадений – это определить верный шарик, чтобы ударить по нему, а также как и куда бить. Только вот в жизни ни один элемент не исчезает и задача не упрощается. Наоборот. Когда вы делаете что-то, вы делаете ситуацию сложнее, если уж на то пошло. – Он согнулся над столом. – Эмили, что сейчас произойдет?

Эмили была почти готова. Почти.

– Первый ударит по шестому, а шестой – по тому, что рядом с ним, чтобы он ударил о бортик напротив, и тогда… а, и тогда он легко ударит по красному, то есть по третьему, и тот покатится, пока не упадет в…

– Слишком долго. Что сейчас произойдет?

– Три шарика ударятся друг о друга, пока не…

– Долго. Что произойдет?

Эмили коротко вдохнула:

– Третий шар в угловую лузу.

Генерал ударил. Шар, по которому он ударил, столкнулся с зеленым, тот ударил по соседнему и от этого отклонился немного влево. В конце концов зеленый шар упал в угловую лузу напротив той, на которую указывала Эмили. Она скривилась.

– Отличие второе, – сказал Генерал. – В жизни нет теории. Семь миллиардов людей ждут свои семь миллиардов шариков ежесекундно на всей поверхности земли. И это только люди. Вы удивитесь, как много других элементов перекликается друг с другом и влияет на нас. Слова, мысли, верования, страхи. Я уж не говорю о предметах вокруг. Или о каждом лососе. Лососи – это очень сильный элемент, если хотите знать. Арик, что сейчас произойдет?

Арик прокашлялся:

– Вы разве не собираетесь наклониться и опустить кий, как раньше?

– Нет, – сказал Генерал, и его бровь пренебрежительно поднялась.

– Ладно. – Арик глубоко вдохнул и посмотрел на стол. – Номер один ударит девятку, девятка тройку, тройка ударит в бортик и упадет в итоге в центральную лузу рядом. – Он поднял взгляд на Генерала. – То есть я имел в виду, тройка в лузу рядом с нами.

Генерал разочарованно покачал головой:

– Ты строишь предположения не на основании расстановки шариков, а исходя из того, где нахожусь я. – Он обогнул стол, наклонился и, вообще не прицеливаясь, запустил белый шар в направлении к желтому, и номер один улетел прямо в лузу напротив. – Слишком много базовых предположений приводят к ошибкам в расчетах, – сказал он.

– Шарам не важно, – продолжал Генерал, опершись на кий, – в какую лузу они упадут, как сильно по ним ударят. Им плевать. Вы никогда не будете чувствовать угрызения совести перед шаром номер шесть только потому, что шар номер семь прилетел в лузу раньше него. Никакой шар не будет плакать, если будет лежать один в уголке. Гораздо легче управлять событиями, на которые тебе плевать. Но люди, которых вы будете направлять, иногда могут надрывать вам сердце. Если вы не научитесь хотя бы иногда быть плохими, если не уясните, что изредка надо давать небольшой пинок, чтобы подтолкнуть кого-то в правильном направлении, если не абстрагируетесь от того, что происходит, – вы не сможете организовывать совпадения. С другой стороны, если вам будет все равно, если вы не выйдете за рамки предположения, что мир – это ваше игровое поле, то будете еще более ужасными творцами совпадений. Вы всегда имеете дело с людьми. Идиотский, безнадежный род, может, не совсем такой, каким мы его запланировали, но что есть, то есть. Одна из его задач – это придумать себя самого заново. Так им и надо. Гай?

– Номер два попадает по семерке, семерка идет в угол.

Генерал склонился над столом и ударил по шарам. Семерка ушла в угол.

– Неплохо, – сказал Арик с уважением.

– Спасибо, – сказал Гай и улыбнулся.

– Остынь, – сказал Генерал.

– Тройка в правый угол, – сказала Эмили.

– Ты немного спешишь с ответом, нет? – сказал Генерал. – И ты ошибаешься.

Эмили снова посмотрела на стол:

– Тогда двойка в ближний левый угол. Но это должен быть очень сильный удар, потому что вам нужно также…

– Снова ошибка, – сказал Генерал.

– Девятка? В правую? Она не слишком далеко? И она еще за красным, так что…

– Не девятка.

Эмили недоверчиво качнула головой:

– Восьмерка? Черный? Но его только в конце забивают.

Генерал наклонился и поднял кий:

– Это пул из девяти шаров, а не из восьми. Ты делаешь выводы, основываясь на неверном наборе законов. – Он отправил черный шар в центральную лузу и посмотрел на Эмили. Она закусила губу. – Да, все эти шары работают по известным законам, например, на каждый шар, который ударяет с силой, действует противоположно направленная равная сила. Но есть у них и тайные законы, такие, которые мы установили для них, например, сначала нужно бить по шару с самым маленьким порядковым номером. С людьми еще сложнее. Они сами устанавливают для себя еще более скрытые и странные законы. Обычаи, дурацкие правила этикета за столом, светские условности, что угодно. И это еще не все. Если вам попадется кто-то, кто не согласен, чтобы мяса в его тарелке касался горох, или кто-то, кто пятьдесят раз проверяет, запер ли он дверь на замок, или кто-то, кто из-за неуверенности в себе грубо отвергает любую девушку, которую встречает, – вы должны об этом знать. У каждого шара в вашей системе будет свой, отдельный мир законов. Вы должны знать все эти законы и работать с ними.

На столе осталось три шара. Синий, номер два, красный, номер три, и бело-желтый, номер девять.

– Итак, кто сейчас хочет предсказывать? – спросил Генерал.

Арик осторожно поднял руку.

– Клоун, – сказал Генерал.

– Синий шар в дальний левый угол, – сказал Арик.

– Подумай еще раз, – сказал Генерал.

– Но вы должны сначала ударить по синему, – сказал Арик, – а в таком случае вы не сможете ударить по двум другим, потому что они лежат в противоположном направлении.

– Я хочу забить номер три в правый нижний угол, – сказал Генерал.

Арик взглянул на него искоса.

– Это невозможно… – сказал он с сомнением. – Красный, то есть номер три, находится в противоположном направлении от синего. Вы должны сначала ударить по синему, потому что у него самый маленький порядковый номер.

– Это если не нарушать закон, – сказал Гай.

Генерал задумчиво обогнул стол.

– Такого совета я от тебя не ожидал, – сказал он Гаю. – Новизна мысли – это не твоя сильная сторона.

– Но ведь вы именно это собираетесь сделать?

– Я могу, но мне не нужно, – сказал Генерал.

– А если бы пришлось? – спросил Гай.

– Нарушить законы? – спросил Генерал.

– Да, – ответил Гай.

– Хороший вопрос, – сказал Генерал. – Есть законы, которые можно нарушать, а есть законы, которые нельзя. Есть такие законы, нарушая которые ты попадаешь в свою цель, а есть такие, что не попадаешь. Есть законы, которые на самом деле существуют, а есть такие, которые существуют только в твоей голове. Чтобы узнать, можешь ли ты преступить закон, нужно прежде всего изучить его. Ты бы нарушил этот закон?

Гай помедлил.

– А мне можно? – наконец спросил он.

Генерал коротко засмеялся сдавленным смешком. Такой как бы кашель с кризисом идентичности.

– Да. Это именно то, о чем я думал. Когда ты игнорируешь закон, для начала хочешь получить на это разрешение.

Он приблизился к Гаю и посмотрел ему в глаза.

– Выясни, чтó ты нарушаешь, и тогда решай, – сказал он. – Большинство твоих законов – это выдумка для самозащиты. Чтобы нарушить их, нужна сила воли. Нарушение остальных законов – это для лентяев, просто срезание пути.

Он поднял кий обеими руками и движением вниз ударил толстым концом по белому шару. Шар взметнулся в воздух, а когда упал, то задел синий шар и улетел в противоположном направлении, столкнулся с красным шаром номер три и загнал его в правую нижнюю лузу.

– Отлично, – сказал Генерал. – Эмили, уж следующее ты должна знать.

– Номер два в верхний левый угол, – сказала Эмили ровным голосом.

– Не слишком распаляйся, – сказал Генерал, опуская кий под правильным углом к столу.

– Это довольно очевидно, – сказала Эмили.

– То есть?

– То есть, после того как я завалила два предыдущих вопроса, вы подкидываете мне самый простой случай, чтобы поднять мою самооценку. Спасибо, но это довольно очевидно.

– И поскольку это очевидно, то и менее значимо, конечно. Да? – сказал Генерал.

– Для меня, – сказала Эмили.

– А для шара номер два? – спросил Генерал.

Эмили убрала руки в карманы:

– В каком смысле?

– В том смысле, что, при всем уважении, если ты будешь ранжировать твои совпадения только по степени сложности или по тому, насколько они дают тебе чувство комфорта, ты забудешь, что важно изменение, которое ты производишь в жизни других людей. Тогда ты начнешь путать существенное и несущественное. Люди, которые влюбляются друг в друга после того, как ты поработала над их совпадением пять минут, делают это с той же страстью и с тем же ощущением фатальности, что и люди, которым ты готовила встречу на протяжении шести месяцев. Если ты пренебрегаешь простыми и очевидными совпадениями, значит тебе плевать на работу и важно лишь, как ты выглядишь, делая ее.

Он немного склонился над столом:

– И никогда не думай, что я тебя спрашиваю, чтобы поднять твою самооценку. Вообще, не пытайтесь меня исследовать – нос не дорос.

Он резко ударил кием. Номер два влетел в верхний левый угол.

Генерал разогнулся и осмотрелся вокруг, полуулыбка как будто пыталась пробиться на его лицо, но не смогла.

На столе осталось два шара, друг напротив друга. Один из них был белый.

– Что сейчас произойдет?

– Девятка в дальний правый угол, – сказала Эмили.

– В дальний левый угол, – сказал Гай.

– Ударится о бортик и улетит в ближний правый угол, – сказал Арик.

Генерал нагнулся над столом и направил кий.

– Вот что сейчас произойдет, – сказал Генерал. – Парочка у бара поцелуется.

Они все повернулись в направлении бара и увидели, как головы парня и девушки за барной стойкой постепенно сближаются, будто сомневаясь. Послышался звук удара шаров, и молодые люди поцеловались.

Генерал стоял сейчас позади стола с кием в руке. На столе остался только белый шар.

– Это, может быть, самое важное, – сказал он, когда они опять повернулись к нему. – Всегда есть более широкая перспектива. Всегда есть что-то вне системы, на которой ты концентрируешься. Никогда не забывайте об этом. Нет четких границ, жизнь не заканчивается за пределами стола, и всегда есть более шести луз, в которые можно упасть. Всегда есть нечто большее. Всегда, всегда, всегда.

Эмили собралась спросить что-то, но не решилась. Это подождет.

– Последний вопрос, – сказал Генерал. – Куда в итоге упал шар номер девять?

Они молчали. Никто не заметил.

– Зафиксируйте свое первое и последнее поражение, – сказал Генерал и положил кий на стол. – При всем уважении к широкой картине, не для того смотрят целую игру, чтобы упустить последний шар. Начинайте привыкать. Вы должны обращать внимание на гораздо большее количество вещей, чем вы думаете.

Даже если мы ограничимся последними пятью столетиями, то все равно не сможем полностью описать в этом кратком введении развитие наук о счастье, и все-таки попытаемся пройтись по основным вехам. Более подробный анализ вы найдете в источниках в приложении (из них мы советуем, главным образом, «Разработку модели счастья – тысяча первых лет», «Разработку модели счастья – тысяча последних лет» и «Теорию счастья для начинающих», все три – авторства теоретика Жана Кучи).

Классический период исследований счастья характеризуется в основном попытками вывести единую формулу, которая могла бы охватить все его основные составляющие.

По Вольтану, например, счастье – это всегда обратное соотношение между личным потенциалом счастья и разностью между тем, что человек желает, и тем, что он имеет в реальности:

где H – это уровень счастья, p – личный потенциал счастья (personal happiness potential, или PHP в некоторой профессиональной литературе), w – желаемое (want), h – действительное (have).

Вольтан утверждал, что максимальный уровень личного счастья зависит от личного потенциала счастья каждого, и чем меньше разница между желаемым и действительным, тем больше общее счастье. Отсюда вытекают два основных условия максимизации счастья – уменьшение w (то, что называется «снижение ожиданий» или «низкие ожидания») и наращивание h (что называется «успешность» или «удача», в зависимости от школы).

Проблема ограниченности: предельное состояние, когда у человека есть все, что он хочет, не определено формулой либо приводит к неограниченному счастью.

Проблема отрицательности: ситуация, в которой у кого-то есть больше, чем он хочет, определяется как отрицательное счастье, и это вызывает ряд проблем.

Проблема зависимости переменных: самое тяжелое обвинение против формулы Вольтана было выдвинуто Мюриэль Фабрик. В своей книге «Распределить и то и другое» она доказала, что если потенциал p действительно существует, то должно испытывать влияние желаемого и действительного, что делает формулу Вольтана нелинейной и нерешаемой при помощи имеющихся средств.

Мюриэль Фабрик смогла доказать, что нельзя определить постоянные единицы измерения желаемого и действительного и иногда один и тот же человек пользуется различными единицами измерения. Поэтому формула, которую предложила Фабрик, была, по мнению большинства критиков, вариацией формулы Вольтана. Сначала Фабрик вывела формулу, согласно которой счастье является относительной величиной, измеряемой только по отношению к другим факторам, зачастую к счастью кого-то другого. Однако ближе к концу жизни она представила новую формулу, согласно которой счастье – это наслаждение или личное удовлетворение, помноженное на чувство значимости (или относительной иллюзии значимости) в квадрате:

H = pm2.

Эта формула позволила рассматривать счастье в терминах, отличных от приобретений и потерь, и подчеркнула его субъективную природу.

Исландский теоретик Джордж Джордж утверждал, что нельзя измерить как качество, так и размер ни одной из классических характеристик Вольтана, не влияя на них самим фактом их рассмотрения. По сути, нельзя проверить счастье, не изменив его, причем как в одномерном случае по Вольтану, так и в многомерном случае по Фабрик.

Проблема, выявленная Джорджем Джорджем, до сего дня именуется у ученых «принципом неопределенности Джорджа», а в литературе иногда описывается как «проблема самокопания».

Кризис в науках о счастье обострился, и эта область почти зашла в тупик, когда Йонатан Фикс постановил, что все формулы ученых предыдущих поколений на самом деле исследовали понятие «удовлетворение», а не «счастье». Вследствие этого ученым пришлось заново определять сущность счастья, которое они пытаются измерить.

На этом фундаменте возник постмодернистский подход, цель которого – абстрагироваться от решений, предложенных классическими теориями. Пол Макартур заложил основы нового метода, определив счастье как «нечто, насчет чего люди просто решают, что оно у них есть, и все».

Как и в других сферах, переход от классического определения счастья к современному, а затем и к постмодернистскому решительным образом повлиял на образ действия творцов совпадений во всем мире.

Мимо Гая промчался велосипедист, колеса прошуршали глухое «виш», и на тротуар упал жетон.

Ты творец совпадений. Чего еще ты ожидал?

Надеялся, что точно в условленное время кто-нибудь позвонит в колокольчик? Около тебя остановится роскошная машина и откроется окно? Над тобой пролетит вертолет, разбрасывающий листовки?

Нет, это было бы слишком очевидно.

Ты должен замечать все нюансы. Видеть тонкие связи. Если этот конверт действительно предназначен для тебя, значит в условленное время здесь произойдет что-то, что только человек твоего уровня подготовки сможет заметить.

– Надеюсь, я достаточно хорош в том, что я делаю, – сказал он Кассандре как-то раз еще в прошлой жизни, до всего этого.

– А если нет? – Она улыбнулась в пустоту перед собой.

Он помолчал немного и сказал:

– Было бы очень обидно.

– Мне кажется, ты обрадуешься, если вдруг разочаруешься в себе, – сказала она тихо. – Это еще раз подтвердит твой вывод, который ты и так уже сделал. Подкрепит твое негативное мнение о самом себе. Ты делаешь недостаточно и злишься на себя за это.

Он не ответил, размышляя, можно ли обидеться за то, что кто-то знает тебя лучше, чем ты сам.

– Лентяй, – сказала она с симпатией, окутавшей его теплом.

Он просканировал улицу взглядом творца совпадений. Девочка с брекетами идет, уткнувшись в айпод, и через секунду врежется в юношу с дредами, старушка на остановке задремала и вот-вот упустит свой автобус, парикмахер стоит у входа в салон красоты и изучает прохожих, не замечая, что водопроводный кран открыт…

Пять открытых окон в здании напротив, и только в одном из них кто-то стоит и смотрит на улицу.

Этот кто-то бросил не до конца потушенную сигарету на край тротуара.

Мимо проехала машина, и у нее явно проблемы с клапаном.

И вот началось.

Ровно в назначенный час, в нужную секунду, он видит это. Будто бы кто-то в его голове нажал на паузу, чтобы он мог детально рассмотреть улицу.

Табличка «Цены только падают», которую молодая продавщица пыталась вывесить, все еще не повешена, лежит в витрине, но так, что стрела указывает направо.

Руки полицейского на перекрестке вытянуты в том же направлении. И юноша с дредами, который потерял равновесие от столкновения, вскинул руку в ту же сторону, танцуя свой маленький танец «обретение равновесия».

Парикмахер тоже посмотрел направо, и туда же указывал тлеющий на тротуаре окурок.

Над этим всем стая птиц летела клином ровно в этом же направлении.

Гай повернулся и побежал.

Что теперь?

Что теперь?

Гай бежал по улице и искал следующую подсказку.

Куда он должен сейчас попасть?

И с каких это пор задания выдаются в таком виде?

Он бежал, пока не заметил такси, остановившееся на конце улицы. Дверь открылась, и появилась высокая женщина, на ней были лучшие серьги, которые только можно купить за деньги, выброшенные на ветер. Да, решил он, по хронометражу подходит.

Три шага, два, один.

И он внутри машины ровно в тот момент, когда женщина закрыла за ним дверь.

– Езжай! – крикнул он водителю.

Водитель медленно повернулся к нему:

– А? Куда?

Гай обежал глазами окрестности. Он заметил синюю машину, выезжающую с парковки справа, и указал на нее:

– За этой машиной!

Водитель посмотрел на него секунду и повернулся обратно к рулю.

– Такое не каждый день услышишь, – сказал он.

– Вперед! – крикнул Гай.

Они преследовали синюю машину почти четверть часа, пока Гай не заметил на соседней полосе три автобуса с одинаковой рекламой: «Пришло время перемен. Диетический холодный чай со вкусом черники».

– Пришло время перемен, – пробормотал он. – Теперь, – сказал он водителю и указал ему на красный автомобиль на левой полосе, – езжай за этой машиной.

– За ваши деньги любой каприз, – пожал плечами водитель.

Через несколько минут красная машина остановилась около небольшой смотровой площадки с видом на море. Из нее вышел водитель, медленно поднялся по лестнице, остановился около ограды и зажег сигарету.

Гай быстро расплатился с таксистом, который все еще поглядывал на него с интересом.

– Можно посмотреть, что вы сейчас будете делать?

– Нет. Просто езжай отсюда.

Водитель послушался:

– Лады, будь здоров, брат.

– И ты.

На обзорной площадке дул приятный утренний ветерок.

Около ограды стояли двое. Тот самый водитель красной «мицубиси», который курил сигарету и смотрел на море, и высокий худой человек, который слушал музыку в маленьких наушниках, тихонько подпевая себе в усы.

Гай подошел, встал около курильщика и кашлянул.

Курильщик затянулся и бросил на него беглый взгляд.

Гай посмотрел на него в ответ.

Курильщик немного отпрянул и на этот раз внимательно взглянул на него.

Гай все так же смотрел на него и спокойно ждал.

Игра в гляделки продолжалась долго.

Курильщик вопросительно склонил голову.

Гай улыбнулся ему.

– Чем я могу вам помочь? – спросил курильщик.

– Я Гай, – сказал Гай.

Курильщик помолчал несколько секунд, кинул окурок на землю и раздавил каблуком ботинка.

– Правда? – сказал он.

– Ага, – сказал Гай.

Бывший курильщик кинул на него еще один, последний, взгляд, повернулся и зашагал к машине, бормоча «есть же дебилы на свете», затем пристегнулся и уехал.

За спиной Гай услышал, как высокий усач спросил:

– Ну вот что тебе надо, а? Люди приезжают сюда на пару минут проветрить голову. Как насчет того, чтобы им не мешать?

Гай хотел было извиниться, но осекся.

Он посмотрел прямо в глаза усачу и сказал:

– А как насчет стукнуть тебя по башке?

Тонкие усы повернулись к нему.

И искривились, потому что губы под ними расплылись в улыбке.

Пьер представился творцом совпадений пятого уровня.

Гай сразу понял, что имеется в виду. Пьер – «черная шляпа». Ответственный за особо сложные совпадения с далеко идущими последствиями. Совпадения, созданные «черными шляпами», выглядят на первый взгляд опасными и ужасными, но часто на них и их последствиях завязаны другие совпадения. «Черные шляпы» отвечают за болезни, трагедии, ужасные аварии и события, значимость которых можно оценить только через десятки лет, и то не всегда.

«Черные шляпы» почитаемы и в то же время одиноки. Их работа должна быть идеальной, исполненной на уровне, сопоставимом с шестым. Именно на них лежит ответственность за историю целых народов. С другой стороны, кому охота дружить с кем-то, кто делает мир лучше только в долгосрочной перспективе? «Черные шляпы» называются так не только за то, что они успешно дергают за тонкие нити реальности, не привлекая к себе внимания, но и потому, что делают черную работу. Никто не хочет быть организатором трагедии, даже если это необходимо.

Гай и Пьер сидели в маленьком кафе недалеко от смотровой площадки, на которой они встретились.

Пьер был высокий и костлявый, с угловатыми, будто вычерченными челюстями и носом. Тонкие усы, словно танцующие каждый раз, когда он улыбался или разговаривал, украшали его верхнюю губу. Черный костюм, манжеты с какой-то неизвестной Гаю маркировкой, белые, будто дорогой итальянский мрамор, носки, ботинки за пятьсот долларов.

Пьер был джентльменом, или ему было важно выглядеть как джентльмен, что, по сути, одно и то же, напомнил Гай самому себе.

– Знаешь, что самое забавное? – сказала ему однажды Кассандра.

– Что? – спросил он.

– Я, по существу, не знаю, как ты на самом деле выглядишь, а ты не знаешь, как выгляжу я. – Она слегка поправила платье.

– В смысле?

– Мы выглядим, звучим, пахнем в точности так, как моя девочка и твой мальчик решили нас вообразить. Если я однажды встречу тебя на улице, выдуманным кем-то другим, то не смогу узнать, что это ты.

– Потому что меня вообразят другим?

– Да, – сказала она и добавила: – Мне что-то пить хочется.

Он коротко вздохнул, а она отхлебнула холодный сок из стакана, который появился в ее руке.

Он немного подумал:

– Мне кажется, я смогу тебя узнать в любом месте, всегда, не важно, как ты выглядишь. Я узнаю твой взгляд, твой смех. Есть вещи, которые не меняются.

– Сомневаюсь, – задумчиво сказала она, – но в любом случае это забавно.

– Что мы не выглядим так, как должны выглядеть?

– Не совсем. Что мы не пленники своей внешности.

– Я никогда об этом не думал в подобном ключе.

– Не было и секунды, когда бы я, находясь в чьем-то воображении, не чувствовала, что я в плену. Если ты давно в этой профессии, ты уже не уверен: ты – это ты или тот, кем тебя хотят видеть. Я почти потеряла себя. Если никто не хочет видеть меня такой, какая я есть, может, меня и не надо видеть?

– Конечно, тебя надо видеть, – сказал он.

– Мы вбираем внутрь себя нашу внешность, – добавила она, – в большей степени, чем проецируем вовне то, что мы есть внутри. Нет? Это почти что случилось со мной.

– Что же не дало этому случиться?

– Я встретила тебя, – сказала она, – и спаслась.

Он смущенно молчал.

– Ты нам нужен, – сказал Пьер.

– Я? – спросил Гай.

– Ты тут еще кого-то видишь? – спросил Пьер. – Ты, ты.

– Думаю, что я не подхожу по уровню для ваших заданий, – сказал Гай.

– Это верно. – Пьер кивнул. – Но ты мне нужен только на очень специфическом кусочке задания. Я уже получил специальное разрешение воспользоваться помощью творца второго уровня.

Это было исключением из правил. Творцы совпадений вроде Гая не должны заниматься тем, чем занимаются люди типа Пьера. Такие, как Гай, даже не должны понимать масштаб этого задания.

Задания «черных шляп» зачастую растягиваются на годы, иногда на несколько поколений. Небольшая подстройка здесь, небольшое совпадение там. Десятки осторожных и нежных вмешательств в ход событий, которые должны создать длительный и неощутимый эффект. По сути, каждое задание, над которым Гай работает на протяжении нескольких недель, скорее всего, является всего лишь деталью задания пятого уровня. Схема совпадения, вычерченная Гаем на всю стену, уместилась бы на одной странице блокнота Пьера. Вот как бывает, когда привыкаешь видеть реальность с достаточного расстояния. Все связано со всем, большое делается малым.

Гай понял, что это не первое совпадение, которое он организовал в рамках более крупного задания. Каждый раз, когда цель совпадения казалась недостаточно определенной или обоснованной, велика была вероятность того, что данное совпадение – просто аутсорсинг работы кого-то другого. Гай никогда не знал, было ли созданное им совпадение частью более масштабной работы, но иногда догадывался, что это так. В конце концов, почему он получил конверт с указанием устроить все так, чтобы конкретный человек пересек конкретную улицу в конкретный час, да еще обязательно будучи одетым в синюю рубашку?

Но прямое обращение творца пятого уровня казалось ему очень странным. Он не думал, что подходит для подобного сотрудничества. В душе он вообще сомневался, хочет ли что-либо делать на пятом уровне…

– Послушай, – сказал он Пьеру, – ты уверен, что я тебе подхожу? Я только-только закончил свое двести пятидесятое совпадение…

– Я знаю.

– Даже если то, чего ты от меня хочешь, под силу второму уровню, я уверен, что есть творцы гораздо более хорошие и опытные, чем я…

– И это верно.

– Не то чтобы я совсем плох.

– Ты не плох.

– Но, может, когда речь заходит о таких вещах…

– Слушай, – Пьер слегка нагнулся к нему, – прежде чем ты запутаешься сам в себе и продолжишь попытки найти подходящий способ сказать, что ты мне не подходишь, при этом не называя себя неудачником, может, выслушаешь, что я хочу тебе рассказать?

– Что же?

Пьер отклонился назад с улыбкой:

– Давай назовем это историей Альберто Брауна.

Альберто Браун родился в особенно дождливый вторник. Роды были трудными и длились тридцать шесть часов. Альберто не закричал сразу, поэтому врачу пришлось целых четыре раза ударить его по попке, чтобы он соизволил совершить этот обязательный младенческий ритуал. Только после того, как Альберто заплакал, врач позволил себе сообщить матери, что у нее родился прекрасный сын.

Альберто был крупным младенцем. Четыре с половиной кило умиления и исключительный талант поднимать одну бровь в качестве выражения беспокойства, открывшийся спустя считаные часы после рождения. Отец решил назвать сына Альберто, не в честь деда или дяди, а просто потому, что ему нравилось это имя. А может, в честь героя какого-нибудь фильма. Мать поначалу сопротивлялась, но в итоге сдалась. Не прошло и двух месяцев, как ее муж исчез, оставив после себя только долги, видавшую виды трубку и ребенка с именем, происхождения которого она не понимала.

Мать думала сменить ребенку имя, но чувствовала, что оно уже «приросло» и стало частью маленького образа, который она научилась любить. Кроме того, она верила в судьбу и не хотела менять имя сына из опасения, что из-за этого он встанет на дурной путь. Возможно, если бы она знала, что ждет его в будущем, она все же сменила бы ему имя.

Годы шли, и Альберто рос.

То есть в прямом смысле.

Когда ему было два, все думали, что ему четыре.

Когда ему было пять, он выглядел как восьмилетний.

Он был очень крупным и необыкновенно сильным.

Альберто рос тихим интровертом, даже, можно сказать, безразличным. Иногда не было понятно, почему он так спокойно реагирует на провокации других детей: потому что сильный или потому что настолько задумчивый, что просто не замечает их.

В первый раз в жизни Альберто столкнулся с жестокостью в детском садике.

Точнее, не совсем столкнулся. Жестокость помчалась на него, а потом просто свернула и влетела в стену. Она явилась в обличье Бена, самого крупного ребенка в садике, который опасался, что новенький отнимет у него часть его доминирования, которым он так наслаждался до этого дня. Тот факт, что Альберто прекрасно ладил с другими детьми и вообще был полон нежности и сострадания ко всем, не производил на Бена впечатления. В его глазах Альберто был врагом. Обычно Бен толкался и кусался, но в особых случаях давил противника своим трехколесным велосипедом. Он был не из тех, кто готов услышать «нет», даже если ему отказывала сама реальность.

