Уиллис Д. Эмерсон - Дымный Бог или Путешествие во внутренний мир

Уиллис Д. Эмерсон

ДЫМНЫЙ БОГ

или

Путешествие во внутренний мир

Посвящается

моей подруге и спутнице

БОННИ ЭМЕРСОН

моей жене

Этот бог — отечественный наставник всех людей; он наставляет, восседая в самом средоточии Земли, там, где находится ее пуп.

Платон

Часть первая

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Боюсь, что кажущаяся совершенно невероятной история, которую я собираюсь рассказать, будет сочтена плодом больного воображения, движимого вдобавок тщеславным желанием поведать чудесную тайну, а не правдивым повествованием о необычайных событиях, изложенным неким Олафом Янсеном, чье красноречивое безумие так захватило меня, что всякая мысль об аналитической критике исчезла, не успев появиться.

Странное приключение, что я призван запечатлеть на этих страницах, несомненно, заставило бы Марко Поло беспокойно ворочаться в гробу; история эта непредставима, как россказни Мюнхгаузена. Странно и то, что мне, скептику, выпало на долю стать летописцем Олафа Янсена; имя его мир слышит сейчас впервые, но в будущем ему предстоит занять подобающее место среди самых знаменитых людей нашего света.

Я открыто признаю, что его утверждения не допускают рационального анализа. Они связаны с глубочайшей тайной ледяного Севера, который в течение многих столетий привлекал к себе равное внимание ученых и профанов.

Но как бы ни расходились данные утверждения с космографическими представлениями прошлого, эти бесхитростные слова можно считать повестью о том, что Олаф Янсен, если верить ему, видел своими глазами.

Сотни раз я задавался вопросом, может ли статься, что география нашего мира неполна и что потрясающий рассказ Олафа Янсена опирается на доказуемые факты. Как бы ни был летописец далек от полной убежденности, читатель может сам избрать ответ на этот вопрос. Даже сам я порой затрудняюсь сказать, не завели ли меня далеко в сторону от абстрактной истины блуждающие огни суеверий; есть, однако, иная возможность: все доныне признанные факты основаны на заблуждениях и ошибках.

Быть может, истинный храм Аполлона располагался не в Дельфах, а в том старейшем земном центре, который подразумевает Платон, говоря: «Настоящее святилище Аполлона среди гиперборейцев, в стране вечной жизни, и мифы говорят нам, что два голубя, летевшие с противоположных концов земли, встретились в этой прекрасной местности, доме Аполлона. И впрямь, согласно Гекатею, Лето, мать Аполлона, родилась на острове в арктическом океане далеко за пределами Северного Ветра».

Я не намерен рассуждать о божественной теогонии или космогонии мира. Мой простой долг — поведать миру о прежде неизвестном уголке Вселенной, увиденном и описанном престарелым скандинавом Олафом Янсеном.

Исследования Севера являются предметом международного внимания. Одиннадцать стран так или иначе разделили тяжкий и полный опасностей труд по раскрытию последней космологической тайны Земли.

Древнее, как моря и горы, высказывание гласит, что «правда всегда более странна, чем вымысел», и события последних двух недель самым поразительным образом напомнили мне об этой истине.

В два часа ночи меня пробудил от безмятежного сна громкий звонок в дверь. Нарушителем спокойствия оказался посыльный, который принес записку от старого скандинава по имени Олаф Янсен, нацарапанную неразборчивыми каракулями. Понадобились немалые усилия, чтобы расшифровать письмо; текст его был краток: «Смертельно болен. Приезжайте». Зов этот не оставлял места для колебаний и я, даром не теряя времени, подчинился ему.

Полагаю, мне стоит упомянуть, что Олаф Янсен, совсем недавно отметивший свой девяносто пятый день рождения, последние лет шесть жил один в скромном домике на Глендейльской дороге, неподалеку от делового района Лос-Анджелеса, Калифорния.

Меньше двух лет назад, во время послеобеденной прогулки, мне бросился в глаза домик Олафа Янсена и его уютное окружение; так я познакомился с хозяином и единственным обитателем этого бунгало. Позднее я узнал, что он был приверженцем древнего культа Одина и Тора.

В его лице была мягкость, а в острых и внимательных серых глазах старика, прожившего восемь десятков лет и еще десять, светилось доброжелательное выражение; более того, его одиночество тронуло меня. В тот день он расхаживал взад и вперед перед домом, чуть сутулясь и сцепив руки за спиной. Не могу сказать, что именно заставило меня прервать прогулку и вступить с ним в беседу. Я похвалил милый домик, ухоженные виноградные лозы и цветы, в изобилии росшие на окнах, крыше и во дворе; мои комплименты, похоже, доставили ему удовольствие.

Вскоре я понял, что мой новый знакомец был человеком далеко не заурядным, но отличался глубиной мысли и удивительной образованностью; в поздние годы своей долгой жизни он зарылся в книги и овладел искусством сосредоточенного молчания.

Мне удалось его разговорить, и через некоторое время я узнал, что в Южной Калифорнии он живет всего шесть или семь лет, до этого же более десяти лет прожил в одном из восточных штатов. Прежде он был рыбаком и ловил рыбу у берегов Норвегии, близ Лофотенских островов, но забирался и дальше на север, доходя до Шпицбергена и даже Земли Франца-Иосифа.

Когда я собрался уходить, он с видимой неохотой попрощался со мной и попросил навестить его снова. Тогда я не придал этому значения, но теперь припоминаю, что он, пожимая мне руку на прощание, произнес странные слова. «Вы придете снова?» — спросил он. — «Да, когда-нибудь вы вернетесь; я в этом уверен. Я покажу вам свою библиотеку и расскажу многое такое, о чем вы не могли и помыслить, вещи столь замечательные, что вы мне, вероятно, и не поверите».

Я со смехом заверил его, что не только обязательно вернусь, но и поверю во все, что ему захочется рассказать мне о своих путешествиях и приключениях.

В скором времени я близко сошелся с Олафом Янсеном, и мало-помалу он поведал мне свою историю — историю настолько чудесную, что против нее восстают и разум, и вера. Но старый скандинав всегда говорил с большой серьезностью и искренностью, и его странные рассказы завораживали меня.

Затем раздался ночной звонок посыльного, и через час я был в домике Олафа Янсена.

Он ждал меня с нетерпением и даже пожаловался на долгое ожидание, хотя я, получив его записку, приехал безотлагательно.

«Я должен спешить», — воскликнул он, пожимая мне руку. «Мне нужно рассказать вам многое из того, о чем вы не знаете. Только вам я могу доверять. Я хорошо понимаю», — продолжал он поспешно, — «что эту ночь мне не пережить. Настало время присоединиться к праотцам в бесконечном сне».

Я поправил подушки, чтобы он мог устроиться поудобнее, и сказал, что с радостью окажу ему любую услугу: я начал уже понимать, в каком тяжелом состоянии он находился.

Поздний час, недвижная ночь вокруг, жутковатое бдение наедине с умирающим и его таинственный рассказ — все это заставляло мое сердце, охваченное неизъяснимым чувством, биться громко и тревожно. В ту ночь, у постели престарелого скандинава, да и позднее моей душой не раз овладевала не убежденность, но некое ощущение, и я словно воочию видел неведомые земли, их странных обитателей и неизвестный мир, о котором он рассказывал; и будто бы слышал могучее слитное пение оркестра тысяч громовых голосов.

Более двух часов он с почти нечеловеческой энергией и страстью говорил не переставая и, судя по всему, вполне рационально. Затем он передал мне некоторые записи, рисунки и наброски карт. «Это я оставляю вам», — произнес он в заключение. «Если вы пообещаете, что откроете их миру, я умру счастливым, ибо мне ничего не хотелось бы больше, чем рассказать людям правду и развеять тайну покрытой льдами Северной земли. Повторение моей судьбы вам не угрожает. Вас не станут заковывать в кандалы или сажать в дом умалишенных, так как рассказывать вы будете не свою историю, а мою — я же, хвала богам Одину и Тору, буду давно в могиле, где до меня не доберется мстительное неверие».

Не подумав о далеко идущих последствиях такого обещания, не зная ничего о многих бессонных ночах, что оно мне принесет, я протянул ему руку и поклялся исполнить его предсмертную волю.

Когда солнце поднялось над вершинами Сан-Хасинто далеко на востоке, дух Олафа Янсена, мореплавателя, исследователя и приверженца Одина и Тора, человека, чей опыт и странствия, как сказано, не имеют себе равных в мировой истории, отлетел к праотцам, и я остался наедине с его мертвым телом.

И теперь, заплатив последнюю скорбную дань этому великому путешественнику с Лофотенских островов, бросившему клич: «Вперед, на Север!», этому смелому исследователю застывших в вечной мерзлоте земель, который в последние годы жизни (перейдя рубеж восьмидесяти лет) нашел мирное и отдохновенное пристанище в излюбленной солнцем Калифорнии, я намерен предать гласности его историю.

Но, прежде всего, позвольте мне привести несколько замечаний.

Поколение сменяется поколением, и традиции туманного прошлого передаются от отца к сыну, но по некоторой странной причине интерес к ледяной неизвестности Севера не уменьшается с течением лет, будь то среди людей образованных или невежественных.

В каждом новом поколении сердцами овладевает беспокойное влечение к штурму сокрытой крепости Арктики, круга безмолвия, земли ледников, холодных водных просторов и на удивление теплых ветров. Умы тревожат похожие на горы айсберги, высказываются самые захватывающие предположения о центре притяжения Земли, истоке приливных волн, китовых яслях, о месте, где магнитная стрелка сходит с ума, полярное сияние освещает ночь, том месте, куда вновь и вновь осмеливаются ступить отважные и мужественные души, чьи путешествия и исследования бросают вызов всем опасностям дальних пределов Севера.

Одной из самых толковых работ последних лет является книга Уильяма Ф. Уоррена «Обретенный Рай, или колыбель человеческой цивилизации на Северном полюсе». В этом тщательно подготовленном томе мистер Уоррен вплотную подошел к правде: он отклонился от нее лишь на волосок, если верить откровениям старого скандинава.

В недавней статье д-р Орвилль Ливингстон Лич, ученый, пишет:

«Возможность существования земель внутри нашей Земли впервые пришла мне в голову, когда я подобрал жеоду на берегу Великих озер. Жеода имеет сферическую форму и по виду состоит из прочного камня; но разбив ее, мы увидим полость, усеянную кристаллами. Земля является, в сущности, огромной жеодой, и законы природы, создавшие пустое пространство внутри жеоды, без сомнения таким же образом сформировали Землю».

Подобающим введением в тему этой непредставимой на первый взгляд истории, изложенной Олафом Янсеном и дополненной рукописью, картами и рисунками, врученными мне, может послужить следующая цитата:

«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста». А также: «И сотворил Бог человека по образу Своему». Мы видим, что даже в материальном человек подобен Богу, ибо создан по образу Отца Небесного.

Человек строит дом для себя и своей семьи. Балконы и веранды находятся на внешней стороне дома, они второстепенны. Здание на самом деле построено так, чтобы было удобно жить внутри.

Олаф Янсен избрал меня скромным орудием для своего поразительного заявления: точно так же Господь, создавая Землю, заботился об удобстве континентов, морей, рек, горных массивов, лесов, долин и прочих деталей ее «внутреннего» устройства; внешняя поверхность Земли — только веранда, балкон, где имеется, конечно, кое-какая редкая поросль, напоминающая лишайник, который отчаянно цепляется за склон горы, борясь за свое существование.

Возьмите яйцо и на каждой оконечности его пробейте дыру диаметром в карандаш. Вылейте содержимое — и вы получите точное подобие земного шара по Олафу Янсену. Расстояние между внутренней и внешней поверхностями составляет, как он утверждает, около трехсот миль. Центр притяжения расположен не в центре Земли, а в середине скорлупы или оболочки; следовательно, если толщина земной коры составляет триста миль, центр гравитации находится на глубине ста пятидесяти миль под внешней поверхностью.

В судовых журналах арктические исследователи отмечают понижение стрелки компаса при плавании в самых дальних из известных нам регионов крайнего Севера. В действительности же суда их оказываются на изгибе земной коры; на краю скорлупы сила тяжести увеличивается в геометрической прогрессии, а электрический ток, как может показаться, устремляется в направлении призрачного Северного полюса; но тот же электрический ток вновь нисходит и продолжает путь на юг по внутренней поверхности оболочки Земли.

