Александрова Наталья - Красная роза печали

Наталья Александрова

Красная роза печали

Наталья Николаевна Александрова

Родилась в городе на Неве. Окончила Ленинградский электротехнический институт. Работала инженером, программистом, журналистом на Санкт-Петербургском радио и на Русской службе Би-би-си. Автор ряда детективных повестей.

Сторож садоводческого кооператива «Одуванчик» Михаил Петрович Кузовкин вздохнул спокойно. Жена Антонина наконец-то уехала в город. У нее там дети, внуки, пускай ими занимается. А он тут поживет с собакой. Женился он на Антонине пять лет назад, когда умерла его старуха. Дом свой в большом железнодорожном поселке оставил сыну, а сам переехал в город, в ее квартиру. Но не жилось ему там, делать там нечего. Поэтому и занялся дачей — у Антонины от первого мужа остался участок и домик щитовой. Михаил Петрович дом утеплил, чтобы зимой жить можно было, печку поставил, летнюю кухню построил, сарай. Потом соседний участок они прикупили, получилось двенадцать соток, он и завел огород большой, сад. А на зиму стал наниматься в кооператив сторожем. Антонина сначала ворчала, а потом поняла, что так всем лучше. Теперь приезжает через три дня, продукты привозит и его обихаживает. Собаку из города привезла. Там для внука щенка купили породистого, а никто за ним ухаживать не хочет. Вот и привезли сюда, назвали Гарри. Сейчас вырос большой, только дурной, всех любит. Сторож, конечно, никакой, так только, гавкнуть может. А он, Михаил Петрович, с ворами бороться и не собирается. Прежний председатель Федор Тимофеевич так и понимал.

«Дядя Миша, — говорил, — не лезь на рожон. Твое дело в милицию позвонить и хозяевам сообщить, что дом у них вскрыли. А самому с бомжами сражаться — это ни к чему, голову надо беречь. И пусть те, кто много добра на даче оставляют, решетки ставят».

Хороший был председатель, что и говорить. Да и работник, каких поискать! Бывало, летом в шесть утра встанет, все польет и за работу. Понастроил всего: дом двухэтажный, гараж, баня, теплицы и огород отличный. И чего они с женой не поделили? Правда, жена его, Сталина Викентьевна, та еще стерва. Жить с ней хуже смерти. Уж так она доводила Федора Тимофеевича, и сказать нельзя. Долго мужик терпел, потом лопнуло терпение, подал на развод. Стали имущество делить. Эта зараза уперлась, добром ни в какую не хочет, да у нее еще дети от первого брака. Дочка-то ни на что не претендует, а сынок тоже сволочь похлеще мамаши. По судам таскались, раз семь уже суд был, один раз даже его хотел Федор Тимофеевич свидетелем выставить, да Антонина не позволила, может, и правильно. Квартира четырехкомнатная у них общая, а дача-то ведь вообще на Федора записана! Так нет, до чего достала эта Сталина мужика, что плюнул он на все, все здесь бросил и на машине от этой заразы уехал. Приходил прощаться, не могу, говорит, больше, дядя Миша, с ней лаяться, я, говорит, либо ее порешу, либо сам повешусь. Так и уехал, купил дом в Новгородской области, живет там один в тишине с собакой, в город и глаз не кажет. Вот какая стерва попалась! Антонина перед ней чистое золото, хотя и поворчать, и попилить мужа любит.

А эта Сталина уже с новым председателем поругаться успела. Чего-то он ей там обещался привезти, но не довез. А сама дура дурой, участок запустила. Бегает, суетится, а толку никакого. Орут только друг на друга мать с сыночком на все садоводство. Дочка, Каринка-то, на дачу не ездит. Прошлой весной стали парник ставить, купила Сталина какой-то новый, весь сборно-разборный. Ну собрали кое-как, посадили там все и уехали. А закрепили-то плохо. На следующий день ветер поднялся, парник весь и улетел, да на участок Михаила Петровича, прямо на его Антонину и опустился! Та как заорет, а он сам чуть со смеху не помер. Тут соседи набежали, Антонину вытащили целую и невредимую, а парник он сам пошел и на место привязал. Через неделю Сталина приехала, так еще ругаться прибегала, грядки ей, видите ли, потоптали. Спасибо бы сказала, дурында!

Михаил Петрович прислушался к далекому шуму электрички. Все, уехала Антонина. Он ее до самой станции провожать не стал, потому что собака Гарька очень переживает, когда она уезжает, может, и под колеса, и в электричку за ней кинуться. Антонина хоть и пила ржавая, но Гарьку тоже очень любит и костей ему всегда привозит, и вообще питания всякого. А недавно, сообразила тоже, привезла этот «Педигрипал», что по телевизору показывают. Конечно, Гарька это барахло есть не стал. Но не пропало добро, они с соседом Витькой его с пивом съели. Ничего пошел, солененький такой.

Размышляя, Михаил Петрович разделся, снял сапоги в сенях, повесил сушиться ватник у печки, вымыл руки и поставил чайник на плитку. Затем достал из банки соленых огурчиков, снял с плиты теплый чугунок с картошкой, вынул из холодильника шмат привезенного Антониной сала, нарезал несколько тонких ломтиков. Потом извлек откуда-то тщательно спрятанную от Антонины бутылку «Смирновской». Мужик с дальнего конца садоводства попросил врезать какой-то хитроумный замок и расплатился поллитровкой. Антонина не возражала, когда он подряжался на мелкие работы, но велела брать деньгами. Да зачем ему здесь деньги? А так жизнь веселее. Гарька завозился в сенях, царапнул дверь. Ладно уж, заходи в тепло!

Михаил Петрович сел за стол, аккуратно отмерил одну треть водки в стакан, остальное завинтил пробкой и убрал в тайное место. Он не какой-нибудь пьяница, чтобы в одиночку надираться, он свою норму знает. Так ему как раз на три дня хватит, а там Антонина приедет, все равно выпить не даст.

Отрезав большой ломоть хлеба и натерев его чесноком, Михаил Петрович поднял стакан… и в это время раздался топот, треск сучьев, хлопнула дверь, и на пороге возникла Антонина собственной персоной. Вид ее был ужасен. Головной платок сбился на сторону, из-под него торчали спутанные космы. Куртка расстегнута, юбка заляпана грязью, видно, падала, и не раз. В руках у нее ничего не было, наверное, потеряла сумки по дороге или отобрали.

При виде жены в душе Михаила Петровича смешались два чувства: горечь от того, что не успел выпить, и радость оттого, что спрятал остальную водку. Антонина вошла в кухню и рухнула на табурет. Она пыталась что-то сказать, но только открывала рот, как рыба, и задыхалась.

Михаил Петрович не на шутку встревожился. Гарька вылез из-под стола и, не узнав хозяйку в таком виде, завыл долго и протяжно.

— Миша, — выдохнула наконец Антонина, — Миша, дай воды!

Михаил Петрович перепугался, второпях вместо стакана с водой схватил стакан с водкой и влил Антонине почти половину. Жена глотнула, закашлялась, Михаил Петрович обмер, поняв свою ошибку, но Антонина пришла в себя, порозовела, жадно выпила оставшуюся водку, глянула осмысленно, потом подошла к столу и закусила огурцом.

— Что случилось? — пролепетал Михаил Петрович.

— Ох, Миша, там на дороге кто-то лежит мертвый, — Антонина говорила почти спокойно, видно, водка подействовала.

— Да что ты несешь? Ты почему не уехала?

— Я же тебе говорю, я иду, а на дороге почти возле полотна кто-то лежит. Я сослепу-то думала, что это тюк какой-то, наклоняюсь, а тут встречная электричка прошла, я при свете и увидела, что это человек мертвый. Мужчина или женщина, я не заметила, а только мертвое оно. И народу кругом никого. Я так испугалась, сумки бросила и назад бежать, думала, тебя догоню.

— А чего ж ты не кричала?

— Да я кричала, а потом запыхалась, еле добежала, думала, упаду там на месте от страха.

— Ну вот что, — Михаил Петрович стал собираться, — надо пойти посмотреть, может, живой там кто.

— Да что ты, Миша, мертвый. Как есть мертвый, глаза остекленели. Да я в жизни туда близко не подойду.

— Ты скажи подробно, где это, я сам найду.

— Нет уж, я тут одна тоже не останусь, сейчас переоденусь только, и пойдем.

Михаил Петрович достал охотничье ружье, дал Антонине фонарик, позвал Гарьку, и они пошли. Темень жуткая, да еще и дождь начался. В темноте шли долго, Антонина все время отставала. У железнодорожного полотна Михаил Петрович взял Гарьку на поводок.

— Вот тут где-то, Миша.

Фонарик осветил кучу мокрой одежды, явно женской. Тело лежало на спине, остекленевшие глаза смотрели в небо. Михаил Петрович наклонился, вгляделся и ахнул:

— Мать честная, да это же Сталина Викентьевна!

Антонина подошла ближе, посмотрела спокойно, даже не ойкнула, а еще говорят, что водка вредная, вон баба как держится!

— Точно, она, Сталина. Она, значит, на вечернюю электричку шла, опоздала, видно. Что же с ней случилось, с сердцем, что ли, плохо стало? Посвети-ка еще!

В груди женщины торчал нож. Сверху на нож надет клочок бумаги, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки дождя блестели на ней, как бриллианты.

Гарька вырвался из рук Антонины, отбежал подальше и заскулил. Клочок бумаги оказался запиской, где жирным черным фломастером было написано: «С днем рождения!» Михаил Петрович вздрогнул. Антонина перекрестилась.

— Все, уходим отсюда. Гарька, ко мне!

Гарька дал себя поймать и все жался к ногам.

— Куда мы теперь, Миша?

— Я в контору пойду звонить, а ты иди к Андроновне, Витькиной мамаше, там подожди и Гарьку возьми.

В конторе Михаил Петрович сначала долго дозванивался до милиции, потом долго препирался по телефону с женой председателя, которая не хотела мужа будить, хотя всего-то было одиннадцать часов вечера, наконец тот подошел, мигом проснулся от страшной новости, сказал, что приедет утром; а в милиции велели ничего не трогать и ждать машину.

Михаил Петрович разыскал в сарае старую автомобильную шину, принес на место преступления и поджег, чтобы милиция видела, а тело накрыл полиэтиленовой пленкой. Потом он зашел к соседке. Антонину развезло в тепле, и она клевала носом на диване. Андроновна же, напротив, была оживлена, полна энергии и даже собиралась пойти посмотреть. Михаил Петрович еле удержал ее, милицией пугнул. Они с Антониной пошли к себе, только он присел, раздался сигнал милицейской машины. Приехали трое: один знакомый милиционер Алексей Иванович и с ним двое молодых парней.

Алексей Иванович часто приезжал в садоводство по поводу разных краж, а в последний раз был летом, когда у Савушкиных с семнадцатого участка украли газовый баллон, а парни из Борщевки побили их ребят, из садоводства.

Михаил Петрович подсел в машину и так до рассвета и ездил, показывал и отвечал на вопросы. Часа в два ночи приехала труповозка, Сталину увезли. Мокрые менты курили в машине и дружно матерились. Тут кстати подоспела Антонина и пригласила всех перекусить. Все с энтузиазмом согласились, Михаил Петрович одобрительно посмотрел на жену, но впереди его ожидали сюрпризы. Войдя в натопленную, чисто выметенную кухню, он увидел накрытый стол, а посреди стола красовалась его недопитая бутылка «Смирновской». Ну и баба!

Когда выпили и поели, Алексей Иванович приступил к расспросам.

— Вот что, хозяева, скажите-ка мне, эта Сталина какая была по характеру, может, ссорилась с кем?

Михаил Петрович не успел и рта раскрыть, как Антонина, набрав побольше воздуха, всплеснула руками:

— Да вы спросите, с кем она не ссорилась! Да из нашего угла она, считай, со всеми соседями переругалась. С Андроновной из-за козы, с нами из-за собаки, Гарька как-то к ней на участок забежал, цветок сломал, у Савушкиных, соседей слева, два кота, так она говорит, что у нее кабачки не растут, потому что коты приходят специально в лунки гадить, якобы соседи их так приучают. А справа у нее зеленая зона, а через зону соседка Зинаида Павловна парник поставила и на полметра на эту зеленую зону заступила, так у них со Сталиной чуть до драки не дошло. И жаловаться Сталина к председателю бегала, и в управление какое-то писала, и на общем собрании Зинаиду позорила. Та уперлась, говорит: «Что, мол, мне теперь парник, что ли, перестраивать?»

А она, Зинаида-то, одинокая, она за эту теплицу мужикам платила деньги большие, так теперь ей что же, обратно платить? Уже председатель махнул рукой, что ж теперь, стреляться из-за полметра, а Сталина все не угомонится. Я, говорит, жизнь положу, но ты свой парник переставишь! Ой! — Антонина наконец сообразила замолчать.

Алексей Иванович подумал, закурил сигарету, спросил:

— А с прежним председателем, мужем своим бывшим, как Сталина Викентьевна, разобралась?

— А вы будто не знаете, Алексей Иванович, что никак они не разобрались, разве не вас они вызывали участок делить и не вы им колышки вбивали? Только и колышки не помогли, все равно она его с дачи выжила, уехал он в Новгородскую область, дом купил и зиму там жить собирается.

— А сюда он в последнее время не наведывался?

Михаил Петрович помрачнел, понял, куда милиционер клонит, но Антонина опять не дала ему ответить:

— Ой, да он сюда последний раз в июле приезжал, когда Сталины не было. Михаила в гости приглашал, там у меня, говорит, озеро большое, рыбалка очень хорошая. А Сталина потом шухер подняла. Кричит — обокрали! А это Федор Тимофеевич кровати взял старые железные да плиту газовую.

Молодые парни оживились:

— Так у вас, стало быть, и адрес его имеется?

— Есть, а как же, сейчас принесу. Михаил Петрович только скрипнул зубами.

Антонина принесла бумажку с адресом, потом фыркнула:

— Ой, Миша, а помнишь, Федор Тимофеевич рассказывал, как она к нему в деревню приперлась? Где уж она адрес достала, видит бог, не у нас, я бы ей ни за что не дала, только приперлась она и стала калитку открывать. А он как раз в огороде копался, говорит, как увидел ее, так и обмер, думал, мерещится все. А у него собака непривязанная по двору бегала. Собака видит — баба незнакомая прется, она и давай лаять и даже плащ у Сталины порвала. А Федор-то стоит столбом и даже собаке крикнуть не может. Так Сталина рассвирепела, побежала в сельсовет жаловаться, что Федор на нее собаку натравил и в морду дал и чтобы ей в сельсовете по этому поводу справку предоставили. Ну, там, в сельсовете, народ простой, ее быстро подальше послали, так и уехала ни с чем.

Наконец милиция собралась уходить. Михаил Петрович проводил их до калитки и вернулся в дом, кипя от злости:

— Ну ты, балаболка, ты за что же это хорошего человека под монастырь подвела!

Антонина посмотрела на него совершенно спокойно:

— Что ты, Миша, это ему нисколько не повредит, а только поможет. Вот ты сам посуди, начнет милиция разбираться, людей расспрашивать, все сразу скажут, что она с мужем разводилась и имущество делила, опять же суды эти. И первым делом на Федора подумают. А если рассказать побольше, как она ну буквально со всеми ссорилась, и по пустякам даже, как все ее ненавидели, а не только один Федор, так и пусть себе милиция расследует и каждого проверяет.

— Ну, это уж ты хватила! Думаешь, милиция, да и вообще кто-нибудь поверит, что Зинаида Павловна ее прирезала из-за парника или Савушкины из-за котов?

— Нет, конечно, нет. Но пока разбираться будут, время пройдет, что-то еще может выясниться, и Федор как-нибудь отобьется.

— А как ты думаешь, Антонина, может, это он все-таки? Ну, довела ведь она его!

Антонина посмотрела твердо:

— И думать не смей! Чтобы такой человек приличный на мокрое дело пошел? Никогда не поверю! И вообще, Миша, ложись-ка ты, поспи хоть немного, а то с утра председатель приедет, да родственники Сталинины, отдохнуть тебе не дадут.

Михаил Петрович долго лежал без сна. Пожалуй, права Антонина, ишь как толково все объяснила. А ведь он никогда не замечал у нее умения логически мыслить. Водка, что ли, влияет на ее умственные способности?

— Все, педсовет закончен, а вы, Алла Константиновна, останьтесь.

Завуч Алла Константиновна подавила вздох и украдкой взглянула на часы. Господи, сколько же можно… восьмой час уже! Дома дети не ухожены, муж с работы вернулся, сидит голодный, сам ни за что еды не разогреет, опять будет скандал. И тетрадей на завтра проверять — сумка неподъемная. И о чем еще тут разговаривать, четыре часа заседали, ведь все уже обсудили. Но она знала, о чем директриса хочет с ней говорить, и настроение ее испортилось еще больше.

И, разумеется, предчувствия ее не обманули. Они прошли в директорский кабинет, директор Тамара Алексеевна села за свой абсолютно чистый полированный стол. Алла хотела было опуститься в мягкое кресло, не зря ведь эту мебель покупали, но директриса сухо кивнула ей на стул с жесткой спинкой.

— Алла Константиновна, что у вас с Мамаевым?

Спокойный тон директрисы ничуть не обманул Аллу, она приготовилась к долгой изнуряющей битве.

— Тамара Алексеевна, Мамаев груб, патологически ленив, очень агрессивен и абсолютно неуправляем. Мало того, что он не успевает по всем предметам, он еще мешает учителям вести уроки и тянет за собой весь класс.

— Однако почему-то только вы в этой четверти поставили ему двойку, а остальные учителя считают, что по их предметам у него твердое три.

«А по моему предмету у него всегда будет твердое два! — подумала Алла. — А остальные учителя тоже поставили бы ему двойки, только боятся директора. И, наверно, я тоже выставлю ему тройку, потому что бороться с тобой у меня больше нет сил».

Тем не менее она решилась на последний шаг.

— Тамара Алексеевна, Мамаева надо убирать из школы, иначе мы потом не сумеем справиться с классом.

— Что? После того как его родители столько сделали для школы?

Ничего себе, она даже не скрывает, что принимает детей за деньги!

— Алла Константиновна, у вас устаревшие понятия о жизни, спонсорская помощь сейчас вполне официальная вещь.

— Я не против спонсорской помощи, я против того, что в сочинение по «Евгению Онегину» дети вставляют матерные слова, а про Печорина и Грушницкого пишут, что они забили стрелочку у обрыва, у них произошла разборка, после чего Печорин Грушницкого замочил. Не убил на дуэли, не лишил жизни, а коротко и ясно: замочил! А ведь Мамаев только так и выражается, а остальные за ним тянутся. Ведь он Диму Козырева избил за то, что тот ему списывать не дает.

— А Козырев у меня в кабинете сказал, что сам упал.

— Еще бы он правду сказал, этого Мамаева все боятся! Тамара Алексеевна, я вам серьезно говорю: у нас экспериментальная школа, мы добиваемся статуса гимназии, мы же на олимпиады должны выходить, на конкурсы, мы должны детей принимать по способностям, а не по спонсорской помощи!

— А кто нам тогда компьютерный класс организует? Ведь за компьютерами будущее. Дети должны заниматься теперь по-новому.

— А литературой дети должны заниматься по-прежнему! Ведь уходят, после девятого класса многие уходят в серьезные школы…

Тут Алла заметила, что директриса смотрит на нее абсолютно пустыми глазами, и замолчала.

— Вот что, Алла Константиновна, вы — заведующая учебной частью, вот и учите детей, организуйте правильный педпроцесс.

«Педпроцесс»… да что ты вообще понимаешь в педагогике? Образование у тебя высшее техническое, металлург ты по профессии, а дети-то тут при чем? По специальности работать не захотела, пришла в школу домоводство преподавать. Работала себе помаленьку, потом директор на пенсию вышел, стали думать, кого назначить? У всех семья, дети, никто не захотел дополнительный хомут на шею вешать, а у Тамары Алексеевны ни мужа, ни детей, может себя полностью посвятить школе. Вот в роно и утвердили. Это ж кому рассказать — директор школы преподает домоводство!

И ладно бы действительно учила девочек, как дом вести, семейный бюджет планировать, мужу обед приготовить, ребенку носочки связать. Так нет, то у нее макраме, то фриволите, то вышивание гладью. Квилт еще какой-то выдумала — одеяла из лоскутков шить. Для показухи, конечно, красивое покрывало сделали, в учительской висит. А сколько трудились бедные девчонки! С уроков их директриса даже снимала, у нее, у Аллы, часов шесть отобрала русского и литературы.

И ей ли про педпроцесс рассуждать, да она из педагогики только одну фамилию знает — Макаренко, в детстве книжку прочла, «Флаги на башнях». А Януш Корчак для нее герой замечательного сериала времен ее юности — «Четыре танкиста и собака», ну а Песталоцци, в ее представлении, итальянские макароны…

Алла встала.

— Простите, Тамара Алексеевна, мне пора домой, дети ждут.

Она без разрешения направилась к двери.

— Алла Константиновна! — В директорском голосе послышалось шипение кобры перед прыжком. — Я не разрешила вам уходить! И давайте договоримся раз и навсегда: личное не должно мешать работе! Запомните: ни мне, ни школе нашей не нужен безответственный преподаватель, который способен бросить детей, прервать урок и помчаться в неизвестном направлении, никому ничего не объяснив!

Сволочь какая! Это она напоминает про тот случай, когда Алле позвонили из больницы. Младший сын сломал руку, и Алла, потеряв голову, помчалась туда на такси. Но неправда, что она никого не предупредила, у географички было окно, она и посидела с брошенным классом. Господи, ну как можно объяснить это женщине, не имеющей детей, она никогда не поймет.

И Алла промолчала. Она наклонила голову и все же сделала несколько шагов к двери.

— Алла Константиновна, к завтрашнему дню вы должны решить насчет Мамаева.

Алла не ответила. В дверях она столкнулась с нянечкой тетей Полей.

— Тамара Алексеевна, вы долго еще?

— Посижу пока.

Тетя Поля шла с Аллой вниз, чтобы открыть двери, и ворчала:

— Вот сидит и сидит, никуда не торопится, и приходит раньше всех, а что людям домой надо, так ей наплевать…

Уже в дверях Алла спохватилась:

— Ой, тетя Полечка. Я же забыла совсем. У нее завтра день рождения, там в кладовке розы, двадцать пять штук, в тазу лежат. Вы завтра пораньше придете, так уж поставьте ей в кабинет, а то неудобно, люди покупали, да и обида будет, если не поздравим.

— Ладно, ладно, все сделаю, не забуду.

— Вот спасибо, до завтра, — и Алла побежала к трамвайной остановке.

Тетя Поля пошла проверить розы, убедилась, что все в порядке, воды достаточно, и отправилась на свое место у раздевалки, по дороге поглядев на часы.

— Ох, девятый час уже, пойду-ка, потороплю ее, а то на «Санта-Барбару» не успею.

Однако когда она подошла к кабинету, то увидела, что дверь заперта и свет не горит.

— Надо же, ушла уже, у нее от входной двери ключ свой. Наверное, пока я в кладовку ходила, она и проскочила. А я тут сижу, ее жду.

Тетя Поля быстро оделась, аккуратно заперла все двери, обогнула здание школы, занесла ключи в квартиру завхозу и бойко пошлепала по лужам к дому.

Алла открыла дверь. Так и есть: муж в комнате дуется. А у мальчишек визжит компьютер, опять играют, не думают о домашнем задании.

— Ребята, я дома.

Муж рывком соскочил с дивана:

— А позже ты не могла появиться? Знаешь ведь, какая у меня сейчас работа, еле живой прихожу, а тебя вечно нет.

— Но, Олег, у нас педсовет был, а потом Тамара меня задержала.

— И опять мордой об стол возила? Ну что молчишь, я же знаю, что это так, по тебе видно. Слушай, тебе что, удовольствие доставляет, когда об тебя ноги вытирают?

— Олежек, я не могу без школы.

— А я не могу больше так жить! В общем выбирай: либо я, либо школа.

Алла молча направилась в ванную. Конечно, он это не всерьез, ее он любит и детей тоже. Сейчас же просто голодный и устал, а чего не скажет в сердцах голодный мужчина? Однако раньше он никогда так не говорил, даже когда очень ссорились. А если он действительно поставит ее перед выбором, что делать?

— Господи, за что мне все это? — Алла прижалась лбом к зеркалу и горько заплакала.

Наутро тетя Поля постучалась в квартиру завхоза в полвосьмого утра.

— Ты чего это так рано, теть Поля?

— А забыл? Сегодня же у нашей день рождения. Надо розы в кабинет загодя поставить.

— Ну иди, я тоже сейчас подойду.

Взяв охапку роз, тетя Поля поднялась по лестнице, открыла директорский кабинет, поставила цветы в большую хрустальную вазу, достав ее из шкафа, и оглянулась в поисках графина с водой. Однако на обычном месте, на тумбочке, графина не оказалось. Тетя Поля поискала глазами и вдруг похолодела.

Из-за письменного стола торчали ноги в знакомых туфлях. Ноги самой тети Поли стали ватными, но она все же подошла поближе. Между письменным столом и книжным шкафом лежала директриса Тамара Алексеевна и смотрела в потолок остекленевшими глазами. В груди у нее торчал нож, к ножу был приколот клочок бумаги, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки воды из разбившегося графина блестели на ней, как бриллианты.

— Тетя Поля, ты здесь? — это завхоз принес пылесос.

Тетя Поля, стараясь не поворачиваться спиной, выползла из кабинета. Увидев ее лицо, завхоз выронил пылесос.

— Семеныч, Тамара-то наша — того, каюк, — тетя Поля сделала выразительный жест рукой.

— Чего? Может, жива еще? Пойдем, поглядим.

Выпихивая друг друга вперед, они вошли в кабинет и наклонились над телом. Клочок бумаги оказался запиской, где жирным черным фломастером было нацарапано: «С днем рождения!»

Завхоз вздрогнул, тетя Поля перекрестилась.

— Семеныч, не трогай тут ничего.

— Сам знаю, не маленький. Звонить надо в милицию и в «Скорую».

— Какая уж тут «Скорая»?..

С директорского телефона они позвонить не решились, пошли в учительскую. В милиции велели «Скорую» все же вызвать, а кабинет закрыть и никого не пускать.

Медики приехали раньше, врач констатировал смерть и уехал. К этому времени подошли учителя и некоторые из учеников, самые дисциплинированные. Тетя Поля перехватила Аллу Константиновну в раздевалке и вкратце сообщила ей о событиях. Алла сначала вскрикнула, побледнела, но потом взяла себя в руки. Приехала милиция и выгнала всех из коридора второго этажа, где находился директорский кабинет. Посовещавшись с завучем младших классов, Алла решила старших учеников распустить, а маленьких отправить на экскурсию. С завтрашним днем проблемы не было, потому что сегодня пятница, а по субботам учатся только старшеклассники.

Милицейская бригада в составе трех человек действовала энергично. Врач осматривал тело, эксперт колдовал над замком и разбитым графином на предмет отпечатков, опер брал показания у сослуживцев.

Начал он с тети Поли и завхоза Ивана Семеновича, но начал неудачно, потому что тетю Полю сразу назвал бабулей, чего она терпеть не могла, ибо тетя Поля, имевшая не только внуков, но и одного правнука, старухой себя не считала и на «бабулю» очень обиделась. Поэтому она замкнулась в гордом молчании, и, кроме фразы: «Я вошла, а она лежит» — опер ничего не добился.

Иван Семенович тоже был немногословен. Тетя Поля принесла ему ключ в полдевятого, он поужинал под «Санта-Барбару», после десяти вышел на улицу, осмотрел все двери снаружи, замки оказались в порядке, а на окнах первого этажа у них решетки, так на них нечего смотреть. Потом в одиннадцать завхоз посмотрел «Вести» и лег спать, и спал до полвосьмого утра и никакого шума ночью не слышал.

Вызвали Аллу Константиновну, как последнего человека, не считая тети Поли, который видел директрису живой. Опер задал ей кучу вопросов: а не была ли потерпевшая в тот вечер чем-то расстроена, не ждала ли кого-нибудь, когда осталась вечером одна, и множество других. Алла на все вопросы честно отвечала «нет».

Приехала специальная машина, директрису увезли. Потом собрались уходить и милиционеры, эксперт забрал с собой и нож, и розу, и осколки графина. Кабинет директора велели закрыть и ничего там не трогать, маленький директрисин сейф опечатали. Распростившись с милицией, Алла заглянула в раздевалку в тети-Полин закуток. Тетя Поля с завхозом Иваном Семеновичем пили чай. На тарелке лежали пирожки с капустой и печенье.

— Садитесь с нами, Алла Константиновна.

— Ох, не знаю, мутит что-то, кусок в горло не лезет. И как вы все так спокойно воспринимаете?

— Что ж теперь, не пить, не есть? Организм свое требует, и к тому же, — тетя Поля понизила голос, — скажи честно: неужели ты так сильно расстроилась?

Алла прислушалась к себе и с некоторым стыдом поняла, что тетя Поля права.

Сотрудник Отдела по борьбе с особо тяжкими преступлениями городского УВД Сергей Гусев пришел домой под вечер. Поднимаясь по лестнице — лифт не работал, — он вспомнил, что дома у него теперь никого, а он забыл купить хлеба и с остальными продуктами у него напряженка, так что поужинать нечем. Он посмотрел на часы: вполне приличное время, пол-одиннадцатого, — и позвонил в соседнюю квартиру.

— Кто там? — раздался женский голос.

— Это я, тетя Надя, Сергей.

Дверь открылась сразу же.

— Заходи, небось голодный…

— Да неудобно, теть Надя, Сан Саныча беспокоить, мне бы хлебца кусочек.

— Нет его пока, сегодня до одиннадцати у него лекции. Проходи, поешь хоть раз в день нормально.

Сергей шагнул в квартиру к соседке, с которой знаком уже лет пятнадцать, с тех пор как молодая женщина с девочкой въехала к ним в дом по обмену. Мать с тетей Надей подружилась сразу же, наверное, много общего у них оказалось: обе разведенные, остались с детьми. А он на тети-Надину дочку, эту кнопку с косичками, сначала и внимания не обратил, разница у них в шесть лет, а потом как-то встретил на лестнице пятилетнюю Алену с расквашенным носом, всю зареванную, стало жалко ее ужасно.

Малолетних Алениных обидчиков он поймал и научил уму-разуму и с тех пор стал Алену опекать. Алена ничего не имела против и очень этим пользовалась. Потом прошло время, он вырос, в армии служил и письма ему писали все втроем: мать, Алена и тетя Надя. Когда вернулся, учиться пошел, новые друзья появились, девушки, потом женился, и все закрутилось. Алена за это время потихоньку подросла и как-то сразу выскочила замуж, а он даже на свадьбе не был, в командировке несколько месяцев проболтался. Он тогда часто в командировки ездил, чтобы дома не видеть, как мать с женой ссорятся. Мать Нинку сразу невзлюбила. Сначала-то не показывала этого, старалась ладить с ней ради сына, а потом пошли у них раздоры. Нинка, конечно, виновата, лишний раз не промолчит. Мать ему как-то сказала: ты для нее, для Нинки, перевалочный пункт, пока она что-то получше не подыскала. Это она про то, что Нинка из провинции и за него вышла из-за прописки. Он тогда наорал на мать, до сих пор стыдно, а теперь, выходит, права была мать.

После того скандала мать как-то поскучнела, все молчала, а потом вдруг собралась отдыхать в деревню — к подруге, сказала, школьной. Поехала, да там и осталась, оказалось, что не подруга это, а старый друг ее, давно они не виделись, но встретились как-то случайно, и он совсем одинокий остался, живет в деревне. Только один раз потом мать приехала, вещи забрала, сообщила, что они там в сельсовете расписались. Уже несколько лет так живут, мать в тамошнюю школу устроилась математику преподавать, ее с руками оторвали — еще бы, заслуженная учительница! Теперь по утрам школьный автобус прямо возле их дома останавливается, и директор то дров привезет, то еще чего-нибудь. Очень мать там уважают, а пока она работает, муж по хозяйству управляется.

Недавно мать звонила, наверное, тетя Надя написала про их с Нинкой развод, он, Сергей, ее спрашивает, как, мол, живете, а она сразу: вам бы так жить!

Пока он так раздумывал и мыл руки, Надежда поставила на стол в кухне тарелку с мясом и тушеными овощами, положила салат, отрезала хлеба. Сергей ел, поглядывая по сторонам.

— Что так смотришь, кухню мы отремонтировали, и занавески новые.

— А, то-то я смотрю, светлее как-то стало.

Убрав пустую тарелку, она налила ему стакан крепкого чаю с лимоном и отрезала здоровенный кусок домашней ватрушки. Пока он не спеша пил чай, она сидела напротив, собираясь с духом, потом решилась:

— Что, с Нинкой-то окончательно разъехались?

— Да, она на развод подавать будет.

— А Максимка где?

— Пока у тещи находится, — отвернулся Сергей.

— Видела Нинку тут третьего дня, за вещами приезжала.

— Одна приезжала? — встрепенулся Сергей.

— А ты будто не знаешь, что не одна. Был какой-то хмырь на иномарке.

— На «Тойоте»? Хмырь-то был на «Тойоте»?

— А по мне хоть на «Мерседесе», я их не различаю!

— Ну, ты, тетя Надя, даешь, «Тойоту» от «Мерседеса» отличить не можешь.

— Да зачем мне это? Ты лучше вот что скажи, у вас там что, опять аврал, почему домой через два дня на третий приходишь?

— Да у нас все время аврал, сама знаешь, как сейчас с преступностью.

— Новое дело, что ли?

Сергей замялся:

— Теть Надя, знаешь ведь, что не положено.

— И ты меня знаешь, — рассердилась Надежда, — разве я когда-нибудь трепалась? Расскажи уж, даром, что ли, тебя кормлю.

— Очень ты криминалом интересуешься, лучше бы телевизор смотрела.

— В жизни интереснее. Так что за новое дело?

— Можно сказать, что новое, это кроме всех старых, — он покрутил головой. — Чудно там как-то. Убили директора школы, прямо у нее в кабинете. Утром нянечка вошла в кабинет, а она там лежит ножом зарезанная, и на ней роза красная и записка: «С днем рождения!».

— А что, у нее действительно день рождения был?

— Вот именно, как раз в этот день, и кто-то ее так поздравить решил. А кабинет оказался снаружи заперт, с замком все чисто, никто никого подозрительного не видел, нянька клянется, что из дверей вечером никто не выходил, а на саму няньку думать смешно — старушка, божий одуванчик.

— Ой, Сережа, тебе ли удивляться. Да в школе можно неделю по пустым классам и коридорам прятаться, никто не найдет. Ты же, можно сказать, вырос в школе!

— Завтра пойду туда на месте разбираться, меня только сегодня на это дело бросили.

Сергей заметил, что Надежда беспокойно ходит по кухне, то посматривает на улицу из-за занавески, то подходит к входной двери.

— Ты что, тетя Надя, беспокоишься? Придет, никуда не денется.

Надежда смутилась:

— Да я так, привыкла Алену высматривать по вечерам, вот и…

Ну, тетя Надя, привыкла она Алену высматривать, да Алена уже пять лет здесь не живет! Стесняется признаться, что ждет не дождется своего Сан Саныча, соскучилась за день.

Сергей вздохнул:

— Эх, меня бы кто так поджидал!

— Не горюй, Сережа, какие твои годы, найдешь себе…

— Да, они сейчас все хотят на «Тойотах» ездить.

Надежда махнула рукой:

— Да брось ты, жить ведь не с «Тойотой», а с человеком.

Она вгляделась в темноту за окном.

— Ой, идет вроде.

— Ну, я пойду, спасибо, тетя Надя, за ужин.

— Иди, хлеба вот возьми на завтрак.

Войдя в свою квартиру, Сергей прислушался. Вот шаги на лестнице, дверь соседей открылась, послышался смех и звук поцелуя. Сергей усмехнулся: ну, дают старички!

Подходя к школе, Сергей услышал гвалт, шум, дикий визг и понял: перемена. С одной стороны, это хорошо, учителя не на уроках, всех можно оторвать от дела, а с другой — в такой кутерьме нормально разговаривать невозможно. Он пошел в учительскую, спросил завуча, но Аллы Константиновны в школе не оказалось, ее вызвали в роно. Сергей побродил по коридорам, заглянул в директорский кабинет, его открыли только для представителя милиции. Значит, директриса сидела за столом, убийца вошел, и она его, как видно, подпустила к себе, он достал нож, убил ее, потом уложил на пол, пристроил розу, записку и спокойно удалился, погасив свет и заперев дверь. Тогда это ее знакомый. А может быть, все происходило не так. Убийца подождал ее в комнате перед кабинетом, убил, потом перетащил труп к ее письменному столу, оставил розу, записку и исчез. Но тогда женщина была бы в пальто. Директор ведь оставляет верхнюю одежду не в общей раздевалке, а у себя в кабинете, такая уж у него привилегия. Сергей заглянул в шкаф. Да, пальто висит. Родственники еще не забрали, конечно, кабинет-то все время закрыт. И сейф опечатан, надо у следователя разрешение брать.

Сергей осмотрел пальто. Хорошее пальто, дорогое, почти новое. В карманах ничего нет, забрали, верно, все ребята из района. На столе ежедневник, записи разные о встречах, ну, тут все равно без завуча не разобраться. Что делать, надо искать бабушку из раздевалки, расспросить ее подробно, и, если повезет, он все сплетни узнает и про детей, и про учителей, и про директора.

Справившись у секретаря, как зовут нянечку, Сергей спустился на первый этаж. Перемена кончилась, и в раздевалке наступила блаженная тишина.

— Прасковья Лукинична, вы где?

— Чего кричишь? Тут я, заходи, — из закутка выглянула бойкая сухонькая старушка весьма преклонного возраста.

Сергей представился, предъявил свое удостоверение.

— Да знаю я, что ты из милиции, видно по тебе.

Ого, бабуля-то физиономистка!

— Ну, Прасковья Лукинична, раз от вас ничего не скроешь, то давайте побеседуем откровенно. Женщина вы, я вижу, наблюдательная, умом не обижены, свое мнение у вас имеется, вот и изложите мне все, а я послушаю.

Сергей огляделся и нахально добавил:

— Чайку вот выпил бы, если нальете.

Тетя Поля сначала нахмурилась, но потом налила ему чаю в красивую кружку с петухом, подвинула печенье.

— Я уж говорила, вечером накануне завуч просила меня цветы поставить в вазу пораньше.

— А завуч поздно ушла?

— В девятом часу, после педсовета еще задержалась.

— Нормально завуч выглядела, расстроенная чем не была?

— Я вот тебе скажу, хоть и нехорошо про покойницу, но от нашей директрисы люди в нормальном виде не выходят.

— Что, крутая дама? Разносы учиняла?

— Да нет, никогда не кричала, спокойно все, тихим голосом, да такое скажет, что человек не в себе становится.

— И вам попадало?

— Ну мне-то что: сижу себе тут, сторожу, станет директор с нянечкой связываться. А вот учителям да детям — ох доставалось! Ребята ее так и звали: наша кобра очкастая.

— А чем же учителя-то ей не угодили?

— По-разному. С Аллой у нее на почве учебы разногласия. Алла хотела детей принимать, кто хорошо учится, обучать их по специальной программе, ну ты сам у нее спросишь. А наша-то все на показуху нажимала, чтобы школа стала побогаче, вид чтобы был. Ну и наладилась принимать за деньги, — тетя Поля серьезно посмотрела на Сергея, — спонсорская помощь называется.

Случай был буквально на той неделе. Привел отец девочку в седьмой класс, они, видишь, в наш район переехали, и он хотел ее в приличную школу определить. Алла с ним поговорила, оценки у девочки все пятерки, она и говорит: берем, мол.

А на следующий день директриса узнала и давай шипеть на Аллу и на родителей! Уперлась, не возьму, и все, говорит, мест нету, а вы, говорит, к нам не по микрорайону. Скандал устроила жуткий! Папаша этот-то орал — не имеете, говорит, права! А директриса отвечает, что, мол, она здесь хозяйка, и как сказала, так и будет. Так Алла потом здесь плакала, меня, говорит, она перед всеми шпыняла, но это ничего, я привыкла, а перед людьми, говорит, стыдно, что пообещала им.

— Когда, вы сказали, это было?

— На той неделе, а в какой день… смотри-ка, выходит дня за два до убийства нашей-то!

— Очень интересно. Я потом адресок у Аллы Константиновны выясню на всякий случай.

— Да ты что, на папашу того думаешь? Он, конечно, ругался тут, а потом пар выпустил, дверью хлопнул, да и был таков, очень нужно ему с ней связываться!

— Работа у меня такая — все проверять, — вздохнул Сергей.

— А наша-то так со всеми обращается: химичку, Веру Ивановну, на пенсию отправила, хотя ей бы еще работать и работать, хорошая очень учительница, а в прошлом году вот какая случилась история.

Работал у нас математик Владимир Николаевич, давно работал, а потом жена его пришла к нам английский преподавать. И сразу они с директрисой друг друга невзлюбили, то есть наша-то со всеми не очень, а тут попалась женщина с характером, лишний раз не промолчит. В общем, в позапрошлом году уволилась математика жена, выжила ее директриса. Нашла та работу хорошую, в английской спецшколе, а потом под Новый год познакомилась с англичанином, что к ним в школу приезжал. Познакомилась с ним, значит, и в марте прошлом за него замуж вышла, уехала в Англию и сына с собой забрала.

Ну, конечно, это не один день тянулось, Владимир Николаевич переживал очень, а как уехали они прошлой весной, так он запивать стал. Ну, дома-то ладно, а он и на уроки стал выпивши приходить, это уже не дело.

И вот как бы другой человек поступил? Поговорил бы с ним по-хорошему, успокоил, может, мужик продержался бы до конца учебного года, а там бы летом и сам в себя пришел. Или уж по-тихому уволился бы по собственному желанию. А наша что сделала? Учинила скандал и уволила его без права работать в школе.

— Да, подгадила она мужичку здорово. Так что мог он ей так отомстить, с днем рождения поздравить?

— Что ты, что ты, он человек тихий, да и с виду такой, росту маленького, в очках, интеллигент в общем.

«Ну, однако, надо выяснить, тихий-то тихий, а довести человека можно до чего угодно».

Побродив еще по школе, Сергей ушел, так и не дождавшись завуча. Потом он заглянул к матери директрисы Тамары Алексеевны. Пожилая женщина, не скажешь, что старуха, хотя, судя по возрасту дочери, ей за семьдесят. Ничего от нее Сергей не добился, по ее рассказам, Томочка была увлечена работой, всю себя отдавала школе, и на личную жизнь у нее времени не оставалось.

Сергей проснулся от настойчивых звонков в дверь. Не разлепляя глаз, он сунул ноги в тапочки и пошел открывать. На пороге стояла Надежда.

— Ты чего, тетя Надя?

— Здравствуйте, сам же мне вчера записку в дверь сунул, чтобы в полдевятого тебя разбудила.

— И ты в такую рань меня подняла?

— А тебе что — на работу не надо?

— Ой, вспомнил, мне же с тобой надо перемолвиться.

— Ну давай, приходи завтракать.

— Да неудобно, что я с утра пораньше.

— Ничего, я пока одна, успеем поговорить.

— А где Сан Саныч-то?

— А он ночным сторожем в магазине сантехники. «Бахчисарайский фонтан» называется, на Московском. Через две ночи на третью дежурит. Вот в десять часов магазин откроют, его выпустят, и к одиннадцати я его к завтраку жду.

— Что, совсем с деньгами плохо? Зарплату сколько месяцев не платят?

— Да как сказать, зарплату вроде бы и платят, так разве ж это деньги? Ты заходи.

Сергей прошел в кухню. Надежда жарила омлет с сыром, пахло кофе.

— Ой, теть Надя, какая кофеварка-то у вас шикарная!

— Ага, «Филлипс». Это когда Саша в бытовой технике, в «Золушке», сторожил в прошлом году, ему там на день рождения подарили. Она бракованная, вон видишь трещина в корпусе и крышка не закрывается, вот ее там уценили и подарили.

Краем глаза Сергей уловил какое-то движение слева, машинально напрягся, что-то большое и рыжее приземлилось к нему на колени, прыгнув с верха пенала.

— Ух ты, здорово, котяра, — Сергей почесал за ухом огромного рыжеполосатого кота с белыми лапами.

— Ох, Бейсик, ты меня до инфаркта доведешь. Представляешь, Сережа, он ленивый стал, с пенала на пол не хочет прыгать, просто сидит там и ждет, пока кто-нибудь за стол не сядет. И тогда он к человеку на колени с размаху плюхается, а весит-то страшно сказать сколько.

Бейсик прыгнул на пол, подошел к своей миске, проникновенно посмотрел зелеными глазами и немелодично мяукнул.

— Ой, я же его накормить забыла!

Надежда открыла холодильник, весь нижний ящик там забит банками кошачьих консервов: «Вискас», «Китикет», еще что-то, у Сергея зарябило в глазах от разноцветных кошачьих морд, и он присвистнул:

— Ничего себе, а говоришь — денег нет.

— Да что ты, это когда Саша в «Леопольде» сторожил, он там зарплату специально кошачьими консервами брал. Говорит, мало ли что случится, денег вдруг не будет, а у кота всегда запас должен быть.

— Ишь как о коте заботится!

— Что ты, он его больше, чем меня, любит!

— Ну уж!

— Серьезно, я иногда думаю, что он на мне из-за кота женился. Ладно, давай кофе еще налью, и говори, что у тебя стряслось.

— Ох, у меня такая петрушка получается! Рассказывал я тебе про директрису убитую?

— Которая с розой на груди?

— Ну да. Так вот, оказывается, еще одну женщину так же убили, только не в городе, а в садоводстве, в Мамино. Это еще раньше случилось, на прошлой неделе, сначала областная милиция этим делом занималась, а потом и у нас такое же произошло. Посмотрели по сводке — там тоже труп с ножом и с розой, это дело нам и всунули, тем более что убитая не местная, а наша, городская.

Надежда смотрела на него очень серьезно, что-то соображая.

— В Мамино, говоришь? Садоводство «Одуванчик»? Там от нашей работы несколько участков есть. Постой, постой! Это не Сталина ли Викентьевна?

— Да я и хотел с тобой об этом перекинуться, вспомнил, вроде ты в том же институте работаешь.

— А я и не связала, не знала ничего. Сталину позавчера хоронили, сказали, хулиганы убили в Мамино, когда на электричку шла.

— Все так, только не хулиганы, а неизвестный маньяк. У нас ведь как: раз два убийства одинаковые, значит — серия, неизвестный маньяк орудует. Вот слушай, раз уж ты у меня в это дело посвященная. Я сам еще на месте не был, но приезжал сотрудник тамошний Стебельков Алексей Иванович и все мне рассказал. Сейчас осень, народу в садоводстве немного, по будням вообще никого: сторож да пенсионеров несколько. И чего эту Сталину туда понесло, на работу, что ли, не надо?

— Сережа, ты как маленький. Мне вот сегодня тоже на работу надо, а я не пойду. За такие деньги, что нам платят, мы все себе по очереди выходные устраиваем на неделе. И у Сталины в соседнем отделе так же.

— А начальство как на это смотрит?

— А что оно сделает, начальство-то?

— Да, действительно. Ну вот, сторож в кооперативе мужик толковый, все замечает, он в этот день жену провожал в город. Жена припозднилась, а Сталину они видели, когда она на шестичасовую электричку отправилась, еще не темно было, а так, сумерки. И не дошла, значит, потому что, когда сторожа жена уже на свою электричку спешила, она на Сталину мертвую наткнулась прямо у железнодорожного полотна. И все то же самое: нож точно такой же, роза красная и записка: «С днем рождения!»

— Да-да припоминаю: ей два года назад юбилей отмечали, пятьдесят лет, примерно в это время.

— Н-да, оригинально кто-то женщин с днем рождения поздравляет. Ну-ка, тетя Надя, расскажи мне об этой Сталине.

— Откровенно говоря, между нами, конечно, порядочная зараза была. Она в нашем институте лет двадцать пять проработала. Характер всегда был скверный, а в последнее время и совсем испортился. Все неприятности у нее пошли, наверное, от перестройки. Коммунистов-то развенчали, а она в них свято верила.

— Неужели не притворялась?

— Вот, представь себе. А тут пошли разговоры да разоблачения. И перессорилась со всеми Сталина на политической почве. Ты спрашиваешь, что это она в будний день на дачу поехала? Да ее начальник и на неделю бы отпустил ради спокойствия в отделе. Поэтому, когда она наутро на работу не вышла, они и не хватились, сидят, радуются, что еще один день в нормальной обстановке проведут, а тут вот какое дело. Потом сын сообщил. Сын тоже у нас работает, хотел в другое место устроиться, мать ему не позволила. Он какой-то странный, двадцать три года, а все маму слушается.

— А в садоводстве говорили, что ругались они часто.

— Ругались, а с кем она не ругалась? Она с мужем давно развелась, дети маленькие были. Осталась с детьми одна. А когда подросли они, то она нового мужа себе нашла. Я его не знала, но рассказывали, что серьезный человек, хозяйственный. Построил ей дачу своими руками, квартиру обиходил. Дочка замуж вышла, Сталине зять не понравился. Стали они с зятем ссориться, ушли молодые к его родителям жить. Стало спокойно, просторно в квартире четырехкомнатной, а Сталина уже в раж вошла, остановиться не может, начала и с мужем конфликтовать.

— Но почему со всеми-то?

— Не знаю, такой уж характер. В общем, выжила она мужа, уехал он куда-то в деревню.

— Правильно, и Стебельков из Мамина то же самое говорил.

— Ну, потом опять возникли с зятем разборки, а в последнее время с сыном ссоры начались. У сына девушка появилась, а Сталина против.