Так как ситуация с Альберто считалась «особым случаем» и была определена как настоящая угроза тонкой иерархии, на которой зиждется детский садик, Бен оседлал свой трехколесный велосипед и помчался навстречу Альберто с громким боевым кличем. Альберто повернул голову, увидел мальчика, который несется прямо на него, и понял, что, хотя его тело выдержит удар и, вероятно, даже не сдвинется с места, ему будет очень больно. Он почувствовал что-то вроде страха, приступа ужаса, и ясно осознал, что совсем не хочет, чтобы в него врезался трехколесный велосипед.

В ту секунду, как к Альберто пришло это осознание, у трехколесного велосипеда отлетело переднее колесо, и Бен, не справившись с управлением, пронесся мимо Альберто и врезался в стену.

Бен получил двойной перелом руки и вывих колена. Его не было в садике целых два месяца. Когда он вернулся, то был очень милым с Альберто.

В школе Альберто тоже любили все поголовно. Девушкам нравились его тело, будто созданное для особых армейских подразделений, и его простая улыбка, а мальчики вели себя с ним так, как ведут себя с теми, кого ты должен бояться, но кто не дает тебе достаточно поводов для опасений, – они его почитали. У юнцов, которые окружали Альберто в школе, было только одно тайное желание: чтобы кто-нибудь достаточно глупый попробовал его побить.

О, что тогда начнется! Вот это будет зрелище!

На тайных сходках они представляли, как Альберто одной рукой переламывает позвоночник или вырывает пищевод легким и умелым движением мизинца и большого пальца с поворотом локтя. Им страшно хотелось посмотреть на что-то подобное.

Никто никогда не видел, чтобы Альберто хотя бы муху обидел, но было ясно, что он может, если только захочет. И ребята всей душой жаждали, чтобы он захотел. Они пытались тихонько поссорить его с новыми учениками, полагая, что даже маленькая и быстрая драка продемонстрирует весь потенциал этого добродушного гиганта, но очень быстро выяснялось, что или Альберто уже стал другом этого новенького, или, наоборот, новенький уже понял, что к чему, и решил, что с Альберто лучше дела не иметь.

Поэтому можно было понять радость одноклассников, когда в один прекрасный день в школьную библиотеку вошел Мигель. Там уже сидел и Альберто. Он любил библиотеку и проводил в ней немало времени, вынуждая немалое количество влюбленных девушек и полных надежды юношей гнездиться неподалеку и ждать, чтобы кто-нибудь пришел и залепил ему.

Мигель становился самым проблемным учеником в любой школе, в которую он переходил, – а школ он сменил немало. Достаточно, чтобы написать небольшой путеводитель по школам трех разных округов, если бы его писательские способности были достаточно развиты и если бы он был готов отдать часть своих бумажек для самокруток под художественное творчество. Только когда он вырастет и его обвинят в трех вооруженных ограблениях, все поймут, с каким хулиганом имели дело.

Проблемой Мигеля, то есть первой проблемой Мигеля, была безграничная любовь к особенно быстрым машинам и особенно дешевому алкоголю. По отдельности любая из этих вещей уже была довольно проблемной, но это сочетание – хулиганское вождение под воздействием низкокачественной водки – было совсем уж взрывоопасным, в основном потому, что заставляло Мигеля забывать самое главное правило: не быть пойманным. У того полицейского, который его остановил, совершенно не было чувства юмора, и к тому же он любил свою работу. Когда Мигель пришел в себя и понял, что произошло, то проклял свою несчастную судьбу.

Итак, оказавшись без машины и без прав, обнаружив, что место, где он обычно ошивался, превратилось в стройку, Мигелю не оставалось ничего другого, как идти в школу – и злиться.

Юноша, которому суждено было впоследствии стать одним из главарей тюремной банды, не намеревался идти на урок, конечно же. Он просто хотел найти место, где можно посидеть и позлиться себе тихонько на белый свет. Библиотека идеально подходила. Там много мебели, которую много крушить, и много тихих и наивных ботаников, над которыми можно издеваться. Мигель слишком редко появлялся в школе, чтобы знать про Альберто. Четверть часа сидения в библиотеке без дела – это верхняя граница терпения Мигеля: он не отличался склонностью к рефлексии. Чтобы привлечь немного внимания к своей персоне, он не придумал ничего лучше, чем упорядочить книги в библиотеке по новому принципу индексирования, именуемому «на полу».

– Знания для всех! – прокричал он. – Знания для всех!

И начал раскидывать книги и танцевать вокруг них, как индеец.

Около тридцати учеников уставились на него сначала в ужасе, потом с отвращением и, наконец, с большой надеждой. Он был достаточно отчаянным и, возможно, даже достаточно пьяным, чтобы создать реальный потенциал для конфронтации.

Даже в библиотекаре, видевшем всю сцену, пробудилась надежда.

Все терпеливо сидели и ждали, пока Альберто обратит внимание на Мигеля.

Когда Мигель уже танцевал на огромной груде книг, которая высилась в проходе между двумя рядами книжных полок, Альберто поднял голову. Мигель достал зажигалку из кармана, Альберто посмотрел вокруг и увидел, что все в оцепенении наблюдают за происходящим. Он будто невзначай разорвал напряженное ожидание и обратился к Мигелю:

– Эй!

Невидимая волна воодушевления прокатилась среди публики.

Альберто встал из-за стола и подошел к Мигелю:

– Что, по-твоему, ты делаешь?

Мигель повернулся к нему.

– Опа! – крикнул он. – Медвежонок пришел! Как дела, медвежонок?

– Я думаю, – сказал Альберто, – будет лучше, если ты выйдешь отсюда и посидишь где-нибудь, остынешь.

Мигель посмотрел на него презрительно:

– Ты правда так думаешь?

– Да, – сказал Альберто, – ты портишь школьное имущество. Выйди вон.

– Я? Школьное имущество? – прикинулся наивным Мигель. – То есть вот так?

Он прыгнул на груду книг, топча их.

– Да, – сказал Альберто, – выйди отсюда немедленно.

– А кто же меня вытурит? Уж не ты ли, медвежонок?

Тридцать учеников и один библиотекарь исполнились сдержанным ликованием, когда Альберто сказал:

– Да. Если надо, то я.

Прыщавый мальчик, который сидел в сторонке, поднял глаза к небу и прошептал: «Спасибо!»

Мигель спустился с груды книг, встал между двумя книжными полками и оперся на них обеими руками.

– Значит, ты, – сказал он со спокойствием пьяного. – Может, ты и выглядишь большим и сильным, но у тебя, придурок, яйца размером с горошины. Беги-ка ты отсюда, пока все целы.

– Я не хочу применять силу… – начал Альберто.

– Конечно не хочешь, – сказал Мигель с кривой усмешкой, – зато я хочу.

Он сунул руку в карман и достал пружинный нож. Нож раскрылся с характерным щелчком, и Мигель начал размахивать им перед носом у Альберто, словно профессиональный фехтовальщик.

– Иди сюда, медвежонок, – сказал он.

– Я тебя в последний раз предупреждаю, – сказал Альберто, – не создавай проблем, выйди отсюда.

Пружина, сдерживающая Мигеля, раскрутилась.

– Подойди уже, мутант! – завопил он. – Иди, защищай свои драгоценные книжки!

И он ударил рукой по книжной полке.

Этого оказалось достаточно.

Поначалу послышался скрежет. Потом еще. Книжная полка рухнула со страшным грохотом.

Через секунду рухнула полка напротив, погребая будущего главу банды под грудой книг высотой в два метра.

Альберто вернулся на свое место. Прыщавый мальчик чувствовал потребность расплакаться, но изо всех сил сопротивлялся.

Но только когда Альберто повзрослел, он всплыл на поверхность и был засечен радарами нехороших людей. Он только-только получил свою первую зарплату официанта в ресторане и решил пойти в банк, чтобы положить ее на счет. Когда он подошел к окошку и положил перед кассиршей чек, в банк ворвался бандит в маске, размахивающий пистолетом.

– Все на пол! – кричал он. – Все на пол, немедленно!

Все посетители, две взрослые женщины, девушка с розовыми волосами и тощий юноша со взглядом загнанного кролика, в панике бросились на пол, издавая всем знакомые (по фильмам) крики.

Грабитель тоже продолжил действовать согласно протоколу и кричал: «Я сказал, заткни пасть, черт тебя дери». Он размахивал пистолетом в направлении двух кассиров и собирался потребовать, чтобы они немедленно подняли руки вверх, но вдруг увидел, что кто-то все еще стоит.

Альберто серьезно смотрел на него.

– Зачем тебе все это? – спросил он тихо.

– Быстро на пол! – проорал грабитель. – Я тебе мозги выбью так, что мать родная не узнает!

– Ты еще можешь все это остановить, – сказал Альберто, показывая рукой вокруг. – Ограбление банка – это очень долгое тюремное заключение. Ты можешь выйти отсюда, пока не причинил никому вреда, и вернуться к нормальной жизни. Никто здесь не знает, кто ты.

– Быстро! Лёг! На! Пол! – вопил грабитель. Глаза его горели под раздражающим кожу чулком, надетым на лицо. – Не надо тут строить из себя героя или психолога!

– Ты в меня не выстрелишь, – сказал Альберто, – ты же не убийца, верно?

– Я убийца! Я убийца! – Он поднял пистолет и направил его прямо в голову Альберто.

– Отдай мне пистолет, – сказал Альберто, – и давай покончим с этим.

– Тупой идиот, сын двух сотен бешеных сук! – прокричал грабитель. Он уже пять раз стрелял кому-нибудь в голову не моргнув глазом. Еще одна голова не причинит слишком много неприятностей, по его мнению. – Мы и правда сейчас с этим покончим! Покончим!

И он нажал на спусковой крючок.

Полицейский, который потом фиксировал показания Альберто и других посетителей банка, сказал, что речь идет об очень редкой технической неполадке.

– Задняя часть пистолета просто взорвалась, – объяснил он. – Пуля почему-то застряла и не полетела вперед. В результате задняя часть поглотила всю энергию взрыва патрона, которая оказалась заперта в таком маленьком объеме, что взрыв пошел в обратном направлении.

– Очень интересно, – сказал Альберто.

– Да, – сказал полицейский. – В жизни не видел ничего подобного. Но, наверно, парень был не особенно удачлив.

И он взглянул на грабителя, которому уже не нужен был чулок на лице. Ни один человек не мог бы теперь его узнать.

Прошло два месяца, и однажды в дверь дома Альберто и его матери постучали двое серьезных мужчин в дешевых костюмах.

– Альберто Браун? – спросил один из них.

– Слушаю вас, – сказал Альберто Браун, одетый в пижаму.

– Пройдемте с нами, пожалуйста, – сказал второй.

– Куда? – спросил Альберто.

– Дон Рикардо хочет с вами поговорить, – сказал первый.

Альберто на секунду задумался и спросил:

– Кто такой дон Рикардо?

Двое выглядели немного сбитыми с толку. Они не привыкли разговаривать с людьми, которые не знают, кто такой дон Рикардо.

– Мм, – сказал один из них.

– Дон Рикардо – этот тот, к кому бы ты не захотел не попасть, когда он тебя зовет, – сказал второй и был весьма доволен собой.

– Я немного занят, – сказал Альберто.

– И все-таки, – намекнул ему второй.

– Подождите секунду, – сказал Альберто и закрыл дверь.

Двое мужчин безмолвно ждали за дверью и слушали, как Альберто спрашивает мать:

– Мама, ты знаешь, кто такой дон Рикардо?

А вот как расширяются от ужаса глаза его матери, они слышать не могли.

Из-за двери доносился приглушенный разговор, и именно в тот момент, когда самый нетерпеливый из двух серьезных людей решил, что ему надоело и что пришло время выбить ко всем чертям эту дверь и вытащить этого Альберто Брауна силой, Альберто возник на пороге, на этот раз одетый как положено.

– Вы не могли просто сказать: «Из мафии»? – спросил он.

Двое переглянулись. Нельзя быть таким прямолинейным, каждый подумал про себя. Слово «мафия» – это для полицейских, сценаристов и барменов, рассказывающих лживые байки. Мы тут «бизнес делаем».

– Хорошо, пойдемте, – сказал Альберто, – но только потому, что моя мать сказала, что я должен.

Дон Рикардо сидел за столом. На противоположном конце стола, на расстоянии четырех метров, сидел Альберто.

– Спасибо, что решил встать на мою сторону, – сказал дон Рикардо.

– Мне четко дали понять, что нет возможности сказать «нет», – сказал Альберто и пожал плечами.

– Всегда есть возможность сказать «нет», – сказал дон Рикардо, – только вот последствия этого «нет» обычно людям не нравятся.

– Я думаю, произошла какая-то ошибка, – сказал Альберто.

– Ошибка – это слишком общее понятие, – сказал дон Рикардо. – Можешь уточнить?

– Меня не должно тут быть, – сказал Альберто.

– Правда?

– Я не имею никакого отношения к вашим делам.

– Так почему ты пришел?

– Мама мне велела.

– А, почитание родителей. Это очень важно.

– Согласен.

– Мой сын, Джонни, очень почитал родителей.

– Мм.

– Он всегда целовал мне руку, не позволял себе сквернословить при мне, не приводил домой девушек, которые мне бы не понравились. Очень много почтения.

– Вы им, конечно, гордились.

Дон Рикардо махнул рукой, будто отгоняя назойливую муху или пытаясь очистить воздух от бессмысленных слов.

– Он был идиот, который только и умел, что применять силу, чтобы чего-то добиться. Никакой элегантности, никаких высоких душевных качеств. Все время попадал в передряги. Я его из стольких историй выпутал, что уже давно перестал считать. Наркотики, склонение к занятиям проституцией, попытки ограблений. Один раз он ограбил алкогольный магазин, а потом пошел поесть в «Макдоналдс» и бросил пистолет с отпечатками пальцев на столе рядом с остатками луковых колечек. Полнейший идиот. Я его как-то раз спросил: «Может, тебе устроить небо в клеточку, и дело с концом?» И все-таки он был моим сыном.

– Да.

– Хотя и это не точно. Я предполагаю, что он мой сын, несмотря на всю тупость, что была в его генах.

– Но вы все равно любили его.

– Конечно, конечно. Немного странной любовью. У меня сердце оборвалось, когда он был убит.

– Прискорбно слышать. Как это произошло?

– Этот осел попытался ограбить банк. В тот раз он довольно неплохо выбрал цель, но там был какой-то умник, который пытался остановить его, и в итоге он как-то сам в себя выстрелил.

Холодному взгляду дона Рикардо понадобилось много времени, чтобы пересечь расстояние длиной в стол, но в конце концов он достиг Альберто и прояснил ему ситуацию.

– Насколько я понял, речь шла об очень редкой неполадке, – сказал Альберто.

– Да, возможно, – сказал дон Рикардо. – Но все же, знаешь, мне трудно отогнать мысль, что если бы того умника там не было…

– Я искренне сожалею о смерти вашего сына, – сказал Альберто.

– Не сомневаюсь.

– Но я не имею отношения к тому, что произошло.

– А по-моему, имеешь.

Альберто заерзал на стуле.

Дон Рикардо остался неподвижен.

– С моей точки зрения, – сказал дон Рикардо, – ответственность за смерть моего сына лежит на тебе.

– Я…

– И меня это весьма печалит. Я ох как не люблю впутывать незнакомых людей в свои дела.

– Простите?

– Но ты меня, конечно, поймешь, когда я скажу тебе, что не могу забыть то, что произошло, – сказал дон Рикардо и почесал седой висок.

– Что вы собираетесь делать?

– Тебе? Ничего, друг. Ничего. Но, согласно моим представлениям о мире, ты забрал у меня сына, поэтому я могу забрать твою мать.

Альберто почувствовал, что его сердце забилось сильнее.

– Я…

– Двое моих людей сейчас у тебя дома. Все, что мне нужно, – это позвонить им в ближайшие десять минут, и мы будем в расчете.

– Это нечестно.

– Как и вся наша жизнь, – сказал дон Рикардо и сжал губы, будто обдумывая какую-то глубокую мысль. И потом добавил: – Но может быть, мы сможем найти иное решение, которое всех устроит.

– Какое решение? – спросил Альберто.

– У меня есть друг. Хороший друг. Настолько хороший, что стал отличным врагом. Понимаешь, когда достигаешь моего уровня, накапливаешь силу, то не можешь избежать соперничества с теми несколькими людьми в мире, которые обладают не меньшей силой, тем самым тебя уравновешивая. Это как инь и ян, черное и белое, Гензель и Гретель. Можно назвать их товарищами, а можно и врагами. В любом случае речь идет об очень влиятельных людях. Достаточно влиятельных, чтобы мы могли, с одной стороны, дружить, а с другой – воевать друг с другом. Это не личная неприязнь, просто так устроена наша жизнь. Ты слышал когда-нибудь о доне Густаво?

– Никогда.

– Ничего, бывает. В любом случае дон Густаво всегда был одним из тех немногих людей, которые препятствовали расширению моих дел. Не то чтобы мне чего-то не хватает в жизни. Живу неплохо, слава богу. И дела идут хорошо. Но всегда может быть лучше. Ты знаешь, такова человеческая природа, мы вечно хотим еще. Даже не так, нам вечно нужно еще. Именно это отчасти нами и движет. Мы хотим дотянуться до звезд, пощекотать небеса. Мы стремимся к бесконечности, несмотря на то что нам ее не достичь. Может, это перфекционизм, но дух человеческий все равно стремится туда, в бесконечность, друг мой. Я, например, очень хочу, чтобы дон Густаво умер. Это бы мне очень помогло.

– Помогло?

– Помогло, да. Это позволит мне сделать то, что сегодня мне очень трудно осуществить. Что-то, чему сейчас мешают границы и обязательства. Если я хочу расширить свой, мм, бизнес, мне нужно сделать так, чтобы дон Густаво перешел в состояние «мертвец». Но ты понимаешь, я не могу позволить себе убить его. Это слишком опасно. Это вопрос чести и рукопожатности. Если его смерть будет каким-то образом связана со мной, начнется мировая война. Это будет весьма неприятно. Так не делают.

– Я понял.

– Рад слышать. Потому что именно тут на сцене появляешься ты. Человек, не связанный с нашим кланом каким бы то ни было образом. Мы можем расстаться красиво и по справедливости. Мой Джонни был грабителем, и ты его убил. А теперь ты сам станешь грабителем и расправишься с доном Густаво. Ты проникнешь в его дом и убьешь его. Сделаешь так, чтобы это выглядело как обычное ограбление, которое зашло слишком далеко. Ты можешь забрать оттуда все, что хочешь. Я дам тебе план дома, у меня даже есть один или два входных кода и схема расположения постов охраны. Правда, будет легче легкого. А если тебя случайно схватят – но все мы, конечно, надеемся, что этого не произойдет, – никто не поймет, что это я тебя подослал. Если согласишься, я сейчас же выйду из комнаты и прикажу своим людям не причинять никакого вреда твоей матери. Дон Густаво в обмен на моего Джонни.

Альберто поднял правую бровь тем самым движением, которое умел делать с младенчества.

– Вы хотите, чтобы я убил человека для вас, – сказал он тихо.

– Это очень варварское описание, но зато довольно точное, – согласился дон Рикардо.

– А если я не соглашусь, то вы убьете мою мать.

– Ты быстро схватываешь.

– У меня есть выбор?

– Конечно. Как я и сказал, всегда есть возможность сказать «нет». Только вот последствий мы не хотим. Верно?

Альберто подумал немного и сказал:

– Верно.

Дон Рикардо настаивал, чтобы все было сделано уже в ближайшую ночь.

Он сказал, что сегодня в доме дона Густаво почти никого нет и это отличная возможность, которой потом не представится. Ему также хотелось покончить с этим поскорее. Альберто еще только предстояло понять, что нетерпение – это черта, характерная для многих людей, которые хотят, чтобы кто-то умер. Ему дали час, чтобы изучить план здания, и через два часа после этого он уже был на пути к дому дона Густаво. Перед выходом дон Рикардо дал ему чулок.

– Второй чулок из этой пары был надет на Джонни в день ограбления, – сказал он. – Разве не символично?

Альберто молчал, размышляя, вычтут ли с него за молчание в ответ на риторический вопрос.

– Он, естественно, чистый, – сказал дон Рикардо.

Вот так и случилось, что в два часа ночи Альберто Браун стоял в спальне главы одного из самых крупных мафиозных кланов в стране. На лице Альберто был чулок, а в руке пистолет, который принадлежал когда-то сыну главы другого мафиозного клана. Перед ним в кровати лежал пожилой бледный человек и тяжело дышал. И Альберто должен был его уничтожить.

Очевидно, чтó надо сделать. Создать шум.

Достаточно шума, чтобы разбудить старика, заставить его подняться с кровати, может, даже закричать, чтобы все услышали, что тут происходит обычное ограбление. Важно, чтобы всем стало понятно, что это ограбление. И тогда он выстрелит.

Он долго смотрел на старика, лежащего в постели, и чувствовал, что задыхается. Он не хотел этого делать.

Он взял в одну руку вазу, которая стояла на тумбочке в углу комнаты. Пистолет в другой его руке был направлен на дона Густаво.

Он уже приготовился разбить вазу о пол, но тут вдруг услышал какой-то шум со стороны кровати. Когда он резко повернул голову, то увидел, что дон Густаво ворочается в постели. Старик немного покряхтел и издал несколько странных звуков. Еще одно кряхтение, его руки свело судорогой, рот раскрылся, и Альберто услышал, как дон сделал тяжелый вдох.

И затих.

Альберто напряженно прислушивался, но не слышал больше ни звука. Он поставил вазу на место, медленно подошел к кровати, немного наклонился к лицу старика, потом наклонился чуть ниже, и еще ниже, и тогда понял, что клиент и правда не дышит.

Он распрямился и немного задумался, затем дотронулся до руки дона Густаво. Никакой реакции. Тогда он попытался нащупать пульс на его руке, а потом на шее – ничего. Альберто перевернул тело, затем еще немного повернул.

И ушел.

Дон Рикардо был очень впечатлен. Он был счастлив.

– Как ты это сделал? – Пораженный, он схватился за голову. – Все уверены, что он умер от инсульта во сне. Это невероятно. Это самое чистое уничтожение, которое я видел когда-либо.

Альберто тихо спросил, может ли он идти.

– Ты не понимаешь? – сказал ему дон Рикардо. – Ты клад! Клад! У тебя такой редкий природный дар. Это невероятно.

– Думаю, мы в расчете, дон Рикардо.

– Конечно! Конечно! – сказал дон Рикардо.

– В таком случае я хочу уйти.

– Да, да, – вздохнул дон Рикардо. – Какая потеря. Ты мог бы стать великим, ты знаешь об этом? Я имею в виду, действительно великим. Величайшим. Киллеры вроде тебя могут быть очень богатыми.

– Мне это не интересно.

– Очень жаль.

– Всего доброго, – сказал Альберто и ушел.

Спустя две недели на пороге дома Альберто снова появились двое.

На этот раз, сказал ему дон Рикардо, речь идет об исключительно деловом предложении.

Альберто сказал, что ему не интересно.

Дон Рикардо сказал, что это не для него, это для друга.

Альберто сказал, что ему не интересно.

Дон Рикардо назвал сумму.

Альберто сказал, что ему не интересно.

Дон Рикардо произнес длинную речь о воплощении потенциала и использовании возможностей. Будто Томас Алва Эдисон собственной персоной.

Альберто все равно отказался.

Дон Рикардо сказал, что пистолет, который Альберто брал в прошлый раз, тот, что он держал в руках и оставил на нем отпечатки пальцев, а потом вернул его дону Рикардо, так вот, этим пистолетом Джонни убил троих.

Альберто молчал.

Дон Рикардо сказал, что будет жаль, если полиция найдет этот пистолет.

Альберто продолжал молчать, а дон Рикардо снова назвал сумму.

Через три дня после этого Альберто лежал в болоте, нацелив свое новенькое снайперское ружье на крутой поворот дороги, по которому должна была проехать машина бухгалтера одной небольшой преступной организации. Парень, как подозревал заказчик Альберто, был на грани того, чтобы начать диалог с полицией. Надо было его заткнуть.

Альберто лежал и ждал, пока проедет белая «тойота». Вот уже перед машины показался на повороте дороги, и в ту секунду, когда его палец готов был нажать на спусковой крючок, на дорогу выпрыгнула маленькая зайчиха и замерла перед приближающимся автомобилем. Водитель «тойоты», фанатичный вегетарианец и добрая душа, попробовал объехать зайчиху, потерял управление над транспортным средством и врезался в огромный дуб.

Зайчиха спокойно перешла на другую сторону.

Альберто взял свое снайперское ружье и ушел.

Так продолжалось и дальше.

Бизнесмен, которому Альберто подложил взрывчатку в машину, упал с лестницы, пока шел к ней, ударился головой и умер. Альберто быстро деактивировал взрывчатку и удалился.

Полицейский офицер, который на следующий день готовился проводить спецоперацию, уже был на мушке у Альберто, когда микроволновка, в которой он грел себе курицу, взорвалась. Маленькая косточка попала ему в правый глаз и вышла в области затылка.

Альберто Браун стал самым успешным наемным убийцей во всем Северном полушарии, хотя он в жизни и мухи не обидел. Со временем он просто привык к этому. От него требовалось только все подготовить. Найти оружие, расставить ловушку, организовать покушение и почти совершить его. Его жертвы умирали сами по себе, люди, которые его нанимали, были счастливы, а сам он прекрасно спал по ночам.

Это была чудесная работа, и она не требовала никакого насилия.

Иногда ему бывало одиноко. Он купил хомяка.

А теперь, по словам Пьера, он приехал сюда.

– Сюда? – спросил Гай.

– Да, – сказал Пьер, – ему нужно убрать одного бизнесмена. Немного странное дело, потому что оно не связано с криминалом. Тут, скорее, личные мотивы.

– И какое отношение это имеет к вам? – спросил Гай.

– Как ты думаешь, кто делал так, что все эти люди умирали в нужное время? – спросил Пьер.

– Вы смеетесь?

– Ничуть, – сказал Пьер.

– Но зачем? Где тут логика?

– Альберто отведена очень важная роль в уничтожении одной террористической группировки лет через пятнадцать, – сказал Пьер. – Мы должны организовать все как надо, чтобы прийти в точку, где он примет такое решение, которое разрушит эту организацию.

– И для этого убивают столько людей?

– Тут-то и начинается самое интересное, – сказал Пьер. – Все эти люди должны были умереть в любом случае. Дон Густаво, бухгалтер – все. Совпадения, которые я должен был организовать, – это заказы на убийства. Я заставлял нужных людей захотеть, чтобы кто-то умер именно в тот момент, когда ему и так суждено умереть.

– Звучит сложно.

– Да, – сказал Пьер, – но уж лучше это, чем то, что надо сделать сейчас.

– В каком смысле?

– Бизнесмен, которого Альберто предстоит убить, как раз-таки не должен умереть в ближайшее время.

– Разве ты не сам это подстроил?

– Нет. Это настоящее убийство, – сказал Пьер.

– Так что надо делать?

Пьер грустно покачал головой:

– Если мы не хотим прервать эту последовательность, мы должны организовать совпадение, в результате которого парень умрет в указанное время, и чтобы это выглядело так же, как и все остальные случаи. Я поднимал вопрос наверху. У нас есть все необходимые разрешения.

– И ты хочешь, чтобы я?..

– Ты должен в нужное время привести бедолагу в нужное место.

– Ты пришел ко мне просто ради задания по хронометражу?

– Можно сказать и так.

– Почему ты сам не можешь это сделать?

– Немного трудно объяснить, – сказал Пьер, – но если коротко, то мне нужно параллельно уладить кое-что еще.

– Но почему именно я?

Пьер смахнул невидимую пылинку с брюк, только чтобы не смотреть на Гая.

– Ты знаешь этого парня, – сказал он. – Ты когда-то был его воображаемым другом. Мне кажется, мы сможем это использовать.

Гай сглотнул и попробовал равнодушно улыбнуться.

– Кто это? – спросил он.

– Михаэль.

Легкий озноб пробежал по шее Гая. Михаэль. Мальчик, благодаря которому он познакомился с Кассандрой.

Это было во вторник.

Михаэль играл в саду двумя зелеными игрушечными солдатиками, наделяя их не вполне армейскими чертами, такими как способность скользить по воздуху и долгое время находиться с головой под землей. Гай сидел со скрещенными руками и ногами на скамейке рядом с ним, мысли его блуждали. Иногда все, чего Михаэль хотел, когда воображал его, это чтобы он посидел рядом.

Когда двое солдатиков погнались друг за другом, Гай так и не смог понять, кто из них преследуемый, а кто преследователь. Не то чтобы это было важно, но когда Михаэль слишком втягивался в игру и с гиканьем убегал, Гай окликал его, чтобы он не очень отдалялся.

Ребенок, который находится слишком далеко, забывает о твоем существовании. Ребенок, который забывает о твоем существовании, делает так, что твое существование прекращается.

Гай как раз-таки хотел посидеть еще немного. Он уже несколько дней не существовал и даже в некоторой степени соскучился по себе.

Кроме того, он должен был следить, чтобы Михаэль не выбегал на дорогу. По крайней мере, так он сам себе говорил.

В его поле зрения попали девочка и женщина.

Девочка была маленькая, блондинка с длинными волосами ниже пояса. Фиолетовые очки с толстой оправой болтались на красной нитке за ее головой. Женщина – высокая и элегантная. Ее рыжие волосы были убраны в косы, оплетающие всю голову, словно корона, глаза следили за девочкой с нежной любовью.