В приложении к своему труду капитан Сэбин рассказывает об экспериментах, призванных определить ускорение маятника в различных широтах. Этими данными, судя по всему, мы обязаны совместной работе Пири и Сэбина. Он говорит: «Случайно открытый факт, связанный с замедлением колебаний маятника, перенесенного из Парижа в область экватора, был первым шагом к нынешнему нашему знанию о том, что полярная ось земного шара меньше экваториальной и что сила гравитации на поверхности Земли увеличивается в прогрессии от экватора к полюсам».

Согласно Олафу Янсену, в начале наш древний мир был создан исключительно для блага «внутренней» Земли, где протекают четыре великие реки — Евфрат, Фисон, Гихон и Хиддекель. Те же названия рек в приложении к водным потокам на «внешней» поверхности есть не более чем давняя традиция, сохранившаяся с незапамятных времен.

На вершине высокой горы у истока этих четырех рек, как утверждает Олаф Янсен, ему удалось открыть потерянный «райский сад», истинный пуп Земли; он провел более двух лет в исследованиях и путешествиях по этой чудесной «внутренней» стране, которая изобилует изумительными растениями и гигантскими животными; здесь люди доживают до возраста в сотни лет, подобно Мафусаилу и другим библейским героям; здесь четверть пространства покрывает вода, а три четверти составляет суша; здесь есть громадные океаны и многочисленные реки и озера; здесь города достигли наивысшей степени величия и строительного мастерства, а средства передвижения настолько же опережают наши, насколько мы, со всеми нашими хвастливыми достижениями, оставляем позади обитателей «темной Африки».

Расстояние по прямой между внутренними поверхностями приблизительно на шестьсот миль меньше признанного диаметра земного шара. В самом центре этого огромного пространства находится источник электричества — колосальный шар тускло-красного огня. Шар этот нельзя назвать ослепительно ярким, так как он окружен белым, мягким, светящимся облаком, которое испускает равномерное тепло и удерживается в центре внутреннего пространства непреодолимой силой гравитации. Людям «внутреннего» мира электрическое облако известно как обитель «Дымного Бога». Это место они считают «Троном Всевышнего».

Олаф Янсен напомнил мне о знакомых нам всем школьных лабораторных опытах по демонстрации вращательного движения и центробежной силы: они ясно показывают, что если бы Земля представляла собой цельное тело, скорость вращения вокруг собственной оси разорвала бы ее на тысячу кусков.

Старый скандинав упоминал также, что на дальних берегах Шпицбергена и Земли Франца-Иосифа каждый год можно наблюдать, как стаи диких гусей летят еще дальше на север; это отмечали в судовых журналах мореплаватели и исследователи. Но еще ни один ученый не сумел выдвинуть удовлетворительное и приемлемое хотя бы для себя самого предположение, к каким землям влечет тонкий инстинкт этих крылатых странников. Олаф Янсен, однако, дал их поведению весьма резонное объяснение.

Объяснилось и наличие на Севере открытого моря. Олаф Янсен утверждает, что северное отверстие, провал или, так сказать, дыра имеет в ширину около четырнадцати сотен миль. В связи с этим я предлагаю обратиться к странице 288 книги полярного исследователя Нансена: «Никогда еще не случалось такого великолепного плавания. На север, все время на север, с попутным ветром, так быстро, как только могли нести нас паровые котлы и паруса. Милю за милей, вахту за вахтой вокруг нас в этой неизученной местности простиралось открытое море, неизменно свободное от льда, так что иногда буквально хотелось воскликнуть: „Сколько еще это продлится?“ Когда находишься на капитанском мостике, глаза всегда устремляются на север. Это взгляд в будущее. И все время впереди были те же темные небеса, означавшие открытое море». Также и английское издание «Норвуд ревю» в выпуске от 10 мая 1884 года пишет: «Мы не признаем, что до самого полюса повсюду лежит лед — внутри громадного ледяного барьера перед исследователем открывается новый мир: климат там мягкий, наподобие климата Англии, а дальше к северу воздух становится благоуханным, как на греческих островах».

Некоторые реки «внутреннего» мира, говорит Олаф Янсен, с точки зрения объема воды больше наших Миссисипи и Амазонки, взятых вместе; величие их в ширине и глубине, а не в длине; в устьях этих могущественных рек, текущих на север и юг по внутренней поверхности Земли, образуются колоссальные айсберги — некоторые из них достигают пятнадцати-двадцати миль в ширину и от сорока до ста миль в длину.

Не странно ли, что в Северном Ледовитом или в Антарктическом океанах исследователям всегда встречаются айсберги, которые состоят из замерзшей пресной воды? Современные ученые утверждают, что соль исчезает, когда вода обращается в лед, но Олаф Янсен приводит иное объяснение.

В древних индийских, японских и китайских сочинениях, в иероглифических надписях исчезнувших народов североамериканского континента говорится о поклонении Солнцу; в свете поразительных откровений Олафа Янсена можно предположить, что люди внутреннего мира, привлеченные солнечными лучами, которые освещали внутреннюю поверхность сквозь северное или южное отверстие, разочаровались в «Дымном Боге», этом великом столпе или материнском облаке электричества и, устав от постоянно ровной и приятной погоды «внутри», двинулись вслед за светом, пересекли в конце концов пояс льдов и рассеялись по «внешней» поверхности Земли — сперва по Азии, Европе, Северной Америке и затем Африке, Австралии и Южной Америке.[1]

Известно, что с приближением к экватору средний рост представителей человеческой расы уменьшается. Но патагонцы Южной Америки — вероятно, единственные аборигены центра Земли, пришедшие сквозь отверстие, которое обычно именуется Южным полюсом, и их называют народом гигантов.

Мир, утверждает Олаф Янсен, изначально был создан Великим Архитектором Вселенной таким образом, что человеку предназначалась для обитания «внутренняя» сторона Земли; с тех пор здесь всегда жили «избранные».

Изгнанники из «райского сада» сохранили свои исторические легенды.

История людей, живущих «внутри», содержит рассказ, напоминающий знакомое нам повествование о Ное и ковчеге. Он, подобно Колумбу, отплыл из некоего портового города к неизвестной земле, якобы лежащей далеко на севере, взяв с собой множество зверей полевых и птиц небесных — и больше о нем не слыхали.

На северных окраинах Аляски и еще чаще на побережье Сибири обнаруживаются кладбища костей с огромным количеством мамонтовых бивней, схожие с древними захоронениями. По рассказу Олафа Янсена, они представляют собой останки обильной и разнообразной фауны полей, лесов и многочисленных рек Внутреннего Мира. Подхваченные океанскими течениями или вмерзшие в плавучие льдины, они отложились, как плавник, на сибирских берегах. Так продолжалось веками; вот откуда ведут свое происхождение эти загадочные кладбища костей.

Уильям Ф. Уоррен, в цитировавшейся выше книге, пишет по этому поводу на страницах 297 и 298: «Арктические скалы говорят нам об Атлантиде, что чудесней рассказов Платона. Залежи ископаемой слоновой кости в Сибири превосходят любые скопления останков такого рода в мире. По крайней мере со времен Плиния они постоянно разрабатывались, однако все еще остаются основным источником поставок кости. Останки мамонтов столь многочисленны, что, по словам Гратакапа, „северные острова Сибири кажутся сложенными из массы этих костей“. Ему вторит другой ученый автор, описывающий острова Новой Сибири к северу от устья реки Лены: „Из земли каждый год извлекают большое количество слоновой кости. И действительно, некоторые острова считаются не чем иным, как смерзшимися воедино грудами плавника, останков мамонтов и других допотопных животных“. Можно смело заключить, что за годы, прошедшие со времен русского завоевания Сибири, из земли выкопали пригодные для использования бивни более двадцати тысяч мамонтов».

Перейдем теперь к истории Олафа Янсена. Я привожу ее со всеми подробностями, как она изложена в рукописи им самим. В рассказ вплетены некоторые цитаты из недавних трудов исследователей Арктики; отсюда видно, с какой внимательностью престарелый скандинав сравнивал свои впечатления с пережитым другими путешественниками по ледяному Северу. Вот что пишет этот адепт Одина и Тора:

Меня зовут Олаф Янсен. Я норвежец, но родился в маленьком рыбачьем русском городке Оулу, на восточном берегу Ботнического залива, в северной части Балтийского моря.

Мои родители были в рыболовецкой экспедиции в Ботническом заливе и зашли в гавань этого русского городка незадолго до моего рождения, последовавшего 27 октября 1811 года.

Мой отец, Йенс Янсен, родился в Редвиге на скандинавском берегу, близ Лофотенских островов, но после женитьбы обосновался в Стокгольме, где жила семья моей матери. С семи лет я начал сопровождать отца в его рыболовных экспедициях вдоль берегов Скандинавии.

Я с раннего детства жадно глотал книги и в возрасте девяти лет был помещен в частную школу в Стокгольме; там я оставался, пока мне не исполнилось четырнадцать. С той поры я участвовал во всех рыболовных рейсах отца.

Отец был ростом в шесть футов и три дюйма и весил более пятнадцати стоунов. Типичный суровый и крепкий скандинав, он превосходил выносливостью любого известного мне человека. Он был по-женски добр и выказывал свою нежность в мелочах, но обладал непередаваемой решительностью и силой воли. Он не признавал поражения.

В девятнадцатый год моей жизни мы отправились в наше последнее рыболовецкое плавание, закончившееся тем невероятным приключением, о котором я собираюсь поведать миру, — но не раньше, чем завершу свое земное странствие.

Я не нахожу в себе смелости опубликовать известные мне факты, покуда я жив, страшась новых оскорблений, страданий и заточения. Беды начались с того, что капитан спасшего меня китобойного судна велел заковать меня в кандалы — только потому, что я рассказал правду об изумительных открытиях, совершенных моих отцом и мною. Однако на этом мои испытания не завершились.

После четырех лет и восьми месяцев отсутствия я вернулся в Стокгольм и узнал, что мать моя за год до того скончалась. Имуществом, оставшимся от моих родителей, распоряжались члены ее семьи, и оно было немедленно передано мне.

Думаю, жизнь вошла бы в свою колею, но я не мог стереть из памяти историю наших приключений и воспоминания об ужасной смерти отца.

Однажды я подробно рассказал эту историю своему дяде, Густафу Остерлинду, человеку довольно состоятельному; я просил дядю организовать экспедицию под моим началом для нового путешествия в таинственную страну.

На первых порах мне показалось, что эта мысль пришлась дяде по душе. Он очень заинтересовался и привел меня к знакомым ему чиновникам, пригласив изложить в их присутствии историю наших странствий и открытий. Вообразите мое разочарование и ужас, когда вслед за моим рассказом дядя подписал определенные бумаги и меня без суда и следствия взяли под стражу и бросили в мрачную и жуткую темницу дома умалишенных, где я провел двадцать восемь лет — долгих, скорбных и страшных лет страданий!

Все это время я не переставал твердить, что пребываю в здравом уме, и протестовать против несправедливого заключения. И наконец меня освободили. Дело было семнадцатого октября 1862 года. Дядя давно умер, друзья юных лет отвернулись от меня. Мне было больше пятидесяти, все знали меня лишь как безумца — какие у меня могли остаться друзья?

Я не знал, как заработать себе на жизнь. Ноги невольно привели меня в гавань, где стояли на якоре многочисленные рыболовные суда. Неделю спустя я вышел в море; меня нанял рыбак по имени Ян Хансен, который отправлялся в продолжительное плавание с к Лофотенским островам.

Опыт, приобретенный на море в ранние годы, оказался весьма кстати, и я сумел доказать свою полезность. За этим плаванием последовали и другие, и благодаря скромности в тратах, экономя на всем, я через несколько лет обзавелся собственным рыбацким бригом.

После того я еще двадцать семь лет бороздил море в качестве рыбака: пять лет я проработал на других и двадцать два года на себя.

В течение этих лет я прилежно изучал книги и без устали расширял свое дело, но с благоразумной осторожностью никому не рассказывал об открытиях, сделанных отцом и мною. Даже сейчас, на склоне лет, я опасаюсь, что кто-нибудь узнает, о чем я пишу, увидит мои записки и рисунки. Но когда дни мои на земле подойдут к концу, я позабочусь о сохранности карт и заметок, которые, я надеюсь, послужат к просвещению и пользе человечества.

Память о долгом заключении рядом с душевнобольными, обо всех пережитых мною мучениях и страданиях еще жива, и я не готов рисковать свободой.

