Антология зарубежного детектива. Компиляция. Книги 1-9

Содержание:

Инспектор Адам Фаули:

1. Кара Хантер: Самый близкий враг [Litres] (Перевод: Андрей Петухов)

2. Кара Хантер: Скрытые в темноте (Перевод: Марина Стрепетова)

3. Кара Хантер: Выхода нет (Перевод: Андрей Петухов)

4. Кара Хантер: Вся ярость (Перевод: Сергей Саксин)

Инспектор Конрад Сейер:

1. Карин Фоссум: Глаз Эвы (Перевод: Татьяна Арро)

2. Карин Фоссум: Не оглядывайся! (Перевод: Вера Щелкина)

3. Карин Фоссум: Не бойся волков (Перевод: Анастасия Наумова)

Торкильд Аске:

1. Хейне Баккейд: Завтра я буду скучать по тебе (Перевод: В. Аюпов)

2. Хейне Баккейд: Встретимся в раю (Перевод: Мария Назарова)

Симону

Темнеет, и маленькой девочке холодно. День был такой славный – огни, и костюмы, и фейерверк, похожий на звездопад… Все было просто волшебно, как в сказке, но теперь все разрушено, все пошло не так. Она поднимает глаза и смотрит вверх, сквозь ветви деревьев, которые, кажется, смыкаются у нее над головой. Совсем не похоже на «Белоснежку» или «Спящую красавицу». Нет никакого принца, никакого спасителя на белом коне. Только темное небо и чудовища, прячущиеся в тенях. В подлеске ей слышатся шумы, шуршание мелких животных и что-то более громоздкое, приближающееся шаг за шагом. Девочка вытирает щеки, но слезы никуда не исчезают, и ей изо всех сил хочется быть такой же, как героиня «Храброй сердцем». Уж тогда она не боялась бы в лесу в полном одиночестве… Но Дейзи боится.

Она действительно очень испугана.

– Дейзи, – слышится голос. – Дейзи, ты где?

Теперь шаги раздаются ближе, и в голосе слышатся сердитые нотки:

– От меня тебе не спрятаться. Я тебя найду. Ты же это понимаешь Дейзи, да? Я тебя найду.

***

Прежде чем начать, я скажу вам вот что – это вам не понравится, но, поверьте, я сталкивался с этим столько раз, что уже устал считать. В таких случаях – с ребенком – в девяти случаях из десяти это кто-то из своих. Член семьи, друг, сосед или кто-то из местных. И не забывайте это. Насколько безумным это ни выглядело бы, насколько невероятным ни казалось, люди знают, кто это сделал. Может быть, подсознательно. А может быть, они об этом просто еще не догадываются. Но они знают.

Они все знают.

***

20 июля 2016 года,

02 часа 05 минут

Поселок «Поместье у канала», Оксфорд

Говорят, что люди, покупающие дом, принимают решение в первые тридцать секунд после того, как заходят в него. Поверьте мне на слово, офицеру полиции для этого надо меньше десяти. Вообще-то многие из нас решают всё задолго до того, как переступают порог. Только решения наши касаются людей, а не недвижимости. Так что когда мы подъехали к дому № 5 по Барж-клоуз, я уже имел представление о том, что нас ожидает. Раньше такие дома называли «домами бизнес-класса». Может быть, их так и продолжают называть – не знаю. У них есть деньги, у владельцев таких домов, но не так много, как им хотелось бы, иначе они купили бы себе реальный дом в викторианском[1] стиле, а не эту подделку в вульгарном новострое на неправильном берегу канала. Дом построен из такого же красного кирпича, в нем такие же эркеры, но сад маленький, а гараж просто огромный – в общем, он мало чем отличается от откровенной «липы».

Фигура полицейского в форме у входной двери говорит о том, что семья уже сама обыскала дом и сад. Вы не поверите, как часто мы находим детишек под кроватями или в шкафах. Они не потерялись – просто прячутся. Правда, у большинства этих историй конец все равно печальный. Но, кажется, это не наш случай. Дежурный инспектор, разбудивший меня час назад, сказал:

– Знаю, что при других обстоятельствах мы не стали бы звонить вам в такую рань, но сейчас поздняя ночь, ребенок совсем маленький, и все это дурно пахнет. Семья устроила вечеринку, так что ее стали искать задолго до того, как позвонили нам. И я решил: пусть то, что вы разозлитесь, будет нашей самой большой проблемой на сегодня.

Но, в общем-то, это не так. То есть я не разозлился. Честно говоря, на его месте я поступил бы точно так же.

– Боюсь, что на заднем дворе полный кошмар, сэр, – сообщает констебль у двери. – Народ ураганил всю ночь. Везде остатки салюта… Не знаю, как криминалистам удастся все это разгрести.

«Отлично, – думаю я. – Просто фантастическая хрень!»

Крис Гислингхэм звонит в дверь, и мы замираем в ожидании на пороге. Крис нервно переминается с ноги на ногу. Не важно, какой по счету раз вы это делаете – привыкнуть к этому невозможно. А если привыкаешь, то пора уходить на покой. Я делаю несколько последних затяжек и осматриваю окрестности. Несмотря на то что сейчас два часа ночи, практически во всех домах горит свет и на верхних этажах некоторых из них видны люди. На поросшей жиденькой травой со следами велосипедных шин обочине припаркованы две патрульные машины с включенными мигалками, и пара усталых констеблей пытаются сдерживать зевак на приличном расстоянии. Еще человек пять полицейских видны на ступенях соседних домов, где они общаются с соседями. Но вот входная дверь открывается, и я разворачиваюсь в ее сторону.

– Миссис Мэйсон?

Она массивнее, чем я ожидал. Щеки уже округлились, а ведь ей – сколько? – не больше тридцати пяти. Под кардиганом виднеется вечернее платье с американской проймой[2] и леопардовым принтом тускло-оранжевого цвета, совсем неподходящим к цвету ее волос. Она оглядывает улицу, а потом плотнее запахивает кардиган. Правда, погоду трудно назвать холодной – днем было девяносто градусов[3].

– Я – детектив-инспектор Адам Фаули. Вы позволите войти? – спрашиваю я.

– Только снимите обувь. Ковер только что почистили, – сообщает хозяйка.

Никогда не понимал людей, которые покупают ковры кремового цвета, особенно когда у них есть дети, но сейчас не до споров. Поэтому мы сгибаемся, как пара школьников, и развязываем шнурки. Гислингхэм бросает на меня быстрый взгляд – около входной двери прибиты крючки для одежды с именами членов семьи. Под ними в ряд выстроена обувь. По размеру. И по цвету. Боже!

Удивительно, как тот факт, что вы сняли обувь, влияет на ваше самосознание. То, что я остаюсь в одних носках, превращает меня в зеленого новичка. Не самое лучшее начало.

Арка соединяет гостиную и кухню с баром для завтраков. Там находятся несколько женщин, которые перешептываются и суетятся вокруг чайника – их макияж выглядит унылым в немигающем неоновом свете. Члены семьи уселись на краю дивана, слишком большого для помещения гостиной. Барри Мэйсон, Шэрон и мальчик Лео. Ребенок сидит, уставившись глазами в пол, Шэрон пристально смотрит на меня, а взгляд Барри блуждает по помещению. Выглядит он как настоящий «папа-хипстер» – штаны-карго[4], немного слишком торчащие волосы, немного слишком кричащая рубашка, выпущенная наружу, – в тридцать пять лет такой внешний вид, может быть, и уместен, но по его седине я понимаю, что он на добрые десять лет старше своей жены. Которая, очевидно, отвечает в этом доме за покупку штанов.

Когда пропадает ребенок, человек испытывает бурю эмоций. Гнев, панику, отказ смириться со случившимся, вину… Все это я уже видел – или по отдельности, или в различных комбинациях. Но выражение, которое застыло сейчас на лице Барри Мэйсона, мне еще не встречалось. Я не могу его определить. Что же касается Шэрон, то ее кулаки так сильно сжаты, что костяшки побелели.

Я сажусь. Гислингхэм остается стоять. Думаю, он боится, что мебель может не выдержать его веса. Крис оттягивает ворот рубашки в надежде, что никто этого не заметит.

– Миссис Мэйсон, мистер Мэйсон, – начинаю я. – Понимаю, что сейчас вам нелегко, но нам необходимо собрать как можно больше информации. Думаю, что вам это уже известно, но первые несколько часов действительно решающие – чем больше мы узнаем, тем выше будут шансы найти Дейзи живой и невредимой.

– Не знаю, что еще мы можем вам рассказать. – Шэрон Мэйсон тянет за торчащую нитку на своем кардигане. – Мы уже всё рассказали другому офицеру…

– Знаю, но, может быть, вы согласитесь рассказать еще раз… Вы сказали, что сегодня, как всегда, Дейзи была в школе, а потом оставалась дома до начала вечеринки. Она не выходила на улицу поиграть?

– Нет. Она была в своей комнате наверху.

– А эта вечеринка – вы можете сказать, кто на ней присутствовал?

– Соседи. – Шэрон смотрит на меня, а потом на своего мужа. – Школьные друзья детей, их родители…

То есть друзья ее детей. А не ее собственные. Или их с мужем.

– И сколько же всего? Человек сорок? – предполагаю я. – Я не сильно ошибся?

– Ну не так много… – Женщина хмурится. – У меня есть список.

– Это нам очень поможет. Прошу вас передать его детективу-констеблю Гислингхэму.

Мой коллега на мгновение отрывается от своего блокнота.

– А когда точно вы в последний раз видели Дейзи?

Барри Мэйсон пока не сказал ни слова. Я даже не уверен, слышит ли он меня. В руках у него игрушечная собачка, которую он крутит не переставая. Я знаю, что дело тут в стрессе, но на нервы это действует здорово, как будто он пытается свернуть ей шею.

– Мистер Мэйсон? – окликаю я хозяина.

– Без понятия, – неясно произносит тот, сморгнув. – Может, часов около одиннадцати? Здесь все так перемешалось… Столько всего происходило… Сами понимаете – столько народу…

– Но то, что девочка пропала, вы поняли в полночь?

– Мы решили, что детям пора спать. Гости начали расходиться. Однако мы не могли ее найти. Искали везде. Позвонили всем, кто мог прийти в голову. Моя маленькая девочка, моя красавица…

Мужчина начинает плакать. Мне до сих пор трудно с этим справляться. То есть когда мужчины плачут. Я поворачиваюсь к Шэрон.

– Миссис Мэйсон, а вы что можете сказать? Когда вы в последний раз видели дочь? До или после салюта?

– Кажется, до. – Хозяйка неожиданно начинает дрожать.

– А когда он начался?

– В десять. Как только стемнело. Мы не хотели делать его слишком поздно. Можно влипнуть в историю. На вас могут пожаловаться в муниципалитет.

– Значит, последний раз вы видели Дейзи перед салютом. Во дворе или в доме?

– В саду. – Женщина колеблется и хмурится. – Она все время мелькала перед глазами. Настоящая царица бала.

На мгновение я задумываюсь, когда в последний раз слышал эту фразу.

– Дейзи была весела? Как по-вашему, ее ничего не беспокоило?

– Нет, ничего. Она восхитительно проводила время. Смеялась. Танцевала под музыку. Как любая другая девочка.

Я смотрю на брата пропавшей, заинтересованный его реакцией. Но ее нет. Он сидит на удивление неподвижно. И о чем-то думает.

– А ты когда в последний раз видел Дейзи, Лео?

Мальчик пожимает плечами. Он не знает.

– Я следил за салютом.

– Тебе нравится салют? – Я улыбаюсь ему.

Он кивает, но не смотрит мне в глаза.

– А знаешь, мне тоже.

Лео поднимает глаза, и в них мелькает подобие взаимопонимания, но потом его голова вновь опускается, и он начинает водить ногой по ковру, рисуя круги в густом ворсе. Шэрон протягивает руку и дотрагивается до его ноги. Та останавливается.

– Как я понимаю, боковая калитка в сад была открыта? – Я вновь поворачиваюсь к Барри.

Тот откидывается назад – и неожиданно переходит к обороне. Громко шмыгнув носом, вытирает его рукой.

– Не будешь же бегать к воротам каждые пять минут, чтобы открыть их, правда? Так людям легче проходить. И меньше грязи в доме. – Мэйсон смотрит на жену.

– Конечно, – соглашаюсь я. – Как я вижу, сад выходит на канал. А есть ли у вас калитка, выходящая на бечевник?[5]

– Ни за что. – Барри качает головой. – Муниципалитет не разрешает. Но он никак не мог пройти оттуда.

– Он?

– Кто бы это ни был. – Хозяин дома опять отводит глаза. – Ублюдок, который забрал ее. Забрал мою Дейзи.

Я записываю слово «мою» в блокнот и ставлю возле него знак вопроса.

– Но на самом деле мужчины вы не видели?

– Нет, я никого не видел. – Отец глубоко вздыхает, и его вздох переходит во всхлипывания, а из глаз вновь текут слезы.

Я начинаю рыться в бумагах.

– Тут у меня фото Дейзи, которое вы передали сержанту Дэвису. А как она была одета?

Пауза.

– Это был маскарадный костюм. Такой детский, – произносит наконец Шэрон. – Мы решили, что это будет мило. Она была одета в соответствии со своим именем[6].

– Простите, я не совсем…

– Ну маргаритка. Она была одета маргариткой.

Я чувствую реакцию Гислингхэма, но не позволяю себе посмотреть на него.

– Понимаю. Значит, она была…

– В зеленой юбке, зеленых колготках и туфельках. А на голове – шапочка с белыми лепестками и желтой серединкой. Мы взяли этот наряд в магазине на Фонтовер-стрит. Его аренда стоила целое состояние. Нам пришлось оставить депозит.

Миссис Мэйсон начинает запинаться. Затем, задыхаясь, сжимает руку в кулак и прикладывает ее ко рту. Плечи у нее дрожат. Барри протягивает руку и обнимает ее. Женщина скулит, раскачивается вперед-назад и говорит мужу, что она не виновата, что она не знала, и он начинает гладить ее по волосам.

В комнате вновь повисает тишина. Неожиданно Лео наклоняется вперед и соскальзывает с дивана. Такое впечатление, что одежда ему слегка великовата – руки практически полностью скрыты рукавами. Он подходит ко мне и протягивает свой телефон. На экране – кадр из видео. Кадр, на котором Дейзи стоит в своем костюме маргаритки. Она, без сомнения, очень красивый ребенок. Я нажимаю кнопку «воспроизведение» и секунд пятнадцать наблюдаю, как она танцует перед камерой. Девочка вся светится от уверенности в себе и от полноты жизни – это сияние можно заметить даже на двухдюймовом экране. Когда видео заканчивается, я проверяю дату – снято всего три дня назад. Наша первая удача. Не часто нам удается получить такую свежую информацию.

– Спасибо, Лео. – Я поднимаю глаза на сморкающуюся Шэрон. – Миссис Мэйсон, если я дам вам номер своего мобильного, вы сможете переслать это мне?

– Я ничего в этом не понимаю. – Она беспомощно всплескивает руками. – Но Лео может это сделать.

Я смотрю на мальчика, и тот кивает. Его челка немного длинновата, но, кажется, его мало волнует, что она лезет ему в глаза. Они у него темные. Такие же, как и волосы.

– Спасибо, Лео. Для своего возраста ты, видно, здорово разбираешься в телефонах. Тебе сколько лет?

– Десять, – отвечает ребенок, слегка порозовев.

– У Дейзи был собственный компьютер? – обращаюсь я к Барри Мэйсону.

– Ни за что, – мотает тот головой. – Все эти истории о детях в Сети… Иногда я позволял ей пользоваться своим, но только когда был с ней в комнате.

– Значит, никаких электронных писем?

– Нет.

– А мобильный?

На этот раз отвечает Шэрон:

– Мы думали, что она еще слишком маленькая. Я сказала, что она получит его на Рождество. Тогда ей будет уже девять.

Что ж, один из способов поиска исключается. Но я ничего не говорю об этом.

– А ты видел кого-нибудь с Дейзи вчера вечером, Лео?

Мальчик вроде как начинает отвечать, но потом отрицательно качает головой.

– Или раньше? Может быть, кто-то ошивался вокруг нее? Когда она шла в школу или возвращалась домой?

– Я сама отвожу их в школу, – резко замечает миссис Мэйсон, как будто это все объясняет.

В этот момент звенит звонок. Гислингхэм захлопывает свой блокнот.

– Это, должно быть, гражданские или как они там теперь называются…[7]

Шэрон в недоумении смотрит на мужа.

– Он имеет в виду криминалистов, – поясняет Барри.

– А они здесь зачем? – Женщина поворачивается ко мне. – Мы же ничего не сделали!

– Я это знаю, миссис Мэйсон. Прошу вас, не нервничайте. Это обычная процедура в тех случаях, когда пропадает ребенок.

Крис открывает входную дверь и впускает сотрудников. Я сразу же узнаю Алана Чаллоу. Он начал работать в полиции всего на несколько месяцев позже меня. Выглядит неважно: слишком мало на голове и слишком много на талии. Но работник он хороший. Надежный.

Чаллоу кивает мне. Нам ни к чему обмениваться любезностями.

– Холройд достает снаряжение, – быстро сообщает он.

Его бумажный комбинезон поскрипывает. Когда встанет солнце, эта штука превратится в душегубку.

– Мы начнем с верхнего этажа, – говорит Алан, натягивая перчатки. – А потом, как только рассветет, перейдем на улицу. Смотрю, пресса еще не появилась… Спасибо господу за его маленькие милости.

– Я не хочу, чтобы вы рылись в ее комнате, дотрагивались до ее вещей и обращались с нами как с преступниками. – Шэрон Мэйсон неуверенно встает.

– Это не полный криминалистический обыск, миссис Мэйсон, – объясняю я. – Беспорядка мы не устроим. Нам даже ни к чему заходить в ее комнату. Все, что нам нужно, – это ее зубная щетка.

Потому что это самый надежный источник ДНК. Потому что нам может понадобиться провести сравнение с телом. Но этого я тоже не говорю.

– Наиболее тщательно мы обыщем сад – на тот случай, если ее похититель оставил какие-то материальные следы, которые помогут его идентифицировать, – продолжаю я. – Надеюсь, против этого вы не будете возражать?

Барри Мэйсон кивает, тянется вверх и дотрагивается до локтя жены.

– Нам, наверное, не стоит мешать им работать, а?

– А кроме того, мы постараемся как можно скорее организовать присутствие офицера-психолога, – добавляю я.

– Что значит «присутствие»? – Шэрон поворачивается ко мне.

– Он будет находиться здесь, чтобы информировать вас, как только у нас будут появляться новости, и быть под рукой на случай, если вам что-то понадобится.

– Где «здесь»? – Миссис Мэйсон хмурится. – В доме?

– Да, если вы не возражаете. Эти офицеры хорошо обучены – вам не о чем беспокоиться, и они не будут мешать…

Но хозяйка уже отрицательно трясет головой.

– Нет, я не хочу, чтобы здесь кто-то был. Я не хочу, чтобы ваши люди за нами шпионили. Это понятно?

Смотрю на Гислингхэма, который едва заметно пожимает плечами.

– Конечно, – глубоко вздыхаю я, – это ваше право. Мы определим одного из членов нашей группы в качестве вашего контактного лица, но если вы измените свое мнение…

– Нет, – быстро отвечает женщина. – Не изменим.

***

Оксфордские новости @OxfordNewsOnline 02.45

СРОЧНАЯ НОВОСТЬ Сообщается о повышенной активности полиции в районе поселка «Поместье у канала». Больше пока ничего не известно.

Джули Хилл @JulieHillinOxford 02.49

@OxfordNewsOnline Я живу в «Поместье у канала» вчера здесь была вечеринка и теперь полиция опрашивает соседей

Джули Хилл @JulieHillinOxford 02.49

@OxfordNewsOnline Кажется, никто не знает, что происходит, – здесь около пятнадцати полицейских машин.

Анжела Беттертон @AngelaGBetterton 02.52

@JulieHillinOxford @OxfordNewsOnline Я была на вечеринке дело в их дочери судя по всему она исчезла она учится с моим сыном в одном классе

Джули Хилл @JulieHillinOxford 02.53

@AngelaGBetterton Кошмар, я думала что это наркотики или что-то в этом роде @OxfordNewsOnline

Оксфордские новости @OxfordNewsOnline 02.54

@AngelaGBetterton Как зовут девочку и сколько ей лет?

Анжела Беттертон @AngelaGBetterton 02.55

@OxfordNewsOnline Дейзи Мэйсон. Восемь или девять?

Оксфордские новости @OxfordNewsOnline 02.58

СРОЧНАЯ НОВОСТЬ Информация о возможном #похищении ребенка в поселке «Поместье у канала». Источник сообщает о 8-летней девочке, пропавшей из дома.

Оксфордские новости @OxfordNewsOnline 03.01

Если услышите что-нибудь об Оксфордском #похищении, пишите нам в «Твиттер» – мы работаем всю ночь и сообщаем вам местные новости Оксфорда и многое другое

***

Сразу после трех мне звонят из медиа и сообщают, что новости уже известны всем и что нам надо постараться максимально использовать этот факт. Через двадцать минут прибывает первый фургон с телевизионщиками. Я нахожусь на кухне, а семья все еще сидит в гостиной. Барри Мэйсон полулежит в кресле с закрытыми глазами, хотя и не спит. Когда мы слышим звук подъезжающей машины, он даже не шевелится, а Шэрон Мэйсон встает с дивана и смотрит в окно. Она видит, как сначала появляется журналист, а за ним вылезает мужчина в кожаной куртке с камерой и микрофоном. Какое-то время женщина смотрит на них, а потом поворачивается к зеркалу и проводит рукой по волосам.

– Инспектор Фаули?

Это член команды Чаллоу, который спустился до половины лестницы со второго этажа. Девушка, и мне кажется, что она новенькая, потому что я не узнаю ее голос. Лица я тоже не вижу, потому что оно скрыто капюшоном и маской. В отличие от того, что показывают по ящику, криминалисты упакованы гораздо более плотно, чем в телевизионных полицейских сериалах. Эти гребаные шоу выносят мне мозг – последнее, что будет делать криминалист, так это трясти своими патлами на месте преступления. Девушка подзывает меня, и я вслед за ней поднимаюсь на лестничную площадку. Перед нами дверь с аккуратной табличкой:

А под ней – лист бумаги, приклеенный скотчем, на котором неровными заглавными буквами написано:

НЕ ВХОДИТЬ!!

– Мы нашли все, что нам надо, – сообщает девушка, – но я подумала, что, может быть, вы захотите взглянуть на комнату. Может быть, даже не заходя внутрь.

Когда она открывает дверь, я понимаю, что имелось в виду. Так комната ребенка может выглядеть только в гребаном ситкоме[8]. На полу ничего нет, все поверхности пусты, под кроватью ничего не спрятано. Расческа лежит точно параллельно зубной щетке. Мягкие игрушки сидят по линейке и смотрят на нас своими маленькими глазами-пуговками. Это немного приводит в замешательство. И во многом потому, что в такой неестественно аккуратной комнате просто невозможно представить себе шумного, оживленного ребенка, которого я видел на видео. В некоторых комнатах сохраняется эхо людей, которые когда-то в них жили. Но пустота этой комнаты – пустота отсутствия, а не присутствия. Единственное свидетельство того, что девочка здесь жила, – диснеевский постер на дальней стене. Принцесса из «Храброй сердцем» одна, в лесу, со своими непокорными яркими волосами, а внизу большими оранжевыми буквами написано: «Измени свою судьбу». Джейк тоже любил этот фильм. Мы с ним смотрели его дважды. И основная мысль для детей вполне подходит: нет ничего плохого в том, чтобы быть самим собой, надо только иметь смелость быть действительно самим собой.

– Кошмар, правда? – говорит девушка рядом со мной, прерывая мои мысли. У нее хотя бы хватает такта понизить голос.

– Вы так думаете?

Криминалист снимает свою маску, и теперь я могу видеть, как она морщит нос.

– Все здесь чересчур. То есть я хочу сказать, чтобы все так было подобрано?.. Поверьте мне, никто не любит свое имя до такой степени.

И когда она говорит об этом, я наконец вижу. Все кругом в маргаритках. За что ни возьмись. Обои, постельное белье, шторы, подушки… Они разные, но это все равно маргаритки. В зеленом цветочном горшке стоят пластмассовые маргаритки, с зеркала на туалетном столике свисает повязка для волос с желтыми маргаритками. Блестящие заколки для волос в виде маргариток, абажур-маргаритка и мобиль из маргариток, свисающий с потолка. Не комната, а какой-то тематический парк.

– Может быть, ей так нравится? – Но, еще не успев закончить фразу, я понимаю, что это полная хрень.

– Может быть, – пожимает плечами девушка. – Да и откуда мне знать – детей у меня нет. А у вас?

Она не знает. Ей никто не сказал.

– Нет, – отвечаю я.

Больше нет.

***

ВВС Мидлендс[9]. Сегодняшние новости

Среда 20 июля 2016 г. Последняя редакция в 06:41 утра

Обращение полиции с просьбой о помощи в розысках восьмилетней девочки, пропавшей в Оксфорде

Восьмилетняя девочка пропала из своего дома в Оксфорде. Последний раз Дейзи Мэйсон видели в полночь во вторник в саду ее дома, где ее родители Барри и Шэрон Мэйсон устраивали вечеринку. Дейзи описывают как светловолосую девочку с зелеными глазами, одетую в карнавальный костюм и с волосами, забранными в хвостики. Соседи характеризуют ее как общительную, но благоразумную, так что маловероятно, что она могла уйти с кем-то незнакомым по собственному желанию.

Полиция просит любого, кто видел Дейзи или располагает информацией о ней, связаться со штабом розысков Криминального отдела Управления полиции долины Темзы[10] по телефону 18650966552.

***

К половине седьмого утра криминалисты почти заканчивают в саду, и полицейские начинают повторный обход близлежащих участков – правда, теперь за каждым их движением следит целая куча жаждущих сенсации телекамер. А существует еще и канал, но я не собираюсь о нем думать. По крайней мере, не сейчас. Девочка считается живой, пока я не скажу обратного.

Я стою в крохотном патио и смотрю на сад на заднем дворе дома. Повсюду на цветочных клумбах разбросаны полусгоревшие остатки фейерверков, а иссушенная солнцем трава вытоптана до основания. Тот постовой был прав – шансы найти здесь пригодный отпечаток ноги или что-нибудь еще полезное практически равны нулю. У задней изгороди я вижу Чаллоу, согнувшегося пополам и что-то разыскивающего в кустарнике. Над его головой висит воздушный шар, запутавшийся в ветвях деревьев, растущих на бечевнике, – его серебряный шлейф едва колышется в утреннем воздухе. Что до меня, то я умираю от желания выкурить сигарету.

Здесь канал слегка изгибается, а это означает, что участок Мэйсонов немного длиннее соседних, хотя большинство людей все равно назвали бы его тесным и убогим. Я никак не могу решить, то ли это качели в углу, то ли дерьмовая пампасная трава, то ли я просто не выспался, но сад до боли напоминает мне сад в том доме, который был у нас, когда я был ребенком. Вместе с другими такими же унылыми домами он являлся частью зловещей новостройки, которая существовала лишь благодаря тому, что рядом располагалась станция подземки. Дома были разбросаны на том, что когда-то считалось лугами, но к тому времени, как мы там обосновались, было уже давно заковано в бетон. Родители выбрали этот район, потому что там было безопасно и потому что большего они не могли себе позволить, и даже сейчас я не считаю себя вправе осуждать их выбор. И тем не менее это было ужасно. Это не был самостоятельный район – он находился «к югу» от того места, которое хоть как-то напоминало единственный город на мили вокруг. Тот самый город, в который ездил я сам – сначала в школу и в дома моих приятелей, а позже в пабы и на свидания с девушками. И никогда ни одного из друзей я не приглашал к себе. Никогда не позволял им увидеть, где я реально живу. Так что, возможно, мне не стоит так критически относиться к этим людям из «Поместья у канала» – я же хорошо представляю себе, что значит знать, что ты живешь в Зазеркалье.

В конце сада Мэйсонов располагается барбекюшница, которая все еще дымится и металл которой негромко потрескивает, остывая. Цепи качелей крепко связаны вместе клейкой лентой – так, чтобы ими нельзя было пользоваться. Здесь же стоят стопка садовых стульев, тент (сложенный) и стол на козлах с клетчатой скатертью (тоже сложенной). Под ним – холодильные коробки, помеченные: «Пиво», «Вино» и «Безалкогольные напитки». В патио за моей спиной торчат два контейнера для мусора на колесиках – один из них, для перерабатываемых материалов, полон бутылок и банок, а второй набит черными мешками. Сейчас мне приходит в голову – вообще-то я давно должен был это заметить, – что все это работа Шэрон Мэйсон. Вся эта приборка, вся эта аккуратность… Она работала над тем, чтобы сделать сад презентабельным. И занималась этим, уже зная, что ее дочь исчезла.

– Детектив-констебль Эверетт докладывает, что подомовой обход пока ничего не дал, – сообщает пришедший ко мне из кухни Крис Гислингхэм. – Никто из тех, кто был на вечеринке и с кем мы говорили, не помнит ничего подозрительного. Правда, мы берем у них сделанные ими фото – это поможет нам точнее определиться со временем. На территории поселка нет камер наружного наблюдения, но мы проверим, что можно найти на близлежащих участках.

– Отличная работа, – киваю я.

Чаллоу распрямляется и взмахом подзывает нас. За качелями в ограде выломана доска. Со стороны ограда выглядит монолитной, но если на нее достаточно сильно нажать, то в отверстие сможет протиснуться даже взрослый.

Гислингхэм читает мои мысли.

– Неужели кто-то действительно мог забраться внутрь, взять ребенка и выбраться так, чтобы его никто не заметил? В саду таких размеров и с таким количеством гостей? И ребенок, скорее всего, должен был сопротивляться…

– Надо узнать, где стоял этот тент и насколько он велик, – говорю я, оглядываясь. – Если его развернули в дальнем конце сада, то, возможно, никто не мог увидеть ни эту дыру в стене, ни того, что кто-то через нее лазает. А тут еще этот салют…

– Все смотрят в другую сторону, множество взрывов, визжащие дети… – Крис согласно кивает. – Плюс тот факт, что большинство гостей – это родители одноклассников. Готов спорить на что угодно – некоторых из них Мэйсоны никогда до этого не встречали. Особенно отцов. Так что если у тебя стальные яйца, то ты вполне мог забраться сюда, притвориться одним из гостей и даже выбраться незамеченным назад. А все вокруг в принципе даже будут ждать, что ты заговоришь с детьми.

Мы идем по лужайке в сторону дома.

– Эти фото, которые вы собираете, Крис, они нужны нам не только для уточнения времени, – говорю я. – Начинай записывать имена людей на них. Нам надо знать не только где стояли люди, но и кто они.

***

В 7:05 утра на одном из участков констебль Верити Эверетт звонит в еще одну дверь. И ждет, пока та откроется и наступит черед профессиональной улыбки на лице и вопроса, можно ли войти и задать еще несколько вопросов. Она делает это уже в пятнадцатый раз и сейчас убеждает себя: не стоит раздражаться из-за того, что, пока она занимается подомовым обходом, Гислингхэм сидит в единственном по-настоящему важном доме. В самом центре событий. В конце концов, случаи, когда похищение ребенка вынуждало прибегать к подомовому обходу, можно пересчитать по пальцам. Здесь же надо согласиться с тем, что некоторые из жителей соседних домов присутствовали в саду Мэйсонов, когда пропала их дочка. Правда, пользы в подобном обходе Эверетт пока не видит, особенно принимая во внимание количество потенциальных свидетелей на такой крохотной территории. «Милая вечеринка, достаточно приятный вечер». Но ведь в какой-то момент этого вечера исчезла девочка, а никто этого даже не заметил.

Сотрудница полиции опять нажимает на звонок (уже в третий раз), а потом отходит назад и осматривает дом. Шторы на окнах раздвинуты, но признаков жизни не видно. Констебль сверяется со своим списком. Кеннет и Кэролайн Брэдшоу, семейная пара лет шестидесяти.

Они вполне могли уехать на отдых до того, как начнутся школьные каникулы. Верити делает пометку возле их имени и возвращается на тротуар. К ней подходит слегка запыхавшаяся женщина-полицейский. Констебль раньше видела ее в участке, но эта женщина только что закончила учебу в Салхэмстеде, так что они еще не общались. Эверетт пытается вспомнить ее имя. Симпсон? – что-то вроде этого. Нет – Сомер. Точно – Эрика Сомер. Она старше всех остальных рекрутов, так что раньше должна была заниматься чем-то другим. Как и сама Верити, которая умудрилась «испортить» себе биографию тем, что работала медсестрой. Об этом она старается никому не говорить, потому что знает: это может стать еще одной причиной, по которой ее коллеги-мужчины будут спихивать на нее обязанность сообщать родственникам плохие новости. Или стучать в эти чертовы двери.

– В одном из мусорных баков кое-что есть – думаю, вам стоит взглянуть, – говорит Сомер и указывает в том направлении, откуда пришла. Говорит она строго по делу, ни на что не отвлекаясь. Эверетт эта женщина сразу нравится.

Мусорный бак, о котором идет речь, стоит в углу участка, расположенного на боковой улице. Криминалист уже здесь и делает фотографии; увидев Верити, кивает. Две женщины наблюдают, как он засовывает руку в бак и достает что-то лежащее сверху. Сморщенное наподобие змеиной кожи. Мягкое, пустое, зеленое. Ярко-зеленое.

Это пара колготок с дыркой на колене. Достаточно маленьких, чтобы их носил ребенок.

***

Запись беседы с Фионой Вебстер, по адресу Оксфорд, Барж-клоуз, № 11

20 июля 2016 г., 19:45

Присутствует: детектив-констебль В. Эверетт

ВЭ: Миссис Вебстер, вы можете сказать, откуда знаете Мэйсонов?

ФВ: Моя дочь Меган учится в одном классе с Дейзи в школе Китса, а Элис на год старше.

ВЭ: В школе Китса?

ФВ: Простите. В школе Епископа Христофора. Просто все у нас так ее называют[11]. Ну и, ко всему прочему, мы еще и соседи. Это мы одолжили им тент для вечеринки.

ВЭ: Значит, вы друзья?

ФВ: Ну я бы так не сказала. Шэрон – человек закрытый. Мы, как это бывает, общаемся возле школы, и иногда я с ней бегаю. Она в этом вопросе гораздо дисциплинированнее, чем я. Бегает каждое утро, даже зимой, после того как отвозит детей в школу. Ее беспокоит вес – я хочу сказать, что она не говорит об этом напрямую, но я же вижу… Однажды в городе мы вместе поели. Это произошло совершенно случайно – столкнулись друг с другом перед той пиццерией на Хай-стрит, и она не могла отказаться. Но практически ничего не съела – так, поклевала немного салатик…

ВЭ: Значит, она не работает? Если может бегать каждое утро?

ФИ: Не работает. Когда-то работала, но я не знаю, где. Я бы с ума сошла, сидючи весь день в четырех стенах, но она, кажется, полностью погружена в своих детей.

ВЭ: То есть она хорошая мама?

ФВ: Помню, как во время нашего совместного ланча она говорила лишь о высоких оценках, которые Дейзи получила за тот или иной тест, и о том, как девочка хочет стать ветеринаром, и не знаю ли я, в каком университете этому учат лучше всего…

ВЭ: То есть родительница она бесцеремонная?

ФВ: Только между нами: Оливер – это мой муж – ее не переносит. Вы знаете это выражение насчет острых локтей? Так вот, он говорит, что у нее вместо локтей – серпы. Но лично я не считаю, что человека можно ругать за то, что он хочет лучшего для своих детей. Просто Шэрон не считает нужным это скрывать, как большинство из нас. Я вообще думаю, что Мэйсоны переехали сюда в первую очередь из-за школы. Мне кажется, что они не могут позволить себе частную школу.

ВЭ: Но эти дома не такие уж дешевые…

ФВ: Правильно, и мне кажется, что с деньгами у них напряженка.

ВЭ: А вы не знаете, где они жили до этого?

ФВ: Кажется, где-то в Южном Лондоне… Шэрон никогда не говорит о прошлом. Или о своей семье. Честно говоря, я немного не понимаю, почему вы обо всем этом спрашиваете – разве вы не должны сейчас искать Дейзи?

ВЭ: Наши сотрудники сейчас обыскивают местность и проверяют камеры наружного наблюдения. Но чем больше мы будем знать о Дейзи и о ее семье, тем лучше. Никогда не знаешь, что впоследствии может оказаться важным. Однако давайте поговорим о вчерашнем вечере. Во сколько вы пришли?

ФВ: Сразу после семи. Оказались одними из первых. Приглашение было на 6:30–7:00 вечера, и, мне кажется, Шэрон ждала, что все придут в половине седьмого. Так что она была сама не своя, когда мы появились. Думаю, что она беспокоилась, что никого не будет. Она же бог знает сколько времени на все это потратила – я говорила ей, что все с удовольствием примут участие и принесут свою еду, но она хотела все сделать сама. Все было выставлено на столы в саду, под этой пищевой пленкой. Это совершенно ужасная вещь – вам не кажется? То есть я хочу сказать…

ВЭ: Вы сказали, она была сама не своя?

ФВ: Ну, в общем, да. Но только по поводу вечеринки. Потом, когда все началось, она отошла.

ВЭ: А Барри?

ФВ: Ну Баз, как всегда, был душой компании. Он очень общительный – у него всегда есть что сказать. Уверена, что идея вечеринки принадлежит именно ему. И он надышаться не может на Дейзи – эти вечные отношения между отцами и дочерьми… Все время поднимает ее и носит на плечах. И она очень мило выглядела в этом своем костюмчике цветка. Грустно, когда они вырастают из того возраста, когда их можно одевать, – я хотела, чтобы Элис надела на вечеринку маскарадный костюм, но она отказалась наотрез. Всего на год старше Дейзи, но речь теперь может идти только об облегающих топах и кроссовках…

ВЭ: Вы, должно быть, очень хорошо знаете Барри Мэйсона?

ФВ: Простите?

ВЭ: Вы назвали его Баз.

ФВ (смеется): Боже, да неужели? Знаю, что это ужасно, но мы так их называем – по крайней мере, некоторые из нас. Баз и Шаз. Сокращенное от Барри и Шэрон, понимаете? Только, ради всего святого, не говорите Шэрон, что я так ее назвала – она этого совершенно не переносит. Однажды, когда у кого-то это случайно сорвалось с языка, у нее просто снесло крышу.

ВЭ: А Барри не против?

ФВ: Кажется, нет… Он довольно прост в обращении. Гораздо проще ее. Хотя я не вижу в этом большой проблемы.

ВЭ: Так когда же вы видели ее в последний раз? Я имею в виду Дейзи?

ФВ: Я уже себе все мозги сломала. Думаю, что это было как раз перед салютом. Там всю ночь бегали множество маленьких девочек. Они роскошно проводили время.

ВЭ: И вы не видели никого, кто бы с нею разговаривал? Или никого чужого?

ФВ: Я знаю почти всех. Мне кажется, они все были из нашего поселка. По крайней мере, я не могу вспомнить никого с той стороны.

ВЭ: С той стороны?

ФВ: Ну вы меня понимаете. С той стороны канала. Из гнезда аристократов. Их нечасто можно увидеть в наших трущобах. Я никого из них не припоминаю. Дейзи все время проводила со своими друзьями. Когда ты в таком возрасте, со взрослыми довольно скучно.

ВЭ: А ваш муж Оливер? Он тоже был?

ФВ: А вам это зачем?

ВЭ: Нам просто надо знать, где в тот вечер находился каждый…

ФВ: Вы что, думаете, что Оливер причастен к этому, только потому, что я не могу вам прямо сейчас сказать…

ВЭ: Я уже объяснила вам, что нам надо знать, где каждый находился во время вечеринки.

(Пауза.)

ВЭ: Возможно, нам удалось найти колготки Дейзи. Вы не помните, она была в них, когда вы видели ее в последний раз?

ФВ: Простите, но не помню.

ВЭ: И вы не видели, чтобы она упала или поранилась во время вечеринки?

ФВ: Нет. Уверена, что это я запомнила бы… Но почему вы спрашиваете – какое это имеет значение?

ВЭ: На колготках обнаружена кровь, миссис Вебстер. Мы пытаемся выяснить, как она туда попала.

***

В 8:30 утра я сижу в машине, припаркованной за углом на Вотервью-кресент, в районе, который занимает чуть более высокую позицию в неофициальной иерархии недвижимости – трехэтажные таунхаусы и даже, вы не поверите, пара каменных львов на постаментах перед входом. Ем я пирожок с начинкой, который кто-то притащил мне с бензоколонки, расположенной на главной дороге, и чувствую, как мои артерии закупориваются от одного его вида. Но на десять назначена пресс-конференция, и если я ничего не съем, голова у меня будет кружиться. Да, и еще, сижу я в «Форде». На тот случай, если вас это колышет. И никаких кроссвордов не разгадываю.

Кто-то стучит в водительское окно, и я его опускаю. Это детектив-констебль Эверетт. Ее зовут Верити[12] – и я однажды сказал ей, что с таким именем она была предназначена для этой работы. И что она никогда не перестанет ее искать – я имею в виду истину. И пусть ее флегматичный вид не вводит вас в заблуждение – Верити одна из самых жестких офицеров, которых я когда-либо знал.

– В чем дело? Что рассказала Фиона Вебстер? – спрашиваю я.

– Много чего, но речь сейчас не об этом. Старушка из шестьдесят третьего дома. Она кое-что видела. Чуть позже одиннадцати. Она уверена, потому что как раз собиралась звонить на горячую линию муниципалитета – жаловаться на шум.

Я вспоминаю, что говорила Шэрон о жалобах соседей. Может быть, я в ней ошибся? Вас нельзя назвать параноиком, если соседи вокруг вас – дерьмо.

– И что же эта миссис…

– Бамптон.

– Что же сказала миссис Бамптон?

– Она говорит, что видела, как от дома Мэйсонов шел мужчина с ребенком на руках. С девочкой. И она плакала. Даже скорее визжала – по словам пожилой леди. Именно из-за этого она и подошла к окну.

– В доме была вечеринка. – Я качаю головой. – Все это могло быть абсолютно невинно – может быть, один из отцов просто шел домой?

То, что я стараюсь поставить под сомнение эту новость, вовсе не значит, что я сомневаюсь в ее словах – просто мне не хочется, чтобы это было правдой. Но у Эверетт покраснели щеки – она наверняка знает что-то еще.

– Миссис Бамптон говорит, что на таком расстоянии не смогла рассмотреть лица мужчины, поэтому не может дать нам его описания.

– Тогда откуда она знает, что это была девочка?

– Потому что на ней был маскарадный костюм. Костюм цветка.

***

Управление полиции долины Темзы @ThamesValleyPolice 09:00

Вы можете помочь в розысках Дейзи Мэйсон, 8 лет? Последний раз ее видели в поселке «Поместье у канала» #Оксфорд в полночь во вторник. Если есть информация, звоните 018650966552

829 РЕТВИТОВ

BBC Мидлендс @BBCMidlandsBreaking 09.09

Полиция проведет пресс-конференцию по поводу похищения Дейзи Мэйсон, 8 лет, сегодня в 10 утра

1566 РЕТВИТОВ

ITV Ньюс @ITVLiveandBreaking 09.11

СРОЧНАЯ НОВОСТЬ. В 10:00 утра полиция Оксфорда сообщит подробности поисков #Дейзи Мэйсон, 8 лет. Будет дано описание возможного подозреваемого

5,889 РЕТВИТОВ

***

Первые пятнадцать минут пресс-конференции проходят достаточно спокойно. Обычные вопросы – обычные, ничего не значащие ответы. Ранний этап расследования – делается все, что можно – любой, у кого есть информация… Ну вы сами все это знаете. Аудитория дергалась – пахло сенсацией, но точной информации ни у кого не было, поэтому все ходили вокруг да около. Обещание примет преступника вызвало некоторое оживление, но без фотографии или словесного портрета это мало что давало. Одна вечно подозревающая всех и вся дама попыталась оказаться в свете рампы с помощью довольно тупой попытки перевести все на личности: «Детектив-инспектор Фаули, а вы действительно тот человек, который может вести дело о похищении ребенка?» – но никто не обратил на нее внимания. Я уже посматривал на часы – выделенная на вопросы четверть часа заканчивалась, когда поднялся некто с заднего ряда. На вид ему было лет семнадцать. Рыжеватые волосенки, бледная кожа, которая быстро покраснела, когда все обернулись в его сторону. То, что он не из национальных СМИ, я знал точно. Возможно, какой-нибудь стажер из местного затрапезного рекламного листка. Но я его недооценил, а надо было бы быть поумнее.

– Детектив-инспектор Фаули, вы можете подтвердить, что рядом с местом происшествия найдена часть одежды, которая может принадлежать Дейзи Мэйсон? Это так? – спросил парень.

Было такое ощущение, что воздух мгновенно наэлектризовался. Двадцать человек внезапно превратились в слух.

Я заколебался. Что, естественно, всегда фатально.

Теперь в воздухе торчал лес рук, а комнату наполняли звуки лихорадочно нажимаемых компьютерных клавиш. Человек шесть-семь пытались вмешаться, но Бледнолицый стоял, как скала. Во всех смыслах.

За ту наносекунду, что я обдумывал ответ, я понял, что он намеренно не уточнил, что же было найдено. Но не потому, что не знал. А потому, что хотел сохранить этот лакомый кусочек для себя.

Я открыл было рот, чтобы ответить и поставить его на место, но было поздно. Комната наполнилась гвалтом.

***

В 10:15 утра детектив-констебль Эндрю Бакстер устанавливает флип-чарт в передней части зала при церкви на Банбери-роуд, реквизированного под штаб по координации деятельности поисковых групп, и вешает на стену большую карту Северного Оксфорда. Территория непосредственно возле дома Мэйсонов уже отработана, а следующая фаза, с растущим количеством звонков и посещений местных жителей с вопросами о том, чем они могут помочь, требует правильной организации.

– Отлично, – говорит Эндрю, стараясь перекрыть голосом грохот кружащегося над головами полицейского вертолета. – Слушаем все сюда. Мы должны четко знать, кто что делает, чтобы не сталкиваться лбами, гоняясь за собственными хвостами. Каждый может сам выбирать методы работы, если это не будет мешать общему делу. – С этими словами он берет красный маркер. – Новый район поисков мы разделили на три зоны. В каждой команде будет работать не меньше десяти офицеров и специально обученный консультант по розыску, который будет сортировать улики и следить за тем, чтобы какой-нибудь чересчур активный представитель общественности не навредил делу.

Констебль обводит красным маркером часть карты.

– Команда номер один во главе с сержантом Эдом Мидом берет на себя школу Гриффин – всю чертову сотню акров ее территории. Основная ее часть – это, слава тебе господи, открытое пространство, но лесов и подлеска тоже хватает, не говоря уже о мелколесье вдоль западного берега канала. Школа выделила банду шестиклассников, готовых энергично взяться за поиски. Физкультурник там – бывший военный, так что я уверен, что он знает, как делаются такие вещи. И это не шутка. Команда номер два, старший – сержант Филип Манн, берет на себя бечевник вдоль канала и заповедник к востоку от него. Добровольцы из местного отделения Фонда охраны дикой природы встретят вас на месте – какие-то птицы все еще строят свои гнезда, так что эти люди будут под рукой, чтобы мы ничего там не натворили. Там же стоят баржи, на которых живут люди, и мы должны всех их допросить. – Бакстер рисует новые линии на карте. – Команда номер три под командованием сержанта Бена Робертса берет на себя площадку для отдыха, парковку возле пересечения шоссе с железной дорогой и спорткомплекс колледжа возле Вудсток-роуд. Там тоже хватает местных, желающих помочь.

Тут констебль со щелчком закрывает маркер.

– Вопросы?.. Отлично. Будьте на созвоне, а мы соберем еще одно совещание, если надо будет расширить территорию поисков или что-то обнаружится с вертолета. Но будем надеяться, что оно не понадобится.

***

Я уже почти вышел из комнаты, в которой проходит пресс-конференция, когда звонит мой телефон. Это Алекс. Я смотрю на экран и размышляю, стоит ли отвечать. В качестве заставки у меня на экране одна из этих стандартных предустановленных картинок – деревья и трава на фоне неба. Я ее не выбирал – меня она вообще мало волнует, просто мне надо было избавиться от того, что было на экране раньше. Ту фотографию Джейка на плечах у Алекс я сделал прошлым летом – от яркого солнца, светившего им в спину, его темные волосы горели красным. В тот момент я как раз сказал ему, что он стал великоват для того, чтобы таскать его на закорках, – а он улыбался мне и продолжал делать по-своему. Каждый раз, глядя на это фото, я вспоминал стихотворение, которое мы когда-то читали в школе, – «Охваченный восторгом»[13]. Именно таким Джейк и выглядел на фотографии – охваченным восторгом. Как будто счастье захватило его врасплох.

Я решаю ответить на звонок.

– Адам? – слышится в трубке женский голос. – Ты где?

– В участке на пресс-конференции. Кое-что произошло – мне не хотелось тебя будить…

– Я знаю – слышала в новостях. Сообщают, что пропал ребенок.

Я с силой втягиваю воздух. Знаю, что рано или поздно нечто подобное должно было случиться, – всего лишь вопрос времени. Но знание того, что что-то должно случиться, не облегчает жизнь, когда оно случается.

– Это маленькая девочка, – говорю я. – Ее зовут Дейзи.

Я почти слышу, как бьется ее сердце.

– Бедные родители… И как они держатся?

Прямой вопрос, на который у меня нет прямого ответа. И именно это, больше чем все остальное, с чем мне пришлось пока столкнуться, заставляет меня задуматься о странностях Мэйсонов.

– Сложно сказать. – Я выбираю правду. – Мне кажется, что пока они еще в шоке. Но сейчас только самое начало. И никаких свидетельств того, что девочке причинили вред, нет. И ничто не говорит за то, что мы не найдем ее живой и здоровой.

Какое-то время моя собеседница молчит.

– Иногда я думаю, не хуже ли это? – наконец снова раздается ее голос.

– Хуже? – Я отворачиваюсь и понижаю голос: – Что ты имеешь в виду?

– Надеяться. Может быть, это хуже всего… Хуже, чем знать. По крайней мере, мы… – Ее голос затихает.

Раньше она никогда так об этом не говорила. Мы никогда так об этом не говорили. Притом что они этого хотели – говорили, что это необходимо. Но мы все откладывали. Откладывали, откладывали, откладывали до тех пор, пока подобный разговор не стал в принципе невозможен. Чтобы вернуться к нему сегодня. Как будто другого времени нет. Сейчас она плачет, но тихо – не хочет, чтобы я слышал. Не могу решить – это из гордости или потому, что не хочет меня расстраивать?

Я поднимаю глаза и вижу, как один из констеблей машет мне рукой.

– Прости Алекс, мне надо идти, – говорю я в трубку.

– Я знаю. Прости.

– Нет, это ты меня прости. Я позвоню позже. Обещаю.

***

19 июля 2016 года, 13:30

День исчезновения

Начальная школа Епископа Христофора, Оксфорд

Раздавшийся звонок возвещает о том, что можно расходиться по домам, и дети с шумом и гамом выбегают из своих классов на яркий свет и летят в сторону перегретых на солнце машин возле ворот, в которых их ждут родители. Некоторые бегут, другие скачут вприпрыжку, один или двое дерутся, а старшие собираются в группки и беседуют, обмениваясь новостями на своих «Айфонах». Две учительницы стоят на крыльце и наблюдают за ними.

– Слава тебе господи, семестр почти закончился, – говорит та, что постарше, и, подхватив летящий в ее сторону свитер, возвращает его владельцу. – Не могу дождаться конца. Этот год оказался тяжелее, чем все остальные.

– И не говори. – Стоящая рядом женщина печально улыбается.

Мимо нее пробегают ученики ее класса, и одна из девочек останавливается, чтобы попрощаться. Глаза у нее на мокром месте, потому что завтра она с семьей уезжает на каникулы, а когда вернется в школу осенью, то учительница будет уже другая. А эта ей нравится.

– Хороших тебе каникул в Южной Африке, Милли, – говорит женщина добрым голосом и слегка касается плеча девочки. – Надеюсь, тебе удастся увидеть маленьких львят.

Одноклассники Милли подхватывают ее и выносят во двор. Пара мальчиков, высокая девочка с косичками и еще одна девочка, похожая на китаянку. И вот наконец из школы поспешно вылетает светловолосая ученица в розовом кардигане, повязанном на плечах; на сумке в ее руках одна из диснеевских принцесс.

– Не так быстро, Дейзи! – кричит младшая учительница, когда та скатывается вниз по ступенькам. – Ты же не хочешь упасть и удариться…

– Сегодня она в приподнятом настроении, – замечает ее старшая коллега, пока они наблюдают за тем, как девочка бегом догоняет двух подружек.

– У нее дома сегодня устраивают барбекю. Сдается мне, что она немного перевозбуждена.

– Хотелось бы мне быть достаточно юной, чтобы возбуждаться от предвкушения мокрого салата и пережаренных бургеров, – с гримасой говорит старшая учительница.

– Но там будет еще и салют, – смеется младшая. – Для салюта-то возраста не существует…

– Тут ты меня подловила. Я все еще балдею от пиротехники. Даже в своем возрасте.

Две женщины обмениваются улыбками, и более молодая возвращается в школу, в то время как ее коллега задерживается на несколько минут, наблюдая за тем, что происходит на площадке.

В течение ближайших недель эта сцена будет постоянно преследовать ее – маленькая девочка со светлыми волосами, залитая солнечным светом в школьных воротах, счастливо щебечущая с одной из подружек.

***

– И кто же, твою мать, общался с прессой?

Без двадцати пяти одиннадцать утра. В помещении штаба жарко. Окна открыты, и кто-то притащил из какого-то чулана антикварный вентилятор. Он медленно поворачивается слева направо и справа налево, издавая при этом зверское жужжание. Кто-то примостился за столами, кто-то стоит возле них. Я медленно осматриваю всех – слева направо и справа налево. Большинство спокойно выдерживают мой взгляд. Один или двое выглядят сконфуженными. И это всё. Если десять лет допросов и научили меня чему-то, так это тому, что не стоит давить, когда упираешься в стену.

– Я строго-настрого запретил говорить кому бы то ни было о том, что мы нашли колготки и что на них обнаружили. А теперь семья услышит об этом в гребаных новостях. И как, по-вашему, они будут себя ощущать? Информацию слил один из находящихся в этой комнате, и я обязательно выясню кто. Но сейчас я не буду тратить на это наше драгоценное время. Сейчас, когда Дейзи Мэйсон все еще не найдена.

Я вновь поворачиваюсь к доске. Карта на ней истыкана цветными булавками, а рядом с ней находится несколько смазанных фотографий – скорее всего, из телефонов, – которые расположены на некоем подобии шкалы времени. На большинстве фото написаны имена, на двух или трех поставлены вопросительные знаки. Над ними расположена фотография самой Дейзи. Сейчас, когда я в первый раз смотрю на это фото, мне бросается в глаза, насколько она похожа на свою мать. Похожа и в то же время не похожа. А потом задумываюсь, почему я так в этом уверен – ведь я же никогда с ней живой не встречался.

– Что там с этим наружным наблюдением?

Кто-то у меня за спиной прочищает горло, прежде чем ответить:

– Мы получили записи со всех камер наружного наблюдения в радиусе двух миль.

Это голос Гарета Куинна. Вы сами наверняка знаете этот тип. Роскошный костюм и тупое лезвие для бритья. Сейчас он исполняет обязанности детектива-сержанта, пока Джилл Мерфи в декретном отпуске, и намерен использовать это свое положение по полной. Лично меня Куинн раздражает, но он далеко не дурак, а его внешний вид сильно помогает, когда нужен кто-то, кто не слишком похож на «фараона». Вы не сильно удивитесь, когда узнаете, что наши остряки прозвали его «GQ»[14]. Это прозвище Куинн – немного слишком наигранно – осуждает.

Я слышу, как он встает у меня за спиной.

– Канал находится вот здесь, к востоку от поселка, – говорит Гарет, – поэтому, чтобы скрыться, надо перейти через один из этих двух мостов, и ни на одном из них нет камер. Но камера есть на Вудсток-роуд, которая вот здесь идет на север. – Он указывает на булавку с красной головкой. – И еще одна расположена на участке с круговым движением на кольцевой дороге. Если он хотел быстро покинуть место, то должен был пойти вот сюда, а не на юг, через город.

Я смотрю на карту и на простор открытого пространства, раскинувшийся на западе, – три сотни акров земли, которую не обрабатывали вот уже тысячу лет и которая даже в такую погоду наполовину покрыта водой. Эта земля находится всего в пяти минутах ходьбы от поселка «Поместье на канале», но чтобы на нее выйти, надо пересечь железнодорожные пути.

– А что по поводу Порт-Мидоу[15] – на переезде есть какие-нибудь камеры? – интересуюсь я. – Не помню, чтобы видел их там.

– Нет. – Куинн качает головой. – Но в любом случае переезд закрыт последние два месяца, пока там строят новый надземный пешеходный переход и перекладывают часть путей. Работают по ночам, и прошлой ночью там была целая бригада рабочих. Старый переход давно закрыли перед полным демонтажем, так что в Порт-Мидоу таким образом не попадешь.

– Но если это пустышка, то какие у нас еще варианты?

Гарет показывает на булавку с зеленой головкой:

– Если учесть, что колготки мы нашли вот здесь, подозреваемый, скорее всего, шел по Бич-драйв, а потом – по окружной дороге, как я уже говорил. Это совпадает и с тем, где старушенция, по ее мнению, видела Дейзи.

Он делает шаг назад и засовывает ручку себе за ухо. У Куинна это подобие тика, и я вижу, как пара парней на задних рядах повторяют его движение – передразнивают его, но беззлобно. Во-первых, он – один из них, а во-вторых, Гарет сейчас выступает в роли детектива-сержанта, пусть и временно, так что им сам бог велел.

– Мы просмотрели записи со всех камер на его пути, – продолжает Куинн, – но ни черта не обнаружили. В то время на дороге было не так уж много машин, и все водители, с которыми нам пока удалось переговорить, вне подозрений. Одного или двух мы все еще не разыскали, но ни один из них не был в машине в одиночестве. Да и одинокого пешехода с маленьким ребенком на руках или с чем-то, что хоть отдаленно напоминало бы маленького ребенка, на записях нет. А это значит одно из двух: или эта старая кошелка не видела того, о чем рассказывает, или…

– …Дейзи все еще находится в «Поместье на канале».

Думаю, что я не единственный, кому в этот момент вспоминается история Шеннон Мэтьюз. Ее спрятала собственная мать, дабы слупить денежек с сочувствующих, пока полиция роет землю носом, чтобы найти девочку, которая с самого начала никуда не терялась. А разве кто-то из соседей не говорил, что у Мэйсонов проблемы с наличностью? Но на этом мои подозрения заканчиваются. И не потому, что Мэйсоны не выглядят идиотами, а потому, что если они и идиоты, время не совпадает.

– Ладно, – глубоко вздыхаю я. – Давайте обыщем бечевник и другие места в поселке, где можно спрятать тело. Но только – умоляю – осторожно. Для прессы речь все еще идет о похищении, а не об убийстве. Пока всё. Если ничего не случится, собираемся в шесть.

***

– Мне кажется, мы выяснили, кто это был, сэр.

Три часа дня, и я нахожусь в своем кабинете, собираясь в поселок, весь просветленный – если так можно сказать – после выволочки, которую мне устроил суперинтендант[16] по поводу того, что произошло на пресс-конференции. В дверях стоит Анна Филлипс, стажерка из какого-то старт-апа в бизнес-парке, исследования которой по вовлечению населения в деятельность полиции должны катапультировать нас, туповатых копов, прямо в двадцать первый век. В отличие от всех остальных, Анна носит туфли на очень высоких каблуках. И очень короткие юбки. В участке она пользуется повышенным вниманием, что никого не удивляет. У Алекс, когда мы с ней впервые встретились, была такая же стрижка – она придавала ей озорной вид. И игривый. Но за последние несколько месяцев Алекс все это растеряла. С момента появления Анны я пару раз даже впадал в ступор от этого сходства, но, увидев ее улыбку, понял, что ошибаюсь. Не могу вспомнить, когда моя жена улыбалась в последний раз.

– Простите, я отвлекся. Так о ком речь? – уточняю я.

Если я немного резок с Филлипс, то это потому, что в ушах у меня все еще звучат слова «некомпетентность» и «последствия». И потому, что я не могу найти ключи от своей машины. Но ее это, кажется, мало волнует.

– Я об утечке информации. Гарет – детектив-сержант Куинн – попросил меня выяснить, где течет.

Я поднимаю глаза. «Значит, все-таки Гарет?» Анна слегка краснеет, и я задумываюсь, сообщил ли он ей о том, что у него есть постоянная девушка? Если нет, то это уже не первый случай такой амнезии.

– И?..

Стажерка обходит стол и встает сбоку от меня. Выходит в Сеть. Вводит адрес и делает шаг назад, чтобы мне был виден экран. Передо мной страница «Фейсбука». Самый последний пост – стоп-кадр из видео с Дейзи, которое мы выложили для публики. Это меня не волнует – чем больше людей это увидит, тем лучше. А вот все остальное заставляет меня напрячься. Фото полицейских на крыльце. Несколько сотрудников Чаллоу, входящих в дом Мэйсонов. Моя собственная фотография, где я затягиваюсь сигаретой, которая суперу наверняка не понравится. Судя по углам съемки, фото были сделаны из одного из домов, расположенных по соседству. А когда Анна прокручивает экран, я вижу пост, размещенный несколько часов назад и сообщающий о том, что полиция обнаружила испачканные кровью зеленые колготки, которые, по ее, полиции, мнению, были на Дейзи в момент исчезновения.

– Страница принадлежит Тоби Вебстеру, – говорит девушка еще до того, как я успеваю задать вопрос.

– Кому?

– Сыну Фионы Вебстер. Соседки, которую констебль Эверетт допрашивала сегодня утром. Мне кажется, она спросила ее о колготках. Именно тогда он о них и услышал. Ему пятнадцать.

Как будто возраст что-то объясняет… Хотя в каком-то смысле да.

– Раскопать это было не так уж трудно, – продолжает Анна. – Меня вообще удивляет, что большинство журналистов об этом ничего не знали.

Закодированное сообщение: «Думаю, вы должны извиниться перед своими людьми». Что абсолютно правильно.

– Но есть еще кое-что… – продолжает Филлипс.

В этот момент звонит телефон, и я снимаю трубку. Это Чаллоу.

– Ты хотел, чтобы мы побыстрее проверили эти колготки?

– И что?

– Она не ее. Я о крови. Никакого сходства с ДНК на щетке.

– То есть ты уверен, что это не Дейзи Мэйсон?

– ДНК не лжет. И ты это прекрасно знаешь.

– Твою мать…

Но Алан уже положил трубку. Анна смотрит на меня со странным выражением на лице. Если эта девушка настолько не привыкла к ругательствам, то долго она у нас не продержится.

– Я еще раз просмотрела фото, – начинает Филлипс. – Те, с вечеринки.

– Простите, но мне пора. Я уже опаздываю.

– Подождите, это не займет больше минуты.

Стажерка наклоняется к компьютеру и открывает файл с фотографиями на общем сервере. Выбирает три из них, а потом открывает стоп-кадр Дейзи с видео и аккуратно помещает его рядом с другими.

– Мне понадобилось какое-то время, чтобы обнаружить это. Впрочем, постфактум кажется, что это очевидно.

Возможно, это и очевидно для Анны, но не для меня. Она с надеждой смотрит на меня, но я лишь пожимаю плечами.

Тогда девушка берет ручку и начинает показывать:

– Вот эти три фото справа – единственные с вечеринки, на которых есть Дейзи. По крайней мере, других у нас пока нет. Однако все они не очень четкие – она или стоит спиной к нам, или ее кто-то частично закрывает. Но одна вещь видна ясно…

– А именно?

Анна указывает на стоп-кадр из видео, снятого за три дня до вечеринки:

– Посмотрите на длину ее платья – оно сильно выше колен девочки. А теперь сравните с этими тремя фото.

Теперь я тоже это вижу. Очень хорошо вижу. Платье на девочке с вечеринки выглядит дюйма на два-три длиннее платья на Дейзи Мэйсон. Это вообще не Дейзи.

Это другой ребенок.

***

Оксфорд Ньюс @OxfordNewsOnline 15.18

Усадьба у канала #похищение последние новости – источники сообщают о том, что полиция обнаружила одежду, испачканную кровью. Все, кто располагает инфо пжл свяжитесь с @ThamesValleyPolice #НайтиДейзи

Элспет Морган @ElspethMorgan95915.22

Бедная семья. Не могу себе представить, что они должны сейчас чувствовать. #НайтиДейзи

BBC Мидлендс @BBCMidlandsBreaking 15.45

#Мидлэндс Сегодня в шесть сообщит последние новости об исчезновении #ДейзиМэйсон. @ThamesValleyPolice ранее разместила ее фото

Уильям Кидд @ThatBillytheKidd 15.46

Если вы знаете где Дейзи Мэйсон пжл сообщите в полицию #НайтиДейзи #ДейзиМэйсон

Анна Мерривэйл @Annie_Merrivale – 15.56

Только мне одной все это дело с #ДейзиМэйсон кажется странным? Как ребенок может исчезнуть с собственной вечеринки + никто этого не замечает?

Кэролайн Толлис @ForWhomtheTollis 16.05

@Annie_Merrivale – Я согласна – сказала своему старику как только услышали – здесь все не так просто #ДейзиМэйсон

Дэнни Чэдвик @ChadwickDanielPJ 16.07

Что за родители позволят своему дитю не спать до послеполуночи? Они очвдно совсем за нею не следили – вот пусть себя и винят #ДейзиМэйсон

Ангус Кордери @AngusNCorderyEsq 16.09

@Annie_Merrivale – @ForWhomtheTollis @Chad- wickDanielPJ Попомните мои слова – окажется, что это один из родителей. Всегда так #ДейзиМэйсон

Анна Мерривэйл @Annie_Merrivale – 16.10

@AngusNCorderyEsq Странно, что ни один из них еще не появился перед публикой @ForWhomtheTollis @ChadwickDanielPJ #ДейзиМэйсон

Элси Бартон @ElsieBarton_193316.13

@AngusNCorderyEsq @Annie_Merrivale – @ForWhom- theTollis @ChadwickDanielPJ Боже как же я ненавижу вашу подозрительность #НайтиДейзи

Анна Мерривэйл @Annie_Merrivale – 16.26

@ElsieBarton_1933 Вы не можете не признать, что все это очень странно выглядит #НайтиДейзи

Элси Бартон @ElsieBarton_193316.29

@Annie_Merrivale – Я знаю только, что пропала маленькая девочка и нам надо думать как ее найти а не обвинять ее родителей #НайтиДейзи

Анжела Беттертон @AngelaGBetterton 16.31

@AngusNCorderyEsq @ChadwickDanielPJ @Annie_Merrivale – @ForWhomtheTollis Вы не знаете, о чем говорите – вы даже не знаете эту семью #НайтиДейзи

Дэнни Чэдвик @ChadwickDanielPJ 16.33

@AngelaGBetterton Я знаю только, что теперь буду гораздо, черт побери, лучше смотреть за собственным ребенком. А вот откуда вы такая всезнайка, позвольте спросить? #ДейзиМэйсон

Анжела Беттертон @AngelaGBetterton 16.35

@AngusNCorderyEsq Я была на вечеринке – родители всю ночь никуда не отлучались – ни один из них не может быть в этом замешан #НайтиДейзи

Кэролайн Толлис @ForWhomtheTollis 16.36

@AngelaGBetterton А что слышно об испачканных кровью колготках – полиция подтвердила информацию? #НайтиДейзи

Анна Мерривэйл @Annie_Merrivale – 16.37

@ForWhomtheTollis В новостях ничего не было Но это говорит за то, что в ту ночь ее кто-то ранил, не так ли? #ДейзиМэйсон

Кэролайн Толлис @ForWhomtheTollis 16.39

@Annie_Merrivale – Бедная девочка, я думаю, она уже мертва #ДейзиМэйсон

Анна Мерривэйл @Annie_Merrivale – 16.42

@ForWhomtheTollis Знаю. Неясно только – кто ее убил #ДейзиМэйсон

***

Я открываю дверь в помещение штаба. Воздух здесь кажется мне пропитанным энергией. Все поворачиваются в мою сторону и провожают меня взглядом, пока я иду к доске и указываю пальцем на одно из фото с вечеринки.

– Как вы уже, наверное, все знаете, крайне маловероятно, что эта девочка на фото – Дейзи Мэйсон.

Уровень шума увеличивается, и я повышаю голос:

– А не знаете вы еще того, что я только что получил из лаборатории подтверждение: кровь на колготках не принадлежит – повторяю – не принадлежит Дейзи Мэйсон. Сие значит, что, возможно, это кровь девочки с той фотографии. И если старая миссис Бамптон действительно видела мужчину с ребенком на руках, то ребенок может быть тоже этой девочкой, а не Дейзи Мэйсон.

И тут на меня находит, как оно иногда бывает. Подготовиться к этому невозможно – никогда не знаешь, какие слова или ассоциации могут послужить толчком, – но твой закрытый на все замки мозг неожиданно взрывается непрошеными воспоминаниями. О том, как я несу Джейка на руках, и он сонно прижимается к моей груди, а я чувствую запах шампуня в его волосах и сада, залитого солнцем, на его коже – его тепло, тяжесть его тела…

Неожиданная тишина в помещении бьет меня по голове. Все они не отрываясь смотрят на меня. Ну или некоторые. Те, которых я знаю дольше всего, стараются смотреть куда угодно, но только не в мою сторону.

– Простите – как уже было сказано, я не думаю, что речь сейчас идет о двух потерявшихся детях, – продолжаю я. – Подозреваю, что это простой случай «ошибочной идентификации». Судя по следам крови на колене, причиной ее появления может быть простая ссадина. Но нам все-таки необходимо разыскать эту другую девочку и убедиться, что с ней всё в порядке. Кроме того, надо понять, как она заполучила этот костюм цветка – возможно, дети обменялись маскарадными нарядами, и тогда девочка сможет сообщить, во что же в ту ночь действительно была одета Дейзи. А пока – Эверетт, не могли бы вы еще раз пройтись по фотографиям вместе с Анной Филлипс и поискать других светловолосых девочек, которые могут оказаться Дейзи?

Гарет Куинн встает на ноги. В руках у него планшет, и он лихорадочно прокручивает экран.

– Босс, мне кажется, я знаю, кто эта девочка. Уверен, что один из внедорожников на камере наружного наблюдения принадлежит одной из местных семей. Ну да, всё в цвет – Дэвиду и Джулии Коннор. У них есть дочь, которую зовут Милли. Она учится в одном классе с Дейзи в школе Китса. Семейство было на вечеринке, но они рано ушли – на следующее утро им нужно было вылететь ранним рейсом из Гатвика. На камере видно, как они едут в сторону окружной дороги в одиннадцать сорок девять вечера. Именно поэтому мы пока не смогли опросить их – честно говоря, до настоящего момента это не было нашей первоочередной задачей. Однако я оставил послание на мобильном Дэвида Коннора с просьбой перезвонить мне.

Куинн подходит к карте, поворачивается ко мне, указывает дом на карте и смотрит на меня глазами, полными энтузиазма.

– Вот это дом Конноров – номер пятьдесят четыре. Возвращаясь от Мэйсонов, они должны были пройти как раз мимо дома миссис Бамптон. Думаю, что старая дама видела именно Дэвида Коннора, который нес домой дочку.

Атмосфера в помещении странно меняется. Я и раньше сталкивался с подобным – это вроде как прорыв и в то же время никакой не прорыв, потому что он лишь исключает одну из вероятностей, а вовсе не приближает тебя к истине. Ощущение такое, что части головоломки встают на места, но до полной картинки все еще далеко. И кроме всего прочего, на этой картинке вдруг появляется очень темное пятно.

Об этом сообщает Гислингхэм – специалист по провозглашению Абсолютно Очевидных Фактов. Но послушайте, такой должен быть в каждой команде. Особенно на нашей работе.

– То есть иными словами, – говорит он, – Мэйсоны видели, как девочка всю ночь бегала в этом наряде, и так и не врубились, что это не их дочь?

– Дело в том, что эта штука на голове закрывает девочке практически все лицо, – вмешивается в разговор Эверетт. – Я хочу сказать, что мы тоже не поняли, что это не она, хотя достаточно внимательно изучали фотографии.

– Но мы – не ее родители, – негромко напоминаю я. – Поверьте мне, собственного ребенка узнаешь даже в лыжных очках и в полиэтиленовом мешке. Это происходит непроизвольно. Ты знаешь, как он двигается, как ходит…

Как двигался Джейк, как он ходил. Время замирает. Всего на мгновение – и, избежав ловушки, продолжает свой ход.

– Ну и, конечно, как он говорит, – добавляет Гислингхэм. – Если б Мэйсоны с ней заговорили, то сразу поняли бы…

– Значит, одно из двух, – прерывает его Куинн. – Или они всю дорогу не говорили с собственной дочерью, во что верится с трудом, или в ту ночь произошло что-то еще более страшное.

– Но речь не только о родителях. – Я все еще не повышаю голос. – О Лео тоже. Он должен был знать, что девочка на вечеринке – не Дейзи. Родители могут возразить, что они были слишком заняты, но мальчик выглядит наблюдательным пареньком. Он знал. Так почему же ничего не сказал родителям? Не сказал нам? Или он что-то скрывает, или чего-то боится. И прямо сейчас я не могу решить, что хуже.

– Так что же нам теперь делать, босс? Рассказать Мэйсонам о Милли Коннор? Доставить их сюда для допроса?

– Нет, – медленно говорю я. – Пусть они обратятся по поводу дочери с экранов телевизоров. Я хочу посмотреть, как они с этим справятся. Все трое – проследите, чтобы мальчик тоже присутствовал. В любом случае такое обращение никак не помешает – Дейзи ведь все еще может быть где-то в окрестностях, и это, к примеру, совершенно не связано с семьей.

Люди начинают шевелиться: вставать, браться за телефоны… Но я еще не закончил:

– Знаю, что могу не напоминать вам об этом, но подчеркиваю, что ни одна живая душа за пределами этой комнаты не должна знать, что девочка на вечеринке – не Дейзи. И позаботьтесь предупредить Конноров о том же. Поскольку может случиться так, что сейчас мы говорим совсем о другой временно`й хронологии, нежели раньше. Возможно, Дейзи вообще не была на этой вечеринке.

***

Телефонный опрос Дэвида Коннора

20 июля 2016 г., 18:45

Разговор ведет исполняющий обязанности детектива-сержанта Г. Куинн

Присутствует (на параллельной трубке) детектив-констебль К. Гислингхэм

ГК: Спасибо за то, что перезваниваете, мистер Коннор. Приношу наши извинения за то, что нарушаем ваш отдых.

ДК: Без проблем. Простите, что не связался с вами раньше. Мы просто в шоке от того, что произошло. Жена увидела по «Би-би-си уорлд ньюс» в гостиничном номере.

ГК: Вы знали о том, что костюм цветка, который на вечеринке был на вашей дочери, должна была носить Дейзи Мэйсон?

ДК: Сам я об этом не знал, но жена знала. Некоторые из школьных друзей Милли пришли к нам после уроков накануне…

ГК: Вы имеете в виду, днем в понедельник?

ДК: Э-э-э… А это был понедельник? Простите, я немного запутался во временных поясах. Да, должно быть, это был именно понедельник. В любом случае, Джулия говорит, что все они принесли с собой свои маскарадные костюмы и стали их примерять. А потом стали обмениваться ими – вы же знаете, как ведут себя девочки в этом возрасте. И кажется, что в какой-то момент в этом хаосе Дейзи решила, что костюм Милли нравится ей больше. Милли согласилась обменяться костюмами.

ГК: А вы не знаете, мама Дейзи знала об обмене?

ДК: Без понятия. Сейчас спрошу у Джулии… (Слышен приглушенный шум.) Джулия говорит, мол, Дейзи заверила ее, что мама возражать не будет. Но, очевидно, если Дейзи вообще заговорила об этом, то ее мать ничего не знала.

ГК: В мусорном баке в поселке мы нашли колготки, но кровь на них не совпадает с кровью Дейзи…

ДК: Ах да, мне очень жаль. Милли упала, а так как становилось уже поздно и она начала капризничать, мы решили отправиться домой. Колготки восстановлению не подлежали, и мы просто выбросили их. Прошу прощения, если это доставило вам какие-то неудобства.

ГК: А каков изначально был маскарадный костюм, который собиралась надеть ваша дочь, мистер Коннор?

ДК: Жена говорит, что это был костюм русалки. Я его никогда не видел, но, по-видимому, он состоял из топа телесного цвета и хвоста с блестящей синей и зеленой чешуей.

ГК: Что-нибудь на голове или какая-нибудь маска?

ДК: Подождите минутку… (Опять приглушенный шум.) Нет, ничего подобного.

ГК: Значит, если Дейзи на вечере была в этом костюме, то ее легко было узнать?

ДК: По-видимому. Неужели вы думаете…

ГК: Я просто пытаюсь установить факты, мистер Коннор. А вы вчера видели Дейзи?

ДК: Сейчас, когда вы заговорили об этом… кажется, нет. То есть в новостях сообщили, что она там была и пропала после вечеринки, поэтому я решил… Боже, ведь это здорово меняет дело, правда?

ГК: А Милли ничего нам не может рассказать? Что она там видела или слышала?

ДК: Честно говоря, мы сейчас мало что можем от нее добиться – она все время плачет и отказывается об этом говорить. Мне не хотелось бы на нее давить. Когда она успокоится, я попрошу Джулию поговорить с ней и перезвоню вам, если что-то выяснится.

ГК: Благодарю вас, мистер Коннор. Позвольте напомнить вам, что нашу беседу не стоит ни с кем обсуждать. Это очень важно. Особенно не стоит посвящать в это прессу.

ДК: Ну конечно. И прошу вас, сообщите, если мы можем еще чем-то помочь. Мы все должны сплотиться, чтобы найти мерзавца, который это сделал. Правильно?

***

18 июля 2016 года, 16:29

За день до исчезновения

Дом Конноров, Барж-клоуз, 54

Джулия Коннор наполняет соком полдюжины стаканов и несет поднос в комнату дочери. Шум, который устроили дети, слышен ей с первого этажа. Наверное, он доносится и до соседей по улице. Ковер в комнате похоронен под кучей одежды и маскарадных костюмов.

– Надеюсь, что вы не перепутаете ваши костюмы, – говорит Джулия, ставя поднос. – Мне не хотелось бы потом объясняться с вашими мамами.

Три девочки стоят перед высоким зеркалом и наслаждаются своим собственным видом. Принцесса в розовом, цветок и бабочка.

– И который же из них лучше всего? – вопрошает принцесса у своего отражения, и ее картонная корона сползает ей на глаза. – Вам не кажется, что из нас я – самая красивая?

Джулия улыбается про себя – ей бы хоть немного самоуверенности этого ребенка, когда она была в ее возрасте! Потом прикрывает за собой дверь и возвращается на кухню, где включает радио и начинает нарезать овощи к обеду. Передают старую песню Энни Леннокс. Она делает звук громче и начинает подпевать. Sisters are doing it for themselves[17]. Музыка так гремит, что Коннор пропускает момент, когда на втором этаже внезапно начинаются беспорядки. Так что она не слышит криков: «Я тебя ненавижу! Чтоб ты сдохла!» – не видит девочку в костюме цветка, прижатую к стене, и другую девочку, которая яростно нападает на нее и наносит удары по маленькому личику, скрытому под ничего не выражающей маской из лепестков.

***

Уже почти шесть, а поисковая команда все еще работает вхолостую. Отрезок бечевника в милю длиной к северу от поселка был закрыт для публики, и они перепахали его дюйм за дюймом, используя палки для того, чтобы раздвигать подлесок, и собирая все, что хоть отдаленно напоминало улики, в пластиковые мешки. Конфетные фантики, банки из-под пива, детский ботиночек… «Почему, – думает Эрика Сомер, распрямляя ноющую спину и проверяя время, – он здесь только один? Неужели тот, кто его потерял, хромал до дома наполовину обутый? И как вообще его можно потерять – трудно не заметить, что его нет на ноге». Она качает головой, понимая всю бесполезность этих мыслей и обвиняя в них низкий уровень сахара в крови.

Чуть дальше от нее шесть или семь добровольцев в болотных сапогах бредут через канавы, наполовину заполненные гниющими листьями и мусором, оставленным любителями лодочных прогулок. После стольких дней засухи уровень воды понизился, а вонь усилилась. Они уже закончили с заповедником, который остался в ста ярдах у них за плечами. Эрика даже не знала, что он вообще существует, хотя и выросла милях в пяти отсюда. Но в ее школе никогда не было дневных походов или уроков на свежем воздухе – учителям хватало других дел, удерживая хаос под контролем. Ей и в голову не могло прийти, что такой невозделанный участок можно найти так близко от центра города. Такой дикий, заросший, наполовину залитый водой и непроходимый… Эрика видела трех водяных крыс и семейство камышниц, а в какой-то момент, словно из воздуха, материализовался шипящий, машущий крыльями вихрь белизны, оказавшийся лебедем, поднявшимся на защиту своих птенцов.

Но что они могут предъявить после всех этих часов поисков? Кроме разламывающей спину боли и отборного мусора – ничего. Никто ничего не видел: ни те, кто жил на воде, ни те, кто пристроился рядом. Некоторые готовили барбекю на своих участках в то время, когда Мэйсоны устроили свою вечеринку. Двое или трое даже вспомнили салют, но ни один из них не видел маленькой девочки. Как будто она растворилась в воздухе.

В двадцать пять минут восьмого Эрике звонит Бакстер.

– Можете сворачиваться. Завтра утром вызовем аквалангистов.

– Неужели? – Сомер хмурится. – Если б это были мои деньги, то я бы не стала. Здесь достаточно мелко, не как в реке, и все эти лодки постоянно баламутят воду. Если б она здесь была, мы ее уже нашли бы.

– Послушай, я же не спорю. Строго между нами – это все скорее для отчета, чем для дела. Помощник главного констебля[18] хочет продемонстрировать, что мы используем все наши возможности. Отсюда и этот гребаный вертолет.

– Пресса наверняка в восторге.

– Это точно, – соглашается Бакстер. – Для этого, по-моему, все и делается.

***

Я занимаю свое место на второй пресс-коференции ровно через двадцать четыре часа после того, как состоялась первая. За сутки многое может измениться. Весь Интернет заполнен изображениями Дейзи, и мне сообщают, что #НайтиДейзи сейчас главный тренд «Твиттера». Теперь это уже официально «Главная Новость», и это означает, что пресс-конференцию будет вести суперинтендант, так что мы перебираемся в зал для пресс-конференций в Кидлингтоне, но и там многим писакам приходится стоять. «Скай ньюс»[19] ведет прямую трансляцию, а в помещении находится еще с десяток камер, среди которых незаметно затесались Гарет Куинн и Анна Филлипс с ручным цифровым камкордером. Я хочу, чтобы у нас была запись каждой секунды происходящего.

Ровно в 10:01 под вспышки блицев мы выводим на помост семейство Мэйсон. Лео весь зеленого цвета, и в какой-то момент мне кажется, что его стошнит прямо перед камерами. Что касается его отца, то он сразу же отодвигает свой стул как можно дальше, что говорит о его намерениях больше, чем что-либо, что я видел в своей жизни. Я просто считаю, что в его же интересах не притворяться, что он здесь ни при чем. Когда вчера вечером я был у них и сообщил о телевизионном обращении, он все время интересовался, так ли уж это необходимо, что им это даст и помогло ли подобное когда-нибудь реально вернуть ребенка. Достаточно сказать, что ни один родитель еще не пытался отговорить меня от публичного освещения того, что произошло с его похищенным ребенком, как это делает Барри. А ведь речь идет о его маленькой принцессе, о его обожаемой доченьке… Мне кажется, что он не притворяется. По крайней мере, не в этом. И это лишь еще больше все запутывает. Что касается Шэрон, то она едва произнесла одно слово за все то время, пока я у них был. Я говорил и понимал, что ничего из сказанного до нее не доходит. И вот теперь, глядя на нее, я понимаю, что так занимало ее мысли – она реально думала, как ей одеться. Одежда, косметика, драгоценности – все подобрано, все безукоризненно. Она выглядит так, будто пришла на собеседование по поводу работы, а не для того чтобы умолять вернуть ей ее ребенка.

В 10:02 супер прочищает горло и начинает читать по бумажке, которая лежит перед ним. Зная то, что мы знаем теперь, нам приходится с удвоенным вниманием относиться к тому, что мы говорим. Мы не вправе позволить себе откровенную ложь, но и всю правду сообщить не в состоянии.

– Благодарю вас, дамы и господа, за то, что пришли на нашу пресс-конференцию, – читает суперинтендант. – Мистер и миссис Мэйсон собираются сделать короткое заявление, касающееся исчезновения их дочери Дейзи. На этом наша конференция сегодня и закончится. Наша главная цель – вернуть здоровую и невредимую Дейзи в семью. У нас нет никакой дополнительной информации, которой мы могли бы с вами поделиться, и ни семья, ни детектив-инспектор Фаули не будут отвечать на вопросы. Я заранее благодарю вас за понимание и прошу с уважением отнестись к праву семьи на неприкосновенность частной жизни в такое непростое для нее время.

Вспышки камер, люди начинают ерзать на стульях. Их не интересует, что скажет семья – все говорят одно и то же, когда исчезает ребенок, – но для них очень важно услышать, как она это скажет. Они хотят понять, что за люди эти Мэйсоны. Способны ли они выдержать пристальное внимание? Могут ли нравиться? Все это связывают с их личностной сферой и способностью внушать доверие. И, естественно, с принадлежностью к определенному классу общества – этой вечной навязчивой идеей англичан…

Супер поворачивается налево, к Барри Мэйсону, который открывает было рот, чтобы что-то сказать, но потом прячет голову в руках и начинает всхлипывать. Мы с трудом можем разобрать что-то о «маленькой принцессе» в его несвязном бормотании. Эти слова уже начинают действовать мне на нервы. Я с трудом пытаюсь сохранить на лице непроницаемое выражение, но не знаю, насколько мне это удается. Что же касается Лео, то его глаза широко раскрываются, и он бросает мученический взгляд на мать, но та в этот момент смотрит в объективы камер, а не на сына. Под столом, там, где этого никто, кроме меня, не видит, мальчик слегка касается рукой ее ноги, но она не двигается и никак ему не отвечает.

– Может быть, вы зачитаете ваше заявление, миссис Мэйсон? – откашливается супер.

Шэрон начинает читать, и в какой-то момент касается рукой своей прически. Точно так же, как она касалась ее, когда увидела телевизионщиков возле своего дома. После этого поворачивается и смотрит прямо в камеру.

– Если кто-то что-то знает о местонахождении нашей малышки, – говорит миссис Мэйсон, – прошу вас заявить об этом. И еще, Дейзи, если ты нас видишь – милая, тебе ничто не угрожает; мы просто хотим, чтобы ты вернулась домой. Мы по тебе скучаем – твой папа и я. И, конечно, Лео.

После этого миссис Мэйсон крепко обнимает своего сына и притягивает его к себе. В свои объятья.

***

Запись я смотрю вместе с Брайаном Гоу, консультантом, которого мы привлекаем в таких случаях. Вы, возможно, назвали бы его профайлером[20], но в наши дни все названия, которые хоть как-то намекают на динамичность и изменчивость бытия, не приветствуются. Хотя, по иронии судьбы, сам Брайан – живой пример этой динамичности и изменчивости: трейнспоттер[21], оплот и основа всех викторин в местном пабе и начинающий математик (и не спрашивайте, как все это может сочетаться в одном человеке – на мой взгляд, первое исключает второе, а второе – третье).

Мы просматриваем весь материал, а потом он просит показать его еще раз.

– И что ты думаешь? – спрашиваю я наконец.

Брайан снимает очки и протирает их о брюки.

– Честно говоря, не знаю, с чего начать. Папаша явно чувствует себя не в своей тарелке, и я не верю всем этим наигранным рыданиям.

– Я тоже. Я вообще подозреваю, что это просто повод спрятать лицо в руках.

– Согласен, он что-то скрывает. Но это необязательно может быть связано с ребенком. Я бы изучил его прошлое. Возможно, у него роман или он влип во что-то и поэтому не хочет появляться на экране.

– У него строительная компания, – сухо замечаю я. – Полагаю, что существует множество людей, перед которыми ему не хотелось бы светиться. А что насчет мальчика?

– Его понять сложнее. Что-то его беспокоит, но это может быть травма, связанная с исчезновением сестры. Опять же, я посоветовал бы изучить его предыдущее поведение. Посмотрите, не было ли чего-то подозрительного в дни, предшествовавшие исчезновению. Как он вел себя в школе…

– А Шэрон?

– «Все чудесатее и чудесатее!» – воскликнула Алиса[22], – говорит Гоу с гримасой. – Эта женщина специально ходила в парикмахерскую или она всегда так выглядит?

– Я попросил Эверетт невзначай выяснить это, осторожно, чтобы не спугнуть. Как я понял, она ответила: «Не хочется, чтобы у них сложилось предвзятое мнение».

– У них?

– Я замечал это и раньше. Она явно сдвинулась на том, что о ней могут подумать другие люди, но ни разу не объяснила, кого имеет в виду под словом «они».

– Понятно. – Брайан хмурится. – Перемотай до того момента, где она говорит о дочери.

На экране появляется лицо Шэрон Мэйсон – его крупный план, – и запись замирает. Рот женщины слегка приоткрыт.

– Ты когда-нибудь слышал о Поле Экмане?[23] – спрашивает Гоу, и я отрицательно качаю головой. – Но телесериал «Обмани меня»[24] ты видел?

– Нет, но я знаю, о чем ты. Это там главный герой определяет, кто говорит правду, по языку тела?

– Именно. Прототип главного героя – Пол Экман. По его теории, некоторые человеческие эмоции невозможно подделать, потому что ты не можешь сознательно контролировать те мускулы на лице, которые их выражают. Например, если говорить о горе, то все дело в расстоянии между бровями. Если ты действительно испытываешь горе, а не просто притворяешься, твои брови сдвигаются вместе. Притворяться больше чем пару минут удивительно трудно – я знаю, потому что сам пробовал. Если ты посмотришь на лица людей во время телевизионных обращений, которые, как позже оказалось, сами совершили преступление, ты поймешь, что я имею в виду. Их выдают брови – верхняя часть лица не соответствует нижней. Погугли Трейси Эндрюс[25] в следующий раз, когда будешь в Сети. Классический пример. А теперь посмотри на Шэрон Мэйсон.

Теперь и я вижу. В глазах у нее могут стоять слезы, губы могут дрожать, но брови остаются спокойными. Непотревоженными.

Я поднимаюсь, чтобы уйти, но мой собеседник останавливает меня.

– Думаю, что Сеть взорвется в ближайшее время, – говорит он, вновь надевая очки. – В таких случаях люди часто основывают свои суждения на визуальных уликах, о которых мы только что говорили, хотя большинство из них делает это бессознательно. Так что, подозреваю, в ближайшее время в «Твиттере» Мэйсонам устроят настоящее судилище. Заслуживают они этого или нет.

По дороге я захожу в штаб поисков в церкви Святого Алдэйта[26]. Эверетт рассказывает, что ни на одной из фотографий, сделанных во время вечеринки, нет ребенка в костюме русалки, а это значит, что нам придется перестраивать все расследование. Теперь надо устанавливать, кто, когда и где видел Дейзи в последний раз. И выяснять, какой точно костюм на ней был. И допросить Мэйсонов. И как только об этом станет известно, всем нам придется туго.

***

ITV Ньюс @ITVLiveandBreaking 10.02

Смотрите в прямом эфире: семья пропавшей Дейзи Мэйсон делает заявление #НайтиДейзи

6,935 РЕТВИТОВ

Скотт Салливан @SnapHappyWarrior 10.09

#Дейзи Мэйсон Смотрю заявление полиции – папаша выглядит виновным на все 100% – а мамаша прямо как айсберг

Индажит Сингх @MrSingh70070070010.10

Родители Дейзи Мэйсон совсем не убеждают & почему полиция не позволила прессе задавать вопросы? Подозрительно

Скотт Салливан @SnapHappyWarrior 10.11

#ДейзиМэйсон Предков арестуют до конца дня – погодите. Все это уже видел

Лиза Дженкс @ManUnitedForEver 10.12

@SnapHappyWarrior Зачем брать на себя роль и судьи и присяжных & они ее еще даже не нашли – вы о чем? #НайтиДейзи

Скотт Салливан @SnapHappyWarrior 10.12

@ManUnitedForEver А вы о чем?! Любому ясно: что-то не так. Посмотрите на мальчишку – окаменел от страха

Дэнни Чедвик @ChadwickDanielPJ

Никогда не видал, чтобы папаша плакал больше, чем мамаша. Уверен, что здесь кроется что-то еще #ДейзиМэйсон

Роб Чилтерн @RockingRobin197510.15

#ДейзиМэйсон Надеюсь что полиция обыскала чертов дом – носом чую, что она опять облажалась. И уже не в первый раз

Лилиан Чемберлен @LilianChamberlain 10.16

@RockingRobin1975 Родители не знают где она. Неудиви- тельно что они в ступоре. Люди по-разному реагируют на стресс…

Лилиан Чемберлен @LilianChamberlain 10.16

@RockingRobin1975… Они не подозреваемые. Просто родители. Всем сердцем я с ними #НайтиДейзи

Кэролайн Толлис @ForWhomtheTollis 10.17

А полиция не додумалась допросить братца?

#мысливслух #ДейзиМэйсон

Гарри Джи @SwordsandSandals 10.19

Знаете чё я думаю? – папаша ее пришил. Точняк!

Слежу за #ДейзиМэйсон

***

Мы попросили Мэйсонов задержаться в Кидлингтоне после их телевизионного обращения. Запудрили им мозги насчет всяких процедур и бумаг и разместили их вместе с Морин Джонс, которой на этот раз выпал жребий поработать семейным психологом. В действительности же мы не хотели доставлять их потом на допрос на виду у всего света. Особенно на виду у этого любопытного юнца со слишком активной страницей в «Фейсбуке».

Я беру с собой Куинна и по дороге заглядываю к суперу по его просьбе. И хотя я стараюсь всячески показать, что очень спешу, он интересуется, нельзя ли поговорить со мной с глазу на глаз, и просит закрыть за собой дверь, так что я уже знаю, что будет дальше. Но для начала супер сообщает мне плохие новости:

– Я не буду запрашивать ордер на обыск дома Мэйсонов криминалистами. По крайней мере, сейчас. КСУПу[27] потребуется нечто большее, чем косвенные улики и вопросы без ответов, чтобы обращаться к мировому судье.

– Ради всего святого…

– Я все знаю, но этот случай уже превращается в настоящий медийный цирк, и я не собираюсь подливать масла в огонь изображениями сотрудников в белых комбинезонах, выносящих на улицу плюшевых мишек. Насколько я понимаю, мы даже не знаем точно, когда девочку Мэйсонов видели в последний раз. Вполне возможно, что ее похитили по дороге из школы домой.

– Но Шэрон Мэйсон сказала, что всегда забирает детей на машине. А это уменьшает шансы на то, что кто-то мог увезти Дейзи к черту на рога.

– Соглашусь – но только после того, как вы установите это как непреложный факт. А до этого – никаких ордеров. Кто знает, может быть, он нам вообще не понадобится… Вы спрашивали разрешения у родителей?

– Я просто не могу представить себе, как они на это согласятся, сэр. Они психолога-то в дом не пустили. Что само по себе…

– …даже отдаленно не позволяет их в чем-то заподозрить. Спросите их – только вежливо, – можем ли мы провести обыск. А потом поговорим. Договорились?

– Договорились, – вздыхаю я.

Начинаю поворачиваться, но босс указывает мне на стул, а сам откидывается в кресле и складывает пальцы перед собой. На лице у него появляется выражение, которое любой специалист по персоналу назвал бы «подходящей к случаю эмпатией»[28].

– Вы уверены, что можете вести это расследование, Адам? Я хочу сказать, что вы гораздо активнее большинства наших инспекторов, но оно не будет простым, особенно после…

– Со мной всё в порядке, сэр. Правда.

– Но так потерять ребенка… Я имею в виду обстоятельства. Это кого хочешь выбьет из колеи. И вас не могло не выбить.

Я открываю было рот, но вновь закрываю его. Неожиданно я ощущаю глубокую и неконтролируемую злобу. Глядя на свои руки, стараюсь сдержаться и не произнести слов, о которых потом пожалею. Например, о том, как смеет этот человек, сидя передо мной, вот так, походя, бередить раны, которые я залечивал много месяцев. На моих ладонях, в тех местах, где ногти впились в кожу, видны сине-багровые отметины. Темно-красные волдыри. Я не могу на них смотреть – меня тошнит.

Когда я поднимаю глаза, то понимаю, что все это время суперинтендант следил за мной.

– А как Алекс? – продолжает он свое зондирование. – Как она справляется?

– Хорошо. С Алекс всё в порядке. Прошу вас, мне надо работать.

Супер хмурится – выражение его лица теперь соответствует субтитру «уместная озабоченность». Интересно, он как, только что был на каком-то тренинге?

– Знаю, – говорит шеф, – и никто ни на минуту не усомнится, что работа выполняется вами на «отлично». Но ведь прошло всего – сколько? – шесть месяцев после случившегося? Совсем недолго, особенно для подобного. И это первый раз, когда вы сталкиваетесь с похищением…

– Благодарю за беспокойство, сэр, – я поднимаюсь, – но, честное слово, не стоит волноваться. Я бы лучше занялся розысками Дейзи Мэйсон. Время играет против нас. Статистику вы знаете не хуже меня, а с момента похищения прошло уже почти тридцать шесть часов.

Поколебавшись, супер кивает.

– Что ж, если вы в этом уверены… Но от прессы можно ждать чего угодно. Они наверняка раскопают всё по новой. Вы к этому готовы?

Я надеюсь, что выражение моего лица можно охарактеризовать как «абсолютное презрение».

– Они скоро найдут себе занятие поинтереснее. В любом случае раскапывать им нечего.

– Нет, – быстро соглашается супер. – Абсолютно нечего.

Как только я появляюсь из кабинета, Куинн бросает на меня любопытный взгляд.

– Дела, – неопределенно говорю я, а он достаточно умен, чтобы не задавать лишних вопросов. Я направляюсь по коридору – и начинаю расспросы:

– Что там со школой?

– Там сейчас Эверетт и Гислингхэм. Крису может понадобиться женская поддержка.

– От поисковиков все так же ничего?

– Абсолютно. Мы расширяем периметр, но без разведданных о том, где искать, – это поиски иголки в стоге сена.

Кстати, «разведданные» – это еще одно слово, которое меня реально достало.

Дойдя до комнаты ожидания, я останавливаюсь.

– Вместе или по отдельности? – спрашивает Куинн.

– По отдельности. Но я хочу присутствовать и там, и там.

– Тогда начнем с него?

– Правильно, – соглашаюсь я. – Он первый. – И стучу в дверь, которую открывает Морин Джонс. Она отступает в сторону, пропуская нас.

Я понимаю, что в наши дни полиция должна этим как-то заниматься, но в моем представлении обстановка в комнате далека от вселяющей надежду. Конечно, здесь лучше, чем в комнате для допросов № 1 у Святого Алдэйта, и я это признаю, но с нашей дешевой мебелью, стоящей вдоль стен, помещение выглядит как приемная врача, что лишь усиливает общее впечатление, будто вы явились сюда для того, чтобы услышать печальные новости. Барри Мэйсон сидит на небольшом диване, закрыв глаза и расставив ноги. Он истекает потом. Его лицо кажется масленым, как будто оно покрыто тонким слоем жира. Но сегодня на улице достаточно холодно для июля. Шэрон сидит на одном из стульев с прямой и жесткой спинкой, плотно сдвинув ноги и поставив сумочку на колени. Ее сумочка – это одна из копий дизайнерского творения. Того, что коричневого цвета с кремовым узором. Стул очень неудобный, и я жду, что мать Дейзи будет на нем ерзать, но она сидит абсолютно неподвижно. Когда мы входим, Шэрон даже не поднимает глаз. В отличие от Лео. Взглянув на нас, тот встает с пола, на котором играет с поездом, и медленно отступает к матери, не отрывая взгляда от моих глаз.

– Мистер и миссис Мэйсон, спасибо, что подождали. – Я откашливаюсь. – У меня есть информация, которой я теперь могу поделиться с вами. Прежде чем рассказывать, мы хотели убедиться на все сто процентов…

Я останавливаюсь. Это намеренная и жестокая пауза. Я знаю, что они думают, но мне необходимо увидеть их реакцию.

Шэрон медленно подносит руку к лицу, а Барри хватает ртом воздух – слезы уже текут по его щекам.

– Только не моя маленькая принцесса! – раздается его вопль. – Не моя Де…

Лео хватает мать за рукав; его глаза раскрываются от настоящего ужаса.

– О чем они, мам? О Дейзи?

– Нет, Лео, не о ней, – отвечает женщина, не глядя на него.

Я больше не могу держать эту паузу. По крайней мере, с подходящей случаю благопристойностью. Они ждут, что я сяду, но я остаюсь стоять.

– Мы доподлинно выяснили, – медленно начинаю я, – что Дейзи во вторник на вечеринке не было.

– Что значит не было? – Барри с трудом сглатывает. – Ее видел я – да мы все ее…

Шэрон поворачивается к мужу и хватает его за руку.

– О чем они? Что это значит – ее там не было?

Искоса бросаю взгляд на Лео, который не отрываясь смотрит на свои стоптанные ботинки. Я был прав – все это время он знал.

– Мы поговорили с родителями Милли Коннор, и те подтвердили, что на вечере в костюме цветка была именно их дочь. А не Дейзи. Насколько мы можем судить, вашей дочери вообще там не было.

– Нет, она была! – кричит Шэрон. – Я же говорю вам – я ее видела! И не пытайтесь убедить меня в том, что я не могу узнать собственную дочь. В жизни не слышала подобной… подобной хрени.

– Боюсь, что сказанное мной не подлежит сомнению, миссис Мэйсон. И, я уверен, вы согласитесь, что это меняет все расследование. Теперь нам придется вернуться к событиям того дня и выяснить наверняка все о последнем появлении вашей дочери: когда именно Дейзи видели в последний раз, где и кто это был. Нам также придется расширить круг опрашиваемых и включить в него не только присутствовавших на вечеринке, но и одноклассников Дейзи, ее учителей и всех тех, с кем она могла столкнуться в дни, предшествовавшие ее исчезновению. И в качестве части этого процесса нам придется допросить вас, чтобы наверняка выяснить, где именно вы находились во вторник в течение дня. Вы меня понимаете?

Барри щурит глаза. Как будто кто-то поворачивает выключатель. Или лучше – неожиданно закрывает кран. Потому что его слезы исчезают.

– Мы что, арестованы?

Я не отрываясь смотрю на него.

– Нет, мистер Мэйсон, вы не арестованы. Мы собираемся допросить вас в качестве – как мы это называем – «основных свидетелей». Для подобных допросов у нас здесь есть специальное помещение, и вы должны знать, что вся наша беседа будет записана. Для нас важно точно зафиксировать все, что вы нам скажете. Так что я приглашаю вас, мистер Мэйсон, пройти со мной, а позже мы поговорим с миссис Мэйсон.

Шэрон демонстративно не смотрит на меня. Она меняет свою позу на стуле и резко, вызывающе вздергивает подбородок.

– Кроме этого, мы хотели бы получить ваше согласие на то, чтобы криминалисты провели обыск в вашем доме, – добавляю я.

– Я тоже смотрю телевизор. – Теперь Барри Мэйсон смотрит на меня, не скрывая своей ненависти. – И знаю, что это означает. Вы думаете, что это мы, но у вас недостаточно улик, чтобы получить ордер. Так?

Однако я отказываюсь глотать наживку:

– Такого рода обыск может дать неоценимые…

– Ни за что. – Еще не дослушав, отец Дейзи уже трясет головой. – Ни за какие чертовы коврижки. Я не позволю вам, ребята, подвести меня под монастырь за то, чего я никогда не совершал.

– Мы не подводим людей под монастырь, мистер Мэйсон.

– Ага, как же! – Он фыркает.

Мы сверлим друг друга взглядами. Переговоры зашли в тупик.

– Я пригласил специального человека, чтобы он поприсутствовал… – говорю я наконец. – Он должен появиться минут через десять.

– Да отвалите вы! – рявкает Барри. – Если мне понадобится, чтобы кто-то держал меня за руку, то я позову своего гребаного адвоката.

– А речь не о вас, – говорю я ровным голосом, – а о вашем сыне. Нам ведь и Лео надо допросить, а ему необходимо, чтобы был кто-то, кто будет защищать его интересы. И я боюсь, что ни вы, ни ваша жена на эту роль не подходите.

Когда я вывожу Барри из комнаты и начинаю закрывать дверь, то слышу звуки рыгания и, повернувшись, вижу, как Лео отчаянно выворачивает возле стены. Морин немедленно вскакивает на ноги и, схватив коробку с салфетками, обнимает его за плечи, приговаривая, что всё в порядке. Последнее, что я вижу перед тем, как дверь закрывается, – это Шэрон Мэйсон, которая достает влажную салфетку из сумки и наклоняется, чтобы стереть микроскопический кусочек рвоты со своей обуви.

***

Би-би-си Мидлендс. Сегодняшние новости

Четверг 24 июля 2016 г. | Последняя редакция в 10:09 утра

Дейзи Мэйсон: Полиция расширяет поиски на Порт-Мидоу

Полиция Оксфорда использует вертолет в поисках 8-летней Дейзи Мэйсон, которую в последний раз видели во вторник вечером. Древняя территория Порт-Мидоу к востоку от города простирается на 120 гектаров и никогда не обрабатывалась. Детектив-инспектор Фаули рассказал Би-би-си, что «это громадная открытая территория, поросшая вдоль границ лесом. Использование вертолета помогает поисковым партиям полиции, работающим на земле, вести поиск быстрее и эффективнее». Инспектор Фаули отказался подтвердить, что вертолет оборудован инфракрасным сканером, но подчеркнул, что полиция все еще рассматривает происходящее как розыски пропавшего ребенка.

К владельцам жилья, расположенного возле Порт-Мидоу, обратились с просьбой проверить сараи и постройки служебного характера.

Если вы располагаете какой-то информацией о Дейзи – звоните в штаб Криминального отдела Управления полиции долины Темзы по телефону 018650966552.

Эми Кэри @JustAGirlWhoCant 10.41

Я живу к северу от Порт-Мидоу и вижу вертолет, который ищет Дейзи Мэйсон. Держу пальцы скрещенными, чтобы они нашли ее как можно скорее #НайтиДейзи

***

Дэнни Чедвик @ChadwickDanielPJ 10.43

Чем дальше в лес, тем больше дров – полиция что, считает, что 8-летний ребенок может в темноте перебраться через железную дорогу? #ДейзиМэйсон

Эми Кэри @JustAGirlWhoCant 10.44

@ChadwickDanielPJ Мне тоже показалось это странным. Сейчас от нас в Порт-Мидоу вообще не доберешься надо обходить до самого Уолтон-Уэлл

Саманта Вестон @MissusScatterbox 10.46

Не вижу, как это может счастливо закончиться. Пусть бедный ангелочек покоится с миром #ДейзиМэйсон

Эми Кэри @JustAGirlWhoCant 10.47

Буквально человек 100 помогают с поисками #НайтиДейзи

Скотт Салливан @SnapHappyWarrior 10.52

#ДейзиМэйсон Вот увидите – это предки. Спорю, что папаша развратитель малолетних – как раз похож

Дженни Ти @56565656Jennifer 10.53

@SnapHappyWarrior Это просто отвратительно. Меня тошнит от таких троллей #НайтиДейзи

Скотт Салливан @SnapHappyWarrior 10.54

@56565656Jennifer Сколько раз такое должно произойти, чтобы такие идиотки как вы научились видеть то, что у них перед глазами? #ДейзиМэйсон

Дженни Ти @56565656Jennifer 10.54

@SnapHappyWarrior Посмотри на фото Дейзи за три дня до того как она исчезла. Не похоже на ребенка над которым надругались #Счастливая

Кэти Бэйнс @FulloftheWarmSouth 10.55

#ДейзиМэйсон Я вообще этого не понимаю. Знаю только, что сердце разрывается. Так печально-печально

Джимми Чуз @RedsUnderTheShed 10.56

Слыхал что шансы найти ребенка мертвым больше 80% если его ищут дольше 24 часов. Вся эта заморочка #ДейзиМэйсон должна была закончится трагедией

Малыш Джей @Johnnycomelately 10.56

Это печальное отражение нашего современного медийного мира, где все в первую очередь подозревают родителей. Как будто просто потерять ребенка недостаточно

Кэти Бэйнс @FulloftheWarmSouth 10.59

@Johnnycomelately Согласна – хорошо бы люди не устраивали сенсаций буквально из всего. И так все достаточно ужасно #ДейзиМэйсон

ДжейДжей @JampotJamboree 8810.59

Ничему не верю все выглядит оч подозрительно #Дейзи – Мэйсон

Кевин Браун @OxfordBornandBred 11.00

#НайтиДейзи #ДейзиМэйсон #Оксфорд

#ДейзиГдеТы #Пропавшая

Эдди Торнклифф @EagleflyoverDover 11.01

Только что посмотрел телеобращение по поводу #ДейзиМэйсон ПРОСТО НИКАКИХ шансов, что родители ни при чем Жуткий язык тела

Лилиан Чемберлен @LilianChamberlain 11.02

Иногда Твиттер может быть гадким. Оставьте бедных родителей в покое. Им и так не сладко. Заткнитесь и дайте полиции делать свое дело #НайтиДейзи

Скотт Салливан @SnapHappyWarrior 11.03

@LilianChamberlain Не могу поверить, чтобы кто-то был так чертовски наивен. Вот подождите и увидите, что я прав #Дейзи- Мэйсон

***

Помещение для допросов немного комфортабельнее, чем комната ожидания, но только совсем немного. Основное различие в том, что здесь на стенах висит пара фотографий золотистых ретриверов в рамках. Я уже не первый раз задумываюсь, не является ли это каким-то действующим на подсознание посланием. Барри Мэйсон входит в комнату своей походкой архетипического альфа-самца – плечи назад, бедра развернуты. Алекс называет такую походку «поступью петуха». Он демонстративно смотрит на видеокамеру на стене, а затем отодвигает покрытый дерматином стул как можно дальше от стола, усаживается и закидывает ногу на ногу.

– Хотелось бы знать, – начинает Мэйсон, не дожидаясь, пока мы с Куинном усядемся, – с какой стати вы тратите свое время на меня, когда должны там, в полях, разыскивать мою дочь.

Я сажусь, и Куинн устраивается рядом:

– А мы ищем и «там, в полях», как вы изволили выразиться, мистер Мэйсон. Поисками Дейзи занимается более ста сотрудников. Поверьте, прилагаются все усилия…

– Если вы говорите правду, то почему все еще не нашли ее? Не поверю, что никто ничего не видел – не в таком же крохотном местечке, как наш поселок! Там все постоянно лезут в дела соседей. Значит, вы говорите не с теми людьми и ищете не в тех местах…

Какая-то часть меня не может с ним не согласиться, хотя он мне и не нравится. Я еще никогда не сталкивался с подобным случаем похищения. Ни свидетелей, ни улик… вообще ничего. Как будто кто-то взмахнул волшебной палочкой, и Дейзи растворилась в воздухе. Что, естественно, полная ерунда. Но в подобных случаях ерунда и слухи будут разрастаться, чтобы заполнить вакуум, и как раз сейчас у нас нет ни одного надежного факта, на который мы могли бы их заменить.

– Как я уже сказал, мистер Мэйсон, над этим случаем работает большая команда – наверное, самая большая из тех, что я видел за десять лет работы здесь, – отвечаю я. – Но до тех пор, пока мы совершенно точно не выясним, когда исчезла Дейзи, боюсь, мы, как вы и сказали, будем искать не в тех местах. И помочь в этом нам можете только вы. Вы и ваша жена.

Барри у меня в руках и знает об этом. Какое-то время он безотрывно смотрит на меня, а потом пожимает плечами.

– Итак, вы сообщили нам, что не знали, что на вечере в карнавальном костюме вашей дочери была другая девочка, – начинаю я, доставая свой блокнот. – Должен сказать, что в это очень трудно поверить.

– Говорите, что вам угодно. Это правда.

– И вы с ней в тот вечер не говорили? Не поднимали ее на руки? Один из соседей сказал, что вы часто носили дочь на плечах.

Моя глупость вызывает у Мэйсона гримасу:

– Я уже много месяцев не делаю этого. Она говорит, что в таких случаях в глазах друзей выглядит как ребенок. Да и в последнее время Дейзи стала тяжеловата для меня. Особенно после того, как я потянул спину в прошлом феврале. Так и не смог полностью восстановиться.

Три сложных ответа на один простой вопрос. Лгуны всегда перебарщивают – по крайней мере, мой опыт говорит именно об этом.

– И вы не говорили с ней на вечере? Не называли ее по имени? Ни разу за все время?

– Я был занят барбекю. Вы-то сами его когда-нибудь готовили? На одну секунду отвлечешься, и вот, пожалуйста, – или все сгорело, или огонь погас. Помню, она бегала вокруг, но сейчас, когда вы об этом упомянули, не думаю, что я с ней разговаривал. В какой-то момент я позвал ее и спросил, будет ли она колбаски, но Дейзи только захихикала и убежала.

«И ты не понял, что это смех не твоей дочери?» Он и сейчас звенит у меня в ушах, хотя до этого я слышал его только раз, в дешевом мобильнике.

– А сколько вы в тот вечер выпили? – продолжаю я расспросы.

Мужчина вскидывается. Он знает, что это нелогичный вывод.

– Ну выпил… А что в этом такого, ради всего святого? Это же гребаное барбекю, и я был не за рулем!

Я делаю несколько пометок. Просто для того, чтобы оправдать паузу.

– А когда вы видели Дейзи перед этим?

– Наверное, где-то в пять тридцать. В это время я вернулся домой. Считалось, что я не буду работать во второй половине дня, но на одной из моих стройплощадок в Уотлингтоне произошло ЧП. Прорвало трубу, и полтонны черепицы оказалось под водой. Клиент просто очумел. Да и пробки на обратном пути были кошмарные.

Опять те же три ответа.

– И когда вы приехали, Дейзи точно была дома?

– Ну да. Наверху играла музыка. Эта вещь Тейлор Свифт[29] Она все время ее заводит.

Хоть тут похоже на правду. Под эту музыку девочка танцевала на видео. Я смотрю на Куинна, который продвигается вперед на стуле.

– А вы поднимались наверх, сэр?

– В ее комнату? Нет, Шэрон донимала меня, чтобы я занялся барбекю. Имела меня по полной за то, что опоздал. Я просто крикнул Дейзи «привет!» и прошел в сад. Даже не переоделся.

Кажется, он не понимает последствий того, что сейчас говорит.

– Значит, – говорю я, – в реальности вы не видели свою дочь и не слышали ее голоса?

– Ну… кажется, нет. – Мэйсон краснеет. – По крайней мере, я так не думаю. Мне кажется, что она что-то крикнула в ответ, но я не уверен.

– А это значит, что последний раз вы видели ее утром за завтраком? И никаких контактов после этого?

Очевидно, что нет. Наконец-то до него доходит.

– Но в этом нет никакого смысла, – наконец произносит Барри. – Где она?

– Именно это, мистер Мэйсон, мы и пытаемся выяснить.

Вновь оказавшись в коридоре, я велю Куинну проверить эту историю с Уотлингтоном.

– Думаю, что не составит труда проверить, был ли он там, где говорит. Знаю, что у меня бзик, когда дело касается этих козлов-строителей, но я не верю ни единому его чертову слову.

Гарет корчит гримасу, и мне не в чем его упрекнуть – Куинна, вероятно, уже достали все эти мои истории про строителей. Раковина в этой гребаной пристройке все еще течет.

– Сделаю, босс. – Мой коллега кивает. – Ну что, вести миссис Мэйсон?

– Она может минутку подождать. Мне надо курнуть.

***

5 июля 2016 года, 16:36

За две недели до исчезновения

Дом Конноров, Барж-клоуз, № 54

Лестничная площадка на втором этаже

Милли Коннор и Дейзи Мэйсон играют в мягкие игрушки Милли. У Дейзи вид ребенка, которому рассказали секрет Санта-Клауса, но велели не разбалтывать его малышам. Милли, напротив, глубоко погружена в чрезвычайно сложную выдуманную историю с участием Ангелины-балерины, свинки Пеппы и одноглазого медвежонка. Время от времени Дейзи делает какое-то предложение, а потом ждет, что предпримет Милли. При этом она каждый раз улыбается про себя, независимо от того, принимается ее предложение или нет. Кажется, что это ее ничуть не волнует.

Мгновение спустя слышится звук ключа, поворачиваемого в скважине, и после пары неудачных попыток Джулия Коннор все-таки распахивает входную дверь и сваливает три больших пакета на пол. У нее раскрасневшееся лицо и влажные волосы. Одета она в тренировочный костюм.

– Милли! – зовет Джулия. – Ты дома? Хочешь сока?

Ее дочь просовывает голову сквозь перила.

– Нет, спасибо. Я играю здесь одна.

– Так твой брат еще не вернулся?

– Он сказал, что после школы пойдет играть в футбол. – Милли пожимает плечами.

– Вспомнила, – улыбается Джулия. – Кажется, против команды из Уикомб-Хай. Будем надеяться, что он победит. Иначе настроение у него будет еще хуже, чем всегда, – играют-то они в дождь.

Она вновь поднимает пакеты и несет на кухню, где включает радио и начинает раскладывать покупки.

Должно быть, проходит не меньше получаса, прежде чем раздается звонок в дверь. Маленькие девочки вздрагивают и обмениваются взглядами, после чего Дейзи отодвигается поглубже внутрь, чтобы скрыться из виду, а Милли, наоборот, подползает вперед, туда, откуда можно видеть лестницу. За матовым стеклом входной двери виднеется какая-то фигура. Джулия Коннор выходит из кухни, вытирая руки чайным полотенцем.

– Ах, это вы, – говорит она, открыв дверь. – Целая вечность прошла с того момента, как…

– Мне очень неудобно беспокоить вас, миссис Коннор…

– Прошу вас – Джулия. Иначе я начинаю чувствовать себя своей собственной свекровью.

– Мне так неудобно спрашивать, но вы, случайно, не видели Дейзи? Она должна была вернуться домой ровно в четыре, а ее все еще нет. А ведь скоро стемнеет… Ее отец будет очень волноваться.

– Боже мой! – Джулия – живое воплощение озабоченности. – Какой кошмар! Но я уверена, что для беспокойства нет причин. Наверное, по дороге домой заскочила к кому-то из подруг и заигралась… Вы никому не звонили?

Шэрон Мэйсон всплескивает руками. Кажется, она в отчаянии.

– Я теперь не знаю даже имен ее подруг, не говоря уже об их телефонах. Не помню, когда она в последний раз приводила кого-нибудь домой. Вы – единственная, о ком я подумала.

– Сейчас спрошу у Милли – может быть, она знает… – Джулия слегка дотрагивается до руки Шэрон.

Услышав свое имя, Милли поднимает было голову, но Дейзи немедленно хватает ее за руку и подносит палец к своим губам. Потом медленно качает головой, не отрывая пристального взгляда от лица подружки.

– Ты все еще наверху, Милли? – кричит хозяйка дома. – Видела Дейзи сегодня после школы?

Ее дочь встает и подходит к краю лестницы, где ее могут видеть обе женщины.

– Нет, мамочка. Я не знаю, где она.

С извиняющимся видом Джулия поворачивается к миссис Мэйсон:

– Мне очень жаль, но я даже не знаю, что вам посоветовать. Может быть, вы оставите мне ваш номер телефона, и я перезвоню, если что-то узнаю? Как жаль, что у вас испорчен вечер!

– О каком вечере вы говорите? – Шэрон хмурится.

– Ну эта сумка… и туфли… – Коннор краснеет. – Я подумала, что вы куда-то идете. Прошу прощения – я не хотела вас обидеть.

– Естественно, что я никуда не иду. Пропала моя маленькая девочка.

Джулия открывает рот и не находит, что сказать. Но она старательно записывает номер телефона Шэрон и наблюдает, как та осторожно идет по неровной гравийной подъездной дорожке, пока не выходит на улицу. После этого женщина закрывает входную дверь и возвращается на кухню. Наверху, на лестничной площадке, Милли поворачивается к Дейзи:

– Кажется, тебе здорово влетит.

– Да всё в порядке. Через минуту, когда твоя мама не будет смотреть, я спущусь и выйду. – Дейзи широко улыбается. – Не волнуйся. Она даже не заметит.

***

Эми Кэчкарт сидит в кофейне «Хилл оф Бинз» в центре Ньюбери и смотрит на телевизионный экран на стене за стойкой бара. Она ждет свою подругу. Ей двадцать семь лет, она миниатюрна, обладает хорошим чувством юмора, любит детей и животных и обожает долгие пешие прогулки. По крайней мере, так написано в ее профиле в «Инстаграме». В действительности рост у нее ближе к среднему, прогулки нагоняют на нее тоску, а от чувства юмора почти ничего не осталось. В настоящий момент во всем, конечно, виновата Марсия, которая опаздывает уже на пятнадцать минут, но ее работа, окружающий ее мир и она сама злят Эми не меньше. И так же разочаровывают. Именно этим утром она получила приглашение на очередную свадьбу в очередном модном отеле. Ее шкаф уже трещит от платьев, которые она не может повторно надеть среди тех же самых людей, а сама Эми устала от того, что вечно оказывается той самой персоной в дальнем левом углу на групповой фотографии, имени которой никто не вспомнит через десять лет после события.

Марсия врывается в дверь, не отрывая глаз от телефона. Она убирает прядь ярко-желтых волос за ухо, нажимает на экран пару раз и наконец поднимает глаза.

– Эми! Прости, что заставила тебя ждать. Все утро говорю по телефону. Эти чертовы копирайтеры[30] – никогда не делают того, что их просят. Все видят себя новыми Дэнами Браунами, так что это не их уровень – думать о гребаном брифе.

Они целуются, и Марсия устраивается на стуле.

– Что пьем?

– Американо. Сегодня плачу´ я.

Марсия делает отрицательный жест:

– Нет, я. Это меньшее, что я могу сделать… Ну, рассказывай, что с тобой происходит? Встретила кого-то интересного?

Прошло уже шесть месяцев, как Эми зарегистрировалась на сайте знакомств, но, мягко говоря, ассортимент там был тот еще. Ей даже стали приходить в голову мысли о том, что у нее трудный возраст, – казалось, что в ее возрастной категории совсем не оставалось места между всеми этими «немного слишком безнадежными разведенками» и «никогда не ходившими замуж по очевидным причинам». На прошлое Рождество ее мать подарила ей магнитик для холодильника, на котором было написано: «Мужчина – это шоколад с орехами. Оставь его надолго, и останутся только орехи». Это была именно та язвительная, но точная мысль, которую Эми и ожидала от своей матери. Хотя на этот раз та могла бы и воздержаться.

– Знаешь, – начинает Эми, – есть один тип, с которым я переписываюсь. Мы пока не встречались, но он кажется лучше, чем все остальные. Хотя это еще ни о чем не говорит.

– Имя, возраст, заработок? – звучат стандартные вопросы Марсии.

– Зовут Эйдан. Тридцать девять лет. Работает в Сити. Разведен, но, слава богу, без детей.

Приносят кофе, и Марсия помешивает пенку на своем капучино, а потом облизывает ложечку.

– И когда же ты его увидишь?

– Вероятно, в следующий уик-энд. Сейчас он занят каким-то крупным поглощением, так что у него не так много времени. Хотя он и шлет мне массу текстов. Иногда пишет прямо с совещаний. О том, какие они скучные и как все эти банкиры любят играть в игры типа «А мой папа круче, чем твой». Хотя я ничего не загадываю – по крайней мере, не до того момента, как мы с ним встретимся. Помнишь мистера Алкаша?

– Боже! – Марсия широко открывает глаза. – И живые позавидуют мертвым… Но продолжай – дай посмотреть тексты.

Кэчкарт начинает мямлить: нет, слишком рано, это личное, но приятельница не хочет ее слышать.

– Да давай же – ведь это тексты, а не сексты, правда?

– Нет. Конечно, нет…

– Тогда в чем дело? Давай сюда. Ну же, открывай…

Эми протягивает телефон и откидывается на спинку стула, пока ее подруга пролистывает послания. Она только притворяется, что против, а в действительности рада возможности хоть раз продемонстрировать свои достижения. У Марсии никогда не возникало проблем с поисками партнеров, и она обладает внушительным списком донжуана в юбке, а не брошенки. Но когда-то должна наступить и очередь Эми. И хотя о мистере Совершенство говорить пока рано, это все-таки отношения, которые немного приподнимут ее над землей, прежде чем закончиться крахом и превратиться в пепел.

Но оказывается, что крах и пепел совсем рядом. И наступают они ровно в 22:06, когда Кэчкарт подносит чашку к губам и бросает взгляд на экран.

***

Запись допроса Шэрон Мэйсон

21 июля 2016 г., 11:49

Присутствуют: детектив-инспектор А. Фаули и исполняющий обязанности детектива-сержанта Г. Куинн

АФ: Просим прощения за то, что заставили вас ждать, миссис Мэйсон. Могу я предложить вам чашку чая?

ШМ: Нет, благодарю. Я уже пила. Чай отвратительный. Такое впечатление, что вы готовите его с сухим молоком.

АФ: Как мы уже объясняли вам раньше, мы пытаемся точно установить, кто, где и когда видел Дейзи последним. Вы говорили, что не знали, что костюм маргаритки в тот день надела Милли Коннор?

ШМ: Я была слишком занята. Занималась едой, напитками… Люди всегда требуют что-то, чего у тебя нет. Да и темно было – дети бегали всюду… Я просто подумала, что это она. Вы подумали бы то же самое.

АФ: Знаете, миссис Мэйсон, а я вот совсем так не думаю. Вы не знаете, что случилось с костюмом русалки, на который Дейзи поменялась с Милли? Вы видели его в доме?

ШМ: Нет, он никогда не попадался мне на глаза. В ее комнате его точно нет.

АФ: А в школу в тот день Дейзи пошла в своей обычной форме? Вы не проверяли, эта одежда сейчас дома?

ШМ: Нет, не проверяла.

АФ: Может быть, вы сделаете это, миссис Мэйсон? Принимая во внимание тот факт, что нам провести обыск вы не разрешили…

(Пауза.)

ГК: Во сколько вы забрали детей из школы?

(Пауза.)

ШМ: Понимаете, я их не забирала…

АФ: Простите? Вы хотите сказать, что в тот день не забрали их? Но ведь вы специально подчеркнули, что забираете их…

ШМ: Нет, я так не говорила. Я сказала, что отвожу их в школу. И это правда. Туда и обратно. Но во вторник я этого не сделала.

АФ: Вы понимаете, насколько серьезно это ваше заявление? И сколько времени мы потеряли впустую? Если б вы сказали нам, что Дейзи возвращалась домой одна…

ШМ: Не одна. С ней был Лео. Утром я предупредила их, что им придется вернуться пешком.

АФ: А почему вы не сказали об этом раньше?

(Пауза.)

ШМ: Я знала, что это вызовет у вас неправильные мысли. Что вы начнете меня обвинять. Но я ни в чем не виновата. Я же не могу оказаться в двух местах одновременно, правда? Вы хоть представляете себе, что значит организовать такую вечеринку? Предполагалось, что Барри будет помогать мне – он сказал, что не пойдет на работу во второй половине дня; но потом перезвонил и сказал, что задержится. Как всегда…

ГК: И когда это было? Я имею в виду звонок.

(Пауза.)

ШМ: Точно не помню. Может быть, часа в четыре?

(Пауза.)

ГК: Мы легко можем проверить это через телефонную компанию.

АФ: Значит, утром вы сказали Лео, что он должен проводить сестру домой?

ШМ: Да, я сказала им об этом за завтраком. Велела Дейзи обязательно найти Лео, а не убегать в одиночку.

ГК: А она что, часто так делала?

ШМ: Это не то, о чем вы подумали. Дейзи всегда была девочкой благоразумной. Но ей все интересно. Например, животные. Насекомые. И иногда это ее отвлекает, вот и всё.

АФ: Как я понимаю, она хочет стать ветеринаром? Для этого надо много учиться.

ШМ: Дейзи понимает, как важно хорошо учиться в школе, чтобы потом найти хорошую работу. Она очень способная. На тесте по математике в прошлом семестре ее оценка была девяносто семь из ста. Ближайший ее соперник получил семьдесят два.

АФ: Давайте все-таки вернемся ко вторнику. Во сколько дети вернулись из школы в тот день?

ШМ: Дейзи пришла около четырех пятнадцати. Я была на кухне. Хлопнула дверь, и она поднялась к себе в комнату.

АФ: Вы ее видели?

ШМ: Нет. Я же сказала, что была занята. Дочь здорово шумела наверху, так что я решила, что по дороге домой она с кем-то поссорилась.

АФ: А ваши дети часто ссорятся между собой?

ШМ: Иногда. Но, наверное, не чаще, чем другие.

(Пауза.)

ШМ: Может быть, в последнее время это случается чаще, чем обычно.

АФ: А почему так?

ШМ: Кто разберет этих детей… С ума можно сойти, размышляя, почему они сделали то или это.

АФ: Кто-то из них выступал в роли зачинщика чаще, чем другой?

ШМ: Лео. Конечно, Лео. Подростки так часто бывают в дурном настроении…

ГК: Ему всего десять.

ШМ: Барри считает, что все это из-за его академических оценочных тестов.

АФ: Но ему до них еще больше года. Он ведь сейчас в пятом классе.

ШМ: Он не так умен, как Дейзи.

(Пауза.)

АФ: Понятно. И все-таки давайте снова о вторнике. Дейзи вернулась в четыре пятнадцать. Когда вы видели ее в следующий раз?

ШМ: Я окликнула ее и спросила, не нужно ли ей чего-нибудь, но Дейзи не ответила. Я решила, что она дуется.

АФ: Так вы что, ее не видели? Ни вечером, ни раньше, когда она вернулась домой?

(Пауза.)

ШМ: Нет.

ГК: А сколько было времени, когда вы ее позвали?

ШМ: Не помню.

АФ: А на вечеринку она во сколько спустилась?

ШМ: Уже начали подходить гости. Все было немного хаотично… Я помню, что видела, как она бегает с подружками. Я уже рассказывала.

(Пауза.)

АФ: Понятно. А Лео? Он вернулся домой вместе с Дейзи?

ШМ: Нет, я видела его позже.

АФ: Насколько позже?

МШ: Не помню. Минут на пятнадцать. Или около того.

АФ: Значит, в четыре тридцать… А что случилось, миссис Мэйсон? Почему они вернулись не вместе?

(Пауза.)

АФ: Миссис Мэйсон?

ШМ: Он сказал, что они поссорились и Дейзи убежала.

ГК: И о чем был спор на этот раз?

ШМ: Наверняка обо всем – и ни о чем. Я не смогла вытянуть из него ни слова.

АФ: То есть вы не поднялись наверх и не поговорили с Дейзи по этому поводу?

ШМ: Нет, конечно, нет. Я уже вам говорила. Ведь с Дейзи все было в порядке, нет? Так что она не нуждалась в том, чтобы я суетилась вокруг нее. Она всегда говорила, что ненавидит это. В любом случае я не вижу, что это изменило бы.

(Пауза.)

ШМ: Ну что? Что вы так на меня смотрите? Я ни в чем не виновата. Что бы в тот вечер ни… ни произошло, все случилось уже после этого, правильно? Кто-то увел ее прямо с вечеринки.

АФ: Мы уже точно выяснили, миссис Мэйсон, что на вечеринке ее не было.

(Пауза.)

АФ: Насколько я понимаю, первые гости подошли около семи?

ШМ: Да. Около того. Хотя приглашали их на более раннее время. Иногда люди бывают такими невоспитанными…

АФ: То есть вы считаете, что где-то между четырьмя пятнадцатью, когда девочка вернулась домой, и семью часами, когда пришли первые гости, ваша дочь исчезла у вас из-под носа, из своей собственной спальни?

ШМ: Не смейте говорить со мной в таком тоне. И то, что «я считаю», я вовсе не считаю. Это то, что произошло. Она была в своей комнате. Играла музыка – она все еще играла, когда я вернулась. Спросите Барри – он тоже ее слышал, когда наконец соизволил показать свою физиономию…

АФ: Минуточку. Что значит «когда я вернулась»?

(Пауза.)

ШМ: Понимаете, если это так важно, я выскакивала минут на двадцать. Мне нужен был майонез. Я купила его накануне, но, когда начала готовить сэндвичи, выяснилось, что кто-то разбил банку. А так как никто не подумал сообщить об этом, мне пришлось выходить.

АФ: Так почему же, ради всего святого, вы не сказали нам об этом раньше?

ШМ: Барри не нравится, когда дети остаются дома одни.

АФ: То есть вы хотели скрыть это от него.

(Тишина.)

АФ: А что еще вы от нас скрыли, миссис Мэйсон?

(Тишина.)

АФ: И когда же вы отправились за покупками?

ШМ: Я не обратила внимания на время.

АФ: Но до того, как вернулся ваш муж?

ШМ: Он приехал минут через пятнадцать после моего возвращения.

АФ: Входная дверь была закрыта?

ШМ: Конечно, дверь была заперта.

АФ: А как насчет боковой калитки?

(Пауза.)

ШМ: Не уверена.

ГК: Вы говорили, что во время вечеринки она была открыта. И скорее всего накануне вечером, когда мистер Вебстер принес тент, – тоже. Вы закрыли ее после него в понедельник?

ШМ: Не помню.

ГК: А ваш муж? Он помогал мистеру Вебстеру с тентом?

ШМ: Его не было. Он вернулся поздно. Как всегда…

ГК: Дверь в патио – она была открыта, когда вы отправились за майонезом?

(Пауза.)

ШМ: Мне кажется, да. Я ведь выскочила всего на минутку.

АФ: Значит, вы оставили открытый дом с вероятно незакрытой боковой калиткой. И с двумя детьми в нем.

ШМ: Меня не в чем упрекнуть. Я не виновата.

АФ: А кто виноват, миссис Мэйсон?

(Пауза.)

АФ: И где же вы купили этот майонез?

ШМ: Я нигде не смогла его найти. Сначала заскочила в эту смешную забегаловку на Глассхаус-стрит, но у них он закончился. Потом поехала в «Маркс» на кольцевой дороге, но там его тоже не было.

ГК: Это должно было занять у вас больше двадцати минут. Пока припаркуешься, пока войдешь, пока доедешь, опять припаркуешься, вернешься домой… Думаю, минимум полчаса или даже минут сорок. Особенно в это время суток.

АФ: Более чем достаточно, чтобы кто-то зашел к вам в дом и увел дочь.

ШМ: Я же уже сказала вам – когда я вернулась, музыка продолжала играть.

АФ: Но вы не знаете, была ли в комнате Дейзи, чтобы ее слушать. Так, миссис Мэйсон?

***

Когда Эверетт и Гислингхэм появляются в школе Епископа Христофора, как раз звенит звонок на большую перемену и на улицу высыпают сотни две детей.

– Откуда у них берется столько энергии? – громко спрашивает Крис, стараясь перекрыть шум.

– Это все углеводы, – улыбается Верити. – Знаешь, это то, что Джанет теперь запрещает тебе есть.

– И не говори, – ворчит полицейский, уныло глядя на свой живот. – Мужчина не может существовать только на обезжиренном твороге, Эв. По крайней мере, я не могу.

На мгновение он останавливается и оглядывает кричащих и визжащих детей.

– Кажется, они не очень грустят по поводу того, что произошло с их соученицей, а? Думаю, что в средней школе все было бы по-другому. Везде сновали бы консультанты, психологи и так далее. А здесь, мне кажется, они еще слишком маленькие, чтобы что-то понимать.

– Большинство – да. – Эверетт следит за направлением взгляда коллеги. – Но вот девочки вон там – они знают, что что-то произошло. Готова поспорить, что они из ее класса.

Три девочки сидят на одной лавке, близко сдвинув головы. У двоих длинные косы, а третья похожа на китаянку. Пока полицейские смотрят на них, одна из девочек начинает плакать, и Верити видит, как дежурная учительница подходит к ним и усаживается рядом с ней.

В школе по пустым коридорам бродит эхо. Гислингхэм на минуту останавливается и глубоко вдыхает воздух.

– И почему все школы пахнут одинаково? Слегка сладковатый запах потных носков, пуканья и дешевого жира, сдобренный сильной приглушенной нотой рвоты и дезинфектантов. Его ни с чем нельзя спутать.

Эверетт оглядывается и замечает на противоположной стене карту.

– Интересно, и в какой же стороне кабинет директора?

– Поверь, я сейчас как будто в детство окунулся, – говорит ее напарник, скорчив гримасу. – В его кабинете я проводил времени больше, чем в классе. Мог найти туда дорогу с закрытыми глазами.

– Я не устаю удивляться, Гислингхэм, почему ты в конце концов стал полицейским?

– Думаю, – констебль пожимает плечами, – они решили, что лучше держать меня по свою сторону баррикады.

Кабинет директора находится в задней части здания, и его окна выходят на небольшой пятачок, заросший высохшей травой, изгородь из мелкой сетки, всю в жимолости, и ряд пирамидальных тополей.

Элисон Стивенс встает, чтобы поприветствовать посетителей. Это элегантная темнокожая женщина, одетая так, чтобы можно было продемонстрировать оптимальный баланс между властью и доступностью – на ней темно-синяя юбка чуть ниже колен, мягкий кардиган цвета голубой пудры и крохотные сережки.

– Детектив-констебль Эверетт, детектив-констебль Гислингхэм, прошу вас, присаживайтесь, – говорит она. – А это классный руководитель Дейзи.

Молодая женщина наклоняется вперед, чтобы пожать полицейским руки. Ей скорее всего не больше двадцати пяти, рыжие волосы вьются непокорными кольцами, а тонкое платье с цветочным принтом едва прикрывает загорелые ноги без чулок. Верити видит, как Крис немного распрямляет плечи. «Мужчины, – думает она, – все вы одинаковы».

– Кейт Мадиган, – произносит учительница с легким ирландским акцентом, и в глазах у нее светится интерес. – Не могу даже представить себе, что сейчас должны переживать Мэйсоны. Самый жуткий кошмар для любого родителя.

Элисон Стивенс откашливается:

– Я попросила коменданта загрузить мне записи с камеры наружного наблюдения у ворот. Вот тот материал, который вам нужен.

Она стучит по клавишам, а потом поворачивает к полицейским экран компьютера. Время на экране – 3:38 пополудни. Дейзи в воротах разговаривает с китаянкой, которую они только что видели на игровой площадке, а еще одна девочка стоит в нескольких футах от них. В руке у Дейзи портфель.

– Черт. – Гислингхэм бросает взгляд на Эверетт. – А кто-нибудь догадался проверить, дома ли портфель?

– Не думаю. И они не собираются впускать нас внутрь. По крайней мере, я так слышала.

– А кто эти девочки? – спрашивает Верити у Кейт Мадиган.

– Блондинка – это Порция Доусон; ее родители работают консультантами в клинике. Вторая девочка – Нанкси Чен. Она американка. Ее папа профессор – кажется, политологии. Они переехали сюда только на Рождество.

– Судя по всему, Дейзи вращается в достаточно крутой компании, – замечает Крис.

Элисон с опаской смотрит на него – она не может понять, то ли он иронизирует, то ли просто делает вывод.

– Это особенность нашего района, детектив. У многих наших детей родители принадлежат к академическим кругам. Есть даже один лауреат Нобелевской премии.

– Мне кажется, что мы только что видели Нанкси на улице, – замечает Эверетт. – Мы сможем с ней потом поговорить?

– Я позвоню ее маме и спрошу, не возражает ли она.

– А с Порцией Доусон?

– Ее со вторника родители не приводят в школу. По-видимому, она слишком расстроена. А так как семестр практически заканчивается и пропустит она совсем немного, то я не возражаю. Я им тоже позвоню.

На экране Дейзи разговаривает с Нанкси Чен до тех пор, пока не появляется мама ее подруги и не забирает ее. Это происходит в 15:49. В 15:52 появляется Лео. Голова у него опущена, руки засунуты в карманы. Насколько зрители могут судить, он ни слова не говорит сестре. Дейзи наблюдает, как брат проходит мимо, и ждет, пока он не дойдет до половины улицы, после чего забрасывает ранец за плечи и идет за братом, пока не скрывается из вида камеры. Это последний раз, когда они ее видят. И это единственная камера на всем пути от школы до «Усадьбы у канала».

– Миссис Стивенс, – спрашивает Эверетт, – а что вы можете рассказать нам про Дейзи? Как она вела себя в последние дни? Как по вашему мнению: ее ничего не беспокоило?

– Думаю, что Кейт лучше меня ответит на ваш вопрос, – говорит директор.

Гислингхэм поворачивается к учительнице:

– Все, что вы сможете рассказать, очень поможет нам, мисс Мадиган.

«Боже, – беззвучно стонет Эверетт, – он уже умудрился заметить, что у нее нет кольца на пальце!»

– Я не могу передать вам, как мы все здесь подавлены… – Кажется, что Кейт не знает, что сказать. – Дети все утро плакали. Дейзи была таким милым ребенком – умненьким, послушным… Всеобщая любимица. Я учила ее с радостью…

– Но?.. – уточняет полицейский.

– Что «но»?

– Простите, но мне показалось, что должно последовать «но», вот и всё.

Кейт Мадиган бросает взгляд на директора; та кивает.

– Понимаете, – продолжает учительница, – в последнее время я заметила, что ее оценки слегка понизились. Ничего драматичного, она все равно в первой тройке по успеваемости. Но вела она себя тише, чем обычно. Можно сказать, была поглощена своими мыслями.

– Вы с ней об этом говорили?

– Попробовала. Но вскользь, так, чтобы не очень волновать ее. Однако Дейзи сказала, что с ней всё в порядке.

– И вы ей поверили?

– Думаю, что подозрения никуда не делись. – Кажется, что Мадиган обеспокоена. – По нескольким фразам, которые я услышала, можно было предположить, что у нее не все ладно дома. Но ничего серьезного, – быстро добавляет учительница. – Ничего, что говорило бы о том, что она в зоне риска. – Кейт краснеет. – Я много говорила с ней о книгах – такое впечатление, что Мэйсонов они не очень интересуют. Но я точно знаю, что она с нетерпением ждала вечеринку.

– Последний раз, когда я с ней говорила, – вмешивается в разговор директор, – Дейзи была в очень хорошем настроении. Рассказала, что с нетерпением ждет того, чем сможет заняться на каникулах.

– Мне хотелось бы рассказать вам еще что-то, – добавляет Мадиган, – но, честно говоря, я в этом классе всего несколько месяцев и не слишком хорошо знаю детей.

– Кейт прислали нам на замену, когда Киран Дженнингс сломал ногу, катаясь на лыжах на Пасху, – замечает Стивенс. – Мы были ей рады и очень сожалеем, что она уезжает.

– Уезжает? – переспрашивает Гислингхэм.

– Возвращаюсь в Ирландию. – Мадиган улыбается. – Получила работу в Голуэе. Поближе к семье.

– Итак, – немного торопливо говорит Эверетт, – вас что-то беспокоило в Дейзи…

Учительница вновь бросает взгляд на директора.

– Я не стала бы употреблять такое сильное слово. Я заметила небольшие изменения, вот и всё. Очень маленькие. Я рассказала о них Элисон, и она собирается сообщить о них Кирану, когда тот вернется, чтобы он мог за этим проследить. Но в них не было абсолютно ничего особенного. Иначе мы это так не оставили бы.

И опять женщины обмениваются взглядами – третий раз за такой короткий промежуток времени.

Верити – человек опытный, и дополнительной подсказки ей не требуется.

– Есть ведь что-то еще, верно? О чем вы недоговариваете.

Элисон Стивенс глубоко вздыхает:

– Честно говоря, детектив, нас волновала совсем не Дейзи.

***

Социальный работник оказывается мужчиной. Не знаю почему, но меня это удивляет – я как-то уверил себя в том, что это будет женщина. Однако когда я наблюдаю на экране за тем, как он ведет себя с Лео, то понимаю – мужчина для этого подходит лучше. Через пять минут они уже болтают о футболе, а через десять приходят к выводу, что «Челси» опять выиграет Премьер-лигу в следующем сезоне, Уэйн Руни – игрок переоцененный, а у Луи ван Гала смешная прическа. Когда я открываю дверь и вхожу, чтобы присоединиться к ним, брат Дейзи похож на нормального ребенка больше, чем во все предыдущие наши встречи.

– Итак, Лео, мне надо задать тебе несколько коротких вопросов по поводу вторника, – обращаюсь я к нему. – Можно?

Мальчик напрягается, и я мысленно проклинаю себя.

– Тебе не о чем беспокоиться. Ты же хочешь, чтобы твоя сестра вернулась домой живой и невредимой, правда?

На это Лео кивает, но делает это не сразу и при этом не смотрит на меня. Затем протягивает руку, берет банку кока-колы, принесенную Гаретом Куинном, и начинает с ней играть. Не надо быть детским психологом, чтобы понять, что в ребенке происходит какой-то сдвиг. Или что правда – какой бы она ни была – его беспокоит. И тем не менее я вынужден лезть в сапогах к нему в душу.

– В тот день ты вернулся из школы вместе с Дейзи, правильно?

– Мама была слишком занята. – Мальчик кивает. Головы он так и не поднял. Я с трудом вижу его глаза за густой темной челкой.

– Вы всю дорогу до дома шли вместе?

Еще один кивок.

– Ты в этом уверен? Нам кажется, что по дороге вы могли поругаться.

– Кто вам сказал? – Теперь Лео поднимает глаза на меня.

– Твоя мама. Она рассказала, что вы с Дейзи появились дома по отдельности. И решила, что между вами произошла ссора.

Мальчик опять возвращается к банке коки.

– Она увидела какую-то дурацкую бабочку и захотела, чтобы я ее сфоткал, а я не сфоткал.

– А почему нет? Кажется, это не так уж трудно… Ведь у самой у нее телефона нет?

– Ей мама не разрешает.

– Так почему ты не сделал фото?

– Не знаю. – Лео пожимает плечами.

– А что произошло потом?

– Она осталась ее разглядывать. Я говорил, что нам надо домой из-за вечеринки и что мама рассердится, но она не пошла. Вот там я ее и оставил.

– Понятно… Так, значит, ты болеешь за «Челси»? – спрашиваю я после паузы.

Ребенок бросает на меня быстрый взгляд, затем кивает. У него красивые глаза – лазурного цвета с невероятно длинными ресницами. В его лице есть что-то от эльфа, но я не могу понять, что именно.

– Один из моих констеблей тоже болеет за «Челси». Просто с ума сходит. А кто твой любимый игрок?

– Эден Азар.

– Это бельгиец, правильно? И на какой позиции он играет?

– Полузащитника.

– Ты тоже полузащитник?

– Папа говорит, что мне лучше держаться в обороне. Считает, что я недостаточно быстр для полузащиты.

– Он водит тебя на матчи?

– Нет. Говорит, что это слишком дорого и что туда слишком долго добираться.

– Мне кажется, что Лондон – не так уж далеко.

Пожатие плечами.

– Однажды я ходил с Беном и его папой. Мы разгромили «Сток»[31] три-ноль. Было классно. Он купил мне шарф.

– Бен – твой лучший друг?

– Был, но сейчас он переехал. – Лео опять пожимает плечами.

– А кто сейчас твой лучший друг?

Молчание.

Я начинаю догадываться, насколько одинок этот мальчик. Часть меня хочет протянуть к нему руки, обнять и все исправить. Но я не могу. Потому что вторая моя часть собирается сделать все еще хуже. Иногда я ненавижу эту гребаную работу.

– Лео, у меня есть одна проблема, и мне нужна твоя помощь.

Брат Дейзи не отрываясь смотрит на пустую банку, и его левая нога дергается вверх-вниз. Я обмениваюсь взглядами с социальным работником.

– Понимаешь, проблема вот в чем: твоя мама говорит, что во вторник Дейзи вернулась домой гораздо раньше тебя. Тут что-то не так, если ты говоришь, что она осталась рассматривать бабочку. Тебе понятно, о чем я?

Пауза, а потом кивок – правда, едва заметный. Щеки младшего Мэйсона краснеют.

– Ты просто должен рассказать мне, как все было, вот и всё. Тебе ничего не угрожает, – уговариваю я его.

Социальный работник наклоняется вперед и легко касается руки мальчика.

– Лео, всё в порядке. Ты можешь все рассказать офицеру полиции. Ведь всегда лучше говорить правду, правильно?

Вот так все и раскрывается.

***

Гислингхэм распахивает дверь в помещение четвертого класса. Лучи послеобеденного солнца заливают светом комнату и косо падают на плакат с алфавитом с картинками зверей и на баннер, сообщающий о том, что «мы собираемся делать на каникулах». Под заголовком сами дети написали несколько фраз и прикрепили соответствующие фотографии, вырезанные из журналов. Двое или трое собираются в Диснейленд, а один вообще едет в Новую Зеландию. Выясняется, что Дейзи с большим нетерпением ждет своей первой поездки на пароме[32], а Нанкси Чен собирается посетить своих кузенов в Нью-Йорке. Но в настоящий момент она сидит вместе с Кейт Мадиган и Верити Эверетт в дальнем углу класса.

Констебль кивает Эверетт, которая встает и подходит к нему.

– Я оставил послание на телефоне босса, – говорит он, понизив голос. – Они как раз сейчас допрашивают мальчика. – Смотрит на свои часы. – Черт, через двадцать минут я должен забрать Джанет! Восемнадцатая неделя – надо делать УЗИ.

Он этого не говорит, но Верити знает, что это их первый ребенок, и в сорок два года, после трех выкидышей, жена наверняка захочет, чтобы он был рядом.

– Не волнуйся, – говорит она. – Поезжай, я все закончу сама. Элисон Стивенс говорит, что Доусоны готовы встретиться с нами в два – так что после всего этого я зайду к ним, а с тобой мы встретимся позже.

– А как ты доберешься до Доусонов?

– Туда всего десять минут ходьбы. Думаю, что я справлюсь, – улыбается Эверетт.

Если она и волновалась о том, как разговорить Нанкси Чен, то вскоре понимает, что столкнулась с прямо противоположной проблемой. Самоуверенности Нанкси хватило бы на девочку вдвое старше ее, и при этом она обладает типично американской непосредственностью. По ее мнению, Дейзи Мэйсон «суперумная» и «здорово нахальная». Она лучше всех в классе стоит на руках (при этих словах Кейт Мадиган грустно улыбается) и рассказывает самые классные истории, хотя Порция рисует лучше ее, а танцевать Дейзи вообще не умеет, хотя и думает наоборот. Лучше всех танцует Милли Коннор, хотя вообще-то она туповата (после этих слов следует мягкий упрек, и учительница краснеет).

– А что тебе удается лучше всего, Нанкси? – задает вопрос Эверетт.

– Математика. Па хочет, чтобы я поступила в МТИ[33], как и он.

Верити не имеет ни малейшего понятия, что такое МТИ, но идея ей понятна.

– Ну и как Дейзи вела себя в школе в последнее время? Ее что-нибудь беспокоило?

Чен на мгновение задумывается:

– Кажется, была одна штука… Но это секрет. Она сказала нам только потому, что мы ее СЛП[34].

Эверетт делает все, чтобы не выдать своего волнения.

– И что же это за секрет, Нанкси?

Неожиданно на лице у девочки появляется сомнение, как будто она понимает, что сказала лишнее, но Кейт Мадиган ее подбадривает:

– Всё в порядке, Нанкси, – я уверена, что детектив Эверетт никому не скажет.

– Дейзи не говорила, что это за секрет. Однажды рассказала, что встречается с кем-то и что это секрет. Сначала она была здорово возбужденная, а потом сказала, что это все ерунда и что она больше ни с кем встречаться не будет.

– И она не сказала, с кем встречается? Это был кто-то взрослый? Или ребенок?

Девочка яростно трясет головой.

– А она что, была расстроена после встречи с этим человеком?

– Нет, не расстроена, – отвечает Чен после раздумий. – Она просто совсем обезумела.

Эверетт напоминает себе, что в Америке это слово имеет совсем другое значение[35].

– А как ты думаешь, Нанкси, дома Дейзи была счастлива?

– Вы это серьезно? – Девочка делает гримасу. – Вы ее дом видели?

– Послушай, Нанкси, так говорить нехорошо, – быстро вмешивается в разговор Кейт. – Мы же не судим о людях по тому, сколько у них денег, согласна?

По внешнему виду ученицы понятно, что та считает деньги единственным мерилом успеха, но она не спорит.

– Я просто хотела узнать, все ли в порядке в семье Дейзи, – возвращается к прежней теме констебль.

– Ну Лео – он немного с приветом. Такой слабак… А ее мама все время достает ее по поводу оценок.

– А что насчет папы? Все говорят, что они очень близки.

– Наверное, только…

– Что – только?

– Он был вроде как ее герой – принц Очарование или что-то в этом роде. Но больше она о нем так не говорит. Она даже не называет его папой.

– А как же она тогда его называет, Нанкси?

Неожиданно девочка смотрит на Эверетт все понимающим взглядом:

– Она называет его Хряк.

***

Спустя несколько минут, когда Эверетт встает, чтобы уйти, она обращает внимание на доску с надписью: «Наши сказки», под которой прикноплены несколько рисунков. Что-то – возможно, слова Нанкси о принце Очарование – заставляют ее вглядеться в них.

Большинство рисунков – это вполне ожидаемая смесь «жили-были», мальчика-волшебника Гарри Поттера, зеленых драконов и длинноволосых принцесс в башнях, которые едва ли не меньше их самих. Мысленно констебль отмечает, что Нанкси была права и Порция, без сомнения, самый талантливый художник в классе, но самое большое впечатление на нее производит рисунок Дейзи. Она подзывает Кейт Мадиган.

– А эти рисунки сопровождались какими-нибудь историями?

– Вы попали прямо в точку, – улыбается Кейт. – Сначала мы написали сочинения, а потом я попросила детей нарисовать соответствующие рисунки.

– И они у вас сохранились?

– Да, думаю, что они где-то лежат.

Учительница подходит к столу. На нем возвышается куча небольших подарков, которые еще не успели развернуть.

– Видно, что детишки вас любят, – замечает Эверетт, прочитав пару надписей: «Самой лучшей учительнице в мире», «Мы будем по вам скучать».

– Что? Ах, это… Да, очень приятно, когда они делают подарки. Я их еще не открывала. Понимаете, мне показалось, что сейчас не время.

Мадиган уже нашла пачку сочинений и теперь просматривает их – локон рыжих волос падает ей на плечо. Она доходит до конца пачки, хмурится, а потом немного растерянно смотрит на констебля.

– Как странно… Сочинения Дейзи здесь нет.

– Правда? – Теперь наступает очередь Эверетт хмуриться. – Где же оно может быть?

Кейт выглядит смущенной:

– Может быть, у меня дома? Я брала их домой, чтобы поставить оценки… Но я не понимаю, как ее сочинение могло отделиться от всех остальных.

– А кто-то мог его забрать – я имею в виду, отсюда? Кто-то мог войти в класс?

– Ну… я думаю, что такое возможно. В течение дня класс не запирают. Но с какой стати оно могло кому-то понадобиться? – Теперь учительница выглядит очень расстроенной. – Ничего не понимаю. Ведь это просто сочинение!

Верити тоже ничего не понимает. И тем не менее пропажа не дает ей покоя.

***

Страничка в «Фейсбуке» «Найти Дейзи Мэйсон»

Мы решили создать эту страницу, чтобы иметь возможность обмениваться на ней информацией о Дейзи и, может быть, помочь найти ее. Продемонстрируйте вашу поддержку, добавив на свой аватар маргаритку, и здесь, в «Фейсбуке», и в «Твиттере», и мы создадим «цепь маргариток», достаточно крепкую, чтобы вернуть домой нашего маленького ангела.

Лориана Николас, Том Броуди, Элис Шелли и еще 33 им подобных.

ТОП КОММЕНТАРИЕВ

Джон Стокер Давайте начнем соединять звенья цепи Дейзи. Кто знает – может быть, кто-то что-то видел или вспомнит… Разве это будет не здорово, если социальные сети хотя бы один раз сделают что-то позитивное, вместо этого ужасного троллинга в «Твиттере»?

21 июля в 14.32

Йен Поттс Отличная идея – согласен, эти тролли в «Твиттере» доводят меня до тошноты.

21 июля в 14.39

Найти Дейзи Мэйсон. И все должны помнить – если появляется хоть какая-то информация, надо звонить в Криминальный отдел Управления полиции долины Темзы. Даже если вы узнаете что-то не имеющее на первый взгляд никакого отношения к произошедшему. 018650966552

21 июля в 14.56

***

Семья Доусон живет всего в миле от Барж-клоуз, но впечатление такое, что это совершенно другая вселенная. Верити Эверетт останавливается на тротуаре, чтобы оценить величину дома, прежде чем постучать в дверь. Четыре этажа, включая подземный, и даже с того места, где она стоит, ей видны две комнаты наверху, полностью заполненные книгами. Фасад – выветренный от времени кирпич и недавно отреставрированный камень, а над низкой стеной и аккуратной подъездной дорогой из гравия возвышается черная ограда. Вдоль улицы растут деревья, посаженные, по-видимому, в то же время, когда строились дома, – то есть больше века назад.

Дверь открывает хорошенькая женщина в переднике, которая объясняет, что она просто здесь убирается, а миссис Доусон сейчас в саду. Эверетт спускается по лестнице и проходит через гигантскую кухню, занимающую почти весь этаж и выходящую на сад, в котором то тут, то там растут яблони. Мать Порции замечает ее и идет ей навстречу с корзинкой из ивовых прутьев на руке. Высокая, стройная, со стильной асимметричной стрижкой густых каштановых волос, в длинной кремовой тунике, падающей на узкие брюки цвета хаки, она относится к типу женщин, рядом с которыми будешь чувствовать себя замарашкой, даже если сама она в этот момент подрезает герань. Самый лучший наряд Верити не дотягивает по стоимости до этой ее одежды.

– У вас очень красивый дом, доктор Доусон, – говорит сотрудница полиции.

– Прошу вас, зовите меня Элеонора. «Доктора» я приберегаю для клиники.

Видно, что эту фразу хозяйка дома повторяет не впервые, но в ее устах она звучит естественно.

– Сад очень мил, правда? – продолжает мать Порции. – Видели бы вы его, когда мы только переехали!.. Это было похоже на сплошную стройплощадку. И в действительности все так и было. Весь дом пришлось перестраивать. Построены эти «викторианцы», может быть, и надежно, но зимой они напоминают холодильники, так что нам пришлось разобрать дом по кирпичику и заново построить его с правильной теплоизоляцией. Потом я долгие месяцы боролась с цементной пылью.

«Скорее это делала твоя уборщица», – думает Эверетт, но предпочитает оставить эту мысль при себе.

– Сейчас все выглядит очаровательно, – говорит она вместо этого.

– Как это мило с вашей стороны!.. Пойдемте в беседку. Порция там читает. Мы все в таком смятении от того, что произошло с Дейзи… Такая красивая малышка, и такая умненькая – помню, как один раз она спросила меня о Леонардо… И будьте уверены – она не имела в виду черепашку-ниндзя[36].

Внезапно хозяйка улыбается:

– Послушайте, я говорю не останавливаясь, вместо того чтобы предложить вам чай. Будете чай?

На языке Верити вертится стандартное «нет», но неожиданно она решает: «Да какого черта?»

– Было бы здорово.

– Подождите, я сейчас попрошу Амели поставить чайник и вернусь.

Французское имя служанки Элеонора произносит безукоризненно, с ударением на последнем слоге. А когда появляется чай, то ломтики лимона лежат на блюдце, а молоко налито в молочник – ясно, что картонным пакетам и разовой посуде в доме Доусонов не место.

Порция сидит в кресле-качалке, рядом на стуле лежит «Черный красавчик»[37], а на коленях у нее расположился громадный пятнистый кот. Незаметно, чтобы она занималась чтением. На записи со школьной камеры наружного наблюдения Элеонора выглядела вполне здоровой девочкой, а сейчас под глазами у нее темные круги, и Эверетт приходит в голову, что в последнее время она страдает от отсутствия аппетита.

– Милая, это детектив-констебль Эверетт, – говорит миссис Доусон, ставя поднос на стол. – Ты помнишь? Она хотела поговорить с тобой о Дейзи.

– Ты не возражаешь, Порция? Это не займет много времени, – обещает гостья.

– Хорошо, – отвечает девочка, поглаживая кота, который, мигнув своими янтарными глазами, со вздохом устраивается у нее на коленях поудобнее.

– Мы просмотрели записи с камеры наружного наблюдения возле школьных ворот, и по ним видно, что вы с Нанкси, возможно, последние, кто видел Дейзи в тот день, прежде чем та ушла домой. Это так?

– Думаю, да.

– А тебе хотелось пойти на вечеринку?

– Я туда не собиралась.

– Правда? А почему? Мне кажется, что пригласили весь класс… А ты ее лучшая подруга.

– Дейзи забыла сказать нам, в какой день все это будет, – Порция краснеет, – а к тому времени, когда она вспомнила, мама уже назначила на это время какие-то дела. Нанкси тоже не смогла пойти.

«И то, что на вечеринке не было ее двух лучших подруг, – думает Эверетт, – в какой-то степени объясняет, почему дети в тот вечер не заметили отсутствия Дейзи».

– А ты была у Конноров накануне, Порция? – задает она новый вопрос. – Когда девочки примеряли костюмы?

– Да, но недолго.

– А что по поводу дома Дейзи? Ты часто там бывала? Ты знаешь семью Дейзи?

Младшая Доусон отворачивается:

– Обычно мы приходили сюда. Дейзи говорила, что сюда ближе от школы, но я думаю, что мой дом нравился ей больше собственного.

– Понимаю. Когда я говорила с Нанкси, она рассказала, что Дейзи недавно стала с кем-то встречаться, но это считается большим секретом. Ты не знаешь, с кем?

– Она рассказывала об этом. – Порция качает головой. – И в самом начале была очень счастливая. А потом сказала, что не хочет об этом больше говорить. И что если мы – ее лучшие подруги, то не будем ее об этом спрашивать… Простите, но я просто ничего не знаю.

Видно, что девочка начинает нервничать, и, заметив озабоченный взгляд ее матери, Эверетт решает сменить тактику.

– А что тебе больше всего нравилось в Дейзи как в подруге?

– Она очень умная. – Порция немного оживляется. – Помогает мне с уроками. А еще она делает это… как это называется, когда человек старается говорить, как кто-то другой?

– Подражание.

– У нее это здорово получается. Она подражает своей маме. И всяким известным людям в телике…

– В телевизоре, – негромко поправляет дочь Элеонора Доусон. – Надо говорить: телевизор.

– А ты от этих подражаний смеешься? – уточняет Верити.

Порция отворачивается:

– Иногда.

– А что нравится тебе меньше всего?

Девочка открывает было рот и останавливается.

– Дейзи слушает, – отвечает она наконец и краснеет.

– Ты хочешь сказать, что она подслушивает?

– Иногда она прячется, и ты не знаешь, что она рядом, а она слушает, что ты про нее говоришь.

– Ясно, – говорит Эверетт, и в этот момент звонит ее телефон. Она встает и с извиняющимся жестом быстро отходит в тень яблони, которая скорее всего старше, чем ее собственное жилье. Звонит Гислингхэм.

– Босс хочет, чтобы все мы были на месте через час.

– Хорошо. Я уже почти закончила. А как все прошло – я имею в виду УЗИ?

Девушка почти физически ощущает радость своего коллеги.

– Все отлично. Мальчик! – сообщает он.

– Прекрасно, Крис. Я очень за тебя рада.

– Мы здесь сейчас уже закругляемся, так что я заеду за тобой после того, как отвезу Джанет домой.

– Передай ей привет от меня. И скажи, чтобы она не позволяла тебе назвать ребенка каким-нибудь странным именем вроде Стэмфорд-Бридж[38], чего он никогда не простит тебе в будущем.

– Только подумать! И это я слышу от женщины по имени Верити Мейбел[39]…

Но Эверетт чувствует, как ее собеседник улыбается.

***

В 3:30 пополудни я открываю дверь в штабное помещение, расположенное в церкви Святого Алдэйта. Когда я появляюсь на пороге, шум в помещении стихает и устанавливается тишина. Тишина, бурлящая от нетерпения. Все уже успели проникнуться важностью происходящего.

Я прохожу вперед и поворачиваюсь лицом к аудитории:

– Итак, я уверен, все вы уже слышали кое-что о том, что случилось за сегодняшний день, но всем нам надо обладать одинаковой информацией, так что послушайте еще раз. Первое – телевизионное обращение. После него мы до сего момента получили больше тысячи телефонных звонков – обычная хрень насчет того, что девочку видели в разных концах страны, и пока ничего действительно интересного. Но это пока. Само собой разумеется, что у нас нет никаких подтвержденных свидетельств того, что кто-то видел Дейзи после пятнадцати пятидесяти двух, то есть после того, как она вышла из школьных ворот. Вопреки тому, что Мэйсоны рассказали нам в самом начале, Шэрон Мэйсон в тот день не забрала детей из школы, так что Дейзи и Лео должны были возвращаться домой пешком. Кроме того, миссис Мэйсон только что позвонила мне и подтвердила, что в доме нет школьной формы ее дочери. Все это значит, что мы не можем полностью исключить вариант, что Дейзи похитили по дороге домой. С другой стороны, мы до сих пор не обнаружили костюма русалки, а принимая во внимание то, что она не могла одновременно надеть и форму, и маскарадный костюм, что-то здесь не стыкуется. Также оба родителя настаивают на том, что, когда в тот день Дейзи вернулась из школы, она поднялась наверх и включила музыку. Оба говорят, что слышали голос дочери, но ни один не может подтвердить, что видел ее. То есть здесь опять какая-то нестыковка. Кроме того, боюсь, что нам придется принять во внимание еще один факт. – Я глубоко вздыхаю. – Теперь Шэрон Мэйсон говорит, что в тот день она выходила из дома минут на сорок, оставив детей одних в доме…

– Черт возьми, нашла время! – возмущаются мои коллеги.

– Послушайте, я так же разочарован, как и все вы, но это данность. Очевидно, она не хотела, чтобы об этом узнал ее муж, поэтому рассказала это, только когда мы разговаривали с ней вдвоем. Женщина считает, что уехала она чуть позже четырех тридцати, потому что как раз в это время домой вернулся Лео. Если верить ей, сначала она заехала в забегаловку на Глассхаус-стрит, а потом в «Маркс и Спенсер» на кольцевой дороге, но камера наружного наблюдения там не работает, а в самом магазине никто ее не помнит. Что может что-то значить, а может не значить ничего. Для всех нас важно то, что, пока дети были одни в доме, боковая калитка и дверь в патио были скорее всего открыты. Так что теоретически Дейзи могла самовольно выйти на улицу, хотя если б это было так, мы наверняка уже нашли бы ее, принимая во внимание то количество людей, которые занимаются поисками. Возможно также, что кто-то похитил ее или с территории перед домом, или – чисто теоретически – из самого дома.

– Да ладно! – раздается голос из задних рядов; мне кажется, я узнаю Эндрю Бакстера. – Шанс, что случайный педофил неожиданно появился у дома именно в эти сорок минут…

– Знаю – и полностью с вами согласен. Такие шансы исчезающе малы. Более того, в этом был бы смысл, только если б кто-то долго следил за семьей и увидел свой шанс, когда Шэрон уехала. Это мог быть кто-то, кого Дейзи знала и могла впустить в дом. И вот это может быть не так нереально, как выглядит на первый взгляд. Эверетт, поделитесь с нами тем, что вы узнали от подруг Дейзи.

– Я только что вернулась после встреч с Нанкси Чен и Порцией Доусон. – Верити встает. – Обе подтвердили, что не так давно Дейзи с кем-то встречалась, но это был большой секрет. Ни одна из девочек не смогла сказать, кто это был, но обе утверждают, что в какой-то момент Дейзи здорово разозлилась и больше не разговаривала с ними об этом.

– И ты уверена, – задает вопрос Бакстер, – что речь идет именно о злобе, а не об огорчении?

Эверетт стоит на своем.

– Именно о злобе. Есть еще кое-что. Дети в классе Дейзи в этом семестре писали сказки. Так вот, сказка, написанная Дейзи, исчезла. Учительница поищет ее еще раз. Конечно, это может быть простым совпадением, но мы должны убедиться, что никто чужой в класс не заходил. Потому что есть слабая вероятность того, что кое-что в этой сказке могло указывать на человека, с которым она встречалась. Нечто такое, что этот человек хотел скрыть от всех.

– Значит, – говорю я, оглядывая комнату, – нам срочно надо выяснить, что же это за человек. А так как Дейзи Мэйсон основную часть времени находилась под неусыпным контролем, единственным местом, где она могла с кем-то встретиться так, чтобы об этом не узнали родители, была школа. Поэтому мне нужен кто-то, кто просмотрит все записи камеры наружного наблюдения в школе Епископа Христофора за последние шесть недель. Каждую перемену, каждый перерыв на ланч. Доброволец получит дополнительные очки в борьбе за печенье, или я сам выберу жертву… – Я внимательно осматриваю всех своих сотрудников. – Ладно, если добровольцев нет, то будем считать, что короткая соломинка достается Бакстеру.

– Он не будет возражать, – острит Гислингхэм. – Он болельщик «Астон Виллы», так что привык часами пялиться на экран, на котором ничего не происходит.

– А что насчет мальчика? – спрашивает кто-то из заднего ряда, пытаясь перекрыть последовавший за остротой смех. – Этот Лео – он что рассказывает? Он ведь наверняка услышал бы, если б кто-то зашел в дом.

Я жду, пока шум успокоится.

– Хороший вопрос. Просто отличный вопрос, черт побери. Когда мы начали нашу беседу с Лео, он показал, что, когда они шли из школы, Дейзи отвлеклась на бабочку, и он вернулся домой один. Это не соответствует тому, что говорит Шэрон – насчет того, что Дейзи появилась дома первая. Так что нам пришлось слегка надавить на мальчика, и он рассказал нам совершенно другую историю. Теперь он говорит, что в школе над ним издеваются старшие ученики. Они поймали его, когда он во вторник возвращался домой вместе с Дейзи, и стали приставать. Толкали его и всячески издевались над его именем. Как мы поняли, пацаны называют его «Нука-тошнотик». Для тех, кто не знает, Нука – один из героев фильма «Король Лев»[40]. Тот, который шелудивый.

– Боже, – опять подает голос Бакстер. – Откуда такой снобизм? В мое время, когда я ходил в школу, обзывались только «жирдяями» и «прыщавыми».

Все опять смеются. Для вашего сведения, Эндрю Бакстер – мужчина полноватый, а вот прыщи у него давно прошли.

– Меня это совсем не удивляет, – сухо замечает Эверетт. – Если подумать о том, какие дети ходят в эту школу, то эти «умники» не могли придумать ничего другого.

– Важно то, – я повышаю голос, – что Лео рассказывает: когда задиры его поймали, Дейзи убежала и именно поэтому вернулась домой раньше его. Кстати, Шэрон Мэйсон утверждает, что ей ни о чем подобном не известно. Так что в соответствии с самой последней версией произошедшего Лео, вернувшись домой, поднялся прямо к себе и захлопнул за собой дверь; значит, теоретически он мог не услышать, как кто-то зашел в дом. Он говорит, что был обижен на Дейзи, – ведь она убежала и бросила его в одиночестве, и на вечеринке Лео старался держаться от нее подальше, поэтому не понял, что девочка в костюме маргаритки – не его сестра. Не знаю, насколько этому можно верить, хотя он стоял на своем, что бы я с ним ни делал. Что точно похоже на правду, так это то, что по дороге домой Дейзи и Лео поссорились.

– А сам он не мог этого сделать? – задает вопрос Бакстер. – Если по дороге дети поссорились, он же мог напасть на нее? В его возрасте мальчики подвержены неожиданным переменам настроения – Дейзи могла упасть, удариться головой…

– Теоретически возможно, но если это так, то куда он дел тело? Десятилетний ребенок не сможет спрятать тело так, чтобы мы его не нашли. Даже если у него будет на это много времени, чего у Лео не было.

– Хорошо. – Эндрю кивает, однако мне кажется, что все это его не убедило. – Но даже если мы исключим его из списка подозреваемых, то насколько мы можем верить этой его новой истории? Ведь некоторые его ровесники вообще не видят границы между правдой и ложью.

«Ровесники, – думаю я, – мальчики этого возраста…»

– Я не думаю, что он лжет, – громко раздается в тишине голос Гислингхэма. – По крайней мере, не по поводу издевательств. Его классная руководительница, Мелани Харрис, говорит, что, по ее мнению, это продолжается уже целый семестр. Несколько раз на мальчике рвали одежду, на руках у него появлялись ссадины, но поймать никого не удавалось, а Лео продолжал настаивать на том, что он сам случайно упал или что-то в этом роде. Без официальной жалобы мало что можно сделать. Но с ним явно что-то происходит.

Куинн демонстрирует работу мысли:

– А Шэрон не говорила, что он легко поддается переменам настроения?

Но Гислингхэм отрицательно качает головой. Так они потихоньку изводят друг друга с того самого момента, как Гарет стал «исполняющим обязанности детектива-сержанта».

– Мне кажется, что это не просто перемены настроения, – сообщает Крис. – У него бывают приступы ярости, и в такие моменты он срывается на одноклассниках. Пару недель назад Лео попытался выколоть карандашом глаз своему соученику. Учительница подозревает, что одному из своих мучителей. Никакого вреда он ему не нанес, и это единственное, почему ему все сошло с рук. Тогда Шэрон Мэйсон вызвали в школу, но она отнеслась к произошедшему несерьезно. Все повторяла: «Мальчики всегда будут мальчиками», «дети в наши дни такие изнеженные» и прочую подобную ерунду.

Чем больше я узнаю о Шэрон Мэйсон, тем меньше ее понимаю. Для такой поверхностной личности она удивительно закрыта. Что-то здесь не так, но я, черт побери, не могу понять, что именно.

– Вы проверили запись с камеры, сделанную уже после того, как Лео и Дейзи ушли, чтобы уточнить, не идет ли кто-то за ними?

– Кадр за кадром в течение следующих тридцати минут, но не заметил ничего бросающегося в глаза, – отвечает Гислингхэм. – Несколько мальчиков ушли в том же направлении. Но дети в наши дни – далеко не дураки. Они прекрасно знают, где расположены камеры. Особенно если планируют что-то нехорошее.

– И тем не менее, Крис, не бросай эту историю с издевательствами. Попробуй узнать хоть какие-то имена. Может быть, тебе что-то подскажут учителя.

– Сделаю, босс.

– Кто следующий – Куинн?

«Исполняющий обязанности» встает и выходит вперед:

– Барри Мэйсон утверждает, что в тот день поздно приехал с работы из-за ЧП на одной из его стройплощадок. Той, что в Уотлингтоне. Я проверил – там у него всего один объект, и работа на нем приостановлена три недели назад. Хозяйка сказала, что заплатила Мэйсону десять штук и с тех пор больше его не видела. Кормит ее обещаниями, но не появляется. И она знает еще по крайней мере троих человек в такой же ситуации. Строители, твою мать, а? Сплошные козлы.

– Только не заводи меня, – мрачно прошу я. – Значит, если Мэйсона не было там, где он должен был быть, – я имею в виду Уотлингтон, – то где же он, твою мать, был? Куинн, можешь попробовать выяснить?

– Это будет непросто без доступа к его кредитным картам и телефону. Но я проверю – вдруг его где-то зарегистрировала система распознавания автомобильных номеров…

– Договорились. И теперь последнее: в настоящий момент у нас нет никаких оснований для ареста Мэйсонов, поэтому они сейчас отправятся домой. На глазах у всех средств массовой информации. Несколько следующих дней для них будут очень непростыми, но, в чем бы их ни обвиняла пресса и эти тролли из «Твиттера», мы не можем себе позволить, чтобы это как-то повлияло на нас. Исчезновение Дейзи можно объяснить разными причинами, не имеющими никакого отношения к семье. И именно на это в первую очередь укажет мне адвокат, которого Мэйсоны, без всякого сомнения, наймут в ближайшее время.

– Я бы дьяволу душу продал, чтобы оказаться сегодня мухой на стене в их доме. – Гислингхэм строит гримасу. – Или жучком на водопроводном кране.

Я вижу, как Анна Филлипс улыбается, услышав эти слова.

– Жучком как насекомым или «жучком» как прибором?

Крис расплывается в улыбке. Она у него очень хорошая.

– Подойдет и то и другое.

– Итак, – говорю я, заканчивая совещание, – кто-нибудь хочет еще что-нибудь сказать? Нет? Тогда встречаемся завтра утром. Всем спасибо.

Когда я иду к двери, Эверетт пристраивается ко мне. Я чувствую, ей есть что сказать, – очевидно, она не хотела обсуждать это при всех. С ней такое часто случается – мне бы хотелось, чтобы она была посмелее в том, что касается ее собственных предчувствий, потому что ошибается Эверетт редко. Да и Куинну пойдет на пользу, если кто-то время от времени будет оспаривать его теории, не только Гислингхэм.

– В чем дело, Эв? – спрашиваю я.

– В классе Дейзи на стене висит доска с рисунками детей, которые они сделали в качестве иллюстраций к своим сказкам.

Я жду. Эв не любит болтать зря. Сейчас она все объяснит.

– Прежде чем мы узнали, что сказка Дейзи исчезла, я посмотрела на ее картинку. – Верити достает телефон и открывает фотографию. – Взгляните.

Рассмотреть подробности не так просто, но мне кажется, что на рисунке, в нижней его части, нарисована маленькая девочка в короне и балетной пачке розового цвета, а над ней возвышается гораздо более высокая женская фигура с метлой и неестественно большой сумкой. Здесь же находится довольно странное существо, голова которого, как плющом, увита листьями, с каким-то свертком под мышкой, а справа от него – фигура молодого человека с золотистыми волосами, отгоняющего прочь монстра с громадным хоботом и закрученным хвостом.

– Так ты думаешь…

– Что эта девочка – Дейзи? Без сомнения. Все маленькие девочки хотят быть принцессами или балеринами.

– Или и тем и другим сразу, если судить по этому рисунку. – Я улыбаюсь.

– И отец Дейзи все время называл ее «своей принцессой»…

Теперь уже моя очередь делать гримасу:

– Подай-ка мне гигиенический пакет.

– Я все знаю, босс, но когда тебе всего восемь…

– Я же не спорю, просто захотелось блевануть.

Но Эв еще не закончила:

– Больше всего меня поразила эта женщина за маленькой девочкой. Посмотрите на ее обувь. Эти перепонки впереди… И каблуки, которыми вполне можно убить…

Теперь я вижу, что она имеет в виду:

– Здорово похоже на туфли, в которых Шэрон была с утра. Насколько я понимаю, она все еще в них.

Верити кивает, а потом указывает на монстра.

– Нанкси Чен рассказала, что Дейзи придумала новое имя своему отцу. Теперь она называет его Хряк.

Я бросаю на нее быстрый взгляд, и Эверетт кивает:

– Знаю и очень стараюсь не делать поспешных выводов. Проблема в том, что в наши дни растление малолетних встречается на каждом шагу. Хотя, может быть, проблема совсем не в этом – возможно, девочка накануне поругалась с отцом и просто выпускала пар. То есть все абсолютно невинно. Ей просто не купили последнюю куклу Капустку.

Я улыбаюсь. Легко догадаться, что у Эверетт нет детей.

– Мне кажется, офицер, что она уже не столь популярна…

– Это только говорит о том, насколько я стара. – Констебль усмехается. – Но вы меня поняли. Мы все знаем, как дети иногда принимают все слишком близко к сердцу. Все происходящее кажется чрезвычайным в этом возрасте.

Она слегка краснеет, но я не заостряю на этом внимание.

– А когда оно появилось, это свиное прозвище?

– Точно не уверена, но, может быть, несколько недель назад? То есть приблизительно в то же время, когда они писали сказки.

– Значит, ты думаешь, что мы должны проверить записи с камеры на предмет того, заходил ли Барри в класс где-то на прошлой неделе?

– Я спрашивала директрису, – Эверетт кивает, – и, насколько она помнит, он не появлялся в школе вот уже много месяцев. На прошлой неделе там устраивали вечер родителей – так вот, Шэрон пришла на него одна. Я собираюсь заскочить к Мэйсонам по дороге домой, чтобы выяснить, не знают ли они, куда делась сказка. Может быть, заодно мы получим ответ и на главный вопрос…

– А именно? – Я хмурюсь.

– Дома ли школьный портфель Дейзи?

Я не отрываясь смотрю на Верити. «Как же, твою мать, я мог это пропустить?!» И начинаю мысленно крыть себя на чем свет стоит.

– Когда она уходила из школы, он был с ней. Мы видели его на записи, – продолжает Эверетт, очевидно, не заметив этого приступа самоуничижения. – Так что если он дома – это значит, что девочка, так или иначе, добралась туда. А вот если его нет…

– …то скорее всего она исчезла где-то по дороге между школой и поселком. Что снимает подозрение с Мэйсонов.

– А вы ведь видели ее комнату в ту ночь, босс? Вы не припомните там портфеля? Такого, с портретом диснеевской принцессы. Розового.

Я начинаю вспоминать. Я бы не сказал, что у меня фотографическая память, но обычно я не так много пропускаю. И уверен, что портфель бросился бы мне в глаза – ведь это была бы единственная вещь в том цветнике, на которой не было бы рисунка маргаритки.

– Нет, – говорю я наконец, – не думаю, что он там был. Но это пока ничего не доказывает. Она могла убрать его в шкаф или еще куда-нибудь. Или рюкзак могла убрать Шэрон. Эта гребаная комната выглядела как настоящая выставка.

– Но спросить мне ничто не помешает.

Моя коллега собирается идти, но я останавливаю ее:

– Барри Мэйсон может что-нибудь выкинуть – сомневаюсь, чтобы сейчас мы своими появлениями доставляли ему радость.

– Я знаю, но, мне кажется, попробовать все-таки стоит. Если дойдет до открытой стычки, я просто уйду. Может быть, не так уж и плохо, если журналюги увидят на пороге дома офицера полиции.

– Ладно, вперед, – вздыхаю я. – Только надень форму, ладно? Чтобы эти писаки знали, кто ты такая.

На лице у Эв появляется гримаса, но она понимает, к чему я веду.

– Но сначала тебе надо будет пошушукаться с соседкой…

– С Фионой Вебстер? – Эверетт хмурится.

– Именно с ней. Мне она показалась далеко не дурой. Никогда не знаешь, что может получиться, если задашь парочку наводящих вопросов. И еще поговори с семейным врачом – может быть, у него есть какие-то подозрения насчет растления…

– Я уже проверяла – он в отпуске. Но я ему напишу.

– А учительница рассказала, как Дейзи вела себя в последнее время?

– Тише, чем обычно, но она несколько раз повторила, что изменения в поведении были минимальными. И что это могло ничего не означать. Честно говоря, их больше беспокоил Лео.

– Значит, они были единственными, кого это волновало.

– Я знаю. Бедный мальчуган…

Эверетт еще раз смотрит на фото в телефоне.

– Даже если убрать эти светлые волосы, в одном я уверена наверняка – на рисунке не Лео Мэйсон, – говорит она. – Он ведь и мухи не обидит, не говоря уже о битве с монстром.

– Значит, нас уже двое… Но если это не Лео, то кто, черт возьми?

***

22 июня 2016 года, 15:29

27 дней до исчезновения

Барж-клоуз, № 5

Спальня на втором этаже

– Тебе здесь нечего делать.

Это говорит Лео, который стоит на пороге родительской спальни. Обе двери платяного шкафа открыты, а Дейзи сидит перед туалетным столиком матери и красит ресницы. Делает она это на удивление умело. Девочка улыбается в зеркало. Она уже намазала губы ярко-розовой помадой и подвела веки синим.

– Тебе здесь нечего делать, – повторяет ее брат, хмурясь. – Она внизу. И все узнает.

– Ничего она не узнает, – беззаботно отвечает Дейзи, не глядя на него. – Она никогда ничего не знает.

Девочка слезает со стула и подходит к высокому трюмо. На ней надеты голубое бикини и блестящие босоножки, с открытыми носами и без задников, на высоких каблуках. Дейзи замирает, а потом подходит к зеркалу, останавливается, отставляет бедро и принимает кошачью позу. После чего поворачивается и через плечо посылает воздушный поцелуй своему изображению в зеркале.

Лео приближается к одному из шкафов, усаживается перед ним на пол и начинает бесцельно вытаскивать из него вещи, глядя на них без всякого интереса. Пара кроссовок, махровое полотенце, толстовка с капюшоном… Из кармана вываливается что-то твердое, прямоугольное, и этот предмет со стуком падает на пол. Дейзи оглядывается на брата:

– Тебе нельзя об этом знать.

Лео поднимает упавшую вещь и рассматривает ее.

– Чей это телефон?

– Я же сказала – это секрет.

***

Телефонистка принимает звонок в 17:30. Потом его несколько раз проверяют и перепроверяют, записывают все детали, и только после этого около 18:15 он доходит до меня. Я сижу в своем кабинете у Святого Алдэйта, а Куинн рассказывает мне о том, как мы не смогли разыскать никаких следов того, где был Барри Мэйсон во вторник во второй половине дня, и определить точное время, когда он в тот день вернулся в «Усадьбу у канала».

– Вся проблема в том, что Мэйсон обычно часто заезжает домой в течение дня, – говорит Гарет. – Заскакивает между посещениями разных объектов. Поэтому люди привыкли видеть его пикап в разное время дня. Он никому не бросается в глаза. Да и на подъездной дорожке, как правило, стоит машина Шэрон, а не его.

Я подхожу к окну и выглядываю на улицу. На противоположной стороне, перед гипермаркетом «Теско», мальчик играет с маленькой серой собачонкой, крутя вокруг себя теннисный мяч на длинной леске. Я вздыхаю. Собака – не единственное живое существо, которое сейчас бегает кругами.

– Послушайте, – говорит наконец Куинн. – Надеюсь, вы не будете возражать, но я хочу сказать: вам не кажется, что мы с самого начала где-то ошиблись?

Я жду.

– В чем именно? – уточняю после паузы.

– Вы же сами говорили, что Дейзи вполне могла самостоятельно уйти из дома, пока Шэрон не было. Скорее всего Лео этого вообще не заметил бы. Разве не могло быть так, что бедная глупышка просто убежала? С такой семейкой ее никто за это не осудил бы.

– Я думал об этом, – вздыхаю я. – Но прошло уже два дня. С тем количеством людей, которые ищут ее в поле, и принимая во внимание то, что ее портрет показывают во всех средствах массовой информации, мы уже давно ее нашли бы. Так или иначе.

– Тук-тук… – В дверях появляется Гислингхэм с кучей бумаг под мышкой. – Нам только что позвонила женщина, которая узнала Барри Мэйсона во время телевизионного обращения…

– Да неужели? – Голос Гарета полон иронии. – Думаю, что его узнали человек сто. Из тех, кого он кинул. Честно говоря, меня удивляет, что исчез не он сам – наверняка многие мечтают о том, чтобы прибить его.

Форму высказывания можно обсуждать, но по сути все верно.

За спиной у Куинна Крис строит гримасу.

– Если позволите, я договорю, – продолжает он. – Так вот, эта женщина – Эми Кэчкарт – говорит, что его зовут вовсе не Барри Мэйсон. Его имя – Эйдан Майлс.

Мы с Куинном обмениваемся взглядами.

– И кто же, черт побери, этот Эйдан Майлс? – вырывается у меня.

Гислингхэм открывает свой блокнот:

– Лет тридцать с небольшим, разведен, квартира в Кэнэри-Уорф, работает в сфере банковских инвестиций. Детей нет, но готов рассматривать предложения. Любит фитнес, путешествия, французскую кухню и остальные прелести жизни.

– Какого черта…

– Это его профиль. На FindMeAHotDate.com[41].

По-видимому, у нас отваливаются челюсти, потому что констебль усмехается:

– Правда. Я ничего не придумываю.

С этими словами Крис кладет бумаги на мой стол.

– Эта женщина – Эми Кэчкарт – переписывается с ним вот уже несколько недель. Вот то, что она пере-слала мне, – полюбуйтесь.

Он искоса смотрит на Куинна. Один-ноль в пользу детектива-констебля.

Гарет тем временем поспешно просматривает распечатки.

– Неудивительно, что Мэйсон не хотел, чтобы его лицо показывали по телевизору. Эта женщина с ним встречалась?

– Пока нет. Но вы посмотрите на фото из профиля – совершенно очевидно, что это он. Хотя если сейчас вы зайдете на сайт, то ничего там не найдете. Все удалено на следующее утро после исчезновения Дейзи.

Я откидываюсь на спинку кресла.

– Значит, тот, кто догадается, чем он занимался, когда, по его словам, должен был откачивать воду в Уотлингтоне, приза не получит.

– А этого достаточно для получения ордера?

– На обыск в доме – думаю, нет. А вот разрешение на доступ к его банковским картам и телефонным звонкам получить можно. Я займусь этим.

***

Запись беседы с Фионой Вебстер

Место: Барж-клоуз, № 11, Оксфорд,

21 июля 2016 г., 17:45

Присутствует: детектив-констебль В. Эверетт

ВЭ: Спасибо, что согласились вновь встретиться со мной, миссис Вебстер. Я знаю, что сейчас всем нелегко.

ФВ: А вы не знаете, сколько еще здесь пробудут средства массовой информации? Они превращают округу в свинарник. Везде мусор, пивные банки, а что касается парковки…

ВЭ: Кажется, вы говорили, что ваша дочь, Меган, учится с Дейзи в одном классе?

ФВ: Все правильно. Хотя я так никогда и не пойму, как все мы, бывшие на вечеринке, не заметили, что там была не она. По-видимому, все дети знали, что девочки обменялись костюмами, но забыли поделиться этим фактом со своими отсталыми предками.

ВЭ: Насколько я знаю, дети в этом семестре должны были написать сказку?

ФВ: Ну конечно. И это всем очень понравилось. Даже мальчикам.

ВЭ: А о чем написала Меган?

ФВ: Обычная смесь из принцесс, гномов и злых мачех. Рапунцель встречается с Золушкой, с добавлением «Храброй сердцем» в придачу.

ВЭ: Удивительно, почему мачехи в сказках всегда злые? Я бы дважды подумала, прежде чем выходить замуж за мужчину с маленькими детьми, – такое впечатление, что, что бы ни делала, ты все время как на ладони.

ФВ: Пусть вас это не смущает, милочка. По своему опыту могу сказать вам, что родные матери для детей такого возраста тоже все как на ладони. Все, что вы делаете, – все не так. Знаете, я совсем не удивлюсь, если узнаю, что злая мачеха в сказке Меган полностью списана с меня.

ВЭ: Смешно это слышать… На рисунке Дейзи у женщины в точности такие же туфли, как и у ее мамы.

ФВ: Вы о шпильках Шаз? Забавно, а подошвы у них тоже красного цвета? Шэрон утверждает, что это настоящие «лабутены», но мне кажется, она просто намазала подошвы лаком для ногтей. Боюсь, что здесь, у нас, эти туфли превратились в ее торговую марку – она носит их постоянно, независимо от погоды или от того, на какое мероприятие направляется. Однажды я видела, как Шаз завязла в них на бровке поля, когда Лео играл в футбол. После этого весь день стонала. Кажется, больше она не посетила ни одной игры.

ВЭ: А Барри посещает? Я имею в виду, футбольные матчи?

ФВ: Иногда. Но не часто. Они с Лео не очень близки.

ВЭ: Но я помню, как вы говорили, что Барри был очень близок с Дейзи – «вечные отношения между отцами и дочерями»… И еще что-то насчет того, что он все время носил ее на плечах.

ФВ: Ну да. Правда, в последнее время я этого не видела.

ВЭ: Но они по-прежнему близки?

(Пауза.)

ФВ: Вы к чему клоните? Хотите спросить у меня, не растлевал ли Барри собственную дочь?

ВЭ: А мог?

(Пауза.)

ФВ: Честно говоря, это уже не в первый раз, как я задаю себе этот вопрос после исчезновения девочки, но никак не могу ответить ни «да», ни «нет». Около года назад, когда они только переехали, он не отлипал от нее, но в последнее время, когда я видела их вместе, она явно старалась держаться на расстоянии. Но то же самое можно сказать про моего мужа и Элис. Многое меняется в промежутке между шестью и восемью годами. Девочки становятся стеснительными – стесняются даже своих отцов.

ВЭ: А было еще что-то, что, может быть, не привлекло вашего внимания раньше, но теперь…

(Пауза.)

ФВ: Вы знаете – есть кое-что. Я совершенно об этом забыла, но недели три назад Барри приехал забрать Дейзи из школы. Такое нечасто случается, но, кажется, Лео в тот день ходил к врачу, так что Дейзи забирал Барри. Я находилась недостаточно близко, чтобы понять, что между ними произошло, но девочка неожиданно начала визжать и плакать. А обычно Дейзи очень спокойная и сдержанная. Короче, Барри решил разыграть карту слегка умом тронувшегося папаши – весь из себя такой «что-же-мне-теперь-делать?», вы меня понимаете… В тот раз я не обратила на это внимания, подумав, что это еще один способ обратить на себя внимание аппетитных мамочек. Но сейчас, когда я об этом думаю, мне это кажется немного странным.

ВЭ: А каков он – я имею в виду вообще? Например, с вами?

ФВ: Хотите знать, не подкатывал ли он ко мне? Знаете, он такой… любит распускать руки, все время трогает вас или за предплечье, или пониже спины. Как говаривал мой бывший босс: с ним опасно ездить в такси. Правда, он был очень осторожен и всегда держался в рамках, но я представляю, что произошло бы, получи он ответный сигнал. Он принадлежит к категории парней, которые всегда в поиске и руководствуются принципом: если долго мучиться, что-нибудь получится.

ВЭ: А как к этому относится Шэрон?

ФВ: Боже, он не позволяет себе такого в ее присутствии! Она очень ревнивая. Настоящее чудовище с зелеными глазами. Я помню, как она волком смотрела на Джулию Коннор лишь потому, что Барри сказал что-то о том, что та похудела. Для Шэрон это очень болезненная тема.

ВЭ: В сказке Дейзи тоже было чудовище. С хоботом и с хвостом крючком, как у свиньи.

ФВ: Ну что ж, по мне, так хоть какое-то разнообразие… Не все же драконов изображать.

ВЭ: А кстати, вы случайно ничего не слышали о свиньях?

ФВ: О свиньях?

ВЭ: Это тема возникла в разговоре с Нанкси Чен.

ФВ: Нет, простите. Я совсем без понятия.

ВЭ: Понятно. Что ж, спасибо. И последнее, миссис Вебстер. Эти флирты Барри – Дейзи о них знала, как вы думаете?

ФВ: Хороший вопрос. Она очень умна. И очень наблюдательна. Так что я не удивлюсь, если она знала. Совсем не удивлюсь.

***

Отправлено: 21/07/2016, 17:58

Отправитель: Richard.Donnelly@poplaravenue- medicalcentre.nhs.net

Адресат: DCVerityEverett@ThamesValley.police.uk

Копия: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk

Тема: Дейзи Мэйсон

Благодарю вас за ваше письмо. Вы должны понимать, что существуют определенные правила, касающиеся конфиденциальности данных о здоровье пациентов, но я осознаю важность и срочность вашего запроса. Моей первоочередной задачей является защита интересов моих пациентов, и, имея это в виду, я не вижу проблемы в том, чтобы подтвердить вам, что не заметил у Дейзи Мэйсон никаких следов, говорящих о том, что она была растлена. В случае если б у меня возникли подобные подозрения, я незамедлительно принял бы соответствующие меры. Последний раз, когда я видел ее (это было три недели назад), она была довольно взволнована, но это ни в коем случае не говорит о том, что она подвергалась насилию. Тогда я объяснил это себе повышенной возбудимостью ребенка.

Вы ничего не спрашиваете меня о Лео Мэйсоне. Около двух недель назад он был у меня на регулярном осмотре – это случилось как раз накануне моего отъезда в отпуск. Во время осмотра я обнаружил у него серьезные царапины и ушибы, которые миссис Мэйсон объяснила отсутствием порядка на игровой площадке. Перед своим отъездом я коротко обсудил этот вопрос со школьной медсестрой и собираюсь вновь встретиться с ней на следующей неделе. Так что после этого я планирую сообщить вам полученную информацию.

Если я еще чем-то могу вам помочь, то прошу сообщить; но имейте в виду, что в будущем я не смогу дать вам никакой дополнительной информации ни о детях, ни о мистере или миссис Мэйсон без соответствующего официального запроса.

***

В 18:35 Верити Эверетт нажимает кнопку звонка в доме № 5 по Барж-клоуз. Ожидая, пока ей откроют, она разглаживает свою форму. После всех этих месяцев, что та лежала, нераспакованная, вместе с другими вещами, у нее немного несвежий запах. Верити передвигает ремень чуть ниже, а потом возвращает его на прежнее место – но что бы она ни делала, ей все время кажется, что форма сидит как-то не так. Верити не может понять, как Эрике Сомер удается так здорово носить форму. Не сказать чтобы та сидела на ней так уж сексуально, но, по крайней мере, Эрика не похожа в ней на мешок с картошкой.

У себя за спиной Эверетт слышит, как шумит лагерь представителей прессы, который разбили в конце подъездной дороги, и еще больше натягивает фуражку на глаза. Но все равно ее физиономия появится во всех вечерних выпусках новостей. Отцу это должно понравиться – надо будет позвонить и предупредить его. Хотя он и так не пропустит – со дня смерти ее матери телик в доме работает постоянно. «Джерри Кейл», «Свободные женщины», телемагазин – да что угодно, только не тишина.

И вот дверь открывается. Это Лео. Что на мгновение сбивает девушку с толку.

– Привет, Лео. Я – детектив-констебль Эверетт. Верити Эверетт. А мама или папа дома? – Хотя она прекрасно знает, что никуда они не денутся. Дом же в осаде. Но с чего-то надо начинать…

– Мам! – Мальчик поворачивается. – Опять полиция!

И он исчезает, оставляя констебля стоящей на крыльце и чувствующей затылком батарею камер со вспышками за спиной, пока фотографы пытаются хоть одним глазом заглянуть внутрь. Просто какие-то контрольные выстрелы во всех смыслах. Наконец появляется Шэрон, кутаясь в кардиган.

– Что вам надо? – спрашивает она с раздражением. – Я не собираюсь приглашать вас в дом.

– Это не займет много времени, миссис Мэйсон. Насколько я понимаю, не так давно в школе Дейзи писала сказку…

Хозяйка дома моргает, а потом смотрит за спину Эверетт, на камеры. Кажется, она пытается просчитать, что лучше для ее авторитета в обществе: чтобы ее засняли беседующей с сотрудницей полиции или захлопывающей дверь перед ее носом. Наконец, очевидно, решает, что первое.

– И что?

– Просто интересно, нет ли ее у вас? Учительница не может ее найти.

Шэрон делает гримасу – видно, что она не большая поклонница Кейт Мадиган.

– Не понимаю, для чего вам эта глупость?

– К сочинению Дейзи нарисовала милый рисунок. На нем изображены принцесса и принц, а еще монстр, похожий на свинью…

– Только не говорите мне про свинью. Она в последние недели не рисовала ничего, кроме свиней. Свиньи на шопинге, свиньи за рулем машин, свиньи, выходящие замуж…

– Как странно… А она не говорила, почему?

– А кто ее знает? – Мать пожимает плечами. – Ведь дети никогда не руководствуются в своих поступках логикой. Это напоминает то, как и с кем они дружат. Сейчас это Милли Коннор, а потом вдруг она получает отставку, и теперь это уже Порция и девочка Чен… Я стараюсь этим не заморачиваться.

– Значит, вы читали сказку?

– Недели две назад. Дейзи как раз ее закончила. Я проверила, чтобы она не наделала в ней ошибок.

– А вы не помните, о чем она?

– Да обычная ерунда. Все эти глупости.

– Понимаю. А вы не поищете ее для меня? Может быть, она у Дейзи в портфеле?

– Не думаю, чтобы Барри…

– А его нет.

Это голос Лео. Он стоит у лестницы и раскачивается на нижней балясине.

– Я про портфель, – поясняет мальчик. – Его нигде нет.

– Ты уверен? – Шэрон хмурится. – Я знаю, что видела его у нее в комнате.

Она поворачивается, протискивается мимо сына и поднимается по лестнице. Лео продолжает раскачиваться. Они слышат, как Шэрон наверху передвигает вещи.

– Порция не была… – начинает младший Мэйсон, но вдруг замолкает.

Верити в растерянности смотрит на ребенка.

– Прости. Порция не была кем?..

– Порция не была лучшей подругой Дейзи. Порции она не нравилась.

Сотрудница полиции открывает рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент по лестнице грохочут каблуки, и Шэрон появляется вновь.

– На этот раз он прав. Портфеля нет, но куда…

У себя за спиной Эверетт слышит шум подъехавшей машины, треск камер и град вопросов. Она поворачивается и видит, как по дорожке к ней приближаются Адам Фаули и Гарет Куинн.

– Где ваш муж, миссис Мэйсон? – спрашивает Адам.

– А в чем дело? – Глаза Шэрон превращаются в щелки. – Что вам от него надо?

– Мы можем поговорить или здесь, – предлагает Фаули, – на глазах у всех этих журналистов, или пройти в дом – решать вам.

Хозяйка слегка поворачивает голову, не отрывая от него глаз.

– Барри!

Когда отец Дейзи появляется, в одной руке у него банка пива, а в другой – таблоид.

– Надеюсь, что у вас веские причины…

– Сегодня вечером в наш штаб поступил звонок, мистер Мэйсон, – начинает Адам. – От некоей мисс Эми Кэчкарт. Создается впечатление, что в последние три недели вы с ней активно переписывались.

Шэрон хватает мужа за руку.

– О чем они говорят? Кто эта женщина, черт побери?!

– Никто, – отвечает Барри, стряхивая ее руку, но лицо его становится белым. – Я никогда не встречал никого по имени Эми Кэчкарт.

– Это правда, миссис Мэйсон. Если быть до конца точным, то ваш муж действительно никогда не встречался с мисс Кэчкарт. Но он, очевидно, планировал встречу, – сообщает Фаули. – То есть я хочу сказать, для чего еще регистрироваться на сайте знакомств?

– На сайте знакомств? – Шэрон вне себя. – Ты что, реально был на этом гребаном сайте?!

– Боюсь, что это так, миссис Мэйсон. Используя фальшивое имя и мобильный с предоплаченным тарифом. Я ни в чем не ошибся?

Куинн вмешивается как раз вовремя – в тот самый момент, когда Шэрон нацеливается на физиономию своего благоверного. «О боже, – думает Эверетт, ощущая за спиной вспышки камер, – у прессы сейчас, должно быть, именины сердца!»

– Мне кажется, мистер Мэйсон, – говорит Фаули, в то время как Гарет заталкивает Шэрон в дом, – что вы хотите продолжить беседу в участке.

Барри с ничем не прикрытой яростью смотрит на Адама. Под левым глазом у него царапина. Наконец он расправляет плечи и сует газету и банку в руки Эверетт, прежде чем повернуться к инспектору:

– Давайте покончим с этим раз и навсегда.

***

7 июня 2016 года, 10:53

42 дня до исчезновения

Этнографический музей Питта Риверса[42], Оксфорд

Яркий солнечный день – три учительницы из школы Епископа Христофора стараются превратить неуправляемую толпу школьников в нечто хотя бы отдаленно напоминающее очередь. Одна из них – Кейт Мадиган, вторая – Мелани Харрис, а третья – Грания Таунсенд, одетая в убийственное сочетание ботинок «Доктор Мартенс» и кардигана с цветочным принтом и кружевным воротничком. У старших детей уже скучающий вид, потому что они не знают, что такое «этнографический» и заранее скептически относятся ко всему, что называется «музеем».

– Вы меня только послушайте, – говорит Грания, – это не похоже ни на один музей, в котором вы были до сих пор, я вам обещаю. Здесь вы увидите жабу, утыканную иголками, кукол вуду[43], ведьму в бутылке и тотемный столб. Настоящий большой тотемный столб. Если помните, мы видели такой в книге про коренных жителей Америки.

Ее слова вызывают некий интерес. Один из мальчиков помладше поднимает на нее глаза:

– Там что, реально есть ведьма в бутылке? А как они ее туда засунули?

– Не думаю, чтобы это было кому-нибудь известно, – ухмыляется Таунсенд. – Бутылку передала музею одна очень старая леди лет сто назад. И предупредила, чтобы во избежание беды ее ни за что не открывали.

– И ее так и не открыли?

– Нет, Джек, никогда. Лучше поберечься, как ты думаешь?

Голова очереди двигается, и Кейт Мадиган ведет младших детей в главную галерею, где те останавливаются и рассматривают тускло освещенное помещение. С потолка свисают африканские щиты и эскимосские шкуры, а на полу перед ними разместилась целая куча витрин, забитых всеми мыслимыми человеческими артефактами: музыкальными инструментами, масками, изделиями из перьев и бисера, погребальными лодками, оружием и латами, глиняной посудой и плетеными корзинами. Все витрины содержатся в идеальном порядке, но внутри каждой из них настоящий хаос из дат и мест происхождения – в котором самураи соседствуют с суринамцами, а Меланезия[44] – с Месопотамией[45]. На некоторых экспонатах еще остались оригинальные таблички – написанные изящным викторианским почерком и прикрепленные шнурками. Как будто время остановилось в 1895 году. Что в какой-то степени и произошло. По крайней мере, в этом месте.

– Мел повела Йонаха Эшби в дамскую комнату. У него, у бедняги, кровь пошла носом. – Кейт Мадиган подходит к Грании. – Мне кажется, он немного перевозбудился. Но я его понимаю. Потрясающее место.

Таунсенд улыбается. Теперь дети разбежались по всему помещению – они задыхаются от восторга, перебегают от витрины к витрине и указывают на различные экспонаты.

– Знаю. Я люблю приводить сюда классы. Чем чуднее экспонаты, тем больше они, по-моему, привлекают детей.

– Тогда неудивительно, что им здесь так нравится.

Грания кивает в сторону витрины, вокруг которой столпился по крайней мере десяток учеников:

– Это тсантсы. Всегда притягивают к себе целую толпу.

– Тсантсы?[46]

– Высушенные головы.

– Тогда это не для меня. – Кейт морщится.

– К этому привыкаешь, – ухмыляется ее коллега. – Можешь мне поверить.

Она подходит к витрине и видит, как Нанкси Чен, очевидно смакуя, читает надпись на ней, а толпа мальчиков таращится на ее содержимое. В витрине расположено с десяток голов, большинство из которых по величине не больше кулака, а некоторые даже меньше. У каких-то сохранились кольца, вставленные в нос, и оригинальные волосы, длина которых совсем не соответствует слегка вытянутым, крохотным и потемневшим лицам.

«Сначала сдирается кожа с головы, – читает Нанкси, – и сам череп и мозг выбрасываются. Рот и глаза зашивают, чтобы злой дух не вышел и не преследовал потом убийцу его хозяина. Потом кожу кипятят в воде, от чего она сжимается».

– Вау, грандиозно омерзительно!

Грания Таунсенд улыбается:

– Они очень старые, и их привезли из Южной Америки. В старые времена люди там полагали, что из головы врага к тебе может перейти его душа и его сила. Во время ритуальных церемоний они носили эти головы на шее.

– Правда? – Один из мальчиков сверлит ее взглядом. – Потрясно!

По другую сторону витрины под табличкой «Отношение к врагам» Лео Мэйсон рассматривает коллекцию декорированных черепов. Некоторые из них украшены ракушками, в лоб других вделаны рога. Тот, что привлек внимание Лео, такой маленький, что, должно быть, принадлежал ребенку. Глазницы проткнуты металлическими шпильками, а сами кости скреплены кожаными ремешками. К Мэйсону подходит один из кураторов выставки.

– Жутковато немного, правда? – спрашивает он приятным голосом.

– Почему у него в глазницы воткнуты эти острые штуки? – спрашивает мальчик, не оборачиваясь.

– Хороший вопрос. Может быть, это месть? Или шаман племени сделал это, чтобы убить злого духа?

Один из детей выглядывает из-за угла витрины и поднимает свои руки, изображая призрака.

– У-у-у-у!

Лео вздрагивает и отпрыгивает назад, хватаясь за пиджак куратора. Мужчина кладет руку ему на плечо.

– С тобой всё в порядке? Может быть, позвать учительницу?

Мэйсон трясет головой, но пиджак не выпускает.

– Тогда, может быть, займешься поисками сокровищ? Где-то в этих витринах спрятаны четырнадцать деревянных мышек. Кое-кто из твоих одноклассников уже ищет их, а учительница сказала, что того, кто найдет их всех, ждет приз.

И вновь Лео качает головой.

– Мне больше нравятся черепа, – произносит он в конце концов.

В дальнем конце зала вместе с группой девочек Кейт Мадиган рассматривает амулеты, фетиши и кукол вуду[47]. Порция Доусон старательно записывает названия разных талисманов в маленькую записную книжку, пока Дейзи Мэйсон как завороженная смотрит на украшения из серебряной филиграни, разложенные на черном бархате.

– Как для браслета с подвесками, – говорит она, глядя на учительницу.

Кейт улыбается:

– Похожи, правда? Я уже их видела. В Италии. Раньше люди вешали такие на люльку младенца, чтобы защитить его и охранить от злых духов, пока он спит.

– Как злая фея в «Спящей красавице»? – уточняет Порция.

– Да, наподобие. – Мадиган подходит поближе и указывает на предметы за стеклом: – Они должны походить на перевернутые вверх ногами ветви. Как омела на Рождество.

Доусон поднимает глаза и читает через стекло табличку, а затем тщательно выводит заглавными буквами «ЧИМАРУТА»[48] и начинает зарисовывать один из подвесков.

– На всех них изображены различные символы удачи, – продолжает объяснять Кейт. – Видишь, Дейзи? Вот луна и ключ, а вот цветок и дельфин.

Какое-то время девочка молчит.

– А они что, реально волшебные, мисс Мадиган? – спрашивает она наконец. – И реально могут отгонять ночью зло?

Лицо учительницы абсолютно серьезное:

– Некоторые люди так думают. Там, откуда я родом, многие старые люди в это верят.

Дейзи все еще не отрываясь смотрит на подвески.

– Хотела бы я, чтобы это было правдой, – с тоской говорит она. – Мне хотелось бы заполучить такую подвеску.

Она смотрит на Кейт Мадиган, а потом переводит взгляд на своего брата. Группа старших мальчиков показывает пальцами на грубо вырезанную из камня статуэтку льва в одной из витрин – они жестикулируют, засовывают пальцы в рот и смеются:

– Нука-тошнотик! Нука-тошнотик!

Голос Дейзи опускается до шепота:

– И еще одну, для Лео.

***

Когда Верити перевели в Оксфорд, она могла выбрать между викторианским коттеджем на Ботлироуд с двумя комнатами на первом этаже и двумя спальнями на втором, который надо было серьезно ремонтировать, и квартирой с отделкой над химчисткой в Саммертауне. Победила квартира, но только после того, как Эверетт убедилась, что по пожарной лестнице можно попасть прямо на улицу. И важно это было не для нее самой, а для ее кота. Хотя нельзя сказать, что ее большой пятнистый кот-лентяй часто пользовался этим путем. Когда в этот вечер в 21:15 она закрывает за собой дверь, Гектор возлежит на своем любимом кресле и смотрит на нее, мигая из-за резкого света. Констебль бросает свою фуражку на канапе и садится, машинально почесывая Гектора за ухом. Он здорово похож на кота Порции Доусон. Эта мысль, в свою очередь, заставляет Верити вернуться к тому вопросу, который мучает ее с того момента, как она покинула дом Мэйсонов.

Порция.

Эверетт уже мельком подумала об этом в школе – почему Порция, единственная из подруг Дейзи, так расстроилась, когда родители оставили ее дома? – но теперь эта тема вышла на первый план. Все говорили, что они лучшие подруги, – учителя, Шэрон, сама Порция. Но только не Лео. Не Лео. А как его назвал Фаули? «Наблюдательный мальчуган»? Не мог ли он увидеть что-то, чего не заметили все остальные? А вдруг они что-то упустили с самого начала следствия? Верити задумывается о записи Дейзи на камере наружного наблюдения и мысленно прокручивает пленку у себя перед глазами. Дейзи и Нанкси разговаривают, а Порция стоит рядом. А потом она наблюдает, как Дейзи идет вслед за Лео в сторону «Усадьбы у канала». Если они лучшие подруги, то в этом нет ничего странного. А если нет? А что, если Порция в действительности ненавидит Дейзи – как тогда можно объяснить эту сцену? Эверетт берет мобильный и звонит Гислингхэму.

– Прости за поздний звонок. Короткий вопрос по поводу записи в школе.

Ей слышны звук работающего телевизора и голос Джанет, интересующейся, кто звонит.

– Прости, Эв, не слышу – у нас тут «Коронация»[49], – отзывается Крис. – Ну вот, теперь я вышел на кухню. Так что ты хочешь?

– Когда ты смотрел запись с камеры, чтобы проверить, не пошел ли кто из мальчиков за Лео, ты не видел Порцию Доусон? Ты помнишь, что она сделала после того, как Дейзи и Лео скрылись из виду?

– Пфу-у-у… Ну и вопросик! Я почти уверен, что через несколько минут она пошла в том же направлении, но гарантировать не могу. А почему это так важно?

Эверетт глубоко вздыхает.

– Думаю, что это может стать важным. Надо позвонить Бакстеру и попросить его проверить. Потому что если ты прав и Порция пошла вслед за Дейзи, то она пошла не домой. Доусоны живут в противоположном направлении.

***

– Послушайте, мистер Мэйсон, подобная обстановка совсем не подходит для встреч.

Я знаю, что это мелко, но не могу отказать себе в удовольствии.

Он находится в комнате для допросов № 1. Об удобных креслах речи не идет, и оставьте ваши шуточки про инквизицию, потому что я давно выучил их наизусть. Стены выкрашены в такие мертвенные цвета, которые вы не согласитесь использовать даже для уличного сортира, а окна расположены так высоко, что выглянуть из них невозможно. В центре помещения стоят четыре стула из пластика и один из тех черных столов с деревянными краями, которые, я вас уверяю, делаются специально для полицейских участков. Анна Филлипс называет это «обстановкой устрашения». Лично мне никогда не приходило в голову думать о системе уголовного правосудия как о чем-то интеллигентном, но даже если такая обстановка – результат чистой случайности, я не могу отрицать, что она приносит свои плоды. Еще один элемент все той же призванной наводить ужас структуры. Обстановка давит, выводит из себя, сбивает с толку. Хотя, судя по всему, Барри Мэйсон не собирается пасовать перед этим зловещим окружением. Правда, вы, наверное, уже сами поняли, что мой опыт общения со строителями нельзя назвать вдохновляющим.

Куинн закрывает за нами дверь. Воздух внутри провонял ложью. А от Барри несет пивом и дешевым лосьоном после бритья. И я не знаю, что из этого хуже.

– Итак, мистер Мэйсон, – начинаю я, – теперь, когда все мы знаем, на чем стоим, – может быть, вы соблаговолите рассказать нам, где же вы были во вторник после обеда? Поскольку совершенно очевидно, что в Уотлингтоне вас не было.

– Хорошо, не было. Но и в Оксфорде я свою дочь тоже не убивал.

Я поднимаю брови в притворном шоке:

– А кто здесь говорит об убийстве вашей дочери? Может быть, вы, сержант Куинн?

– Никак нет, босс, – отзывается Гарет.

– Я знаю, о чем вы думаете. Не дурак. – Мэйсон отворачивается.

– Тогда расскажите нам, где вы были. Начиная, скажем, с трех тридцати пополудни.

Барри бросает на меня взгляд и начинает грызть ноготь на большом пальце.

– В Уитни. В баре. Ждал одну профурсетку, которая так и не появилась.

Надеюсь, что сейчас у меня на лице моя самая гадкая улыбочка.

– Наверное, получила предложение получше, нет? И меня это не удивляет. С вас-то что взять? Кроме ипотеки и двух детей… Ах да, я же совсем забыл, что о детях вы им не рассказываете, правда?

Барри отказывается реагировать на это.

– Вы расплачивались кредитной картой, мистер Мэйсон? – спрашивает Куинн.

– Я что, похож на идиота? – огрызается наш «гость». – Моя гребаная супружница обыскивает все карманы.

– То есть у вас нет доказательств, что вы действительно там были? – снова вступаю в разговор я.

– Простите, но мне как-то в голову не приходило, что мне может понадобиться чертово алиби.

– А потом?

– Что потом?

– Понимаете, мне не очень верится, что вы провели там весь остаток дня, как какой-нибудь продинамленный тинейджер. Сколько вы ждали, прежде чем уйти?

Барри ерзает на стуле:

– Не знаю. Может, минут тридцать…

– И через полчаса вы ушли?

Поколебавшись, Мэйсон кивает.

– И сколько было времени?

– Около четырех. Может, четверть пятого.

– Так почему же вы после этого не поехали домой?

Барри сердито смотрит на меня:

– Да потому, что я уже позвонил Шэрон и сказал, что задержусь. Мне вовсе не хотелось, чтобы меня запрягли в приготовления к этому гребаному вечеру. Понятно? Теперь удовлетворены? Я могу быть ленивым козлом, но не убийцей. А против козлов закона нет.

Я не тороплюсь:

– И что же вы делали? Куда направились?

– Немного покатался. – Он пожимает плечами.

Еще одна пауза. Мы с Гаретом поднимаемся, и Мэйсон смотрит на нас:

– Что, и это всё? Я могу идти домой?

– Да, вы можете идти домой. Хотя меня удивляет ваше желание туда попасть, принимая во внимание прием, который вас там ждет.

Барри делает гримасу:

– Это просто фигура речи. В этом чертовом городишке масса гостиниц, если вы еще не заметили.

– Кстати, не советую вам уезжать, не поставив нас в известность. Нам все еще надо выяснить, где вы были в тот вечер.

– Я же уже сказал, что не могу этого доказать.

– Камеры наружного наблюдения не лгут, мистер Мэйсон. И тест на ДНК – тоже.

Мне показалось или что-то при этих словах промелькнуло на лице Барри?

– Мне нужен адвокат. – Голос его звучит зловеще. – Мне положен адвокат.

– Вы можете встречаться с кем хотите. Но только не забудьте сказать, что вас никто не арестовывал.

У двери я задерживаюсь и поворачиваюсь к Мэйсону:

– Как вас называла Дейзи?

– Простите? – От неожиданности он моргает.

– Вопрос совсем простой – как вас называла Дейзи?

Я намеренно использую прошедшее время, чтобы посмотреть на его реакцию. Но он, кажется, не замечает этого.

– «Папочка». – Его ответ полон язвительности. – Может быть, иногда «папа». Простите, но там, откуда я родом, слово «отец» не используется. А какая, твою мать, разница?

– Может быть, и никакой, – улыбаюсь я. – Просто интересно.

***

На следующий день, в 10:35 утра, Эверетт вновь звонит в дверь дома Доусонов. Через окно ей виден кот, лежащий на спинке кресла в передней комнате и с подозрением изучающий ее сквозь листья герани. Дверь открывает усталый, но безупречно выглядящий мужчина с седеющими волосами.

– Слушаю вас, – говорит он, хмурясь; у него сильный ольстерский акцент. – Мы не покупаем у проходящих коммивояжеров.

Верити поднимает брови и свое удостоверение:

– Я тоже. Детектив-констебль Эверетт, Криминальный отдел Управления полиции долины Темзы. Я могу войти?

Мужчине хватает приличия покраснеть, и он делает шаг в сторону, чтобы пропустить ее. Констебль проходит по коридору в большую бело-пепельную кухню на нижнем этаже, где Элеонора Доусон разливает кофе.

– А, детектив! – радостно восклицает она. – Я и не знала, что вы вернетесь…

– Я и не собиралась, доктор Доусон. Я пришла, чтобы увидеть Порцию. Она дома?

Патрик Доусон смотрит на жену.

– Она наверху. А в чем дело? Я думала, она уже рассказала вам все, что знает.

– У меня появилось еще нескольких вопросов. Вы не могли бы ее позвать?

Несколько неловких моментов они в молчании ждут, пока появится Порция. В конце концов девочка спускается. Она насторожена.

– Мам, что ей надо? – спрашивает Порция, широко открыв глаза.

У нее тонкий, как у ребенка, голосок. Да она и есть ребенок.

Элеонора Доусон подходит к дочери и кладет руку ей на плечо.

– Тебе не о чем волноваться, милая. Я уверена, что это просто такой порядок.

Эверетт делает шаг к девочке.

– Я просто хотела еще раз расспросить тебя о том дне, когда исчезла Дейзи. Понимаешь, мой коллега просмотрел записи с камер у школьных ворот, и создается впечатление, что ты пошла вслед за Дейзи. Хотя это было тебе не по дороге. Это так?

Порция смотрит на мать.

– Я ничего не сделала, мамочка, – говорит она тоненьким голоском.

– Я знаю, милая. Просто ответь констеблю Эверетт, и все будет хорошо.

– Так ты шла вслед за Дейзи, Порция? – повторяет вопрос Верити.

Пауза, а потом кивок:

– Но недолго. А потом мне надо было возвращаться, чтобы мама отвела меня на математику.

– Здесь все абсолютно верно, констебль, – вмешивается Элеонора. – Урок начинался в четыре тридцать, и Порция должна была вернуться в четыре пятнадцать, чтобы мы не опоздали. Вы можете это проверить. Занятия были в Учебном центре Камон на Банбери-роуд.

Эверетт не отрывает глаз от Порции:

– И все-таки я не понимаю, зачем в тот день ты пошла за Дейзи?

– Просто хотела с ней поговорить.

– Потому что вы лучшие подруги? Ты так, кажется, говорила нам?

Видимо, девочка начинает понимать, к чему идет дело, потому что она просто смотрит. Глаза ее наполняются слезами.

– Понимаешь, Порция, – мягко продолжает сотрудница полиции, подходя ближе, – нам сказали, что ты рассорилась с Дейзи. И когда констебль Бакстер просматривал запись, сделанную за неделю до вечеринки, мы все увидели, насколько сильно вы поссорились, – ты ударила Дейзи, таскала ее за волосы и кричала на нее. Запись без звука, но понять тебя не так уж сложно. Ты говоришь, что ненавидишь ее и хочешь, чтобы она умерла.

Порция опускает голову, по ее щекам текут слезы.

– Она меня обидела. Сказала, что мой папа не верит, что я достаточно умная, чтобы стать, как и он, доктором, а то, что я хорошо рисую, – это вообще ничто…

– Милая, – говорит Элеонора Доусон, протягивая руку и вытирая щеки дочери, – ты не должна верить всему, что говорит тебе Дейзи. Она вечно что-то выдумывает.

– Но я знаю, что это правда. – Ее дочь качает головой. – Она говорила совсем как папа – его голосом и вообще…

Миссис Доусон бросает гневный взгляд на мужа, а потом наклоняется к дочери и шепчет ей на ухо:

– Всё в порядке, милая. Никто не думает, что ты причинила вред Дейзи.

Но Порция продолжает качать головой:

– Ты ничего не понимаешь. Я сделала куклу вуду, как мы видели в музее, а потом тыкала ее булавками и мечтала о том, как она умрет, – так что я во всем виновата…

Патрик Доусон решительно встает между Эверетт и своей семьей:

– Мне кажется, офицер, этого достаточно. Вы видите, что расстраиваете мою дочь. Но вы ведь не можете думать, что она как-то связана со смертью ребенка. Ради бога! Это просто смешно – ей всего восемь лет.

Верити смотрит сначала на всхлипывающую девочку, а потом на ее отца.

– Мы еще не знаем наверняка, что Дейзи мертва, сэр. Вы, конечно, можете считать, что это всего лишь тривиальная ссора на игровой площадке, но дети относятся к подобным вещам очень серьезно. Как, например, ваша дочь. И вы сильно удивитесь, когда узнаете, на что способны дети, если их загнать в угол. Даже если им всего лишь восемь.

***

По дороге в участок мне приходится объезжать дорожные работы, и я вдруг понимаю, что нахожусь всего в пяти минутах от Порт-Мидоу. Я не уверен, как сюда попал, но сворачиваю на боковую дорогу, останавливаюсь возле Уолтон-Уэлл и выхожу из машины, чтобы немного пройтись. Прямо передо мной, за деревьями, виднеется старая деревня Бисни, за спиной у меня возвышаются башни города, а на севере, совсем далеко, виднеется коричневое пятно Вулверкоута. Ближе всего, справа, видны крыши «Усадьбы у канала», от двух окон в поселке отражаются солнечные лучи. На самой пустоши туман все еще держится в лощинах, а скот медленно движется по островкам травы, прядая ушами, чтобы отогнать невидимую мошкару. А над всем этим раскинулось необъятное небо с розоватыми облаками. В детстве я очень любил облака. Знал все их названия: перистые, кучевые, «барашки»… Мы жили в таком дерьмовом пригороде, что я создавал целые картины из того, что было у меня над головой, – горы, замки с неприступными стенами, враждующие армии… Кажется, сейчас дети этим не занимаются. Вместо этого у них есть «Икс-бокс»[50] и «Война кланов»[51]. И не нужно никакого воображения. Я всегда надеялся, что смогу поделиться своими облаками с Джейком, но ему тоже нужен был «Икс-бокс». Как у его друзей. А может быть, он просто был еще мал?.. А потом, когда мы его потеряли, я приезжал сюда на прогулки, пытаясь втоптать свое горе в здешнюю грязь. Час туда, час обратно. С одной и той же монотонной скоростью, день за днем, месяц за месяцем. В дождь, снег, лед, туман. Неожиданно я вспоминаю, что Шэрон Мэйсон бегала здесь. И может быть, я ее видел. И она могла мне улыбнуться. А дело, даже тогда, уже заваривалось…

Приехав в участок, я понимаю, чего мне стоил этот крюк. Нормального кофе мне уже не достается, и приходится прибегать к помощи кофеварки в коридоре. Я как раз стою возле нее и размышляю о том, который из предлагаемых напитков наименее вреден, когда в вертящуюся дверь врывается и летит ко мне Гислингхэм. Сразу понятно: что-то случилось.

– Шэрон, – произносит он, задыхаясь. – Она хочет вас видеть. Я посадил ее в комнату для допросов номер два.

– А в чем дело?

– Без понятия. – Он пожимает плечами. – Заявила, что будет говорить только с вами.

– А где Лео? Надеюсь, она не оставила его дома одного, среди всех этих стервятников?

– Не волнуйтесь, Лео с Мо Джонс в комнате ожидания.

– Что ж, отлично, это уже кое-что… Ты не можешь посидеть с ним, пока я разберусь с Шэрон?

– Я? А Мо на что?

– Поверь мне, это будет лучшее, что случится с тобой за сегодняшний день. Более того, вероятно, это будет первый раз, когда аудитория придет в восторг от всей твоей чуши собачьей по поводу футбола. Будь любезен, найди Куинна и пришли его ко мне.

***

Би-би-си Мидлендс. Сегодняшние новости

Пятница 22 июля 2016 г. | Последняя редакция 11:56

Дейзи Мэйсон: Полиция допрашивает родителей

Би-би-си стало известно, что в Управлении полиции долины Темзы в настоящий момент проходит допрос Барри и Шэрон Мэйсон, после того как они сделали свое эмоциональное обращение по телевизору относительно исчезновения своей дочери. Дейзи Мэйсон, восьми лет, последний раз видели на вечеринке в саду дома ее родителей во вторник вечером.

Би-би-си также стало известно, что полиция допросила друзей Дейзи и ее учителей в начальной школе Епископа Христофора, которую посещают пропавшая девочка и ее брат. Также были изъяты записи с камер наружного наблюдения за пределами школы. Любой, кто располагает информацией о Дейзи или видел ее в любое время во вторник, должен немедленно связаться со штабом Криминального отдела Управления полиции долины Темзы по телефону 018650966552.

***

Комната для допросов № 2 еще более убога, чем № 1, если такое вообще возможно. Хотя, глядя на лицо Шэрон Мэйсон, впору думать не об убожестве помещения, а о ярости, которая ее сейчас переполняет. Женщина с трудом сдерживает ее. Обычные брошенные жены нервно курят в коридоре.

Я выдвигаю стул. Она смотрит сначала на Куинна, потом на меня:

– Я же сказала, что хочу говорить с вами, а не с ним.

– Детектив-сержант Куинн находится здесь в соответствии с существующей процедурой, миссис Мэйсон. Это в ваших – так же как и в наших – интересах.

Шэрон раздраженно ерзает на стуле, и я даю Гарету сигнал остаться возле двери.

– Итак, миссис Мэйсон, чем я могу вам помочь?

– Вы сказали, что мой муж пасся на каком-то сайте знакомств. И что в реальности он не встречался с этой женщиной… как там ее?

– Эми Кэчкарт. Нет, он с ней не встречался.

– Но она была не единственная?

– Мы все еще ждем полной информации от FindMeAHotDate…

Глаза у Шэрон как два кинжала, но меня это мало волнует.

– …хотя похоже на то, что он пользуется этим сайтом уже многие месяцы, – продолжаю я. – На следующий день после исчезновения Дейзи он попытался удалить свой профиль.

Я хочу посмотреть, как Шэрон среагирует на это, но она думает о другом.

– Значит, все это время он встречался с женщинами, встречался с ними и… и… спал с ними?

– У меня нет доказательств этого, миссис Мэйсон. Но мне кажется, что мы вполне можем это предположить. И, вполне возможно, кто-то из них вскоре объявится. Тогда мы узнаем больше.

У Шэрон такое красное лицо, что я почти ощущаю жар, которым пышет ее тело.

– А как она выглядит, эта Эми Кэчкарт?

Должен признаться, что такой вопрос сбивает меня с толку. Но потом, еще до того, как женщина успевает его закончить, я понимаю, почему она спрашивает. И поворачиваюсь к Куинну:

– Я не видел ее фото. А вы, сержант?

Гарет сразу же подхватывает:

– Только то, что в профиле, сэр. Блондинка. Скорее худая, но фигуристая, если вы меня понимаете. Надо признать – очень миленькая.

Шэрон изо всех сил пытается сдерживать себя. От этих усилий ее плечи начинают дрожать.

– Я вам кое-что принесла, – говорит она наконец. – Две вещи.

Женщина опускает руку вниз и ставит на стол пакет из «Моррисонз»[52]. То, что лежит внутри, поблескивает в тусклом свете. Синим и зеленым. Цвета частично смешиваются, как чешуя на рыбьем хвосте…

Я чувствую, как мое сердце подпрыгивает.

– Где вы нашли это, миссис Мэйсон?

– В его шкафу. Когда паковала его барахло, чтобы он мог убраться из дома. Костюм был спрятан под грязным тренировочным.

Сначала я слышу, как втягивает воздух Куинн, потом до меня доносится звук открывающейся двери, и через несколько мгновений Гарет появляется в комнате уже в латексных перчатках. Он берет этот пакет и аккуратно помещает его содержимое в другой, прозрачный пакет для вещественных улик.

– Вы понимаете, что нам теперь придется взять у вас ДНК на анализ, миссис Мэйсон? – продолжаю я.

– Зачем? – взбрыкивает Шэрон. – Что я такого сделала? Вы не меня должны…

– Это только для того, – успокаивающе заявляю я, – чтобы иметь возможность исключить вас из круга подозреваемых. Вы же были не в перчатках, когда нашли этот костюм в шкафу?

Какое-то время женщина колеблется, затем отрицательно качает головой:

– Нет.

– Тогда ваша ДНК неизбежно на нем появится. А мы должны исключить ее из нашего расследования.

Не думаю, чтобы это раньше приходило ей в голову, но сейчас уже слишком поздно.

– Что еще? – спрашиваю я.

Шэрон молчит, и я повторяю вопрос:

– Миссис Мэйсон? Вы говорили о двух вещах.

– Ах да… Вот. Это я тоже нашла в шкафу. – Она открывает свою поддельную сумку и достает из нее лист бумаги. Формата А4, сложенный пополам, как поздравительная открытка. Он слегка запачкан в тех местах, где помялся и где его потом вновь разгладили. Женщина толкает лист по столу в мою сторону, и я вижу, что это действительно поздравление с днем рождения. Дейзи сама сделала его для своего отца. На внешней стороне она написала слова – так, чтобы те выглядели как граница вокруг изображения торта со свечой. Такая тонкая работа должна была занять у восьмилетнего ребенка много часов. Я вижу ее перед глазами – ребенка, живого и смеющегося, – яснее, чем когда-либо. И больше, чем когда-либо, уверен, что она мертва.

С

Днем

Рож

дения

Па

почка

Ты самый лучший папочка на свете. Всегда смотришь за мной и лучше всех целуешь ушибленные места. Мне так весело, когда я плаваю у тебя на коленях в бассейне. Когда я вырасту и стану богатой, я куплю тебе все твои любимые вещи.

Меня начинает слегка подташнивать. Колени, плавание – всему этому может быть вполне невинное объяснение. Но если б это было так, Шэрон не сидела бы сейчас передо мной. Я поднимаю голову, встречаюсь глазами с ее взглядом, и он мне совсем не нравится. Я знаю, что с ней плохо поступили, но, видит бог, эта женщина не вызывает у меня никакого сочувствия.

– Переверните страницу, – велит она.

И я это делаю.

Внутренности листа топорщатся от наклеенных картинок. Большинство – цветные, одна или две из газет. Любимые вещи ее папы. Рыба с картошкой и гороховым пюре. Банка пива. Культурист с гантелями в руках. Спортивная машина. Но все это блекнет перед тем, что находится в самой середине, и не только из-за размера. Это изображение пары грудей с красными сосками гигантских размеров. Вырезанная фотография сделана с близкого расстояния, поэтому грудь выглядит отделенной от остального тела, почти как анатомическое пособие. Хотя во впечатлении, которое она производит, нет ничего академического.

– Должно быть, она вырезала это из одного из его грязных журнальчиков, – говорит Шэрон.

Первая мысль, которая у меня возникает: если это так, то что еще она могла там увидеть? Перед глазами встает жуткая картина – умная, смышленая маленькая девочка внимательно изучает каждую омерзительную страницу, выискивая то, что нравится ее «папочке».

– Когда у вашего мужа день рождения? – В горле у меня пересохло.

Опять пауза.

– Второго апреля, – отвечает мать Дейзи.

– И вы тогда этого не видели? Когда она дарила ему открытку?

Женщина щурит глаза:

– Нет, конечно, не видела. Вы за кого меня принимаете? Это был их маленький секрет. Вы что, не понимаете?

– Я все понимаю, миссис Мэйсон, – говорю я и отталкиваю стул. – Спасибо за то, что вы принесли все это нам. Я могу попросить вас немного задержаться – на тот случай, если появятся новые вопросы? Сержант Куинн принесет вам чай.

– Мне ваш чай не нужен. Я уже говорила, он мне не нравится.

– Тогда, может быть, что-нибудь прохладительное? – интересуется Гарет. – Диетическую колу, например?

Шэрон бросает на него уничтожающий взгляд:

– Минеральную воду.

Выйдя в коридор, я тяжело прислоняюсь к стене.

– С вами всё в порядке, босс? – спрашивает Куинн.

– Я знал, что этот парень – урод, но, боже всемогущий!..

– А вы ищите во всем хоть что-то положительное – может быть, это даст нам возможность получить ордер на доступ к его компьютеру. Если этого недостаточно для ареста.

Но я не так уверен в успехе:

– Думаю, что для этого нам понадобится нечто большее, чем поздравительная открытка… Впрочем, за спрос деньги не берут. Будем надеяться, что у мирового судьи окажется восьмилетняя дочка.

– Отлично. Согласен.

Куинн уже собирается идти, когда я останавливаю его:

– Послушайте, если Мэйсон поехал из Уитни прямо домой, а не «немного покатался», как он утверждает, сколько, по-вашему, у него это должно было занять времени?

– В это время суток, – задумывается мой коллега, – полчаса, максимум минут сорок.

– То есть вполне вероятно, что он попал в дом как раз в то время, когда Шэрон там не было?

– Наверное… – Куинн хмурится. – Правда, времени на то, чтобы убить девочку, избавиться от тела и исчезнуть до возвращения жены, у него оставалось бы не так уж много.

– А что, если все было не так? Что, если Шэрон вернулась и застукала их вместе – увидела, как он реально делает что-то с девочкой? Начинается невообразимый скандал, и в какой-то момент Дейзи убивают. Случайно или в ярости – результат один и тот же.

– То есть убить ее в действительности мог любой из них?

– По этому сценарию – да.

– Но от тела избавлялся Барри?

– Так мне кажется. – Я киваю. – Не могу себе представить, чтобы это сделала Шэрон. А вы? По крайней мере, не в этих ее гребаных туфлях.

– Тогда все должно было произойти между пятью тридцатью, когда Мэйсон появился в доме, и… примерно шестью?

– Шесть тридцать – самое позднее, потому что к тому времени они ждали гостей. Вопрос – куда Барри мог уехать, чтобы успеть вовремя вернуться? Он где-то должен был закопать тело или спрятать его так, что его пока никто не нашел. Не забывайте: он – строитель. У него собственные объекты, и он знает все другие площадки в округе – наверняка пытался их заполучить. Незавершенные стройки с незакрытыми фундаментами, которые ждут, чтобы их залили…

Куинн все еще обдумывает эти новые вводные.

– Но если вы правы, то почему они просто не сообщили, что девочку похитили по пути из школы? К чему вся эта постановка с вечеринкой?

– Просто они допускали, что кто-то вечером не видел Дейзи на участке возле дома. Это сейчас мы знаем, что так и было. Но ни один из Мэйсонов этого не знал – она могла заговорить с соседом, остановиться погладить собаку…

– Но ведь это невероятная удача, что никто не заметил, что девочки нет в самом начале вечеринки. Они здорово рисковали.

– А убийство – это всегда риск, – сухо замечаю я. – Особенно когда оно не спланировано заранее. А какой выбор у них был?

– Но тогда почему она сейчас его сливает? Их было бы гораздо труднее расколоть, если б они придерживались одной и той же версии. Это должно быть понятно даже Шэрон Мэйсон.

– Думаю, что за это нам надо благодарить Эми Кэчкарт. Она оказалась последней соломинкой[53]. Поставьте себя на место Шэрон – она лгала напропалую, отмазывая Барри, и вдруг выясняет, что он долгие месяцы обманывал ее… Так что сейчас для нее на первом месте – месть. Я думаю, она не соображает, какой опасности подвергает себя.

– Так что, будем ее арестовывать?

– Не можем. По крайней мере, пока. Все это наши догадки. Давайте бросим ей спасательный круг, якобы свалив все на Барри. Могу поспорить, что она еще наделает ошибок.

– Я свяжусь с поисковыми командами на предмет каких-либо мест, которые мы могли пропустить в радиусе часа езды от дома. Хотя с машиной и в такое время суток… территория должна быть громадной.

– Знаю. Но деваться нам некуда. После того как закончите с этим, пусть все через час соберутся в штабе.

– А вы куда?

– Поговорю с Лео. Если кто-то и знает, что в тот день произошло, так это он.

***

В комнате ожидания Гислингхэм счастлив, как поросенок, нашедший грязь. Правда, надо отметить, что Лео, кажется, тоже наслаждается жизнью – когда я открываю дверь, они вдвоем просматривают голы победного сезона 2015 года на мобильнике констебля.

– Нет, ты видел этот пас? – взволнованно вопрошает Крис, а из мобильного доносятся едва слышные крики восторга. – В той игре Фабрегас был просто неподражаем… – Он поднимает глаза и видит меня. – Прошу прощения, не заметил, как вы вошли, босс.

– Как дела, Лео? – Я выдвигаю стул и сажусь. – Констебль не давал тебе скучать?

Мальчик краснеет и опускает глаза. Потом кивает.

– Покажешь мне этот гол, который вы сейчас смотрели? – прошу я.

Лео подходит и становится рядом со мной. Ему нужно всего мгновение, чтобы вновь запустить видео, и мы опять наслаждаемся голом. Пас, скидка назад, пас.

– А ты помнишь, – небрежно спрашиваю я, – как ты был здесь в последний раз и рассказывал о том, что происходило в день исчезновения Дейзи?

Мальчик снова кивает. Большие пальцы его рук летают по экрану. У Лео явно способность к такого рода вещам – мне, чтобы научиться, понадобились недели. И то в конце концов телефон настроил для меня Джейк. Улыбнулся и вернул мне его с таким видом, как будто спрашивал: «И почему вы, предки, такие беспомощные?» Я не возражаю, когда меня называют беспомощным в отношении телефонов, – мне просто не хотелось бы быть беспомощным в действительно важных делах.

Я глубоко вздыхаю:

– Тогда ты сказал, что, вернувшись домой, поднялся к себе в комнату. А ты папу тогда видел?

– Нет, он вернулся позже. – Мальчик искоса смотрит на меня.

– А если б он вдруг вернулся раньше – ты бы знал об этом? Ты бы точно услышал, если б кто-нибудь вошел в дом?

Ребенок пожимает плечами.

– А ты слышал, когда ушла твоя мама?

– У меня на голове были наушники. – Лео качает головой.

– Но ты уверен, что Дейзи была у себя в комнате?

В помещении жарко, и мальчик непроизвольно поддергивает рукава.

– Играла музыка.

– Тогда еще раз, чтобы я был уверен, что все правильно понял, – все время до вечеринки ты был в своей комнате с наушниками на голове? И не слышал ни как выходила мама, ни как кто-то входил, ни каких-то других громких шумов?

– Я был зол на Дейзи. Она убежала.

– Да, я помню… Ну хорошо, Лео, я еще раз оставлю тебя ненадолго с констеблем Гислингхэмом. Мама сейчас нам кое с чем помогает, поэтому может пройти какое-то время, пока она придет к тебе. Ты не против того, чтобы побыть здесь еще немного?

Сомневаюсь, что младший Мэйсон меня вообще слышит – он уже рассматривает следующий гол.

Крис выходит вслед за мной и прикрывает за собой дверь.

– Босс, – говорит он приглушенным голосом, – я наблюдаю за ним вот уже полчаса и должен сказать вам, что не уверен, что с ним всё в порядке. Знаете, мне кажется, что у него аутизм или нечто в этом роде.

– Не думаю, – медленно отвечаю я. – Но я с тобой согласен. Судя по тому, что я сейчас видел, происходит что-то очень нехорошее.

***

В школе Епископа Христофора в конце семестра в коридорах звенит от пустоты. Пара учителей все еще здесь – приводят всё в порядок и снимают плакаты, готовясь к сентябрю, – но в остальном здание абсолютно пусто. В тыльной части здания, в кабинете коменданта, Эндрю Бакстер установил шумный вентилятор и сейчас сидит перед экраном компьютера, все еще просматривая записи, сделанные у школьных ворот. Его рубашка прилипла к спинке стула, и жена уже дважды присылала ему вопрос о том, когда он собирается появиться дома. Но он продолжает уговаривать себя: ну еще немножко, еще один файл, еще один… И его усердие действительно вознаграждается. Эндрю резко подается вперед. Повторное воспроизведение… Еще раз… Он берет свой мобильный и набирает номер:

– Босс? Я в школе. Думаю, вам стоит на это посмотреть. Такое впечатление, что приоритеты опять меняются по ходу игры.

***

Скотт Салливан @SnapHappyWarrior 14.06

Только что видел новости и хочу сказать всем придуркам – вы все не правы. Даже гребаная полиция теперь подозревает предков. #ДейзиМэйсон

Аннабель Уайт @TherealAnnabelWyte 14.08

Добавьте ♣ на ваш аватар, чтобы продемонстрировать вашу поддержку и готовность бороться с троллями #ЦепьДейзи #НайтиДейзи

Аманда Мэй @BuskinforBritain 14.09

Не могу в это поверить – кто-то сейчас сказал, что отец #Дейзи Мэйсон ухлестывал за молодыми девчонками в Сети? Это правда? #ЧувствующаяОтвращение

МтиН @nuckleduster198914.10

Это дерьмо #Мэйсоны заслуживают сгнить в тюрьме – полагаю они оба замазаны – он развращал + мамаша прикрывала #ИспытывающийТошноту

Мики Ф @TheGameBlader 66614.11

@Nuckleduster1989 Надеюсь они заболеют раком и умрут страшной & мучительной смертью #Мэйсоны

Анон Анон @Rottweiller_198214.11

@Nuckleduster1989 @TheGameBlader666 Тюрьма для них слишком хороша – за то, что они сделали они должны гореть в аду.

#ДейзиМэйсон #виновны

Мики Ф @TheGameBlader66614.14

@Rottweiller_1982 @Nuckleduster1989 Может быть им стоит помочь. Полиция такое дерьмо что никогда ничё не докажет

Бит Пит @dontgivemethatshit 14.15

Тот кто убьет этих ублюдков сделает миру одолжение – штоб они сдохли

@TheGameBlader666 @Rottweiller_1982 @Nuckle- duster1989

Анон Анон @Rottweiller_198214.15

Ведь не сложно узнать где они живут???

@TheGameBlader666 @don’tgivemethatshit @Nuckle- duster1989

Новости социальных медиа Соединенного Королевства @UKSocialMediaNews 14.15

Так кто, по-вашему, виновен? Барри Мэйсон или Шэрон Мэйсон? Пишите в «Твиттер» и присоединяйтесь к голосованию #ДейзиМэйсон

Эмма Джемма @TiredandEmotional 14.15

♣♣♣♣♣♣♣#ЦепьДейзи #НайтиДейзи

Эллери Б @InTheKookoosNest 14.16

@UKSocialMediaNews Думаю это мать – похожа на абсолютно, абсолютно хладнокровную суку #ДейзиМэйсон

Анна Мерривэйл @Annie_Merrivale – 14.16

Хотелось бы верить, что Мэйсоны невиновны, но как? Достаточно было один раз увидеть их на экране #ДейзиМэйсон ♣

Мики Ф @TheGameBlader66614.17

Этой мрази Мэйсонам убийство может сойти с рук

Кто-то должен их навестить

Эллери Б @InTheKookoosNest 14.18

Полиция должна использовать детектор лжи готова спорить провалят #вруны #ДейзиМэйсон

Линда Нил @Losingmyreligion 14.18

Честное слово, не знаю как они еще живут в мире с собой #ДейзиМэйсон

Анжела Беттертон @ AngelaGBetterton 14.19

@Losingmyreligion Вы *так* не правы – милая нормальная семья – я их знаю, а вы нет. #ДейзиМэйсон ♣

Дженни Доу @VictoriaSandwich 14.20

Готова спорить тело никогда не найдут. Все будет так же, как и с остальными пропавшими детьми. #ДейзиМэйсон #Покойсясмиром ♣♣♣

Себ Кейнс @CastingAspersions 14.20

@UKSocialMediaNews Я тоже думаю, что убила мать – взгляните на телеобращение #ДейзиМэйсон

Эллери Б @InTheKookoosNest 14.21

Вот впрсы я б здл 1) Как незваный гость мог проникнуть в ваш сад полный лдей? #ДейзиМэйсон

Эллери Б @InTheKookoosNest 14.22

2) И вы, полиция, теперь спрашиваете о том, что случилось до вечеринки? #DaisyMason

Линда Нил @Losingmyreligion 14.24

Мои глаза меня не обманывают? Полиция что, думает, что она была мертва до вечеринки? #ДейзиМэйсон #шокированная

Джени Доу @VictoriaSandwich 14.26

Думаю они виноваты вместе – папаша ее убил & мамаша его прикрывает. Опять доказывает, что никогда не знаешь, что происходит при закрытых дверях #ДейзиМэйсон

Бетани Грир @BonnieGirlie900914.29

Моя подружка говорит она уверена, что видела физиономию папаши на FindMeHotDate.com – сукин сын. #ДейзиМэйсон

Холли Гаррисон @HollieLolliepops 14.32

О боже мой я только что поняла, что переписывалась с отцом этой бедной малышки #ДейзиМэйсон – он был на сайте знакомств под чужим именем…

Холли Гаррисон @HollieLolliepops 14.35

…он удалил свой профиль, но я его загрузила – можно посмотреть здесь #обманщик #лгун #ДейзиМэйсон

Линда Нил @Losingmyreligion 14.37

Если отец может #обманывать тогда он, возможно может и убить – очевидно у него масса грязных секретов #Дейзи- Мэйсон

Новости ITV @ITVLiveandBreaking 14.55

СРОЧНО по поступающей информации отец #ДейзиМэйсон вел двойную жизнь под чужим именем и часто посещал сайты знакомств.

Новости ITV @ITVLiveandBreaking 14.56

Дальнейшая информация – по мере поступления.

#ДейзиМэйсон

***

Перед школой Христофора я паркуюсь и звоню в участок. Оказывается, мировой судья не хочет нам подыграть. Сначала он желает пообщаться с суперинтендантом, а так как того сегодня нет на месте, нам придется ждать до завтрашнего дня. Я ругаюсь. Сначала на Куинна, а потом, когда отключаюсь, на весь белый свет. А затем сижу несколько мгновений, прежде чем выключить двигатель. В нескольких ярдах от меня беседуют две женщины – они стоят возле одного из этих двухместных купе, «Ниссана Фигаро». У одной из женщин длинные темно-рыжие волосы, убранные в конский хвост, и сумка из мешковины, украшенная поверху цветами, а вторая стоит возле своего велосипеда. У ее выгоревших волос ярко-розовые кончики, в носу серьга, а одета она в брюки защитного цвета со множеством карманов. Неожиданно мне приходит в голову, что эта женщина – единственный живой человек, которого я увидел с того самого момента, как начал расследование. Все его фигуранты – какие-то пластиковые роботы; каждый волос и каждая травинка на своем месте. Я вылезаю из машины и запираю ее. И пока иду до двери, мне становится ясно, что эти двое говорят обо мне.

Когда я наконец нахожу кабинет коменданта, в нем вместе с Бакстером находится женщина. При виде меня она сразу же встает и идет навстречу с протянутой рукой; видно, что напряжена и нервничает.

– Элисон Стивенс, директор школы. Констебль Бакстер попросил меня зайти и посмотреть на запись, которую он обнаружил, но я не уверена, что смогу вам помочь.

Я придвигаю стул и устраиваюсь рядом с Эндрю.

– Что у вас?

– Качество не очень хорошее, – замечает он. – Она без звука и черно-белая, но это все-таки лучше, чем ничего. Первая запись сделана в начале апреля. После пасхальных каникул. Перерыв на ланч, двенадцатое апреля.

На изображении видны закрытые ворота и мелкоячеистая сетка по обеим сторонам от них. Дети, бегающие по площадке, то появляются в кадре, то исчезают из него. Подпрыгивают мячи, две девочки играют в невероятно сложные игры в ладоши, еще три прыгают через скакалку… А потом я вижу ее. Дейзи. Она одна, но, кажется, отсутствие компании ее совсем не волнует. Она наклоняется, чтобы посмотреть на что-то на листке дерева, а потом следит, как это что-то взлетает и исчезает из вида. Наверное, бабочка. Странно видеть ее вот так – девочку, о которой я непрерывно думаю с момента ее исчезновения и о которой все еще так мало знаю. Она наверняка не предполагала, что кто-то будет смотреть эту запись. Может быть, она вообще не догадывалась о существовании камеры. Я чувствую себя так, как будто проник в ее личное пространство, и неожиданно понимаю, что именно это и делают все педофилы. Мысли не очень хорошие.

А потом на тротуаре через дорогу появляется фигура. Ему где-то лет четырнадцать-пятнадцать. Высокий, со светлыми волосами. Он подходит к воротам и подзывает Дейзи. Очевидно, что она заинтригована, но проявляет осторожность и остается стоять в футе от ворот. Какое-то время они разговаривают – или скорее он говорит, а она слушает, – а потом, видимо, звенит звонок, потому что дети двигаются в сторону школьных дверей, а подросток исчезает из виду, оставляя Дейзи смотрящей ему вслед.

– Следующая запись сделана через пару дней, – поясняет Бакстер. – Практически все то же самое, за исключением одной вещи – на этот раз, кажется, Дейзи говорит гораздо охотнее. Потом идет запись от девятнадцатого апреля. В двенадцать ноль пять на записи минут на пять появляется разъездной фургон, который блокирует вид, а потом он отъезжает – и вот что мы наблюдаем.

Дейзи стоит на тротуаре в одиночестве. Она постоянно оглядывается – по-видимому, чтобы убедиться, что преподаватели на площадке не заметили, как она вышла за ворота. Через несколько мгновений появляется подросток. Кажется, что девочка действительно рада его видеть. Они обмениваются несколькими фразами, при этом мальчик оглядывается через плечо, вроде как на кого-то, кто стоит вне поля зрения камеры. А потом они оба медленно идут в сторону этого невидимого компаньона.

Я поворачиваюсь к Элисон Стивенс.

– Хочу сразу предупредить, – быстро говорит она, – то, что вы сейчас видели, никак не соответствует нашим существующим правилам. Учителя на игровой площадке обязаны следить за всеми входящими и не должны позволять детям выходить за ворота…

– Сейчас меня мало интересует то, что должно или не должно было происходить. Самое главное – вы знаете этого подростка? – спрашиваю я.

– Хотела бы я ответить «да»… – Директриса сглатывает. – Я пришла в школу Китса лишь в прошлом году, а он к тому времени должен был уже уйти от нас. Я только что послала его фото директорам местных средних школ, но никаких ответов от них пока не получила. Боюсь, что некоторые из них уже разъехались на каникулы.