— В понедельник пойду к ней домой, с родственниками поговорю, с соседями. На мужа в Новгородскую область запрос уже послал. Вот и с директрисой непонятно. В школе ее не больно-то любили, но из-за этого же не убивают? А дома говорят, что Тамара Алексеевна золотой человек была, всю себя отдавала детям. Прямо хоть в рамочку вставляй!

Надежда встрепенулась:

— Как ты сказал? Тамара Алексеевна? А живет она где?

— На Петроградской.

— Улица Рентгена, дом двадцать восемь?

— Точно, а что?

— Слушай. А я ведь ее, кажется, тоже знала. Тамара Алексеевна Калмыкова?

— Нет, Стаднюк.

— Ну да, это у нее по мужу фамилия.

— Да нет у нее никакого мужа!

— Сейчас нет, а раньше-то был, давно и недолго. Зачем она его фамилию оставила? Ну, ее дело. А я с ее сестрой, с Лерой, в одном классе училась. А Тамара нас старше лет на пять, она активисткой считалась, сначала пионерской, потом комсомольской, нас в пионеры принимала.

— И давно ты с сестрами виделась?

— С Тамарой после школы не встречались, а с Лерой изредка перезванивались, она со своей семьей отдельно живет… Ох, погоди, что-то она говорила, у Тамары характер, мол, стал тяжелый, мать держит в строгости. Отец-то у них давно умер, а у матери какой-то давнишний поклонник, так Тамара ему даже не разрешала у них дома бывать. Мать с ним только в скверике могла встретиться, и то если Тамара не видит.

— А сколько же лет поклоннику?

— Да уж не меньше, чем Тамариной матери, а ей семьдесят точно есть. Тамаре сколько было?

— Сейчас посмотрю. Так с какого она года? Вот, получается, что ей исполнилось бы пятьдесят два, как и вашей Сталине.

— Ох, Сережа, не нравятся мне эти совпадения!

Елизавета Васильевна Калмыкова, мать убитой директрисы школы номер пятьсот восемнадцать Тамары Алексеевны, присела на диван и задумалась ни о чем. В соседней комнате звенели посудой. Поминки были долгими, пришло много народу: из школы, из роно, даже из министерства прислали телеграмму. Потом остались одни родственники, сидели допоздна. Елизавета Васильевна устала — сначала утром отстояли панихиду, после — на кладбище, и вот теперь поминки, — а в семьдесят два года это тяжело.

Она откинула еще красивую, тщательно причесанную голову на спинку дивана. Черное с глухим воротом платье очень шло к серебристым волосам. Рядом с ней сидел ее старинный знакомый Константин Эдуардович. Елизавета Васильевна вздохнула и преклонила усталую голову ему на плечо.

— Тебе нехорошо, Лизанька? — сразу же отреагировал он.

— Нет, милый, просто утомилась. Какой тяжелый бесконечный день!

Он успокаивающе погладил ее по руке. В такой позе их и застала вошедшая в комнату младшая дочь Елизаветы Васильевны Лера. Увидев пожилую пару, она нахмурилась, потом сказала звенящим голосом:

— Константин Эдуардович, муж сейчас на машине всех развозит, может, и вас захватить. А я сегодня здесь останусь.

Старик вопросительно посмотрел на Елизавету Васильевну. Она еле заметно кивнула, тогда он поднялся, церемонно поцеловал ей руку, вежливо попрощался с Лерой и направился к выходу — очень высокий, худой старик, с не по возрасту прямой спиной.

— Мама, мне нужно с тобой поговорить! — недовольно сказала Лера.

— Сейчас! — встрепенулась мать. — Я Константина Эдуардовича провожу, — она тоже поспешила к выходу.

Двери закрылись, в квартире наступила тишина. На кухне уже навели относительный порядок — вымытая посуда сложена на столе и прикрыта полотенцем, пол подметен. В комнате Тамары длинный стол еще не разобран, но это успеется и завтра. Елизавета Васильевна вошла в свою комнату и вопросительно взглянула на дочь:

— Так в чем дело?

— Мама, — Лера в волнении ходила по комнате, — я должна тебе сказать, что твое поведение меня изумляет, а многие вообще посчитали его неприличным!

— Вот как? — Елизавета Васильевна подняла брови. — В чем же заключается неприличие моего поведения? Я разгуливаю по улицам, громко ругаясь матом, с бутылкой пива в руке, а потом бросаю пустую бутылку прямо на асфальт? Или, может быть, я сижу в метро, развалившись, и пристаю к людям? А может, я не умею пользоваться носовым платком и сморкаюсь себе и другим под ноги?

— Перестань, мама, — в раздражении проговорила Лера, — ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Твои отношения с Константином Эдуардовичем!

— А что же в них неприличного? — искренне удивилась Елизавета Васильевна.

— Мама, все знают, что Тамара была против вашего знакомства, не говоря уж о более близких отношениях. И вот, как только ее не стало, буквально на следующий день, ты демонстративно его приглашаешь, держишь возле себя. Он тебя обнимает, гладит по плечу, хоть бы на похоронах постеснялись!

— Откуда в тебе столько ханжества? — изумилась Елизавета Васильевна. — Послушай, я очень любила твою сестру. Но теперь, когда ее не стало, Константин Эдуардович будет жить здесь.

— Мама, не поздно ли заводить милого дружка?

— Он мне не знакомый и не друг, — твердо ответила мать, — он мне любимый человек. Твоего отца нет в живых уже пятнадцать лет, его память это не потревожит. А если родственники шокированы, то мы пойдем в загс и официально поженимся.

— Час от часу не легче! Выйти замуж в семьдесят лет! Это противоестественно. И Тамара тоже так считала.

— А я считаю противоестественным, когда женщина с тридцати лет живет одна и, не имея собственных детей, работает директором школы! — возмутилась мать. — Я и Тамаре это говорила, но с ней не поспоришь. В первое время я не настаивала, думала, что она как-нибудь свою жизнь устроит. А потом не хотела травмировать Константина Эдуардовича. Ты ведь знаешь, какой у Тамары был характер, она превратила бы нашу жизнь в ад.

— Но зачем тебе поселять его здесь?

— Я хочу, чтобы он находился рядом. Хочу вечерами пить с ним чай и смотреть телевизор, читать одни и те же книги, гулять в скверике, утром завтракать вместе. Тамара не могла этого понять, но у тебя-то есть семья — муж, дети, почему же ты возмущаешься?

— Не знаю… но все не одобряют, — растерялась Лера.

— Какое нам дело до всех! — Мать обняла ее и заглянула в глаза: — Дочка, мне семьдесят два года, может быть, совсем немного жить осталось, неужели я не заслужила капельку счастья перед смертью?

— Что ты, не говори так! — испугалась Лера.

— Значит, решено, на той неделе он сюда переезжает.

— Ну подожди хотя бы сорок дней!

— Что ты, в нашем возрасте мы не можем так долго ждать!

Сергей позвонил, подождал. Дверь не открывали, но изнутри доносился шум текущей квартирной жизнедеятельности. Сергей нажал кнопку еще и еще раз. Наконец послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и Сергей увидел невысокого худенького мужчину в тренировочном костюме и кокетливом розовом передничке с рюшечками. Вытирая мокрые руки о передник жестом усталой домохозяйки, мужчина извинился:

— А я не слышу звонка, я там постирушку затеял, вода льется. А вы, наверное, к Валентине Сергеевне, так ее нету еще.

— Я капитан Гусев из УВД, и похоже, что именно к вам. Хочу поговорить об убитом директоре школы номер пятьсот восемнадцать Стаднюк Тамаре Алексеевне.

— Убитой? — в голосе мужчины прозвучало неподдельное изумление. — Ее убили?

— Да, пять дней назад в школе вечером. Вы — Никифоров Юрий Иванович?

— Да, конечно, — Юрий Иванович отвел глаза, — а почему вы ко мне пришли, я ведь с ней очень мало знаком…

— Но у вас был с ней конфликт?

Юрий Иванович беспокойно оглянулся:

— Извините, я только газ сейчас под супом подкручу, а то выкипит…

Он прошел на кухню и вернулся удовлетворенный.

— Да, так вы насчет Тамары Алексеевны… Понимаете, моя жена, Валентина Сергеевна, — женщина очень занятая, так что детьми больше я занимаюсь… а дети у нас способные. Мариночка на четырех олимпиадах первые места заняла, в своей школе считалась лучшей ученицей. А тут мы обменялись, удачный обмен подвернулся, почти без доплаты: мы со знакомыми квартирами поменялись, потому что им нужно было непременно переехать в наш бывший район — бабушка у них посещает школу астральной медитации, а возить ее туда ни у кого времени нет. А теперь она может пешком ходить, там близко… — Юрий Иванович беспокойно принюхался: — Ой, извините, я только жаркое в духовке проверю, а то как бы не пересохло…

Через минуту он вернулся успокоенный.

— Да, значит, мы о Тамаре Алексеевне… так вот, как только мы сюда переехали, я сразу навел справки и узнал, что ее школа здесь поблизости самая лучшая. Я туда и пошел. Сначала к завучу обратился, к Алле Константиновне, принес ей наши дипломы, Мариночкины то есть, конфет хороших коробку… Так мы с завучем хорошо поговорили, она меня обнадежила, что Мариночку обязательно возьмут, но тем не менее к директору отправила, без нее, говорит, такие вопросы у нас не решаются. Я опять все дипломы принес, конфет коробку еще лучше, прихожу к директору, а она все мои дипломы и конфеты от себя оттолкнула и говорит — не скажу, что грубо там или громко, вроде бы даже вполне тихим голосом, но как-то так зло и высокомерно, что уж лучше бы кричала, — Юрий Иванович снова беспокойно оглянулся, — извините, я только утюг выключу, а то перегорит, — и скрылся на этот раз в комнате.

Через минуту он снова появился умиротворенный.

— Так вот, Тамара Алексеевна мне, значит, и говорит: заберите, говорит, все ваши подношения, они мне не нужны. Я растерялся даже и все дипломы ей сую, какая, мол, у нас девочка замечательная. А она снова твердит, что ей это совершенно неинтересно, а вы, говорит, лучше скажите, что вы можете сделать лично для нашей школы. Я не совсем ее понимаю и уточняю:

— В каком, извиняюсь, плане?

— В плане спонсорской помощи. Вот, например, недавно один папаша оказал школе спонсорскую помощь в размере двух компьютеров «Пентиум», а еще одна родительница — в размере вот этого гарнитура мягкой мебели, на котором мы с вами сидим.

Я, говорю, извиняюсь, это вы на нем сидите, а мне стул дали такой жесткий, что долго на нем и не высидеть, геморрой наживешь.

— Так и сказали про геморрой? — с улыбкой спросил Сергей.

— Ну, во всяком случае подумал, — неопределенно ответил Юрий Иванович. — А она тогда и спрашивает, где, мол, я работаю? Я отвечаю, что, мол, извиняюсь, но я инженером работаю. Ну что ж, директриса отвечает, всякое в жизни бывает. А жена ваша? Жена моя, говорю, очень занятая женщина. Это, — Тамара Алексеевна говорит, — хорошо. Это, говорит, очень удачно, что она у вас в бизнесе… Да нет, отвечаю, она не в этом смысле занятая, она больше по политической части, она крупный активист Партии умеренного прогресса… А вот это, говорит директриса, никуда не годится. Я, конечно, ничего лично против вашей жены и этой партии не имею, но нашей школе нужны способные дети, то есть такие, родители которых способны что-то полезное сделать лично для школы. А в вашей семье я таких способных не вижу.

Очень меня эти ее слова задели. Обидно, говорю, такое от вас слушать! Чего-чего, а уж способностей у нас очень даже достаточно. И не слишком ли, говорю, большую цену ломите, я же все-таки, говорю, не в школу для «новых русских» детей ребенка привел, а в самую простую, у вас, говорю, даже не гимназия.

Тут она зашипела на меня, как кобра прямо, ядом плюется.

— Да уж, — говорит, — в школе для «новых русских» инженерам делать нечего с вашими-то возможностями.

— А мне, — говорю, — такая школа для «новых русских» и даром не нужна, там детей ничему не учат. Мне, — говорю, — важно ребенку образование дать, у вас же, я чувствую, никакого образования не получишь, раз вздумали за деньги детей в простую школу принимать. И я, говорю, вопрос этот в роно обязательно поставлю.

Как она на меня зарычит, даже очки слетели! Идите, говорит, куда хотите, хоть в роно, хоть в министерство, станут там с вами разговаривать! А сейчас прошу вас из моего кабинета выйти и вообще здание школы покинуть.

Вот вам и весь конфликт. А что я потом в вестибюле выражался, так очень накипело, но ничего я нецензурного не употреблял, вам и гардеробщица подтвердит, я же понимаю — школа все-таки…

— А где вы были вечером двадцать второго октября? — на всякий случай спросил Сергей.

— Мариночку в бассейн водил, — с готовностью откликнулся Юрий Иванович. — У нас время не очень удобное, с семи до девяти, да потом еще пока она волосы высушит. Я ее там ждал, потому что на улице дождь шел, по магазинам я не ходил.

— Кто-нибудь вас там видел?

— Три мамы и две бабушки, так с ними и просидел два часа, они могут подтвердить.

— Да-а, ну что ж, я пойду.

— Скажите, — Юрий Иванович отвел предательски заблестевшие глаза, — а как ее убили, директрису-то?

— Зарезали ножом в собственном кабинете, — сухо сказал Сергей, — а вы, я так понимаю, не очень по этому поводу расстроились?

— От вас ничего не скроешь! — развел руками Юрий Иванович.

Звонок в дверь раздался неожиданно. Маргарита Ивановна задремала, самого звонка не слышала, а проснулась только от лая Рамзеса. Она взглянула на часы: ровно четыре. Все правильно, это пришла давняя приятельница Зоя лечить зубы.

Маргарита Ивановна работала стоматологом много лет, потом вышла на пенсию, а потом, когда пенсии — и ее, и мужа — стало не хватать, решила немного подработать. Дочка была давно замужем и жила отдельно, и в ее комнате Маргарита Ивановна устроила маленький кабинетик. Она приобрела в своей бывшей поликлинике списанное кресло, бормашину, а материалы и лекарства купила импортные. И потихонечку стала лечить зубы сначала знакомым, потом — знакомым знакомых. Все оставались довольны, потому что брала она недорого, а пломбировала хорошо, рука у нее всегда была легкая. Не сказать, что отбоя не было от клиентов, теперь ведь столько появилось и поликлиник, и центров всяких, но Маргарита Ивановна считала, и жизнь доказывала ее правоту: в городе Санкт-Петербурге ни один стоматолог не останется без работы, потому что вода у нас очень плохая, влияет на зубы.

И все шло прекрасно, если бы не дворничиха Евдокия. Прошлой весной к Первому мая Евдокия напросилась вымыть окна, за деньги, конечно, не за так. Маргарита Ивановна тогда, после тяжелого гриппа, и не то что окна мыть, а руки поднять не могла. Но так хотелось к празднику чистые окна иметь, что, когда муж стал ее уговаривать насчет Евдокии, она согласилась, не подумавши. Евдокия окна вымыла, но заметила кресло и бормашину и распустила слух по всему дому, что у Маргариты Ивановны на дому подпольный кабинет. Дальше пошло еще хуже. Рамзес как-то в темноте на лестничной площадке гавкнул пару раз на Евдокию. Она орала страшно, говорила, что бульдожина ее покусала, хотя вся лестница знает, что Рамзес никогда никого не кусал. Муж ходил извиняться с коробкой шоколада, конфеты Евдокия взяла, немного поутихла. А потом чья-то собака, скорей всего бездомная, нагадила на площадке первого этажа, а Евдокия пошла рано утром и спросонья вляпалась в кучу. Орала опять до хрипоты, почему-то прицепилась к Рамзесу, хотя вся лестница знает, что Рамзес чистоплотная собака и никогда такого себе не позволит. Маргарита Ивановна не выдержала, ответила Евдокии резко, и это была ее ошибка. Евдокия мгновенно перестала орать, заговорила елейным голосом про налоговую полицию и конфискацию имущества и с тех пор при встрече всегда отпускала туманные намеки на эту тему. Маргарита Ивановна перестала принимать соседей, хотела вообще дело прикрыть, но муж лежал в больнице, деньги требовались катастрофически, и Маргарита Ивановна продолжала работать с тяжелым сердцем.

— Тише, Рамзесик, тише, — Зоя вошла с коробкой пирожных.

— Ты что не открываешь, Рита?

— Да я утром к мужу в больницу ходила, потом пообедала и задремала. Ты проходи.

— Только давай сначала чаю попьем, а то мне потом будет нельзя.

Маргарита Ивановна поставила чайник, они сели за стол, и тут же раздался звонок в дверь.

— Кто там?

— Маргарита Ивановна, возьмите квитанцию по квартплате! — раздался визгливый голос.

Специально Евдокия стережет, что ли?

Маргарита Ивановна открыла дверь, и Евдокия сразу же вытянула шею в сторону кухни.

— У вас гости?

— Гости, гости, чай пьем.

В это время из кухни выскочил Рамзес, и Евдокия ретировалась.

— Ты что, Рита, такая расстроенная?

— Ох, Зоя, до чего же меня эта Евдокия довела, просто до нервного стресса. Подумай, ну что плохого, если ко мне раза два в неделю кто-нибудь зайдет и я пару пломб поставлю? Ну, не обеднеет же государство, что я налог не заплачу, а на лето мы вообще на дачу уезжаем.

— Да плюнь ты на нее!

— Противно очень, боюсь ее, как будто что-то нехорошее делаю. Ой, Зоя, не давай ему пирожных, у него расстройство будет! Рамзес, фу! Ну вот, съел уже… Совсем замучилась я с ним, раньше-то муж гулял, а сейчас я одна, времени не хватает, а муж еще приучил его гулять три раза. Так что теперь он днем мои сапоги приносит — пойдем, мол, и все. И намордник надевать со мной никак не хочет, чувствует, что мне его жалко. А Евдокия нарочно нас караулит, как услышит, что Рамзес по лестнице идет, так сразу дверь открывает и смотрит, если он без намордника, то опять крик.

— А что, кроме Рамзеса, собак на лестнице нет?

— Есть маленькие, а на втором этаже бультерьер живет. Хозяин молодой парень, деньги собирает с ларечников у метро, и бультерьер ему нужен для работы. Евдокия как-то вякнула, так парень ей как гаркнет, уйди, говорит, по-хорошему, а то руку оторвет. Она испугалась, теперь только к Рамзесу пристает, знает, что он ласковый.

— А с виду вон какой здоровый.

— Да, он для боксера очень крупный. Ну, иди сюда, хороший мой, иди, мой маленький…

Зоя засиделась допоздна, а потом решила заночевать у подруги. Ехать далеко и домой от метро идти страшно. Они вдвоем прогулялись с Рамзесом, по лестнице шли открыто, потому что сумели-таки втиснуть пса в намордник. Из дворничихиной квартиры доносился визгливый крик, это Евдокия скандалила с пьяницей-сыном. После прогулки приятельницы поужинали и хотели лечь пораньше, но кто-то стучал наверху, потом у соседей слева до двенадцати шумел телевизор, и только все угомонились и Маргарита Ивановна с Зоей начали засыпать, на лестнице раздались звуки гармони.

— Господи, Рита, что это?

— А это Василий Степаныч с девятого этажа тренируется.

— В два часа ночи?

— А он все время тренируется, просто днем-то ему в квартире разрешают, а ночью все спать хотят, вот жена его и выставляет на лестницу.

— Да что они все — с ума посходили? А ты еще смеешься.

— Да ладно, все равно не спим, давай расскажу. Мы тут давно живем, все на глазах происходит. Значит, жили они, все как полагается, жена у Василия, детей трое. Работал он на заводе, пил, конечно, но под забором не валялся. Время идет, старшая дочка выросла и даже институт закончила, серьезная такая девушка получилась. Потом вышла она замуж, живут молодые отдельно, и вдруг, представляешь, встречаю я Василия жену, а она мне и говорит: дочка, говорит, с мужем, внуком и всей той семьей уехали в Израиль! Она такая простая тетка в платочке, и вдруг родственники в Израиле. Ну, тут все соседи посмеялись, конечно, а потом забыли — кому теперь какое дело? Это уж давно было, лет семь назад. Ну, потом Лида, Василия жена, письма показывала, фотографии, потом приходит ей приглашение и деньги на билет — дочка к себе приглашает погостить маму и младшего братишку. Лида съездила, вернулась довольная, приодели ее там, вещей подарили, зубы даже вставили и хорошо, кстати сказать, сделали, это я тебе как профессионал говорю, так вот, Лида вся довольная, а Василий Степанович затосковал. Тут как раз подошло время ему на пенсию уходить, он совсем заскучал, в мозгах у него что-то повернулось, и стал он стыдиться, что дочка его замужем за евреем.

— А что же он ей позволил за еврея-то выйти?

— А он не знал, у них у всех фамилия русская и в паспорте тоже написано — русский, только бабушка какая-то оказалась Фрида Соломоновна Гринберг, а раньше про нее и не вспоминал никто. В общем, расстроился Василий Степанович и стал всем доказывать, что он русский. Привез из деревни старые галифе, сапоги кирзовые, так и ходит по двору в сапогах, чтобы все видели. А потом гармонь купил, стал на ней русские песни разучивать. Вот, теперь играет по ночам.

— А что семья-то его?

— Они на него давно рукой махнули, у них другая дочка замуж вышла, теперь у Лиды внучка маленькая, ей не до того.

— А вы бы на него Евдокию напустили, чтобы он по ночам людям спать не мешал.

— Пробовали, и она как-то сунулась, да только Василий Степанович — это не я, он такие слова знает, что даже у Евдокии уши вянут. Она, конечно, руки не опустила, участковому жаловалась, а толку-то?

— Ну, веселенький у вас дом, знала бы, ни за что ночевать у тебя не осталась.

— Тихо, все вроде, спать пошел.

Подруги задремали, а в полшестого загремели ведра и послышались удары швабры о перила.

— Господи, а это еще кто?

— А это Евдокия начала трудовую деятельность. Ей, видишь ли, так удобнее лестницу мыть, пока никто не ходит. Пытались мы ее урезонить, так она нарочно стала теперь ведрами греметь.

Маргарита Ивановна прикрыла дверь в коридор, стало потише, и они заснули. Но через час Рамзес разбудил их и срочно потребовал гулять. Все ясно: пирожные.

— Ох, Зоя, говорила же я, что нельзя ему с кремом. Вот теперь надо тащиться.

— Прости, Рита, хочешь я с тобой пойду?

— Да ладно, зачем вдвоем-то мучиться. Сейчас мы быстренько сбегаем и вернемся.

Зоя с облегченным стоном прикрыла голову подушкой.

На лестнице подсыхал вымытый пол.

— Вот что, Рамзес, давай мы с тобой на лифте поедем, а то наследим, Евдокия нас по твоим лапам вычислит.

Они погрузились в лифт. На первом этаже Рамзес повел себя странно, ни за что не хотел выходить из кабины лифта, чем очень разозлил Маргариту Ивановну.

— Выходи сейчас же, сам меня поднял ни свет ни заря, а еще капризничает.

Она подхватила упирающегося пса за ошейник и проволокла его по ступенькам мимо почтовых ящиков. Перед входной дверью лужа, рядом валяется перевернутое ведро. Краем глаза Маргарита Ивановна заметила кучу тряпок в темном углу за батареей. Холодея, она подошла ближе и в тусклом свете сороковаттной лампочки увидела лежащую Евдокию, которая глядела в потолок остекленевшими глазами. В том, что Евдокия мертва, Маргарита Ивановна не сомневалась: в свое время, в анатомичке, она навидалась достаточно трупов. Чувствуя подступающую к горлу тошноту, она прислонилась к стене. Рамзес сел, поднял голову к потолку, собираясь завыть по покойнику, и уже взял для пробы ля-бемоль из второй октавы, но Маргарита Ивановна дернула его за ошейник.

— Немедленно прекрати, возьми себя в руки.

Рамзес пристыженно опустил голову.

Маргарита Ивановна заставила себя взглянуть еще раз. В груди Евдокии торчал нож, к ножу был приколот клочок бумаги, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки воды из разлившегося ведра сверкали на ней, как бриллианты. Боясь отпустить Рамзеса, Маргарита Ивановна сделала еще два шага и наклонилась. Клочок бумаги оказался запиской, где жирным черным фломастером было нацарапано: «С днем рождения!»

Рамзес вздрогнул, Маргарита Ивановна машинально перекрестилась.

Не в силах оторвать глаза от трупа, Маргарита Ивановна вместе с Рамзесом, который вообще уже перестал что-либо соображать (сначала силой выпихивают из лифта, потом не дают обнюхать ненавистную Евдокию, а потом вдруг тащат назад, хотя знают, что собаке срочно нужно выйти), задним ходом поднялась по ступенькам и позвонила во все четыре квартиры первого этажа.

— Кто там? — голоса у всех сердитые и сонные.

— Вера, Шура, открывайте, соседка это, Маргарита Ивановна, несчастье у нас.

— Чего надо? — народ нынче недоверчивый, к чужой беде равнодушный.

— Да открывайте вы, Евдокию убили! — в отчаянии заорала Маргарита Ивановна, а Рамзес присоединился к ней басовитым лаем.

То ли люди усовестились, то ли узнали по лаю Рамзеса, но две двери открылись. Вера Антоновна с сыном выскочили на лестницу, в квартире заплакал ребенок, хлопнула форточка. Тетя Шура в бигудях и в ночной рубашке выглядывала из дверей. Сын Веры Антоновны, здоровый парень, бывший афганец, сбегал посмотреть на Евдокию, мать туда не пустил и пошел звонить в милицию. Тетки в это время охали и причитали, пока Рамзес не напомнил Маргарите Ивановне про пирожные. Пришлось его срочно выводить. Когда вернулись с улицы, на площадке собралась толпа соседей. Милиция приехала быстро, отделение тут рядом, за углом. Прибежал из соседнего дома участковый Павел Савельич, застегиваясь на ходу. У Маргариты Ивановны разболелась голова, да и Рамзес очень беспокоился, поэтому она отпросилась у главного милиционера и поднялась к себе. Встревоженная Зоя уже стояла в дверях, а узнав про случившееся, долго сокрушалась, что дала себя уговорить остаться ночевать. Для бодрости решили выпить кофе. Только сели, явился милиционер с участковым снимать показания. От кофе они отказались, держались настороженно, однако вопросы задавали исключительно про вчерашний вечер и сегодняшнее утро.

Маргарита Ивановна и Зоя честно рассказали про вчерашний Евдокиин скандал с сыном, и это никого не удивило, потому что такие скандалы происходили у них раза три в неделю, и про сегодняшнюю дворничихину уборку в полшестого утра. Милиционер вопросительно взглянул на участкового, тот кивнул, подтверждая. Затем подробно расспросили Маргариту Ивановну, зачем вышла из дома, когда увидела труп и где он находился. При этом милиционер все поглядывал на Рамзеса, смирно лежавшего в углу кухни на коврике. Вероятно, милиции хотелось устроить хозяйке с Рамзесом очную ставку, но разве это возможно? Наконец они ушли, и измученная Маргарита Ивановна прилегла на диван.

На следующий день, в субботу, Сергей решил, что пора привыкать к холостяцкой жизни и рассчитывать только на собственные силы. Он встал, попытался прибраться в квартире, но вскоре понял всю тщетность такой попытки, поэтому замочил белье в ванной и отправился в магазин. Когда, нагруженный пакетами, он вышел из лифта, открылась дверь Надеждиной квартиры, и она сама выглянула оттуда очень возбужденная.

— Сергей, зайди ко мне срочно!

— Да я, тетя Надя, по хозяйству занимаюсь.

— Зайди, тебе говорят!

Он забросил продукты в холодильник и побежал к соседке.

— Опять мужа нет? Сторожит, что ли?

— А сегодня что, суббота? Нет, кто же днем сторожит. Он сегодня в Зоологическом музее звериную символику продает.

— Чего-чего?

— Не смейся, там ларек такой, все продается: фотографии чемпионов породы с их автографами, или там, собака года, медали разные собачьи, например, за спасение в горах, и все такое прочее. Еще книги из серии ЖЗЖ — «Жизнь замечательных животных».

— Неужели покупают?

— Конечно! Иностранцы вообще пачками берут. Наденут дома на свою болонку кучу медалей и говорят соседям, что она у них герой-спасатель.

— Совсем у людей крыша поехала!

— Спрос рождает предложение, — наставительно произнесла Надежда. — Да, что я тебя звала-то! Евдокию вчера убили!

— Какую еще Евдокию?

— Да дворничиху из соседнего дома, она у нас раньше работала, маленькая такая и голос визгливый, вспомнил?

— Ну, вспомнил, а что?

— А то, что нашли ее вчера утром на лестнице с ножом в груди и с розой. И записка тоже была — «С днем рождения!».

— Да ты что? А у нас еще не знают…

— Еще бы у вас знали, когда милиция-то районная приезжала. Вон, из нашего сорок пятого отделения. И Павел Савельич приходил, участковый. А к вам когда еще дойдет!

— Точно это?

— Как в аптеке. Информация, считай, из первых рук. Наша Мария Петровна гуляла сегодня с Тяпой.

— Какая Мария Петровна?

— Сергей, ты меня не зли! Ты что, Марию Петровну не знаешь из сто шестой квартиры? И Тяпу?

— Так информация-то от Тяпы, что ли?

— Слушай, я тебя убью! Евдокию нашла Маргарита Ивановна, зубная врачиха. Ее собака в полседьмого подняла, они и пошли, а Евдокия на лестнице лежит.

— А чего они поперлись в такую рань?

— Ну, понос у Рамзеса был от пирожных с кремом! А сегодня Мария Петровна с Маргаритой целый час гуляли, и Тяпа с Рамзесом, так что все верно тебе рассказываю.

— Ничего себе информационная служба у вас поставлена!

— Так что жди, скоро тебя третьим трупом озадачат.

— Да я и с этими двумя не знаю, что делать. Эксперт говорит, ножи самые обыкновенные, немецкие, лазерной заточки, про розы мало что можно сказать, а фломастер на записках одинаковый. И ты понимаешь, видно, что человек-то орудовал не случайный, не первых попавшихся теток убивал. Потому что, во-первых, — дни рождения действительно у них в это время были. С директрисой он прямо в тот же день угадал, а с вашей Сталиной чуть раньше постарался, дня на два, что ли…

— Дело серьезное, трудно подгадать в аккурат к самому праздничку! Скорей всего Сталина в день рождения на дачу не поехала бы, вот он и не стал откладывать.

— А во-вторых, — подхватил Сергей, — если Сталину пришить легко, потому что там в Мамино народу-то нету, то с директрисой все посложнее. Как он в школу попал? Скорее всего ключи имел от черного хода.

— Ключи-то он мог запросто подобрать, какие там в школе замки?

— Я проверял: у черного хода решетка и замок висит амбарный. Все это говорит только об одном: он готовился к преступлению заранее, и тетка ему знакома.

— Значит, и между покойницами была связь!

— А ее-то как раз я и не могу обнаружить… Хожу, как дурак, людей опрашиваю, а толку — чуть. Вот ты говоришь, что теперь он еще одну ножом пырнул…

— Какие, говоришь, ножи-то?

— Немецкие, из набора, в каждом ларьке продаются.

— Так это не немецкие, а турецкие, я в газете читала, у немецких клеймо не так расположено. Постой-ка! — Надежда порылась в кухонном столе и вытащила запечатанный набор ножей. — Мне подарили, я еще не раскрывала. Такие ножи?

— Да, такой набор, пять ножей.

— Пять, говоришь? — Пораженные одной мыслью, они уставились друг на друга. — Ой, Сережа, попомни мои слова, будет у тебя еще два трупа!

— Типун тебе на язык, — окончательно расстроился Сергей.

В понедельник Сергей с утра поехал поговорить с родственниками Софроновой Сталины Викентьевны. Зачем это нужно, он и сам хорошенько не представлял, потому что вряд ли родственники могли что-нибудь знать про убийцу, но Сергей решил, что волка ноги кормят и что, возможно, его осенит, так сказать, по ходу дела. Выйдя из трамвая на нужной остановке, он посмотрел в бумажку с адресом. Так, дом шестьдесят два, квартира восемьдесят. В квартире, однако, никто не открыл, тогда Сергей поразмыслил и спустился на этаж ниже. Он рассуждал просто: во-первых, нижние соседи всегда лучше слышат, когда наверху скандал, беготня и топот, во-вторых, если протечка или штукатурка сыплется, то нижние соседи страдают и отношения портятся, а когда у соседей отношения натянутые, можно про них узнать много интересного. Сергею повезло: в нижней квартире ему открыла, не спрашивая, бойкая бабуля. На строгое замечание, что вот, мол, предупреждает вас милиция, а вы все равно в дом всех пускаете, не спрашивая, бабуся махнула рукой и сказала, что она Сергея в «глазок» видела и сразу определила, что человек порядочный, а дома одной скучно. И если надо что-то про верхних соседей узнать, то лучше, чем она, этого никто не расскажет, а у нее, бабули, сейчас как раз время есть, пока внуки из школы не пришли, а обед она вчера на два дня сварила.

Заручившись согласием Сергея, бабуля начала рассказывать гладко, без наводящих вопросов, видно, уже не раз верхнее житье-бытье обсуждалось на лавочке.

— Значит, как в прошлом году Сталина мужа-то выжила, уехал он, хотя чем ей не угодил, никто не понимает, уж такой был мужчина хозяйственный. Ну что, квартира опустела, дочка Сталинина Карина с мужем и сыном опять сюда вернулись, хотя Карина теперь здесь не прописана, ее к тетке прописали, чтобы там квартира не пропала. Сталина довольная такая, говорит, добро все мое будет, Федору, мужу то есть, ничего не отдам. Суды у них начались, дело все тянется и тянется, никак к решению не придут. А тут зять Игорь Сталине под горячую руку попался, один раз повздорили, он не смолчал, второй раз, а потом Сталина принесла как-то домой котенка, кошечку. А ведь они с сыном уйдут на работу, котенок везде ходит, гадит, за ним убирать надо, а у Карины ребенок, нет ни сил, ни времени. Стала Сталина кошку у себя в комнате запирать, та орет целый день голодная. А у зятя, Игоря-то, аллергия на кошку началась, он чихает, кашляет, красный весь стал. Просила Карина по-хорошему кошку кому-нибудь отдать, а у Сталины один ответ: я, мол, у себя лома, а если вам не нравится, то идите себе куда подальше, скатертью дорожка. Это все я сама много раз слышала, у Сталины покойной голос громкий был.

Как-то однажды уехала Сталина с сыном, с Андрюшкой, на дачу, приезжают — нету кошки. Каринка говорит: сбежала. И непонятно: то ли вправду сбежала, то ли Игорь ее выгнал, а только неделю кошки не было. А потом Сталина нашла ее где-то отощавшую, голодную. И выгнала из дому дочку, зятя и внука, ушли они к Игоревым родителям жить.

— Из-за кошки?

— Ну, там много всего накопилось. И остались они в четырехкомнатной с сыном вдвоем. Он все маму слушался, хоть и часто ссорились, характеры у них похожие. На дачу вдвоем, на работу вдвоем, ни друзей у него, ни девушки. А потом с месяц назад вдруг приводит он девчонку. Девчонка из деревни, из-под Вологды, приехала сюда в институт поступать в медицинский. Конечно, никуда не поступила, кто же просто так возьмет девчонку из деревни. В общем, провалилась она, а домой ехать стыдно. Хотела работать устроиться санитаркой — без прописки не берут. Да сейчас ведь никуда не берут, чтобы с общежитием, своим городским работать негде. В общем, где он, Андрюшка то есть, ее подобрал, я уж не знаю, а только привел в дом и матери говорит: пусть она живет.

В таком-то случае любая мать заартачится, а не только наша Сталина. Что у них там происходило — не описать. Сталина орет, девчонка эта, Наташка, плачет, сын на своем стоит, — видно, крепко его зацепило. Потом вдруг приезжает Наташкина мать из деревни узнать, что тут с дочкой. Сталина ей такого наговорила, что эта мамаша вещи Наташкины схватила, собирайся, кричит, немедленно, уезжаем отсюда к чертовой матери! Та не хочет, любовь у них с Андрюшкой. Тогда мать забрала вещи и паспорт Наташкин и уехала. А Наталья осталась, теперь дома сидит, на улицу не в чем выйти.

— А я звонил, нет там никого.

— Да там она, куда денется, идем, мне откроет. Поговори с ней, она девка хорошая, небалованная.

Они поднялись наверх, позвонили, и бабуля крикнула в замочную скважину:

— Наталья, открывай, я это, Михална!

На пороге открывшейся двери возникла рослая зареванная девица в ковбойке и в старых тренировочных штанах, пузырящихся на коленях.

— Вот, Наталья, милиционер пришел, ты его не бойся, все расскажи.

Соседка ушла к себе. Наталья посмотрела на Сергея, всхлипнула привычно. Потом кивком головы показала, куда пройти, а сама скрылась в ванной. Когда она вернулась, Сергей даже удивился. Голубые глаза блестели на чисто вымытом румяном лице, а через плечо была перекинута толстенная коса цвета именно пшеничных колосьев, как в сказках пишут.

— Вот те на! Ты откуда же взялась такая?

— Из деревни, из-под Вологды.

— А что такая зачуханная ходишь, и правда мать все вещи забрала?

— Она рассердилась очень, Сталина Викентьевна про меня наговорила, что я и такая, и сякая, и по-всякому нехорошими словами. Кому понравится, когда дочку такими словами кроют? Тем более что все зазря, я не такая.

— Верю, — улыбнулся Сергей.

— А что с Андрюшей мы на улице познакомились, так всякое в жизни бывает, — солидно проговорила Наталья. — Я как узнала, что в институт провалилась, сижу и плачу. Он подошел, думал — обокрали, а потом… — глаза ее опять предательски налились слезами.

— Не реви, — строго сказал Сергей, — давай, рассказывай по порядку про тот вечер, когда Сталину убили, — где была, что делала.

— Да где мне быть? Тут и была, дома сидела. Одежды-то нету. Обещал Андрюша купить, так у них зарплату не платят.

— Так надо в другое место устраиваться, — не выдержал Сергей, — теперь, раз женатым стал.

— Мать его не пускала, говорила, как же ты с высшим образованием куда-то пойдешь! Как в прошлом веке она жила! Но… — Наталья испуганно прикрыла рот ладошкой. — Нехорошо про покойницу…

— Давай ближе к делу!

— Значит, накануне, как стала она на дачу собираться, так зовет Андрюшу с собой, мол, там дел много. А он говорит, какие там дела, урожай давно убран, остальное до весны подождет, что, мол, тебе неймется. А сам так обрадовался, что она уедет, потому что отдохнуть можно.

— Что, мешала она вам, не давала одним побыть?

— Ой, не говорите! До двенадцати ночи в комнату нарочно заходит, то ей одно надо, то другое, потом ругается, что мы шумим.

— Да, тяжелый случай…

— Поэтому, когда она уехала, Андрей с облегчением вздохнул и говорит: завтра у нас выходной, позвонил на работу, что не придет, и мы с ним целый день дома одни были, — Наталья покраснела.

— Ну-ну, — пробормотал Сергей.

— А теперь в милиции Андрюшу подозревают, — мгновенно заревела Наталья, — потому что все соседи твердят, что ссорились они из-за меня сильно. А что он целый день со мной был, так ваш один милиционер говорит, что я, мол, не свидетельница, что я, чтобы парня своего выгородить, что хочешь наврать могу. — Слезы полились ручьем.

— Ох ты, господи, иди опять умойся!

Сергей взглянул на часы и решил, что успеет еще навестить Владимира Николаевича Чердынцева, того самого обиженного математика, про которого рассказала ему нянечка тетя Поля. Поскольку у Чердынцева для убийства директрисы Тамары Алексеевны имелся самый что ни на есть явный мотив — месть, то и подозревали его в первую очередь и вызывали к следователю Громовой. Но алиби Чердынцев предоставил железное — уезжал из города к больной матери на четыре дня в Калинин. Представил он телеграмму от сестры, та сообщала, что у матери сердечный приступ, и даже билет на поезд, который, по счастливой случайности, не успел выбросить. Следователь Громова билет подшила к делу, а Чердынцева отпустила, и теперь Сергей решил зайти к нему просто поговорить.

Двери открыл хиленький мужичок в очках, с седой не бородой, а бороденкой. Мужичок был в шортах и маечке, как на пляже. А в квартире жуткий холод и сквозняки. Мужичок внимательно прочитал удостоверение Сергея и пригласил в комнату. Комната, против ожидания Сергея, была чистая, но в ней две странности — распахнутый настежь балкон и еще в комнате почти нет мебели.

«Пропил, что ли»? — неуверенно подумал Сергей.

Он повидал пьяниц, и никак не вязались его представления о них с чистым полом и спокойными движениями открывшего ему дверь мужчины. И глаза у него тоже спокойные, не видно в них ни капли суетливости.

— Садитесь, — хозяин кивнул на единственный стул, а сам расположился на маленьком коврике на полу в позе лотоса.

— А нельзя балкон закрыть? — поинтересовался Сергей. — Может, уже проветрилось?

— Вообще-то я так всегда живу, — вежливо начал хозяин, — но если вы просите…

— И зимой тоже? — полюбопытствовал Сергей.

— Когда мороз не сильный. Привык, знаете, к прохладе, закаляюсь. Так вы по какому делу?

— Все по тому же самому, — вздохнул Сергей. — Вы обстоятельства дела-то знаете?

— Наслушался на похоронах Тамариных.

— Кто ж вас на похороны позвал?

— Алла позвонила, мы с ней раньше дружили, когда я в школе работал. Вы знаете, ни разу в жизни на похоронах своего врага не бывал, — откровенно признался Владимир Николаевич, — да и врагов-то особенно не имел раньше. А тут вот пошел… Не скажу, что удовольствие получил или удовлетворение. Лежит в гробу, никто ее теперь не боится. И хоть бы кто-нибудь искренне горевал! Люди даже и не притворялись, даже родственники не плакали.

— Здорово ее в школе ненавидели?

— Боялись, да и ненавидели тоже. Помню последний наш разговор, я, конечно, тогда не в лучшей форме был, но смотрю на нее и вдруг замечаю, какое же она удовольствие получает, когда человека унижает. Просто что-то патологическое, такое и не вылечишь. В общем, вы, конечно, думаете, что мое мнение предвзято, но я вам точно скажу, что школа теперь свободно вздохнет.

— Похоже, вы правы.

«Да-а, — думал Сергей, шагая по лужам, — пока единственное, что связывает двух убитых женщин, кроме ножа и розы, — это то, что обе они были первостатейными стервами. Но ведь за это не убивают? То есть убивают, конечно, но в споре, в аффекте, то есть когда достала уже совсем. Но чтобы заранее смерть планировать, к дню рождения подгадывать… это что-то новенькое, в моей практике не встречалось раньше…»

Разумеется, Надежда оказалась права, и уже во вторник на столе перед Сергеем лежало дело потерпевшей Кукушкиной Евдокии Никифоровны, уроженки деревни Чикино Калининской области, русской, пятидесяти двух лет от роду, убитой неизвестным в подъезде дома номер пятнадцать по улице Карабасова приблизительно от шести тридцати до семи тридцати утра двадцать восьмого октября 1998 года. Орудие убийства — немецкий кухонный нож лазерной заточки из злополучного набора. На убитой также темно-красная живая роза (на рынке пятьдесят рублей штука) и записка, где нацарапано черным фломастером: «С днем рождения!» Еще в папке находилось заключение экспертов о том, что фломастер на всех трех записках один и тот же, а ножи — разного размера, то есть, похоже, убийца имел стандартный набор ножей и использовал их по мере надобности, причем начал с самого узкого.

Сергей просмотрел протоколы допроса свидетелей. Сосед с первого этажа работает водителем троллейбуса. Развозка собирает их в полшестого утра. Было холодно, сосед ждал в парадной, видел дворничиху живую и невредимую и даже разговаривал с ней о погоде. И вся лестница слышала, как Евдокия в полшестого начала мыть пол. Потом около часа никто не выходил, а потом в полседьмого пошла эта тетка с собакой… — как его? Хеопс? Нет, Рамзес, — и наткнулась на Евдокию. Народу утром не бывает, подъезд у них не закрывается, ни кода, ни домофона нету, мог войти кто угодно, пырнуть ножом, и готово. Эксперты говорят, что ничего он с жертвами не делает, аккуратненько так ножичком — раз, и все. Крови кругом нет, очень профессионально действует, с первого раза — прямо в сердце. Твердая, значит, рука у убийцы. Да, тут еще копать и копать. И хоть он, Сергей, теперь работает не один, а в составе бригады, все равно времени не хватает.

Сергей поднялся и поехал на встречу с участковым.

Участковый Павел Савельич работает на своем месте давно, Сергея знал еще мальчишкой, а с матерью его знаком через школу — воспитывал малолетних хулиганов. Встретил он Сергея приветливо, на все вопросы отвечал с готовностью, но по поводу убийства дворничихи Евдокии находился в полном недоумении.

— Ну, не представляю, кому ее убивать понадобилось? Взять с нее нечего, ты ее видел, ограбить — ведро, что ли, половое кому-то потребовалось?

— А месть? Мог ее кто-то из мести пришить? Давай, Пал Савельич, колись.

— Ну слушай. Жила Евдокия вместе с сыном в однокомнатной квартире. Площадь ведомственная, ей как дворнику полагается. Сын у нее парень молодой, тридцати еще нету, но пьяница беспробудный, неделями не просыхает и, естественно, нигде не работает.

— А с чего ж его так разбирает?

— А тут, видишь, дело какое вышло. Был у Лешки этого, Евдокиина сына, дружок, Виталька Боченков. Вместе школу кончали, вместе в армию ушли, вернулись одновременно. Виталька сантехником в нашем жэке устроился и почти сразу женился. Лешка у него свидетелем на свадьбе был.

Живут молодые, ребеночек родился, а Виталька пить стал. И не то чтобы так сильно, но каждый день, работа такая, сам понимаешь. Жена туда-сюда, а у нас в соседнем квартале как раз тогда объявился целитель, белый маг, по фотографии от всего лечил и брал недорого. Вот соседки и уговорили Виталькину жену к нему обратиться, а та, дура, Виталькиной отдельной карточки не нашла, а принесла ему фото, где они с Лешкой вместе на свадьбе. Тот фотографию взял, деньги тоже, велел ждать.

Проходит некоторое время — Лешка-то как запьет! И с тех пор каждый день тепленький. Ходила Евдокия к тому магу скандалить, он и говорит, ничего, мол, не могу поделать, обратный эффект, двойная петля астральная не так повернулась. Такой случай, говорит, один на тысячу бывает. Жалуйтесь, говорит, в астрал, а больше вам никто не поможет.

— В общем, лапши им на уши навешал. А тот-то, Виталька, пить бросил, подействовало на него?

— Пить-то он бросил, да только жена от него все равно ушла. Он, понимаешь, после исцеления этого слабоват стал по мужской части, то есть не то чтобы слабоват, а прямо совсем никакой. Жена и ушла к его напарнику. Тот пьет, конечно, но с этим делом зато все в порядке.

— Вот это да! Но морду-то хоть набили они целителю этому?

— Набили, а как же, и не один раз, думаешь, откуда я все подробности так хорошо знаю? Разбирался неоднократно с ним.

— А откуда же Лешка этот деньги берет, чтобы каждый день в стельку напиваться?

— Вот тут никакого секрета нет. Деньги он берет у Евдокии. Она их, конечно, прячет, а он все равно находит, способности у него такие открылись. Уж она куда только не запихнет деньги эти, а приходит — опять Лешка нашел и пропил. Поэтому у них и скандалы ежедневные. И я тебе вот что скажу: Лешка хоть и пьяница, но парень тихий, дружков к себе не водил и убивать Евдокию у него никаких причин нет. Теперь ему и пить не на что, и из квартиры выселят, да и вообще, мать же она ему все-таки!

— Э, брось, Пал Савельич, каких только подонков на свете не водится, мы-то знаем.

— Это точно, а только про Лешку я не верю. Ну, слушай дальше. По работе дворник он и есть дворник, кто на его место польстится? А в подъезде, где Евдокия жила, у нее со всеми жильцами конфликты были. Берем сверху. На девятом этаже Василий Степаныч на гармони играет. Как они ругались, это не передать. Так он ее материл, что заслушаешься, но чтоб ножом пырнуть — да на кой она ему нужна? Дальше, Маргарита Ивановна, врачиха эта, что ее нашла. Евдокия на них с мужем наезжала из-за собаки, потом угрожала донести, что Маргарита дома зубы лечит. Так про это все знают, зачем Евдокию-то убивать? И алиби у нее, у Маргариты, подруга ночевала, вместе они не спали, друг у друга на глазах находились. Дальше, на первом этаже на площадке Сидоренки в трехкомнатной, потом Евдокия, а с другой стороны тетя Шура Зверева и коммуналка большая ведомственная, там народ все время меняется, и Евдокия не успевает с ними отношения испортить. С Сидоренками Евдокия вроде не скандалила, это где хозяин на троллейбусе работает, он Евдокию последним живой видел, а с тетей Шурой Зверевой все время схватки. Эта Шура в молодости на корабле буфетчицей плавала, потом в химчистке работала, а теперь на рынке колготками торгует. Дочка у нее где-то взрослая, а Шура одна живет и погулять всегда любила, и сейчас любит, хоть и возраст у нее уже солидный. Ну, шум у нее, музыка вечно до полуночи орет, дверью хлопают, окурки бросают, — в общем, Евдокии эти гулянки как нож острый. И даже не в окурках, я тебе скажу, тут дело, а просто не могла она видеть, как люди жизни радуются, норовила настроение испортить. Меня вызывали, я Шуре предупреждение делал, а кто теперь участкового боится? Да и баба-то эта, Шура, неплохая, беззлобная, ну, повеселиться любит, так за что же на нее наезжать-то? В общем, взял я с Шуры слово, что после двенадцати никаких хождений и никакой музыки. Гости у тебя, говорю, пускай хоть до утра сидят, ты женщина самостоятельная, квартира отдельная, но чтобы все тихо! Разговор этот у нас с Шурой с год назад состоялся, а прошлой зимой случай произошел. Был у Шуры день рождения или еще какой праздник. Засиделись допоздна, как обычно, но после двенадцати музыку выключили. Поутихли, потом расходиться начали. А один мужик решил у Шуры остаться. Только Шура его попросила, чтобы он последних гостей проводил, помог им машину поймать. На улице мороз, налегке не пойдешь. Мужик этот куда-то свою куртку задевал, а Шура ему и говорит, что надевай, мол, мое пальто, кто тебя в полвторого ночи увидит. Тот и надел. Проводил приятелей, вернулся назад, парадную-то вспомнил, а квартиру перепутал. К Шуре от лестницы направо. А он налево пошел к Сидоренкам. А у Сидоренок хозяин, Николай Михалыч, в ту неделю в вечернюю смену работал. Там пока в парк, пока с диспетчером то да се, развозка его только к двум часам до дому доставляет. А Вера, жена его, ждет, спать не ложится, чтобы он не гремел, не звонил, потому что внучка маленькая болела у них тогда.