В 1889 году я распродал свои рыболовецкие суда. На руках у меня оказалось состояние, какого должно было вполне хватить на остаток жизни. Тогда я перебрался в Америку.

С дюжину лет я прожил Иллинойсе, неподалеку от Батавии. Там я собрал большую часть книг, что ныне находятся в моей библиотеке, хотя некоторые избранные тома привез из Стокгольма. Позднее я переехал в Лос-Анджелес. Прибыл я сюда 4 марта 1901 года — хорошо помню эту дату, поскольку то был второй день инаугурации президента Мак-Кинли. Я приобрел этот скромный дом и решил, что здесь, в уединении собственного жилища, под защитой своих виноградных лоз и смоковницы, в окружении книг, начну составлять карты и делать по памяти зарисовки открытых нами новых земель; я также подробно изложу все, что случилось с тех пор, как мы с отцом покинули Стокгольм, и доведу рассказ до трагического происшествия, разлучившего нас в Антарктическом океане.

Отчетливо помню, как мы отплыли из Стокгольма в нашем рыболовном шлюпе в третий день апреля 1829 года и взяли курс на юг, оставив по левому борту остров Готланд, а справа — остров Эланд. Несколько дней спустя мы обогнули Сандемар и углубились в узкий пролив, отделяющий Данию от скандинавского берега. В положенное время мы стали на якорь в гавани Кристиансанна, где два дня отдыхали, а затем направились, огибая скандинавский берег, на запад, в направлении Лофотенских островов.

Отец был в приподнятом настроении: последний улов, который мы вместо одного из портовых городков на скандинавском побережье продали в Стокгольме, принес нам превосходную и достойную выручку. Его особенно радовала удачная продажа слоновьих бивней, найденных им на западном берегу Земли Франца-Иосифа во время одного из северных плаваний минувшего года; он надеялся, что и на сей раз нам повезет и вместо трески, сельди, макрели и лосося мы сможем загрузить наш маленький шлюп слоновой костью.

Мы дали себе несколько дней отдыха в Хаммерфесте, на широте семидесяти одного градуса и сорока минут. Здесь мы провели неделю, запасаясь дополнительной провизией и бочонками с питьевой водой, а затем взяли курс на Шпицберген.

Первые дни мы плыли по открытому морю, пользуясь попутным ветром, но вскоре столкнулись с ледовыми полями и большим количеством айсбергов. Судно побольше нашего рыбацкого шлюпа не сумело бы пересечь лабиринт айсбергов или пробраться по едва заметным каналам между льдинами. Чудовищные ледяные горы являли бесконечную череду хрустальных дворцов, грандиозных кафедральных соборов и фантастических горных хребтов; они недвижно высились, как мрачные стражи, нависали над нами, точно скалистые пики, и с безмолвием сфинксов отражали напор беспокойных волн сердитого моря.

С трудом избежав множества опасностей, мы 23 июня достигли Шпицбергена и недолгое время простояли на якоре в заливе Вийде. Рыбная ловля шла удачно. Затем мы подняли якорь, миновали пролив Хинлопена и двинулись вдоль Северо-Восточной Земли.[2]

Когда с юго-запада налетел сильный ветер, отец сказал, что нам стоит воспользоваться им и сделать попытку добраться до Земли Франца-Иосифа, где он в минувшем году случайно нашел бивни мамонта, которые продал за такую хорошую цену в Стокгольме.

Никогда, ни до, ни после, не видел я столько морских птиц; их было так много, что они покрывали, подобно ковру, прибрежные скалы, а стаи их затмевали небо.

Несколько дней мы плыли вдоль скалистого берега Земли Франца-Иосифа. Благоприятный ветер наконец позволил нам достичь западного берега, и после суток каботажного плавания мы очутились в прекрасной бухте.

Нелегко было поверить, что она находится на крайнем Севере. Вокруг все зеленело, цвели растения и, хотя общая площадь этого места не превышала акра или двух, воздух был теплым и неподвижным. Видимо, именно здесь сильнее всего ощущалось влияние Гольфстрима.[3]

У восточного берега мы заметили много айсбергов, но с западной стороны море оставалось чистым. Далеко на западе, однако, виднелись ледовые пласты, а еще дальше к западу лед громоздился грядами небольших холмов. Перед нами и прямо на север лежало открытое море.[4]

Мой отец горячо верил в Одина и Тора и часто говорил мне, что они были богами, пришедшими из мест, которые расположены далеко за пределами «Северного Ветра».

Существует легенда, объяснял отец, что на крайнем Севере лежит страна прекрасней всех земель, известных смертным, и что населяют ее «избранные».[5]

Страсть, рвение и религиозный пыл моего доброго отца воспламенили мое юношеское воображение, и я воскликнул: «Почему бы не поплыть к этой благословенной земле? Небо ясно, дует попутный ветер и перед нами раскинулось открытое море».

Даже теперь я вижу мысленным взором выражение радостного удивления на его лице. Он повернулся ко мне и спросил: «Сын мой, готов ли ты отправиться со мною и исследовать места, куда не добирался еще ни один человек?» Я ответил утвердительно. «Очень хорошо», — сказал он. — «Да защитит нас бог Один!» С этими словами отец быстро поднял паруса, бросил взгляд на компас, направил нос шлюпа прямо на север, к открытой воде — и наше путешествие началось.[6]

Солнце, как обычно в начале лета, стояло низко над горизонтом. До наступления ледяной зимы оставалось еще почти четыре месяца дневного света.

Наш маленький шлюп рванулся вперед, словно ему, как и нам, не терпелось пуститься в приключение. Через тридцать шесть часов мы потеряли из виду наивысшую точку береговой полосы Земли Франца-Иосифа. Похоже было на то, что нас подхватило сильное течение, идущее на норд-норд-ост. Далеко справа и слева виднелись айсберги, но наш маленький шлюп преодолевал проливы, пробирался по каналам — местами таким узким, что судно больших размеров непременно оказалось бы затерто льдами — и снова выходил в открытое море.

На третий день мы подошли к какому-то острову. Его омывали морские волны, свободные от льда. Отец решил высадиться и посвятить день исследованию острова. Эта новая земля была лишена деревьев, однако на северном берегу мы нашли большое количество плавника. Некоторые древесные стволы имели сорок футов в длину и два фута в диаметре.[7]

Проведя день за осмотром острова, мы подняли якорь и в открытом море направили шлюп на север.[8]

Помню, что мы с отцом ничего не ели на протяжении почти тридцати часов. Возможно, сказывалось напряженное волнение, которое мы испытывали в связи со странным путешествием в далеких северных водах, куда, по словам отца, не заходил еще ни один корабль.

Мы ожидали встретить в этих местах пронзительный холод, но в действительности погода была теплее и приятнее, чем в Хаммерфесте, на северном берегу Норвегии, шестью неделями ранее.[9]

Мы оба откровенно признали, что очень голодны, и я без промедления приготовил обильную трапезу из продуктов, хранившихся в нашей хорошо оснащенной кладовой. После того, как мы с большим усердием воздали должное этому пиршеству, я сказал отцу, что чувствую сонливость и собираюсь подремать. «Очень хорошо», — отвечал он, — «я стану на вахту».

Не могу точно сказать, сколько времени я проспал; знаю только, что был грубо разбужен ужасающим сотрясением всего шлюпа. К своему удивлению, я увидел, что отец спит глубоким сном. Я громко позвал его, он зашевелился и поспешно вскочил на ноги. Если бы он тотчас не вцепился в планширь, то наверняка очутился бы среди кипящих вокруг волн.

Бушевала яростная метель. Ветер дул прямо по корме, заставляя шлюп мчаться вперед с невероятной скоростью и грозя всякий миг его опрокинуть. Нельзя было терять ни минуты; мы должны были немедленно спустить паруса. Наш шлюп конвульсивно содрогался. Утром мы видели по левому и правому борту айсберги; к счастью, на север пролегал открытый водный путь. Останется ли он таким и впредь? Впереди, опоясывая слева направо весь горизонт, сгущался парообразный туман или дождевая взвесь, переходившая у кромки воды в густой черный цвет египетской ночи; белая вверху, как облако пара, полоса тумана постепенно терялась из виду, смешиваясь с огромными белыми хлопьями падающего снега. Мы не могли знать, скрывает ли туманная полоса предательский айсберг или иную невидимую преграду, о которую разобьется вдребезги наш маленький шлюп, отправив нас обоих в водяную могилу, либо представляет собою обычное для арктического тумана явление.[10]

Не знаю, каким чудом мы избежали всех препятствий и не разбились. Помню, как наше суденышко трещало и стонало, словно все его сочленения были сломаны. Оно раскачивалось и дергалось взад и вперед, будто оказалось во власти буйного подводного течения, угодило в водоворот или скрытую под волнами воронку.

К счастью, наш компас был прикреплен к брусу длинными винтами. Большая часть провизии, однако, рассыпалась по камбузу и была смыта волнами, и если бы мы с самого начала не привязали себя веревками к мачтам, то в свою очередь были бы смыты в бушующее море.

Среди оглушительного грохота бешеных волн послышался голос отца. «Мужайся, сын мой», — кричал он. «Один — бог вод, спутник храбрых, и сила его с нами. Не бойся!»

Несмотря на его слова, мне казалось, что ужасной смерти нам никак не избежать. Наш маленький шлюп набрал воды, густой и быстро падающий снег слепил глаза, волны с шапками белой пены в безумной ярости перекатывались через палубу. В любой миг мы могли столкнуться со льдиной. Гигантские валуны вздымали нас к вершинам подобных водяным горам волн, затем швыряли вниз, в морскую пучину, словно наш шлюп был хрупкой скорлупкой. Гигантские белопенные волны, как огромные стены, вставали со всех сторон.

Это чудовищное, невыносимое испытание страхом, это напряженное ожидание неминуемой катастрофы, эти пытки неописуемого ужаса продолжались более трех часов, и все это время свирепый ветер нес нас вперед. И вдруг, внезапно, точно устав от своих исступленных атак, ветер начал смирять свою ярость и постепенно утих.

Воцарилась совершеннейшая тишина. Туманная дымка развеялась; перед нами лежал свободный от льдов проход шириной миль в десять-пятнадцать. Далеко справа белели отдельные айсберги, а мелкие ледяные холмы по левому борту образовывали небольшой плавучий архипелаг.

Я пристально глядел на отца, решив не произносить ни слова, пока он не заговорит. Он отвязал от пояса веревку и начал молча качать ручной насос — который, по счастью, не пострадал — освобождая шлюп от воды, проникшей внутрь в безумные часы шторма.

Затем он спокойно, точно забрасывал рыболовную сеть, поднял паруса и только после этого заметил, что теперь нужно только дождаться попутного ветра. Его мужество и настойчивость в достижении цели были поистине замечательны.

Осмотр шлюпа показал, что у нас осталось менее трети припасов; нас особенно ужаснула потеря бочонков с питьевой водой, свалившихся за борт во время шторма.

В главном трюме оставались еще два бочонка, но оба оказались пусты. Я сразу понял, в какое опасное положение поставила нас утрата воды. Я начинал испытывать страшную жажду. «Это и в самом деле плохо», — заметил отец. «Но давай-ка высушим наши лохмотья: мы с тобой промокли до нитки. Доверься богу Одину, сын мой. Не теряй надежды».

Шлюп освещали косые лучи солнца — могло показаться, что мы находимся в южных широтах, а не на крайнем Севере. Качающийся шар солнца все время оставался на виду и с каждым днем поднимался все выше и выше; часто его застилал туман, но он снова и снова показывался в кружеве облаков, подобно злобному оку судьбы, хранящему тайны Северной земли и наблюдающему за ничтожными усилиями человека. Далеко справа чудесно блестели в солнечных лучах призмы айсбергов. Свет отражался от них гранатовыми, алмазными, сапфировыми вспышками. Ледяные горы сверкали фейерверком бесчисленных красок и форм; под этой световой панорамой расстилалось зеленоватое море, а выше — пурпурный купол неба.

Я пытался забыть о жажде, занявшись приготовлением еды; из трюма я принес кое-какие продукты и пустое ведро. Склонившись над бортом, я набрал воды, собираясь вымыть руки и лицо. К моему несказанному удивлению, вода на губах не отдавала солью. «Отец!» — ахнул я, — «вода, вода — она пресная!» «Как это, Олаф?» — воскликнул отец, поспешно оглядываясь по сторонам. — «Ты ошибаешься, должно быть. Земли нигде не видно. Ты сошел с ума». «Попробуй сам!» — вскричал я.