– Бакстер, какое время было на камере, когда Дейзи в тот день вернулась в школу?

– Девятнадцатого? Она появляется на записи где-то без пяти час. Звенит звонок, и Дейзи смешивается с другими детьми, которые возвращаются в школу. Учителя ничего не замечают. После этого есть еще одна запись. Вы сказали проверить все перемены и перерывы на ланч, но я решил на всякий случай проверить и то время, когда они расходились по домам.

Эндрю запускает следующий файл, и на записи появляется все тот же угол улицы. Тот, да не тот, потому что ясно видно, что наступает лето. На жимолости уже появились цветы, а трава сочного зеленого цвета. Мне эта сцена напоминает ту серию «Коломбо»[54], где герой раскрывает преступление, заметив, что на одной записи с камеры наружного наблюдения – подстриженный кустарник, а на другой, снятой в тот же день, но чуть позже, – нет. Если б все было так просто!

Надпись на экране гласит: «9 мая, 15:39». В объективе появляется Дейзи, беседующая с Нанкси Чен. Потом к ним подходит мама Нанкси, и они начинают что-то обсуждать.

– Похоже, миссис Чен должна была после школы забрать обеих девочек, но Дейзи ее отговорила, – замечает Бакстер, в то время как на экране мать Нанкси уводит дочь, оглянувшись один раз на Дейзи, прежде чем подойти к машине.

– Придется проверить это у миссис Чен, – замечаю я.

– Без проблем.

Запись продолжается, и спустя три минуты Дейзи внезапно настораживается. Она видит что-то или кого-то вне поля зрения камеры.

– Если это подросток, то создается впечатление, что на этот раз он нарочно избегает камеры, – говорит Эндрю. – То ли только что догадался о ее существовании…

– …то ли у него появилась причина быть осторожнее, – подхватываю я и вижу волнение на лице Элисон Стивенс.

– Нет, этого не может быть, – говорит она. – Ведь ему не больше пятнадцати.

На записи Дейзи смотрит по сторонам, а потом перебегает дорогу. Бакстер останавливает запись за мгновение до того, как она исчезает из вида.

– Вот и все, что я нашел, – говорит он, откидываясь на спинку стула и глядя на меня. – Но разве Эверетт не говорила, что после своей секретной встречи Дейзи здорово расстроилась?

– Речь шла о том, что она здорово разозлилась.

– Здесь она совсем не выглядит разозленной.

– Нет, – соглашаюсь я, – не выглядит. Прокрутите немного вперед, только на медленной скорости.

И снова мы, все трое, молча смотрим на экран. Матери и сыновья. Матери с дочерьми. Даже какой-то странный старик, который смотрится здесь совсем чужаком. Один мужчина виляет на велосипеде с прицепленным к нему матерчатым трейлером, в котором сидят двое малышей, а еще один ребенок следует за ним на трехколеске.

– Вы что, проводите здесь конкурс на умение управлять велосипедом? – с подозрением интересуюсь я.

Элисон смущенно моргает:

– Дети еще слишком малы…

– Я имею в виду – не для детей, а для их отцов.

Мимо проезжает несколько машин. Большой внедорожник, семейный автомобиль и даже «Порше». А еще один старенький «Форд Эскорт». У него помятый бампер и разбитая задняя фара. Из багажника свисает старая грязная тряпка, которая – нарочно или нет – почти полностью закрывает регистрационный номер машины. Невозможно определить, кто сидит за рулем, а вот сидящего на заднем сиденье видно очень хорошо.

– Остановите-ка… вот здесь! – командую я.

Даже на таком расстоянии никаких сомнений нет.

Это Дейзи.

***

25 мая 2016 года, 11:16

55 дней до исчезновения

Начальная школа Епископа Христофора, Оксфорд

– Прошу вас, тишина в классе. Все усаживаемся и внимательно слушаем. Табита, Томми, можете пройти к своим партам? Отлично.

Кейт Мадиган улыбается своим ученикам и, убедившись, что они внимательно ее слушают, поворачивается к доске и пишет на ней крупными буквами: «ДРУЗЬЯ». Затем закрывает фломастер колпачком и вновь поворачивается к детям.

– Сейчас мы немного поговорим с вами о дружбе. Обсудим, что такое хороший друг, как стать хорошим другом, и много других вопросов. Например, что делать, если вы поссорились с другом и хотите помириться… Итак, кто первый скажет – что такое хороший друг?

Поднимается рука. Это мальчик с первой парты с вьющимися каштановыми волосами и толстыми линзами очков.

– Слушаю, Джонни. Кого, по-твоему, можно назвать другом? – спрашивает учительница.

– Того, кто дает играть своими игрушками, – негромко говорит мальчик.

– Правильно. Очень хорошее начало. – Кейт подбадривающе кивает. – Тот, кто дает свои игрушки. Потому что очень важно уметь делиться, так? Мы об этом уже говорили. И когда хочешь завести друзей, делиться тоже необходимо. Еще какие идеи?

Маленькая девочка с широкой цветной повязкой на волосах поднимает руку.

– Слушаю, Меган, что ты думаешь?

– Друг внимателен к тебе, когда ты грустишь.

– Очень хорошо, Меган. Это очень важно, не так ли? Если вы настоящий друг, то стараетесь развеселить своего друга, когда тот несчастлив.

Девочка застенчиво кивает и засовывает палец в рот.

– Кто-нибудь еще? – обводит детей взглядом Мадиган.

Из-за парты встает Дейзи. Один из мальчиков на последней парте корчит гримасу и бормочет: «Училкина любимица…»

– Я думаю, – говорит она, – что друг – это тот, кто помогает тебе в трудностях и кому ты можешь рассказать свои секреты.

– Просто отлично, Дейзи, – улыбается Кейт. – А у тебя есть такой друг?

Глаза девочки сияют. Она рьяно кивает и садится.

***

Позже, на игровой площадке, Порция и Нанкси сидят на скамейке, а Дейзи прыгает в классики. Милли Коннор ошивается неподалеку, отчаянно желая присоединиться к ним, но девочки притворяются, что не замечают ее. Возле решетки старшие ребята играют в футбол, а совсем маленький мальчик с рыжими волосами дергает за рукав дежурную учительницу и приговаривает: «Смотрите! Смотрите! У меня зуб выпал».

Сидя на скамейке, Нанкси что-то пишет в телефоне, а Порция наблюдает за Дейзи.

– А вот то, что ты сказала мисс Мадиган насчет твоего друга… – начинает Доусон. – Ты что имела в виду?

Дейзи доходит до конца решетки, поворачивается и прижимает палец к губам.

– Это секрет, – говорит она.

Чен равнодушно смотрит на нее:

– Ты всегда так говоришь.

– То есть ты говорила не обо мне и не о Нанкси? – настаивает Порция.

– Может быть, и так, – отвечает Мэйсон, избегая встречаться с подружкой взглядом. – Не скажу.

– Я вообще не понимаю, для чего нам в классе надо говорить о таких глупостях, – с раздражением заявляет Доусон.

– Это называется «Основы полового воспитания», – заявляет Нанкси, не отрывая от экрана глаз. – Мне Ма сказала. Ей пришлось где-то там расписаться, что она согласна.

– А что значит «половое»? – спрашивает Милли, подходя ближе. Остальные просто смотрят на нее, а Чен закатывает глаза.

– Знаешь, – говорит Дейзи таким тоном, словно объясняется с идиотом, – это когда мальчик засовывает тебе туда свою штуку и из нее что-то выливается.

Милли в ужасе открывает рот:

– Что? Прямо в трусики?.. Б-р-р-р, даже звучит отвратительно!

– Так все взрослые делают. Предполагается, что это приятно.

Нанкси на мгновение прекращает писать и поднимает глаза:

– Здесь я согласна с Милли. Мне тоже кажется, что это звучит отвратительно. В любом случае откуда ты так много об этом знаешь?

Дейзи бросает свой камешек на решетку классиков и следит, как он катится до самой ее середины, прежде чем возобновить игру.

– Просто знаю, – говорит она.

***

В полвторого ночи я прекращаю бесполезные попытки уснуть и встаю. Почувствовав колебание матраса, Алекс что-то бормочет во сне и поворачивается. В это время года небо никогда не бывает совершенно черным. Я выхожу на лестничную площадку и прохожу в комнату Джейка. Темно-синяя тишина звенит у меня в ушах. Окно слегка приоткрыто, и вымпел на стене чуть заметно шевелится на сквозняке. Я подхожу к окну, чтобы закрыть его, и вижу соседскую кошку, крадущуюся в траве. Джейк любил эту кошку. Он все время выпрашивал у нас котенка, но я всегда говорил ему: «Нет». И это только одна из множества вещей, о которых я сейчас сожалею.

В его комнате ничего не изменилось, ничего не сдвинуто с места. В конце концов нам придется это сделать, но пока ни один из нас к этому не готов. Раз в неделю к нам приходит уборщица, но эту комнату Алекс убирает сама. И делает это, когда меня нет дома. Не хочет, чтобы я видел, как осторожно она возвращает все предметы именно на те места, на которых они стояли раньше. Я сажусь на кровать и начинаю думать о Лео и о том, что нам необходимо переговорить с его врачом. Потому что если уже даже я замечаю, что с мальчиком что-то не так, то его доктор наверняка об этом знает. Я ложусь на кровать и медленно погружаюсь лицом в подушку. Она все еще пахнет Джейком, но запах становится все слабее, и на мгновение меня охватывает паника, что очень скоро он тоже исчезнет.

***

– Адам! Адам!

Я рывком сажусь, и кажется, сердце готово выскочить у меня из груди. Рядом стоит Алекс. Я не представляю, как долго спал, но на улице все еще темно.

– Звонят, – говорит жена замогильным голосом и протягивает мне мой мобильный. – И судя по тому, что сейчас два часа ночи, я сомневаюсь, что тебе торопятся сообщить хорошие новости, а ты?

Я спускаю ноги с кровати. На экране написано, что звонит Гислингхэм.

– Что случилось?

В трубке стоит невообразимый шум. Слышны звуки по крайней мере двух сирен.

– Я в доме! – кричит констебль, пытаясь перекрыть нестихающий грохот.

– Нам что, выдали ордер?

– Послушайте, мне кажется, вам лучше приехать!

***

Все напоминает сцену из гребаной «Ребекки»[55]. Уже с окружной дороги я вижу зарево над поселком, а дымом пахнет задолго до того, как я приближаюсь к месту. У дома стоят три патрульные и две пожарные машины, а также «Скорая помощь». Пара пожарных на телескопической лестнице заливают пламя в окнах верхнего этажа. На красных кирпичных стенах то тут, то там видна отвратительная черная сажа. Когда я подхожу, Гислингхэм отделяется от толпы и приближается ко мне.

– Что, твою мать, здесь происходит?! – спрашиваю я.

– Похоже на поджог. Воняет бензином. Вечером здесь собралась небольшая группа смутьянов, которые выкрикивали угрозы и производили массу шума, но появился полицейский и разобрался с ними. Один паршивец швырнул кирпич, но он стоял слишком далеко и не причинил никакого вреда. Пожарный, с которым я говорил, считает, что тот, кто это сделал, подобрался со стороны бечевника и перебросил через ограду какой-то самодельный «коктейль Молотова».

– А где Шэрон и мальчик? С ними всё в порядке? – Этот вопрос я должен был задать в первую очередь. Я сам это знаю.

Крис утвердительно кивает:

– С ними Эверетт. Они немного не в себе. Особенно мальчик. Он здорово наглотался дыма.

Перевожу взгляд на патрульную машину. Пассажирская дверь открыта, и я вижу Шэрон в накинутом на плечи одеяле. Лео нигде не видно.

– Нам чертовски повезло, что больше никто не пострадал. Одни соседи отсутствуют, а другие выбежали на улицу, когда Шэрон забарабанила им в дверь. Естественно, что журналюги просто в восторге. Съемочная группа «Скай» ночью дежурила в своем фургоне. Они до сих пор не могут поверить в свою удачу – им удалось заснять все, от начала и до конца.

– Только скажи, что снимать они начали после того, как позвонили по девять-девять-девять!

– Они говорят, что это сделала сама Шэрон.

– Ладно. Мне нужен их отснятый материал. До того, как они покажут его в эфире. И найди здесь главного пожарного. Я хочу встретиться с ним утром – как только работы в доме закончатся.

Бросаю взгляд на писак, которых кордон полицейских отодвинул подальше, но те давят на него, как рвущиеся в атаку собаки. Сейчас здесь, должно быть, не менее полудюжины выездных съемочных бригад, примчавшихся сюда, как акулы на запах крови.

– За это супер точно оторвет мне голову. А проклятая КРЖП[56], уверен, добавит, – бормочу я.

– Но вы же не могли знать, что это случится, босс.

– Нет, но я мог сообразить перевезти семью сразу же после того, как мы закончили допросы. Уверен, что именно на это будет давить помощник главного констебля. Ну что ж, придется сделать это сейчас… Есть какие-нибудь идеи по этому поводу?

– Есть один пансион на Коули-роуд, которым мы уже раньше пользовались. Мне кажется, что лучше всего будет увезти их куда-нибудь подальше. На тот случай, если кто-то из негодяев все еще бродит неподалеку. Подождем, пока парамедики[57] осмотрят мальчика, а потом Эверетт их заберет. Шэрон вообще никакая, да и в любом случае ее машина сгорела дотла – она была в гараже.

– Отличная работа.

Кажется, что Гислингхэм не очень рад.

– Я серьезно. Ты отлично справился, – уверяю я его.

– Дело не в этом, босс. Я хотел оставить это до утра, но коль уж вы здесь…

– Еще какие-то гадости? – Я глубоко вздыхаю. – Не представляю, что может быть хуже этого, но давай, вперед…

– Помните тот телефон с предоплаченным тарифом, который Мэйсон использовал для переписки со своими пассиями? Мы его пробили. Он зарегистрирован в базе данных Центра защиты детей от сексуальной эксплуатации и насилия как один из номеров, на который скачивали материал с одного из азербайджанских порносайтов. Это жесткое порно, босс. Дети, а в некоторых случаях вообще младенцы.

Крис с трудом сглатывает, и я вспоминаю: он ждет своего первенца. Протянув руку, слегка касаюсь его предплечья:

– Думаю, что Барри Мэйсону пора озаботиться поисками адвоката. Тот, твою мать, ему наверняка понадобится.

***

Когда я идут к полицейской машине, навстречу мне выходит Эверетт:

– Я проверила. В пансионе есть две свободные комнаты. Если вы даете добро, то я попрошу патрульных забросить их туда, а сама захвачу из дома кое-какие вещи и тоже присоединюсь к ним. По крайней мере, дня на два.

– Неплохая мысль. Не могу себе представить, чтобы кто-то проследил их на таком расстоянии, но кто знает… В любом случае нам нельзя спускать глаз с Шэрон. И при этом нельзя светиться.

– Ясно, босс.

Верити поворачивается, чтобы идти, но я ее останавливаю. И достаю телефон.

– После того как разрешат врачи, можешь показать это Лео? Вдруг он его узнает…

Эверетт вопросительно смотрит на меня:

– Это то, что я думаю?

– Ты не ошиблась. Таинственный и прекрасный принц Дейзи. Я очень надеюсь, что в жизни мы не столкнемся с историей Красавицы и Чудовища.

И я рассказываю, что́ мы увидели на записи с камеры наружного наблюдения.

– Но если в последний раз она видела его девятого мая, – хмурится констебль, – то я не понимаю, как…

– Ты говоришь о последней известной нам встрече. Мы не можем быть на сто процентов уверены, что она не встречалась с ним в день своего исчезновения – он ведь мог даже войти в дом, пока Шэрон Мэйсон разыскивала свой майонез. Дейзи вполне могла впустить его. Более того, он единственный из известных нам людей, с которым она могла пойти по собственному желанию.

– Хорошо. – Эверетт кивает. – Но, мне кажется, нам стоит подождать до утра. Сейчас Лео здорово убит всем произошедшим. Мы же не хотим, чтобы нас потом обвинили в том, что мы допрашивали ребенка, когда его состояние этого не позволяло. «Разумное сомнение»[58] и все такое…

– Согласен. Я пришлю тебе фото по почте. Позвони мне утром.

Я смотрю, как Верити возвращается к машине. На переднем сиденье Шэрон открывает свою сумочку и рассматривает свое лицо в маленьком зеркальце.

***

Когда в 3:00 ночи Эверетт подъезжает к пансиону, в нем не видно никаких признаков жизни. В отличие от самой Коули-роуд, которая проходит всего в сотне ярдов и на которой не прекращается то, что официальные лица называют «ночной экономикой». Если отбросить в сторону его довольно потрепанный вид, пансион мало чем отличается от дома, в котором живут Доусоны, но все сходство ограничивается только архитектурой. Эта часть города всегда развивалась по своим законам, и застройщики, которые во времена королевы Виктории попытались превратить ее в некое прибыльное подобие роскошной северной части, быстро сообразили, что у них ничего не получится, и эксперимент сам собою сошел на нет. Некоторые из домов сохранились, и сейчас в них располагаются студенческие общежития, офисы или пансионы. Наподобие этого. На табличке, укрепленной над дверью, все еще можно прочитать название «Вилла Понсонби», но нынешний владелец – возможно, по чьему-то совету – поменял название на «Удобная гостиница».

Эверетт вылезает из машины и тщательно запирает ее (она лучше других знает об уровне преступности в этом районе), а затем открывает багажник и достает оттуда парусиновую сумку. Констебль собрала кое-какую одежду, которой может воспользоваться Шэрон, две зубные щетки и некоторые другие вещи первой необходимости. Этого должно хватить до утра, когда откроются магазины. Верити мысленно напоминает себе о том, что ей надо позвонить соседу и попросить его накормить Гектора, а потом волоком тащит тяжелую сумку по дорожке, ведущей к входной двери. Проходит добрых пять минут, пока не появляется владелец, в нижней рубашке довольно отталкивающего вида и в заляпанных пижамных штанах, на которые Эверетт старается не смотреть. Наверху, в своей комнате, Шэрон сидит на кровати, все еще закутанная в одеяло, которое ей дали в машине «Скорой помощи». Под одеялом она одета лишь в ночную рубашку. Лео свернулся калачиком возле нее и время от времени покашливает. Лицо его вымазано в саже. Констебль начинает распаковывать сумку. Свитер, джинсы, пара маек с рукавами. Миссис Мэйсон с отвращением смотрит на все это:

– Я не ношу вещи других людей.

– Боюсь, что у вас не такой уж большой выбор, правда? – отвечает Верити, посмотрев на нее. – Здесь все абсолютно чистое. Прямо из стиральной машины.

– Все это мне велико по крайней мере на три размера. – Шэрон бьет дрожь. – Меня в этом и разглядеть-то невозможно.

Эверетт уже готова напомнить ей, что та должна благодарить Бога за то, что ее сейчас не разглядывают в гробу, но сдерживается, успокаивая себя тем, что женщина, по-видимому, все еще пребывает в шоке.

– Как я уже сказала, – повторяет она ровным голосом, – выбор у вас небольшой. Утром вы сможете выйти и что-то купить себе. В конце концов, вам ведь удалось спасти свою сумочку, правда? Большинство людей в вашей ситуации остаются вообще без кредитных карточек.

Шэрон пристально смотрит на констебля, а потом берет розовое полотенце, сложенное на кровати.

– Я, пожалуй, приму душ, – сообщает она.

***

Би-би-си Мидлендс. Сегодняшние новости

Суббота 23 июля 2016 г. | Последняя редакция 07:56

Дейзи Мэйсон: Пожар в доме родителей

Прошедшей ночью в дом Барри и Шэрон Мэйсон были вызваны пожарные, после того как здание, по их предположению, подожгли. Огонь быстро распространился и нанес недвижимости значительный урон, а жителей соседних домов пришлось эвакуировать.

С момента исчезновения их дочери на Мэйсонов направлена широко распространившаяся в «Твиттере» компания ненависти, которая набрала еще больше оборотов после того, как выяснилось, что Барри Мэйсон посещал под вымышленным именем сайты знакомств. В последнее время появились твитты, в которых высказывались конкретные угрозы в адрес Мэйсонов.

В заявлении, распространенном Криминальным отделом Управления полиции долины Темзы, детектив-инспектор Адам Фаули подтвердил, что полиция будет преследовать любого, кто попытается использовать социальные сети для насаждения ненависти или причинения ущерба, в полном соответствии с существующими законами: «Такое поведение есть одна из форм современного терроризма. Те, кто этим занимается, будут обнаружены и предстанут перед судом».

«Твиттер» разместил официальное заявление, в котором осудил проявления насилия и предложил полиции всяческую помощь в преследовании повинных в нем лиц.

Все, кто располагает какой-то информацией о Дейзи, должны связаться со штабом Криминального отдела Управления полиции долины Темзы по телефону 018650966552.

***

– Смотрите, куда ставите ноги. Верхний слой уже погас, но под ним в некоторых местах может продолжаться тление.

Воскресное утро, на часах 8:05, но я уже успел выпить слишком много кофе, что совершенно не избавляет меня от ощущения легкого бреда при виде того, что осталось от гостиной в доме Мэйсонов. Старший офицер пожарной службы медленно двигается в мою сторону по сгоревшему акриловому ковру. Основная его часть превратилась в отвратительно воняющее подобие гудрона, но есть и такие места, где можно увидеть голый бетонный пол. Пожарные все еще проливают внешние стены, по которым текут потоки воды черного цвета, но внутри здания все внутренние перекрытия уже потушены. Большинство из них выполнены из гипсокартона, и в огне у них не было никаких шансов.

– Как видите, – говорю я, указывая на свои грубые ботинки, – мне это не впервой.

– Так чем же я могу вам помочь, инспектор?

– Полагаю, что версия поджога не вызывает сомнения?

– Ни малейшего. Наверху все еще стоит запах катализатора. Сейчас мы исследуем остатки стекла – если повезет, сможем найти фрагменты бутылки, в которую он был налит.

– А можно поточнее о том, как все началось?

Пожарный поворачивается и указывает на зияющий провал, бывший когда-то лестницей:

– Сейчас мы исходим из того, что некто забросил катализатор через заднее окно на втором этаже.

– В спальню дочери?

– Вам виднее – честно говоря, в том состоянии, в каком все здесь сейчас находится, определить очень сложно.

– И вы действительно считаете, что кто-то мог забросить бутылку с бечевника? Тут расстояние футов в тридцать – тридцать пять.

Пожарный обдумывает услышанное:

– Думаю, что это возможно, но для этого надо бросать с определенной высоты, так что поджигатель или взрослый, или очень дюжий подросток. Может быть, именно поэтому до цели долетела только одна бутылка – на заднем дворе есть пара почерневших кратеров в тех местах, где, очевидно, приземлились остальные. Сейчас мы собираем осколки стекла в доме и берем образцы на бечевнике, но если фортуна окажется не на нашей стороне и мы не сможем натолкнуться на отпечатки пальцев, боюсь, что установить виновных будет практически невозможно. Там, по тропинке за домом, ежедневно проходят сотни людей, так что годных следов нет.

Серьезный удар, хотя я и ожидал услышать нечто подобное.

– А почему огонь распространился с такой скоростью? Вы только посмотрите – здесь же ничего не осталось…

– Я уже думал над этим – ведь мы прибыли через восемь минут, но к этому времени все уже было охвачено пламенем. Возможно, это как-то связано с низким качеством строительства. Эти новомодные дома смотрятся красиво, но в них недостает надежности. Вот «викторианцы» по другую сторону канала – те будут гореть гораздо дольше.

– Вы сказали «возможно»?

– Ну, катализатор здесь точно не слишком помог. Тут все искусственное – вот и занялось как на Четвертое июля[59]. Хотя я все равно не понимаю, почему все произошло так быстро.

– Ладно, – задумчиво говорю я. – Спасибо. Сообщите, если в голову придет что-то еще.

– Обязательно.

В саду на заднем дворе я вижу Алана Чаллоу. Он сидит рядом со своим открытым чемоданом, в котором лежит пачка прозрачных пакетов для вещественных улик. В них, насколько я могу видеть, какая-то одежда, в основном пальто и куртки, несколько разных ботинок и нечто похожее на вещевой мешок. Практически все почернело и обуглилось. Некоторые вещи трудно узнать.

– Ну что, нашел хоть что-нибудь? – интересуюсь я.

Алан выпрямляется, его бумажный комбинезон шуршит.

– Честно говоря, не так уж много, да и то лишь из того, что хранилось внизу. Может быть, что-то удастся выжать из обуви… но совсем немного, если принять во внимание то, насколько постарался огонь. Наверху не осталось вообще ничего. Если ты надеялся найти что-то в спальне девочки, то можешь забыть об этом. Она могла истечь там кровью, а я даже не заметил бы этого сейчас. Мы с тобой оба понимаем, что комнату разнесло на атомы. Так что следов не осталось.

– Мне надо было быть понастойчивее с этим ордером на обыск…

– Не кори себя. Ты сделал все, что мог, – теперь очередь супера жариться на медленном огне… – Криминалист замолкает. – Прости. Неудачная фраза.

Повисает тишина. Чаллоу качает головой и нагибается, чтобы достать из чемодана бутылку с водой. Делает глоток и корчит гримасу.

– Теплая…

– Что-нибудь еще?

– Пожарные вынесли компьютер отца, но, по-моему, жесткий диск накрылся.

– В любом случае захвати с собой. Надеюсь, что в телефоне мы найдем достаточно, но что-то может быть и в компьютере.

– И вот еще одна печальная вещь. – С этими словами Алан поднимает пакет. То, что в нем лежит, когда-то имело мех.

– Боже, Алан, что это, черт побери, такое? Домашний кролик?

– Похоже, что Мэйсонов домашние животные мало волновали, – сухо улыбается Чаллоу. – После них, по мнению нашей сверхаккуратной миссис М., остается слишком много грязи. Нет, этот мех явно искусственный. – Он протягивает пакет мне. – Это маскарадный костюм льва. Сильно изорванный. Похоже, что молодого Лео не слишком привлекала идея маскарада.

У меня перед глазами появляется Лео. Он рассказывает, как мальчишки выбрали его своей жертвой из-за имени. И как они превратили имя в оружие против него. Неудивительно, что бедняга не хотел переодеваться в короля этих гребаных джунглей.

– А что насчет портфеля?

– Никаких следов.

– Проклятье!

– Но это не значит, что его там не было – он легко мог сгореть дотла, ведь он почти наверняка был из пластика. Или они могли от него избавиться. На это у них была почти целая неделя.

– Избавились от портфеля так же, как избавились от девочки…

Чаллоу делает еще один глоток воды.

– Похоже, тебе надо немного взбодриться. Есть один фрагмент твоей теории, который пережил пожар. Это пикап Мэйсона. Он припаркован за углом, на Уотервью-кресент. Я уже вызвал эвакуатор.

– И все это на виду у прессы… Чертовски мило.

– Боюсь, что выбора у меня не было. Эвакуатор скрыть трудно.

– Но ты представляешь себе, что произойдет, правда? Мы опять будем лить воду на мельницу всех этих безумцев.

– Но, может быть, этот урок не прошел для них даром? – Криминалист обводит рукой вокруг себя. – Вся эта свалка. Ведь кто-то мог погибнуть. Спасибо гребаному «Твиттеру».

– Урок? Не прошел даром? Я бы не рискнул на это поставить.

***

МтиН @Nuckleduster198909.09

Ржунимагу у кого-то хватило духа урыть этих уродов #Мэйсоны – надеюсь они все передохли

Мики Ф @TheGameBlader66609.10

@Nuckleduster1989 Только что услыхал в новостях – не могу поверить – уважуха тому кто решился #Мэйсоны

Педо Хантер @Peedofiletracker 09.11

@Nuckleduster1989 @TheGameBlader666 ХАХАХА – это надо было видеть – фантастика, твою мать!!!!!

Педо Хантер @Peedofiletracker 09.12

@Nuckleduster1989 @TheGameBlader666 уже не надеялся что займется и вдруг БАБАХ!!!!! Это научит педоублюдков

Мики Ф @TheGameBlader66609.17

@Peedofiletracker ♣♣♣♣♣ Хотел бы жить ближе – присоединился бы! Надеюсь свиньи[60] до тебя не доберутся

@Nuckleduster1989

Педо Хантер @Peedofiletracker 09.19

@TheGameBlader666 Не боись свиньи здеся не могут отличить жопу от пальца #придурки

Зои Хенли @ZenyatterRegatta 09.20

Насколько я понимаю папаши не было в доме когда начался пожар только мать и сын #ДейзиМэйсон

Дж. Риддел @1234JimmyR1ddell 09.21

Если в деле #ДейзиМэйсон кто-то виновен, то это мать. Корова с непроницаемым лицом – не удивительно что папашка пошел на сторону.

Дж. Джонстон @JaneJohnstone455509.21

@1234JimmyR1ddell Довольно сексистский подход, если позволите

Дж. Риддел @1234JimmyR1ddell 09.21

@JaneJohnstone4555 Может быть точка зрения и не популярная но все с кем я говорил уверены – виновата она #Мэйсоны

Новости социальных медиа Соединенного Королевства @UKSocialMediaNews 09:22

Наше голосование продолжается. 67 % проголосовавших думают, что виновна Шэрон Мэйсон, 33 % – что Барри. На настоящий момент проголосовали 23778 человек #ДейзиМэйсон

Лилиан Чемберлен @LilianChamberlain 09.23

Кто-нибудь знает, как Лео Мэйсон? У меня сердце разрывается когда думаю о бедняжке. Попал как кур в ощип.

Лилиан Чемберлен @LilianChamberlain 09.23

А теперь и дом потерял и все вещи к тому же #ДейзиМэйсон ♣

Анжела Беттертон @AngelaGBetterton 09.29

@LilianChamberlain Я вас понимаю. Но теперь семью перевезли – ночью я видела, как они уехали на полицейской машине.

Лилиан Чемберлен @LilianChamberlain 09.29

@AngelaGBetterton Спасибо тебе, Господи, за это – мальчик единственный невиновный во всей этой трагедии #ДейзиМэйсон ♣♣

Кэтрин Форни @StarSignCapricorn 09.32

@LilianChamberlain Смешно, что вы об этом упомянули. Я читала о случае в США в котором мать приговорили за убийство маленькой дочери @AngelaGBetterton

Кэтрин Форни @StarSignCapricorn 09.33

…потом 10 лет спустя тест ДНК доказал что это не она. Все это время она прикрывала своего второго ребенка @LilianChamberlain @AngelaGBetterton

Кэтрин Форни @StarSignCapricorn 09.34

…Убийцей оказался 10 летний брат девочки. @LilianChamberlain @AngelaGBetterton #ДейзиМэйсон

***

В спальне на первом этаже «Удобной гостиницы» стоит и смотрит в окно Лео. Шэрон отправилась за покупками, а Эверетт, проклиная себя за то, что забыла книжку, вновь раскладывает пасьянс на четырех мастях в своем телефоне. Кто-то сказал ей, что шанс, что пасьянс сойдется, равен одному к тремстам. Это уже ее 176-я попытка. И ни одной успешной.

Время от времени она поглядывает на Лео, но за последние полчаса мальчик даже не пошевелился. По карнизу перед окном разгуливают два голубя. Время от времени они сталкиваются и громко хлопают крыльями.

– Я слышал, как они кричали, – говорит ребенок, водя пальцем по стеклу.

Верити сразу же настораживается:

– Прости, Лео, что ты сказал?

– Я слышал, как они кричали.

Констебль кладет телефон и подходит к окну. Она заставляет себя какое-то время стоять и смотреть на голубей, прежде чем задает вопрос:

– Кто кричал, Лео?

Мальчик все еще смотрит на птиц:

– Это было ночью.

– Когда именно?

– Не знаю. – Ребенок пожимает плечами.

– Кричала Дейзи?

– Птицы, – отвечает Лео после долгой паузы.

– Птицы?

– В Порт-Мидоу. Там есть чайки. Я однажды ходил туда. Их там очень много. И они реально галдят.

Верити опять начинает дышать:

– Понятно. Они и в темноте галдят?

– Мне кажется, они очень несчастливы. – Лео кивает.

Констебль хочет дотронуться до него, колеблется, а потом быстро нагибается и обнимает его за плечи.

Мальчик утыкается ей в плечо и шепчет:

– Это я… Я во всем виноват.

***

Когда я возвращаюсь в участок, меня радует лишь одно – Барри Мэйсону сейчас гораздо хуже, чем мне. В том, что от него воняет, нет никакого сомнения, и я на минуту задумываюсь, где он провел предыдущую ночь. Но где бы это ни было, с туалетными принадлежностями там явно была напряженка. По контрасту с ним его адвокат выглядит как новый шестипенсовик. Чем-то она напоминает мне Анну Филлипс – высокая, в белой блузке, светло-серой юбке и туфлях-лодочках из матовой кожи. «Интересно, Мэйсон знал ее раньше или она просто вытянула короткую соломинку?» А то, что ей не повезло, совершенно очевидно. Она и понятия не имеет о том дерьме, которое вот-вот на нее выльется.

Куинн садится и кладет рядом с собой газету. Она случайно свернута таким образом, чтобы была видна фотография Барри, которого засовывают в полицейскую машину. Гарет придерживает дверь машины и давит одной рукой на голову Мэйсона. Классический образец унижающего поведения. Возможно, именно поэтому Барри выглядит таким взбешенным – не говоря уже о том, что он совсем не похож на несчастного отца, которого вы ожидали увидеть. Куинн же, напротив, выглядит просто прекрасно и кажется очень вежливым – скорее всего, из-за своего безукоризненного костюма и романтического вида, который он на себя напустил. Я замечаю, что адвокатесса обращает на это внимание, и вижу, что мой коллега зафиксировал ее реакцию.

– Почему вы вновь пригласили моего клиента, инспектор? – начинает женщина, как только мы садимся. – Ваши действия сильно похожи на ничем не обоснованное преследование. Насколько я понимаю, мой клиент полностью сотрудничал с вами во время расследования, и у вас нет никаких оснований подозревать его в том, что он как-то связан с исчезновением своей дочери.

Барри Мэйсон сверлит меня взглядом:

– Если б вы хотя бы половину тех усилий, что тратите на меня, направили на поиски ее, то вы давно бы нашли Дейзи. Потому что она где-то рядом. Вы меня слышите? Она где-то там – одна, испугана и хочет увидеть маму с папой, а вы, тупоголовые бараны, все это время пытаетесь меня подставить… Я ее отец. Я люблю ее.

Я поворачиваюсь к адвокатессе:

– Если и когда мы решим произвести арест в связи с исчезновением Дейзи Мэйсон, мы это сделаем. Сейчас же меня интересуют ответы вашего клиента по совсем другому поводу. – Я включаю магнитофон. – Для протокола: на допросе присутствуют детектив-инспектор Адам Фаули, исполняющий обязанности детектива-сержанта Гарет Куинн, мисс Эмма Карвуд и мистер Барри Мэйсон.

Я распахиваю коричневую картонную папку, которая лежит передо мной, и достаю оттуда поздравительную открытку. Она открыта и лежит в прозрачном пластиковом пакете для улик. Сначала я демонстрирую ее переднюю обложку со словами, а потом переворачиваю открытку и оставляю ее на столе. Так как я не отрываю глаз от Эммы Карвуд, то замечаю, что на мгновение ее профессионализм исчезает и в глазах у нее появляется отвращение. Но лишь на мгновение.

– Вы это когда-нибудь видели, мистер Мэйсон?

– Откуда она у вас? – спрашивает Барри с подозрением.

– Для протокола: мной предъявлена поздравительная открытка, собственноручно сделанная Дейзи на день рождения отца. Она состоит из целого ряда вырезок из периодических изданий, наклеенных на бумагу. В ней же говорится о совместных занятиях отца и дочери. Включая плавание и то, что девочка описывает словами «плавание у него на коленях…».

– Вы, вашу мать, по-моему, надо мной издеваетесь…

– Когда она подарила вам эту открытку, мистер Мэйсон?

– На день рождения, умник, – отвечает Барри, скорчив рожу.

– Подобное отношение вам не поможет, мистер Мэйсон, – вмешивается в разговор мисс Карвуд.

– На какой день рождения? – уточняю я. – В этом году? В прошлом?

– В этом.

– Значит, в апреле. Три месяца назад.

Барри молчит.

– Вот это изображение, – тут я указываю на груди. – Где девочка его нашла, в каком-то журнале для взрослых? Вы что, разбрасываете такие журналы там, где на них может наткнуться восьмилетний ребенок?

Барри долго смотрит на меня, а потом берет открытку и внимательно рассматривает ее через пластик.

– Думаю, вы легко определите, – говорит он наконец, – что это картинка из «Санди спорт»[61]. Это, конечно, не Библия, но и порнухой это назвать нельзя. Обыкновенный гребаный бульварный листок. В нем и речи не идет о порнографии.

– Правда? – Я откладываю открытку в сторону и достаю еще один лист бумаги, который кладу прямо перед ним. – Вы можете подтвердить, что этот номер телефона использовался вами для связи с женщинами, с которыми вы знакомились на сайте знакомств, – номер, о котором ваша жена ничего не знала?

Мэйсон смотрит на номер:

– Похоже. И что? Я не так часто им пользовался.

– Однако вы пользовались им шестнадцатого апреля сего года. Этот номер зарегистрирован в базе данных Центра защиты детей от сексуальной эксплуатации и насилия как номер, с которого выходили на азербайджанский сайт, содержащий несколько тысяч детских фотографий. И вот тут мы, мистер Мэйсон, говорим именно о порнографии. Порнографии в ее самом отвратительном и незаконном виде.

Барри смотрит на меня, открыв рот.

– Это все ложь – я никогда и близко не приближался ни к чему подобному. Я не по детям, твою мать! Это омерзительно, это извращение…

– Барри Мэйсон, я арестовываю вас по подозрению в незаконном обладании непристойными изображениями детей, на основании параграфа сто шестьдесят закона об уголовном правосудии от тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Вы не обязаны говорить что-либо, однако это может повредить вашей защите, если вы не упомянете при допросе то, на что впоследствии собираетесь ссылаться в суде. Все, что вы скажете, может быть использовано как доказательство. Я требую, чтобы вы предоставили в наше распоряжение упомянутый телефон, с тем чтобы его могли исследовать эксперты-криминалисты…

– Ну я прямо сейчас вам скажу, что ни хрена вы в нем не найдете, – огрызается отец Дейзи. – Я вообще никогда не пользовался этой гребаной камерой…

– Теперь вас отведут в КПЗ[62]. Допрос прекращен в одиннадцать семнадцать.

Мы с Куинном встаем и направляемся к выходу.

– Это же Шэрон, да? – В голосе арестованного слышится паника. – Это она дала вам проклятую открытку?.. Наверняка она. От треклятого дома же больше ни черта не осталось – и все благодаря вам… – Мэйсон бьет кулаком по столу. – Разве вы не должны защищать нас от подобных психов? Разве это не ваша работа?

– Вы можете быть уверены, что КРЖП тщательно разберется в происшедшем.

– Вы что, не понимаете, что она делает? Она пытается меня подставить. Узнала об этом гребаном сайте, и у нее снесло крышу…

– Вы хотите сказать, что порнографию на ваш телефон тоже скачала она?

Барри открывает рот – и вновь закрывает его.

– Это, по-видимому, должно означать «нет»? – Я вновь поворачиваюсь, но он еще не закончил:

– Я не шучу – у этой женщины проблемы с головой. Шарики за ролики заехали. Я сейчас не только о ее характере. Она ревнует меня к собственной дочери – вы такое можете себе представить? Это же противоестественно, вот что я вам скажу!

Все дело в том, что я готов в это поверить. И довольно легко. Я чувствую на себе взгляд Куинна, и понимаю, почему он на меня смотрит. Мужик пересказывает нам наш собственный сценарий. Но только без своего участия.

– Вы это все к чему, мистер Мэйсон? – спрашиваю я ровным голосом.

– Я это к тому, что если кто-то и убил Дейзи, то это она, а не я. Я хочу сказать, что это ведь не первый раз, разве нет?

Он смотрит на наши с Гаретом пустые и непонимающие лица.

– Вы же уже знаете про нее, да?

***

– Мой босс шкуру с меня спустит, если узнает, что я передал вам это.

Разговор с Полом Битоном, который сидит перед модулем с экранами в тесном вагончике «Скай ньюс», происходит час спустя. Рядом с ним стоит исполняющий обязанности детектива-сержанта Гарет Куинн.

– Уверен, что вы давно живете на свете, – говорит он, – и знаете, что лучшая политика – это сотрудничество с полицией. Особенно при расследовании убийства.

– Так речь теперь уже об убийстве? – Битон смотрит на него. – Но ведь тела, кажется, нет?

– Нет. Но нам оно и не нужно – это необязательно. Я вам ничего не говорил, но сейчас это только вопрос времени.

– А есть какой-то шанс узнать об этом заранее – до того, как выйдет официальное заявление? В качестве награды за помощь и сотрудничество?

– Давайте сначала посмотрим, что у вас есть, – улыбается Куинн.

Пол начинает что-то печатать на клавиатуре.

– Что-то подсказывает мне, что вы не будете разочарованы.

На экране появляется изображение. Видно, что съемка ведется ручной камерой – изображение отчаянно прыгает, прежде чем остановиться на доме Мэйсонов. Время внизу экрана – 1:47 ночи.

– Меня разбудил громкий хлопок, – рассказывает Битон. – Не успев натянуть штаны, я уже схватил в руки камеру. Вот что значит десять лет такой работы и три командировки на Ближний Восток…

– И не говорите, – поддакивает Гарет, который никогда не уезжал дальше Магалуфа[63].

В 1:49 дверь дома распахивается, и на пороге появляется Шэрон Мэйсон. На ней белое кружевное неглиже, а в руках она держит свою сумочку. Женщина смотрит по сторонам, моргает и слегка качается, а потом нетвердой походкой идет по гравию в сторону соседнего дома и несколько раз звонит во входную дверь. Дверь открывают лишь в 1:52.

– В этот момент я все еще не мог сообразить, что же произошло. Как видите, она вызывает соседей, и только потом в первый раз появляется пламя.

Объектив отклоняется вверх, чтобы показать языки огня, пробивающиеся сквозь крышу. Затем камера вновь двигается – пол, ноги оператора, дверь вагончика, а после этого неожиданный поворот в сторону дома. В проеме входной двери исчезает мужчина в пижамных брюках. Шэрон Мэйсон сидит на стене, опустив голову между коленями. С ней две девочки и женщина. Оператор что-то говорит Шэрон, но звук слишком приглушен, чтобы можно было разобрать слова.

– Я как раз спрашиваю у нее, звонила ли она по девять-девять-девять.

Объектив снова поворачивается в сторону открытой входной двери в дом Мэйсонов. Затем он поднимается слегка вверх, туда, где за окнами второго этажа видно оранжевое зарево. Занавески на окнах уже полыхают.

– А где Лео? Где, твою мать, ее ребенок?! – Куинн подается вперед.

– Теперь, когда вы это спросили, мне тоже интересно. Смотрите.

На экране вновь входная дверь, из которой как раз выходит сосед – он подталкивает перед собой Лео. Оба они покрыты сажей, и стоит им отойти всего на несколько ярдов, как лопаются окна на первом этаже и на подъездную дорожку сыплется каскад искр и осколков стекла. Мужчину и мальчика бросает на землю. Время на экране – 2:05.

– Спасибо, приятель. – Гарет встает.

– Так вы позвоните? Предупредите меня, когда надумаете проводить арест? Я просто хочу сказать, что если мы сообщим об этом заранее – это будет настоящая бомба.

– Не волнуйтесь. Вы узнаете об этом первым.

Выйдя на улицу, полицейский достает телефон.

– Гислингхэм? Это Куинн. Можешь попросить кого-нибудь выяснить, когда поступил звонок на девять-девять-девять? А заодно проверить, не было ли перед этим еще звонков – может быть, кто-то еще пытался дозвониться?.. Спасибо, приятель.

***

На другом конце линии Гислингхэм кладет телефон и вновь поворачивается к компьютеру. Джанет уже плешь ему прогрызла по поводу того, что он работает по выходным, но, хотя какая-то его часть хочет оказаться дома, он ощущает себя в первую очередь полицейским, а уже потом ждущим прибавления в семье отцом, а это одно из тех расследований, которое не отпускает. И не потому, что в нем замешан ребенок, а из-за своей запутанности. Наверное, неправильно говорить, что это головоломка – ведь речь идет о пропавшей маленькой девочке, – но это именно так. И именно поэтому Крис сейчас здесь, именно поэтому он с утра сидит в комнате без кондиционера и пытается разыскать машину, в которой Дейзи видели перед школой, по ее номеру. Джанет он сказал, что все это займет минут десять, максимум полчаса – сколько в городе может быть «Фордов Эскорт»? – но список кажется бесконечным, так как известны только две буквы номера и неизвестен цвет машины.

Однако внезапно он заканчивается. Потому что машина найдена – это модель 2001 года, цвета «красный тореадор», и зарегистрирован автомобиль по адресу в Восточном Оксфорде. Гислингхэм вскакивает и победно взмахивает рукой, но потом резко садится. Поворачивается к компьютеру на соседнем столе, входит в Национальную базу данных полиции и вводит имя.

– Черт, – вырывается у него. – Черт, черт, черт!

***

– И как так, черт возьми, получилось, что мы об этом ничего не знаем?

Я в офисе, стою за плечом Анны Филлипс и не свожу глаз с экрана ее компьютера. Она поднимает на меня глаза.

– Честно говоря, это пришлось очень долго раскапывать – газетные архивы выложены в Сеть, но все файлы в формате PDF. Так что стандартный поиск никогда и ничего не дал бы.

– Но у нас же есть и другие способы, помимо этого гребаного «Гугла»…

Дверь открывается, и в помещение входит Брайан Гоу, который выглядит немного разгневанным и очень сильно возмущенным оттого, что его вытащили в офис в выходной день.

– Что у вас здесь такого важного, что мне пришлось пропустить «Оливера Кромвеля» в Дидкоте[64]?

Я удивленно приподнимаю бровь:

– А ты что, уже успел вступить в Общество запечатанного узла[65]?

Брайан бросает на меня испепеляющий взгляд:

– Это локомотив, мещанин ты несчастный. По британскому стандарту – седьмого класса, если быть абсолютно точным. Один из последних локомотивов на паровой тяге, которые остались у Британской железной дороги.

– В детстве я никогда не мечтал стать машинистом, – пожимаю я плечами и показываю на экран: – В любом случае это гораздо важнее.

«Вечернее эхо Крайдона»

3 августа 1991 года

ТРАГЕДИЯ НАСТИГАЕТ СЕМЬЮ НА ОТДЫХЕ

Семья из Крайдона завтра утром возвращается с Лансарота[66] после трагедии, случившейся на отдыхе, который они должны были запомнить на всю жизнь.

Джеральд Уили, 52 лет, и его жена Сэди, 46 лет, вылетели на отдых неделю назад в сопровождении двух дочерей – Шэрон, 14 лет, и Джессики, 2 лет. Мистер Уили недавно был уволен после тридцати лет работы на Лондонской подземке и решил истратить все свое денежное вознаграждение на отпуск, который его семья должна была запомнить на всю жизнь.

Семейство наслаждалось вечеринкой на берегу океана, организованной администрацией отеля, в котором они остановились, и в этот момент произошла катастрофа. Свидетели сообщают, что погода была хорошая и море казалось спокойным. Джессика и ее сестра играли на небольшой надувной лодке, и в 4 часа пополудни сотрудники отеля вдруг поняли, что девочки исчезли. Сам мистер Уили увидел лодочку на некотором расстоянии от берега и поднял тревогу. Сотрудники отеля немедленно вызвали помощь, а мистер Уили попытался самостоятельно доплыть до девочек. Несколько отдыхающих попытались ему помочь…

(Продолжение следует)

…Но к тому времени, когда до девочек добрались, лодка сдулась и обе они находились в воде.

Парамедики попытались сделать им искусственное дыхание, но были вынуждены объявить о смерти Джессики Уили. Мистер Уили, который страдает от ишемической болезни сердца, был доставлен в местную больницу. Шэрон Уили, ученице школы в Колборне, была оказана первая медицинская помощь.

Полин Побер, 42 лет, жительница Уокингема, оказалась свидетельницей всего произошедшего.

– У меня просто разрывается сердце. Мы наслаждались вечеринкой – дети мило проводили время, и все получали удовольствие. Джессика была очень красивой и счастливой малышкой – настоящим сокровищем своих родителей. Все это так ужасно!.. Я всем сердцем с бедняжкой Шэрон. Когда ее доставили на берег, она совсем обезумела.

Местные жители подтвердили, что приливы на этом участке пляжа могут быть коварными. С 1989 года там уже утонули три человека.

Вчера мистер Уили сказал:

– Мы с женой опустошены. Джесси нам подарил Господь Бог. Без нее наша жизнь пуста – мы никогда не сможем этого пережить.

– Ну и, – интересуюсь я, – что ты думаешь по этому поводу?

Брайан снимает очки и протирает их мятым платком. По обеим сторонам его переносицы видны яркие красные следы.

– Ты хочешь знать, считаю ли я, что это действительно был несчастный случай?

– Можем начать с этого.

– Продолжать тут практически не о чем…

– Знаю. Но чисто теоретически – что все это может означать?

– Ну если мы будем рассматривать то, что это может означать, а не реальный психоэмоциональный профиль…

– Отлично. Большего мне сейчас не надо.

– Тогда я сказал бы, что, даже если Шэрон не имеет никакого отношения к смерти Джессики, вполне возможно, что какая-то ее часть – осознанно или нет – хотела, чтобы это произошло. Проще говоря, хотела посчитаться. Когда родилась ее сестра, Шэрон было двенадцать, и, судя по возрасту ее родителей, беременность для всех оказалась сюрпризом. Трудно сказать, когда начал смешиваться коктейль из деструктивных элементов, который мог внезапно вспыхнуть. Шэрон только что вступила в пубертатный период – и вот неожиданно она сталкивается с реальностью половой жизни своих родителей. И та ей кажется беспардонной – так, кажется, выражаются нынешние молодые люди? Добавь сюда то, что она совершенно неожиданно лишается своего статуса «единственного ребенка в семье», после того как двенадцать лет пребывала в уверенности, что именно так устроен этот мир. «Когда они сказали, что он их единственный сын, он подумал, что это так».

– Он? – Я полностью теряю нить разговора.

– Прости, это песенка из семидесятых[67], – криво улыбается Брайан. – Она попалась мне в викторине на прошлой неделе. Ну ты помнишь… О мальчике, которому приходится смириться с тем, что у него внезапно появляется сестренка. Это всегда непросто, каким бы уравновешенным ни был ребенок и какими бы тонкими и мудрыми ни были родители. Но только в случае с Шэрон все выглядит так, будто вся родительская любовь была перенесена на нового младенца, а сама Шэрон внезапно обнаружила, что оказалась на совсем не привлекательном втором месте. – Консультант трясет головой, а потом очками указывает на экран. – Полагаю, что они так и не смогли простить Шэрон, что она выжила. Могли даже открыто заявить ей, что она во всем виновата. А если и нет – если это действительно был несчастный случай, – то более дерьмовую ситуацию трудно себе представить.

– Это что, научный термин?

– Он помогает, когда имеешь дело с невежами.

Вижу, как Анна прячет улыбку.

– Ладно, – говорю я. – А теперь давай перескочим через двадцать пять лет. Что же, всё по новой?

– Скорее всего, если судить по тому, что я наблюдал при допросе Шэрон. Это опять-таки не так много, но достаточно, чтобы понять, что она женщина, не уверенная в себе, но в то же время тщеславная и почти наверняка невероятно ревнивая во всем, что касается ее мужа-гуляки. И, принимая во внимание все это, мы можем сказать, что Дейзи для нее вновь превратилась в Джессику. Но только в гораздо худшем варианте. Потому что теперь Шэрон борется не за внимание своих родителей, а за внимание своего супруга, человека, у которого она должна быть на первом месте. Или так, по крайней мере, она это видит. Все осложняется еще и тем, что более молодая разлучница – результат ее собственной вины. Шэрон произвела этого ребенка на свет, наверное, как всякая мать, шла на массу жертв – и вот что она теперь за все это получает. Вся та обида, которую она чувствовала по отношению к Джессике, теперь переходит в полном объеме на Дейзи, только во много раз усиленная. А то, что ей пришлось подавить и глубоко запрятать свои чувства после смерти Джессики, превращает нынешнюю ситуацию в полный кошмар.

– Значит, ты думаешь, что она способна убить собственную дочь?

– Теоретически. – Брайан кивает. – Если получит достаточно сильный толчок. Если, например, застанет Дейзи и своего мужа в ситуации, которая будет хотя бы отдаленно напоминать о сексе, – тогда на ее глаза опустится красная пелена, и я не думаю, чтобы она в этом случае стала винить мужа. У нее перед глазами будет только соперница.

Консультант откидывается в кресле.

– А еще следует помнить, что если Шэрон имела хоть какое-то отношение к смерти своей сестры – даже если просто не смогла помочь ей, – то она уже давным-давно придумала для себя историю, которая позволяет переложить вину на всех остальных. На родителей, на прохожих, даже на саму Джессику. Ну а если она действительно что-то сделала с Дейзи, то сейчас придумывается такая же история. Во всем будет виноват ее муж или даже сама дочь. Как в учебнике – «отрицание виновности, глубоко укоренившееся в сознании». Ты не сможешь заставить ее признаться, что она имеет к этому какое-то отношение, не разрушив полностью ту психологическую оборону, которую Шэрон возводила многие годы. И не пытайся убедить себя, что это будет легко. Готов поспорить, что эта женщина никогда не просит прощения, даже по совершенно пустяковым случаям.

– Эта женщина, Полин Побер, – поворачиваюсь я к Анне. – Мы можем ее разыскать?

– Можно попробовать. Имя необычное, а Уокингем – городишко небольшой.

– Что насчет родителей – они еще живы?

– Я проверила. Джеральд Уили умер в две тысячи четырнадцатом году от сердечного приступа. Сэди – в доме для престарелых в Каршалтоне; похоже, что у нее последняя степень Альцгеймера. Так что, полагаю, Шэрон – единственная из живущих…

– Это многое объясняет.

– Всю эту историю? – Девушка поворачивается ко мне.

– И не только. Фотографию тоже.

«Семья Уили в лучшие времена» – гласит подпись под фото. На нем изображены Джеральд с сидящей у него на коленях Джессикой и Сэди, положившая ему руку на плечо. Джессика одета в белое платьице с поясом, а ее волосы уложены в длинные вьющиеся локоны, перетянутые лентами. Она зловеще похожа на Дейзи Мэйсон, какой я видел ее на фотографиях. Что же касается Шэрон, то я едва узнаю ее. Полный, некрасивый ребенок, который стоит в самом углу фотографии, как будто ее с помощью «Фотошопа» поместили в собственную жизнь. Волосы мышиного цвета свисают неопрятными прядями; кажется, что лент на нее не хватило. «Интересно, – думаю я, – как ей жилось в доме родителей после смерти Джессики?»

И впервые испытываю к ней жалость.

***

Когда я поднимаю глаза, они оба стоят передо мной. Куинн и Гислингхэм. Вместе.

Я перевожу взгляд с одного на другого и даже не пытаюсь скрыть свое удивление:

– Что происходит? Вы что, объявляете о прекращении огня? А с ООН мы уже связались?

Крису хватает такта прикинуться дурачком:

– Не совсем так, босс. Все дело в телефоне Мэйсона. Криминалисты подтвердили, что в нем есть непристойные изображения. Если точнее, то видео, и оно действительно жесткое. Они были глубоко запрятаны в карте памяти, но они есть.

– Значит, он лгал, – откидываюсь я в кресле.

– И это еще не всё, – замечает Куинн. – Насчет машины – той, в которой видели Дейзи… Мы знаем, кому она принадлежит.

Пауза.

– Азиму Рахия.

День сегодня жаркий, но мне неожиданно становится холодно.

– Твою мать, только не…

– Младшему брату Ясира Рахия, – Гарет кивает, – и кузену Санни Рахия.

Больше можно ничего не говорить. Ясир и Санни Рахия были вдохновителями группы особо опасных сексуальных извращенцев, целью которых были белые девочки из неблагополучных семей, живущие в Восточном Оксфорде. Полиции пришлось потратить непозволительно много времени, прежде чем она вышла на них. Вел это дело не я, но у всех у нас остались шрамы – мы все ощущаем нашу вину.

– Азиму только семнадцать, – продолжает Куинн, – и ничто не говорит о том, что он принимал участие в подготовке девочек или в групповых изнасилованиях, но в создавшихся обстоятельствах…

Я опускаю голову на руки. А ведь я был уверен – абсолютно уверен, – что Дейзи убил кто-то из близких. Но что, если я ошибался? Что, если все это время она сидит в каком-нибудь грязном подвале на Коули-роуд и подвергается самым отвратительным…

– Но и это еще не все. – На этот раз голос подает Гислингхэм. – Только что звонила Эверетт. Сказала, что, как вы и велели, показала Лео фотографию юноши с камеры наружного наблюдения. Он не знает его имени. И еще он сказал, что никогда не видел его с Дейзи…

– Наверное, было слишком нахально с моей стороны надеяться, что он видел его раньше, – вздыхаю я.

– Но в этом-то все и дело – он таки видел его раньше. Однако не с Дейзи, а с Барри.

Я тупо смотрю на Криса:

– Ничего не понимаю. Какой вообще смысл может быть в связи…

Но у Гислингхэма времени на обдумывание было больше, чем у меня:

– Смысл-то как раз может быть, босс. Я все время спрашиваю себя: что происходит с деньгами Мэйсона? Он кидает людей направо и налево. Сдирает с них тысячи фунтов за работу, которую не выполняет, и в то же время все говорят, что у них проблемы с деньгами. Но ведь все эти деньги должны куда-то деваться… И ведь платить он просит налом, потому что, насколько я вижу, на его счету в банке никогда нет достаточно денег, если подумать о том, какой объем работ он выполняет.

– Азартные игры? Наркотики?

Крис качает головой.

– Никакого подтверждения этому. А вот то, что он скачал детское порно с сайта, – подтверждено. А такое хобби – вещь дорогая. И чем незаконнее, тем дороже.

– То есть ты думаешь, что речь идет не только о просмотре видео? Что он платит за секс с детьми – с несовершеннолетними девочками вроде тех, которых подвергали надругательствам Рахия?

– Как я уже сказал, в этом весь смысл. – Гислингхэм пожимает плечами.

– А этот подросток с записи – с которым его видел Лео – посредник между Барри и группой педофилов?

Тут в разговор вмешивается Куинн:

– Тот факт, что большинство из них в тюрьме, необязательно значит, что нам удалось полностью прикрыть лавочку. И Азим мог продолжить с того самого момента, на котором остановились его брат и кузен.

– Тогда о чем этот юнец мог разговаривать с Дейзи?

Мои коллеги смотрят друг на друга.

– Может быть, Мэйсон должен им деньги? – предполагает наконец Гислингхэм. – И теперь они используют Дейзи, чтобы надавить на него? И, угрожая ей, как бы предупреждают его, что будет в случае, если он не поторопится…

– Что ж, будем надеяться. Потому что альтернатива настолько страшна, что я не могу о ней думать. Никаких здоровых объяснений заинтересованности юнца его возраста в таком ребенке, как Дейзи, просто не существует. Особенно если речь идет о подростке, который водит дружбу с педофилами.

Но, еще не успев закончить фразы, я вспоминаю, что говорили подружки Дейзи: она была зла после встречи с этим мальчишкой. Не расстроена, не смущена, а именно зла. Но это только то, что они сами сказали, – наверняка мне это не известно. И это единственная причина, по которой банде Рахия удавалось так долго скрываться от правосудия: люди вроде меня предпочитают видеть только то, что хотят видеть, и слышать то, что хотят слышать. Я не могу позволить нам совершить ту же ошибку.

– Ладно, вызывайте подкрепление и сообщите местным активистам и в пресс-бюро, чтобы они знали, что говорить, когда зазвонят телефоны. С супером я договорюсь. Уверен, что он будет просто в экстазе.

Поднимаюсь на ноги. Принимая во внимание состояние общественного мнения в Восточном Оксфорде, я никому не могу передоверить эту операцию.

***

12 мая 2016 г., 7:47

68 дней до исчезновения

Барж-клоуз, № 5

Кухня

Барри Мэйсон сидит за столом и завтракает, а Шэрон у окна загружает ломтики фруктов в соковыжималку. Лео и Дейзи уже в школьной форме, а розовый кардиган девочки перекинут через спинку ее стула.

– Думаю, нам надо устроить вечеринку, – говорит миссис Мэйсон. – В конце семестра.

– Вечеринку? Зачем? – Барри поднимает глаза от плошки с хлопьями.

– Ну мы же не «обмывали» дом, а я знаю людей, которые хотели бы на него посмотреть.

По другую сторону стола мальчик поднимает взгляд, а девочка его опускает. Глава семейства вновь берется за ложку.

– А не слишком ли много работы потребуется?

Шэрон смотрит на мужа:

– Мы можем устроить барбекю. С салатом, сэндвичами и картошкой в мундире. Тебе почти ничего не придется делать.

Барри открывает рот, чтобы что-то сказать, и вновь закрывает его. Дети обмениваются взглядами, а их мать начинает резать фрукты, прикладывая при этом гораздо больше усилий, чем это реально требуется.

– А что, если пойдет дождь? – спрашивает наконец старший Мэйсон. – В доме все не поместятся.

– Фиона Вебстер говорит, что мы можем взять их тент. И я уверена, что Оливер с удовольствием поможет тебе его поставить.

Барри пожимает плечами:

– Ладно, коли ты так уверена… А вы что думаете, дети?

– Для них это будет здорово, – замечает Шэрон. – Шанс встретиться с соседскими детьми, которые не ходят в школу Епископа Христофора. – Она поворачивается к соковыжималке и вновь включает ее. Смесь начинает вращаться и расплескивается, превращаясь в сопли зеленого цвета, которые медленно стекают по пластику, когда женщина вновь выключает прибор. – Ты когда сегодня вернешься?

– Могу задержаться, – поколебавшись, отвечает Барри. – У меня после обеда встреча на площадке в Гэлдфорде. Она может затянуться. А как у тебя дела, принцесса? – Он поворачивается к дочери. – Сегодня вам сообщат оценки за тест по английскому, так? Готов поспорить, что ты опять получишь высший балл. Ничего другое мою особенную девочку не удовлетворит.

Дейзи быстро улыбается отцу, прежде чем вернуться к хлопьям.

– Лео приняли в футбольную команду, – сообщает она.

– Неужели? А почему же ты молчишь, сын? – Барри поднимает брови.

– Пока только в запас. – Мальчик пожимает плечами.

Щеки его отца опускаются.

– Что ж, это только доказывает, что тебе надо больше стараться. Как я и говорил.

Шэрон все еще поглощена загадками соковыжималки, которая не хочет разбираться.

– Ладно. Тогда я оставлю тебе что-нибудь холодное, когда ты вернешься. Не забывай, в восемь у меня аэробика.

Барри широко улыбается Дейзи:

– Только не забудь принести тест домой, чтобы я мог посмотреть на результат. Договорились, Дез?

Миссис Мэйсон оборачивается:

– Мне хотелось бы, чтобы ты называл ее полным именем, Барри. Как мы можем запрещать ее друзьям так ее называть, когда сами это делаем?

Отец протягивает руку и треплет Дейзи по волосам.

– Ты же не против, правда, Дез?

– И не забудь вернуть сумочку с косметикой миссис Чен, когда ты сегодня увидишь ее в школе, Дейзи, – добавляет Шэрон. – Поблагодари ее и скажи, что мы сами в состоянии покупать себе вещи.

– Уверен, что она ничего такого не имела в виду, – говорит Барри. – У них оказалось две одинаковые сумочки, и они подумали, что Дейзи тоже захочет такую.

– А мне все равно. Косметика ни к чему девочке ее возраста. Выглядит слишком грубо.

– Да брось ты! Просто невинная забава. Ты же знаешь девочек – все эти наряды и все такое…

– Я же сказала, что она ни к чему. И в любом случае мы не нуждаемся в их благотворительности.

Барри пытается поймать взгляд дочери, но Дейзи, кажется, сосредоточилась на своих хлопьях.

– Только не слишком заморачивайся на вечер, – говорит он Шэрон. – Какого-нибудь сэндвича будет вполне достаточно. С тунцом, например, или чем-то в этом роде.

Он берет свой портфель и ключи и снимает со спинки стула свой пиджак для VIP-визитов.

– Я ушел. Пока, дети!

Когда дверь кухни закрывается, Дейзи кладет ложку и аккуратно, двумя руками, поправляет волосы. Лео соскальзывает со стула и подходит к матери.

– А кого ты пригласишь на вечеринку?

– Ну знаешь, соседей, ваших одноклассников, – отвечает Шэрон, наливая смузи в стакан.

– И этого мальчика, которого знает папа? – уточняет Лео.

– Какого мальчика? – в растерянности переспрашивает его мать. Но когда она заканчивает мыть соковыжималку и поворачивается к детям, Лео успевает выйти.

***

Дом Рахия в точности похож на сотни таких же в этой части Восточного Оксфорда. Покрытый штукатуркой с камнями одноквартирный дом, построенный в 30-х, с эркером, проходящим через первый и второй этажи. Сбоку располагаются ворота в гараж, с которых облупилась почти вся краска, за исключением той, из баллончика, которой на железе написано ругательство. Писал кто-то явно имеющий проблемы с написанием слова «педофил». Одно из окон на первом этаже закрыто досками, а в палисаднике расположились шесть мусорных контейнеров на колесах – крышки двух открыты, и из них на бетон вываливается мусор и гниющая еда.

Часть полицейских заблокировала заднюю аллею, а человек десять сейчас стоят рядом со мной перед входом в дом. У одного из них в руках таран. Я киваю, и он бьет им в дверь.

– Полиция! Откройте!

Внутри дома слышатся звуки – плач женщин и мужской голос, который кричит что-то на языке, совсем непохожем на английский. Раздается плач ребенка.

– Повторяю, полиция! Немедленно откройте, или мы выломаем дверь!

Проходит минута или две, затем кто-то скребется по дереву, и наконец дверь приоткрывается на пару дюймов. За ней стоит женщина с платком на голове. Ей не больше двадцати.

– Что вам надо? Почему вы не оставляете нас в покое? Мы ничего не сделали.

– Детектив-инспектор Адам Фаули из Криминального отдела Управления полиции долины Темзы. – Я делаю шаг вперед. – У нас есть ордер на обыск. Прошу вас открыть дверь. Для всех будет лучше, если мы станем вести себя как цивилизованные люди.

– Цивилизованные люди? Вы приходите сюда, колотите в дверь, пугаете мою мать и моих детей – и утверждаете, что вы цивилизованный человек?

На улице собирается толпа, состоящая в основном из молодых людей азиатской наружности. На головы некоторых из них надеты куфии[68]. Я вижу, как Куинн поудобнее перехватывает свою дубинку. Только беспорядков мне не хватало!

– Послушайте, мы можем вести себя или жестко, или цивилизованно, – отвечаю я. – Впустите нас, и даю вам слово, что мы постараемся закончить все как можно скорее и нанести при этом как можно меньше вреда. Но можете не сомневаться – если мне придется взломать дверь, я это сделаю, и тогда ваше имя появится в газетах, и все те оскорбления, которым вы подвергались в прошлом году, начнутся по новой. Так что решать вам, и побыстрее.

Женщина ослабляет хватку. Я гипнотизирую ее глазами, и она в конце концов утвердительно кивает. Сердце колотится так, что мне трудно дышать. Я жестом приказываю патрульным отступить на тротуар, а потом обращаюсь к Бренде, офицеру по связям с общественностью:

– Прошу вас проследить, чтобы детей и женщин не пугали без причины. Куинн, вы и Гислингхэм – за мной.

Даже в такую погоду в доме пахнет сыростью. Со стен свешиваются клочья выцветших обоев, и здесь же, в камине, стоит древняя газовая горелка, на которой, кажется, крупными буквами написано: «Смертельно опасно». Даже если б мы четверо вышли из комнаты, она все равно оказалась бы забита народом. Здесь находятся две пожилые женщины в черном, которые сидят на провалившейся софе и раскачиваются вперед-назад, и три молодые матери, обнимающие своих детей за плечи. Дети смотрят на нас громадными печальными глазами. Я улыбаюсь одной из девочек, и она улыбается мне в ответ, а потом утыкается лицом в никаб[69] матери. Мужчин в комнате нет.

Я слышу, как у меня за спиной Гарет приказывает Крису обыскать задние комнаты и кухню, а сам бросается наверх, перепрыгивая через две ступени за раз.

– Босс? – кричит он мне. – Сюда!

Меня самого должен был насторожить запах табачного дыма, и где-то на подсознательном уровне так и получается. Я добираюсь до лестничной площадки и заворачиваю за угол. Передо мной две двухъярусные кровати, впихнутые в комнату, которая мала и для одной. На одной из нижних сидит, скрестив ноги, Азим Рахия. Я сразу же узнаю его, потому что видел его брата, но в этом юнце нет огрубелости старшего, что на мгновение дает мне надежду, что он еще не пошел по той же дорожке. Однако потом я вижу лицо второго человека в этой комнате. Он сидит на верхней кровати, курит и болтает ногами, совсем как маленький ребенок.

– День добрый, фиоцеры, – говорит этот тип слегка заплетающимся языком. Рядом с ним лежит упаковка «Стронгбоу»[70]. В жизни он не такой привлекательный, как на пленке. На расстоянии его волосы казались намного светлее. Щеки и подбородок покрывают следы от юношеского акне. И манеры выдают его с головой – эти блуждающие прищуренные глаза, это самодовольство. Мотня его джинсов болтается где-то у колен, а в ухе у него серьга, которая проделывает в мочке дыру размером в палец. От вида этих колец мне всегда становится нехорошо.

Он затягивается и выпускает дым мне в лицо.

– Мне кажется, что нас не представили друг другу, – говорю я, подражая его манере. – Я детектив-инспектор Адам Фаули, а вы кто?

Он очень неприятно ухмыляется и показывает на меня дрожащим пальцем:

– Я-то знаю, а вот тебе предстоит догадаться.

– Сержант Куинн, проводите этого младенца до машины. Если он будет отказываться назвать свое имя, вызовите социального работника. Этому ребенку никак не больше шестнадцати.

Слышится какая-то суета, но у Гарета есть нога и преимущество в несколько стоунов[71] веса. Так что молокосос уже верещит о «жестокости», пока я вслед за ними выхожу на площадку и зову Гислингхэма. Затем приказываю:

– Начинайте обыск. В постельном белье спрятан по крайней мере один лэптоп.

Когда я поворачиваюсь к Азиму, мне кажется, что он, вполне вероятно, обделался.

***

Допрос Барри Мэйсона в участке Св. Алдэйта

Оксфорд, 23 июля 2016 г., 12:42

Присутствуют: детектив-инспектор А. Фаули, исполняющий обязанности детектива-сержанта Г. Куинн, мисс Э. Карвуд (адвокат)

ЭК: Мы правильно понимаем, что вы собираетесь предъявить нам обвинения?

АФ: У нас еще осталось несколько вопросов к вашему клиенту, мисс Карвуд.

ЭК: Связанных с обвинением в распространении порнографии?

АФ: Пока – да.

ЭК: Отлично. Но я бы хотела напомнить вам, что время неумолимо идет вперед.

АФ: Мистер Мэйсон, вы поддерживаете отношения с человеком по имени Азим Рахия?

БМ: Представления не имею, о ком вы.

ЭК: Этот человек – родственник Ясира и Санни Рахия.

БМ: Что? Это те педофилы-азиаты, о которых писали во всех газетах? Конечно, я их не знаю. Спаси Господь!

АФ: Азим Рахия – младший брат Ясира Рахия. Ему семнадцать лет.

БМ: И что?

АФ: Вы никогда не контактировали ни с ним, ни с членами его семьи? И никогда не получали от них порнографию?

БМ: Сколько раз вам, твою мать, надо повторять?! Я не покупаю порнуху. Ни у них, ни у кого-то другого. Однажды купил журнал с девочками, но на этом всё. Конец. Можете проверить мой телефон, мой чертов компьютер – вы не найдете в них подобного дерьма.

АФ: К сожалению, жесткий диск вашего компьютера уничтожен огнем, так что мы не можем узнать, что на нем было. Или что с него было стерто. Однако должен сообщить, что в вашем телефоне обнаружены два видео. В них содержатся чрезмерно сексуально откровенные изображения детей…

БМ: Нет. И еще раз нет, твою мать! Ты меня слышишь? Я ничего подобного никогда не загружал. Это, наверное, какой-то вирус – такие же вещи случаются? Или кто-то взломал телефон…

ЭК (вмешивается в разговор): А какие у вас есть доказательства, что мой клиент знал Рахия? Записи телефонных разговоров? Переписка?

БМ: Ничего подобного у них нет, потому что я никогда в жизни с ними не говорил.

АФ: Для протокола. Я предъявляю мистеру Мэйсону кадр записи, сделанной камерой наружного наблюдения. Мистер Мэйсон, мы уверены, что с Рахия вы связывались с помощью вот этого молодого человека. У нас есть свидетель, который видел вас вместе.

БМ: (посмотрев сначала на фото, а потом на детективов) И где же вы достали эту гребаную фотку?

***

11 мая 2016 года, 19:09 вечера

69 дней до исчезновения

Дом Ченов, Мэнор-роуд, № 11, Оксфорд

Джерри Чен заходит на кухню, где его жена заполняет посудомоечную машину. Солнце садится, и золотистый свет проникает сквозь листву двух берез, которые, как занавеси, обрамляют вид на большой и разросшийся сад.

Джерри ставит на кухонный островок[72] портфель, а его жена тем временем наливает ему бокал вина.

– Как лекция? – спрашивает она.

– Был профессор Хелстон. Пригласил меня прочитать ее осенью в Лондонской школе экономики.

– В его устах это признание… А ты к тому времени уже вернешься из Стэнфорда?

Мужчина делает глоток вина и рассматривает этикетку:

– Очень неплохо. И да, все складывается отлично – в Стэнфорде я буду в сентябре, а Лондон – это один из дней в ноябре. А где Нанкси?

– В гостиной. Учит Дейзи играть в шахматы.

– Давно пора Нанкси завести себе достойного противника своего возраста. – Чен улыбается. – Я не могу ей постоянно проигрывать.

– А тебе и не надо. Она знает, когда ты поддаешься. Наша дочь не дурочка.

– Наверное, ты права. Как и всегда.

Джойс улыбается мужу в ответ:

– Насколько я могу судить, Дейзи сегодня впервые в жизни увидела шахматную доску.

– Ну, это меня совсем не удивляет. Если б она не была так похожа на свою мать, я подумал бы, что ее перепутали в родильном доме. Не могу даже представить себе степень деградации генофонда семейства Мэйсонов.

Чен корчит гримасу, и его жена со смехом закрывает посудомойку и выпрямляется.

– Как там говорил Эрик Хоффер[73]? – продолжает он. – Даже если основная часть человеческой расы – свиньи, то время от времени, когда кабан женится на свинье, рождается Леонардо. Что-то в этом роде.

Джойс смотрит на часы:

– Боже, как летит время! Мне надо отвезти Дейзи домой. Ты не позовешь ее?

Джерри поднимается по ступенькам в гостиную и видит маленькую девочку, которая уже стоит на площадке.

– Дейзи, – говорит он слегка смущенно, – а я тебя не заметил… И как давно ты уже здесь стоишь?

– Я хотела поблагодарить вас за косметичку. Она мне очень нравится. – Говоря это, девочка вращает сумочку на короткой ручке. Она полосатая, черно-белая, а в центре у нее находится надпись: «Девчачья ерунда», выполненная вихляющимися буквами кислотного розового цвета.

Джойс Чен смотрит на площадку.

– Мы очень рады, Дейзи! Знаешь, очень неприятно, когда два разных человека дарят одинаковые подарки. Вернуть их очень проблематично, вот Нанкси и подумала, что, может быть, тебе захочется иметь такую же косметичку, как у нее. Вы хорошо провели время?

– Очень. – Дейзи улыбается. – Это был лучший день в моей жизни.

***

– Здесь нельзя курить.

– Ага. Как же.

Подросток, вытянувшись, лежит на диване в комнате ожидания, положив ноги на сиденье. На полу возле него стоит картонная тарелка, в которой уже скопилась дюжина окурков. Морин Джонс старается держаться от него так далеко, как это позволяют размеры помещения, а социальный работник стоит возле двери. Это Дерек Росс, тот же самый парень, который приходил к Лео. Мы обмениваемся безмолвными приветствиями, и я спрашиваю, есть ли у него идеи по части имени подростка.

– Микки Маус, – отвечает парень, злобно глядя на меня. – Джордж Клуни. Далай Лама. Королева – мать твою – Виктория. Сам выбирай, свинья.

– Это тебе не поможет, – замечает Росс. У него измученный голос, а ведь он провел здесь не больше часа.

– Хорошо, – говорю я. – Я уверен, тебе известно, что члены семьи твоего дружка Азима недавно были осуждены за сексуальные преступления против детей. В настоящий момент мы изучаем материалы, найденные в их доме, с тем чтобы убедиться, что ничего подобного там больше не происходит.

– Ты меня уже достал, свинья. Я ничего не знаю обо всем этом дерьме.

Его душит кашель, и он принимает сидячее положение.

– Я ухожу. И ты меня не остановишь.

– Если ты на этом настаиваешь, то мне остается только арестовать тебя.

– Поверь, будет лучше, если ты пойдешь на сотрудничество, – говорит Дерек мальчишке. – Я серьезно.

Мы с юнцом долго смотрим в глаза друг другу, но он моргает первым.

– Ну и где мой гребаный адвокат?

– Я же сказал, что пока ты не под арестом. И мистер Росс здесь для того, чтобы защищать твои интересы.

– Я хочу подать жалобу – этот придурок меня ударил. Ну тот, совсем наглый.

Меня так и подмывает спросить его: тогда кем, в его понимании, является он сам?

– Если ты хочешь подать жалобу, то тебе придется назвать мне свое имя.

Подросток мерзко ухмыляется и почесывает нос:

– Ничего у тебя не выйдет, свинья. Меня на дешевке не возьмешь.

Я протягиваю руку за одним из стульев с жесткой спинкой и ставлю его рядом с ним. Потом сажусь, раскрываю свою картонную папку и показываю ему один из кадров записи камеры наружного наблюдения. Он с Дейзи 19 апреля.

– Ты не знаешь, кто это?

Парень глубоко затягивается и выпускает дым прямо мне в лицо.

– Ну и что, если знаю?

– Это Дейзи Мэйсон. Вот уже почти неделю ее фото во всех газетах и в Паутине. Ни за что не поверю, что ты его не видел.

Юнец щурит глаза, но молчит.

– Она пропала. И, может быть, уже мертва, – продолжаю я. – А за несколько недель до исчезновения она общается с тобой…

– Я со многими общаюсь. Люблю общество.

– Уверен, что ты всегда бываешь его душой. Только это не первый раз, когда ты с ней встречаешься, правда? – Я достаю остальные фотографии. – Двенадцатого апреля, четырнадцатого апреля, девятнадцатого апреля. А вот здесь, на фото девятого мая, Дейзи Мэйсон сидит на заднем сиденье машины, зарегистрированной на имя Азима Рахия. А на переднем сиденье, скорее всего, сидишь ты.

Молчание затягивается. Парень курит. По его глазам я вижу, как вращаются шестеренки у него в голове. Он не знает до конца, что мне известно.

– Ты зачем ее преследовал? – задаю я новый вопрос.

– Преследовал… Да отвали ты! Это не преследование.

– Тогда скажи мне, что делает подросток твоего возраста, постоянно сталкиваясь с восьмилетней девочкой, как не преследует ее? Вы с ней попали на камеру четыре раза. И в последний раз ее засняли в машине с тобой и с братом приговоренного растлителя малолетних. А потом, через несколько дней, она исчезает. Ты что, думаешь, что присяжные не смогут сделать правильный вывод?

– Я не сталкивался с ней постоянно…

– А что же ты тогда делал? Что еще ты мог хотеть от этого ребенка? Или в тебе заговорило материнское начало, а? А может быть, у тебя появился внезапный интерес к «Моему маленькому пони»[74]? Или ты фанат кукол Барби? На дворе две тысячи шестнадцатый год, так что мальчики вполне могут играть с девчачьими игрушками, правильно?

Мальчишка опускает ноги и твердо ставит их на пол. На меня он не смотрит, но рука, в которой он держит сигарету, дрожит.

– Ты ведь ее обхаживал, правда? Приучал к себе с тем, чтобы потом можно было над ней надругаться.

– Это неправда.

– Значит, ты отдал ее этим психам, с которым имели дело Рахия? Спорю, что они заплатили бы целое состояние, чтобы изнасиловать такую девочку. Или ты сделал это сам? Именно это случилось в тот день, да? Ты подходишь к дому с улыбкой на лице, настоящий принц Очарование. Ее матери дома нет, и она выходит поиграть с тобой. И какое-то время у вас всё муси-пуси… И только когда ты засовываешь руку ей в трусики…

– Инспектор, – просит Росс, – неужели это так необходимо?

– …она понимает, что́ тебе от нее надо, и начинает кричать, и тебе приходится заткнуть ей рот, но она сопротивляется, так что ты зажимаешь ей рот рукой…

– Ты просто омерзителен! – кричит подросток, вскакивая на ноги. – Я до нее гребаным пальцем не дотронулся! Ты просто болен, твою мать, потому что только законченный извращенец может сделать подобное с собственной сестрой…

Я набираю в легкие воздух и считаю до пяти:

– Со своей сестрой?

– Ну да. – Парень с трудом сглатывает. – Барри Мэйсон – мой отец. – И добавляет, тяжело опускаясь на место: – Чертов ублюдок…

***

Вернувшись в кабинет, я звоню Алекс.

– Где тебя носит, Адам? – отзывается она. – Мы вроде как собирались поехать к твоим родителям на ланч.

Черт. У меня все вылетело из головы.

– Прости. Но некоторые вещи…

– Забылись. Я знаю. А меня ты еще помнишь?

– Я что, действительно такой предсказуемый? – Я вздыхаю.

– Когда у тебя крупное дело? Ответ – да.

– Прости. Я позвоню маме. Обещаю. Послушай, я хочу, чтобы ты оказала мне услугу. Я знаю, что твоя фирма не очень сильна в оказании юридической помощи по уголовным делам, но у нас здесь один парнишка, которого видели разговаривающим с Дейзи за пределами школы. Оказалось, что он – сын Барри Мэйсона от первого брака.

– Проклятье… Похоже, что кое-кто прокололся.

– Знаю. Но, честно говоря, у нас не было никаких причин копаться в прошлом Мэйсона. По крайней мере, до сегодняшнего дня. Проблема в том, что мы не можем дозвониться ни до матери, ни до отчима мальчишки. На звонки они не отвечают, а их сосед думает, что они могли уехать на уик-энд. Дежурный адвокат занимается другим делом, и мы не можем найти никого, кто мог бы добраться сюда до вечера. Вот я и подумал…

– …не найду ли я для тебя кого-нибудь?

Я прикусываю губу.

– Мне очень жаль. Со стороны может показаться, что нынче я только и делаю, что прошу тебя об услугах.

– А я тебе их оказываю. – Алекс долго дышит в трубку, но потом наконец я снова слышу ее: – Ладно, не страдай. Может быть, мне удастся разыскать какого-нибудь новичка, у которого на первом месте стоят амбиции, а не светская жизнь… Как зовут твоего мальчика?

– Джейми Нортхэм.

– А он не имеет отношения к Маркусу Нортхэму? – В голосе жены мне слышится удивление.

– Ни малейшего представления. А что, я должен был о нем слышать?

– Скажем так, с него мы получим по полной программе. Включая расходы. Я сделаю пару звонков и перезвоню.

– Спасибо, Алекс. Я правда…

Но она уже положила трубку.

***

Продолжение допроса Барри Мэйсона в участке Св. Алдэйта

Оксфорд, 23 июля 2016 г. 15:09

Присутствуют: детектив-инспектор А. Фаули, исполняющий обязанности детектива-сержанта Г. Куинн, мисс Э. Карвуд (адвокат)

АФ: Хотелось бы спросить вас о вашем сыне, Джейми Нортхэме. Когда вы видели его в последний раз?

БМ: Он ждал меня у выхода из офиса. Сидел на стене.

АФ: Вы знаете, как он вас нашел?

БМ: Он сказал, что ему понадобилось не больше пяти минут, чтобы найти фирму в Интернете. Я не ожидал, что они живут так близко. С Мойрой я не виделся много лет.

АФ: И это был единственный раз за последнее время, когда вы с ним встречались?

БМ: Нет. В тот раз у меня не было времени поговорить с ним, и я предложил встретиться через пару дней в кофейне на Банбери-роуд. В «Старбакс». В машине сидел Лео, так что у меня было всего десять минут. Честно говоря, я надеялся, что Джейми не придет, – хотелось верить, что он успел все забыть.

АФ: Но он не забыл.

ВМ: Нет.

АФ: И что же ему было нужно?

БМ: Он сказал, что хотел бы встречаться со мной – где-то пару раз в месяц или что-то в этом роде. Мне кажется, что в тот момент дома у него было совсем дерьмово. Мойра всегда была холоднокровной сукой, а этот его отчим – самоуверенный, возомнивший о себе козел.

АФ: То есть он надеялся на вашу как своего биологического отца поддержку? Ему нужен был кто-то, кто мог бы дать ему то тепло, которого он был лишен дома…

БМ: Вы всё перевернули с ног на голову – было совсем не так…

АФ: А как все было?

БМ: То, что он хотел… Это был бы просто кошмар. Шэрон и так никогда не позволяла мне рассказывать детям о Джейми, не говоря уже о том, чтобы встречаться с ним. Мне пришлось бы придумывать всякую ложь, чтобы объяснить ей, куда я хожу…

ГК: Не знаю, но мне кажется, что лгать вы умеете.

БМ: …а если б она узнала об этом, у нее точно вынесло бы мозг. Все это было слишком сложно, твою мать…

АФ: И что же вы сказали? Когда бортанули собственного сына?

ЭК: Не стоит говорить подобным тоном, инспектор.

АФ: Итак, мистер Мэйсон?

БМ: Я сказал ему, что у нас семейные проблемы. И что я подумаю над его просьбой, когда все наладится.

АФ: Какие же семейные проблемы?

БМ: А какое это имеет значение?

АФ: Какие проблемы, мистер Мэйсон?

БМ: Что ж, если вам так надо… Я сказал ему, что у Дейзи проблемы в школе.

АФ: Что за проблемы?

БМ: Ну знаете, что она отстает от класса – а в школе большая конкуренция, и мы все стараемся ей помочь не отстать окончательно…

АФ: Это правда?

БМ: Нет, конечно, нет! Дейзи намного умнее, чем все эти заносчивые детишки в ее школе.

АФ: Значит, вы солгали. Вместо того чтобы взять на себя ответственность за собственные решения, как сделал бы это настоящий мужчина, вы сделали крайней свою восьмилетнюю дочь.

БМ: Да чтоб вам пусто было – эта была белая ложь…[75]

АФ: Думаю, что вы скоро поймете, мистер Мэйсон: дети не видят большой разницы. Для них ложь – это всегда ложь.

БМ: Проехали. Так какая вам разница, черт возьми?

АФ: А вы не задумывались хоть на мгновение, какой вред могла нанести эта ложь? Что Джейми мог возненавидеть вашу дочь после всего, что вы ему рассказали? Что он мог решить, что она – главная причина, по которой он не может с вами встречаться? Что во всем виновата девочка? У него уже есть приводы в полицию. Он очень озлобленный молодой человек с нестабильной психикой. И вот теперь у него появляется причина для недовольства… Вы ни на минуту не задумались, что может произойти, если они встретятся?

БМ: Они не должны были встретиться.

АФ: Я знаю, что это вы так решили, но в действительности все случилось не так. Он выследил ее – так же, как выследил вас. И вот вам результат.

(Я показываю Барри кадры записи.)

АФ: Вот ваша дочь, мистер Мэйсон. На заднем сиденье машины, которая принадлежит брату всем известного педофила.

БМ (смотрит на фотографию): Боже, вы что, хотите мне сказать, что Джейми что-то с ней сделал… что это он ее похитил?

АФ: Этого я не знаю, мистер Мэйсон. Потому что никто из нас не знает, где сейчас девочка, не так ли?

***

Выйдя в коридор, Куинн оборачивается ко мне:

– Знаете, несмотря ни на что, я все больше и больше убеждаюсь, что это не он. Порнуха – да. Секс с малолетками – может быть. Но не все остальное – не убийство. Я сейчас видел его лицо, когда вы сказали ему про машину Азима. Такое не сыграешь.

– Значит, как и шестьдесят семь процентов этих придурков в «Твиттере», вы думаете, что это сделала Шэрон.

– Если выбирать из них двоих, то – да. Но сейчас я готов поставить на Джейми Нортхэма. Хотите верьте, хотите нет.

***

Би-би-си Мидлендс. Сегодняшние новости

Суббота 23 июля 2016 г. | Последняя редакция 15:59

Дейзи Мэйсон: Полиция допрашивает подростка

Би-би-си выяснила, что неизвестный подросток помогает полиции в поисках исчезнувшей Дейзи Мэйсон, 8 лет. Несмотря на активные поиски, в которых принимали участие несколько сотен сотрудников полиции, Дейзи никто не видел со вторника.

После того как прошла информация, что ее родители, Барри и Шэрон Мэйсон, были допрошены в Криминальном отделе Управления полиции долины Темзы, в соцсетях началась широкая кампания их травли. Дом Мэйсонов рано утром был подожжен неизвестными, и источники сообщают, что это результат именно данной кампании. Считается, что в настоящее время семья находится под охраной полиции.

Все, кто располагает информацией о Дейзи, должны связаться со штабом Криминального отдела Управления полиции долины Темзы по телефону 018650966552.

***

Минут десять я наблюдаю за Джейми Нортхэмом через объектив камеры, установленной в комнате для допросов № 2. Он знает, что мы его видим, но его это, кажется, мало волнует. Более того, готов поспорить, что это шоу Джейми устраивает специально для меня. Дерек Росс, к его очевидному облегчению, был заменен на сотрудника фирмы Алекс. И хотя этот малый выглядит как только что окончивший университет новичок, сейчас он стоит рядом с таким видом, как будто повторяет про себя статьи «Закона о полиции и доказательствах в уголовном праве».

Сзади ко мне подходит Гислингхэм.

– Есть на что взглянуть?

– Пока я наблюдаю, как он чешет свою задницу, ковыряется в носу и выковыривает грязь из ушей. Не хватает только, чтобы начал давить прыщи – тогда я буду в полном восторге… Что нового по обыску у Рахия?

– Никаких следов Дейзи. У них нет ни подвала, ни других мест, где ее можно было бы спрятать. Ребята Чаллоу проверяют всё еще раз – так, на всякий случай, – но, насколько мы можем судить, в доме все чисто.

– А компьютер Азима? Было видно, что он чертовски чего-то боится.

– Да, но это не связано с порнухой. Похоже на то, что он неплохо зарабатывает, продавая кетамин[76] и сканк[77]. Скорее всего, задвигал их студентам – всегда готовый рынок…

– И был настолько глуп, что оставил следы в компьютере?

– Насколько я понял, он изучает бизнес в колледже. И практиковался в ведении двойной бухгалтерии. – Видя мое лицо, Крис добавляет: – Я серьезно, босс. Кроме шуток.

– Господи Иисусе! – Я качаю головой.

– В любом случае мы предъявили ему обвинение. Сейчас приедет его мать.

– Ладно. А мы остаемся с Джейми Нортхэмом. Чья мать точно не появится. Она все еще не отвечает на звонки.

– Хотите, чтобы я поприсутствовал?

– Нет, займись лучше писаниной. И найди мне Куинна.

– Будет сделано, босс.

***

Я распахиваю дверь и вхожу в комнату. Адвокат резко выпрямляется, как будто его дергают за эластичный канат, а потом сдвигает очки вверх по переносице:

– Понимаете… э-э-э, сержант…

– Детектив-инспектор, к вашему сведению.

Дверь вновь открывается, и ко мне присоединяется Куинн. Он успел принять душ – я ощущаю запах геля для душа «Молтон Браун». Надо было мне сделать то же самое. Но теперь поздно.

– Итак, Джейми…

– Джимми, – угрюмо поправляет подросток. – Меня зовут Джимми.

– Ладно. Итак, Джимми, в настоящий момент ты не под арестом. Мистер Грегори находится здесь для того, чтобы все делалось в соответствии с существующими правилами. Это понятно?

Нет ответа.

– Хорошо. Начнем с того, что я задам тебе несколько вопросов о Барри Мэйсоне. Он сказал, что ты выяснил, где он работает, и пришел к нему в офис.

Задержанный пожимает плечами, но продолжает молчать.

– О чем ты хотел поговорить с ним, Джимми?

Еще одно пожатие плечами:

– Просто захотелось на него посмотреть. Ма все время говорит, что я – вылитый он.

Что-то подсказывает мне, что так Мойра Нортхэм говорит только тогда, когда сын выводит ее из себя.

– А как у тебя дела с твоим отчимом?

Мальчик поднимает на меня глаза и опять начинает грызть ногти:

– Я ему не очень нравлюсь. Он говорит, что я безответный.

– Безответственный.

– Какая разница!

В помещении висит тишина. После разговора с Алекс я глянул, что собой представляет Маркус Нортхэм, – громадный дом на берегу реки, успешный бизнес по торговле недвижимостью, обширные связи и сын в медицинской школе. Трудно представить себе, что он рассматривает этого ребенка иначе чем как большую занозу у себя в заднице, и, я уверен, не делает никакого секрета из этого своего мнения. Но даже если Джимми действительно такой безответственный, каким считает его отчим, то возникает вопрос: что появилось раньше – нежелание прилично вести себя или безответственность? В любом случае меня не удивляет, что Джимми подумал, что у него может быть больше общего с Барри, чем с любым из родителей, с которыми ему приходится жить, и решил, что скорее услышит доброе слово от человека, который приложил руку к его появлению на свет.

– И как прошла твоя встреча с Барри? – задаю я новый вопрос.

– Он сказал, что мы не можем встречаться. Что это не самая лучшая идея.

– А он не объяснил, почему?

Мальчик отворачивается.

– Это все из-за Дейзи, правильно? – не отстаю я от него. – Барри сказал тебе, что у нее проблемы в школе. Ты из-за этого ее выслеживал? И об этом хотел с ней поговорить – проверить, правда ли это?

Молчание. Неожиданно парень начинает выглядеть вконец запутавшимся. И испуганным.

– Когда он упомянул о ней, я ее вспомнил. Сначала я забыл, а потом вспомнил об этой малышке. У нее были светлые волосы. Мы однажды встретились с ней в зоопарке – я и мама. Она еще дала мне кусочек шоколадки.

– То есть она была добра с тобой.

– Отец тоже там был. Я хотел с ним поговорить, но он ушел.

– То есть ты узнал своего отца. – Я снова сажусь на место. – Ты его помнил, хотя тебе и было всего четыре годика, когда он ушел.

Мальчик отворачивается.

– Я помню, как мы с ним боксировали, когда я был совсем маленьким. В саду. А Ма это не нравилось.

– А разве ты не был слишком мал? Я имею в виду, для бокса?

– Папа говорил, что я должен уметь постоять за себя. Когда пойду в школу. Чтобы надо мной никто не издевался.

– «Он научил меня драться, чтобы меня не одурачили…»

Адвокат как-то странно смотрит на меня.

– Простите. Это слова из песни, – объясняю я. – Весь день вертятся в голове.

По-видимому, адвокат решает, что выиграл несколько очков.

– Я не очень понимаю, к чему вы все это ведете, инспектор.

– Сейчас поймете. Значит, ты, Джимми, смог выяснить, в какой школе учится Дейзи?

– Тоже мне, тайна! Посидел возле пары школ, когда ученики расходились по домам, пока не увидел ее.

– А потом ты вернулся и заговорил с ней. Для нее это, наверное, оказалось настоящим шоком – узнать, что у нее есть сводный брат…

– Не-а. Она уже все знала.

Вот сейчас Нортхэм действительно сбивает меня с ног.

– Ты в этом совершенно уверен? Ее родители не хотели, чтобы она об этом знала. Как же ей удалось это выяснить?

– Не спрашивайте. Я знаю только, что она уже знала мое имя и все такое. Мне показалось, что для нее встретиться со мной было круто. И еще я думаю, что она была рада, что у нее появился секрет от мамы.

– С мамой они жили не очень хорошо. Не знаешь, почему?

Джимми качает головой.

– И что же было дальше? Вы встретились, она явно обрадовалась встрече. Рассказала подружкам, что у нее появился новый друг и что вы встречались еще пару раз, а потом, совершенно неожиданно, заявила подружкам, что больше не хочет говорить об этом. Она разозлена и не говорит почему. Что же, черт побери, случилось?

Джимми опять пожимает плечами.

Я заставляю себя сохранять спокойствие. Это не самая сильная моя черта.

Но на этот раз это полностью окупается. В конце концов.

– Она хотела пойти в цирк на Вулверкот-Коммон, – наконец начинает подросток, – поэтому я попросил Азима отвезти нас туда. Это как раз тогда вы видели нас в машине. Но представление оказалось дерьмовым. Для малышни.

Я знаю, о каком цирке идет речь. Мы были там однажды. Волшебный день, один из лучших в моей жизни. Я помню, как Алекс подняла Джейка, чтобы он мог потереть нос белого пони, переодетого в единорога с витым золотым рогом. После этого много дней сын не мог говорить ни о чем, кроме единорогов. Я даже купил ему книжку про них. Она все еще лежит в его комнате.

Мои воспоминания нарушает голос Куинна:

– В тот уик-энд там же еще и парк с аттракционами работал, да?

– Но ее Ма не позволяла ей ходить в такие места. – Джейми кивает. – Дейзи даже воздушную вату никогда до этого не видела. Не знала, что ее надо есть.

Неожиданно перед глазами у меня встает печальная картина – двое детей получили возможность прожить несколько моментов той жизни, которая могла бы у них быть…

– Похоже на вполне себе неплохой день, – говорю я. – Так что же случилось?

Мальчик краснеет:

– Азим сказал, что она обо всем забудет.

– О чем конкретно? Что конкретно ты с ней сделал, Джимми?

***

9 мая 2016 года, 19:29

71 день до исчезновения

Цирк семьи Грейс, Вулверкот-Коммон

В центре большого белого шатра располагается посыпанная песком круглая арена. Вокруг нее висят флаги и вымпелы. Дейзи сидит на первом ряду, но детей с родителями вокруг нее так много, что никто не замечает, что ребенок один, без взрослых. Воздух вокруг гудит от нетерпеливого ожидания. Очень скоро раздаются первые звуки цыганского оркестра, и появляется церемониймейстер. Это большой полный человек, наполовину клоун, наполовину гоблин, с разрисованным лицом и серьезной проблемой с желудком. Под хохот и визг детей он портит воздух каждый раз, когда появляется на арене. По ходу развития истории феи качаются на трапециях, маги изрыгают фонтаны огня, а странные существа в блестящих комбинезонах танцуют на спинах скачущих лошадей. Голуби вылетают из заколдованных шкатулок, мышь величиной с человека танцует сальсу на шаре, и среди всего этого бродит реальный дрессированный гусь, который не обращает на этот тарарам никакого внимания. Музыка, маски и волшебство – Дейзи в трансе, рот у нее открыт, и губы сами сложились в большое О.

Когда заканчивается шоу и стихают аплодисменты, Дейзи выходит на улицу, где ее ждет Джейми Нортхэм. С сигаретой в зубах. Несколько родителей, проходящих мимо, смотрят на него с подозрением.

– Боже, – говорит он, отбрасывая окурок. – Немного затянуто, нет? Азиму пришлось уехать.

Джейми поворачивается. Дейзи подбегает к нему и вприпрыжку идет рядом.

– Это просто потрясающе! – рассказывает она. – Там была маленькая девочка, которую малышкой украли из дома и заперли в волшебном саду одной ведьмы. Но животные помогли ей сбежать, и она отправилась в длинное путешествие через горы в прекрасный замок на холме, а потом все-таки оказалось, что она принцесса. И жила она там со своей настоящей мамочкой долго и счастливо.

– По мне, так это полная ерунда, – пожимает плечами парень.

– Не ерунда! – хмурится Дейзи. – Не смей так говорить!

– Это просто глупая сказка. В жизни так не бывает.

– Бывает! Иногда бывает!

Джейми останавливается и поворачивается к своей спутнице:

– Послушай, ребенок, детей в младенчестве не воруют для того, чтобы они впоследствии выяснили, что родом из гребаной королевской семьи. Это всё для малышей. Сказки. Я знаю, что твои родители – полный отстой, но ты от них никуда не денешься. Прости, но это жизнь.

Девочка почти плачет.

– Они не мои родители, – говорит она. – Говори что хочешь. А я знаю.

Нортхэм прикуривает еще одну сигарету.

– Ты это сейчас о чем?

– Я их слышала. – Голос девочки звучит угрюмо. – Папа говорил, как я у них почти не получилась и как маме было действительно сложно это сделать. Понимаешь, она меня украла. Когда я была младенцем. Но это секрет. Я не должна об этом знать.

– Он это так и сказал? Что она тебя украла?

– Ну не совсем так. – Малышка немного неохотно качает головой. – Но в виду он имел именно это. Я знаю, что именно это он имел в виду. Он еще сказал, что им пришлось заплатить дяде с пробиркой.

– Кому? Что это за гребаный «дядя с пробиркой»?

Дейзи смотрит себе под ноги.

– Не знаю, – негромко говорит она и краснеет.

Джейми хохочет, и от его сигареты в разные стороны разлетаются искры.

– Ты все перепутала, ребенок. Речь шла не о «дяде с пробиркой», а о «детях из пробирки». Это то, что делают в больнице. Прости, но ты все равно с этим ничего не поделаешь – они по-любому твои родители.

Девочка смотрит на него, открыв рот, но сейчас он открыт от гнева, а не от восторга. А потом кричит:

– Я тебя ненавижу! Ненавижу!

Кричит во всю силу своих легких и бежит в сторону деревьев.

Подросток, тоже открыв рот, смотрит ей вслед:

– Какого черта? Эй, вернись!

Но девочка даже не оборачивается – возможно, просто не слышит его. Подождав несколько мгновений, Джейми бросает окурок в кусты, сутулит плечи и бросается за ней.

– Дейзи, где ты? – кричит он, продираясь сквозь деревья.

Все это здорово бесит. Сначала этот дурацкий гребаный цирк, а теперь она думает, что она гребаная принцесса…

– От меня тебе не спрятаться. Я тебя найду. Ты же это понимаешь Дейзи, да? Я тебя найду.

***

Куинн покупает нам кофе в кафе через дорогу и подходит к столику у окна, за которым я устроился. Делаю глоток. Кофе слишком горячий. Но он в разы лучше, чем тот, который мы пьем в участке.

– Ну и как, выслушав все это, вы все еще думаете, что это сделал Джейми? – спрашиваю я.

Гарет открывает пакетик с подсластителем и высыпает его в чашку.

– Я не думаю, что он над ней надругался, если вы сейчас об этом. По крайней мере, не в смысле секса. Мне кажется, что сама мысль об этом ему действительно претит. А вот что касается убийства… Возможно. Но если и да, то я думаю, что убийство не было спланировано. Он не такой методичный. Поводом должна была послужить ярость – то, что накатывает внезапно. И мне кажется, что она накатывает на него достаточно регулярно – надо признать, что он очень озлобленный подросток. Более того, озлобленный подросток, у которого нет алиби. Или, по крайней мере, он не готов рассказать о нем таким, как мы.

– Значит, если б он это сделал, то мы ее уже давно нашли бы?

– Вероятнее всего. Не могу представить себе, как он тщательно заметает следы.

Я согласно киваю:

– А в историю с цирком вы поверили?

Теперь Куинн отвечает не так уверенно:

– Если все произошло так, как он рассказывает, то мне сложно поверить, что Дейзи среагировала таким образом. Ну хорошо, она могла не очень хорошо жить с родителями и, как многие дети, фантазировать о том, что ее удочерили…

А вот я ему верю.

– Все происходящее кажется чрезвычайным в этом возрасте, – вырывается у меня.

– Простите?

– Это сказала Эверетт. Пару дней назад. И она права. Дети в таком возрасте понятия не имеют о соразмерности. Особенно когда дело касается чего-то плохого. Они не способны посмотреть на происходящее ретроспективно, так что самым главным для них является то, насколько им плохо именно сейчас. Именно по этой причине дети до двенадцати лет обычно совершают самоубийства.

Я беру ложку и размешиваю кофе. Чувствую на себе взгляд Куинна. Он не знает, как ему реагировать. Это больше, чем всё, что я говорил ему раньше. Больше, чем я вообще говорил кому-либо.

Дверь кафе распахивается, и я вижу Гислингхэма, который торопится в нашу сторону. Естественно, по делу.

– Только что звонил Чаллоу, – говорит констебль, добравшись до стола. – Он проверил костюм русалки.

– И?..

– Костюм порван в районе шеи, но если принять во внимание, что его постоянно носили дети, то это может быть признаком обыкновенного износа. Никакой крови на нем нет, но есть ДНК. Четырех разных людей. Шэрон Мэйсон, которая, как мы знаем, брала костюм в руки, Дейзи Мэйсон – то же самое – и незнакомая женская, возможно Милли Коннор.

– А четвертая? – спрашиваю я.

– Мужская. Если быть точным, это паховый волос.

Я чувствую камень в груди.

– Барри Мэйсон…

– Точно. Он.

Куинн кривит лицо:

– Тот самый Барри Мэйсон, который утверждает, что не знает, что костюмами поменялись, который утверждает, что вообще не знал о костюме русалки.

– Но вот здесь начинаются сложности, – сообщает Гислингхэм. – Шэрон говорит, что нашла его под тренировочным костюмом мужа, поэтому если дойдет до суда, то его защита будет стоять на том, что его ДНК попала на костюм именно оттуда.

– Но ведь Барри сам спрятал его – разве одного этого не достаточно… – вступает в разговор Гарет.

– Мы не сможем этого доказать, – говорит Крис, не дав ему закончить. – Может быть, это проделки Шэрон, которая хочет подставить мужа. И он ведь так и скажет, даже если это будет полная ерунда. – Он поворачивается к Куинну: – Как ты просил, мы проверили время звонка по поводу пожара на девять-девять-девять.

– И?.. – Гарет откидывается на спинку.

– Ты был прав. Звонок поступил в два десять, то есть через десять минут после того, как Шэрон выбралась из своего горящего дома, оставив сына внутри.

– Ладно, – говорю я, – позвоните Эв; пусть спросит у Шэрон, какого черта она творит. Только другими словами.

Куинн собирает пустые чашки, мы все встаем, и в этот момент я замечаю, как дежурный сержант машет мне от входа. Наверняка произошло что-то серьезное, если он соизволил оторвать от стула свою задницу. А потом я вижу – рядом с ним стоит молодая женщина, среднего роста, с длинными золотисто-каштановыми волосами. Через плечо у нее висит сумка из раффии[78], и я понимаю, что уже видел ее – в школе. Как раз сейчас половина мужчин в кафе сверлят ее глазами. Я чувствую, как Гарет распрямляет плечи, но пришла она не к нему. Так мне кажется. Женщина в волнении осматривает помещение, ее лицо светлеет при виде Гислингхэма, и она быстро идет в его сторону. Я вижу, как Крис искоса смотрит на Куинна, и должен признать, что выражение лица Гарета стоит того, чтобы его запечатлели на холсте. Два-ноль в пользу детектива-констебля.

– Констебль Гислингхэм, – говорит женщина, слегка задыхаясь, – я так рада, что вы здесь! Я искала вашу коллегу – не помню, как ее зовут…

– Констебль Эверетт…

– …но только что мне сказали, что ее сейчас нет, и я решила, что мне надо поговорить с вами.

Крис поворачивается в мою сторону:

– Это учительница Дейзи, босс. Мисс Мадиган. – Он представляет и Куинна, но я вижу, что девушка слишком взволнована, чтобы запоминать, кто есть кто. Что здорово портит Гарету настроение.

– Я насчет сказки, – объясняет учительница, поворачиваясь к Гислингхэму. – Сказки Дейзи. Я убирала квартиру и нашла ее под столом. Наверное, она выпала, когда я ставила оценки. Мне очень жаль – это моя вина.

– Не стоит волноваться, мисс Мадиган, – улыбается Крис. – Спасибо, что принесли.

– Нет, – говорит женщина, – вы меня не поняли. Именно поэтому я так волнуюсь. После того как вновь просмотрела ее… – Она останавливается и проводит рукой по лбу. – Я не очень понятно объясняю, да? Я хочу сказать, что, когда вновь прочитала сказку, после всех этих недель, после… – Учительница глубоко вздыхает. – Мне кажется, что в ней есть нечто, что я тогда пропустила. Нечто ужасное.

Мисс Мадиган достает из сумки лист бумаги, и, когда она передает его Гислингхэму, я замечаю, что ее рука дрожит. Констебль внимательно читает сказку и передает листок мне. Щеки женщины покраснели, зубы кусают нижнюю губу.

– Мне так жаль, – негромко говорит она, и ее глаза наполняются слезами. – Я никогда не прощу себе, если что-то случилось, а я могла этому помешать. То, что она пишет о монстрах… и как я могла это пропустить?

Ее голос слабеет, и Крис делает шаг в ее сторону.

– Вы не могли этого знать. И уж точно не из этой бумажки. И никто не мог бы. Но вы всё правильно сделали, когда принесли это нам. – Он мягко берет ее за локоть. – Пойдемте, закажу вам чашку крепкого чая.

Пока они идут к прилавку, я передаю листок Куинну. Он быстро просматривает текст и смотрит на меня.

Я знаю, о чем он сейчас думает.

ПЕЧАЛЬНАЯ ПРИНЦЕССА

Автор Дейзи Мэйсон. Возраст 8 лет

Однажды, давным-давно, одна маленькая девочка жила в хижине. Это было узаужасно. Она не знала, почему должна там жить. Она хотела сбижасбежать, но злая ведьма ни довала не давала ей. У злой ведьмы был монстр, похожий на свинью. Маленькая девочка хотела убежать и старалась быть храброй, но каждый раз монстр входил в комнату и прижимал ее к кровати. Ей было больно. А потом маленькая девочка узнала, что панас по правде она была закалзаколдованной принцессой. Но она могла пойти в замок и жить как настоящая принцесса только если кто-то убьет злую ведьму и монстра. А потом приехал принц в красной калесколеснице и она падуподумала, что теперь он ее увезет. Но он не увязувез. Он был плохим. Маленькая девочка много плакала. Она никогда не станет принцессой. И не будет жить долго и счастливо.

Конец

***

Придя в кабинет, я распахиваю окно настежь и, стоя около него, выкуриваю сигарету. Жалюзи покрыты толстым слоем пыли. Я эти штуки всегда ненавидел. На мгновение задумываюсь над тем, не позвонить ли мне Алекс, но быстро понимаю, что мне нечего ей сказать. Молчание легко превращается в некую форму лжи. Для нас обоих. На перекрестке улицы стоят отец с сыном. Такое впечатление, что они направляются в Крайстчерч-Мидоу[79] – в руках у мальчика пакет с нарезанным хлебом для кормления уток. Если повезет, они смогут увидеть даже лебедя. Я думаю о Джейке, который тоже любил лебедей, позволяя себе слегка отступить от той границы, которую мое сердце определяет как безопасную. А еще я думаю о Дейзи и ее отце, который превратился в монстра. И о Лео. Об этом одиноком мальчике. Который, как призрак, идет по своей собственной жизни. И который куда-то пропал. Ибо – где во всем, что произошло сегодня, виден Лео?

***

Через полчаса ко мне заходит Куинн:

– Только что позвонила Эверетт. Сейчас Шэрон утверждает, что тогда не помнила себя. Якобы она приняла две таблетки снотворного и полностью потеряла ориентацию. И на видео действительно кажется, что она не в себе. Первый раз, увидев это, я подумал, что она напилась в стельку. Когда Эверетт попробовала надавить, тетка здорово ощетинилась, но в конце концов согласилась на беседу с ее врачом, чтобы тот подтвердил нам подлинность рецепта. Она также утверждает, что, прежде чем спустилась по лестнице, звала Лео, но ей никто не ответил, а когда она увидела распахнутую заднюю дверь, то решила, что мальчик уже выбрался. То, что Лео все еще в своей комнате, понял сосед, который и поднялся, чтобы его вывести. Боже, если б его не оказалось рядом, у нас было бы уже два детских трупа, а не один!

– Знаю.

– Так мы что, верим ей?

Я поворачиваюсь к окну и закрываю его, а потом поворачиваюсь к Куинну лицом:

– Как вы думаете, она могла сама поджечь дом?

– Вы это серьезно? – Исполняющий обязанности широко открывает глаза.

– А вы сами подумайте. Единственный человек, кому выгоден пожар, – это миссис Мэйсон. Она уже сообщила нам довольно отталкивающие сведения о Барри, а все то в доме, что может выдать лично ее, уносится вместе с дымом пожарища, говоря высоким слогом. Включая машину, которую, как мне удалось выяснить, до этого никогда не ставили в гараж. А это значит, что без добровольного признания или каких-то следов на теле…

– Если мы его найдем.

– …нам будет чрезвычайно сложно в чем-то ее обвинять.

– При условии, что виновна именно она.

– Конечно, при условии, что это сделала Шэрон. Но если она способна убить Дейзи, то наверняка способна и оставить Лео в горящем доме. Только подумайте, она могла бы выйти из всего этого бардака совершенно безнаказанно и начать новую жизнь где-то на новом месте. Исключительно в компании со страховыми выплатами.

– Боже! – вырывается у Гарета.

В дверь стучат. Это одна из констеблей, которая все это время работала в поле. Выглядит она измученной.

– Слушаю вас, – обращаюсь я к ней.

– Парень, который сейчас дежурит в доме, попросил меня по дороге забросить это вам, – отвечает констебль. – Это из почты Мэйсонов. Там в основном счета и всякая ерунда. Но одно из писем стоит того, чтобы на него посмотрели. Да, и сразу скажу, что открыла его не я – такое впечатление, что клапан просто отклеился на почте. Когда я взяла его в руки, содержимое вывалилось из конверта – тогда я все и увидела.

Площадь плотного конверта около шести квадратных дюймов. Он адресован Шэрон и опущен в ящик в Каршалтоне. Обратный адрес говорит о том, что отправили его из дома для престарелых «Хэйвен Вью»[80]. В конверте лежит диск. И как только я его вижу, мне сразу становится ясно, почему констебль принесла его.

Я поднимаю глаза на женщину:

– Отличная работа. Простите, не знаю вашего имени…

– Сомер, сэр. Эрика Сомер.

– Отличная работа, Сомер.

Я встаю и разминаю ноющую спину:

– Съезжу-ка я на пару часов домой. Позвоните мне, если родители Джейми выйдут на связь.

– И еще, сэр, – говорит Эрика. – Дежурный попросил меня передать вам. Это миссис Нортхэм.

Я тяжело опускаюсь в кресло:

– Наконец-то… Ладно, пригласите ее.

Видно, что Сомер сконфужена.

– Дело в том, что это она вас приглашает. К себе домой. Прошу прощения. Если б она попала на меня, я бы объяснила ей…

Я взмахиваю рукой.

– Пустяки. – У меня утомленный голос. – Это не так далеко от того места, куда я еду.

***

1 мая 2016 года, 14:39

79 дней до исчезновения

Барж-клоуз, № 5

Дейзи сидит на качелях в самой дальней части сада и бесцельно крутится на них то в одну, то в другую сторону. Позади нее находится выломанная часть забора, о которой родители ничего не знают. Несколько минут назад она вылезала через нее, придерживая зеленоватую панель обеими руками, чтобы на платье не осталось следов. Если б кто-то ее увидел, она сказала бы, что хотела посмотреть уточек на канале. Но настоящая причина была не в этом. Правда, в любом случае ее никто не увидел. Ни мама на кухне, ни люди на бечевнике. Никто не заметил. Они никогда ничего не замечают.

Девочка выбрасывает ноги вперед и начинает двигаться вперед-назад, поднимаясь все выше и выше в воздух. С каждым взмахом металлическая стойка качелей слегка вылезает из земли в том месте, где папа недостаточно прочно ее закрепил. Мама все время из-за этого стонет, все причитает, как это строитель не смог прочно укрепить детские качели. Дейзи поднимает лицо к солнцу. Если закрыть глаза, то можно поверить, что ты почти летишь, скользишь между прекрасными снежными горами или между сказочными замками, в которых живут принцы и принцессы. Наверное, здорово пролетать сквозь облака, как птица или самолет. Однажды Дейзи уже летала на самолете, но это было давным-давно, и она этого почти не помнит. А хотелось бы помнить. Хотелось бы сейчас взглянуть вниз, на дороги, дома и канал – и на саму себя, такую маленькую и такую далекую…

А потом кто-то стучит по кухонному окну. Ногтями по стеклу. Тук-тук-тук.

Шэрон открывает окно.

– Дейзи, – зовет она, – сколько раз тебе говорить, чтобы ты не раскачивалась так сильно? Это опасно, если подумать, в каком состоянии эта штука.

Миссис Мэйсон стоит у окна до тех пор, пока ее дочь не замедляет своего раскачивания. Когда качели останавливаются, раздается высокий, как жужжание комара, звук. Шэрон его не слышит, потому что он для нее слишком высок. А вот Дейзи слышит. Она ждет, пока ее мама закроет окно и исчезнет на кухне, а потом засовывает руку в карман и достает оттуда маленький розовый мобильный телефон.

На экране новый текст:

«Мне нравится твое платье».

Дейзи осматривается широко раскрытыми глазами. Новый сигнал телефона:

«Я всегда рядом».

И снова:

«Не забывай».

Девочка слезает с качелей, возвращается к забору, быстро выскальзывает через дыру и смотрит вверх и вниз по бечевнику. На семьи, прогуливающиеся со своими собаками и детскими колясками, на группу подростков, курящих на скамейке, на тележку с мороженым и на машины, припаркованные по другую сторону моста. Затем убирает телефон в карман и возвращается в сад.

Она улыбается.

***

На полукруглой подъездной дороге к дому Нортхэмов я паркуюсь рядом с «Бентли» и ярко-красной «Каррерой»[81]. Так же, как и «Усадьба у канала», этот новый поселок маскируется под старину, но на этом сходство заканчивается. Потому что все здесь сделано на гораздо более высоком уровне. Имитация трехэтажного дома в георгианском стиле[82] покрыта штукатуркой кремового цвета и стоит на собственном участке, с оранжереей с одной стороны и отдельным гаражным блоком, замаскированным под конюшню, с другой. Изумрудные лужайки спускаются к реке, на которой слегка качается на волнах белоснежная, сверкающая хромом прогулочная лодка, пришвартованная у пристани. Такое впечатление, что ты находишься внутри цветного рекламного буклета.

Меня не удивляет, что дверь мне открывает горничная в черном платье и переднике, – более того, удивительно как раз то, почему хозяева не пошли до логического конца и не завели себе гребаного дворецкого.

Женщина сопровождает меня в напоминающую пещеру гостиную, где с белой софы поднимается, чтобы поприветствовать меня, Мойра Нортхэм. Первое, что мне приходит в голову, – это мысль о том, что Барри Мэйсон – приверженец определенного женского типажа. Светлые волосы, шпильки, драгоценности и довольно неестественная одежда. Единственная разница в том, что Шэрон лет на десять моложе и покупает свои мини-юбки с анималистическим принтом в «Праймарке»[83].

– Я слышала, что Джейми опять во что-то влип, – говорит Мойра, жестом предлагая мне сесть. Рядом с ней стоит большой стакан джина с тоником. Мне выпить она не предлагает.

– Мне кажется, что дело несколько серьезнее, чем просто «влипнуть», миссис Нортхэм.

Она беззаботно взмахивает рукой, и тонкие золотые браслеты на ее запястье звенят.

– Но, насколько я знаю, пока он еще ничего не натворил?

– Он связан с членами семьи, которая была замешана в деле с секс-грумингом[84] в Восточном Оксфорде. Нам лишь только предстоит определить степень его участия.

– Я уверена, что вы ничего не сможете найти на Джейми. Он болтун. Любит трепаться с напыщенным видом, а когда доходит до дела, превращается в труса. В этом он весь в своего папашу.

Может быть, эта женщина и выглядит недалекой, но лучше охарактеризовать Барри Мэйсона невозможно.

– А вы знаете, что он встречался с Дейзи?

Мойра поднимает бровь. Нарисованную.

– Мой дорогой инспектор, я не знала даже о том, что он встречается с Барри. Мы с его отцом не так чтобы поддерживаем какую-то связь. Барри платит деньги на содержание Джейми – естественно, что мой адвокат позаботился об этом. Он переводит их на мое имя.

Я оглядываюсь вокруг. Зеркала, громадный плоский экран телевизора, выпендрежные металлические светильники, вид на реку… Так вот куда идут денежки Барри. Их выдувает из дома месяц за месяцем по крайней мере в течение последних десяти лет. Мойра не сводит с меня глаз.

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете, инспектор, но это вопрос принципа. Барри меня бросил, а Джейми – его ребенок. И он не имеет права ждать, пока Маркус раскошелится.

Я подозреваю, что Маркус думает точно так же, и уже во второй раз за день испытываю симпатию к Шэрон Мэйсон.

– У Барри есть право общаться с ребенком, но он им никогда не пользовался, – продолжает моя собеседница.

Я не могу в это поверить:

– Что, вообще никогда? А сколько лет было Джейми, когда вы расстались?

– Ему только исполнилось четыре.

Итак, Барри ушел от четырехлетнего малыша, который называл его папочкой. Которому он читал книжки, с которым играл, которого возил на спине и раскачивал на качелях.

Мойра все еще сверлит меня взглядом:

– И чтобы быть честной по отношению к моему малодостойному бывшему супругу, я должна сказать, что все это идеи Шэрон. Вся эта история про «начать с чистого листа». Хотя однажды я столкнулась с ней и Барри – в Лондонском зоопарке. Вы можете себе такое представить?

– Я знаю. Мне говорил Джейми. Он узнал отца.

Это на мгновение выбивает хозяйку дома из колеи.

– Неужели?.. Честно говоря, вы меня удивили. Он не видел Барри много лет.

– Вы, конечно, удивитесь, миссис Нортхэм, когда узнаете, насколько памятливыми могут быть дети.

Женщина собирается с мыслями:

– Знаете, в тот день Джейми тащил меня смотреть гнездо паука – жуткий мальчишка! – и, как гром с ясного неба, вдруг появляется Шэрон с этой очаровательной малышкой… Отчаянно неудобно – вы только попытайтесь представить себе. И вот минут пять мы просто стояли и таращились друг на друга, пытаясь сообразить, что сказать. А потом появился Барри, и она утащила его с такой скоростью, как будто мы были прокаженными. После этого случая я получила записку от Шэрон, в которой она проясняла – это ее собственное слово, – что они с Барри не хотят больше со мной встречаться и что детям так тоже будет лучше. Честно говоря, – продолжает Мойра, – я думаю, что настоящая причина всей этой ерунды насчет «чистого листа» заключается в том, что она не хочет, чтобы Барри появлялся здесь, даже для того, чтобы увидеть Джейми. Она хочет, чтобы он принадлежал только ей. Эта Шэрон никогда не была сильна в вопросах дележки. Ей не повезло – Барри, напротив, делиться очень любит. И щедро делит себя с окружающими. Если вы понимаете, о чем я.

– А вы знаете, как они встретились?

– Давным-давно она была его секретаршей. В этой его строительной фирме. Я там тоже работала, пока не появился Джейми, после чего Барри нанял ее. Однажды я появилась там с младенцем в коляске и увидела эту потаскушку в узкой юбке, туфлях на шпильке и с серьгами размером с автомобильные колпаки в ушах. Я еще сказала Барри, что она была бы хорошенькой, если б так сильно не старалась ею быть. На тот момент она, кажется, была помолвлена. С каким-то механиком – то ли Терри, то ли Даррен, то ли что-то еще в этом роде. Но будущий жених был явно не способен обеспечить ей достойный, в ее понимании, уровень жизни, и мне кажется, она положила глаз на Барри сразу же, как только увидела его. Барри то, Барри се – мы даже шутили по этому поводу. Но в конце концов ей удалось затащить его в постель – потому что следующим, что я узнала, было то, что Шэрон заявила, что она беременна, и Барри потащили за… вы понимаете, о чем я… в суд по бракоразводным делам. Хотя я заставила его заплатить. Я имею в виду, за компанию. Он с самого начала все записал на мое имя – на тот случай, если прогорит, и я заставила его выкупить фирму по самой высокой рыночной цене. Ему пришлось залезть в колоссальные долги.

Что ж, а если еще принять во внимание алименты, то неудивительно, что у семьи Мэйсон напряженка с деньгами. Я делаю мысленную зарубку и вновь смотрю на Мойру. Уверен, что ее загар искусственный. Сиськи-то уж точно.

– Мне кажется, перемены для вас были довольно удачными. – Я обвожу рукой комнату.

Хозяйка смеется. Немного смущенно.

– Как материал для женитьбы Маркус намного превосходит Барри даже в его лучшие времена. И потом, секс его мало интересует.

Она разглаживает юбку на своих слишком заметных бедрах и смотрит на меня. В воздухе ощущается незаданный вопрос. Но у меня тоже есть свой женский типаж, и, поверьте, Мойра Нортхэм под него совсем не подходит.

Она смотрит сначала на свой маникюр, а потом на меня.

– Кроме того, у Маркуса уже имеется необходимый сын и наследник, так что у меня не было нужды еще раз портить фигуру.

Я улыбаюсь. Мойра сама напросилась.

– Вы сказали «заявила».

– Простите?

– Вы сказали, мол, Шэрон «заявила», что беременна. В действительности это было не так?

Моя собеседница разводит руки в стороны, и опять раздается звон браслетов.

– А кто знает… В конце концов, это самая старая уловка в мире, но вас, мужиков, ведь не изменишь! Боже, кажется, уже давно пора научиться не спускать штаны перед первой встречной… Я знаю только одно: прошло девять месяцев – и никакого ребеночка. В случае с Дейзи им даже пришлось прибегать к ЭКО[85]. Так, по крайней мере, мне кто-то сказал. И это, наверное, тоже стало им в копеечку.

– А как вы полагаете, Дейзи не знала, что у нее есть сводный брат, что у нее есть Джейми?

– Если только Барри и Шэрон ей не рассказали, а это, как мне кажется, очень маловероятно. Что касается Шэрон, то она полностью – как это сказать? – ах да, отцензурировала жизнь Барри до того момента, как они встретились. Вплоть до того, что сейчас она утверждает, что стала встречаться с Барри уже после нашего развода. Что, как всем известно, абсолютная неправда.

– А Джейми знал о Дейзи?

Женщина краснеет, но под таким загаром это почти незаметно.

– Могу вас заверить, что я никогда о ней не упоминала. Не понимаю, как Джейми мог об этом узнать. Боюсь, этот вопрос вам придется задать ему.

– Обязательно. И я опять буду спрашивать его о том, где он находился, когда исчезла Дейзи Мэйсон. Потому что до тех пор, пока мы доподлинно это не выясним, боюсь, что мы не сможем исключить его из числа подозреваемых.

– Именно об этом я и хотела с вами поговорить. – Мойра улыбается. – Я не знаю, почему Джейми упрямится – может быть, он считает, что несколько дней в тюрьме придадут ему веса в глазах этих его неподходящих приятелей, – но дело вот в чем: я точно знаю, где он был во вторник во второй половине дня. Он был со мной.

– Это легко сказать, миссис Нортхэм, но…

– Я вас понимаю. У меня есть доказательства. Дело в том, что племянница Маркуса на следующий неделе выходит замуж, и мы были у моей ужасной свояченицы – репетировали. Есть даже фото, хотя, мне кажется, Джейми не поблагодарит меня за то, что я вам их показала. Он не любит, когда его видят в нормальных брюках. Одному богу известно, удастся ли мне впихнуть его в визитку[86]…

Мойра достает телефон, находит фото и передает мне девайс. Мельком я отмечаю про себя, насколько руки выдают ее возраст. Ее лицо гладкое от подтяжек, а вот руки – все в венах и в возрастных пятнах. Она достает из сумки салфетку, и я вижу, что сумка такая же, как у Шэрон. Только сейчас я готов поспорить, что это единственное, что есть подлинного у сидящей передо мной женщины.

– Итак, – она улыбается мне во весь рот, – теперь вы можете отпустить Джейми?

Я возвращаю ей телефон и поднимаюсь на ноги.

– Мне надо будет задать ему несколько последних вопросов. Думаю, что вы захотите при этом присутствовать. Я могу подвезти вас, или мы можем встретиться с вами в участке. После этого мальчик может быть выпущен под ваше поручительство. Так что уже сегодня вечером он может быть дома.

Миссис Нортхэм смотрит на часы – естественно, золотые.

– Сегодня вечером мы принимаем Андерсонов. Отменить это я не могу: Николас Андерсон – наш местный советник. Может быть, вы опять попросите этого социального работника помочь нам?

Как я уже сказал, Барри Мэйсон любит определенный типаж женщин.

***

Когда я наконец добираюсь до дома, Алекс уже спит. Открытая бутылочка с таблетками снотворного стоит на прикроватной тумбочке. Я механически беру ее в руки и пересчитываю таблетки. Из нас двоих Алекс всегда была сильнее. Или, по крайней мере, я всегда так думал. Помню, как мой свидетель на свадьбе сравнивал ее со скалой, и все присутствующие кивали и улыбались, отдавая должное той Алекс, которую знали. И я тоже знал ту Алекс, хотя мне и не нравится это избитое сравнение. И только в последние несколько месяцев я понял, насколько пугающе уместным оно оказалось. Потому что скалы не умеют меняться, они никогда не поддаются. И та Алекс, когда она столкнулась с непереносимым, просто превратилась в кучу обломков. Именно поэтому я пересчитываю таблетки от бессонницы. И забочусь о том, чтобы она никогда этого не заметила. Я не могу позволить ей думать, что вижу здесь какую-то связь. И не могу позволить ей думать, что вина лежит на ней. Она и так уже, и без этого, чувствует себя ответственной за произошедшее.

Спустившись вниз, я наливаю себе большой бокал мерло и приношу диск в гостиную. На коробке изображение Дейзи, Дейзи в бассейне, улыбающейся в объектив камеры. Этот диск приготовлен ее собственной мамой, и уже поэтому он должен быть абсолютно невинным. Но я могу думать только о леденящей душу сказке. И о поздравительной открытке. Пока диск загружается, я читаю записку, приложенную к нему.

Дом для престарелых «Хэйвен Вью»

Йидинг-роуд, Каршалтон

20 июля 2016 года

Уважаемая миссис Мэйсон!

Благодарю вас за ваш вклад в «сундучок воспоминаний» Сэди. Коллекционирование предметов, которые связаны с какими-то особыми воспоминаниями или вызывают мысли о давно прошедших временах, оказывается очень эффективным способом стимуляции наших пациентов с болезнью Альцгеймера и помогает им восстанавливать утерянные связи с прошлым. К сожалению, должна сообщить вам, что именно этот предмет оказался не столь эффективным, как мы все надеялись. Мы показали фильм Сэди, и вначале она почти никак не реагировала на него, но когда мы дошли до места, где показана ваша маленькая дочь, Сэди очень сильно перевозбудилась и заговорила о ком-то по имени «Джессика». Она была так расстроена, что мы решили, что фильм, к нашему большому сожалению, приносит больше вреда, чем пользы. Мне очень жаль. Я возвращаю вам диск на тот случай, если вы сможете найти ему лучшее применение.

Искренне ваша,

Моника Хэпгуд (управляющая)

Значит, Шэрон Мэйсон не сообщила врачам своей матери, что у той было две дочери, а не одна.

Я беру пульт и нажимаю на кнопку «Воспроизведение». На чистом голубом экране появляются буквы: «Маме от Шэрон, Барри и Дейзи».

Потом: «Глава первая. Свадьба Барри и Шэрон»

Звука нет. Раздается только какая-то слащавая наложенная мелодия, которую играют на свирели минуты три, а потом я убираю звук до минимума. Фильм начинается с фото Барри, в смокинге и с красной розой в петлице, и Шэрон, в облегающем цветном платье без лямок и в бриллиантовой тиаре, с охапкой красных роз в руках. Потом Шэрон идет по проходу в зале гостиницы. В комнате находится человек тридцать гостей, а на спинках стульев завязаны красные банты. Плакат на задней стене гласит: «Счастливого Рождества 2005!», везде висят гирлянды плюща и падуба, и здесь же стоит рождественская елка. На записи Джеральд Уили гораздо полнее, чем на фото из газеты, – он ведет свою дочь тяжело, задыхаясь. Лицо у него фиолетового цвета. Сэди же, в отличие от него, похудела и постоянно дергается – то она открывает сумку, то касается шляпки или корсажа. Неужели уже тогда у нее были видны ранние признаки старческой деменции? Съемки официальной части, а потом приема. Барри произносит речь, молодожены разрезают пирог… На заднем плане виден Джеральд Уили. Он не улыбается.

«Глава вторая. Первый день рождения Лео»

Лео сидит на кухне, в высоком голубом стульчике, и это не кухня на Барж-клоуз. В одной руке он держит желтую пластмассовую ложку, которой колотит по подставке стула. На подбородке у него какое-то пюре. Камера панорамирует, и теперь видна Шэрон, у которой в руках торт с одной свечкой. Торт в форме льва. Она ставит его перед Лео, и тот сначала смотрит на него, а потом протягивает ручку к пламени. Мать хватает его за руку. Выглядит она усталой. Кто-то – по-видимому, Барри – задувает свечу. Лео начинает плакать.

«Глава третья. Крещение Дейзи».

Совсем зимняя погода. Перед церковью неловко стоит группа людей, старающихся спрятаться от ветра. На руках у Шэрон ребенок, плотно закутанный в шаль. На Сэди то же самое пальто, которое было на ней на свадьбе. Джеральд опирается на палку. Здесь же стоит еще одна пожилая пара – вероятно, родители Барри. Сам он держит Лео за руку. Маленький мальчик одет в костюм и галстук, у него приглажены волосы, и он пытается вырвать свою руку, а потом, судя по всему, рыдает. Видно, что Шэрон раздражена, но на ее губах быстро появляется улыбка, как только камера поворачивается к ней и к младенцу. Она поднимает головку девочки, чтобы мы могли ее рассмотреть.

«Глава четвертая. Летние каникулы и еще один день рождения».

Все происходит за границей, в Алгарве[87] или где-то в Испании. Мы видим Шэрон в бикини и туфлях на высоких каблуках; она прогуливается вдоль бассейна отеля, время от времени останавливаясь и выставляя бедро, как на конкурсе красоты. Под левой коленкой у нее татуировка – я внимательно разглядываю ее, пока не понимаю наконец, что это маргаритка. В какой-то момент она останавливается спиной к зрителям, смотрит через плечо, подмигивает камере и посылает воздушный поцелуй – в стиле Мэрилин[88]. Шэрон в отличной форме, и кажется, что она когда-то уже делала это на профессиональном уровне. У нее загорелая кожа, и она улыбается. Явно счастлива. Камера переходит на Дейзи, одетую в розовую шляпу с висячими полями и хлопающую в ладоши. Потом мы видим Барри с Дейзи в бассейне. Он держит ее за талию, подняв высоко над головой, а потом планирующим движением опускает ее в воду. Так повторяется несколько раз. Девочка визжит от восторга. Потом Шэрон в белом хлопковом платье, с болтающимися серьгами, сидит в шезлонге и открывает подарки ко дню рождения. Эпизод заканчивается видом Дейзи, нетвердо ковыляющей к камере. В руках она держит плакат с надписью: «Я люблю тебя, мамочка».

«Глава пятая. Рождество»

Быстрая панорама на елку (искусственную) с горящими гирляндами. Судя по тусклому освещению, дело происходит ранним рождественским утром. Дверь открывается, и в комнату входит Дейзи. Ей года четыре, и она пугающе похожа на Джессику. Я думаю, уж не в этом ли месте им пришлось выключить фильм? Дейзи озорно поглядывает в объектив, как будто знает, что не должна показать, что камера здесь. Потом она замечает велосипед, который прислонен к елке и украшен розовыми бантами. Следующие кадры показывают обоих детей, окруженных горами упаковочной бумаги. Дейзи что-то говорит в камеру, один за другим показывая полученные подарки и рассказывая, что это такое. Лео сидит сбоку от нее, на камеру не смотрит и методично открывает подарок за подарком. На записи видно, что не все они предназначены для него. Следующий эпизод начинается с панорамы одноквартирного дома, постройки 60-х, и гаража с синими воротами, который слишком мал для современных автомобилей. Сначала я вижу Дейзи на новом велосипеде, которая едет прямо на меня, а потом – обоих детей, одетых в меховые шапки и перчатки, играющих в снежки с Барри. Дейзи невероятно мила в своих крохотных угги. В какой-то момент Барри в снегу борется с Лео – они с хохотом катаются по земле, но потом мальчик вырывается и с плачем бежит на камеру. Затем на экране вновь появляются двое детей, которые водят хоровод вокруг снеговика. При этом Дейзи аккуратно приминает на нем снег, а Лео, который идет в нескольких футах за ней, нарочно вырывает из него комки небольшой красной лопаткой.

«Глава шестая. Летние каникулы».

Небольшой городской садик, скорее всего в том же доме. Выгоревшая коричневатая трава. За домом, позади забора на заднем дворе, виднеется какое-то промышленное здание – видимо, навес над бензозаправочной станцией. Или мне это просто кажется, потому что я ежедневно видел такой навес в течение первых пятнадцати лет своей жизни. Нерезкая съемка Мэйсонов выглядит как пародия на мое собственное прошлое. Появляется Барри в тесных черных плавках, которые ничего не скрывают, выпятив грудь и уперев руки в бока. Создается впечатление, что он намазался маслом. Мы видим, как Барри поднимает гантели и принимает позы, демонстрирующие его мускулатуру. Затем угол съемки меняется, и перед нами возникает Шэрон в плохо сидящем на ней предмете туалета, похожем на кафтан. В руках у нее напиток с соломинкой, украшенный бумажным зонтиком; она поднимает бокал, но выглядит вялой и здорово располневшей. Камера переходит на Джеральда Уили, который сидит рядом, в шезлонге, застыв в шерстяной кофте, рубашке и галстуке. Потом наступает очередь Дейзи, которая сидит на коленях у своей бабушки. Ощущение такое, что ей неудобно и она чувствует себя не в своей тарелке. Странно видеть подобное выражение на лице у столь крохотного ребенка. Камера еще раз меняет ракурс, и теперь мы видим Лео в лягушатнике, который монотонно шлепает руками по поверхности воды – эти повторяющиеся движения, очевидно, не доставляют ему никакой радости. Когда Шэрон подходит, чтобы вытащить его из воды, он начинает орать, и я вдруг понимаю, что Лео еще ни разу не посмотрел прямо в объектив камеры.

***

Отправлено: Воскресенье 24/07/2016, 10:35

Важность: Высокая

От: AlanChallowCSI@ThamesValley.police.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk

Относительно: Дело № 372844 Мэйсон Д.

В приложении направляю вам результаты криминалистического осмотра черного «Ниссана Навара», принадлежащего Барри Мэйсону. Осмотреть машину Шэрон Мэйсон не представляется возможным, так как она была практически уничтожена огнем.

Резюме:

Внутренние и внешние части пикапа были проверены на наличие на них крови и других вещественных улик. В результате ничего подобного найдено не было. В кузове также не было никаких следов крови или ДНК. Если в нем и перевозили тело, то оно было тщательно запаковано в какой-то плотный материал. Я обратил внимание на то, что мистер Мэйсон имел в своем распоряжении широкий выбор светоотражающей и защитной одежды, которая обычно используется на строительных площадках. Теоретически тело можно было упаковать в эту одежду, хотя куртка, найденная в кабине, для этих целей точно не использовалась – на ней есть только ДНК Барри Мэйсона. В машине также находились каска и пара черных защитных ботинок со стальными носами, но на них тоже только его ДНК. В доме были и другие светоотражающие предметы одежды, однако урон, нанесенный им огнем, сделал их бесполезными для сбора вещественных доказательств. В машине не обнаружено никаких следов недавней уборки (скорее наоборот). На сиденьях были обнаружены ДНК Барри, Шэрон, Дейзи и еще одного неизвестного лица мужского пола, предположительно Лео Мэйсона. Биоматериал последнего состоял в основном из обкусанных ногтей, по размеру соответствующих детской руке. Остальной биоматериал состоял из волос и чешуек кожи, хотя на заднем сиденье были обнаружены вагинальные выделения еще двух неизвестных женщин, а также микроскопические следы семенной жидкости Барри Мэйсона.

Нас ждало лишь одно неожиданное открытие. Мы не делали забор ДНК у Лео Мэйсона, но, судя по остаткам ногтей, я могу категорически утверждать, что он никак не связан с остальными членами семьи. Лео не является биологическим сыном Мэйсонов.

***

– Так почему же вы не сказали нам, что Лео – не ваш сын?

Я стою в камере Барри Мэйсона. За окнами слышны колокола на башнях колледжей[89], каждый из которых отбивает свое собственное время. Вот одна из лучших характеристик этого города – из всех, которые могут прийти вам в голову. Барри лежит на кровати, на спине, подтянув колени. Ему срочно нужно принять душ. А мне нужен срочный укол в мозг. Потому что я не могу поверить, что мне понадобилось столько времени, чтобы все выяснить. Ведь Лео совсем не похож ни на одного из своих родителей. Но если даже забыть про это, то даты должны были мне все рассказать. Они поженились в 2005 году, а Лео сейчас десять лет. Значит, на свадьбе Шэрон должна была быть уже беременной на приличном сроке. Что явно не соответствует действительности.

Барри садится и запускает руку в волосы, а потом опускает ноги на пол.

– Я не думал, что это вас как-то касается, твою мать, – произносит он в конце концов, но видно, что боевой дух из него уже вышел. – Потерялась ведь Дейзи, а не Лео. – Чешет спину и поднимает глаза на меня. – Мне что, общаться с вами без адвоката?

– Это никак не связано с порнографией. Но вы можете вызвать ее, если хотите. Кстати, мы получили продление – теперь мы можем держать вас на двадцать четыре часа дольше, прежде чем предъявим вам обвинения.

Заключенный какое-то время задумчиво смотрит на меня, а потом вздыхает.

– Ладно, будь по-вашему.

– Так почему вы решили усыновить ребенка? Вы же явно можете иметь своих собственных.

– Но тогда мы об этом не знали, понятно? Послушайте, я ведь попросил Мойру о разводе лишь потому, что Шэрон была беременна, но потом она потеряла ребенка, и у нее снесло крышу. Доктора сказали, что она, возможно, не сможет зачать – единственным выходом было ЭКО, но и здесь шансы были против нас. Сказали, что нам сильно повезет, если эта штука приживется. Поэтому мы решились на усыновление.

– Но ЭКО вы все равно сделали – так, на всякий случай?

– Именно.

– Сколько лет было Лео, когда вы его усыновили?

– Месяцев шесть.

– Вам повезло. В наше время трудно найти детей на усыновление.

Барри отворачивается.

– Мистер Мэйсон?

– Если это так уж важно, то нас предупредили, что у него могут быть проблемы. Но когда мы увидели его, с ним все было в порядке. Очень милый малыш. И сразу же потянулся к Шэрон.

А та отчаянно хотела ребенка – она до смерти хотела привязать Барри к себе, чтобы он не передумал и не вернулся к Мойре. И к деньгам. И к собственному сыну.

– А потом Шэрон в конце концов забеременела, – говорю я.

– Мы с трудом в это поверили. Вот уж воистину «ошиблась со временем»… Это произошло всего через несколько недель после усыновления. Но было уже слишком поздно. Мы не могли просто так вернуть его.

Я не могу поверить себе, что все это слышу.

– А о каких проблемах шла речь?

– Простите?

– Вы упомянули, что вам сказали, что у Лео проблемы.

– Они только сказали «могут быть». Он был слишком мал, чтобы говорить об этом. Все могло быть абсолютно нормально. И все так и было – пока Лео был маленьким. Он был всегда спокоен и не доставлял нам больших хлопот. Совсем не как Дейзи – в постель ее укладывали с большими проблемами. Могла орать часами – выводила нас обоих из себя. И только позже, когда Лео исполнилось не то четыре, не то пять, с ним стало происходить… происходить что-то странное.

– А когда вам говорили о том, что у него могут быть проблемы, вам не объяснили, почему?

– Очевидно, его мать сидела в тюрьме и не могла правильно приглядывать за ним. У нее были проблемы с алкоголем – знаете, как это бывает… Именно поэтому его и предложили на усыновление.

Я глубоко вздыхаю. Тогда это многое объясняет. Его неуклюжесть, резкие изменения настроения… И то, что я видел собственными глазами всего два дня назад. Вопрос в том, все ли это? Нет ли чего-то еще?

– А что говорит ваш врач?

– У Шэрон нет на него времени, – фыркает Барри. – Она говорит, что он везде сует свой нос. По ее мнению, Лео просто немного замедлен в развитии, и ни один доктор не может ее в этом разубедить. Она говорит, что то, как мы воспитываем наших детей, никого больше не касается.

И это понятно. В самую последнюю очередь Шэрон хочет, чтобы «они» думали, что она воспитывает «неидеального» ребенка. Или что ей пришлось пойти на усыновление, чтобы завести его.

– И все эти его проблемы в школе – издевательства, приступы внезапной жестокости…

Барри выглядит измученным.

– Лео надо научиться защищать себя, вот и всё. Не надо быть такой тряпкой. Послушайте, все не так плохо, как кажется. Честное слово. Бо`льшую часть времени вы вообще ничего не заметите. Он хороший парнишка. Послушный.

– Был до недавнего времени.

– Ну-у-у… да.

– А вы не знаете, почему он изменился? Что послужило толчком?

– Не имею ни малейшего представления.

– А он знает, что вы его усыновили?

– Нет, мы ему ничего не говорили.

Я считаю до десяти.

– А вам не кажется, что вы немного опоздали с этой информацией? Лео ведь все равно это выяснит, и чем он будет старше, тем ему будет тяжелее.

Мне самому это прекрасно известно. Потому что мои родители так и не сказали мне, что я не их биологический ребенок, и мне приходится жить с этим последние тридцать лет. Когда выяснил это, я был ненамного старше, чем Лео теперь, – я рылся в ящиках отцовского стола, в которых мне нечего было делать. Слишком любопытные редко узнают о себе что-то хорошее. Но промолчал я совсем не поэтому: я инстинктивно понял, как это иногда бывает у детей, что эту тему я поднимать не должен никогда – и не делаю этого до сих пор.

– Не ко мне вопрос, приятель, – пожимает плечами Барри. – Спорить по этому вопросу с Шэрон бесполезно. Можете мне поверить.

Выйдя из камеры, я в отчаянии бью рукой по стене – и ушибаю кисть. Я все еще трясу ею от боли, когда звонит мой телефон. Это Эверетт.

– Я хотела позвонить вам вчера вечером, – говорит она, – но испугалась, что уже слишком поздно… Послушайте, я все время думаю о Лео. И я вспомнила то письмо от врача, в котором он говорит, что Лео приходил на регулярный осмотр. Странная фраза – такое впечатление, что Лео ходит на них постоянно… Но это же ненормально, правда? И доктор этот был какой-то скользкий – все эти разговоры в конце письма насчет необходимости разрешения на получение информации о семье… Я думаю, что он пытался что-то сказать нам под этой маской молчания.

Значит, она тоже до этого дошла… Она умница, эта Эверетт. Далеко пойдет.

– Сегодня утром я получил почту от Чаллоу, – говорю я. – В машине обнаружены доказательства того, что Лео был усыновлен.

– Боже, и они нам ничего не сказали?!

– Только не начинай. Это ничего не значило бы, если б больше ничего не было. Но есть кое-что еще.

И я рассказываю Верити все, что сообщил мне Мэйсон.

– Гадство, – говорит она, а потом быстро добавляет: – Вчера, когда я сидела с Лео, он сказал, что все это «его вина», а когда я спросила его, что он имеет в виду, мальчик мгновенно закрылся. Сегодня же утром, когда я вышла из душа, то нашла его под кроватью. Он сказал, что что-то потерял под ней, а чтобы было легче искать, зажег спичку. Нижняя часть матраса уже тлела. Чудо, что все здесь не полыхнуло… Лео сказал, что нашел спички в ящике.

Теперь уже моя очередь говорить: «Гадство».

***

Страничка в «Фейсбуке» «Найти Дейзи Мэйсон»

Никаких новостей о Дейзи нет, несмотря на активные поиски полиции в районе ее дома. Полиция допросила ее родителей, а сейчас есть сведения, что неизвестный подросток «помогает в расследовании». Если вы живете в районе Оксфорда и видели что-то подозрительное во второй половине дня и вечером во вторник, 19 июля, то, пожалуйста, пожалуйста, позвоните в полицию. Человек, с которым надо связаться, – инспектор Адам Фаули, его телефон 018650966552. Это особенно важно, если вы уезжали в отпуск и еще не знаете наши последние новости.

Джейсон Браун, Хелен Финчли, Дженни Смайл и 285 таких же, как мы.

ТОП КОММЕНТАРИЕВ

Дора Брукс Мы только что вернулись после нескольких дней отсутствия и увидели эти ужасные новости. Я не знаю, что мне делать. Я видела, как мужчина что-то положил в мусорный контейнер на нашей улице. Это было в тот самый день, 19-го, во второй половине дня. Мы живем где-то в миле от «Усадьбы у канала». Число я не путаю, потому что это случилось как раз в день нашего отъезда. Мужчина был одет в один из этих ярко-желтых защитных костюмов и каску. У нас здесь столько строительства, что в тот момент я не обратила на это внимания. Но теперь задумалась – а вдруг это имеет какое-то отношение к исчезновению Дейзи? Я сходила туда и посмотрела – дом пустой, и на площадке никого нет. Такое впечатление, что стройка даже не начиналась, но тогда откуда там мог взяться рабочий? Что вы думаете по этому поводу, люди? Тогда я не рассмотрела, что́ он положил в контейнер, так что, может быть, я зря волнуюсь… И мне не хочется занимать время полиции.

24 июля в 16:04

Джереми Уолтерс Мне кажется, что вы должны немедленно позвонить в полицию.

24 июля в 16:16

Джули Рамсботам Я согласна – и не бойтесь побеспокоить полицию! Уверена, что они будут благодарны. Тогда они смогут все проверить.

24 июля в 16:18

Дора Брукс Спасибо вам обоим – обязательно позвоню.

24 июля 16:19

***

Ричард Доннелли живет в большом доме, построенном в 30-х годах совсем рядом с Вулверкоутом. Этот дом очень похож на дом Рахия, если отбросить упадок, наркотики и состояние общей мрачности последнего. Подъезжая, я вижу, как доктор вынимает багаж из машины. У него изможденный вид человека, который насладился прекрасным двухнедельным отпуском в компании трех малолетних детей.

Когда я представляюсь, он немедленно настораживается.

– Я уже сказал вам, инспектор, что не могу раскрыть вам информацию о семье Мэйсонов без соответствующего разрешения.

– Я знаю, доктор Доннелли. И не прошу вас об этом. Давайте так – я расскажу вам все, что мы уже знаем, а потом попрошу вас дать мне некоторые разъяснения. Просто общую медицинскую информацию, не больше. Ничего, что напрямую касалось бы Мэйсонов.

Мужчина задумывается:

– Ладно, это я как-нибудь переживу. Почему бы вам не зайти, а я попрошу жену приготовить нам чай… Не знаете, почему за границей невозможно получить хоть мало-мальски приличного чая?

– Это все из-за молока, – заявляю я и понимаю, что мои слова звучат в точности как у Шэрон Мэйсон.

Сад на заднем дворе отчаянно нуждается в поливке и в стрижке травы, но в беседке стоит скамейка, которая смотрит прямо на Порт-Мидоу. С нее я могу видеть пятерых лошадей кремового цвета, с разбросанными по шкуре коричневыми пятнами. Они стоят так неподвижно и так идеально с точки зрения композиции, что кажутся нереальными. Но вот одна из них взмахивает хвостом, и иллюзия исчезает. Однажды мы возили Джейка к этим лошадям, поскольку кто-то в конторе у Алекс сказал, что одна из кобыл родила жеребенка. Ему было всего два или три дня, ноги у него разъезжались, но он уже пытался взмахивать хвостиком. Мы с трудом оторвали от него Джейка.

– Я и не думал, что вы так близко от Мидоу, – замечаю я.

– Зимой из комнаты моего сына можно видеть шпили города, – хвастается Доннелли, ставя на стол две чашки.

Я жду, пока он нальет чай, и начинаю:

– Сейчас мы знаем две вещи, о которых не подозревали, когда констебль Эверетт впервые с вами связалась. Первая – это то, что Лео Мэйсон был усыновлен. Вторая – то, что его биологическая мать была алкоголичкой.

Медик молчит, но по выражению его лица я понимаю, что для него это, в отличие от меня, никакие не новости.

– Итак, доктор Доннелли, что вы можете рассказать мне об отдаленных последствиях фетального алкогольного синдрома?[90]

Ричард с подозрением смотрит на меня:

– Чисто теоретически?

– Абсолютно.

– Только не говорите мне, что вы не смотрели в «Гугле». – Врач ставит чашку на стол.

– Смотрел, конечно, но хотел бы услышать это от вас.

– Ну ладно. Вот вам официальная версия. Как вы уже, наверное, поняли, признаки от ребенка к ребенку могут сильно различаться, но общим знаменателем в большинстве случаев является поражение нервной системы. Это вызывает проблемы с обучаемостью – от легких до очень серьезных. Бывают и осложнения физиологического характера – гормональные или с такими внутренними органами, как печень и почки. – Доннелли ненадолго замолкает. – Синдром раздраженного кишечника – это тоже один из симптомов. Он редко, но случается.

«Нука-тошнотик, – думаю я. – Какими же безжалостно наблюдательными могут быть дети!»

– Наиболее часто встречающийся физический индикатор находится вот здесь. – Мой собеседник подносит руку к лицу. – Вот этот желобок от носа к верхней губе. Его еще иногда называют подносовы́м. У детей с ФАС он недоразвит. И это очень заметно, если знаешь, куда смотреть.

Я заметил это у Лео практически сразу же во время нашей первой встречи. Но не знал всей важности этого. По крайней мере, не тогда.

– А есть какой-нибудь тест для определения? Я имею в виду, физиологический.

– Нет, окончательного теста не существует. И это может еще больше усложнить проблему. ФАС часто путают с аутизмом или синдромом дефицита внимания и гиперактивности[91]. Это делают даже опытные врачи, потому что поведение иногда практически одинаковое – дети с ФАС тоже могут быть гиперактивными, а координация у них может быть нарушена. У них те же проблемы с эмпатией, поэтому они часто испытывают сложности в установлении отношений с другими людьми. Особенно в группах.

– То есть подобные дети могут часто становиться мишенями для издевательств?

– К сожалению, да. И разобраться с этим им бывает сложно. Они не умеют продумывать последствия своих действий и часто поступают импульсивно, что может лишь осложнить и так непростую ситуацию.

Попытаться выколоть глаз карандашом, например…

– Эти дети нуждаются в колоссальной поддержке, – вздыхает Доннелли. – Им необходима стабильная обстановка в семье и наличие специально обученных специалистов, которые помогут им освоить некоторые приемы, чтобы в дальнейшем успешно разбираться со своими проблемами. И через это невозможно перепрыгнуть, инспектор. Перед родителями детей с ФАС лежат годы терпеливого и прилежного воспитания. А это может быть очень изматывающим и неблагодарным занятием.

– А что, если дети не получают необходимой поддержки, что, если их родители отказываются признать существование проблемы?

Медик смотрит на меня, но потом отворачивается:

– Иногда проходит очень много времени, прежде чем появляются первые симптомы. И в таких случаях родители не хотят делать окончательные выводы – кому хочется, чтобы его ребенок вечно носил клеймо? Я бы продолжил внимательно наблюдать за ребенком и посоветовал бы родителям обратиться к районному педиатру – когда и если бы это показалось мне целесообразным и необходимым.

– А если родители от этого отказываются?

– Для большинства здоровье детей стоит на первом месте. – Доктор краснеет.

– Но родители могут отказаться?

Ричард кивает.

– И что происходит тогда? – продолжаю я расспросы.

– Если б – чисто теоретически – я оказался в подобной ситуации, то продолжил бы наблюдения и, возможно, связался бы со школьной медсестрой. Я также потратил бы время – столько, сколько его потребовалось бы – на то, чтобы разъяснить родителям, как важно, чтобы ребенок как можно скорее получил профессиональную медицинскую помощь. Я подчеркнул бы, что отдаленные последствия подобного их отношения могут быть катастрофическими: наркомания, приступы неоправданной жестокости, сексуальная распущенность. В США существует ужасная статистика – они, как всегда, намного обогнали нас в этом смысле. Однажды я читал доклад, в котором говорилось, что у людей с ФАС в девятнадцать раз больше шансов оказаться за решеткой, чем у людей нормальных.

И это опять подтверждает мои худшие опасения.

Я встаю, чтобы идти, но доктор еще не закончил.

– Инспектор, – говорит он, глядя мне прямо в глаза, – дети с ФАС очень часто имеют необычно высокий болевой порог. Поэтому иногда у некоторых из них можно заметить, что все свое разочарование и всю свою злобу они направляют против самих себя. Другими словами…

– Знаю, – отвечаю я, – они занимаются членовредительством.

***

Куинн как раз выключает компьютер, когда раздается телефонный звонок. Он прижимает трубку к уху и продолжает закрывать программы, почти не слушая говорящего. Неожиданно выпрямляется и берет трубку в руку.

– Повторите. Вы в этом уверены? – Шарит по бумагам в поисках ручки. – Адрес? Лофтон-роуд, номер двадцать один… Записал. Вызывайте криминалистов, я встречусь с ними прямо там. Да, я не забыл, что сегодня гребаное воскресенье!

Он встает, хватает пиджак и исчезает.

***

Подъезжая к дому, я слышу сигнал телефона, сообщающий о том, что на мое имя поступила почта. Открыв файл, просматриваю его, а потом звоню Эверетт:

– Ты можешь доставить Лео Мэйсона в Кидлингтон завтра в девять утра? Нам понадобится Дерек Росс как необходимый взрослый[92], поэтому позвони ему и все организуй – скажи, что ты очень сожалеешь, но это не обсуждается. Что касается Шэрон, то она может наблюдать по телевизору – если, конечно, захочет, – но в комнате ее быть не должно. Если захочет пригласить адвоката – ради бога; я не собираюсь спорить с ней из-за таких мелочей. Ты тоже должна быть обязательно. Если Лео кому-нибудь и верит – то это тебе.

Я уже вылезаю из машины, когда телефон звонит опять. Слова, произнесенные в панике, можно разобрать только с большим трудом.

– Спокойнее, где она? В какой больнице? – уточняю я. – Ладно, не волнуйся. Мы со всем справимся. Думай только о Джанет.

Я заканчиваю разговор и несколько мгновений стою неподвижно. А когда вхожу в гостиную, Алекс поднимает на меня глаза и спрашивает, почему я плачу.

***

Когда Куинн появляется на Лофтон-роуд, там уже собирается толпа. Один криминалист разматывает бело-голубую ленту перед въездом на подъездную дорогу, а еще двое по одному достают предметы из мусорного контейнера. Старые стулья, рулоны гниющего коврового покрытия, разбитые напольные весы, листы измятого гипсокартона… Один из патрульных направляет Гарета к маленькой женщине средних лет в мешковатом платье и черных легинсах, стоящей за лентой. Волосы у нее собраны в неопрятный узел на затылке – это одна из тех женщин, которые отращивают волосы, но так ничего с ними и не делают. Выглядит она очень взволнованной и начинает говорить еще до того, как Куинн приближается к ней:

– Знаете, констебль, это я вам звонила. Жаль, что я ничего не знала о Дейзи раньше, – ужасно неудобно, что мне потребовалось столько времени, чтобы связаться с вами, но в летнем домике у нас нет телевизора, и Интернета на телефоне у меня тоже нет. Это ведь так дорого – правда? – да и сигнала в Эксмуре[93] не дождешься…

– Если не ошибаюсь, мисс Брукс? – уточняет Гарет, доставая свой планшет. – Как я понимаю, во вторник, во второй половине дня, вы видели, как мужчина положил что-то в мусорный контейнер. А когда точно это произошло, не припомните?

– Ой, мне кажется, где-то часов в пять… Мы хотели уехать пораньше – дорога неблизкая, – но мне пришлось забрать вещи из химчистки, а там была очередь, а потом еще какие-то дела навалились…

«Боже, – думает Куинн, – да замолчит она когда-нибудь?»

– Значит, во вторник, около пяти, – прерывает он женщину. – А как он выглядел, этот мужчина?

– Как я уже сказала другому офицеру, он был в ярко-желтом пластике, который они носят…

– В светоотражающей одежде?

– Да, совершенно точно. Куртка и каска, и даже маска на лице, знаете, такая белая, которые они надевают перед пескоструйной чисткой… Парень, который снимал покрытие с потолка у нас в ванной, тоже был в такой. Мне бы сразу сообразить, что все это выглядит немного странно – правда? – и связаться с вами… Я так беспокоюсь, что это могло сыграть какую-то роль – но вы же так не думаете, ведь верно?

– А вы можете его описать? Рост, вес?

– Ну знаете, все какое-то среднее… Он был закрыт контейнером, так что я не так уж много видела.

– Ладно… А вы запомнили, что он туда положил? Ну хоть какие-то детали?

– Боюсь, что в тот момент мне было не до запоминаний, офицер. Фоби – это наша чихуахуа – она все время лаяла, потому что не любит ездить в машине, и Элспет пыталась ее успокоить, а тут еще какой-то ужасный молодой человек показал мне грубый жест, когда я возвращалась из химчистки, потому что я посигналила ему, когда он переходил дорогу на зеленый сигнал… Мне кажется, это неправильно, а вам? У меня было полное право…

– Контейнер, мисс Брукс.

Женщина на минуту задумывается.

– Ну знаете, все, что я могу сказать, – что бы это ни было, он нес сверток в одной руке; значит, там не было ничего тяжелого. И оно было во что-то завернуто, в этом я уверена. Хотя это точно был не пластиковый пакет. Потому что это не отражало свет. Я хорошо помню, что обратила на это внимание.

И вот тут от бесспорного презрения Куинн переходит к раздраженному восхищению этой трепачкой. Это чувство растет и крепнет, когда один из криминалистов подзывает его и достает что-то из контейнера. Нечто достаточно легкое, чтобы можно было поднять одной рукой, и плотно завернутое в газетные листы.

***

Когда я добираюсь до больницы Джона Рада, уже почти темно. Я трачу десять минут на то, что кругами езжу по территории в поисках нужного мне отделения, а потом еще десять – на поиск парковки. Внутри здания коридоры пусты, и в них лишь изредка можно натолкнуться на усталую медсестру или уборщицу, толкающую перед собой тележку с тряпками и моющими средствами. На втором этаже заботливого вида женщина на посту медицинской сестры спрашивает меня, чей я родственник.

– Я не родственник, но у меня есть вот это.

Она смотрит на мое удостоверение, а потом устало поднимает глаза на меня.

– У нас что, инспектор, проблема, о которой мы еще не знаем?

– Нет-нет, ничего подобного. Отец – мистер Гислингхэм – работает у меня. Я просто хочу узнать, как Джанет.

– А, тогда понятно, – говорит женщина, успокаиваясь. – Знаете, боюсь, что мы пока еще ни в чем не уверены. Сегодня днем у нее были сильные боли в животе и кровотечение, поэтому она на какое-то время останется у нас.

– Она может потерять ребенка?

– Надеемся, что нет, – отвечает медичка, но по ее лицу видно, что она говорит неправду. В возрасте Джанет шансы сохранить беременность, по-видимому, не очень высокие. – Мы просто пока не знаем. На этом этапе мало что можно сделать – ей просто должно быть спокойно и удобно, и мы все должны надеяться на природу-матушку. Хотите увидеться с мистером Гислингхэмом? Вы же потратили время, чтобы сюда добраться…

Я не знаю, что ответить. В родильном отделении я последний раз был в день рождения Джейка. У нас есть видео того момента – крохотное напряженное личико, делающее первый вздох в жизни, крохотные, сжимающиеся и разжимающиеся ручки и поросль черных волос, которые так никуда и не исчезли, хотя нам говорили обратное. Я спрятал пленку на чердаке. Не могу выносить вида счастья. Его невероятной хрупкости.

Сестра внимательно смотрит на меня, и на лице у нее появляется выражение беспокойства.

– С вами всё в порядке?

– Простите. Просто устал. Мне не хочется его беспокоить.

– Когда я смотрела в последний раз, ваш коллега крепко спал в кресле. Но давайте заглянем еще. Может быть, он обрадуется дружескому лицу…

Я иду вслед за медсестрой по коридору, стараясь не смотреть на койки и на ошеломленных новоиспеченных отцов. Джанет лежит в отдельной палате. Заглянув туда через стеклянную дверь, я вижу, что шторы опущены и она спит, положив одну руку на живот, а другой сжимая одеяло. Гислингхэм сидит на стуле в ногах кровати, и его голова откинута на спинку. Выглядит он ужасно – лицо серое, изборожденное морщинами.

– Я не буду его беспокоить. Это никому ничего не даст, – говорю я.

– Хорошо, инспектор, – соглашается медичка с доброй улыбкой, похлопывая меня по руке. – Я обязательно скажу ему, что вы приезжали.

Она явно на своем месте – все хотели бы иметь такую женщину под боком, когда у вас рождается ребенок. Или когда вы его теряете…

***

16 апреля 2016 года, 10:25

94 дня до исчезновения

Торговая улица, Саммертаун, Оксфорд

Азим Рахия сидит в машине перед банком. На противоположной стороне дороги, в кафе «Старбакс», полно субботних покупателей. За одним из столиков Азиму виден Джейми. Перед ним стоит чашка, а у ног лежит парусиновая сумка. Подросток барабанит пальцами по столу и поглядывает на двери. Рахия прикуривает сигарету и опускает окно. На противоположной стороне улицы дверь кофейни открывает мужчина лет сорока пяти, в узких джинсах и кожаной куртке. Он говорит по мобильному, при этом сильно жестикулируя. Две женщины за угловым столиком обращают на него внимание, когда он проходит мимо. Мужчина слегка расправляет плечи. Нортхэм не отрываясь смотрит, как он заканчивает разговор, садится за стол и набрасывает куртку на спинку стула. Азим не имеет ни малейшего понятия, о чем они говорят, но ему очевидно, что что-то идет не так. Мужчина все время отрицательно трясет головой. Похоже на то, что подросток спрашивает: «Почему?» Потом оба надолго замолкают. Мужчина встает и показывает на чашку на столе перед Джейми. Тот отрицательно качает головой. Мужчина пожимает плечами, а потом поворачивается и идет к прилавку, где пристраивается к очереди покупателей. По дороге он притормаживает, чтобы перекинуться словом с женщинами за угловым столиком.

Азим видит, как Нортхэм выуживает мобильник мужчины из кармана его куртки. Затем поднимает глаза, чтобы убедиться, что мужчина не следит за ним, слишком погруженный во флирт с женщинами в углу. Какое-то время он жмет пальцами на экран. Потом улыбается. Недоброй улыбкой. Кладет телефон на место и, когда мужчина через несколько минут возвращается к столу, встает. Мужчина делает слабую попытку заставить его сесть, но Джейми отмахивается от него. Он берет свою сумку и проходит между столиками к дверям. Выйдя на улицу, на мгновение останавливается, чтобы прикурить сигарету, а потом, увертываясь от проезжающих машин, перебегает через дорогу. Азим видит, как мужчина в «Старбаксе» откидывается на спинку стула, глубоко вздыхает и берет кофейную ложечку. Он явно испытывает облегчение.

Джейми стучит по стеклу машины. Рахия наклоняется и открывает ему дверь.

– Чертов проклятый дерьмовый ублюдок! – произносит Нортхэм сквозь стиснутые зубы и бросает сумку на заднее сиденье.

– А я тебя предупреждал, приятель. Все они козлы. Думают только о себе. – Акцент Азима говорит о том, что он – поклонник американского телевидения.

– Ты прав, – соглашается Джейми. – Хотя мог бы и опустить это свое «а я тебя предупреждал».

Его приятель пожимает плечами. Сам он не видел отца вот уже много лет. Нортхэм глубоко затягивается сигаретой и смотрит на Рахия.

– Хотя я ему отомстил. По полной.

– Ты о телефоне?

Джейми ухмыляется и щурит глаза:

– Ну да. О телефоне. У него даже пароля нет. Придурок…

Они громко смеются, а потом Азим заводит мотор и с визгом покрышек вливается в поток транспорта, едва не задев задний бампер черного «Ниссана Навара», который припарковали у него перед носом. Маленький мальчик на заднем сиденье провожает их взглядом, а потом смотрит на мужчину в окнах «Старбакса».

Тот уже пересел за угловой столик.

***

На следующее утро в помещении штаба не слышно ни смеха, ни шуток – вообще ничего. Приглушенный шум окончательно стихает, когда я занимаю место перед аудиторией. Наверное, они думают, что у меня плохие новости.

– Думаю, что большинство из вас уже знают, что вчера Джанет Гислингхэм увезли в больницу, – начинаю я. – Если я хоть что-то узнаю, то немедленно сообщу вам, а пока мы должны исходить из того, что Крис не появится здесь несколько дней, так что нам надо разделить между собой его дела. Куинн, это я поручаю вам.

Гарет отталкивается от стола, на который опирался:

– Босс, я хочу рассказать всем, что произошло ночью. Нам позвонила женщина, которая видела мужчину в светоотражающей одежде, выбрасывающего что-то в мусорный контейнер в тот день, когда исчезла Дейзи. Женщине это показалось подозрительным, потому что на участке еще нет строителей. В любом случае мы всё проверили и обнаружили сверток, завернутый в газету. В «Гардиан», если уж быть до конца точным. За восемнадцатое июля.

– И что в нем было?

– Пара защитных перчаток огромного размера. Такие обычно носят строители. На ладонях серый пластик, а на тыльной стороне – флуоресцентный оранжевый. Боюсь, что на них есть остатки крови. И еще какие-то пятна красноватого цвета, но это, по-моему, не кровь. Криминалисты сейчас этим занимаются.

Я оглядываю сидящих в комнате:

– То есть когда мы уже почти решили, что Барри Мэйсон не похож на подозреваемого, он опять появляется в кадре.

– Есть еще одна проблема. – На этот раз слово берет Эверетт. – Мне только что позвонил Дэвид Коннор. Вы помните – это отец Милли? Он еще раз поговорил с дочерью, и она рассказала ему нечто, чего раньше не говорила родителям. О том дне, накануне вечеринки. Когда дети собрались у Конноров примерить свои маскарадные костюмы. По всей видимости, Дейзи умолила ее никому не говорить.

– Это касается самой Дейзи?

– Нет, босс. Это касается Лео.

***

– Ну как дела?

Лео поднимает на меня взгляд, а потом вновь опускает его. На нем шорты и майка «Челси», которая ему слишком велика. На коленях и по всей длине одной ноги – корки от ран. Рядом с ним, по другую сторону стола, сидит Дерек Росс, а в соседней комнате перед телевизором – Шэрон со своим адвокатом. В своем пляжном платье и в белой жакетке-болеро[94] она выглядит так, будто заскочила в участок по пути на регату.

Эверетт передает мальчику банку колы и улыбается.

– На тот случай, если захочешь пить.

– Итак, Лео, – начинаю я, – боюсь, что мне придется задать тебе несколько вопросов, и некоторые из них могут тебя расстроить. Если ты почувствуешь это, то скажи нам, договорились? Ты меня понял?

Мальчик кивает – сейчас он занят тем, что играет с кольцом на банке.

– Ты помнишь пожарных, которые тушили огонь в вашем доме?

Еще один кивок.

– Когда случаются подобные пожары, пожарный, отвечающий за тушение, должен выяснить, с чего все началось.

Никакой реакции.

– Так вот, они только что прислали мне копию своего отчета. Рассказать тебе, что в нем написано?

Ребенок не поднимает глаз, но банка неожиданно издает хлопок, и кольцо остается у него в руках.

– В нем написано, что, по их мнению, бутылку с зажигательной смесью все-таки не забросили со стороны бечевника. Они думали так сначала, но потом поняли, что ошибаются. По всей видимости, все дело в том, как разбилось стекло. Это похоже на полицейские сериалы по телевизору. Надо было разыскать все мельчайшие кусочки и сложить их вместе.

– «Место преступления»[95], – произносит Лео, все еще на поднимая головы. – Я его видел. И «Закон и порядок»[96] тоже.

– Правильно. Именно это я и имел в виду. Так вот, после того как они закончили это умное упражнение, пожарные теперь думают, что пожар начался в само́м доме. И они знают, в какой комнате, потому что нашли в ней бензин. Больше его нигде не нашли. Только в этой комнате.

Тишина.

– Ты знаешь, где начался пожар, Лео?

Брат Дейзи пожимает плечами, но щеки у него пунцовые.

– Он начался у тебя в комнате, не так ли?

Тишина. Дерек Росс бросает взгляд на мальчика, а потом кивает мне. Мы можем продолжать.

– Ты помнишь, – ровным голосом говорю я, – тот день, когда мы встретились в первый раз? Ты тогда сказал мне, что тебе понравился салют на вечеринке. Помнишь?

Лео кивает.

– И в тот день все выглядело так же? Тебя разбудил шум на улице, ты выглянул из окна своей комнаты, увидел, как в саду взрываются бутылки с зажигательной смесью, и подумал, что это салют?

И опять тишина.

– Мне самому рассказать тебе, как все получилось? Мне кажется, ты заметил, что одна из бутылок не разорвалась, спустился вниз, забрал ее и принес к себе в комнату, оставив заднюю дверь открытой. Думаю, что по пути ты захватил на кухне спички. И у себя в комнате поджег бутылку – вот так и начался пожар.

У мальчика очень красное лицо. Дерек Росс наклоняется вперед и осторожно кладет руку ему на предплечье.

– Все хорошо, Лео?

– Ты можешь сказать, – продолжаю я, – что было потом? Ты слышал, как тебя звала мама?

Лео говорит тихим голосом, таким тихим, что мне приходится наклониться вперед, чтобы услышать.

– Она была внизу.

– А ты не попытался спуститься? Что, пламя было слишком сильным?

Ребенок качает головой.

– Ты испугался? А ты что, не понял, что можешь пострадать?

Мальчик пожимает плечами:

– Им же все равно. Их волнует только Дейзи. А не я. Они хотели отдать меня назад.

Я чувствую на себе взгляд Эверетт. Она так же, как и я, хорошо знает, что я должен буду сделать дальше. Хотя я и ненавижу себя за то, что должен это сделать. Хотя и не могу оценить тот вред, который могу причинить.

– Лео, – мягко говорю я, – а ты знаешь, что значит слово «усыновленный»?

– Дейзи мне сказала. – Ребенок кивает. – Она сказала, что я ее «ненастоящий» брат. Сказала, что поэтому меня никто не любит.

На глаза ему навертываются две больших слезы, которые медленно стекают по щекам.

– Она не должна была так говорить. Вы что, ругались?

Лео кивает.

– Это было в день ее исчезновения? Она сказала это в тот день?

– Нет. Это было очень давно. В короткие каникулы.

Значит, около двух месяцев назад. Как раз в то время, когда Лео стал плохо себя вести. Когда он стал бросаться на других. Неудивительно. Бедняга…

– А ты не знаешь, откуда она это узнала?

– Она подслушала. Они не знали, что Дейзи была там. Она все время подслушивала. И знала очень много секретов.

Я делаю знак Эверетт. Наступает ее очередь.

– Расскажи нам о том дне, когда исчезла Дейзи, – мягко начинает она.

Слезы продолжают катиться по щекам мальчика:

– Я разозлился на нее, когда она убежала и бросила меня наедине с теми мальчишками. Я накричал на нее.

– То есть вы еще раз поссорились? И что же она сказала?

– Она сказала, что у нее есть другой брат. Настоящий. Она сказала, что у Па есть нормальный сын, с которым он будет встречаться вместо меня, а усыновленный ему больше не нужен.

– Это тебя расстроило?

Брат Дейзи все еще не поднимает глаз:

– Я знал, что не нужен им.

Теперь я вижу в глазах Верити почти физическую боль. В этой комнате столько боли, что маленькому мальчику с ней просто не справиться.

– А что было, когда ты вернулся домой? – спрашивает наконец Эверетт. – Ты видел там Дейзи?

Ребенок на мгновение поднимает на нее глаза:

– Все было, как я рассказал. Я не хотел ее видеть. Я не знаю, что произошло. У меня играла музыка.

– Лео, – начинаю я, стараясь говорить ровным голосом, – ты только что сказал нам, что здорово разозлился на Дейзи. Ты уверен, что не заходил к ней в комнату, когда вернулся? Мы поймем, если ты все еще злился на нее – она ведь сказала тебе очень плохие вещи. Я бы здорово расстроился, если б кто-то сказал мне такое. Понимаешь, когда люди злятся, то они могут сделать другим больно. Ты уверен, что Дейзи ты ничего не сделал?

– Не сделал, – отвечает юный Мэйсон. – Все было так, как я сказал.

– Но ты уже однажды злился в школе, правильно? На мальчика, одного из тех, кто над тобой издевался. И попытался воткнуть ему в глаз карандаш.

– Он делал мне больно. – Лео пожимает плечами.

– А в день накануне исчезновения Дейзи ничего не случилось? Когда вы все пошли к Коннорам и примеряли там маскарадные костюмы?

– Я этого не хотел. – Он краснеет.

– Мистер Коннор сказал, что ты ударил Дейзи. Что ты гонялся за ней с какой-то волшебной палкой.

– Это был посох мага – волшебника для малышни.

– Но ведь дело совсем не в этом, правда, Лео? Почему ты хотел ударить ее?

– Потому что она говорила обо мне гадости. А девчонки смеялись.

– И что же, все это повторилось в день вечеринки? Она опять говорила гадости, ты снова разозлился и ударил ее? А может быть, она упала и ударилась головой? Если это случилось, то я пойму. И констебль Эверетт поймет. И Дерек.

Мальчик качает головой и молчит.

– И если нечто подобное действительно произошло с твоей сестрой, – продолжаю я, – то я уверен, что ты об этом сразу же пожалел. И почувствовал свою вину. В такой момент было совершенно естественно пойти к маме и обо всем ей рассказать. Я уверен, что она согласилась бы помочь тебе все исправить. Ведь все так и было, да, Лео?

Я могу только попытаться представить себе, что сейчас происходит в соседней комнате. Но мне на это наплевать.

Лео вновь трясет головой.

– Она – не моя мама. А Дейзи – не моя сестра.

– Но она тебе помогла – твоя мама помогла тебе все исправить после твоей ссоры с Дейзи?

– Я же уже сказал. Я не видел Дейзи. Она была в своей комнате.

Мы с Эверетт обмениваемся взглядами.

– То есть все было так, как ты рассказал с самого начала, – говорю я. – Ты пришел домой, в комнате Дейзи играла музыка, и ты никогда ее больше не видел?

Мальчик кивает.

– А ты был у себя в комнате, где играла музыка.

Он кивает еще раз.

– И на тебе были надеты наушники.

Лео колеблется:

– У меня тоже играла музыка.

– Музыка и наушники?

– Неважно. Я их ненавижу. Я их всех ненавижу.

Может быть, ему просто захотелось наконец выговориться. И кто его за это осудит? Теперь он уже плачет. Просто рыдает.

Я протягиваю руки и осторожно, очень осторожно поднимаю длинные рукава его большой не по росту майки. С которой он не расстается даже в жару. Лео не пытается остановить меня.

Я смотрю на следы на его теле. «Скорее всего, – догадываюсь я, – это началось вскоре после того, как он выяснил, что у него нет семьи». Доктор об этом знал, а в школе что-то подозревали. Но ни один из тех, кто должен был его любить и заботиться о нем, ничего не заметил. Бедный маленький Лео… Бедный чертов Джейми… Бедные брошенные одинокие дети…

– Я знаю, что это такое, Лео, – говорю я негромко. – У меня раньше был маленький мальчик, который тоже это делал.

Я чувствую, как рядом со мной напрягается Эверетт. Она не знала. И никто не знал. Мы никому не говорили.

– Мне было очень грустно, и потребовалось много времени, прежде чем я все понял – наверное, потому, что я очень его любил и думал, что он это знает. Но теперь, когда я все понял, мне кажется, что я знаю, зачем он это делал. Боль от этого меньше, чем от всего остального, правда? И становится чуть легче. Даже если на очень короткое время.

Дерек Росс обнимает рыдающего мальчика за плечи.

– Все хорошо, Лео. Все хорошо. Мы во всем разберемся. И все исправим.

***

В коридоре меня уже ждет Шэрон. Ждет в ярости.

– Как вы смеете… – Она подходит слишком близко ко мне и наставляет на меня длинный красный ноготь. Ногти у нее тоже новые. – Как вы смеете, черт побери, втягивать меня во все это – ведь если этот глупый мальчишка и сделал что-то с Дейзи, то я об этом ничего не знала! С самого начала я слышу все эти ваши инсинуации насчет того, что я плохая мать, а теперь вы прямо говорите о том, что он убил мою дочь и я помогла ему все исправить? То есть я помогла ему скрыть преступление? Да что дает вам право… что дает вам это гребаное право…

– Миссис Мэйсон, – начинает испуганный адвокат, – я, право, не думаю…

– Если б я была на вашем месте, – шипит Шэрон, не обращая на мужчину никакого внимания и еще больше приближая свое лицо к моему, – то дважды подумала бы, прежде чем начала обвинять других людей в том, что они неправильно воспитывают своих детей! Ведь моя дочь пока просто исчезла. А ваш ребенок – мертв.

***

4 апреля 2016 года, 20:09

106 дней до исчезновения

Барж-клоуз, № 5, гостиная

Барри смотрит по телевизору американский полицейский сериал. Рядом, на столике, стоит банка пива. Неожиданно дверь распахивается, и в комнату влетает Шэрон. В одной руке у нее его кожаная куртка, а в другой – клочок бумаги.

– Это что такое, черт бы тебя побрал?!

Муж поднимает глаза, смотрит на ее руки и берет банку.

– Ах, это…

– Да. Это.

Мэйсон пожимает плечами. Его безразличие, пожалуй, немного наигранно.

– Она просто маленький ребенок, который вырезает картинки из журналов. Все они делают это в ее возрасте. Она не понимает, что это значит.

– Она не такая уж и маленькая. Ей восемь.

– Я уже сказал – все это ерунда.

– Это омерзительно – вот что это такое! – Лицо Шэрон пунцовое от ярости. – Ты можешь думать, что я жирная, но глаза у меня еще на месте. Я вижу, как ты до нее дотрагиваешься, как ты сажаешь ее на колени – а теперь еще и это…

Барри ставит на стол банку.

– Ты что, серьезно считаешь, что я не могу дотрагиваться до собственной дочери?

– Не так, как ты делаешь это сейчас.

– И что же, чтоб тебя, ты имеешь в виду?

– Ты прекрасно знаешь, что. Я вижу, как она на тебя смотрит…

– Она смотрит на меня как на своего чертова отца!

– …и все эти ваши перешептывания, и ваши презрительные взгляды, которые вы бросаете на меня!

– Ушам своим не верю… И сколько еще раз мы должны обсуждать одно и то же? Никто на тебя презрительно не смотрит. Ты все это выдумываешь.

– А ты у нас «Папочка десятилетия». – В голосе Шэрон слышится сарказм.

– Я, по крайней мере, не ревную собственного ребенка.

– Да как ты смеешь!.. – Миссис Мэйсон чуть не задыхается.

– Потому что все дело именно в этом, не так ли? Все так же, как было в случае с Джессикой.

– Не смей приплетать сюда еще и ее! Там все было совсем по-другому.

– Все точно так же. Ты ведь просто не можешь быть второй, правда? Не быть все время в центре гребаного внимания. Это случилось с Джессикой, и это происходит сейчас. С твоей собственной гребаной дочерью. Ты не прекращаешь хвастаться, когда ее нет рядом, а в лицо ей никогда не говоришь ничего приятного. Ты никогда не говоришь ей, что она отлично выглядит, что она хорошенькая…

– Моя мать никогда не говорила мне, что я хорошенькая, когда я была ребенком.

– Да дело же не в этом! Если твоя мать была коровой, это не значит, что ты тоже должна ею стать.

– Дейзи и без меня уже успели достаточно испортить. Она должна понять, что в жизни мир не будет вечно вращаться вокруг нее. Она не какая-то там маленькая принцесса, несмотря на то что ты повторяешь ей это по тысячу раз в день.

Барри подходит к камину и поворачивается лицом к жене.

– Ты что, хочешь сказать, что делаешь это намеренно? Что ты делаешь это, чтобы преподать ей урок? – Он качает головой. – Иногда я сомневаюсь, что ты вообще ее любишь.

Шэрон вздергивает подбородок.

– А ты любишь ее слишком сильно. Так что я просто пытаюсь сохранить баланс. В конце концов она меня за это поблагодарит.

– Боже праведный! И это после всего, через что тебе пришлось пройти, чтобы она появилась, – через что нам обоим пришлось пройти, – ты несешь эту хрень? Иногда я совершенно тебя не понимаю.

Миссис Мэйсон что-то говорит – слишком тихо, чтобы это можно было услышать. Ее лицо краснеет.

– Что ты сказала? – переспрашивает ее муж.

Она поворачивается к нему и вновь вызывающе вздергивает подбородок:

– Я сказала, что трудно любить человека, который тебя презирает.

Барри издает театральный вздох:

– Она тебя не презирает – она изо всех сил прогибается, чтобы сделать тебе приятное. Мы все так поступаем. Такое впечатление, что в этом доме всем нам приходится ходить по минному полю.

– Ты не знаешь, что она говорит обо мне. Всякие отвратительные стервозные вещи. Ты этого не слышишь, потому что Дейзи никогда не делает этого в твоем присутствии. Для этого она слишком умна.

– И что же она говорит? – Барри упирает руки в боки.

– Ты это о чем?

– Ты говоришь, что при мне она этого не делает, – так приведи хоть один пример. Что она сказала?

Шэрон открывает рот и вновь закрывает его. После чего раздается:

– Она рассказала мне, что мать Порции открывает книжный клуб и они собираются начать с «Гордости и предубеждения»[97] и что она уже сообщила Порции, что меня это не заинтересует.

– Ну и правильно, а разве нет? Ты подобную чепуху ненавидишь. Ты бы не пошла туда, даже если б тебя умоляли, встав перед тобой на четыре кости. Так в чем же дело?

– Дело в том, как она это сказала. Что меня это не заинтересует потому, что я слишком толстокожая, чтобы понять Джейн Остин.

– Ты обращаешь на все это слишком много внимания. Ей, черт возьми, всего только восемь…

– А в другой раз, когда Нанкси Чен сказала, что ее мать участвовала в программе «Роуд сколар»[98] или что-то в этом роде, она раззвонила всем, что я когда-то была претенденткой на титул «Мисс Южный Лондон».

– И что? Что с этим не так? Она тобой гордится. И на Нанкси это наверняка произвело впечатление – для нее ты стала просто королевой. Они в Штатах на этом повернуты.

Шэрон бросает на супруга презрительный взгляд:

– До тебя что, вправду не доходит? Дейзи наверняка преподнесла все это как некое душераздирающее подобие ярмарки скота, по которой взад-вперед прохаживаются толпы коров в бикини.

Барри поднимает руки:

– Я сдаюсь. Правда, сдаюсь. Я просто не думаю, что восьмилетняя девочка мыслит такими категориями. Для нее ты – ее красавица мама, и она хвастается тобой, а ты только и делаешь, что пытаешься найти в этом какое-то несуществующее унижение.

– А откуда ты знаешь, что она делает? Тебя же вечно нет дома!

– Боже, и ты еще в чем-то меня упрекаешь…

– Так, значит, ты признаешься? – Миссис Мэйсон приближается к мужу. – Поэтому ты так поздно возвращаешься? Ты что, по бабам бегаешь?

– Я или в этом гребаном спортзале, или работаю.

– То есть если я позвоню в зал, то они мне так и ответят, да? Что ты проводишь там три-четыре вечера в неделю?

– Если хочешь, то вперед, звони, покажи всем. Только прежде спроси себя, как ты в этом случае будешь выглядеть. Что они подумают? Что ты – отчаявшаяся жена-домохозяйка или как?

– Я тебе уже осточертела. Я жирею, и ты готов обменять меня на девицу помоложе. Этакую худую сучку с сиськами. Я вижу, какими глазами ты смотришь на таких женщин…

– Я тебя умоляю, только не начинай! Ты поэтому роешься в карманах моих курток? Ищешь счета? Так вот, ты ничего не найдешь. И в последний раз, для протокола: ты не жирная.

– Я поправилась на три размера с тех пор, как мы поженились. И после того, как родилась Дейзи…

– Ты не можешь обвинять ее в этом. Боже, Шаз…

– Не смей так меня называть!

Пауза.

– Прости. – Барри с трудом сглатывает и делает шаг вперед: – Послушай, я знаю, что ты… ты сейчас не такая стройная, как была раньше. Но ты же знаешь, что я думаю по этому поводу. И я уверен, что появление Дейзи на это никак не повлияло. Я ведь все время повторяю тебе – сходи к врачу. Ты практически ничего не ешь, и все равно…

В глазах у Шэрон стоят слезы. Слезы ярости.

– И все равно жирная. Ты это хотел сказать, да?

– Да нет, не жирная. Просто не такая, какой была…

– До рождения Дейзи, – говорит она, сжимая бумажку в руке. – Прежде чем родилась эта чертова Дейзи…

Снаружи слышится какой-то шум, и Барри резко оборачивается.

– Боже правый, хоть бы не она… ты же знаешь, что она вечно подслушивает под дверями!

Он распахивает дверь и видит, как его дочь взбирается по лестнице. Дейзи останавливается и смотрит на него сверху вниз. Ее личико все в слезах.

– Я ненавижу, ненавижу ее! Хоть бы она умерла и у меня появилась другая мамочка – мамочка, которая любила бы меня…

– Дейзи, принцесса моя, – говорит Мэйсон, поднимаясь по ступенькам и протягивая ей навстречу руки. – Конечно же, мы тебя любим – мы, твои папа с мамой.

– Я не хочу быть твоей принцессой – я тебя ненавижу! Оставь меня в покое!

А потом его дочь исчезает, и Барри слышит, как хлопает дверь в ее спальню.

***

– Так что там слышно от криминалистов?

Время 11:30 утра, и мы опять в штабе в церкви Святого Алдэйта. Все, включая Эверетт, которая попросила Мо Джонс заменить ее в пансионе. Констебль сказала, что позже ей надо будет отвезти отца в больницу, поэтому она и поменялась; но даже если ее просто достала Шэрон, то я не могу ее за это винить. Куинн кладет телефон.

– Есть предварительные результаты. Отпечатков пальцев на газете нет, но кровь на перчатках однозначно принадлежит Дейзи.

Я глубоко вздыхаю. Значит, она действительно мертва. Теперь в этом нет никаких сомнений. Я уже давно знаю это – думаю, что мы все это знаем. Но знать и иметь доказательства – это не одно и то же. Даже когда вы занимаетесь этим так же долго, как я.

– Там есть ДНК еще одного человека, – говорит Гарет в мертвой тишине, – на внутренней поверхности перчаток. И принадлежит она Барри Мэйсону.

По комнате проносится легкое дуновение успеха. Не триумфа – о каком триумфе может идти речь в этих условиях? – но мы все хорошо понимаем, что эти перчатки, покрытые кровью его дочери, не могли просто так оказаться в мусорном контейнере в миле от его дома.

– И вот еще кое-что, – быстро добавляет Куинн. Это прорыв – достаточно посмотреть на его физиономию. – На перчатках фрагменты крупного песка и следы гербицида. Довольно необычное сочетание для того, чей максимум – это строительство пристроек в домах. Так вот, какой-то умник решил сравнить песок со щебнем, который используют для отсыпки железнодорожных путей. Оказалось, что они абсолютно идентичны. А гербицид полностью соответствует тому, который использует «Нетуорк рэйл»[99]. Вещество сверхмощное – такое не купишь в «Би энд Кью»[100].

Все переглядываются, и уровень шума растет. Все думают об одном и том же – поблизости существует лишь одно место, которое отвечает всем требованиям, и находится оно всего в полумиле от той точки, где мы нашли перчатки.

– Ладно, – говорю я, повысив голос. – Куинн – на железнодорожный переезд. Договоритесь с криминалистами встретиться прямо там.

– Но они там уже всё прочесали, босс… – начинает было Бакстер.

– Значит, прочешут еще раз. Потому что, кажется, мы что-то пропустили.

***

В коридоре я вижу Анну Филлипс, которая идет ко мне от двери моего кабинета. В руках у нее листок бумаги.

– Я нашла ее, – сообщает она с улыбкой.

– Простите?

Улыбка Анны слегка тускнеет.

– Полин Побер! Помните? Ту женщину, которую цитировали в статье о семье Уили, – когда умерла Джессика.

– А, ну да… И где же она?

– Жива и здорова, живет в деревне всего в десяти милях отсюда – можете себе представить? Я договорилась, что мы заскочим к ней завтра утром. Если не возражаете, я бы тоже хотела поприсутствовать. Понимаю, что я – лицо гражданское, но уж коли я ее нашла, то мне, понимаете, хотелось бы довести все до конца.

У меня не хватает мужества сказать этой женщине, что планы переменились.

– Отличная работа, Анна. Я не шучу. И буду рад, если вы сами ее навестите. Только захватите с собой полицейского – правила есть правила.

– Гарет… сержант Куинн выделит мне кого-нибудь.

– Отлично. И не забудьте сообщить, что она вам скажет.

По моим рассеянным ответам Филлипс, должно быть, догадывается – что-то произошло, потому что в глазах у нее мелькает сомнение.

– Хорошо, – говорит она. – Будет сделано.

***

Когда Куинн появляется на железнодорожном переезде, начинает задувать ветер и в воздухе пахнет дождем. Он неожиданно понимает, насколько всем нам повезло, что стояла сухая погода: один хороший ливень – и с перчаток, выброшенных в контейнер, смыло бы все улики. Когда он вылезает, от патрульной машины, припаркованной чуть впереди, к нему направляется Эрика Сомер. Волосы у нее завязаны на затылке, но ветер все равно сносит их прямо ей на лицо. Гарет помнит ее по участку. Та, кто доставил диск. Хорошенькая. Если начистоту, так очень хорошенькая. Хотя форма ее не красит. У него мелькает и тут же исчезает мысль, что хорошо было бы увидеть ее в туфлях на шпильках, которые носит Анна Филлипс.

Вслед за Эрикой он идет по парковке в сторону территории, отгороженной металлическими решетками безопасности. Надписи повсюду сообщают, что это строительная площадка: «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН».

Сомер открывает ворота и с лязгом прикрывает их за собой.

– Я пригласила начальника строительства, сэр. Он вон там, в портакабине[101].

Скорее всего, мужчина следил за ними, потому что он спускается по лестнице, когда полицейские подходят ближе. У него уши игрока в регби[102] и бритая голова.

– Детектив-сержант Куинн? – уточняет он, протягивая руку. – Мартин Хестон. Ваша коллега попросила меня приготовить расписание работ за две последние недели.

«Пятерка Сомер за догадливость», – думает Гарет, когда Хестон протягивает ему график.

– Как видите, мы занимаемся тем, что разбираем старый пешеходный мост и делаем новую насыпь для одного из путей, – продолжает начальник строительства.

– И все это вы делаете в основном по ночам? – уточняет Куинн.

– Приходится, приятель. Это невозможно делать, когда рядом пробегают поезда.

– А как насчет дня – здесь хоть что-нибудь происходит?

Хестон обводит рукой стройплощадку.

– Не в те дни, когда накануне у нас была ночная смена. Нет смысла платить людям за то, что они просто просиживают брюки. Иногда нам что-то привозят, и тогда здесь кто-то появляется, но не более того.

– А как насчет охраны?

– Она нам не нужна, приятель. Все механизмы заперты за колючей проволокой по другую сторону путей. Подвозить их приходится на поезде – по-другому до них никто не доберется.

– То есть если простой житель забредет сюда в течение дня, то его необязательно увидят?

Мартин задумывается.

– Думаю, что его можно будет увидеть с другой стороны, но вид будут загораживать деревья. Когда переезд был еще открыт, множество людей ходили здесь на свои огороды. Обычно они парковались с этой стороны и тащили свой скарб туда, но сейчас им приходится ехать до Уолтон-Уэлл, это…

– Я знаю, где находится Уолтон-Уэлл.

Куинн осматривается. В нескольких ярдах от них лежит куча ржавого огородного оборудования – тачки, мотыги, пустые мешки из-под компоста, ржавеющие лопаты, расколотые терракотовые горшки…

Сержант открывает расписание.

– Так что же вы делали вечером девятнадцатого?

Хестон тычет пальцем в бумагу.

– Мы закончили разбирать старый переход и работали над опорами нового.

– Минуточку. Вы что, хотите сказать, что рыли чертовски большие ямы там, куда легко может забрести любой придурок?

Мартин мгновенно ощетинивается:

– Уверяю вас, что мы все время работаем в полном соответствии с утвержденными правилами техники безопасности – вся территория закрыта для посторонних.

Куинн оглядывается на путь, по которому они пришли. Изгородь действительно на месте, но состоит она из плохо скрепленных между собой панелей, и он решает, что сквозь них достаточно легко проникнуть. Если очень понадобится. Если на то будет достаточно уважительная причина.

И.о. сержанта опять поворачивается к Хестону:

– Можете показать, что конкретно вы делали?

Они вместе идут к новому переходу, где уже видны опоры, поднимающиеся из земли.

– Как глубоко залегает фундамент? – продолжает задавать вопросы Гарет.

– Изначально планировалось три метра, – отвечает строитель. – Но когда мы начали рыть, ямы постоянно наполнялись водой. Порт-Мидоу во время половодья заливает, так что мы были к этому готовы, но не до такой же степени! Углубиться пришлось метров на шесть.

– И именно этим вы занимались во вторник вечером?

– Так точно.

– А если б на дне одной из ям оказалось бы что-то маленькое – к примеру, ребенок, – вы это обязательно заметили бы? Даже в темноте?

Хестон бледнеет. У него тоже есть внучки.

– Боже, вы что, действительно думаете, что кто-то… Но ответ на ваш вопрос – да, заметили бы. У нас освещение от дуговых ламп, и мы все время откачивали воду, так что мы хорошо видели то, что было на дне. Мои ребята не могли пропустить ничего такого.

– Хорошо. – Куинн складывает расписание и возвращает его Мартину. – Шаг вперед – два шага назад.

Но Сомер все еще, не отрываясь, смотрит на строителя. Который избегает встречаться с ней глазами.

– Однако было еще что-то, не связанное с «вашими ребятами»? – задает она вопрос.

Хестон краснеет.

– Это слишком невероятно. Я не могу себе такого представить…

– И все-таки?

Мартин какое-то время смотрит на Эрику, а потом указывает на место позади опор.

– Когда разбирали старый переход, мы складывали там мусор: бетон, кирпичи, щебень – да что угодно. Гора была как раз на том месте. Так вот, в ту ночь ее убрала подрядная компания. Сделать это днем нам не позволили. В соответствии с правилами…

– …техники безопасности, – заканчивает за строителя Гарет. – Понятно. И что это был за подрядчик?

– Компания из Суиндона. «Мерсерс».

– Значит, еще раз, чтобы я понял, – говорит Куинн. – Вон там в тот день лежала куча мусора. Я имею в виду девятнадцатое. Но ночью эта ваша фирма…

– Ко мне это никак не относится, приятель. Не я решаю, кого нанимать.

– Ладно, понял. В любом случае в ту ночь они появились и вывезли мусор.

– Правильно. Но если вы предполагаете, что кто-то мог что-то закопать в той куче, а парень на экскаваторе этого не заметил, то вы очень сильно ошибаетесь. Это вам не гребаное кино, такие вещи просто не могут произойти.

– А что конкретно они делают с мусором, сэр? – негромко спрашивает Сомер.

Бригадир слегка сутулится.

– Они отвозят его на свой перерабатывающий завод. И потом измельчают в гравий, чтобы не зарывать на свалке.

Какое-то время Куинн молча смотрит на строителя, а потом качает головой, пытаясь избавиться от картинки, появившейся у него в голове.

– Боже святый…

– Но я уже сказал, – торопливо добавляет Хестон, – что вы не туда смотрите. Этого просто не могло быть.

– Даже если было темно и даже если вы, как я полагаю, не будете ставить дуговые лампы, выполняя такие простые погрузочные работы?

– Я же сказал. Это были не мои ребята. Вам придется переговорить с «Мерсерсом».

– Переговорим, мистер Хестон. Обязательно переговорим.

Гарет уже поворачивается, чтобы идти, но Сомер делает шаг в его сторону.

– Так что это было – удача или они знали заранее?

– Простите?

– Кому бы то ни было – ну тому, кто убил Дейзи, – ему просто повезло, что он появился как раз в тот день, когда должны были убрать мусор? Или он мог об этом как-то узнать?

Куинн переводит взгляд на Мартина; тот пожимает плечами:

– Мы распространяем объявления по всей территории каждый раз, когда ожидаем, что шум будет хуже, чем обычно. Это не останавливает поток жалоб, но так они, по крайней мере, не могут сказать, что их не предупреждали.

– И во время разбора перехода вы тоже так делали?

– Разумеется. Это одна из самых шумных работ. Информация разошлась накануне, в конце недели. Повсюду в радиусе мили от стройплощадки.

– Включая «Усадьбу у канала»?

– Шутите? Они там жалуются чаще, чем кто-либо другой.

***

В час дня Куинн звонит мне и докладывает:

– Прежде чем уехать, мы внимательно осмотрели изгородь. Как я и предполагал, в дальнем конце площадки, там, где она соединяется с оградой парковки, ее держит лишь жгут из электрических проводов. И кто-то явно проник этим путем на площадку. Все провода перерезаны. Никто этого не заметил, потому что вся территория заросла кустами ежевики, так что тот, кто это сделал, уходя, просто пристроил панель на место. И я готов поспорить на свою ипотеку, что именно оттуда взялись пятна, которые мы обнаружили на перчатках. Этот чертов ежевичный сок вымазал мне весь гребаный костюм.

Я улыбаюсь. Знаю, что сейчас не время, но не могу удержаться.

– Сейчас я собираюсь ехать в Суиндон. Знаю, что это звучит глупо, но мне надо убедиться самому.

– Вам там нужны будут криминалисты?

– Пока нет, босс. Давайте подождем и посмотрим, можно ли там вообще что-то найти.

– Отлично, тогда я направлю Эверетт на переезд вместо вас.

Звук исчезает, потому что рядом с Куинном, в облаке горячего белого шума, проносится поезд.

– Что-нибудь новое о Гислингхэме? – слышу я наконец.

– Звонил и оставил сообщение, – вздыхаю я. – Но пока – нет, никаких новостей.

– Бедняга. Будем надеяться, что это хорошийзнак.

Я тоже хочу надеяться, но меня терзают смутные сомнения.

***

Допрос Барри Мэйсона в участке Св. Алдэйта

Оксфорд, 25 июля 2016 г., 13:06

Присутствуют: детектив-инспектор А. Фаули, детектив-констебль Э. Бакстер, мисс Э. Карвуд (адвокат)

АФ: Для протокола – мистер Мэйсон только что арестован по подозрению в убийстве собственной дочери, Дейзи Элизабет Мэйсон. Ему были зачитаны его права. Итак, мистер Мэйсон, я правильно понимаю, что человек вашей профессии должен обладать широким спектром средств личной защиты?

БМ: Да, ну и что?

АФ: В вашем пикапе мы обнаружили куртку, каску и защитные ботинки, а несколько похожих предметов находились у вас в доме.

БМ: И дальше?

АФ: А перчатки такого типа у вас есть?

БМ: Несколько пар.

АФ: Вы можете описать их нам?

БМ: А вы что, решили сыграть роль страхового агента, а?

АФ: Смейтесь, смейтесь, мистер Мэйсон.

БМ: У меня есть одна пара черного цвета и однасеро-оранжевая. Удовлетворены?

АФ: Должен сообщить вам, что именно такую пару мы вчера обнаружили в мусорном контейнере на Лофтон-роуд.

БМ: И что?

АФ: Тест полностью подтвердил, что эти перчатки носили именно вы. Вы не знаете, как они туда попали, мистер Мэйсон?

БМ: Без понятия. Я даже не помню, когда носил их в последний раз.

АФ: То есть сами вы их в этот контейнер не клали? Девятнадцатого июля, во вторник, во второй половине дня?

БМ: Конечно, нет. А к чему все это?

АФ: И, выбрасывая их, вы не пытались спрятаться, надев другие предметы защитной одежды?

БМ: Бред какой-то… В тот день у нас была вечеринка – у меня на это времени не было, не говоря уже обо всем остальном. И какого черта вас вдруг стала беспокоить какая-то пара гребаных перчаток?

АФ: Потому что они были на вас, когда вы избавлялись от тела вашей дочери, и именно поэтому все они были покрыты ее кровью.

БМ: Минуточку! Вы что несете – ее кровью?.. Вы хотите сказать, что нашли ее? Почему, твою мать, никто не говорит мне…

ЭК (вмешивается в разговор): Это правда, инспектор? Вы нашли Дейзи?

АФ: Пока нет. Но у нас есть все основания полагать, что теперь мы знаем, где ваш клиент избавился от ее тела. Потому что перчатки, которые он выбросил на Лофтон-роуд, несут на себе следы редкого щебня. Говоря по правде, настолько редкого, что он знал, что они незамедлительно приведут нас к тому месту, где он ее захоронил.

БМ (обращаясь к мисс Карвуд): Он это сейчас серьезно?

ЭК: Я могу переговорить со своим клиентом наедине?

АФ: Сколько угодно. Допрос прерван в тринадцать четырнадцать.

***

На переезде дождь усиливается и неожиданно превращается из моросящего в настоящий ливень. Эверетт останавливает машину перед воротами и перегибается через переднее сиденье, чтобы достать плащ. И хотя небо на севере все еще ярко-голубого цвета, облака над головой такие темные, что напоминают ноябрьские, а ветер гнет кроны деревьев. Похоже на то, что поисковые партии только начали работу: одна группа осматривает ряд старых тачек и пришедшие в негодность садовые инструменты, а остальные тщательно исследуют участок дороги, который ведет от ворот к тому месту, где лежал строительный мусор. Им сегодня явно не повезло – дождь превращает землю в густую, светло-оранжевую грязь.

Верити вылезает из машины и поднимает воротник, чтобы защититься от мороси. Со стороны станции Оксфорд в их сторону движется поезд, и его пассажиры пялятся из покрытых влагой окон на полицейские машины, на одетые в белое группы криминалистов и на весь этот гребаный цирк. Подросток в одном из вагонов снимает все на телефон. Эверетт тихо надеется, что Фаули не забыл предупредить пресс-службу.

И в этот момент раздается крик, перекрывающий шум поезда. К тому времени, когда Верити подходит к криминалистам, один из них осторожно достает что-то из-под проржавевших колес тачки. Из-за грязи трудно определить, что это такое, но потом он разворачивает находку, и все они могут ее рассмотреть. Два вымазанных в грязи рукава, блестящие пуговицы, воротник с украшением из некоего подобия помпонов…

– Это кардиган девочки, – медленно произносит Эверетт. – У Дейзи был такой, когда ее в последний раз видели на записи с камеры наружного наблюдения.

***

Би-би-си Мидлендс. Сегодняшние новости

Понедельник 25 июля 2016 г. Последняя редакция в 15:28

Срочная новость: отец арестован в деле об исчезновении Дейзи Мэйсон

В своем заявлении Управление полиции долины Темзы только что сообщило, что Барри Мэйсон был арестован в связи с расследованием дела об исчезновении его дочери Дейзи, 8 лет. В последний раз ее видели неделю назад, и в последние несколько дней росло подозрение, что в ее исчезновении может быть замешан кто-то из членов семьи. Источники, близкие к расследованию, сообщают, что Мэйсону, 46 лет, будет предъявлено обвинение в убийстве и еще в одном, не связанном с ним, преступлении, скорее всего сексуального характера. Следующее заявление полиции ожидается завтра утром, когда будут сообщены детали обвинения. Пока не ясно, было ли найдено тело Дейзи.

Считается, что семья Мэйсон сейчас находится под защитой полиции, после того как их дом на прошлой неделе был подожжен. Это связано с кампанией ненависти, развернутой против них в социальных сетях.

Ричард Робертсон @DrahcirNostrebor 15.46

Значит, это все-таки был отец – наверно растлевал ее бедняжку. #ДейзиМэйсон

***

Анна Мерривэйл @Annie_Merrivale – 15.56

Эта вся история #ДейзиМэйсон просто ужасна. Я надеюсь, что они запрут папашу и выбросят ключ. #ПравосудиедляДейзи ♣♣

Каролин Толлис @ForWhomtheTollis 15.57

@Annie_Merrivale – А полиция уже сообщила, нашла ли она тело? В сети ничего нет. #ДейзиМэйсон

Анна Мерривэйл @Annie_Merrivale – 15.59

@ForWhomtheTollis Я тоже ничего не видела. Вторая половинка говорит, что тело им может быть не нужно, если они смогут пройти тест на «презумпцию смерти»[103].

Каролин Толлис @ForWhomtheTollis 16.05

@Annie_Merrivale – Тогда у них должны быть какие-то доказательства. Что-то настолько убедительное, что папаша это не сможет опровергнуть. #ДейзиМэйсон

Анна Мерривэйл @Annie_Merrivale – 16.06

@ForWhomtheTollis. Мне не дает покоя мысль, а вдруг какой-то водила предложил ей подбросить до дома? Кто-то кого она знала и только потом поняла, что не может ему доверять?

Каролин Толлис @ForWhomtheTollis 16.07

@Annie_Merrivale – Но тогда это должен был быть кто-то, с кем Дейзи пошла бы, а никого подобного на горизонте не наблюдается.

Каролин Толлис @ForWhomtheTollis 16.08

…По крайней мере я об этом ничего не слышала, и если у полиции есть доказательства против папаши, то, наверное, все так и произошло.

@Annie_Merrivale_

Анна Мерривэйл @Annie_Merrivale – 16.09

@ForWhomtheTollis Согласна. Маловероятно, что кто-то мог подбросить доказательства или подставить его. Ни у кого нет мотива.

Гарри Джи @SwordsandSandals 16.11

#ДейзиМэйсон Я вам об этом и твердил. Значит папаша. Гребаный педофил.

Скотт Салливан @SnapHappyWarrior 16.13

Я слыхал, что папашу прищучили за детское порно. Жесткое. Одному Богу известно, что он творил с малышкой #ДейзиМэйсон

Анжела Беттертон @AngelaGBetterton 16.17

Все в школе Дейзи опустошены этими новостями. Ее так любили – она была таким счастливым ребенком. Панихида в начале следующего семестра #ДейзиМэйсон

Элспет Морган @ElspethMorgan95916.17

Я так надеюсь, что Лео под присмотром среди всего этого хаоса – кто знает, может быть его тоже растлевали #ДейзиМэйсон ♣

Лилиан Чемберлен @LilianChamberlain 16.18

@ElspethMorgan959 Просто сердце разрывается. Вся эта история такая грустная #ПравосудиедляДейзи ♣♣♣♣

Дженни Ти @56565656Jennifer 16.20

@ElspethMorgan959 @LilianChamberlain А я продолжаю утверждать, что на том фото она не выглядела как ребенок, подвергавшийся сексуальному насилию – она выглядела такой счастливой, как будто чего-то ждала

Лилиан Чемберлен @LilianChamberlain 16.22

@56565656Jennifer Дженнифер, я знаю, что вы хотите сказать, но, может быть, она просто ждала вечеринку? Чтобы она отвлекла ее от грустных мыслей? #ПравосудиедляДейзи ♣

@ElspethMorgan959

Дженни Ти @56565656Jennifer 16.24

@ElspethMorgan959 Согласна. Но это все-таки не дает мне покоя, вот и все. @LilianChamberlain #ДейзиМэйсон ♣♣♣

***

– Босс? Я в «Мерсерс».

Голос Куинна звучит как из аэродинамической трубы. Порывы ветра уносят отдельные слова, и тем не менее я ясно слышу в его голосе пораженческие нотки, а на заднем фоне грохочет тяжелая техника.

– Как я понимаю, новости плохие?

– Я послал вам картинку. Она прошла?

Протягиваю руку за мобильным и открываю фото. Громадная территория, напоминающая открытый карьер, окруженная горами мусора. Три самосвала в облаках белой пыли выгружают свой груз, а в самом центре стоит громадная желтая машина, перемалывающая строительный мусор в некое подобие песка.

Я опять беру трубку.

– Дьявольщина! Я вас понимаю.

– Они даже не могут точно сказать, где разгрузили мусор из Оксфорда. Но даже если б они это и знали, то одному богу известно, сколько тонн мусора сгрузили на это же место с тех пор. Поиски иголки в стоге сена – это просто детские игры по сравнению с тем, что происходит здесь. Абсолютный гребаный тупик.

Обычно Гарет не ругается. По крайней мере, не при мне.

– И добавьте к этому тот факт, что они категорически отказываются признать, что могли проглядеть тело. Каким бы маленьким оно ни было и как бы тщательно его ни упаковали. Стоят на этом намертво.

– Но они не могут этого доказать.

– Нет, конечно, не могут, – Куинн вздыхает. – Но и у нас нет доказательств. Так что следующий вопрос – как вы думаете, всего этого будет достаточно? Будет ли Королевская служба уголовного преследования готова предъявить ему обвинение, несмотря на то что тела у нас нет?

– Только что звонила Эв – такое впечатление, что на переезде они нашли какие-то вещественные доказательства. И может возникнуть еще кое-что. Я жду ответа из «Нетуорк рэйл».

Кажется, мой коллега немного воспрял духом:

– Скоро буду.

***

Двадцать минут спустя приходит электронное письмо. Я загружаю видео и внимательно его просматриваю, а потом приглашаю всю команду в штаб, и мы смотрим его уже все вместе. В помещении чувствуется облегчение, царит полный консенсус, и кто-то даже проливает несколько слез. Люди испытывают пусть не эйфорию, но законную гордость за то, что они отлично отработали. Бакстер предлагает отправить послание Гислингхэму: «Он сработал как настоящий полицейский, когда обнаружил этот “Форд Эскорт”». И посреди всего этого раздается звонок от помощника главного констебля, который интересуется, когда мы проведем брифинг для прессы.

***

Сразу после трех приезжает Эмма Карвуд, и Мэйсона приводят из его камеры. Я здорово возненавидел этого мужика с того момента, как впервые увидел его, но какая-то малая часть меня испытывает к нему сочувствие, когда дежурный сержант ИВС[104] приводит его. Такое впечатление, что из Барри выпустили весь воздух. А заодно и удалили все кости, так что теперь он – одна сплошная кожа. Поступь петуха давно забыта. Садится он как глубокий старик.

– Мистер Мэйсон, этот допрос – продолжение допроса, прерванного в тринадцать четырнадцать, и я вновь включаю запись, – говорю я. – Присутствуют: детектив-инспектор Адам Фаули, исполняющий обязанности детектива-сержанта Гарет Куинн, мистер Барри Мэйсон, мисс Эмма Карвуд.

Я ставлю свой лэптоп на стол и поворачиваю его экраном к Мэйсону. После этого открываю файл с видео и начинаю просмотр. Он смотрит на экран, трет глаза и опять смотрит на экран.

– Ничего не понимаю… Зачем вы это мне показываете?

– Это, мистер Мэйсон, запись с камеры поезда «Кросс Кантри». Конкретно этот поезд вышел из Банбери во вторник, девятнадцатого июля, в шестнадцать тридцать шесть и прибыл в Оксфорд в шестнадцать пятьдесят восемь. Как видите, в шестнадцать пятьдесят шесть поезд начинает тормозить на подходе к станции, и вы можете мельком увидеть территорию железнодорожного переезда.

Мэйсон опускает голову на руки и впивается ногтями в кожу головы. А потом поднимает глаза на меня.

– Вы совсем не хотите меня услышать. Это все какой-то гребаный кровавый кошмар. Я вообще не понимаю, что здесь происходит.

Я замедляю воспроизведение, и мы видим, как на экране по правую сторону возникают огородные участки, вдоль которых припаркована тяжелая техника. Теперь я нажимаю на паузу и указываю на экран.

– Вот здесь.

С правой стороны от пути видна фигура в каске, светоотражающей куртке и штанах. Мужчина находится спиной к нам, но он явно толкает тачку по парковке в сторону новых опор и горы строительного мусора. В течение очень короткого мгновения мы можем видеть, как мелькает оранжевая перчатка, а затем поезд проходит и изображение мужчины исчезает.

Барри так ничего и не понял:

– Я не въезжаю.

– Это ведь вы, не так ли, мистер Мэйсон?

Арестованный смотрит на меня, открыв рот:

– Вы что, издеваетесь? Нет, разумеется, это не я, твою мать!

– У вас же есть светоотражающая одежда, так?

– Да, но она есть и у тысяч других людей. Это ничего не доказывает.

В этот момент в разговор вмешивается Эмма Карвуд:

– Вы что, серьезно обвиняете моего клиента в том, что он доехал до железнодорожного переезда, выгрузил тело дочери в первую попавшуюся тачку, а затем свалил его в эту кучу черт знает чего, и все это при свете дня – и его не заметила ни одна живая душа?

– Думаю, вы удивитесь, мисс Карвуд, насколько высока такая вероятность, – отвечаю я. – Местные жители так привыкли к наличию строителей на площадке, что, скорее всего, даже не взглянули бы на него.

– А что с этой тачкой? Вы ее нашли? Вы ее исследовали?

– Наши криминалисты отобрали несколько тачек и теперь занимаются с ними. Так же, как и с еще двумя предметами, которые, по нашему мнению, имеют отношение к делу. Естественно, мы будем держать вас в курсе. Я могу продолжать?

Какое-то время адвокат колеблется, а потом кивает.

Я поворачиваюсь к Барри:

– Итак, мистер Мэйсон, как вы уже знаете, мы нашли пару перчаток с вашей ДНК и с кровью вашей дочери. Это такие же перчатки, как и те, что ясно видны на мужчине на данной записи. На них также обнаружены частицы железнодорожного щебня. И вы действительно продолжаете утверждать, что этот мужчина на записи – не вы?

– Вот именно, черт вас побери, – я там и близко не был в то время! Я уже тысячу раз говорилвам – я немного покатался, а потом вернулся домой. Вот и всё.

– Мы не смогли обнаружить ничего, что подтвердило бы ваш рассказ, мистер Мэйсон.

– А вот на это мне глубоко наплевать – все было именно так, как я говорю.

– Хорошо, – соглашаюсь я, – давайте предположим: то, что вы говорите, – правда. Тогда объясните мне, как перчатки с вашей ДНК оказались в мусорном контейнере на Лофтон-роуд?

– Я мог их где-то оставить – их мог взять кто угодно.

– А когда вы видели их в последний раз? – задает вопрос Куинн.

– Я же уже сказал – не знаю. Я не помню.

– Что ж, логично, – отвечаю я. – Давайте ис этим согласимся. В качестве предположения. Следующий вопрос: откуда на них взялась кровь вашей дочери?

– Я не знаю. – Барри с трудом сглатывает.

– То есть у вас нет вообще никаких объяснений?.. Да ладно, мистер Мэйсон; столь искушенный лжец, как вы, наверняка может придумать что-нибудь получше.

– Ваш сарказм неуместен, инспектор, – подает голос Эмма Карвуд.

– Послушайте, – говорит ее клиент ломающимся голосом. – У кого-нибудь из вас есть дети?

Я открываю рот, но не могу произнести ни звука.

– Нет, – быстро отвечает Куинн, – и это не имеет никакого отношения к нашему разговору.

– Если б они у вас были, – поясняет Мэйсон, – то вы знали бы, что они постоянно в болячках и ссадинах – падения, оцарапанные коленки… У Дейзи все время шла кровь носом – весь гребаный дом был уделан ее кровью. А эти перчатки лежали где-то в доме – так что кровь на них могла появиться как угодно.

– Как я понимаю, вы же обследовали машину моего клиента, инспектор? – спрашивает Эмма. – И светоотражающую одежду, которая лежала на заднем сиденье? Насколько я знаю, вы не нашли там ничего инкриминирующего. Ни ДНК, ни физиологических жидкостей – вообще ничего.

Мы с Куинном обмениваемся взглядами. И этот факт здорово меня беспокоит – то, что отец Дейзи не оставил никаких следов в пикапе. На меня он не произвел впечатление педанта. Хотя Гарет не преминул заметить, что каждый становится педантом, когда на карту поставлено слишком многое.

– Мистер Мэйсон, ваша дочь когда-нибудь бывала на парковке возле железнодорожного переезда? – меняю я тактику. – Может быть, чтобы прогуляться по Порт-Мидоу?

Арестованный кладет руки на стол и опускает на них голову.

– Нет, – отвечает он глухим голосом. – Нет, нет, нет, нет…

Карвуд наклоняется и осторожно трогает его заруку.

– Барри?

Неожиданно Мэйсон резко выпрямляется. На глазах у него следы слез, но он вытирает лицо рукавом и подается вперед.

– Покажите мне еще раз эту гребаную запись, – быстро произносит Барри, указывая на экран. – Покажите мне ее еще раз.

– Хорошо, – соглашаюсь я, после чего перевожу курсор на три минуты назад и нажимаю на «воспроизведение».

– Помедленнее, – говорит Мэйсон через несколько мгновений. – Вот с этого места помедленнее.

Мы все смотрим на экран. Весь эпизод занимает не более двух-трех секунд. Фигура с наклоненной головой делает пару шагов – и это всё.

Барри Мэйсон распрямляется, как человек, вернувшийся с того света.

– Это не я, инспектор. И я могу это доказать. Вы меня слышите – вы записали это на своей гребаной пленке? Я могу доказать, что это не я.

***

Время 17:45, и мы с Куинном стоим за спиной Анны Филлипс, которая что-то набирает на клавиатуре.

– А вы уверены, что не получится еще больше увеличить изображение, чтобы можно было рассмотреть его лицо? – спрашиваю я.

Не отрывая глаз от экрана, Филлипс отрицательно качает головой.

– Боюсь, что нет. Я пыталась, но он все время стоит спиной к нам.

– Провались все к дьяволу! – бормочет Гарет себе под нос. – Этого нам только не хватало.

– Но то, что говорил Мэйсон, – как вы думаете, он прав?

– Подождите минуту, – говорит Анна, сосредоточенно глядя на экран. – Я как раз загрузила фотограмметрическое приложение…

– А чем нам здесь поможет эта фотограмметрия[105]?

– Приложение позволяет получить объемное изображение по простой фотографии. Производит впечатление – вот, взгляните…

Три клика – и застывший кадр с камеры поезда превращается в трехмерное изображение. Искусственно созданная копия реальности подвешена в ярко-синей сфере, напоминающей те поперечные разрезы земного шара, которые раньше были в наших учебниках географии. Я вижу фигуру с тачкой, рельсы, деревья, дальнюю границу парковки и даже кусты вдоль железнодорожного пути. Анна двигает курсором по экрану, и изображение поворачивается – вправо, влево, вверх, вниз.

– Изображение достаточно точное, чтобы вы имели представление о его размерах, – говорит девушка. – Высота, расстояние между предметами и все в этом роде. Может быть, если вы дадите мне достаточно времени, я даже смогу определить скорость поезда.

– Мне просто надо знать, правда ли то, что сказал Мэйсон, – отвечаю я.

Еще несколько нажатий на клавиатуру – и на изображении появляется сетка координат. Одно движение – и объемное изображение исчезает, и остаются лишь тонкие линии с цифрами в каждой точке их пересечения. Филлипс откидывается на стуле.

– Боюсь, что да. Может быть, не с точностью до миллиметра, но да. Он прав.

***

На следующий день в 11:15 утра Анна Филлипс останавливает машину перед викторианским домом с двумя комнатами внизу и двумя спальнями наверху, принадлежащим Полин Побер. Палисадник перед домом полон шток-роз, а вокруг кустов бурачника гудят пчелы. Детектив-констебль Эндрю Бакстер ослабляет галстук и выглядывает из окна машины. Ветер унес вчерашние дождевые облака, и солнечные лучи уже сейчас здорово припекают.

– Это все напоминает мне поиски черной кошки в темной комнате, – раздраженно говорит Эндрю. – Мы уже арестовали Мэйсона, так какого черта?

Анна выключает двигатель.

– Судя по тому, что я видела вчера, арест Мэйсона не так однозначен, как мы все надеялись. Да и в любом случае я уже договорилась с миссис Побер, так что не приехать было бы просто невежливо.

Бакстер бормочет что-то про старых склочниц с их кошками, но Филлипс решает не обращать на это внимания. Полицейские выходят из машины, которую она тщательно запирает, и пока они идут по тропинке, в соседнем доме двигается занавеска. Анна сама выросла в деревне наподобие этой и прекрасно знает, каким садком с пираньями может быть подобное поселение. А вот сама миссис Побер их не ждет – входная дверь открывается только минуты через три после звонка.

На щеке хозяйки черное пятно, а в доме ясно ощущается довольно неприятный и очень сильный запах.

– Простите великодушно, – говорит женщина, широко улыбаясь и вытирая руки о неряшливого вида штаны. – Чертова канализация опять засорилась, так что мне пришлось вытаскивать насосные тяги. Проходите на задний двор. Там воздух немного чище, если вы меня понимаете.

Увидев выражение на лице Бакстера, Филлипс прячет улыбку, и они вдвоем проходят за хозяйкой через коттедж в небольшой, но очень красивый сад. Это почти квадратная лужайка, окруженная по периметру буйно разросшимися цветами. Лаванда, ломонос, пенстемоны, гвоздики, голубая герань…

– До того, как умер Реджи, у нас был сад в три раза больше этого, – рассказывает хозяйка. – А в одиночку мне и этого многовато.

– Очаровательный сад, миссис Побер, – отвечает Анна, взяв стул.

– Прошу вас, просто Полин, – говорит хозяйка, отмахиваясь от осы. – Хотите выпить? У меня в холодильнике есть охлажденная «Стелла»[106].

– Э-э-э… нет, спасибо, мы на службе, – отвечает Эндрю страдальческим тоном.

– Так чем я могу вам помочь, офицеры? По телефону вы сказали, что вас интересует этот кошмарный случай на Лансароте много лет назад.

– Вы правы, – соглашается Анна. – Нас интересует все, что вы можете нам рассказать, – все, что не попало тогда в газеты.

Полин откидывается в кресле и проводит пальцем по брови.

– Знаете, это было так давно… Не уверена, что смогу вам чем-то помочь.

Филлипс смотрит на Бакстера, который всем своим видом показывает, что не собирается принимать участие в беседе с этой «домашней курицей».

«Ну, что ж, – думает про себя Анна, – взялся за гуж, не говори, что не дюж».

– Вы встречались с семейством Уили до происшествия, Полин? – спрашивает она.

– Я помню, что мы летели с ними в одном самолете, – начинает рассказывать хозяйка. – К тому времени мы с Реджи были, можно сказать, опытными путешественниками, а по их виду можно было сразу понять, что они абсолютные новички. На самолет они захватили с собой громадный пакет с сэндвичами и термос, вы можете себе такое представить?! Конечно, все это было задолго до одиннадцатого сентября[107]. Было очевидно, что сама миссис Уили здорово боится летать. Они сидели на пару рядов позади нас, и я всю дорогу слышала ее бормотание – не думаю, чтобы она обращалась к кому-то конкретно. Просто выпускала пар, чтобы успокоиться.

– А девочки? Шэрон и Джессика?

Полин улыбается.

– Эта Джессика была просто маленьким очарованием. Как только погас знак «Пристегните ремни», она слезла с кресла и все время бродила по проходу, таская за собой громадного плюшевого медведя. Все подходила к пассажирам и спрашивала, как их зовут. Так мило! Видно было, что родители не могут на нее надышаться.

– А Шэрон?

Миссис Побер глубоко вздыхает.

– Четырнадцать – это не самый простой возраст, да? Приближаются экзамены, начинаются «трудные дни» и все такое…

С Бакстера можно писать картины.

– И вы оказались в одном и том же отеле? – продолжает расспросы Филлипс.

– Да. Мы видели их время от времени, но, честно говоря, мы приехали тогда, чтобы наблюдать за птицами, а не сидеть на пляже. Реджи никогда не мог тупо ничего не делать. Я всегда говорила, что у него пропеллер в заднице.

– Я сама знаю несколько таких людей, – усмехается Анна. – Так, значит, вы не часто видели Уили?

– Они определенно ни с кем не общались. У меня сложилось впечатление, что до этого они никогда не были в отеле. Знаете, все эти мелочи – они не знали, что по утрам в гостинице завтрак-буфет и сколько надо оставлять чаевых… И потом, за всю неделю я ни разу не видела родителей в купальных костюмах – даже на пляже он всегда был в слаксах и рубашке, а она – в сарафане. Сейчас, когда я это вспоминаю, мне становится грустно. Все это выглядело так, будто, с одной стороны, они знают, что должны наслаждаться жизнью, а с другой – не имеют понятия, как это делать.

– А что произошло в тот день – когда случилось несчастье?

– Вот это я помню хорошо – такое не забывается, правда? Отель устроил вечеринку на пляже. Они делали это каждую пятницу. Для детей – игры и мороженое, для родителей – вечернее барбекю. Все очень мило. Несколько детей играли на надувных лодках, и я помню, как видела Шэрон с Джессикой на лодке с осьминогом на борту. Мне кажется, что это как раз подходило к тематике вечера. Так вот, позже один из молодых официантов стал их искать, и выяснилось, что в последние тридцать минут детей никто не видел. А потом… Боже, потом начался весь этот ад! Миссис Уили кричала, мистер Уили орал на обслуживающий персонал, а потом кому-то показалось, что он видит их надувную лодку за буйками. Тогда мистер Уили сорвал с себя рубашку и бросился в море – его никто не успел остановить.

Вспоминая, хозяйка качает головой.

– Несколько более молодых пап бросились в воду вслед за ним – и хорошо, потому что, проплыв несколько ярдов, мистер Уили совсем выдохся. Так что теперь помогать надо было уже ему. До лодки первыми добрались два молодых официанта. Но к этому времени девочки уже были в воде… – Полин вздыхает. – Остальное, думаю, вы уже знаете.

– А что было с Уили потом?

– Как называются эти, которые не умирают? Зомби? Точно, зомби. Они выглядели так, будто их миру пришел конец. В те времена туристические компании не оказывали вам той поддержки, которую вы можете получить в наши дни, так что эти бедняги просто бродили по отелю в ожидании своего рейса домой. Они появлялись в ресторане и не ели, сидели в лобби и тупо смотрели в пространство. Все это было достойно сочувствия.

– А Шэрон?

– Она была здорово потрясена. Я была там, когда ее вынесли на пляж. Она, должно быть, наглоталась морской воды, потому что ее сильно рвало. Но после того как Шэрон вернулась из больницы, мне кажется, что ни один из родителей за все время не сказал ей ни слова. Кроме одного раза. В отеле устраивали какое-то мероприятие – я уже забыла какое, – и девочка, по-видимому, хотела на него попасть, потому что неожиданно, посреди завтрака, ее отец встал из-за стола и закричал на нее, что она должна иметь хоть какое-то уважение, что все произошло только из-за нее и что он хотел бы, чтобы она умерла вместо Джессики. А потом швырнул на стол салфетку и вышел. Тогда я видела их в последний раз… – Миссис Побер снова вздыхает. – Бедная девочка! Бедная, бедная девочка… Я часто думала, что с ней произошло потом в жизни…

Все замолкают. Неожиданно Полин наклоняется вперед и подозрительно смотрит на своих гостей.

– Так, значит, вы здесь поэтому, не так ли? Не могу понять, как это не пришло мне в голову: Шэрон – это же имя той женщины, у которой пропала дочь… Дейзи, так ее, кажется, звали? Так вот почему вы здесь!

– Понимаете… – начинает Анна, но хозяйка дома еще не закончила:

– Так вы, значит, не думаете, что тогда произошел несчастный случай, да? Вы думаете, что она убила свою сестру, а сейчас убила свою маленькую дочку…

– Мы ничего не знаем наверняка, миссис Побер, – говорит Бакстер. – Расследование еще не завершено…

– Я знаю, что это значит, молодой человек. Это значит, что вы думаете, что она виновата, но у вас нет доказательств. И теперь вы хотите – с моей помощью – изменить баланс сил в свою пользу.

– Мы просто стараемся добыть как можно больше информации, – мягко говорит Филлипс.

Полин встает. Заметно, что она вся дрожит.

– Думаю, что вам сейчас лучше уйти.

Уходить им приходится в неприятной атмосфере. На самом пороге Анна останавливается, чтобы поблагодарить хозяйку, но дверь уже закрывается.

– Миссис Побер? Последний вопрос – обещаю, что не про Шэрон! – просит Филлипс.

Дверь немного приоткрывается, но только самую малость.

– Вы упомянули, что вечеринка была тематической. Это было как-то связано с украшением на лодке?

Полин кивает, но теперь она настороже:

– Тема была «Сад осьминога».

– Как в песне «Битлз»[108]? Значит, украшения имели отношение к морю – ракушки, морские коньки и все такое…

– Да, что-то в этом роде. А дети могли, если хотели, переодеться.

– Правда? – Анна делает шаг в сторону двери. – В маскарадные костюмы? А какой костюм был на Джессике?

***

27 июля 1991 года

Отель «Ла Марина», Лансарот

В первый день каникул девочка просыпается очень рано. Все еще спят. Она вылезает из кровати на колесиках, которую делит со своей сестрой, и быстро одевается, стараясь не разбудить родителей. Ее отец лежит на спине и храпит, а лицо матери даже во сне выглядит раздраженным. Девочка берет свои желтые шлепки и осторожно закрывает за собой дверь. На мгновение останавливается, стараясь вспомнить, в какой стороне находится лестница. Там же расположен и лифт, но они никогда в жизни им не пользовалась, и девочка боится застрять в нем, если поедет одна. Вчера, когда они приехали, папа заставил их всех подниматься на третий этаж пешком. Сам он при этом задыхался и останавливался передохнуть на каждой лестничной площадке.

Когда девочка спускается вниз, на ресепшен никого нет. Только на стойке стоит плакат, предлагающий в случае необходимости звонить в звонок. Где-то далеко-далеко слышны звуки – там накрывают столы к завтраку. Но ей надо совсем другое.

Первые две двери, которые она пробует, заперты, но вот наконец-то девочка на свободе. Когда она добирается до пляжа, то снимает свои шлепки и босиком – сперва очень осторожно, а потом все быстрее – бежит к морю. Солнце только встало, воздух еще свеж, и весь этот прекрасный мир принадлежит ей одной. Необъятное голубое небо, сверкающие волны, набегающие на берег и в пене отступающие в море… Она не была так счастлива вот уже несколько лет – с момента рождения сестры. С того момента, как все переменилось.

Девочка закрывает глаза и подставляет лицо солнечным лучам – она чувствует тепло своей кожей и видит красные круги под закрытыми веками. Когда же вновь открывает глаза, то видит медленно идущую по кромке воды женщину. Рядом с ней идет маленькая девочка в сарафанчике с цветами и в розовой мягкой шляпе. Женщина аккуратно держит девочку за руку, а та прыгает в волнах, визжит и брызгается водой. Когда они подходят достаточно близко, женщина улыбается девочке:

– А ты ранняя пташка!

– Я не могу спать от волнения. Никогда раньше не была за границей.

– Здорово, когда весь пляж принадлежит только тебе, правда? Мы живем сразу за заливом. И очень любим раннее утро.

Женщина наклоняется к малышке и поправляет ее шляпу. Девчушка протягивает руки матери, и женщина поднимает ее в воздух и начинает вращать вокруг себя – круг за кругом, круг за кругом – в сверкающем от солнечных лучей воздухе.

Девочка-подросток затаив дыхание наблюдает за ними – она похожа на верующего, увидевшего кусочек рая. Наконец женщина осторожно опускает ребенка на песок, и они продолжают свой путь. И успевают отойти довольно далеко, когда девочка неожиданно кричит женщине:

– Как зовут вашу малышку?

Женщина поворачивается и вновь улыбается – ветер треплет ее волосы, играет ее серьгами, обвивает ей ноги белым платьем из хлопка.

– Дейзи! – кричит она в ответ. – Ее зовут Дейзи.

***

– Итак, вы настаиваете, миссис Мэйсон, что ваш муж виноват в смерти вашей дочери?

Шэрон непроизвольно сжимает и разжимает руки на коленях. На этот раз она без сумочки.

– Его перчатки нашли в контейнере. На них ее кровь и его ДНК.

9 января 2017 года, Королевский суд Оксфорда, зал заседаний № 2. За окном темное небо, и капли дождя разбиваются о стекло. Несмотря на то что в помещении жуткий холод, места для публики полны – это первый раз, когда Шэрон Мэйсон занимает место свидетеля. На ней простое синее платье с белым воротничком и белыми манжетами. Скорее всего, она выбрала его не сама.

Обвинитель поднимает голову от своих бумаг.

– Но ведь более поздний тест показал наличие ивашей ДНК, не так ли?

– Только снаружи! – огрызается Шэрон. – Он все время разбрасывал их по всему дому, а мне вечно приходилось их убирать. Я их никогда не носила.

– Но даже если б вы их носили, на них необязательно должна была быть ваша ДНК, правда, миссис Мэйсон? Если б, например, у вас на руках были другие перчатки. Скажем, из резины. Их не так уж трудно купить.

– Я об этом ничего не знаю. – Свидетельница поднимает подбородок.

– Как мы уже слышали от инспектора Фаули, на допросах вы утверждали, что вашу дочь убил ваш муж и что он же избавился от тела. Вы рассказывали, что он ее домогался и убил ее – скорее всего или в приступе ярости, или чтобы помешать ей разоблачить изнасилование. Это так?

Шэрон молчит. Зрители перешептываются, глядя друг на друга.

Обвинитель замолкает и какое-то время изучает свои заметки.

– Ну, что ж, тогда перейдем к вещественным доказательствам, не возражаете?.. Предмет номер восемнадцать в вашем списке, ваша честь, – говорит он, кивая судье.

– Прошу вас, мистер Агню, – отзывается судья.

Агню поворачивается к присяжным.

– Как мы уже слышали, полиция воспользовалась специальным симуляционным программным обеспечением, чтобы проанализировать эпизод, зафиксированный камерой поезда, проехавшего по железнодорожному переезду около пяти вечера того дня, когда исчезла Дейзи. Полагаю, мы можем показать эту запись присяжным на большом экране?

Служитель включает компьютер, и на экране появляется застывший кадр видеозаписи. Обвинитель вооружается электронной указкой и направляет красный луч на экран.

– Я хотел бы привлечь ваше внимание к тому, что вы можете здесь видеть. По версии государственного обвинения, тело находилось вот в этой тачке, что и было подтверждено, когда эксперты-криминалисты исследовали частицы крови, обнаруженные на ней. Можете поверить мне на слово – сейчас вы смотрите на убийцу Дейзи.

Агню оглядывает аудиторию. Атмосфера в помещении наэлектризована.

– К сожалению, качество записи не позволяет нам рассмотреть изображение более детально. Однако мне приятно сообщить вам, что дальнейшее не обошлось без помощи цифровых технологий.

Обвинитель еще раз нажимает кнопку дистанционного пульта, и на экране появляется фотограмметрическое изображение. На нем можно прочитать различные надписи: «Железнодорожные рельсы», «Огородные участки», «Гора строительного мусора»… Агню молчит, позволяя всем получше рассмотреть изображение.

– Эта технология успешно опробована как в расследовании криминальных преступлений, так и в других процессуальных действиях и уже доказала свою надежность. То, что я вам сейчас покажу, было также подтверждено независимой реконструкцией произошедшего на месте преступления, подробности которой находятся в папках, лежащих перед вами.

Еще один щелчок, и на изображение накладывается сетка из линий с множеством цифр.

– Как вы можете видеть, – продолжает обвинитель, – данная программа позволяет нам превратить двухмерное изображение в трехмерное. Или, если хотите, в виртуальную реальность. А так как размеры некоторых из этих предметов – например, изгороди – доподлинно известны, мы можем использовать их для определения высоты или ширины предметов, размеры которых нам неизвестны. Используя эту программу, полиция окончательно доказала, что рост человека на этом изображении не более ста семидесяти сантиметров, – тут он бросает взгляд на присяжных, – то есть приблизительно пять футов и шесть дюймов.

Услышав эти слова, зал взрывается. Судья призывает зрителей к порядку.

Обвинитель поворачивается к Шэрон:

– Какого роста ваш муж, миссис Мэйсон?

– Шесть и два. – Женщина ерзает в кресле.

– Шесть футов и два дюйма. Или один метр восемьдесят восемь сантиметров. Приблизительно. То есть – я обращаю на это ваше внимание – абсолютно невозможно, чтобы человек на этом изображении был вашим мужем.

– Не знаю. Это его надо спрашивать.

Агню улыбается. Как кот.

– А может быть, вы назовете нам свой рост, миссис Мэйсон?

– Пять футов шесть дюймов, – отвечает Шэрон, глядя на судью.

– Простите, я плохо расслышал, – говорит обвинитель.

– Пять футов и шесть дюймов!

– То есть в точности такой, как у фигуры на фото.

– Это просто совпадение.

– Неужели? – Еще одно движение указки. – А не могли бы вы описать мне, что видите вот здесь? Во что обут этот человек?

Свидетельница прищуривается:

– Похоже на кроссовки.

– Согласен. Синие кроссовки. Немного странная обувь для строительного рабочего, вам не кажется? Они скорее должны носить защитные ботинки или что-то в этом роде?

– Не имею об этом ни малейшего представления.

Агню приподнимает бровь.

– Насколько я знаю, вы бегунья, миссис Мэйсон? – задает он следующий вопрос.

– Я не бегунья. Я занимаюсь джоггингом.

– Странно… а нам сообщили, что вы раньше бегали каждое утро, пробегая по нескольку миль за раз…

– Чаще всего – да, – пожимает плечами Шэрон.

– И вы бегаете в кроссовках?

– А в чем еще? – Свидетельница смотрит на обвинителя.

– И сколько же у вас пар?

Теперь видно, что женщина растерялась.

– Пара старых на зиму, на грязь. И еще одна, поновее.

– И какого же цвета те, что поновее?

– Синие, – раздается после некоторого колебания.

– То есть того же цвета, что и эти, на изображении?

– Возможно.

– И что же, мы должны поверить, что это тоже совпадение?

Шэрон с ненавистью смотрит на Агню, но ничего не говорит.

– А ведь нам же говорили – и это слова экспертов, – что на подошвах кроссовок, изъятых в вашем доме, обнаружились частицы щебня, используемого для отсыпки железнодорожных путей?

Защитница встает:

– Ваша честь, уже давно установлено и подтверждено свидетельскими показаниями, что моя клиентка бегала в Порт-Мидоу и поэтому пользовалась железнодорожным переходом, чтобы добраться туда, еще до того, как тот был закрыт. Таким образом, это абсолютно невинное объяснение того, что на ее кроссовках обнаружены следы щебня. – Она смотрит на присяжных, как бы подчеркивая важность сказанного, и возвращается на свое место.

Обвинитель снимает очки.

– Несмотря на вмешательство мисс Кирби, я хотел бы сообщить вам, миссис Мэйсон, что на этом изображении именно вы. В светоотражающей одежде, со скрытыми лицом и волосами вы толкаете тачку, в которой лежит тело вашей дочери. На вас надета одежда вашего мужа и его перчатки. От которых вы позже избавитесь на Лофтон-роуд. Но вот его ботинки – а они одиннадцатого размера[109] – вы надеть не смогли. Вам, с вашим пятым[110] размером, было бы просто невозможно идти в них. Поэтому и пришлось надеть кроссовки.

– Это не я. Я уже говорила. Меня там не было! – заявляет мать Дейзи.

– Тогда где же вы были? В тот день, в пять часов вечера? В то время, которое отмечено на экране?

– Дома, – отвечает Шэрон, сжимая руки. – Я была дома.

– Но это не совсем так, правда? Вы сообщили полиции, что в тот день оставили своих детей одних в доме и отъехали на машине по крайней мере минут на сорок. И было это, – Агню сжимает указку, – именно в то время, которое указано на экране.

– Я ездила по магазинам. – Голос свидетельницы звучит угрюмо. – В поисках майонеза. Для вечеринки.

– Но вы же сами утверждаете, что не смогли его нигде найти, так что не существует никаких электронных подтверждений подобной покупки. И в тех магазинах, которые вы назвали, вас никто не помнит – или я ошибаюсь?

– Но это не доказывает, что меня там не было.

– Так же как не доказывает, что вы там были, миссис Мэйсон. Напротив, государственное обвинение считает, что эти сорок минут вы потратили на то, чтобы доехать до парковки возле железнодорожного переезда и спрятать тело дочери в куче строительного мусора, оставшегося от старого перехода. В куче мусора, который – как вы очень удачно узнали из листовки, брошенной в ваш почтовый ящик, – должны были увезти той же ночью.

Агню нажимает кнопку на пульте, и на экране появляется изображение Дейзи. Она улыбается в своем карнавальном костюме. Очаровательной улыбкой, которая демонстрирует отсутствие переднего зуба. Фото сделано за три дня до ее исчезновения. После этого обвинитель поднимает прозрачный пластиковый мешок. Среди публики слышатся резкие вздохи, а двое или трое присяжных подносят руки ко рту.

– Вещественное доказательство номер девятнадцать, ваша честь. Анализ ДНК подтвердил, что этот зуб принадлежал Дейзи Мэйсон. Как нам известно, его нашла в щебенке недалеко от того места, где лежала эта куча мусора, поисковая команда Управления полиции долины Темзы. – Агню опять берется за указку и показывает на экран. На нем появляется красный ярлык, отмечающий место. После этого обвинитель поворачивается к присяжным. – Я уверен, леди и джентльмены, что Дейзи собиралась спрятать зуб у себя под подушкой, как любая маленькая девочка. Может быть, у вас у самих есть дети, которые так поступали. Но за этим зубом фея никогда не придет, не так ли, миссис Мэйсон?

Адвокат Шэрон встает:

– Возражаю, ваша честь.

Судья смотрит на защитницу поверх очков:

– Продолжайте, мистер Агню.

Обвинитель кланяется:

– Итак, миссис Мэйсон, давайте подведем итог. Если вашу дочь убил ваш муж, то для этого у него были всего две возможности. Или он убил ее, когда вернулся домой в пять тридцать вечера, или он вернулся в дом раньше, как раз в то время, когда вы занимались безуспешными поисками майонеза. Первый вариант мы можем спокойно отбросить во многом потому, что время не совпадает со временем, когда была сделана запись. Да и в любом случае, если б он убил ее именно тогда, это произошло бы в то время, когда вы находились в доме и вам по определению пришлось бы помогать ему скрыть преступление – хотя бы тем, что вы не сообщили бы о нем в полицию. Но я полагаю, что в этом вы, миссис Мэйсон, замешаны не были.

– Нет.

– Тогда нам остаются те самые сорок минут, во время которых вас не было в доме. То есть приблизительно между четырьмя тридцатью пятью и пятью пятнадцатью вечера. За это время ваш муж должен был приехать домой, неожиданно обнаружить, что вас там нет, воспользоваться этим и убить дочь, после чего так тщательно упаковать ее тело, что в пикапе не осталось никаких следов его присутствия, и уехать из дома. И все это за сорок минут. Потом ему надо было доехать до железнодорожного переезда, положить Дейзи в тачку, в которой – как удивительно! – следы как раз остались, и спрятать ее тело в куче строительного мусора. После чего он смог выбросить перчатки, снять светоотражающую одежду и возвратиться домой в пять тридцать вечера. Неплохой результат. Он никогда не задумывался о съемках в «Супермаркет свип»[111]?

В зале раздается смех, но по судье видно, что ей совсем не весело. Агню продолжает:

– Однако во всей этой истории есть одна маленькая неувязочка. Не так ли, миссис Мэйсон? Потомучто человек, который похоронил тело и которого мы видим на этом видео, никак не может быть вашим мужем.

Шэрон старается не встречаться с ним взглядом. На щеках у нее появляются два ярких пятна, а само лицо мертвенно бледнеет.

– Так кто же это, миссис Мэйсон? – настаивает обвинитель.

– Я уже говорила – я не знаю.

– А я утверждаю, что вы знаете это абсолютно точно. Это вы, правильно?

– Нет, это не я. – Женщина вздергивает подбородок. – Сколько раз можно это повторять? Это – не – я!

***

19 июля 2016 года, 17:18

День исчезновения

Лофтон-роуд, Оксфорд

Женщина останавливает машину на обочине и выключает двигатель. Что ж, пока все идет как надо. Поезд в 16:58 не опоздал, но даже если никто из пассажиров ее не заметил, она абсолютно уверена, что в наши дни на всех машинах такси есть камеры видеорегистрации. А тачки и одежды для полиции будет вполне достаточно.

Теперь осталось только разобраться с перчатками. А для этого ей необходим свидетель. Лучше всего – пожилая женщина. Которая везде сует свой нос. Такие обычно всё замечают. Удивительно, как сложно бывает сделать так, чтобы тебя заметили, даже если очень стараешься! Люди так заняты своими делами… Так погружены в себя…

Она разворачивает газету у себя на коленях и проверяет перчатки. Их можно было оставить на переезде, но полиции надо бросить какую-то кость, когда она начнет расследовать убийство. Что-то похожее на кусочки пазла, которые следователи могли бы сложить вместе и решить, что нашли разгадку. Потому что, если до конца вникнуть в это дело, другого выхода у нее не было. Это должно было быть только убийство.

Дейзи должна была умереть.

***

– Итак, миссис Мэйсон, – продолжает Агню, – вы продолжаете утверждать, что человек на видеозаписи – это не вы. Даже несмотря на то, что это человек одного с вами роста. Даже несмотря на то, что на нем приметные кроссовки, как две капли воды похожие на ваши. И даже несмотря на то, что этот человек одет в светоотражающую одежду, похожую на ту, которую ваш муж держал в доме. Не слишком ли много совпадений, миссис Мэйсон?

– Такую одежду может достать кто угодно, – настаивает на своем свидетельница.

Обвинитель делает шаг назад в притворном изумлении:

– Должен ли я понимать это так, что вы меняете ваши показания, миссис Мэйсон? Что теперь вы говорите о том, что Дейзи Мэйсон убил кто-то третий, а не ваш муж?

– Но кто-то же должен был это сделать или нет? – Теперь в голосе Шэрон слышится сарказм. – Если это не Барри, значит, это сделал кто-то еще, но точно не я. Моей вины в этом нет.

– Я вас понял. И соглашусь, что достать светоотражающую одежду в наши дни совсем не сложно. Нынче практически все что угодно можно купить онлайн и при этом сохранить относительную анонимность. Но как это согласуется с временным промежутком, который у нас имеется? Ваша дочь исчезла в какой-то момент во второй половине дня, девятнадцатого июля. Это нам известно. Запись была сделана без нескольких минут пять, в тот же день. Это нам тоже известно. Значит, у человека, который изображен на ней, светоотражающая одежда должна была быть наготове. А помимо тех, кто реально работает на строительстве, таких людей достаточно мало. Вас это, естественно, не касается.

Защитница встает, и судья кивает ей.

– Предвижу ваше возражение, мисс Кирби.

– Я снимаю свое последнее заявление, ваша честь, – говорит Агню. – Но у меня есть еще один вопрос к миссис Мэйсон. Если вы сейчас пытаетесь убедить суд в том, что ваша дочь была похищена неизвестным, то почему вы потратили столько усилий, чтобы подставить вашего мужа?

Шэрон старательно отводит глаза.

– Ведь вы же сами доставили в полицию два предмета, не так ли? С единственной целью – убедить всех, что ваш муж растлевал вашу дочь и, таким образом, по умолчанию имел повод для убийства. Я говорю об уличающей поздравительной открытке ко дню рождения, вещественное доказательство номер семь, извлеченной вами из мусорного ведра, после того как ваш муж ее туда выбросил, и о карнавальном костюме русалки, который, по вашему утверждению, он сам спрятал в своем шкафу, – вещественное доказательство номер восемь.

– Он действительно спрятал – что бы это ни было – там, где я это нашла.

– И вы заявили, что до того самого момента даже не подозревали, что ваша дочь подвергается сексуальным надругательствам?

Тишина.

Агню надевает очки и роется в своих бумагах.

– Это утверждение прямо противоречит тому, что раньше показал в этом зале ваш муж. Он сказал, что еще в апреле две тысячи шестнадцатого года вы пытались обвинить его в некоей кровосмесительной связи с вашей дочерью, когда впервые столкнулись с ним по поводу поздравительной открытки. И тем не менее вы не удосужились сообщить об этом в соответствующие органы.

И опять тишина. Шэрон так крепко сжимает руки, что костяшки ее пальцев белеют.

– Это была месть, не так ли? – продолжает обвинитель. – Примитивная и ничем не прикрытая. Вы узнали, что ваш муж зарегистрирован на сайте знакомств, встречается с молодыми женщинами и спит с ними, и вы увидели свой шанс отомстить ему, убив свою дочь. Вы сообщили полиции информацию, которая указывала на его виновность, и использовали его светоотражающую одежду, когда избавлялись от тела Дейзи, – на тот случай, чтобы если б вас кто-то увидел, то принял бы за мужчину, а не за женщину. То есть за вашего мужа, а не за вас.