А того-то, Шуриного хахаля, в последний момент сомнение взяло, та ли квартира, он звонить не стал, а постучал тихонько. Вера к двери подходит и спрашивает: «Коля, ты?» А тот-то тоже Колей оказался, он и отвечает, «Я». И представь себе: открывает Вера дверь, а на пороге вместо мужа стоит мужик с усами и в дамском пальто с чернобуркой такой пышной! Тут наша Вера Антоновна так завопила, что не только внучка, а все соседи до девятого этажа проснулись. Сын ее выскочил, мужику этому, не разобравшись, сразу в глаз засветил, а тетя Шура вышла, как давай хохотать, прямо до икоты. В общем, когда соседи все поняли, то тоже посмеялись и разошлись: дело в субботу случилось, завтра на работу не идти, ну, ошибся человек дверью по пьяному делу — с кем не бывает? Только Евдокии неймется, орет на Шуру. Я, говорит, жаловаться буду, и не участковому, он у тебя купленный, — это она про меня, значит, — а прямо на прием к начальнику отделения пойду, чтобы тебя на 101-й километр выселили. Ты, говорит, пьяница и тунеядка, живешь на нетрудовые доходы. Тут и Шура не выдержала, это я, говорит, тунеядка, да ты посиди десять часов на морозе, а потом говори. А насчет пьянства, то кто, интересно, твоего Лешку вчера на улице поднял и домой на себе притащил. Это верно, Шура часто его подбирает по доброте душевной. В общем, срам сказать: подрались они прямо на лестнице. Соседи разняли, а утром обе ко мне жаловаться прибежали. Я в глубине души Шуре сочувствую, но формально составил протокол, оштрафовал обеих и пригрозил, что, если еще раз подобное произойдет, оформлю на пятнадцать суток. Испугалась Шура, поскучнела, больше никаких гулянок, а Евдокия ходит гоголем, совсем ее загрызла, добилась своего.

Вот, Сережа, рассказал я тебе много баек, а все равно, я считаю, ерунда все это, не повод для убийства. Мало ли соседок ругаются, друг другу в волосы вцепляются, но до убийства чтобы дойти — это, я тебе скажу… Уж ты мне поверь, я участковым двадцать лет без малого работаю, людей знаю.

— Да, Пал Савельич, дохлое это дело — убийцу Евдокии искать. Ты знаешь, это уже третье такое дело, у нас считают, что маньяк тут орудует.

— Ну, Сергей, тогда я тебе не помощник, про маньяков ничего не знаю.

— Ладно, пойду я, Пал Савельич, спасибо тебе. Ты тут посматривай, как и что, понаблюдай. Если что заметишь, звякни уж мне или зайди.

— Зайду, а как же. Удачи тебе. Может, и докопаешься до сути, хотя, если маньяк это… — участковый с сомнением покачал головой.

Когда человек увлечен своей работой, он может говорить о ней часами. Римма Петровна Точилло могла, забыв все на свете, в течение двух-трех часов увлеченно рассказывать о внедрении тыквовидного цепня в телесные полости промежуточного хозяина. Если же речь заходила о скребнях, в особенности факультативных, в инвационной стадии — она просто теряла человеческий облик, и однажды, в академической столовой, забыв, что ее соседи по столу, хотя и биологи, но не гельминтологи, то есть не специалисты по паразитическим червям, так живо описала процесс размножения нематод, что одного немолодого впечатлительного профессора увезли в больницу в состоянии средней тяжести, а от доцента ушла жена, потому что он перестал есть и вскрикивал во сне.

Римму Петровну такая реакция удивляла. Она не могла понять, как нормальный, образованный человек может не восхищаться изумительными пропорциями плоских и круглых червей, их поразительной приспособляемостью и жизнестойкостью. Кое-кто из сотрудников шепотом утверждал, что Римма читает рукописи своих статей заспиртованному в банке восьмиметровому бычьему цепню, а злые языки поговаривали, что она собирается посвятить ему свою монографию.

Только одного Римма Петровна не переносила: когда ее любимых гельминтов называли вульгарным словом «глисты».

В этот вечер пятницы в Институте животноводства было весьма оживленно. Тому имелись три причины. Во-первых, приподнятое настроение всегда царило в учреждениях вечером по пятницам, это осталось еще с советских времен. Во-вторых, что гораздо важнее, сегодня утром в институте выдали наконец долгожданную зарплату за весь прошлый квартал. При такой радости каждый сотрудник чувствовал себя именинником, а для прекрасного настроения имелась еще и третья причина. Именно сегодня справлял свой юбилей старинный сотрудник института всеми любимый профессор Сергей Аполлинарьевич Земляникин, начальник отдела полорогих. Сергею Аполлинарьевичу исполнялось семьдесят лет, но по внешнему виду ему никто никогда не дал бы его возраста. Профессор был высоким мужчиной с крупной головой на крепкой шее — в отделе полорогих вообще работали рослые полнокровные мужчины с румяными лицами. Говорил профессор густым басом и при всей своей простецкой внешности являлся интеллигентнейшим и деликатным человеком. Профессор был сегодня доволен всем: и что выдали зарплату, и что так кстати подвернулся юбилей, и теперь он сможет пригласить к себе старых друзей и соратников. Торжественная часть состоялась утром, его поздравляла дирекция, и даже из Москвы прислали телеграмму. Телеграмм вообще оказалось много, но больше всего юбиляр обрадовался одной, из опытного хозяйства. В ней, кроме поздравления с семидесятилетием, сообщалось, что гордость института, племенной бык Сергуня замечательной гернзейской породы, повредивший незадолго до этого ногу, поправился, ест с аппетитом и приступил к своим обязанностям. Словом, профессор Земляникин чувствовал бы себя сегодня на верху блаженства, если бы не… Если бы не досадное препятствие в виде Риммы Точилло. Дело заключалось в том, что Римму нельзя приглашать на юбилей. Потому что она станет весь вечер говорить о своей работе, то есть о глистах. И жена Сергея Аполлинарьевича поставила ему вчера жесткое условие: или она, или Римма. Когда-то давно Сергей Аполлинарьевич уже сделал однажды такую глупость — позвал Римму, неудобно было поступить иначе. Вечер оказался испорчен. Сотрудники маялись и все время убегали покурить на лестницу, жена и остальные родственники (не биологи) боролись с подступающей тошнотой. Остановить Римму не представлялось никакой возможности. После ее ухода в семье разгорелся скандал. Жена Земляникина утверждала, что увлечение работой тут абсолютно ни при чем, что Римма делает все нарочно, исключительно по вредности характера, и что ей, жене, со стороны виднее. В общем, сегодня Сергей Аполлинарьевич озабочен только тем, чтобы Римма не прослышала, что он приглашает гостей, и не заявилась собственной персоной или, еще того хуже, не поняла, что ее не хотят видеть, и не затаила бы обиду. Этого-то Сергей Аполлинарьевич боялся больше всего.

Сотрудники, посвященные в сложную проблему, разбрелись по кабинетам и усиленно делали вид, что работают. Римма пребывала в своем кабинете в обществе банки с цепнем, и младший научный сотрудник Леночка Мохеровская с кафедры козоводства не раз уже подбегала к ее двери, цокая каблучками, и подсматривала в замочную скважину.

Рабочий день близился к концу. Надо решаться. Земляникин до ужаса боялся Римму Петровну, но в данном случае жену он боялся больше, да и не хотелось портить всем праздник. Профессор решился:

— Выходим по одному, в коридоре больше двух не собираться!

Перешептываясь, как дети, сотрудники на цыпочках устремились к выходу под неодобрительным взглядом сторожа Васильича. Васильич Римму сам терпеть не мог, но делал вид, что ни капельки ее не боится.

Земляникин позвонил жене, шепотом сказал ей, что едут, потом запер кабинет и вышел. Проходя мимо двери с раздававшимся оттуда стуком пишущей машинки, он замедлил шаги, потом махнул рукой и почти побежал к лифту, столкнувшись по дороге с Васильичем.

— Ну, ни пуха вам! — крикнул тот на прощанье.

И уже входя в лифт, профессор услышал, как звякнуло ведро, хлопнул себя по лбу и побежал по коридору.

Худая, изможденная женщина мыла пол. Вот она устало облокотилась на швабру, и тут на нее наскочил профессор Земляникин. Обнял ее за плечи и зашептал на ухо:

— Анна Давыдовна, голубушка, да бросьте вы ваши ведра-тряпки хоть на один вечер! Поедемте ко мне. Все у меня сегодня собираются. Посидим, повспоминаем, отвлечетесь…

— Спасибо, Сергей Аполлинарьевич, — слабо улыбнулась она, — да разве ж я могу работу бросить? Кто же за меня ее сделает? А если не уберу, то меня запросто выгонят. Так что желаю вам хорошего вечера…

Тень набежала на радостное лицо профессора, но он отогнал ее, похлопал уборщицу по плечу и был таков. Анна Давыдовна поглядела ему вслед и очнулась только от окрика Васильича:

— Ты чего это, Анна, стоишь тут?

Она торопливо продолжила свое дело. Скучающий Васильич ходил за ней по пятам, тушил свет и проверял запоры на дверях кабинетов. Еще он помогал уборщице двигать мебель. Понемногу подобрались к кабинету Точилло.

— Турну я сейчас эту Точилло! — захорохорился Васильич. — Ну, в самом деле, пятница, а она сидит. Тебе же убирать нужно.

Анна Давыдовна молчала. Она так устала, что не хотела тратить силы на пустые разговоры.

— Римма Петровна, можно к вам? — тихонько стукнул в дверь Васильич.

За дверью тишина, только какие-то странные звуки, не то капанье, не то плеск раздавались ритмично.

— Что она там делает? — удивился Васильич, но постучал увереннее, а потом открыл дверь и замер на пороге, как изваяние.

Анна Давыдовна протиснулась мимо него и прижала руку к губам, удерживая крик. На полу собственного кабинета лежала Римма Петровна Точилло, кандидат сельскохозяйственных наук, начальник лаборатории гельминтологии, и глядела в потолок невидящими глазами. В груди у нее торчал нож, к ножу приколота записка, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки жидкости из разбившейся банки с восьмиметровым бычьим цепнем блестели на ней, как бриллианты.

Банка разбилась не полностью, но цепень вывалился на пол и лежал теперь у ног так обожавшей его Риммы Петровны, как верная собака Амундсена, умершая на могиле своего хозяина.

Васильич шумно сглотнул и сделал шаг ближе. Анна Давыдовна последовала за ним. Клочок бумаги оказался запиской. На ней черным жирным фломастером было нацарапано: «С днем рождения!»

Васильич вздрогнул, Анна Давыдовна невольно перекрестилась.

— Мать моя, надо же в милицию звонить! — первым опомнился Васильич. — Тут телефоны уже отключены, нужно вниз спуститься. Пойдем, Анна.

— Ты иди, Васильич, а я тут присяду. Нехорошо мне что-то.

— Ну, смотри, не забоишься одна-то? Вон, зараза какая, смотреть противно, — его палец указывал на цепня.

— Я и не такое видела, — устало отмахнулась Анна Давыдовна.

— А, ну да. Так я пошел?

— Иди уж, скорее надо.

— Куда теперь спешить? — проворчал Васильич на ходу. — Нам торопиться некуда, а она на тот свет уже успела. Однако кто же это ее…

Сергей устало плелся по лестнице собственного подъезда — лифт не работал. И хоть еще не поздно, десятый час всего, он чувствовал, что устал неимоверно. Настроение портило очень странное дело об убийствах женщин. «Маньяк с розой», как его условно называли, действовал упорно, и вот сегодня открыли еще одно убийство — Точилло Риммы Петровны, сотрудника Института животноводства.

Открылась дверь соседей, и Надежда молча втащила его в свою квартиру.

— Ты чего это, теть Надя?

— А ты почему от меня бегаешь? — рассердилась она. — Три дня уже не заходил.

— Чего заходить-то? — невесело протянул он.

— Обедать, вот чего, — строго сказала Надежда. — И заодно меня в курс дела ввести.

— Ты как в воду глядела… — начал Сергей. — А что, опять Сан Саныч на работе? Так и заездить мужика недолго. Когда придет-то?

— Сегодня вообще не придет, — невозмутимо ответила Надежда. — Ушел сегодня к девяти утра на сутки. Электриком сменным в Эрмитаже работает. Не смотри на меня волком, это случайно получилось. Товарищ его старый, Паша Соколов, там работал. Он сам вообще-то доктор наук, работал в институте одном, — ну, ты понимаешь… А тут устроился сутки через трое, платят, между прочим, неплохо. А раньше главным конструктором заказа там, в институте, был, голова у него умная. И вот, когда рассекретили все разработки, он возьми да и пошли какую-то работу свою во Францию в один журнал. Там напечатали, и вдруг приходит ему приглашение на симпозиум, в Париже. Надо же доклад делать! Он хватился — тот образец опытный, что у них был, мужики уже на винтики растащили. Кое-что смастерил на скорую руку, материалы свои отыскал с трудом и улетел на неделю. А Сашу пока попросил два раза подежурить. Не бросать же такую работу! В Эрмитаже хорошо платят… А в ларьке в зоологическом я за Сашу пока посижу. Ты садись, рассказывай.

— Надоело все, — пожаловался Сергей. — Ведь еще одна тетка появилась… все то же самое.

— Да ну? — притворно изумилась Надежда.

— Не придуривайся, — рассердился Сергей, — сама же накаркала. «Будет еще два трупа!» — в сердцах передразнил он.

— Ты остынь, — примирительно заговорила Надежда, — я уж тут и вовсе ни при чем. Просто по логике вещей получается, что, пока у него ножи не кончатся, он будет дам… так оригинально с днем рождения поздравлять.

— Знать бы еще, для какого беса ему это нужно? — вздохнул Сергей. — Нож такой же из набора, розочка опять же, записка…

— А что за тетка-то?

— Приличная женщина, кандидат наук, в Институте животноводства работала.

— Есть такой институт?

— А ты как думала! Раз животноводство есть, то и институт должен быть. Ее прямо там и убили. Не отходя, так сказать, от рабочего места. Это в пятницу случилось. В выходные все равно никого там нет, а завтра пойду, сотрудников поспрашиваю. Но только уверен я, что все получится, как и в других случаях: никто ничего не видел, у всех алиби, смерти вроде бы никто не желал, но доставала она всех здорово… А чем это так пахнет вкусно?

— Курица в духовке. Так что давай-ка с тобой ужинать, вот и Бейсик уже ждет, а про убийства потом поговорим.

— Ты, теть Надя, меня избаловала совсем, к хорошей еде приучаешь. А холостой мужчина должен пельменями питаться, чтобы не расслабляться.

— Неправильно рассуждаешь, — возразила Надежда. — Холостой мужчина должен питаться хорошо, потому что, во-первых, у него и так стрессов много, а во-вторых, на пельменях да сардельках отощает он, бдительность потеряет, и потом, как только встретится ему женщина, которая хорошо накормит, он сразу на ней и женится, не разобравшись. Так снова ошибиться можно. Нет уж, второй раз жениться нужно по-умному, на всю оставшуюся жизнь, тут не желудком надо думать, а головой и сердцем.

Сергей открыл тяжелую дверь и зашел в огромный вестибюль Института животноводства. Здание старое, но прекрасно сохранившееся, до революции дом принадлежал не то какому-то графу, не то князю, Сергей точно не знал. Вестибюль впечатлял. Огромное помещение с гранитными колоннами и камином. Пропорции лестницы с красивыми коваными перилами были несколько испорчены втиснувшейся внутрь кабиной маленького лифта. Нет здесь вертушки, как обычно в учреждениях, хотя в углу в стеклянной кабинке сидела дежурная тетенька и вязала. На прошедшего Сергея она даже не взглянула.

«Дохлое дело, — подумал Сергей. — Кто угодно мог войти, тут народу пропасть, да еще небось и под офисы они помещения сдают».

Он отправился на третий этаж, где находился кабинет покойной Риммы Петровны Точилло. Встретил Сергея профессор Земляникин сам лично. Они пожали друг другу руки, профессор Сергею сразу понравился.

— Вы мне дайте в провожатые кого-нибудь, я тут похожу, определюсь, все посмотрю.

— Зачем же кого-нибудь. Я и сам с удовольствием вам все покажу и на все вопросы отвечу. Я тут без малого сорок лет работаю, всех знаю.

— И с Точилло хорошо знакомы?

Профессор помрачнел:

— Был знаком долгое время, но чтобы дружить — это нет. Она ни с кем не дружила, такой уж характер у нее.

Они вошли в кабинет профессора Земляникина и сели к столу. Профессор помолчал немного и начал:

— Мне, молодой человек… — кстати, как вас по имени?

— Сергей.

— О, еще и тезка, — обрадовался профессор. — Так вот, мне ходить вокруг да около не к лицу. Лет мне много, да и положение все-таки обязывает. И я вам прямо скажу: уж так я рад, что в пятницу вечером все сотрудники вместе ушли в одно время ко мне на юбилей. И Римма Петровна в это время была жива, это точно, потому что все слышали, как она на машинке стучала. Стало быть, с нас со всех подозрение снимается. То есть вы, конечно, можете расспрашивать людей, но все вам то же самое скажут. И еще раз повторяю, что очень я этому рад, то есть не тому, что Римму угробили, а что сотрудники вне подозрений.

— Что, не любили покойницу у вас?

— Не любили, — честно ответил профессор. — И даже не могу сформулировать, за что конкретно. Ну, конечно, обедать с ней никто не ходил, потому что она в столовой норовила про своих гельминтов рассказывать. А от этого у любого аппетит пропадет. По той же причине на юбилей я ее не позвал — всем бы праздник испортила. Вы вот на меня смотрите, и вижу — усмехаетесь: ерунду, мол, профессор Земляникин несет. За скверный характер, мол, не убивают. А я про убийство ничего и не знаю. Просто вид у нас никто не станет делать, что расстроены мы. В коллективе теперь легче дышать станет. Потому что ее ведь не только не любили, но и боялись. Если, не дай бог, поссорится с ней кто — обязательно с ним неприятность случится. И вроде бы никак с Риммой эта неприятность не связана, а только обязательно гадость какая-нибудь получится. Вот, к примеру, случай с Борей, он на кафедре мериносов, вы его в коридоре встретили, кудрявый такой. Вызвала его Римма как-то к себе и велела банки с глистами переставлять. А он случайно разбил сосуд с нематодами. Римма раскричалась, тогда Боря тоже ответил ей в том смысле, что сама бы со своими глистами возилась, а его тошнит. И что вы думаете? До этого послал он документы в Штаты на конкурс в университет в Чарлстоне. Там вакансия, ему уже обещали… а тут вдруг — сразу же приходит отказ! Или Валентина Холмогорова с кафедры свиноводства. Сделала Римме замечание в столовой, так сразу в этот же день, по дороге с работы, сломала ногу. А она женщина крупная, весит много, с трудом перелом зажил, долго в больнице провалялась. Верите, дамы наши считали, что Римма… ну не то чтобы ведьма, но что-то такое умеет, и на работе в ящике столов держали аметистовые щетки.

— Что еще такое? — удивился Сергей.

— Да вот, — профессор смущенно протянул ему кусок кристалла. — Когда кристаллы аметиста вот так срастаются в природе, это и называется — аметистовая щетка. Считается, что это предохраняет от дурного глаза. Лет пятнадцать назад ездили мы в экспедицию на Алтай, оттуда и привезли.

— Да-да, — рассеянно проговорил Сергей. — Знаете, по некоторым признакам можно думать, что убийца — чужой человек, посторонний.

— А я вам о чем говорю? — обрадовался профессор.

— Но у вас там внизу кто угодно пройдет.

— Да, то есть вечером-то народу немного, может, дежурная и заметит, а днем спокойно можно пройти, — согласился профессор.

— Ладно, — поднялся Сергей, — мне бы еще со сторожем поговорить и с уборщицей. Кстати, что вы о них мне рассказать можете? Что за люди?

— Васильич в институте немногим меньше меня работает, все его знают.

— А уборщица?

— Анна Давыдовна?.. Вы знаете, она вообще-то не уборщица. Она раньше на кафедре крупного рогатого скота работала, старшим научным сотрудником. Но вот года два назад несчастье у нее случилось, — профессор поморщился. — Не подумайте, что я сплетни собираю. Просто столько лет в одном котле варимся, все про всех знаем. Так вот, у Анны муж ушел. И она на этой почве даже в больницу попала, в клинику нервную. Долго болела, похудела — одни глаза остались. Раньше-то видная женщина была. А потом выписали, куда идти? Ей пятьдесят лет, кто возьмет на приличное место? Ставка у нее маленькая была, хоть и кандидат, почти доктор, но сами знаете, какие сейчас в науке заработки. Вот она и попросилась к нам уборщицей. Так ей удобнее — неполный рабочий день, она говорит, что еще где-то подрабатывает. Вы поговорите тут у меня, я выйду. И еще, — он остановился и поглядел Сергею в глаза, — вот как раз у нее-то с Риммой никаких конфликтов не было, никогда. Она женщина безобидная.

Через минуту в дверь заглянула уборщица и молча остановилась на пороге, устало опустив руки.

— Садитесь, — кивнул Сергей. — Вы Анна Давыдовна Соркина?

— Да, — еле слышно ответила она.

На лице женщины, усталом и равнодушном, жили одни глаза. Глаза выделялись, словно они совсем не с этого лица. Они были живыми. Сергей задумался — где он видел такие глаза. И только под конец беседы вспомнил, что глаза такие видел в Русском музее на картине художника Александра Иванова «Явление Христа народу» много лет назад на экскурсии в восьмом классе.

Женщина села и ответила на все его вопросы спокойно и подробно, ничуть не смущаясь. Сергей вспомнил, что и ребята, которые выезжали по сигналу на труп, рассказывали, что свидетельница попалась толковая, не падала в обморок и немногословно, но четко отвечала на поставленные вопросы. Мертвую Римму она не боялась, к выпавшему из банки цепню относилась совершенно спокойно. Теперь понятно, почему, думал Сергей, она сама биолог.

После его ухода профессор Земляникин заглянул в собственный кабинет. Анна Давыдовна сидела в кресле, закрыв глаза.

— Анна Давыдовна, вам плохо? — испугался профессор.

— Что вы, не надо беспокоиться, просто устала, — она сделала попытку встать.

— Сидите, отдыхайте, — замахал он руками. — Трудно вам, при такой работе?

— Кому сейчас легко, — отшутилась она.

— Помнится, говорили вы, что родственники в Израиле, — неуверенно начал профессор, — может быть, вам к ним уехать… совсем. — И, поскольку она молчала, продолжал увереннее: — Голубушка, что вам тут… одной-то? А там все-таки… родственники и опять же, пенсия какая-нибудь.

— Мне тамошней пенсии не дождаться, я и до нашей еще не дослужилась. Спасибо вам, Сергей Аполлинарьевич, за заботу, — она тяжело поднялась, — пойду я.

Глядя ей вслед, профессор Земляникин грустно покачал головой.

Анна Давыдовна закрыла за собой дверь. Славный человек, Сергей Аполлинарьевич, искренне желает ей добра, жалеет… В наше время люди отвыкли от жалости, у каждого свои проблемы, а профессор Земляникин всегда был хорошим человеком. Когда она лежала в больнице, Сергей Аполлинарьевич даже навестил ее однажды, в какой-то праздник, фруктов принес…

Еще с улицы Витя Петренко услышал раскаты зычного командирского баса. Ясно: Мадам на мостике.

Когда он вошел в кабинет, она как раз обрабатывала безответного Судакова.

— Ты, конечно, накладные по пластиковым трубам не подготовил?

— Подготовил, Марианна Валерьянна.

— Тогда, значит, счета для «Трех граций» не оформил?

— Оформил, Марианна Валерьянна.

— Значит, факс в «Мессалину» не отослал?

— Отослал, Марианна Валерьянна.

— А прайс из «Бахчисарайского фонтана» получил?

— Нет, не получил еще.

— Ну, я же знала! Знала, что у тебя ни черта не сделано! Тебе ничего нельзя поручить! Тебя везде надо подталкивать! В коммерческой структуре так не работают! Ты у меня в шесть секунд вылетишь на улицу.

С каждым ее словом Судаков все ниже и ниже пригибался к столу.

— Но, Марианна Валерьянна, — сделал он жалкую попытку вклиниться с оправданиями.

— Никаких «но»! — припечатала она его пудовым окриком, развернулась на месте и строевым шагом, от которого закачались люстры и задребезжала посуда на полке, направилась в свой кабинет.

— Марианна Валерьянна, — робко пискнула показавшаяся в дверях Людочка Петушкова, — к вам «крыша» пожаловала.

Марианна помрачнела, окинула Людочку суровым взором, распахнула дверь своей «парилки», как называли ее личный кабинет подчиненные, и, чуть ниже, чем обычно, бросила:

— Зови.

В «парилку» проследовала традиционная «тройка»: бригадир Денис, пошустрее, посообразительнее и поменьше ростом, чем его коллеги: Вася — здоровенный, широкоплечий, неповоротливый с виду, в недавнем прошлом — борец-тяжеловес, и Андрей — тощий, сутулый с землистым цветом лица и пустыми невыразительными глазами. Его рыбий взгляд почему-то наводил на всех ужас. От него веяло таким холодом, что Люда Петушкова вздрогнула и закрыла форточку.

— Ну его, — сказала она Судакову почти шепотом, — я что-то так этого худого боюсь!

— Да брось ты, — Судаков встал из-за стола и потянулся, хрустнув пальцами, — я нашу Мадам боюсь гораздо больше: я на Мадам поставлю десять к одному. Давай-ка, пока они там отношения выясняют, мы кофейку дернем. Вот и Витька с нами выпьет, а он небось и печенье принес.

Из «парилки» доносились приглушенные голоса. Голос Мадам был гораздо слышнее тенорка Дениса. От слова к слову Мадам набирала все большую мощь, и скоро стало отчетливо слышно все, что она говорит:

— Ты меня, мозгляк уголовный, на понт не бери! Я таких покупаю коробками! Если надо, я и до Кирпича дойду!

В ответ послышался примирительный пассаж Дениса, и разговор перешел в более мирное русло. Кофе выпили, и Людочка поскорее вымыла чашки, чтобы скрыть следы преступления.

Наконец, дверь открылась, и, поскольку отворилась она без грохота, стало ясно, что это не Мадам. «Тройка» покинула кабинет, Денис шел замыкающим. Задержавшись у Витиного стола, он восхищенно произнес:

— Ну, хозяйка ваша дает! Потрясающая баба! Настоящий авторитет!

Дальше день прошел, как обычно. На следующее утро Витя был у офиса фирмы без пяти десять. Людочка уже топталась перед дверью.

— Ой, Вить, хорошо, что ты уже здесь, почему-то еще заперто. Я без четверти прибежала, так с тех пор и стою. Николай-то сегодня к зубному отпросился, а почему Мадам нет — ума не приложу. Первый случай в истории.

Витя подергал дверь, она прочно заперта. Он постучал легонько, чтобы не привлекать внимания.

— Думаешь, дежурный заснул? — в сомнении проговорила Людочка. — Но где же все-таки Мадам?

— Черт знает что! — Витя начал волноваться. — Открывать пора, а мы тут отсвечиваем.

Он схватил Людочку за руку и потащил в подворотню к дверям черного хода. На первый взгляд железная дверь черного хода тоже казалась запертой. Но когда Витя, без надежды на успех, двинул ее плечом, дверь неожиданно распахнулась, она оказалась просто прикрытой. Они осторожно прошли в офис. В коридоре горел свет — вот бы Мадам скандал устроила, если бы первая пришла, и почему-то открыта дверь демонстрационного зала («шоу-рум», как выражалась Мадам). Людочка потянулась, чтобы закрыть дверь, но на лице ее появилось испуганное выражение.

— Вить, а ведь мы вчера свет гасили и дверь закрывали. Что-то случилось, Витя!

— Кто сегодня дежурил-то? Борис или Эдуард Иваныч? Эй, есть тут кто? — воззвал Витя.

Голос эхом прокатился по пустому помещению.

— Ой, не надо кричать! — взвизгнула Людочка. — Страшно очень.

Она взяла Витю за руку, и они, почему-то крадучись, вошли в зал. Посредине зала, на подиуме, выложенном роскошной испанской плиткой, стояли четыре финские гидромассажные ванны. Сегодня должна состояться их рекламная демонстрация. Приглашены четыре манекенщицы из модельного агентства, они должны плескаться в этих ваннах, изображая восторг и высшую степень наслаждения жизнью, — но это только в двенадцать, а сейчас около десяти. Тем не менее в одной из ванн кто-то уже лежит. Витя включил верхний свет, и, по-прежнему держась за руки, они с Людочкой приблизились к подиуму.

На подиуме, в великолепной финской ванне Maxi — Ultra, с двойным гидромассажем, электроподогревом и подсветкой, ориентировочная стоимость три тысячи пятьсот условных единиц (или, по-простому, долларов), лежала Марианна Валериановна Ратищева, известная всему деловому Петербургу как Мадам Джакузи.

Она была облачена в свой излюбленный васильковый костюм (пуленепробиваемый, как считали сотрудники). Остекленевшие глаза ее были устремлены в потолок, будто она выискивала там очередной непорядок. В груди у нее торчал нож, к ножу приколот клочок бумаги, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки воды, непременное условие качественного гидромассажа, блестели на ней, как бриллианты.

— Витя, Витенька, что это с ней? — пискнула Людочка, прячась за Витину спину. — Что она еще задумала?

— Кажется, она больше ничего уже не задумает, — медленно проговорил Витя. — Вроде бы она… того.

Он заставил себя сделать шаг и наклонился над Мадам. Клочок бумаги оказался запиской, где жирным черным фломастером было нацарапано: «С днем рождения!»

Витя вздрогнул, а Людочка перекрестилась.

— Витя, я боюсь! Она это нарочно! Она сейчас как вскочит!

— Ничего она не вскочит! — голос Вити крепчал. — Мертвая она, мертвее не бывает. Звонить нужно в милицию.

— А в «Скорую»?

— «Скорая» тут не нужна.

— Витенька, а что же теперь будет? Что нам делать? Кто на нас кричать станет? — Губы у Людочки задрожали, и она разрыдалась.

— Что делать, разберемся. А если реветь начнешь, я на тебя почище Мадам заору.

Витя приволок находящуюся не в себе Людочку в офис, налил ей воды из электрочайника и снял трубку телефона.

Милиция приехала быстро и в большом количестве — Мадам в городе знали. Эксперты захлопотали вокруг трупа, а сутулый дядечка со скучными глазами принялся расспрашивать Витю и Людочку о событиях вчерашнего вечера и сегодняшнего утра. Витя начал с того, что немедленно сдал ему со всеми потрохами дежурного Эдуарда Ивановича, солидного человека, подполковника на пенсии, подрабатывающего в фирме ночным сторожем. Эдуарда выдернули через двадцать четыре минуты, потому что жил он неподалеку, в нескольких кварталах от офиса, почему и нанялся сюда сторожить. Эдуард Иваныч пил утренний кофе и смотрел по телевизору детскую передачу. Спать он не собирался, поскольку отлично выспался в офисе на раскладушке, которую притащил тайно от Мадам. И хоть привезли его в фирму чуть ли не в пижаме, Эдуард не растерялся и тут же призвал в свидетели шофера Лешу. Тот, привезя Мадам, как обычно, в девять тридцать на работу, был отослан ею по делам и по дороге прихватил его, Эдуарда Иваныча, чтобы подбросить до дому. Так что сторож давал алиби шоферу, а шофер — ему, и оба они в один голос утверждали, что когда вышли из офиса, то Мадам была живая и здоровая, судя по тем словам, какие она сказала им на прощание. («Представляю себе», — подумал Витя).

— Но ведь дежурный мог впустить убийцу в офис еще ночью… — начал было один из штатских, приехавших с милицией.

Эдуард Иваныч на это замечание только пренебрежительно хмыкнул, а Витя со вздохом ответил, что такое дело полностью исключается, потому что ночью войти в офис могла только сама Мадам, ибо только у нее ключи от парадного и от черного хода. Дежурного она сама лично запирала там на ночь, выйти он не мог и впустить кого-либо тоже — дверь изнутри нельзя открыть.

— А если пожар? — вякнул молодой неопытный милиционер.

Витя промолчал, а Эдуард Иваныч буркнул что-то невразумительное.

Вообще, по наблюдению Вити, со смертью Мадам дисциплина в фирме начала падать, подобно мартовской снежной лавине.

Дежурного оставили в покое, а Вите пришлось рассказать милиции о вчерашнем визите «крыши» и о разговоре в «парилке». Милиционер очень этим заинтересовался, хотя Витя и сообщил ему, что Мадам всегда со всеми так разговаривала и что Денис вышел от нее довольный.

Людочка пришла в себя и сварила кофе. Видимо, привычная процедура как-то ее успокоила. Милиция от кофе отказалась — при исполнении не пьем, — но Вите и Людочке выпить разрешила, продолжая расспросы.

— А вообще были у нее враги?

— Ну, как сказать… Она всех людей на две категории делила: козлы и бараны. Козлы — это конкуренты, бараны — покупатели. Остальные для нее просто не существовали.

— А вы, ее сотрудники, к какой же категории относились?

— Думаю, где-то посередине. Что-то среднее между козлами и баранами.

— Так, выходит, у нее много врагов имелось. Многие могли ее смерти желать?

— Нет, что вы, это ведь нормальные деловые отношения. Если бы все своих конкурентов убивали — мы бы с вами в пустыне жили. Ну, разумеется, ее бывало тяжеловато выносить, особенно в больших дозах, но, в конце концов, за это не убивают…

Наконец, милиция уехала, отчаявшись, видимо, узнать что-то полезное о последних днях великой Мадам. Труп увезли раньше. Минут через десять после отъезда последнего представителя милиции заявился Денис, оставив Васю и Андрея караулить на улице. Витя понял, что «крыша» нервничала и дожидалась за углом, пока милиция уберется восвояси.

Денис по-хозяйски развалился за столом и уставился на Витю немигающим взглядом.

— Ну, чего, Витек, у вас тут стряслось?

Витя снова подробно рассказал о событиях.

— Ну, вы даете, в натуре! Кто ж мог ее замочить? С нами у нее вроде все тип-топ, тамбовские в этот район с прошлого года не суются… Выходит, гастролер, не иначе… Ну, мы с ним разберемся. Ты смотри, Витек, если что знаешь — чтобы не тихарить.

— В натуре, — невозмутимо ответил Витя.

Его не очень беспокоил визит Дениса. Гораздо больше его беспокоил другой визит. Пятнадцать минут назад Людочка испуганным шепотом сообщила, что к ним выехал Павел Аркадьевич. Сам звонил!

Кто такой Павел Аркадьевич, никто толком не знал, но это единственный человек, при котором Мадам становилась тише воды, ниже травы. Он неторопливо проходил в ее кабинет, они запирались изнутри, и час-два оттуда не доносилось ни звука. То есть оттуда и не могло ничего доноситься — дверь достаточно толстая, и голоса обычного человека не слышно. Но голос Мадам такие преграды преодолевал без труда. И только при Павле Аркадьевиче…

И вот через полчаса после ухода Дениса в дверях показался сухонький старичок в темно-бежевом кашемировом пальто. Шофер никогда не сопровождал его, оставался дожидаться на улице. Павел Аркадьевич неспешно проследовал к кабинету Мадам, вопросительно взглянул на Виктора. Тот, мгновенно покрывшись испариной, бросился открывать дверь. Павел Аркадьевич вошел в кабинет и оставался там минут двадцать, после чего позвал Витю. Небрежным жестом он указал Вите на стул для посетителей. По тому, как удобно он развалился в кресле Мадам, Витя понял, что и хозяйке приходилось при Павле Аркадьевиче сидеть на неудобном гостевом стуле.

Павел Аркадьевич не торопился. Он закурил тонкую темную сигарету, не предлагая собеседнику, придвинул к себе пепельницу и заговорил негромким скрипучим голосом, изучающе рассматривая Виктора:

— Жалко Марианну. С работой она справлялась. Характер, конечно… Но положиться на нее я всегда мог.

— Так, выходит, не она хозяйка?

— А я тебе разрешал говорить? Когда разрешу, тогда и будешь. Я не затем приехал, чтобы слушать, а затем, чтобы ты меня слушал. Сейчас у меня здесь другого человека нет, ты вместо Марианны станешь работать. Пока. Если прибыль снизишь — пойдешь на улицу. На этом все, — старик указал Виктору на дверь.

Минут через пять он покинул кабинет и, ни с кем не прощаясь, удалился. Виктор проводил его потрясенным взглядом. На расспросы перепуганной Людочки он ответил одной лишь фразой:

— Он назначил меня Мадам.

Павел Аркадьевич Куракин неоднозначно относился к своей аристократической фамилии. В юности, когда его принимали в комсомол и старший товарищ с холодными рентгеновскими глазами спросил, не имеет ли он отношения к князьям Куракиным, Павел Аркадьевич (тогда еще, конечно, Павка или Павлик), нещадно окая, горячо убеждал старшего товарища, что о таких князьях никогда и слыхом не слыхивал, а, должно быть, были его крестьянские предки у тех князей крепостными. Позже, когда широкая и совершенно народная улыбка Юрия Гагарина обошла все газеты и телеэкраны мира, Куракин мог, в случае чего, невзначай кивнуть — вот ведь Гагарин — тоже княжеская фамилия, а ничего, наш человек! Но постепенно иметь аристократическую фамилию сделалось как бы и неплохо — сначала романтично (поручик Голицын… корнет Оболенский), а потом и просто почетно и выгодно.

Теперь уже в разговоре с младшими товарищами, чьи холодные рентгеновские глаза и бритые затылки кое-кому внушали физиологический страх, Павел Аркадьевич (теперь уже навсегда и окончательно Павел Аркадьевич), нещадно грассируя, объяснял Толяну или Вовану, к какой из ветвей Гедиминовичей относились его предки и где располагались их необъятные владения. И Толян, про Гедиминовичей услышавший от него впервые, кивал с умным видом и на следующий день разъяснял своим коллегам, что этот старый козел — мужик авторитетный и чтобы базар с ним фильтровали конкретно.

Павел Аркадьевич вернулся из офиса мрачнее тучи. У него сейчас большие неприятности. Не смертельные, конечно, не такие, как у Марианны, но все же… Он вспомнил рассказы о том, в каком виде нашли убитую, и усмехнулся. Н-да, зрелище, должно быть, не для слабонервных. Прямо в ванне, на боевом, можно сказать, посту… Он раздраженно заходил по комнате, дымя еще одной сигаретой, хотя уже выкурил сегодня две, а это предел, который он сам себе установил. Неприятности-то не смертельные, но их многовато. Кроме того, что убили Марианну, случилось кое-что еще — скверно, что этим делом вплотную занялась милиция, и теперь вокруг фирмы будут вертеться разные личности и расспрашивать, разнюхивать, еще и до прессы дойдет! Дело-то громкое — неизвестный маньяк убивает женщин, вот, дошел и до Марианны.

Павел Аркадьевич злобно швырнул сигарету в пепельницу. Дело в том, что он не верил в маньяка.

В воскресенье Сергей сидел дома и чинил телевизор. Однако получалось это у него плохо — знаний явно не хватало. Он с неудовольствием оглядел комнату, где валялись детали, и подумал, что бывшая жена не так уж была не права, когда утверждала, что руки у него не только растут не из того места, но еще и обе левые. Хочешь — не хочешь, нужно было идти к соседу. Вот уж у Сан Саныча руки точно растут из того места, это все соседи знают. Сергей подумал и добавил, что голова тоже.

Он звякнул к соседям, но никто не открыл. Куда их понесло в воскресенье, когда погода ужасная — вон какой дождина хлещет!

Открылся лифт и выпустил мокрую Надежду.

— Привет, привет! Заходи! — обрадовалась она.

— Да я вообще-то к Сан Санычу… Только не говори, что опять он где-то сторожит или дежурит!

— Сегодня у него срочная работа, — помрачнела Надежда. — Охранную сигнализацию в новом «Макдоналдсе» монтируют. Слыхал, новый «Макдоналдс» сгорел?

— Слыхал, это его конкуренты подожгли, тоже которые из «Быстрой еды».

— Вот, третий раз уже сигнализацию переделывают. Они, главное, не успевают ее включить. Только сделали, все сдали — уже пожар! Хорошо, хоть деньги получить успели… Ну, что у тебя нового?

— Все, тетя Надя, дело сделано.

— Ты это к чему? Пятый нож в дело пошел?

— Нож-то как раз остался, но тетку — пришили! Огромный такой магазин сантехники «Марат» — знаешь?

— Так неужели… — Мадам Джакузи? — ахнула Надежда.

— Ее-то ты откуда знаешь?

— Я ее не знаю, но Саша, когда в «Бахчисарайском фонтане» сторожил, видел пару раз. Я тебе доложу, женщина — ох! Саша уж на что у меня человек спокойный, так и то дня два под впечатлением находился.

— Да не надо мне рассказывать, я и сам видел… то есть то, что от нее осталось.

— Значит, магазин «Марат». Это в честь того Марата, которого в ванне утопили? — полюбопытствовала Надежда.

— Какого еще Марата? — удивился Сергей.

— Как — какого? Деятеля времен французской революции. Там одна патриотка его в ванне утопила… или зарезала… но я точно помню, что в ванне. Ты, Сергей, позже меня в школе учился, должен помнить.

— Не знаю я ничего, — рассердился Сергей, — а магазин назвали так в честь хозяйки. Марианна Ратищева — вот и получается сокращенно — «Марат».

— Стало быть, теперь магазин переименуют? — не унималась Надежда.

— Ну, не знаю, может, название оставят в честь этого, из Парижской коммуны…

— Да не Парижской коммуны, а французской революции! Это чуть не на сто лет раньше было! Впрочем, тебе, как я вижу, без разницы.

Надежда достала из ящика стола все тот же нераспечатанный набор ножей.

— Значит, первый нож, — она указала на самый узкий, — это наша Сталина Викентьевна. Второй — директор школы. Третий — Евдокия. Четвертый…

— Дама из Института животноводства, которая глистов изучала.

— И пятый, самый широкий…

— Вот и нет. Нож, безусловно, из такого же набора, но не такой, а самый узкий. Роза такая же, текст записки — тоже, насчет почерка имеются сомнения, сейчас на экспертизе.

— А удар, рана? Что там эксперты говорят?

— Удар как удар, — рассердился Сергей. — Хотя… тоже не все понятно. Хороший удар, профессиональный. Не столько сильный, сколько умелый. Рука твердая.

— Ну, это же надо… — протянула Надежда. — Как ты думаешь, зачем он другой нож взял? Узким удобнее бить?

— Не знаю, что там у него в мозгах повернулось. Это же маньяк, ненормальный.

— А по-моему, он не псих. То есть псих, конечно, но не настолько, — запуталась Надежда. — Сейчас соображу. Вот ты же сам рассказывал, как тщательно он все убийства оформляет — роза там, записка. Да, кстати, а день рождения у Мадам Джакузи когда?

— Вот, день рождения у нее только через три месяца, и это настораживает.

— И я о том же говорю. По-моему, для этого вашего маньяка с розой очень важна четкая последовательность, завершенность, что ли. И если уж он взял набор из пяти ножей, то не случайно, наверняка хотел его использовать полностью.

— Значит, что-то ему помешало. И вот еще что. Сталину и Евдокию убить — ему было раз плюнуть, потому что одна — на безлюдной дороге, другая — в подъезде рано утром. Никто его не увидел, да никого вокруг и не было. Как он в школу попал — предположительно мы выяснили, в школе вечером тоже пусто. В Институт животноводства днем пройти может любой, стало быть, тоже проблем нет. А вот с магазином «Марат» — совершенно другое дело. Там на дверях такие замки, что их не всякий мастер с техникой вскроет. Завтра пойду туда, вокруг похожу. Не может быть, чтобы никто ничего не видел. Как-то ведь он в офис попал!

Павел Аркадьевич набрал телефонный номер. Когда на том конце ответили, он, не спрашивая, с кем говорит, и не представляясь, бросил в трубку:

— Мне вас рекомендовали.

— С кем имею честь? — холодно осведомилась трубка.

— Это не обязательно, — проворчал Павел Аркадьевич.

— Я ведь все равно узнаю, — усмехнулся мужской голос в трубке.

— Хорошо. Моя фамилия Куракин, и у меня к вам дело большой важности.

— Ко мне с неважными делами не обращаются, я сам за них не берусь. Простые дела милиция расследует.

— Вот именно. Так что прошу вас приехать ко мне как можно скорее.

— Обычно я предпочитаю встречаться на нейтральной территории, но из уважения к вашему, Павел Аркадьевич, возрасту я приеду.

Павел Аркадьевич сердито посмотрел в трубку. Про этого человека рассказывали разное. Будто бы у него свои методы расследования, будто бы человек, которого он допрашивает, вспомнит все, что видел и чего не видел тоже, а потом все это снова забудет. Но результатов он добивался поразительных. Самые сложные дела решал он быстро и без лишнего шума — без стрельбы, без мордобоя. Человек был частным сыщиком, работал всегда один. Никто за ним не стоял, но никто никогда не делал попытки вывести его из игры, такой уж это человек. Гонорары за свои расследования он брал сумасшедшие, но торговаться с ним никто не пытался, потому что обращались к нему люди серьезные и действительно по поводу сложных дел. Неизвестно случая, чтобы он кого-то подвел. Выдаваемая им информация всегда оказывалась верной.

И вот перед Павлом Аркадьевичем сидит человек непонятного возраста и совершенно неприметной наружности. Одет подчеркнуто скромно. Со спины можно дать лет сорок, но на самом деле, пожалуй, ближе к пятидесяти. На первый взгляд совершенно безобидный обычный человек, но Павел Аркадьевич держался настороженно, памятуя о том, что ему рассказывали. Особенное опасение внушали ему глаза гостя. Серые, со стальным отливом, очень жесткие глаза.

— Позавчера, — неохотно начал Павел Аркадьевич, — в магазине «Марат» убита его директор Ратищева Марианна Валериановна.

— «Маньяк с розой», — улыбнулся визитер. — По городу ходят слухи, не сегодня-завтра и по телевидению сообщат.

— Вот-вот, — вздохнул Павел Аркадьевич, — этого-то мне и не нужно. Потому что мое дело заключается в следующем. У Марианны в кабинете был потайной сейф. Код этого сейфа и даже, где он находится, знали только мы с ней. И вот я точно знаю, что вечером, накануне ее убийства, в сейфе находились восемьдесят тысяч долларов. Деньги эти не ее и даже не магазина. И утром Марианна оказалась убита, а деньги, естественно, пропали. Я нанял вас для того, чтобы вы их мне вернули. Видите ли, в маньяка с розой я не верю. То есть, возможно, он существует, но если он, кроме убийства Марианны, умудрился прихватить еще восемьдесят тысяч долларов, то не такой уж он маньяк. Стало быть, вы должны найти деньги…

— То есть указать вам имя человека, который эти деньги у вас украл, — уточнил гость. — Вы мои условия знаете, я только сообщаю информацию, я не карающие органы.

— Совершенно верно. Если окажется, что убийца и вор — одно и то же лицо, тем хуже для него, а если все же работал маньяк, а деньги присвоил кто-то другой — оставим маньяка милиции. Чтобы облегчить вам задачу, я никого из магазина не уволил — пусть на глазах будут. И трогать их сейчас не могу, потому что милиция всех вызывать начнет для допросов. Так вот о том, что пропали деньги, знает только тот, кто их взял. Когда вы сможете приступить к работе?

— Прямо сейчас, — улыбнулся гость.

Он задал какой-то вопрос, и Павел Аркадьевич против воли начал подробно отвечать. Когда же гость закончил расспросы и ушел, Павел Аркадьевич посмотрел на часы и обнаружил, что беседовали они несколько часов. И самое главное — он абсолютно не помнил, что такого успел наговорить своему странному посетителю.

В магазине «Марат» царило всеобщее уныние. Даже французские ванны не белели зазывно, как плечи развратной женщины, а выглядели поникшими, и ровные ряды хромированных смесителей казались нерадивыми солдатами, так что хотелось стать старшиной и рявкнуть на них, чтобы подтянули животы, и два наряда вне очереди за то, что пуговицы не чищены.