Они сели на лавочке неподалеку, напротив Гая и, конечно, не видели его. С чего бы им его видеть?

Он бросил еще один взгляд на женщину. Что-то в ее движениях привлекло его. Ему подумалось: как редко можно встретить кого-то, кто выглядит так, будто знает, что делает, в широком смысле этого слова. Столько людей совершают движения только для того, чтобы занять какое-то место в пространстве или почувствовать, что они действительно что-то изменили. Машут руками, качают головой, нервно скрещивают ноги. Если бы движения сопровождались звуками, сколько шума большинство людей создавали бы вокруг себя, всего лишь обозначая свое присутствие. А эта женщина казалась гораздо более подлинной – в том, как она сидит на скамейке, как склоняет голову вправо, глядя на свою девочку, и в том, как естественно ее красно-белое платье облегает фигуру. Почему не все люди такие умиротворенные?

– Мне нравится ваше платье, – сказал он.

Она не обратила на него внимания, конечно. Но это никогда не останавливало. У него была привычка разговаривать с людьми, рассказывать им что-то, делиться с ними чувствами, даже если эти люди не были его детьми-воображателями, даже если не было ни малейшего шанса, что они видят или слышат его.

– Вы не замечаете меня, – сказал Гай, – но кто знает, может быть, какими-то тайными путями мои слова дойдут до вас. А может, и нет. Это не так уж важно. Иногда нужно говорить даже с тем, кто не слушает, просто чтобы не сойти с ума.

Девочка сидела на земле у скамейки, играла двумя куклами, одетыми, надо полагать, по лучшей кукольной моде. Иногда она поднимала кукол вверх и говорила что-то женщине. Та кивала с улыбкой и что-то отвечала ей.

Гай мог бы услышать, о чем они говорят, если бы захотел. Они были достаточно близко. Но какой смысл?

– Я Джон, – сказал он, – по крайней мере, сейчас я Джон. Может быть, через час я буду Франсуа, потом Чингисханом, а завтра Мотке-художником. Наверно, это немного сбивает с толку, но таковы должностные требования. Ибо что я, если не образ, в котором кто-то другой хочет меня видеть? Мое имя, моя личность, мои желания – все создано, чтобы вызволить других людей из одиночества.

– Вы никогда не поймете, о чем я говорю, – продолжал он, подвинувшись немного вперед и на несколько сантиметров сокращая расстояние между собой и ничего не подозревающей королевой, смотрящей на кроны деревьев. – Вы слишком связаны с самой собой. Я завидую таким, как вы. Ладно, на самом деле я завидую почти всем людям. Вы живете своей жизнью, не прячась за роль, которую кто-то другой пишет для вас. Видите мальчика вон там? Когда он подойдет чуть ближе и обратит на меня чуть больше внимания, я снова должен буду стать Джоном. Я не смогу говорить с вами или произносить перед вами речь – зависит от того, как на это посмотреть. Я снова буду полностью принадлежать ему. Я видел столько обычных людей, которые делают то же, что делаю я. Вот им я не завидую. Им даже хуже, чем мне. Мне хотя бы приходится носить всего лишь одну маску за раз, потому что только мой воображатель может меня видеть. Но они – воображаемые друзья для всех сразу. Они надевают маски, которые нравятся всем, кто смотрит на них, и в один прекрасный день они превращаются в людей, которых все видят, но которых на самом деле не существуют. Вы другая. Я вижу это. Вы – та, кто есть на самом деле. Редко попадаются люди вроде вас. Я надеюсь, что вы знаете, какое вы сокровище. Как вы не похожи на остальных.

Он встал со скамейки, убрал руки в карманы, опустил взгляд и подошел немного ближе:

– И вы красивая, если позволите. В любом случае, если вам когда-нибудь станет грустно и вы захотите вообразить кого-нибудь такого же одинокого, я буду рад появиться перед вами и познакомиться поближе. Знаете, не так уж плохо быть плодом воображения кого-либо. Можно, например, делать так.

Он вынул руки из карманов.

– Та-да! – сказал он.

Три маленьких огненных шарика появились в воздухе перед ним, и он начал ими жонглировать.

– Этому очень легко научиться, – сказал он, все его внимание было приковано к шарикам. – Первое правило – не смотреть на руки. Нужно следить за шариками в воздухе и не пытаться увидеть, как ты их ловишь. Можно и четырьмя, – появился еще один шарик, – это не важно. Конечно, огонь – это милая привилегия статуса воображаемого друга. Все остальное – просто приобретенный навык. Не помню, правда, чтобы когда-нибудь приобретал его. Но с вашей точки зрения, такие навыки, конечно, будут приобретенными.

Он пожонглировал еще немного, пока не почувствовал, что слезы наворачиваются на глаза то ли из-за тонких струек дыма, которые поднимались от огненных шариков, то ли еще из-за чего-то, что гложет его. Шарики погасли и исчезли на лету, он опустил руки вдоль тела.

– Вот и все, – тихо сказал он, смущенно наклонив голову.

Как глупо говорить с самим собой. Он поднял глаза. Маленькая девочка все еще играла в куклы на траве, устраивая им тихую чайную вечеринку, а эта удивительная женщина сидела на скамейке и смотрела на него. То есть прямо на него.

Он на секунду застыл, их глаза как будто бы встретились.

За секунду до того, как он встал, чтобы уйти – он был убежден, что она просто случайно посмотрела в его направлении, – она сказала:

– Почему ты прекратил? Было мило.

Прошло несколько секунд, а он все еще не мог говорить. Михаэль был уже довольно далеко. Только бы он не прекратил воображать его сейчас, только бы не прекратил.

– Ты… ты видишь меня? – спросил он.

– Мм… – кивнула она с улыбкой, – ты, кажется, тоже меня видишь.

– Это…

– Довольно удивительно, – сказала она. – Я не знала, как реагировать, когда ты со мной заговорил.

– Но почему?..

– Я Кассандра, – сказала она и сделала жест рукой в сторону девочки, играющей рядом с ней, – а это Натали, моя воображательница.

– Это правда, то есть… – сказал он. – Я не ожидал.

– Да, я тоже, – сказала Кассандра. – Но оказывается, мы можем видеть друг друга.

Они помолчали несколько секунд, и Кассандра спросила:

– Вы часто сюда приходите, ты и твой мальчик?

– Не особенно, – сказал он, – по большей части Михаэль предпочитает играть в комнате.

– Будет мило, если вы будете приходить почаще, – сказала она. – Дети смогут играть, а мы – разговаривать.

– Да, – сказал он, – попробую убедить его. Если получится.

– Отлично. – Она улыбнулась, и по его коже пробежала дрожь.

Так он встретил Кассандру.

– Я Джон, кстати, – сказал он.

– Я знаю. Ты уже говорил.

– Да, – успел он сказать до того, как Михаэль окончательно забыл о нем и он исчез.

Эмили все еще лежала в постели и смотрела на квадратик света от окна, потихоньку перемещающийся по потолку.

Почему она все еще лежит здесь?

Сейчас, после почти десяти часов, проведенных в кровати, она все еще лежит из-за депрессии или потому, что лежать с открытыми глазами в кровати – это то, что должны делать люди, у которых депрессия, и таким образом она посылает сама себе сигнал, что подавлена?

И что будет следующим этапом? Пить? Курить, стоя на каком-нибудь балконе и глядя на крыши города потухшим взором? Где проходит грань, разделяющая поступки, совершаемые под воздействием внутренней необходимости, и поступки, которые не более чем версия той или иной церемонии, посредством которой мы определяем наши чувства?

Сколько, в самом деле, людей плакали на свадьбах, или кричали от разочарования, или закидывали голову назад, когда смеялись, или касались лица своей второй половины, когда целовались, – сколько людей делали все это по некоему внутреннему побуждению, а сколько – лишь потому, что так принято делать?

Она повернулась и посмотрела на часы рядом с кроватью. Если у тебя возникают такие мысли, видимо, у тебя и правда все прошло. Никаких отговорок.

Давай. Поднимайся.

Умывшись, Эмили почти улыбнулась самой себе, вспомнив драму прошлой ночи. Рыдания и катарсис, когда она поняла, что он не хочет ее и не захочет никогда, слабость в ногах, и как она сидела на тротуаре, упиваясь жалостью к себе и сознанием того, что все рушится, и долгое-долгое падение в кровать прямо в одежде, и ощущение, что у нее нет причин желать наступления завтрашнего дня.

Странно, подумала она, странно, как легко мы концентрируем в одной точке все, что нами движет в жизни, и как сильно мы убеждаем самих себя, что без этой точки нет смысла ни в чем. И еще более странно, как быстро мы привыкаем к обратному.

Она облокотилась на раковину и почувствовала, что задыхается. Коварные слезы стояли у глаз, ждали подходящего часа, чтобы вылиться наружу. Она сглотнула и глубоко вдохнула. Да, да, удушье настоящее, это не ритуал, – все еще думала та самая часть ее мозга.

Она не планировала такое. Она не думала, что возможна ситуация, в которой она действительно откажется от Гая. Но это случилось. И вот она здесь, в неизвестной стране, в которой все другое – цвет воздуха, скорость распространения света. Ее сердце бьется в другом ритме. И Гай уже совсем не принадлежит ей.

Нет, нет, так не должно быть.

Она планировала успех. Она планировала, что все пройдет как надо.

Не только вчера вечером, а вообще. Ее жизнь должна была пройти иначе, нет?

Что же душит ее сейчас? Мысль о том, что она и в самом деле сдалась, или изменение планов, навязанное ей, такой маленькой и беспомощной?

Может быть, закурить и смотреть на крыши города – не такая уж плохая идея.

Она взглянула на себя в зеркало.

Умыть лицо недостаточно. Нужно вымыться целиком.

Когда она вышла из душа, завернутая в полотенце и чуть более готовая к продолжению дня, то обнаружила, что рядом с дверью ее ждет конверт.

Почти неосознанно она направилась обратно в комнату, чтобы одеться и посвятить еще несколько минут самой себе, прежде чем вернуться в реальный мир, в котором есть дела, прямо-таки «дела», которые нужно сделать.

Новый конверт означает одну простую вещь: ее бухгалтер начал писать стихи.

Это было немного странно, учитывая то, что она ничего специально не делала в последние двадцать четыре часа. Может быть, что-то из того, что она делала раньше, пробудило в нем наконец искру.

Есть особая техника организации совпадений, и она об этом знает. Маленькие события различной частоты, которые не ведут в точку, где произойдет изменение, но создают длительный внутренний процесс, соединяются друг с другом ради тихого, почти неощутимого эффекта.

Эта техника считается более качественной, элегантной, подходящей скорее для третьего уровня. Арик петушился каждый раз, когда у него получалось организовать совпадения, «находящиеся вне зоны доступа», – так он называл их, будто это телефонный разговор. Клиенту очень трудно понять, как десятки и даже сотни событий постепенно меняют его жизнь.

Но это определенно не ее стиль. Пока не ее.

Может быть, стоит как-нибудь сесть и разобраться, чтó она сделала для того, чтобы понять, как пользоваться этой техникой в будущем?

Она пыталась вообще не думать о своем ужасном совпадении вчера вечером.

На стенах вокруг нее все еще были схемы, круги, линии, маленькие списки автоматов видеопроката, альпинистов, печенек с предсказаниями… Она старалась не смотреть на них. Совпадение, над которым она работала долгие месяцы, превратилось в попытку пылкого ухаживания, а совпадение, которое она уже отчаялась организовать, произошло само по себе.

А теперь пришел новый конверт.

Она сидела на кровати, раскидав перед собой листы из конверта и пытаясь выстроить в голове план действий. Именно это ей сейчас и нужно: новое и понятное задание, которое вернет ее в реальность и поможет принять обыденность такой, какая она есть. Наводнение дел, которое выполощет из ее головы все, что связано с образом Гая.

На этот раз, кажется, простое задание на хронометраж.

С кем-то должен случиться сердечный приступ. Нужно сделать так, чтобы рядом был врач. Если бы задание ограничивалось этим, то вполне сошло бы за упражнение на курсах. Но, как всегда, там были тонкости, которыми отличались настоящие задания.

Все случится во время полета. С клиентом должен случиться приступ в полете не важно куда, гласили листы. Врач должен лететь тем же рейсом. Понятно, что оба клиента не планировали полет в ближайшее время, и уж тем более не тогда, когда должен был случиться приступ. Нужно организовать перелет. Возможен ли другой врач? Эмили знала ответ еще до того, как перевернула страницу. Конечно нет.

Это будет непросто.

Почему именно в самолете?

Арик бы сказал, что для пущего драматизма. По его мнению, цель этого совпадения – отнюдь не спасение кого-то от приступа. Он сказал бы, что есть последствия и последствия последствий. Изменения сознания. Он бы стал разглагольствовать о том, что все это предназначено для другого пассажира, который должен почувствовать что-то, пока смотрит на попытки оживить человека. И привел бы какой-нибудь безосновательный аргумент.

У Арика есть своя теория для всего. Зачем заботиться о том, чтобы кто-то, кого ты не видел пятнадцать лет, вошел в ресторан ровно в ту секунду, когда ты о нем говоришь? И вообще, зачем организовывать совпадения, которые на самом деле ничего не меняют и вызывают только странные чувства? Арик уже представил им свою теорию однажды вечером на курсах после пяти стопок водки.

– Предположим, – сказал он, делая руками чуть более размашистые жесты, чем нужно, – предположим, все люди в мире выстроены в один длинный ряд, как бы стоя на некой шкале. На левом конце, то есть вон там, стоят те, кто действительно думает, что все абсолютно случайно. Ничто не имеет смысла, и незачем искать его или спрашивать о нем. Жизнь – это результат космической игры в кости, хотя на самом деле кубики никто не бросал, и все нормально, все так и есть. А на правом конце находятся люди, которые уверены, что причина имеется у всего, прямо-таки у всего. Есть какая-то сила, которая управляет всем, и ничего не случается с нами просто так, даже газы, которые докучают мне сейчас. Люди, стоящие на обоих этих концах, – самые счастливые люди в мире. И там, и там. Знаете, почему? Потому что они не задаются вопросом – почему. Никогда. Вообще. В этом нет смысла, потому что они верят или в то, что не получат ответ, или в то, что есть кто-то, кто уже обо всем позаботился, и это не их дело. Но эти люди составляют даже не промилле от всего населения. Большинство людей расположились на отрезке между ними. Нет, нет, не расположились. Движутся, ходят. Все время чуть-чуть туда, а потом чуть-чуть обратно. Они думают, что придерживаются одной из сторон, но иногда все же задаются вопросом «почему?» и не осознают, что станут счастливыми, только если избавятся от этого вопроса, и не важно, по какой причине.

Именно для этого и существуют бессмысленные события. Каждый раз, когда кто-то сталкивается с подобным, он передвигается немного вдоль шкалы. Туда или сюда. И это движение может быть жестким, как ноготь, которым скребут по доске, или приятным, как прикосновение младенца. Для этого мы и организовываем их, эти совпадения. Чтобы двигать людей вдоль шкалы, потому что это движение называется жизнью. Так вот. Главное – двигаться. А теперь принеси мне оливку из миски и зацени, как я попаду косточкой в ту девушку на противоположном конце бара.

Теперь Эмили погружена в расчеты. Ей впервые досталось задание с двумя центрами, с двумя клиентами, при этом речь не идет о соединении влюбленных. Ей придется разработать два маршрута совпадений параллельно, чтобы стимулировать изменения в сознании у двух людей. Деловое совещание или семейная встреча одному, престижный конгресс второму. И как-нибудь решить проблему с его аэрофобией, поди знай как.

Она раскидала тонкие брошюры по кровати. Описание ситуации, подробности о «пациенте», информация о враче, ограничения на возможные совпадения (ничего особенного, им даже можно сидеть в одном отсеке самолета, но почему-то нельзя носить одну и ту же марку обуви), немного о месте и временнóм периоде…

Ее дыхание прервалось, когда она вытащила еще один лист из конверта.

Не то чтобы она не видела его прежде, но ее удивила мысль, промелькнувшая в голове в ту секунду, когда взгляд упал на него. На одну секунду, на одну мимолетную секунду она подумала: почему бы и нет.

В каждый конверт был вложен бланк увольнения.

Данные о творце совпадений, немного общей информации о причинах, место и подпись. Возможность уйти на любом этапе.

Часто она даже не вынимала этот лист из конверта. В общем-то, никто не вынимал. Творец совпадений – это то, что она есть, это ее сущность сейчас, а не должность, с которой можно уволиться. К тому же никто доподлинно не знает, что происходит после того, как подписывают бланк увольнения, и это также способствует делу. За всю историю только два творца совпадений подписывали его и уходили со службы по собственному желанию. Эмили понятия не имела, что случилось с ними потом. Она никогда не рассматривала эту возможность всерьез.

Как выяснилось, только до этого момента. Она снова посмотрела на лист, лежавший перед ней на краю кровати, и поняла, что мысль об увольнении уже давно зреет в ее голове и к сегодняшнему дню достаточно выросла, чтобы вызвать беспокойство.

Она прогнала эту мысль и ногой столкнула бланк увольнения с края кровати.

Ей надо организовывать сердечный приступ.

В нескольких кварталах от места, где жила Эмили, по улице шел обычный человек.

Быть обычным – это только один из его многочисленных талантов.

Он уже давно понял скрытую силу этой способности. В мире, где столько людей пытается поймать себя за хвост в попытке стать исключительным, есть спрос на редкое умение вписаться в среду и быть обычным. Ему для этого нужна недюжинная сила воли, ведь он не обычен ни в каком понимании.

С другой стороны, ему не так уж это и нравится. Он любит находиться в центре событий, на вершине пирамиды, любит быть гвоздем программы.

Он очень разносторонний человек, по крайней мере, так он думает. Разносторонним людям вроде него трудно прикинуться обычными. Он ведь столько невероятного может сделать в мире!

Но сейчас он совершенно обычный человек, который идет по улице, не замечаемый никем.

Если потом кто-нибудь спросит людей, которые шли по той же улице: «Обратили ли вы внимание на одного высокого типа, который проходил тут примерно в таком-то часу?» – они, видимо, пожмут плечами и скажут: «Нет, нет, понятия не имею, о ком вы говорите».

Если же этот кто-то спросит: «Может быть, тут был некий тип, который стоял, прислонившись к столбу, на протяжении часа и будто ждал кого-то?» – они ответят: «Я не обращаю внимания на всех, кто решил прислониться к столбу». А если он будет настаивать и скажет: «Но он ведь не просто стоял. Он был там почти час и все время бросал взгляд наверх, на вон то окно» – ему по-прежнему ответят что-то вроде: «Сделайте одолжение, оставьте меня в покое, ладно? Я не заметил ничего особенного».

Выглядеть обычно – это, пожалуй, самое близкое состояние к невидимости.

Он все еще стоял на углу улицы. С терпением доисторического ледника он прислонился к столбу и поглядывал на окно Эмили. Ему не придется слишком долго ждать.

Точность хронометража – это еще один редкий талант, которым он обладает.

Квадратик солнечного света уже почти дополз до противоположной стены.

Эмили и пяти минут не могла выдержать, чтобы не кинуть взгляд на торчащий из-под кровати уголок глянцевой бумаги. Надо было выкинуть этот лист в мусорное ведро, а не просто сбросить на пол. Маленький треугольничек прямо-таки смотрел на нее и искушал гораздо сильнее, чем она могла предположить.

Почему бы и нет, подумала она, но снова взяла себя в руки и попробовала сосредоточиться на мыслях о будущем совпадении. Это не особенно помогло. Как новенькая ученица на курсе медитации, она осознала, что не может добиться полной власти над ходом своих мыслей. Снова и снова она думала о бланке увольнения, который лежал под кроватью. Снова и снова возвращалось это чувство, что у нее появилась возможность кардинально изменить свою жизнь.

Снова и снова в ее голове мелькала мысль, что больше незачем тут оставаться.

Чего ты на самом деле хочешь? – спросила она себя. Продолжать влачить существование среди совпадений, которые ты делаешь для чужих людей, в то время как человек, которого ты любишь, носится туда-сюда и ищет то, что никогда не согласится увидеть в тебе? Сколько можно разрываться меж двух огней? Знать все и не говорить ни слова? Танцевать босиком на лезвии ножа и улыбаться, словно тебе не больно?

Вот, вот твой шанс.

Она наклонилась и заглянула за край кровати. Она может гораздо больше этого. Может, заново раздать карты? Тут она ничего не выиграет, так почему бы не перейти туда, где ей нечего терять?

Вдруг она заметила, что плачет.

Это еще откуда? Она быстро смахнула слезы, как маленькая девочка перед сольным фортепианным концертом.

С нее хватит всего этого. Хватит бесконечных расчетов, хватит гонки. Она не хочет больше чувствовать свое сердце, будто оно завернуто в нестерпимо горячее полотенце.

Хватит, хватит, хватит.

Может она наконец признаться себе, что у нее не осталось сил? И может она признать, что уже не верит в хеппи-энды и во всякие «все будет в порядке»?

Так ведь?

Она хочет чего-то нового, чистого. Как идти по гладкой дороге. Она даже готова вернуться обратно, туда, где она была до этого. Может, именно это случается с теми, кто подписывает бланк увольнения, кто знает.

Может быть, они все забывают.

Может, начинают сначала.

Кто знает?

Она должна быть сильной и оптимистичной. Но сейчас она просто хочет стать другой. Совсем другой.

Как лучше стать этой самой «совсем другой»? Тяжело и долго работать, заниматься самовнушением, из последних сил вылезать из колодца, цепляясь за испещренные шрамами стены? Или с помощью одного быстрого росчерка? Уж самой-то себе она может признаться, что хочет выбрать короткий путь?

Он решил пройтись до конца улицы и обратно.

Нельзя стоять под ее окном столько времени без движения. Это будет выглядеть подозрительно.

Кроме того, у него есть еще немного времени. Он знает.

Он нюхает воздух, ждет нужного момента.

Ему хочется гамбургер.

Но с этим придется подождать.

Эмили сидела за столом в кухне и писала письмо всей ее жизни.

Если она уходит, то должна оставить хотя бы маленькое объяснение.

Слезы на ее лице уже высохли, она сидела и заполняла пустой лист, строчку за строчкой. Когда закончила, то взяла его дрожащей рукой и быстро пробежала глазами написанное. Все произойдет быстро. Прежде, чем она пожалеет. Прежде, чем снова почувствует оптимизм. Полуотчаявшиеся люди всегда опасаются, что надежда застанет их врасплох и все отчаянье станет напрасным. Она сложила письмо и положила внутрь белого продолговатого конверта.

В тот момент, когда она подписала этот конверт, она почувствовала, что он начинает нагреваться. Прежде чем она поняла, что происходит, конверт вспыхнул прямо в ее руках, и удивленная Эмили уронила его. Бумага превратилась в пепел еще до того, как коснулась пола.

Она ведь знала, что так и будет. Есть тайны, которые нельзя раскрывать. Которые мир не позволит тебе раскрыть, потому что это против природы. Ей не выйти из этого круга. Вот еще одна причина уйти.

Более уверенная, чем когда бы то ни было, она бросилась в спальню и схватила бланк увольнения с пола.

Вот она возвращается в гостиную и начинает вносить данные. Сейчас она спонтанна, так?

Вот она принимает минутное решение, быстрое и безответственное решение, как чудесно! Она спонтанна, а это значит, что она настоящая, так? Что она живая, так?

Она поспешно вписывает данные в бланк. Ни с того ни с сего у нее получилось сосредоточиться и взять мысли под контроль. Она бросила все силы на то, чтобы сделать это быстро и без оглядки. У нее есть четверть секунды, чтобы передумать, прежде чем она поставит свою подпись в специально отведенном для этого месте внизу бланка, но она перескакивает через эту четверть секунды и подписывается.

Настало его время.

Это произошло.

Как тихий звоночек, сигнализирующий, что пирог в духовке испекся.

Теперь он должен действовать точно. Он начинает двигаться в направлении ее дома, по дороге нащупывая в кармане небольшую проволоку.

Взлом замков, еще один важный талант. По сути, нет. Это приобретенная способность, так что не считается.

В ту секунду, когда Эмили, поставив подпись, подняла ручку от бланка, вся неотложность только что совершенного действия перестала иметь для нее значение.

Она откинулась назад без сил и позволила напряжению, накопившемуся в ней, раствориться вместе со страницей, исчезающей на ее глазах. Один глубокий вдох, а потом еще один, и она в ужасе широко открыла глаза.

Что я наделала, черт возьми?

Она попробовала встать с дивана, но ноги не слушались.

Точно в этот момент, после того как ее порыв к самоуничтожению осуществился и пропал, после того как она официально прекратила быть творцом совпадений, она смогла увидеть всю картину. Это было решение всей моей жизни, и вот как я его приняла?

Стало трудно дышать. Воздух будто бы сделался плотнее. Это не то, чего я на самом деле хочу, сказал ее внутренний голос, это была не я. Командир в отчаянье кричал пилотам, которые уже его не слышат: «Отставить! Отставить!» Она хотела стереть свою подпись, но бумажного листа уже не было, и в Эмили ничего не осталось от творца совпадений, кроме способности видеть всю картину и все линии, которые привели ее в эту точку, точку невозврата. Нет, нет, нет, этого не может быть.

Легкий шум со стороны двери привлек ее внимание. Когда дверь открылась и она увидела того, кто стоял в проеме с извиняющейся улыбкой на лице, Эмили вспомнила тот самый вопрос, который беспокоил ее в первые дни курса, вопрос, который она так и не решилась задать.

И прежде чем ее бездыханное тело рухнуло на диван, прежде чем она закрыла глаза, с самым последним вздохом она подумала: случилось бы все это, если бы она осмелилась и спросила тогда – у творцов совпадений тоже есть свои творцы совпадений?

В своей книге «Распределить и то и другое» Мюриэль Фабрик перечисляет шесть базовых ошибок, которые делают большинство людей, осуществляя выбор. Ее методология принята как стандарт, по которому на протяжении долгих лет действуют творцы совпадений при составлении карты возможных ошибок своих клиентов.

Уклонение. Самая распространенная ошибка, по мнению Фабрик. Она состоит в том, чтобы ничего не выбирать. В этом случае клиент решает не подвергать себя опасности и не использовать представившийся шанс, предпочитая, чтобы жизнь решала за него. Эта ошибка возникает из-за того, что каждый выбор – это одновременно отказ от чего-то другого. Клиент-уклонист видит отказ и не видит сам выбор, занимая пассивную позицию. Не делать ничего, поясняет Фабрик, – это тоже выбор, только очень плохой. [Дополнительные исследования по проблеме уклонения см.: Коэн. «Зачем связываться: как организовывать совпадения для бесхребетных клиентов».]

Страх. Фабрик утверждает, помимо всего прочего, что самый правильный выбор чаще всего является самым пугающим. Не потому, что он наиболее опасный, а потому, что требуется больше усилий, чтобы выбрать этот вариант. Большинство клиентов предпочитают долгие и мучительные сомнения, в результате которых они выбирают то, что в любом случае выбрали бы изначально – наименее пугающий вариант или что-то хорошо им знакомое и не сопряженное с изменением сознания.

Самообман. Некоторые клиенты понимают, что верный выбор и в самом деле наиболее пугающий. Чтобы избежать этого страха, они создают сложный механизм самообмана, в результате чего начинают бояться неправильного выбора и при этом осуществляют его (зачастую это решение ничего не делать, см. первый пункт). Эта ошибка называется в литературе также неуместной отвагой, или НО.

Сожаление. Клиент снова и снова возвращается к точке выбора и исследует ее до тех пор, пока ни один вариант более не соответствует своему изначальному предназначению и все они становятся ошибочными. Из этой ошибки выводится одно из главных правил методологии золотых последовательностей Михалсона: «Не позволяйте клиенту возвращаться и сомневаться, особенно если он идиот уровня В и выше».

Избыточность опций. Многие клиенты стремятся сформировать как можно больше вариантов, чтобы быть уверенными, что они действительно «выбирают». Творцы совпадений тоже иногда ошибаются, полагая, что чем больше вариантов, тем они лучше и качественнее. На самом деле, как утверждает Фабрик, начиная с определенного значения рост числа вариантов ухудшает нашу способность выбирать, поэтому значительно увеличивается вероятность совершить одну из вышеназванных ошибок.

Оригинальность. Клиенты, страдающие недостаточной уверенностью в себе и боящиеся попасть под чье-либо влияние, имеют тенденцию выбирать определенный вариант только потому, что он кажется им оригинальным или исключительным. Из данных, собранных Фабрик, следует, что более восьмидесяти процентов выборов, которые совершаются из стремления выделиться, каталогизированы в итоге в категорию «банальные выборы, глупые и чреватые катастрофами».

Когда станешь творцом совпадений, помни: хотя тебе и нельзя влиять на свободный выбор клиента, однако ты имеешь право предотвращать возможные ошибки или, наоборот, пользоваться стандартными ошибками выбора, чтобы продвигать последовательность совпадений в правильном направлении.

Михаэль, утопая в директорском кресле, в третий раз пытался прочитать один и тот же абзац. Он сидел в своем офисе на тридцать пятом этаже, увешанном масляными полотнами кисти голландских мастеров XVII века, вдыхал запах дерева, исходивший от дубовой мебели, и все еще не мог сосредоточиться на работе.