– Да он не просто изменял мне – он увлекался порнографией! Детским порно. – Миссис Мэйсон подается вперед и тычет пальцем в сторону Агню. – И за это сейчас сидит.

Обвинитель поднимает бровь.

– Да, но тогда вам ничего об этом не было известно, не так ли? Вы не знали об этом до того, как исчезла ваша дочь. По крайней мере, так вы сказали полиции.

– Я и про сайт знакомств ничего не знала! – огрызается Шэрон. – О какой мести идет речь, если я ничего не знала? Я не телепат. Я даже не знала, что у него был второй телефон.

– Но вы знали, что он постоянно задерживается на работе. Вы знали, что его оправдания раз от разу становились все менее убедительными. И вы в течение многих месяцев с удивительным постоянством обвиняли его в наличии любовницы. Вы можете это опровергнуть?

Миссис Мэйсон открывает было рот – и вновь закрывает его. Ее щеки становятся пунцовыми.

– Тогда давайте повторим все еще раз, не возражаете? – предлагает Агню. – Так, чтобы мы поняли эту вашу новую историю. Если следовать ей, то вы находитесь дома и готовитесь к вечеринке, когда ваши сын и дочь возвращаются домой из школы: Дейзи – в четыре пятнадцать, а Лео – в четыре тридцать пополудни. Дейзи у себя в комнате включает музыку. От Лео вы узнаёте, что между ними произошла ссора, но не поднимаетесь наверх, чтобы переговорить с Дейзи. Сразу же после четырех тридцати вы отъезжаете за майонезом, оставив детей одних в доме. В пять пятнадцать вы возвращаетесь без майонеза. И снова не поднимаетесь к Дейзи. Или к Лео. Ваш муж возвращается в пять тридцать и также не поднимается на второй этаж, чтобы увидеть детей. Гости начинают собираться к семи часам, и весь вечер вы наблюдаете за тем, как соседская девочка веселится в костюме маргаритки, даже не подозревая – это ваша собственная фраза, – что это не ваша дочь.

Кто-то из публики выкрикивает оскорбление, и судья резко поднимает голову:

– Тишина, или я прикажу очистить зал заседаний.

Агню набирает в легкие побольше воздуха:

– Так когда же точно, по вашему мнению, миссис Мэйсон, исчезла ваша дочь?

Шэрон пожимает плечами, избегая его взгляда:

– Это произошло, пока меня не было.

– То есть мы вновь возвращаемся все к тем же самым пресловутым сорока минутам? Вы хотите, чтобы мы поверили, что какой-то неизвестный педофил – случайный злоумышленник – внезапно решил воспользоваться именно этим промежутком, чтобы влезть к вам в дом?

– Она могла их знать. Могла встречаться с ними до того и сама впустить их в дом. Вы ее просто не знаете. Она обожала всякие секреты. Обожала делать все за моей спиной.

В ответ на это заявление по залу прокатывается шелест голосов, а защитники нервно переглядываются.

– Ну разумеется. – Обвинитель поворачивается, чтобы посмотреть на присяжных. – Думаю, что членам высокочтимого суда будет небезынтересно полюбоваться на мать, которая говорит такое о ребенке – о собственном убитом ребенке…

Мисс Кирби начинает подниматься из-за стола, но Агню опережает ее:

– Я снимаю свое последнее замечание, ваша честь. Но если позволите, я хочу задать вопрос обвиняемой. Может ли она назвать пример – любой пример – реальной двуличности со стороны своей дочери?

– Ну, – Шэрон заливается краской, – для начала – она встречалась с этим своим гнусным сводным братом. И я об этом ничего не знала.

– И вы хотите, чтобы суд вам поверил?

– Вы что, называете меня лгуньей? Мы не знали. Я не знала. Я бы прекратила это все к чертовой матери, если б только узнала.

Это была ловушка, в которую Шэрон легко попала.

– Я вас понял, – говорит Агню после долгойпаузы. – У вас что, привычка такая, миссис Мэйсон, прекращать к чертовой матери все, что вам не нравится?

На этот раз вмешивается судья:

– Суд не будет рассматривать ваше последнее замечание. Прошу вас, продолжайте, мистер Агню.

Обвинитель смотрит в свои записи:

– Независимо от того, знали ли вы о том, что ваша дочь встречается со своим сводным братом или нет, в тот день к вам в дом, миссис Мэйсон, Джейми Нортхэм не заходил, не так ли? Ибо доподлинно известно, что в это время он находился в двадцати милях отсюда, на репетиции свадьбы в Горинге. Значит, вы хотите сказать, что Дейзи встречалась с кем-то еще – что у нее была вторая секретная связь? А такое вообще возможно? Ведь девочке всего восемь лет, и у нее нет ни мобильного телефона, ни доступа к Интернету… Но даже если б эта связь существовала, неужели Лео не заметил бы, как в тот день знакомые Дейзи подошли к двери или взломали ее?

Шэрон пристально смотрит на обвинителя – ее гнев уже готов вырваться наружу.

– У него на голове были наушники.

Но Агню не сдается – он отлично подготовился к заседанию.

– Но если даже и так – не могу поверить, что он ничего не заметил и ничего вам не сказал, когда вы вернулись. В конце концов, – он не отводит от Шэрон взгляд, вбивая последние слова, как гвозди, – вы его мать, а он ваш сын…

Это последняя капля.

– Этот чертов ребенок не мой сын! – Слова вырываются у нее прежде, чем она может их обдумать. – А если вы думаете, что он мог что-то услышать или что-то сделать, то это неуместная шутка. С ним что-то не в порядке. И всегда так было. Ради бога – он же сам сжег этот гребаный дом! И если уж вам так надо обязательно кого-то обвинить, то обвиняйте его дуру-мать, а не меня.

Кирби опять вскакивает на ноги, чтобы выразить протест, а публика в зале кричит и размахивает руками. Проходит не меньше пяти минут, прежде чем удается восстановить порядок. И все это время тяжело дышащая Шэрон сидит неподвижно.

– Итак, вы решили настаивать на своих показаниях, – вновь вступает Агню. – На том, что вы не видели Дейзи после того, как она вернулась домой. Не видели и не говорили с ней…

Свидетельница краснеет, но хранит молчание.

– А как в таком случае вы объясните вот это? – Обвинитель поднимает со стоящего перед ним стола прозрачный пакет. – Улика номер девять, ваша честь. Детский кардиган из хлопка, найденный под тачкой на парковке. Кардиган, который, как мы все знаем, был опознан как тот, который носила Дейзи Мэйсон в день своего исчезновения. – Он нажимает кнопку на пульте, и на экране появляется запись со школьной камеры наружного наблюдения.

Публика открывает рот от удивления – полиция этого не показывала. Эту съемку еще никто не видел. Агню ждет. Пусть они увидят Дейзи живой, смеющейся, купающейся в солнечных лучах. Наконец он ставит запись на паузу.

– Это последний раз, когда Дейзи Мэйсон видели живой. Кардиган повязан у нее на плечах и, как видите, он абсолютно чистый. Хорошо заметны оба рукава, на которых нет никаких пятен.

Обвинитель вновь поднимает пакет с уликой.

– Думаю, что присяжным будет трудно разглядеть это под слоем грязи, но анализ показал, что на левом рукаве имеются следы крови. И это кровь не Дейзи. А совершенно другого человека. И этот человек – вы, миссис Мэйсон.

Он молчит, ожидая, пока аудитория усвоит информацию.

– Так, может быть, вы поделитесь с нами, миссис Мэйсон, каким образом ваша кровь оказалась на этом кардигане, если ее не было на нем в три сорок девять, когда ваша дочь ушла из школы? И вы продолжаете утверждать, что не видели Дейзи после того, как она в тот день вернулась домой?

Наверное, Шэрон ждала этого, но возразить ей нечего. Ни одно из ее объяснений не выдержит хотьмало-мальски пристального изучения.

– Я порезалась, – произносит наконец она. – На полу в кухне были осколки стекла.

– Ах, ну да… Та самая знаменитая разбитая банка с майонезом. Но это все равно не объясняет, как ваша кровь оказалась на кардигане. Может быть, вы просветите нас, миссис Мэйсон?

– После того как я услышала, как она вернулась, я увидела кардиган валяющимся на ступеньках лестницы. В тот момент я как раз собиралась подняться к дочери. Я взяла его и повесила на крючок в прихожей. Я убиралась. Готовилась к вечеринке. И не знала, что рука все еще кровит, иначе положила бы кардиган в грязное белье.

– А когда вы заметили, что кардиган исчез?

Шэрон смотрит на обвинителя, и ее подбородок приподнимается.

– Когда пришел Лео. Но я тогда решила, что она спустилась и забрала его.

– И вы не стали рассказывать об этом полиции? Ни разу не упомянули об этом за все долгие часы допросов, которые проходили до того, как вас арестовали?

– Я не думала, что это так важно.

В зале суда устанавливается тишина. Шэрон никто не верит. Но больше у нее ничего нет.

Наступает долгая, долгая пауза.

***

19 июля 2016 года, 16:09

День исчезновения

Барж-Клоуз, № 5

Кухня

Она знала, что он лжет. Об этом говорил его голос, шумы на линии… И эхо в трубке было совсем другим. Он был не на улице, не на стройплощадке, а в помещении. В помещении с другими людьми. Теперь она легко ее читала, эту партитуру его лжи.

Женщина осторожно кладет трубку и смотрит на пол. Майонез постепенно превращается в липкую, клейкую массу, притягивающую к себе жужжащих мух. Стекло повсюду – мелкие осколки хрустят под ногами. Когда через пять минут открывается входная дверь, Шэрон стоит на четвереньках и собирает осколки в кусок бумажного полотенца.

– Дейзи? Это ты?

Миссис Мэйсон встает и протягивает руку за чайным полотенцем.

На ее руках кровь.

– Дейзи! Ты меня слышишь? Немедленно подойди ко мне.

Наконец появляется ее дочь – она волочит за собой по полу ранец.

Шэрон сжимает губы, и на ее щеках появляются два ярких пятна.

– Это ты сделала, да? – говорит она, указывая на грязь на полу. – Сегодня утром ты последняя уходила с кухни. Значит, кроме тебя, некому.

– Это просто майонез. – Девочка пожимает плечами.

Мать делает шаг в ее сторону.

– Я весь день мотаюсь по магазинам, закупаясь к этой вечеринке, и вот теперь мне надо ехать опять, потому что ты не соизволила сообщить мне о том, что наделала. Да и зачем он тебе вообще понадобился? Никто не ест майонез за завтраком. Или это новая заморочка от твоих фасонистых подруг? Нечто, что мы, по своей толстокожести, понять не в состоянии?

Дейзи открывает рот, но передумывает отвечать. Она смотрит сначала на майонез, а потом на свою мать и пренебрежительно вздергивает подбородок. Теперь они с миссис Мэйсон просто вылитые копии друг друга.

– Ты, наверное, думаешь, что слишком хороша для нас, да? – говорит Шэрон, подходя к дочери. – Ты что, думаешь, что я не знаю, почему твои гребаные Порция и Нанкси Чен не придут сегодня? Ты же стыдишься нас, нет? Ты свысока смотришь на свою собственную семью, совсем как эти заносчивые коровы… Как ты смеешь, как ты только смеешь!..

Дейзи поворачивается, чтобы уйти, но Шэрон бросается вперед и хватает ее за плечо, тянет за кардиган.

– Не смейте поворачиваться ко мне спиной, юная леди. Я ваша мать – извольте относиться ко мне с уважением.

Девочка выворачивается из рук матери, и какое-то время они стоят, сверля друг друга взглядами.

– Мисс Мадиган говорила, – медленно начинает Дейзи, личико которой побелело, – что уважение надо заработать. Тебя уважают за то, что ты сделал. А ты ничего не сделала. Ты уже даже не красивая. Поэтому папочка ищет себе другую тетю. У него будет новая жена, а у меня – новая мамочка.

Это происходит прежде, чем Шэрон успевает сообразить, что она делает. Поднятая рука, жгучая затрещина, ярко-красный след. На мгновение женщина в ужасе замирает. Но не от того, что сделала, а от этого выражения на лице дочери. У девочки холодный, тяжелый взгляд триумфатора.

– Больше ты не моя мама, – шепчет Дейзи. – Я скорее умру, чем буду такой, как ты.

А потом она поворачивается, подбирает свой портфель и уходит.

– Дейзи? Дейзи! Немедленно вернись!

Дверь наверху захлопывается, и раздаются звуки музыки.

«Бум! Бум! Бум!» – доносится сквозь тонкие перегородки.

Шэрон подходит к раковине и дрожащей рукой наливает себе стакан воды. Когда она поворачивается, то видит Лео, который наблюдает за ней.

– На тебе кровь, – говорит мальчик.

***

Когда Агню возобновляет допрос, его голос звучит мягко, почти по-доброму:

– Но есть и еще одна версия того, что произошло в тот день, миссис Мэйсон, не так ли?

Шэрон отворачивается от него.

– За месяцы, предшествовавшие смерти вашей дочери, вы убедились, что у вашего мужа есть любовница. И эта ревность, эти подозрения настолько вас захватили, оказались настолько всепоглощающими, что вы потеряли способность мыслить рационально. Каждая женщина, на которую смотрел ваш муж, каждая женщина, которая улыбалась ему в ответ, только усиливали жуткое осознание его виновности. Вы даже собственную дочь стали рассматривать в качестве потенциальной соперницы, укравшей у вас ту любовь, которая, по вашему разумению, справедливо принадлежала только вам.

Голова Шэрон падает ей на грудь. Она плачет. От жалости к самой себе – скупыми и жалкими слезами.

– А потом, в тот самый вечер, все происходит одно к одному, – продолжает обвинитель. – Ваш муж звонит, чтобы сообщить, что задерживается, и вы, таким образом, вынуждены одна готовиться к приему. Но не это самое страшное – вы уверены, что мистер Мэйсон не с клиентом, как он утверждает, а с другой женщиной. Кто знает, может быть, вы расслышали на заднем фоне женский голос или шум бара… Но как бы оно ни было, этого оказывается достаточно, чтобы вам вынесло мозг. Вы просто не можете больше это терпеть. И вот в этом невыносимом, обиженном, озлобленном состоянии вы поднимаетесь в комнату дочери. И что вы там видите? Вы видите, как она, все еще в школьной форме и с кардиганом на плечах, собирается мерить маскарадный костюм. Костюм, совершенно непохожий на тот, который вы с такими затратами для нее достали. Вы понимаете, что она легко обменяла его. И что она вам тогда сказала, миссис Мэйсон? Она что, сказала вам, что ее папочка будет еще больше любить ее в костюме русалки? Или что он считает ее красивее вас?

Голова Шэрон дергается вверх. «Нет, – безмолвно шепчут ее губы, – все было совсем не так».

Но обвинитель еще не закончил:

– Для любого другого, для любой другой матери происходящее было бы настолько тривиальным, что она не обратила бы на него никакого внимания. Но только не для вас. Для вас это служит спусковым механизмом, который дает волю неожиданной ярости, ведущей к ужасающим и непоправимым последствиям. Потому что костюм вызывает у вас воспоминания потрясающей яркости о другой невинной малышке, укравшей у вас когда-то внимание, которое, как вы считали, принадлежало только вам. О малышке, которую папа любил больше вас. О малышке, на которую Дейзи была похожа как две капли воды. О вашей сестре Джессике!

– Ваша честь! – кричит Кирби, вскакивая на ноги. – Это слишком предвзятый…

– О Джессике, – продолжает Агню, повышая голос, – которая умерла в возрасте двух лет, совершенно необъяснимым образом. Умерла, когда вы с ней были вдвоем. Умерла, когда вы должны были за ней следить. Это что, еще одно из ваших «совпадений», миссис Мэйсон, или эти две малышки умерли от вашей руки?

Шэрон трясет головой. Слезы из ее глаз льются потоком. Неистовым, неописуемым и неумолимым.

– В чем была ваша сестра в момент смерти? – Обвинитель подается вперед. – Во что она была одета, миссис Мэйсон?

***

Страничка в «Фейсбуке» «Найти Дейзи Мэйсон»

Мы хотели бы поблагодарить всех тех из вас, кто поддержал кампанию #ПравосудиедляДейзи. С трудом верится, что ее собственная мать может быть повинна в таком преступлении, но вердикт вынесен, и все ждут, что вскоре все закончится. Сердцами мы сейчас с несчастным Лео, который будет жить с последствиями преступлений Мэйсонов всю оставшуюся жизнь. Где-то через неделю мы закроем эту страницу, но вы можете сделать запись в книге соболезнований онлайн.

Джин Мюррэй, Фрэнк Лестер, Лорен Николас и еще 811 таких же, как мы.

ТОП КОММЕНТАРИЕВ

Никола Андерсон Я слышала, что Лео передали органам социальной опеки. Он действительно не может жить с таким отцом, даже когда папаша выйдет на свободу.

1 февраля в 10:22

Лиз Кингстон Надеюсь, что теперь, когда вердикт вынесен, Дейзи упокоится с миром и мы не будем больше видеть дурацких сообщений от людей, утверждающих, что видели ее. Я сама читала уже три таких сообщения в «Твиттере» только за последнюю неделю.

1 февраля в 10:23

Полли Магуайер Мне такие тоже встречались. Кто-то уверен, что видел ее в ливерпульских доках, хотя потом оказалось, что та девочка была рыжей; еще кто-то утверждает, что видел ее в Дубае, а кто-то – на Дальнем Востоке… Честно говоря, иногда люди бывают полными идиотами. Лео никак не помогут эти ужасные слухи, циркулирующие вокруг.

1 февраля в 10:24

Эбигейл Уорд Согласна и хотела бы сказать, что лучшим способом вспомнить Дейзи будет пожертвование в Фонд национального общества по предотвращению жестокого обращения с детьми. Такую жестокость необходимо прекратить. Взносы можно сделать здесь.

1 февраля в 10:26

Уилл Хейнс Согласен, или в благотворительный фонд для детей с ФАС. Я работал с такими детьми, и они очень нуждаются в поддержке. Если у Лео действительно этот синдром, то я могу лишь надеяться, что он наконец получит ту любовь, которая ему необходима.

1 февраля в 10:34

Найти Дейзи Мэйсон Отличные идеи – прекрасная дань памяти двух невинных детишек.

1 февраля в 10:56

Джуди Брэй На прошлой неделе я проезжала на поезде через этот железнодорожный переезд – там куча цветов. Люди оставляют горшки с маргаритками. Очень трогательно. Некоторые в моем вагоне плакали.

1 февраля в 10:59

***

Через два дня после того, как присяжные вынесли свой вердикт, на улице неожиданно выглянуло солнце. Кристальной чистоты хрустящий морозный день был таким красивым, каким никогда не бывает мягкий летний солнечный день. Клочья перистых облаков неслись по невероятно огромному голубому небу.

Я покупаю сэндвич и отхожу с ним на игровую площадку. Стайка мальчишек гоняет по ней мяч, а на другом конце сидит, прижавшись друг к другу, очень пожилая пара. Удивительно, как старики начинают походить на старух, а старухи – на стариков. Как будто половые признаки и их важность сглаживаются по мере того, как мы приближаемся к неизбежному концу. Я не слышу, как подходит Эверетт, пока она не останавливается рядом со мной и протягивает мне кофе.

– Не возражаете?

Я-то как раз возражаю, но улыбаюсь и произношу:

– Конечно, нет. Присаживайся.

Девушка садится, ссутулившись на холоде и обхватив двумя руками кружку с кофе.

– Мне только что звонил Гислингхэм, – говорит она. – Они надеются скоро забрать Билли домой. Врачи очень довольны его успехами.

– Отлично. Я ему напишу.

Тишина.

– Вы действительно думаете, что это сделала она? – спрашивает наконец Верити.

Так вот в чем дело!

– Да, – отвечаю я. – Я так думаю.

– И вам не кажется, что ее приговорили по ложному обвинению? То есть потому, что люди их ненавидели, из-за «Твиттера» и всей этой компании оскорблений, а не потому, что были реальные доказательства?

– Этого мы никогда не узнаем. – Я пожимаю плечами. – Важно лишь то, что мы получили искомый результат, и не важно, как это произошло. Правда, я не думаю, чтобы с доказательствами было что-то не так. Мы хорошо поработали – ты хорошо поработала.

Девушка смотрит сначала на меня, а потом переводит глаза на парк. Совсем низко над игровой площадкой пролетает пара чаек, и один из малышей начинает плакать.

– Мне все не дает покоя одна вещь.

Я делаю глоток кофе и выдыхаю облачко горячего сладкого пара.

– И что же именно?

– Эти перчатки. Те, которые она выкинула в мусорный контейнер. Которые были завернуты в листы «Гардиан».

– А что с ними не так?

– Когда мы ее допрашивали, она до бесконечности повторяла: «Мы не читаем “Гардиан”, мы читаем “Дейли мейл”»[112]. И стояла на этом, как скала.

Я улыбаюсь, но по-доброму – это все от обостренной совести Верити, а такое на нашей работе надо культивировать.

– Не думаю, чтобы это что-то значило, Эверетт. Она могла найти ту газету или купить. А может быть, «Гардиан» уже лежала в том контейнере. В таких делах всегда остается масса невыясненных мелочей – от них можно сойти с ума, если вовремя не остановиться. Так что пусть тебя это не беспокоит. Мы арестовали того, кого надо. Да и вообще, кто еще, по твоему мнению, мог это сделать?

Констебль поднимает на меня глаза, а потом вновь опускает их:

– Наверное, вы правы.

Какое-то время мы сидим молча, а потом Верити встает и улыбается мне:

– Спасибо, босс.

Сказав это, она направляется к участку. Сначала медленно, но, пока я наблюдаю за ней, ее шаги становятся все быстрее и быстрее. И на ступени уже поднимается та самая Эверетт – проворная, уравновешенная и объективная.

Что же касается меня, я с трудом поднимаюсь на ноги, иду к машине и направляюсь в сторону объездной дороги. Проехав по ней пять миль, сворачиваю направо с Кидлингтон-Хай-стрит и оказываюсь перед небольшим бунгало, покрытым штукатуркой желтого цвета. По обеим сторонам двери расположились два снежных сугроба, а сад полон ярко раскрашенных игрушек для собаки. Женщине, которая открывает на мой звонок дверь, лет сорок. На ней мешковатый джемпер с Арана[113] и брюки от тренировочного костюма. В одной руке она держит чайное полотенце. Увидев меня, женщина широко улыбается:

– Инспектор, как мило! Я вас не ждала.

– Простите, Джин, я просто проезжал мимо, вот и решил…

Но она уже приглашает меня войти:

– Не стойте на холоде. Вы к Гари?

– Это не официальный визит – я просто хотел посмотреть, как у него дела. И пожалуйста, зовите меня Адам.

– Приятно, что вас это все еще интересует, Адам. – Женщина опять улыбается. – Они с Филом отправились в парк играть в футбол. Хотя мне кажется, собака уверена, что все это делается только ради нее. – Она вытирает руки о полотенце. – Подождите минутку, я поставлю чайник. Они должны вот-вот вернуться. Фил будет очень удивлен. – Еще одна улыбка. – С вашего последнего приезда мы закончили комнату Гари – если хотите, можете взглянуть.

Джин исчезает на кухне. Я несколько мгновений стою неподвижно, а потом делаю шаг вперед и распахиваю дверь. Стены увешаны плакатами с футболистами, под кроватью валяются разноцветные носки, а пододеяльник на ней – с эмблемой «Челси». Здесь же стоит «Икс-бокс» и лежит пачка коробок с играми. В общем беспорядок. Нормальный, веселый ежедневный беспорядок. Хлопает дверь, которую распахнула Джин. В руках у нее две кружки с чаем.

– Ну и как вам? – спрашивает она, протягивая одну из них мне.

– Мне кажется, что вы отлично справились, – отвечаю я. – Но я не только про обстановку. Все это – как раз то, что ему требуется. Обыденность. Стабильность.

Хозяйка садится на кровать и разглаживает пододеяльник рукой.

– Все это не так сложно, Адам. Ему просто необходимо ощущать любовь.

– А как его новая школа?

– Все хорошо. Мы, я и доктор Доннелли, много говорили с его классным руководителем, прежде чем он начал учебу. Он все еще привыкает, но я держу за него пальцы и надеюсь, что все будет хорошо.

– И он был рад, когда ему вернули его настоящее имя?

– Мне кажется, тут помогло то, что в «Челси» тоже играет Гари[114]. И да, мне кажется, что то, что «Лео» остался в прошлом – это лучшее, что могло с ним случиться. Во всех смыслах. Для него это новое начало.

Джин дует на чай, а я подхожу к окну и смотрю в сад на заднем дворе. В самом дальнем его конце видны ворота и пара футболистов, играющих на грязной траве. На подоконнике стоит небольшая голубая фарфоровая тарелочка, в такие обычно кладут ключи или мелочь. Но в этой лежит только одна вещь. Она из серебра и отражает свет. Похожа на амулет – такие обычно носят на цепочке или на браслете. Подобное не ожидаешь увидеть в комнате мальчика. Я беру вещь в руки и вопросительно смотрю на Джин.

– А, это дала ему его сестра, – поясняет она. – Кстати, Гари хочет послать письмо этому вашему милому констеблю – Эверетт, так, кажется? Извиниться за все то, что произошло в пансионе. Эта вещь у вас в руках – он искал именно ее, когда все это случилось. Он тогда испугался, что потерял ее.

– Правда? – Я еще раз смотрю на подвеску, поворачивая ее в руке. У нее форма букета из цветов или листьев, которые висят вниз головой. Похоже на рождественскую омелу. – Должно быть, она много для него значит?

Джин согласно кивает.

– Это какой-то амулет. Отгонять зло. Дейзи его дала ее учительница, а она отдала его Гари. И все равно это странно.

– Почему вы так считаете?

Женщина делает глоток чая.

– Гари не очень любит об этом говорить, и я на него не давлю, но у меня такое впечатление, что Дейзи дала ему этот амулет как раз в тот день – в день своего исчезновения. Каждый раз, когда я об этом думаю, меня пробирает дрожь. Знаю, что, когда говоришь о таком вслух, это звучит по-идиотски, но у меня есть впечатление, что она обо всем знала. Но откуда она могла знать, бедная маленькая овечка?

Слышатся звуки поворачиваемого в двери ключа, и дом неожиданно наполняется шумом голосов и хаосом, который устраивает грязный пес.

– Джин, Джин, я забил три пенальти! – кричит мальчик, вбегая в спальню. В ногах у него путается подпрыгивающий золотистый ретривер[115]. – Один за другим – бац! бац! бац!

Тут ребенок внезапно останавливается, поняв, что Джин не одна. Его щеки порозовели от холода, а волосы короче, чем когда я видел его в последний раз. Теперь у него нет челки, за которой можно спрятаться, но она ему и не нужна – он смотрит мне прямо в глаза. Я вижу, что мальчик удивлен, поскольку не ожидал меня увидеть, но это всё. Он больше не выглядит испуганным.

– Привет, Гари, – говорю я. – Заскочил посмотреть, как у тебя дела. Джин говорит, что ты молодец. И я очень рад это слышать.

Мальчик быстро нагибается, чтобы почесать скалящуюся собаку за ухом.

– Мне здесь хорошо. – Он вновь поднимает на меня глаза. И я не могу придумать три других слова, которые сказали бы мне больше. И не только о прошлом, но и о будущем.

– Три пенальти? – продолжаю я. – Совсем неплохо. Продолжай в том же духе, и будешь таким же, как твой любимый игрок – не помню его имени, – который всегда реализует пенальти…

Гари улыбается, и я понимаю, с некоторым ощущением раскаяния, что впервые вижу эту его улыбку.

– Азар, – называет он фамилию игрока.

Вернувшись к машине, я несколько мгновений сижу в ней, задумавшись. Я думаю о Гари, который получил свой второй шанс, и о Дейзи, которая его не получила. И о втором шансе, который мне так никогда и не получить, хотя я готов отдать за него все, что у меня есть…

Завтра будет год. День в день. Тот день. Казалось, что дождь не останавливаясь льет вот уже несколько недель – тяжелые облака висели над землей. Я рано вернулся домой, потому что мы хотели поговорить с Джейком, и не хотел, чтобы этот разговор получился скомканным. Я не хотел, чтобы он ложился, все еще переживая его. На следующий день у нас была назначена встреча с детским психологом. Алекс выступала категорически против этого и настаивала на том, что наш семейный врач знает, что делает, да и Джейк вот уже несколько недель не наносил себе ран. Я мог бы, наверное, сам догадаться, что наш сын не был тем «случаем» и что обострение ситуации может только привести к худшим результатам. Но я настоял.

Настоял…

Помню, как я внес во двор контейнеры для мусора, проклиная мусорщика за то, что тот бросил их на подъездной дороге. Помню, как бросил ключи на кухонный стол и взял в руки почту, спросив у Алекс, где Джейк.

– Наверху, – ответила жена, заполняя посудомоечную машину. – Слушает музыку. Скажи ему, что ужин через полчаса.

– А потом мы с ним поговорим?

– А потом мы с ним поговорим.

В те ночи, когда меня мучают кошмары, я поднимаюсь по этим ступеням на четвереньках, понимая, что случилось что-то страшное и что только скорость может меня спасти, – и не имея возможности двигаться быстрее, чем свинцовое грузило в воде. Наполовину открытая дверь. Темнеющее небо. Мерцание компьютерного экрана. Пустое кресло. Эти мучительные несколько секунд, когда я, еще не зная… Все еще не зная… Потом я поворачиваюсь, решив, что он пошел в туалет в моем кабинете…

Он висит.

Прямо здесь.

Пояс халата врезался в его тело…

Покрасневшее лицо вздулось…

Эти глаза…

И я не могу его спасти. Не могу снять его. Не могу впустить воздух в его легкие. Не могу добраться до него на пять минут раньше. Потому что все дело в них. В этих пяти минутах. Так они сказали.

Проклятые мусорные контейнеры.

Мой мальчик.

Мой дорогой, мой любимый, мой потерянный навсегда мальчик…

17 августа 2016 года, 10:12

Через 29 дней после исчезновения

Звучит сирена парома. Он медленно набирает скорость и выходит из доков Ливерпуля в Ирландское море. Чайки, громко крича, кружат над кораблем. Несмотря на яркое солнце, на смотровой палубе, где возле перил стоит Кейт Мадиган, чувствуется прохладный бриз. Она смотрит на облака, на другие корабли, на людей на пирсе, фигуры которых становятся все меньше и меньше по мере того, как паром отдаляется от берега. Некоторые из этих людей машут руками. Но не ей, и она это знает – люди всегда машут вслед кораблям, и это придает всей сцене законченность. Придает законченность тому ощущению, что все сущее вокруг постепенно превращается в воду, ярд за сверкающим ярдом.

Потому что возврата назад уже больше нет. И не будет никогда. Женщина глубоко и с облегчением вздыхает и чувствует, как чистый воздух наполняет ее легкие и как бы очищает ее душу. Она все еще не может поверить, что им это удалось. После всех этих долгих недель лжи, утаивания, бессонных ночей, проведенных с колотящимся сердцем в ожидании стука в дверь. И даже сегодня у нее тряслись руки, когда она подъезжала к паромному терминалу, думая, что здесь их наконец-то будет ждать полиция. Которая перекроет им все пути отхода и лишит их новой прекрасной жизни. Но на пирсе никого не было. Не было ни маленького жизнерадостного констебля, ни той женщины с тусклыми волосами, настороженными умными глазами и вопросами, которые почти попадали в точку. Ничего этого не было. Только общительный сотрудник паромной компании «Пи энд Кью», который проверил их билеты и с улыбкой махнул рукой, чтобы проезжали.

И все закончилось. Все эти риски, с которыми ей пришлось столкнуться: планирование, осторожность, попытки предусмотреть заранее все невероятно изменчивые детали – все это оказалось не зря. Да, другим людям пришлось заплатить за это свою цену, но, насколько она понимает, они получили лишь то, что заслужили. Мать, которая вечно лишала любви, и отец, который эту любовь извратил. И кто теперь скажет, кто из них виноват больше? И кто из них двоих заслужил более суровое наказание? Ее бабушка всегда говорила, что Бог внимательно следит за тем, чтобы твои грехи от тебя не убежали, и в данном случае, по-видимому, это справедливо. Эти записи на его телефоне, кровь на кардигане – ничего из этого невозможно было предусмотреть, но и то и другое произвело сногсшибательный эффект. Так что, или по вмешательству сверху, или по ее собственному вмешательству, но справедливость восторжествовала. Папашу поймали в болоте, созданном его собственными руками, а мамаша попалась в западню, которая схватила ее так же надежно, как освободила ее дочь. И только это, в конце концов, было важно – не то, кого приговорили, а то, что люди поверили в сам факт убийства. Потому что теперь все поиски прекратятся. Ну а что касается мальчика – что ж, она проверила. Осторожно, чтобы не привлечь ничьего внимания. Но опять-таки для нее как для учительницы его сестры это было вполне естественно. Она хотела знать – хотела быть уверенной. И ей сказали, что с мальчиком всё в порядке. То есть даже более того. Все соглашаются, что это лучшее, что могло с ним произойти. Потому что теперь он получил то, что заслужил, – второй шанс. Тот же самый волшебный, меняющий жизнь второй шанс, который получила и она тоже…

– Мамочка! Мамочка!

Кейт поворачивается и видит, как к ней летит маленькая девочка с лицом, светящимся от радости. Женщина наклоняется, распахивает руки и нежно качает ребенка, чувствуя на щеке его горячее дыхание.

– Ты меня любишь, мамочка? – шепчет девочка, и Мадиган, отстранившись, смотрит на нее.

– Конечно, люблю, милая. Очень люблю. Очень-очень люблю.

– Так же, как свою другую маленькую девочку?

В голосе ребенка слышится беспокойство.

– Конечно, милая, – негромко говорит Кейт. – Я люблю вас обеих одинаково. На какое-то время мое сердце разбилось, когда она умерла, потому что она была больна, и я не смогла ее спасти… Что бы я ни делала, как бы ни старалась. Но я смогла спасти тебя. И никто больше не сделает тебе больно. – Женщина гладит девочку по коротким рыжим кудряшкам, которые так похожи на ее собственные волосы. – Потому что теперь я твоя мамочка.

– Больше мне никто не верил, – шепчет ребенок. – Никто, кроме тебя.

Глаза Кейт наполняются слезами.

– Я знаю, милая. И мне так грустно, что у тебя не было никого, с кем бы ты могла поговорить, не было никого, кто любил бы тебя так, как ты того заслуживаешь. Но теперь все закончилось. Ты была такой смелой и умной… Эти перчатки, этот зуб, который ты сохранила, – я бы до такого ни за что не додумалась.

Кейт опять обнимает девочку и прижимает ее к себе еще крепче.

– Я обещаю тебе, что они никогда тебя не найдут. Что я всегда буду рядом. Ты ведь это запомнишь, да?

Она чувствует, как малышка кивает.

– Ну так что, – женщина вытирает слезы и берет девочку за руки, – скажем последнее «прости» Англии?

В лучах солнца они стоят возле перил. У девочки глаза стали круглыми от возбуждения – она смеется и машет рукой парому, который движется в противоположном направлении.

В нескольких футах от них на палубе в коляске сидит пожилая леди. Ноги ее тщательно укутаны одеялом.

– А ты неплохо проводишь время, – говорит она, по-доброму глядя на девочку.

Ребенок смотрит на нее и отчаянно кивает, а Кейт улыбается.

– Мы едем в Голуэй, – весело объясняет она. – Я получила там новую работу. Сабрина[116] месяцами ждала этого путешествия на пароме.

– Сабрина? – переспрашивает женщина. – Какое милое имя! И у него такое хорошее значение… Я всегда говорю, что лучше всего иметь имя со значением. Мамочка говорила тебе, что оно значит?

Девочка опять кивает:

– Я его люблю. Оно как секрет. Я люблю секреты.

И она улыбается. Очаровательной улыбкой, которая демонстрирует отсутствие переднего зуба.

Оксфорд – это один из тех городов в мире, который чаще всего появляется на страницах различных книг. Так что вы можете представить себе мой трепет, когда я решилась добавить к этому списку несколько своих романов – романов детективных, – действие которых происходит в городе, где мне выпало счастье жить. Я надеюсь, что Оксфорд из этой книги будет близок тем, кто знает этот город, и мои читатели смогут найти многие улицы и здания, которые я описываю, на карте. Хотя при этом надо упомянуть, что многие переулки и другие специфические места – это плод моего воображения. И естественно, необходимо помнить, что любое совпадение описываемых людей с ныне живущими является случайным.

Имена пользователей в «Твиттере» были намеренно составлены с использованием шестнадцати и более знаков, чтобы избежать случайного совпадения с уже существующими аккаунтами. И если какие-то из них совпадают с реальными именами пользователей, то это получилось ненамеренно.

Несколько слов благодарности тем людям, благодаря которым эта книга появилась на свет. Прежде всего моему потрясающему агенту Анне Пауэр, моему изумительному редактору в «Викинге» Кэти Лофтус и обладающей орлиным зрением литературному редактору Карен Уитлок.

И моему мужу Симону за то, что он сказал на том пляже на Карибах: «А почему бы тебе не написать детективный роман?»

И моему дорогому другу Стефану, который был, как и всегда, одним из моих первых читателей.

Что же касается профессионалов, то я хотела бы поблагодарить инспектора Энди Томпсона из Управления полиции долины Темзы за его невероятно полезные замечания и советы, и Джои Гиддингса, моего личного и очень информированного «эксперта-криминалиста». Я столько узнала от них двоих, что в результате эта книга получилась гораздо лучше, чем планировалась.

Я также хотела бы поблагодарить королевского адвоката Николаса Сифрета, который оказался неистощимым источником информации по вопросам судебных процедур и других юридических аспектов книги.

Спасибо и профессору Дэвиду Хиллу за его помощь в описании технических аспектов строительства, и доктору Оли Рахману за терпение в его терпеливых ответах на мои медицинские вопросы (да простит он мне эту тавтологию!).

Естественно, что во всех ошибках, которые могут встретиться в книге, винить надо меня, а не этих людей, которые любезно согласились мне помочь.

© Перевод на русский язык, М. Стрепетова, 2018

* * *

Кара Хантер – литературный псевдоним английской писательницы Линн Шеппард, широко известной в мире своими историческими романами-детективами. Имея оксфордскую докторскую степень в области литературы, а также различные призы и премии, она попробовала себя в жанре психологического триллера. И сразу добилась громкого успеха. Ее дебютный остросюжетный роман стал национальным бестселлером.

Редкий талант…

Daily Mail

Головокружительное, захватывающее чтение.

Йан Рэнкин

Один из лучших триллеров, которые я когда-либо читала.

Кэтрин Крофт

Кара Хантер – мастер сюжета, но совершенно выдающимися ее романы делают потрясающе прописанные персонажи.

Рейчел Эбботт

Я проглотила эту книгу за один присест.

Эмма Кавана

«Берку и Хиту»

в память о счастливых днях

ПРОЛОГ

Она открывает глаза – темно, как будто на них повязка. Затхлым и сырым воздухом давно никто не дышал.

Просыпаются и другие ощущения. Она чувствует тишину и холод. К запаху плесени примешивается какое-то животное зловоние. Пальцы нащупывают мокрый гравий под тканью джинсов. Теперь она начинает вспоминать, как попала сюда и что случилось.

Как можно было так сглупить?

Сдерживая панику, она пытается привстать, но ничего не выходит. Глубокий вдох – и она кричит, ее вопли эхом отражаются от стен. Кричит и кричит, пока не срывается голос.

Никто не услышит, никто не придет на помощь.

Она снова закрывает глаза, по лицу от злости текут горячие слезы. Неподвижное тело переполняет гнев, а вскоре она в ужасе понимает, что ее кожи коснулись чьи-то острые маленькие лапки…

* * *

Кажется, кто-то писал, что апрель – жесточайший месяц[117]. Не знаю, кто именно, но этот человек точно не был детективом. Я-то знаю, что жестокость может произойти в любое время года – насмотрелся, – просто холод и мрак немного притупляют восприятие, а вот солнце, голубое небо и пение птиц создают контраст. Смерть и надежда.

Эта история начинается с надежды. Начинается она первого мая, в первый день весны – настоящей весны. Если вы бывали в Оксфорде, то знаете, что здесь нет золотой середины: во время дождя каменные строения приобретают цвет мочи, но в лучах солнца старинные колледжи кажутся сотканными из облаков, и, глядя на них, думаешь, что нет места прекрасней на земле. А я лишь старый циничный коп.

Вернемся к первомайскому утру, когда город предстает во всей своей оригинальности и непокорности. Трудно понять, какой он – то ли языческий, то ли христианский; такой вот безумный городок. С озаренной светом верхушки башни доносится хор певчих. Уличные музыканты окружили круглосуточный фургон с бургерами. Пабы открываются в шесть утра, а половина студентов еще не отошли с прошлой ночи. На улицы с цветами выходят даже трезвые жители Северного Оксфорда (я не шучу). В прошлом году собралось двадцать пять тысяч человек; один парень нарядился деревом. Представили?

В общем, серьезный день для полиции. Впрочем, если и выбирать праздник для дежурства, так уж лучше этот. Да, предстоит убийственно ранний подъем, зато все проходит тихо, и нас активно угощают кофе и сэндвичами с беконом. По крайней мере, раньше, когда я еще ходил в форме, точно угощали. Теперь-то я детектив, занимаюсь уголовными делами…

К тому же в этом году все иначе. В этом году убийственным оказался не только ранний подъем.

* * *

Марк Секстон появляется у дома с часовым опозданием. В такой утренний час он должен был добраться быстро, но пробки на трассе М40 растянулись до самой Банбери-роуд. Когда поворачивает на Фрэмптон-роуд, то видит, что подъездную дорожку перекрыл строительный грузовик. Выругавшись, Секстон резко сдает назад, визжа шинами. Распахивает дверь «Кайенна» и выходит из автомобиля, едва не наступив в лужу рвоты на асфальте. Марк с отвращением смотрит на нее, проверяя, не испачкал ли туфли. Да что сегодня творится в этом гребаном городе? Он закрывает машину и широким шагом направляется к дому, нащупывая в кармане ключи. Ну хоть леса́ убрали, и то хорошо. Продажа заняла больше времени, чем ожидал Марк, но к Рождеству, если повезет, все уже утрясется. На аукционе он упустил отличный дом на Вудсток-роуд, так что пришлось повысить ставку и купить этот. Ничего, как только работы будут окончены, местечко превратится в настоящую, черт возьми, золотую жилу. Пусть на рынке недвижимости и наблюдается застой, в этом городе цены никогда не падают благодаря богатым китайцам и русским. Всего час езды до Лондона, а еще поблизости престижная частная школа для мальчиков. Жене Марка не нравились дома с двумя собственниками, но он сказал ей: «Ты только посмотри на эту хренову громадину!» Настоящая викторианская постройка, четыре этажа и подвал, который он собирается переоборудовать под новомодный винный погреб и домашний кинотеатр (об этом Секстон жене еще не сообщал). За общей стеной живет какой-то старый придурок – не станет же он закатывать вечеринки по ночам, правда? Сад у него, конечно, слегка запущен, хотя в крайнем случае можно поставить шпалеры. Ландшафтный архитектор упоминал что-то про деревья с переплетенными ветвями. Тысяча фунтов за штуку, зато сразу получается живая изгородь. «Только проблему с парадным входом таким способом не решишь», – мысленно добавил Марк, глядя на ржавеющий «Форд Кортина», подпертый кирпичами, и три велосипеда, пристегнутых цепью к дереву у дома номер 33. Рядом со всем этим добром красовалась стопка гниющих поддонов и черные мусорные мешки, из которых на тротуар сыпались пустые банки из-под пива. С прошлого приезда Марка ничего не изменилось, а был он здесь две недели назад. Оставил старому пердуну записку, попросив все убрать, однако, как видно, не подействовало.

Открывается дверь, из дома выходит Тим Найт, архитектор, со свертком растений в руке. Он широко улыбается заказчику и зовет за собой.

– Мистер Секстон, рад снова видеть вас. Мы серьезно продвинулись – думаю, вы будете довольны.

– Вот уж надеюсь, – с иронией говорит Марк. – Начался этот денек просто отвратительно.

– Посмотрим сперва наверху.

Они поднимаются по лестнице, стуча подошвами по зашкуренному дереву. Громко играет радио, почти в каждой комнате чем-то заняты рабочие: штукатуры на четвертом этаже, сантехник в ванной, прилегающей к спальне, реставратор трудится над рамами. Некоторые из рабочих поглядывают на Секстона, но он отводит глаза. Достает планшет, спрашивает строителей о ходе работ и вносит комментарии по каждому специалисту.

Осмотр завершают в задней части дома, где вместо снесенной кирпичной пристройки с навесом возводится просторная терраса из стекла и металла. Среди деревьев в дальнем конце сада проступает Кресент-сквер во всей своей георгианской изысканности. Жаль, что Секстон не смог позволить себе один из тех домов, хотя жаловаться не стоит: с момента покупки этого местечка цены на недвижимость поднялись на пять процентов. Марк расспрашивает архитектора о планировке кухни («Черт, я плачу шестьдесят штук, а мне даже долбаную посудомойку не поставят?»), потом оборачивается и смотрит на дверь, ведущую в подвал.

– Да, я как раз собирался сказать, – понял его намек Найт. – С погребом вышла заминка.

– Какая еще заминка? – спрашивает Секстон, прищурив глаза.

– Вчера звонил Тревор. Возможно, нам потребуется официальное разрешение от соседа, так как работы затронут общую стену.

– Твою мать, не хватало еще вмешивать сюда гребаных юристов, – скривившись, говорит Марк. – Так в чем проблема?

– Ребята начали снимать штукатурку, чтобы проложить новые кабели, и обнаружили, что состояние кирпичной кладки местами весьма плачевное. Похоже, миссис Пардью давненько туда не спускалась.

– Тупая старуха, – бормочет Секстон.

Найт не обращает внимания на его комментарий – дельце очень выгодное.

– Так вот. Боюсь, один из молодых рабочих не сразу понял, с чем имеет дело, но не волнуйтесь, завтра мы позовем инженера-проектировщика…

Не дожидаясь, пока Найт закончит, Секстон идет в подвал.

– Я сам, черт возьми, посмотрю.

Над лестницей горит тусклая лампочка. Внизу все провоняло плесенью.

– Осторожнее, – предупреждает Найт, – порожки не очень надежные. Тут шею можно сломать, если оступиться в темноте.

– Фонарик есть? Ни хрена не видно.

Найт подает Секстону фонарик. Включив его, Марк сразу понимает, в чем проблема. Кирпичи под краской с остатками старой желтой штукатурки покрыты сухой сероватой плесенью и осыпаются. От пола до потолка зияет трещина шириной с палец – трещина, которой раньше тут не было.

– Господи, нам что, теперь переделывать весь фундамент? Как оценщик мог такое упустить?

– У миссис Пардью стояли полки вдоль всей стены, – извиняющимся тоном отвечает Найт. – За ними разглядеть не получилось.

– И что самое главное, почему никто не следил за мелким идиотом, который разобрал на куски мою сраную стену?..

Секстон берет с пола какой-то инструмент и начинает ковырять кирпичи. Архитектор подходит ближе.

– Слушайте, лучше не…

Из стены вываливается кирпич, за ним другой, и в итоге целый пласт кладки падает, обдавая пылью туфли Марка. На обувь он не обращает внимания, потому что с открытым ртом смотрит на дыру шириной сантиметров пять.

И в полумраке за этой дырой в стене видит лицо.

* * *

В полицейском участке Сент-Олдейт детектив-сержант Гарет Куинн, недавно получивший повышение, пьет вторую чашку кофе и ест третий по счету тост, перекинув дорогой галстук через плечо, чтобы на него не попали крошки. Под стать галстуку и недешевый костюм: всем своим видом Куинн показывает, что слишком умен и элегантен для обычного копа. Офис департамента уголовного розыска наполовину пуст, из всей команды на работу пока что приехали только Крис Гислингхэм и Верити Эверетт. Серьезного дела сейчас нет, инспектор Фаули весь день пробудет на конференции, а потому можно позволить себе не спеша заняться увлекательной работой с документами.

На солнце видно, как в воздухе пляшет пыль. Куинн шуршит газетой, в офисе пахнет кофе. Момент спокойствия нарушает телефонный звонок. Время 9.17.

Куинн берет трубку.

– Департамент уголовного розыска. – И тут вдруг: – Вот черт. Уверен?

Гислингхэм и Эверетт смотрят в его сторону. Гислингхэм, в описании которого всегда звучат слова вроде «крепкий» и «прочный» – и не только потому, что он слегка полноват. Гислингхэм, который, в отличие от Куинна, не получил звания детектива-сержанта и вряд ли получит, учитывая возраст. Но не осуждайте его за это. Каждой команде уголовного розыска нужен свой Гислингхэм. Надежный человек – такого хочется увидеть с другого конца веревки, брошенной утопающему. Эверетт тоже не стоит судить по одной лишь внешности: пусть она выглядит, как мисс Марпл лет в тридцать пять, упорства ей не занимать, как и знаменитому персонажу Агаты Кристи. Гислингхэм говорит, что в прошлой жизни Эв точно была собакой-ищейкой.

– И дверь никто не открывает? – Телефонный разговор продолжается. – Ладно. Нет-нет, мы займемся. Скажите офицеру, чтобы встретил нас на месте, и пусть приведут хотя бы одну женщину-полицейского.

Гислингхэм уже тянется за пиджаком. Куинн кладет трубку и, вставая из-за стола, съедает последний кусочек тоста.

– Это из диспетчерской. На Фрэмптон-роуд кто-то нашел девушку в подвале соседнего дома.

– В подвале? – удивленно переспрашивает Эверетт.

– Случайно пробили общую стену. Там вроде живет какой-то старикан, но он не отзывается.

– Твою ж мать!

– Вот именно.

* * *

У дома уже собирается толпа: тут и строители из тридцать первого, которым только дай повод увильнуть от работы и не выслушивать придирки Секстона, и соседи, и несколько потрепанных жизнью гуляк с цветами на шляпах и банками пива в руках. Сюрреализма этой картине добавляет полноразмерная пластиковая корова, стоящая у обочины. Она накрыта цветастой скатертью, рога украшены нарциссами. На тротуаре танцоры в народных костюмах устроили импровизированное представление.

– Что за черт! – говорит Гислингхэм, когда Куинн глушит двигатель. – Может, оштрафовать их за незаконную парковку этой штуковины?

Они выходят из машины как раз в тот момент, когда подъезжают два патрульных автомобиля. Какая-то тетка из толпы присвистывает вслед Куинну, сержант оборачивается, и та едва не падает со смеху. Один из троих полицейских в форме несет таран. Женщину тоже прислали – это Эрика Сомер. Гислингхэм замечает, как она улыбается в ответ на смущение Куинна. А Крис ведь подозревал, что между ними что-то происходит. Так и сказал Джанет: «Эти двое слишком часто сталкиваются у кофейного аппарата, на совпадение не тянет». Хотя чего уж тут: Эрика – та еще красотка, даже форма и туфли на плоской подошве ее не портят. Лишь бы она отбросила завышенные ожидания, потому что Куинна, будь он псом, никто не назвал бы верным.

– Имя старика известно? – спрашивает Куинн.

– Некий Уильям Харпер, сержант, – отвечает Сомер. – Мы вызвали парамедиков на случай, если там и вправду есть девушка.

– Мне, черт возьми, не привиделось.

Куинн видит мужчину в костюме, который и сам хотел бы купить, если б мог себе позволить. Приталенный, шелковистый, с атласной подкладкой, подчеркивающей сиреневую рубашку в клетку и розовый крапчатый галстук. Весь его наряд прямо кричит: «Сити![118]» – а во взгляде написано: «Я в бешенстве».

– Слушайте, надолго все это затянется? У меня в три часа встреча с юристом, и если на трассе опять пробки…

– А вы, сэр, простите?..

– Марк Секстон. Владелец другой половины дома.

– Так это вы нас вызвали?

– Да, я. Мы с архитектором были в подвале, когда выпала часть стены. Там девушка, и мне не привиделось. В отличие от собравшегося тут сброда, я вполне трезв. Спросите у Найта, он тоже все видел.

– Хорошо. – Куинн дает офицеру с тараном сигнал к действию. – Давайте за дело. И угомоните уже этих людей! Что за хрень? Какие-то ритуальные танцы, прямо как из ужастика «Плетеный человек»[119]…

Куинн отходит в сторону, но его окликает Секстон:

– Эй, а что мне сказать строителям? Когда им можно вернуться к работе?

Сержант игнорирует вопрос, а Гислингхэм, проходя мимо, хлопает хозяина дома по плечу и жизнерадостно сообщает:

– Вашему шикарному ремонту, дружище, придется подождать.

Сержант стучит кулаком в дверь:

– Мистер Харпер! Полиция долины Темзы. Если вы дома, то откройте, пожалуйста, иначе мы будем вынуждены выбить дверь.

Молчание.

– Что ж, – Куинн кивает офицеру с тараном, – вперед.

Дверь старинного дома оказывается на удивление крепкой, однако с третьего удара ее выбивают из петель. В толпе раздается пьяный крик, любопытствующие вытягивают шею в надежде что-нибудь рассмотреть.

Куинн с Гислингхэмом заходят в дом, прикрывая за собой дверь.

Внутри тихо. Слышны лишь звон колокольчиков (танцоры не унимаются) и жужжание мух в комнатах со спертым воздухом. Ремонт здесь не делали очень давно: обои кое-где отклеиваются, потолок провис и весь в коричневых пятнах. По полу разбросаны газеты.

Куинн медленно идет по коридору, газеты шуршат под ногами, поскрипывают половицы.

– Есть тут кто? Мистер Харпер? Это полиция.

Вдруг он слышит какой-то стон. Совсем близко. Откуда же идет звук? Метнувшись вперед, Куинн распахивает дверь под лестницей.

На унитазе сидит старик в одной майке. Пучки жестких черных волос прилипли к коже головы и плечам. Трусы спущены до щиколоток, между ног висит вялый член. Что-то бормоча, старик испуганно хватается костлявыми пальцами за стульчак. На полу дерьмо, да и сам мужчина весь грязный.

– Сержант Куинн? – кричит с порога Сомер. – «Скорая» приехала.

– Слава богу, веди их сюда скорее.

Сомер отходит в сторону, пропуская в дом двух парамедиков в зеленых комбинезонах. Один из них садится на корточки перед стариком.

– Мистер Харпер, не волнуйтесь. Я просто хочу осмотреть вас.

Куинн идет на кухню и зовет за собой Гислингхэма.

– Срочно звоним в Музей Виктории и Альберта[120], – присвистывает последний, когда открывается дверь.

Древняя газовая плита, коричнево-оранжевый кафель семидесятых годов, металлическая раковина. Стол с пластиковым покрытием, четыре разных стула. Повсюду грязная посуда, бутылки из-под пива и недоеденные консервы в банках, кишащих мухами. Все окна закрыты, обувь прилипает к линолеуму. За стеклянной дверью со шторой из бусин расположена оранжерея, а другая дверца, судя по всему, ведет в подвал. Она закрыта, но рядом на гвоздике висит связка ключей. Гислингхэм снимает ее и, неуклюже перебирая в руках, только с третьей попытки находит подходящий ключ. Тот поворачивается легко, хоть и ржавый. Гислингхэм открывает дверь и пропускает Куинна вперед, включив свет. Они медленно спускаются вниз, над головами шипит неоновая лампа.

– Эй? Есть тут кто-нибудь?

Даже в тусклом свете видно, что подвал пуст. Коробки, черные полиэтиленовые мешки, старый торшер, оловянная ванна со всяким хламом – и никаких следов живых существ.

Куинн и Гислингхэм переглядываются, стук их сердец заглушает все остальные звуки.

– Что это было? – вдруг шепчет Гислингхэм. – Какой-то шорох. Крысы?

Куинн машинально подергивается и смотрит под ноги. Только не чертовы крысы.

Гислингхэм снова осматривается, глаза привыкают к полумраку. Надо было взять фонарик из машины.

– Вон там, что это?

Он проходит меж коробок, понимая, что подвал куда просторнее, чем кажется.

– Куинн, тут еще одна дверь. Поможешь?

Хотя сержанту удается сдвинуть засов, дверь все равно не поддается.

– Видимо, заперто, – говорит Гислингхэм. – Связка еще у тебя?

Подобрать нужный ключ в полумраке еще сложнее, но в итоге они его находят. Куинн с Гислингхэмом наваливаются плечами на дверь, и изнутри их обдает таким зловонием, от которого хочется закрыть рот рукой.

На бетонном полу лежит молодая женщина, на ней джинсы с протертыми коленями и потрепанный кардиган, некогда желтый. Ее рот приоткрыт, а глаза, наоборот, закрыты. Кожа мертвенно-бледная.

Только женщина там не одна.

Рядом с ней сидит ребенок и дергает ее за волосы.

Такого они не ожидали.

* * *

А где был я, когда все это произошло? Хотел бы сказать, что занимался чем-то отважным и впечатляющим (выступал в качестве связного для спецслужбы, боролся с терроризмом и т. п.), но печальная правда заключается в том, что я был в городе Уорик – проходил учебный курс под названием «Совместная охрана порядка в XXI веке» для инспекторов и более высоких чинов. Вот нам повезло, да? Глядя на бесконечные презентации с самого утра, я начал подумывать, что ребятам, охраняющим первомайские гуляния, выпала лучшая доля. Затем мне позвонили. Организатор курса, настоятельно просившая отключить телефоны, бросает на меня хмурый взгляд и шумно вздыхает, когда я выскакиваю в коридор. Наверное, думает, что я уже не вернусь.

– Девушку отвезли в больницу имени Джона Рэдклиффа, – говорит Куинн. – Состояние плачевное: давно не ела и сильно обезвожена. В комнате нашли бутылку воды, хотя подозреваю, что в основном она поила ребенка. Врачи сообщат больше подробностей, как только закончат полный осмотр.

– А что мальчик?

– Молчит. Но на вид ему не больше двух лет, чего еще ждать от бедняги? Он не подпускал к себе ни меня, ни Гиса, так что в машине «Скорой» с ним поехала Сомер. Харпера тут же арестовали, а когда попытались вывести его из дома, он начал вырываться и кричать. Видимо, у него «альцгеймер».

– Ты и без меня прекрасно знаешь: если Харпер недееспособен, нужно строго следовать инструкции.

– Конечно. Я уже позвонил в соцслужбу – и не только из-за него. Мальчишке тоже понадобится помощь.

На мгновение мы оба замолкаем – видимо, размышляя об одном и том же.

Вполне вероятно, мы имеем дело с ребенком, который в своей жизни не видел ничего, кроме этого подвала. Который родился там, в темноте.

– Ладно, – говорю я. – Выезжаю. Буду к обеду.

* * * Би-би-си Мидлендс Сегодняшние новости

Понедельник, 1 мая 2017 года | Последнее обновление в 11.21

Срочное сообщение Молодая женщина и ребенок найдены в подвале дома в Северном Оксфорде

Поступают сообщения о том, что этим утром в подвале дома на Фрэмптон-роуд в Северном Оксфорде были обнаружены девушка и маленький ребенок, предположительно ее сын. Это случилось благодаря строительным работам по соседству. Имя девушки пока не разглашается, и полиция долины Темзы еще не делала заявления.

Следите за обновлениями.

* * *

Время 11.27. В Кидлингтоне в комнате для свидетелей Гислингхэм наблюдает за Харпером по видео: старик, теперь уже в рубашке и брюках, съежившись, сидит на диване. Рядом с ним на стуле с твердой спинкой – соцработник; он сосредоточенно беседует с Харпером. Женщина из службы охраны психического здоровья стоит чуть поодаль. Харпер беспокойно дергает ногой, но даже по видео без звука понятно – с головой у него всё в порядке. По крайней мере, сейчас. Старик раздраженно поглядывает на соцработника и морщинистой костлявой рукой отмахивается от вопросов.

Открывается дверь, заходит Куинн. Бросает папку на стол и, опершись на него, говорит:

– Эверетт поехала прямиком в больницу и сможет опросить девушку, как только разрешат врачи. Эри… – Краснеет. – Констебль Сомер вернулась на Фрэмптон-роуд, чтобы скоординировать обход всех домов на улице. Чаллоу работает с криминалистами.

Он делает какую-то пометку в папке и привычным жестом засовывает ручку за ухо. Потом кивает на экран.

– Есть что-нибудь?

Гислингхэм качает головой:

– Соцработник провел с ним уже полчаса. Дерек Росс. Я вроде уже с ним сталкивался. Неизвестно, когда вернется Фаули?

Куинн смотрит на часы.

– Около двенадцати. Сказал начинать без него, если врач и соцслужбы не против. Адвокат уже едет. Соцработник просто прикрывает свою задницу, но его можно понять.

– Ага, готов к любым неожиданностям, – с иронией говорит Гислингхэм. – Они уверены, что старика можно допрашивать?

– Да. В тот момент, когда у него наступает просветление. Если начнет психовать, придется отложить.

Крис внимательно смотрит на экран.

На подбородке Харпера уже минут десять висит ниточка слюны, которую он не спешит вытирать.

– Думаешь, он вообще способен на такое? Это он сделал?

– Если мальчишка и вправду родился в подвале, то да, – с мрачным видом отвечает Куинн. – Понимаю, сейчас Харпер выглядит жалким стариком, но года два-три назад… Может, тогда он был совсем другим. Тот человек и совершил преступление, а не этот убогий дедок.

Хотя в помещении душно, Гислингхэм вздрагивает.

– Что, кто-то прошел по твоей могиле? – спрашивает Куинн.

– Я вот подумал, он же не за один день таким стал. Состояние ухудшается в течение нескольких месяцев или даже лет. А она ничего не знала. Не знала, что он постепенно сходит с ума. Может, Харпер вообще начал забывать, что держит ее в подвале. Заканчивается еда, потом вода, а тут еще ребенок, и она кричит, но старик ее не слышит…

Гарет качает головой:

– Господи, как же вовремя мы ее нашли.

* * *

Дерек Росс встает и оказывается вне поля зрения. Через секунду он заходит к полицейским.

– Так вы его соцработник? – спрашивает Гислингхэм.

– Последние пару лет, – говорит Росс.

– Вам было известно про деменцию?

– Официальный диагноз поставили несколько месяцев назад, однако началось все задолго до этого. Вы и сами знаете, как это непредсказуемо, – ему то хуже, то лучше… Я волновался, что в последнее время болезнь стала прогрессировать. Он несколько раз падал, а год назад обжегся о плиту.

– И еще он выпивает, верно? От него несет перегаром.

Росс делает глубокий вдох.

– Да, появилась и эта проблема. И все же я не могу поверить, чтобы он сделал что-то настолько… настолько ужасное…

Куинна его слова не убеждают.

– Ни один человек не знает, на что он способен.

– Но в его состоянии…

– Послушайте. – В голосе Гарета начинают звучать суровые нотки. – Врач разрешила его допросить, ей виднее. Обвинять – это уже другое дело, и когда мы до этого дойдем, Служба уголовного преследования выскажет свое мнение. А сейчас у нас есть девушка и ребенок, которые были заперты в подвале Харпера, и мы обязаны узнать, как они туда попали. Вы ведь это понимаете, мистер Росс?

Тот неохотно кивает.

– Могу я присутствовать? Он меня знает, так будет легче. С ним… с ним бывает непросто.

– Хорошо, – соглашается Куинн, собирая бумаги.

Втроем они направляются к двери, но Росс вдруг останавливается и трогает сержанта за плечо.

– Не давите на него, ладно?

Гарет поднимает бровь:

– Как он не давил на девушку?

* * *

Допрос Изабель Филдинг, произведенный

по адресу: Фрэмптон-роуд, д. 17, г. Оксфорд

1 мая 2017 года, 11.15

Присутствуют: констебль Э. Сомер

Э.С.: Как давно вы здесь живете, миссис Филдинг?

И.Ф.: Всего пару лет. Это дом от университета, мой муж преподает в Оксфорде.

Э.С.: Вы знаете мистера Харпера из дома номер 33?

И.Ф.: Ну, мы особо не общались. Вскоре после нашего переезда сюда он явился с вопросом, не видел ли кто чехол от его машины. Мистер Харпер был немного не в себе. Вы заметили, в каком состоянии его автомобиль? Зачем ему чехол? В общем, мы решили, что он просто местный чудак. Здесь таких полно. Бывшие преподаватели, которые живут тут уже сто лет. Думаю, большинство из них просто дошли до сиреневой стадии.

Э.С.: Сиреневой стадии?

И.Ф.: Ну да, как в том стихотворении. «Вот буду старушкой и оденусь в сиреневое», или как оно там. Короче, люди достигают такого возраста, когда им становится все равно.

Э.С.: Мистеру Харперу уже было все равно?

И.Ф.: Он то бродил по улицам в пижаме, разговаривая сам с собой, то надевал перчатки в июне. И все в таком духе, хотя, по сути, он безобиден. [Пауза] Извините, прозвучало как-то… Я имела в виду…

Э. С.: Ничего, миссис Филдинг. Я вас поняла.

* * *

– Итак, мистер Харпер, я детектив-сержант Гарет Куинн, а это мой коллега детектив-констебль Крис Гислингхэм. С Дереком Россом вы уже знакомы. Вот эта леди будет вашим адвокатом.

Женщина у дальнего края стола поднимает голову, однако Харпер не реагирует. Кажется, он вообще не замечает ее присутствия.

– Мистер Харпер, вас арестовали сегодня в десять пятнадцать утра по подозрению в похищении и неправомерном лишении свободы. Вам зачитали обвинение и ваши права, и вы заявили, что все поняли. Теперь мы проведем официальный допрос, который будет записан.

– Тебя снимут на камеру, Билл. Ясно? – добавляет Росс.

Старик раздраженно прищуривается.

– Я что, похож на идиота? Все мне ясно. И для тебя, сынок, я доктор Харпер.

Куинн смотрит на Росса, и тот кивает.

– До тысяча девятьсот девяносто восьмого года доктор Харпер преподавал социологию в университете Бирмингема.

Куинн слегка краснеет – третий раз за утро. «Это рекорд», – мысленно отмечает Гислингхэм.

– Вы проживаете по нынешнему адресу с тысяча девятьсот семьдесят шестого года? – спрашивает Гарет, заглянув в папку. – Хотя работали в Бирмингеме?

Харпер смотрит на сержанта так, будто тот намеренно прикидывается тупым.

– Бирмингем – та еще дыра.

– То есть сюда вы переехали в семьдесят шестом году?

– Брехня. Одиннадцатого декабря семьдесят пятого года, в день рождения моей жены, – отвечает Харпер.

– Первая жена доктора Харпера умерла в девяносто девятом году, – быстро вставляет Росс. – Он женился снова в две тысячи первом, но, к сожалению, в две тысячи десятом году вторая миссис Харпер погибла в аварии.

– Тупая корова, – громко говорит Харпер. – Напилась. Напилась в стельку.

Росс смущенно поглядывает на адвоката.

– Коронер обнаружил повышенное содержание алкоголя в крови миссис Харпер на момент несчастного случая.

– У доктора Харпера есть дети?

Тот протягивает руку и стучит по столу перед Куинном.

– Говори со мной, сынок. Со мной, а не с этим идиотом.

– Ну так есть у вас дети? – обращается к нему сержант.

– Энни. Толстая корова. – Харпер кривит лицо.

Гарет берет ручку.

– Вашу дочь зовут Энни?

– Нет, – перебивает Росс. – Билл немного путается. Энни – это его соседка из сорок восьмого дома. Судя по всему, очень милая женщина. Она часто заходила к нему в гости, но в четырнадцатом году переехала в Канаду, чтобы быть поближе к сыну.

– Хочет скрайпить, дурында. Сказал ей, что у меня в доме такого не будет.

Куинн вопросительно смотрит на Росса.

– Он имеет в виду «скайпить», общаться по «скайпу». Билл не хочет пользоваться компьютером, так что их общение не продолжилось.

– Других родственников у него нет?

– По крайней мере, я не в курсе, – говорит Росс.

* * *

– У него точно есть сын, но как его зовут, не помню.

Сомер стоит на пороге дома № 7 уже пятнадцать минут. Надо было соглашаться на чай, хотя тогда она застряла бы тут на весь день. Миссис Гибсон тараторит без умолку.

– Сын, говорите? – Эрика просматривает записи. – О нем больше никто не упоминал.

– И неудивительно. Люди тут… не любят «вмешиваться». В моем детстве все было иначе. Раньше все присматривали друг за другом и знали своих соседей, а теперь мне и половина местных богачей неизвестна.

– Вы уверены, что речь идет о сыне?

– Джон, точно! Не сомневалась, что вспомню. Правда, я его давненько не видела. Средних лет, волосы седые…

Сомер делает записи.

– И когда вы видели его в последний раз?

Из коридора раздается шум, и миссис Гибсон, крикнув «брысь!», плотнее прикрывает дверь.

– Простите, дорогая. Чертова кошка вечно пытается выскочить тут на улицу, хотя в задней части дома у нее есть дверца. Кошки – они такие, всегда поступают по-своему, а сиамские тем более…

– Миссис Гибсон, можем вернуться к сыну мистера Харпера?

– Ах да. Думаю, он был здесь пару лет назад.

– К мистеру Харперу приходит кто-нибудь еще?

– Ну, этот соцработник, наверное. – Миссис Гибсон кривится. – Толку от него ноль.

* * *

Куинн делает глубокий вдох.

– Чего вздыхаешь, сынок? Выкладывай уже на хрен. А то вид такой, будто присел потужиться.

Теперь засмущалась даже адвокат.

– Доктор Харпер, вы знаете, почему к вам сегодня пришла полиция?

Старик откидывается на спинку стула.

– Понятия не имею. Видать, этот придурок из соседнего дома жаловался на мусорные баки. Урод хренов.

– Да, нас вызвал мистер Секстон, но дело не в мусоре. Этим утром он был у себя в подвале, и часть стены обвалилась.

Харпер переводит взгляд с Куинна на Гислингхэма и обратно.

– Ну и хрен ли с того? Урод.

Детективы смотрят друг на друга. Они провели немало допросов и знают, что настал тот самый момент. Виновный с трудом контролирует язык своего тела, даже если он отличный и опытный лжец. Что-то обязательно выдаст его: блеск в глазах, дрожащие руки. Некоторые держатся отстраненно, другие нагло всё отрицают. Однако лицо Харпера не выражает никаких эмоций. Ничего.

– И у меня нет гребаного телика.

– Что, простите? – удивленно спрашивает Куинн.

Харпер наклоняется вперед.

– Дебил, что ли? У меня нет гребаного телика.

Росс беспокойно вставляет:

– Кажется, доктор Харпер хочет сказать, что ему не нужно платить за телевидение. Он думает, что из-за этого его сюда и привезли.

– Не надо мне говорить, что я думаю, – рявкает на него Харпер. – Чертов идиот. Жопу от сисек не отличит.

– Доктор Харпер, – обращается к старику Гислингхэм. – В вашем подвале нашли молодую женщину, поэтому вы здесь. С телевидением это никак не связано.

Харпер дергается вперед, тыкая пальцем в лицо Крису:

– У меня нет гребаного телика.

Куинн замечает беспокойство во взгляде Росса: ситуация выходит из-под контроля.

– Доктор Харпер. В вашем подвале была девушка. Как она там оказалась?

Старик по очереди смотрит на полицейских, и впервые за время допроса у него бегают глаза. Гислингхэм достает из папки фотографию девушки и показывает Харперу.

– Вот она. Как ее зовут?

– Энни, – со злобой говорит Харпер. – Толстая корова.

Росс качает головой:

– Это не Энни, Билл. Ты же знаешь, что это не Энни.

Старик не обращает внимания на снимок.

– Доктор Харпер, вы должны посмотреть на фото, – настаивает Гислингхэм.

– Присцилла, – выдает Харпер, брызжа слюной. – Такая красотка. Развратная баба. Слонялась по дому, выставив сиськи напоказ.

Росс в отчаянии.

– Ты же прекрасно понимаешь, что это не Присцилла.

Не отводя глаз от Гислингхэма, Харпер протягивает скрюченную руку и сбрасывает снимок со стола вместе с телефоном Криса. Мобильный ударяется о стену и кусками падает на пол.

– Какого черта вы творите? – кричит Гислингхэм, вскакивая со стула.

– Доктор Харпер, – сквозь зубы цедит Куинн, – эта женщина сейчас в больнице. Врачи проведут полный осмотр, и, как только она сможет с нами поговорить, мы узнаем, кто она такая и как очутилась взаперти в вашем подвале. У вас есть возможность рассказать, что произошло. Вы осознаёте, насколько все серьезно?

Харпер плюет в лицо сержанту.

– Да пошел ты. Слышишь? Иди на хрен!

Воцаряется пугающая тишина. Гислингхэм боится даже глянуть на Куинна. Сержант достает из кармана платок и вытирает лицо.

– Думаю, нам лучше остановиться, офицер, – предлагает адвокат. – Что скажете?

– Допрос окончен в одиннадцать тридцать семь, – с ледяным спокойствием говорит Куинн. – Доктора Харпера отведут в камеру и…

– Господи, да вы посмотрите на него! Разве его можно держать под арестом? – возражает Росс.

– Мистер Харпер представляет опасность для окружающих и для самого себя, – невозмутимо отвечает Гарет и с напускной аккуратностью складывает бумаги. – В любом случае его дом теперь – место преступления. Туда он вернуться не может.

Куинн встает и направляется к выходу, Росс бежит за ним в коридор.

– Я что-нибудь придумаю. Найду дом престарелых, где за Биллом будут присматривать…

Сержант разворачивается так резко, что оказывается почти вплотную к соцработнику.

– Присматривать? – шипит он. – Так вот чем вы занимались все эти месяцы – присматривали за ним?

Побледневший Росс делает шаг назад.

– Послушайте…

Куинн не дает ему сказать.

– Как долго она там пробыла, а? Вместе с ребенком? Два года? Три? И все это время ты ходил к старику, присматривал, день за днем. Ты, ты один бывал в этом доме. И ты ничего не замечал, серьезно? – Он тыкает пальцем в грудь Росса. – Лично я считаю, что арестовать нужно не только Харпера. Вам тоже придется ответить на очень серьезные вопросы, мистер Росс. Это не просто профессиональная халатность…

Тот поднимает руки, как бы защищаясь от Куинна.

– Вы хоть представляете, сколько у меня клиентов? Сколько бумажек я заполняю? А на дорогах вечно пробки, так что хорошо, если удается зайти минут на пятнадцать и проверить, что человек нормально ест и не сидит в собственном дерьме. На обход дома времени ни хрена не остается.

– И вы ничего не видели и не слышали?

– Куинн, – зовет сержанта стоящий у двери Гислингхэм.

– Я никогда не был в этом чертовом подвале, – утверждает Росс. – Я вообще не в курсе, что он там есть…

Лицо Куинна становится багровым.

– Думаете, я в это поверю?

– Куинн, – настойчиво повторяет Гислингхэм.

Тот не реагирует, и тогда детектив разворачивает его в сторону коридора, схватив за плечо. Кто-то идет в их сторону.

Это Фаули.

* * *

На Фрэмптон-роуд Алан Чаллоу направляется по тропинке к дому, и полицейский в форме приподнимает оградительную ленту, впуская его. В защитном костюме Чаллоу весь вспотел – такой жары в этом году еще не было. Толпа увеличилась вдвое, а ее состав изменился. Первомайские гуляки разошлись; строители тоже решили, что с них на сегодня хватит. Не считая пары соседей, теперь здесь стояли одни зеваки, жаждущие увлекательных сплетен или леденящих душу подробностей. Или же и того, и другого, если учесть, что половину из них составляли газетные писаки.

На кухне двое криминалистов из команды Чаллоу снимают отпечатки. Одна из них кивает Алану и опускает маску, чтобы поговорить с ним. Над верхней губой у нее собрались капельки пота.

– Впервые за долгое время радуюсь, что приходится работать в маске. Давненько тут не делали уборку.

– Где подвал?

– Сзади, – показывает она. – Мы сделали свет поярче, хотя стало только хуже. – Криминалист с мрачным видом поводит плечом. – Ну, ты и сам знаешь.

Еще бы, Чаллоу занимается этим уже двадцать пять лет. Спускаясь, он пригибает голову, чтобы не задеть лампочку, которую повесили над ступеньками. На кирпичные стены падает большая подрагивающая тень. Внизу его ждут еще двое криминалистов, которые осматривают скопившийся в подвале хлам.

– Понимаю, это настоящий геморрой, но придется отвезти все в отдел. Где была девушка?

– Вон там.

Чаллоу проходит к дальней комнатке. В круге света безжалостно блестит грязный пол; хорошо видно замусоленное постельное белье и унитаз посреди лужи смрада. Снова коробки с хламом. Картонный поддон из-под упаковки воды, в котором осталась всего одна бутылка, а еще полиэтиленовый мешок с пустыми банками и обертками, но никакой еды. В углу – детская кроватка, похожая на мышиную норку.

– Так, – наконец прерывает тишину Чаллоу. – Это нам тоже надо забрать.

Женщина-полицейский разглядывает трещину в общей стене. Кирпичи кое-где сломаны, известку расковыряли.

– Алан, – подзывает она. – Смотри.

Чаллоу наклоняется ближе и видит красные разводы на сырой штукатурке.

– Боже… Она пыталась процарапать путь к свободе.

* * *

Последний раз я встречал Дерека Росса во время работы над делом Дейзи Мэйсон[121]. Росс присутствовал на допросах ее брата, так что виделись мы часто. Было это год назад, хотя, глядя на него, можно подумать, что прошли все пять. Волосы поредели, живот округлился, под глазом дергается сосуд. Впрочем, последнее, пожалуй, заслуга Куинна.

– Сержант Куинн, – обращаюсь я к нему. – Может, принесете всем нам кофейку? И не из аппарата.

Гарет смотрит на меня, то открывая, то закрывая рот.

– Сэр, я…

– Идем, я тебе помогу, – перебивает Гислингхэм, коснувшись локтя сержанта.

Типичная ситуация: Гис прекрасно знает, когда надо перестать копаться, а вот у Куинна с собой целый набор лопат.

Я отвожу Росса в соседний кабинет. На экран без звука транслируется видео из комнаты для допросов. Адвокат встала и собирается уходить, Харпер боком сидит на стуле, подтянув колени к груди. Он выглядит маленьким, старым и очень напуганным.

Я ставлю перед Россом пластиковый стаканчик воды и сажусь напротив, немного отодвинувшись от стола. В области подмышек у Дерека влажные пятна, так что помещение наполняется резким запахом. Сидеть к нему близко не хочется, уж поверьте.

– Как поживаешь?

– Так себе, – отвечает Росс, настороженно глядя на меня.

Я откидываюсь на спинку стула.

– Расскажи-ка мне про Харпера.

Он немного напрягается.

– Я что, подозреваемый?

– Ты должен понимать, что являешься важным свидетелем.

– Да, вроде того, – со вздохом говорит Росс. – Что ты хочешь знать?

– Ты сказал моим ребятам, что ходил к Харперу всего раз в неделю. Как давно?

– Пару лет, может, больше. Надо проверить в документах.

– И надолго ты у него не задерживаешься?

Росс делает глоток воды, которая немного проливается на его брюки, но он, похоже, не замечает.

– Я не могу… у меня, черт возьми, не хватает времени. Серьезно, я с удовольствием посидел бы с ним часок и потрепался бы о погоде, только нам урезали бюджет, и…

– Я тебя не обвинял.

– В отличие от вашего сержанта.

– За это я прошу прощения. Не забывай, он видел, в каком состоянии была девушка. Не говоря уже о ребенке. Его можно понять: Куинну с трудом верится, что ты ходил туда все это время и ничего не слышал. Да и мне, честно говоря, тоже.

Несмотря на все мои слова, я и сам уже готов допрашивать Росса как подозреваемого, а пока я не буду убежден в его невиновности, Харперу понадобится другой соцработник. Получить от него признание – и так работенка не из легких; не хватало еще других препятствий следствию.

Дерек ерошит рукой волосы. Точнее, то, что от них осталось.

– В этих домах очень толстые стены. Неудивительно, что я ничего не услышал.

– И в подвал ты не спускался?

Росс смотрит мне прямо в глаза.

– Говорю же, я вообще не знал про него. Думал, это просто кладовка.

– А что насчет второго этажа?

Росс качает головой:

– Сколько я знаю Билла, он обитает только на первом.

– Однако спуститься или подняться по лестнице он может?

– В случае необходимости – да, но он туда не ходит. Перед отъездом Энни устроила ему спальню из гостиной на первом этаже, а в пристройке есть простецкая ванна – для его нужд хватает. Боюсь представить, что творится наверху. Туда давно никто не ходил. Наверное, со смерти Присциллы.

– К нему не присылают уборщицу, например?

– Пробовали – он обложил ее матом, и больше она туда не пошла. Я иногда вытираю пыль и заливаю в сортир хлорку. Времени-то мало.

– Еду тоже ты покупаешь?

– Когда у Билла отобрали водительские права, я устроил доставку из супермаркета с помощью местной благотворительной организации, которая помогает старикам. Это было года полтора назад. С его банковского счета регулярно списывается определенная сумма. Денег у него много. Ну, не то чтобы прямо-таки много, но достаточно.

– Почему он не продаст дом? Тот ведь стоит целое состояние. Даже в таком жалком виде.

Росс кривится:

– Да, этот сосед-богатей выложил за свою часть три миллиона. А Билл, он отказывается переезжать в дом престарелых, хотя с артритом за последний месяц стало только хуже. Врач скоро назначит ему лекарства от болезни Альцгеймера, и кто-то должен следить, чтобы он вовремя их принимал. Я с этим не справлюсь. Старик один в доме – рано или поздно с ним что-нибудь случится. Как я говорил, раз он уже обжегся.

– Ты обсуждал с ним переезд?

Дерек делает глубокий вдох.

– Да, недель шесть назад. Я пытался объяснить, что так будет лучше, но ему эта идея пришлась не по душе. Начал кричать на меня, бросаться вещами, вот я и замолчал. Правда, хотел снова затронуть тему на этой неделе. Освободилось место в «Ньюстед-хаусе» в Уитни, там один из лучших домов престарелых. Что теперь с ним будет…

Росс допивает воду. Я наливаю еще.

– Тебе не приходило в голову, – осторожно подбираю слова, – что переезжать он не хотел как раз из-за девушки?

Бледнея, Росс ставит стаканчик обратно на стол.

– Харпер не мог уехать, ведь тогда бы ее нашли. И отпустить ее он не мог по той же причине.

– Так что же он собирался делать?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю. Надеялся, что ты мне…

Из коридора доносится шум, и Гислингхэм вдруг распахивает дверь.

– Босс, кажется…

Я уже проталкиваюсь мимо него.

В соседнем помещении двое констеблей удерживают Харпера. Трудно поверить, что это тот самый старикан, – он размахивает руками, лягается, кричит на женщину-полицейского:

– Сука!

Та, хоть и опытная сотрудница, заметно потрясена. На щеке у нее царапина, по форменной рубашке расплывается мокрое пятно.

– Я просто принесла ему чай, – запинаясь, говорит она. – А он сказал, что слишком горячо, что я пытаюсь обжечь его, а я ничего такого… ничего…

– Конечно. Иди-ка присядь, и пусть кто-нибудь займется твоей щекой.

Она прижимает руку к лицу.

– Я даже не почувствовала…

– Думаю, это всего лишь царапина, но все равно стоит осмотреть.

Моя коллега кивает, и я увожу ее из комнаты. Харпер, вырываясь, кричит ей вслед:

– Сука! Вот кого нужно арестовать, идиот хренов! Она пыталась меня ошпарить. Мерзкая корова!

* * *

Когда я возвращаюсь к Россу, то вижу, что он следит за происходящим на экране, и некоторое время я наблюдаю за тем, как наблюдает он.

– Так какой же из них настоящий Билл Харпер? – наконец спрашиваю я. – Тот, что трясется в углу, как напуганный ребенок, или тот, что нападает на моих офицеров?

– Это все болезнь, – качает головой Росс. – Именно так она и проявляется.

– Возможно. Или же болезнь лишь ослабляет самоконтроль, а он всегда был жестоким, просто старался сдерживать эмоции. Умел с ними справляться. Скрывать их.

Росс повернулся в мою сторону, но смотрит куда-то мимо. Он явно что-то не договаривает.

Я не сразу прерываю тишину.

– Ну же, Дерек? – Делаю шаг в его сторону. Он бросает на меня взгляд и тут же, краснея, отводит глаза. – Что еще скрывает Уильям Харпер?

* * *

Констебль Верити Эверетт уже два часа ждет в больнице имени Джона Рэдклиффа. Большинство людей терпеть не могут лечебные учреждения, однако до работы в полиции Эверетт училась на медсестру, а потому обстановка не кажется ей гнетущей. Напротив, успокаивает. В отделении «скорой помощи» каждый знает свое место и свои обязанности. Белые халаты и белый шум действуют на Верити умиротворяюще. В последнее время она плохо спит, да и в коридоре душновато, так что ей очень хочется прикрыть глаза и уснуть, пусть даже на жестком пластиковом стуле. Наверное, она уже задремала, потому что когда кто-то коснулся ее руки, Эверетт резко вздернула голову и выпрямилась.

– Констебль Эверетт?

Открыв глаза, она видит лицо врача – доброе, обеспокоенное.

– Вы в порядке?

Верити спешит взбодриться. Шея затекла.

– Да, простите. Похоже, отключилась на минутку.

Доктор улыбается. Такой симпатяга, прямо Идрис Эльба[122] со стетоскопом.

– А может, и дольше. В любом случае не стоило вас беспокоить.

– Как она?

– Боюсь, ничего нового я не сообщу. Как и подозревали парамедики, девушка обезвожена и давно нормально не питалась. Похоже, других серьезных проблем нет, однако в какой-то момент она сильно встревожилась, из-за чего полный осмотр мы пока отложили. Сейчас от этого будет больше вреда, чем пользы. Мы дали ей успокоительное, пусть немного поспит.

Эверетт встает и на негнущихся ногах, будто старая бабка, идет к палате. Заглядывает в окно: девушка лежит на койке, спутанные темные волосы разметались по подушке, рука сжимает одеяло. Под глазами у нее темные круги, лицо осунулось, хотя все равно видно, что она была – да и остается – красивой.

– А где мальчик? – спрашивает Эверетт у врача.

– Сейчас он у педиатра. Поразительно, но малыш в довольно хорошем состоянии. Учитывая ситуацию.

– Она ничего не говорила? Никаких имен? Как долго она там пробыла? Хоть что-нибудь?

– Нет, простите, – качает головой доктор.

– Когда можно будет с ней поговорить? Это очень важно.

– Понимаю, однако самочувствие пациента на первом месте. Придется подождать.

– Она поправится?

Врач подходит к окну палаты и смотрит на озабоченное лицо Эверетт.

– Честно говоря, больше всего меня беспокоит ее душевное состояние. После того, через что прошла бедняжка, ей нужно как следует отоспаться. Сейчас это – лучшее лекарство, а потом посмотрим.

* * *

– Дерек, не молчи. Если ты видел хоть что-нибудь… любая мелочь поможет.

Росс смотрит на меня и сжимает пластиковый стаканчик с такой силой, что тот вдруг трескается, а вода течет по его брюкам.

– Ладно, – после долгого молчания говорит он, вытирая одежду. – Где-то полгода назад, в декабре, одна соседка сказала, что видела Харпера на улице в одних тапочках, вот мне и пришлось заехать, чтобы найти его обувь. Он начал терять вещи, забывал, где что лежит… В общем, я решил, что его ботинки, наверное, под кроватью.

– И ты нашел их там?

Росс качает головой:

– Нет, но я нашел коробку со всякими журналами.

Я понимаю его без лишних намеков.

– Порнушка?

– Причем жесткая, – после заминки отвечает Дерек. – Садомазо, пытки… Что-то вроде того, особо я не разглядывал.

«В отличие от Харпера», – мысленно продолжаю за него я.

Наступает тишина. Неудивительно, что он боялся говорить об этом.

– Как думаешь, где он такое достал? – интересуюсь я.

Росс пожимает плечами:

– Точно не через Интернет. Во всяких женских журналах, если присмотреться, бывают объявления мелким шрифтом. В то время он еще иногда сам ходил в магазин.

– Коробка по-прежнему на месте?

– Скорее всего. Я просто засунул ее обратно, так что если Билл и заметил что-нибудь, то промолчал. Но знаете, гадкие журнальчики – это одно, а вот похитить девушку и запереть ее в подвале – совсем другое.

Лично я не был бы так уверен. Видел я, что творит деменция с людьми. В первые месяцы никто, даже сам Харпер, не осознает, что болен. Он еще полон сил и решительности, однако личность его, меняясь, ожесточается. Действительно ли Харпер превратился в другого человека или просто стал более суровой и безжалостной версией себя прежнего?

Встаю и выхожу в коридор, оставляя Росса одного. Стоявший у кулера с водой Гис подходит ко мне.

– Есть что-нибудь?

– Не особо. Говорит, как-то раз нашел в доме стопку журналов с жестким порно. Пусть Чаллоу и его ребята обыщут не только цокольный этаж и подвал. Вдруг найдется еще что-то…

– Хорошо.

– И давайте покопаемся в прошлом Харпера. Начни с университета, где он работал. Это было не так уж давно, двадцать лет назад; наверняка его помнят.

* * *

Беседа по телефону с Луизой Фоли, начальником отдела кадров Бирмингемского университета

1 мая 2017 года, 13.47

Беседу провел детектив-констебль К. Гислингхэм

К.Г.: Простите, что беспокою вас в праздничный день, однако мы надеялись получить у вас кое-какую информацию об Уильяме Харпере. Если не ошибаюсь, он преподавал в Бирмингеме до конца 90-х?

Л.Ф.: Да, все верно. Меня тогда еще не было в университете, но я знаю, что доктор Харпер работал на факультете социальных наук и специализировался на теории игр. Кажется, он написал знаменитую статью по ролевым играм. Очень прогрессивную для тех времен.

К.Г.: Что еще можете рассказать про этого гения?

Л.Ф.: Он ушел на пенсию в девяносто восьмом, констебль. Это было очень давно.

К.Г.: Понимаю, хотя компьютеры ведь уже имелись? Не доисторическая эпоха-то… Должны же быть какие-то записи.

Л.Ф.: Разумеется, но вам прекрасно известно, что я не имею права разглашать личную информацию – такова наша внутренняя политика. У вас есть разрешение от доктора Харпера?

К.Г.: Нет, и оно мне не нужно, если требуемая информация необходима для ареста или уголовного преследования обвиняемого. Закон об охране информации, пункт 29 (3), если желаете проверить.

Л.Ф.: Что он натворил? Вы же не просто так звоните. Дело не в каком-нибудь там штрафе за парковку, иначе вы не стали бы… [Пауза] Постойте, это из-за той девушки в подвале, о которой говорят во всех новостях? Его возраст как раз…

К.Г.: Боюсь, мисс Фоли, я не вправе сообщать подробности. Не могли бы вы просто скинуть мне нужные файлы на почту? Это сэкономит всем нам кучу времени.

Л.Ф.: Мне понадобится разрешение от директора по кадрам. Однако если у вас есть конкретные вопросы, я попробую ответить.

К.Г.: [Пауза] Тогда расскажите мне, почему он ушел с работы.

Л.Ф.: В смысле?

К.Г.: Ну, я вроде еще не забыл математику – в девяносто восьмом Харперу было пятьдесят семь лет. А во сколько обычно уходят на пенсию университетские преподаватели, лет в шестьдесят пять или даже в семьдесят?

Л.Ф.: [Пауза] Судя по личному делу, доктор Харпер вышел на пенсию раньше по обоюдному соглашению с университетом.

К.Г.: Ясно. И какова была настоящая причина?

Л.Ф.: Я не понимаю, о чем вы…

К.Г.: Да ладно вам, мисс Фоли, вы же знаете, что на языке отдела кадров эта ранняя отставка означает «нам пришлось от него избавиться».

Л.Ф.: [Пауза] К сожалению, на данный момент я больше ничего не могу вам сказать. Мне нужно переговорить с директором и получить его разрешение на отправку вам документов. Предупреждаю, что директор сейчас в Китае и быстро с ним связаться не получится.

К.Г.: Что ж, тогда приступайте, не стану больше мешать.

* * *

Би-би-си Мидлендс Сегодняшние новости

Понедельник, 1 мая 2017 года | Последнее обновление в 14.52

Девушка и ребенок из оксфордского подвала: полиция публикует официальное заявление

Полиция долины Темзы сделала краткое заявление по поводу девушки и маленького мальчика, найденных сегодня утром в подвале дома по Фрэмптон-роуд в Оксфорде. Пострадавших отправили в больницу имени Джона Рэдклиффа, где ими занимаются врачи и социальные работники.

Личность молодой женщины пока не разглашают; тот факт, что мальчик приходится ей сыном, тоже еще не подтвержден. Свидетели с места происшествия сообщают, что девушка была в сознании, когда ее увозили парамедики.

По словам соседей, дом, о котором идет речь, принадлежит некому Уильяму Харперу, живущему в нем уже двадцать лет. Утром мистер Харпер уехал в сопровождении офицеров полиции, его состояние описывают как «встревоженное».

* * *

На верхних этажах дома номер 33 по Фрэмптон-роуд все шторы задернуты. В воздухе столбом стоит пыль, углы в паутине. Ковер на лестнице проеден, и криминалист Нина Мукерджи старается не наступить на россыпь круглых катышков. Она заглядывает в хозяйскую спальню: на кровати лишь голый матрас с огромным заплесневелым пятном в центре. На стене справа – пустой стеклянный шкафчик-витрина; туалетный столик завален помадами, духами и салфетками с отпечатками красных губ. Крем в открытой баночке засох до состояния цемента.

К Нине подходит коллега.

– Черт, прямо как на «Марии Селесте»[123], – говорит он.

– Или как мисс Хэвишем из «Больших надежд»[124]. У меня от этого фильма мурашки по коже.

– Так когда умерла его вторая жена?

– В две тысячи десятом. Попала в аварию.

Второй криминалист осматривается, идет к прикроватному столику и проводит рукой в перчатке по поверхности с толстым слоем пыли.

– Готов поспорить, старик давно сюда не заходил.

– Так бывает, когда теряешь близких. Моя бабушка долго отказывалась выкидывать вещи покойного деда. Считала, что даже спустя годы после его смерти это было бы кощунством.

Коллега поднимает фоторамку, лежавшую лицом вниз, и показывает Нине.

– Внизу тоже есть ее снимки. Привлекательная женщина. Не мой типаж, но привлекательная.

Присцилла Харпер смотрит прямо в камеру, изогнув бровь и держа руку на бедре. Она выглядит уверенной и невозмутимой.

И тратить на нее явно приходилось немало.

Нина открывает шкаф и достает несколько вещей: вечернее платье ярко-красного цвета с глубоким вырезом, кашемировое пальто, отороченное мехом, бледно-зеленая блузка с гофрированным воротником.

– Это настоящий шелк. У нее были дорогие запросы.

– Загнать бы на «И-бэй», если б не дырки от моли.

– Спасибо за совет, Клайв. – Нина морщится и возвращает одежду в шкаф. – Управление всерьез приказало все это упаковать? Мы же проторчим тут целую неделю.

– Кажется, больше всего Фаули интересовался порнушкой, так что, если под кроватью нет плеток и других садомазохистских штучек, можем закругляться с этим этажом. Я еще проверю наверху, хотя, по-моему, там пусто. Только каркас металлической кровати и стопка старых номеров «Дейли телеграф».

Нина открывает ящик прикроватной тумбочки – раздается стук пластиковых флакончиков из-под таблеток.

– Ого, ну и запасы, – говорит Клайв. Нина складывает их в пакет для улик: в основном снотворное, на всех этикетках написано имя Присциллы Харпер.

– Внизу нашлось что-нибудь? – спрашивает Нина.

– Кроме похабных журнальчиков? В столе полно писем и старых счетов. Не знаю, какой от них толк, но на всякий случай тоже возьмем. Из подвала уже почти все унесли.

Нина вздрагивает.

– У меня перед глазами стоят эти кровавые царапины на штукатурке. Бедняга, наверное, помутилась рассудком, раз дошла до такого… Страшно подумать.

– Мне кажется, она их слышала.

– В смысле?

– Представь, – с мрачным видом говорит Клайв, – по соседству лет тридцать жила старая бабка, и тут вдруг пару недель назад появляются рабочие. За стенкой она впервые услышала людей. Хотела добраться до них.

* * *

Время 15.15. Учитывая проблемы с допросом Харпера, я решил отложить это дело до тех пор, пока мы не поговорим с девушкой – правда, она все еще накачана успокоительными. Вытянуть что-нибудь из мальчика мы даже не надеемся. Криминалисты получат предварительные результаты лишь через несколько часов. Все это значит, что меня достает суперинтендант, в пресс-службе царит хаос, а в отделе полно заряженных тревожной энергией людей, которым нечем заняться. Гислингхэм пробует отыскать коллег Харпера по университету и доставщиков еды из супермаркета, Бакстер смотрит списки пропавших без вести – вдруг хоть кто-то подойдет под описание пострадавшей. Он – настоящий энтузиаст своего дела, любит копаться в компьютере, однако час спустя, когда я заглядываю к Бакстеру, то вижу, что он устало хмурит брови.

– Ничего не нашел?

– Ни хрена. У нас нет имени, мы не знаем, откуда она и сколько времени провела в этом подвале. Неизвестно даже, заявлял ли кто-нибудь о ее пропаже. Можно месяц копаться, и всё без толку. Даже через программу распознавания лиц нельзя найти человека, если его нет в базе.

* * *

Отправлено: Пн 01/05/2017 в 15.45

От: AnnieGHargreavesMontreal@hotmail.com

Кому: D. Ross@SocialServices.ox.gov.uk

Тема: Билл

Спасибо за письмо. Как раз сейчас читаю новости, а фотографии с Фрэмптон-роуд показывают даже по канадскому телевидению. Сравнивают его с тем ненормальным из Австрии, который долгие годы держал в подвале свою дочь. Разве Билл мог сделать что-то подобное? Да, он всегда был человеком радикальным, но только не жестоким. Присциллу я не знала, однако, как я понимаю, после нее Билл с другими женщинами не встречался. А если и встречался, то мне не рассказывал. Психолог, наверное, сказал бы, что я чересчур наивна и такие люди умеют скрывать свою сущность. Неужели это никак не проявляется? Извини за сумбурные размышления, тут еще раннее утро и я никак не могу поверить в услышанное. Прямо как те люди, у которых журналисты берут интервью о каком-нибудь маньяке, а они лишь бестолково повторяют: «Он казался таким спокойным парнем…» В общем, дай мне знать, если понадобится помощь.

* * *

Сомер стоит на углу Чиннор-плейс. Отсюда видно, как криминалисты выносят коробки из дома номер 33 по Фрэмптон-роуд и загружают все в фургон. На другой стороне улицы припаркованы два микроавтобуса телевизионщиков. Сомер третий раз звонит в звонок. Похоже, в этом доме никого нет, хотя, судя по количеству велосипедов, мусорных баков и общему состоянию жилья, здесь обитают студенты. Таких общаг почти не осталось. Тридцать лет назад никому не были нужны дома монструозных размеров, которые трудно содержать, вот большинство из них и разделили на жилые комнаты либо по дешевке продали университетским кафедрам. Теперь все иначе. Сейчас эти строения вновь превращаются в фамильные дома, какими их и задумывали викторианские архитекторы. Места в них хватает даже для домашнего персонала, живущего вместе с хозяевами. Марк Секстон – лишь один из последователей современного тренда.

Сомер звонит в последний раз и уже собирается уходить, когда дверь наконец-то открывают. Рыжий парень лет двадцати, зевая, потирает шею. Наверное, только что проснулся. Коридор заставлен пустыми бутылками, изнутри идет запах несвежего пива. Глянув на Сомер, юноша делает притворно испуганный вид.

– Вот черт.

Она улыбается:

– Констебль Эрика Сомер, полиция долины Темзы.

Парень шумно сглатывает.

– Старые пердуны опять жаловались на шум? Ну серьезно, мы ведь не так уж громко…

– Дело не в этом, мистер…

– Дэнни. Дэнни Абрахамс.

– Хорошо, Дэнни. Я хотела спросить про дом на соседней улице. Дом номер тридцать три, там живет мистер Харпер. Ты его знаешь?

Дэнни почесывает шею. Кожа покрасневшая, много прыщей.

– Это который псих?

– Так ты его знаешь?

Парень качает головой:

– Да он просто ходит тут и разговаривает сам с собой. Однажды принес нам упаковку пива. Вроде ничего такой.

Сомер достает мобильный и показывает ему фотографию найденной девушки.

– А ее когда-нибудь видел?

Дэнни всматривается в экран.

– Понятия не имею, кто это.

– Твои соседи дома?

– Не в курсе. Вряд ли. Выпускные экзамены, знаете ли… Все, наверное, в библиотеке.

Сомер убирает телефон и дает парню визитку.

– Если у кого-нибудь из них есть информация о мистере Харпере, пусть позвонят по этому номеру.

– Что он натворил-то? Светил хозяйством перед местными бабками?

– С чего ты взял?

Дэнни краснеет.

– Да я просто…

– Передай друзьям мои слова, ладно?

Сомер разворачивается и уходит, оставив парня недоумевать, что вообще происходит. Его неведение длится всего минуты полторы.

– Черт. – Дэнни просматривает ленту новостей на мобильном. – Черт, черт, черт…

* * *   РАСШИФРОВКА УЛИК

К.К./1–3 – несколько пустых упаковок из полиэтиленовых мешков рядом с лестницей в подвале (комната А), взяты для получения более качественных отпечатков с помощью химической обработки.

К.К./4–5 – частичные отпечатки с клейкой ленты, которой была запечатана коробка рядом с лестницей в подвале (комната А).

К.К./6 – отпечатки с глянцевого клапана картонной коробки в подвале (комната А).

К.К./7–10 – отпечатки с наружной поверхности предметов из старой оловянной ванны в подвале (комната А).

К.К./11 – частичный отпечаток с засова на двери Б в подвале (наружная сторона, вид из комнаты А).

К.К./12 – частичные отпечатки со связки ключей в замке двери Б в подвале (наружная сторона, вид из комнаты А).

Н.М./1–5 – несколько пустых упаковок, коробок и контейнеров из-под еды из мешка мусора в подвале (комната Б), взяты для получения более качественных отпечатков с помощью химической обработки.

Н.М./6–8 – отпечатки с пустых пластиковых контейнеров из мешка мусора в подвале (комната Б).

Н.М./9 – темная наволочка с белыми пятнами (предварительный тест на слюну – положительный), взята с матраса в подвале (комната Б).

Н.М./10 – серая простынь с многочисленными белыми пятнами (предварительный тест на слюну и сперму – положительный), взята с матраса в подвале (комната Б).

Н.М./11 – белое одеяло с красными пятнами (предварительный тест на кровь – положительный), взята с матраса в подвале (комната Б).

Н.М./12–13 – женское нижнее белье с белыми пятнами (предварительный тест на сперму – положительный), взято с матраса в подвале (комната Б).

Н.М./14 – постельное белье с небольшим красным пятном (предварительный тест на кровь – положительный), взято с кровати ребенка в подвале (комната Б).

Н.М./15 – влажные и сухие мазки красных разводов (предварительный тест на кровь – положительный), взято с общей стены в подвале (комната Б).

Н.М./16 – коробка с разнообразными предметами, включая несколько старых книг, взята в подвале (комната Б).

Н.М./17 – фонарик с севшими батарейками, взят в подвале (комната Б).

* * *

Констебль Бакстер находит меня в столовой, где я покупаю сэндвич.

– Кажется, что-то есть, – слегка запыхавшись, говорит он. Жена советует Бакстеру ходить по лестнице – хоть какая-то физическая активность.

– По девушке?

– Нет, по Харперу. Пока я копался в списках пропавших без вести, решил пробить Харпера по нашей системе.

– И что?

– Никаких нарушений. Даже скорость не превышал. Может, конечно, медленно ездил вдоль тротуаров, пытаясь подцепить кого-нибудь, но за этим делом его никто не поймал. Однако полицию дважды вызывали в его дом на Фрэмптон-роуд, в две тысячи втором и две тысячи четвертом. Обвинения не были выдвинуты, а по записям, довольно обрывочным, можно понять, что речь идет о бытовом насилии.

– Кто выезжал на вызов?

– Джим Николлс, оба раза.

– Попробуй найти его. Если память мне не изменяет, Николлс вышел на пенсию и уехал в Девон. В отделе кадров должен быть новый адрес. Свяжись с ним, пусть он мне позвонит.

* * *  * * *

– Билл Харпер? Вот так привет из прошлого…

Рассел Тодд – уже четвертый бывший коллега Харпера, которому звонит Гислингхэм. Первые два умерли, у третьего проблемы с памятью, а вот Тодд не просто в добром здравии, но еще и очень разговорчив.

– Значит, вы его помните? – спрашивает Гислингхэм, стараясь не радоваться раньше времени.

– Конечно. Когда-то мы тесно общались, хотя это было давно. А в чем дело?

– Что вы можете о нем рассказать?

На том конце трубки слышится долгий выдох.

– Ну-у-у, – говорит Тодд, – работник из него был не первоклассный. В академическом смысле. При этом сам-то он ставил себя выше всех и считал, что оказаться в Бирмингеме для него унизительно. Жена его родом отсюда, наверное, поэтому они тут и обосновались. И все же Харпер был хорош. Знал свое дело. Он даже опубликовал статью, которая наделала много…

– Что-то там про ролевые игры?

– А, так вы в курсе? Между нами говоря, работа Билла просто оказалась в нужном месте в нужное время. Ничего оригинального в плане рассуждений, однако он исследовал эту тему в применении к интернет-играм – или как они там называются. Дело было в девяносто седьмом, Сеть только начинала развиваться, так что его публикация стала настоящим прорывом.

В тоне говорящего слышится все больше язвительности, и Гислингхэм понимает, что Тодд завидует коллеге. Ох уж эти ученые, вечно готовы всадить нож в спину другому… «А тебя-то кто-нибудь считал первоклассным?» – мысленно думает он про своего собеседника.

– В общем, – продолжает Тодд, – после тридцати лет преодоления крутых академических склонов Билла вдруг начинают обхаживать люди из Стэнфорда и Массачусетского технологического. Если верить слухам, его даже звали в Гарвард.

– И что случилось?

Тодд издает не очень приятный смешок. Гислингхэма он уже раздражает.

– Прямо шекспировская трагедия. Герой взбирается на пьедестал – и вдруг теряет все. Дом уже был выставлен на продажу, чемоданы собраны, и тут – на тебе. Все коту под хвост. Хотя, учитывая обстоятельства, точнее бы упомянуть метафору другой части тела.

– Я догадываюсь какой, – отзывается Гислингхэм.

– Да, боюсь, змея Билла сунулась не в ту норку. Дело, конечно, замяли, но американцев к тому времени и след простыл. Женатый мужчина связывается со студентками – щепетильные янки такого не потерпят.

– С тех пор вы не общались?

– Не особо. Слышал, его жена умерла. Вроде рак груди. Не знаю, нашел ли он другую работу, или, может, ему и не требовалось ее искать. Супруга-то была при деньгах.

– И подобный случай – единственный? Или Харпер не раз приставал к студенткам?

– Нет-нет, это как раз было очень на него не похоже. Ирония заключалась в том, что если администрация хотела наказать кого-то в пример другим, в кампусе имелись куда более заядлые бабники – как среди преподавателей, так и среди студентов. Не то что сейчас – соскочили штаны, и на тебя уже подают в суд.

О да, старые, добрые времена, когда можно было домогаться в любое время суток… «Урод», – беззвучно произносит Гислингхэм.

– Раз уж на то пошло, – добавляет Тодд, – он был человеком очень строгих правил, если вы меня понимаете. Вот уж никогда не подумаешь.

– И правда, – говорит Крис сквозь зубы. – Не подумаешь.

* * *

Американский журнал социальных и когнитивных наук

Том 12, выпуск № 3, осень 1998 года

Подземелья и девицы в беде: ролевые игры во Всемирной сети Интернет

Уильям М. Харпер, доктор философии,

Университет Бирмингема

Аннотация

В статье рассматриваются потенциальные возможности многопользовательских ролевых игр (RPG) в электронной сети связи, известной под названием «Всемирная паутина». Доступ к этой технологии пока есть не у всех желающих, но она может позволить нескольким игрокам, находящимся в разных географических зонах и часовых поясах, взаимодействовать в реальном времени посредством компьютерных терминалов. Статья исследует когнитивные и психосоциальные последствия «удаленной игры», включая влияние анонимных компьютерных «лиц» на доверие между игроками и на процесс принятия решений. Автор также изучает возможные последствия длительного воздействия жестокого виртуального мира, в том числе проблемы с сопереживанием, рост межличностной агрессии и иллюзорное ощущение личного всемогущества.

* * *

В начале пятого Эверетт стоит рядом с медсестрой и смотрит на мальчика через стеклянную перегородку. Жалюзи опущены, ребенок в детском манеже – рассматривает игрушки. Кубики, самолет, красно-зеленый поезд. То и дело он, протянув ручонку, трогает какую-то из них. Темные волосы по-девчачьи висят длинными кудряшками. В комнате есть еще и женщина, она устроилась на стуле в дальнем углу.

– Так никого и не подпускает?

Медсестра качает головой. Судя по бейджу на форме, ее зовут Дженни Кингсли.

– Бедняжка… Врач осмотрел его, мы взяли кое-какие анализы, однако стараемся сильно его не напрягать. Особенно после того, как отреагировала мама.

Сестра Кингсли видит немой вопрос в глазах Эверетт.

– Мы немного привели мальчика в порядок и отнесли к матери, а та, едва завидев его, принялась кричать. Прямо-таки орать во все горло. Мальчишка весь напрягся и тоже зашелся криком. Мать получила дозу успокоительного, а его вернули сюда. От подобного стресса им обоим сейчас было бы только хуже.

– Он ничего не говорил?

– Нет. Мы сомневаемся, что он вообще умеет говорить. Учитывая, в каких обстоятельствах находился ребенок и что он перенес, неудивительно, что его развитие заторможено.

Эверетт опять смотрит на мальчика, и на мгновение они ловят взгляд друг друга. Глаза у него темные, на щеках легкий румянец. Затем мальчик отворачивается и, прижавшись к стенке манежа, закрывает лицо рукой.

– Он все время так делает, – сообщает медсестра. – Может, никак не привыкнет к свету, хотя за долгое время в темноте зрение, вероятно, нарушилось… На всякий случай мы решили опустить жалюзи.

– Так хочется обнять его и избавить от страданий, – говорит Эверетт, наблюдая за малышом.

– Точно, – вздыхает Дженни Кингсли. – Прямо сердце разрывается.

* * *

Первое совещание по делу начинается в пять вечера. Когда я захожу в оперативный штаб, команда почти в сборе, а Куинн прикрепляет к доске те немногие материалы, которые у нас имеются: снимки дома и девушки, карта города. Обычно этим занимается Гис. Видимо, Гарет хочет показать, что от него тоже есть толк.

– Итак, – начинает он, – Эверетт все еще в больнице, но когда ее пустят поговорить с девушкой, пока неизвестно.

– Будем отталкиваться от предположения, что это ребенок Харпера? – спрашивает один из констеблей с задних рядов.

– Да, – отвечает Куинн. – Такова рабочая гипотеза.

– Может, провести анализ ДНК? Тогда получим доказательство того, что он изнасиловал девушку.

– Все не так просто, – вступаю я в разговор. – Девушка не в состоянии дать разрешение, однако я привлек к делу соцслужбы, а криминалисты тем временем проверяют постельное белье из подвала. Если повезет, у нас будет все необходимое.

Я киваю Куинну.

– Отлично. Обход домов на Фрэмптон-роуд ничего не дал, – продолжает тот. – Все знают Харпера как ненормального, но при этом никто не считает его опасным. Одна соседка утверждает, что у Харпера есть сын по имени Джон, хотя нам известно, что это не так. Либо старушка ошибается…

– Еще одна сумасшедшая, – бормочет кто-то. Слышится смех.

– …либо Джон и вправду существует, и он часто навещал Харпера, не являясь при этом его сыном. Надо узнать, кто это, даже если человек не причастен. И не забывайте: возможно, этот «Джон» понятия не имел о том, что происходит в подвале старика. Не стоит делать скоропалительных выводов.

– Как ты с тем соцработником?

Мне не видно говорящего, и на этот раз никто не смеется. Куинн смотрит себе под ноги. Наступает неловкая пауза, но я не собираюсь его вытаскивать. На помощь приходит Гислингхэм. Похоже, эти двое все же уладили разногласия. После назначения Куинна сержантом между ними разразилась настоящая война, однако, став отцом, Гислингхэм смягчился. Или же он просто вымотан. Я его понимаю.

– Я говорил с коллегой Харпера по Бирмингемскому университету. В девяностых старик закрутил с одной студенткой, однако ничего извращенного в той истории не было. Из отдела кадров обещали прислать полное досье – может, узнаем больше. Кстати, в те годы Харпер написал статью про ролевые игры в Интернете и их влияние на людей: мол, игроки начинали считать жестокость приемлемой, так как она виртуальная. Статья называется «Подземелья и девицы в беде» – жуть, правда?

– А что насчет разносчиков из супермаркета? С ними кто-нибудь говорил?

– Да, – отзывается констебль с заднего ряда. – Они тоже ничего толкового сказать не могут. Просто разгружают пакеты в прихожей. Видимо, Харпер не очень-то разговорчив.

– Исходя из всего этого, следующая задача – расширить территорию обхода, – делает вывод Куинн. – Может, кто-то узнает девушку или расскажет нам об этом Джоне.

Он отходит назад и, показывая на карту, начинает рассказывать, какие улицы будут охвачены в обходе. Я его не слушаю. Смотрю на доску – и наконец понимаю то, что должен был понять с самого начала. Встаю и подхожу к карте. Все замолкают.

– Напомни еще раз, в каком доме по Фрэмптон-роуд живет Харпер?

– В тридцать третьем, – немного хмурясь, отвечает Куинн. – А что?

Я отмечаю дом на карте и провожу от него линию к юго-востоку.

– Так я и думал.

– О чем вы? – не понимает Куинн.

– Дом Харпера прямо позади Кресент-сквер. Позади дома номер восемьдесят один по Кресент-сквер, если точнее.

Я смотрю на собравшихся. Некоторые даже не догадываются, о чем речь. Ну что ж, они тогда с нами не работали. А вот до Гислингхэма, как я вижу, дошло.

– Постойте-ка, – говорит он. – Не там ли жила Ханна Гардинер?

Теперь все вспомнили. Это имя создает эффект разорвавшейся бомбы, и коллеги начинают сыпать вопросами.

– Та пропавшая женщина, которую так и не нашли?

– Когда это было? Два года назад?

– Черт, думаете, есть связь?

– Совпадение? – тихо добавляет Куинн, направляя на меня вопросительный взгляд.

Я опять смотрю на карту, на снимок девушки и вспоминаю, как к такой же вот доске была прикреплена фотография Ханны Гардинер. Месяцами мы смотрели на нее, но в итоге убрали фото. Она была ненамного старше найденной сегодня девушки.

– Я не верю в совпадения, – отвечаю я.

* * *

Канал: Первый мистический

Передача: Громкие нераскрытые преступления

Выпуск: Исчезновение Ханны Гардинер

Премьера на ТВ: 9 декабря 2016 года

Панорама горизонта Оксфорда, рассвет, лето

С тех пор как на экраны вышел детективный телесериал «Инспектор Морс», зрители по всему миру считают задумчивый Оксфорд с его остроконечными башенками идеальным местом для идеального убийства. Однако мрачные сказки о том, что происходит в университетских дворах, имеют мало общего с реальной жизнью в этом процветающем городе, где уровень преступности очень низок, а нераскрытых убийств почти не бывает.

Летом 2015 года все изменилось. Полиция города столкнулась с загадкой не менее поразительной, чем те, что решал инспектор Морс. Это таинственное дело стало одним из самых печально известных нераскрытых преступлений Британии.

Общий план Кресент-сквер: велосипеды вдоль улицы, кошка перебегает дорогу, мама с мальчиком едут на скутере

Здесь, в полном зелени Северном Оксфорде, и начинается наша история. Осенью 2013 года двадцатипятилетняя Ханна Гардинер и ее муж Роб сняли квартиру в этом зажиточном пригороде и переехали сюда вместе с маленьким сыном Тоби.

Семейный снимок Гардинеров, медленный наезд крупным планом; видеореконструкция: мальчик играет с мячом в саду

Ханна работала журналистом в Лондоне, когда познакомилась с Робом. Ему предложили должность в местной биотехнологической компании, и молодая семья перебралась в Оксфорд. Они поселились в квартире на первом этаже, очень солнечной и с выходом в общий садик, где мог играть Тоби.

Интервью: съемки в помещении

Ханна с нетерпением ждала переезда в Оксфорд. Она была так счастлива… Все складывалось просто замечательно, и к тому же она устроилась на работу в Би-и-си. Мы ездили к ней в гости, чтобы отметить эти радостные перемены.

Отрывок из телерепортажа для местных новостей Би-би-си, Ханна говорит на камеру

Вскоре Ханна зарекомендовала себя отличным журналистом, выпуская сюжеты по самым противоречивым событиям в городе.

Интервью: офис Би-би-си в Оксфорде

Ханна не раздумывая бралась за сложные темы. Сделала несколько репортажей про бездомных, а также освещала почтовую лотерею, в которой разыгрывалось лечение от бесплодия – серия этих сюжетов даже вышла на национальный уровень. Ханна страстно отдавалась работе и посвятила себя журналистике из лучших побуждений.

Кадр: офисы компании-застройщика «Эм-Ди-Джей»

ГОЛОС ЗА КАДРОМ

В начале 2015 года, когда местный застройщик Малкольм Джервис выдвинул предложение о строительстве нового жилого массива в нескольких милях от города, Ханна взялась за труднейшее задание в ее карьере.

Съемка с движения: лагерь протестующих, транспаранты, люди выкрикивают слоганы

С мощными протестами против задумки Джервиса выступили как жители Оксфорда, так и защитники окружающей среды, которые разбили лагерь у предполагаемого места строительства.

Панорамный обзор полей до самых холмов Уиттенхэм-Клампс; красивые кадры с быстро плывущими облаками и тенями

Многих волновал тот факт, что новый микрорайон будет построен среди нетронутой природы всего в нескольких сотнях ярдов от Уиттенхэм-Клампс, исторически важного места.

Кадр: пещера на Касл-Хилл

С холмов открывается вид на бескрайние земли Оксфордшира, имеющие богатое историческое прошлое. На Касл-Хилл была обнаружена крепость железного века, а рядом с вершиной есть пещера, которая уже многие века известна под названием «Денежная яма».

Переход: в кадре ворон на фоне луны и ночного неба

По легенде, здесь зарыты сокровища, и охраняет их призрачный ворон.

Крупный план: кукушка на дереве

Неподалеку расположена рощица «Гнездо кукушки». Говорят, если поймать кукушку среди этих деревьев, лето никогда не кончится.

[крик кукушки]

Раскопки, кадры с воздуха

Весной 2015 года на холме Касл-Хилл снова начались археологические раскопки, и в начале июня Ханна первой сообщила новость о страшном открытии.

Отрывок из телерепортажа Би-би-си Оксфорд, снятого в районе Уиттенхэм-Клампс

Мне сообщили, что в неглубоко зарытой могиле вон за теми деревьями найдены скелеты трех женщин. Они лежали лицом вниз, черепа выглядят разбитыми, а руки, судя по расположению костей, были связаны. Предположительно тела можно отнести к железному веку, около 50 года н. э. Археологи пока отказываются от комментариев по поводу смысла такого странного захоронения, однако, по мнению знатоков языческих ритуалов, оно может относиться к так называемой «Триединой богине», которую часто изображают в виде трех сестер. Найденные кости животных и нескольких птиц, возможно, также имеют важное значение. Ханна Гардинер, новости Би-би-си Оксфорд.

Кадр: скелеты в яме

Не прошло и двух дней, как находка обросла пугающими историями о том, что на самом деле найденных женщин принесли в жертву. Это лишь накалило и так жаркую обстановку перед фестивалем середины лета[125].

Видеореконструкция: календарь на кухне, 24 июня обведено в кружок

Для семьи Гардинер 24 июня 2015 года начиналось, как и любой другой день. Роб встал заблаговременно, чтобы успеть на встречу в Рединге, Ханна тоже выехала из дома рано утром.

Видеореконструкция: «Ханна» садится в оранжевый «Мини Клабмен», пристегивает маленького мальчика в детском автокресле. На ней темно-синяя стеганая куртка; каштановые волосы завязаны в хвост

Всю неделю перед этим Ханна брала интервью в лагере протестующих, а теперь сумела уговорить Малкольма Джервиса приехать на место будущей стройки, чтобы снять там их беседу. Приходящая няня заболела, поэтому Ханне пришлось взять Тоби с собой. Она села в машину в 7.30 утра. Роб уехал в Оксфорд на пятнадцать минут раньше, чтобы успеть на поезд до Рединга.

Видеореконструкция: взволнованный «Роб» ходит туда-сюда, прижимая телефон к уху

В 11.15, во время перерыва, Роб набрал номер Ханны, но супруга не ответила. Только приехав домой ближе к вечеру, он понял – что-то случилось. Оператор Ханны оставил сообщение на автоответчике, спрашивая, почему она не явилась на съемки. Роб снова позвонил жене – та по-прежнему не отзывалась, – и тогда он обратился в полицию. В тот момент Роб не знал, что малыша Тоби уже нашли. Одного.

Видеореконструкция: детская коляска и игрушка в кустах

Турист заметил пустую коляску в «Денежной яме» еще в 9.30 утра, однако Тоби обнаружили только через час. Напуганный, он прятался среди кустов, прижимая к себе плюшевую птичку.

Отрывок из телерепортажа Би-би-си: автомобиль «Мини» у холмов, толпа полицейских, ограждающая лента

Организованы поиски, но Ханну так и не находят. У полиции нет никаких зацепок.

Интервью: съемки в помещении

Ни в машине, ни в коляске криминалисты не обнаружили никаких улик, которые могли бы пролить свет на то, что случилось с Ханной. Мы опрашивали людей в Уиттенхэме, и некоторые из них сказали, что видели Ханну и Тоби тем утром, однако приблизиться к разгадке это не помогло.

Видеореконструкция: крупный план компьютерных экранов и файлов

Роба Гардинера быстро исключили из подозреваемых, и полиция стала искать тех, кто мог желать Ханне зла. Судя по материалам на ее ноутбуке, она планировала разоблачить сомнительные финансовые операции компании-застройщика «Эм-Ди-Джей». Полицейские допросили Малкольма Джервиса, однако его алиби было неопровержимым. В то утро он задержался и приехал в Уиттенхэм лишь в 9.45.

Видеореконструкция: лента новостей в «Твиттере»

Тем временем в социальных сетях стали появляться домыслы о том, что Ханну убили во время некого сатанинского ритуала, связанного с холмами. Полиция выпустила несколько опровержений, так как ничто не указывало на оккультные мотивы. И все же слухи разрастались.

Отрывок из телерепортажа Би-би-си: лагерь протестующих, палатки, прикованные к деревьям люди, собаки среди куч мусора, бегающие голышом дети

В накалившейся атмосфере все, конечно же, обратили внимание на лагерь, тем более что число протестующих увеличилось за счет последователей движения «Нью-эйдж»[126], прибывших в город, чтобы отметить канун середины лета.

Как оказалось, исчезновение Ханны действительно было связано с лагерем, только не так, как предполагали блогеры и активные пользователи «Твиттера».

Интервью: съемки в помещении

Через три месяца после исчезновения Ханны в Уорике арестовали мужчину по имени Реджинальд Шор. Его обвиняли в попытке изнасилования. Обыскав его дом, полиция обнаружила браслет, идентичный тому, который носила Ханна.

Анализ ДНК показал, что украшение на самом деле принадлежало Ханне, а Шор в перекрестном допросе признался, что летом бывал в Уиттенхэме. Впоследствии свидетели подтвердили, что видели, как он говорил с Ханной, когда та приезжала в лагерь в конце мая.

Кадр: найденный браслет

Шор утверждал, что нашел браслет в лагере протестующих и не знал, чей он. Служба уголовного преследования рассмотрела улику, однако в отсутствие тела сочла ее недостаточной для того, чтобы вынести обвинение на суд присяжных.

Фотография задержанного Реджинальда Шора

В итоге Шор получил три года за попытку изнасилования. Родные обвиняемого утверждали, что только из-за широкой огласки в связи с исчезновением Ханны Гардинер для Шора было избрано такое суровое наказание.

Как стало известно, Шор отсидел меньше года. В 2016 году его выпустили из соображений сострадания: у мужчины обнаружился рак легких в последней стадии.

Ханну Гардинер так и не нашли.

Узнаем ли мы, что произошло здесь на самом деле?

Раскроют ли холмы свой секрет?

Мрачные кадры Уиттенхэм-Клампс в лунном свете.

Стоп-кадр и

Конец.

* * *

– А теперь расскажите нам то, о чем не прознали в прессе, – просит Куинн.

Я ставлю DVD-плеер на паузу и говорю, обращаясь ко всей команде:

– Мы предполагали, что Тоби каким-то образом выбрался из коляски и уполз в кусты. Поэтому его так долго искали. Еще у мальчика была травма головы – то ли от удара, то ли от падения. Об этом журналистам не сообщалось.

Повисает тишина. Полицейские представляют себе, каково это, а мне и представлять не надо – я был там, когда нашли мальчика. До сих пор помню его крики.

– И он ничего вам не сказал? – интересуется один из констеблей. – Не помнил, что случилось?

Я качаю головой.

– Ему и трех лет еще не исполнилось, к тому же мальчик повредил голову. Его лепет звучал совершенно бессмысленно.

– То есть мы понятия не имеем, как он оказался в той яме?

– Вероятно, личный ассистент Джервис сообщил Ханне об опоздании босса, и она пошла прогуляться с сыном.

И я когда-то гулял с Джейком, когда он был маленьким. Если парень не мог угомониться или вскакивал от ночного кошмара, я сажал его в коляску и вез по пустым улицам. Движение его успокаивало. Только Джейк, я и бродячие кошки, мягко ступающие по земле…

Я выбрасываю это воспоминание из головы.

– Она точно получила сообщение? – Вопрос Куинна попал прямо в точку.

– Мы знаем, что его отправили, – отвечает Гислингхэм, – но телефон Ханны так и не нашли, поэтому неизвестно, прочитала ли она сообщение. – Крис вздыхает. – Честно говоря, это был настоящий кошмар. Сбежались все чудилы: ясновидящие, медиумы – в общем, полный набор. Про одну старушенцию даже написали в «Оксфорд мейл» – она утверждала, что на браслете изображен какой-то языческий символ, что-то вроде трехконечной звезды. Всё трындела про цифру три – мол, это ключ ко всему делу, вот увидите…

Глянув на снимок дома, Гислингхэм замолкает.

– Черт! Номер тридцать три, ну конечно…

– Мы кое-что еще не рассказали прессе, – продолжаю я. – Семейная жизнь Гардинеров была не такой идеальной, как показано в передаче.

– Точно, – подтверждает Крис. – Им докучала бывшая Роба, считавшая Ханну разлучницей. Писала о ней всякие гадости в «Фейсбуке».

– Что насчет алиби? – спрашивает Куинн.

– У бывшей? В тот день она ездила в Манчестер. Повезло, иначе мы занялись бы ей вплотную, – говорю я.

– Из всей передачи очень выделяются слова Бет Дайер, – задумчиво добавляет Гис. – Кажется, она явно намекала, что у Роба интрижка на стороне.

– Все верно, только доказательств она не привела, сказала только «странно выглядел, будто что-то скрывал».

Никаких подозрительных звонков, ничего такого мы не нашли. Алиби Роба оказалось прочным: в 7.57 он уехал на поезде из Оксфорда, а в 6.50 Ханна оставляла голосовое сообщение няне, то есть еще была жива. Звонила она по городскому телефону с Кресент-сквер. Роб не успел бы убить жену, доехать на машине до Уиттенхэма, бросить там тело и вернуться в Оксфорд, чтобы сесть на поезд.

– Даже если Роб или его бывшая хотели избавиться от Ханны, – говорит Куинн, – то как же ребенок?

– Точно к такому же выводу пришел и Осборн. Успей Роб Гардинер все провернуть, вряд ли он бросил бы там своего сына.

– Поэтому все указывало на Шора? – спрашивает Куинн.

Наступает пауза. Все смотрят на меня – ждут, что я скажу: «Мы старались изо всех сил, но Служба уголовного преследования отвергла дело». Ждут от меня уверенности в том, что мы поймали того самого убийцу.

Однако я молчу.

– Значит, вы и тогда сомневались, – прерывает тишину сержант.

На экране застыл кадр холмов Клампс: черные птицы на фоне светлого неба.

– Мы опросили всех протестующих, которые находились в то время в лагере. Никто не упоминал о Шоре, пока его имя не всплыло в связи с нападением в Уорике несколько месяцев спустя.

– Это не доказывает его отсутствие.

– Но и присутствие Шора в Уоттенхэме мы доказать не смогли. Он утверждал, что в тот день был далеко от холмов, однако свидетелей, способных подтвердить его слова, нет. Тем летом Шор точно бывал в лагере, а найденный в его доме браслет определенно принадлежит Ханне…

– И все же вы не уверены, что это он, – завершает мое предложение Куинн.

– Дело вел Осборн, и он не сомневался в виновности Шора.

Все замолкают. Эл Осборн уже на пенсии, хотя когда-то был легендой долины Темзы. Отличный коп и вообще приятный человек – а это сочетание, поверьте мне, встречается не так уж часто. Он многим в этом отделении помог серьезно продвинуться по службе – и мне в том числе. Несмотря на то что Шор так и не получил свое за Ханну Гардинер, по молчаливому согласию дело считалось закрытым. Если открыть его снова, поднимется шум.

Я делаю глубокий вдох.

– Слушайте, буду с вами честен. Да, я и вправду сомневался насчет Шора. Он не смахивал на убийцу и тем более на преступника, который тщательно все продумывает. Я не утверждаю, что все было заранее спланировано, – Ханна вполне могла стать случайной жертвой. Однако следы замели очень тщательно. Никаких улик, никаких следов ДНК, ничего. Поверить не могу, что Шор все это устроил. Парень он не шибко умный, поэтому и попался в Уорике. Я все время думал, что мы упустили какую-то деталь или зацепку. Но мы так ничего и не нашли.

– До сегодняшнего дня, – тихо добавляет Гислингхэм.

– Точно, – соглашаюсь я, снова глядя на экран. – Версию о том, что Ханна вообще не покидала Оксфорд, что с ней что-то случилось именно здесь, мы даже не рассматривали.

– Тогда как, черт возьми…

– Как, черт возьми, Тоби попал в Уиттенхэм-Клампс?

– Да, – говорит Куинн. – Я предупрежу пресс-службу. Если мы нашли связь с делом Гардинер, писаки тоже скоро на него выйдут. Мы должны опередить их, ребята.

– Слишком поздно. Они уже в курсе, – мрачно сообщает Гислингхэм, посматривая на свой мобильный.

* * *

Молодая женщина открывает окно и вдыхает теплый воздух. Ползущая по стене жимолость уже зацвела. На кухне мальчик пьет чай и шепчет что-то своему плюшевому медведю. Доносится приглушенный звук вечерних новостей. Где-то вдалеке мужчина оживленно говорит по телефону.

– Пиппа! – зовет мальчик. – Смотри! По телевизору показывают тот дом с кучей велосипедов на улице!

Женщина заходит на кухню, подобрав по дороге брошенную игрушку-панду, и садится за стол рядом с мальчиком. На экране телевизора репортер стоит перед оградительной лентой и показывает на место преступления позади него. В кадр попадают несколько полицейских машин с мигалками и «Скорая». Строка внизу экрана гласит: «ЭКСТРЕННЫЕ НОВОСТИ: дело Ханны Гардинер может быть связано с девушкой, найденной в подвале оксфордского дома». Нет, только не это. Только не сейчас, когда все наконец стало налаживаться… Она обнимает мальчика, вдыхая искусственно-сладкий аромат шампуня, исходящий от его волос.

– Покажем папе? – спрашивает мальчишка, вырываясь из объятий. На виске у него темно-розовый шрам.

– Нет, Тоби, – с тревожным видом отвечает женщина. – Пока не надо. Мы же не хотим его беспокоить. У него сейчас все хорошо.

* * *

«Оксфорд мейл»

1 мая 2017 года

ДЕЛО ФРИТЦЛЯ ПОВТОРЯЕТСЯ В ОКСФОРДЕ: ПОЧЕМУ ЗДЕСЬ?

Автор Марк Левертон

Жители Северного Оксфорда до сих пор пребывают в шоке после сообщения о том, что в подвале дома на Фрэмптон-роуд были найдены молодая женщина и ребенок. Пока неизвестно, как долго девушка находилась в заточении, однако проводятся параллели с печально известным «делом Фритцля», австрийца, который двадцать четыре года удерживал в подвале свою дочь и неоднократно насиловал ее, в результате чего та родила от него семерых детей. Элизабет Фритцль обнаружили, когда одна из ее дочерей серьезно заболела. Йозеф Фритцль соорудил для Элизабет целую подземную тюрьму, куда можно было попасть, преодолев восемь запертых дверей. Пока не сообщается, имелась ли похожая конструкция на Фрэмптон-роуд. Озабоченных соседей волнует вопрос: почему никто ничего не заметил?

– Это ужасно, – говорит Салли Браун, мать троих детей, живущая поблизости, – что люди совершают такие вещи. И как так вышло, что ни у кого даже не возникло подозрений? К нему ведь приходил соцработник, неужели он ничего не знал?

Другие местные жители также ставят под сомнение компетентность социальной службы, что вновь возвращает нас к делу Фритцля: регулярно посещая австрийца, соцработники не нашли в нем ничего подозрительного, несмотря на то, что трое детей его дочери жили с ним и были, по его словам, «подброшены на порог».

Дом на Фрэмптон-роуд принадлежит одинокому старику по имени Уильям Харпер. Никто из опрошенных нами не поддерживал с ним связь, хотя сообщается, что соседи видели, как сегодня утром его увезли полицейские.

Ни полиция долины Темзы, ни местное отделение социальной службы пока не сделали официальных заявлений. По предварительным данным, девушка и ребенок находятся под присмотром врачей в больнице имени Джона Рэдклиффа.

Если вы живете на Фрэмптон-роуд и обладаете какой-либо информацией по поводу случившегося, пишите нам на электронную почту или в «Твиттер».

154 комментария

VinegarJim1955

Урезали бюджет на социальное обслуживание – вот вам и результат.

RickeyMooney

Не удивлен, что никто ничего не заметил. Людям тут вообще насрать друг на друга.

MistySong

Просто кошмар. Поверить не могу, что это произошло в таком тихом местечке. Студенткам явно опасно жить тут одним.

VinegarJim1955

Но она ведь не студентка? Иначе ее давно стали бы искать, да и в газетах написали бы о пропаже. Жуть, аж тошно.

Fateregretful77

Я когда-то был соцработником и знаю, с каким давлением они сейчас сталкиваются. Времени в обрез, едва успеваешь побыть со своими подопечными. С полицией долины Темзы я тоже пересекался и могу сказать, что со своим делом ребята справляются отлично. Проверяйте факты, прежде чем обвинять других.

* * *

Утро вторника, 8.45. Дверь открывает молодая женщина в белой рубашке и хлопковой юбке. Всем своим видом она источает свежесть и бодрость, отчего рядом с ней я вдруг чувствую себя каким-то потрепанным и неопрятным. В последнее время такое случается все чаще.

– Да?

– Я инспектор Адам Фаули, а это констебль Крис Гислингхэм, мы из полиции долины Темзы. Мистер Гардинер дома?

Догадка сразу отражается на ее лице.

– О боже… Это из-за Ханны, да? – Женщина прикрывает рот рукой. – Я так и подумала, вчера ведь о ней говорили в новостях…

Мы с Гислингхэмом переглядываемся.

– А вы, простите?..

– Пиппа. Пиппа Уокер. Присматриваю за ребенком. В общем, няня.

Теперь я ее вспомнил. Знакомое имя, хотя во время работы над делом Ханны мы не виделись.

– Вы же давно у них работаете и знали Ханну, верно?

Глаза Пиппы наполняются слезами, она кивает.

– Она была так добра ко мне… Не заболей я в тот день, Ханна не взяла бы с собой Тоби, и тогда все сложилось бы иначе. Никак не могу выбросить эту мысль из головы.

– Можно войти?

– Да, простите. Сюда.

Пиппа ведет нас по коридору к гостиной. Солнечные лучи проникают внутрь сквозь высокие окна, выходящие на площадь. Через окна с другой стороны виден сад. Светло-желтые стены. Черно-белые постеры в рамках. Повсюду игрушки: плюшевые медведи, машинки, железная дорога. На каминной полке фотографии: вот Ханна с сыном, вот Роб и рядом с ним Тоби на трехколесном велосипеде, вот они всей семьей на пляже. Полные тепла и счастья.

– Извините за беспорядок, – говорит Пиппа, рассеянно подбирая игрушки. – Роб у себя в кабинете. Сейчас позову его.

Когда она выходит из комнаты, я смотрю во двор: из окна виднеется тыльная сторона Фрэмптон-роуд, в том числе крыша сарая Уильяма Харпера. Большие черные птицы, поклевывая какую-то падаль, шумят в высокой траве, а с дерева за ними наблюдают четыре кровожадные сороки. В детстве я редко встречал больше одной за раз, теперь же эти гребаные пернатые попадаются на каждом углу.

– Черт! – Гислингхэм убирает с кресла игрушечного котенка и садится. – Так вот что меня ждет?

Он ухмыляется, однако тут же принимает серьезный вид – вдруг его слова прозвучали бестактно? Такое происходит со всеми. Никто не знает, как общаться с родителями погибшего ребенка. Вроде бы это должно помочь мне справляться с подобными ситуациями, только пока что ничего не выходит.

– Вы нашли ее?

В дверном проеме стоит Роб Гардинер. Вид у него бледный, да и вообще он изменился. Раньше его темно-русые волосы были коротко подстрижены по бокам, теперь же он отрастил их и завязывает в хвост; густая борода скрывает шею. Видимо, компьютерщикам такое сходит с рук. Будь здесь моя жена, она бы скривилась.

– Мистер Гардинер? Я инспектор Адам Фаули…

– Да, я знаю. Вы были здесь тогда вместе с Осборном.

– Давайте присядем.

– Раз полицейский предлагает присесть, значит, вести плохие.

Гардинер заходит в гостиную, и я показываю ему на стул. Он нехотя садится на самый краешек.

– Так вы нашли ее?

– Нет, вашу жену мы не нашли.

– Но у вас появилась зацепка? В новостях рассказывали про этого Фритцля и про девушку в подвале…

Пиппа присоединяется к нам и кладет руку на плечо Гардинеру, хотя тот даже не обращает внимания на ее жест. Спустя пару секунд он слегка поводит плечом, и девушка убирает ладонь.

Нет смысла ходить вокруг да около.

– Да, мы рассматриваем возможную связь с домом на Фрэмптон-роуд.

Гардинер встает и подходит к окну.

– Господи, да этот чертов дом даже видно отсюда. – Он резко поворачивается ко мне: – Почему вы не нашли его еще в пятнадцатом году, когда она исчезла? Разве вы его не допрашивали?

– На тот момент у нас не было никаких оснований для допроса. Все указывало на то, что ваша супруга пропала в Уиттенхэме: там мы нашли Тоби, а в ее машине не обнаружилось никаких отпечатков или следов ДНК другого человека.

– А как же люди, которые заявляли, что видели ее? Они что, всё придумали? Просто наслаждались вниманием? Такие ведь бывают.

Я качаю головой:

– Не в этом случае. Я лично беседовал с несколькими свидетелями.

Гардинер меряет шагами комнату, запустив руку в волосы. Потом вдруг замирает и снова обращается ко мне:

– Но этот засранец, которого вы арестовали… Вы уверены, что это он похитил Ханну?

– Расследование еще ведется. Жаль, что пока нечего вам сообщить, но, надеюсь, вы меня поймете. Мы должны быть уверены, а сейчас никакой уверенности у нас нет. Поэтому мы пришли сюда. Ваша жена когда-нибудь упоминала человека по имени Уильям Харпер?

– Так его зовут, да?

– Она знала кого-то на Фрэмптон-роуд?

Гардинер делает глубокий вдох.

– Насколько мне известно, нет.

– Могла ли Ханна встречаться с ним по работе? Например, чтобы взять интервью для новостей?

Роб принимает озадаченный вид.

– Я проверю ее ноутбук, хотя имени Харпера вроде бы не слышал.

Два года назад мы сами изучили этот ноутбук вдоль и поперек: просмотрели каждый чертов файл, изучили все письма в электронной, мать ее, почте. Будь там ниточка, ведущая к Харперу, мы обязательно нашли бы ее и раскрутили, учитывая близость их домов… Что ж, в любом случае стоит проверить.

– Послушайте, – добавляет Гардинер, – Ханна могла оказаться на Фрэмптон-роуд лишь по одной причине – если ей надо было припарковаться. У нас здесь все забито, а там у каждого дома подъездная дорожка, так что улица посвободнее.

Вот и ответ. Вот та деталь, которую мы упустили.

– Она точно парковалась в тот день на Фрэмптон-роуд?

Не хочется обнадеживаться раньше времени, но, судя по выражению лица Гислингхэма, мы думаем об одном и том же.

Гардинер отвечает не сразу:

– Знаю лишь, что с вечера машина стояла не у нашего дома. Мне пришлось спуститься и помочь Ханне донести покупки. А вот где именно она оставила автомобиль, я не в курсе.

Я собираюсь встать, однако Роб еще не закончил.

– То есть этот извращенец похищает женщин вместе с детьми? – Я вижу, что Пиппа смотрит на него с тревогой. – Да? Вот на чем он повернут? Если верить новостям, в подвале нашли мальчика. Совсем маленького, как мой Тоби.

– Честно говоря, мистер Гардинер, мы не уверены. Возможно, ребенок родился уже в доме. Пока девушка находится в состоянии шока, допрашивать ее нельзя. Мы еще не знаем, что именно там произошло.

Роб нервно сглатывает и отводит взгляд.

– Ваш сын жив, – тихо продолжаю я. – Жив и здоров. Вот что самое главное.

Перед уходом Гислингхэм просит показать ему, где туалет, и девушка уводит его дальше по коридору. Мы с Гардинером молча стоим у двери, не в силах подобрать слова.

– Вы занимались и другим похожим делом, так ведь? – наконец говорит Гардинер. – В прошлом году, когда пропала девочка. Дейзи, как ее там…

– Да.

– И кончилось все плохо.

Хорошо, что это звучит не как вопрос, а как утверждение.

– У вас тоже есть ребенок, если я правильно помню?

От необходимости отвечать меня спасает возвращение Гислингхэма, подтягивающего брюки.

– Идем, босс.

– Мы обязательно будем держать вас в курсе, – сообщаю я напоследок Гардинеру. – И прошу, дайте мне знать, если наткнетесь в компьютере Ханны хоть на какое-то упоминание Харпера. Конечно, как только мы обнаружим…

– Я хочу увидеть ее, – выпаливает Роб. – Если вы найдете Ханну, я хочу ее увидеть.

Лучше б он этого не говорил. Господи, только не это…

Я качаю головой:

– Вам не стоит…

– Я хочу увидеть ее, – дрожащим голосом повторяет Гардинер. – Она ведь была моей женой. – Он едва сдерживается, чтобы не заплакать в моем присутствии.

– Серьезно, не надо, – говорю я, подходя ближе. – Ханна хотела бы, чтобы ее помнили живой, как на ваших чудесных семейных фотографиях.

Роб внимательно смотрит на меня, а я мысленно пытаюсь убедить его: «Не смотри на то, что потом не сможешь выкинуть из головы. Уж я-то знаю. Я видел и теперь не в силах забыть».

Он сглатывает и кивает. На лице девушки написано облегчение.

* * *

– Как думаете, он ее трахает? – спрашивает Гислингхэм, пристегиваясь ремнем в машине.

Я завожу двигатель.

– Ты даже не знаешь, живет ли она здесь.

В любом случае прошло два года, и бедняга заслужил возможность двигаться дальше. Я понимаю, как трудно это бывает – отделиться от прошлого, не забыв его, и при этом не чувствовать себя виноватым при каждой улыбке.

– Думаю, если еще не трахает, то скоро начнет, – продолжает Гис. – Она-то явно не против, как я вижу. Сам бы не отказался, залезь такая в мою кроватку.

– Ты же вроде счастлив в браке? – удивляюсь я, включая передачу.

Гислингхэм отвечает мне ухмылкой:

– Смотреть-то не запрещается.

* * *

Мы возвращаемся в участок Сент-Олдейт. Бакстер притащил в оперативный штаб чистую белую доску и аккуратно выписывает события того дня из досье по делу Ханны.

6.50 Ханна оставляет няне голосовое сообщение.

7.20 Роб выезжает из дома на велосипеде.

7.30 (?) Ханна выезжает из дома.

7.55 Ассистент Джервиса отправляет сообщение Ханне: интервью переносится на 9.30.

7.57 Поезд Роба отходит с вокзала Оксфорда.

8.35 Звонит соседка няни и говорит, что та заболела (оставляет сообщение).

8.45–9.15 Ханну и коляску видели в Уиттенхэме.

8.46 Роб на вокзале в Рединге (камера наблюдения).

9.30 Свидетель замечает пустую коляску в «Денежной яме».

10.30 Найден Тоби Гардинер.

Закончив, Бакстер отходит и надевает колпачок на маркер.

– Итак, – обращается он к команде, – если предположительно Ханна так и не добралась до Уиттенхэма, что это нам дает?

– Чертовски большой знак вопроса рядом с промежутком времени, когда ее якобы там видели, – иронично отвечает Куинн.

По дороге с Кресент-сквер я как раз об этом и думал. Нашлось так много свидетелей, все они хотели помочь, но ошибались. Все до одного.

– Там была целая толпа, – говорит Бакстер, просматривая показания. – Родители, дети, собаки… Издалека кого-нибудь перепутали с Ханной. Вблизи ее никто не видел, одежда без запоминающихся деталей.

– Тогда почему эта похожая на Ханну женщина так и не нашлась? – спрашивает Куинн. – Газеты и Интернет несколько недель пестрили обращениями к возможным свидетелям. Раз она находилась в Уиттенхэме в тот день и выглядела примерно как пострадавшая, на ее месте стоило бы обратиться в полицию.

Сомнения сержанта не убедили Бакстера.

– Может, просто туристка или даже иностранка. Не хотела лишних проблем.

– Лично меня больше всего интересует собака, которая не лаяла, – вставляю я.

Эрика Сомер улыбается, до остальных доходит не сразу.

– А, как в Шерлоке Холмсе? – высказывает догадку Эверетт.

Я киваю.

– Перепутать какую-нибудь молодую женщину с Ханной очень легко. А вот Уильям Харпер – это и правда огромный знак вопроса. Если он похитил Ханну на Фрэмптон-роуд и бросил ее автомобиль и сына в Уиттенхэме, неужели никто не заметил бы одинокого старика с коляской?

Бакстер листает материалы в папке.

– Один свидетель упоминает, что видел дедушек и бабушек с внуками, поэтому Харпер не выделялся бы из толпы. Правда, мы спрашивали людей только о Ханне, а не о ком-то другом.

– Вот именно, так что давайте свяжемся со свидетелями и узнаем, видел ли кто-нибудь человека, похожего на Харпера, – предлагаю я.

Кивнув, Куинн делает пометку в блокноте.

– Хорошо. Мы установили, что Гардинер не успел бы смотаться в Уиттенхэм и обратно, если в шесть пятьдесят Ханна еще была жива. А что насчет Харпера? Ему хватило бы времени?

– Учитывая, что Ханна вышла из дома в семь тридцать, – отвечает на мой вопрос Эверетт, – с Харпером она должна была встретиться не позднее семи сорока пяти. Возможно, он под каким-то предлогом заманил женщину к себе, а затем ударил сзади по голове. Ханна теряет сознание, остается лишь связать ее и бросить в доме. Это недолго. Харпер мог отправиться в Уиттенхэм в восемь пятнадцать и быть там около восьми сорока пяти. Да, он успел бы.

– Старик тогда еще водил? – спрашивает Бакстер, не упуская никаких деталей.

– По словам соцработника, да.

– А как бы он вернулся в Оксфорд без машины?

– На автобусе. – Гислингхэм пожимает плечами. – Куда ему спешить? Родных у него нет, никто не пристанет с вопросом, где он пропадал. И впереди куча времени, чтобы избавиться от тела.

– После того как он с ней разделался, – мрачно добавляет Эверетт.

– Харпер вполне мог держать ее у себя живой.

– Все равно есть нестыковка, верно, сэр? – вступает в беседу Сомер. – В машине Ханны не обнаружено следов посторонней ДНК. Конечно, он мог доехать до Уиттенхэма и стереть все следы, но это не так уж просто.

Эрика хорошо подготовилась. Ей явно светит место в Управлении уголовных расследований.

– Может, надел защитный комбинезон? – предполагает Гислингхэм. – Вроде пленки, которой накрывают сиденья в автосервисе.

– Позвони Чаллоу и скажи, что надо обыскать дом на Фрэмптон-роуд, – говорю я Куинну. – Пусть ищут тело и одежду, подходящую для заметания следов.

* * *

Когда все начинают выходить из кабинета, я ловлю взгляд Бакстера.

– Я хочу, чтобы ты просмотрел нераскрытые дела о пропаже молодых женщин и маленьких детей за последние десять лет.

Он ясно представил себе объем работы, но промолчал. Поэтому Бакстер мне и нравится – знает, когда нужно держать язык за зубами.

– Начни с Оксфорда и Бирмингема, расширяй поиск по пятьдесят миль. Потом возьми десять лет до этого.

Бакстер кивает.

– Среди детей искать и мальчиков, и девочек или только мальчиков?

Я уже направился к коридору, однако его вопрос меня остановил.

– Пока только мальчиков.

* * *

Спустя полчаса я захожу в кафе на Крытом рынке и сажусь напротив Брайана Гау, по которому сразу видно, что он в курсе сегодняшних новостей. Вокруг снуют толпы людей, покупатели заглядывают в кофейный магазинчик, роются во всяких вещицах в лавке по соседству. Надписи на винтажных открытках гласят: «Копай ради победы», «Гиннесс вам полезен», «Будь спокоен и двигайся дальше». Тьфу ты, бесит…

– А я все думал, когда же вы позвоните, – говорит Гау, складывая газету. – Повезло, что застали меня, – завтра еду на конференцию в Абердин.

Если и есть собирательное существительное для множества криминалистов-психологов, то это слово «сложность».

Он отодвигает тарелку. Гау никогда не откажется от плотного английского завтрака, особенно если я плачу́.

– Как я понимаю, вы хотите поговорить об этом Харпере?

Официантка с грохотом ставит перед нами две чашки, расплескивая кофе на блюдца.

– Тяжелый случай, – продолжает Гау, добавляя в напиток сахар. – Выдвинуть обвинения при наличии болезни Альцгеймера – дело нелегкое. Хотя вы и без меня это знаете.

– Я пришел не за этим. Когда мы обнаружили девушку, ситуация казалась довольно простой…

Гау вопросительно поднимает бровь, затем снова помешивает кофе.

– То есть мы думали, что его мотивы ясны. И сначала предположили, что ребенок родился в подвале, как у того австрийца, Йозефа Фритцля.

– С Фритцлем все иначе – по крайней мере, в психологическом плане, – ведь он держал в подвале собственную дочь. Ну, полицейские не очень-то обращают внимание на подобные детали. Однако из ваших слов я делаю вывод, что все не так уж просто.

– Муж Ханны спросил, почему Харпер напал именно на нее. Может, он помешан на молодых женщинах с детьми? Только в этот раз почему-то передумал и бросил Тоби. Хотел сбить нас со следа? Если все так, то дело принимает совершенно другой оборот. Мы считали, что ребенок родился от Харпера – а что, если он похитил девушку вместе с ее сыном?

– Полагаю, сейчас проводится анализ ДНК?

Я киваю.

– Есть некоторые затруднения, но вообще да, мы работаем над этим.

Гау кладет ложку на стол.

– А вы тем временем желаете узнать, типично ли для сексуальных маньяков похищать женщин с детьми.

Позади Гау, у витрины кондитерской, остановилась семья. Два маленьких светловолосых мальчика прижались носами к стеклу, а мама заставляет их выбрать: шоколадный дракон или апельсиновый Супермен? Или Паровозик Томас? На девятый день рождения Джейка мы заказывали здесь сладости. Ему нравились единороги, вот на торте и красовался этот сказочный зверь с золотым рогом.

– Я таких не встречал.

– Что, простите? – переспрашиваю я. В голове у меня одни единороги.

– Сексуальный маньяк, который нападает и на женщин, и на детей, – это неслыханно. Могу покопаться в материалах судебных дел, хотя навскидку ничего не вспоминается. Даже если женщин похищали вместе с детьми, то лишь по одной причине: ребенок просто оказывался не в то время и не в том месте, а целью была именно женщина. При этом педофилы, как вы и сами прекрасно знаете, обычно женаты либо состоят в длительных отношениях. Вот они крадут детей, но не женщин. Так что, – Гау подносит к губам чашку кофе, – остается лишь одно разумное объяснение.

– Какое же?

– Это два разных человека. Два маньяка. Первый – педофил, второй – сексуальный садист. Действуют вместе, разделяя риск и добычу.

Кошмар какой, прямо кровь стынет в жилах… Как бы ужасно ни звучало предположение Гау, наличие сообщника у Харпера отметает многие вопросы. Это объясняет, почему никто не видел старика с коляской. Возможно, Харпер вообще не ездил в Уиттенхэм, а ребенка там оставил кто-то другой, на кого не обратили внимания. Безымянный человек. Безликий. Неизвестный.

Гау делает глоток и отставляет чашку.

– Есть следы присутствия другого человека в доме? Может, кто-то постоянно заходил, но при этом не жил там?

«Дерек Росс», – сразу думаю я, затем отбрасываю эту мысль.

– Пока не нашли. Соседи утверждают, что никого не видели.

– Ну еще бы, в таком-то районе Оксфорда, – кривится Гау. – Это ничего не доказывает.

– Одна старушка уверяла, что к Харперу приходил его сын, однако, как известно, сына у него нет.

– На вашем месте я бы проверил, – говорит Гау, прихлебывая кофе. – Возможно, старикан не так уж съехал с катушек, как вы думаете.

* * *

Чаллоу собирает команду криминалистов на кухне.

– Похоже, список наших задач стал намного длиннее, так что отменяйте запланированные свидания. Управление уголовных расследований с их безграничной мудростью теперь подозревает, что этот дом связан с исчезновением Ханны Гардинер в две тысячи пятнадцатом году. Пока не докажем обратное, он считается местом убийства. Или захоронения. Или и того, и другого.

Нина делает глубокий вдох. Дело Ханны Гардинер ей знакомо – она обыскивала машину пропавшей. Упаковка мятных конфет в бардачке, пятна от сока на детском автокресле, скомканные чеки с заправки. Невыносимые обломки жизни.

– Искать могилу в подвале не стоит, – продолжает Чаллоу. – Там бетонный пол, который не вскрыть без помощи серьезных инструментов. Следов нарушения поверхности нет. Как насчет сада?

– Вряд ли, – говорит Нина. – Просматривается со всех сторон, слишком опасно. Если выкопать большую яму, соседи наверняка заметят.

Она сдвигает штору из бусин и заходит в оранжерею. Стекло изнутри покрылось зеленым налетом, из выживших здесь только ползучее растение, чьи лианы пробиваются сквозь трещины в окнах. На полках горшки с гниющими стеблями: одеревеневшая герань, засохшие кусты помидоров. Пахнет сыростью и затхлой землей. Циновки на полу черные от плесени и разваливаются на куски.

Нина протирает кружок в грязном стекле, чтобы выглянуть в сад.

– А вон там? – показывает она. – Что-то вроде летнего домика или сарая.

К Нине подходят двое коллег. Снаружи заросли сорняков по колено и полно крапивы. Кучей валяется садовая пластиковая мебель, стулья грязные и перевернуты вверх ножками. Срезанную траву пучками бросали где попало. Прямо у ворот стоит большой кирпичный сарай с черепичной крышей, увитой плющом. Некоторые окна выбиты.

– Понимаете, о чем я?

Ближе к строению картина проясняется. К сараю земля берет крутой уклон, так что тот стоит на возвышении.

– Думаю, под этими досками вполне может оказаться пустота, – говорит Нина, просовывая руку сквозь разбитое окошко, чтобы открыть дверь.

Внутри все заставлено старыми банками из-под краски и средствами от сорняков, на полу ржавеют садовые инструменты. Из-под карниза торчит гниющее осиное гнездо, с гвоздя свисает покрытый пятнами защитный костюм.

Чаллоу топает ногой – слышно глухое эхо.

– Кажется, ты права.

Он приподнимает край циновки: из нее сыплются грязь и песок, в разные стороны ползут мокрицы.

– В кои-то веки, – обращается Чаллоу к своей команде, – нам повезло.

В полу под циновкой спрятан люк.

* * *

– К ней можно зайти, хотя не знаю, будет ли толк.

Эверетт выходит из комнаты ожидания и следует по коридору за медсестрой. По пути встречаются старик с ходунками и два врача с планшетами для бумаги. Плакаты на стенах призывают мыть руки и правильно питаться, а также учат распознавать симптомы инсульта. Палата в самом конце коридора, на койке сидит девушка в больничной рубашке. Выражение «бледная как полотно» приходится кстати, потому что ее лицо лишь немногим темнее простыни, которую она прижимает к груди. Не только кожа, но и глаза и даже волосы выглядят какими-то бесцветными. Словно ее покрыли тонким слоем пыли. Вокруг губ следы герпеса.

Заметив Эверетт, девушка испуганно смотрит на нее и вжимается в подушку.

– Я подожду снаружи, – тихо говорит сестра и закрывает дверь.

– Можно, я сяду? – спрашивает Верити, показывая на стул.

Девушка молчит. Эверетт отодвигает стул подальше от кровати и садится.

– Скажете, как вас зовут? – осторожно обращается она к пострадавшей. Та лишь не сводит с нее глаз.

– Мы знаем, что вы пережили нечто ужасное, и хотим понять, что случилось. Хотим найти того, кто сотворил с вами такое.

Бедняга сильнее сжимает простынь пальцами. Под сломанными ногтями грязь.

– Да, это очень трудно. Я не хочу, чтобы вам стало еще хуже, но нам нужна ваша помощь.

Девушка закрывает глаза.

– Помните, как все было? Как вы попали туда?

Из-под век текут слезы и медленно катятся по щекам.

Какое-то время обе молчат, и тишину нарушает лишь гул из коридора – шаги, голоса, позвякивание каталок. Звук приехавшего лифта.

– Малыш очень милый. Как его зовут? – задает вопрос Эверетт, когда девушка открывает глаза.

В ответ та начинает качать головой, а потом издает испуганный крик и вся съеживается. Прибегают медсестры, и Эверетт оказывается по другую сторону закрытой двери.

* * *

На то, чтобы успокоить девушку, понадобилось двадцать минут и один укол. Из палаты выходит врач и садится на стул рядом с Эверетт.

– Что произошло? – спрашивает она. – Что я сделала не так?

Доктор глубоко вздыхает.

– Психиатр считает, что у нее посттравматическое расстройство. Честно говоря, в этом нет ничего удивительного. Для людей, попавших в такую ситуацию, вполне естественно подавлять воспоминания о случившемся. Мозг включает режим выживания и отсекает болезненные мысли, а вопрос о ребенке заставил ее снова подумать о том, через что она прошла, и бедняжка просто не выдержала. Боюсь, она еще не скоро сможет все рассказать.

– Сколько времени уйдет на восстановление?

– Трудно сказать. Может, пара часов, может, пара недель. А может, она так и не оправится.

Эверетт опускает лицо в ладони.

– Черт, что же я натворила…

– Не корите себя, – по-доброму утешает ее врач. – В ваших намерениях не было ничего плохого.

Он кладет руку ей на плечо, но спустя мгновение уходит, забирая свое теплое прикосновение.

* * *

Пространство под люком всего в полметра глубиной, внизу лишь земля и щебенка. Чаллоу ложится на пол животом вниз и светит фонариком.

– Ага, здесь точно что-то есть… Нина, сможешь пролезть? Мне, боюсь, габариты не позволят.

Чаллоу встает и уступает место Нине, которая спрыгивает вниз и опускается на четвереньки. Он подает ей фонарик, и она скрывается из виду.

– Осторожно, вдруг там крысы, – радостно предупреждает Чаллоу.

«Теперь-то уж что», – кривясь, думает Нина. Она водит фонариком слева направо. Слышится шорох, в темноте блестят маленькие глазки. Фонарик вдруг задевает что-то совсем рядом с ее лицом. Что-то острое, черное и давно мертвое. Тонкие ножки, пустые глазницы, как в костюме привидения на Хеллоуин. Выдохнув, Нина приглядывается и понимает, что это всего лишь птица. Похожая на ворону.

Однако это еще не всё. Свет выхватывает не череп и не высушенные кости, а свернутое одеяло. Остальное – работа воображения. Нина догадывается, что в одеяле.

В горле пересохло – и не только от пыли. Сглотнув, она кричит:

– Что-то есть! Запечатано клейкой лентой, но размер соответствует.

Нина ползет обратно, задевая головой половицы, и выбирается наружу.

– Пожалуй, надо разобрать пол, – говорит она и протирает руки о костюм.

– И обязательно все пометить ярлыками, – добавляет Чаллоу. – Мы должны понять, что здесь было, и везде снять отпечатки.

– Может, лучше вызвать судмедэксперта?

– Он уже едет.

* * *

Марк Секстон звонит юристу из своего офиса в высотке «Кэнери-Уорф». Тринадцатью этажами ниже Темза медлительно направляет воды к морю, а в трех милях к западу отсюда переливается на солнце небоскреб «Шард». Звук телевизора в углу выключен, однако Марку видна бегущая строка и фотографии дома на Фрэмптон-роуд. Не только соседского, но и его.

– Как это они, черт возьми, не знают? Сколько времени длится гребаная криминалистическая экспертиза?

– Я не спец в этой области, – увиливает юрист, – хотя знаю одного королевского адвоката-уголовника. В смысле, он специализируется на уголовных делах, – смеется он.

Секстон не настроен шутить.

– Просто свяжись еще раз с этими придурками из долины Темзы, ладно? Рабочие пригрозили взять с меня неустойку, если им не разрешат вернуться к работе до конца недели, или вообще найти другого заказчика. А это значит, что они месяца полтора будут не спеша перестраивать чью-нибудь гребаную кухню.

– Не думаю, что это поможет…

– Звони, мать твою! За что я тебе плачу?

Секстон с грохотом кладет трубку и снова смотрит на экран телевизора. В новостях явно рассказывают об исчезновении Ханны Гардинер, а экстрасенс с прилизанными волосами напоминает всему миру, как она уверяла, что разгадка тайны заключается в цифре 3. Затем идет нарезка из заголовков газет двухлетней давности: «Пропавшую на летнем фестивале девушку похитили сатанисты?», «Полиция отрицает связь с языческими ритуалами: в деле возникает все больше вопросов», «Маленький ребенок найден рядом с местом древних жертвоприношений».

«Только этого мне не хватало», – думает Секстон, подперев голову руками.

* * *

– Решили не вскрывать подарок до вашего прихода, – говорит судмедэксперт. – А ведь до дня рождения еще далеко!

Его зовут Колин Бодди – и да, это совсем не смешно. Ладно, смешно, ужасно смешно. Он слышал подобные шуточки столько раз, что научился юморить в своем особенном стиле. Со стороны звучит глуповато, если не знать Колина, однако это всего лишь способ защититься. Только смех позволяет справиться с кошмарами, которые пугают даже средь бела дня в окружении множества профессиональных приборов.

Когда мы шли через сад, все жители высовывались из окон соседних домов, чтобы посмотреть. Наверняка какой-нибудь засранец уже выложил фотку в гребаный «Твиттер».

В полу сарая зияет дыра, а вокруг нее собрались криминалисты, Гислингхэм, Куинн; теперь к ним присоединился и я. Бодди осторожно наклоняется и срезает прогнившее одеяло вместе с клейкой лентой. С одной стороны, затем с другой. Все прекрасно знают, какое зрелище нас ждет, но внутри все равно все сжимается. Слава богу, лежит лицом вниз. На ребрах видны обрывки зеленовато-сиреневой кожи. Скрюченные руки. От голеней остались одни лишь кости.

– Как видите, останки частично мумифицировались, – спокойно рассказывает Бодди. – Что неудивительно, так как тело было плотно завернуто, а под полом имеется вентиляция. Видимо, нижнюю часть одеяла закрепили слабее, поэтому крысы обгрызли стопы и щиколотки. Здесь явные признаки нашествия грызунов.

У Куинна перекосило лицо от отвращения.

– Пол определенно женский, – продолжает Колин. – Бо́льшая часть волос также сохранилась. – Он наклоняется и пластиковой ручкой сдвигает в сторону спутанные пряди. – Причиной смерти, судя по всему, стала травма от удара тупым предметом по теменной кости. Точнее смогу сказать после осмотра в лаборатории.

– Она могла выжить после такого удара? – с бледным видом спрашивает Гислингхэм.

– Она точно потеряла бы сознание, – подумав, отвечает Бодди. – Да, сразу могла и не умереть… Смотрите. – Судмедэксперт опять садится на корточки и показывает на что-то в районе усохших запястий. – Полагаю, вы установите, что это кабельная стяжка, а значит, смерть наступила не сразу после удара.

Вспомнились слова Эверетт о том, что Харпер связал жертву и оставил в доме, чтобы съездить в Уиттенхэм, бросить там машину и ребенка. Он хотел видеть ее живой, когда вернется. У Харпера были на нее свои планы.

– Есть возможность определить, как долго она оставалась в живых?

Бодди качает головой.

– Вряд ли. Она могла продержаться несколько часов, а то и дней.

– Господи, – шепчет себе под нос Гислингхэм.

Колин выпрямляется.

– Здесь полно следов разложения, но я уверен, что умерла она не здесь. Не на этом одеяле. Иначе все было бы забрызгано кровью и мозговыми тканями.

Иногда хочется, чтобы Бодди выражался не так прямолинейно.

– Кстати, завернули ее обнаженной. Будь на ней одежда, остались бы какие-нибудь клочки.

К этому моменту бледнеет не только Гислингхэм. Все мы прокручиваем в голове одну и ту же сцену: вот она просыпается со связанными руками, голая, изувеченная. Просыпается, зная, что ее смерть – лишь вопрос времени.

– Зачем убийце раздевать ее? Для сексуального контакта?

– Либо с целью унизить. Результат ужасен в любом случае.

А то мы не поняли.

– Что ж, ребята, – оживленным тоном перебивает Чаллоу, – если вы закончили, то мы приведем фотографа и начнем собирать улики.

* * *

Би-би-си Мидлендс Сегодняшние новости

Вторник, 2 мая 2017 года | Последнее обновление в 15.23

Срочное сообщение

В подвале дома в Оксфорде найдено тело

Би-би-си стало известно, что в том же доме в Северном Оксфорде, где вчера утром были обнаружены девушка и маленький мальчик, сегодня нашли труп. По словам свидетелей, криминалисты выносили из сада человеческие останки, предположительно женские. Появились слухи о том, что, вероятно, полицейские нашли тело 27-летней журналистки Би-би-си Ханны Гардинер, пропавшей два года назад на летнем празднике в Уиттенхэме.

Последним Ханну видел ее муж Роб Гардинер: утром 24 июня 2015 года она покинула их квартиру на Кресент-сквер и направилась в Уиттенхэм-Клампс, чтобы снять репортаж о лагере протеста. Там, как утверждают следователи, Ханна и пропала, ведь ее двухлетний сын Тоби был найден близ лагеря, автомобиль «Мини Клабмен» стоял на парковке неподалеку, а посетители фестиваля видели Ханну.

Одного из протестующих по имени Реджинальд Шор впоследствии арестовали за попытку изнасилования в Уорике и долго допрашивали в связи с исчезновением Ханны, однако обвинения так и не были выдвинуты. Его сын Мэтью сейчас пишет книгу о случившемся и сегодня утром дал следующий комментарий: «Мой отец стал жертвой охоты на ведьм, которую устроила полиция долины Темзы во главе с суперинтендантом Аластером Осборном. Мы намерены снова подать прошение об отмене приговора, а также обратиться в Независимую комиссию по рассмотрению жалоб на действия полиции – пусть разберутся с тем, как велось дело Ханны Гардинер. Ее семья заслуживает знать правду, и я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы помочь им в этом».

Полиция долины Темзы отказалась от комментариев, подтвердив при этом, что опубликует официальное заявление «в должное время». Суперинтендант Аластер Осборн ушел на пенсию в декабре 2015 года.

* * *

Бодди звонит мне в восемь вечера. Я как раз решал: то ли пойти домой, то ли заказать китайской еды и посидеть еще в отделении, но в итоге оказываюсь в морге. Непредсказуемая работенка. По дороге звоню Алекс, чтобы предупредить об опоздании, а потом вспоминаю, что сегодня она встречается с давними друзьями по колледжу. В общем, меня в любом случае ждала бы китайская еда.

В 20.45 я паркуюсь у больницы. Небо темнеет, с запада набегают тучи, и уже накрапывает дождь.

В морге тело аккуратно разложено на металлическом столе.

– Я отправил некоторые кости на анализ ДНК, – сообщает Бодди, пока моет руки в раковине. – А криминалисты забрали одеяло.

– Есть что добавить по поводу причины смерти?

Колин подходит к трупу и показывает на вмятины в черепе.

– Ударов было два. Первый вот здесь – после него она, скорее всего, потеряла сознание. Потом здесь, видишь? Повреждения куда серьезнее. Второй удар ее и убил, вызвав, в отличие от первого, обильную потерю крови. Орудие однозначно было заостренным.

Ужинать как-то перехотелось.

– Вы, наверное, уже запросили стоматологическую карту Ханны Гардинер? – спрашивает, выпрямившись, Бодди.

Я киваю.

– А Чаллоу обыскивает дом, но пока ничего.

– Если она умерла там, следы найдутся, не сомневайтесь.

Снаружи поднимается ветер, в стекло стучит дождь.

– Почему вы хотели, чтобы я пришел один?

– Я не сразу заметил… – Бодди берет со столика металлический поднос. – Вот что я нашел под черепом, когда мы подняли кости.

Полоска высохшего серого пластика. Клейкая лента.

– Значит, ей заклеили рот.

– Заклеили рот и связали, – подтверждает Бодди. – Теперь вы понимаете, почему не стоило никого приводить с собой?

По выражению моего лица становится ясно, что я не понимаю.

– Ну же, Фаули, шевелите мозгами – связанные руки, разбитый череп, труп лежит лицом вниз… Писаки быстро найдут связь с телами, найденными на Уиттенхэм-Клампс, так что подумайте хорошенько перед тем, как выпускать официальное заявление.

– Черт!

– Вот именно. Не знаю, как вам, а нам и так жутковато. Не хватало еще заголовков, где большими буквами написано «ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ»…

* * *

Крис Гислингхэм открывает дверь ногой. Воспользовался бы руками, не будь они полны покупок: подгузники, влажные салфетки, детская присыпка… И зачем такому маленькому беспомощному существу столько всего?

– Я дома! – кричит он.

– Мы здесь.

Гислингхэм бросает пакеты на кухне и идет в гостиную, где Джанет, его жена, укачивает их сына. Вид у нее одновременно утомленный и восторженный, как и последние несколько месяцев. Прошлой ночью они почти не спали. Крис целует пахнущего присыпкой и печеньем малыша Билли, тот в ответ смотрит на отца большими глазами. Гислингхэм нежно гладит его по голове и садится рядом на диван.

– Все хорошо?

– К нам приходила милая патронажная сестра, правда, Билли? И сказала, что ты очень подрос. – Джанет целует его в лоб, а Билли пухлой ручонкой тянется к ее волосам.

– Ты вроде собиралась по магазинам с сестрой?

– Билли немного зашмыгал носом, так что я не пошла. Не стоит рисковать. В другой раз.

Гислингхэм пытается вспомнить, когда его жена последний раз выходила из дома. Она ни на минуту не отходит от малыша – не пора ли бить тревогу?

– Тебе ведь тоже нужен свежий воздух, – говорит он, стараясь скрыть беспокойство в голосе. – Может, в выходные покормим уток? Тебе ведь понравится, Билли, правда? – Гислингхэм щекочет мальчишку под подбородком, и тот визжит от восторга.

– Посмотрим, – неопределенно отвечает Джанет. – Все будет зависеть от погоды.

– Кстати, о погоде – тут просто дышать нечем. – Он ослабляет галстук. – Мы вроде выключили отопление?

– Днем было как-то прохладно, поэтому я опять включила.

«Не стоит рисковать», – мысленно заканчивает за жену Гислингхэм. Они десять лет пытались завести ребенка, и преждевременные роды едва не вылились в трагедию, из-за чего теперь Джанет защищает Билли, согревает Билли, следит за его ростом, весом и мельчайшим продвижением в развитии. В ее жизни больше нет места ни для чего и уж тем более для готовки.

– Опять пицца? – спрашивает в итоге Крис.

– В холодильнике, – рассеянно отзывается Джанет, пересаживая малыша. – Погреешь ему бутылочку?

Гислингхэм встает и идет на кухню. Почти вся еда в холодильнике – не считая коробки с пиццей, прилипшей к задней стенке, – что-то протертое, что-то размятое или молоко. Крис ставит пиццу в микроволновку и включает подогреватель бутылочек. Когда через пять минут он возвращается в гостиную, Джанет уже спит, откинувшись на спинку дивана.

Крис осторожно забирает сына из рук жены и прислоняет к своему плечу.

– Ну что, Билли, давай-ка мы с тобой немного попьем перед сном…

* * *

Алекс приходит около полуночи. Думает, что я в постели, потому что в гостиной выключен свет, и несколько секунд я наблюдаю за тем, как она ведет себя, когда уверена, что никто не смотрит. Бросив сумку у двери, Алекс любуется собой в зеркале. Она красивая, моя жена, и всегда была красивой. Из тех, на кого непременно обращают внимание, если она заходит в комнату. Темные волосы и переменчивого цвета глаза, которые при одном освещении фиолетовые, а при другом – почти бирюзовые. На каблуках Алекс выше меня, и, если вам интересно, я этим совсем не заморочен. Она подносит руки к лицу, разглаживает морщинки у глаз, поворачивает голову то в одну, то в другую сторону, в какой-то момент, видимо, замечает меня в зеркале – и резко оборачивается. Щеки ее порозовели.

– Адам? Ты меня до чертиков напугал… Чего сидишь тут в темноте?

Я беру бокал и допиваю остатки мерло.

– Просто размышляю.

Алекс усаживается на подлокотник дивана напротив.

– Тяжелый день?

Я киваю.

– Работаю над делом на Фрэмптон-роуд.

– Видела в новостях… Все так ужасно, как рассказывают?

– Хуже. Днем мы нашли в доме тело. Предполагаем, что это Ханна Гардинер, но прессе пока не сообщали.

– А ее мужу?

– Нет. Личность еще не подтверждена, и я не стану лишний раз напоминать ему о трагедии, если не буду полностью уверен.

– Что с девушкой из подвала?

– Пребывает в шоке, по словам Эверетт. Не говорит. Похоже, не помнит, как ее зовут и что у нее есть ребенок. Заорала, как только увидела его.

Алекс молчит и опускает взгляд. Я знаю, о чем она думает, прекрасно знаю. Разве можно забыть о своем ребенке? Разве можно, потеряв малыша, не хотеть завести еще одного? Интересно, поднимет ли она снова этот вопрос? Ответом являются ее боль, ее потребность и ее мысли.

– А у тебя как вечер прошел? – спрашиваю я после ее невысказанных слов.

– Хорошо. Под конец остались только я и Эмма.

– Кажется, я такую не знаю.

– Я и сама ее сто лет не видела. Работает в городском совете, занимается устройством детей в новые семьи… – Алекс не смотрит мне в глаза.

– Усыновление, опекунство и все такое?

– Ага, – отвечает она, глядя в сторону.

Я делаю глубокий вдох.

– Алекс, никакой встречи однокурсников не было? Только ты и эта Эмма?

Она дергает ручку сумки.

– Слушай, я просто хотела расспросить ее, узнать, что для этого нужно.

– Несмотря на мое мнение. Несмотря на то, что мы договорились…

Алекс поднимает голову, ее глаза полны слез.

– Мы не договаривались. Это ты договорился. Я знаю, как ты ко всему относишься, но как насчет моего отношения к ситуации? С Джейком меня и не волновало, что других детей у нас нет, но когда мы его потеряли… – Она с трудом унимает дрожь в голосе. – Когда мы его потеряли, это было просто невыносимо. Вместе с ним умерла часть меня. Умерла мать, которая ставила жизнь ребенка выше своей. И я хочу вернуть эту часть, понимаешь?

– Конечно, понимаю. Я же не идиот.

– Так почему ты отказываешься хотя бы рассмотреть такую возможность? Эмма говорит, эти дети отчаянно нуждаются в любви, стабильности и поддержке, которую мы могли бы обеспечить…

Я встаю, забрав бокал и бутылку, и направляюсь на кухню, чтобы загрузить посудомойку. Через пять минут Алекс появляется в дверном проеме.

– Ты боишься полюбить другого ребенка сильнее, чем Джейка? Если дело в этом, то я все понимаю, правда.

Я заканчиваю с посудой и облокачиваюсь на столешницу.

– Ты же знаешь, что дело не в этом.

Алекс подходит ближе и касается моей руки – очень осторожно, словно боится быть отвергнутой.

– Ты не виноват, – тихо говорит она. – Его смерть не делает нас плохими родителями.

За последний год я сотни раз повторял эти слова Алекс. Как же вышло, что теперь в утешении нуждаюсь я?

Обнимаю жену и, крепко прижав ее к себе, чувствую, как она дышит, как бьется ее сердце.

– Я люблю тебя.

– Знаю, – шепчет Алекс.

– Я люблю тебя – вот что я имею в виду. Этого достаточно. Мне не нужен другой ребенок, чтобы… не знаю… почувствовать себя полноценным или найти смысл в жизни. У меня есть ты, работа, все это… И больше мне ничего не нужно.

* * *

Позже, лежа в кровати и прислушиваясь к ее дыханию, я смотрю сквозь шторы на темно-синее небо и задаюсь вопросом: соврал ли я? В смысле, не намеренно, а просто умолчав об истинной причине. Да, я действительно не хочу усыновлять ребенка, но не потому, что моя жизнь и так полна. Просто сама идея безумно меня пугает. Это все равно что вытащить шарик из гигантского лотерейного барабана. Воспитание – штука важная, однако зов крови сильнее. Мои родители так и не сказали, что они мне не родные, а я знаю, знаю это уже давно. Нашел документы в отцовском столе, когда мне было десять лет. Непонятные слова пришлось посмотреть в словаре, и все же я понял суть. Все вдруг встало на свои места. Я не был похож на них внешне, да и мыслил совершенно иначе. Чувствовал себя отщепенцем в собственной жизни. Месяцами, годами ждал, что они признаются, хотя знал, что такого не случится. Скажи я об этом Алекс, она ответила бы, что мы все сделаем по-другому. Что будем современными родителями, открытыми и честными, и не станем повторять чужих ошибок. Что большинство приемных детей счастливы и уравновешены, живут вполне хорошей жизнью. Может, так и есть. А может, они, как я, просто не хотят говорить об этом.

* * *

Я просыпаюсь в семь. Место Алекс в постели уже пустует. Она на кухне, одетая и готовая к выходу.

– Как ты рано встала…

– Надо отвезти машину в сервис, забыл? – говорит жена, делая вид, будто возится с кофеваркой.

– Тебя забрать вечером?

– Разве ты не будешь занят допоздна с этим делом?

– Скорее всего. Но предположим, я смогу за тобой заехать, а если не получится, скину сообщение на почту.

– Ладно. – Алекс едва заметно улыбается, целует меня в щеку и хватает ключи. – Тогда до встречи.

* * *

– Тело пока не опознано. Какая-то задержка с получением стоматологической карты. На защитном костюме, найденном в сарае, нет видимых следов крови, но на всякий случай проведем анализ ДНК. Вероятность, конечно, мала – если Харпер и надевал что-нибудь такое, когда отвозил машину Ханны, то давно уже выкинул.

Куинн у меня в кабинете, сообщает новости по делу, держа планшет в руке. И как он раньше обходился без этой штуки?

– Эв снова в больнице. От Джима Николлса пока ничего – видимо, он в отъезде. Попробуем связаться с ним еще раз. Супер[127] уже два раза дергал насчет пресс-конференции. Я сказал, что вы к нему зайдете. – После паузы Куинн добавляет: – Вы знали, что Мэтью Шор пишет книгу?

– Нет, да и с чего бы ему нам сообщать…

– С Осборном говорили?

Я качаю головой:

– Не могу дозвониться, все время попадаю на голосовую почту.

– Как насчет Мэтью Шора? Он ведь проводит собственное расследование. Вдруг что-нибудь нашел, тем более у него свежий взгляд…

– Забудь об этом, Куинн, – раздраженно отвечаю я. – Найди он что-то, мы бы давно знали, уж поверь мне. Шор – тот еще тип. Начнем с ним общаться, и он использует это против нас. Понятно?

Сержант уставился в свой список, я окликаю его.

– Куинн? Ты меня слышишь?

Он поднимает взгляд, потом снова смотрит в планшет.

– Конечно, как скажете. Тогда остается Харпер. Я попросил сержанта охраны привезти его в комнату для допросов номер один, адвокат как раз приехала.

Я допиваю кофе и морщусь: что бы они ни делали с этим аппаратом, результат лучше не становится.

– Найди Гиса, он пойдет со мной.

Я снимаю пиджак со спинки стула, чувствуя на себе косой взгляд Куинна. Нет, я его не наказываю, но пусть поволнуется денек-другой.

* * *

Допрос доктора Уильяма Харпера,

произведенный в отделении полиции

Сент-Олдейт, г. Оксфорд

3 мая 2017 года, 9.30

Присутствуют: инспектор А. Фаули,

констебль К. Гислингхэм, Дж. Рид (адвокат),

К. Эддингс (из службы охраны психического здоровья)

А.Ф.: Доктор Харпер, я инспектор Адам Фаули, веду дело по поводу молодой женщины и ребенка, найденных в подвале вашего дома в понедельник утром. Госпожа Эддингс представляет службу охраны психического здоровья, а миссис Рид – ваш адвокат. Они будут защищать ваши интересы. Это понятно?

У.Х.: Хрена ли ты там бормочешь.

А.Ф.: Вам не ясно, какова роль миссис Рид?

У.Х.: Я похож на идиота? Я в курсе, чем занимается гребаный адвокат.

А.Ф.: Значит, вы не поняли насчет девушки и ребенка?

У.Х.: Да сколько можно? Я понятия не имею, что за бред ты несешь.

А.Ф.: Хотите сказать, в вашем подвале не было молодой женщины с ребенком?

У.Х.: Если и были, то я их не видел.

А.Ф.: Как же они там оказались?

У.Х.: Не представляю, черт возьми. Наверное, цыгане. Для таких подвал – настоящая роскошь, они ведь живут в грязи, как свиньи.

А.Ф.: Доктор Харпер, ничто не указывает на принадлежность женщины к цыганскому сообществу. Да и как она могла бы незаметно пробраться в ваш подвал?

У.Х.: А мне почем знать? Это у вас, видать, есть ответы на все чертовы вопросы.

А.Ф.: Дверь в подвал была заперта снаружи.

У.Х.: Не сходится, да? Умник хитрожопый.

[Пауза]

А.Ф.: Доктор Харпер, вчера днем криминалисты из полиции долины Темзы провели тщательный обыск в вашем доме и обнаружили труп под полом сарая. Тело принадлежит взрослой женщине. Вы можете объяснить, как оно туда попало?

У.Х.: Хрен его знает, спроси что полегче.

Дж. Р.: [Вступает в разговор] Дело серьезное, доктор Харпер. Вы должны отвечать на вопросы инспектора.

У.Х.: Отвали, противная корова.

[Пауза]

А.Ф.: Итак, вы не можете объяснить, откуда взялся труп у вас в сарае и как женщина с ребенком попали в ваш дом, все так? Думаете, мы в это поверим?

У.Х.: Да что ты заладил одно и то же? Недоразвитый, что ли?

К.Г.: [Подает фотографию] Доктор Харпер, вот снимок женщины по имени Ханна Гардинер, она пропала без вести два года назад. Вы ее раньше видели?

У.Х.: [Отталкивает фотографию] Нет.

К.Г.: [Подает другую фотографию] А как насчет этой? Ее мы нашли у вас в подвале. Я показывал вам вчера этот снимок.

У.Х.: Они все одинаковые. Мерзкие коровы.

К.Г.: Простите, вы имеете в виду, что узнали ее или нет?

У.Х.: Фригидные коровы заставляют прямо-таки умолять. Как эта шлюха Присцилла. Говорил ей – вали туда, откуда ты родом, мерзкая корова.

К.Э.: Прошу прощения, инспектор, думаю, он снова путается. Присцилла – его покойная жена.

А.Ф.: Посмотрите на фотографии, доктор Харпер. Вы когда-нибудь видели этих женщин?

У.Х.: [Раскачивается взад-вперед] Мерзкие коровы. Злобные уличные девки.

К.Э.: Нам лучше прерваться.

* * *

Отправлено: Ср 03/05/2017 в 11.35

Пометка: Важно

От: AlanChallowCSI@ThamesValley.police.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk, CID@ThamesValley.police.uk

Копия: Colin.Boddie@ouh.nhs.uk

Тема: дело № JG2114/14R Гардинер, Х.

Подтверждаю получение стоматологической карты.

Тело из сарая на Фрэмптон-роуд точно принадлежит Ханне Гардинер.

* * *

– Адам? Это Аластер Осборн. Я все видел в новостях.

Хотя я сам пытался связаться с ним, мысль о том, что Осборн перезвонит, ужасно пугала.

– Это она, да? Ханна Гардинер?

– Да, сэр. Мне очень жаль.

От некоторых привычек тяжело избавиться. Я привык обращаться к нему уважительно.

– Я так понимаю, что этот Харпер – главный подозреваемый? – продолжает Осборн. – Н.Д.М.?

На данный момент. То есть пока мы не исключим его из списка подозреваемых (если такое вдруг случится). Пока не найдем другого подозреваемого или сообщника.

– Пока да.

– Как там Роб Гардинер, держится?

– Он, конечно, знал, что этот момент когда-нибудь настанет, но все равно в шоке.

На другом конце провода пауза.

– Я должен извиниться перед тобой, Адам.

– Нет…

– Еще как должен, – перебивает Осборн. – Ты не был уверен в причастности Шора и предлагал расширить поиски за пределы Уиттенхэма, а я отверг твою идею. И был неправ. Теперь же это чудовище снова устроило…

– Не знаю, утешит ли вас этот факт, сэр, но вполне возможно, что девушка оказалась в подвале задолго до смерти Ханны.

* * *

Эверетт слышит шум, доносящийся из коридора. Она идет на звук и заглядывает в игровую зону детского отделения, где полно игрушек и картинок со слонами, жирафами и обезьянками, а по стене течет нечто до ужаса похожее на кровь. Мальчик в центре комнаты разрывается от крика. Игрушечный поезд сломан, трое других детей плачут и прячутся за стульями. У маленькой девочки на щеке порез. Помощница медсестры, стоя на четвереньках, оттирает темно-красное пятно с линолеума.

– Это просто смородиновый напиток, честное слово. Клянусь, я отлучилась всего на пять минут – Джейн сегодня не пришла на работу, и мы тут с ног сбиваемся…

– Наверное, он никогда не видел других детей, – говорит Эверетт. – Поэтому и не знает, как вести себя с ними.

Прибегает сестра Кингсли.

– Откуда у Эми этот порез?

– Я услышала крик и тут же вернулась. Мальчик сидел верхом на Эми, придавливая ее к полу.

Сейчас он затих, но лицо раскраснелось, по щекам текут слезы. Кингсли делает осторожный шаг в его сторону, однако малыш пятится.

– Вчера вечером был настоящий кошмар, – устало сообщает помощница медсестры. – Он почти час орал на все отделение, пока не выбился из сил. Успокоившись, свернулся под кроватью. Мы пытались выманить его – ничего не вышло. В итоге так и оставили там.

Дженни растерянно качает головой.

– Я еще раз поговорю с соцслужбой. Я переживаю за него, ужасно переживаю, но больным деткам нужен нормальный сон.

Глянув на медсестру, мальчик вдруг опускается на четвереньки и уползает в угол. Три женщины молча наблюдают за тем, как он проводит рукой по стене и слизывает загустевший напиток с пальцев.

– Господи, – нарушает тишину Эверетт. – Может, он и раньше так делал?

– В подвале? – изумляется Дженни Кингсли.

– Представьте: воды почти не осталось, а стены влажные…

Помощница медсестры зажимает рот рукой. У Эверетт тренькает телефон.

Приходит сообщение от Фаули.

Пусть врачи снова осмотрят мальчика. Надо исключить версию о сексуальном насилии.

* * * ПОЛИЦИЯ ДОЛИНЫ ТЕМЗЫ Свидетельские показания

Дата: 25.06.2015 г.

Имя, фамилия: Сара Уолл

Дата рождения: 13.11.1966

Адрес: Дорчестер-он-Темз, ул. Нортмур-клоуз, д. 32

Род занятий: внештатный бухгалтер

В среду утром я гуляла на Уиттенхэм-Клампс со своей собакой. Я бываю там почти каждый день, так что местных знаю в лицо. В тот день народу было больше – после Фестиваля середины лета многие путешественники еще не уехали из лагеря. Видела я и студентов, и семьи с детьми, и бабушек и дедушек с внуками. Мамы с колясками тоже были. Я пошла к Касл-Хилл, по дороге встретила нескольких знакомых, бегающих трусцой, и человека с такой же собакой, как у меня. Мы остановились и немного поболтали, это было ближе часам к девяти. Потом мне позвонил клиент, и я двинулась обратно. Тогда-то я и заметила молодую женщину с коляской – вдалеке, спиной ко мне, но я рассмотрела темные волосы, завязанные в хвост, и черный или темно-синий пиджак. И что-то вроде рюкзака. Не знаю, куда она направилась, но когда я шла мимо парковки, там точно был оранжевый «Мини Клабмен». Такой яркий, нельзя не заметить.

Подпись: Сара Уолл * * * ПОЛИЦИЯ ДОЛИНЫ ТЕМЗЫ Свидетельские показания

Дата: 25.06.2015 г.

Имя, фамилия: Мартина Браунли

Дата рождения: 09.10.1989

Адрес: студенческое общежитие Оксфордского университета им. Брукса

Род занятий: студентка

Мы тусили всю ночь, и на тот момент, если честно, я еще не совсем протрезвела, но я точняк видела ее на тропинке. Ребенок спал в коляске, а она склонилась над ним. Сто пудов это была она, хоть близко я и не подходила. Приметила пиджак из «Зары», у моей подруги такой же. Сколько было времени, не помню. Может, 8.45?

Подпись: Мартина Браунли * * * ПОЛИЦИЯ ДОЛИНЫ ТЕМЗЫ Свидетельские показания

Дата: 25.06.2015 г.

Имя, фамилия: Генри Нэш

Дата рождения: 22.12.1951

Адрес: Аплфорд, Уиттенхэм-роуд, Тисовый коттедж

Род занятий: учитель (на пенсии)

Я почти каждое утро гуляю по Уиттенхэм-Клампс. Сегодня пришел туда около 9.25. На парковке уже стоял оранжевый «Мини Клабмен». Я направился к Касл-Хилл и обошел кругом Дерево поэта – точнее, то, что от него осталось. Чуть дальше заметил что-то яркое рядом с пещерой, которую называют «Денежной ямой». Это была детская коляска зеленого цвета, она просто стояла там, как будто родители отошли на секундочку. Я подождал несколько минут, но никто так и не появился, поэтому я спустился с холма и сообщил о своей находке работнику на стойке информации. Жаль, что я не осмотрелся получше – мог бы сразу найти малыша. Когда я проходил мимо парковки, подъехал черный «Ягуар», из которого вышел Малкольм Джервис. Он кричал на кого-то по телефону, так что я обошел его стороной.

Подпись: Генри Нэш * * *

В отделении Сент-Олдейт Куинн изучает дело Ханны Гардинер. Полицейские все утро пытались связаться с людьми, которые давали показания по Уиттенхэму, но все впустую. Никто не видел старика с детской коляской, никто не указал на снимок Уильяма Харпера среди ряда похожих фотографий. Сейчас Куинн ищет свидетелей, которые могли бы видеть Ханну на Кресент-сквер или Фрэмптон-роуд, когда та пошла за машиной. Харпера – если это он убил Ханну – должны были заметить на улице, тем более в середине июня в такое время уже светло. Может, кто-нибудь проезжал мимо, спеша на работу или решив пораньше отправить детей в школу? Однако в папке нет подобной информации. Куинн делает пометку: «Найти новых свидетелей», когда вдруг раздается звонок. Это Чаллоу.

– Свеженькие отпечатки, только что получил результаты.

– Давай. – Куинн берет ручку.

– На кухне и внизу большинство принадлежат Харперу, и еще несколько – Дереку Россу, что соответствует его показаниям. Есть и неопознанные «пальчики», которых не нашлось в базе.

– Что насчет подвала?

– Снова Харпер и предположительно отпечатки девушки, их мы обязательно проверим. Росса там не было, зато некоторые совпадают с неопознанными из кухни. Два отчетливых следа на задвижке внутренней двери вывели нас на подозрительную личность по имени Гарет Себастьян Куинн.

– Ха-ха, очень смешно.

– Ладно, на засове и вправду нет других следов, кроме твоих, – возможно, их стерли. Частичные отпечатки нашлись и в сарае. Они могут совпасть с неизвестными из подвала, но максимум по пяти параметрам, так что для Службы уголовного преследования такое не годится.

Сидя на стуле, Куинн подается вперед.

– Есть вероятность, что кто-то замешан в обоих случаях?

– Не зацикливайся на этой мысли. Давность отпечатков не определишь – вполне могут принадлежать какому-нибудь сантехнику. Скажем, устанавливал Харперу унитаз или пробивал засор в раковине… Мы начали поиск возможного места убийства в доме, но ничего не обнаружили.

– По ДНК тоже глухо?

– Пока что да. Не волнуйся – если что, узнаешь первым.

Куинн вешает трубку. Последние слова Чаллоу прозвучали саркастично или у него уже паранойя? Проблема с Чаллоу заключается в том, что сарказм – его привычный стиль общения, из-за чего трудно понять, когда он говорит серьезно, а когда – нет. Ну и хрен с ним. Надо позвонить Эрике.

– Фаули хочет еще раз опросить ту женщину из седьмого дома, как ее там… Гибсон, что ли? Пусть получше опишет парня, который, по ее словам, приходится Харперу сыном. Сделаешь?

Куинн с улыбкой слушает ответ.

– Нет, констебль Сомер, я звоню не только за этим. Не желаете выпить сегодня вечером? Обсудим дело. – Он улыбается еще шире. – Да, и это тоже.

* * *

– Я нашел всего два похожих случая, и оба более чем пятнадцатилетней давности.

Я смотрю на монитор из-за плеча Бакстера. В комнате душно. Температура резко выросла, и древняя система кондиционирования в участке не справляется. Работающие компьютеры лишь прибавляют жару. Бакстер протирает затылок носовым платком.

– Вот оно, – говорит он, стуча по клавиатуре. – Брайони Эванс, двадцать четыре года, пропала без вести двадцать девятого марта две тысячи первого года вместе со своим двухлетним сыном Юэном. В последний раз видели у супермаркета неподалеку от ее дома в Бристоле.

Фотография не очень четкая, сделана на какой-то вечеринке, судя по новогодним украшениям на заднем плане. Девушка выглядит моложе своего возраста. Волосы в мелких кудряшках. Улыбается, но лишь губами, а не глазами.

– Родных волновало ее психологическое состояние. Считали, что у Брайони депрессия – она не могла найти работу, все время торчала дома с ребенком. Хотели отправить ее к врачу, но девушка отказывалась.

– Поэтому решили, что это самоубийство?

– Видимо, на этом и сошлись следователи из Эйвона и Сомерсета. Серьезное было расследование, в деле больше сорока свидетельских показаний, однако на похищение или убийство ничто не указывало. Присяжные вынесли открытый вердикт[128].

– Чертовски редкий случай, чтобы так долго не находили тело… Если она не покончила с собой.

– Бристоль на побережье, – подумав, говорит Бакстер. – Она могла утопиться.

– Вместе с ребенком? Серьезно?

Он пожимает плечами:

– Всякое бывает… Ладно, версия не слишком убедительная, но все возможно.

– А что там со второй?

– Вот это уже поближе.

Бакстер достает еще одно дело, 1999 года. Джоанна Карим с сыном Меди. Ей было двадцать шесть, ему – пять. Жили в Абингдоне, совсем недалеко от Оксфорда. Бакстер замечает мои горящие глаза и спешит разочаровать.

– Спор об опеке, муж – иранец. Старший следователь, занимавшийся делом, сказал, что отец наверняка похитил ребенка и увез его в Тегеран. От жены, вероятно, избавился, хотя улик для обвинения было недостаточно, да и к тому времени мерзавец уже покинул страну. Да, похоже на двойное исчезновение, но в действительности тут два отдельных преступления.

Я сажусь рядом.

– Ладно. Даже если они не связаны, у нас остается несколько наборов неопознанных отпечатков в подвале.

– Чаллоу сказал, они могут принадлежать кому-нибудь вроде сантехника.

– Ты любишь ставки, Бакстер? Верно?

Он краснеет – не знал, что я в курсе.

– Ну, не то чтобы я очень часто делаю ставки…

– Я слышал, ты ставишь на футбол, на лошадей, и у тебя неплохо получается.

– Ну да, бывает, выигрываю, – осторожно подтверждает он. – Время от времени.

– Так какова вероятность, что там отпечатки сантехника? Что скажешь?

Лицо Бакстера меняется. Он больше не смущен – подсчитывает в уме.

– Двадцать пять к одному. Такой шанс не упускают.

* * *

– Констебль Гислингхэм? Это Луиза Фоли.

До него не сразу доходит, кто это. Фоли чувствует заминку.

– Университет Бирмингема, – сухо напоминает она. – Вы запрашивали личные данные из дела доктора Харпера.

– Да, точно. Сейчас, возьму ручку. Давайте.

– Я поговорила с руководителем отдела, и он разрешил отправить вам копии соответствующих бумаг. Сегодня пришлю по электронной почте.

– Расскажите вкратце, в чем там суть.

Луиза вздыхает – чересчур громко.

– Никакой вульгарщины, на которую вы, как я понимаю, надеялись. Просто отношения со студенткой, жалобу она не подавала. Принуждения с его стороны не было. Напротив, друзья девушки полагали, что это скорее она добивалась внимания преподавателя. Однако на тот момент доктор Харпер состоял в браке, да и подобные отношения в любом случае идут врозь с университетскими правилами, так что по всеобщему согласию было принято решение отправить Харпера на пенсию досрочно. Все это вы найдете в документах.

– Хорошо. – Гислингхэм бросает ручку на стол. – Еще один вопрос: как звали ту девушку?

– Каннингем. Присцилла Каннингем.

* * *

Все окна в квартире на Кресент-сквер открыты. Ветерок приподнимает длинные белые занавески. Слышно, как в саду играют дети: кто-то прыгает на батуте, кто-то визжит, кто-то стучит мячом. Похоже, там одни мальчики.

Пиппа Уокер заглядывает в кабинет – уже третий раз за последний час. Роб Гардинер сидит за столом и смотрит в ноутбук. Пол усыпан старыми блокнотами, липкими стикерами для заметок, кипами бумаг. Он раздраженно смотрит на Пиппу.

– Тебе что, нечем заняться? Поиграй с Тоби.

– Он спит. Ты торчишь здесь уже несколько часов. Опять копаешься во всем этом…

– Да, копаюсь, понятно?

Пиппа переступает с ноги на ногу.

– Я думала, сегодня ты будешь работать.

– Работал, а потом передумал. Все равно это не твое дело.

– Просто я за тебя волнуюсь. Снова поднимать прошлое – не лучшая затея…

Пиппа прикусывает губу, но уже поздно.

Роб бросает на нее тяжелый взгляд.

– Моя жена два года считалась пропавшей без вести, а теперь ее тело нашли при чертовски ужасных обстоятельствах. Полицейские попросили меня еще раз заглянуть в ее записи – вдруг что-нибудь укажет на мерзкого ублюдка, который сотворил с ней такое. Лично я хочу, чтобы эта тварь сгнила в тюрьме, поэтому если тебе не нравится мое копание в прошлом, пойди и займись чем-нибудь другим. Книжку, что ли, почитай для разнообразия, черт возьми.

Лицо Пиппы приобретает ярко-красный оттенок.

– Прости. Я не хотела, ты же знаешь…

– Честно говоря, меня не волнует, что ты там хотела или не хотела. Оставь меня в покое.

Роб встает и громко хлопает дверью.

* * *

Вся команда собирается в пять вечера. Встреча проходит довольно быстро. Итоги таковы:

– студентка, с которой у Харпера завязался роман, стала его второй супругой. Да, он уже был женат, но это не делает его психопатом. Только засранцем и изменником;

– наличие других отпечатков в подвале, возможно, предполагает, что в деле замешан еще один преступник, пока неизвестный. И ни хрена не указывает на то, кто он такой;

– криминалисты не обнаружили в доме никаких улик, обозначающих место преступления, поэтому остается вероятность, что Ханну убили где-то еще и что сделал это не Харпер;

– анализ ДНК: все еще в работе. Цитирую Чаллоу: «Я вам, блин, не волшебник»;

– девушка из подвала: под действием успокоительных и/или не говорит. С мальчиком то же самое;

– пресс-конференция: отложена до завтра, потому что я понятия не имею, что сказать этим чертовым журналистам.

Если вам кажется, что я не в настроении, то так оно и есть. «Сохраняй спокойствие и продолжай в том же духе». Ага, как же.

* * *

Элспет Гибсон пьет очень много чая. Эрика Сомер уже закончила вторую кружку, и это только начало. Хозяйка заметила, что художник-криминалист поглядывает на часы. Кот с недовольным видом устроился на подлокотнике кресла. Такой грубый захват его привычного места для отдыха явно вывел его из себя.

– Итак, вы уверены, что мужчине, с которым говорил доктор Харпер, было за пятьдесят?

– Да, милая. Сразу можно понять по его одежде. Сейчас так никто не одевается.

– А что именно на нем было?

– О, ну знаете, галстук, твидовый пиджак… Молодежь и под страхом смерти такое не наденет. Одни футболки и джинсы с мотней у колен. И еще татуировки. – Миссис Гибсон вздрагивает и снова тянется к заварочному чайнику.

– Мне больше не надо, – спешит прикрыть свою чашку художник.

Сомер глядит на электронный фоторобот в его планшете. Хорошо, что Гибсон вспомнила про необычную одежду, иначе получается портрет самого обычного пожилого мужчины: высоковатый, седоватый, полноватый. Очень приблизительное описание.

– Что-нибудь в его внешнем облике выделялось? Может, шрамы? Своеобразная походка?

– Нет, – подумав, отвечает миссис Гибсон. – Ничего такого.

– А голос? Не особо запоминающийся?

– Ну, я перекинулась с ним всего парой слов и очень давно, но речь у него, помню, грамотная. Не как у простолюдина.

– Акцент?

– А вот акцент, кстати, был – что-то вроде бирмингемского говора. Думаю, он пытался его скрыть, однако в приступе злости такие вещи проявляются…

– Злости, миссис Гибсон? О чем это вы?

– Разве я не сказала? Они ругались. Сын был чем-то сильно расстроен.

– Вы слышали, как они ругались? Когда это случилось? Раньше вы ни о чем таком не упоминали.

Миссис Гибсон замирает с чайником в руке.

– Господи, да года три уж прошло, а то и больше. В моем возрасте время коварно – думаешь, что-то случилось пару месяцев назад, когда на самом деле минули годы…

Сомер немного подается вперед.

– Вы помните, из-за чего была ссора?

– Не уверена, что вправе вам рассказывать, – озадаченно отвечает миссис Гибсон. – Я услышала их разговор, так как проходила мимо, а они стояли на крыльце. Этот Джон упомянул что-то про завещание старика – вот я и решила, что он сын Харпера. Тогда-то в его речи и проскочил бирмингемский говорок. Всего в паре слов, но у меня ухо чуткое, мой муж родом оттуда. Странно, раньше я об этом и не задумывалась…

– И его точно зовут Джон?

– Точно, детка. Без сомнений. Ну что, еще чаю?

* * *

У Алекс удивленный вид – кажется, она не ожидала меня увидеть, хоть я и обещал ее забрать. Она работает в высоченном здании, которое видно с окружной дороги. Такое с остроконечной штукой на крыше, насмешливо выглядывает своими башенками на Ботли-роуд. Один шутник в отделе называет его «Минас Моргул», как мрачную крепость из «Властелина колец». Вид оттуда, конечно, шикарный. И парковка огромная. Здесь я и жду супругу.

Она выходит с двумя незнакомыми мне людьми: женщиной за тридцать в зеленом костюме и мужчиной, ровесником Алекс. Высокий, темноволосый. Почти как я. Женщина в зеленом говорит им что-то на прощание и направляется к своей машине. Алекс с мужчиной задерживаются, и, как я вижу, это не просто болтовня между коллегами. У нее вид серьезный, у него – задумчивый. Головы наклонены ближе друг к другу, чем следовало бы. Он постоянно жестикулирует. Как бы упрочивает свой статус, свою компетентность в деле. Работая в полиции, учишься понимать язык тела. Оценивать людей без звука.

Прощаясь, он не касается Алекс. Ну, она же в курсе, что я наблюдаю. Ее коллега, видимо, тоже.

– Кто это был? – спрашиваю я, когда жена садится в машину.

Она бросает на меня короткий взгляд и начинает пристегивать ремень.

– Дэвид Дженкинс. Тоже работает с семьями.

– Выглядело очень эмоционально.

«Только не говори, что ревнуешь», – читаю я молчаливый ответ во взгляде Алекс.

– Я лишь хотела посоветоваться с ним.

От этого как-то не легче. Однако, как и Гис, я знаю, когда надо перестать докапываться.

Мы выезжаем на дорогу, и я направляюсь к окружной.

– Заскочим в больницу, ты не против? Хочу проверить, как там девушка.

– Без проблем. Я вообще не думала, что ты так рано освободишься.

– Я и не освободился бы, появись в деле хоть какое-то продвижение. Мог бы заниматься сейчас чем-нибудь полезным.

Глянув на меня, Алекс отворачивается и смотрит на мелькающие за окном поля.

– Прости. Я не так хотел выразиться.

Алекс отмахивается рукой, но голову не поворачивает. Она тоже знает, когда надо остановиться.

* * *

Мы приезжаем в больницу, и Алекс, к моему изумлению, решает пойти со мной.

– Уверена? Ты же ненавидишь больницы.

– Все лучше, чем сидеть тут и ничего не делать.

На третьем этаже меня встречают Эверетт и врач – прямо будто из медицинского сериала «Катастрофа» (или как он там называется).

– Титус Джексон, – представляется он, пожимая мне руку. – Боюсь, я могу лишь повторить все то, что уже рассказал констеблю Эверетт. Пациентка определенно рожала, однако недавних следов сексуального насилия не обнаружено – ни вагинальных, ни синяков на теле.

– Она все еще под действием успокоительных?

– Уже нет. Хотя по-прежнему молчит.

– Можно к ней зайти?

Джексон медлит с ответом.

– Только на пару минут и по одному. Психологически она очень уязвима. Сильно беспокоится, когда к ней подходят близко, особенно мужчины. Учтите это.

– Я умею общаться с жертвами насилия.

– Не сомневаюсь, однако тут замешано не только насилие.

Я киваю. Он прав.

– А что с ребенком?

– По вашей просьбе коллеги из педиатрического отделения провели еще один осмотр – никаких намеков на сексуальное насилие. Хотя вы и сами прекрасно знаете, что иногда с детьми творят такое, от чего не остается следов на теле.

– Все верно. Я знаю.

Я поворачиваюсь к Алекс.

– Я побуду здесь, – говорит она, предвосхищая мой вопрос.

– Могу проводить вас в комнату ожидания, – предлагает ей Эверетт. – Чуть дальше по коридору.

* * *

Подойдя к палате девушки, я делаю то же самое, что сделал бы любой другой: останавливаюсь и смотрю на нее через стекло. И мне вдруг становится стыдно. Чувствую себя вуайеристом. Интересно, а каково ей здесь, в четырех больничных стенах, полных заботы, но все же напоминающих тюрьму? Глаза открыты, и хотя за окном полно деревьев, травы и других зеленых красот природы, которых бедняга была лишена бог знает сколько времени, она пялится в потолок. На ряды одинаковых бесцветных плиток.

Я стучу – девушка резко приподнимается на койке. Я медленно открываю дверь и захожу внутрь, но не приближаюсь к ней. Все это время она пристально следит за мной взглядом.

– Я из полиции. Меня зовут Адам.

Она вроде бы как-то реагирует, но неопределенно.

– Вы уже видели мою коллегу, констебля Эверетт. Верити.

Это имя она явно узнает.

– Мы все очень за вас переживаем. Вы прошли через нечто ужасное.

Ее губы дрожат, она цепляется за одеяло.

Я достаю листок бумаги.

– Знаю, вы пока ни слова не сказали и, наверное, просто не можете. Ничего страшного. Я все понимаю. А написать сумеете? Хоть что-нибудь, что вы помните. Это нам очень помогло бы.

Девушка смотрит на меня, но без опаски. По крайней мере, мне так кажется. Я вынимаю из кармана ручку и делаю пару осторожных шагов по направлению к койке, готовый отступить, если она забеспокоится. Однако ничего подобного не происходит – она лишь наблюдает за моими движениями.

Я медленно кладу бумагу и ручку на прикроватный столик, совсем близко от нее, и возвращаюсь к двери.

Только через пять минут бедняга решается к ним прикоснуться.

Пять минут я терпеливо и молча жду. Это не какой-то особый талант, но я способен на такое, если оно того стоит. А сейчас ставки очень высоки.

Девушка протягивает руку и берет листок. Потом ручку. Пишет долго и нерешительно, словно забыла, как это делается. Протягивает мне бумагу, и я вижу, что она едва сдерживает слезы.

На листке всего одно слово. Всего четыре буквы.

Вики

* * *

Когда я выхожу в коридор, Эверетт замечает выражение моего лица и спешит узнать:

– Она что-нибудь сказала?

– Нет, но у нас есть имя. – Я показываю ей бумажку.

– И больше ничего?

Сама-то, черт возьми, даже имени не добилась! Я едва не сказал это вслух – вовремя остановился. Теперь меня бесит то, что я взбешен. Эв ни в чем не виновата.

– Боюсь, что нет. Я задал еще пару вопросов, но она разволновалась. Тогда пришел твой дружок-доктор и вышвырнул меня. Вежливо попросил, скажем так.

Похоже, Эверетт покраснела, хотя я могу ошибаться.

– Слушай, я уже собираюсь домой; можешь связаться с Бакстером и попросить поискать имя Вики среди пропавших девушек? – Я осматриваюсь. – И кстати, не знаешь, где моя жена?

– Она пошла вниз. Хотела взглянуть на мальчика.

* * *

Алекс не единственная, кто терпеть не может больницы. Помню, Джейку было года три или четыре, когда он упал с качелей на детской площадке, и на лбу у него вскочила шишка размером с яйцо. Я привез его сюда. Целый час мы сидели в отделении скорой помощи, прокручивая в голове самые страшные варианты (вдруг повреждение мозга?), пока его не осмотрела одна уставшая медсестра. Она дала Джейку парацетамол и отправила нас домой. Шишка быстро сошла, а вот тревога осталась. И позже, намного позже, когда он начал сам себе причинять вред, мы приезжали сюда снова. По мере необходимости. Выдерживали косые взгляды медсестер, объяснялись перед докторами, которые звонили терапевту – проверить, что мы не врем. Наш врач говорила, что она в курсе, что всё под контролем. Как будто этот кошмар можно контролировать… Каждый раз лицо у Джейка было бледным, глаза полны тревоги.

– Прости, пап.

– Все хорошо, – шептала Алекс, укачивая его и целуя в голову, – все хорошо.

С этим воспоминанием в голове я зашел в детское отделение и повернул за угол.

А там она, прижимает его к себе.

Темноволосого мальчика.

Прижимает так нежно…

Не знаю, долго ли я стою на одном месте, но рядом со мной уже появляется медсестра. Мы молча наблюдаем за Алекс, а потом сестра тихо говорит:

– Это просто чудо какое-то.

Я понимаю, что это не Джейк. Я все отлично понимаю. И тем не менее всего на секунду…

– Он сразу пошел к ней. С остальными начинал кричать и драться, но с вашей женой… ну, сами видите.

Алекс ловит мой взгляд и улыбается, медленно поглаживая голову мальчика с длинными темными кудряшками.

– Все хорошо, – шепчет она, – все хорошо.

Трудно сказать, к кому обращены ее слова – к малышу или ко мне.

* * * Мир фатума Блог, посвященный всему пугающему, паранормальному и необъяснимому

ЗАПИСЬ ОТ 03.05.17

Смерть и черный ворон – новые подробности в загадке Уиттенхэма

Многие из вас помнят о странном исчезновении Ханны Гардинер в 2015 году. Если нет, можете найти в моем блоге соответствующую. Поразительная история, ведь незадолго до этого Ханна делала репортаж о том, что в Уиттенхэме обнаружили останки человеческих жертвоприношений, – и вот она пропадает там же, а ее маленького сына с плюшевой птичкой (обратите на это внимание) находят в «Денежной яме», где, согласно легенде, живет огромный ворон, охраняющий таинственное сокровище (и на эту деталь тоже – позже к ним вернемся). Если вы не в курсе, Уиттенхэм – поразительное место, где пересекается множество линий энергии земли. Там прямо-таки чувствуется присутствие духов наших предков. В общем, лично я не удивлена, что именно там нашли следы жертвоприношений, включая связанных и брошенных в яму женщин с пробитыми черепами.

Спросите, с чего я вдруг снова поднимаю эту тему? Мои источники сообщают о пугающем сходстве: найденное тело Ханны находилось в таком же положении, как и древние трупы. Поговаривают, что Ханна тоже была связана и скончалась от «травмы, нанесенной по затылку». Жуть, правда? А «рядом с трупом нашли дохлую птицу черного цвета». Совпадение? Вряд ли. Полиция пока ничего не подтвердила, но с чего бы они стали это делать, верно?

Теперь вернемся к птицам. Грозная ирландская богиня Морриган тесно связана с воронами и считается предвестницей страшной смерти (можете почитать моюо ней, а здесь узнать о другом ее воплощении в виде «триединой Морриган» или трех зловещих сестер по имени Бадб («ворона»), Маха и ). Знакомым с кельтской религией известно, что во́роны играли важнейшую роль в ритуальной практике. Считалось, что своим криком эти птицы передают сообщения из загробного мира, и их часто убивали в качестве подношения богам, особенно для молитвы о плодородии. Находили воронов и в человеческих захоронениях, относящихся к раннему Средневековью. В уиттенхэмских могилах тоже найдены птичьи скелеты. Неизвестно, каких древних богов потревожила Ханна Гардинер за несколько недель до своей смерти, когда были обнаружены и осквернены жертвенные погребения. Неизвестно, что она там увидела и почему должна была замолчать навечно. Об этом может поведать лишь ее сын, а отец мальчика так и не позволил опросить его.

Полагаю, в ближайшие пару дней мы снова услышим об этом деле. Следите за обновлениями, ребята…

@МирФатума

Оставьте свой комментарий

* * *

– Всего на несколько дней.

– Нет. Ни в коем случае. Это безумная идея, Алекс, ты же знаешь. Не понимаю, как тебе вообще такое в голову пришло.

На самом деле, я все понимаю. Ярость в ее взгляде смешивается с мольбой.

– Адам, он же просто маленький мальчик. Одинокий, потрясенный и страшно напуганный. Трудно представить, через что ему пришлось пройти. Его отвергает собственная мать. Понятно, что он не справляется: годы в темноте, а теперь вдруг, – Алекс обводит рукой больничное отделение, каталки, людей, – все это. Малышу нужно несколько дней в тишине и спокойствии без переизбытка эмоций.

– Этим должна заниматься соцслужба, а не мы, ради всего святого. Может, они уже кого-нибудь ему подобрали…

– Не подобрали. Медсестры сбиваются с ног – слишком много деток и недостаточно семей, желающих взять ребенка. И речь идет о краткосрочном размещении, всего на пару дней…

– Пусть так, но не отдадут же они его любому, кто проходит мимо. Есть правила, на одобрение кандидатуры уходят месяцы…

Алекс перебивает меня:

– Я поговорила с Эммой. Она сказала, что это не совсем по правилам, и все же для нас могут сделать исключение. Ты ведь полицейский, и меня она знает уже много лет. Эмма запишет это в журнал как «персональное размещение», потому что мы возьмем мальчика всего на несколько дней. Знаю, скоро приезжают твои родители, но к тому времени мы уже отдадим его обратно. А если даже и нет, я уверена, они всё поймут.

Алекс умоляет, понимая, как это невыносимо: для нее – молить, для меня – слушать ее мольбы.

– А как же работа? Надо все подготовить, и даже если Харрисон на такое согласится, отгул я сейчас взять не могу…

– Зато я могу, – быстро вставляет Алекс. – У меня сейчас мало дел, разрешат поработать из дома. Как раньше с Джейком.

Ее слова бесшумно взрываются в воздухе.

– У нас есть симпатичная комната, – тихо продолжает она, не поднимая глаз. – И в ней все необходимое для ребенка.

Становится только хуже. Одна мысль о другом малыше в кровати Джейка… с его вещами…

Я шумно сглатываю.

– Я не хочу. Прости, но я не хочу. Не дави на меня, пожалуйста.

Алекс касается моей руки и заставляет повернуться так, чтобы я посмотрел на ребенка. Мальчик сидит под столом в углу детской комнаты и глядит на меня, посасывая большой палец. Прямо как Джейк. Это невыносимо.

Алекс подходит так близко, что я чувствую исходящее от ее тела тепло.

– Прошу тебя, Адам, – шепчет она. – Если не ради него, то ради меня.

* * *

Открыв глаза, Куинн смотрит в потолок, затем переворачивается и проводит рукой по обнаженной спине Эрики Сомер. Какая же у нее классная задница… Он улыбается Эрике, повернувшей голову в его сторону. Ее волосы так восхитительно растрепаны, что у Куинна вновь просыпается желание. Все дело в контрасте между тем, как Эрика строга в форме и как раскована без нее. А раздевать ее, переводя из одного состояния в другое, – это невероятное удовольствие…

– Хотела спросить, – говорит она, приподнявшись на локте, – кто беседовал с преподавателем из Бирмингема, ты или Гис?

Гарет ведет пальцем по ее позвоночнику. Честно говоря, в данный момент можно закинуть мысли о деле куда подальше. Он пытается прижать Эрику к себе, но она отталкивает его.

– Я серьезно, у меня просто вылетело из головы.

– А никак нельзя отложить этот…

– Нет, это важно. Так ты или Гис?

Сдавшись, Куинн ложится на спину.

– Гис. Сказал, что старик – тот еще засранец.

– Кто-то ведь упоминал, что первая жена Харпера родом из Бирмингема?

– Да, что-то такое было… А что?

– Миссис Гибсон из седьмого дома сказала, что мужчина, который приезжал к Харперу, говорил с легким бирмингемским акцентом. Даже если он не сын, то, может быть, приходится ему родственником по жене? Племянником, например…

Куинн приподнимается.

– Знаешь, а это неплохая идея. На работе первым делом проверь, не было ли у его первой жены родни мужского пола и подходящего возраста. Если так, найти их будет не сложно.

– Хочешь, чтобы я этим занялась, а не Гис?

Куинн касается локона ее волос, крутит его меж пальцев – сначала нежно, потом сильнее, притягивая Эрику к себе.

– Конечно, – тихо отвечает он. – Это ведь твоя идея, а Гису не следует приписывать себе чужие заслуги. Я хочу, чтобы ты еще кое-что сделала, и это задание только для тебя одной.

– Ну, если это приказ сержанта… – игриво отзывается Эрика, скользя рукой под простыней.

– О да, – хрипло говорит Куинн, чувствуя, как она проводит языком по его коже, – это, черт возьми, приказ.

* * *

Полночь. Пятно желтого света и тихое бормотание медсестер на посту.

Вики лежит, свернувшись на кровати в тугой комок, и рыдает, зажав рот кулаком, чтобы никто не услышал. Все это время она не отрывает взгляда от фотографии, которую одна из сестер поставила на прикроватную тумбочку.

На снимке – ее сын.

* * *

Утром в четверг я прихожу в отдел рано – Куинн уже на месте, прикалывает к доске список задач. И насвистывает. Я сверлю его взглядом, пока он не замолкает.

– Извините, босс. Просто хорошее настроение.

Мне известно, что это значит. Хорошо, хоть рубашка свежая – не знаю, что за девушку он нашел, но явно приглашает ее к себе.

– Пресс-конференция в полдень, – говорю я, – так что если есть какие-нибудь новости, выкладывай, иначе мне придется выдавать банальности вроде «следствие продолжается». Что там с ДНК? Что насчет Харпера?

– Его проверяют каждые пятнадцать минут. По словам охранника, бо́льшую часть времени Харпер либо спит, либо бормочет что-то себе под нос. На всякий случай позвали его врача, она обещала прийти во второй половине дня.

– Хорошо. Я собираюсь в больницу, попробую снова разговорить девушку. Если повезет, она расскажет нам, что случилось. Ну, или хотя бы опознает Харпера, тогда мы сможем предъявить обвинение. Бакстер ничего не нашел среди пропавших без вести?

– Пока нет. Зависит от того…

– Сообщал ли кто-нибудь о ее пропаже. Я в курсе, Куинн. Что еще?

– Есть пара зацепок, но ничего конкретного. Я вам сообщу, если что. Вы же после больницы вернетесь сюда?

– Вообще-то нет. Возможно, придется ненадолго заскочить домой.

Куинн вопросительно смотрит на меня. Знает, что я о чем-то умалчиваю.

– Мы, наверное, возьмем мальчика на какое-то время, пока Вики не встанет на ноги. В соцслужбе никак не могут найти ему семью.

«Пока не встанет на ноги»? Что за бред я несу?

– Ваша жена не против? – спрашивает Куинн.

– Она-то и предложила. Мы вчера вместе заезжали в больницу, и мальчишка пошел с ней на контакт. С Харрисоном я все уладил – он считает, что это пойдет на пользу. Если малыш станет доверять Алекс, то, возможно, и заговорит с ней. Если он вообще умеет говорить.

Первое правило в полицейской работе Фаули: лжецам свойственно перегибать палку. А я только что выдал Куинну целых три причины поддержать эту идею.

Черт…

– Ладно. – В кои-то веки Гарет поступает благоразумно и не сует нос куда не надо.

– При условии, что все пройдет хорошо, я отвезу его к нам домой и вернусь на работу к двенадцати. Ты тем временем разберись тут со всем, идет?

Куинн кивает:

– Да, босс. Без проблем.

* * *

Беседа по телефону с сержантом

Джимом Николлсом (на пенсии)

4 мая 2017 года, 9.12

Беседу провел детектив-сержант Г. Куинн

Дж. Н.: Я хотел застать Адама Фаули, но диспетчер сказал, что его нет, верно?

Г.К.: Не беспокойтесь, можете поговорить со мной. Я в курсе дела.

Дж. Н.: Что-то там про вызовы на Фрэмптон-роуд десятилетней давности?

Г.К.: Точнее, в 2002-м и 2004-м.

Дж. Н.: Господи, прошло уже столько времени… Да, наверное, это я туда выезжал. Я на пенсии уже лет пять. Забыл, когда последний раз говорил с кем-то из полиции долины Темзы.

Г.К.: Что вы помните о тех вызовах? Записи довольно краткие, про обвинения ни слова.

Дж. Н.: Обвинений и не было. Никто не хотел их выдвигать. Да, я хорошо помню те случаи. Простой бытовухой там и не пахло.

Г.К.: Продолжайте.

Дж. Н.: Ну, во-первых, сам адрес. Фрэмптон-роуд – это вам не окраина вроде Блэкберд-лейз. За все время службы в полиции не слышал, чтобы кого-нибудь вызывали туда по поводу бытового насилия.

Г.К.: Может, жители Фрэмптон-роуд просто похитрее, не привлекают к себе внимания?

Дж. Н.: Дело не только в этом, а в том, что мы обнаружили. Нам пожаловалась соседка – сказала, что они кричали весь вечер, и когда дело пошло к ночи, она решила позвонить в полицию.

Г.К.: И?..

Дж. Н.: Дверь открыла жена. Не знаю, как сейчас, но тогда в подобных случаях в основном открывали мужчины, чтобы избавиться от нас, не пуская на порог. Говорили, мол, пустяки, не надо раздувать из мухи слона. Ну, вы в курсе, как это бывает. В общем, тогда все вышло по-другому, и нас встретила супруга. Выглядела нормально, разве что щеки немного пылали. В шелковом халатике, та еще красотка…

Г.К.: И что она сказала?

Дж. Н.: Ну, похлопала ресницами и смущенно так объяснила, что они с мужем «чересчур разошлись» в постели, а старуха из соседнего дома – настоящая ханжа, ее легко шокировать.

Г.К.: А что супруг?

Дж. Н.: Вот тут начинается самое интересное. Я уже собирался уходить, но моя напарница-констебль – или как там сейчас называют женщин в полиции – настояла на том, чтобы увидеть и хозяина дома тоже. В общем, миссис Харпер идет за ним, мы ждем, и наконец он появляется. Лицо с одной стороны в кровоподтеках, один глаз к чертям заплывает от фингала.

Г.К.: То есть это она била его?

Дж. Н.: Он сказал, что наткнулся на дверь. Ну да, конечно… А насчет шума повторил слова жены – местами слово в слово. Про то, что соседка – ханжа.

Г.К.: Но вы ему не поверили?

Дж. Н.: Естественно, нет. Я же не идиот. В следующий вызов, примерно через год, он «поскользнулся на лестнице». Я не поверил ни единому слову, от падения таких синяков не бывает. Думаю, она ударила его чем-то вроде сковородки.

Г.К.: Или молотка?

Дж. Н.: С чего вдруг? Такое мне в голову не приходило.

Г.К.: Не важно. В общем, он не признался, что жена на него нападала?

Дж. Н.: Неа. Во второй раз я специально говорил с ним наедине, пока она не подслушивала, и все равно он продолжал нести чушь про «слишком громкий перепихон». Он так и сказал – «перепихон».

Г.К.: Господи…

Дж. Н.: Если честно, мне стало жаль старого засранца. В смысле, она, конечно, настоящая цыпочка, но я к такой и близко не подошел бы. Думаю, она ему изменяла. Слышали про аварию? Такое запоминающееся имя, Присцилла, не забудешь… Мало того, что гнала на полной скорости, так с ней еще был другой мужчина. Можно догадаться, чем они там занимались, раз ее трусики нашли под задним сиденьем… Ну, теперь-то он показал всем.

Г.К.: В смысле?

Дж. Н.: Я видел новости. Это же тот самый Харпер, у которого в подвале нашли девушку?

Г.К.: Да, это он. Пытаемся заполнить пробелы в его прошлом.

Дж. Н.: Наверное, решил, что пришла его очередь.

Г.К.: Его очередь?

Дж. Н.: Ну, отомстить. На жене он уже не отыграется, а на женщинах в целом – вполне. Вы только не подумайте, что я вмешиваюсь в дело…

Г.К.: [Пауза] Нет-нет, вы очень помогли. Спасибо.

Дж. Н.: К вашим услугам. Передадите от меня привет Фаули? Как там, кстати, его мальчишка – Джейк, верно? Фаули страшно его избаловал, но так всегда бывает с долгожданными детьми. Отличный парень, да. Так на мать похож…

* * *

– Как сегодня дела у Вики?

Титус Джексон убирает ручку в карман белого халата.

– На поправку идет медленно, инспектор, но мы хотя бы не движемся назад. Полагаю, вы хотите снова ее увидеть?

– Если не предъявим Уильяму Харперу обвинения, придется его отпустить. Мне надо понять, что случилось.

– Понимаю.

Он идет со мной по коридору, а рядом с палатой Вики вдруг поворачивается в мою сторону, явно желая что-то сказать.

– Сестра Кингсли сообщила, что вы взяли мальчика под опеку?

– Это не опека.

Видимо, слова прозвучали резковато – врач нахмурился.

– В смысле, мы просто приютили его на пару дней. Соцслужба никак не найдет подходящую семью.

– Вы очень отзывчивы.

– Не я, а моя… – Я замолкаю, хотя слишком поздно.

– Сами вы не очень-то уверены? – спрашивает Джексон.

Я делаю глубокий вдох.

– Если честно, нет. – Смотрю доктору в глаза. Взгляд у него добрый. – Год назад мы потеряли сына. Ему было десять лет. Он страдал от депрессии и покончил с собой. Мы делали все возможное, и все же…

В горле встает ком.

Джексон на мгновение касается моей руки.

– Словами не передашь, как я вам сочувствую.

Я заставляю себя ответить:

– Жене пришлось очень тяжело. Нам обоим, конечно, хотя ей в особенности. Она хочет завести еще ребенка, но в ее возрасте…

– Понимаю, – доктор кивает.

– Постоянно предлагает задуматься об усыновлении, а я не уверен, что хочу этого. И вот теперь этот маленький мальчик, которому некуда деваться…

Джексон смотрит на меня спокойным, не осуждающим взглядом.

– И вы с супругой всё обсудили?

– Вчера вечером, когда мы приехали домой, она говорила лишь о приготовлениях к его приезду. Как только я поднимал другую тему, Алекс повторяла, что это всего на пару дней, что малыш скоро вернется к матери.

– Будем на это надеяться.

– А вы так не считаете?

– Вики поправляется, но медленно, а о ребенке тоже нужно заботиться. Вчера мы снова приносили ей мальчика – она просто отвернулась и глядела в стену.

– По словам полицейских, которые их нашли, Вики отдавала ему всю еду и воду – это ведь что-то да значит?

Врач печально качает головой:

– Желание спасти его от смерти – это одно, а нормальные материнские чувства – совсем другое. Между ними не связь, инспектор, между ними преграда. И не надо быть психиатром, чтобы понять причину. Идем? – спрашивает он, взявшись за дверную ручку.

* * *

Вики явно меня узнала: она приподнимается в кровати, на лице даже мелькает тень улыбки.

– Как дела, Вики?

Что-то вроде кивка в ответ.

– Я хочу кое-что спросить у вас и кое-что рассказать. Вы не против?

Помедлив, она указывает рукой на стул.

Я не спеша подхожу и сажусь. Она съеживается – совсем чуть-чуть.

– Вы можете рассказать, что с вами случилось?

Она отворачивается и качает головой.

– Ладно, ничего страшного. Я понимаю. Но если что-нибудь вспомнится, запишите это на листке, как вчера, хорошо?

Вики снова смотрит на меня.

– Еще я хотел сообщить, что мы поместим вашу фотографию в газеты. Может, вас ищут близкие – они увидят снимок и узнают. В прессе и в Интернете только о вас и пишут…

Приходится замолчать – широко раскрыв глаза, Вики мотает головой, а когда Джексон направляется в ее сторону, она хватает бумагу и царапает на ней большими кривыми буквами:

НЕТНЕТНЕТ

* * *

Би-би-си Мидлендс Сегодняшние новости

Четверг, 4 мая 2017 года | Последнее обновление в 11.34

Срочное сообщение

Полиция ищет новых свидетелей по делу о пропаже Ханны Гардинер

Полиция долины Темзы возобновила поиск свидетелей по делу Ханны Гардинер, пропавшей в июне 2015 года. Ранее предполагалось, что Ханна исчезла в районе Уиттенхэм-Клампс утром 24 июня, однако теперь полиция ищет людей, которые могли видеть Ханну тем утром в Оксфорде, особенно поблизости от ее квартиры на Кресент-сквер. Таким образом, подтверждаются сообщения о том, что вчера утром тело Ханны было обнаружено в саду одного из домов на Фрэмптон-роуд. Полиция также просит, чтобы к ним обратились все женщины, гулявшие с ребенком в коляске на Уиттенхэм-Клампс 24 июня 2015 года (те, у кого еще не брали показания).

Имена женщины и ребенка, найденных в подвале того же дома на Фрэмптон-роуд, пока не разглашаются. Пресс-конференция пройдет сегодня после обеда.

Если у вас есть какая-либо информация по этим делам, звоните в полицию долины Темзы по номеру 01-865-09-665-52 (диспетчерская).

* * *

– Ну что, все готово?

Меня раздражает собственный голос и в особенности его притворно оживленный тон. Именно таким тоном медсестры просят «снять штанишки» и «накинуть больничный халатик». Странно, что Алекс не наградила меня своим коронным взглядом, хотя она так занята ребенком, что просто не обратила внимания.

Мальчик стоит между нами, одной ручонкой хватаясь за ногу Алекс. В другой руке у него запачканная игрушка, которую вроде как нашли в подвале. Малыш ни на минуту ее не отпускает. Одежда выглядит знакомой – видимо, жена хранила ее все эти годы. Даже думать не хочется. Мальчишка поднимает глаза на Алекс, и она наклоняется, чтобы погладить его по голове.

– Да, думаю, можем ехать. – Ее голос тоже звучит неестественно, но по другой причине – Алекс переполняет счастье.

Я протягиваю парнишке ладонь, а он отстраняется.

– Ничего страшного, – спешит вставить Алекс. – Ему просто нужно немного пространства. – Она садится на корточки. – Ты не против, если я возьму тебя на руки?

Мальчик ничуть не сопротивляется, и втроем мы идем к машине. Жена пристегивает его в детском автокресле – я и забыл, что у нас такое есть.

Я ожидал, что он испугается шума двигателя, однако этот звук совсем не потревожил малыша. Мы выезжаем на дорогу, и я думаю, что бы такое сказать.

– Жаль, мы не знаем его имени, – опережает меня Алекс. – Не называть же его всю неделю просто «мальчиком» или «малышом».

Я пожимаю плечами:

– Надеюсь, в ближайшие пару дней Вики сможет поговорить с нами и скажет, как его зовут.

– Если она вообще дала ему имя, – говорит Алекс, поглядывая на маленького пассажира на заднем сиденье. – Вики так травмирована, что полностью отгораживается от мальчика – возможно, она так и не ощутила связи с ним. Давая ребенку имя, мать устанавливает с ним отношения. Подозреваю, она вовсе не считает его своим. Да и разве можно ее винить? Попробуй найти в себе каплю любви к ребенку от насильника…

– Мы пока точно не поняли, что произошло, Алекс. Ты же юрист и сама знаешь, что не стоит делать поспешных выводов.

Я не хотел, чтобы мои слова прозвучали высокомерно, но именно так и вышло.

На миг поймав мой взгляд, Алекс первой отводит глаза.

Дорога сужается до одной полосы, и мы резко останавливаемся. Этот участок ремонтируют уже несколько месяцев.

– Ты сказала «всю неделю».

– Что, прости? – переспрашивает Алекс.

– Ты сказала, что мы не можем называть его «мальчиком» всю неделю. Я думал, он останется всего на пару дней.

– Наверное, так и будет. Но раз приезжают твои родители…

– Это в следующем месяце…

– И все-таки надо их предупредить. На всякий случай.

– Предупредить? О чем?

– Не усложняй, Адам. Ты отлично понимаешь, что я имею в виду.

Да, я понимаю. И жалею об этом.

* * *

– По поводу найденных в подвале девушки и ребенка могу лишь сказать, что следствие продолжается.

Медиацентр в Кидлингтоне забит до отказа. Я забыл, что пресс-конференция будет проводиться именно здесь, и приезжаю всего за десять минут до начала, поэтому я встревожен и раздражен больше обычного. В зале много незнакомых лиц – простых местных жителей. Такой интерес у СМИ не вызывало ни одно дело после случая с Дейзи Мэйсон. Еще бы: восьмилетнюю девочку похитили прямо из сада у ее дома. Сейчас работа движется, но я словно сбился с пути. Один из писак в первом ряду что-то бормочет: возмущается, что не стоило собирать их здесь, если сказать нам больше нечего.

– А как же анализ ДНК? – спрашивает женщина с дальних рядов. – Неужели вы до сих пор не установили, кто является отцом ребенка? Я думала, сейчас результаты получают всего за несколько часов…

– Да, технологии идут вперед, но на все нужно время. К тому же анализ ДНК даст нам не так уж и много. Необходимо поговорить с самой пострадавшей, а она пока не в силах с нами общаться. Уверен, вы понимаете, в каком ужасном состоянии она находится.

– Фото уже есть? – интересуется репортер из «Оксфорд мейл». – По словам соседей, вы показывали им снимок, пытаясь опознать девушку.

– На этот раз мы не станем публиковать фотографию.

– Черт, ну хоть что-нибудь! Что угодно. Имя? Фото ребенка?

– В расследовании сейчас переломный момент. Надеюсь на ваше понимание.

– Да, да, я все это уже слышал.

– Ладно, а как насчет поиска новых свидетелей по делу Ханны Гардинер? – задает еще один вопрос женщина с задних рядов. – Вы признаёте, что между происшествиями есть связь?

Я молча открываю и снова закрываю рот. Какой еще, черт возьми, поиск свидетелей?

– Позвольте напомнить вам, инспектор, – продолжает она. – Вот заявление. – Листает страницу на планшете. – «Полиция долины Темзы обращается к гражданам, видевшим Ханну Гардинер утром 24 июня 2015 года в Оксфорде в районе Кресент-сквер. Просим вас связаться с отделением полиции Сент-Олдейт, особенно если вы заметили, что она разговаривала с кем-то на улице». И так далее, и тому подобное. – Женщина приподнимает планшет. – Это ведь заявление от ваших работников, верно?

– Да…

– Значит, вы все-таки связываете эти дела. Получается, обнаруженное в саду тело принадлежит Ханне, а в ее убийстве подозревают этого Харпера. Я ничего не упустила? Тут и дураку все ясно.

– Я не вправе комментировать…

– Я где-то прочитал, – вставляет писака из первого ряда, – что вместе с телом был закопан мертвый ворон. Это связано с языческими ритуалами, инспектор? Или подобную информацию вы тоже не разглашаете?

– Буду рад дать комментарий по этому поводу. Ничто в деле Ханны Гардинер не указывает на связь с сатанизмом или язычеством.

– Так была там эта чертова птица или нет?

Его перебивает женщина.

– То есть вы действительно снова открываете дело, – тараторит она. – Можно ссылаться на ваши слова?

– Мы не открываем дело заново, потому что оно так и не было закрыто…

– Сочту это за положительный ответ.

– И на данном этапе расследования мы больше ничего не можем сообщить. Это наш моральный долг перед семьями жертв…

– А как же семьи ошибочно обвиненных? Каков ваш долг перед ними, инспектор Фаули?

Голос доносится откуда-то сзади.

Люди оборачиваются, а говоривший встает, и его тут же узнают. По залу проносится гул.

Мэтью Шор.

Как он, черт возьми, сюда попал?

– У вас есть ответ на этот вопрос? Вы же вели дело Ханны Гардинер, так?

– Это пресс-конференция, мистер Шор.

– А я – представитель прессы. – Он показывает пропуск. – Смотрите, тут все написано. Спрошу еще – уже в третий, кстати, раз: а что насчет моего отца, которого преследовали и изводили, несмотря на отсутствие улик…

Я чувствую, что Харрисон уже не в себе: происходящее идет в прямом эфире на новостном канале Би-би-си, парень из телекомпании «Скай» снимает все на телефон.

– Послушайте, мистер Шор, сейчас не лучшее время и место для такого разговора.

– Когда же настанет это чертово время? Я месяцами добиваюсь беседы с кем-нибудь из полиции долины Темзы, а от меня лишь отмахиваются.

– Вашему отцу так и не были предъявлены обвинения в связи с делом Ханны Гардинер. Он получил срок совсем за другое преступление.

– Да, но не красуйся его лицо во всех газетах, дали бы ему три года? Суд был несправедлив…

Харрисон откашливается.

– Мы не можем давать комментарии по этому поводу, мистер Шор. Вам стоит обратиться в Службу уголовного преследования.

– Думаете, я не обращался? – язвительно отзывается он. – Там все то же самое. В этой гребаной стране нет правосудия, никто не хочет брать на себя чертову ответственность. Лишь спихиваете все друг на друга…

– Большое спасибо за внимание, леди и джентльмены, – говорит Харрисон, вставая. – Дальнейшие заявления будут опубликованы в соответствии с обстоятельствами. Хорошего вам дня.

* * *

Снаружи я первым делом встречаю Куинна. Наверное, стоял где-то сзади.

– Хотелось бы узнать, как сюда пробрался Шор. – Он кривит лицо. – Поручу это Гису.

– А вот мне хотелось бы узнать, кто, мать вашу, объявил о поиске новых свидетелей. Это ты?

Куинн медлит: сознаться или свалить на кого-то еще?

– Писаки в любом случае провели бы связь между делами, вот я и подумал, раз к делу привлекли столько внимания, может, кто-нибудь вспомнит…

Идея вообще-то отличная. Просто я не в настроении это признать.

– Ничего, что я обещал дать Гардинеру время, чтобы он предупредил родителей Ханны? Ты же чертовски хорошо знаешь, что сначала нужно спросить у меня.

– Но вы сказали…

– Я попросил тебя следить за ситуацией…

– А точнее, «разобраться со всем».

– Я не позволял принимать важные решения без моего спроса. Твою мать, я же просто в больницу отъехал, а не смылся на чертову Луну – мог бы позвонить мне или даже кинуть эсэмэску.

Куинн густо краснеет, и я слишком поздно замечаю, что совсем рядом с нами стоит Гислингхэм. Нельзя отчитывать Куинна в присутствии его подчиненных. Так не делается.

– Я подумал, – говорит сержант, понизив голос, – что вас лучше не беспокоить. Ну, из-за жены, ребенка и все такое…

И все такое.

«Классический перенос», – скажете вы и будете правы. Однако признать, что я переношу свою злость на Куинна – это одно, а предпринять что-либо по этому поводу – другое. Уже не в первый раз я задумываюсь: может, проблемы с Куинном возникают из-за того, что он слишком похож на меня? Правда, я не одеваюсь как франт и не трахаюсь с кем попало…

– Ладно, – остываю я наконец. – Сходи к Гардинеру и извинись.

– Нельзя просто позвонить ему?

– Нет, нельзя. И скажи Чаллоу, пусть поднажмет с гребаными результатами ДНК. – Я делаю глубокий вдох и разворачиваюсь: – Что тебе, Гислингхэм?

Вид у него смущенный.

– Извините, что встреваю, босс, – после трансляции поступил звонок. Это Бет Дайер.

* * *

Куинн был прав: уже к обеду Эрика Сомер нашла и племянника, и племянницу первой миссис Харпер. Она идет сообщить о своей находке, но вместо Куинна ей попадается Фаули. Инспектор внимательно смотрит на доску с фотографиями и картами. Две молодые женщины и два маленьких мальчика. Живые и мертвые. Взгляд Фаули кажется далеким, он глубоко погружен в размышления.

– Простите, сэр, – неуверенно обращается к нему Эрика. – Я искала сержанта…

Он оборачивается и смотрит на нее, словно не сразу узнает.

– А, констебль Сомер…

– Да, сэр.

Куинну она такое ни за что не скажет, но Фаули, несомненно, самый красивый мужчина в их отделении. А тот факт, что он этого не осознает, лишь добавляет ему привлекательности. Куинн – полная противоположность инспектора. Он, будто летучая мышь, все время посылает сексуальные эхосигналы и ждет их отражения. Фаули, наоборот, очень сдержан. Конечно, ей далеко до самоуверенности Куинна, и все же Эрика привыкла к тому, что мужчины ее замечают. Но только не этот.

– Я тут думал про Вики, – говорит он. – Из какой же она семьи, если не хочет сообщать им, что с ней всё в порядке?

– Может быть, она сбежала из дома. Поэтому никто и не заявлял о ее пропаже.

Фаули снова разглядывает снимок Вики.

– Возможно, так и есть… – Он оборачивается. – Извините, что приходится выслушивать мои размышления. Так в чем дело?

Сомер протягивает ему лист бумаги.

– Вчера вечером мне вдруг кое-что пришло в голову. Раз первая жена Харпера родом из Бирмингема, у нее должны остаться там какие-то родственники. И раз у «Джона», которого миссис Гибсон приняла за сына Харпера, бирмингемский акцент…

Фаули быстро ее понял.

– Значит, он родня жены.

– Все верно, сэр. В общем, я проверила. – Сомер подает распечатку. – У Нэнси Харпер есть племянница и племянник. Норин живет в Берике, работает секретарем в приемной врача, а вот племянник, Дональд Уолш, преподает историю в небольшой частной школе в Банбери. Ему пятьдесят три. Фотографии пока нет, хотя по остальным параметрам вроде бы подходит.

– Отличная работа, Сомер, – хвалит ее Фаули, глядя на листок. – То есть согласно вашей теории, это не Джон, а Дон?

– Думаю да, сэр. Миссис Гибсон могла просто не расслышать. Со слухом у нее не очень.

– Есть адрес этого Дональда Уолша?

– Да, сэр. Пыталась дозвониться ему, но трубку никто не берет. Наверное, стоит туда съездить, это недалеко. Даже если Уолш в отъезде, узнаем что-нибудь от соседей: часто ли бывает в Оксфорде, поддерживает ли связь с Харпером.

– Поэтому вы и искали сержанта Куинна?

Сомер изо всех сил пытается не покраснеть, хотя не уверена, получается ли.

– Да, сэр, чтобы он отправил туда кого-нибудь.

– Ну, его в ближайший час здесь не будет, а констебль Эверетт все еще в больнице. Найдите Гислингхэма и скажите, что я одобрил.

– В смысле, мне ехать?

– Да, с Гислингхэмом. – В голосе Фаули слышится едва заметное раздражение. – Какие-то проблемы?

– Нет, сэр.

– Вот и отлично. Узнаете что-то – сообщайте.

* * *

Беседа по телефону с Бет Дайер

4 мая 2017 года, 14.12

Беседу провел констебль Э. Бакстер

Э.Б.: Мисс Дайер, это констебль Эндрю Бакстер из долины Темзы. Вы звонили в отдел после пресс-конференции, все верно?

Б.Д.: Да-да. Спасибо, что перезвонили.

Э.Б.: Вы хотели что-то сообщить?

Б.Д.: Да. Ну, это немного сложно…

Э.Б.: Мы постараемся сохранить сказанное вами в тайне, однако все зависит от того, что именно вы расскажете.

Б.Д.: Тот полицейский, инспектор Фаули. По телевизору он сказал, что нашли тело Ханны.

Э.Б.: Не думаю, что это официально подтверждено…

Б.Д.: Это ведь она, да?

Э.Б.: [Пауза] Да, мисс Дайер. Так мы полагаем. Мистера Гардинера уже известили.

Б.Д.: И как он воспринял новость?

Э.Б.: Я не вправе обсуждать это, мисс Дайер. Что-нибудь еще?

Б.Д.: Извините, глупый вопрос… Я сейчас слегка не в себе. Просто… поэтому я и звонила. По поводу Роба.

Э.Б.: Хорошо. Кажется, когда миссис Гардинер только пропала, вы подозревали ее мужа в измене и сообщили нам об этом?

Б.Д.: Да, всё так. Правда, сейчас дело не в этом. Не совсем.

Э.Б.: Так изменял он ей или нет?

Б.Д.: Тогда – вряд ли. Все началось вскоре после исчезновения Ханны. С няней – Пиппой, или как ее там… Недели три назад я видела их в Саммертауне. Они явно пара, нянька на нем так и висла. Мужчины очень доверчивы.

Э.Б.: И как это связано с пропажей миссис Гардинер?

Б.Д.: Сейчас поймете. Когда это произошло, вы сказали – в смысле, полиция заявила, – что Ханна исчезла в Уиттенхэме, и только сейчас стало ясно, что она не уезжала из Оксфорда.

Э.Б.: Похоже, так оно и есть.

Б.Д.: Тогда как туда попала ее машина? Почему Тоби оказался в Уиттенхэме?

Э.Б.: Ну, судя по всему, человек, причастный к смерти миссис Гардинер, знал о ее планах и отогнал автомобиль в Уиттенхэм. Чтобы запутать следы.

Б.Д.: Но многим ли было известно о ее предстоящей поездке?

Э.Б.: Съемочной команде Би-би-си как минимум, она ведь договорилась снять интервью.

Б.Д.: А этот Харпер с Фрэмптон-роуд, которого вы подозреваете, он откуда мог узнать?

Э.Б.: К сожалению, подробности текущего расследования не разглашаются.

Б.Д.: Роб же знал? Знал, куда собиралась Ханна. Если это Роб, тогда понятно, как там очутился Тоби…

Э.Б.: На что вы намекаете, мисс Дайер? Хотите сказать, что мистер Гардинер убил жену и бросил двухлетнего сына?

Б.Д.: [Возбужденно] Слушайте, я тогда вам не все рассказала. Я видела Ханну за пару недель до ее исчезновения. На лице у нее был синяк – замазанный пудрой, но все равно различимый.

Э.Б.: Вы спросили, откуда синяк?

Б.Д.: Она сказала, что Тоби чересчур разошелся и случайно ударил ее по лицу игрушечной машинкой.

Э.Б.: Это могло быть правдой?

Б.Д.: Да, возможно. Тоби иногда бывал гиперактивным, я подозревала, что у него СДВГ[129], а Ханна сказала: «Глупости какие». И все же в последние недели она выглядела озабоченной. Явно о чем-то переживала. И с Робом в тот день вела себя очень сдержанно. Думаю, у них были проблемы. Она хотела еще одного ребенка, а он не поддерживал эту идею.

Э.Б.: Почему вы не сообщили об этом два года назад, мисс Дайер?

Б.Д.: В газетах писали, что у вас есть другой подозреваемый – ну, тот, из лагеря. И люди видели Ханну в Уиттенхэме, поэтому я перестала думать на Роба. Однако вы не предъявили обвинений тому человеку, и я решила…

Э.Б.: Да?

Б.Д.: Если честно, я решила, что Ханна ушла от него. В смысле, от Роба. Сбежала и инсценировала свою смерть, чтобы ее никто не искал. Я как-то видела такое в одной передаче про расследования. Она могла поехать в Испанию, там живут ее родители.

Э.Б.: Весьма маловероятно, мисс Дайер. Бросив ребенка, без паспорта, без документов…

Б.Д.: Знаю, звучит безумно.

Э.Б.: Неужели она не связалась бы с вами? Не сразу, а по прошествии какого-то времени, когда бы все улеглось?

Б.Д.: [Пауза]

Э.Б.: Вы же ее лучшая подруга, я правильно понял?

Б.Д.: [Молчание]

Э.Б.: Мисс Дайер?

Б.Д.: Ладно, мы расстались не на самой приятной ноте. Я еще видела ее после того раза с синяком, и мы поругались. Ханна обвиняла меня в том, что я флиртовала с Робом на ее дне рождения.

Э.Б.: А вы флиртовали?

Б.Д.: Это он приставал ко мне. А ей, конечно же, рассказал, что все было наоборот. В любом случае ничего не случилось. Даже если б он… если… [Пауза] Слушайте, я не поступила бы так с Ханной, понятно?

Э.Б.: Да, я понял.

Б.Д.: Вы так долго не могли найти тело, поэтому я хотела верить, что Ханна жива. А теперь больше не могу. Теперь я знаю, что она мертва, и не могу избавиться от ощущения, что он как-то к этому причастен.

* * *

Если я что и ненавижу, так это смотреть на самого себя по телевизору, хотя выступал перед камерой уже раз шесть. Поэтому, когда вся команда собирается поглядеть новости, я, извинившись, ухожу в кофейню на Сент-Олдейт. Это местечко вроде ответа на задачку по линейному программированию, которое мне так хреново давалось в школе: достаточно просторное (всегда найдется свободный столик) и достаточно удаленное от основных экскурсионных улиц (его еще не поглотили крупные сети кафе). По этой причине вереница китайских туристов во главе с женщиной, держащей ярко-красный зонт, меня забавляет. Они идут явно не в ту сторону. Не знаю, какой архитектурный шедевр им обещали показать, но на Абингдон-роуд они его точно не найдут.

Пока я стою у прилавка, звонит телефон.

– Выбирай, новости или хорошие новости? – Это Чаллоу.

Мысленно выругавшись, я подаю пятерку баристе. Я не настроен играть с Чаллоу в его интеллектуальные игры.

– Дай угадаю. Результаты ДНК?

– Прости, еще не готовы.

– Тогда скорее будут новости, а не хорошие новости?

– А то не догадываешься?

– Хватит, говори уже.

Чаллоу усмехается в ответ:

– Почему бы тебе не приехать? Сам все увидишь.

* * *

– Адам? Это ты? – Несмотря на помехи, я тут же узнаю голос из динамика.

– Подожди, пап. Я за рулем.

Останавливаюсь на обочине и беру в руки телефон.

– Это я. Что-то случилось?

Он тихонько вздыхает:

– Неужели я не могу позвонить просто так?

– Извини, я…

– Мы с мамой видели тебя в новостях.

– А, понятно.

– Ты отлично смотрелся.

Каким-то образом отец каждый раз умудряется взбесить меня своими словами.

– Это не ради «имиджа», пап, не ради меня самого.

– Я знаю, Адам, – говорит он не менее раздраженным тоном. – Я имел в виду, что ты хорошо выступил. Спокойно, авторитетно.