Витя Петренко сидел в кабинете Мадам и решал сложную задачу: идти ли на похороны, а если идти, то куда; и вообще, закрывать ли магазин, и как на это посмотрит Павел Аркадьевич, если закрыть. Ответа он не знал ни на один из вопросов.

— Людмила! — крикнул он строго. — Кофе принеси.

Явилась Людочка в черном платье с приличествующим случаю выражением лица.

— Ты чегой-то? — изумился Витя.

— Как — чего? На похороны пойду. Марианна Валериановна умерла, ты не забыл?

— А когда похороны?

— Сегодня в четыре.

— Откуда ты узнала?

— Позвонила ей домой вчера и все узнала, — терпеливо объяснила Людочка, словно маленькому ребенку. — Муж мне все объяснил.

— Кто? — заорали хором Витя и появившийся в кабинете Судаков.

— Муж, — невозмутимо повторила Людочка.

— Какой муж? — оторопели мужчины.

— Законный, — ответила Людочка, — в загсе расписанный и проживающий с ней в одной квартире. Теперь организует похороны и принимает соболезнования. Я от вас тоже передала.

— Муж? — недоумевал Судаков. — У этой… у Мадам был муж?

— Законный, — ехидно напомнил Витя.

— Дак это же, — беспомощно повторял Судаков, — это же не представить… чтобы с ней… да кто же с нашей Мадам… — он оглянулся на выходившую Людочку и зашептал что-то, прикрывая рот ладонью.

Людочка укоризненно покачала головой, услышав из кабинета наглый мужской хохот.

Утро началось в парикмахерском салоне «Далила», как обычно. Мастера, позевывая, разбрелись по рабочим местам. Хозяйка Тина-тина Леонардовна шустро проскочила в заднюю комнату, рявкнув по дороге, что в зале не убрано. Старший мастер Зойка злобным по утру взглядом отыскала ученицу Ксюшу и велела подмести.

— Я не уборщица, — пискнула было Ксюша, но Зойка так на нее зыркнула, что швабра сама собой впрыгнула Ксюше в руки.

— И чего в такую рань открывать, — тихонько бубнила она себе под нос, — все равно клиенты раньше десяти не появляются.

Открылась входная дверь, и на пороге, насвистывая, появился Вовчик. Мастера старательно занялись подготовкой рабочих мест, изо всех сил изображая полную слепоту и глухоту: нет никакого Вовчика и никогда не было! Ксюша обиженно пожала плечами: велено не замечать эту странную клиентуру, она и не замечает, а все остальное ее не касается. Вовчик торопливо проследовал в заднюю комнату к Тинатине. Якобы она сама его лично обслуживает… Но выйдет он оттуда через двадцать минут точно такой же непричесанный, как и вошел.

— Здравствуйте, Темнотина Лимонадовна, — Вовчик изо всех сил старался быть вежливым, — как жизнь? Как творческие планы?

— Сколько тебе? — сегодня хозяйка явно не настроена поддерживать светскую беседу.

— Шестнадцать, как обычно.

— Бабки давай.

— Пардон, — галантно извинился Вовчик.

— Что это у тебя двадцатка обгорелая? Ты что, от нее прикуривал, что ли? А эта стошка — восемьдесят шестого года, меняй на новую!

— Ну, Темнотина Лимонадовна, я же вас не тыкаю в ваш порошочек, что там половина пудры «Кармен» и на четверть — средства от блох… а вы каждый бакс рентгеном просвечиваете!

— Не нравится мой товар — ищи в другом месте! Посмотрю, что ты еще найдешь — за такую цену!

— Ладно, ладно, — Вовчик был настроен миролюбиво, — поменяю вам двадцатку, а стошку и такую везде возьмут. Давайте-давайте! Упаковка, как говорится, — от фирмы. Желаю творческих успехов!

— Ладно, пустобрех! Сам только порошком не балуйся — долго не протянешь!

— Как можно, Темнотина Лимонадовна! Я ведь знаю, с какой дрянью вы в своем косметическом кабинете порошочек мешаете! Я себе не враг. Это — только бизнес, исключительно для прокорма малых детей и престарелых родителей! А разве бизнесмен может позволить себе такие вредные и дорогие удовольствия?

— Иди уж, бизнесмен! Топай себе… к своим престарелым родителям!

Не успела дверь салона захлопнуться за Вовчиком, как на пороге появился новый посетитель — довольно-таки молодой мужчина, симпатичный, с растрепанными светлыми волосами и любопытствующим взглядом голубых глаз.

«Да, — подумала Ксюша, — подстричься бы ему не мешало. И я бы с удовольствием этим занялась».

Она представила себе, как стрижет симпатичного блондина, как он болтает с ней и… вдруг приглашает ее после работы, допустим, в кафе… или куда-нибудь еще. Куда именно, Ксюша в мечтах не уточняла. Она вообще мало где бывала в этом городе, потому что приехала сюда недавно, то есть летом, после того, как закончила среднюю школу в маленьком шахтерском городке очень далеко отсюда. Работы дома не могла найти, и тетка, двоюродная сестра матери, пообещала сделать доброе дело и устроить племянницу на работу в Санкт-Петербурге. Вот теперь Ксюша считается ученицей парикмахера, а на самом деле все норовят навесить на нее и уборку, и еще много всего, да еще грозятся выгнать, если не угодит.

— Здравствуйте, красавицы! — обратился блондин сразу ко всем присутствующим.

— Иди, иди, красавец! — неприветливо ответила ему невыспавшаяся Зойка. — Читал небось на дверях — торговым агентам вход запрещен! И нам ничего не надо — ни твоей дерьмовой косметики, ни колготок одноразовых!

— Девушка, девушка! — польстил Зойке посетитель. — Я вовсе не торговый агент, я — капитан милиции.

И с этими словами он достал из кармана служебное удостоверение.

— Ох, только этого не хватало, — простонала Зойка, — то есть я хотела сказать, извините, товарищ капитан, не хотела вас обидеть!

Ксюша, которая как раз в этот момент выметала остриженные волосы из-под стола, заметила, как Зойка ногой нажала вмонтированную в пол кнопку — предупредила хозяйку, что в салоне — ЧП.

— И чем же мы вам можем помочь? — продолжала Зойка, лениво растягивая слова. — Мы девушки честные, ничего плохого не делаем, если клиентов режем — то не больше трех в неделю, и то некоторые выживают…

Ксюша поняла, что старшая нарочно тянет время, чтобы Тинатина успела… Что она там должна успеть — Ксюша не знала и знать не хотела: много будешь знать — цвет лица испортится, никакая косметика не поможет…

Капитан, однако, и сам охотно поддержал разговор, видимо, спешить ему некуда:

— Вы-то ладно, вы только клиентов режете, профессия у вас такая, а клиенту это на роду написано, а вот соседи ваши, тут рядом, из «Марата», обошли вас на повороте, у них там, может, слышали, хозяйку зарезали.

Дамы оживились: тема обещает быть интересной.

— Да, ужас какой!

— Говорят, ее нашли голую, в гидромассажной ванне, прямо в бурлящей воде!

— Да не в бурлящей, а всю в цветах!

— Да что вы, девочки, она же немолодая была! Кто же старуху станет цветами заваливать!

— Дамы, дамы! — капитан поднял руку, стараясь призвать мастериц к порядку. — Это все вы от людей слышали, а сами-то ничего не видели? Вы ведь открываетесь рано, может, что-нибудь необычное в то утро заметили?

— Что вы, что вы, — заворковала появившаяся Тинатина, — мои девушки попусту в окна не пялятся и на улицу не выскакивают, они всегда при деле. А вы, я так понимаю, из милиции? Позвольте документик ознакомиться!

— Пожалуйста, пожалуйста, — Сергей протянул удостоверение, — капитан Гусев, Сергей Петрович.

— Премного благодарна, — Тинатина вернула книжечку, внимательно с ней ознакомившись, — вы по делу об убийстве в «Марате» работаете.

— Совершенно верно, — кивнул Сергей, — меня интересует убийство, мелкие дела не по моей части.

Он сказал это нарочно, чтобы дать понять хозяйке салона, что не собирается вязаться к ней по пустякам. Что в салоне не все чисто, он понял сразу — уж очень беспокойные лица у девиц, уж очень приторно разговаривала с ним старшая мастерица. Но это не его забота — разбираться с салоном. Небось от налогов укрываются по мелочи или приторговывают ерундой всякой, вот и боятся.

Однако после его слов хозяйка не стала любезнее.

— Мы про убийство ничего не знаем. Марианна — дама важная, авторитетная… была, а мы люди маленькие, она с такими не зналась.

— Но все же, может, кто-то заметил… совершенно случайно.

— Никто ничего не заметил, — твердо ответила Тинатина.

— Почему вы так уверены? — не отставал Сергей.

— Вы, товарищ капитан, вероятно, плохо женщин знаете. Да если бы кто-то из мастериц что-нибудь видел в то утро, уж не беспокойтесь, весь салон бы об этом знал, а что наш салон знает, то и весь город… вы уж мне поверьте!

— Пожалуй, вы правы, — вынужден был согласиться Сергей.

Он вышел из «Далилы» через парадный вход, обогнул дом и через подворотню, где заметил дверь черного хода магазина «Марат», проник во двор. Двор как двор, в меру грязный, кошками пахнет. Да вон и они все — целая компания — сидят у мусорных баков. Какая же дверь парикмахерской? Должна ведь быть у них дверь во двор, иначе как мусор выносить? А мусора в парикмахерской много…

Сергей рассчитал верно. Через несколько минут дверь открылась, и во двор выскочила та самая девчонка, которую он приметил в салоне. Девчонка запахнула короткий халатик и отважно бросилась в тапочках через весь двор к помойным бакам. Она выбросила мусор и аккуратно положила кошкам в сторонке какие-то объедки. Кисы приветственно мяукнули, девчонка рассмеялась.

— Ты не замерзнешь? — тихонько приблизился Сергей.

Она испуганно шарахнулась, как маленький зверек.

— Тебя как звать?

— Ксюша, — протянула она.

— Вот что, Ксюша, ты меня в салоне видела, я человек серьезный, нахожусь на работе, так что бояться меня не надо, — как можно спокойнее проговорил Сергей. — Плохого тебе ничего не сделаю, а только надо бы нам поговорить. Потому что в салоне, я так понимаю, никто со мной разговаривать не станет, хозяйка не велит. А ты тут убираешь, часто на улицу выходишь, могла кое-что видеть, чего и сама не осознала.

Ксюша хотела сказать, что она не уборщица, а ученица и что убирает только несколько дней, потому что уборщица заболела, но симпатичный милиционер уже выяснил, когда она заканчивает работу, и назначил ей самое настоящее свидание.

Через некоторое время после ухода капитана милиции Тинатина Леонардовна закрыла косметический кабинет, перемолвилась тихонько о чем-то с Зойкой и отбыла в неизвестном направлении, предварительно поговорив коротко по телефону.

На улице шел дождь, Тинатина обвязала голову темным шарфом и подняла воротник пальто, но не стала брать машину или пользоваться общественным транспортом. Идти недалеко, всего четыре квартала. Вот и нужный дом, Тинатина незаметно оглянулась по сторонам и привычно нырнула в полутемную подворотню. Увидев во дворе знакомые синие «Жигули», она нахмурилась и, сжав зубы, одним духом поднялась на четвертый этаж. Там, опять-таки оглянувшись по сторонам, открыла своим ключом неказистую дверь, обитую рваным дерматином, и вошла в квартиру.

Грузный, прилично лысеющий мужчина, увидев ее, поленился встать с дивана.

— Ты что, совсем рехнулся, — вместо приветствия набросилась на него Тинатина, — на своей машине сюда приезжаешь?

— Да брось ты! — отмахнулся он. — Кто меня в такой дыре опознает?

— Ты бы еще форму милицейскую надел! — не унималась она.

— Некогда мне, — в свою очередь рассердился он, — я на работе нахожусь, сам себе не хозяин, не то что ты… Зачем звала-то? Что у тебя за пожар?

— Пожар у нас всех может быть, — зловеще ответила Тинатина, — если ты его не остановишь…

— Не пугай, — он злобно глядел на нее из-под нависших бровей.

— Я не пугаю, — неожиданно мягко ответила она, — я предупреждаю. Приходил только что ко мне один ваш, капитан милиции… Гусев Сергей Петрович. Насчет соседнего магазина, хозяйку там зарезали.

— Ну и что? — спокойно ответил Тинатинин собеседник. — Убийство произошло, следствие идет.

— А мне это надо? — Тинатина повысила голос. — Шнырял по салону, девок расспрашивал… мол, может, кто что видел? А сам так и зыркает по углам, так и примечает. В общем, так, — она успокоилась и вытащила из сумочки довольно тонкую пачку денег, — это тебе не премия, а пока аванс. Нужно сделать так, чтобы никто в салон не ходил. Береженого, сам понимаешь, бог бережет.

— Ну как же я могу помешать им убийство расследовать? — всполошился мужчина. — Это же пятое такое дело, «Маньяк с розой»… Специальная бригада расследует, из городского УВД. Там отдел такой, и капитан этот — из него. Как я, интересно, могу ему приказывать?

— Ты дурака-то не строй! — прошипела Тинатина. — Подумай и ищи либо к нему подходы, либо к человеку, кто ему приказать может. Совершенно нам не надо, чтобы про салон узнали в городском УВД, ведь верно? — вкрадчиво заговорила она. — Это дело тихое, районное, почти семейное… Мы с тобой про это знаем, а с другими-то зачем делиться?

— Ты тоже хороша, — отрывисто пробурчал он. — Об осторожности не думаешь. Шляются к тебе разные люди, опять же, девки все знают… мало ли какая трепанет хахалю своему или подружке? Слухи поползут, долго ли до неприятностей?

— Ты про моих девок не беспокойся, — отпарировала Тинатина, — и на них не заглядывайся. В другом месте себе любовниц ищи.

— Ладно, не ревнуй, — примирительно сказал он.

Тинатина посмотрела на него с презрением и заторопилась.

Ксюша вышла из дверей салона, и сердце ее упало. Никого нет. Все ясно: он передумал. Напрасно она упросила Зойку сделать ей прическу и наложить яркий макияж. Он передумал и не пришел. Она медленно побрела по переулку, несмотря на мелкий противный дождь — теперь уже не для кого беречь прическу. Вдруг из подъезда высунулась рука и мигом втащила ее внутрь. Ксюша собралась заорать, но тут узнала в полумраке Сергея.

— Что такое?

— А ты думала, я прямо так открыто и подойду к парикмахерской вашей? — усмехнулся он. — Неприятностей на твою голову мало, что ли? Ой, а что это у тебя на голове?

Ксюша обиделась и промолчала.

— Ты не сердись, Ксюша, — примирительно сказал Сергей, — Я все-таки к тебе по делу, работа у меня. Ладно, пойдем-ка тут в одно место…

Место оказалось самым что ни на есть обычным «Макдоналдсом», но Ксюше, по причине юного возраста, нравились гамбургеры, жареный картофель и кока-кола. Кроме того, Ксюше вечно хотелось есть, потому что из ее маленькой зарплаты нужно выкраивать что-то еще и на одежду. Дома же тетка из экономии кормит ее одними кашами, а Ксюша ненавидит их с детства. Поэтому при виде огромного «биг-мака» глаза у Ксюши прямо-таки засияли, а Сергей вздохнул и подавил желание погладить девчонку по голове. Он выбрал самый дальний столик, его скрывала искусственная пальма.

Все уже съедено. Сергей пил кофе. Ксюша тянула через соломинку кока-колу и болтала напропалую. Все предупреждения противной Тинатины, чтобы не смели трепаться о том, что происходит в салоне, вылетели у нее из головы.

— И ходят, и ходят. Прутся через весь салон в косметический кабинет, грязь только носят. И пальто там или куртку никогда никто не снимает, а это — антисанитария, — Ксюша с удовольствием выговорила солидное слово.

— А зачем они ходят-то? — небрежно спросил Сергей.

— Не знаю, — отмахнулась Ксюша, — я не интересуюсь. Меньше знаешь — крепче спишь, — повторила она Зойкино любимое присловье.

— Ну, об этом потом. А вот ты скажи: у вас с магазином «Марат» двор ведь общий?

— Ну да.

— И кто там мусор выносит, уборщицу их ты знаешь?

Ксюша подумала немного и сообщила, что уборщицу их она видела пару раз, но никогда с ней не разговаривала, потому что та работает только вечером — придет на два часа, уберет быстро, и все. А в парикмахерской целый день нужно за чистотой следить, потому что…

— Знаю, знаю — антисанитария, — улыбнулся Сергей. — Так, значит, ты и убираешь? А говорила — ученица.

— Я и есть ученица, — надулась Ксюша. — А уборщица у нас тетя Неля.

— И где ж тетя Неля находится? — поинтересовался Сергей. — Почему я ее не видел?

— Она заболела.

— Давно заболела? — насторожился Сергей.

— Вот как раз с того дня, когда ту тетку зарезали. То есть в тот день она и не пришла.

— А когда выйдет на работу?

— Не знаю, — Ксюша пожала плечами, — про нее никто не знает. Но, наверное, можно у Татьяны Валентиновны спросить. То есть мне-то она не скажет, а вам, — может быть, раз вы при исполнении… Это бухгалтер наш, Татьяна Валентиновна, она редко приходит, раза два в неделю.

— А почему же она про уборщицу может знать?

— А это она ее привела, знакомая ее какая-то.

— То есть официально она у вас в салоне не числится? — догадался Сергей.

— Конечно, и я тоже, — расстроилась Ксюша. — Вот Зойка все время меня пугает, что на улицу выгонят. А я тут разболталась.

— Не горюй, уж такую-то работенку я тебе подыщу, — успокоил ее Сергей, — на улицу не пойдешь.

Дело дрянь, думал Сергей. Если верить Надеждиным предчувствиям, то, поскольку кончились ножи в наборе, могут прекратиться и убийства. И тогда попробуй найди этого маньяка с розой. А возможно, он начнет новую серию. Тогда придется ему купить новый набор ножей и опять — пошло-поехало. Подумать только — пять убийств, а они, милиция, ни на шаг не приблизились к цели, то есть совершенно ничего нового не узнали про убийцу!

Офонарев от безнадеги, послали человека на похороны легендарной Мадам Джакузи. Похороны как похороны. Народу пришло немного, сотрудники, родственников несколько. Жила Мадам с мужем в отдельной трехкомнатной квартире. У мужа самое что ни на есть крутое алиби — весь предыдущий день и последующие два он лежал с высокой температурой, так что Мадам, обеспокоенная здоровьем любимого супруга, даже наняла сиделку — медсестру из поликлиники. Эта-то медсестра и утверждала категорически, что Семен Николаевич из дому не выходил. После убийства жены Семен Николаевич сразу выздоровел от страшной вести, — очевидно, в организме открылось второе дыхание. Осторожненько навели справочки по поводу имущества. Квартира, конечно, неплохая — прилично обставленная, но в целом никакого особенного богатства там не наблюдалось. Все это досталось мужу, потому что близких родственников Мадам не имела. Но — алиби есть алиби, человек действительно лежал все время дома с высокой температурой. Кроме немногочисленных родственников приметили на похоронах только одну немолодую пару — друзья. Это неудивительно, учитывая скверный характер покойной. Сергей оставил посещение друзей на потом.

Возвращаясь домой, он тихонько проскочил мимо двери соседей — уж очень не хотелось отвечать на Надеждины расспросы, тем более что сегодня после «Макдоналдса» он сыт.

Наутро капитан отправился в «Марат». Дела там шли своим чередом. С утра покупателей всегда мало, и продавцы, посвященные в тайну личности Сергея, посматривали на него неприязненно — ходят тут всякие! Сергей и правда осматривал все в магазине, потребовал, чтобы ему открыли «шоу-рум», поглядел на знаменитую гидромассажную ванну, потом отправился в офис, но Виктор Петренко, исполняющий обязанности директора магазина, держался неприветливо и отвечал на вопросы уклончиво. Сергей решил отбросить все посторонние мысли и сосредоточиться на одной, самой простой: если убийца тот же самый маньяк с розой, то как он на этот раз сумел войти в магазин? Парадный вход отпадает. Мадам, по утверждению Эдуарда Ивановича и шофера, тщательно заперла его за ними, когда утром осталась в помещении магазина одна. Дверь черного хода не трогали с вечера, однако потом она оказалась открытой. Стало быть, либо кто-то все же сумел проникнуть в магазин через черный ход, открыв сложный замок, либо Мадам впустила какого-то человека сама. Впрочем, принимая во внимание ее характер и серьезное отношение к делу, такое полностью исключается. А дверь черного хода могла быть открытой, потому что убийца через нее покинул магазин. Но как он туда вошел?

— Эй, — Сергей поймал за рукав первого попавшегося продавца, — а склад у вас где?

— В подвале, — неохотно ответил тот.

— Веди.

Парень не посмел отказаться.

Подвал огромный, но и места для склада товара нужно много. Сергей прохаживался мимо коробок с кафелем и сантехникой и думал, какого черта он тут делает. Вход в подвал прямо из магазина, маловероятно, что есть еще какая-нибудь дверь на улицу или в другой подвал. Так что нужно все же сосредоточиться на черном ходе, потому что окна все под сигнализацией, невозможно проникнуть бесшумно. Есть небольшая надежда на уборщицу тетю Нелю из салона «Далила». Очень она некстати заболела, а может, как раз и кстати. Пойти бы и прямо спросить про нее у хозяйки, но поскольку уборщица никак не оформлена, то хозяйка скажет, что нет никакой тети Нели. А если Сергей станет настаивать, то подведет девчонку Ксюшу. Так что сейчас нужно идти и караулить у дверей салона бухгалтера Татьяну Валентиновну, а потом потихонечку расспросить ее про уборщицу.

Он вышел из магазина и свернул во двор салона. Тотчас же из дверей выглянула Ксюша и помахала ему рукой.

— Ну что?

— Тут она, тут, — громко зашептала Ксюша, — скоро выйдет, ей в банк надо. Такая… брюнетка, в черном пальто.

Брюнетка так брюнетка, покладисто согласился Сергей, хотя он лично предпочел бы блондинку. Он вышел из подворотни и остановился, закурив сигарету, так чтобы видеть вход «Далилы». Сегодня прохладно — начало ноября, скоро начнутся морозы, Сергей забыл дома перчатки и стал уже замерзать, как дверь салона открылась и оттуда вышла совершенно потрясающая девица в черном длинном пальто в талию. Гладкие темные волосы спадали на плечи блестящей волной, от всей ее стройной фигуры веяло надменностью и пренебрежением к простым смертным.

«Вот это да! — мысленно присвистнул Сергей. — Что такая красотка может делать в этом задрипанном салоне? Неужели причесывается? С трудом верится».

Тут он вспомнил Ксюшины слова про брюнетку и черное пальто и со стыдом сообразил, что шикарная девица и есть бухгалтер Татьяна Валентиновна и что если он, Сергей, сейчас не поторопится, то рискует упустить важного свидетеля. Он бросился за черным пальто почти бегом и окликнул:

— Девушка, девушка, можно вас на минуточку!

Девица продолжала идти спокойным шагом, даже не повернув головы и не сбившись с ритма. Походка у нее — закачаешься. Сергей припустился быстрее, забежал перед девицей и остановился прямо перед ней, так что она вынужденно замедлила шаг.

— Простите, вы — Татьяна Валентиновна Королева?

Она не ответила, только сверкнула глазами. Сергей полез в карман за удостоверением, тогда девица спокойно обошла его, как будто он пустое место, и хотела продолжить путь. Сергей схватил ее за рукав, может быть, слишком поспешно. Он нервничал неизвестно отчего.

— Я к вам по делу, я из милиции, — но проклятое удостоверение, как назло, провалилось за подкладку куртки.

Он сделал несколько суетливых движений, пытаясь достать его, а девица опять ничего не сказала, только в глазах у нее появились насмешливые искорки. Она окинула его взглядом с головы до ног, и Сергей покраснел, увидев себя ее глазами: недорогая куртка, к тому же с оторванной пуговицей внизу, да еще, как назло, забыл перчатки, так что выглядит замерзшим и несолидным. Сергей ужасно разозлился на себя и на надменную бухгалтершу.

— Я не шучу, я действительно из милиции.

Удостоверение наконец нашлось, и он сунул его девице под нос. Она не стала читать, только приподняла левую бровь.

— Вы что — глухонемая? — в раздражении проговорил Сергей.

Он тотчас же пожалел о своей несдержанности, потому что в глазах женщины он заметил такое выражение, что понял — вряд ли она захочет помочь милиции.

— Руку отпустите, — спокойно сказала она.

Голос у нее низковатый, красивого тембра. Вообще она красавица, отметил про себя Сергей. Правильные черты лица, большие глаза, красиво очерченные губы. Конечно, макияж наложен первоклассно, насколько он мог судить со своей мужской точки зрения, но и природные данные тоже отличные.

— Хм, мне нужно задать вам несколько вопросов, — хрипло сказал Сергей и отпустил ее руку.

— Пошел ты подальше, — отчетливо сказала девица, резко повернулась и быстро зашагала в сторону, прижав к груди сумку.

— Послушайте, я же сказал, что мне нужно с вами поговорить, — крикнул Сергей.

Она оглянулась по сторонам. Вокруг никого.

— Милицию ищете? — усмехнулся Сергей. — Я она и есть, милиция-то. Не понимаю, отчего вы так сопротивляетесь. Ответьте на несколько вопросов, и я вас отпущу.

Она замедлила шаг, как бы что-то обдумывая.

— Я тороплюсь, банк закроется.

— Я вас провожу, — обрадовался Сергей.

— Свернем сюда, так короче, — предложила девушка, указывая на маленький переулочек, идущий вбок.

Сергей, ничего не подозревая, согласился. Она двинулась вперед, свернула за угол, а когда Сергей заглянул туда же, в лицо ему брызнула едкая струя из баллончика.

— Ты что, рехнулась? — хотел возмутиться он, но горло перехватило, перед глазами расплылось черное пятно, и он медленно осел прямо в лужу.

Очнулся он оттого, что кто-то теребил его за плечо.

— Милый, — скрипело рядом, — ты чегой-то прямо в луже спишь?

Сергей с трудом разлепил глаза. Рядом с ним стояла баба-яга и тыкала его палкой.

«Где я? На том свете, что ли?» — мелькнуло в голове.

— Сгинь! — прохрипел он.

Старуха обиженно нахмурилась.

— К тебе по-хорошему, а ты хамишь, — прошамкала она.

Сергей пошевелился. Вроде бы все на месте — руки, ноги, голова… Дурная голова, со стыдом вспомнил он. Хорош сотрудник милиции, которого девка выключила без всякого труда. А он-то, рот разинул на фигуру, да на морду! Идиот! И ведь никому не расскажешь: сотрудники издеваться начнут. Это все оттого, что уже несколько месяцев один, скоро в голове одни бабы будут, о работе думать станет некогда. Стыд какой!

Он сделал попытку подняться, потом проверил карманы. Удостоверение и бумажник на месте, часы тоже. Еще бы, ведь она же не грабить его собиралась! Судя по времени на часах, пролежал он минут двадцать, так что бомжи не успели его найти и карманы обчистить.

— Извини, бабушка, — обратился он к старухе, — не хотел тебя обидеть.

— Э, да ты и не пьяный, — подозрительно протянула старуха.

На лице у нее было написано недоверие: лежал в луже, а не пьяный; а если по голове дали с целью ограбления, то почему ничего не взяли? И обратно, голова-то цела.

— Тебе что — плохо стало? — спросила старуха.

— Сердце, — соврал Сергей.

— Сердце, — проворчала старуха. — У кого сердце — те бледные да немощные, а ты вон какой здоровенный. Дай сзади куртку почищу.

Куртка оказалась не такой уж грязной, как думалось Сергею.

— Хорошо, что с ночи подморозило, а то вывалялся бы в грязи как свинья, — напутствовала его старуха, и Сергей побрел по переулку.

Тошно и стыдно, а еще обидно. Что он сделал этой девице? И она что — совсем ненормальная, раз позволяет себе такие штучки? Ведь все же он при исполнении… Но, однако, как дальше-то с ней быть… Не вызывать же омоновцев с автоматами, чтобы ее задержать? Смех, да и только. Ясно одно: в салоне нечисто, и он туда сейчас не пойдет, сначала надо навести справки.

Не успел Сергей прийти в свой отдел, как его вызвали к заместителю начальника управления подполковнику Гробокопатько. Секретарша подполковника Лизавета шепнула Сергею в приемной:

— Он сегодня в штатском!

Это скверный признак: когда подполковник Гробокопатько приходил на работу в штатском костюме, подчиненных ждали непрерывные разносы и головомойки. Злые языки утверждали, что в штатском он появляется после сильного перепоя, с головной болью и в подавленном настроении и вымещает свое скверное самочувствие на подчиненных.

Тяжело вздохнув, Сергей переступил порог кабинета. Подполковник сидел за столом мрачный, угрюмый и злой. Окинув Сергея с ног до головы тяжелым неприязненным взглядом и, видимо, не найдя, к чему придраться, он хмуро ответил на приветствие и начал:

— Ты что же это, капитан, того-этого, самодеятельность разводишь?

— Какую самодеятельность, товарищ подполковник?

— А я тебе, того-этого, разрешал говорить? Ты, капитан, чего это перебиваешь старших по званию? Тебе что, того-этого, погоны носить надоело?

— Никак нет, товарищ подполковник! — отозвался Сергей, лихорадочно соображая, чем он не угодил начальству.

— Ты чего это, капитан, вокруг магазина вертишься?

— Так там же… мое расследование, убийца этот с розой, черт бы его…

— Я тебе сказал — молчать! У тебя, кроме этого, еще четыре убийства висят, вот ими и занимайся! А в магазин нечего без конца таскаться! Есть у тебя в школе убийство, есть в этом… крупном рогатом институте, в садоводстве — мало тебе, что ли! Там и ищи!

— Так тот же самый убийца-то!

— Вот, если тот же самый, того-этого, то и копай в другом месте! — С логикой у подполковника Гробокопатько всегда было не очень. — А от магазина держись подальше!

— А в чем дело, Иван Рудольфович? — осведомился Сергей, внутренне закипая.

Хоть Гробокопатько и начальник, но не много ли он себе позволяет?

— Что еще за фамильярности? — рявкнул подполковник. — Ты, того-этого, изволь по уставу ко мне обращаться! В чем дело — тебя не касается! У руководства свои соображения! В частности, жалобы на тебя поступили — грубые методы ведения следствия, оказание давления на свидетелей… Короче, если хочешь на своем месте и дальше работать, — ты, того-этого, от магазина держись на безопасном удалении! Все! Не задерживаю! Кругом — марш!

Сергей развернулся, при этом совершенно не по уставу в недоумении поднял плечи и так, с поднятыми плечами, и появился в приемной.

— Ну что, — сочувственно спросила Лизавета, — страшен?

— М-да… — растерянно промычал Сергей, озадаченный разговором.

— Говорила же — сегодня в штатском!

Не заходя в отдел, Сергей вышел на лестницу покурить, чтобы хоть немного снять стресс. Мало того, что девица устроила утром такую пакость, еще и от начальства влетело ни за что ни про что.

— Ты чего такой взъерошенный? — спросил его Боря Птичкин, старший лейтенант из соседнего отдела.

— Гробокопатько наезжает… — вздохнул Сергей.

— Не переживай, он сегодня в штатском, всех подряд мотыжит, лучше не попадаться.

— Так он же сам меня вызвал!

— А ты по какому делу сейчас работаешь?

— Маньяк с розой, чтоб его разорвало! Сейчас как раз по последнему убийству в «Марате» копаю, так вот Гробокопатько меня накачал, чтобы я от этого магазина подальше держался! Это уж ни в какие ворота не лезет — держаться подальше от места последнего убийства.

Боря задумался:

— Это какой адрес-то? Там рядом салон парикмахерский, «Далила» называется…

— Точно! — обрадовался Сергей. — Я там тоже покрутился, поспрашивал — думал, открываются рано, могли видеть… Так тоже темнят что-то.

— Слушай, может, в этом все дело! У нас сейчас операция большая готовится — на уровне городского управления, — по части наркотиков, целую сеть накрывать хотят, а в этой «Далиле» явно таким делом пахнет. Хозяйка, судя по всему, — крупный дилер, получает товар из Киргизии и в задних комнатах мешает со всякой дрянью. Может, поэтому на тебя зам наехал?

— Знаешь, — вполголоса, оглянувшись по сторонам, сказал Сергей, — наш Гробокопатько хоть и дурак, но не полный же дебил! Насчет «Далилы» он бы прямо мне сказал: мол, не суйся в салон, его соседи разрабатывают. А тут у меня такое ощущение сложилось, что Гробокопатько в этом деле свой интерес имеет.

— И очень может быть! — тоже оглянувшись, зашептал Боря. — Магазин большой, фирма крупная, сам подумай — надо им, чтобы милиция там крутилась? Хозяйку убили, там сейчас пойдет дележ-передележ, «крыша» небось наезжает, а тут еще милиция. Так и до внеочередной налоговой проверки недалеко! Вот они и подмазали кой-кого по-житейски, чтобы шума вокруг не создавали. Сам посуди — убийство хозяйки хорошей рекламой магазину не послужит! И я вот что тебе скажу, если мне не веришь, сам можешь у нашего начальства спросить. И оно тебе скажет, чтобы ты в парикмахерский салон не ходил, а то раньше времени хозяйку вспугнешь. Ребятам всю обедню испортишь. Салон-то тебе, в общем, без надобности — не там же бабу пришили!

— Странно все-таки, что Гробокопатько про это даже не упомянул…

— Черт его знает, может, он что-то слышал, да перепутал. Головка-то с похмелья туго соображает…

— Да, задали вы мне задачу, — задумчиво проговорил Сергей.

Он сел за свой стол и принялся размышлять, хоть голова после сегодняшнего баллончика гудела не хуже, чем у Гробокопатько. С чего это Татьяна Валентиновна Королева сегодня так завелась? Возможно, она связана с наркотиками, так что испугалась, запаниковала… может, у нее с собой наркота имелась… Вряд ли, возразил сам себе Сергей. Вид у нее был вовсе не испуганный, а совершенно спокойный. Она сознательно завела его в тот переулок и вырубила на короткое время. Время ей понадобилось, чтобы уйти, чтобы избавиться от чего-то криминального. Ясно от чего — от наркотиков, раз в салоне нечисто. Теперь она насторожится, а может, и вообще исчезнет. Да, получается, подгадил он коллегам, сам того не желая! Однако что же теперь делать? Открыто являться в салон нельзя, а очень нужно узнать адрес уборщицы тети Нели, потому что Сергею не нравится ее долгая болезнь. С чего это ее разобрало в тот же самый день, когда в «Марате» женщину убили? Пропала и глаз не кажет. А работа нынче, между прочим, на дороге не валяется, тем более для пожилых. Ксюша говорила, что тетя Неля пожилая…

Сергей пошел к девочкам в справочное. Там обед, и встретила его только Валентина, рыжая дебелая бабенка, она давно уже, по слухам, положила на него глаз. По совести говоря, баба она хорошая, только Сергея несколько останавливали ее габариты. Но некоторым нравится, справедливо полагала Валентина и не теряла надежды. Она сильно приободрилась, когда узнала, что Сергей окончательно развелся с женой. У самой Валентины муж существовал, но где-то на стороне и, как она говорила, не мешал ее личной жизни.

— Заходи, милый, — пропела Валентина и повела плечами, чтобы вырез на груди казался больше, хотя он и так достаточно велик.

Да, посмотреть у Валентины есть на что. Вся беда в том, что Сергею-то всегда нравилось в этом смысле кое-что поскромнее.

— Чаю хочешь? — спросила Валентина все так же приветливо.

— Хочу, — неожиданно согласился Сергей. — Но вообще-то я по делу.

— Не без этого, — согласилась Валентина, — раз мы на работе, то и по делу. А когда ты ко мне в гости придешь, то это будет уже не по делу, а так, для удовольствия.

— Да-да, — рассеянно ответил Сергей, наблюдая, как ловко двигаются Валентинины полные руки, заваривая чай. — Ты сделай мне справочку… Королева Татьяна Валентиновна… Год рождения — какой же у нее год? Думаю, на вид лет двадцать пять будет.

— Значит, считай за тридцать, — безапелляционно заявила Валентина. — Раз мужик считает, что двадцать пять, значит, бери на пять лет больше. Так — Королева Татьяна Валентиновна, 70-го года рождения, еще какие сведения есть?

— Ничего больше нет, а вот ты мне подробные сведения достань, и как можно скорее, — Сергей поймал себя на том, что с интересом рассматривает Валентинино круглое колено.

— Для милого дружка — хоть сережку из ушка! — игриво пропела Валентина и рассмеялась.

— Я попозже загляну, — Сергей поспешил ретироваться, подумав про себя, что если и дальше останется один, то не миновать ему Валентининых прелестей.

В следующий раз он зашел в справку, когда обеденное время кончилось и все сотрудники сидели на своих местах, поэтому Валентина вела себя прилично, просто протянула ему листок бумаги.

Так, Королева Татьяна Валентиновна, год рождения… 1969, права оказалась Валентина-то, не двадцать пять Королевой, а все тридцать. Так, что там дальше… проживает по адресу улица Карпинского, дом… квартира… с матерью и дочкой восьми лет, в разводе с 1997 года. Валентина еще расстаралась и узнала, что квартира на улице Карпинского принадлежала Татьяниным родителям, что она жила там до замужества, а потом выписалась и прописалась обратно в 1997 году, то есть после развода.

Вот, значит, как. Расплевались окончательно, значит. Ничего у мужа бывшего не взяла, а ушла с ребенком к матери в двухкомнатную малогабаритку. Может, она поэтому всех мужчин ненавидит?

Но голова сегодня определенно плохо соображает, поэтому Сергей с облегчением отметил, что рабочий день подходит к концу.

Жизнь казалась гадостной и унылой, к тому же заморозки кончились, на улице потеплело и моросил мелкий, нудный, нескончаемый петербургский дождь, который и сам по себе мог довести человека до самоубийства, а уж при сегодняшнем состоянии Сергея он явно лишний.

Как было бы здорово, если бы дома его кто-то ждал, думал Сергей. Чтобы ждали, а в квартире тепло и светло, и встречали у двери с улыбкой, и пахло пирогами.

Размечтался, одернул он себя. Пирогов, видите ли, захотел! Какие еще пироги, если даже неизвестно, умеет ли Королева Татьяна Валентиновна просто улыбаться.

От такой неожиданной мысли он даже остановился на перекрестке и стоял так, пока его не окатил из лужи бесшумно летящий «Мерседес». От холодной воды на брюках и ботинках Сергей очнулся и продолжил путь под дождем.

И разумеется, только он вышел из лифта, сразу же открылась соседская дверь.

— Уж сегодня ты точно зайдешь, по глазам вижу, что не откажешься, — Надежда стояла на пороге, веселая и довольная.

— Тетя Надя, скажи прямо, куда ты дела мужа? — агрессивно начал Сергей. — Несколько месяцев уже его не вижу. Что случилось?

— Что ты, что ты! — испугалась Надежда. — Беду накликать можешь! Ничего не случилось, просто он на работе, лекции вечерние у него сегодня.

— Ага, значит, по следующему кругу пошел. Лекции, потом сторожить, потом — в Эрмитаже… что там еще-то?

— Много всего, — отмахнулась Надежда. — А ты что такой кислый, на кого злишься?

— На Петра Первого, — ляпнул Сергей, — зачем он город на болоте построил, здесь всегда погода плохая.

— Да уж, говорили небось ему это умные люди, так вам, мужикам, разве что докажешь… Одно слово — самодур! А ты проходи, посидим, чаю попьем, все и пройдет. Это у тебя осенняя депрессия, от темноты.

Сергей шагнул на кухню. Там чисто, светло и тепло. Пахло пирогами. На столе, прикрытая полотенцем, лежала большая круглая ватрушка. Надежда уже наливала воду в электрический чайник, а Сергею достала из духовки здоровенный кусок мясного рулета. Сергей сел за стол, люто позавидовав Сан Санычу.

— Ты ешь, пока не остыло, а попутно рассказывай, в чем загвоздка у тебя с тем делом про маньяка с розой. Между прочим, в криминальных новостях передавали про это.

— Просочилось-таки, — вздохнул Сергей.

— А ты как думал? Весь город знает, а телевидение молчать будет?

— А с чего ты взяла, что у меня загвоздка?

— А иначе давно бы уже преступника нашли, — рассердилась Надежда, — и не пугали бы женщин понапрасну.

— Как тут найдешь, — расстроился Сергей, — когда сегодня вызывает меня начальник и орет, чтобы я к «Марату» и на пушечный выстрел не приближался, дескать, мешаю им. Ищи, говорит, по остальным четырем, а туда лишний раз не лезь. А как туда не лезть, если только в этом пятом случае можно что-то выяснить? Бродит у меня одна мысль, покоя не дает. Как все-таки убийца в магазин вошел? Сунулся я в салон парикмахерский, что рядом с «Маратом» этим находится, в соседнем доме. Так все рот на замке держат. И я тебе скажу, почему. Мне сегодня на работе случайно известно стало, что салон этот давно на заметке, наркотиками там пахнет. Хозяйка — дилерша, а мастера, может, и не знают ничего про это, но велено не трепаться, тем более с милицией — они и молчат. Да еще и уборщица пропала, то есть якобы заболела. А она могла что-то видеть, раз двор у них общий. И никто не знает, кто она такая, где живет, официально она не оформлена.

— Это я понимаю, — кивнула Надежда. — Так как, ты думаешь, он мог в магазин войти?

— Через парадную дверь не мог, через черную — маловероятно, окна все на сигнализации, да они и закрыты были, причем это только изнутри можно сделать.

— А подвал есть у магазина?

— Ты, тетя Надя, как всегда в корень смотришь. Я тоже все про подвал думаю. Однако я там все углы облазил, а ничего подозрительного не углядел. У меня как раз первая мысль появилась — нельзя ли через этот подвал в магазин попасть. Но выходит, что единственный вход в подвал — из этого самого магазина.

Надежда задумалась.

— Дом-то старый?

— Старый, больше ста лет ему.

— Знаешь, я как-то по телевизору передачу смотрела про такой клуб… вот забыла, как он называется. Там молодые ребята изучают старые подвалы и подземелья. Вроде как спелеологи, только спелеологи естественными пещерами занимаются, а эти — искусственными. Так у них столько подвальных планов и чертежей собрано. Может, и нужный тебе подвал у них в архивах найдется?

— Можно, конечно, в ПИБ обратиться, — неуверенно проговорил Сергей. — Но с этими, из клуба, вернее всего иметь дело неофициально. И как их можно найти, этих детей подземелья?

— Передача была по региональному каналу…

— Тогда проще! — повеселел Сергей.

Он долго листал записную книжку и наконец нашел нужную запись.

— Сергей Ивушкин, — пояснил он Надежде, — он часто мне звонит, потому что у себя на канале занимается криминальными новостями и хочет держать руку на пульсе…

Поймать Ивушкина оказалось не просто: как всякий уважающий себя криминальный репортер, он все время на выезде. Правда, когда Сергей представился, ему со скрипом, но дали номер ивушкинского пейджера. Сергей передал на пейджер просьбу позвонить по телефону Надежде.

Ивушкин перезвонил немедленно: он ждал сенсационных новостей по поводу маньяка с розой.

— Извини, тезка, — начал Сергей, — пока мне от тебя информация нужна, а новости потом. Найди мне того человека, что передачу делал про клуб, где ребята подвалами городскими занимаются… Да, возможно, есть связь с этим делом проклятым… Да, конечно, ты первым все узнаешь, обещаю…

В трубке слышался разговор, Сергей скучал. Наконец, он оживился:

— Давай, давай…

Надежда уже стояла рядом с ручкой и листком бумаги.

— Записываю… Клуб «Али-Баба»… Без сорока разбойников, значит… Телефон и адрес… Да-да, тебе — первому информация про убийцу с розой, это точно.

В помещении клуба «Али-Баба» на Петроградской стороне тесно и накурено. «Клуб», — пожалуй, слишком громкое название для крошечной комнатки, выделенной ребятам жилконторой. В этой комнатке с трудом помещался письменный стол, два шкафа, несколько хромающих табуреток и шесть-семь неухоженных личностей явно студенческого возраста и зачастую непонятного пола — грязные джинсы, поношенные свитера и длинные волосы у всех одинаковы, только одна личность выделялась своей рыжей бородой.

Этот рыжебородый сразу обнаружил черты лидера и обратился к Сергею:

— Коллега, вы из Мончегорска?

— Нет, — ответил Сергей, — я из милиции.

Его заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Члены клуба закричали все одновременно, пытаясь переорать друг друга, но понять что-нибудь, кроме их общего и единодушного возмущения, Сергей не мог.

Наконец рыжебородый, снова проявив качество прирожденного руководителя, сумел заставить всех умолкнуть и стал единоличным выразителем общего возмущения:

— Они, значит, милицию решили на нас напустить? Цивилизованными способами бороться с нами они не в состоянии, так решили обрушить на нас всю тяжесть государственной машины?

Сергею стало тяжело ощущать себя всей государственной машиной, и он растерянно спросил:

— Кто такие — они?

— А вы будто не знаете! Кошатники несчастные! Чтоб им пусто было!

— Какие еще кошатники? Вы, ребята, тут травки не накурились?

Рыжий обиделся, но тон сбавил:

— А вы не по их доносу к нам пожаловали?

— Нет, я не по доносу, а по своему очень важному делу. Я — капитан Гусев из отдела по расследованию убийств, вот мои документы.

При упоминании отдела по расследованию убийств бородач прямо расцвел.

— Ах, убийств! Ну, слава богу! А мы уж испугались, что вы из-за кошек…

— Слушайте, я хоть и тороплюсь, но вы уж объясните мне, при чем тут кошки.

— Как — при чем? Мы же где ходим? В подвалах. А в подвалах этих кошек видимо-невидимо. Ну, мы этих самых кошек иногда прикармливаем, нам они вообще не мешают, а даже помогают, потому что где кошек много, там, сами понимаете, крыс нет. А эти, кошатники чертовы, они хотят, чтобы все подвалы заколотить и даже зацементировать, а кошек бездомных извести, потому что они на их домашних мурзиков оказывают дурное влияние и совершают сексуальную агрессию. Опять же, кошачьи блохи распространяются, — бородач почесался. — Вот я им и говорю: раз ваши кошки домашние, так и держите их дома. Логично, правда? А они в милицию жалуются… Ах да, вы же, слава богу, по другому делу, по расследованию убийств. И почему к нам?

— Мне по поводу одного расследования очень нужен планчик подвала… одного. Дом старый, подвал большой. Если кто мне и сможет помочь, так только вы.

Рыжебородый оглянулся на свой электорат и, видимо, заручившись поддержкой, кивнул:

— Ну, коли вы не по кошачьему вопросу, то помочь постараемся, как всякие законопослушные граждане. Говорите адрес.

Сергей назвал адрес «Марата», и нечесаная компания устремилась к одному из шкафов. На свет божий выползли картонные папки на завязочках, а в них — планы, планы и планы.

— Да у вас здесь настоящий архив! Неужели все планы города?

— Если бы, — вздохнул бородатый, — до всех планов нам еще ой как далеко, но ваш, по счастью, нашелся.

Сергей развернул большой лист пожелтевшей от времени кальки и принялся разглядывать выцветшие линии чертежа.

— Честно говоря, — поднял он глаза на бородача, — ничего не понимаю. Как-то я в планах неважно разбираюсь. По черчению выше тройки никогда не получал.

— Смотрите, — бородач наклонился над чертежом, — вот здесь… видите… вот ваш дом, а вот соседний. Вот этот подвал — четыре связанных проходами помещения…

— Четыре? — Сергей задумался, припоминая, как он бродил по подвальным складам «Марата». — Но там, по-моему, только три комнаты… Да, точно помню — три.

— Правильно, три помещения соединены широкими арочными проходами. Насколько я понял, в нужном вам доме сейчас магазин, и подвал используют под склад.

— Да, отделали его, чисто там и все такое… Кошек бездомных нет, — добавил Сергей, покосившись на рыжебородого.

— Отделали — это может быть. Но раз на плане четыре помещения, то так и осталось четыре. Потому что можно новую стенку в подвале сложить, но старую разрушить — никак нельзя, здание рухнет. Видите, здесь на плане показаны толстые капитальные стены и в них — широкие проемы, без дверей. А вот этот проем заложен более поздней кирпичной кладкой — она на плане иначе обозначена… и в ней имеется дверь. Видимо, заложили, когда стали использовать подвалы под складские помещения. Так что склад в этом подвале уже давно, потому что план этот — шестьдесят второго года, почти сорокалетней давности.

Сергей подавил в себе желание спросить, каким образом группа рыжебородого достала планы подвалов, не захотел ставить людей в неловкое положение.

— Но только я в том подвале под магазином никакой двери не видел.

— Должна быть дверь. Раз на плане есть, то должна быть.

— Вот, значит, как он мог в магазин войти, — задумчиво пробормотал Сергей. — И соседняя, четвертая, комната как раз под салоном «Далила». То есть если через салон… А вы не могли бы мне план этот дать ненадолго? Я с него ксерокопию сниму и верну.

— Только верните обязательно. Вы не представляете, каких трудов стоит находить каждый такой план…

— Непонятно все же, — задумчиво протянул Сергей, — по этому подвалу, — он показал на подвал «Марата», — я ходил взад и вперед, весь его обшарил, но никакой двери не нашел…

— А вы из соседнего не пробовали? Может, там дверь заметнее? Кстати, вас как зовут?

— Сергей.

— А меня — Юрий.