Бывают такие дни.

С той самой зимы в его жизни слишком много таких дней. Он положил на стол документ, который читал, встал с кресла и подошел к панорамному окну, чтобы посмотреть на город.

Поначалу он пытался бороться с такими днями. Старался понять, почему ему плохо наедине с самим собой, что отвлекает его. Сон, из раза в раз повторяющийся с той самой ночи? То, что утром, когда он проснулся и потом уходил из дому, его жена, лежа в постели, опять даже не повернулась к нему? Детская коляска, мимо которой он проехал по дороге на работу?

Он подумал, что, если выявить то, что вывело его из равновесия, он сможет избавиться от этой дневной апатии и снова станет преуспевающим бизнесменом, резким, харизматичным, таким, каким он должен быть.

Но постепенно он научился мириться с тем, что просто бывают такие дни.

Дни, когда он встает утром с ощущением дыры, зияющей в его душе. Черной дыры, засасывающей в себя тень, в которую превратилась его жена, и оптимизм, который он чувствовал раньше, когда они просыпались вместе.

Послышался тихий стук в дверь, она приоткрылась, и в проеме появилась секретарша.

– Михаэль? – позвала она.

Он повернулся, мгновенно превратившись в улыбающегося босса:

– Да, Вики?

Он всегда просил своих секретарш называть его по имени. Собственно, всем своим сотрудникам он велел так делать.

– Я принесла несколько документов вам на подпись, – сказала Вики.

– Без проблем.

Он пересек большую комнату и подошел к ней. Она закрыла за собой дверь и подала ему стопку бумаг. Он рассеянно изучил их.

Каждый раз этот порыв становился все сильнее. Сейчас он чувствовал, что они стоят еще ближе друг к другу, чем обычно.

Он подписал один документ и перешел к следующему, сделав вид, что их содержание действительно требует его пристального внимания. Он ощущал ее запах. Он мучительно осознавал расстояние между ними – они стояли так, что его правое плечо было рядом с ее левым плечом, он видел ее длинные светлые волосы, которые сегодня – о, как хорошо – она решила распустить, ее зеленые глаза, губы, видел, как блузка облегает ее фигуру…

Он всегда отличался самообладанием, но, черт, одиночество невыносимо.

Вот наконец последняя страница. Не только он – она тоже несколько тяжело дышит. Он чувствует это.

Если он чуть шевельнется, то их локти соприкоснутся, или он может протянуть руку и дотронуться до ее поясницы. В этом не будет ничего грубого. Это будет чудесно, он знает.

О, эта женщина.

Ему так одиноко.

Он знает, просто знает, что, если сделает малюсенький шаг, она будет его. Он давно понял это по тому, как она двигается возле него, как смотрит на него. Он бы все отдал за…

Он вернул ей бумаги. Их пальцы едва соприкоснулись.

– Это все? – спросил он.

– Да, – сказала она.

Они стояли друг напротив друга.

Близко. Слишком близко. Слишком близко, чтобы это была случайность. Он посмотрел ей в глаза и увидел, что она тоже смотрит прямо на него. Но первый шаг за ним. Ему всего-то надо наклониться немного вперед…

Прошло четыре секунды. Если мужчина и женщина смотрят друг на друга четыре секунды – это всегда больше, чем просто четыре секунды. Он повернулся и зашагал обратно к своему рабочему столу.

– Отлично, – сказал он, будто бы ничего не произошло.

– Прекрасно, спасибо. – Секретарша подыграла. – Всего доброго.

Она вышла из кабинета.

Он глубоко вдохнул и почувствовал, что попытка сделать правильную вещь на этот раз почти удалась. Он снова развернул кресло к окну, развалился в нем и потер горящие глаза. Видимо, сегодня и правда такой день.

* * *

Гай увидел, как слегка покрасневшая секретарша выходит из кабинета его клиента.

Немного странно было сознавать, что она не способна его видеть. Он чувствовал себя самым мерзким любителем подглядывать. С тех пор как он перестал быть воображаемым другом, он отвык от того, что кто-то смотрит сквозь него, не замечая при этом. Было странно снова это пережить.

Пьер четко разъяснил ему, что нужно делать. Почти как в десантных войсках: вошел – сделал – ушел.

В конце концов, Гай был всего лишь маленьким винтиком в сложном мире совпадений, созданном Пьером. Он должен был сделать так, чтобы Михаэль умер в нужный момент, то есть сегодня через несколько часов.

– Ты будешь тут, когда я вернусь? – спросил он Пьера.

– Нет, – сказал тот, – у меня есть пара срочных дел. Увидимся позже.

Так что сейчас Гай стоял один за дверью в кабинет, в котором находился тот, кто когда-то был мальчиком Михаэлем. Почему из всех детей в мире это должен быть именно он? Но иногда просто нужно делать свое дело.

Гай попробовал вспомнить, как он выглядел, когда был с Михаэлем. Цвет костюма, оттенок глаз.

Он глубоко вдохнул и, как много лет назад, прошел в кабинет через закрытую дверь.

* * *

Михаэль прекрасно знает, откуда берутся такие дни.

Они наступают, потому что он и Мика живут сегодня как соседи по квартире, а не как супружеская пара. И не просто соседи, а такие, которые не разъезжаются только потому, что срок договора еще не истек.

Женщина всей его жизни сейчас не обмолвится с ним ни полусловом. С момента аварии она живет как призрак. Днем ходит на пилатес, вечером смотрит телевизор, ночью поворачивается к нему спиной и плачет.

Траур, как выяснилось, может тянуться очень долго.

Он встретил ее еще тогда, когда был молодым и полным амбиций предпринимателем, который ходил на совещания, чтобы действительно послушать доклады, а не просто чтобы отметиться. Тогда им двигали идеи, а не инерция прежних достижений.

Его друг-компаньон (тогда он еще мог быть уверен, что они и правда друзья) познакомил его с девушкой с самыми улыбающимися глазами, которые он когда-либо видел, и он подумал, что было бы неплохо сходить с ней куда-нибудь.

Через две недели после их первой встречи он точно знал, что это женщина, с которой он проведет всю свою жизнь. Он всегда смеялся над людьми, которые так говорят. Только потом он понял, что нет иного способа передать это чувство.

Они были у нее дома, пытались придумать, куда пойти этим вечером, и вдруг поняли, что им обоим уже надоели однообразные места, люди и развлечения. Они поняли, что у них есть общая тайна – оба уже устали от того, что весь остальной мир называл досугом. Они перепробовали все виды и сорта кофе, сходили во все рестораны, клубы и театры и внезапно поняли, что больше всего на свете они просто хотят быть вместе и чтобы назойливые поставщики услуг и их шумные клиенты им не мешали.

Михаэль был уверен, что их роман закончится тем же вечером. Он не привык к отношениям без непрерывного обмена остротами и круговорота светских развлечений. Если они не будут ходить на тусовки, за счет чего будет держаться их связь? Так он действовал в отношении всех предыдущих девушек: завоевывал их при помощи острот, общих развлечений и прекрасных безделушек, а не искренностью. Как в «Бойцовском клубе», первое правило в отношениях – никому не говорить об отношениях, думал он. Самое главное – быть как можно дальше от самой ужасной в мире вещи – от банальности. Чтобы всегда были эмоции или сюрпризы. И по возможности избегать молчания, разговоров о погоде и рутины.

Теперь, когда они решили, что им некуда идти и что они вообще не хотят никуда идти, он боялся, что в их отношениях заведется точащее, как червь, молчание и что серость обыденности уничтожит это трогательное и полное наслаждения нечто, родившееся между ними.

И в тот раз, когда они сидели вдвоем в ее гостиной, окруженные огромной коллекцией старых книг и виниловых пластинок, которую он раньше не замечал, и молча, незаметно для себя синхронизировав дыхание, слушали, как сосед хмыкает за стенкой, он открыл для себя принципиально иной тип связи. Это был не кайф. Это было нечто другое. Плотное, окутывающее, более медленное и менее требовательное. Ты не знаешь наверняка, что любишь кого-то, пока не помолчал с ним или с ней какое-то время.

Мика встала из этого плотного облака и подошла к книжной полке. Потом села на диван и жестом пригласила его сесть рядом.

– Послушай, как красиво, – сказала она и открыла потрепанную книгу.

Они сидели так всю ночь, она читала вслух своим нежным мелодичным голосом, а он слушал тишину между ее словами. Когда настало утро, он понял, что она – женщина всей его жизни.

С тех пор раз или два в неделю, когда уровень их любви достаточно высоко поднимался, а уровень усталости опускался, они читали друг другу вслух по ночам.

Он читал ей Геймана и Сафрана Фойера, она разыгрывала перед ним Гюго и Камю, он развлекал ее Пратчеттом, она убаюкивала его Хемингуэем, он гладил ее Кобеном, она удивляла его Твеном.

Все писатели приходили к ним в гости. Создатели триллера и драмы, знаменитые и малоизвестные. Даже Доктор Сьюз[2]. Все они участвовали в беседе двух влюбленных вдали от чужих глаз в те долгие ночи, занятые чтением вслух.

Третьего декабря утром все изменилось.

Михаэль считал этот день центральной точкой своей жизни, пиком кривой Гаусса – графика нормального распределения событий, которые сформировали его душу; до этой точки все в его жизни развивалось и поднималось, а после – стало разваливаться.

Мика уже почти два года была его женой.

В то утро отрада его жизни, готовая к еще одному рабочему дню в качестве преподавателя по математике, завела свою маленькую машину и легким поворотом запястья включила обратный отсчет времени до краха их любви.

Единственная женщина, с которой он мог смеяться своим высоким, с придыханием, смехом и не смущаться от этого, тронулась с места под джазовый альбом Эллы Фицджеральд. В салоне машины работал кондиционер. Женщина, с которой он уже решил рискнуть завести детей в этом мире, как всегда, напевала себе под нос, потому что была из тех людей, которые любят подпевать в такт музыке, и иногда поглядывала на себя в зеркало. Когда он принял телефонный звонок тем утром, то еще не понимал, насколько глубокой будет трещина в их жизни, после того как она, та самая единственная она, взглянув в очередной раз на себя в зеркало, задавила трехлетнего мальчика.

Михаэль так и не понял, что именно там произошло.

Как трехлетний мальчик попал на дорогу, не замеченный никем? И почему? И где были его несчастные родители?

Как горящая свеча, напротив которой поставили вентилятор, Мика угасла в тот же миг.

Уже тем же вечером, когда она вернулась домой, – еще до тягомотного судебного разбирательства, до бессонных ночей, нескончаемых рыданий, самоуничижения, – он не смог до нее достучаться. Он не мог остановить ее крики, когда она пыталась объяснить ему, что она не хочет, не хочет, не хочет больше ничего от этой жизни, потому что недостойна, недостойна, недостойна, а потом был первый психолог, и второй психолог, и третий психолог, и семейный консультант, и таблетки, и рвотные позывы каждый раз, когда она садилась в машину, и дневник, испещренный мелкими буквами, который она сначала вела как помешанная, а потом сожгла на заднем дворе, отчаянно рыдая, колючей морозной ночью, и ее безразличная спина, и короткие, едкие споры, в которых они старались уколоть друг друга побольнее, и ее отвращение ко всему, что она когда-либо делала, и к былому оптимизму, – и еще до всего этого, тем же вечером, когда она вернулась домой, он почувствовал, что тяжелая черная ткань окутала его сердце и душит его.

Он по-разному пытался все исправить.

Он свозил ее в короткий отпуск – и представлял, как они немного открываются друг перед другом и осторожно говорят о том, что произошло, и как она плачет, а он ее утешает, и они обнимаются, потом еще немного говорят, потом меняют тему, а наутро отправляются на небольшую пешую прогулку, и он говорит какую-то глупость, заставив ее наконец улыбнуться, и когда они возвращаются домой, внутри нее начинается медленный живительный процесс исцеления.

Он поссорился с ней, намеренно, через силу, – и воображал, как вернется домой, упадет театрально на колени, попросит прощения, и она снова подарит ему тот самый умный взгляд, и как прильнет к нему и скажет, что он ей нужен, и он поддержит ее, поставит на ноги, вылечит одними поцелуями, ничем, кроме поцелуев.

Он не разговаривал с ней по нескольку дней – и представлял, как она звонит ему и просит, чтобы он поговорил с ней, и как его сердце надрывается, и как оба они рыдают в трубку, и он напоминает ей о молчании, о котором они уже позабыли, и доказывает ей, что можно все вернуть и что она достойна того, чтобы ее любили так, как любит он.

Все эти мечты были напрасны.

Они провели три напряженных и молчаливых дня в хижине. Они ссорились – и будто маленькие монстры заставляли его в сердцах бросать ей фразы, которые отрывали от ее души еще один маленький кусочек. И она никогда не звонила ему, чтобы он рассказал ей, чего она достойна.

Он и не думал, что сдастся. Не думал, что после окончания рабочего дня будет задерживаться еще на час в офисе, лишь бы не возвращаться домой, в окопы, которые она роет вокруг него.

Он никогда не верил, что будет загонять себя в настолько глупые ситуации с точки зрения деловых интересов и настолько сомнительные ситуации с точки зрения этических норм только из желания снова почувствовать себя живым, ощутить силу саморазрушения: чего это вдруг ей можно, а ему нельзя? Он тоже хочет посумасбродничать. И если бы кто-нибудь тогда, третьего декабря, сказал, что он станет настолько одиноким, отчаявшимся, недовольным и злым, что окажется на волоске от романа со своей секретаршей, самого пошлого книжного клише, он бы тут же уволил этого человека за наглость, глупость и за то, что он, видимо, выпивал на рабочем месте.

Но так и есть, и Михаэль знал, что в следующий раз это случится.

– О черт, – буркнул он сам себе, надавил пальцами на покрасневшие глаза и снова взглянул на город за окном.

– Да, я понимаю тебя, – услышал он голос за своей спиной и быстро обернулся.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто это, такой веселый, сидит у него на столе. И когда понял, то ему стало ясно, что это особенно плохой день.

Когда-то, еще до того, как Михаэль мог описать себя несколькими словами на визитной карточке, до того, как у него появилось достаточно карманных денег, чтобы купить уверенность в себе, он был щуплым ребенком, который не вполне понимал динамику отношений между людьми в возрасте до десяти лет.

На переменах он бродил один по двору и недоумевал, почему остальные дети так легко ладят друг с другом. Он замолкал и убегал каждый раз, когда нужно было вести диалог, играть в групповые игры или выступать перед целым классом маленьких людей, насчет отношения которых к себе он не был уверен, и полагал, что они будут исследовать и оценивать каждое его слово.

Он был молодой версией тех, кто предпочитает ничего не делать, чтобы не проваливаться, и каждое межличностное взаимодействие заведомо казалось ему крайне опасным.

Только гораздо позже, когда он стоял перед классом и делал тот судьбоносный доклад о жизни китов, который он подготовил в качестве домашнего задания, Михаэль почувствовал это огромное возбуждение, возникающее во время выступлений перед публикой. Что-то внутри него рухнуло, а потом выстроилось заново, и через неделю он уже играл со всеми в футбол во дворе, стоял на воротах, открытый миру. Так просто.

Но до того момента у него были только маленькие солдатики, садик около дома, в котором он наблюдал за жизнью насекомых и ставил, пачкаясь в грязи, маленькие опыты на терпеливой природе, и Средний Джон.

Средний Джон был его воображаемым другом.

Он не был высоким, как дядя Михаэля, потому его не звали Высокий Джон, но не был он и низким, как Саша, самый маленький мальчик в классе, потому его не звали Низкий Джон. Он был Средний Джон. Поначалу Средний Джон говорил с Михаэлем только зимой, когда нельзя было выходить на улицу, в садик. Они вместе сидели в комнате. Иногда Михаэль разговаривал с ним, рассказывал ему о школе и о том, что он не сделал за этот день, а Джон говорил много ужасно умных (или кажущихся таковыми) вещей, которые одновременно и поддерживали позицию Михаэля, и давали ему возможность изменить ее и сделать ровно наоборот. Михаэль лежал на кровати и пытался понять, что именно тот имеет в виду. Иногда он снова воображал Джона и переспрашивал, что он имел в виду, и Джон опять давал объяснение, которое можно было истолковать как угодно.

Но по большей части они просто играли вместе в солдатики, или Михаэль рассказывал Джону что-нибудь о мире, или Михаэль играл в солдатики, а Джон сидел рядом, давая ему почувствовать, что он не один.

Потом, когда погода позволяла, они стали выходить на улицу, и Михаэль снова бегал и внимательно изучал жизнь садика, периодически подзывая Джона, чтобы продемонстрировать ему свое очередное открытие. Джон с улыбкой кивал ему и иногда даже подходил посмотреть, но обычно просто сидел на скамейке и наблюдал за Михаэлем издалека. У Джона был великолепный костюм, и он не хотел его испачкать.

Иногда Джон что-нибудь говорил, например: «Ты не всегда должен решать, ты можешь просто плыть по течению, и решение придет само собой. Жизнь – это то, что делают сейчас, а не потом». Это было не очень понятно, мягко говоря. Михаэлю больше нравились другие высказывания, вроде «большинство важных вещей в мире произошли не потому, что кто-то был умным, смелым или особенно одаренным, а просто потому, что нашелся кто-то, кто не сдался».

И был тот странный день, когда они не могли пойти в садик играть, потому что мама Михаэля не разрешила. Он играл в солдатики, а Средний Джон стоял у окна и смотрел на улицу. В какой-то момент Михаэль поднял глаза, пытаясь понять, что же Средний Джон там делает, у окна. Он стоял почти не двигаясь, и Михаэль не удержался и спросил:

– Все в порядке?

Средний Джон ответил:

– Когда-нибудь тебе расскажут кучу баек о том, что такое любовь. Не верь ни слову. Любовь – это не бум, это не взрывы и эффекты. Не праздничный салют в небе и не самолет с крупной четкой надписью на борту. Любовь потихоньку просачивается внутрь тебя, так осторожно, что даже не заметишь, и в один прекрасный день ты проснешься и поймешь, что тебе под кожу проник кто-то еще.

– Это значит, что все хорошо, или нет? – спросил немного запутавшийся Михаэль.

Такой он был, этот Средний Джон. Но в основном он говорил более понятные вещи. Он был, по сути, тем взрослым, который приглядывал за Михаэлем и который исчез после того, как Михаэль забил первый в своей жизни гол.

А теперь Средний Джон, все в том же костюме, который, однако, уже не был таким великолепным, сидел, скрестив ноги, на столе и улыбался ему все той же открывающей-все-и-ничего улыбкой.

Михаэль повернулся обратно к окну, убеждая себя, что ему всего лишь померещилось.

– Я тут не просто так, – сказал Средний Джон. – Видимо, я снова тебе нужен.

Я не буду тебе отвечать, подумал Михаэль. Разве так выглядит нервный срыв? Люди, которых ты воображал, когда тебе было восемь или девять лет, возвращаются к тебе, когда ты уже взрослый? Настало время для весьма специфических таблеток?

– Ты не сумасшедший, – сказал Джон, – тебе просто нужен кто-то, с кем можно поговорить. Так всегда было, когда ты меня звал.

– Мне не нужно ни с кем поговорить, – сказал Михаэль.

– О, ты мне ответил, уже хорошо, – сказал Джон. Он встал со стола, подошел к Михаэлю и тоже стал смотреть на вид из окна. – Так как дела, Михаэль? Прогресс в жизни налицо, я смотрю.

– Дела никак.

– Ты выглядишь обеспокоенным.

– Я разговариваю с воображаемым другом из детства, с человеком со стрижкой десантника, одетым во второсортный костюм. Это не вполне нормально.

– Это абсолютно нормально, – сказал Джон. – Люди постоянно так делают.

– Нет, они так не делают.

– Хорошо, может, не конкретно со мной разговаривают, но люди постоянно ведут беседы сами с собой. Ты очень удивишься, узнав, как часто. Иногда про себя, иногда вслух. Так бывает в любом возрасте. Часто люди, которым нужна помощь, обращаются сами к себе.

– Мне не нужна помощь.

– Уверен?

Михаэль не отвечал. На улице, далеко внизу, маленькие машинки ехали, останавливались и снова ехали.

– Ты не злишься, – сказал Джон, – ты не отчаялся, ты даже не одинок по-настоящему. Ты соскучился, вот что.

Он остановился и подождал, пока его слова дойдут до адресата.

– Ты скучаешь по женщине, которую знал и которой уже нет дома, когда ты туда возвращаешься. С одной стороны, ты думаешь, что она исчезла навсегда, с другой – ты не можешь жить дальше, оставив ее позади, потому что в глубине души надеешься, что она вернется.

– Ты говоришь глупости, – сказал Михаэль.

– Но, – Джон проигнорировал его и продолжил, – каждый раз ты пытаешься вернуть ее быстро, одним махом. Ты думаешь, что должен возродить прежнюю любовь, прежние чувства, твою прежнюю Мику. Так не бывает. Это будет новая Мика. Прекрасная и любимая, но новая, с новыми гранями. Новая любовь не рождается в одночасье, ты же знаешь. Это происходит постепенно, шаг за шагом, капля за каплей.

– Я уже не в том возрасте, чтобы начинать все с начала.

– Глупости. Ты должен. Ты ведь строишь заново уже что-то знакомое. Тебе просто нужно много терпения и один глубокий вдох.

– Я устал. Наше время прошло, Джон.

– Нет, совсем нет.

– Да, еще как да.

Они постояли еще несколько секунд молча, и Джон сказал:

– Любовь, мне кажется, это чувство, которое очень трудно количественно определить. Трудно измерить. Мы чувствуем ее так редко и так глубоко погружаемся в нее, что не можем определить для себя, насколько мы хотим это, нуждаемся в нем и любим его. И это нормально: есть вещи, которые нельзя измерить. Тоска, напротив, это гораздо более понятное чувство. По степени тоски мы можем узнать, как сильно любили того, кто исчез. Ты счастливчик, Михаэль. Ты тоскуешь, хотя у тебя еще есть шанс вернуть любовь. Большинство людей приходят к тоске, когда уже слишком поздно. А ты, ты можешь выглянуть из глубины той ямы, в которую себя загнал, и понять, как высоко сможешь забраться, если только дашь себе шанс. Пока она жива, Михаэль, ты можешь заново понять, как любить ее и быть любимым ею. «Слишком поздно» говорят в ситуациях совсем другого рода. Для большинства людей тоска – это лишь доказательство, запоздалое доказательство того, что они по-настоящему любили. У тебя же есть преимущество. Сомнений нет, еще не слишком поздно для вас, Михаэль.

Когда Михаэль обернулся, чтобы посмотреть на Среднего Джона, тот уже исчез.

Альберто Браун решил уничтожить цель после того, как посмотрит фильм.

Это был один из его любимых фильмов, боевик-комедия. Он видел его уже дважды. Странный как раз настолько, чтобы все еще быть интересным. У Альберто было около трех часов до того момента, как его цель выйдет из здания, потом повернет налево и пройдет ровно двадцать пять метров до входа на парковку. У Альберто будет двадцать пять метров на то, чтобы его уничтожить. Он гадал, как это произойдет.

Исходя из того что Альберто увидел, ремонт в здании не делают, поэтому падающий с двадцать пятого этажа молоток – маловероятно. Еще один возможный сценарий – машина, потерявшая управление и заехавшая на тротуар. Но на всем протяжении тех двадцати пяти метров стояли столбики, исключающие возможность такой аварии. Его цель выглядела достаточно здоровой, так что внезапный сердечный приступ тоже отпадает. Может, уличное ограбление с отягчающими обстоятельствами?

В его руках был желтый блокнот, в который он записывал, каким образом его жертвы покидали этот мир. Странные аварии, внезапные приступы, – кажется, он все повидал. Он пытался придумать какой-то план. Не может быть, чтобы это все происходило с ним случайно, просто так. С другой стороны, может, он просто удачливый парень. А может, как раз наоборот. А может, и то и другое.

Ладно, он скоро узнает, как это случится. Скоро. Фильм уже идет. Если он отправится на свою позицию сразу после окончания сеанса, то прибудет туда за час до самого уничтожения. Такой доверительный интервал казался ему достаточным.

Альберто купил билет.

* * *

Средний Джон стоял в туалетной комнате в конце коридора и смотрел на себя в зеркало. Постепенно его отражение менялось и трансформировалось из продолговатого и жесткого лица того, кого мог видеть только один человек в мире, в более мягкое лицо обычного творца совпадений.

Глаза у этого творца совпадений повлажнели. Несколько морганий – и, того и гляди, покатится слеза.

Он купился на это? Может ли вообще кто-либо поверить в то, что говорит воображаемый друг, только потому, что это воображаемый друг?

Кассандра в свое время утверждала, что да. Вера и любовь ходят вместе, говорила она в таких ситуациях.

Она закрыла глаза и спросила:

– Ты готов?

– Да, – сказал он.

Хоть она и стояла к нему спиной, но когда спросила: «Ты уверен?» – он все равно знал, что она улыбается.

– Да, – повторил он. – Я не понимаю, как ты это делаешь. Мне кажется, я бы не смог. Даже с тобой.

– Вера и любовь ходят вместе, – сказала она. – «Люби меня» и «верь мне» соединены, идут рука об руку на протяжении всей истории.

Он вытянул руки вперед, немного волнуясь.

– Это интересное чувство, – сказала она, – секунда «до». Я никогда раньше не могла довериться кому-либо.

– Просто падай, – сказал он, – я поймаю тебя.

– У меня никогда не было причины кому-то доверять. Вместо этого все доверяли мне. Я нужна им, а не они мне. И вдруг сейчас я понимаю, что есть кто-то, кому я могу верить, кто не сделает мне больно.

– Мм, – сказал он, – думаю, ты мыслишь немного в неправильном направлении. Мы говорим о доверии, а не о причинении боли. Я никогда в жизни не сделаю тебе больно. Думай о хорошем, ладно?

– Да, да, я знаю. Но, по сути, именно это дает силу доверию, нет? Что ты не можешь сделать мне больно?

– Да, да… Может быть.

Она засмеялась:

– Это просто чудесно.

– Чудесно?

– Неудивительно, что люди делают это упражнение. Ты не можешь привязаться к кому-то, кто не в состоянии сделать тебе больно. В этом вся прелесть. В жизни я не подпускала никого так близко. Это заставляет меня чувствовать себя… прямо…

– Прямо что?

– Человеком, – сказала она, раскинула руки и упала назад.

Он умылся, позволив воде, ожидаемо прохладной, вернуть его в реальность, словно после сна. Из зеркала на него смотрел запутавшийся человек с мелкими каплями воды на подбородке.

Гай попробовал объяснить самому себе, что он чувствует. Словно попытка поймать пугливую рыбку скользкими руками.

Может, именно так себя чувствуют после измены.

Измены кому-то, кто доверял тебе, верил, что в трудную минуту ты придешь и скажешь слова поддержки, а на самом деле ты облекал свои грязные намерения в красивые предложения. Кто-то, кто всю жизнь думал, что ты рядом, и, может, так и было, пока ты не решил использовать это слепое доверие как Архимедову точку опоры, с которой ты разворачиваешь мир в нужном тебе направлении. А он об этом никогда не узнает.

На мгновение Гаю показалось, что он почувствовал облегчение.

Облегчение оттого, что хуже уже не будет. Оттого, что он смог выполнить это грязное задание, не сказав чего-то, во что сам бы не верил, не говоря пустых слов вроде «сила перемен». Потому что он и правда верит, что тоска – это мерило любви, верит, что человеческое тепло все излечит. Не то чтобы это что-то меняло. Этот мальчик, то есть мужчина, который когда-то был тем мальчиком, уже вечером будет мертв и не сможет воспользоваться всеми этими ценными советами. Но Гай не врал ему. Не предавал. Он и в этот, последний, раз был ему другом.

И может быть, глубоко в душе еще теплится радость. Возможно, даже приятное удивление.

Потому что он может дать что-то кому-то от себя. Целиком и полностью от себя.

Все это время он был занят тем, что служил. Цитировал тем, кто его воображал, их собственные мысли, не высказывая своего настоящего мнения. Организовывал последовательности совпадений, не вынося суждений по поводу того, что верно и что не верно.

И вот он может стоять рядом с кем-то и – поверить невозможно – помогать ему, делясь с ним только собственными идеями, убеждениями, которые он сформулировал сам, мыслями, в которых он всегда был уверен.

Он смотрел на лицо в зеркале и впервые не чувствовал себя отражением кого-то другого.

Вот бы давать советы самому себе было так же просто, как другим.

Он не обязан быть послушным отражением.

Ничьим. И Пьера тоже.

Он слишком многое принимал на веру, как безапелляционный приговор. Он просто пойдет к Пьеру и убедит его, что Михаэль не должен умереть сегодня.

В нем пульсировало что-то новое. Может, это ответственность. Может, это то, чего так не хватало ему все это время.

И он чувствовал себя живым, как тогда, в дни с Кассандрой.

– Летать, – сказала она.

– Это все? – спросил он ее. – Просто летать?

– Для начала, – сказала Кассандра и повела плечами, будто извиняясь. – Потом я, может быть, сама пойму, чего еще хочу.

– Правда? Если бы ты могла вообразить саму себя, создать себя такой, какой хочешь, ты бы выбрала только «летать»?