А теперь я чувствую себя дерьмом. Вот так всегда.

– Мы гордимся тобой, сын, хоть ты и считаешь иначе. Да, мы желали для тебя другой карьеры, однако тебе удалось преуспеть и на полицейской службе.

Это коварное словечко – «удалось». Ладно, хватит цепляться ко всем его фразам. Может, негатив в них мне только чудится?

– Слушай, пап, спасибо, что позвонил, но мне уже пора. Еду в лабораторию.

– Мама передает привет, ей уже не терпится увидеть тебя. И Алекс тоже.

После этого отец кладет трубку.

* * *

Собираются облака, и ближе к вечеру небо уже темное, как в ноябре. По деревьям на Кресент-сквер моросит легкий дождик. В траве друг за другом гоняются белки.

Пиппа лежит на диване и играет в головоломку «Кэнди-краш» на своем мобильном. Из другой комнаты доносится голос Роба – он говорит с родителями Ханны. Пиппа их не видела, но прекрасно себе представляет. Гервасий и Кассандра, по одним только именам все ясно.

Из кабинета появляется Роб: судя по одежде, идет на работу, хотя Пиппа намерена заставить его передумать. Она вытягивает ноги, разминает босые стопы.

– Звонили из офиса, – сообщает Роб, игнорируя ее. – У них какие-то проблемы. Я не против смотаться, хоть немного развеюсь.

– Как прошел разговор?

В его глазах мелькает раздражение.

– Сама как думаешь? Это же не светская болтовня. «О, как там погода? Кстати, труп вашей дочери нашли в сарае какого-то извращенца…» – Роб берет ключи от машины. – Во сколько вернусь, пока не знаю.

– Нам надо поговорить.

– Ну, придется отложить разговор. – Он направляется к выходу. – Я обещал приехать к четырем.

– Я беременна.

Роб оборачивается, смотрит на нее. Пиппа все еще держит в руке телефон.

– Ты беременна, – бесстрастным тоном повторяет он. – Это невозможно.

– Еще как возможно, Роб. – Пиппа слегка краснеет. – Я все не могла выбрать момент, чтобы сказать тебе.

– Ты же на противозачаточных.

– Да, но такое случается. Ты ведь занимаешься наукой – должен знать.

– Ну да. – Его голос звучит пугающе ровно. – «Занимаюсь наукой». Поэтому я и знаю, что этот ребенок не от меня.

– От кого же еще?

– То есть ты больше ни с кем не спала? – так же мягко говорит Роб, подходя к ней ближе.

– Нет, конечно нет, – запинаясь, испуганно отвечает Пиппа.

– Ты врешь. – Каждое слово пронзает воздух.

Теперь в его тоне слышна жестокость, и Пиппа отскакивает назад.

– Я ничего не понимаю.

Роб улыбается ей жуткой улыбкой.

– Никак не дойдет? Я не могу иметь детей. Так понятнее?

Она густо краснеет и опускает взгляд в телефон, чтобы не смотреть на Роба. Не стоило этого делать. Он выхватывает из ее рук мобильник и швыряет через всю комнату. Потом с силой тянет Пиппу за запястье, чтобы та встала на ноги.

– В глаза смотри, когда я с тобой разговариваю.

Его лицо так близко, что на кожу Пиппы попадает слюна.

– Мне больно…

– Так кто это был? Чье отродье ты пытаешься мне подсунуть – какого-нибудь студентишки? Парня, который приходит снимать показания счетчика? Кого? – Роб трясет ее за плечи. – Ты занималась этим здесь, в моей квартире?

– Нет, ты что, я бы не стала… Всего раз, это ничего не значило…

Он злобно смеется:

– Ага, конечно.

– Я не люблю его, я люблю тебя… – умоляющим тоном говорит Пиппа и кусает губы до крови; на глазах выступают слезы.

– Любишь? – усмехается Роб. – Ты ни хрена не знаешь о любви.

Он толкает ее на диван и идет к двери. Обернувшись на мгновение, смотрит на рыдающую Пиппу.

– Чтоб к вечеру духу твоего здесь не было.

– Ты не можешь, – завывает она. – А как же Тоби? Кто будет его забирать? Кто станет за ним ухаживать?

– Я отлично справлюсь с собственным сыном. Оставь ключи и уходи. Не желаю тебя больше видеть.

* * *

Банбери, двухквартирный дом № 29 по улице Лингфилд-роуд. Аккуратная подъездная дорожка из гравия. Цветет герань.

– Что думаешь? – спрашивает Гислингхэм, заглушив двигатель.

Сомер разглядывает дом.

– В таких обычно и живут школьные учителя.

Крис медленно кивает.

– Трудно поверить, что здесь могли бы снимать один из выпусков передачи «Нераскрытые преступления», хотя в тихом омуте, как говорится…

У калитки Сомер оборачивается.

– После вас, – галантно пропускает ее Гислингхэм.

Она отвечает улыбкой (слегка натянутой), напоминая себе, что если большинство мужчин делают так, лишь бы полюбоваться ее пятой точкой, это еще не значит, что Гислингхэм – один из них.

Сомер подходит к двери и, немного помедлив, нажимает кнопку звонка. Один раз, второй, третий. Гислингхэм заглядывает внутрь через окно: сквозь занавеску видны диван и два кресла, а также кофейный столик с ровной стопкой журналов. Мебель слишком массивная для небольшой комнаты.

– Никаких признаков жизни, – произносит Гислингхэм.

Сомер тоже решает посмотреть, что внутри. Аккуратно, хотя скучновато. Обстановка простая, без изысков. Как известно из досье, официальной миссис Уолш не имеется. Судя по жилью, неофициальной тоже.

– Ему явно нравятся всякие безделушки. – Гислингхэм показывает на шкафчик у дальней стены. – Все эти странные полочки ведь не для книг.

Эрика слегка хмурится:

– Я точно где-то такой уже видела. – Она качает головой – мысль ушла.

– Заедем в школу? – предлагает Крис. – У учеников сейчас небольшие каникулы. Правда, может, в этих элитных заведениях отдыхают не так, как в обычных школах…

– Понятия не имею. – Сомер пожимает плечами. – Хотя тут всего десять минут езды, почему бы и нет…

Когда они идут к машине, из дома напротив появляется женщина с коляской и малышом.

– Пойду спрошу, не знает ли она Уолша, – говорит Сомер. – Подожди минутку.

Гислингхэм садится в автомобиль, достает из бокового кармана газету. Вдруг звонит телефон. Поняв, что не его, Крис открывает бардачок и вынимает оттуда мобильник Сомер. На экране высвечивается имя: «Гарет».

– Телефон констебля Сомер, я вас слушаю, – с озорной улыбкой отвечает Гислингхэм.

На проводе тишина. Три секунды, четыре, пять.

– Гислингхэм?

– Да, кто говорит?

– Куинн, черт возьми. А то ты не узнал.

– Извини, дружище, не ожидал звонка от тебя.

Снова красноречивое молчание, в котором так и слышится: «Ну да, конечно».

– Просто хотел узнать, как все идет, – наконец выдавливает Куинн. – С Уолшем. Не знал, что ты тоже поедешь.

– Мы еще не нашли его. Передать Сомер, что ты звонил?

– Нет, не стоит, – подумав, отвечает Куинн. – Я узнал все, что нужно.

«Ну да, конечно», – мысленно произносит Гислингхэм, давая отбой.

* * *

Колледж Питершем выглядит как традиционная старинная школа, – по крайней мере, если судить по фасаду. Два викторианских четырехугольных дворика в духе Оксфорда, столовая, часовня, витражные окна. Гислингхэм оставляет машину в парковочной зоне с пометкой «Для посетителей» и вместе с коллегой направляется туда, куда указывает большой желтый знак «Домик привратника».

– Значит, всего один привратник, – замечает Сомер. – А если он заболеет, что тогда?

– О чем это ты?

– Да так. – Она качает головой. – Грамматические шуточки.

Два года Эрика пыталась преподавать английский в средней школе бедного района, а потом решила, что раз уж каждый день сталкиваешься с наркотиками, оружием и насилием, то лучше пойти работать в полицию и получать за это соответствующее жалованье.

Тем временем привратник оказывается женщиной средних лет в бордовом пиджаке и плиссированной юбке.

– Чем могу помочь? – спрашивает она, глядя на визитеров поверх очков.

Гислингхэм и Сомер достают удостоверения.

– Нам нужен мистер Уолш. Дональд Уолш. Как с ним увидеться?

– Его кабинет вон там, в одном из новых корпусов – Кольридж-хаус, – показывает женщина, перегнувшись через стол. – Крайняя левая арка. Вы по какому вопросу? Если хотите, я могу позвонить и предупредить его.

Привратница явно хочет узнать какие-нибудь скандальные подробности.

– Не стоит, – с улыбкой говорит Сомер. – Спасибо.

Полицейские пересекают дворик. Навстречу им идут двое мальчишек: руки в карманах, голоса звучат резко, блейзеры бросаются в глаза. На доске у подножия каждой лестницы висят списки учителей, а напротив каждого имени – деревянная табличка с надписью «Вышел» или «На месте». Гислингхэм передвигает их ради забавы.

– Черт, неплохо они тут устроились, да? – говорит он, рассматривая кожаные кресла, полки с книгами и большие камины из камня. – Хотя все равно не понимаю, почему люди отправляют сюда своих детей за бешеные деньги. Образование везде дают одинаковое, только тут еще и в красивой, мать вашу, обертке.

– Так в этом и дело, – говорит Сомер. – Красивая обертка им как раз и нужна.

Однако за аркой открывается совсем другой вид: учительская парковка заставлена строительными вагончиками, корпуса-пристройки 70-х годов носят имена поэтов эпохи романтизма, что выглядит очень нелепо. «Вряд ли сюда приводят родителей будущих учеников», – думает Сомер, входя вместе с Гислингхэмом в Кольридж-хаус. Звуки внутри отражаются резким эхом, пахнет дезинфицирующим средством. Кабинет Уолша на третьем этаже, лифта нет. Слегка запыхавшиеся полицейские подходят к двери. Им открывает мужчина в клетчатой рубашке и вязаном галстуке. Начищенные туфли блестят. Очень подходит под описание Элспет Гибсон.

– Да?

– Детектив-констебль Крис Гислингхэм, детектив-констебль Эрика Сомер, полиция долины Темзы. Можно с вами поговорить?

Уолш удивленно моргает и, обернувшись, поглядывает в кабинет.

– Вообще-то у меня сейчас дополнительное занятие. Не зайдете попозже?

– Мы приехали сюда из Оксфорда, – отвечает Гислингхэм, – так что нет, мы не «зайдем попозже». Впустите нас?

Несколько секунд мужчины внимательно смотрят друг на друга, затем Уолш отступает внутрь.

– Конечно.

Кабинет скорее смахивает на классную комнату. Здесь уже нет никаких кожаных кресел, лишь письменный стол, ряд стульев с твердой спинкой, старинная доска и несколько постеров в раме (афиша «Мадам Баттерфляй» из Английской национальной оперы и плакат с выставки памятников материальной культуры Японии в Музее Ашмола). За одной из парт ерзает рыжеволосый мальчишка лет одиннадцати-двенадцати с учебником на коленях.

– Ладно, Джошуа, – чересчур напыщенно говорит Уолш. – Похоже, ты спасен от мучений благодаря появлению deus ex machina[130]. Можешь идти. – Уолш придерживает дверь открытой. – Но завтра с утра первым делом покажешь мне домашнее задание по хлебным законам.

Замерев у выхода, мальчик оглядывается на Гислингхэма, а потом уходит. Слышно, как его ботинки стучат по лестнице.

– Итак, – говорит Уолш, стоя за своим столом и таким образом показывая, кто здесь главный. – Чем я могу вам помочь?

– Полагаю, вы знаете, зачем мы пришли, – начинает Гислингхэм.

Уолш смотрит на него, затем на Сомер.

– Честно говоря, нет.

– Это насчет вашего дяди или, точнее, супруга вашей тети. Я имею в виду Уильяма Харпера.

– А, – отзывается Уолш. – Что ж, ничего удивительного. Хотя не знаю, стоило ли вас присылать.

– Дело серьезное, мистер Уолш.

– Естественно. Я хотел сказать… Ну, просто связались бы со мной, и я бы все решил. Никого другого, наверное, у него не осталось.

– О ком вы говорите, мистер Уолш? – спрашивает Гис.

– О юристах. Он, кажется, нанимал поверенных из какой-то оксфордской фирмы…

– Я вас не понимаю.

– Вы же насчет завещания? Билл умер?

Сомер и Гислингхэм переглядываются.

– Вы не видели новости? Газеты?

Уолш улыбается, изображая притворную беспомощность.

– Вы представляете, сколько времени уходит на эту работу? Боюсь, мне некогда читать прессу.

Сомер прекрасно его понимает, однако говорить о своем учительском опыте не собирается.

– Тогда, думаю, вам лучше присесть.

* * *

– Как пару дней назад заметил один мой коллега, иногда нам просто везет.

Я стою в лаборатории рядом с Чаллоу и смотрю на металлический стол, заваленный исписанными листками. Какие-то из них целы, другие размокли, от нескольких и вовсе осталась лишь мягкая масса – слов не разобрать.

– Это что-то вроде дневника?

Чаллоу кивает.

– Нина нашла его в коробке в подвале. Был засунут поглубже – наверное, чтобы старик не нашел. Она вырвала чистые страницы из книжек. Еще там лежали шариковые ручки, простые «Байро-Бик» в оранжевом корпусе. Похоже, Харпер вообще ничего не выкидывал. – Чаллоу показывает на записи. – Мы спасли все, что могли. Видать, у него недавно протек толчок наверху. Удивительно, как девчонка не подхватила пневмонию в таком чертовски сыром месте.

Он включает висячую лампу и опускает ее вниз, чтобы лучше было видно листки.

– Я расшифровал уцелевшие записи и выслал тебе сканы, постараюсь разобраться и в остальных. Чего только не сделаешь с помощью современных технологий…

– Спасибо, Алан.

– Приятного чтения. Фигурально выражаясь, знаешь ли.

* * *

Куинн уже собирался уходить, но дверь наконец-то открыли. Скорее даже приоткрыли, однако этого оказалось достаточно, чтобы увидеть длинные светлые волосы, длинные босые ноги и сорочку, под которой, видимо, ничего больше не было. Хреновый день вдруг кажется уже не таким хреновым.

– Мистер Гардинер дома?

Она качает головой. Лицо выглядит припухшим. То ли всегда такое, то ли она плакала.

Куинн взмахивает удостоверением, не забыв добавить очаровательнейшую улыбку.

– Детектив-сержант Гарет Куинн. А когда он вернется?

– Думаю, поздно. Он на работе.

Девушка хочет закрыть дверь, но Куинн делает шаг вперед.

– Можно войти? Я хотел бы оставить ему записку. Извиниться за то, как все вышло с новостью о его супруге.

– Делайте что хотите. – Девушка пожимает плечами.

Она отворачивается и уходит внутрь квартиры, а Куинн, толкнув дверь, идет следом. В руке у девушки бокал вина. Большой бокал.

Она скрылась в другой комнате, так что сержант остается в гостиной один. На диване лежит сумочка, украшенная разноцветными помпонами, на низеньком столике стоит почти пустая бутылка вина. Сержант рассматривает помещение (если что, притворится, будто искал ручку и бумагу, хотя и то, и другое есть у него во внутреннем кармане): довольно дорогой телевизор, несколько книг, в основном по медицине, черно-белые постеры в рамках. Сам Куинн никогда не звал женщин жить к себе, но понимает, что вещей девушки здесь, похоже, совсем нет. Он возвращается в прихожую.

– Всё в порядке? – кричит он ей.

Девушка молча выходит из комнаты и бросает на пол чемодан, битком набитый одеждой. Теперь на ней джинсы и полусапожки на высоком каблуке. Обувь доходит до щиколотки, и между ней и краем джинсов виднеется полоска бледной кожи. Девушка присаживается на диван и пробует застегнуть чемодан. Длинные светлые волосы падают на лицо.

– Давайте-ка я вам помогу, – подбегает к ней Куинн.

Глянув на сержанта, она продолжает возиться с застежкой, однако вскоре сдается.

– Ну ладно.

Девушка откидывается на спинку дивана и отворачивает лицо. Куинн не сразу понимает, что она плачет.

Сержант застегивает молнию до конца и ставит чемодан вертикально.

– Все хорошо?

Она кивает, смахивая слезы пальцами, по-прежнему не глядя на Куинна.

– Может, вас подвезти или еще что?

В ответ раздается что-то вроде всхлипа, девушка снова кивает.

– Спасибо, – шепчет она.

* * *

Через десять минут Куинн кладет ее чемодан в багажник, и они выезжают на Банбери-роуд.

– Ему сейчас нелегко, знаете ли, из-за всей этой…

Девушка смотрит на Куинна.

– Ага. Из-за всей этой находки в виде жены под полом сарая. Но прошло ведь уже два года.

Очень малый срок – хотя, наверное, в ее возрасте это и вправду целая вечность.

– Куда вы отправитесь? – через какое-то время спрашивает Куинн.

– Не знаю. – Она поводит плечами. – Точно не домой.

– Почему?

Девушка бросает на него гневный взгляд, и сержант решает не настаивать.

– Последние несколько дней вам тоже дались непросто.

– Еще бы, черт возьми, – бормочет она, уставившись в окно. На ее глаза снова наворачиваются слезы.

* * *

Куинн останавливается у автовокзала и идет доставать чемодан из багажника. Когда девушка перекидывает сумку через плечо, сержант замечает то, что надо было заметить сразу.

– Откуда это? – тихо спрашивает он.

Она, покраснев, одергивает рукав.

– Да так. Ударилась о дверь.

Куинн вытягивает ее руку, девушка не сопротивляется. Ужасный кровоподтек со следами пальцев, впившихся в нежную кожу.

– Это он с вами сделал?

Она отводит глаза, но все же кивает.

– Вы можете заявить в полицию.

Девушка с силой качает головой, стараясь не расплакаться снова.

– Он не специально, – едва слышно говорит она, и Куинн наклоняется ближе, чтобы ее расслышать. Мимо проезжает шумный автобус до Лондона, пассажиры с любопытством наблюдают за сержантом и девушкой.

– Позвольте угостить вас кофе.

Она опять покачивает головой.

– Мне надо найти жилье.

– Об этом можете не переживать. Что-нибудь придумаем.

Куинн поднимает чемодан и кладет его обратно в багажник.

* * *

Женщина выглядит встревоженной. За пять минут ожидания дежурного в отделении Сент-Олдейт она три раза посмотрела на свой телефон. Наконец дежурный выходит к стойке.

– Да? Чем могу помочь?

– Я Линда Пирсон. Доктор Пирсон, приехала к Уильяму Харперу. Он мой пациент.

– Да-да, мы вас ждали. Присядьте пока, вас скоро позовут.

Линда вздыхает: она слышала подобное уже много раз. Отходит к ряду стульев и опять достает из холщовой сумки мобильник. Раз уж застряла тут, надо заняться хоть чем-то полезным.

– Доктор Пирсон? – обращается к ней крепкий мужчина в костюме, который ему немного маловат – даже пуговицы на рубашке натянулись. Лысеющий, чуть запыхавшийся. Явный кандидат в гипертоники. Выглядит на сорок, а в действительности ему, наверное, лет на пять меньше.

– Детектив-констебль Эндрю Бакстер, – представляется он. – Я отведу вас в камеру предварительного заключения.

Линда берет свои вещи и спускается вслед за ним по лестнице.

– Как дела у Билла?

– Насколько мне известно, всё в порядке. Мы стараемся не подвергать его лишнему стрессу. Кормим тем, что ему нравится… ну вы поняли.

– Полагаю, тут он питается даже лучше, чем дома. За последние месяцы сильно похудел… Дерек Росс приходил к нему?

– Один раз, когда Билла только задержали. Это Росс предложил позвонить вам.

Перед входом в камеры Бакстер кивает сержанту за столом.

– Доктор Пирсон пришла к Уильяму Харперу.

У Линды Пирсон вдруг появляется ужасное предчувствие, будто сейчас они найдут старика повесившимся на собственной рубашке. Видимо, в переутомленном мозгу просто всплывают кадры из полицейских сериалов, потому что Харпер послушно сидит на койке, свесив ноги на пол. Выглядит худым, зато на щеках появился румянец. Тарелка и чашка на подносе пусты.

– Как ты, Билл? – Линда садится на единственный стул.

Он пристально смотрит на нее.

– Что ты тут делаешь?

– Полицейские хотят, чтобы я проверила тебя и убедилась, что всё в порядке. Поэтому я и приехала.

– Когда меня отпустят домой?

Пирсон бросает взгляд на Бакстера.

– Боюсь, не скоро, Билл. У полиции еще много вопросов. Придется побыть здесь какое-то время.

– В таком случае, – вдруг очень четко произносит он, – я хочу дать показания. Позовите того, кто у вас тут главный.

* * *

– Это вправду так необходимо?

Примерно три фразы понадобилось Уолшу, чтобы перейти от неверия (по поводу новости о Харпере) к раздраженности (в ответ на просьбу Гислингхэма проехать с ними в отделение Сент-Олдейт).

– Зачем это вообще нужно? У меня же столько дел – занятия, выставление оценок, внеклассные мероприятия… Как я все брошу?

– Я понимаю, сэр, но нам нужно взять у вас анализ ДНК, проверить отпечатки…

– На кой черт? – изумляется Уолш. – Я сто лет не бывал в его доме.

– Правда? – спрашивает Сомер. – Вы не ладили с дядей?

– Любезная, как верно заметил пару минут назад ваш коллега, мы с Харпером вообще не родственники.

Гислингхэм смотрит на Уолша широко раскрытыми глазами: если он таким образом хотел добиться ее расположения, то парень серьезно просчитался.

– Мистер Уолш, – невозмутимо продолжает Сомер, – мы уже установили, что за последние годы дом Харпера посещали всего несколько человек, и вы точно были одним из них. Нам нужно исключить вас из списка подозреваемых…

– Подозреваемых? – злится Уолш. – Вы всерьез считаете, что я могу быть замешан в чем-то подобном? Уверяю вас, я понятия не имел о том, что он замышляет, и был поражен не меньше остальных.

– Были поражены? – повторяет Сомер, внимательно глядя на него.

– Что? – сердито выпаливает Уолш.

– Вы сказали: «Я был поражен не меньше остальных». То есть вы знали всё еще до нашего приезда? Видели в новостях, как и все местные жители?

– Послушайте. – Он делает глубокий вдох. – Я ведь работаю в школе. В очень дорогостоящей школе. Знаете, сколько платят родители за год обучения здесь?

По прикидкам Сомер, эта цифра превышала ее годовую зарплату в полиции.

– Не хватало еще, чтобы мое имя упоминалось в связи с чем-то… подобным.

«Ну еще бы», – думает Эрика. Уолш явно занимает самое низкое положение в школе, раз его кабинет засунули в дальний корпус с прекрасным видом на мусорные баки.

– Мы постараемся сохранить все в тайне, – обещает она, – однако вам в любом случае придется поехать с нами в Оксфорд. Пусть вы давно не бывали на Фрэмптон-роуд, мы нашли в доме неопознанные отпечатки неизвестной давности. А школа вроде этой, я уверена, лишь одобрит ваше стремление помочь полиции.

Уолш понимает, что последние слова констебля его зацепили.

– Что ж, хорошо, – вымученно отвечает он. – Полагаю, я могу ехать на своей машине?

* * *

– Вот это ты его приструнила! – хвалит Гислингхэм коллегу, когда они уже сидят в автомобиле.

– Знаешь, – задумчиво отвечает Сомер, – в государственных школах сейчас действуют особые предписания по поводу учителей, остающихся наедине с учениками. Они должны оставлять двери открытыми.

– Подозреваешь что-то?

– Не совсем, но узнать подробности о карьере Уолша не повредит. Если не ошибаюсь, за последние десять лет он сменил уже две школы. Может, тут что-то нечисто. А может, совпадение…

– Стоит проверить.

Эрика кивает.

– Только очень осторожно, чтобы не пошли слухи – иначе его карьера окончена. Даже если подозрения окажутся необоснованными.

Такое случилось с одним ее знакомым учителем, безобидным, тихим и, как оказалось, безнадежно наивным мужчиной, которого с позором выгнали из школы – десятиклассник утверждал, будто тот ударил его. Теперь он вынужден работать в супермаркете.

Гислингхэм заводит двигатель, а через пару секунд с преподавательской парковки выезжает серебристый «Мондео» Уолша.

– Кстати, что он там говорил про какую-то… секс-машину? – спрашивает Крис, глядя, как приближается Уолш.

Растерянная, Сомер не сразу понимает, о чем речь.

– А, ты про deus ex machina? Это из греческих трагедий – когда писатель так закручивает сюжет, что вытащить героев из бедлама может лишь появление бога.

– Отличная идея, – ухмыляется Гислингхэм. – Нам бы тоже такое не помешало.

– Я думала, у нас уже есть такой бог, – с улыбкой отвечает Сомер. – Скрывающийся под личиной инспектора Адама Фаули.

Смеясь в голос, Крис включает передачу, и на мгновение тыльные стороны их ладоней соприкасаются. Всего на мгновение.

* * *

Я пишу это, потому что хочу, чтобы все знали. Если я не выберусь, если я умру здесь, пусть люди узнают, что он сделал со мной.

Я шла смотреть квартиру – оттуда съехал студент, освободив свою комнату на несколько месяцев, и комната эта, судя по всему, была лучше той, где я жила. Только вот по дороге сломался каблук, и я присела на низкий заборчик, пытаясь его починить. Тогда-то он и появился. Думала, попросит слезть с забора, но он просто глянул на мою туфлю и сказал, что у него есть клей. «Через минуту каблук будет на месте», – пообещал он и улыбнулся. Помню, на нем был галстук. Выглядел он вполне нормально. Будто чей-то добрый дядюшка. В общем, я согласилась и пошла за ним в дом.

Он сказал, что сейчас принесет клей из сарая, а еще он предложил выпить чаю, мол, как раз заварил. Вот как он это сделал. Подсыпал что-то в чай.

Напиток показался странным на вкус… [далее неразборчиво]

…что лежу на полу лицом вниз. Я кричала, но никто не отзывался. Он не отзывался и не приходил. Вскоре мне захотелось в туалет, и я заплакала, потому что поняла, что джинсы намокли, и это было просто ужасно. Не знаю, сколько прошло времени, пока я не смогла ползти на коленях. Натыкаясь на все подряд в темноте, я все-таки нашла кровать, туалет и коробки с барахлом. Тут стоит старческий запах. Наверное, комната находится под землей, раз тут постоянно такой холод…

[одна страница нечитаема]

…услышала его снаружи. Поворот ключа, затем шаги по лестнице, включился свет – было видно под дверью. Я услышала, как он дышит.

Дышит и прислушивается. Я лежала, не шелохнувшись, и в итоге он ушел. Правда, свет остался гореть.

Значит, он еще вернется.

Только б он меня не изнасиловал. У меня раньше ничего не было, и я не хочу, чтобы он стал первым.

Почему никто не приходит?

[две страницы нечитаемы]

…опять. Он принес воду, хотя бо́льшую часть я пролила на себя. Я сказала, что хочу есть, а он ответил, что я должна заслужить еду хорошим поведением. Я попыталась ударить его, и он дал мне пощечину. Сказал, мне придется быть милой девочкой, иначе я умру тут с голоду. Я плюнула в него водой, а он сказал – как хочешь. Пей из туалета, мне все равно. Скоро одумаешься, злобная сучка. Все вы такие поначалу.

Я все думаю о том, не ищет ли меня кто-нибудь. Ребятам из квартиры плевать, мама не знает, где я, да и узнай она, ей тоже было бы по фигу. Она решила бы, что так мне, тупице, и надо. Она всегда это говорит.

Если я умру здесь, никто даже не узнает

Я не хочу умирать

Пожалуйста, не дайте…

[три страницы повреждены]

Он меня изнасиловал

Он меня ИЗНАСИЛОВАЛ

Не знаю, давно ли, потому что я просто лежу и плачу. Прошу, если вы читаете это, не дайте ему остаться безнаказанным. Пусть заплатит за то, что сделал.

Он принес еще воды, но, кажется, что-то подмешал туда, потому что я опять чувствую себя как-то странно. Как будто я понимаю все, что происходит, но ничего не могу сделать. Вот он сидел рядом и улыбался, а уже через секунду стянул с меня белье и начал трогать своими противными сморщенными руками, засовывать в меня пальцы и спрашивать, нравится ли мне. Он не развязал меня – видимо, хочет, чтобы я оставалась связанной. Он делал это, пока я лежала на спине, потом перевернул, и опять. Все это время я тыкалась лицом в грязь и чувствовала такую боль, словно меня разрывают изнутри.

Потом меня вырвало. По ногам текла кровь.

Зато он оставил воду и еду

И свет горит

[несколько страниц отсутствуют]

…как долго я здесь. Он забрал у меня часы и телефон, так что я сбилась со счета. Как минимум три недели, так как сегодня начались месячные. Я попросила средства гигиены, а он просто кинул мне рулон туалетной бумаги. Этот ублюдок даже трусы мне не отдает. Говорит, они грязные, да и вообще ему нравится видеть меня без них. Точнее, мою «вагину».

Он сидел и смотрел, как я засовываю бумагу между ног. Взгляд у него был странный, как будто он балдеет от вида крови. Как будто этому извращенцу так нравится еще больше. Сказал, жаль, что мы пока что не можем заниматься сексом, если хочешь, попробуем сзади. Ему кажется, что у нас что-то вроде отношений. От мысли об этом только страшнее, а я-то думала, что хуже уже некуда.

[несколько страниц повреждены]

…теперь добрее ко мне. Говорит, мы можем стать семьей, и вообще он всегда хотел ребенка и надеется, что будет мальчик. Вернул мне белье и даже пытался постирать его. Свет тоже оставляет. Дает больше еды. Правда, когда я сказала, что мне нужно к врачу, он жутко рассмеялся и ответил, что я как раз там, где надо. Когда я спросила еще раз, он сослался на женщин в девятнадцатом веке, которые рожали детей прямо в полях и тут же продолжали работать. Чего волноваться, я ведь молодая и здоровая, и он обо мне позаботится. Обо мне и малыше.

Видимо, он все же разозлился, потому что выключил свет. Я лежала в темноте и чувствовала, как двигается во мне его ребенок. Как он поедает меня изнутри.

[одна или несколько страниц отсутствуют]

Оно лежит и смотрит на меня. Когда оно плачет, его лицо морщится и краснеет. Он сказал, я должна кормить это существо, но я повернулась к нему спиной. Сам хотел его, сам пусть и кормит. Он достал молоко и заставил ребенка его пить.

Он забрал грязное постельное белье и принес новые простыни. Все повторяет, какие они чистые и гигиеничные. Я сказала, что мне все равно.

Мне все равно, умру я или нет. Меня это уже не волнует. Он говорит, я должна жить ради ребенка. В ответ я отвернулась к стене и заплакала.

Говорит, как же нам повезло, что я такая молодая и роды прошли легко. « – спрашиваю. – Повезло стать пленницей? Повезло каждый день подвергаться насилию?» А он в ответ: все не так, ты же знаешь, веди себя хорошо. Он был снисходителен ко мне в связи с беременностью, но теперь ситуация изменится.

Я должна ухаживать за ребенком, и тогда он оставит меня в покое, мол, это в моих интересах. Говорю, пусть забирает его наверх и там за ним ухаживает, но он отказывается. Заявляет, что ребенок мой. Мой и его. Называет его Билли.

Я не стану давать ему имя

Только не здесь

Только не в темноте

Этот ребенок, он смотрит на меня. Глаза у него голубые. Волосы темные, как у меня. Заставляю себя думать, что он мой и не имеет никакого отношения к этому жуткому старому извращенцу.

Он почти не плачет. Просто лежит на одеяле и смотрит. Ему уже больше трех месяцев. Старик по-прежнему «добр» ко мне. Приносит хорошую еду, тампоны, даже кое-какую одежду – поношенную, но и то неплохо. Ребенку дал футболку и ползунки.

Может, появление малыша все-таки к лучшему? Он ведь не сможет вечно держать его в подвале. Вдруг заболеет? Он не даст ему умереть. На меня ему плевать, но он не позволит, чтобы что-то случилось с ребенком.

Только не с его сыном

Только не с Билли

[одна или несколько страниц отсутствуют]

Еда кончилась, вода на исходе. Не знаю, долго ли еще продержусь

Слышу людей по соседству, кричу, но никто не отзывается

За мной никто не приходит

* * *

Бакстер звонит из камеры предварительного заключения в 17.30. В голове у меня роятся слова. Слова из дневника девушки и картины, нарисованные моим воображением. Я и так знал, что он с ней сделал, однако читать об этом, представлять это – совсем другое. Меня переполняют гнев, который придется контролировать, и бескрайнее сожаление.

– Босс? – Бакстер ждет моего ответа.

– Прости, задумался… В чем дело?

– У Харпера прояснилось в голове. Хочет дать показания.

Надо посчитать до десяти.

– Хорошо. Адвоката вызвал?

– Она приедет только через час, а медлить нельзя. В его состоянии… пока будем ждать, старик опять уйдет в себя. Здесь его врач, так что, если вы не против, она согласна сыграть роль попечителя.

– Идет. Отведи его в первую комнату для допросов. Куинн тут?

– Не видел.

– Тогда приходи ты. Буду через десять минут.

* * *

Когда я захожу в комнату, Харпер смотрит мне прямо в глаза – впервые за все время. Спина ровная, во взгляде полное понимание происходящего. Его врач – компетентная на вид женщина, волосы у нее седые и безжизненные, а глаза на удивление красивые. Я сажусь рядом с Бакстером и гляжу на Харпера.

– Доктор Харпер, вы желаете дать показания?

Чувствую на себе взгляд Бакстера – он заметил перемену в моем голосе.

Харпер неуверенно кивает.

– И осознаете, что это официальный допрос вас в качестве подозреваемого?

Снова кивок.

– В таком случае сообщаю для записи: я инспектор Адам Фаули. На допросе доктора Харпера также присутствуют доктор Линда Пирсон и детектив-констебль Эндрю Бакстер. Итак, доктор Харпер, что вы намерены нам сообщить?

Старик молча смотрит то на меня, то на Бакстера.

– Доктор Харпер?

Он медленно осматривает всех, кто находится в комнате.

– Это она, да?

– Что, простите?

– Вы хотите, чтобы я рассказал вам о ней.

Бакстер открывает рот, желая что-то вставить, но я останавливаю его взмахом руки. Узнав версию событий из дневника девушки, теперь я желаю услышать все от Харпера, его словами.

Он тянется за стаканчиком воды, затем поднимает на меня глаза – слезящиеся, с красными прожилками сосудов.

– Вам когда-нибудь хотелось повернуть время вспять, хотя бы на один-единственный час?

Сердце колотится так, что я едва не задыхаюсь. Я ожидал чего угодно, но только не этого. Мой гнев никуда не делся, однако его вытеснило чувство потери. И я имею в виду не Ханну, не Вики, а самого себя. Мою собственную потерю. Не час – мне понадобилось бы всего пять минут. Я отдал бы всё за те пять минут, которые ушли на сортировку мусора в ящиках. Я опоздал на пять минут и не успел спасти Джейка, не успел вдохнуть воздух в его легкие.

Пять минут.

Пять гребаных минут.

– Знаете, она является мне, – вдруг продолжает Харпер. – Выглядит как шлюха в том красном платье. Сжимает мой член своими маленькими холодными ручками. Я понимал, что это лишь видение, что на самом деле ее не было рядом. Но она все приходила. Каждую ночь. Никак не могла оставить меня в покое.

Я наклоняюсь вперед.

– О ком вы, доктор Харпер?

– Это было временное помешательство. Так ведь говорят? «Временное помешательство». И все же прошлого не вернуть. Приходится жить с тем, что натворил.

Старик опускает голову на ладони и трет глаза.

– Знаю, последние месяцы я был не в себе. Чертова выпивка. Отключался, мерещилось всякое… Просыпался и не мог понять, где я…

Харпер выпрямляется, свешивает руки по бокам.

– Этот сраный Росс хочет отправить меня в дом престарелых. Говорит, я на хрен с катушек съехал. Может, он и прав.

Линда Пирсон поглядывает на старика, и я знаю почему. Ругательства – верный признак того, что Харпер теряет ясность мышления.

Я быстро достаю из папки фотографию девушки. Первый раз смотрю на ее лицо после того, как прочитал найденный Чаллоу дневник.

– Вы ее имеете в виду?

Он уставился на меня непонимающим взглядом.

– Это Вики. Мы нашли ее в подвале вашего дома вместе с маленьким мальчиком.

Я выкладываю второй снимок, но Харпер его отодвигает.

– Присцилла всегда была мерзкой коровой.

– Нет, это не ваша жена, доктор Харпер. Женщину на фотографии зовут Ханна Гардинер. Ее тело обнаружили у вас в сарае. Два года она считалась пропавшей без вести.

Я кладу два фото рядом, лицами к нему.

– Что вы можете сказать мне об этих женщинах?

– Я понял, на что вы намекаете. Вы ошибаетесь. Наверное, она вам сказала, что я плохой человек, что я извращенец, но это не так. – Изо рта Харпера течет слюна. – Назвала меня педофилом, а из-за этого слова в прессе всегда такая шумиха… Ты, говорит, грязный шизанутый педофил, тебе место в психушке.

– Кто так сказал? – спрашивает Бакстер. – Вики? Когда вы делали с ней все эти мерзости…

Харпер съеживается.

– О чем это он? – Он повышает голос, обращаясь к Пирсон. – О чем он говорит?

Я показываю на снимок Вики.

– Доктор Харпер, улики указывают на то, что вы изнасиловали эту девушку…

Старик начинает раскачиваться взад-вперед.

– Я не виноват, я не виноват, – хныкая, повторяет он.

– Изнасиловали и держали взаперти в подвале почти три года…

Харпер затыкает уши.

– Я вообще туда не спускаюсь, больше не хожу туда… там что-то есть… я слышу по ночам… завывает и скребется…

Я подаюсь вперед так, чтобы он посмотрел на меня.

– Что вы слышали, доктор Харпер? Что вы слышали?

Пирсон качает головой.

– Прошу прощения, инспектор, но продолжать не стоит.

* * *

Пирсон догоняет меня в коридоре.

– Вы должны кое-что знать. Я бы сообщила раньше, но не видела снимков, в газетах ведь ничего не публиковали…

– Извините, вы о чем? – немного резко (что вполне объяснимо) спрашиваю я.

– Эта Вики, – говорит Пирсон, – просто копия Присциллы. Те же волосы, глаза, да и все остальное. Не знаю, что это значит – и значит ли вообще, – однако подумала, что нужно сообщить вам.

– Миссис Харпер тоже была вашей пациенткой?

Доктор качает головой:

– Нет, она ходила в частную клинику. Я встречала ее пару раз. Скажем так, она была не очень простым человеком.

– По нашим данным, к ним дважды вызывали полицию – соседи жаловались на шум. Похоже, в обоих случаях агрессором выступала именно она. Именно миссис Харпер нападала на мужа.

– Ничего удивительного. – Пирсон кивает. – По общему мнению, она отравила ему жизнь. Помню, Билл рассказывал, что сдавал анализ на бесплодие – Присцилла пыталась забеременеть – и только через какое-то время узнал, что она тайком поставила спираль несколько лет назад. Он был в бешенстве. Мало того, что жена врала ему, так он еще и упустил возможность стать отцом. С Нэнси завести детей ему не удалось.

Я медленно киваю в ответ.

– Еще бы, такой обман… Любой разозлился бы на его месте.

Пирсон вздыхает:

– Думаю, он возненавидел ее намного раньше из-за того, как их интрижка повлияла на Нэнси. Я уверяла, что рак груди обнаружился бы в любом случае, но Билл все повторял, что это он с Присциллой убил первую супругу. Видимо, сказал ей, что никогда не уйдет от Нэнси, вот Присцилла и заявилась к ним домой и все выпалила. Нэнси ни о чем не догадывалась, она была очень доверчивой. Даже представить не могла, что Билл ей изменяет. Диагноз поставили через год или около того, после чего она протянула всего шесть месяцев. Вот откуда в нем такая враждебность. Болезнь Альцгеймера выпускает весь подавленный гнев, который копился в нем при жизни Присциллы. А тут вы показываете ему снимок женщины, как две капли воды на нее похожей, – отсюда и соответствующая реакция…

– Тогда как он отреагировал бы, если б встретил Вики на самом деле? Допустим, на улице у своего дома?

– О боже. – Линда бледнеет. – Вы думаете, так все и было? Это он и назвал «временным помешательством»?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю.

Пирсон печально качает головой:

– Как жаль эту девочку и ее малыша. Бедняжки. Как он сейчас, вы не в курсе?

Я решаю не сообщать, что мальчик у нас.

– Он сейчас в хороших руках.

* * *

Сидя за компьютером, Сомер просматривает кучу фотографий.

– Если ищешь мебель, зайди на сайт «Уэйфэр», – советует проходящий мимо детектив-констебль. – Моя девушка от него просто тащится. Мне ли не знать – плачу-то за всю эту фигню я.

Эрика по-прежнему смотрит в экран.

– Я не себе выбираю. Пытаюсь найти шкафчик определенного вида.

– Ну как скажешь… Просто хотел помочь. Не думай, что подкатываю к тебе, лишь бы перепихнуться, – мы не все тут такие.

Он уходит. У Сомер вспыхивают щеки. Что она сделала не так, если сделала вообще? Вздохнув, Эрика думает о том, что сейчас сказала бы ее сестра. В школе Кэт с первого дня считалась самой красивой девчонкой и рано осознала, какую цену приходится платить за внешние данные. Сомер же в детстве называли просто «симпатичной», а когда она наконец расцвела, то не могла понять, что делать со всеобщим вниманием. В моменты вроде этого ей казалось, будто она так ничему и не научилась.

Эрика продолжает поиски шкафа и через пару минут откидывается на спинку кресла, продолжая глядеть на экран. Потом заходит на общий сервер Управления уголовных расследований, чтобы найти снимки из дома на Фрэмптон-роуд.

– Попался, – шепчет она себе под нос.

* * *

Дональд Уолш не в курсе, но он сидит на том же стуле, что и Уильям Харпер за полчаса до него. Эверетт следит за происходящим по монитору из соседней комнаты. Уолш изображает из себя делового человека: каждые тридцать секунд поглядывает на часы и осматривается с преувеличенным раздражением. Открывается дверь, к Эверетт заходит Гислингхэм. По его лицу все понятно.

– Есть что-нибудь?

– Ага. «Пальчики» Уолша полностью совпадают с неидентифицированными отпечатками из подвала и кухни. А еще – и тут начинается самое интересное – со следами в сарае. Правда, только на банках из-под краски и садовых инструментах.

– Так вы будете его допрашивать?

– Ему точно придется кое-что объяснить, – Гислингхэм кивает.

На экране видно, что в комнату заходит Куинн и осматривается в поисках Гиса.

– Ой, кажется, мне пора.

Эверетт продолжает наблюдать: Гислингхэм отодвигает стул и садится рядом с Куинном.

– Мистер Уолш, я детектив-сержант Гарет Куинн. С детективом-констеблем Гислингхэмом вы уже знакомы. Для записи подтверждаю, что вам зачитали права…

– И это, простите, какая-то нелепость, бюрократическая ошибка. Я не имею никакого отношения к этой абсурдной ситуации.

– Разве? – Подняв бровь, Куинн открывает папку. – Нам только что подтвердили, что некоторые отпечатки, найденные в доме номер тридцать три по Фрэмптон-роуд, совпадают с вашими.

– Ну и что тут такого? Я бывал там несколько раз. Правда, уже давно.

– Когда вы были в доме последний раз?

– Точно сказать не могу. Наверное, осенью две тысячи четырнадцатого. В октябре приезжал на конференцию в Оксфорд и заглянул к Биллу на пару минут. Если честно, я перестал заходить к нему после смерти Присциллы.

Теперь удивляется Гислингхэм – слова Уолша звучат странно, учитывая мнение людей о Присцилле.

– То есть вы с ней ладили?

– Признаться, она была ужасной женщиной. Злобной сукой, которая разрушила первый брак Билла, хотя сейчас, насколько мне известно, это не считается чем-то зазорным. Она превратила последние годы жизни моей тети в ад. Я специально приезжал лишь тогда, когда она отсутствовала дома.

– И как часто?

– Пока Нэнси была жива, – каждые четыре-пять месяцев. И не больше раза в год после того, как Билл женился на Присцилле.

– Так почему вы перестали бывать у Харпера после ее смерти? Напротив, это лишь облегчило бы ваше общение.

Уолш откидывается на спинку стула.

– Даже не знаю, просто так получилось. Не стоит искать в этом какие-то скрытые мотивы, констебль.

– Выходит, вы бросили навещать старика как раз в тот момент, когда он больше всего нуждался в уходе? – не сдается Гислингхэм. – Он остался один, начал сдавать, проявились симптомы деменции…

– Я ничего не знал о болезни, – выпаливает Уолш.

– Ну, естественно, вам же было не до него.

Уолш отворачивается.

– На этом дело не закончилось, верно? – говорит Куинн. – Вы разругались в пух и прах, насколько нам известно.

– Чепуха.

– Вас видели.

Уолш бросает на него испепеляющий взгляд.

– Если вы имеете в виду старушку с его улицы, то сомневаюсь, что ее можно считать надежным свидетелем.

Воцаряется тишина. Уолш барабанит пальцами по своим бедрам.

Стук в дверь, в комнату заглядывает Эрика Сомер с кипой бумаг в руке. Она пытается привлечь внимание Куинна, но тот делает вид, что не замечает.

– Сержант, можно вас на пару слов?

– Мы еще не закончили с допросом, констебль Сомер.

– Я вижу, сержант.

Гислингхэм понимает, что Сомер пришла с чем-то важным, хоть Куинн и не желает это признать. Он идет к двери. На мониторе Эверетт видит, как раздражается Куинн. В итоге Гислингхэм возвращается в комнату, а Сомер следует за ним. Она садится в дальний угол лицом к сержанту, но тот по-прежнему отводит глаза.

Крис кладет бумаги на стол, достает из стопки один листок с фотографией и показывает Уолшу.

– Знаете, что это, мистер Уолш?

Тот смотрит на снимок, едва заметно ерзая на стуле.

– Нет, сразу вот так не скажу.

– А я думаю, вы отлично знаете. У вас ведь такой есть.

Уолш скрещивает руки на груди.

– И что? При чем тут обычный шкафчик?

– Не совсем обычный. Наоборот, это специальный шкаф для хранения особых статуэток, которые как раз имеются у доктора Харпера. Они указаны здесь, – он тыкает во второй листок, – в списке страхования домашнего имущества. Правда, вот что странно – я не заметил ни одной фигурки в доме Харпера. Зато я видел точно такой же шкафчик в вашей гостиной.

Гислингхэм чувствует, что Куинн смотрит на него в упор. Сержант терпеть не может, когда его застают врасплох.

– Итак, мистер Уолш, – быстро добавляет Гислингхэм, – давайте не станем терять время. Рассказывайте, что это за штука.

Губы Уолша гневно сжались в тонкую линию.

– Мой дед был дипломатом и после войны много лет провел в Японии. Там он собрал большую коллекцию нэцке.

– Что, простите? – Куинн откладывает ручку и поднимает глаза.

– Вы понятия не имеете, о чем идет речь, да? – усмехается Уолш, изогнув бровь.

Однако с Куинном шутить не стоит.

– Что ж, просветите меня.

– Нэцке – это такие миниатюрные резные фигурки, – отвечает Сомер вместо Уолша. – Когда-то они были частью традиционного японского одеяния. Что-то вроде объемных пуговиц.

Уолш улыбается Куинну:

– Похоже, ваша коллега осведомлена куда лучше вас.

Сержант бросает на него злобный взгляд:

– И во сколько оценивается эта коллекция?

– Всего в пару сотен фунтов, – небрежно бросает Уолш. – Ценность ее заключается совсем в другом – это память. Дедушка оставил фигурки Нэнси, и я решил, что после смерти тети они должны вернуться в семью.

– Доктор Харпер, видимо, был против?

На мгновение лицо Уолша искажается от гнева.

– Да, он возражал. Видите ли, фигурки очень нравились Присцилле. Харпер ясно дал понять, что она их не отдаст.

«Ну еще бы», – подумал Куинн, а вслух сказал:

– Понятно. А после ее смерти вы решили снова попытать удачи?

– Да, вы очень красноречиво выразились. Я опять поехал к Биллу.

– И он опять вас отшил. Поэтому вы и поругались.

Гислингхэм иронично улыбается: он не устает повторять, что бывает только два мотива преступлений – из-за любви или из-за денег. А иногда из-за любви и денег одновременно.

Уолш уже завелся:

– Он не имел права! Эти фигурки – часть семейной истории, часть наследия…

– Где же они теперь?

– В смысле? – изумляется Уолш.

– Как упомянул детектив-констебль Гислингхэм, в доме Харпера статуэток нет. У вас же при этом имеется специальный шкафчик для их хранения.

Уолш краснеет.

– Я купил его, будучи уверенным, что Билл поступит разумно.

– То есть если мы обыщем ваш дом, то не найдем там ничего из этого списка для страховой?

– Конечно же нет! – выпаливает Уолш. – Раз нэцке не на Фрэмптон-роуд, то я понятия не имею, где они. И в таком случае желаю официально заявить об их пропаже.

Куинн переворачивает страничку в папке.

– Принято к сведению. Тогда, пожалуй, перейдем к отпечаткам.

– Каким еще отпечаткам? – рассеянно смотрит на него Уолш.

– Я уже говорил. Мы нашли их по всему дому: несколько на кухне…

– Неудивительно, я бо́льшую часть времени проводил именно там…

– И несколько в подвале.

Глядя на сержанта, Уолш шумно сглатывает.

– В каком еще подвале?

– В подвале, где были обнаружены молодая женщина с ребенком. Не расскажете, откуда они там взялись?

– Не представляю. По-моему, я вообще туда не спускался. И запишите, что я категорически отрицаю какую-либо причастность к этому делу. Я не знаю ни женщину, ни ее ребенка. – Он переводит взгляд с одного полицейского на другого. – И не готов отвечать на дальнейшие вопросы без адвоката.

– Безусловно, у вас есть на это полное право, – соглашается Куинн. – А у нас есть право арестовать вас, что, во избежание недоразумений, я сейчас и сделаю. Допрос окончен в восемнадцать двенадцать.

Гислингхэм не успел встать, как сержант уже выскочил из кабинета. Сомер выходит в коридор, и Куинн хватает ее за руку и тащит в сторону. Улыбка на ее лице меркнет, когда она замечает выражение лица Гарета.

– Устроишь мне такую хрень еще раз – пожалеешь, – выдавливает он сквозь зубы. – Поняла?

– Ты о чем? – отпрянув от него, спрашивает Сомер.

– Выставила меня гребаным идиотом перед подозреваемым – и перед Гислингхэмом, черт возьми!

– Извини… я просто хотела помочь…

Куинн наклоняется к ней в упор:

– Если это в твоем понимании помощь, то оставь свои попытки. Оставь все это вообще.

– Да что с тобой такое?

Но сержант уже ушел.

* * *

Команда собирается в 18.30, и на этот раз я возьму себя в руки. В помещении душно и полно народу. И при этом тихо. До них уже дошли слухи.

– Итак, – прерываю я ожидание, – вы, вероятно, уже знаете, что ребята Чаллоу нашли кое-что в коробках из подвала дома на Фрэмптон-роуд. Дневник Вики, который она вела, находясь в плену.

Я делаю шаг вперед и включаю проектор.

– Некоторые страницы отсутствуют или повреждены, но это не мешает понять, что с ней произошло. Вот копия основных записей. Предупреждаю, не самое легкое чтение.

Я молча слежу за тем, как они читают отрывки из дневника: кто-то приглушенно вздыхает, кто-то покачивает головой. Женщинам это дается особенно трудно. Я специально не смотрю на Гислингхэма, однако чувствую, как он напрягается, когда доходит до момента про «Билли».

– Дождемся анализа ДНК, – наконец продолжаю я, – для официального подтверждения, хотя уже к концу сегодняшнего рабочего дня предъявим Уильяму Харперу обвинение в изнасиловании и незаконном лишении свободы. Улик у нас достаточно.

– Сэр, – осторожно нарушает тишину Сомер, – знаю, я не специалист из Управления уголовных расследований, но, может быть, в тексте говорится совсем о другом человеке? Я не встречала Харпера, зато общалась с Уолшем, и речь, похоже, идет как раз о нем. По описанию открывший дверь мужчина больше смахивает на Уолша.

– Вообще-то она права, – спешит поддержать ее Гислингхэм. – Галстук, высокомерная речь… Это точно Уолш. Харпер-то выходит на улицу в одной майке.

– Дело было как минимум три года назад. Тогда у Харпера еще не помутилось в голове. – Возражая им, я все-таки начинаю сомневаться в собственной правоте.

– Да, сэр, но есть еще кое-что. – Сомер подходит к изображению дневника и показывает на одну фразу. – Он называет ее «злобной сукой». Именно так сказал Уолш о Присцилле, когда мы допрашивали его сегодня днем.

«Мерзкая корова» – так говорил о своей жене Харпер, а вот «злобной сукой» ее назвал Уолш. Слова важны. Детали имеют значение. Я приближаюсь к экрану. Свет проектора падает на Сомер, по ее лицу зловеще тянутся написанные Вики предложения.

– А еще вот это упоминание доктора, – по-прежнему извиняющимся тоном добавляет Сомер. – Он сказал, что Вики «как раз там, где надо». Да, возможно, Харпер имел в виду самого себя, или же это Уолш намекает на Харпера. В смысле, что тот – доктор философии, а не настоящий доктор.

– В любом случае шуточки у него отвратительные, – мрачно комментирует Гислингхэм. – Как можно сказать такое девушке, которая будет рожать без медицинской помощи? – Гис понимает ситуацию лучше остальных, ведь его сын выжил только благодаря современнейшему оборудованию и слаженной работе целой команды специалистов.

Я перечитываю отрывок из дневника. Слышу, как сзади шепчутся, пытаясь понять, к чему все идет.

Снова поворачиваюсь к ним лицом.

– Что у нас есть на Уолша?

– Много чего, – отвечает Куинн, когда атмосфера в комнате накаляется еще сильнее. – Его отпечатки на коробках в подвале, а еще на кухне и некоторых инструментах в сарае…

– И как Уолш это объясняет?

– Никак, – качает головой Куинн. – Настаивает на том, что никогда не был в подвале, отказался отвечать на дальнейшие вопросы без адвоката. Мы ждем ее приезда, и тогда спросим Уолша про коллекцию нэцке, которую Харпер унаследовал от первой жены. Ну, вот эти штуки…

Он показывает снимки статуэток: заяц из слоновой кости, две переплетенные лягушки, свернувшаяся в кольцо змея, ворон, приникший к черепу. Такие крошечные и такие прекрасные.

– Уолш хотел забрать их, – продолжает Куинн, – но Харпер не отдал. И в доме у старика их нет, зато у Уолша стоит специальный шкафчик для фигурок – правда, пустующий, как он уверяет.

– Коллекция ценная?

– Возможно, – Куинн кивает. – Уолш сказал, за нее дали бы не больше нескольких сотен фунтов, однако мне известно, что за редкие экземпляры можно получить тысяч сто. За каждый.

Я замечаю, что Сомер бросает взгляд на сержанта, а тот старательно отворачивается.

– Вообще-то, сэр, – вступает в разговор Эрика, подчеркнуто обращаясь именно ко мне, – когда мы ездили к Уолшу, я видела в его доме специальный шкафчик. Люди покупают такие именно для хранения нэцке.

Одно могу сказать точно: выговор у нее лучше, чем у Куинна.

– Знаете, что я думаю? – говорит сержант, как будто его не перебивали. – Уолш понял, что Харпер понемногу сходит с ума, и решил воспользоваться этим. Может, взял всю коллекцию сразу, а может, таскал по одной фигурке – чтобы кто-нибудь вроде Дерека Росса не заметил пропажу… Тогда Уолш бывал в доме намного чаще, чем он утверждает, и вполне мог оказаться на Фрэмптон-роуд в тот день. В день, когда была похищена Вики.

– Разве его не заметили бы? – сомневается Бакстер. – Уолша видела всего одна соседка, да и то очень давно.

– Это ничего не доказывает, тем более в таком районе Оксфорда. И, скорее всего, он приходил ночью. Кто разглядит его в темноте?

– Ладно, – говорю я всем собравшимся. – Гислингхэм, на тебе обыск жилища Уолша. Не забываем, что в Банбери он только живет. Если Уолш и вправду извращенец, то свои делишки он проворачивал на Фрэмптон-роуд. Довольно далеко от дома, но не так чтобы очень. Темный подвал с толстыми стенами, по соседству только старушка…

– Прямо как в «Главном подозреваемом», – острит Гислингхэм, и все смеются. Напряжение немного рассеивается. Это у нас такая шутка: со времен сериала «Главный подозреваемый» ни один серийный убийца, появляющийся на телеэкранах, не обходится без собственной камеры пыток. Как однажды с иронией заметила Алекс: «Хотите поймать всех маньяков – почаще проверяйте заброшенные склады».

– Вот еще что, – добавляю я. – На допросе Харпер сказал, что больше не спускается вниз, потому что слышит какие-то странные звуки из подвала. Там что-то «завывает и скребется» – вот как он сам выразился. Выглядел старик при этом искренне напуганным. Все складывается. Уолш вполне мог провести туда Вики без ведома Харпера. Мысли у старика путаются, к тому же он пьет. Да и у Уолша наверняка есть свой ключ.

– Да, но разве Харпер не скажет что-нибудь подобное, даже если это неправда? – спрашивает Гислингхэм. – Он точно будет уверять, что ничего не знал.

– Вполне возможно, только мы дошли до этого момента уже под конец допроса, когда речь Харпера стала сбивчивой. Вряд ли он прикидывался. Меня также волновало кое-что другое насчет Харпера. Похитить девушку, держать ее взаперти – подобное не случается внезапно. К этому всегда что-то ведет. Желание нарастает, пока не переполнит преступника, хотя это не сразу становится ясно. На Харпера мы ничего такого не нашли.

– В доме есть порнушка, – говорит Бакстер.

– А вдруг это журналы Уолша? – предполагает Куинн. – Согласитесь, школьному учителю небезопасно держать такое у себя дома.

– Верно, – говорю я. – Снимем отпечатки с журналов, чтобы удостовериться. И все, что я сказал по поводу нарастающего желания, относится и к Уолшу. Если он похитил Вики, что-то должно было толкнуть его на это. Надо покопаться получше, и что-нибудь обязательно отыщется.

– Мы застали его с учеником в кабинете, – отзывается Гислингхэм. – Бедняга выглядел чертовски перепуганным.

– А еще за десять лет это уже третья школа, в которой он преподает. Стоит узнать, по какой причине Уолш ушел из первых двух.

А она хороша. Быстро схватывает.

– Хорошо, Сомер, на вас Банбери. Берите Гислингхэма, свяжитесь с местной полицией, обыщите дом и разузнайте, что там в школе.

Куинн переводит взгляд с нее на меня, затем отворачивается. Он явно рассержен, но мне плевать.

– Есть новости по нашей девушке? – интересуется кто-то из детективов-констеблей в заднем ряду.

– Так ничего и не сказала, – отвечает Эверетт. – Утром снова отправлюсь в больницу.

– А что с ребенком?

– Порядок. Ему лучше, – говорит она, глянув на меня.

Я киваю ей – в знак благодарности за ее предусмотрительность.

– Итак, теперь к делу Ханны Гардинер, – перевожу я тему. – Несмотря на возобновленный поиск свидетелей, никто так и не откликнулся и не сообщил информацию о передвижениях Ханны в то утро…

– Кроме пары каких-то психов, – бормочет детектив-констебль с заднего ряда.

– …зато теперь нам известны два важных факта. Во-первых, она часто оставляла машину на Фрэмптон-роуд. Если мы рассматриваем Уолша как возможного подозреваемого, нужно немедленно проверить, где он был в тот день и мог ли столкнуться с Ханной на улице. В школах тщательно ведут записи, так что, надеюсь, с этим нам повезет.

В комнате становится шумно, и я повышаю голос.

– Однако, ребята, если брать во внимание второй факт, дело принимает совсем другой оборот. Бакстер побеседовал с Бет Дайер, которая сообщила нечто такое, чего мы раньше не знали об отношениях Ханны и Роба. И что может объяснить, почему мы до сих пор не нашли следов места преступления на Фрэмптон-роуд.

Бакстер встает и поворачивается лицом к остальным.

– Бет утверждает, что видела Ханну за несколько недель до ее исчезновения – с синяком на щеке. Ханна сказала, что ее ударил Тоби, но Бет не поверила. Она подозревала Роба, потому что в семье у них начались проблемы. Летом пятнадцатого года Дайер отказалась обсуждать эту тему, а сейчас сама во всем призналась. Кое-что в ее словах меня зацепило: как убийца Ханны догадался, где надо бросить машину? О съемке репортажа было известно всего нескольким близким людям и коллегам. Ни Уолш, ни Харпер не могли об этом знать. А вот Роб знал. Поэтому Бет и винит его. Считает, что и синяк, и смерть Ханны – его рук дело.

– Джилл Мёрфи говорила что-то такое в две тысячи пятнадцатом, – припоминаю я. Джилл была приписанным к делу сержантом – чертовски хорошим, надо сказать. – Ей казалось, что Бет неравнодушна к Робу.

– Думаю, с тех пор ничего не изменилось, – отзывается Бакстер. – А это значит, что она все придумала. И уже не в первый раз.

– Все равно нужно еще разок проверить Роба Гардинера. Если он и вправду убийца, это многое объясняет – например, отсутствие следов чужой ДНК в машине Ханны.

Бритва Оккама. Согласно этому принципу самое простое из возможных объяснений обычно и является верным. У нас в участке он зовется «Бритвой Осборна», так как прежний суперинтендант долины Темзы очень часто его упоминал. На Шоре мы тогда зациклились как раз потому, что его кандидатура казалась самой подходящей.

– В две тысячи пятнадцатом мы сбросили Гардинера со счетов, ведь нашлись свидетели, заметившие Ханну в Уиттенхэм-Клампс, да и временны́е показатели не совпадали. Теперь же, когда нам известно, что Ханна не уезжала из Оксфорда, придется заново составлять шкалу времени.

Я показываю на листок с хронометражем действий, который Бакстер прикрепил к доске.

– У Гардинера железное алиби начиная с семи пятидесяти семи утра, в это время его поезд выехал из Оксфорда. А что до этого? А в предыдущий день?

– Подождите. – Куинн показывает на первую пометку на временной шкале. – Ханна точно была жива в шесть пятьдесят, она же оставила голосовое сообщение…

– Ты его слушал?

– Нет, но…

– А я слушал. Несколько раз, снова и снова. Мы включали запись ее друзьям – качество так себе, однако все они узнали голос Ханны. Но вдруг это не она? Что, если Бет Дайер все это время была права и в деле замешана некая не известная нам женщина, обеспечившая Гардинеру алиби?

Похоже, мало кто готов в это поверить, и все же я настаиваю.

– Давайте просто еще раз проверим, вот и всё. За два года программы по распознаванию речи серьезно усовершенствовались. Да, и еще надо поговорить с Пиппой Уокер. Вдруг она заметит что-нибудь необычное, послушав сообщение снова.

– Стоит попробовать, – соглашается Гислингхэм. – Тем более что она поссорилась с Гардинером.

Я бросаю на Гиса вопросительный взгляд, а тот кивает в сторону Куинна.

– Сегодня днем я заходил к Гардинеру и застал ее там, – смутившись, отвечает сержант. – Они с Гардинером из-за чего-то разругались, и он выставил ее на улицу. На запястье у Пиппы был синяк. Утверждает, что это Роб.

– Отлично, приводите няню сюда, пусть все расскажет. Полагаю, ты в курсе, где ее найти?

Куинн открывает рот, но ничего не произносит.

– Тем временем проверим прошлое Гардинера, вдруг были какие-нибудь случаи жестокости. Свяжитесь с его бывшей женой…

– Пробовал, – говорит Бакстер. – Она не перезванивает. Констебли ходили к ней домой, дверь никто не открыл.

– Тогда отследите подружек, однокурсников – как будто не знаете, как это делается!

Я опять смотрю на шкалу времени.

– Если убрать этот звонок в шесть пятьдесят, все алиби Гардинера разваливается. Он запросто мог убить Ханну двадцать третьего, закопать той же ночью, а потом рано утром отвезти ее машину в Уиттенхэм и успеть на поезд.

– Как же он вернулся обратно? – недоумевает Куинн.

– У него есть велосипед, – не глядя на сержанта, отвечает Сомер. – Складной такой. На записи с камер на вокзале Рединга видно, что Гардинер брал его с собой. До Уиттенхэма всего десять миль. Можно доехать минут за сорок, да?

– А как же мальчик? – спрашивает кто-то. – Хотите сказать, Гардинер просто бросил там сына в надежде на то, что его найдут прохожие? Неужели он мог поступить так со своим ребенком?

Хороший вопрос.

– Согласен, звучит маловероятно. Однако не забывайте: изначально интервью в Уиттенхэме было назначено на более раннее время. Роб не знал, что Джервис задерживается, и, возможно, предположил, что мальчишку обнаружат намного быстрее.

– Получается, к тому времени он уже избавился от мобильника Ханны.

– Вполне вероятно.

– Каким же чертовым психом надо быть, – бормочет Гислингхэм, – чтобы поступить так с малышом.

– В чем и дело, – говорю я. – Может, Гардинер как раз и хочет заставить нас думать, будто только ненормальный бросит вот так своего сына. В любом случае не стоит сбрасывать со счетов ни одну ниточку, пока не убедимся, что она ведет в никуда. Клише, скажете вы? Да, но в основе каждого клише лежит…

– Истина, – в один голос произносят все собравшиеся. Они это уже слышали. Все, кроме Сомер, которая вдруг улыбается, но затем делает вид, что пишет что-то в блокноте. У нее прекрасная улыбка, озаряющая все лицо.

– Но что насчет тела, сэр? – не унимается Бакстер. – Если Ханну убил Роб, как она оказалась в сарае Харпера?

– Их участки граничат, а ограждение между двумя садиками довольно хлипкое – пролезть к соседу не проблема.

– И все-таки немного притянуто за уши, босс, – вставляет Эверетт. – Роб Гардинер закапывает тело жены в сарае именно у того дома, в подвале которого мы находим девушку… Разве бывают такие совпадения?

Я бросаю взгляд на Бакстера, хотя тот прикидывается, будто ничего не заметил.

– В твоих словах есть смысл, Эв. Ты права, в совпадения я не верю. Обычно не верю. Но если отбросить такую возможность, получится, что мы просто подстраиваем улики в общую картину, лишь бы она складывалась. Не знаю, заметила ли ты: чем глубже мы копаем, тем больше различий обнаруживается в этих двух преступлениях. Так давайте и расследовать их независимо друг от друга. Хотя бы какое-то время.

Люди встают, шурша бумагами, и я подзываю Эверетт.

– Можешь поискать что-нибудь по Вики исходя из записей в ее дневнике? Вдруг установим личность.

– Информации так мало, босс…

– Она искала новую квартиру и переехала в город совсем недавно. Узнай в центре занятости, числилась ли у них года два-три назад какая-нибудь Вики, которая затем резко пропала. В агентствах по аренде тоже поспрашивай.

Эверетт сомневается, что эта затея даст результат, но, как и подобает профессионалу, говорит:

– Хорошо, босс. Я попробую.

– В чем дело? – спрашиваю я. Она явно хотела что-то добавить и промолчала.

– Помните, как бурно отреагировала Вики, когда вы предложили поместить ее фото в газеты? Не знаете почему?

– Понятия не имею, – качаю я головой.

* * *

Когда муж приходит с работы, Джанет Гислингхэм спит на диване. Она просыпается, идет глянуть, как там сын, и только тогда понимает, что супруг уже дома. Уютно устроившийся среди бело-синих одеял, Билли спит в своей бело-синей комнате в окружении мягких игрушек и кучи нераспакованной одежды на вырост, которой хватит на год вперед. Джанет купила или взяла у друзей все, что только может понадобиться малышу. Над колыбелькой висит подарок от брата Гислингхэма, безумного футбольного фаната, – для своего первого племянника он сделал подвеску с фигурками знаменитых игроков «Челси». Дрогба, Баллак, Терри и Лэмпард медленно покачиваются в теплом воздухе.

Гислингхэм стоит у колыбели, затем наклоняется и осторожно поглаживает шелковистые волосы Билли. От прикосновения папиной руки малыш слегка ерзает, издавая во сне какие-то звуки, сжимает и разжимает кулачки. На лице Гислингхэма отражается мучительная, словно чувство потери, любовь.

– Крис? – зовет его Джанет, все еще держа руку на двери. – Все хорошо?

Он не отвечает, даже не двигается с места. Не считая крохотного попискивания ребенка, в комнате совершенно тихо. Может, супруг вообще ее не услышал?

– Крис? Ты в порядке? – немного громче спрашивает она.

Гислингхэм дергается и смотрит в сторону жены.

– Конечно, – со своей типичной улыбкой отвечает он. – А как же иначе.

Однако когда подходит к Джанет и прижимает к себе, щекой она чувствует что-то мокрое – его слезы.

* * *

Домой я прихожу после девяти. Целый час просидел с Уолшем, но он твердит одно и то же: в подвал не спускался, ни про Ханну, ни про Вики ничего не знает, статуэтки из дома не крал. Наличие отпечатков объясняет лишь тем, что много лет назад помогал Харперу разобраться в хламе – наверное, это как раз те самые коробки внизу. В общем, патовая ситуация. На ночь оставили его в камере предварительного заключения, однако утром придется выпустить, если не найдется улик поубедительнее.

* * *

На этой работе учишься сталкиваться с неожиданностями. Замечаешь самые мелкие детали. Однако, когда в четверть десятого я открываю входную дверь, перемены сами бросаются в глаза – тут и детективом быть не надо. В высокой стеклянной вазе, которую я не видел уже несколько месяцев, стоят лилии. Тихонько играет песня Брайана Ферри. И, что самое поразительное, пахнет готовящейся едой.

– Эй? Ты где? – зову я, бросив сумку в прихожей.

Алекс появляется из кухни и вытирает руки о полотенце.

– Будет готово минут через десять, – с улыбкой говорит она.

– Не стоило так долго ждать. Я бы просто разогрел себе пиццу в микроволновке.

– Я хотела дождаться. Для разнообразия решила что-нибудь приготовить. Вино будешь?

На плите кастрюлька с рагу. Испанский рецепт, раньше Алекс часто такое готовила. Напоминало нам о выходных в Валенсии. Она наливает мерло и подает мне, сама держит в руке еще один бокал. Из подаренного на свадьбу набора осталось всего несколько штук.

– Как прошел день?

Это тоже что-то новенькое. Алекс не любительница «легкой» болтовни за ужином. Я делаю глоток, вино сразу ударяет в голову. Кажется, я сегодня не обедал.

– Ужасно. Похоже, это племянник Харпера похитил и держал взаперти Вики. Мы нашли дневник, в котором она описывает все, что с ней происходило. Не представляю, как она пережила этот кошмар.

Алекс кивает. Строго говоря, я не вправе делиться с супругой такими подробностями, но в нашем доме не бывает строгостей в разговоре. Как и пустой болтовни.

– Я так и думала. А что насчет Ханны?

– Тоже ничего хорошего. Ее лучшая подруга сообщила, что, возможно, Роб избивал ее. Он снова под подозрением.

Алекс мрачнеет. Как и я.

Она возвращается к кастрюле. Чеснок, орегано, немного анчоусов. В животе урчит. И вот я стою рядом со своей женой и думаю, сказать ли ей? Сказать ли, что Вики написала про мальчика? Сказать ли, что Алекс была права, а я ошибался? Ведь малыша ненавидела и, вероятно, до сих пор ненавидит собственная мать. С самого рождения он провел в заключении рядом с человеком, который даже видеть его не хотел. А если скажу, не станет ли хуже? Вдруг тогда она еще сильнее захочет дарить этому бедняжке любовь, которую, по мнению Алекс, заслуживает каждый ребенок, любовь, которая переполняет ее, но не имеет выхода?

– Можешь пока сходить наверх, – говорит она, возясь с рагу. – Еще не готово.

– Да ладно, я не буду переодеваться.

– Я не об этом. Подумала, ты захочешь проведать мальчика.

Я знал, что он здесь, прекрасно знал. Еда, музыка, улыбка, цветы – все это из-за него. Но знать – это одно, а подняться, увидеть его…

– Не волнуйся, он крепко спит, – добавляет Алекс, неверно истолковав мое замешательство. Может, даже намеренно. – Уснул мгновенно. Наверное, жутко устал.

Она оборачивается и смотрит на меня. Это проверка. А я никогда не подвожу Алекс.

* * *

Хотя еще не очень темно, в комнате горит подсветка, дверь открыта. Я медленно захожу и вижу на подушке его голову. Темные кудряшки, плюшевый медведь, которого обожал Джейк в таком же возрасте. Зажав потрепанную игрушку в одной руке, малыш свернулся в клубок, будто мышка. Я прислушиваюсь к его дыханию, как когда-то делал, заглядывая к Джейку. И стою на том же самом месте.

* * *

Куинн берет трубку на шестом гудке.

– Это я, – говорит Сомер. – Ты в машине? Слышно шум дороги.

– Чего тебе?

– Хочу поговорить. Разобраться во всем.

– Не о чем говорить. Все шло нормально, но знаешь, что говорят про собаку, которая гадит у собственного порога?

– Я ничего такого…

– Ну да, конечно.

– Давай хотя бы вести себя профессионально, – предлагает Сомер. – Ты по-прежнему занимаешься этим расследованием, и я тоже в нем участвую.

– Участвуешь? Да ты, я смотрю, чертовски хорошо перетягиваешь его на себя.

– Да ладно, хватит тебе…

– Знаешь что? Мне насрать. Я хочу лишь одного – засадить за решетку этого гребаного ублюдка Уолша. Там ему и место. Хочешь помочь – отлично. А если просто пытаешься выстроить себе паршивую карьеришку, то отвали на хрен.

Куинн протягивает руку и с силой тыкает в кнопку отключения. Через пять минут подъезжает к роскошному дому, оставляет машину на подземной парковке. Его квартира на верхнем этаже, откуда открывается потрясающий вид – риелтор ничуть не преувеличивал. Солнце как раз садится за горизонт, небо окрашено в молочно-розовый цвет. На балконе, выходящем в сторону канала и лугов Порт-Медоу, стоит Пиппа с фужером для шампанского в руке. Услышав щелчок двери, она поворачивается и подходит к Гарету. На ней ночная рубашка, волосы мокрые.

– Значит, ничего не нашла? – спрашивает он, стараясь скрыть нотки подозрения в голосе.

Пиппа качает головой.

– Я оставил тебе кучу разных номеров; по всем звонила?

Она пожимает плечами: видимо, эта задача не показалась ей первостепенной.

– Это же Оксфорд. Тут вечно все забито.

– Слушай, я просто хотел сказать, что здесь тебе нельзя оставаться… Запрещено правилами и все такое…

– Потрясающее местечко! – перебивает она, обводя рукой комнату. – Как же просторно…

Куинн бросает пиджак на спинку дивана.

– Ну, вообще-то квартира не очень большая.

И комнаты для гостей тоже нет, хотя вслух он об этом не говорит. Тем более Пиппа и так понимает, что у него на уме.

– Чуть позже позвоню друзьям. Обязательно что-нибудь найдется. Не хочу надоедать, ведь ты был так добр ко мне. – Пиппа подскакивает к бутылке, наливает вина и подает ему бокал. – Это всего лишь кава[131], купила в маленьком винном магазинчике на Уолтон-стрит. Но оно все равно вроде шампанского, правда? – Снова подходит к окну. – Давно ты тут живешь?

– Да года полтора, может.

– Совсем один?

Глупый вопрос: она провела здесь несколько часов и наверняка облазила все шкафы и ящики.

Куинн ставит бокал на кофейный столик.

– Давай-ка ты переоденешься, а я пока займусь ужином.

– Ты будешь готовить? – удивляется Пиппа.

– Еще чего, – с ухмылкой отвечает Куинн. – Закажу чертову доставку.

И они вдруг смеются в один голос.

* * *

Утром выхожу из дома рано, еще до того, как проснется Алекс. Не уверен, что готов к совместному завтраку. Скажете, я трус? Пожалуй, так и есть. Новая яркая коробка кукурузных хлопьев на кухонном столе уже меня напугала.

По пути к парковке звонит телефон – это Чаллоу.

– Хочу реабилитироваться в глазах Управления.

– ДНК?

– Будет сегодня днем.

– Слава богу.

– А еще высылаю дополнительные анализы отпечатков пальцев с Фрэмптон-роуд.

– И что там?

– Почти все, ясное дело, принадлежат Харперу. На верхнем этаже следов почти нет, но ведь туда мало кто ходил в последнее время. Зато пальчики Уолша обнаружились на перилах первого лестничного пролета. Не знаю, важно это для вас или нет. А витринный шкафчик начисто вытерт. И это еще не самое интересное.

– Что еще?

– Следы стерли не только со шкафчика, но и с журналов. На коробке полно отпечатков Харпера и Дерека Росса, а вот на порнушке – ничего. Лично мне это кажется очень странным. Что думаешь?

* * *

Проснувшись, Куинн понимает, что уже опаздывает. Шея затекла. Он потирает глаза основанием ладони и встает; на лоб давит головная боль. Накинув халат, Гарет идет в гостиную. Жирная коробка из-под пиццы, недоеденный кусок чесночного хлеба, две пустые винные бутылки. В душе льется вода. Он подходит к двери ванной и стучит.

– Мне через пятнадцать минут выезжать. Потом вернусь и отвезу тебя в участок, чтобы ты все-таки дала показания.

Ни слова в ответ. Гарет направляется в кухню, включает кофеварку. Похоже, девчонка его опередила: пустая кружка стоит на столе рядом с ее телефоном.

Куинн внимательно смотрит на мобильник и решает воспользоваться шансом.

* * *

Беседа по телефону с Кристин Грэнтем

5 мая 2017 года, 10.32

Беседу провел детектив-констебль Э. Бакстер

Э.Б.: Миссис Грэнтем, мы опрашиваем людей из Университета Бристоля. Вы ведь учились там в конце девяностых?

К.Г.: Все верно.

Э.Б.: И, как мне известно, вы дружили с Робертом Гардинером?

К.Г.: Так вот к чему все это…

Э.Б.: Вы с ним встречались.

К.Г.: Некоторое время, да.

Э.Б.: Каким он был?

К.Г.: Вы же на самом деле другое хотите узнать? Нашли тело его жены и вдруг задаете о нем вопросы… Не похоже на совпадение.

Э.Б.: Просто пытаемся составить полную картину, миссис Грэнтем. Заполнить пробелы.

К.Г.: Что ж, «пробелы» – самое подходящее слово, если вести речь о Робе. Мне всегда казалось, что он что-то утаивает. Он был очень скрытным человеком. Таким, наверное, и остался.

Э.Б.: Его поведение когда-нибудь тревожило вас?

К.Г.: Хотите узнать, бил ли он меня? Нет, он очень заботлив. При этом не терпит дураков и всегда отстаивает собственное мнение, из-за чего может показаться немного резким. Сам он этого, честно говоря, даже не замечает.

Э.Б.: Вам что-нибудь известно о его прошлом?

К.Г.: Родом он из Норфолка. Семья не особо зажиточная. Ему пришлось много работать, чтобы чего-то добиться в жизни. Думаю, в этом и корень его излишней эмоциональности.

Э.Б.: Вы были знакомы с Ханной?

К.Г.: Нет, мы не поддерживали связь.

Э.Б.: А почему вы расстались?

К.Г.: [Пауза] Не уверена, что желаю затрагивать эту тему.

Э.Б.: Мы расследуем убийство, миссис Грэнтем…

К.Г.: [Пауза] В общем, я хотела семью…

Э.Б.: А он не хотел?

К.Г.: Дело не в этом. Просто Роб не может иметь детей, хоть и мечтал завести их.

* * *

– Так вы ее не узнаёте?

Эверетт приехала в службу занятости в центре города. Диваны, компьютерные терминалы, письменные столы, которые изо всех сил пытаются не походить на самих себя. Яркие желто-зеленые панели перемежаются снимками улыбающихся моделей с невероятно красивыми зубами и жизнерадостными надписями типа «Спешу помочь» и «Готова к работе». Все это создает довольно тягостный контраст с людьми, которые апатично передвигаются по офису – по их виду не скажешь, что они спешат кому-то помочь. Сидящая перед Эверетт женщина кажется совсем обессиленной.

Она еще раз смотрит на снимок и, качая головой, возвращает Верити ее телефон.

– Их так много, все время приходят и уходят… Я и через три недели не узнала бы ее, не говоря уже о трех годах.

– А если проверить в базе девушек по имени Вики или Виктория, которые записались, скажем, с января четырнадцатого года и позже?

– Это можно.

К экрану компьютера прилеплен потертый кусок картона, на котором написано: «Не надо работать, чтобы сойти здесь с ума, но это помогает». Еще на столе красуется синеволосый игрушечный тролль с глазами-бусинками. Эверетт не видела таких со школы.

Женщина стучит по клавиатуре, затем подается вперед.

– В январе две тысячи четырнадцатого есть одна Вики и три Виктории. Вики все еще числится на бирже труда, а все Виктории нашли работу: одна – в кафе «Нандос», вторая – в университете Оксфорд Брукс, третья – в клининговой компании. Правда, долго они не продержатся. Трудиться по-настоящему никто не хочет.

– Могла ли наша Вики искать через вас работу и не попасть при этом в список?

Женщина качает головой:

– Нет, все данные заносят в базу.

– А если под другим именем?

– Сомневаюсь. Мы требуем как минимум два документа – паспорт, права, ну все такое…

Эверетт вздыхает. Как можно не оставить ни следа в современном цифровом мире?

* * *

Куинн взлетает по последним ступенькам, ведущим к его квартире, и распахивает дверь.

– Пиппа? Ты здесь?

В ответ он слышит лишь эхо собственного голоса. Застывшие остатки вчерашнего ужина так и стоят на столе, но чемоданы и сумки исчезли. О недавнем присутствии Пиппы напоминают лишь черные кружевные трусики, свисающие с уголка широкоэкранного телевизора.

– Вот черт, – ругается Куинн вслух. – Черт, черт, черт…

* * *

Глядя на лицо Бакстера, я первым делом думаю о том, что никогда не видел его таким оживленным.

– Извините за беспокойство, босс, но я только что говорил по телефону с Кристин Грэнтем, университетской подружкой Роба Гардинера.

– И что там?

– Он скрыл от нас кое-что очень серьезное.

* * *

В Банбери местная команда криминалистов работает на Лингфилд-роуд. На поиски уходит больше часа, но они все-таки обнаруживают пропавшие нэцке – завернутые в полотенце фигурки были спрятаны под половицей. Офицер, складывающая их в пакетики для улик и подписывающая этикетки, присматривается к одной из статуэток. Это выдра с крошечной рыбой, зажатой в зубах. Вода на шкурке животного прямо как настоящая.

– И стоило устраивать переполох из-за каких-то маленьких фигурок? – спрашивает она у Сомер.

– Еще как стоило. Наверное, Уолш спрятал их, как только увидел Харпера в новостях, – понял, что скоро мы выйдем и на него.

Женщина удивленно поднимает брови.

– Я бы вот не подумала… На вид обычное барахло, как из упаковок с хлопьями. – Она ухмыляется и запечатывает пакет. – Вы-то, молодежь, пожалуй, и не помните такого.

– Вообще-то помню, – с улыбкой отвечает Сомер.

– Ну, все готово. Попрошу, чтобы их сфотографировали.

– Спасибо. Отправим снимки страховой компании и сможем доказать, что это именно те самые статуэтки.

На лестнице слышны шаги; появляется Гислингхэм с одним из криминалистов. Вместе они несут обмотанный пленкой компьютер.

– Есть что-нибудь? – спрашивает Сомер.

– Мы прошерстили верхний этаж и чердак – ничего, – с недовольным выражением лица отвечает Гислингхэм. – Комп даже не запаролен, но в нем ни сомнительных фотографий, ни порносайтов в истории браузера. Если он и вправду педофил, то как-то странно это проявляет.

– Других устройств не нашли – ноутбук, планшет?

Крис качает головой:

– Судя по состоянию этого аппарата, Уолш не особый поклонник гаджетов. Ты глянь, этой махине, наверное, лет пятнадцать. Ребята проверят на всякий случай, хотя мне кажется, тупик…

* * *

Два часа спустя, уже в школе, Сомер начинает думать, что весь сегодняшний день – один большой тупик. Тупик в виде гигантской кирпичной стены. Она сидит в кабинете школьного секретаря и, глядя, как женщина пытается справиться с компьютером, в котором ничего не понимает, не в первый раз задается вопросом: «Почему сотрудники школ и клиник будто сошли со страниц учебника психологии, раздел о пассивно-агрессивном поведении?» Работа делает их такими или нужно изначально иметь определенный склад характера, чтобы захотеть здесь трудиться? Секретарь из школы, где раньше работала Сомер, выглядела точь-в-точь как эта женщина. Те же непослушные волосы, та же блузка, юбка и кардиган несочетающихся оттенков синего, те же очки на цепочке.

– Какая там дата, напомните? – спрашивает секретарь, стуча по клавиатуре.

– Двадцать четвертое июня две тысячи пятнадцатого года, – в третий раз повторяет Сомер, не переставая улыбаться, хотя челюсть уже немного сводит.

Женщина смотрит на монитор поверх очков.

– А, вот оно. Согласно расписанию, у мистера Уолша был сдвоенный урок с третьим классом.

– И во сколько он начинался?

– В десять тридцать.

– А до этого ничего?

Женщина переводит взгляд на Сомер.

– Нет. Как я и сказала, только сдвоенный урок. И всё.

– В тот день он точно был в школе? Не отлучался, не болел?

Секретарь шумно вздыхает.

– Придется проверить записи о пропусках.

Сомер снова улыбается. Еще шире.

– Если вам не трудно.

Опять стук клавиатуры, потом звонит телефон. Женщина берет трубку. Сомер старается держать себя в руках, слушая, как та отвечает на чьи-то бесконечные вопросы по поводу поступления в школу. В этот момент открывается дверь директорского кабинета. Иногда полицейская форма бывает кстати.

– Чем могу служить? – спрашивает появившийся из кабинета мужчина. – Я Ричард Гир, директор школы. – Заметив улыбку Сомер (на этот раз искреннюю), он тоже улыбается и добавляет: – Нет, мы с ним не родственники[132]. Родители, пожалуй, даже не подозревали о совпадении. Я уверяю себя, что имя помогает заработать авторитет у школьников, хотя вряд ли. Нынешние ученики о таком актере, наверное, и не слышали. Вот если б меня звали Том Хиддлстон… но, чтобы закосить под него, мне для начала надо скинуть десяток лет.

– Констебль Эрика Сомер, – представляется она, пожимая ему руку. – Мисс Чапман помогает мне найти кое-какую информацию.

– О ком?

– Об одном из ваших учителей, Дональде Уолше.

– Позволите узнать, чем он вас заинтересовал? У него какие-то проблемы?

Секретарь все еще говорит по телефону, пытаясь подать какой-то знак директору.

– Мы можем зайти к вам в кабинет?

Помещение выглядит на удивление современным для школы, которая изо всех сил старается показать свою традиционность. Светло-серые стены, белые пионы в вазе, стол из темного дерева и стали.

– Нравится? – спрашивает Гир, заметив, как оглядывается Сомер. – Подарок от партнера.

– У нее хороший вкус, – говорит Сомер, присаживаясь. Гир тоже садится.

– Вообще-то это он, но все верно, у Хэмиша отличный вкус. Итак, чем я могу вам помочь?

– Уверена, вы слышали в новостях про девушку и ребенка, обнаруженных в подвале дома в Оксфорде?

– И как эта история связана с Дональдом Уолшем? – Директор хмурится.

– Дом, в котором их нашли, принадлежит дяде мистера Уолша. Точнее говоря, мужу его тети. Они не кровные родственники.

Гир складывает вместе подушечки пальцев.

– И что?

– Мы пытаемся установить, кто и когда посещал этот дом. Я просила мисс Чапман проверить одну дату в две тысячи пятнадцатом году – надо узнать, был ли мистер Уолш в тот день в школе.

– То есть девушка провела в подвале так много времени?

Сомер немного медлит, и Гир успевает это заметить.

– Мы не уверены, – отвечает она.

– Признаюсь, я никак не могу понять, – с тем же хмурым видом продолжает директор. – Что даст вам точная дата, если вы не знаете, когда именно пропала девушка?

Сомер едва заметно краснеет.

– В тот день пропала Ханна Гардинер – возможно, вы о ней слышали. Мы считаем, что между этими делами есть связь. А если нет, нужно исключить такую возможность.

– И вы считаете, что эти дела связывает Дональд Уолш?

– Боюсь, что так.

Гир молчит. Видно, что он размышляет.

– Естественно, мы не хотим, чтобы информация о наших догадках стала общедоступной.

– Конечно. – Он машет рукой. – Я понимаю. Просто стараюсь соотнести ваши слова с тем Дональдом Уолшем, которого знаю я.

– И какой же он по-вашему?

– Усердный, трудолюбивый. Слегка надоедливый, если честно. Иногда слишком бурно на что-то реагирует, отчего кажется недружелюбным.

Сомер кивает. Может, причина недружелюбного отношения Уолша к директору кроется в сексуальной ориентации Гира?

– И если вам вдруг интересно, – добавляет он, – я ни от кого не скрываю, что я гей. Ни от сотрудников, ни от родителей. – Вдруг подается вперед с серьезным выражением лица. – Послушайте, констебль Сомер… Эрика, я занимаю эту должность всего девять месяцев, и в планах у меня много перемен. Школа смахивает на пыльный музейный экспонат, но так продолжаться не будет. Никаких старинных кожаных кресел в учительской. Посмотрите на мой кабинет, – показывает он рукой. – Вот такой я хочу видеть школу. Поэтому именно сюда первым делом привожу родителей будущих учеников, прежде чем показать остальные помещения.

– Да, их тоже нужно сменить.

– Учителей?

– Кресла, – улыбается Сомер.

– Они на очереди. Но и в штате сотрудников тоже, вероятно, грядут перемены, – более серьезным тоном говорит Гир.

Не удержавшись, Эрика глядит на дверь, а потом ловит ироничный взгляд директора.

– Мисс Чапман и так собирается уйти на пенсию в конце четверти. Перемены стоит вводить понемногу, правильно? Полагаю, некоторые учителя покинут школу добровольно. Не все разделяют мое мнение о том, в каком направлении должна двигаться школа.

– Среди них и Уолш?

– Скажем так: я подозреваю, что он уже давно ушел бы, жди его кто-нибудь в другом месте. Или будь у него достаточно денег.

– Как раз об этом я и собиралась вас спросить – или намекнуть. Как известно, мистер Уолш сменил три места работы за последние десять лет. У вас он трудится дольше всего. Можете ли вы сказать, почему он ушел из первых двух школ?

Гир хмурит лоб:

– Не уверен, что вправе раскрывать личную информацию…

– К расследованию убийства это не относится, сэр. Можете сами проверить, я не против. Честно сказать, мистер Уолш только выиграет от того, что мы получим полную картину. Если он непричастен к делу, то чем быстрее это выяснится, тем лучше. Думаю, вы понимаете, о чем я.

Директор молчит.

– Особенно важно узнать, не было ли каких-либо упоминаний о сексуальных домогательствах по отношению к молодым женщинам или…

– Детям? – Гир качает головой. – Ничего подобного. Я промолчал лишь потому, что пытался сформулировать мысль, вот и все. Дональд Уолш – человек сложный. Временами чуть резкий. Иногда я думаю: зачем он вообще стал учителем? Он ведь явно недолюбливает детей. Забавно, что ребята просто считают его саркастичным и поэтому держатся настороженно. Уолш старается наладить с ними связь, но он не привык работать в команде. Он не «коллегиален». Это, кстати, типичное словечко из лексикона Дональда Уолша. Я бы сказал – не «дружелюбен».

Раздается стук в дверь.

– Мистер Гир, к вам пришли, – сообщает секретарь, просунув голову в кабинет.

Сомер встает, пожимает руку директору.

– Спасибо. Если вдруг вспомните что-то важное, свяжитесь с нами.

* * *

Гислингхэм ждет на парковке. Компьютер из кабинета Уолша грузят в фургон криминалистов.

– Я пообщался с учителями, – говорит Крис, когда Сомер садится в машину и закрывает дверцу. – Уолша не любят, однако ни в чем аморальном не подозревают.

– Ричард Гир сказал примерно то же самое.

– Ричард Гир? – изумляется Гис. – Серьезно?

Сомер качает головой:

– Бедняга… Представляю, как его достали эти шуточки.

– Так он и вправду настоящий? – спрашивает Гислингхэм, пристегивая ремень.

– Настоящий кто?

– Ну, «Офицер и джентльмен»[133], – ухмыляется он.

– Ты даже не представляешь, – с улыбкой отвечает Эрика.

* * *

Шторы на первом этаже дома № 81 по Кресент-сквер не задернуты. Видно, как расхаживает по комнате Роберт Гардинер, говоря по телефону. В какой-то момент он резко наклоняется и усаживает сына на плечи. Еще немного понаблюдав, Куинн выходит из машины и пересекает улицу.

– Детектив-сержант Куинн, – представляется он, когда Гардинер открывает дверь.

– Чего вам? – хмурится хозяин дома. – Что-то важное? Вы кого-то арестовали?

– По поводу убийства пока ничего. Я насчет вашей няни. Кажется, ее зовут Пиппа?

Гардинер прищуривается.

– Да, и что?

– Вы знаете, где она сейчас?

– Понятия не имею.

– Тогда можете дать мне ее номер? Он наверняка записан у вас в мобильном…

– Был записан, но я его удалил. Наизусть не помню, уж извините.

– Адрес ее родных знаете?

– Неа.

– Серьезно? – не скрывает своих сомнений Куинн. – Она сидела с вашим ребенком – разве вы не проверяли ее, не требовали рекомендации?

– Ее наняла Ханна, а не я. Они познакомились на фермерском рынке на Норт-Пэрейд. В лавке с гончарными изделиями или крафтовым кофе, что-то вроде того. В общем, потом они пару раз ходили куда-то вместе, и Пиппа сказала, что училась на курсах нянь, но ушла – не хватило денег. Ханна пожалела ее, решила дать шанс. Она всегда была такой. Видела в людях только хорошее. – Гардинер смотрит на Куинна с неприкрытой враждебностью. – Так что вам от нее нужно?

– Не важно, – говорит Куинн.

* * *

Эверетт закрывает машину и идет по Иффли-роуд. Если Вики снимала комнату, то отсюда и стоит начать. У нее есть список сдаваемых в аренду квартир, и узнать что-то можно лишь одним способом – стучать в двери и спрашивать. Правда, Эверетт кажется, что вся эта затея смахивает на поиск иголки в стоге сена размером с город.

Верити смотрит на карту: первый дом в списке находится через дорогу. На улице в кучу свалены велосипеды, палисадник утыкан мусорными корзинами на колесиках. Она звонит в звонок и ждет.

– Детектив-констебль Верити Эверетт, – показывает она удостоверение, когда открывают дверь. – Могу я задать вам пару вопросов?

* * *

Допрос Роберта Гардинера, произведенный

в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд

5 мая 2017 года, 14.44

Присутствуют: инспектор А. Фаули,

детектив-констебль Э. Бакстер, П. Роуз (адвокат)

А.Ф.: Мистер Гардинер, спасибо, что нашли время, и извините за такой внезапный вызов. Мы хотели поговорить с вами, так как появились еще кое-какие вопросы, связанные со смертью вашей жены.

Р.Г.: [Молчание]

А.Ф.: Мистер Гардинер?

Р.Г.: Интересно, что же вы скажете. Вы задавали мне сотни вопросов, на которые я отвечал сотни раз. И ответы не изменятся. Но вперед, валяйте.

А.Ф.: Как вам известно, мы выстроили шкалу времени для событий того дня, основываясь на факте, что несколько свидетелей утром видели вашу супругу в Уиттенхэме. Теперь мы в курсе, что они ошибались, а это значит, что нам придется заново опросить людей и узнать, где они находились. И вас в том числе.

Р.Г.: Так вот оно что, да? Хотите повесить всё на меня? А как же тот старик – как там его, Харпер, что ли?

А.Ф.: Мы вскоре предъявим обвинения в связи с удержанием молодой женщины и ребенка в заключении в подвале дома № 33 по Фрэмптон-роуд. Однако улики пока не дают возможности связать это дело со смертью вашей жены.

Р.Г.: Поэтому в отсутствие других подозреваемых вы решили снова наброситься на меня? Как и в тот раз?

А.Ф.: В свете новой информации, мистер Гардинер…

Р.Г.: То есть вы серьезно считаете, что это я убил Ханну? Убил ее и бросил собственного сына?

А.Ф.: Я этого не говорил.

Р.Г.: И так, черт возьми, понятно, на что вы намекаете.

А.Ф.: Послушайте, мы просто пытаемся выяснить, что произошло. И нам нужна ваша помощь. Содействие с вашей стороны.

П.Р.: Мой клиент настроен сотрудничать любым разумным способом. Я правильно понимаю, что вы допрашиваете его как свидетеля, а не как подозреваемого? Права зачитаны не были.

А.Ф.: На данный момент – как свидетеля, все верно. Что ж, давайте заново пройдемся по событиям…

Р.Г.: Да сколько можно?.. Я вышел из дома в 7.15, сел на поезд в 7.57…

А.Ф.: Я не про то утро, мистер Гардинер. Давайте про вечер накануне. Вечер вторника, 23 июня.

Р.Г.: Но вы же знаете, что утром 24-го Ханна была жива. Даже если не верите мне на слово, сообщение-то вы слышали. Какая разница, что случилось вечером перед этим?

А.Ф.: И все же я хотел бы получить ответ на свой вопрос.

Р.Г.: [Вздыхает] Насколько помню, я забрал Тоби из яслей по дороге с работы. Около пяти. Значит, домой пришел к половине шестого. Бо́льшая часть дня ушла на переговоры с немецкими инвесторами, так что я был выжат как лимон. Вечер провели дома.

А.Ф.: Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

Р.Г.: Нет. Говорю же, мы были дома втроем. Я, Ханна и Тоби.

А.Ф.: Няни с вами не было?

Р.Г.: Нет, она ушла около семи.

А.Ф.: Ваша жена была дома, когда вы вернулись?

Р.Г.: Нет, она приходила не раньше восьми.

А.Ф.: И какой она была в тот вечер?

Р.Г.: В смысле?

А.Ф.: Веселой? Взволнованной? Уставшей?

Р.Г.: Пожалуй, слегка озабоченной из-за интервью, которое предстояло брать на следующий день. От него многое зависело.

Э.Б.: Интервью с Малкольмом Джервисом в Уитеннхэме?

Р.Г.: Да, вы же в курсе. Мы сто раз об этом говорили. Ханна много месяцев работала над этой историей. Громкое дело.

А.Ф.: Значит, днем она была на Би-би-си в Саммертауне.

Р.Г.: Да, насколько мне известно.

А.Ф.: Насколько вам известно?

Р.Г.: Слушайте, да в чем дело? Вы что-то недоговариваете?

А.Ф.: Мы просто устанавливаем факты, мистер Гардинер. Она больше никуда не ездила в тот день?

Р.Г.: Ханна сказала, что была в Саммертауне.

Э.Б.: Когда вернулась, она так вам сказала?

Р.Г.: Да.

Э.Б.: В восемь вечера?

Р.Г.: Да.

А.Ф.: Тогда вы удивитесь, узнав, что Ханна уехала из офиса Би-би-си в 14.45 и больше туда не возвращалась.

Р.Г.: О чем вы? Первый раз такое слышу.

А.Ф.: Как я говорил, прежде у нас не было причин проверять. Теперь они имеются.

Э.Б.: Мы также выяснили, что система распознавания номерных знаков засекла машину вашей жены на Коули-роуд в половине пятого.

Р.Г.: [Молчит]

А.Ф.: Вы не знаете, что она там делала?

Р.Г.: Нет.

А.Ф.: Ханна работала только над одним репортажем?

Р.Г.: О других мне ничего не известно.

А.Ф.: Также в офис вашей жены в тот день поступил звонок с незарегистрированного мобильного. Примерно за час до ее отъезда. Она об этом не говорила?

Р.Г.: Нет, я ведь уже сказал. Да и это мог быть кто угодно, любой зритель, желающий поведать свою историю. Или протестующий из лагеря. У них там у всех такие телефоны.

Э.Б.: Зачем же она поехала в Коули?

Р.Г.: А я-то откуда, блин, знаю?

А.Ф.: Простите, что поднимаю такой вопрос, но Тоби ведь не является вашим родным сыном?

Э.Б.: Один свидетель сообщил, что вы не можете иметь детей…

Р.Г.: Что? Да как вы смеете лезть так глубоко в мою личную жизнь? К делу это не имеет никакого отношения.

А.Ф.: Сомневаюсь, мистер Гардинер. Если не вы отец Тоби, то кто?

Р.Г.: Понятия не имею.

А.Ф.: Жена вам изменила?

Р.Г.: [Смеется] Вы так далеки от истины, что это выглядит даже жалко. Думаете, я избил жену до смерти, потому что узнал, что она изменила мне с кем-то на Коули-роуд и залетела от него? А потом я взял и бросил Тоби в Уиттенхэме, потому что он не мой сын?

Э.Б.: Так у вашей жены был роман с другим?

Р.Г.: Конечно нет, мать вашу. Детей я иметь не могу, это правда. Я никогда не скрывал сей факт, но и на «Фейсбуке» не трепался во всеуслышание.

А.Ф.: Почему вы не сообщили об этом в 2015 году, когда Ханна пропала?

Р.Г.: Потому что а) это никак не связано с ее исчезновением, и б) это не ваше чертово дело. Обе причины, кстати, до сих пор в силе.

А.Ф.: Значит, Тоби усыновлен?

Р.Г.: Нет, мы воспользовались донорским оплодотворением. У Ханны никаких проблем не было.

А.Ф.: Однако в прежних отношениях у вас это вызывало проблемы?

Р.Г.: Вы что, допрашивали моих бывших девушек? [Обращается к мистеру Роузу.] Разве они имеют на это право?

П.Р.: Что-нибудь еще, инспектор? Полагаю, у мистера Гардинера и так выдался тяжелый день. Он до сих пор пытается осмыслить тот факт, что обнаружено тело его жены – и при каких страшных обстоятельствах…

А.Ф.: Боюсь, мы еще не закончили. На одеяле, в которое было завернуто тело Ханны, мы нашли следы вашей ДНК. Только вашей, ее и Тоби. Никого другого. Как вы это объясните?

Р.Г.: [Молчит]

А.Ф.: Как вы это объясните, мистер Гардинер? У вас вообще было такое одеяло?

Р.Г.: Не знаю.

А.Ф.: Темно-зеленое с красным, в шотландскую клетку, если это освежит вам память.

[Молчание]

Р.Г.: В багажнике Ханна возила одеяло для пикника. Я думал, мы его уже выбросили, хотя, возможно, оно все еще в машине.

Э.Б.: Как оно выглядело?

Р.Г.: Не помню, правда. Темное вроде бы… Может, зеленое.

А.Ф.: Есть еще и отпечатки пальцев на клейкой ленте. Тело вашей жены было запечатано скотчем.

П.Р.: Без этого никак, инспектор? Подобные детали могут встревожить моего клиента.

А.Ф.: Извините, мистер Роуз, но мы вынуждены задать все эти вопросы. На клейкой ленте, мистер Гардинер, найдены отпечатки – большинство из них стерты, а вот один частично совпадает с вашими.

П.Р.: Частично? По скольким параметрам?

А.Ф.: По шести, но, как я сказал…

П.Р.: Господи, да мои отпечатки наверняка тоже совпадут с найденными по шести пунктам. Чтобы чего-то добиться, инспектор, нужно как минимум восемь. И вам это прекрасно известно.

А.Ф.: Мистер Гардинер, вы жестокий человек?

Р.Г.: Что? Вы опять об этом… Нет, я не жестокий.

А.Ф.: Похоже, за несколько недель до исчезновения у вашей жены видели синяк на лице.

Р.Г.: [Смеется] Кто вам такое сказал? Чертова Бет Дайер? Ну да, кто же еще… Она – настоящий возмутитель спокойствия. Даже имечко у нее соответствующее[134]. Если хотите знать, синяк Ханне поставил Тоби. Случайно ударил по лицу игрушкой. Обычная производственная травма, когда твоя работа – быть родителем маленького ребенка. Будь у кого-то из вас дети, вы бы знали.

Э.Б.: Вчера детектив-сержант Куинн также видел синяк на руке вашей няни.

Р.Г.: Она собирается заявить на меня или что?

Э.Б.: Мы пригласим ее в участок для беседы. Возможно, она захочет подать заявление.

Р.Г.: [Молчит] Я едва коснулся ее. Правда. Она ужасно меня взбесила, вот и всё. [Молчит] Слушайте, она сказала мне, что беременна. Что ребенок от меня. Уверяла, что не спала ни с кем другим. Ну, тут даже вы способны сложить вместе два и два и понять – что-то не складывается.

Э.Б.: Значит, вы встречаетесь с мисс Уокер.

Р.Г.: Ничего я с ней не встречаюсь. [Пауза] Мы переспали. Один раз, понятно? Как будто вы от злости и досады никогда не совершали глупостей, о которых потом сожалели… Нет? Ну надо же.

А.Ф.: То есть, когда она попыталась выдать ребенка за вашего, вы сорвались?

Р. Г.: Я разозлился. Такое бывает не каждый раз.

А.Ф.: Правда? А мне кажется, вы легко заводитесь.

Э.Б.: В 2015-м случилось то же самое? Ханна вас «взбесила»?

Р.Г.: Что за бред…

А.Ф.: Или дело не в этом? Может, что-то случилось с Тоби – по ее, как вам казалось, вине?

Р.Г.: [Молчит] Сейчас я отвечу, а потом пойду домой к сыну, и вы меня не остановите, если только не собираетесь арестовать. Последний раз я видел свою жену в 7.15 утра 24 июня 2015 года. Видел живой и здоровой. Я никогда не поднимал на нее руку, и я понятия не имею, кто убил ее и как ее тело попало на Фрэмптон-роуд. Вам все ясно?

А.Ф.: Предельно ясно.

П.Р.: Благодарю, джентльмены, провожать не нужно.

* * *

Куинн ждет снаружи – он наблюдал за происходящим по видео. Выглядит каким-то дерганым. Для него это нетипично.

– Ну, что думаете? – спрашивает сержант. Вместе мы смотрим в спины Гардинеру и Роузу, уходящим вдаль по коридору.

– Что я думаю? Думаю, он человек злой, настороженный и непредсказуемый. И все же сомневаюсь, что он убийца.

Куинн кивает.

– Я могу представить, как Гардинер убивает жену в порыве злости, но бросить мальчишку?.. Вряд ли.

– Вот именно. Уолш или Харпер вполне могли такое сделать, только не Роб. Правда, из них он единственный знал, куда в тот день направлялась Ханна.

– Вообще-то, босс, – добавляет Бакстер, выходя из кабинета, – я не был бы в этом так уверен. Проверил комплектацию «Мини» – у Ханны имелась система спутниковой навигации. Она могла загрузить маршрут еще с вечера, так что…

Куинн, всплеснув руками, заканчивает за коллегу:

– Кто угодно, сев в машину, мог узнать, что она едет в Уиттенхэм. Господи… Опять все начинать сначала.

– Тогда я скорее поставил бы на Уолша, чем на Харпера, – спокойно откликается Бакстер. – У Харпера даже компьютера никогда не было – как бы старик разобрался в новенькой тачке с навигатором?

– Так, – говорю я, – скажи Гислингхэму проверить, есть ли у Уолша спутниковый навигатор. А потом, когда вернется, пусть опросит людей на Коули-роуд – вдруг кто-то узнает Ханну… Конечно, времени прошло много, но попробовать стоит.

– Хорошо. – Куинн уже собирается уходить, но я останавливаю его, хотя обращаюсь при этом к Бакстеру:

– Займешься?

Бакстер кивает и идет дальше по коридору. Оборачиваясь, бросает на меня вопросительный взгляд.

* * *

Как только он скрывается из вида, я говорю Куинну:

– Две вещи. Во-первых, где, черт возьми, Пиппа Уокер? Ты вроде собирался привезти ее сюда?

– Я работаю над этим, – удивленно отвечает Гарет.

– Ну так поторопись. И второе – разберись с Эрикой Сомер. Обычно, Куинн, меня не волнует, чем ты занимаешься и с кем, но сейчас это мешает расследованию. Не заставляй меня повторять дважды.

– Понял. – Странно, но в его голосе слышится что-то вроде облегчения.

* * *

В четыре часа дня Коули-роуд только-только начинает оживать. Здесь полно коробок с экзотическими фруктами. Кто-то подметает улицу перед продуктовой лавкой поляка. Дети с велосипедами, мамы с колясками, растаманы курят, сидя со скрещенными ногами прямо на тротуаре, старушка склонилась над сумкой-тележкой в цветочек, облезлый терьер гуляет сам по себе. Гислингхэм находит камеру, которая считала номерной знак Ханны. Рядом три букмекерские конторы, круглосуточный магазин и штук пять разных ресторанов: словацкий, вегетарианский, ливанский, непальский, вьетнамский. Два года назад их тут наверняка не было. Кроме одного местечка – традиционной семейной мясной лавки, которая не меняет адреса уже лет тридцать. В витрине под старомодным зазубренным навесом теснятся пироги и колбасы, а снаружи стоит еще более старомодная пластиковая фигура мясника в полный рост – он улыбается посетителям, уперев руки в бока. Гислингхэм протискивается к началу очереди, чтобы переговорить с хозяином.

– В чем проблема, дружище? – Обрезая кусок говядины (перевернул – порезал, перевернул – порезал), тот рассматривает документы Гислингхэма.

– Никаких проблем. Я просто хотел узнать, вы не видели эту женщину?

Крис достает снимок Ханны Гардинер, тот самый, который они всем показывали. На фото Ханна где-то в Озерном крае на фоне полей, овец и гор. Она в темно-синей стеганой куртке, длинные темные волосы завязаны в хвост.

– Я ее помню – это та женщина, что пропала?

– Вы видели ее здесь? Когда?

– Нет, прости, друг, – извиняющимся тоном говорит мясник. – Я имел в виду, что помню фотографию. В газетах про нее много писали.

– А тут вы ее точно не замечали? Местная дорожная камера засекла ее машину за день до исчезновения. Ярко-оранжевый «Мини Клабмен», хотя она могла и идти пешком по улице.

– Это ведь было как минимум год назад?

– Даже два. Двадцать третьего июня две тысячи пятнадцатого.

Мужчина сдвигает кусочки жира в сторону и тянется за веревкой.

– Так давно не вспомню, извини.

– Не знаете, что бы ее могло здесь заинтересовать? Она была журналистом.

Мясник пожимает плечами:

– Да что угодно. Не смотрел газеты за ту неделю? «Оксфорд мейл», например… Вдруг что найдется.

«А я-то, черт побери, почему до такого не додумался?» – мысленно ругает себя Гислингхэм.

– Спасибо, приятель, ты мне очень услужил.

– Да не за что. Всегда рад помочь полиции. Колбасок не возьмешь? За счет заведения.

* * *

Отойдя от лавки, Гислингхэм засовывает пакет с фирменными колбасками в карман куртки и звонит Куинну.

– Да, что у тебя?

– Есть одна идея насчет Ханны Гардинер. Возвращаюсь в участок, чтобы проверить.

– Ладно, как скажешь.

Крис хмурится:

– В чем дело? Ты как будто не в себе.

После паузы сержант отвечает:

– Если тебе так хочется знать, то я, похоже, облажался.

Так вот оно что… Это не из-за Эрики. А может, не только из-за нее. Гислингхэм выжидает, чтобы не показаться слишком заинтересованным или злорадным.

– Помнишь Пиппу Уокер? Няньку Гардинера. Ты с ней вроде тоже виделся.

На мгновение Гислингхэм с ужасом представляет, что сейчас скажет Куинн, но он же не мог…

– Только не говори мне, что ты…

– Нет, черт возьми, конечно нет. Дело в другом. Я разрешил ей остаться.

– В каком это смысле?

– Гардинер ее выпер. Идти ей было некуда, вот я и оставил ее у себя.

– В твоей квартире? Боже мой, Куинн…

– Знаю, знаю. Слушай, ничего не было, я клянусь…

– Проблема ведь не в этом? Ты должен выставить ее оттуда – немедленно.

– Она уже ушла. Я заезжал домой, а там уже никого.

– Но в участок-то она придет? Собиралась давать показания…

– Не знаю.

– Как это ты не знаешь? У тебя есть ее номер? Позвони.

Куинн вздыхает:

– Звонил – абонент недоступен.

– Охренеть! Просто класс! – злится Гислингхэм. – Теперь мы не знаем, где она, и не можем с ней связаться, а ничего, кроме нее, у нас против Гардинера нет.

Куинн делает глубокий вздох.

– Еще кое-что. Я заглянул в ее телефон, просмотрел сообщения и все такое. Всего на минутку, пока она была в душе…

– Черт, приятель, ну и яму ты себе вырыл… Тебя же могут на хрен уволить из-за этого.

– Я и сам знаю, ясно? – рявкает Гарет. – Он просто… лежал на столе… и теперь…

– И что теперь? – нарушает тишину Гис.

– Теперь я уверен, что Гардинер лжет. Пиппа отправляла ему сообщения как минимум за неделю до пропажи Ханны.

– Ну и что с того? Она же сидела с его ребенком – наверное, должна была сообщать ему что-то…

– Нет, там сообщения другого рода, Гис. Уж поверь мне.

«Да как тебе верить, если ты втянул нас в такое?» – думает Гислингхэм.

– И что теперь делать? Ордер на проверку ее телефона не дадут, даже если найдем правильный номер. Утверждать, что она подозреваемая, мы не можем – если Пиппа и трахалась с Гардинером, у нее имеется железное алиби на утро, в которое пропала Ханна. И выдавать истинную причину нашего интереса к няньке тоже нельзя, иначе ты будешь в полном дерьме.

– Ладно, так ты мне поможешь или нет?

– Как будто у меня есть выбор, – с громким вздохом отвечает Гислингхэм.

* * *

В начале шестого я вместе с Бакстером сижу у техников, которые занимаются распознаванием голоса. Перед нами ряды компьютерных экранов. И я понятия не имею, как это все работает. Парнишке-аналитику на вид лет пятнадцать.

– Так, – говорит он, – аудио загружено. Давайте послушаем.

24/06/2015 06.50.34

Это я. Мне уже скоро выходить, ты где? Перезвони, ладно?

Слышится приглушенный шум, что-то щелкает, потом звонок завершается. Голос звучит раздраженно, почти сердито. Аналитик включает запись еще раз, и злость Ханны Гардинер отображается на мониторе в форме «холмиков» и «канавок», размер которых зависит от громкости, высоты и интенсивности голоса.

– Проблема в том, что сообщение очень короткое, – говорит мне аналитик, откинувшись на спинку стула. – Всего четырнадцать слов, и звук довольно искаженный. Однако я почистил его, как мог, и сравнил с другими материалами, где голос точно принадлежит Ханне Гардинер. Репортажи с сайта Би-би-си и все такое.

Он выводит на экран еще несколько волновых картин.

– Смотрите, вот эти три – определенно один и тот же человек, тут и невооруженным глазом видно, без всякой аналитики.

Парень подтаскивает картину с волнами из голосового сообщения к остальным примерам речи Ханны.

– А вот ваша запись. Как я и сказал, четырнадцати слов не хватает, чтобы точно сказать: «Это она», но я думаю, так и есть.

– Значит, в шесть пятьдесят Ханна еще была жива и находилась в своей квартире на Кресент-сквер?

– Похоже на то, – аналитик кивает.

* * *

– Куинн, это я, – запыхавшись, говорит Гислингхэм. Слышен шум дороги.

– Где ты?

– Хай-стрит. Ехал из Коули, и вдруг показалось, что увидел Пиппу Уокер. По крайней мере, была чертовски похожа.

Куинн с силой сжимает телефон.

– Где? Где ты ее видел?

– На автобусной остановке у Куинс-лейн. Я сейчас тут, свернул на первом же развороте, но ее уже нет.

– У нее были с собой сумки или чемодан?

– Вроде ничего такого. Только обычный пакет.

– Будем надеяться, что она все еще в Оксфорде.

– Постараюсь достать записи с камер наблюдения. Сможем увидеть, на какой автобус она села.

– Спасибо, дружище. Я твой должник.

– Ага, – утомленно отвечает Гислингхэм. – Знаю.

* * *

Отправлено: Пт 05.05.2017 в 18.05

От: AlanChallowCSI@ThamesValley.police.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk,

CID@ThamesValley.police.uk

Тема: результаты ДНК по Фрэмптон-роуд

Собираюсь набрать тебе, но если вдруг не дозвонюсь, вот основные моменты:

Сарай

Перепроверили ДНК на одеяле, в которое было завернуто тело Ханны Гардинер: ни Дональду Уолшу, ни Уильяму Харперу она не принадлежит. Кроме самой Ханны найдены, как и утверждалось ранее, следы ДНК ее мужа Роберта Гардинера и сына Тоби Гардинера.

Подвал

На постели девушки обнаружилась ДНК двух мужчин: слюна Дональда Уолша, слюна и сперма Уильяма Харпера.

Ребенок

Мы провели тест ДНК по образцам, полученным благодаря соцслужбе, и сравнили их с материалом из пятен крови на кровати ребенка. Мальчик из подвала является сыном Уильяма Харпера.

* * *

Я только зашел в отделение больницы Джона Рэдклиффа, когда поступает звонок от Чаллоу. Медсестра бросает на меня неодобрительный взгляд.

– Телефоны здесь надо отключать, инспектор.

– Знаю, простите. Это очень важно.

На самом деле важно.

– Ты уверен? – переспрашиваю я, глубоко вздохнув. – Никаких сомнений? Хорошо. Я в больнице, попробую поговорить с ней. Может, добьюсь подтверждения.

– Закончили? – с нетерпением говорит медсестра.

– Да. Извините еще раз.

* * *

Не прошло и двух суток с моего последнего посещения, но Вики выглядит заметно лучше. Ей вымыли голову, и теперь она, одетая в джинсы и просторный джемпер, сидит у окна с журналом на коленях. Кажется, будто она снова наладила связь с этим миром. Снова стала обычной девушкой. Я мысленно благодарю того, кто помог привести Вики в порядок, и, поймав взгляд улыбающейся медсестры, понимаю, что это была она.

– Думаю, Вики сегодня намного лучше. Мы даже заставили ее поесть.

Я показываю на стул у кровати.

– Можно посидеть с вами немного, Вики?

Она смотрит на меня, кивает. Я ставлю стул немного ближе к ней и сажусь.

– Вы больше ничего не написали для нас на бумаге?

Она слегка краснеет и отводит глаза.

– Вики все еще не разговаривает, – сообщает медсестра. – Мы считаем, не стоит спешить. Не будем давить на нее.

– Полностью согласен, – обнадеживающим тоном говорю я. – Но у меня появились новые данные от криминалистов, и, если вы не против, я хотел бы задать вам пару вопросов. Хорошо?

Вики глядит на меня, не двигаясь с места.

– Прежде всего нам надо понять, сколько человек на вас напали – один или два. Из результатов ДНК не получается сделать конкретный вывод. Уверен, вы понимаете, как важно, чтобы мы точно всё знали. Так это был один человек, Вики? Можете сказать?

Пару секунд она просто смотрит на меня, ее щеки краснеют. Потом Вики кивает.

Я достаю телефон и нахожу фотографию.

– Это он?

Вики переводит взгляд на снимок и качает головой. Я показываю другое фото.

– Этот?

Ахнув, она прикрывает рот рукой. На глазах выступают слезы.

– Да, – шепчет Вики хриплым после долгого молчания голосом. – Да.

* * *  * * *

– Итак, что у нас имеется, Адам?

Я в кабинете суперинтенданта Харрисона. В субботу утром. Попасть сюда в выходной день обычно не означает ничего хорошего, но сейчас по шкале от одного до десяти, где десять – это полный разгром, ситуация тянет всего-то на пятерочку. К тому же он и правда должен все знать.

– Вики опознала в Харпере своего похитителя, сэр. Криминалисты подтверждают ее слова.

– А как же ДНК Уолша на постели девушки?

– Он говорил, что пару раз гостил в доме. Если он спал на этом постельном белье, там могла остаться его слюна. Чаллоу сообщил, что такое возможно.

– Значит, Харпер действовал один? Никакого сговора с Уолшем?

– Похоже на то. Вики его не узнала.

– И все-таки речь идет о человеке, который прежде не проявлял жестокость. Думаешь, свою роль сыграла деменция Харпера – а девушке просто не повезло быть похожей на его жену?

Я делаю глубокий вдох. Сначала я был так уверен в том, что это Харпер, а потом дневник Вики переубедил меня, и с тех пор я считал, что несчастный старик оказался лишь игрушкой в руках Дональда Уолша, преследующего свои гнусные цели. Но это не так. Никакая он не жертва.

– Вообще-то, сэр, я думаю, все намного сложнее. Сейчас у Харпера проявляются признаки слабоумия, однако три года назад все было иначе. В дневнике Вики ничто не указывает на проблемы с умственным состоянием ее похитителя. Полагаю, он прекрасно знал, что делает. И да, сходство Вики с Присциллой тоже повлияло на Харпера, только в другом смысле. Он решил отомстить. Такое вот у него извращенное представление о расплате.

– Разве он не говорил, что боится подвала, потому что оттуда доносятся какие-то звуки?

– Подозреваю, что это как раз следствие прогрессирующей деменции. Он вполне мог забыть, что запер ее там. Поэтому, вероятно, и перестал носить еду и воду.

Харрисон откидывается на спинку стула.

– Никак в голове не укладывается. Уолш казался более подходящей кандидатурой.

– Знаю, сэр. Я тоже так думал.

– Но ДНК не врет. Мальчишка от Харпера.

– Да, сэр.

– Кстати, насчет ДНК – что там с Гардинером?

– Мы допросили его еще раз. Есть частичный отпечаток на клейкой ленте и следы ДНК на одеяле, в которое было завернуто тело, однако для обвинения этого недостаточно. Еще он, возможно, жестоко обращался с их няней. Пытаемся понять, единичный ли это случай.

– Возможно? Вы с ней еще не поговорили?

– Нет, сэр. Оказалось, что найти ее не так-то просто.

Харрисон хмурится, а я мысленно ругаю Куинна.

– Но вы не сбрасываете Харпера со счетов в деле Ханны Гардинер? Есть версия, что он совершил оба преступления?

– Да, сэр. Эта версия все еще рассматривается.

– А Служба уголовного преследования возбудит против Харпера дело, учитывая его болезнь?

– Не знаю, до этого мы еще не дошли.

– Надеюсь, тем временем он содержится в соответствующем учреждении?

Я киваю.

– В надежной лечебнице близ Банбери. На Фрэмптон-роуд он уже в любом случае не вернется. Дом, скорее всего, продадут.

– Что ж, тогда у полиции долины Темзы будет хоть один довольный клиент.

– В смысле, сэр?

– Я о том богатеньком уроде, что купил вторую часть дома.

* * *

Я начинаю подозревать, что Куинн меня избегает – и точно, вот он, сидит на парковке в своей «Ауди» и ест сэндвич.

Я стучу по стеклу.

– Куинн?

Он опускает окно, спеша прожевать кусок.

– Что такое, босс?

– Ты чего тут делаешь?

– Как чего – обедаю.

Я награждаю его скептическим взглядом, и Гарет из приличия принимает стыдливый вид.

– Пиппу Уокер еще не опрашивал?

– С этим вышла проблемка, босс.

Вот оно что.

– В чем дело?

– Не можем ее найти.

Я в упор смотрю на Куинна, пока он не перестает жевать и не засовывает сэндвич обратно в пакет.

– Знаешь, есть такая штука, называется «мобильный телефон»…

Он краснеет.

– Да, только у нас нет нужного номера. Тот, что она оставила, недоступен. Простите. Сэр.

Куинн зовет меня «сэр» только в том случае, когда знает, что серьезно облажался. Видимо, смирился с судьбой и решил стойко принять удар.

– Она давала показания в пятнадцатом году, должен быть адрес.

– Арундел-стрит. – Он кивает.

– Вот там и начни. Логично, если она вернулась туда, где жила раньше.

– Хорошо. – Куинн заводит машину. – Не волнуйтесь – сам напортачил, сам все исправлю.

* * *

– Констебль Сомер? Это Дороти Симмонс из «Холман иншуарэнс». Мы с вами говорили о коллекции доктора Харпера, помните?

– А, да, спасибо, что перезвонили, тем более на выходных.

– Я просмотрела фотографии, что вы мне отправили, и сравнила их со снимками из нашего файла по доктору Харперу. Вы правы, некоторые предметы совпадают.

– Они дорого стоят?

– Еще как. В две тысячи восьмом году коллекция доктора Харпера оценивалась примерно в шестьдесят пять тысяч фунтов. Я все пыталась заставить его провести повторную оценку – думала, вдруг сумма страховки уже мала. Но на письма он не отвечает.

– Спасибо, мисс Симмонс. Вы мне очень помогли.

– Кстати, не знаю, важно ли это, но у мистера Уолша вы нашли не все нэцке. Нескольких фигурок не хватает.

– Самых дорогих?

– Нет, только одной дорогой, а остальные как раз представляют наименьшую ценность. Вдруг пригодится…

«Может, и пригодится», – думает Сомер. Если Куинн прав, то Уолша и вправду интересовали только самые дорогостоящие статуэтки. «Семейная история», «наследие»… Ну да, конечно. В любом случае возникает любопытный вопрос.

Где же остальные нэцке?

* * *

У Куинна все по-прежнему идет плохо: поиски на Арундел-стрит оказались напрасными, а вернувшись в участок в начале четвертого, он первым делом видит Гислингхэма.

– Нашел водителя автобуса?

Крис удивленно смотрит на него, думая: «Ты заварил эту чертову кашу, ты и расхлебывай».

– Нет, – отвечает он вслух. – У меня есть свои дела.

Куинн проводит рукой по волосам. Своей прической он гордится и тратит на нее много времени, что по какой-то причине ужасно раздражает Гислингхэма. Наверное, это как-то связано с лысиной на затылке, которую он стал замечать в зеркале по утрам.

– Конечно, – говорит Гарет. – Извини. Просто Фаули на меня наседает.

«И это инспектор еще не знает всей правды», – мысленно добавляет Гис.

Он поворачивается к кофемашине и делает вид, что никак не может определиться (капучино или латте?), а потом выбирает как обычно – все равно на вкус одинаково.

– Я помогу, как будет время, ладно? – обещает он сержанту.

Куинну хочется отчитать Криса, но он напоминает себе, что за ним теперь должок.

– Хорошо, – соглашается Гарет. – Спасибо.

* * *

– Ну что, сможете дать им ответ к концу понедельника?

Алекс Фаули перекладывает мобильный из одной руки в другую. Звонит коллега, пытающийся найти для их самого важного клиента информацию, которую надо было отправить еще в пятницу днем. Алекс не хотела отдавать дело ассистенту, но справляться с работой и малышом одновременно не так-то просто. С Джейком было нелегко, а сейчас вообще…

– Алекс?

– Извини, проверяла расписание. Да, в понедельник все будет.

Наверное, ее голос звучит отстраненно, потому что помощник переспрашивает:

– Вы уверены? – В его тоне слышится сомнение. – Мы ведь можем…

– Нет-нет. Всё в порядке, правда.

Из другой комнаты доносится грохот, затем плач, переходящий в крик.

– Господи, Алекс, это еще что такое?

– Да ничего, у меня тут рабочие… Видимо, уронили что-то. Прости, Джонатан, мне надо идти. Обещаю, пришлю документы вовремя.

* * *

Во второй комнате для допросов Дональду Уолшу предъявляют официальное обвинение. Как бы он ни пытался скрыть эмоции, Уолш – человек злобный. С ним Эверетт не повезло, бедняге, хотя к сарказму она привыкла, теперь не пробьешь. Оно и к лучшему.

– Мистер Уолш, вам предъявлено обвинение в связи с кражей ценных изделий у доктора Уильяма Харпера, проживающего по адресу: Фрэмптон-роуд, тридцать три, в Оксфорде. Полагаю, адвокат уже разъяснил ваши права и сказал, что будет дальше. Вам все понятно?

– Еще бы не понять, когда в его лексиконе только односложные слова.

– Как говорилось ранее, вам назначена дата для явки в мировой суд…

– Да, да, не надо сто раз повторять одно и то же, констебль. Я не тупой.

Заполнив бланк, Эверетт подает его Уолшу, который намеренно подписывает его, даже не прочитав.

– До сих пор не возьму в толк, отчего такая суета, – раздраженно говорит он. – Я просто присматривал за коллекцией. Любой разумный человек поймет, что Биллу нельзя было ее доверить. Когда я в последний раз к нему заходил, одна из самых ценных фигурок уже пропала. Он вполне мог смыть ее в сортир. К тому же после его смерти статуэтки все равно достанутся мне, детей-то у него нет. Удивительно, черт возьми, как за эти годы не украли остальные нэцке. Дверь у него не закрывается, в дом мог попасть кто угодно…

– Вообще-то моим коллегам пришлось выбивать дверь.

– Ну понятно. Будь у них мозги, додумались бы зайти с заднего двора и увидели, что оранжерея даже не запирается, а половина окон разбита. Гребаный сиамский кот – и тот проник внутрь; я слышал, как он орет наверху. Поэтому некоторые фигурки и украли. И я настаиваю, чтобы вы провели расследование по этому поводу.

«Как же он смешон», – думает Эверетт, но ей хватает ума не сказать ничего такого вслух.

Уолш швыряет бланк обратно. Листок скользит по столу и падает на пол.

– Теперь, полагаю, мне можно идти домой? Если вы не возражаете.

* * *

Время 16.30, а к работе Алекс так и не приступала. За окном стучит дождь, она сидит на кухне, мальчик у ее ног. Эта пристройка далась им с трудом, но изменила весь дом. Сделала его просторнее и светлее. Даже в облачную погоду здесь льется свет из лампы под крышей. Алекс садится на пол рядом с малышом.

– Хочешь поиграть?

Тот настороженно смотрит на нее, держа в руке плюшевого мишку. Мишку, которого Адам купил для Джейка еще до его рождения.

– Все просто. Смотри.

Алекс ложится и глядит в небо. Иголочки золотистого дождя переливаются на свету, а затем звездами отскакивают от стекла лампы.

– Видишь? Можно наблюдать за дождем. Прямо волшебство.

Мальчик смотрит вверх, вытянув шею, и тянет ручонки к свету. Его смех полон искренней детской радости.

* * *

Беседа по телефону с Терри Хёрстом,

водителем автобуса «Оксфорд бас компани»

6 мая 2017 года, 17.21

Беседу провел детектив-сержант Г. Куинн

Г.К.: Мистер Хёрст, мы пытаемся найти молодую женщину, которая села в ваш автобус на Куинс-лейн вчера в 16:35.

Т.Х.: Ладно, а в чем дело?

Г.К.: Это нужно для полицейского расследования, мистер Хёрст. Остальное не должно вас беспокоить.

Т.Х.: Так как она выглядела, эта девушка?

Г.К.: Рост метр семьдесят, длинные светлые волосы. Глаза зеленые. На ней были джинсовые шорты, вязаный топ и сандалии. И солнечные очки.

Т.Х.: А, да, видел ее.

Г.К.: Не помните, где она вышла? Мы предполагаем, что она ехала до бизнес-парка.

Т.Х.: Не, точно не там. Народу зашло много, она стояла. Когда я обернулся посмотреть, нормально ли все выходят, ее уже не было.

Г.К.: Видеонаблюдения в автобусе нет?

Т.Х.: В этом – нет.

Г.К.: И вы понятия не имеете, где она вышла?

Т.Х.: Я этого не говорил. Вообще-то, скорее всего, она вышла у «Теско» на Коули-роуд. Вам это поможет?

Г.К.: Для начала хоть что-то. Если точнее вы не помните. Спасибо.

Т.Х.: Не за что. [Шепотом] Придурок.

* * *

Я просыпаюсь часа в два или три ночи. Ближе к лету небо почти никогда не темнеет полностью и остается темно-синим. Штора слегка отдернута, в комнату проникает свежий воздух.

Приподнявшись на локтях, я моргаю, чтобы глаза привыкли к мраку. Захожу к нему в комнату, а он стоит. Молча стоит в своей кроватке. В глазах блеском отражается свет из окна. Во рту у него палец, другой рукой он держит плюшевого мишку Джейка.

– Что такое? Приснился плохой сон?

Он смотрит на меня, медленно покачиваясь, затем мотает головой.

– Хочешь молока?

Кивает.

Я подхожу ближе.

– Можно, я возьму тебя?

Мальчик вытягивает руки. Я беру его впервые за все то время, что он здесь, и в темноте, когда другие чувства обостряются, ощущаю его физическое присутствие намного острее, чем раньше. Знаю, я держался на расстоянии – не только мысленно, но и в эмоциональном плане, – отчего и чисто физически тоже был от него далек. Сейчас я впервые касаюсь его кожи, впервые вдыхаю его запах. Он пахнет мылом, молоком, мочой, пахнет чем-то сладким, как и все дети. Мальчик устраивается поудобнее у меня на руках и приникает к груди. Алекс говорит, не зря женщины, у которых нет детей, так любят кошек. Когда можно прижать к себе нечто теплое, живое и размером как раз с маленького ребенка, это приносит необъяснимое удовольствие. Обнимая мальчишку, я чувствую то же самое.

* * *

Утром я встаю первым, и, когда Алекс спускается, я уже на кухне. Мальчик сидит на детском стульчике, перед ним тарелка бананового пюре, я стою у посудомойки. Алекс с ума сводит мое перекладывание посуды, так что я стараюсь сделать это, пока она спит. Играет радио, я подпеваю – и осознаю это только при появлении жены. На ней светлые джинсы и белая футболка, волосы распущены. Без макияжа она выглядит моложе. Наверное, я слишком часто вижу ее в рабочем образе юриста.

– У тебя тут весело, – улыбается она.

Заметив, что я копаюсь в посудомойке, Алекс все же решает промолчать и не портить никому настроение.

– День предстоит мрачный – зря я, наверное, веселюсь.

Она подходит к мальчику и нежно проводит рукой по его волосам.

– Тебе что, придется работать все выходные? – Ее тон звучит мягко, намного мягче, чем обычно бывает в подобной ситуации.

– Прости. Ты же знаешь, как у нас там все устроено.

Алекс поднимает и встряхивает упаковку сока.

– Жаль. Я думала, сможем поехать куда-нибудь…

Не договаривает, но я и так понимаю, что она хотела сказать. «Всей семьей».

Я продолжаю перекладывать чашки и тарелки. Занимаюсь перестановкой во всех смыслах слова.

– Слушай, я хотел тебе кое-что сказать.

Алекс наливает себе кофе, сохраняя неестественно спокойный вид.

– Да?

– Пришли результаты ДНК. Отец мальчика – не Дональд Уолш.

Опершись на столешницу, она подносит чашку к губам.

– Понятно. Значит, все-таки Уильям Харпер?

– Да, Вики его опознала.

– Она заговорила? – удивленно спрашивает Алекс, но в остальном сохраняет спокойствие.

– Немного. Сказала всего пару слов. Подгонять ее нельзя.

– Конечно нет, – спешит согласиться Алекс. – Ущерб будет непоправимым.

Я выпрямляюсь, превозмогая боль в коленях.

– Знаешь, Алекс…

– Я в курсе, что ты хочешь сказать, Адам. Что это всего на несколько дней, что я не его мать.

Я подхожу ближе, касаюсь ее руки.

– Просто не хочу, чтобы тебе было больно. Не хочу, чтобы ты привязалась к нему, а он – к тебе. Это было бы несправедливо. Не по-доброму.

Ее губы дрожат.

– По отношению к нему? Или ко мне?

Глаза наполняются слезами, и я притягиваю ее к себе, обнимаю, целую ее волосы. Мальчик отрывается от своей тарелки с бананами и внимательно смотрит на нас огромными глазами. Я ловлю его немигающий взгляд.

* * *

Время 7.15 утра, Гислингхэм не спит уже три часа. Бросив попытки снова заснуть, он выскользнул из кровати, где осталась Джанет. Ее крепкий сон не прервал даже плач Билли. Теперь, усадив сына в беби-слинг на груди, Крис прибирается на кухне, подогревает молоко, напевая при этом Джонни Кэша.

– И кто сказал, что мужчины не способны делать много дел сразу, а, Билли? – говорит он гукающему малышу. – Только пусть это будет наш секрет, ладно? Если мамочка узнает, она напишет нам обоим по списку дел длиной с твою ручонку. Или даже с мою. Ай! – Гис хватает сына за пухленькую ножку. – Кто это тут практикует мощный удар левой? Когда-нибудь ты у нас будешь играть на стадионе «Стэмфорд-бридж»[135].

– Ничего подобного. – Джанет заходит в кухню босая и в халате. – Я не позволю. – Она грузно опускается на стул.

– Выглядишь разбитой. Может, еще немного поспишь? – осторожно предлагает Гислингхэм.

– Столько дел, – качает она головой.

Крис обводит взглядом кухню.

– Ну, я уже почти все сделал. Стирку заложил, посуда помыта, Билл накормлен.

Джанет со вздохом встает и начинает доставать Билли из сумки-слинга. Малыш плачет и лягается, его сморщенное личико краснеет.

– Ну зачем, все же было хорошо.

– Надо поменять ему подгузник, – отвечает Джанет и наклоняется, чтобы достать памперсы из пакета, который принес домой Гислингхэм, а потом уносит все еще ревущего Билли наверх.

– А вот я не считал, что пора менять подгузник, – заявляет Крис в пустоту. Он отстегивает слинг, сминает пустой пакет, чтобы сдать его на переработку. Затем вдруг садится за стол, достает мобильный и набирает:

Я тут подумал… Кажется, на остановке Пиппа была с пакетом «Фрайдейс чайлд». Видео с камеры нечеткое, но я узнал логотип. Это на улице Корнмаркет.

Гислингхэм нажимает «отправить» и снова ставит чайник. Наверху Билли по-прежнему разрывается от крика. Крис кладет чайный пакетик в кружку. Телефон тренькает.

Поможет, только если она платила по карте.

Гислингхэм кривит лицо, глядя на мобильник, и вздыхает. Черт, ну почему все приходится делать самому?

Я покупал там подарок для Джанет. На кассе есть бланк для желающих подписаться на спецпредложения и все такое. Надо оставить имя и номер. Надежды мало, но вдруг…

Ответ приходит почти моментально.

Дружище, ты просто гений. Попробую узнать. С меня пиво.

Снова скривившись, Гислингхэм отталкивает телефон в сторону и встает, чтобы наконец налить себе чай.

* * *

– Уокер, Пиппа Уокер. Вы уверены, что ее нет в списке?

Девушка на кассе закатывает глаза.

– Ну я ведь уже проверила.

На вывеске сказано: «“Ребенок Пятницы”… полон любви и щедрости!», но кассирша не особо-то щедра на информацию. Она жует жвачку, слегка приоткрыв рот; в носу и на верхней губе у нее пирсинг. Как-то не сочетается с переливающимися розово-золотыми украшениями и всякими девчачьими штучками. Куинн делает глубокий вдох. Обычно он умеет уговаривать женщин, а эта никак не поддается его чарам. Лесбиянка, что ли? Вот невезуха…

– Не посмотрите еще раз? Или лучше дайте я сам гляну.

– А как же закон о защите личной информации и все такое? – с подозрением спрашивает девушка.

– Я ведь полицейский, – улыбается Куинн.

Так оно и есть.

Кассиршу вдруг отвлек восхищенный визг японских школьниц, разглядывающих сумочки с пайетками и цветастые повязки на голову.

Оставшийся один у прилавка, Куинн разворачивает список и просматривает имена. Находит «Уокер» – просто буква П перед фамилией больше похожа на Т. Номер отличается от того, что дала ему Пиппа, всего на две цифры, которые она поменяла местами. Легко ошибиться. Куинн достает мобильный и набирает номер. Звонок сразу переходит в голосовую почту, но в записанном для автоответчика сообщении точно звучит голос Пиппы.

Дождавшись сигнала, Куинн говорит:

– Это я, Гарет. Помнишь, ты обещала дать показания? Можешь приехать в Сент-Олдейт? – После паузы он добавляет: – Знаешь, я по уши погряз в дерьме из-за всего этого, так что ты меня очень выручила бы.

* * *

Сидя перед компьютером с головной болью и саднящим горлом, Гислингхэм просматривает выпуски газеты «Оксфорд мейл» за июнь 2015 года, пытаясь обнаружить какой-нибудь намек на то, что могло заинтересовать Ханну Гардинер на Коули-роуд. Если вкратце, то и всё, и ничего. Школьные праздники, юношеские футбольные матчи, новая схема дорожного движения. Много стоящих событий, но ничего захватывающего. Ничего серьезного. Через двадцать минут он сдается и пробует другой вариант: «гуглит» «Ханна Гардинер» и «Коули-роуд». Поиск выдает парочку репортажей Ханны для Би-би-си и несколько фотографий. Одна из них – с интервью о заявке на строительство, вызвавшей множество споров, другая – селфи с карнавала на Коули-роуд в 2014 году, которое Ханна выложила в «Фейсбук». Вместе с Робом и Тоби она сфотографировалась на фоне танцоров с перьями на голове, китайского дракона и мужчины на ходулях.

Крис распечатывает фото и относит в оперативный штаб, где Эрика Сомер стоит у доски и обводит красным маркером некоторые нэцке с фотографий.

– Что в них такого примечательного? – присматриваясь, спрашивает Гислингхэм.

Эрика оборачивается и отвечает с легкой улыбкой:

– Главным образом то, что они пропали. И среди них есть один очень редкий экземпляр – видимо, вот этот. – Она читает с листка: – «Нэцке из слоновой кости в форме раковины наутилуса. Автор: Масанао, один из великих мастеров периода Киото. Высота: пять сантиметров; длина: шесть сантиметров. Стоимость: двадцать тысяч фунтов».

– Кто бы мог подумать… – Крис присвистывает.

Сомер отходит от доски.

– Полицейские уже распространяют снимки среди торговцев произведениями искусства и по антикварным магазинам. Вдруг кто-нибудь их узнает… А у тебя там что? – интересуется Эрика, глядя на лист бумаги в руке коллеги.

– Это? Фото Ханны Гардинер, которое она выложила в «Фейсбуке» в августе две тысячи четырнадцатого. Тут они с Робом на фестивале Коули-роуд. Наткнулся на него, пытаясь найти хоть какую-нибудь связь между Ханной и тем районом.

Позади слышится шум; в штаб устало заваливается Эверетт.

– Банбери-роуд забита до самого Саммертауна. Откуда такие пробки в воскресенье? – Она бросает сумку на стол и видит фотографию, которую Гислингхэм крепит к доске. – Что это?

– Снимок Ханны. Иди сюда.

Верити подходит ближе.

– Она выглядит такой счастливой… Интересно, она и вправду была счастлива или это только так кажется на фотографии? – задается вопросом Сомер. – Что думаешь?

Но Эверетт смотрит не на Ханну.

Она смотрит на кое-кого другого.

* * *

Когда Куинн спускается в приемную, девушка стоит у окна и глядит на улицу. Заметив сержанта, она направляется в его сторону, но он спешит отвести ее обратно к окну, где разговор не услышит дежурный.

– Ты куда, черт возьми, пропала?

– Подруга разрешила поспать у нее на диване пару дней. – Пиппа поднимает на него взгляд голубых глаз, улыбается, хлопает ресницами. – Ты принес мои трусики?

Куинн оглядывается через плечо: дежурный с явным любопытством посматривает в их сторону.

– Не вздумай тут такое говорить, – сквозь зубы цедит он. – Меня же на хрен уволят.

– Ну ладно, тогда я пойду. – Пиппа пожимает плечами.

Куинн хватает ее за руку.

– Нет, не уходи. Ты должна дать свидетельские показания. Мне это очень нужно.

Девушка разглядывает его, склонив голову набок.

– Хорошо, – наконец выдает она.

– Тебе придется ответить и на вопросы о Ханне. Например, что случилось в день ее исчезновения и перед этим. И говорить надо правду.

– Хорошо, – повторяет Пиппа, немного хмурясь.

– Я серьезно. Всю правду. И вот еще что. – Куинн шумно сглатывает. – Укажи в качестве нынешнего места жительства адрес твоей подруги. Про меня ничего не говори.

Она не спеша наблюдает за беспокойством на лице Куинна, которое он совершенно не способен скрыть, и улыбается.

– Конечно. Ты ведь просто хотел помочь мне, верно? Ничего не было.

– Вот именно. Ничего, – быстро повторяет Гарет.

* * *

Я по видео наблюдаю из соседнего помещения за беседой Куинна с Пиппой Уокер, проходящей в комнате для допросов № 2. Ее, похоже, не волнует ни обстановка, ни духота. Куинн же явно вспотел, судя по следам на его дорогущей рубашке фирмы «Томас Пинк».

– Давайте начнем сначала, – говорит сержант. – Когда я увидел вас в квартире мистера Гардинера, вы сказали, что поругались с ним и он поставил вам синяк на запястье; все верно?

– Ну да. Но он это не специально. Не так, как вы думаете.

Куинн ерзает на стуле.

– Это все равно считается нападением, мисс Уокер.

Она качает головой:

– Как скажете.

– Вы ведь с мистером Гардинером состояли в отношениях?

Пиппа откидывается на спинку стула и закидывает одну ногу на другую.

– Да. Какое-то время.

– С тех пор, как пропала миссис Гардинер?

Его слова застали Пиппу врасплох.

– Нет. Ну, я ему, наверное, нравилась, но ничего не было.

На ее губах играет едва заметная улыбка, и Куинн отводит взгляд, начиная без надобности копаться в бумажках.

– Вы абсолютно уверены, – спрашивает он, по-прежнему не глядя на девушку, – что между вами ничего не происходило до того, как пропала Ханна?

Она непонимающе смотрит на сержанта.

– Нет. Я же сказала.

Куинн снова шуршит документами.

– В то утро Ханна первым делом позвонила вам.

– Да, только я не сразу получила сообщение. Я ведь все это уже объясняла полиции.

– А когда вы все-таки прослушали сообщение, вам ничего не показалось в нем странным? – не сдается Куинн.

Пиппа опять поводит плечами.

– Почему у Ханны такой раздраженный голос?

Девушка закатывает глаза, словно поражаясь тупости сержанта.

– Я же не пришла. Меня тошнило. Из-за этого Ханне пришлось брать Тоби с собой на интервью, а она терпеть этого не могла. Считала, так делать «непрофессионально».

– Мистер Гардинер не мог его взять?

– На велосипеде? Вот уж не думаю.

– А потом, когда вы узнали, что Ханна пропала, ничто в ее звонке не показалось странным?

Пиппа хмурится:

– Но это случилось позже. В то утро с ней ведь все было нормально, да?

Через пару мгновений Куинн собирает бумаги и выходит из кабинета. Девушка достает из сумочки мобильный.

Дверь с грохотом открывается, он заходит ко мне и швыряет пиджак на стул.

– Это что еще было?

Куинн ослабляет галстук.

– Когда уже здесь, черт возьми, будет нормальная температура?

– Куинн, я спрашиваю, что это было? Между тобой и этой девушкой.

Он кладет на стол бумаги.

– Ничего, босс. Между нами ничего нет, я клянусь. Просто мне кажется, что она не говорит всю правду. По-моему, она что-то скрывает.

– Похоже, он прав, босс. – В кабинет заглядывает Гислингхэм. – Вам обоим нужно кое-что увидеть. – Он кладет перед нами снимок. – Нашел, пытаясь понять, что связывает Ханну и Коули-роуд. Тут они с Робом на карнавале в две тысячи четырнадцатом году.

Я смотрю на фотографию. Ханна улыбается и держит камеру, прижав к себе Тоби. Роб стоит сзади и одной рукой обнимает ее, глядя куда-то поодаль. Любовь? Уж мне-то известно, что снимки умеют врать и без всякого «Фотошопа». Контроль над другим человеком часто выдают за заботу.

– Смотрите, – показывает Гислингхэм. – На заднем фоне слева.

– Девушка со светлыми волосами?

– Конечно, на ее лицо падает тень, но мне кажется, это она. Пиппа Уокер.

Куинн присвистывает.

– Черт, вполне возможно…

– А Роб Гардинер смотрит на нее.

Я разглядываю снимок, потом обращаюсь к Гислингхэму:

– Когда она познакомилась с Гардинерами, по ее словам?

– Только что проверил ее изначальные показания. Утверждала, что в октябре четырнадцатого, – с торжествующим видом сообщает Гис. – Через два месяца после того, как было сделано это фото.

– Отлично.

Куинн направляется к выходу, но я его придерживаю. Камера показывает, что Пиппа смотрится в зеркальце.

– Возьми с собой кого-нибудь из женщин.

– Что? – недоумевает Куинн. – Зачем?

– Пусть с тобой пойдет Эв. Если ее нет, найди Сомер.

Сержант бросает на меня недовольный взгляд, однако ничего не говорит. У Гислингхэма вид вообще непробиваемый, ему только в покер играть.

– Договорились, Куинн?

– Договорились, босс.

* * *

– Но ты мне нужна сейчас.

– Извините, – отвечает Эверетт. Связь перерывается; она явно в машине. – У меня тут целый список антикварных магазинов, которые нужно объехать. Занимаюсь пропавшими нэцке.

Куинн с трудом скрывает раздражение.

– Это ведь пустяковая кража. Почему ей не займутся обычные полицейские?

– Не мне решать, сержант. Фаули сказал…

– Да, да, знаю.

– А в чем проблема? Гислингхэм наверняка в отделении, да и Бакстер…

– Проехали, хорошо?

Ничего хорошего тут нет, и Эверетт кладет трубку, так и не поняв, что случилось. Куинн тем временем засовывает свою гордость подальше и спрашивает, где Сомер, у ее сержанта. Тот отвечает, что в столовой. Не без ухмылки, которую Гарет решает проигнорировать.

Она сидит в углу с кофе и книгой. С огромной книгой, что-то из классической серии издательства «Пингвин». Куинн и забыл, что раньше Эрика была учителем английского. Когда сержант подходит к столу, она замечает тень на странице. Поднимает глаза и выдавливает улыбку. Не совсем искреннюю, но все же.

– Тут про то, как молодую женщину держали взаперти и насиловали, – говорит Сомер, показывая на книгу. – Написано в тысяча семьсот сорок седьмом году, представляешь? Кое-что в жизни совсем не меняется.

Куинн засовывает руки в карманы. В глаза почти не смотрит.

– Я собираюсь снова допросить Пиппу Уокер. Фаули хочет, чтобы ты присутствовала.

– Я? Почему не…

– Он хочет, чтобы на допросе была женщина, а Эверетт нет в участке.

«То есть ты просто выполняешь приказ Фаули», – отчетливо выражается мысль на лице Сомер.

– Так ты свободна или как?

Эрика привстает и закрывает книгу.

– Конечно, сержант. Как скажете.

Куинн пытается понять, нет ли сарказма в ее словах, но, присмотревшись, не замечает во взгляде Сомер никакой надменности.

– Хочешь просмотреть записи по допросу? Могу дать десять минут.

– Уже читала. Стараюсь быть в курсе всех дел, хоть я и полицейский самого низшего чина.

Эрика ожидает услышать какой-нибудь колкий комментарий о том, что она хочет продвинуться по карьерной лестнице с помощью этого расследования, однако сержант молчит. Сомер собирает вещи и идет за ним по коридору и вниз по лестнице к комнате для допросов № 2. Через стеклянную панель видно, что девушка внутри уткнулась в телефон – играет в какую-то игру. Не отрывает глаз от экрана, даже когда Сомер с Куинном садятся за стол, и шумно вздыхает в ответ на просьбу сержанта убрать мобильный.

– Кто это? – спрашивает Пиппа, бросая настороженный взгляд на Эрику.

– Констебль Сомер. Она будет присутствовать на допросе.

Пиппа откидывается на спинку стула.

– И долго мне еще тут торчать? – произносит она с певучей интонацией, свойственной представителям верхушки среднего класса, которых полно в этом городе.

– У нас всего пара вопросов.

– Я ведь уже сообщила все, что знаю. – Пиппа снова подается вперед. – И я вам очень помогла, правда? Вы сами так сказали.

– Да, вы помогли, – подтверждает Куинн, слегка краснея. – Но нам надо четко понять, что именно произошло. Поэтому давайте вернемся к самому началу.

Девушка закатывает глаза.

– Вы познакомились с Ханной Гардинер в октябре две тысячи четырнадцатого года в лавке на Норт-Перейд?

– При чем тут это? – удивленно спрашивает Пиппа.

Куинн толкает в ее сторону снимок с карнавала на Коули-роуд.

– Эта фотография сделана в августе две тысячи четырнадцатого, когда, как вы утверждаете, вы еще не были знакомы ни с Робом Гардинером, ни с его женой.

Пиппа глядит на фото, отодвигается назад и жмет плечами.

– Там были сотни людей. Даже тысячи.

– Значит, это просто совпадение?

Она улыбается Куинну:

– Да, пожалуй.

– И то, что он смотрит прямо на вас, тоже совпадение?

Пиппа склоняет голову набок и крутит кончики волос.

– На меня смотрят многие парни. Вы, например.

Куинн еще больше заливается краской.

– То есть на тот момент, когда была сделана эта фотография, вы с Робом Гардинером еще не познакомились?

– Нет…

– И у вас с ним не было связи?

– Нет, не было никакой «связи». – Она улыбается и искоса поглядывает на Куинна. – Хотя мужчины постарше мне и вправду нравятся…

Теперь Сомер поняла, зачем Фаули понадобилась женщина на этом допросе. Уж она-то не купится на чушь, только потому что ее несет какая-то красотка.

Эрика достает из папки Куинна листок бумаги.

– Вы сейчас утверждали, что сообщили нам всё. Только почему-то забыли добавить, что беременны. Кто отец? Это ведь не Роб Гардинер.

– Кто такое сказал? Это не ваше дело, – гневно отвечает Пиппа.

– Вы не знали, что он не может иметь детей?

Девушка кривится, но ничего не говорит в ответ.

– А синяки на запястье у вас появились, когда он узнал об этом? Гардинер ударил вас, как раньше свою жену?

Пиппа опускает рукава.

– Я не хочу снова говорить об этом, – заявляет она, потеряв напускную храбрость. Тон ее голоса изменился.

– Вы в курсе, – спокойно спрашивает Эрика, – что можете попасть под суд, если солжете полиции?

Широко раскрыв глаза, Пиппа смотрит на Куинна.

– О чем это она?

– Ну… – начинает Гарет.

Сомер перебивает его:

– Сейчас Роб Гардинер считается подозреваемым в убийстве своей жены. А это означает, что мы изучим каждый миллиметр пространства, связанного с его жизнью. Все его звонки, все сообщения. Где он был, когда и, самое главное, с кем. Понимаете?

Пиппа кивает, ее щеки покраснели.

– И если выяснится, что вы нам врали, вам тоже будет грозить уголовное преследование.

Куинн изумленно уставился на Сомер, но она не обращает на это внимания. Девчонка ведь, в отличие от сержанта, не понимает, что Эрика преувеличивает.

Пиппа бледнеет.

– Вы же сказали, я могу подать заявление на него, а теперь собрались арестовывать меня?

– Хотите родить ребенка в тюрьме? – продолжает Сомер. – Его, кстати, могут и отобрать, если соцслужбе станет известно, что вы препятствуете ходу следствия. Вы знали об этом?

– Нет… – Пиппа испуганно умоляет: – Пожалуйста, не сажайте меня в тюрьму.

– Тогда вам бы лучше заговорить. – Эрика откидывается на стуле и скрещивает руки. – И на этот раз мы хотим услышать правду. – «Господи, только не ляпни что-нибудь», – мысленно обращается она к Куинну.

Девушка приперта к стенке и вынуждена принять решение.

– Хорошо, – наконец говорит покрасневшая Пиппа. – Я скажу вам, но только если вы пообещаете мне защиту. Защиту от него. Если он узнает, мне конец.

* * *

Через час, когда они выходят из кабинета, Куинн обращается к Сомер:

– Черт, а ты можешь быть той еще стервой, когда нужно…

Эрика удивленно поднимает бровь:

– Главное – результат. Нужно засадить ублюдка за решетку, так ведь ты сказал?

Она разворачивается, чтобы уйти, но Куинн добавляет:

– Это был комплимент. Извини, если прозвучало как-то не так.

Странно, все его самодовольство куда-то подевалось. Большую часть того времени, что они брали письменные показания, он вообще молчал.

– Пусть даже так, мне все равно.

Уходя, Эрика все же позволяет себе едва заметно улыбнуться.

* * * ПОЛИЦИЯ ДОЛИНЫ ТЕМЗЫ

Свидетельские показания

Дата: 07.05.2017 г.

Имя, фамилия: Пиппа Уокер

Дата рождения: 03.02.1995 г.

Адрес: г. Оксфорд, Белфорд-стрит, д. 98, кв. 3

Эти показания записаны на основании известной мне информации на двух страницах, каждая из которых подписана мною лично. Я осведомлена, что дача ложных показаний подлежит уголовному преследованию, если на них будет строиться обвинение в суде.

Я начала работать в семье Гардинеров в октябре 2014 года. Раньше я не была с ними знакома. Фотография с карнавала действительно является совпадением.

Я часто виделась с Робом. Его жена постоянно была в разъездах, и мы проводили много времени вместе. Я ему явно нравилась, так что понимала, к чему все идет. Он говорил, что несчастлив в браке, что хочет уйти от жены и быть со мной. Обещал все ей рассказать, однако откладывал беседу.

23 июня 2015 года Ханна застала нас в постели. Вернулась домой в начале седьмого, хотя сказала Робу, что будет поздно. Она вышла из себя: стала кричать на Роба, материться, рвать мои вещи. Роб пытался вразумить ее, говорил, что Тоби все услышит из соседней комнаты. Она не обращала внимания. Вытащила его из кровати и начала бить. Роб пытался оттолкнуть Ханну, а она прямо с катушек слетела, обзывала меня шлюхой, не надо было мне доверять и все такое. Роб сказал, чтобы я собрала вещи и уходила, мол, он сам разберется. Я так и сделала. Последний раз видела их вместе на кухне. Все ждала, что Роб позвонит мне, а он не звонил. Отправила ему сообщение – не ответил. Около полуночи я вернулась. Как только он открыл дверь, я поняла, что случилось что-то плохое. Вид у Роба был странный, он не хотел меня впускать.

Он сказал, что всё в порядке, что они с Ханной разобрались во всем и мне пора домой. На следующее утро, как я и говорила, самочувствие у меня было ужасное. Поэтому голосовое сообщение от Ханны я послушала только вечером, когда в новостях уже рассказывали о ее пропаже. Я не ожидала, что она захочет видеть меня в качестве няни после всего того, что наговорила прошлым вечером. Однако голос точно был ее, хотя и звучал странновато. С каким-то металлическим оттенком. Не так, как обычно в ее звонках.

Соседка посоветовала мне пойти в полицию, но я испугалась. Не могла поверить, что Роб убил ее – вдруг подумают на меня? Вдруг он скажет, что это я? Моя ДНК по всей их квартире, а он ведь ученый, сумеет надурить полицию и что-нибудь там подделать. Поэтому я и не сообщала о наших с ним отношениях. Боялась, что меня станут подозревать, мотив ведь есть. Кому в итоге поверили бы, мне или ему? Ну и к тому же я любила его. Он мог заставить меня сделать что угодно. Я уверена, что Роб не хотел причинить мне вреда. И всегда сожалел о случившемся.

Подпись: Пиппа Уокер

Показания принимал в отделении полиции Сент-Олдейт с 17.15 до 18.06 в присутствии констебля Эрики Сомер. По окончании зачитал написанное Пиппе Уокер, которая затем снова все прочитала и подписала в моем присутствии.

Детектив-сержант Гарет Куинн * * *

В оперативном штабе Куинна встречают аплодисментами. Я ожидал, что он войдет сюда с торжествующим видом генерала на параде, но Гарет справедливо (что непривычно) упоминает о заслуге Сомер в этом важном для дела прорыве. Говорит Куинн с таким неловким видом, что я недоумеваю, почему он просто не промолчал.

Через пару секунд я прерываю поздравления.

– Итак, давайте не будем радоваться раньше времени. Показания Пиппы – большой шаг вперед, но сами по себе ничего не доказывают. Не доказывают они и того, что Гардинер убил жену, зато теперь в нашем распоряжении есть и мотив, и тот факт, что он все-таки лгал нам. Правда, на временно́й шкале все равно что-то не сходится. Если Ханна Гардинер погибла вечером двадцать третьего июня, то как она совершила звонок в шесть пятьдесят на следующее утро?

Бакстер тянет руку.

– Доверьте это мне. Есть одна идея.

– Хорошо. – Я обвожу взглядом зал. Мы работали над делом шесть дней подряд и уже на последнем издыхании. – Продолжим завтра утром. Роб Гардинер никуда не денется. Так что все идем домой и отсыпаемся. И ты тоже, Гислингхэм. Едва на ногах стоишь, я смотрю.

Гис потирает затылок.

– Ага, с детьми нелегко. Сами знаете.

* * *

Через час я подъезжаю к дому и сижу в машине, глядя на окна наверху. Они открыты, занавески покачиваются на ветру. Солнце катится к горизонту, и его лучи выхватывают дом напротив на фоне сияющего голубого неба. В Оксфорде это время, когда заходящее солнце будто подсвечивает каменные строения изнутри, называют «золотым часом».

Я глушу двигатель и вспоминаю, как все было раньше. Как Алекс готовила. Как мы пили холодное белое вино. Как Джейк играл на полу у ее ног, а потом, постарше, уже гонял с мячом в саду. Спокойствие. Умиротворение. Вот уж действительно золотой час.

Открывая дверь, я первым делом слышу плач. Никакого ужина на плите. Кухня смахивает на зону боевых действий.

– Всё в порядке? – спрашиваю я, бросив сумку в прихожей.

– Да. Просто он не хочет купаться, вот и всё.

Я захожу к ним в ванную и понимаю, что она имела в виду. Мальчик вопит, лежа на спине; весь пол в воде, да и сама Алекс тоже. Раскрасневшаяся, она смотрит на меня.

– Прости, кажется, я уже забыла, как это делается… Все шло хорошо, правда, но как только я засунула его игрушку в стиральную машину, он стал просто неуправляемым.

– Хочешь, я им займусь?

– Ты и так устал.

– Уж с малышом-то я совладаю.

– Хорошо. – Алекс с видимым облегчением встает. – Хоть ужин пока приготовлю.

Как только она закрывает дверь, мальчик перестает кричать и перекатывается на бок, чтобы глянуть на меня. По щекам размазаны слезы.

– Ну, дружок, что это ты тут устроил?

* * *

Когда через полчаса Алекс выходит, я курю в саду. На улице свежо, трава покрылась росой, еще не совсем стемнело. Она собирается включить свет, но я ее останавливаю. О некоторых вещах лучше говорить в полумраке.

Супруга подает мне бокал вина и садится рядом.

– Он уснул. Наконец-то. – Смотрит в сторону сада. – Видишь, вон там лаванда, которую мы посадили в прошлом году? Пчелы так и жужжат вокруг нее. Надо будет показать ему.

Я затягиваюсь, не спешу прерывать молчание.

– Трудный день? – осторожно спрашивает Алекс, как бы позволяя мне все рассказать, если я хочу.

– Каждый раз, когда я думаю, что это дело раскрыто, в нем появляются новые детали. Новые – и все более ужасающие.

– Куда хуже? Бедняжку держали в подвале и насиловали. Ханну Гардинер забили до смерти…

– Утром мы арестуем ее мужа. Няня дала против него показания.

– О боже… – Алекс прикрывает рот рукой. – Но дело не только в этом, да?

Я гашу сигарету.

– Да. Кое-что еще. Насчет нас. Точнее, насчет мальчика.

– Что?

– В ванной он сидел у меня на коленях и… начал издавать странные звуки… прижиматься ко мне, как будто…

По лицу Алекс видно: она отлично понимает, о чем я говорю.

– Ты знала?

Она кивает:

– Та милая медсестра в больнице предупредила. Видела, как он это делает, и попросила не беспокоиться. В подвале он навидался всяких ужасов, которые еще не способен понять. А его мать… ну, ты понимаешь. В общем, сестра посоветовала мне книгу Эммы Донохью «Комната», слышал про такую? Я давно скачала ее себе на «Киндл», но все никак руки не доходили.

– И как, помогает?

В сумерках Алекс поворачивается ко мне:

– Без слез не прочитаешь.

* * *

Утро понедельника. За завтраком Алекс рассказывает мне, чем они с мальчиком собираются заняться. Покормить уток, покачаться на качелях, прогуляться вдоль реки. Как будто она составила целый список дел, которыми когда-то мы занимались с Джейком. Я так не могу. Слишком рано. И разве это справедливо – втягивать мальчишку в жизнь, созданную для другого ребенка? Или я просто ищу отговорку? Правда, сейчас она мне и не требуется.

Когда я захожу, все уже собрались в штабе, включая специалиста по распознаванию речи. Видимо, слухи расползлись, потому что атмосфера просто накалена от ожидания.

– Итак, что у нас?

Аналитик поправляет очки на носу. Он явно не привык выступать перед большим количеством людей.

– Что ж, я проверил догадку детектива-констебля Бакстера, и да, это возможно. Доказать не могу, но диаграмма спектральных помех действительно может означать…

– Стой, давай-ка на человеческом языке.

Парень краснеет.

– Судя по фоновому шуму, то есть качеству звука, можно предположить, что голос был записан.

Сейчас точно нет никакого шума. Все затаили дыхание.

– Уточним, – говорю я. – Вы думаете, что Гардинер включил старую запись, что-то из своей голосовой почты?

Аналитик кивает:

– На сто процентов утверждать не могу. И все-таки это возможно. И становится понятно, почему звук кажется немного глухим.

– К тому же Ханна не называет никаких имен и не упоминает время, – спешит вставить Бакстер, наслаждаясь своим успехом. – Ничто не привязывает ее сообщение к конкретному дню.

Я опять смотрю на временную шкалу.

– Ладно, попробуем предположить. Гардинер убивает Ханну в ночь на двадцать четвертое июня, после того как она застает его в постели с Пиппой Уокер. Роб прячет тело в сарае Харпера, а когда Пиппа возвращается в полночь, не пускает ее – вероятно, все еще вытирает кровь. На следующее утро подделывает звонок от Ханны в шесть пятьдесят, как будто супруга жива. Однако остается другая проблема. – Я поворачиваюсь лицом к собравшимся. – Звонили с домашнего телефона, а это значит, что в шесть пятьдесят Гардинер должен был находиться на Кресент-сквер. В самом начале мы исключили его из списка подозреваемых, так как ему не хватило бы времени доехать до Уиттенхэма и затем сесть на поезд в семь пятьдесят семь. И тут по-прежнему не складывается.

– Он мог успеть, сэр.

Это Сомер с задних рядов. Она встает и выходит вперед.

– Что, если его не было на том поезде?

Бакстер хмурится:

– Нам известно, что был. Есть видео с камеры, где он выходит из поезда в Рединге.

Эрика качает головой:

– Да, мы знаем, где он вышел. Но где именно он сел?

Сомер глядит на Гислингхэма, тот кивает.

– Ты права. В Оксфорде в тот день система видеонаблюдения дала сбой.

Сомер рассматривает карту: Уиттенхэм, Оксфорд, Рединг.

– Не мог ли он сесть на поезд здесь? – Она показывает на станцию Дидкот-Паркуэй. На полпути из Рединга в Оксфорд и всего в пяти милях от Уиттенхэма.

Гислингхэм проверяет расписание на телефоне.

– Поезд, выходящий в семь пятьдесят семь из Оксфорда, останавливается в Дидкоте в восемь пятнадцать.

– Отлично, можно проработать этот вариант. – Я беру маркер и рисую еще одну шкалу. – Если Гардинер выехал из Оксфорда сразу после того, как оставил голосовое сообщение, во сколько он добрался бы до Уиттенхэма?

Гислингхэм размышляет:

– На машине в такое время всего за полчаса.

– То есть в Уиттенхэме он в семь тридцать или, может, семь двадцать пять. А выехать оттуда надо около семи пятидесяти, чтобы успеть на поезд в Дидкоте в восемь пятнадцать. Хватит ли на все времени, вот в чем вопрос. Бросить машину, отвезти коляску на холм, оставить там сына – и все это меньше чем за тридцать минут…

– Думаю, да, сэр, – отвечает Сомер. – Впритык, но возможно. Он успел бы.

Гислингхэм кивает, Бакстер тоже. Только один человек так и не промолвил ни слова.

Куинн.

* * *

Выйдя из штаба, Гислингхэм хватает Куинна и заводит в соседний пустующий кабинет.

– Что за хрень? Тебе жить надоело? Фаули и так уже на тебя косо поглядывает. Если так продолжится, скоро он все поймет.

Стоявший спиной к нему Гарет медленно поворачивается. Гис никогда не видел его таким изнуренным.

– В чем дело? Что-то не так?

Сержант грузно оседает.

– Она соврала. Пиппа соврала в своих показаниях. Это мелочь, но я-то знаю.

– Ты о сообщении? – Гислингхэм выдвигает себе стул.

Куинн кивает:

– Она утверждает, что тем вечером отправила Гардинеру сообщение, а я видел все эсэмэски на ее телефоне. Ничего она тогда не писала.

– Может, удалила?

– У меня такой же мобильный. Удалишь одно – удаляется вся переписка. Сообщения в тот вечер не было. – Он опускает голову на ладони. – Твою мать, это какой-то кошмар… Я пытаюсь во всем разобраться, но становится только хуже. Фаули арестует Гардинера на основании показаний ненадежного свидетеля, а если я хоть что-нибудь об этом сообщу, то окажусь в дерьме по самую голову.

– Ладно. – Гислингхэм переходит в режим оказания помощи. – Просто достанем ордер на проверку ее звонков и сообщений, и ты будешь чист. Показания в любом случае надо подтверждать.

– Но в суде обязательно поинтересуются, зачем нам чертов ордер, если она всего лишь свидетель – можно ведь и так попросить…

– Ну да, – отзывается Крис. – Придется тебе придумать ответ на этот вопрос.

– Ты же знаешь, что Пиппа выдаст меня, как только ее прижмут? Сразу ляпнет, что была у меня дома, что мы…

– Так у вас что-то было?

– Нет, я же говорил.

Однако Куинн вспотел, как будто он все же виновен.

– Слушай, тогда тебе лучше самому во всем признаться, – советует Гислингхэм. – Признайся Фаули, что сдурил, и надейся, что он не предпримет серьезных мер. И между тем сосредоточься на чем-то полезном. Например, достань этот гребаный ордер.

– Хорошо. – Голос Куинна звучит немного бодрее.

– И, кстати, постарайся вести себя как обычно – то есть нагло и самодовольно. А то у меня мурашки по коже от Куинна, который ценит других людей.

Сержант едва заметно улыбается.

– Попробую, – говорит он.

* * *

Допрос Роберта Гардинера, произведенный в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд

8 мая 2017 года, 11.03

Присутствуют: инспектор А. Фаули,

детектив-констебль В. Эверетт, П. Роуз (адвокат)

П.Р: Вынужден сказать, инспектор, что все это похоже на назойливое преследование моего клиента. У вас действительно имеются достаточные основания для ареста? И вы утверждаете, что он убил свою жену? Не представляю, какие новые «улики» у вас имеются, но ситуация создает невероятные затруднения, учитывая, что у мистера Гардинера сейчас нет постоянной няни для ребенка.

А.Ф.: Вчера мои детективы допросили мисс Пиппу Уокер. Вы, мистер Гардинер, наверное, предполагали, что она уехала из города. По крайней мере, надеялись на это.

Р.Г.: [Молчит]

А.Ф.: А она все еще в Оксфорде.

Р.Г.: [Молчит]

А.Ф.: Мисс Уокер дала полные показания касательно исчезновения вашей жены.

Р.Г.: Глупости какие. Что она могла вам сказать, если ничего не знает?

В.Э.: Наши доктора также осмотрели ее запястье. С синяками, которые поставили вы.

Р.Г.: Послушайте, все было совсем не так. Я уже говорил вам. Узнал, что она пыталась подсунуть мне чужого ребенка, что она спала с кем попало…

В.Э.: И это дает вам право бить ее?

Р.Г.: Говорю же, я ее не бил. Просто схватил за руку – видимо, слишком сильно. Если она утверждает иначе, то это вранье.

А.Ф.: [Пауза] Не очень хорошо такое приняли бы, да?

Р.Г.: О чем вы?

А.Ф.: О вашей компании. Думаю, начальству не понравилось бы, что их старшего управляющего обвиняют в бытовом насилии.

Р.Г.: Да сколько раз мне повторять… Не было никакого насилия. Случилась ссора, вот и всё. Это большая разница.

А.Ф.: Не мне давать вам советы, однако я не стал бы строить свою защиту на таких утверждениях.

П.Р.: Знаете, инспектор…

А.Ф.: Ладно, двигаемся дальше. Когда начались ваши отношения с мисс Уокер?

Р.Г.: Что, простите?

А.Ф.: Вопрос вроде несложный, мистер Гардинер.

Р.Г.: Как это вообще связано с делом?

А.Ф.: Ответьте, пожалуйста, на вопрос.

Р.Г.: Не было никаких отношений. Я же вам говорил, мы переспали раза два. И случилось это через много месяцев после исчезновения Ханны.

В.Э.: Вы, кажется, заявляли, что всего один раз?

Р.Г.: Один раз, два, три – какая разница? Все равно это был только секс.

А.Ф.: Значит, по вашим словам, любые предположения о романе с другой женщиной задолго до смерти вашей супруги неверны?

Р.Г.: Конечно, черт возьми! Это она вам такое наговорила?

А.Ф.: Когда именно мисс Уокер переехала к вам?

Р.Г.: Ну, она оставалась время от времени… Слушайте, после пропажи Ханны я был сам не свой. Не ел, даже не мог заставить себя постирать вещи, а приходилось еще и за Тоби присматривать. Однажды Пиппа просто заявилась ко мне, сказала, что волнуется, и предложила свою помощь. Я уехал на работу, а когда вернулся, квартира сияла чистотой. Она набила холодильник продуктами и приготовила ужин. После этого пару раз спала на диване. Затем сообщила, что съезжает из своей комнатки, и я разрешил ей немного пожить у нас.

В.Э.: И как давно это было?

Р.Г.: Не знаю… месяца три назад. Может, больше. Новое жилье она пока не нашла.

В.Э.: Ясное дело.

Р.Г.: Вы на что намекаете?

А.Ф.: Довожу до вашего сведения, мистер Гардинер, что в результате допроса мисс Уокер мы полностью пересмотрели свои предположения о том, как погибла ваша жена.

Р.Г.: [Молча переводит взгляд с одного следователя на другого]

А.Ф.: Вот как обстоит дело. К июню 2015 года вы с Пиппой уже полгода как спали вместе. То, что она присматривает за вашим сыном, служит отличным прикрытием. Однако во вторник, 23 июня, супруга неожиданно возвращается домой раньше. И видит, как вы занимаетесь сексом с мисс Уокер.

Р.Г.: Это она так сказала? Что мы занимались сексом?

А.Ф.: По ее словам, случилась страшная ссора: миссис Гардинер била вас, и вы отправили мисс Уокер домой, пообещав «разобраться с ситуацией». Она написала вам сообщение и, не дождавшись ответа, через несколько часов пришла обратно, а вы ее не впустили.

Р.Г.: Ничего такого вообще не было…

А.Ф.: Мы полагаем, что во время ссоры ваша супруга получила сильный удар по голове. Возможно, случайно или в результате самозащиты. В любом случае у вас неприятности. Вы принесли плед из машины жены, завернули в него тело, обмотали клейкой лентой. Потом, как только стемнело, вынесли его через заднюю дверь и сквозь шаткую сетку проникли в сад Уильяма Харпера. Этот сад отлично просматривается из вашей квартиры, поэтому вы знали, что он практически заброшен. Пытаясь найти инструменты, чтобы выкопать могилу, залезли в сарай и обнаружили там люк в полу. С трудом веря своему везению, положили тело вниз. Как умно вы все провернули, да? Ну, то есть вам так казалось. На следующее утро вы подделали звонок Пиппе Уокер, взяв голосовое сообщение от жены с собственного телефона. Потом поехали в Уиттенхэм, где оставили машину и вашего сына в коляске, надеясь – зря, как выяснилось позже, – что не пройдет и нескольких минут, как его обнаружат. Оттуда вы направились в Дидкот и там сели на поезд до Рединга. Почти идеальное убийство. Почти, но не совсем.

Р.Г.: [Молчит]

П.Р.: Постойте, вы вроде говорили о несчастном случае? Или о самообороне…

А.Ф.: Касательно первого удара – возможно. Только первый удар ее не убил, как известно вашему клиенту. Что же произошло, мистер Гардинер? Она закричала от боли? Тогда вы поняли, что дело еще не закончено? Связали ее и проломили череп?

Р.Г.: [Вскакивает и бежит в угол, его рвет]

П.Р.: Довольно, инспектор. Во избежание недоразумений, мистер Гардинер категорически опровергает вашу новую версию событий. Дело сфабриковано от начала до конца, и, насколько я понимаю, поддерживающих эту версию улик у вас нет.

А.Ф.: Мы проведем полную криминалистическую экспертизу в квартире мистера Гардинера…

Р.Г.: [Наклоняется вперед] Сразу могу сказать, что вы там ничего не найдете…

П.Р.: [Сдерживает Гардинера] Ничего больше не говори, Роб. [Обращается к Фаули] Мой клиент не причастен к смерти своей жены, и у него не было отношений с мисс Уокер на момент исчезновения его супруги. Не мне вам советовать, конечно, но я считаю, что этой юной леди многое придется объяснить.

А.Ф.: Благодарю, мистер Роуз, ваши замечания учтены. Допрос окончен в 11.34.

* * *

Би-би-си Мидлендс Сегодняшние новости

Понедельник, 8 мая 2017 года | Последнее обновление в 12.39

Срочное сообщение

Муж Ханны Гардинер арестован за ее убийство

Как нам стало известно, Роберта Гардинера арестовали по подозрению в убийстве его жены Ханны, пропавшей в июне 2015 года. Теперь следователи считают, что миссис Гардинер погибла вечером 23 июня, когда в их квартире на Кресент-сквер в Оксфорде случился скандал. Тоби, сын мистера Гардинера, предположительно находится под опекой социальной службы.

Полиция долины Темзы подтверждает, что был арестован тридцатидвухлетний мужчина, однако сообщить его имя отказывается. Следователи также отрицают какую-либо связь между смертью миссис Гардинер и девушкой с ребенком (найденными в подвале дома, рядом с которым в сарае и обнаружили тело Ханны), заявляя, что «расследование продолжается».

Вскоре будут опубликованы новые детали, следите за дополнениями. Обновите страницу, чтобы увидеть более полную версию новости.

* * *

– Фаули? Это Чаллоу.

Слова отражаются эхом, как будто он звонит из какого-то подземелья.

– Ты где?

– На Кресент-сквер, – отвечает он. – У Гардинера. Думаю, тебе лучше приехать.

* * *

Когда я захожу, криминалисты работают на кухне, Эрика Сомер проверяет ящики и полки в гостиной, заглядывает за книги. Кухня сделана в аскетично-функциональном стиле: дерево светло-кремового цвета, гранитные поверхности, много хромированных деталей. И чисто. Очень чисто.

– Так что у вас тут? Что нашли?

– Дело скорее в том, чего мы не нашли, – с мрачным видом отвечает Чаллоу.

Он кивает женщине-криминалисту, та закрывает жалюзи и выключает свет.

– И на что мне смотреть?

– Вот именно. Тут ничего нет. Мы проверили люминолом весь пол – ни следа крови.

– Гардинер ведь ученый. Наверняка знает, как все оттереть…

Однако Чаллоу такого объяснения недостаточно, да и мне, честно говоря, тоже.

– Пол деревянный. Даже при наличии нужного вещества и кучи времени до конца все не смоешь. А она потеряла очень много крови.

– Может, он убил ее в другой комнате?

Еще больше притянуто за уши.

Чаллоу качает головой:

– Полы одинаковые везде, кроме ванных комнат. И пока что мы ничего не нашли.

Я возвращаюсь в гостиную.

– Сомер, где жила Пиппа?

– Сюда, сэр.

Эрика ведет меня в детскую, которая очень похожа на комнату Джейка. На то, как она выглядит сейчас, если быть точнее: полная разбросанных вещей и мальчишеских запахов, полная жизни. На полу валяются игрушки, одежда кое-как висит на спинке стула. Вдоль стены стоит раскладной диван – Роб Гардинер держал Пиппу на расстоянии. Занимался с ней сексом, при этом показывал, где ее место.

В гостиной Сомер копается в мусорной корзине.

– Фотографии, – показывает она. – Похоже, мистер Гардинер старался как можно скорее вычеркнуть мисс Уокер из своей жизни.

Она передает мне снимки по одному. Вот Пиппа поднимает Тоби над головой, вот Тоби сидит у нее на коленях и играет с подвеской на ее шее, а здесь она держит малыша на руках, и тот улыбается, хлопая маленькими ручонками.

– Что теперь? – спрашивает Сомер. – Роб выйдет сухим из воды?

– Необязательно, – говорю я, качнув головой. – Если Ханна умерла не здесь, это еще не значит, что убийца кто-то другой. Нам просто надо найти место преступления.

– И все же… – Ее голос затихает.

– Что?

– Ничего. Я наверняка ошибаюсь…

– Все это время интуиция вас не подводила. Выкладывайте.

– Допустим, Роб Гардинер и вправду добрался в Уиттенхэм к половине восьмого утра. Так почему Тоби обнаружили только через два часа? У нас полно свидетельских показаний, там была куча народа. Неужели никто не заметил коляску?

Ее слова цепляются к другим накопившимся у меня сомнениям. Во-первых, я до сих пор не могу понять, зачем нужно было связывать Ханну. Начни она двигаться после первого удара, сил на борьбу ей все равно не хватило бы. К тому же в день ее исчезновения я лично встречался с Гардинером – на нем не было ни царапинки. После бурной ссоры остались бы следы…

Раздается звонок от дежурного по отделению.

– Для вас есть сообщение, сэр. От Вики. Ее перевели в Вайн-Лодж. Хочет увидеть вас. Говорит, это важно.

* * *

Вайн-Лодж – большой четырехэтажный викторианский особняк, цена которого сравнялась бы с домом Уильяма Харпера, располагайся он в Северном Оксфорде, а не здесь, в районе Ботли-роуд, на окраине промышленного комплекса с видом на выставочный зал ковров. Вики выделили отдельную комнату, наверняка маленькую, но, слава богу, хотя бы не на подвальном этаже. Правда, три лестничных пролета становятся неприятным напоминанием о том, что я совсем растерял форму.

– Не волнуйтесь, остальные жильцы не знают, кто она такая, – сообщает по пути наверх управляющий, жизнерадостный парень с бритой головой, серьгой в ухе и татуировками на шее. Может, проще следить за людьми, когда сам выглядишь, как они? – И мы стараемся держать ее подальше от газет и новостей, как вы просили. Не знаю, получается ли…

– Как она вообще?

Задумавшись, управляющий на мгновение останавливается.

– Лучше, чем я ожидал. Такая спокойная… – Он пожимает плечами. – Хотя что тут удивительного. Думаю, ей придется походить к психологу.

Я киваю.

– О мальчике говорила?

– Со мной – нет. Когда ее привезли, внизу работал телевизор, шла какая-то детская реклама. Памперсы или вроде того. Она тут же отвернулась.

Остаток лестницы преодолеваем молча. Откуда-то доносится музыка, через окна на пролетах видно нескольких молодых людей на улице. Вот пара курит. Двое парней перебрасываются мячом.

Управляющий стучит в дверь на верхнем этаже и начинает спускаться обратно вниз. Вики сидит у окна, глядя на ребят в саду. Представляю, как давно она не проводила время с ровесниками…

– Привет, Вики. Вы хотели меня видеть?

Она неуверенно улыбается. Выглядит по-прежнему ужасно худой, особенно в просторной одежде.

Я показываю на стул, она кивает.

– У вас есть все необходимое? Кормят тут вроде неплохо… Ну, в смысле, могло бы быть и хуже.

Вики слегка усмехается.

– Так о чем вы хотели поговорить? – спрашиваю я, подаваясь вперед.

Она молча смотрит на меня.

– Вы сказали, что это важно. Может, сообщите нам свое полное имя и тогда мы сумеем найти ваших родных?

Вики дергает край своего джемпера. Когда она отвечает, я впервые слышу ее голос – нормальный голос, не шепот, как прежде. Звучит ниже, чем я ожидал. И мягче.

– Я видела новости. По телевизору.

Я не спешу откликаться, но в голове уже появилась мысль.

На ее глазах выступают слезы.

– Тогда-то я и вспомнила. Этот старик, он говорил, что держал у себя другую девушку. А потом закопал ее в саду. Я думала, он просто запугивает меня…

– Он сказал еще что-нибудь? Как ее звали, что он с ней сделал?

Вики качает головой.

– Больше ничего не помните?

Снова нет.

Этого все равно должно хватить.

Перед уходом я останавливаюсь в дверном проеме и вижу, что Вики снова смотрит в окно. Как будто меня здесь и не было.

* * *

Беседа по телефону с Ребеккой Хит

8 мая 2017 года, 16.12

Беседу провел детектив-констебль Э. Бакстер

Р.Х.: Это детектив-констебль Бакстер?

Э.Б.: Да, чем могу помочь?

Р.Х.: Меня зовут Ребекка Хит. Как я понимаю, вы пытались со мной связаться. Я – бывшая жена Роба Гардинера.

Э.Б.: Ах да, госпожа Хит, мы и впрямь оставляли вам несколько сообщений.

Р.Х.: Я не перезванивала, потому что не хотела ввязываться в эту историю. Пытаюсь двигаться дальше, но в новостях говорят, что вы арестовали Роба. За убийство Ханны.

Э.Б.: Мы действительно произвели арест, однако раскрывать детали я, к сожалению, не могу.

Р.Х.: Что ж, если это все же Роб, вы взяли не того. Я ходила к ним в тот вечер, 23 июня.

Э.Б.: Вы разговаривали с Гардинерами накануне исчезновения Ханны?

Р.Х.: Не совсем. Моя мать сильно заболела, и я подумала, вдруг Роб пожелает ее навестить. Они были очень близки.

Э.Б.: В своих первоначальных показаниях вы заявили, что находились в Манчестере в день, когда пропала Ханна, и эта информация подтвердилась.

Р.Х.: Все верно, там живет моя мать. Утром 24 июня я села на самый первый поезд до вокзала Манчестер-Пикадилли, который отходит ужасно рано, в 6.30 или около того. Однако вечер перед этим я провела в Оксфорде.

Э.Б.: Вы отправились на Кресент-сквер?

Р.Х.: Звонить я не хотела, чтобы не наткнуться на Ханну, вот и решила зайти. Надеялась застать Роба одного, но увидела ее, как только повернула на их улицу.

Э.Б.: Во сколько это было?

Р.Х.: Ближе к восьми. Роб помогал ей донести покупки. Припарковалась она, видимо, где-то подальше – машину я не заметила.

Э.Б.: И как они выглядели?

Р.Х.: Счастливыми. Роб приобнял ее, Ханна улыбалась. Мило до банальности, если честно.

Э.Б.: И что вы сделали?

Р.Х.: Решила подождать. Сидела на лавочке; через окно видела, как они что-то готовят. Шторы не были занавешены. Разглядела Тоби, которого Роб в какой-то момент усадил себе на плечи.

Э.Б.: Но в дверь так и не постучали?

Р.Х.: Нет. Ушла минут через пятнадцать.

Э.Б.: Почему вы не упомянули об этом два года назад?

Р.Х.: Вы и не спрашивали. В любом случае все утверждали, что видели Ханну в Уиттенхэме на следующее утро. Так какая разница, где она провела вечер?

Э.Б.: Их няню случайно не видели?

Р.Х.: Вот ее в квартире точно не было.

Э.Б.: Почему вы так уверены?

Р.Х.: Видела ее на Банбери-роуд на обратном пути. Я знаю ее в лицо – встречала пару раз вместе с Тоби. В тот вечер она сидела на улице с парой ребят. Студентов, наверное. Все были пьяные.

Э.Б.: Благодарю вас, госпожа Хит. Вы сможете прийти в участок и дать официальные показания?

Р.Х.: Если понадобится, то да. Честно скажу, я терпеть не могла Ханну, но Роб не убивал ее. Это я точно знаю.

* * *

В машине я достаю телефон.

– Куинн? Это Фаули.

– Вы где? Никак не мог дозвониться.

– В Вайн-Лодж. Вики хотела поговорить.

– Послушайте, звонила бывшая жена Гардинера. Она видела, где находились тем вечером Роб и Пиппа. Если она говорит правду, то я не представляю, как он мог убить Ханну.

– Знаю. Вики кое-что вспомнила. Харпер хвастался, что убил еще одну девушку и закопал ее в саду. Речь наверняка о Ханне. Она погибла на Фрэмптон-роуд, и убил ее Уильям Харпер. Эти дела все время были связаны – как раз через него. Осталось только доказать это.

– Хорошо… – начинает сержант.

– И вот еще, Куинн, – перебиваю я. – Вызови опять няню Гардинера… как ее там… Пиппу. Похоже, она рассказала нам очень неправдоподобную историю. Пусть не думает, что ей все сойдет с рук.

– Уверены? – спрашивает он после паузы. – Она же просто глупая девчонка. Так ни в чем и не обвинила Гардинера. Наверное, просто хотела перестраховаться…

Соврешь три раза – и вылетишь. Таковы правила Фаули.

– Ты чего вдруг так размяк, Куинн? Она солгала – солгала при даче письменных показаний. Немедленно отыщи ее и предъяви ей, черт возьми, обвинение.

Я прямо слышу тревогу Куинна.

– Обвинение в чем?

– В неисправимой тупости для начала.

И что-то мне подсказывает, что виновна в этом не только нянька.

* * *

Полтора часа спустя я сижу в машине у собственного дома, погруженный в свои мысли. Отодвигается шторка, и я понимаю, что пробыл тут слишком долго. Она будет волноваться. Я выхожу из машины, таща за собой пиджак, лежавший на переднем сиденье. Она встречает меня, открыв дверь раньше, чем я к ней подошел. Стоит в круге бледно-желтого света. Моя прекрасная босоногая жена.

Наливая мне бокал вина, Алекс вдруг понимает, что затянувшееся молчание – вовсе не признак спокойствия.

– Ты в порядке?

– Встречался с Вики. Харпер похвалился ей, что уже убивал. Что похитил другую девушку и закопал ее в саду.

У нее заметно учащается дыхание.

– Ханну?

Я киваю.

– Значит, это не Гардинер.

– Нет, не Гардинер.

Я делаю глоток вина, и по моим сосудам разливается тепло.

– Так зачем же она соврала? Та девушка, что дала против него показания.

– Гардинер вышвырнул ее из дома, потому что она забеременела от другого. В общем, решила ему отомстить.

Алекс смотрит в сторону сада.

– «Как жаль, что она шлюха»[136].

– Что, прости?

– Это дело превращается в настоящую трагедию мести. – Она качает головой.

– Так называлась пьеса, на которую мы ходили… Где это было?

– В Стратфорде. Правда, смотрели мы «Женщины, остерегайтесь женщин»[137], но все эти произведения рассказывают об одном: месть, насилие, подмена одного человека другим. А еще кровь. Сколько же в них пролито крови…

Теперь я вспомнил. Тогда из театра я вышел весь забрызганный кровью, и в кои-то веки она была искусственной.

Когда чуть позже я выхожу из дома, чтобы забрать кое-что из машины, то замечаю некое движение наверху. У окна стоит мальчик и смотрит на меня. Подброшенный ребенок, живущий в комнате моего сына.

* * *

Роб Гардинер заходит в свою квартиру и тихонько закрывает за собой дверь. Он нес спящего малыша на руках и теперь осторожно кладет его на диван. Поерзав, Тоби переворачивается, не вынимая большой палец изо рта. Гардинер гладит сына по голове. Сгущаются сумерки, и в комнате довольно темно, однако свет он не включает.

Роб выпрямляется и идет к окну, через которое выглядывает в сад. Потом задергивает шторы и устало садится в кресло. Остатки солнечного света отражаются в серебристых фоторамках на каминной полке. Снимки не видно в полумраке, но Роб и так прекрасно знает, что на них изображено: Тоби с Ханной; все они втроем; его супруга отдельно. Жизнь, которая когда-то была у Роба.

Он едва слышно всхлипывает и спешит прикрыть рот рукой, лишь бы не разбудить ребенка. По лицу стекают безмолвные слезы; он сидит в темноте и предается воспоминаниям.

Одним воспоминаниям.

* * *

На следующее утро я первым делом сообщаю команде новости по делу: что сообщила Вики, что выдумала Пиппа и чего не совершал Роб Гардинер.

– А все это значит, – подытоживаю я, – что мы возвращаемся к первоначальной временной шкале, согласно которой в шесть пятьдесят Ханна была жива и звонила Пиппе, а около семи тридцати вышла из дома, взяв Тоби с собой, чтобы поехать в Уиттенхэм. Рабочая гипотеза такова: Ханна отправилась забрать машину с соседней улицы, там встретила Харпера, и старик заманил ее к себе. Как и Вики.

Слышится шорох ног; все понимают, что придется начинать все сначала – ведь у нас по-прежнему нет ни улик, ни места преступления.

– Так что дальше? – устало спрашивает Бакстер.

– Надо еще раз прочесать дом на Фрэмптон-роуд вместе с ребятами Чаллоу.

– Но мы уже были там. Криминалисты проверили каждую комнату…

– Мне плевать. Мы наверняка что-то упустили.

* * *

В коридоре меня ждет дежурный по отделению.

– Инспектор, к вам пришли. Брайан Гау, тот криминалист-психолог.

– Серьезно? А я думал, он в Абердине или вроде того…

– Видимо, нет. Попросить его зайти попозже?

– Он не стал бы являться сюда без важного повода. Веди его ко мне. И пусть кто-нибудь сделает нам кофе – нормальный, а не это дерьмо из аппарата.

По дороге меня перехватывает супер, поэтому, когда я захожу в свой кабинет, Гау уже ждет. Я сразу понимаю, зачем он пришел: на столе перед ним лежит ксерокопия дневника Вики. А еще он взял кофе навынос из ближайшей кафешки.

– Откуда это у вас?

– Латте? – удивляется психолог.

– Дневник.

Гау откидывается на спинку стула и кладет ногу на ногу. Дергает стопой, задевая коленку.

– Алан Чаллоу прислал. Решил, что меня это заинтересует. Он был прав.

Я сажусь напротив.

– И?..

– Есть кое-какие мыслишки.

– Поделитесь с простым следователем?

Гау едва заметно улыбается.

– Конечно. Только я хотел бы понаблюдать за девушкой. Можно такое устроить?

– Я попросил Вики приехать в участок, чтобы дать показания. Назначил на завтра; сейчас узнаю, не получится ли ускорить процесс.

Гау тянется за своим кофе.

– Отлично.

Я выхожу, чтобы найти Эверетт и поручить ей связаться с Вайн-Лодж, а вернувшись, застаю Гау перелистывающим копию дневника.

– Больше всего меня смущает ребенок, – говорит он. – Точнее, ее отношение к ребенку. В больнице их пытались оставить вместе, но ничего не вышло, верно?

– Она так раскричалась, что мальчика унесли. Врачи решили не настаивать, иначе было бы только хуже.

– А потом? Они еще контактировали?

– Нет.

Гау хмурится:

– Уверены? Вы же не можете точно…

– Вообще-то могу. Он у меня дома, – неохотно признаюсь я, чувствуя, что к лицу приливает кровь. – Всего на несколько дней, пока ему не подыщут семью.

Заткнись, Фаули. Заткнись уже.

Гау удивленно смотрит на меня.

– Мда, это не совсем по протоколу…

– Харрисон одобрил, если вам интересно.

После долгой паузы он кивает:

– Ясно. А девушка просила его увидеть?

– Нет. Знаю только, что она плохо отреагировала на телерекламу с ребенком.

Гау складывает вместе кончики пальцев.

– Еще что-нибудь?

– Психиатр из больницы Джона Рэдклиффа предположил, что это посттравматическое расстройство. Что она блокирует воспоминания, частью которых является и ребенок.

Гау медленно кивает:

– Дитя, ставшее плодом насилия, всегда будет напоминать о насилии одним своим присутствием. Возможно, дело именно в этом, если она не сумела к нему привязаться.

Брайан Гау тщательно подбирает слова, уж это мне известно.

– Если?

Он снова пролистывает дневник.

– В записях прослеживает четкая психологическая траектория по отношению к ребенку. Сначала страх перед сексуальным насилием со стороны Харпера, затем отрицание новорожденного и, наконец, постепенное принятие ребенка как собственного. Вот, например, она пишет: «Заставляю себя думать, что он мой и не имеет никакого отношения к этому жуткому старому извращенцу».

– И что?

– Я хочу сказать, что все это идет вразрез с ее нынешним поведением. Яростное неприятие, даже игнорирование ребенка совершенно не сходится с тем, что мы видим в дневнике.

– Логично. Только вот отрывок, который вы прочитали, был написан до того, как начали кончаться еда и вода. Может, ее чувства переменились в результате такой эмоциональной травмы?

Гау качает головой:

– Мне сообщили, что она отдавала все запасы ребенку. А это значит, что девушка ощущала более крепкую связь с ним к тому времени, а не наоборот.

– И как вы это объясните?

– Я подозреваю некий сговор. Мысленный, скажем так, сговор. Что-то вроде стокгольмского синдрома[138]. Поэтому я и хочу сам за ней понаблюдать. – Он откидывается на спинку стула. – Во время разговора скажите ей про ребенка. Только начните нейтрально – говорите, например, не «малыш», а «рождение». Без лишних эмоций. Потом добавьте накала. Посмотрим, как она отреагирует.

* * *

– Как себя чувствуете, Вики?

– Хорошо.

Впервые за все время она и вправду выглядит неплохо, хотя под глазами все еще остаются темные круги. С ней приехал управляющий Вайн-Лодж. Вики поглядывает на него, и тот в ответ улыбается, желая подбодрить.

– Спасибо, что согласились приехать, Вики. Вы нам очень поможете.

Мы с Эверетт садимся, я выкладываю бумаги на стол.

– Выдвинуть обвинение против похитившего вас человека – дело нелегкое. Нам предстоит собрать множество мельчайших улик, а также поговорить с вами несколько раз в течение последующих недель. Если вы не против, мы попросили бы вас приезжать сюда, чтобы записать наши беседы на видео, – тогда мы сможем представить их в суде. – А Брайан Гау сможет наблюдать за ней в соседнем кабинете. Вслух я об этом, конечно, не говорю. – Знаю, обстановка тут не самая приятная, но нам так будет удобнее. Что скажете?

Вики смотрит на меня уверенным взглядом.

– Я не против.

– А мистер Уилкокс согласился быть вашим так называемым «попечителем». Он будет следить за тем, чтобы ваши права не ущемлялись.

Она снова улыбается Уилкоксу.

– Если почувствуете, что надо передохнуть, просто скажите.

Я открываю папку.

– Итак, для начала назовите свое имя. Это для записи.

– Вики. Вики Нил.

– Адрес?

– Постоянного нет.

– Предыдущее место жительства?

– Снимала комнату в Восточном Оксфорде. Мне там не особо нравилось.

– На какой улице?

– Клифтон-стрит. Пятьдесят второй дом.

– Как звали домовладельца?

Вики пожимает плечами:

– Не знаю. Рашид или вроде того… Азиат. Я прожила там всего пару недель.

– А до этого? – Эверетт отрывает взгляд от своего блокнота. – Где ваш родной дом?

– В Харлоу. Но это не мой дом.

– Нам хотелось бы знать точный адрес.

Вики неуверенно смотрит на Уилкокса.

– Разве вы не хотите, чтобы ваши родители узнали, где вы? Вы пропали так давно…

– Отец умер. Матери на меня плевать. Говорит, я уже взрослая девочка, а ей надо заботиться о новой семье. Наверняка она переехала. Собиралась двинуть куда-нибудь на север со своим новым парнем…

Знаю, достал уже всех своими «правилами Фаули», однако опыт подсказывает, что три ответа на один вопрос – не очень хороший знак. Хотя боль в ее глазах кажется неподдельной.

– В любом случае мы сможем ее найти. Вы не будете возражать, если мы свяжемся с ней? – спрашивает Эверетт.

– Как хотите, – не сразу отвечает Вики. – Вот увидите, она и слушать не захочет.

– Даже когда узнает, какие испытания выпали на вашу долю? Любая мать…

– Только не моя. Эта скажет, что я сама виновата. Что я сглупила.

Вики пытается сморгнуть слезы и не заплакать. Я вдруг представляю, как она выглядела в детстве.

– Можете рассказать, как все произошло? – осторожно прошу я. – Как доктор Харпер вас похитил? Понимаю, что это очень тяжело, но нам нужно услышать все с самого начала.

Она протирает глаза тыльной стороной ладони.

– Я хотела снять другую комнату, шла ее посмотреть, и тут у меня сломался каблук. Я присела на забор. Он вышел и предложил починить. На вид был вполне нормальный, не какой-нибудь там псих. Напомнил мне папу. Вот я и согласилась зайти.

– Когда именно это произошло? – уточняет Эверетт.

– В июле две тысячи четырнадцатого. Пятого июля. Я помню точно, что в ночь перед этим пускали салюты и кто-то сказал, что это американцы.

– И сколько лет вам тогда было?

– Шестнадцать. Мне было шестнадцать.

Эверетт подает ей снимок Харпера.

– Вики, можете подтвердить, что речь идет об этом человеке?

Взглянув на фотографию, она отводит взгляд и кивает.

– Он налил вам чай, верно? – спрашиваю я.

– Да. День стоял очень жаркий, а ничего холодного у него не нашлось. Видимо, он что-то туда добавил, потому что вот я сидела на его жуткой вонючей кухне, а потом раз – и очнулась в подвале.

– Он держал вас там, держал в подвале и насиловал?

– Да, – шепотом отвечает Вики.

– Страшно представить, через что вы прошли.

Ее губы подрагивают; она кивает.

Я переворачиваю страницу в своих записях.

– Расскажете про еду и воду?

– В смысле, про еду и воду? – удивленно переспрашивает Вики.

– Простите, я понимаю, что вам трудно, однако стороне обвинения придется объяснять подобные вещи присяжным.

– Хорошо, я поняла. Он оставлял бутылки с водой и еду в консервных банках. Стариковская еда: персики, противное рагу… Он дал пластиковую ложку. Руки у меня были связаны спереди в районе запястий, но есть получалось.

– И писать. – Я улыбаюсь ей. – Вы молодец. Мало у кого хватило бы самообладания, чтобы делать записи.

Она поднимает подбородок.

– Я хотела, чтобы все узнали о случившемся. Писала с мыслью, что если я умру, люди будут знать, что он натворил.

– Не только с вами, но и с другой девушкой.

– Он хвалился, что закопал ее в саду, а я не верила. Думала, хочет просто напугать меня. Заставить делать все, что он пожелает.

– Он не рассказывал, как убил ее? И когда это случилось?

У Вики округляются глаза.

– Точно не помню, но к тому времени я уже долго находилась в подвале.

– А всего вы пробыли там почти три года?

– Я не знала, сколько лет прошло, пока не выбралась. – Вики издает что-то вроде всхлипывания.

– И он держал вас там, даже когда вы забеременели?

Она кивает.

– Наверняка он выпустил вас, как только начались схватки?

Вики опускает голову. Затем поднимает на меня глаза, полные слез.

Раздается стук в дверь, к нам заглядывает один из детективов-констеблей. Я подхожу к нему.

– Извините, что отвлекаю, босс. Вас зовут, – тихо говорит он и с многозначительным взглядом добавляет: – В соседний кабинет.

Обернувшись, я вижу, что Вики прильнула к Уилкоксу и беззвучно плачет.

– Мне очень жаль, Вики. Я не хотел вас расстраивать. Пожалуй, для первого раза достаточно?

– Да, на сегодня хватит, – отвечает за нее Уилкокс.

– Тогда завтра часиков в десять, хорошо?

Кивнув, управляющий помогает ей встать.

Я смотрю, как они идут по коридору и проходят через распашные двери. В какой-то момент Уилкокс легонько касается плеча Вики.

* * *

Когда я захожу в кабинет, Гау отматывает съемку интервью.

– Вот оно, – говорит он, не глядя на меня. – Где вы спросили про еду и воду. Перед ответом она опускает глаза, потом смотрит направо. Если верить постулатам нейролингвистического программирования – а я, кстати, им верю, – то это главный признак лжи. К тому же, когда вы задали ей этот вопрос, она его повторила. С другими вопросами такого не было. Тут она пыталась оттянуть время. – Гау подается вперед и показывает. – И поднесла руку ко рту, когда начала отвечать. Смотрите.

– То есть она говорила неправду?

– Точно не «всю правду и ничего, кроме правды». – Он откидывается на спинку и смотрит в мою сторону. – Похоже, я не ошибался насчет сговора – думаю, она пришла к какой-то договоренности с Харпером. Согласилась из отчаяния, а теперь стыдится. Стыд нынче – чувство старомодное; современный мир уверяет нас, что мы не должны стесняться своих поступков или мыслей. И все же стыд проявляется через психику – в ненависти к самому себе, в раскаянии, отвращении. Эти эмоции обладают невероятной мощью, особенно когда субъект отрицает случившееся. Не знаю, что она такого сделала, но девушка явно не хочет в этом сознаться – ни вам, ни самой себе, судя по увиденному.

Закончив, Гау начинает протирать очки. Такой вот у него «сигнал», хотя мне все не хватает храбрости сказать ему об этом.

– Но это ведь не значит, что вся ее история – выдумка?

Эксперт снова надевает очки.

– Конечно нет. Однако в том доме определенно случилось нечто такое, о чем мы пока не знаем.

– И как нам узнать правду? Харпера не спросишь, он по-прежнему утверждает – когда в голове у него проясняется достаточно, чтобы говорить, – что вообще ничего о ней не знал.

Гау видит, как я раздражен. Глянув на часы, он встает.

– Вы же детектив, Фаули. Уверен, вы справитесь.

Тренькает телефон. Это сообщение от Бакстера.

Я на Фрэмптон-роуд. Кажется, Сомер что-то нашла.

Перед уходом Гау замирает в дверях:

– Думаю, стоит еще раз покопаться в дневнике. Не могу указать, что именно, но что-то в нем явно не так.

* * *

У дома на Фрэмптон-роуд стоит констебль в форме, изнутри доносятся звуки. Сверху. В ванной на первом лестничном пролете вскрыты половицы, старинный линолеум скатан в угол. В хозяйской спальне снят ковер. Тонкий запах люминола начинаешь замечать, только когда часто с ним сталкиваешься.

Все на верхнем этаже: Бакстер, криминалист Нина Мукерджи, Эрика Сомер и еще один полицейский в форме, имя которого я забыл.

– Что у нас тут?

Бакстер показывает рукой на Эрику, как бы говоря: «Это все она придумала. Если что, я не виноват».

– Сюда, сэр. – Сомер зовет меня в комнату. Судя по низкому окошку в крыше и маленькому чугунному камину, когда-то здесь находилась спальня прислуги. – Вы подумаете, что это безумная идея, опять мои учительские замашки… – извиняющимся тоном продолжает она.

– Нет-нет, продолжайте. У нас кончились версии. Вся надежда на безумные идеи.

Она слегка краснеет, и ей это идет.

– Ладно, предположим, что Ханна действительно погибла в этом доме…

– Так и было. Я уверен.

– Однако криминалисты ничего не нашли. А такого быть не может.

– Не может, точно.

– Вот именно. Улики должны быть здесь, – уже настойчиво говорит Сомер. – Просто мы их не нашли.

– Как не устает повторять Чаллоу, они проверили люминолом все полы…

– А что, если нам нужно смотреть не на полы?

– О чем это вы?

Эрика оборачивается и показывает наверх:

– Смотрите.

Тусклое коричневое пятно, более темное по краям и, что интересно, в форме сердца. Конечно, от сырости и старости весь потолок покрылся пятнами, но это совсем другое. Оно глубже. Крупнее.

– Сухое, я проверила. Знаю, прозвучит бредово – как это она могла умереть там, наверху? – но в сериале «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» была такая сцена…

Уже не слушая, я выскакиваю на лестничную площадку. Люк, ведущий к чердаку, расположен прямо над лестницей. Людей Викторианской эпохи не особо волновала безопасность.

– Разве туда никто не заглядывал?

– Должны были, но кто-то, видимо, схалтурил, – оправдывается Бакстер. – Извините, сэр.

– Что ж, тогда посмотрим сами.

Бакстер находит в соседней комнате стул, на который я и встаю. Задвижка тугая, и я с силой давлю на нее, хотя со стула все равно туда не залезу.

– Бакстер, есть фонарик?

– В машине, сэр. А в оранжерее я видел приставную лестницу.

– Отлично; ты – за фонариком, я – за лестницей.

Когда он возвращается, я пытаюсь просунуть лестницу в люк.

– Давайте я подержу, сэр, – спешит помочь Сомер. – Шею можно сломать, если свалиться оттуда.

Я поднимаюсь, дергаю засов; люк открывается и с грохотом падает на пол. Чувствуется сквозняк, в лицо летит пыль и какие-то песчинки. Дойдя до последней ступеньки, я подтягиваюсь, чтобы сесть на край люка. О том, что будет с брюками, даже думать не хочется. Сомер подает фонарик, я включаю его и вожу вокруг себя. Коробки, всякий хлам, кучи барахла. То же самое, что и в подвале. По стене тянутся провода от колокольчиков для прислуги. Видны надписи: «Утренняя столовая», «Гостиная», «Кабинет». В дальнем углу в плитке дыра размером с кулак.

Я медленно встаю на ноги, пригнувшись, чтобы не задеть балки, и осторожно иду вперед. Большинство досок не закреплены и слегка покачиваются под моим весом. Вдруг на меня надвигается что-то из темноты, касаясь кожистыми крыльями моего лица…

Наверное, внизу услышали мой крик.

– Всё в порядке, сэр? – слышится голос Бакстера.

Сердце все еще бешено стучит.

– Да это всего лишь летучая мышь. Напугала меня…

Я делаю глубокий вдох и пытаюсь собраться с мыслями. Понять, где расположено то пятно на потолке. Кстати, тут есть что-то еще. Бесформенное, сжатое. Позвав Нину, я направляю луч света в сторону находки. Нина протискивается вперед и надевает перчатки. Затем аккуратно поднимает вещь, и мы видим темное засохшее пятно.

* * *

Открыть его получается не сразу. Полиэтилен так усох и потрескался, что не хочет лежать ровно на лабораторном столе. Стажер шутит, сравнивая его со свитками Мертвого моря, которые так же сложно развернуть, однако, поняв свою бестактность, тут же замолкает. Дальше работа идет в тишине, пока не получается целиком развернуть материал под ярким светом подвесной лампы.

Нина Мукерджи звонит Чаллоу. Через несколько минут он появляется, надевает лабораторный халат и подходит к столу.

– Итак, это то, что мы думали?

Нина кивает.

– Автомобильный чехол. Вероятно, семидесятых годов и, вероятно, от «Форда Кортины» на подъездной дорожке.

Все вместе они разглядывают находку. Здесь все видно и без люминола.

– Боже, – шепчет Нина. – Он даже не потрудился смыть кровь.

* * *

Ботли-роуд, семь вечера. В Вайн-Лодж звуки доносятся только из кухни: приглушенные голоса, смех, открывающаяся и закрывающаяся дверца холодильника. В комнате Вики тихо, но не потому, что она спит.

Девушка сидит на кровати, крепко прижав колени к груди и едва заметно раскачиваясь. Услышав какой-то шум с лестничного пролета, она поднимает голову. Подбегает к двери и пробует ручку – легко поддается. Какое-то время Вики просто стоит там и тяжело дышит, сжав кулаки так, что костяшки проступают сквозь синеватую кожу.

* * *

Отправлено: Вт 09/05/2017 в 19.35, пометка: Важно

От: AlanChallowCSI@ThamesValley.police.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk, CID@ThamesValley.police.uk

Тема: Фрэмптон-роуд – срочно

Кажется, я придумал, как проверить твою теорию насчет дневника. Кстати, готовы и другие анализы, которые ты просил. В одном сомневались и перепроверили, но все так и есть. В дальней комнате на верхнем этаже следы мекония. Сам понимаешь, что это значит.

* * *

– Чем это тут пахнет?

Жена Гислингхэма заходит на кухню. Он стоит у плиты в фартуке, через плечо перекинуто полотенце, в руке лопатка. Крис чертовски наслаждается происходящим. Билли сидит на высоком стульчике и явно больше интересуется тем, что готовит папа, а не безвкусной кашеобразной массой в своей пластиковой тарелочке.

– Готовлю поздний завтрак, – говорит Гислингхэм. – На работе меня с утра не ждут, вот я и решил извлечь из свободного времени максимум пользы.

– Колбаски? – удивляется Джанет, заглянув в сковороду.

Крис ухмыляется.

– Скромный подарок от признательного члена общества. Который, на мою удачу, оказался мясником.

– Осторожно, а то еще скажут, что ты берешь взятки…

Гислингхэм вскидывает руки, делая вид, будто испугался.

– Споймали мене на хабаре. – Он изображает акцент кокни.

– Так они говорят? – Джанет поднимает бровь.

Рассмеявшись, Гислингхэм отрезает кусочек готовящейся колбаски.

– Попробуй.

Джанет нерешительно смотрит на угощение, но все же снимает его с кончика ножа – перед запахом не устоять.

– Ай, горячо! – вскрикивает она и машет рукой перед ртом.

– Вкуснятина, правда?

Джанет кивает:

– И где такие продают?

– На Коули-роуд. Традиционные английские колбаски.

– Как давно я их не готовила…

Гислингхэм не помнит, когда супруга вообще в последний раз что-то готовила, да и не важно. Главное, что она улыбается.

– У тебя тут жир на подбородке. – Он вытирает капельку пальцем, кладет лопатку в сковороду и обнимает Джанет. Билли начинает что-то бормотать, и Крис подмигивает сыну.

Все у них будет хорошо.

* * *

В столовой Куинн уже шестой день переживает свой личный кошмар. От него исходит такое количество негативной энергии, что никто не хочет сидеть с ним рядом, хотя в это время дня свободных мест тут не найдешь. Куинн заглядывал на Белфорд-стрит, где вроде бы временно обосновалась Пиппа, но никого не застал. Он швыряет телефон на стол рядом с тарелкой. К яйцам с беконом едва притронулся. Конечно, Пиппа теперь знает его номер и поэтому не берет трубку. Надо попробовать с другого мобильного, а обратиться сейчас можно только к одному человеку.

Куинн обводит взглядом столовую. И где этот чертов Гислингхэм?

* * *

Ближе к десяти часам Вики и управляющий Вайн-Лодж снова сидят в первом кабинете для допросов. Мы с Гау наблюдаем за ними по видео. Как только они приехали, я отвел Уилкокса в сторону и узнал, что Вики так и не спрашивала про мальчика.

Гау посматривает на бумаги, которые я держу в руке.

– Ловко вы придумали – попросить Чаллоу провести анализ дневника.

– Вы же сказали, что с ним что-то не так. Дальше интуиция подсказала.

– Поэтому вы отличный следователь. Только теперь у вас проблемка, да?

Я поворачиваюсь к Гау:

– Вам придется предоставить результаты анализов адвокату Харпера.

– Знаю. И мы все понимаем, что он с ними сделает, – скривившись, отвечаю я.

В дверь стучат.

– Готовы, сэр? – спрашивает Эверетт.

* * *

Когда Гислингхэм наконец приходит на работу, первым делом он отправляется на поиски Куинна.

– Получил доступ к ее мобильному? – спрашивает Крис, присев на краешек стола Куинна, что обычно страшно раздражает сержанта. Как говорится, кот из дому – мыши в пляс. А когда кота схватила злая собака, то мышам позволительны еще бо́льшие вольности.

Гарет качает головой:

– В мировом суде сказали именно то, что ты и предполагал. – Выглядит сержант еще хуже, чем вчера, если такое вообще возможно. – Теперь Фаули хочет, чтобы я нашел ее и предъявил обвинение в даче ложных показаний, но по адресу, который она оставила, пусто. На звонки тоже не отвечает.

– Наверное, запомнила твой номер. Давай я позвоню со своего.

Гислингхэм набирает цифры на мобильном и ждет.

– Не берет, – наконец говорит он. Даже его неутомимый оптимизм начинает понемногу иссякать. Или нет?

Куинну кто-то позвонил, и, разговаривая, он яростно жестикулирует, привлекая внимание Криса.

– Уверен? Сказала, что ее зовут Пиппа Уокер? – Пальцы Куинна сжимаются в кулак. – Вудс, ты, черт возьми, мой спаситель…

* * *

– Спасибо, что пришли еще раз, Вики, – говорю я, присаживаясь. – Сегодня со мной опять будет детектив-констебль Эверетт, если вы не против. Она поможет мне ничего не упустить.

Вики слегка улыбается и кивает. Снова теребит край джемпера.

– Начну с того, что хочу поблагодарить вас за информацию о той, другой девушке. Мы повторно обыскали дом и кое-что обнаружили. Полиэтиленовый чехол.

Она ловит мой взгляд. Губы двигаются, но слов не слышно.

– На нем кровь – пропавшей девушки, как мы полагаем. Похоже, вы были правы. Он действительно убил ее.

На мгновение Вики закрывает глаза и опускает голову.

Я смотрю на Эверетт – та едва заметно кивает мне.

– Боюсь, Вики, нашли мы не только чехол, – продолжаю я, сделав глубокий вдох. – На верхнем этаже дома три пустых комнаты. Похоже, никто не жил в них уже многие годы. На всякий случай мы решили проверить их – и в самой дальней комнатушке нашли следы необычного вещества. Его совсем мало, но стереть такое невозможно даже с помощью тщательной уборки. Современные технологии позволяют его распознать. Вы знаете, о каком веществе идет речь?

Она никак не реагирует.

– Это меконий. Отходы, которые формируются в кишечнике ребенка, пока он находится в утробе матери. Его ни с чем не спутаешь, и он присутствует в организме в течение лишь нескольких часов после рождения. Значит, в той комнатушке был ребенок. Более того, он там родился. Другого объяснения нет.

Вики поднимает голову и бросает на меня дерзкий взгляд.

– Почему вы нам не сказали?

– Поскольку знала, что вы начнете меня обвинять. Именно это вы сейчас и делаете.

– Обвинять в чем, Вики?

– В том, что я не сбежала, не вырвалась оттуда.

– Так почему? Почему вы не сбежали?

– Послушайте, он выпустил меня, только когда отошли воды. И ни на секунду не оставлял одну. Я никак не могла улизнуть. Никак.

– Сколько времени вы провели наверху? – спрашивает Эверетт, оторвавшись от записей. – Приблизительно.

Вики пожимает плечами:

– Пару часов ночью. Снаружи было темно. Так что же, вы меня в чем-то обвиняете? Этот ублюдок насиловал меня, делал со мной отвратительные вещи…

– Мы в курсе, Вики, – тихо перебиваю я.

– Тогда почему вы разговариваете со мной как с преступницей?

– Вики, я понимаю – да мы все понимаем, – что вы просто пытались выжить. На мой взгляд, нет ничего постыдного в том, что вы пошли на некий компромисс с похитившим вас человеком…

– Я и не стыжусь, – заявляет она, глядя прямо на меня и положив руки на стол, – потому что не соглашалась ни на какой компромисс с этим противным, старым извращенцем. Вам это ясно? – Ее щеки пугающе краснеют.

– Хорошо. – Я копаюсь в бумагах и меняю тему. – Вчера вы сказали, что доктор Харпер приносил вам еду в консервных банках, все верно?

Она закатывает глаза:

– Опять всё с самого начала?

Уилкокс бросает на меня взгляд, который как бы говорит: «Что за игру вы затеяли? Не видите, как она разволновалась?»

Разволновалась, да. Только совсем по другой причине.

– А что насчет вашего ребенка, Вики? Доктор Харпер приносил еду для вашего малыша?

На последнем слове она заметно дергается.

– Я кормила грудью. Не хотела, но старик заставил. На время кормления развязывал мне руки.

– Да, точно. Правда, меня смущает кое-что еще…

– И что же? – спрашивает Вики, откинувшись назад и сложив руки на груди. Язык тела так выдает ее, что я все понимаю даже без помощи Гау.

– В мешке с мусором, что мы нашли в подвале, были баночки из-под детского питания. Значит, вы кормили ребенка не только молоком?

– Да, старикан приносил всякую детскую еду, – отвечает Вики, разглядывая ногти. – Правда, только в последнее время. Когда тот вырос.

– Где же доктор Харпер ее доставал?

– Мне-то откуда знать! – срывается она. – Я же не покупала ее вместе с ним. Он мог взять еду где угодно. Там полно магазинов.

– Вообще-то близ Фрэмптон-роуд их на удивление мало. А в пешей доступности вообще почти нет. Доктор Харпер не водил машину уже больше года, а из-за артрита и передвигается плохо. Пешком он мог дойти только до двух магазинов. Вчера констебль Эверетт побывала там.

– И пообщалась с персоналом, – подхватывает Верити. – Все они узнали доктора Харпера на фотографии. Часто обслуживали его, в основном продавали ему пиво. Но не детское питание.

– А подобное, как вы понимаете, – продолжаю я, – наверняка запомнилось бы. Старик – и вдруг просит детские пюрешки…

– Босс, он ведь еще заказывал еду из супермаркета, – спешит добавить Эверетт. – Может, оттуда ему и приносили эти баночки?

Вики попадается на крючок.

– Да, оттуда. Теперь я вспомнила.

Я заглядываю в папку.

– Вы правы. Часть мусора в подвале действительно составляли упаковки от продуктов из супермаркета, где доктор Харпер делал заказ. Проблема в том, что детского питания в его списке не было, мы проверили. Доставку еды организовал его соцработник, и перечень продуктов не менялся.

– Слушайте, я была в подвале, – говорит Вики, глядя на меня. – Понятия не имею, где он брал детское питание.

– Мы сняли отпечатки с этих баночек. На них ваши «пальчики», Вики, и чьи-то еще, смазанные. И ни одного отпечатка доктора Харпера. Его следы есть на других упаковках из-под еды, но не на детской. Как вы это объясните, Вики?

– Это вы у него спросите, а не у меня, – говорит она, пожав плечами.

– Спросим, обязательно спросим. Только вот, честно говоря, он не в самом лучшем состоянии…

– Вот и хорошо, – перебивает она. – Надеюсь, он сгорит в аду за то, что сотворил со мной. Ну что, мы закончили? Я уже устала.

– Осталось немного, потерпите. В суде вас будут спрашивать про самые мелкие детали, и мы должны знать, как вы ответите. Например, про дневник.

Вики хмурится.

– И что с ним?

– Я попросил нашего эксперта-криминалиста еще раз взглянуть на ваши записи. Он обнаружил кое-что, чего мы раньше не замечали. И даже не догадывались проверить.

Она молчит, однако заметно настораживается, прищурив глаза.

– Так вот, криминалист воспользовался одной штукой под названием «электростатическая система выявления и исследования давленых текстов». Древний прибор, я вам скажу.

Настолько древний, что провел последние пятнадцать лет в дальнем углу шкафа. Впервые за все время я порадовался склонности Алана Чаллоу копить всякое барахло.

– Несмотря на возраст, этот аппарат умеет выполнять одну полезную функцию, – продолжаю я. – Он показывает, какое давление применялось к бумаге. То есть с какой силой пишущий сжимал ручку, останавливался ли во время написания. В вашем дневнике давление оказалось поразительно равномерным.

– И что с того?

– Это довольно необычно для записей, которые велись на протяжении двух лет. Такое скорее свойственно листкам, исписанным в одно и то же время.

Уилкокс ерзает на своем стуле. Не представляю, что сейчас творится у него в голове.

– От остальных отличалась только последняя страница. Та, где вы пишете, что кончается вода, и умоляете, чтобы кто-нибудь вас нашел…

Вики стучит ладонями по столу.

– Потому что я думала, что умру! Как вы не понимаете?

– Я все понимаю, Вики.

– Может, сделаем перерыв? – предлагает Уилкокс, глянув на свою подопечную. – Все это очень тяжело.

– Хорошо. Я попрошу принести вам кофе, встречаемся через полчаса.

* * *

В штабе полно народа. Даже Гау здесь. Не видно только Куинна и Гислингхэма. Тут что-то явно происходит, но что именно, я пока не пойму. И Гис тоже оказался втянутым в это.

– Харпер выпускал ее? – изумленно спрашивает Бакстер, заметив нас. – Какого черта она не попыталась сбежать?

– Бакстер, она ведь тогда только что родила…

– Понятно, но она же не была полностью обездвиженной, сэр? Могла бы разбить окно, позвать кого-нибудь… Могла сделать хоть что-то.

Эверетт принимает задумчивый вид.

– В чем дело, Эв?

– Когда Дональду Уолшу предъявляли обвинение, он сказал, что слышал в доме какие-то звуки. Наверху. Он думал, это соседский кот, сиамский. У моей тети был такой – слышали бы вы, как он завывает… Пугающе похоже на ребенка.

– На что ты намекаешь? – спрашивает Бакстер.

– Откуда нам знать, что Вики оставалась наверху только во время родов? Может, Харпер выпускал ее чаще, – предполагает Эверетт. – Может, она покупала детское питание сама.

– Такое возможно? – обращаюсь я к Гау. – Вы упоминали некий сговор…

Любитель театральных пауз, тот отвечает немного погодя:

– Да, вполне возможно. Вот вам и сделка: Харпер на время выпускает девушку из подвала в обмен на некие уступки с ее стороны.

– Вы имеете в виду секс? – задает вопрос Эверетт.

– Скорее всего. Но не изнасилование. Может, она соглашалась притвориться, будто у них своего рода отношения или даже семья. В дневнике есть соответствующие намеки.

– Все равно не понимаю, почему она не сбежала, раз Харпер выпускал ее из подвала, – говорит Бакстер. – И тем более если он разрешал ей выходить на улицу.

Гау обводит взглядом комнату.

– Довольно типичный случай для подобной ситуации. Похититель разлучает мать и ребенка на долгий период времени, чтобы ослабить связь между ними. Вероятно, Харпер иногда отпускал девушку, но держал ребенка взаперти. То есть мальчик становился заложником, и мать не могла его бросить.

– Вот уж сомневаюсь, – продолжает настаивать на своем Бакстер. – Думаю, Вики запросто оставила бы там сына и смылась.

Гау слегка улыбается:

– Я просто рассматриваю варианты, констебль. Составление психологического портрета – это вам не нажать кнопочку и тут же получить ответ. Понять, что именно произошло, – как раз задача Управления уголовных расследований.

Открывается дверь, заходит один из констеблей в форме. Он несет поднос с кофе и баночку колы. Заметив меня, сообщает:

– Пришла ваша жена, сэр. Говорит, это срочно.

– Моя жена?

Алекс никогда не приходит в участок. Серьезно, никогда. Она ненавидит это место. По ее мнению, здесь стоит запах лжи. Лжи и туалета.

– Да, сэр, – немного смутившись, отвечает констебль. – Она в приемной.

* * *

Алекс сидит на сером пластиковом стуле у стены. Мальчишка, стоя на соседнем сиденье, выглядывает в окно. Она придерживает его рукой за спину, чтобы тот не упал. Я быстро иду в их сторону.

– Тебе нельзя сюда, – шепчу я.

– Прости, знаю, ты сильно занят…

– Дело не в этом. Вики здесь, в участке. Неловко получится, если она увидит малыша.

Мальчик начинает стучать по стеклу, и Алекс берет его за руки.

– Так в чем дело, Алекс? Почему ты не позвонила?

– Я дочитала ту книгу. «Комната», про запертую девушку.

– Точно, – вспоминаю я. – Но мне правда пора идти; может, расскажешь вечером?

– Там в конце такой момент, когда она выходит на свободу. Ее сын вынужден приспосабливаться к миру, которого раньше не знал.

– И что?

– Он учится делать то, чего никогда не делал прежде, потому что всю жизнь провел в одной комнате. В комнате без лестницы.

Я смотрю на парнишку: он опять стучит по стеклу и заливается смехом. Я пытаюсь вспомнить, пытаюсь представить…

– Он умеет, – говорит Алекс, как бы прочитав мои мысли. – Я видела несколько раз.

– И у него сразу получилось?

Алекс кивает:

– Без труда. Он уже точно поднимался по лестнице.

* * *

Куинн паркует свою «Ауди» у старого тюремного квартала, который теперь переделали в роскошный отель с мощеным двориком, где полно баров и пиццерий. Болтая и улыбаясь, люди пьют кофе и нежатся на солнце.

– Менеджера попросили задержать ее до нашего приезда, – говорит сержант и глушит двигатель.

– Чертовски повезло, что Вудс услышал, как патрульный сообщает по рации о магазинной краже. – Фортуна решила подбросить Куинну спасительную карту, и Гислингхэм чувствует себя немного обиженным. Может, хотел еще повыслуживаться перед старшим по званию?

Сержант пожимает плечами:

– Он знал, что я пытаюсь найти ее; вот, наверное, и вспомнил имя.

– И это точно та самая Пиппа Уокер?

– Не сомневаюсь. Она стащила дорогущий дизайнерский помпон. Я видел ее сумку, она вся в этих штуках.

– Помпон? Что это еще, черт возьми, такое? – бормочет Гислингхэм, пробираясь вслед за Куинном к перекрестку Карфакс сквозь огромные толпы людей, которые не видят, куда идут, и детей, которые не соблюдают правила и внезапно выскакивают под ноги, сквозь толпы покупателей, зевак и заблудившихся. Магазин высокой моды конечно же находится на Хай-стрит[139]. В витрине на хромированных кубах красуются драгоценности, туфли, сумки, солнечные очки.

Когда они заходят, Куинн показывает на одну из полок.

– А, так вот что называется помпоном? Откуда ж мне знать…

Менеджер явно поджидала их у двери и теперь быстро отводит в сторону от тощей парочки пожилых американцев, разглядывающих головные платки с леопардовым принтом.

– И где она? – спрашивает Куинн, оглядываясь.

– Я попросила ее подождать в кабинете, – говорит управляющая тихим голосом. – Только она, знаете ли, начала громко себя вести.

«Ну еще бы», – мысленно отвечает Гислингхэм.

– Покажете нам? – просит взволнованный Куинн.

Управляющая ведет их к дальнему помещению, которое кажется темным и тесным после просторного и сияющего белизной торгового зала. Сдвигает в сторону коробку с рекламными листовками и открывает дверь в кабинет.

Внутри никого нет. Лишь пластиковый стул, компьютер и забитые документами полки.

– Говорите, держали ее здесь? И где она, черт возьми?

– Она не могла выйти через переднюю дверь, я бы ее увидела, – отвечает менеджер, побледнев. – А Хлоя тут все утро занималась инвентаризацией… Ну, точнее, должна была…

Под звук смывающегося туалета открывается другая дверь. Оттуда выходит женщина и, заметив остальных, краснеет.

– Хлоя, ты же обещала присматривать за мисс Уокер, – отчитывает свою сотрудницу менеджер.

– Она ведь в кабинете? – взволнованно спрашивает Хлоя, держа руку на животе. – Я отлучилась всего на минутку – так долго терпела, но у беременных всегда…

Куинн вскидывает руки над головой.

– Черт! Видимо, она услышала нас.

– Тут есть другой выход? – спрашивает Гислингхэм.

– Задняя дверь ведет к Крытому рынку, – показывает управляющая, – но там у нас только мусорные баки…

Она не успевает договорить, как Куинн с Гислингхэмом уже бросаются в указанном направлении. Выскочив на рынок, Гарет начинает заглядывать во все лавки подряд: закусочная, тайская еда на вынос, бутик, пекарня… И везде почему-то полно девушек с такими же длинными светлыми волосами и модным мелированием. Что голоса, что одежда у всех одинаковые. Они обращают на него свои испуганные, раздраженные и ошеломленные лица. Одна даже улыбается. Оказавшись на открытом пространстве в центре, Куинн видит, как Гислингхэм бежит к нему с противоположной стороны. Теперь они вдвоем разглядывают расходящиеся во всех направлениях улочки Крытого рынка. Вокруг багетные мастера, кондитеры, сапожники… Снаружи у цветочного магазина теснятся растения в горшках, плакаты на доске объявлений рекламируют концерты, выставки и спектакли в университетских двориках. Все равно что искать крысу в огромном лабиринте.

– Видишь ее?

– Неа, – отвечает Крис, всматриваясь в толпу. – Мы не в силах сами тут все обыскать, она может быть где угодно.

– Будь ты на ее месте, куда бы спрятался? – тяжело дыша, спрашивает Куинн.

– Может, где-нибудь повыше? – предполагает Гислингхэм.

– Уже лучше. Как там называется эта кофейня?

– «У Джорджины», но ее хрен найдешь в этом…

– Сюда, – перебивает Куинн и бежит.

Завернув за угол, он вскакивает на деревянную лестницу и стремительно поднимается наверх, где едва не сбивает официантку с подносом кофе. Многие посетители поворачивают голову, однако Пиппы среди них нет.

Извинившись, Гарет идет вниз, уже медленнее. Куда, блин, подевался Гислингхэм?

И тут у сержанта звонит телефон.

– Нашел, – говорит Крис. – Маркет-стрит. Давай быстрее.

Куинн выходит из рынка на улицу и сразу понимает, куда пошла Пиппа и почему.

– Она внутри?

– Зашла пару минут назад. – Гислингхэм кивает. – Другого выхода здесь точно нет, так что остается лишь ждать.

– К черту ждать, идем.

– Это ведь женский…

Однако Куинн уже протискивается мимо терпеливо стоящих в очереди женщин, показывая свое удостоверение.

– Полиция, пропустите. В сторонку.

Обиженно бормоча, женщины расступаются. Куинн начинает стучать по дверям кабинок.

– Полиция, выходите.

Из одной кабинки, опустив голову и стараясь не поймать взгляд сержанта, выбегает азиатка с ребенком. Из следующей выходит с трудом передвигающаяся старушка. Затем – крепкая на вид женщина в твидовом костюме, которая во всеуслышание обещает «сообщить об этом вашему начальству». Закрытой остается лишь одна дальняя дверца, к ней Куинн и подходит.

– Мисс Уокер, – громко говорит он, – нам надо поговорить. Откройте дверь, иначе я ее выбью.

Трудно сказать, от чего у Куинна так бешено колотится сердце: то ли после бега, то ли от прилива адреналина.

В наступившей тишине слышно, как в кабинке сдвигается засов.

* * *

В детстве я обожал картинки Эшера. Знаете, такие черно-белые, с разными геометрическими фигурами. Всяких интересных сайтов тогда не было, но я очень любил оптические иллюзии – и в особенности иллюзии Эшера, – поэтому для развлечения мне хватало и бумаги. Одно изображение, «День и ночь», даже висело у меня на стене. Вы наверняка его видели: это картинка, на которой невозможно понять, летят ли белые птицы на фоне темного неба или черные птицы на фоне белого неба. Такое же чувство у меня возникает, когда я захожу в оперативный штаб. Тут главное не то, на что ты смотришь, а с какого ракурса. От него все и зависит.

Увидев выражение моего лица, члены команды замолкают. Я рассказываю им то, что сообщила мне супруга.

Они долго переваривают информацию, потом тишину прерывает Гау.

– Вполне вероятно, Харпер выпускал и ребенка. – Он снимает очки и достает носовой платок. – Девушка могла об этом договориться.

– Но?.. – По его лицу я вижу, что после этих слов следует большое «но».

– Помните, она сказала, что ничуть не стыдится своего компромисса с Харпером? Язык тела подтверждал ее слова. Значит, ее беспокоит что-то другое. И вот я спрашиваю себя: как же объяснить тот факт, что ребенок явно не провел всю свою короткую жизнь запертым в подвале, когда госпожа Нил уверяет нас в обратном? Лично я, – Гау надевает очки обратно и смотрит в мою сторону, – склоняюсь к самому простому объяснению.

Бритва Оккама. Самый простой ответ обычно и является правильным.

По залу проходит гул, собравшиеся с трудом верят в сказанное Гау.

Как же так… Она ведь не могла…

А я думаю, еще как могла.

– Она все придумала, – говорю я. – Что ее похитили, что держали в подвале, – все это выдумка.

Народ изумленно вздыхает. Глянув на часы, Гау встает.

– У меня семинар ровно через тридцать пять минут. Если понадоблюсь, звоните после него.

Когда за ним закрывается дверь, коллеги начинают ерзать на стульях, менять позы. Столько дней мы ходили кругами на одном месте, зато теперь кажется, что время летит невероятно быстро.

– Вполне логично, – отзывается Бакстер, скрестив руки на груди. Наконец-то его точку зрения поддержали. – Незачем сбегать, если тебя и так никто не держит силой. Она просто решила пожить там. Таскала у Харпера еду. Неудивительно, что старик похудел.

– Думаете, Вики и вправду жила там почти три года? – сомневается Сомер. – Да, она хотела снять дешевую комнату, но это уже какая-то нелепость. И кто-то ведь должен был заметить ее присутствие.

Я показываю на снимок.

– Посмотрите, верхним этажом не пользовались многие годы. По соседству долгое время жила старушка, которая вряд ли что-то слышала через толстую общую стену. А единственный человек, который навещал Харпера, проводил в доме всего по пятнадцать минут за раз и никогда не поднимался наверх…

– В отличие от Уолша, – вставляет Бакстер. – Когда тот воровал нэцке.

– Именно, – соглашается Эверетт. – И услышав что-то, Уолш подумал на кота, но я на сто процентов уверена, что это был сын Вики.

– А как же сам Харпер? – спрашивает один из детективов-констеблей. – Мои сорванцы в детстве орали как резаные. Неужели старик ничего не слышал, пусть даже он был слегка не в себе?

Воцарившуюся тишину прерывает Эверетт:

– Помните, криминалисты обнаружили снотворное на верхнем этаже? Может, и Вики тоже его нашла? И накачивала Харпера, чтобы вел себя спокойнее…

– И не только Харпера, – тихо добавляет Сомер. – Думаю, она хотела угомонить кое-кого еще.

– Позвоню Чаллоу, – мрачно говорит Бакстер. – Пусть проведет анализы на взятых у мальчика образцах. Если Вики действительно такое вытворяла, криминалисты смогут это доказать.

– Даже небольшая доза представляет опасность для малыша, – качает головой Сомер. – Она же могла убить его.

– Судя по всему, ребенок ее вообще не особо волнует. Между ними определенно нет никакой связи. На этой работе все мы частенько сталкиваемся с людьми, у которых неблагополучные отношения, но вот абсолютно не связанных друг с другом мать и ребенка я вижу впервые.

– В этом-то и вопрос, да? – негромко откликается Сомер. – В ребенке, а не в отношениях. Само его существование…

– Если старик не удерживал ее в подвале, то и не насиловал, так ведь? – подхватывает ее мысль Бакстер. – При этом анализ ДНК подтвердил, что Харпер точно является отцом мальчика. Что же тогда получается? Вики изъявила желание заняться сексом со стариком? С чего вдруг?

Теперь я думаю не о бритве Оккама, а о Гислингхэме. О Гислингхэме, которого, черт возьми, до сих пор нет в участке. О Гислингхэме, который всегда говорит, что если дело не в любви, то мотивом являются деньги…

Вот он, ответ, прямо на доске. Был у нас перед глазами с самого первого дня: дом № 33 по Фрэмптон-роуд. По самым скромным оценкам, стоит он около трех миллионов фунтов.

– Она хочет подать на него в суд, – делаю я вывод. – Обвинит в изнасиловании и неправомерном лишении свободы, после чего потребует компенсацию. Этот ребенок поможет Вики завладеть всем, что есть у Харпера. Для нее он и не «ребенок» вовсе, а инструмент в афере по вытягиванию денег.

Я осматриваю собравшихся. Как ни странно, моя версия находит больший отклик у женщин, чем у мужчин. Хотя и Сомер вот что-то хмурится.

– Могла ли девушка вроде нее провернуть подобное? – высказывает сомнение один из детективов-констеблей и обращается к Эверетт: – Вы бы пошли на такое?

– Деньги огромные, – пожимает плечами Верити. – Пожалуй, Вики решила, что быстрый перепихон с дедулей того стоит. Как говорится, закрой глаза и думай об Англии[140].

Бакстер едва слышно присвистывает.

– Господи, бедный старикан…

– Ладно, – перебивает его Сомер, – давайте всё проясним. Каким-то образом Вики узнала, что Харпер живет один и к нему почти никто не приходит. Она пробирается в дом, где обитает на верхнем этаже, а Харпер ничего не замечает. Потом она умудряется от него забеременеть – опять же, если верить старику, без его ведома…

– Ставлю на кухонную спринцовку, – острит один констебль. Коллеги отзываются немного смущенным смехом.

– …и подставляет Харпера, обвинив в похищении и изнасиловании. Подделывает дневник, запирается в подвале.

Все внимательно смотрят на Сомер.

– Только как она могла закрыться, если дверь была заперта снаружи, а? – Эрика обводит взглядом зал. – Кто же тогда это сделал?

– Отпечатки с засова есть? – спрашиваю я у Бакстера.

Тот находит в компьютере отчет криминалистов.

– Только Куинна. Открывал дверь, когда ее нашли.

Значит, кто-то стер следы. Наверняка стер.

– Лично я думаю, что это Харпер, – высказывается Бакстер. – Он же говорил, что его пугают звуки из подвала? Может, однажды спустился туда, понял, что в комнатке кто-то есть, и сдвинул засов. А Вики попалась в собственную ловушку, что чертовски иронично.

– Полагаю, такое возможно, – Сомер медленно кивает. – Правда, он и не помнит…

– Он вообще мало что помнит, – рявкает Эверетт, хотя ей это не свойственно. Я вижу, что такая же мысль отражается на лице Эрики, и Верити, поймав мой взгляд, слегка краснеет.

– Помнит, не помнит – версия все равно неплохая, – говорю я. – Ну что, попробуем подтвердить? А Вики тем временем пусть возвращается в Вайн-Лодж. Перед следующим разговором с ней нам надо все уточнить.

* * *

Отправлено: Ср 10/05/2017 в 11.50, пометка: Важно

От: AlanChallowCSI@ThamesValley.police.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk, CID@ThamesValley.police.uk

Тема: Фрэмптон-роуд – срочно

Подтверждаю, что кровь, волосы и частицы мозгового вещества, обнаруженные на автомобильном чехле, принадлежат Ханне Гардинер. Убийца наверняка завернул в него тело, чтобы биологические жидкости не попали на пол, из-за чего мы и не смогли установить точное место преступления в доме. Предположительно после первого удара жертва потеряла сознание, затем ее перетащили на чехол и нанесли второй – смертельный – удар, чему соответствуют отметины на материале. На полиэтилене найдены только отпечатки Уильяма Харпера, что вполне ожидаемо, раз это чехол от его машины. Если чехла касался кто-то другой, то делал это в перчатках.

* * *

Допрос Пиппы Уокер, произведенный в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд

10 мая 2017 года, 12.10

Присутствуют: детектив-сержант Г. Куинн,

детектив-констебль К. Гислингхэм

Г.К.: Для записи сообщаю, что мисс Уокер были зачитаны ее права, в том числе право на адвоката, от которого она отказалась.

П.У.: Он мне не нужен. Это Роб во всем виноват. Я не сделала ничего плохого.

Г.К.: Разве? Вы соврали полиции – и соврали по-крупному. А мы можем это доказать.

П.У.: Не понимаю, о чем вы.

Г.К.: Три дня назад вы дали письменные показания, заявив, что Ханна Гардинер застала вас с Робом в постели, а потом устроила страшный скандал.

П.У.: Ну и?..

Г.К.: Наши эксперты-криминалисты провели тщательный обыск в квартире на Кресент-сквер. Не нашлось никаких подтверждений тому, что Ханна Гардинер погибла именно там. Зачем вы врали?

П.У.: Я не врала. Прошло два года, он уже не раз делал ремонт.

Г.К.: Это не важно, следы все равно остались бы. Чтобы скрыть их, нужно особое вещество, и даже тогда…

П.У.: Он же ученый. Разбирается в таких вещах.

Г.К.: Дело вот в чем, мисс Уокер. Теперь мы склонны считать, что Ханна погибла в доме № 33 по Фрэмптон-роуд, где и было обнаружено ее тело. На это указывают данные судебной экспертизы.

П.У.: [Молчит]

К.Г.: Что вы на это скажете?

П.У.: А я-то здесь при чем? Я там никогда не бывала. [Встает] Это всё, я могу идти?

Г.К.: Нет, мисс Уокер, присядьте. Вы так и не ответили на вопрос. Почему вы солгали о том, что произошло в квартире Роба Гардинера?

П.У.: Я не врала.

Г.К.: Один наш свидетель утверждает, что вечером 23 июня вы находились у автобусной остановки на Банбери-роуд с двумя молодыми людьми. А Ханна и Роб Гардинеры тем временем наслаждались тихим семейным вечером без каких-либо ссор у себя дома.

П.У.: [Молчит] Я боялась его, он меня бил…

К.Г.: Так вы признаете, что никакого скандала не было?

П.У.: [Молчит]

К.Г.: Мисс Уокер, прошу вас ответить на вопрос для записи. В своих показаниях от 7 мая 2017 года вы заявили, что в квартире по адресу Кресент-сквер, 81 состоялась ужасная ссора. Это правда?

П.У.: [Пауза] Нет.

К.Г.: Тем вечером Ханна Гардинер застала вас в постели с ее мужем, да или нет?

П.У.: Нет.

Г.К.: То есть вы солгали. И, что еще хуже, попытались обвинить невинного человека в убийстве собственной жены.

П.У.: Какой невинный, он тот еще ублюдок…

Г.К.: Вы понимаете, что натворили? У вас серьезные неприятности.

П.У.: [Обращается к сержанту Куинну] Это у вас неприятности. Я все расскажу: как вы пустили меня к себе в квартиру, как мы занимались сексом…

Г.К.: Ничего подобного не было.

П.У.: И кому поверят, мне или вам, а?

К.Г.: Полагаю, присяжные будут на стороне детектива-сержанта Куинна, вам так не кажется?

П.У.: [Показывает сержанту Куинну фотографию на телефоне] Вот мое нижнее белье в вашей постели. Так кому теперь поверят?

Г.К.: Подстроила все, пока меня не было дома… [Обращается к детективу-констеблю Гислингхэму] Врет, она все это придумала…

П.У.: Я требую адвоката. Я ведь имею на это право, да?

Г.К.: Да, как мы уже…

П.У.: Тогда давайте мне адвоката, прямо сейчас. Больше ни слова без него не скажу.

Г.К.: Пиппа Уокер, вы арестованы по подозрению в препятствовании ходу следствия. Вы имеете право хранить молчание, однако если при допросе вы умолчите о чем-то, на что впоследствии будете ссылаться в суде, это может навредить вашей защите. Все, что вы скажете, может использоваться против вас в суде. Сейчас вас отведут в камеру, где вы будете дожидаться своего законного представителя. Мобильный телефон изымается. Допрос окончен в 12.32.

* * *

– Я все еще сомневаюсь в вашей затее, инспектор.

Я в доме на Фрэмптон-роуд, стою перед входом в кухню вместе с адвокатом Уильяма Харпера. Через коридор вижу, как врач Харпера помогает своему подопечному выйти из полицейской машины. Старик выглядит каким-то сморщенным. Даже увядшим. Он в ужасе оглядывается на прохожих, которые наблюдают за происходящим с другой стороны улицы. И все это из-за нас. Конечно, мы не специально, мы действовали из лучших побуждений. И все равно это наша вина.

Эрика Сомер открывает водительскую дверцу, выбирается из автомобиля и вместе с Линдой Пирсон медленно ведет Харпера в дом. Он спотыкается на порожках и выставляет перед собой руки, словно больше не доверяет собственным глазам.

Адвокат знает, что мы пытаемся доказать. Ее интересует другой вопрос: почему вдруг сейчас?

– Это в интересах вашего клиента. Извините, что приходится так поступать, – зато мы получим физическое доказательство. Уверен, вы всё понимаете.

– Я одно понимаю, инспектор, – желчно отзывается она, как только Сомер и Пирсон сажают неповоротливого Харпера на стул в кухне. – Вы могли давно получить это так называемое «доказательство» и избавить больного пожилого человека от лишнего стресса, не говоря уже о тюремном заключении. Я намерена подать на вас жалобу.

Судя по взгляду Эрики, она ожидает, что слова адвоката выведут меня из себя, но я спокоен. В какой-то мере защитница права.

– Вы можете сделать это. Однако у нас не было другого выбора, кроме как арестовать доктора Харпера. На тот момент все улики указывали на него. И, независимо от результатов данного эксперимента, это не имеет никакого отношения к его физическому состоянию трехлетней давности, когда предположительно и было совершено похищение.

Раздраженно фыркнув, адвокат лезет в карман за мобильным телефоном.

– Давайте уже приступим.

Бакстер стоит позади меня с камерой – защитница не единственная, кто собирается снимать все на видео.

– Итак, доктор Харпер, вы готовы?

Он смотрит на меня и закрывает лицо дрожащей рукой, будто опасаясь удара.

– Бояться нечего, Билл, – говорит ему врач. – Это полицейский, он не причинит тебе вреда.

Слезящиеся глаза Харпера ловят мой взгляд. Он меня не узнает.

Пирсон присаживается рядом с ним на корточки и кладет ладонь на его руку.

– Нам просто нужно, чтобы ты на минутку спустился в подвал…

Старик широко распахивает глаза.

– Нет… там внизу что-то такое…

– Не волнуйся, Билл. Теперь там никого нет, честное слово. Я все время буду с тобой. Я и вот эта милая леди из полиции.

Выпрямившись, Пирсон переглядывается с Сомер, которая отвечает легкой улыбкой.

Бакстер подходит к двери, отодвигает засов и включает свет. Сомер помогает Харперу встать и с помощью Пирсон ведет его к лестнице в подвал.

– Я пойду первой, – говорит Эрика. – На всякий случай.

– Он должен спуститься сам, – тихо напоминаю я. – В этом вся суть.

– Я знаю, сэр. – Она немного краснеет. – Просто…

Сомер не договаривает, но я и так понял, что она имеет в виду.

– Запись пошла, – доносится голос Бакстера сзади.

– Вперед, Билл, – осторожно подбадривает его Пирсон. – Не спеши. Можешь взяться за перила.

На все уходит почти двадцать минут: Харпер обеими руками держится за поручень и спускается спиной к подвалу, бормоча что-то. Каждый шаг дается ему с дрожью. Пару раз он едва не поскользнулся. Наконец мы все внизу, в сыром и вонючем подвале с тусклым освещением.

– И что это доказывает, инспектор? – спрашивает адвокат.

– Что доктор Харпер все еще может самостоятельно попасть сюда, несмотря на прогрессирующий в последние месяцы артрит.

Во взгляде Бакстера я читаю его мысли: констебль уверен, что старикан спустился в подвал, запер Вики, так как боялся доносившихся отсюда звуков, и таким образом обрек девушку с ребенком на страшную мучительную смерть, от которой их избавило случайное совпадение. Но он ведь понятия не имел, что творит. Наверняка думал, что это крысы. Мы не можем обвинить его ни в попытке убийства, ни тем более в убийстве.

– Можно отвести Билла наверх, инспектор? – просит Пирсон. – Он разволновался.

Я киваю:

– Только пусть поднимется сам.

– Сэр, подождите-ка, – зовет меня Сомер. – Она стоит у входа в дальнюю комнатку и тянется к засову на верхней части двери. – Не могу достать. Чтобы сдвинуть его, надо обязательно на что-нибудь встать.

Адвокат тут же делает вывод и хватается за эту зацепку:

– Какой у вас рост, констебль?

– Метр шестьдесят семь.

– А мой клиент не выше метра семидесяти – и то если полностью выпрямится. Как видите, в движениях он серьезно ограничен, руки у него изувечены артритом.

Звучит немного напыщенно, но мысль вполне ясна.

– Эта комната есть на снимках с места преступления? – обращаюсь я к Бакстеру.

Тот качает головой:

– На камере нет, но кое-что было на мобильном.

– Давай-ка посмотрим.

Бакстер листает фотографии: дальнее помещение подвала, грязное постельное белье, мешок с пустыми консервными банками, отвратительного вида унитаз. И, наконец, комната, в которой мы находимся. На снимке поломанная мебель, черные полиэтиленовые мешки, старая оловянная ванна, заваленная барахлом. Ничего крепкого, на что можно было бы залезть.

– Как насчет приставной лестницы из оранжереи? – приглушенным тоном спрашиваю я.

– Она была покрыта паутиной и всяким дерьмом, так что ее много месяцев никто не трогал, – отвечает Бакстер. – А Вики провела в подвале не более трех недель.

Конечно, он прав. Еды и воды вряд ли хватило бы на больший срок.

– Принесешь стул с кухни?

– Я-то принесу, босс, а вот он точно не смог бы, понимаете? – отзывается Бакстер, поглядывая на Харпера.

– Не думаю, что стоит подвергать моего клиента дальнейшим унижениям, которые к тому же снимаются на видео, – громко заявляет адвокат. – Если не возражаете, я отвезу его обратно в дом престарелых, где он оказался в результате ваших действий.