— Будем знакомы. В соседний мне пока ходу нету, — неохотно признался Сергей. — То есть в то помещение, что над подвалом, в салон «Далила», лучше пока не соваться. Там другие дела, к моему убийству не относящиеся…

— Ну, Cepera, это — ерунда! — бородатый Юрий легко перешел «на ты». — Подвал есть подвал! Я тебя в любой район города смогу провести. Толька! — он обернулся к одному из своих соратников. — Дай-ка планы соседних домов!

Стол мгновенно завалили шуршащими кальками, и алибабисты дружно загалдели:

— Вот сюда залезть — раз плюнуть, окошко вечно открыто… Здесь подвал сухой, просто прогулка приятная… Вот тут надо через вентиляционный ход проползти, он — не толстый, пролезете… Здесь налево галерея сворачивает, нет проблем… Вот отсюда перебраться туда — и мы у цели!

— Все, — удовлетворенно констатировал Юрий, — маршрут разработали, проще некуда. Пятилетний ребенок пройдет!

— Я все же покрупнее пятилетнего ребенка буду… — осторожно вставил реплику Сергей.

— Ничего, — отмахнулся бородатый, — у тебя тоже получится!

— Но боюсь, что в планах ваших я там, на месте, не разберусь… Заплутаюсь я там один-то, — честно сказал Сергей.

— А кто сказал, что один? — Юрий посмотрел на него удивленно. — Я с тобой пойду!

— Ну, друг, — растрогался Сергей, — неудобно даже… У тебя своих дел хватает…

— Да брось ты, мне самому интересно, подвал все-таки! Значит, встречаемся в восемь вечера вот тут, наверху, — он показал на плане.

Выйдя из тесного прокуренного помещения, Сергей вдохнул полной грудью, посмотрел на часы, понял, что на работу он все равно заскочить не успеет, а дома долго не задержится, потому что есть нечего, нужно только переодеться. Поэтому он позвонил по телефону тем самым друзьям Мадам Джакузи, которых приметил на похоронах, — симпатичной семейной паре, — и договорился зайти к ним.

Супруги Коноплевы встретили его приветливо и усадили пить чай, чему Сергей обрадовался, потому что не успел сегодня пообедать. Однако они выразили легкое недоумение по поводу прихода к ним Сергея, потому что не могли взять в толк, чем могут помочь следствию.

— Если убийца — маньяк, то мы-то тут при чем? — удивлялся Коноплев.

Это крепкий, не старый еще мужчина, лет пятидесяти, полковник в отставке.

— До генерала не дослужился, — сказал он, представляясь.

Коноплев приходился покойной Марианне Валериановне Ратищевой не другом, а троюродным братом, но поскольку родство дальнее, то они считали себя просто старинными друзьями.

— В детстве часто общались, — вспоминал он, — а потом я служил долго в разных местах, как-то мы связь потеряли… потом уже, как в отставку вышел, сюда вернулись, стали встречаться.

— Скажите… — Сергей замялся. — А у нее всегда такой характер был… строгий? Потому что сотрудники такое про нее рассказывают, не похоже, чтобы все врали.

Коноплев рассмеялся.

— Да, Марианна — человек жесткий… Откровенно говоря, мы с ней не ссорились только потому, что не часто встречались… и потом, дел общих не имели. Но очень меня смерть ее потрясла… все-таки с детства знакомы, и опять-таки, если бы от болезни там или несчастного случая, а тут — такая гадость! Не пожелал бы я никому такого… чтобы дети потом вспоминали, в каком виде их мать мертвой нашли…

— Но у Мадам… то есть у Марианны Валериановны детей не было…

— Слава богу… — в унисон согласились Коноплевы.

— Но остался муж… — осторожно продолжил Сергей.

— Муж, — скривился Коноплев, — тоже мне муж…

— Игорь, — укоризненно одернула его жена.

— Что Игорь? — закричал он громко, и Сергей подумал: сразу видно, что они с Мадам хоть дальние, но родственники. — Что ты мне рот затыкаешь? Я и ему скажу…

— Зачем же теперь-то? Теперь уже поздно, ее нет, — продолжала жена твердо.

— А что, они ссорились? — спросил Сергей.

— Они-то не ссорились, — пробурчал Коноплев, — это мы с Марианной из-за него чуть не поссорились.

— Знаете что, — решительно сказал Сергей, — у меня времени нету, если у вас родственные какие-то разборки, то мне это ни к чему, а если имеете что-то сказать по расследованию смерти вашей… сестры, то говорите, да я пойду. И за чай спасибо.

— Что тут говорить, — тоскливо сказал Коноплев, — а только все из-за него. Вся жизнь у нее из-за него изменилась. Говорил я ей: не расписывайся с ним. Если уж так хочется — живите вместе, зачем тебе обязательно в загс нужно? И не прописывай его: в случае чего — всегда сможешь выгнать. Нет, ей замуж захотелось. До пятидесяти лет жила одна — и ничего, работала, самостоятельной женщиной была, а тут вдруг…

— Так она только два года замужем?

— Вот именно, — вступила жена Коноплева. — Игорь очень беспокоился, кричали они тут друг на друга.

— Как же не беспокоиться? — кипятился Коноплев. — Сами посудите, знакомы они с юности, как Марианна говорила. Я-то в подробностях не знаю, потому что служил в разных точках, в Питер не заглядывал. И вот этот… Семен Николаич тогда женился на другой, и связь они потеряли. Потом он вдруг встретил ее случайно и воспылал любовью.

— А разве так не бывает?

— Да бросьте вы! — махнул рукой Коноплев. — Сам он нищий преподаватель, ничего в жизни не достиг, а Марианна — женщина с достатком, на ногах крепко стояла всегда, а теперь — в особенности. Я там подробностей не знаю, но якобы для жены-то его первой это большим ударом стало, жили они хорошо, дружно. Захотелось на старости лет комфорта. Что ж, Марианна ему этот комфорт обеспечила…

— Так вы что, его подозреваете? — прямо спросил Сергей.

— Если бы я его подозревал, я бы сам к вам пришел, — твердо ответил Коноплев. — Знаю, что у него алиби. Да и не подозреваю я его, а только противно, и Марианну жалко. Говорил я ей — нехорошо он поступает. Если он одну жену, с которой столько лет прожил, может как перчатку отбросить, то и ты на него положиться не можешь. Она смеется — зачем, говорит, мне на него полагаться? В жизни, говорит, ни на кого не полагалась, только на себя. Я и отвечаю, что всякое может случиться. Вот и случилось…

Сергей почувствовал, что нужно ему уходить, а то сейчас начнут вспоминать мелкие родственные обиды, и конца этому не будет. Он распрощался с гостеприимными хозяевами и ушел, не представляя себе, чем ему поможет беседа с супругами Коноплевыми. Они очень настроены против мужа Мадам, но Сергею-то что это дает? И заявляют, что врагов она не имела. Однако надо все же познакомиться с мужем покойной. Возможно, он кое-что прояснит.

Надежда Николаевна Лебедева — женщина очень любопытная. Но любопытство ее совершенно специфического свойства. Например, она не интересовалась жизнью соседей по дому или не собирала сплетни о сотрудниках на работе, но если дело касалось какой-нибудь криминальной загадки, то тут Надежда просто заболевала от любопытства. Надо сказать, что жизнь часто подбрасывала ей такие загадки. Так считала сама Надежда, но ее муж, Сан Саныч Лебедев, утверждал, что у его жены прямо-таки талант впутываться во всякие сомнительные истории и что, хотя все ее друзья и знакомые, несомненно, порядочные люди, но с ними все время происходят криминальные события, а Надежда всегда оказывается под рукой. Проще говоря, на ловца и зверь бежит… Это очень не нравилось Сан Санычу, но он никогда ей об этом не говорил, потому что был человеком вежливым и любил свою жену. Надежда тоже очень хорошо к нему относилась, заботилась, кормила вкусными обедами, но ее деятельная натура все время требовала иной работы, то есть не руками, а головой. Сама Надежда работала инженером в одном некогда крупном НИИ. Раньше это была вполне приличная работа для женщины средних лет, потому что окружали ее славные образованные люди, и голова была занята, хоть и не всегда. Но теперь, сами понимаете, инженеры не в почете, и хоть институт, где работала Надежда, все еще как-то держался на плаву и работы как будто много, но платят мало и нерегулярно. А Надежда справедливо полагала, что если за какую-нибудь деятельность денег не платят, то это уже не работа, а хобби. А хобби человек занимается, только когда ему это нравится. Так что, когда зарплату не платили, Надежда не особенно загружала себя работой. Но голова-то требовала своей порции размышлений. С Надеждиными знакомыми уже давно ничего интересного не случалось, поэтому она восприняла как подарок судьбы, что сосед — капитан милиции — развелся с женой и стал часто приходить к ней ужинать. Во время таких посиделок Сергей рассказывал ей интереснейшие подробности дела про маньяка с розой. Всем известно, что голодный мужчина за вкусный обед продаст если не родную мать, то государственные секреты точно. Но ничем плохим Сергею это не грозило, потому как дальше Надежды сказанное не пойдет, в этом-то Сергей мог быть уверен. Даже мужу она ничего не расскажет. Потому что вовсе незачем Сан Санычу знать, что Надежда опять интересуется криминалом.

Итак, придя с работы пораньше, Надежда накормила свое ненасытное рыжее сокровище — кота Бейсика — фрикадельками с обязательным добавлением тертой морковки, как советовал ветеринар, тщательно вытерла кухонный стол, разложила на нем листки бумаги и принялась размышлять.

Пять совершенно разных по социальному положению женщин. На первый взгляд нет никакой между ними связи. Общее только одно — все они стервы, причем являлись таковыми всегда. Насчет Сталины Надежда знала точно, а в остальных случаях полагалась на свидетельства очевидцев. Еще у них общий возраст — у всех приблизительно дни рождения совпадают с точностью до двух недель, исключение только Мадам Джакузи, и всем женщинам исполнилось бы пятьдесят два года.

И дата-то не круглая, вздохнула Надежда, зачем же ее с такой помпой отмечать?

Начнем по-другому. Что знал преступник про свои жертвы? Что все они с отвратительными характерами — это из области мистики, это пока оставим, обратимся к фактам.

Итак, убийца знал дату рождения каждой женщины, ее возраст, семейное положение, место жительства и место работы. Хотя насчет места жительства… Почти всех он убивал на работе — и директрису школы, и эту… в Институте животноводства, Евдокию-дворника, а также Мадам Джакузи. И только Сталину — в садоводстве. Такое можно объяснить только тем, что институт, где работала Сталина, да и сама Надежда, — бывший номерной, работал раньше на оборонку. Теперь, конечно, секретность сняли, но проходная и пропуска остались, так что попасть постороннему человеку туда нельзя. А в садоводстве все значительно проще. Стало быть, преступник знал, что у Сталины дача и что поехала она туда одна. Следил он за ней, что ли? Тогда выходит, что он за всеми женщинами следил, знал их привычки. Знал, например, что директриса любит одна в школе допоздна задерживаться, знал, что у этой Точилло, которая глистов изучает, свой отдельный кабинет, куда сотрудников лишний раз и калачом не заманишь, знал, что Евдокия лестницу моет каждый день примерно в шесть утра… Так, следить он за ними, конечно, мог, но как, если можно так выразиться, он с ними познакомился, где и когда он взял их на заметку? Потому что дураку ясно, что выбор преступника не случаен, не зря его считают маньяком.

Надежда откинулась на стуле и заложила руки за голову. А вот интересно, думала она, пятьдесят два года — это его любимый возраст? А вдруг он решит, что те, предыдущие, для него несколько староваты, и перейдет на женщин помоложе? Например, сорок восемь — чем не возраст? Именно столько сейчас самой Надежде.

Пять женщин разного общественного положения, но одинакового возраста. Где они могли пересечься? Они могли ходить в детстве в одну школу, но они этого не делали, потому что милиция бы выяснила — такое выяснить несложно. Да Надежда и сама знает, потому что дворничиха Евдокия, например, родилась в деревне в Калининской области и приехала в город, когда ей было двадцать лет. Стало быть, в школу она ходила у себя в деревне.

Они не жили в одном доме — никогда. Это тоже милиция сразу бы обнаружила. Они не регистрировали свой брак в одном и том же загсе или Дворце бракосочетания, потому что Римма Точилло, например, вообще никогда не была замужем. То же самое касается Дворца малютки, потому что опять-таки у той же Точилло и у директрисы нет детей, да и у Мадам Джакузи, кажется, тоже.

Надежда прикидывала и так и сяк, но ничего путного не смогла придумать. Смутная догадка забрезжила у нее в мозгу, но ускользнула, а потом вдруг послышался поворот ключа в замке, и Надежда еле успела убрать подальше разрисованные листки. Оказалось, последнюю лекцию почему-то отменили, и муж сегодня пришел пораньше.

В назначенное время Сергей явился на указанное рыжебородым Юрой место встречи. Тот уже ждал его — в сильно поношенной спортивной куртке, с рюкзаком за плечами. Сергей тоже оделся, как велел ему новый знакомый, — потеплее и попроще.

— Сюда, — настороженно оглядевшись, Юрий приоткрыл неплотно притворенное окно подвала.

— А что ты так оглядываешься? — шепотом спросил Сергей.

— Да чтобы кошатники, стервецы, окошко не заметили. Заколотят так, что потом в жизни в этот подвал не попадешь. Или не выйдешь. У меня раз так было…

— Как же ты на волю-то вышел? — полюбопытствовал Сергей.

— Два дня по подвалам шастал, обходной путь искал. Хорошо, бомжи встретились, выпустили.

Проскользнув в окошко, он помог спуститься Сергею. В подвале, как и следовало ожидать, совершенно темно и пахло плесенью. Юрий повозился в темноте, и через минуты узкий луч яркого света прорезал потемки. В первый момент Сергей слегка ослеп, но, привыкнув к новому освещению, разглядел, что источник света — фонарь, прикрепленный к строительной каске, которую надел рыжебородый следопыт, — самодеятельной копии шахтерского шлема.

— Если привык к темноте, то пошли, — сказал Юрий вполголоса, — путь у нас не близкий.

Сергей побрел за новым своим знакомым, перешагивая горы разнообразного мусора. В горле першило от острых неприятных запахов — смеси цементной пыли, сырости, кошачьей вони. В глубине души Сергей был на стороне пресловутых кошатников.

Юрий уверенно находил путь среди окружающего хлама. Минут двадцать они шагали по бесконечному подвалу. Сергей уже совершенно не представлял себе, где они находятся и куда идут.

Неожиданно впереди забрезжил слабый свет. Юрий поднес палец к губам, призывая новичка к тишине, и крадучись двинулся к свету. Выглянув из-за очередного проема, он поманил Сергея за собой.

Подойдя к нему и заглянув через плечо, Сергей увидел идиллическую картинку. Крупный, заросший густой клочковатой бородой до самых глаз мужчина неопределенного возраста возлежал на груде мешковины и разнообразного немыслимого тряпья и при свете горящей коптилки зашивал ватник. В ногах у него мирно посапывала собака неопределенной породы, заросшая такой же густой и клочковатой шерстью, как хозяин.

— Это кто к нам пожаловал? — осведомился бомж, почувствовав присутствие людей.

— Это я, Михеич, Юра! — Юрий вышел на свет коптилки, выключив свой фонарь, чтобы позволить аборигену разглядеть себя.

— А, Юрик, заходи, — Михеич сделал приглашающий жест, как гостеприимный хозяин на пороге своей квартиры, однако подниматься с импровизированного ложа не стал. — А ты, Борисовна, что же дрыхнешь? — Он ткнул ногой собаку. — Хоть бы тявкнула! Этак все имущество проспишь! Хорошо, сейчас добрые люди пришли, а то мало ли тут ходит всяких!

Борисовна жалобно заскулила во сне, оправдываясь, но просыпаться и не подумала.

— А с тобой, Юрик, никак новенький? Я его раньше у вас не видел.

— Это Cepera, — лаконично представил гостя Юрий, не заостряя внимания на его профессиональной принадлежности.

— Заходите, ребятки, посидите со стариком, — Михеич указал на пару поломанных ящиков, которые играли в его жилище по надобности роль то стульев, то столов.

— Выпить не хотите ли? — Он достал из кучи тряпья, на которой возлежал, бутылку с белесой мутной жидкостью.

Когда он открыл бутылку, в подвале запахло чем-то острым и тоскливым, как ноябрьские сумерки. Собачка Борисовна от такого запаха проснулась и укоризненно вздохнула.

— Это она меня воспитывает, — пояснил Михеич, — не пей, мол, Михеич! А я ей отвечаю: я оттого и от жены-то ушел, что она меня воспитывала, а тебя, шавка подзаборная, просто вон выкину!

Тут же он потрепал собаку ласково и успокоил:

— Да шучу я, шучу, куда ж я тебя, грязнуху, выгоню, совесть-то небось есть еще! Так выпьете, ребятки?

— Нет, я за рулем, — совершенно невпопад ответил Сергей и, чтобы сменить тему, спросил: — А почему вы собачку Борисовной назвали?

— Дак поет хорошо, тоскливо, я ее в честь Пугачевой и назвал. Так не будете пить? А не хотите и не надо, здесь и одному-то мало, — хихикнул Михеич и жадно присосался к бутылке.

Пил он долго и громко, но, когда оторвался от горлышка, пойла в бутылке почти не убавилось.

— А кудай-то вы, ребятки, идете?

— Да вот, хотим в подвал один заглянуть, что под семнадцатым домом, там что-то непонятное делается…

— Ой, ребятки, — Михеич округлил глаза, — не суйтесь вы туда: Там и взаправду что-то не то — ходит кто-то, стук-гром идет… А я за долгую свою подпольную жизнь одно уразумел: лучше поменьше видеть, поменьше слышать, поменьше знать. Которые слишком много знают, с теми что случается? В бетон и в фундамент нового дома заместо арматурины. Почему братки-бандюганы около строительства завсегда пасутся — потому что им сподручно покойничков в бетон упаковывать. А я покуда не хочу в фундамент, я еще не все взял от жизни, — и с этими словами старый философ снова присосался к бутылке.

— А что там такое творится-то, в том подвале? — спросил Сергей, когда Михеич отвалился от горлышка.

— Что творится? Я разве сказал, что там что-то творится? Ну, была она вроде и вдруг — раз! — и пропала. Ну, мало ли что на свете случается? Только что видел ее — раз и нету. Ну, может, такая планида у ней — в этом самом месте пропасть.

— Да кто она-то? — нетерпеливо переспросил Сергей, но Михеич снова отвлекся на бутылку.

Сергей терпеливо ждал, когда бомж вернется к разговору, но, когда тот, наконец, оставил бутылку, с ним произошла неожиданная перемена. Глаза его покраснели и выкатились, на губах выступила пена. Он уставился на Сергея и тихо заскулил:

— Опять, опять ты пришел! Ну что ты все ко мне ходишь? Не отдам я тебе душу! Изыди, изыди, антихрист! — бомж несколько раз мелко перекрестился. — Изыди! Что, и креста уже не боишься? А если я тебя святой водой окроплю? — Михеич схватил свою бутылку и брызнул на Сергея вонючим пойлом.

Стало противно, и Сергей отскочил в сторону.

— Ага! Боишься святой водицы-то!

Юрий тоже вскочил и пошел прочь, поманив за собой Сергея:

— Больше он все равно ничего полезного не скажет, у него глюки начались, ведь это он тебя за черта принимает.

— Типичный корсаковский психоз, — блеснул Сергей познаниями, почерпнутыми в свое время из курса судебной медицины, — он же здесь пожар устроить может, и себя спалит, и дом может поджечь.

— Да нет, — Юрий махнул рукой, — он уж лет десять такой, и ничего, не спалил. Тут подвал каменный, кислорода мало… Держится Михеич… Я и то его уже четвертый год знаю.

— А что это он бормотал — была, говорит, а потом вдруг пропала… ты не понял?

— Да что его слушать-то? Алкаш — он и есть алкаш. Мало ли что ему по пьяни померещится? Сам же говорил — психоз у него, этот, как ты сказал?

— Корсаковский.

— Во-во, это что — в честь композитора, что ли? Так это же вроде Мусоргский сильно зашибал, а не Римский-Корсаков…

— Уж не знаю, в честь какого композитора этот психоз называется, по-простому это белая горячка, а только мне кажется, Михеич и правда в том подвале что-то видел.

— Ладно, завтра мы к нему еще придем, с утра пораньше, пока он нормальный, и ты его про тот подвал спросишь… да мы сейчас сами туда придем, своими глазами все увидим. А сейчас тебе придется форму свою спортивную показать.

Они стояли возле стены очередного подвала, и перед ними никакого прохода.

— А теперь-то куда? — растерянно спросил Сергей.

— А вот сюда, — Юра подтащил к стене ящик, вскарабкался на него и отодвинул чугунную заслонку, за ней оказался узкий вентиляционный ход. — Ну что, сможешь тут пролезть?

— М-да, правильно ты говорил, что пятилетний ребенок тут точно пройдет, а про себя я не уверен, — Сергей с сомнением почесал в затылке.

— Пройдешь, пройдешь, — Юрий окинул фигуру Сергея критическим взглядом, — полезай вперед, если что — я тебя протолкну.

Сергей встал на ящик, подтянулся и влез в вентиляционный ход. Там было тесно и пыльно, сразу зачесалось в носу. Сергей чихнул, и впереди него в темноте послышался испуганный писк и шуршание — кто-то в панике убегал по пыльной трубе. Сергей инстинктивно попятился, но быстро взял себя в руки: подумаешь, мыши, крысы, мелкие грызуны, для человека реальной угрозы не представляют — и решительно пополз вперед. Сзади слышалось ритмичное пыхтение, следом полз Юрий.

— Ну что, долго еще? — отдуваясь, спросил Сергей, когда прошло, казалось, добрых полчаса в тесноте и темноте.

— Ползи давай, — гулким шепотом отозвался Юрий, — еще и пяти минут не прошло.

Сергей отнесся к его словам недоверчиво, но мужественно полз и полз вперед. Наконец руки не почувствовали опоры. Боясь свалиться, Сергей резко затормозил.

— Теперь что делать? Труба кончилась!

— Так вперед руками и прыгай, там невысоко, а внизу стружки навалены, не отобьешь себе ничего.

Сергей скатился кубарем действительно в гору стружек и тут же отполз в сторону, а на его место приземлился его приятель. Фонарь осветил еще один подвал — такой же, как многие предыдущие, только немножечко почище.

— Ну вот, дошли. Это тот самый подвал, куда ты хотел попасть.

— Под парикмахерской, что ли?

— Именно.

— Выходит, сюда кто хочет может пройти, как мы с тобой?

— Не всякий сюда дорогу найдет. Ты бы ведь не нашел без меня тот вентиляционный ход?

— Я-то не нашел бы, но Михеич здесь бывал, что-то видел…

— Михеич, конечно, подвальный обитатель, он подземный мир даже лучше меня знает.

— Не скромничай. Лучше тебя вряд кто эти подвалы знает.

— Может, ты и прав. Но я вот что скажу: без проводника в этих подвалах заблудиться можно хуже чем в лесу, потому что темно, ориентиров никаких нету. Из наших проводников сюда точно никто не ходил, я бы знал. И Михеич никого не водил, потому что тогда бы он не пойло свое вонючее пил, а нормальную водку. Он всегда водкой берет, деньги ему без надобности. Ладно, ты что здесь найти хотел?

— Проход в подвал «Марата», он на вашем плане обозначен.

Исследователи проверили все помещение, но никаких проходов в соседний подвал не заметили. Имелся в подвале выход наверх — в салон «Далила», но выход этот заперт с той стороны, как и следовало ожидать. Кое-что интересное Сергей все же обнаружил даже при поверхностном осмотре: в большом ящике с разным мусором и выброшенными за ненадобностью вещами он увидел сломанные аптечные весы и довольно много битой химической посуды — фаянсовых ступок для растирания реактивов, колб и мензурок.

— Интересно, — Юрий заглянул через плечо Сергея, — что же там наверху — парикмахерская или химическая лаборатория?

— Значит, такая там парикмахерская, — заметил Сергей, — но об этом после.

— А это что? — Юрий указал на ведро, тряпки и лысую швабру, сложенные в углу.

— А это, надо полагать, тетя Неля тут свой инвентарь держит, — ответил Сергей механически.

— Кто такая тетя Неля?

— Уборщица из «Далилы». Сейчас болеет. Стало быть, — продолжил Сергей задумчиво, — если тут кто-то ходил, то она могла видеть.

— Или впустить кого-то через эту дверь, из салона, — подхватил Юрий, — потому что еще раз тебе повторяю: маловероятно, чтобы кто-то, как мы, по подвалам шастал, бомжи бы знали, если бы кто посторонний появился.

— Но говорил же Михеич, что была, мол, она и пропала вдруг. Интересно, кто такая эта «она»?

— Вообще-то Михеич — свидетель неважный, он по пьяни такого наболтать может. Да ты и сам видел: черти мерещатся.

Вдоль стен подвала стояло несколько грубых дощатых стеллажей. На полках ничего интересного. Сергей особенно к ним не присматривался. Юрий одобрительно пощупал старые полки.

— Хорошее дерево, — констатировал он, — судя по всему, лет пятьдесят здесь простояло, а плесени даже следов нет.

С этими словами он потянул на себя полку, чтобы осмотреть ее с задней стороны. Сергей на какую-то долю секунды отвернулся, а когда снова взглянул в том же направлении, то Юрия не было; Сергей находился в подвале совершенно один.

— Мать моя, Юрка, ты куда подевался-то? — закричал он. — Сперва был, — произнес Сергей ошарашенно, — а потом раз — и пропал!

— Здесь я, — раздался голос из стены.

Звучал он гулко, будто Юрий находился в пустой бочке или в платяном шкафу.

— Где — здесь?

— Сейчас обратно вернусь.

На этот раз Сергей не пропустил момента таинственной материализации: он заметил, как стеллаж медленно развернулся вокруг своей оси, и на свет божий, точнее на свет шахтерского фонарика, тускло освещающего подвал, появилась обратная сторона стеллажа и торжествующий рыжий Юрий.

— Вот в чем все дело! — сказал он тоном победителя Уимблдонского турнира. — Стеллаж — поворотный, он — замаскированная дверь. Говорил я тебе, что дверь должна быть — вот она! Теперь ясно, как убийца в магазин попал?

— Ясно, но не совсем. Нужно еще в «Марате» эту дверь найти.

— Сейчас еще раз туда пойдем, теперь со светом, — Юра взял каску с фонарем.

Они встали рядом, потянули за полку, и стеллаж отодвинулся, пропустив их в комнату за стеной и снова закрыл за ними проход.

Сергей и Юрий оказались в маленьком тесном чулане, необыкновенно пыльном и затхлом. Дверь на противоположной стене — маленькая и хлипкая. Сергей повернул ручку и вышел в уже знакомый ему подвал магазина сантехники «Марат». Юрий прошел следом. На складе никого, потому что времени на часах Сергея — пол-одиннадцатого вечера.

— Интересно, — Сергей рассматривал дверцу. — Магазин наверху отделан как игрушка, а здесь, на складе, только стены подкрасили да линолеум настелили. Чуланчик им не понадобился, а рабочие, видно, поленились перегородку ставить, просто дверь заперли и покрасили ее, как стены. И ручки со стороны магазина в этой дверце нету, так что, если мы ее захлопнем, нам обратно в чулан не попасть. Эта дверь, так сказать, — полупроводник: из подвала «Далилы» в подвал «Марата» попасть можно, а вот в обратную сторону — нет.

— Значит, здесь твой убийца и прошел.

— Не мой, а Мадам Джакузи.

— А как же он обратно вернулся?

— Так же, как мы, дверь придержал, что и я сейчас делаю, а дверь черного хода нарочно оставил открытой, чтобы про подвал и не вспоминали.

— Помогло тебе наше исследование?

— Еще как, спасибо, Юра. Тот, кто сюда проник, явно сделал это через «Далилу», а в этом случае он с салоном должен быть как-то связан. Какая-то эта тетя Неля неуловимая, подвал — явно ее территория, раз она там свои орудия труда держит… ладно, идем обратно, у нас дорога долгая…

Сергей снова направился в тамбур между двумя подвалами, дождался, пока Юра вошел следом, и захлопнул дверь. Прежде чем взяться за полку с секретом и развернуть стеллаж, Сергей оглядел тщательно тамбур, посвечивая себе фонарем. На полу что-то светлело. Сергей носовым платком поднял кусочек чего-то белого, похоже — слоновая кость. Сергей посветил себе на ладонь. Там лежала крошечная, высотой примерно сантиметр, плоская с одной стороны фигурка сидящей девушки. Девушка протягивала руки вперед, и там они обрывались. Очевидно, фигурка эта часть какого-то украшения, не то брошки, не то заколки, и вот половинка откололась, а другая половина вместе с замочком осталась у хозяйки.

Сергей осторожно положил фигурку на прежнее место на полу подвала и потянул Юрия к выходу. Всю обратную дорогу он молчал, глубоко задумавшись.

Сергей с остервенением нажал на кнопку звонка и держал ее долго-долго. Похоже, что Барсукова Семена Николаевича, мужа покойной Мадам Джакузи, нет дома. Черт знает что, ведь договаривались же по телефону! Видно, придется уходить несолоно хлебавши.

Сергей уже сделал шаг к лифту, когда загремели замки, и слабый голос проговорил за дверью:

— Кто там?

— Милиция! — разозленно гаркнул Сергей. — Капитан Гусев, мы с вами договаривались о встрече.

— Ах, да, — тяжело вздохнули за дверью, и она открылась.

В прихожей полутемно, и Сергей с трудом разглядел невысокого мужчину в шелковом халате вишневого цвета. Мужчина небрит и всклокочен, как будто спросонья, хотя всего пять часов вечера.

— Простите, — пробормотал хозяин, — заснул я. Пью, знаете ли, успокоительное, доктор выписал, так вот, все время сплю.

— Ну-ну, — Сергей отвернулся, чтобы скрыть выражение своего лица, потому что муж покойной Мадам Джакузи ему сразу не понравился.

Конечно, какое ему дело до этого человека, возможно, они видятся первый и последний раз в жизни, но вот не нравился ему этот тип, и все! Идиотство какое, немолодой мужик — и в шелковом халате, словно киноартист или вообще голубой…

— Пройдемте в кабинет, — отрывисто пригласил хозяин, возможно, он почувствовал отношение к нему Сергея.

Кабинет обставлен роскошно. Огромный письменный стол, как видно красного дерева, величественно стоял у окна. На окне занавески плотного вишневого шелка с кистями, под цвет халата, как ехидно отметил Сергей. Еще в кабинете непременный кожаный диван, два таких же кресла, горка с фарфоровыми фигурками и в углу книжный шкаф. Он выглядел в этом кабинете как-то не к месту. Над диваном висела картина, может, и старинная, черт ее знает, Сергей не очень в этом разбирался.

— Это кабинет Марианны Валериановны? — полюбопытствовал Сергей.

— Не… не совсем. Она вообще-то все деловые вопросы предпочитала решать в офисе, а кабинет отдала мне.

— А вы, простите, кем работаете?

— Я, — Семен Николаевич пригладил волосы каким-то суетливым движением, — я, собственно, работаю сейчас дома, пишу книгу…

— А на какую тему, позвольте спросить? — не отставал Сергей.

— Я… по основной своей работе, — забормотал Барсуков, — я ведь раньше работал преподавателем, в Механическом институте… ну вот…

Он замолчал растерянно. Вообще Сергей заметил, что главное чувство, которое испытывает Барсуков, — это растерянность. То есть, конечно, расстроен человек смертью жены — это вполне естественно, но, кроме этого, он еще и растерян. Сергей вспомнил полковника Коноплева, ему тоже сразу не понравился этот тип, и он отговаривал троюродную сестру от брака. Теперь Сергей вполне понимал Коноплева. Значит, Мадам взяла себе в мужья этого слизняка, кормила его, одевала, кабинет даже отделала, в общем, работала, как вол, чтобы любимый муж не знал ни в чем отказу.

— Фарфор — вы собираете? — резко спросил Сергей.

— Ну да… а при чем здесь это? — опомнился Барсуков. — Какое отношение имеет фарфор к смерти моей жены? Вы, собственно, за чем пришли?

— А пришел я, Семен Николаевич, с вами побеседовать, — начал Сергей.

— Со мной уже следователь беседовала, — огрызнулся Барсуков. — Такая женщина, такая у нее хватка, такой напор, что я даже чуть ей было не признался во всех грехах, хотя, ей-богу, не только не имею к убийству жены никакого отношения, но и понятия не имею, кто это сделал.

— Вот-вот. Скажите, вы не замечали, что Марианна Валериановна в последнее время чем-то подавлена, не жаловалась ли на неприятности по службе, не угрожали ли ей конкуренты…

— Она никогда не обсуждала со мной служебные дела! — поспешно закричал Барсуков.

— А вы не интересовались? — не удержался Сергей.

— Не было у нее никаких врагов, а если это и не так, то я не знаю. В последний день мы вообще не разговаривали, потому что я лежал с высокой температурой. Как говорится, нет худа без добра, — криво усмехнулся Барсуков, — если бы Марианна не пригласила медсестру, то меня бы подозревали в убийстве собственной жены. Но поймите же вы, что убивать Марианну у меня нет никаких причин!

— Верю, — согласился Сергей.

Он действительно верил, что Барсуков не убивал свою Мадам. Какой нормальный человек станет убивать курицу, несущую золотые яйца? Нет, поправил себя Сергей, все-таки нормальный человек, мужчина, не окажется в такой ситуации — полностью на иждивении жены. Это же совсем себя не уважать надо! Он бы так не смог, удовлетворенно подумал Сергей. Вот откуда растерянность во взоре Барсукова — он не знает, как жить дальше. То есть наверняка от Мадам остались какие-то деньги, квартира, конечно, и вся эта дребедень, фарфоровые куколки… но дальше-то что делать? Теперь надо самому заботиться о собственном комфорте, а Барсуков к этому не привык. Женится небось, как только приличия позволят. Хотя кто за такого козла пойдет, деньгами разве что приманит. Интересно, что же твердокаменная Мадам Джакузи в нем отыскала такого особенного… Да, кстати, по рассказам Коноплевых, и первая жена Барсукова очень за него держалась.

— Вы давно женаты на потерпевшей? — официально спросил Сергей.

— Два года.

— А до этого… состояли в браке?

— Какое это имеет значение? — опять завелся Барсуков.

— Может, и никакого, — согласился Сергей и тут же задал новый вопрос: — А детей имели в первом браке?

— Нет, не было, сначала Анна занималась научной работой, диссертацию писала, одну, вторую… а потом как-то привыкли вдвоем… да и поздновато уже казалось.

Сергей уловил скрытое недовольство в тоне Барсукова, когда он говорил о диссертации жены. Еще бы, сам-то он, опять-таки по рассказам Коноплевых, даже кандидатской диссертации не написал, работая в вузе, так и просидел просто преподавателем.

— Жена работала с вами? — спросил Сергей нарочно, чтобы подразнить Барсукова.

Супруги вполне могли работать вместе — так часто случается. И вот жена, стало быть, занималась научной работой, а он оказался на это не способен. Затаил небось хамство на первую жену и отомстил ей — бросил в пятьдесят лет, когда и жизнь свою заново устраивать уже поздно и детей нет, чтобы поддержать человека на старости лет.

Возможно, все было не так, Сергей совершенно не знал первой жены Барсукова, да и его самого видел сегодня впервые, но Семен Николаевич Барсуков вызывал почему-то у людей такие чувства, что хотелось думать о нем только плохое.

— Нет, она биолог, работает в Институте животноводства.

— Что? — закричал Сергей. — А как ее зовут, жену вашу первую?

— Барсукова Анна Давыдовна, — недоуменно ответил Семен Николаевич, — а в чем дело?

— Вы давно виделись с бывшей женой? — Сергей усилием воли взял себя в руки, хотя в душе у него гремели колокола: есть связь, наконец-то есть связь между убийствами!

— Да я вообще ее два года не видел! — возмутился Барсуков. — С тех пор как развелись! Марианна бы не потерпела, если бы я…

— Ах, вот как? — Сергей разозлился. — И вы, стало быть, не знаете, что жена ваша теперь не Барсукова, а Соркина?

— Ну да, это ее девичья фамилия, — согласился Барсуков, — а в чем…

— А в том, — отчеканил Сергей, — что жена ваша после развода попала в больницу и лежала там чуть ли не полгода, в нервной клинике. Навещали ее только сослуживцы, пока вы тут… в кабинете сидели.

— Я не знал… — растерянно проговорил Барсуков.

— Не хотели знать, — завелся Сергей, но вовремя опомнился: — Не мое дело вас судить. И про то, что жена ваша работает теперь уборщицей, тоже не знали?

— Не знал, — Барсуков опустил голову.

— Но хоть адрес вашей бывшей жены вы знаете? — невольно повысил голос Сергей. — Это у вас из головы не выветрилось?

— Конечно, знаю, я там раньше жил. Улица Карпинского, дом двадцать восемь, квартира пять. А в чем дело?

— Ни в чем. Я ухожу, а вас скоро следователь вызовет. Будьте здоровы, — Сергей подавил сильнейшее желание хлопнуть напоследок дверью.

Он выскочил из подъезда и в волнении зашагал к метро. Появилась связь между убийствами. Бывшая жена мужа убитой Мадам оказалась главным свидетелем предыдущего такого же убийства. Сергей взглянул на часы: по начальству докладывать уже поздно. Идти прямо сейчас по адресу Соркиной неосторожно. Но что-то связано у него с этой улицей Карпинского, буквально недавно он слышал это название… Сергей решил поехать и определиться на месте, хотя бы дом снаружи осмотреть.

Вот, улица Карпинского, дом двадцать восемь. Сергей нашел нужную парадную и поднялся на второй этаж. Дверь квартиры номер пять вполне обычная, в меру обшарпанная. «Глазка» на двери нет, так что, когда послышался поворот ключа изнутри, Сергей успел отбежать по лестнице выше и встать у окна. Дверь квартиры номер пять открылась, и на пороге появилась потрясающе элегантная брюнетка в черном длинном приталенном пальто. Сергей рванулся вперед, как лев на охоте. Одним прыжком преодолев лестничный марш, он схватил Татьяну Валентиновну Королеву за локоть, прежде чем она успела повернуть ключ в замке.

— Где она? — злым шепотом спросил Сергей. — Она дома?

— Кто? — Голос ее не дрожал, но глаза испуганно заметались, и Сергея она, несомненно, узнала.

— Соркина Анна Давыдовна.

— Она… скоро придет.

— Угу, уже лучше. Заходите в квартиру, там подождем.

Она попыталась вырваться, но Сергей держал ее локоть крепко.

— Я закричу!

— Кричи, — спокойно согласился Сергей. — Люди выйдут, при них ты не станешь из баллончика плеваться, как кобра ядом. Нападение на сотрудника милиции, за это, между прочим, срок полагается.

Ух, как она на него посмотрела! Но открыла дверь и прошла в квартиру, дернув плечом. В комнате Сергей незаметно огляделся, не упуская из виду эту мегеру. Квартирка маленькая — одна комната проходная и дальше крошечная спальня. Глядя на окружающую обстановку, Сергею пришло в голову выражение «Все в прошлом». Чувствовалось, что раньше квартиру любили, заботились о ней, стирали к празднику занавески, обновляли обои, красили окна. Но это было давно. А потом с некоторых пор хозяева потеряли интерес к квартире да и вообще к жизни. Теперь нет еще полного запустения, но при внимательном рассмотрении видны были пятна на потолке, криво висящая картина, какой-то хлам на шкафу…

Все так и есть, подумал Сергей. Раньше тут жили двое супругов, жили долго и, по всему выходит, дружно. А когда этот тип Барсуков ушел к другой, у хозяйки квартиры пропал интерес к жизни, не для кого стало наводить уют. Оживляли квартиру только цветы. Их здесь много, и все какие-то необычные, во всяком случае, Сергей раньше этим не очень-то интересовался, поэтому удивленно рассматривал лиану, оплетающую две стены и окно, большое растение в кадке, стоящее на полу у окна, и еще одно — в красивом горшке, — у него толстый короткий ствол, а вместо листьев — утолщения, как у кактуса, также налитые соком, но без колючек.

Татьяна села на диван, не снимая пальто, только расстегнула верхнюю пуговицу.

— Итак, — начал Сергей, — можете еще раз взглянуть на мое удостоверение. А теперь ответьте мне, кем вам приходится гражданка Соркина и что вы делаете в ее квартире?

— Цветы поливаю, — процедила Королева.

Действительно, цветы в наличии. И похоже, что Татьяна Валентиновна не врет. Пришла она сюда явно после работы, наскоро полила цветы и собиралась уже уходить.

— Цветы, значит, — повторил Сергей, — а хозяйка, значит, скоро придет… Пыль бы хоть вытерла…

Он осмотрел комнату, стараясь не поворачиваться к этой ненормальной спиной — черт знает, что ей придет в голову, еще стукнет по голове стулом или вон тем цветочным горшком. Что вообще здесь происходит?

— Не морочьте мне голову! Где она? — угрожающе взглянул он на Королеву.

— Она уехала к родственникам.

— Куда уехала и когда вернется? — рявкнул он, уже понимая, что дело проиграно, он ее упустил.

— Она… в Израиль, к родственникам, погостить… она давно собиралась.

— Когда уехала?

Татьяна назвала дату — пятнадцатое ноября, это через два дня после убийства Мадам Джакузи. Неужели… неужели он, Сергей, нашел убийцу? Или, точнее, потерял…

— Я не понимаю, в чем дело, — заговорила Королева, — при чем тут тетя Неля?

— Ах, вот как! — Сергей даже подскочил на диване. — Значит, Соркина — тетя Неля и есть? Почему ты так ее зовешь?

— Она говорила, что в детстве ее называли Анелей, бабушка у нее была полька, вот и получилось — Неля.

— Так. Значит, спешить нам некуда, посидим, поговорим. И вы мне подробно расскажете про тетю Нелю — Анну Давыдовну Соркину.

— Это вам спешить некуда, — прошипела Татьяна, — а меня ребенок ждет.

— Тогда я вызываю машину, везу вас в отдел по расследованию убийств и допрашиваю там. И, смею вас заверить, что так для вас гораздо хуже.

— Что вас интересует? — Она сбавила тон. — Задавайте вопросы, я отвечу.

— Давно бы так, — ворчливо заметил Сергей. — А для начала позвольте личный вопрос: за что вы меня третьего дня… из баллончика. Что, очень не понравился? Ненависть, так сказать, с первого взгляда?

Вот теперь, наконец, стало заметно, что она смутилась.

— Вы… вы тоже себя вели как-то… несолидно, что ли. Если милиция, то обычно не на улице останавливают, а приходят домой или по месту работы. А вы меня у двери поймали. Хватает какой-то тип за руку и утверждает, что он из милиции, — она немного опомнилась и заговорила увереннее.

— Я же вам удостоверение показал!

— Ну и что! Кусочек картона… А у меня, между прочим, деньги в сумке! И немалые… Я ведь не просто так гуляла, а в банк шла, деньги сдавать. И если бы у меня их украли, то пришлось бы самой выплачивать. Приходится быть осторожной, надеяться только на себя — у меня ребенок.

Сергей рассердился. Он-то думал, что она сейчас хотя бы извинится за то, что брызнула на него какой-то гадостью и убежала, а она, оказывается, даже виноватой себя не чувствует за то, что оставила его валяться на земле. Верно говорят, что все красивые женщины — стервы.

— Если бы ты о ребенке заботилась, то не стала бы в таком месте работать!

— Во-первых, извольте говорить мне «вы», а во-вторых, не смейте указывать, где мне работать. У меня таких мест работы — пять, выбирать не приходится, нужно деньги зарабатывать! И чем, интересно, «Далила» хуже других?

— Ах, вы не знаете! — закричал Сергей. — Никогда не обращали внимание на то, чем там занимаются?

— Мое дело — бухгалтерия, остальное меня не касается, — она отвернулась.

«Дура»! — хотел заорать Сергей, но вовремя удержался.

— В соседнем магазине «Марат» убили директора, про это вы знали? — спросил он спокойно.

— Слышала, конечно, но при чем тут я?

— Ни при чем, — отрезал Сергей. — Вы — одинокая работающая женщина, рассчитываете только на себя, нужно содержать ребенка и мать.

— Все так, — согласилась она.

— Давайте договоримся, вы станете оказывать мне полное содействие и на все вопросы отвечать подробно и толково. Во-первых, потому что все должны оказывать содействие милиции.

— А во-вторых? — она прищурилась, и Сергей снова разозлился.

Почему, интересно, она смотрит на него так презрительно? Думает небось, что он начнет к ней приставать. Подумаешь, какая королева! Так все прямо и падают на улице при ее появлении!

— А во-вторых, это в ваших интересах. Потому что положение у вас совсем не такое неуязвимое, как вы думаете.

Она вскинула брови.

— С чего это вам вздумалось меня запугивать? Я ничего плохого не сделала. Бываю в этой квартире с согласия хозяйки и по ее просьбе…

— Я вас не запугиваю, а пытаюсь объяснить. — Сергей помолчал, потом принял решение и заговорил увереннее: — А как вы докажете, что не имели отношения к делишкам в салоне? И кто вам поверит?

— А что там… происходит?

— Не притворяйтесь, что не знали про наркотики, — с нажимом сказал Сергей.

Вот теперь она испугалась по-настоящему, куда делось высокомерие.

«Раньше надо было думать!» — злился Сергей.

— Я правда не знала. Чувствовала, конечно, что нечисто там, но что наркотики… Что ж, по-вашему, надо было сразу к вам бежать?

— Следовало увольняться оттуда срочно, чтобы не быть замешанной ни в чем.

Она промолчала, низко наклонив голову.

— Ладно, меня, собственно, интересует другое дело, по наркотикам я не работаю. Так откуда вы знаете гражданку Соркину?

— Это подруга моей мамы, мы по соседству живем.

Действительно, Сергей вспомнил, ее дом соседний, по той же улице Карпинского.

— И вы устроили ее уборщицей в салон «Далила»?

— Ну да, она очень просила, говорила, что денег не хватает.

— Именно туда, в салон, она просилась?

— Да нет, просто сначала попросила работу найти, она не знала, что я в салоне работаю.

— Не знала, значит?

— Ну да, мы давно не встречались, то есть они с мамой-то виделись, мама сюда приходила за цветами ухаживать, когда она в больнице лежала, а я много работаю, прихожу поздно… Слышала я от матери, что у нее несчастье, муж бросил, да как-то мимо меня это прошло. А потом вдруг мы встретились прямо у салона, случайно.

«Случайно ли?» — пронеслось у Сергея в голове.

— Очень она изменилась, сказала, что болела долго, когда муж от нее ушел. Жалко ее стало, ну я и попросила Тинатину, там в салоне как раз уборщица требовалась.

— Долго она в салоне работала?

— Несколько месяцев…

— Довольна была работой?

— Вроде бы… да мы с ней редко встречались. Я прибегу быстренько, дела сделаю и домой, болтать некогда.

— А как она мотивировала, что вдруг сорвалась и уехала?

— Она вроде бы давно собиралась, приглашение имела, а как визу дали, так сразу же и поехала. А маме она объяснила, что родственники из Израиля звонили и сказали, чтобы она скорее приезжала, а то потом они якобы сами куда-то уезжают. А почему вы все про нее спрашиваете? Ее в чем-то подозревают?

— Скажите, а вы не знали, разумеется, что директор магазина «Марат» — это вторая жена мужа Соркиной?

— Нет, не знала… — Татьяна вскочила с дивана. — Вы что, вы думаете, что тетя Неля, что Анна Давыдовна могла…

— Вот именно, могла, — веско ответил Сергей. — Улики есть, косвенные правда. Она вам не рассказывала, что в Институте животноводства произошло точно такое же убийство, что она обнаружила труп? И далее, когда ее допрашивали, она свободно могла слышать про то, что это — четвертый случай такого убийства.

— Н-нет, не рассказывала… мама тоже ничего не знала.

— С мамой отдельный разговор будет! — веско произнес Сергей. — Но это потом. А сейчас… вы пальтишко-то снимите, а то жарко. Мы ведь здесь надолго. И кстати, вы виделись с ней после одиннадцатого ноября, то есть после того дня, когда в Институте животноводства убили ее коллегу Римму Точилло?

— Встречались, мельком… Но ни о чем таком не говорили.

— А о чем говорили?

— Да так… она заметила у меня в сумке баллончик, — при этих словах Татьяна покраснела, — спросила, для чего я его ношу. Я объяснила, что баллончик для того…

— Чтобы не в меру ретивых милиционеров в грязь кидать, — не удержался Сергей. — Значит, вы объяснили, как действует баллончик. То есть нужно брызнуть в лицо, и человек на несколько минут теряет сознание.

— Слушайте, ей-богу, я ничего не знаю! — Теперь в голосе ее появились умоляющие нотки.

— Разумеется, знаете, но дело не в этом.

— А в чем же?

— А в том, что я никак не могу вас отсюда выпустить.

— Что? — Она вскочила с дивана. — Ну, это уже ни в какие рамки!..

— Можете сколько угодно скандалить, но вам придется сидеть здесь со мной до девяти часов утра завтрашнего дня.

— Почему до девяти?

— Потому что ровно в девять начинается операция в салоне «Далила». И чтобы не испортить соседям моим всю обедню, я не могу вас выпустить — а вдруг вы предупредите хозяйку?

— Черт знает что!

— Хватит ругаться! — Сергей повысил голос. — Ничего такого страшного я не предлагаю — посидите здесь ночь, и все. А не согласны, то в камеру запру до утра! Имею, между прочим, полное право задержать на сорок восемь часов как подозреваемую в пособничестве убийце. Разборчивее надо быть! По сторонам смотреть на людей, а не только поверх них! Ведь видела же, что в салоне нечисто! Так неужели с голоду помираешь, чтобы за такую сомнительную работу цепляться!