– Создать себя такой, какой я хочу? – засмеялась Кассандра. – Хватит мне создавать себя. Знаешь, сколько ролей я играю на этой работе? И все героини красивые и необыкновенные, уж поверь. Никто не воображает меня страшной или глупой. Натали, например, хорошо надо мной поработала. Смотри, какие чудные волосы. Но это волосы, которые она на мне представила, а не мои настоящие. Конечно, приятно быть благородной, уверенной в себе – какой она хочет меня видеть. Но сейчас у меня есть ты, и я всего лишь хочу быть собой. Так что да, если бы я могла вообразить себя, я бы сделала вот как. Я бы представила себя, а не кого-то другого. Но летать я все равно хочу. Взмывать ввысь, туда, где меня не настигнут все те, кто оценивает меня, и чтобы ветер нес меня на своих крыльях.

– Хорошо, признаю, это было бы мило, – сказал он.

– А ты? – спросила она. – Как бы ты вообразил сам себя?

– Мм, – сказал он, – честно говоря, нет чего-то особенного, что я хотел бы вообразить.

– Минуту назад ты меня отчитал за то, что…

– Я знаю, знаю. Просто…

– И ты постоянно говоришь, как тебе надоело делать то, что хотят другие, и ты мечтаешь делать все сам…

– Верно. – Он смущенно почесал затылок.

– Так что ты хочешь делать? – спросила она.

– Я… я не знаю…

Вдруг Средний Джон встрепенулся и огляделся вокруг.

– Где Михаэль? – спросил он.

– Что? – отозвалась Кассандра.

– Михаэль, где Михаэль? – Он встал и с тревогой посмотрел вокруг.

– Он ушел, – сказала Кассандра тихо.

– Нет, нет, – сказал он, – не может быть. Он должен быть где-то поблизости, потому что я ведь все еще тут.

– Нет. – Кассандра старалась не смотреть ему в глаза. – Я видела его, он взял солдатиков и пошел домой.

– Тогда он, конечно, смотрит на меня из окна.

– Думаю, нет.

Средний Джон посмотрел вверх, на окно комнаты Михаэля – оно было закрыто.

– Он сидит дома и представляет меня тут? – рассуждал он вслух.

– Вряд ли.

– Тогда почему я все еще здесь? Если он не воображает меня, почему я все еще существую?

Кассандра обняла себя за плечи и посмотрела в сторону:

– Возможно, то есть скорее всего, это я воображаю тебя.

Он удивленно повернулся к ней:

– Ты?

– Да.

– Я не знал, что можно…

– Я тоже, – сказала Кассандра, – но я видела, что он уходит, и не хотела, чтобы ты исчез. Поэтому я представила, что ты продолжаешь сидеть рядом со мной.

Он не мог подобрать слов. Кассандра восприняла его молчание как злость.

– Я не заставляла тебя ничего делать! – убеждала она. – Ничего. Правда. Я вообразила только присутствие, а не поведение. Все остальное – это ты. Клянусь.

Он подошел обратно к скамейке и сел рядом с ней.

– Хорошо, – сказал. – Спасибо.

Они посидели несколько секунд молча.

– Все ведь нормально? – с опасением спросила Кассандра.

– Нормальнее быть не может, – сказал он.

Солнце уже начинало клониться к закату.

Одинокая собака пробежала, привычно следуя за струйкой незнакомого ей запаха.

– Я не знал, что мы можем воображать друг друга.

– Почему бы и нет?

Она теребила тесемки на своем воротнике, будто пыталась решить, стоит ли говорить то, что ей хотелось сказать.

– Что? – спросил он.

Кассандра склонилась к Натали, воображающей ее девочке, которая все это время играла рядом с ними.

– Натали? Дорогая?

Натали подняла голову.

– Уже становится поздно, – сказала Кассандра. – Кажется, пора идти домой.

– Хорошо, – ответила Натали. – Ты пойдешь со мной?

– Нет, – улыбнулась Кассандра, – я немного отдохну здесь, ладно? Встретимся завтра.

– Договорились. – Девочка поднялась и рассеянно отряхнула грязь с коленок. – Пока, Касси.

– Пока, дорогая, – сказала Кассандра.

Когда Натали ушла, Кассандра опять повернулась к Среднему Джону.

– Вообрази меня, – сказала она.

– Я не…

– Вообрази меня, сделай так, чтобы я осталась тут.

– Но как?

– Пожалуйста… – Она начала исчезать, она уже мерцала. – Я хочу, чтобы у нас было столько времени, сколько мы захотим. Вообрази меня.

Он чувствовал, что сердце бешено колотится.

Что это значит – вообразить ее?

Кто она? Что она?

– Но я не хочу решать, кем ты будешь, – прошептал он, закрывая глаза.

– Оставь меня здесь, – услышал он словно издалека. – Ты не хочешь, чтобы я осталась?

– Хочу, – сказал он.

Не внешний вид, не запах, не прикосновение. Это всего лишь детали. Что-то другое, должно быть что-то другое. Он напомнил себе о чувстве, которое пробуждается в нем, когда она рядом…

…И вообразил ее.

Они сидели вдвоем на скамейке.

Небо над ними уже окрасилось в багряный и фиолетовый цвета.

Его Кассандра рядом, слезы в ее улыбающихся глазах.

– Не поведение, – сказал он, – а только присутствие. Как ты говорила раньше. Я всего лишь воображаю, что ты тут. Делай что хочешь.

Она медленно кивнула и улыбнулась.

Ее длинные волосы роскошно развевались. Она засмеялась.

– Что такое? – спросил он.

– Ты представил, что мои волосы развеваются? – спросила она с улыбкой. – Ветра вообще нет…

– Эй, – сказал он, – это первое, что пришло мне в голову. Я еще не настолько опытный.

– Я тоже, – сказала она, – но я же не сбриваю тебе щетину и не меняю цвет глаз.

– Что не так с моим цветом глаз?

Она засмеялась:

– Ничего. Он в полном порядке. Отличный цвет.

Джон качнул головой:

– Это нелогично. Я воображаю тебя, воображающую меня, воображающего тебя, воображающую…

– Да, да, понятно. Это замкнутый круг, – сказала она. – Просто привыкни.

– Но это нелогично, – снова сказал он.

– С каких пор в любви есть логика? – спросила она тихо.

– Есть где? – Его застали врасплох.

– Что такое? Я сказала запретное слово? – спросила она с улыбкой. – У всех так, разве нет? Такой вот замкнутый круг.

Они воображали друг друга, стараясь не переходить границ.

Они и правда в маленьком замкнутом кругу, думал он про себя. Мир может исчезнуть, все люди могут прекратить воображать их, и реальность, даже сама реальность может сгнить, разбиться, развалиться на кусочки, провалиться в никуда, а мы останемся держаться друг за друга, и ничего больше не будет.

– Хочешь полетать? – спросил он.

– Да, – сказала она.

– Представить тебе крылья?

– Нет, достаточно просто парить в воздухе.

Она начала подниматься вверх, и он почему-то полетел вслед за ней:

– Эй!

– Не отдаляйся, – сказала она.

Они поднялись ввысь, парили лицом к лицу, не отрывая взглядов друг от друга.

– Только не прекращай воображать меня сейчас, – сказал он тихо, – не отпускай меня.

– Не буду, – прошептала Кассандра, – не волнуйся.

Они оставили под собой верхушки деревьев и начали подниматься туда, где никакая тень не скрывала красок заката.

– Ты тоже, – шептала Кассандра, ее глаза были широко раскрыты, – не прекращай. Не отпускай меня.

– Никогда, – сказал он.

Хьюберт Джером Баум многими считается величайшим творцом совпадений из когда-либо живших.

В начале своего пути Баум был профессиональным ткачом снов. Во время работы он получил три знака отличия за оригинальность и профессиональность в построении сетей сна. Он был одним из самых молодых представителей этой профессии, однако в архивных папках его отдела можно найти минимум пятьдесят пять упоминаний снов повышенного уровня сложности и завершенности и по меньшей мере сто семьдесят восторженных отзывов о снах, оказавших положительный эффект на тех, кто их видел.

Примерно за два года до своего решения уволиться Баум удостоился ценного приза Доусона за использование снов в терапии травм. Он стал самым молодым ткачом снов, когда-либо получавшим эту награду.

После этого Баум перешел в специальный отдел дизайна ассоциаций, однако покинул его через несколько лет. В одной из биографий, написанных о нем, – «Баум: кинуть первую кость домино» – он объяснил, что ему надоела офисная служба.

Когда он начал работать творцом совпадений, эта область только-только вышла из стадии становления. Тогдашние творцы занимались в основном совпадениями не выше третьего уровня, и из ходовых приемов использовались только вбросы клише и «шумные» совпадения, такие, что даже задействованные в них лица воспринимали их как случайные из-за их низкой правдоподобности.

Благодаря богатому опыту ткача снов и знаниям, полученным в отделе ассоциаций, Баум разработал новый подход, более сложный и элегантный, к организации совпадений. По его мнению, совпадение – это тоже род ткачества. Баум инициировал структурные изменения, определяющие методологию работы творцов совпадений вплоть до наших дней.

На протяжении своей службы – которая, согласно многим источникам, все еще продолжается – Баум организовал несколько очень сложных и впечатляющих исторических совпадений, таких как появление плесени в чашке Петри в лаборатории Александра Флеминга, благодаря чему был открыт пенициллин, открытие электромагнетизма, рентгеновских лучей, создание временнóго окна, когда стих шторм, благодаря чему стала возможной высадка союзников в Нормандии. Помимо этого, он осуществлял большие и сложные исторические совпадения, значительная часть которых все еще засекречена, а некоторые, видимо, никогда не будут обнародованы.

Баум считается асом в двух основных областях: изменения, связанные с погодой или использующие погодные условия (они требуют проведения тщательного предварительного исследования и высокого уровня точности), и использо-вание нескольких образов в рамках организации совпадения. Его любимые образы – это высокий кондуктор поезда с непонятным акцентом, старый садовник и толстая парикмахерша, которую чаще всего зовут Кларис.

Баум редко появляется на публике в своем подлинном обличье. В последний раз его видели на выпускном вечере курсов творцов совпадений в Испании. Его настоящее местоположение неизвестно, если он вообще все еще находится на службе.

Пьер еще раз мысленно прокрутил в голове детали этого дня.

Половина дела уже сделана. Он должен вскоре приехать на автобусную остановку, где ему предстоит разыграть небольшую ссору, поэтому надо как следует разозлиться заранее.

Ему всегда было трудно злиться. Но самое главное – он должен взять определенный удар сердца и положить куда надо, напоминал он себе.

Он не выглядел сейчас как Пьер, конечно. Он был низкорослым и лысеющим типом со щетиной на лице и подпрыгивающей походкой.

За эти тридцать месяцев, которые он слоняется по радиостанции, он не слишком много разговаривал с людьми, но через какое-то время все просто решили, что он должен там быть, и продолжали его игнорировать, как игнорируют маленькое пятнышко на лобовом стекле – не мыть же из-за него всю машину. Он достаточно хорошо их изучил, а они понятия не имели, кто он.

Внимание людей всегда обратно пропорционально их количеству в данном месте. Станция была достаточно большой, а ее коридоры – достаточно длинными, чтобы уровень внимания к Пьеру был точно под «красной линией», как он ее определил: чтобы никто не хотел с ним разговаривать, но все принимали за своего.

Он неспешно вышел из здания радиостанции.

Как всегда, никто не обратил на него внимания. На столе возле фонотеки – так называемой пластиночной – лежали стопки дисков, сложенные по порядку появления в эфире программ на этот день.

Ни ответственного за это хранилище, ни секретарши, ни диджея, который везде ходил с потушенным косяком только потому, что хотел круто выглядеть, – никого из них не было в поле зрения, когда Пьер прошмыгнул туда и быстро подменил диски в двух стопках.

Это будет очень просто. Диджей подумает, что ставит определенную песню, а когда заметит, что песня не та, будет уже поздно искать нужный диск. Он промямлит что-то о маленькой технической неполадке, смирится с ситуацией и оставит песню в эфире. Иногда даже с потушенным косяком туго соображаешь.

И – вуаля – по радио играет песня, выбранная Пьером.

Самый первый урок на курсах творцов совпадений. «Манипуляции с песнями».

Легче легкого.

Он улыбнулся.

Эмили сидела на белой платформе и ждала поезд.

По всей видимости.

Это определенно похоже на железнодорожную платформу. Она вся белая, но Эмили ясно видит внизу перед собой рельсы. Вероятно, она ждет поезда. Чемодан у ее ног – это еще один весомый аргумент. Не то чтобы она его когда-либо собирала.

С другой стороны, она не помнит и то, как ехала на железнодорожную станцию. Вот она в своей квартире, подписывает бланк увольнения, совершенно живая, и вот она здесь, на станции, и, видимо, мертвая.

Она не ощущала себя мертвой. Она чувствовала, как прохладный воздух проходит через нос и проникает в грудную клетку, чувствовала, как вес ее тела давит на сиденье, она даже была немного голодна. Но она мертва, это очевидно. Странное чувство. С одной стороны, ты понятия не имеешь, что сейчас произойдет, а с другой стороны, понимаешь, что самое худшее уже позади, так что нечего опасаться. Что это за странный вид любопытства, в котором нет и толики страха перед будущим?

Эмили огляделась вокруг, пытаясь понять, где она. Перрон по обе стороны от нее уходил в бесконечность. Белый и гладкий. На нем не было ни одной скамейки, кроме той, на которой сидела она. Перед ней была лестница, ведущая вниз с перрона. Под лестницей, внизу, две черные полоски рельсов лежали прямо на земле, а за ними до горизонта простиралась белая трава, которая чуть трепетала от легкого ветра. Небольшие деревца, тоже белые, делали линию горизонта зигзагообразной.

Справа и немного сзади стоял высокий квадратный столб, на котором был закреплен громкоговоритель. Да, видимо, скоро должен прибыть поезд. Эмили еще немного повернулась и увидела за столбом маленькую будку с окошком, тоже белую, естественно, а над ней табличку, на которой написано серыми полуслепыми буквами: «ИНФОРМАЦИЯ».

Информация?

Тут есть справочная?

Она встала со скамейки, борясь с доставшимся в наследство от прежней жизни желанием взять с собой чемодан. Никто здесь не будет пытаться его украсть. Даже если и будет, какая разница?

Она медленно подошла к окошку справочной, пытаясь угадать, что увидит там. В окошке сидела маленькая женщина. На ней была надета симпатичная голубая хлопчатобумажная блузка, морщинки от улыбки спокойно разбегались по ее лицу, а черные короткие волосы щекотали своими кончиками шею. Она выглядела как небольшая иллюстрация к словарной статье «Дружелюбный».

Маленькая женщина подняла глаза и с улыбкой взглянула на Эмили.

– Первое слово, которое приходит на ум при виде этой вывески? – сказала она. – Девять букв, третья «У»?

Эмили удивленно посмотрела на нее:

– Простите?

Женщина подняла то, что лежало перед ней на столе в окошке. Это оказался наполовину решенный кроссворд.

– Девять букв, – повторила она, – это не может быть «удивление», потому что у него «У» – первая буква.

– Изумление, – сказал Эмили.

– Верно! Верно! – Женщина обрадовалась и принялась строчить. – Вот и второе по вертикали нашлось, там вторая – «Н».

– Что за второе по вертикали?

– Как можно назвать любой объект, даже если его нет? – сказала женщина. – Девять букв.

Эмили подумала немного.

– И как же? – спросила она в итоге.

– Множество.

– Множество?

– Что, нет? – Женщина подняла бровь. – Это как раз логично. «М» у меня уже есть, из шестого по горизонтали.

– Что там было?

Женщина быстро посмотрела в кроссворд:

– Вот оно. «Имя девушки, которая ждет на станции». Эмили, верно?

– В-верно, – сказала Эмили.

– Ну, все сходится, – сказала женщина, отложила кроссворд в сторону и спросила: – Так чем я могу вам помочь?

– Мм… – Эмили немного помялась. – То есть я не хотела узнать что-то определенное. Я имею в виду, не помешало бы немного информации, но мне не хватает входных данных, чтобы понять, о чем спрашивать.

– Вы хотите, чтобы я дала вам и вопросы? – спросила женщина.

– Нет, я просто…

– Нет, нет, это нормально. Без проблем. Попробуйте, например: «Я мертва?»

– Я… я… мертва?

– Да! – воскликнула женщина. – Но не совсем. В некотором роде. Очень хорошо, вы отлично спрашиваете. Как насчет: «Когда приедет поезд?»

– Я не собиралась это спрашивать, я…

– Ну же – «когда»…

– Когда…

– «Приедет поезд».

– Когда приедет поезд?

– Когда захотите. – Женщина всплеснула руками. – Теперь попробуйте что-нибудь сами.

– Мм… что вы имели в виду, когда сказали «мертва, но не совсем»?

– О, отличный вопрос.

– Спасибо.

– Вы прекрасно справляетесь.

– Спасибо.

– Всегда пожалуйста.

– И?

– Что «и»?

– Каков ответ?

– Ах да, конечно, – сказала женщина, – чуть не забыла ответить. Вы не совсем мертвы, потому что, давайте говорить честно, только люди могут умереть. А вы, как бы так сказать, были не совсем человеком. То есть, может быть, и были, но у вас был немного другой статус.

– Я была творцом совпадений.

– Ага… А сейчас вы просто на пути к следующей должности. Это что-то вроде зала ожидания.

– Зала ожидания?

– Что-то вроде.

– Так почему он выглядит как железнодорожная станция? – спросила Эмили.

– Я почем знаю? – пожала плечами женщина из справочной. – Вы сами решили, что это будет так. Каждый по-своему выбирает, как это будет.

– И вы…

– Просто плод вашего воображения, да.

– Я вас придумала?

– Нет. Вы воплотили. Я не придуманная, я существую. Вы просто решили, что хотите видеть меня такой. Спасибо, кстати. Мне нравится эта стрижка.

– Не за что.

– Но почему столько белого? – спросила маленькая женщина. – У вас пунктик на чистоте?

– Я не знаю, – сказала Эмили, – несколько секунд назад я вообще не знала, что что-то воплощаю.

– Не скажу, что получилось некрасиво. Весьма чисто.

– Спасибо.

– Не за что.

Эмили снова оглядела станцию, ища какие-то подсказки относительно того, что ее ждет.

– Так что сейчас произойдет?

– Как и любой творец совпадений, – с улыбкой сказала дама из справочной, – вы подождете немного, а когда будете готовы, приедет поезд и отвезет вас на следующую станцию.

– Которая называется?..

– Жизнь, – сказала женщина.

– Жизнь?

– Жизнь. Хорошая штука. Самая лучшая работа на свете. Обычная жизнь, полноценная, все включено. Свободный выбор, противоречивые чувства, память, забывчивость, успехи, разочарования – вся эта кутерьма.

– Я… я буду простым смертным?

– Простой смертной, если точнее.

– У которого есть родитель?

– Два родителя.

– В реальном, обычном мире?

– Именно так, дорогая.

Эмили глубоко вдохнула, переваривая и усваивая информацию.

– Видите ли, – сказала женщина, – вы, может быть, и умерли как творец совпадений, но как человек еще просто не родились. Так что можно сказать, что да, вы умерли, но это не совсем правда. А я не могу давать вам неточную или ошибочную информацию.

– Так происходит со всеми, кто подписывает бланк увольнения? – спросила Эмили.

– Правильнее сказать, что так происходит со всеми творцами совпадений, которые увольняются. По желанию или поневоле, – сказала женщина.

– Поневоле?

– Есть масса способов умереть, кроме как подписать бланк, знаете ли.

– Когда я стану простой смертной, то буду помнить, что была творцом совпадений?

– Что вы, конечно нет, – сказала женщина. – Для этого и нужен чемодан.

Эмили оглянулась на красный чемодан, который стоял около скамейки.

– Чемодан?

– Да. В этом чемодане все ваши воспоминания. Когда войдете в поезд, его заберут в багажный отсек.

– И?

– И потеряют, конечно. Так происходит со всеми чемоданами. Они не должны прибыть в ту же точку, что и пассажир. Если вдруг они оказываются там же, это что-то вроде неполадки. По крайней мере, у нас так.

Эмили вернулась на свою скамейку. Обратный путь к ней показался почему-то длиннее, чем путь к будке. Она села на скамейку и положила чемодан на колени. Он был легче, чем она ожидала. Эмили отыскала два замка и нажала на них. Послышался двойной щелчок, крышка дрогнула под ее руками. Эмили взглянула на полоску белых деревьев на горизонте и открыла чемодан.

Вот ее первое совпадение.

Вот тот поцелуй, который она никак не могла забыть. Она думала, что это воспоминание ярче, но оно истрепалось по краям из-за постоянного использования в снах. Вот тот раз, когда начался ливень посреди урока по истории совпадений в Новое время и ей не терпелось выйти на улицу и вдохнуть запах дождя.

А вот и сам запах, который был тогда. Лежит себе под вкусом лимонно-ванильного мороженого. Вот все чашки кофе, которые она выпила. По порядку, от самой слабой и бессмысленной до той, в которую по ошибке насыпали две ложки кофе и из-за которой она не могла заснуть до четырех утра.

Вот ее сны. Сложенные, все еще немного влажные, будто бы она еще не проснулась окончательно, и тоже упорядоченные: самые кошмарные внизу, во мраке на дне чемодана, и прекрасные, сумасшедшие, искрящиеся – наверху.

Боже, как все это влезло в такой маленький чемодан?

Мягкость травы под ногами, кисловатый привкус поражения, ее любимые туфли, имя официантки, которая всегда обслуживала их с Ариком и Гаем в кафе, ее колющие и пульсирующие сердечные боли, ее «почти», ее успехи, маленькие открытия, которые она сделала поздно ночью прямо перед тем, как уснуть, а наутро была уверена, что забыла их, десятки правил, которые Генерал заставил их выучить наизусть, серьезные красивые глаза Гая, когда он задумывался, шум неоновых лампочек, парализующий страх, овладевший ею сразу после того, как она подписала бланк увольнения.

И вот письмо. Письмо, которая она написала Гаю за минуту до увольнения. Письмо, которое она хотела оставить после себя, но поняла, что нельзя. Вот оно, здесь, целое, вообще не опаленное, лежит в белом продолговатом конверте.

У Эмили участилось дыхание. Она взяла конверт в руки и со щелчком закрыла чемодан.

Эмили поспешила к справочной. Шариковая ручка зависла в руке женщины, взгляд сосредоточен на кроссворде.

– Что чувствуете сейчас? – спросила она. – Десять букв.

– Облегчение, – сказала Эмили.

– Хм… возможно, – сказала женщина. – Проверим, подходит ли к четырнадцатому по горизонтали. – Она снова подняла глаза на Эмили. – Да, так чем я могу помочь, дорогая моя?

– Творцы совпадений, которые идут дальше, то есть в жизнь, – они все проходят через это место? – спросила Эмили дрожащим голосом.

– Да, да, думаю, что да, – сказала женщина. – Это нечасто случается. Вас не бог весть сколько, и вы не очень-то хотите умирать, но в итоге все попадаете сюда.

– Можете сделать мне одолжение?

– Для чего же еще я здесь? – Легкая улыбка.

– Сможете передать это одному человеку? – Эмили подала ей конверт.

Женщина взяла конверт из ее рук и внимательно изучила его. Почему-то Эмили знала: женщине известно, что в нем лежит.

– Нашли способ обойти законы? – спросила женщина.

– Вроде того, – ответила Эмили. – Мне нужно, чтобы вы передали это человеку, который придет сюда. Он примерно вот такого роста, и…

– Я знаю, о чем ты говоришь, – сказала женщина, – то есть о ком.

– Да?

– Конечно. Ты говоришь о четырнадцатом по горизонтали. «Гай». У меня сошлось с твоим «облегчением», – сказала маленькая улыбающаяся женщина. – Значит, ты уже готова.

В фойе было людно. Гай сидел на одном из маленьких диванчиков в сторонке и смотрел на людей в костюмах, которые торопились поскорее преодолеть расстояние от входной двери до лифта и обратно.

Он все еще не мог заставить себя выйти из здания и пойти на место встречи с Пьером. Мельком взглянув на большие часы на стене, он понял, что уже совсем скоро надо выходить. А он был такой уставший.

Видимо, изменение внешности может быть выматывающим, но не только в этом дело. Его внутреннее «я» предостерегало его от совершения поступков, по сути своей противоречащих всему, чему его учили.

Попробовать переубедить Пьера? Но что он может сказать? Какие выдвинуть аргументы? На основании каких данных он предложит ему альтернативную теорию?

Никто из торопливых клерков в фойе не обратил внимания на печального юношу, сидящего на угловом диване. С чего бы им?

Если он подойдет сейчас к автоматическим входным дверям, они «заметят» его, или он настолько незначителен и бесхребетен, что даже сенсоры поймут, что незачем открываться?

Может быть, он просто останется здесь. Посидит на этом диванчике, пока солнце не сядет и Пьер не придет узнать, что, черт возьми, случилось, почему он разрушил весь план. Это, видимо, будет концом его карьеры. Ну и хорошо.

Как усердно он выполнял свое первое задание. И даже еще более раннее, на выпускном экзамене. Быстрыми шагами прокладывал путь через джунгли, взгляд сосредоточен, мышцы ног вопят от боли. Но он был полон решимости найти свою цель еще до того, как взойдет луна. Это легко, когда не понимаешь последствий.

Это было паршивое задание, и он до сих пор не понимал, чего именно достиг тогда, но, по крайней мере, ему удалось как-то убедить себя, что это важно.

Сейчас это и правда важно, а он не может сдвинуться с места. Ноль.

Он подошел к эвакуационному выходу и толкнул дверь.

* * *

Гай осторожно приоткрыл дверь в кабинет.

– Ну и какая часть слова «входите» непонятна? – услышал он изнутри голос Генерала и поспешил широко распахнуть дверь.

Генерал сидел за деревянным столом, выжидающе подняв брови. Перед ним лежала большая коричневая папка, лист бумаги с плотно набранным текстом и маленькая игрушечная собачка, которая качала головой вверх-вниз. Гай подумал: всегда ли Генерал раскачивал ей голову, прежде чем дать разрешение войти в кабинет?

– Входи, – жестом пригласил Генерал, – садись.

Обстановка в кабинете была спартанская.

Дневной свет от квадратного окна всегда падал на пустой и гладкий рабочий стол, не важно, в какое время дня. В углу стоял большой глобус, который, естественно, использовался для хранения крепкого алкоголя, а в противоположном углу была пустая вешалка для пальто, на которую никогда в жизни ничего не вешали. Справа – большой книжный шкаф со стеклянными дверцами. В нем было пусто, не считая одной книги с желтовато-белым переплетом и маленького цветочного горшка, из которого торчал одинокий листик. Гай всегда гадал: он живой или искусственный?

Никаких семейных фотографий, никакого компьютера, не было даже маленького календарика.

Только в углу стола, поодаль от утвердительно кивающей собачки, стояла одна из классических директорских игрушек. Гай полагал, что это называется «кинетические шары». Пять блестящих серебристых шариков, каждый подвязан двумя ниточками, ждали, пока скучающий босс поднимет один из них в воздух, и тогда начнется маятниковое движение из стороны в сторону.

Гай сидел напротив Генерала и ждал.

Генерал взял лист бумаги и хмыкнул себе под нос.

– Ну так что? – обратился он наконец к Гаю. – Что скажешь в итоге?

– Я… – сказал Гай. – То есть, мне кажется, было неплохо. Нет?

– Ты мне скажи.

– Да, да. Было неплохо.

– Что было неплохо?

– Курсы.

– Курсы?

– Вы меня про курсы спрашивали, нет?

Генерал откинулся назад и посмотрел на него с интересом:

– Знаешь, что мне в тебе нравится?

– Да, то есть нет, – сказал Гай.

– Это чудное равновесие между твоей потребностью получить разрешение извне и твоим талантом предпринять минимум усилий, чтобы его получить.

– Мне кажется, я не понял, – сказал Гай.

– Не все, что я говорю, ты должен понимать, – сказал Генерал. – По крайней мере, не сейчас.

– Мм, хорошо, – сказал Гай.

Генерал продолжал качаться на стуле и смотреть на него.

– Мои оценки? – спросил Гай.

Генерал не ответил, казалось, он о чем-то задумался. Гай ждал. «Осторожно, он сегодня в хорошем настроении», – сказали ему Арик и Эмили, прежде чем он вошел.

– Да, оценки… – Генерал очнулся от размышлений и посмотрел в ведомость перед собой. – Тихий ужас по истории, неплохо по всему, что касается теории манипуляций с людьми, отлично по техническому анализу совпадений и так далее. Не волнуйся. Позор, конечно, что ты не знаешь ключевых персоналий среди творцов совпадений, но мы тебя не затем тянули, чтобы ты провалил теоретический экзамен. Мы умеем отбирать людей. Я также уверен, что ты успешно сдашь практический экзамен. Вообще я уверен, что вы все трое сдадите.

– Рад слышать, – сказал Гай.

Генерал встал и начал ходить туда-сюда по комнате, убрав руки в карманы.

– Есть два типа хороших творцов совпадений, – сказал. – Можно даже сказать, два типа людей. Те, что ведут за собой жизнь, и те, что позволяют жизни себя вести, активные и пассивные.