Вместе с врачом она помогает Харперу подняться наверх. Слышны удаляющиеся по коридору шаги, хлопает дверь.

– Я все повторяю себе, что он в любом случае вскоре попал бы в пансионат, – говорит Сомер, прикусив губу.

Прекрасно ее понимаю.

– Если не Харпер закрыл Вики в подвале, – продолжает размышлять Бакстер, – остается только Уолш. Он определенно ее не насиловал, однако вполне мог понять, что она живет здесь. Да, по его словам, Уолш списал странные звуки в доме на кота, но вдруг он соврал? Может, разгадал замысел Вики и решил отделаться от девчонки – навсегда? Подумал, что ему все сойдет с рук, учитывая результаты ДНК и психическое состояние Харпера… Все указывало бы на старика.

– Что думаете, Сомер?

Она достает из кармана салфетку, чтобы вытереть руки.

– Если Уолш и вправду узнал о том, что планировала Вики, у него имелся чертовски хороший мотив избавиться и от девушки, и от ребенка. Он ведь прямым текстом заявил, что вместе с сестрой ждет наследства Харпера после смерти старика. Думаете, Уолш захотел бы поделиться чем-то с мелкой грязной аферисткой? – Сомер кривит лицо. – Пожалуй, именно так он ее и описал бы.

– Полагаете, он способен на такое? Способен запереть людей в подвале, прекрасно понимая, к чему это приведет?

Сомер убирает салфетку обратно в карман.

– Да, сэр. В нем есть что-то жестокое. Неудивительно, что Уолш живет один.

Бакстер невероятно доволен тем, что Эрика полностью с ним согласилась.

– А еще он достаточно хитер, чтобы стереть отпечатки с засова.

С этим тоже не поспоришь.

– В любом случае, – добавляет Бакстер. – Если не он, то кто? Больше никто не подходит. Ни у кого другого не было мотива и тем более возможности.

Я делаю глубокий вдох.

– Хорошо. Езжай в Вайн-Лодж и арестуй Вики за попытку мошенничества.

Бакстер кивает.

– А что с Уолшем?

– Мы знаем, что Вики обнаружили первого мая и она провела в подвале около трех недель. Давайте узнаем, где в этот период времени был Уолш.

* * *

– Фаули не видела?

Сомер удивлена, что Куинн обратился именно к ней, когда вокруг много народа.

– У супера. По-моему, он как раз искал тебя.

«Потому что последние два дня ты пропадаешь неизвестно где, – мысленно продолжает Эрика. – Да и выглядишь дерьмово».

Куинн потирает затылок.

– Дельце, знаешь ли, непростое.

Распахивается дверь, заходит Вудс – сержант, надзирающий за арестованными. Он осматривает помещение и, заметив Куинна, подзывает его к себе. Вдвоем они что-то обсуждают, затем Гарет спешит переговорить с Гислингхэмом. По их лицам видно, что они в чем-то замешаны. «Не знаю, во что ты ввязался, – думает Сомер, – только не тащи за собой Гиса». Ей нравится Крис, и он не обязан расплачиваться за ошибки Куинна.

Сомер встает и подходит ближе, делая вид, будто ищет что-то на столе неподалеку от них. Голоса звучат приглушенно, но расслышать все равно получается.

– Должно же у нее быть хоть что-то, – шепчет Гислингхэм. – Кредитка? Паспорт, права? Мы же знаем, что она водит машину.

– Вудс говорит, ничего нет, – отвечает Куинн. – Уж ему ли не знать.

Крис поворачивается к своему компьютеру:

– Ладно, давай поищем водительские права.

Он стучит по клавиатуре и смотрит на монитор, пожевывая кончик ручки. Нахмурившись, вводит другие данные и переводит взгляд на Куинна.

– Вот черт, – говорит он.

* * *

Кратко рассказав Харрисону о продвижении в деле, я возвращаюсь в штаб. Все заняты делом. Бакстер, например, разговаривает и одновременно пишет на белой доске.

– Что насчет местонахождения Уолша в интересующие нас три недели? – спрашивает Бакстер.

– Проверяем уличные и дорожные камеры по маршруту от Фрэмптон-роуд до Банбери, – откликается один из констеблей. – Большой объем работы, это займет какое-то время.

– А конкретно по двадцать четвертому июня пятнадцатого года?

– Еще жду информацию, – говорит Сомер со своего места за столом. – В расписании стоят уроки с половины одиннадцатого, то есть съездить в Уиттенхэм и вернуться он в принципе успел бы. Я уже просила проверить, не болел ли Уолш в тот день, но потом мы сосредоточились на Гардинере, вот я и упустила ответ на свой вопрос. Извините.

– Следователи в Банбери ведь приглядывают за ним?

– Да, они в курсе дела. Знают, что мы приедем за Уолшем, как только у нас будет достаточно улик.

Бакстер отвлекается от доски и замечает меня.

– Порядок, босс?

– Что это ты делаешь?

– Работаю над делом Уолша. Как вы и сказали.

– Я просил проверить его алиби по поводу Вики. Ханну я не упоминал.

Сомер переводит взгляд с Бакстера на меня.

– Добавить ее в общую картину показалось логичным, сэр. Раз Харпер не в силах встать на стул и открыть дверь в подвале, то как он мог бы затащить чехол на чердак, пусть даже два года назад? Вы на тридцать лет моложе, а все равно забрались туда с трудом, да и лестницу пришлось держать, – добавляет она, слегка покраснев.

– Повторюсь, – влезает Бакстер, – кто, если не Уолш? Только у него были и средства, и возможность.

Я подхожу к доске и смотрю на то, что Бакстер написал под заголовком «Мотив».

– Помните, мы обсуждали, что Уолш мог использовать этот дом, чтобы заманивать женщин? Так до сих пор и не ясно, откуда у Харпера порнушка.

– Он прав, босс, – соглашается Эверетт. – Если журналы не Харпера, то наверняка принадлежат Уолшу.

– А убийство Ханны вполне может иметь сексуальную основу, – опять вступает в разговор Сомер. – Мы же не знаем, сколько времени она провела в доме. Он мог держать ее там дни напролет. К тому же она была раздета и связана.

– И Вики, прячась все это время наверху, ничего не слышала? – сомневаюсь я.

Мне и самому хочется в это поверить, но в деле и так уже слишком много совпадений.

Не понимая, к чему я веду, все переглядываются.

– Послушайте, я готов признать правдоподобной версию о том, что Уолш запер Вики. Тут все складывается, а он еще и проворачивает идеальное, как он считает, убийство: ни крови, ни следов, даже смотреть в глаза своим жертвам не придется. Просто сдвинь засов – и уходи, ни о чем не волнуясь. Однако с Ханной поступили совсем иначе. С ней расправились жестоко и неряшливо, да и вообще это был огромный риск.

– Так на что вы намекаете?

Я снова смотрю на доску с распечатками карт, временно́й шкалой, фотографиями и пытаюсь сложить все это в голове в единое целое.

– Думаю, убийство Ханны было преднамеренным, – медленно говорю я. – И продуманным до мельчайших деталей кем-то, кто знал ее и заманил туда, где все было готово для преступления. Оружие, клейкая лента, одеяло, чехол от машины. Этот кто-то задумался даже о том, что придется хорошенько спрятать чехол. И убийца, хотевший ее смерти, отлично знал дом на Фрэмптон-роуд.

Сомер бледнеет.

– Но кто может такое провернуть… разве что…

– Психопат? Вы правы. Я считаю, что человек, убивший Ханну, является психопатом.

– Босс?

В двери появляется Куинн – на пару с Гислингхэмом.

– О, как мило, что вы соизволили зайти. – Да, сарказма я не жалею. – Не хотите наконец объяснить, чем вы, черт возьми, занимаетесь последние пару дней?

– Это я во всем виноват, босс, – смущенно отвечает Куинн. – Гис просто пытался помочь.

Они переглядываются.

– Можем поговорить у вас в кабинете? – просит Куинн.

Я по очереди внимательно смотрю на обоих.

– Надеюсь, это что-то стоящее.

Так и есть. Только не для Куинна.

* * *

Через полчаса мы втроем возвращаемся в штаб, и все тут же отвлекаются от своих дел.

– Вперед, – говорю я Куинну, и тот шумно сглатывает.

Сержант только что получил самый суровый выговор в своей жизни, и это еще не конец. Нет-нет, он по уши в дерьме.

– Пару часов назад мы привезли Пиппу Уокер в участок, чтобы предъявить обвинение в препятствовании ходу следствия. Когда сержант регистрировал арест, она заявила, что у нее нет документов. Это, конечно, брехня, поэтому мы решили пробить ее по водительским правам, но, – Куинн глубоко вздыхает, – Пиппы Уокер с подходящей датой рождения не нашлось.

– Пробовали Филиппу вместо Пиппы? – интересуется Эверетт.

– Не помогло, – качает головой Куинн. – Искали все имена, уменьшительным от которых может быть Пиппа. Пенелопа, Патриция…

Один из детективов-констеблей отрывает взгляд от мобильника и с озорной ухмылкой добавляет:

– Тут написано, что на итальянском «пиппа» означает «минет». Это поможет, сержант?

Раздается приглушенный хохот; Крис опускает голову, чтобы скрыть усмешку. Таким пунцовым Куинна я раньше не видел. Сомер смотрит на него одновременно с иронией и беспокойством. Надеюсь, что ирония победит, – эта девушка слишком хороша для сержанта. Куинн сам нашел приключения на свою пятую точку. Во всех смыслах.

– Может, банковский счет? – предлагает кто-то, когда затихает смех.

– Пока не обнаружили, – отвечает все еще краснеющий Куинн.

– Контракт на мобильный?

– Телефон предоплаченный, – качает головой Гислингхэм.

– То есть она пользуется вымышленным именем? Но зачем? – изумляется Эверетт.

А я вдруг понимаю, что нужно делать. Встаю и снимаю пиджак со спинки стула.

– Вы куда? – спрашивает Гис.

– Собираюсь найти ответ на этот вопрос.

* * *

– Итак, что связывает Мэри Энн Николз, Элизабет Страйд, Кэтрин Эддоус и Мэри Джейн Келли?[141]

В зале раздается громкий смех, парочка юмористов кричат:

– Профессия!

Брайан Гау сидит за столиком у камина и, ухмыляясь, пишет на листке ответ своей команды. Он просто обожает ходить на паб-квизы, а еще отслеживать определенные поезда и решать квадратные уравнения. Серьезно, я не шучу. Вместе с Гау играют один бывший лаборант и профессор судебной медицины на пенсии. Название их команды – «Преступные умы» – казалось мне довольно оригинальным, пока Алекс не сообщила (слегка язвительно), что вообще-то есть такой сериал[142].

Гау всегда ходит в этот паб по средам, который за последние пару лет превратился из забегаловки для рабочих из угольного порта в модное местечко. Интерьер в серо-бирюзовых тонах, обновленная черно-белая плитка на полу, зимой зажигают камин. Алекс здесь нравится, да и пиво по-прежнему неплохое. Я жестами спрашиваю у Гау, взять ли ему еще. Тот кивает, и, как только заканчивается тур и команды сдают свои листочки, пробирается ко мне между столиков.

– И чем я это заслужил? – иронично спрашивает Гау, взяв свою пинту.

– Расскажите мне о психопатах. Точнее, о психопатах и социопатах.

Он поднимает бровь, как бы изумляясь: «Так вот куда вас занесло?»

– Ну, некоторые внешние проявления поразительно схожи у тех и у других, – начинает эксперт, слизнув пену с верхней губы. – Они манипуляторы и нарциссы, постоянно врут, не способны нести ответственность за свои действия и практически не умеют сочувствовать. Их вообще не интересует ничего, кроме собственных нужд.

– И как же их различить?

– Психопаты более организованны и терпеливы. Социопаты склонны к импульсивным поступкам, а значит, они чаще ошибаются, и поймать таких вам будет легче. Причина социопатии в большинстве случаев кроется в некоей детской травме: жестокое обращение, насилие, недостаток внимания… Как обычно.

– А что у психопатов?

– Психопатами не становятся, психопатами рождаются, – отвечает Гау, внимательно наблюдая за моей реакцией. – Ну что, помог я вам?

Ведущий призывает собравшихся занять свои места – начинается следующий тур.

– Думаю, да, – киваю я.

Гау берет свой бокал, но я его останавливаю.

– И еще кое-что.

– Вот уж не думал, Фаули, что вы фанат «Коломбо»[143], – шутит он.

Однако Гау мрачнеет, как только слышит мой вопрос.

* * *

Открыв дверь и увидев меня, Гардинер сразу настораживается.

– Чего вам? – спрашивает он, не скрывая враждебного настроя. – Надеюсь, пришли, черт возьми, извиниться?

– Можно войти? Это важно.

Не сразу, но Роб все же кивает и впускает меня. Тоби спит на диванчике перед телевизором, прижав к груди плюшевую собачку.

Гардинер выключает мультики.

– Сейчас отнесу Тоби в кровать и вернусь.

С моего первого визита квартира не изменилась. Пахнет едой. Роб чертовски хорошо убрался в доме, потому что следов пребывания криминалистов как не бывало. Беспорядок здесь теперь только от малыша. Гардинер явно изо всех сил пытается вернуть жизнь сына в привычное русло. Я на его месте поступил бы точно так же.

Он возвращается и садится на диван.

– Ну?

– Я действительно хочу извиниться. Страшно подумать, через что вам пришлось пройти в последние несколько дней.

– И по чьей же вине? – с бесстрастным взглядом спрашивает он.

– Извините, у нас не было выбора. Пришлось рассматривать все версии, соответствующие уликам.

– Только улик против меня у вас так и не было, да? Лишь наглая ложь, сказанная со злым умыслом.

– Поэтому я и пришел. Хотел поговорить с вами о Пиппе Уокер.

– О чем именно? – напряженно спрашивает Гардинер.

– Мы знаем, что она соврала в своих показаниях.

– Вот именно! – восклицает он и добавляет чуть тише: – Охренеть как соврала.

Я слегка подаюсь вперед.

– Но во всем ли? Ссоры с женой у вас не было, верю. Но с Пиппой вы спали и до смерти жены? Послушайте, я не собираюсь вас ни в чем обвинять, поэтому мы и беседуем здесь, а не в участке. Примерно за неделю до исчезновения Ханны Пиппа посылала вам много сообщений. Очень откровенных сообщений. Вы же знаете, о чем я говорю.

Гардинер проводит рукой по волосам и, сделав глубокий вдох, смотрит на меня.

– Ладно, один раз было. Помните, я говорил про глупости, которые совершаешь от злости и досады, а потом жалеешь? Вот это как раз оно. Пиппа в открытую проявляла ко мне интерес. Однажды Ханна была в отъезде, и я слишком много выпил, так что это просто… просто случилось.

– И это было незадолго до исчезновения вашей жены?

– Недели за две. Ханна уезжала в Нанитон, чтобы узнать о других строительных проектах Малкольма Джервиса.

– После этого Пиппа и начала слать вам сообщения?

– Она ни на минуту не оставляла меня в покое, – с горечью в глазах отвечает Роб. – Думала, это что-то значит. Что нас ждет совместное будущее, что я люблю ее. Безумие какое-то. Я не ответил ни на одно сообщение, я всё удалил…

– Знаю, – тихо говорю я.

– И сказал, что ей придется найти другую работу, потому что все стало слишком сложно.

– Как она это восприняла?

– Довольно по-взрослому, как мне показалось. Помолчав некоторое время, Пиппа извинилась. Мол, она неправильно все поняла, но давай жить дальше, как будто ничего не было. Через пару дней стало ясно, что ничего не выйдет, и я снова попросил ее найти другое место.

– А она что?

– Обещала, что начнет искать. Говорила не волноваться за нее.

– Как вы всё объяснили Ханне?

– Сказал, что настало время для перемен или вроде того. Она сразу согласилась.

– И когда это произошло?

– За несколько дней до пропажи Ханны. Кажется, я говорил с Пиппой в пятницу.

Вот теперь-то картина складывается.

– Почему вы раньше об этом не говорили, мистер Гардинер?

– Боялся, что попаду в неприятности – так оно и вышло, да? – раздраженно отвечает он. – Как только вы узнали, что я трахался с Пиппой, то сразу предположили, что я и убил свою жену.

– Вам все равно следовало рассказать, – осторожно настаиваю я. – В конечном счете и вам, и нам стало бы легче.

– Извините. – Роб подается вперед, уперев руки в колени. – Я все понимаю. Извините.

Немного помолчав, я спрашиваю:

– Не знаете, Пиппа знакома с кем-нибудь на Фрэмптон-роуд?

Гардинер качает головой:

– При мне она ничего такого не упоминала.

– Могла ли она по какой-то причине ходить в дом номер тридцать три?

Роб хмурится:

– Нет, там она точно не бывала. Когда в новостях рассказывали про эту девушку из подвала, она еще спросила, что это за дом. А почему вы интересуетесь?

Как бы получше ему рассказать… Надеюсь, Гардинер справится с моей прямотой. Он ведь не только ученый, но и молодой отец, потерявший супругу.

– Вы никогда не думали, что Пиппа могла быть замешана… в исчезновении Ханны?

– Пиппа? – изумляется Роб.

– Значит, не подозревали ее?

– Конечно нет, – ошеломленно говорит он. – Разве я позволил бы ей жить здесь и присматривать за Тоби, если б думал, что она убила мою жену? Я же говорил, после пропажи Ханны я был сам не свой… а Пиппа помогала во всем, да и Тоби она нравилась…

Гардинер замолкает и шумно сглатывает.

– Да, в какой-то момент она переборщила, но это ведь была всего лишь влюбленность. Запала на меня, однако вскоре справилась с этим. Вы же знаете, как оно бывает в юном возрасте: в какую-то минуту тебе жизнь не мила, а в следующую уже не можешь вспомнить, из-за чего вообще беспокоился. Господи, она просто девчонка, а не какой-нибудь, черт возьми, психопат…

* * *

– Только он ошибался. – Я обвожу взглядом комнату. Теперь они поняли, куда я ходил и зачем. – Думаю, Пиппа Уокер – настоящий психопат. Она убила Ханну, и убила намеренно.

До ребят доходит не сразу. Оно и неудивительно: Пиппа – девушка привлекательная, из среднего класса, ей всего двадцать два года. Могла ли такая устроить резню в доме на Фрэмптон-роуд? Тем более что тогда ей было вообще двадцать. Я пересказываю им то, что узнал от Гау. Про то, что психопатами не становятся, а рождаются. Про то, что его опыт подсказывает: женщины-психопаты более самовлюбленные и эгоистичные, чем мужчины. И куда более мстительные, когда кто-то их злит.

– Гау назвал ее «фурией в аду», если быть точнее[144].

– Не сомневаюсь, он поведал и о том, откуда эта цитата, – бормочет Гис.

– Такие люди считают, что весь мир вращается вокруг них. Остальные лишь представляют собой преграду на их пути. Если Пиппа решила добиться Гардинера, то наличие у него жены вовсе не являлось для нее помехой.

Помню, в одном сериале про полицейских – «Воскрешая из мертвых» (одном из немногих, что я все-таки смотрел) – была такая сцена. Криминалист-психолог рассказывает, почему люди становятся убийцами. Мужчин, по ее словам, толкают на преступление деньги, гнев или чьи-то слова. Однако с женщинами все по-другому. Женщины убивают, потому что кто-то стоит у них на пути.

– И ведь она получила, что хотела, – мрачно отзывается Эверетт. – Переехала жить к Гардинеру. Если б не эта провальная затея с беременностью, может, он даже женился бы на ней.

– Хватило бы такой девчонке сил пробить череп? – сомневается Бакстер; он, как всегда, прагматичен.

– Еще как, – скривившись, отвечает Куинн. Понемногу возвращается его прежний характер. – К тому же Ханну ударили сзади. Для этого нужно не так уж много сил.

– А могла ли она сама переместить тело в сарай?

– Я думаю, да, – снова отзывается Куинн. – Ханна была не очень крупной женщиной, а Пиппа молодая, крепкая…

За спиной у сержанта один из констеблей корчит рожу, как бы говоря: «Ну да, конечно».

– Она могла сделать это – при достаточном количестве времени.

– А дальше всё, как мы предполагали, – подхватывает Гислингхэм. – Пиппа поехала в Уиттенхэм, бросила там машину и вернулась на автобусе. О малыше она, скорее всего, даже не волновалась, раз ее целью был Гардинер. Я же говорил, что только ненормальный может сделать такое с ребенком. Похоже, я был прав.

– И еще – в автомобиле найдены следы ее ДНК, – добавляет Эверетт.

– Но это не казалось странным, потому что мы знали, что Пиппа часто на нем ездила.

– Так это ее люди видели с коляской? – спрашивает Сомер. – Цвет волос же не совпадает. Пиппа блондинка, у Ханны волосы темные.

– Достать парик не проблема, – жмет плечами Гислингхэм. – Тем более если она все детально спланировала, как говорит босс.

– Постойте-ка, – вступает Бакстер, – пока нас всех не занесло. Убийство произошло на Фрэмптон-роуд, так? В дом в любое время мог проникнуть Уолш; но Пиппа? Как она туда попала?

Бакстер – настоящий адвокат дьявола. Как будто проходил тренинг у самого сатаны.

– Вообще-то не думаю, что это было сложно, – отвечает Куинн. – Даже с улицы видно, что дом запущенный. Она могла зайти с заднего двора и увидеть, что дверь оранжереи открыта…

– И Харпер ничего не заметил?

– Мысли у старика начали путаться, к тому же он пил и принимал снотворное. Полагаю, большую часть времени он был в отключке.

– Ладно, – говорит Эверетт, – предположим, что так все и случилось. Тогда возникает следующий вопрос: как Пиппа заманила туда Ханну?

Гислингхэм вскидывает руки.

– Легко! Она знала, что машина Ханны стоит на Фрэмптон-роуд. Там Пиппа ее и ждала, подобрав нужный момент. И про то, что Ханна собирается в Уиттенхэм, ей тоже было известно – более того, Пиппа была одной из немногих, кто точно об этом знал. Так вот, она зовет ее за собой под каким-то предлогом – может, сказала, что там надо помочь больной кошке или вроде того, – и как только они оказываются вне поля зрения…

– Пусть так, – перебивает Бакстер. – Но как доказать, что Пиппа действительно была в том доме? Служба уголовного преследования потребует улики посерьезнее. А если мы арестуем ее по какому-то другому обвинению, не за убийство, адвокат тут же внесет за нее залог, и больше мы в жизни не увидим Пиппу Уокер.

Наступает тишина. С фотографий на нас смотрят Ханна, Пиппа и Тоби. Тоби, который ничего не смог поведать о плохом дяде, навредившем мамочке, потому что никакого плохого дяди и не было. Он просто покатался на машине со своей няней. Я сотни раз глядел на эти снимки и только теперь замечаю что-то на фото Пиппы, чего не видел раньше.

– Вот этот снимок с карнавала на Коули-роуд – у нас есть цифровая версия? – спрашиваю я у Бакстера.

– Да, босс.

Он подходит к своему компьютеру и открывает фотографию на мониторе. Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть получше.

– Подвеска на шее, – показываю я. – Можешь приблизить?

В зале стоит низкий гул, все собираются вокруг нас. Думают, я напал на след, и понимают, что так и есть, как только Бакстер увеличивает часть снимка, и она становится четкой.

На длинной серебряной цепочке висит резная фигурка в форме ракушки. Такая маленькая, красивая и безумно дорогая.

Пропавшее нэцке.

Гул превращается в шум, всех переполняет адреналин нового открытия. Кусочки пазла наконец-то складываются в картину. Только один человек в штабе смотрит не на экран компьютера – это Сомер. Она вглядывается в то, что написал на доске Бакстер.

Я иду к ней.

– О чем думаете?

– О том, что вы сказали про Уолша, сэр. Он ведь не мог убить Ханну в доме так, чтобы об этом не узнала Вики.

– И что?

– Разве то же самое не относится к Пиппе? Да, она тщательно все спланировала, но Вики все равно хоть что-нибудь, да услышала бы. И Пиппа никак не могла затащить на чердак тот чехол без ведома Вики, которая обитала на верхнем этаже.

Я оборачиваюсь и прошу всех притихнуть.

– Послушайте, что вам сейчас скажет Сомер.

Слегка краснея, она снова рассказывает о своем предположении.

– Так какова теория? – спрашивает Куинн. – Услышав что-то, Вики идет вниз и натыкается на кровавое побоище?

– Вполне возможно, – говорит Сомер. – И в полицию она не пойдет, ведь тогда раскроется ее афера. А ведь Вики через столько прошла, чтобы получить деньги: родила ребенка, пряталась в доме…

Куинн хмурится – от задумчивости, а не в сомнении.

– То есть они решили прикрыть друг друга? Под угрозой взаимного гарантированного уничтожения, как во времена «холодной войны»?

– Только представьте: Вики не хватало только того, чтобы по дому рыскала полиция. – Сомер заговорила увереннее, и теперь все к ней прислушиваются. – Обе они были готовы на все, лишь бы отвлечь внимание от Фрэмптон-роуд, тридцать три, поэтому и заключили сделку. Пиппа ничего не сообщает о Вики, если Вики покрывает Пиппу. Это Вики помогла ей перенести тело, спрятать чехол, смыть улики…

– Стой, стой! – Гислингхэм вдруг вскакивает и начинает копаться в бумагах на столе. – Черт… И как я не подумал об этом раньше?

Он находит нужный документ и, бледнея, говорит:

– Помните соседку по квартире, которая обеспечила алиби Пиппе в пятнадцатом году? Она тогда сказала, что Пиппу все утро тошнило. Ее звали Ники Вил. – Гис отчетливо произносит каждое слово, глядя на собравшихся. – Вики Нил и соседка Пиппы – одна и та же девушка.

* * *

Час спустя Эверетт ищет место для парковки у Иффли-роуд. При разделении задач она уговорила Куинна отправить ее сюда – разведать, где жила Пиппа в 2015 году. Куинн не постеснялся назвать это задание самым хреновым из всех – зачем тебе такое брать? – однако интуиция подсказывает Эверетт, что именно здесь быстрее всего получится установить настоящее имя девушки. При всех, а конкретно при Фаули и Сомер, она, естественно, об этом не сказала. Не то чтобы Верити завидует Эрике, просто слишком уж много той дают высказываться – а она ведь всего лишь констебль, помогающий в расследовании более высоким полицейским чинам. Сомер еще к тому же и красотка. Как тут не почувствовать, что тебя затмевают? Эверетт старается не вспоминать, что в детстве отец описывал ее точно так же… Надо сосредоточиться на парковке и вместить этот «Фиат» в тесное местечко, которое всего на десяток сантиметров длиннее самой машины. У Эверетт отлично получается: два года жизни в Саммертауне дают о себе знать.

Закрыв автомобиль, она идет в агентство по аренде жилья. Молодой человек уже закрывал офис, но согласился впустить Эверетт, когда та показала удостоверение.

– Это вы приезжали сюда на прошлой неделе? – спрашивает парень. На нем футболка «Манчестер Юнайтед» и легкие белые брюки. – Все еще интересуетесь той девушкой – Вики, как ее там?

– Нет, теперь я хотела бы узнать про другую. У вас есть записи за лето две тысячи пятнадцатого года по Арундел-стрит, двадцать семь?

Парень открывает ноутбук и просматривает файлы.

– Ага, кого ищем?

– Жила ли у вас некая Пиппа Уокер?

Он глядит в список.

– Уокер есть. Выехала в октябре того же года.

– Пиппа Уокер?

– Не знаю. Тогда дела вел отец, а он записывал только фамилии. Поэтому в прошлый раз я и не смог вам помочь.

– Но вы же спрашиваете у людей документы при заселении?

– Конечно, констебль, – с широкой улыбкой отвечает он. – У нас тут все официально.

– Может, каким-то чудесным образом у вас сохранились копии ее документов?

– Вряд ли, – печально откликается молодой человек. – Столько времени прошло… Я проверю, только это не быстро. Отец не очень-то доверяет современным технологиям, а со сканером у него и вовсе было настоящее вооруженное противостояние.

Эверетт улыбается:

– Ничего, я подожду.

– Выпейте пока кофе. – Парень показывает на кофейный аппарат.

Глянув на него, Эверетт спешит качнуть головой:

– Не надо, спасибо.

– Верное решение, – ухмыляется он. – Кофе из него просто отвратный.

Пока парень ищет документы, Эверетт прохаживается по офису и рассматривает приколотые к стенам листки с информацией о сдающейся недвижимости. Поразительно, какие огромные деньги просят за крошечные комнатушки в этом городе. Просят и получают, судя по тому, что к большинству листков прикреплены красные наклейки с надписью «Сдано». Верити останавливается перед одним из них, достает блокнот и перелистывает страницы. У Куинна модный планшет, а вот обычные детективы-констебли по-прежнему оснащены только бумагой и ручкой. Гислингхэма это страшно бесит.

– Вот этот дом, Клифтон-стрит, пятьдесят два. Тоже ваш? – вдруг спрашивает Эверетт.

Вики сказала, что жила именно там, когда ее похитили.

– Ага, – отвечает парень.

– Проверите?

– Год тот же, пятнадцатый?

– Нет, немного раньше. С весны четырнадцатого и примерно до июля.

– Хорошо. Открыл, кого смотреть?

– В списке есть кто-нибудь по фамилии Нил?

– Да. – Он кивает.

Хоть что-то из слов Вики оказалось правдой.

– Вам стоит на это взглянуть, констебль, – добавляет молодой человек, подняв глаза от экрана.

Эверетт обходит его стол и становится рядом. Он показывает на монитор ноутбука, где открыт список жильцов Клифтон-стрит, 52, обитавших там одновременно с Вики Нил.

Анвар, Бейли, Дражевич, Ковальчик.

И Уокер.

– Вот эти документы мне и нужны, – просит Эверетт.

* * *

– Меня вызвали сюда.

Перед дежурным по участку Сент-Олдейт стоит женщина в узких джинсах и джинсовой куртке. У нее мелированные светлые волосы, на сумочке с кучей ремешков красуется подвеска в виде светло-розовой обезьянки. Сзади ее можно принять за двадцатилетнюю девушку, однако по лицу видно, что женщина как минимум раза в два старше.

– Простите, мадам, по какому вы поводу?

– Насчет моей дочери. Со мной связалась женщина, детектив-констебль Эвертон…

– Эверетт.

– Как скажете. – Она поднимает бровь. – Так я могу ее увидеть? Насколько я понимаю, Вики находится здесь.

Сержант поднимает трубку телефона:

– Одну минутку, я вызову кого-нибудь из штаба. Присядьте пока, миссис Нил.

– Теперь я миссис Моран, – перебивает она. – Если вас не затруднит.

– Хорошо, миссис Моран. Подождите недолго.

Женщина осматривает дежурного с ног до головы.

– Надеюсь, что недолго. Я приехала сюда из самого Честера.

Она разворачивается на невысоких каблуках и, сев на ближайший стул, достает из сумочки мобильник.

* * *

Допрос Пиппы Уокер, произведенный в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд

10 мая 2017 года, 18.17

Присутствуют: инспектор А. Фаули,

детектив-констебль К. Гислингхэм,

миссис Т. Йорк (адвокат)

Т.Й.: Я вызвала вас, инспектор, чтобы сообщить: моя клиентка намерена подать жалобу касательно поведения детектива-сержанта Гарета Куинна.

А.Ф.: Она имеет на это полное право.

Т.Й.: Также оповещаю, что она решила не отвечать на ваши дальнейшие вопросы, пока не получит иммунитет от уголовного преследования.

А.Ф.: От преследования по какому именно делу? Ее обвиняют в препятствовании ходу следствия, и просто так мы это не оставим.

Т.Й.: Моя клиентка опасается, что ей могут ошибочно приписать вовлеченность в убийство миссис Ханны Гардинер.

А.Ф.: Почему она так считает?

Т.Й.: У мисс Уокер есть важная информация по этому делу, однако она не готова раскрыть ее без упомянутых мной гарантий. Мы обсудили целесообразность ее действий и малую вероятность получения подобного иммунитета, и все же она остается непреклонной.

А.Ф.: Расследование смерти миссис Ханны Гардинер еще продолжается. Мы пока не выдвигаем обвинения…

П.У.: Это все полный бред. Я на это не куплюсь…

Т.Й.: [Сдерживает клиента] Как я понимаю, на Фрэмптон-роуд не были обнаружены отпечатки пальцев мисс Уокер?

А.Ф.: [Нерешительно] Нет.

Т.Й.: У вас имеются какие-либо другие улики, связывающие ее с данным преступлением?

А.Ф.: [Нерешительно] Полный осмотр места преступления еще не завершен…

Т.Й.: Что ж…

П.У.: [Отталкивает руку адвоката] Хотите узнать, кто ее убил? Предоставьте мне иммунитет, иначе я ничего вам не скажу.

* * *

– Девчонка наглая, ничего не скажешь, – говорит Куинн, когда я возвращаюсь в штаб. Он наблюдал за допросом по видео. – Заметили, что не только имя у нее поддельное? Акцента, свойственного верхушке среднего класса, тоже поубавилось.

Он прав. Маска сорвана. Это та же девушка, но совсем другой человек. Белые птицы на фоне ночи, темные птицы на фоне дня.

Открывается дверь, в сопровождении одного из детективов-констеблей заходит женщина. Женщина незнакомая, но при этом кого-то напоминающая. Она идет прямо ко мне и останавливается. Смотрит на доску с фотографиями, затем на меня.

– Что тут, черт возьми, происходит? Меня вызвали насчет Вики.

– Это миссис Моран, сэр, – спешит объяснить детектив-констебль. – Мать Вики.

Она переводит взгляд с констебля на меня.

– Все верно. Я мама Вики. – Тыкает ярко-розовым ногтем в снимок на доске. – Так объясните мне, почему у вас тут фотография Триши?

* * *

– Триша, – сообщает парень-азиат, глядя на Эверетт. – Триша Уокер, вот как ее звали. Держите.

Он находит скан паспорта. Девушку легко узнать – черты лица те же; однако прическа совсем другая. И не только прическа: изменился и макияж, и само выражение лица. Теперь она выглядит более роскошной, более ухоженной.

– Поможет?

– Просто великолепно! – Эверетт улыбается. – Распечатаете?

Она достает мобильный и звонит в штаб.

– Куинн? Это я, Эверетт. Послушай, я узнала настоящее имя Пиппы Уокер. Ее зовут Триша. Они с Вики встретились не на Фрэмптон-роуд, как мы думали. Они и раньше знали друг друга. Вместе снимали жилье в четырнадцатом году. А когда регистрировались у арендодателя, оставили один и тот же прежний адрес. Мне кажется, эти двое…

– Сестры. Да, Эв. Мы знаем.

* * *

– Я не в восторге от этой идеи, сэр.

Сержант в камере предварительного заключения выглядит взволнованным: нечасто сюда в восемь вечера является инспектор.

– Она должна говорить в присутствии адвоката, и надо снимать происходящее на видео…

– Знаю, и я обязательно ей об этом скажу. Не захочет говорить – я не буду настаивать.

Пусть нерешительно, но сержант все-таки встает и берет ключи. Мы идем по коридору к камере, он открывает заслонку, заглядывает внутрь, затем отпирает дверь.

– Я буду на своем месте.

Девушка сидит на узкой койке, прижав колени к груди. В тусклом свете она выглядит изнуренной.

– Чего вам? – настороженно спрашивает она.

– Я не должен был сюда приходить.

– Тогда зачем пришли?

– Чтобы поговорить. Можем вызвать адвоката, если желаете.

Не могу понять, заинтригована она или слишком устала, чтобы сопротивляться.

– Мне все равно.

– Говорят, вы не захотели увидеться с мамой.

Вики поглядывает на меня, и я подхожу ближе.

– Не ожидали, что мы ее найдем? За последние пару лет она не только дважды переехала, но и вышла замуж.

Она пожимает плечами:

– Как я сказала, только новый парень ее и волнует. Обо мне она больше не беспокоится.

– После разговора с ней я склонен с вами согласиться.

Мои слова явно вызывают эмоциональную реакцию, которую Вики все же пытается скрыть.

– Я объяснил, что вы – та самая девушка, о которой сейчас пишут во всех газетах, но и это ее не заинтересовало. Похоже, она считает, что вы сами виноваты.

Вики утыкается подбородком в колени.

– Я же говорила. – Теперь в ее голосе слышится дрожь.

– Про внука тоже упомянул, однако толку ноль. Хотите узнать, что она ответила?

В ответ молчание.

– Сказала: «Если она думает, что сумеет подкинуть его мне на воспитание, то глубоко ошибается».

Вики по-прежнему сжимает колени руками; костяшки пальцев побелели.

– Вообще-то у нее самой есть маленький ребенок. – Она поднимает голову. – Не знали? Девочка, зовут Меган. Ваша сестра. Единоутробная, если быть точнее.

Я присаживаюсь на край койки и открываю папку.

– У вас ведь есть еще одна такая же, верно? Триша Джанин Уокер, рожденная восьмого января тысяча девятьсот девяносто пятого года. В свидетельстве о рождении записана фамилия ее отца, только вот ваша мать и Говард Уокер так и не оформили брак. А через три года и вовсе расстались, и мать вышла замуж за Арнольда Нила. Вашего отца.

Повисает пауза, которую я намеренно растягиваю.

– Вики, почему вы не рассказали нам о Трише? – Мой голос эхом отражается от холодных влажных стен. – Почему скрывали, что в Оксфорде живет ваша сестра?

Она молча пожимает плечами.

– Сестра могла бы навестить вас в больнице или приютить у себя. Вам не пришлось бы ехать в Вайн-Лодж.

– Я не знала, что она здесь, – наконец отвечает Вики.

– Боюсь, я не смогу вам поверить. Вы прекрасно знали, где Триша, – а она жила у Роба Гардинера. В квартире, которую видно из дома Уильяма Харпера.

Я наклоняю голову, пытаясь поймать ее взгляд.

– Там она впервые и заметила его, с верхнего этажа? Вы ведь обе жили на Фрэмптон-роуд? Поначалу.

Вики прищуривается:

– Вы этого не докажете.

– Еще как докажем. Триша украла одну из фигурок доктора Харпера, и эта фигурка запечатлена на снимке, сделанном в две тысячи четырнадцатом году на карнавале Коули-роуд. Значит, на тот момент она уже побывала в доме. Ее отпечатков мы не нашли, потому что вы явно потратили чертову уйму времени на то, чтобы все оттереть. Но вот перед нэцке Триша не устояла. Интересно, она случайно выбрала самую дорогую статуэтку или знала о ее ценности? За эту штучку можно выручить больше двадцати тысяч фунтов.

Вики бросает на меня гневный взгляд.

– Думаю, знала. Она же умная девчонка, да, Вики? Намного умнее, чем кажется. Умнее вас как минимум. С помощью секса получает все, что хочет, от мужчин, которые слишком глупы, чтобы заметить, как ими манипулируют. Деньги, защита, внимание, контроль – всего этого можно добиться через постель. А если с сексом не выйдет, у нее есть и другие способы. Уж я-то видел ее в действии. Триша, надо признать, хороша. Одурачила и Роба Гардинера, и моего сержанта. Да и меня тоже. Но больше всего она одурачила вас и Ханну.

Женщины, остерегайтесь женщин. Всё, как сказала Алекс.

– Вы вместе это спланировали? Перебраться в дом на Фрэмптон-роуд, родить ребенка, отсудить деньги Харпера… Она участвовала в афере с самого начала. И все шло хорошо, пока однажды Триша не увидела Роба Гардинера, который стал ее единственной целью. Жаль, что вы уже были беременны от Харпера. Жаль, что, в отличие от нее, застряли в том доме. Как же вы собирались все провернуть, Вики? Переночевать в подвале пару дней для пущей убедительности, а затем подняться наверх, когда к нему пришел бы Дерек Росс? Как вы объяснили бы свой побег – сказали бы, что старик начал забываться и не запер дверь?

Вики резко выпрямляется и приникает спиной к стене.

– Я не тупая, как вам кажется. Все, что вы мне тут наговорили, это полный бред. Я на это не куплюсь.

Я улыбаюсь.

– Забавно, ваша сестра выражается точно так же. Голос крови не заглушить – вот чему научила меня работа в полиции.

Раздается стук в дверь, к нам заглядывает Вудс.

– Решил проверить, всё ли у вас тут в порядке, сэр.

Вики ничего не говорит.

– Все хорошо, сержант. Может, Вики не откажется от чая?

Она кивает, и Вудс закрывает дверь. Слышно, как он поднимает заслонку соседней камеры, переговаривается с какой-то девушкой. Затем, звеня ключами, удаляется по коридору.

Вики напряглась. Она узнала голос. На лице ее странное выражение, которое при других обстоятельствах я назвал бы страхом.

– Разве я не сказал? Триша здесь, по соседству с вами. Ей грозит уголовное обвинение.

Вики снова пытается скрыть свои чувства. Она явно хочет спросить, в чем именно обвиняют сестру, но не доставит мне такого удовольствия. Ну и ладно, сам расскажу.

– Три дня назад Триша дала показания относительно смерти Ханны Гардинер. По ее словам, Роб Гардинер убил супругу в пылу яростной ссоры после того, как Ханна застала его в постели с вашей сестрой.

Есть – едва заметное сомнение и удивление в ее глазах. Я вижу их лишь потому, что ожидал увидеть. А вот для Вики мои слова – неожиданность. Они с Тришей так не договаривались.

– Но вы же сказали нам, что это Уильям Харпер убил ту, другую девушку. Убил и закопал в саду, чем потом и хвалился… – Она пожимает плечами.

– Таков и был первоначальный план Триши, верно? Она хотела, чтобы мы подумали на Харпера, как только нашли тело Ханны. Кто еще мог ее убить, это же его дом, да? Вы надеялись, что, если повезет, полиция не станет искать другого подозреваемого… Знаете, а ведь почти сработало. Поэтому я задаюсь вопросом: с чего Триша вдруг изменила своему продуманному плану и пошла на риск? Зачем рассказала нам совсем другую историю, понимая, что она не подтвердится?

Вики смотрит на меня, пытаясь понять, говорю я правду или это какая-то ловушка.

Я придвигаюсь поближе.

– На днях жена напомнила мне о спектакле, который мы видели несколько лет назад. Это она увлекается театром, меня туда просто так не затащишь.

Вики с опаской следит за тем, к чему я веду.

– Пьеса, что мы смотрели, относится к трагедиям мести. Думаю, поэтому Триша и поменяла историю. Из-за мести. Она хотела подставить Роба, обвинив его в смерти жены. Как он посмел выгнать ее, когда Триша заявила, что у них будет ребенок?

Дернувшись, Вики спешит опустить глаза, но меня не обманешь. Я успел понять, что она не знает о беременности сестры.

– Триша не могла простить Робу, что тот ее бросил. Она жаждала мести, даже если это значило обвинить его в убийстве. Даже если это ставило под удар вашу аферу. Она предала вас, Вики. И не в первый раз – она уже оставляла вас во власти отвратительного субъекта по имени Дональд Уолш.

– Кто это? – Она вскидывает голову.

Я вдруг понимаю, что Вики могла и не знать, кто сдвинул засов и запер ее в подвале. Скорее всего, она думала на старика.

– Племянник Уильяма Харпера. Мы полагаем, он узнал, что вы замышляете. И тоже воровал нэцке. Как говорится, рыбак рыбака…

Вики снова опускает голову, и спустя мгновение я замечаю слезы на ее лице.

– Вы не спрашивали у Триши, почему она не вернулась? Неужели она не поняла, что что-то пошло не так? Строители из соседнего дома обнаружили вас просто по счастливой случайности. И последняя страница вашего дневника – настоящая. Вы действительно думали, что умрете. Совсем одна, взаперти. В темноте.

– Это просто ошибка, – мрачно отзывается она. – Иначе и быть не может. Без меня она не получила бы деньги.

– Уверены? Мы проверили историю браузера в телефоне вашей сестры.

Я достаю из папки еще один листок и подаю Вики. Читая, она ахает и зажимает рот рукой, а потом от злости сжимает бумагу в кулаке.

Снаружи какая-то суета, распахивается дверь. Сержант тяжело дышит.

– Господи…

– Идемте со мной, сэр. У этой, второй, как ее… Триша? Пиппа? Кажется, у нее выкидыш.

Я вскакиваю.

– «Скорую» вызвали?

– Уже едет. Детектив-констебль Эверетт отправится с ней.

– Есть номер телефона матери?

– Я спросил, но она не хочет, чтобы мы с ней связывались.

– Ладно. Нам в любом случае нужны два офицера. Попробуйте дозвониться до констебля Сомер, пусть встретит Эверетт в больнице Джона Рэдклиффа.

Меня окликает Вики, показывая на листки из папки.

– Это все правда?

Я киваю.

– Она даже отправила электронное письмо, чтобы узнать кое-что. – Я достаю распечатку. – Вот, видите? Мне очень жаль, Вики. Все так и есть. Может, она и не планировала такое с самого начала, однако смерть Ханны все изменила. Ведь только вы знали о том, что сделала Триша. Только вам был известен ее секрет.

* * *

Девушка нерешительно замирает у входа на кухню. После стольких месяцев, когда настало время, она сомневается. Здесь так тесно, так грязно… И воняет.

– Я передумала. Я все-таки не хочу.

– Твою мать, Вики! На хрена ты тогда рожала этого ребенка?

Вики прикусывает губу.

– Это была твоя идея.

– Да, и ты прекрасно знаешь почему. Отступишь сейчас, и не видать тебе денег. Мы так долго ждали – ты ждала…

– И кто виноват? – рявкает Вики. – Давно бы уже всё сделали, если б ты все не испортила. Я без конца торчала в этом гребаном доме, пока ты шлялась, где хотела, и приводила сюда студентов. Ты в курсе, что ребенок видел, как ты занималась сексом с Дэнни?

Триша смеется:

– Знаю, Дэн заметил это и жутко перепугался. Вот была умора.

Вики молчит.

– Слушай, – примирительным тоном продолжает Триша, – мне жаль, что ты последнее время жила в такой скуке, но мы должны завершить начатое. Ты же слышала, соцработник хочет переселить старого урода в дом для престарелых…

Она поднимает рукой подбородок сестры:

– Я убралась наверху и принесла тебе все необходимое: еду, воду, фонарик. Дневник, который потом найдут. Это всего на пару дней. Для правдоподобности.

Мальчик играет рядом с мешком старого хлама. Триша берет его на руки. Темные кудряшки доходят до плеч – они специально не подстригали его волосы.

– Это настоящее приключение, правда? – радостно говорит она. Малыш протягивает руку и касается ее лица. – Видишь? Он тоже так считает.

Вики забирает сына и крепко прижимает к себе. Немного помедлив, переступает через порог.

Позади с лязгом закрывается дверь. Слышно, как Триша придвигает стул и сдвигает засов.

У Вики бешено бьется сердце. Она колотит в дверь кулаком.

– Триша! Ты что делаешь?

– Добавляю убедительности, дурочка. Что же еще?

– Но мы ни о чем таком не договаривались…

– Я же знала, что ты будешь против. Как еще убедить людей, что ты и вправду была взаперти?

– Пожалуйста… не надо… открой дверь…

– Всего несколько дней, хорошо? Потом я анонимно вызову полицию и скажу, что слышала что-то, а они приедут и освободят тебя. И тогда мы получим деньги. Три миллиона долбаных фунтов, не забывай об этом. Ради такого стоит посидеть пару деньков в подвале.

– Нет, я не хочу… не могу… прошу тебя…

Шаги удаляются, меркнет полоска света под дверью.

Ребенок заливается криком, извиваясь у нее на руках.

* * *

Когда подъезжает «Скорая», Сомер уже на месте. Две медсестры выбегают к машине.

– Возможно, выкидыш, – сообщает один из парамедиков. – Она уже потеряла много крови.

Они опускают носилки. Побледневшая девушка вся дрожит, хватаясь за живот.

– Ну что, дорогая, – обращается к ней медсестра. – Триша, верно? Давай-ка отвезем тебя в палату и осмотрим…

* * *

Допрос Вики Нил, произведенный в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд

10 мая 2017 года, 21.00

Присутствуют: инспектор А. Фаули,

детектив-сержант Г. Куинн,

М. Годден (дежурный адвокат)

А.Ф.: Для записи сообщаю, что прежде мисс Нил была арестована по обвинению в мошенничестве с возможностью освобождения под залог. Сейчас она также обвиняется в связи с убийством Ханны Гардинер, произошедшим в 2015 году, и добровольно решила сотрудничать с полицией. Мисс Нил намерена дать показания, чтобы прояснить свою степень участия в этом деле. Все верно, Вики?

В.Н.: [Кивает]

А.Ф.: Отлично. Расскажите нам, что случилось. Своими словами.

В.Н.: С чего начать?

А.Ф.: С самого начала. Когда вы приехали в Оксфорд?

В.Н.: В 2014 году. В апреле. Я сняла комнату на Клифтон-стрит, а потом ко мне вдруг заявилась Триша.

А.Ф.: Ваша сестра Триша Уокер. Сейчас она использует имя Пиппа.

В.Н.: [Кивает]

А.Ф.: Вы ее не ожидали?

В.Н.: Не видела ее много месяцев. Мы сильно поругались, и я ушла.

А.Ф.: Из дома вашей матери?

В.Н.: Не могла больше там жить. Мама вечно орала на своего нового парня, а Триша указывала мне, что делать. Надоело.

А.Ф.: Из-за чего вышла ссора?

В.Н.: [Пауза] Мне нравился один мальчик. Только он… ну, сами понимаете.

А.Ф.: Выбрал Тришу?

В.Н.: Она забрала его у меня. Он ее даже особо не интересовал. Триша сделала это просто потому, что могла. То же самое было с мамиными парнями. При них Триша ходила полуголая, словно говоря: «Ну же! Вперед!»

А.Ф.: Кто-нибудь из них клюнул?

В.Н.: Был один. Тони. [Пауза] Мама застала их в постели. Триша уверяла, что это он ее соблазнил. Что «обхаживал» ее или что-то вроде того. Тони все отрицал, но мама все равно вышвырнула его из дома.

А.Ф.: А по-вашему, как все было? Вы поверили Тони?

В.Н.: Знаете, Тришу не заставишь делать то, чего она не хочет. С другой стороны, этот Тони ее тоже не привлекал. Она лишь хотела доказать, что может получить его, если пожелает.

А.Ф.: Сколько ей тогда было.

В.Н.: Не знаю… лет пятнадцать…

А.Ф.: И что произошло, когда она приехала в Оксфорд?

В.Н.: Стала жить со мной, зарегистрировалась на бирже труда. Мне досталось немного денег после смерти отца, но их не хватало. А Триша терпеть не могла, когда у нее не было денег. Вот и придумала, как нам поступить. Все это – целиком и полностью ее идея.

А.Ф.: Что именно?

В.Н.: Ну, все, что было.

А.Ф.: Мы должны услышать это от вас, Вики.

В.Н.: Триша увидела передачу про женщину, которую нашли в подвале в Германии. Она еще родила кучу детей. Триша сказала, что и мы можем провернуть такое и получить кучу бабла. Главное – найти подходящего человека. Какого-нибудь одинокого старика. Желательно с болезнью Альцгеймера.

А.Ф.: А устроиться на работу, как все остальные, – не вариант?

В.Н.: Я бы так и сделала, но Триша не собиралась тратить свое время «на дерьмовой работе за дерьмовую плату».

А.Ф.: И как вы остановили свой выбор на докторе Харпере?

В.Н.: Мы ездили в Северный Оксфорд на автобусе. Все говорили, там богатый район, старики живут в огромных домах. Во второй раз мы его и заметили. Он стоял на улице один, в пижаме и с банкой пива в руке. Триша решила, что он идеально подходит, и мы проследили за ним до дома. Когда стемнело, пробрались внутрь. Задняя дверь была не заперта. Старик сидел в гостиной и пыхтел, дроча на фотографию женщины в красном платье. Гадость какая…

А.Ф.: Вы поняли, что остальные комнаты в доме пустуют?

В.Н.: В спальне на первом этаже лежали кое-какие вещи, но Триша сказала, можно жить наверху, и никто даже не увидит. Мы немного понаблюдали за домом – к старику приходил только соцработник, и всего-то минут на десять. После этого я и поселилась там.

А.Ф.: Только вы одна, без Триши?

В.Н.: Она осталась в квартире. Правда, иногда заходила ко мне.

А.Ф.: Когда она впервые увидела Роберта Гардинера?

В.Н.: Думаю, пару месяцев спустя. Он был в саду с маленьким мальчиком. Триша просто с ума сходила по Робу.

А.Ф.: И начала преследовать его. Пошла, к примеру, на карнавал Коули-роуд…

В.Н.: Это было несложно. С верхнего этажа просматривалась их квартира – мы видели, когда они выходили из дома. Однажды даже смотрели, как они занимаются сексом. Тогда Триша окончательно слетела с катушек и решила устроиться к ним няней.

А.Ф.: Как она это сделала?

В.Н.: Подстроила «случайную» [изображает пальцами кавычки] встречу с его женой на рынке. Провернула все так, чтобы та сама захотела ее нанять. У Триши отлично это получается – заставлять людей делать то, что ей нужно. Умеет пользоваться своими прелестями, особенно с парнями.

А.Ф.: [Поглядывает на детектива-сержанта Куинна] Тогда она и стала звать себя Пиппой?

В.Н.: Ей казалось, так звучит более утонченно. Говорила, для людей вроде Гардинеров это важно. Мол, им понравится только тот, кто похож на них самих.

А.Ф.: Это единственная причина для смены имени?

В.Н.: [Нерешительно] Нет. Еще в школе она однажды бросилась на девочку с вилкой. Какая-то глупая ссора… та села на место Триши. Она всегда слетала с катушек, когда ей пытались указать, что делать. Мама давно забила. Оно того не стоило. Однако в школе разразился скандал, Тришу отстранили от занятий и отправили к психологу. Она боялась, что Гардинеры проверят ее, все узнают и не разрешат присматривать за ребенком.

А.Ф.: Когда ее взяли на работу, вы уже были беременны? И это тоже была затея Триши, верно?

В.Н.: [Ерзает на стуле] Она сказала, так мы получим еще больше денег. Анализ ДНК докажет, что старик меня изнасиловал.

Г.К.: А дневник?

В.Н.: [Пауза] Триша думала, с дневником нам уж точно поверят. И для суда пригодится. Она говорила мне, что писать.

А.Ф.: Вы писали его под диктовку сестры?

В.Н.: Она придумывала, а я писала. Какие-то страницы Триша залила водой, чтобы выглядело по-настоящему.

Г.К.: И все это время вы жили на верхнем этаже дома?

В.Н.: [Кивает]

А.Ф.: Почему Триша не захотела сама родить ребенка? Тогда ей досталось бы больше денег.

В.Н.: Говорила, из меня выйдет жертва получше.

Г.К.: Так и сказала – «жертва получше»?

В.Н.: Да. Мол, люди скорее будут сочувствовать мне, чем ей. Никто не поверил бы, что она могла так сглупить.

А.Ф.: А вам поверили бы?

В.Н.: [Молча прикусывает губу]

А.Ф.: Как вы договорились насчет денег?

В.Н.: Я бы с ней поделилась. Триша заставила меня пообещать. [Взволнованно] Сказала, я ее должница после всего, что она для меня сделала.

* * *

– Выглядишь офигенно. Прямо как она.

Триша отходит назад, чтобы полюбоваться своей работой. Красное платье, помада, волосы. Идеально.

– Что скажешь?

Вики смотрит на себя в зеркало. Триша права: сходство пугающее. Она вздрагивает. Не очень-то приятно быть похожей на покойника.

– Готова? – Триша открывает дверь. – Он вроде лежал на спине, пьяный в ноль. Будем надеяться, у него все же встанет. Ну или ты постараешься.

– Я не стану заниматься с ним сексом, Триша. Только не по-настоящему.

– Сколько раз повторять? Тебе и не надо. Просто подрочи ему. Потом соберем сперму и засунем в тебя.

– Вдруг он вспомнит и расскажет кому-нибудь?

– Ну да, конечно, – смеется Триша. – Вики, он больной на всю голову. Постоянно несет какой-то бред. Никто ему не поверит. Думаешь, зачем мы тебя нарядили? Он примет тебя за жену. Шикарная же идея. Начнет что-то говорить, и люди сочтут его еще более ненормальным, чем раньше. А чем безумнее выглядит он, тем лучше для нас. Поняла?

По телу Вики проходит дрожь. В этом чертовом доме все время холодно.

– Держи. – Триша подает сестре бутылку водки. – Купила по дороге сюда. Для храбрости.

Водка обжигает горло Вики.

– Ладно, – говорит она.

* * *

Уильям Харпер храпит в гостиной, лежа на раскладушке. Вики замирает у двери, но Триша толкает ее вперед. Постояв немного рядом, она снимает с него одеяло. На Харпере только майка и носки. Усохшие гениталии висят вдоль бедра.

– Давай, – шепчет Триша.

– Я не буду трогать эту гадость.

– Да он же кончит за секунду, чего ты ждешь?

Вики берет член Харпера в руку. Старик открывает глаза, и какое-то время они просто смотрят друг на друга. Его губы шевелятся, однако он не издает никаких звуков.

– Твою мать, Вики, – шипит на нее Триша.

Вики усиливает хватку, и Харпер, изумленно глядя на нее, спрашивает:

– Присцилла, это ты? – Он весь съеживается. – Не трогай меня. Я не сделал ничего плохого. Не трогай меня, пожалуйста.

Вики убирает руку.

– Я не могу.

Триша отталкивает ее.

– Господи, ну почему мне все приходится делать самой?

Она забирается на постель и раздвигает ноги Харпера, держа полиэтиленовый пакетик.

– Ну что, грязный педофил? Посмотрим, из чего ты сделан…

Вики отворачивается и выходит в коридор.

Жалобные крики старика слышны даже наверху.

* * *

А.Ф.: Итак, Вики, перейдем к июню 2015 года. Вы беременны, живете в доме на Фрэмптон-роуд, Триша устроилась няней Тоби. Расскажите нам, что привело к смерти Ханны Гардинер.

В.Н.: Ничего этого не должно было произойти.

Г.К.: Только не надо впаривать нам, что все вышло случайно, – в жизни не поверю. На гребаном чехле обнаружили частички ее мозга…

М.Г.: Не нужно нападать, сержант. Моя клиентка оказывает вам неоценимую помощь.

В.Н.: Я не впариваю. Я говорю правду.

А.Ф.: Так каков был план? У вас с Тришей ведь был план, верно? Ханна не просто так зашла в этот дом.

В.Н.: Когда Ханна была в отъезде, Триша переспала с Робом и была уверена, что их совместному счастью мешает только жена. Роб, мол, слишком порядочен, чтобы уйти от Ханны. Я волновалась, не знала, что делать…

А.Ф.: Почему?

В.Н.: Я же знаю Тришу. Она добивается всего, что хочет. Не задумываясь о других людях.

А.Ф.: Вы так беспокоились, что решили предупредить Ханну?

В.Н.: [Кивает] Только мне было страшно, что Триша узнает. Не представляю, что бы она со мной сделала.

Г.К.: Стойте, так это вы звонили Ханне в офис с мобильного за день до ее смерти?

В.Н.: [Кивает] Я не представилась.

А.Ф.: Что же вы ей сказали?

В.Н.: Про Роба я ничего не говорила. Сообщила, что Пиппа на самом деле никакая не Пиппа. Что раньше она жила на Клифтон-стрит – там люди знают ее настоящее имя, пусть проверит. Я надеялась, Ханна раскопает ту историю про девочку из школы и уволит Тришу.

А.Ф.: Вот зачем Ханна ездила на Коули-роуд… Чтобы найти «Пиппу».

В.Н.: [Кивает] Но, наверное, ничего не разузнала.

А.Ф.: И что случилось на следующий день? Что вы задумали?

В.Н.: Да ничего не было задумано. Я не знала, что произойдет. Сидела наверху, услышала шум и спустилась. И тогда… тогда…

* * *

– Господи, Триша, что ты натворила?!

Триша стоит у окна оранжереи. В руке у нее молоток, а на полу лицом вниз лежит женщина. Она издает страшные звуки, по темным волосам струится кровь. Пытается встать, но лишь цепляется руками за воздух.

Вики подходит ближе.

– О боже, это ведь Ханна…

– И без тебя знаю, тупая корова. Кто же еще?

– Что она тут делает? Что, черт возьми, произошло?

Триша бросает на сестру испепеляющий взгляд.

– Я же рассказывала тебе, идиотка. Забыла уже?

– Ты говорила, что хочешь быть с Робом. Убивать ты ее не собиралась!

– Ты же знаешь, как это бывает с мужчинами. Обещают уйти от жены, но так и не уходят. Я решила сама устранить препятствие.

Триша берет с полки резиновые перчатки. Рядом лежит вторая пара, а еще рулон клейкой ленты, банка промышленного отбеливателя и темный парик. Вчера ничего этого здесь не было.

– Господи, Триша, ты все это спланировала?

– Твою мать, ну конечно, спланировала. Иначе это не сошло бы нам с рук.

– Что значит «нам»? Я тут ни при чем… ты меня не заставишь…

– Еще как заставлю. Если не поможешь, я всем расскажу о твоей афере. Расскажу, что ты обманула беззащитного старикашку. Получишь года три-четыре как минимум.

На глаза Вики наворачиваются слезы.

– Но это ведь была твоя идея…

– Ага, – усмехается Триша. – Только полиция об этом не знает, верно? Распустила тут сопли… помогай давай.

Женщина на полу издает стон и пытается поднять руку. Триша быстро наклоняется и хватает ее за волосы. Изо рта течет кровь, и она смотрит… смотрит прямо на Вики.

– Ну вот, – Триша отпускает голову Ханны, – теперь она тебя видела. Выбора нет. Не будь тряпкой!

– Что мне делать? – дрожащим голосом спрашивает Вики. Ханна тихо стонет. Зовет сына по имени.

Триша бросает сестре вторую пару перчаток.

– Иди к машине и достань из багажника одеяло. И ребенка захвати.

– Он в доме, совсем один? Вдруг он заплачет? Вдруг старик услышит?

Триша смеется:

– Старый ублюдок в отключке. Как и всегда. Я подсыпала еще больше снотворного в его чертово пиво. Ребенку тоже дам таблетку на всякий случай.

– Ты что, он ведь еще маленький…

– Да хватит уже ныть. Я все время так делаю. По-другому его не успокоишь.

– Но…

– Так ты идешь или нет? – перебивает ее Триша.

* * *

А.Ф.: Алиби вы тоже ей обеспечили? Это вы позвонили Робу Гардинеру и сообщили, что Триша болеет? А потом, когда с вами связывалась полиция, вы назвались именем Ники Вил…

В.Н.: [Прикусывает губу] Тришу жутко взбесило, что я выбрала такое похожее на мое настоящее имя. Жаловалась, что я ничего не могу толком сделать самостоятельно.

А.Ф.: Так и есть, да, Вики? Триша врет куда лучше вас. Она поведала нам совсем другую версию смерти Ханны, которая звучит намного убедительнее. Что вы на это скажете?

В.Н.: Это я говорю правду. Зачем мне было убивать Ханну?

М. Г. Вполне разумно, инспектор. У моего клиента, в отличие от ее сестры, не было причин убивать миссис Гардинер.

А.Ф.: Сомневаюсь, мистер Годден. Триша – девушка находчивая. Уверен, она придумает какую-нибудь убедительную историю. Что-то вроде: Ханна начала вынюхивать, заметила неладное из окон квартиры. Потом нагрянула в дом и застала там вас, молодую женщину на седьмом или восьмом месяце беременности, живущую в доме с одиноким стариком. Ханна ведь была журналистом. Она немедленно узнала бы Вики, как только та поведала бы о своем заключении в подвале. Так что, я полагаю, у Вики было больше причин избавиться от Ханны.

В.Н.: Все было по-другому…

А.Ф.: Откуда нам знать? Как вы это докажете? А адвокату вашей сестры стоит лишь обеспечить разумные основания для сомнения… [Допрос прерван – сержанту из камер предварительного заключения нужно срочно поговорить с инспектором Фаули]

Г.К.: Допрос приостановлен в 21.42.

* * *

– В чем, черт возьми, дело, Вудс?

– Извините, сэр.

Я иду за ним, Куинн – следом. Камера все еще открыта, на койке и в унитазе следы крови.

– И что? – спрашиваю я у Вудса.

Он показывает на кровать: среди смятых простыней валяется упаковка из-под двух таблеток. Пустая.

– Сразу говорю: при ней этого не было, когда я ее оформлял, – оправдывается покрасневший Вудс.

– Вы точно ее обыскивали?

– Естественно. Если у кого-то с собой лекарства, их выдает врач. Я знаю правила. Не первый день тут работаю.

И я ему верю. Что только не проносили с собой арестанты, всего не обнаружишь. Две маленькие таблеточки – это вообще раз плюнуть.

Вудс подает мне пустую упаковку. Прочитав название, я делаю глубокий вдох.

– Она могла достать такое только через Интернет. Ни один врач законно не выпишет.

– Что это? – интересуется Куинн.

– Мизопростол. Для медикаментозного аборта.

– Черт…

Теперь Вудс бледнеет и грузно оседает на койку.

– Свяжись с Эверетт, – говорю я Куинну. – Пусть глаз с нее не спускает.

Сержант уже опередил меня и набирает номер.

– Эв? Это Куинн. Будь начеку – Пиппа, или как ее там… – Он смотрит на меня, слушая собеседницу, и кривится. – Ладно, я передам. Звони, если будут новости.

Повесив трубку, Куинн сообщает:

– Слишком поздно – она сбежала. Ее поместили в один из отсеков, и, видимо, она выбралась через заднюю дверь…

– Черт, неужели рядом никого не было?

– Сомер, как я понял, ждала снаружи. Думала, медсестра проводит осмотр, но та даже не заходила. В общем, вышла путаница. Такое бывает.

Конечно, всякое случается. И у него, и у меня. Но только не сейчас, когда это так важно.

– Больницу обыскивают?

Куинн кивает.

– Правда, у нее фора в десять минут. И людей там до хрена, попробуй еще найти, кого нужно…

– Разве Триша может уйти далеко в таком состоянии?

– Я бы этого не исключал. Зная ее, можно предположить, что так и было задумано.

Вот именно. Этого я и боюсь.

* * *

Би-би-си Мидлендс Сегодняшние новости

Четверг, 11 мая 2017 года | Последнее обновление в 17.34

Срочное сообщение

Подозреваемого в похищении девушки отпустили без предъявления обвинений

Полиция долины Темзы заявляет, что владельцу дома на Фрэмптон-роуд в Оксфорде, которого подозревали в похищении и заключении девушки в подвале, не будет предъявлено никаких обвинений. Следователи не раскрывают имени подозреваемого, однако местным жителям известно, что речь идет об Уильяме Харпере, бывшем университетском преподавателе на пенсии. Предполагается, что страдавший от болезни Альцгеймера доктор Харпер стал жертвой ужасной аферы.

Инспектор Адам Фаули отказался от комментариев по поводу слухов, что предполагаемое похищение неким образом связано с убийством Ханны Гардинер в 2015 году. Он также не сообщил никакой информации по возможным обвинениям в связи с делом Ханны.

– У нас имеется подозреваемый, – заявил инспектор, – однако арест еще не был произведен.

* * *

Эверетт выключает новости – там весь день одно и то же. Что по телевизору, что в газетах, что в Интернете. «“Афера Фритцля”: девушка притворялась заключенной ради денег»; «Дело об оксфордской афере привлекает внимание к проблемам одиноких стариков». Журналисты названивают следователям, караулят их у порога, лишь бы получить цитату, или доступ к дому, или снимок Вики. Фаули всем отказал.

– Сейчас я тебя подвину, Гектор, – говорит Эверетт свернувшемуся у нее на коленях коту. – Пора заняться ужином.

Большой полосатый кот отвечает недовольным взглядом – не стоит трогать его ради какого-то ужина. Вдруг раздается стук в дверь.

– Давай-давай, Гектор.

Верити перекладывает его на соседнее кресло, затем встает и идет к выходу. Открывает дверь – к ее удивлению, там Эрика Сомер с бутылкой игристого вина. Эрика нерешительно улыбается. Одета она в гражданское: светлые джинсы, черная футболка. Волосы завязаны в хвост.

– Извини, что вот так неожиданно… Твой сосед как раз уходил и впустил меня.

Эверетт все еще держит дверь приоткрытой.

– Слушай, я просто подумала, что наши отношения немного не заладились. Надо бы это исправить. – Сомер подает бутылку. – Как насчет вина?

Верити по-прежнему молчит, зато Эрика продолжает:

– Это твой кот?

Она наклоняется и берет Гектора на руки, чешет его за ушами. Кот прикрывает глаза и громко мурчит от удовольствия.

– Осторожно: будешь так чесать его, и он решит стать твоим другом на всю жизнь, – усмехается Эверетт.

– Я давно хочу кота, – с улыбкой отвечает Сомер, – но домовладельцы не разрешают.

– Я выбрала это местечко лишь потому, что здесь есть пожарный выход и соответственно кошачья дверца. Друзья считают меня ненормальной: стоимость в полтора раза дороже остальных вариантов, а ленивый засранец почти не выходит на улицу!

Женщины ловят взгляд друг друга, и тогда Эверетт отходит назад, распахивая дверь пошире.

– Ты что-то говорила про вино?

* * *

Три недели спустя.

У меня в саду.

Мои родители считают, что на воскресный обед с сыном и невесткой обязательно нужно нарядиться. Наверняка, вернувшись домой, они отправят эти вещи прямиком в дальний угол шкафа. На столе полно еды, в которой они только слегка поковыряются. Копченая курица, салат с рукколой, малина, инжир, сыр пекорино. Алекс вместе с моей мамой и мальчиком общаются с соседским котом, дружелюбным бело-рыжим созданием. Малыш то и дело пытается схватить животное за огромный пушистый хвост, Алекс осторожно убирает его руку. Отец садится рядом со мной.

– Стол всегда накрываешь просто отличный.

Я улыбаюсь:

– Это не я, это Алекс. По-моему, она скупила весь магазин.

Наступает пауза. Мы оба никогда не знаем, что сказать.

– Так вы нашли девушку, которая убила ту бедняжку?

– Пока нет, – качаю я головой. – Следим за портами и аэропортами, хотя, возможно, она уже сумела выехать из страны.

– А что насчет мальчика? – спрашивает он, наливая себе еще безалкогольного пива.

– Тоби? С ним всё в порядке. Отец держит его подальше от всей этой суеты.

– Нет, я про того мальчика. – Он показывает рукой вдаль сада. – Думаешь, это хорошая идея?

– Слушай, пап…

– Я просто волнуюсь… после того, что случилось с Джейком, пришлось нелегко, правда? Особенно Алекс. И тебе, конечно, тоже, – спешит добавить он.

– У нас всё хорошо. Правда.

Я всегда так говорю.

– Что с ним будет?

Мальчик заплакал, и Алекс поднимает его на руки. Моя мать выглядит обеспокоенно.

– Не знаю. Соцслужба решит.

Алекс присела с малышом на скамейку. Он продолжает плакать, и мама бегает вокруг, не зная, что делать.

– Трудно ему придется, – отзывается папа, глядя на них. – Однажды кто-нибудь расскажет парнишке всю правду. О том, кто он такой. Кем был его отец, что натворила мать… Нелегко жить с таким грузом.

Я размышляю об Уильяме Харпере, который всегда хотел сына. Знает ли старик о нем? Желает ли с ним встретиться? Или же волнения последних недель только ухудшили его состояние? Когда я ехал по Фрэмптон-роуд, на доме висела табличка «Продается». Повторяю самому себе, что Харпер все равно вскоре отправился бы в дом престарелых, и тем не менее чувствую некую вину.

– Иногда лучше не знать, – говорю я, возвращаясь к реальности. – Иногда молчание милосерднее.

Папа смотрит на меня, и на мгновение, всего на мгновение мне кажется, что сейчас он скажет правду. Обо мне. О них. О том, кто я такой.

Но мама вдруг зовет нас из сада, и он, осторожно коснувшись моего плеча, идет к выходу.

– Ты прав, сынок.

* * *

Конец октября. Льет дождь, мелкий противный дождь, пронизывающий до самых костей. Реки, каналы, болота – этот город окружает вода. Зимой каменные строения впитывают влагу. Некоторые дома на Фрэмптон-роуд, а именно те, где живут дети, украшены к Хеллоуину: на окнах декорации в виде вампиров, привидений и ведьм с зелеными волосами. Кое-где у порога красуются тыквы с вырезанными глазами и зубами.

Марк Секстон стоит на подъездной дорожке дома № 31 под зонтом для гольфа и смотрит на крышу. Ни хрена они не успеют к Рождеству. Ну хоть строители вернулись, и то хорошо. По крайней мере, должны были вернуться… Он смотрит на часы – наверное, уже в четвертый раз. Да где же они, черт побери?

Как по сигналу на улицу поворачивает грузовик с платформой и останавливается у дома Марка. Выходят двое мужчин: Тревор Оуэнс, прораб, и молодой парнишка. Последний начинает разгружать машину и доставать инструменты.

– Только вы двое? – настороженно спрашивает Секстон. – Я думал, сегодня приедут и все остальные.

– Не волнуйтесь, мистер Секстон, они в пути, – отвечает Оуэнс. – Им еще надо докупить кое-какие материалы. Я решил опередить их и еще раз взглянуть на нашу проблемку в подвале.

– Как по мне, так это целая гребаная проблема, – сердится Марк, но все же идет открывать дверь.

Внутри стоит запах сырости. Вот еще одна чертова причина, почему он хотел управиться с ремонтом за лето.

Оуэнс идет по коридору к кухне и тянет на себя дверь в подвал. Щелкает выключателем – все равно темно.

– Кенни! – кричит он. – Фонарик есть?

Парень приносит большой желтый пластиковый фонарик. Оуэнс включает его и направляет луч света на патрон. Лампочки в нем нет.

– Ладно. Посмотрим, что у нас тут…

Он начинает спускаться по лестнице. Внезапно слышится треск, затем крик и грохот.

– Что? – Секстон наклоняется ближе. – Что там за чертовщина?

Он замирает у порога и смотрит вниз. Оуэнс лежит на спине, цепляясь за остатки деревянных ступеней.

– Твою мать. – Его грудь тяжело вздымается. – Твою мать, вон там… посмотрите…

Фонарик упал, и свет конусом льется по полу. В темноте мелькает десяток глаз-пуговок, что-то шуршит.

Крысы.

Только Оуэнс имел в виду совсем другое.

Она лежит у основания того, что некогда было лестницей. Одна нога изогнута под неестественным углом. Длинные волосы, немного позеленевшие, тонкие руки, черный лак на ногтях. Молодая. Когда-то, пожалуй, была красивой, только теперь уже не разберешь.

Лица у нее не осталось.

* * *

«Дейли мейл»

21 декабря 2017 года

ВЕРДИКТ ПО ДЕЛУ «БЕЗУМНЫХ СЕСТРИЧЕК» Вики Нил вынесли приговор за «необъяснимо жестокую» аферу Обвинения в убийстве Ханны Гардинер так и не предъявлены

Автор Питер Кроксфорд

Вчера в Оксфорде уголовный суд присяжных приговорил к шести годам заключения Вики Нил, «аферистку из подвала», признавшую себя виновной в попытке мошенничества. Она пыталась подставить пенсионера Уильяма Харпера, изобразив себя жертвой неправомерного лишения свободы и насилия. Нил и ее старшая сестра Триша Уокер издевались над пожилым человеком, унижали его, обжигали на газовой плите и подбрасывали в дом порнографические материалы. Объявляя приговор, судья Теобальд Уоттон назвал поведение девятнадцатилетней девушки «необъяснимо жестоким», а ее «попытку нажиться на больном старике, который не сделал ей ничего плохого», – бессердечной и эгоистичной.

После оглашения вердикта Джон Харрисон, суперинтендант полиции долины Темзы, выразил свою удовлетворенность тем, что справедливость наконец-то восторжествовала, и подтвердил, что вскоре на рассмотрение Службы уголовного преследования будет представлено дело, связанное со смертью журналистки Би-би-си Ханны Гардинер, убитой в 2015 году. В своих комментариях, однако, многие люди отмечают, что будет трудно определить степень участия Нил в этом преступлении, так как два месяца назад частично разложившееся тело ее сестры, Триши Уокер, было найдено в подвале дома, соседствующего с домом Уильяма Харпера. Останки обнаружил хозяин пустующего жилища; согласно предположениям полиции, Уокер скрывалась там после того, как сбежала из-под ареста, спровоцировав выкидыш. Вскрытие показало, что она сломала ногу, упав с шаткой лестницы. Вероятно, после обильной потери крови Уокер испытывала головокружение. В заключении коронера указана смерть по причине обезвоживания. Остается лишь одна загадка: куда подевалась бесценная фигурка, которую Уокер стащила у Уильяма Харпера и носила на шее? На полу нашли порванную серебряную цепочку, но без какой-либо подвески. Попытки специалистов из лондонской полиции, работающих с крадеными предметами искусства, найти нэцке не увенчались успехом.

Хотя в связи с убийством Ханны Гардинер пока так никому и не было предъявлено обвинений, стали известны некоторые подробности об ужасающих обстоятельствах ее смерти. Предполагается, что Триша Уокер тщательно спланировала убийство. Она сняла одежду с тела миссис Гардинер и связала ее, чтобы навести полицию на мысль о сексуальном маньяке. Вики Нил отрицает прямое участие в смерти миссис Гардинер, уверяя, что была вынуждена помочь сестре скрыть улики, так как находилась полностью в ее власти и опасалась за собственную жизнь.

Криминалист-психолог Лоуренс Финч, выступающий консультантом на съемках телепередачи «Преступления, которые потрясли Британию», называет этот случай классическим примером так называемого двойного психоза, folie à deux. «В подобных преступлениях один из партнеров обычно выступает в качестве доминирующего, однако чаще всего это бывает мужчина, навязывающий свою волю девушке или супруге. Взять хотя бы “болотных убийц”[145]. Данное дело кажется необычным, так как в нем замешаны две женщины – к тому же еще и сестры».

Доктор Финч также полагает, что Триша Уокер является редким экземпляром женщины-психопата. «Мы привыкли видеть, что такого рода преступления совершаются мужчинами, но есть и женщины, способные на подобное при определенных факторах. Многие потенциальные психопаты за всю жизнь не делают ничего плохого, потому что не оказываются в ситуации невозможности получить желаемое. Пока этим людям ничто не препятствует, они кажутся вполне нормальными, а иногда даже невероятно очаровательными, пусть и слегка манипулирующими. По словам одного из ведущих экспертов, с психопатом вы отлично проведете время, но заплатите высокую цену».

389 комментариев

Danielaking07

Мне кажется, что истинными жертвами этих двух мерзких коров стали муж и сын Ханны Гардинер. Малышу придется расти без мамы – вот вам и «высокая цена».

Zandra_the_sandra

А мне жаль старика. Когда уже соцработникам начнут нормально платить, чтобы они уделяли достаточно времени своим одиноким подопечным?

GloriousGloria

Мне вот что интересно: как девочки из хорошей семьи могут превратиться в таких монстров? В детстве над ними вроде никто не издевался, как я понимаю.

Otter_mindy1776

Тут во многом виноват Интернет. Не удивлюсь, если они делали селфи, издеваясь над бедным стариканом.

FireSalamander33

Ну хотя бы мальчик, рожденный Вики, получит шанс на нормальную жизнь. Говорят, его сейчас усыновляют, а в соцслужбе ему дали имя Брэндон – это значит «маленький ворон». Мило, правда?

ЭПИЛОГ

Внутри холодно, несмотря на то что на улице лето. В пустых домах всегда так. Никто не согревает его теплом своего тела или дыханием, вот и появляется сырость. Хотя он лишь кажется пустым, потому что в углу, в окружении пустых банок колы, недоеденного бургера и гигиенических прокладок, сидит девушка. Сидит, прислонившись спиной к стене и накрывшись, как одеялом, темно-синей стеганой курткой.

Дверь медленно открывается, на фоне внезапно яркого света видно чье-то лицо в тени.

Триша пытается встать, но корчится от боли. Вики смотрит на нее.

– Говорят, у тебя выкидыш.

– Ну, чем быстрее я избавлюсь от него, тем лучше. Я забеременела лишь для того, чтобы получить Роба. Ребенок мне на хрен не нужен. Вот уж повезло, что этот ублюдок стреляет холостыми патронами…

Вики молчит.

– Что ты сказала полиции? – спрашивает Триша.

– Ничего. Они не в курсе, что я здесь. Выпустили под залог.

– Как ты узнала, где меня искать?

– Я знаю, как ты мыслишь. Я знаю тебя, настоящую тебя, лучше, чем кто-либо другой.

Триша усмехается:

– Но вот тебя-то люди не знают, правда, Вики? Ты же им соврала.

– Как и ты. А еще ты соврала мне. Я чуть не погибла из-за тебя. Я могла умереть.

Вики с грохотом закрывает за собой дверь; по полу разлетаются обрывки газет.

– Тот инспектор, Фаули, он показал мне, что ты искала в Интернете на своем телефоне. Какие сайты читала. Про то, как затребовать деньги.

Триша ерзает.

– Ну, конечно, надо же было узнать, как нам все это провернуть…

– Только речь шла не о нас, верно? – У Вики дрожат губы, однако ее взгляд безжалостен и полон гнева. – Лишь о тебе. Ты не просто искала информацию – ты даже отправила электронное письмо в одну юридическую фирму. И в нем спрашивала, сколько денег можно получить, если подашь в суд на того, кто убил твою сестру.

В ответ молчание.

– Не было никакой ошибки, да, Триша? Ты хотела меня убить, а потом свалила бы вину на Харпера.

Сестры смотрят друг на друга, не скрывая враждебности.

– Где? – твердым голосом спрашивает Вики.

– О чем ты?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я. Давай сюда.

– С чего вдруг я тебе это отдам? – прищурившись, отвечает Триша.

– Просто отдай. Тогда я уйду и оставляю тебя в покое. Или…

– Или что?

Вопрос повисает в воздухе.

Ответа нет.

БЛАГОДАРНОСТИ

Группа прекрасных людей, так называемая «команда Фаули», помогла мне создавать, править и улучшать этот роман. Спасибо Анне Пауэр, моему великолепному, терпеливому и готовому прийти на помощь агенту, и моим двум редакторам в издательстве «Пингвин» – не менее великолепным и проницательным Кэти Лофтус и Саре Стайн. Также хочу поблагодарить моих замечательных специалистов по связям с общественностью: Поппи Норт, Роуз Пул и Энни Холландс в Соединенном Королевстве и Бена Петроуна и Шеннон Келли в Соединенных Штатах.

Огромное спасибо моим консультантам: потрясающему криминалисту Джоуи Гиддингсу, который нарисовал схемы места преступления, королевскому адвокату Николасу Сифрету за советы в юридической сфере и детективу-инспектору Энди Томпсону за неоценимую помощь в описании работы полиции. Также благодарю доктора Энн Робинсон и Никки Ральф. Я старалась сделать эту историю как можно более правдоподобной, но все же воспользовалась некой авторской вольностью, как это бывает во всех художественных произведениях. К примеру, допрос психически нестабильного взрослого – очень сложная процедура, и я не претендую на ее стопроцентно достоверное отображение. Разумеется, ответственность за все ошибки и неточности лежит только на мне.

Спасибо «первым читателям» – моему мужу Симону и замечательным друзьям Стивену, Элизабет, Саре и Питеру. И конечно, моему потрясающему литературному редактору Карен Уитлок.

Наверное, странно благодарить город, но я не написала бы эту книгу без помощи особого «гения места» Оксфорда. Это бесконечно вдохновляющий и удивительный город, в котором мне повезло жить. Естественно, все герои являются плодом моего воображения и не основаны на реальных людях. Многие места тоже придуманы мной, хотя некоторые существуют на самом деле – к ним относятся Уиттенхэм-Клампс, «Гнездо кукушки», «Денежная яма». Легенда о вороне тоже реальна. Несколько лет назад в Уиттенхэме действительно были обнаружены останки мужчины, ребенка и расчлененной женщины, относящиеся к железному веку. Считается, что женщину использовали для человеческого жертвоприношения. Насколько мне известно, строить дома в том районе никто не собирается.

© Петухов А.С., перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Посвящается Саре

Потому что каждому нужна волшебная страна

4 января 2018 года, 00.55

Запись с камеры-регистратора на шлеме-каске пожарного Флетчера, Оксфордширская пожарно-спасательная служба[146].

Происшествие в Феликс-хаус 23, Саути-роуд, Оксфорд. Запись начинается с момента прибытия двух пожарных машин на пригородную улицу. Дома на улице большие. Темно. Сирены, проблесковые огни.

ОФИЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ ШТАБА ВСЕМ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯМ:

Происшествие может быть связано с пострадавшими людьми. В звонке на номер 999[147] сообщалось, что в здании могут находиться четыре человека – двое взрослых и двое детей.

Руководитель тушения пожара:

– Принято. Развертываемся на месте. Первый этаж хорошо освещен.

Камера поворачивается вправо, в направлении дома, из верхних правых окон которого валит дым, а на нижних этажах видны языки пламени. На улице стоят полдюжины прохожих и соседей. Слышны крики и звуки сирен. Подъезжают полицейские машины. Пожарные снимают с машин лестницы, разворачивают рукава, надевают дыхательные аппараты.

Руководитель тушения пожара – боевым расчетам:

– Никто из соседей семьи не видел. Нужно, чтобы двое в СИЗОД[148] поднялись на второй этаж и осмотрели его.

– Приказ получен. Расчет Альфа-один готовится войти в здание.

Теперь огонь ясно виден сквозь стеклянные панели входной двери. Расчет Альфа-1 с дыхательным оборудованием, ведомый пожарным Флетчером, идет по подъездной дороге к дому. С левой стороны раздвигают лестницу. Флетчер поднимается по ней с рукавом в руках. Приглушенные звуки голосов и радиопомех. Звуки тяжелого дыхания в дыхательном аппарате. Камера движется по подоконнику и переходит на комнату. Помещение полно плотным дымом. Фонарь на шлеме-каске движется справа налево, освещая полки на стене, комод, стул. Открытого пламени не видно, но ковер дымится. Камера возвращается к окну и захватывает пожарного Эванса, который взбирается по лестнице.

Офицер газодымозащиты[149]:

– Расчет Альфа-один, есть следы пострадавших?

Флетчер, тяжело дыша:

– Ответ отрицательный.

Он движется по направлению к двери и выходит в коридор. Камера дергается из стороны в сторону, в луче фонаря появляются еще три двери и лестница, ведущая на верхний этаж.

Нижняя часть лестницы освещена вспышками пламени на первом этаже; на ступенях клубится дым, поднимающийся до самого потолка. Новые помехи в радиосвязи, звуки воды, льющейся из брандспойтов. Пожарные, находящиеся снаружи, пытаются сбить пламя. Флетчер переходит к соседней, наполовину открытой, двери. Сквозь дым видны одинокая постель и стены, завешанные постерами, посвященными футболу. Простыни отброшены, но жильца не видно. Пожарный обыскивает комнату, заглядывает под кровать.

Офицер газодымозащиты:

– Расчет Альфа-один, для вашей информации: соседи говорят, что в доме находятся мальчик десяти-одиннадцати лет и ребенок ясельного возраста.

Флетчер опять выходит в коридор и идет к следующей двери. Она открыта. Здесь дым еще гуще. Пламя хорошо видно – им охвачены ковер, занавески и детская кроватка. Флетчер бросается к ней. В ней он видит младенца; тот не шевелится. Пожарный быстро возвращается в первую комнату и передает младенца с рук на руки пожарному Эвансу, стоящему на лестнице. В помещение врывается поток воздуха. Загораются части ковра.

Флетчер:

– Альфа-один – ОГДЗ. Найден один пострадавший. Эвакуирован по приставной лестнице. Ребенок. Реакции отсутствуют.

Офицер газодымозащиты:

– Принято, Альфа-один. Парамедики[150] уже на месте.

Флетчер возвращается в коридор в сопровождении пожарного Уайтса. Подходит к лестнице. Пожарные Эванс и Джонс, также проникшие в здание в поисках пострадавших, подходят к ней с другой стороны.

– Нашли кого-нибудь?

Эванс делает отрицательный жест рукой. В руках у Джонса тепловизор. Он оборачивается и начинает лихорадочно указывать вниз по лестнице.

Джонс:

– Там внизу кто-то есть. У подножия лестницы.

Флетчер:

– Альфа-один – ОГДЗ. Пострадавший обнаружен у основания лестницы. Возможно, еще один ребенок. Спускаемся.

Альфа-1 спускается вниз. Пол в холле горит, пламя быстро распространяется во всех направлениях. Пожарные поднимают пострадавшего и возвращаются на второй этаж, где передают тело расчету Альфа-2, который несет его к наружной лестнице. Неожиданно раздаются звуки взрывов и ломающихся перекрытий – огонь прорывается на верхние этажи. Крики и сигналы тревоги в эфире. Теперь пламя видно на пороге спальни.

Уэйтс:

– Твою мать!.. Обратная тяга! Обратная тяга![151]

Руководитель тушения пожара:

– Всем покинуть помещение. Повторяю – всем покинуть помещение!

Флетчер (задыхаясь):

– Там могли остаться люди. Я возвращаюсь…

Руководитель тушения пожара:

– Запрещаю, повторяю – запрещаю. Серьезная опасность для жизни. Убирайтесь оттуда к такой-то матери! Повторяю – убирайтесь немедленно! Альфа-один, как поняли?

Звуки новых взрывов. Радио замолкает.

* * *

Я, черт побери, ненавижу Рождество. Наверное, когда-то, будучи еще ребенком, я его любил, но вот не помню этого. А как только стал достаточно взрослым, то предпочитал в это время уходить из дома. Мне некуда было идти, но даже хождение кругами по соседним улицам казалось мне лучшей долей, чем сидеть в гостиной и таращиться друг на друга или подвергать себя утонченной пытке очередным рождественским выпуском «Дуракам везет»[152]. И чем старше я становился, тем больше ненавидел Рождество. Все эти распродажи праздничного барахла со скидками, которые начинались в октябре и продолжались бог знает сколько времени после Нового года… Люди говорили, что все изменится, когда у тебя появятся дети. Что Рождество с собственным ребенком – это волшебное время. И это действительно так и было. То есть пока у нас был Джейк[153]. Помню, как он делал фантастические елочные украшения – оленей, снеговиков и белых медведей, – тщательно вырезая из бумаги их замысловатые силуэты. И у нас были и остролист[154], и апельсины в вязаных чулках, и крохотные белые огоньки, развешанные по саду. Однажды на улице шел сильный снег, и Джейк сидел около окна своей спальни, полностью околдованный видом громадных снежинок, медленно кружащихся в воздухе – слишком невесомых, чтобы опуститься на землю. Так что – да, это было волшебное время. Но что происходит после того, как вы теряете ребенка, который делал это время волшебным, – что тогда? Об этом вам никто никогда не расскажет. Люди просто не знают, что делать с Рождеством, которое наступает ПОСЛЕ ЭТОГО. Или со следующим, и со следующим…

Но, конечно, всегда существует работа. По крайней мере, в моем случае.

Хотя для офицера полиции Рождество – дерьмовое время. Время, когда случаются практически все преступления, которые могут прийти в голову. Кражи, домашнее насилие, беспорядки в общественных местах… И при этом ничего выдающегося, а вот бумажная волокита остается все той же. Люди слишком много пьют, не знают, что делать со свободным временем, и через двадцать четыре часа близкого общения с теми, кого они, по их мнению, любят, вдруг выясняется, что все как раз наоборот. Кроме того, в это время все хотят получить краткосрочный отпуск, поэтому у нас вечно не хватает людей. Это я таким сложным способом пытаюсь объяснить причину, по которой стою в жутко холодной кухне в 5.35 утра уже на излете этих дурацких праздников, таращусь в темноту и слушаю новости по «Радио 4», дожидаясь, пока закипит чайник. Раковина полна грязных тарелок, потому что мне недосуг освободить посудомоечную машину, мусорные баки переполнены, потому что я не успел поменять их в день сбора мусора, так что остатки еды разбросаны вдоль дорожки – не исключено, что это сделала соседняя кошка, но скорее лисица, которую я пару раз с утра пораньше замечал в нашем саду. А если вам интересно, что я делаю на кухне в это безотрадное время, – что ж, сейчас вы все узнаете.

По радио начинают передавать «Молитву дня[155]», и я его выключаю. В Бога я не верю. И, уж конечно, не в такое раннее утро. Беру мобильный и, поколебавшись несколько мгновений, набираю номер. Да, я знаю, что время дурацкое, но не думаю, что разбужу ее. Она отключает на ночь телефон. Как и все нормальные люди.

Слышу ожидаемые четыре гудка, щелчок и не совсем человеческий женский голос, который сообщает мне, что абонент, которому я звоню, находится вне зоны доступа. Потом раздается сигнал.

– Алекс, это я. Ничего не случилось. Просто хотел убедиться, что с тобой всё в порядке. А ты знаешь, это помогает. Я имею в виду, когда у тебя появляется время на размышления. Как ты и говорила.

Почему, когда мы говорим с автоответчиками, даже те, кого считают умными людьми, начинают блеять, как овцы? На рабочей поверхности стола видно липкое коричневое пятно, которого вчера еще, по-моему, не было. Я начинаю отскребать его ногтем большого пальца.

– Передавай привет сестре. – И после паузы: – Ну, вроде всё. Послушай, позвони мне, ладно? – Я прислушиваюсь к тишине. Знаю, что это невозможно, но надеюсь, что она тоже меня слушает. И что вот-вот снимет трубку. – Я по тебе соскучился.

«Я тебя люблю».

Я должен был сказать именно это, но не сказал. Стараюсь не вспоминать, сколько прошло времени с нашего последнего разговора? Неделя? Больше. Кажется, мы говорили сразу после Дня подарков[156]. Я все надеялся, что в новом году все изменится. Что мы сможем оставить всё позади – как будто обязательная смена в нумерации дней может хоть как-то повлиять на то, как она себя ощущает. Как я себя ощущаю.

Чайник наконец закипает, и я начинаю шарить в шкафу в поисках кофе. Осталась только банка дешевого растворимого, который Алекс держит для рабочих и водопроводчиков. А весь этот выпендрежный, в зернах, уже давно закончился. Хотя, с другой стороны, дешевый растворимый – это по-своему круто.

Не успеваю я налить воду в кружку, как звонит телефон.

– Алекс?

– Нет, босс. Это я, Гислингхэм.

Чувствую, что краснею. Неужели он услышал в моем голосе то отчаяние, которое услышал я сам?

– В чем дело, Гис?

– Простите, что так рано, босс. Я на Саути-роуд. Ночью здесь был пожар. Они всё еще пытаются взять пламя под контроль.

– Пострадавшие?

Ответ я знаю еще до того, как задаю вопрос. Иначе Гис не звонил бы мне в 5.45 утра.

Слышу, как он втягивает воздух.

– Пока всего один, босс. Маленький малыш. Есть еще мальчик постарше, но они смогли вовремя добраться до него. Он жив – правда, еле-еле. Его отвезли в Джон Рэд.

– А родителей не нашли?

– Пока нет.

– Твою мать!..

– Знаю. Мы пытаемся скрыть это от прессы, но тут лишь вопрос времени… Жаль вытаскивать вас из постели и все такое, но, мне кажется, вам следует приехать.

– Я все равно не спал. Сейчас подъеду.

* * *

На Саути-роуд Гислингхэм убирает телефон в карман. Он не был уверен до последнего, звонить или не звонить. Фаули в последние дни совсем не в форме, хотя Гис никогда не произнесет этого вслух, и даже сама мысль об этом заставляет его почувствовать себя виноватым. И дело не во вспыльчивости шефа, хотя и в этом тоже. Он какой-то отстраненный. Озабоченный. Не пришел на рождественскую вечеринку… но это не обязательно о чем-то говорит. А с другой стороны, по участку циркулируют упорные слухи о том, что от него ушла жена, и, судя по тому, как отглажены его сорочки, это вполне возможно. У самого Гислингхэма сорочки тоже отглажены не ахти, но это все потому, что он гладит их сам. И так и не научился справляться с воротничками…

Гислингхэм поворачивается и возвращается по грязной подъездной дороге к дому. Пламя уже сбито, но пожарные в СИЗОД продолжают направлять струи воды в окна, отчего в темное небо вырываются громадные клубы дыма. Воздух полон сажи и запаха горящего пластика.

К нему, хрустя сапогами по гальке, подходит руководитель тушения пожара.

– Не для протокола – это почти точно поджог. Но понадобится какое-то время, прежде чем следственная группа сможет войти внутрь. Похоже, что полыхнуло в гостиной, но потолок там весь обвалился, так что на меня прошу не ссылаться.

– То есть там могут быть еще трупы?

– Возможно. Но в том месте рухнули три этажа обломков. Одному богу известно, сколько времени потребуется, чтобы разобрать их. – Пожарный снимает шлем и вытирает лоб тыльной стороной руки. – О мальчике ничего не слыхать?

– Пока ничего. Один из моих коллег поехал с ним на «Скорой». Скажу, если будут новости.

Пожарный морщится. Слишком давно он тушит пожары и все понимает. Делает глоток воды.

– А Куинн что, празднует?

– Это мое дело. – Гислингхэм качает головой. – Я исполняю обязанности детектива-сержанта.

– Я уже слыхал, что Куинн влип в какое-то дерьмо. – Пожарный приподнимает одну бровь. – Хотя не предполагал, что все так серьезно…

– А вот это не мое дело. – Гислингхэм пожимает плечами.

Несколько мгновений пожарный смотрит на него поблескивающими ярко-синими глазами.

– Надо время, чтобы привыкнуть к этому, правда? – говорит он наконец. – Я про «быть за старшего». – Отбрасывает бутылку в сторону и идет к пожарной машине, похлопав на ходу Гислингхэма по руке. – Не тушуйся, приятель. В жизни надо уметь использовать свой шанс. За тебя это никто не сделает.

В общих чертах это то же самое, что сказала Гислингхэму его жена. Это – и то, что Гарет Куинн сам влип в эту историю, а им лишние деньги не помешают, особенно теперь, когда Билли так быстро растет, и вообще, разве они должны что-то Куинну? Гису хватило ума отнестись к этому вопросу как к чисто риторическому.

Детектив осматривается кругом и направляется в сторону постового, стоящего за полицейской лентой. На улице собрались зеваки, но, принимая во внимание раннее время и холод, их не так много. Хотя Гислингхэм замечает среди них журналиста из «Оксфорд мейл», который вот уже десять минут тщетно пытается привлечь к себе его внимание.

– Вы уже начали подомовой обход? – обращается Гислингхэм к констеблю.

– Только что, сержант. Пока смогли найти троих. Немного, но…

– Да, я знаю. Все разъехались на праздники.

Подъезжает машина, и из нее кто-то вылезает. Вылезает резко, с важным видом, демонстрируя свое удостоверение. И не только удостоверение – Гислингхэм глубоко вздыхает, – машину тоже.

* * *

Сайт газеты «Оксфорд мейл»

Четверг, 4 января 2018 г. Последнее обновление в 08:18

Несчастный случай с летальным исходом при пожаре в доме в Оксфорде

Мальчик трех лет погиб в пламени, охватившем ранним утром дом на семь спален в эдвардианском стиле на Саути-роуд. Причина пожара до сих пор не выяснена, но оксфордширская пожарно-спасательная служба работает в тесном контакте с группой полицейских экспертов, для того чтобы ее обнаружить. Вторая жертва, в которой соседи опознали старшего брата малыша, была доставлена в больницу Джона Рэдклиффа. Сообщается, что он пострадал от вдыхания продуктов горения.

Вызов в экстренные службы поступил в 0:40 утра, после того как сосед увидел языки пламени в окне первого этажа. Патрик Мортон, управляющий пожарным участком на Рили-роуд, сообщил, что к моменту прибытия пожарных пламя успело распространиться по всему дому и им потребовалось больше четырех часов, чтобы взять его под контроль. По его словам, сейчас еще слишком рано говорить о том, что свою лепту в пожар внесли легко воспламеняющиеся рождественские украшения. Однако он добавил, что: «Сейчас как раз удобный случай напомнить всем о необходимости соблюдать меры предосторожности при использовании свечей и украшений, сделанных из таких легко воспламеняющихся материалов, как мишура, и хотя бы раз в неделю проверять систему оповещения о возгорании». Управление полиции долины Темзы1 отказалось отвечать на вопрос, находились ли дети одни в доме.

15-летний подросток арестован после резни в Блэкберд-Лэйс

Полиция допрашивает тинейджера после того, как шестнадцатилетний Дэмиен Перри получил смертельное ножевое ранение в канун Нового года…/ читать дальше

Транспортный коллапс ожидается из-за сильных снегопадов на следующей неделе

Бюро погоды объявило желтый уровень погодной опасности из-за ледяных ветров, которые придут к нам на следующей неделе из Сибири… /читать дальше

Городской совет объявляет о новых мерах по борьбе с загрязнением воздуха в Оксфорде.

Городской совет Оксфорда собирается ввести новаторскую схему уменьшения выбросов дизельных двигателей в жилых районах…/читать дальше

«Оксфорд юнайтед» обыграли «МК Донз» со счетом 3:1

Томас, ван Кассель и Обика отметились голами в домашней игре… /читать дальше

65 комментариев

Janeelliottcornwallis

Я что-то пропустила, или никого из родителей не было дома? Они что, оставили детей одних – в таком-то возрасте? У меня слов нет, если это так.

111chris_the_bliss

Возможно, пьют где-то. Есть такие типы – на уме только выпивка, танцы и я сам, любимый…

ernest_payne_gardener22

Я проходил мимо дома с час назад. Одна сторона полностью обрушилась. Там вполне могут быть еще трупы. Вы что, не можете подождать, пока полиция закончит свою работу?

Josephyosef88188

Хотелось бы, чтобы побольше людей обратило внимание на опасность рождественских украшений. Я 30 лет проработал пожарным и повидал действительно кошмарные вещи.

* * *

Только включив левый поворотник на Банбери-роуд, я вспомнил, где точно находится Саути-роуд. В трех поворотах на север от Фрэмптон-роуд. А Фрэмптон-роуд – это Уильям Харпер и та, кого мы обнаружили запертой в его подвале[157]. В газетах его называли Оксфордским Фритцлем[158] – по крайней мере, в самом начале. Произошло все это восемь месяцев назад, но в суде я был еще в декабре, а его дело все еще лежит у меня на столе, ожидая, когда я спишу его в архив. Мы все будем его долго помнить. И в первую очередь Гарет Куинн. Который тогда был детективом-сержантом, а сейчас стал детективом-констеблем. Кстати, это его новую черную «Ауди» я вижу, как только въезжаю на улицу и выключаю двигатель. Хотя он всегда был щеголеватым мерзавцем во всем, что касается транспорта на колесах. Я, например, ни за что не смогу сказать вам, на какой машине ездит Гислингхэм, хоть и видел ее тысячу раз.

Что же касается места происшествия, то пламя уже полностью под контролем, хотя вокруг все еще царит полный хаос. Две пожарные машины и три полицейские. Вечные любопытствующие, всюду сующие свой нос. Люди, снимающие все на свои смартфоны. Слава богу, что труповозка припаркована достаточно далеко.

Куинн и Гислингхэм стоят возле дома и поворачиваются ко мне, когда я подхожу. Куинн притоптывает ногами, чтобы согреться, но если не обращать на это внимания, то все в его движениях говорит о том, что жизнь пошла наперекосяк. И это еще мягко сказано. Ведь в сержантах он чувствовал себя как рыба в воде – минимум сомнений, максимум шумихи, – а вот возвращение в констебли дается ему очень непросто. Ну что ж, как говорится, в этой жизни неважно, как ты взлетаешь, – важно, как ты падаешь. Естественно, Куинн пытается делать хорошую мину при плохой игре, но это единственное, что остается для него в такой ситуации. Я вижу, что ему так и хочется влезть в это дело, но Гислингхэм заслужил свой шанс доказать, на что он способен. И я поворачиваюсь к нему – может быть, излишне нарочито:

– Что нового, сержант?

Гислингхэм немного напрягается и достает свою записную книжку, хотя я не могу поверить в то, что она ему нужна. Руки у него чуть заметно дрожат. Мне кажется, что Куинн тоже заметил это.

– Дом принадлежит семье Эсмонд, сэр. Майкл Эсмонд, сорок лет, ученый. Жену зовут Саманта, ей тридцать три, и у них двое детей. Мэтти – десять, Захарии – три.

– И как он – я о старшем мальчике?

– На волосок от смерти. Очень плох.

– А родители так и не появились?

– Хозяйская спальня вон там. – Гислингхэм морщится, указывая на левое крыло дома. – Она не сильно пострадала, но в ней никого не видно. Пожарные говорят, что в кровати никто не спал. Я «погуглил» эту семью и вот что получил…

Он передает мне свой телефон. На экране – страничка с сайта Королевского колледжа Лондона с сообщением о конференции по социальной антропологии, которая проходит в нем именно сейчас. Майкл Эсмонд указан как один из спикеров с докладом: «Смерть от огня и воды: ритуалы жертвоприношений, практикуемые культом вуду в Латинской Америке». Кто-то ведь сказал как-то: «Случай – это псевдоним Бога, когда Он не хочет подписываться своим собственным именем»[159]. Что ж, если это так, то должен сказать, что вкус Ему иногда сильно изменяет…

Возвращаю Гислингхэму его телефон.

– Позвони им и убедись, что он там действительно появился. В худшем случае это означает, что у нас будет на один труп меньше.

– То есть применим тактику страуса, да? – подает голос Куинн.

Я бросаю на него взгляд, от которого ухмылка исчезает с его физиономии, и опять поворачиваюсь к Гислингхэму.

– И что ты собираешься делать?

– Разыщу Майкла и Саманту Эсмонд и выясню, где они находились в момент пожара, – отвечает сержант, моргнув несколько раз. – Продолжу начатый подомовой обход, на случай если соседи что-то заметили. Переговорю с Бодди по поводу вскрытия. Разыщу и проинформирую родственников. Свяжусь с экспертами из пожарной охраны. – Он указывает на подъездную дорогу. – И, естественно, постараюсь найти машину.

– Какую машину? – Куинн поворачивается к нему.

– На гальке множество следов от протектора. – Гислингхэм удивленно поднимает брови. – Это же ясно, как божий день. У Эсмондов точно была машина. И где она? Ни один человек в здравом уме не поедет сейчас в Лондон своим ходом; значит, как мне кажется, найдя машину, мы найдем жену.

Можно не сомневаться, кто только что заработал дополнительные очки.

– Отлично, сержант. – Я киваю. – Держите меня в курсе.

И поворачиваюсь к Куинну, который подошел на ярд ближе к дому, посчитав, видимо, что если не можешь победить, то лучше отойти в сторону.

Дом вовсе не в моем вкусе, хотя для тех, кому такие нравятся, он мог бы стать желанным приобретением. Раньше. Сейчас же по его фасаду текут потоки грязной воды, а в окнах первого этажа отсутствуют все стекла. Дом с двумя входами отодвинут вглубь участка; от его правой части мало что осталось. Фронтон все еще держится – правда, на честном слове, – а за ним нет ничего, кроме потемневших стен, груд кирпича, обломков дерева и осколков стекла. Стены оставшейся части здания, которое до пожара было, скорее всего, белым, покрыты штукатуркой с каменной крошкой и избыточно декорированы деревянными украшениями в стиле Тюдоров. Сейчас все это обуглилось и покрыто слоем сажи. Над одним из окон можно с трудом рассмотреть цифры «1909». А на одном из оставшихся в раме осколков стекла приклеен стикер футбольного клуба «Арсенал».

– И какие мысли? – задаю я вопрос Куинну.

– Да обычные, босс. – Он слегка вздрагивает от неожиданности. – Как эти ученые могут позволить себе такие большие дома в этом районе? Как думаете: на сколько он потянет? Миллионов пять?

По мне – так больше. В этом районе дома делятся на большие, маленькие, большие маленькие и маленькие большие. Об этом можно сказать, что он большой. Большой большой.

– Это могут быть деньги семьи, – говорю я, – хотя проверить стоит.

– Почему бы тебе не заняться этим, Куинн? – говорит Гислингхэм.

– О’кей. – Тот пожимает плечами.

Уже уходя, я слышу, как Гислингхэм негромко произносит: «Вот и хорошо, сержант».

* * *

В 7:05 утра детектив-констебль Эрика Сомер стоит перед открытым шкафом и пытается выбрать, что ей надеть. В криминальном отделе она работает всего три месяца, и выбор правильной одежды становится для нее с каждым днем все более мучительным. Она никогда не любила форму, но в ней есть определенные преимущества. Одно из самых очевидных – единообразие. Но сейчас Эрика выбирает «обычную одежду», и здесь главное, чтобы эта одежда не оказалась действительно обычной. В сотый раз, глядя на вешалки, Эрика задается вопросом, как можно быть одетой строго и в то же время не старомодно? Профессионально, но доступно? Это какой-то кошмар… Она тяжело вздыхает. И в этом, как и во многом другом, мужчинам повезло. Костюм из «Маркс и Спенсер»[160] и три галстука на выбор – Бакстер живое тому свидетельство. Верити Эверетт нашла свой собственный стиль – белый верх и черный низ, – которому редко изменяет. Темно-синяя юбка в первый день, черная во второй, серая в третий и опять темно-синяя. Обувь без каблуков и кардиган зимой. Но в таком случае легче надевать форму и не морочиться. А прическа? «Конский хвост» – не слишком фривольно? А пучок не слишком напоминает школу, мэм?

Эрика только что достала из шкафа черный брючный костюм (третий раз за последние пять дней – если не поостеречься, то он превратится в униформу), когда зазвонил ее мобильный. Гислингхэм. Он хороший. Не такой наглый, как Куинн, и не такой умный, как Фаули, но умеющий добиваться своего. Методичный. Старательный. И порядочный. Прежде всего порядочный. Ей действительно хочется, чтобы Гислингхэм первым стал сержантом – он это заслужил.

– Чем я могу помочь, сержант?

– Я на Саути-роуд. – Должно быть, на улице сильный ветер, голос едва слышно сквозь его порывы. – Здесь был пожар. Один погибший и один мальчик в палате интенсивной терапии в больнице Джона Рэда.

– Поджог? – Эрика садится на кровать.

– Точно неизвестно, но очень похоже.

– Я могу чем-то помочь?

– С этим Рождеством у нас действительно не хватает людей. Бакстер занят подомовым обходом, но, помимо него, у нас всего трое патрульных.

Сомер знает, что такое подомовой обход и какая это гадость. Особенно в такую погоду. Она лишь молча молит Бога, чтобы Гислингхэм не попросил ее заняться именно этим. И, наверное, он что-то уловил в ее молчании, потому что быстро добавляет:

– Но я звоню не поэтому. Сейчас я застрял на месте происшествия, а Эверетт появится только во второй половине дня. Ты не возьмешь на себя вскрытие?

«А почему не Куинн?» – задает себе вопрос Эрика. Но ничего не говорит. У нее свои дела с Куинном – опрометчивая, но, к счастью, короткая связь, о которой, как она подозревает, знают слишком многие. И Фаули – уж точно.

– Конечно. Нет проблем.

– А ты раньше сталкивалась с обгоревшими?

– Да нет, не приходилось, – отвечает Сомер, немного поколебавшись. Если по-честному, то она была всего на одном вскрытии. Противная, но достаточно нудная процедура.

– Всегда что-то происходит впервые, – говорит Гислингхэм. – Все будет в порядке. – Он делает паузу, потом заканчивает: – Захвати с собой мятные таблетки.

* * *

Запись беседы с Беверли Дрейпер по адресу:

Саути-роуд, 21, Оксфорд, 08:45

Беседу провел детектив-констебль А. Бакстер.

А.Б.: Как я понимаю, это вы позвонили в «три девятки», миссис Дрейпер?

Б.Д.: Да, я. Меня разбудил сын – у него был ночной кошмар. Окна его спальни смотрят как раз в ту сторону. Я услышала шум – вроде как звон бьющегося стекла. Подумала, вдруг это грабитель, и отдернула штору. И сразу же увидела пламя. Помню, еще подумала, что горит, должно быть, уже давно, так огонь разбушевался. Но там очень много деревьев – дом совсем не виден с дороги. Так что пожар никто не заметил.

А.Б.: И в ноль ноль сорок семь вы позвонили в экстренные службы?

Б.Д.: Именно так.

А.Б.: Вы никого не заметили возле дома? Может быть, кто-то убегал?

Б.Д.: Нет. Как уже сказала, я спала, пока меня не разбудил Дилан. А вы не знаете, как они? Я имею в виду семью.

А.Б.: В настоящий момент я не имею права разглашать какую бы то ни было информацию.

Б.Д.: Я видела, как Мэтти увезла «Скорая», но в Интернете пишут, что Майкл и Саманта исчезли. Этого же не может быть? То есть я хочу сказать…

А.Б.: Как я уже сказал, в свое время будет сделано официальное сообщение. Расскажите, что вы знаете об этой семье. В Рождество и Новый год они были здесь, не так ли? Не уехали к родственникам? Не катались на лыжах?

Б.Д.: Мне кажется, они не катаются на лыжах. Да, они все время были дома. В школе накануне сочельника устраивали рождественские песнопения, и все мы там были.

А.Б.: И что, к ним никто не приезжал? Вы не знаете, кто еще мог быть в доме вчера вечером?

Б.Д.: Ну, я не уверена…

А.Б.: Нам необходима ясность, кто еще мог там быть. Члены семьи? Друзья? Подумайте.

Б.Д. (после паузы): Честно говоря, насколько я понимаю, они были людьми не слишком компанейскими. Когда мы сюда переехали, то пригласили их, как это обычно делается, а Саманта тогда сказала, что предложит мне на выбор несколько дней, когда они свободны, но дальше этого дело так и не пошло. Летом прошлого года у нас была вечеринка в саду, и они пришли, но мне кажется, что это была только дань вежливости. Они тогда быстро ушли.

А.Б.: А как насчет их родственников?

Б.Д.: Отец Майкла умер – это я знаю точно. Мне кажется, что его мать в одном из домов для престарелых. По-моему, где-то недалеко от Вантеджа. Никогда не слышала, чтобы Саманта упоминала о своей семье.

А.Б.: Как мы понимаем, в семье была машина, но возле дома ее не оказалось.

Б.Д.: Машина у них точно была. «Вольво» – универсал. Довольно старая. Белая. Не знаю, почему ее нет на подъездной дороге, – обычно она стоит именно там.

А.Б.: А вы не знаете, куда могла бы поехать Саманта?

Б.Д.: Так, значит, она действительно пропала…

А.Б.: Я уже говорил вам, что мы официально не комментируем…

Б.Д.: Не волнуйтесь. Я все поняла. Но – нет, ни малейшего представления.

А.Б.: И вы не можете назвать никого, с кем нам надо было бы связаться?

Б.Д.: Простите, но у нас были не те отношения.

* * *

В морге даже холоднее, чем на улице. Под халатом на Сомер надето два свитера – дополнительный посоветовала Эверетт («Когда у тебя застучат от холода зубы – а так и будет, – ты уже не остановишься»). Тело лежит на металлическом поддоне. Крохотный мальчуган. Захария. Хотя Эрика сразу же поняла, что знание его имени лишь ухудшает ситуацию. На коже все еще видны остатки голубого одеяла, но под ними тело жутко обезображено. Мертвенно-бледная поверхность тела разукрашена пятнами желтого и пузырями красного цвета; висят полоски комковатой, покрытой копотью сгоревшей кожи. Голова ребенка повернута в сторону, мягкие детские локоны сгорели, губы сморщились и стали словно восковыми. Эрика глубоко вздыхает, и этот вздох слишком напоминает всхлип. Один из ассистентов поднимает на нее глаза:

– Знаю. А когда это ребенок, то вдвойне дерьмово.

Сомер кивает, не решаясь заговорить. Прямо сейчас она может думать лишь о запахе. Все эти сверхреалистичные постановки вскрытия Эрика уже видела по телевизору; единственное, к чему она не была готова, так это к вони. Даже сквозь маску тело воняет, как сгоревший боров. Про себя она благодарит Гислингхэма за то, что посоветовал захватить с собой мятные таблетки, и, сглотнув, пытается взять себя в руки.

– Перво-наперво, – рассказывает Бодди, – нам будет необходимо установить, был ли погибший жив в момент начала пожара. Никаких внешних повреждений я не вижу, поэтому придется исследовать трахею и легкие на предмет вдыхания продуктов горения. – С этими словами он берет в руку скальпель и смотрит на Сомер. – Ну что, приступим?

* * *

Гислингхэм все еще находится на Саути-роуд. Низкое зимнее солнце освещает руины дома розоватым светом. Воздух морозный, но, несмотря на это, толпа зевак становится все больше. Сейчас их около двадцати человек – все в шарфах, перчатках и теплых пальто; их дыхание висит над ними клубами. Но они, скорее всего, долго не протянут – теперь смотреть уже практически не на что. Одна из пожарных машин уехала, а оставшиеся пожарные проливают последние остатки дома и грузят оборудование на машину. Однако внутри работа в самом разгаре. Здесь, помимо трех экспертов-криминалистов из команды Алана Чаллоу, присутствуют двое экспертов из пожарного управления – один из них вооружен видеокамерой, второй находится в выгоревшей комнате для завтраков вместе с Гислингхэмом и Чаллоу. Тяжелые деревянные стулья и стол еще продолжают дымиться; к потолку взлетают хлопья сажи. Сверху льется вода, и сквозь балки они могут видеть комнату над ними. Она оклеена обоями с Винни Пухом. Там же стоят остатки детской коляски. Гислингхэм старается не смотреть на них.

– Для верности нам придется провести кое-какие исследования, – говорит пожарный, – но, как я и говорил, готов поспорить, что все началось в гостиной. Этим же объясняется поздний звонок в «три девятки» – позади дома нет других строений, а, насколько мы можем судить, соседи, живущие в той стороне, разъехались.

– И вы полагаете, что это точно поджог?

– Судя по скорости распространения огня, – офицер кивает, – использовали какое-то горючее вещество, которому, вне всякого сомнения, помогла гребаная рождественская елка. Она вспыхнула, как салют на Четвертое июля[161]. Наверное, к этому времени совершенно высохла – вместо нее вполне можно было положить растопку и вообще не морочиться. Оставалось только ждать, когда раздастся БАБАХ и все здесь взлетит к чертовой матери.

– И сколько это могло занять по времени? – спрашивает Гислингхэм, лихорадочно записывая за пожарным.

– От момента возгорания до того, как все полыхнуло? – Тот выпрямляется. – Минуты три… А может быть, и того меньше. – Пожарный показал на лестницу. – Судя по тому, как она обгорела, могу предположить, что на ней тоже была гирлянда. Из остролиста или чего-то подобного. И он тоже должен был успеть высохнуть, как прошлогодние листья, тут к гадалке не ходи, так что гирлянда превратилась в лучший запал, который только можно себе представить. Не повезло со временем – то есть я хочу сказать, что завтра это все разобрали бы, правда?

Гислингхэм непонимающе посмотрел на него.

– Ах, ну да, конечно. Богоявление…[162] Черт, я совсем забыл.

Его собственный дом все еще похож на витрину универмага – Джанет хотела, чтобы первое Рождество Билли дома было особенным. Придется трудиться всю ночь.

* * *

Верити Эверетт кладет телефон и откидывается на спинку кресла. Она-то рассчитывала появиться в полупустом офисе с неубранными фантиками от рождественских шоколадок… Но только рассчитывала – с этой работой никогда ничего не знаешь заранее. И, честно сказать, после нескольких дней непрерывного общения с папочкой она почувствовала облегчение, вернувшись в офис. У нее не такая большая квартира, чтобы в ней хватило места для них двоих. Особенно когда он относится к квартире как к номеру в отеле, оставляя пустые кружки там, где сидит, и никогда не убирая кровать (кстати, ее собственную – ей пришлось временно перейти на матрас, что вполне предсказуемо сказалось и на ее спине, и на недовольной кошке). Но завтра папочка отправляется домой, а сегодня она вернулась на свое рабочее место.

Верити осмотрела комнату в надежде увидеть Гислингхэма, но тот, очевидно, все еще не вернулся с Саути-роуд. И хотя она ненавидит действовать через его голову, это ждать не может.

Через несколько мгновений Верити уже стучит в дверь кабинета Фаули.

Тот говорит по телефону, но жестом приглашает ее зайти. Она какое-то время стоит в дверях, старательно притворяясь, что не слушает, что он говорит, но, к счастью, разговор вполне рабочий. В любом случае это не его жена. Теперь Фаули, когда говорит с ней, запирает дверь. Верити бросает на начальника косой взгляд. На расстоянии он выглядит вполне нормально, но если ты знаешь его достаточно хорошо, то признаки все равно видны. А она его знает. И достаточно хорошо.

– Что у тебя, Эв? – спрашивает Фаули, кладя трубку.

– Да, сэр. Я пообщалась с организаторами конференции в колледже. Майкл Эсмонд зарегистрировался во вторник, во второй половине дня, и вечером того же дня присутствовал на обеде. Вчера утром он участвовал в каком-то панельном заседании.

– А после этого?

– Одна из организаторов сказала, что вчера поздно вечером видела его в пабе. Около половины одиннадцатого.

– Значит, он точно в Лондоне.

– Так точно, сэр. Но Эсмонд сам бронировал себе гостиницу, так что в оргкомитете не знают, где он остановился.

– А мобильный?

Эверетт поднимает листок бумаги.

– Мне дали номер, но он сразу же переключается на голосовую почту. Я оставила сообщение, чтобы он перезвонил нам.

– Когда у него назначено выступление? – Надо отдать шефу должное, он всегда идет прямо к цели.

– Завтра, во второй половине дня, сэр. В четыре часа дня.

– Ладно, держи меня в курсе. – Фаули медленно кивает. – И если Эсмонд позвонит, то я хочу знать об этом первым.

* * *

Вскрытие занимает пять часов, и в самом конце Бодди решает, что заслужил нечто большее, чем просто поздний ланч.

– Хотите присоединиться? – предлагает он Сомер, когда они снимают халаты. – Мы будем у Фрэнки – это как раз через улицу.

После того как патологоанатом уходит, один из его ассистентов поворачивается к Эрике и неловко улыбается:

– Возможно, вы предпочтете пренебречь этим приглашением… У Бодди есть традиция. После вскрытия трупов, сгоревших на пожаре, он угощает всех нас ребрышками-барбекю.

– Вы шутите? Даже если это труп ребенка?

– Знаю. Звучит грубовато, правда? Но это его способ снимать стресс.

* * *

Первая встреча следственной группы начинается в три. Сомер только что вернулась из морга. Она все еще немного бледна, и я вижу, как Эверетт задает ей немой вопрос, а Эрика отвечает ей гримасой. Куинн сидит на первом ряду, с планшетом в руках и ручкой за ухом (да, я знаю, что это глупо, но он всегда так сидит). Бакстер кнопками прикрепляет фотографии на доску. Феликс-хаус – каким он был до и каким стал после пожара. Причем первое фото явно позаимствовано из приложения «Гугл. Планета Земля». Фотографии с внутренними разрушениями: столовая, лестница, некоторые из спален – на нескольких из них крестиками отмечены места, где были обнаружены Мэтти и Захария. Фотографии Майкла и Саманты Эсмонд – наверное, с водительских удостоверений, догадываюсь я. Эсмонд выглядит напряженным, внимательным, с темными волосами и бледной кожей. Краски его жены гораздо мягче: бежево-коричневые волосы, розоватые щеки, светлые – возможно, светло-карие – глаза. За ними идут фото детей, вытащенные, судя по их состоянию, из дома. Мэтти в форме «Арсенала» с мечом, зажатым под рукой; большие очки слегка съехали набок. Малыш сидит на коленях у матери – озорная улыбка и копна непослушных темно-рыжих локонов, которые мать не может заставить себя срезать. Отдельно – фото живого рядом с фото мертвого. И уже не первый раз я задумываюсь, как жестоко огонь может изуродовать человеческое тело. Поверьте мне – привыкнуть к этому невозможно, даже если видел это столько раз, сколько видел я. А если привык, то пора менять профессию.

Подходит Гислингхэм.

– Может быть, вы сами хотите начать, сэр? – негромко спрашивает он.

Я мельком отмечаю про себя, что – по крайней мере, на публике – он больше не называет меня «босс». Только «сэр». Что ж, еще один Рубикон среди сотни маленьких Рубиконов, но от этого не менее важный.

– Нет, веди ты. А я вмешаюсь, если это будет необходимо, – говорю я и вешаю куртку на спинку стула.

И это тоже Рубикон. На этот раз побольше, потому что команда мгновенно это замечает.

– Есть, сэр. – Гислингхэм кивает, проходит к стене и становится лицом к аудитории. – Ну что ж, давайте начинать.

Все в комнате знают, что это первое серьезное дело Гиса после назначения его исполняющим обязанности детектива-сержанта. Пару лет назад, когда в точно такой же ситуации находился Куинн, все были настроены немного саркастически – никакой вражды не было, но в то же время никто не собирался сразу же бросаться ему на помощь. И все были настроены поиздеваться над ним, как только представится такая возможность (а с Куинном в то время это случалось сплошь и рядом). На этот раз настроение в комнате было другим. Сидящие любили Гислингхэма и хотели, чтобы у него все получилось. И они не позволят ему облажаться – если только это будет зависеть от них.

– О’кей, – Гислингхэм откашливается, – я быстренько обобщу все, что у нас есть по пожару на Саути-роуд, а потом передам слово Полу Ригби. Пол – начальник смены в пожарном депо Рили-роуд, и он назначен расследователем со стороны пожарных.

Он кивает на мужчину, стоящего возле двери. Высокий, лысеющий, чисто выбритый. Я точно уже где-то его видел.

– Итак, – Гислингхэм поворачивается к доске, – вот этот дом, Саути-роуд, двадцать три. В нем проживала семья Эсмонд – Майкл, его жена Саманта и их дети – трехлетний Захария и Мэтти, которому через четыре дня исполнится одиннадцать лет. – Гислингхэм останавливается и набирает побольше воздуха в легкие. – Для тех, кто еще не знает: Мэтти находится в детском реанимационном отделении. В клинике нас предупредили, что прогноз не очень хороший, но они сразу же свяжутся с нами в случае каких-то изменений.

Он вновь оборачивается к доске и стучит ручкой по фото родителей.

– Мы пока не можем обнаружить ни Майкла, ни Саманту. Предполагается, что Майкл сейчас на конференции в Лондоне…

– Не могу поверить, что он ничего не видел в новостях, – говорит один из детективов-констеблей. – Это показывают по всем чертовым каналам.

– Я тоже не могу поверить, – соглашается Гис, – но до тех пор, пока его не найдут, мы можем лишь строить предположения. То же самое касается и Саманты.

Но констебль еще не закончил:

– И ты действительно думаешь, что они могли оставить детей в таком возрасте одних?

– Я бы не оставил. – Гислингхэм пожимает плечами. – Но сейчас мы не имеем ни малейшего представления о том, что вчера вечером произошло в этом доме. А произойти могло что-то, о чем мы даже и не подозреваем. И по этой причине мы должны разыскать их близких родственников. Как, кстати, с этим дела, Бакстер? – Гис слегка краснеет – впервые он публично демонстрирует свою власть. Но Бакстер принимает это как должное. Как и в большинстве случаев.

– Пока ничего, сержант, – отвечает он. – Саманта была единственным ребенком в семье, так что ни братьев, ни сестер. Родители живут в Камбрии, но мы пока с ними не говорили. Мать Майкла – в доме для престарелых в Вантедже. Если верить директору дома, то у нее Альцгеймер. То есть нам надо будет обязательно посетить ее, но сомневаюсь, чтобы нам это что-то дало.

– Понятно, – говорит Гислингхэм и поворачивается к Сомер. – А как вскрытие малыша – Захарии?

– Только одно. – Эрика поднимает на него глаза. – Бодди удивило то малое количество сажи, которое он обнаружил у него в легких. Но, вероятно, ребенок в столь юном возрасте может задохнуться гораздо быстрее взрослого. Особенно если у него астма или даже такая мелочь, как простуда. На всякий случай Бодди сделает анализ крови.

В комнате наступает тишина. Половина из нас цепляется за тот факт, что все должно было произойти очень быстро; вторая половина знает, что такая боль не может измеряться секундами. И, как бы жестоко это ни звучало, я хочу, чтобы они думали об этом, потому что желаю видеть их злыми, непреклонными, полностью отдающими себя этому расследованию. Я хочу, чтобы вся их энергия была направлена на выяснение истины. На то, чтобы узнать, как могло случиться нечто настолько отвратительное.

– Ну ладно. – Гислингхэм оглядывает аудиторию. – Теперь я передаю слово Полу, а потом мы с вами распределим работу на ближайшие несколько дней.

Он делает шаг в сторону, а Пол Ригби встает со своего места и быстро проходит к доске. Вне всяких сомнений, он опытный докладчик. И быстро и лаконично рассказывает о том, что они уже знают, что предполагают и какие выводы могут сделать.

– И в заключение, – говорит Ригби, – как я уже говорил сержанту: мы исходим из той предпосылки, что в доме был совершен поджог.

Я вижу, как Куинн дергается при слове «сержант», но тут же притворяется, что его душит кашель. Однако Гислингхэм это тоже замечает.

– И никаких шансов, что это просто несчастный случай? – спрашивает Эверетт, хотя в ее вопросе больше отчаяния, чем надежды. – Выпавшая сигарета, рождественская свечка или что-то в этом роде?..

– Странные вещи иногда случаются, – Ригби кивает, – и, должен сказать, за свою жизнь я повидал их немало. Помню пару лет назад, всего в паре миль от этого дома, парнишка притащил в дом «коктейль Молотова». Он тогда сказал, что «любит фейерверки». Да вы, наверное, помните – об этом писали во всех газетах…

Конечно, мы помним. Это был Лео Мэйсон, брат Дейзи Мэйсон[163].

– Мы работали над этим делом, – негромко произношу я.

– Понятно, – говорит Ригби. – Ну, тогда вы знаете, о чем я. Но здесь совсем другое дело. И это не несчастный случай или простое невезение. Характер разрушений и скорость распространения огня – я готов поспорить на свою ипотеку, что мы найдем под этими руинами какое-то горючее вещество. И в очень больших количествах.

Я встаю, прохожу вперед и поворачиваюсь ко всем лицом.

– Может быть, об этом не стоит говорить, но я все-таки скажу. Речь идет о двух преступлениях. Об одном из них мы знаем наверняка; наличие второго можем предполагать до тех пор, пока не исключим такую возможность. Первое преступление – это поджог. Нам необходимо выяснить, кто и почему поджег дом. Второе преступление – убийство. Знал ли поджигатель о том, что в доме находятся люди, и если знал, то что, черт побери, могло заставить его (или ее) спалить дом с двумя спящими в нем детьми?

Я поворачиваюсь к доске и беру в руки маркер.

ПОДЖОГ

УБИЙСТВО

Под этими двумя словами пишу еще одно.

ПОЧЕМУ?

– Одно мне непонятно, – говорит Эверетт после паузы. – Место, где вы его нашли. Я имею в виду старшего мальчика.

– Верное замечание, – соглашается Ригби.

Констебль, сидящий рядом с Эверетт, толкает ее локтем:

– А ты сегодня зажигаешь, Эв.

От этих слов она краснеет и отвечает на его толчок. Неожиданно на лице у него появляется глупое выражение, потому что до него наконец доходит вся неуместность его шутки.

– Я как раз подходил к этому, – продолжает Ригби с каменным лицом. Наверное, он уже сотни раз слышал дурные шуточки о пожарах. – Насколько мы понимаем, пожар начался где-то после полуночи – звонок в «три девятки» поступил в сорок семь минут первого ночи. В это время дети должны находиться в своих кроватях, но старшего мальчика обнаружили возле подножия лестницы.

– И что это может быть? – вступает в разговор Сомер. – Наверное, он проснулся, чтобы попить, или что-нибудь в этом роде…

– Ты глаза-то разуй, – вмешивается в разговор Куинн. Он встает и стучит ручкой по одной из фотографий. И хотя это меня здорово возмущает, я вынужден признать, что он прав: по комнате летают хлопья пепла и сажа, но сквозь них на прикроватной тумбочке можно увидеть графин с водой и поильник. Гарет закатывает глаза, а один из констеблей хихикает.

Сомер краснеет, но не смотрит в сторону Куинна. Она вообще старается не делать этого без крайней необходимости. Оба они стараются создать иллюзию, что между ними ничего не было, хотя все управление знает, что было.

– Как я понимаю, – негромко, но твердо говорит Эрика, – должна быть какая-то причина.

– А поскольку он сейчас в коме, то как, по-твоему, мы можем ее выяснить? Вызвать гребаного экстрасенса? – По тону Куинна всем все понятно. Я вижу, как люди неловко ерзают на своих местах.

– Он мог что-то услышать. – Голос Ригби звучит ровно – по-видимому, он не прочувствовал наши подковерные течения. – Или, может быть…

– А где расположены телефоны? – неожиданно спрашивает Эверетт.

– Один, мобильник на зарядке, мы нашли вот здесь. – Ригби поворачивается к плану дома. – Но он полностью сгорел…

– Мы пытаемся выяснить, кому он принадлежал, – быстро вставляет Гислингхэм.

– …а стационарный аппарат, по информации «Бритиш телеком», был в доме единственным и находился вот здесь. – Он показывает на плане. – В гостиной.

– Боже, – шепчет Эверетт, – вот почему мальчик оказался на лестнице. Должно быть, проснулся, понял, что что-то происходит, и попытался вызвать подмогу. Но было слишком поздно. Выбраться он уже не смог.

У бедняги не было никаких шансов. И я не один, кто так думает.

Опять поворачиваюсь к фотографиям. На фото из детской видна нетронутая полоса обоев. Всего несколько следов огня между изображениями Тигры, Иа-Иа и Пятачка. Следы удивительно напоминают отпечатки рук. Я слышу, как позади меня комната погружается в тишину. Поворачиваюсь к Ригби.

– Сколько времени понадобится, чтобы официально подтвердить, что это был поджог?

– Несколько дней. – Он пожимает плечами. – Может быть, неделя. Надо разобрать половину дома, а это займет какое-то время.

– Чем нам заняться в первую очередь, сэр? – задает вопрос Гислингхэм.

Я поворачиваюсь к нему.

– Разыщите родителей. Я хочу, чтобы этим занялось максимальное количество людей, включая патрульных, если нам удастся их заполучить. Для начала надо найти машину. Что у нас с распознавателями номерных знаков? Мы уже связывались с Мет[164] по поводу Эсмонда?

Гислингхэм кивает.

– Они проверили списки задержанных и попавших в больницы. Безрезультатно. Без адреса они больше ничего не могут сделать.

– О’кей. Но если мы не найдем Эсмонда до завтрашнего утра, то я хочу, чтобы его кто-то встретил на конференции.

– Этим займется детектив-констебль Асанти, сэр. – Гислингхэм смотрит через всю комнату.

Некто, сидящий на последнем ряду, поднимает глаза, и наши взгляды встречаются. Теперь я вспоминаю, кто такой Тони Асанти. Не так давно окончил учебу и перевелся к нам из Мет. Супер[165] сказал, что он неплох, что на общечеловеческом языке значит «мы взяли его не для того, чтобы выполнить обязательства по темнокожим и этническим меньшинствам в наших рядах».

Асанти смотрит мне в глаза с такой уверенностью, какой я никак от него не ожидал. Мне приходится первому отвести взгляд.

– И помните, что главное не найти этих людей, а выяснить, что они из себя представляют. Я хочу знать все, что удастся раскопать об этом семействе. Социальные сети, адреса электронной почты, данные о телефонных переговорах – в общем, все, что возможно. В доме нашли что-нибудь полезное? Компьютеры? Планшеты?

– Пока нет. – Гислингхэм качает головой. – У Эсмонда должен был быть какой-то кабинет, но пожарные его еще не обнаружили. По мне, так он погребен под тонной всяких обломков. Но если что-то найдется, то нам сообщат.

– А пока давайте поговорим со всеми, кто знал эту семью, – я оглядываю сидящих в комнате, – жил рядом с ними или вместе с ними работал. На что они тратили свое время? И свои деньги? Откуда они появились здесь, и было ли в их жизни нечто, что могло спровоцировать подобное?

Сотрудники записывают за мной, негромко переговариваясь.

– Вот таким образом. Все понимают свою задачу? Отлично. Детектив-констебль Куинн, на пару слов. У меня в кабинете.

* * *

– Пора завязывать с этим, Куинн. И не надо притворяться, что вы не понимаете, о чем я.

Он смотрит на меня, а потом опускает глаза.

– Детектив-констебль Сомер – хороший офицер и добросовестно выполняет свою работу. Я знаю лишь об одной ее ошибке – о связи с вами, какой бы короткой она ни была. Но Эрика, судя по всему, уже забыла об этом, и я не понимаю, почему бы вам не последовать ее примеру.

Куинн запускает руку в свою шевелюру. Выглядит он ужасно. Уверен, что сорочку носит второй день подряд. И галстук тоже. Хотя кто я такой, чтобы его осуждать… Мы с ним одного поля ягоды.

– Садитесь. Давайте поговорим.

Кажется, Куинн колеблется, но потом выдвигает стул.

– Я понимаю, что после понижения в звании вы в полном дерьме, но винить в этом вы должны только себя. Вся эта история – интимная связь с подозреваемой…

– Я никогда с ней не спал – сколько раз еще я должен это повторять!

Но он понимает, что зашел слишком далеко. Криком делу не поможешь. Да и в любом случае, это классический вариант Билла Клинтона[166]. И мы оба это знаем.

– Простите, сэр, – говорит Куинн.

– Вам ведь предложили перевод, но вы сами от него отказались.

Хотя в этом я на его стороне. Начинать все где-то с нуля – не просто. У него квартира, ипотека, жизнь… Но если ты решил остаться, то пей свою чашу до дна, какой бы горькой она ни была.

– Послушайте, Куинн, вам остается только жить с этим. Сосредоточьтесь на этой гребаной работе. И не пытайтесь оттоптаться на Сомер. С ней это никак не связано. Вам точно не поздоровилось бы, если бы на ее месте оказалась другая женщина. А она просто образец сдержанности.

– Знаю. – Он строит гримасу. – Просто в прошлом году, в это же самое время, я был детективом-сержантом, а она – простой патрульной. А теперь…

А теперь они с ней на одном уровне. И ее карьера абсолютно точно идет вверх. А вот его… я бы так не сказал.

– И все это гребаное управление продолжает об этом говорить, – заканчивает Куинн, покусывая губы. Мне кажется, что он вот-вот расплачется.

– Может быть, я сейчас скажу вам то, что сказал бы вам ваш отец, – я подаюсь вперед, – но слухи не прекращаются потому, что вы сами даете для них повод. Вас уже наказали – так прекратите постоянно болтать об этом. Забудьте и двигайтесь дальше. И начните с того, что оставьте Сомер в покое. Договорились?

Он не смотрит на меня. Я опускаю голову и пытаюсь встретиться с ним взглядом.

– Договорились, Куинн?

Он втягивает воздух, задерживает на мгновение дыхание и поднимает глаза.

– Да, босс.

Потом улыбается. Улыбка невеселая, но это хоть какое-то начало.

* * *

Эндрю Бакстер возвращается за свой стол и включает компьютер. Смотрит на часы – до конца рабочего дня осталось не меньше двух часов.

«Ну что ж, – думает он. – Начнем с самого очевидного».

Заходит на «Фейсбук» и начинает поиск Майкла Эсмонда, радуясь, что на этот раз фамилия попалась довольно редкая. Последний раз он искал человека по имени Дэвид Уильямс – их оказались сотни. А вот Эсмондов всего несколько, и менее чем через пять минут Эндрю находит нужного человека. Хотя дает это ему не так уж много. Информация похожа на страницу в «ЛинкдИн», а не на страницу в «Фейсбуке» – хвастливые биографические данные, пара фото, на которых Эсмонд выглядит скованно, и несколько скучных и вполне предсказуемых лайков. В друзьях фигурирует некто Филипп Эсмонд, хотя – и это подтверждает его фамилия – он брат, а не друг. Судя по его собственной страничке, он на год или около того старше Майкла и отличается от него, как небо от земли. Цвет волос у них, правда, одинаков, но Филипп так и брызжет энергией, и в глазах у него виден блеск, который начисто отсутствует у его брата. Друзей у него, судя по всему, раз в пять больше, а жизнь навскидку раза в три веселее, чем у брата. Веселье включает одиночное плавание под парусами до побережья Хорватии. Филипп владеет яхтой «Фридом-2»[167] модели «Сан Одиссей 45» производства компании «Жанно». В Сети размещены ее фотографии в момент отплытия – с толпой людей, машущих с пристани вслед Филиппу (хотя, как замечает Бакстер, его брата среди провожающих нет). Вслед за этим идут несколько селфи на борту яхты и кадры зимних закатов на Атлантике, которые говорят о незаурядных способностях Филиппа-фотографа. Последнее фото было помещено несколько дней назад, и под ним имеется информация, что он на какое-то время может быть вне зоны действия сети, но в случае необходимости для него можно оставить информацию. Нет сомнений, что нынешняя ситуация подпадает под понятие «необходимости».

Бакстер выписывает данные дюжины, или около того, друзей Майкла в «Фейсбуке», обращая внимание на то, что за последние полгода тот разместил на своей странице лишь информацию о книге, которую он пишет, и несколько слов о конференции в Королевском колледже. Для него, по всей видимости, это значимое событие.

Страничка Саманты Эсмонд выглядит гораздо веселее – по крайней мере, на первый взгляд. Прежде всего на ней есть большой фотоальбом: фотографии в саду и на пляже, фотографии кормления уток на канале, похожем на Оксфордский, и в компании с другими женщинами в магазине, расположенном – Бакстер в этом уверен – в Саммертауне. За ними следует целая серия фото, посвященных разного рода школьным спортивным событиям и праздникам, включая фото слегка расплывшегося торта с подписью «Моя попытка № 1» и печальной физиономией-имодзи. Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что большинство фотографий были выложены не менее четырех лет назад. После этого идет серия селфи беременной Саманты, на которых ее лицо или размазано, или находится в тени, и завершает которую фото новорожденного младенца в больничной кроватке с подписью «Наконец-то». Ни имени, ни веса, ни пола ребенка. После этого нет практически ничего. Одно или два сообщения о том, как развивается малыш, почти полное отсутствие фотографий с его первого дня рождения и полная тишина за последние три месяца. Что, судя по тому, что знает Бакстер (правда, знания эти довольно ограничены) о привычках поведения в сетях гордых молодых родителей, сильно удивляет констебля. Страничка Джанет Гислингхэм лопается от информации о Билли – все происходящее с ним должно быть обязательно зафиксировано и запротоколировано. Однажды Куинн саркастически заметил, что Джанет надо просто поместить на своей странице фотографию пукающего младенца и больше этим не заморачиваться – правда, ожидаемого смеха по этому поводу он так и не услышал. Слишком многие помнили, как чуть не случилось такое, после чего Джанет уже никогда не выкладывала бы эти фотографии…

Бакстер откидывается на спинку кресла и медленно выдыхает. Потом наклоняется вперед и начинает просматривать альбом по второму разу. Начинается он с фото Мэтти в возрасте лет трех, и Бакстер, листая фотографии, смотрит, как мальчик растет, превращаясь из неуклюжего ползунка в худенького парнишку в слишком больших очках. Вот маленький Мэтти улыбается в объектив, держа в руках ракушку, цветные камушки, мороженое, улитку; вот он, став постарше, старается спрятаться от камеры, то выходя из фокуса, то отворачиваясь. На одном из фото мальчик прячется в ногах у отца – по крайней мере, можно предположить, что это его отец, потому что фигура мужчины срезана на уровне груди.

Бакстер хмурится и начинает вновь перелистывать фотографии, впервые заметив, насколько редко ему попадаются фото Майкла Эсмонда. Всего пара штук с отдыха – Майкл играет в крикет на песке и бродит с Мэтти на руках по ярморочной площади. И больше практически ничего. На одной из последних фотографий Мэтти в саду, на заднем плане виден темноволосый мужчина – можно предположить, что это Эсмонд, но он стрижет траву, повернувшись спиной к объективу, и находится очень далеко. Бакстер возвращается к школьным фотографиям – нынешние папы редко пропускают всякие празднования, – но Майкла на них не видит. Только теперь констебль понимает, что школа на фото – это школа Епископа Христофора, а внимательно присмотревшись, узнает лица, знакомые по делу Дейзи Мэйсон. Директриса, одна или две учительницы, дети, которых они опрашивали, и, наконец – Бакстер даже вздрогнул, – сама Дейзи, прибегающая второй в забеге с яйцами[168], с лицом, искаженным яростной волей к победе. Это 2016 год – последняя четверть, после которой она исчезла, – и, насколько Бакстер может судить, Мэтти Эсмонд учился с ней в одном классе. Конечно, соединять эти два дела глупо – у них нет ничего общего, – но это заставляет Бакстера подумать о том, о чем время от времени думает любой офицер полиции: «Дело закончено. Виновные наказаны. Жизнь возвращается в нормальную колею. А дальше что?» Да и может ли жизнь быть «нормальной» после подобного дела? Девочка исчезла, и ее так и не нашли, а когда соученики пришли в класс на следующий год, ее среди них не оказалось. Все всегда говорят, насколько психика детей стрессоустойчива, но, может быть, это очередная ложь, которую взрослые повторяют для самоуспокоения? Этот паренек, Мэтти Эсмонд, – он выглядит совсем не «стрессоустойчивым». Наоборот, очень хрупким и ранимым. Как он отнесся к пропаже Дейзи? Какова была его реакция, когда он впервые услышал, что с ней случилось в действительности? Как бы родители ни старались защитить своих отпрысков, такие вещи рано или поздно обязательно выходят на поверхность.

Бакстер вздыхает и в который раз думает, как ему повезло, что у него нет детей, а потом делает еще несколько записей в деле. Затем открывает почту и посылает письмо Фаули со списком того, что им будет необходимо и на что он должен получить согласие старшего инспектора. Для начала – вся информация по финансам семьи. Телефоны, адреса электронной почты, медицинские карты, информация о пользовании Интернетом. Он как раз выключает компьютер, когда в облаке холодного воздуха в комнате появляется Эверетт. Она была в Вантедже, где встречалась с матерью Майкла Эсмонда.

– Ну, и как все прошло? – спрашивает Бакстер, поднимая глаза. Одного взгляда на лицо коллеги ему достаточно, чтобы все понять.

– Как бы часто я ни ходила в такие места и какими бы хорошими ни были сотрудники в них, я всегда впадаю в нервное состояние, – говорит Верити, тяжело опускаясь на стул и начиная разматывать шарф. – Я хочу сказать, что директор там – само очарование, и они действительно заботятся о своих пациентах, но со всеми этими креслами-каталками, запахом мочи и телевизором, работающим по шестнадцать часов в сутки… для меня это наглядное воплощение второго круга ада[169].

И даже то, что последние две недели перед Рождеством она объездила все дома для престарелых в радиусе десяти миль, не помогло Эверетт. Она пыталась найти что-то, подходящее для папы, хотя он об этом еще ничего не знает. А необходимость в этом ощущается уже какое-то время. Его забывчивость, неожиданная раздражительность, вечная настороженность… И полная потеря чувства времени. Папа просыпается, когда становится светло, а это значит, что он тут же включает телевизор. Так же он поступал все то время, пока жил у нее. Шаркающей походкой проходил в гостиную, не обращая никакого внимания на то, что она все еще пытается поспать. Хотя Верити, по крайней мере, могла регулировать громкость звука – его соседи по дому о таком и мечтать не могли. Жаловались они два-три раза в неделю, и Эверетт не в чем было их упрекнуть, потому что у них был четырехмесячный младенец. Они, наверное, уже галлюцинировали от недостатка сна. Но ее отец не открывал дверь, когда они в нее звонили, а это значит, что Эверетт приходилось проезжать тридцать миль, чтобы со всем этим разобраться. Чем-то приходится жертвовать. Несколько недель перед Рождеством она обещала себе переговорить с ним во время праздников, когда они будут одни и когда у нее будет больше времени, но вот он уезжает, а она так с ним и не переговорила… Как любой хороший коп, Верити могла с первого взгляда определить труса, а сейчас ей надо было лишь взглянуть в зеркало.

Эверетт поднимает глаза и видит, что Бакстер вопросительно смотрит на нее. Да и пусть, она ведь никому на работе об этом не рассказывает. Хотя скоро придется сказать. По крайней мере, Фаули уж точно.

– Я встретилась с миссис Эсмонд, – говорит Эверетт, – и рассказала ей о пожаре настолько тактично, насколько это было возможно, но мне кажется, что она ничего не поняла. Просто улыбнулась и сказала: «Как мило, дорогая».

– То есть помощи в поисках Эсмонда от нее ждать не стоит?

– Я сказала ей, что он пропал, – Верити качает головой, – но это ее не сильно расстроило. Она просто взмахнула рукой и сказала, что он «опять спрятался в эту свою лачугу».

– Что она имела в виду? – хмурится Бакстер. – Может быть, скаутский шалаш? Или ниссеновский барак?[170]

– По мне, так это вполне может быть и гребаная «Пицца Хат»[171], – вздыхает Эверетт. – Сотрудники в этом доме тоже ничего не знают. Но они сразу предупредили меня, что толку от нее не будет.

– Жаль.

Что-то в его тоне заставляет ее уточнить:

– А ты… ты что-нибудь нашел?

– Честно говоря, гораздо важнее то, чего я не нашел, – отвечает Бакстер с гримасой.

* * *

Телефонный разговор с Филиппом Эсмондом

4 января 2018 г., 17:46

Разговор провел детектив-констебль Э. Сомер

Э.С.: У аппарата детектив-констебль Сомер.

Ф.Э.: Алло, вы меня слышите? Мне кажется, что на линии какая-то задержка.

Э.С.: Я вас слышу. Это вы, мистер Эсмонд?

Ф.Э.: Да, Филипп Эсмонд к вашим услугам. Я получил информацию от службы береговой охраны, что кто-то из полиции долины Темзы хочет со мной поговорить. Что-то с Майклом? Простите за качество звука, но я звоню вам по спутниковому телефону из самого центра Бискайского залива.

Э.С.: Мне жаль сообщать вам об этом, но в доме вашего брата произошел пожар.

Ф.Э.: Пожар? Что значит «пожар»?

Э.С.: Он начался сегодня рано утром.

Ф.Э.: Боже, только не дети…

Э.С.: Мне вправду очень жаль, но Захария, боюсь, погиб.

Ф.Э.: А Мэтти?

Э.С.: Он в реанимации. Делается все возможное…

Ф.Э.: Твою мать! Мне надо возвращаться… (После паузы) Минуточку, а почему мне не позвонил Майкл? Он же не умер? Боже…

Э.С.: Нет, сэр. По крайней мере, насколько нам известно…

Ф.Э.: Насколько вам известно? А это что еще за чертовщина?

Э.С. (после паузы): Боюсь, что ваш брат и ваша невестка пропали без вести.

Ф.Э.: Что значит «пропали без вести»?

Э.С.: Ваш брат должен быть на конференции в Лондоне, но пока нам не удалось выйти на него, а на звонки он не отвечает. Надеемся, что он скоро свяжется с нами.

Ф.Э.: Последний раз я говорил с ним на Рождество.

Э.С.: И как он вам показался?

Ф.Э.: Да вроде нормально… Немного напряженный, но в этом нет ничего нового. Мне просто кажется, что на него слишком много чего навалилось.

Э.С.: А когда вы видели его в последний раз?

Ф.Э.: Прошлым летом. Я приезжал на несколько дней. Майкл опять начал курить и пил больше, чем обычно, но ничего, как бы вам сказать, выходящего за рамки… А дети были… (Пауза.) А вы не знаете, он сильно страдал? Я о Захарии.

Э.С.: Мы надеемся, что нет. Больше я ничего не могу сказать.

Ф.Э. (пауза): Черт!

Э.С. (в помещении слышны какие-то приглушенные звуки): Знаете, мистер Эсмонд, мы вот еще о чем хотели вас спросить. Когда мы говорили с вашей матерью, она упомянула какую-то «лачугу». Это было, когда мы сообщили ей, что Майкл пропал. Она сказала, что думает, что он «опять туда отправился». Вам это ни о чем не говорит?

Ф.Э.: Нет, простите.

Э.С.: Но она, случайно, не могла говорить о вашем доме? Мы так и не смогли разыскать ваш нынешний адрес.

Ф.Э.: Последние шесть месяцев я живу у друга. А так – я редко сижу на месте.

Э.С.: А мистер и миссис Эсмонд не могут быть там?

Ф.Э.: Не понимаю, каким образом, – у них нет ни ключей, ничего подобного… Я же сказал, что дом не мой.

Э.С.: А второго дома у них, случайно, нет?

Ф.Э. (сухо смеется): Поверьте мне, констебль, нет. Им и этого-то, на Саути-роуд, хватало выше головы.

* * *

Еще не успев толком войти в квартиру, Эверетт понимает: что-то не так. Ее настораживает какое-то сухое шипение. Она оставляет вещи в прихожей и бросается на кухню. Конфорка включена на полную мощность, а кастрюля на ней пуста. Верити хватает полотенце и сбрасывает кастрюлю в раковину.

– Папа! – кричит она, открывая холодную воду, под которой кастрюля шипит, испуская клубы пара. – Папа!

Ей никто не отвечает, и на мгновение гнев уступает место любопытству – Верити не слышит работающего телевизора. Неужели он куда-то ушел? Хотя она и велела ему сидеть дома… Но потом раздается шум воды в туалете, и отец суетливо заходит на кухню, на ходу поправляя брюки. Возле его ширинки видно небольшое мокрое пятнышко, которое ей очень хотелось бы не замечать.

– Папа, какого черта ты творишь? Нельзя оставлять пустую кастрюлю на газу…

– Она не пустая, Верити. – Отец раздраженно хмурится.

– Нет, пустая – я подоспела как раз вовремя…

– Уверяю тебя, она не была пустой. Я собирался сварить себе яйцо. Так как никаких других продуктов питания в доме у нас не наблюдается.

– Мне приходится работать допоздна. Я тебе говорила…

– Эту гребаную кошку кормят лучше, чем меня.

Эверетт чувствует, как напрягаются ее челюсти.

– Ты же знаешь, что это неправда. И если кастрюля была действительно полная, то каким образом из нее все выкипело? За пять минут такое невозможно. Где, черт возьми, тебя носило?

Он отворачивается в сторону и начинает ныть о том, что весь день вынужден сидеть взаперти, тогда как каждому человеку положена его порция свежего воздуха.

– Все это очень серьезно, па. – Верити делает шаг в его сторону. – Ты мог все здесь сжечь к чертовой матери.

Услышав это, отец бросает на нее быстрый взгляд.

– Ты устроила эту глупую шумиху по поводу простого вареного яйца. Твоя мать права, Верити: у тебя действительно прискорбная привычка драматизировать происходящее. И появилась она у тебя еще в детстве. Так она сказала позавчера.

Эв отворачивается. На глаза у нее наворачиваются слезы. И не только потому, что она этого не заслужила, но и потому, что ее мама скончалась больше двух лет назад. В голове звучат слова: «Ты больше не можешь это игнорировать. Поговори с ним. Сядь и поговори. Прямо сейчас». Она глубоко вздыхает и поворачивается к отцу.

– Что ты хочешь к чаю, папа?

* * *

На следующее утро, ровно в 9.15, Гислингхэм и Куинн подъезжают к зданию Института социальной и культурной антропологии на Банбэри-роуд. Городской дом в викторианском стиле – в таких располагается множество небольших факультетов Оксфорда – поднимался вверх на четыре этажа. Построен он был из потемневшего с годами «желтого оксфордского» кирпича и украшен деревянным орнаментом, выкрашенным в темно-красный цвет. Стойка для велосипедов, щебенка с проросшей сквозь нее травой, два мусорных бака промышленных размеров и знак, запрещающий парковку.

– Черт побери, – говорит Куинн, захлопывая дверь машины и оглядывая дом. – Не хотел бы я здесь работать. Похоже на «Дом ужасов» студии «Хаммер»[172].

Гислингхэм бросает на него быстрый взгляд. Его так и подмывает заметить, что у Куинна не хватит квалификации, чтобы занять пост преподавателя в университете, но такое добродушное подшучивание было уместно в старые добрые времена. А сейчас Джанет каждое утро напоминает ему, что он должен вести себя как начальник Куинна.

По ступенькам полицейские поднимаются к двери и звонят в звонок, прислушиваясь к эху, раздающемуся где-то внутри. Больше они не слышат ничего. Вновь звонят и вновь ждут, а потом Куинн отходит на несколько шагов и пытается заглянуть сквозь венецианские шторы на втором этаже.

– Ничего не видно, – говорит он наконец. – Велосипедов тоже нет. Как думаешь, здесь вообще кто-то появляется в праздники?

Очевидно, на этот вопрос надо отвечать утвердительно, потому что в этот самый момент дверь открывается и на пороге появляется женщина. У нее тонкие седые волосы, собранные в пучок-ракушку. Одета она в юбку из шотландки и грубый шерстяной свитер.

– Не знаю, кто вы такие, но парковаться здесь запрещено.

Куинн открывает было рот, но Гислингхэм опережает его.

– Мы из полиции, мэм, – говорит он, предъявляя удостоверение. – Я детектив-сержант Крис Гислингхэм, а это детектив-констебль Куинн. Вы позволите нам войти?

Когда они проходят вслед за ней в холл, Куинн бормочет себе под нос, но так, чтобы его услышали заинтересованные люди: «Исполняющий обязанности детектива-сержанта».

Женщина провжает их в заднюю комнату, окна которой выходят в сад, где одновременно располагаются ее кабинет, приемная и кофеварка. Жестом указывает им на два пластиковых стула и предлагает подождать, пока она разыщет профессора Джордан.

– Я ее сегодня уже видела, но она говорила с Китаем. У нас сотрудничество с Университетом Гуанчжоу.

– Не беспокойтесь, мы подождем, мисс…

– Миссис Битон, – с сарказмом поправляет она. – И не трудитесь шутить на кулинарные темы – все это я уже слышала, и не раз[173].

Она резко поворачивается и марширует по холлу в сторону лестницы, а Куинн с ухмылкой смотрит ей вслед.

– Старая перечница, – говорит он. – Напоминает мне мою няню. Та и в девяносто лет никому спуску не давала.

«Так вот откуда у тебя это все», – думает Гислингхэм.

Он слишком возбужден, чтобы присесть, поэтому подходит к стойке с журналами. «Этнолог Америки», «Обзоры визуальной антропологии», «Сравнительное изучение истории и общества», «Журнал антропологии европейских культур». Берет первый попавшийся и просматривает оглавление. Даже названия статей кажутся ему совершенно непостижимыми: что, черт возьми, может означать эта «перформативность?[174]»

Куинн тем временем рассматривает доску на стене с именами и фотографиями сотрудников факультета. Многие из них приехали из-за рубежа, если судить по их именам. Пара довольно изысканных черно-белых фотографий, а в остальном стандартные снимки, сделанные цифровой камерой. Кроме фотографии Эсмонда – она явно постановочная и сделана профессионалом.

– И что ты думаешь по этому поводу? – спрашивает Куинн, глядя на фото. – По-моему, немного ку-ку. Бакстер тоже так думает, изучив его страницу в «Фейсбуке».

– Честно говоря, по мне, так он выглядит немного неуверенным, – задумчиво говорит Гислингхэм. – Какая-то непонятная защитная реакция…

– Не знаю, – с гримасой заявляет Куинн, – от чего еще нужно «защищаться», когда у тебя такой домина. Он, должно быть, купается в деньгах.

– Кстати, насчет денег… Ты проверил дом? – «Как я тебя просил» остается за скобками.

– Как ни странно, я послал запрос, – отвечает Куинн с чуть заметным сарказмом. – И теперь жду ответа. Но, держу пари, это старые семейные деньги. На свою зарплату он себе такого не мог бы позволить. А откуда еще могли появиться деньги? Казнокрадство я с самого начала исключаю. – Он обводит рукой немного потертое помещение, древнюю батарею отопления, полки из древесноволокнистых плит. – Просто посмотри вокруг.

– И вы правы, офицер. Нарушения в академической сфере редко связаны с денежными вопросами.

Голос раздается от двери. В проеме стоит высокая худая женщина со значительным лицом, одетая в несколько слоев темной одежды. Широкие брюки, туника, мужская сорочка-блузон. На шее у нее висит ожерелье из геометрически правильных кусочков сплава олова со свинцом, которое достает ей до пояса.

– Меня зовут Анабелла Джордан. Не хотите ли вы подняться ко мне? Мэри принесет нам кофе. Я бы, например, не отказалась от чашечки.

Ее кабинет расположен на втором этаже, с окнами на улицу. Должно быть, когда-то здесь располагалась гостиная с лепными карнизами, камином и металлической решеткой вокруг него. Вдоль стен стоят неряшливые книжные полки, а перед ее столом – два потертых кожаных кресла. На стене висит плакат в рамке с Выставки искусства палеолита, которая проходила в Музее Эшмола[175], – вырезанная фигура женщины с выступающими бедрами и грудью, непропорционально маленькой головой и без лица.

– Присаживайтесь, прошу вас. Полагаю, что вы пришли поговорить о Майкле. Какое кошмарное несчастье…

– Вы уже слышали? – спрашивает Гислингхэм, нахмурившись. Прессе пока не сообщали никаких сведений о пострадавших.

– Я видела новости, сержант, – говорит Джордан, садясь на свое место. – И узнала дом. Вскоре после переезда в него Майкл устроил вечеринку; были все факультетские, аспиранты – всего человек сто… После этого я стала стыдиться своего домика в Саммертауне.

Гислингхэм согласно кивает – без сомнения, это многое объясняет.

– И ваш коллега прав. – Женщина поворачивается в сторону Куинна. – Это были – и есть – семейные деньги. – Она вновь сидит лицом к Гислингхэму и выглядит озабоченной. – А есть какие-то новости о Мэтти?

– Я ничего не слышал. – Сержант качает головой.

– А этот бедный ребенок? Захария. Какая потеря… Какая жуткая, глупая, бессмысленная потеря…

– Как мы понимаем, мистер Эсмонд в настоящее время находится на конференции в Лондоне?

– Да, правильно. – Она откидывается на спинку кресла и складывает перед собой руки.

– А вы не знаете, где он может остановиться в Лондоне? Может быть, у друга? Или в какой-то знакомой гостинице?

– Нет, боюсь, здесь я вам ничем не помогу. – Женщина качает головой. – Скажу больше – я уже довольно давно не видела его.

Она делает попытку встать, но Гислингхэм еще не закончил.

– А что вы можете рассказать нам о нем, профессор Джордан?

Анабелла вновь садится в кресло и слегка хмурится.

– Старательный. Трудолюбивый. – И после паузы добавляет: – Может быть, ему немного не хватает чувства юмора… И мне кажется, что он с трудом заводит друзей.

– То есть среди сотрудников у него их нет?

– Если говорить о «друзьях», то нет. – Она начинает рассеянно поигрывать ожерельем. – Есть люди, с которыми он работал теснее, чем с другими, но я думаю, что здесь лучше подойдет слово «коллеги».

– А над чем конкретно он работал?

– Я не в курсе, что вы знаете об антропологии, офицер… – с сомнением говорит Джордан.

– Считайте, что ничего, – улыбается Куинн.

Женщина поднимает брови.

– А ведь она более значима, чем вы ее себе представляете. Майкл специализировался на обрядах инициации и жертвоприношениях в примитивных и аборигенных группах. Возрастные посвятительные обряды, шаманские камлания и так далее. Весь спектр социальных, культурных, ритуальных и религиозных факторов, которые влияют…

У Куинна уже совершенно остекленевший взгляд.

– …Он написал очень впечатляющую докторскую диссертацию, и практически сразу же после этого ему предложили работу в Ливерпуле. Какое-то время казалось, что его карьерный рост никогда не прекратится…

– Но… – подсказал Гислингхэм.

– Простите? – Ее глаза сверкнули.

– Просто я давно этим занимаюсь, – сухо пояснил сержант.

Она улыбается, хотя видно, что ей немного не по себе.

– Скажем так – его взлет оказался короче и не таким быстрым, как можно было ожидать. Исследования заглохли, и я знаю, что в последние несколько месяцев он искал новую работу здесь и в других университетах, но его заявления даже не рассматривали. Все это было строго конфиденциально, – быстро добавляет она, – но я, как его бывший научный руководитель, узнала об этом.

– И как он себя ощущал?

– Уверена, что он был разочарован. А кто бы не был на его месте?

Уж что-что, а профессиональный уход от ответа Гислингхэм отличить в состоянии. Так что он меняет тактику.

– А как он вел себя в последнее время?

– Я не уверена, что понимаю вас.

Опять.

«Что ж, – думает он, – ты сама напросилась».

– Какое у него было настроение? Не менялись ли в последнее время его привычки и поведение?

– Майкл всегда очень осторожен… очень продуман. – Она сначала смотрит на сержанта, а потом отводит взгляд.

– Но?..

– Но в последнее время он вел себя… я бы сказала, «несдержанно». Откровенно высказывался, озвучивая при этом довольно спорные вещи. Вот как-то так…

– И как долго это продолжалось?

– Не знаю. Может быть, месяца три-четыре.

– А был ли кто-то, на кого он особенно злился?

– Нет. То есть я об этом не знаю. Хотя, с другой стороны, ничего существенного не случилось.

Дверь открывается, и появляется миссис Битон с подносом, на котором стоят три кружки, кофейник с кофе и пачка обезжиренного молока. Устанавливает поднос на столе и удаляется, бросив на Джордан многозначительный взгляд. Гислингхэм подозревает, что все это время она подслушивала под дверью. Чайник просто не может закипать так долго.

– А как насчет остального?

– Простите?

Гислингхэм твердо смотрит ей в глаза.

– Вы сказали «ничего существенного». Значит, произошло что-то «несущественное», о чем вы не хотите нам рассказывать. Но поверьте, профессор, все рано или поздно выяснится. И лучше, если вы расскажете нам об этом сами, чем мы выясним это своими методами.

Он слышал, как эту фразу сказал однажды Фаули, и приберег ее для себя на будущее.

Несколько мгновений они смотрят друг на друга, а потом женщина говорит:

– Прежде чем продолжать этот разговор, мне надо проконсультироваться с университетскими юристами. Дело это тонкое, а принимая во внимание то, что произошло…

Она поочередно смотрит на детективов. И видит, что на них ее слова не произвели никакого впечатления.

– Ладно. – Джордан вздыхает. – Строго между нами, я могу сказать, что к нам поступила жалоба от студентки.

– На Майкла Эсмонда?

Анабелла кивает.

«Боже, – думает Гислингхэм, – как будто зуб рвешь».

– Погуливал на стороне? – вмешивается в разговор Куинн, который, кажется, решил, что в понижении в звании есть свои преимущества – и не в последнюю очередь возможность вести себя как придурку, не боясь при этом наказания.

– У меня нет никаких доказательств этого. – Джордан смотрит на него. – Да и женщина, о которой идет речь, не имеет в виду ничего подобного.

– Тогда что же это было? – интересуется Гислингхэм. – Сексистские высказывания? Двусмысленные письма?

– Кажется, на факультетской рождественской вечеринке произошел неприятный инцидент…

– И насколько же он был «неприятным»?

– Не подходящие к случаю комментарии и, очевидно, физический контакт. – Анабелла краснеет. – Все это Майкл яростно отрицает. К сожалению, свидетелей не было.

– То есть ее слово против его, да? – уточняет Куинн.

– Вот именно. С самого начала было понятно, что придется привлекать юридический отдел.

– Было?

– Простите?

– Вы сказали «было понятно». В прошедшем времени.

Профессор опять краснеет.

– Ну да, дальнейшее развитие событий показало все это в другом свете.

«Ну конечно», – думает Гислингхэм. Внезапно он четко понимает, что звонила Джордан совсем не в Китай.

– И вы посчитали лишним обращаться в полицию? – интересуется он.

– Я же уже сказала, что мы еще не решили, как будем действовать.

Гислингхэм открывает блокнот и записывает несколько слов.

– И когда же вы с ним общались – то есть когда он все отрицал?

– Об обвинениях я рассказала ему в конце семестра, а потом мы встретились во вторник.

Гислингхэм не может больше сдерживаться.

– Во вторник, который был второго января? Во вторник, который был меньше трех дней назад? Но вы же только что сказали, что не общались с ним… – Гислингхэм начинает листать блокнот, – …«довольно давно». Я бы не сказал, что три дня – это довольно давно.

Видно, что женщина чувствует себя сконфуженной. И обведенной вокруг пальца.

– Когда я видела его перед Рождеством, он был весь на нервах, так что я предложила ему все обдумать во время каникул и вернуться к этому разговору в начале января. И он явился сюда во вторник с утра пораньше, перед своей поездкой в Лондон. Я надеялась, что нам удастся прийти к взаимоприемлемому соглашению.

И опять Гислингхэм кивает.

– Я понял: вы надеялись, что он уволится, так? Дали ему в руки револьвер с перламутровой рукояткой и стали ждать, когда он сделает правильный шаг?

– Вовсе нет, – пытается сдержаться Джордан. – Вы не правы, офицер. Абсолютно не правы.

Но выражение ее лица говорит совсем о другом.

– И как же прошла ваша встреча?

Заметно, что Джордан не знает, что сказать.

– Скажем так, у нас состоялся откровенный обмен мнениями.

«Судя по ее физиономии, – думает сержант, – она хочет свести все к простому “обмену любезностями”. А эта старая кошелка Битон наверняка слышит каждое слово».

– И на чем же вы остановились?

– Я сказала, что в создавшихся обстоятельствах буду консультироваться с руководством университета и пусть оно решает, как нам лучше поступить.

– Но ведь он может потерять работу, так ведь? – говорит Куинн. И это не вопрос, а утверждение. – Я хочу сказать, сексуальные домогательства к студентке в наши дни… Со всеми этими Metoo[176] и так далее… Да они его за яйца подвесят.

Джордан смотрит на него с нескрываемым презрением.

– Теоретически это действительно может привести к увольнению. Да. Но до этого еще не дошло. По крайней мере, на сегодняшний день.

Однако Майкл Эсмонд мог оценивать ситуацию совсем по-другому. Куинн и Гислингхэм обмениваются взглядами.

– А мы можем поговорить с девушкой? – спрашивает Гислингхэм.

– Она не делала заявления в полицию, – хмурится Джордан.

– Это все понятно, профессор. Но вы же понимаете, почему мы хотим с ней поговорить.

– Да. И уверена, что поговорите. Но существуют определенные процедуры – и мне надо получить соответствующее согласие. Я переговорю сначала с юристами, потом – с молодой женщиной, а затем свяжусь с вами, как только буду готова.

* * *

А меж тем в Саммертауне Эверетт только что вернулась после того, как отвезла отца в его дом в пригороде Бистера. Почему-то на все, что связано с ним, ей требуется в пять раз больше времени, чем она изначально планирует. Сегодня утром Верити еще раз в этом убедилась. А о доме для престарелых она так с ним и не поговорила. Но разузнала номер местной службы социального обеспечения и теперь обязательно заставит себя позвонить туда до конца дня. Хотя сейчас ей надо кое-что сделать. Она заскакивает в квартиру, чтобы проверить кота (который явно так же рад тому, что все вернулось на круги своя, как и она), а потом выходит из дома и достает фотографию, которую Бакстер нашел на странице Саманты Эсмонд в «Фейсбуке». Он абсолютно уверен, что на снимке один из магазинов Саммертауна, и Верити с ним согласна. Не зря же она живет здесь вот уже два года.

Спустя пять минут Эверетт открывает дверь. Свечи, фарфор, купальные халаты, полотенца. И если здесь есть что-то не белоснежное, то только потому, что оно из стекла. Все кругом настолько утонченное, изысканное и благоухающее, что Верити, стоя посреди этого великолепия, чувствует себя пигмеем. К счастью, ждать ей приходится недолго – девушка за прилавком поднимает на нее глаза и улыбается.

– Вас интересует что-то определенное? У нас сейчас распродажа.

Эверетт нервно обходит столик с разноцветными бокалами для шампанского и достает свое удостоверение.

– Детектив-констебль Эверетт, полиция долины Темзы. Могу я поговорить с управляющим?

– А что, что-то случилось? – Видно, что девушка насторожилась.

Эверетт включает улыбку.

– Нет, ничего. Мне просто надо поговорить вот с этой леди с фотографии.

Девушка берет у нее фото и кивает.

– Ну, конечно, это Мел. У нее перерыв. Я сейчас ее позову.

Девушка исчезает в глубине магазина, а Эверетт остается таращиться на бокалы для шампанского. Те, что стоят у нее, подарила ей мама, когда она впервые уезжала из дома. Кажется, что они сошли прямо с рекламы «Бейбишама»[177].

– Здравствуйте. Простите, но Дженна не смогла вспомнить вашего имени.

Верити поворачивается. Перед ней действительно женщина с фотографии. Среднего роста, с приятными чертами лица и аккуратно подстриженными темно-каштановыми волосами. В свете безжалостных ламп ее губы кажутся багровыми.

– Констебль Эверетт, – представляется детектив, протягивая руку. – Верити.

– Мел Кеннеди. И зачем я вам?

– Эта женщина на фото рядом с вами…

– Сэм? Так вы по поводу Сэм?

– А вы видели пожар в новостях? – спрашивает Эверетт, глубоко вздохнув.

– Нет, только не дети, – женщина бледнеет, – только не говорите, что…

– Мне очень жаль. – Верити смотрит, как Кеннеди на ощупь находит стул и тяжело опускается на него. Руками она зажимает рот. Шок выглядит вполне естественным.

– Успокойтесь. Хотите воды?

– Не могу в это поверить. – Кеннеди трясет головой.

– Когда вы видели миссис Эсмонд в последний раз?

Какое-то время Кеннеди молча смотрит на детек-тива.

– А знаете, я не помню… Может быть, прошлым летом?

– Этой фотографии, мне кажется, несколько лет?

– По крайней мере, три года. – Девушка еще раз смотрит на фото. – Работала она здесь очень недолго. Но у нас были неплохие отношения. Действительно неплохие.

– Нам пока не удалось обнаружить миссис Эсмонд. – Эверетт на шаг приближается к своей собеседнице. – Вы, случайно, не знаете, где она может быть?

– Она была очень закрытым человеком. – Мел качает головой. – И почти ничего не говорила о своей личной жизни.

– У нее не было друзей? К которым она могла бы уехать?

Девушка беспомощно пожимает плечами.

Эверетт набирает побольше воздуха в легкие – вопрос, который она собирается задать, не из простых.

– Зная миссис Эсмонд – Сэм, – как по-вашему, могла ли она оставить детей одних в доме?

Ответ Кеннеди уже готов.

– Сэм никогда так не сделала бы, – говорит она со страстью. – Ни за что!

– А почему она ушла отсюда?

Достав бумажный платок, Кеннеди сморкается.

– Она тогда носила Захарию. И ее муж решил, что для нее это будет слишком тяжело. Ведь у них уже был Мэттью. Но, между нами говоря, мне кажется, что он с самого начала не хотел, чтобы она работала. Вечно нас подкалывал: «И что вообще представляет из себя весь этот потертый шик?» Ну и тому подобное. Мне кажется, он немного высокомерный. И немного сноб.

– А вы часто его видели?

– Нет. Он редко сюда приходил. Как я уже говорила, мне кажется, он не одобрял того, что его жена работает в магазине.

– А на ваш взгляд, они были счастливы? Проблем в семье не было?

– Нет, конечно. Ничего похожего. Он на нее надышаться не мог. Так она всегда говорила.

* * *

21 февраля 2017 года, 07:45 утра

317 дней до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Она просыпается от стука тарелок. Сон был необычно глубоким, и сейчас она выплывает из него, как из полузабытой угрозы, – так чувствует себя человек, вырываясь из затягивающей его глубины. Вторая половина кровати холодная – Майкла нет на месте. И это тоже необычно: он никогда не встает первым. А потом она вспоминает. Сегодня ее день рождения. И именно поэтому снизу слышится весь этот шум. Мальчики готовят ей завтрак в постель. Один и тот же сюрприз повторяется из года в год, но ей всякий раз удается притвориться, что для нее это полная неожиданность. Она садится и с усилием запихивает подушку себе под спину. Несмотря на центральное отопление, в комнате холодно. Она тяжело вздыхает. Единственный способ избежать холода – это содрать со стен всю штукатурку и утеплить их по-новой. Именно это сделали их соседи напротив, прежде чем въехать. Но они в то время снимали где-то жилье, и им не пришлось жить в доме во время ремонта. Она получила предложение от строительной фирмы, но, когда пыталась обсудить его с Майклом, он вечно начинал жаловаться на будущую грязь.

Теперь на лестнице раздаются звуки шагов, и она слышит, как Захария что-то громко говорит, а Мэтти успокаивает его: «Тише, тише!» Несколько мгновений спустя дверь открывается, и в нее, крича во всю силу своих легких: «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!», врывается Захария. Он забирается на кровать, набрасывается на нее, а его отец говорит: «Тише, Тигра!» И это тоже повторяется из года в год.

Майкл пристраивается на краю кровати и передает ей поднос. На нем: чай, налитый в одну из веджвудских[178] чашек, которые подарила им его мать, сваренное яйцо (вклад Мэтти) и три куска тоста, щедро намазанные клубничным джемом (это Захария). Здесь же, в маленькой вазе, стоит роза. Майкл поворачивается к старшему сыну, который держится сзади с немного отрешенным лицом.

– Подходи, Мэтти. Хватит тебе там дуться.

Тот поправляет на носу очки – Саманта знает, что они ему велики, но окулист настоял. Сын робко подходит и протягивает ей два свертка.

– Ты же сам упаковывал, да, Мэтти? – говорит Майкл, подталкивая его еще ближе.

Мэтти кладет свертки на кровать и осторожно забирается к матери. Она протягивает руки, прижимает его к себе и целует в голову. Захария начинает ерзать, и чай проливается в блюдце.

– Мамочка, ешь же тост!

– Обязательно, моя душистая горошинка, – отвечает мать и замечает тень на лице мужа. – Только позволь, я сначала выпью чай, пока мы не залили всю кровать.

Яйцо сварено почти вкрутую, но она съедает его полностью, а потом с облегчением вздыхает и отдает поднос мужу.

– Отлично, – говорит тот, улыбаясь. – А теперь – подарки!

Мальчики дарят ей те же духи, что и в прошлом году, и она целует их, а потом аккуратно складывает упаковочную бумагу, отрывает поздравления, которые написал сам Мэтти, и кладет все это в свою тумбочку так, чтобы мальчик это видел. Такие вещи очень важны для Мэтти.

Подарок Майкла лежит в маленькой коробочке. Серьги из серебра в форме кисточек. Несколько недель назад она увидела такие на одной актрисе и сказала, что они ей очень нравятся. А он запомнил. Запомнил и потратил бог знает сколько времени, чтобы найти их. Она поднимает глаза и видит, как муж улыбается ей. У него пока нет и намека на седые волосы, и он так же строен, как в тот день, когда они встретились впервые. На той вечеринке в Хэкни. Сэм даже не помнит, в чьем доме это было. Она всего пару месяцев назад окончила школу, а он был уже на полпути к званию доктора философии[179]. Даже сейчас она иногда не верит, что он действительно выбрал ее.

– Они прекрасны, – негромко говорит Саманта.

– Как и ты. – Он тянется и берет ее за руку. – Я подумал, что ты можешь быть в них сегодня в «Джи’з».

– Конечно. – Она улыбается. – Обязательно.

– Ладно, ребята. – Он оборачивается к детям. – Давайте оставим мамочку в покое, ладно? Ей надо отдохнуть.

* * *

В 12:30 профессор Джордан поднимается по ступеням административного здания университета. Здания, которое в этом городе архитектурных чудес ожидаемо должно быть чем-то действительно необычным, но в действительности является обыкновенной бетонной конструкцией, построенной в 70-е; в нем с одинаковым успехом могли бы разместиться и городская средняя школа, и офис городского совета, и Министерство обороны. На втором этаже, в переговорной, ее уже ждут три человека. Ректор колледжа, в котором работает Эсмонд, и Николас Грант из офиса проректора. Третью участницу, хорошо одетую в черный костюм с крупными украшениями из жемчуга молодую женщину, представляют ей как руководителя отдела по связям со средствами массовой информации, Эмили Макферсон. Анабелла никогда не встречала ее раньше и считает это плохим предзнаменованием.

– Итак, – начинает Грант, – спасибо, что нашли возможность так быстро откликнуться на наше приглашение. В создавшейся ситуации все мы должны быть уверены, что дудим в одну дуду.

Джордан мысленно ставит галочку в своей карточке подсчета произнесенных Грантом банальностей. Первая же фраза, и он открывает счет – отличная работа, даже для Гранта. Лиха беда начало.

Джордан тяжело кладет свою холщовую сумку на стол и садится напротив Гранта.

– Давайте, – предлагает тот, – вы кратко изложите содержание нашего телефонного разговора, чтобы ввести Эмили в курс дела.

– Конечно, Николас. – Профессор поворачивается к Макферсон. – В конце прошлого семестра Нед Тейт из Магдалины[180] пожаловался мне на случай сексуального харрасмента с участием Майкла Эсмонда и Лорен Камински, одной из наших аспиранток. Лорен – девушка Неда. Все это, очевидно, произошло на рождественской факультетской вечеринке. Лорен и Майкл одновременно вышли покурить. Он стал флиртовать с ней, и невинный флирт очень быстро превратился в нечто более серьезное. Так, по крайней мере, рассказывает девушка. По ее словам, в тот момент Майкл был сильно пьян.

– Это кто-то может подтвердить? – задает вопрос Макферсон. – Я имею в виду алкогольную интоксикацию.

– Боюсь, что да, – вздыхает Джордан. – Я сама видела его в тот вечер.

– Но свидетелей самого инцидента нет?

– Нет. Лорен утверждает, что он начал трогать ее за грудь, а она его оттолкнула.

– И это всё? – спрашивает Грант.

– А разве вам этого недостаточно? – отвечает Джордан вопросом на вопрос.

– Что он сказал, когда вы с ним разговаривали? – спрашивает Макферсон. У нее легкий шотландский акцент. И очень приятный голос.

– Он все отрицал. Яростно. Употреблял непечатную лексику. Сказал, что женщина тоже была пьяна, что, кстати, соответствует действительности. Ясно было, что он находится на взводе – не просто зол, а в состоянии, близком к параноидальному. Меня это насторожило. И я предложила ему все еще раз обдумать и встретиться после каникул.

– Лучше было бы, если бы он уволился к чертовой матери и дело закрылось бы само собой, – замечает Грант.

– Для вас – может быть. – Джордан бросает на него быстрый взгляд. – Но вы сами знаете, работа в университете на дороге не валяется. А у него семья. И потом, вдруг он говорит правду? В этом нет ничего невозможного.

– А что говорят в юридическом отделе? – спрашивает Макферсон.

– Я с ними еще не говорила. Как раз собиралась, когда мы все услышали про пожар.

– И все-таки это надо сделать, – говорит Макферсон с дружеской улыбкой. – Если в это дело вцепится пресса, нам надо знать, на чем мы стоим.

– А девочка что-то говорит? – Это Грант.

Джордан сдерживается, чтобы не указать ему на множество нарушений политкорректности, которые заключает в себя слово «девочка».

– Не в данный момент. Мне надо будет встретиться с ней после того, как она вернется из Штатов.

– И, как я понимаю, у вас была встреча с полицией? – подает голос ректор колледжа Эсмонда.

– Да, у меня были двое офицеров из криминального отдела. Я рассказала им об этом обвинении и, если вы не возражаете, назову им имя Лорен. Мне кажется, будет сложно отказать им в нынешних условиях.

Ректор согласно кивает.

– Ну, и каков же наш план на игру? – спрашивает Грант.

Джордан ставит еще одну галочку в своей карточке.

– Не думаю, что мы можем выработать правильный курс, – замечает Макферсон, – до тех пор, пока мы а) не будем знать, что произошло с доктором Эсмондом, и б) не будем уверены, что это действительно был поджог. Но если будет точно установлено, что загорелось не случайно…

– И тут мы подходим к главной причине, по которой собрались здесь, – прерывает ее Грант. – Полагаю, – тут он поворачивается к Джордан, – вам хватило ума не обсуждать с полицией это второе дело?

– Конечно, да, – огрызается профессор. – За кого вы меня принимаете?

– А с ним вы говорили?

– Он в панике позвонил мне, как только увидел новости. Я посоветовала ему сыграть на опережение, сделав добровольное заявление.

– И он последует вашему совету? – интересуется Макферсон.

– Сказал, что да. И, будем надеяться, этим все и закончится.

– Вы уверены? – не отстает от нее Грант. – А как со всем… остальным?

– Он клянется, что уничтожил все следы.

Грант смотрит ей прямо в глаза.

– Остается только надеяться, что вы не ошибаетесь, – произносит он со значением.

* * *

Сразу после трех часов дня детектив-констебль Асанти покидает станцию метро «Дамба» и выходит под набухшие влагой небеса, навстречу резким порывам ветра, дующего с реки. Кажется, что даже деревья съежились от холода. Он натягивает перчатки и направляется на север, в сторону Королевского колледжа. В Лондоне Асанти впервые после того, как перевелся в полицейское управление долины Темзы три месяца назад, и всю дорогу, пока ехал на поезде, он размышлял, что ощутит, вернувшись назад. Хотя это даже не его «околоток». Полицейский участок в Брикстоне находится отсюда в паре миль по прямой и в то же время гораздо дальше, если измерять расстояние любыми другими человеческими мерками. А что касается того места, где он вырос – еще пять миль на запад, – то оно находится вообще в параллельной вселенной. И его новые коллеги в участке Сент-Олдейт ничего об этом не знают. Они только слышали слово «Брикстон», а дальше могут домысливать что хотят. А он не позволит разным проявлениям бытового расизма выбивать его из колеи. Потому что, да, его участок находился именно в Южном Лондоне[181], но учился он в Харроу[182], а его папа из Ганы – бывший дипломат, а английская мама – генеральный директор фармацевтической компании. И живут они в особняке с оштукатуренным фасадом на площади Холланд-Парк[183]. И зовут они его Антони[184], через «А». Родители все еще ошеломлены его выбором карьеры, но Энтони всегда рассматривал службу в полиции в качестве простого патрульного как ступеньку в достижении своей главной цели. Теперь все будет по-другому – теперь он в Оксфорде. Он умен и амбициозен, а это те качества, которые город, по его мнению, сумеет оценить. Вместе с сообразительностью, как в сфере интеллектуальной, так и в социальной. Ему хватает ума, чтобы понимать, о чем стоит молчать, а о чем кричать. Сейчас наступило время наблюдать и учиться. И он считает, что детектив-инспектор Адам Фаули будет ему лучшим наставником.

* * *

Я уже, наверное, в сотый раз проверяю свой телефон, когда в дверь стучится Гис.

– Этот мобильный в доме, – начинает он. – Тот, что был на зарядке в кухне…

Я продолжаю смотреть на экран своего телефона. От Алекс ничего нет. Все еще.

– Так вот, получается, что он принадлежит ей. – Он чуть повышает голос. – Жене.

Теперь я уже слушаю его. И очень внимательно.

– Значит, возможно…

– Думаю, что она все еще там. – Сержант кивает.

– Боже! – Я бросаю собственный телефон на стол.

Гислингхэм делает шаг вперед и кладет передо мной распечатку.

– Мы тут поработали с данными о звонках с мобильного Эсмонда. Последний раз он пользовался им во вторник в час пятнадцать дня, когда звонил в банк. В то время Эсмонд уже был в Лондоне. Потом телефон отключили, и вновь он заработал в десять тридцать пять вечера в среду.

– В среду? В тот вечер, когда произошел пожар?

– Правильно. И находился он где-то в районе Тоттенхэм-Корт-роуд[185].

Дальше ничего объяснять не нужно: Эсмонд находился на расстоянии пятидесяти миль от дома в то время, когда пожар уничтожил его жилище и его семью. И тот, кто устроил этот пожар, вполне мог об этом знать.

– Телефон работал где-то около часа, – продолжает Гислингхэм. – Эсимонд опять выключил его в одиннадцать сорок пять вечера. И за все время работы телефона никуда не звонил, и ему тоже никто не звонил.

– И это всё?

– С тех пор аппарат выключен. – Сержант кивает.

– А звонки за последние три месяца? Есть что-то необычное?

– Бакстер просмотрел журнал, но не смог обнаружить никаких закономерностей. – Гис листает пачку распечаток. – Обычно он по несколько раз в день звонил домой, но в этом нет ничего необычного. А так всё больше обычные звонки – например, в газовую компанию или в дом для престарелых, где содержится его мать.

– Больше?

– Ну, есть одна вещь, которая может показаться интересной. В последнее время он часто звонил на мобильный номер с предоплаченным тарифом, но выяснить, кому принадлежит номер, будет очень непросто.

– И когда начались эти звонки?

– В июне прошлого года. – Гис сверяется с распечаткой. – Сначала по паре звонков в месяц, а потом он стал звонить чаще. По два-три раза в неделю. Последний был утром двадцать четвертого декабря.

– Но не в день пожара?

– Нет. – Гислингхэм качает головой и достает еще одну распечатку. – Хотя на этот номер несколько раз звонили и со стационарного номера в доме Эсмонда. Последние два раза перед Рождеством. А с мобильного его жены – ни разу. Это так, для сведения.

– Думаю, что ты уже попытался позвонить по этому таинственному номеру.

– К сожалению, на звонки никто не отвечает.

– А мы знаем, где был этот мобильный, когда на него звонил Эсмонд?

– Один раз – в Лондоне, а все остальные разы – только в Оксфорде. И в основном в районе Ботли-роуд. Но, не зная имени владельца, это будет все равно что искать черную кошку в темной комнате.

Ну, да, хорошо бы еще быть уверенным, что она там есть…

По-видимому, я вздохнул, поэтому Гислингхэм заторопился:

– Технари мониторят мобильный Эсмонда на тот случай, если он опять включит его. Но сейчас, где бы ни был Эсмонд, он не разговаривает.

Я смотрю сначала на Гиса, потом на часы. Ровно через двадцать пять минут Майкл Эсмонд должен заговорить – он будет стоять перед полным залом слушателей.

– Знаю, – говорит Гислингхэм, словно прочитав мои мысли. – Асанти звонил полчаса назад – пока Эсмонда нигде не видно. Но это не значит, что он не появится. Он вообще может быть одним из тех, кто все делает в последнюю минуту.

Но по его лицу я понимаю, что сам он в это не верит. И, честно говоря, я тоже.

* * *

На Саути-роуд стемнело, и пожарным дознавателям приходится зажечь дуговые лампы. Около часа назад начался снег, и несмотря на то что они натянули над местом поисков брезент, крупные белые хлопья вплывают под него, попадают в золотой свет ламп и медленно опускаются на горы почерневших обломков.

Пол Ригби разговаривает по телефону за пределами навеса, когда у него за спиной раздается крик. Он оборачивается и видит, как один из экспертов отчаянно машет ему рукой.

– Что-то нашел?

Мужчина кивает, и Ригби идет в его сторону, перебираясь через кучи мусора, черепицы и стекла, которое хрустит под его подошвами. Три человека из его команды смотрят на что-то у себя под ногами. Ригби слишком часто видит подобное выражение на лицах, чтобы ошибиться. Под перекрученной оконной рамой, кусками труб и искореженным листом пластика что-то виднеется.

Человеческая рука.

* * *

На этот раз, когда Гис заходит ко мне в кабинет, мне достаточно одного взгляда, чтобы понять: что-то случилось.

– В чем дело? Эсмонд нашелся?

– Нет, – отвечает сержант с гримасой. – Он так и не появился. Асанти разговаривал с организаторами, и они о нем ничего не знают. Он не позвонил, не прислал сообщения – вообще ничего.

Я тяжело вздыхаю. А потом вдруг понимаю, что совершенно не удивлен этим. Где-то я даже ожидал нечто подобное. Я что, уже подозреваю его? Не думаю – по крайней мере, неосознанно. Но внутренний голос ясно говорит мне об обратном.

Гис делает шаг в кабинет.

– Но, хотя мы так и не нашли его, зато нашли ее. Я за этим к вам и пришел. Звонил Ригби. На месте пожара найдено еще одно тело. Как мы и думали.

– Женское?

Гис кивает.

– И они уверены, что это она?

– Насколько в этом вообще можно быть уверенным. На ней какая-то пижама. Похоже, что она была в одной из спален на верхнем этаже. Очень надеюсь, что она спала и так ничего и не поняла.

В отличие от ее сына, который в ужасе проснулся и понял, что он совсем один.

Я поднимаю глаза на Гислингхэма и вижу, что тот думает о том же.

– О Мэтти больше никаких новостей, босс, – говорит он. – Но надежда умирает последней, да?

* * *

9 апреля 2017 года, 14:13

270 дней до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

– А, чтоб тебя!..

Майкл Эсмонд бросает лопату, и та с металлическим звуком падает на землю. Он умудрился обломать ручку о куст, который собирался пересадить. Тяжело дыша, Майкл стоит и смотрит на торчащий обломок ручки. Честное слово, у него есть дела поинтереснее.

– Всё в порядке? – спрашивает Саманта, подходя. Она протягивает ему кружку с чаем. На ней написано: «С днем рождения, папочка!»

– Да, все нормально, – отвечает Майкл с легким раздражением – это его жене пришло в голову пересадить гребаный бордюр. – Сломал ручку лопаты, а в остальном все хорошо…

Саманта смотрит через сад туда, где играют ее сыновья. Мэтти пытается заинтересовать Захарию игрой в футбол, но малыш просто бегает за мячом, визжа от радости.

– Ты должен быть вратарем, – устало объясняет Мэтти. – А я буду бить.

– Может быть, нам стоит нанять кого-нибудь? – решается Саманта. – Чтобы ухаживал за садом.

– Ты же знаешь, – муж поворачивается к ней, – что садовники в этом городе стоят кучу денег.

– Я не про компании, – быстро продолжает Саманта. – Может быть, поспрашивать на факультете? Должны же быть студенты, которые хотели бы заработать на пиво.

Майкл все еще смотрит на поломанный инструмент.

– Все это вина папаши, – говорит он наконец. – Зачем надо было сажать такой кустарник?

– Думаю, что он хотел придушить сорняки, – говорит Саманта, стараясь не смотреть на другой бордюр, где уже видны первые ростки крапивы. Она не хочет, чтобы муж думал, что она его критикует, но сад таких размеров нуждается в уходе как минимум дважды в неделю.

Майкл допивает чай и поворачивается к жене, в первый раз удостаивая ее взглядом.

– Как ты себя чувствуешь?

– Все хорошо, – быстро отвечает она.

– Выглядишь повеселее… В любом случае лучше, чем вчера.

– Прости, но я чувствовала себя такой измученной… Вовсе не хотела взваливать это на тебя.

– Всё в порядке, – отвечает он. – Для этого я и существую. Чтобы присматривать за тобой. За тобой и за мальчишками.

– А ты не думаешь, что я… – начинает Саманта после некоторого колебания.

– Нет, – твердо отвечает он. – Плохая идея. Мы не можем обсуждать все это по новой. Ты не можешь, и я не могу.

– Но я ненавижу все это – живу, как в тумане… Прошу тебя, Майкл…

Ответ ее мужа заглушают крики их младшего сына, который неожиданно врезается в своего отца с обломком ручки лопаты в руках и с криком: «Папа, папочка, ты сломал лопату! Ты сломал ее, папочка!»

* * *

– А, вот и ты, Фаули. Присаживайся.

Я стоял возле кофеварки, когда меня разыскал личный помощник суперинтенданта Харрисона и предложил мне «заглянуть» к шефу и поделиться с ним последними новостями. А как говаривал мой инспектор, когда я еще был детективом-констеблем, «предложение – предложением, но не стоит забывать, кто его делает».

– Я думал, что мы закончим дело Эсмонда до выходных, – говорит Харрисон. Наверное, на уик-энд у него какие-то планы, и он не хочет, чтобы им помешали. – И мне тут звонили – думаю, ты понимаешь, о чем я…

Конечно, о звонках из университета. И если вы спросите меня, то точно не от Анабеллы Джордан. Речь, скорее, может идти об одном из высоких кабинетов на Веллингтон-сквер, где вдруг озаботились, как все это выглядит в глазах общественности.

– Так на чем мы стоит, Адам?

Мне не требуется много времени на отчет. Да и зачем оно – у нас ведь ничего нет.

Харрисон задумывается. И наверняка об этих высоких кабинетах.

– А что с машиной?

– На камерах дорожного наблюдения – ничего. Система распознавания номеров ничего не обнаружила.

– Кредитные карты?

– Ждем ответа из банка. Из-за праздников у них не хватает людей.

Так же, как и у нас.

Супер откидывается на спинку кресла и соединяет перед собой кончики пальцев.

– И что же делать?

Но к этому вопросу я готов.

– Есть одна вещь, сэр, которую можно попробовать…

* * *

Сайт газеты «Оксфорд мейл»

Пятница, 5 января 2018 г. Последнее обновление в 18:11

Срочная новость: Возможно, найдена еще одна жертва пожара в Оксфорде. Полиция обращается к отцу с просьбой явиться добровольно

Ранее жители Саути-роуд сообщали, что видели утром на месте вчерашнего пожара катафалк. Все это происходит на фоне неподтвержденных слухов о том, что в доме найдено тело миссис Саманты Эсмонд.

Миссис Эсмонд, 33 лет, не видели с момента начала пожара. Захария Эсмонд, 3 лет, погиб в огне, а его старший брат, Мэтти, остается в критическом состоянии в палате интенсивной терапии больницы Джона Рэдклиффа. Изначально считалось, что миссис Эсмонд и ее муж Майкл, 40 лет, пропали без вести, но складывается впечатление, что полиция прекратила поиски миссис Эсмонд, усилив таким образом подозрения, что найденное тело принадлежит ей.

На сегодняшней пресс-конференции детектив-инспектор Адам Фаули публично обратился к Майклу Эсмонду с призывом явиться в полицию добровольно: «Мы не знаем, где находится мистер Эсмонд, нас все больше и больше беспокоит его отсутствие, и мы призываем его связаться с нами как можно быстрее. Если кто-то из жителей видел доктора Эсмонда в любое время после 2 января, когда он зарегистрировался на конференции в Лондоне, мы будем очень благодарны, если он сообщит нам об этом».

Детектив Фаули отказался обсуждать вопрос, является ли доктор Эсмонд поджигателем, так же как и личность второй найденной жертвы.

«В свое время будет сделано официальное заявление», – сообщил он. Эсмонд, 40 лет, является сотрудником факультета антропологии. Офис Университета на Веллингтон-сквер выпустил официальное заявление с соболезнованиями семье Эсмонда и его друзьям.

Хаос на фоне затянувшихся работ на перегоне между Оксфордом и Дидкотом

Пассажирам приходится долго ожидать компенсационных автобусов после того, как инженерные работы, намеченные на рождественские праздники, не были закончены…/читать дальше

Сообщено ссовет Оксфорда наметил план мероприятий в честь 100-й годовщины окончания Первой мировой войны… /читать дальше

Водителей предупреждают об осторожности после кражи машины от самого дома

Вчера у жителя Оксфорда была похищена машина, которую он оставил с включенным двигателем, чтобы прогреть…/читать дальше

Футбол: Молодежная лига «Оксфорд мейл», обзоры и результаты... /читать дальше

«Чудесный ребенок» покидает больницу Джона Рэдклиффа

Девочка, родившаяся на два месяца раньше срока и с редким пороком сердца, сегодня покинет клинику вместе со своей мамой… /читать дальше

213 комментариев

Tenant ofWildfell77

Где же этот гребаный папаша – вот что мне хотелось бы знать. За все это время он ни разу не позвонил и не смотрел новостей по телевизору? Простите, но это хрень какая-то…

nick_trelawney_40

Даже если мать все-таки была в доме, для меня все это дурно пахнет. Такие дома не сгорают дотла за пять минут.

EchinasterGal556

А я все думаю об этом несчастном ребенке. Каково ему будет, когда он придет в себя и узнает, что его мамочка и маленький братик умерли?

VivendiVerve

Дом наших друзей сгорел дотла из-за светильников, которые неправильно установили. Люди не понимают, что светильники могут перегреться и поджечь весь дом. После всего случившегося мы проверили наши и выяснили, что они тоже должны были вот-вот загореться. Чудо, что мы успели вовремя. Проверьте свои – это мой вам совет.

* * *

Отправлено: Пт 05/01/2018 в 19:35

Важность: Высокая

От: Colin.Boddie@ouh.nhs.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk, CID@ThamesValley.police.uk, AlanChallowCSI@ThamesValley.police.uk

Тема: Дело № 556432/12 Феликс-Хаус, Саути-роуд, 23

Я только что закончил вскрытие трупа женщины, найденного в доме. Предварительная причина смерти – отравление продуктами горения, но для того, чтобы окончательно подтвердить это, мне надо будет провести анализ крови и токсикологию. На данном этапе обращает на себя внимание небольшое, но свежее повреждение на правой стороне шеи. Думаю, что оно появилось в течение 48 часов, предшествовавших смерти.

После того как я немного отмою тело, можно будет провести формальное опознание в присутствии родственников.

* * *

В субботу, в 8:30 утра, Гислингхэм сидит на полу в своей гостиной. Комната выглядит как блошиный рынок, в который попал метеорит. Из коробок для украшений тянется мишура, поздравительные открытки сложены в стопку и готовы к переработке, провода китайских фонариков запутаны. И среди всего этого – Билли. Который прячется под коробками, срывает украшения с наполовину разобранной елки и ездит среди этого хаоса на своей любимой пластмассовой машине. И неважно, насколько тщательно Гислингхэм укладывает коробки: стоит ему отвернуться, и Билли начинает вновь опустошать их. Он явно думает, что это очень веселая игра, которую затеяли только для него. Более того, так весело ему было, пожалуй, только один раз в жизни, когда он начал открывать горы подарков со своим именем на них.

В комнату, вытирая руки полотенцем, входит Джанет.

– Крис, следи за тем, чтобы он не ушибся.

Билли смотрит на нее со своего места на полу. На нем крохотная футболка клуба «Челси» с надписью «Чемпионы-2017» на спине.

Гислингхэм бросает на него быстрый взгляд.

– Он прекрасно проводит время. Правда, Билли?

Джанет наклоняется чуть ближе.

– А это что у него на лице, шоколад?

– На елке осталось два нетронутых Санты.

Билли ухмыляется во весь рот и начинает колотить ручками по машине.

– Ладно, я сдаюсь, – Джанет улыбается. – Пусть мальчики занимаются своими игрушками. Хотя хорошо было бы, если б ты все-таки убрал украшения. Может быть, успеешь к следующему Рождеству? И больше никакого шоколада!

Она выразительно смотрит на Гислингхэма, а потом поворачивается и возвращается на кухню. Сержант подмигивает сыну и достает из кармана еще одного Санту, завернутого в красную и золотистую фольгу.

– Только не говори мамочке, – произносит он театральным шепотом, и Билли повизгивает от восторга.

– А я все слышу! – кричит жена.

Кажется, никогда она не чувствовала себя счастливее.

* * *

Сайт газеты «Оксфорд мейл»

Суббота, 6 января 2018 г. Последнее обновление в 10:23

Пожар в Оксфорде: Пока никаких новостей

Пожарным дознавателям еще предстоит подтвердить причину возгорания в доме номер 23 по Саути-роуд, где, как известно, погибли два человека. Трехлетний Захария Эсмонд погиб в огне. Предполагается, что труп его матери, Саманты, был тоже найден на месте катастрофы. Ее старший сын, Мэтти, все еще остается в палате интенсивной терапии госпиталя Джона Рэдклиффа. Детектив-инспектор Адам Фаули подтвердил, что пожарные дознаватели продолжают свою работу, но отказался обсуждать возможность поджога. Хотя он подтвердил, что дом не был отделан сайдингом, который, таким образом, не стал причиной быстрого распространения огня, как об этом говорили некоторые комментаторы.

По информации «Оксфорд мейл», Майкл Эсмонд, 40 лет, все еще не обнаружен.

Местная девушка добивается успеха в конкурсе «Британия ищет таланты».

Родившаяся в Банбэри 26-летняя Кэти Пауэр вышла в следующий тур популярного шоу…/читать дальше

В «Вестгейт-сентер» создан торговый центр 21-го столетия

Популярный реконструированный «Вестгейт-сентер» в центральном районе Оксфорда превратился в еще один «отличный» торговый район, сообщает… /читать дальше

Оксфордский книжный фестиваль: названы главные участники

Программа Оксфордского книжного фестиваля 2018 года будет включать Ричарда Докинса, Клэр Томалин, Пенелопу Лайвли и Руби Вокс…/ читать дальше

Дело «Извращенца»: полиция говорит о двух новых случаях

Предполагается, что ночной бродяга, проникающий по ночам в дома жителей, но ничего оттуда не ворующий, появился вновь, на этот раз в Саммертауне… /читать дальше

87 комментариев

nick_trelawney_40

«Все еще не обнаружен»? Я же говорил, что здесь все не так просто, как кажется на первый взгляд.

MedoraMelborne

А я думала, что в наше время результаты экспертизы получают практически сразу.

Strictervictor_8_9

Вы смотрите слишком много сериалов по ящику. Чтобы обработать такую площадь после пожара, могут потребоваться недели.

7788PlatinumPat

Я встречала Саманту Эсмонд – Мэтти учится в школе Епископа Христофора, там же, где и мои двое. Мне она показалась очень приятной женщиной.

* * *

Когда Гис позвонил, я только что вернулся из «Теско»[186] с новой порцией пиццы и замороженных продуктов. Я езжу туда уже третий раз за последнюю неделю. И постоянно убеждаю себя в том, что Алекс вернется через пару дней и что мне не хочется, чтобы в этот момент холодильник оказался полон еды, которую никто не будет есть. И вообще, мне кажется, давно пора, чтобы какой-нибудь умник объяснил всем, что «отрицание»[187] – это не пустой звук…

– Мне наконец отзвонилась профессор Джордан, – сообщает Гис. – Женщину, к которой якобы приставал Эсмонд, зовут Лорен Камински. Она аспирантка в Вольфсон-колледж.

– А это почти за углом от Саути-роуд…

– Я звонил туда, но мне сказали, что она уехала на Рождество. Домой, в Нью-Йорк. Но вроде бы должна вернуться в этот уик-энд. Мне позвонят, как только она появится, и мы съездим туда. Некоторые вопросы лучше задавать, глядя прямо в глаза.

– А как насчет нашего призыва?

Я слышу, как он вздыхает.

– Мне кажется, позвонило уже человек тридцать пять. Отовсюду, начиная с Саутгемптона и кончая Саут-Шилдс[188], так что я сомневаюсь, что хотя бы одному из них можно верить. Но в тот момент, когда ты обращаешься за помощью к Великой Британской Нации… ну, дальше вы сами все знаете.

Знаю. И очень хорошо.

– Но боюсь, что есть кое-что еще, босс. – Теперь я слышу, как изменился его голос. Ясно, что у него плохие новости. – Я не хотел беспокоить вас в выходные, но появились родители. Родители Саманты.

– Мы что, их разыскали?

– Не совсем так. Они приехали сюда. И сейчас находятся в здании. Они получили наше сообщение, но до этого уже успели увидеть новости, пока были на каникулах. И приехали прямо из аэропорта.

Я роняю пакеты с едой и выпрямляюсь, пытаясь перестроиться. Дерьмовая работа становится вдруг в десять раз дерьмовее.

– Ладно. Посади их в какую-нибудь допросную поприличнее и организуй кофе, хорошо? Я буду через двадцать минут.

* * *

Запись беседы с Грегори и Лорой Гиффорд в полицейском участке Сент-Олдейт, Оксфорд, 6 января 2018 г., 11:05

Беседу провели детектив-инспектор А. Фаули и детектив-констебль В. Эверетт.

А.Ф.: Прежде всего мне хотелось бы сказать вам, мистер и миссис Гиффорд, что мы очень сожалеем о случившемся. Вам, должно быть, уже известно, что пожарные нашли еще одно тело. И я боюсь, что это тело вашей дочери.

Г.Г. (касаясь руки своей жены; миссис Гиффорд начинает всхлипывать): Мы тоже этого боимся. Что бы ни говорили по телевизору, мы уверены, что Саманта никогда не оставила бы детей одних. Так что мы знаем, что в доме нашли именно ее.

А.Ф.: Я также хочу извиниться, что мы не смогли сообщить вам о пожаре до того, как вы увидели новости.

Г.Г.: Ну, мы же были на отдыхе, не так ли? В наши дни все происходит именно так. Одни сплошные новости.

А.Ф.: И тем не менее мне очень жаль. Я должен предупредить вас, что эта комната оборудована записывающей аппаратурой. С вашего позволения, мы хотели бы записать все, что вы скажете. Трудно переоценить, насколько ваши слова будут важны для наших розысков. И меньше всего на свете мы хотели бы вызывать вас сюда еще раз, чтобы вы отвечали на новые вопросы.

Л.Г. (продолжая всхлипывать): Я не очень понимаю, что мы можем вам сообщить. Ведь это был несчастный случай, да?

В.Э.: Мы пока не уверены в этом на все сто процентов, миссис Гиффорд. Пожарная служба все еще работает в доме и продолжает свое расследование.

Л.Г.: Вы хотите сказать, что кто-то намеренно поджег дом? С Самантой и этими милыми малышами, спящими внутри? Кому мог прийти в голову этот ужас?

Г.Г. (успокаивая жену): Вы действительно так думаете, инспектор?

А.Ф.: Я знаю, что разочарую вас, но в настоящий момент возможно и то, и другое. Именно поэтому мы и хотели с вами поговорить.

Г.Г. (обмениваясь взглядами с женой): Знаете, я не представляю, что мы можем вам рассказать. Мы давно не видели Саманту.

В.Э.: Это обычно для ваших отношений?

Л.Г.: Не совсем. Обычно мы виделись с ними чаще. Мы живем в Озерном крае[189], и они приезжали к нам на каникулы. Мэтти плавал с Грегом на лодке…(Она вновь начинает плакать в платок, стараясь заглушить всхлипывания.) Он такой милый, милый мальчик…

А.Ф.: А когда вы видели дочь в последний раз, мистер Гиффорд?

Г.Г.: Наверное, в конце июня. У жены был день рождения. Они оставались на ночь.

А.Ф.: Это очень давно.

Г.Г.: Камбрия далеко. Так, по крайней мере, всегда говорил Майкл.

А.Ф.: То есть на Рождество вы с ними не виделись?

Г.Г.: Мы поставили у себя этот «Скайп» – так что видели, как Мэтти и Захария открывали наши подарки.

А.Ф.: И как вам показались члены семьи?

Г.Г.: Майкла было мало видно. Он присутствовал где-то на заднем плане.

Л.Г.: Они все были в детской. Саманта прекрасно ее украсила. У нее дар к такого рода вещам.

А.Ф.: А как они вели себя во время вашей встречи в июне?

Г.Г.: Да вроде как обычно. Саманта была не такая активная, как обычно, но она сказала, что у Захарии болел животик, и она сильно недосыпала.

А.Ф: А Майкл?

Г.Г.: Да как обычно.

А.Ф. (после паузы): У вас были хорошие отношения с зятем, мистер Гиффорд?

Г.Г.: Если начистоту, то я всегда считал его надутым индюком.

Л.Г.: Грег, он пропал без вести…

Г.Г.: Я знаю, Лора. А наш внук умер, и если он имеет к этому какое-то отношение, ну хоть малейшее…

А.Ф.: Почему вы это говорите, мистер Гиффорд?

Г.Г.: Ну, я не знаю. Он мог с кем-то поссориться…

Л.Г.: Грег, я прошу тебя…

А.Ф.: Вы имеете в виду кого-то конкретно?

Г.Г. (после паузы): Нет.

А.Ф.: То есть у него не было врагов, о которых вы знали бы?

Г.Г.: Я ни о чем подобном не знал. Одно могу сказать точно – я хорошо представляю себе, как он может кого-нибудь взбесить.

А.Ф.: А вы не знаете, хранили ли они в доме деньги или драгоценности?

Л.Г.: Вы думаете, что это могло быть ограбление?

Г.Г.: Но ведь если кто-то забрался в дом, то должны были остаться следы? Вроде взломанной двери или чего-то в этом роде…

А.Ф.: Масштабы нанесенного огнем урона таковы, что нам понадобится какое-то время, прежде чем мы сможем ответить на этот вопрос. А пока, как я уже сказал…

Г.Г.: Вы ни в чем не уверены. Понятно.

А.Ф.: Как я понимаю, дом приобретался не в ипотеку. Это семейное владение?

Г.Г.: У семьи Майкла был ювелирный бизнес. И они продали его лет двадцать назад. Сделали на этом хорошие деньги. Так, по крайней мере, говорил мне Майкл.

А.Ф.: То есть в доме могли быть дорогие вещи?

Л.Г.: У Майкла были золотые карманные часы, которые, наверное, немало стоили. По-моему, они принадлежали еще его прапрадеду. На них еще было написано что-то по-польски. «Кровь гуще воды…» – что-то в этом роде. Семья действительно очень ими дорожила.

А.Ф.: Я проверю, находили ли на месте пожара золотые карманные часы. Что-нибудь еще?

Г.Г.: Я никогда ничего не видел. И он никогда не делал дорогих подарков Саманте – это я знаю точно. Даже помолвочное кольцо они купили в «Эйч Сэмюэл»[190].

Л.Г.: Но ведь они были тогда студентами, Грег…

Г.Г.: Ты что, думаешь, я этого не знаю? Им вообще не надо было так быстро жениться. Саманта была слишком молода. А что касается ребенка…

В.Э.: Я не уверена, что поняла вас. У нее что, были проблемы с беременностью?

Л.Г.: Речь не об этом. А о том, что ей пришлось ко многому привыкать, вот и всё. Большинство молодых мам с этим сталкиваются. Она надышаться не могла на Мэтти. (Она опять начинает всхлипывать.)

А.Ф.: Думаю, что этого достаточно. Констебль Эверетт организует, чтобы вас отвезли в больницу, где вы сможете увидеть внука. Она также будет вашим контактым лицом. Так что если вам что-нибудь понадобится или у вас появятся вопросы – связывайтесь с ней.

* * *

Выйдя в коридор, я жду, пока Эверетт проводит их до ресепшен.

– Я предложила съездить с ними в больницу, – говорит она, возвращаясь. – Наверное, будет лучше, если это сделаю я – иногда эти палаты могут испугать, особенно если не привык к ним.

Я вспоминаю, как и всегда в подобных обстоятельствах, что, прежде чем прийти в полицию, Эв получила образование медицинской сестры.

– А если они смогут выдержать, то после этого я устрою опознание Саманты.

– Ну, и каковы твои впечатления? – спрашиваю я. Она очень чутко улавливает все скрытые эмоции, наша Эв. Это одна из причин, по которой я пригласил ее на беседу.

– Отношения между зятем и тестем нельзя назвать безоблачными, а? – тяжело вздыхает она.

– Чем больше я узнаю про Майкла Эсмонда, – я согласно киваю, – тем меньше он мне нравится.

– Мне тоже, босс. Но даже если он обладает талантом настраивать против себя людей, то все равно отсюда и до поджога – дистанция огромного размера.

Да, для того, чтобы совершить такое, надо быть социопатом[191]. А пока никого, даже отдаленно его напоминающего, на горизонте не видно. Или мы о нем ничего не знаем.

* * *

Стр.6 из 17

УПРАВЛЕНИЕ ПОЛИЦИИ ДОЛИНЫ ТЕМЗЫ

Журнал записи телефонных разговоров 6 января 2018 г.

   * * *

В больнице Джона Рэдклиффа яркие лучи зимнего солнца заливают палату интенсивной терапии в педиатрическом отделении. Дойдя до двери, Гиффорды останавливаются, потрясенные количеством аппаратуры, установленной возле каждой кровати. Простыни ярких цветов и рисунки животных на стенах лишь усиливают это впечатление. Сестры быстро и бесшумно двигаются между пациентами, проверяют мониторы, дают лекарства и переговариваются друг с другом полушепотом. Лора Гиффорд подносит носовой платок к губам, и Эв успокаивающе дотрагивается до ее руки.

– Я знаю, выглядит это ужасно, но на поверку все не так плохо, как кажется на первый взгляд, – говорит она негромко. – Здесь просто фантастические специалисты. Лучшего для Мэтти и пожелать невозможно.

– Мистер и миссис Гиффорд? Нас предупредили, что вы приедете. Прошу, пожалуйста, за мной.

Мэтти лежит в кровати возле окна. Глаза у него закрыты, и он не шевелится. На лице у него закреплена кислородная маска, от груди идет целый пучок проводов. Все его тело скрыто под бинтами и повязками. Вокруг глаз – там, где горела оправа, – видны следы.

– Как он? – шепотом спрашивает Лора.

– Сейчас он под воздействием седативных средств. – Сестра поднимает на нее глаза. – Ему сделали бронхоскопию и рентген. Теперь мы постарались устроить его как можно удобнее, но, боюсь, состояние остается очень тяжелым. Следующие сорок восемь часов станут критическими.

Миссис Гиффорд начинает беззвучно всхлипывать; муж обнимает ее за плечи.

– Они знают свое дело, милая. Это одна из лучших больниц в стране.

– Он кажется таким крохотным…

– Это все из-за кровати, – с готовностью поясняет сестра. – Они у нас такие большие, что бедные детишки на них просто теряются.

– А можно с ним немножко посидеть? – спрашивает Лора.

– Ну конечно. – Сестра улыбается. – Сейчас я организую пару стульев.

Но когда она выходит в коридор, Гиффорд кладет руку на плечо жены.

– Ты оставайся здесь с сестрой, а мы с констеблем постараемся найти нам всем чай.

Эверетт уже готова сказать, что она справится с этим одна, но одного взгляда на лицо Гиффорда достаточно, чтобы понять: он хочет поговорить с ней с глазу на глаз.

Как только они отходят достаточно далеко, мужчина поворачивается к ней лицом.

– Вам же надо будет провести опознание, не так ли? Я имею в виду Саманту.

– Боюсь, что да. – Эверетт кивает.

– А она здесь? – спрашивает мужчина, и тон его голоса цепляет Верити. – В этой больнице? Понимаете, я не хочу, чтобы Лора ее видела. Ей и так несладко. Я не хочу, чтобы она запомнила дочь такой…

– Думаю, это очень мудро с вашей стороны, сэр.

– Так, может быть, сделаем это сейчас? Пока она с Мэтти? Вы можете это организовать?

– Я сейчас спущусь и поговорю с патологоанатомом, – говорит Эверетт, доставая телефон.

* * *

Вернувшись за свой стол, Гислингхэм оказывается перед дилеммой. Теоретически он может отправляться домой – в конце концов сегодня выходной, – но вся команда работает, а он – их сержант. И не хочет, чтобы остальные подумали, что он дал слабину. Так что, когда Гислингхэм включает компьютер и во второй раз набирает в «Гугле» «Майкл Эсмонд», он делает это скорее для того, чтобы чем-то себя занять, а не потому, что надеется найти что-то новое.

Десять минут спустя Гис убеждается: все, что он видит перед собой на экране, уже найдено Бакстером в «Фейсбуке». Рутинная информация о научной квалификации Эсмонда, ссылки на его выступления на конференциях и публикации. В конце шестой страницы «Гугл» сообщает: «Мы удалили некоторые статьи, аналогичные тем 72, которые вы видите перед собой». Любой другой на его месте – а Куинн-то уж точно – сдался бы, но Упрямство – это второе имя Гиса, так что он возвращается в начало списка и кликает по одной из наименее многообещающих ссылок. И находит…

* * *

– Вы хотите сказать, что мне не придется туда заходить? – Грегори Гиффорд сидит в небольшой комнатке рядом с помещением морга. В ней нет окон, пол затянут традиционным серым ковром. На столе перед ним стоит компьютер. На экране лениво то исчезает, то появляется логотип клиники. Это все-таки лучше, чем оцифрованные рыбки.

Эверетт дружелюбно улыбается Гиффорду:

– К счастью, сейчас всё уже не так, как показывают по ящику. Гораздо менее драматично. Когда будете готовы, ассистент выведет на экран фотографию, и вам зададут вопрос: «Узнаете ли вы свою дочь?» Вот и всё – больше ничего делать не нужно.

– О’кей. Понятно. – Гиффорд делает глотательное движение. Несколько мгновений он барабанит пальцами по столу. – Ладно. Давайте заканчивать. Лора будет нас искать.

Эверетт кивает ассистенту, который нажимает несколько клавиш. На экране появляется изображение. Фотографировали с верхней точки. Видно лицо женщины, а вот ее тело закрыто простыней. Не так это было, когда Эверетт попала сюда впервые. Она уже говорила это и будет повторять в будущем: «Как бы они ни умерли, у всех них есть нечто, что западает тебе в голову и никуда не девается, – какая-то мелочь, которая несет на себе отпечаток их личности». В случае с Самантой Эсмонд это лак для ногтей. Несмотря на все повреждения и грязь, Эверетт ясно видит, как много внимания эта женщина уделяла своим рукам. Бесцветный лак, аккуратные кутикулы. Констебль готова побиться об заклад, что на тумбочке возле ее кровати стояла целая банка с кремом для рук.

Она слышит, как сидящий рядом с ней Гиффорд втягивает воздух, и поворачивается к нему.

– Это ваша дочь, сэр?

– Да, это Саманта. – Он повторяет глотательное движение.

– Благодарю вас. Я знаю, как это непросто…

Изображение исчезает. Гиффорд поворачивается в кресле и оказывается лицом к лицу с Эверетт.

– А Захария? Разве его не надо опознавать?

Эверетт и ассистент обмениваются взглядами.

– Есть другие методы, которые, на наш взгляд, больше подходят в его случае, – отвечает ассистент.

Но Гиффорд далеко не дурак.

– Вы не хотите, чтобы я его видел, так? Потому что он в жутком состоянии, да?

Эверетт качает головой, понимая, что неискренна с ним. Она видела фотографии.

– Нет необходимости расстраивать вас, – говорит она. – Правда.

Гиффорд откидывается в своем кресле, и на одно ужасное мгновение ей кажется, что он будет настаивать, но его плечи слегка опускаются.

– Ладно, – говорит он. – Вам виднее.

– Думаю, да, – говорит констебль, делая печальное лицо. – К сожалению.

* * *

– Инспектор Фаули? Вас здесь хотят видеть, сэр.

Это Андерсон – он сегодня дежурный. И, кажется, с большим, чем обычно, подозрением относится к неизбежным рискам, связанным с нашей профессиональной деятельностью, коими в его глазах являются посетители.

– Только что явился в дежурную часть. Немец. Ему не назначено. Могу сказать, что вас нет, – ведь сегодня выходной, и вы, наверное, ждете не дождетесь, когда можно будет отправиться домой…

– Да нет, все в порядке, пусть проходит…

Потому что если смотреть правде в глаза, то мне сегодня никуда не нужно.

Пять минут спустя сержант вводит в мой кабинет мужчину. Он высокий – очень высокий. Наверное, не меньше шести футов четырех дюймов[192], если судить по первому впечатлению. А когда он представляется, я узнаю акцент. Он вовсе не немец, а голландец. Последний раз, когда я видел своего брата, у него была девушка из Голландии, и у нее был точно такой же акцент. А еще в ней было шесть футов и два дюйма[193]. Джулиан тогда еще шутил, что ему пришлось заняться скалолазанием. Правда, говорил он это не в ее присутствии.

– Чем могу служить?

Мужчина садится. Очень аккуратно для человека его роста.

– Я по поводу пожара. Этого ужасного пожара на Саути-роуд. Если я не ошибаюсь, дом принадлежит моему коллеге, Майклу Эсмонду.

Я заинтригован. И не в последнюю очередь его очевидным волнением.

Он поправляет очки в металлической оправе.

– Насколько я понимаю, вас можно назвать старшим дознавателем по этому делу?

– Да, можно, – отвечаю я. Должно быть, он где-то это вычитал.

– Как только увидел теленовости, я сразу же понял, что вы захотите со мной поговорить. И решил предвосхитить вашу просьбу, явившись сам.

Моя «заинтригованность» слегка увеличивается. Какого черта все это значит?

* * *

Гислингхэм отодвигается от стола. Если то, что он обнаружил, правда, то им придется заново пересмотреть все это гребаное дело. Шаг за шагом. И не в последнюю очередь – тот факт, что Анабелла Джордан солгала им. И это была не просто попытка отвязаться от них – после такого их карьера пошла бы псу под хвост. Гислингхэм наклоняется и еще раз вводит имя Йюрьен Кёйпер. Возраст, место рождения, образование, занимаемая должность. Страничка на «Фейсбуке», которая выглядит довольно безобидно (хотя многое в ней написано по-голландски, а автоматический переводчик может опустить нюансы). Сообщения в «Твиттере», но тоже вполне академичные. Честно говоря, ни одного признака того, что здесь что-то не так. На лице Гислингхэма появляется гримаса. Но так ли это? Неужели возможно, что профессиональная катастрофа таких размеров не оставила вообще никаких следов? Он поворачивается к клавиатуре и начинает быстро печатать.

* * * Ox-eGen

Ваш онлайн-источник университетских новостей, мнений, слухов и сплетен

Размещено Tittle-Tattler 21 ноября 2017 г. в 11:56

Межплеменная война?

Гром барабанов в факультетских джунглях сообщил о том, что она началась на закате в здании одного из факультетов на Банбери-роуд, когда один из сотрудников был убит публичной и откровенной рецензией на его magnum opus[194], появившейся в литературном приложении «Таймс». А кто же преступник? Не кто иной, как его соплеменник. Считаете, что такое невозможно? Может быть. В конце концов, конструктивная критика – это одно, а принесение человека в жертву – совсем другое. Наши источники сообщают о том, что на факультете наступил новый «ледниковый период», что на этот раз ни в коей мере не отражает состояния примитивной системы центрального отопления. Заинтересованные наблюдатели в настоящее время сгорают от любопытства, станет ли телевизионный контракт, о котором ходило столько слухов, следующей жертвой. Достаточно сказать, что если информация об этой катастрофе выйдет наружу, то карьера нашего любезного голландца превратится из летучей в падучую и горючую[195]. Так что его мечты о будущей мести будут вполне извинительны…

* * *

– Так что вы понимаете, инспектор, почему я сижу здесь, перед вами.

Я медленно киваю.

– Вас беспокоит, что мы можем подумать, что вы имеете к пожару какое-то отношение.

– Да, именно, – говорит он, и его щеки слегка розовеют. – Хотя само по себе это нелепо – просто немыслимо. Даже если бы я носил в своей душе подобное негодование по отношению к доктору Эсмонду…

– А мне кажется, доктор Кёйпер, у вас есть все основания чувствовать себя оскорбленным.

– Да, конечно. Естественно. – Он моргает. – Он опорочил мои исследования. Мою профессиональную честность. Я уверен, что вы сами были бы не просто «слегка возмущены», если б подобное случилось с вами.

Кстати, со мной такое случалось. И я тогда просто-таки раскалился добела. Что, наверное, не самая удачная метафора в нынешних обстоятельствах.

* * *

Спустя полчаса Гислингхэм начинает гордиться собой. Он никогда не был экспертом в комплексном анализе, но сегодня превзошел сам себя. Хотя ему и пришлось привлечь Бакстера, чтобы тот помог ему с технической стороной вопроса. И это оказалось очень мудро с его стороны, принимая во внимание то, что им удалось раскопать. Прежде всего сообщение в «Твиттере» под именем @Ogou_badagri. Выбор такого имени мало что для них значил, а вот имя владельца этого имени значило очень много. Голландский Йюрьен Кёйпер – это английский Джордж Купер, и владельцем этого имени был именно Джордж Купер. И, в отличие от официального Йюрьена Кёйпера, этот далек от академичности.

* * *

– Я вам очень сочувствую, доктор Кёйпер.

Ученый делает поклон в мою сторону.

– Благодарю вас. Когда подобным образом подрывают веру в вашу работу, это причиняет душевные страдания.

«Подрывают веру». Интересно, сколько британцев выразилось бы подобным образом? Или хотя бы знают, что это такое… А вот Кёйпер знает.

– И тем не менее, – невозмутимо продолжаю я, – нам придется исключить вас из списка подозреваемых.

На его лице появляется легкое сомнение.

– Уверен, что в вашем случае это будет простая формальность. Но существуют процедуры, которым мы обязаны следовать. Уверен, что вы меня поймете. – Я придвигаю свой блокнот. – Давайте начнем с того, что вы делали около полуночи в среду?

Кёйпер опять поправляет очки.

– А я надеялся, что… – Тут он замолкает и краснеет.

– Я вас слушаю.

– Дело довольно деликатное…

Я откидываюсь на спинку кресла. Этап моей «заинтригованности» уже давно миновал. Этому человеку явно есть что скрывать.

* * *

– Кёйпер не просто взбешен, сэр, – тут все гораздо серьезнее.

Это Гислингхэм. Бакстер вывел записи в «Твиттере» на проектор в комнате оперативного штаба, и теперь Гис прокручивает их на стене. Куинн тоже присоединился к нам – он всегда считал себя крупным специалистом по социальным сетям («Так и должно быть, – сказала однажды Эв. – Если подумать о всем том времени, что он проводит в «Тиндере»[196]); правда, сейчас его явно беспокоит то, что Гис смог одержать маленькую, но победу.

– Я «погуглил» имя, – говорит Гислингхэм, протягивая распечатки. – Огоу Бадагри – это дух из гаитянского культа вуду.

Я смотрю на распечатку, а потом поднимаю глаза на Гиса.

– И не только это, – продолжает тот. – Оказывается, он также бог огня, – выразительно смотрит на всех нас. – А кроме того, его можно просить о помощи, когда хочешь отомстить кому-то, кто тебя достал.

– Да брось ты, – начинает смеяться Куинн, – ведь никто же не верит всерьез в эту хрень. Это в наши-то дни?

– Дело не в этом, – негромко говорю я. – Не в том, верят или не верят. А в том, чтобы эту хрень использовать. В качестве определенного сообщения. Майкл Эсмонд – специалист по вуду в Латинской Америке, и он наверняка поймет значение такого послания. И кто за ним стоит.

– Похоже, что Кёйпер какое-то время «троллил» Эсмонда. – Гис кивает. – Как видите, здесь подобной ерунды более чем достаточно. А еще он разместил несколько довольно свирепых постов в блогах под еще одной вымышленной фамилией, – берет в руки еще одну распечатку. – И в одном из них он пишет, что исследования Эсмонда – это «поверхностная работа со слабой справочной базой, не отдающая должное работам предыдущих исследователей».

Никто другой подобного написать не мог – вокабуляр выдает Кёйпера с головой. Но даже если он выбрал демона из культа вуду в качестве ника для своего аккаунта в «Твиттере», это еще не значит, что он действительно сжег дом Эсмондов. Все это просто способ высказать свои фантазии на данную тему. Причем публично. И не боясь последствий. И это, конечно, самое главное. Социальные сети превратились в площадку, на которой действуют наши темные «я». Иногда мне кажется, что мы ввязались в ту самую гонку, о которой рассказывается в «Запретной планете»[197] – якобы продвинутая цивилизация создает машину, способную превращать мечты в реальность только для того, чтобы люди поняли, что Зло – у них в головах. Я не пользуюсь «Твиттером». Если вдруг вы решите спросить.

– То есть сам Кёйпер тоже был не прочь серьезно «подорвать веру» в работу коллеги, – говорю я себе под нос. И ловлю на себе любопытный взгляд Гислингхэма. – Извини, приватная шутка, – поворачиваюсь к Бакстеру. – И когда, ты говоришь, он удалил весь этот материал?

– В четверг утром, босс. Приблизительно в то же время, когда в новостях показали пожар. – Бакстер пожимает плечами. – Теоретически удаленный аккаунт в «Твиттере» исчезает навсегда, но если вы знаете, где искать, то можете восстановить эту информацию.

И он знает, где искать.

– А Кёйпер об этом что-нибудь говорил, когда встречался с вами, босс? – спрашивает Эв.

– Он упомянул о рецензии, но дальше этого не пошел. – Я качаю головой. – В основном всячески старался убедить меня, что может быть нам полезен. Хотя, я подозреваю, главной его целью было сделать так, чтобы пара тупоголовых полицейских прекратила наезжать на коллегу и расстраивать его. Так мне показалось вначале.

– А потом?

– Занервничал, когда дело дошло до алиби. Сказал, что был дома, в постели, но не захотел, чтобы мы звонили жене и проверяли, потому что она беременна. А когда я сказал, что избежать этого не удастся, он изменил показания. Теперь говорит, что катался по городу. Жена якобы вертелась на кровати, разбудила его, и он не смог больше заснуть. Поэтому вышел из дома.

Я остановился и посмотрел на всех, пытаясь понять, как они все это восприняли.

– В такую погоду? – Куинн не стал скрывать свой скепсис. – В среду вечером от холода яйца отваливались. Даже угонщики с Блэкберд-Лейс лежали под одеялами с «Хорликсом»[198] в руках.

– Но жена его действительно беременна, – заметил Гислингхэм. – Я видел ее фото в «Фейсбуке». Она такая крупная… Думаю, что она действительно могла его разбудить. – При этих словах Куинн фыркает, и Гис слегка краснеет. – Я просто сказал. Знаю, как это бывает.

– Ладно, – говорю я, – давайте начнем с проверки алиби Кёйпера, как мы делали бы это при любом расследовании. Особое внимание дорожным камерам и распознавателям номеров в радиусе одной мили от Саути-роуд. Надо выяснить, был ли Кёйпер в ту ночь где-то недалеко от дома – неважно, пешком или на машине. А потом пригласите его, чтобы снять с него отпечатки пальцев. Пусть знает, что мы не шутим.

Гислингхэм кивает Куинну, но я готов поспорить, что Гарет перепоручит все это Бакстеру. Тому всегда достается все самое тяжелое.

Я снимаю куртку со спинки стула.

– А я еду домой. Но прежде хочу нанести визит Анабелле Джордан.

* * *

Дом на одну семью в эдвардианском стиле расположен в стороне от Банбери-роуд к северу от Саммертауна. Место чем-то напоминает Саути-роуд, но только в уменьшенном масштабе. Те же самые эркеры, те же самые остроконечные крыши, такие же деревянные украшения на штукатурке с каменной крошкой. Здесь живет много ученых – из тех, кому повезло купить тут недвижимость, пока она была доступна. Теперь же они могут позволить себе дома в Кидлингтоне[199] и дальше за ним, а хоромы в викторианском стиле, изначально построенные для ученых, теперь ждут банкиров-инвесторов. Или китайцев.

Когда Джордан открывает дверь, мне совершенно ясно, что она не подозревает, кто я.

– Слушаю вас. Что вам надо?

– Детектив-инспектор Адам Фаули. – Я предъявляю свое удостоверение. – Могу я войти, профессор Джордан?

Она слегка хмурится. Не зная, как ей поступить, смотрит вглубь дома. Оттуда доносятся голоса, детский визг и стук тарелок.

– У нас гости, – говорит она. – Семья моей жены…

– Я не займу у вас много времени.

– Хорошо, – говорит Джордан, поколебавшись.

Ясно, что гости расположились на кухне, поэтому она проводит меня в гостиную. В ней царит артистический академический хаос. Полки, набитые книгами, разностильная мебель, дополнительные декоративные украшения ярких цветов, разбросанные там и тут.

Джордан закрывает за нами дверь.

– Что я могу для вас сделать, инспектор? Если вы по поводу Майкла Эсмонда, то я уже говорила с вашими подчиненными.

– В этом все дело, профессор. Вы с ними уже говорили и умудрились ни разу не упомянуть Йюрьена Кёйпера в вашей беседе.

Мгновение она прожигает меня своим взглядом, а потом отводит глаза. Подходит к софе и садится.

– Мои офицеры особенно интересовались, были ли у Майкла Эсмонда конфликты с кем-то из коллег, и вы им ответили: «Я об этом не знаю». Вы что, действительно хотите убедить меня в том, что ничего не знали о рецензии, написанной Эсмондом? Если это так, то, должен вам сказать, мне будет очень трудно в это поверить.

– Конечно, знала. – Она вздыхает. – Это был какой-то кошмар… – Поднимает на меня глаза. – И, если хотите, во всем я виню только себя. Когда ко мне обратились из литературного приложения «Таймс» с просьбой порекомендовать кого-то, кто сможет отрецензировать монографию Йюрьена, я предложила Майкла. Мне и в голову не могло прийти, что он… так… так…

– Сработает так топорно?

– Вижу, вы прочитали… – Ее лицо мрачнеет. Она складывает руки на коленях. – В таком случае вы уже знаете, что Майкл обвинил Йюрьена в манипуляции данными для доказательства своих выводов. А в такой небольшой и замкнутой на себе самой области науки, как наша, это рассматривается как серьезное преступление, а не как легкая провинность.

– А он это действительно сделал? Я про манипуляцию фактами?

– Разбирательство еще не закончено. Но я очень удивилась бы, зная Йюрьена, если бы он это сделал. В то же время тот Майкл, которого я, как мне казалось, знала, никогда не выдвинул бы подобного обвинения, не будь у него на руках неопровержимых фактов.

– А что насчет передачи на телевидении?

– А вы хорошо информированы. – Джордан приподнимает одну бровь. – Да, Йюрьену предложили стать ведущим серии передач на канале «Нейшнл джиогрэфик». Конечно, не уровня «Голубой планеты[200]», но тем не менее достаточно престижной и гораздо лучше оплачиваемой, чем научные публикации. Но только из этого ничего не получилось, после того как появилась эта рецензия. Видимо, они решили, что игра не стоит свеч. Однако если вы на мгновение подумали, что Йюрьен имеет хоть какое-то отношение к этому ужасному пожару…

– Я ничего не «думаю», просто пытаюсь выяснить все факты. И мне вряд ли нужно говорить человеку, столь разумному, как вы, что «факты» в моей профессии гораздо важнее, чем в вашей. А нам приходится встречаться с вами во второй раз, чтобы их получить.

Она краснеет, явно взволнованная:

– Ни для кого не секрет, что жизнь в научном мире может быть очень конкурентной, особенно в наши дни, но, знаете ли, это все-таки не эпизод из «Инспектора Морса»[201]. Люди в этом университете не убивают друг друга из-за какой-то рецензии или из-за отмены телевизионного сериала, каким бы выгодным он ни казался с финансовой точки зрения. А что касается поджога дома, полного людей, включая двух невинных детишек, – Йюрьен на это просто не способен.

Я держу паузу.

– А на что он способен?

– Вы о чем?

– Способен ли он, например, на угрозы? – Я внимательно слежу за ее лицом. – Или на организацию спланированной акции троллинга в Интернете?

Теперь Джордан старается отвести взгляд.

– Я не понимаю, о чем вы…

Но она все прекрасно понимает. Теперь я это вижу. Вытаскиваю распечатки из кармана куртки и вручаю их ей. Она бросает на них быстрый взгляд и откладывает в сторону. Ее рот превращается в тонкую, сердитую линию – ведь она думала, что этот материал удален. И не предполагала, что нам хватит ума его разыскать. А это реально выводит меня из себя.

– Так я вас слушаю.

– Он просто выпускал пар. – Джордан глубоко вздыхает. – Давал волю своему разочарованию. Если вы поговорите с ним еще раз, то я уверена – он скажет вам, что теперь понял, насколько это было глупо. Но больше в этом ничего не было.

Я запоминаю этот «еще раз». Она знает, что Кёйпер с нами встречался. А может быть, даже сама велела ему это сделать.

– К вашему несчастью, профессор Джордан, доктор Кёйпер не способен доказать, что «больше в этом ничего не было». Он начал рассказывать нам, что во время пожара был дома, с женой, а когда я сказал, что нам придется допросить ее, быстро изменил свои показания. Теперь он говорит, что катался на машине. Посреди ночи. В самый разгар зимы.

На ее лице мелькает сомнение, и я понимаю, что впервые за время нашей беседы сообщил ей что-то новенькое.

– Но ведь вы можете это проверить – камеры наружного наблюдения и все такое?

– Именно это мы и собираемся сделать. – Я киваю. – Но, вполне возможно, нам не удастся убедиться в том, что он говорит правду. Более того, мы можем узнать, что это тоже не «факт», а ложь. И если это случится…

– Что тогда?

– Тогда вам придется стряхнуть пыль с той инструкции по управлению кризисами, которую когда-то подготовила ваша пресс-служба. Боюсь, что в жизни все гораздо хуже, чем в «Инспекторе Морсе».

* * *  * * *

Атмосфера в ситуационной комнате мрачная. Нет ничего хуже, чем смерть ребенка. Эверетт рассказывает, что Гиффорды практически лишились рассудка.

– Я была там, когда все вдруг стало очень плохо. Знаете, как это бывает: сигналы тревоги, повсюду сестры, тележки с медикаментами… В общем, ужас.

Я смотрю на Гислингхэма – Билли тоже дважды реанимировали, когда тот был в отделении для недоношенных. Они его почти потеряли. Лицо сержанта посерело от этих воспоминаний.

– Им пришлось снять повязки, чтобы провести сердечно-легочную реанимацию, – продолжает Эверетт, – так что эти бедняги увидели, в каком состоянии он был под бинтами. И теперь они этого уже никогда не забудут. – Она качает головой. Иногда их работа бывает чертовски отстойной.

Гислингхэм заставляет себя вернуться к текущим делам.

– О’кей, – произносит он. – Вот что у нас есть на настоящий момент: нам необходимо отсмотреть записи с камер наружного наблюдения вблизи Саути-роуд, чтобы выяснить, был ли Кёйпер в этом районе. И поговорить с Лорен Камински, которая – по информации на десять тридцать вечера – вернулась в Оксфорд. И чтобы все было ясно с самого начала – она не подозревается в поджоге, так как у нас есть подтверждение, что Камински приземлилась в аэропорту Джона Ф. Кеннеди двадцать первого декабря прошлого года. Так вот, – он оглядывает сидящих в комнате, – мы с констеблем Сомер встретимся с Камински, а Куинн займется камерами наружного наблюдения.

Это сопровождается несколькими приглушенными издевательскими комментариями; Куинн бормочет: «Да, конечно» – и показывает всем средний палец, думая, что я не вижу.

– А мы уже нашли кого-то из друзей Эсмонда? – задаю я вопрос.

– Мы оставили несколько сообщений… – начинает Гислингхэм.

– Есть их соседи, – прерывает его Эверетт. – Некоторых из них не было дома, когда я заходила к ним в последний раз, но, если нужно, я могу попробовать еще.

– Да, попробуй. Может быть, они что-то видели. Ладно, пока всё. Все остальные могут наслаждаться выходными. Вернее, тем, что от них осталось.

Гислингхэм идет за курткой, а когда поворачивается, то видит, что Сомер остановилась, чтобы поговорить с Фаули. Стоят они близко друг к другу. Она говорит ему что-то вполголоса, а он улыбается. Гислингхэм вдруг понимает, что не помнит, когда видел босса улыбающимся в последний раз.

* * *

Запись беседы с Рональдом и Мэрион Янг, состоявшаяся на Саути-роуд, 25, в Оксфорде, 7 января 2018 г. в 13:16.

Беседу записала детектив-констебль В. Эверетт.

В.Э.: Благодарю вас за то, что нашли время встретиться со мной, мистер Янг.

Р.Я.: Я сам собирался звонить вам завтра с утра. Мы увидели записку, которую вы засунули под дверь. Я и не знал, что здесь случился пожар. Нам чертовски повезло, что он не добрался до нас.

В.Э.: Вы уезжали на Рождество?

Р.Я.: Да, с дочерью. В Барселону. Мы улетели 22 декабря.

В.Э.: А вы не заходили к Эсмондам перед отъездом?

М.Я.: Я заходила. Заскочила, чтобы сказать, что нас не будет, и попросить приглядывать за домом.

В.Э.: И в тот раз вы видели и мистера Эсмонда, и миссис Эсмонд, миссис Янг?

М.Я.: Нет, только Саманту.

В.Э.: И как она вам показалась?

М.Я.: Немного растерянной. Помню, что малыш плакал. Она выглядела усталой. Но так выглядит большинство новоиспеченных мамочек.

В.Э.: Захарии было три года, так? Ее сложно назвать новоиспеченной мамочкой.

М.Я.: Ну, с годами легче не становится. Наша Рейчел…

Р.Я.: Мэрион, констебля это не интересует.

В.Э.: А вы не знаете, у Эсмондов не было гостей на праздники? Друзей? Или родственников?

М.Я.: Я никого не видела. Я почти всегда дома, так что, наверное, заметила бы, если бы кто-то появился до нашего отъезда.

В.Э.: И никто необычный не появлялся здесь за последние несколько недель?

М.Я.: Что значит «необычный»?

В.Э.: Тот, кого вы не знали.

М.Я.: Нет, не припоминаю.

В.Э.: А у вас были хорошие отношения с Эсмондами – как с соседями?

Р.Я.: Она была приличной женщиной. Правда, немного вялой. А вот он – он просто подонок.

В.Э.: Правда? А почему вы так считаете?

М.Я.: Со мной он всегда был очень мил…

Р.Я. (оборачиваясь к жене): Мил? Да он убил нашу чертову собаку!

М.Я.: Ты этого не знаешь. Не наверняка…

Р.Я. (обращаясь к Эверетт):. В сентябре мы договорились, что они посмотрят за нашей собакой, пока мы будем в отъезде. Мы уезжали всего на одну ночь. Их мальчик – Мэтти – всегда с удовольствием приходил и играл с ней, ходил с ней гулять…

М.Я.: Молли была очаровательной собачкой.

Р.Я.: Обычно мы отдавали ее в собачий питомник, но тогда подумали: «Всего одна ночь. Что с ней может случиться?» А когда вернулись, бедная псина оказалась мертва.

М.Я.: Рон, ей было уже четырнадцать!

Р.Я.: Но ведь она была здорова, правда? Мы много лет не водили ее к ветеринару. А потом она вдруг неожиданно умирает, и именно в ту ночь, когда за ней присматривали Эсмонды?.. Прости, но в такие совпадения я не верю.

В.Э.: Мой инспектор – тоже.

Р.Я.: Вот видишь, Мэрион, констебль согласна со мной.

В.Э.: Я вовсе не хотела сказать…

М.Я.: Мы ничего не могли доказать, Рон. Ты же прекрасно знаешь.

В.Э.: А как это объяснил мистер Эсмонд?

Р.Я.: А никак.

М.Я.: Рон…

Р.Я.: Нет, правда. Он сказал, что у собаки, должно быть, случился сердечный приступ или что-то в этом роде. Сказал, что утром пришел, чтобы покормить ее, а она уже лежит мертвая. Полная ерунда.

В.Э.: И вы не делали вскрытия?

Р.Я.: А вы знаете, сколько это стоит?

М.Я.: Я подумала, что лучше всего согласиться с тем, что это был несчастный случай. То, что бедную Молли разрезали бы, не вернуло бы ее к жизни, и я не хотела осложнять наши отношения с Эсмондами. Они ведь оставались нашими соседями. И нам надо было с ними жить.

В.Э.: Я вас хорошо понимаю, миссис Янг.

М.Я.: Майкл даже предложил нам деньги. Сказал, что ему очень жаль, и дал 100 фунтов.

Р.Я. (презрительно): Жалкие 100 фунтов.

М.Я.: Самое печальное – то, что после случившегося мы стали очень редко видеть Мэтти. Он потерял голову из-за Молли. Бедный мальчик – я никак не могу забыть о его ужасной смерти… Помню тот день, когда они переехали сюда, так хорошо, будто это случилось вчера, – он так радовался саду… Мне кажется, раньше у них никогда не было сада.

В.Э.: А вы давно здесь живете, миссис Янг?

Р.Я.: Да уже лет десять. Нет, двенадцать.

В.Э.: То есть вы знали родителей мистера Эсмонда?

Р.Я.: Ричард мне никогда не нравился, а Алиса Эсмонд была очень приятной женщиной.

М.Я.: Она была полностью у него под каблуком, Рон, и ты это знаешь. Как это теперь называется? «Держать все под контролем»? Так вот, он все держал под контролем.

В.Э.: То есть как отец он тоже мог вести себя таким же образом? Я имею в виду, с сыновьями…

М.Я.: Меня это ничуть не удивило бы. Действительно, Майкл был очень тихим. А вот Филипп, насколько я его знаю, был его прямой противоположностью. Очень живой и открытый. Помню, прошлым летом я видела его с Мэтти в саду. Они вытащили надувной бассейн, и Филипп пытался научить Мэтти сёрфингу, или как там это называется. Они залили водой все вокруг. Даже Саманта смеялась. Вот такими я и хочу их запомнить. Смеющимися в лучах солнца. Нормальной счастливой семьей.

* * *

Предполагалось, что поисками Кёйпера на записях с камер наружного наблюдения займется Куинн, но никого не удивило, что всю грязную работу делал Бакстер. На Банбери-роуд было несколько камер, еще несколько располагались возле магазинов в главной прогулочной зоне Саммертауна. Но в переулках их не было, так что, если у Кёйпера была бы хоть капля ума, он воспользовался бы именно переулками. У них имелся единственный шанс отследить его по дороге от Литлмора, где он жил. И тут неважно, выбрал Кёйпер путь по окружной дороге или через центр города – они все равно его увидели бы. Конечно, в том случае, если он воспользовался собственной машиной.

Бакстер загружает первую запись и искоса смотрит на Куинна, который возится со своим мобильным.

– Сделай одолжение – проверь такси. Вдруг Кёйпер заказал машину?

– Да неужели? – На лице Куинна появляется гримаса. – Прямо так сел на заднее сиденье и сказал: «Не обращай внимания на бензин, приятель; я заплачу, если испачкаю сиденья»?

Теперь наступает очередь Бакстера корчить рожи.

– Ладно, ладно, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. – Он поворачивается назад к экрану и бормочет себе под нос: – Хоть чем-то полезным займешься.

* * *

Лорен Камински живет в одном из новых общежитий Вулфсон-колледжа, окна которого выходят на Чаруэлл[202] и Радужный мост[203]. Новым оно было в 1970 году, когда его построили, но в этом городе даже колледж, основанный в 1379 году, тоже называют «новым». Деревья все покрыты изморозью, по течению реки неторопливо скользят два лебедя. Над рекой кружатся чайки, кричащие, как ведьмы. Сама комната маленькая, но удобная. Никакого беспорядка и очень мало вещей, которые выдавали бы личные преференции хозяйки. Кухонька, крохотная ванная комната, которую видно сквозь полуприкрытую дверь. Что же касается самой Лорен, то она так же сдержаны, как и окружающие ее вещи. Изящная, с короткими каштановыми волосами, подстриженная под эльфа. Она замечает, как Сомер оглядывает ее комнату, и слегка устало улыбается.

– Я редко здесь бываю. Мой молодой человек преподает в Магдалене, и бо'льшую часть своего времени я провожу там. То есть я хочу сказать, что здесь удобно и все такое, но Оксфордом это не назовешь, правда?

Она жестом предлагает им сесть. Дивана едва хватает на двоих, и Сомер ощущает неловкость, чувствуя, как ее бедро касается бедра Гислингхэма.

– Полагаю, вы хотите поговорить со мной о Майкле Эсмонде? Какой ужас все то, что случилось…

Все говорят одно и то же. И иногда одними и теми же словами.

– Как я понимаю, о сексуальном харрасменте сообщил ваш молодой человек? – начинает разговор Гислингхэм.

– Я не хотела раздувать скандал, – Камински кивает, – но Нед был вне себя. Он хотел, чтобы я обратилась в полицию, подала официальное заявление, то есть все, как положено.

– И, насколько мне известно, доктор Эсмонд отрицает все обвинения?

Она садится, но на самый краешек, как будто готова в любой момент упорхнуть.

– А вы как поступили бы на его месте?

– А сами вы с ним об этом не говорили? – задает вопрос Сомер.

Лорен качает головой.

– Нет, я не общалась с ним с того самого вечера. Все это привело меня в сильное замешательство. И я решила – пусть этим занимаются на факультете. Им за это деньги платят.

– А как он вел себя с вами до этого? – интересуется Гислингхэм. – Он никогда…э-э-э…

– Не подкатывал ко мне? – Женщина улыбается, видя затруднение сержанта. – Нет. Он всегда был – как это у вас, британцев, говорится? – сдержан. И застегнут на все пуговицы. До того самого вечера. Я думаю, что во всем виновато спиртное.

– Но это его не извиняет, – нахмурившись, замечает Сомер.

– Нет, конечно. Он вел себя, как сексистское дерьмо. Послушайте, он же мне раньше нравился. И все это было на него совершенно не похоже. Я уже сказала, что не стала бы ничего предпринимать, но Нед был против.

– То есть до того дня между вами не было никакого флирта, ничего, что указывало бы на то, что вы интересуете его в этом смысле?

– Не-а, – ответила Лорен, пряча зевоту. – Простите, это все смена часовых поясов.

– А что еще? – продолжает Сомер. – Может быть, вы обратили внимание на что-то в поведении доктора Эсмонда в последние несколько месяцев? Другие говорят, что он был в состоянии сильного стресса. Вы так не считаете?

Камински задумывается.

– Я не так часто с ним встречалась. Но, по-моему, он был немного не в себе. Вся эта история с рецензией на работу Кёйпера тоже сыграла свою роль, но ведь можно сказать, что он сам во всем виноват… Вы же слышали об этом, да?

В ответ Сомер утвердительно кивает.

– А еще что-нибудь вы можете нам рассказать? Что-нибудь, чего мы еще не знаем?

Камински с трудом подавляет зевок.

– Вряд ли… Послушайте, может быть, перенесем нашу встречу? Я действительно в полном ауте. Если что-нибудь вспомню, то позвоню вам.

Сомер смотрит на Гислингхэма – больше здесь они ничего не узнают. Детективы встают.