Так мы открыли, что вода в том месте была пресной, совершенно пресной, лишенной какой-либо солоноватости и даже малейшего признака соленого вкуса.

Мы быстро наполнили два оставшихся у нас бочонка, и отец заявил, что то был дар небес, ниспосланный нам свыше знак милосердия богов Одина и Тора.

Мы были вне себя от радости, а голод заставил нас прервать вынужденный пост. Мы нашли пресную воду в открытом море — какие еще чудеса ждут нас в этих широтах, куда не заходил еще ни один корабль, где никогда не слышался плеск весла?[11]

Не успели мы удовлетворить голод, как поднялся ветер и наполнил провисшие паруса. Взглянув на компас, мы заметили, что северный конец стрелки был плотно прижат к стеклу.

Я чрезвычайно удивился, но отец сказал: «Мне приходилось о таком слышать. Это называется понижением стрелки».

Мы сняли с бруса компас и принялись поворачивать его так и эдак под прямым углом к поверхности моря, надеясь, что стрелка отойдет от стекла и сможет беспрепятственно вращаться. Она с трудом сдвинулась и нетвердо, как бредущий домой пьяница, закачалась из стороны в сторону, но наконец указала нам путь.

До сих пор нам казалось, что ветер нес нас на норд-норд-вест, но теперь, когда стрелка вращалась свободно, мы поняли (если в этих водах можно было хоть сколько-нибудь положиться на компас), что слегка отклонились к норд-норд-осту. Курс наш, однако, все время лежал на север.[12]

Море оставалось спокойным и гладким, как шелк, и даже рябь была едва заметна. Ветер бодро и весело наполнял паруса. Солнечные лучи, косо падавшие с неба, дарили нам приятное тепло. День за днем мы плыли на север; сверившись с записями в судовом журнале, мы обнаружили, что со времени шторма миновало уже одиннадцать суток.

Провизию мы расходовали очень экономно, и еды нам пока хватало, но наши припасы мало-помалу начинали истощаться. Тем временем опустел и один из бочонков с водой. «Ничего, наполним его снова», — сказал отец. Однако мы с ужасом убедились, что вода за бортом снова стала такой же соленой, как в районе Лофотенских островов, у берегов Норвегии. Поэтому с последним бочонком воды нам пришлось обращаться с большой бережливостью.

Меня постоянно клонило в сон; причину того я не знал — то ли сказывалось возбуждение, вызванное плаванием в неизвестных водах, то ли расслабленность после страшных переживаний в часы шторма, то ли недостаток пищи.

Часто я растягивался на крышке ларя и неотрывно глядел на голубой купол небес; и хотя на востоке ярко сияло солнце, я все время видел над головой одинокую звезду. Так продолжалось несколько дней; разыскивая взглядом эту звезду, я всегда находил ее прямо над нами.

Наступили, по нашим расчетам, первые дни августа. Солнце стояло высоко в небесах и светило теперь так ярко, что я больше не мог различить одинокую звезду, которая привлекла мое внимание несколькими днями раньше.

Примерно тогда же отец в один из дней неожиданно пробудил меня от дремы, указав на новое явление, возникшее далеко впереди нас, почти на самом горизонте. «Это ложное солнце», — воскликнул он. «Я читал о таком; говорят, это отражение миража. Оно скоро исчезнет».

Но тускло-красное светило, которое мы сочли ложным солнцем, оставалось видимым еще несколько часов. Мы не замечали каких-либо исходящих от него световых лучей, но с тех пор, оглядывая горизонт, всякий день на протяжении не менее двенадцати часов могли наблюдать красноватое свечение так называемого ложного солнца.

Облака или туман порой заволакивали его диск, но никогда полностью не скрывали его. По мере нашего продвижения вперед оно, казалось, восходило все выше и выше в неверном пурпурном небе.

Я не сказал бы, что новое светило в чем-либо, помимо округлой формы, походило на обычное солнце; когда его не застилали облака или океанские туманы, оно висело в небе дымно-красным или красно-коричневым шаром, но временами цвет его становился ослепительно белым, как у светящегося облака, словно ложное солнце отражало более яркое свечение где-то внизу.

Обсуждая это дымное, цвета тлеющих углей солнце, мы наконец сошлись на том, что явление — какова бы ни была его причина — представляло собой не обман зрения или отражение нашего солнца, а какую-то существующую в реальности планету.[13]

Однажды, вскоре после этого, я ощутил чрезвычайную сонливость и крепко уснул. Мне почудилось, что я не проспал и минуты — помню, как отец тряс меня за плечи и повторял: «Олаф, проснись! Я вижу землю!»

Я вскочил на ноги. О, несказанная радость! Там, далеко впереди, прямо по носу, резко выдавалась в море линия берега. Берег уходил вправо, насколько хватал глаз; волны разбивались о песчаный пляж изменчивой пеной, отступали и вновь накатывали, напевая монотонными громовыми раскатами песнь глубин. На берегу зеленели деревья, кусты и травы.

Не могу передать, какое ликование охватило меня при виде этого зрелища. Отец стоял неподвижно, положив руку на штурвал, глядел вперед и возносил из самого сердца хвалы и благодарственную молитву Одину и Тору.

В кладовой мы нашли сеть, забросили ее и вытащили нескольких рыб, которые пополнили наши истощившиеся запасы провизии.

Компас мы давно вернули на место, опасаясь еще одной бури; теперь стрелка указывала прямо на север и чуть подрагивала на своей оси, как в Стокгольме. Понижения более не наблюдалось. Что это могло означать? За время нашего многодневного путешествия мы, безусловно, миновали Северный полюс — и все же стрелка продолжала указывать на север. Мы были донельзя этим озадачены, так как твердо считали, что направляемся на юг.[14]

Три дня мы плыли вдоль берега и затем достигли устья фьорда или реки гигантской величины. Оно больше напоминало огромный залив, и сюда мы повернули наш шлюп, взяв направление к норд-осту от юга. Каждодневно поднимался порывистый ветер, который не стихал затем часов двенадцать; он подгонял нас вперед, и мы углублялись все дальше, плывя, как позднее выяснилось, по водам могучей реки, называемой обитателями этого мира Хиддекель.

Наше путешествие продолжалось еще десять дней; к счастью, мы наконец отошли на достаточное расстояние от берега — здесь более не чувствовалось влияние океанского прилива, и воды под нами стали пресными.

Это открытие оказалось своевременным: последний бочонок с водой почти опустел. Не теряя времени, мы наполнили оба бочонка и пользуясь, насколько возможно, попутным ветром, продолжали путь вверх по реке.

По берегам на многие мили вокруг и до самого океанского побережья простирались величественные леса. Деревья отличались гигантскими размерами. Мы бросили якорь у песчаного пляжа, сошли на берег и были вознаграждены некоторым количеством орехов: они показались нам очень вкусными, хорошо утоляли голод и стали приятным дополнением к нашему монотонному меню.

Как сейчас помню, было начало сентября — прошло уже, по нашим подсчетам, более пяти месяцев с тех пор, как мы отплыли из Стокгольма. Внезапно нас чуть не до смерти испугало послышавшееся вдалеке пение. Вскоре мы увидели, что прямо к нам по реке движется громадный корабль. Люди на борту его громко пели единым хором, и пение их, отдаваясь эхом от берегов, казалось звуком тысячи голосов, наполнявших все пределы вселенной трепещущей мелодией. Аккомпанировали певцам струнные инструменты наподобие наших арф.

Корабля таких размеров мы никогда раньше не видели, да и конструкция судна показалась нам незнакомой.[15]

Наш шлюп стоял на якоре недалеко от берега. Береговой склон, весь поросший огромными деревьями, вздымался красивой дугой на несколько сотен футов над водой. Видимо, мы находились на краю первобытного леса, который уходил, без сомнения, далеко в глубь суши.

Колоссальный корабль остановился, почти тотчас была спущена лодка, и шестеро мужчин гигантского роста подплыли на ней к нашему шлюпу. Они заговорили с нами на незнакомом языке. В их манере держаться, однако, мы не почувствовали враждебности. Они много переговаривались о чем-то между собой, а один даже расхохотался во все горло, словно мы с отцом показались ему забавной находкой. После один из них заметил наш компас, который заинтересовал их больше, чем все прочее на нашем шлюпе.

Наконец, главный среди них жестами спросил нас, не согласимся ли мы покинуть свой шлюп и проследовать на корабль. «Что скажешь, сын мой?» — спросил отец. «Мы рискуем лишь погибнуть».

«Они кажутся мне дружелюбными», — отвечал я, — «но какие же они ужасные гиганты! Должно быть, они отобрали шестерых самых рослых гвардейцев этого царства. Только погляди, какого они роста!»

«Лучше нам будет пойти с ними по доброй воле, нежели насильственно», — улыбнулся отец, — «поймать-то нас они всегда сумеют». С этими словами он жестами показал гигантам, что мы готовы отправиться с ними.

Несколько минут спустя мы очутились на борту корабля, а через полчаса наш маленький шлюп был поднят из воды с помощью странно выглядевшего подъемного механизма с крюком и установлен на палубе, как любопытный экспонат.

На борту судна, казавшегося нам колоссальным, было несколько сотен пассажиров. Корабль, как мы узнали, назывался «Наз» — что, как мы выяснили впоследствии, означало «Отрада» или, если перевести буквально, «Отрадная прогулка».

Пассажиры корабля с большим интересом осматривали нас, а мы с отцом, в свою очередь, дивились этому народу гигантов.

Мужчины, все без исключения, были ростом не менее двенадцати футов. Все они носили бороды, но не особенно длинные, а скорее коротко подстриженные. Лица кроткие и красивые, кожа исключительно бела и румяна. Волосы и бороды у одних были черные, у других рыжеватые, у третьих белокурые. Капитан, как мы назвали про себя благородного господина, командовавшего судном, на голову возвышался над остальными. Рост женщин составлял в среднем от десяти до одиннадцати футов. У них были на удивление правильные и утонченные черты, нежнейший цвет кожи оттенял здоровый румянец.

И мужчины, и женщины обладали той непринужденностью манер, в которой мы видим признак хорошего воспитания; несмотря на громадный рост, в них не было заметно никакой неуклюжести. Мне шел лишь девятнадцатый год и я, несомненно, виделся им настоящим Мальчиком-с-пальчик. Отец, чей рост составлял шесть футов и три дюйма, едва доставал макушкой им до пояса.[16]

Все они соперничали друг с другом в любезности, оказывая нам знаки внимания и доброго расположения, и все-таки все они, припоминаю, начали весело смеяться, когда захотели усадить нас с отцом за стол и им понадобилось придумать для нас сиденья. На них были богатые и привычные для этого народа одежды. Мужчины носили шелковые или атласные блузы с поясом на талии, бриджи и тонко выделанные чулки, на ногах — сандалии с золотыми пряжками. Вскоре мы узнали, что золото было у них одним из самых распространенных металлов и широко использовалось для украшений и отделки зданий.

Как ни странно, мы с отцом, находясь среди них, ничуть не страшились, что они могут причинить нам какой-либо вред. «Мы пришли к своим», — сказал мне отец. — «Исполнилось обещание сказаний, которые я слышал от отца и деда, легенд, передававшихся в нашем народе из поколения в поколение. Сомнений нет, это и есть земля, что лежит за Северным Ветром».

Мы произвели на гигантов такое впечатление, что нас поручили особым заботам одного из них, по имени Жюль Галдеа, и его жены; они должны были обучить нас языку той страны и оказались ревностными наставниками, мы же, со своей стороны — прилежными учениками.

По приказу капитана, корабль ловко развернулся и двинулся обратно, вверх по реке. Его мощные машины работали совершенно бесшумно.

Берега и деревья по сторонам сливались в сплошную полосу. Корабль шел быстрее любого поезда, на каком мне доводилось ездить — даже здесь, в Америке. Это было чудесно.

Тем временем солнечные лучи исчезли из виду. Их сменило, однако, «внутреннее» свечение, которое исходило от тускло-красного солнца, уже успевшего привлечь наше внимание; теперь дымная гряда облаков впереди, казалось, испускала беловатый свет. Для сравнения скажу, что свет этот был ярче, чем дали бы две полные луны, взошедшие на небе в ясную ночь.