– Простите? – Гай не улавливал.

– Активный творец совпадений может справляться блестяще, но он опасен. Он понимает, что обладает властью над миром, и знает, как ею пользоваться. Он любит говорить о себе как о создателе или художнике. Твой друг Арик из таких активных. Иногда это раздражает. Еще во время курсов этот маленький негодяй организовал себе минимум три свидания, используя запрещенные приемы, а еще начал бы выигрывать в лотерею, если бы я не пресек его последние шаги в этом плане. Если бы он не был гением, я бы его выкинул ко всем чертям. Но в этом и состоит риск брать активных творцов. Ты, наоборот, настолько пассивен, что одно удовольствие за тобой наблюдать. Ты видишь в себе не художника, а клерка. Ты настолько привык, что жизнь перемещает тебя с места на место, что концепт череды совпадений кажется тебе абсолютно естественным. Ты – мечта любого оператора. Получаешь конверт и создаешь совпадение, получаешь конверт и создаешь совпадение. Очень удобно. Но, с другой стороны, смотреть на тебя довольно грустно.

Гай не особенно вслушивался. Эмили предупредила, что Генерал будет пытаться уколоть и подорвать его уверенность в себе, прежде чем дать финальное задание. «Он четверть часа читал мне лекцию о том, как хорошо, что во мне нет уверенности в себе, и как это усилит мою склонность к перфекционизму. Еще две минуты – и я бы встала и ушла. Или ударила бы его по коленке, очень сильно», – сказала она раздраженно.

Но сейчас было трудно не обращать внимания на Генерала.

Он приблизил свою физиономию прямо к лицу Гая.

– Если хочешь пойти далеко в этом деле, – сказал он, – если хочешь чего-то посолиднее, чем быть в нем мелкой сошкой вроде разносчика пиццы, ты должен избегать избегания. Может, это не так просто, как ты привык, но от этого будет больше толку. Ясно?

– Ясно, – сказал Гай, изо всех сил стараясь преодолеть инстинктивное желание отодвинуться.

В конце концов Генерал передал ему папку с финальным заданием и подошел к глобусу в углу комнаты и начал изучать континенты, которые попали в его поле зрения, будто бы видел их впервые.

Гай открыл папку и полистал.

Поднял взгляд на Генерала:

– Тут написано, что я должен…

– Да.

– Но это же всего лишь…

– Верно.

– Всего лишь заставить бабочку махнуть крыльями один раз.

Генерал рассмеялся:

– Вот что бывает, если как следует не учить историю. Не стоит недооценивать это задание. Заставить бабочку махнуть крыльями один раз весьма непросто.

– Насколько я понимаю, найти ее может быть сложно, но…

– Они маленькие и упрямые сволочи, эти бабочки. Когда-то они не осознавали собственную значимость, но сегодня они точно знают, чего стоят, и очень трудно убедить их шевельнуть крылышком, если они не хотят. Найти бабочку – это самая простая часть, убедить ее – это самая трудная. Я уж не говорю о хронометраже.

– Это мое финальное курсовое задание? Поехать в Бразилию, погулять по лесу, найти бабочку и убедить ее махнуть крылышками один раз? Это… это прямо как в восьмидесятые годы.

– Не крылышками. Крылышком. Читай внимательно.

– Но Арику велено организовать встречу трех человек, которые должны основать новое поселение. Эмили получила задание вдохновить какого-то чеха, чтобы он изобрел карточную игру.

– А у тебя такое задание. Вникни и выполняй. Не все, что ты делаешь, должно быть эпохальным, как высадка на Луну. Маленькие рутинные действия тоже важны.

– Мне кажется, что…

– Думаю, мы закончили, – сказал Генерал.

Он поднял один из серебристых шариков и отпустил. Шарик упал вниз по дуге. С другой стороны ряда вверх подпрыгнули два шарика.

– Разве это возможно? – спросил Гай, указывая на взбунтовавшуюся офисную игрушку.

– Это главный принцип всего, что мы тут делаем, болван. Иди и расшевели бабочку, – сказал Генерал. – В самом прямом смысле слова.

Гай взял папку и собрался идти, все еще озабоченный видом прыгающих шариков. Один с одной стороны, два с другой.

– Иногда так бывает, – сказал Генерал.

– Я понял, – сказал Гай.

– Ты не понял, но это пройдет, – сказал Генерал.

– Ты выглядишь так, будто тебя автобус переехал.

Гай посмотрел на Пьера.

– Настроение так себе, – сказал он.

– Я вижу, что у тебя душа не на месте, но иногда надо делать и такие вещи, ты же знаешь.

– Это непорядочно, и я не уверен, что смогу.

Они стояли на старой заброшенной автобусной остановке. Гай сидел, сгорбившись, на разбитой лавочке, опершись локтями на колени, а Пьер стоял напротив него скрестив руки.

– Послушай, – сказал он, – это правда легче легкого. Я не буду тут тебе рассказывать все пословицы про яйца и яичницу или лес и щепки.

Он немного отошел от остановки и стал смотреть на дорогу, уходящую за горизонт.

– Все просто. Михаэль – твой любимчик, видимо, – должен умереть, чтобы серия успешных заданий Альберто Брауна не прерывалась. Эта серия должна продолжиться, чтобы Альберто Браун стал уважаемым человеком в ближайшие четыре года. Тогда он сможет стать членом одной из самых больших мафиозных семей в США. Он будет легендой и через пять лет возглавит эту семью и инициирует объединение еще трех больших кланов, создав таким образом самый большой преступный картель за последние двести пятьдесят лет. Это объединение позволит ему установить деловые отношения с несколькими мелкими террористическими организациями. И через несколько лет, когда все будет готово, последним моим шагом я заставлю его разнести картель вдребезги, что фатально ударит по террористическим ячейкам, связанным с ним, и приведет по меньшей мере к тридцати годам мира в нескольких странах.

Он немного повернул голову в сторону Гая:

– Убить одного человека, чтобы запустить череду совпадений длиной почти в шестьдесят лет. И то не напрямую.

– Пьер… – сказал Гай.

– Не надо мне тут «Пьер», – сказал Пьер тихо, – мне надо дела делать, кучу всего утрясти. Я все для тебя подготовил. Этот водитель устал, встревожен и ни на чем не может сосредоточиться. Ты войдешь в автобус и сядешь на переднее сиденье рядом с водителем. Ты будешь ждать, как хороший мальчик, пока вы доедете до нужной точки, и тогда спросишь кое-что ровно в указанное время, чтобы он обернулся к тебе и сбил нашего клиента.

– Он не наш клиент.

– С некоторой точки зрения эта последовательность совпадений вертится вокруг него, так что технически…

– Он не наш клиент! – закричал Гай.

Мертвая тишина на несколько секунд воцарилась между ними.

– Ты орешь на меня? – спросил Пьер.

– Если уж на то пошло, он мой клиент, – сказал Гай тихо.

– Ты орешь на меня?

– Я заботился о том, чтобы ему не было одиноко, я играл с ним и убеждал его, что он может исполнить любую мечту, я охранял его, когда он бегал и резвился, я пытался объяснить ему, что друзья приходят и уходят, даже если сам не был уверен, что у меня когда-либо были друзья. И я должен убить его сейчас.

Пьер помолчал немного и снова спросил ледяным тоном:

– Ты, цуцик, орешь на меня сейчас?

– Должен быть другой способ. – Гай поднял голову. – И я думаю, что ты специально не хочешь его применять.

Пьер повернулся к нему.

– Слушай меня, – сказал он, и его глаза покраснели от гнева, – и слушай внимательно. Пока ты тут пытаешься сделать так, чтобы два шизоидных студентика столкнулись друг с другом в углу коридора, я организую рождение президентов. Когда ты вставляешь глупую попсовую песню в сетку радио, чтобы создать дешевую романтичную обстановку, я устраиваю рождение тех, кто будет целоваться с президентами, о рождении которых позаботился до того.

Ты ничто. Ты ноль. Ты гадкий утенок с замашками лебедя. Ты думаешь, что меняешь или улаживаешь что-то в мире, но все, что ты делаешь – это экзистенциальная бессмыслица. И пока ты занимаешься всем этим, ты сам слоняешься без всякой цели, кроме той, что в твоем паршивом конверте. Что с тобой? Сделал так, что кто-то решил слетать в Австралию, чтобы раскрыть себя, так уже думаешь, что можешь видеть полную картину? Ты не можешь расчертить на своей стене даже те три с половиной вещи, из которых состоит твоя жизнь.

Посмотри на себя. Ты костяшка домино, которая ждет, чтобы ее со стуком выложили на стол. Вот все твое влияние на мир. Ты подвижная цель. Кроме той героической спасательной операции, было ли что-нибудь, хотя бы одно, что ты сделал в жизни по своей воле, а не потому, что кто-то тебе велел?

Гай старался сохранять хладнокровие. Он уткнулся взглядом в землю, сдерживая злость.

– Я любил, – сказал он тихо.

Пьер чуть не задохнулся:

– Ты любил? Любил? Эту твою воображаемую подругу? С каких пор воображать – это любить? – Он недоверчиво качнул головой. – Любовь требует изменения, любовь требует работы. Любовь – это не леденец, который ты получаешь за то, что был хорошим мальчиком, и теперь у тебя есть что-то, что доставляет тебе удовольствие. Это тяжелая работа. Самая тяжелая в мире. Чем ты пожертвовал ради твоей воображаемой? Ты просто взял образ, какой захотел, и намазал на него достаточно сладости, пока не убедил себя, что ты влюблен. У лентяев не бывает любви.

Пьер был уже в ярости, его было не остановить.

– Боже мой, я знал, что не надо тебя брать. Знал. Все это задание было для меня жестом доброй воли. Думаешь, я бы не смог организовать ему удар по башке в каком-нибудь заброшенном парке? Аварию в лифте? Ты правда думаешь, что мне позарез был нужен ты и твой идиотский образ воображаемого друга, чтобы выманить его из здания наружу и перевести через дорогу в нужное время? Ты, кто устраивает половину всех аварий и называет себя творцом совпадений, не слишком ли много ты о себе возомнил? Уже столько времени ты делаешь одно и то же, часами думаешь, как устроить несварение желудка у пятилетней девочки. Да, да, я знаю это все. Я изучил твои задания. Это дело должно было поспособствовать твоему карьерному росту, заставить тебя принять волевое решение. Думаешь, что мир меняют пугливые? Нет, нет, голубчик. Страх еще никогда не менял мир. Копье – может быть. Ружья – определенно. Бомбы меняли и еще изменят, уж поверь. Но не страхи. А если ты хочешь начать чем-то управлять в мире, чем-то большим, тебе стоит завязать с этими твоими сентиментальными сюси-пуси.

– Мне нравится менять маленькие вещи, – тихо сказал Гай.

– Тогда сиди здесь, в своей маленькой защищенной клетке. Продумывай встречи пар, которые разведутся через пять лет, заставляй людей обретать «мечты», только для того чтобы через десять лет понять, что их не осуществить, а они уже пожертвовали всем ради них. Продолжай чертить схемки на стенах до конца твоих дней, пока, отчаявшись, не подпишешь увольнение. Как твоя подружка.

Гай в ужасе поднял на него глаза:

– Что?

– Эмили, – сказал Пьер с улыбкой, полной наслаждения. – Видимо, она такая же.

Гай побледнел.

Эмили подписала бланк увольнения. О чем, черт возьми, она думала?

Он попробовал сосредоточиться на своих мыслях, но понял, что пренебрежительный голос Пьера слишком громко звучит у него в голове:

– Думаешь, она поняла, что, по сути, работает уборщицей на других творцов совпадений? Собирает щепки, которые летят на землю, пока настоящие творцы пилят дерево? Может быть. А может, ей просто надоело. Такое бывает, когда чувствуешь себя бесполезным.

Пьер обернулся на дорогу. На горизонте появилась маленькая точка.

– Автобус приближается. У тебя еще есть шанс отрастить хребет. Ты еще можешь подняться и впервые попробовать, каково это – по-настоящему изменить что-то в мире. Или можешь сидеть тут, рассказывать себе, какой ты высокоморальный, и оставаться таким же значительным, как банановая шкурка на тротуаре. На ней тоже можно поскользнуться, знаешь ли.

Уже слышно было рев мотора автобуса.

Горячий воздух на остановке клубился вокруг них. Пьер все еще стоял, выпрямившись в полный рост, лицом к дороге. Гай, сгорбившись, сидел на разбитой лавочке.

– Как ты смеешь? – спросил Гай в конце концов.

– Что, прости? – Пьер поднял бровь.

– Когда это с вами со всеми произошло, а? – спросил Гай. Его голос перекрывал гул приближающегося автобуса. – Когда в тебе появилось столько гордыни? Когда ты потерял связь с реальностью и решил, что ты особенный и вправе решать, кому умереть, потому что так тебе удобнее?

– Послушай-ка…

– Нет, это ты меня послушай! – закричал Гай. – Рождаешь президентов, организуешь революции, а найти выход из этой ситуации без лишних жертв не можешь? Нет, нет. Я в это не верю. Еще как можешь! Ты можешь гораздо больше, чем это. Но так будет не слишком драматично, верно? Так не будет этого жжения, которое заставляет тебя чувствовать, что у тебя есть сила, что ты важная птица! Осколки реальности, которые я меняю, уважаемый, это – жизнь людей. Когда ты забыл об этом? Когда начал относиться ко всему как к большой игре, в которой надо набирать баллы?

– Уймись. Я не это имел в виду, когда говорил «отрастить хребет», – холодно сказал Пьер.

– Заткнись! – завопил Гай. – Уж лучше я навечно останусь мелкой сошкой и не потеряю душу, чем стану таким, как ты! Только ты решаешь, как создавать твои совпадения! Ты, и никто другой! Это не происходит само по себе! А сейчас я решу, как создавать мои совпадения, и там не будет убийства.

– Уймись…

– Заткнись! Всю жизнь я исполняю приказы. Все то время, что я бегаю, и организую, и готовлю, и состыковываю как сумасшедший, я, по сути, пассивен. Когда был воображаемым другом, был пассивен, потому что работа такая. Мне было запрещено выражать свое мнение и делать что-то, что не по душе моему воображателю. Но однажды я сделал это. Однажды я взбунтовался и осмелился выступить против того, кто меня вообразил, и был наказан годами небытия. А потом мне подвернулся шанс стать активным, менять что-то, двигать вещи по своему усмотрению с места на место, но вместо этого я стал заложником конверта. Я позволил себе стать частью системы просто потому, что это удобно, приятно и дает ощущение причастности. С моего первого конверта и до сего дня я видел только задание, которое нужно сделать. Я шел по проторенной дороге, чтобы стать таким, как ты, – тем, кто из-за самодовольства от хорошо сделанной работы перестал видеть душу в тех деталях, которые он соединяет. Но только до этой минуты.

Автобус был на расстоянии нескольких десятков метров от них. Уже можно было почувствовать его запах.

– Я не зайду в автобус, – сказал Гай. – Разбирайся сам.

– Ты зайдешь, – сказал Пьер, – у тебя нет выбора. Я восхищен твоей пламенной речью, но сейчас мы должны завершить наше дело.

– А я восхищен твоей пламенной речью, – сказал Гай, – но иди к черту.

Автобус остановился около них.

Дверь открылась.

– Два момента, – сказал Пьер, ставя ногу на первую ступеньку. – Я сейчас сам это сделаю, а ты, дорогой, не будешь больше организовывать совпадения для людей. Я лично позабочусь о том, чтобы тебе поручали заключать браки червяков и букашек до конца твоих дней. И второе, насчет всей этой чуши, что тебе надоело быть пассивным: даже этот твой маленький мятеж заключается в том, что ты не делаешь чего-то. Подумай об этом. Ты не совсем активный, если хочешь знать мое мнение. Как обычно, даже когда бунтуешь, ты выбираешь самый простой путь.

Двери со свистом закрылись за ним. Автобус тронулся и поехал вдаль, пока не исчез из виду.

Гай сидел еще почти минуту. Палящее солнце высветило спиралевидные облака пыли вокруг него.

Потом он встал и побежал.

Ладно, могло бы быть и получше, подумал он.

Окрестные пейзажи проносились за окном автобуса.

Он не должен был так увлекаться. И он должен был следовать первоначальному плану, а не импровизировать. Но он не перешел границы, которые сам себе установил. Ничего страшного не произошло. Мы все еще идем по плану.

Он чувствовал себя неловко из-за того, что наговорил. Гай не заслуживал услышать в свой адрес такие вещи. Он нормальный парень, в конце концов.

Да, он немного увлекся.

Автобус въехал в город. Начинается.

Что это было за «организатор рождений президентов»? Это была критическая ошибка. Не бывает такого – «организатор рождений президентов». Люди решают стать президентами после того, как родятся, а не до. Четвертый закон свободного выбора. Ведь это есть в экзаменационных вопросах. Если Гай заметит эту ошибку, то конец. Даже через столько лет он все еще делает ошибки новичка. «Рождения президентов», ну приехали.

В любом случае надо просто надеяться, что больше не будет помех и что все расчеты были верны.

В конце концов, это всего лишь одна маленькая авария, и нечего так волноваться.

Вот перекресток.

Сейчас автобус повернет направо.

И вот идет он, все еще ничего не подозревает. А теперь, точно в нужный момент, надо наклониться немного вперед и…

– Эй, ты разве не должен был остановиться на остановке вон там?

Водитель повернул к нему голову.

– Что?

Но он не смотрел на водителя. Он смотрел на человека, который появился перед автобусом, он видел, как тот всплеснул руками, и на одну секунду их глаза встретились перед самым столкновением.

Он не мог не подумать: «Сделано!»

Всем студентам курса

Как вы знаете, через месяц вы завершите обучение и начнется ваш трудовой путь как полноправных творцов совпадений.

Обратите внимание!!!

За последние годы укоренился пагубный обычай: выпускники курсов имеют привычку делать то, что они называют «совпадение в честь окончания курсов» (СОК).

Последствия «развлекательного», «классного» и «остроумного» совпадения, организованного вне производственной необходимости и без предварительного разрешения, могут быть серьезными! (*)

Строго запрещено осуществлять деятельность, связанную с созданием неавторизованных совпадений, независимо от того, насколько они смешные!

(*) Даже безобидные на первый взгляд совпадения, то есть приход двух голливудских актрис на церемонию в одинаковых платьях, создание странных помех в прямом эфире телевидения и наполнение кафе людьми, поголовно страдающими от поноса, могут иметь далеко идущие последствия. Всякий безответственный поступок с вашей стороны может усложнить задачу творцам совпадений, которым придется тяжело работать, чтобы смягчить возникшие последствия.

Студент, организовавший СОК, подвергается опасности дисквалификации и отчисления с курсов!

Вы предупреждены!

Давайте же закончим курс как положено! И тихо!

Альберто вошел в прохладную комнату.

Он всегда включал кондиционер перед уходом. Важно вернуться в комнату, где приятно находиться. Но сейчас он вообще не обратил на это внимания.

Он даже не стал ложиться на кровать и смотреть в окно, не уселся на балконе со стаканом виски со льдом. Он просто начал собираться, думая, доволен он или ужасно испуган. Наемный убийца не должен быть ужасно испуганным. Так что он, видимо, доволен.

Он уже видел, как его цель выходит. Высокий, одетый в темно-синий костюм, этот человек шел быстрыми, резкими шагами, держа руки в карманах. Еще одна цель. В конце концов, просто еще одна цель. Но вот появились три сюрприза.

Первым сюрпризом было то, что его цель резко развернулась, вышла на проезжую часть и целеустремленно перешла на другую сторону улицы.

Альберто рассчитывал, что этот человек пойдет на парковку, и сейчас вроде бы впервые в жизни понял, что у целей есть своя жизнь и что они запросто могут решить перейти улицу, как будто на другой стороне есть что-то интересное.

Он взял на мушку человека в костюме, пытаясь понять, когда настанет подходящий момент для выстрела, прежде чем цель дойдет до противоположной стороны улицы и исчезнет из поля зрения.

Вторым сюрпризом было то, что его клиент остановился посреди дороги.

На секунду Альберто показалось, что он решил вернуться обратно. Альберто понятия не имел, что может отвлечь внимание человека настолько, чтобы он в раздумьях остановился посреди проезжей части. Через секунду он понял.

Это будет авария. Отлично. Все дело заняло полторы секунды. Его цель подумала секунду, обернулась назад, остановилась еще на мгновение. Этого хватило, чтобы Альберто сфокусировал прицел на его груди, задержал дыхание между вдохом и выдохом, переключил ружье в режим одиночного выстрела, поместил палец на спусковой крючок и…

И вот появился третий сюрприз.

Короткий визг тормозов, белое такси остановилось перед целью, нервный водитель высунул голову и начал ругаться. Человек в костюме поднял руки, извиняясь, и продолжил свой медленный путь на другую сторону улицы, выйдя из-под прицела.

Палец Альберто все еще лежал на спусковом крючке, и он чувствовал, что задыхается.

Ничего. Ничего не произошло. Он знал, что этот день когда-нибудь настанет. Он чувствовал то самое покалывание, сильное желание напополам с чувством безопасности, чувствовал свое тяжелое дыхание – все как и раньше в такие моменты.

Нужный момент настал, потом прошел, и – ничего не случилось.

Если он сейчас не возьмет себя в руки и не уничтожит цель в ближайшие две с половиной секунды, ничего и не случится.

Все двигались очень медленно.

Цель внизу задумчиво шагала по противоположной стороне улицы.

Прицел ружья Альберто следовал за целью.

Четкое понимание, что сейчас – в этот раз по-настоящему – он должен убить человека. Не ждать, пока он сам умрет. Убить.

Вот перекрестие прицела расположено в точности там, где нужно.

Палец на спусковом крючке. Решение стрелять. Приказ, отданный мозгом пальцу, прошел по затылку и шее, повернул направо около лопаток, перелез через плечо, проскользнул, как кусок масла, по руке и достиг пальца, и тогда, тогда…

И тогда палец, злодей, не исполнил приказ. Наглец.

Цель вышла из поля зрения.

Альберто Браун и в самом деле не способен убить человека.

Когда он уже сидел в самолете и взлетная полоса бежала за окном рядом с ним, он понял, что чувствует. Он не доволен и не полон ужаса. Он просто испытывает огромное облегчение. Он сдал один настоящий экзамен. Сделал один простой выбор, в результате чего самый эффективный и тихий киллер в Северном полушарии стал просто человеком с хомяком. Просто человеком.

Человеком, который сейчас уйдет в тень и будет вынужден сменить имя, а может быть, не сможет долго жить на одном месте. Человеком, который от разочарования и страха забыл заряженное ружье на крыше здания. Человеком, который купил билет на первый попавшийся рейс, увиденный им на табло с расписанием полетов.

Но просто человеком.

* * *

Дверь закрылась за Михаэлем с легким щелчком. Он будто старался не разбудить никого, несмотря на то что она, единственный человек дома, видимо, вообще не спала, хоть и лежала в кровати.

Уже поздний час. Он пришел сюда не прямо из офиса.

Он тогда перешел улицу, зашел в магазин, купил кое-что и вдруг почувствовал себя как-то по-другому, по-новому. Воздух на улице был прохладным, и первый вдох, который он сделал, когда вышел из магазина, был особенно удивительным, как первый вдох младенца. Будто он только сейчас вспомнил, как нужно дышать, будто был мертв и вернулся к жизни. Тогда он тряхнул головой, посмотрел на маленький пакет в своей руке и начал рассуждать почти вслух, как он мог подумать, что это что-то изменит.

Он тихо оставил портфель у двери, мягко положил ключи на столик у входа. Одна его рука уже автоматически пыталась ослабить галстук на шее, но он вспомнил, что уже сделал это, когда, отдавшись на волю своих ног и своих мыслей, блуждал по улицам. Он бродил несколько часов, спрашивая себя снова и снова, что, по его мнению, он делает и почему именно эта попытка будет успешной, в отличие от всех остальных, провальных.

Тусклый свет все еще горел на кухне. Он вошел и налил себе стакан холодной воды, быстро и решительно скинул ботинки, оставшись в носках, и его ноги благодарно ощутили прохладу пола. Он стоял в кухне и пил воду маленькими глотками, прерываясь каждую секунду-другую для короткого вдоха. Он удивился, заметив, что немного волнуется.

Меньше чем час назад все это выглядело как будто решенным вопросом. После того как он вернулся с прогулки на офисную парковку, пакет в его руке уже был довольно увесистым, до краев заполненным напрасными надеждами. Он открыл багажник и почти с отвращением кинул пакет внутрь, ругая себя за наивность, ругая Среднего Джона за иллюзию, которую он в нем посеял, ругая весь мир.

По дороге домой он чувствовал, что постепенно возвращается к себе. Вернулось это ощущение, тяжелое, обволакивающее, к которому он уже привык настолько, что оно стало его второй природой. Вот она, твоя жизнь, вот кто ты сейчас, и смирись с этим. Книга, которая лежит в багажнике – это всего лишь очередная отчаянная попытка вернуть любовь, только на этот раз он задушит ее в зародыше. Жаль тратить время. Его время. Ее.

Он стоял в обычной вечерней пробке и вдыхал привычно пахнущий воздух, пропущенный через кондиционер.

По радио диджей промямлил что-то про «ошибочку, которая у нас тут вышла», и заиграла песня.

Михаэль допил воду и поставил стакан в раковину.

Все, конечно, решили, что он сумасшедший, подумал он и позволил себе улыбнуться. С чего бы им так не решить?

Что им оставалось делать, когда они увидели посреди пробки высокого человека в костюме, который открыл дверь машины и начал танцевать и плакать под звуки радио?

Что они знают о песнях, которые проникают в твои чувства, как троянский конь? Велик ли шанс, что кто-то из них поймет или догадается, каким был ее взгляд, когда она поставила ему эту песню на своей аудиосистеме и сказала: «Под это ты сейчас будешь со мной танцевать, и пусть весь мир катится к черту»?

Ведь все, что они видели, – это человек, стоящий посреди дороги, и машина рядом с ним, сотрясаемая мощными динамиками. Человек двигал коленями и головой, как идиот, просто потому, что в свое время думал, что именно так надо танцевать и потому что ее это веселило. Где им понять?

Они не сигналили, не открывали окна и не кричали. Может, они и делали все это, только он не знает. В мыслях он был не там. Он просто танцевал и танцевал, а все эти оболочки, в которые он завернулся в последние годы, покрывались трещинами и отваливались от него, будто присохшая корка отчаянья. Широко раскрыв глаза и размахивая руками, он отбросил все упорядоченные мысли. Когда песня кончилась, он перестал дергаться, сел обратно в машину, закрыл дверь, выключил радио и перекрыл ту лазейку в мозгу, через которую просачивались все идеи, начинающиеся словами «но нельзя же…».

К концу поездки, даже после того, как сердцебиение замедлилось и успокоилось, книга в багажнике снова стала чем-то пульсирующим и настоящим. Он перестал вытирать слезы и просто дал им высохнуть, и они оставили на его лице светлый солоноватый след, словно боевой шрам на щеке, который доказывал, что он участвовал в войне за свою душу и выиграл по крайней мере одно сражение.

Он медленно поднялся по лестнице и тихо вошел в спальню.

Она лежала там, уже успев повернуться спиной к двери.

Он не хочет приходить с какими-то ожиданиями.

Он тут вообще не для того, чтобы чинить, менять или спасать ее.

Ему нужно меняться, а не ей. Он пришел работать над собой.

Он понял это в ту секунду, когда заиграла та песня.

Он сел на кровать и прислонился спиной к стене, держа книгу в руке.

– Ты правда никогда не читала? – спросил он ее однажды.

Она пожала плечами.

– Каюсь, – сказала она, – всегда обещала себе и знала, что надо бы, но по какому-то странному совпадению у меня никогда не получалось даже достать книгу.

– Нам надо почитать когда-нибудь.

– Надо, – кивнула она.

Может, она сейчас спит, может, нет.

Может, она услышит, может, нет.

Это не важно. Он не ждет чуда или перемен и готов делать маленькие шаги. Куда придем, туда придем. Он раскрыл книгу.

– «Ну вот, перед вами Винни-Пух». – Он начал читать вслух. – «Винни-Пух спускался по лестнице вслед за своим другом Кристофером Робином, головой вниз, пересчитывая ступеньки собственным затылком: бум-бум-бум»[3].

Он будет читать, пока хватит сил, пока не уснет.

Михаэль заметил, что ритм дыхания Мики немного изменился. Он понял, что она слушает.

Когда он дочитал книгу, первые лучи солнца уже ворвались в комнату, превратив пылинки в маленькие, почти неподвижные звездочки. Он положил книгу на край кровати и позволил себе вздремнуть часок-другой. Только через несколько месяцев, вспоминая этот момент, он осознáет, что хотя она и спала, хотя ее лицо было все еще серым, но уже тогда она повернулась к нему.

Первые сто метров это был гнев. После них настали сто метров страха и чувства давления. Сейчас он просто торопился сделать то, что должен.

Гай бежал по улицам, его грудь вздымалась, шаги были широкими и стремительными, а мозг просчитывал маршруты.