— Давайте, давайте! — усмехнулась она. — Читайте мне нотации, вам по штату положено преступников воспитывать.

Сергей вздохнул. Ну не получается у них нормального разговора. Он вышел в коридор и вытащил ключи из замка.

— Уж извините, но придется потерпеть. Можете домой позвонить, чтобы не волновались.

— Спасибо, — издевательски протянула она.

Сергей отвернулся и попытался сосредоточиться на деле. Значит, эта самая Анна Давыдовна Соркина сильно переживала после ухода мужа, болела, лечилась в нервной клинике, это все легко проверить, завтра же он побеседует с врачом. И на этой почве могла немного, что называется, подвинуться от ревности. Далее она выписалась и стала работать уборщицей.

— Говорите, случайно Соркина с вами встретилась?

— Совершенно случайно… во всяком случае, она так сказала и удивилась очень, когда меня заметила, даже смутилась.

Значит, она ходила к магазину «Марат», чтобы смотреть на счастливую соперницу, некоторые люди любят еще больше растравлять душу. И вдруг подвалила ей удача — встретила Татьяну, узнала, что та работает по соседству, и упросила ее посодействовать насчет работы. Интересно, с какой целью устроилась она в салон? Для того чтобы опять-таки травить душу, глядя на преуспевающую Мадам Джакузи? Или уже тогда у нее созрели криминальные мысли?

Вряд ли, потому что не могла же она знать про смежные подвалы и про то, что в Институте животноводства убьют Римму Точилло, и про то, что она окажется главным свидетелем… М-да-а, улики косвенные, но очень веские. И мотив есть — месть. Сергей вспомнил изможденную худую женщину в Институте животноводства. Хватит ли у нее сил на убийство? Но, однако, эти глаза… в них-то и таилась сила неизмеримая. Так что вполне могла она ткнуть ножом, одной силой ненависти… То есть вошла через подвал, обнаружила там Мадам Джакузи в полном одиночестве, как и ожидала, брызнула ей в лицо струей из баллончика, потом перетащила тело в ванну (учитывая вес покойной, это трудновато, но Соркиной помогала застарелая ненависть), после чего недрогнувшей рукой всадила в соперницу нож, положила сверху розу и заранее заготовленную записку и удалилась, открыв предварительно дверь черного хода, чтобы все думали, что злоумышленник проник в магазин этим путем.

Татьяна поговорила по телефону и положила трубку. Краем уха Сергей слышал, что говорила с матерью она довольно строго, — возможно, не хотела откровенничать при постороннем человеке. Сергей прошел на кухню, стараясь не встречаться с ней взглядом.

— Что мне делать? — спросила она, появляясь в дверях. — Кофе здесь можно выпить или трогать ничего нельзя? Так учтите, отпечатков моих тут навалом — я часто здесь бывала.

Она легко двигалась по кухне, привычным движением достала джезву, привычно насыпала в нее кофе, потом не глядя протянула руку и вынула из шкафчика печенье.

Странно, думал Сергей, говорит, что почти не общалась с Соркиной, а сама часто здесь бывала. И почему, интересно, цветы поливает не мать, которая сидит дома с ребенком и времени у нее много, а сама Татьяна — после работы?

Совсем с головой плохо стало, опомнился Сергей. Ежу понятно, зачем она ходит в пустую квартиру. Очевидно, у нее кто-то есть, мужчина, а домой, где мать и маленькая дочка, естественно, приводить она никого не может. Вот и пользуется пустой квартирой соседки. Он еще раз внимательно посмотрел на Татьяну. Она совершенно успокоилась или делала вид, чтобы усыпить его бдительность. Пальто она давно сняла и теперь осталась в деловом костюме блекло-лилового цвета. Костюм сидел превосходно, потому что фигура у нее потрясающая. Вообще во всей ее внешности не видно ни одного недостатка. Но характер…

Юбка у костюма довольно короткая, но, несомненно, Татьяна могла себе это позволить. И хоть на ногах у нее сейчас не изящные туфельки, а шлепанцы, надо полагать, самой хозяйки, но ножки и в таком виде хороши.

Сергей поймал себя на том, что слишком пристально ее рассматривает, и устыдился. Он заметил, что она перехватила его взгляд, и ждал гневной отповеди, но она промолчала.

— Что же дальше? — спросила она, отхлебывая кофе.

— Много чего, — он пожал плечами. — Квартиру сначала обыщут, потом опечатают, начнется следствие. Вас, разумеется, станут вызывать к следователю, расскажете все, что знаете… потом отпустят, раз вы ни в чем не виноваты. Цветы вот жалко… пропадут без полива.

— Но неужели Анна Давыдовна не вернется?

— Вряд ли, — Сергей с сомнением покачал головой. — Уж если она сумела так удачно уехать, то сообразит как-нибудь не возвращаться. А цветы красивые, особенно эти, — Сергей указал на растение со странными утолщениями вместо листьев.

— Это толстянка, или денежное дерево, — пояснила Татьяна. — Считается, что если у хозяев денег нет, то листья вырастают плоские, растение чуть ли не засыхает. А если деньги в доме заводятся, то листья сразу толстеют.

— Однако, — Сергей с удивлением рассматривал толстые, налитые соком листья, — судя по растению, хозяйка купалась в роскоши.

— Растения тоже могут ошибаться, — вздохнула Татьяна, — тетя Неля совсем обнищала, да вы и сами видите.

— Да уж, — согласился Сергей.

И с утра карусель завертелась. Ровно в девять Сергей выскочил из квартиры Соркиной и в девять тридцать уже докладывал по начальству. Ему влетело за все сразу. Гробокопатько хоть сегодня и в форме, но ругался не хуже, чем в штатском. Однако Сергей держался твердо.

В салоне «Далила» операция прошла успешно — хозяйку взяли прямо на месте. Пока коллеги работали наверху, Сергей с ребятами устремился в подвал. Все было в таком виде, как они с Юрием оставили раньше. Стеллаж отодвинулся без труда, и Сергей исчез на глазах у изумленной публики. Установили непреложный факт: уборщица знала про ход в подвал, и либо сама прошла через него, либо впустила туда убийцу. Но мотив присутствовал у нее самой — месть. Следователь допрашивал Семена Николаевича Барсукова на предмет сговора с бывшей женой. Барсуков все отрицал, но имел жалкий вид. Предъявили ему кусочек брошки из слоновой кости, что нашли в подвале. Барсуков мялся, долго вздыхал, потом припомнил, что вроде бы видел у своей первой жены что-то подобное, но как это выглядело, сейчас ему трудно сказать.

При обыске в квартире Соркиной обнаружили раскрытую упаковку, где находились четыре невостребованных ножа лазерной заточки. Пятый нож, видно, использован для убийства Мадам Джакузи, эксперты в этом не сомневались. Вторую половину брошки в квартире не нашли, но подруга Соркиной, мать Татьяны Королевой, дала твердый ответ, что такая брошка у Анны была, она часто ее носила. Там были изображены две фигурки в профиль — юноша и девушка с протянутыми вперед сомкнутыми руками. Брошку когда-то давно подарил ей муж, много лет назад. Скорее всего, заметив, что часть украшения откололась, Соркина выбросила остальное, потому что догадалась, где она могла потерять кусочек.

Побывали в аэропорту Пулково-два, убедились, что Соркина А.Д. вылетела пятнадцатого ноября рейсом Санкт-Петербург — Тель-Авив. Рейс чартерный, то есть она должна возвратиться тридцатого ноября. Нынче двадцать второе, но ясно, что Соркина не вернется, если она не полная дура. А что она далеко не дура, милиция заметила еще раньше, когда допрашивали ее как свидетеля по делу об убийстве Риммы Точилло. На всякий случай сочинили запрос в Израиль. Но дело это долгое, так сразу не решается, поэтому начальство, устроив всем подчиненным выволочку, немного успокоилось.

В одно прекрасное утро (не потому прекрасное, что погода или обстоятельства особенно хороши, а потому что Павел Аркадьевич Куракин принял для себя за правило каждое новое утро считать прекрасным, пока оно не доказало обратное) — в одно прекрасное утро Павел Аркадьевич вышел из дома в сопровождении своего шофера-телохранителя Артура и направился к машине. Артур, обойдя черную «Ауди» с водительской стороны, открыл замок.

Павел Аркадьевич распахнул заднюю правую дверцу и сел на свое обычное место. Что-то сегодня не так. Он поднял глаза на водителя. За рулем сидел не Артур. Худощавый невзрачный человек лет пятидесяти совершенно не запоминающейся наружности повернулся к Куракину и сказал:

— Здравствуйте, Павел Аркадьевич. Не волнуйтесь, я только хочу сообщить вам о результатах своего расследования.

— Ах, это вы, — Куракин нервно передернул плечами, — ну у вас и манеры… Так и до инфаркта довести можно.

— Это профессиональное. Вы, кстати, телохранителя вашего, Артура, не ругайте — он все равно ничего не помнит. Короче, как я вам уже доложил по телефону, Марианну убила первая жена ее мужа Анна Давыдовна Соркина. Она же взяла ваши деньги, — судя по всему, это получилось случайно, видимо, в момент убийства сейф оказался открыт, и Анна Давыдовна подчинилась импульсу, не смогла удержаться от соблазна. Мотивом убийства являлись, разумеется, не деньги, а месть за разрушенную жизнь.

— И как вы можете это доказать? — прервал Павел Аркадьевич, потому что у него имелось множество причин для недовольства.

— В то утро Соркину видели в салоне. То есть старший мастер, которая пришла раньше всех, думает, что она никого не видела, но в подсознании у нее отложилось… впрочем, подробно мои методы вам неинтересны. Далее, ни один человек в магазине слыхом не слыхивал про деньги, уж мне-то никто не соврет, можете не сомневаться. И после моего допроса они тоже не знают ничего про деньги, — усмехнулся странный человек, заметив, как Павел Аркадьевич поморщился. — Соркина проникла в магазин через подвальный вход, обнаружила его, надо полагать, случайно. Кстати, милиции теперь это тоже известно. Через два дня после преступления Анна Давыдовна улетела в Израиль к родственникам, визу получила заранее. Деньги она увезла с собой, я проверял на таможне — ее не досматривали, она вполне могла это сделать — просто положила их в сумочку.

— И как же мне теперь эти деньги получить? — недовольно засопел Павел Аркадьевич.

— А вот это уже не моя забота. Я вас предупреждал, помнится, что к карающим органам не имею ни малейшего отношения, насилие — не моя стихия. Моя работа — получение информации. Я со своей стороны предоставил вам по этому делу полную информацию…

— Когда? — закричал Павел Аркадьевич. — Когда ее уже и след простыл?

— Минутку, — проговорил его собеседник таким голосом, что у Куракина внезапно заломило в висках и в ушах раздался почему-то скрипучий звук пионерского горна, каким вызывали его в детстве в лагере на утреннюю линейку, — минутку. Соркина улетела в Тель-Авив пятнадцатого ноября. Вы же обратились ко мне за информацией по этому делу шестнадцатого, то есть когда ее, как вы совершенно справедливо изволили выразиться, уже и след простыл. Оперативнее надо действовать, Павел Аркадьевич, промедление в таких делах смерти подобно. Или утере восьмидесяти тысяч долларов. Так что работу свою я считаю выполненной и хотел бы получить полный расчет. За вычетом аванса с вас причитается… — сыщик назвал весьма внушительную сумму.

Куракин собирался отбрить нахала, но язык у него не повернулся, а руки почему-то сами потянулись за кожаной сумкой — «барсеткой». Отсчитывая деньги, Павел Аркадьевич сам удивлялся своей феноменальной уступчивости.

— Благодарю вас, Павел Аркадьевич, — сыщик не спеша пересчитал наличность, убрал деньги во внутренний карман пиджака и протянул Куракину картонный квадратик, — вот вам на всякий случай адрес израильских родственников Соркиной, но самой ее там уже нет. Она три дня назад уехала в морской круиз по Индийскому океану и вряд ли возвратится в Израиль. Во всяком случае, я бы на ее месте этого не сделал. Артура не ругайте, — с этими словами он открыл дверцу машины и почти сразу исчез.

Павел Аркадьевич успел только заметить, что со спины этот человек кажется гораздо моложе, не старше сорока.

Артур тут же сам сел на водительское место. Он потирал висок и выглядел как-то растерянно, видно, не понимая, что это с ним приключилось. Куракин хотел наорать на водителя, но вовремя себя остановил, сообразив, что проку от этого не будет никакого — Артур ничего не помнит, да и ни в чем не виноват. Посмотрев на карточку с израильским адресом, Куракин выбросил ее в окно машины: выцарапывать деньги из-за границы сложно и небезопасно, пожалуй, что придется на этих деньгах поставить крест…

Расставаться с деньгами, однако, Павел Аркадьевич удивительно не любил, и, пока машина плавно двигалась по набережной Невы, в голове у него зародилась идея: можно кое-что предпринять, чтобы вернуть хотя бы часть утраченной суммы.

Прошло две недели. Наступила зима. Народ помаленьку начинал готовиться к встрече Нового года. Выпал снег, на улице стало светлее, и настроение у людей немного повысилось, в предвкушении праздника все кажется не так уж и плохо.

Сергей выскочил из лифта и заметил, что дверь соседей открыта настежь.

— Теть Надя, ты дома? — обрадованно крикнул он.

— Дома, дома.

Надежда две недели ухаживала за больной матерью, ту положили в больницу, и хоть все оказалось не так страшно, но больница далеко от дома, поэтому домой Надежда приезжала редко, только чтобы приготовить мужу обед и проведать кота, а так ночевала у тетки поблизости от больницы.

— Поправилась бабушка?

— Более-менее. Ты давай, заходи, я соскучилась.

— Так, — сказал Сергей, переступая порог квартиры, — про Сан Саныча я не спрашиваю, опять он отсутствует.

— Сегодня я даже и не знаю, где он, — отмахнулась Надежда, — ослабила контроль. Что у тебя нового? — и, видя, что Сергей нахмурился, поспешно добавила: — Чай будешь пить? У меня сегодня торт.

— Ну ладно, — подобрел Сергей. — Что ж, решено дело про маньяка с розой закрыть за неимением улик.

— Как же так?

— А вот так. Установили, что Мадам Джакузи прикончила первая жена ее мужа, из мести. Все косвенные улики об этом свидетельствуют.

— Это ты мне рассказывал в прошлый раз!

— Дальше, улетела она в Израиль и там пропала. Нет ее и все, исчезла.

— Искать надо!

— Кто там станет искать? Им-то что до нее, она же у нас преступница, а не у них. Поискали для проформы и бросили. А тут убийства-то прекратились, вот начальство и распорядилось дело закрыть. Дескать, убийца установлен, ножи, розы — все совпадает…

— Да ведь ножи не те!

— Те, не те — какая разница! Дело закрыто — и все!

— Ну, с Мадам Джакузи понятно — месть. А остальных-то на кой черт ей резать? — недоумевала Надежда.

— Наверное, для конспирации, — усмехнулся Сергей.

— А ты что так спокойно об этом говоришь? — прищурилась Надежда. — И вообще у тебя вид какой-то довольный, торт даже не ешь. Женился, что ли, почему такой сытый?

— Не женился, но тещу заимел, — рассмеялся Сергей. — Теперь хожу к ней чай пить.

— То-то я смотрю, ты поправился, — ревниво заметила Надежда.

— Угу, — довольно согласился Сергей, — такая, я тебе доложу, женщина, что просто клад! Готовит… ну прямо, как ты, — он добавил это, видя, как Надежда насупила брови. — Она свидетелем проходит по этому делу. И зовут почти как тебя — Надежда Петровна.

— А почему ты говоришь — теща? У нее что — дочка есть? — проницательно заметила Надежда.

— Трудно с тобой, — вздохнул Сергей. — Лишнего с тобой не ляпнешь, ты сразу все заметишь. Дочка-то у нее имеется и тоже, кстати, свидетелем по делу проходит, только мне там ничего не светит.

— Что же ты себя так низко ценишь? Говорят же — дочь выбирай по матери. Какая мать, такая и дочка со временем будет!

— Вряд ли. Она на мать совсем не похожа.

Сергей перехватил неудобный цветочный горшок и локтем нажал звонок квартиры на улице Карпинского.

— Иду, иду! — послышалось за дверью.

Сергей выставил вперед проклятое денежное дерево и ввалился в квартиру.

— Ой ты, господи! — воскликнула не старая еще женщина, мама Тани Королевой. — Спасибо вам, Сереженька! Уж как я жалела, что оно пропадет! А лиану, что вы в прошлый раз принесли, я в поликлинику отдала. У них места много, развесили ее по стенам. А денежное дерево никому не отдадим, у себя оставим, авось деньги в доме заведутся…

И, конечно, она усадила Сергея на кухне пить чай с вкуснейшими плюшками.

— Ешьте, ешьте, мужчину надо хорошо кормить.

«Мне бы такую тещу!» — подумал Сергей.

— Вот так вот, — грустно молвила Надежда Петровна. — Значит, исчезла Анна, и никогда я ее больше не увижу.

— Дело закрыто, — Сергей развел руками и опустил голову, помешивая чай.

— Странная судьба…

— Даже очень! — оживился Сергей.

— А знаете, — Надежда Петровна посмотрела ему в глаза, — я ее, Анну-то, не осуждаю. То есть убивать, конечно, нехорошо, и я не то чтобы не осуждаю, но понять могу. Потому что если бы вы видели, как она страдала, как вся жизнь у нее прахом пошла… Ведь у нее свету-то в окошке всего и было, что работа да муж. Причем муж всегда на первом месте. Я сама тоже замужем тридцать лет прожила счастливо, но вот умер Валентин — что же делать, надо дальше как-то жить. Я ей, Анне-то, и говорю, а если бы он умер? Ведь от этого не уйдешь, со всеми рано или поздно такое случается. А она отвечает, что, если бы он умер, ей бы легче было. Много раз мы с ней об этом говорили, никак я не могла ее убедить, что нужно все забыть и жизнь свою дальше продолжать. Такой уж у нее был характер, да еще болезнь… Лечили ее лечили, да не вылечили, потому что, откровенно говоря, чахла она прямо на глазах и долго бы не протянула. Ведь у нее после больницы этой, — Надежда Петровна понизила голос, — прямо припадки начались. В обморок она падала, грохнется и лежит без памяти, вот как ее изнутри горе-то сжигало!

— Точно, припадки, вы не преувеличиваете? — осторожно спросил Сергей.

— Да что мне преувеличивать! — рассердилась его собеседница. — Несколько раз я сама видела, присутствовала при этом. Сначала судороги у нее по всему телу, а потом лежит как мертвая, ни рукой ни ногой не пошевелит.

— А в клинике нервной, где она лечилась, мне ничего такого не говорили.

— Откуда они могут знать? — Надежда Петровна устало махнула рукой. — Это началось у Анны уже после, она в клинику не обращалась, потому что ей и так там за полгода осточертело. Сами знаете, как у нас в бесплатных больницах лечат.

— Ну, ну, — и что припадки? Часто случалось такое? — Сергей продолжал расспрашивать и сам не зная, зачем.

— Часто не часто, а случалось. Не то чтобы там раз в неделю или в две, а так: то месяца два нету, а то — через неделю. Зашла я как-то к ней, она позвонила, говорит, что лежит, попросила хлеба купить. Как начало ее колотить! Я хочу «Скорую» вызвать — она не дает, пройдет, говорит. И действительно, прошло, я ее на диван уложила, посидела с ней… потом ушла.

— Когда это было?

— В тот раз не помню, а еще раз — восемнадцатого октября. Я потому не забыла, что в этот день у Наташеньки, внучки, день рождения. Я обещала пирог испечь, ребята должны к ней прийти, а я сижу у Анны и бросить ее не могу. В пять часов только освободилась, когда Анне полегче стало, заснула она.

— Что такое? — Сергей лихорадочно листал записную книжку.

Так и есть, он не ошибся: восемнадцатого октября в поселке Мамино убили Сталину. Примерно в районе пяти часов вечера. А если в пять часов предполагаемая убийца Анна Давыдовна Соркина находилась у себя дома при свидетельнице, то никак не могла она оказаться в поселке Мамино… очень интересно.

— Еще что-нибудь вспомните? — посмотрел он на Надежду Петровну.

— Припоминаю… следующий припадок начался у нее как раз через неделю, двадцать пятого числа, я еще расстроилась, что так скоро. В тот раз я у нее ночевала, потому что оставить боялась, утром ушла часов в восемь, Наташку нужно в школу вести.

— Так-так, — Сергей открыл нужную страницу.

Стало быть, ночевала и ушла утром, в восемь утра. И именно в этот день, двадцать пятого октября, убита дворничиха Евдокия.

— Надежда Петровна, вы — удивительная женщина! — от души сказал Сергей. — И готовите так, что мне ваши пироги во сне снятся. А теперь мне пора идти.

— Куда же вы, Таня скоро придет, еще чайку выпейте.

— Бежать надо, спасибо вам за все. Но я еще зайду, уж извините за беспокойство.

Сергей столкнулся с Татьяной в дверях, наскоро поздоровался и убежал.

— Опять он тут торчит? — напустилась Татьяна на мать. — Зачем ты его привечаешь?

— Он по делу приходит, — удивилась Надежда Петровна, — как я могу его не пускать. Да еще цветок вон принес…

— Знаю я, что ему тут нужно! — не унималась дочь.

— Ты всегда все знаешь, — кротко согласилась мать, но глаза ее хитро блеснули.

— А ты не притворяйся! — Татьяна сегодня явно не в лучшем расположении духа. — Не видишь, что ли, как он на меня пялится?

— Ну не знаю, — неуверенно высказалась мать, — сегодня я как только сказала, что ты придешь, так он сразу как ошпаренный вылетел. Да ты и сама видела.

И поскольку дочь молчала, она продолжала увереннее:

— И ничего он на тебя не пялится, вон в коридоре едва взглянул. Так что зря ты думаешь, что против твоих прелестей никто устоять не может. Если мужчина на красивую женщину раз-другой посмотрит, это еще ни о чем не говорит. На то и глаза им даны, чтобы смотреть. А ты как в детском садике: ах, он на меня посмотрел!

— А чего же он тогда сюда таскается? — голос Татьяны утратил прежнюю уверенность.

— По делу, — коротко повторила мать.

— Дело-то давно закрыто! Что ему, больше всех надо?

— Просто любит человек свою работу, старается. Так что твоя красота тут совершенно ни при чем, — безжалостно добавила Надежда Петровна и удалилась на кухню, оставив за собой последнее слово.

Разумеется, она прекрасно заметила, как симпатичный милиционер посматривает на ее дочку. Но характер у Татьяны после развода здорово испортился. Так тоже нельзя — обожглась на одном, теперь всех мужчин презирает. Но с ней не поспоришь…

Татьяна же, оставшись одна, рассеянно походила по комнате, потом уселась на диван и стала внимательно рассматривать себя в мамином круглом зеркале.

Красивое серьезное лицо, никакого легкомыслия. Мать говорит, что она слишком высокомерна и даже надменна. Этот, из милиции, тоже считает ее гордячкой, как это он кричал тогда в квартире тети Нели: «На людей нужно смотреть, а не поверх них…» Ясно, хотел сказать, что она слишком задирает нос, но постеснялся. А вот она, вместо того чтобы извиниться перед ним за тот ужасный случай с баллончиком, еще больше разозлилась. Но как объяснить ему, что она ужасно боится, когда несет в сумочке казенные деньги, что нападут, ограбят, а ведь ей никто не поможет. У нее никого нет, кроме Наташки и матери-пенсионерки. Она нарочно напускает туману, нарочно взяла у матери ключи от квартиры тети Нели, а сама приходила туда, поливала цветы, пила кофе, смотрела старенький телевизор, притворяясь перед матерью, что у нее есть личная жизнь.

Татьяна вздохнула. Вряд ли мать поверила, да все равно, теперь ключи забрали в милиции, так что весь ее камуфляж кончился. Она еще раз заглянула в зеркало. С чего это им вздумалось говорить, что она надменна? Вовсе нет. Тут она сообразила, что женщина в зеркале видит себя совершенно не такой, какой видят ее другие, и расстроилась, найдя две морщинки возле рта. Может, права мать и надо больше улыбаться, тогда морщинки исчезнут?

Она улыбнулась самой себе в зеркале. Улыбка получилась грустная, только губами, а в глазах все равно одни заботы. Нужно вспомнить что-то смешное, но ничего подходящего не лезло в голову. В последнее время с ней не происходило ничего забавного, кроме разве что той ночи в квартире Анны Давыдовны. Сергей сдержал свое слово и так и не выпустил ее из квартиры до утра. Она ужасно злилась, но сделать ничего не могла, боялась, что у него лопнет терпение, он припомнит ей тот злосчастный баллончик и действительно применит санкции. И всю ночь они боролись со сном и вздрагивали от движения друг друга. Она сидела в кресле, несмотря на то, что Сергей благородно предложил ей расположиться на диване. Она отказалась и потом жалела, потому что от долгого сидения ломило шею и поясницу. Так они жмурились друг на друга, как два кота у соседки на даче.

Соседка привезла своего рыжего персидского, и, кроме того, родственники подкинули ей на лето еще обычного полосатого. Коты приветствовали друг друга жуткими воплями, но поскольку деваться им все равно некуда, то они стали доказывать друг другу, кто тут хозяин. Персидский был толстый и скандальный, серый полосатик — гораздо моложе и подвижнее, но зато характер у него получше. Коты преследовали друг друга по всему участку, ни на минуту не упуская из виду. Наконец, они утомились и так и заснули на чердаке, после долгой игры в гляделки.

«Совсем как мы с Сережей той ночью!» — подумала Татьяна и наконец-то улыбнулась.

Сергей заметил у парадной знакомую фигуру и забежал вперед:

— С Новым годом, теть Надя!

— С чего это ты так рано праздновать начал? — удивилась Надежда. — Еще две недели до праздников…

— А у меня полный облом! Выяснилось, что Соркина тех четырех убить никак не могла, свидетель есть, что в двух случаях она дома находилась, болела.

— Да ты ведь и раньше это знал! — пожала плечами Надежда.

— Угу, а теперь документально подтвердилось. Пошел я по начальству, такого наслушался! Что я совсем рехнулся — статистику в конце года портить… Закрыто дело — и слава богу! А я тут бегаю, воду мутю… или мучу.

— И что теперь?

— Что делать? — вздохнул Сергей. — Найти время — опять по родственникам да знакомым убитых пройтись. Авось что выяснится… Только Мадам Джакузи с уверенностью можно исключить.

После ухода Сергея Надежда надолго задумалась. Значит, осталось четыре женщины. Четыре женщины одного возраста и разного общественного положения. Где искать связь между ними? И есть ли она вообще?

Но рассиживаться некогда, пора собираться в больницу. Матери стало значительно лучше, обещали уже на той неделе выписать, так что Новый год мать встретит дома.

Надежда собрала вещи, чистое белье, завернула в фольгу половину вареной курицы, в последний момент вспомнила, что у матери кончилась заварка, а она не может жить без крепкого чая. Больничную же бурую жидкость, что наливают в граненые стаканы, чаем считать никак нельзя. Надежда достала из шкафчика мамино любимое печенье «Бартонс» и выскочила из дома, напоминая себе, что нужно еще купить по дороге пачку чая и яблок.

Теперь к матери пускали только в приемные часы. В специальном пропуске Надежде лечащий врач вчера отказал, посчитав, что состояние матери удовлетворительное.

Надежда торопливо шла по коридору, стараясь не выпасть из огромных шлепанцев, потому что в спешке забыла свои тапочки, и бабушка в гардеробе, внимая ее отчаянной мольбе, дала ей что-то несуразное, сорок третьего размера. Поскольку все внимание Надежды сосредоточилось на тапках, она не заметила встречную крупную даму, та вышла из палаты, неся в вытянутых руках графин с несвежей водой. Надежда с размаху уткнулась в даму, та, хоть и была весьма внушительных размеров, покачнулась, вода из графина вылилась на обеих женщин.

— Вы что, с ума сошли! — закричала дама удивительно знакомым голосом. — На ногах не стоите! — и продолжила дальше в таком же духе.

Надежда пригляделась и в полумраке коридора с изумлением узнала свою близкую подругу Алку Тимофееву.

— Алка! — вклинилась Надежда в нескончаемый Алкин монолог. — Да это же я, ты что, меня не узнала?

— Ой, Надежда! — обрадовалась Алка. — А тут темно так, я думаю, идет какая-то тетка неуклюжая…

— Подумаешь, водой тебя облили, так сразу и скандалить! — упрекнула Надежда.

Алка вдруг захохотала:

— Хорошо, что не пять минут назад ты на меня налетела, когда я судно выносила!

— Да уж. А ты что тут делаешь?

— Приятельницу навещаю, ее позавчера положили.

— Так ты мать-то мою видела? Это же ее палата!

— Естественно!

— Ну, надо же, где встретились, в больнице, а до этого сколько месяцев не виделись?

При этом у Надежды мелькнула одна мысль, которая уже давно, но неосознанно шевелилась у нее в голове, но Алка втолкнула ее в палату, дверь хлопнула, а с кровати уже приподнималась мать и начала выговаривать Надежде что-то, как обычно строго. После этого минут сорок ушло на уход и на пререкания с матерью, как всякий выздоравливающий больной она ужасно капризничала. А потом принесли полдник, и Алка с Надеждой вышли в холл передохнуть и поболтать.

— Интересно… нужно же было здесь нам встретиться, а так ведь и времени нет даже позвонить, — завелась Алка.

— Не ворчи, — Надежда обняла подругу, — я так рада тебя видеть. И мама обрадовалась. Сейчас-то ей лучше, скоро на выписку.

— Да, надоело ей тут, в больнице, лежать — это какое здоровье нужно иметь, чтобы здесь лечиться! Видела ту бабищу у окна, ну, толстая такая, — Алка сама далеко не тростиночка, поэтому зорким глазом прежде всего отмечает у людей лишние килограммы, — так вот, она по ночам храпит. Другая, в том углу, радио включает на полную мощность, потому что плохо слышит.

— В больнице не своя воля, — вздохнула Надежда, — соседей не выбирают. Совершенно разные люди могут лежать на соседних кроватях месяц, а то и больше…

Стоп! Наконец-то! Совершенно разные женщины… Разного общественного положения и уровня обеспеченности… А хотя… это только Мадам Джакузи сильно выпадала из общего уровня обеспеченности, но ее, с помощью Анны Давыдовны Соркиной, из общего списка исключили. А остальные не сильно различаются, вот разве что директор школы и дворник… Но это теперь, а раньше, когда существовала только бесплатная медицина, то все лечились в одних больницах и районных поликлиниках. Значит… значит, вполне могли четыре женщины столкнуться в какой-нибудь больнице, а ведь в больницах заводят подробную медицинскую карту, где есть и дата рождения, и домашний адрес, и даже место работы…

— Надежда, да ты меня не слушаешь совсем! — тормошила Алка подругу.

— Мне срочно нужно позвонить! — Надежда уже неслась по коридору к телефону-автомату на лестничной площадке.

Сергей позвонил в квартиру покойной Софроновой Сталины Викентьевны, чувствуя, что время пошло вспять. Опять он безнадежно ходит по родственникам и знакомым убитых женщин, пытается что-то выяснить. Однако сегодня у него благодаря Надежде конкретные вопросы.

Дверь открыла Наталья. То есть вначале Сергей и не понял, что это та самая зачуханная девица, что плакала перед ним в тот раз. Одета Наталья в простенькое ситцевое платье, но и в нем так хороша, что у Сергея перехватило дух.

«Не дело это — на чужих женщин заглядываться», — сердито одернул он себя.

Но поглядеть есть на что. Синие глаза сегодня чуть подкрашены и казались от этого еще больше. Светлая тяжелая коса убрана узлом — еще бы, замужней женщине полагается такая прическа. Однако щеки и губы рдели без всякой косметики, от естественных причин.

— Зравствуй, Наталья, — улыбнулся Сергей, — узнала меня?

— Конечно! Вы проходите вот на кухню, если не обидитесь.

— Чего мне обижаться? На кухню так на кухню.

Кухня у Натальи блестела, чувствовалось, что хозяйка ею гордится. Занавески в мелкую красно-белую клеточку ниспадали красивыми складками. На чисто вымытом подоконнике цвел розовым махровым цветом ванька мокрый. Наталья плавно и легко двигалась по своим владениям, нажала на кнопочку электрического чайника, насыпала в маленький чайник свежей заварки, достала печенье.

«Хозяйственная девка, — одобрительно подумал Сергей, — порядок навела, как на своем подворье. Эх, и повезло Сталининому сыну, просто счастливый билет вытащил!»

— Ну, рассказывай, как живете, — Сергей отхлебнул чая.

— Хорошо! — оживилась Наталья, но сообразила, что неприлично радоваться перед милицией, и настороженно замолчала.

— Сам вижу, что хорошо, — одобрил Сергей, — ты не стесняйся, рассказывай как есть, никому это не повредит.

— Живем мы все вместе в этой квартире — мы с Андрюшей и сестра его Карина с мужем и сыном. Игорь Андрюшу на работу взял в свою фирму, заработки там хорошие. Ремонт вон сделали, — она гордо обвела взглядом кухню, — а в комнатах еще не закончили. Я вечерами на курсы хожу, подготовительные, в химико-фармацевтический институт.

— В аптеке работать станешь?

— Наверное, — Наталья застеснялась.

Сергей представил ее в белом халате и шапочке за окошком аптеки и подумал, что больные станут выздоравливать от одного вида такого фармацевта.

— Вот, Карина оплачивает курсы, а я за это днем сижу с Ленечкой. Он первоклассник, глаз да глаз за ним нужен.

— Не ссоритесь?

— Зачем нам ссориться? — Наталья посмотрела на него недоуменно. — Места много, никто никому не мешает. А дачу мы Федору Тимофеевичу отдали, он зимой там хочет жить. Иногда и сюда приезжает, когда по городу соскучится. Карина с Игорем летом за границу ездят отдыхать, а мы с Андрюшей к маме поедем, под Вологду…

— Наташка, Наташка! — раздался из комнаты детский голосок. — Иди «Том и Джерри» смотреть!

Наталья вскочила, но потом взглянула на Сергея, солидно одернула платье и крикнула:

— Ленечка, а ты уроки сделал?

— Хорошо живете, — вздохнул Сергей, допивая вторую чашку чая.

— А может, вы есть хотите? — спохватилась Наталья. — Так у меня полный обед готов, скоро наши придут…

— Да нет уж, спасибо, и так я у тебя засиделся.

Внезапно сама собой открылась дверь, и в кухню вошло создание в пушистой черной шубке и с изумрудными глазами. Остановившись на пороге, кошка (даже Сергей, не разбирающийся в домашних животных, сразу понял, что именно кошка, то есть особа женского пола) внимательно оглядела кухню, заметила нового человека и немедленно подошла к нему потереться.

— Сандрочка! — умилилась Наталья. — Игорь скоро придет!

И, отвечая на вопросительный взгляд Сергея, пояснила:

— Она Игоря очень любит, всегда заранее чувствует, когда он прийти должен.

— Это — та самая кошка, Сталинина?

— Ну да, — ответила Наталья.

— Так Сталина же дочку выгнала из дома из-за кошки? Ведь у Игоря же аллергия на кошек, как же они общаются?

— Что вы, какая аллергия? — искренне удивилась Наталья. — Игорь ее обожает, даже ночью она у него под боком спит. Карина уж ревновать начала.

«Все ясно, — подумал Сергей, — это у него не на кошку, а на тещу была аллергия. А теперь тещи не стало, все и прошло».

Раздался требовательный звонок в дверь, шум и топот на лестнице. Наталья кинулась открывать и повисла на шее у мужа. Они стояли в прихожей все четверо — молодые и веселые. Ребенок и кошка крутились под ногами, все хохотали и разговаривали одновременно.

Сергей еле-еле успел вклиниться со своими надоевшими вопросами, получил исчерпывающие ответы и удалился, провожаемый визгом и грохотом из прихожей.

Семен Николаевич Барсуков, гремя связкой ключей, открыл двери своей квартиры и вошел в прихожую. Наконец-то он дома в уюте и безопасности… Последнее время каждый выход из квартиры давался ему все тяжелее и тяжелее — мир вокруг казался опасным и враждебным, а Марианны, которая защищала его от этих опасностей, больше нет. Теперь самому приходится заботиться о себе… И денег после нее осталось на удивление мало, Семена Николаевича неприятно удивила непредусмотрительность покойной жены, она совершенно не позаботилась о его благополучии. Вот и сегодня ему пришлось второй уже раз наведаться в антикварный магазин на Загородном, отнести туда чудесную саксонскую фарфоровую статуэтку. Мейсен, период Кендлера… Раньше он ходил в этот магазин как покупатель — хороший, серьезный, богатый покупатель, и встречали его там, как родного. Теперь же отношение стало совершенно другим. И за статуэтку ему дали абсолютно смешные деньги — когда он покупал ее, то они расписывали вещь как редчайший шедевр, раритет, в исключительном состоянии, а теперь нашли щербинки, пятнышки, повреждения глазури…

Но что делать, деньги нужны, пришлось отдать за четверть цены, ведь Семен Николаевич привык жить на широкую ногу, Марианна научила его покупать все самое лучшее…

Семен Николаевич заглянул в свой кабинет и замер на пороге, как громом пораженный.

За его собственным письменным столом, прекрасным столом красного дерева, ампир периода Александра Первого, сидел, как у себя дома, небольшой сухонький старичок в темно-бежевом кашемировом пальто.

Незнакомец курил тонкую темную сигарету, сбрасывая пепел в драгоценное хехстовское блюдечко. Он поднял на застывшего в дверях Барсукова проницательный взгляд светло-голубых глаз и сказал негромким скрипучим голосом:

— Здравствуй, Барсуков. Бери стул, садись. Поговорим.

— То есть что значит — садись, — Семен Николаевич сбросил с себя оцепенение, — что это вы в моем доме распоряжаетесь? Кто вы вообще такой? И как сюда попали? Я сейчас милицию вызову!

— Не вызовешь, — поморщился старичок, — никого ты не вызовешь. Артур, дай ему стул, он даже этого сам сделать не может.

Семен Николаевич в первый момент и не заметил широкоплечего, коротко стриженного молодого человека — этакого громилу, потому что тот стоял у него за спиной. Когда молодчик шагнул к нему, Барсуков, не дожидаясь применения силы, приблизился к письменному столу и сел на предложенный стул.

— Вы кто такие? — требовательно спросил он. — Вы грабители?

— Ни в коем случае! — старикан отвратительно усмехнулся, снова стряхнул пепел на драгоценный фарфор и уставился на Барсукова своими ледяными глазами. — Как ты сказал, Барсуков, чья эта квартира?

— Как это — чья? — возмущению Семена Николаевича не было предела. — Моя, конечно! Что за идиотский вопрос!

— Насчет идиотских вопросов ты бы не спешил. — Старик опять поморщился. — А квартира эта вовсе не твоя, любезнейший, а покойной Марианны.

— Вот именно, квартира принадлежала моей покойной жене, и я ее совершенно законно унаследовал!

— Ай, какие мы законопослушные! Унаследовал он, видишь ли, совершенно законно! Богатый он теперь наследник, значит!

— А вам-то что за дело! — угрюмо пробормотал Барсуков.

— А дело мое такое, любезный, что Марианна осталась мне должна деньги. Большие деньги.

— Сколько? — испуганно спросил Барсуков.

— Много, любезный, много. Восемьдесят тысяч долларов.

— А я-то при чем? — Барсуков взвизгнул, как трехмесячный поросенок. — Не я же у вас деньги занимал! Марианна со мной деловые вопросы не обсуждала!

— Да уж конечно, с тобой только деловые вопросы и обсуждать. Из тебя консультант, как из Артура — церковнослужитель! С тобой Марианна, я так понимаю, обсуждала только вопросы твоего гардероба и насущные проблемы меблировки.

— Вас не касаются мои отношения с покойной!

— Нечего тут передо мной безутешного вдовца разыгрывать! Видите ли, он у меня денег не занимал! Ты жил на Марианнины деньги, содержанка в брюках, а теперь слышать ни о чем не хочешь? Изволь ее долги платить!

— Я ничего не знаю ни про какие долги! И денег у меня нету, я и так уже вещи продаю!

— Очень хорошо. Вот ты и продашь их все, свои вещи. И квартиру продашь. И отдашь мне деньги, все до копейки.

Барсуков побледнел:

— Как это? А где же мне жить? И на что?

— А ты, любезный, не хочешь ли устроиться на работу? Знаешь, некоторые люди работают и живут на заработанные деньги, а не на подачки жены.

— Я… там, где я работал, очень давно не платят зарплату… и когда платят, тоже очень мало.

— Я, конечно, понимаю, — старикан в бежевом пальто снова усмехнулся своей удивительно неприятной улыбкой, от которой у Барсукова мороз пробежал по коже, — я, конечно, понимаю, что после вольготной жизни на Марианниных харчах тебе на инженерскую или преподавательскую зарплату прожить трудновато и вообще работать ты разучился, но другие ведь как-то живут. Короче, придется и тебе попробовать, если ты не хочешь ближе познакомиться с Артуром. Артур, он, знаешь ли, любезный, человек на редкость грубый. Он твою тонкую душу вряд ли поймет или оценит. Он как-то больше утюгом или паяльником работать привык, — и мерзкий старик снова плотоядно усмехнулся.

Семен Николаевич в ужасе переводил глаза со старого бандита на молодого… Он не знал, кто из них страшнее. Никогда в жизни ему не приходилось сталкиваться с такими ужасными людьми! Вот она, расплата за спокойную обеспеченную жизнь с Марианной! У Ани, конечно, не могло быть таких страшных знакомых, ее круг — это ученые, умные интеллигентные люди, а Марианна в процессе своего бизнеса якшалась со всякой швалью, с такими вот криминальными типами. Разумеется, без этого она не могла бы делать деньги. За все надо платить…

— За все надо платить! — громко произнес старик, словно прочитав мысли Барсукова. — И тебя, любезный, возмездие настигло совершенно справедливо. Если бы не ты, Марианна была бы сейчас жива и здорова! И денежки мои тоже…

— Что? — удивлению Барсукова не было предела. — Какое я-то отношение имею к ее смерти?

— А ты будто не знаешь?

— Понятия не имею! — возмущенно отрезал Семен Николаевич.

— А ты, любезный, значит, и представления не имеешь, что Марианну-то зарезала твоя первая жена?

— Анна?! Такое невозможно! Она тихая, мягкая, интеллигентная женщина!

— Была, — охотно согласился кашемировый мучитель и резким движением загасил сигарету все в том же драгоценном фарфоровом блюдечке, — была. Но болезнь, нищета и одиночество сделали ее совершенно другим человеком. Хотя… я лично не верю, что человек может так измениться. Стало быть, такое в ней присутствовало всегда, и если бы ты, сволочь, сумел в ней это разглядеть, сумел как-то разобраться со своими двумя бабами, то, возможно, все бы могло кончиться по-другому. Твоя бывшая жена убила Марианну из мести. И, между прочим, украла, у нее деньги. Мои деньги. Те самые восемьдесят тысяч.

— Я вам не верю! — взвизгнул Барсуков.

— Не веришь? — Старик снова усмехнулся. — По поводу того, что твоя первая жена убила Марианну, тебя очень скоро проинформирует милиция. А вот по поводу денег… Про это милиции, разумеется, неизвестно, но тут уж тебе, любезный, придется поверить на слово. Если, конечно, не хочешь ближе познакомиться с Артуром.

Барсуков перевел взгляд затравленного животного на широкоплечего головореза. Жизнь кончена… Надежды нет… И самое страшное — ему абсолютно не на кого опереться…

— Так что не тяни, любезный, начинай продавать квартиру и все эти цацки. Да смотри — не продешеви.

— Но куда же мне потом деться? — обреченно молвил Барсуков. — Где мне жить?

И тут вперед вышел Артур и зачитал по бумажке:

— Молочникова Клавдия Федоровна, возраст — восемьдесят один год, проживает в коммунальной квартире на улице Халтурина, по-новому — Миллионная, дом десять. Комната четырнадцать метров, так что вполне может прописать своего двоюродного племянника.

— Вот-вот, — поддакнуло бежевое пальто, — для ухода за престарелой теткой тебя пропишут. А если что — я помогу, юристы знакомые найдутся, уж ты не беспокойся.

После ухода визитеров Барсуков налил себе полстакана неразбавленного виски, что совершенно не в его правилах, и с тоской представил себе тети-Клавину коммуналку с десятью скандальными соседями и саму тетю Клаву — вздорную неопрятную старуху, непрерывно курящую ядреный «Беломор» и хриплым прокуренным басом комментирующую политическую обстановку в стране. Определенно, жизнь кончена.

Надежда Лебедева не могла спокойно спать уже три ночи. Во-первых, дело о маньяке с розой так глубоко запало ей в душу, что она воспринимала его близко к сердцу и жаждала раскрыть его едва ли не сильнее, чем сам капитан Гусев. Во-вторых, у нее разболелся зуб. Как всякий нормальный человек, Надежда боялась зубных врачей. Это осталось у нее с советских времен, когда бедные обыватели рядами маялись в коридоре, слыша из кабинета стоны своих собратьев по несчастью и вдыхая запах горелой кости. Нервы у Надежды Николаевны всегда были крепкими, но такие воспоминания кого хочешь выведут из себя. Днем зубная боль утихала, и Надежда с облегчением об этом забывала, но ночью зуб довольно сильно давал о себе знать.

Не в силах больше терпеть такое положение, Надежда здраво рассудила, что до Нового года все равно нужно с зубом что-то сделать, а то, по народной примете, весь следующий год станешь зубами мучиться. Поэтому она зажала в кулаке малое количество денег и позвонила в дверь к соседке Марии Петровне, чтобы попросить ту познакомить ее с печально знаменитым теперь в их микрорайоне стоматологом Маргаритой Ивановной, той самой, что нашла в собственном подъезде убитую дворничиху Евдокию. Надежда решила воспользоваться своим больным зубом и соединить, так сказать, приятное с полезным — подлечить зуб и разузнать кое-что про Евдокию.

— Ты что, Надя, сегодня такая грустная? — спросила, открывая дверь, Мария Петровна, в доме она известна всем зоркими глазами и умением анализировать собственные наблюдения со скоростью компьютера «Пентиум».

— Вот как раз поэтому к вам с просьбой, — вздохнула Надежда. — Отведите меня к Маргарите Ивановне насчет зуба.

— С нашим удовольствием! — расцвела Мария Петровна. — Сейчас прямо и пойдем, позвоню только. Ты не бойся, она доктор хороший и берет недорого.

Маргарита Ивановна оказалась дома, очень обрадовалась и пригласила к себе немедленно. Надежде она понравилась. Спокойная такая приветливая женщина, и не скажешь, что зубной врач. Мария Петровна удалилась, а Маргарита Ивановна усадила Надежду в настоящее зубное кресло и занялась своим непосредственным делом, причем, насколько могла судить Надежда, выполняла его неплохо. Кроме всего прочего, Маргарита Ивановна развлекала Надежду приятной беседой, а поскольку с открытым ртом Надежда могла только мычать и кивать головой, то разговор велся в форме монолога.

— Очень на меня повлияла смерть Евдокии. То есть не сама смерть, а то, что я ее обнаружила. Руки после этого неделю тряслись, думала, что работать вообще не смогу. Но время прошло, и успокоилась я, квалификацию не потеряла.

— Угу…

— Вот уже больше месяца, как все у нас нормально. Теперь спокойно людей принимаю, а то Евдокия мне все нервы истрепала. И другие соседи теперь по ночам спят, никто их в шесть часов не будит… Сплюньте.

— А кто у вас теперь дворником? — спросила Надежда, обретя на время способность разговаривать.

Маргарита Ивановна засмеялась.

— Ой, это отдельная история, интересная. Как похоронили Евдокию, прошло несколько дней, приходят из жэка Лешку, сына ее, выселять. Потому что площадь у них ведомственная, только для дворника. Лешка расстроился, деваться-то некуда, стал проситься в жэк на работу, чтобы квартиру оставили. Пристроили его временно дворником, другую работу побоялись давать, потому что, сами понимаете, если сантехником — так может по пьяному делу весь дом залить, а электриком — тоже ведь рискованно, отвечай за него в случае чего. Ну, метет он помаленьку, мусор убирает, а тут одна женщина из соседнего подъезда вдруг просит его люстру повесить. Если электрика вызывать, то это же надо деньги платить, а Лешка парень не жадный, он и за так сделает.

В общем, влез он на стул, а люстра какая-то бракованная оказалась. И как хватанет Лешку током! Другого бы насмерть, а Лешку сразу со стула сбросило, поэтому он не успел долго в контакте быть. Лежит он, значит, на полу без сознания, хозяйка-то перепугалась насмерть, трясет его, искусственное дыхание делает. Очнулся он и сначала ничего не помнит, минут десять так просидел, а потом в норму пришел. И самое интересное — пить с того момента вовсе бросил! Такой стал — аккуратный, хозяйственный, люстру той женщине повесил и еще много чего переделал. Так что теперь, может, квартира Евдокиина скоро освободится, потому что Лешка к той женщине переедет. А на работу он устроился дежурным электриком, потому что люди говорят, что если один раз электричество его пощадило, то больше никогда не тронет.

— Сомнительно что-то, — в очередной раз отплевавшись, рассудила Надежда.

— Насчет электричества — сомнительно, а что пить бросил — это точно. Участкового Павла Савельича я тут недавно встретила, так он тоже удивлялся. Не закрывайте рот.

И в таком духе продолжалось еще полчаса. Отмучившись наконец, Надежда про себя сделала выводы, что Евдокию в доме если и вспоминают, то недобрым словом из-за массы мелких гадостей, которые она успевала сделать людям при жизни.