Через двенадцать часов белому облаку предстояло утратить блеск и исчезнуть из виду; следующие за тем двенадцать часов соответствовали нашей ночи. Мы довольно быстро узнали, что встреченные нами странные люди поклонялись этому великому ночному облаку. То был «Дымный Бог» их «Внутреннего Мира».

Судно было оснащено средствами освещения; как я теперь полагаю, работали они на электричестве; но мы с отцом не были достаточно сведущи в механике и не могли понять, какая сила движет корабль и заставляет гореть прекрасные мягкие огни, служившие той же цели, что и современные фонари и лампы на улицах наших городов, в наших домах, магазинах и конторах.

Следует помнить, что дело происходило осенью 1829 года, и мы, пришедшие с «внешней» стороны, мягко говоря, ничего не смыслили в электричестве.

Электрически заряженный воздух был поистине целебным. Никогда в жизни я не чувствовал себя лучше, чем в те два года, когда мы с отцом путешествовали по внутренним областям Земли.

Но вернусь к своему рассказу. Судно, на котором мы плыли, достигло места назначения два дня спустя. Отец заметил, что мы, по его оценке, находились прямо под Стокгольмом или Лондоном. Город, куда мы попали, назывался «Иегу», что означало «морской порт». Здания в нем были большие, красивой постройки, в целом похожие друг на друга, но не однообразные. Люди здесь, судя по всему, занимались главным образом сельским хозяйством; холмы были усеяны виноградниками, в долинах выращивались злаки.

Я никогда не видел такого количества золота. Золото было везде. Двери и окна были инкрустированы золотыми пластинами. Купола над общественными зданиями также были золотыми. Золото щедро использовалось в отделке огромных храмов музыки.

Растительность была роскошна и изобильна, а фрукты всех сортов отличались тончайшим вкусом. Виноградные грозди длиной четыре или пять футов, где каждая виноградина была размером с апельсин, и яблоки больше мужской головы — вот лишь несколько примеров чудесного плодородия «внутренних» областей Земли.

Громадные секвойи Калифорнии показались бы кустарником рядом с гигантскими деревьями лесов, простиравшихся на многие мили во всех направлениях. В последний день нашего плавания по реке мы видели во многих местах огромные стада, которые паслись у подножия гор.

Мы много слышали о городе, называемом «Эдемом», но провели почти год в Иегу. К концу года мы уже достаточно свободно изъяснялись на языке странного подземного народа. Наши наставники, Жюль Галдеа и его жена, обучали нас с воистину достойным похвалы терпением.

Однажды прибыл посланец правителя Эдема; последующие два дня нам с отцом пришлось отвечать на самые неожиданные вопросы. Нас расспрашивали, откуда мы прибыли, что за люди обитают «вовне», какому Богу мы поклоняемся, в чем состоят наши религиозные верования, как устроена жизнь в наших неведомых землях и о тысяче тому подобных вещей.

Компас, который мы захватили с собой, вызывал у гигантов большой интерес. Мы с отцом давно отметили тот удивительный факт, что стрелка его продолжала указывать на север — хотя, как мы теперь знали, наш шлюп перевалил через край или изгиб полярного отверстия Земли и мы заплыли далеко на юг по «внутренней» поверхности земной оболочки. Ее толщина или расстояние между «внешней» и «внутренней» поверхностями, по оценкам отца и моим собственным, составляет около трехсот миль. В относительном смысле, земная оболочка не толще яичной скорлупы, и поэтому площадь «внутренней» поверхности почти равна площади «внешней».

Величественное светящееся облако или шар тускло-красного огня, этот «Дымный Бог», огненно-красный по утрам и вечерам и испускающий красивый беловатый свет днем, кажется подвешенным в центре громадного вакуума «внутри» Земли и удерживается на месте непреодолимым законом гравитации или, не исключено, атмосферной силой отталкивания. Я имею в виду известную силу, которая в равной мере распространяет во всех направлениях притяжение или отталкивание.

Основание электрического облака или центрального светила, обители богов, темное и непрозрачное, однако испещрено бесчисленными малыми отверстиями, расположенными в нижней части громадного остова или алтаря Божества, на котором покоится «Дымный Бог». Лучи света, исходящие из этих отверстий, в ночи мерцают во всем своем великолепии и походят на настоящие звезды, такие же, как сияют по ночам над Стокгольмом, за исключением того, что кажутся большими по размеру. При ежедневном обороте Земли вокруг своей оси «Дымный Бог» словно восходит на востоке и закатывается на западе, подобно нашему солнцу на внешней поверхности земного шара. Люди «внутреннего» мира считают «Дымного Бога» троном и обителью своего Иеговы. Итак, круговращение Земли создает эффект ночи и дня.

В свое время я открыл, что язык людей Внутреннего Мира очень похож на санскрит.

После того, как мы рассказали о себе посланцам центрального правительства внутреннего континента, а мой отец по их просьбе набросал грубые карты «внешней» поверхности Земли, указывая участки суши и моря, названия континентов, больших островов и океанов, нас отвезли в Эдем. Средство передвижения отличалось от всего, что известно в Европе и Америке. Без сомнения, оно имело какой-то электрический привод. Экипаж бесшумно и в совершенном равновесии мчался по единственному рельсу. Вся поездка осуществлялась с очень большой скоростью. Мы взлетали на холмы, спускались в котловины, пересекали долины и неслись по склонам крутых гор, причем дорога, насколько мы видели, нигде не была выровнена, как сделали бы мы, прокладывая железнодорожные рельсы. На крыше каждого вагона имелись плоско лежащие маховики с верхней передачей, устроенные так, что с увеличением скорости экипажа скорость маховиков автоматически увеличивалась в геометрической прогрессии. Жюль Галдеа объяснил нам, что эти крутящиеся подобно вентиляторам колеса на крышах вагонов ликвидировали атмосферное давление или то, что обычно понимается под силой притяжения; с уничтожением или сведением к нулю этой силы вагон не мог накрениться в ту или другую сторону и слететь со своего единственного рельса, так как пребывал будто в вакууме. Быстрое вращение маховиков действенно уничтожало то мощное влияние — назовем ли его силой гравитации, атмосферного давления или как-нибудь иначе — которое заставляет любой лишенный поддержки предмет падать на поверхность Земли или ближайшего твердого тела.

Мы с отцом были несказанно поражены царственной роскошью просторной залы, где нас представили Верховному Первосвященнику, правителю всех земель Внутреннего Мира. На нем были богатые одежды, и он был выше любого из окружающих; рост его достигал, полагаю, не менее четырнадцати или пятнадцати футов. Колоссальная зала, в которой нас принимали, была вся выложена массивными золотыми плитами, густо усеянными драгоценными камнями удивительной яркости.

Эдем выстроен в прекрасной долине; собственно говоря, это часть самого высокого горного плато Внутреннего Континента, расположенного на несколько тысяч футов выше всей окружающей местности. Ничего красивее Эдема я не видал в своих путешествиях. Горный сад изобиловал бесконечным множеством фруктов, виноградных лоз, кустов, деревьев и цветов.

В том саду выходит из-под земли величественный источник вод, откуда берут начало четыре реки. Это место известно жителям как «пуп Земли» или начало, «колыбель рода человеческого». Реки именуются Евфрат, Фисон, Тихон и Хиддекель.[17]

В прекрасном дворце нас ждала неожиданность: мы снова увидели свой шлюп. Его доставили к Верховному Первосвященнику в целости и сохранности, в том же виде, в каком он был поднят из воды путешественниками, обнаружившими нас на реке больше года тому назад.

Аудиенция у великого правителя продолжалась свыше двух часов. Он отнесся к нам дружественно и заботливо и с большим вниманием задавал нам многочисленные вопросы; все они касались предметов, о которых забыли расспросить нас его посланцы.

В конце беседы он спросил о наших пожеланиях и поинтересовался, хотели бы мы остаться в его стране или предпочли бы вернуться во «внешний» мир — при условии, конечно, что возвращение возможно и мы сможем успешно преодолеть преграду в виде пояса льдов, окружающего южное и северное отверстия Земли.

«Мы с сыном желали бы осмотреть ваши земли, увидеть населяющих их людей, ваши школы, дворцы музыки и искусств, огромные поля и чудесные леса; и после того, как мы будем удостоены такой чести, нам хотелось бы вернуться домой, на „внешнюю“ поверхность Земли», — отвечал мой отец. «Сын, которого вы видите, единственное мое дитя, и моя добрая жена с нетерпением ждет нашего возвращения».

«Опасаюсь, что вернуться вы не сможете», — заметил Верховный Первосвященник, — «ибо путь полон опасностей и препятствий. Вам будет позволено посетить наши земли; Жюль Галдеа будет сопровождать вас, и везде вам будет оказан любезный и добрый прием. Когда же вы решите отправиться в обратное путешествие, ваше судно, выставленное сейчас здесь, будет помещено в воды Хиддекеля, близ устья реки, и мы пожелаем вам доброго пути под защитой Иеговы».

На том завершилась наша единственная беседа с Верховным Первосвященником.

Мы узнали, что мужчины женятся не ранее, чем достигнут возраста в семьдесят пять-сто лет, а женщины принимают узы супружества, будучи лишь немногим моложе; и мужчины, и женщины нередко доживают до шестисот-восьмисот лет, а иногда и до более почтенного возраста.[18]

На протяжении следующего года мы посетили многие города и селения, из которых могу выделить Ниги, Дельфы и Гектею. Раз шесть отца просили просмотреть и исправить карты, составленные по его первоначальным грубым наброскам очертаний морей и континентов «внешней» стороны Земли.

Помню, отец замечал, что гиганты страны «Дымного Бога» знают географию «внешней» поверхности почти так же хорошо, как средний университетский профессор в Стокгольме.

Во время наших путешествий мы очутились однажды близ города Дельфы в лесу из гигантских деревьев. Если бы в Библии говорилось, что в райском саду росли деревья высотой в триста и диаметром более чем в тридцать футов, Ингерсоллы, Томы Пейны и Вольтеры без сомнения провозгласили бы это утверждение выдумкой. Но это — точное описание калифорнийской sequoia gigantea; и все же эти секвойи покажутся ничтожными в сравнении с лесными Голиафами «внутреннего» континента, где произрастают могучие деревья высотой от восьмисот до тысячи футов и диаметром от ста до ста двадцати футов; бесчисленное множество их образует леса, которые простираются на сотни миль от берега моря.

Люди «внутреннего» мира чрезвычайно музыкальны и поразительно сведущи в искусствах и науках, в особенности геометрии и астрономии. В их городах имеются громадные дворцы музыки, и часто можно слышать, как до двадцати пяти тысяч чистых и сильных голосов этого народа гигантов сливаются в едином хоре тончайших симфоний.

Дети до двадцати лет не посещают школы. Затем начинается их школьная жизнь и продолжается тридцать лет, десять из которых и у мальчиков, и у девочек посвящены изучению музыки.

Их главными занятиями являются архитектура, сельское хозяйство, садоводство, разведение огромных стад домашнего скота и строительство средств передвижения по воде и суше, характерных для этой страны. С помощью некоего приспособления, суть которого я объяснить не могу, они способны общаться друг с другом на больших расстояниях, используя воздушные течения.

При строительстве зданий особо принимаются в расчет крепость, прочность, красота и симметрия; их архитектурный стиль намного приятней для глаза, чем любые виденные мною где-либо еще строения.

Примерно три четверти «внутреннего» пространства занимает суша, остальное — вода. Есть много колоссальных рек, текущих как на север, так и на юг. Некоторые из них достигают тридцати миль в ширину; в устьях этих громадных водных потоков, в крайних южных и северных районах «внутренней поверхности», где царствует холод, образуются айсберги, состоящие из пресной воды. Дважды в год, в периоды половодья, когда клокочущие реки сметают все на своем пути, речные воды выталкивают их в море, как огромные языки льда.

В подземном мире обитают неисчислимые виды птиц; по размерам они не превышают тех, что встречаются в лесах Европы или Америки. Известно, что в последние несколько лет многие виды птиц исчезли с лица Земли. По этому поводу автор недавней статьи говорит:

«Почти каждый год исчезает один или больше видов птиц. Из четырнадцати видов птиц, живших столетие назад только на одном острове — острове Сент-Томас в Западной Индии — восемь сегодня числятся среди исчезнувших».

Не могло ли случиться, что исчезнувшие виды птиц оставили места своего обитания на поверхности Земли и нашли приют во «внутреннем мире»?