Он уже знает этот город, хорошо знает. Ему не нужно сейчас ничего рисовать на стенах, он охватывает внутренним взором весь город сверху, видит, как движется и останавливается эта сложная система, видит спешащих по улицам людей, слышит дыхание города. Будто кто-то немного настроил линзу, и все стало ясным и четким.

Он знает город уже столько времени, но лишь сейчас понял, что может производить все расчеты в голове. Ему не нужен ни блокнот, ни стена – ничего. Он может бежать по улице, точно зная, когда каждый из пешеходов придет в нужную точку и куда пойдет дальше. Он мог видеть маршрут, по которому проедет автобус, просчитать вероятность, с которой он проедет остановку, знал его точную скорость, когда он врежется в Михаэля. Гай уже не на втором уровне. Он видит весь город полностью.

И он участвует в событиях, он внутри уравнения.

Слишком долго он был наблюдателем.

Наблюдателем, который вмешивается и направляет, проверяет и исследует, измеряет и двигает на три сантиметра вправо, два сантиметра влево, – но всегда только наблюдателем. Маленький дисциплинированный солдат, двигающий горы при помощи силы точки опоры, которую никогда не устанавливал.

Как и чашка кофе, падающая со стола, он был всего лишь инструментом, не смотрящим по сторонам просто потому, что боялся иметь собственное мнение, боялся быть кем-то, кто периодически дает по тормозам, встает на обочине дороги и думает: «А может быть?..»

Он остановит этот автобус. Он организует новое совпадение сам. Более хорошее, более правильное. Он не будет ни мясником, ни хирургом. Потому что все это время, пока он думал, что организовывает совпадения, он сам был всего лишь очередным звеном в цепочке.

Его снова захлестнула злость, когда он вспомнил то презрение, с каким Пьер посмотрел на него за секунду до того, как зайти в автобус. Но маленький ублюдок был прав насчет него. Он всегда предпочитал быть пассивным. Даже когда совершал какие-то очень активные поступки, все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Его действия заряжали энергией все, что его окружало, это правда, но сам он оставался пассивным.

Теперь он сделает свое дело.

И сейчас ему куда меньше терять.

С ним такое уже было один раз. Только один раз.

Он помнит. Он был воображаемым другом одного отчаявшегося заключенного в одиночной камере, узкой и удушающей. Он сидел рядом с ним в темной камере, молчал бóльшую часть времени, иногда напевал с ним песни. Он видел, как заключенный тихо ест дурно пахнущую еду, лежит и трясется от холода в углу, стоит на коленях в своей блевотине и пытается вернуть себе разум. Гаю запрещено было делать что-то, чего бы не хотел его воображатель. Иногда мышь забегала в камеру, нюхала воздух и исчезала, и Гай чувствовал, что заключенный перестает воображать его и переключает все свое внимание и любовь на эту мышь. Периодически вдали можно было слышать вой сирены, а если повезет, то даже хриплый крик какой-то птицы. Любой такой мелочи было достаточно, чтобы отвлечь воображателя и приковать все его внимание к происходящему снаружи.

– Я думаю, что он запутался, – сказал он Кассандре в их последнем разговоре, – мне кажется, он собирается сдаться.

– Откуда ты знаешь? – спросила она.

Он ответил:

– Он уже не воображает, как я пою песни. Он воображает меня просто по привычке. Он на самом деле не очень хочет, чтобы я был там. Как будто я тоже сижу в камере, а он просто мирится с этим.

А в следующий раз заключенный вообразил Гая за мгновение до своей смерти.

Он разорвал тряпку, которая покрывала его загаженный матрас, и сделал себе крепкую удавку. Гай появился перед ним и увидел, как он стоит на нужнике в углу с веревкой, уже обмотанной вокруг шеи.

– Вот и все, – сказал ему заключенный, – сил моих больше нет. Я ухожу к ней. По крайней мере, там, с ней, я не буду один.

И Гай должен был сказать:

– Ступай с миром, она ждет.

Он должен был так сказать.

Это заключенный вообразил, что он должен так сказать.

Но он сказал «нет» и увидел, как глаза заключенного расширяются от ужаса.

У него было всего лишь несколько секунд, чтобы действовать, прежде чем заключенный решит, что он окончательно сошел с ума, и страх сотрет Гая из его воображения. Гай прыгнул, схватил петлю и снял ее с головы своего воображателя. За секунду до того, как мозг заключенного инстинктивно отверг его и он растворился, Гай успел прошептать ему на ухо: «Есть много вещей, ради которых стоит остаться» – и исчез.

Гай толком не помнил сам процесс и суд, но в итоге у него отняли существование на долгие годы, он даже не знал точно, на сколько лет.

Когда он вернулся к работе воображаемым другом, мальчик, с которым он сидел на лавочке возле Кассандры, уже вырос. Он никогда не видел ее снова. У него не было времени мучиться угрызениями совести за то, что он оставил ее, не предупредив. У него даже не было времени думать о ней, представлять, как она сидит там со своей девочкой изо дня в день, а он больше не приходит. Он боялся думать, что какой-то другой воображаемый друг занял его место.

Это был единственный раз за всю жизнь, когда ему хватило смелости на что-то. Когда он был активным. Что же удивительного в том, что Гай – творец совпадений никогда не решался быть чем-то большим, чем просто инструмент?

Гай быстро свернул направо.

Вот, он вернулся.

Он. Не его физическое воплощение, не его должность, не его бездумные поступки. Он. Он снова в деле.

Он остановит автобус здесь, сразу за следующим поворотом, за три улицы до того места, где огромная махина должна сбить Михаэля. Он порушит все временны́е расчеты Пьера и организует новое совпадение, которое вернет Альберто туда, где он хочет быть, при этом никого не убив. Гай точно на это способен.

Мысленным взором он видел то место, где сейчас находится автобус. Он должен ехать по чуть более длинному маршруту, чем тот, по которому бежал Гай. Гай уже знал наизусть маршруты всех автобусов города, и этот делает немалый крюк.

И вот когда он добежал до нужной улицы, то заметил, насколько он не в форме. К такой пробежке он был не готов. Вот он прыгает под колеса автобуса, который приезжает ровно по плану, вот машет руками и пытается закричать: «Стой!», но понимает, что запыхался так, что крика почти не слышно.

Вот автобус не замедляет хода, и беглый взгляд в кабину говорит Гаю, что водитель вообще не смотрит на дорогу. Вместо этого он развернулся к кому-то, кто сидит сзади и как раз спросил что-то секунду назад.

И вот небольшой, короткий всплеск ужаса, прокатившийся через все его нутро, когда Гай понял, кто этот человек. Который вообще не смотрит на водителя, он задал вопрос совсем не для того, чтобы получить ответ, он глядит вперед, смотрит прямо ему в глаза, пока автобус мчится и с силой врезается в Гая.

Информация о полетах высвечивалась на электронном табло.

Три рейса должны вылететь в ближайшие минуты, но Гай, как ни пытался, не мог понять, что там написано и куда они летят.

Он сидел на металлической скамье в центре зала в аэропорту. Он был уверен, что он здесь не один. Ведь он слышит гул толпы и видит отдельных людей, проходящих слева и справа от него. И все-таки что-то внутри него говорило ему, что это только часть декораций, а на самом деле он тут один.

Всякий раз, когда он пытался представить смерть, он никогда не воображал магазины дьюти-фри, но, видимо, реальность отличается от фантазий.

Напротив, на другом конце зала, он увидел ряд стоек регистрации. Все пустовали, кроме одной. Пухлый лысеющий стюард с головой, немного поблескивавшей от неонового света, сидел, жевал карандаш и, по всей видимости, решал кроссворд. Вокруг сновали люди, неся в руках нечто, что представляешь себе под названием «чемодан», но никто не подходил к стойке регистрации. Пухлый стюард сидел себе и решал свои задачки.

Гай осмотрел себя. Нет, он не выглядел особенно помятым. Он вроде бы цел и невредим. Видимо, разбитое тело осталось там, на улице. А это нормально, что он чувствует такое равнодушие к происходящему?

И почему аэропорт, черт побери? Странно, он всегда думал, что, когда все заканчивается, находишь ответы на экзистенциальные вопросы, а не задаешься новыми. Видимо, жизнь полна сюрпризов. И смерть тоже. Около его ноги стоял маленький коричневый чемодан. Гай поднял его, чтобы прикинуть, сколько он весит, и весьма удивился, обнаружив, что вес постоянно меняется, и чемодан то легкий, то тяжелый. Он положил его на колени и открыл.

Внутри была его жизнь.

В чемодан поместилось гораздо больше, чем могло поместиться на первый взгляд. Гай копался в нем и вдруг заметил, что его рука уже до плеча опущена внутрь. Проблема с законами физики, подумал он, но какая разница… Он порылся немного и извлек из недр чемодана вещи, письма, образы и быстро просмотрел их…

Лицо первого ребенка, который его вообразил; вкус любимого сырного пирога; первый раз, когда он заснул, поняв, что, вообще-то, есть такая возможность; отрывистый и раздражающий смех Арика; шорох листьев под ногами; острая боль, когда потянешь мышцу; лицо Среднего Джона, смотрящее на него из зеркала и постепенно трансформирующееся; смех Кассандры.

Он еще порылся в чемодане. Если здесь вся его жизнь, то и тот момент должен быть. Где он?

Он обнаружил его в углу, лежащим под первой утренней пробежкой. Круглое и блестящее воспоминание. Он посмотрел его на свет.

Зима, снежная буря, пронизывающий холод. Он стоит на краю мощной голой скалы где-то в ледяной пустыне. Ничего не видно дальше вытянутой руки. Кончики пальцев немеют, ботинки у него недостаточно теплые. Позади он мог слышать черную стаю волков, которые рычали на них двоих. Кассандра стоит в полуметре от него, но он почти не видит ее. Скала начинает шататься, и он слышит, как она говорит: «Хорошо, я готова вернуться».

Он воображал ее, а она – его, и они снова в парке, и она говорит ту самую фразу.

Он немного поворачивает на свету это воспоминание, чтобы прочувствовать до конца во всей его чистоте.

– Видно, правду говорят. Когда рядом правильный человек, тебе везде хорошо.

Он снова сидел и изучал воспоминания, из которых состояла его жизнь, пока внезапно не заметил, что вокруг происходит что-то странное. Подняв голову, он понял причину. Он был один. Мертвая тишина окутала пустой аэропорт, и единственным движением было качание головы стюарда, который сидел в противоположном конце зала. Он вернул на место все, что вынул из чемодана, и закрыл его. Настало время выяснить, что тут происходит.

– Одну секунду, – сказал стюард, когда Гай возник перед ним и поставил чемодан между ног.

Стюард продолжал жевать карандаш, все еще не поднимая глаз на Гая.

– Вы не могли бы мне помочь? – спросил он. – Что я должен вам дать? Семь букв, первая «К».

– Простите? – сказал Гай.

– Я должен дать вам что-то. – Стюард почесал голову. – Но я не очень хорошо помню подобные вещи, пока не настает их время. Трудно планировать что-то наперед, если ты всего лишь концепт. Трудно мыслить дальше, чем «сейчас», – сказал он.

– Вы всего лишь концепт? – спросил Гай.

– Конечно, – ответил стюард. – Вы же не думаете всерьез, что смерть – это аэропорт, правда? Я – то, что вы сейчас создали.

– Ого, – сказал Гай, глядя на него сверху вниз.

– Да уж, ого. Все так говорят. Каждый раз, – сказал стюард. – Приходится заново объяснять.

– Я подозреваю, что умер в первый раз, – сказал Гай. – Мне вы еще ничего не объясняли.

– Нет, не вам, – сказал стюард, – а всем, кто тут проходит. К тому же вы не совсем умерли.

– Нет?

– Нет. По крайней мере, пока не сядете на рейс. Официально вы еще не умерли.

– У всего в мире есть процедура? – вслух подумал Гай.

– Вы так говорите, будто это что-то плохое, – сказал стюард и добавил: – Конверт.

– Простите? – сказал Гай.

– Семь букв, начинается на «К». Конверт. Я вспомнил, – сказал стюард и протянул ему продолговатый белый конверт. – Видимо, сейчас мне нужно отдать это вам.

Гай взял конверт.

– Это указания на случай смерти или что-то такое? – спросил он.

– Нет, нет, – сказал стюард. – Какая-то девушка, которая проходила тут некоторое время назад, оставила это для вас.

Гай недоверчиво склонил голову:

– Для меня?

– Да, – сказал стюард, чуть улыбаясь. Карандаш по-прежнему торчал у него изо рта. – Вы можете сесть вон там и прочитать это, если хотите. Потом мы заберем ваш чемодан и проводим вас в самолет.

– Этот чемодан… – сказал Гай.

– Все ваши воспоминания, – сказал стюард.

– Я заберу их с собой? – спросил Гай.

– Не совсем, – сказал стюард. – Вы должны сдать его мне на хранение.

– А потом?

– А потом мы его потеряем.

– Потеряете?

– Да.

– То есть намеренно?

– Почему сразу намеренно? Мы потеряем его по ошибке. Но так всегда бывает. Это часть процесса.

– Какого процесса?

– Процесса начала жизни.

Гай чувствовал, что немного запутался.

– Я думал, вы сказали, что я умру, когда сяду в самолет.

– Но потом ведь вы сойдете с самолета, – сказал стюард так, как говорят очевидные вещи.

– И?

– Когда вы сядете в самолет, то закончите свой путь как творец совпадений, а когда вы сойдете с самолета, то начнете свой путь как человек.

– Человек? – насторожился Гай.

– Человек, – ответил стюард.

– Прямо человек? Из плоти и крови, смертный, клиент творцов совпадений, все это сразу?

– Да-да, – сказал стюард, все еще не теряя ангельского терпения.

– Все творцы совпадений проходят через этот аэропорт, а потом рождаются людьми?

– Вы сейчас вдаетесь в технические детали, – сказал стюард и почесал бровь. – В целом – и нет и да.

– То есть?

– Не все творцы совпадений проходят через аэропорт. Только вы, потому что вы так решили. Но да, следующий этап после творца совпадений – это человек.

– А после человека? – спросил Гай.

– Don’t push it, – сказал ему стюард и добавил с многозначительным видом: – Это по-английски значит: понятия не имею. Если вы не знали.

– Хорошо. – Гай почему-то исполнился новой надеждой. – Тогда я возьму чемодан и поднимусь на борт.

– Конверт… – напомнил стюард. – Может, стоит прочитать сначала, что там.

– Я могу почитать в полете, – сказал Гай.

– Нет, нет, нет, – сказал стюард, – ничего нельзя брать с собой на рейс. Вы должны положить его в чемодан ко всем остальным воспоминаниям, чтобы и он потерялся.

– Но я только-только получил его, – настаивал Гай, – и это не совсем воспоминание из жизни.

– С процессуальной точки зрения он является таковым, – сказал стюард и указал в сторону скамейки. – Вы можете присесть там и почитать. Самолет без вас не улетит, не волнуйтесь.

– Хорошо, – сказал Гай, развернулся и пошел обратно на скамейку.

– И если вдруг вам придет в голову, что это за «вкус, который сейчас у меня во рту», шесть букв, то скажите! – прокричал ему вслед стюард.

Гай снова устроился рядом с чемоданом.

Он чувствовал, хотя, видимо, не должен был, удивительное спокойствие. Быть человеком. Он точно справится с этим. Ради такого можно и отказаться от коллекции воспоминаний.

Он прочитает эти новые указания в конверте, соберется с мыслями, может, выпьет что-нибудь (если он в своем воображении создал аэропорт, то может создать в нем и автомат с прохладительными напитками) и пойдет навстречу своей новой жизни. Жизни номер три. В конце концов, он прогрессирует, правда? Теперь он будет принимать более правильные решения.

На белом конверте не было ни марок, ни адреса. Только его имя маленькими буквами.

Когда он вскрыл его и вынул сложенные листы, то с удивлением узнал почерк, а когда прочитал само письмо, почувствовал, как душа куда-то проваливается.

Дорогой Гай, с чего же мне начать?

Видимо, в мире всего два типа людей.

Есть те, кто просто живет, сосредоточившись на настоящем моменте и на том, что надо делать сию секунду. Когда приходит любовь, они улыбаются и позволяют ей войти, но не отдаются по-настоящему. Они бы прекрасно жили и без нее, но это очень мило, что она пришла.

А есть второй тип людей. Те, кто всю жизнь чувствует, что тоскует по кому-то, кого еще не встретил. Кто все время ждет, когда тоска исчезнет и кто-то войдет в дверь. Мы, второй тип, проблемные. Ищем знаки в любом маленьком жесте. Звонок в дверь, незнакомец, который обогнал нас на пешеходном переходе, улыбающийся официант – все это знаки, возможности, которые нужно проверить. Может быть, внезапно явится кто-то и точно совпадет по форме с какой-то выемкой в душе, – как ребенок вставляет треугольную игральную кость в треугольное отверстие, а квадратную кость – в квадратное.

Так что уже тогда в парке, в начале курса, несмотря на то что мы встретились всего лишь секунду назад, мне хватило твоей фразы о том, что ты был воображаемым другом, чтобы сигнал тревоги зазвучал у меня в голове. На выяснение остальных деталей у меня ушло еще около двух недель, и все стало окончательно ясно. Твои рассказы о прошлом, твои любимые фразы – все совпадало. И когда ты впервые упомянул про Кассандру, то всё, круглая кость легла в круглую выемку.

А я – должна была молчать.

Много времени я спрашивала себя, когда же настал тот особенный момент и я поняла, что влюблена в тебя. Точка равновесия, в которой тот, кто тебе до этого просто нравился, становится центром твоей вселенной.

Это все равно что поймать момент, когда ты засыпаешь. Лежишь в постели, пытаясь оставаться в меру бодрствующим, чтобы уловить тот миг, когда ты переходишь границу бодрствования и сна, но все равно слишком поздно замечаешь, что ты уже за этой границей.

Понятия не имею, почему и когда это случилось.

Но сейчас я точно знаю, что это уже не пройдет. Сейчас я знаю, что ты застрял за моей дверью и никогда не войдешь, что невидимая колючая проволока протянута между нами, между моей настоящей любовью и твоей воображаемой любовью, и что есть вещи, которые никогда не происходят. Я должна была это знать.

Хорошо. Я слишком много болтаю. Вернемся к началу.

Вот мое первое воспоминание: я сижу на мягком диване, и восьмилетняя девочка с большими зелеными глазами кладет голову ко мне на плечо и ждет, что я поглажу ее по волосам. У меня было другое имя и другое лицо, но уже тогда это была я, именно я, такая как есть. И с тех пор я гладила ее волосы каждый день на протяжении долгого времени.

Я гладила их, когда они начали выпадать. Когда они исчезли совсем, я гладила лысину, а когда она выздоровела и волосы снова начали расти, я гладила ее плотные чудесные колючки. И когда ей уже не нужно было, чтобы я гладила ее, – я исчезла из ее жизни.

Тебе знакомо это чувство.

Да, я тоже была воображаемым другом.

И поначалу я наслаждалась каждым мгновением.

Видимо, есть разница между воображаемыми друзьями и воображаемыми подругами. От нас требуется гораздо больше мягкости, отзывчивости и понимания. Мне нравилась эта тонкая форма самоотдачи, то, как я могу залечивать раны, которые никто не видит.

Поначалу я, как и ты, сопровождала в основном мальчиков и девочек. Поддерживала, давала силы, говорила нужные слова. Позже, к моему удивлению, начался совсем другой период.

С годами меня все чаще и чаще воображали взрослеющие юнцы. И мужчины. Они уже не хотели, чтобы я просто гладила их по голове. Они хотели чего-то большего. Некоторые из них хотели человеческого тепла, другие – почувствовать силу, третьи – нежность, были и такие, кто жаждал чего-то извращенного и ужасного, но все они не смогли получить желаемое в реальной жизни и потому воображали меня.

Время шло, и я все больше чувствовала, что меня используют. Я нежно прижимала к себе детей, которые хотели со мной дружить, утешала юнцов, которые ставили на мне опыты первой любви, но я желала, чтобы поскорее прошли те мгновения, когда я была фантазией.

Понимаешь, когда все только начиналось, у меня были большие планы. Я хотела отдать все свои силы на то, чтобы менять, поддерживать, быть рядом с теми, кому я нужна. Но с годами я стала понимать, что большинству из них нужна не я. Они хотели, чтобы я вдохнула жизнь в пластиковую куклу, в которую они меня заключили, в маску, которую нацепили мне на лицо.

Менять? Поддерживать? Будь красивой и позволь воображать тебя так, как мы хотим. Никто не хотел представлять меня такой, какая я есть, а я не понимала почему. Меня самой вам недостаточно?

Когда тебя воображают так, понимаешь, что мир устроен иначе. Он работает по принципу «мне нужно больше», а не по принципу «это ровно то, что мне нужно». То, что я могла предложить, никто не хотел брать.

Даже самые одинокие и нежные в мире мужчины представляли меня не человеком, а лишь тем, что поможет им реализовать себя. Большинство из них не называли меня по имени. Они просто одевали меня в тело модели, которую видели в каком-то журнале. Некоторые выбирали для меня затейливые имена из своих любимых фильмов. Только дети иногда давали мне возможность представиться и назвать свое имя.

И тогда я представлялась Кассандрой.

Они никогда не любили меня, эти мужчины.

Желание, может быть. Жажда – определенно. Необходимость – без сомнения. Но на этом все заканчивалось. Нельзя любить кого-то, кто делает и говорит все, что ты хочешь, кто воплощает любые твои тайные мысли. Я была всего лишь проводником, так о какой любви может идти речь? Любовь возникает в результате трения между двумя людьми. Как спички, как коньки у конькобежца, как метеориты, которые загораются при прохождении сквозь атмосферу. Нам тоже нужно трение, чтобы что-то произошло с нашей жизнью.

Тогда я начала искать лазейки в законе. Маленькие бреши, которые позволят мне сделать то, что я делаю, менее пустым, стать в большей степени воображаемым другом и в меньшей – куклой с пустым взглядом. Я выучила все законы и подзаконные акты, которые регулируют мир воображаемых друзей. Я обнаружила, например, что можно говорить или делать вещи, которые не представлены конкретно, в случае если они не противоречат кардинально желанию моего воображателя. Выяснилось, что в строго определенных случаях я могу закончить «встречу» по своему желанию, а не по желанию моего воображателя. И что? Почти ни разу мне не довелось сказать «нет» и исчезнуть.

Я нашла еще кучу мелких законов, которые не имели отношения к делу. Например, у каждого воображаемого друга есть возможность подать прошение и стать «постоянным другом» определенного воображателя, то есть быть воображаемым другом только одного человека. Но у меня не было такого человека, чтобы я могла просить об этом.

И тогда я встретила тебя.

Другого воображаемого друга, сиявшего, как бриллиант в куче тряпья.

Каков был шанс, скажи?

Я помню, что после первой встречи с тобой, когда ты ушел, я сидела на том месте еще почти четверть часа, пока моя маленькая милая Натали воображала, как я рассеянно сижу возле нее, и дрожала всем телом.

Кто-то, с кем можно поговорить, кто понимает, что я чувствую, с кем я могу поделиться чем-то, опереться на него, почувствовать себя принадлежащей с ним к одной и той же маленькой группе, говорить с ним на общем языке. В самых розовых снах я не думала, что встречу еще одного воображаемого друга, кого-то, кто может стать по-настоящему другом.

И наконец ты стал для меня гораздо больше, чем другом.

Как это произошло? Что пленило меня? Понятия не имею.

Эта твоя уязвимость, когда ты поднимаешь бровь, собираясь сказать что-то, в чем ты не уверен; твоя решительность, с одной стороны, и желание понравиться – с другой; твой запах, ускользающий и непритязательный; твой взгляд, когда ты ищешь одобрения или отрицания в моих глазах; то, как ты рассказываешь о своем мальчике-воображателе; твое желание найти смысл во всем, что попадается тебе на пути.

Твоя редкая улыбка, немного неловкая, но все равно очаровывающая.

И твой смех.

То, как все твое тело будто пробуждалось, когда ты начинал смеяться над чем-нибудь, что я сказала. Словно ты только сейчас начал жить, а до этого была генеральная репетиция. Непроизвольный маленький скачок из серьезности: смущенное покашливание – безнадежная попытка остаться серьезным, – а потом будто отдаленный громовой раскат прорывается изнутри наружу, и в один миг у меня на глазах ты превращаешься в ребенка. Как же я люблю этот смех.

Видимо, благодаря ему, с его помощью ты и проник мне под кожу без всяких усилий.

Или будто ты расчистил для меня место в своем сердце – как освободил ящик в комоде.

Тот факт, что кто-то сделал маленький шаг назад, чтобы поверить в меня и дать мне понять, что он на моей стороне, сказал мне без слов: иди сюда, я освободил место для тебя такой, какая ты есть, иди, заходи сюда такая, какая хочешь. И вот я на незнакомой территории, как обычно, пытаюсь излучать сдержанное благородство, но знаю, что я далеко за пределами своей зоны комфорта. На мне уже нет никакой упаковки из пластика, никакого глянцевого покрытия.

Каждый раз, когда мы встречались, я была уверена, что это в последний раз.

Моя воображательница, Натали, уже не разговаривала со мной так много, и казалось, что близится конец нашей дружбе. Если бы ты знал, как я старалась убедить ее пойти в парк завтра или послезавтра.

И каждый раз, когда мы приходили к той скамейке и я видела, что ты там, я чувствовала, что пламенею от смущения. Я никогда не думала, что можно сочетать две такие противоположные вещи, пламя и смущение, но вот, пожалуйста. Какая дурочка.

И когда мы разорвали этот замкнутый круг, когда начали воображать друг друга, все стало ясно. Я была далеко за линией любви.

Я никогда не пребывала в таком в мире с собой, как в тот момент, когда подала прошение сделать тебя моим единственным воображателем. Не это ли та точка, в которой понимаешь, что влюблен? Когда выбираешь кого-то, а не получаешь извне? Когда меняешь что-то внутри себя ради него? Может быть.

Это было так просто. Однажды мы сидели на лавочке и разговаривали, а когда в следующий миг ты исчез, задыхаясь от смеха, потому что тебя вызвал другой воображатель, мне стало ясно, что мне никто больше не нужен в жизни, кроме тебя. И я нашла единственный способ.

И я смогла, моя просьба была удовлетворена, и с тех пор Натали уже не воображала меня. Только ты мог это делать.

Ренессанс. Короткий и счастливый период. Всплески счастья, когда ты решал вообразить меня сидящей рядом с тобой, не пользовался мной, не вкладывал слова мне в уста, не заставлял делать ничего, кроме того, чтобы я была самой собой, просто ждал и смотрел, как я раскрываюсь перед тобой. Сколько воображаемых друзей могут похвастаться такой свободой?

Как же короток был этот период. Когда ты нарушил закон и сказал своему воображателю что-то, что запрещено было говорить, ты исчез из моей жизни. Мы оба ждали друг друга, каждый в своем несуществовании. Никто не воображал тебя, никто не воображал меня. Время остановилось. Но когда ты вернулся, то не поверил, что я тебя ждала. Ты больше не воображал меня. Сдался. Так быстро. Ах ты, мой маленький лентяй.

Это я знаю сейчас, когда уже собрала обрывки рассказов о том, что с тобой случилось. Но тогда я знала лишь то, что сижу на скамейке, после того как оставила работу воображаемого друга, и готовлюсь вскоре вступить в новую должность.

Ты можешь представить себе это чувство. Думать, что ты потерял все, что должен прокладывать новый путь, а ровно через минуту встретить кого-то, кто говорит, что был воображаемым другом.

В ту секунду, когда ты это произнес, я хотела закричать, что я тоже, но не смогла. Слова застряли у меня в горле, тонкие, как пыль, и я не понимала почему.

Только потом все встало на свои места у меня в голове. Молния ударила дважды в одно и то же место. Ты был тем, в чей плен я уже попадала. В первый день курса со мной случилось совпадение всей моей жизни, но я не могла ничего поделать. Из-за того что ты был моим официальным воображателем, мне было запрещено говорить тебе, кто я. Это было так удручающе: осознавать, кто ты, слушать, как ты рассказываешь о своем прошлом то, что я уже знаю, и об этой твоей Кассандре, и уклоняться от ответов на вопросы о моей прошлой работе.

Снова влюбляться в тебя и разочаровываться в тебе.

Я выясняла. Послала официальное прошение. Просила официального разрешения рассказать тебе, кто я.

Я трижды подавала прошение, заполняла по ночам длинные бланки, пыталась объяснить нелогичность происходящего. Генерал передавал ответы в маленьких белых конвертах. Только тогда я видела, как он проявляет свои чувства.

– Я сожалею, – говорил он.

Мне не разрешили, конечно. Официально я являлась плодом твоей фантазии, а ты не являлся плодом моей фантазии. Вот и все.

Но я пыталась обойтись без этого. Я правда думала, что сладится. Мы ведь уже однажды подружились. Ты меня уже любил. Сможешь полюбить снова, правда?

Мы однажды выстроили эту связь – один кусочек доверия, еще один… Это должно было снова случиться, это же так естественно.

Видимо, нет. Я понимаю это сейчас. Когда я позволила тебе воображать меня, я отняла у нас возможность по-настоящему быть вместе. Потому что ты уже не искал меня. Ты даже не искал любви, ты лишь тонул в памяти и строил воздушные замки из того, чего уже нет во мне.