— Да бог с ней совсем! — Маргарита Ивановна махнула рукой. — Уж если Майя ее простила…

— А кто такая Майя? — вскинулась Надежда.

— Да это одна тут соседка, — неохотно ответила Маргарита.

— Убийцу до сих пор не нашли, — Надежда сознательно повернула разговор в сторону. — Да и найдут ли, никто его не видел…

— Так вот, — Маргарита Ивановна решительно посмотрела на Надежду. — Сложное у меня положение, но, как говорится, не могу молчать. В общем, есть у нас тут… Майя Борисовна. Женщина тихая, сейчас одинокая. А раньше жила вдвоем с сыном. Сын учился в институте, а потом заболел, бросил учебу, потом снова поступил… да время-то упустил, ну, в общем, выследила его Евдокия и навела этих, из военкомата. У нашей Евдокии просто страсть какая-то, ходила по квартирам, выискивала призывников и повестки им вручала. Причем из чистой, так сказать, любви к искусству. Потому что денег ей за это никаких не платили. Случалось, домой ее не пустят, так она парня часами у подъезда караулит. Так и в этом случае. Мать за него просила, всего-то отсрочку нужно было небольшую, но парень, сын-то, поговорил там резко, всех против себя восстановил, не по злобе, а по неопытности, так-то мальчик он хороший… в общем, отправили его в Чечню.

— Ужас какой!

— Да, а сын-то единственный. И Майя наша заболела, а когда он там пропал без вести, то она и вовсе стронулась. Стала в церковь ходить, больше, говорит, никто не поможет. И все ходила и ходила, и днем, и рано утром…

— В шесть утра? — перебила Надежда, вспомнив, когда начинается утренняя служба в церкви.

— Ну да, — обрадовалась Маргарита Ивановна. — И с неделю назад бог внял ее мольбам, пришло письмо от сына из госпиталя. Ранен, но руки-ноги, голова целы, то есть калекой не будет. Встречаю я Майю, она и говорит, что хоть Евдокии желала всего самого худшего, что, кстати, и случилось, но теперь у нее не то чтобы совесть проснулась, а чувство справедливости. Сын скоро вернется, она на радостях мне и призналась, что в то утро, когда Евдокию убили, она тоже в шесть утра на службу церковную шла, как обычно. Майя живет на третьем этаже, значит, выходит она из квартиры, Евдокия где-то наверху ведрами гремит. И вдруг лифт вниз поехал, Майя думала, что это Евдокия спускается, и спряталась за решетку, которая батарею закрывает, там угол темный.

— А чего это она Евдокию боялась? Самое страшное та ей уже сделала.

— Она не Евдокию, а себя боялась, говорила, что не может с Евдокией встречаться, хотелось убить ее на месте. Учтите ее состояние, — добавила Маргарита Ивановна, — от сына ни слуху ни духу, известно только, что он в Чечне, а Евдокия ведь при встрече обязательно норовит спросить, как сыночку служится и пишет ли маме письма.

— Ну и сволочь!

— Да уж, как говорится, горбатого могила исправит. И вот, спряталась Майя, а тут открывается входная дверь, и появляется человек.

— Какой человек? — вскрикнула Надежда.

— Вот и к делу подошли. Майя говорит — человек как человек, нормальный в общем. Мужчина, нестарый еще, но в возрасте. Росту невысокого, по виду крепкий. Волосы седоватые. Никаких особых примет она не обнаружила, разве что голову немного набок держит. И шеей так поводит, будто ему воротник мешает. Майе не хотелось, чтобы он ее заметил, неудобно было, что прячется.

— Может, это ей жизнь спасло… — пробормотала Надежда. — А с чего вообще-то она взяла, что это убийца?

— А с того, что одет был мужчина в куртку неприметную и как-то странно ее придерживал. И Майя потом только догадалась, что у него снизу торчало.

— Что торчало — нож? — ахнула Надежда.

— Да не нож, — отмахнулась Маргарита Ивановна. — Черенок розы. — Она насладилась произведенным эффектом и продолжила: — Понимаете, роза-то ведь на очень длинном черенке, я точно помню.

— Эти розы, темно-красные, всегда с длинными черенками, сорт такой, — возбужденно подхватила Надежда. — Не мог же он нести ее на виду, кто-нибудь бы заметил и потом бы вспомнил. Он спрятал ее под куртку, нес осторожно, чтобы не сломать, поэтому и придерживал куртку, а роза ведь могла соскользнуть вниз. А дальше-то что?

— Дальше Майя выскочила на улицу, пока он поднимался наверх, потому что лифт приехал пустой, это Евдокия просто спускала ведра с грязной водой. Майя пошла себе в церковь, а про человека и про розу догадалась уже вечером. Когда ей рассказали, что Евдокию убили. И никуда, естественно, не обратилась, потому что испугалась, что на нее подумают — мотив-то у нее самый что ни на есть убедительный.

— А теперь что изменилось? — Надежда внимательно посмотрела Маргарите в глаза.

Та ответила ей таким же внимательным и дружелюбным взглядом.

— А теперь сын живой оказался. Опять же Рождество на носу, а Майя верующая. Захотелось ей доброе дело сделать, но в милицию идти боится, станут спрашивать, почему раньше не сказала, и так далее. Опять же мотив.

Надежда сообразила, что неугомонная ее соседка Мария Петровна проболталась Маргарите про капитана Сергея Гусева и про то, что Надежда кормит его ужинами и даже иногда завтраками. Маргарита Ивановна воспользовалась больным Надеждиным зубом и решила убить двух зайцев. С одной стороны, ей не хотелось подводить соседку, а с другой — быть замешанной в укрывательстве убийцы. Поэтому она вроде бы случайно поведала всю историю Надежде в виде обычного бабского трепа, оставив дальнейшее развитие событий на усмотрение Надежды.

Надежда поблагодарила Маргариту Ивановну за отлично сделанную работу и отправилась восвояси, глубоко задумавшись.

Сергей направлялся привычной дорогой к школе и поглядывал по сторонам. Все как обычно. Он вошел в холл, и тут же его окликнула старинная знакомая тетя Поля.

— Молодой человек, вы к кому? — строго спросила она, но тут же узнала Сергея.

— Ну что, тетя Поля, как жизнь?

— Все нормально, а ты куда это наладился?

— Завуча повидать, Аллу Константиновну, и к вам вопросы тоже имеются.

— К Алле Константиновне ты сегодня не попадешь, — безапелляционно ответила тетя Поля, — она сильно занята.

— Чем это так завуч занят?

— Не завуч Алла теперь, а директор.

— Когда ж ее назначили?

— Недавно и назначили. Больше-то некого, вот она и согласилась, за школу очень болеет. А когда ее в роно уговаривали, то она непременное условие поставила, чтобы Чердынцева Владимира Николаевича обратно взять, что он такой математик отличный, без него никак. Взяли, куда они там в роно денутся? Он с ребятами душа в душу, с Аллой у них — полный контакт, еще пригласила учителей хороших, какие раньше из-за нашей-то сбежали… в общем, учеба теперь на высоте, и как раз сегодня, — тетя Поля понизила голос, — комиссию ждем городскую, насчет того, чтобы нам статус гимназии дали. Так что и не проси, к Алле я тебя сегодня не допущу, ей волноваться нельзя перед комиссией, а то чего-нибудь не так скажет.

— Да я и не собираюсь ее волновать! — возмутился Сергей. — Я же все-таки по делу.

— По делу давай со мной разговаривать! — тетя Поля оставалась непреклонна.

— Уж очень бережете вы директора нового, — проворчал Сергей.

— А как же! — воскликнула тетя Поля. — У нас теперь при Алле другие порядки со всем. При Тамаре-то покойной ни у кого времени для себя не было, хоть завуч, хоть простой человек — всех в школе допоздна держала. А Алла — сама женщина семейная, так и других понимает, попусту в школе не держит. Что положено сделают — и уходят себе. А обучение еще лучше стало — люди видят, что к ним по-человечески относятся, и стараются…

Тети-Полин монолог прервался на самом патетическом месте: распахнулись двери школы, и в холл вошла большая группа людей. Наметанным глазом Сергей сразу узнал педагогов и товарищей из роно. Встретил их бойкий кудрявый молодой человек.

— Новый учитель английского, — шепнула тетя Поля. — Алла говорит, что нужно омолаживать кадры. Ребята с ним хорошо ладят, и английский преподает по-новому, сам недавно из Лондона вернулся.

Сергей оценил тонкий расчет Аллы Константиновны: при виде обаятельного коллеги комиссия, сплошь состоявшая из немолодых теток из роно, расцвела улыбками.

— Вот видишь, правильно сделала я, что тебя не пустила, — радовалась тетя Поля, — ну, сам посуди, приходят люди, а в школе — милиция…

— Ладно, теть Поля, сам вижу, что без прежней директрисы у вас значительно лучше стало.

— Ох, милый, грех такое говорить, но только без Тамары и впрямь дышать легче. Ее, считай, никто и не вспоминает, словно и не было человека, а ведь работала же, и долго работала…

Опять Сергей плелся домой, устало переставляя ноги. До праздников осталось меньше недели, и триста шестьдесят дней старого года давили на него непосильным грузом. И опять на площадке тихонечко приоткрылась дверь соседской квартиры, и Надежда окликнула его шепотом.

— Ты, тетя Надя, прямо как кошка у мышиной норки меня караулишь.

Надежда не обиделась, она вообще на такие мелочи не обращала внимания.

— Говори тихонько, Саша пришел недавно, но что-то ему нездоровится, прилег.

— Да неужели он дома? — поразился Сергей. — Не может быть!

— Ладно, не баси, и знаешь что, идем-ка к тебе, там и поужинаешь.

Надежда подхватила заранее подготовленную кастрюльку, укутанную полотенцем.

— А что там такое? — потянул носом Сергей.

— А тебе будто не все равно в одиннадцатом-то часу вечера? — поддела его Надежда.

— Где-то да, но чувствую запах котлет.

— Так оно и есть!

После солидной порции котлет с картофельным пюре и двух стаканов крепкого сладкого чая Сергей понял, что жизнь не так уж и плоха.

— Ну что, ты скажешь мне наконец, лечились ли они все в больнице? — не выдержала Надежда.

— Приготовься к неприятному, — вздохнул Сергей. — В больнице-то они все лежали, но вот вопрос — в какой… У всех четырех что-то есть. Два аппендицита, одна щитовидка, один желчный пузырь.

— Печень, значит.

— Не печень, а желчный пузырь, — строго поправил Сергей, — ты меня не путай, хотя я понятия не имею, что это такое.

— Молодой еще, — вздохнула Надежда, — поживешь еще, все про болезни узнаешь.

— Но больницы все разные, понимаешь — разные! И в разное время они там бывали. Стаднюк Тамара Алексеевна — операция аппендицита в 1981 году, больница Карла Маркса, это на Выборгской стороне, Воробьева Евдокия — у нее щитовидка, оперировали сравнительно недавно, три года назад, в больнице святого Георгия, это у нас тут рядом.

— Да знаю я, где это, пешком дойти можно!

— Дальше, у Сталины Викентьевны тоже аппендицит в девяносто втором, опять же в больнице Карла Маркса, это мне ее дочь рассказала, и остается Римма Точилло, так про нее никто ничего не знает, но вообще-то лечилась она в поликлинике при больнице Академии наук, так там в карточке написано, что операция по удалению желчного пузыря в одна тысяча девятьсот девяносто четвертом году в той же больнице при Академии наук на проспекте Мориса Тореза.

— Н-да, все в разное время и в разных больницах… ну, а как вообще там родственники живут?

— Прекрасно! Все родственники и знакомые потерпевших живут прекрасно! У Сталины дома полная ламбада, одна молодежь, все дружат и существуют замечательно. Дачу отчиму отдали, иногда и он приезжает, места всем хватает в четырехкомнатной-то квартире.

— Если подумать, то так и должно быть, — тихо сказала Надежда. — Большая дружная семья, все друг другу помогают. Ничего в этом особенного нет.

— Правильно, только Сталина им всем мешала, характером своим доставала. Ну, не могу же я думать, что вся семья скинулась на киллера, чтобы от этакой мегеры освободиться и спокойно зажить?

— А ты еще прибавь сотрудников Сталининых, — подхватила Надежда, — у них тоже новая жизнь наступила. Теперь тишина, можно работать спокойно, никто нервы не треплет. Так что если деньги на всех раскинуть, то совсем недорого киллер встанет.

— Не валяй дурака, — угрюмо пробормотал Сергей, — мне не до шуток. Мне это дело уже поперек горла стоит.

— Верю, — охотно согласилась Надежда.

— И везде то же самое, все, можно сказать, вздохнули после того, как эти заразы погибли. В школе прямо праздник какой-то, то есть никто открыто не радуется, все просто забыли директрису как страшный сон и начали новую жизнь. И даже дома у нее, ты представляешь, мать ее семидесяти двух лет замуж вышла!

— Точно, я припоминаю, Лера говорила, что у матери поклонник имеется, а Тамара уперлась и ни в какую им не разрешала даже встречаться!

— Так вот теперь старички живут душа в душу и радуются. Дома опять же покой, тишина, музыка играет, на кухне — чай с вареньем.

— Благодать!

— Так что же, на старичка этого, Константина Эдуардовича, я должен думать, что это он киллера нанял, потому что он-то самую прямую выгоду получил от убийства Тамары — женился на любимой женщине.

— Плюс вся школа — дети и учителя… опять же, все жильцы соседнего дома, где Евдокия дворником работала… Если оптом за четыре убийства, то киллер может сделать скидку…

— И еще сотрудники Института животноводства, почти все, потому что Римма Точилло за долгие годы работы успела подгадить едва ли не каждому. А теперь профессор Земляникин мне однозначно сказал, что психологический климат изменился и в столовую все стали ходить, питаться нормально. Мистика какая-то!

— Никакой мистики! — решительно заявила Надежда. — Всему есть рациональное объяснение.

— Ну так объясни, какого черта он их убивает?

— Сначала нужно понять, кто он такой. Значит, больница отпадает. Хотя, почему, собственно? Все четверо перенесли хирургические операции.

— Это единственное, что у них общего.

— Сам говорил, что удар ножом хороший, профессиональный, твердый удар. По-твоему, хирург не профессионал? Не может куда следует ножом ударить?

— Может в принципе… Положим, я подниму архивы в больницах, найду фамилии хирургов, оперировавших в свое время наших дам, а дальше что?

— Постой, мне вот что пришло в голову. Ведь совершенно необязательно, чтобы все дамы сталкивались друг с другом, то есть лежали в одной и той же больнице одновременно.

— Так ведь известно уже, что вместе они в больнице не встречались!

— Не мешай. Значит, если бы они лежали в одной больнице, но в разное время, то тебе нужно было бы подозревать очень многих людей — работников архива, которые имеют доступ к медкартам, медсестер, врачей. А раз дамы находились в разных больницах, то круг подозреваемых автоматически сужается: нужно искать человека или людей, кто мог иметь в свое время дело с каждой из четырех женщин.

— Возни-то сколько, — вздохнул Сергей.

— У тебя есть выбор? — холодно поинтересовалась Надежда.

— Нету, — неохотно признал Сергей. — Значит, искать хирурга, который работал во всех этих больницах.

Повисла пауза.

— Послушай, Сережа, я что вспомнила-то… Больница святого Георгия, что у нас тут рядом, это и есть бывшая больница имени Карла Маркса. Построили новое здание, а то, что на Выборгской стороне, вообще, по-моему, пустили на слом, уж очень оно обветшало. Стало быть, человек мог автоматически перейти сюда. А что касается академической больницы, то бывает же, что врачи консультируют, профессор там какой-нибудь…

— Про профессора это ты загнула, чтобы приличный человек…

— Приличный человек тоже может сбрендить!

— Это верно, но почему ты думаешь, что он пожилой?

Надежда не хотела раньше времени рассказывать Сергею то, что сообщила ей Маргарита Ивановна, — кто ее знает, милицию эту, еще набросятся на бедную Майю, а человеку и так досталось в жизни.

— Потому что уже в восемьдесят первом, когда была операция у директрисы, он работал! Стало быть, не мальчик молоденький.

Надежда ушла к себе, на цыпочках подкралась к двери в комнату, обнаружила, что муж задремал, и уселась на кухне с котом на коленях. На столе перед ней лежал листочек с датами. Значит, в восемьдесят первом — операция у директрисы, это очень давно, к тому же, кто знает, что случилось с архивом несуществующей уже больницы, куда он мог подеваться. Не случайно лечащий врач ее матери не далее как позавчера сказала ей, чтобы все справки и снимки Надежда хранила у себя дома, потому что у них в больнице через год все это отправляют в архив, а оттуда можно что-либо выцарапать с огромным трудом. Стало быть, насчет директрисы пусть Сергей действует своими методами — официальными. А у Надежды в голове прочно сидела одна мысль еще с советского времени: действовать можно только через знакомых, человеку с улицы никто ничего не расскажет. И для милиции никто не расстарается, начнут тянуть резину, Сергея станут футболить туда-сюда, а поскольку дело закрыто, то еще и от начальства попадет. Надежда испытывала к соседу не только дружеские, но и материнские чувства, потому что знала его с детства и дружила с его матерью. Так, уговаривая себя, что ей просто необходимо помочь Сергею и она совершенно не лезет не в свое дело, Надежда сосредоточилась на листочке. Значит, директриса отпадает. Дальше, Римма Точилло в девяносто четвертом году в больнице Академии наук. Вряд ли удастся Надежде что-то выяснить путное — знакомых у нее в этой больнице нет, да и с покойной Точилло она незнакома. Стало быть, и Римму отдаем Сергею. Остается Сталина Викентьевна — операция аппендицита в 1992-м и Евдокия — щитовидка в 1996-м.

Надежда пошевелила мозгами и вспомнила, что новую больницу построили в их районе в 1990 году. А переименования эти все начались уже после, году в девяносто третьем, что ли. Так что Сталина лежала с аппендицитом именно в новой больнице. Значит, можно искать в архиве. Но ее, Надежду, в архив просто так никто не пустит, нужно придумать какой-то хитрый ход.

Надежда плохо спала ночью, во-первых, волновалась за мужа, не подхватил ли он грипп, уж очень тяжело дышал во сне, а во-вторых, вспоминала, кто на работе может знать что-нибудь про Сталину.

Наутро муж проснулся отдохнувший и совсем не простуженный. А Надежда отправилась на работу с больной головой и опухшими глазами.

На работе в предновогодние дни было многолюдно. Прошел слух, что с нового года не то прибавят зарплату, не то переделают штатное расписание, не то вообще сократят. Поэтому народ потянулся в родной институт за новостями. Надежда особенно не волновалась, потому что ничего хорошего в смысле работы от института уже не ждала и жила по принципу «Ты разлюбил меня бы, что ли, сама уйти я не решусь». Поэтому она быстренько разложила на столе бумаги и улизнула в соседний отдел к Зинаиде Павловне.

Зинаида Павловна — старая дева. Но не такая, какими их обычно представляют — вредное создание с котом и в бантиках, — нет, Зинаида была старой девой активной. Внешне она напоминала лошадь, но опять-таки не старую заезженную клячу с выпирающими боками, а верную рабочую лошадь, не первой молодости, конечно, но на таких спокойно можно пахать еще много лет, разумеется, при надлежащем уходе. Словом, Зинаида Павловна — женщина работящая. И это Надежде, да и многим, импонировало. Странности все же некоторые у Зинаиды имелись. Например, она не любила общаться с женщинами, то есть не любила бесконечных сплетен, обсуждений чужой жизни, туалетов и школьных успехов детей и внуков. Дамы в отделе относились к Зинаиде с прохладцей, потому что была она неглупа, остра на язык и могла при всех ответить так, что сотрудница, легкомысленно решившаяся сделать ей замечание или как-то задеть, долго еще после Зинаидиной отповеди вертела головой и хлопала глазами. Вторая Зинаидина странность заключалась в одежде, вернее, в отсутствии оной. Не подумайте плохого, Зинаида никогда не приходила на работу голой, но то, что бывало на ней надето, называть одеждой можно при очень большом допущении. Надежде, например, глубоко запало в душу неизменное Зинаидино платье из того серого сукна, которое раньше шло на мальчиковую школьную форму. Платье прямое, длинное, с отложным воротничком, и хотелось подпоясать его ремнем с пряжкой, как у пятиклассников послевоенного времени. Летом Зинаида тоже не баловала сотрудников разнообразием, ходила в платьице из синего сатина, издалека очень напоминающем рабочий халат. Такое впечатление, что каждый сезон она откуда-то добывает точно такое же, взамен старого сильно выгоревшего.

— Как живете, Зинаида Павловна? — спросила Надежда для разговора.

— Хорошо, — улыбнулась та, — Я, Надя, живу просто отлично.

Надежда удивленно пригляделась к ней и внутренне ахнула. Сегодня на Зинаиде брючный костюм, конечно, в моде такие были лет примерно двадцать назад, но, однако, все же это вполне нормальная вещь, никаких ассоциаций со школьной формой и халатом уборщицы.

— Все жалуются, нервничают, сокращения боятся… — осторожно начала Надежда, — а вы…

— А я ничего не боюсь! — весело ответила Зинаида. — Мне все равно скоро на пенсию, меньше года осталось. Дотяну до лета, а там — на дачу.

Надежда вспомнила, что рассказывали про Сталину, как она перед самой своей смертью зверски поругалась с Зинаидой по поводу парника или еще из-за какой-то ерунды. Стало быть, дачные участки у них рядом. Это неудивительно, ведь землю давали в свое время от работы. И Сталина Викентьевна, поругавшаяся к тому времени со всеми, с Зинаидой как раз поддерживала хорошие отношения, потому что Зинаида Павловна, как уже говорилось, с местными институтскими дамами не очень-то общалась и не хотела знать всех сложных перипетий и страстей, кипевших вокруг Сталины.

— Где Новый год встречать собираетесь? — кинула Надежда пробный шар.

— На даче, конечно! — оживленно ответила Зинаида.

— Там же никого нет, небось зимой-то…

— Да что ты! У меня сосед, Федор Тимофеевич, постоянно на даче живет, еще есть пенсионеры, сторож опять же…

Ах, вот оно что! Федор Тимофеевич, бывший муж Сталины, живет на даче, сосед, значит. Трудно, конечно, представить Зинаиду Павловну в роли коварной соблазнительницы, но брючный костюм кое о чем говорит. Значит, и тут все замечательно устроилось, и тут Сталина всем мешала.

Словно прочитав ее мысли, Зинаида сказала очень серьезно:

— Надя, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. И скажу сразу: я совершенно не чувствую себя ни в чем виноватой. Да, мы ссорились в свое время со Сталиной из-за парника, ссорились исключительно по ее вине, склочная она была баба… А потом ее убили. И пусть нашлись кумушки, которые смотрят на меня косо, но я-то знаю, что это не я ткнула ее ножом и не я положила сверху красную розу. А фальшиво размазывать по щекам слезы я не собираюсь, противно это.

Уж в чем, а в умении рассуждать здраво, Зинаиде отказать нельзя.

— Давно у вас дача? — спросила Надежда, решив зайти с другой стороны.

— Седьмой год, — ответила Зинаида, подумав.

— Раньше вы со Сталиной вроде бы дружили… — очень осторожно вымолвила Надежда.

— Было дело, — согласилась Зинаида, — общались.

Надежда быстро просчитала в уме: нынче у нас год 99-й, 99 минус 7 будет 92, то есть именно в тот год Сталина попала в больницу.

— В больнице ее навещали… — полувопросительно продолжила Надежда. — Что у нее было-то?

— Аппендицит, — живо ответила Зинаида. — Я теперь припоминаю, именно из-за больницы мы и подружились. Наши женщины меня очень просили ее навестить. А то, говорят, неудобно: человек в больнице лежит, а коллектив никак не реагирует. А никто идти не хотел, потому что у Сталины со всеми натянутые отношения. Я и пошла, потом навещала ее, она что-то долго с аппендицитом провалялась, осложнения получились.

— Что, хирург напортачил? — с замиранием сердца спросила Надежда.

Если Зинаида сейчас скажет, что не помнит ничего про хирурга, то нужно срочно откланиваться и уходить, больше говорить не о чем. Но Зинаида Павловна не подвела.

— Что ты, хирург-то был замечательный! — оживилась она. — Это уж потом ей какую-то инфекцию занесли. А хирург мастер своего дела попался, рука у него твердая. Хотя по виду и не скажешь, потому что росту он невысокого, уже немолодой и как будто не очень-то здоровый.

— А в чем это выражалось? — слишком настойчиво спросила Надежда.

Зинаида удивленно на нее покосилась, но ответила:

— Как-то он головой все время поводил в сторону, как будто ему что-то мешает или шею трет. Тик, что ли, нервный… но только не в операционной, там он полностью собирался и оперировал всегда удачно, мне сестрички рассказывали.

— Головой поводил… — задумчиво пробормотала Надежда. — У меня приятельница лежала в той же больнице года три назад, так тоже рассказывала про такого хирурга, ей щитовидку удаляли. Очень хвалила его, большой мастер, а с виду и не скажешь.

Надежда немного покривила душой, записав в приятельницы дворничиху Евдокию, но чего не скажешь для пользы дела?

— Как же фамилия-то его… — тянула Надежда, чтобы не дать Зинаиде вставить вопрос, почему это она, Надежда, вдруг так заинтересовалась событиями семилетней давности и болезнями покойной ныне Сталины Викентьевны.

— Как фамилия… — машинально задумалась Зинаида. — Что-то на «Т», не то Трефилов, не то Трешников… нет, не помню, да и зачем тебе?

— Действительно, о чем мы говорим? — рассмеялась Надежда. — Пойду я, с Новым годом вас, с наступающим!

— И тебя так же!

Надежда полетела на свое рабочее место. Губы ее сами собой расплывались в улыбке. Здорово! Есть прямая связь с хирургом! Значит, верующая Майя видела в парадной человека с характерным нервным тиком, он поводил головой. И Зинаида Павловна без всякой подсказки с Надеждиной стороны вспомнила — у хирурга, оперировавшего Сталину, был такой же тик. Теперь, если узнать фамилию хирурга и если эта фамилия совпадет хотя бы у двух убитых женщин, то можно этого человека арестовывать, а там уж милиция пускай разбирается, ищет доказательства и все такое прочее… Майю вызовут для опознания.

Сергей может ведь просто прийти к начальнику хирургического отделения в больнице святого Георгия, описать того человека и спросить фамилию.

Надежда подняла трубку городского телефона, потом подумала немного и попросилась позвонить в кабинет к начальнику, благо он как раз выходил. Ни к чему разговаривать о таких деликатных вещах в комнате, набитой народом. Но ее предосторожности оказались излишни, потому что капитана Гусева не было на месте, и, судя по всему, сообщила девушка, отвечающая на телефонные звонки, не придет до вечера. Понятно, пошел рыскать по больничным архивам.

Значит, Надежда сможет встретиться с ним и поговорить только вечером, ближе к ночи, потому что Сергей стал приходить домой очень поздно, не иначе как завелась у него девушка. А что, парень симпатичный, сейчас холостой, обязательно кого-нибудь себе подберет.

А если тот маньяк с розой решит, что убийства надо прекратить, и исчезнет, как Анна Давыдовна Соркина? Ведь использовал же маньяк уже четыре ножа лазерной заточки, и не его вина, что ему помешали использовать пятый. То есть как в анекдоте возможны два варианта: либо он угомонится и, как выражались в старых детективах, ляжет на дно, либо решит завершить эксперимент и убьет пятую женщину. И хотя можно смело предположить, что пятая жертва окажется такой же стервой, как и предыдущие четыре, но все же убивать нехорошо, это уголовно наказуемое деяние, и ее, Надеждин, долг, как всякого законопослушного гражданина, предотвратить убийство, во всяком случае, попытаться.

Таким образом, успешно уговорив себя, что без нее, Надежды, милиция никогда не справится с поимкой опасного преступника, и стараясь не думать о том, как бы отреагировал на то, что она собирается сделать, муж ее Сан Саныч, Надежда скоренько собралась, объявила начальнику о каких-то срочных делах и отправилась в больницу святого Георгия, бывшую Карла Маркса.

Надежда вошла в просторный, отделанный полированным гранитом вестибюль. За стеклянной перегородкой томилось несколько медсестер с телефонными трубками, жизнерадостная старуха планомерно двигалась из угла в угол, скользя по гранитному полу яркой синтетической шваброй, последняя стайка хорошеньких практиканток в белоснежных халатиках, хрустящих, как обертка от мороженого, пронеслась через холл, торопясь покинуть больничные стены.

Надежда огляделась и подошла к окошечку с надписью «Справочное». Полная крашеная блондинка в белом халате гнусавым голосом тянула в телефон:

— Да-а… Я ему так и сказа-ала… А он мне ничего не отве-етил… ну да-а… И так каждый де-ень…

Надежда деликатно кашлянула:

— Простите, могу я…

Блондинка нехотя повернула голову со сложной прической.

«Парик! — мелькнуло у Надежды в голове. — Или шиньон».

Взглянув на блондинку повнимательнее, Надежда заметила густо подведенные глаза, выщипанные в ниточку брови, веснушчатую дряблую кожу на лице. И поскольку дама в справочном опять отвернулась и сосредоточилась на телефонной трубке, Надежда наклонилась, сунула голову в окошечко и довольно громко произнесла:

— Могу я получить справку?

Блондинка повернулась к ней всем телом. При ближайшем рассмотрении, не через стекло, ей можно было дать лет пятьдесят.

«Точно, парик, — подумала Надежда, — вряд ли в таком возрасте можно так хорошо сохранить свои волосы».

Дама в справочном подняла на нее возмущенный взгляд и пробасила:

— Вы что, больная, не видите, я занята? — и продолжила в трубку: — Да не-ет… Это та-ак, тут одна больна-ая… Ну ла-адно, я тебе попо-оз-же перезвоню…

Повесив трубку, она взглянула на Надежду глазами измученного непосильной работой человека и раздраженно спросила:

— Ну, что у вас, больная?

— Я не больная, — строго ответила Надежда, — я хотела только…

— А если вы не больная, то что вы делаете в больнице в конце дня?

Надежда несколько растерялась от такого стремительного хамства и пробормотала:

— Я хотела только узнать имя врача…

— Мы справок не даем! — отрезала медсестра.

Надежда взяла себя в руки и ринулась в атаку.

— Как это — справок не даете? — возмущенно заговорила она на повышенных тонах. — У вас над окошечком написано — справочное, а вы справок не даете?

— Имя врача — это справка личного характера! Мало ли для чего вам это нужно!

Несколько ошарашенная своеобразной логикой категоричной блондинки, Надежда отошла от окошечка. Конечно, можно мобилизоваться и устроить грандиозный скандал, ибо, если ее, Надежду, как следует разозлить, она способна ненадолго забыть, что она интеллигентная женщина с высшим образованием, и показать этой корове из справочного, где раки зимуют. Но специфика ситуации в том, что дело-то ее конфиденциальное, поэтому скандалить и привлекать к себе внимание в данном случае неумно и даже опасно.

Надежда осторожно скосила глаза на справочное. Блондинка, нахохлившись, следила за ней немигающим взглядом, как удав за кроликом. В это время у дежурной на столе зазвонил телефон, она отвернулась от Надежды и забубнила в трубку:

— Да-а… Это я-а…

— А в каком отделении лежала-то? — раздался вдруг рядом с Надеждой заинтересованный голос.

— Что? — Надежда повернулась и увидела, что рядом с ней стоит, опираясь на свою яркую швабру, старуха уборщица.

— В каком отделении лежала-то, милая?

— Да, понимаете, — замялась Надежда, — это не я, а свекровь. Ей года три назад тут операцию делали, в хирургии… а теперь у нее возникли осложнения, и она хотела бы проконсультироваться у того доктора… А фамилию-то его и забыла, старость все-таки, склероз… Вот и послала меня — иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что, — Надежда постаралась, чтобы в голосе у нее прозвучало раздражение.

Конечно, нехорошо делать покойную дворничиху Евдокию то близкой приятельницей, то свекровью, но той уже все равно. Кстати, и обе Надеждины свекрови, и от первого, и от второго мужа, уже умерли, так что можно спокойно придумывать им несуществующие болезни, не боясь сглазить. И была еще вторая причина, по которой она сослалась на свекровь, а не на мать или тетку. Если дочка ухаживает в больнице за матерью, то уж наверняка знает и фамилию доктора, и всех сестричек по именам. А невестке вовсе не обязательно навещать свекровь каждый день и знать все подробности.

— Так от этой, — старуха уборщица кивнула на справочное, — Раисы-то, ты в жисть ничего не добьешься, только нервы себе перепортишь. А я здесь давно работаю, так всех докторов помню, у меня-то склероза нету, не то что у твоей свекрови! — похвасталась старуха. — В хирургии, говоришь? А доктор старый или молодой? Какой из себя-то?

— Свекровь говорила — немолодой, роста небольшого, худой вроде… Так еще головой поводит… будто ему что-то мешает или шею воротником трет…

— Так это точно Арсений Петрович! — расцвела старуха. — Точно, он все время так голову поворачивал!

— Арсений Петрович? — переспросила Надежда.

Она сама не верила в свою удачу — описала врача, опираясь на ненадежное свидетельство Зинаиды Павловны, и, как выяснилось, попала в точку.

— А как его фамилия?

— Фамилия? Фамилия… Вот ведь, сказала, что нет у меня склероза, а он тут как тут, родимый… Ну, не могу вспомнить… Что-то такое вроде бы на «Тр»…

— Трубников? — наугад предположила Надежда. — Трефилов?

— Да нет, милая, не так. Вот не могу вспомнить — и все! А ты сходи-ка в отделение, в хирургию, там Олимпиада Самсоновна работает, она уж, почитай, лет сорок там… еще когда эта больница у Гренадерского моста находилась. Так она тебе точно скажет, какая у Арсения Петровича фамилия.

— А сам-то он уже не работает?

— Боюсь соврать, но как будто на пенсии.

— Спасибо вам, бабушка, — поблагодарила Надежда.

После ее ухода полная блондинка выглянула из окошечка справочного и поманила к себе старуху уборщицу.

— Устиновна, что вам эта баба говорила?

— А тебе что за дело? — проворчала старуха. — Сидишь тут, только людей облаиваешь, не можешь толком ответить.

— Нет, вы уж скажите, — настаивала блондинка.

— Да зачем тебе? Отвечала бы сама, так все бы знала.

— Да вы зайдите ко мне, — засуетилась блондинка, — вот, конфет шоколадных хотите?

Старуха дала себя уговорить, зашла в справочное и съела четыре шоколадные конфеты с мягкой начинкой, поведав заинтересованной блондинке, что посетительница искала всего лишь доктора с хирургии, такого… шеей все время поводит, но она, старуха, фамилию его не вспомнила, а направила женщину к Олимпиаде Самсоновне.

Блондинка выпроводила уборщицу, подарив ей оставшиеся полкоробки конфет, чему та несказанно удивилась. После ее ухода блондинка закрыла окошечко и сняла трубку телефона. Произнеся несколько слов, она послушала ответ, кивнула, повесила на окно табличку «Перерыв пятнадцать минут», закрыла справочное и торопливо проскочила через холл во двор больницы, наспех накинув пальто.

Капитан Гусев всегда считал Новый год самым лучшим праздником, но в этот день он убедился, что так же полагает и весь народ.

«Странное дело, — думал Сергей, — раньше, при Советской власти, и на седьмое ноября, и на первое мая иногда выпадало аж четыре выходных, а в Новый год всего один, максимум два дня, а все равно — все считали Новый год главным праздником».

А уж теперь-то Новый год праздновать начали уже дня за три. То есть во всех учреждениях царила приподнятая атмосфера, не то чтобы работать, а даже получить ответ на простейший вопрос Сергею удавалось с трудом.

С утра он решил направиться в больницу при Академии наук, потому что проспект Мориса Тореза неподалеку от его дома. Там его долго и с пристрастием допрашивали, для чего ему нужно в архив, но удостоверение капитана милиции все же сыграло свою роль, и Сергея проводили в подвал, где располагалось помещение архива. Там за письменным столом рядом с обогревателем коротала время настоящая архивная крыса, женщиной ее назвать язык бы не повернулся. Остренький носик с криво сидящими на нем очками в металлической оправе, маленькие, близко посаженные глазки, к тому же завернулась в старый пуховый платок, из которого вылез весь пух. Платок светло-серого, то есть нежно-крысиного цвета. Однако Сергей сделал над собой усилие и изобразил на лице приветливую улыбку, после чего приступил к изложению цели своего визита, стараясь не скашивать глаза под стул, где, как ему казалось, у его собеседницы должен торчать длинный хвост. Выслушав его в полном молчании, «крыса» покачала головой, потом надолго задумалась, шевеля при этом губами, после чего поднялась с места, что-то сделала руками сзади — просто подхватила сползающий платок, а Сергею показалось, что подобрала хвост, — и кивком головы пригласила Сергея следовать за собой. Они прошли по длинному коридору, уставленному высокими архивными стойками, после чего «крыса» опять-таки кивком головы приказала Сергею лезть наверх, используя при этом стремянку. Все на месте — папка за 1994 год, хирургические операции по удалению желчного пузыря.

Сергей нашел нужную карточку еще наверху. Все верно, Точилло Римма Петровна… медицину можно пропустить, дальше… оперировала доктор Немыщенко Валерия Федоровна.

Женщина, значит. Этого еще только не хватало, а впрочем, вся эта история с больницей и хирургом может оказаться пустышкой. Зря он пошел на поводу у Надежды.

— Могу я от вас позвонить? — осведомился Сергей.

— Зачем? — последовал встречный вопрос.

— Чтобы узнать, работает ли еще в больнице Немыщенко Валерия Федоровна, — терпеливо объяснил Сергей.

— Я сама могу вам сказать: не работает.

— Уволилась или на пенсию вышла? — с надеждой спросил Сергей.

— Она умерла.

— Как так?

— Вот так, в 1995 году, от инфаркта, до пенсии не успела доработать.

— Ну это ж надо, сама — врач…

— Болезнь придет — не спросит, — философски ответила «крыса».

— Тогда я пойду, — Сергей слез со стремянки, поставив предварительно папку на место. — Спасибо вам, и с Новым годом!

Его собеседница улыбнулась, отчего кончик носа у нее зашевелился, и она стала еще больше похожа на крысу.

— Приходите еще, — тонким голосом пискнула она и плотоядно, как показалось Сергею, ухмыльнулась.

«Да ни за что на свете!» — в панике подумал он и с облегчением выскочил за дверь.

Далее в пустой беготне и хлопотах пролетело полдня, за это время Сергей ни на йоту не продвинулся к цели. Архив старой больницы имени Карла Маркса упрятали почище печально известной янтарной комнаты, то есть концов не найти. Когда Сергей уже отчаялся и решил плюнуть на все, а вечером устроить Надежде грандиозную взбучку за то, что втянула его в этакую глупость, его направили в какое-то управление, и там милая девушка улыбнулась ему приветливо, поискала минутку в компьютере и сообщила, что архив находится в Лодейном Поле.

— А что, поближе места не нашлось? — в раздражении брякнул Сергей.

— Выходит, нет, — девушка улыбнулась еще приветливее. — Да вы присядьте.

— Да, пожалуй, а то все ноги стоптал.

Сергей внимательнее пригляделся к девушке, она рыженькая и очень милая. На карманчике терракотового костюмчика (под цвет волос) прикреплена карточка с фамилией: Сизова О. Л.

— О. Л. — это как? — улыбаясь, спросил Сергей.

— Ольга Леонидовна, можно просто Оля.

— Скажите мне, милая Оленька, как же добраться до архива?

— Пошлите запрос.

— И когда я получу ответ?

— Ну, в этом году уже точно не получите, а в будущем — вполне возможно.

Сергей немного расслабился, поболтал с симпатичной Олей и между делом выяснил, когда построена новая больница и что архив этой больницы находится, слава богу, не в Лодейном Поле, а там же, в больнице святого Георгия. Однако на часах было уже четверть пятого, и Сергей, нехотя распрощавшись с милой Олей, решил все же заскочить на работу, а то как бы начальство окончательно не озверело. Ольга проводила его разочарованным взглядом — еще бы, даже телефона ее не спросил!

Она очень славная и сразу понравилась Сергею, но, как только Сергей решил попросить у нее номер телефона, перед глазами его встало лицо надменной брюнетки. Татьяна Валентиновна Королева презрительно щурила темные глаза и шевелила губами, говоря, как всегда, что-то язвительное.

— Нет, так жить больше нельзя! — вслух громко сказал Сергей и кинулся к ближайшему телефону-автомату. Он набрал номер одного из рабочих телефонов Татьяны, и она оказалась на месте.

— Таня, это Сергей, ты где Новый год встречаешь? — без предисловий спросил он, так, по телефону, ему было легче, чем смотреть в ее насмешливые глаза и чувствовать себя полным дураком.

Татьяна сначала удивилась, потом решила холодно спросить его, в чем, собственно, дело, потом собралась соврать, что Новый год она встречает с очень интересными людьми в очень дорогом и шикарном ресторане, но почему-то вдруг ответила правду:

— Дома, с мамой и Наташкой.

— Пойдем со мной тут в одну компанию, люди приличные, все семейные…

Ожидая ее ответа, Сергей поклялся себе, что если она сейчас пошлет его подальше, то он выбросит из головы всю историю их знакомства, немедленно вернется к Оле и начнет новую жизнь.

— Пойдем, — ответили на том конце так тихо, что Сергей не поверил своим ушам.

— Точно? Ты со мной пойдешь встречать Новый год?

— Сказала же, что пойду, а теперь извини, Сережа, мне надо работать, — в трубке раздались гудки.

Это ничего, думал Сергей, все-таки она согласилась и даже извинилась в конце. Ее можно перевоспитать.

Надежда не спеша шла в направлении стрелки, на которой написано «Хирургия», и наткнулась перед входом на молоденькую медсестру. Отметив про себя, как красит некоторых девушек белая медицинская униформа, она спросила:

— Девушка, вы отсюда?

— Если вы посетитель, то сейчас время неприемное, вас все равно не пустят, — строго ответила девушка.

— Нет, мне бы к Олимпиаде Самсоновне, — уверенным тоном ответила Надежда. — Она ведь сегодня работает?

Девушка подобрела, узнав, что Надежда не посетитель, а идет по знакомству к Олимпиаде Самсоновне.

— Ой, а она сегодня не работает! — воскликнула сестричка. — Сегодня не ее дежурство.

— Ну как же так, — расстроилась Надежда, — она мне говорила, что сегодня обязательно будет.

— Она поменялась, а так обычно по графику сегодня должна дежурить! — извинилась девушка.

— Девушка, милая, я книжку записную дома забыла, вы мне не подскажете ее домашний телефон? — окончательно обнаглела Надежда.

— Сейчас, минутку, пройдемте на пост.

Сестричка пролистала журнал и указала Надежде строчку:

— Вот телефон Олимпиады Самсоновны.

— Можно я прямо от вас позвоню?

— Да ради бога, а я пойду. Меня больные ждут.

Она простучала каблучками по коридору и скрылась в дальней палате.

Надежда набрала номер и прислушалась к длинным монотонным гудкам. В это время боковым зрением она заметила какое-то движение. Подняв глаза, увидела на матовом стекле двери, отделявшей хирургическое отделение от лестничной площадки, темный силуэт. За дверью стоял человек, и, судя по силуэту, невысокий мужчина.

«Мало ли кто там стоит, — подумала Надежда, — мало ли в больнице мужчин невысокого роста?»

Но неясная тревога шевельнулась в ее душе. Что он делает там, за дверью? Почему не войдет или не проходит мимо? Ведь он не курит, судя по его позе, он просто стоит и наблюдает.

Внезапно человек за дверью повел головой, будто ему тесен воротник. Надежда вздрогнула. Она хотела бросить телефонную трубку, но в это мгновение длинные гудки прекратились, на том конце провода ответили. Мягкий интеллигентный старушечий голос произнес:

— Алло! Я вас слушаю!

— Это Олимпиада Самсоновна? — вполголоса произнесла Надежда.

— Да, милая, вы по какому вопросу?

Надежда оглянулась на дверь, там никого уже не было. Возможно, ей все показалось. То есть мужчина-то на лестнице был, вот только дергал ли он шеей? Стекло толстое, матовое, преломляет…

— Олимпиада Самсоновна, мне нужно узнать у вас фамилию одного доктора…

Минут десять ушло на то, чтобы пересказать Олимпиаде Самсоновне историю про несуществующую забывчивую свекровь, еще минут пять старушка прилежно вспоминала и наконец выдала фамилию — не Трефилов и не Трубников, а Трегубович, доктор Арсений Петрович Трегубович. Работал раньше в хирургии, а теперь, кажется, на пенсии, но она не уверена.

— Благодарю вас! — Надежда повернулась к двери, но мужчины, естественно, и след простыл.

Надежда выглянула на лестничную площадку — ни выше, ни ниже по лестнице никого не видно. Но все равно, нужно уходить отсюда немедленно, ей здесь очень не нравится. Фамилию нужного человека она выяснила, теперь пусть милиция занимается своим прямым делом — ищет его и допрашивает. Однако Сергею она сможет рассказать обо всем только вечером, он займется делом утром, завтра уже тридцатое…

Надежда вернулась в хирургию и опять сняла трубку телефона. Сергея нет на месте.

— Девушка, милая, это срочно, передайте ему, пожалуйста, всего только одну фамилию: Трегубович, доктор Арсений Петрович Трегубович… Путь он проверит его по своим каналам. Скажите, что это тот самый человек, все точно, он поймет.

Девушка обещала передать. Надежда пошла по лестнице вниз, ей хотелось как можно быстрее выбраться из больницы. Второпях она проскочила второй этаж, откуда был проход в главное здание к центральному входу. Решив, что в таком случае она спустится на первый этаж и пройдет двором прямо до ворот больницы, Надежда так и сделала, открыла дверь и оказалась в больничном дворе. Она огляделась. Нужно обогнуть здание, а потом по тропиночке мимо одноэтажного строения («Морг, что ли? — подумала Надежда. — Не к добру») пройти к воротам. Однако одноэтажное здание оказалось архивом, о чем сообщила Надежде надпись у входа. Неожиданно дверь архива открылась, оттуда выглянула та самая полная веснушчатая блондинка, которая недавно сидела в окошечке справочного. Заметив Надежду, блондинка поманила ее к себе и почти шепотом позвала:

— Зайдите ко мне! Зайдите ко мне скорее!

— В чем дело? — возмутилась Надежда.

Блондинка не понравилась ей еще в справочном, и сейчас совершенно не хотелось иметь с ней дело.

— Зайдите! Я покажу вам папки, там есть фамилия доктора.

Надежда хотела сказать, что фамилию доктора она уже выяснила, но возможность самой посмотреть в архиве медкарты убитых женщин и убедиться, что оперировал их доктор Трегубович, показалась ей слишком заманчивой.

— А что вы тут делаете? — спросила она блондинку, подходя ближе.

— Работаю, — ответила та вполголоса.

— Вы работаете в справочном, — возразила Надежда, — вернее, не работаете, а людей отфутболиваете.

— Там я замещала, — отмахнулась блондинка, — а тут постоянно. Зайдите, можете посмотреть все, что вам нужно.

Все ясно, осенило Надежду, она все покажет за небольшую мзду. Поэтому и там, в справочной, так хамила, что задаром ничего не делает, даже справок не дает. Там, при народе, она не могла сказать Надежде, что, договоримся, мол, как-нибудь. А здесь никого нет, только она все равно боится, шепотом разговаривает. И на чем только люди не стараются заработать!

— Не хотите — не надо, — обиделась блондинка и захлопнула дверь.

Любопытство взяло верх над рассудком. Надежда вошла в помещение архива и удивленно огляделась. Блондинки как не бывало. Из коридора выходили три двери, выкрашенные больничной масляной краской. Наугад открыв одну из них, Надежда оказалась в большой комнате, все стены которой заставлены стеллажами с тысячами папок. Над стеллажами стояли даты: 1991, 1992, 1993… Надежда сразу потянулась к стеллажу девяносто второго года, но, подумав, решила, что ей незачем смотреть карточку Сталины Викентьевны, а лучше найти Евдокиину, чтобы убедиться, что там тоже стоит фамилия Трегубович.

Интересно, куда это подевалась противная блондинка? Сначала хамила, потом просто-таки зазывала ее сюда, в архив, а теперь вдруг пропала неизвестно куда… Надежда еще раз оглядела комнату и увидела в глубине, за стеллажами, еще одну дверь. Она осторожно приоткрыла ее и протиснулась в следующую комнату. В этой комнате окна были занавешены плотными шторами, плафон под потолком горел вполнакала, поэтому, попав в полутьму после ярко освещенного помещения архива, Надежда какое-то время не могла ничего разглядеть, увидела только массивный письменный стол. В комнате никого. Надежда почувствовала неладное и хотела вернуться в зал, окликнуть блондинку, а если та не покажется, то уходить из этого подозрительного места, как вдруг дверь у нее за спиной захлопнулась с громким стуком. Надежда вздрогнула и оглянулась, чувствуя, что произошло непоправимое. Возле плотно закрытой двери стоял невысокий мужчина с чуть склоненной набок головой.

— Добро пожаловать, — произнес он.

Надежда вгляделась в этого мужчину. Несмотря на небольшой рост, он производил впечатление довольно сильного человека. Возраст его определить трудновато: можно дать и пятьдесят, и шестьдесят, а судя по тому, что он уже несколько лет на пенсии, в действительности ему, очевидно, больше.

— Здравствуйте, Арсений Петрович, — ответила Надежда.

— Вот даже как, — улыбнулся Арсений Петрович, — вы уже знаете, как меня зовут.