Птицы встречались нам во множестве, будь то в горах или на морском берегу. Длина распростертых крыльев некоторых птиц составляла до тридцати футов; встречались птицы самых фантастических форм и окраски. Нам разрешили взобраться на скалу и осмотреть одно из гнезд. В нем мы нашли пять яиц, каждое не менее двух футов в длину и пятнадцати дюймов в диаметре.

В Гектее мы провели неделю. Затем профессор Галдеа показал нам залив, где мы увидели на песчаном берегу тысячи черепах. Боюсь, мне не поверят, когда я укажу размеры этих громадных созданий. Длина их составляла от двадцати пяти до тридцати футов, ширина панциря от пятнадцати до двадцати футов, а в высоту они достигали полных семи футов. Время от времени черепахи высовывали головы, напоминавшие морды жутких морских чудовищ.

Необычные природные условия «внутри» Земли создали не только огромные луга с буйными травами, леса с гигантскими деревьями и прочий растительный мир, но и способствовали появлению чудесного животного царства.

Как-то мы увидели огромное стадо слонов. Там было, я думаю, около пятисот чудищ: они издавали громоподобные трубные звуки и без устали размахивали хоботами. Они срывали с деревьев целые охапки ветвей, а деревья поменьше втаптывали в пыль, словно жалкие кустики. Длина их тела составляла в среднем более 100 футов, головы высились в 75–85 футах над землей.

Когда я глядел на это удивительное стадо гигантских слонов, мне на миг показалось, что я снова оказался в публичной библиотеке Стокгольма, где я провел немало времени над книгами о чудесах эпохи миоцена. Меня переполнял немой восторг, а мой отец от изумления лишился дара речи. Он схватил меня за руку, точно пытаясь защитить от страшной опасности. В этом огромном лесу мы были лишь двумя ничтожными атомами. К счастью, слоны не заметили нас и проследовали за вожаком, как стадо овец за бараном. По пути они срывали хоботами нависшие ветки и время от времени сотрясали небеса своим ревом.[19]

Всякий вечер с земли поднимается туманная дымка, и раз в сутки непременно идет дождь. Возможно, обилие растений объясняется большим количеством влаги, живительным электрическим светом и теплом, в то время как гигантские размеры и долголетие всех подземных животных связаны с насыщенным электричеством воздухом и ровным климатом.

В некоторых местах на многие мили вокруг простирались долины. На них спокойно взирал с высоты «Дымный Бог», льющий чистый белый свет. Заряженный электричеством воздух пьянил, овевая лицо, как легкий шепот. Природа напевала колыбельную еле слышным шелестом ветров, чье дыхание приносило сладкий аромат трав и цветов.

Мы провели более года в путешествиях по городам и весям «внутреннего» мира; с того дня, как нас подобрал на реке громадный прогулочный корабль, прошло уже более двух лет. Мы задумались о возвращении на «внешнюю» поверхность Земли и решили вновь доверить свою судьбу морским волнам.

Мы сообщили о своем пожелании хозяевам, и оно было неохотно, но быстро исполнено. Отцу, по его просьбе, вручили различные карты, показывавшие все «внутреннее» устройство Земли, все города, океаны, моря, реки, заливы и бухты подземного мира. Наши хозяева также щедро предложили нам столько мешков с золотыми самородками — некоторые из них не уступали величиной гусиному яйцу — сколько мы могли загрузить в маленький шлюп.

Вернувшись в Иегу, мы около месяца чинили и оснащали наш рыболовный шлюп. Когда все было готово, все тот же «Наз», корабль, что когда-то нашел нас, взял нас на борт и отплыл к устью реки Хиддекель.

Наши гигантские братья спустили на воду крошечное суденышко. Они сердечно сожалели о нашем расставании и очень беспокоились о нас. Отец поклялся богами Одином и Тором, что через год или два непременно навестит их снова. На том мы с ними распрощались. Мы приготовились к плаванию и подняли паруса, но ветра почти не было. Еще час после того, как наши гигантские друзья тронулись в обратный путь, мы оставались на месте.

Затем мы обнаружили, что ветра все время дуют в южном направлении, иными словами, из северного отверстия земли в ту сторону, где, как мы знали, находился юг и куда, под видом севера, указывала стрелка нашего компаса.

Три дня мы без всякого успеха пытались идти против ветра. Вслед за этим отец сказал: «Сын мой, возвращение тем же путем, каким мы прибыли, в это время года невозможно. Удивляюсь, как мы раньше об этом не подумали. Мы провели здесь почти два с половиной года; отсюда следует, что настало время, когда солнце начинает сиять у южного отверстия. На Шпицбергене сейчас стоит долгая холодная ночь».

«Что же нам делать?» — спросил я.

«Нам остается только одно», — отвечал отец, — «а именно, плыть на юг». Мы развернули шлюп, подставив ветру паруса, и направились, если верить компасу, прямо на север, в действительности же на юг. Ветер был довольно сильным; к тому же мы попали в течение, которое с поразительной скоростью несло нас в том же направлении.

Всего через сорок дней мы прибыли в Дельфы, город в устье реки Гихон, где мы побывали ранее вместе с Жюлем Галдеа и его женой, нашими наставниками и проводниками. Мы остановились здесь на два дня и были гостеприимно встречены теми же людьми, что принимали нас во время первого визита. Пополнив запас провизии, мы снова подняли паруса, следуя за стрелкой компаса строго на север.

По пути во внешний мир мы оказались в узком канале, который разделял, по всей видимости, два больших участка суши. Справа мы увидели красивый пляж и решили его исследовать. Бросив якорь, мы сошли на берег и позволили себе день отдыха, прежде чем продолжать наше опасное плавание. Из сухого плавника мы развели костер и, пока отец прогуливался по берегу, я приготовил аппетитный ужин из захваченных нами с собою припасов.

Берег был залит мягким серебристым светом; отец сказал, что это отсвет солнца, чьи лучи проникают в южное отверстие Земли.[20] Тем вечером мы крепко заснули и наутро проснулись такими бодрыми, словно провели ночь в своих постелях в Стокгольме.

После завтрака мы направились в глубь суши, собираясь осмотреть местность, но не успели отойти далеко, как заметили несколько птиц; мы сразу поняли, что они принадлежали к семейству пингвинов. Эти птицы с белой грудью, короткими крыльями, черными головами и длинными искривленными клювами не умеют летать, но отлично плавают и достигают под землей громадных размеров. С высоты девяти футов они спокойно и без всякого удивления взирали на нас, а после скорее заковыляли, чем пошли, к воде и поплыли в северном направлении.

Следующие сто или больше дней были бедны событиями. Мы находились в открытом, лишенном льдов море. По нашим расчетам, наступил ноябрь или декабрь, и мы знали, что так называемый Южный полюс повернут теперь к солнцу. Следовательно, когда мы покинем мир внутреннего электрического света и радушного тепла «Дымного Бога», нас встретят тепло и свет солнца, посылающего свои лучи в южное отверстие земного шара. Мы не ошиблись.[21]

Временами наш маленький шлюп, подгоняемый постоянным и ровным ветром, стрелой летел по воде. Если бы мы в такую минуту налетели на подводную скалу или отмель, от судна остались бы одни щепки.

Наконец мы ощутили, что воздух определенно становится холоднее. Несколько дней спустя далеко по левому борту мы заметили айсберги. Отец справедливо утверждал, что попутный ветер, наполнявший наши паруса, возник благодаря теплому климату «внутреннего» мира. Время года, несомненно, было наиболее благоприятным для нашей попытки вырваться во «внешнее» пространство и провести шлюп по узким каналам ледовых полей, окружающих полярные районы.

Вскоре мы оказались среди паковых льдов; не знаю, как наш маленький шлюп пробрался по извилистым каналам, не будучи раздавлен. Во время плавания вдоль южного изгиба или края земной оболочки компас вел себя так же безумно, как и у северного отверстия: стрелка качалась, как пьяная, вращалась по кругу и ныряла вниз, точно в нее вселился дьявол.[22]

Однажды, когда я лениво поглядывал с борта на чистые морские воды, отец внезапно закричал: «Льдины по носу!» Я поднял голову и увидел в расходящихся клубах тумана белую гору высотой в несколько сотен футов, которая полностью закрывала нам путь. Мы поспешно спустили паруса, но было уже слишком поздно. Мгновение спустя мы оказались в узком пространстве между двумя чудовищными айсбергами. Ледяные горы скрежетали и сталкивались боками. Они казались двумя богами войны, и каждый не желал уступить другому победу. Мы были в отчаянии. Мы словно очутились меж двух враждебных армий на поле грандиозной битвы; громовые удары сталкивающихся льдин звучали артиллерийскими залпами. Гигантское давление ледяных гор по временам выталкивало на сотню футов вверх глыбы льда величиной с дом; несколько секунд они дрожали и раскачивались, а затем с оглушительным грохотом рушились вниз и исчезали в кипящей воде. Эта битва ледяных гигантов продолжалась более двух часов.

Казалось, нам пришел конец. Лед давил с огромной силой; хотя мы находились чуть поодаль от самого гибельного участка ледяного тупика и какое-то время могли чувствовать себя в безопасности, сотрясение и падение многотонных глыб, то и дело уходивших в водную бездну, поднимая фонтаны брызг, наполняло наши сердца ужасом.

Наконец, к нашей великой радости, трение и скрежет ледяных громад прекратились. Несколько часов спустя колоссальная масса льда медленно разошлась и перед нами, словно по воле Провидения, возник открытый проход. Направить ли туда скорлупку нашего судна? Если айсберги сблизятся вновь, нас вместе со шлюпом раздавит в лепешку. Мы решили рискнуть, подставили парус попутному ветру — и шлюп наш, как резвый скакун, помчался сквозь этот неверный и узкий проем к открытому морю.

На протяжении следующих сорока пяти дней мы только и делали, что уворачивались от айсбергов и выискивали проходы среди льдин; если бы не сильный южный ветер и малые размеры нашего шлюпа, некому было бы поведать миру эту историю.

После наступило утро, когда отец сказал: «Сын мой! Думаю, мы все же увидим дом. Мы почти прошли через льды. Гляди! перед нами открытое море».

И все-таки как по левому, так и по правому борту мы еще могли видеть тянувшиеся на многие мили скопления айсбергов, заплывших далеко на север. Прямо по курсу — и прямо перед стрелкой компаса — простиралось открытое море.

«Какую чудесную повесть расскажем мы в Стокгольме», — продолжал отец. Его честное лицо сияло вполне простительным восторгом. — «Не забудем, кстати сказать, о золотых самородках в трюме!»

Я принялся горячо хвалить отца — не только за стойкость и силу духа, но также отвагу и смелость первооткрывателя, за то, что он решился на опасное путешествие, которое подходило теперь к концу, и предусмотрительно наполнил наш трюм золотом.

Поздравляя себя с тем, что у нас осталось еще вдоволь провизии и запасов воды, и обсуждая опасности, что нам удалось избежать, мы вдруг услышали ужасающий треск, и громадная ледяная гора рядом с нами раскололась. Гром был оглушителен, точно разом выстрелили тысячи пушек. В тот миг мы неслись вперед с огромной скоростью и оказались рядом с чудовищным айсбергом, казавшимся совершенно недвижным, словно скалистый остров. Но айсберг этот раскололся и теперь разламывался на части; гигантское чудовище потеряло равновесие и заваливалось вперед. Отец осознал опасность раньше, чем до меня дошли все жуткие последствия катастрофы. Айсберг уходил в воду на многие сотни футов; когда он стал переворачиваться, нижняя часть выскочила из воды, подобно плечу рычага, и подбросила наше суденышко в воздух, как мяч.

Шлюп приземлился на айсберг, который тем временем качнулся обратно и снова занял прежнее положение. Отец, запутавшись в снастях, остался на шлюпе, меня же отбросило силой удара футов на двадцать в сторону.

Я быстро вскочил на ноги и позвал отца. «Все в порядке», — отвечал он. Внезапно я понял, какая опасность ему угрожает. О ужас! Кровь застыла у меня в жилах. Айсберг продолжал раскачиваться; стоит ему перевернуться, как он на время уйдет под воду. На месте падения возникнет водоворот, который поглотит все окружающее. Воды яростно хлынут в воронку, словно седогривые волки в погоне за человеком, своей добычей.

Помню, как в этот миг наивысшего душевного страдания я смотрел на шлюп, лежащий на боку, и думал, сможет ли он выпрямиться в виде, сумеет ли отец спастись. Неужели пришел конец всем нашим надеждам и испытаниям? Неужели пришла смерть? Эти мысли молнией промелькнули в моем сознании, а миг спустя я уже отчаянно боролся за свою жизнь — ледяной монолит ушел под воду, вокруг меня бушевали холодные волны. Я очутился в воронке, со всех сторон меня захлестывала вода. В следующее мгновение я лишился чувств.