– Благодарю вас, мисс Камински, – говорит Гислингхэм у двери. – И обязательно позвоните нам, хорошо? Даже если вспомните что-то, на ваш взгляд, совершенно неважное.

Они спускаются по лестнице и выходят на холод. Сомер натягивает берет, и Гислингхэм говорит с улыбкой:

– Ты сейчас так похожа на мою младшую сестру…

– А я не знала, что она у тебя есть. – Эрика искоса смотрит на него.

– Ну да. Она на семь лет младше, так что всегда была любимицей семьи. А у тебя есть сестры?

– Старшая. – Но что-то в выражении ее лица заставляет Гиса воздержаться от дальнейших вопросов.

– Ну, и что ты обо всем этом думаешь? – спрашивает Сомер, когда они подходят к привратницкой и Гислингхэм открывает тяжелую стеклянную дверь.

– Не вижу для Камински смысла врать. А потом, мы знаем, что ее не было в стране, когда начался пожар.

– И только пятнадцать процентов поджогов совершаются женщинами, – задумчиво добавляет Сомер.

– Правильно. Так что это просто проверка для очистки совести. Или я что-то пропустил?

Какое-то время Сомер молчит.

– А что по поводу ее молодого человека?

– Этого парня из Магдалены? Неда Как-его-там? А что с ним не так?

– Очевидно, что он очень сильно зол на Эсмонда. А ты бы не был, если бы речь шла о Джанет?

– Конечно, был бы. Но я не стал бы поджигать его гребаный дом. Можешь мне поверить. Это тупик.

Стоя у окна, Лорен Камински следит за тем, как полицейские скрываются из вида. Затем берет в руки мобильный телефон.

– Нед, перезвони мне, пожалуйста. У меня была полиция.

Она отключается, но остается стоять у окна. На ее лице появляется озабоченное выражение.

* * *

Вернувшись в участок Сент-Олдейт, Эверетт решает не отделяться от команды и добровольно садится за проверку звонков, полученных на горячую линию. Обычно это называют неблагодарным делом. Просидев час, она чувствует, как у нее занемели ноги, и встает, чтобы взять себе кофе. Прихрамывая, идет по коридору, ощущая в ногах покалывание.

– У тебя всё в порядке? – спрашивает Куинн, который, стоя возле кофемашины, размышляет, какой кофе ему выбрать. За ухом у него торчит ручка, как и всегда.

– Все хорошо, – отвечает Эверетт. – Пытаюсь не одеревенеть, как мои ноги.

– Ах, вот как…

– А ты как?

– Хреново. – Он бьет рукой по аппарату. – Нигде никаких следов Кёйпера. И такси он вроде бы тоже не нанимал, хотя мы и не проверили еще все фирмы… Как много фирм такси в этом гребаном городе?

– На вокзале в дождь их точно никогда нет, – вздыхает Эверетт.

Вернувшись в кабинет, она подсаживается к Сомер и интересуется, глядя на бумаги на столе перед констеблем:

– Что-нибудь нашла?

– Просто хочу понять, есть ли что-нибудь на молодого человека Лорен Камински.

Брови Верити лезут вверх.

– Ты что, думаешь, его надо подозревать?

– Нет, наверное. – Эрика криво улыбается. – Но я хочу поставить жирную галочку в графе «железное алиби».

– Сомер, – зовет ее Бакстер с противоположного конца комнаты, – тебе звонят. По третьей линии.

* * *

Запись телефонного разговор с Филиппом Эсмондом, 7 января 2018 г., 16:55.

Разговор провела детектив-констебль Э. Сомер.

Ф.Э.: Констебль Сомер? Это опять Филипп Эсмонд. Я видел новости. Про Мэтти.

Э.С.: Мне очень жаль.

Ф.Э.: Хотелось бы мне успеть вовремя…

Э.С.: С ним были его бабушка и дедушка, если вам будет от этого легче.

Ф.Э.: Ну хоть что-то, наверное… Они, должно быть, с ума сходят. Сначала Захария, потом Сэм, а теперь вот это… (вздыхает). Ну что, по крайней мере, все это дерьмо в Сети перестанет обвинять ее в том, что она была плохой матерью.

Э.С.: Я знаю, что это может быть нелегко, но вам надо просто не обращать на это внимания. Они же вас не знают. И устраивают бурю в стакане воды.

Ф.Э.: Да, я все понимаю. Правда, это легче сказать, чем сделать… Послушайте, я позвонил вам потому, что кое-что вспомнил. В нашем последнем разговоре вы упоминали «лачугу». Ну, якобы о ней говорила Ма.

Э.С.: Совершенно верно. Кажется, она думает, что ваш брат может быть там.

Ф.Э.: Знаете, по-моему, это очень маловероятно, но мне кажется, я понял, что она имела в виду. Когда мы были детьми, один раз ездили на южное побережье на каникулы. И там Па арендовал пляжный домик на Кэлшот-Спит[204].

Э.С.: Домик на берегу?

Ф.Э.: Вот именно. Но со своим Альцгеймером она может все путать. Наверное, забыла, что Майклу уже сорок, а не четырнадцать… Я знаю, что он тогда влюбился в то место. Но, наверное, этот дом развалился много лет назад. Если хотите знать мое мнение, то шансов застать его там у вас нет, хотя мне показалось, что я должен вам об этом сказать.

Э.С.: А вы можете письменно сообщить мне точные координаты этой… лачуги?

Ф.Э.: Конечно.

Э.С.: И еще – если ваш брат с вами свяжется…

Ф.Э.: Обязательно. Как только брошу якорь в Пуле, я сразу же выеду в Оксфорд. При хорошем ветре это займет не больше двух дней.

* * *

Дом встречает меня темными окнами. Ничего другого я и не ожидал, но, когда выключаю двигатель и пешком иду по подъездной дорожке, на сердце у меня неспокойно. Из-за всего этого почтового мусора я с трудом открываю дверь. Реклама агентств по торговле недвижимостью, какие-то листовки либеральных демократов – все это идет прямо в ведро. А еще предложения по уходу за садом и по доставке пиццы. На них мне грех жаловаться – последнее время я живу на этой гребаной пище. Включаю свет, компьютер на кухне, ставлю замороженную еду в микроволновку. Моя слабая попытка убраться на кухне ни к чему не приводит, потому что посудомойка уже забита под завязку, так что посуду больше ставить некуда. Я открываю бутылку вина. Мне казалось, что она все еще лежит в холодильнике, но, должно быть, я прикончил ее прошлым вечером. Последнее время такое случается достаточно часто.

Раздается звонок в дверь. Я решаю не открывать ее. У Алекс есть свой ключ, а встречаться со свидетелями Иеговы у меня нет никакого настроения. Или с бывшими преступниками, занявшимися разъездной торговлей, – последнее, что мне сейчас нужно, это новые полотенца на кухню. Но звонок звонит опять. И опять…

Я распахиваю дверь и вижу на пороге не очередного коммивояжера из Ноттингема, а Сомер.

– Простите, что беспокою вас дома, сэр. Я пыталась дозвониться, но ваш мобильный не отвечает.

Твою мать… Я, должно быть, забыл его зарядить.

– Я хотела вам кое-что рассказать, – продолжает она неуверенным голосом.

– Правда?

– О том, что сказал мне Филипп Эсмонд. Он звонил сегодня.

Мне только сейчас приходит в голову, что я стою перед ней с бокалом вина в руке. И что распить бутылку с кем-то – это, возможно, единственный способ не выпить ее всю в гордом одиночестве.

– Не хотите зайти? – Я делаю шаг в сторону.

Она колеблется и смотрит в коридор у меня за спиной.

– А как же ваша жена, сэр…

– Она у сестры.

– Ну, если вы так считаете… – Сомер улыбается. – Почему бы и нет?

Я иду вслед за ней на кухню, наблюдая, как она изучает внутреннюю отделку, мебель и декор. И, естественно, делает выводы. Ведь нас учат именно этому. Хотя вовсе не нужно быть полицейским, чтобы прийти к некоторым очевидным выводам, глядя на состояние, в котором находится дом. Грязь, пустые упаковки возле задней двери, тот факт, что, вернувшись, я первым делом не принял душ… По идее, меня должно напрячь то, что она все это видит, но почему-то я ничего не чувствую.

– Бокал вина? – предлагаю, указывая ей на стул.

– Половинку, – отвечает Сомер. – Я за рулем.

Я достаю бутылку и чистый бокал.

– И что же рассказал вам Филипп Эсмонд?

– Когда констебль Эверетт рассказала матери Эсмонда о том, что тот пропал, та упомянула какую-то лачугу. Оказалось, что это пляжный домик на Саутгемптон-уотер.

– И?..

– Понимаю, что это выглядит притянутым за уши, но вам не кажется, что нам стоит проверить это место? Просто для успокоения души?

– А почему, черт побери, он должен быть именно там?

– Я знаю, что в этом нет никакой логики. Просто вспомнила одно из сообщений на горячую линию, касающееся Хайта[205]. А это недалеко от Саутгемптона.

В этом есть какой-то смысл.

– Ладно, – говорю, – я с утра свяжусь с полицией Хайта – хуже от этого никому не будет.

Наверху раздается звонок стационарного телефона.

– Прошу прощения.

Я хочу, чтобы это была Алекс. И убеждаю себя, что это звонит она; а почему на домашний телефон – убедиться, что я дома, в одиночестве и что мы можем поговорить…

Но когда я снимаю трубку, то слышу раздражающе жизнерадостный голос автоматизированной банковской системы безопасности. И даже на мгновение ощущаю некое изумление, что их алгоритм уже успел обнаружить беспрецедентное преобладание счетов из заведений быстрого питания в последнее время. Но подтверждение последних трех транзакций занимает у меня больше времени, чем хотелось бы, и к тому времени, когда я возвращаюсь на кухню, Сомер занята тем, что заполняет посудомойку. Чистая посуда ровными рядами стоит на столе.

Констебль слегка краснеет.

– Я не хотела открывать ваши шкафы. Ненавижу, когда люди это делают. – Видя мое лицо, она прикусывает губу. – Простите, я вовсе не собиралась вмешиваться. Просто хотела чем-то помочь… – Ее голос стихает. – Простите, – повторяет Эрика, и ее щеки становятся пунцовыми.

– Я это тоже ненавижу, – говорю я с гримасой. – Но, слава богу, вы разобрали эту чертову посудомойку. Я вот уже почти неделю откладываю это до лучших времен.

Она улыбается с явным облегчением.

– Готова убрать у вас в гостиной за еще один бокал вина.

– А мне показалось, что вы за рулем…

– Я могу вызвать такси. А машину заберу завтра, по пути на работу.

Теперь наступает моя очередь улыбаться.

– Ну, если вы так считаете…

* * *

2 мая 2017 года, 12:27

247 дней до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Сэм сидит на кровати в свободной спальне на верхнем этаже и смотрит в окно. Она привыкла приходить сюда в «плохие» дни. Как будто она может собрать весь негатив и спрятать его в этой полупустой, гулкой комнате, которой вот уже много лет никто не пользуется… Как будто таким образом может сделать так, чтобы негатив не распространялся на остальной дом – на ее жизнь… В самой комнате прохладно, но на улице светит солнце, и, несмотря на сорняки, в саду расцвели цветы. Целое буйство тюльпанов возле одного из бордюров. Махровые алые лепестки с черными пестиками в центре. А здесь, в комнате, на нее словно давят какие-то серые облака на самой периферии ее зрения. Она ощущает явную болезненность у основания черепа. Но Майкл говорил, что может заскочить днем, чтобы узнать, как у нее дела. Он не хочет обнаружить ее в этой комнате. Он только разволнуется еще больше, а в последнее время ему и так достается.

Она заставляет себя подняться на ноги и протягивает руку за кардиганом. И в это момент слышит… Где-то внизу. Негромкий звук, как от захлопнувшейся двери, или как от падения, или как от скрипа старой ступеньки, приглушенного ковром. Но это не дети – их нет в доме. И не сквозняк. Она стоит, внимательно прислушиваясь. Такое с ней уже случалось, но никогда в доме. Однажды на тропинке. В последний раз перед кухней. Какой-то неясный промельк. Движение, но не ветра и не птицы или белки, пробежавшей по ограде. Она чувствует металлический привкус во рту и понимает, что так сильно прикусила губу, что из нее идет кровь. Но ведь она не сходит с ума – она не позволит себе сойти с ума…

Сэм заставляет себя быстро пройти к двери и распахнуть ее. Она спускается по лестнице, цепляясь за перила, как настоящая старуха, а потом проходит по всем комнатам нижних этажей, распахивая по дороге двери всех шкафов и выдвигая все ящики. Эти усилия в конце концов лишают ее последних сил.

А потом она слышит, как хлопает входная дверь и муж зовет ее:

– Сэм, ты наверху?

– Сейчас спускаюсь, – отвечает она полупридушенным голосом. – Я сортирую белье для стирки.

И через несколько мгновений уже спускается по лестнице с бельевой корзиной в руках.

– Здравствуй, милый. Как прошло твое утро?

* * *

В понедельник с утра я трачу полчаса, разыскивая нужного нам человека в полицейском управлении Гемпшира и объясняя ему, что нам от него нужно. И слышу, как мой визави начинает потихоньку заки-пать.

– Послушайте, инспектор, мы здесь не совсем полные придурки.

Может быть, он сказал это и не такими словами, но смысл понятен.

Когда я кладу трубку, в окно ударяет порыв ветра. Небо имеет желтоватый оттенок – возможно, пойдет снег. Его количества, наверное, хватит, чтобы создать всеобщий хаос на дорогах, но не хватит на то, чтобы оправдать его. В Англии нет города, который смотрелся бы в сильный снегопад лучше, чем этот: Крайст-Чёрч-Мидоу, олений парк Магдалины, Рэдклифф-сквер… Но на нашей чертовой работе ты можешь думать только о том, что от снега количество трупов постоянно растет. Бездомные иногда умирают в снегу, и здесь это происходит так же часто, как и везде.

* * *

Запись телефонного разговора с детективом-инспектором Жилем Сумаресом, полиция Гемпшира, 8 января 2018 г., 11:26.

Разговор провел детектив-инспектор А. Фаули.

Ж.С.: Инспектор Фаули? Мы проверили этот пляжный домик, и в нем явно кто-то живет. Мужчина. По всей видимости, прибыл несколько дней назад, но мы не знаем, когда точно. Пара местных заметили костер на берегу и сообщили нам об этом. Мы показали им вашу фотографию, и они уверены, что это один и тот же человек.

А.Ф.: Ваши офицеры не пытались поговорить с ним?

Ж.С.: Нет. Сегодня с утра там не было никаких признаков жизни, но мы будем наблюдать за ним, пока не появятся ваши люди. Во-первых, это значительно облегчит нам всем бумажную волокиту…

А.Ф.: Ладно, мы будем у вас как можно скорее. И спасибо за все.

Ж.С.: Пустое. На тот случай, если он захочет смыться, мы разместили на дороге двух офицеров. А другой дороги у него, по-видимому, нет. Если только на лодке… Я сейчас пришлю вам ссылку на видеорегистратор, чтобы вы всё увидели сами.

А.Ф.: А что это вообще за место?

Ж.С.: Кэлшот? Честно говоря, это полная дыра. Летом Спит заполняется, но в это время года здесь как в пустыне. За последнюю неделю я четыре раза был на пляже в полном одиночестве.

А.Ф.: Гуляли?

Ж.С.: Плавал.

А.Ф.: Боже! Это в такую-то погоду?

Ж.С. (со смехом): Отлично прочищает мозги. Я плаваю почти каждое утро – живу всего в пяти милях от моря. Честное слово, смешно…

А.Ф.: Смешно?

Ж.С.: Место, в котором я живу, – оно называется Фаули.

* * *

Я возвращаюсь в ситуационную комнату, чтобы рассказать всем, что на этот раз мы, похоже, наконец-то обнаружили Эсмонда. Все на мгновение замолкают, а потом забрасывают меня вопросами.

– Кэлшот? А какого черта он там делает?

– То есть мерзавец убил всю семью и отправился развеяться на гребаное побережье?..

– Но он же должен был понимать, что рано или поздно мы его там найдем…

– Попомните мое слово – этот человек соскочил с катушек. Теперь все будет очень просто – вот увидите…

Но за всем этим раздражением ощущается почти физическое облегчение. И я не виню их за это. Мы уже стали задумываться, а не охотимся ли мы за призраком? Пара констеблей одобрительно похлопывают Сомер по спине, а она краснеет и старается не обращать на это внимания. И, конечно, напрасно – найти правильный баланс между «возможно» и «совершенно невероятно» в нашей работе бывает чертовски трудно. Особенно женщине. Не стоит и говорить о том, что я велю ей отправляться в Кэлшот вместе с Гислингхэмом. А после того, как они уезжают, возвращаюсь к себе в кабинет и какое-то время смотрю на изображение с камеры видеорегистратора, которое прислал мне Сумарес.

На экране передо мной плоский участок земли, поросший кустарником, ограниченный с одной стороны рядом пляжных домиков. Мусорный ящик. Пакет на голых ветвях дерева. И никакого движения – ни машин, ни людей, вообще ничего. И лишь кружащиеся чайки и качающийся в прибое мусор доказывают, что это не фотография.

* * *

В 14.30 Гислингхэм останавливается на дороге, ведущей на Кэлшот-Спит. Затянутое серыми облаками небо, запах соли и режущие порывы ветра с моря. В нескольких ярдах от них стоит ничем не примечательная полицейская машина и довольно потрепанный черный «Лендровер». Его водительская дверь распахивается, и из нее появляется мужчина в цивильном платье. Ему, наверное, лет сорок пять, но выглядит он значительно моложе. Стройный, атлетического телосложения, с круглогодичным загаром, который бывает только у людей, живущих возле моря. Гислингхэм замечает выражение лица Сомер и, смутившись, понимает, что, вылезая из машины, невольно втянул живот.

– Детектив-инспектор Сумарес, – представляется мужчина, подходя и пожимая им руки. – Это я разговаривал с Адамом Фаули.

– Детектив-сержант Гислингхэм. Детектив-констебль Сомер. Есть новости об Эсмонде?

– Ни единого движения с тех пор, как я здесь появился. Хотя ребята говорят, что слышали внутри какие-то звуки, так что он, вероятно, все еще там. – Сумарес поворачивается и показывает пальцем. – Красный домик в середине ряда. На этой стороне в нем нет окон, так что я сомневаюсь, что он знает о нашем присутствии.

Гислингхэм начинает движение в сторону домика, но неожиданно понимает, что Сумарес остается стоять на месте.

– Вы что, не с нами?

– Теперь это ваша проблема, как говорят американцы, – инспектор пожимает плечами.

Глаза Гислингхэма превращаются в щелочки, он размышляет, не стоит ли ему обидеться. По крайней мере, в том, что касается его собственного физического состояния, он уже оскорблен. Гис отводит плечи назад и медленно идет к лачуге. Дверь закрыта, но ее явно совсем недавно взломали: дерево расщеплено, а ручка держится на честном слове.

Гислингхэм стучит в дверь и замирает, прислонившись к ней ухом и стараясь расслышать звуки сквозь порывы ветра. Затем стучит еще раз. И на этот раз слышит внутри какое-то движение. Кто-то скребется, а потом дверь приоткрывается на несколько дюймов.

– Кто здесь?

– Мистер Эсмонд?

– Нет, боюсь, что вы ошиблись адресом. Я совсем другой человек.

Мужчина смеется смехом, похожим на смех сумасшедшего, а его язык заплетается. Гислингхэм ощущает запах алкоголя.

Он достает свое удостоверение и подносит его к щели:

– Детектив-сержант Крис Гислингхэм, полиция долины Темзы. Вы позволите войти?

– Валите отсюда – я же сказал, что я не этот, как его там…

Дверь начинает закрываться, но сержант просовывает в щель свой ботинок.

– Мы знаем, что это вы, мистер Эсмонд. Люди вас опознали.

Сомер оглядывается вокруг. Несмотря на свои слова, Сумарес подошел вслед за ними. А за ним виден полицейский в форме.

Гислингхэм чувствует, что дверь не поддается.

– Мистер Эсмонд, мне, право, не хочется открывать ее силой. – Он стучит еще раз. Теперь за дверью стоит тишина. Сержант поворачивается и делает знак Сомер – почему бы ей не попробовать? Она подходит к двери, ощущая спиной взгляд Сумареса.

– Мистер Эсмонд, я детектив-констебль Эрика Сомер. Не могли бы вы открыть дверь на минутку? Я уверена, что мы во всем разберемся.

Кажется, что на несколько мгновений все затаили дыхание. А потом дверь неожиданно распахивается.

Стол и два старых складных стула – на один из них тяжело опустился мужчина. На нем вельветовый пиджак и хлопчатобумажные брюки; все грязное и засаленное. В горлышко бутылки из-под «Кока-Колы» воткнута свеча, на столе обрывки бумаги и упаковки от сэндвичей, а на полу валяется пустая бутылка виски. В крохотной комнатке воняет пóтом, мочой и алкоголем.

Мужчина смотрит на них, пытаясь сконцентрировать взгляд на том, что видит.

– Я же сказал, проваливайте…

Сомер делает шаг вперед. Теперь ее глаза привыкли к полумраку, и она может получше рассмотреть сидящего. Возраст, цвет кожи, рост – все подходит. Но это не Майкл Эсмонд. Весь путь они проделали впустую, и все это из-за нее. Она прикусывает губу, судорожно соображая, как бы поделикатнее сообщить об этом Гислингхэму, но в этот момент мужчину неожиданно бросает вперед, и его тело переламывается.

– Твою мать! – восклицает Сомер, когда он начинает блевать прямо на нее.

* * *

12 мая 2017 года, 11:49

237 дней до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Майкл Эсмонд ногой открывает входную дверь и бросает в холле два пакета с покупками, а потом возвращается к машине, выпускает Мэтти и, обойдя ее с другой стороны, вытаскивает из кресла Захарию. Малыш плакал всю дорогу из супермаркета домой.

– Мэтти, подойди, пожалуйста, и возьми один из этих пакетов, – говорит Майкл, поднимая на руки младшего сына. У него горячая на ощупь кожа.

Мэтти возвращается из дома, еле-еле волоча ноги.

– Мама проснулась? – спрашивает Майкл.

Тот отрицательно качает головой.

– Ладно, тогда возьми один из этих пакетов – зеленый, не очень тяжелый.

Спустя пять минут покупки уже разложены на полу кухни, и Майкл, держа Захарию на одной руке, пытается запихнуть в микроволновку макароны с сырным соусом для ланча.

Из холла появляется Мэтти.

– Папа, можно я погуляю с Молли?

– Ты же знаешь, что одному тебе нельзя. Она слишком большая. И может вытащить тебя на дорогу.

– Тогда пойдем вместе со мной.

– Я не могу, – отвечает Майкл в изнеможении. – Мне надо все это распаковать, потом приготовить ланч, а после него мне просто необходимо поработать.

– Па-а-а-почка, ну пожалуйста!

– Я сказал НЕТ, Мэтти, – рявкает Майкл. Он только что понял, что одна из упаковок с йогуртом порвалась в пакете. На пол сочится белая липкая жижа. Майкл с трудом сдерживается, чтобы не выругаться – он никогда не ругается, особенно при детях.

– Ты всегда так говоришь, – хнычет Мэтти. – Мне никогда ничего нельзя.

– Ты знаешь, что это неправда.

– Нет, правда. Сначала ты говоришь, что мы пойдем в зоопарк, а потом Захария заболевает; потом ты говоришь, что поиграешь со мной в футбол, – и не играешь… Так нечестно. Тебя беспокоит только Захария. А обо мне никто вообще не беспокоится.

– Послушай. – Майкл краснеет, и голос его становится тише. – Мы же с тобой уже говорили об этом, правда? Я же говорил тебе, что наша мамочка нездорова и мы с тобой должны ухаживать за ней и заниматься хозяйством, пока ей не станет лучше. А это значит, что ты должен вести себя как Большой Мальчик и помогать мне: убирать свою комнату и не слишком шуметь, когда она спит.

Теперь Захария глухо и монотонно ноет, как будто у него уже нет сил кричать. Майкл поднимает его чуть выше.

– Послушай, почему бы тебе не поиграть в приставку, пока я не разберусь с малышом? А если ему станет получше, то мы, может быть, погуляем с собакой. Вдвоем.

– Обещаешь? – уточняет Мэтти с сомнением в голосе.

– Обещаю.

Майкл относит Захарию наверх в детскую, где снимает с него одежду и пытается отыскать его пижаму с Винни Пухом. На животике мальчика видно красное пятно, и ему это совсем не нравится. Захария свертывается калачиком под пуховым одеялом, и Майкл на минуту присаживается рядом, поглаживая его по волосам, а потом проходит по коридору, чтобы взглянуть на жену. Она в халате лежит поверх покрывала с закрытыми глазами. Ее волосы выглядят грязными, и Майкл задумывается, принимала ли она сегодня душ. Поворачивается, чтобы выйти, но она останавливает его.

– С мальчиками всё в порядке? – У нее севший голос, как будто она еще не проснулась.

– Все хорошо. Ты будешь есть?

– Я не голодна, – едва произносит она, поворачиваясь к нему спиной.

Майкл прикрывает за собой дверь и уже хочет спуститься по лестнице, как вдруг слышит что-то, что заставляет его остановиться. Шум доносится из детской. Нахмурившись, Майкл возвращается по коридору. Теперь он ясно слышит, что происходит. Мэтти раздраженным тоном разговаривает с братом, а малыш рыдает.

– Ты должен это выпить, потому что, если не сделаешь этого, я не смогу погулять с Молли.

Майкл влетает в комнату. На кровати сидит Мэтти. Одной рукой он держит брата за плечи, а другой пытается впихнуть ложку ему в рот. В ложке что-то розовое и липкое. Вся физиономия Захарии испачкана этой жидкостью, он визжит и пытается вывернуться, напрягая при этом все тело.

– Боже праведный! – кричит Майкл. – Какого черта ты здесь делаешь? – Он отталкивает Мэтти и хватает Захарию. – Сколько ты ему дал?

– Не много. – Мэтти прижимается к стене.

Майкл смотрит на старшего сына: мысленно он уже звонит в 999, вызывает «Скорую помощь» и везет ребенка на промывание желудка…

– И сколько это – «не много»?

Мэтти пожимает плечами.

Майкл бросается к нему и хватает мальчика за плечи.

– Сколько? Это очень важно – ты можешь это понять?

– Ты делаешь мне больно! – кричит Мэтти.

– И сделаю еще больнее, если ты не скажешь правду! – кричит в ответ Майкл, тряся сына.

– Всего одну ложку, – бормочет тот, надувшись.

– Ты в этом совершенно уверен?

Мальчик кивает. Он старается не смотреть на отца.

Майкл разжимает руки. Только сейчас он понимает, насколько крепко держал сына. Возвращается к Захарии и сажает малыша на колени. Малыш хнычет и трет глаза кулачками. От него пахнет сыростью.

– Что здесь за шум?

Майкл резко оборачивается. В дверях, держась рукой за притолоку, стоит Сэм.

– Так, ничего, – быстро отвечает он. – Просто разлил «Калпол»[206], вот и всё.

Сэм смотрит сначала на Мэтти, потом на мужа и слегка хмурится.

– Ты в этом уверен?

– Абсолютно, – отвечает Майкл с подбадривающей улыбкой. – Беспокоиться не о чем. У нас всё в порядке, правда, Мэтти?

Хорошо видно, что у мальчика далеко не все в порядке, но у его матери нет сил, чтобы спорить.

– Ладно, – говорит она и исчезает у себя в комнате.

Майкл кладет Захарию в постель и поворачивается к старшему сыну.

– Я не хотел на тебя кричать, но ты должен понимать, что «Калпол» – это не сок, а лекарство. И ты не можешь давать его брату – никогда. Это можем делать только мамочка и я. Это понятно?

Мэтти бросает на отца взгляд и быстро кивает. У него напряженное, замкнутое лицо.

И только гораздо позже, когда Майкл наконец садится за стол и принимается за черновик, который должен был представить своему издателю еще три месяца назад, он вдруг понимает… Во всем этом хаосе, крике и панике Мэтти так и не извинился. Ни разу.

Ни разу не сказал, что он сожалеет о том, что сделал.

* * *

Теперь на пляже собралась небольшая толпа. Патрульные машины стоят с включенными проблесковыми огнями. Двое полицейских пытаются запихнуть мужчину в одну из них, а Сомер стоит возле мусорного ящика и пытается счистить с себя его блевотину. Хотя это, как выразился Гислингхэм с присущей ему изысканностью, все равно что пытаться башкой пробить стену.

Сумарес подходит к ней от полицейской машины.

– Не уверен, что эти салфетки сильно помогают, – замечает он.

– Ну что ж, это хоть чему-то меня научит, – отвечает Сомер с гримасой.

Гислингхэм, закончив беседу с одним из офицеров, возвращается к ним.

– Похоже, что наш мужик – хорошо известный местный бродяга. И зовут его, по всей видимости, Тристрам.

– Да, бродяги у нас здесь знатные. – Сумарес улыбается.

– Ты готова? – спрашивает Гислингхэм у Сомер, не обращая внимания на инспектора, возможно, слишком демонстративно.

– Послушайте, – Сумарес поворачивается к Сомер, – почему бы вам не поехать со мной? Мы можем заехать ко мне домой – это все равно по пути, – и вы сможете хоть немного привести себя в порядок.

Сомер смотрит на Гислингхэма.

– Вы как, сержант? Честно говоря, сомневаюсь, чтобы вы хотели ехать до Оксфорда с вонючкой.

– Ладно, – нехотя соглашается Гислингхэм, потому что с этим не поспоришь; его мутит даже на расстоянии трех футов от констебля. – Я поеду за вами. Только давай не очень долго. Мы и так достаточно времени сегодня потратили впустую.

В отличие от экстерьера, интерьер «Лендровера» поражает своей чистотой. И это, по мнению Сомер, самое главное. И не только для офицера полиции, но и вообще для мужчины. А ведь мусор в машине можно найти даже у Фаули. Спустя десять минут они тормозят и сворачивают на дорогу, больше напоминающую сельскую колею. Невысокие деревья, вспаханное поле, проволочный забор. Вокруг нет и намека на жилье.

– Вот почему я езжу на этой машине, – говорит Сумарес, когда они задевают борозду. – Чтобы проехать здесь зимой, нужен внедорожник.

Крутая и неухоженная дорога продолжается первые сто ярдов, а потом деревья внезапно расступаются, и Сомер видит перед собой покрытую щебенкой площадку с несколькими белыми одноэтажными домами на краю. С одной стороны площадки заросший лесом склон спускается прямо к воде, а с другой стороны, которая гораздо ближе к ним, находится электростанция: громадные суровые железобетонные блоки и торчащая над ними труба. А где-то далеко за ней расположился нефтеперерабатывающий завод, по размерам напоминающий небольшой город. Металлические трубы с сигнальными огнями наверху. Низкие емкости для сжиженного газа, стоящие будто на гигантской шахматной доске. Шлейфы дыма на фоне неба цвета индиго.

Сумарес выбирается из машины и присоединяется к ней.

– Ну, и как вам все это?

– Никак не могу решить, красиво это или отвратительно.

– Я тоже. – Инспектор смеется. – И это одна из причин, почему я живу здесь. Излечивает меня от самоуспокоенности. Ну и, конечно, здесь очень дешево. Большинство людей считают все это недостойным видом.

Когда он открывает входную дверь и нагибает голову, чтобы войти, Сомер понимает: то, что показалось ей тремя или четырьмя отдельными коттеджами, в действительности является одним. Кто-то – может быть, сам Сумарес – соединил их все в одно открытое пространство. Камины из камня, необработанные полы, зашпунтованные стены. Белое и оттенки серого. Бледные пятна других цветов. Зеркала в рамах из леса-топляка.

– А мне здесь нравится, – говорит Сомер, неожиданно понимая, насколько она грязная.

Сумарес занят тем, что включает повсюду свет.

– Ванна там, сзади, – показывает он рукой. – Если захотите принять душ, то там есть полотенца, а я пока поищу что-нибудь, что вы сможете надеть.

Все это похоже на дежавю – в скольких романтических сериалах Эрика видела подобную сцену, – но когда она через десять минут осторожно открывает дверь, на пороге лежит футболка. И она точно не принадлежит Сумаресу. Сомер, как может, приводит в порядок волосы и выходит из ванной. В одном из окон она видит Гислингхэма, стоящего возле машины и разговаривающего по телефону. Наверное, докладывает Фаули, как она лажанулась и что 200 миль они проехали впустую.

– Закончили? – спрашивает Сумарес с другого конца комнаты.

– Спасибо за футболку.

– Она не моя, как вы, наверное, догадались.

– Тогда спасибо вашей девушке.

– Моей дочери. – Инспектор улыбается. – Если точно, то моей старшей дочери. Оливии всего десять, а вот Клаудиа почти такого же роста, как и вы. Или была такой, когда я видел ее в последний раз.

– Красивые имена.

– Выбор жены. – Он сардонически улыбается. – Она сказала, что я назвал бы их дочь А и дочь Б, будь на то моя воля.

– А они далеко живут? – задает вопрос констебль, запомнив слова «в последний раз».

– Ванкувер для вас достаточно далеко?

Что-то в его лице заставляет ее прикусить язык.

– Простите… я не хотела…

– Пустяки. По крайней мере, для меня. Я скучаю по ним, хотя для них это великолепный шанс. Сам я вырос на острове длиной в двенадцать миль. И хочу, чтобы перед моими девочками открывались широкие горизонты.

Он замечает, как Сомер переводит взгляд на окно и смеется.

– Со всеми так – считают, что я говорю об острове Уайт; но речь идет о Гернси. Он гораздо меньше и гораздо дальше.

– И как часто вы видите дочерей?

– По «Скайпу» мы общаемся каждую неделю, – Сумарес пожимает плечами, – а раз в год, когда они приезжают, я превращаюсь в их папу-героя. И это работает. Конечно, не об этом я мечтал, когда они родились, но это работает.

Раздается стук в дверь, и Сумарес открывает ее, чтобы впустить Гислингхэма, который демонстративно смотрит на часы.

– Может быть, уже поедем?

Он таращится на ее майку. На ней розовыми и синими блестками написано «Бейонсе». Эрика краснеет.

– Инспектор был так добр, что одолжил ее мне.

– Это майка одной из моих дочерей, – беззаботно поясняет Сумарес. И это мгновенно заставляет Гислингхэма насторожиться. Потому что всего час назад он проверил – инспектор не носит обручального кольца.

Возникает пауза, которая грозит превратиться в неловкость, а потом инспектор прочищает горло:

– Если я еще чем-то могу помочь, то вы знаете, где меня искать.

– Слишком много выпендривается, – замечает Гислингхэм, пока они идут к машине.

– Правда? – Сомер снова краснеет. – Не знаю… Мне он показался вполне нормальным.

Гислингхэма так и подмывает спросить, как Фаули отнесется к ее заигрываниям с чужим инспектором, но он вовремя останавливается. В конце концов, он же не знает наверняка, есть ли что-нибудь между ней и боссом. Да это и не его дело. И то, чем она занимается в частной жизни, – тоже. Без всяких вопросов. В то же время он никак не может избавиться от раздражения, а раздражает его то, что он раздражен, а еще больше раздражает то, что она видит, что он раздражен, и, наверное, думает, что это все потому, что она заставила его направиться на эти бесполезные поиски.

Назад они возвращаются в полном молчании.

* * *

Запись телефонного разговора со Стейси Ган, 9 января 2018 г., 09:11.

Разговор провела детектив-констебль Э. Сомер.

С.Г.: Алло! Кто это?

Э.С.: Меня зовут детектив-констебль Эрика Сомер. Вас переключили на меня, потому что я вхожу в группу, расследующую пожар на Саути-роуд.

С.Г.: Понятно. Хорошо. Я видела ваше обращение. В местных новостях. И поэтому звоню вам.

Э.С.: Вы знали Эсмондов, миссис Ган?

С.Г.: Только ее. Саманту. Мы вместе занимались пилатесом[207]. Я никогда не знала, где она живет, и поэтому не поняла, что этот кошмарный пожар случился у нее в доме. А его я видела лишь однажды – ее мужа. Он забирал ее после занятия. Поэтому я узнала его по телевизору.

Э.С.: А когда вы видели миссис Эсмонд в последний раз?

С.Г.: В последнее время она не часто ходила. Я имею в виду на занятия. Прекратила, когда была беременна, и после этого так и не вернулась к ним в полной мере.

Э.С.: Значит, вы не видели ее больше трех лет?

С.Г.: Простите, я, наверное, плохо объясняю… Я видела ее у врача, у того, что недалеко от Вудсток-роуд. И случилось это месяца два назад. С ней были оба ее сынишки. Честно сказать, я ее почти не узнала. Выглядела она ужасно. Торчащие во все стороны волосы, никакой косметики… А раньше всегда была так красиво подкрашена… Даже на пилатесе. Мне кажется, это нравилось ее мужу.

Э.С.: А почему вы так думаете?

С.Г.: В тот день, когда я его видела, он подал ей пальто, а потом отступил назад, посмотрел на нее и заправил выбившийся локон ей за ухо. Честно сказать, у меня мурашки по телу побежали.

Э.С.: А она когда-нибудь говорила с вами о своем муже?

С.Г.: В общем-то, нет. Так, всякие общие фразы. Но сейчас, когда я это все вспоминаю, у меня такое впечатление, что она говорила о нем с большой осторожностью. Как будто боялась сказать лишнее.

Э.С.: Я поняла. Вы сказали, что встретили миссис Эсмонд у врача. Она не сказала, что с ней такое?

С.Г.: Я знаю только, что это не было связано с детьми. Когда ее приглашали в кабинет, то назвали ее имя. Но если хотите знать мое мнение, то все было очевидно…

Э.С.: Я вас слушаю…

С.Г.: Послеродовая депрессия[208]. У моей двоюродной сестры было то же самое. И выглядела она точно так же. Как будто у нее глаза потухли.

* * *

Сомер кладет трубку и несколько мгновений сидит, не двигаясь. Потом быстро встает и выходит из комнаты. Пять минут спустя Эверетт открывает дверь дамской комнаты и находит ее тупо смотрящей в зеркало.

– С тобой всё в порядке?

– А что, так заметно? – Сомер вздыхает.

– Может быть, не для большинства парней. – Эверетт сухо улыбается. – Но если ты все еще не можешь успокоиться по поводу Кэлшота, то, послушай меня, заканчивай. Ты все сделала правильно. Только представь себе, что было бы, если бы он действительно там был, а мы не проверили бы этот вариант…

– Дело не в этом, – быстро отвечает Сомер. – Я только что говорила с одной из подруг Саманты Эсмонд. Ну, или с той, кто ближе всего подпадает под определение «подруга».

Эверетт подходит ближе и опирается на раковину.

– А ведь ты права. Я раньше об этом как-то не подумала… Но ведь нам не позвонил никто из тех, кто знал ее, правильно?

– У меня такое впечатление, что муж «не одобрял» ее друзей.

– И что рассказывает эта женщина?

– Она встретилась с ней у врача. – Сомер поворачивается к Верити лицом. – Саманта не сказала, что с ней такое, но ее подруга считает, что дело может быть в послеродовой депрессии. Она признала симптомы – видела их у кого-то из своих знакомых.

Две женщины стоят какое-то время молча. Сомер отворачивается, а Эверетт продолжает наблюдать за ней. Неожиданно несколько разрозненных фактов, которые она узнала об Эрике после того, как они подружились, встают на свои места.

– Ты тоже. Правильно? Тоже видела их у кого-то…

– У моей сестры. – Сомер поднимает глаза. – Она на три года старше.

– И что с ней было? – мягко спрашивает Эверетт.

– Это был просто кошмар. – Эрика вздыхает. – Кэт всегда была одной из тех, кому хочется подражать. Начнем с того, что она потрясно выглядела…

«И это кое-что говорит о тебе», – думает Эверетт. Будучи столь привлекательной женщиной, Сомер, казалось, никогда не зацикливалась на своем внешнем виде. Но если у нее была красавица-сестра, то, возможно, это все объясняет.

– Кэт всегда была лучшей – окончила университет с отличием, получила работу в престижной адвокатской конторе, вышла замуж за парня, который ее просто обожал… Когда ей исполнилось тридцать, она решила, что если у них будет ребенок, то лучше с этим не затягивать. И строила большие планы – как она наймет няню с проживанием, вернется на работу и так далее… И родившийся ребенок был просто прелесть – самая очаровательная малышка из тех, которых мне доводилось видеть. А Кэт ее просто не переносила…

Эверетт слегка дотрагивается до плеча Сомер. Она понимает, что подруга предпочитает не распространяться о том, как все это было непросто.

– И сколько сейчас малышке?

– Восемнадцать месяцев. И все это время Кэт пыталась стать такой, какой была до беременности. Но она все еще не вернулась на работу. Они дали ей долгосрочный больничный. Большинство людей не представляют себе, как долго может продолжаться эта послеродовая депрессия.

На лице у Эверетт появляется гримаса.

– Должно быть, все это было очень непросто… Особенно для ее мужа.

– Для Стюарта? Да он просто герой. Я даже представить себе не могу, что с ней было бы, не имей она такой поддержки.

Какое-то время обе молчат, но думают об одном и том же: как поддерживал Саманту Эсмонд ее муж?

Дверь открывается, и входит одна из патрульных констеблей. Они с Сомер обмениваются приветствиями.

– Ладно, – быстро говорит Эверетт, пока дверь кабинки закрыта. – И что теперь?

– В первую очередь завтра я поговорю с ее врачом, – отвечает Эрика. – Посмотрим, что она нам расскажет.

– Странно, правда, что родители Саманты даже не упомянули об этом?

– Стю понадобились месяцы, прежде чем он признался моим родителям, – Сомер качает головой. – Иногда когда делишься с кем-то своей проблемой, то становится еще хуже, особенно если люди живут далеко и ничем не могут тебе помочь.

В ее голосе слышится боль, и Эверетт решает не бередить эту рану.

По крайней мере, сейчас.

* * *

Когда раздается звонок телефона, я сижу в машине – жду, пока мне удастся съехать с кольцевой дороги. Неважно, каким путем вы пытаетесь въехать в город во время утреннего часа пик (а я испробовал их все), все равно попадете в пробку. Настроение у меня не из лучших, и я никак не могу решить, стоит ли отвечать на этот гребаный звонок. Пока не вижу, кто звонит.

– Алекс? Как здорово, что ты позвонила… Как у тебя дела? Как твоя сестра?

«Суетишься, Фаули, суетишься…»

Она молчит, и это мне не нравится.

– Алекс?

– Кто она, Адам?

Не знаю, что убивает меня больше – вопрос или тон, которым она его задает.

– О ком ты? Прости, я тебя не понимаю.

– Вот только не надо… Ты же лжец и всегда им был.

– Честное слово, я не понимаю, о чем ты.

Я слышу, как она втягивает воздух. У нее прерывистое, злое дыхание.

– Я сегодня заезжала домой, чтобы забрать почту…

– Надо было предупредить – я бы подождал тебя. Почему ты мне ничего не сказала?

– …и когда уже уезжала, встретила миссис Баррет.

Которая живет напротив нас и от безделья сует нос куда не следует. Это плохо.

– Она сказала, что видела тебя – с ней.

– С кем? Послушай, Алекс, я не придуриваюсь – я действительно не понимаю, о чем ты. Честное слово. И почему ты готова верить этой тетке Баррет, а не мне?

– Потому что у нее нет причин врать мне.

Теперь наступает моя очередь втягивать воздух. Нам обоим надо успокоиться. И попридержать эмоции.

– Алекс, клянусь тебе. Я. Не. Знаю. Если речь идет о женщине – ты что, думаешь, у меня есть на это время?

Но еще не успев закончить фразы я понимаю, что говорить ее не следовало.

– Прошу тебя, только не клади трубку. Мы с тобой не разговаривали несколько недель – и теперь вот это? Клянусь тебе, я ни с кем не встречаюсь. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты вернулась домой. Ну как еще тебе это объяснить? Что мне сделать, чтобы ты мне поверила?

Она молчит.

– Послушай, я знаю, что у нас сейчас проблемы. Я знаю, что ты хочешь усыновить ребенка, и мне очень хотелось бы, чтобы я хотел того же, но я не хочу. И не могу позволить нам строить семью на таком глобальном разногласии. Это нечестно по отношению к тебе и, что самое главное, нечестно по отношению к ребенку, которого мы можем усыновить.

Мне можно этого не говорить. Все это перелопачено давным-давно. Еще в ноябре Алекс заставила меня выслушать серию передач о том, как искали приемных родителей для брата и сестры, двух и трех лет. Временный воспитатель, старательный и внимательный социальный работник, новые родители, которые, с одной стороны, вне себя от радости, что могут дать этим малышам кров, а с другой – боятся, что те могут им не понравиться; и вот наконец последняя программа, записанная много месяцев спустя, в которой говорится о том, что они, все четверо, создали настоящую семью, в которой царит любовь и в которой существуют те же проблемы и та же необходимость ежедневной притирки, как и во всех других семьях. Я знал, почему Алекс хотела, чтобы я это услышал, – и, естественно, я это сделал. Она хотела доказать мне, что не все думают об усыновлении то же, что и я. Что найти любовь, приятие и сопричастность вполне возможно. И программа это доказывала – доказывали все эти люди, написавшие на радио потому, что были тронуты этой историей, и те, кто написал потому, что хотел доказать правильность своего собственного решения об усыновлении, какие бы сложности ни стояли у них на пути. А потом, в конце, прозвучало интервью с женщиной лет пятидесяти, которая сравнила усыновление с пожизненным приговором и описала то ощущение вины, которое она чувствовала, «будучи каким-то жутким подобием кукушки», то чувство разобщенности и боли, которое со временем становилось лишь сильнее, а не легче. Алекс слушала все это, замерев на месте. Я не мог смотреть на нее, поэтому подошел к окну и стал разглядывать сад, который в темноте был не виден. А через три дня она сказала мне, что уходит.

И вот теперь она молчит на другом конце линии.

– Алекс…

– Это было в воскресенье, – говорит она ледяным тоном. – Миссис Баррет выставляла мусорные ящики и видела, как из дома выходила женщина. А еще она сказала, что вы оба вели себя очень «по-свойски». – Теперь в ее словах слышится горечь. – Она блондинка. Лет тридцати. Очень привлекательная. По всей видимости, – добавляет она.

Вот теперь я все понимаю. И кто это был и почему это причиняет Алекс такую боль. Она думает, что я хочу поменять ее на кого-то помоложе, кто сможет родить мне ребенка.

– Это была Эрика. Эрика Сомер. Она у нас работает. Ты же знаешь.

Но Алекс никогда с ней не встречалась. Эрики не было на моем дне рождения.

– Миссис Баррет ничего не говорила про форму.

– Потому что теперь Сомер работает в криминальном отделе. Я тебе говорил.

– И что же она там делала? В нашем доме? В воскресенье? В десять вечера? – Но теперь в ее голосе слышится неуверенность. Она хочет мне верить. Или мне хочется так думать.

– Она хотела кое-что обсудить со мной. А в доме царил полный бардак, поэтому Сомер предложила немного убраться. Вот и всё. Правда.

И снова тишина.

– Дом действительно выглядит чище, чем я ожидала, – говорит она наконец. – По крайней мере, сегодня утром.

– Моей заслуги в этом нет. Хотя мне и хотелось бы это сказать. Но ведь ты сразу осадила бы меня. Ты же сама сказала, что я лжец.

Я пытаюсь говорить это со смехом, чтобы она присоединилась ко мне.

Неожиданно машины передо мной начинают двигаться, и сзади раздается сигнал.

– Послушай, почему бы тебе не приехать сегодня? Я закажу еду. Бутылочку вина. И мы сможем нормально поговорить.

– Я не знаю, Адам. – Она вздыхает.

– Но ты мне веришь? Я о Сомер.

– Да, верю, – говорит Алекс монотонным и несчастным голосом. – Но я еще не готова вернуться. Пока не готова. Прости.

И она отключается.

* * *

Помещение полно народа и сотрясается от кашля. Кругом хрипящие легкие и текущие носы. Январские микробы. Сама приемная располагается в специально приспособленном жилом помещении в одном из тех викторианских домов на одну семью, которые кажутся очень узкими со стороны улицы и уходят далеко вглубь квартала. Комната ожидания расположена в самой глубине здания, и из ее окон виден сад, который, должно быть, летом выглядит очень мило, а сейчас засыпан слоем опавших и гниющих листьев высотой до колена. В самом конце его стоит большое дерево, окруженное кольцом из выцветших опавших иголок ржавого цвета толщиной в два дюйма.

«Какой смысл заводить вечнозеленые растения, – размышляет Сомер, – если все равно приходится убирать весь этот мусор?»

Хотя она приехала до начала приема, ей приходится ждать не менее получаса, пока освободится доктор Миллер. Женщина явно измотана. Ее выкрашенные синькой седые волосы забраны в тугой пучок, а на лбу красуются очки. Сомер готова поспорить, что она теряет их не реже двух раз в день.

– Простите, офицер, – говорит женщина, суетливо передвигая предметы на своем столе. – Неделя после каникул всегда похожа на кошмар… Чем я могу вам помочь?

– Я по поводу Саманты Эсмонд.

Суетливые движения прекращаются.

– А, ну да. Это просто кошмар, – в ее глазах мелькает неподдельное душевное страдание.

– Мы говорили с одной из подруг Саманты, и она думает, что та могла страдать от послеродовой депрессии. Это правда?

Врач начинает постукивать шариковой ручкой по столешнице.

– Вы же понимаете, что это конфиденциальная медицинская информация. Я полагаю, что вы получили все необходимые разрешения?

– Уверяю вас, с бумагами всё в порядке. Если хотите, могу показать вам копию.

Сомер не ожидает, что врач будет ловить ее на слове, но та протягивает руку. Детектив достает из сумки лист бумаги. Миллер опускает на нос очки, задевая при этом свою прическу. Прочитывает бумагу, затем кладет ее на стол перед собой и снимает очки.

– Да, – произносит она со вздохом, – у Саманты действительно была послеродовая депрессия. И уже не в первый раз. Те же проблемы у нее были, когда родился Мэтти, хотя, если судить по ее записям, после рождения Захарии все было гораздо хуже. И продолжалось гораздо дольше.

– А в чем это выражалось?

– Симптомы вполне обычные: апатия, ощущение собственной неполноценности, беспричинные слезы, проблемы со сном.

– Она принимала лекарства?

– Да. Недавно я назначила ей темазепам, чтобы отрегулировать ее сон. А еще она принимала сертралин, чтобы снять тревожность.

– Все было настолько плохо, что вы назначили ей антидепрессант?

– Да, боюсь, что так. – Миллер внимательно смотрит на констебля. – Мы попробовали несколько вариантов, прежде чем пришли к выводу, что этот препарат наиболее ей подходит.

Сомер колеблется, но вопроса не избежать.

– А вы никогда не думали, что она может причинить вред себе? Или ребенку?

– Если быть до конца честной, – доктор откидывается в кресле, – нас начинал беспокоить Захария, но не только по этой причине. Как это ни прискорбно. У него слишком часто возникали боли в животе. Мы пытались выяснить причину этого.

– Понимаю…

– Хотя ничто не указывало на то, что с малышом плохо обращаются, если вас это интересует… А что касается Саманты, то она была… я бы сказала… совершенно ошеломлена. Не забывайте, ей приходилось думать еще и о Мэтти. Для нее это было чересчур.

– Но муж ей помогал, не так ли?

– Майкл? Да он просто образцовый муж. Большего для нее никто не сделал бы. Магазины, уборка, обихаживание детей, а еще и Мэтти надо в школу возить… И он все это делал. Невероятно ее поддерживал.

«Или невероятно контролировал», – думает Сомер.

– Не знаю, как он все это успевал и при этом работал на такой ответственной работе, – говорит врач, может быть, излишне лаконично. Возможно, она почувствовала скепсис Сомер. – Большинство людей этого не выдержали бы. Включая меня.

– А на нем этот стресс никак не отражался?

– Доктор Эсмонд не принимал никаких препаратов против стресса, депрессии или чего-то подобного. – Миллер прищуривается. – Что же касается Мэтти, то мальчик был довольно нервным ребенком, но при этом было ясно, что его любят и за ним хорошо ухаживают. Что еще вы хотите от меня услышать?

Это что-то новенькое.

– Вы сказали, что Мэтти был нервным ребенком. А в чем это проявлялось?

Миллер вновь начинает постукивать ручкой по столу.

– Он был немного раздражительным. Принимал все слишком близко к сердцу. Впечатлительный и, как мне кажется, легкоранимый ребенок.

– Легкоранимый? Вы хотите сказать, что над ним издевались?

– Нет. – Врач качает головой. – Я абсолютно уверена, что это не тот случай. Школьный врач связывалась со мной в прошлом году, и я уверена, что она сказала бы мне о подобных вещах.

– А если не об этом, то о чем она хотела с вами поговорить?

– Мэтти сильно беспокоился о своей маме, – вздыхает Миллер. – Он рассказал учительнице, что мама видит призраков.

* * *

Гислингхэм как раз едет в участок, когда звонит его мобильный. Одного взгляда на экран достаточно, чтобы понять, что на звонок необходимо ответить. Он съезжает на обочину и берет трубку.

– Детектив-сержант Гислингхэм.

– Крис? Это Пол Ригби. Я на Саути-роуд. А вы где?

– В машине. И могу подъехать минут через двадцать.

– Отлично. Я думаю, что вам стоит как можно скорее увидеть это.

* * *

13 июня 2017 года, 14:13

205 дней до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Когда Сэм возвращается с мальчиками из парка, Майкл находится в саду. После серенького утра солнце наконец вышло из-за туч, и стало так жарко, что ей пришлось вернуться раньше, чем она планировала. На кухне каждый из детей получает свою порцию сока, и, только подойдя к раковине, чтобы вымыть стаканы, она понимает, что муж в саду не один. Вместе с ним находится молодой человек, которого она никогда прежде не видела. Высокий, симпатичный, одетый в рабочие шорты и лоферы. Даже на таком расстоянии видно, что он чувствует себя вполне комфортно. Заинтригованная, Саманта посылает мальчиков на улицу и сама выходит вслед за ними.

– Я Гарри, – говорит молодой человек, когда она подходит к нему, и с улыбкой протягивает ей руку. Такую улыбку в этом городе Сэм видела множество раз. Она результат высокого мнения о себе, глубоко укоренившейся веры в свою собственную значимость и уверенности, что ты всегда будешь достойно воспринят окружающими.

– Гарри откликнулся на объявление, – объясняет Майкл. – То, которое я поместил в газете, о помощи по саду.

– Ты мне никогда об этом не говорил. – Сэм даже не пытается скрыть своего недоверия. Ее муж в жизни не разместил ни одного простейшего объявления. И всегда говорил, что неизвестно, чем все это может закончиться.

– Мистер Эсмонд надеялся, что я успею подстричь лужайку до вашего возвращения, – вмешивается в разговор Гарри. – В качестве сюрприза. Но в косилке закончился бензин.

– Я же говорила, что нам надо всегда иметь запасную канистру, – жизнерадостным тоном произносит Саманта. Ей не хочется, чтобы Майкл подумал, что она недовольна, особенно в присутствии постороннего. – Так вы, значит, студент, Гарри? – Она поворачивается к молодому человеку.

– Последнего курса, так что деньги нужны. – Тот кивает со страдальческим выражением на лице.

Мэтти постепенно подобрался к взрослым. В руке у него мяч, и он начинает дергать Майкла за рукав:

– Ну, п-а-а-п…

– Я занят, Мэтти. Мы разговариваем, – отвечает ему Майкл.

– Любишь футбол, Мэт? – спрашивает Гарри, и Сэм замечает, как напрягся Майкл. Никто не называет их сына «Мэт». Они давно уже работают над этим.

Гарри протягивает руку и берет у Мэтти мяч. Затем отходит на пару шагов и начинает показывать разные трюки. Чеканит мяч коленями, ловит его на лопатки… Мэтти просто вне себя от восторга.

– А вы меня можете научить? – спрашивает он, задыхаясь.

– Конечно. – Гарри берет мяч в руки. – Можем начать прямо сейчас.

Сэм видит, как ее муж готов сказать: «Нет», – но Мэтти уже подпрыгивает на месте, размахивает руками и кричит:

– Можно? Папочка, можно?

Захария бросается к ним с криком: «И я! Я тоже!»

– А вы уверены, что вам этого хочется? – поворачивается Сэм к Гарри.

И опять тот улыбается ей этой своей улыбкой.

– Конечно. Без проблем. Мне сегодня больше нечего делать. И мне всегда хотелось иметь братишку.

Через час дети окончательно выбиваются из сил, а Майкл удаляется в свой кабинет. На кухне Сэм угощает Гарри пивом.

– Приятное местечко, – говорит он, проходя через гостиную и рассматривая мебель, дедовские часы и рояль со стоящими на нем фотографиями.

– Это дом семьи Майкла, – объясняет Сэм, не понимая, почему вдруг начинает говорить извиняющимся тоном. – Здесь мало что изменилось после смерти его бабушки.

Гарри поднимает крышку рояля и нажимает несколько клавиш, а потом кривит лицо:

– Давно пора настроить.

– Знаю. – Саманта вздыхает. – Мы все время хотим это сделать, но сами знаете, как оно бывает… Хотя Мэтти хочет учиться играть.

– Правда? – Гарри смотрит на нее. – Тогда вам надо поддержать это его желание. Сейчас у него самый возраст.

Он закрывает крышку и берет в руки фото, на котором Мэтти играет в песочнице со своим дядей. На ней сыну года четыре, и он улыбается во весь рот. Неожиданно у Сэм перехватывает горло, и она понимает, что Мэтти давно уже так не улыбается. Или не улыбался до сегодняшнего дня.

– А вы точно вернетесь? – быстро спрашивает она. – Я имею в виду поработать в саду?

* * *

Начальная школа Епископа Кристофера англиканской церкви все еще до конца не избавилась от рождественских украшений. Мусорные ящики полны орнаментов, готовых к переработке, но это далеко не всё, так что на некоторых окнах все еще остается приклеенная мишура. Сомер и Эверетт вылезают из машины. Эрика, в отличие от Верити, никогда не была здесь, поэтому и попросила подругу поехать с ней.

– Здесь многое изменилось?

– Да нет. – Эверетт качает головой. – Дети, наверное, будут другими, но само место такое же, как и было.

Как и было тогда, когда пропала Дейзи Мэйсон и Эверетт с Гислингхэмом приезжали сюда, чтобы допросить учителей и одноклассников. А теперь школа недосчитается еще одного ученика, и вопросы начинаются по новой.

Эверетт проходит вперед – она знает, куда идти по этим запутанным коридорам. И их, очевидно, уже ждут. Алисон Стивенс нервно ходит по приемной перед своим кабинетом.

– Детектив-констебль Эверетт! – восклицает она, подходя к полицейским и протягивая руку. – Как я рада снова видеть вас, несмотря на трагичность ситуации…

– Это моя коллега, детектив-констебль Сомер.

Эрика пожимает руку женщины, обращая внимание на то, как прохладна ее кожа и как тревожна улыбка.

– Прошу вас, проходите. Я пригласила учительницу Мэтти присоединиться к нам.

Эверетт не знает женщину, которая ждет их в кабинете. На ней надеты большие круглые очки, платье с ярким цветочным орнаментом и теплый кардиган. Все это дополняют ботинки на плоской подошве. Она разительно отличается от элегантной и сдержанной Стивенс.

– Это Эмили Уэст, – представляет ее директриса. – Работает у нас с прошлого года.

Значит, она никогда не знала Дейзи Мэйсон. Стивенс этого не говорит, но это и не нужно. Директриса поворачивается к столу и, пытаясь как-то успокоиться, начинает разливать чай. Возле компьютера стоит фотография ее дочери, волосы которой искусно заплетены в косы. Девочке, наверное, столько же лет, сколько и Мэтти Эсмонду. Эверетт и Сомер садятся. Кажется, Эмили Уэст волнуется гораздо меньше директрисы.

– Вас интересует Мэтти? – спрашивает она.

– Сегодня утром я встречалась с его врачом, – начинает Сомер. – Она сказала, что Мэтти почему-то вас беспокоил. Причем настолько, что школьный врач даже звонила ей.

Сомер намеренно ни слова не говорит про призрак. Ей интересно, как они сами заговорят о нем, если вообще заговорят.

– Знаю – вы, вероятно, считаете, что это как-то связано с издевательствами в школе, – улыбается Уэст. Она начинает первой, и Эверетт замечает тень недовольства, мелькнувшую на лице Стивенс, хотя та остается сидеть молча. – Но, честно говоря, ничего такого не было. Мальчик беспокоился о маме. Говорил, что она не очень здорова. Что ее «как будто кто-то околдовал». Но больше всего его волновало то, что она рассказала ему, как видела призрака в доме.

– А он не говорил, почему она так решила?

– Как оказалось, она слышала шум. – Уэст кивает.

– И всё?

– Нет. Еще она его видела. – Учительница качает головой.

– А где именно? – Эверетт подается вперед.

– Один раз, кажется, в саду. А еще она думала, что слышала его в доме.

Сомер и Эверетт переглядываются.

– И это определенно был «ОН»?

Уэст опять качает головой.

– Нет, совсем не обязательно. По-видимому, она плохо его рассмотрела. Полагаю, что это был некий промельк, который вы засекаете краем глаза.

– И она была единственной, кто его видел?

– Хороший вопрос, – говорит Уэст после паузы. – Возможно, Мэтти тоже, или ему так казалось… Сложно вспомнить точно его слова, но у меня такое ощущение, что он думал, что тоже что-то видел.

«Но не надо забывать, – думает Сомер, – что речь идет о мальчике, которого характеризуют как “впечатлительного”. И если его мама сказала ему, что видела призрак, то он вполне мог решить, что тоже видел его».

– А вы обсуждали это с кем-то из его родителей? – задает вопрос Эверетт.

– Однажды я говорила об этом с доктором Эсмондом. – Уэст кивает и смотрит на Стивенс. – Мы хотели, чтобы сюда пришли оба родителя мальчика, чтобы с ними можно было спокойно поговорить, но Майкл сказал, что очень занят, а Саманта нездорова. Что она сидит на таблетках и иногда от этого ведет себя будто одурманенная, но что всё под контролем и беспокоиться не о чем. Однако он обещал мне поговорить с Мэтти. Честно говоря, Майкл был со мной немного резок, но ведь он, в конце концов, ученый, и я думаю, что рассказы о призраках и вурдалаках должны его раздражать.

«Это точно не относится к антропологам, – думает Сомер. – Он бы как раз хорошо понял, что все это может означать…»

– А сам он ничего странного не наблюдал?

– Нет, абсолютно ничего, – быстро отвечает Уэст. – Все это было для него новостью. И мне кажется, что это была одна из причин, по которой он так вышел из себя, – мы узнали о его семье нечто, что было не известно ему самому.

– И когда же вы с ним говорили? – Эверетт достает блокнот.

– В прошлом году, кажется, в конце весенней четверти. Да, именно тогда.

– А как вы нашли Мэтти, когда он пришел в школу осенью?

– Должна сказать, – подает голос директриса, – выглядел он более счастливым. Раньше у него были проблемы с тем, чтобы с кем-то познакомиться, а теперь он был более уверен в себе.

– И что, на это была какая-то особая причина? – спрашивает Сомер, переводя взгляд с одной женщины на другую.

– Нет, – отвечает Уэст. – Но такое иногда случается. Особенно с мальчиками. Они могут повзрослеть совершенно внезапно.

– Или не повзрослеть никогда, как это произошло с некоторыми из наших коллег, – бормочет себе под нос Эверетт, чем вызывает сухую улыбку у Стивенс.

Сомер глубоко вздыхает – что ж, коль уж спрашивать, так до конца.

– А у Мэтти были нормальные отношения с отцом? – Она старается произнести это беззаботным голосом, чтобы не повлиять на ответ.

– Совершенно очевидно, что доктор Эсмонд был человеком строгим, – Уэст улыбается, – но Мэтти боготворил его. Какой он умный, какая у него важная работа… В прошлом году Мэтти был единственным учеником в классе, отец которого занимался научной деятельностью.

– Мой папа сильнее твоего папы, – говорит Эверетт.

– Что-то вроде этого. – Уэст усмехается. – Вы знаете, как дети иногда любят похвастаться.

«Что-то во всем этом не сходится, – думает Сомер. – Но будь я проклята, если знаю, что именно…»

– То есть вы ничего не знаете о том, что могло бы волновать мальчика в конце осенней четверти? – спокойно продолжает она. – Может быть, какие-то проблемы дома?

– Нет, не знаю. – По лицу Уэст нельзя ничего понять. – Он просто с нетерпением ждал каникул. Как и все дети. Простите, но я не знаю, что еще вам сказать.

Эверетт и Сомер встают. Чай так и остается нетронутым.

* * *

Когда Гислингхэм подъезжает, Ригби уже ждет его в конце подъездной дорожки на Саути-роуд. На нем черный комбинезон и каска, на шее болтается респиратор.

– Мы нашли это всего час назад, – рассказывает он, пока они идут к дому мимо трех человек, стоящих на четвереньках и разбирающих кучу мусора, – но, честно говоря, у нас были другие приоритеты.

Они останавливаются перед гаражом. Тот расположен в нескольких ярдах от дома, поэтому почти не пострадал, если не считать следов сажи и вздувшейся краски.

На дверной ручке висит замок, но Гис сразу же видит, что он не заперт.

– И, упреждая ваши вопросы, – продолжает Ригби, с усилием открывая дверь, – когда я сюда попал, все было так, как вы видите сейчас. На мне были перчатки, так что если здесь есть отпечатки пальцев, то они остались нетронутыми.

Он нажимает на выключатель, и в помещении вспыхивают и начинают потрескивать лампы дневного света. Возможно, изначально помещение строили как гараж, но сейчас оно превращено в сарай. Мусорные контейнеры на колесах, пара древних лопат, коробки с кучей домашнего хлама, тачка, велосипеды, садовый стол, стулья и тент, весь затянутый паутиной.

– Похоже на то, что люди верно говорят, – замечает Гислингхэм, оглядываясь, – мусор действительно старается заполнить любое свободное пространство.

Но, еще не успев закончить фразы, он понимает, что хочет показать ему Ригби. Возле одной из стен стоит газонокосилка. С мотором.

– Судя по пятнам на полу, – негромко говорит пожарный, – думаю, что рядом стояла емкость с бензином для этой косилки. А теперь ее совершенно точно нигде нет.

– Но я готов спорить, что знаю, где мы ее найдем, – говорит Гислингхэм с мрачным лицом.

– И это еще не всё. – Ригби кивает. – Тут есть еще кое-что.

Он начинает пробираться между кучами хлама, жестом приглашая сержанта следовать за собой. В задней стене виднеется дверь, которая открывается в совершенно иной мир. Бледно выкрашенные стены украшены детскими рисунками, на полу лежат ковры ярких восточных расцветок, а стеклянная дверь выходит прямо в сад.

– Мы даже не подозревали об этом помещении, – говорит Ригби. – Жалюзи на дверях были опущены, поэтому для нас это была просто задняя стена гаража. – Он обводит взглядом помещение. – Неплохая берлога, правда?

Гислингхэм смотрит во все глаза. На стол, на ящики для бумаг, на полки с книгами.

Это вовсе не берлога. Это кабинет Майкла Эсмонда.

* * *

Когда Гис звонит мне с Саути-роуд, по звуку я понимаю, что он находится в каком-то помещении.

– Мы нашли его стационарный компьютер и зарядку для лэптопа. Его он, по-видимому, взял с собой. А еще здесь целая куча бумаг. Я не преувеличиваю.

Я глубоко вздыхаю:

– Ладно, тащи компьютер сюда, мы его проверим. И боюсь, что нам придется внимательно просмотреть все эти гребаные бумаги.

– Слушаюсь, босс. Я все организую.

На мгновение я задумываюсь, на кого он это все свалит. И если б я был азартным человеком, то поставил бы на Куинна.

– Но и это еще не всё, босс. Мы наконец обнаружили машину Йюрьена Кёйпера с помощью распознавателя номеров. В ту ночь он был на выезде с окружной дороги в Литлморе в десять минут первого ночи. Это практически сразу же после начала пожара, так что я не думаю, что поджигал он. От Саути-роуд до этого места даже ночью минут пятнадцать, а на камерах не видно, чтобы машина превышала скорость.

Я все еще никак не могу понять, какого черта Кёйпер катался так поздно и в такую жуткую погоду, но это, похоже, уже совсем другая история, конца которой мы никогда не узнаем.

* * *

Эверетт и Сомер едва успевают к началу совещания в 16.30. Эрика вылезает, не дожидаясь, пока Верити припаркует машину, и идет к полицейскому участку. Вновь начинается дождь, и Эверетт никак не может найти свободное место, а когда выключает двигатель, видит, что Сомер говорит с кем-то в дверях участка. В сумерках и под дождем ей требуется несколько мгновений, чтобы понять, с кем она общается.

С Фаули.

По своей природе Эверетт не любопытна. Ее не интересуют сплетни, и она старается жить, не вмешиваясь в жизнь других людей. Но не смотреть она не может. Фаули с Сомер стоят очень близко друг к другу, и невозможно определить, прячутся ли они от дождя или что еще. От лампы, горящей у них над головами, падают глубокие, резкие тени; видно, как Фаули наклонил голову и что-то говорит Сомер – настойчиво и в то же время как близкому человеку, чего Эверетт раньше никогда не замечала. Обычно он держит дистанцию – во всех смыслах. Но не сегодня.

Верити открывает дверь и медленно вылезает из машины. Потом поворачивается, достает с заднего сиденья зонтик и открывает его, стараясь произвести как можно больше шума, желая дать им возможность заметить, что она уже на подходе. И это ей, очевидно, удается, потому что когда она подходит к двери, рядом с Сомер никого нет.

– Кто это был? – небрежно спрашивает Эверетт, стряхивая зонтик.

– Да так, один из патрульных. Спрашивал, как идет расследование.

У Верити обрывается сердце. Поскольку, как любой мало-мальски приличный офицер полиции, она знает, что обычно люди врут только тогда, когда им есть что скрывать.

* * *

Отправлено: Ср 10/01/2018 в 15:45

Важность: Высокая

От: Colin.Boddie@ouh.nhs.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk, CID@ThamesValley.police.uk, AlanChallowCSI@ ThamesValley.police.uk

Тема: Токсикология и анализ крови: Дело № 556432/12 Феликс-Хаус, Саути-роуд, 23

Я только что получил результаты токсикологии всех трех жертв. Вкратце: у Мэтти Эсмонда не обнаружено никаких отклонений. В крови Захарии обнаружен достаточно высокий уровень ацетоминофена (парацетамола), но он не превышает уровень, соответствующий терапевтической дозе такого детского лекарства, как «Кал-пол».

В крови Саманты Эсмонд обнаружен десметилсетралин (входит в состав антидепрессанта сетралина) в концентрациях, соответствующих терапевтической дозе. Однако в крови обнаружен также очень высокий уровень алкоголя (0,10 %) и бензодиазепина (входит в состав темазепама). Чтобы снять все сомнения – уровень бензодиазепина соответствует терапевтической дозе, но в комбинации с алкоголем мог быстро привести женщину ее роста и веса к опьянению. Что касается Саманты, я не закончил еще один тест, результаты которого направлю вам, как только буду иметь их на руках.

Что касается результатов анализа крови Захарии Эсмонда: уровень монооксида углерода значительно ниже, чем я предполагал. Поэтому я не могу полностью исключить вероятность того, что Захария был уже мертв к тому времени, когда начался пожар. Никаких других повреждений я не обнаружил, но наиболее вероятной причиной смерти может быть удушье.

* * *

Честно говоря, во время совещания я ощущаю себя не в лучшей форме. Никак не могу забыть звонка Алекс. Сам я трижды пытаюсь дозвониться до нее, но каждый раз натыкаюсь на голосовую почту. А потом прекращаю эти попытки, поскольку понимаю, что они выдают мое отчаяние. Хотя это так и есть. И какая-то часть меня хочет, чтобы Алекс об этом узнала.

Так что если я пару раз теряю нить дискуссии, то именно из-за этого. Хотя это не попытка оправдаться. Просто констатация факта. И мне это сходит с рук лишь потому, что обсуждать практически нечего. Несмотря на наши обращения, на твиты, на сотни поступивших к нам звонков и на количество затраченных человеко-часов, о котором я даже думать боюсь, мы всё еще не имеем ни малейшего представления о том, где скрывается этот чертов Майкл Эсмонд. О чем я и говорю всем собравшимся. И вижу, как Эверетт бросает на меня пару быстрых взглядов. В то самое время, когда Сомер отчитывается о визите в школу и к семейному терапевту.

– Итак, – говорит она, подводя итог, – теперь мы знаем, что Саманта Эсмонд страдала от постнатальной депрессии. Но ее врач настаивает на том, что она не представляла никакой опасности ни для себя, ни для своих детей.

Может быть, Эрика использует другие слова, но все мы понимаем, что она имеет в виду: если кто-то хочет превратить Саманту в вероятную подозреваемую, то Сомер с ним не по пути.

– А ты в этом уверена? – спрашивает Бакстер, читая что-то в своем телефоне. – Вот здесь сказано, что в тяжелых случаях может развиться паранойя с галлюцинациями, и если заболевание не лечить, то до четырех процентов матерей кончают тем, что убивают своих детей.

При этих словах по комнате проносится тревожный шепот.

Все помнят, что написано в письме Бодди: Захария мог быть мертв до того, как начался пожар. А удушение – это один из самых распространенных способов, которым женщины убивают своих детей.

– Ты сейчас говоришь о послеродовом психозе, – немного резко возражает ему Сомер. – А не о постнатальной депрессии. А Саманте никогда не ставили диагноз «послеродовой психоз».

– И все равно… – продолжает Бакстер.

Но она не дает ему закончить:

– Послеродовой психоз почти всегда начинается в течение первых двух недель после рождения младенца. Захарии было три года. Количество случаев начала послеродового психоза после такого длительного периода после рождения исчезающе мало.

Бакстер смотрит сначала на меня, потом на Сомер.

– А ее постнатальная депрессия не могла перерасти в послеродовой психоз? Такое невозможно?

– Нет. – Сомер качает головой. – Это два совершенно разных заболевания. И одно не приводит к другому.

– То есть если Саманта действительно что-то видела, то с депрессией это никак не связано?

– С болезнью – нет. Предположу, что здесь могли сыграть свою роль препараты. Но даже если это так, между появляющимися призраками и намеренным убийством всей семьи – дистанция огромного размера.

Что-то в выражении ее лица и в том, как она это говорит, прекращает дальнейшую дискуссию. Хотелось бы мне обладать ее уверенностью…

* * *

25 июня 2017 года, 16:30

193 дня до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Сэм сразу же чувствует: что-то произошло.

– Я принесла тебе пиво, – осторожно говорит она, ставя бутылку на край стола. В это время года в кабинете просто чудесно: стеклянные двери в сад открыты, и он полон света и ароматов скошенной травы. Красная бабочка-адмирал уселась на принтер и открывает и закрывает свои крылья на теплом сквозняке. Но ее муж хмурится.

– В чем дело?

– Опять этот Филипп, – отвечает Майкл с гримасой. – Он прислал письмо, что приедет тринадцатого июля.

– И на сколько?

– Пишет, что на пару дней, но ведь ты его знаешь. Это легко может растянуться на пару недель.

– Что ж, мы вряд ли сможем сказать ему «нет». Ведь он…

– Знаю, всё знаю… – В голосе Майкла слышится раздражение.

Сэм прикусывает губу. Она хорошо знает, что Филиппа лучше не защищать. Последний раз, когда она попыталась это сделать, ей пришлось выслушать двадцатиминутную тираду о том, какой он никчемный человек, порхающий по всему свету с одного тропического пляжа на другой и ни разу не сделавший ничего полезного. Ни когда хоронили отца. Ни когда маму надо было поместить в дом для престарелых. Впервые Майкл до конца раскрылся перед ней именно тогда, когда заговорил о Филиппе. Они были вместе около шести недель, и все это время он был настолько безукоризненным, что Сэм уже стала думать, что такого просто не бывает. Все время такой внимательный, терпеливый, деликатный… А потом, в один прекрасный день, она пришла к нему под вечер и застала его разговаривающим по телефону с отцом. Майкл позвонил ему, чтобы сообщить, что в одном из академических журналов вот-вот должна появиться его первая научная статья, но к моменту окончания разговора чуть не плакал.

– Ну что же мне еще сделать? – говорил он. – Филипп даже не стал пытаться поступить в Оксфорд. Он в жизни не сделал ничего полезного, потому что проживает деньги, оставленные ему дедом. Ведь это Филипп должен быть разочарованием для всех. А послушать моего отца, так это я бездомный бродяга, ночующий на станции «Чаринг-Кросс».

Она стала возражать, села рядом и обняла его за плечи.

– Он так гордится тобой… Ты же знаешь, что он не хотел тебя обидеть.

Майкл посмотрел на нее; в глазах у него стояли злые слезы.

– Именно, что хотел. Все время слышу только «Филипп – то, Филипп – это»… Все время, пока я рос, папа называл его «Пип». Он ерошил ему волосы и говорил, что возлагает на него «большие надежды». И только годы спустя я понял, на что он намекал, – а так я все это время думал, что он ждал от Филиппа большего, чем от меня. Не думаю, что он хоть на минуту задумался, как такое отношение могло на меня повлиять.

И ее сердце разбилось из-за того, что этот грустный маленький мальчик превратился в невероятно амбициозного мужчину, которым стал. Тогда она ощутила то, что никогда больше не ощущала с Майклом: что в семье она сила, что это она должна отдавать и защищать, а не ждать защиты. Тогда Сэм ощутила это впервые. И больше такого никогда не повторялось.

* * *

Сомер останавливается у своего стола, чтобы забрать пакет с покупками, которые она сделала во время ланча. Какие-то фрукты из него закатились под стол, и ей приходится встать на четвереньки, чтобы достать их. Когда она наконец выпрямляется, то с удивлением видит, что рядом стоит Куинн. На мгновение Эрика чувствует неловкость, потому что понимает, что у нее красное лицо и растрепавшиеся от усилий волосы.

– Ты что?

Он выглядит застенчивым. Это слово никогда не приходило ей в голову применительно к Куинну.

– Просто хотел убедиться, что с тобой всё в порядке.

Она с удивлением смотрит на него, не уверенная, что правильно расслышала.

– Понимаешь, – он пожимает плечами, – это все из-за того, что ты там говорила. Было такое впечатление, что ты знаешь кого-то с этой болезнью… лично.

Сомер колеблется, не уверенная, стоит ли делиться своей проблемой. Особенно с ним. Но что-то в его лице заставляет ее заговорить.

– Ею болела моя сестра, то есть она и сейчас болеет. – Она смотрит ему прямо в глаза. – Я имею в виду постнатальный синдром. Было очень непросто. Всем нам.

Он кивает.

– Самое страшное, что на этой болезни лежит роковая печать. Даже в наши дни. Многие женщины не получают адекватной помощи, потому что их слишком беспокоит, что подумают о них люди. Боятся, что навсегда останутся с клеймом «плохой матери» или «истерички», или что там еще говорят про женщин, чего никогда не говорят про мужчин. – Сомер останавливается, понимая, что покраснела еще больше.

– Я знаю, – совсем тихо говорит Куинн. – Про эту депрессию. Она была у моей матери.

А вот это уже удар наотмашь. Эрика открывает было рот и снова закрывает его.

– Ты никогда об этом не говорил. Даже когда мы были…

– Все, как ты сказала. – Он снова пожимает плечами. – Предрассудки и дремучее невежество.

А столько лет назад все это должно было быть еще хуже…

– Кончилось тем, что ее пришлось направить на принудительное лечение, – продолжает Куинн, как будто прочитав ее мысли. – Так что отец шесть месяцев был вынужден воевать с новорожденным и с восьмилеткой. Он так и не понял, за что ему все это. – Он поднимает глаза и впервые встречается с ней взглядом.

– Тебе было всего восемь?

На лице Куинна появляется слабая улыбка.

– Па не уставал повторять, что я должен быть большим мальчиком. Что у него и без меня забот хватает. В семье об этом никогда не говорили. Как будто она совершила что-то постыдное. Или криминальное. Прошли годы, прежде чем я узнал, что же в действительности произошло.

Эрика кивает и пытается найти подходящие слова. Теперь она многое понимает в Куинне. Его демонстративную независимость, неприятие слабостей в других, неспособность показать свою незащищенность.

– В любом случае, – он слегка распрямляет плечи, – я просто хотел убедиться.

Он уже достаточно далеко, когда она окликает его:

– Куинн!

– Да? – Он поворачивается к ней.

– Спасибо. За то, что рассказал. Должно быть, это было непросто.

– Пустое.

Он в третий раз пожимает плечами и исчезает из виду.

* * *

11 июля 2017 года, 10:23

177 дней до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

– Привет, – здоровается Филипп, когда она открывает дверь. – Я добрался до Пула чуть раньше, чем планировал.

С помолвки, на которой он вел себя как образцовый дружка, хотя перед этим Майкл часто и громко высказывал свои сомнения в целесообразности его приглашения, Саманта видела его всего один или два раза.

С того момента, когда она видела его в последний раз, он похудел, но это ему идет. Выгоревшие на солнце волосы, глубокий загар, рубашка, чуть слишком сильно открытая на груди. У его ног лежит гора пыльных сумок и мешков. Такси как раз заканчивает разворачиваться и выезжает с улицы на Банбери-роуд.

Филипп видит ее реакцию, и на его лице появляется застенчивое выражение.

– Прости, я знаю, что приехал на два дня раньше. Но если это проблема, то я просто оставлю здесь все это барахло и потеряюсь на пару часов.

– Да нет, всё в порядке, – улыбается Сэм. – Просто все это так неожиданно…

– Я пытался дозвониться Майклу на мобильный, но он не отвечает.

– Такое случается, – говорит она с гримасой. – Он выключает его, чтобы экономить заряд батареи, потом забывает об этом и удивляется, что ему никто не звонит.

– В нем всегда было что-то от пещерного человека. – Филипп ухмыляется. – Я имею в виду, в хорошем смысле.

Одна из соседок останавливается на противоположной стороне улицы. Она притворяется, что поправляет обувь, но Сэм видит, что она засекла Филиппа и сейчас мысленно складывает два и два, получая в результате внебрачную связь.

– Заходи, – быстро говорит Саманта, освобождая проход. – Тебе помочь со всем этим?

– Ни в коем случае, – твердо отвечает Филипп. – Па всегда говорил, что, только научившись путешествовать с рюкзаком, ты научишься отвечать за себя.

К моменту возвращения Майкла они сидят в саду с бутылкой «Шабли», которую привез Филипп. Захария сидит у их ног и играет со своей игрушечной пожарной машиной. Гарри тоже где-то недалеко, потому что лужайка подстрижена, а скошенная трава сложена в мешок рядом с мусорным контейнером. Майкл хмурится, затем идет к холодильнику и, прежде чем выйти в сад, достает себе пиво. То ли нарочно, то ли нет, но Филипп поставил свой стул так, чтобы видеть дом. Заметив Майкла, он немедленно встает.

– Майк! Прости, что свалился как снег на голову, – говорит он и распахивает руки, чтобы обнять брата.

– Без проблем, – говорит Майкл, слегка напрягаясь в его объятьях.

Саманта, заметив эту неловкость, поднимает на него глаза. Ее щеки порозовели, чего Майкл не видел вот уже много недель.

– Мы принесли тебе стул, – с улыбкой говорит она.

– А где Мэтти? – спрашивает он, ставя пиво на стол.

– Со своей приставкой, – говорит Филипп с гримасой. – Я попытался вытащить его на улицу, но, кажется, он полностью погружен в игру.

– Ну да, – произносит Майкл. – И это уже не первый раз. – Он поворачивается к жене: – А что будем делать с обедом?

– Все уже сделано, – быстро отвечает за нее Филипп. – Заказана доставка из «Браун’з». Это самое меньшее, что я мог сделать.

Два часа спустя солнце заходит, и стулья сдвигаются на одну сторону, чтобы Филипп мог поиграть с Мэтти в футбол.

Майкл стоит возле раковины и ополаскивает тарелки, прежде чем поставить их в посудомойку.

– Они так не веселились целую вечность, – говорит Сэм, которая входит на кухню с подносом, заставленным стаканами, и сонным Захарией, которого она прижимает к бедру. – Судя по всему, Филипп – это Криштиану Роналду, а Мэтти – Лионель Месси.

Из сада доносится крик. Филипп только что забил гол и теперь бегает по лужайке, натянув футболку на голову.

– Идиот, – замечает Майкл, правда негромко.

– Завтра он ведет нас кататься на плоскодонке, – как бы между прочим сообщает Сэм.

– Да неужели? – Майкл смотрит на нее. – А ты уверена, что он знает, как это делается? Прошли, должно быть, годы с того дня, когда он делал это в последний раз.

– Он говорит, что знает, – пожимает плечами Саманта. А потом добавляет: – Я думала, что ты обрадуешься. Сможешь поработать в тишине и покое…

И это действительно так.

– Хочешь, я схожу в магазин? – спрашивает Майкл, делая над собой усилие. – С утра можно купить кое-что для пикника в «Маркс и Спенсер»…

– Не волнуйся. Фил сказал, что все сделает. А ты занимайся своей книгой.

Она легко дотрагивается до его руки, а потом выходит на улицу. Воздух полнится взрывами смеха.

* * *

На Саути-роуд Куинн распахивает дверь в кабинет Эсмонда и останавливается, оглядываясь. Судя по тому, что осталось от дома, он ожидал увидеть здесь помпезный письменный стол с убирающейся крышкой, антикварное кожаное кресло и одну из ламп для чтения с зеленым абажуром. Но он сильно ошибся. Вся обстановка в помещении легкая, современная, изысканного дизайна, включая тонкий обогреватель «Дайсон», проигрыватель дисков «Бозе» и блестящую кофемашину «Неспрессо» с полным запасом капсул. Он вешает куртку на спинку стула и включает обогреватель на полную. Может быть, в конечном счете задание окажется не таким уж хреновым…

* * *

Отправлено: Ср 10/01/2018 в 18:45

Важность: Высокая

От: Colin.Boddie@ouh.nhs.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk, CID@ThamesValley.police.uk, AlanChallowCSI@ ThamesValley.police.uk

Тема: Анализы крови и токсикология: Дело № 556432/12 Феликс-Хаус, Саути-роуд, 23

Я получил результаты последнего анализа крови Саманты Эсмонд. В крови у нее обнаружено высокое содержание человеческого хорионического гонадотропина (чХГ). Это может быть результатом наличия злокачественной опухоли, но, так как подобное отклонение отсутствует, я не вижу причин отказываться от простейшего клинического объяснения: Саманта Эсмонд была беременна.

Принимая во внимание количество вещества и тот факт, что в моче ничего не обнаружено, я определил бы срок беременности в четыре недели. На этом этапе зародыш представляет собой не более чем простое скопление клеток.

* * *

– Ну, и как вы думаете, она знала? О ребенке?

Этот вопрос задает Гислингхэм в ситуационной комнате. И то ли специально, то ли случайно смотрит при этом на Эв и Сомер.

– Меня спрашивать не стоит. – Эверетт пожимает плечами. – Я никогда не была беременной.

Сомер слегка краснеет, и я неожиданно задумываюсь, не было ли такого эпизода в ее прошлой жизни.

– Невозможно ответить на этот вопрос, сэр, – произносит она. – Хотя я думаю, врач сказала бы мне об этом, если бы делала соответствующий тест.

Но это ровным счетом ничего не значит. Алекс дошла до этого всего один раз за все те годы, что мы активно старались. Эти дни, полные надежд, – месяц за месяцем. Дни, когда она покупала эти наборы и запиралась в ванной. Дни, когда я слышал ее всхлипывания. Дни – и это были самые тяжелые дни, – когда она выходила молча, с сухим лицом и ледяными руками, и ее тело каменело в моих объятиях. А потом появилась голубая полоска, которая стала Джейком, – и начались дни отчаянной надежды, всяческих предосторожностей и попыток договориться с Господом, в которого я не верю. С тех пор я часто думаю: может быть, в этом была моя ошибка? Ведь я умолял его лишь о том, чтобы Джейк появился – и никогда о том, чтобы он остался с нами.

– Но это могло стать для нее поводом. – Голос Бакстера прерывает мои мысли; тот смотрит на Сомер. – Я хочу сказать, что помню, как ты сказала, что она не могла поджечь дом, но это было до того, как мы выяснили, что она снова залетела. И если у нее все было так сложно с первыми двумя, то, возможно, она не смогла смириться с мыслью о третьем.

– Но это и не повод убивать себя. – Сомер смотрит на него ледяными глазами. – И уж точно не повод убивать детей.

– Ладно, ладно, я просто высказал предположение. – Бакстер поднимает руки вверх.

Сомер открывает рот, чтобы ответить, но ее прерывает Эверетт. В роли истинного миротворца.

– Нет смысла спорить по этому поводу. Все очень просто – мы никогда не узнаем, знала ли она о своей беременности.

– А тест ДНК мы можем провести? – задает вопрос констебль Асанти.

– Хорошая идея, но – нет. – Я качаю головой. – Слишком рано.

– То есть мы не знаем, был ли Эсмонд отцом ребенка, – продолжает Асанти. – Я к тому, что вдруг это был кто-то другой, муж узнал и…

– Но ведь он во время пожара был в Лондоне, нет? – негромко говорит Гис.

– А никаких других мужчин в ее жизни мы так и не обнаружили, – поддерживаю его я. – Насколько я знаю, она из дома-то редко выходила, не говоря уже о том, чтобы завести интрижку на стороне.

Асанти идет на попятный. Видно, что он хорошо понимает, когда следует прекращать раскопки. Но в одном констебль прав: эта беременность – джокер, который мы раньше не учитывали. И это не дает мне покоя, как камешек в ботинке.

Дверь открывается, и дежурный офицер осматривает комнату.

– Констебль Сомер? Вас ждут в дежурной части. Некто мистер Филипп Эсмонд.

* * *

12 июля 2017 года, 16:43

176 дней до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Филипп и Мэтти уже в третий раз подряд затягивают песню «Что нам делать с пьяным морячком?», когда Майкл наконец сдается, прекращает работу и возвращается в дом. На кухню. Захария сидит на плечах Филиппа, а Сэм стоит возле раковины, выскребая остатки еды из контейнера. Остатки пикника разбросаны по всей кухне.

– «Вей! Хей! Встает она. Вей! Хей! Встает она. Вей! Хей! Встает она так рано по утрам», – во весь голос кричит Филипп, прежде чем повернуться и увидеть в дверях брата.

– Ищо! Ищо! – Захария барабанит ручками по голове мужчины. – Ищо хочу!

Филипп опускает его на стол и улыбается Майклу.

– Прости, мы тебе помешали? На нас нашло морское настроение, если ты меня понимаешь.

Сэм поворачивается от раковины и улыбается:

– Это было просто прекрасно – не понимаю, почему мы не делаем этого чаще. Всего-то десять минут ходьбы…

Майкл рассматривает брата. Его футболка насквозь промокла.

– Ты что, свалился в воду?

– Ты же знаешь, как говорят, – отвечает Филипп со страдальческой физиономией, – коли не искупался, значит, на плоскодонке не поплавал.

– Дядя Филипп реально классный, – заявляет Мэтти. – Мы были быстрее всех. А еще там был один толстяк, который свалился в воду с целым фонтаном брызг, а один дядька воткнул свой шест в дно…

Майкл кивает.

– Похоже, что вы все…

Но Мэтти еще не закончил:

– А потом там была эта лиса. Это было очень круто.

– Можно было бы подобрать слово и получше, Мэтти, – хмурится Майкл.

– Ты знаешь, – вступает в разговор Филипп, – это было действительно круто. Я имею в виду в буквальном смысле. Мы как раз развернулись возле Вики-Армс и направлялись в сторону дома, когда в воде вдруг появилась утонувшая лиса. То есть она попала в воду буквально за несколько минут до этого.

– Было клево, – выдыхает Мэтти с широко открытыми, круглыми глазами. – Как будто волшебник превратил ее в камень.

Сэм поворачивается к ним, вытирая руки о полотенце:

– Я никогда ничего подобного не видела. Вокруг было довольно мрачно – все из-за этого тумана… Река словно покрылась льдом.

– Насколько я знаю, – хмуро замечает Майкл, – лисы умеют плавать.

На это Филипп пожимает плечами и вновь забрасывает визжащего Захарию себе на плечи.

– Я знаю только одно, – говорит он. – Эта – не умела.

Всю следующую неделю Майкл думает об этой лисе. Неужели она действительно бросилась прямо в воду? Может быть, за кем-то гналась или от кого-то убегала? Однажды она ему даже приснилась. Они в плоскодонке вместе с Филиппом. Погода холодная, ветви деревьев свисают совсем близко, а с реки поднимаются клочья тумана. Всё окрашено в серо-черные тона. Всё, кроме лисы. Она просто горит от красок. И находится так близко от лодки, что он может дотронуться до нее, протянув руку. Он видит ее усы, грубый мех, пузырьки воздуха возле рта и глаза. Широко открытые и смотрящие прямо в лицо смерти.

* * *

В дежурной части находятся четыре человека, но Сомер без проблем определяет, кто из них Филипп Эсмонд. Пожилой мужчина с грейхаундом; темнокожий молодой человек в капюшоне, играющий в игру на своем мобильном, с дергающейся вверх-вниз ногой; женщина, в которой она сразу же узнает корреспондентку «Оксфорд мейл»; и мужчина лет сорока, расхаживающий по помещению. Издали он здорово похож на Жиля Сумареса. Такая же фигура, такой же загар, такая же уверенность в собственных силах. Когда он поворачивается и замечает ее, то сразу же подходит:

– Констебль Сомер? Я Филипп Эсмонд. Приехал прямо сюда.

Эрика оглядывается.

– Послушайте, давайте пойдем выпьем кофе или что-нибудь в этом роде. Так будет проще.

– А что с Майклом? Вы его нашли?

Сомер качает головой.

– Нет. Боюсь, что нет. – Она замечает, что журналистка с интересом рассматривает их, и понижает голос: – Серьезно, мне кажется, что нам лучше поговорить где-нибудь в другом месте.

Какое-то время он растерянно смотрит на нее, а потом соглашается:

– Конечно. Хорошо. Если вы так считаете…

Кафе находится всего в нескольких ярдах вниз по Карфакс, и в нем никого нет. Оно вот-вот закроется. Сомер покупает кофе, отмахнувшись от предложения Эсмонда заплатить, и они садятся за столик у окна, выходящего на собор Церкви Христа, который освещен прожекторами на фоне низкого, мрачного неба. В воздухе пахнет дождем.

– Итак, – говорит Эсмонд, подаваясь вперед с взволнованным лицом, – что вы можете мне сказать?

– Боюсь, что очень мало. – Констебль вздыхает. – Мы сделали все, что в наших силах, чтобы разыскать вашего брата, но безрезультатно. Может быть, вам хоть что-то пришло в голову с момента нашего последнего разговора – хоть какая-то мелочь, которая может нам помочь?

– Я уже весь мозг сломал, но, честное слово, ничего не могу придумать. Мы не были слишком близки – то есть я любил его, он был моим младшим братом, – но нас так или иначе разделяло очень многое.

Дверь открывается, и в кафе с трудом протискивается мать с одним малышом в коляске и вторым, который крепко держится за ее пальто, засунув палец в рот. Они младше детей Майкла Эсмонда, но ненамного. Филипп на мгновение крепко зажмуривает глаза, а потом поворачивается лицом к Сомер.

– Чем я могу вам помочь? Я же должен сделать хоть что-то?

– Может быть, вы поговорите со своей матерью? Мы сами пытались, но я уверена, что будет лучше, если она услышит все от кого-то, кого она знает.

– Конечно. – Филипп кивает. – Я уверен, что вы правы. Завтра же с утра съезжу к ней. – Он берет ложечку и начинает рассеянно вертеть ее в руках. – Мне в любом случае надо туда. И не только чтобы посмотреть на нее. Мне надо обсудить с ней похороны. Хотя, боюсь, она не в том состоянии, чтобы на них появиться.

Сомер кивает. Эв говорила практически то же самое.

– А кроме того, мне, наверное, придется встретиться с Гиффордами.

– Вы не очень ладите?

Ложечка с грохотом падает на стол.

– Да нет, не совсем так. Честно сказать, я их едва знаю. Но Майкл всегда считал их занудами. По крайней мере, Гиффорда-старшего. Мне кажется, что с Лорой у них все было хорошо. – Он смотрит ей прямо в лицо. – Не волнуйтесь. Я не собираюсь еще больше осложнять жизнь. Ни им, ни себе.

* * *

Когда я возвращаюсь, дом кажется еще более пустым. По идее, такого не должно быть, но это так – и все от мыслей о том, что Алекс была здесь недавно, а теперь ее нет. Я даже чувствую аромат ее духов. А может быть, это просто шутки моего сознания, и я принимаю желаемое за действительное…

В холодильнике я нахожу половину пиццы и полбутылки красного – так что на вечер я в порядке. Кладу пиццу в микроволновку и иду по дому, задергивая шторы на всех окнах. С тревогой понимаю, что становлюсь похожим на своего отца. Зимой он выводил нас из себя тем, что каждое утро, как по будильнику, переходил из комнаты в комнату с полотенцем в руках, вытирая конденсат на окнах. Хотя, успокаиваю себя, я еще не настолько запрограммирован. Пока еще.

В гостиной на мгновение останавливаюсь, чувствуя, что в ней что-то изменилось. Я не заходил в эту комнату вот уже несколько дней, с того самого момента, как у меня была Сомер. И, наверное, в ней все дело. Должно быть, она здесь что-то передвинула, когда убиралась. Не слишком, но я это замечаю. И сейчас понимаю – фотографии на камине стоят в другом порядке. Внезапно в голове у меня возникает образ констебля, разглядывающей фото и впервые видящей свидетельства моей частной жизни.

Наша свадьба: Алекс в длинном сатиновом платье цвета слоновой кости, облегающем ее, как перчатка. Увидев ее в конце церковного прохода, я тогда чуть не задохнулся. Наш медовый месяц на Сицилии: мы загорелые, счастливые, с бутылкой шампанского на фоне заката в Ардженто. Наш Джейк. Ну конечно, Джейк. Младенец, первоклассник, на пляже рядом с песчаным замком, который он строил целый день. Сейчас ему было бы двенадцать. И он учился бы уже в средней школе. И его уже не интересовали бы замки из песка. Он уже начинал бы размышлять о девочках.

У нас в отделе есть одна компьютерная программа – такие используют для старения фотографий пропавших детей. Однажды Алекс попросила меня прогнать через нее фотографию Джейка, но я ответил, что это невозможно: каждое использование программы жестко фиксируется, и вообще это неэтично. Я только не сказал ей, что уже давно сделал это. Это было как-то вечером, когда в офисе никого не осталось. И использовал я фото, которое сделал за две недели до его смерти. Снял Джейка с такого близкого расстояния, что на его верхней губе была видна едва заметная влага. Как раз перед этим он хмурился, и камера зафиксировала тень этой нахмуренности – едва заметную складку между бровями и задумчивые темные глаза. С тех пор я все пытаюсь разгадать, думал ли он об этом уже тогда, планировал ли, знал ли, что сделает совсем скоро?

Хотя врачи сказали, что это маловероятно: дети, лишающие себя жизни в столь юном возрасте, редко что-то планируют. Но даже если это и так – я не могу без боли смотреть на эту фотографию. Возможно, именно поэтому и выбрал ее. Жутковато было сидеть в полутемной пустой комнате и следить, как дорогое тебе лицо удлиняется, его мягкие контуры становятся жестче. Я видел, каким он стал бы в возрасте пятнадцати, двадцати и тридцати пяти лет. Я наблюдал, каким он был бы, став мужчиной и сделав меня дедом… Я видел его в своем собственном возрасте. В действительности он так и остался в своем времени, но для меня – мы стареем вместе с ним, рука об руку.

* * *

Совещание на следующее утро занимает не больше десяти минут. Дело постепенно превращается в «висяк». Мы безостановочно ходим по кругу. Тупики, фальстарты, темные аллеи. Бумаги, бесконечные хождения, телефонные звонки. Хотя у нас появляется кое-что новенькое – мы наконец получаем информацию о финансовом положении Эсмонда. А как всегда говорит Гислингхэм, «если это не любовь, то точно деньги». Правда, к огорчению Бакстера, изучать финансы – работа скучная. Когда я позже заглядываю в отдел, он сидит, оперевшись подбородком на руку, и смотрит на экран компьютера. А рядом с ним стоит кофе и лежит один из шоколадных батончиков, о которых его жена наверняка и не подозревает. Но я ей ничего говорить не буду.

* * *

В 9:45 утра Куинн ногой распахивает дверь в кабинет Эсмонда и сгружает пакеты на пол. На этот раз он прибыл полностью подготовленным. И принес не только новые капсулы для кофемашины, но и круассан с миндалем, купленный в одной из французских кондитерских в Саммертауне, и сэндвич, на случай если вдруг проголодается. Он готовит себе эспрессо и в это время прислушивается к громыханию обломков, которые эксперты ссыпают на тележки и увозят с участка. Ярко сверкает солнце, и на ветках кое-где даже появились слишком ранние и потому обреченные цветы, а констебль испытывает наслаждение от того, что находится в тепле, а не на улице, где ему пришлось бы морозить себе яйца по колено в мусоре. Единственное, чего он боится, так это скуки: по-видимому, Эсмонд был одним из тех людей, которые аккуратно подшивают все клочки бумаги, когда-либо попадающие им в руки. Перед ним, зажатые гигантскими зажимами, лежат платежи и выписки из банковских счетов, разобранные по месяцам, и счета за коммунальные услуги, и подтверждения уплаты налогов, разложенные по годам. Есть даже коробка, полная семейных фотографий и сочинений Эсмонда, написанных еще в школе. Здесь же его характеристики, полученные в Гриффине. Если верить его преподавателю истории в четвертом классе, то он был «сильно увлекающимся и бескомпромиссным» уже в возрасте четырнадцати лет, а в период сдачи экзаменов уровня А[209] женщина, преподававшая у него географию, говорила о нем как об ученике, который «слишком требовательно относится к самому себе». Что вполне соответствует тому человеку, которого описала им Анабелла Джордан.

Куинн роется в этой коробке и достает из нее скоросшиватель с работами, относящимися к первому году пребывания Майкла в школе. Первое сочинение озаглавлено: «Моя семья». Заинтригованный, Куинн достает его, откидывается на стуле и углубляется в чтение.

* * * МОЯ СЕМЬЯ

Я думаю, что семья – это очень важно. Важно знать, откуда ты. Я очень горжусь своей семьей. Ее история восходит к викторианским временам. Мой прапрадед приехал в Англию из Польши. Его звали Захариаш Эльштейн. Приехал он сюда, чтобы добиться успеха. Он мечтал о том, чтобы основать свою компанию и заработать много денег. Он открыл ювили ювелирный магазин в Ист-Энде в Лондоне. Назывался он «Захария Эсмонд и Сын». Ему пришлось поменять имя, потому что никто в Англии не знал, как пишется его настоящее. Для начала он купил еще два магазина, а потом еще один в Найсбриже Найтсбридже. Он был расположен возле «Хэрродс»[210]. Он был очень маленький, но располагался в хорошем месте. После этого он стал очень успешным. У моего папы есть золотые часы, которые принадлежали моему прапрадедушке. Их не носят на руке, как сейчас. Там есть девиз на польском. Blizsza koszula ciału. По-английски это значит: «Своя рубашка ближе к телу». Папа говорит, что это означает, что те вещи, которые тебе ближе всего – они для тебя важнее всего. А семья – самая важная.

Моя семья живет в Оксфорде с 1909 года. Мой прапрадедушка приехал сюда и решил, что здесь очень красиво. В то время на Саути-роуд строили дома, и он купил один. И назвал его «Феликс-хаус», что значит по-латыни «счастливый». Потому что он был счастлив жить в нем. Этот дом всегда принадлежал нашей семье. Не думаю, чтобы в округе было много таких домов. Мой дедушка тоже работал в компании, и папа тоже. Когда я вырасту, то поступлю в Оксфордский университет. Это моя мечта.

* * *

Под председательством Королевского Коронера Орианы Паунд

Коронерский суд[211] Оксфорда

Каунти-Холл, Нью-роуд, Оксфорд

Дознание проведено в среду 10 января 2018 года в 11:00:

Саманта Эсмонд, 33 лет, и Захария Эсмонд, 3 лет, умершие 04.01.2018 г. в Оксфорде, и Мэттью Эсмонд, умерший 07.01.2018 в Оксфорде.

После заслушивания мнения Королевской службы уголовного преследования дознание приостановлено впредь до особого распоряжения полиции. В связи с тем, что возможно открытие уголовного дела, миссис Паунд назначила проведение повторного вскрытия всех трех умерших, с тем чтобы после этого тела были выданы родственникам для погребения.

* * *

Запись телефонного разговора с Джейсоном Моррелом, «Уолтон мэйнор моторс», Кначбул-роуд, Оксфорд, 11 января 2018 г., 11.50.

Разговор провел детектив-констебль А. Асанти.

А.А.: Это констебль Асанти. Телефонистка говорит, что у вас есть какое-то сообщение для нас – что-то связанное с пожаром на Саути-роуд…

Дж. М.: Ну да. Я по поводу машины. Если вы ее ищете, так она у нас. В гараже. Мы сделали ТО на прошлой неделе, и она так и стоит у нас во дворе с тех пор. Пришлось заменить одну из покрышек, а в остальном все было в порядке. Она готова – можно забирать.

А.А.: Понятно. А когда мистер Эсмонд пригнал машину?

Дж. М.: Должно быть, в четверг. Мик записал… минуточку… (Слышен приглушенный шум.) Ну да, в четверг, второго, около четверти десятого утра.

А.А.: А кто-нибудь из вас говорил с ним после этого?

Дж. М.: Я наговорил ему пару сообщений насчет покрышки в конце прошлой недели. Сказал, что ее необходимо поменять, чтобы машина прошла техосмотр, так что или он должен перезвонить мне, или я поменяю ее автоматом. Он не перезвонил.

А.А.: А этот ваш коллега – Мик – он не заметил в мистере Эсмонде ничего необычного в то утро? Чего-нибудь, что привлекло бы его внимание?

Дж. М.: Чтоб мне провалиться, но уж коли вы спрашиваете… Минутку. (Опять приглушенные звуки.) Говорит, что он спешил. И был немного несдержан. Но они все такие, приятель. Здесь это в порядке вещей.

* * *

15 июля 2017 года, 15:12

173 дня до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Майкл откидывается в шезлонге и закрывает глаза, ощущая кожей тепло солнечных лучей. После барбекю и пары пива ему совсем не хочется работать. Он вовсе не радовался приезду Филиппа, но все оказалось не так уж плохо. Сэм выглядит гораздо лучше, чем раньше, а Мэтти проводит больше времени на воздухе и меньше – со своей чертовой приставкой.

Он слышит шум сенокосилки в глубине сада, а где-то ближе – визги восторга, доносящиеся от надувного бассейна. Филипп учит Мэтти сёрфингу. И, как понимает Майкл, с минимальным успехом. Он приоткрывает глаза и видит брата возле крана, вновь наполняющим бассейн. Майкл опять откидывается в шезлонге. Наверное, он на какое-то время отключается, потому что когда приходит в себя, то слышит, как его жена и Филипп общаются всего в нескольких ярдах от него. Говорят они тихими голосами, думая, что он спит. Майкл хочет открыть глаза, но что-то останавливает его. Сначала они говорят о совершенно тривиальных вещах. Куда Филипп собирается плыть осенью? Как дела у Ма? Но неожиданно характер беседы меняется.

– Послушай, – говорит Филипп смущенным голосом, – ты, конечно, можешь послать меня к черту и сказать, чтобы я не совал нос в чужие дела, но у вас всё в порядке?

Раздается скрип шезлонга – наверное, он придвигается ближе к ней.

– А почему ты вдруг спрашиваешь? – настороженно интересуется Сэм.

– Ну, не знаю… У меня просто создалось впечатление, что ты постоянно думаешь о чем-то. И выглядишь несчастной. По крайней мере, на мой взгляд.

Наступает тишина. Возможно, Сэм кивает на мужа, потому что Филипп говорит:

– Не волнуйся, он тебя не слышит. Все это пиво – он будет в отключке еще полчаса.

Майкл крепче сжимает ручки своего шезлонга, но не двигается. Все его чувства обостряются до предела. Где-то рядом слышно жужжание пчелы. В соседнем саду лает собака. Воздух полон ароматом скошенной травы.

– Кстати, а как долго это продолжается? – продолжает Филипп. – Я о его пьянстве.

– Речь не идет о пьянстве как таковом…

– Я просто сравниваю с прошлыми временами. Раньше он вообще в рот не брал.

– На него слишком много всего свалилось, ты же знаешь… – Сэм глубоко вздыхает. – Он рассказывал тебе о моих проблемах?

– Ты о депрессии? – Голос Филиппа становится мягче. – Да, он говорил. Но я подумал… ну… прошло уже столько времени…

– Вот именно поэтому я никому об этом не рассказываю, – печально говорит Сэм. – Все решат, что я уже должна все это пережить. Взять себя в руки. Что Захарии больше двух лет и все должно пройти само собой. Но не проходит. – Теперь в ее голосе слышатся слезы. – И теперь я не знаю, пройдет ли вообще…

– А врач что говорит?

– Она выписала мне лекарства, но я их ненавижу, Фил, просто ненавижу. Я живу теперь как в тумане – не могу ни о чем думать, не в состоянии что-либо сделать. Так что Майклу приходится заниматься и детьми, и работой, и своими исследованиями, а это нечестно. Слишком много всего: готовка, школа, дела по дому…

– Да, ты права. – Филипп тяжело вздыхает. – Этот гребаный домина…

– И я с них соскочила.

– Ты перестала принимать лекарства и ничего не сказала врачу?

Майкл прекращает дышать. Он впервые слышит, что жена перестала принимать лекарство.

– Я была в отчаянии. Только без них стало еще хуже.

– Я не удивлен…

– Нет, – печально говорит Сэм, – ты меня не понимаешь. Именно тогда все и началось. То – другое…

Шезлонг скрипит вновь. Сэм плачет; скорее всего, Филипп ее обнимает.

– Ты можешь рассказать мне все, – слышится его шепот.

– Я постоянно все теряю. Кладу вещи в одно место, а потом нахожу их совсем в другом, там, где я уже искала.

– Это еще ничего не значит. У меня тоже так бывает…

– Но это еще не всё. Я стала слышать звуки. В доме. Как будто там кто-то есть. А на прошлой неделе вдруг почуяла запах горелого, но на плите ничего не было…

– А может быть, кто-то устраивал барбекю? Теперь самое время.

– Нет; как я уже сказала, пахло в доме.

Филипп начинает рассуждать о возможных последствиях прекращения приема прописанных лекарств, но Сэм уже рыдает в голос.

– А ты с Майклом об этом говорила? – мягко спрашивает он. – Или с доктором?

– Я слишком боюсь.

– Боишься? И чего же ты боишься?

– Я поискала в «Гугле», – поясняет она срывающимся голосом, – и там оказалась масса сайтов, на которых говорится, что все эти галлюцинации могут быть признаком послеродового психоза, и я испугалась, что они заберут у меня Захарию, если узнают об этом. Что они подумают, что я могу причинить ему вред и что ему со мной небезопасно, а ты ведь знаешь, что это неправда, что я никогда не причиню вреда своим детям…

Она полностью теряет самообладание, и Майкл слышит, как Филипп утешает ее, говоря, что все будет в порядке. А потом раздаются удары мяча по сухой земле. Все ближе и ближе.

– А почему мамочка плачет? – спрашивает Мэтти.

– Она немного расстроена, – отвечает Филипп, – но беспокоиться не о чем, Мэт.

– А мы можем еще поиграть в Месси и Роналду?

– Через минуту. Сначала мне надо поговорить с мамочкой. Почему бы тебе не сходить на кухню и не принести сока себе и Захарии?

Мэтти начинает хныкать, но потом Майкл слышит его шаги, удаляющиеся в сторону дома.

– Прости, – говорит Сэм. – Просто все как-то разом навалилось…

– Да не извиняйся ты. Но мне кажется, что тебе надо возобновить прием лекарств.

– Уже. Я была у врача. Но не стала ей ничего рассказывать – ну, о том, что произошло… Просто сказала, что таблетки мне не подходят. И она прописала мне другие.

– А с ними лучше?

Пауза. Должно быть, она молча кивает.

– И после этого ничего больше не было – я имею в виду эти странные вещи?

Еще одна пауза.

– Но ведь это хороший знак, верно? Если все это происходило только тогда, когда ты не принимала лекарства…

– Наверное, ты прав.

– Но мне все-таки кажется, что ты должна поговорить с врачом. Обо всем. Так, на всякий случай. И беспокоиться тебе не о чем. Ничего плохого с тобой не случится.

– Обещаешь? – шепотом спрашивает Сэм.

Майкл слышал уже достаточно – он слегка шевелится в своем шезлонге, притворяясь, что только что проснулся. А когда открывает глаза, то видит, как брат держит его жену за руку.

– Обещаю, – говорит Филипп.

* * *

В больнице Джона Рэдклиффа Нина Мукерджи, помощница Алана Чаллоу, достает чистый комплект одежды[212]. Только что прибыл Рэй Гудвин, патологоанатом, назначенный для проведения повторного вскрытия, а ее попросили при сем поприсутствовать, на тот случай, если появится что-то новенькое. Правда, никто не ожидает ничего подобного – стандартная процедура в случае открытия уголовного дела. Но сейчас возможность такого развития событий выглядит очень туманно, и Нина готовит себя к тоскливому дню, который ни к чему не приведет.

Дверь распахивается.

– Мисс Мукерджи?

Он моложе, чем она ожидала, – намного моложе. И вовсе не похож на сухаря-ученого. Скорее на гламурного сукина кота: с хипстерской бородкой и серьгой в ухе. Более того, Нина уверена, что заметила у него татуировку.

– Готовы?

Она кивает.

– Тогда начинаем наши танцы.

* * *

К пяти часам Бакстер может гордиться собой. Он вовсе не бухгалтер, но прошел несколько курсов и за все эти годы привык работать с цифрами. По крайней мере, достаточно для своих целей. Если речь идет о чем-то серьезном – например, о мошенничестве или отмывании денег, – то необходимо вызывать экспертов; но в большинстве случаев речь идет об элементарном обороте наличности. «Имел», «не имел» и вечное «мог бы иметь». Ну а с этим Эсмондом ему хватило половины дня, чтобы получить хорошее представление о его финансах. Хотя «хорошее» – не самое лучшее слово в нынешней ситуации. Бакстер снимает трубку и звонит Фаули – и вот уже через пару минут инспектор распахивает дверь и подходит к его столу. Он выглядит каким-то измученным, что в нынешние времена вполне в порядке вещей. Бакстер слыхал то же самое, что слышали все в участке, но даже если бы он решил проигнорировать офисные сплетни, ему было бы трудно не заметить натянутые нервы Фаули как доказательство того, что что-то серьезно разладилось дома.

Гис встает со своего места и тоже подходит к ним.

– Итак, – говорит Фаули, – что тут у нас?

Бакстер показывает на экран компьютера.

– Последний раз Эсмонд пользовался кредитной картой тридцать первого декабря, во второй половине дня. В «Теско» в Саммертауне. За последнее время, насколько я могу судить, не было никаких подозрительных транзакций, хотя он был близок к лимиту карты и в последние месяцы гасил кредит минимально возможными суммами. – Бакстер меняет страницу на экране. – А вот это состояние счета Эсмонда на сегодняшний день. Как видите, на нем лежит всего пара сотен фунтов. – Он прокручивает экран. – Ничего подозрительного с точки зрения поступлений и расходов, за исключением того, что два месяца назад на счет упали две тысячи фунтов, которые через три дня были сняты. Наличными.

– Кому нужно такое количество наличности в наши дни? – удивляется Гислингхэм.

– А вот это его накопительный счет. После снятия тех двух тысяч на нем осталось только, – Бакстер наклоняется ближе к экрану, – триста семьдесят шесть фунтов и пятьдесят четыре пенса. Восемнадцать месяцев назад на счете было пятнадцать тысяч, но к октябрю прошлого года все они исчезли, за исключением тех последних двух тысяч.

– И на что же он тратит деньги? – интересуется Фаули.

– Я посмотрел переводы; в основном это расходы на дом для престарелых. То место в Вантедже, где находится его мать. Это один из самых дорогих домов в окру'ге.

«Наверное, поэтому, – думает про себя Бакстер, – Эверетт даже не стала брать его в расчет».

Она пока так ничего и не сказала ему об отце, но он видел проспекты в ящике ее стола и знает, что старик не в лучшей форме.

Между тем Фаули изучает цифры.

– Но если деньги закончились в октябре, то как он оплачивает свои счета?

Фаули точно ничего не упустит. Даже если его что-то гнетет.

Бакстер откидывается на стуле и соединяет перед собой кончики пальцев.

– Коротко? Никак. Я говорил с управляющей компанией, и он не платит по счетам вот уже два месяца. Они просили его зайти в декабре, а он ответил, что «предпринимает определенные шаги», но на их счет деньги так и не поступили.

– А мне казалось, что семья из состоятельных, – замечает Гислингхэм.

– Тогда нас уже двое. – Бакстер смотрит на него. – Так что я продолжил раскопки. Я не смог получить полные данные по семейному бизнесу, потому что сделка состоялась между двумя частными лицами, но, судя по тому, как дешево продал его отец Эсмонда, дела там были совсем плохи. После этого он до конца дней проживал полученное – к моменту его смерти денег, должно быть, оставалось совсем немного. – Бакстер корчит гримасу. – Сами слышали, наверное: «Первое поколение копит, второе поколение тратит, а третье поколение бросает деньги на ветер». Так вот, похоже на то, что отец Эсмонда все выкинул на ветер.

– Тогда почему не продать дом? – недоумевает Гислингхэм. – Конечно, это семейное достояние и все такое, но если маме нужна помощь…

– Он не может…

Это произносит от двери Куинн, который даже не успел снять куртку. В руках у него пачка бумаг.

– Все это я нашел в доме.

Он протягивает документы Фаули, который медленно прочитывает первую страницу, а потом поднимает глаза на Куинна.

– Хорошая работа, – говорит он. – Просто отличная работа!

* * * Последняя воля и завещание

Это последняя воля и завещание Горация Захарии Эсмонда, проживающего в Феликс-хаус по Саути-роуд, 23, в Оксфорде:

1 Я назначаю доверительными управляющими и исполнителями данного Завещания (далее Душеприказчики) партнеров компании «Ротерхэм Флеминг и Ко.», что на Корнуолиз-Мьюз, в Оксфорде.

2 Разъяснение терминов, используемых в данном Завещании:

i. «Бенефициарами» являются мой сын Ричард Захария Эсмонд, его дети и их потомки.

ii. «Бенефициаром недвижимости» является мой сын, Ричард, а после его смерти – его старший живущий сын (или дочь в отсутствие такового) и так далее для каждого последующего поколения.

iii. «Недвижимость» означает Феликс-хаус по Саути-роуд, 23, в Оксфорде;

iv. «Остальная собственность» означает всю мою собственность и активы, как частные, так и коммерческие, за исключением Недвижимости.

3 Душеприказчики обязаны сохранять Недвижимость в трасте в интересах Бенефициара в течение всей его жизни и позволить ему занимать ее без уплаты ренты до тех пор, пока он (i) оплачивает все расходы, связанные с Недвижимостью; (ii) содержит Недвижимость в надлежащем состоянии; и (iii) страхует Недвижимость от имени Душеприказчиков и по согласованию с ними.

4 Душеприказчики не имеют права продавать Недвижимость, за исключением случаев означенных в статье 5 данного Завещания.

5 В том случае, если (i) Бенефициар Недвижимости умирает, не оставив после себя потомков, или (ii) если возникает необходимость снести Недвижимость (будь то в результате пожара, наводнения, проседания почвы, другого стихийного бедствия или в соответствии с распоряжением местного Совета или любого другого публичного органа в рамках его статуса или при других обстоятельствах), Душеприказчики должны продать Недвижимость и распределить полученные доходы равными долями между всеми Бенефициарами.

6 Душеприказчики должны, после уплаты всех долгов, расходов на погребение и расходов, связанных с вступлением в наследство, а также после уплаты Налога на наследство на всю собственность, находящуюся у них в управлении в соответствии с этим Завещанием, передать «остальную собственность» моему сыну, Ричарду Захарии Эсмонду.

Заключительная статья и засвидетельствование

Совершено в 14 день апреля 1965 года.

Подписано вышеупомянутым Горацием Захарией Эсмондом в нашем присутствии в соответствии с его последней волей, нами засвидетельствованной.

Первое Добавление

Я, Гораций Захария Эсмонд, проживающий в Феликс-хаус по адресу: Саути-роуд, 23, в Оксфорде, ЗАЯВЛЯЮ о первом добавлении к моему завещанию, датированному 14 апреля 1965 года (в дальнейшем Завещание).

Завещание должно толковаться с учетом следующей статьи: Я оставляю моему внуку, Филиппу Захарии Эсмонду, рожденному 11 октября 1975 года, сумму в сто тысяч фунтов стерлингов (£100.000), свободную от налога на наследство.

Во всем остальном я подтверждаю свое Завещание от 14 апреля 1965 года, в чем и подписуюсь в 27 день ноября 1975 года.

 * * *

Сотрудники уже давно разошлись по домам, а я все сижу за столом, изучая завещание и раздумывая над тем, что за человек написал его. Какое надо иметь мышление, чтобы сочинить нечто подобное, на какие ухищрения надо пойти – с единственной целью обеспечить среди грядущих поколений, которые ты никогда не увидишь, то же восприятие семьи, ее наследия и положения, каким обладаешь ты. Ясно, что в шестидесятые годы в стране было много денег – но и в то время сто тысяч штук было целым состоянием, – так что Гораций Эсмонд даже не мог себе представить, что может наступить время, когда его потомкам придется продать родовое гнездо. Но это его не извиняет. Я откидываюсь в кресле и впервые ощущаю искреннюю жалость к Майклу Эсмонду. Потом беру телефонную трубку. Потому что у меня неожиданно появляется причина для звонка. Причина поговорить с женой – и не о ней, не обо мне, не о возможном невозможном ребенке, а о том, что является ее профессией. Потому что в моменты, подобные этому, я всегда говорю с женой. И не только потому, что она юрист по образованию, но и потому, что обладает одним из самых проницательных умов, которые я встречал в своей жизни. У нее потрясающая способность вычленять ключевые факты – как лежащие на поверхности, так и скрытые. И если сейчас у меня возникают какие-то колебания относительно моего звонка, то это лишь потому, что я боюсь представить себе, как она использует этот выдающийся интеллект для того, чтобы положить конец тому, что еще остается от нашей совместной жизни.

– Алекс, это я. Ты не могла бы мне перезвонить? Это не по поводу нас, а по поводу моего текущего дела. Мне нужно, чтобы кто-то подтвердил, что я правильно понимаю один документ. Знаю, что я могу обратиться к нашим юристам, но мне удобнее спросить тебя. Я всегда предпочитаю спрашивать тебя.

* * *

В больнице Джона Рэдклиффа заканчивается повторное вскрытие. Особенно тяжело было с Захарией, но это неизбежно. И даже перед лицом этого ужаса Рэй Гудвин остается на удивление спокойным. На сей раз это не из-за записей струнного квартета или китового пения. У него просто такая спокойная, взвешенная манера, позволяющая ему быть одновременно и мягким, и профессиональным. Нина вынуждена признать, что она под впечатлением.

После того как все кончено и они снимают халаты, он спрашивает ее, как долго она занимается судебной медициной, и оказывается, что у них есть общие знакомые. В результате все заканчивается совместным походом в питейное заведение. Нина не замечает Гислингхэма и Эверетт, которые сидят в дальнем углу того же самого бара; перед ним пинта пива, перед ней бокал «Шардоне». Но напитки стоят нетронутыми вот уже около часа. В отличие от Нины, их день не был таким удачным.

* * *

– Ну, и что ты обо всем этом думаешь? – спрашивает Гислингхэм.

– О чем обо всем? – Верити смотрит на него.

– Сама знаешь. О боссе. И не говори мне, что ты ничего не заметила.

– Конечно, заметила. – Эверетт вздыхает. – Просто как-то неловко говорить об этом у него за спиной.

– Но люди озабочены, Эв.

– Знаю. Я тоже. Но мы ведь не сможем решить это, правильно? Что бы там ни было.

Гислингхэм берет в руки свое пиво.

– Бакстер считает, что его бросила жена. Говорит, что слышал, как Фаули наговаривал ей на телефон послание.

– Это необязательно что-то значит. Каждый раз, когда я вижу их вместе, мне кажется, что у них никогда не бывает проблем. Хотя, если честно, я ее давно не видела.

Она начинает вспоминать. Скорее всего, последний раз это было на дне рождения Фаули. В октябре прошлого года они, в количестве пары десятков человек, набились под низкий потолок «Тёрф таверн», где воздух был тяжелым от дыма горящих на улице жаровен. Жена Фаули приехала за полчаса до окончания мероприятия, объяснив, что ее задержали на работе. Выглядела она, как и всегда, потрясающе. Туфли на высоком каблуке, ярко-красный костюм и длинные темные волосы, падающие каскадом. Эверетт всегда считала, что для такой прически у самой нее не хватает волос. И времени тоже. Алекс Фаули выпила полбокала теплого «Просекко»[213], поддразнила Гислингхэма его повышением и улыбнулась мужу, когда они пили тост и он смотрел на нее так, как ни один мужчина в жизни не смотрел на Эверетт. А потом они исчезли. Ни один человек, который видел семью Фаули вместе, никогда не сказал бы, что между ними что-то не так. Хотя, может быть, они просто сохраняют на людях хорошую мину при плохой игре.

– Послушай, вполне возможно, что все это не стоит и выеденного яйца. – Но выражение ее лица говорит об обратном. Из динамиков раздается песня «Храню всю свою любовь для тебя»[214]. Эв всегда ненавидела ее, а сегодня ее слова просто совершенно неуместны.

– Я никогда не держал Фаули за ходока. – Гислингхэм морщится. – А после катастрофы с Куинном я думал, что Сомер будет вести себя поосторожнее. – Он смотрит на Эверетт. – Вы же с ней подружки – неужели она тебе ничего не говорила?

– Ни звука. – Констебль качает головой. – Но я тоже ничего не говорила бы, если бы трахалась с боссом.

Какое-то время они молчат. Эверетт рисует круги на столе своим бокалом.

– Послушай, – говорит наконец Гислингхэм. – Мне пора. Я обещал Джанет прийти вовремя. – Он встает и берет куртку со спинки стула. – Да, Эв, и вот еще что – никому ни слова. У нас и так достаточно сплетен.

Она смотрит на него так, как будто хочет сказать: «Ты за кого меня принимаешь?» и допивает свой бокал.

– Я тоже иду.

* * *

Отправлено: Чт 11/01/2018 в 21:35

Важность: Высокая

От: Alexandra.Fawley@HHHlaw.co.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk

Тема: Твое электронное письмо

Я посмотрела документ. Мы в нынешнее время не рекомендовали бы ничего подобного – слишком много ограничений.

Но в общем и целом твои предположения правильны:

• Пожизненное владение домом переходит к старшему сыну в каждом поколении, а если его нет, то к старшей дочери.

• Он (или она) имеют право жить в доме, но не могут его продать (он является собственностью Траста).

• Однако, согласно статье 5 в том случае, если дом уничтожается по причинам, находящимся вне влияния Душеприказчиков (например, катастрофическое наводнение), остатки дома и участок должны быть проданы, а деньги распределены среди всех живущих на тот момент наследников.

И если мы говорим о доме на Саути-роуд, то, по моему мнению, условия статьи 5 в данном случае выполнены на все 100 %.

Надеюсь, что тебе это поможет.

А.

Александра Фаули | Партнер | Офис в Оксфорде | Harlowe Hickman Howe LLP

И никакой рукописной закорючки. Ничего, что она, не задумываясь, делает в переписке с друзьями, но что прекратила делать для меня.

Кажется, никогда я еще не чувствовал себя таким несчастным.

* * *

20 июля 2017 года, 11:45

168 дней до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Мужчина на пороге одет в рабочий комбинезон и держит в руках складную лестницу и ящик с инструментами.

– Миссис Эсмонд?

– Да, – с опаской отвечает она. У обочины припаркован фургон с надписью «D&S секьюрити» на боку.

– Нас вызвал ваш муж, – говорит мужчина, заметив выражение ее лица. Он достает из кармана листок бумаги. – Боковые ворота, система сигнализации, новые замки на окнах и входных дверях во всем доме.

– Он мне ничего не говорил.

По крайней мере, она этого не помнит.

– Так позвоните ему. – Мужчина улыбается. – Осторожность в наше время не помешает.

– Если вы не возражаете, я так и сделаю.

Она закрывает дверь и идет в гостиную. Сквозь окно ей виден рабочий. Но, как и всегда, телефон ее мужа отключен.

– Майкл, ты можешь перезвонить? Пришел какой-то мужчина, чтобы что-то сделать с замками. Ты никогда не предупреждал меня о его приходе.

Сэм кладет телефон и возвращается к входной двери.

– Ну что, всё в порядке? – бодро спрашивает мужчина.

– Я не смогла дозвониться. Если не возражаете, можно я посмотрю бумагу?

– В офисе говорили, что он приходил в начале недели, – говорит мужчина, протягивая ей бумагу. – Кажется, это было во вторник.

На следующий день после отъезда Филиппа. И через два дня после того, как она рассказала его брату о том, что в доме кто-то есть. Только Майкл ведь об этом ничего не знает… Или знает?

– Видите? – продолжает мужчина. – Вот его подпись.

Сэм смотрит на бумагу. Он прав. Подпись действительно Майкла.

– И что, еще раз, вы собираетесь делать?

– Установлю новые боковые ворота, поставлю последнюю систему сигнализации, новые замки на двери и окна. – Он бросает взгляд на дом. – То есть сейчас сюда могут зайти все кому не лень, так? А в это время года вы вполне можете быть где-то наверху, с открытой задней дверью, и кто угодно, включая убийцу с топором, может спокойно войти внутрь. В таком большом доме вы можете этого вообще не заметить. Ведь это же ваш муж, по-моему, говорил что-то об ограблении?

– Не об ограблении. – Сэм заливается краской. – То есть не совсем…

– И тем не менее, миссис Эсмонд, как я уже сказал, осторожность никому не помешает. Особенно в наши дни. Некоторых придурков совсем не интересуют кражи. Они тащатся от осознания того, что находятся там, где им находиться не положено.

* * *

– Так какого черта он нам ничего не сказал?

Нетрудно догадаться, что это говорит возмущенный до глубины души Куинн.

– Я серьезно, – продолжает он, оглядывая сидящих в комнате. – Филипп Эсмонд с самого начала знал об этом завещании, но так и не удосужился упомянуть о нем. Ни словом.

– Но как это все взаимосвязано? – интересуется Верити. – Филипп вообще не мог поджечь дом, потому что в это время находился посреди гребаной Атлантики.

– А мы в этом уверены? – уточняет Куинн.

– Ну, знаешь… – Эв краснеет.

– Вот тебе и «ну».

Я поворачиваюсь к Сомер.

– Когда вы говорили с Филиппом в первый раз?

– В четверг днем, сэр. Вскоре после пожара.

– Отлично. А вы можете еще раз проверить координаты этого спутникового телефона? Так, на всякий случай.

В этот момент у Эверетт открывается второе дыхание:

– В любом случае почему Филиппу надо было уничтожать это место? Ничто не говорит о том, что он нуждается в деньгах.

– Даже сто штук и даже при сложных процентах когда-нибудь заканчиваются, – замечает Асанти. – Особенно при его способностях тратить деньги.

В этом он прав – речь не только о новехонькой яхте, но и о его беззаботном образе жизни, и при этом без всяких видимых средств к существованию.

– Может быть, все и так, – мрачно заявляет Бакстер, – но это, черт возьми, дает мотив Майклу, не так ли?

И он тоже прав: поджог дома решил бы раз и навсегда все его финансовые проблемы. Но смог бы он на это решиться? Решиться на то, чтобы сжечь здание, столь тесно связанное с его чувством собственной идентичности и, образно говоря, с ощущением своего места под солнцем? По мне, так это очень непросто. Даже если бы внутри не было членов семьи. Даже если бы я был в это время на расстоянии пятидесяти миль.

– А почему бы мне не спросить об этом его самого? – предлагает наконец Сомер. – Я имею в виду Филиппа. Могу ему позвонить…

– Нет, – говорю я. – Надо встретиться с ним лично. Я хочу знать, как он на это среагирует. Но, прежде чем вы туда отправитесь, позвоните в «Ротерхэм Флеминг и Ко.». Я хочу знать все, что они готовы рассказать об Эсмондах.

– Скорее всего, они скажут, что это конфиденциальная информация… – У Сомер на лице написано сомнение.

– Знаю. Но за спрос денег не берут. – Я осматриваю сидящих в комнате. – У кого-нибудь еще есть что-то новое или полезное?

– Звонил Чаллоу, – сообщает Гислингхэм. – По поводу отпечатков пальцев на гаражной двери. Большинство из них принадлежат Майклу и совпадают с теми, что найдены в кабинете; но есть и другие. И, для вашего сведения, ни один из них даже отдаленно не напоминает отпечатки Йюрьена Кёйпера.

– Мне позвонил из Оксфорда друг Майкла, с которым мы пытались связаться, – сообщает Эверетт. – Он мог бы встретиться со мной сегодня днем, но, к счастью, будет на месте и завтра утром.

Она даже не удосуживается объяснить, почему вторая половина дня сегодня не подходит, потому что ответ нам всем хорошо известен. Надо будет поискать в ящике черный галстук.

* * *

– Могу я вам чем-то помочь? Вы хотите увидеть кого-то из резидентов?

Санитарка в приемном покое дома для престарелых улыбается аккуратной профессиональной улыбкой, которая совсем не затрагивает ее глаз.

Сомер достает удостоверение.

– Детектив-констебль Эрика Сомер из Управления полиции долины Темзы. Насколько я понимаю, мистер Эсмонд в настоящий момент встречается со своей матерью?

– Они в боковом холле. – Женщина кивает.

Она ведет детектива по коридору, и ее пластиковые туфли скрипят по деревянному настилу пола. Место напоминает чем-то сельскую гостиницу, которая знавала лучшие времена. Изгиб подъездной дорожки, засыпанной щебнем, слегка великоватая деревянная лестница, парчовые шторы с разукрашенными подхватами и тяжелая мебель, которая вполне подошла бы дому на Саути-роуд. Сомер приходит в голову мысль, что все это сделано специально – что Майкл Эсмонд намеренно выбирал для своей матери место, где она проведет свои последние дни, как можно больше похожее на ее собственный дом. Единственная разница состоит в том, что все стулья здесь закрыты пластиковыми накладками и в воздухе витает тяжелый запах искусственного освежителя воздуха, маскирущий еще более тяжелые запахи.

Эсмонды сидят в эркере, выходящем на сад. На наружной веранде, совсем близко к окнам, расставлены горшки с крокусами – так, чтобы их всем было видно, – а на столике перед ними стоит чайник и две чашки. С блюдцами. Филипп сидит спиной к ней, но Сомер уже видит, что он успел переодеться в костюм для похорон. Он явно рад ее видеть, несмотря на все обстоятельства. Мужчина встает.

– Констебль Сомер! Спасибо, что приехали.

– Никаких проблем, – улыбается она в ответ. – Я знаю, что у вас сейчас масса дел.

– Это моя мама, Алиса.

Миссис Эсмонд поднимает на нее глаза. Она, должно быть, одна из самых молодых резидентов этого дома. Ей не больше семидесяти, а может быть, слегка за шестьдесят пять. Но у нее совсем старые глаза.

– Здравствуйте, миссис Эсмонд, – произносит Сомер и протягивает руку.

– Это твоя девушка? – спрашивает миссис Эсмонд, игнорируя протянутую руку и всем телом поворачиваясь к сыну. – А она красотка…

– Нет, Ма, – быстро отвечает Филипп, краснея и глядя на Сомер. – Эта леди из полиции.

Миссис Эсмонд открывает рот и собирается что-то сказать, но в это время ее прерывает санитарка, которая спрашивает у Эрики, не хочет ли она чаю:

– В чайнике должно еще что-то остаться…

– А почему бы и нет? Спасибо.

Санитарка удаляется в поисках чистой посуды, а Филипп поворачивается лицом к констеблю.

– О чем вы хотели поговорить со мной, констебль Сомер? Должно быть, это что-то важное?

– Мы обнаружили в доме завещание вашего деда.

– Ах, вот в чем дело… – Плечи Эсмонда слегка опускаются.

– Вы нам о нем ничего не сказали. – Эрика старается говорить беззаботно, сохраняя улыбку на лице. – Была какая-то причина?

– Я не знал, что это имеет какое-то отношение к делу, – на его лице написано изумление. – Какая здесь связь?

– Так чтобы я правильно поняла: по этому завещанию выходит, что дом переходит к старшему сыну, то есть к вам, не так ли? Но вы в нем не живете?

– Я уже говорил вам, – Филипп вздыхает, – что редко сижу на месте. Так что бóльшую часть времени дом стоял бы пустым. А Майклу он нужнее, чем мне. У него же дети…

Внезапно Эсмонд понимает смысл сказанных слов.

– Боже! – произносит он и опускает голову на руки. – Этот гребаный кошмар… Простите меня. Обычно я редко ругаюсь, но сейчас я пытаюсь все это как-то переварить.

– Не волнуйтесь за меня, я слыхала вещи и похуже. Раньше я преподавала в средней школе.

Он смотрит на нее с грустной и печальной улыбкой. До того Эрика не обращала внимание на то, какие у него яркие синие глаза.

– То есть вы согласились на то, чтобы ваш брат с семьей жили в этом доме?

– Неофициально. Но согласился. В этом был большой смысл, особенно когда Майкл начал работать в Оксфорде.

– А что насчет той статьи, в которой говорится об уничтожении дома?

– Знаю, что она выглядит немного странно, но завещание было составлено в шестидесятые годы. Как раз в то время, когда правительство планировало строительство окружной дороги. По одному из планов, она должна была пройти прямо по Саути-роуд – и дом подлежал обязательному выкупу. Вот юристы и сказали дедушке, что у него должен быть предусмотрен вариант на такой случай – когда ситуация выйдет из-под контроля. Послушайте, констебль, это всё? А то у меня еще похороны сегодня…

– Только один вопрос, сэр. Предположим, что пожар означает, что пятая статья вступила в силу. Дом придется разобрать, не так ли?

– Наверное. Я, честно сказать, об этом еще не задумывался.

– А это, в свою очередь, значит, что он будет продан, – не сдается Сомер. – Сейчас я говорю об участке. В этой части Оксфорда он будет стоить огромные деньги – под застройку таких размеров…

– Возможно. – Филипп пожимает плечами. – Я уже говорил, что сейчас это не входит в список моих приоритетов.

– А вы не говорили со страховой компанией? Претензия наверняка будет на кругленькую сумму. И они наверняка захотят направить своего корректиров-щика…

– Знаете, пока все, что я хочу, так это найти своего брата. Чем, если позволите, должна сейчас заниматься и полиция тоже.

– Полиция? – неожиданно подает голос миссис Эсмонд. – Вы что, из полиции?

– Я же уже говорил тебе, Ма, – терпеливо разъясняет ей сын.

– Это по поводу Майкла?

Эрика и Филипп обмениваются взглядами.

– Да, – тихо отвечает мужчина. – По поводу Майкла.

– А я думала, что твой отец уже со всем разобрался, – говорит женщина, хватая сына за руку.

– Простите, – говорит Филипп так, чтобы она его не слышала, – вот так всегда. Сначала все хорошо, а потом она начинает путать прошлое и настоящее. Или вообще окончательно запутывается… Точка.

– Он сказал, что говорил с врачом, – продолжает миссис Эсмонд чуть громче. – С этим мистером Тавернье. И тот переговорил с полицией и все уладил.

– А вот и я, – бодро вступает в разговор санитарка и наклоняется вперед, чтобы освободить место на подносе. – Я еще и бисквиты захватила – правда, только морковные, но беднякам выбирать не приходится, да, миссис Э.?

– Я говорила ему, доктору, что Майкл никогда ничего подобного раньше не делал, – продолжает говорить миссис Эсмонд. – Он всегда был таким честным мальчиком… И всегда откровенно признавался в своих поступках. Сама мысль о том, что он мог сделать что-то подобное, а потом убежать…

Сомер хмурится. Эта женщина вовсе ничего не путает – речь идет о чем-то определенном.

– Вы не знаете, о чем это она? – Эрика поворачивается к Филиппу.

– Если честно – то нет.

– Но это может быть важно.

Санитарка смотрит сперва на Филиппа, а потом на Сомер.

– Знаете, если это вам поможет, то я, кажется, знаю, о чем идет речь. Когда-то Алиса рассказала мне эту историю. – С этими словами она распрямляется. – Это произошло, когда ваш брат был еще в школе, так?

В воздухе повисает неловкая тишина. Филипп Эсмонд отворачивается.

Санитарка опять смотрит сначала на него, а потом на Сомер.

– Вот что происходит, когда ввязываешься в чужие дела, – говорит она со вздохом, прежде чем повернуться и быстро уйти.

Филипп старается не смотреть на Сомер.

– Мистер Эсмонд, вы все еще хотите уверить меня, что не знаете, о чем идет речь?

Он качает головой и тяжело вздыхает:

– Уже нет, но здесь мы это обсуждать не будем. Не тогда, когда нас слышит Ма.

* * *

Так как Фаули, Эверетт и Сомер – все отправились на похороны, то у Бакстера получается необычно спокойная вторая половина дня. Он пьет чай (нормальный, купленный в буфете) и доедает половину батончика. Это одна из тех протеиновых штучек, которая в его личном списке относится к здоровой пище, а не к шоколаду, а это значит, что о ней можно не рассказывать жене и не включать ее в этот гребаный журнал для худеющих, который она ведет за него. Он сидит на диете вот уже два месяца и видит, как его жена разочарована тем, что его вес совсем не меняется. Иногда даже спрашивает его, правильно ли он перечисляет все то, что ест в офисе. И он в ответ всегда смотрит ей прямо в глаза. Все эти годы допросов профессиональных лжецов не прошли впустую.

Бакстер допивает чай и возвращается к попыткам взломать пароль на компьютере, который они нашли в кабинете Майкла Эсмонда.

* * *

– Ну, так я вас слушаю.

В саду холодно, несмотря на то что ярко светит солнце. То тут, то там видны остатки снега, прячущиеся в тени живых изгородей. Кое-где появились подснежники и первые, еще робкие, ростки гиацинтов.

Филипп прячет руки в карманах. Сидеть слишком холодно, так что они, не останавливаясь, прогуливаются по саду. Сомер видит его мать, следящую за ними через окно. Ей приходит в голову, что женщина может все еще думать, что она – девушка ее сына.

– Когда я сказал вам, что ничего об этом не знаю, это была не совсем ложь.

– Не совсем? Это что значит?

– Это значит, что в то время я был в Австралии. У меня был годовой перерыв между окончанием школы и поступлением в университет. Правда, он так и остался перерывом, потому что в университет я поступать вообще не стал.

– И что же произошло?

– Ма и Па молчали об этом как убитые, но Майк в конце концов все мне рассказал. Не сразу – постепенно… – Он глубоко вздыхает. – Если кратко, то Па застукал его с другим мальчиком.

– С другим мальчиком? – Этого она никак не ожидала услышать.

– Они были в сарае. В том, который находится в конце сада. Мне кажется, что это не был… ну… настоящий секс. Послушайте, ему было семнадцать, и они, скорее всего, просто экспериментировали. Но Па слетел с катушек. Выбросил второго мальчишку к чертовой матери, стал орать, ругаться и говорить Майку, что не для того его растил, чтобы тот стал извращенцем, что он позор для всей семьи, и всякую подобную хрень. Уверен, что вы сами можете заполнить пропуски.

Это было легко. Так же, как представить себе, насколько сильно эти слова могли ранить.

– И что же дальше?

– Майк убежал в дом, схватил ключи от машины и уехал. Через пять минут после этого он сбил маленькую девочку, которая каталась на велосипеде по Банбери-роуд.

– О боже!

– Согласен. Не повезло.

– Но с ней ничего не случилось? С той девочкой?

– С ней все было в порядке. Просто несколько царапин. Но она на какое-то время потеряла сознание. А Майк решил, что убил ее. И запаниковал. Вернулся в машину и уехал. Они не могли найти его целых три дня. А когда нашли, то он ничего не мог вспомнить.

И неожиданно все встает на свои места.

– Он прятался в Кэлшот-Спит, так?

Покраснев, Филипп кивает.

– Так почему же вы сразу не рассказали мне, когда я спрашивала вас о лачуге?

– Простите меня, – у него подавленный вид. – Теперь я понимаю, что мне надо было быть с вами откровеннее. Но прошло больше двадцати лет, – и я не понимал, как эти раскопки могут кому-то помочь. И в последнюю очередь – Майклу. Я не подумал, что это может иметь хоть какое-то значение.

– Это будем решать мы, а не вы, мистер Эсмонд.

Филипп останавливается и поворачивается к ней лицом.

– Мне очень жаль. Правда. Я ведь по натуре не лгун. Если бы вы знали меня получше, то согласились бы с этим.

Сомер решает не обращать внимания на скрытый намек в его словах и продолжает:

– А что это за врач, о котором упомянула ваша мать?

– Родители были в панике от того, что произошедшее могло поставить крест на поступлении Майка в Оксфорд, так что послали его на Харли-стрит[215]. Так, чтобы это не попало в его медицинскую карту. И врач сказал, что в момент происшествия Майк находился в состоянии крайнего эмоционального перевозбуждения, в результате чего у него развилась посттравматическая амнезия. Кажется, это звучало как «диссоциативная реакция бегства». Врач написал письмо в полицию, и они его приняли. А так как маленькая девочка не получила практически никаких травм, моим родителям удалось замять это дело. – Он замечает ее взгляд. – Да, я думаю, что здесь не обошлось без чека на кругленькую сумму.

– А что было потом?

– Майка посадили под «домашний арест» до конца лета, а осенью он сдал вступительные экзамены. Остальное вы знаете.

– А тот, другой, мальчик?..

– Полностью исчез с радаров, – в смехе Филиппа слышится ирония. – Я даже имени этого бедняги не знаю. А то, как Майк вел себя после всего этого, полностью исключило все подозрения в гомосексуализме. До этого у него была всего одна девушка – Джейн или Дженни, что-то в этом роде. После же он стал менять их как перчатки. И речь, насколько я могу судить, шла не о романтических свиданиях – только секс, и ничего больше. – На лице у него появляется глуповатое выражение. – Если хотите знать, я ему тогда здорово завидовал.

– То есть к тому времени вы уже вернулись из Австралии?

Филипп кивает.

– И как вы нашли вашего брата?

– Таким же – и совсем другим. Но по его внешнему виду я никогда не догадался бы о том, что с ним произошло.

– Не понимаю.

– Ну, нечто похожее должно как-то ошеломить вас, что ли… С Майком все было в точности до наоборот. И речь не только о его беспорядочной половой жизни. Он стал более уверенным в себе, более агрессивным. Я бы сказал, «несдержанным».

«Как и в последние шесть месяцев», – думает Сомер. Совпадение? Или история повторяется?

* * *

Как бы по-разному мы ни проживали наши жизни, заканчиваются они достаточно одинаково. По крайней мере, в наши дни. Крематории стали похожи на «Макдоналдсы». Везде одинаковы. То же внутреннее расположение, те же стулья, те же, похожие на акриловые, шторы. И в большинстве случаев то же неприятное ощущение, что тебе в спину, пока ты проходишь через центральные двери, уже дышит следующая группа скорбящих. Правда, сегодня все по-другому. К завтрашнему утру отчет о похоронах Эсмондов будет во всех газетах, так что руководство крематория освободило для них всю вторую половину дня. Сам я приезжаю рано, еще до Эверетт и Сомер, но вестибюль уже заполнен, и я осматриваю толпу, не понимая, откуда взялись все эти люди. Вот эта группа аккуратно одетых женщин лет тридцати – наверное, родительницы из школы Мэтти, а остальные, скорее всего, журналюги, одетые в поношенные траурные одежды и с выражением профессиональной скорби на лицах.

Я стараюсь слиться с толпой, оставляя Эверетт и Сомер право официально представлять полицию на этих похоронах. И они это успешно делают – правда, каждая по-своему. Сомер легче сходится с людьми, и я вижу, как она вступает в разговоры, задает вопросы… Наблюдаю за тем, как смотрят на нее мужчины, потому что в своей форме она выглядит очень привлекательно, а Эрика пользуется этим в своих интересах. Эверетт, напротив, на первый взгляд более пассивна и в форме чувствует себя гораздо скованнее, одергивая ее каждую минуту. Она больше слушает, чем говорит, так что люди, с которыми общается Верити, уверены, что полностью контролируют ситуацию. Но при этом она тоже успешно собирает информацию.

Когда к зданию подъезжают три катафалка, в помещении начинается сумятица, потому что фотографы стараются занять наиболее выгодные места. Гроб Саманты укрыт розовыми лилиями и этими маленькими белыми цветочками, которые в народе называют «Дыхание младенца». Гроб Мэтти во второй машине покрыт флагом «Арсенала» с венком из красных роз, который, как мне сказали, прислал клуб. Кроме того, они собираются выйти на следующую игру в траурных повязках. Вот она – сила социальных сетей. И, наконец, крохотный гробик Захарии утопает в маргаритках, из которых сложено его имя.

Вот-вот должен начаться дождь, но облака на минуту расходятся, и солнечные лучи заливают ярким светом траву и съежившиеся от холода посадки. На краю покрытой гравием площадки сидит одинокий черный дрозд, который клювом быстро отделяет кору от упавших веток деревьев и превращает их в щепки. Я понимаю, что, не отрываясь, смотрю на него, в то время как несущие гробы уходят вперед, и скорее слышу, чем вижу, всплеск эмоций, когда Грегори Гиффорд подходит, чтобы взять в руки гроб своего младшего внука. Женщины рыдают по Захарии, а мое сердце разрывается при мыслях о Мэтти. Любой родитель, потерявший ребенка, скажет вам то же самое. Вдовы, вдовцы, сироты – так называют тех, кто потерял своих мужей, жен, родителей. Но нет названия родителям, потерявшим своих детей. Поэтому я стараюсь как можно реже посещать похороны, не говоря уже о похоронах детей. С трудом можно пережить, когда твоя жизнь практически рушится до основания, но когда ты вспоминаешь об этом, видя ничем не прикрытое горе других, – это совершенно непереносимо. Я не хочу вспоминать. Не хочу вновь видеть бледное лицо Алекс, на котором не видно слез, своих родителей, жмущихся друг к другу, и цветы, бесконечное множество венков, присланные людьми, которых мы попросили не приходить и не присылать цветов. Но они все равно их прислали, потому что должны были сделать хоть что-то. Потому что чувствовали себя такими же беспомощными, как и мы, перед лицом этой невыразимой боли.

Носильщики поправляют гробы на плечах, скорбящие формируют колонну, и вперед выходит священник. Я отступаю, позволяя последним оставшимся обогнать меня и стараясь не встречаться глазами с теми, кого узнал. Раздается классическая музыка. Я догадываюсь, что это Бах, но мне кажется, что мелодия богаче и менее аскетична, чем всё, что я слышал у него раньше. На похоронах Джейка звучал Гендель. Гендель и «Оазис»[216]. Генделя выбрала Алекс. Lascia ch’io pianga[217]. «Дай мне оплакать грустную долю…». Когда-то она мне очень нравилась, но с тех пор я больше не могу ее слышать. А «Оазис» выбрал я. «Чудесная стена». Джейк все время слушал ее. И мне всегда казалось, что он так часто ставил ее потому, что надеялся, что мы его спасем. Но мы не смогли. Я не смог. Я не стал для него той стеной, за которой он мог спрятаться. И, в конце концов, когда я был ему нужен, меня не оказалось рядом.

* * *

Я сажусь на последнем ряду. Со своего места вижу вход и площадку перед крематорием. Потому что это главная причина, почему я здесь оказался. Сегодня кремируют всю семью Майкла Эсмонда, и мы сделали все, что было в наших силах, чтобы он об этом узнал, где бы он ни был. Жена и двое сыновей – надо обладать поистине ледяной выдержкой, чтобы проигнорировать такое: даже самые закоренелые убийцы, которых мне приходилось знать, такого не сделали бы. Поэтому я и сажусь там, откуда мне видна длинная подъездная аллея и открытая всем ветрам парковка, которая отделяет это место скорби от остального, обычного, погруженного в себя мира. До меня доносятся обрывки погребальной службы: «Преданная мать и жена… Пользовался авторитетом среди товарищей… Ушел так трагически рано…» – но перед глазами у меня все время стоит черный дрозд. С глазами бусинками и крепким клювом.

* * *

Сайт газеты «Оксфорд мейл»

Пятница, 12 января 2018 г. Последнее обновление в 17:08

Похороны жертв Оксфордского пожара

Сегодня, во второй половине дня, в крематории г. Оксфорда состоялись похороны Саманты Эсмонд и ее двух сыновей: Мэтти, 10 лет, и Захарии, 3 лет.

Жители в полной тишине провожали кортеж на улицах города, а среди скорбящих присутствовали члены семьи, друзья и коллеги, а также представители школы Епископа Христофора, в которой учился Мэтти Эсмонд. Также присутствовали представители полиции, хотя это и не афишировалось. Но если полицейские надеялись увидеть Майкла Эсмонда, то они были разочарованы. Несмотря на все просьбы явиться в полицию, ученый Оксфордского университета нигде не появляется с 3 января, когда его последний раз видели на научной конференции в Лондоне.

Предполагается, что до этого он имел встречу со своим деканом. Информированные факультетские источники сообщают о том, что студентка обвинила доктора Эсмонда в сексуальном харрасменте, что могло привести к серьезному наказанию, если не увольнению.

Страхи о будущем крытого рынка

Торговцы на историческом рынке беспокоятся о его будущем после нескольких громких закрытий… /читать дальше

Футбол: Юношеская лига «Оксфорд мейл» Отчеты и результаты… / читать дальше

Мужчина задержан после обвинения в изнасиловании:

45-летний учитель был задержан после того, как одна из учениц обвинила его в изнасиловании. Девушка, имя которой не разглашается по причинам юридического характера… / читать дальше

92 комментария

CallydonianGal0099

Честное слово, прямо сердце разрывается. Бедные детки…

MedoraMelborne

Отец убил. Сначала их, а потом себя. Вот подождите – узнаете, что я права.

5656AcesHigh

Согласен. Уверен, что этот сукин сын всех порешил.

HillBilly_889

Чем дальше в лес, тем больше дров. А теперь он еще и половой террорист? Подумать только…

* * *

Я жду с сигаретой возле машины. Эверетт и Сомер провожают последних скорбящих, и парковка пустеет. Поднимается ветер, и я вижу, как Эрика придерживает свою фуражку, когда они огибают здание и приближаются ко мне.

– Что-нибудь видели, сэр? – спрашивает Верити, подходя. – Потому что мы, кажется, не видели ничего. – Она опять одергивает свой китель.

– Ничего конкретного. – Я качаю головой. – А вы, Сомер?

– Ничего, сэр.

– А с адвокатами говорили?

– Боюсь, что из этого ничего не получится. – Она мотает головой. – Они сказали, что не уполномочены раскрывать информацию о делах своих клиентов. Даже если бы и хотели.

Меня это не удивляет, однако попытаться все равно стоило.

– Но у меня состоялась очень интересная беседа с Филиппом Эсмондом. Не здесь, – быстро добавляет Эрика. – Утром, в доме для престарелых.

Это объясняет то, что я случайно заметил в последние час-полтора. То, как на нее смотрел Эсмонд и как она на него не смотрела.

Я быстро схватываю суть разговора. Случай с мальчиком, происшествие на Банбери-роуд и паническое бегство в Кэлшот, единственное место, где Майкл Эсмонд чувствовал себя в безопасности. И к концу ее рассказа мы с Эверетт тоже видим некую закономерность.

– Я знаю, что в этот раз он до Кэлшота не добрался, – заканчивает Сомер и слегка краснеет, вспоминая свою бесполезную поездку, – но если подумать – вдруг он увидел новости по телевизору и вновь впал в это свое состояние «диссоциативной реакции бегства»? Уверена, что такая возможность существует. Хотя, полагаю, надо на всякий случай проконсультироваться с психиатром…

– Я позвоню Брайану Гоу. Напомните-ка мне, когда, по словам Анабеллы Джордан, она заметила перемены в поведении Эсмонда?

– Прошлым летом, босс, – отвечает Эверетт со значением в голосе. – То есть именно тогда, когда учителя в школе Епископа Христофора заметили перемены в Мэтти.

Майкл, Мэтти – уверен, во всем этом есть нечто, хотя это «нечто» все время ускользает…

– Ладно, будем копать дальше. Прошлым летом в этом семействе что-то произошло, и я хочу знать, что это было…

* * *

Запись беседы с Джеймсом Бересфордом, состоявшаяся на Феверел-клоуз 12, Вулверкот, Оксфорд, 13 января 2018 г. в 11:16.

Беседу записала детектив-констебль В. Эверетт.

В.Э.: Спасибо, что нашли для меня время в субботу, мистер Бересдорф.

Дж. Б.: Нет проблем. Рад помочь. Хотя не уверен, что смогу оказаться полезным. Я редко вижу Майкла. То есть я хочу сказать, что мы вместе учились, но это было давным-давно. Мы никогда не были «друзьями».

В.Э.: А когда вы видели его в последний раз?

Дж. Б.: Я как раз пытаюсь вспомнить это с того самого момента, как увидел новости… Где-то месяца три назад. Он совершенно неожиданно прислал письмо по электронной почте. А до этого мы не общались четыре-пять лет.

Э.В.: И что, в этот раз у него была какая-то конкретная причина?

Дж. Б.: Вначале я так не подумал. Мы встретились в одном из баров на Саут-Пэрэйд. Пришлось присесть на улице, потому что Майкл хотел курить. Я думал, что он бросил много лет назад, но, в любом случае, мы просидели и проговорили около часа обо всем и ни о чем, прежде чем он перешел к сути вопроса. Сказал, что хочет воспользоваться моей головой. Я имею в виду, в профессиональном смысле.

В.Э.: Ему был нужен ваш совет?

Дж. Б.: Так прямо он, естественно, об этом не сказал. Майкл ни за что не признает ваше превосходство в какой-то области…

В.Э.: Но он хотел, чтобы вы ему помогли?

Дж. Б.: Если хотите знать, я был просто ошарашен. Он никогда не скрывал того, что считает, что я занимаюсь полной ерундой. Не настоящей «академической» наукой. Не такой, какой занимается он.

В.Э.: А чем вы занимаетесь?

Дж. Б.: Я психотерапевт.

В.Э.: Понимаю. И он хотел – чего? Чтобы вы ему кого-то порекомендовали?

Дж. Б.: В общих чертах – да. Хотя он все время подчеркивал, что нужно это не ему самому, а кому-то из членов семьи. Но он бы по-любому так сказал, правда?

В.Э.: Дело в том, что у нас есть доказательства того, что его жена страдала от постнатальной депрессии. Как вы думаете, могла речь идти о ней?

Дж. Б.: Ах вот как… Я не знал. В таком случае – да, он мог иметь в виду ее.

В.Э.: А вы не вспомните, кого порекомендовали ему?

Дж. Б.: Я дал ему целый список. Человек шесть-семь из местных. Могу продиктовать.

В.Э.: А вы не знаете, он с кем-то из них связывался?

Дж. Б.: Они бы мне не сказали, даже если бы это произошло. Конфиденциальность и все такое… И, как уже говорил, с тех пор я о нем ничего не слышал.

В.Э.: А как он вообще выглядел в тот вечер на Саут-Пэрэйд?

Дж. Б.: Просто кошмарно. Небритый, под мышками пятна пота… Ну, и все такое.

В.Э.: Это было на него не похоже?

Дж. Б. (с гримасой): Вот именно. Для Майкла всегда очень большую роль играла внешняя сторона. У него всегда должны были быть лучшие оценки на экзаменах, лучшая работа, самый красивый дом, самая красивая жена… Ну, вы меня понимаете. Знаете…

В.Э.: Я вас слушаю…

Дж. Б.: Первое, что мне пришло в голову, когда я увидел новости, – это то, что он сделал это сам. Знаете, такой последний и окончательный выход. Честно сказать, если бы я не знал, что в то время он был в Лондоне, я бы все еще так думал. Он всегда был немного фаталистом…

* * *

28 июля 2017 года, 10:45

160 дней до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Майкл Эсмонд открывает дверь своего кабинета и несколько мгновений стоит, глядя на сад. Сегодня один из самых жарких дней в году, но, пока стригли траву, ему приходилось из-за шума закрывать дверь. А теперь, когда Гарри на четвереньках ровняет бордюры, можно впустить в комнату немного свежего воздуха. Гарри, без сомнения, отличный работник: сад выглядит так, как он не выглядел вот уже много лет. Хоть новую вечеринку для факультета устраивай. Но лучше не надо. Теперь он по опыту знает, что подобные мероприятия дают гораздо меньше, чем от них ожидаешь, да и Сэм, скорее всего, такого не выдержит. Не говоря уже о расходах. Майкл поворачивается, возвращается к столу и еще с час слышит только звук секаторов и редкий лай собаки на соседнем участке. Он настолько погружен в то, что делает, что не замечает, когда Гарри прекращает работу, и отрывается от стола, лишь когда на страницу перед ним падает тень. Майкл поднимает глаза.

– Подарок от Сэм.

Перед ним стоит Гарри с банкой пива в руке. И с бокалом. В другой он держит еще одну банку для себя.

– Спасибо, – благодарит Майкл, откидываясь в кресле. – Отличная работа – я имею в виду сад…

– Самое тяжелое уже позади. – Гарри улыбается. – Но в это время года расслабляться нельзя. – Он прикладывает холодную банку ко лбу, словно позирует для рекламы прохладительных напитков. Что ж, реклама могла бы стать для него неплохим вариантом, если бы он решил ею заняться. У него есть и внешний вид, и шесть кубиков пресса, и глубокий загар. Сейчас он стирает тыльной стороной руки капельки пота с верхней губы. Майкл быстро отворачивается, понимая, что смотрит на него слишком пристально. И чувствует, что краснеет.

– А я не знал, что у вас есть татушки, – говорит он, стараясь хоть чем-то заполнить паузу.

Гарри смотрит туда, где на груди распахнута его рубаха. На левой грудной мышце видна небольшая татуировка.

– Всего одна, – говорит он, дотрагиваясь до нее. – В честь женщины всей моей жизни. – Он подмигивает.

Позже, когда жена приносит ему сэндвич, Майкл спрашивает ее, есть ли у Гарри девушка.

– Мне о такой ничего не известно, – отвечает она, глядя в сад, где Гарри собирает в мешок срезанную траву. Сейчас он без рубашки. – А почему ты спрашиваешь?

– Да так, просто… Он сказал кое-что в разговоре. Насчет своей татуировки. Сказал, что она в честь единственной женщины в его жизни.

– Ах, это. – Сэм улыбается. – Об этом он мне рассказывал. Татуировку Гарри сделал в честь матери. Она вырастила его одна, и они очень близки. Это же лучше, чем большими буквами написать: «НЕ ЗАБУДУ МАТЬ РОДНУЮ», тебе не кажется?

Теперь Гарри идет по саду с мешком травы на плече. Татуировка ясно видна. Небольшая веточка ягод на темном, остром побеге.

– Не волнуйся, – говорит Сэм, следя за лицом мужа. – Я не разрешу Мэтти сделать такую же.

– Да, – отвечает муж, не глядя на нее. – Надеюсь, что этого не произойдет.

* * *

Запись телефонного разговора с Белиндой Болтон, 14 января 2018 г., 14:55.

Разговор провела детектив-констебль В. Эверетт.

В.Э.: Слушаю вас. Говорит констебль Эверетт.

Б.Б: Здравствуйте. Это Белинда Болтон. Мы с вами разговаривали в пятницу, на похоронах. Вы еще оставили мне свою карточку, помните? Мой сын, Джек, учится в одном классе с Мэтти.

В.Э.: А, да, помню. Вы говорили, что они были хорошими друзьями.

Б. Б. Честно говоря, только в последней четверти, но да, можно сказать, что Мэтти часто бывал у нас.

В.Э.: И что же я могу для вас сделать?

Б.Б.: Тогда, на похоронах, вы сказали, что, возможно, Джек что-то вспомнит. Что, может быть, он что-то видел или слышал, но не понимает, насколько это важно.

В.Э.: Такое часто случается с детьми. Иногда лучше на них не давить – дать им самим вспомнить в свое время.

Б.Б.: Да, так вот, это и произошло. Я как раз завезла его к одному из друзей, а он, вылезая из машины, сказал что-то очень странное. Я не очень внимательно его слушала, потому что припарковалась на желтой линии и хотела, чтобы он побыстрее вышел…

В.Э.: И что же он сказал?

Б.Б.: Кажется, Джек говорил об одной из своих видеоигр. Честно говоря, я обычно отключаюсь, когда он начинает о них говорить, и Джек уже почти вылез из машины…

В.Э.: Миссис Болтон, так что же он сказал?

Б.Б.: Сейчас, когда я это повторяю, это кажется мне безумием, но я уверена, что он сказал что-то о том, что Мэтти хочет убить Захарию.

* * *

– Это была игра, а не по-настоящему.

Они вчетвером сидят на скамейке во дворе школы Епископа Христофора. Эверетт, Сомер, Алисон Стивенс и Джек Болтон, друг Мэтти. Из окон классов до них доносятся голоса, где-то играют на пианино и поют. Ночью были заморозки, и неровная живая изгородь по периметру превратилась в сверкающую крепостную стену, достойную волшебного за'мка. Слабые лучи солнца пробиваются сквозь облака, но на улице все равно холодно. На мальчике синяя дутая куртка; он водит своими кроссовками по асфальту.

– А тебе нравится играть в онлайн-игры, правда, Джек? – спрашивает Эверетт.

– Иногда, – отвечает мальчик с опаской.

– А какая нравится больше всего?

– «Фортнайт», – это произносится уже с несколько большим энтузиазмом. – Хотя «Майнкрафт» тоже клевая.

Эверетт и Сомер переглядываются.

– У Мэтти она тоже была любимой, не так ли? Его папа говорил что-то об этом.

Джек продолжает водить ногой по асфальту.

– Мэтти классно играл.

– А ты вчера говорил маме что-то про убийство Захарии, – продолжает Эверетт. Произносит она это как бы между прочим.

– «Загони Зака». – Джек на мгновение поднимает глаза.

– А что это такое?

– Мэтти сделал такую игру для «Майнкрафт». Это было очень круто.

– И ты с ним в нее играл?

– Много раз. – Джек пожимает плечами.

– А он не говорил, почему назвал ее в честь своего брата? – задает вопрос Эверетт.

Джек поднимает глаза. Видно, что вопрос сбивает его с толку.

– Это просто имя. И оно ничего не значило.

Мальчик закрывается, а присутствие директрисы только ухудшает ситуацию. Эверетт решает попытаться зайти с другого конца:

– Миссис Стивенс сказала нам, что у тебя, Джек, тоже есть маленький братик. Это правда?

Он кивает, старательно отводя глаза в сторону.

– Уверена, что ты его очень любишь, правда?

– Малыши все глупые, – следует после паузы. – И с ними жуткая скука.

– Но ведь ты все равно его любишь, да?

– Он все время лежит. – Мальчик снова пожимает плечами. – И орет. Все время. Жуткая скука.

Сомер потирает руки, чтобы согреться. Перчатки совсем не помогают. Один из ее бывших ухажеров посоветовал ей носить варежки. Он занимался экстремальными видами спорта и говорил, что варежки греют лучше, потому что в них все пальцы соприкасаются. И это, по-видимому, сохраняет тепло. Но как может взрослая женщина ходить в варежках? Не говоря уже о том, что эта женщина – офицер полиции? И вдруг ей приходит в голову мысль, которая ее удивляет: «А что сказал бы Жиль Сумарес по поводу варежек?»

– Мэтти рассказывал тебе о своем брате? – спрашивает Эверетт.

– Не много. Иногда. – Джек кивает.

– И что же он говорил?

– Говорил, что его Ма заботится о Захарии больше, чем о нем. – Мальчик опять пожимает плечами.

– Но Захария ведь был очень маленький, – замечает Сомер. – И ему надо было, чтобы о нем кто-то заботился. Так же как о Мэтти, когда он тоже был маленьким.

На этот раз Джек ничего не отвечает и продолжает царапать асфальт. Видно, что Алисон Стивенс так и подмывает сказать ему, чтобы он прекратил.

– Я же сказал – это игра, – говорит Джек бесцветным голосом. – Это понарошку. Никто не умирает.

Пятнадцать минут спустя три женщины возвращаются в кабинет директора. По дороге Эверетт останавливается и смотрит туда, где Джек играет в футбол с пятью своими одноклассниками. Они похожи на всех тех ребят, которые до них гоняли мяч на этой же площадке. Но так ли это на самом деле? Существовало ли раньше поколение, настолько приученное к насилию, настолько привыкшее к мимолетной жестокости? Все эти специалисты, статьи которых со страшными предостережениями относительно видеоигр, она читает в воскресных приложениях… Они пишут об эрозии эмпатии, а сами, на ее взгляд, не знают и половины того, что происходит в реальном мире.

* * *

5 сентября 2017 года, 19:15

121 день до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Вся кухня заполнена полной восторга собакой. Пожилой золотистый ретривер ведет себя, как щенок, когда Мэтти бросает в воздух кусочки еды, чтобы она ловила их на лету. Захария смеется и повизгивает, а Саманта улыбается, стоя перед раковиной и время от времени оборачиваясь на детей.

Майкл ставит сумку с лэптопом на стол и подходит к жене.

– Как я понимаю, Янги сказали «да».

– А еще они сказали, что если в этот раз все будет хорошо, то мы сможем повторить.

– Можно?! – мгновенно включается в разговор Мэтти. – Можно, папочка?!

– Давай сначала посмотрим, как пройдет сегодняшняя ночь.

Сын опускается на колени и обнимает собаку за шею, прижимаясь щекой к ее мягкой морде.

– Мэтти, ты не забыл правила? – спрашивает Майкл.

Мальчик кивает.

– Повтори.

– Молли не должна забираться на мебель, и я должен следить за ее питанием.

– Правильно. А еще она должна спать здесь, внизу, на своей подстилке, а не у тебя в комнате.

Кажется, Мэтти хочет что-то сказать, но потом решает, что лучше этого не делать.

– Хорошо, папочка.

Спустя два часа Майкл поднимается наверх, чтобы проверить сына, и обнаруживает Молли, свернувшуюся в ногах кровати. Она приоткрывает один глаз, а потом успокаивается, испустив щенячий вздох.

– Не буди его, – шепчет Сэм, появившаяся за спиной мужа. – Он выглядит таким счастливым…

– Покрывало придется выбивать.

– Ничего страшного, – мягко говорит она. – В жизни есть вещи поважнее, чем собачья шерсть.

* * *

– Этот паренек не просто играет онлайн, – говорит Бакстер. – Он настоящий фанат.

Я стою у него за спиной и смотрю на его компьютер. С другой стороны стоят Эверетт и Сомер.

– Но для профиля он использовал свое собственное имя, – продолжает Бакстер, – поэтому я так легко его вычислил.

Я хмуро смотрю на него.

– А разве для онлайн-игры не нужна кредитная карта? Какая-то подписка или что-то в этом роде?

– Не в случае с «Майнкрафт». Один раз купив игру, ты можешь без проблем бесплатно играть онлайн, – объясняет Бакстер, не отводя глаз от экрана. – Большинство родителей считают, что она вполне безобидна. И это действительно так. По крайней мере, по сравнению с «Колл оф дьюти» или «Мортал комбат». Кроме того, она может быть достаточно познавательной – некоторые умудрялись построить трехмерные копии таких мест, как, например, Лувр. Да и эффекты в стиле Эшера[218] вполне впечатляют.

Он открывает один из экранов, и на нем появляется одна из моих любимых оптических иллюзий, созданная из напоминающих «Лего» блоков. Невероятная лестница, не поддающиеся анализу стены. Я даже не думал, что что-то подобное можно создать в видеоигре, и сейчас с грустью размышляю над тем, как хорошо бы было, если бы Джейк это видел. Я никогда глубоко не вникал в эту проблему, она никогда не цепляла меня, но Алекс говорила, что я должен сделать над собой усилие, что речь идет о том, чем мы с Джейком можем заниматься совместно. Но это так никогда и не сработало. Алекс говорит, что вся проблема в том, что я не могу избавиться от своего всегдашнего неверия. Может быть, именно поэтому я неплохой коп – отказываюсь терять связь с реальностью. И не думать о ней – по крайней мере, не на все сто процентов. Даже будучи ребенком, я упорно обращал внимание на ниточки в «Предвестниках бури»[219]. Но, глядя сейчас на экран компьютера Бакстера, на нечто, что мне всегда нравилось и о существовании чего в видеоиграх я никогда не подозревал, задумываюсь, а не могли бы мы с Джейком действительно заняться этим вдвоем, как хотела того Алекс. Однако вслед за этим мне приходит в голову мысль о том, что Джейк всегда об этом знал. Просто ничего не говорил мне. Думал, что мне будет неинтересно.

– Впечатляет, да? – говорит между тем Бакстер, как всегда ничего не замечающий вокруг себя. И это действительно впечатляет. Очень своеобразным способом.

Бакстер меняет изображение. Теперь я смотрю на аватар, выглядящий в точности как Мэтти. Сделан он тоже из блоков, но ошибиться невозможно. Более того, я потрясен, насколько искусно он смог вписать свое лицо в эти разноцветные геометрические фигурки. Получилась довольно милая карикатура: очки, волосы, нос. Сходство немного даже пугает.

– А насколько это все сложно? – интересуется Эверетт.

– Все это требует терпения, – признается Бакстер. – Но у него явный талант. Хотя не тот, о котором, наверное, мечтал его отец. Сдается мне, что того больше интересовали 3R[220].

– А что по поводу этой истории с «Загони Зака»? – спрашиваю я. – Откуда тут ноги растут?

Бакстер разворачивается на стуле лицом ко мне.

– А что вы вообще знаете о игре «Майнкрафт»?

– Думаю, что это что-то вроде обкурившегося «Властелина колец».

Сомер прячет улыбку.

– Вот именно, – соглашается Бакстер. – Все пространство игры занято странными существами. Некоторые из них, такие как пауки и зомби, опасны. А еще там есть Криперы. Они самые опасные из Мобов…

– Из Мобов?

– Простите – сокращенное от «Мобильных». В принципе, сюда относится все, что может двигаться. Например, домашние животные, которых можно убивать и есть или использовать для того, чтобы получить оружие и тому подобную хрень.

Мой только что вспыхнувший энтузиазм уже гаснет.

– И что?

– А вот посмотрите. – Он поворачивается к компьютеру и указывает на экран.

Существо на экране зовут «Поросенок».

И у него лицо брата Мэтти.

* * *

7 сентября 2017 года, 08:11

120 дней до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

По висящей в воздухе тишине можно было догадаться, что что-то не так. Майкл смотрит на часы – девятый час. К этому времени дети всегда просыпаются, и сейчас, когда в доме появилась собака, его удивляет, что на первом этаже еще не начались беспорядки. Майкл вздыхает, поворачивается и заставляет себя встать с постели. Саманта шевелится рядом с ним, но не просыпается. По утрам уже становится холодно, и он, выходя на лестничную площадку, надевает и завязывает халат. Из детской доносятся какието звуки. Захария воркует сам с собой. Майкл останавливается возле лестницы, размышляя, не сделать ли сначала чай для Саманты, но что-то заставляет его изменить свое решение и подойти к двери детской. Его сын сидит на полу, вокруг него разбросана серебряная фольга. Мордашка малыша измазана шоколадом, а возле него лежит собака. Вначале Майкл решает, что она спит, но потом он видит остатки рвоты возле ее рта и неподвижные полуостекленевшие глаза.

– Разбуди ее, папочка, – плачет Захария, протягивая руки к отцу. – Разбуди собачку!

Майкл мгновенно опускается на колени, пытается найти у собаки пульс и ничего не находит. Тогда он поворачивается к Захарии.

– Ты что, давал собачке шоколад?

– Он ей нравится. – Малыш кивает, его глаза широко распахнуты. – Она много съела.

– А когда, ты не помнишь?

Захария засовывает палец в рот. Его лицо морщится.

– Не волнуйся, – быстро говорит Майкл и поднимается на ноги, чувствуя, как колотится сердце. Сейчас важно только одно – убрать эту гребаную собаку из дома. Прежде чем проснутся все остальные. Прежде чем ее увидит Мэтти и поймет, что же здесь произошло.

Он сажает Захарию на кровать, а потом нагибается, чтобы поднять собаку. Ее тело уже потеряло гибкость и стало холодным. Слегка покачиваясь под ее весом, он поворачивается к двери.

В проеме стоит Мэтти. В своей пижаме с логотипом «Арсенала». У него бледное и замкнутое лицо, а пальцы сжаты так сильно, что побелели косточки. Майкл не знает, сколько он уже здесь стоит.

* * *

Я все еще смотрю на экран. И не уверен, что хочу знать ответ на свой следующий вопрос, но задать его я обязан.

– Бакстер, а эти животные в «Майнкрафт»… ты сказал, что люди их убивают? Это что, условие игры – ты обязан их убивать?

– Ну да, – отвечает он, и мне видно, что ему становится не по себе. – Если ты убиваешь свинью, то получаешь свиную отбивную.

Свиная отбивная. Всё как в жизни. Только почему-то мне кажется, что это гораздо хуже.

– То есть, если я захочу убить поросенка – того, что сейчас на экране, – как мне это сделать?

– Ну, его можно зарезать, утопить или взорвать. – Констебль глубоко вздыхает. – Есть еще один способ…

Мне словно приходится вытягивать из него ответы, слово за словом.

– Какой же, Бакстер?

– Его можно сжечь, – сконфуженно сообщает он.

– Сжечь?

– Тогда у тебя появляется уже поджаренная свиная отбивная. – Бакстер слегка краснеет. – Хотите, чтобы я показал вам «Загони Зака»? – Он смотрит прямо на меня.

– Нет, – отвечаю я, с трудом сглатывая. Такое впечатление, что у меня в горле песок. – Сначала собери всех остальных. Нам всем надо это увидеть.

* * *

Банда любителей «Майнкрафт»

под предводительством Мило

Размещено 11 декабря 2017 г.

бойтесь Крипера…

Все мы знаем, что Криперы – одни из самых омерзительных Мобов, так? Но что вы реально знаете об этой иконе «Майнкрафт»? Не волнуйтесь: вот то, что вам необходимо знать…

Сейчас Криперы могут быть самыми страшными существами, но появились они по чистой случайности (круто, правда?) Судя по всему, Нотч[221], создатель «Майнкрафт», хотел реально создать свинью, но только, Боже святый, что-то пошло не так, и она получилась высокой и тощей вместо длинной и жирной. И к тому же ЗЕЛЕНОЙ! Так что это самая счастливая случайность в мире.

Криперы гораздо хуже, чем любой другой неприятельский Моб, потому что Зомби и скелеты могут действовать только при свете дня (хотя по ночам они высиживают свое потомство). Что еще хуже, так это то, что двигаются Криперы бесшумно и могут подобраться довольно близко, прежде чем вы вообще поймете, что они подошли достаточно близко для ВЗРЫВА! И это правда – они не нападают на вас, они просто взрываются.  И предупреждают они вас об этом жутким шипящим звуком, потом начинают мигать и БАБАХ!

А еще удивительно, что Криперы могут взбираться по лестницам и ступенькам и перебираться через лавовые лужи, но не могут вползать в двери и боятся кошек (Совет: заведите кошку).

Лучший способ убить Крипера? Зажечь огонь и заманить его в него…

В следующем посте о том, как надо расправляться с Зомби.

* * *

Через десять минут Бакстер подсоединяет свой компьютер к проектору в ситуационной комнате. И все эти десять минут я не прекращаю ходить взад-вперед, как один из этих гребаных Криперов. Первое правило техники: если что-то должно взорваться тебе в рожу, то оно обязательно постарается это сделать. Но вот наконец компьютер Бакстера появляется на экране, и он начинает показывать изображения. Начинает с аватара Мэтти, после чего все приглядываются и печально улыбаются друг другу. А потом появляется мутант с лицом Захарии и его вьющимися локонами. Улыбки исчезают.

– Он что, сделал этого поросенка сам? И никто ему не помогал? – задает вопрос Гислингхэм, отчаянно пытаясь взять ситуацию под свой контроль.

– Кастомизация, – откликается Асанти. – Это можно делать во всех этих играх.

– В данном случае это немного больше, – объясняет Бакстер. – Поменять свой аватар относительно просто, но для того, чтобы получить поросенка, надо сделать собственный Мод.

Мобы? Моды? Теперь я уже ничего не понимаю.

– Мод? А это еще что такое?

– Это сокращенное от Модификации. Если просто – это то, что игроки делают сами, а потом предоставляют в пользование другим игрокам.

Он прокручивает в Интернете целый список добавленных Модификаций. Здесь есть все – начиная от роскошных боевых топоров и кончая новыми и особенно омерзительными существами. В самом конце страницы Бакстер останавливается. Все видят ссылку на «Загони Зака».

В комнате такая тишина, что можно услышать, как падает перышко.

Бакстер сначала смотрит на меня, а потом кликает по сноске и включает видео. На экране появляется какая-то ферма. Амбары, надворные постройки и загоны для животных. На переднем плане поросенок Захария смотрит вам прямо в глаза, двигая головой и помахивая хвостиком. А потом начинается игра. На заднем плане противный визгливый голос поет старую детскую песенку:

Этот поросенок пошел на базар, Этот поросенок дома остался, Этот поросенок проголодался, Этот поросенок очень устал, А этот поросенок громко визжал…

Мы все наблюдаем, как за поросенком гоняются по всем строениям фермы, пока наконец не загоняют в угол так, что ему некуда бежать.

Все это анимация – ничего не значащие яркие розовые оцифрованные фигурки, – но крики и паника пугающе реальны. И когда мы уже почти дошли до точки и не можем больше на это смотреть, игрок бросает что-то в поросенка, и тот вспыхивает. Вспыхивает так, что даже я верю в это.

Резкий, металлический голос веселится вовсю:

– А этот поросенок – БАБАХ!

– Великий Боже. – Гислингхэм отворачивается от экрана. – Ему одному известно, как родителям обезопасить своих детей, когда вокруг творится такое. Он вздыхает. – Думаю, что главное – это любить их. Любить и надеяться, что они будут с тобой общаться. Знаете, прежде чем решат совершить какую-нибудь глупость…

Он резко замолкает, только сейчас сообразив, что же ляпнул.

– Твою мать, простите, босс… Я не хотел…

И никто не хочет. И тем не менее делают это.

Эверетт продолжает разглядывать экран.

– Я слыхала, что дети иногда бывают недовольны появлением младших братьев или сестер, но чтобы до такой степени… Это… это просто ужасно.

– Но смысл в этом есть. – Сомер оглядывает всех присутствующих. – Я хочу сказать, что это вероятный мотив. Бодди ведь говорит, что Захария мог задохнуться еще до того, как начался пожар, так? А что, если это Мэтти?

Какое-то время все молчат, а потом Бакстер решительно произносит:

– А что, я готов с этим согласиться. Он зол. Он обижен. И для того, чтобы он слетел с катушек, много не надо. А когда он понял, что натворил, его охватила паника, и он поджег дом, чтобы замести следы…

– И он такой не первый, – продолжает Сомер. – Да и не так уж все это сложно. Он знал, где бензин. А когда загорелась елка…

– Но способен ли ребенок его возраста на такое? – задает вопрос Гислингхэм. Он не хочет верить в виновность Мэтти, но при этом остается полицейским до мозга костей и готов поверить уликам, даже если они ведут в такие темные дебри.

– А что там насчет этого врача? – вспоминает Бакстер. – Эсмонд говорил, что ищет его для члена семьи, и мы все решили, что для жены… А вдруг он искал его для сына?

– Ты хочешь сказать, что он знал? – Глаза Эв расширяются. – Эсмонд знал про эту историю с «Загнать Зака»?

– Минуточку, – внезапно прерывает ее Гислингхэм. – А разве Мэтти не нашли в непонятном месте? Если все началось в гостиной, как говорят пожарные, то зачем ему надо было подниматься по лестнице? В этом нет никакой логики…

Но у Асанти уже есть ответ на этот вопрос:

– А может быть, он не ожидал, что огонь распространится так быстро? Может быть, он думал, что у него будет время подняться по лестнице и предупредить мать, или захватить свою приставку, или что-нибудь в этом роде…

Тем временем Бакстер роется в видеороликах на «Ютьюбе». Один из них он открывает на весь экран: игрок в «Майнкрафт» движется по громадному виртуальному особняку, разбрасывая во все стороны снопы огня – на пол, стены, потолки, – при этом безо всяких усилий взбираясь и спускаясь по лестницам, выходя из помещения и возвращаясь в него. Пламя выглядит на удивление реалистично, но при этом ничего не сжигает и никого не ранит.

– Возможно, он думал, что от настоящего пламени будет так же легко убежать, – мрачно говорит Гислингхэм.

– И все равно здесь что-то не так, – стоит на своем Эверетт. – И если мы собираемся строить свое обвинение только на предположении, что десятилетний мальчик поджег весь дом, то нам понадобится нечто более существенное, чем выводы, у которых нет вообще никакого основания.

Я встаю и вновь начинаю ходить по комнате. За спиной у меня мертвая тишина. Мне необходимо подумать. Нам всем необходимо подумать. Потому что если этот ребенок не имеет к пожару никакого отношения, то в доме было что-то не так. Что-то там было действительно очень плохо.

– Ладно, – говорю я наконец. – Пусть Чаллоу еще раз свяжется с экспертами. Если Мэтти действительно поджег дом, то должны были остаться какие-то следы. Мальчик в таком возрасте – да он был бы по уши в бензине.

Как Джейк. Молочный коктейль. Сок. Кола. Что бы вы ни назвали, он выливал это на себя.

Гислингхэму приходит почта. Он читает ее, а потом поднимает на меня глаза. На лице его написана тревога.

– Это из технического отдела, босс. Только что включился телефон Эсмонда.

* * *

25 сентября 2017 г., 17:49

101 день до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Когда Майкл приезжает домой, его жена готовит на кухне спагетти болоньезе.

– Ты сегодня рано, – говорит она. – Я ждала тебя не раньше чем через час.

Дни уже становятся короче, но сейчас еще достаточно светло, чтобы Мэтти был в саду. Они с Гарри играют в футбол. Какое-то время Майкл молча наблюдает за ними, а потом поворачивается к жене.

– Сколько времени он проводит здесь?

– Гарри? – Слегка озадаченная, она поднимает на него глаза. – Он приходит дважды в неделю. Как мы и договаривались.

– Нет, я имею в виду все то время, которое он здесь проводит. То есть с садом, мне кажется, он закончил несколько часов назад.

– Он делал еще кое-что по дому. – Она заливается краской. – То, что ты никак не мог собраться сделать. Раковину на втором этаже и всякие другие мелочи…

– Я не о мелочах сейчас.

– Ну, и пару раз он играл в футбол с Мэтти.

Из сада доносится крик; слышно, как Мэтти визжит: «Гол! Гол!»

Майкл опирается пятой точкой о стол и складывает руки на груди.

– А мне кажется, что «парой раз» здесь не обошлось.

– Я тебя не понимаю. – Сэм хмурится.

– Когда я сегодня привез Мэтти в школу, на меня накинулась его учительница и рассказала, как все они им довольны. Как улучшились его оценки, как он заводит себе новых друзей и как его стали приглашать на всякие мероприятия после школы.

– Но это же здорово, правда?

– Конечно, здорово. Просто мне показалось, что все эти восхитительные перемены в нем она связывает с тем, чем я занимаюсь с ним дома. С научными экспериментами, которые я ему демонстрирую, с фокусами, которым я учу его, и с образовательными играми, которые я придумал для нас двоих.

– Ах вот как. Понятно. – Она краснеет еще больше.

– Так, значит, это Гарри? Все это делает Гарри?

– Он сам сказал, что хочет это делать, – Сэм кивает, – и мне показалось, что это никому не повредит – да и Мэтти был на седьмом небе от счастья. – Она прикусывает губу. – Прости, мне не надо было это разрешать.

– То есть «изумительную объемную модель Солнечной системы» из яблок, арбуза и мотков веревки создал тоже Гарри? Я про ту, которую они воссоздали в классе, потому что она вся такая «творческая и оригинальная»?

Сэм кивает.

– Его отец – я, а не Гарри, – говорит Майкл со вздохом.

– Я знаю, но ты так занят и на тебя так много всего навалилось, а Гарри, мне кажется, искренне наслаждается всем этим, и, как я уже говорила, это никому не причиняет зла… – Все это она произносит скороговоркой, а потом останавливается. – Да и вообще, вы с Гарри так близки… Я думала, он тебе сказал. Мне даже показалось, что это твоя идея.

– Что ты имеешь в виду – «вы так близки»?

Саманта отворачивается к кастрюле и добавляет соль в соус.

– А разве нет? Я же видела.

– Что ты видела?

– Ну… как вы разговаривали. Смеялись. – Она все еще смотрит в кастрюлю.

– Сэм, ты несешь какую-то ерунду. Он, на всякий случай, садовник, а не «лучший друг мой навсегда».

– Но ведь именно это я и имею в виду. – Она берет в руки ложку. – Ведь у тебя нет друзей, правильно? Ну, то есть настоящих. Вот я и подумала, что вы с ним… Что это может быть…

– Что именно?

– Как с тем мальчиком, которого ты знал. В школе.

– Кто тебе рассказал об этом? – Его лицо каменеет.

– Филипп. Когда здесь был. Он сказал, что плохо, что у тебя нет близких друзей, а когда я спросила, было ли это так всегда, то он сказал: «Да». Если не считать друга, который был у тебя в школе. Послушай, я вовсе…

– А что он еще рассказал? – Майкл угрожающе понижает голос.

– Больше ничего, – теперь ее щеки горят. – Это всё. Он даже не помнит имени того мальчика. – Сэм отворачивается и притворяется, что занята пастой. – И в любом случае, – продолжает она притворно-небрежно, – что во всем этом такого?

Ее муж молчит так долго, что, когда она наконец поворачивается к нему лицом, в кухню уже влетает Мэтти с криками: «Я выиграл! Выиграл!»

– Всё в порядке? – спрашивает Гарри от двери.

– Абсолютно, – тихо отвечает Майкл, не глядя на него. – Все просто прекрасно.

* * *

Гислингхэм берет свой телефон и смотрит на меня.

– Ну, давай же, – бормочет Куинн.

Все мы стоим вокруг стола Гиса, набирающего номер мобильного Майкла Эсмонда.

– В техотделе говорят, что он все еще в Лондоне, – говорит тот, прикрывая трубку рукой и оборачиваясь ко мне. – Где-то в районе Риджент-стрит… Э-э-э, здравствуйте, – говорит он неожиданно.

Мы все смотрим друг на друга. По прошествии всего этого времени Эсмонд ответил?

– Это доктор Эсмонд? – Несколько мгновений Гис молча слушает, а потом хмурится. – Говорит детектив-констебль Крис Гислингхэм из Управления полиции долины Темзы. Мы пытаемся разыскать доктора Эсмонда. Да, все правильно, он владелец этого телефона. – И после паузы: – Да именно тот, из новостей, – берет ручку и делает несколько быстрых пометок. – А у вас есть его номер?.. Отлично! Спасибо. Я буду звонить.

Констебль кладет трубку и оглядывает всех присутствующих.

– Вы ни за что на свете не догадаетесь, кто это был.

– Послушай, твою мать… – начинает Куинн, но замолкает, поймав мой взгляд.

– Его зовут Энди Уэлч, – продолжает Гислингхэм. – Или, если точнее, констебль Энди Уэлч. И он служит в дежурной части Центрального полицейского участка в Вест-Энде.

* * *

25 сентября 2017 года, 20:48

101 день до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

– Нет, до конца тебе смотреть нельзя.

– Но, папа…

– Прекрати ныть, Мэтти. Мы договорились, что ты посмотришь первый тайм, а теперь тебе пора в постель. Завтра в школу. Ты знаешь правила.

Майкл Эсмонд загружает посудомойку. Его сын стоит в дверях, одетый в пижаму с логотипом «Арсенала». Сегодня команда играет с «Вест-Бромвич Альбионом».

– Но мы же выигрываем!

– Дело вовсе не в этом, Мэтти. – Майкл выпрямляется. – Мы с тобой обо всем договорились, а теперь ты хочешь поменять нашу договоренность. А в жизни так не бывает. Нельзя вечно получать только то, что ты хочешь.

– А вот вчера ты сказал Захарии, что нельзя играть в песочнице, а потом разрешил.

Майкл глубоко вздыхает – эти дети всегда найдут возможность припереть тебя к стенке:

– Вчера все было по-другому.

– Как? Как по-другому?

– Вчера я сказал «нет», потому что думал, что пойдет дождь. А дождя не было. Так что вчера изменились обстоятельства. – Майкл слегка краснеет – главная причина была в том, что Захария орал так, что, казалось, дом вот-вот рухнет, – но он не собирается признаваться в этом Мэтти. – И потом, Захария еще слишком мал, чтобы что-нибудь понимать. А ты – нет.

– Вот, ты всегда так говоришь, – ревет Мэтти с покрасневшим лицом. – Ты всегда говоришь, что я должен быть большим мальчиком, а он слишком маленький и всегда получает все, что захочет. Так нечестно! Нечестно!

Он пристально смотрит на отца. Майкл ждет, когда он упомянет о собаке. За все эти недели Мэтти не сделал этого ни разу. Начиная с того самого жуткого утра, когда он стоял с сухими глазами и слушал, как отец ему врет.

Они долго смотрят друг на друга, а потом Мэтти поворачивается и, не сказав ни слова, бежит через холл.

* * *

– Очевидно, водитель такси передал телефон всего пару часов назад, – объясняет Гислингхэм. – Уэлч включил его, чтобы посмотреть, кто на него звонил, – таким образом они хотели обнаружить владельца.

– И это отлично сработало, – слышится издевательский комментарий Куинна.

– А сколько он пробыл у водителя? – спрашиваю я, не обращая на него внимания.

– В этом-то все и дело, – говорит Гис. – Он нашел телефон третьего января вечером.

Гислингхэм следит, как мы перевариваем эту информацию. Вечером 3 января начался пожар. И вечером того же дня телефон Эсмонда включали в районе Тоттенхэм-Корт-роуд. Тогда мы все решили, что он именно там.

– Значит, в ту ночь телефон включал не Эсмонд, а таксист?

– В самую точку, босс. Наверное, он включил его для того же, что и Уэлч, только ему тогда не повезло.

– Так что же получается – он возил его с собой десять дней?

– Он на неделю летал в Лас-Вегас, – Гислингхэм пожимает плечами, – и не успел сдать его до отлета. И, честно говоря, он не знал, насколько это важно, потому что, когда мы обратились к публике, он был уже в Штатах. Скорее всего, телефон провалился за заднее сиденье, и таксист не представляет, сколько времени он там пролежал.

Я киваю. Это именно то, что осложняет любое расследование. Не бесконечная ложь или намеренное путанье следов, а вот такие неизбежные мелочи нашей ежедневной жизни.

– Но у меня есть мобильный водителя, – продолжает Гислингхэм. – Я позвоню ему и перешлю фото Эсмонда. Если нам повезет, он вспомнит пассажира.

Ну, хоть что-то. А может быть, даже чуть больше.

– Мет сегодня отправит нам сам телефон, – добавляет Гис, явно пытаясь добавить как можно больше позитива. – Это может дать нам какие-то зацепки. Помните тот предоплаченный номер, по которому звонил Эсмонд? Если он занес его в память вместе с именем, то мы сможем отследить номер. Естественно, при условии, что Бакстер сможет взломать эту гребаную штуку.

Бакстер корчит гримасу притворной скромности, и в комнате раздается приглушенный смех. Но я его не слышу. Подхожу к доске и смотрю на наши временны'е выкладки. В первый раз за все время я чувствую приступ сомнения. Неужели все мы ошибались? Неужели с самого начала перевернули всё с ног на голову?

– Эта свидетельница, которая видела Эсмонда в баре в ночь пожара, – я поворачиваюсь к Эв, – эта организаторша. Ведь это ты с ней говорила тогда, правильно?

– Да, босс, – Эв хмурится. – А что с ней не так?

– А она абсолютно уверена, что это был он?

– Вроде бы да. – Верити слегка бледнеет. – Но, если хотите, я могу поговорить с ней еще раз.

– Да, хочу. И, пожалуйста, как можно быстрее.

* * *

Запись телефонного разговора с Тони Фарлоу, 15 января 2018 г., 18:55.

Разговор провел и. о. детектива-сержанта К. Гислингхэм.

К.Г.: Мистер Фарлоу? Я звоню из Управления полиции долины Темзы. Это по поводу телефона, который вы сдали в участок на Сэвилл-роу.

Т.Ф.: Долина Темзы? Далековато вы забрались, нет?

К.Г.: Это очень важно. Я сейчас перешлю вам фото. Фото человека, которому принадлежит телефон. Посмотрите на него и скажите, когда вы могли подхватить этого человека.

Т.Ф.: Столько шума из-за какого-то пустячного телефона, но, как скажете…

Пауза. Раздается сигнал поступившей почты. А, ну да, я помню этого парня. Он сел на Грейт-Куин-стрит. Я еще подумал, что он живет в одном из тамошних отелей.

К.Г.: А когда это было?

Т.Ф.: Ну и вопрос… Точно пару недель назад – со всеми этими праздниками и так далее…

К.Г.: Второго, во вторник? Или третьего, в среду?

Т.Ф.: Скорее всего, в среду. Да, теперь вспомнил. Я с утра был записан к врачу, поэтому выехал позднее, чем обычно. Он был одним из первых пассажиров.

К.Г.: А во сколько вы его посадили?

Т.Ф.: Где-то в полдень.

К.Г.: А вы не помните, где он вышел?

Т.Ф.: На Виктории. На вокзале, а не на автобусной станции.

К.Г.: А он не говорил, куда направляется?

Т.Ф.: Неа. Он вообще со мной не разговаривал. Все время таращился на что-то в телефоне. Скорее всего, тогда он его и выронил.

К.Г.: Он был с багажом?

Т.Ф.: Не, только с одной из этих выпендрежных сумок для лэптопа. Думаю, что он не планировал останавливаться там, куда ехал.

* * *

– Как только мы поняли, где искать, то сразу же обнаружили его, – это говорит Бакстер на утреннем совещании. На экран он вывел изображение – запись с камер наружного наблюдения на вокзале Виктория во второй половине дня 3 января. Обычное крупнозернистое изображение, но сомнений нет – это действительно Эсмонд.

– Вот он садится на поезд в четырнадцать тридцать до Брайтона, – изображение меняется. – А это он после того, как сошел в Брайтоне в пятнадцать двадцать четыре. В городе провел два часа, а в семнадцать сорок вернулся на вокзал, чтобы сесть на поезд в семнадцать сорок шесть до Лондона.

– Брайтон? – подает голос Куинн. – А какого хрена он там делал?

– Если бы я знал, – отвечает Бакстер. – Пока у нас нет ничего, что говорило бы о его связи с Брайтоном. По крайней мере, в «Фейсбуке» об этом ни слова.

– А мы уверены, что он вернулся в Лондон, а не сошел где-то по дороге?

– Например, в гребаном Гатвике[222], – бормочет себе под нос Куинн, который прекрасно знает, что мы проверили все порты и аэропорты, но тем не менее не может сдержаться.

– Пока мы еще не обнаружили, как он вернулся на Викторию, – говорит Бакстер. – Там, прямо перед Хэйвордс-Хит, поезд сошел с рельсов, так что пришлось подтягивать подъемное оборудование, прожектора и бог знает что еще. И все замерло на два часа. Поезд добрался до Лондона только после девяти, и на вокзале царил полный хаос. Так что мы все еще отсматриваем записи.

– Отлично, – говорю я, – продолжайте. Нам надо точно выяснить, куда Майкл Эсмонд направился той ночью. Пусть даже он просто вернулся в тот же самый паб.

Я поворачиваюсь к Эверетт, которая слегка краснеет.

– Я только что говорила с этой организаторшей, босс. Боюсь, что она запудрила нам мозги. Она все еще думает, что это был Эсмонд, но он сидел спиной к ней, поэтому она не уверена на все сто. Как я поняла, она узнала куртку, но лица его не видела.

– Твою мать! – восклицает Куинн. – Да кто вообще обращает внимание на эти гребаные куртки?

В глазах Сомер можно прочитать: «Уж чья бы корова мычала…», но все предпочитают промолчать.

– Одно мы знаем точно, – говорю я. – Эсмонд совершил свою таинственную поездку в Брайтон всего за несколько часов до того, как вспыхнул его дом. И я не собираюсь считать это простым совпадением, пока мы этого не докажем.

Все кивают и обмениваются быстрыми взглядами: сотрудникам хорошо известно мое отношение к всяческим совпадениям.

– Нам надо связаться с полицией Сассекса и проверить такси и автобусы – может быть, удастся выяснить, куда направился Эсмонд со станции. Куинн, почему бы вам этим не заняться? Морской воздух отлично прочищает мозги. – Раздается несколько смешков, но сегодня он их заслужил – все утро вел себя как чмо. – А еще лучше, если вы прокатитесь туда на вашей новой роскошной машине…

* * *

Отправлено: Чт 16/01/2018 в 10:54

Важность: High

От: TimothyBrownTechUnit@ThamesValley.police.uk

Кому: DCEricaSomer@ThamesValley.police.uk

Тема: Дело № 556432/12 Феликс-Хаус, Саути-роуд, 23 – трекинг спутникового телефона

Привет, Эрика,

Нам удалось отследить разговор, о котором ты говорила. Телефон, о котором идет речь, находился в момент разговора в открытом море. Не буду грузить тебя техническими деталями, но «Фридом-2» находилась в тот момент в двадцати милях от побережья Португалии.

Обращайся, если понадобится что-то еще, – всегда рад помочь.

Пока,

Тим

* * *

Подогреваемые сиденья в машине имеют свои недостатки. Конечно, ехать с ними гораздо комфортнее, но вот когда вылезаешь из машины, то разницу замечаешь сразу. А когда за бортом температура ниже точки замерзания и с моря дует ветер, в Брайтоне холодно, как в морге.

Куинн запирает машину и направляется к полицейскому управлению. С архитектурной точки зрения это точная копия штаб-квартиры полиции долины Темзы. Приземистая, квадратная, функциональная. Куинн получает пропуск и в течение пятнадцати минут околачивается по коридорам. Он уже готов подойти к дежурному еще раз, когда появляется полицейский в форме.

– Детектив-констебль Куинн? Я констебль Алок Кумар. Ваш сержант сообщил о том, что вы приезжаете.

Куинну требуется какое-то время, чтобы понять, что парень имеет в виду Гислингхэма. От старых привычек трудно избавиться.

Когда они проходят по помещению офиса, люди поднимают головы от своих компьютеров. Некоторые просто отмечают про себя, что в помещении появился незнакомец. Пара женщин задерживает на Куинне взгляд. Одна из них улыбается. День начинает казаться констеблю не таким уж мрачным. Хотя он все еще не отошел от этого гребаного холода – комната тоже напоминает ледник, и все в ней одеты в свитера.

– Я извиняюсь за этот холод, – добродушно произносит Кумар, – но отопление опять пошаливает. – Он придвигает к столу свободный стул для Куинна, садится, включает компьютер и переходит в режим воспроизведения видео. – Вот. Автобусная компания прислала все записи с камер наружного наблюдения за тот день.

– Класс. Спасибо.

– Когда закончите, мы можем съездить на вокзал и поговорить с таксистами.

Кумар улыбается. У него на удивление хорошие зубы.

– Кофе?

– Не откажусь… – Куинн поднимает голову.

– Кофеварка на кухне. Вторая дверь по левой стороне.

* * *

В это время в Оксфорде Гислингхэм паркуется в самом конце Ботли-роуд. Он тоже с кофе, то есть с двумя порциями, купленными в кафе в торговом центре. Гис залезает в машину и передает Эверетт картонный поднос. Та берет один из стаканчиков и обхватывает его ладонями. Сержант захлопывает дверь, и стекла машины сразу же запотевают.

– У тебя нос ярко-розового цвета.

– Эй, приятель, – говорит Эверетт с резким американским акцентом, состроив ему рожу, – а как так получается, что девчонки от тебя без ума?

– Выдаешь свой возраст, Эв, – ухмыляется сержант. – Этой рекламе, наверное, лет тридцать.

– Скорее сорок, – отвечает Верити, продолжая гримасничать. – А вот мне гораздо меньше. Но я прощаю тебя за недостаток обходительности, потому что ты купил мне кофе. – Она делает глоток. – Ну, и куда дальше?

Гислингхэм сверяется со своим блокнотом. Утром телефон Эсмонда доставили со специальным курьером. И им наконец хоть чуть-чуть, но повезло: паролем оказывается практически первая же комбинация цифр, которую набирает Бакстер. 1–9–7–8 – год рождения Майкла Эсмонда.

– Не надо недооценивать идиотизм всех этих якобы умников, – сурово комментирует цифры Бакстер.

Они получают доступ к записям Эсмонда (ничего интересного), к его личной почте (еще один пароль, пока что не взломанный) и последнее, но от этого не менее важное – к его телефонной книге. В ней они разыскивают неуловимый предоплаченный номер, по которому Эсмонд звонит начиная с прошлого лета. В книгу он был занесен под именем Гарри. Когда Бакстер оглашает имя вслух, все только недоуменно переглядываются. Имя «Гарри» нигде не появлялось – ни среди коллег Эсмонда, ни среди студентов, ни среди его контактов в «Фейсбуке». А когда Сомер звонит Филиппу Эсмонду, чтобы узнать у него, то тот тоже говорит, что ничего не знает. Этот факт сам по себе вызывает у всех повышенный интерес. Иногда отсутствие каких-то фактов бывает не менее информативно, чем их открытие. Так что последние два часа они проверяют места, где находился «Гарри» в те моменты, когда Эсмонд ему звонил. Правда, пока безрезультатно – про «Гарри» никто ничего не знает. И вот теперь им предстоит проверить последнюю точку. Гис смотрит на ряд домов на противоположной стороне улицы.

– Это должно быть где-то здесь.

– Ладно, дай только допить кофе.

Какое-то время они сидят, наблюдая за группой тинейджеров, которые, смеясь, проходят мимо, не обращая никакого внимания на мороз.

– А здорово, наверное, быть студентом, – замечает Гислингхэм.

– Это не студенты. – Эв смотрит на них сквозь стекло. – По крайней мере, не наши. Они из молодежного хостела. – Тут она толкает Гислингхэма и заканчивает таинственным шепотом: – Их выдают рюкзаки.

Гислингхэм демонстрирует притворное восхищение:

– Послушай, а ты никогда не задумывалась о карьере детектива? Знаешь, мне кажется, у тебя талант.

Она еще раз дает ему под ребро, и они какое-то время сидят молча. На ветровое стекло падает несколько капель дождя.

– Ну что, пошли? – Эверетт допивает свой кофе.

* * *

К четырем часам Куинн чувствует, что с него достаточно. Ко всему прочему, пошел дождь, и он уверен, что успел подхватить простуду. За это время Гарет переговорил с семнадцатью водителями такси и четырьмя диспетчерами в парках, но ни один из них не узнал Майкла и не имел ни малейшего понятия, куда тот делся после того, как исчез с камер наружного наблюдения, закинув на плечо сумку с лэптопом и направившись к выходу. К тому времени, когда Куинн возвращается к полицейскому управлению, чтобы забрать машину, обувь у него насквозь мокрая, а настроение ниже плинтуса. И вид улыбающегося (и абсолютно сухого) констебля Кумара его отнюдь не улучшает.

– Ну что, детектив-констебль Куинн, удачно прогулялись?

– Вот уж нет так нет. – Гарет бросает на него сердитый взгляд.

– Очень жаль, – улыбка исчезает с лица Кумара. – Хотите зайти и подсушиться?

– Если не возражаете, я лучше поеду.

– У меня тут появилась одна идейка… – с сомнением произносит Кумар.

– Да неужели?

– Я еще раз просмотрел записи с вокзала. Там две камеры – одна внутри и одна снаружи. В три двадцать шесть дня камера в помещении вокзала показала, как он направляется к выходу и исчезает из поля зрения.

– Ну, и дальше что? – Куинн произносит это немного резче, чем собирался, и видит, как Кумар слегка вздрагивает.

– Просто на внешней камере он появляется только через две минуты и пятнадцать секунд. Вот я и попытался понять, что он делал все это время…

– Зашел в туалет?

– Вокзальные туалеты расположены в противоположной стороне. – Констебль качает головой.

– Ну, и каков же ответ?

– Я думаю, что он изучал карту района. Она висит возле дверей, и с камеры ее не видно. А это значит, что он не знал, куда ему идти. Это было место, в котором он раньше никогда не бывал.

Куинн открывает рот и вновь его закрывает. Он недооценил этого парня.

– Хорошо, предположим, вы правы. И что это нам дает?

– Думаю, что это исключает встречу с другом, – приободряется Кумар. – А так как мы не смогли найти ни таксиста, ни водителя автобуса, которые его узнали бы, то можно предположить, что он отправился пешком. – С этими словами констебль достает из кармана карту. На ней красной ручкой проведен круг с центром на вокзале. – Вот куда он мог дойти за тридцать минут, если предположить, что двигался он в нормальном темпе.

– Вы посчитали, что он шел полчаса, потом час провел там, куда шел, – Куинн берет у него из рук карту, – а потом полчаса возвращался на вокзал?

Кумар кивает.

– Мне кажется, что с этого вполне можно начать. И, вполне возможно, на всех основных направлениях мы найдем камеры наружного наблюдения. По крайней мере, на расстоянии мили, или около того, от вокзала. А это уже кое-что…

– И у нас есть еще одно преимущество. – Куинн все еще внимательно изучает карту.

– О чем вы? – хмурится Кумар.

Гарет поднимает на него глаза и ухмыляется:

– Половина этого круга расположена в гребаном море.

* * *

Отправлено: Чт 16/01/201 в 19:35

Важность: высокая

От: AlanChallowCSI@ThamesValley.police.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk, CID@ThamesValley.police.uk

Тема: дело № 556432/12 Феликс-хаус, Саути-роуд, 23, – дополнительные проверки

По вашему запросу я дополнительно проверил одежду Мэттью Эсмонда. На ней нет никаких следов горючего вещества. На руках во время вскрытия тоже ничего обнаружено не было. Конечно, всегда есть вероятность того, что он был очень аккуратен и/или надел перчатки, но, на мой взгляд, подобная предусмотрительность у мальчика его возраста маловероятна.

* * *

– С последним адресом мы тоже пролетели, – говорит Эверетт. – Там никто ничего не слышал ни о каком «Гарри», не говоря уже о Майкле Эсмонде. Хотя мужик, с которым мы говорили, явно узнал лицо на фотографии. Но он сказал, что, должно быть, видел его в новостях.

8:15 утра. Гис старается согреться, прислонившись к радиатору у меня в кабинете. На улице только начинает рассветать. Свет фонарей окрашивает каменные здания в оранжевый цвет.

– А ты ему веришь – этому мужику?

– Да выглядит он вроде бы нормальным, – подумав, отвечает Гис.

– Что еще дал нам телефон Эсмонда?

– Бакстер его досконально изучил. – Сержант качает головой. – Боюсь, ничего интересного. Последний раз ему звонила жена – третьего января. Наговорила всякое на голосовую почту: мол, сожалеет, что не позвонила накануне, но она слишком устала, что она дома, что Захария болен и что она просит Майкла перезвонить. Чего он, естественно, так и не сделал.

– Потому что к тому времени уже потерял телефон.

– Вот именно.

– А что там с Брайтоном?

– Об этом вам придется спросить детектива-констебля Куинна. – Гислингхэм сурово смотрит на меня. – Когда и если он соблаговолит осчастливить нас своим присутствием.

* * *

На Саути-роуд Ригби расписывает задания на день. Проведя почти две недели на месте пожара, команда экспертов наконец-то добирается до золотой жилы. Хотя в нынешних обстоятельствах это не лучшее идиоматическое выражение. Мусор и обломки с двух верхних этажей с невероятными предосторожностями разобраны, задокументированы и увезены – теперь эксперты переходят к гостиной, к тому самому месту, где началось возгорание. Комбинация высокой температуры и веса упавших на нее обломков превратила гостиную в закопченное и засыпанное перекрученными фрагментами конструкций помещение. Но они знают, что ищут, – и, обнаружив, не пропустят.

– О’кей, – говорит Ригби, в последний раз сверяясь со списком. – Давайте делить помещение на сектора и приступать.

* * *

Теперь Гарет Куинн чувствует себя намного лучше. И это касается не только его работы, но и жизни в целом. Фаули был прав – уехать из офиса оказалось отличной идеей. Позволило ему взглянуть на происходящее по-новому. Не говоря уже о номере телефона той полицейской, которая строила ему глазки. Что же касается Алока Кумара, то он будет очень полезен: всегда рад выполнить тяжелую работу, а находится так далеко, что никогда не узнает, каких похвал он, Куинн, за нее удостоится. Так что в походке констебля, когда он появляется в офисе в половине десятого утра, присутствует что-то от прежнего Гарета.

Гислингхэм смотрит на него со своего места. Констебль хорошо знает этот взгляд.

– Очень мило, что ты появился, – говорит сержант.

– Попал в пробку. – Куинн бросает на стол ключи от машины.

– Ну, коли уж ты все-таки до нас добрался, то не соблаговолишь ли рассказать мне о своей поездке в Брайтон?

– Конечно. – Куинн улыбается. – Только кофе возьму.

Десять минут спустя он вплывает в переговорную, выдвигает стул, кладет на стол планшет и ставит свой кофе. После чего открывает пакет и начинает поглощать круассан. Шоколадный круассан. Гислингхэм знает, что его пытаются вывести из себя, но одно дело знать, и совсем другое – заставить себя не обращать на это внимания.

– Мне кажется, ты что-то говорил о пробке, – говорит он, не сводя глаз с круассана. От запаха булочки у него урчит в животе.

– Ну да, – отвечает Куинн с набитым ртом.

– Так продолжай с того же места. И что тебе удалось выяснить?

Гарет убирает бумажный пакет и включает планшет.

– С таксерами и автобусниками я вытянул пустышку, – говорит он; изо рта у него сыплются крошки. – Пришлось прийти к выводу, что Эсмонд ушел со станции пешком. А так как у него было всего два часа времени, то отойти он мог максимум на три мили. – Констебль поворачивает планшет к Гислингхэму и откусывает еще один кусок. На пол сыплется миндальная стружка.

Сержант заставляет себя посмотреть на карту на экране планшета.

– А что значат эти желтые значки? – спрашивает он мгновение спустя.

– Камеры наружного наблюдения. – Куинн доедает круассан и отряхивает руки. – В основном на магазинах. Сейчас ребята в Сассексе собирают записи, относящиеся к интересующему нас времени, но это может занять несколько дней.

– А сколько у тебя уже есть?

– Около половины, – подумав, отвечает Куинн. – Может быть, чуть меньше. И пока Эсмонд не обнаружен.

Гислингхэм еще раз смотрит на карту. Гарет, без сомнения, проделал вполне приличную работу. Солидную, надежную полицейскую работу.

– Ладно. – Сержант встает и идет к двери. – Держи меня в курсе.

Как только он скрывается из виду, Куинн улыбается, делает из бумажного пакета комок и бросает его в сторону корзины для бумаг.

– Есть! – вырывается у него, когда комок попадает в самый центр. – Есть еще порох в пороховницах!

* * *

Я веду нудный разговор с супером, рассказывая ему о последних событиях, когда в дверях моего кабинета появляется отчаянно жестикулирующий Бакстер.

Извинившись перед Харрисоном, я встаю:

– Что случилось?

– Сэр, – говорит задыхающийся Бакстер, – мне кажется, вы должны это видеть.

Я иду за ним в ситуационную комнату и впервые замечаю, что Бакстер почти бежит, если он вообще умеет бегать. Я еще никогда не видел его таким возбужденным. Он приглашает меня к экрану. На нем я вижу очередную картинку с вокзала. Люди в шарфах и перчатках с рюкзаками, сумками и чемоданами. То тут, то там виднеются жалкие рождественские украшения…

– Минуточку, это же не Брайтон…

– Нет, босс, – Бакстер кивает. – Это Оксфорд. Вечером третьего января. А вот этот человек, – тут он показывает на мужчину на экране, – Майкл Эсмонд. В ту ночь он не остался в Лондоне, как все мы думали. По какой-то неизвестной нам причине он вернулся домой. И мне кажется, что это как-то связано с его визитом в Брайтон. Иначе и быть не может.

Я смотрю на время в углу экрана.

23:15.

Меньше чем через час его дом вспыхнул.

* * *

Отправлено: Ср 17/01/2018 в 14:35

Важность: высокая

От: PRigby@Oxford.fire.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk, AlanChallowCSI@ThamesValley.police.uk, CID@ThamesValley.police.uk

Тема: Дело № 556432/12 Феликс-хаус, Саути-роуд, 23

Настоящим информирую, что мы добрались до входной двери дома. Четыре стеклянные панели в ней разбиты, но мы не нашли никаких признаков взлома – вопреки нашим ожиданиям, дерево не повреждено, и дверь оборудована высококачественным замком. Так что речь может идти только о стеклянных панелях и о том, не была ли одна из них разбита для того, чтобы облегчить проникновение в дом. Мы еще проведем необходимые тесты, но, на мой взгляд, панели были выбиты изнутри, а не снаружи (то есть их выдавило под напором огня). Добавьте сюда охранную систему и высокие ворота, и вы согласитесь со мной, что проникновение в дом чужих маловероятно. Тот, кто устроил пожар, имел возможность беспрепятственно войти в дом.

* * *

С Брайаном Гоу мы встречаемся в кафе за углом здания факультета физиологии. Он рассказывает мне, что готовит серию семинаров по личному профайлингу и психопатологии, хотя я сильно подозреваю, что единственный профиль, который его волнует, – это его собственный. Лично я считаю, что все эти его академические занятия лишь ступеньки на пути к достижению главной цели. По настоящему его привлекает только телевидение: он мечтает подводить итог очередной серии «По долгу службы»[223] или комментировать программу «Самые темные табу Великобритании»[224]. Все эти годы Гоу пытался работать с писателями, удаляя в их книгах различные несуразности, но настоящих денег это ему не принесло. Помню, как он однажды сказал, что не устает удивляться тому, что наиболее кровавые произведения пишутся обычно наименее агрессивными авторами. Какими-нибудь тихими как мышки дамами среднего возраста или аппетитного вида мамочками при деньгах, одевающихся в «Бодене»[225] и пребывающих в состоянии невротической декомпенсации. Тогда же я сказал ему, что этой теме посвящена серия семинаров, но Гоу решил, что я его разыгрываю.

– У меня мало времени, – с ходу заявляет он. – Слишком много его я в Рождество уделял семье, и теперь надо наверстывать. – Он придвигает к себе сахарницу. – Как Алекс?

Обычно он о ней не спрашивает. Более того, никогда ее в глаза не видел. Почувствовав заминку, Гоу поднимает глаза.

– У вас всё в порядке?

– Да, все хорошо. Просто я с этим делом немного измотался. Наверное, слышали…

– Про пожар? На Саути-роуд?

На улице за окном двое студентов идут в сторону Нового колледжа[226]. Закутанные в шарфы и пальто, они смеются, не обращая внимания на холод. На головах у них надеты вязаные шапочки с ушами и помпонами. Они подходят к уличному фонарю и останавливаются как по команде: молодой человек берет лицо девушки в свои руки и приподнимает его так, чтобы ее рот оказался напротив его. Красиво, как в балете.

Гоу следит за моим взглядом и приподнимает брови.

– Лично для меня нет ничего страшнее, чем вновь оказаться двадцатилетним… Но мы заговорили о пожаре – вы его хотите обсудить?

– Кое-что здесь упорно не бьется. – Кивнув, я рассказываю ему все, что нам удалось узнать – об Эсмонде, о семье, об обвинении, о деньгах. Или об их отсутствии.

– А мне казалось, что в тот вечер его видели в Лондоне…

– Нам тоже. Но когда мы еще раз поговорили со свидетельницей, она дала задний ход и теперь не может точно подтвердить, что это был действительно он.

– Понимаю. То есть все это время вы искали совсем не там…

Он говорит это совершенно индифферентно, но меня его слова задевают. Может быть, потому, что полчаса назад Супер сказал мне то же самое почти теми же словами.

– И это точно поджог… – продолжает размышлять Гоу.

– Мы все еще ждем окончательного вердикта, но считаем, что это вполне рабочая теория.

– И вы уверены, что все члены семьи были живы в момент начала пожара?

Вопрос звучит несколько странно, но, если я прав, он не настолько нелогичен, как это может показаться.

– Мать и старший мальчик – абсолютно точно. Но патологоанатом не был столь категоричен при вскрытии младшего.

Гоу откидывается на спинку кресла:

– Мне надо знать гораздо больше об этом Эсмонде, прежде чем я смог бы…

– И?..

– И я бы начал с гипотезы о деструктивной личности.

Именно это я и ожидал от него услышать. Все наконец встает на свои места. Это крутится у меня в голове вот уже несколько дней, но каждый раз, когда об этом задумываюсь, я не могу отбросить тот факт, что Эсмонд был в Лондоне. Телефон, свидетельница – все улики на его стороне. Правда, теперь мы знаем, что в Лондоне его не было.

– Теоретически он отвечает абсолютно всем критериям, – продолжает Гоу. – Даже слишком, если говорить начистоту. Высокообразован, успешен, очень неравнодушен к тому, как его воспринимают окружающие, – и вдруг совершенно неожиданно сталкивается с банкротством, или с обвинением, или еще с чем-то, что может повлечь за собой сильное понижение социального или профессионального уровня. А здесь еще и его сорокалетие… Вы не поверите, как эта цифра может повлиять на человека. Особенно на мужчину, чье самоуважение зависит от его статуса и успеха. Они начинают задаваться вопросом: «И что, это все, чего я достиг? Неужели все?» Побывал там-то, сделал то-то. Успел разочароваться в том-то… Самому факту убийства семьи обычно предшествуют серьезные изменения в поведении: человек в таком состоянии становится импульсивным, агрессивным, непредсказуемым, неразборчивым в сексуальных связях – именно то, что произошло с вашим клиентом…

– Хотя Эсмонд категорически отрицает это обвинение.

– Вот именно. Хотя он это и отрицает. Если послушать вас, то весь его мир на грани катастрофы.

– Его мир. Но не мир его семьи. И даже если ему захотелось покончить счеты с жизнью, совсем не обязательно было убивать их.

– Некоторые из этих людей убеждают себя, что таким образом оказывают своей семье услугу. – Гоу пожимает плечами. – Спасают ее от публичного позора или потери привычного уровня жизни.

– А другие?

– У них могут быть довольно темные мотивы. Некоторые встают на позицию «если не моя, то вовсе ничья». Именно поэтому многие поджигают именно семейный дом – это для них как символический, так и реальный акт разрушения. Некий способ вновь взять под контроль ситуацию, которая контролю уже не поддается.

– Но каким образом они умудряются оправдывать подобные действия?

– А они их не оправдывают – по крайней мере, не в том смысле, о котором думаете вы. После того как принимается решение о самоубийстве, обычные человеческие правила перестают действовать. Даже если речь идет о столь глубоко укоренившемся табу, как убийство собственных детей.

– Но Эсмонд не убил себя. Насколько нам это известно.

– А может быть, вы просто еще не успели найти тело? – Брови Гоу лезут вверх.

Такой вариант не исключен. Вокруг леса, где трупы могут лежать месяцами.

– Но если он хотел разом со всем покончить, – продолжаю я со своими вопросами, – тогда зачем было выбирать такой сложный вариант убийства семьи и при этом не убить и себя заодно?

– Дело в том, – Гоу подносит чашку к губам, – что только около семидесяти процентов деструктивных личностей убивают сами себя. Не многим это известно. Некоторые из них пытаются, но либо терпят неудачу, либо у них в последний момент сдают нервы. Поищите в Сети Жан-Клода Романа[227] – совершенно потрясающий случай; сейчас они собираются сделать о нем фильм…

– Но если они не умирают, то что же делают в дальнейшем?

– Убегают. – Гоу смотрит на меня сквозь очки. – Как правило. И если их ловят, то они заявляют о частичной невменяемости – каком-нибудь психологическом срыве или внезапном помрачении рассудка.

Я хорошо помню, что у Эсмонда в юности уже был один случай диссоциативного поведения. Неужели Сомер была права, когда спрашивала меня, не может ли он повториться? Когда я рассказываю этот эпизод Гоу, тот кивает.

– Не исключу. По крайней мере, до того, как сам с ним не поговорю. Вполне может возникнуть какая-то посттравматическая реакция. Естественно, после самого происшествия.

– А до него? Не мог ли у него приключиться нервный срыв или помрачение рассудка, о которых вы только что говорили?

Гоу мрачнеет.

– Джек Левин, один из ведущих экспертов в этой области, говорил: «Убивая, они совершают акт возмездия. Такие убийства не бывают спонтанными». – Он допивает свой кофе. – Именно поэтому я и спросил, были ли жена и дети живы в момент начала пожара. Деструктивная личность никогда не рискует тем, что кто-то может остаться в живых. Это же относится и к актам сожжения – некоторые из них даже баррикадируются, дабы быть абсолютно уверенными, что пожарные не смогут до них добраться. И обычно они используют очень много горючих веществ. Классическая ситуация, когда все ставится с ног на голову.

И в этом он тоже не ошибается – Пол Ригби ищет именно эти следы.

Гоу вынимает телефон и начинает прокручивать экран.

– Я послал вам сноску. Возможно, вы и помните этот случай, но освежить некоторые детали не помешает. – Он кладет телефон на стол. – А есть результаты токсикологии?

– Жена сидела на антидепрессантах и пила. Мы очень надеемся, что она ничего не подозревала. А еще она была беременна.

– Ну, вот вам и еще одна соломинка на спину верблюда[228]. – Гоу кивает. – Если, конечно, Эсмонд знал об этом. А эта история с Джордан и харрасментом могла сыграть роль спускового крючка. И после этого все покатилось в пропасть уже со скоростью курьерского поезда.

Какое-то время мы молчим. Молодежь за окном возобновляет свой путь. Белое облачко их дыхания летит вслед за ними.

– Надо еще не забывать, – говорит Гоу, отодвигая пустую чашку, – что такие убийства обычно очень тщательно планируются, иногда в течение многих месяцев. Особенно если преступник ищет способ выбраться из создавшейся ситуации, а не положить ей конец. – Он начинает собирать вещи. – На вашем месте я бы повнимательнее присмотрелся к его финансам – проверил бы, не снимал ли он значительные суммы. Если да, то для меня это стало бы красным флагом – если он подумывал о новой и ничем не омраченной жизни, то вполне мог заначить наличность, прежде чем остались одни головешки. – Он смотрит на меня. – Ну, вы понимаете, это просто к слову пришлось.

– Бакстер уже их изучил. Пару недель назад Эсмонд снял две тысячи наличными. Но их надолго не хватит…

– Не хватит на то, чтобы сделать себе новые документы и перегруппироваться? Только меня не спрашивайте – я простой психолог. А вот вы – детектив.

Туше[229].

– А что еще нам стоит поискать? Кроме него самого, конечно.

– Могут быть случаи домашнего насилия. Такого, что не бросается в глаза и о котором жена предпочла не заявлять. Но она могла поделиться с кем-то близким. С подругой, сестрой…

– Ее родители ничего об этом не говорили. Очевидно, что ее отец Эсмонда сильно недолюбливал, и я сомневаюсь, чтобы он молчал, если нечто подобное имело место быть.

– Тогда спросите мать. И в отсутствие отца.

Я мог бы и сам догадаться.

– Надо позвонить Эверетт. Она у нас на связи с семьей. Хотя, честно говоря, у меня такое впечатление, что Гиффорды хотят, чтобы мы держались от них подальше.

Гоу встает.

– Если что, я на связи.

* * *

Добравшись до дома, я сую замороженную еду в микроволновку, включаю компьютер на кухне и открываю ссылку, которую переслал мне Гоу. Это сюжет из «Преступлений, потрясших Британию»[230]. Я позволяю себе улыбнуться – неудивительно, что Гоу столь прилежно изучает подобные шоу. Но он прав в том, что касается этого дела: прошло уже десять лет, но я его помню. Кристофер Фостер, миллионер из Шропшира, с особняком и гаражом, полным спортивных машин, конюшнями беговых лошадей и отличной коллекцией охотничьих ружей. Их-то он и использовал. Сначала на животных, а потом на жене и дочери. Передо мной леденящая душу съемка с камер наружного наблюдения, на которой он в три часа утра убивает своих лошадей, а потом таскает канистры с бензином, начав с фургона для перевозки лошадей, чтобы заблокировать подъездную аллею. Спокойная, целеустремленная фигура с лицом, лишенным всех черт из-за низкого качества съемки. Через несколько минут дом и надворные постройки вспыхивают, а Фостер лежит в своей постели, все еще живой, и дожидается, когда пламя доберется до него.

Раздается сигнал таймера, и я вытаскиваю свою хилую лазанью. А потом вновь включаю видео. Интереснее всего смотреть на людей, которые знали Фостера лично. На его личного помощника, который характеризует его как человека, склонного к состязательности и полному контролю над окружающими. На его брата, рассказывающего о том, как Фостер издевался над ним в детстве. А потом в дело вступают психологи, которые начинают рассуждать, стал ли основной причиной произошедшего финансовый крах Фостера или во всем виновата его тайная жизнь, о которой не знала ни одна живая душа и которая вдруг оказалась под угрозой немедленного и полного разоблачения…

Потом звонят в дверь, и, открыв ее, я оказываюсь на мгновение ошарашенным: передо мной стоит человек в светоотражающем костюме, черных легинсах, велосипедной каске и с поясной сумкой. Выглядит он в точности как разносчик еды.

– Простите, но вы, по-видимому, ошиблись. Я ничего не заказывал.

– Инспектор Фаули? – обращается он ко мне. – Я Пол Ригби. Эксперт пожарно-спасательной службы.

– Черт… простите меня. Я вас не узнал.

– Надеюсь, вы не возражаете, что я явился без приглашения? Живу я всего в миле от вас, так что мне показалось, что так будет проще, чем по телефону.

– Ну конечно. – Я делаю шаг в сторону и открываю дверь. – Заходите.

Он переступает через порог и начинает вытирать ноги о коврик.

– Я ненадолго, – говорит Ригби. – Жены сегодня вечером нет дома, и мне надо возвращаться к детям. Но мы кое-что нашли, и я решил, что вы захотите это увидеть.

Я жестом приглашаю его на кухню и прохожу вслед за ним. Он отказывается от вина, но соглашается выпить безалкогольного пива, бутылка которого уже давно одиноко болтается в холодильнике.

Взглянув на экран лэптопа, Ригби видит изображение дома Фостера сразу же после пожара: провалившаяся крыша, само здание, продолжающее дымиться, и тент экспертов-криминалистов, натянутый над тем местом, где лежат тела погибших.

– Не похоже на Саути-роуд…

– Это дом Кристофера Фостера.

Очевидно, что в дальнейших объяснениях он не нуждается.

– Значит, мои люди не единственные, кто считает, что это дело рук кого-то из членов семьи, – Ригби кивает. – Вы тоже к этому пришли, правда?

– Мы только что узнали, что Эсмонд в тот вечер вернулся в Оксфорд, – я протягиваю ему открывалку, – и времени на то, чтобы все поджечь, у него было более чем достаточно.

– А жена и дети спали в доме. – Это не вопрос, а констатация факта – Ригби давно в профессии.

– Так о чем вы хотели со мной поговорить? – Я глубоко вздыхаю.

Он достает телефон из сумки и начинает что-то искать в альбоме.

– Мы нашли вот это.

Передо мной зажигалка. Почерневшая, как и всё в этом доме, но под слоем сажи видно, что она металлическая. Золотая.

– Если верить клейму, сделана в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году, – поясняет Ригби.

Я продолжаю вопросительно смотреть на него, и он кивает.

– Литое золото. Должно быть, стоит уйму денег.

– И где же вы ее нашли?

– В гостиной. Мы еще не расчистили все помещение, но я посчитал своим долгом сразу же сообщить вам об этой находке. Мы сами не знали, что это такое, пока не отчистили ее.

– Полагаю, что об отпечатках пальцев спрашивать глупо.

– Огонь об этом позаботился. – Он качает головой. – Но тут есть кое-что еще… – Ригби находит еще одно фото и протягивает мне телефон. На одной стороне зажигалки – гравировка:

Майклу в восемнадцатый день рождения. С любовью, от мамы и папы.

Я поднимаю глаза на Ригби, и он пожимает плечами.

– Естественно, что мы никогда не узнаем, где она находилась перед тем, как обрушился потолок. А могла она быть где угодно – на кофейном столике или в одной из верхних комнат…

– Но, будучи курильщиком, он должен был носить ее с собой, или нет?

– А вы как поступаете?

Конечно, ношу с собой. Это одна из тех вещей, которые я проверяю совершенно автоматически: ключи, телефон, зажигалка…

– Но ведь если он поджег дом, то не стал бы оставлять зажигалку, правильно? Он же должен был понимать, что рано или поздно мы ее найдем?

– Мне приходилось видеть нечто подобное. – Ригби качает головой. – Поджигатели всегда недооценивают, как неожиданно быстро вспыхивает горючее вещество. Похоже на внезапный удар – такой быстрый, что вы роняете все, что у вас в руках. А уж если что-то уронили, то шансов поднять нет никаких. – На лице у него появляется гримаса. – Даже если это семейная реликвия.

* * *

– Это что же получается, – говорит Бакстер, – он сжигает свою старую жизнь и спокойно переходит к новой, на другом месте? И все так просто?

Идет утренняя пятиминутка, и я только что потратил полчаса времени, чтобы рассказать всем о том, что мне поведал Гоу и что обнаружил Ригби.

– Как хотите, но я с этим никогда не соглашусь, – говорит Куинн. – Если Эсмонд хотел начать все сначала, то ему нужны были деньги. Много денег. Ладно, он снял две штуки наличными, но этого ему никак не хватило бы. Ни под каким видом. И зачем было затевать поджог именно в тот день, когда машина в сервисе?

– Он все равно не воспользовался бы своей машиной. – Эверетт качает головой. – Слишком легко обнаружить.

В последовавшей за этим тишине Гислингхэм берет маркер и подходит к доске, на которую записывает новые данные. Новые гипотезы и новые вопросы, на которые нам предстоит ответить. Когда он пишет слово «Бегство» и ставит возле него знак вопроса, в тишине раздается голос Сомер:

– Для того, чтобы начать все сначала, вовсе не нужно убивать свою семью.

– Не нужно. – Я смотрю прямо на нее. – Но у нас у всех перед глазами стоит человек, находящийся в состоянии тяжелого стресса. Не забывайте, один раз он уже убегал.

– Правда, тогда ему не пришлось сжигать собственных детей, – ледяным тоном негромко замечает Эверетт.

– Масса мужчин, которые думают, что хотят изменить жизнь, в действительности хотят поменять жену… – начинает Сомер.

– Это правда, – прерывает ее Гислингхэм. – Большинство парней не хотят жить сами по себе – они просто не знают, как это делается…

– А вы, сержант, уже поняли, как пользоваться стиральной машиной? – раздается голос из заднего ряда, и все смеются.

Гислингхэм ухмыляется и на мгновение становится похож на старого Гиса.

– Я даже знаю, для чего существует режим деликатной стирки. Так что не надо…

Я жду, пока все затихнут.

– У нас нет никаких данных, которые говорили бы о том, что у Эсмонда была подружка.

– А этот «Гарри»? – Эв выразительно смотрит на меня. – Это ведь мы сами решили, что он водопроводчик или что-то в этом роде…

– Не похоже, – подает голос Бакстер. – Слишком уж часто звонил ему Эсмонд.

– …Но он ведь мог быть и любовником. Что, если Эсмонд был голубым?

– И все это время играл на публике роль счастливого мужа? – Куинн складывает руки на груди. В его голосе я слышу сомнение.

– Это ведь нельзя исключить полностью, не так ли? – Эв пожимает плечами.

– Был же с ним этот случай в школе, – негромко говорит Сомер. – Его брат решил, что это были подростковые эксперименты, но вдруг он ошибся? Что, если это осталось у Эсмонда на всю жизнь? И только теперь оно наконец вырвалось наружу?

– А есть еще какие-то следы его общения с Гарри? – спрашиваю я. – В социальных сетях? По электронной почте?

– Я все еще жду доступа к его рабочему аккаунту, – говорит Бакстер, – но, мне кажется, там мы ничего не найдем. Особенно если то, что сказала Эв, имело место.

– А что с его личным аккаунтом?

– Я все еще не могу обойти пароль, босс. – Бакстер слегка краснеет. – Простите, но это не было в приоритете…

– Считай, что теперь стало.

– Уже делается, – Бакстер кивает.

Я поворачиваюсь к сидящим в комнате:

– Если Майкл Эсмонд все еще в Оксфорде – и неважно, с «Гарри» или без него, – то где он может быть? А если его здесь нет, то куда он мог уехать? Кредитками он не пользовался – значит, расплачивается наличными.

– То есть две штуки все-таки не помешали, – говорит Эв, мрачно кивая Куинну.

– Мы начнем искать на поездах и в автобусах, – говорит Гислингхэм. – То есть, я хотел сказать, начнет детектив-констебль Куинн.

Последний закатывает глаза, но я притворяюсь, что не замечаю этого.

– И еще, Эв, переговори с миссис Гиффорд еще раз, ладно? Надо проверить, прав ли был Гоу, когда говорил о домашнем насилии. Если Саманта кому-то и говорила об этом, то это вполне могла быть ее мать… О’кей, пока это все. – Я оглядываю комнату. – И пока все новости об Эсмонде должны остаться в пределах этой комнаты, договорились? Я не хочу, чтобы они утекли до того, как мы будем готовы сделать официальное заявление, – смотрю на Эверетт. – Гиффордов это тоже касается. По крайней мере, на сегодняшний день.

– Понятно, босс, – кивает она в ответ.

Раздается телефонный звонок – Асанти снимает трубку, а потом смотрит на меня.

– Сообщение для вас, сэр. Вас и детектива-сержанта ждут. На Саути-роуд.

* * *

Запись телефонного разговора с Лорой Гиффорд, 18 января 2018 г., 11:15.

Разговор провела детектив-констебль В. Эверетт.

В.Э.: Мне очень жаль, миссис Гиффорд, что приходится вновь вас беспокоить. Я понимаю, в каком состоянии вы сейчас находитесь…

Л.Г.: Не знаю, что бы я делала без Грега. Никак не могу все это осмыслить. К этому же невозможно подготовиться, правда? К тому, что будешь присутствовать на похоронах собственного ребенка. Я уже не говорю о внуках… Вы с Грегом хотите поговорить?

Э.В.: Знаете, честно сказать, я надеялась застать вас одну. Знаю, как вам сейчас тяжело говорить об этом, но большинство дочерей делятся своими секретами с мамами…

Л.Г.: Простите, я не понимаю, о чем вы.

Э.В.: Семейная жизнь вашей дочери была счастливой? Некоторые слова, ваши и вашего мужа, заставили меня задуматься, не было ли в ней сложностей…

Л.Г.: Не больше, чем в жизни других людей. Майкл был очень любящим супругом и отличным отцом. Понимаю, что, когда мы говорили с вами раньше, Грег был немного резок, но вы же знаете, как могут вести себя отцы, когда дело касается их «маленьких девочек»…

В.Э.: А Саманта никогда не упоминала ничего, что могло бы свидетельствовать о том, что Майкл… простите меня, мне тяжело спрашивать вас об этом…

Л.Г.: Оскорблял ее? Бил? Вы это имеете в виду? Ни словечка – а откуда у вас взялись подобные мысли?

В.Э.: Честное слово, миссис Эверетт, я не хотела вас расстраивать… Но домашнее насилие – это не единственное, что может указывать на проблемы в семье. Как вы считаете, может быть, Майкл был излишне деспотичным? Саманта не упоминала о том, что он диктует ей, как она должна себя вести?

Л.Г.: Конечно, нет. Вы, ребята, все одним миром мазаны – всюду суете свой нос в поисках несуществующих проблем.

В.Э.: Мистер Эсмонд все еще не объявился, миссис Гиффорд. Мы просто пытаемся исключить его из нашего списка подозревае-мых – уверена, что вы нас поймете…

Л.Г.: Нет, я вас не понимаю. Почему бы вам всерьез не заняться поисками того, кто все это совершил? Вот что я хотела бы знать. Моя дочь мертва, мои внуки мертвы – а вы все еще не знаете, кто за это в ответе…

В.Э.: Миссис Гиффорд…

Линия разъединяется

* * *

Когда Гис паркуется на Саути-роуд, вокруг никого нет, за исключением пожилого мужчины в твидовом пальто, идущего мимо, и женщины, толкающей перед собой коляску с крохотным блондинистым мальчиком. На нем бейсболка с надписью «Антигерой» на лбу. Должно быть, он одного возраста с Захарией Эсмондом. На улице моросит дождь, и я поднимаю воротник куртки, пока тащусь по щебенке вслед за Гислингхэмом. Дом выглядит еще хуже, чем в последний раз, когда я здесь был. Теперь все окна в темных потеках и похожи на глаза плачущего клоуна. В горле ощущается влажная сажа.

Через горы мусора к нам пробирается Ригби. Каждый его шаг сопровождается хрустом щебенки.

– Простите, что вытащил вас сюда, но, думаю, вы меня еще благодарить будете. – Он протягивает нам каски. – Без этого на площадку нельзя. – Ригби ждет, пока мы их наденем. – Прошу сюда…

Пройти в здание можно только через задний вход, и мы пробираемся в гостиную по полу, засыпанному пеплом, мусором и кусками штукатурки. То здесь, то там видны куски брезента, которыми они закрыли те последние секции, которые еще не успели разобрать. Ригби останавливается и нагибается, указывая на какието следы на обуглившихся досках.

– Видите? Эти пятна. Если знаешь, что искать, то их можно увидеть повсюду. Это место было просто залито им.

– Бензином? – уточняет Гислингхэм, делая пометки в блокноте.

– Почти наверняка. – Ригби кивает. – Мы послали образцы в лабораторию, чтобы проверить, не соответствует ли он тому, что в сенокосилке. Емкость мы тоже нашли. Сомневаюсь, чтобы на ней остались какие-нибудь следы, особенно принимая во внимание ее теперешнее состояние, но попробовать все равно стоит. – Пожарный выпрямляется. – Судя по пятнам, поджигатель сначала стоял в центре комнаты, а потом стал пятиться к двери, поливая бензином направо и налево. – Ригби пытается изобразить, как он это делал, и машет руками из стороны в сторону, отступая назад. – А вот здесь он остановился.

– А это откуда известно? – Гис хмурится.

Ригби рукой указывает на брезент у ног, а потом нагибается и поднимает его. Под ним видна тяжелая балка и то, что осталось от зеркала в викторианском стиле, стекло которого все еще поблескивает сквозь слой сажи. На меня смотрит мое изображение, разбитое на десятки фрагментов.

Но это не единственное лицо, которое я вижу.

* * *

Сайт газеты «Оксфорд мейл»

Четверг, 18 января 2018 г. Последнее обновление в 13:11

Срочные новости относительно пожара в Оксфорде: Эксперты находят четвертую жертву

Шокирующий поворот событий – предполагается, что пожарные эксперты на Саути-роуд нашли четвертую жертву в выгоревшем эдвардианском особняке. Соседи видели катафалк и мешок с телом, который переносили на носилках. Эксперты работают на месте пожара с 4 января, с того самого момента, как ранним утром пламя было погашено, и все это время они с величайшей осторожностью разбирали руины одной из обвалившихся частей дома в поисках улик, которые могли бы указать на возможную причину пожара. В огне погибла миссис Саманта Эсмонд и ее младший сын, Захария, 3 лет. Ее старший сын, Мэтти, 10 лет, позже скончался в реанимации детского отделения больницы Джона Рэдклиффа от полученных травм.

Сейчас настойчиво высказываются предположения, что четвертая найденная жертва – это Майкл Эсмонд, 40 лет, научный сотрудник факультета антропологии университета, которого последний раз видели еще до начала пожара и который не явился в полицию, несмотря на публичный призыв сделать это.

Те, кто знаком с процедурой проведения осмотра места пожара, предполагают, что, если судить по тому времени, которое потребовалось, чтобы обнаружить тело, оно было найдено на полу в гостиной на первом этаже.

Предполагается, что само возгорание тоже произошло в этой части дома.

Полиция долины Темзы до сих пор отказывается делать официальное заявление.

Представители университета на Веллингтон-сквер также отказались от комментариев.

Миллионные инвестиции в дороги Оксфордшира:

В течение следующих пяти лет правительство планирует инвестировать значительную сумму в дорожную структуру…/читать дальше.

Жительница Хедингтона отмечает свой 100-й день рождения.

Друзья и родственники собрались вместе, чтобы отпраздновать столетний юбилей Хестер Айнсворт, проживающей в Карберри-Клоуз в Хедингтоне…/ читать дальше

В местных школах начался сбор денег для «Спорт релиф»1.

Несколько местных школ и колледжей планируют проведение специальных мероприятий для сбора средств в пользу «Спорт релиф» …/читать дальше

670 комментариев

WittenhamWendy66

Я пропустила что-то совершенно очевидное, или они действительно считают, что это сделал отец – поджег собственный дом с детьми, спящими наверху? В это невозможно поверить – это каким надо быть монстром, чтобы сотворить подобное с собственными детьми?

Turner_Rolland

Таких называют «истребитель семьи»; если бы вы посмотрели по ящику столько же американской байды, сколько посмотрела моя жена, то вы бы всё о них знали

Metaxa88

Об этом есть хорошая статья на основе исследований, проведенных в Университете Бирмингема. Из нее следует, что существуют четыре типа: «фарисеи» – это те, кто проходит через развод, обвиняют во всех бедах мать и после развода звонят ей, чтобы рассказать, что они с ней сделают (очень мило); «разочарованные» – те, кто думает, что все их предали; «параноики» – те, кто считает, что им кто-то угрожает, и, наконец, «аномики» (я тоже не знаю, что это значит) – то есть те люди, которые рассматривают свою семью как символ успеха, а потом неожиданно все вокруг них начинает сыпаться, или они могут стать банкротами – вот ссылка http://www.wired. co.uk/article/family-killers

AndEveSpan1985

И все они мужчины. Вот что удивительно.

* * *

– Если бы я знал, что ты приведешь с собой всю поисковую бригаду, – говорит Бодди, поглядывая сначала на галерею для зрителей[231], а потом на меня, – я бы стал продавать входные билеты.

Я бы мог ответить ему что-то мрачно-ироническое, но в настоящий момент все мои силы брошены на то, чтобы не блевануть в присутствии подчиненных. Мне надо было бы сообразить это и остаться вместе с ними на галерее, но иногда положение лидера обязывает…

Обуглившееся тело, лежащее передо мной на столе, антрацитового цвета, но в некоторых местах на нем виднеются клочья кожи, свисающие с него, как шкурка с очищенного фрукта. А еще можно увидеть бледно-зеленую кость черепа и желтоватые кольца кишок.

– Как видно, – глухо звучит голос Бодди из-под маски, – кадавр находится в классической позе кулачного бойца, характерной для жертв пожаров. Согнутая спина, сжатые кулаки, поднятые к подбородку колени и так далее. – Он смотрит на галерею и повышает голос: – Для неофитов, находящихся среди вас, повторяю, что он не боксировал с Костлявой. Высочайшая температура заставляет белок в мускулах свертываться и сокращаться, что и приводит к подобной боевой стойке.

Бодди подходит к голове трупа.

– Могу подтвердить, что это труп мужчины, но не смогу точно определить рост и вес из-за того, что под воздействием огня фигура значительно съежилась. Кроме того, с таким уровнем обугливания я сомневаюсь, что мне удастся обнаружить какие-то достойные упоминания внешние особенности. За исключением, может быть, вот этого. – И он указывает на одну из сжатых кистей. – Как уже успели заметить наиболее наблюдательные из вас, на пятом пальце левой руки имеется кольцо. – Он вновь поднимает глаза на сидящих наверху. – По терминологии детектива-сержанта Гислингхэма, кольцо надето на «мизинчик».

Я не слышу, как они смеются, но вижу улыбки на их лицах. Эв толкает локтем Гиса, которому удается сохранить на лице ухмылку.

– Будем надеяться, что Алан Чаллоу сможет прочитать на нем что-то интересное, – продолжает Бодди, наклоняясь над черепом, – потому что, как я вижу, наш друг лишился большей части своих зубов.

– Ему на голову свалилась одна из балок, – объясняю я сквозь сжатые зубы.

– Это видно, – сухо отвечает Бодди. – Как не повезло! Боюсь, что разрушения слишком велики, чтобы надеяться на надежную идентификацию с помощью данных дантистов. Тем не менее я, естественно, проведу необходимое рентгеновское исследование, чтобы посмотреть, нет ли у погибшего сросшихся костей, которые могли бы облегчить опознание; но лучше все-таки надеяться на тест ДНК.

Я киваю.

Бодди, вновь склонившись, смотрит на череп под разными ракурсами.

– Интересно… Подозреваю, что в левой лобной части у нас может быть серьезное повреждение. – Он вновь повышает голос: – Для тех, кто сидит на дешевых местах[232], напоминаю, что кости часто ломаются под воздействием температуры, что во время вскрытия затрудняет отнесение имеющихся травм к периоду до или после пожара. Многие вполне компетентные специалисты в таких случаях несут полную хрень.

– Вы хотите сказать, что его мог кто-то ударить?

– Я не говорю, что это невозможно. Так же как вполне возможно и то, что он ударился, потеряв ориентацию в пламени. – Бодди берет в руки скальпель. – Итак, приступим?

В тот момент, когда лезвие врезается в обугленное тело, я поднимаю глаза вверх и вижу, что большинство сотрудников или отвернулись, или вдруг заинтересовались содержимым своих смартфонов. За исключением детектива-констебля Асанти, который продолжает прилежно записывать слова патологоанатома.

* * * ОБСЛЕДОВАНИЕ МЕСТА ПОЖАРА – РАСКОПКИ

ПОСЛЕ ЗАПОЛНЕНИЯ – ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ

Предварительные наброски отчета

Ответственный за проведение экспертизы

ОБЗОР ПРОИСШЕСТВИЯ / КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ

       * * *

Бакстер – единственный из команды, кто не присутствовал на вскрытии, но у него есть на то уважительная причина.

– Я взломал пароль, босс, – сообщает он сразу же, как только я появляюсь в ситуационной комнате. – Тот, который для электронной почты. И тот, который для домашнего компьютера, – тоже.

У меня за спиной раздаются восторженные крики, Бакстер краснеет, но я вижу, что он гордится собой.

– Я обратился к компьютерщикам с факультета антропологии, и они в конце концов дали мне пароль, который он использовал для электронной почты в университете – Xfile9781. Пароль для его частного аккаунта оказался вариацией тех же букв и цифр.

– Так он что, любитель научной фантастики?[233] – спрашивает один из констеблей.

– Скорее он любитель Джиллиан Андерсон, – отвечает ему другой, слегка подтолкнув локтем. – А разве это не относится ко всем нам?

– Совсем неплохо, ребята. – Бакстер улыбается. – Но речь здесь идет об анаграмме. Иксфайл – это анаграмма имени Феликс[234]. Так называется дом.

– А цифры? – спрашиваю я.

– Скорее всего, это относится к семьдесят восьмому году, – объясняет Бакстер. – Год рождения. Как и у него в телефоне.

Эсмонд и дом. Навеки связанные вместе. Иногда пароли могут рассказать очень многое.

– Плохо то, – продолжает Бакстер, – что в его личной почте тоже ничего нет. Никаких следов рискованных связей, будь то с женщинами или с мужчинами.

– И никаких писем Гарри? Вообще никаких?

– Никаких. – Бакстер качает головой. – Такое впечатление, что он использовал почту в основном для покупок на «Амазоне» и заказов еды в «Теско».

Боже, этот человек скучен, как церковная проповедь… В его жизни нет ничего интересного, кроме ухода из нее.

Но Бакстер еще не закончил:

– Я просмотрел все его старые пароли, и оказалось, что все они вариации на тему Феликса и семьдесят восьмого года. Хотя впервые он установил пароль в домашнем компьютере только в ноябре. А сменил его в последний раз второго января. Судя по времени, как раз перед тем, как выйти из дома.

Навстречу разговору с Джордан, конференции в Лондоне и – как нам теперь известно – на встречу с кем-то или с чем-то в Брайтоне.

– И какой же там пароль сейчас?

– Xlife9718 – как исключенный из жизни. То есть мертвый.

Может быть, это простое совпадение. Но вы, я думаю, давно поняли, что в совпадения я не верю.

* * *

29 октября 2017 года, 14:48

67 дней до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

– Всё в порядке?

На пороге кабинета стоит Сэм. Видно, как у нее за спиной ветер треплет голые ветви деревьев. Одна из них трется по крыше и издает звук ненастроенной скрипки.

– Счет из дома для престарелых. – Майкл, нахмурившись, поворачивается к ней.

Сэм входит в комнату, останавливается у него за плечом и смотрит на экран.

– И все это – дополнительные услуги, – говорит Майкл. – Стрижка, педикюр, проверка зрения… Когда это только закончится?