— И фамилию, — подсказала Надежда.

— Значит, вам удалось это выяснить, — он рассердился.

— Да, несмотря на то, что вы посадили в справочном вашу помощницу. Кстати, куда она подевалась?

— Не волнуйтесь, она нам не помешает, — отмахнулся Арсений Петрович. — Но вы… простите, ваше имя-отчество? А то как-то неудобно разговаривать.

— Надежда Николаевна.

— Так вот, вы, Надежда Николаевна, меня поразили. Что вам от меня нужно? Зачем вы меня разыскивали?

— У меня свекровь лежала у вас на операции, — ответила Надежда, лихорадочно соображая, как ей выбраться из этой комнаты, — она хотела…

— Ай, как нехорошо врать! — он укоризненно покачал головой и вдруг закричал громко: — Отвечайте на вопросы немедленно! Откуда вы взяли информацию обо мне? Кто навел вас на больницу?

— А если я не буду отвечать? — кротко осведомилась Надежда. — Кстати, имею полное право не отвечать, тем более когда вопросы задаются в такой грубой форме.

— Тогда мне придется принять меры, — решительно ответил Арсений Петрович, и в глазах его Надежда заметила маниакальный блеск.

Надежда решила не уточнять, какие он собирается принимать меры, с психами нужно разговаривать спокойно и во всем с ними соглашаться, а в том, что ее собеседник — псих, Надежда не сомневалась. Не сомневалась она и в том, что это именно он прикончил четырех женщин, так что и с Надеждой он церемониться не станет. Она тоскливо огляделась. В ответ на этот взгляд Арсений Петрович усмехнулся:

— Двери заперты, ключ — у меня в кармане. На окнах решетки, этим путем вам не выбраться. Кроме того, как вы заметили, на окнах плотные шторы, так что никто снаружи не увидит, что здесь происходит. Да и кто пойдет мимо вечером в темноте? Ибо, хоть сейчас всего семь часов вечера, но полная темнота. Фонари у нас на территории больницы горят редко, так что только такую отважную женщину, как вы, могло занести в это пустынное место.

«Да уж, действительно угораздило», — покаянно подумала Надежда.

Что ей делать? Как выбраться из ловушки, куда она загнала себя из-за собственного легкомыслия?

Надежда решила тянуть время, авось представится какая-нибудь возможность обмануть Арсения Петровича, а если дело дойдет до драки, она дорого продаст свою жизнь. И если даже все кончится для нее плохо, то Сергей, узнав, что она исчезла, сумеет сопоставить ее отсутствие с больницей и с доктором Трегубовичем. Надежда хотела сообщить Арсению Петровичу о том, что он находится на заметке в милиции, но, поразмыслив, решила пока этого не делать, чтобы иметь в рукаве запасной козырь, а то как бы доктор не испугался и не пристукнул ее раньше времени.

Она улыбнулась хирургу как можно приветливее:

— Что вас интересует? Я могу ответить на ваши вопросы.

— Итак, кто вы такая? Как очутились в больнице?

— А вы всех посетителей заманиваете к себе и допрашиваете, для чего они пришли в больницу? — не удержалась от колкости Надежда.

— Не всех. А только тех, кто интересуется мной, то есть доктором, который характерно дергает шеей, вот так. Это значит, что кто-то видел меня во время моих… действий, то есть имеется свидетель. И свидетель этот — не вы, потому что иначе бы вы узнали меня в лицо.

— Быстро соображаете, — похвалила Надежда.

— Да я вообще человек незаурядный, — без тени смущения ответил доктор. — Но, прошу вас, не уходите от ответа.

Надежда отметила про себя, что тон его стал помягче, и решила действовать старым проверенным способом — с помощью лести, ибо не родился еще на свет такой мужчина, хоть маньяк, хоть нормальный, которого нельзя было бы нейтрализовать с помощью самой грубой, примитивной лести.

— Вы абсолютно правы, в милиции есть свидетель, который видел вас во время одного из убийств. Не спрашивайте у меня его фамилию, я понятия не имею. Дворничиха Евдокия жила в моем доме, — добавила Надежда, — Сталина Викентьевна, которую вы… успокоили в садоводстве Мамино, работала со мной в одном отделе. Стало быть, я случайно оказалась в центре событий. Дальше стали распространяться слухи. Вы не представляете, сколько про вас говорят! — воскликнула Надежда с фальшивым восхищением. — Конечно, слухи не соответствуют действительности, но, знаете, в милиции ведь тоже люди. Так и просочилась информация о вас.

— Но кто навел вас на больницу?

— Никто, — с гордостью ответила Надежда, — про больницу я сама догадалась.

— Насколько я понял, вы очень много знаете про эти дела.

— Так уж вышло! — развела Надежда руками. — И я хочу вас спросить: почему розы? И почему именно в день рождения?

— И все? — рассмеялся Арсений Петрович. — Вас не интересует, почему вообще я это делал?

— Почему вообще убивали… — подхватила Надежда, но осеклась, увидев, как он помрачнел.

— Я просил бы вас не употреблять это вульгарное слово, — угрюмо пробормотал он.

— Простите, — извинилась Надежда, — но все же розы… как-то это необычно. — Надежда решила тщательно выбирать слова, раз он такой обидчивый.

Главное — втянуть его в дискуссию, заставить рассказывать о себе. Какой мужчина не любит говорить о себе? И этот, хоть и маньяк, не исключение. А там, возможно, он устанет и ослабит бдительность, либо же кто-нибудь придет ей на помощь.

— Отчего же необычно? Ведь я дарил розы дамам на день рождения… Какая женщина не любит цветов?

— Так-то оно так… — с сомнением проговорила Надежда.

— Не сомневайтесь, Надежда Николаевна, я лучше вас знаю человеческую природу, ведь я — врач. И еще хирург, стало быть, могу наблюдать людей не только снаружи, но и изнутри, так сказать.

— Да уж, но все же ваша терапия несколько необычна. От чего же вы вылечили тех четырех женщин?

— Хм, это долгая история… но раз вы просите, я расскажу. Вы не стесняйтесь, располагайтесь поудобнее, пальто снимите.

Надежда сняла пальто и повесила его на спинку стула, решив, что в случае чего бежать без тяжелого зимнего пальто сподручнее. Она села на стул, а доктор Трегубович принялся расхаживать по комнате, как профессор, читающий лекцию студентам-первокурсникам.

— Обратите внимание, раз уж вы проявили большой интерес к этому делу, то знаете, насколько лучше стала жизнь всех окружающих после… дня рождения моих подопечных?

— Что же, — Надежда несколько растерялась, — что же… вы предвидели такие последствия? Вы знали, что от их смерти окружающие только выиграют?

Арсений Петрович снова поморщился.

— Зачем вы опять употребляете это слово — смерть? Я его не люблю. Я, знаете, за долгие годы работы сталкивался со смертью. Так что в данном случае мне кажется более разумным называть это «последним днем рождения». Что касается вашего вопроса — да. Безусловно, я предвидел такие последствия. Я знал, что всем станет лучше. Я же говорю вам, я — врач. И не только врач, я еще серьезный ученый. В свое время я разработал одну очень важную и интересную теорию, теорию всей своей жизни. Много лет я шлифовал теорию, собирал факты, накапливал, так сказать, опытный материал. Теперь, когда я оставил хирургическую практику и перешел работать сюда, в архив, у меня появилось много свободного времени и возможность закончить дело всей жизни. Начался самый главный этап моей научной работы — экспериментальный.

— И вы решили ставить эксперименты на живых людях? — ужаснулась Надежда.

— Не перебивайте, прошу вас, — строго одернул ее доктор, — вы мешаете мне сосредоточиться. Судя по вашей речи и внешнему виду, вы, Надежда Николаевна, женщина образованная и сможете меня понять.

— Вы удивительно наблюдательны! — льстиво воскликнула Надежда.

— Итак, я выбрал пять подопытных… но позвольте я изложу вам вкратце свою теорию. Время у нас есть.

«Придется выслушивать бредовые теории маньяка… Но так он скорее потеряет бдительность. И выбора у меня нет».

— Я вас внимательно слушаю.

— Знаете ли, Надежда Николаевна, что у гиен в их стае… или своре, честно говоря, не знаю точно, как называется их сообщество, так вот, у них главными являются не самцы. Вожаки у них старые матерые самки. Они ведут свою стаю на охоту, они получают лучшие куски при дележе добычи… или самые аппетитные куски падали, гиены ведь едят и падаль. Представьте этих здоровых, омерзительных старых гиен… Так вот, давно еще, начав присматриваться к людям, к человеческим сообществам, я заметил, что реальная, настоящая власть принадлежит в нашем обществе матерым немолодым теткам… Ох, уж эти немолодые крашеные тетки! — Голос Арсения Петровича зазвенел взволнованно; Надежде показалось, что глаза его от возбуждения загорелись нездоровым огнем, хотя в полутемном помещении такое вряд ли можно разглядеть.

«Маньяк, настоящий маньяк, — в панике подумала Надежда, — не выйти мне отсюда живой!»

Арсений Петрович продолжал свой горячечный монолог:

— Немолодые крашеные тетки! Удивительная, жизнеспособная порода, выведенная естественным отбором позднего социализма! Сильные, ловкие, пронырливые хищники прилавков, флибустьеры ларьков, аборигены поликлиник — хотя все они на самом деле налиты здоровьем, уж вы мне поверьте, я-то специалист, — но иметь и лелеять две-три «культурные» болезни считается у них профессиональной доблестью. Они всегда знают, где дешевле сахар и свежая сметана и за кем замужем паспортистка из РЖУ… Они, эти немолодые тетки, сильны не столько своим количеством, сколько какой-то гиеньей солидарностью. И они так хорошо осознают свою силу! Других людей они просто не замечают, просто сметают их со своего пути… Сколько раз бывало, встанешь в каком-нибудь учреждении в очередь за такой теткой, а тут еще одна такая же подойдет и спрашивает у той, что стоит передо мной:

— Я извиняюсь, дама, вы крайняя будете? — и та ей отвечает утвердительно, а меня как будто и нет.

И самое удивительное, что она так и умудряется встать за той, первой, словно меня действительно не существует!

«Все ясно, — сообразила Надежда, — у него просто комплекс маленького мужчины. Тоже мне, Наполеон нашелся!»

— А как-то я ехал в электричке… — продолжал Арсений Петрович, брызгая слюной.

— Ближе к делу, — холодно перебила его Надежда, которой все это начинало уже надоедать, — вы хотели изложить теорию, так излагайте, не разменивайтесь на мелочи.

— Да, я немного отвлекся. Простите, опомнился Арсений Петрович. — Итак, я пришел к выводу, что такие женщины очень мешают жить всем остальным людям. Шли годы, я заметил, как мои гиены начали видоизменяться. Во-первых, они помолодели. Теперь возраст их исчислял я примерно от пятидесяти до пятидесяти пяти.

— Чем вы это объясняете? — заинтересовалась Надежда.

— Общество изменилось. Исчез социализм, какие-то вещи упростились, например, больше не нужно рыскать по магазинам и ларькам в поисках дефицита, а ведь это мои гиены в свое время умели делать лучше всего. Итак, они помолодели, стали не такими однотипными, теперь с первого взгляда их не узнать. Но главное осталось: их сущность. Неважно, где и кем гиена работает, а она теперь обязательно работает, дома сидеть она не может, потому что, за редким исключением, у нее нет мужа, который бы ее содержал, — редкий мужчина выдержит жизнь с гиеной, думаю, это вам доказывать не надо.

«Точно, — подумала Надежда, — из тех четверых мужа имела только Сталина, да и тот не выдержал, сбежал куда подальше».

— Так вот, главное для гиены теперь — это власть, власть над людьми. Она обожает подчинять себе людей, унижать их, чтобы все перед ней трепетали, чтобы боялись, а сделать ей ничего не могли, то есть у нее полная безнаказанность! Поэтому гиена старается выбирать такие места работы, чтобы над ней самой не было непосредственного начальства. Наиболее подходит ей быть директором школы или небольшого магазина. Казалось бы, какая уж карьера — директор простой школы! В масштабе всей страны — это ничто! Но у себя в школе она, гиена-директор, — царь и бог. Учителя у нее по струнке ходят, чуть что не так — уволит с такой характеристикой, что никуда не возьмут. А еще лучше не уволит, а станет держать и мучить, так ей больше нравится. Причем именно она предпочитает работать в простой школе, потому что если гимназия какая-нибудь для избранных, то там родители школу содержат и сам директор у них по струнке ходит. А если школа известная, математическая, например, то там учителя — люди умные, толковые, себя уважают, их тоже ценят и всюду возьмут. Поэтому нашей гиене в такой школе делать нечего, потому что, как я уже говорил, нет у нее ни ума, ни способностей, а есть только неуемная жажда власти.

— Однако… — задумалась Надежда.

Она вспомнила, что ее дочке Алене пришлось в свое время из-за переездов сменить три школы. В первой школе директриса была толстая краснорожая баба с визгливым голосом. Во второй — похудее, побледнее и в очках. Третью директрису родители и дети видели воочию только два раза в году — первого сентября она приветствовала первоклассников и в июне произносила торжественную речь на выпускном вечере. И хоть внешность у всех троих разная, все директрисы удивительно походили друг на друга — только теперь Надежда поняла, почему — они все были гиены.

— Но ведь попадаются же исключения, — неуверенно произнесла она.

— Исключения только подтверждают правила, — отмахнулся доктор Трегубович, — и не перебивайте меня!

— Слова не скажи! — проворчала Надежда.

— Далее, гиене без образования неплохо устроиться на какую-нибудь мелкую административную должность — в собесе либо же в пенсионном фонде, а то еще в паспортном столе в милиции — там все гиены, уж это точно, других не берут. Там у гиены хоть и не будет непосредственных подчиненных, но можно отвести душу на посетителях, а те, разумеется, не посмеют жаловаться начальству, хоть оно и сидит в соседнем кабинете. Во-первых, гиена-инспектор в отместку может потерять паспорт или задержать прописку, — в общем, нагадить, а во-вторых, в кабинете начальства сидит точно такая же гиена, так что жаловаться нет смысла. Если же гиена является научным работником или инженером, то она успешно создает ад в своей семье и в отдельно взятой лаборатории.

Надежда вспомнила про Сталину и не могла не согласиться с доктором Трегубовичем. Но ведь он маньяк, он не может говорить разумные вещи!

— А как вы объясните дворничиху Евдокию? — агрессивно начала она. — Какая же у нее власть над людьми?

— Вот именно! — радостно воскликнул Арсений Петрович. — Казалось бы, какую власть может иметь дворник? Но гиене все по плечу. Как я уже говорил, дело не в должности, главное — сущность. Есть возможность испортить жильцам жизнь, выследить призывника или запугать женщину милицией — она и довольна.

— Хм… Зачем вы мне это рассказываете? Ваша теория не может быть верной хотя бы потому, что вы вкладываете в нее много своих личных комплексов.

— Зачем я рассказываю? Чтобы объяснить, как я пришел к замыслу своего эксперимента. Я решил выбрать подопытную группу из пяти женщин подходящего возраста и психологического типа, устранить их… и убедиться, какую социальную пользу это принесет. В случае удачного завершения первой серии экспериментов я планирую поставить новую, более массовую серию. Поймите, Надежда Николаевна, я не люблю гиен-животных, да и никто их не любит. Но я допускаю, что в природе они нужны — санитары леса и все такое прочее. Но гиенам не место в человеческом обществе!

— Вы знаете, — неуверенно начала Надежда, — я всегда считала, что люди не меняются. То есть как родилась женщина стервой, так и будет ею до самой смерти. А вы утверждаете, что гиенами некоторые дамы становятся с возрастом…

— Нет-нет, вы не поняли! — заторопился доктор. — Естественно, они с самого начала рождаются гиенами. Но это не сразу становится заметно. Поэтому я и выбрал такой возраст — пятьдесят два года. Биологический жизненный цикл женщины к этому времени завершается, то есть она не способна к деторождению. Стало быть, она уже выполнила свое предназначение — родила детей, воспитала их, и, кстати, вовсе не обязательно, что ее дочери тоже станут гиенами, это спорно. И вместе с тем именно в этом возрасте гиены могут принести наибольшее зло, так как добиваются власти.

— Вернемся к вашему эксперименту, — устало произнесла Надежда, ей все это начинало сильно надоедать, хотелось домой, поговорить с нормальными людьми, а не с этим психом.

Раздражение Надежды усугублялось тем, что она чувствовала, в чем-то сумасшедший доктор прав. Но ведь такого не может быть!

— Насколько я понимаю, с первой серией у вас не все прошло гладко? Ведь одно убийство у вас, если можно так выразиться, вульгарно сперли?

— Да… — Трегубович замолчал резко, словно споткнулся. — Не скрою, это последнее убийство меня несколько… деморализовало… но только сначала. То есть я очень удивился, когда услышал про него по телевизору.

— Стало быть, эксперимент ваш не удался! — злорадно воскликнула Надежда.

— Отчего же, отчего же… — произнес Арсений Петрович загадочным тоном. — Конечно, какой-то жалкий дилетант вмешался в мою работу, нарушил чистоту эксперимента, но я свою серию тоже завершил. Поймите, Надежда Николаевна, я ведь ученый, мне не нужна скандальная известность, мне важнее подтвердить свою правоту, правоту своей теории.

— Как? Значит, еще одно убийство?

— Надежда Николаевна, — поморщился доктор, — я просил вас не употреблять таких слов. Мне больше нравится называть это серией экспериментов…

— А какое участие в вашей работе принимала та полная блондинка из справочного? Она полностью в курсе ваших дел? Вы излагали ей вашу теорию?

— Она… — в голосе Арсения Петровича появились странные нотки. — Она не совсем в курсе.

— Значит, она помогала вам просто так, по доброте душевной?

— Я вас умоляю, у гиен не бывает души, а тем более доброты!

— Так она тоже гиена? — воскликнула Надежда. — Как же вы ее уговорили вам помогать?

— Она очень хотела выйти за меня замуж, — усмехнулся доктор. — Не делайте такое лицо, — оскорбился он, заметив, как Надежда пренебрежительно оглядела всю его невысокую фигуру, — у меня трехкомнатная квартира в центре, на Мойке, окна на набережную. Живу я там со старухой матерью, ей восемьдесят восемь лет. Так что приданое у меня недурное, Раисе очень хотелось его получить. И хватит об этом, вопрос закрыт! — внезапно рассердился он.

До Надежды дошло, что он употребляет в отношении полной блондинки только прошедшее время, И она в ужасе воскликнула:

— Так она и есть пятая жертва?

— Не жертва, а участник эксперимента! — закричал Арсений Петрович. — Прошу не путать!

— А я, я тоже стану участником вашего эксперимента?! — заорала Надежда, потеряв всякую осторожность.

— Мне кажется, у вас есть еще несколько лет. Для моей работы вы еще не созрели.

— Я не гиена! — возмутилась Надежда. — Я не пытаюсь получить власть над людьми, у меня хороший характер и любящий муж. На работе тоже со всеми лажу, я не гиена!

— Возможно, — равнодушно согласился Арсений Петрович. — Но все равно придется вас устранить — вы слишком много узнали и можете помешать научному прогрессу, а это недопустимо.

— Под каким же названием войдет в историю науки ваша теория? — язвительно спросила Надежда.

— Не знаю, — смущенно замялся Арсений Петрович, — может быть, просто… теория Трегубовича… или возрастная метаморфоза Трегубовича.

Надежда почувствовала, что настал подходящий момент: доктор несколько расслабился, отвлекся, она тем временем узнала о нем достаточно много, он даже в порыве самолюбования назвал свое место жительства. Но не следует забывать, что перед ней — опасный маньяк, на счету его уже пять убийств. Теперь и ее жизнь в смертельной опасности, и необходимо что-то делать, причем именно сейчас.

Боковым зрением она давно уже приметила круглый белый табурет. Шагнув к нему, Надежда схватила табурет за ножку и замахнулась на Трегубовича. Однако с удивительной для его лет реакцией Арсений Петрович перехватил импровизированное орудие и вырвал его у Надежды из рук.

Поведя головой, словно ему тесен воротник, он раздраженно прикрикнул:

— Что же это вы… с виду вроде бы интеллигентная женщина, а пользуетесь такими хулиганскими приемами! Надо же, табуреткой меня хотела двинуть! Я очень разочарован!

— Я тоже… — ответила Надежда. — Я тоже разочарована. Вы с виду вполне приличный человек, говорят — хороший хирург, — а я всегда с уважением относилась к людям этой профессии, — а на деле оказались обычным убийцей!

— Опять вы употребляете такие слова! — заорал доктор. — Я не убийца, а ученый, проводящий важнейший научный эксперимент!

— Слышала уже! — огрызнулась Надежда.

Понизив голос, Трегубович продолжил:

— Я хотел обойтись с вами мягко, как с порядочной женщиной. Но теперь я вижу, вы этого не заслуживаете.

Он заломил руку Надежды за спину и потащил ее к тяжелому металлическому, похоже, бывшему зубоврачебному креслу. Закусив губы от боли, Надежда пыталась сопротивляться и даже укусить злодея в плечо, но безуспешно. Тогда она решила действовать более удобным оружием — насмешкой. Как можно язвительнее она проговорила, вернее, прохрипела:

— А где же ваша знаменитая роза? Или мне розы не положено? Ах, ну да, у меня ведь сегодня не день рождения! И вообще я на вас страшно обижена — ведь мне еще очень далеко до вашего любимого возраста! Прибавить женщине несколько лет — да это для нее похуже смерти!

Надежда несла чушь, а сама все больше и больше падала духом. Как видно, никто не придет ей на помощь, и жизнь ее закончится очень скоро с помощью этого ненормального.

— Заткнетесь вы когда-нибудь? — рявкнул Трегубович. — Вас, похоже, даже могила не исправит!

С этими словами он толкнул Надежду в кресло и широким пластырем примотал ее запястья к подлокотникам. Надежда, улучив момент, изо всех сил пнула его свободной ногой по щиколотке. Арсений Петрович тихо выругался, потер ушибленное место и примотал ноги Надежды к ножкам кресла.

— Ну вот, — удовлетворенно констатировала Надежда, — теперь вы не только кривошеий, но еще и хромой!

Трегубович злобно рявкнул:

— Если не заткнетесь, я вам еще и рот пластырем заклею!

— Только не это! — взмолилась Надежда, лишиться права голоса было для нее страшнее всего. — Я не стану вас оскорблять, но все же, где вы возьмете розу?

— Никакой розы! — заявил Трегубович. — Я уже говорил — вы не входите в программу моего эксперимента, вы идете по другой, если можно так выразиться, статье.

Надежда поежилась от его бухгалтерской терминологии.

— Ваша смерть, — деловито продолжал Трегубович, — не приведет к улучшению жизни ваших окружающих…

— Никогда в этом не сомневалась! — вставила Надежда.

— Я совершенно не желаю, чтобы вас ошибочно отнесли к участникам моего эксперимента — достаточно того, что в него включили директора магазина «Марат».

— А кстати, она ведь очень подходила вам по параметрам, — оживилась Надежда. — И возраст, и характер…

— Может быть, — сухо ответил доктор, — но свой эксперимент я желаю проводить сам. Этак еще и теорию отнимут!

— Да не беспокойтесь вы, никто на вашу теорию не покушается!

— Так что с вами придется организовать все так, чтобы создать видимость несчастного случая, — твердо продолжал доктор. — Самоубийство в данном случае вряд ли будет выглядеть естественно — трудно поверить, что женщина придет в больничный архив, чтобы свести счеты с жизнью. Только поэтому мне приходится возиться с вами и выслушивать ваши язвительные замечания… Но осталось уже недолго.

— Что же со мной произойдет? — вполголоса полюбопытствовала Надежда.

Она наконец поняла всю безнадежность своего положения. Осознать это раньше ей мешала абсолютная нереальность, даже какая-то гротескность ситуации. Но теперь ей стало страшно. Она сжала зубы и заставила себя успокоиться, насколько могла в своем положении. Главное: не терять над собой контроль. Возможно, от ее спокойного голоса этот ненормальный очнется. Или ему придет в голову еще что-нибудь, он отвлечется. Нужно потянуть время, вдруг появится шанс на спасение.

— Так что же вы собираетесь со мной сделать? Как я понимаю, падение из окна исключается — мы на первом этаже; если на меня рухнет что-то тяжелое, например стеллаж, — это не обязательно приведет к летальному исходу…

Трегубович, ничего не ответив, вытащил из ящика стола моток толстого двойного провода и принялся разматывать его, ища глазами розетку.

— Ах, значит, поражение электрическим током! — констатировала Надежда.

И хотя она изо всех сил старалась сохранить самообладание и не показывать страха, это удавалось ей все хуже и хуже: голос предательски дрожал, на лбу выступили бисеринки холодного пота. Она проговорила почти шепотом:

— Такая смерть тоже никому не покажется несчастным случаем. Что же, выходит, я сама себя опутала проводами, соорудила из этого дурацкого зубоврачебного кресла электрический стул?

Трегубович, занятый своими страшными приготовлениями, недовольно покосился на нее:

— Не принимайте меня за дурака. Все будет обставлено достаточно естественно. Вы случайно схватились за металлический неисправный корпус настольной лампы — вот этой самой, что стоит на столе, — вас ударило током, и вы, потеряв сознание, упали. Причем так неудачно, что вторая ваша рука оказалась прижатой к радиатору парового отопления. Ну, вы женщина образованная, понимаете, что произошло: одна рука — на заземлении, другая — под напряжением — летальный исход неизбежен.

Надежду передернуло от такой перспективы, ей показалось, что она уже чувствует скручивающую все тело судорогу высокого напряжения…

Доктор совершенно сошел с катушек, разумеется, никто не поверит в несчастный случай, его найдут, но ей-то, Надежде, какая будет разница, когда она останется валяться здесь обугленным трупом!

— Сознайтесь, — почти прошептала Надежда, — что вам доставляет удовольствие власть над чужой жизнью. Возможно, сначала вас и увлекла идея чистого эксперимента, но со временем вы стали убивать уже ради самого убийства!

Трегубович дернулся, как от удара.

— Это ложь! Вы ничего не поняли! Мне невероятно тяжело… убивать, — он произнес последнее слово с заметным усилием, с трудом преодолев внутреннее сопротивление, — мне тяжело убивать, но я иду на это ради большой идеи! Как вы можете так говорить? Ведь я — врач, хирург, я всю жизнь спасал человеческие жизни, я, как никто другой, понимаю, насколько жизнь хрупка и бесценна, поэтому для меня отнять жизнь — особенно тяжело, но я должен это сделать!

Он воткнул вилку в розетку и шагнул к Надежде с толстым двойным проводом в руке. Оголенные концы приближались неумолимо к запястьям Надежды. Она глубже вжалась в кресло и истошно заорала, переходя на визг.

Сергей притащился на работу часам к шести, когда Машенька, что сидела возле телефона, уже собиралась уходить.

— Тебя Гробокопатько спрашивал! — крикнула она Сергею на бегу.

— Так я и знал, — расстроился Сергей.

— А еще тебя Валентина целый день ищет, — злорадно сообщила Маша, — насчет Нового года интересуется.

— О, господи, хоть вообще на работу не приходи! — вздохнул Сергей.

— И дамы какие-то по телефону все время звонят.

— Кто звонил — Татьяна? — оживился Сергей.

— Не-а, никакая не Татьяна, а вовсе даже Надежда.

— Надежда? — опомнился Сергей. — А что сказала-то?

— Сказала, чтобы ты срочно проверил какого-то Трегубовича, вот у меня записано: доктор Арсений Петрович Трегубович.

— И все? — крикнул он, но Маши уже и след простыл.

Сергей вздохнул и поплелся к Валентине сдаваться, благо та еще не ушла. Стало быть, Надежда раскопала где-то фамилию хирурга, возможно, выяснила у родственников Сталины или у сотрудников. Но что это дает?

— Сережа, иди сюда! — Валентина сидела у компьютера.

— Так, Трегубович Арсений Павлович, год рождения 1937, — немолодой, как Надежда и предупреждала, — далее, место жительства… набережная Мойки… дом, квартира… телефон, место работы — больница святого Георгия, проживает совместно с матерью, жена… что такое? Жена, Немыщенко Валерия Федоровна, умерла в 1995 году!

Есть связь! Значит, всех, кто лежал в больнице Карла Маркса, оперировал он, а Римму Точилло — его жена! И он консультировал, то есть ходил туда, наблюдал, в общем, запомнил эту Точилло!

Сергей набрал номер Надежды. Там никто не ответил. Странно, семь часов скоро, так долго она на работе не задерживается. Он поколебался и позвонил по домашнему номеру доктора Трегубовича. Шамкающий старушечий голос ответил, что Арсений Петрович на работе.

— В больнице? — прокричал Сергей, потому что бабуля явно глуховата.

— В больнице, милый, в больнице.

— А он что — дежурит сегодня?

— Почему — дежурит? — удивилась старуха. — Он в архиве работает. А вы кто ему будете?

— Старый приятель, — проворчал Сергей и повесил трубку.

Ужасно не хотелось тащиться сейчас в больницу, но еще больше хотелось выяснить, наконец, какое отношение имеет доктор Трегубович к убитым женщинам. Кроме того, был шанс, что он с доктором может просто разминуться, то есть, когда Сергей подъедет к больнице, тот может уже уйти домой. Подумав, Сергей решил, что поскольку больница святого Георгия находится близко от его дома, поехать сейчас туда, а если доктора Трегубовича там уже нету, то на Мойку он сегодня ни за что не потащится.

В холле больницы пустынно и тихо. Врачи и медсестры ушли домой, а у тех, кто остался дежурить, столько работы, что им некогда гулять. Тихонько прошмыгивали в гардероб расстроенные родственники тяжелых больных — у таких постоянный пропуск.

Сергей огляделся и подошел к вахтерше, с которой болтала, очевидно, собираясь уже уходить, жизнерадостная старуха в пальто.

— Здравствуйте, бабушки, не подскажете мне, как в архив пройти?

— Зачем это тебе в архив, — неприязненно молвила вахтерша, — там закрыто уже давно. Да и посторонних не пускают.

— А я совсем даже не посторонний, — посуровел Сергей, — я из милиции. Вот читайте документы, да только очки надеть не забудьте.

— Я и без очков вижу, — строго сказала вахтерша и посмотрела на Сергея, сверяя фотографию. — Чего надо в архиве-то? Ведь закрыто там.

— А может, доктор Трегубович там задержался, а мне бы с ним побеседовать.

— Батюшки! — старуха в пальто хлопнула себя по лбу. — Вспомнила!

— Да что с тобой, Устиновна? — удивилась вахтерша.

— Вспомнила я. Как фамилия-то его! Трегубович, Арсений Петрович Трегубович! Точно он в архиве работает! А я женщине-то не сказала, к Олимпиаде Самсоновне ее посылала…

— Какая женщина? — насторожился Сергей. — Кто его спрашивал?

— Днем сегодня приходила женщина… такая… лет сорока пяти, вежливая, приятная, пальто такое… воротник — песец крашеный, черный…

«Какое же у Надежды пальто?» — лихорадочно вспоминал Сергей.

— Волосы вроде светлые, не то крашеные, — добросовестно вспоминала старуха.

— Можно я от вас позвоню? — обратился Сергей к вахтерше, уже набирая номер Надежды.

Ответил Сан Саныч, как всегда, вежливо, он только что пришел, а вот Надежды, судя по всему, с утра дома не было, и где она находится, он не имеет представления, так как утром она ему не говорила, что куда-то пойдет после работы, а, наоборот, собиралась прийти пораньше и обещала к ужину какое-то удивительное итальянское блюдо — не то ризотто, не то что-то в этом роде.

Сергею стало беспокойно, и он повернулся к старухам:

— Так как к архиву пройти?

— Пойдем, я тебя провожу, — позвала Устиновна, — тут через двор прямо выведу, а то ты в темноте заплутаешься.

Они подергали дверь архива — заперто. Сергей повернулся, чтобы обойти вокруг дома на всякий случай, как вдруг наблюдательная Устиновна его остановила:

— Слышь, дверь-то, похоже, только изнутри заперта. А он, когда уходит, еще снаружи закрывает, вот на этот замок, потому что документы все-таки, государственное учреждение. Ты постучи, там внутри кто-то должен быть.

— А зачем тогда заперся он? Нет, подожди-ка, бабушка.

Сергей обежал вокруг домика и в одном окне сквозь неплотно занавешенную штору заметил тоненькую полоску света. Еще ему послышался разговор, вернее мужской голос, но было такое впечатление, что мужчина с кем-то разговаривает.

— Все верно, бабушка, тут он, — Сергей постучал в дверь и прислушался.

Однако никто не делал попытки подойти к двери с той стороны. Сергей стукнул еще раз.

— Ну-ка, позовите его, бабушка!

— Арсений Петрович, тут вы? — нараспев крикнула Устиновна, а Сергей в это время обежал вокруг дома.

Так и есть — света за шторой больше нет, и голос не слышен. Какого черта он не отзывается? Что там прячет? Объяснения такому поступку могло быть самое что ни на есть простое: шустрый доктор Трегубович, презрев свой преклонный возраст, заперся по окончании рабочего дня с какой-нибудь сестричкой, ну, может, она любит пожилых, может, доктор напоминает ей папашу или дедушку… Конечно, можно гаркнуть, что милиция, и тогда, если в архиве заперлась парочка, то откроют как миленькие, никуда не денутся. А если все же дело нечисто… И куда все-таки подевалась Надежда Николаевна Лебедева?

Сергей раздумывал недолго.

— Вот что, бабушка, ты ничего не видела, — обратился он к старухе и достал отмычку.

Замок открылся почти сразу — барахло был замок в государственном учреждении. Сергей осторожно вошел внутрь и замахал старухе, чтобы стояла смирно, но она смело шагнула за ним, аккуратно прикрыв дверь. Они пошли по коридору, трогая все попадавшиеся двери. Все заперто, тогда Сергей наугад открыл отмычкой одну, самую последнюю. В маленькой комнатке темно. Сергей пошарил по стене и нашел выключатель. Нельзя сказать, чтобы в комнате стало светло, потому что загорелась лампочка в сорок ватт, но в ее тусклом свете Сергей увидел, что в углу, где сложены старые картонные папки, на этих папках что-то лежит, прикрытое больничной простыней.

— Стой, где стоишь! — крикнул он Устиновне и бросился в угол.

Из-под простыни высунулась женская рука. Сердце у Сергея екнуло.

«Убил, убил он Надежду! Неужели я опять опоздал?!»

Он рванул на себя простыню. Женщина лежала на спине, уставившись в потолок остекленевшими глазами. В груди у нее торчал нож, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки неизвестно откуда взявшейся воды блестели на ней, как бриллианты.

В первую минуту Сергей ощутил подлую радость, потому что это не Надежда.

— Святые угодники! — ахнула неслышно подошедшая любопытная Устиновна. — Да это же наша Раиса! Из справочного!

— Телефон тут есть?

— Не знаю, должен быть…

— Вот что, бабушка, бегите в главный корпус, вызывайте оттуда милицию, вот телефон, скажите от капитана Гусева, это я. А потом врача зовите. А я тут пока…

Устиновна хотела что-то сказать, но Сергея уже не было. Услышав подобие женского крика, он выбежал в коридор.

Одна из дверей поддалась легко — Сергей просто дернул посильнее и выломал ее вместе с куском косяка, оказавшись в зале с архивными стеллажами. Теперь женский крик слышался более отчетливо. Сергей пролетел сквозь помещение архива и остановился перед последней дверью. Эта дверь оказалась крепче, чем первая, и устояла перед натиском. Женский визг за дверью переходил уже в ультразвук, тогда Сергей отступил назад и с разбегу ударил дверь ногой. Он сам удивился произведенному эффекту: дверь, на вид такая крепкая, рухнула, и Сергей влетел в маленькую полутемную комнату с криком: «Стоять! Милиция!»

Перед ним возникла сцена из фильма ужасов: в огромном старом зубоврачебном кресле сидела связанная по рукам и ногам Надежда Лебедева и истошно визжала. К ней подкрадывался невысокого роста немолодой противный мужичонка с проводом в руке. Услышав за спиной топот и крик вбежавшего Сергея, злоумышленник шарахнулся в сторону, оглянувшись, споткнулся о лежавший на полу белый больничный табурет и упал. Тут же послышался треск электрического разряда. Сергей, проследив за проводом, выдернул вилку из розетки и склонился над павшим злодеем. Конечно, окончательный диагноз должен поставить милицейский врач, но на первый взгляд неизвестный был мертв.

Сергей поднял на Надежду изумленный взгляд и растерянно спросил:

— Теть Надя, а что это вы тут делали?

— Ничего поумнее спросить не мог? — разозлилась Надежда. — Ты бы еще попозже пришел, тогда бы мой труп сейчас рассматривал. А что с ним случилось-то?

— Поражение электрическим током, — авторитетно ответил Сергей. — Схватился за оголенные концы проводов, когда упал. А это и есть доктор Трегубович?

— Собственной персоной. Он мне тут два часа рассказывал, как всех теток убивал. Оказывается, еще и пятая где-то есть.

— Тут она, за стенкой, — вздохнул Сергей.

— Такая блондинка, полная? — догадалась Надежда.

— Ну, тетя Надя, ты, как Шерлок Холмс, все заранее знаешь!

— Ну, давай, развязывай меня и вези домой. Я у вас теперь самый главный свидетель, вы должны с меня пылинки сдувать. Но если Саше проболтаешься, как все было, слова от меня не дождетесь!

Миссис Левински поставила стакан с ледяным дайкири на столик и поудобнее устроилась в шезлонге, приготовившись к долгому и скучному разговору. Ее соседка, рыхлая и белокожая супруга крупного виноторговца из Таганрога, выяснив, что миссис Левински не имеет никакого отношения к скандально известной Монике, утратила излишний блеск в глазах, но не обошла ее своим вниманием.

Здесь, на Сейшелах, русский язык можно услышать не так часто, как на Кипре или Канарах, поэтому на ближайшую неделю постоянный собеседник миссис Левински обеспечен. Виолетта передвинулась вслед за тенью — ее белая веснушчатая кожа очень боялась солнца, и даже роскошное парэо в ярких тропических цветах не вполне спасало ее от ожогов, — и продолжила монолог, который она искренне считала разговором:

— Поэтому, Нелечка, у меня ни одна прислуга не задерживается больше месяца! У вас в Израиле наверняка с этим проще — эмигранты держатся за работу и стараются изо всех сил, а у нас в России люди совершенно разучились работать!

Виолетта щелкнула пальцами, подзывая официанта. Тоненький темнокожий юноша подошел к их столику ленивой развинченной походкой, облапал бесстыжими маслянистыми глазами рыхлые Виолеттины телеса, принял заказ еще на одну клубничную «Маргариту» и удалился неторопливо. Мимо столика русских дам пробежала юная загорелая нимфа без лифчика и, тоненько взвизгнув, прыгнула в бассейн, обдав терракотовые плитки градом сверкающих брызг.

Виолетта проводила ее неодобрительным взглядом и продолжала:

— Вы не представляете, Нелечка, до чего они стали ленивы! И абсолютно ничего не умеют! Так трудно найти подходящую кандидатуру! И ведь нужно еще искать такую, чтобы мой благоверный не положил на нее глаз! Он у меня такой… — Виолетта округлила глаза и выдохнула трудное красивое слово: — Всеядный! Я так боюсь его увлечений! Вам-то, Нелечка, хорошо — вы вдова, и слава богу, у вас есть собственные средства, — ой, только не обижайтесь! — а мне нужно быть все время на страже своих интересов. Если он уйдет к другой, я просто не знаю, что я буду делать… Вот вы, Нелечка… Если бы ваш муж был жив и ушел к другой… Что бы вы сделали? Ах, простите меня, болтушку!

— Я и сделала, — спокойно ответила миссис Левински, — я ее убила.

— Как? — воскликнула Виолетта, округлив блекло-голубые глаза в наигранном ужасе.

— Ножом, — ответила миссис Левински, — ножом лазерной заточки.

— Ах-ха-ха! — залилась Виолетта истерическим смехом. — Ну вы меня просто уморили, Нелечка! У вас такое чувство юмора! Я с вами совершенно не буду скучать эти две недели!

Бассейн резал глаза нестерпимым бирюзовым блеском. Невдалеке тихо и ласково вздыхал океан. Миссис Левински прикрыла глаза, вполуха слушая болтовню соседки. Ей казалось, что вся прежняя жизнь ей приснилась — холод, болезнь, одиночество, отчаяние, толкнувшее ее на роковой шаг…

Жили две девочки, учились в школе, сидели за одной партой. Одна была громкоголосая организаторша школьных мероприятий, а другая — умница и скромница, отличница Анечка. В первом классе их посадили за одну парту, и с тех пор они так и дружили, по инерции, как бы дополняя друг друга. Анины родители не очень одобряли Марианну, они считали ее простоватой. Но дружба продолжалась все десять лет, а потом, как только прозвенел последний звонок, подруги разбежались в разные стороны, не ссорясь и не обижая друг друга. Они виделись все реже, но как-то на студенческой вечеринке, куда пришли обе, они познакомились с Семеном. Непонятно, чем он мог понравиться Марианне — невысокий, даже щуплый молодой человек в очках. Она положила на него глаз, а он просто шарахался от такой крупной, всегда ярко одетой девахи с толстыми икрами и громким голосом. Разумеется, умница Анечка, интеллигентная и воспитанная, с тонкой талией и черными глазами в пол-лица, настолько отличалась от подруги, что Семен просто не мог этого не отметить. Они убежали с вечеринки вдвоем, роман продолжался всего два месяца, родители были не против женитьбы. С Марианной они окончательно расстались.

Прошло тридцать лет, супруги шли как-то в субботу с продуктового рынка, таща за собой две сумки на колесиках. Рядом с ними остановилась шикарная иномарка, шофер выскочил и открыл дверцу высокой даме, казавшейся еще крупнее из-за длинной свободной шубы. Дама вышла, неторопливо одернула шубу, строго приказала что-то шоферу удивительно знакомым голосом и направилась по своим делам, как вдруг на глаза ей попались супруги Барсуковы. Она оглядела с привычной брезгливостью немолодую пару в потертой одежде, вдруг брови ее изумленно поднялись, взгляд прояснился, и она заорала на всю улицу:

— Да это ж Анька!

— Марианна! — ахнул Семен, и в груди у Анны Давыдовны шевельнулось нехорошее предчувствие.

— Что вылупился, проезжай! — гаркнула Марианна шоферу и повернулась к ним.

Первый порыв прошел, и Марианна смотрела на них равнодушно. Они поговорили чуть-чуть о пустяках, причем Анне Давыдовне сразу же стало ясно, что Марианна с одного взгляда оценила их и выбросила из головы. Марианна сказала, что спешит, и ушла, не извинившись. Анна Давыдовна с облегчением повернула к дому. Всю дорогу муж изумленно крутил головой.

— Ну надо же, какая стала Марианна, совсем другая женщина!

«А по-моему, ничуть не изменилась», — думала Анна Давыдовна, но сердце ее щемила непонятная боль.

Через неделю муж смущенно признался, что встретил Марианну снова. Он стал какой-то на себя непохожий — то оживлялся, то вдруг задумывался надолго.

«Не может быть, — думала Анна Давыдовна, — мы прожили тридцать лет, он ни разу не давал мне повода. Так неужели теперь, на старости лет, он увлекся другой женщиной? И кем — той самой Марианной, от которой прятался и шарахался в молодости, высмеивая ее манеры, голос и фигуру. Ведь она ничуть не изменилась — те же толстые икры, тот же противный голос…»

Анна Давыдовна не знала, что голос Марианны кажется теперь ее мужу не грубым, а уверенным, что видит он перед собой не прежнюю простоватую и грубоватую Марианну, а уверенную в себе деловую женщину, хозяйку крупной фирмы и вообще всей жизни. Что касается фигуры, то на толстом, некрасивой формы пальце блестело кольцо с крупным бриллиантом и костюм, обтягивающий плотное тело, куплен в дорогом бутике за несусветную цену. И шофер почтительно открывал дверцу автомобиля, и официант глядел подобострастно и кланялся…

И такая женщина обратила внимание на него, собиралась связать с ним свою судьбу!

Семен Николаевич Барсуков почувствовал себя незаурядным человеком и решил начать жизнь заново. Не откладывая дело в долгий ящик, он сообщил об этом жене. Анна Давыдовна заглянула в его глаза, где отражался лишь блеск новой жизни, и не нашла в себе силы ничего возразить.

Через полгода Анну Давыдовну выписали из клиники — опустошенную, высушенную горем, всю какую-то равнодушную. Ей хотелось выброситься из окна или вскрыть себе вены, но в клинике она нагляделась на несостоявшихся самоубийц. Зрелище отвратительное!

«Успокойся, — твердили немногочисленные подруги, — ничего уже не изменишь».

Но как раз успокоиться-то она и не могла. Она знала место работы Марианны и кружила и кружила возле него, ловя мелькавший в окне силуэт женщины, которая отняла у нее все. Зачем она это делала? Анна прекрасно понимала, что это глупо, что вредно для ее слабого теперь здоровья, для ее расстроенных нервов, что это кончится плохо.

«Пусть! — думала она, лежа ночами без сна. — Я должна что-то сделать, иначе не будет мне покоя…»

И однажды она встретила Танечку. Это был знак! Таня устроила ее уборщицей в парикмахерский салон, находившийся рядом с магазином. Анна Давыдовна приободрилась. Несомненно, судьба указывает ей путь!

Несколько месяцев она прилежно убирала в салоне, не забывая наблюдать за Марианной, узнала распорядок ее дня, все ее привычки. Магазин процветал, Марианна тоже. Анне Давыдовне доставляло какое-то болезненное удовольствие наблюдать за соперницей.

— Я подожду, — шептала она, — мне теперь спешить некуда.

Она отыскала ход в подвале, опять судьба дала ей знак! Однажды ночью она проникла на склад магазина, походила там тихонько, все рассмотрела. В офис пройти нельзя — там дежурил охранник. Она сама не знала, что собирается сделать. Устроить в магазине пожар? Может пострадать случайный человек. Выкрасть документы из сейфа Марианны? Она плохо в этом разбиралась, да и сейф, если он есть, так просто не откроешь. Навести на Марианну налоговую полицию? Опять-таки она в этом не специалист. Она решила ждать.

И дождалась маньяка с розой. Неизвестный человек убивал женщин, поздравляя их с днем рождения таким образом. Если они хоть немного похожи на Марианну, то Анна Давыдовна его вполне понимает.

Когда они со сторожем обнаружили у себя в институте убитую Римму Точилло, Анна Давыдовна поняла, что судьба снова подала ей знак.

Родственники в Израиле давно уже звали погостить. Документы у нее в порядке. С перчатками проблем не было.

Она пришла в салон рано утром, проникла в подвал так, что ее никто не видел, и в полдесятого уже оказалась на складе. Она знала, что Марианну привозят за полчаса до прихода остальных, а охранника она отпустит и останется в офисе одна.

Так и вышло. Анна Давыдовна крадучись прошла через склад и магазин. Из кабинета доносились звуки деятельности — хлопанье ящиков, скрип дверцы. Анна Давыдовна рывком распахнула дверь и остановилась на пороге. Марианна выглянула из-за шкафа — она что-то делала там, за открытой дверцей сейфа, — и открыла рот от изумления.

— Здравствуй, подруга, — тихо сказала Анна Давыдовна.

— Как… как ты прошла? — впервые в жизни Марианна говорила шепотом, раньше ей это никогда не удавалось.

— Вот, зашла посмотреть, как ты работаешь, — проговорила Анна Давыдовна абсолютно спокойно, она ничуть не боялась.

И все могло бы пойти иначе, если бы Марианна почувствовала неладное и выбрала другой тон. Но она быстро оправилась от неожиданности и поглядела на Анну Давыдовну с таким презрением, что у той внутри мгновенно разжалась какая-то стальная пружина.

— Кто тебя пустил? — Марианна опомнилась и поперла на нее, как танк. — Шваль всякая в магазине ошивается!

Анна Давыдовна не спеша отступала по коридору. Марианна криком распаляла себя, близко к ней не приближалась, держа дистанцию. Случайно Анна Давыдовна споткнулась, ухватилась за ручку двери, ведущей в большой зал, где стояли четыре гидромассажные ванны, и вошла в него.

— Пошла вон! — орала Марианна. — Ничего тебе тут не обломится…

И тогда Анна Давыдовна достала из-за спины узкий нож лазерной заточки и вонзила его Марианне в сердце бестрепетной рукой. Она все же биолог и неплохо разбирается в строении человеческого тела.

Перевалив грузное тело через борт ванны, она закончила инсценировку — роза и записка заготовлены заранее. Напоследок она вернулась в кабинет Марианны, чтобы проверить, не забыла ли там каких-нибудь улик, и увидела распахнутую дверцу сейфа, полного денег. И она поняла: судьба указала ей верный путь, она все сделала правильно. Иначе разве бы лежали в сейфе такие деньги…

Билет в Израиль куплен заранее на деньги, присланные родственниками. В аэропорту она нисколько не боялась — ей хватило волнений в предыдущие дни, месяцы, годы. Да и кому пришло бы в голову, что эта бледная, изможденная, бедно одетая женщина несет полную сумку денег…

С ее деньгами и связями ее родственников ей удалось без проблем сделать себе израильский паспорт на чужую фамилию Левински. Дальних планов она не строила, сейчас ей хотелось только одного: покоя. И отдых на Сейшельских островах как нельзя более соответствовал ее теперешнему состоянию.

К столику развинченной походкой подошел темнокожий официант с коктейлем для Виолетты. Анна Давыдовна подняла рассеянный взгляд на колеблемые ветром перистые листья пальмы и сонно произнесла:

— Принесите мне новый дайкири — этот слишком согрелся.