Очнувшись, я долго не мог прийти в себя и стряхнуть обморочный туман; мне казалось, что я все еще тону. Наконец я понял, что лежу на айсберге — мокрый, неподвижный, замерзший. Ни отца, ни шлюпа нигде не было видно. Чудовищный айсберг вынырнул из воды, и теперь его верхушка возвышалась над морем футов на пятьдесят. Я находился на вершине этого ледяного острова, которая представляла собой ровную площадку примерно в половину акра.

Я очень любил отца, и был вне себя от горя при мысли о его ужасной смерти. Я проклинал судьбу, не позволившую мне заснуть рядом с ним в глубинах океана. Кое-как я поднялся и огляделся вокруг. Пурпурный купол неба над головой, безбрежный океан внизу — и только здесь и там белеют отдельные пятна айсбергов! Мое сердце сжалось в безнадежном отчаянии. Я осторожно перебрался на противоположную сторону айсберга, слепо надеясь, что увижу наш шлюп.

Смел ли я думать, что отец еще жив? Луч надежды едва рассеивал тьму в моей душе, но он заставил кровь быстрее бежать по венам, наполняя ею, как чудодейственным бальзамом, все ткани моего тела.

Я подобрался ближе к обрыву и посмотрел вниз. Мог ли я на что-то надеяться? Затем я обошел весь свой островок по кругу, осматривая каждый фут льда — и вновь двинулся по кругу, а после снова и снова. Какая-то часть моего сознания, несомненно, все глубже погружалась в безумие, но другая, я думаю — и по сей день так считаю — продолжала мыслить здраво.

Я сознавал, что уже больше десятка раз обошел айсберг по кругу. Понятно было, что никакой надежды не осталось, но некое странное, поразительное помрачение ума завораживало меня и заставляло тешить себя ожиданиями. И эта помраченная часть рассудка настойчиво твердила, что я не могу прервать свое хождение по кругу, пусть отец и не мог выжить — ибо, если я остановлюсь хоть на миг, моя неподвижность станет признанием поражения и тогда я непременно сойду с ума. Час за часом я описывал круги, страшась остановиться и дать себе отдых. Мои силы были на исходе. О ужас! остаться в одиночестве на предательском айсберге посреди необозримого водного пространства, без пищи и воды! Мое сердце упало, и всякое подобие надежды поглотила черная бездна отчаяния.

Тогда простерлась длань Спасителя, и смертная тишина одиночества, быстро становившаяся невыносимой, была внезапно нарушена выстрелом из сигнального орудия. Я с удивлением поднял голову и увидел, менее чем в полумиле, китобойный корабль, который шел ко мне на всех парусах.

Как видно, я привлек внимание экипажа, когда расхаживал по кругу на вершине айсберга. Приблизившись, китобоец спустил лодку; я осторожно сошел к воде — и был спасен, а вскоре поднялся на борт судна.

Корабль оказался шотландским китобойцем под названием «Арлингтон». В сентябре он вышел из Данди и тотчас направился в Антарктику на поиски китов. Капитан, Ангус Макферсон, показался мне человеком незлым; но в вопросах дисциплины, как я вскоре узнал, он железной рукой насаждал свою волю. Когда я стал рассказывать, что побывал «внутри» Земли, капитан и старший помощник лишь переглянулись, покачали головами и велели мне оставаться в койке под строгим надзором корабельного доктора.

Я ослабел от недоедания и много часов не спал. Однако, отдохнув несколько дней, я однажды утром встал и оделся, не спрашивая разрешения ни доктора, ни кого-либо еще. Я поднялся на палубу и заявил, что нахожусь в таком же здравом рассудке, как и все на этом корабле.

Капитан послал за мной и снова принялся спрашивать, где я побывал и как оказался один на айсберге посреди далекого Антарктического океана. Я отвечал, что только что вернулся из путешествия по «внутренним» областям Земли, и начал было рассказывать ему, как мы с отцом проникли во «внутренний» мир за Шпицбергеном и выплыли у Южного полюса. Тогда меня заковали в кандалы. Я слышал, как капитан после сказал помощнику, что я безумен, точно мартовский заяц, и должен оставаться в заключении, покуда не приду в себя и не сумею правдиво рассказать о своих странствиях.

В конце концов, после долгих мольб и многих обещаний, с меня сняли кандалы. Я тут же решил, что придумаю для капитана какую-нибудь историю и не обмолвлюсь ни словом о «Дымном Боге» — по крайней мере, пока не окажусь в безопасности, среди друзей.

Не прошло и двух недель, как мне было разрешено занять место среди матросов. Несколько позже капитан потребовал у меня объяснений. Я сказал ему, что боюсь даже вспоминать о пережитых мною страданиях, и просил позволить мне на какое-то время оставить его вопросы без ответа. «Кажется, тебе значительно лучше», — заметил он, — «но ты все еще, я так думаю, не в себе». «Поставьте меня на любую работу», — отвечал я, — «и если это недостаточно вас вознаградит, я по возвращении в Стокгольм возмещу вам все до последнего пенса». На том мы и порешили.

Вернувшись наконец в Стокгольм, я узнал, что моя добрая мать ушла в лучший мир более года тому. Я уже рассказывал, как благодаря предательству родственника оказался в доме умалишенных, где провел двадцать восемь лет, показавшихся мне бесконечными. Рассказал я и о том, как по освобождении вернулся к жизни рыбака и двадцать семь лет усердно трудился, как я приехал в Америку и наконец в Лос-Анджелес. Но все это едва ли заинтересует читателя. Мне и самому кажется, что последнюю точку в моих чудесных путешествиях и странных приключениях поставил шотландский китобойный корабль, который снял меня с айсберга в Антарктическом океане.

Завершая историю моих приключений, я должен сказать, что в отношении космологии Земли наука еще не вышла из пеленок. Я твердо убежден, что признанные сегодня научные истины слишком многое оставляют необъясненным, и так будет продолжаться до тех пор, пока наши географы не узнают и не признают страну «Дымного Бога».

Это страна, откуда происходят огромные кедровые стволы, найденные исследователями в открытых водах далеко за северным краем земной коры, а также тела мамонтов, кости которых составляют огромные залежи на побережье Сибири.

Исследователи Севера совершили немало славных дел. Сэр Джон Франклин, де Хейвен и Гринелл, сэр Джон Мюррей, Кейн, Мелвилл, Холл, Нансен, Сватка, Пири, Росс, Жерлаш, Бернакки, Андре, Амсден, Амундсен и другие — все они штурмовали ледяную крепость тайн.

Я уверен, что Андре и два его смелых товарища, Стриндберг и Френкель, вылетевшие на воздушном шаре «Орел» с северо-западного берега Шпицбергена в воскресенье 11 июля 1897 года, находятся сейчас во «внутреннем» мире, где их, вне всякого сомнения, радушно принимает, как ранее моего отца и меня, добросердечный народ гигантов, населяющий внутренний Атлантический Континент.

Посвятив годы своих скромных усилий этим вопросам, я хорошо ознакомился с существующими определениями силы тяжести, равно как с объяснениями причин притяжения магнитной стрелки, и готов высказать свою убежденность в том, что на магнитную стрелку влияют исключительно электрические течения, чей покров окутывает всю Землю, подобно одеянию, и что эти электрические течения исходят бесконечным током из южного отверстия сферической полости Земли, рассеиваются и распространяются по всей «внешней» ее поверхности и продолжают свой исступленный бег к Северному полюсу.

Что же касается гравитации, то никто не знает, что это такое, ибо еще не определено, падает ли яблоко благодаря атмосферному давлению, либо источнику мощного магнитного притяжения, находящемуся в 150 милях под поверхностью Земли, предположительно посередине земной оболочки. Таким образом, физикам неизвестно, толкает ли что-то сорвавшееся с ветки яблоко к ближайшей твердой поверхности или притягивает.[23]

Сэр Джеймс Росс утверждал, что открыл магнитный полюс на широте примерно семидесяти пяти градусов. Но он ошибался — магнитный полюс находится точно посередине земной коры. Если толщина этой коры составляет, согласно моим оценкам, триста миль, магнитный полюс безусловно находится в ста пятидесяти милях под поверхностью Земли, вне зависимости от того, где производятся измерения. В той точке, в ста пятидесяти милях под поверхностью, гравитация исчезает, нейтрализуется; когда же мы минуем эту точку и продолжаем путь «внутрь» Земли, сила обратного притяжения увеличивается в геометрической прогрессии, пока мы не покроем расстояние в сто пятьдесят миль, оказавшись тем самым на «внутренней» поверхности.

Итак, если в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, Чикаго или Лос-Анджелесе просверлить в земной коре отверстие глубиной в триста миль, оно свяжет обе поверхности земной коры. Далее, если с «внешней» поверхности бросить в отверстие какой-нибудь предмет, инерция и ускорение заставят его миновать магнитный центр; но не достигнув еще «внутренней» поверхности, он постепенно, пролетев половину пути, утратит скорость, остановится наконец совсем и немедленно начнет падать обратно, к «внешней» поверхности — и будет качаться в пространстве, как лишенный привода стержень маятника, пока в конце концов не остановится в магнитном центре, в той самой точке на половине расстояния между «внешней» и «внутренней» поверхностями.

Вращательное движение Земли в ежедневном кругообращении планеты вокруг своей оси — происходящее со скоростью более тысячи миль в час или около семнадцати миль в секунду — делает Землю колоссальным генератором электричества, громадным механизмом, гигантским и могучим прототипом крошечной динамо-машины, созданной руками человека и являющейся, в лучшем случае, ничтожным подражанием природному оригиналу.

Долины внутреннего Атлантического Континента, граничащие с верхними водами дальних северных областей, покрываются весной и летом чудеснейшими, прекраснейшими цветами. Они занимают не сотни и тысячи, но миллионы акров; круговращение Земли и вызванные им ветры разносят с этих полей далеко во все стороны цветочные лепестки и пыльцу, и именно благодаря пыльце с огромных цветников «внутреннего» мира возникают цветные снега арктических регионов, которые стали такой загадкой для исследователей Севера.[24]

Нельзя сомневаться, что эта новая земля «внутри» и есть изначальный дом, колыбель человечества; в свете наших открытий становится понятно, что этот факт оказал глубочайшее влияние на все физические, палеонтологические, археологические, филологические и мифологические представления древности.

Та же идея возвращения в таинственную страну — к самому началу — к истокам человечества — содержится в египетских легендах о первоначальных земных обителях богов, героев и людей, сохранившихся в исторических фрагментах Манефона и полностью подтвержденных найденными при недавних раскопках Помпей историческими хрониками и легендами североамериканских индейцев.

После полуночи миновал уже час — наступил новый, 1908 год — и сегодня третий день этого года. Завершив историю моих невероятных путешествий и приключений, которую я оставляю миру, я готов и даже мечтаю о мирном упокоении, каковое, я верю, воспоследует за пережитыми мною испытаниями и превратностями судьбы. Я стар годами и познал и приключения, и страдания, но стал богат новыми друзьями, которых сумел привлечь к себе, пытаясь вести праведную и достойную жизнь. Подобно идущему к концу рассказу, моя жизнь истекает. Во мне крепнет предчувствие, что я не доживу до нового рассвета. И потому я завершаю на этом свое послание.

Олаф Янсен

Расшифровка и подготовка к публикации манускрипта Олафа Янсена потребовали от меня немалых усилий. Я позволил себе восстановить лишь несколько фраз, и при этом никак не изменял их дух или смысл. В остальном текст рукописи приводится без каких-либо дополнений или сокращений.

Я не возьму на себя смелость высказать мнение по поводу важности или истинности чудесных откровений Олафа Янсена. Приведенные им описания неведомых земель и людей, местоположение городов, названия и расположение рек и другие подробности, перечисленные в рукописи, во всем соответствуют наброскам, которые завещал мне хранить престарелый норвежец; эти рисунки вместе с его рукописью я намерен позднее передать в Смитсоновский институт, где их смогут изучить все, кто обращается к тайнам «Дальнего Севера» — ледяного круга молчания. Безусловно, многое в ведической литературе, у Иосифа Флавия, в «Одиссее», «Илиаде», «Ранней китайской истории» Терьена де Лакупери, «Астрономических мифах» Фламмариона, «Началах истории» Ленормана, «Теогонии» Гесиода, сочинениях сэра Джона Мандевиля и «Хрониках прошлого» Сейса странным образом соответствует, чтобы не сказать большего, изложенному в пожелтевшем манускрипте Олафа Янсена, с которым сейчас впервые сможет ознакомиться мир.