– Может быть, нам стоит подумать о более дешевом заведении? – робко предлагает Сэм. – Филипп сказал…

– И что же сказал Филипп?

– Только то, что ей будет хорошо в любом месте, где ее станут нормально кормить и где ей будет тепло. – Женщина краснеет. – Ведь она все равно не понимает, где находится.

Сэм ожидает его бурной реакции, но Майкл просто сидит перед компьютером и смотрит на экран.

– Я знаю, что она там уже привыкла, но если возникает такая проблема…

Ее муж откидывается в кресле. Под глазами у него темные круги. Неожиданно она задумывается, высыпается ли он.

– На этот месяц денег у нас хватит, а вот на следующий…

Он поднимает на нее глаза. Сэм прикусывает губу.

– Я как раз собиралась тебе сказать…

– Что ты собиралась мне сказать?

– Я сняла немного денег со счета. Прости. Надо было тебя предупредить.

– И сколько же? – Майкл опять хмурится.

– Две тысячи фунтов. – Ее щеки становятся пунцовыми.

– Но зачем тебе понадобились такие деньги? – Муж не отводит от нее взгляда.

– Не мне. Я их одолжила. И получу их назад.

– Одолжила? И кому же, черт возьми? Уверен, что твои родители…

– Речь не о родителях. О Гарри. Деньги я одолжила ему.

– Гарри?

– У него болеет мама, и он отправляет деньги ей.

– И что, надо было давать ему такую большую сумму?

– Прости, Майкл, я не думала, что это какая-то проблема, то есть ты никогда не говорил мне… И я же не вижу отчетов из банка…

– Это все потому, что я не хочу, чтобы ты волновалась.

У нее внутри все переворачивается. На него так много всего навалилось… И не только мама, но и работа, и эта книга, которую, она это знает, он задерживает уже больше чем на полгода.

Сэм обнимает его за плечи и чувствует, как они напряжены. Она ощущает его пульс.

– Прошу тебя, не волнуйся. Он сказал, что все обязательно вернет до конца месяца. Так что мы получим их как раз к Рождеству. Он обещал мне.

* * *

– Босс? Мне кажется, вам надо это увидеть.

Это Бакстер. Я и не знал, что он все еще здесь. Сам я уже собираюсь уходить, но он явно нашел что-то еще. Хотя видно, что это не доставляет ему никакого удовольствия.

– В чем дело?

– Компьютер Эсмонда.

В комнате никого нет, и я решаю не комментировать пакет чипсов и батончики «Марс» у него на столе.

Бакстер садится перед компьютером. Тот не нов, и, судя по царапинам на экране, им активно пользовались. Видны два стикера – один, выцветший синий, сообщает о «Лучшем в Мире Папе», а на втором можно прочитать название сервисной компании: «Честное и реальное решение всех проблем с вашим компьютером».

Бакстер открывает страницу на «Ютьюбе».

– Я нашел это в истории его поисков, – негромко говорит он. – Нажмите воспроизведение.

Звуковая дорожка – тяжелое диско, а сам фильм – обыкновенное домашнее видео с титрами, написанными примитивным шрифтом, и резкими переходами от одного эпизода к другому. Но своей цели оно все равно достигает:

5 мегакрутых способов зажечь огонь!

Растопки, сделанные из спичек, реле времени с использованием салютных предохранителей, воздушные шары, наполненные бензином и подвешенные над свечой. Крупный план рук, как будто из какого-то извращенного шоу «Голубой Питер»[235], и жизнерадостный голос с американским акцентом, дающий якобы полезные советы: «Будьте осторожны, ребята, – стоит перелить бензина, и ваша свечка может погаснуть навсегда!» После чего три смайлика исчезают в пламени, а мы переходим к следующему «крутому способу».

И только сейчас я понимаю, что музыка, звучащая на заднем плане, – это песня «Гори, гори, детка!»

– Боже!

– Понимаю, – говорит Бакстер с гримасой на лице.

– И что, Эсмонд действительно просматривал это?

– В ноябре. – Бакстер кивает. – Если точно, то четвертого числа.

Я отталкиваю от себя клавиатуру. Стикер никуда не делся.

«Лучший Папа в Мире!»

* * *

– Потребовалось время, чтобы его отчистить, но оно в достаточно приличном состоянии, принимая во внимание все обстоятельства. – Алан Чаллоу протягивает мне пластиковый пакет для вещественных доказательств и увеличительное стекло. – Посмотри…

Кольцо сделано из серебра или, может быть, из белого золота, с гладким темно-синим возвышением в центре. Сейчас оно всё исцарапано, но надпись на эмали просматривается хорошо: два переплетенных между собой инициала. М. и Э.

– Мне кажется, что сомнений больше нет, а тебе?

– Покажу его брату. – Я поднимаю на него глаза. – Если это кольцо Эсмонда, то он должен был его видеть.

– Хорошая мысль. – Чаллоу кивает. – Больше того, ты можешь сделать это прямо сейчас. Он как раз здесь – ждет, когда у него возьмут соскоб.

* * *

На исходе третьего дня Куинн уже готов поставить крест на своей затее с Брайтоном. Констебль Кумар с трудом выкраивает время, чтобы отсмотреть записи, а Гарет вовсе не жаждет стать его добровольным помощником. Но, вернувшись после ланча, он находит на своем компьютере приклеенную записку: «Звонил Кумар. Прислал сообщение на почту». Куинн садится за стол и открывает компьютер. Запись длится всего тридцать пять секунд, и ее нельзя назвать идеальной. Качество очень низкое, а лицо мужчины полускрыто зонтиком, но сумка для лэптопа однозначно та же самая, которая была у Эсмонда, когда он выходил из вокзала в Брайтоне. Куинн берется за телефон.

– Кумар? Куинн. Ты думаешь, это наш клиент?

– Время совпадает. Именно столько он мог бы пройти, если бы двигался с нормальной скоростью.

– Ну, и где же он – и куда направляется? Есть какие-нибудь мысли?

Он слышит, как Кумар выдыхает.

– Не самый простой вопрос. Это запись с камеры, установленной на магазине в жилом районе в северно-западной части города. А вот куда он направляется… Честно говоря, он может направляться куда угодно. Я проверил – на этой дороге на расстоянии пары миль больше камер нет. И на других тоже…

Куинн громко вздыхает.

– Послушайте, я попытаюсь выяснить еще что-то, но, боюсь, моя удача на этом закончилась.

«И не только твоя», – думает Куинн.

* * *

– Где вы это нашли? – Филипп Эсмонд смотрит на печатку, которая лежит у меня на ладони. Он очень бледен. – На теле, так? На том, о котором говорили в новостях?

– Боюсь, что вы правы.

– Значит, он умер. – Филипп делает глотательное движение. – Мой брат умер…

– Принести вам воды? Для вас это, должно быть, настоящий удар.

Он качает головой. В глазах у него стоят слезы.

– Понимаете, я ждал чего-то подобного. Особенно после новостей, но… – Его голос прерывается, и он отворачивается.

Я его понимаю. Одно дело подозревать, и совсем другое – знать наверняка. Обычно хватаешься за любую, даже самую эфемерную надежду, потому что, кроме нее, у тебя ничего нет.

– Значит, он убил их… Действительно убил. А потом и себя…

Я всем сердцем сочувствую ему:

– Мне очень жаль. Но вы правы, похоже на то, что именно так все и произошло.

И, как подтвердило вскрытие, он был еще жив, когда начался пожар. Но я не собираюсь говорить об этом его брату. С него и так достаточно.

– Прошу прощения, что возвращаюсь к этому, но нам все-таки нужен образец вашей ДНК. Для полной уверенности. Вы сможете его сдать? Это простой мазок во рту.

– Конечно. Без проблем. – Филипп смаргивает слезы и встает со стула. – Думаю, что теперь мне остается лишь достойно похоронить его.

– Уверен, что коронер сделает все, что в ее силах, чтобы ускорить рассмотрение дела. Хотя… – Тут я останавливаюсь, не уверенный, как сказать ему об этом. – Вам надо бы подумать – где… Я имею в виду – где хоронить? Не уверен, что Гиффорды согласятся…

– …на то, чтобы Майкл лежал рядом с их дочерью и внуками, которых он убил? Не волнуйтесь, я не собираюсь никому усложнять жизнь. – Он неловко протягивает мне руку. – Спасибо. За все, что вы сделали.

– Это моя работа. Я прослежу за тем, чтобы кольцо вернули вам как можно скорее.

– Еще раз спасибо. Буду очень признателен.

* * *

4 ноября 2017 года, 19:14

61 день до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Майкл Эсмонд задерживается, поэтому его не удивляет то, что в доме темнота: Сэм говорила, что собирается отвести мальчиков на новый «Лего» – фильм. Несколько мгновений он стоит в холле. В воздухе витает легкий химический запах лака, которым покрыли пол. Лака и чего-то еще.

Горелого.

Горелым тянет сверху.

Майкл, даже не задумываясь, взлетает по лестнице – он действует исключительно рефлекторно. Пахнет из комнаты Мэтти.

«Боже, – мелькает у него мысль, – чем он там, черт побери, занимается? Мы же тысячу раз говорили ему, что огонь не игрушка».

Повернув за угол и влетев в комнату, он видит своего сына, сидящего на полу со скрещенными ногами.

Руки у него горят.

– Какого черта!.. – кричит Майкл. Хотя он никогда не выражается. По крайней мере, не в присутствии детей.

А потом видит, что в комнате, помимо Мэтти, находится Гарри. Гарри, который смотрит на него, спокойный, как удав.

– Привет, Майк, – с улыбкой говорит мужчина.

Мэтти начинает перекидывать бледно-голубое пламя с руки на руку, и Майкл понимает, что у сына в руках горит что-то, размером с мячик для пинг-понга. При этом на коже Мэтти не остается никаких следов.

– Круто, правда? – выдыхает Мэтти. – Как запалы в «Майнкрафте».

– Неплохо, да? – вступает в разговор Гарри. – Как раз для Ночи Гая Фокса[236]. Мы разыскали это в Сети, правда, Мэтт? Если обмакнуть матерчатый мячик в жидкость для зажигалки, то потом можно реально держать пламя в руках.

– Горелым воняет уже у начала лестницы.

– Прошу прощения. У нас была парочка неудачных попыток.

– Вы могли сжечь весь этот гребаный дом к чертовой матери!

– Дом в полной безопасности. Я знаю, что делаю. – На этот раз от улыбки Гарри веет холодком.

– Но вы же только что сказали, что нашли это в гребаном Интернете…

Гарри протягивает руку и забирает мяч у Мэтти, а потом сжимает пальцы, как фокусник, и пламя гаснет.

– Иди вниз, Мэтти, – говорит Майкл, не глядя на сына.

– Но, папа… – начинает тот.

– Делай, что тебе говорят. И закрой за собой дверь. Я хочу поговорить с Гарри.

Мэтти медленно встает и, еле-еле передвигая ноги, идет к двери.

– Все в порядке, Мэтт, – говорит ему вслед Гарри. – Я спущусь через минуту.

Дверь за мальчиком закрывается, и мужчины слышат, как он медленно спускается по ступенькам.

– И не смейте больше подвергать моего сына такой опасности.

– Неужели сына? – Гарри приподнимает одну бровь. – А мне показалось, что вас больше всего беспокоит дом…

– Вы прекрасно меня поняли. То, что вы здесь делали, совершенно недопустимо и безответственно. А вдруг он решит повторить это в одиночку – что тогда?

– Не решит. – Гари распрямляет ноги и встает. – Он не дурак.

– Это мне известно. Но он ребенок. Десятилетний ребенок.

– Я предупредил его, чтобы он никогда не делал этого один. Что это можно делать, только когда я рядом и когда я уверен, что мы используем правильные материалы. И когда я знаю, что мы в безопасности.

– А, ну тогда, конечно, всё в порядке…

– Вы слишком волнуетесь, – с этими словами Гарри засовывает руки в карманы. – Расслабьтесь. Все под контролем.

– А что вы имели в виду, говоря «мы»?

– «Мы»? Простите, не понял.

– Вы сказали: «Мы нашли это в Интернете» …

– Ах, это. – Гарри абсолютно спокоен. – Ну да, мы – я и Мэтти. Мы нашли это вместе.

– В телефоне?

– Нет, в компьютере. – Гарри мрачнеет.

– В моем компьютере. В моем кабинете. – Видно, что Майкл с трудом сдерживает себя.

– Ну и что? Мэтт сказал, что вы не будете возражать…

– Не Мэтти это решать!

– Если вас это так волнует, – Гарри пожимает плечами, – то поставили бы на компьютер гребаный пароль. Хотя в нем нет ничего интересного, насколько я могу судить.

Майкл подходит на шаг ближе.

– Вы что, смотрели мои файлы… мои документы?..

– Не смотрел. А просто заметил. Послушайте, Майк…

Теперь они стоят буквально в нескольких дюймах друг от друга. И сверлят друг друга взглядами.

– Я ведь уже просил: не смейте называть меня Майк!

– Без проблем, – спокойно отвечает Гарри. – Хотите сказать мне что-то еще?

* * *

Куинн сидит за столиком в кафе на улице Сент-Олдейт и смотрит на экран своего планшета. Но не на свою страницу в «Фейсбуке» (хотя в последние дни у него завязалась активная переписка с женщиной-констеблем из Брайтона). Он сосредоточен на чем-то другом. А может быть, даже напал на какой-то след…

Гарет увеличивает изображение до максимума и вновь пристально смотрит на него.

* * *

– Мне нужно больше времени, Адам. Все очень сложно… есть кое-что… я должна быть уверена…

Она умудряется позвонить в самый тяжелый день. И хотя я полностью осознаю это, все-таки начинаю заводиться:

– Уверена в чем, Алекс? Во мне? В нас? Как ты можешь быть уверенной в чем-то, черт возьми, когда ты со мной даже не разговариваешь?

– Прошу тебя, – в ее голосе появляются умоляющие нотки. – Я вовсе не хочу сделать тебе больно…

– Да неужели? Я бы посоветовал тебе поставить себя на мое место…

А потом я делаю то, что не делаю практически никогда. И ни с кем. И уж точно не с Алекс.

Я разъединяюсь.

Потому что внезапно понимаю, что я сыт по горло. Сыт этим делом. Сыт этой абсурдной ситуацией с Алекс. Встаю и иду к двери, где чуть не натыкаюсь на Куинна, который явно хочет поговорить со мной.

– Босс?

– Не сейчас. Меня нет.

Он таращится на меня. На куртку, которую я оставил на стуле.

– На улице чертовски холодно… я хочу сказать…

– Наплевать.

* * *

Большими шагами выхожу на тротуар и останавливаюсь. Я все еще с трудом дышу, но уже начинаю понимать, что это была нелепая идея. Все люди на улице укутаны в шарфы, шапки и перчатки, включая мужчину, стоящего на противоположной стороне улицы и смотрящего на здание участка. Он молод – скорее всего, ему не больше двадцати. Короткая стрижка, узкие бедра, шарф, завязанный одним из этих модных узлов, который называют парижским (как вы понимаете, название я услышал от Куинна). Он смотрит то на экран своего телефона, то на наше здание. Я быстро пересекаю дорогу, с трудом увернувшись от мотоцикла, и иду в его сторону. По крайней мере, на мне нет формы, которая могла бы его испугать. Хотя если он примет меня за психа, разгуливающего в такую погоду в рубашке с коротким рукавом, то я на него не обижусь. Приблизившись, понимаю, что он нервничает. Прикусив губу, смотрит на экран телефона. Ногти у него на руках покрыты черным лаком.

– Я могу вам чем-то помочь?

Он поднимает глаза, и его зрачки расширяются.

– Я здесь работаю. В полиции. Вы что, хотите с нами о чем-то поговорить?

– Не хочу отнимать у вас время. – Молодой человек краснеет. – Может быть, и говорить-то не о чем…

– Однако этого «не о чем» достаточно для того, чтобы вы стояли здесь на морозе, не зная, как вам поступить. По-моему, речь идет не о каком-то пустяке.

Он открывает было рот и снова его закрывает.

– Пойдемте со мной. На худой конец согреетесь. А если говорить не о чем, значит, не о чем. – Я пытаюсь улыбнуться, и это срабатывает.

– Ладно, – соглашается молодой человек.

* * *

12 декабря 2017 года, 15:54

23 дня до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

– Осторожнее, вы же не хотите свалиться!

Сэм стоит на стремянке, которую держит Гарри. Она украшает елку. Час назад, когда она открыла входную дверь, за ней оказался Гарри с одной из самых больших елок, которые она только видела в жизни. В ней, наверное, не меньше восьми футов[237].

– Знаете, – говорит Гарри, когда им удается втащить ель в помещение, – я подумал, что стоит использовать высоту потолков по максимуму.

– Она просто великолепна, Гарри. У меня нет слов…

– Позже мы с Мэттом сходим за падубом. Можно будет посмотреть что-нибудь для холла. Как вы думаете, он не будет возражать?

– Он будет просто счастлив! Без сомнения.

Сэм стоит и смотрит, как мужчина устанавливает ель в гостиной; покусывая губы, вспоминает предыдущие праздники, когда она по три дня не вылезала из постели и Майклу приходилось жарить обыкновенного размороженного цыпленка.

«На этот раз, – говорит про себя Сэм, – все будет по-другому».

Она уже купила индейку, сладкие пирожки и торт. А еще «полено». Майкл всегда говорит, что предпочитает «полено» рождественскому торту, но если у них будет еще и торт, то они с мальчиками смогут покрыть его глазурью, как это делала ее мама, когда она была ребенком.

Но пока Сэм стоит на стремянке, окруженная украшениями, которые Гарри достал с чердака. Ей никогда не нравилось, как обставлен их дом, – она даже хотела полностью сменить мебель, когда они переехали, но Майкл уперся. Правда, сейчас его мания сохранить все, как во времена его дедушки и бабушки, принесла дивиденды. Украшения совершенно изысканные. Не какие-то там блестящие пластмаски или мишура, а утонченные фарфоровые фигурки снеговиков и Дедов Морозов, раскрашенные вручную, ангелы и снежинки из тончайшей бумаги, крохотные туфельки, украшенные кружевом и поддельным жемчугом, золотые колокольчики, издающие мелодичный звон. Некоторые из них такие хрупкие, что она боится до них дотрагиваться.

– С ними ничего не случится. Просто повесьте их повыше. Чтобы Захария не мог дотянуться.

Она вешает небольшую желтую птичку с перьями и отклоняется назад, чтобы посмотреть, как та выглядит.

– Украшения такие красивые, правда? А у нас, когда я была ребенком, имелась только мишура и всякая муть из пластмассы. А еще – мешок бразильских орехов, который обязательно покупал Па, хотя их никто никогда не ел.

– Но у вас, по крайней мере, был отец, – говорит Гарри, протягивая ей еще одну птичку.

– Простите… я не хотела… – Сэм краснеет.

Он небрежно отмахивается.

– Нельзя страдать от отсутствия того, чего у тебя никогда не было. А потом Ма делала все, чтобы заменить мне его. Всегда готовила целую тонну выпечки – и по традиционным рецептам, и по своим собственным. В классе я был самым популярным учеником.

– Как мило звучит… А я всегда считала себя ущербной, потому что не могу приготовить мальчикам торт на день рождения. Мне всегда казалось, что все это слишком сложно.

– Так пусть они вам помогут. – Гарри смеется. – Я, например, помню, как пек маленькие пончики, которые мы потом макали в сахарную пудру. Мука была повсюду, но Ма никогда не возражала.

И все равно Сэм это все кажется слишком сложным, но она не хочет этого говорить.

– Кстати, забыла сказать вам спасибо. – Она пытается сменить тему разговора. – Это пиратское шоу, о котором вы прочитали в Сети… Я позвонила туда и заказала билеты на после Рождества. Сделаю Мэтти сюрприз на день рождения. Мы сможем переночевать там и посетить этот Космопорт, о котором он мне уже все уши прожужжал. Здорово будет опять оказаться в Ливерпуле – я не была там с момента нашего переезда… Ой! – неожиданно вырывается у нее. – Майкл! Ты так рано! Посмотри, разве это не роскошь?

Ее муж стоит в дверях. И она не знает, как долго это продолжается. Или почему у него на лице такое странное выражение?

* * *

Я мог бы оставить молодого человека у дежурного, но что-то заставило меня остаться и прислушаться к их разговору.

– Значит, исчез ваш молодой человек? – вяло спрашивает Вудс.

– Никакой не мой «молодой человек», – хмурится юноша. – Я же сказал, что мы встретились всего раза три-четыре. Просто хотел проверить, не заявлял ли кто о его пропаже. Он здесь без семьи, вот я и подумал…

– Когда вы видели его в последний раз?

– На Новый год. Он приходил ко мне. И тогда мы договорились встретиться в следующий уик-энд, но он так и не появился.

– То есть встреча была назначена на шестое число?

Юноша кивает. Его зовут Дэви. Дэви Джонс. Я спросил было его, любит ли его мама «Манкиз»[238], а он посмотрел на меня, как на ископаемое. Я почувствовал себя столетним стариком.

– Он не отвечает на звонки? – продолжает Вудс.

– Нет. Вот уже много дней.

– А вы уверены, что он не хочет… – Видно, что дежурный подыскивает слова. – Как говорится… порвать с вами?

– А рвать нечего. – Дэви краснеет. – Я же уже говорил. Мы только начали встречаться.

– У вас есть его фото? – спрашиваю я.

Он с видимым облегчением поворачивается в мою сторону и открывает фото на экране телефона. Молодой человек на экране очень красив. Темные волосы, светлые сине-фиолетовые глаза, широкая улыбка уверенного в себе человека.

– У вас есть список пропавших за последние две недели? – обращаюсь я к Вудсу.

 

Я быстро пробегаю глазами три листка, а потом прочитываю их еще раз, чтобы убедиться, что я ничего не пропустил. Совершено очевидно, что отсутствующего друга Дэйви среди пропавших не наблюдается. По крайней мере, официально. У студента не те волосы, а шансы у бездомного в такую погоду, на мой взгляд, совсем невелики. Накануне ночью было минус пять. Загадку представляет из себя счастливо женатый мужчина. Похоже, что он сделал ноги. Образно говоря. Но, скорее всего, мы об этом ничего не узнаем. Такая уж у нас работа. Я уже говорил, что человеку, желающему знать, «чем все закончилось», не стоит идти в полицейские.

– То есть его там нет, – говорит Дэви, прочитав выражение моего лица.

– Нет. Но сейчас еще отсутствуют достаточно много людей, и потребуется какое-то время, чтобы окончательно понять, что кто-то так и не появился там, где должен был.

И я четко понимаю, что только что описал ситуацию со своей собственной женой.

Возвращаю бумаги Вудсу.

– Думаю, вам надо принять заявление, сержант. Вы можете записать то, что сообщит вам мистер Джонс?

– Как скажете, сэр. – Вудс вздыхает.

Дверь передо мной неожиданно распахивается, и дежурную часть заполняет толпа людей – половина автобуса американских туристов пытается выяснить у нас, куда им ехать… Но я должен поблагодарить их, потому что, пока пробираюсь между ними, все еще слышу вопросы Вудса.

– Так как, вы говорите, зовут вашего друга, мистер Джонс?

* * *

23 декабря 2017 года, 15:12

12 дней до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Снизу до Сэм доносятся голоса. Голоса ее сыновей и Гарри, который, как обычно, устраивает кутерьму, надевая на них куртки, шапки и варежки. Они собираются на рождественскую службу в церковь Святой Маргариты. Саманта спросила Майкла, не пойдет ли он с ними, но муж ответил, что это маловероятно. В Бога он не верит. «По крайней мере, не в такого, который ведет себя подобным образом». При этих словах взгляд у него становится каким-то странным, и Сэм решает не давить на него, хотя и не понимает, что он имеет в виду. Майкл такой вот уже несколько дней. Не только чем-то озабоченный, но и все время настороже. Постоянно следит за всеми. Но не сейчас. Сейчас она одна. Ей необходимо остаться одной. Чтобы сделать это. Она не хочет, чтобы он хоть что-нибудь заподозрил.

Сэм запирает дверь ванной и достает упаковку оттуда, куда спрятала ее накануне, – из-под пачки чистых полотенец. Последние несколько месяцев ее цикл был не очень регулярным, но она не сильно волнуется – в конце концов они с Майклом едва…

Положив пластиковую пробу на полочку, она отворачивается и уговаривает себя не зацикливаться на ней. Моет руки, мажет их кремом и наносит макияж.

В коридоре за дверью слышится топот ног, и в дверь начинает барабанить Захария:

– Мамочка! Мамочка! Ты где?

– Через минуту выйду, сладкий мой. – И Сэм берет пробу с полки.

Когда спустя десять минут она появляется внизу, у нее такое бледное лицо, что Гарри спрашивает, не встретился ли ей на лестнице призрак.

– Вы хотите сказать, призрак рождественского будущего? – с горьким смехом уточняет она.

– Вы уверены, что с вами всё в порядке? – спрашивает он, насторожившись от ее тона. – Я могу отвести их сам, если вы плохо себя чувствуете.

– Нет, со мной всё в порядке, – качает головой Сэм. – Просто надо было кое с чем разобраться.

* * *

Спустя двадцать минут я возвращаюсь в ситуационную комнату.

Получается, что парень, с которым встречался Дэви Как-его-там, – это тот самый человек, которому Майкл Эсмонд звонил в конце прошлого года? Гислингхэм все еще старается усвоить то, что я им только что рассказал.

– Это что, тот, кого Эсмонд записал в телефонную книгу под именем Гарри?

– Вот именно. Его полное имя – Гарри Браун.

– И это точно один и тот же человек?

– Без сомнения. Телефонный номер один и тот же.

– Я как раз хотел поговорить с вами о телефоне, босс, – вмешивается в разговор Куинн. – Я еще раз просмотрел запись с камеры наружного наблюдения на вокзале в Брайтоне. Раньше я этого не заметил, но когда Эсмонд возвращается на станцию, чтобы сесть на поезд, то у него в руках есть нечто, чего у него не было по приезде.

– Что именно?

– Пакет. Пакет из «Карфоун уэрхаус».

Куинн умолкает в ожидании реакции, которая, он уверен, должна за этим последовать.

– Что? – удивляется Бакстер. – Эсмонд купил себе телефон? Именно в тот день?

Гарет утвердительно кивает.

– Тогда я еще раз просмотрел все звонки «Гарри». В день пожара ему звонили с еще одного телефона с предоплаченным тарифом. Сразу после девяти вечера. Гарри в это время был в Оксфорде, а звонивший – где-то в районе Хэйвордс-Хит[239].

Дальше он может ничего не говорить. Это звонил Эсмонд, застрявший в поезде из-за аварии. Ему было отчаянно нужно – по причинам, которые нам пока неизвестны, – поговорить с Гарри. Настолько отчаянно, что он даже купил новый телефон, не дожидаясь, что, может быть, ему вернут его собственный. И каковы бы ни были эти причины, они связаны с его поездкой в Брайтон. Потому что он вполне мог купить новый телефон в Лондоне, когда понял, что потерял свой. Но не сделал этого. И только после двух часов, проведенных в Брайтоне, необходимость в звонке стала такой острой.

– С тех пор Эсмонд пользовался этим телефоном?

– Нет, после того звонка – ничего. – Куинн качает головой.

– Босс, а этот паренек Дэви – он не знает, где жил Гарри? – Это спрашивает Гислингхэм.

– Они никогда не были у него дома, – качаю я головой в ответ. – Дэви сказал, что у него создалось впечатление, что у Гарри был кто-то еще, и, наверное, в этом было все дело. Может быть, любовник, который жил с ним, или даже муж…

– Или кто-то еще, – мрачно замечает Эв. – Например, Саманта Эсмонд.

– Но это еще не все, – говорю я, – Дэви сказал, что встречал Гарри в баре в Саммертауне, где тот работал. А позже Гарри сказал ему, что ради заработка подрабатывает еще и садовником.

Наконец-то все понимают, что к чему. Сначала доходит до Сомер, а потом и до всех остальных.

– Так вот где связь, – говорит Эв. – Гарри работал в саду у Эсмонда. Соседи говорили, что кто-то там был. А мы просто не соединили эти две вещи.

– Правильно. – Я киваю. – Но мы легко можем найти подтверждение этому, – подхожу к доске и прикрепляю на нее фото Гарри Брауна, а потом оборачиваюсь к Гису. – Поговори еще раз с Янгами. Спроси, узнаю'т ли они этого человека. Эв, возьми на себя бар в Саммертауне – он называется «Волтерра» на Саут-Пэрэйд. Поговори с сотрудниками – что они скажут? Теперь Куинн…

– Босс?

– Это была отличная, вдумчивая детективная работа. Продолжайте в том же духе.

* * *

2 января 2018 г., 08:30

2 дня до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

– Если ты будешь так собираться, то вы опоздаете на поезд! – кричит Майкл, глядя на часы. Он стоит у лестницы, окруженный сумками и портпледами. Мэтти ждет уже десять минут. Они слышат, как наверху капризничает Захария.

– Ма запретила мне надевать шарф «Арсенала», – угрюмо замечает Мэтти.

– Носить такой шарф в Ливерпуле – это не лучший вариант. Они там все болеют за местные команды.

– Ну, вот и мы. – Сэм спускается вниз со все еще хнычущим Захарией на руках.

– Все хорошо? Вы собирались целую вечность.

«Когда же она скажет?» – думает Майкл, внимательно разглядывая ее лицо.

Если вообще скажет. Полоску она замотала в кучу туалетной бумаги и засунула на самое дно мусорного ведра, но он ее все равно нашел. Потому что читает жену как книгу и давно подозревает, что что-то не так и она скрывает это что-то от него.

– Ты набрала вещей на полдюжины детишек, – говорит он, осматривая багаж. – Хотя их у тебя вроде бы только двое. – Говорить он старается беззаботным голосом, но Сэм не отвечает на его взгляд и не заглатывает приманку.

– Ты же сам знаешь, как это бывает, – рассеянно отвечает она. – Всегда оказывается, что нужно было взять в три раза больше, чем ты взяла… Ну, ладно. – Она поворачивается к Мэтти. – Мы готовы к нашему пиратскому приключению?

Майкл загружает багаж в машину, а она усаживает Захарию в детское кресло.

– Не забудь – на обратном пути тебе придется взять такси. Сомневаюсь, чтобы я вернулся раньше тебя, да и машина в любом случае будет еще в сервисе.

– Не волнуйся, – Сэм закрывает заднюю дверь и садится вперед. – Нам нравятся черные кебы[240], правда, Мэтти?

– Они так смешно шумят, – отвечает мальчик, – прямо как Далеки[241].

Майкл садится в машину и вставляет ключ в зажигание.

– А твоя презентация готова? – весело спрашивает Сэм своего мужа, не сводя с него глаз.

– Да, все готово.

– А эта встреча с профессором Джордан – напомни, когда она?

– В четверть одиннадцатого, но это так, ерунда. Обычная рутина.

Сэм берется за ремень безопасности.

– Уверена, что твое выступление пройдет превосходно. Как и всегда. Позвони и расскажи, как все было…

– А, вот хорошо, что ты напомнила: я хотел тебе сказать, чтобы ты не беспокоилась, если не сможешь дозвониться на мобильный. Бóльшую часть времени я буду в библиотеке.

– Ты же вроде сказал, что с презентацией всё в порядке. – Сэм хмурится.

– Конечно. – Майкл заводит машину. – Дело не в ней. Мне надо проверить кое-что еще.

* * *

«Если в целом, – говорит себе Куинн, идя по коридору, – то все прошло даже лучше, чем я ожидал».

По крайней мере, он продемонстрировал инициативу. И сообразительность. Чего нельзя сказать о всех остальных. Кто знает, может быть, ему все-таки удастся вновь стать детективом-сержантом…

Когда через десять минут звонит его мобильный, он долго размышляет, отвечать или не отвечать. Ждет четыре звонка, а потом тяжело вздыхает и откидывается на спинку кресла.

– Куинн слушает.

– Констебль Куинн? Это говорит констебль Кумар.

– Да, я уже понял, – отвечает Куинн, скорчив рожу.

– У меня тут выдались свободные полчаса, и я еще раз изучил территорию, где мы видели подозреваемого в последний раз…

– Кажется, ты говорил, что это жилой район. – Куинн начинает рисовать каракули в своем блок-ноте.

– Да, но есть одно…

– Прости, не понял.

– В одном из зданий дальше по улице размещается местный дом для престарелых. Называется «Фейр-Лаунс»[242].

– И ты думаешь…

Теперь даже в трубке он может почувствовать волнение Кумара.

– Я ничего не думаю. Я знаю.

* * *

Отправлено: Пт 19/01/2018 в 13:28

Важность: высокая

От: AlanChallowCSI@ThamesValley.police.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk, CID@ThamesValley.police.uk

Тема: Результаты анализа ДНК: Дело № 556432/12 Феликс-хаус, Саути-роуд, 23

Относительно результатов теста ДНК, которые вы хотели получить поскорее: мы сравнили образец, взятый у Филиппа Эсмонда, с ДНК, полученной из трупа мужчины на Саути-роуд. Как вы знаете, сравнение родственных ДНК не всегда дает 100 % ответ «ДА» или «НЕТ», но в данном случае результаты однозначны: образцы полностью совпадают и указывают на то, что мужчины – братья.

* * *

Куинн всегда позиционирует себя как человека утонченного, и это не позволяет ему входить в комнаты без приглашения, поэтому, когда он ворвался ко мне в кабинет, даже не постучав, я понял: произошло что-то серьезное.

– Я знаю, куда ездил Эсмонд, – говорит он, слегка задыхаясь. – В Брайтоне есть дом для престарелых. «Фейр-Лаунс». Его имя есть в списке посетителей в тот день, и когда мы послали туда фото, то его сразу же опознали. Он посещал старую леди по имени Мюриэль Фрейзер. Представился ее племянником, или кем-то в этом же роде, но мы-то знаем, что это не так.

– Но если она не его тетя, то какого черта он там делал?

– Никакой связи между ними я еще не обнаружил, но сотрудники говорят, что она его абсолютно точно признала.

Я уже на ногах.

– Пусть Асанти позвонит им. И предупредит, что мы уже едем…

* * *

2 января 2018 года, 10:45

2 дня до пожара

Местный поезд недалеко от Бирмингема

– Я могу вам чем-то помочь?

Женщина в клетчатом пальто, без сомнения, говорит так из лучших побуждений, но сейчас Сэм меньше всего требуется чье-то сочувствие. Захария вот уже двадцать минут орет во всю силу своих легких, а вагон забит под завязку. Косые взгляды окружающих становятся откровенными и полными неприязни. Несколько человек демонстративно надевают наушники. В голове у Саманты словно звучат их голоса: «Она что, ничего не может сделать с этим маленьким ублюдком?», «Не стоит брать детей с собой в поезд, если не знаешь, как с ними справиться».

– Я очень извиняюсь, – обращается Сэм к женщине в клетчатом пальто, но так, чтобы ее слова слышали и все остальные. – У него болит животик, а я не помню, куда засунула «Калпол». – Один раскрытый портплед стоит у ее ног, а второй она запихнула на сиденье рядом с собой, но, по закону падающего бутерброда, лекарства нет ни в одном из них. – Наверное, он в одном из тех, что лежат на полке.

Мэтти вжался в угол сиденья возле окна и, не отрываясь, смотрит на однообразный пейзаж за ним. Он сконфужен настолько, насколько может быть сконфужен десятилетний мальчик.

– Хочешь сока, Захария? – спрашивает Сэм. Ребенок мечется в разные стороны, у него красное и покрытое пятнами лицо. Он отчаянно трясет головой и зажмуривает глаза.

– Я выхожу в Бирмингеме, – говорит женщина, – но могу подержать его, пока вы ищете лекарство.

– Правда? – В голосе Сэм слышится облегчение. – Я быстро.

Она поднимает визжащего Захарию и умудряется переложить его на колени женщины, хотя в процессе получает чувствительный удар ногой по лицу.

– Боже, – говорит женщина, стараясь удержать ребенка. – С вами всё в порядке?

– Ерунда, – быстро отвечает Сэм. – Такое случается сплошь и рядом.

Она дотягивается до одной из сумок и стаскивает ее вниз, а потом начинает в ней копаться. Поезд дергается и трясется, замедляя ход, и неожиданно женщина напротив издает сдавленный крик.

Захарию вырвало прямо на нее.

* * *

Если судить по тому, что говорила мне Сомер, то «Фейр-Лаунс» и близко не похож на тот дом, в который Майкл Эсмонд поместил свою мать. Начнем с того, что название «Лаунс» совсем не соответствует тому, что понимается под ним в соответствии с Законом «Об описании товаров в торговле»[243] – все плоскости вокруг залиты асфальтом. Унылая архитектура 70-х и текстурированное стекло во входных дверях. Это место жутко напоминает мне то, где окончила свои земные дни моя бабушка. Меня в детстве насильно привозили туда, и я должен был в течение положенных полутора часов сидеть и выслушивать повторяющиеся из раза в раз вещи, которые мой отец рассказывал ненормально веселым и счастливым голосом. Даже сейчас я не переношу запах дезинфектанта.

Куинн закрывает машину и направляется к стойке администрации. Кажется, он хочет продемонстрировать мне свою эффективность, и я вовсе не возражаю.

Молодая женщина за стойкой говорит с сильным восточноевропейским акцентом. По мне, так она из Румынии. А еще у нее идеальная кожа и изысканные черты лица, глядя на которые местные старушки, должно быть, грустят по временам своей молодости. Куинн выбирает себе роль «Мистера Профессионала». Представляясь, он даже не улыбается.

– Детектив-констебль Куинн, детектив-инспектор Фаули, полиция долины реки Темзы. Мы хотели бы видеть миссис Фрейзер.

– Ах да, – говорит женщина. – Нам звонили из вашего офиса. Прошу вас, сюда.

Она рассказывает нам, пока мы идем вслед за ней по коридору, что сегодня у миссис Фрейзер хороший день, но тем не менее предупреждает, чтобы мы не рассчитывали на многое. «Все-таки ей девяносто семь лет».

Она оставляет нас на санитарку в «гостиной», разливающую чай с тележки, подобную которой я в последний раз видел, еще будучи констеблем. Санитарка гораздо старше администраторши – она принадлежит к типу «женщин-мам», которым мы все должны быть благодарны за то, что они согласны за минимальную зарплату работать в заведениях, подобных этому. В углу на полную мощность работает телевизор с Джереми Кайлом[244] на экране, а нетронутые газеты разложены на кофейном столике. Какой-то старик сидит за столом перед шахматной доской и держит в руке открытую книгу, посвященную поединку Спасский – Фишер[245]. Мне почему-то совсем не хочется думать о его внутреннем мире.

– Долговременная память миссис Фрейзер пока в полном порядке, – говорит санитарка, – а вот с происходящим здесь и сейчас у нее проблемы. Но, вообще-то, она очень милая дама. – Санитарка улыбается. – Из тех, с которыми просто. Никогда не жалуется.

Мюриэль сидит в кресле возле окна, обложенная подушками, спрятав тоненькие ручки в рукава розового кардигана.

– Вы ведь сами связали этот кардиган, да, Мюриэль? – спрашивает санитарка добрым голосом, заметив, что я смотрю на него. – Боюсь, что дни, когда она могла вязать, уже в далеком прошлом…

Она гладит женщину по напоминающим птичьи лапы рукам коричневого цвета, и та улыбается ей.

– Сегодня у вас посетители, Мюриэль. Два милых джентльмена из полиции.

Глаза старушки расширяются, и она смотрит сначала на Куинна, а потом на меня.

– Не волнуйтесь, милая. Они просто хотят кое-что уточнить. – Санитарка еще раз похлопывает Мюриэль по руке. – Я сейчас принесу вам всем чай.

Мы придвигаем жесткие пластиковые стулья для посетителей и усаживаемся.

– По-моему, к вам недавно приходил еще кто-то, миссис Фрейзер? – начинает Куинн.

Женщина улыбается. Мне кажется, что я даже замечаю некий намек на подмигивание:

– Я же не совсем еще выжила из ума, знаете ли. Приходил. Этот мальчишка Эсмондов.

Где-то на заднем плане Джереми Кайл теряет терпение: «Вопрос абсолютно прост. Спали вы с ней или нет?»

Куинн наклоняется вперед, потрясенный тем, что его первая же попытка дала столь блестящий результат.

– Правильно, – говорит он. – А откуда вы его знаете?

– Он молодой человек Дженни. – Она складывает перед собой руки и осуждающе добавляет: – Или был им.

Мы с Куинном обмениваемся взглядами. Дженни. Девушка, о которой упоминал Филипп. Та самая, которую Майкл Эсмонд бросил, когда ударился во все тяжкие.

– А напомните-ка мне, кто такая эта Дженни? – спрашиваю я беззаботным голосом.

– Моя внучка, конечно. Девочка Эллы. Хотя почему ей пришло в голову выйти замуж за этого кошмарного типа, я не знаю.

– Кому пришло – Дженни?

– Нет, – отвечает леди. Моя тупость ее явно раздражает. – Элле.

– Дженни училась в Оксфорде, правильно?

– Правильно. – Она слегка приподнимает подбородок. – Она учится в Гриффине. Считается, что это очень хорошая школа. Очень дорогая, насколько мне известно.

Это я уже видел. С моей бабушкой и другими стариками, дожившими до такого возраста. Прошлое у них в головах путается с настоящим: Дженни, если и ходила в эту школу, то лет двадцать назад.

– Они сказали, что это наказание, – неожиданно сообщает Мюриэль. Очень громко. Санитарка в противоположном конце комнаты поднимает голову. – Они все время повторяют, что она это заслужила. Притащили даже чертова священника, чтобы он это подтвердил.

Куинн смотрит на меня, но я пожимаю плечами, ибо понимаю не больше, чем он.

– А что же она сделала, миссис Фрейзер? За что ее было наказывать?

Мюриэль даже не пытается скрыть свое презрение.

– Она как раз ничего не делала. И это не ее вина, что бы они ни говорили.

Куинн крутит пальцем у виска и одними губами произносит: «КУКУ». Сама Мюриэль этого не замечает, а вот санитарка – да. Куинн собирает бумаги и собирается встать, но я взглядом останавливаю его. У меня появляется уверенность, что во всем этом что-то есть.

– А кто же во всем виноват, миссис Фрейзер?

– Он, конечно. Этот мальчишка Эсмондов.

И неожиданно все части головоломки встают на свои места.

Я чувствую, как по спине у меня течет пот. Для этого места я одет слишком тепло. Отопление здесь работает на всю катушку. На экране обстановка продолжает накаляться: «Я не отец этого ребенка – можете делать любые анализы – он не мой!»

Мюриэль вновь откидывается в кресле и сжимает губы.

– Конечно, он утверждает, что ничего об этом не знал. А что еще он может сказать… Маленький негодяй.

Куинн, несмотря ни на что, не может сдержать улыбку.

Я беру старушку за одну из дрожащих рук и заставляю посмотреть мне в глаза.

– Это вам сказал Майкл, когда был здесь, правильно? Что он ничего не знал о ее беременности?

– А я точно знаю, что она и писала, и говорила ему об этом.

Куинн пишет, не останавливаясь.

– Значит, она оставила младенца. И хотела сама его вырастить?

– Ну да. – Женщина улыбается, погруженная в воспоминания. – Такой очаровательный мальчик… У него ее глаза. Я говорила ей, что он станет настоящим красавчиком, только пусть подрастет немного.

– Ну, как у вас здесь дела? – спрашивает санитарка, подходя с чашками чая в руках. – Вы еще долго здесь пробудете, инспектор? Мне кажется, Мюриэль немного устала. А мы ведь этого не хотим, правда?

* * *

2 января 2018 года, 11:16

2 дня до пожара

Дамская комната на вокзале Бирмингема

– Но я хочу пиратов! Ты обещала! Это мой день рождения!

– Прошу тебя, Мэтти, успокойся. Ты же видишь, я пытаюсь отчистить эту бедную леди. – Сэм вытаскивает еще одну влажную салфетку и еще раз пытается стереть пятно рвоты с клетчатого пальто, но, кажется, добивается прямо противоположного результата – пятно расползается еще больше.

– Честное слово, всё в порядке, – пытается сопротивляться женщина. – Вам не стоит тратить на это время. Вам надо ехать дальше.

– Да, мамочка, – быстро вступает в разговор Мэтти. – Если мы не сядем на поезд, то пропустим пиратов!

Сэм смотрит на Захарию. Тот сидит возле раковины, прислонившись к плитке на стене. Сейчас он молчит, но выглядит совершенно несчастным. С того момента, как они сошли с поезда, его тошнило уже дважды.

Она поворачивается к Мэтти и наклоняется к нему:

– Боюсь, что мы не сможем пойти к пиратам, Мэтти. Захария нездоров. Нам надо везти его домой.

Лицо Мэтти превращается в маску скорби.

– Но ведь ты обещала! – Он в полном отчаянии.

– Но он же не нарочно заболел, Мэтти… – начинает было Сэм, но ребенок топает ногой.

– Ты говорила, что это развлечение специально для меня. На мой день рождения. Не для Захарии – для меня!

– Думаю, что я, пожалуй, пойду, – говорит женщина, сдвигаясь в сторону двери. – Вам и без меня хватает забот.

– Еще раз простите нас, – начинает Сэм, делая шаг в ее сторону. – Он это правда не нарочно…

– Ты так всегда говоришь, – заявляет Мэтти, когда дверь за женщиной захлопывается. – Ты всегда говоришь, что Захария не нарочно, но с ним всегда что-то происходит. Например, он не хотел убивать Молли, но убил же…

– Тс-с-с, – быстро произносит Саманта, испугавшись, что их кто-то может услышать. Услышать и не так понять. – Мы сможем поиграть в пиратов, когда приедем домой. Вдвоем, только ты и я. Тебе же это наверняка понравится?..

– Ты сказала, что отвезешь меня к настоящим пиратам. А теперь я их никогда не увижу. Никогда. Это нечестно!

Она не может видеть его таким несчастным. И он прав. Это несправедливо. Это его день рождения, и Сэм хотела, чтобы этот день запомнился ему надолго, а теперь все пошло прахом. А ей хорошо известно, как больно ранит несправедливость. Потому что ты с ней ничего не можешь поделать.

Она пытается обнять сына, но тот резко отталкивает ее.

– Оставь меня в покое! Я тебя ненавижу! И Захарию тоже! И мне наплевать, что он болеет – лучше бы он сдох!

* * *

Уже сев в машину, я понимаю, что Бакстер прислал мне эсэмэску:

Так и не могу найти ни Гарри, ни Гарольда Брауна. Браун – слишком распространенная фамилия. Но я буду стараться.

«Имя матери – Дженни, если это поможет», – отвечаю я и поворачиваюсь к Куинну. Он говорит по телефону со школой Гриффин.

– На всякий случай за три года до и три года после, – говорит он. – Можете прислать прямо сейчас? Отлично. – Разъединяется. – Они пришлют по электронной почте списки школьников, которые учились в одно время с Эсмондом. – Подвигается так, чтобы лучше видеть меня. – Значит, Майкл обрюхатил свою девушку…

– И в результате получился Гарри. – Я киваю. – Все совпадает. Подходящий возраст, тот же самый цвет волос…

– И что же произошло? Прошлым летом Гарри появляется на пороге дома, объявляет, что он давно потерявшийся сын, и Майкл дает ему работу садовника?

Его скепсис вполне объясним. Мне тоже кажется, что здесь что-то не так.

– Нет, – медленно говорю я. – Не думаю, что Майкл вообще знал, что у него есть еще один ребенок. Из рассказа Мюриэль я понял, что он знал о беременности Дженни, но, скорее всего, решил, что она сделала аборт. Может быть, она даже сама ему об этом сказала.

– Значит, вы тоже не считаете, что Гарри рассказал ему, кто он? Такое может быть?

– А что бы вы сами сделали, если бы вдруг из воздуха материализовался человек и заявил, что он ваш ребенок?

Принимая во внимание сексуальную активность Куинна, такой вариант в один прекрасный день может стать вполне реальным, что, по-видимому, и объясняет то, что ответ у него уже наготове.

– Потребовал бы тест ДНК, – мгновенно реагирует он.

– Вот именно. Но только ни в его банковской выписке, ни в почте нет ничего, что хоть отдаленно это напоминало бы.

Куинн задумывается.

– Все эти сайты гарантируют полную конфиденциальность.

– Правильно, но платить наличными на них нельзя, не так ли? Так что в банковской выписке обязательно должно что-то остаться, даже если оплата была сделана какой-то анонимной компании.

– И если б это было так, – Куинн кивает, – то Бакстер это раскопал бы… Тогда что нам остается? Гарри проверял его на слабину? Ему удалось узнать этот вселенский секрет, а потом он пригрозил выдать его всему миру?

– Возможно. Но только должно было произойти нечто экстраординарное. Нечто, что заставило Майкла заподозрить, кем в действительности был Гарри. Именно поэтому он и приехал сюда. Знал, что если Дженни действительно выносила ребенка, то ее бабушка будет об этом знать.

Куинн оборачивается на здание дома для престарелых.

– Хотя я все-таки не могу понять, для чего надо было обращаться к свихнувшейся старушке. Должен же быть кто-то еще из членов семьи, кого можно было бы спросить…

В умении раздражать Куинну нет равных. Но в том, что он говорит, есть смысл.

Раздается сигнал, и констебль открывает почту на планшете.

– Это список учащихся из Гриффина. – Он прокручивает его до конца и вновь возвращается к началу списка. – Ни Дженнифер. Ни Дженни. Проклятье… – ерзает на сиденье. – Надо вернуться и уточнить у старушенции фамилию. На мой взгляд, она не была такой уж усталой.

– Можно? – Я протягиваю руку.

Куинн передает мне планшет, и я ясно вижу, как его раздражает то, что я решил его перепроверить. Но в том, что он только что сказал, мелькнуло нечто… нечто, о чем говорила и Мюриэль… хотя, может быть, я и ошибаюсь…

Но нет. И это научит меня в будущем слушать то, что реально говорят люди, а не то, что мне хочется от них услышать. Я показываю на экран:

– Вот эта девочка – здесь – я думаю, что это она. Джиневра Марроне[246]. Майкл встречался не с Дженни, а с Джинни.

Куинн берет планшет назад.

– Правильно, – соглашается он после некоторого раздумья. – И она есть в списках девяносто пятого года, а потом куда-то исчезает.

Потому что забеременела. Потому что носила ребенка Майкла Эсмонда.

– Так она что, испанка?

– По-моему, скорее итальянка. Имя итальянское.

– Тогда это объясняет, почему Майкл приехал сюда. Потому что семья…

– …вернулась в Италию. Все верно. Скорее всего, именно поэтому Джиневра не вернулась в школу. И не забывайте, что Мюриэль сказала насчет священника. Могу себе представить, как традиционная итальянская семья среагирует на то, что их незамужняя дочь-тинейджер залетела. А ведь это все произошло двадцать лет назад…

– И не только тинейджер, босс. – Куинн еще раз смотрит на экран. – В девяносто пятом году Джиневра Марроне обучалась в одиннадцатом классе. Конечно, надо бы было взглянуть на свидетельство о рождении Гарри, но, сдается мне, ей в тот момент было лет пятнадцать.

То есть не только незамужняя, но еще и малолетка.

– Боже мой. – Куинн откидывается на сиденье. – Сначала обвинения в харрасменте, а потом и это… Неудивительно, что Эсмонд слетел с катушек. – Он поворачивается ко мне. – Как вы думаете, две штуки нужны были ему именно для этого? Этот Гарри шантажировал его? Угрожал все рассказать, если тот ему не заплатит? Это объяснило бы, почему Эсмонд снял деньги со счета.

В этом я не уверен.

– Что-то здесь не то со временем. Тогда он встретился бы с Мюриэль до того, как передал бы деньги. И сделал бы тест ДНК.

Но Куинн тоже прав – деньги во все это как-то не вписываются.

– Хотя всему этому есть одно простое объяснение, – говорю я, доставая телефон. – И именно поэтому Бакстер не может найти никого с именем Гарольд Браун. Мне кажется, что в действительности Гарри зовут вовсе не Гарри. – Говорю я это потому, что вспоминаю, как Гислингхэм вычислил в Сети Йюрьена Кёйпера. А еще Алекс однажды пошутила, что имя Джузеппе Верди, произнеси его на английский манер – Джо Грин, – звучало бы вовсе не так гламурно.

Для того чтобы понять, что я прав, мне требуется меньше секунды в «Гугле». Все эти поездки в Италию все-таки не прошли даром. Я включаю телефон и набираю номер.

– Бакстер? Это Фаули. Фамилия мужчины, которого ты ищешь, не Браун[247]. Фамилия его матери – Марроне – это итальянский вариант английского Браун. Он использует этот английский вариант своей фамилии и, готов поспорить, с именем проделал то же самое. Если я прав, то надо искать человека по имени Аральдо[248] Марроне.

* * *

Эверетт никогда до этого не бывала в баре «Волтерра», хотя он и располагается всего в пяти минутах ходьбы от ее дома. Начать с того, что для похода в этот бар у нее нет подходящей одежды, да и джин, с ее точки зрения, это просто джин, от которого наутро болит голова, так же как и от попытки выбрать свою марку этого пойла среди пятидесяти семи возможных вариантов.

В это время дня в баре практически никого нет. Если верить доске объявлений на тротуаре, кофе они здесь подают весь день, но декор заведения и его канделябры с орнаментом намекают скорее на ночные бдения, в отличие от обычных кафе и ярко освещенных кондитерских, разбросанных в округе. Верити проходит к барной стойке и смотрит, как за ней молодой человек с окладистой бородой песочного цвета, одетый в рубашку и брюки, расставляет бокалы.

– Могу вам что-то предложить? – интересуется он.

– Детектив-констебль Эверетт. Полиция долины Темзы.

Молодой человек берет в руки полотенце и подходит к ней.

– И в чем, собственно, дело?

– Мне кажется, у вас работает вот этот человек. – Она показывает ему экран телефона.

Мужчина искоса смотрит на фото, а потом кивает:

– Это Гарри. Он работал здесь месяцев девять.

– Когда вы видели его в последний раз?

– А в чем дело? – Молодой человек хмурится.

– Прошу вас, ответьте на мой вопрос.

– Кажется, в Новый год, – отвечает ее собеседник, подумав. – Ну да, именно тогда.

– А он должен был появиться здесь после этого?

– Не уверен. Смены распределяю не я. Но вы можете спросить Джоша, нашего менеджера.

Эверетт записывает номер мобильного телефона менеджера.

– Что вы можете сказать об этом Гарри? – спрашивает она, закрывая блокнот.

– Хороший бармен. – Молодой человек пожимает плечами. – Знает напитки, понимает клиен-тов.

– Что вы имеете в виду? – Эв прищуривается.

– Ну, вы сами знаете. Он умеет чувствовать клиентов, особенно тех, кто не хочет, чтобы им мешали. И тех, кто хочет поплакаться в жилетку. Или пофлиртовать.

– И часто он это делает? Я про «пофлиртовать»?

– А вот да. – Бармен сухо улыбается. – Женщины так к нему и липнут. Счастливчик… То есть я хочу сказать, что с такой физиономией, как у него, он может выбирать.

– А я думала, что он голубой… – Эверетт хмурится.

– Гарри? – Молодой человек громко хохочет. – Гарри вовсе не голубой. С чего вы это взяли?

– Простите… наверное, у меня неправильные сведения.

– Послушайте меня: он вовсе не голубой, – повторяет бармен, все еще улыбаясь. – Я однажды застал его в подсобке с девицей. С одной из клиенток. И, поверьте мне, они там обсуждали не погоду за окном…

– Понятно, – говорит Эверетт, стараясь не выказать своего удивления. – А у него есть, по-вашему, кто-то постоянный? Какая-то подружка?

– Он об этом никогда не говорил – по крайней мере, никогда не упоминал имен. Хотя у меня создалось впечатление, что где-то с месяц назад у него кто-то появился. Но он все время шифровался.

– А этот Джош, менеджер? У него ведь должен быть его адрес, правда?

– Какой-то адрес – да. – Молодой человек снова пожимает плечами. – Только вот в последнее время Гарри переезжал с места на место, так что он может быть слегка устаревшим. Я знаю, что какое-то время он спал у приятеля, а потом жил в этом молодежном хостеле на Ботли-роуд.

«Твою мать, – думает Эверетт, – и почему это не пришло нам в голову? Мы же находимся практически рядом».

Двери открываются, и в помещение входят несколько смеющихся девушек, которые что-то рассматривают на экранах своих телефонов. Молодой человек смотрит на них, а потом переводит взгляд на Эверетт.

– Но я уверен, – быстро произносит бармен, – что его там уже нет. Когда я видел его в последний раз, он что-то говорил о переезде.

– А вы не знаете куда?

– Не-а, – отвечает молодой человек и берет со стойки несколько меню. – Но, думаю, куда-то в этот район и в приличное место. Кажется, у него кто-то умер…

– Не поняла? – Эверетт пристально смотрит на него.

– Знаете, он собирался получить какое-то наследство. – Бармен слегка краснеет. – Он точно говорил что-то о том, что получит «то, что ему причитается». Наверное, именно поэтому я не сильно удивился, когда он исчез. Скорее всего, сукину сыну больше нет нужды заниматься этой хреновой работой в баре.

* * *

2 января 2018 г., 15:09

2 дня до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Саманта захлопывает за собой дверь и роняет сумки на пол. Неожиданно она чувствует себя невероятно измученной. Наверху носится Захария, кричащий во всю силу своих легких. И не подумаешь, что совсем недавно с ним было что-то не так. Последние полчаса их поездки он провел у нее на коленях, подпрыгивая и утверждая, что хочет играть в пиратов. Сэм понимает, что говорил он так не специально, но это самое последнее, что нужно было услышать Мэтти. Тот, в отличие от брата, просидел всю дорогу молча, не отрывая взгляда от окна. И каждый раз, когда мать пыталась с ним заговорить, он полностью ее игнорировал. Сэм никогда еще не видела его таким мрачным и отчужденным. И он впервые заговорил о том, что произошло с собакой.

Саманта идет на кухню и видит, как Мэтти достает сок из холодильника. Затем захлопывает дверцу и проскальзывает мимо нее, опустив голову и избегая ее взгляда.

– Завтра должен прийти Гарри, – быстро говорит Сэм в тот момент, когда он подходит к двери. Она хорошо понимает, насколько беспомощно это звучит. – Я попросила его заскочить, пока нас не будет. Он должен был починить кран в ванной комнате, но если ты хочешь, он вместо этого может помочь тебе с твоим вулканом. – Мэтти все еще стоит к ней спиной. – Тебе же этого хочется, правда?

Она ждет, всем сердцем желая, чтобы он повернулся. Чтобы он хоть что-то сказал.

А потом на кухню влетает Захария. В одной руке у него зажата пластмассовая шпага, а один глаз закрыт черной повязкой.

– В сторону! В сторону! В сторону! – кричит он, колотя Сэм шпагой по ногам. – Я злой и ужасный пират! Я злой и ужасный пират!

Когда она поднимает глаза, Мэтти уже нет.

* * *

Отправлено: Пт 19/01/2018 в 17:12

Важность: высокая

От: DCEricaSomer@ThamesValley.police.uk

Кому: DIAdamFawley@ThamesValley.police.uk, CID@ThamesValley.police.uk

Тема: Дело № 556432/12 Феликс-хаус, Саути-роуд, 23

Бакстер просил передать вам, что телефон Гарри молчит, а адрес, который Эверетт дали в баре, оказался пустышкой – там его не видели вот уже пару недель. Мы пытаемся разыскать его всеми возможными способами.

Я еще раз говорила с «Ротерхэм Флеминг», но они опять отказались выдать сведения о семье Эсмондов без постановления суда. Хотя и подтвердили, что в завещании нет ничего, что запрещало бы незаконнорожденным детям получить свою часть наследства. Если Гарри удастся доказать, что он сын Майкла, то ему причитается его часть от продажи недвижимости и страховых выплат. Но это только потому, что были выполнены условия статьи № 5. Если бы с домом ничего не случилось то, как отпрыск младшего сына, он ни на что не имел бы права.

* * *

– Твою мать, – произносит Куинн, когда я зачитываю ему это письмо. Мы только что выехали на М25, и транспорт еле движется. Пятница, вечер – это можно было предвидеть.

– У него теперь хренова куча мотивов, правда? То есть я хочу сказать, что в его интересах не только сжечь дом Майкла дотла, но и одновременно избавиться от самого Майкла и его детей. Ведь если они исчезнут с горизонта, то денег ему достанется гораздо больше.

Машина дергается и вновь замирает.

– Поэтому он договаривается с Эсмондом о встрече в тот вечер, вырубает его, а потом поджигает дом. То есть надо смотреть правде в глаза: если кто и знал, где находится этот гребаный бензин, так это он. Он же стриг эту долбаную лужайку все лето.

Сзади кто-то сигналит нам.

– И, возможно, он знал о проблемах Эсмонда. О них не так уж сложно было узнать, если он все время проводил у него в доме. Так что вывод о том, что пожар можно свалить на Эсмонда – потому что у того все вышло из-под контроля, – лежал на поверхности. Ведь даже мы так подумали, правда?

Куинн искоса смотрит на меня, удивленный моим молчанием. А я просто пытаюсь думать. Поскольку то, что говорит Гарет, теоретически возможно, но мой инстинкт копа с этим не согласен. По крайней мере, пока не согласен. Надо быть законченным отморозком, чтобы придумать нечто похожее, не говоря уж о том, чтобы выполнить… Правда, мы не уверены, что он таковым не является. Мы ведь вообще ничего о нем не знаем.

Я глубоко вздыхаю.

– Но в ту ночь Эсмонд звонил Гарри, а не наоборот.

– И что из этого? – Куинн пожимает плечами.

– А ваша теория верна лишь в том случае, если Гарри знал о завещании. Он должен был знать, что получит деньги, только если от дома ничего не останется. В противном случае в поджоге нет никакого смысла.

– Ну да. – Куинн включает поворотник и выезжает в крайний правый ряд, который движется чуть быстрее, чем наш[249]. Правда, терпение никогда не было в числе его достоинств. – Так вот, по мне, он это знал. Как я уже сказал, он находился в этом доме многие месяцы. Возможно, у него даже был ключ. Он легко мог войти в кабинет и найти завещание, как это сделал я.

Я опять достаю телефон.

– Кому вы звоните?

– Филиппу Эсмонду. Если Майкл знал, кем в действительности был Гарри, то брат может быть единственным человеком, кому он об этом рассказал.

– И Филиппу в голову не пришло сказать об этом нам?

– Сами знаете, как это иногда бывает, – мрачно говорю я. – Ох уж эти семьи… И семейные секреты.

* * *

Запись телефонного разговора с Филиппом Эсмондом, 19 января 2018 г., 17:45.

Разговор провел детектив-инспектор А. Фаули.

А.Ф.: Мистер Эсмонд? Прошу прощения за беспокойство. Вы можете говорить?

Ф.Э.: Конечно. В чем дело?

А.Ф.: Боюсь, что вопрос не очень приятный, но вы знали, что ваш брат обрюхатил девушку, будучи учеником в Гриффине?

Ф.Э.: Нет. Конечно, нет – я же вам уже говорил.

А.Ф.: А не могло получиться так, что вы в это время были в Австралии?

Ф.Э.: Все равно я бы знал. Начнем с того, что мои родители просто озверели бы. Такого они скрыть не могли.

А.Ф: Помнится, вы говорили, что тогдашнюю девушку вашего брата звали Дженни…

Ф.Э.: Да, говорил.

А.Ф.: Получается так, что ее звали Джинни, а не Дженни. Ее отец был итальянцем.

Ф.Э.: Как скажете. Я не помню, чтобы у нее был какой-то акцент. Но, как вы сами сказали, большую часть года я провел в Австралии. Так, значит, это он ее обрюхатил – правильно я понимаю?

А.Ф.: И мы полагаем, что она выносила ребенка, хотя ваш брат мог думать, что она сделала аборт. Так что у него был еще один ребенок. О котором Майкл ничего не знал.

Ф.Э.: Твою ж мать…

А.Ф.: Мы также предполагаем, что этот ребенок прошлым летом появился в Оксфорде и встретился с вашим братом. Вот только не знаем, признался ли он вашему брату в том, кто он. И я подумал, может быть, ваш брат рассказал вам, если это действительно произошло?

Ф.Э.: Ничего подобного. Как я уже сказал, для меня это новость. Майк мне ничего не говорил. То есть было видно, что на него что-то давит, но, черт побери…

А.Ф.: А как, по-вашему, он поступил бы в таком случае? Если бы к нему явился кто-то и заявил, что он его ребенок? Брат рассказал бы вам об этом?

Ф.Э. (со вздохом): Честно говоря – не знаю. Я хотел бы так думать, но, как я уже говорил, мы с ним не были очень близки. После того, как выросли из детских штанишек.

А.Ф.: Благодарю вас, мистер Эсмонд. По-моему, это все. Полагаю, что вы встретитесь с вашим адвокатом…

Ф.Э.: С моим адвокатом?

А.Ф.: По поводу этого давно потерянного ребенка. Согласно завещанию, он может претендовать на часть наследства. Если сможет доказать, что он действительно ребенок вашего брата.

Ф.Э. (после паузы): Черт побери… А ведь вы правы. Я подумаю.

А.Ф.: Тогда мы больше не будем занимать ваше время…

Ф.Э.: Минуточку. А такое разве не значит, что у этого ребенка – у него или у нее – тоже есть мотив? Ну, для того, чтобы сжечь дом? Боже, даже для того, чтобы…

А.Ф: Чтобы убить? Естественно, мы рассматриваем такую возможность.

Ф.Э. (торопливо): Но тогда это значит, что Майк все-таки их не убивал? Я имею в виду Сэм и детей. Может быть, вместо него это сделал этот… этот человек? Он ведь мог убить их, так же как и Майка…

А.Ф.: Как я уже сказал, мы изучим эту новую информацию, а потом решим, можно ли исключить этого человека из списка подозреваемых. Мы еще не имели возможности переговорить с ним, так что пока это всего лишь наши догадки. Но не советую вам на что-то надеяться… Я знаю, почему вы хотите снять бремя вины с вашего брата, но у нас впереди еще очень много работы.

Ф.Э.: Да, да, понимаю… Но такое развитие событий возможно, не так ли? Ведь вы именно это хотите сказать?

А.Ф. (после паузы): Да. Возможно.

* * *

Когда раздается телефонный звонок, в ситуационной комнате находятся только Гислингхэм и Бакстер – при этом Гис стоит, просунув одну руку в рукав куртки.

– Отдел криминальных расследований, – отвечает он, прижимая трубку к уху.

– Могу я поговорить с детективом Сомер?

Голос кажется Гису знакомым, но он не может сразу вспомнить, где слышал его.

– Это Жиль Сумарес. Из полиции Хантса.

На лице Гиса появляется гримаса. Что этому козлу надо?

– Мне жаль, но она уже ушла домой. – Поколебавшись, решает – «да пошел он к черту» – и добавляет: – Кажется, у нее свидание. Вечер пятницы и все такое…

Но даже он вынужден признать, что на Сумареса это не производит никакого впечатления.

– Без проблем. А вы не оставите ей записку? Этот бродяга, с которым она так близко познакомилась – Тристрам… Мы привели его в себя и предъявили ему обвинение в порче имущества, но он предпочитает выдавать белое за черное и клянется, что это не он. Говорит, что когда появился там, то все уже так и было. – Какое-то время Сумарес молчит. – Подумал, что вам, ребята, это может быть интересно.

– Отлично, – говорит Гис, – уверяю вас, что «мы, ребята» вам очень благодарны.

И хотя Сумарес все еще продолжает что-то говорить, он вешает трубку и направляется к двери, бросая Бакстеру через плечо:

– Смотри, не переработай.

– Обязательно, – бормочет тот, и дверь за сержантом захлопывается.

* * *

– Согласен. Возможно, все именно так и было.

Я нахожусь в кабинете Гоу. Сам он ходит по комнате, собирает бумаги, которые кладет в сумку для лэптопа, и передвигает файлы на полках.

– Прошу прощения, – рассеянно говорит он. – Утром уезжаю в Кардифф на конференцию. Еще одна гребаная гостиница «Марриотт»… Для этого молодого человека – Гарри, Гарольда или как его там – было бы только естественно испытывать глубокую антипатию к человеку, бросившему его мать. И какую бы версию ему ни рассказывали все эти годы, маловероятно, что Майкл Эсмонд выглядел в ней приличным человеком. А вы, как и я, хорошо знаете, что детские впечатления остаются на всю жизнь, независимо от того, есть ли под ними реальные факты.

Это замечание попадает почти в цель, хотя Гоу об этом и не подозревает. Я о таких вещах предпочитаю молчать.

– А когда он вырастает и приезжает сюда, – он кладет в сумку еще один файл, – то выясняется, что его отец, образно говоря, сидит на куче денег, которыми вовсе не собирается с ним делиться.

– И если он рос в далеко не богатой обстановке…

– Вот именно. Вы можете легко представить себе, как он решает, что настало время раскрыть всю правду. И получить причитающуюся ему часть.

– Но, даже если согласиться, что все так и было, сжечь дом с двумя спящими в нем детьми, двумя детьми, которых он знал и которые являлись его сводными братьями…

Гоу пожимает плечами.

– Одним из неоспоримых преимуществ поджога является то, что вам не надо смотреть в глаза своим жертвам, – сухо произносит он и окидывает офис последним взглядом. – Ну, кажется, всё. Позвоните, если что-то будет нужно. И сообщите, когда наконец отыщете синьора Марроне. Мне хотелось бы понаблюдать за ним.

* * *

3 января 2018 года, 17:59

6 часов до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

– Какая скука… Это просто невозможно. Он все портит.

Мэтти сидит на краю постели. Рядом с ним – Гарри. Мэтти чуть не плачет.

Гарри слегка обнимает мальчика за плечо.

– Дай ему еще один шанс, – говорит он. – Я знаю, что он может вывести из себя, но он делает это не нарочно. Он еще не понимает…

– Все всегда это говорят. И это тоже скучно.

– Я знаю. И тем не менее это правда. Такова жизнь. Для всех старших братьев.

– Я его ненавижу. Хочу, чтоб он умер и все было бы как раньше. Тогда Ма меня любила.

– Она и сейчас тебя любит. – Гарри подвигается поближе. Голос у него мягкий и добрый. – Можешь мне поверить.

– Она со мной больше не разговаривает. Так, как раньше.

– Она просто немного расстроена, вот и всё. Но очень старается исправиться.

Мэтти смотрит на него, смаргивая слезы.

– Я бы хотел старшего брата. Такого, как ты.

– Я бы тоже хотел, – Гарри треплет мальчика по голове. – Семья – это вообще довольно странная штука. Никогда не знаешь, что может выясниться в один прекрасный день…

– Ты о чем? Я не понимаю.

– Да так. – Гарри слегка качает головой. – Забудь.

Внизу, в холле, дедушкины часы начинают отбивать время.

– Ну, и где этот твой вулкан? Тот, о котором мне говорила твоя мамочка? Только знаешь что – я здесь прочитал в Интернете, что лаву можно сделать из пищевой соды и уксуса. По-моему, классно.

Мэтти смотрит себе на ноги. Он постукивает ими по основанию кровати.

– Мэтт?

– Он внизу, – отвечает мальчик тихим голосом. – На столе в столовой. Если только Захария его не сломал.

– Тогда пойдем вниз? – Гарри встает. – Проверим, есть ли у твоей мамы сода.

Мэтти пожимает плечами. Слезы переполняют его глаза и свободно текут по щекам.

Гарри быстро наклоняется, берет мальчика на руки и крепко прижимает к себе.

– Всё в порядке, – шепчет он ему в макушку. – Я никуда не денусь. Все будет хорошо. Вот увидишь.

* * *

– Можно, сэр? Я на минутку.

– Конечно, Адам. Присаживайся. – Харрисон непривычно бодр. Наверняка радуется, что высокие чины из университета от него отвязались.

– Я по делу Саути-роуд, сэр. Есть кое-что новенькое.

Рассказываю я быстро, а когда заканчиваю, бодрости у него резко убавляется.

– Значит, ты хочешь сделать официальное заявление, что мы пришли к выводу, что произошло самоубийство вместе с убийством, хотя мы ничего подобного не думаем?

– Мы пытаемся разыскать его…

– Этого… как его… Аральдо?

– Аральдо Марроне. Фамилия настоящая, а Аральдо – это итальянский вариант Гарольда, так что предположение вполне рабочее. Все дело в том, что, по нашему мнению, семья вернулась в Италию и он, вполне вероятно, родился уже там. Так что теперь мы пытаемся получить данные о его рождении у итальянских официальных лиц.

Харрисон смотрит на часы.

– Уже семь, и сегодня пятница. Не думал, что ты попытаешься сделать это именно сейчас.

– Не хочу откладывать это до понедельника. Да и Бакстер не очень верит, что нужная нам информация у них оцифрована. По крайней мере, не данные двадцатилетней давности.

– Согласен. – Харрисон тяжело вздыхает. – Я тоже не стал бы делать на это ставку. Помню один отпуск в Италии, когда у меня конфисковали кредитную карточку, так как решили, что это какой-то способ мошенничества. И это было в девяностые, ты можешь в это поверить? В те дни надпись «Никаких пластиковых денег» стала всеобщей шуткой… – Он устраивается в кресле поудобнее. – Так ты думаешь, что если мы объявим дело раскрытым, то этот Марроне появится?

– Если он действительно поджег дом и все дело в деньгах, то есть в том, чтобы получить свою долю наличных. Это можно сделать, только если он объявится. Но он не станет рисковать, пока не убедится, что туман полностью рассеялся – а значит, его надо убедить в том, что мы уверены, что преступник – Майкл Эсмонд.

– А если он ничего не поджигал? Если все это действительно дело рук Майкла Эсмонда? Ведь ты до сих пор не сбрасываешь такой вариант со счетов.

– Да, сэр. До тех пор, пока у нас не будет достоверных доказательств невиновности Марроне. А их не появится, пока мы его не допросим.

Супер начинает вертеть в руках ручку.

– Я не очень люблю лгать налогоплательщикам, Адам. Доверие населения – вещь политическая и все такое… – Он вздыхает. – Но я полагаю, что существуют ситуации, когда цель оправдывает средства.

– Да, сэр. Думаю, что добропорядочные люди ждут, что мы сделаем все, что в наших силах, чтобы установить истину. Особенно когда речь идет о поимке особенно опасного убийцы.

Я вижу, как какое-то время он размышляет над услышанным, а потом выдает:

– Ладно, Адам, делай свое заявление. И будем надеяться, что оно сработает.

* * *  * * *

Воскресенье. Вечер. День выдался просто роскошным – чистое голубое небо и теплые лучи солнца. Появились первые нарциссы. В дни, подобные этому, мы обычно гуляли в Мидоу-парке, заходили в Перч или отправлялись в город и ели в ресторане на крыше Музея Эшмола. Все это я мог бы сделать и сегодня, но не сделал. Я в ужасе от того, что отсутствие Алекс в один прекрасный день может показаться мне нормальным. Что я смогу построить жизнь, в которой ей уже не будет места. Стать не тем, кого она любит. Или любила.

Моя жизнь замерла в преддверии Ада.

Я пытаюсь читать, но не могу продвинуться дальше первой страницы. На наше пятничное заявление не последовало никакой реакции. По крайней мере, полезной. Девелоперы и адвокаты-стервятники не в счет. Включаю телевизор, но в нем нет ничего, кроме королевской свадьбы[250].

Когда начинает темнеть, я поднимаюсь наверх, чтобы задернуть шторы. Пустая комната. Комната Джейка. Наша спальня. Гардероб, в котором все еще висит большинство нарядов Алекс (что я пытаюсь расценивать как позитивный знак) и деревянная коробка из Индии, в которой все еще хранятся все драгоценности, которые я ей когда-либо дарил (что я считаю не менее позитивным). Бриллиантовые сережки, купленные мною на ее сорокалетие, жемчужное ожерелье, подаренное на десятую годовщину нашей свадьбы, платиновое кольцо, которое я вручил ей, когда родился Джейк. Широкое, безо всяких украшений, с переплетенными инициалами А., А. и Дж. Нашими инициалами, соединенными навечно. Так мне, по крайней мере, тогда казалось. И на это я надеялся.

Беру его в руки и чувствую холодок в пальцах. «Сколько же она его не носит?» – приходит мне в голову. Ведь Алекс сняла его в тот день, когда он умер. Как будто это могло положить конец воспоминаниям… А как же фотографии? Как же комната, полная игрушек, одежды и других вещей? Я верчу кольцо в руке, свет отражается от гравировки – инициалы настолько переплетены, что невозможно определить их порядок…

Невозможно понять, который первый…

Через пять минут я уже сижу в машине.

* * *

– Инспектор Фаули? Сэр?

Просыпаюсь, как от толчка, и не могу сообразить, где я. В помещении холодно. Голова раскалывается.

Надо мной обеспокоенное лицо Сомер. Часы на стене показывают 7.09 утра. Как такое могло произойти?

Я медленно сажусь, испытывая боль в каждом суставе.

– С вами всё в порядке, сэр?

– Всё прекрасно.

На столе передо мной стоит коробка из-под пиццы и упаковка пива «Бекс»[251]. А еще блюдце, доверху заполненное сигаретными окурками. Совсем плохо. Я вяло машу рукой в сторону этого бардака.

– Э-э-э… а вы не могли бы…

– Ну конечно. – Она быстро ссыпает все улики в мусорное ведро и возвращается ко мне. – Я получила ваше послание. О встрече с утра пораньше.

Теперь я уже стою и массирую затылок.

– Мне бы надо сначала домой…

– А у вас появились какие-то новости, сэр? – Эрика смотрит на документы и фотографии по делу, сваленные на моем столе, на скомканные записки и липкие листки бумаги.

– Да, думаю, что есть. Поэтому я и пригласил вас всех.

Сейчас она стоит совсем рядом, и наши плечи почти соприкасаются. А потом раздается звук открывающейся двери, и я оборачиваюсь – это Гислингхэм.

Он останавливается и оценивает мое общее состояние, рубашку, которая выглядит так, как будто я в ней спал, и внезапно порозовевшие щеки Сомер.

– Твою мать, – чуть не заикается он и краснеет. – Я не знал…

Неожиданно мне приходит в голову – как это иногда случается, когда просыпаешься среди ночи, – что Гис решил, что между Сомер и мной что-то есть. Возможно даже, он уже давно обдумывает такую вероятность. И, возможно, он не один такой…

Полная хрень.

– Я здесь всю ночь, – быстро произношу я и, в свою очередь, краснею. – А констебль Сомер, как ты видишь, только пришла.

Он открывает рот, но продолжает молчать.

– Вот таким образом, – говорю я со всем возможным авторитетом, который только могу продемонстрировать в создавшейся ситуации. – А теперь я иду в душ. Соберите всех, сержант, хорошо?

* * *

К тому времени когда я возвращаюсь, вся ситуационная комната гудит в ожидании моей информации. По крайней мере, мне хочется так думать.

– Итак, – говорю я, проходя вперед и указывая на фото, которое дал нам Дэви Джонс. Это фотография Гарри, который в золотых лучах солнца стоит перед обсерваторией Рэдклиффа, уперев руки в боки и повесив солнечные очки на шею. Имя которого, как все мы считали, является уменьшительным от Гарольда. Или я так считал. Только теперь мне кажется, что все это неправильно. Вот что ошарашило меня вчера вечером: имя «Гарри» не только в королевской семье может быть уменьшительным от совсем другого имени[252]. – Этот человек, известный нам под именем Гарри Брауна, – сын Майкла Эсмонда и Джиневры Марроне, которая забеременела от него, когда ему было семнадцать, а ей – всего пятнадцать. Мы решили, что его итальянское имя – Аральдо, но, мне кажется, мы ошиблись. Думаю, что в его случае Гарри – это не уменьшительное от Гарольда, а уменьшительное от Генри, и поэтому его настоящее имя – Энрике Марроне. Благодаря завещанию дедушки Эсмонда у него был очень серьезный мотив поджечь дом на Саути-роуд. Более того, принимая во внимание, что его отец был младшим из братьев, поджог являлся единственным для него способом получить хоть что-то.

Я осматриваю сидящих в комнате. Вся эта информация принимается абсолютно спокойно – в ней нет ничего нового.

А вот в том, что я собираюсь сказать, – есть.

– Но есть еще кое-что, чего я не мог понять до вчерашнего вечера, хотя оно лежит на самой поверхности. Если имя Гарри – Энрике Марроне, то его инициалы – Э.М.

В комнате стоит гробовая тишина.

– То есть такие же, как у Майкла, только наоборот, – подает голос Гислингхэм. – Твою мать…

– Вот именно, – говорю я и указываю на фото печатки. – Э. М. Они выгравированы на кольце, которое было найдено на Саути-роуд. Они могут обозначать и М.Э., но с таким же успехом и Э.М. – Я возвращаюсь к первой фотографии. – И, как вы видите на этом фото, у Гарри на левой руке печатка из светлого металла.

Теперь люди начинают переглядываться друг с другом.

– Вчера вечером я приехал сюда и перерыл все фотографии, имеющие отношение к пожару на Саути-роуд, и ни на одной из них не нашел кольца на руке Майкла Эсмонда. Он даже обручального не носил.

– Но ведь Филипп узнал в этом кольце кольцо брата… – Эв широко открывает рот.

– Знаю, но это просто его слова.

– А зачем ему врать? – продолжает она и неожиданно замолкает. – Черт… это тело не Майкла, да? Это тело Гарри, а Майкл все еще жив…

Теперь говорят уже все. Я поднимаю руку.

– И именно поэтому я вытащил вас всех сюда в такую рань.

– Но разве вскрытие не должно было это показать? – задает вопрос Асанти. – То есть я хочу сказать, что если тело принадлежало такому молодому человеку, то патологоанатом должен был это заметить. Ведь по костям это должно было быть видно.

Я качаю головой.

– Я с этим уже встречался. Если тело очень молодое или очень старое, то можно определить его возраст по скелету. Но если человеку где-то между двадцатью и сорока пятью, кости отличаются не слишком сильно. А здесь мы говорим именно о таком возрастном периоде. Хотя вопрос хороший – молодец, Асанти.

Я смотрю на остальных членов команды.

– Нам надо все очень тщательно обдумать. Если Филипп Эсмонд намеренно ввел нас в заблуждение по поводу кольца, то, надо полагать, он хочет, чтобы мы считали Майкла Эсмонда умершим. Потому что хочет, чтобы мы прекратили его искать. А если Майкл действительно все еще жив – а пока все это у нас под очень большим знаком вопроса, – тогда Филипп, очевидно, помогает ему прятаться. В конце концов, у него есть собственная яхта – отличное место отлежаться какое-то время.

– Или исчезнуть из чертовой страны, – мрачно добавляет Куинн.

– Не думаю, что они это уже сделали. Филипп не может уехать, не похоронив тело. Если только он хочет, чтобы все поверили, что это Майкл. Они же не захотят вызывать никому не нужные подозрения.

– Мы можем связаться с мариной[253] в Пуле, – предлагает Гис. – И убедиться, что яхта на месте.

– Отлично. И предупреди их, чтобы ждали нас и не позволили этой гребаной лодке выйти в море.

– А остальным что делать, босс? – спрашивает Бакстер.

– Кольцо очень запоминающееся. Как можно скорее свяжитесь с Дэви Джонсом и проверьте, узнает ли он его. – Я осматриваю аудиторию – Констебль Асанти, вы можете взять это на себя?

– Конечно, сэр. – Он улыбается в ответ.

– Хорошо. Бакстер, свяжись с компаниями по аренде машин в районе Пула. Когда я последний раз видел Филиппа, он ездил на арендованном красном «Ниссане Джук» – думаю, что его номер нетрудно будет разыскать. А когда найдешь – сверься с камерами, распознающими номера, и посмотри, возможно ли отследить передвижения Филиппа с того момента, как он сошел на берег.

– Уже делается, босс.

– Сомер, переговорите еще раз с техотделом относительно того звонка четвертого января, когда Филипп позвонил и говорил с вами.

– Но у нас же есть доказательство, что тогда он был посреди Атлантики… – Она хмурится.

– Я все помню. И хочу знать, где он был за день до этого звонка.

* * *

3 января 2018 года, 21:04

3 часа до пожара

Поезд компании «Сазерн Рэйл», рядом с Хэйвордс-Хит

Задержка такова, что пассажиры поезда уже дошли до ручки, а некоторые и до джина. Злиться бесполезно, приходится смириться. Они начинают общаться друг с другом, а одна маленькая девочка предлагает всем конфеты с лакрицей. Несколько человек поднимают глаза, когда по проходу во второй раз проходит мужчина в твидовом пиджаке. Его верхняя одежда выглядит вполне респектабельно, а вот вся остальная – в жутком состоянии. Рубашка торчит из брюк, под мышками видны пятна пота. Когда он проходит мимо пожилой темнокожей женщины, сидящей в самом конце вагона, рядом с местом проводника и стойкой для велосипедов, она слышит, как он бормочет себе под нос: «Неужели на всем этом гребаном поезде не найдется места, где можно было бы сделать приватный телефонный звонок?»

Женщина, качая головой и цокая языком, негромко обращается к своему мужу. Она не любит, когда люди ругаются. А уж такие люди, как этот, должны уметь держать себя в руках.

Спустя пять минут женщина вновь слышит его голос. Обернувшись, она понимает, что он говорит по телефону. Его голос тих, но энергию и страсть ни с чем не спутаешь.

– Я знаю, кто ты, – говорит мужчина. – Ты слышишь? Я знаю, кто ты. – Он качает головой. – Об остальном не по телефону. Встречаемся у меня в доме. Я должен вернуться к полуночи. Тогда всё и обсудим.

* * *

– Вы были правы, сэр. Когда усомнились в том, где был Филипп Эсмонд во время разговора со мной, – это Сомер говорит по громкой связи. Мы в машине Гислингхэма. Куинн сидит сзади и делает над собой нечеловеческие усилия, чтобы воздержаться от комментариев по поводу манеры вождения Гиса.

– Он не плыл на юг, как мы думали, – продолжает Эрика. – В тот момент он уже повернул назад. И направлялся в Соединенное Королевство.

– А когда лодка изменила курс?

– Насколько мы можем понять, это должно было произойти рано утром четвертого января.

– Значит, он знал, – негромко говорю я. – Он знал о пожаре задолго до того, как вы ему о нем сказали.

И задолго до того, как это появилось в новостях. Единственным человеком, кто мог ему об этом рассказать, был его брат. Майкл Эсмонд. Который не погиб в том пожаре. Который все еще жив.

– В то утро Филиппу позвонили с мобильного номера сразу после двух часов, – говорит констебль. – И, скорее всего, именно в это время он повернул. Звонивший находился в районе Саутгемптона. Угадайте с трех раз – где именно?

– Кэлшот-Спит.

– Точно. Так что свидетели, опознавшие Майкла, оказались в конечном счете правы. Он был в лачуге. Просто мы туда опоздали.

Я чувствую, как Гислингхэм ерзает на месте рядом со мной, и когда я поднимаю на него глаза, то вижу, как он хмурится.

– Хотя Филиппу Майкл звонил с другого номера. Не с того, с которого он звонил Гарри, когда застрял на поезде. Наверное, он его выбросил, испугавшись, что мы сможем его засечь.

Или – и мне это кажется более вероятным – об этом догадался Филипп, и именно он заставил Майкла выбросить телефон.

– Так чей же это был аппарат?

– А вот это самое интересное: он принадлежал мужчине по имени Йен Блейк. Тот сообщил о его краже тем самым утром четвертого января. Живет он в многоквартирном доме на Банбери-роуд, в полумиле от Саути-роуд.

Наверное, я что-то пропустил.

– А как, черт возьми, аппарат попал в руки к Эсмонду?

Даже по телефону слышно, что она улыбается.

– Телефон лежал на переднем сиденье машины. Вы, наверное, не помните – этим занимался местный участок, – но именно у этого Блейка ранним утром того дня прямо от дома угнали машину. У него сменная работа в больнице Джона Рэдклиффа, и он оставил машину с включенным двигателем, чтобы та прогрелась. А когда вернулся, ее уже не было. Денег он тоже лишился – бумажник лежал в машине.

Так вот как Эсмонд добрался до Кэлшота… Он украл машину. То есть сделал то, что нам просто не могло прийти в голову. То, что никак не могло прийти в голову такому человеку, как Майкл. Если только он находился в здравом уме.

– А Эсмонд делал еще какие-то звонки с этого телефона?

– Нет, но в тот день он получил на него текстовое сообщение. Со спутникового телефона Филиппа. Я проверила время – тот послал его через пять минут после разговора со мной. Через пять минут после того, как я спросила его, что он знает о лачуге, а он ответил, что никогда о ней не слыхал. Именно поэтому, сэр, Майкла там не было, когда мы туда добрались: брат успел предупредить его о нашем приезде.

Ну, и чтобы быть уверенным на все сто процентов, подождал еще почти три дня, прежде чем «вспомнить» о лачуге.

– Отличная работа, Сомер. Что-нибудь еще?

– Да. Констебль Асанти просил передать вам, что Дэви Джонс опознал кольцо. Сказал, что точно видел его на руке у Гарри.

– Поблагодарите его за службу.

– Обязательно, сэр. И еще Эверетт хочет с вами поговорить. Минуточку…

В трубке слышится приглушенный шум, а потом раздается голос Эв:

– Я говорила с управляющим портом в Пуле, босс. Оказывается, Эсмонд стоит не в главной марине, а в одной из тех, что расположены на другом берегу. Понадобилось более получаса, чтобы определить, в какой именно, но теперь мы это знаем точно. Место называется Коббс-Квай. Тамошний менеджер говорит, что Эсмонд бросил якорь где-то во второй половине дня седьмого января. Предварительно он позвонил, сказал что-то об изменении планов и сообщил, что ему будет нужна стоянка.

Я пытаюсь сопоставить время, но Эв делает это за меня.

– Когда констебль Сомер говорила с ним седьмого января, Филипп сказал, что планирует вернуться где-то дня через два. Но он солгал ей. К тому времени он уже был в марине.

Я не выдерживаю и бью по торпеде машины. В тот момент у нас не было никаких причин подозревать его, но все равно мы обязаны были проверить. Работать надо было более тщательно. Мне надо было быть более внимательным.

– Яхта точно еще на стоянке?

– Да, сэр. Менеджер в Коббс-Квай говорит, что в последние пару дней видел на борту по крайней мере одного мужчину. По его словам, довольно высокого и с темными волосами. Хотя видел он его с большого расстояния.

Филипп с Майклом очень похожи. По крайней мере, внешне. Но на этом их сходство не заканчивается.

– Попросите его сразу же сообщить нам, если яхта соберется отваливать. Правда, если все будет хорошо, мы сами будем там в течение получаса.

– Даже меньше, – говорит Гислингхэм, когда я разъединяюсь. – Мы уже проехали Истлейт.

Он продолжает хмуриться.

– Всё в порядке?

– Все хорошо, – отвечает Гис и смотрит в зеркало заднего вида, прежде чем пойти на обгон. – Кажется, я забыл сказать вам, что звонили из полиции Хантса.

– Правда?

– Был уже конец дня пятницы. Я практически стоял на пороге, собираясь уходить. Звонил инспектор, с которым вы разговаривали. Сумарес. Он сказал, что бездомный, которого мы нашли в хибаре, утверждает, что дверь была взломана еще до него.

– Что ж, все совпадает. У Майкла Эсмонда не могло быть ключа от той двери.

– Не могло, босс.

И все равно здесь что-то не так, хотя я не смог бы определить, что именно, даже по приговору суда.

Но тут раздается звонок моего телефона.

4 января 2018 года, 00:05

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Когда Гарри добирается до дома, Майкл уже ждет его. Он молча открывает дверь, а потом сразу же проходит в гостиную.

– В чем дело? – беспечно спрашивает Гарри. – Какая-то непонятная таинственность – «встречаемся в полночь» и все такое…

– Поезд задержался.

Майкл закрывает за ними дверь. Он не включал электричество. Только бледный свет уличного фонаря бросает длинные узкие тени на занавеси и на пол. В по-лумраке Майкл выглядит другим. Странным. В помещении ощущается, как натянуты его нервы. Он уже успел приговорить полбутылки виски. Впервые Гарри становится не по себе. Возможно, приходить сюда не стоило…

– Что вам надо? – Теперь голос Гарри звучит вовсе не беспечно. – Мне надо зайти еще кое-куда…

– Я знаю, кто ты, – говорит Майкл.

– Послушайте…

– И не смей этого отрицать. Я знаю, кто ты. И что бы ты ни хотел получить – сразу говорю тебе: ты ничего не получишь!

– Да неужели? – Гарри удивлен. – Вы в этом уверены? Я ведь говорил с юристом…

– Мне наплевать, с кем ты говорил. Я не позволю тебе разрушить мою жизнь. Ты не имеешь права…

– А я думаю, вы скоро поймете, что у меня есть все права…

Майкл придвигается к нему. Гарри чувствует запах перегара. В глазах Майкла есть что-то дикое. Гарри пятится назад.

– Послушайте, мы можем поговорить об этом, но не сейчас. Не тогда, когда вы…

– И когда же «не тогда»? Можно поточнее?

Гарри чувствует, что уперся спиной в стену. Майкл стоит так близко, что он чувствует на себе его дыхание. Гарри поднимает руки и отталкивает Майкла.

– Вы не в себе…

– Это ты прав – я действительно не в себе. Во всех смыслах этого гребаного слова, твою мать…

Он никогда не выражается.

Он никогда не выражается.

– Я ухожу, – заявляет Гарри и поплотнее запахивает куртку. – Мне вообще не стоило приходить.

– Вот в этом ты, мать твою, абсолютно прав, – палец Майкла упирается в грудь Гарри. – Так почему бы тебе не собрать все свое барахло и не исчезнуть в той ублюдочной дыре, из которой ты вышел?

Гарри тоже делает шаг ему навстречу. Он говорит тихим голосом, в котором ясно слышится угроза:

– Что ж, если я, как вы говорите, вышел из дыры, то по чьей милости я в нее попал? Все это гены, и от них никуда не денешься. Я хочу сказать, вы посмотрите на самого себя: жена на шаг от психушки, сын – одна сплошная проблема, а вы этого даже не замечаете.

– Не смей говорить о моей семье в таком тоне…

– Вы что, всё еще ничего не поняли? Это не только ваша семья. Теперь она и моя тоже. И я за последние шесть месяцев сделал для нее больше, чем вы – за целых шесть гребаных лет. Посмотрите на беднягу Мэтта – сколько раз вы обещали ему сделать что-то вместе и в последний момент кидали его? Потому что возникало что-то более важное, так? Более важное для вас – для вас, и для вашей карьеры, и для вашей очень важной работы, из которой, как я понимаю, вы умудрились устроить такую хрень, что вас скоро вышибут коленом под зад.

– Я предупреждаю…

Майкла покачивает, язык у него заплетается. Он слишком пьян для активных действий. По крайней мере, так кажется Гарри.

И это не единственная его ошибка…

* * *

В Пуле ярко светит солнце, но холодно. Канаты хлопают по фиберглассовым корпусам лодок. Кричат чайки. Высокие облака плывут по чистому синему небу. Я полной грудью вдыхаю соленый воздух и думаю – уже не в первый раз, – что мне надо чаще выбираться из Оксфорда.

– Лучшего места для того, чтобы спрятаться, не найдешь, даже если очень постараться. – Куинн цокает языком, захлопывая за собой дверь и демонстративно разминая ноги.

И в этом он прав. Должно быть, летом это место превращается в полный бедлам – клуб, мелочная лавка, новые блестящие яхты, выставленные в ряд на продажу, – но в данное время года здесь практически никого нет. Впрочем, даже если бы это было не так – понтонные пирсы уходят в воду на двести-триста ярдов[254], так что, если ваша яхта пришвартована в самом конце, вы можете жить на ней неделями, и вас никто не заметит. Место, пожалуй, даже слишком идеальное.

Мы идем к воде. Скорее всего, менеджер давно наблюдает за нами, поскольку дверь офиса уже открыта. В стороне я вижу на парковке ярко-красный «Ниссан Джук».

– Детектив-инспектор Фаули? – Менеджер смотрит на нас троих, но обращаясь прямо ко мне. Наверное, я должен быть польщен. – Я Дункан Райт. Слежу за ней с того момента, как вы позвонили, но никакого движения на «Фридом-Два» я не заметил.

– А где сама яхта?

– Стоянка Эс-тридцать один, сэр. Вон там. – Он показывает пальцем.

Наверное, Коббс-Квай – марина элитарная, потому что все яхты, мимо которых мы проходим, находятся в отличном состоянии. Полированное дерево. Выдержанные в одной цветовой гамме паруса. Хром, сверкающий в лучах зимнего солнца. И в конце всего этого великолепия на волнах покачивается «Фридом-2». Все это похоже на рекламу из воскресного приложения. Я уже думал над ее названием, когда услышал его впервые. Тогда мне показалось, что оно звучит как жизненное кредо подростка. Как будто Филипп отрицает тот выбор жизненного пути, который сделал его брат. И выбирает свободу делать все, что ему заблагорассудится, свободу вырваться из-под гнета ожиданий семьи. Но, зная то, что мне известно теперь, зная, какую жизнь вели двое мальчиков, в каком доме они жили, я уже не так уверен в своих выводах. Как и все то в этом деле, что лежит на самой поверхности, может оказаться гораздо серьезнее, чем выглядит на первый взгляд.

Возможно, все утро на лодке действительно не было видно никаких признаков жизни, но сейчас они налицо. К тому моменту, когда мы подходим к яхте, он уже ждет нас на носу судна. Морская кофта с капюшоном, дутая куртка, очки «Рэй-Бан».

Это Филипп Эсмонд.

– Инспектор. – Мужчина снимает очки. – А я и не знал, что вы приедете…

– Мы тоже не знали, мистер Эсмонд…

Он смотрит на Гислингхэма, Куинна, а потом вновь на меня.

– Что случилось? Есть какие-то новости?

– Можно сказать и так, – голос Куинна полон сарказма. – Вы не могли бы сойти на берег, мистер Эсмонд?

– Но…

– Прошу вас.

– Ладно, – соглашается он с тяжелым вздохом и поднимает руки. – Если вы настаиваете.

Он сходит на причал, а на яхту, проскользнув мимо меня, поднимается Гислингхэм, который скрывается в каюте.

– Когда вы впервые появились в участке, вы сказали моей сотруднице, что только что вернулись в Англию. И приехали в Оксфорд сразу же после того, как бросили якорь.

– И что? – Эсмонд хмурится. – Какое это имеет отношение к…

– Все дело в том, что вы бросили якорь на целых три дня раньше. Седьмого января.

Его лицо слегка напрягается.

– Не вижу разницы. У меня были свои дела…

– Правда? – уточняю я. – «Дела», которые включали в себя поездку в Кэлшот-Спит за братом, чтобы привезти его сюда?

– Это просто смешно – я же уже говорил, что напрочь забыл об этом чертовом месте.

– Сильно сомневаюсь, мистер Эсмонд. Судя по фото, которые мы нашли на Саути-роуд, в детстве вы бывали там не менее десяти раз. Так что забыть это было бы трудновато. Если, конечно, у вас не было на то очень веской причины…

– Вы ничего не докажете – все это только ваши домыслы.

– Напротив. Полиция Хантса уже разыскала машину, украденную вашим братом и брошенную меньше чем в миле от той хибары. Что же касается вас, то, пока мы здесь с вами беседуем, мои сотрудники проверяют камеры распознавания номеров. Так что мы обязательно выясним, где вы были, – это вопрос только времени. И в чем же заключался ваш план? Отсидеться, пока не пройдут похороны, а потом вернуться в Хорватию и уже оттуда затребовать деньги, полагающиеся по завещанию, и организовать вашему брату новую жизнь?

Из кабины появляется Гис и качает головой.

– Его здесь нет, сэр.

Я делаю шаг в сторону Эсмонда.

– Давайте не будем всё усложнять. Я могу арестовать вас прямо здесь и сейчас, если захочу. Мы знаем, что Майкл жив и что вы пытаетесь его защитить. У меня тоже есть брат, и я вас понимаю. Но все кончено. И для всех будет лучше, если вы скажете всю правду. Лжи и так уже достаточно.

Эсмонд отворачивается, делает глубоких вдох, а потом тяжело и со всхлипом выдыхает воздух.

* * *

4 января 2018 года, 00:09

Саути-роуд, 23, Оксфорд

– А Сэм? – говорит Гарри. – Она сидит безвылазно в этом мавзолее днями и ночами. Ни работы, ни друзей, только и знает, что подтирать задницу Захарии да истово ждать, когда появитесь вы. Неудивительно, что она не вылезает из этой гребаной депрессии, неудивительно, что она ищет хоть какое-то утешение на стороне…

Еще не успев закончить фразы, Гарри понимает, что зашел слишком далеко.

– Простите, – запинается он, – мне не стоило это говорить…

Но слишком поздно. Слово не воробей.

– Значит, он твой… – Глаза Майкла превращаются в щелочки. – Ты это мне хочешь сказать?

– О чем… о чем вы говорите?

– Об этом гребаном ребенке – вот о чем.

– Твою мать, – Гарри с трудом сглатывает слюну, – я не знал…

– Она твоя мачеха, грязный ты извращенец…

– Нет, вы всё не так поняли, – глаза Гарри расширяются. – Черт, да как вы могли подумать…

Бутылка виски, может быть, и пуста наполовину, но она все еще достаточно тяжелая и удобно лежит в руке.

Первый удар отбрасывает Гарри назад; по его шее льется кровь.

– Мерзавец, – шипит он, сползая по стене, – гребаный подлый мерзавец…

* * *

– Ведь в доме мы нашли не Майкла, мистер Эсмонд, не так ли? Это был Гарри. Или, точнее, Энрике?

– Вы и это знаете… – Филипп все еще стоит, повернувшись ко мне спиной.

– Мы знаем, что у вашего брата была связь с Джиневрой Марроне и что она родила ребенка. И мы знаем также, что в прошлом году Гарри, в поисках своего отца, появился здесь. И что именно его тело мы нашли на руинах Саути-роуд.

Филипп медленно поворачивается и смотрит на меня. Куинн держит в руке мобильный с включенным диктофоном.

– А не знаю я вот чего, мистер Эсмонд, – продолжаю я, заставляя его посмотреть мне в глаза. – Насколько хорошо вы знакомы с тестом ДНК?

– Не понимаю, о чем вы. – Он явно сбит с толку.

– Наша лаборатория дала заключение, что тело, найденное в доме, принадлежало Майклу, потому что ваши ДНК совпали настолько, что он вполне мог быть вашим братом. И вы это знали, не так ли? Именно поэтому так жаждали дать нам образец своей крови. Вы изучили вопрос и знали, к какому выводу мы неизбежно придем. Но все дело в том, что это не единственная возможность, не так ли? Есть, по крайней мере, еще один родственник, сравнение с которым может дать тот же результат.

Теперь он молчит. И, не отрываясь, смотрит на меня.

– Как давно вы узнали, что Гарри – ваш сын?

* * *

15 июля 2017 года, 14:09

173 дня до пожара

Саути-роуд, 23, Оксфорд

– Хотите, чтобы я это доказал? Хотите сделать тест?

Они стоят в дальнем конце сада. Возле сарая и компостной ямы, над которой в июльской жаре вьется целая туча мошкары. Дальше на лужайке в шезлонге дремлет Сэм, а мальчики гоняют мяч.

В ожидании ответа Гарри смотрит на него.

– Я спросил – хотите ли вы сделать тест, потому что сам я не возражаю. Мне скрывать нечего.

– Дело не в том, что я тебе не верю…

– Вы просто не уверены, кто папочка, правильно? – Лицо Гарри каменеет. – То ли вы, то ли ваш маленький братец…

– Ты не понимаешь…

– Да все я прекрасно понимаю. Я понимаю, что он трахнул мою матушку, а потом к ней присоседились и вы… Вот что я понимаю.

– Все было не так. – Филипп вздыхает.

– А как же все это было? – Гарри приподнимает бровь. – Перепихтин на скорую руку на заднем сиденье авто? Подстерегли момент, когда она старалась забыть прежнюю любовь?

– Она знала, что делает – ее навряд ли можно было назвать… – Филипп останавливается, сконфуженный.

– Девственницей, да? Вы это хотите сказать? Конечно, нет – ваш братец об этом позаботился.

– Я хотел сказать вовсе не это – я хотел сказать, что она была достаточно взрослой для своего возраста, – и сама принимала решения…

– Ей было всего пятнадцать, твою мать… Пятнадцать!

– Я знаю. Послушай, тебе придется мне поверить. – Филипп краснеет. – Если бы я знал, что она беременна…

– И что? Вы бы на ней женились? Не смешите меня… Ваш папочка все решил бы.

– Я о деньгах. Я мог бы дать ей денег.

– Вы дали бы ей денег, чтобы она избавилась от меня, – голубые глаза превращаются в две льдинки.

– Не говори глупостей. Ты же знаешь, что я не это имею в виду. Если бы я знал, то нашел бы правильный выход.

– Да вы не волнуйтесь. – Гарри горько усмехается. – У вас еще будет шанс. Я – ваш сын. Старший сын старшего сына. А это значит, что все это – мое.

Он показывает рукой на дом. Филипп видит, как из своего кабинета появляется Майкл и подходит к жене. Та смотрит на него, заслонившись рукой от солнца. Они обмениваются парой слов, после чего он раскладывает еще один шезлонг и устраивается рядом.

– Я попросил юриста изучить завещание, которое нашел здесь, – говорит Гарри. – Готов поспорить, душеприказчики не знают, что ваш брат живет здесь, так ведь? Более того, готов поспорить, что вы даже не удосужились испросить у них разрешения.

– У нас с ним неформальное соглашение. – Филипп краснеет.

– То есть это означает, что я прав. Мой юрист считает, что у него нет права жить здесь. Вот если здесь не хотите жить вы, то это ваше решение, но после этого право на жилище переходит ко мне, а не к нему. Что же касается меня, то я жду уже достаточно долго. Так что наступила моя очередь. И именно поэтому я приехал. В поисках вас.

– Но ты же не думаешь, что я немедленно выкину их со двора? Это уже чересчур.

– Чересчур было оставить пятнадцатилетнюю девочку с ребенком на руках. Чересчур было расти в нищете, потому что семья твоей матери отказалась от нее. Чересчур было узнать, что твой папаша купается в деньгах, но при этом не послал тебе ни одного гребаного пенни…

– Мы в деньгах не купаемся. Не купались раньше и уж точно не купаемся сейчас.

– Отлично. Как уже сказал, я хочу получить то, что мне положено. Свою честную долю.

– Тебе придется подождать какое-то время. – Филипп снова вздыхает. – Все это… все это как гром на голову – я просто в шоке… А ты, так же как и я, прекрасно знаешь, что ему сейчас тоже очень непросто.

– Ладно, понял. Я не собираюсь осложнять жизнь Сэм и мальчишкам, если только это в моих силах. На вас мне, честно говоря, наплевать, но они… они стали частью моей семьи.

– Я поговорю с ним, когда будет подходящий момент, – обещаю.

– Шесть месяцев, – говорит Гарри, вновь включая газонокосилку. – Даю вам шесть месяцев. Если к тому времени вы ничего ему не скажете – я сделаю это сам.

* * *

– И когда же вы сказали?

– А я так и не сказал. – Филипп опять отворачивается.

– Вы так и не сказали Майклу, что Гарри – ваш сын? Вы не сказали, что ему с семьей придется убраться из дома?

– Не было подходящего момента. Майк и так был по горло в дерьме. Все эти проблемы с Сэм, с Ма, вся эта грязь на работе… Мне казалось, что он уже на пределе.

– То есть вместо того, чтобы решить эти проблемы, – я вздыхаю, – вместо того, чтобы ответить за свои собственные действия, вы решили отправиться в Хорватию и оставить все это дерьмо позади?

– Все было не так, – быстро отвечает Эсмонд.

– А как все было? Потому что я боюсь, что со своей точки зрения…

– Я поговорил с душеприказчиками, – отвечает Филипп. – В июле. Прежде чем уехать из Англии. И спросил, прав ли Гарри в своих предположениях.

– И?..

– Они практически подтвердили то, что он сказал, – на лице Эсмонда появляется гримаса. – Сказали, что если Гарри хочет жить в этом доме, то они не видят причин отказать ему – конечно, в том случае, если Гарри докажет, что он мой сын. Наилучшим решением они назвали его совместное проживание в доме вместе с Майклом, но шанс на то, что это сработает, был нулевым. Даже если бы они оба пришли к соглашению.

– Вы сделал тест ДНК?

– Да. – Он кивает. – Но это была простая формальность. Я знал, что Гарри говорит правду. Он выглядит – выглядел – в точности как Джинни.

Он вновь смотрит куда-то вдаль, за мое плечо. В сторону залива.

– Но Майкл каким-то образом обо всем узнал, так? Как это произошло – ему сказал Гарри?

– Нет. – Эсмонд качает головой. – Мне удалось убедить его дать мне еще время. Но Майкл сам обо всем догадался. В ту ночь, когда звонил мне из этой лачуги, он сказал, что слышал, как Гарри рассказывал Сэм о каком-то пудинге, который его мать обычно готовила на Рождество. Такое блюдо готовят только в Пуглии[255]. Майк помнил, что ел нечто подобное в доме Джинни. Таких совпадений не бывает. А тут еще эта гребаная татуировка…

По моему лицу он видит, что я не понимаю, о чем идет речь.

– У Гарри на груди была татуировка. Ягоды можжевельника. Он сказал Майклу, что это в честь его матери. Ее имя значит «можжевельник».

– Понятно… То есть, хоть Гарри и не говорил ничего в лоб, он не слишком хранил этот секрет, не так ли?

– Он рисковый парень, – лицо Филиппа мрачнеет. – Как и его отец. Мне кажется, что он получал удовольствие от опасности.

Какое-то время мы просто стоим и смотрим друг на друга. Я чувствую теплые лучи солнца у себя на спине, причал слегка покачивается у меня под ногами.

– Как умер Гарри? – спрашиваю я ровным голосом.

– Когда Майк позвонил мне в ту ночь, он был совершенно не в себе. – Филипп тяжело вздыхает. – Я с трудом разобрал, что он говорит мне, и не поверил ему. Речь шла о том, что Гарри мертв и что Майкл якобы убил его… – проводит рукой по волосам. – Он сказал, что они поспорили, что Гарри сказал ему, что у него интрижка с Сэм, и Майкл решил, что ребенок – его. Думаю, что это была последняя капля. В какой-то момент у него просто вынесло мозг.

– А это правда – насчет интрижки?

– Не знаю. – Филипп пожимает плечами. – Она была такой несчастной и одинокой… Думаю, что я могу представить себе, как все это произошло…

– И Майкл попытался скрыть следы своего преступления, устроив пожар в доме. В котором спала его ни в чем не повинная семья…

– Но он ведь об этом не знал, – быстро отвечает Эсмонд. – Ведь они должны были быть в Ливерпуле. На каком-то там шоу. В честь дня рождения Мэтти. Вам придется поверить мне на слово.

– Я вам верю, – мягко отвечаю я. – Она прислала ему информацию на мобильный, в которой сообщила, что Захария заболел и они уже дома.

Но до сего момента я не понимал, что это означало в действительности.

– Он же потерял телефон и так и не прочитал это послание…

– Знаю. Телефон нам передали. И мы знали, что он его потерял.

А все остальное поддается проверке. И вдруг, несмотря на всю эту кучу дерьма, я чувствую какое-то облегчение. Он никогда не хотел их убить. Да, он уничтожил свою семью, но сделал это непреднамеренно.

– Послушайте, – говорит Эсмонд, – Майкл не в себе после того, что произошло с Сэм и детьми; на дом ему наплевать. Он только притворялся, что любит его, а в действительности это было колоссальное ярмо у него на шее – у них на шеях…

Я вспоминаю кабинет в саду. Все в нем было прямо противоположно тому, что было в доме: и цветовое решение, и мебель, и свет, и атмосфера… Дом вовсе не являлся драгоценным наследством. Он даже не был домом в полном понимании этого слова. Он всегда был тюрьмой. Проклятием.

– Где же он, мистер Эсмонд?

Филипп открывает рот и вновь закрывает его.

– Не знаю, – отвечает он наконец. – Когда я услышал ваши шаги, то подумал, что это, должно быть, Майкл. Он уже должен был вернуться…

Филипп вновь смотрит в сторону залива, и теперь я вижу, что он искренне обеспокоен.

– Он пошел в ту сторону? – спрашиваю я, проследив за его взглядом.

– Около часа назад.

Но я чувствую, что он что-то недоговаривает.

– В чем дело, мистер Эсмонд?

– Когда Майкл узнал про Гарри, – Филипп с трудом сглатывает, – когда понял, что Джинни – его мать, он решил, ну, вы меня понимаете…

Вот она и появилась – последняя часть головоломки.

– Он решил, что Гарри – его сын. А не ваш.

– Понимаете, он никогда не догадывался, что у нас с ней была связь. – Эсмонд багровеет. – То есть я хочу сказать, что это и было-то всего пару раз. Я и не думал, что это может играть какую-то роль.

Но «пара раз» может. «Пара раз» может означать жизнь или смерть.

– А когда он поехал в Брайтон, чтобы поговорить с Мюриэль, – Эсмонд вздыхает, – та все время говорила об «этом мальчишке Эсмондов». Так что Майку и в голову не могло прийти, что она имеет в виду меня.

Нам она сказала абсолютно то же самое. И я пришел к точно таким же выводам.

– Он что, все еще продолжает так думать?

Эсмонд смотрит на меня, а потом отводит глаза. От стыда у него безрадостный вид.

– Он практически не говорил со мной с того момента, как появился здесь. Мне казалось, что большего он уже не выдержит.

– Так что же произошло сегодня утром?

– Я пошел за едой, а когда вернулся, он сидел с моим «Айпэдом». Я прятал его в вещах, но ему как-то удалось отыскать его. И там была эта история в новостях – на Би-би-си…

– …в которой говорилось, что мужчина, умерший на Саути-роуд, был еще жив в момент начала пожара.

– Майкл был в жутком состоянии, – кивает Эсмонд. – Говорил, что от этого все стало только хуже; что если бы он знал, что Гарри жив, то никогда не поджег бы дом, и что все они были бы теперь живы. У него началась истерика – он стал говорить, что видел его, что видел Мэтти. Хочу сказать, что к тому времени меня уже серьезно волновало его психическое состояние – мне казалось, что Майкл сходит с ума… А потом он вроде бы успокоился и сказал, что ему надо проветриться, что он слетает с катушек, сидя на лодке двадцать четыре часа в сутки, и что ему надо прочистить мозги.

– И вы его отпустили?

– А что мне было делать? – Фидипп печально пожимает плечами. – Он сказал, что хочет побыть один.

По-видимому, Гис заметил что-то на берегу залива, потому что он машет мне, и я, повернувшись, вижу бегущего в нашу сторону человека. Но это не Майкл Эсмонд. Это менеджер марины.

* * *

4 января 2018 года, 00:12

Саути-роуд, 23, Оксфорд

– Послушайте, – Гарри чуть не задыхается, – я не спал с Сэм – клянусь вам, – и она… вы точно все не так поняли…

Он хочет встать – и вновь тяжело сползает по стене. В панике пытается на четвереньках добраться до выхода. Майкл какое-то время наблюдает за ним, а потом медленно обходит, останавливается у него на пути и, глядя на него сверху вниз, блокирует ему путь.

– Так что же я понял не так?

Руки Гарри подламываются, и он перекатывается на спину. Грудь его тяжело вздымается; кровь течет по волосам, по лицу, попадает в рот.

– Я… не… ваш… сын – что бы вы ни думали… я приехал не к вам… а к Филиппу…

Но если Гарри думает, что после этого весь этот кошмар прекратится, то он глубоко ошибается.

Майкл смотрит на него, и вдруг страх, в котором он жил все эти последние недели, превращается во что-то гораздо более ужасное. Этот человек не просто вошел в его семью, украл его любовь и занял его место – теперь он собирается забрать у него дом, разрушить его жизнь, разрушить все, что он создавал годами…

И тут, на один короткий момент, ощущение горлышка бутылки в руке превращает Майкла в свободного человека. Свободного от самого себя, от того человека, в которого он должен был, по всеобщему мнению, превратиться, да так и не превратился… Свободного в своей злобе и мстительности. Свободного плюнуть на все и вести себя так, как будто…

Наверное, в его лице что-то меняется, потому что Гарри опять пытается отползти подальше, но тело ему уже не подчиняется, а слова, которые он хочет произнести, захлебываются в потоке крови. А потом Гарри чувствует ногу на шее, и вес, давящий на нее, становится с каждым мгновением все тяжелее и тяжелее – его лицо касается пола, во рту собирается желчь, легким не хватает воздуха, а глаза застилает тьма…

* * *

– Инспектор, – кричит менеджер, подбегая на расстояние слышимости. Он тяжело дышит. – Один из владельцев сообщил, что у него украли надувную лодку. Я решил, что вам надо об этом знать.

– Когда это случилось?

– Не больше часа назад. А может быть, и меньше.

Филипп Эсмонд смертельно бледнеет.

– Ваш брат представляет себе, как надо обращаться с такими вещами?

– Сомневаюсь. – Он качает головой. – Брат никогда не ходил под парусом – он ненавидит воду.

Я поворачиваюсь к менеджеру.

– Если он направляется в открытое море – как его можно остановить?

– Черт, – глаза менеджера широко раскрываются, – у любителя нет никаких шансов в этой гребаной лодчонке…

– Я спросил, как его остановить?

– Для того, чтобы выйти отсюда в море, ему придется пройти по Литтл-Чэннел – он как раз за спасательной станцией. Если он все еще по эту сторону моста, эти ребята, возможно, смогут его перехватить, – но если он уже за мостом… Это будет гораздо сложнее.

– Как далеко до спасательной станции?

– По дороге – минут десять, может быть, даже меньше…

Гис и Куинн уже бегут к машине.

– Я с вами, – говорит Эсмонд.

– Позвоните им, – кричу я менеджеру, двигаясь в сторону залива, – предупредите, что мы встретимся с ними там и чтобы они следили за этой лодчонкой.

– Минуточку, – кричит он в ответ, – а как выглядит тот парень?

– Вот как он. – Я указываю на Эсмонда. – Он похож на него.

* * *

4 января 2018 года, 00:22

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Захария садится в постели. Снизу доносятся голоса. Он вылезает из кровати и крадется к двери. Это действительно голоса. Голос Гарри. И папочки! Мамочка сказала, что папочка еще не возвратился, но Захария уверен, что слышит его голос. Может быть, это сюрприз… Может быть, ему не положено об этом знать. Захария любит сюрпризы. Он любит сюрпризы, подарки, пиратов и шоколад.

Малыш открывает дверь и на цыпочках крадется к перилам лестницы. Теперь голосов не слышно. Он опускается на пол и смотрит вниз. И видит его. Папочку. В пальто. Но выглядит тот очень смешно. Просто стоит. Вроде бы сердитый и в то же время вроде бы грустный. Захария уже собирается позвать его, но папочка вдруг поворачивается и идет на кухню. Захария слышит, как открывается задняя дверь, а через несколько минут папочка возвращается. Он что-то несет в руках. Проходит в гостиную, и Захария слышит звуки выплескивающейся воды. Такие же, как слышал, когда они играли в надувном бассейне, когда приезжал дядя Филипп. Может быть, это и есть сюрприз? Он придвигается ближе к краю лестницы и смотрит сквозь перила. Слышится смешной звук «пшик», и в гостиной вдруг появляется хорошенький желтенький огонек. Он похож на костер, который разжигал Гарри, показывая свои фокусы. Тогда Захарии понравилось. Было весело.

Вновь появляется папочка. Теперь он не выглядит таким грустным. Он выглядит так, будто зубной врач сказал ему, что придется вырвать зуб, а потом не стал его вырывать. Захария наблюдает, как папочка не спеша оглядывает холл, а потом выходит на улицу. Входная дверь закрывается за ним, и слышны его шаги по гравию.

Захария встает и начинает медленно спускаться вниз, преодолевая по одной ступеньке за раз и держась одной рукой за перила. За ним тянется его любимое синее одеяльце.

* * *

С визгом тормозов мы останавливаемся около спасательной станции. Лодка уже спущена на воду. Один из членов команды подбегает ко мне. Начинает задувать ветер. Может быть, в канале и тихо, но в открытом море волнение уже вполне солидное.

– Инспектор Фаули? Хью Рэнсом. Мы думаем, что ваш человек уже вышел на воду. Один из парней думает, что видел это суденышко минут пятнадцать назад. – Он окидывает взглядом нас четверых. – Мы можем взять с собой только двоих.

– Поедем мы, – быстро говорю я, – с мистером Эсмондом. Мои офицеры свяжутся с полицией Дорсета. Проследите, чтобы они были в курсе происходящего.

Рэнсом кивает и поворачивается к катеру.

– Тут у нас есть спасательные жилеты и каски, – кричит он через плечо. – И давайте не спорить…

Пока мы с шумом спускаемся по трапу, на причале собирается небольшая толпа. В катере сидят двое – мужчина и женщина в одинаковых белых шляпах и светоотражающих жилетах. Мотор уже работает, и мы бросаемся в погоню, как только надеваем свою униформу. Не буду говорить о том, что Эсмонд одевается быстрее, чем я.

– А ваш человек знает, что делать, если случится беда? – кричит главный спасатель, стараясь перекрыть уханье волн и тарахтенье мотора.

Филипп качает головой.

– Даже если на борту будут сигнальные факелы, он не сможет их различить.

– А плавать он умеет?

Эсмонд кивает:

– Но плохо.

В узком канале мимо нас в обоих направлениях движутся лодки и паромы – от них поднимается волна, которая сильно бьет в борт катера, но мы чувствуем себя гораздо увереннее, чем какая-то крохотная посудина. По лицу Филиппа я понимаю, что он думает о том же самом.

А потом мы выходим на оперативный простор, и доки, и промышленные предприятия постепенно скрываются из вида, так же как и леса, покрывающие противоположный, низкий берег. Вода сверкает в лучах зимнего солнца, вдали какая-то яхта пытается идти против ветра, но больше я ничего не вижу. Рэнсом в бинокль изучает залив.

– Ну что? – спрашиваю я.

– Вон там, – указывает он, опуская бинокль.

* * *

4 января 2018 года, 00:43

Саути-роуд, 23, Оксфорд

Когда Мэтти открывает глаза, он сразу же понимает: что-то случилось. В воздухе пахнет горелым. Он садится на кровати. И опять слышит это – нечеловеческий крик, который вырвал его из сна.

Захария.

Мэтти выпрыгивает из кровати и выбегает на площадку. Сверху он видит брата, который находится внизу, в холле. Тот спотыкается и визжит – визжит жутко, нечеловеческим голосом… Мэтти никогда не слышал ничего подобного.

Пижама на ребенке горит. Его кожа тоже горит…

– Иду! Уже иду! – кричит Мэтти и бросается вниз по лестнице. Ноги подводят его, и он чуть не падает. Захария с криком бежит к нему, и теперь Мэтти может разобрать слова: «Папочка! Папочка!»

Мальчик хватает синее одеяло с нижней ступеньки и заворачивает в него брата так, как видел это по телевизору. Все крепче и крепче, пока пламя не исчезает. Дым становится еще гуще. Теперь уже горит ковер в гостиной, и пламя маленькими ручейками распространяется по половицам – ручейки похожи на потоки лавы, которые им показывали в фильме про вулканы в школе. Мэтти не может пробраться ни к входной двери, ни на кухню – огонь окружает его повсюду, а у него нет обуви на ногах. И думает он только о Захарии. Оглядывается вокруг. Они как будто на острове, окруженном океаном огня. Здесь оставаться нельзя…

Он хватает брата на руки и сгибается под его весом. Малыш больше не кричит.

«999, – думает Мэтти, – я должен позвонить по 999, как нам говорили в школе на уроках, и вызвать «Скорую», пожарных и полицию».

– Не волнуйся, Захария, – громко говорит он, чувствуя, как у него дерет в горле. – Мы сейчас поднимемся по лестнице, я разбужу мамочку и найду телефон…

Он продолжает повторять это, пока взбирается по ступеням, а его ноша с каждым шагом становится все тяжелее и тяжелее:

– Разбудить мамочку – найти телефон; разбудить мамочку – найти телефон…

Добравшись до детской, Мэтти кладет Захарию в постель. Он продолжает говорить ему, что все будет хорошо, но брат не двигается, и Мэтти начинает паниковать. Он подходит к двери и открывает ее на пару дюймов. На стене видны отблески красного пламени, которое охватило лестницу, а в лицо ему ударяет волна жара. Теперь пожар разошелся в полную силу. Спуститься вниз просто невозможно.

Мэтти подбегает к окну, хотя и знает, что оно заперто. Папа для их безопасности запер все окна. Так что здесь тоже тупик – даже крикнуть в окно невозможно. А потом, неожиданно, все опять становится хорошо, потому что он видит папу – тот стоит на противоположной стороне улицы и смотрит на дом. Мэтти начинает колотить по стеклу: «Папочка! Папочка! Папочка!»

Папа поднимает глаза, и его лицо искажается ужасом. Мгновение он неподвижно стоит на месте, как будто окаменевший, а потом начинает двигаться к дому. Сначала – медленно, а потом – бегом. Но когда добирается до входной двери, в гостиной раздается взрыв, и осколки стекла и горящий мусор дождем сыплются на сад. Мэтти видит, как папа отступает, прикрывая руками лицо, а потом пламя подбирается к самому окну, и тот исчезает из виду.

– Я иду, папочка! – кричит ребенок. – Я уже иду!

* * *

Пустая надувная лодка подпрыгивает на волнах. Мы подходим к ней сбоку и привязываем ее к носу. Наверное, мы в доброй тысяче ярдов[256] от берега. Ни один нормальный человек не проплывет такое расстояние, даже если у него будет достаточно времени.

Рэнсом все еще сканирует горизонт, но все мы уже знаем, что это бесполезно.

В воде никого нет.

Майкл Эсмонд исчез.

Один из членов команды нагибается и поднимает что-то со дна суденышка. Посмотрев, она передает находку Эсмонду. Это карманные часы – золотые, в небольшом красном бархатном мешочке. И их оставили здесь не случайно. Их положили так, чтобы можно было сразу же найти. И теперь я вспоминаю. Это еще одна семейная реликвия Эсмондов, которая передается из поколения в поколение, как и дом. Карманные часы с девизом, выгравированным на польском языке:

«Кровь гуще воды».

Филипп Эсмонд на мгновение закрывает глаза, а потом, прежде чем я успеваю остановить его, взмахивает рукой, и часы, блеснув, взмывают в теплом и сверкающем воздухе.

* * *

Когда на следующее утро, в одиннадцать часов, я открываю дверь ситуационной комнаты, меня встречает хор, исполняющий: «Потому что он такой славный парень»[257]. И это вовсе не значит, что мои сотрудники – бездушные люди; дело было очень жестоким, и они знают это лучше, чем кто-либо другой. Но ведь это и первое большое дело Гислингхэма, в котором он добился успеха. Аккуратной галочки в графе «Раскрыто». Филиппу Эсмонду предъявлено обвинение в попытке помешать отправлению правосудия[258]. Харрисон точно будет вне себя от радости. Пусть подозреваемый почти наверняка мертв. Пусть мы так и не нашли его тело. Сегодня прямо с утра я получил от Рэнсома письмо по электронной почте: «Поиски продолжаются, но не советую вам строить иллюзии. Из-за местных течений они могут продолжаться месяцами. А если он сделал это намеренно, то наверняка привязал к себе какой-то груз. В таких случаях найти их практически невозможно».

Я прочищаю горло, чтобы сказать несколько слов, но меня перебивает Куинн.

– Хотелось бы отметить, – начинает он, пытаясь перекрыть шум, – что сержант в эти последние две недели проделал очень большую работу. И первый блин получился не комом, приятель!

Говоря это, он улыбается, и видно, что говорится это от чистого сердца. Другие тоже видят это, и все отлично понимают, что эти слова, хотя это и абсолютная правда, нелегко дались Куинну. В комнате раздаются возгласы: «Слушайте! Слушайте!», которые, как мы все это понимаем, относятся как к Куинну, так и к Гису.

– Спасибо, приятель, – улыбается сержант. – Я тронут. – Он оглядывается вокруг, а потом смотрит на часы. – Ладно, ребята, для ланча, может быть, еще рановато, но выпивка точно за мой счет.

– А я уж думал, что ты никогда не предложишь, – говорит Куинн под взрыв хохота.

– А я думал, – вступаю я в разговор, – что сегодня моя очередь платить.

Эти слова сопровождаются новыми криками, а потом все успокаиваются, забирают свои куртки и направляются к двери. Я вижу, как, проходя мимо, Сомер гладит Куинна по спине.

* * *

Когда в конце дня звонит ее телефон, Сомер долго думает, снимать трубку или нет. Она задержалась, убирая ситуационную комнату, а остальные разошлись уже больше часа назад. Эверетт осталась, чтоб помочь, но теперь, когда доска вымыта, а файлы разложены по шкафам, даже она начинает нервничать.

Сомер смотрит на трубку.

«Если будет больше чем пять звонков, – думает она, – то я ее сниму. А вдруг это что-то важное…»

– Ну, давай же, Эрика, – говорит Эверетт. – А то здесь можно умереть от жажды.

Три звонка, четыре, пять…

Сомер берет телефон, стараясь не обращать внимания на то, как Эверетт вздыхает и закатывает глаза.

– Криминальный отдел. Детектив-констебль Сомер у телефона.

– Я надеялся, что это окажетесь вы.

Она узнает голос – правда, не может сообразить, кто это. Но за те мгновения, что понадобились ей, чтобы вспомнить, ее внутренний голос сообщает ей, что голос хороший, такой, который вполне может ассоциироваться с чем-то приятным. Об этом она вспомнит уже позже и будет рада этой мысли.

– Это Жиль. Жиль Сумарес.

Эрика краснеет и отворачивается в надежде, что Эверетт этого не заметит (естественно, она все замечает). Это звонок не по делу, если он называет себя Жилем.

– В следующий уик-энд я собираюсь приехать в Банбери проведать своего отчима, и мне пришло в голову – не могли бы мы с вами встретиться? Вместе поесть где-нибудь? Или выпить?

Эверетт уже обошла ее кругом и теперь с ухмылкой смотрит ей прямо в лицо.

– Это кто? – спрашивает она.

– Конечно. – Сомер сильнее сжимает трубку. – С удовольствием. Кстати, мне будет нужен ваш совет.

– Правда?

– Я хотела узнать, как вы относитесь к варежкам.

Когда пять минут спустя она кладет трубку, в его голосе все еще слышится смех.

* * *

Я в последний раз оглядываю гостиную. Приходившие уборщики вылизали ее до последней степени, но мне все равно хочется, чтобы она была идеальной. Я хочу, чтобы она видела, насколько это для меня важно. Смотрю на часы – прошло ровно две минуты с того момента, как я смотрел на них последний раз. Я поддаюсь висящей в воздухе нервозности, когда вижу себя выравнивающим стопку журналов, понимаю, что у меня проблема.

Раздается звонок. Я успеваю преодолеть три четверти расстояния до двери, прежде чем понимаю, что это не она. У нее есть ключ. Но, может быть, по прошествии всего этого времени она не считает себя вправе пользоваться им? Может быть, она вообще не воспринимает это место как свой дом? От этих мыслей мне становится немного нехорошо, и, наверное, именно поэтому я не улыбаюсь так широко, как планировал, когда открываю дверь.

За дверью стоит действительно она. На верхней ступеньке, глядя на палисадник перед домом. Где я на прошлой неделе провел целых три часа, высаживая новые растения.

Алекс в джинсах, сапогах и мягкой кожаной куртке, которую я купил ей в Риме, потому что она так подходит к цвету ее волос. Я уже много лет не видел, чтобы Алекс ее носила. Но сейчас куртка на ней. Она выбрала ее. Мое сердце сжимается от ужаса надежды.

Алекс поворачивается и видит меня.

– Ничего себе, – говорит она, делая жест в сторону растений. – Ты что, вызывал кого-то?

Я открываю рот чтобы ответить, но она уже проскользнула мимо меня в дом.

Я вижу, что Алекс отмечает про себя приложенные мною усилия. И это касается не только уборщиков. А и цветов. И бутылки вина на столе.

Она почему-то смущается и начинает рыться в сумочке. Наверное, я переборщил. Не надо, чтобы все это выглядело таким нарочитым…

– Сядь, Адам, я прошу тебя.

Она устраивается на софе, а я размышляю, не занять ли мне стул? И все никак не могу понять, как мы смогли довести дело до того, что я уже не знаю, где мне, черт побери, присесть…

– Пока меня не было, я очень о многом передумала. Очень о многом.

Ее не было два месяца, но мне кажется, что прошли годы. Десятилетия.

– У меня было на это время. Помимо всего прочего.

Что означает это «все прочее»?

– И теперь я многое понимаю гораздо лучше.

Я хочу видеть ее. Хочу видеть все, что я люблю в ней и чего я был лишен эти долгие недели. Но боюсь того, что она увидит это в моих глазах.

А она, видимо, ждет, когда я что-то скажу, и я произношу «Понятно» деревянным голосом.

Алекс слегка хмурится, но я не могу понять: это от того, что она собирается сказать, или от того, что уловила мою тревогу?

– Адам, споря об этом усыновлении, мы умудрились разбить друг другу сердце. Мне так этого хотелось, а ты даже слышать об этом не желал, хотя и готов для меня на все… – Теперь ее голос звучит мягче. – И тогда я поняла, что из этого ничего не получится. Что ты готов на все, кроме этого. Что ты просто не можешь этого сделать. А значит, мне не надо было тебя об этом просить. Теперь я это понимаю. И больше не попрошу. Никогда в жизни.

Я сглатываю и смотрю на свои руки.

– И ты с этим согласна? С тем, что мы никого не будем усыновлять?

Вот она – точка невозврата. Потому что один из возможных ответов на этот вопрос: «Да, потому что нас больше нет. Между нами все кончено».

Алекс молчит так долго, что я наконец решаюсь поднять на нее глаза. Она улыбается:

– Да, согласна. Потому что я тебя люблю. И хочу быть с тобой.

Когда я обнимаю ее, между нами как будто проскакивает электрическая искра. Два месяца без нее – и вот наконец ее запах, ее волосы, ее тело – такое знакомое и незнакомое… Такое доступное и в то же время невероятно удивительное. В конце концов, именно она разрывает объятья. Берет мое лицо в свои руки и проводит пальцем по следам слез у меня на щеках.

– Ты что, действительно думал, что я не вернусь?

– Я знал, как это для тебя важно. И как ты была несчастна.

– Но все это в прошлом. – Алекс улыбается.

Какое-то время я смотрю на нее, а потом протягиваю руку за бутылкой.

– Нам надо отпраздновать. Это «Мерсо»[259].

Ее любимое вино. Самое любимое.

– Нет. – Она качает головой. – Спасибо, я пас.

– Ладно, может быть, сейчас действительно рановато, но это то самое, которое мы пили прошлым летом на эллинге. То самое, которое тебе так понравилось. Бог знает, сколько времени мне потребовалось, чтобы найти его.

– Смотрится оно очень мило. – Алекс улыбается. – Я очень хотела бы попробовать, но – нельзя. – Улыбка становится еще шире. – Я же говорила тебе, что хочу быть уверенной наверняка. И вот теперь я уверена.

Она смотрит на мое обалдевшее лицо и кивает, а мои глаза наполняются слезами, и я смеюсь. Алекс обнимает меня и достает фото, а сердце у меня уходит в пятки, когда я впервые вижу эти серо-белые точки и понимаю, что они значат. Что все это значит – все эти недели, полные ожидания, сомнений и надежд…

Ребенок.

Наш ребенок.

– Не могу поверить, что ты так и не догадался, – шепчет Алекс, сверкая глазами. – А еще называешь себя детективом…

Благодарности

Прежде всего я хочу поблагодарить своих читателей. Прошел отличный год – всего только год! – и я хочу поблагодарить всех, кто за это время купил, взял почитать, прочитал, написал отзыв и порекомендовал две книги об Адаме Фаули, которые предшествовали этой.

И опять я хочу поблагодарить мою прекрасную «команду профи»: детектива-инспектора Энди Томпсона за его помощь в вопросах полицейских процедур; Джои Гиддинга за советы профессионала в области судебной медицины; Энн Робинсон за помощь с медицинскими вопросами; моего доброго друга Филиппа Манна за его знание вопросов мореплавания; Николаса Сифрета за юридические советы и Джереми Дэлтона за то, что он позаботился, чтобы я не выглядела полной дурой в вопросах интернет-игр. Мне особенно хочется поблагодарить Грэма Тёрнера и Стива Джонса из пожарно-спасательной службы Оксфордшира за их совершенно бесценную помощь и советы – без них я ни за что не справилась бы. Как и ранее, я, подобно всем писателям, прибегала к некоторым художественным допущениям, но все ошибки в книге лежат только на моей совести.

Благодарю своего агента Анну Пауэр, которая не перестает удивлять меня, и всю восхитительную команду издательства «Пингвин»; моего редактора Кэти Лофтус, моего прекрасного агента по связям с общественностью Джейн Джентл; Роуз Пулл, за все те кампании, которые она организовала; всех сотрудников «Дэдгуд» за их потрясающую поддержку, и Джеймса Кейта, который начитал эти книги и, я надеюсь, будет работать и с этой.

Благодарю также моего отличного литературного редактора Карен Уитлок. Особая благодарность Эмме Браун и всей производственной команде «Пингвин»: каждая из книг – это новые требования к верстке (на этот раз – отчет о пожаре), и, как всегда, они отлично справились со своей работой.

Что же касается «Самый близкий враг» и «Скрытые в темноте», я получила отличную поддержку от команды моих «первых читателей»: мужа Саймона (который также написал печально известное Завещание Эсмонда) и дорогих друзей Стефана, Сару, Питера, Элизабет и Энди.

И, наконец, несколько слов о самой книге: как и прежде, в книге существует несколько реальных улиц и дорог Оксфорда; все остальное – плод моего воображения. Например, в жизни нет таких объектов, как «Саути-роуд» или «школа Епископа Христофора». Все сообщения новостных агентств тоже выдуманы от начала и до конца, ни у одного из действующих лиц нет прототипов в жизни, и любое совпадение между именами в книге и в реальной жизни является абсолютно случайным.

Подкаст Би-би-си, о котором я упоминаю, – это хороший пример живого радиовещания с Йоном Мэнелом, который вы можете услышать, найдя программу «Усыновление» на «Би-би-си Айплейер».

Посвящается моему брату Марку

© Саксин С.М., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Ночь такая теплая, что окно у нее открыто; тюлевые занавески лениво трепещут от едва ощутимого дуновения летнего зноя. В квартире горит свет, но только в гостиной: вот откуда он узнал, что она одна. И еще играет музыка. Негромко, но он совсем рядом и потому слышит ее. Сначала это его пугало – то, что он может выдать себя, если подойдет слишком близко. Но теперь он спокоен: даже в светлое время суток повсюду стоят такие фургоны, как у него. Их перестали замечать. Даже люди наблюдательные. Такие, как она.

Он еще чуточку открывает окно. Должно быть, она собирается куда-то идти, потому что музыка быстрая, энергичная, бодрая, а не тот ленивый джаз, который она обыкновенно предпочитает. Он закрывает глаза, стараясь представить себе, что она собирается надеть, что она как раз сейчас натягивает на свою кожу – еще влажную после душа, который, как он слышал, только что приняла. Не черное платье с бисером, такое облегающее, что он может мысленно представить себе все изгибы ее тела: если б она собиралась поужинать со своим никчемным дружком, то не стала бы слушать такую мусорную музыку. И не со своими родителями: если б те приехали в Оксфорд, он увидел бы их машину. Нет, этот вечер она собирается провести с подругами. Из чего следует, что она выберет что-нибудь менее откровенное – что-нибудь сдержанное, вежливо намекающее на недоступность. Возможно, синее, с широкими рукавами. Из ткани, которую называют газом. Раньше он этого не знал. Красивое платье. Нейтральное. И одно из ее любимых.

Ничего этого она ему не говорила. Он сам все узнал. И сделать это оказалось совсем нетрудно. Достаточно только наблюдать. Наблюдать, ждать и делать выводы. Иногда достаточно всего нескольких дней, однако такие случаи редко приносят удовлетворение. Это же дело тянется больше трех недель, но он любит, когда все развивается медленно. И что-то подсказывает ему, что она будет того стоить. Как утверждается в рекламе шампуня, которым она пользуется. И в любом случае он убедился на собственном опыте, что торопить такие вещи нельзя. Именно тогда совершаются ошибки. Именно тогда все идет наперекосяк.

Кто-то идет. Он слышит стук каблуков по асфальту. Шпильки. Хихиканье. Он чуть перемещается, чтобы лучше видеть, и пластик сиденья скрипит под ним. На противоположной стороне улицы показываются две девицы. В этой парочке нет ничего сдержанного, это уж точно. Платья с блестками, ярко накрашенные губы, ковыляют на высоченных шпильках, словно шлюхи; дурочки уже здорово навеселе. Раньше он их не видел, но это точно ее подружки, потому что они останавливаются перед ее домом и начинают рыться в сумочках. Одна достает что-то и торжествующе размахивает этим, громко заявляя: «Вот она!» Яркая розовая лента, на которой написано что-то блестящими буквами, но он не может прочитать что. Впрочем, это ему и не нужно. Он прищуривается – такое дерьмо он уже видел. Это девичник. Долбаный девичник! С каких это пор ее интересует подобная дрянь? Девицы нагнулись друг к другу, и в их смехе и перешептываниях есть что-то такое, от чего у него по спине пробегают мурашки беспокойства. Господи, это не ее девичник! Этого не может быть… он обязательно знал бы… у нее даже нет кольца… он бы увидел…

Он подается вперед, стараясь рассмотреть получше. Одна из девиц жмет на кнопку звонка так долго, что наверху распахивается окно.

– Обязательно нужно так шуметь?

Она пытается выразить недовольство, однако в ее голосе звучит смех. Она свешивается в окно, и прядь длинных темных волос спадает на плечо. Волосы еще влажные после душа. У него пересыхает в горле.

Одна из девиц смотрит вверх и торжествующе вскидывает руки. В одной она держит пластмассовую корону, а в другой – розовый пояс.

– Эй! Смотри, что у нас есть!

Девушка в окне качает головой.

– Хло, ты же обещала – абсолютно никаких тряпок и никаких диадем!

Две девицы внизу заливаются хохотом.

– Вообще-то этот чрезвычайно изысканный декоративный головной убор мой, а не твой, – слегка заплетающимся языком говорит вторая девица. – А для тебя у нас вот эта штучка…

Она роется в сумочке и достает что-то, и когда на это падает свет фонаря, он получает возможность хорошенько рассмотреть: ярко-розовая заколка для волос с выложенным блестками словом «ЗАНЯТА».

Девушка в окне снова качает головой.

– Ну чем я провинилась, что заслужила таких подруг, а?

Она ныряет в комнату, слышится жужжание домофона, и две девицы вваливаются в дом, продолжая хихикать.

Мужчина открывает бардачок. Этой сучке повезло, что он не займется ею прямо здесь и сейчас, – это положило бы конец их мерзкой бабской вечеринке. Но он этого не сделает. Ему нужно приятное возбуждение ожидания – он хочет этого даже сейчас. Утонченное предвкушение, где важна каждая мелочь: как от нее будет пахнуть, какая она будет на вкус, какие у нее будут волосы… А также сознание того, что он может получить все это, когда пожелает, – и единственное, что его останавливает, это собственная сдержанность…

Он сидит какое-то время, сжимая и разжимая кулаки, позволяя своему сердцу замедлить ход. Затем вставляет ключ в замок зажигания и заводит двигатель.

* * *

Будильник звонит в семь, но Фейт Эпплфорд вот уже час как встала. Прическа, одежда, туфли, косметика – все это требует времени. В настоящий момент она сидит перед зеркалом, накладывает последние штрихи туши, подводя брови. Слышит, как мать окликает из кухни:

– Надин, ты еще валяешься в кровати? Если хочешь, чтобы тебя подвезли, ты должна через десять минут спуститься вниз.

Из соседней комнаты доносится недовольный стон, и Фейт мысленно представляет себе, как сестра переворачивается на другой бок и накрывает голову подушкой. Постоянно одно и то же, по утрам Надин просто безнадежна. В отличие от Фейт. Та всегда готова заблаговременно. Всегда полностью собрана.

Фейт снова поворачивается к зеркалу и крутит головой вправо и влево, проверяя углы, подергивая прядь волос, поправляя ворот свитера. Красивая. И это не просто показная красота. Она действительно красивая. Очень красивая.

Фейт поднимается на ноги и выбирает сумочку из нескольких висящих на двери. Замшевую. Ну, на самом деле это не настоящая замша, но нужно присмотреться очень внимательно, чтобы это разглядеть. Зато цвет – как раз то что надо, особенно вместе с этим жакетом. Идеальный оттенок синего.

* * *

Адам Фаули

1 апреля 2018 года

09:15

– Нормально? Не холодно?

Я почувствовал, как Алекс вздрогнула, когда прибор прикоснулся к ее коже, однако она поспешно качает головой и улыбается.

– Нет, все в порядке.

Медсестра отворачивается к монитору и стучит по клавиатуре. В палате все приглушено. Свет неяркий, звук глухой, словно под водой. Вокруг бурлит своей жизнью больница, однако здесь, прямо сейчас, время замедлилось до сердцебиения.

– Ну, вот и готово, – наконец говорит медсестра и с улыбкой разворачивает монитор к нам.

Изображение на экране оживает. Головка, носик, крошечный кулачок, поднятый словно в приветствии. Движение. Жизнь. Алекс сжимает мне руку, однако ее взгляд прикован к ребенку.

– Вы видите это впервые, мистер Фаули, да? – продолжает медсестра. – По-моему, во время первого осмотра вас здесь не было…

Несмотря на жизнерадостный тон, в ее голосе сквозит осуждение.

– Понимаете, Адам тут ни при чем, – спешит вмешаться Алекс. – Это я… я страшно боялась, вдруг случится что-то неладное… не хотела сглазить…

Я крепче сжимаю ей руку. Мы это уже обсудили. Почему Алекс ничего мне не сказала, почему не могла даже жить со мной до тех пор, пока не узнала точно. Пока не узнала наверняка.

– Все в порядке, – говорю. – Главное – то, что сейчас я здесь. И у ребенка все отлично.

– Ну, сердечко стучит ровно, сильно, – говорит медсестра, снова стуча по клавиатуре. – Развивается малыш нормально, сейчас он именно такой, каким и должен быть на двадцать второй неделе. Я не вижу никаких причин для беспокойства.

Ловлю себя на том, что выдыхаю, – я даже не заметил, что перестал дышать. Мы – родители в возрасте, мы прочитали все брошюры, сдали все тесты, и все-таки…

– Вы абсолютно уверены? – спрашивает Алекс. – Потому что я совсем не хочу, чтобы со мной случился амнио…

Медсестра снова улыбается, тепло, искренне.

– Все в полном порядке, миссис Фаули. Вам не о чем беспокоиться.

Алекс поворачивается ко мне со слезами на глазах.

– Все хорошо, – шепчет она. – Все будет хорошо.

На экране ребенок внезапно кувыркается – крошечный дельфин, резвящийся в серебристой темноте.

– Итак, – говорит медсестра, снова беря прибор, – вы хотите узнать пол?

* * *

Фиона Блейк ставит перед дочерью тарелку с хлопьями, но Саша ничего не замечает. Она не отрывает взгляда от телефона с тех самых пор, как спустилась вниз, и Фиона едва сдерживается, чтобы не высказаться. В этом доме не принято приходить в обеденный зал с телефоном. Не потому, что Фиона так приказала; они договорились, мать и дочь, что так делать не надо. Фиона отворачивается, чтобы налить в чайник воды, но когда возвращается к столу, Саша по-прежнему таращится на этот чертов экран.

– Неприятности? – спрашивает Фиона, стараясь скрыть в своем голосе раздражение.

Саша отрывается от телефона и качает головой.

– Извини, просто Пэтс сказала, что сегодня не пойдет в школу. Ее выворачивало всю ночь.

Фиона строит гримасу.

– Зимняя рвота[260]?

Саша кивает, затем отодвигает телефон.

– Похоже на то. Вроде ей совсем плохо.

Фиона придирчиво рассматривает дочь: у Саши горят глаза, щеки слегка раскраснелись. Если задуматься, она такая уже целую неделю.

– Саша, ты хорошо себя чувствуешь? Выглядишь так, словно у тебя температура.

Она удивленно раскрывает глаза.

– У меня? Я себя чувствую хорошо. Честное слово, мам, я в полном порядке. И умираю от голода.

Саша улыбается матери и тянется за ложкой.

* * *

В дежурной комнате полицейского участка Сент-Олдейт констебль Энтони Асанти пытается улыбнуться. Выражение лица сержанта Гислингхэма позволяет предположить, что получается это у него не очень хорошо. И дело не в том, что Асанти лишен чувства юмора, просто юмор его не из серии кремовых тортов и банановой кожуры. Вот почему ему никак не удается найти что-либо смешное в перевернутом вверх дном стакане с водой у себя на столе. И еще он злится на себя за то, что забыл, какой сегодня день, и почему, черт возьми, не проявил должной осторожности. Ему следовало бы разглядеть нечто подобное за целую милю: самый молодой член команды, только что закончил учебу, прямиком из Мет[261]. С таким же успехом он мог бы написать большими буквами у себя на лбу: «Мишень для шуток». И вот теперь все стоят вокруг, смотрят на него и ждут, как он себя поведет, покажет, что он «парень что надо» или же просто «так себе» (как считает констебль Куинн, судя по презрительной усмешке, которую тот даже не пытается скрыть, хотя Асанти так и подмывает спросить, чью роль, горшка или котла, играет в этом сам Куинн[262]). Собравшись с духом, Асанти растягивает улыбку чуть шире. В конце концов, могло быть и хуже. Один придурок в первый день службы Асанти в Брикстоне оставил у него на столе связку бананов.

– Так, ребята, – говорит Энтони, обводя помещение взглядом, в котором, как он надеется, в должной пропорции сочетаются мрачная ирония и «все это я уже видел», – очень забавно.

Гислингхэм сияет, испытывая нескрываемое облегчение. В конце концов, шутка есть шутка, а в этом ремесле нужно принимать шутки и самому подкалывать своих товарищей, но все-таки он еще не вполне освоился со своим новым положением, обусловленным сержантскими лычками, и не хочет, чтобы его видели насмехающимся над кем бы то ни было. И в первую очередь над единственным чернокожим членом команды. Гислингхэм треплет Асанти по плечу со словами: «Молодец, Тони», после чего решает, что ему, пожалуй, лучше на этом закончить, и направляется к кофеварке.

* * *

Адам Фаули

1 апреля 2018 года

10:25

– Ну, и как все будет дальше?

Алекс медленно усаживается на диван и закидывает ноги вверх. Я протягиваю ей кружку, и она обхватывает ее пальцами.

– Это ты о чем? – говорит Алекс, притворяясь простодушной, но с хитрым выражением на лице.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, – о той мелочи, что я пол не знаю, а ты знаешь.

Алекс дует на чай, затем поднимает взгляд на меня – сама невинность.

– И почему с этим должны возникнуть какие-либо проблемы?

Я отодвигаю подушку и подсаживаюсь к ней.

– Как ты собираешься сохранить это в тайне? Рано или поздно ты обязательно проговоришься.

Она улыбается.

– Ну, до тех пор, пока ты не прибегнешь к своей печально знаменитой технике ведения допросов, полагаю, я уж как-нибудь смогу. – Увидев мое лицо, Алекс смеется. – Слушай, я обещаю держать в уме два списка возможных имен…

– Хорошо, но…

– И не покупать ничего голубого.

Прежде чем я успеваю раскрыть рот, она снова улыбается и легонько толкает меня ногой.

– И розового.

Я качаю головой, неубедительно изображая неодобрение.

– Я сдаюсь!

– Нет, неправда, – говорит Алекс, уже совершенно серьезно. – Ты никогда не сдаешься. Ни при каких обстоятельствах.

И оба мы понимаем, что она имеет в виду не только мою работу.

Я встаю.

– Постарайся сегодня отдохнуть, хорошо? Без поднятия тяжестей и прочих глупостей.

Алекс вопросительно поднимает брови.

– А я как раз собиралась поколоть дрова, придется это отложить… Черт!

– И если тебе что-нибудь понадобится в магазине, дай мне знать по «мылу».

Шутливо козырнув, Алекс снова пихает меня ногой.

– Ступай! Ты уже опоздал. А я уже проходила через все это, не забывай. Обои в комнате Джейка я клеила, когда живот у меня был вдвое больше, чем сейчас.

Алекс улыбается мне, а я вдруг ловлю себя на том, что не могу вспомнить, когда она в последний раз так говорила. Все эти месяцы после смерти Джейка Алекс воспринимала материнство лишь как горечь утраты. Не только скорбь по сыну, но и отчаяние от невозможности иметь других детей. Все это время она могла говорить о нашем сыне лишь с болью. Но сейчас, возможно, ей наконец удастся воскресить и ту радость, которую он дарил. Этот ребенок никогда не сможет стать заменой Джейку, даже если б мы того захотели, но, быть может, он – или она – все-таки сможет стать искуплением…

И только подойдя к двери, я оборачиваюсь.

– Какая еще печально знаменитая техника ведения допросов?

Смех Алекс провожает меня всю дорогу до калитки.

* * *

Времени уже 10:45, а Эрика Сомер все еще стоит в заторе на шоссе А33. Она собиралась вернуться домой из Гемпшира еще вчера вечером, однако каким-то образом прогулка по берегу моря перешла в ужин, а ужин перешел в лишний выпитый бокал, и в половине десятого они с Джайлсом согласились, что за руль ей лучше не садиться. Поэтому новый план заключался в том, чтобы встать в пять утра и опередить понедельничный утренний час пик, но почему-то и этого также не случилось, и было уже девять с минутами, когда Сомер наконец смогла выехать. Однако она не жалуется. Она улыбается, кожа ее до сих пор приятно зудит, несмотря на горячий душ и холодную машину. Хотя это означает, что ей не во что переодеться и она не успеет заскочить домой. Телефон пищит, и Эрика смотрит на экран. Сообщение от Джайлса. Читая его, Сомер снова улыбается; ее так и подмывает написать лукавый ответ насчет того, что сказал бы суперинтендант, если б Джайлс по ошибке отправил такое ему, однако машина впереди наконец трогается. Джайлсу – в кои-то веки – придется подождать.

* * *

Увидев девушку, водитель такси сначала решил, что она пьяна. «Еще одна дура-студентка, – подумал он, – налакалась дешевого сидра и бредет среди ночи домой». Девушка была в доброй сотне ярдов впереди, но таксист видел, как ее мотает из стороны в сторону. И только подъехав ближе, он сообразил, что на самом деле она хромает. Девушка была в туфлях, но на одной сломался каблук-шпилька. Именно это заставило таксиста сбросить скорость. Это, а также то, где все это происходило. На пустынной Марстон-Ферри-роуд, за много миль до чего бы то ни было. Но в то же время Оксфорд где-то неподалеку. Посигналив, таксист свернул на обочину к девушке, по-прежнему полагая, что она пьяна.

Но затем он увидел ее лицо.

* * *

Когда поступает звонок, во всем участке, можно сказать, никого нет. Куинн где-то гуляет, Фаули должен появиться не раньше обеда, а Гислингхэм на учебе. Что-то связанное с управлением людьми, как объясняет Бакстер. После чего криво усмехается и замечает, что не понимает, зачем сержант тратит на это время: все, что нужно знать на этот счет, Гис может получить от своей собственной жены.

Сомер только что вернулась с салатом и кофе для всех, и тут звонит телефон. Эверетт снимает трубку и зажимает ее плечом, продолжая набирать текстовое сообщение на компьютере.

– Извините? – внезапно восклицает она и, забыв про электронную почту, сжимает трубку. – Вы можете повторить еще раз? Вы уверены? И когда это произошло? – Хватает ручку и что-то черкает на листе бумаги. – Передайте: мы будем на месте через двадцать минут.

Сомер оглядывается по сторонам, что-то ей подсказывает, что салату придется подождать. Опять. Горячие блюда она уже давно перестала покупать.

Эверетт кладет трубку.

– На Марстон-Ферри-роуд обнаружена девушка.

– Обнаружена? Что значит «обнаружена»?

– В состоянии шока, на запястьях следы от веревок, которыми она была связана.

– Связана? Она была связана?

Лицо Эверетт мрачное.

– Боюсь, все гораздо хуже.

* * *

Адам Фаули

1 апреля 2018 года

12:35

Когда мне звонит Эверетт, я все еще на кольцевой дороге.

– Сэр! Мы с Сомер направляемся в Лейкс. Примерно десять минут назад поступил звонок – на Марстон-Ферри-роуд обнаружили девушку в невменяемом состоянии. Судя по всему, на нее напали.

Включив поворотник, я съезжаю с шоссе на стоянку и беру телефон.

– Сексуальное нападение?

– Точно мы этого не знаем. Но, если честно, пока что мы мало что знаем точно.

Я чувствую, что дело серьезное, по одному только ее голосу. А если я что-то и знаю об Эв, так это то, что у нее великолепное чутье. Великолепное чутье и недостаточно уверенности, чтобы полагаться на него. И на себя саму. Гислингхэму нужно будет этим заняться, когда он вернется со своих курсов по отношениям между людьми.

– Тебя что-то беспокоит, ведь так?

– Одежда на ней разорвана и перепачкана, на руках следы от веревок…

– Господи!..

– Понимаю. Судя по всему, девушка находилась в ужасном состоянии, но все дело в том, что она наотрез отказалась обратиться в полицию или к врачу. Она попросила обнаружившего ее водителя такси отвезти ее прямиком домой и ничего не заявлять в полицию. К счастью, последней просьбе тот не внял.

Я роюсь в бардачке в поисках бумаги и прошу Эв повторить мне адрес в Лейкс. И если вы недоумеваете, как не заметили все эти водные пространства[263] во время обзорной экскурсии по Оксфорду, знайте: на самом деле на многие мили вокруг здесь нет ничего крупнее пруда. Лейкс – это жилой район в Марстоне, который начал застраиваться в 1930-е годы. Называют его так потому, что многие улицы здесь названы в честь озер: Дервент, Конистон, Грасмер, Райдал. Мне хочется думать, что давным-давно какой-то архитектор скучал по родным долинам на севере Англии, на что Алекс говорит, что я неисправимый романтик.

– Нам известно имя девушки?

– Мы полагаем, ее могут звать Фейт[264]. Таксист сказал, что на ней было ожерелье с этим именем. Хотя, возможно, ожерелье было из серии «Вера, Любовь, Жизнь»… Вы наверняка такие видели.

Видел. Но уж точно не на Эв. Что же касается таксиста, он, похоже, оказался не просто великодушным, но и наблюдательным. Чудесное совпадение.

– Судя по спискам избирателей, по этому адресу проживает некая Диана Эпплфорд, – продолжает Эв. – Она переехала сюда около года назад, никаких неприятностей с законом за ней не числится, нигде себя не проявила. А вот никакого мистера Эпплфорда нет – по крайней мере, проживающего вместе с ней.

– Хорошо, мне ехать минут десять.

– Мы сейчас как раз сворачиваем на Райдал-уэй, но можем подождать вас.

* * *

Дом Дианы Эпплфорд – опрятный домик, примыкающий одной стеной к соседнему, с вымощенным двориком, обнесенным невысокой стеной из белого кирпича, разделенного прожилками цемента. Когда я был маленьким, точно такой же забор был у наших соседей. В сочетании с кружевными занавесками на окнах это придает дому такой вид, будто он застрял году этак в 1976-м.

Я вижу, как Сомер и Эверетт выходят из машины и направляются ко мне. Эверетт в своем стандартном сочетании белой блузки, темной юбки и чувственного макияжа, хотя ярко-алый шарф определенно придает ей бунтарский вид. Сомер – разительный контраст – в черных джинсах, кожаной куртке и полусапожках на высоком каблуке с бахромой сзади. Обыкновенно она на работу так не одевается, поэтому я решаю, что она провела выходные у своего ухажера и не заезжала домой. Увидев меня, Сомер слегка краснеет, что подтверждает справедливость моего предположения. С ним она познакомилась, когда мы занимались делом Майкла Эсмонда. Я имею в виду ухажера. Джайлс Сомарес. Он тоже коп. И я до сих пор не решил, хорошо это или плохо.

– Добрый день, сэр, – говорит Эверетт, поправляя ремешок сумочки на плече.

Я сую руку в карман за мятной конфеткой. Теперь я постоянно ношу их с собой горстями. Бросать курить – страшное испытание, однако это не обсуждается. Под этим я подразумеваю – не обсуждается с самим собой, у Алекс я не спрашивал.

– Хорошо ли это? – спрашивает Сомер, глядя на конфетку. – Я хочу сказать, для зубов.

Я хмурюсь, затем вспоминаю, что сам сказал им, где буду сегодня утром. У зубного. Самая предпочтительная универсальная ложь во спасение. И не то чтобы ребенок – это какая-то тайна, в свое время все всё узна2ют. Но просто… понимаете… не сейчас.

– Как оказалось, у меня все в порядке, – говорю я. – Врач мне ничего не лечил. – Поворачиваюсь к Эв. – Итак, скажете что-нибудь еще, прежде чем мы нагрянем в дом?

Она качает головой.

– Вы знаете столько же, сколько знаем мы.

* * *

У женщины, которая открывает дверь, выцветшие светлые волосы, на ней белые спортивные штаны и белая футболка с надписью «Так себе мамаша». На вид ей сорок с небольшим. Выглядит она уставшей. Уставшей и раздраженной.

– Миссис Эпплфорд?

Женщина смотрит на меня, затем на моих спутниц.

– Да. А вы кто такие?

– Я инспектор Адам Фаули. Это констебль Эверетт и констебль Сомер.

Женщина крепче стискивает ручку двери.

– Фейт же ясно выразилась: она не хочет вмешивать полицию. Вам незачем…

– Фейт – это ваша дочь?

Женщина колеблется мгновение, словно подтверждение даже этого очевидного факта станет предательством.

– Да. Фейт моя дочь.

– Водитель, подобравший ее, был крайне обеспокоен ее состоянием. Как и мы, разумеется.

Сомер трогает меня за плечо и указывает назад. Но мне даже не нужно оборачиваться. Я буквально слышу шелест раздвигаемых занавесок.

– Миссис Эпплфорд, мы можем войти? Всего на одну минуту. Говорить в доме гораздо удобнее.

Женщина бросает взгляд на противоположную сторону улицы, она также замечает любопытных соседей.

– Ладно. Но только на одну минуту, хорошо?

* * *

Гостиная выкрашена в бледно-лиловый цвет, диван и кресла, очевидно, подбирались в тон, однако краски настолько холодные, что это действует на нервы. И, пожалуй, для такого помещения мебель чересчур громоздкая. Меня постоянно ставит в тупик, почему люди не измеряют свои комнаты, прежде чем покупать мебель. Чувствуется сильный запах освежителя воздуха. Лаванда. Кто бы сомневался.

Хозяйка не предлагает нам сесть, поэтому мы неловко переминаемся на узкой полоске ковра между диваном и кофейным столиком со стеклянной столешницей.

– Миссис Эпплфорд, ваша дочь вчера ночью была здесь?

Женщина молча кивает.

– Она провела дома всю ночь?

– Да. Она никуда не выходила.

– Значит, вы видели ее за завтраком.

Еще один кивок.

– Когда это случилось? – спрашивает Сомер, украдкой доставая из куртки записную книжку.

Женщина обхватывает себя руками. Я стараюсь не делать заключений из языка ее жестов, однако это непросто.

– Полагаю, где-то без четверти восемь. Мы с Надин вышли ровно в восемь, но Фейт сегодня утром не торопилась. Она ушла около девяти, чтобы успеть на автобус.

Значит, на самом деле она не знает, чем сегодня утром занималась ее дочь. От того, что какое-то событие постоянно происходит так, еще не следует, что и сегодня было так же.

– Надин – это тоже ваша дочь? – спрашивает Сомер.

Женщина кивает.

– Я отвожу ее в школу по дороге на работу. Я секретарша у одного врача в Саммертауне.

– А Фейт?

– Она учится в колледже дальнейшего образования[265] в Хедингтоне. Вот почему она ездит на автобусе. Это в противоположную сторону.

– Сегодня в течение дня вы общались с Фейт?

– Я отправила ей сообщение насчет тенниса, но она не ответила. Это была просто ссылка на статью про Меган Маркл. Сами понимаете, свадьба. Платье. Фейт интересуется всем этим. Она учится на модельера. У нее настоящий талант.

– И это было необычно – я имею в виду, то, что она не ответила?

Женщина задумывается, затем пожимает плечами.

– Да, наверное.

Снова моя очередь.

– У Фейт есть парень?

Женщина чуть прищуривается.

– Нет. В настоящий момент нет.

– Но она бы вам сказала, если б он был?

Она бросает на меня неприязненный взгляд.

– У Фейт нет от меня никаких секретов, если вы к этому клоните.

– Не сомневаюсь в этом, – примирительно говорит Сомер. – Мы просто стараемся выяснить, кто это сделал. Если это был кто-либо из тех, кого ваша дочь знает…

– Парня у нее нет. Она не хочет заводить парня.

Пауза.

Сомер бросает взгляд на Эв: «Почему бы тебе не попробовать?»

– Вы были дома, – говорит Эв, – когда таксист привез вашу дочь?

Женщина смотрит на нее, затем кивает.

– Вообще-то меня не должно было быть. Но я забыла дома очки и вернулась за ними.

Эв и Сомер снова переглядываются. Кажется, я знаю, о чем они подумали: если б миссис Эпплфорд случайно не оказалось дома, вполне вероятно, девушка попыталась бы скрыть случившееся и от матери. Что же касается меня, я все больше и больше убеждаюсь в том, что Эв права: тут определенно что-то не так.

Я делаю шаг вперед.

– Миссис Эпплфорд, вы знаете, почему Фейт решила не говорить с нами?

Она встает на дыбы.

– Она не обязана! И этого достаточно, ведь так?

– Но если ваша дочь была изнасилована…

– Она не была изнасилована. – Тон категоричный. Непреклонный.

– Почему вы так уверены?

Ее лицо становится жестким.

– Она мне сказала. Фейт мне сказала. А моя дочь не лжет!

– Я это и не говорю. Ни в коей мере. – Теперь женщина не смотрит на меня. – Послушайте, я понимаю, что расследование дела об изнасиловании может причинить психологическую травму – я ни за что не стану винить того, кого пугает такая перспектива, – но сейчас все обстоит совсем не так, как было раньше. У нас есть сотрудники, прошедшие соответствующее обучение, например, констебль Эверетт…

– Никакого изнасилования не было!

– Я очень рад это слышать, но, возможно, мы по-прежнему имеем дело с серьезным преступлением. Оскорбление действием, нанесение телесных повреждений…

– Сколько вам повторять? Никакого преступления не было, и Фейт не собирается писать заявление в полицию. Так что, пожалуйста, просто оставьте нас в покое.

Женщина обводит нас взглядом, одного за другим. Она хочет, чтобы мы направились к выходу, сказав, что, если Фейт передумает, она может связаться с нами. Но мы не уходим. Я не ухожу.

– Ваша дочь отсутствовала в течение двух часов, – мягко говорит Эв. – С девяти до одиннадцати, когда мистер Маллинс увидел ее бредущей вдоль Марстон-Ферри-роуд, в ужасном состоянии – вся в слезах, одежда перепачкана и разорвана, у одной туфли сломан каблук… Что-то произошло.

Миссис Эпплфорд вспыхивает.

– Я так понимаю, это была какая-то глупая первоапрельская шутка. Зашедшая слишком далеко.

Однако никто из присутствующих в это не верит. В том числе и она сама.

– Если это действительно был розыгрыш, – наконец говорю я, – тогда мне хотелось бы, чтобы Фейт лично это подтвердила, пожалуйста. Но если это был не розыгрыш, тот, кто поступил так с вашей дочерью, может сделать это снова. И другая девушка пострадает так, как только что пострадала Фейт. Я не могу поверить, что вы этого хотите. Ни вы, ни ваша дочь.

Миссис Эпплфорд смотрит мне в лицо. Это еще не мат, но я хочу сделать так, что отказаться ей будет чертовски нелегко.

– Насколько я понимаю, Фейт сейчас дома?

– Да, – наконец говорит женщина. – Она в саду.

Подышать свежим воздухом? Покурить? Просто уйти подальше от всех этих мерзких людей? Если честно, я согласен с ней по всем трем пунктам.

Миссис Эпплфорд глубоко вздыхает.

– Послушайте, я схожу и спрошу, хочет ли она говорить с вами, но принуждать ее не буду. Если Фейт откажется, значит, таково ее решение.

Это лучше, чем ничего.

– Справедливо. Мы подождем здесь.

Как только за ней закрывается дверь, я начинаю расхаживать по комнате. Картины импрессионистов. В основном Моне. Пруды, лилии и все такое. Называйте меня циником, но я подозреваю, что только у них, скорее всего, и был нужный оттенок бледно-лилового цвета.

– Мне бы хотелось побывать там, – говорит Эв, указывая на пейзаж с мостом в Живерни. – Это на первом месте в списке того, что я сделаю, если выиграю в лотерею. И найду, с кем туда поехать. – Она строит гримасу. – А также в этом списке Тадж-Махал и Бора-Бора[266], разумеется.

Сомер оборачивается и улыбается; она у каминной полки, изучает семейные фотографии.

– И в моем тоже. По крайней мере Бора-Бора.

Я вижу, как Эв бросает многозначительный взгляд на Сомер, отчего та снова улыбается, но, увидев, что я все вижу, поспешно отводит взгляд.

Эв поворачивается ко мне.

– Кажется, сейчас самое время заглянуть в туалет. Надеюсь, вы понимаете, куда я клоню…

Я киваю, и она быстро выскальзывает из комнаты. И практически сразу же в коридоре звучат шаги и возвращается Диана Эпплфорд.

– Она готова говорить…

– Спасибо.

– Но только с женщиной, – продолжает она. – Не с вами.

Я бросаю взгляд на Сомер, и та кивает.

– Все в порядке, сэр.

Я поворачиваюсь к женщине и изображаю свою самую очаровательную улыбку под названием «готов вам служить».

– Прекрасно понимаю, миссис Эпплфорд. Я подожду своих коллег в машине.

* * *

Эв останавливается наверху лестницы. Слева от нее – открытая дверь в ванную. Белый кафель, толстая пластиковая занавеска душа и сильный запах отбеливателя. Полотенца, замечает Эв (аккуратно сложенные, не так, как дома у нее самой), того же самого бледно-лилового цвета, что и гостиная на первом этаже. Это уже что-то.

Перед Эв еще три двери, две из них открыты. Спальни хозяйки дома, кровать застелена атласным покрывалом (приза тому, кто угадал цвет, не будет), и, решает Эв, младшей дочери. Куча одежды и обуви, валяющейся там, где ее бросили. Небрежно свисающее на пол пуховое одеяло, разбросанные мягкие игрушки, косметичка. Эв как можно бесшумнее подходит к закрытой третей двери, мысленно благодаря толщину ковра. У себя дома она ничего подобного иметь не может – кот мигом все слопает на завтрак. Он обожает все обдирать и рвать в клочья.

Открывшаяся перед Эв комната представляет собой полную противоположность комнате второй сестры. Шкафы аккуратно закрыты, из ящиков комода ничего не сбежало. Даже модные журналы сложены в аккуратную стопку. Однако Эв смотрит не на это, на это в комнате не будет смотреть никто. Господствует в помещении доска, протянувшаяся вдоль всей противоположной стены, сверху донизу увешанная гирляндами фотографий из глянцевых журналов, маленькими пластиковыми пакетиками с пестрыми бусинками и пуговицами, мотками пряжи, кусками тканей, обрезками кружев и искусственного меха, заметками, написанными толстым красным фломастером на листках самоклеящейся бумаги, и среди всего этого наброски, судя по всему, сделанные самой Фейт. Эверетт едва ли относится к тем, кто разбирается в одежде, но даже она видит в некоторых работах признак вкуса. Фейт брала какую-нибудь маленькую деталь и строила на ней весь наряд – форма каблука, изгиб плеча, линия рукава…

– В одном ее мать определенно права, – тихо произносит Эв, – у девчонки талант.

– Какого черта, – произносит голос у нее за спиной. – А вы кто такая?

* * *

– Это Фейт.

Девушка проходит мимо матери к свету. Сомер сразу же видит, что она очень привлекательная. Даже забранные в растрепанный хвостик волосы и смазанная тушь на ресницах не могут скрыть утонченные черты ее лица. При этом Фейт тощая, как палка, – огромный свитер, в который она завернулась словно в одеяло, только подчеркивает ее худобу. Похоже, этот свитер у нее уже много лет: шерсть местами протерлась до дыр, рукава обтрепались.

Сомер делает шаг навстречу.

– Давайте сядем. Вы ничего не хотите? Может быть, чаю? Воды?

Поколебавшись мгновение, девушка качает головой. Она медленно проходит к дивану, рукой ощупывая перед собой дорогу, словно старуха.

Эрика хмурится.

– Вам больно?

Девушка снова лишь качает головой. Она до сих пор так и не заговорила.

Мать садится рядом с ней и сжимает ей руку.

– Меня зовут Эрика, – говорит Сомер, усаживаясь в кресло напротив. – Я понимаю, как вам трудно, но мы лишь хотим помочь.

Девушка на мгновение поднимает взгляд. На комках туши на кончиках ресниц все еще висят слезы.

– Вы можете рассказать, что с вами произошло? – мягко спрашивает Эрика. – Мистер Маллинс, мужчина, который вас обнаружил, говорит, что вы были в очень плохом состоянии.

Фейт делает глубокий судорожный вдох. У нее снова начинают течь слезы, но она даже не пытается их вытереть. Мать сжимает ей руку.

– Все хорошо, дорогая. Успокойся.

Девушка бросает на нее взгляд и снова роняет голову, пряча руки в рукава свитера. Однако Сомер успевает заметить ссадины на костяшках пальцев и следы на запястьях. И хотя ногти ухожены, один сломан: зазубренное острие, которое до крови раздерет кожу. Девушка дома уже несколько часов и до сих пор не обработала его. И это, больше чем что-либо другое, поскольку речь идет о такой аккуратной девушке, говорит Сомер, что случилось что-то очень серьезное.

– Ваша мама рассказала, что вы учитесь на модельера, – продолжает она. – Вам это нравится? Создавать одежду?

Девушка поднимает на нее взгляд.

– Обувь, – дрогнувшим голосом произносит она. – Я хочу делать обувь.

Сомер улыбается.

– Это и моя слабость. – Она указывает на свои сапожки. – Как будто вы сами не догадались.

Девушка не то чтобы улыбается, но напряженность несколько спадает. Пусть самую малость. И тут вдруг ее охватывает дрожь. Даже несмотря на то, что в гостиной тепло – слишком тепло.

– Думаю, – говорит Эрика, поворачиваясь к миссис Эпплфорд, – чашка чаю не помешает.

Женщина хмурится.

– Фейт же сказала, что ничего не…

– Миссис Эпплфорд, у меня большой опыт общения с людьми, пережившими стресс. Не знаю, что случилось с вашей дочерью, но в настоящий момент ей нужен горячий чай и много сахара.

Диана Эпплфорд колеблется, затем поворачивается к дочери.

– Ты побудешь здесь одна пять минут? – тихо спрашивает она. – Можешь прогнать ее в любой момент.

Фейт поспешно кивает.

– Все в порядке, мама. Чай будет кстати.

Сомер ждет, когда женщина выйдет из комнаты. Фейт неподвижно сидит на краешке дивана, зажав ладони коленями.

– Вам повезло, что у вас такая заботливая мать, – говорит Сомер. – Я вам даже немного завидую.

Девушка поднимает на нее взгляд и слабо улыбается.

– Мама беспокоится обо мне, только и всего.

– Для этого и созданы матери.

Фейт пожимает плечами.

– Наверное.

– Но иногда это мешает поговорить откровенно. Особенно о серьезных проблемах. Потому что чем сильнее родные любят нас, тем труднее сказать им что-то такое, что, как мы понимаем, их расстроит.

На лице девушки появляется краска – два красных пятна на бледных щеках.

– Итак, Фейт, – говорит Эрика, чуть подаваясь вперед, – пока мы вдвоем, ты расскажешь мне, что с тобой произошло?

* * *

Порывисто обернувшись, Эв оказывается лицом к лицу с девушкой с сальными темными волосами, в джинсах с дырами на коленях. Ростом чуть ниже Эв, чуть более плотная. И у нее в голове возникает непрошеная фраза: «не писаная красавица». Так однажды сказала про Эверетт ее собственная мать, думая, что дочь ее не слышит. Эв тогда было не больше десяти лет. До того она даже не задумывалась о своей внешности, но после того, как удар был нанесен, обратной дороги уже не было. Эв начала обращать внимание на то, как люди реагируют на девочек более привлекательных, чем она. Ее начало беспокоить то, как она одета, ей стало казаться, что к ней относятся хуже из-за ее внешности. И вот теперь она сама думает так про кого-то другого… Эв чувствует, как заливается краской, словно высказала свои мысли вслух. Неужели она так же в точности оценивала и Фейт, сама того не замечая?

Девушка продолжает угрюмо смотреть на нее.

– Извини, – поспешно говорит Эверетт. – Ты Надин, да?

Девушка не удосуживается ответить.

– Фейт разрешила вам заходить сюда? Разве вам не нужен ордер, чтобы совать свой нос в чужие вещи?

– Я никуда не совала свой нос – я искала туалет, дверь была открыта и…

– Неправда. Фейт никогда не оставляет открытой дверь в свою комнату. Повторяю, никогда.

На это ответить нечего.

Надин отступает в сторону, и Эверетт проходит мимо нее, теперь уже смущенная вдвойне. Лгать она никогда не умела.

* * *

А внизу в гостиной Сомер поднимается с дивана и убирает записную книжку в куртку. Увидев Эв, едва заметно качает головой. Похоже, разговор с Фейт тоже завершился.

Диана Эпплфорд обнимает старшую дочь за плечо.

– Я оставила вас наедине с ней всего на пять минут, а вы устроили ей допрос с пристрастием!

– Нет, – говорит Сомер, – нет, честное слово…

– Я уже вам говорила, – перебивает ее женщина, – Фейт сказала, что никто на нее не нападал. И то же самое она повторила вам, правильно?

– Да, но…

Щеки у Фейт горят, она уставилась в пол.

– В таком случае я прошу вас уйти. Всех. Не сомневаюсь, у вас есть более неотложные дела. Такие, как расследование настоящих преступлений.

В дверях появляется Надин.

– Дорогая, ты можешь проводить полицейских? – говорит Диана Эпплфорд. – Они уже уходят.

Проходя мимо Фейт, Сомер смотрит ей в лицо.

– Ты знаешь, где меня найти. Если захочешь поговорить.

Девушка прикусывает губу и едва заметно кивает.

* * *

Фаули ждет на улице у своей машины, глядя на лист бумаги размером с фотографию. Но, увидев приближающихся женщин, поспешно его убирает.

– Судя по вашим лицам, далеко вперед мы не продвинулись.

Сомер качает головой.

– Сожалею, сэр. Только я чуть-чуть наладила контакт, как вернулась с чаем мать и решила, что я слишком «назойливая». Не знаю, как бы я смогла разговорить Фейт, не будучи хотя бы немного назойливой, такова наша работа. – Она пожимает плечами.

– Но кое-что есть, сэр, – добавляет Эверетт. – Эрика кое-что заметила.

Вопросительно подняв брови, Фаули поворачивается к Сомер.

– Вот как?

– Когда мы уже уходили, – говорит та, – я обратила внимание на волосы Фейт. Она в таком состоянии, что до того я ничего не замечала, но когда мы остались одни, я обратила внимание, что она постоянно их теребит. Справа. Стопроцентной уверенности у меня нет, но, думаю, части волос не хватает.

* * *

Адам Фаули

1 апреля 2018 года

14:15

– Так что мы должны делать? – спрашивает Бакстер.

Времени два с небольшим, и Эверетт докладывает остальным членам команды о деле Эпплфорд. Точнее, о происшествии с Эпплфорд, каковым все это и останется, если только у нас не появится гораздо больше материала для работы. О чем я и напоминаю.

– Мы мало что можем сделать. Фейт утверждает, что это просто недоразумение. Первоапрельская шутка, которая «зашла слишком далеко».

– Весьма отвратительная первоапрельская шутка, – угрюмо замечает Куинн, сплетя руки на груди. – И разве сейчас выдирание волос без согласия их хозяина не считается нанесением телесных повреждений?

– Волосы могли отрезать, – вставляет Сомер. – Я не разглядела.

– В любом случае Куинн прав, – вмешиваюсь я. – Это нанесение телесных повреждений. Но мы по-прежнему строим догадки. Фейт ведь так и не сказала, что с ней произошло. И если добавить, что она отказывается говорить, кто-то из ее друзей может быть замешан…

– Те еще дружки, если хотите знать мое мнение. Сделать подобную гадость…

Это снова Куинн. И я, похоже, не единственный, кого несколько удивил этот неожиданный всплеск сочувствия с его стороны. Я замечаю, как Эв вопросительно поднимает брови, но, к счастью, вслух никто ничего не говорит. Я не хочу, чтобы эту многообещающую новую линию задушили в зародыше.

– Хотя это должен был быть один из ее знакомых, разве не так? – говорит кто-то из констеблей. – Я хочу сказать, первоапрельскую шутку не станешь ведь разыгрывать с совершенно посторонним человеком, правильно?

– Однако совершенно посторонний человек может изнасиловать, – негромко замечает Асанти.

Наступает молчание, затем Бакстер повторяет свой вопрос. Невозмутимость на первом месте, на последнем и на всех остальных.

– Так что же мы должны делать?

Он хмурится, и, если честно, я с ним солидарен. Все это запросто может вылиться в одну огромную пустую трату времени. С другой стороны, если такое повторится снова…

– Если завтра на нас свалится какое-нибудь большое дело, все работы сворачиваются, но пока что, думаю, стоит немного покопать. Покопать осторожно. Позвольте выразиться ясно: Фейт не совершила ничего противозаконного, и мне бы не хотелось, чтобы все выглядело так, будто мы разрабатываем жертву, – но существует возможность того, что было совершено преступление, и я не хочу, чтобы виновному это сошло с рук лишь потому, что Фейт боится разговаривать с нами, это понятно? Так что давайте начнем с того, что еще раз поговорим с этим таксистом – с Маллинсом. Он дал официальные показания?

– Нет, сэр, – говорит Сомерс. – Но у нас есть все его данные. Мы можем с ним связаться.

– Хорошо. И проверьте записи камер видеонаблюдения вдоль Марстон-Ферри-роуд – посмотрите, можно ли установить, откуда Фейт появилась на дороге и был ли с ней кто-нибудь до того, как ее подобрал Маллинс. И еще попросите на заправке, на круговой развязке, чтобы там тоже показали записи со своих камер.

– Ее могли подбросить, – замечает Сомер. – Маллинс сказал, что у нее на одной туфле был отломан каблук. В таком виде она не смогла бы пройти далеко. И быстро.

Один из констеблей указывает на ее сапожки.

– Ты там была и занималась этим, Сомер? – с усмешкой говорит он.

Я жду, пока затихнет смех.

– И еще поговорим с людьми в этом колледже. Посмотрим, можно ли установить личности кого-либо из подруг Фейт. И выяснить, не было ли у нее проблем с кем-либо.

– Такие привлекательные девушки редко пользуются всеобщей любовью, – замечает Эв.

– Тут может быть замешан парень, – соглашается Куинн. – Даже если постоянного ухажера у Фейт нет, кто-то мог проявлять к ней чересчур большой интерес. Я хочу сказать, если она и впрямь такая шикарная красотка, как вы все утверждаете.

Он проводит рукой по волосам. Вероятно, даже не отдает себе в этом отчет, хотя можно не говорить, что это не остается незамеченным. Куинн всегда рассматривает внешнюю привлекательность через призму собственного «я». Эв открывает было рот, собираясь что-то сказать, но в самый последний момент за счет сверхчеловеческого усилия ей удается сдержаться. Но от меня не укрывается усмешка Сомер.

Тем временем все мысли Бакстера полностью сосредоточены на деле.

– Я могу поискать ее в Сети. Полагаю, нетрудно будет проследить, с кем она общается.

– Хорошая мысль – займись этим. Асанти, ты поговоришь с Маллинсом, а ты, Сомер, – я хочу, чтобы вы с Куинном занялись колледжем.

Эрика чем-то обеспокоена.

– Нам нужно действовать очень осторожно – вы же знаете, какая обстановка в подобных заведениях. Как там распространяются слухи.

– Уверен, вы что-нибудь придумаете. Упирайте на безопасность на улицах, если все остальное не поможет. И еще, Сомер, – поезжай туда в таком наряде.

Она широко раскрывает глаза.

– Хорошо, если вы считаете, что так будет лучше.

Я сухо улыбаюсь.

– Я считаю, что подруги Фейт, можно поспорить, также учатся на модельеров.

Ну а если это не сработает, всегда останется не слишком утонченное очарование детектива-констебля Гарета Куинна.

* * *

Колледж дальнейшего образования напоминает Сомер школу, в которой она преподавала в течение нескольких месяцев перед тем, как перешла в полицию. Та же самая глыба бетона и стекла, та же вытоптанная трава и те же ободранные кусты, те же самые усталые старые машины, по сравнению с которыми сверкающий «Ауди» Куинна выглядит породистым скакуном на ослиных скачках. Когда у них еще был роман, Сомер как-то решила подначить его, прокрутив известную песню про парня, который целует на ночь свою машину, но нисколько не удивилась, когда он совершенно не понял шутки. В настоящий момент Куинн устраивает целое представление, паркуясь рядом с помятым старым «Саабом», после чего тратит неуместно много времени, запирая машину. Сомер обращает внимание на то, какими взглядами удостаивают их учащиеся, примерно поровну распределенными между машиной (парни) и водителем (в основном девушки, но не только). И тут также нет ничего удивительного. Куинн высокий, атлетического телосложения и очень красивый, и он буквально излучает самоуверенность. Даже сейчас, несмотря на то, как дерьмово он вел себя по отношению к ней после разрыва, Эрика по-прежнему чувствует притяжение. Хотя, если быть честным, Куинн в конце концов все-таки выдавил из себя что-то похожее на извинение, что для него, вероятно, явилось настоящим подвигом. И в последнее время до Сомер стали доходить слухи о его новой подружке.

Наконец Куинн заканчивает возиться с ключами от машины и, обойдя вокруг нее, присоединяется к Эрике.

– Итак, как ты собираешься разыграть эту партию?

– Я как раз думала об этом. Как насчет того, что мы начнем с директрисы, чтобы выяснить общий фон, и если она согласится, дальше мы скажем учащимся, что хотим поговорить о должной осторожности на улице. Как и предлагал Фаули.

Куинн корчит гримасу. Фаули ему нравится, Эрика это знает, и инспектор уже не раз его прикрывал, но у Куинна небывало сильный дух соперничества, и он предпочел бы предложить что-нибудь свое. Что-нибудь получше. Как будто это не понятно без слов.

– Как насчет того, если мы спросим у нее? – говорит он. – Посмотрим, не случилось ли в последнее время что-либо такое, что может оправдать внезапный визит криминальной полиции… Наркотики или что-нибудь такое.

И Сомер вынуждена признать, что это предложение действительно лучше.

Она оглядывается, ища указатели к кабинетам, но Куинн ее останавливает.

– Не волнуйся, – говорит он. – Я у кого-нибудь спрошу.

Пять минут спустя Эрика следом за Куинном и учащейся поднимается по лестнице в кабинет директрисы. Они воспользовались лестницей, поскольку это займет больше времени; учащаяся, к которой Куинн обратился за помощью, демонстрирует длинные светлые волосы, очень короткую юбку и практически безграничную готовность слушать с огромным интересом все, что говорит Куинн. Он уже поведал ей о двух расследованиях убийств, в которых, как достоверно известно Сомер, практически не принимал участия, но она не собирается разоблачать его обман. Она только надеется, что его новая подруга знает, во что ввязалась.

* * *

Протокол допроса Нила Маллинса, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд

1 апреля 2018 года, 16:15

Допрос провел детектив-констебль А[267]. Асанти

А.А.: Спасибо за то, что пришли, мистер Маллинс. Надеюсь, это займет совсем немного времени.

Н.М.: Все в порядке. Мне как раз по пути домой. Как она – эта девушка?

А.А.: Она пережила сильное потрясение. Мы все еще не выяснили, что же произошло. Поэтому и решили снова поговорить с вами. Мы хотим уточнить, не вспомнили ли вы еще что-нибудь. Что-нибудь такое, о чем прежде не упомянули.

Н.М.: Да я даже не знаю… Все было так, как я сказал по телефону: я увидел ее впереди, она шла по обочине. Ну, не шла – скорее, ковыляла. Вот почему я решил, что она пьяна.

А.А.: Она находилась к вам спиной?

Н.М.: Верно. Я ехал в сторону Марстона, а она была у поворота к тому пабу – «Гербу Виктории».

А.А.: Это же вдали от жилых домов, не так ли? Вам не показалось это странным?

Н.М.: Точно. Наверное, показалось. Вот почему я сбросил скорость. И только тогда заметил…

А.А.: Что заметили?

Н.М.: То, в каком она была состоянии. Плакала, косметика размазана по лицу, одежда порвана… Сначала я подумал, что она вся в крови, но затем понял, что это просто грязь. Перепачкала всю машину, черт возьми.

А.А.: Во что она была одета?

Н.М.: А разве вы в таких случаях не забираете одежду? По телику показывают, так всегда делают.

А.А.: Это исключительно для протокола, мистер Маллинс. Вы же понимаете, таков порядок.

Н.М.: Можете не рассказывать. Я сам полжизни занимался проклятыми бумагами – вот почему и подался в таксисты…

А.А.: Так что насчет одежды, мистер Маллинс?

Н.М.: Ах да, конечно. Извините… Ну, какая-то синяя куртка. Кажется, джинсовая. Под ней белая блузка, но, если честно, я ее совсем не рассмотрел. Потом эти туфли, как я уже говорил. И короткая черная юбка.

А.А.: У нее была дамская сумочка – вообще какая-нибудь сумка?

Н.М.: Нет. Однозначно – никакой сумки.

А.А.: Что произошло после того, как вы остановились?

Н.М.: Я высунулся в окно и спросил, все ли в порядке – не нужна ли ей помощь. Совершенно глупый вопрос, черт возьми, – я хочу сказать, разумеется, все было плохо…

А.А.: Что она ответила?

Н.М.: Ну, она доковыляла до машины и спросила, не отвезу ли я ее домой.

А.А.: Но она не возражала против того, чтобы сесть к вам в машину? Она вас не испугалась?

Н.М.: Наверное, поскольку это было такси и все такое, она решила, что все нормально. И, если честно, по-моему, ее больше беспокоило, как бы поскорее убраться отсюда ко всем чертям. Хотя она не села рядом со мной спереди – согласилась сесть только сзади. И опустила стекло до самого конца, хотя холодрыга была страшная.

А.А.: Значит, если б девушка захотела, она могла бы попросить о помощи?

Н.М.: Пожалуй, да. Вообще-то я об этом не задумывался…

А.А.: Она что-нибудь говорила о том, что произошло?

Н.М.: Нет. Я имею в виду, я не хотел… ну, понимаете… допытываться. Я сказал, что отвезу ее прямиком в полицейский участок, но тут она перепугалась и заявила, что не хочет иметь никаких дел с полицией. Тогда я предложил «скорую помощь», но в больницу она ехать также отказалась. Поэтому я просто отвез ее туда, куда она сказала.

А.А.: Райдал-уэй?

Н.М.: Верно. Потом я подумал, что, наверное, именно поэтому она шла в ту сторону. Она хотела попасть к себе домой.

А.А.: Когда вы туда приехали, там кто-нибудь был? Я имею в виду, дома?

Н.М.: Понятия не имею. Она зашла с черного входа.

А.А.: Вы это не уточняли.

Н.М.: Извините. Не придал этому значения.

А.А.: Вы говорили, что никакой сумки у девушки не было. Она могла держать ключи в кармане?

Н.М.: Наверное. Если честно, я об этом не задумывался.

А.А.: Но вы точно уверены в том, что она смогла войти в дом?

Н.М.: О да. Она сказала, что если я подожду, она сходит в дом и принесет деньги, но я сказал, что пусть не заморачивается. Может не платить. Выходя из машины, она плакала. Бедная девочка!..

* * *

Саша Блейк откладывает ручку и закрывает записную книжку. Она сидит на кровати, закинув ногу на ногу, на заднем плане звучит негромкая музыка. В ручку воткнуто птичье перо, записная книжка бледно-голубая, с рассыпавшимися по обложке белыми цветами. Саше нравится глянцевый блеск страниц, нравится ощущение записной книжки в руке, однако на самом деле она выбрала ее потому, что маленькая книжка помещается в сумочке. Саша знает, что оставлять ее где попало никак нельзя. Она любит свою маму, очень любит, и знает, что та не станет сознательно шарить в ее вещах; но ни одна мать на свете не обладает той силой воли, которая требуется, чтобы, наткнувшись случайно на записную книжку, не прочитать то, что внутри. Изабель выкручивается, используя шифр, а Патси держит все в своем телефоне, но Саше нравится все записывать. Так ей легче разобраться в собственных мыслях – это помогает определить, что делать. Но мама этого не поймет. Она вообразит, что в записной книжке все истинная правда. И в каком-то смысле это действительно так. Однако мама все истолкует превратно…

Снизу доносится шум, Саша поспешно протягивает руку и засовывает записную книжку в кармашек своей розовой косметички, после чего откидывается назад и берет томик Китса[268].

– Как дела, Саша? – спрашивает мама, толкая дверь в комнату. В руках у нее наглаженное белье.

Саша отрывается от книги.

– Все в порядке, корплю над домашним заданием.

Фиона Блейк улыбается.

– Не переусердствуй. Ты же знаешь, что нужно хотя бы изредка получать от жизни удовольствие.

Она кладет белье на комод и, уходя, закрывает за собой дверь. Саша снова открывает книгу. «Дышать, имея вечность впереди, ловить в томленье каждый нежный вдох…»[269] Она вздыхает. Только представьте себе, что кто-то говорит вам такие слова.

* * *

– Значит, вы понимаете, почему мы встревожены.

Сомер откидывается на спинку стула. За все время ее рассказа директриса колледжа не промолвила ни слова. Она просто сидела, хмурясь, теребя в руках резинку, глядя в окно. На улице потемнело. Похоже, надвигается дождь, и Сомер ругает себя последними словами. У нее нет ни куртки, ни зонта, а обувь ее самая неподходящая.

Директриса по-прежнему так ничего и не сказала. Сомер бросает взгляд на Куинна, тот пожимает плечами.

– Миссис Маккенна, – говорит она, слегка повышая голос, – как вы думаете, нет ли чего-нибудь такого, о чем нам следует знать? Вы не знаете, у Фейт в последнее время были конфликты с другими учащимися?

Женщина поворачивается к ней лицом.

– Нет. Я ни о чем таком не знаю. Фейт очень популярна среди своих одногруппников.

– Вы не знаете, кто мог сыграть с ней такую первоапрельскую шутку? Вам на ум ничего не приходит?

Директриса снова хмурится.

– Надеюсь, вы не хотите предположить, что это дело рук одного из наших учащихся…

– Ни в коем случае. Но мы знаем, что семья Фейт переехала сюда только летом прошлого года, поэтому, вероятно, за пределами колледжа у нее друзей мало.

Маккенна снова принимается теребить резинку. Сомер на волоске от того, чтобы вырвать резинку у нее из рук.

– Миссис Маккенна, это очень серьезно…

Директриса резко поворачивается к ней и подается вперед. Казалось, щелкнули выключателем. Теперь она внимательная, деловитая, резкая.

– Боюсь, я не могу ничего рассказать вам о личной жизни Фейт и о том, чем она занимается за воротами колледжа. Могу вам сказать то, что она талантливая и трудолюбивая ученица, и я имею все основания ожидать, что она добьется успеха в своей профессии.

– Но у нее есть товарищи, так? – Это уже Куинн. – И у вас должны быть кое-какие мысли насчет того, кто они. – Его тон предельно близок к сарказму.

– Вы хотите допросить моих учеников? – Директриса опять хмурится.

– Не допросить, нет, – поспешно говорит Сомер. – Мы надеялись устроить все неофициально. Просто пообщаться с одногруппниками Фейт и постараться выяснить, какие могут быть подводные течения – имеет ли место чувство неприязни…

Маккенна поднимает брови.

– В таком случае могу сказать, что я не стану вас останавливать. Но я попросила бы вас проявить больше деликатности и не действовать грубо, чем славится полиция.

– Не было ли у вас в последнее время каких-либо происшествий, которые оправдали бы наше появление? Может быть, проблемы со спиртным?

– Нет.

– Наркотики?

– Категорически нет.

Сомер чувствует реакцию Куинна, но не осмеливается взглянуть на него.

– Хорошо, – ровным тоном произносит она. – В таком случае мы остановимся на чем-нибудь общем вроде личной безопасности.

– Неплохая мысль, – быстро соглашается Маккенна. – На этой неделе ко мне уже обращались две ученицы, которым показалось, будто их преследовали на Иффли-роуд. И очень прискорбно, что ваш полицейский участок видит во всех подобных проблемах лишь дымовую завесу, скрывающую нечто такое, что вы, очевидно, считаете гораздо более важным.

– Твою мать, кем она себя считает? – бормочет Куинн, и довольно громко, когда они через пять минут спускаются по лестнице. – Так задирает нос, блин – она глава какого-то заштатного колледжа дальнейшего образования, а можно подумать, что она ректор Бейлиола[270]!

В настоящий момент Бейлиол действительно возглавляет женщина. Но Сомер не собирается на это указывать.

* * *

– Тебе нужно переодеться, – замечает Бакстер. – Нет ничего хорошего в том, чтобы сидеть с мокрыми ногами.

Сомер опускает взгляд. Если муссон, налетевший как раз тогда, когда они с Куинном шли через стоянку к машине, не погубил сапожки полностью, это будет чудом. Джинсы промокли насквозь до колен, а о волосах она даже не хочет думать.

– Я серьезно, – продолжает Бакстер. – Если у тебя в организме затаился какой-нибудь дремлющий вирус простуды…

– Все в порядке, – быстро останавливает его Сомер. – Честное слово. Меня больше интересует то, что ты нашел.

Бакстер бросает на нее взгляд, густо пропитанный «ну, потом не приходи ко мне вся в слезах», и отворачивается к экрану компьютера.

– Так, начнем с того, что Фейт Эпплфорд ведет видеоблог, посвященный моде, выходящий где-то раз в две недели. Она называет его: «Ты должна иметь».

– Очень тонко, – улыбается Сомер.

Бакстер хмурится.

– Не понял?

– Ну как же – «Ты должна иметь веру». Как в песне Джорджа Майкла[271].

У Бакстера на лице по-прежнему недоумение.

– Не бери в голову. Продолжай.

– Хорошо. Так. Значит, она завела его осенью прошлого года, предположительно, когда поступила в колледж. На самом деле все сделано чертовски профессионально. Я имею в виду, в техническом плане. Вот, – говорит он, поворачиваясь к экрану, – взгляни.

Выложено 06 февраля 2018 года, 18:46

(Крупным планом лицо, обращено к камере.)

Всем привет! Добро пожаловать на мой канал, посвященный моде, красоте и стилю. Многие спрашивают у меня, как я создаю свой образ. Точнее, как я выбираю те вещи, которые объединяю вместе. Не только одежду, но и сумки, обувь и все остальное, потому что, как известно, именно детали создают разницу между тем, чтобы выглядеть хорошо, и тем, чтобы выглядеть потрясающе. Именно об этом я и собираюсь поговорить сегодня.

Все не перестают повторять мне, что не верят, что большинство вещей, которые я ношу, куплены в обычных магазинах, но я неизменно отвечаю: дело не в том, сколько ты тратишь, а в том, чтобы очень грамотно сделать свой выбор.

(Кадр в полный рост, у гардероба.)

Я всегда начинаю с так называемого «ключевого элемента». Что я под этим подразумеваю? Ну, все очень просто: ключевой элемент – это та вещь, вокруг которой строится ваш образ. Это могут быть восхитительные туфли – как, например, вот эти. (Показывает туфли).

(Крупным планом лицо, на заднем плане подборка обуви.)

Это мои любимые для вечернего выхода – они от «Иррегьюлар чойс», и они просто шикарные: потрясающий цвет и очень выразительные благодаря этой очаровательной отделке серебром. Сразу отвечаю на ваш вопрос: да, они проделали существенную дыру в моих финансах, но они прослужат много лет, и они придают «неповторимую изюминку» остальному моему наряду.

(Кадр в полный рост, в руке платье на плечиках.)

Итак, вот что я имею в виду. Это платье от «Зара», и я купила его пару месяцев назад за 39,99. Мне очень нравится его покрой, и ткань весьма неплохая, если учесть, что оно довольно дешевое. По сути своей, это обыкновенное черное платье, дополненное вот этими складками сзади.

(Кадр в полный рост, демонстрирует платье и туфли.)

Теперь вы видите, как оно смотрится на мне. Смотрите – при движениях эти складки красиво колышутся. А если добавить туфли, все действительно начинает соединяться вместе. Серебро на туфлях подхватывают серебряные блестки на горловине платья, что в целом придает шарм. А что никогда не выходит из моды, так это шарм.

(Кадр в полный рост, демонстрирует платье, туфли и аксессуары.)

И наконец, аксессуары. Знаю, вы слышите об этом от меня часто, но это крайне важно. Я просто обожаю эту сумочку – я купила ее в «АСОС», и она у меня уже целую вечность. Больше всего мне нравятся вот эти кисточки, а ремешок можно отстегнуть, если вы хотите использовать сумочку как клатч. Серьги от «Аксессорайз», и они тоже в виде кисточек. Прикольно, правда? И, как вы, вероятно, уже знаете, что касается украшений, я считаю, что чем меньше, тем лучше; вот почему я, создавая этот образ, не надела бусы – поскольку на горловине и так уже есть серебро, бусы были бы лишними и, наверное, смотрелись бы аляповато, вы согласны?

(Лицо крупным планом, как в начале.)

Итак, на сегодня все. Надеюсь, вам понравилось это видео, и в следующий раз я покажу, как сделала макияж, который был на мне сегодня. А вы, если еще не сделали этого, подписывайтесь на мой канал.

С вами была Фейт. Как всегда, заканчиваю тем же пожеланием: выглядите хорошо, будьте добрыми и любите себя такими, какие вы есть.

– Теперь понимаешь, что я имел в виду? – говорит Бакстер, останавливая воспроизведение.

Сомер кивает, и на нее произвела впечатление не только техническая сторона презентации. У этой девчонки уверенности в себе больше, чем у многих, кто вдвое ее старше.

– А что насчет личной жизни? Социальные сети? Подруги, друзья? Враги?

Бакстер качает головой.

– Никаких парней я найти не смог. Она много выкладывает в «Инстаграм», но по большей части это лишь шикарные фотографии и сотни чертовых хештегов.

Сомер улыбается, мысленно представив себе, как Бакстер просматривает один за другим снимки модной обуви и накрашенных бровей. Она не может припомнить, когда последний раз при ней произносили слово «шикарный».

Тем временем Бакстер продолжает говорить:

– Но, похоже, в «Твиттере» ее совсем нет, а страничка в «Фейсбуке» практически пустая. Судя по всему, эта девица предпочитает вещать, а не вести диалог.

Сомер кивает.

– Такое же впечатление мы составили в колледже. Все ее знают, но никто не знает ее хорошо. Одна ученица описала Фейт как «приятную, но очень-очень замкнутую». Я просто не представляю себе, как она могла разозлить кого-либо настолько, что с ней разыграли шутку – особенно такую утонченную и жестокую.

Лицо Бакстера остается угрюмым.

– Если это действительно была просто шутка. Мне кажется, тут что-то гораздо хуже.

Эрика кивает.

– Понимаю.

– Но если действительно имело место насилие сексуального характера, почему, черт возьми, она не хочет об этом заявить?

Сомер вздыхает.

– Тут она не первая. Далеко не первая.

Какое-то время они сидят, разглядывая лицо девушки на экране. Фейт застыла в полуулыбке, уверенная в себе, счастливая. Эрика с трудом узнает в ней ту девушку, которую видела сегодня утром.

– Один момент кажется мне немного странным, – наконец нарушает молчание Бакстер.

– И какой же?

– Все странички Фейт в соцсетях – в «Инстаграме», в «Фейсбуке», – все они созданы только в прошлом году.

Сомер удивленно смотрит на него.

– До этого ничего?

– Не думаю, – Бакстер качает головой. – Но я ничего не смог найти.

Эрика хмурится: тут что-то не так.

– Как ты можешь это объяснить?

Он пожимает плечами.

– Никак. Но что я знаю о подростках?

Сомер снова поворачивается к экрану. Судя по всему, видео снималось в спальне Фейт. Эрика видит доску с вырезками, о которой говорила Эв, а под ней белый столик с коробочками, флаконами косметических средств и полудюжиной фотографий в рамках.

– Можешь увеличить вот это? – вдруг спрашивает она.

Бакстер бросает на нее вопросительный взгляд, но ничего не говорит. Он стучит по клавиатуре, и фотографии увеличиваются во весь экран.

– Это же просто старые семейные фото, – говорит Бакстер, откидываясь на спинку кресла. – Фейт даже нет на них.

Но Сомер уже подалась вперед, сидит на краешке стула, прильнув к экрану. Когда она оборачивается к Бакстеру, у нее горят глаза.

– Вот именно. Фейт на них нет.

* * *

Саша лежит на спине на кровати, уставившись в потолок. Много лет назад, когда она была маленькой, мама наклеила на нем маленькие серебряные звездочки, светящиеся в темноте. И, будучи такой, какая есть, она не просто приклеила их абы как; составила созвездия – Большую Медведицу, Кассиопею и Плеяды. Эту идею мама почерпнула в какой-то телепередаче про Большой центральный вокзал в Нью-Йорке. С годами некоторые звездочки отвалились, и теперь Орион вынужден обходиться без головы, но Саша по-прежнему очень любит потолок в своей комнате. Она дала себе слово как-нибудь приехать в Нью-Йорк и увидеть оригинал. Это в списке обязательных дел, на последней странице записной книжки, вместе с…

Пищит телефон, Саша перекатывается на живот и подбирает его с пола. Патси. Селфи, на котором она засовывает себе в рот два пальца, затем фотография сковородки, полной нарезанной кубиками моркови.

Саша набирает: «Прикольно» – и получает в ответ цепочку отвратительных зеленых рожиц.

«Ты завтра идешь в школу?» – пишет она.

Телефон тотчас же пищит снова. «А ну ее в задницу! Лучше позырю телик». И фотография ее ног в мягких шлепанцах, закинутых на подушку. На заднем плане телевизор с «Шоу Джереми Кайла»[272]. Здоровенный охранник разнимает двух девиц-подростков, пытающихся выцарапать друг другу глаза. Субтитры внизу гласят: «Ты переспала с моим парнем, и я это докажу!»

«Только посмотри на этих глупых кобыл», – пишет Патси.

Саша смеется и печатает в ответ: «Идиотки!»

Следует пауза, и она уже начинает думать, что Патси переключилась, но тут появляется новое послание. «Здесь снова этот чертов Ли, – гласит оно. – Опять ходит полуголый, трясет своими мерзкими сиськами». Еще одна строчка отвратительных рожиц. «Хорошо бы мать проснулась и прибила этого кретина».

Саша хмурится.

«Ты одна?»

«Мать скоро вернется».

«Не знаю, что она нашла в этом извращенце, – пишет Саша. – Патс, ты точно ОК?»

Появляются алые губки, затем: «О-о-о, ты лучше всех! Я послала его к такой-то матери. Увидимся завтра, малыш. Xxx[273]».

Звезды у Саши над головой начинают светиться, она встает, подходит к окну и задергивает занавески. Напротив, на той стороне улицы, стоит белый фургон. В кабине сидит мужчина, но Саша не может разглядеть его лицо.

* * *

– Ты понимаешь, что я имею в виду? – говорит Сомер. – Фейт нет ни на одной из этих фотографий, и ее также не было ни на одной из тех, что я видела в гостиной Эпплфордов.

– И?.. – Бакстер хмурится.

– Там были фотографии матери и еще какой-то темноволосой девочки, но это определенно Надин, а не Фейт.

– Я по-прежнему не совсем понимаю, к чему ты клонишь. Может быть, Фейт просто не любит свои фотографии. Бывают такие люди. Особенно детские снимки, черт возьми. У меня рожа была определенно, как у Шрэка.

Сомер с трудом сдерживает улыбку.

– Но возможна и другая причина, почему Фейт нет на фотографиях. Что, если ее удочерили?

Бакстер пожимает плечами.

– Но если и так, какая разница? Кому придет в голову нападать на нее только потому…

– Ты можешь запросить данные из Главного регистрационного управления?

Бакстер тяжело вздыхает, однако ему уже приходилось видеть на лице у Сомер это выражение. Когда она в таком настроении, лучше ей не перечить.

Бакстер нажимает на клавиши, и открывается новое окно. Он поворачивается к Сомер.

– Итак, что ты хочешь знать?

– Мы можем посмотреть свидетельство о рождении Фейт? Ей сейчас восемнадцать, так что родилась она в девяносто девятом или двухтысячном.

Бакстер запускает программу поиска и хмурится.

– Что? В чем дело?

Он указывает на экран.

– Этого же не может быть. Ведь так?

Но Сомер задумчиво кивает.

– Думаю, может. Более того, думаю, это все объясняет.

* * *

Времени уже двенадцатый час ночи, когда Эверетт получает от Сомер сообщение по электронной почте, в котором говорится, что они нашли. И то только потому, что она забыла отключить телефон перед тем, как свалилась в постель. Громкий писк и вспышка света мгновенно пробуждают ее и заставляют схватить телефон, прежде чем до нее доходит, что она делает. Лежащий в ногах кровати кот ворочается и устраивается поудобнее. Чувствуя гулкие удары сердца, Эверетт берет телефон и смотрит на экран. Такие вот встряски вредны для здоровья.

Затем она снова откидывается на подушку и смотрит на потолок, который не видит. Сердце у нее по-прежнему колотится, но теперь то, что ее разбудили среди ночи, больше не имеет к этому никакого отношения.

* * *

Адам Фаули

1 апреля 2018 года

23:07

Я ставлю посуду в посудомоечную машину, когда звонит мой сотовый. Это Сомер. И она даже не приносит извинения. А это, поверьте мне, совсем на нее не похоже.

– Сэр, я отправляю вам кое-что на электронную почту. Вы можете перезвонить, когда получите это?

– Что это?

– Регистрация акта рождения. Тысяча девятьсот девяносто девятого года.

Разговор заканчивается. И тотчас же телефон пищит.

– Какие-то проблемы? – спрашивает Алекс, увидев выражение моего лица.

– Пока что не знаю.

Но мне это не нравится. А когда я вижу то, что прислала Сомер, это начинает нравиться еще меньше.

– Пожалуйста, скажи, что это не то, что я подумал.

Я слышу, как Сомер вздыхает.

– Хотелось бы.

– Ты уверена? Мы не могли ошибиться?

– Мы все перепроверили. У Эпплфордов есть еще только один ребенок. Дочь Надин, родившаяся шестого июня две тысячи второго года.

– Значит, Фейт не дочь. А сын.

– Сэр, сама она смотрит на это иначе. Я хочу сказать, да, так записано в свидетельстве о рождении, но, думаю, Фейт скажет, что она всегда считала себя девочкой.

И разумеется, теперь все встает на свое место. Почему Фейт отказалась от осмотра врачом. Почему не хотела говорить с нами, почему даже не захотела заявлять о случившемся. Почему мать так ее защищает. Возможно, это даже объясняет то, почему Эпплфорды переехали сюда. Они хотели начать все заново; для Дэниела это был шанс оставить все в прошлом и начать новую жизнь. Теперь уже как девушка.

– Есть какие-нибудь записи об изменении имени – было ли обращение о получении свидетельства о смене пола?

– Нет, сэр.

– То есть с юридической точки зрения Фейт по-прежнему остается Дэниелом?

– Вполне возможно. Из чего, вероятно, следует, что Фейт вынуждена была подавать документы в колледж под этим именем. Думаю, вот почему директриса так юлила. Она сказала нам, что «не может ничего рассказать» о личной жизни Фейт. Мы предположили, что директриса ничего не знает, но теперь, оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что она очень тщательно составила эту фразу.

Я глубоко вздыхаю. Алекс вернулась в гостиную, я слышу звуки телевизора, дождь барабанит по стеклу мансардного окна у меня над головой. Я знаю, что нужно делать, просто у меня нет особого желания этим заниматься.

– Хорошо, Сомер. Остальное предоставь мне. Я позвоню Харрисону и скажу, что мы собираемся переквалифицировать это дело. Возможно, речь идет о преступлении на почве ненависти.

* * *  * * *

Уже поздно, но нет и речи о том, что Сомер ляжет спать в обозримом будущем. Она берет телефон и колеблется в нерешительности, гадая, не разбудит ли его. Но Эрика знает, что он не ложится спать рано, а сейчас ей очень хочется услышать его голос.

Он отвечает после второго гудка: значит, не спал.

– Привет, я надеялся, что ты позвонишь. Как там оно?

– Ты имеешь в виду дело? Думаю, лучше. Возможно, у нас прорыв.

– У вас или у тебя?

Сомер улыбается. Это он умеет: напомнить ей о ее собственных успехах. У нее это как-то не получается – даже сейчас.

– А от тебя ничего не скроешь, да?

Он смеется, у него приятный смех.

– Ну, кажется, у меня есть кое-какая конфиденциальная информация на данное конкретное лицо.

Эрика садится в кресло и подбирает под себя ноги, она слышит на заднем плане тихие неразборчивые голоса.

– Ты смотришь телевизор? – На самом деле это ее не интересует – ей просто хочется поговорить. О чем угодно… ни о чем.

– Ага.

Можно не спрашивать, что именно. Для следователя с более чем десятилетним опытом работы Джайлс сохранил трогательную привязанность к преступлениям. Телевидение, книги, видео, скачанное из Интернета, – у него есть все, свидетельством чему являются диски, которыми теперь завален шкаф Сомер. И она разделяет это увлечение – до определенного предела. Она смотрела вместе с Джайлсом «Подозрения»[274] и не могла оторваться, но Джайлса интересует весь спектр, от серьезных документальных фильмов до таких поделок, как «Жены с ножами»[275] и «Жаркие южные преступления»[276], что Сомер сначала приняла за розыгрыш. Однако с точки зрения Джайлса все это одинаково увлекательно. «Помогает мне понять почему, – ответил он, когда Сомер пристала к нему. – Почему, после десяти тысяч лет развития человеческой цивилизации, мы по-прежнему делаем друг другу такие вопиющие мерзости».

– А у тебя как прошел день?

Эрика слышит, как Джайлс потягивается.

– Нормально. Ничего особенно интересного.

– От девочек слышно что-нибудь насчет лета?

У Сомареса две дочери, живущие вместе с матерью в Ванкувере. Сомер с ними еще не встречалась, но они должны приехать на длинные летние каникулы. Эрика старается изо всех сил не допустить, чтобы эта перспектива свела ее с ума.

– До сих пор жду подтверждения вылета.

Она ищет, что бы еще сказать, но начинает сказываться долгий день.

– Все будет хорошо, – говорит Джайлс, правильно истолковав ее молчание. – Точно. Они отличные девчата. И хотят, чтобы я был счастлив.

«А счастливой меня делаешь ты».

Джайлс не произносит это вслух, но, наверное, в этом и нет нужды.

– Жду не дождусь, когда познакомлюсь с ними, – говорит Сомер, с удивлением и радостью ловя себя на том, что говорит это искренне.

* * *

Адам Фаули

2 апреля 2018 года

09:15

В нашем ремесле бывают разные виды молчания. Есть молчание бессильной ярости, когда у нас есть абсолютная убежденность, но нет абсолютно никаких доказательств, и мы ни черта не можем поделать. Есть молчание сострадания, к людям, которым пришлось перенести ужасное, в том числе – и особенно – от рук тех, кто вроде бы любил их. И есть молчание неудачи и сожаления, когда мы сделали все возможное, однако этого оказалось недостаточно. Но когда Сомер присылает копию свидетельства о рождении Фейт, это молчание совершенно другого вида. В воздухе буквально витает запах страха. К чему все это может привести, чем обернуться?..

– Значит, вы полагаете, что это может быть преступление на почве ненависти? – говорит Гислингхэм, поворачиваясь ко мне.

Я киваю.

– Надеюсь, что это не так. Однако подобная вероятность существует.

Эверетт беспокойно ерзает.

– Но Фейт по-прежнему утверждает, что никакого нападения не было. Как мы можем начать расследование, если она не говорит нам, что произошло на самом деле?

– Нам просто остается надеяться на то, что она передумает, – замечает Бакстер, похоже, взявший на себя прежнюю роль «того, кто указывает всем на очевидное».

Снова молчание. Молчание оценки ситуации. Размышления.

– Итак, как, по-вашему, нам следует разыграть эту партию? – Это уже Куинн.

Я собираюсь с духом.

– Мы начнем с того, что еще раз допросим Фейт. На этот раз официально – и настойчиво. Полагаю, мне не нужно напоминать вам о том, что действовать нужно крайне осторожно, однако от этого никуда не деться: необходимо выяснить, кому, помимо родных Фейт, известно истинное положение дел.

– Я могу еще раз проверить социальные сети, – предлагает Бакстер. – Посмотреть, есть ли что-нибудь – быть может, она посещает какие-либо форумы подростков-трансвеститов… В первый раз ничего не выскочило, но я особо и не искал.

– Замечательная мысль, Бакстер! – подхватывает Гис, судя по всему, стремящийся применить на практике последнюю тему «Поддержание обратной связи» («будьте позитивными, обращайтесь по имени»; уж я-то должен знать, в свое время меня также посылали на эти проклятые курсы).

– Да, согласен, – говорю я. – И посмотрим, удастся ли проследить отца.

Гис кивает и делает пометку.

Я обвожу всех взглядом. Только один из присутствующих еще ничего не сказал.

– Есть какие-либо мысли, констебль Асанти?

Констебль задумывается, и делает он это не спеша. По крайней мере, молчание его не пугает.

– Нет, – наконец говорит он. – Думаю, мы все предусмотрели.

* * *

Эверет и Сомер сидят в машине напротив дома 36 по Райдал-уэй. Внутри никаких признаков жизни. Пять минут назад в дверь стучал почтальон, но никто не ответил. Констебли еще видят его, он у соседнего дома, разговаривает с пожилой женщиной с чихуахуа, заливающейся истошным лаем у нее под мышкой. Сомер корчит гримасу: такая была у ее бабушки, когда Сомер была маленькой. С тех пор она ненавидит маленьких сварливых собак.

Сомер смотрит на часы.

– В колледже сказали, что Фейт заболела, так что она должна быть дома. И, определенно, мать уже должна была уйти на работу.

– И забрать с собой очаровательную Надин, – тяжело замечает Эв, открывая дверь машины. – Так что давай сплюнем через левое плечо и будем надеяться, что нам повезет больше, чем почтарю.

Женщины проходят по дорожке к входной двери. Улица совсем опустела, если не считать двух галок, раздирающих какую-то свежую жертву дороги, определить которую невозможно. Не самый веселый знак.

Эв звонит и ждет. Затем звонит снова, на этот раз дольше.

– Я ничего не слышу.

– Подожди минутку, – говорит Эрика. – Вероятно, она пытается рассмотреть, кто это. На ее месте я поступила бы именно так.

И действительно, вскоре слышатся звуки шагов, и дверь открывается. Но медленно и чуть-чуть.

– Что вам нужно? – Лицо ее отмыто, но глаза по-прежнему красные. Она кутается в тот же самый старый, потрепанный свитер, словно в смирительную рубашку. – Мамы дома нет.

– Мы хотели поговорить с тобой, Фейт, – говорит Сомер. – С тобой одной, если ты ничего не имеешь против. Это очень важно.

– А разве мама не должна находиться рядом?

Эв качает головой.

– Вам никто не нужен, если только вы сами этого не хотите. Вы – жертва. Не преступник. Вы не сделали ничего противозаконного.

Она делает упор на последние слова, стараясь заставить девушку посмотреть ей в глаза. «Мы на твоей стороне – мы хотим помочь».

– Мы можем сделать все так, как тебе будет удобнее, – говорит Сомер. – В полицейском участке в присутствии твоей матери или того, кому ты доверяешь, или здесь, без посторонних. Мы решили, что так будет проще, но на самом деле решать тебе. Мы сделаем так, как ты пожелаешь.

Фейт колеблется.

– Я же сказала вам – это была лишь неудачная шутка. – Однако ее взгляд остается настороженным. Потому что она видит что-то на лицах констеблей, что-то такое, чего прежде не было.

Сомер делает шаг вперед.

– Фейт, мы все знаем, – негромко говорит она. – Мы знаем про тебя – про Дэниела.

Девушка кусает губу, ее глаза наполняются слезами.

– Это так несправедливо, – шепчет она. – Я никому не сделала ничего плохого…

– Извини, – говорит Эрика, легонько прикасаясь к ее руке. – Если б я могла, то не трогала бы это. Но ты понимаешь, почему мы встревожены. То, как ты поступаешь со своей собственной жизнью, больше никого не касается, и тут мы полностью на твоей стороне. Но мы не хотим, чтобы это повторилось опять с какой-нибудь другой девушкой. С кем-нибудь еще, оказавшимся в таком положении. Это… это очень плохо. Даже если речь идет просто о «неудачной шутке». А если это была не…

Она не договаривает фразу до конца. Поскольку знает силу молчания. Молчание – хороший рычаг.

Фейт шмыгает носом и вытирает слезы.

– Хорошо, – наконец говорит она. – Хорошо.

* * *

Тони Асанти сидит в кафе на Литтл-Кларендон-стрит. Это сверхмодное заведение с выставленными на витрине булочками, красивыми пирожными и пирожками из дрожжевого теста. Народу много, и люди в очереди недовольно косятся на двух студентов, разложивших на столе свои компьютеры. Как и на Асанти, но тот, поглощенный своей работой, не замечает ничего вокруг: чашка кофе перед ним давно пуста, но он все сидит, уставившись в экран телефона, примерно раз в минуту перелистывая интернет-странички. Пусть социальные сети были поручены Бакстеру, но тот никогда не сделает то, чем сейчас занимается Асанти. И не попадет туда, куда попал Асанти.

* * *

Фейт проводит женщин на кухню в дальнем конце дома. Эв уже внутренне приготовилась к обилию бледно-лиловых тонов, однако здесь лишь безликие кремовые шкафы и столешницы, с виду гранитные, но на самом деле, скорее всего, пластиковые. Холодильник оброс записками с напоминаниями, закрепленными маленькими веселыми магнитами. Лохматая овечка, эмалированная кошка, три утенка, большое розовое сердечко, утверждающее: «Дочери сначала просто маленькие дети, но, вырастая, становятся подругами», и еще один, квадратный, желтый, с пучком нарциссов: «Просто будь собой. Это само по себе прекрасно».

Сомер чувствует, как к горлу подступает комок. Пусть с полицией Диана Эпплфорд ведет себя резко и агрессивно, когда речь заходит о ее детях, сердце у нее определенно там, где нужно. Она будет помогать своим дочерям, кем бы те ни оказались. И Эрика вдруг понимает, что ее муж, вероятно, оказался в конечном счете неспособен на то же самое, – и в этом, скорее всего, причина того, что его больше здесь нет.

– Чаю хочешь? – спрашивает Сомер, подходя к чайнику. – Кофе?

Фейт молча качает головой, однако Эверетт выражает согласие. Она поступила бы так же, если б уже выпила четыре чашки и была бы накачана кофеином; дело не в напитке, а в домашнем уюте, в успокаивающем воздействии обыденных мелочей. В шкафу есть только банка с растворимым, но маленькое помещение наполняется ароматом. На первый раз неплохо; Сомер недоумевает, почему на запах он неизменно лучше, чем на вкус.

Она придвигает к столу табурет и ставит перед Эв чашку. Женщины ждут, заговорит ли Фейт первой, – им хочется, чтобы она взяла инициативу в свои руки.

– Итак, – начинает Эверетт, растянув процесс добавления в кофе сахара и молока (обыкновенно она не добавляет ни то, ни другое) так долго, как это только в человеческих силах.

– Я поговорю с вами, – наконец говорит Фейт. – Но я не хочу, чтобы это вышло наружу. Я имею в виду широкую огласку. Того, кто я. Какая я.

Женщины переглядываются. Они понимают, как опасно давать подобные обещания. Особенно если это действительно преступление на почве ненависти. Сомер шумно вздыхает и принимает решение.

– До тех пор пока мы не будем знать, кто это сделал, мы не узнаем почему. Если этот человек поступил так потому, что ты такая, мы предъявим ему обвинение в этом, и тогда уже не удастся полностью исключить упоминание твоего имени.

Фейт начинает было качать головой, но Сомер продолжает:

– Однако, если он напал на тебя потому, что ты красивая девушка, а ты действительно красивая девушка, тогда это уже другое дело. В любом случае я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы защитить твою личную жизнь.

Она берет Фейт за руку, заставляя ее посмотреть ей в глаза, поверить ей. Их взгляды встречаются, и девушка медленно выпрямляется и поднимает голову.

– Хорошо. Что вы хотите узнать? – говорит она.

– Почему бы тебе не начать с самого начала? – предлагает Сомер. – Ты позавтракала с мамой и сестрой и отправилась в колледж, так? Начнем отсюда.

Фейт собирается с духом.

– Я вышла из дома ровно в девять и направилась к автобусной остановке на Черуэлл-драйв. Там это и случилось.

– На тебя напали – тебя похитили? Ты это хочешь сказать?

Фейт опускает взгляд и кивает.

– Улица обычно довольно оживленная в это время дня, да? – говорит Эв. Она произносит это как вопрос, в надежде на то, что так в ее словах прозвучит меньше вызова; однако никуда не деться от того факта, что Райдал-уэй – торная дорога, а в то утро не было никаких сообщений о происшествиях. Мысль о том, что молодую девушку могли похитить на оживленной улице в разгар часа пик, и никто ничего не заметил…

Фейт на мгновение поднимает взгляд.

– Как раз начался дождь. Сильный.

Что, конечно, могло все объяснить. Дорога внезапно оказывается залита водой, окна запотевают, водители больше сосредоточены на том, куда едут, а не на том, что творится вокруг них.

– Я остановилась, чтобы достать зонтик, – продолжает Фейт. – Поставила сумку на стенку и открыла ее. Тут все и произошло. Мне на голову накинули пластиковый пакет и потащили назад. Я попыталась отбиваться от них, но они приставили что-то к спине. Что-то острое. Я решила, что это нож.

– Лица нападавшего ты не видела? – спрашивает Сомер, стараясь сохранить голос спокойным. От этого кошмарного сна она сама просыпается на рассвете. Невозможно дышать, невозможно ничего видеть. – Никто не проходил мимо прямо перед этим? Никто не болтался рядом?

– Я была в наушниках, так что не следила за тем, что происходит вокруг.

– И что было дальше?

– Он потащил меня к гаражам. Я этого не видела, но почувствовала – там щебенка, а не асфальт.

– К гаражам? – спрашивает Эв.

– Да, знаете, в стороне от дороги.

И Эв, задумавшись, признает, что действительно знает. Сейчас такое уже редко встретишь, но на Райдалуэй отдельная территория для гаражей, у самого пересечения с Черуэлл-драйв. И теперь рассказ Фейт становится более правдоподобным: если нападавший затаился там, его не было видно с улицы, и ему потребовалось бы всего несколько секунд, чтобы похитить Фейт.

– И тогда он прижал меня к машине, и я услышала, как он открыл дверь.

– У него была машина?

– О да, – Фейт кивает, – у него была машина. Фургон.

– Что произошло дальше?

– Он толкнул меня, и я упала в кузов. Вот тогда он связал мне руки.

– Спереди или за спиной?

– Спереди.

– И ты уверена, что это был фургон? Может быть, внедорожник? Или какая-нибудь другая машина, открывающаяся сзади?

Фейт качает головой.

– Я ничего не видела, но для внедорожника машина была слишком низкая. И недостаточно большая. Когда мы круто поворачивали, меня швыряло в борта. На полу лежал пластик – я чувствовала, как он ко мне липнет.

Сомер кивает и делает пометку. Какой бы душевной травмой ни сопровождался этот рассказ, теперь, когда Фейт наконец решилась, оказалось, что она на удивление хороший свидетель. Точная, наблюдательная, внимательная к деталям.

Теперь она теребит бусы: те, на которых ее имя.

– Сначала ты сказала «они», – напоминает Сомер. – А потом – «он»… Может быть, это был не один человек?

Фейт пожимает плечами.

– Я так не думаю. Точно не знаю.

– Но никто ничего тебе не говорил – голосов ты не слышала?

Девушка качает головой.

– За все это время он ничего не сказал. Не произнес ни одного слова.

* * *

Адам Фаули

2 апреля 2018 года

11:24

Я уже на полпути домой, когда мне звонят. Увидев, кто это, я чертыхаюсь. Я обещал Алекс присутствовать при визите патронажной сестры, но тешил себя надеждой вернуться в участок до того, как моя команда сообразит, что я в самоволке. Увы моим надеждам…

Соединение начинает разрываться, но я все-таки слышу:

– Сэр! Это Тони Асанти.

Мне следовало бы догадаться, что это окажется он. Асанти с нами уже несколько месяцев, и пока что я не могу ни в чем его упрекнуть. Прилежный, толковый, великолепно подготовленный в техническом плане. Он делает то, что ему говорят, а когда нужно, проявляет инициативу. И все-таки есть в нем что-то такое, за что я никак не могу ухватиться, и, как мне кажется, то же самое могут сказать и все остальные члены команды. Каждый раз, когда я начинаю думать, что наконец вычислил его, ему снова удается поставить меня в тупик. Такое ощущение, будто Асанти играет роль, выполняет заученные движения, а его истинные цели находятся где-то в другом месте. Алекс говорит, что он, вероятно, просто чрезмерно честолюбив и плохо это скрывает, и я подозреваю, что в чем-то она права. Определенно, это объяснит, почему Куинн сразу же проникся к нему неприязнью, и, взглянем правде в глаза, у него также плохо получается это скрывать. Однако, в отличие от Куинна, Асанти лучше ладит с женской половиной команды, чем с мужской, что в нашем ремесле по-прежнему встречается нечасто. Быть может, дело просто в том, что он, как и они, знает, что такое быть в меньшинстве.

– В чем дело, Асанти?

– Прошу прощения за то, что беспокою вас, сэр. Мне кажется, я кое-что нашел.

Я хмурюсь.

– Что – ты имеешь в виду Дугласа Эпплфорда? Тебе удалось его разыскать?

Небольшая пауза. Смущение или расчет?

– Нет. Другое. Послушайте… будет лучше, если я объясню все при личной встрече. Если вас нет на месте, я могу к вам подъехать.

Разумеется, меня «нет на месте», черт побери. В противном случае он не звонил бы мне на сотовый.

Я слышу на заднем плане шум машин, значит, Асанти на улице.

– Я не в участке. Мне пришлось заехать домой. На минутку.

– Это в Райзингхерсте, правильно? Я могу подъехать туда.

Не знаю, почему меня раздражает то, что ему известен мой адрес, однако это так. Не то чтобы люди с работы не бывали у меня дома, однако это происходило не так часто. И это прекратилось с тех пор, как Алекс забеременела.

– Я буду отсутствовать около часа. Это не может подождать до моего возвращения?

Я слышу вздох.

– Если честно, сэр, не думаю.

* * *

– Мы ехали очень быстро. Но совсем недолго – всего несколько минут. Затем снова остановились, и он вытащил меня из машины. Сначала мы шли по чему-то твердому, затем по траве – земля была неровной, раскисшей от дождя. У меня промокли ноги. А потом он меня куда-то затолкал, я услышала, как захлопнулась дверь, и стало темно.

– Представляю, как тебе было страшно, – тихо произносит Сомер.

Фейт опускает взгляд, у нее дрожат губы.

– Я подумала, он сейчас меня убьет.

У нее по щекам текут слезы, и Эрика тянется через стол и берет ее руки в свои.

– Ты невероятно храбрая. Осталось еще совсем немного, обещаю.

Фейт собирается с духом.

– Он толкнул меня на пол. Я упала на спину. Пол был холодный. В мелких камешках. Я кричала и брыкалась, но он схватил меня за ноги и стащил трусики.

Теперь слезы текут ручьем, щеки стали красными.

Женщины снова переглядываются. Именно этого они и опасались. И теперь у них нет выбора: они должны надавить на девушку.

– Фейт, – мягко говорит Сомер, – сейчас я задам очень деликатный вопрос. Очень личный. Я сожалею, что вынуждена его задавать, и поверь мне, я бы его не задала, если б не крайняя необходимость. – Следует пауза, она крепче сжимает руки девушки. – Ты можешь сказать… тебе делали операцию по изменению пола?

Фейт отводит взгляд. Качает головой.

– Еще нет. Может быть, потом.

– Как ты думаешь, тот, кто это сделал, – по-твоему, он мог знать?

Теперь Фейт поднимает голову и смотрит на них. Она широко раскрывает глаза.

– Вы хотите сказать, был ли он удивлен? Вы спрашиваете у меня именно это?

Сомер чувствует, что у нее горит лицо.

– Извини, Фейт, я не хотела быть грубой. Но ты должна понять, почему я спрашиваю, – это огромная разница. Мы хотим понять, с каким преступлением имеем дело. Чтобы сузить круг тех, кто мог это сделать.

Фейт вытирает слезы тыльной стороной ладони. Полицейские ждут, не торопят ее. Эрика слышит доносящийся откуда-то с улицы лай. Надрывистый. Обиженный. Вероятно, опять эта проклятая чихуахуа.

– Фейт, кто еще знает о том, что вы – трансвестит? – наконец спрашивает Эверетт. – Помимо ваших родных?

У нее дрожит голос.

– Здесь больше никто. Я никому не говорила.

– Даже своим подругам? Даже своей лучшей подруге?

Фейт отводит взгляд.

– Я не хочу, чтобы на меня смотрели и видели парня, одевшегося девушкой. Таращились, стараясь определить, какие мелочи меня выдают. Я хочу, чтобы все видели меня.

– Ну а там, где вы жили раньше? В Бейсингстоке, не так ли? Ты поддерживаешь связь с кем-либо оттуда?

Она пожимает плечами.

– Я хотела начать заново. Оставить все позади.

Ей не нужно объяснять: обе женщины прекрасно представляют себе, на что это было похоже.

Фейт снова принимается теребить бусы, проводя пальцами по буквам своего имени.

– Ты сделала замечательный выбор, – говорит Сомер, указывая на бусы. – Прекрасное имя. Необычное. – Она едва не добавляет «как и ты сама», но останавливается. Эрика хотела сказать комплимент, но, возможно, получилось у нее не совсем то.

Девушка заливается краской.

– Маме больше понравилось бы имя Даниэль. Или Данни, как Данни Миноуг[277]. Она говорила, что было бы проще, если б имя изменилось совсем чуть-чуть. Но я хотела больших перемен. Хотела, чтобы все стало по-другому. – Теперь у нее на лице гордость. И вызов. – Вот почему я выбрала Фейт. Это имя говорит, кто я на самом деле.

– И во всем Оксфорде нет никого, кто знает правду? – спрашивает Эверетт. – Кто мог бы выбрать вас своей целью из-за вашего прошлого?

Фейт качает головой.

– Нет. Никого.

Констебли стараются не смотреть друг на друга, но обе думают одно и то же. Что, если нападавшего, как и всех прочих, убедила внешность Фейт? Или же он знал ее тайну и именно поэтому выбрал ее? В любом случае, понимает ли Фейт, какая опасность ей угрожала?

Однако лицо девушки отвечает на этот невысказанный вопрос. Она прекрасно все понимает. Она уже давно это поняла. Это реальность, с которой она прожила половину своей жизни.

– Вы можете рассказать нам, что произошло дальше? После того, о чем вы только что рассказали? – Даже Эв, которая уже много лет занимается этим и прошла специальный курс обучения, как вести себя с жертвами сексуальных преступлений, стыдливо бежит от прямого вопроса.

Фейт обвивает себя руками, туже кутаясь в свитер. Руки у нее трясутся.

– Фейт, он тебя обидел? – тихо спрашивает Сомер.

– Нет, этого не было, – та качает головой. – Но я думала, что мне будет плохо. Я почувствовала, как он подошел вплотную – я услышала его дыхание, – затем схватил меня за волосы, и стало очень больно; я почувствовала, как отрывается шиньон, и снова начала брыкаться, но тогда я почувствовала… нож… прижатый к коже… он провел им по моему животу… и…

Она снова плачет.

– Все в порядке, не торопись.

Девушка моргает, прогоняя слезы, вытирает глаза и поднимает взгляд. Губы у нее дрожат, но она не опускает голову.

– Я обмочилась, понимаете? Подумала, что он сделает мне больно… прямо там, внизу… и обмочилась.

* * *

Адам Фаули

2 апреля 2018 года

12:17

Алекс наливает мне стакан сока и опирается о столешницу. На тарелке в раковине остатки ее обеда. Салат с курицей: бурый рис, постные белки, сочная зелень – Алекс строго соблюдает диету. Но в тарелке осталось слишком много, и лицо у Алекс осунулось. Мне это не нравится.

– Патронажная сестра только что прислала сообщение, что задержится, так что если этот таинственный мистер Асанти придет вовремя, мы проскочим.

Сейчас Алекс подталкивает меня. Ей любопытно посмотреть на Асанти с тех самых пор, как я впервые упомянул о нем.

– Никакой он не таинственный, Алекс. Просто прочитать его совсем непросто. Он совсем не похож на Гислингхэма…

Алекс широко улыбается – Гис ей очень нравится.

– Или на Куинна.

Теперь она морщится.

– Слава богу! На наш маленький городок хватит и одного Куинна.

Я подхожу к чайнику, в настоящее время любимым напитком Алекс является зеленый чай с вишневыми листьями. Наверное, мы полностью обчищаем «Уэйтроуз»[278].

– Я бы просто предпочел, чтобы никто с работы сейчас не приходил сюда. Я пока что еще никому не говорил… о ребенке.

Алекс косится на свой живот.

– Ладно, я постараюсь все время сидеть. – Она строит печальное лицо. – Остается только надеяться, что этот Асанти сыщик не ахти.

– Извини – я понимаю, это та еще головная боль, но он настоял на том, чтобы прийти…

Алекс протягивает руку и нежно трогает меня за щеку.

– Не переживай так. Я пошутила.

Когда звонят в дверь, Алекс уже свернулась клубком на диване со своим чаем. Она улыбается мне, когда я прохожу мимо, и кладет себе на колени подушку.

На пороге стоит Асанти. Под мышкой у него компьютер. Костюм с иголочки, белая сорочка, темно-красный шелковый галстук. Я вижу краешек этикетки – «Берберри»[279]. Мне вдруг приходит в голову, что неприязнь Куинна – это по большей части лишь зависть щеголя.

Я отступаю в сторону, впуская Асанти, и он учтиво ждет, пока я закрою за ним дверь.

– Мы пройдем на кухню.

Когда проходим мимо Алекс, я упорно отказываюсь смотреть на нее, но улавливаю некоторое замешательство в шагах идущего за мной Асанти, после чего он говорит:

– Прошу прощения за то, что помешал вам.

– Такая уж у вас работа, – говорит Алекс, и я слышу в ее голосе смех.

На кухне Асанти отказывается от чая, но соглашается на воду, и я ловлю себя на том, что достаю из холодильника бутылку, вместо того чтобы просто налить из-под крана. Подозреваю, Асанти часто оказывает на людей подобное действие.

Он ставит компьютер на стол, и на экране появляется та же самая заводская заставка, что сохранилась и на моем. У Гислингхэма его маленький сын в матроске; у Эв ее кот; у Куинна какой-то тропический пляж, на котором, как ему хочется нас убедить, он бывал. Но у Асанти компьютер подчеркнуто безликий. Еще один пункт в мое мысленное досье.

Асанти пододвигает табурет, и внезапно до меня доходит, что я оставил на столе распечатку ультразвукового анализа, всего в каких-нибудь трех шагах от того места, где он устраивается. Я поспешно хватаю распечатку и убираю ее в задний карман. Если Асанти и замечает что-либо, то не подает вида.

Закончив стучать по клавишам, он разворачивает компьютер ко мне. Мне требуется несколько минут, чтобы понять, что я вижу. Но когда до меня наконец доходит, то осознание похоже на удар стальным прутом по горлу.

* * *

К тому времени как они приезжают на место, ветер снова усиливается. Эверетт оборачивается и смотрит на девушку. Та сидит сзади, уставившись в окно. Она согласилась приехать, однако теперь, когда они здесь, она уже сомневается в том, что поступила правильно. Однако, по крайней мере, здесь почти никого нет; середина дня, и огороды вдоль Марстон-Ферри-роуд пустынны. Единственным признаком жизни, который видит Эв, являются двое пожилых мужчин в практически одинаковых шапках и свитерах, сидящих с термосом и сигаретами на скамейке у мусорного контейнера.

– Фейт, вы не передумали? – спрашивает она.

– Все в порядке, – поспешно отвечает девушка, распахивая дверь. – Давайте только закончим все побыстрее, пока мама не вернулась, чтобы мне не пришлось объяснять, где я была.

Сомер тем временем вышла из машины и осматривает землю. В нескольких ярдах отчетливые следы покрышек: кто-то быстро тронулся с места. И совсем недавно. Эрика смотрит на тучи – им повезло, что следы все еще на месте, и им потребуется немного везения, чтобы они продержались чуть дольше: криминалисты должны успеть зафиксировать следы до того, как снова начнется дождь. Сомер достает телефон и отходит в сторону, чтобы позвонить Алану Чаллоу. Земля вокруг покрыта красноватой грязью. Ту же самую грязь констебли обнаружили на туфлях, которые в настоящий момент лежат в багажнике машины, запечатанные в пакет для улик.

Фейт смотрит. На перевернутые тачки, на убогие сараи, на голую землю, на чахлые растения. Все выглядит или мертвым, или увядшим.

Внезапно девушка ежится. И ветер тут ни при чем.

– Кажется, я знаю, почему он меня отпустил. Я сейчас вспомнила – послышалась сирена… я услышала сирену… она звучала все ближе и ближе. Тут он и ушел.

«Тогда это все объясняет», – думает Эверетт. Здесь, где поблизости нет никого, кто услышал бы и пришел на помощь, просто чудо, что нападавший не довел до конца начатое. Водитель машины чрезвычайной службы случайно оказался героем.

Сомер медленно возвращается к ним, у нее под сапожками хрустит гравий. Она кивком сообщает Эверетт: бригада криминалистов уже в пути.

– И что произошло после того, как вы услышали сирену? – спрашивает Эв.

Фейт поворачивается к ней.

– Я услышала, как он открыл дверь сарая, потом через несколько минут – звук двигателя, и машина уехала. Быстро. Словно с пробуксовкой.

– А потом?

Фейт делает глубокий вдох.

– Я просто начала кричать в надежде на то, что кто-нибудь придет. Я не знала, где нахожусь, не знала, услышит меня кто-нибудь или нет.

Эрика старается не думать, каково это было – лежать здесь, с пакетом на голове, без нижнего белья; приступы паники при каждой попытке сделать судорожный вдох…

– Он был надет не так плотно, – говорит девушка, угадывая ее мысли. Пакет. Она кусает губу. – Я потом думала и решила, что он на самом деле не хотел моей смерти. Раз не стал затягивать пакет.

«А может быть, он просто не хотел, чтобы все закончилось слишком быстро», – думает Эв. Она ловит себя на том, что до боли стиснула зубы. Им во что бы то ни стало нужно найти этого подонка, и как можно быстрее.

– Как вам удалось выбраться отсюда?

– Я каталась по земле, и в конце концов пакет сполз с головы. Тогда я поняла, что нахожусь в сарае. Там был садовый инструмент и всякий инвентарь. Я огляделась по сторонам и нашла секатор. Прижала его к скамейке и попыталась разрезать веревки, но все время его роняла. Мне потребовалась целая вечность.

– Какой это был сарай, Фейт? Вы можете нам показать?

– Вон тот, – говорит девушка, протягивая руку. – Там. Тот, рядом с которым стоит тачка.

– Что насчет пакета – вы не знаете, куда он подевался?

– Наверное, все еще там – я его не брала. Пакет из универмага «Теско». Если это вам поможет.

Сомер надевает перчатки и направляется к сараю.

– Нам необходимо обеспечить сохранность места преступления, – объясняет Эверетт. – Там могут быть образцы ДНК. И отпечатки пальцев.

– Кажется, он был в перчатках, – угрюмо произносит Фейт. – Руки у него на ощупь были какими-то пластиковыми.

– Вы имеете в виду резиновые перчатки, такие, как для мытья посуды?

Девушка качает головой.

– Нет, более толстые. Большие. Может быть, садовые перчатки… – Она вздыхает. – Так что никаких отпечатков пальцев не будет, да?

– Он непременно где-нибудь допустил ошибку, просто не надо спешить. И мы его обязательно поймаем.

– Я все надеялась, что кто-нибудь придет, – тихо произносит девушка. – Но никто не пришел. Никто ведь никогда не приходит, правда? Когда это необходимо. Когда действительно нужна помощь.

* * *  * * *

Адам Фаули

2 апреля 2018 года

14:05

Когда я возвращаюсь в оперативный штаб, на доске висит карта. Кнопки обозначают места, где Фейт живет, где ее похитили, где ее обнаружили. Без слов, но все понятно.

Асанти молча сидит за своим столом. Я попросил его ничего не говорить до моего возвращения, до тех пор пока здесь не соберется вся команда. Но теперь все здесь.

Я киваю Асанти, и тот поднимается на ноги.

– Так, пожалуйста, прошу всеобщего внимания. Нам нужно кое-что посмотреть.

Все поднимают взгляд, отмечают, что констебль подключает свой планшет к проектору. Эв любопытно, Бакстер настроен скептически, Куинн откровенно раздражен и практически не пытается это скрыть.

Асанти включает экран и переходит к нужной страничке. Я не смотрю на нее, в этом нет необходимости. Я ее уже видел. Но я смотрю, как меняются лица присутствующих по мере того, как они осознают, что перед ними.

Видели по телику эту сучку? – еще одна подстилка поимела по полной

размещено 2 дня назад supremegentleman89

17 комментариев

Хороший фемоид[280] – мертвый фемоид. Сперва раздвигает ноги затем говорит нет – вот что я имею в виду

размещено 2 дня назад suckingthatblackpiller

10 комментариев

Нам нужно навести ужас на этих шлюх – и я имею в виду кислоту в рожу, твою мать

ТЕРРОРИЗИРОВАТЬ долбаных бл…ей

размещено 1 день назад justyouraveragecumpanzee

35 комментариев

Эта гребаная игра нечестная с самого начала – 20 % Чедов получают 80 % секса

размещено 1 день назад proudtobeaunowot

24 комментария

Не скажи мужик – все эти шлюхи и фемонацистки мечтают чтобы их отымели. И мы оказываем им любезность

размещено 17 часов назад furiousmadomegger

22 комментария

А еще хуже долбаные мужебабы – они получают по заслугам

размещено 16 часов назад downwiththegynocracy

35 комментариев

Без шуток – мой кореш подцепил классную телку но обнаружил у нее член ☹

размещено 9 часов назад YeltobYob[281]

6 комментариев

– Проклятье, откуда ты знаешь все это? – спрашивает Гислингхэм. Он с трудом верит своим глазам, и я вас уверяю, не он один.

Асанти пожимает плечами.

– В прошлом году у нас в Брикстоне был один случай. Двадцатитрехлетняя женщина подверглась нападению парня, который пригласил ее на свидание и получил отказ. Это был одиночка, одержимый компьютерными играми, – сами знаете таких. Как выяснилось, потом он на протяжении нескольких недель преследовал ее, вживую и в Сети, и когда мы проверили его компьютер, оказалось, что он был активным участником всех форумов инцелов. Я занимался этим делом, поэтому кое-что узнал о них. Вот как я это обнаружил – я знал, где искать.

Куинн бросает на него взгляд, красноречиво говорящий: «Тоже мне умник», а я бросаю на Куинна взгляд, красноречиво говорящий: «И что тут плохого?»

Тем временем Бакстер хмурится. До сих пор Интернет оставался его безраздельной вотчиной, и он определенно недоволен этим внезапным вторжением.

– Если можно, что такое «инцел»? – спрашивает он.

– «Воздерживающийся поневоле»[282], – отвечает Асанти. – Это мужчины, которые не могут получить достаточно секса – или вообще не получают секса – и винят женщин в том, что те им его не дают. А также они ненавидят мужчин-мачо, получающих больше, чем положено. Вот что имел в виду тип с этого форума. Инцелы называют таких мужчин «Чедами».

При этих словах Куинн заливается краской, но я подозреваю, что если в столовой его начнут называть Чедом, он не станет особо жаловаться.

– И разумеется, их собственные жалкие шовинистические закидоны тут совершенно ни при чем, – ядовито замечает Эв.

Ее слова вызывают жидкие натянутые смешки, однако лицо Асанти остается каменным.

– Это уже выходит за рамки обыкновенной половой дискриминации. – Он указывает на экран. – Вот пример того, что там происходит, и, поверьте, если знать, где искать, можно найти кое-что похуже. Провайдеры постоянно закрывают подобные сайты, но те открываются где-нибудь в другом месте.

– Ну как можно не любить Интернет, – с горечью произносит Сомер. – Он помогает психопатам находить новых друзей.

– На самом деле все гораздо хуже, – говорит Асанти, выдержав ее взгляд. – Наш нападавший в Брикстоне – он не просто безобидно изливал душу другим неудачникам. Как и во всех других видах радикальных движений, эти люди заводят друг друга. Каждый последующий круг ответов становится все более разъяренным и жестоким. До тех пор пока однажды этот парень не плеснул девушке в лицо хлоркой, после того как один из его дружков в Сети посоветовал ему: «Сожги эту урну для спермы – посмотрим, кто захочет ее трахать, если у нее не будет рожи».

Сомер бледнеет, Эверетт вскидывает руку к губам. Обе молчат, но им и не нужно ничего говорить.

– И почему ты думаешь, что наш человек причастен к этой мерзости? – говорит Куинн. – Я хочу сказать, это отвратительно и все такое, – поспешно добавляет он, – тут никаких споров. Но сброд, который растрачивает свою жизнь на подобных форумах, – пустые трепачи. Тот рассказ про «кореша» – это же полная брехня. Вовсе не значит, что он действительно что-то сделал…

– О, не знаю, – мрачно говорит Бакстер. – Мне это подозрительно напоминает «попроси друга».

Асанти поворачивается к нему.

– Я видел по крайней мере одну переписку инцелов о том, чтобы похитить женщину и держать ее в неволе, чтобы насиловать и истязать. Сразу же говорю вам: нет, этот человек на самом деле ничего не сделал, однако граница между фантазиями и их воплощением очень тонкая.

Куинн закатывает глаза. Он определенно считает, что граница между хорошо осведомленным коллегой и заносчивым выскочкой-всезнайкой также очень тонкая.

– Так почему ты считаешь, что это совершенно другое дело? – спрашивает Гислингхэм.

– В том-то все дело, – поспешно говорит Куинн. – Даже если этот задрот и сделал что-то, каковы шансы того, что это была Фейт? Это мог быть абсолютно кто угодно, черт возьми. Мы даже не знаем, где живут эти недоноски…

– Посмотрите на ник последнего пользователя, – тихо говорит Сомер.

Все смотрят на нее, затем на экран.

– Что, на этот YeltobYob? – говорит Куинн, так ничего и не поняв.

Бакстер оборачивается к Сомер.

– Это же просто имя, разве не так? Ну, как у того типа с Би-би-си, как там его…

– Алан Йентоб[283], – подсказывает Эверетт. – Это не одно и то же.

Но Сомер качает головой.

– Это вообще не имя, – говорит она. – Его нужно читать задом наперед. «Yob» – это «boy», «мальчик». А «Yeltob» – «Botley», «Ботли», оксфордское местечко.

* * *

В саммертаунской средней школе звонит звонок, возвещая об окончании урока. В классе рисования вдоль длинного стола, проходящего под окнами, ученики скатывают листы бумаги и убирают краски и кисточки. На улице по серому небу несутся низкие тучи.

Учитель останавливается за спиной у Саши Блейк. Та, похоже, не слышала звонок. А если и слышала, то, в отличие от своих одноклассников, не торопится успеть на следующий урок. Откинувшись назад, она изучает свой натюрморт акварелью, написанный с композиции, размещенной на столе посреди класса. Белая фарфоровая миска со сливами и лимонами и бледно-голубая ваза с веткой форзиции. С краю листа Саша оставила мазки различных оттенков пурпура. Красновато-лиловые, синевато-бордовые; ни один из них не совпадал с цветом фруктов, лежащих в миске и веткой.

– А у тебя неплохо получается, Саша, – говорит учитель.

Ему лет тридцать семь, соломенные волосы слегка начинают редеть, на клетчатой фланели рубашки катышки от долгой носки. Обручального кольца нет.

– У тебя хороший глаз. Тебе следует подумать о том, чтобы сдать экзамен по второму уровню сложности.

Наконец Саша оборачивается и поднимает на него взгляд.

– Есть одна книжица, которая может тебе понравиться, – неуверенно начинает учитель. – «Натюрморт» А. С. Байатта – там есть замечательное место о том, как точно передать цвет слив, как запечатлеть то, что они буквально светятся. Если честно, на самом деле я именно поэтому составил такую композицию…

Он уже собирался перейти к делу, но тут одна из двух девушек, задержавшихся у дверей класса, произносит:

– Во имя всего святого, Саша! Шевелись же!