Ведь если бы я однажды встала и сказала: «Я Кассандра» – я бы не смогла этого сделать, но допустим, – разве это изменило бы что-то в твоих чувствах ко мне? И если да, не значит ли это, что твоя любовь – это не более чем самовнушение, навеянное воспоминаниями о той, кем я была раньше?

Где же во всем этом сама я?

Ведь ты уже однажды любил меня – меня, меня, меня. Почему же сейчас меня уже недостаточно? Потому что я не воображаемая? Почему ты стал тем, кто хочет «больше», а не «ровно столько», – как и все, от кого я сбежала? Потому что я настоящая? Потому что нахожусь рядом все время, а не падаю в твою жизнь по капельке, только в подходящие моменты?

Как это случилось?

Ты был дверью, выходом, к которому я бежала. Такой же воображаемый друг, как и я, который понял всю никчемность этого соблазна – все время носить чью-то маску.

И вот, когда я стала реальной, тебе уже не нужно?

Что я должна чувствовать?

Я скажу тебе что. Что все это было ложью. И что сегодня, как и тогда, я недостойна того, чтобы меня полюбили такой, какая я есть.

Вчера вечером я все поняла. Окончательно.

Ты не здесь. Ты не со мной.

Ты влюблен в воображаемую подругу и никогда не позволишь себе отказаться от нее ради кого-то настоящего, даже если это один и тот же человек.

До этого дня я почти каждую ночь видела тебя во сне.

Я была в незнакомом месте, мерзла и чувствовала, что ты стоишь позади меня. Посреди пустыни, на облаке, внутри длинного тоннеля, в тысяче других мест – я всегда чувствовала и знала, что ты стоишь позади. Каждый раз я поворачивалась к тебе, медленно, с огромным трудом, как будто пыталась остановить табун лошадей, и в итоге я видела, что ты все еще стоишь ко мне спиной.

Когда я начинала звать тебя, ты исчезал.

Так было во сне, и, если быть честными, так было и в жизни.

Вчера ночью я уже не видела тебя во сне. Я отпускаю тебя.

Я иду дальше, в новую роль, что бы это ни было.

Я желаю счастья тебе и твоим воспоминаниям и надеюсь, что кто-нибудь когда-нибудь сможет снять заклинание, которое ты сам на себя наложил. Ради твоего же блага.

Все еще чувствую то же самое, твоя, всегда, а может, уже нет, Эмили.

Арик сидел рядом с кроватью, в которой лежал Гай, и слушал.

Ожидание не должно слишком затянуться. Он думал, какой пересадочный пункт Гай выбрал для себя. Железнодорожную станцию, автобусную остановку? Он слышал, что некоторые делают это даже через кинозал. Очень трудно предсказать такие вещи.

Прибор у кровати следил за сердцебиением Гая, а Арик с интересом следил за прибором. Он сосредоточенно взглянул на кривую линию на маленьком мониторе и про себя начал обратный отсчет до удара, который станет последним. Милый приборчик, почти поэтичный. Одинокая линия с простым смыслом – если нет спусков и подъемов, то ты уже не живой.

Оказывается, гораздо удобнее, если есть аппаратура. В случае с Эмили было гораздо труднее определить тот момент, когда ее сердце перестало биться, но тут – тут это мягкое посвистывание сделало за Арика половину работы. Бедная Эмили, как она обрадовалась, когда увидела его в дверях за секунду до того, как упала на пол, за секунду до того, как он подлетел к ней и протянул руку к ее сердцу.

– Врачи не знают, что ты скоро умрешь, – прошептал он Гаю, – они все никак не диагностируют внутреннее кровотечение. Так бывает, когда попадаешь к врачу, который не спал тридцать шесть часов.

Гай не шевелился.

– Ты знаешь, я каждый раз удивляюсь, насколько все просто, – сказал Арик. – Дело лишь во времени, которое ты готов потратить, и в терпении, которым ты запасся. Люди так привыкли думать, что следствие наступает сразу за причиной. Однако если совершить ментальный прыжок в мир, где причина и следствие разнесены во времени, гораздо легче понять их суть.

Приборы продолжали пикать, выражая что-то вроде согласия.

– Знай: с тобой было приятно иметь дело, – сказал Арик, – ты довольно забавный парень, когда захочешь.

Он помолчал немного и добавил:

– Когда хотел.

Он немного наклонился вперед и сел поудобнее. Локти на коленях, кончики пальцев соединены.

– Надеюсь, ты не будешь злиться. Когда узнаешь. Если узнаешь.

Он склонил голову, задумавшись:

– Я сильно сомневаюсь, что это произойдет, по правде говоря. Ты мне был очень симпатичен, если это имеет значение. Ты был одним из моих самых любимых людей. Мне нравится твоя неуверенность, которая не воспринимается как неуверенность. В некоторой степени это как красивая женщина, которая не знает, что она красива. Это слепое пятно в твоем ви́дении себя делает тебя еще интереснее.

Осталось еще немного, он должен быть готовым протянуть руку в нужный момент.

– Я сказал медсестре, что я твой брат, – сказал Арик, – надеюсь, ты не возражаешь. Понятия не имею, как она поверила, мы вообще не похожи. Люди видят в тебе то, что хотят увидеть, наверное. Если у тебя достаточно озабоченное лицо, то поверят, что ты родственник, даже если ты не бог весть как похож. С другой стороны, ради тебя мне нередко приходилось менять внешность. Ты ведь знаешь, как я не люблю усы. Они чешутся и портят лицо. Я всегда думал, что усы придумал кто-то, кто забыл побрить эту область, потому что у него не было зеркала. Но когда выбираешь себе имя Пьер, тонкие усы – это практически моральный долг, правда?

Гай не отвечал.

– Хорошей поездки, дорогой, – сказал Арик нежно, – на чем бы ты ни ехал.

На мониторе отображались последние удары сердца Гая, и Арик протянул руку.

* * *

Ровно в этот же момент на бесконечном расстоянии от больницы Гай сложил письмо и теперь сидел, безвольно опустив руки.

Он поднял глаза и снова увидел, что в аэропорту никого. Только лысый стюард сидел на другом конце зала и поглядывал на него с любопытством.

Гай опустил взгляд и увидел ждущий его маленький чемодан, практически глядящий на него глазами, полными надежды.

Если в нем и была какая-то энергия, когда он начинал читать письмо, то сейчас не осталось ничего. Пусть все идет к черту.

Он медленно поднялся и пошел к стойке регистрации. В одной руке конверт и сложенное письмо, в другой – чемодан. Глаза стюарда все еще следили за ним.

Путь, который казался таким коротким, когда он шел к скамейке, сейчас длился вечность, но Гаю было все равно. Наконец он подошел и положил чемодан.

– Я хочу один билет, – сказал он равнодушным тоном.

Стюард будто вышел из оцепенения.

– Отлично, нет проблем, – сказал он, опустил взгляд на терминал перед собой и начал что-то быстро печатать. Затем спросил с надеждой: – Не подумали, случайно, над моим вопросом?

– Простите? – сказал Гай.

– Вкус во рту, – напомнил стюард, все еще печатая. – Шесть букв.

– Понятия не имею, – сказал Гай.

– Хорошо. Ничего страшного, – сказал стюард.

Он продолжал быстро печатать.

Гай подумал немного и ответил:

– Горечь.

Стюард вопросительно посмотрел на него, а затем поднял брови от радости.

– Верно! Верно! Сходится с «О» в двенадцать по вертикали, – сказал он. – Вы сделали это!

– Рад помочь, – сказал Гай кисло.

Стюард пропустил это мимо ушей.

– Положите чемодан сюда, пожалуйста, на ленту, – сказал он.

Гай повиновался.

– И конверт с письмом, – добавил стюард.

– Я… я бы хотел сохранить его, если можно, – сказал Гай.

Стюард печально покачал головой:

– К сожалению, нельзя.

– Это все, что у меня осталось от…

– Не нужно тащить за собой воспоминания из прошлой жизни, – сказал стюард, – это правило номер два. Номер один – не мочиться в общественных местах, номер два – не тащить за собой воспоминания из прошлой жизни.

Гай посмотрел на него в отчаянии.

– Мм, у меня плохо с чувством юмора, видимо, – сказал стюард, – приношу свои извинения.

Он указал на чемодан:

– Положите это внутрь.

Гай раскрыл чемодан и заглянул в него в последний раз.

Часть воспоминаний вылезла на поверхность. Воспоминания о Кассандре и об Эмили сгрудились рядом, как дальние родственники, которые нашли друг друга…

– Мне нужно кое-что проверить, – сказал Гай.

Он порылся немного в воссоединяющихся воспоминаниях, пока не нашел то, что искал. Медленно поднялся над чемоданом, держа в каждой руке по воспоминанию. Смех Кассандры и смех Эмили.

Он держал их против света и изучал, по одному в каждой руке. Оба смеха перекатывались, блестели и смешивались в его руках, свет проходил сквозь них и падал на его лицо. Они были одно и то же. Как, как он мог не заметить этого раньше, как?

Он положил их обратно в чемодан, и они тут же обнялись, посмеиваясь.

Несколько секунд он молча смотрел на конверт в руке, потом поднял взгляд на стюарда, и тот снова велел ему положить конверт внутрь.

Гай нагнулся и убрал конверт в чемодан, накрыв им группу воспоминаний об Эмили и Кассандре, а потом вновь запер его на замок.

– Не так уж и трудно, правда? – улыбнулся ему стюард и протянул билет.

Лента пришла в движение, и чемодан начал уезжать от них, пока не исчез в небольшом отверстии в задней части терминала.

– Так заканчивается мой путь творца совпадений и начинается жизнь человека, – тихо сказал себе Гай.

Стюард рассеянно нажимал клавиши на клавиатуре.

– Это тоже, в общем-то, не совсем точно, – сказал.

– Простите? – сказал Гай.

– Может, не каждый творец совпадений человек, но каждый человек, помимо всего прочего, творец совпадений, – сказал стюард. – Вас не учили этому на курсе?

– Нас, видимо, многому не научили, – улыбнулся Гай.

– О, улыбка! – обрадовался стюард. – А я уж думал, этого никогда не случится. – И улыбнулся в ответ. – Вам к первому выходу, – сказал наконец стюард, – приятного полета!

– Спасибо, – сказал Гай.

Он повернулся и направился к выходу, все еще улыбаясь сам себе, но не по той причине, о которой думал стюард.

Чемодан был где-то на пути к тому, что его потеряют, – чемодан, в котором лежало все, что случилось с ним до этого момента, включая белый продолговатый конверт с его именем.

Но само письмо, само письмо лежало у него под рубашкой, у сердца.

«Это ведь немного сродни волшебству, ты заставляешь клиента смотреть в одном направлении, а сам незаметно делаешь что-то в другом месте».

Когда он нагнулся, чтобы положить конверт внутрь, и помахал им перед носом стюарда, то осторожно спрятал сложенные листы под одежду. Это, видимо, было самое резкое, четкое, ювелирное движение, которое он делал в своей мутной жизни, а все остальное будто было всего лишь подготовкой. Выпрямившись и посмотрев на стюарда, он понял, что у него получилось. Стюард ничего не заметил.

Вот так, с письмом Эмили под рубашкой, с тонкой улыбкой на губах, значение которой он еще не до конца осознал, Гай шел к первому выходу, выпрямив спину и держа билет в руке, немного на взводе из-за этого маленького бунта, последнего в его жизни.

«Даже если когда-нибудь на вас упадет белый рояль, пока вы будете идти по улице, и вы потеряете память, – говорил Генерал, – важно, чтобы вы всегда помнили одну вещь. Вы можете забыть ваше имя, названия планет Солнечной системы и состав маргарина, но сделайте одолжение, запомните вот что. Есть два типа людей в мире. Те, кто видит в любом выборе возможность что-то приобрести, и те, кто видит в выборе уступку, на которую им придется пойти. Люди свободны, но все время забывают об этом. Они по-разному надеются, по-разному боятся. Есть люди, которые постоянно предостерегают себя, что если сделают X, то с ними произойдет Y, и есть люди, которые объясняют себе, почему Y – это отличный повод держаться подальше от X. На первый взгляд одно и то же, но всегда есть разница между рассматриванием возможностей и избеганием препятствий. Мужество действительно важно, люди просто не понимают, из чего оно на самом деле сделано. Любой выбор – это в то же время и отказ от чего-то. Есть в тебе мужество отказаться или нет – зависит только от того, как сильно ты чего-то хочешь. Потому что, в конце концов, вы не всегда делаете правильный выбор. Иногда будете ошибаться, и даже не иногда. Разница проста. Счастливые люди смотрят на свою жизнь и видят последовательность решений, несчастные люди видят последовательность уступок. Прежде чем что-либо делать как творцы совпадений, узнайте, с кем вы имеете дело, с надеющимися или боящимися. Они только выглядят одинаково. Но они совсем разные».

* * *

Арик вышел из больницы и спокойно зашагал по улице.

В палате наверху один из врачей констатировал смерть Гая, но Арик ушел за несколько минут до того.

Он забрал что хотел.

В его кармане, темном и пульсирующем, лежал последний удар сердца Гая, и Арик решил, что у него есть время выпить чашку кофе, прежде чем пойти к пешеходному переходу.

А может, даже съесть пирожок.

Он подумает, когда придет на место.

Немного спонтанности, друг.

У любого начала есть начало, ему предшествовавшее.

Это первое правило.

Поэтому даже у первого правила есть предшествующее ему правило, конечно. Но это уже другая история.

Когда начинается жизнь?

В тот ли момент, когда голова младенца показывается на свет божий? Или, может, нужно, чтобы все тело вылезло?

А может, только потом, когда он говорит первое слово и становится человеком в собственных глазах?

А может, гораздо раньше, в тот момент, когда сперматозоид и яйцеклетка встречаются и знакомятся?

У каждого такого начала есть начало, ему предшествовавшее. Жизнь – это последовательность, а не отдельное событие.

Но есть один несколько проблематичный момент в этом контексте.

Первый удар сердца.

Второй удар сердца порожден первым, третий порожден вторым, но что порождает первый удар?

Это происходит когда-то там на пятой неделе внутриутробной жизни, говорят врачи. Есть масса объяснений, как это происходит, но часто они бессодержательны. Все еще нужно что-то, что запускает сердце.

Вот так, приведенные в движение правилом, которое предшествует первому правилу, ходят по миру люди еще одного типа. Не прозрачные, как воображаемые друзья, но и не телесные, как творцы совпадений. Они видимы и невидимы, существуют и не существуют, воображаемые и настоящие в равной степени, и они среди нас.

Периодически они встают перед беременной женщиной, незаметно протягивают руку внутрь нее и в нужную секунду осторожно берут маленькое новое сердце и легонько сжимают его.

И все.

Они – запускатели сердца.

Тихие, тайные и очень нежные: немного в мире вещей таких же хрупких, как сердце пятинедельного плода. Когда они решают стать творцами совпадений, то зачастую становятся лучшими в своем деле.

Арик стоял на пешеходном переходе. Красный свет продержался пять секунд, прежде чем сдался течению времени и стал зеленым, а люди с двух сторон начали переходить дорогу.

Это будет быстро, так что следите внимательно.

Вот зеленоглазая женщина, вот Арик.

Он движется медленно, сосредоточившись, она переходит дорогу ему навстречу, выпрямив спину, погруженная в свои мысли.

Вот они сближаются.

А теперь немного замедлим картинку. Следите.

Вот Арик запустил руку в карман и достал последний удар сердца Гая.

Вот они еще сближаются, а вот еще немного.

Вот он протягивает руку в сторону и, незаметно даже для птиц, помещает удар в маленькое сердечко, которое ждет внутри зеленоглазой женщины. Не нужно даже нажимать. Последний удар входит внутрь гладко и становится первым ударом.

А вот они удаляются друг от друга.

Арик улыбается сам себе. Кажется, это было проще, чем с последним ударом сердца Эмили. Его он уже поместил в маленькое, мечтающее забиться сердечко. Так просто. Как ездить на велосипеде. Не забывается.

Запускатель – это навсегда, подумал он про себя.

На противоположной стороне дороги началась новая жизнь.

Взгляните на линию времени. Конечно, это заблуждение: время – это плоскость, а не линия.

Но для тренировки представьте его в виде линии.

Теперь понаблюдайте за ней, за тем, как каждое событие происходит и порождает другие, попробуйте найти его начало.

Разумеется, у вас ничего не получится.

У каждого «сейчас» есть свое «раньше».

Это, видимо, основная, хотя и не самая очевидная проблема, с которой вы столкнетесь, будучи творцом совпадений.

Поэтому до теоретических и практических занятий, до всевозможных формул и статистик, до того, как вы начнете организовывать совпадения, давайте выполним очень простое упражнение.

Взгляните снова на линию времени.

Найдите подходящую точку, поставьте на нее указательный палец и просто решите: вот начало.

За три часа до того, как поставить очередную галочку в своем блокноте, человек, который когда-то называл себя Ариком и который уже давно не представлялся Пьером, сидел в кафе и медленно, задумчиво пил кофе.

Как всегда, здесь главное – хронометраж. Но у него было еще немного времени, и, вообще говоря, он мог позволить событиям происходить спонтанно. В этом преимущество тщательной подготовки. Он уже покормил голубя, перекрыл канализацию, даже организовал вчера протухшую рыбу в тарелке лектора по статистике, только чтобы быть уверенным во всем.

Он сидел, немного откинувшись назад, и снова прокручивал в голове события, осторожно держа маленькую чашку кофе. Краем глаза он следил за движением секундной стрелки на больших часах, висевших над кассой. Как всегда, в последние минуты перед завершением дела он наслаждался тем, что мысленно просматривал полную картину событий, и не только для того, чтобы убедиться, что он ничего не забыл.

– Я думал, будет проще, – говорил он Бауму в свое время, когда они сидели на этом самом месте, в этом самом кафе.

– Я говорил тебе, – отвечал Баум, – неспроста пять творцов совпадений вернули это задание, не выполнив. Нужно не просто свести их, а сделать так, чтобы связь была стойкой.

Они сидели и пили пиво в память о периоде, когда он был личным помощником Баума. Годы работы плечом к плечу с тем, кто был, вероятно, величайшим творцом совпадений, помогли Арику гораздо яснее видеть вещи, когда он начал самостоятельный путь. Но это задание казалось ему сложным, за гранью возможного.

– Законы воображаемых друзей очень мешают в этом случае, – сказал ему Баум, – поначалу я не понимал, зачем брать это задание. Все знают, что нельзя организовывать совпадения с участием воображаемых друзей. Это всегда очень путает дело.

– Я думал, что не проблема оставаться чьим-то воображаемым другом долгое время, – сказал он.

– Верно, – сказал Баум, – но для этого нужно, чтобы один воображал другого. Это не то же самое, что соединить людей. Первое правило в любви: она не может существовать только лишь в воображении одной из сторон.

– Я знаю. – Он, кажется, тогда вздохнул. – Нужно сделать так, чтоб они уволились.

– Нельзя уволиться из воображаемых друзей, – заключил Баум, – нужно, чтобы их уволили или чтобы пришел официальный запрос о переводе. К тому же это должно произойти одновременно, иначе у тебя получится слишком большая разница в возрасте на их следующей должности. Даже если сделаешь так, что их уволят, то поди знай, на какую должность они перейдут. Откажись, верни задание.

– Но у меня уже есть подвижки.

– Подай форму обратной отмены.

– Я не отказываюсь от заданий, – сказал он, – если я что-то начал, то закончу.

Баум покачал головой:

– Как скажешь. Я уважаю принципы.

– Так что мне делать?

Баум подумал немного:

– Хороший вопрос.

Он отхлебнул пива и сказал:

– Понятия не имею. Правда.

После этой фразы Баума стало очевидно, что Арик должен найти способ.

Он решит проблему, которую Баум не смог решить. Он просто обязан найти решение.

Что-то, что будет существовать не только в воображении. Будет настоящим и естественным. И не нарушать правил. Уф, третий пункт его порядком раздражал.

Тогда он позвонил Бауму и сказал:

– Мне нужна ваша помощь кое в чем.

Баум, конечно, ответил:

– Я знаю.

– Мне нужно создать курсы творцов совпадений. Мы подадим прошение о переводе обоих клиентов.

– Да, да.

– Курс будет очень маленьким. Только три человека.

– Ну я же сказал, что знаю.

– Вы ведь испытываете наслаждение оттого, что знаете заранее, что вам скажут?

– Ты не представляешь себе какое.

А вот и заключительный аккорд.

Или вступительный. Зависит от того, как посмотреть.

Он встал со стула и подал знак официантке, что оставил помятую купюру под пустой чашкой. Когда он вышел на улицу, на теплое солнце, то глубоко вдохнул.

Настало время идти в парк.

Когда она вышла из дома, то почувствовала, что сегодня будет хороший день. Может, из-за того, как свет льется на тротуар, может, из-за нового странного запаха с балкона пожилой соседки с первого этажа, может, из-за того, что ее смена снова отменилась и есть целый день, чтобы побыть наедине с собой. Но сегодня определенно хороший день.

Что-то белое, полужидкое и необыкновенно тошнотворное приземлилось ей на правое плечо, и когда она посмотрела наверх, то успела заметить, как над ней промелькнул голубь, наглый и теперь уже с опорожненным кишечником. Не говоря ни слова, она вернулась переодеться.

Когда она во второй раз вышла из дома, на этот раз одетая в красное платье с белыми полосками, то решила, что хороший день начинается вот сейчас.

– Ваша книга все еще не доставлена, – сказал ей продавец в книжном магазине.

Это был молодой прыщавый юноша с равнодушным взглядом, постоянно играющий в какую-то игру на телефоне, а все сокровища мира терпеливо ждали, пока он освободится и решит их прочесть.

– А когда ее доставят? – спросила она. – Этот ваучер на покупку действует до завтра.

– Она точно не придет до завтра, – сказал он. – Лучше поищите что-нибудь другое. Вон в углу есть новые книги, которые я еще не расставил.

Он кивнул, указав на нужный угол, и снова залип в телефоне. Приоритеты…

Такое с ней уже не в первый раз, поэтому у нее есть план действий.

Со стороны можно подумать, будто мечтательная студентка бродит между полок, напевая неизвестную мелодию. Однако если смотреть изнутри, то речь идет о простой лотерее. Она получит ту книгу, на которую упадет ее взгляд в ту секунду, когда она допоет песню.

Она подошла к продавцу и положила перед ним то, что выпало.

Она никогда не слышала об этом поэте, и вообще она больше любит прозу, но невозможно прийти в новое место, если будешь ходить одной и той же дорогой каждый день.

На обратном пути она чуть не упала в открытый канализационный люк. Конечно. Вот они какие, хорошие дни. Открытый люк посреди улицы.

Она оторвала взгляд от раскрытой книги за секунду до того, как рабочий в желтой каске подбежал к ней и не дал пойти дальше.

– Тут работы. Опасно. Не ходи тут, – задыхался он, – обойди вокруг. – И указал рукой в направлении парка.

– Почему бы вам просто барьер не поставить? – спросила она.

Рабочий пожал плечами. Видимо, его словарный запас уже сам по себе был барьером.

– Опасно, – сказал он, – обойди вокруг.

Что-то в этом томике стихов привлекло ее. Она почти машинально села на маленькую скамейку в парке у пруда под отеческую сень большого дерева. Она читала и чувствовала, что любопытство все больше и больше охватывает ее. Это что-то детское и полное тайны, и оно требует прекратить требовать ответы от мира и позволить себе жить в молчаливом удивлении.

Она подняла глаза от книги, прикрыла их и почувствовала, что ветер снова принес запах хорошего дня. Листья на дереве тихо шелестели. Она открыла глаза и позволила миру войти в нее: зелени парка, блеску воды, переливающимся шарикам, которые подбрасывает юноша на противоположном берегу озера.

Сегодня определенно хороший день.

Парк был почти пустой в этот утренний час.

Он иногда приходил сюда, когда не мог больше сидеть на лекции в аудитории и слушать непрекращающуюся болтовню. При всем уважении к понятию «студент», человеческий дух не должен томиться в классе столько времени. Ему нужен простор.

Так вот, он иногда приходил сюда, в основном вместо лекций по статистике и тому подобных курсов, немного бегал вокруг озера, смотрел на траву, на растения или на садовника, который постоянно тут бродил и задорно на него поглядывал, и думал о чем-нибудь или немного упражнялся в жонглировании. И сегодня не успели еще до конца произнести фразу «лектор плохо себя чувствует», как он уже был на улице.

Сейчас садовник, как всегда, работал в дальнем углу парка на маленьком холмике. Его колени почти уже пустили корни внутри маленькой клумбы с розами. Недалеко от места, где он стоял, какой-то длинноногий тип сидел, погруженный в свои мысли, с открытым блокнотом в руке.

Он уже дошел до четырех шариков. Этому очень легко научиться. Главное правило, напоминал он себе каждый раз, – это не смотреть на руки. Нужно следить за шариками в воздухе, а не смотреть, как ты ловишь их.

Странно, но он никогда специально не учился этому. С самого начала эти движения получались у него совершенно естественно.

Он встал у пруда в центре парка и начал подкидывать шарики в воздух, стараясь войти в ритм, чтобы руки жонглировали сами, а мысли летали, где им хочется.

Когда он увидел, что она смотрит на него, что-то произошло.

Руки будто бы сами остановились, позволяя шарикам разлететься вокруг, и ее взгляд, то ли любопытный, то ли игривый, пронзил его душу.

Она сидела, опустив руки на книгу, ее красно-белое платье колыхалось на ветру в том же ритме, что и рыжие волосы.

Он привык, что вокруг него вьются девушки. Привык очаровывать их, привлекать их взгляды, впечатлять их своим остроумием. Но ни одна из них не заставляла его чувствовать, как бы это сказать, что ему правда есть до нее дело. Это было что-то вроде игры. Он не понимал почему, но ему всегда казалось, будто кто-то шепчет ему, что время еще не пришло.

И вот появилась эта девушка на противоположном берегу пруда, и он почувствовал – что-то воспламенилось у него в груди.

Будто маленькое сильное пламя, будто еще одно бьющееся сердце, будто старое любовное письмо, спрятанное и выжженное у него под кожей, а сейчас ожившее от ее взгляда и загоревшееся под сердцем, строчка за строчкой.

Она сложила руки рупором у рта и крикнула ему:

– Почему ты прекратил? Было мило.

Он попробовал прийти в себя и быстро собрал шарики.

– Что ты читаешь? – прокричал он ей в ответ.

Она подняла книжку, чтобы он увидел:

– Это называется «Гуманитизм», одного поэта, Эди Леви.

– О чем это? – спросил он.

– Не знаю. Стихи. Я пока что была занята тем, что смотрела на тебя и шарики. Не успела вникнуть.

– Подожди минуту.

И он побежал к ней вокруг пруда.

* * *

Где-то там, в маленьком чемодане, несколько воспоминаний зашевелились, словно дети, которые ворочаются во сне.

Он никогда не вспомнит этого, но найти ту бабочку было и правда нелегко.

Он глупо себя чувствовал: долететь до цели, бродить по джунглям целую неделю, чтобы найти нужную колонию бабочек, быть покусанным комарами, почти подвергнуться нападению тигра, а потом вести изматывающие переговоры с бабочкой целых три дня.

Хоть он и окончил курс с отличием благодаря этому заданию, но в душе недоумевал, зачем все это нужно. Простой взмах крылышком в определенное время – что это даст?

Он помнил теорию: за всеми маленькими действиями стоят большие последствия, но давайте на минуту будем откровенными. Ведь крыло этой бабочки не установит мир во всем мире и не совершит технологическую революцию. Небольшая порция воздуха придет в движение, а в конце концов чуть бóльший объем воздуха придет в движение, и это максимум, что может случиться, разве нет?

* * *

Блуждающий порыв ветра немного взметнул ее волосы, когда он наконец добежал до нее, и он подумал, что ничего красивее в жизни не видел.

Она сидела и ждала его, руки все еще лежали на закрытой книге, и тот же порыв ветра донес до нее почти знакомый запах, отчего ее брови немного приподнялись в удивлении.

Слишком много слов промелькнуло в его голове, и письмо под кожей возле сердца уже практически полыхало.

– Привет, – сказал наконец тот, кто уже не был Гаем.

– Привет, – сказала та, кто уже не была Эмили.

Высокий человек на противоположном берегу озера поставил маленькую решительную галочку в своем блокноте.

Садовник на холме погладил пальцем нежный лепесток.

И все четверо улыбнулись, каждый по своей причине.

Серенди́пность – интуитивная прозорливость. Термин обозначает способность ненамеренно находить что-то, делая глубокие выводы из случайных наблюдений. Восходит к притче «Три принца из Серендипа» из древнеперсидского эпоса. В ней герои сумели описать только по следам внешние признаки потерянного верблюда («хромого, слепого на один глаз, потерявшего зуб, везущего беременную женщину и на одном боку груз меда, на другом – масла»), которого они никогда не видели.

Доктор Сьюз, или Доктор Зойс (Теодор Зойс Гайзель, 1904–1991) – американский детский писатель и мультипликатор. На сегодняшний день – самый продаваемый детский писатель на английском языке (в категории для маленьких детей).

Из книги «Винни-Пух и все-все-все» А. А. Милна, перевод на русский язык Б. Заходера, 1965.