Уиллис Джордж Эмерсон (1856–1918) был юристом, предпринимателем и политическим деятелем, которому приписывается честь основания городка Энкампмент в Вайоминге. В 1880–1910-х гг. он участвовал или был организатором многочисленных проектов, связанных с земельными участками, ирригацией и горнодобывающей промышленностью в Колорадо, Айдахо, Канзасе, Вайоминге, Мичигане, Калифорнии и других штатах, частью являвшихся прямым надувательством. Крупнейшей аферой Эмерсона стала «Автомобильная компания Эмерсона», обещавшая вкладчикам небывало дешевые и экономичные автомобили. В проспектах компании рекламировался несуществующий завод, изображения самих автомобилей были перерисованными и «творчески поправленными» моделями Форда. В 1916 г. компанией заинтересовалось министерство юстиции США, которое привлекло организаторов к суду за мошенническое использование почтовой службы. Эмерсон, к тому времени парализованный и прикованный к постели, сумел избежать наказания; он умер в Лос-Анджелесе в декабре 1918 г.

Перу Эмерсона принадлежит с десяток некогда популярных романов, в основном вестернов. В историю научной фантастики он вошел благодаря вышедшей в 1908 г. книге «Дымный Бог», считающейся одним из самых удачных ранних образчиков жанра «затерянных миров» и «полой Земли».

Немаловажная цитата: «Человек, происходя из не до конца установленного материнского региона — который, как указывает ряд соображений, находился на Севере — распространился в нескольких направлениях, и его миграции постоянно осуществлялись с Севера на Юг». — Г-н маркиз Г. де Сапорта, «Popular Science Monthly», октябрь 1883 г., стр. 753 (Здесь и далее прим. автора).

Напомним, что свое роковое путешествие на воздушном шаре Андре начал на северо-западном берегу Шпицбергена.

Сэр Джон Барроу, баронет, член Королевского общества, пишет в своем труде «Путешествия, открытия и исследования в арктических местностях», стр. 57: «Мистер Бични имеет в виду то, что не раз обнаруживалось и отмечалось — мягкую погоду на западном берегу Шпицбергена, где почти или совсем не чувствуется холод, хотя столбик термометра может при том стоять лишь на несколько градусов выше температуры замерзания. Яркие и живописные эффекты ясного дня, когда солнце льет свои лучи с чистого неба насыщенно лазурного оттенка, способны посрамить даже прославленные небеса Италии».

Капитан Кейн, цитируя на стр. 299 запись в журнале Мортона, сделанную в понедельник, 26 декабря, говорит: «Насколько хватал глаз, видны были открытые проходы пятнадцати или более миль в ширину. По временам их разделял раздробленный лед, но то были мелкие обломки и я думаю, что он либо уходил в отрытое пространство к северу, либо растворялся и тонул, поскольку севернее я не видел никакого льда».

В «Германской мифологии», принадлежащей перу Якоба Гримма, мы на стр. 778 читаем следующее: «Тогда сыновья Бора построили посреди вселенной город, называемый Асгард, где живут боги и их родня, и из той обители свершают много удивительных деяний как на земле, так и на небесах над нею. В том городе есть место под названием Хлидскьяльв, и когда Один восседает там на своем высоком троне, он видит весь мир и проницает все людские дела».

На стр. 288 Холл пишет: «23-го февраля двое эскимосов в сопровождении двух наших матросов отправились на мыс Луптона. Они сообщили, что свободное от льдов море простиралось до самого горизонта».

Грили рассказывает в т. I на стр. 100, что «рядовые Коннелл и Фредерик нашли на берегу, прямо у высшей отметки прилива, большое хвойное дерево. Оно было почти тридцати дюймов в окружности, длина составляла около тридцати футов; как видно, течение за несколько лет принесло его сюда. Часть его пошла на дрова и впервые в этой долине яркий и веселый походный костер обогрел людей».

Д-р Кейн говорит на стр. 379 своих трудов: «Никак не могу понять, что происходит со льдом. Сильное течение постоянно устремляется к северу; но, с высоты более пятисот футов, я видел только узкие полосы льда, тогда как между ними были значительные пространства чистой воды, причем некоторые участки достигали в ширину десяти-пятнадцати миль. Следовательно, лед либо уплывает в открытое пространство на севере, либо тает».

В описании второго путешествия капитана Пири упоминается еще одна деталь, которая может подтвердить разделяемое многими предположение о существовании открытого, свободного от льдов моря на полюсе или близ него. «Второго ноября», — говорит Пири, — «ветер с норд-тень-веста достиг силы шторма, термометр к полуночи упал до 5 градусов, несмотря на то, что усиление ветра на острове Мелвилл обычно сопровождалось одновременным повышением температуры с низших отметок. Не вызвано ли это тем», — спрашивает он, — «что ветер в исходной четверти дует над открытым морем? Не подтверждается ли тем самым мнение о существовании на полюсе или поблизости от него открытого моря?»

На стр. 284 своих трудов Холл пишет: «С вершины горы Провиденс был виден на севере темный туман, указывающий на воду. В 10 часов утра трое людей (Крюгер, Ниндеман и Хобби) отправились на мыс Луптона, чтобы по возможности определить размеры открытого пространства. По возвращении они сообщили, что видели ряд открытых участков и большое количество молодого льда — не старше одного дня и такого тонкого, что под весом брошенного куска льда он легко ломался».

Нансен пишет в томе I на стр. 196: «Любопытное явление, — эта мертвая вода. В настоящее время мы поневоле смогли хорошо его изучить. Случается оно, когда слой пресной воды как бы лежит на поверхности соленой воды моря, и эту пресную воду увлекает за собой корабль, который скользит по тяжелой морской воде внизу, как по неподвижной основе. В данном случае различие между двумя водными слоями было таким заметным, что с поверхности мы могли доставать питьевую воду, тогда как вода, набранная через нижний клапан машинного отделения, была слишком соленой для использования в котле».

В томе II на стр. 18 и 19 Нансен упоминает понижение стрелки. Далее речь идет о его помощнике Джонсоне: «Однажды — было это 24-го ноября — он явился к ужину чуть позже шести, довольно-таки встревоженный, и сказал: „Только что возник странный перекос стрелки на двадцати четырех градусах. Что еще замечательнее, северный конец указывает на восток“». Также и в описании первого путешествия Пири, на стр. 67, мы читаем следующее: «Было отмечено, что с тех пор, как они вошли в пролив Ланкастер, колебания стрелки компаса ощутимо замедлились; наряду с растущим отклонением, так продолжалось все время, пока корабль проходил этот пролив. На широте 73 градусов они впервые стали свидетелями любопытного явления: стрелка настолько утратила силу, что не могла преодолеть притяжение судна, и можно сказать, что она указывала теперь на северный полюс корабля».

На стр. 394 Нансен говорит: «Сегодня произошло еще одно достойное внимания событие, а именно, около полудня мы увидели солнце или, говоря точнее, образ солнца, так как то был мираж. Вид этого сверкающего огня, зажегшегося прямо над внешней кромкой льдов, производил необычное впечатление. По восторженным описаниям многих арктических путешественников, первое появление этого бога жизни после долгой зимней ночи должно было вызвать радостное упоение; но в моем случае все было не так. Солнце мы не ожидали увидеть еще несколько дней и я испытал скорее горечь и разочарование, решив, что мы очутились дальше на юге, чем нам представлялось. Вскоре я с большим удовольствием убедился, что свет не мог исходить от солнца. Вначале мираж был лишь плоской, светящейся красной полосой на горизонте; позднее появились две полосы, одна над другой, с темным промежутком между ними; с грот-марса я мог видеть четыре или даже пять таких параллельных полос равной длины: представьте себе прямоугольное, тускло-красное солнце с идущими поперек него горизонтальными темными полосами».

В описании первого путешествия Пири на стр. 69 и 70 говорится: «По достижении острова Байам-Мартина, ближайшего к острову Мелвилла, широта места наблюдений составила 75 градусов — 09'-23'', долгота же 103 градуса — 44'-37''; отклонение магнитной стрелки 88 градусов — 25'-88'' к западу на долготе 91 градуса — 48', где делались последние наблюдения на берегу, до 165 градусов — 50'-09'' к востоку на данной стоянке и таким образом мы», — говорит Пири, — «проплыв расстояние между этими двумя меридианами, прошли непосредственно к северу от магнитного полюса и, несомненно, над одной из тех точек земного шара, где стрелка отклонилась бы на 180 градусов или, иными словами, указывала бы местонахождение Северного полюса на юге».

«Азиатская мифология», — стр. 240, «Обретенный Рай» — из перевода Сейса в книге «Хроники прошлого» мы узнаем об «обители», которую «создали боги» для первых людей, — обители, где те «стали великими» и «преумножились»; местоположение ее описывается в схожих словах в иранской, индийской, китайской, эддической и ацтекской литературах: а именно, «в центре Земли». — Уоррен.

«Согласно всем доступным данным, это место в эпоху появления человека на мировой сцене находилось на утраченном ныне „миоценовом континенте“, окружавшем тогда Северный полюс. И то, что некоторые ранние поколения людей в этом истинном, исходном Рае достигали роста и долголетия, равных которым не знала ни одна страна, возникшая после Потопа, с научной точки зрения никак не может считаться невероятным». — У. Ф. Уоррен, «Обретенный Рай», стр. 106.

«И насадил Господь Бог рай… И произрастил Господь Бог из земли всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи». — Книга Бытия.

Флавий говорит: «Господь продлил дни патриархов, живших до Потопа, как благодаря их заслугам, так и для того, чтобы они усовершенствовались в открытых ими науках геометрии и астрономии; и этого не сумели бы они достичь, если бы не доживали до 600 лет, ибо только по прошествии 600 лет завершается великий год». — Фламмарион, «Астрономические мифы», Париж. Стр. 26.

«Даже слонов на острове водилось великое множество, ибо корму хватало не только для всех прочих живых существ, населяющих болота, озера и реки, горы или равнины, но и для этого зверя… Далее, все благовония, которые ныне питает земля, будь то в корнях, в травах, в древесине, в сочащихся смолах, в цветах или в плодах, — все это она рождала там и отлично взращивала». — «Критий» Платона.

«На полюсах ночи никогда не бывают так темны, как в других регионах: луна и звезды здесь как будто обладают вдвое большей яркостью и лучезарностью. В дополнение к этому, наблюдается постоянное свечение; различные его оттенки и игра последних относятся к наиболее странным природным явлениям». — Ремброссон, «Астрономия».

«В явлении полярного сияния важнейшее значение имеет то, что сама земля начинает светиться, то есть помимо света, полученного ею как планетой от центрального светила, она выказывает способность самостоятельно поддерживать процесс свечения». — Гумбольдт.

На стр. 105 «Путешествий в арктических регионах» капитан Сэбин говорит: «Географическое определение направления и интенсивности магнитных сил в различных точках земной поверхности было сочтено предметом, требующим особого исследования. Уменьшение или увеличение магнетической силы в различных частях земного шара, ее периодические или долговременные колебания, взаимоотношения и взаимозависимость могли быть исследованы только с помощью постоянных магнетических обсерваторий».

«М-р Лемстром заключил, что повсюду на поверхности земли вокруг него происходили электрические разряды, которые можно было распознать только с помощью спектроскопа; с некоторого расстояния они покажутся слабым полярным сиянием, явлением бледного горящего свечения, какое можно иногда наблюдать на вершинах гор Шпицбергена». — «The Arctic Manual», с. 739.

Кейн, в томе I, на стр.44, пишет: «Мы миновали „багровые скалы“ сэра Джона Росса утром 5 августа. Пятна красного снега, которым они обязаны своим названием, были ясно различимы на расстоянии десяти миль от берега». Ле Шамбр, рассказывая об экспедиции на воздушном шаре, предпринятой Андре, говорит на стр. 144: «На острове Амстердам значительные участки снега окрашены красным, и ученые изучают образцы его под микроскопом. Снег на острове действительно отличается некоторыми особенностями; считается, что в нем содержатся крошечные растения. Скорсби, известный китобой, уже писал об этом».