Саша оборачивается и поспешно встает. Она протягивает руку за сумкой, и ее длинный темный хвостик падает вперед на плечо.

– Простите-простите-простите! – кричит она своим подругам и быстро собирает вещи. – Просто немного отвлеклась!

– Ну да, – усмехается вторая девушка, – как будто раньше этого никогда не случалось.

Саша улыбается и закидывает сумку на плечо, бросив на учителя, все еще стоящего за ее стулом, взгляд, наполненный наполовину извинением, наполовину облегчением. За девушками с грохотом захлопывается дверь, но учитель еще слышит их голоса, удаляющиеся по коридору.

– Что, Прыщавый Скотти действительно тогда приставал к тебе?

– Ну, это же… это же мерзость! Только представь себе, что он тебя целует!

– Да он полный урод!

Учитель стоит на месте, щеки у него горят, кулаки стиснуты, а дерзкий молодой смех постепенно затихает вдали.

* * *

Адам Фаули

2 апреля 2018 года

14:35

– Ну хорошо, – говорит Куинн, – этот ник может означать, что наш тип в Оксфорде. Но точно мы этого не знаем. Начнем с того, что наверняка есть и другие места с названием Ботли, так?

– Я нашел еще два, – ровным голосом отвечает Асанти. – Есть деревушка с таким названием недалеко от Чешэма в графстве Бэкингемшир и еще одна в Гемпшире.

Я замечаю, как Сомер вздрагивает, и тогда вспоминаю: ее новый кавалер служит в полиции Гемпшира.

– Вот именно, – говорит Куинн. – Так что с самого начала шансы два к одному. Но даже если это оксфордский Ботли, мы не знаем, когда это произошло, – даже не знаем, произошло ли это вообще.

Асанти склоняется над столом и нажимает клавишу. Теперь на экране видны комментарии к последнему сообщению.

– Блин, – бормочет Гислингхэм. – Блин!

* * *

На участках земли, выделенных под огороды, снова начинается дождь. Нина Мукерджи ставит микроавтобус экспертно-криминалистического отдела в дальнем конце стоянки и какое-то время сидит, изучая место. Цепочка компостных куч, доска объявлений с листками, предлагающими саженцы и подержанный садовый инвентарь, мусорные контейнеры с битым кирпичом и кусками шифера. Нина уже столько времени занимается своим ремеслом, что рассматривает любое место как место преступления. Отпечатки пальцев, подтеки, кусочки отшелушившейся кожи, шарики пыли. Особенно мучительно ужинать в гостях: единственная кухня, которая действительно выглядит чистой, – это ее собственная.

Нина открывает дверь и берет с соседнего сиденья свой чемодан. В нескольких ярдах у сарая, за белой с синим лентой, огораживающей место преступления, она видит Клайва Конвея. Лента треплется на ветру, а Клайв поднес руку к голове, чтобы удержать капюшон. Нина надевает мешковатый защитный костюм, после чего так быстро, как только можно в нем, идет к дожидающемуся Клайву. Из криминального отдела никого нет, здесь только двое полицейских в форме, переминающихся с ноги на ногу, чтобы согреться. Нина гадает, кому поручат это дело, – может быть, Тони Асанти. Какое-то время назад они выяснили, что у них есть общие друзья в Мет, и с тех пор Тони два-три раза угощал ее кофе. Нина не может решить: то ли это простая любезность, то ли он действительно заинтересован. И если верно второе, заинтересуется ли она сама. Нине уже приходилось видеть, к каким неприятностям приводят служебные романы, и она предпочитает сохранять и эту сторону своей жизни в чистоте.

Когда Нина подходит к Клайву, тот не говорит ни слова и лишь распахивает дверь, приглашая ее заглянуть внутрь. Когда Нина была маленькой, у ее дяди был сарай примерно таких же размеров – она помнит окна, затянутые паутиной и липкие от выделений, оставленных слизнями, на полках в полном беспорядке ржавые железяки, запах затхлый, заплесневелый, отдающий дохлыми насекомыми. Но этот сарай совершенно другой. Он такой опрятный, что в нем можно жить – ну, почти. На полках – ровными рядами лейки и пластмассовые горшки для саженцев, лопаты и вилы висят каждая на своем крючке, на столе два мешка семенной картошки и ровные ряды наполненных землей поддонов для рассады с маленькими белыми картонками с подписями и виднеющимися тут и там крошечными зелеными былинками. Пол подметен, даже в углах, однако темное пятно посредине говорит о другом. Как и запах.

– По-моему, нет никаких сомнений, что это моча. – Клайв опускается на корточки и показывает. – Я также обнаружил волосы. Но без луковиц, насколько я вижу. Больше того, я уверен, что на поверку они окажутся париком.

* * *

Адам Фаули

2 апреля 2018 года

14:43

Без шуток – мой кореш подцепил классную телку но обнаружил у нее член ☹

размещено 9 часов назад YeltobYob

6 комментариев

Серьезно? Что там произошло?

размещено 9 часов назад downwiththegenocracy

Без балды. Он говорит, по виду этого не понять. Действительно классная. Сиськи, попка и все ост. До тех пор пока он не стащил с нее трусики, твою мать ☹

размещено 9 часов назад YeltobYob

Моб твою ять – эти девки с членами хуже всего, блин. Все такие оттрахай мол меня, а дырки куда засунуть нет

размещено 8 часов назад letscutthecrappeople7755

Ты абсолютно прав дружище, твою мать. Мой кореш сказал, что ему следовало сообразить что-то не так когда ее волосы остались у него в руке. Это был лишь долбаный ПАРИК, вот так

размещено 8 часов назад YeltobYob

☺ ☺ ☺ сиськи тоже были накладные?

размещено 7 часов назад KHHVandsowhat88

Ну и дрянь! Надеюсь он хотя бы заставил ее отсосать

размещено 7 часов назад suoremegentleman89

Не получилось. В любом случае кому захочется ободрать себе член щетиной, твою мать. Эти сиськобороды хуже всего

размещено 6 часов назад YeltobYob

Кто-то сзади бормочет: «Больные ублюдки», Бакстер качает головой, лицо Гислингхэма стало твердым. В этой работе они всего насмотрелись, однако воспринимать подобную мерзость легче от этого не стало.

– Он прав насчет парика, – говорит Сомер, нарушая молчание. – Мы сами только что это выяснили.

– Но если сделать шаг назад, на самом деле это ничего не доказывает, ведь так? – говорит Гислингхэм. – Как правильно заметил Куинн, этот подонок мог просто насочинять все это, чтобы произвести впечатление на остальных подонков, а додуматься до такого проще простого. Я хочу сказать, многие девушки-трансгендеры носят парики. Но даже если он прав, все равно для случайного совпадения это чересчур. А вы знаете, как я отношусь к случайным совпадениям.

Асанти обводит взглядом присутствующих.

– Теперь вы видите, как все могло получиться: если этот тип похищает ее прямо на улице, не зная, что она на самом деле…

Сомер бросает на него гневный взгляд.

– «Что она на самом деле»? Пожалуйста, скажи, что ты этого не говорил!

Асанти смущен. С его стороны это первая серьезная оплошность.

– Извините. Я имел в виду лишь ее физическое состояние, только и всего. Для инцела худшее издевательство – это когда своим полом бахвалятся, однако в сексе отказывают.

– Фейт собой не «бахвалится», – холодно замечает Эрика. – Наоборот, она всеми силами старается этого избежать.

Я решаю вмешаться.

– Сомер, Фейт не говорила, в последнее время она ничего подозрительного не замечала? Никого, кто слонялся бы поблизости?

Сомер поворачивается ко мне и качает головой.

– Мы спрашивали у нее, но она сказала, что никого не было. По крайней мере, она ничего не заметила.

Однако только из того, что Фейт никого не заметила, еще не следует, что никого не было. Возможно, нападавший выслеживал ее на протяжении нескольких дней и выбрал именно этот момент и именно это место, поскольку знал, что она проходит здесь примерно в одно и то же время. С другой стороны, нападавший мог просто остановиться у гаражей, чтобы курнуть, и тут случайно показалась Фейт.

Гислингхэм поворачивается к Асанти.

– Мы можем выйти на этого человека по его сообщениям, или я прошу слишком много?

Констебль колеблется.

– У интернет-провайдера, обеспечивающего доступ к форуму, должен храниться IP-адрес, с которого отправлялись эти сообщения, – будем надеяться, что провайдер находится в Великобритании…

– Итак, значит…

– …Но как я уже объяснил инспектору Фаули, эти форумы не запрашивают не то что адрес электронной почты – даже имя. А наш подозреваемый наверняка выходил в Сеть через Wi-Fi общего доступа, не используя свой IP-адрес. Такие люди пользуются кафе, вокзалами, библиотеками…

– Это не люди, – перебивает Эверетт. – Это подонки. Низкие, мерзкие подонки.

Гислингхэм хмурится.

– То есть ты хочешь сказать, что мы не сможем на него выйти, даже если получим IP-адрес?

Асанти пожимает плечами.

– Если он находился в общественном месте, все будет зависеть от того, есть ли там камеры видеонаблюдения, но даже если они есть…

– Точно, – говорит Гислингхэм. – Так что нам нужно двигаться вперед, черт возьми, и получать ордер.

– Констебль Асанти также следит за этим форумом, – говорю я, – и YeltobYob не выходил в Сеть с тех самых пор, как разместил эти комментарии.

Асанти обводит взглядом собравшихся.

– Он редко общается на форуме, но я собираюсь проверить его предыдущую переписку – может быть, так удастся что-нибудь о нем разузнать. Для начала что-нибудь такое, что укажет, какой именно Ботли он имеет в виду. Но пока что это лишь желчный женоненавистник, изливающий свою злобу.

– Как насчет зарегистрированных преступлений на почве сексуальной ненависти? – спрашивает Бакстер. – Может быть, нам проверить все эти Ботли, вдруг что-нибудь всплывет?

– Уже сделано, – я качаю головой. – Никаких зацепок.

Наступает молчание.

– Тут дело не только в парике, – тихо произносит Сомер, глядя на экран. – Похоже, этому типу помешали. Как и тому, кто напал на Фейт.

Я поворачиваюсь к Бакстеру.

– Удалось проследить машину спецслужб, которую услышала Фейт?

Тот кивает.

– Это была патрульная машина, сэр. Поступило сообщение об ограблении на Хедингтон-Хай-стрит, и машина застряла на Марстон-Ферри-роуд, где ведутся дорожные работы.

– Но полицейские не заметили, чтобы кто-либо покидал огороды? Никаких подозрительных фургонов?

– Сожалею, сэр. Я разговаривал с этими двумя ребятами, и они ничего не видели. Но я запросил записи с камеры контроля скоростного режима и с камеры видеонаблюдения с заправки на перекрестке с Черуэлл-драйв. А если этот тип уехал в противоположном направлении, он должен был проехать мимо саммертаунской школы, так что его могла заснять видеокамера школы.

– На месте работают Чаллоу и бригада криминалистов, – поспешно говорит Гис. – У нас уже есть куски провода, которыми была связана Фейт, и пластиковый пакет. Также мы опросим тех, кто проживает рядом с тем местом, где она была похищена. Как знать, может быть, кто-нибудь что-то видел…

И не потрудился сообщить о том, что на улице прямо у него под носом была похищена девушка? Слабая надежда. Но в нашем ремесле есть определенные действия, которые нужно выполнить обязательно, и это одно из них.

– И еще также остается вопрос сумочки Фейт, – продолжает Сомер. – Вчера вечером ее мать прошлась мимо гаражей и нашла ее засунутой в урну. Разумеется, все ценное пропало. – Она вздыхает. – Криминалисты проверят сумочку, но, вероятно, нападавший просто оставил ее там, где она упала, а затем кто-то ее подобрал и присвоил деньги и телефон. Однако телефоном с тех пор никто не пользовался. Так что от GPS также никакого толка не будет. Еще один тупик.

– Что насчет самой Фейт?

Сомер корчит гримасу.

– Она не горит желанием подвергнуться обследованию, сэр, по очевидным причинам, – и в любом случае она минимум дважды побывала в душе перед тем, как мы с ней встретились…

– Но что насчет ее одежды? Там может быть слюна… ДНК…

Сомер качает головой.

– Фейт бросила все в стирку. Такая реакция совершенно естественна, однако наша работа многократно усложняется. Единственное, что у нас есть, это ее обувь. Мы ее проверим, но, подозреваю, надежды очень мало.

* * *

Протокол допроса Джеки Даймонд, произведенного по адресу Райдал-уэй, дом 35, г. Оксфорд

2 апреля 2018 года, 16:15

Допрос провела детектив-констебль В. Эверетт

Дж. Д.: Даже не представляю, что вам сказать, я почти не знаю Эпплфордов.

В.Э.: Мы опрашиваем всех соседей, миссис Даймонд. Иногда люди сами не сознают, как много всего замечают.

Дж. Д.: Вы насчет утра в понедельник, да? Меня даже дома тогда не было.

В.Э.: Да, вы уже говорили это. Но меня больше интересует, не замечали ли вы в последние две недели что-нибудь необычное?

Дж. Д.: В каком смысле необычное?

В.Э.: Ну, может быть, здесь бродил кто-то незнакомый? Кто-нибудь расспрашивал вас про Эпплфордов? Заглядывал в их дом? Быть может, кто-то сидел в припаркованном фургоне?

Дж. Д.: Сожалею, деточка. Если бы здесь кто-нибудь шатался, я непременно сказала бы Диане.

В.Э.: Кажется, вы говорили, что почти незнакомы с ними?

Дж. Д.: Верно. Но она совсем одна, да. Совсем как я. Нет мужика, на которого можно опереться. Если б я заметила здесь какого-нибудь извращенца, то обязательно сказала бы ей.

В.Э.: Вы знаете девочек – Фейт и Надин?

Дж. Д.: Не то чтобы знаю… Мои чуточку помладше, поэтому они почти не пересекаются, если вы понимаете, что я хочу сказать. Фейт всегда очень вежливая. Улыбается и здоровается. И выглядит всегда очаровательно. Мне бы хотелось, чтобы моя Элейн больше следила за собой, но вы знаете, каковы подростки.

В.Э.: А Надин?

Дж. Д.: Если честно, не могу сказать, что я много с ней общалась. Голова всегда опущена. Сутулится. Не подает себя в лучшем виде, понимаете? Должно быть, ей нелегко, вы согласны – ее сестра такая привлекательная, в то время как сама Надин…

В.Э.: На самом деле у меня сложилось ощущение, что сестры близки между собой…

Дж. Д.: Я хочу сказать – внешность у нее не ахти, ведь так?

* * *

К половине пятого вечера Эндрю Бакстер уже больше часа просматривал записи камер видеонаблюдения. На экране перед ним машины проезжают мимо заправки. Пока что он разглядел в плотном потоке родителей, везущих своих детей в школу, шесть фургонов, а также прицеп для перевозки лошадей, винтажный «Харли-Дэвидсон» (Бакстер дважды перематывал запись назад, просто чтобы насладиться им), два грузовика странствующего цирка и несколько внедорожников с молоденькими симпатичными мамашами. Вероятность того, что этот тип попал в объектив, на взгляд Бакстера, ничтожна, но даже если он и есть на записи, как, черт возьми, можно его узнать? Это совершенно бессмысленная трата времени, блин. Бакстер отодвигает кресло и встает, чувствуя в затылке разрастающуюся головную боль. Он приходит к выводу, что виной этому недостаток сахара в крови. В таких вопросах лучше перебдеть, чем недобдеть. К счастью, до автомата с выпечкой всего несколько ярдов по коридору.

* * *

Адам Фаули

2 апреля 2018 года

17:25

– Берите стул – если найдете.

Я в кабинете Брайана Гоу. Точнее говоря, в его временном кабинете, поскольку в здании ремонт и отделение психологии ютится в нескольких свободных комнатах отделения физиологии растений. Это внушительное здание пятидесятых годов на Саут-Паркс-роуд с соответствующей отделкой и фурнитурой – деревянная обивка стен, паркетные полы, редкие образчики растительного мира за стеклянными витринами. Впрочем, у большинства сидящих в горшках живых экземпляров такой вид, будто им не помешал бы обильный полив и немного старой, доброй, нежной, любящей заботы.

Судя по книгам, громоздящимся на единственном свободном стуле, нынешний сосед Гоу – эксперт в области психолингвистики, чем бы это ни было, черт возьми. Когда я был здесь в прошлый раз, Гоу не переставал заверять меня, что это всего на несколько месяцев и он ничего не имеет против того, чтобы делить с кем-то кабинет, но меня он не обманет. По-моему, для человека нет ничего более естественного, чем стремление иметь свое личное пространство. И даже профессиональные психологи не могут убедить себя в обратном.

– Хотел прокрутить вам кое-что, – говорю я. – В понедельник на Черуэлл-драйв была похищена восемнадцатилетняя девушка. Мне нужно знать, кого нам искать.

Гоу поднимает брови, затем снова садится и соединяет вместе кончики пальцев.

– Хорошо. Выкладывайте.

Мне требуется добрых пять минут, чтобы рассказать ему все, но он начинает хмуриться задолго до того, как я закончил. И хмурится еще сильнее, когда я протягиваю ему распечатку форума инцелов.

– И тут нет никаких намеков на то, – наконец говорит Гоу, – что это был кто-то из тех, кого девушка знает?

Я качаю головой.

– Как бы мне ни хотелось получить этот ответ…

– Или кто-то, знающий о ее смене пола?

– Опять же, мы ищем, но пока что мы не нашли никого, кроме ближайших родственников, кому это известно.

Гоу стучит пальцем по распечатке.

– Значит, вы хотите понять, может ли это быть тот, кто вам нужен.

– А если это не он, то кто.

Гоу встает и, обойдя вокруг письменного стола, подходит к картонным коробкам, нагроможденным друг на друга на столике под окном. Судя по всему, он уложил их гораздо лучше, чем это смог бы я, поскольку ему требуется совсем немного времени, чтобы найти то, что нужно.

– Самые основы, как раз то, что подойдет для неспециалиста, – говорит Гоу, бросая на стол передо мной одну книгу.

«Профили преступлений на сексуальной почве: теория, исследования и практика в области криминальной психологии». Автор – американец, если можно судить о таких вещах по имени.

– И что это должно мне сказать?

Гоу снова садится на свое место.

– Многое из того, что вы уже знаете. Преступления подобного рода – это в первую очередь вопрос власти. Власти и страха. Этот человек хочет доминировать, и он хочет терроризировать. А сексуальное насилие – лишь средство достижения цели.

– Даже несмотря на то, что все форумы инцелов посвящены сексу?

– Они посвящены отсутствию секса, – поправляет Гоу, глядя мне прямо в лицо. – И тому, чего такое отсутствие лишает этих людей: статуса, самоуважения, независимости.

Сексуальные насилия как попытка вернуть контроль. Боже милосердный!

– В таком случае, какой типаж нам нужно искать?

– Боюсь, все до нудного предсказуемо. Практически наверняка белый мужчина, скорее, ближе к среднему классу. Интеллектуальные способности по крайней мере средние, возможно, даже чуть выше. – Он берет распечатку. – Он использует такие просторечия, как «кореш», но абсолютно грамотно пишет слово «действительно» и расставляет запятые, где надо. Ему нравится игра слов – «YeltobYob», «сиськобороды»; когда имеешь дело с преступлениями такого рода, подобная лингвистическая ловкость указывает на хорошее образование. – Гоу откладывает распечатку. – Мое предположение: у этого типа есть постоянная работа, однако он ее, скорее всего, считает «недостаточно хорошей» для себя. Возможно, женщина-начальник, которая не продвигает его по службе и не «ценит». По всей вероятности, он живет один и практически наверняка пытается установить какие-нибудь долгосрочные серьезные отношения с женщинами.

Классический неудачник-одиночка. Только этого мне не хватало, блин…

Теперь Гоу смотрит на меня.

– Очень красноречивым является использование в нике «yob»[284]. На первый взгляд типичная небрежная грубость в духе «мужчин, ведущих себя плохо», однако я подозреваю, что порождена она глубоким, пусть и не признанным, презрением к самому себе.

– Возраст?

– Несмотря на указание «boy», я думаю, ему скорее за тридцать, а то и за сорок. – Он кивает на книгу. – Почитайте ее. Уверен, она вас захватит.

– А то обстоятельство, что нападение оказалось неудачным, – какие это может иметь последствия?

Гоу вопросительно поднимает бровь.

– Неудачным в каком смысле – в том, что оно было сорвано, или в том, что было расстроено?

– Не знаю. – Я пожимаю плечами. – В обоих.

Он вздыхает. Его лицо мрачнеет.

– Боюсь, это может изрядно усугубить ситуацию. Наш тип был так близок к тому, чтобы получить желаемое, но в самую последнюю минуту желаемое увели у него прямо из-под носа… Теперь он озлоблен. И будет действовать гораздо более решительно.

Я поднимаюсь на ноги. Я уже понимал, с чем мы столкнулись, но теперь у меня в груди неприятный холод, которого раньше не было.

Когда я подхожу к двери, Гоу окликает меня:

– И еще один момент, как сказал бы лейтенант Коломбо. Я бы поручил неизменно надежному Бакстеру изучить схожие преступления. Нисколько не удивлюсь, если окажется, что наш тип в прошлом уже совершал нечто подобное.

* * *

Грэм Скотт гасит свет в классе рисования и сует руку в карман за ключами, затем вспоминает, что забыл выключить проклятый компьютер и ему нужно вернуться. Когда он через пять минут наконец запирает дверь, у него над головой в коридоре по-прежнему мигает лампа дневного света. Она мигает уже по крайней мере целый месяц, а школьный сторож до сих пор не удосужился прийти и посмотреть, в чем дело. Скотту не нужно напоминать о том, что рисование в неофициальной иерархии стоит гораздо ниже информационных технологий и работы со средствами массовой информации, и все-таки мало кому понравится, когда ему в лицо тычут его неполноценностью.

Скотт засовывает связку ключей обратно в карман и направляется на стоянку. Почти все ученики уже разошлись, лишь несколько человек ждут у ворот, когда их подвезут домой. Два мускулистых парня стоят рядом с группой девиц, среди которых, как только сейчас замечает Скотт, есть подруги Саши Блейк.

Скотт чувствует прильнувшую к лицу краску и мысленно благодарит Бога за то, что он слишком далеко и никто ничего не заметит. Подходит к своей машине, открывает заднюю дверь и начинает торопливо запихивать в салон свои вещи. Теперь он слышит смех, внезапный взрыв грубого хохота. Возможно, это не имеет к нему никакого отношения – просто так случайно совпало, – но мания преследования уже вошла в привычку. Издевательства по поводу его одежды и машины, отвратительное обидное прозвище. Ему жутко не повезло, что его фамилия рифмуется со словом «прыщ»[285], но у всех юнцов, кто дразнит его, у самих лица в сплошных угрях. Ну, а что касается машины, если у них не хватает зачатков ума понять, что это классика, так это их проблемы. Вот только никуда от них не деться, потому что они опять издеваются над ним, прямо сейчас. Краем глаза Скотт видит парней – один делает вид, будто крутит ручку стартера, а другой издает громкие пердящие звуки. Девицы заливаются истерическим хохотом: Лия Уэддел на головокружительно высоких каблуках и Изабель Паркер, выкрасившая волосы в нелепый цвет. Скотт поражен тому, что директриса это терпит. И еще эта долбаная Патси Уэбб со своим придурочным именем[286]. Чересчур умна, что рано или поздно непременно выйдет ей боком, мерзкая, мстительная корова. Скотту совсем не нравится, что Саша Блейк общается с Патси и ей подобными. Она достойна лучшего – у нее действительно есть талант, есть потенциал…

Скотт отодвигает в сторону коробку с красками, освобождая место для свернутых в трубку рисунков, захлопывает дверь и садится в машину. Какое-то время он сидит, стиснув в руке ключи, и мысленно молит Бога о том, чтобы чертова колымага завелась с первого раза.

* * *

– Меня зовут Джед Миллер, я из компании «Ачернар», обеспечивающей доступ к Интернету. Могу я поговорить с констеблем Энтони Асанти?

Асанти вздрагивает и садится прямо – вот оно, вот то, чего все ждали.

– Мой шеф сказал, что вам нужны от нас кое-какие метаданные, правильно? За вчерашний день?

– Совершенно верно.

– Я подготовил все, что вам нужно, хотя не очень понимаю, как это может пригодиться…

– Просто присылайте все, что у вас есть, мистер Миллер, а остальное – это уже наша забота.

* * *

Адам Фаули

2 апреля 2018 года

19:10

Уже перевалило за семь вечера, когда Гислингхэм наконец засовывает голову в мой кабинет.

– Только что поговорил с командой, занимавшейся огородами, босс. По большому счету, ничего.

Так постоянно говорил Куинн в бытность свою сержантом; я надеюсь, Гислингхэм отучится от этой привычки до того, как мне придется бить его головой о стену.

– Похоже, наши ребята только разозлили кучу старичья, у кого уже больше нет отговорок, чтобы увиливать от мытья посуды. – Он усмехается. – Полагаю, нам надлежит готовиться к искам о компенсациях за грядки петрушки, вытоптанные при исполнении служебного долга.

– Что насчет того сарая, в который отвели Фейт, – кому он принадлежит?

Гис достает записную книжку.

– Некоей особе по имени Чэн Чжэн Ли. – Он спотыкается на произношении, затем произносит по буквам. – Особого ума не требуется, чтобы догадаться, что она китаянка. Судя по всему, живет в Марстоне уже около тридцати лет и по крайней мере десять владеет огородом. По всем отзывам, очень добросовестная дамочка. Раньше приходила как часы каждый день утром и вечером с корзинкой, чтобы прополоть и полить свои грядки.

Я начинаю гадать, не нацелился ли Гис на то, чтобы тоже обзавестись собственным огородом, определенно, соответствующих слов он уже нахватался. Хотя, если судить по тому, что я слышал о его супруге, ее трудно будет представить с лейкой в руках.

– Что ты хотел сказать: «Раньше приходила»?

Гис морщится.

– В том-то все и дело. Последнее время она лежала в больнице. Перелом шейки бедра. Сейчас уже вернулась домой, но на огороде не появлялась уже недели две.

– А сарай – он был заперт?

Гис качает головой.

– Похоже, нет. Он был только закрыт на щеколду. Миссис Ли не держит в нем ничего ценного, и в любом случае она сказала, что владельцы огородов берут друг у друга инструмент. Это считается чем-то естественным. Среди огородников.

Значит, это также никуда нас не приведет. Замечательно. Просто замечательно, черт возьми.

– Что насчет форума инцелов?

– О, тут есть хорошая новость и есть плохая новость. Как выяснилось, наш «Yeltob» действительно пользовался общественным Wi-Fi, как и сказал Асанти. Во всех тех случаях, когда заходил на форум в течение последних нескольких недель, он подключался к Сети в одном и том же месте.

– Это какая новость, хорошая или плохая?

Гис корчит гримасу.

– Извините, босс. Это кафе «Старбакс» на окраине Саутгемптона.

Значит, это не наш человек.

Я шумно вздыхаю.

– Мы передали информацию полиции Гемпшира?

Потому что с этим дерьмом кому-нибудь, пусть и не нам, но обязательно нужно разобраться.

Гис кивает.

– Сомер позвонит своему дружку – тот должен знать, кому это передать. Если в том «Старбаксе» есть видеонаблюдение, с высокой долей вероятности удастся сузить круг тех, кого искать.

* * *

Алекс Фаули в очередной раз быстро выглядывает на улицу, после чего снова задергивает занавески. Адама до сих пор нет. Алекс проходит к дивану и осторожно усаживается, чувствуя, как младенец ворочается, а затем успокаивается. Она старается не волноваться, старается вести себя как обычно, однако случаются дни, когда искушение забраться под одеяло и затаиться там становится практически неудержимым. Алекс договорилась у себя на работе, что последние несколько месяцев будет работать удаленно, но сейчас даже собственный дом кажется ей минным полем – полосой препятствий из неодушевленных предметов, сговорившихся, чтобы ей навредить. Ковры, на которых можно поскользнуться, лестницы, с которых можно упасть. Алекс упорно убеждает Адама в том, что с ней все в порядке, общается с ним в том же самом шутливом тоне, выработанном за годы совместной жизни. Однако в то самое мгновение, как он выходит из дома, страх возвращается, и на протяжении всего дня Алекс парализована и буквально не может двигаться.

Она встает и снова подходит к окну. Но улица остается пустынной.

* * *

Вернувшись домой, Эрика Сомер долго стоит под душем. В этом деле есть нечто такое, что проникает ей под кожу, и она не может сказать, в чем дело. Ей приходилось встречаться с жертвами, которым досталось хуже, которые никак не меньше заслуживали сострадания. Однако она еще не имела дела с преступлением против трансвеститов. Эрика считала, что просвещена в подобных вопросах, способна понимать и сочувствовать – ну, разумеется, она так считала. Наверное, так думает каждый образованный человек. Но теперь Сомер понимает, что на самом деле все гораздо сложнее, гораздо тоньше. Даже Фаули, который ей очень нравится, которым она восхищается, который не жалеет сил, чтобы поддерживать ее в работе, и тот, похоже, чувствует себя не в своей тарелке. Ну а Джайлс? Сомер пытается убедить себя в том, что ее возлюбленный не женоненавистник, но как она может быть в этом уверена, если они еще так мало знакомы?

Когда Сомер возвращается в спальню, она видит на телефоне сообщение от Джайлса с просьбой перезвонить. Понимает, что речь, скорее всего, о том кафе «Старбакс», и ей становится легко на сердце – и тотчас же это чувство меняется на противоположное, так как до нее доходит, каким же непроизвольным был этот прилив радости. Быть может, подсознание пытается о чем-то ее предупредить. Быть может, все на самом деле не так просто, как кажется.

* * *

Адам Фаули

3 апреля 2018 года

8:15

Восемь часов пятнадцать минут утра. Ночью температура опустилась ниже нуля, однако на станции центрального отопления апрель официально считается «весной», поэтому батареи отключены. Куинн намотал на шею шарф кривым узлом, который, похоже, сейчас считается de rigueur[287]. Другие сидят в куртках. И очевидно, погода повлияла не только на то, что снаружи, но и на то, что внутри. Общее настроение стало жестче, холоднее. Лоб Эверетт пересекает глубокая складка, а Бакстер выставил подбородок вперед, что я уже не раз видел за эти годы.

Я рассказываю о том, что услышал от Гоу, и поворачиваюсь к Асанти: это я должен сделать при всех.

– Констебль Асанти отлично поработал по форуму инцелов. Пусть это и оказался не тот, кто нам нужен.

Асанти улыбается. Не слишком широко, потому что это выглядело бы самодовольством; не слишком сдержанно, поскольку он прекрасно понимает, что проделал чертовски хорошую работу, и не собирается допустить, чтобы это осталось недооцененным. Впрочем, возможно, я читаю в улыбке Асанти то, чего в ней нет, и он всегда улыбается в точности так же.

– Но ты все-таки продолжай присматривать за этими форумами, хорошо? На всякий случай, вдруг еще что-нибудь всплывет.

Сомер поднимает голову.

– Кстати, полиции Гемпшира удалось установить личность этого «YeltobYob». В «Старбаксе» есть камера видеонаблюдения, и на записи виден тип, который пользовался телефоном как раз в то время, когда отправлялись сообщения. И он расплатился карточкой, поэтому наши коллеги уверены, что это тот, кто им нужен. Ему собираются предъявить обвинение в преступлении на почве ненависти.

Атмосфера в кабинете немного поднимается: наконец у нас есть хоть какие-то результаты.

Я поворачиваюсь к Гислингхэму.

– Итак, что говорят криминалисты, обследовавшие огороды?

– Э… ну… на пакете есть два хороших отпечатка пальцев, – отвечает Гис, копаясь в своих записях. – А также пара частичных и несколько смазанных. Однако в базе данных ничего, то есть оставил их тот, с кем мы еще не имели дела.

– А ДНК?

– Несколько различных профилей. Совпадений с базой данных также нет – это мог быть кто угодно: продавщица, грузчик, экспедитор…

– И все-таки один из отпечатков может принадлежать тому, кто нам нужен?

Гис пожимает плечами.

– Ну да, такое возможно. Но лично я не представляю себе, как этот человек предпринял столько трудов, чтобы не проколоться, и забыл надеть перчатки, когда брал пакет.

Если честно, и я тоже не представляю. Однако в прошлом нас уже не раз спасала патологическая глупость преступников, так что такое может случиться снова.

– Также мы опросили всех жителей домов по соседству с гаражами, – продолжает Гис, – но, к сожалению, снова никаких результатов.

Бакстер поднимает взгляд.

– Камеры дорожного наблюдения на Марстон-Ферри-роуд, фиксирующие превышение скорости, также ничего не дали, поэтому я проверил камеры школы, на тот случай если наш тип повернул в ту сторону, но тут все глухо: дорогу с этих камер не видно.

– Как насчет камеры на заправке?

– Да, ею я тоже занимался. В нужное нам время около десятка фургонов заправлялись или проезжали мимо…

– И?..

Бакстер корчит гримасу.

– Вся беда в том, что номерной знак можно рассмотреть лишь в том случае, если машина заезжает во двор. А по большей части это лишь самые обычные белые фургоны, не имеющие сбоку никаких характерных отметин. Да к тому же в половине случаев их закрывают чертовы автобусы.

– Ты проверил те номера, которые увидел?

Бакстер бросает на меня взгляд, красноречиво говорящий: «За кого вы меня принимаете?», и открывает записную книжку. Которой, в отличие от Куинна и Асанти, по-прежнему пользуется.

– Из тех, которые мы установили или по идентифицирующим признакам, или по номерам, мы имеем одного водопроводчика, трех строителей, две машины напрокат без водителей, одного слесаря, фирму по уничтожению домашних насекомых, чистку ковров и компанию по прокату велосипедов.

– Ох уж эти велосипеды напрокат! – ворчит Куинн. – Весь Джерико ими завален. Люди просто бросают их на тротуаре и уходят. Прямо беда какая-то!

Я стараюсь не обращать на него внимания и продолжаю смотреть на Бакстера.

– И?..

– Человек из фирмы по уничтожению домашних насекомых ехал на вызов, – говорит тот, – как и водопроводчик. Двое строителей сообщили о всех своих передвижениях в тот день, и я проверил их показания по автоматической системе распознавания лиц. То же самое и про типа с великами. – Он закрывает записную книжку. – Вот что мне удалось установить на настоящий момент. По большей части пустая трата времени.

Я обвожу взглядом кабинет и вижу, что апатия Бакстера заразна. А этого ни в коем случае нельзя допустить.

– Сосредоточимся на арендованных машинах, – говорю я. Твердо. – Возможно, тот, кого мы ищем, берет машины напрокат. Чтобы не светиться.

– Да, пожалуй, – подумав, соглашается Бакстер. – Вполне возможно. Я этим займусь.

– Нет, – говорю я, глядя на Куинна, который возится со своим планшетом. – Это сделает констебль Куинн.

Тот только что не раскрывает рот от удивления.

– О, ну же, определенно с этим справится Асанти…

– Пожалуйста, просто сделай то, о чем я прошу.

Если в моем голосе и звучит волнение, на то есть причина. Мой телефон только что пискнул, извещая о поступившем на электронную почту сообщении. Оно от Алана Чаллоу, с пометкой «СРОЧНО». В нашем ремесле полно тех, кто напускает на себя важность, помечая все «особо срочным», однако Алан Чаллоу не принадлежит к их числу.

Мы с ним знакомы уже целую вечность. Чаллоу начал работать в Управлении полиции долины Темзы[288] всего за полтора года до меня. Мы вели одни и те же дела, совершали одни и те же ошибки, были знакомы с одними и теми же людьми. За прошедшие годы я не раз приходил Чаллоу на помощь, и он отплачивал мне тем же. Хотя друзьями я бы нас не назвал, к тому же он получает чрезмерное удовольствие, заводя меня.

Однако в настоящий момент это серьезно. Я читаю сообщение, и на мгновение – всего на одно мгновение – у меня замирает сердце. Но я веду себя глупо. Это случайность – просто совпадение…

Куинн, наблюдающий за мной, хмурится. Он, как и все остальные, слышал сигнал телефона, видел, как я взглянул на него.

– Чудесно, – наконец говорит он. – Чудесно.

Гислингхэм бросает взгляд на Бакстера, затем на меня.

– Я также подумал, сэр, – медленно начинает он, – не пора ли нам выступить с обращением.

Я поднимаю голову.

– С каким еще обращением?

Гислингхэм колеблется.

– Понимаете, лишь вопрос времени, когда это просочится. И тогда начнется – самая настоящая буря в «Твиттере». Так почему бы нам не действовать на опережение и не выступить с обращением, приглашая на помощь всех, кто обладает какой-либо информацией? Можно спросить у Харрисона…

– О чем именно спросить у него?

– Ну как же, не кажется ли ему, что будет полезно обращение по телевидению…

Я делаю глубокий вдох.

– Если мы объявим о том, что молодых женщин хватают прямо на улице и подвергают насилию, начнется паника, и язвительные замечания в «Твиттере» станут меньшей из наших бед. Я не собираюсь развязывать истерию по высшему разряду, если только мы не отвергнем начисто вероятность того, что имело место преступление на почве ненависти, совершенное тем, кто был знаком с Фейт. – Обвожу взглядом присутствующих, подчеркивая свои слова. – Итак, что у нас насчет ее подруг? Ее однокурсниц, круга знакомых?

Сомер вскидывает голову.

– На самом деле у Фейт нет друзей, сэр. Она очень замкнутая. Близких знакомых у нее мало.

– Должен быть кто-то – кто-то из тех, кого она оскорбила, у кого пунктик насчет трансвеститов…

У Сомер понурый вид.

– Мы искали, сэр, честное слово, искали. Но она и вправду никого к себе не подпускает. У нас сложился образ человека, который из кожи вон лезет, чтобы сохранить свою анонимность, который, словно одержимый, следит за тем, чтобы никого не задеть.

– Так с кем же вы говорили?

Сомер заливается краской.

– В основном с учителями Фейт. С ее однокурсниками нам приходилось разговаривать крайне туманно, поскольку она так старается сохранить в тайне свое положение…

– Вам известно не хуже меня, что ее положение и может быть той самой причиной, по которой она подверглась нападению. Черт возьми, как мы можем исключить такую возможность, если мы даже не можем о ней упомянуть, блин?

Сомер оглядывается на Эверетт. Я начинаю терять терпение.

– Послушайте, я не собираюсь просто так никого разоблачать, но разговор сейчас не об этом…

– Сэр, я дала Фейт слово, – перебивает меня Сомер, теперь уже пунцово-красная, однако она смотрит мне прямо в глаза, отстаивая свою позицию. – Я дала ей слово уважать ее личную жизнь.

Я пытаюсь сосчитать до десяти, но у меня получается дойти только до пяти.

– А если это случится снова, что тогда? Что, если нападению подвергнется какая-нибудь другая такая же несчастная девушка? И что, если в следующий раз подонку, который это сделал, не помешают? Как вы объясните это ее близким? Как, по-вашему, они воспримут ваши слова о том, что нам было известно, что кто-то преследует подростков-трансвеститов, однако мы ни хрена не сделали по этому поводу, так как боялись задеть чьи-то чувства? Но это ведь не ты будешь объясняться с ними. Нет, это буду я. Как обычно, черт возьми. Так, извини, Сомер, но впредь тебе придется следить гораздо внимательнее за тем, что и кому ты обещаешь.

Я заставляю себя остановиться, я переигрываю и сознаю это. Я напираю слишком сильно, потому что вышел из себя. Потому что хочу, чтобы ответом была просто ненависть. Поскольку как это ни плохо, это лучше, чем…

– Я мог бы поработать с форумами противников трансвеститов, сэр, – ровным голосом предлагает Асанти. – Посмотреть, нет ли чего-либо особенного в наших краях – порыться в социальных сетях.

– Я уже искал, – поспешно говорит Бакстер, бросая на Асанти взгляд, красноречиво говорящий: «Не лезь на мою лужайку!» – Ничего существенного.

Я сверкаю на него взглядом.

– В таком случае поищи тщательнее. – Поворачиваюсь к Эверетт и Сомер. – А вы поговорите с ее подругами. И это не просьба. Это приказ.

* * *

Отправлено: ср. 03/04/2018, 08:35

Важность: высокая

От: AlanChallowCSI@ThamesValley.police.uk

Кому: DIAdamFowley@ThamesValley.police.uk

Тема: СРОЧНО

Не указал номер дела по причинам, которые будут очевидны. Я только что получил известие из лаборатории – на обуви Фейт Эпплфорд обнаружили сульфат кальция, предположительно подцепленный в багажнике универсала. Совсем немного, но он есть.

Позвони мне, как только получишь это.

* * *

– Что там произошло, твою мать? – говорит Куинн, стараясь не повышать голос. Он только что присоединился к Эверетт и Гислингхэму, стоящим у кофейного автомата. Сомер рядом не видно. Асанти стоит в нескольких шагах, делая вид, будто читает что-то на доске объявлений. – С чего это Фаули так завелся?

– Ума не приложу, – Гис пожимает плечами. – Таким я его еще никогда не видел, это точно.

– С какой стати он так цепляется за версию о преступлении на почве ненависти, блин, хотя понимает, что мы ни хрена не можем найти в ее пользу?

Эв хмурится, она также никогда не видела, чтобы Фаули так себя вел, особенно в отношении Сомер. Он всегда изо всех сил старался ее подбодрить и относился с уважением к ее суждениям. Настолько, что одно время все думали…

– Может, у него опять неприятности с женой? – говорит Куинн, теперь уже громче. – Не далее как несколько месяцев назад все мы были уверены, что она от него уйдет. Вы что думаете? Опять дерьмово по этой части?

Гис предостерегающе смотрит на него, выразительно указывая взглядом на Асанти, который все слышит. Но тот, похоже, по-прежнему полностью поглощен предполагаемыми изменениями в пенсионной схеме для сотрудников полиции.

Эв качает головой.

– Я так не думаю – только не сейчас. В прошлые выходные я встретила их на фермерском рынке в Саммертауне. Его жена стояла ко мне спиной, но выглядели они любящей парой.

– Тогда в чем же дело, может быть, Харрисон устроил ему нагоняй?

– А разве он не устраивает ему нагоняй по любому поводу? – задумчиво произносит Гис. – Но что бы там ни было, лично я считаю, что нам нужно просто не высовываться, чтобы не выводить Фаули из себя. Вы как полагаете? – Он берет пластиковый стаканчик и нажимает кнопку, заказывая капучино. – В твоем случае, Куинн, это означает, что ты должен разыскать все эти арендованные машины. И быстро.

Куинн бросает на него сардонический взгляд, но Гис притворяется, будто ничего не замечает, и все трое возвращаются на свои места.

Через какое-то время из женского туалета появляется Сомер. Волосы у нее причесаны, лицо спокойное, однако глаза слегка красные, что может заметить только очень наблюдательный человек. Когда она проходит мимо Асанти, тот отрывается от доски объявлений.

– Все в порядке?

Он произносит это вежливым тоном, однако есть в нем что-то такое, отчего Сомер всегда становится тревожно.

– Разумеется, – отвечает она, убыстряя шаг. – А что может случиться?

* * *

Адам Фаули

3 апреля 2018 года

9:15

Можете не говорить: сам знаю, что вел себя не слишком хорошо. Я просто был не в себе, только и всего. Годами – годами! – я прилагал все усилия, чтобы сдерживаться, и вот сейчас, нежданно-негаданно…

У меня звонит телефон. Это Чаллоу. Он не потрудился подождать, когда я ему перезвоню. И также он не утруждает себя любезностями.

– Получил мое сообщение?

– Ты абсолютно уверен – это не может быть что-нибудь еще?

– В отличие от человеческих существ химия не лжет. Это одна из причин, почему я люблю свою работу.

– Твою мать!

– Да, – тяжело соглашается Чаллоу. – Подозреваю, это самое подходящее выражение. При данных обстоятельствах. – Молчание. Затем: – Что намереваешься делать?

– Не знаю.

Я слышу, как он шумно вздыхает.

– Ты должен сказать своим ребятам – нечестно держать их в неведении…

– Знаю. Просто мне нужно время, чтобы тщательно все обдумать.

Я буквально слышу, как Чаллоу пожимает плечами.

– Ну, решать тебе, я свое дело сделал. Однако в любом случае ты должен поговорить с Харрисоном. И я не хочу тебя пугать, но если ты с ним не поговоришь, это сделаю я.

* * *

Эверетт и Сомер решили зайти в кафе рядом с колледжем дальнейшего образования, чтобы обставить все по-простому, но даже без форменных мундиров они выделяются, словно бабули в модных кроссовках на толстой подошве. Ученицы покупают кофе и булочки и болтают ни о чем за соседними столиками, однако чувствуется напряжение, видны взгляды, брошенные в сторону женщин-полицейских. Это еще не тревога, но уже волнение, предчувствие чего-то нехорошего.

– Итак, что будем делать? – вполголоса спрашивает Эверетт. – Натягиваем широченные улыбки и подходим без приглашения?

Сомер указывает на девушку, которая только что встала в очередь к стойке, на полу у ее ног большая папка, у нее прическа эльфа и большие карие глаза.

– Предлагаю начать с нее.

– Хорошо, – соглашается Эверетт. – А я подойду с другого конца.

– Ты учишься на художественном, да? – спрашивает Эрика, вставая в очередь за девушкой с папкой.

Та оборачивается и улыбается.

– Вообще-то на моде и дизайне. Но проклятые альбомы ничуть не меньше.

– Мы беседовали кое с кем из твоих однокурсников, но тебя я что-то не помню.

Девушка делает заказ и снова оборачивается к Сомер.

– Да, я слышала. Вы из полиции, правильно?

Эрика печально машет рукой.

– Ты меня сразу раскрыла.

Но девушка нисколько не смущается.

– В выходные я подцепила какой-то вирус, поэтому в понедельник меня в колледже не было. Меня зовут Джесс, Джесс Бердсли. Вы спрашивали о Фейт?

– Ты ее знаешь?

Девушка корчит гримасу.

– Не то чтобы знаю, но, по-моему, на самом деле ее никто не знает.

Сомер покупает бутылку воды и идет следом за девушкой к свободному столику.

– Значит, вы с ней учитесь на одном курсе, да? – спрашивает она, когда они садятся.

Джесс кивает.

– Но Фейт не в моей лиге. Она просто крутая. Все остальные с ней даже рядом не стоят.

– А это ни у кого не вызывает зависть? Зазнаек ведь никто не любит, разве не так?

Девушка смеется.

– Фейт не такая. Она никому не отказывает в помощи. Понимаете, дает дельные советы и все такое… Она не задирает нос.

– Парень у нее есть?

Джесс качает головой.

– По крайней мере здесь точно нет. И не то чтобы никто не старался. Но, похоже, Фейт это не интересует. Хотя, если честно, я ее понимаю. – Она оглядывается на мальчишек за соседним столиком, те смеются над какой-то очередной шуткой и тычут друг друга в ребра. – По большей части дети-переростки.

Сомер отвечает ироничной улыбкой.

– А что насчет подруг?

Джесс берет ложку и принимается размешивать кофе, в уголках губ у нее легкая улыбка.

– Вы имеете в виду подруг или подруг?

Сомер старается сохранить свой тон нейтральным.

– И то и другое.

– На самом деле у нее никого нет. – Джесс облизывает ложку и кладет ее на блюдце. – И не из-за недостатка предложений.

* * *

Адам Фаули

3 апреля 2018 года

10:15

Наверное, Харрисон каким-то образом договорился с коммунальными службами, поскольку у него в кабинете по-настоящему тепло. Он даже снял пиджак и повесил его на плечики на вешалку в дальнем углу. На настоящие плечики. С атласной отделкой. Подозреваю, где-то в ящике его письменного стола также припрятана одежная щетка, хотя я ее никогда не видел.

Харрисон поднимает на меня взгляд и указывает на стул.

– Ваша секретарша сказала, что вы хотите со мной поговорить, сэр. О нападении на Эпплфорд.

Он откидывается назад.

– Конкретно насчет версии о преступлении на почве ненависти. Комиссар района хочет получить последнюю информацию.

– Расследование продолжается, сэр. Пока что у нас нет ничего определенного.

– Кстати, – говорит Харрисон, вскидывая голову, – насколько я понимаю, новое пополнение вашей команды успел отличиться в этом деле.

Я чувствую, как у меня начинают покалывать нервы, ему не должно быть до этого никакого дела.

– Он проделал хорошую работу, сэр. Чего я жду от всей своей команды.

Харрисон смотрит на меня, затем отводит взгляд в сторону. Почему-то ему хочется, чтобы Асанти проявил себя. И не только потому, что именно он взял его на работу.

– Итак, – говорит Харрисон, – есть какое-нибудь продвижение по подозу?

То есть подозреваемому. Его лексикон день ото дня становится все более заокеанским. Если он начнет говорить «БММ»[289], мне, пожалуй, придется его прикончить.

– Мы установили несколько подходящих машин, сэр, которые в нужное время проезжали по Черуэлл-драйв и Марстон-Ферри-роуд. В настоящий момент мы выясняем, имеют ли водители означенных машин твердое алиби, но в остальном у нас очень мало зацепок.

Харрисон хмурится, берет ручку и принимается постукивать по ней пальцем. Я стараюсь, чтобы это меня не раздражало.

– Как насчет обращения за помощью к общественности?

Вот оно что. На какое-то мгновение у меня мелькает мысль, не успел ли он переговорить с Гисом – не здесь ли тот подцепил эту мысль. Но этого не может быть – Гис ни за что бы не стал действовать у меня за спиной…

– По-моему, это не очень хорошая мысль, сэр. Такое обращение может породить серьезную тревогу, что совершенно не нужно…

Харрисон хмурится сильнее.

– А мне кажется, что быстрая победа перевесит все потенциальные минусы.

Господи! Сейчас он заговорит про плоды, до которых можно дотянуться рукой.

– Мы определенно будем иметь это в виду, сэр.

– Значит, вы переговорите с пресс-секретарем – настропалите его на всякий случай?

Я поднимаюсь на ноги, готовый воспользоваться любым предлогом, лишь бы уйти отсюда, лишь бы положить конец этому разговору. И сейчас я имею в виду не его чертов напыщенный жаргон. Перефразируя ту бессмертную фразу, я не обязан ничего говорить, но очень трудно этого избежать, когда тебя спрашивают напрямую.

– Разумеется, сэр. Я немедленно с ним свяжусь.

* * *  * * *

Адам Фаули

3 апреля 2018 года

12:30

Я опоздал к врачу: когда я прихожу туда, Алекс уже в смотровом кабинете, и секретарша, увидев меня, сразу же проводит меня туда.

– Они только начали, – вполголоса говорит она. – У доктора Роббинс выдалось очень напряженное утро.

Алекс поднимает взгляд, когда я открываю дверь, и я вижу, как у нее по лицу разливается облегчение. Она упорно твердила, что сегодня самый обычный осмотр, что мне можно не приходить, если я занят, – однако я понимаю, что она хотела, чтобы я был здесь. Точно так же я понимаю, как она беспокоится и как возрастает ее тревога по мере того, как приближается положенная дата. И как усердно она старается скрывать это от меня.

– А, мистер Фаули, – говорит врач, глядя на меня поверх стекол очков.

Она работает здесь всего пару лет. Тем самым я хочу сказать, что она не могла знать Джейка. Разумеется, она знает о нем. Начнем с того, что это есть в истории болезни, но даже если б этого там не было, здесь это известно всем. Вот почему секретарша всегда так любезна со мной, вот почему Алекс осматривают раз в три недели: к родителям умершего ребенка относятся с особым сочувствием. Особенно если этот ребенок умер по их вине.

– Извините, что опоздал. Пробки.

Никто не ставит под сомнение это оправдание. По крайней мере в нашем городе.

– Я рада, что вы здесь. – Доктор Роббинс улыбается и тотчас же возвращается к своим записям. – Патронажная сестра попросила Александру прийти сегодня, потому что обеспокоена ее давлением. Как и я. Оно выше, чем нам хотелось бы. – Она смотрит на Алекс. – У вас в настоящее время какой-то стресс?

Алекс открывает рот, затем снова закрывает.

– Нет, – наконец говорит она. – Ничего особенного. Я стараюсь упростить себе жизнь. Я даже приехала сюда на такси, чтобы не вести машину самой…

– Но вы продолжаете работать, насколько я понимаю?

Алекс кивает.

– Только на дому. Ну, по большей части. В офис я хожу лишь в случае крайней необходимости. Понимаете, на совещания. Иногда, если настаивают клиенты. Если речь идет о каком-либо крупном деле.

Врач неодобрительно хмурится.

– По-моему, это и есть источник стрессов.

– У меня есть помощница – она берет на себя все самое трудное…

Но врач, похоже, уже ее не слушает. Она снимает очки, словно чтобы подчеркнуть свои слова.

– Мне бы хотелось, чтобы вы отдохнули хотя бы неделю – полностью отдохнули, – после чего мы снова померим вам давление и решим, как быть дальше.

Я смотрю на Алекс, затем снова на врача.

– Но ничего серьезного нет, ведь так? Алекс ничего не угрожает…

– Нет-нет, – поспешно говорит врач. – Я просто проявляю осторожность. Быть может, излишнюю осторожность, но, по-моему, она стала двигаться как-то тяжело.

– Ты точно хорошо себя чувствуешь? Никаких головокружений, ничего такого?

Алекс улыбается и сжимает мне руку.

– Нет, ничего такого. Прекрати напрасно волноваться.

– А я волнуюсь. Врач только что прописала тебе постельный режим.

– Ничего подобного, она просто посоветовала мне не ходить на работу…

– Ну, на мой взгляд, это и есть постельный режим. И это именно то, что ты будешь делать.

– Ладно, твоя взяла, – смеется Алекс. – Если только это подразумевает чай, шоколад и круассаны с фруктовой начинкой в неограниченном количестве.

– Я даже добавлю грелку. Не в буквальном смысле.

Мы сидим в машине. Я поворачиваю Алекс к себе лицом.

Она кажется хрупкой, словно фарфоровая кукла.

* * *

Протокол допроса Кеннета Эшвина, произведенный в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд

3 апреля 2018 года, 13:25

Допрос провел детектив-констебль Г. Куинн

Г.К.: Присаживайтесь, мистер Эшвин. Как я уже говорил, это чистая формальность.

К.Э.: Я смотрю телевизор. И знаю, что это означает.

Г.К.: (Протягивает фотографию.) Утром в понедельник, первого апреля две тысячи восемнадцатого года, вот этот фургон был зафиксирован камерой видеонаблюдения у заправочной станции на перекрестке Черуэлл-драйв. Автомобиль принадлежит агентству проката, мы связались с ним, и нам ответили, что в тот день его брали вы.

К.Э.: Совершенно верно, я. Мой брат переезжает, и я ему помогал.

Г.К.: Так что вы делали там в то утро?

К.Э.: Когда это случилось? Когда именно?

Г.К.: (Теряет терпение.) В понедельник. Два дня назад. Как я только что сказал.

К.Э.: Не-е, думаю, это был не я.

Г.К.: Номерной знак зарегистрирован на ту самую машину, которую вы брали напрокат.

К.Э.: Тут я ничем не могу помочь.

Г.К.: (Проверяет по бумагам.) Вы живете в Бартоне, так?

К.Э.: (С опаской.) Да, и что с того?

Г.К.: Значит, вы могли приехать в город?

К.Э.: Ну, наверное. В то утро я действительно забрал кое-какое барахло…

Г.К.: То есть это все-таки могли быть вы – вы это хотите сказать?

К.Э.: Такое возможно, да. Но я не помню.

Г.К.: Хорошо, мистер Эшвин, полагаю, пока что этого достаточно.

* * *

Адам Фаули

3 апреля 2018 года

13:39

– Шеф! Это Куинн.

Только что начался дождь, и машины едва ползут. Сидящая рядом Алекс прильнула к запотевшему стеклу и смотрит на улицу.

Я вынимаю телефон из гарнитуры. В другой ситуации Алекс разнесла бы меня в пух и прах за то, что я держу телефон в руке за рулем, однако сейчас она не обращает на это внимания. Она ничего не сказала с тех самых пор, как мы вышли от врача.

– Шеф, вы меня слушаете?

– Да, в чем дело?

– Извините, что беспокою вас, но никто не знает, где вы.

– Мне пришлось ненадолго заскочить домой, только и всего. Что ты хочешь?

– Просто подумал, что вы захотите знать. Я отследил тех, кто нанимал эти фургоны. Одной была шестидесятилетняя женщина, отвозившая какие-то вещи в церковь, викарий это подтвердил.

Господь Бог – это алиби. И неплохое.

– А остальные?

– Тип пятидесяти девяти лет, но я думаю, его можно вычеркнуть.

– Это еще почему? У него была веская причина находиться там?

– Нет, но, во-первых, в нем около восемнадцати стоунов[290], и без домкрата он со стула не встанет, блин, а во-вторых, он просто мерзкий слизняк. Прошу прощения, этот тип дохлый от шеи и выше. Господи, в конце концов мне захотелось просто плюнуть на него…

– Это еще не означает, Куинн, что он невиновен, и ты знаешь это не хуже меня.

– Честное слово, шеф, да он должен быть долбаным Бенедиктом Камбербэтчем[291], чтобы так хорошо притворяться.

Я вздыхаю. Куинн тот еще лентяй, но чутье у него хорошее. Причем порой это получается независимо от него самого.

– Ладно, но не теряй его из вида. Глупость – это не аргумент защиты. Как и занудство.

Алекс оглядывается на меня, и я улыбаюсь. Обыкновенная рутина. Причин для беспокойства нет. Но разве она сама не говорит мне то же самое?

Я возвращаюсь к Куинну.

– А нет ничего нового… ну, ты понимаешь, в Интернете?

До Куинна вдруг доходит, что я не один. И не могу высказать все открытым текстом.

– А, понятно. Ничего. Бакстер прочесывает форумы всяких трансов, но пока что ничего интересного. Хотя вы не поверите, сколько яда и желчи выплескивают эти подонки. Я только одним глазком взглянул, но боже милосердный!.. Бакстер говорит, что ему еще никогда в жизни не хотелось так сильно принять горячий душ.

В свое время я был на однодневных курсах «Защита детей от влияния Интернета». Честь и хвала тем, кто этим занимается, но лично я потом целую неделю чувствовал себя грязным. Я даже не мог смотреть на фотографии своего собственного сына без того, чтобы видеть наложенные на него лица других детей, тела других детей.

Но я гоню прочь эти мысли. Особенно сейчас. Просто впустить их в сознание будет равносильно предательству, проклятию, наложенному на еще не родившегося ребенка.

Отключаюсь и поворачиваюсь к Алекс. Та откидывается назад и берет мою руку.

– Все хорошо, – нежно говорю я. – Давай просто вернемся домой.

* * *

Телефонный разговор с Джулией Дэвидсон, старшим преподавателем Уэллингтонского колледжа, Карлайл-роуд, Бейсингстоук

3 апреля 2018 года, 14:05

Разговор провел детектив-констебль

В. Эверетт

В.Э.: Миссис Дэвидсон, я только хочу, чтобы вы коротенько рассказали мне об одном из ваших бывших учеников. Просто кое-какие факты. Фамилия Эпплфорд вам что-нибудь говорит?

Дж. Д.: Вот как? А что, возникли какие-то проблемы?

В.Э.: Не совсем…

Дж. Д.: Просто я бы очень удивилась, если б у Дэниеля или Надин возникли неприятности с полицией.

В.Э.: (Пауза.) Нет, ничего такого, миссис Дэвидсон. И речь пойдет не о Надин. О Дэниеле. Я так понимаю, оба учились в вашей школе, так?

Дж. Д.: Совершенно верно. Миссис Эпплфорд стремилась поскорее переехать в Оксфорд, но по мне разумнее было бы подождать, пока Дэниель не получит аттестат зрелости.

В.Э.: Какое у вас сложилось о нем впечатление?

Дж. Д.: Если вас это действительно интересует, мне бы хотелось, чтобы таких, как он, у нас было побольше. Трудолюбивый, вежливый, воспитанный. Гордость школы.

В.Э.: Как он ладил со своими сверстниками? Ни с кем не конфликтовал?

Дж. Д.: О, ничего подобного, Дэниеля все любили. Чего нельзя сказать про Надин, которая, между нами, временами бывает очень обидчивой. Хотя из них двоих у нее более светлая голова, вот только ей недостает собранности и сосредоточенности. Но вы же знаете, какие все дети в этом возрасте: любая заинтересованность в учебе для их сверстников – это повод поиздеваться. Вот спорт, разумеется, это другое дело…

В.Э.: Дэниель мог похвастаться спортивными успехами?

Дж. Д.: Нет. Больше того, насколько я помню, он делал все возможное, чтобы отлынивать от уроков физкультуры. Раздевалки, душ, половое созревание – любому подростку это может действовать на нервы. Нет, определенно, со спортом он не дружил, однако во всем остальном был необычайно талантлив.

В.Э.: Вы имеете в виду дизайн?

Дж. Д.: Да. Начиная с седьмого класса, у него были блестящие результаты по гуманитарным предметам. Моя коллега из гуманитарного отделения говорила, что за последние десять лет Дэнни у нее самый одаренный ученик.

В.Э.: То есть для него совершенно естественно было пойти учиться на модельера?

Дж. Д.: (Смеется.) Абсолютно – сердцем своим он был настроен на это задолго до выпускных экзаменов. Можете смеяться, но я искренне считала, что мы имеем дело с будущим Александром Маккуином[292].

* * *

Адам Фаули

3 апреля 2018 года

14:45

Я обещал Чаллоу поговорить с Харрисоном. И я с ним поговорю. Просто не сейчас. Сначала мне нужно кое с кем повидаться.

Я останавливаюсь перед солидным зданием из кирпича и камня в нескольких милях от Эбингдона. Просторные поля, высокая живая изгородь и вдалеке цепочка деревьев, отмечающих реку. Сколько я работал с Аластером Осборном, он всегда мечтал на пенсии перебраться в деревню, и когда я в последний раз приезжал сюда, в самом разгаре были работы по проекту «Ограда из штакетника». Вьющиеся розы, ухоженные газоны и тому подобное. Сейчас это место выглядит так, словно его стали любить меньше, но опять же трудно заставить выглядеть замечательно что бы то ни было в хмурый апрельский день, даже если у тебя много свободного времени.

Я позвонил заранее, поэтому Осборн знал о моем приезде, и тем не менее, когда он открыл дверь, вид у него все равно был потрепанный. В одной руке кружка чая, через плечо перекинуто полотенце.

– Адам, – рассеянно говорит он, словно он меня ждал, и все же мое появление застало его врасплох. – Рад тебя видеть.

– Кажется, я приехал не вовремя?

У него на лице мелькает какое-то выражение, которое я не сразу понимаю.

– Нет, нет, вовсе нет, – говорит Осборн. – Просто… ну… сегодня такой день. – Он отступает в сторону, впуская меня в дом. – Вив в оранжерее. Ей нравится смотреть на сад.

Одна эта фраза должна была многое мне открыть, но я так накручен тем, что собираюсь сказать сам, что не слышу ее. Вот почему я оказываюсь совершенно не готов к тому, что вижу, когда прохожу следом за Осборном вглубь дома: Вивиан Осборн, страстная любительница прогулок по горам, бывшая управляющая крупного банка и деятельная предводительница девочек-скаутов, сидит у окна. Ноги у нее накрыты пледом, на коленях свернулась клубком спящая кошка, но она сидит в кресле-каталке. Я в изумлении застываю на пороге, затем лихорадочно стараюсь сделать вид, будто этого не было.

– Рассеянный склероз, – говорит Вивиан Осборн. Голос у нее слегка дрожит, но это по-прежнему та Вив, которую я помню. – Пришел внезапно, подлец.

– Извините… я не знал…

Она недовольно морщится.

– Ну, на самом деле мы не помещали известие об этом в «Оксфорд мейл». Если честно, дело дерьмовое, но мы кое-как справляемся. Ищем путь вперед.

Осборн ставит кружку с чаем на стол рядом с женой.

– Ничего, если ты немного побудешь здесь одна, пока я провожу Адама на кухню?

Вив машет рукой.

– Идите, говорите о делах. Я не полностью беспомощная. По крайней мере, пока.

Когда мы проходим на кухню, Осборн ставит чайник и поворачивается ко мне.

– Давно это?

– С тех пор как Вив поставили диагноз. Мы узнали, пока я еще работал. Вот почему я вышел на пенсию на шесть месяцев раньше срока.

Если честно, я тогда недоумевал, как и все мы. Все заметили перемену в Осборне, ближе к концу – какую-то усталость, ощущение того, что на самом деле ему больше ни до чего нет дела. Но мы полагали, что это работа. В конце концов доконавшая его.

– Мы справлялись неплохо – до тех пор, пока Вив не пришлось сесть в каталку. Это случилось прошлой осенью. С тех пор приходится непросто.

Я вспоминаю, в каком состоянии находится сад, и стараюсь не показывать, что, как я теперь вижу, кухню не помешало бы хорошенько вымыть, а у двери стоит переполненное ведро с мусором.

– Простите… если б я знал, то не побеспокоил бы вас.

Осборн качает головой.

– Не говори глупостей. Пусть жизнь стала более суровой, но она продолжается. И самой Вив меньше всего хочется, чтобы к ней относились как к инвалиду. Уж ты-то должен это понимать. – Он оборачивается к шкафчику и достает пакетики чая. – Так о чем ты хотел со мной поговорить?

Ну, вот мы и пришли. К точке невозврата.

– О Гэвине Пэрри.

Осборн наливает в кружки кипяток, размешивает, ставит чайник на плиту и только потом поворачивается ко мне лицом.

* * *

«Дейли мейл»

21 декабря 1999 года

ПРИДОРОЖНЫЙ НАСИЛЬНИК ПОЛУЧАЕТ ПОЖИЗНЕННЫЙ СРОК Судья назвал Гэвина Пэрри «порочным, нераскаявшимся извращенцем» Джон Смитсон

Вчера хищник, которого окрестили Придорожным Насильником, после процесса, продолжавшегося девять недель в суде Олд-Бейли, был приговорен к пожизненному заключению. Судья Питер Хили объявил Пэрри «порочным, нераскаявшимся извращенцем» и посоветовал назначить ему наказание сроком минимум пятнадцать лет. После оглашения приговора в зале суда поднялся ропот; родственники Пэрри, находившиеся на местах для публики, высказывали оскорбления в адрес судьи и присяжных заседателей.

Пэрри до конца настаивал на том, что он невиновен в изнасиловании и попытке изнасилования семи молодых женщин в окрестностях Оксфорда, совершенных в промежуток времени с января по декабрь 1998 года. Одна из его жертв, девятнадцатилетняя Эмма Годдард, покончила с собой через шесть месяцев после случившейся с ней трагедии. Пэрри утверждает, что дело было сфабриковано Управлением полиции долины Темзы, и когда его выводили из зала, он угрожал расправиться с полицейским, сыгравшим ключевую роль в его задержании, выкрикивая, что он «его достанет», что тот и его близкие «до конца жизни будут в страхе озираться». Означенный офицер, сержант Адам Фаули, получил благодарность от старшего констебля за работу по этому делу.

Выступая с заявлением после оглашения приговора, старший суперинтендант Управления полиции долины Темзы Майкл Освальд сказал, что убежден в том, что осужден был именно тот, кто совершил данные преступления, и подтвердил, что в ходе расследования, в котором были задействованы правоохранительные органы всего графства, не было выявлено ни одного другого подозреваемого. «Я горжусь работой, сделанной моей командой. Наши ребята проделали огромный труд, чтобы найти того, кто совершил эти гнусные преступления, и предать его в руки правосудия, поэтому абсолютно недопустимо, чтобы им приходилось выслушивать подобные угрозы и оскорбления. Сотрудники полиции постоянно рискуют своей жизнью, защищая общество, и вы можете быть уверены в том, что мы предпримем все необходимые шаги для обеспечения безопасности их самих и их семей».

Выйдя из зала после оглашения приговора, мать Эммы Годдард Дженифер в разговоре с журналистами сказала, что ничто не вернет ее дочь, но теперь, как ей хочется надеяться, она упокоится с миром, зная, что человек, разбивший ее жизнь, дорого заплатит за свои злодеяния.

* * *

– Это обнаружил Алан Чаллоу. На обуви девушки.

Осборн улыбается.

– Как дела у нашего упрямого ворчуна?

– Ничего. Немного полысел, немного пополнел, но в остальном все такой же.

Он улыбается своим воспоминаниям. Но сразу же становится серьезным.

– Результаты анализа – нет никаких сомнений?

Я молча качаю головой.

Осборн выуживает пакетики чая и передает одну кружку мне. На поверхности плавают хлопья, словно молоко вот-вот свернется.

– Но это ведь не так уж и серьезно, правда? – говорит он.

Я чувствую, как у меня напрягается подбородок.

– Это может быть очень серьезно. Вы же понимаете, что цементная пыль играла крайне противоречивую роль. В фургоне Пэрри мы ее так и не нашли. Как и в сарае.

– Но ведь брат Пэрри был строителем, разве не так? Пэрри мог запросто позаимствовать у него машину, если своя была не на ходу.

Именно так мы и сказали в суде, и присяжные нам поверили, даже несмотря на то, что брат отчаянно все отрицал. Пэрри не переставал повторять, что цементная пыль доказывает его невиновность, и вот теперь кто-то другой нападает на молодых женщин, оставляя на своих жертвах такие же в точности следы…

Я собираюсь с духом.

– Дело не только в этом. Фейт сказала, что нападавший вырвал ей волосы. Хотя не совсем ясно, он сделал это случайно или умышленно.

Лицо Осборна становится жестким.

– Послушай, Адам, не хочешь же ты предположить, что настоящий насильник по-прежнему разгуливает на свободе? Преступник, который – не надо забывать – остановился в ту самую минуту, когда мы задержали Пэрри, и только для того, чтобы снова начать сейчас, ни с того ни с сего, по прошествии стольких лет?

– Возможно, он сидел в тюрьме. Возможно, был за границей. Возможно, все это время он занимался этим где-то в другом месте, просто мы об этом не знаем.

– Я ни минуты в это не верю. Кто-нибудь к настоящему моменту обязательно провел бы параллель.

– Не обязательно…

– Это не он, – твердо заявил Осборн. – И ты это знаешь.

– Знаю?

Он выдерживает мой взгляд.

– Мы поймали Пэрри, Адам. Ты его поймал. Он сидит в тюрьме Уэндсуорт. Там же, где провел последние восемнадцать лет. – Осборн ставит кружку и делает шаг ко мне. – Мы схватили того, кого нужно. Я был уверен в этом тогда, уверен и сейчас.

И я знаю почему. Потому что был один момент, о котором так и не услышали присяжные, один момент, использовать который нам не позволили тогдашние законы. Задержав Пэрри, мы обнаружили, что двумя годами раньше его уже допрашивали по поводу похожего нападения на шестнадцатилетнюю девушку в Манчестере, но когда дело наконец дошло до процедуры опознания, бедная девочка до смерти перепугалась и отказалась его опознать. К тому времени как Пэрри принялся за свои делишки в наших краях, он стал уже более осторожным. И более жестоким.

Я отвожу взгляд, смотрю в окно, на сад. У самого горизонта с трудом различаю Уттенхэм-Клампс.

– С Ханной Гардинер мы тоже думали, что взяли кого нужно.

Ханна Гардинер пропала в Клампс в 2015 году. Осборн считал – мы все считали, – что ее похитил некий Реджинальд Шор. Но мы ошибались[293].

Осборн молчит, и когда я к нему оборачиваюсь, я вижу, что щеки у него красные.

– Ты же знаешь, Адам, как я об этом сожалею. Особенно сейчас.

Делаю глубокий вдох.

– Я только хотел сказать, что иногда мы ошибаемся. Несмотря на свое чутье, подготовку и весь прочий мусор – даже если мы на сто процентов убеждены в том, что взяли того, кого нужно, – мы все равно можем ошибиться.

Снова молчание. Я слышу, как в соседней комнате Вив разговаривает с кошкой, как на улице громыхает приподнятая ветром крыша сарая.

– Простите, сэр… – начинаю я, но Осборн машет рукой, останавливая меня.

– Можешь не извиняться. И не надо никаких «сэров». Если тебе показалось, что я оправдываюсь, на то есть причины.

Он роется в стопке писем рядом с хлебницей и достает из середины конверт. На самом деле Осборн находит его так быстро, что я понимаю: он специально убрал конверт с глаз долой. Поскольку, что бы в нем ни было, Осборн не хочет, чтобы это видела его жена.

Он протягивает мне простой конверт из плотной бумаги с пометкой «Конфиденциально», адресованный суперинтенданту Управления полиции долины Темзы А. Г. Осборну (в отставке), на штемпеле дата двухнедельной давности. Государственный штамп. «Тюремная служба Ее Величества».

Я вопросительно поднимаю взгляд на Осборна, и тот кивает.

– Это заключение психиатра на Гэвина Пэрри. Он добивается УДО.

КОНФИДЕНЦИАЛЬНО ПСИХИАТРИЧЕСКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Имя: Гэвин Фрэнсис Пэрри

Дата рождения: 28 мая 1962 года

Нынешнее местонахождение: Тюрьма Уэндсуорт

Дата составления: 12 марта 2018 года

Основные выводы

Это заключение было подготовлено при изучении возможности условно-досрочного освобождения мистера Пэрри. Я осматривал его в ТЕВ[294] Уэндсуорт три раза, общая продолжительность осмотров шесть часов. У меня был доступ к полицейским и тюремным архивам, и я проконсультировался с доктором Адрианом Бигелоу, экспертом-консультантом по вопросам психиатрии ТЕВ Уэндсуорт, наблюдавшим мистера Пэрри с момента своего назначения на эту должность в 2014 году. Кроме того, я обладаю значительным личным опытом в вопросах оценки психического состояния преступников, осужденных за преступления сексуального характера (полное резюме прилагается).

Сотрудники тюрьмы, с которыми я общался, единогласно подтвердили, что мистер Пэрри проявил себя образцовым во всех отношениях заключенным. Ему поручались самые разные виды работ, и он неизменно выполнял их старательно и прилежно. За ним не было замечено ни одного случая нарушения внутреннего распорядка, и он успешно окончил различные курсы профессиональной подготовки, что поможет ему трудоустроиться в случае УДО. В прилагаемом отчете о трудотерапии указывается, что мистер Пэрри в полной мере способен выполнять обыкновенные повседневные обязанности и плодотворно трудиться. Считается, что он оказывает благотворное влияние на других заключенных, особенно молодых. Также мистер Пэрри старательно поддерживает общение со своими детьми посредством писем, и те навещают его один-два раза в год (в настоящий момент они проживают вместе с бывшей женой мистера Пэрри в Абердине, поэтому посещать своего отца чаще им затруднительно). Следовательно, все вышеперечисленное указывает на то, что мистер Пэрри заслуживает условно-досрочного освобождения и его дело можно передать Комиссии по УДО.

Однако остается один существенный момент, а именно упорство мистера Пэрри в том, что он не виновен в преступлениях, за которые был осужден. Подобное нежелание взять на себя ответственность за свое преступное поведение и выразить подобающее раскаяние (особенно когда речь идет о столь тяжких преступлениях) обыкновенно считается значительным препятствием на пути к досрочному освобождению. Тем не менее, хотя Пэрри продолжает утверждать, что невиновен, за последние месяцы его позиция существенно изменилась. До того он утверждал, что «его подставили»; теперь, судя по всему, он готов признать, что, хотя в расследовании, проведенном Управлением полиции долины Темзы, были ошибки, речь не шла о сознательной попытке обвинить его в преступлении, которое он не совершал. Снижение градуса этой паранойи определенно можно считать очень позитивным знаком. Необходимо также иметь в виду то, что мистер Пэрри уже отбыл в заключении восемнадцать лет, и если бы он сразу же признал себя виновным, то, возможно, уже вышел бы на свободу.

Задача Комиссии по УДО заключается в том, чтобы установить, продолжает ли какой-то конкретный преступник представлять угрозу для общества, и если Комиссия останется неудовлетворенной в этом вопросе, осужденный не выйдет на свободу. Однако, и это хорошо известно, человеку в положении, в котором находится мистер Пэрри, особенно трудно доказать, что он больше не представляет угрозу для общества, поскольку осужденные за преступления сексуального характера, отказывающиеся признать свою вину, не могут рассчитывать на участие в Программе реабилитации совершивших преступления сексуального характера (ПРСПС) и проходить Комплексную оценку рисков и необходимых мер (КОРИНМ), следующую после ее завершения, что предписывается Комиссией по УДО для таких преступников.

В то же время крайне важно, чтобы те, кто продолжает упорствовать в своей невиновности, – вне зависимости от характера их преступления (преступлений) – не подвергались дискриминации, особенно если при оценке риска возможно учесть другие факторы. В доказательство этого я бы привел хорошее поведение мистера Пэрри на протяжении длительного времени. При моих личных беседах с ним он также выразил искреннее сочувствие жертвам преступлений (правда, настаивая, что сам он в них не виновен), что я также считаю положительным знаком.

Я не считаю, что мистер Пэрри страдает от психических расстройств и таких заболеваний, как шизоаффективный психоз, согласно разъяснениям Закона об умственных заболеваниях 1983 года (с изменениями 2007 года).

Доктор Симеон Уэр, доктор медицинских наук, член Королевской ассоциации психиатров, эксперт по вопросам криминальной психиатрии

– Я не верю ни одному этому слову, черт побери. Образцовый заключенный, мать твою за ногу… Это все игра, черт побери!

Осборн забирает у меня отчет и кладет его в конверт; показав его мне, он поставил себя в трудное положение.

– И он по-прежнему заявляет всем и каждому, что невиновен!

Даже сейчас, по прошествии стольких лет, мне следовало бы быть готовым к этому, поскольку я знаю то, что знаю. Но тем не менее я взбешен.

Осборн следит за выражением моего лица.

– По крайней мере, Пэрри, похоже, сдал назад и больше не утверждает, что его подставили.

– Но дело ведь не только в этом, так? Это новое нападение – оно слишком похоже… и все начнется сначала…

– Но в том-то все дело, Адам. Оно похожее. А не такое же. Из того, что ты рассказал, следует, что нападение на девчонку Эпплфорд – скорее преступление на почве ненависти. Но даже если это не так, существуют несчетные способы объяснить любые внешние параллели. Начнем с того, что это может быть подражатель, прочитавший о деле Пэрри в газетах. Нам ведь уже приходилось с таким сталкиваться, разве не так?

Мне хочется ему верить. Я приехал сюда отчасти ради того, чтобы услышать, как Осборн это скажет. Но тревога остается, обвивая змеей мои внутренности.

– Ты прорабатываешь это?

– Пока что нет, – я качаю головой. – По крайней мере официально.

Осборн понимает, что я хочу сказать: поиски подражателя будут означать то, что нам придется обнародовать ход расследования. Хотя бы частично.

– И все-таки, возможно, имеет смысл проверить, кто навещал Пэрри, – осторожно предлагает он.

Я киваю. Это я, наверное, смогу сделать, не подняв слишком сильное волнение.

– Я просто подумал, что такой вариант нужно отсечь, – продолжает Осборн. – Но я убежден в том, что тебе не о чем беспокоиться.

Я отставляю кружку и изображаю слабую улыбку.

– Спасибо за чай. И за поддержку.

Его улыбка гораздо убедительнее, чем моя.

– Всегда пожалуйста. Однако пресса рано или поздно ухватится за Пэрри, так что лучше быть готовым, а?

Я понимаю, что он имеет в виду.

– Первым же делом встречусь с Харрисоном.

– Хорошо. Ну, а Алекс? Как она справляется со всем этим?

– У нее все хорошо, – поспешно отвечаю я. – С головой в работе, сами понимаете.

Должно быть, Осборн что-то чувствует, поскольку он слегка хмурится, но не настаивает. Я устраиваю настоящее представление, доставая ключи от машины; мы прощаемся с Вив и пожимаем руки на пороге, а я стараюсь изо всех сил не смотреть ему в глаза. Поскольку не знаю, что хуже: ложь умалчивания или та ложь, которую я только что произнес.

* * *

– Ну, что скажете – мы по-прежнему хотим пиццу?

Патси сидит позади Саши на втором этаже автобуса, направляющегося в Саммертаун, зажав портфель между ног. Как всегда, она в красной кожаной куртке. Изабель рядом с Сашей, слушает музыку в телефоне и теребит волосы. Она покрасила кончики в розовый цвет. Саша отчасти жалеет о том, что у нее не хватает мужества сделать то же самое, но только отчасти. И дело даже не в том, что ее мать устроит скандал (на что Из просто пожала плечами и сказала, что волосы рано или поздно отрастут заново, поэтому незачем брызгать слюной); Саша всегда гордилась своими волосами, и мама постоянно повторяет, что как только начнешь их красить, естественный цвет больше никогда не вернется.

Патси подается вперед и тычет Изабель в ребра.

– Земля вызывает Паркер. Куда… мы… собираемся… отправиться?

Из оборачивается и делает вид, что собирается ей врезать.

– Я и в прошлый раз слышала твое мычание, надоедливая корова. Мне все равно, лишь бы только не пришлось отъедать живот пиццей – я становлюсь ТАКОЙ толстой!

Саша искоса смотрит на нее.

– Ага, точно. На тебе шестой размер болтается[295], ради всего святого.

Из посылает ей воздушный поцелуй, Патси фыркает, и все трое хохочут. Сидящая с той стороны прохода Лия достает из сумки бутылку с соломинкой и обносит ее по кругу. На бутылке написано «Диетическая кока-кола», однако к газировке подмешана также изрядная доля отцовского виски. Не дорогого, выдержанного – это бы он сразу заметил, – а попроще, для заглянувших в гости соседей. Саша отпивает крошечный глоточек, чтобы не спорить с подругами, и возвращает бутылку, чувствуя, как алкоголь обжигает ей горло. Она уже научилась терпеть, чтобы не поперхнуться, но честное слово, виски – та еще гадость. А что касается этой ярко-зеленой дряни – так у нее вообще вкус жидкости для полоскания рта…

– Итак, ты нам скажешь или что?

Саша поднимает взгляд. Подруги уставились на нее, пытаясь сдержать свои понимающие улыбки. Саша изо всех сил старается изобразить Невинность. И Недоумение, однако получается это у нее не очень хорошо, потому что Лия строит красноречивую гримасу «да-да».

– Даже не пытайся это провернуть – мы знаем, что у тебя новый парень, да, Патс? Так что выкладывай. Кто он?

Саша чувствует, как заливается краской.

– Я не понимаю, о чем вы.

Девушки театрально изображают недоверие.

– Ты вот уже как несколько дней просто мегаскрытная, – говорит Изабель. – В чем дело – он что, женат?

Она склоняет голову набок, глядя на Сашу в ожидании реакции, отчего та краснеет еще сильнее.

– Ну, вам будет неинтересно, – старается произнести с игривой издевкой Саша. Словно она сидит на сладостной тайне. В чем сама стремится себя убедить – ну по крайней мере отчасти.

Изабель вопросительно смотрит на Патси и снова передает бутылку Саше.

– Не беспокойтесь! Еще немного вот этого – и мы вытянем из нее правду. У нас вся ночь впереди.

Патси тычет Из под лопатку.

– Не тебе так говорить, Изабель Ребекка Паркер! На прошлой неделе тебя развезло всего от двух «Кактус-джеков»[296].

Она с усмешкой смотрит на Сашу, и та признательно улыбается в ответ. Она может рассчитывать на то, что Патси ее поддержит. Так было всегда – еще с детского сада. Две стали четырьмя только в средней школе, когда остряки в классе прозвали их «Губами»: Лия, Изабель, Патси, Саша[297]. Девочкам это понравилось – они даже назвали так свою группу в «Вотсапе», – но Саша остро чувствует насмешку. Особенно если учесть, сколько времени ее подруги надувают губки, смотрясь в зеркальце. Так или иначе, прозвище приклеилось. И они действительно держатся тесным кружком, все четверо: другие девочки хотели примкнуть к ним, но, как пошутила Патс, ГУБЫ сомкнулись. Однако даже сейчас Сашу и Патси объединяет что-то особенное, чего не разделяют Лия и Из. Хотя Саша поняла, в эти последние несколько недель, что есть вещи, о которых ей не хочется говорить ни с кем, даже с Патси. Например, Лайам. Особенно Лайам…

Сидящие впереди автобуса парни внезапно взрываются хохотом, и мужчина сзади поднимает взгляд и неодобрительно хмурится. Он сел на следующей остановке после Саши и ее подруг, но те, изредка поглядывая на парней, его просто не замечают. Он не из тех, на кого обращают внимание, особенно молодые девушки. Мужчина бормочет что-то про шум и отворачивается к окну. Тем временем парни начинают оборачиваться на девушек, но Из уже объявила их «полным отстоем», поэтому не может быть и речи о том, чтобы вступить с ними в разговор.

– Что ты сказала матери? – спрашивает Лия. – Насчет сегодняшнего вечера?

Саша пожимает плечами.

– Только то, что мы идем в пиццерию и я, возможно, останусь у Патс. Мама была недовольна.

Однако щеки у нее заливаются краской. При воспоминании о том, как мама улыбнулась и пожелала ей приятно провести время. Как обняла ее на прощание и сказала: «Я тебя люблю». От этого воспоминания у нее тяжело на душе. Саша терпеть не может лгать матери; ей всегда приходилось ей лгать, даже когда она была маленькой, и хочется, чтобы теперь этому настал конец. Но она знает, что мама ее не поняла бы. Мама обиделась бы и разозлилась, поэтому сейчас будет гораздо проще, а также безболезненнее для нее, если она будет думать, что ее дочь ночует у Патс. Когда-нибудь – скоро — Саша обязательно все ей объяснит. Она дала себе слово и сдержит его. Просто пока что время еще не пришло.

– Хотелось бы, чтобы моя была хоть чуточку похожа на твою, – с завистью говорит Изабель, корча гримасу. – Она просто держит меня на цепи! Я хочу сказать, через четыре месяца я уже смогу выходить замуж!

Теперь уже черед Саши скорчить гримасу.

– Господи, только представьте себе – надеть кандалы в шестнадцать лет! Я хочу еще столько много сделать, прежде чем на меня навалят всю эту дрянь!

– Ну да, да, все мы знаем, чем ты станешь заниматься этим летом, – ухмыляется Из. – Разумеется, тогда, когда не будешь гулять по Тропе инков, заниматься банджи-джампингом[298] в Большом каньоне и плавать с дельфинами на Галапагосских островах…

– Вообще-то это была Австралия – по-моему, на Галапагосах дельфинов вообще нет… – Увидев лица подруг, она умолкает и смеется. – Ну хорошо, хорошо. Пожалуй, я правда немножко привираю.

Подруги разевают рты, изображая отвращение.

– Что, правда?

– По крайней мере, – говорит Патси, отправляя в рот крекер и принимаясь громко хрустеть, – это лучше, чем когда на тебе вообще никто не хочет жениться. Или выйти замуж, как за нашего извращенца Скотта.

Изабель взрывается хохотом.

– Ни у кого не возникнет желания трахаться с ним – только представьте себе, как эта похожая на пиццу рожа трется о ваши сиськи!

Теперь уже все давятся от смеха, катаясь на сиденьях и хватаясь за животы. Мальчишки оглядываются, гадают, в чем дело, и, естественно, переживают, не над ними ли смеются, что, разумеется, вызывает у девушек новый приступ хохота.

* * *

Адам Фаули

3 апреля 2018 года

19:25

– Извини, мне нужно было сказать раньше. Но я не хотел тебя волновать.

Алекс отворачивается к разделочной доске и берет еще один помидор. Она старается делать вид, будто все в порядке, однако стискивает нож с такой силой, что белеют костяшки пальцев.

– Осборн полагает, что причин для тревоги нет. Но в прессе может что-нибудь появиться…

– Обязательно появится, ведь так? – Голос Алекс чуть дрожит, и я вижу, как она усилием воли старается держать себя в руках. – Тогда ведь это подробно обсосали все газеты. Это было что-то вроде… ну… Йоркширского Потрошителя[299].

Газетчики окрестили Пэрри Придорожным Насильником задолго до того, как стало известно его настоящее имя. Он утаскивал свои жертвы с дороги в придорожные заросли, темные переулки и пустынные стоянки, провонявшие мочой, и насиловал их там. Но так было только в начале; мы никак не могли предположить, что через какое-то время будем уже думать, что первым женщинам повезло. Тогда мы еще не знали, на что он способен.

Алекс откладывает нож в сторону и опирается на стол.

– Алекс, пожалуйста, прекрати! Тебе не нужно притворяться – по крайней мере передо мной.

Она поворачивается ко мне лицом, и у меня сердце сжимается при виде того, какая она бледная. Я пододвигаю ей стул, и она тяжело опускается на него.

– Мы прекрасно понимали, что рано или поздно его выпустят на свободу. Он отсидел восемнадцать лет.

– Этого недостаточно, – поспешно произносит Алекс; голос у нее такой сдавленный, словно ей приходится силой выталкивать каждое слово. – После всего того, что он сделал… И эти угрозы…

Я беру ее руку.

– Ну, будем надеяться, Комиссия по УДО с тобой согласится.

Высвободив руку, Алекс поднимает ее к волосам и смахивает их с лица. Теперь щеки у нее раскраснелись, и я вижу на шее пульсирующую жилку.

– Постарайся выбросить это из головы – ничего хорошего не будет ни тебе, ни ребенку.

Алекс поднимает взгляд и слабо улыбается.

– Боюсь, это проще сказать, чем сделать.

– Знаю, но я все равно должен был это сказать.

– Осборн сказал, когда это может случиться? Если Пэрри выпустят, когда это может произойти?

– Он считает, что слушания могут начаться уже в следующем месяце.

Алекс судорожно ахает.

– Еще до рождения ребенка? Пэрри может выйти на свободу до того, как малыш появится на свет?

– Послушай, даже если он выйдет на свободу, ему ни за что не позволят вернуться в Оксфорд. И, насколько я понимаю, это по-прежнему еще очень большое «если».

Я говорю бодрее, чем чувствую, но Алекс слишком хорошо меня знает.

– Есть ведь еще что-то, правда? – спрашивает она, всматриваясь в мое лицо. – Что-то такое, о чем ты мне не говоришь?

Я могу обмануть Осборна, я даже могу обмануть самого себя. Но мне еще никогда не удавалось обмануть свою жену.

– То дело, которое я сейчас веду. В нем есть… схожие моменты.

– Что ты хочешь сказать – «схожие моменты»?

– Та девушка, подвергшаяся нападению, – я тебе о ней рассказывал. Фейт Эпплфорд. Нападавший вырвал у нее волосы. Впрочем, в этом нет ничего необычного, – выпаливаю я. – Мне уже приходилось видеть подобное.

Раза два-три, за двадцать с лишним лет, но это только ложь умалчивания. Это я могу себе простить.

– Ты сказал «схожие моменты». Множественное число.

Не случайно моя жена – исключительно хороший юрист. Внимание к мелочам – одна из этих причин.

– Он связал жертву проводом. – Я делаю паузу. – И надел ей на голову пластиковый мешок.

– Совсем как в последний раз… – шепотом произносит Алекс.

Я снова беру ее руку, и она крепко стискивает мои пальцы.

– Но это ведь еще ничего не доказывает, и ты это сама прекрасно понимаешь.

Однако Алекс не покупается на мое объяснение, и кто станет ее в этом винить? Пластиковый мешок и куски провода были ключевыми элементами обвинения.

Но не главными.

Уж я-то должен знать.

* * *

Отправлено: ср. 03/04/2018, 20:35

Важность: высокая

От: Sean.Cameron@hmps.gsi.gov.uk

Кому: DIAdamFowley@ThamesValley.police.uk

Тема: Заключенный ZX05566 Пэрри, Г.

Уважаемый инспектор Фаули!

Вы спрашивали о том, кто посещал указанного заключенного.

За последние шесть месяцев Пэрри посещали следующие лица:

Мисс Джеральдина Хьюз (партнер)

Миссис Айви Пэрри (мать)

Миссис Хейзел Казинс (сестра)

Мистер Дэвид Чандлер (адвокат)

В списке телефонных номеров, по которым разрешается звонить Пэрри, имеются все вышеперечисленные, а также мистер Джеффри Пэрри (брат) и миссис Сандра Пэрри (бывшая жена, мать его троих детей).

Если вам потребуются дополнительные детали, такие как даты и время посещений, пожалуйста, дайте знать.

Ш. Камерон, заместитель начальника ТЕВ Уэндсуорт * * *

Адам Фаули

4 апреля 2018 года

07:05

Когда я захожу в кабинет к Харрисону, тот уже выходит. Вид у него рассеянный.

– Времени у меня нет, – говорит Харрисон. – Встречаюсь с Мартином Демпстером.

Комиссаром полиции. Мне везет.

– Сэр, мы не могли бы на минутку зайти к вам в кабинет?

После этих слов Харрисон внимательно смотрит на меня. Теперь я уже полностью владею его вниманием.

Когда за нами закрывается дверь, он поворачивается ко мне.

– Я так понимаю, это связано с Гэвином Пэрри?

Иногда – правда, крайне редко – я понимаю, что недооцениваю Харрисона.

* * *

Когда в восемь часов утра начинается выпуск новостей, Фиона Блейк включает чайник и достает из шкафа две кружки. Она смотрит на часы уже в пятый раз за пять минут. Не в духе Саши так задерживаться. Если она остается на ночь у Патси, то всегда возвращается домой пораньше, чтобы успеть переодеться к школе. Фиона достает из холодильника молоко и насыпает в миску овсяные хлопья. «С минуты на минуту, – думает она, – я услышу, как в двери поворачивается ключ». С минуты на минуту Саша вихрем ворвется в дом, давясь, выпьет чай, поспешно отправит в рот завтрак, и не успеет Фиона глазом моргнуть, как дочь уже выскочит за дверь.

Беспокоиться нечего. Саша вернется.

С минуты на минуту.

* * *

Идет утреннее совещание. Гислингхэм прислонился к единственному работающему обогревателю (привилегия сержанта). Что касается Фаули, тот впереди – как в прямом, так и в переносном смысле. Так обстоит дело с тех самых пор, как началось это чертово расследование. Гислингхэм не собирается жаловаться, но все-таки это дело должно было достаться ему, и, если честно, для него это несколько унизительно, особенно в присутствии Асанти. И не то чтобы Фаули ему не доверяет, просто по какой-то причине он не может оставить это дело в покое. Куинн упорно считает, что у Фаули нелады в семье, о чем он громогласно заявляет всем, кто готов его слушать, однако у Гиса есть свои веские основания отвергать это предположение. Пару недель назад в выходные его жена встретила Алекс Фаули в магазине для будущих мам в Саммертауне и пришла к выводу, что та беременна. Чем, учитывая прошлое семейства Фаули, можно объяснить любую степень беспокойства инспектора. А также то, что он бросил курить и постоянно глотает антиникотиновые драже. Только за последние полчаса Фаули уже отправил в рот три таких.

– Ты спрашивал у Кеннета Эшвина, готов ли он сдать отпечатки пальцев? – спрашивает Фаули.

– Никаких шансов, – отвечает Куинн. – Сразу же начал возникать, что он не арестован, крича о своих правах на личную жизнь, и мне пришлось пойти на попятную.

– Что насчет других машин?

– Пока что мне удалось исключить чистку ковров и слесаря. У обоих прочное алиби.

Фаули поворачивается к Эверетт. На лице у него появляется раздражение.

– Есть какие-нибудь новости из колледжа дальнейшего образования?

Эверетт качает головой.

– Насколько мы можем судить, за исключением директрисы, никто и не догадывается о том, что Фейт трансвестит. И, если честно, я думаю, что даже если кто-нибудь и знал, никаких проблем все равно не возникло бы. Один из преподавателей, с кем мы общались, был в платье, с губами, выкрашенными в синий цвет.

– Я так понимаю, ты имеешь в виду мужчину, – говорит Куинн.

– Да, я действительно имею в виду мужчину, – подтверждает Эв под общий смех. – Ему на это наплевать, и остальным также нет никакого дела. Нынешнее поколение – оно не понимает, из-за чего весь шум. А что касается того, что произошло с Фейт, я честно не могу представить себе, что это сделал кто-нибудь из тех, кто ее знает. Она – милый, приятный подросток, пытается устроить свою жизнь…

– Что насчет Бейсингстока? – спрашивает Фаули, не присоединившийся к общему смеху.

– Я разговаривала с ее бывшей учительницей, – говорит Эв, – и та, очевидно, понятия не имеет о том, что Дэниел больше уже не Дэниел.

– Это как-то странно, ведь так? Разве подростки-трансвеститы не должны какое-то время пожить со своим новым полом, прежде чем смогут рассчитывать на медицинское вмешательство?

Эв пожимает плечами.

– Возможно, Фейт просто не хотела делать это до того, как начнет все с чистого листа. В любом случае, я считаю, что Бейсингсток – это тупик.

Бакстер бормочет что-то насчет того, что «тупик» – это, пожалуй, лучшее, что когда-либо говорили о Бейсингстоке, тем самым вызывая новый смех.

Тем временем Фаули старается посмотреть в лицо Сомер, однако та после вчерашней стычки упорно не желает встречаться с ним взглядом. Гис вопросительно смотрит на Эв, и та едва заметно пожимает плечами: определенно, она считает, что тут инспектор должен пожинать то, что посеял.

– Слушай, – говорит Фаули, – я готов принять все твои слова насчет того, что нынешнему поколению нет никакого дела до того, какой у человека пол, если вообще какой-нибудь есть, однако факт остается фактом: для самой Фейт это важно. Она лезет из кожи вон, чтобы никого не впустить в свою личную жизнь, и это могло дать кому-нибудь мотив. Мотив или разоблачить ее, или…

– Прошу прощения, сэр, – вмешивается Сомер, у нее горят щеки. – Но я просто считаю, что это никуда нас не приведет. Я знаю, что Фейт невероятно боится того, что правда о ней всплывет, но что с того? Не все мы выставляем свою личную жизнь в «Фейсбуке» на всеобщее обозрение. Люди держат в секрете самые разные вещи по самым разным причинам – не только свою сексуальную ориентацию, но и то, откуда они родом, с кем поддерживают отношения, в какого бога верят, беременны ли они…

Наступает неловкая пауза. Судорожный вздох. На Гиса накатывает паника – больше ведь никто не знает, правда? И в любом случае он уверен в том, что он не проговорился. Впрочем, Фаули смотрит на Асанти.

– Итак, – ледяным тоном говорит инспектор, – что ты предлагаешь вместо этого?

Сомер снова заливается краской.

– Я вовсе не говорю, что мы должны исключить такую возможность – вовсе нет, ее исключать нельзя. – Она смотрит Фаули прямо в лицо и вскидывает подбородок. – Но если вы хотите знать мое мнение, я считаю, что нам нужно покопаться в старых делах. Потому что я готова поспорить: этот человек не впервые совершает нечто подобное.

Гис оглядывается на Фаули, и у того на лице на какое-то мимолетное мгновение появляется нечто такое, что Гис еще никогда не видел. Не гнев – что-то другое. Что-то такое, что в ком-то другом можно было бы назвать страхом.

Похоже, остальные также это замечают, потому что в комнате внезапно наступает полная тишина.

Фаули делает глубокий вдох.

– Мне нужно вам кое-что рассказать. В связи с делом Эпплфорд.

* * *

– Дениза? Это Фиона. Я просто хотела проверить – Саша эту ночь провела у вас, вместе с Патси, так?

Она с такой силой стискивает трубку, что ощущает через пластик собственный пульс. «Если она ответит сразу же, все в порядке. Если она ответит сразу же…»

В трубке молчание – шумный вздох. «Пожалуйста, пожалуйста…»

– Сожалею, Фиона, но я ее не видела. Патси вернулась в четверть одиннадцатого, но Саши с ней не было.

Фиона слышит это в ее голосе – ядовитое сочетание сочувствия и облегчения. Это не ее дочь там, где не должна быть, это не ее мир проваливается в пропасть.

– Ты не хочешь поговорить с Патси?

Фиона хватается за предложение, словно утопающий за соломинку.

– Да, да, а можно? Она дома?

– Я как раз собиралась отвозить ее в…

– Я могу с ней поговорить?

– Извини, ну да, конечно. Подожди минутку.

Телефон отключается, и Фиона мысленно представляет себе, как Дениза подходит к лестнице и окликает свою дочь. Представляет себе, как Патси медленно спускается вниз, в недоумении, гадая, с какой стати Фиона звонит ей в такую рань – вообще звонит ей…

Звук возвращается.

– Да? – Девушка слегка запыхалась.

– Привет, Патси, – говорит Фиона, стараясь сделать свой тон небрежным. – Я уверена, что это какой-то пустяк, но Саши нет дома. Кажется, она говорила, что останется ночевать у тебя?

– Саша собиралась, но потом передумала.

Фионе не хватает воздуха, и она вынуждена сесть. Ей нельзя сломаться – она должна сохранить ясность мысли…

– Когда вы расстались?

– Мы вместе ехали в автобусе. Я вышла, а Саша поехала дальше.

– В котором часу это было?

– Точно не знаю… часов в десять.

Пальцы сжимают трубку еще крепче. От автобусной остановки идти всего десять минут – Саша должна была быть дома в четверть одиннадцатого, максимум в половину…

– А вы не пробовали звонить ей на сотовый?

Разумеется, она пробовала звонить на чертов сотовый, она звонила и отправляла текстовые сообщения каждые пять минут – наверное, отправила их целую дюжину, две дюжины…

– И попадала сразу же на голосовую почту.

– Сожалею, миссис Блейк, мне правда очень хотелось бы вам помочь, но я ничего не знаю.

Фиона чувствует, как у нее на глазах наворачиваются слезы. Патси ей всегда нравилась – еще когда была маленькой девочкой с косичками и вечно ободранными коленками. А сейчас, похоже, у них в гостях она бывает чаще, чем у себя дома.

– Если у тебя будут какие-нибудь новости от Саши, ты ведь позвонишь мне, да? Или заставь ее позвонить мне, хорошо? Скажи, что я очень беспокоюсь.

Внезапно Фиона слышит, как меняется дыхание девушки – слышит, как та ахает, не в силах скрыть искренний страх.

– Но с Сашей все в порядке, правда?

– Не сомневаюсь в этом, – твердо произносит Фиона. – Должно быть, это какая-то глупая путаница. Уверена, Саша уже в школе, а когда вернется домой, то отчитает меня за то, что я так ее опозорила.

Однако, когда Фиона кладет трубку, сердце ее сжимает ледяной кулак.

* * *

Адам Фаули

4 апреля 2018 года

08:55

Я кладу перед собой папку и достаю из нее два листа бумаги. Кое-кто украдкой переглядывается, гадая, что это такое, черт побери.

– Вчера разговаривал с Аланом Чаллоу. У него были готовы результаты экспертизы обуви Фейт Эпплфорд.

Я закрепляю листы на доске и слышу за спиной некоторое оживление.

Тяну время, но в конце концов мне приходится повернуться ко всем лицом.

– Вместе с почвой с огородов, мелкими камешками и прочим обыкновенным мусором Алан обнаружил кое-что еще. Кое-что такое, что мы никак не ожидали. Частицы сульфата кальция.

Никто ничего не понимает. Ну разумеется. Тогда из них еще никого здесь не было, даже Бакстера. Куинн недоуменно смотрит на меня и пожимает плечами.

– И?..

– То есть вы думаете, что наш тип – он кто, строитель? Штукатур?

Теперь все уже переглядываются в открытую. Кто-то хмурится, откровенно сбитый с толку; другие гадают, почему я сидел на этом – почему не выложил сразу, и почему, кстати, мы теряли время на чертовых чистильщиков ковров и слесарей. Однако все знают, что вслух это лучше не высказывать. Все, за исключением Асанти.

– Когда именно вы говорили с Чаллоу об этом, сэр? – говорит он, перекрывая нарастающий гул. – Просто я разговаривал с ним вчера в шесть вечера, и он мне ничего не сказал.

Я чувствую, как заливаюсь краской.

– Попросил его никому ничего не говорить.

Асанти хмурится и открывает рот, собираясь что-то сказать, однако я его опережаю.

– В наших краях было еще одно похожее дело. Двадцать лет назад. Преступника окрестили Придорожным Насильником.

Кто-то что-то припоминает, однако у большинства на лицах остается недоумение. Сомер пристально смотрит на меня. В чем нет ничего удивительного.

– Он изнасиловал шесть женщин и пытался изнасиловать седьмую, – продолжаю я. – И надругался над ними. Одна его жертва лишилась глаза. Другая через полгода после нападения покончила с собой.

– Но он ведь был схвачен и осужден, разве не так? – говорит Эв. – Тот, кто это совершил? Имени я его не помню… кажется, Гаррет как-то там?

– Гэвин Пэрри. В настоящее время отбывает пожизненное в Уэндсуорте.

Эв не скрывает своего недоумения.

– В таком случае почему?..

– Пэрри вырывал своим жертвам волосы. Это был его фирменный почерк.

Гислингхэм сразу же понимает, в чем дело, однако все еще не торопится с окончательным выводом.

– Это ничего не доказывает. Простое совпадение.

Я обвожу комнату взглядом. Медленно.

– Пэрри хватал свои жертвы на улице, затаскивал их в безлюдное место, надевал на голову пластиковый мешок и связывал руки проволокой.

– И даже так, сэр… – начинает Эв. Но я замечаю у нее в глазах зачатки сомнения.

– Последних двух женщин, подвергшихся нападению, закинули в пикап и увезли. На одежде обеих были обнаружены следы сульфата кальция.

– То есть этот тип Пэрри был штукатуром? – спрашивает Эв.

Я качаю головой.

– Нет, он перебивался случайными заработками, занимался уборкой в квартирах – подобными вещами. Но вот его брат был строителем. Согласно нашей теории, Пэрри, чтобы совершить последние два преступления, одалживал машину у брата, хотя нам так и не удалось это доказать, а к тому времени, как машины Пэрри и его брата попали к нам в руки, в них уже не осталось никаких следов.

Куинн тихо присвистывает.

– Матерь божья!

– Однако Пэрри так и не признал себя виновным, правильно? – медленно произносит Асанти. – Потому что в противном случае он был бы уже на свободе.

А он проницателен, тут никаких вопросов.

– Совершенно верно, констебль Асанти, Пэрри так и не признал себя виновным. Он утверждал, что мы его подставили – что он совершенно невиновен, а на женщин нападал кто-то другой. А если учесть, что те, кто совершил преступления на сексуальной почве, должны признать свою вину, чтобы рассчитывать на реабилитационный курс, это обстоятельство в вопросе условно-досрочного освобождения играло против него. По крайней мере, до настоящего времени.

Сомер хмурится.

– Вы сказали: «Мы его подставили»? Вы вели это дело?

– Я был детективом-сержантом, – я киваю. – Суперинтендантом был Аластер Осборн. Однако Пэрри винит во всем меня. Считает, что это я его подставил.

Теперь все избегают смотреть мне в глаза, и я понимаю, в чем дело. Это кошмар любого полицейского. Дело такого рода, воскресшее из могилы.

Я обвожу взглядом присутствующих, стараясь заставить их посмотреть мне в лицо.

– Я абсолютно убежден в том, что мы схватили того, кого нужно. Я был убежден в этом тогда и убежден сейчас. Но если за это ухватится пресса… в общем, всем нам известно, что произойдет тогда. Дерьма вывалится столько, что мало не покажется. В довершение всего, если адвокат Пэрри хоть чуточку знает свое дело, он ухватится за параллели с делом Эпплфорд, чтобы поднять все пятьдесят оттенков сомнения относительно справедливости приговора.

В комнате оживление, все стараются перестроиться, переосмыслить происходящее. Теперь это дело уже совсем не такое, каким казалось всем вначале. Теперь оно уже совсем не такое, каким казалось мне, и, наверное, я слишком долго отказывался поверить в то, что было у меня прямо перед глазами. Я жду, что ребята будут злы на меня, хотя бы только за одно это, и что хотя бы кто-нибудь это открыто покажет. Определенно, Куинн, возможно, даже Эв. Но она не отрывает взгляда от Гиса. И не только она. У всех на лице одно и то же красноречивое выражение: «Ты сержант. Скажи что-нибудь!» И до меня вдруг доходит, что все последуют его примеру. И, осознав это, я понимаю кое-что еще: каким же чертовски хорошим сержантом стал Гис.

Гислингхэм поворачивается ко мне. Лицо его совершенно спокойно.

– Мы за вас горой, сэр. Понимаю, я мог бы этого не говорить, но я все равно скажу: мы за вас горой.

* * *

После этого признания Фаули задерживается всего на десять минут. Гис рассуждает, что это можно расценивать как комплимент – столько времени шеф дышал ему в затылок, и внезапно позади него нет ничего, кроме холодного свежего воздуха. Но, по крайней мере, теперь он понимает, в чем дело. Неудивительно, что бедняга был словно пришибленный – любой чувствовал бы себя так же, когда над ним висит подобное. Должно быть, Фаули ужасно мучился. А как прекрасно известно Гису, старые дела, возвращающиеся, словно призраки, все равно что воскресшие мертвецы – убить их второй раз практически невозможно.

Как только за инспектором закрывается дверь дежурной комнаты, Гис снова поворачивается к своей команде.

– Так. Фаули этого не сказал, но я скажу. Если у кого-нибудь есть какие-либо замечания по делу этого Пэрри, высказывайтесь сейчас – или же держите рот на замке, понятно? Все мы знаем нашего шефа – он не просто чертовски хороший «фараон», честнее его не бывает. Не может быть и речи – абсолютно не может быть и речи – о том, чтобы Фаули кого-либо подставил. А если у кого-либо есть хоть малейшие сомнения в этом, тогда извини, тебе не место в нашей команде. Я ясно выразился?

Судя по всему, ясно. Комната заряжается энергией. Все поднимают взгляды, распрямляют плечи.

– Отлично. В таком случае, черт возьми, за дело, правильно? Потому что скорейший способ вытащить Фаули из дерьма и одновременно оказать самим себе большую услугу – это найти ублюдка, напавшего на Фейт, и раз и навсегда расплатиться с этим подонком Пэрри.

Голоса: «Да, сержант», «Точно, сержант».

– Вот и отлично. Констебль Куинн, вы с Эверетт начнете со строителей с видеокамеры на заправке, с которыми нам еще не удалось поговорить.

Бакстер поднимает взгляд.

– И по дороге проехали еще два-три фургона, которые, на мой взгляд, могли принадлежать строителям.

– Хорошо, – говорит Куинн, – дай мне то, что у тебя есть, и мы попробуем их разыскать.

Гис поворачивается к Сомер.

– Я хочу, чтобы ты поговорила с Фейт, выяснила, имеет ли для нее штукатурка какое-либо значение. Возможно, кто-то из ее знакомых работает на стройке. На мой взгляд, это маловероятно, но мы обязаны задать этот вопрос.

– Конечно, сержант. Я как раз собиралась узнать, как у Фейт дела.

– А после того как закончишь, поможешь Куинну и Эв со строителями.

Все начинают расходиться, и Гислингхэм, воспользовавшись суматохой, тихонько отводит Бакстера в сторону.

– Не знаю, как ты, но вся эта дрянь насчет Пэрри – по мне как-то слишком уж к месту. Я вовсе не хочу сказать, что шеф тогда ошибся, но совпадения… ну сам понимаешь.

Лицо Бакстера становится образчиком молчаливого красноречия.

– И что ты думаешь? Подражатель?

Бакстер отвечает не сразу.

– Такое возможно. Но этому типу должна была быть известна о деле Пэрри целая гора фактов, черт возьми, чтобы он смог провернуть такое. Я хочу сказать, раздобыть цементную пыль нетрудно, но для начала нужно о ней знать.

– Да, – задумчиво соглашается Гислингхэм. – Я подумал то же самое. Пошарь в Интернете – посмотри, много ли можно в нем найти.

Бакстер кивает.

– Я также могу раскопать протоколы судебных заседаний.

– Хорошая мысль. Нам лучше точно знать, с чем мы имеем дело.

Гис разворачивается, собираясь уходить, но затем останавливается и легонько трогает Бакстера за руку.

– Но давай пока что это останется между нами, лады?

* * *

В 11:15 Эверетт ставит свой «Мини Купер» на узкой улочке, отходящей от Осни-лейн, рядом с конторой одной из строительных фирм из списка Бакстера. Ее эмблема красуется на всех заборах в северной и центральной частях Оксфорда, огораживающих большие особняки викторианской эпохи, ощетинившиеся строительными лесами, и учебные корпуса колледжей, затянутые пластиком, которые вылезают из него подобно бабочкам из коконов; серый цвет превратился в золото, а камень – в новый камень. Контора размещается в переоборудованном складском здании – шикарный ремонт в кирпиче, стекле и дереве, скромно и ненавязчиво сообщающий о том, какого рода учреждение здесь находится. Ту же самую мысль дублирует броский логотип – изящный шрифт на темном зеленовато-синем фоне, повторяющийся на всех поверхностях, которые можно покрасить: «Не сомневайтесь, это первоклассная компания».

Куинна пока что нет, поэтому Эв какое-то время прогуливается по кварталу; эти места она знает плохо, и сейчас у нее есть возможность проявить любопытство. Когда-то это был промышленный район, однако в настоящее время он выглядит чистым, словно кинодекорации. От «фермерского» кафе на углу до многоквартирного дома премиум-класса напротив – Эв предположила бы, что именно в таком квартале живет Фаули, если б не знала, что у него неожиданно обычный дом в поселке Райзингхерст, к востоку от кольцевой дороги.

– Все в порядке?

Раздавшийся за спиной голос Куинна застает Эв врасплох.

– Пришлось трижды объехать вокруг квартала, черт возьми, прежде чем нашел место, где поставить машину, – раздраженно замечает Куинн, глядя (весьма откровенно) туда, где она поставила свой «Мини». У Эв мелькает было мысль указать на то, что свободное место она нашла только потому, что приехала сюда уже полчаса назад, но она решает воздержаться.

– Так, – говорит Куинн, доставая из кармана список и бросая взгляд на здание. – Это заведение именуется «Марк Роуз и компания». Основано вышеозначенным мистером Роузом десять лет назад; насколько мне удалось выяснить, дела идут весьма неплохо. Компания занимается жилыми и коммерческими зданиями и выполняет специальные заказы для университета. Сорок два человека в штате и приблизительно столько же работают по контракту. – Он убирает листок в карман, и они направляются к входу.

Их уже ждут. На столике в комнате переговоров на первом этаже чашки с кофе и блюдо с печеньем в золотой фольге, и деловитый секретарь (мужчина) сообщает о том, что мистер Роуз скоро будет. Эв видит, что Куинн изо всех сил старается не показать, какое впечатление производит на него обстановка, однако получается это у него плохо. Он берет со столика глянцевую брошюру и начинает ее изучать, как кажется Эв, более чем с праздным любопытством.

Роуз появляется меньше чем через две минуты после ухода секретаря. Он загорелый, на нем бледно-кремовые хлопчатобумажные брюки и застегнутая на все пуговицы розовая рубашка, в руках у него планшет. Той же самой модели, что и у Куинна. Эв с трудом сдерживает улыбку: ох уж эти мальчишки и их игрушки! Роуз улыбается, поочередно глядя в глаза обоим.

– Доброе утро, господа! Надеюсь, вас хорошо приняли?

Эв протягивает руку к чашке. Она зеленовато-синяя. Такого же цвета, как фургоны, логотип и галстук секретаря. Диана Эпплфорд отдала бы свои передние зубы за такой точный подбор оттенков. Ну а кофе – чего и следовало ожидать – замечательный. Эв также жадно смотрит на печенье. Конечно, она ни за что не станет есть на людях, но, быть может, ей удастся незаметно прихватить парочку, когда они будут уходить… Всегда неплохо иметь что-нибудь в кармане на тот случай, если снова придется просить Бакстера о каком-нибудь одолжении.

– Мой помощник сказал, что дело как-то связано с нашими фургонами, – начинает Роуз. – Но я проверил, и, по-моему, все в полном порядке. Дорожный налог, техосмотр…

– Дело совсем не в этом, – поспешно перебивает его Куинн. – Речь идет о молодой женщине, которая в понедельник подверглась нападению на Райдал-уэй.

– Не совсем вас понимаю.

– Ее затолкали в фургон и отвезли к огородам на Марстон-Ферри-роуд.

Роуз недоуменно моргает. Начинает хмуриться.

– Но в Оксфорде сотни фургонов…

– Вне всякого сомнения, – кивает Куинн. – Однако у нас есть основания считать, что один из ваших фургонов в момент совершения преступления находился поблизости.

Несмотря на загар, Роуз немного бледнеет.

– Понятно.

– Если точнее, заправлялся на заправке «Би-Пи» на перекрестке.

Роуз включает свой планшет.

– Если вы подождете минутку, я быстро проверю, где в этот понедельник находился каждый из наших сотрудников.

– Правда? – говорит Куинн, не в силах скрыть прозвучавшее в голосе изумление. – Вы это можете?

Роуз пожимает плечами: если у тебя на руках столько козырей, можно проявить великодушие.

– Фургоны оснащены системой спутниковой навигации. И мы храним все архивы. Наша компания относится к высшему классу. Мне не нужны жалобы клиентов, поэтому я должен знать, где находятся мои люди. Какое именно время вас интересует?

– Утро, – отвечает Эверетт, глядя на то, как по лицу Куинна разливается краска. – До одиннадцати часов.

Роуз тычет пальцем в экран, затем кладет планшет на стол и подвигает его полицейским.

– Как можете видеть, один наш фургон действительно проезжал в то утро по этой дороге, однако он направлялся на работу в Уоллингфорд. Помимо заправки, водитель больше не останавливался ни разу между тем, как выехал из дома и как прибыл на стройку. У меня также есть чек с заправки, оплаченный служебной кредитной карточкой. Если хотите, я могу его распечатать.

* * * ЦЕНТРАЛЬНЫЙ УГОЛОВНЫЙ СУД

Олд-Бейли

Лондон ЕС4М 7ЕН

Судья Верховного суда

Досточтимый мистер Хили

К О Р О Н А

против

Гэвина Фрэнсиса Пэрри

_____________________

Мистер Р. Барнс, королевский адвокат, и мисс С. Грей

представляют обвинение

Миссис Б. Дженкинс, королевский адвокат, и мистер Т. Катберт

представляют защиту обвиняемого

______________________

Расшифровка стенограммы, выполненной

компанией «Чапмен Дэвисон»,

официально уполномоченной для работы на судебных заседаниях

______________________

Понедельник, 25 октября 1999 года

(7-й день)

Свидетель ЭЛИСОН ДОНЕЛЛИ, принесшая присягу

Допрашивается МИСТЕРОМ БАРНСОМ

Вопрос: Мисс Донелли, мне бы хотелось вернуться к событиям, которые мы обсуждали вчера. Конкретно, к нападению, произошедшему 29 ноября прошлого года. Я понимаю, что для вас это очень тяжелая тема, однако крайне важно, чтобы суд выяснил, что именно тогда случилось. И, не сомневаюсь, вы не забыли, что принесли присягу. Вы сказали, что это произошло в тот день вечером, приблизительно в 17:40?

Ответ: Да. Я возвращалась домой с работы. На автобусе, который отправляется в 17:15.

В.: И вы обыкновенно ездите именно этим автобусом?

О.: Совершенно верно.

В.: В предыдущие несколько дней у вас не было такого ощущения, будто вас преследуют?

О.: Подруга, с которой мы вместе снимаем квартиру, говорила, что несколько раз видела на нашей улице припаркованный фургон, но мы не придали этому значения.

В.: Какого цвета был этот фургон?

О.: Обыкновенного, белого.

В.: В тот вечер, когда произошло нападение, вы видели фургон?

О.: Нет. Я хочу сказать, что это не значит, что фургона не было. Просто я его не видела.

В.: Итак, вы сошли с автобуса и направились к своему дому. Что произошло дальше?

О.: Шел дождь, мимо проехал грузовик, совсем рядом, и облил меня водой. На мне была новая куртка, поэтому я здорово разозлилась. Наверное, я остановилась на минутку. Тут все это и произошло.

В.: Вы почувствовали, что сзади кто-то есть?

О.: Да, сначала он меня схватил, затем я почувствовала, как он натянул мне на голову мешок и потащил меня.

В.: Вы поняли, куда он вас оттащил?

О.: Он бросил меня в кузов фургона. Связал мне руки чем-то таким, что впилось мне в запястья, и мне показалось, что я не могу дышать.

В.: Вы запомнили что-нибудь про этот фургон?

О.: На полу лежал пластик или что-то похожее. Какие-то листы.

В.: И что произошло дальше?

О.: Он отвез меня на стоянку недалеко от кольцевой дороги. Тогда я этого не знала. Но это было именно там.

В.: Что он сделал потом?

О.: Я услышала, как он вышел из кабины и обошел фургон. Он вытащил меня и столкнул по каким-то ступеням. Я ничего не видела из-за мешка. Затем он швырнул меня на землю. После чего стащил с меня трусики и изнасиловал.

В.: Последующая медицинская экспертиза установила, что вы получили внутренние повреждения от какого-то тупого предмета. Это так?

О.: Да.

ДОСТОЧТИМЫЙ ХИЛИ: Я понимаю, что вам это крайне тяжело, мисс Донелли, но я должен попросить вас говорить чуть громче, чтобы присяжные вас слышали. Вы чувствуете в себе силы продолжать?

О.: Да, ваша честь.

МИСТЕР БАРНС: Благодарю вас, ваша честь. Мисс Донелли, нападение, которому вы подверглись, ограничивалось одним изнасилованием?

О.: Нет.

В.: Что еще произошло?

О. Он меня избил.

В.: Боюсь, я должен попросить вас рассказать более подробно.

О.: Он сделал это, чтобы заставить меня замолчать, – я пыталась кричать, поэтому он схватил меня за голову и ударил ею о землю.

В.: Именно так вы получили эти травмы? Которые сейчас наглядно видны?

О.: Да.

В.: У вас открытая черепно-мозговая травма?

О.: Да.

В.: И потеря зрения на один глаз?

О.: Это когда он ударил меня по голове ногой. После того как закончил.

В.: И он снял с вас украшения и выдрал клок волос?

О.: Сережки. Он их сорвал.

В.: Разорвав мочку одного уха, насколько я понимаю?

О.: Да. И еще он выдрал мне клок волос.

В.: Где именно?

О.: Вот здесь, за ухом.

В.: Сколько времени прошло после того, как он ушел, до прибытия помощи?

О.: Потом мне сказали, что прошло около часа. Наверное, я потеряла сознание, потому что по моим ощущениям это было совсем недолго. Но вдруг появилась «скорая помощь» и полиция.

В.: Сколько времени вы пролежали в больнице, мисс Донелли?

О.: Пять недель.

В.: И после нападения вы смогли продолжать работу?

О.: Нет.

МИСТЕР БАРНС: У меня больше нет вопросов.

ДОСТОЧТИМЫЙ ХИЛИ: Пожалуй, сейчас самое подходящее время прерваться на обед. Присяжные заседатели, мы продолжим в 14:15.

* * *

– Может быть, спросить у этих ребят, не оборудованы ли их фургоны спутниковой навигацией?

Эв искоса бросает взгляд на Куинна. Она сознает, что это, наверное, уже чересчур, но не может удержаться. Его так легко завести.

Куинн хмурится, понимая, что Эв над ним издевается. Поскольку, если «Марк Роуз и компания» – это высший класс строительного бизнеса, вторая фирма в списке оказывается чем-то вроде «Райанэйра»[300]. Судя по весьма примитивному дилетантскому оформлению интернет-странички, компания явно не стала тратить свои заработанные потом и кровью деньги на дизайнера, и контора ее вовсе не контора, а просто одноэтажный дом в духе восьмидесятых в конце тупика, с заасфальтированной площадкой с одной стороны и гаражом на две машины с другой. Эв пришлось дважды проверить адрес, чтобы убедиться в том, что это то самое место.

Дверь открывает женщина средних лет в толстовке и мешковатых спортивных штанах. От нее сильно пахнет табаком.

– Чем могу вам помочь?

– Мы из Управления полиции долины Темзы. Это контора строительной фирмы «Рэмсгейт реновейшнс»?

– Совершенно верно. – К чести женщины, у нее на лице не появляется тревога, обычная реакция на неожиданный визит полиции.

– Мы можем поговорить с мистером Рэмсгейтом?

– К сожалению, Кит на объекте. Но вы можете поговорить со мной. Я Полина. Его жена. И управляющая компании.

Женщина проводит полицейских в помещение по соседству с кухней, обставленное дешевой, но функциональной офисной мебелью: шкаф с картотеками, пара письменных столов, большая доска с графиками и таблицами, посвященными различным заказам фирмы. Здесь есть и компьютер, однако очевидно, что Полина предпочитает работать с бумагами. Практически все поверхности завалены папками и кипами документов. Снаружи на заасфальтированной площадке стоят два белых фургона. У одного задние двери открыты, и два парня загружают в него какие-то материалы.

– У вас имеется разрешение вести дела? – спрашивает Куинн, указывая на фургоны.

Женщина пожимает плечами.

– Никакого начальства над нами нет, а кому еще может быть до этого какое-либо дело? Но если вы очень хотите знать, ответ положительный. Имеется.

Если Куинн собирался своим вопросом вывести эту женщину из равновесия, то он явно ее недооценил. Они долго смотрят друг другу в глаза, и Эв приходит к выводу, что первой отведет взгляд не Полина.

Она рассуждает, что пора разыграть роль хорошего полицейского и посмотреть, даст ли это какие-либо результаты.

– Миссис Рэмсгейт, мы рассчитывали, что вы сможете нам помочь. Первого апреля, в понедельник, произошло происшествие с участием фургона. Вот мы и опрашиваем всех владельцев фургонов, просто чтобы исключить их из расследования.

– Какое именно «происшествие»?

– Ничего существенного, миссис Рэмсгейт.

– А мне так не кажется. И почему это вы заявились к нам? В нашем городе, наверное, сотни фургонов.

Определенно, Полина не вчера родилась.

Эверетт достает два листа бумаги и кладет их на стол.

– Вот снимки с камеры видеонаблюдения на заправке на Черуэлл-драйв, сделанные в то утро. Мы полагаем, что это может быть ваш фургон.

Качество неважное, и значительную часть изображения занимает грузовик, но можно рассмотреть перед белого фургона с закрепленной на крыше лестницей, а сбоку надпись, начинающуюся на «РЭ…».

Полина прищуривается.

– Я могу разобрать только две буквы. Они еще не означают, что это наша машина.

Эверетт кивает, глядя на второй лист.

– Вы правы. На самом деле в радиусе десяти миль отсюда три строительных фирмы, названия которых начинаются на эти буквы. Вы, «Рэзняк лимитед» и «Рэтбоун и сыновья». Мы просто отрабатываем всех по очереди.

Полина тяжело вздыхает, Эверетт в нос ударяет сильный запах никотина.

– То есть вы хотите знать, где были наши машины? Правильно?

– Если вы ничего не имеете против.

Полина сплетает руки на груди.

– Я могу вам точно сказать, где именно они были – все работали по одному и тому же заказу.

– И где это?

– В Бичестере. Полная реконструкция гостиницы – нам этим заниматься еще несколько недель.

– А в котором часу ваши люди обыкновенно начинают работу?

– В семь тридцать как штык, – возмущается Полина. – У нас тут не дом отдыха!

– То есть вы хотите сказать, что можете дать на то утро отчет по всем своим людям? – спрашивает Куинн. – Никаких спущенных колес, больных кошек и неотложной зубной боли?

Полина сверкает на него глазами.

– Все были там, кроме Эшли Бразертона. Он в тот день хоронил свою бабушку. Она воспитывала его после того, как его мамаша ушла.

– Чем он занимается? – спрашивает Эв. – Какая у него специальность?

Полина бросает на нее недовольный взгляд.

– Он штукатур.

– А где он сегодня? В Бичестере, я так понимаю? – спрашивает Эв, надеясь, что голос ее не выдаст. И Полина не догадывается о том, что Куинн отчаянно жестикулирует у нее за спиной. – Просто чтобы мы быстренько переговорили с ним и исключили его из расследования?

Полина вскидывает подбородок.

– На работе Эшли должен появиться позже, так что, полагаю, он дома.

Эверетт лучезарно улыбается.

– Что ж, в таком случае не подскажете ли вы его адрес? И номерной знак его фургона. Если ничего не имеете против.

* * *

– Ничего плохого с ней не случилось, мне просто нужно знать, где она. Извини, что звоню тебе на сотовый, но я уже отправила сообщения всем, о ком вспомнила, позвонила в школу и выяснила, что Саши там нет… я места себе не нахожу, пожалуйста, Изабель!

Фиона ненавидит себя за то, что в ее голосе прозвучала мольба, отчаяние. Это все равно что дурной запах изо рта.

– Но я не знаю, где она! – Голос Изабель переходит в завывание. – Я же вам сказала: она вышла из автобуса, и больше я ее не видела!

– Больше она ни с кем не может быть? – Фиона чувствует напряжение подбородка, тяжесть за глазами. – Саша говорила мне, что постоянного парня у нее нет, но, может быть, ей кто-нибудь нравится? Парень остановился, чтобы ее подвезти?

– Нет, честное слово…

– Кто-нибудь, кому она доверяет, с кем она, может быть, знакома по школе?

– Сожалею. Я правда ничего не знаю.

В трубке слышно, как звонит звонок, и через мгновение связь обрывается.

* * *

Отправляясь в Блэкберд-Лейс, Эверетт всякий раз старается найти там что-нибудь хорошее. Ухоженный садик, цветущее дерево или хотя бы просто особенно наглую местную кошку. Эв терпеть не может клише, однако, как она ни старается, это место неизменно из кожи вон лезет, чтобы произвести на нее гнетущее впечатление. Проезжая по Барраклоу-роуд, они с Куинном видят двух пьянчуг, спящих на скамейке в окружении пивных банок, и опрокинутый мусорный бак, выплеснувший на дорогу протухшую еду и мусор. Эв резко выкручивает руль, объезжая поток, и Куинн ругается вслух. Один из пьянчуг трясет на Эв банкой пива и кричит: «Пошли к такой-то матери!» А они даже не на патрульной машине…

– Проехать дальше еще домов десять, – говорит Куинн, щурясь на номера домов. – Девяносто шестой, правильно?

Дом стоит на углу, в конце террасы. Наверное, в свое время такие дома считались верхом совершенства, однако время обошлось с архитектурой семидесятых не лучшим образом. Окна слишком маленькие, весь первый этаж занимают гаражи, выпирающие из фасада. Однако в настоящее время гаражи превратились в сараи для всякого хлама: современные машины такие большие, что не проедут в ворота. В отличие от своих соседей девяносто шестой сохранил перед подъездом пятно чахлой травы вместо забетонированной стоянки, но, как и у остальных, крыша просела, словно ее лучше не беспокоить.

Эв останавливается, и они с Куинном выходят из машины. Сверху доносится музыка – в доме кто-то есть.

– Я обойду сзади, – говорит Куинн. – Посмотрю, нет ли там фургона.

Кивнув, Эв собирается с духом и звонит в дверь.

Музыка обрывается, однако никаких других признаков жизни нет. Эв звонит снова. Затем в третий раз. Из-за угла появляется Куинн.

– Нашел фургон?

Констебль кивает. Он не улыбается.

– Я увидел сзади проволоку. По-моему, такую же.

– Это ничего не доказывает. Одну проволоку не отличишь от другой.

– Я просто так сказал.

Изнутри доносится шум – звуки снятой цепочки и отодвигаемого засова. Дверь медленно открывается. На пороге пожилой мужчина, тяжело дышащий от предпринятых усилий. На нем протертый свитер и коричневые брюки, болтающиеся на худых бедрах. Лицо и руки испещрены темными точками.

– Мистер Бразертон? – говорит Эверетт, предъявляя свое удостоверение. – Констебль Верити Эверетт. Мы можем войти?

– Что все это значит? – Мужчина подозрительно смотрит на них.

– Речь идет о вашем внуке. Эшли, не так ли?

– При чем тут он? Он ничего не сделал. Эшли хороший парень…

– Никто с этим не спорит, – поспешно говорит Эв. – Просто нам нужно задать ему пару вопросов. Это займет не больше пяти минут. Он дома? – Она улыбается. Видит, что старику хочется ответить отрицательно, однако оба они понимают, что сам он ни за что не стал бы слушать хип-хоп.

Старик тяжело вздыхает.

– Заходите.

Эшли Бразертон сидит в крохотной кухоньке и пьет апельсиновый сок прямо из пакета. В помещении порядок, но не очень чисто; Эв чувствует под ногами липкий линолеум.

– Кто вы такие? – спрашивает Эшли, вытирая рот. Он невысок ростом, но ладно скроен. Очень короткие волосы, очень бледные голубые глаза. Красивый, в воинственном плане. Эшли пододвигает стул деду, тот тяжело садится; очевидно, у него болят суставы.

– Криминальный отдел Управления полиции долины Темзы, – говорит Куинн. – Просто хотели проверить, где вы были утром первого апреля.

Эшли и его дед переглядываются.

– В этот день хоронили бабушку, – говорит парень. – И вообще, какое вам дело?

– Где были похороны? – говорит Эв, доставая из сумочки записную книжку.

– В крематории, – отвечает старик. – В Хедингтоне.

– Вы так и не ответили на мой вопрос, – говорит Эшли.

– В то утро было совершено нападение на молодую женщину, – ровным голосом говорит Куинн. – Мы считаем, что преступник занимается той же работой, что и вы.

Эшли подходит к мусорному ведру в углу, нажимает педаль и бросает в него пустой пакет. После чего поворачивается лицом к Куинну.

– Как уже сказал, я был на похоронах бабушки. Машины приехали к крематорию в половине девятого. Церемония в девять. Поминки в кафе «Красный лев» в половине одиннадцатого. Можете проверить. Кого бы вы ни искали, это не я.

Куинн демонстрирует свою самую неприятную улыбку.

– В таком случае вы не будете возражать против того, что мы осмотрим ваш фургон. Просто чтобы убедиться наверняка.

Старик поднимает взгляд.

– Ордер на обыск у вас есть?

– Нет, – поспешно говорит Эверетт. – Это лишь неофициальная просьба, мистер Бразертон…

– В таком случае ответ – нет. Как я уже сказал, Эшли хороший парень. У него хорошая работа, он на хорошем счету. Вы не имеете права без каких-либо причин втягивать его во все это. Только потому, что мы живем в муниципальном доме, вы сразу же считаете нас грязью…

Эв кусает губу. Увы попыткам найти что-либо приличное в этом районе, она не видит это даже тогда, когда оно сидит прямо напротив.

– Извините, мистер Бразертон. Мы ни в коей мере не хотели вас оскорбить.

– Покажи им выход, Эш, – машет внуку старик. – А у меня есть дела.

На пороге Эв останавливается и оборачивается.

– Эшли, могу я у вас спросить – возможно ли, что в тот день ваш фургон брал кто-то еще? Ключей больше ни у кого нет?

Она ждет, что Эшли пошлет ее ко всем чертям, и если б так и произошло, она не стала бы его винить, однако он этого не делает. Он смотрит ей прямо в лицо.

– Нет, – говорит он. – Ключи есть только у меня и на фирме.

* * *

Сев в машину, Куинн пристегивает ремень безопасности.

– Ну, что ты думаешь?

Эверетт вставляет ключ в замок зажигания и откидывается назад.

– Я думаю, мы проверим то, что Эшли сказал про крематорий, но я убеждена, что там подтвердят его слова. Я не думаю, что это он напал на Фейт. Потому что не считаю его настолько искусным лжецом.

Они слышат шум заработавшего двигателя и, подняв взгляд, видят фургон «Рэмсгейт реновейшнс», выезжающий из переулка. Он проезжает буквально в трех футах от их машины, однако Эшли Бразертон смотрит прямо вперед, не глядя в их сторону.

Они провожают взглядом, как фургон доезжает до конца улицы и скрывается из виду.

– Если он действительно напал на Фейт, ему пришлось вымыть и вычистить свой фургон всего за один час, – говорит Куинн.

– Кто говорит, что он не сделал это заранее? – Эв пожимает плечами. – И даже если это так, старик прав – у нас нет никаких шансов получить ордер на обыск. – Она смотрит на часы. – Слушай, нам лучше шевелиться, если мы собираемся вернуться назад к совещанию.

Куинн корчит гримасу.

– На кой? В настоящий момент мы хрен что можем доложить.

* * *

Адам Фаули

4 апреля 2018 года

12:32

– На обратном пути мы заглянули в крематорий, – говорит Эв, обводя взглядом комнату. – Во время нападения на Фейт Эшли определенно находился там, где сказал. Он нес гроб – его там видели не меньше пятидесяти человек.

Пожалуй, оно и к лучшему, что я доверил вести это совещание Гису, поскольку сам едва сдерживаюсь. Если б это было любое другое дело, неужели я уже так рано ждал бы каких-либо результатов? Наверное, мне просто нужно быть более реалистичным. Более терпеливым. Вся беда в том, что, вероятно, ни один из тех, кого я знаю, не использует это определение, описывая меня. И уж конечно же, не моя жена.

Гис поворачивается к Сомер.

– Ты спрашивала у Фейт насчет штукатурки?

Та поднимает взгляд.

– Да, сержант, но это не вызвало никаких ассоциаций.

– Что насчет остальных строительных фирм? Вы там ничего не накопали?

Сомер отрывается от своих записей.

– Я говорила и с «Рэзняк», и с «Рэтбоун и сыновья». У «Рэтбоун» фургоны зеленые, а не белые, а «Рэзняк» пользуется только грузовиками, так что фургон на видеосъемке им не принадлежит. Но мы делаем вывод только по лестнице на крыше – возможно, это вовсе не строители. Это запросто могут быть оформители, или мойщики окон, или даже те, кто устанавливает спутниковые тарелки…

– Однако эти не подцепят цементную пыль, правильно? – упрямо ворчит Бакстер.

– Это может быть строитель, – говорит Асанти, – просто живущий за городом…

Дверь распахивается настежь – внезапно и быстро. Это дежурный, запыхавшийся, с выпученными глазами.

– Инспектор Фаули! Нам только что переадресовали звонок на «три девятки»[301]. Женщина по имени Фиона Блейк. Речь идет о ее дочери. Ей пятнадцать. И она пропала.

* * *

К О Р О Н А

против

Гэвина Фрэнсиса Пэрри

_____________________

Мистер Р. Барнс, королевский адвокат, и мисс С. Грей

представляют обвинение

Миссис Б. Дженкинс, королевский адвокат, и мистер Т. Катберт

представляют защиту обвиняемого

______________________

Расшифровка стенограммы, выполненной

компанией «Чапмен Дэвисон»,

официально уполномоченной для работы на судебных заседаниях

______________________

Пятница, 29 октября 1999 года

(11-й день)

Свидетель Джерри Батлер, принесший присягу

Допрашивается МИСТЕРОМ БАРНСОМ

В.: Ваше полное имя Джеральд Теренс Батлер?

О.: Да.

В.: Мистер Батлер, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов о событиях вечера 4 сентября 1998 года. Вы можете рассказать суду своими словами, что видели?

О.: Я возвращался домой с работы, шел пешком по Латимер-роуд. Там есть участок, когда вдоль дороги растут кусты, заросли. Уже стемнело, поэтому я сообразил, что происходит, только когда оказался совсем близко.

В.: И что происходило?

О.: Там была девушка – молодая женщина. Я услышал какой-то шум, словно она пыталась позвать на помощь. Затем я заметил, что там еще какой-то тип. Он был на ней.

В.: Каким образом – на ней?

О.: Она лежала передом – ну, лицом вниз, а он уселся на ней верхом. У нее на голове был мешок, а он связывал ей руки.

В.: Чем именно связывал руки?

О.: Тогда я не разглядел, но потом увидел, что это была проволока.

В.: Что произошло дальше?

О.: Я начал кричать, он понял, что я здесь, и дал деру.

В.: Вы успели разглядеть его лицо?

О.: Да нет – он поднял голову и увидел меня, но у него на голове был капюшон, так что я не смог разглядеть, как он выглядит. А затем он рванул в кусты и выбежал с противоположной стороны.

В.: Где вы работаете, мистер Батлер?

О.: Я охранник. Служил в армии, но работаю охранником с тех самых пор, как уволился.

В.: На самом деле вы вышибала в одном из ночных клубов Оксфорда. В «Кубле» на Хай-стрит, не так ли?

О.: Да, я там уже четыре года. Иногда стою за стойкой, когда не хватает людей, но по большей части дежурю у дверей.

В.: Вы можете назвать суду свои рост и вес?

О.: Шесть футов два дюйма, двести двадцать фунтов[302].

В.: И вы в хорошей физической форме?

О.: Я постоянно занимаюсь, чтобы быть в форме. В моем ремесле без этого никак.

В.: Ну а тот мужчина, которого вы видели, как вы оцените его рост и вес – приблизительно?

О.: Рост примерно пять футов восемь дюймов, но весьма тощий. Скажем, сто шестьдесят фунтов[303].

В.: То есть в его глазах вы бы выглядели очень устрашающе?

О.: Наверное.

В.: Что произошло дальше?

О.: Я подошел к девушке и спросил, как она. Вид у нее был неважный – все лицо исцарапано, и этот подонок выдрал ей клок волос. Но он не… ну, сами понимаете.

В.: Он не – что?

О.: Не изнасиловал ее. Не обесчестил.

В.: Потому что вы появились как раз вовремя.

МИССИС ДЖЕНКИНС: Мистер Барнс, может быть, вы перефразируете свой вопрос?

МИСТЕР БАРНС: Мистер Батлер, видели ли вы какие-либо свидетельства попытки сексуального насилия?

О.: Он задрал ей юбку – я увидел, что он пытался стащить с нее трусики. Так что да, считаю, видел.

В.: Далее вы позвонили по «999»?

О.: Совершенно верно. Я оставался с девушкой до прибытия полиции. Она плакала и все такое.

В.: И это та самая молодая женщина, которая выступала в суде как мисс Шелдон?

О.: Да, она самая.

МИСТЕР БАРНС: У меня больше нет вопросов, спасибо.

* * *

Гис достает из принтера лист бумаги и закрепляет его на доске. В комнате воцаряется тишина. Это фотография Саши Блейк. Светлая кожа, голубые глаза, темные волосы, забранные в хвостик.

Внешне она очень похожа на Фейт.

* * *

Адам Фаули

4 апреля 2018 года

13:45

Уиндермер-авеню не далее чем в полумиле от дома Эпплфордов, и когда мы с Сомер подъезжаем к дому, сходство становится еще более выраженным. Даже тюлевые занавески такие же.

Дверь открывается задолго до того, как мы подходим к калитке. Высокая чернокожая женщина с волосами, заплетенными в затейливые косички.

– Я Жасмин, – представляется она, шагая мне навстречу и протягивая руку. – Соседка Фионы. Она вас ждет.

В маленькой гостиной еще две женщины, по обе стороны от Фионы Блейк. Та покачивается из стороны в сторону. На лице у нее застыла тревога.

– Миссис Блейк? Я инспектор Адам Фаули. А это констебль Эрика Сомер.

Две другие женщины поднимаются на ноги. У них на лицах то самое выражение, которое нам частенько приходится видеть в нашем ремесле – наполовину искреннее сочувствие, наполовину огромное облегчение по поводу того, что этот кошмар обрушился не на них. Они спешат уйти прочь.

– Не будем тебе мешать, Фиона, – говорит одна из них, пятясь к двери. – Мы заскочим попозже. Знаешь, на тот случай, если сможем чем-нибудь помочь.

Когда они ушли, мы садимся: я на диван, Сомер – на единственный стул. Судя по тому, как выглядит Фиона Блейк, – по тому, какой от нее исходит запах, – я заключаю, что сегодня утром она даже не приняла душ. Должно быть, патрульный попросил у нее свежую фотографию дочери, поскольку на кофейном столике перед нами рассыпаны веером фотографии. Саша еще совсем маленькая, волосы веселыми пучками; в школьной форме, рот растянут в улыбке до ушей; в спортивном трико, тощая словно жердь, с медалью в руке; и взрослая, свежие снимки на пляже, в саду, в обнимку с матерью. Улыбающаяся, безмятежная. Счастливая.

– Вы можете нам рассказать, как все произошло? – мягко говорит Сомер. – Когда вы в последний раз видели Сашу?

Женщина делает вдох, переходящий в булькающие всхлипывания.

– Вчера днем. Когда она вернулась из школы. Я приготовила ей чай, после чего ушла на работу.

– Но вы ждали, что к вечеру она вернется домой?

Фиона Блейк вытирает глаза и качает головой.

– Нет. Саша собиралась пойти гулять с тремя своими подругами. Всего на час – ненадолго. Саша очень обязательная. Она ни за что не задержалась бы допоздна.

Сомер достает записную книжку.

– Вы можете назвать имена ее подруг?

– Патси Уэбб, Изабель Паркер и Лия Уэддел. Патси здесь, на кухне – я попросила ее зайти, после того как позвонила вам. Я знала, что вы захотите с ней поговорить.

– Когда вы вчера вернулись домой?

– Вскоре после полуночи. Я работаю в ресторане, в городе. У нас было много народа. Целая группа американцев. Автобусная экскурсия.

Сомер делает пометку.

– И вы, вернувшись домой, заглянули к Саше в комнату?

Фиона подносит руку ко рту; в кулаке у нее бумажная салфетка, которая уже начала распадаться, и маленькие мокрые насквозь обрывки падают ей на одежду.

– Да, заглянула. Но Саша предупредила, что может остаться ночевать у Патси, поэтому я не беспокоилась. Она поступает так уже много лет. Но рано утром всегда возвращается домой. Понимаете, чтобы переодеться перед тем, как идти в школу.

– Значит, только утром вы почувствовали что-то неладное?

Фиона кивает.

– Тогда я попробовала дозвониться до Саши, но ее телефон был отключен. Потом я позвонила Патси и Изабель, но те ответили, что не видели ее со вчерашнего вечера. – Она снова начинает покачиваться из стороны в сторону. – Я должна была позвонить Саше вчера вечером, чтобы проверить, как она… а я просто понадеялась…

Сомер нежно берет ее за руку.

– Было уже за полночь. Даже если б вы позвонили, телефон Саши был бы отключен. Вы не должны себя винить.

Я поднимаюсь на ноги и прохожу вглубь дома. На кухне Жасмин обнимает молодую девушку, крепко прижимая ее к себе. Худенькие плечи девушки содрогаются в рыданиях.

– Патси?

Девушка испуганно озирается на меня, убирая волосы с лица. Глаза у нее красные.

– Это инспектор Фаули, – объясняет Жасмин, нежно трогая ее за плечо. – Полицейский, который будет искать Сашу.

Девушка широко раскрывает глаза, и Жасмин обнимает ее, подбадривая.

– Он просто хочет задать тебе несколько вопросов, милая. Не надо пугаться.

Я пододвигаю стул и сажусь, стараясь стать меньше, чем на самом деле. Не таким устрашающим.

– Надеюсь, Патси, ты понимаешь: нам необходима вся информация, и срочно.

Патси оглядывается на Жасмин, та утвердительно кивает.

– Ну хорошо, – говорит она, шмыгая носом.

– Я приготовлю чай, – говорит Жасмин.

* * *

Сомер подается вперед.

– Миссис Блейк, в последнее время Сашу ничто не беспокоило? Не происходило чего-либо необычного? Вам на память ничего не приходит?

Ей хочется спросить, не замечал ли кто-либо подозрительных людей, слоняющихся возле дома, не казалось ли Саше, что ее преследуют, – но женщина и без того уже страшно перепугана.

– Все было в полном порядке, – поспешно говорит Фиона. – Саша была радостная. Постоянно чем-нибудь занималась. Все было абсолютно нормально. А если б Сашу что-либо беспокоило, она обязательно сказала бы мне. Она рассказывает мне все – между нами нет никаких секретов. Мы с ней очень близки.

Сомер сомневается в том, что в этом возрасте хоть одна девушка рассказывает своей матери абсолютно все. Но, возможно, это лишь подает голос ее личный опыт. А рассыпанные по столу фотографии рассказывают совсем другую историю…

– Вам не приходило в голову, к кому могла отправиться Саша – может быть, к бабушке или дедушке?

Фиона качает головой.

– Мои родители в Португалии, а мать Джонатана живет в Хаддерсфилде. Не могу представить себе, чтобы Саша поехала туда. К тому же она ее недолюбливает.

Сомер медлит, прежде чем задать следующий вопрос.

– А как насчет парня?

Фиона снова качает головой.

– Нет. Я хочу сказать, разумеется, есть парни, которые ей нравятся. В школе. Но Саше еще только пятнадцать лет. Сами знаете, каковы девушки в ее возрасте. Они много хихикают, но и только.

– Понятно. И Саша определенно рассказала бы вам? Если б у нее кто-нибудь был?

Фиона бросает на нее выразительный взгляд.

– Я же вам только что сказала. У Саши нет от меня никаких секретов. Она не такая.

* * *

Адам Фаули

4 апреля 2018 года

13:56

– Да, у нее определенно были парни, – говорит Патси. На столе перед ней стоит кружка с чаем, но она к ней едва притронулась. Руки у нее лежат на коленях, и девушка постоянно что-то теребит, потому что я чувствую какое-то движение.

– А в настоящее время она с кем-нибудь встречается?

– Думаю, да. Но имени я не знаю. Мы с Из – мы предположили, что он старше ее.

– Почему ты так думаешь?

Патси по-прежнему не отрывает взгляда от своих коленей.

– Ну, просто Саша… понимаете… слишком уж скрытничала насчет него.

– Ты знаешь, где живет этот парень? Как он выглядит?

Она качает головой. Сложно с ней. Перехватив мой взгляд, Жасмин молча пожимает плечами, словно говоря: «Подростки – что вы хотите?»

– И у нее определенно уже были парни?

Патси поднимает взгляд.

– Но матери Саша ничего не говорила, так как опасалась, что та рассердится. Понимаете – ну, что у нее был секс. Она уверена, что Саша до сих пор… – Она краснеет, стараясь не смотреть мне в глаза, – понимаете, девственница.

– Хорошо, оставим это… пока что. Вернемся к вчерашнему вечеру. Ты сказала, что вы отправились в Саммертаун посидеть в пиццерии, затем Лия пешком пошла домой по Бэнберри-роуд, а вы втроем сели на автобус и поехали обратно в Хедингтон?

Кивок.

– В котором часу это было?

– Без четверти десять… Я точно не помню.

– Затем ты вышла первая, а Саша и Изабель остались в автобусе.

Еще один кивок.

– И это было около десяти вечера?

– Да, где-то так.

– И Саша должна была выйти на Черуэлл-драйв.

– Точно.

– Но ты не знаешь, куда она собиралась направиться, сойдя с автобуса?

– К себе домой? – Патси пожимает плечами. – Я хочу сказать, куда еще она могла пойти?

Разумеется, все предыдущие вопросы были нужны только для того, чтобы подойти к этому. Однако нет смысла злиться на эту девчонку.

– Патси, у Саши есть еще какие-нибудь знакомые, кто живет рядом с той остановкой? К кому она могла бы зайти, после того как сошла с автобуса?

Патси медленно качает головой.

– Не думаю. По крайней мере, никого, кто бы нам нравился.

– Значит, тебе не приходит в голову, куда еще она могла пойти, кроме как прямиком домой?

Патси снова качает головой. Она мельком поднимает на меня взгляд, словно стесняясь, после чего снова смотрит на свои колени. Мне вдруг приходит в голову – вообще-то я должен был бы сообразить раньше, – что все это время она набирает на телефоне сообщения.

Пора прибегнуть к другой тактике.

– Тебе известно что-нибудь об отце Саши?

Теперь Патси действительно с любопытством смотрит на меня.

– А что?

– Просто мне нужно составить полную картину. Ты не знаешь, она с ним встречается?

Патси колеблется, затем кусает губу.

* * *

– Со своим отцом она не виделась тринадцать лет. С тех самых пор, как этот подонок ушел от нас.

Голос Фионы Блейк ожесточился, и Сомер, если честно, не может ее винить. Она также считает, что бросить маленького ребенка – это очень плохо.

– Вам известно, где он сейчас живет?

Фиона пожимает плечами.

– Последнее, что я слышала, – он обосновался у какой-то бабы где-то на севере. Но это было по крайней мере два года назад.

– И он никогда не предпринимал попыток связаться с Сашей?

Фиона качает головой.

– Нет. Ни разу.

– То есть если б он подошел к ней на улице, она вряд ли пошла бы с ним?

Фиона пристально смотрит на нее, и Сомер видит, как у нее в глазах вспыхивает надежда и тотчас же угасает. Она печально качает головой.

– Ей было три года, когда он ушел. Сомневаюсь, что она узнала бы его.

* * *

Адам Фаули

4 апреля 2018 года

14:09

– Отец разыскал ее в «Фейсбуке», – говорит Патси. – Какое-то время они переписывались, затем где-то с месяц назад Саша прогуляла школу и встретилась с ним. Но матери она ничего не сказала – та психанула бы.

– Как прошла встреча?

– Нормально. – Патси пожимает плечами. – Если честно, не знаю. Саша сказала, что ее предок вполне адекватный. Они сходили в «Нандо»[304].

Как будто это важно. Как будто это имеет какое-то значение.

– Отец сказал, что теперь живет в Лидсе, – внезапно выпаливает Патси. – Что Саша может приехать к нему в гости.

– И она собиралась это сделать?

Патси качает головой.

– Она сказала, что мать ее ни за что не отпустит.

Я задерживаю дыхание, стараясь не быть слишком настойчивым.

– Но если б отец объявился – скажем, вчера вечером, совершенно неожиданно, – Саша пошла бы с ним?

Патси долго смотрит на меня так, словно эта мысль только что пришла ей в голову.

– Пожалуй, – наконец говорит она. – Я хочу сказать, она ни за что не сядет в машину к какому-нибудь придурку. Но к своему отцу – это другое дело.

* * *

– Я могу осмотреть ее комнату? – спрашивает Сомер. – Вы не возражаете?

Фиона бросает на нее недовольный взгляд.

– Вообще-то вы должны сейчас искать Сашу, разве не так? Если ее похитил какой-то педофил, какая разница, как выглядит ее комната? Это напрасная трата времени…

– Пока что мы не знаем, что это был педофил, – мягко перебивает ее Сомер. – Возможно, Саша с тем, кого она знает. Вот почему нам нужно узнать о ней как можно больше.

Фиона смотрит на нее, затем отворачивается; гнев испаряется так же быстро, как и появился. Она опять начинает плакать.

Сомер кладет руку ей на плечо.

– И пожалуйста, поверьте: мы делаем все возможное, чтобы найти Сашу. Специальная команда уже прочесывает окрестности.

Фиона кивает, и Сомер крепче сжимает ей плечо. Когда женщина поднимает взгляд, Эрика повторяет свой вопрос, на этот раз молча.

– Хорошо, – наконец соглашается Фиона. – Ее комната наверху. Слева.

* * *

Это все равно что смотреть на саму себя, только в пятнадцать лет. Пусть кумиры поп-музыки стали другими, но во всем остальном комната Саши Блейк прямо-таки невозможно похожа на ту в Гилдфорде, которую Эрика покинула больше десяти лет назад. Когда она в прошлом году помогала родителям с переездом, все там оставалось по-прежнему, застывшее во времени, такое же нетронутое и аккуратное, каким она его оставила, но только покрытое пылью. И вот теперь Сомер словно снова вернулась туда. Зеркало с волшебными розовыми огоньками, на кровати «ловец снов»[305], из-под нее торчит коробка, набитая туфлями, шарфами и дешевой бижутерией, а на полке у окна выстроившиеся в ряд книги в мягких переплетах. «Гордость и предубеждение», «Крылья голубки», «Оглянись во гневе», стихи Джона Китса[306]. На столе переносной компьютер, рядом журналы «Нэйшнл джиогрэфик» и книга под названием «1 000 вещей, которые нужно сделать до того, как умрешь». Между страницами торчат желтые закладки.

Сомер хочется схватить эту книгу и убрать ее куда-нибудь подальше. Она не хочет, чтобы эта книга бросалась в глаза Фионе Блейк каждый раз, когда та сюда заходит, потому что… потому что…

Пять минут спустя у Эрики за спиной раздается какой-то шум, и она, обернувшись, видит в дверях Фаули. Тот обводит взглядом комнату, так же, как оглядывала ее она сама.

– Похоже, Саша толковая девчонка, – наконец замечает инспектор. – Мало кто из пятнадцатилетних подростков читает Генри Джеймса, ты согласна?

Сомер качает головой и протягивает лист бумаги.

– Я только что нашла это письмо на столе. Оно из журнала «Вог» – Саше предложили поработать летом. Я не могу даже представить себе, какая огромная конкуренция за такие места.

Смутное беспокойство, не покидавшее Сомер все утро, превратилось в тревогу. Вроде бы какая разница, что Саша умная, любит поэзию и интересуется тем, что происходит в мире, однако для Эрики это имеет большое значение. Огромное значение.

– Это тоже принадлежит ей? – спрашивает Фаули, подходя к висящей у окна пробковой доске. На доске приколотые сплошным слоем фотографии, очень отличающиеся от тех, которые показывала ее мать: Саша с подругами, все улыбаются, высовывают языки, строят друг другу рожки. А кроме фотографий, еще рисунки: панорама Порт-Мидоу, ваза с апельсинами и грушами, два розовых «стилета», один лежит на боку.

Внезапно Сомер замечает то, на что обратил внимание Фаули.

– О, вы имеете в виду туфли[307]?

Инспектор пожимает плечами.

– А также приглашение из «Вог». И то, что Фейт живет меньше чем в миле отсюда.

Сомер присоединяется к нему, и они молча разглядывают рисунок.

– Интерес к моде – не такое уж и прочное звено, – наконец замечает Сомер. – Особенно если речь идет о девушках-подростках. И Фейт на три года старше, учится в колледже…

– Ты только посмотри на нее, – говорит Фаули. – Я имею в виду, на Сашу.

И Сомер понимает, к чему он клонит. Дело не только в волосах и схожих чертах лица. Это только ощущение – интуиция, но что-то подсказывает Сомер, что Саша – та самая девушка, которой всегда хотела быть Фейт. Привлекательная в естественном, ненавязчивом духе. Уверенная в себе, довольная своим обликом, не представляющая себе, что значит не иметь всего этого. Несмотря на растущую тревогу за Сашу, Сомер чувствует, что сердце у нее по-прежнему болит за Фейт.

– Я позвоню Фейт и спрошу, знакомы ли они, – говорит она наконец. – Поскольку они живут так близко друг к другу, такое вполне возможно.

– И подготовь список всех сотрудников мужского пола в возрасте до тридцати лет тех строительных фирм, которыми мы занимались. Возможно, один из них и есть тот самый взрослый парень Саши, о котором, по-видимому, не подозревает ее мать.

Эрика также не знала о нем до настоящего времени. Но это и есть тот Фаули, которого она знает, тот Фаули, которого знает вся команда. Тот, который находит невидимые связи, который доходит до всего первым.

Сомер смотрит на своего шефа.

– Вы полагаете, может быть какая-то связь с тем, что произошло с Фейт?

– Да, – тот угрюмо кивает. – Боюсь, связь есть.

Но Эрика не может прочитать выражение его лица. Покорность? Тревога?

– Будь добра, введи в курс дела сержанта Гислингхэма, – говорит Фаули. – После чего пройдись по этой комнате с лупой. Ищи все что угодно от ее отца, а также дневник в каком-либо виде. Все что угодно, что может дать нам имена – имена мужчин. И забери компьютер, пусть Бакстер его посмотрит; но предварительно обязательно получи письменное разрешение от миссис Блейк.

– А вы, сэр, куда сейчас?

– В Хедингтон, встретиться с Изабель Паркер. Ее отправили из школы домой. Будем надеяться, она вспомнит что-нибудь такое, что не помнит Патси. – В дверях он останавливается. – И скажи Гислингхэму, я хочу, чтобы к шести вечера все вернулись в штаб. Если не произойдет ничего нового.

Можно было не уточнять, что он имел в виду.

* * *  * * *

Атмосфера в дежурной комнате насыщена тревогой. Всем известна статистика – как быстро течет время в случае похищения, насколько малы шансы по прошествии двадцати четырех часов найти жертву живой.

Гислингхэм впереди, закрепляет на доске материалы по Саше. На другой доске, поставленной рядом с той, на которой материалы по Фейт. Достаточно близко, чтобы можно было проводить между ними линии, если потребуется, но пока что не вплотную, поскольку Гислингхэм суеверен, и не он один. Никто не хочет, чтобы эти дела оказались связанными. Никто.

– На видеокамере дорожного наблюдения на Черуэлл-драйв вчера вечером Саши нет и в помине, – говорит Куинн, поднимая взгляд на сержанта. – Я собираюсь связаться с транспортной компанией – выяснить, есть ли камера видеонаблюдения в том автобусе.

Бакстер поднимает голову.

– Удачи тебе, – угрюмо бурчит он.

Гис поворачивается к Эверетт.

– Есть что-либо по ее сотовому?

– Я запросила архив звонков, – отвечает та. – Но телефон однозначно отключен.

– Когда телефон в последний раз регистрировался в Сети?

– Вчера вечером в двадцать один тридцать пять, в Саммертауне. Должно быть, непосредственно перед тем, как девушки сели в автобус.

– Тебе не кажется, что это довольно странное время для того, чтобы выключать свой телефон?

– Быть может, просто сел аккумулятор, – Эв пожимает плечами.

– Я прошерстил Сашу в социальных сетях, – говорит Бакстер, – и Патси права: похоже, отец действительно разыскал Сашу через «Фейсбук». В числе ее «друзей» значится некий Джонатан Блейк, живущий в Лидсе, но в дальнейшем он, судя по всему, общался с ней напрямую, потому что на ее странице никаких сообщений от него нет.

– Что насчет друзей, парней ее возраста – никто не бросается в глаза?

Бакстер качает головой.

– Почти вся переписка Саши про их четверку – я имею в виду четырех подруг. Они называют себя «ГУБЫ». Много смайликов и всего прочего. Насколько я понимаю, эти четверо разве что не срослись друг с другом. Никаких парней я не нашел.

– Лишь из того, что этого там нет, еще не следует, что этого не было, – Эв поворачивается к нему. – Подростки знают, что родители следят за ними в Сети. И такое они держат в «Вотсапе». В укромном месте.

– Меня это тоже ждет в самое ближайшее время, да? – вздыхает Гис.

– О, даже не знаю, – Эв улыбается. – Твоему Билли всего два года – полагаю, у тебя в запасе есть еще добрых десять лет.

Гис обходит вокруг Бакстера и смотрит на экран его компьютера. Затем наклоняется, чтобы лучше что-то рассмотреть.

– А что насчет этого Пэрри? – спрашивает он вполголоса.

Бакстер поднимает взгляд.

– Начнем с того, что есть «Википедия», но материалов дела там почти нет. Однако их тоже можно найти, если не полениться покопаться – обычные форумы, посвященные преступлениям, и блогеры, уверенные в том, что знают все лучше нас. И конечно, куча сторонников теории заговоров – Пэрри у них очень популярен.

Гислингхэм корчит гримасу.

– А вот это удивительно. Как с протоколами судебных заседаний?

– Как раз разбираюсь. Хотя пока что мне мало чего удалось найти. Пришлось на время забросить это, из-за Саши Блейк.

– Да, понятно. Но ты все-таки продолжай искать, хорошо? У меня плохое предчувствие, и меньше всего нам сейчас нужен Гэвин Пэрри, вернувшийся, чтобы укусить нас за задницу.

* * *

На Уиндермер-авеню Сомер продолжает работать в комнате Саши. Она старается возвращать все вещи на свое место, чтобы Саша, вернувшись домой, не почувствовала, будто ее владения были осквернены. Тем более – и мысль эта ледяным холодком пробегает у Эрики по спине, – если Саша сама уже подверглась гораздо более страшному осквернению. Однако как старательно Сомер ни производит обыск, она все равно посторонняя, все равно сует нос не в свое дело, все равно предает девушку, к которой уже успела проникнуться симпатией. В гардеробе те же самые вещи, которые когда-то носила сама Эрика, – вещи, которые Фейт Эпплфорд запросто могла бы надеть или рекламировать в своем блоге: прямые линии, предпочтение однотонным тканям перед пестрыми, две-три вещи в ретростиле, найденные на распродажах; дорогие предметы выбраны тщательно, чтобы их можно было использовать в самых разных сочетаниях. В этой комнате каждая вещь что-нибудь рассказывала об этой девушке: открытка от бабушки и дедушки с видом Алгарви, фотография маленького мальчика с совком и ведерком, засунутая в книгу, на обратной стороне выцветшая надпись от руки: «Уэстон-Супер-Мар, 1976 г.» В книгах примечания: «Осень» Китса – «невероятно», «восхитительно», а вот «Эндимион» удостоился лишь «слабо», подчеркнутого дважды. И шесть веселых восклицательных знаков у абзаца с описанием того, как френолог[308], изучивший голову Томаса Харди[309], объявил, что «ничего путного» из него не выйдет. Все это вызывает улыбку, однако Эрика ищет другое. Нет ни тетради, ни дневника, ни тайника с эротическим нижним бельем, ни фотографий парней, которые могли бы быть больше чем просто знакомыми, и после часа поисков Сомер начинает гадать, а существует ли такой парень. Однако, как ей очень хорошо известно, отсутствие свидетельств не является свидетельством отсутствия. Телефона Саши у них нет, а за ее компьютер Бакстер еще не принимался. А это и есть самые сокровенные места, чтобы спрятать любовь, не смеющую подать голос.

Напоследок еще раз заглянув под кровать, Сомер собирается подняться на ноги, однако цепляется браслетом за ковер и вынуждена снова опуститься на корточки, чтобы его освободить. И только тогда она замечает, что под кроватью все-таки что-то есть – похоже, губная помада, закатившаяся в дальний угол. Нет никаких причин ее доставать – она не имеет никакого отношения к случившемуся, – однако что-то заставляет Эрику лечь на спину и протянуть руку.

И вот тут она видит это.

* * *

Адам Фаули

4 апреля 2018 года

14:55

Дом Изабель Паркер явился полной неожиданностью. Один из этих невозможно помпезных каменных особняков в старой части Хедингтона, осколок из иллюстрированного журнала, немыслимо хорошо сохранившийся в окружении шума и суеты нынешнего Хедингтона. Но если дом оказался неожиданностью, меня, похоже, ждут. Точнее, если не конкретно меня, то кого-нибудь в таком роде. Женщина, открывшая дверь, примерно одних лет с матерью Саши, однако ботокс и дорогой парикмахер весьма успешно маскируют ее возраст. На ней серо-коричневая футболка, черные легинсы и серебряные шлепанцы, позволяющие видеть ногти на ногах, ярко-красного цвета. Она представляется («Виктория, но все зовут меня Тори»; поверьте, ответить на такую фразу невозможно), после чего проводит меня через просторный зал, выложенный плиткой, на кухню размером почти с весь первый этаж дома Блейков.

Сидящая за длинным деревянным столом девушка что-то делает на планшете. За окном в саду мужчина с длинным хвостиком и шляпой, как у Крокодила Данди, пропалывает клумбы с цветами.

– Это инспектор Фаули, Изабель, – говорит женщина. – Он хочет поговорить с тобой о Саше. Так что выключи свою штуковину и повернись к нам.

Она шипит на планшет, словно тот взмахнет крыльями и улетит прочь, подобно электронной вороне.

Изабель за спиной у матери закатывает глаза, и я, перехватив ее взгляд, предпринимаю попытку придать лицу заговорщическое выражение, но, вероятно, только пугаю ее.

Миссис Паркер поворачивается к рабочему столу и сверкающей кофеварке. Она не спросила у меня, хочу ли я чего-нибудь.

– Я только что разговаривал с Патси, Изабель, – начинаю я. – Поэтому, естественно, хочу поговорить и с тобой. Может быть, ты расскажешь мне, что произошло вчера вечером?

Девушка пожимает плечами.

– Я уже все рассказала тому типу. Который жирный.

– Знаю, но будет лучше, если ты еще раз повторишь мне.

– Мы отправились в пиццерию в Саммертаун – в заведение на Саут-Перейд.

– Патси сказала, что вы сели в автобус, чтобы ехать домой, примерно без четверти десять вечера. Когда вы вышли из пиццерии?

Изабель снова пожимает плечами.

– В девять? В несколько минут десятого? После этого мы какое-то время просто тусовались.

Как делают все подростки. Как делал я сам.

– Потом Патси сошла с автобуса в Марстоне, а Саша – на Черуэлл-драйв?

– Ага. А я доехала до Хедингтона.

– И когда ты вернулась домой?

– Понятия не имею. Может, в половине одиннадцатого…

Я поворачиваюсь к миссис Паркер.

– Вчера вечером нас не было дома, – говорит та, слегка заливаясь краской, словно я обвинил ее в хроническом пренебрежении своим ребенком. – Но к одиннадцати мы вернулись домой. Изабель уже была дома, шарила по холодильнику.

Девушка снова утыкается в свой планшет.

– Патси сказала, что народу в автобусе было довольно много – как ей показалось, там ехала группа студентов-иностранцев.

Изабель поднимает на меня взгляд.

– Ну да, и что с того?

– Ты не обратила внимания, куда направилась Саша, когда вышла из автобуса?

Девушка сидит, уставившись в экран, поэтому я нагибаюсь, стараясь заглянуть ей в лицо.

– Изабель! – резко восклицает мать. – Это очень важно – твоя подруга пропала!

Девушка смотрит на нее, затем на меня. Это выражение я уже видел. Причем на лицах более искусных лжецов.

– Так, Изабель, – говорю я, – что бы это ни было, ты должна рассказать мне все. Прямо сейчас.

У нее на лице появляется тревога.

– Но я обещала…

– Мне все равно. Я должен знать.

Изабель шумно вздыхает.

– Послушайте, я думаю, что Саша отправилась на свидание со своим парнем, понятно? Матери своей она сказала, что останется ночевать у Патси, но когда мы сидели в пиццерии, она передумала. По-моему, Саша собиралась встретиться с ним. Прямо она это не говорила, но мы с Патс подумали именно так. Она взяла с нас слово ничего не говорить ее матери.

Не могу сказать, что это стало для меня сюрпризом. Однако беспокойство мое нисколько не ослабевает.

– Ей никто не звонил, не присылал сообщений – непосредственно перед тем, как она изменила свое решение?

Изабель пожимает плечами.

– Возможно. Да, думаю, она что-то получила.

– Как его зовут?

– Я же вам сказала, Саша нам ничего не говорила. Она даже не признавалась в том, что у нее есть парень. Но что-то определенно происходило – последнее время она была ну прямо-таки суперскрытной.

Щеки у нее стали пунцовые. Мать улыбнулась.

– Не волнуйся, дорогая. Ты поступаешь совершенно правильно, не так ли, инспектор?

– Изабель, тебе говорит что-нибудь имя Эшли Бразертон?

Она широко раскрывает глаза.

– Нет, а должно?

– А Фейт Эпплфорд?

– Нет.

Я чуть подаюсь вперед.

– А теперь очень важный момент. Знаю, ты уже говорила, что не видела, что сделала Саша, сойдя с автобуса. А теперь подумай хорошенько и скажи: может быть, ты что-нибудь вспомнила?

Я смотрю ей прямо в глаза. Она понимает, что я хочу сказать: «Готов поспорить, в прошлый раз ты соврала, но я даю тебе еще один шанс».

Изабель краснеет еще сильнее и кивает.

– Кажется, там стояла какая-то машина. Я хочу сказать, дожидалась ее. Мы приставали к ней с вопросами, куда она собирается, а она в ответ только улыбалась и говорила, что скоро мы все узнаем.

– Но когда Саша вышла из автобуса, ты никого не видела?

Изабель качает головой.

– Я только увидела, как она побежала по дороге, понимаете, очень-очень счастливая. – Ее глаза наполняются слезами. – С Сашей все будет хорошо, правда? Я понимаю, что должна была что-то сказать, но я дала слово…

Мать спешит к ней и обнимает ее, гладит по волосам.

– Все в порядке, дорогая, ты не могла знать.

Я выжидаю немного, затем еще чуток и, когда Изабель наконец несколько успокаивается, спрашиваю, сохранился ли у нее билет на автобус.

Девушка шмыгает носом.

– По-моему, я его выбросила.

Мать ласково трогает ее за плечо.

– А почему бы тебе не подняться наверх и не посмотреть? Может быть, он все еще у тебя в сумке.

– Но я же уже сказала ему, во сколько мы сели…

– Дело не в этом, – останавливаю ее я. – На билете должна быть и другая информация, помимо времени. Фамилия водителя – и другие данные.

Изабель отрывает от глаз платок с розовой каемкой.

– Хорошо, – говорит она. – Я посмотрю.

Вернувшись через пять минут, девушка протягивает мне полоску бумаги.

– Это все, что я нашла.

Билет скомкан, чернила расплылись, но разобрать надписи можно.

– Замечательно, Изабель! Это именно то, что нам нужно.

* * *

Когда зажигается зеленый, Гислингхэм включает левый поворотник и останавливается рядом с патрульной машиной в конце Уиндермер-авеню. Он направлялся встретиться с Эв в средней школе Саммертауна, но решил по дороге завернуть сюда и посмотреть, как продвигается опрос соседей. Многого Гис не ждет – если честно, он вообще ничего не ждет, поскольку если бы были какие-либо известия о Саше, ему сразу же сообщили бы, – но он хочет показать, что криминальный отдел не свалил все это дерьмо на простых патрульных.

Гислингхэм замечает в нескольких шагах сержанта, разговаривающего с женщиной-полицейским. Гис его хорошо знает. Это надежный парень.

– Есть какие-либо новости, Барнетсон? – спрашивает он, подходя к сержанту.

Тот оборачивается и качает головой.

– Мы здесь уже почти закончили. Опросили всех, кто живет от дома Блейков и до автобусной остановки. Два человека узнали Сашу по фотографии, но только потому, что уже видели ее здесь. Вчера вечером никто ее не видел и не заметил ничего подозрительного. – Сержант кивает на лежащий у ног пластиковый мешок. – Мы также прочесали канавы и обочины, но не нашли ничего, кроме обычного мусора. Конечно, я отправлю все экспертам, однако никаких надежд не питаю.

Гис опускает взгляд на мешок. Вощеная бумага, в которую были завернуты гамбургеры, пустые банки из-под пива и пакетики с собачьим дерьмом.

– Алан Чаллоу будет в восторге.

Барнетсон криво усмехается.

– О, даже не знаю… Может быть, он будет рад хоть немного отдохнуть от полуразложившихся трупов.

– И что дальше?

– Наша команда начала прочесывать поля по обе стороны от Марстон-Ферри-роуд. Попозже я заскочу туда, но пока что, как я слышал, ребята тоже ничего не нашли.

Гислингхэм поднимает взгляд на небо. Ветер усилился, и все предвещает дождь.

– Надеюсь, они не забыли надеть резиновые сапоги, – бормочет он.

* * *

Джейн Эйр @NotthatJaneEyre 15.07

#Оксфорд Народ, кто-нибудь знает, что происходит на Черуэлл-драйв? Там собралось несколько полицейских машин.

Алиса Монро @Monroe51098 15.09

Ответ @NotthatJaneEyre

Я живу на Терлмер-роуд – только что видела, как двое полицейских опрашивали жителей домов по Уиндермер-авеню #Оксфорд

Мариса Фернандес @Brazilia2012 15.11

Ответ @NotthatJaneEyre @Monroe51098

Сюда они тоже заглядывали – спрашивают о какой-то девушке. Кажется, она пропала #Оксфорд

Алиса Монро @Monroe51098 15.09

Ответ @NotthatJaneEyre @Brazilia2012

О нет – только не это! Бедные ее родители! ☹ #человек_пропал #Оксфорд

Джейн Эйр @NotthatJaneEyre 15.22

Ответ @Brazilia2012 @Monroe51098

Я только что заглядывала в @OxfordNewsOnline и @BBCMidlandsBreaking[310]. Пока что ничего

Оксфордские новости @OxfordNewsOnline 15.26

Ответ @NotthatJaneEyre @Brazilia2012 @Monroe51098

Вам известны имя и возраст девушки?

Мариcа Фернандес @Brazilia2012 15.32

Ответ @OxfordNewsOnline @NotthatJaneEyre @Monroe51098

Кажется, Саша. Я ее не узнала. По фотографии ей лет 15

Оксфордские новости @OxfordNewsOnline 15.39

Ответ @NotthatJaneEyre @Brazilia2012 @Monroe51098

СРОЧНО! Поступают сообщения о том, что в районе Марстон в #Оксфорд предположительно пропал подросток – местные жители считают, что речь идет о девушке 15 лет. Более подробная информация по мере поступления.

* * *

Адам Фаули

4 апреля 2018 года

15:45

Когда у меня зазвонил сотовый телефон, я ехал в машине.

Харрисон. Хочет узнать последние новости.

– Я только что говорил с Изабель Паркер, сэр. Она считает, что Саша Блейк вчера вечером могла встречаться со своим парнем. Вот только, к сожалению, Изабель о нем ничего не знает – ни имени, ни адреса, ничего.

Я слышу, как Харрисон тяжело вздыхает. И не могу его в этом винить.

– Ну, а отец этой Блейк – что насчет него?

– Мы связались с полицией Западного Йоркшира. Они сейчас направляются к нему. Мы по-прежнему надеемся, что Саша именно там.

– Хреновый этот папаша, если поступил так, не поставив мать в известность.

– Согласен, сэр. Но, очевидно, супруги не питают друг к другу теплых чувств…

– Это не оправдание, – обрывает меня он.

Если верить слухам, ходящим по нашему управлению, у самого Харрисона развод получился очень грязным. Возможно, этим все и объясняется.

– В настоящий момент, сэр, это лишь предположения. Возможно, Саша сказала отцу, что договорилась с матерью. Она производит впечатление благоразумной девушки, однако нам известно, что, когда ей это нужно, она обходится с правдой весьма вольно.

Тут определенно есть понимание. У Харрисона самого дети-подростки – эта проблема ему знакома.

– Что ж, в любом случае будем молить Бога о том, чтобы девушка оказалась у своего отца. Так будет лучше не только для нее.

Но и для меня. Вот что подразумевает Харрисон.

– Итак, Адам, что дальше?

– Если нам не повезет в Лидсе, я договорюсь с телевидением, чтобы передали обращение миссис Блейк.

– Хорошо. И проследи за тем, чтобы оно было готово к вечернему выпуску новостей.

* * *

Грэм Скотт стоял в очереди за кофе, когда директриса зашла в полную народа учительскую вместе с мужчиной и женщиной.

– Это еще кто такие, черт побери? – спрашивает вполголоса стоящая перед ним учительница. Она работает первый год – это ее первое место после окончания педагогического колледжа. Домоводство, или как оно теперь называется. Скотт как-то однажды попробовал завязать с ней разговор, когда она только появилась в школе, просто чтобы наладить дружеские отношения, но она его отшила. – Они же не из Устандоба[311], да?

Скотт качает головой.

– Нет – если что, нас предупредили бы заранее. И в любом случае, по-моему, эти двое не похожи на школьных инспекторов.

Но тем не менее речь идет о чем-то серьезном. Это становится очевидно еще до того, как директриса хлопает в ладоши, прося тишины.

– Прошу прощения за то, что отвлекаю вас, но у меня, к сожалению, тревожное известие. Саша Блейк из одиннадцатого класса сегодня не пришла в школу, и вот теперь выяснилось, что никто не видел ее со вчерашнего вечера и она не отвечает на телефонные звонки. Это сержант Гислингхэм и констебль Эверетт. Они хотят поговорить с подругами Саши и учителями, так что, пожалуйста, помогите им, насколько это в ваших силах, и поддержите Сашин класс в этот трудный момент. Полагаю, можно не говорить, что нельзя допустить панику, поэтому крайне важно всем сохранять спокойствие. Как говорится, сохранять спокойствие и идти дальше.

Грэм Скотт делает над собой усилие, чтобы не поморщиться презрительно. Какие мерзкие штампы!

Директриса поворачивается к стоящему рядом с ней мужчине.

– Сержант, вы не хотите ничего сказать?

Коренастый, едва дотягивающий до среднего роста сержант, с редеющими волосами на макушке; как подозревает Скотт, не отказывающийся выпить. Ему уже приходилось встречать такой тип: классический синдром коротышки. Что касается женщины, она определенно одета безвкусно. Ботинки без каблука, на голове черт знает что. На взгляд Скотта, в наши дни этому не может быть оправданий.

– Я только повторю слова директора, – говорит мужчина, обводя взглядом учительскую. – Мы не собираемся никого тревожить без надобности, но нам крайне важно собрать как можно больше информации. И если кто-либо из учащихся-девушек предпочтет разговаривать с женщиной, пожалуйста, вот констебль Эверетт. У меня все.

Звенит звонок, трезвонит сиреной воздушного налета, и учителя начинают собирать свои вещи. Обыкновенное всеобщее ощущение того, что сделать нужно очень много, а времени нет. Но теперь к этому также примешивается беспокойство и тревога.

«А я так и не выпил кофе, черт возьми», – думает Скотт, закидывая на плечо сумку. Полицейские стоят у двери, вроде бы просто так. Скотт тщательно следит за тем, чтобы не смотреть им в глаза.

* * *

Разговор по телефону с Чарли Хиггинсом, водителем автобусной компании Оксфорда, 4 апреля 2018 года, 16:15

Разговор провел детектив-констебль Э. Бакстер

Э.Б.: Спасибо, что перезвонили, мистер Хиггинс. Я так понимаю, вы получили наше сообщение?

Ч.Х.: Это насчет вчерашнего вечера, правильно?

Э.Б.: Конкретно насчет рейса, отправляющегося из Саммертауна примерно в 21:45. Я так понимаю, камеры видеонаблюдения у вас в салоне нет?

Ч.Х.: Да, к сожалению, нет. Что именно вас интересует?

Э.Б.: Сейчас я перешлю вам несколько фотографий. Вы можете сказать, узнаете ли кого-нибудь из тех, кто на них снят?

(На заднем плане какой-то шум, затем Хиггинс снова возвращается к телефону.)

Ч.Х.: Я помню, в том рейсе в автобусе ехала большая толпа подростков. Среди них было много иностранцев, пожалуй, половина. Однако в наши дни подростки…

Э.Б.: Значит, они буянили – вы это хотите сказать?

Ч.Х.: Да не то чтобы буянили – в основном этим грешили девицы. Вели себя шумно. Очень шумно.

Э.Б.: Вы точно не узнаете ни одной девушки с фотографий?

Ч.Х.: Я однозначно узнаю ту, у которой волосы розовые. Точно, это она спросила у меня, который час. Это было тогда, когда мы только въезжали в Хедингтон.

Э.Б.: Вы помните точное время?

Ч.Х.: Пять минут одиннадцатого. Точно. Это определенно была она.

Э.Б.: Но остальных вы не узнаете?

Ч.Х.: Сожалею, нет. Эти подростки – они все на одно лицо, черт побери, разве не так?

Э.Б.: Вы нам очень помогли, мистер Хиггинс. Если вы еще что-нибудь вспомните, пожалуйста, сразу же свяжитесь с нами.

Ч. Х.: Вы не сказали – почему вы все это спрашиваете?

Э.Б.: Одна из девушек пропала. И в последний раз ее видели в вашем автобусе.

Ч.Х.: Матерь божья!.. Тут поневоле задумаешься.

Э.Б.: Да, мистер Хиггинс, определенно.

* * *

Адам Фаули

4 апреля 2018 года

16:25

Зайдя в оперативный штаб, я сразу же понимаю, что у ребят что-то есть. По тому, как Сомер и Бакстер оборачиваются и смотрят на меня. По выражению их лиц.

– Пришли новости из Лидса?

– Пока что нет, сэр, – отвечает Сомер. – Но я обнаружила кое-что дома у Блейков.

Обнаруженное лежит на столе перед ней. В пакете для улик.

Пачка презервативов.

Пачка, уже наполовину использованная.

– Она была прилеплена скотчем к днищу кровати Саши, – продолжает Сомер. – Ее подруги были правы – она определенно с кем-то встречалась. И неудивительно, что она скрывала это от своей матери.

– Ну хорошо. Итак, теперь нам известно, чем она занималась. Но мы хоть как-либо приблизились к тому, чтобы узнать, с кем она этим занималась?

Сомер качает головой.

– Если Саша и вела дневник, у нее в комнате я его не нашла. Но на столе в банке из-под джема полно ручек и карандашей, так что, подозреваю, что-то такое у нее было, вот только она держала это при себе.

– Как насчет тетрадей? Учебников и тому подобного? Помню, у нас в классе девочки повсюду рисовали сердечки с именами мальчиков. Нынешние девочки так делают?

Сомер улыбается, не в силах сдержаться.

– Ну лично я так делала. Но, увы, ничего подобного не нашла.

– В социальных сетях ничего нет, – перебивает Бакстер. – Это я могу точно сказать.

– Миссис Блейк дала разрешение изучить компьютер?

Сомер кивает.

– Вот только она понятия не имеет, какой пароль для входа в систему.

Бакстер тяжело вздыхает и забирает компьютер.

– Ладно, мелюзга. Дай и мне поработать.

* * *

Сержант Карен Боннет расправляет форменную юбку и звонит в дверь. Вообще-то на сегодня она планировала другое. Но это лучше, чем мелкое воровство в супермаркете. Или любовная связь между школьниками. Или нарушение правил дорожного движения. Нарушения ПДД ненавидят все. Боннет слышит, как у нее за спиной констебль Мансур шаркает подошвами по асфальту, переминаясь с ноги на ногу. Он только что окончил полицейскую школу, и Боннет готова дать голову на отсечение, что ничего подобного ему еще не приходилось делать.

– Не суетись! – шипит она на него. – У тебя такой вид, будто ты дилетант.

Звук тотчас же прекращается. Но теперь слышатся уже другие звуки, громкие, из-за двери. Детский плач. На полную мощность.

Дверь медленно открывается, и на пороге появляется женщина в спортивных штанах и черной футболке. У нее на руках младенец с багровым лицом, и она гладит его по спине тем самым полным отчаяния автоматическим движением, к которому прибегают все молодые мамы. Уж Боннет-то это знает, у нее самой четверо. У девушки измученный, бессонный вид, но ей не больше двадцати пяти. То есть она по крайней мере на двадцать лет моложе Джонатана Блейка, предположительно являющегося отцом младенца. «Еще один тип, решивший начать жизнь сначала, – думает Боннет. – Еще один мужик средних лет, променявший свою просроченную бывшую на новенький экземпляр и очаровательного младенца в придачу».

– Что вам нужно?

– Мисс Барроу? Рейчел Барроу? Сержант Карен Боннет. Мы можем зайти на минутку?

Женщина широко раскрывает глаза.

– В чем дело? Джон… с ним что-то случилось?

– Успокойтесь, ничего подобного. Нам просто нужно поговорить с вами.

– Ну хорошо, – поспешно говорит женщина. – Но только на одну минуту. В четыре часа у меня кормление.

В гостиной царит разгром, который Боннет уже столько раз доводилось видеть в семьях с грудным младенцем. Диван с кремовой обивкой долго не продержится, это точно. А на атласных подушках уже раскиданы использованные одноразовые салфетки и подгузники. Но нужно отдать девушке должное: по крайней мере, она старается поддерживать хоть какой-то порядок.

Мансур усаживается без приглашения, и Боннет бросает на него испепеляющий взгляд, который он не замечает, в основном потому, что уставился в огромный плазменный телевизор. Боннет вздыхает. Однако, когда она пробует привлечь Рейчел к своей понимающей усмешке, никакой реакции нет.

– Вы можете объяснить, в чем дело?

– Речь идет о Саше, – говорит Боннет. – Дочери вашего сожителя.

– И что с ней? – Рейчел хмурится.

За глаза Боннет прозвали «Кейвуд», по героине Сары Ланкашир из «Счастливой долины»[312]. И сходство несомненное. Дело не только в волосах – хотя светло-соломенный цвет определенно играет важную роль. Тут все в целом: настойчивость, проницательность, умение стоять на своем и высказывать свои мысли.

– Мисс Барроу, она сейчас здесь?

– Что вы имеете в виду – «здесь»? – говорит Рейчел. – Разумеется, ее здесь нет. Я с ней даже никогда не встречалась.

Боннет обводит взглядом комнату.

– Но мистер Блейк встречался, так? Я хочу сказать, недавно.

– Не понимаю, с чего вы…

– Фотографии, мисс Барроу. Например, вон та – в серебряной рамке. Это ведь Саша, правда? И даже на таком расстоянии я вижу, что она не грудной ребенок.

Женщина крепче прижимает младенца к груди.

– А почему у Джона не может быть ее фотографий? Это никакой не секрет. Мы с ним говорили об этом. Джон захотел увидеться с дочерью. Сказал, что они очень долго не общались друг с другом.

– Почему вдруг именно сейчас? После стольких лет?

– Все дело в нашем ребенке. Джон рассудил, что нам нужно стать хорошей семьей. Нехорошо, что Саша даже не подозревает о том, что у нее есть маленький братик. Особенно сейчас, когда она уже достаточно взрослая и способна сама принимать решения.

– Мисс Барроу, где сейчас мистер Блейк?

Она заливается краской.

– На юге. В Беркшире. Он работает менеджером по торговле в фармацевтической компании. И вы так и не сказали мне, в чем дело.

– Саша Блейк пропала. А учитывая то, что она недавно общалась со своим отцом, Управление полиции долины Темзы попросило нас заглянуть к вам и выяснить, нет ли ее здесь.

Женщина выпучивает глаза, крепче стискивая младенца. Тот снова начинает плакать.

– Так как, мисс Барроу, вы нам позволите осмотреть дом? Для порядка?

Женщина колеблется мгновение, затем кивает.

Боннет бросает многозначительный взгляд на Мансура, тот поспешно вскакивает и выходит в коридор. Через какое-то время слышно, как он поднимается по лестнице.

– Он ничего не найдет, – решительно заявляет Рейчел. – Я же говорила вам – ее здесь нет. Она даже никогда не приезжала сюда. Джон встречался с ней в Оксфорде.

– Вы только что сказали, что мистер Блейк в Беркшире. Это недалеко от Оксфорда. Он не собирался связаться с Сашей? Быть может, встретиться с ней?

Рейчел снова заливается краской.

– Вообще-то Джон действительно что-то говорил об этом, но я не знаю, чем все кончилось. Вам следует спросить у него самого.

– Мы стараемся с ним связаться, – сухо говорит Боннет. – Однако номер, который назвали нам у него на работе, отключен.

Рейчел тянется к кофейному столику за сотовым телефоном.

– У моего я отключила звук, – говорит она, глядя на экран. – Пыталась уложить ребенка спать. – Она смотрит на нас. – От Джона ничего нет, но у меня четыре пропущенных звонка от его матери. Вы с ней тоже говорили?

– К сожалению, нам пришлось – мы должны были узнать адрес мистера Блейка.

Рейчел вздыхает.

– И теперь она будет весь день названивать мне…

– Вы сегодня как-либо общались с мистером Блейком?

Рейчел качает головой.

– Он сказал, что все утро будет на совещании, а если мне что-нибудь понадобится, я должна скинуть сообщение ему на «мыло». Если хотите, я сейчас это сделаю.

– Нет-нет, – поспешно останавливает ее Боннет. – Лучше этого не делать. Мы сами с ним свяжемся. Вы, случайно, не знаете, в какой компании совещание?

– Знаю. В «Декстер Мастерсон». Это сеть частных больниц с центром в Рединге. Я могу найти ее номер – именно так мы с Джоном познакомились, мы работали вместе…

«Не сомневаюсь в этом», – думает Боннет.

– Все в порядке, мисс Барроу, – с легкой усмешкой говорит она вслух. – Не беспокойтесь. Дальше мы сами справимся.

* * *

– Как у тебя дела?

Гис стоит в дверях секретариата саммертаунской средней школы, где временно обосновалась Эверетт. Весь день к ней выстраивается очередь девушек, и ей уже начинает казаться, что она сидит в исповедальне. Хотя исповедоваться некому и не в чем. Информация, собранная Эв, никак не поможет делу. С точки зрения сверстниц, Саша Блейк «очень милая» и «толковая, ну клевая, понимаете?». Она «очень симпатичная», и «все хотят быть похожи на нее», и она «пользуется успехом, особенно у ребят», но никто не смог назвать имя ее кавалера, пусть даже не из школы. Что, поскольку Изабель и Патси также не знают его имени, едва ли удивительно. Вкратце, все любят Сашу, но никто понятия не имеет, где она может быть.

Эверетт поднимает взгляд на Гиса и вздыхает.

– Я задала все необходимые вопросы, но ответов не получила. А что у тебя?

Гис пожимает плечами.

– То же самое. Учителя также уверены в том, что парня у Саши не было, а я переговорил со всеми, кроме одного, который отправился домой с мигренью. Но мы сможем поймать его завтра.

– Завтра?

– Да, только что позвонил Бакстер. Мы отправляемся в Рединг. Повидаться с Джонатаном Блейком.

* * *

– Только что мне звонила мать этого чертова Джонатана и спрашивала, что стряслось с Сашей, – как будто это я во всем виновата! Какого черта никто не предупредил меня о том, что вы собираетесь ей звонить?

Сомер кусает губу.

– Прошу прощения, Фиона, – говорит она, крепче прижимая телефон к уху. – На самом деле разговаривали с вашей бывшей свекровью не мы, а полиция Западного Йоркшира.

Но это не оправдание; следовало бы догадаться, что произойдет именно это. А в настоящий момент необходимо, чтобы Фиона Блейк доверяла полиции, а не думала, будто та строит пакости у нее за спиной. Бакстер перехватывает взгляд Эрики, и та корчит гримасу: «Похоже, мы облажались».

– Я так понимаю, полиция Западного Йоркшира была вынуждена обратиться к матери вашего бывшего мужа, чтобы узнать его адрес, – в настоящее время на его имя не зарегистрировано никакой недвижимости…

– Предположительно, потому что мерзавец сел на шею этой женщине, не знаю, кто она… Готова поспорить, она моложе его – я ведь права, да?

– К сожалению, я не могу…

– Я его убью! Если он забрал Сашу после стольких лет, когда даже не желал признавать ее существование, черт побери, клянусь, я его убью…

Сомер собирается с духом. Она старается не выдать то, что Саша уже виделась со своим отцом, потому что в настоящий момент Фионе Блейк меньше всего нужно услышать именно это. Ну, точнее, это в списке предпоследнее от конца.

– Ее там нет, миссис Блейк.

– Что?..

– Саши там нет. Полиция Западного Йоркшира обыскала дом. Мистера Блейка там также не оказалось.

– Так где же он, черт его побери? Он забрал Сашу, ведь так – похитил ее…

– Нет абсолютно никаких оснований так считать. Сегодня утром мистер Блейк был в Рединге на деловом совещании. Компания подтвердила, что он действительно присутствовал на этом совещании, и в настоящий момент двое наших сотрудников направляются туда, чтобы встретиться с ним.

Сомер слышит прерывистое дыхание Фионы и явственно представляет боль, стиснувшую ей грудь, сдавившую горло.

– Миссис Блейк… Фиона, я понимаю, что мне легко так говорить, но, пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Когда Саша вернется домой, вы будете ей нужны. Вы будете нужны ей сильной.

Фиона шумно вздыхает.

– Хорошо. Но вы мне позвоните? Как только встретитесь с Джонатаном?

– Разумеется. Разумеется, позвоню.

* * *

Хотя в приемной «Декстер Мастерсон» полно народу, Гислингхэму и Эверетт даже не нужно спрашивать у секретарши, кто из них Джонатан Блейк. Один мужчина вскакивает на ноги и поворачивается к ним еще до того, как за ними закрывается дверь.

– Я проторчал здесь уже больше трех часов! В чем дело, черт возьми?

Гис оглядывается по сторонам и отводит Блейка к пустому дивану в дальнем углу. На Блейке ладно скроенный серый костюм, белая сорочка и бледный шелковый галстук, а также едва заметный намек на щетину. «Из кожи лезешь вон, да, дружище?» – думает Гислингхэм, которому, как и Карен Боннет, уже приходилось видеть таких.

– Давайте просто присядем, мистер Блейк, хорошо? Может быть, принести вам стакан воды?

– Не нужен мне никакой стакан воды, черт возьми! Я хочу знать, что происходит. Вы хоть представляете, какая это стыдоба, когда клиент говорит, что тебе нужно задержаться у него в офисе, так как с тобой хочет поговорить полиция?

– Приносим свои извинения, мистер Блейк, – говорит Гислингхэм, который на самом деле нисколько не чувствует себя виноватым. – Если хотите, я потом переговорю с руководством компании.

– Нет уж, спасибо! Вы и так уже достаточно мне навредили.

Гис собирается с духом.

– Речь идет о вашей дочери, мистер Блейк. К сожалению, она пропала.

Блейк недоуменно таращится на него.

– Что? Саша пропала? Когда это случилось?

– Вчера вечером, около десяти часов. В последний раз ее видели выходящей из автобуса в конце Уиндермер-авеню.

– Твою мать, почему мне раньше не сказали?

– О ее исчезновении было заявлено только сегодня утром, – говорит Эверетт. – И с тех самых пор мы пытались вас найти.

Блейк бледнеет. Теперь он смотрит в пол. Полицейские переглядываются между собой, и Эверетт поднимает брови.

– По-видимому, Саша вчера вечером собиралась заночевать у подруги, – продолжает Гислингхэм. – Но затем она передумала. Ее подруги не знают почему. А вы знаете, мистер Блейк?

Он на мгновение поднимает взгляд, затем снова устремляет его в пол.

– Да. – Глотает комок в горле. – Она должна была встретиться со мной.

* * *

Поисковая группа, осматривающая Марстон-Ферри-роуд, устраивает перерыв на стоянке у огородов. Кто-то пускает по кругу термос с чаем, двое жуют шоколадные батончики – правда, по их виду не скажешь, что они получают от этого особое удовольствие. День выдался напряженный, половину времени всем пришлось находиться по щиколотку в грязи. Даже сама почва, кажется, настроена против них: мокрая глина засасывает ноги и истощает энергию. Черуэлл в нескольких местах вышел из берегов, и половина группы уже в резиновых сапогах. Ходят разговоры о том, чтобы пригласить водолазов. Сержант Барнетсон поднимает взгляд на небо: морось усиливается. Но можно поработать еще часок, прежде чем придется сворачиваться.

– Так, – объявляет сержант, повышая голос, чтобы перекрыть шум ветра, – давайте напряжемся еще раз, пока мы окончательно не лишились светового дня. Эта ночь будет еще холоднее, поэтому если Саша травмирована и лежит где-то здесь, мы должны ее найти.

* * *

– То есть вы хотите сказать, что примерно в половине девятого вечера отправили Саше текстовое сообщение о том, что деловой ужин у вас закончился рано.

– Точно, – подтверждает Блейк. – Она знала, что я в Рединге, и я обещал, что постараюсь увидеться с ней, поэтому отправил это сообщение на тот случай, вдруг она окажется поблизости.

– Понятно, – говорит Гислингхэм. – Когда мы разговаривали с подругами Саши, те сказали, что именно после получения сообщения она внезапно раздумала ночевать у Патси.

Блейк совсем смущен.

– Да, ну…

– Что «да, ну», мистер Блейк?

– Я сказал Саше, что, если ее мать будет думать, что она у Патси, она сможет переночевать у меня в гостинице. Я сказал, что заберу ее на автобусной остановке в десять вечера. – Он переводит взгляд с Гислингхэма на Эверетт и обратно. – Послушайте, тут не было ничего… понимаете… нечистого. Она – моя дочь.

– С которой вы не общались много лет.

– И что с того? Я все равно остаюсь ее отцом – и мне не по душе ваш неприятный тон. Я не педофил!

– Где Саша должна была ночевать в гостинице? – ровным голосом спрашивает Гислингхэм. – Вы намеревались снять ей отдельный номер?

Блейк заливается краской.

– Нет. Это обошлось бы в огромные деньги.

– Значит, в вашем номере была еще одна кровать?

– Нет, – язвительно отвечает он. – Но, что просто поразительно, там было раскладное кресло. И я собирался спать на нем.

Эверетт откидывается назад и сплетает руки на груди.

– Так что же произошло в таком случае? До гостиницы Саша так и не добралась, правильно?

Блейк собирается с духом.

– Не добралась. Что, уверен, подтвердит обслуживающий персонал.

Полицейские сидят, смотрят на него и ждут. «Ну же, – думает Гислингхэм, – выкладывай!»

– Послушайте, – наконец говорит Блейк, – произошло кое-что непредвиденное. Один человек из тех, с кем я ужинал, позвонил мне и предложил перед сном пропустить по рюмке. Это был очень важный клиент – честное слово, я не мог отказаться.

«А ты и не особо старался, готов поспорить», – думает Гислингхэм, который только что заключил сам с собой крупное пари насчет того, какого пола окажется этот очень важный клиент.

– Значит, вы отправили Саше новое сообщение и отменили свое приглашение? – спрашивает Эверетт. – Потому что получили более выгодное предложение?

Блейк не считает нужным удостоить ее ответа.

– Мы можем проверить это у вашего оператора сотовой связи, – продолжает Эв. – Если вы отправляли новое сообщение, он это подтвердит.

– В таком случае я предлагаю вам именно так и поступить, – сверкает на нее взглядом Блейк. – И оставить меня в покое.

– Что это за клиент, кто вам позвонил? – спрашивает Гис, доставая записную книжку. – Просто для полноты картины.

Блейк мнется.

– Аманда Формен. Но если можно, мне бы хотелось, чтобы вы не втягивали ее в это.

«Ну да, я оказался прав», – думает Гис, разбогатевший на несколько тысяч воображаемых фунтов стерлингов.

– И когда вы отправили Саше второе сообщение?

Блейк пожимает плечами.

– Аманда позвонила где-то без четверти десять, и я сразу же отправил сообщение Саше.

Но, как прекрасно известно Гису, к этому времени телефон Саши уже был отключен – она просто не могла получить это сообщение. Она вышла из автобуса на Черуэлл-драйв, чтобы в темноте, в полном одиночестве ждать папашу, который и не собирался приходить…

Наступает молчание. Блейк возбужден и беспокойно ерзает, однако Гислингхэм не сомневается в том, что он говорит правду. Блейк просто в ужасе от того, что его вторая половина узнает, чем он в действительности занимался. Вот почему он на взводе. А вовсе не из-за своей дочери, пропавшей уже больше девятнадцати часов назад.

– Боюсь, нам придется поговорить с Амандой, – продолжает Гис, вкладывая в это имя все презрение, на которое только способен. – Нам потребуется, чтобы она подтвердила ваши слова. Предлагаю сообщить констеблю Эверетт детали.

«А ты здорово перетрусил, да, дружок?» – думает он, глядя на лицо Блейка, записывающего номер телефона. Рука у него дрожит. Затем Гислингхэм поднимается на ноги, и Эверетт следует его примеру.

– Но не беспокойтесь, сэр, вашей миссис мы ничего не скажем. Разумеется, если только у нас не останется выбора.

* * *

Адам Фаули

4 апреля 2018 года

17:32

– Итак, сержант, что мы имеем?

Времени половина шестого вечера, все собрались в оперативном штабе. «Твиттер» бурлит слухами о пропавшей девушке, и через полчаса мне предстоит оказаться перед телекамерами, так что я очень хочу, чтобы мне было что сказать.

Гис поднимает глаза. У него в руках список, что можно считать хорошим знаком. Но он хмурится, это плохо.

– Пока что у нас нет никаких зацепок в поисках приятеля Саши. – Он бросает взгляд на Бакстера. – Телефона ее у нас нет, разумеется, что значительно все усложняет, и нам даже не удалось расколоть пароль на ее компьютере, но у нас была всего пара часов…

– В социальных сетях по-прежнему ничего?

– Абсолютно ничего, – говорит Бакстер. – Полная тишина.

Я поворачиваюсь к Эверетт.

– Что насчет Эшли Бразертона?

Эв качает головой.

– Мы проверили, но это тупик. Похоже, вчера на работе он здорово порезал руку и до десяти вечера сидел в травмпункте больницы имени Джона Рэдклиффа – ждал, когда наложат швы.

Я хмурюсь, Эшли Бразертон по-прежнему кажется мне весьма подходящим кандидатом.

– В больнице это подтвердили?

– Пока что нет, сэр, но мы запросили записи камеры видеонаблюдения на парковке. Судя по всему, в больницу Бразертона отвез прораб, но они приехали в его фургоне, так что, если он говорит правду, мы найдем его на записи. Впрочем, лично я считаю, что Бразертон не лжет.

Теперь у нее на лице красноречивое выражение «я же вам говорила», которое вызывает у меня раздражение. Но, возможно, это мне только кажется.

– Ну а Джонатан Блейк?

– Ничего, – говорит Гис. – Мы поговорили с «клиентом», с которым он ходил в бар, и та подтвердила его слова. Хотя она была очень недовольна тем, что ее втянули во все это, так что, полагаю, в ближайшее время вести дела с Блейком она не будет…

– Не в пример тому, чтобы заниматься с ним этим делом, – ухмыляется Куинн. – Что, насколько я понимаю, он уже провернул.

– И абсолютно ничего не связывает его с нападением на Фейт, – продолжает Гислингхэм, не обращая внимания на Куинна. – Начнем с того, что на то утро у него железное алиби – он встречался с клиентом в Суиндоне.

Я подхожу к доске и останавливаюсь, уставившись на нее. На фотографиях две девушки. И мы пока что не нашли ничего, чем заполнить белое пространство между ними.

– И мы абсолютно уверены в том, что они не знакомы друг с другом? – спрашиваю я не оборачиваясь.

– Да, сэр, – отвечает Сомер. – Я спрашивала у Фейт.

Беру маркер и медленно обвожу фотографию Фейт. Затем фотографию Саши. А там, где круги пересекаются, ставлю вопросительный знак. После чего отступаю назад и закрываю маркер колпачком.

– Значит, вы думаете, что Саша не со своим парнем? – мрачно говорит Сомер.

– Я очень на это надеюсь. Надеюсь на то, что они занимаются безудержным, безответственным подростковым сексом и до сих пор не смогли вырваться на свежий воздух. Однако нам нужно предположить худшее. Мы всегда должны предполагать худшее. До тех пор, пока не будет установлено обратное.

* * * ЦЕНТРАЛЬНЫЙ УГОЛОВНЫЙ СУД

Олд-Бейли

Лондон ЕС4М 7ЕН

Судья Верховного суда

Досточтимый мистер Хили

К О Р О Н А

против

Гэвина Фрэнсиса Пэрри

_____________________

Мистер Р. Барнс, королевский адвокат, и мисс С. Грей

представляют обвинение

Миссис Б. Дженкинс, королевский адвокат, и мистер Т. Катберт

представляют защиту обвиняемого

______________________

Расшифровка стенограммы, выполненной

компанией «Чапмен Дэвисон»,

официально уполномоченной для работы на судебных заседаниях

______________________

Вторник, 9 ноября 1999 года

(18-й день)

АДАМ ФАУЛИ, принесший присягу

Вопросы задает МИСТЕР БАРНС

В.: Будьте добры, назовите свое имя и должность.

О.: Детектив-сержант Фаули, личный номер 0877, Управление полиции долины Темзы.

В.: Насколько я понимаю, вы тот самый полицейский, кто допрашивал мисс Шелдон после попытки нападения 4 сентября 1999 года?

О.: Да, это был я.

В.: Вы тогда уже работали по делу Придорожного Насильника?

МИССИС ДЖЕНКИНС: Ваша честь…

МИСТЕР БАРНС: Я постараюсь предугадать возражение со стороны защиты, ваша честь. Сержант Фаули, вы уже занимались поисками серийного насильника, которого средства массовой информации уже окрестили Придорожным Насильником?

О.: Да. Нападение на мисс Шелдон стало третьим преступлением такого рода.

В.: Но у вас не было никаких сомнений, что это нападение было делом рук того же самого мужчины?

О.: Абсолютно никаких. Почерк был тем же самым – пластиковый мешок, кусок провода, чтобы связать жертве руки… Все соответствовало.

В.: Однако, насколько мне известно, образцы ДНК обнаружены не были?

О.: Да. Мы считаем, преступник крайне тщательно следил за тем, чтобы не оставлять биологических улик.

В.: И каким образом он этого достигал?

О.: Например, надевал перчатки и пользовался презервативом. Мы также считаем, что когда он увозил двух жертв в фургоне своего брата, то застилал пол в кузове пластиком, чтобы исключить попадание ДНК жертв в машину.

В.: Поэтому ДНК этих двух женщин не были обнаружены в вышеозначенном фургоне?

О.: Да. Только ДНК самого мистера Пэрри, его брата и двух человек, работавших вместе с последним. Все трое были категорически исключены из списка возможных подозреваемых.

В.: Вернемся к мисс Шелдон – смогла ли она опознать мистера Пэрри?

О.: Визуально нет. Она не видела лица нападавшего.

В.: Что насчет фургона?

О.: Опять же, она его не видела. Нападавший набросился на нее сзади и надел на голову пластиковый мешок.

В.: Но она смогла опознать его по другим признакам, так? И это опознание в конечном счете и привело к аресту мистера Пэрри?

О.: Да. Смогла.

* * *

Адам Фаули

4 апреля 2018 года

18:27

Фиона Блейк во время телевизионного обращения держится просто очень хорошо. По долгу службы мне уже много раз приходилось проходить через это, но я не припоминаю, чтобы кто-нибудь вот так же сохранял выдержку. Когда мы ехали на Уиндермер-авеню, Сомер предупредила меня, что боится даже просить Фиону, поскольку это может вызвать срыв, и я понял, что она имела в виду: есть люди, которые именно в этот момент осознают страшную правду. Наконец понимают, что их жена, ребенок, близкий друг или родственник не просто потерялся, заблудился или оказался без связи: он пропал и, возможно, больше никогда не вернется. Но с Фионой Блейк ничего этого не было. Сказать, что она отнеслась ко всему спокойно, значило бы покривить душой; Фиона увидела в этом в первую очередь возможность обратиться к миру с просьбой помочь ей вернуть свою дочь. И мы с ней вдвоем целый час сидели в зале, определяясь с тем, что нужно сказать ей, что скажу я, как общаться с прессой, и она слушала меня и задавала вопросы, с сухими глазами, но бледная, словно полотно.

И Фиона по-прежнему такая же, в медиацентре в Кидлингтоне, в ярком свете софитов, перед телекамерами и столпотворением народа. Она говорила четко и смотрела людям в глаза. Никаких уклончивых жестов, никаких непроизвольных движений, которыми человека выдает его тело. Я отчетливо помню, как в предыдущий раз сидел здесь, призывая помочь найти пропавшего ребенка; помню непроизвольное смущение, накатывавшееся на меня при каждом движении четы Мейсонов. Но сейчас ничего этого нет. И когда я замечаю в студии Брайана Гоу, тот лишь кивает: «Эта женщина говорит правду». Как будто я и без него это не знаю.

И вот подходит мой черед.

– Если кто-нибудь располагает любой информацией о Саше или том, где она может находиться, пожалуйста, немедленно свяжитесь с нами. Или по телефону, позвоните в полицейский участок Сент-Олдейт по номеру, который мы уже называли, или через социальные сети свяжитесь с Управлением полиции долины Темзы. Также вы можете связаться с нами анонимно через форум «Борьба с преступностью». – Я останавливаюсь и оборачиваюсь к фотографии Саши на экране у меня за спиной. Той, которую выбрала ее мать. Где они вдвоем, смеются в солнечных лучах. – Повторяю еще раз, Саше всего пятнадцать лет. Все ее очень любят, мать в отчаянии и хочет вернуть ее домой.

Напоследок я еще раз обвожу взглядом собравшихся и возвращаюсь на свое место.

Сидящий в глубине зала мужчина поднимает руку.

– Пэдди Невилл, «Рединг кроникл». Есть какие-либо основания предполагать, что имело место похищение?

– На данном этапе мы не можем исключить ни одну версию, однако никаких свидетельств похищения пока что нет.

– Инспектор, не было ли в последнее время схожих инцидентов? – Еще один журналист. Бородатый, в очках, вязаный галстук. Я его не знаю. И он не называет себя.

– Нет.

– Вы говорите только о долине Темзы или шире?

Я спокойно выдерживаю его взгляд.

– Мне не известно о таких случаях.

Мужчина с вязаным галстуком поднимает брови.

– Неужели? А что насчет инцидента, случившегося первого апреля?

Остальные писаки оборачиваются на него – общее впечатление того, что на самом деле тут нечто больше, чем кажется на первый взгляд. Больше, чем говорим мы. А больше всего на свете борзописцы обожают, когда полиция пытается что-то скрыть. До меня доносятся приглушенные голоса: «Какой еще инцидент?», «Вы понимаете, о чем он говорит?» И, судя по лицам, местные, и в первую очередь корреспондент Би-би-си в Оксфорде, крайне недовольны тем, что их обошел какой-то чужак. Сидящий на другом конце помоста Харрисон начинает болтать ногой вверх-вниз; я чувствую это через половицы. Слава богу, журналисты этого не видят за драпировкой и большим плакатом с надписью «УПРАВЛЕНИЕ ПОЛИЦИИ ДОЛИНЫ ТЕМЗЫ: БОРЕМСЯ С ПРЕСТУПНОСТЬЮ, БЕСПОРЯДКАМИ И СТРАХОМ». Что-то подсказывает мне, что последняя часть получается у меня неважно.

– Инспектор Фаули, – говорит мужчина с вязаным галстуком, перекрывая нарастающий в зале шум, – имел ли первого апреля место инцидент с участием молодой женщины?

– Да, инцидент был. Однако женщина не получила никаких сколько-нибудь значительных травм.

– Так, подождите-ка, – спрашивает женщина в первом ряду. – Никаких сколько-нибудь значительных травм – это что еще за увиливания?

И она права. Есть прирожденные брехуны, но таких немного, остальные кривят душой лишь по мере необходимости.

– У нас нет никаких доказательств связи…

Мужчина с вязаным галстуком сдвигает очки на переносицу.

– Не хотите ли вы сказать, пока что нет никаких доказательств?

Харрисон принимается дергать ногой сильнее.

Мужчина с вязаным галстуком листает свои записи, но это лишь чисто напоказ: он все знает, и я это понимаю.

– Согласно моим источникам, жертва нападения первого апреля живет менее чем в миле от Саши Блейк. – Он поднимает взгляд на меня. – Конечно, в полицейских расследованиях я полный дилетант, и все-таки мне это обстоятельство кажется возможной связью.

В зале звучит смех. Но жесткий, сухой. Настроение переменилось, и я чувствую на себе взгляд Фионы Блейк. Она недоумевает, почему мы не рассказали ей про другую девушку, почему ничего не сделали, чтобы предотвратить повторение этого…

Мужчина с вязаным галстуком по-прежнему смотрит на меня. В зале постепенно наступает тишина.

– Но, может быть, я ошибаюсь, – продолжает он. – Вы мне скажите, инспектор, – в конце концов, это ведь ваша епархия, а не моя.

Он смотрит мне в глаза, следя за моей реакцией. И последняя фраза определенно является посланием, причем практически незавуалированным. Этот человек с Флит-стрит[313].

– Как я уже говорил, у нас нет никаких оснований полагать, что между данными двумя инцидентами существует какая-либо связь. Если положение дел изменится, мы, разумеется, сделаем соответствующее заявление.

По всему залу поднимаются руки, но мужчина с вязаным галстуком так просто не сдастся.

– Первый инцидент – правда ли, что жертва была похищена в фургоне?

Пауза. Длящаяся всего два удара сердца, однако и это уже слишком много.

– Да, – говорю я. – Мы считаем, что преступник использовал фургон.

Можно буквально услышать общий вдох. Женщина в первом ряду сверкает взглядом на меня. Все остальные суетятся, торопясь записать это. Все, за исключением мужчины с вязаным галстуком. Тот всем своим видом показывает яснее ясного: я лишь подтвердил то, что уже было ему известно.

Теперь вопросы летят как из пулемета, никто даже не намеревается ждать своей очереди.

– Какой фургон?

– Кто эта девушка?

– Почему мы не узнали об этом раньше?

Я поднимаю руку.

– Как я уже сказал, у нас нет никаких оснований…

– …Полагать, что существует какая-либо связь, – продолжает за меня мужчина с вязаным галстуком, по-прежнему стоящий на ногах. – Понимаю. Я услышал вас и в первый раз. Но, определенно, любой здравомыслящий человек рассудил бы, что имеет смысл по крайней мере проверить…

– Мы это проверяем, – говорю я поспешно. Чересчур поспешно. Мне не следовало показывать, как я заведен. – Но, как, не сомневаюсь, вам прекрасно известно, я не имею права разглашать информацию, которая может повлиять на ход расследования.

Мужчина с вязаным галстуком кивает, и его лицо медленно искривляется в отвратительной усмешке.

– Однако, полагаю, мы можем понимать это так, что эта ваша проверка распространяется также и на другие преступления схожего характера.

Я поворачиваюсь лицом к нему. Краем глаза вижу Харрисона, не отрывающего от меня взгляд. Потому что тут я ступил на тонкий лед, и мы с ним это понимаем. Лгать я не могу, но, черт возьми, этот настырный мерзавец не дождется, что я скажу хоть слово больше абсолютно необходимого.

– Разумеется.

Мужчина с вязаным галстуком медленно кивает.

– И, я так понимаю, этот круг включает также и старые дела? Даже – теоретически – те, которые официально считаются закрытыми?

Он умолкает и вопросительно поднимает бровь. Дразня меня.

– Инспектор Фаули ответил на ваш вопрос, – поспешно вмешивается Харрисон. – Полагаю, подошло время заканчивать. И позвольте напомнить всем, что наша первоочередная задача – лично моя первоочередная задача – разыскать Сашу Блейк живой и невредимой и воссоединить ее с родными. А пока что мы попросим вас соблюдать неприкосновенность частной жизни миссис Блейк в эту очень тяжелую пору.

Всем требуется пять минут, чтобы освободить зал. И все это время я чувствую на себе взгляд журналиста с вязаным галстуком.

Он знает. Разумеется, знает, черт бы его побрал. Но у него недостаточно информации, чтобы двигаться дальше. Пока что недостаточно.

Вернувшись в приемную, я вижу, как мужчина с вязаным галстуком подходит к женщине, которая, очевидно, его ждала. Какое-то время они разговаривают друг с другом, затем оба направляются к двери, продолжая разговор. У женщины светло-каштановые волосы, забранные в пучок на затылке. Строгая, безликая одежда, неестественно сочетающаяся с массивными ботинками на толстой резиновой подошве. Женщина кажется мне смутно знакомой.

Причем в плохом смысле.

* * *

– Почему мне ничего не сказали? – Фиона Блейк в такой ярости, что с трудом говорит. Гнев буквально потрескивает вокруг нее статическим электричеством.

Сомер открывает рот и снова его закрывает. Она понимает гнев, она просто не знает, чем помочь. Эрика нервно оглядывается по сторонам, проверяя, кто может их услышать: всегда находятся два-три журналиста, считающие, что, если задержаться подольше и подслушать, можно наткнуться на какую-нибудь сенсацию. Она берет Фиону за руку и ведет ее к комнате для свидетелей. Как только за ними закрывается дверь, Фиона выдергивает свою руку и поворачивается к Сомер.

– Вы заставили меня сидеть здесь, перед всеми этими… этими… стервятниками… отвечать на их вопросы… обнажать перед ними свою жизнь… и даже не сказали мне, что была другая девушка?

– Понимаю, со стороны это выглядит именно так, но…

– Но что? Но что?

Сомер колеблется.

– Другое происшествие. Мы работали с ним, исходя из предположения, что это было преступление на почве ненависти. Вот почему не торопились ничего сообщать в прессу.

Фиона недоуменно таращится на нее.

– Преступление на почве ненависти – что вы хотите сказать, преступление на почве ненависти?

Сомер берет стул, в надежде на то, что Фиона последует ее примеру. Та этого не делает.

– Девушка, которая подверглась нападению… она меняет пол.

Фиона открывает рот, собираясь что-то сказать, затем останавливается и собирается с духом.

– Меняет пол? То есть это парень? Вы это хотите сказать?

Сомер кивает: все не так просто, но у этой женщины в настоящий момент своих забот хватает.

– Да, она трансвестит. Мы считали, именно по этой причине она подверглась нападению. По крайней мере, вначале. Теперь мы уже не так в этом уверены.

Фиона тяжело опускается на стул, весь запал ее покинул.

– Так что же произошло?

– Ее затащили в фургон. Отвезли на огороды на Марстон-Ферри-роуд. Нападавший, кем бы он ни был, связал ей руки и натянул на голову пластиковый мешок.

Сомер видит, как Фиона вздрагивает.

– Он стащил с нее нижнее белье, но тут по дороге проехала патрульная машина с включенной сиреной, которая, как мы полагаем, его спугнула.

Фиона поднимает взгляд, глаза у нее округлились.

– И он просто бросил ее там? В таком состоянии?

Сомер кивает.

– В конце концов ей удалось освободиться. Ее подобрал водитель такси.

Фиона делает шумный вздох.

– Бедняжка… Должно быть, она была просто в ужасе!

– Да. Но она вела себя очень мужественно. Мы стараемся оградить ее личную жизнь. Насколько это в наших силах.

Фиона кивает.

– Конечно, – быстро говорит она. – Вы должны были сказать мне. Я бы поняла. Если бы Саша…

Однако произнесенное вслух имя дочери оказывается последней каплей. Фиона кусает губу, но на глазах у нее все равно появляются слезы.

– Вы полагаете, это может быть тот же самый человек?

Эрика собирается с духом.

– В настоящий момент мы ничего не можем исключать.

– И то место, куда он отвез эту девушку… быть может, Саша там?

– Увы, – Сомер качает головой. – Поисковый отряд осмотрел это место в первую очередь. – Она берет Фиону за руку. – Но мы не сдаемся. С первыми лучами солнца снова продолжим поиски. Мы найдем вашу дочь, Фиона. Обязательно найдем.

* * *

Эбби Майклсон @Hopscotch22098 19.07

Кто-нибудь знает что-либо об этом нападении на молодую женщину в #Оксфорд? Я имею в виду не бедняжку #СашаБлейк, а то, что произошло раньше. Только что увидела, как тип из @ThamesValleyPolice рассказывал об этом по телевизору

Джимми Пост @JJP098456 19.09

Ответ @Hopscotch22098

Я тоже видел – что-то насчет девушки, которую затащили в фургон? Не припоминаю, чтобы об этом сообщали в новостях

Рона Митчелл @Corona1966765 19.11

Ответ @JJP098456 @Hopscotch22098

☹ Выхожу в @StaySafeinOxford, чтобы узнать, известно ли им что-нибудь #Оксфорд

Безопасность в Оксфорде @StaySafeinOxford 19.15

Ответ @Corona1966765 @JJP098456 @Hopscotch22098

Пока что мы не слышали ничего кроме того, что было по телевизору. Проверим ленту новостей в Интернете. Кто-нибудь знает, где и когда это предположительно произошло?

Микки Ф. @BladeGamer 19.16

Видел фотку этой #СашаБлейк в Интернете – неудивительно, что ее подцепил какой-то извращенец: она сама напрашивалась на это, в таком прикиде

Скотт Салливан@SnappyWarrior 19.17

Ответ @BladeGamer

☺ глупая девчонка вырядилась как долбаная шлюха!

Рона Митчелл @Corona1966765 19.17

Ответ @BladeGamer @SnappyWarrior

Это просто отвратительно – вам должно быть стыдно! Никто не заслуживает стать жертвой нападения или похищения, что бы он ни надел. И вообще на той фотографии #СашаБлейк нет ничего непристойного

Скотт Салливан@SnappyWarrior 19.17

Ответ @Corona1966765 @BladeGamer

Ну вот опять эти левацкие лесбухи всюду суют свой нос!

Микки Ф. @BladeGamer 19.16

Ответ @Corona1966765 @SnappyWarrior

Эти сучки понятия ни о чем не имеют, твою мать, а винят парней как мы, когда кто-то трясет сиськами и нарывается

Джанин Уилер@MuddyBarvellous 19.18

Ответ @StaySafeinOxford @Corona1966765 @JJP098456 @Hopscotch22098

Мой друг работает в полиции. Судя по всему, второй девчонке связали руки и надели мешок на голову. Похоже на *серьезного* психа

Сюзен Харди@LivingmyBestlife5761 19.19

Ответ @MuddyBarvellous @Corona1966765 @JJP098456 @Hopscotch22098

Блин – прямо как этот Придорожный Насильник? Помните, в 98-м или 99-м? Мы тогда еще не жили в Оксфорде, но я помню, что это было во всех новостях

Рона Митчелл@Corona1966765 19.19

Ответ @LivingmyBestlife5761 @Corona1966765 @JJP098456 @Hopscotch22098

Господи, вы правы, я только что посмотрела в Интернете. Все то же самое. #СашаБлейк #Придорожный_Насильник

Безопасность в Оксфорде@StaySafeinOxford 19.22

Получаем сообщения о серьезном случае #нападение, произошедшем в начале этой недели в #Оксфорд ДО исчезновения (похищения?) #СашаБлейк. В настоящий момент мы связались с @ThamesValleyPolice; мы поделимся с вами всем, что там узнаем – следите за сообщениями на нашей страничке. А пока берегите себя и будьте в #безопасность.

* * *

– Вы точно уверены, что все будет в порядке? – говорит Сомер, поставив машину на ручной тормоз и поворачиваясь к Фионе Блейк. У дверей дома 87 по Уиндермер-авеню дежурит полицейский в форме, напротив застыли две съемочные машины телевидения, однако журналисты сохраняют почтительное расстояние. Пока что. – Если вам что-нибудь понадобится, можете звонить мне. В любое время, договорились? Даже если вам просто захочется общества.

Фиона кивает.

– Спасибо, но, думаю, все будет в порядке. Жасмин помогает просто фантастически, и Патси собирается остаться у нас. Это будет здорово. Мне не придется сидеть в одиночестве, ломая голову, чем заняться.

Сомер кивает.

– По-моему, она очень хорошая девушка.

– Совершенно верно. Они все такие.

– Я вам обязательно позвоню, – говорит Сомер, когда Фиона выходит из машины. – Если будут какие-либо новости.

* * *

Разговор по телефону с Шарлоттой Кольер

5 апреля 2018 года, 8:15

Разговор провела детектив-констебль Э. Сомер

Э.С.: Я детектив-констебль Эрика Сомер – на коммутаторе сказали, что у вас есть какая-то информация для нас?

Ш.К.: Я вчера вечером видела по телевизору – про Сашу Блейк. Я там часто езжу, по Марстон-Ферри-роуд, я имела в виду. Школа, работа, тренажерный зал и все такое…

Э.С.: Вы что-нибудь видели? Видели Сашу Блейк?

Ш.К.: Нет, к сожалению, я ее никогда раньше не видела. Нет – просто в «Твиттере» говорят… ну, про ту другую девушку. Которую якобы похитили в фургоне 1 апреля? Я долго думала и пришла к выводу, что это случилось как раз в тот самый день.

Э.С.: Что случилось в тот самый день?

Ш.К.: Я опаздывала на пилатес – обыкновенно я проезжаю там по крайней мере на пятнадцать минут раньше. Вот почему запомнила время – очень волновалась и постоянно смотрела на часы, вы понимаете, что это такое… Извините, я говорю очень сбивчиво. А хочу я сказать вот что: по-моему, я видела фургон в то утро. Я имею в виду, в понедельник. Помню, впереди ехала патрульная машина с включенной сиреной, и все сбавляли скорость, и тут я услышала визг тормозов, и по противоположной стороне дороги мимо промчался фургон, очень быстро.

Э.С.: Вы не видели, откуда он выехал?

Ш.К.: Нет, к сожалению.

Э.С.: Он мог выехать со стороны огородов?

Ш.К.: Господи… это произошло там? Ну да, мог. Я находилась слишком далеко и не могла видеть.

Э.С.: Водителя вы разглядели?

Ш.К.: Если честно, нет. Хотя мне кажется, что у него на голове была кепка.

Э.С.: Бейсболка?

Ш.К.: Да, что-то в таком духе. Надвинутая на самый лоб.

Э.С.: Он был белый, черный?

Ш.К.: Определенно, белый, но больше я ничего не могу добавить. Все произошло очень быстро.

Э.С.: Как насчет фургона – вы что-нибудь запомнили?

* * *

– И это… и это все?

– Извини, – Сомер пожимает плечами.

– Ну хорошо, – Бакстер тяжело вздыхает, – повтори еще раз.

– Это был белый фургон, сбоку логотип в форме ракушки.

– Но названия компании не было?

– Она не увидела, – Эрика качает головой. – Все произошло слишком быстро – думаю, нам повезло, что она вообще успела хоть что-нибудь разглядеть.

– Ракушка такая, как на логотипе компании «Шелл»?

– Нет. По ее словам, скорее, закрученная спиралью.

Бакстер хмурится.

– На камере видеонаблюдения в гаражах ничего подобного нет, но, наверное, это еще ничего не доказывает… – Он снова вздыхает. – Ладно, дальше этим займусь я. С паролем к компьютеру Саши у меня по-прежнему глухо, так что какого черта – почему бы не разбавить скуку еще одним безнадежным геракловым подвигом?

– Я приготовлю тебе чай, – улыбается Сомер.

– Три ложки сахара! – кричит Бакстер вдогонку ее удаляющейся спине. – И «Сникерс»!

* * *

Фиона раскладывает по тарелкам овсянку и вдруг, подняв взгляд, видит в дверях кухни Патси. Девушка все еще в пижаме, в руке у нее телефон. Но в этом нет ничего необычного. У нее всегда в руке телефон. Так делала и Саша…

«Не "делала"! – строго поправляет себя Фиона. – "Делает". Так делает Саша!»

– Патс, тебе с молоком или йогуртом?

Девушка пожимает плечами. Под глазами у нее темные мешки, и Фиона с трудом удерживается от вопроса, высыпается ли та. Она не мать Патси. Хотя в последние несколько месяцев бывали времена, когда ее можно было считать и ее матерью – столько времени Патси проводила здесь… Саша не раз намекала на то, что у ее подруги проблемы с новым сожителем Денизы, и Фиона никак не могла решиться спросить у Патси, правда ли это, поскольку ей не хотелось, чтобы Дениза вообразила, будто она лезет в чужие дела. Ну а теперь… что ж, теперь у нее хватает и своих неприятностей.

Фиона ставит тарелки на стол и садится. Есть она не хочет – не хочет с тех самых пор, как произошло все это, – но если она не будет есть, то не поможет Саше. И это Фиона также постоянно повторяет себе. Вместе с клятвенным обещанием завязать с красным вином, как только Саша вернется. Тогда сделать это будет просто, однако сейчас, сию минуту только бокал красного способен хоть как-то снять напряжение. Патси медленно проходит к столу и опускается на стул, затем тянется за стоящим в середине пакетом молока. Должно быть, выдержка Фионы передалась и ей, потому что она поднимает взгляд и улыбается – слабой, мужественной, печальной улыбкой. Фиона чувствует в глазах жгучие слезы и сжимает девушке руку. «Слава богу, что ты есть, – думает она. – Слава богу, что ты здесь. Потому что, если б тебя сейчас здесь не было, никто не помешал бы мне сию же минуту подойти к буфету и откупорить еще одну проклятую бутылку».

* * *

В женском туалете на втором этаже, кроме Эверетт, никого нет; она разглядывает себя в зеркало. Левый глаз у нее плохо видит, и с тех пор как она вышла из дома, становится только хуже и хуже. Изображение не расплывается, не двоится – все гораздо тоньше. Как будто на самом деле ничего нет; хотя это какая-то бессмыслица, и Эверетт даже не может объяснить, в чем дело. И тем не менее что-то с ней и ее глазом происходит. У нее еще никогда не было мигрени, но она предполагает, что именно так это и проявляется. И не то чтобы у нее болит голова – без «Нурофена» точно можно обойтись. И в глазах не рябит, просто смутное, но гнетущее ощущение беспокойства. Открывается дверь, и заходит Сомер. Увидев Эв, она начинает улыбаться, но тут же останавливается, разглядев лицо подруги.

– Что с тобой?

Эв делает над собой усилие, чтобы улыбнуться.

– Все в порядке, просто что-то урчит в желудке. Наверное, всему виной вчерашний острый соус.

Сомер хмурится: она не помнит, чтобы Эверетт когда-либо ела острое.

– Точно?

Эв кивает.

– Абсолютно. Ну а ты, все в норме?

Эрика криво усмехается.

– Только что вывалила на бедного старика Бакстера новую гору работы. В качестве компенсации тот требует внутривенные сладости.

Эверетт изображает улыбку.

– Что на этот раз?

– Только что появилась новая свидетельница, которая видела белый фургон на Марстон-Ферри-роуд в то утро, когда была похищена Фейт. Она запомнила, что на нем был какой-то логотип, но Бакстеру не от чего оттолкнуться. Я хочу сказать, «что-то вроде ракушки» может означать все что угодно.

Эверетт отворачивается от зеркала.

– Какой ракушки?

– Судя по всему, закрученной. А мне в голову приходит только Брайан из «Волшебной карусели»[314]… – Она осекается на полуслове. – В чем дело?

Эв достает из кармана телефон, входит в Интернет и показывает картинку подруге.

– Она могла видеть вот это?

Сомер выпучивает глаза.

– О господи… проклятье – точно!

Эв шумно вздыхает.

– Отсылай это своей свидетельнице и спрашивай у нее. Затем нам нужно будет найти Фаули.

* * *

Адам Фаули

5 апреля 2018 года

09:19

Когда звонят в дверь, я еще в душе. Спустившись десять минут спустя на кухню, застаю там смущенных Сомер и Эверетт, а Алекс суетится с чайником. Она не ждала гостей, и на ней ее любимый свитер, который теперь стал ей тесноват, – и видно, что она беременна. Перехватив мой взгляд, Сомер поспешно отворачивается, заливаясь краской; должно быть, она вспомнила, что сказала пару дней назад. Насчет того, почему люди не говорят всю правду.

– О, Адам, – вот и ты! – с нескрываемым облегчением говорит Алекс. – Оставляю гостей на тебя.

– Сэр, – начинает Сомер, как только за моей женой закрывается дверь, – тот наш разговор… я не хотела…

– Не бери в голову – это пустяки. Что стряслось?

– Похоже, у нас кое-что есть, – говорит Эверетт. – Помните Эшли Бразертона?

Я хмурюсь.

– Кажется, мы его отмели?

– Совершенно верно.

– И что изменилось? – Я перевожу взгляд на Сомер, затем снова на Эверетт. – У него же было алиби, разве не так? У его чертова фургона было алиби.

– Сегодня рано утром позвонила одна женщина, – говорит Сомер. – Она сказала, что видела на Марстон-Ферри-роуд фургон в то утро, когда подверглась нападению Фейт. Она почти ничего не запомнила, кроме того, что фургон был белый и на боку у него стоял логотип в виде ракушки. Бакстер пытался что-либо накопать, но это было все равно что искать иголку в стоге сена. Однако затем…

– Но затем Эрика поделилась этим со мной, – подхватывает Эверетт.

Она протягивает свой телефон. На экране фото фургона, и хотя логотип на самом деле не ракушка, я понимаю, почему он вызывает именно такие ассоциации, особенно если увидеть его лишь мельком. Это голова барана с большим закрученным рогом. В профиль. А под ней – решетка с пятью прутьями, окруженная нарциссами, вызывающая в памяти Энид Блайтон[315].

«Рэмсгейт реновейшнс». Та самая компания, в которой работает Эшли Бразертон.

– Я отослала фото свидетельнице, – продолжает Сомер, – и та подтвердила, что, скорее всего, видела именно это. Стопроцентной уверенности у нее нет, но тем не менее…

– А единственный фургон «Рэмсгейт реновейшнс», который в то утро мог быть на Марстон-Ферри-роуд, – это тот, которым управляет Эшли Бразертон. Местонахождение остальных точно установлено.

– Но даже если это действительно была его машина, – говорит Сомер, – за рулем не мог быть он сам. Пятьдесят человек в то утро видели его в хедингтонском крематории.

– Значит, Эшли или придумал, как находиться одновременно в двух разных местах, или одолжил свой фургон кому-то другому.

– Это самое очевидное объяснение, – соглашается Эв. – Хотя он мне в глаза заявил, что в тот день никто не мог взять его фургон.

– Значит, это был кто-то такой, кто ему дорог – ради кого он готов солгать. Родственник? Приятель? Приятель, который является тем самым таинственным парнем Саши, личность которого нам до сих пор так и не удалось установить? Быть может, именно это и связывает двух девушек.

– Это необязательно должен быть приятель, – говорит Сомер. – Возможно, просто парень, с которым Саша встречалась два-три раза, – но она была с ним знакома и считала безопасным сесть к нему в машину.

– А может быть, он просто напал на нее сзади и оттащил в укромное место, – угрюмо замечает Эв. – Как это было с Фейт. Он необязательно был знаком с девушками. Возможно, они просто оказались не в том месте и не в то время.

Однако я так не думаю.

– Саша – да, абсолютно. Нападение было случайным – никто не мог знать наперед, что она в тот вечер окажется именно в том месте. Однако Фейт – это другое дело: я считаю, что нападение было спланированным. Я уверен, что человек, напавший на нее, тщательно все просчитал, и он подумал о том, чтобы обзавестись чужой машиной.

Эверетт кивает.

– Если он хотел замести за собой следы – почему бы и нет?

– Из этого следует два возможных варианта, – говорит Сомер. – Или Бразертон знает точно, кто брал в тот день его фургон, но выгораживает его, или он ничего не знает и никогда не знал. Бо2льшую часть дня он пробыл на похоронах, так что такое не исключено.

Чайник закипел, однако чай меня не интересует.

– Так, давайте его к нам. Показаний свидетеля для этого более чем достаточно.

* * *

Поиски Саши Блейк возобновились с первыми лучами солнца. Последующие несколько часов явились изнурительными и неблагодарными и не принесли никаких результатов. Сейчас сержант Барнетсон руководит группой, прочесывающей берега реки; еще две группы работают в полях к северу от нее. Хорошо хоть теперь им в затылок не дышат журналисты. Когда Барнетсон только приехал сюда, кто-то из «Оксфорд мейл» попытался подкараулить его и получить комментарии насчет Придорожного Насильника, однако сержант не дурак. Из него не вытянуть то, что запросто может попасть в вечерние выпуски новостей.

На бедре у Барнетсона завибрировал оживший сотовый. Сержант стягивает перчатку и выуживает телефон из-под непромокаемого дождевика.

– Барнетсон? Это Гислингхэм – просто хотел проверить. Узнать, нет ли у вас чего-нибудь.

– Только промокшие ноги и замерзшая задница. Но спасибо, что спросил.

– Как насчет прессы?

– Парочка писак в машинах на стоянке, один-два фотографа, но мы держим их за ограждением. А прямо сейчас я что-то не вижу, чтобы кому-либо хотелось лезть в грязь. Хоть в этом погода на нашей стороне. Впрочем, ты не хуже меня знаешь, как быстро все может измениться.

Он может не уточнять: место поисков, кишащее журналистами, будет означать только одно.

* * *

Адам Фаули

5 апреля 2018 года

11:48

Мы предлагаем ему чай, но он отказывается.

– Дед говорит, фургоном займутся криминалисты – снимут отпечатки пальцев и все такое. Он говорит, вы должны действовать тщательно.

– Нам всегда приходится действовать тщательно, – говорю я, усаживаясь напротив. – И особенно тщательно мы подходим к проверке фактов.

На лице у него отражается недоумение.

– Я не догоняю…

Я раскрываю папку. Он заглядывает в нее, затем снова смотрит на меня. В глазах у него что-то мелькает.

– Вы сказали моей коллеге констеблю Эверетт, что утром первого апреля были на похоронах своей бабушки.

– Ну да – как я и говорил…

– Вы также сказали, что, пока вы находились на траурной церемонии в Хедингтоне, ни у кого не было доступа к вашему фургону.

Он хмурится.

– Да, и что?

Я смотрю ему в глаза.

– И вот какая загадка. Понимаете, появилась свидетельница, утверждающая, что в то утро видела ваш фургон на Марстон-Ферри-роуд. Быть может, вы мне поможете?

Бразертон открывает рот, затем снова закрывает.

– Мне нужен адвокат, да?

– Если хотите, можете пригласить, – отвечаю я. – Если считаете, что он вам понадобится.

Я смотрю на него, Бразертон смотрит на меня. Отведя взгляд первым, говорит:

– Да. Полагаю, это неплохая мысль.

* * *

Протокол допроса Эшли Бразертона, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд, 5 апреля 2018 года, 12:42

Присутствуют: детектив-инспектор А. Фаули, детектив-констебль Э. Сомер, Дж. Хоскинс (адвокат)

А.Ф.: Итак, мистер Бразертон, как я уже говорил до прибытия вашего адвоката, вы сказали констеблю Эверетт, что никто не мог взять ваш фургон утром 1 апреля, однако свидетельница видела его на Марстон-Ферри-роуд. Возможно, вы объясните нам это.

Э.Б.: Значит, она все перепутала.

А.Ф.: Вы хотите сказать, свидетельница ошибается?

Э.Б.: Иначе быть не может.

А.Ф.: Это был ваш фургон.

Э.Б.: В «Рэмсгейт» полно фургонов. Это мог быть любой из них.

Э.С.: Согласно руководству компании «Рэмсгейт реновейшнс», местонахождение всех остальных фургонов точно известно. Начиная с восьми утра того дня, все они находились на строительном объекте в Бичестере.

Э.Б.: Ну, я тут подумал и пришел к выводу, что у Мартина в тот день был выходной. Это мог быть он.

Э.С.: У Мартина?

Э.Б.: Мартина Рэмсгейта.

Э.С.: Сына вашего шефа?

Э.Б.: Ну да.

Э.С.: Разумеется, мы это проверим, но, как утверждает Полина Рэмсгейт, все фургоны находились на объекте.

Э.Б.: Ну конечно, ради своего сына она и соврет!

А.Ф.: А вы, мистер Бразертон, ради кого соврете?

Э.Б.: Что это значит, мать вашу?

Э.С.: Вы никому не давали свой фургон?

Э.Б.: Никому.

А.Ф.: Ключи, кроме вас, никто не мог взять?

Э.Б.: Нет! Как я уже сказал в прошлый раз – той, другой девушке.

А.Ф.: Ну хорошо, мистер Бразертон. Пока что мы прервемся. Наш сотрудник проводит вас в комнату ожидания, где вам будет удобнее.

* * *

Адам Фаули

5 апреля 2018 года

12:58

Полицейский в форме уводит Бразертона и его адвоката, и когда за ними закрывается дверь, Сомер поворачивается ко мне.

– Ну, что вы думаете?

– Что я думаю? Я думаю, что он бессовестно врет.

Сомер кивает.

– Понимаю – я с вами согласна. Я только не могу понять почему. У него железобетонное алиби на время обоих нападений, и он это знает. Мы не можем привязать его ни к одному из них, так зачем идти на огромный риск, выгораживая кого-то?

Некоторое время мы сидим молча. Из соседней комнаты для допросов доносятся приглушенные голоса. Не знаю, кто там, но обстановка явно накаляется.

– Быть может, свидетельница ошиблась насчет фургона, – говорит наконец Сомер. – Она ведь сказала, что полной уверенности насчет логотипа у нее нет.

Показания очевидца крайне ненадежны. И нам это прекрасно известно.

– Ну хорошо, давайте проверим, где в то утро находился Мартин Рэмсгейт. Готов поспорить на закладную на свой дом, что он не имеет к этому никакого отношения, но проверить это все равно нужно.

Сомер кивает и делает пометку.

– И поспрашивай – выясни, нет ли у кого-либо из знакомых Бразертона криминального прошлого. А также получи в «Рэмсгейт» разрешение на полный криминалистический осмотр фургона.

* * *

Когда Эв выскакивает, чтобы перекусить, в приемной сидит старик, сгорбившись на пластиковом стуле в холодном сквозняке из входной двери.

– Мистер Бразертон? – говорит она. – Я Верити Эверетт, вы меня помните?

Старик раздраженно поднимает на нее взгляд.

– Конечно, я вас помню. Я еще не выжил из ума, черт возьми!

– Наверное, вы уже давно здесь сидите… Я могу вам что-нибудь предложить? Может быть, чаю?

Он хмурится.

– Я уже выпил три чашки. Сколько еще будут держать Эша?

– Не знаю. Я не присутствовала на допросе.

Старик смотрит на часы. Старые, на кожаном ремешке, с пожелтевшим от времени циферблатом.

– Через полчаса у меня назначен прием в больнице имени Джона Рэдклиффа, и времени уже в обрез. Эш обещал меня подвезти.

– Вот как, – говорит Эверетт. – Я не знала. Сейчас я выясню, что там.

Она подходит к телефону и звонит Сомер, но когда заканчивает разговор, выражение у нее печальное.

– К сожалению, допрос вашего внука еще продолжается. А его фургон забрали в криминалистическую лабораторию.

Старик хмурится.

– И как мне прикажете добираться до больницы? Мне полчаса переться только до ближайшей автобусной остановки!

Ну, эту проблему, по крайней мере, решить можно.

– Подождите минутку, и я узнаю, как устроить, чтобы кто-нибудь вас подвез.

* * *

Протокол допроса Эшли Бразертона, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд, 5 апреля 2018 года, 13:50

Присутствуют: детектив-инспектор А. Фаули, детектив-констебль Э. Сомер, Дж. Хоскинс (адвокат)

А.Ф.: Мистер Бразертон, мы снова переговорили с компанией «Рэмсгейт», и нам однозначно подтвердили, что утром 1 апреля все фургоны компании находились в Бичестере. У Мартина Рэмсгейта действительно был выходной, но на предшествующей неделе и в тот день, начиная с 8:00, он и его фургон находились на объекте. Поэтому я снова спрашиваю у вас – кто еще мог получить доступ к вашему фургону?

Э.Б.: Ничего не могу сказать. (Обращается к своему адвокату.) Я ведь могу так ответить, правильно?

Дж. Х.: Инспектор…

А.Ф.: Я не понимаю ваше нежелание сотрудничать со следствием, честное слово. Нам известно, что в то утро вы были на похоронах своей бабушки, и у нас есть запись камеры видеонаблюдения в больнице имени Джона Рэдклиффа, на которой вы запечатлены в тот промежуток времени, когда пропала Саша Блейк. Помогите мне, если сможете, потому что я, честное слово, ничего не понимаю.

Э.Б.: Ну… в общем, это мое дело, понятно?

А.Ф.: Если вы хотите поиграть в эту игру, воля ваша. Но должен вас предупредить, что мы запросили в «Рэмсгейт реновейшнс» разрешение обыскать фургон.

Э.Б.: Вы не имеете права – это моя машина, черт побери!

Э.С.: Боюсь, имеем, мистер Бразертон. Зарегистрированным владельцем фургона является компания, а не вы.

Э.Б.: Но у меня там мои личные вещи…

Э.С.: Это ничего не меняет. Сожалею.

А.Ф.: Я хочу также повторить просьбу сдать отпечатки пальцев и образец ДНК. Как мы уже говорили, дело это абсолютно добровольное: тем самым вы позволите нам вычеркнуть вас из списка подозреваемых. Не стесняйтесь, можете обсудить это с мистером Хоскинсом.

Э.Б.: (Беседует вполголоса с адвокатом.) Ну хорошо, я согласен. (Пауза.) Но только если вы откажетесь от всего остального, договорились? Я сдаю вам свои «пальчики» и все остальное, но только если вы не трогаете фургон.

Э.С.: К сожалению, мистер Бразертон, так у нас ничего не получится.

Э.Б.: Тогда пошли вы…

Дж. Х.: (Сдерживая своего клиента.) Мы соглашаемся на ДНК и отпечатки пальцев. Надеюсь, после этого мой клиент сможет отправиться домой?

А.Ф.: Всему свое время. Однако фургон будет подвергнут криминалистической экспертизе. Так что, боюсь, вашему клиенту придется воспользоваться автобусом.

* * *

Адам Фаули

5 апреля 2018 года

14:09

– Вы по-прежнему считаете, что он лжет? – спрашивает Сомер, когда мы поднимаемся обратно по лестнице.

Я качаю головой.

– Нет. На этот раз мы получили правду. Хотя скорее через молчание, чем через искреннее стремление помочь со стороны Бразертона.

Сомер кивает, она понимает, что я имею в виду.

– В фургоне что-то есть, так? Какие-то улики. Вот почему Бразертон так настроен на то, чтобы не подпускать нас к нему.

– Ну, будем на это надеяться. И постучим по дереву, чтобы ДНК, которые мы найдем, оказались в базе данных, черт возьми. Потому что в противном случае никакого быстрого продвижения вперед не будет. Опять.

* * *

– Констебль Аткинс подбросит вас до больницы и привезет обратно, мистер Бразертон. Он подгонит машину к входу.

Эверетт протягивает руку, чтобы помочь старику подняться на ноги, но тот отмахивается.

– Спасибо, юная леди, но если я начну пользоваться посторонней помощью, пройдет совсем немного времени, и я уже не смогу без нее обходиться.

Дождь прекратился, но на улице холодно, а пальто у старика на рыбьем меху.

– Машина вот-вот подъедет, – говорит Эв, чувствуя потребность прервать молчание.

Старик оборачивается к ней.

– Спасибо. Вы могли бы не напрягаться, но вы это сделали. И я это оценил. И еще, скажите Эшу, – продолжает старик, – что из больницы я вернусь в участок. Кто-то же должен позаботиться о нем.

– Мистер Бразертон, у него есть адвокат.

Старик прищуривается.

– Такая поддержка обходится в две сотни за час. Я же имею в виду тех, кому до него действительно есть дело. А в наших краях такой я один.

* * *

Адам Фаули

5 апреля 2018 года

16:16

– Ты уверен?

Я разговариваю по телефону с Чаллоу, а остальная команда собралась вокруг моего стола. По моему голосу все понимают, что новости плохие.

Закончив разговор, я поворачиваюсь к ребятам.

– Пока что криминалисты нашли в фургоне Эшли Бразертона только один использованный презерватив и лужицу чего-то, похожего на сперму, на коврике. Определенно, наш мистер Бразертон знает, как доставить девушке удовольствие.

На лице у Куинна написано нескрываемое разочарование.

– И это все?

– Также нашли пластиковый пакет с пятнадцатью граммами отборной марихуаны. Этого даже не хватит, чтобы утром поднять с постели прокурора.

– Но это, возможно, объясняет, почему Бразертон наложил в штаны, опасаясь обыска, – обреченно говорит Сомер. – Похоже, это не имеет никакого отношения к Фейт. И к Саше. Бразертон просто боялся, что мы обнаружим травку.

– И как следствие, его выгонят с работы, – бормочет Эв.

Она ведет себя как страстная поклонница Эшли Бразертона, к тому же получающая за это неплохие деньги, и я, хоть убей, не могу взять в толк, в чем тут дело. С другой стороны, я начинаю думать, что Сомер права – больше того, я в двух шагах от того, чтобы самому прийти к такому же заключению.

– Образцы ДНК отправили на анализ, но результаты будут готовы не раньше чем через день.

– Что насчет отпечатков пальцев? – спрашивает Гислингхэм. Неисправимый оптимист.

– Ничего. Несколько частичных отпечатков, но ничего пригодного, кроме «пальчиков» самого Бразертона. ДНК сравнят с образцами на пакете, обнаруженном на огородах, но я особых надежд не питаю. Так что, если у кого-нибудь есть свежие мысли, я весь обращаюсь в слух.

– Значит, мы просто отпустим этого наглого подонка домой? – недовольно бурчит Куинн.

– У нас нет выбора, – пожимаю плечами я.

– Что насчет цементной пыли? – спрашивает Сомер. – В фургоне ее должно быть полным-полно.

– Хороший вопрос. И ты права, она там есть. Однако экспертам нужно время, чтобы установить ее точный химический состав. И Чаллоу уже предупредил меня, что строительные фирмы закупают цемент у небольшого круга крупных оптовиков, поэтому то, чем пользуется «Рэмсгейт», вряд ли окажется единственным в своем роде. Следовательно, даже если образцы, найденные в фургоне, совпадут с тем, что мы обнаружили на Фейт, для задержания этого будет недостаточно. Нужно что-то еще.

– А Бразертон будет по-прежнему утверждать, что никто, кроме него, взять фургон не мог, – вздыхает Гис.

– Ну, он прав, разве не так? – хмурится Бакстер. – Я хочу сказать, ключи от фургона были или у него, или в доме. Как кто-либо мог взять их без его ведома?

Эв пожимает плечами.

– Может быть, у него под ковриком лежит запасной ключ от входной двери? Так всегда поступала моя бабушка.

– В Блэкберд-Лейз? – Куинн не скрывает своего изумления. – Не смеши меня! Дом обчистят меньше чем через неделю!

– Нет, не обчистят, – возражает Эверетт. – В этом районе следят за порядком. И мистер Бразертон давно живет там.

Я поднимаюсь на ноги.

– Ну, по крайней мере на этот вопрос мы сможем получить ответ. Давайте это выясним, хорошо?

* * *

Дождь льет как из ведра, и на месте поисков Барнетсон бредет по колено в воде в мутной реке, рискуя на каждом шагу оступиться. Он осторожно продвигается вперед, опираясь на шест, чувствуя, как скользит под резиновыми сапогами грязь. Черуэлл местами вышел из берегов, вытекая бурой слизью на поля по обеим сторонам, где под струями дождя обреченно пыхтят коровы. Вода поднялась так высоко, что весь мусор, сброшенный с прогулочных лодок, и опавшая листва несутся в круговороте по течению, застревая в низко нависающих ветвях. В нескольких ярдах впереди Барнетсон видит велосипедную раму, тележку из супермаркета и несколько старых хозяйственных сумок, зацепившихся за низкие ветки, окруженных белой пеной; одна разорвана, вторая раздулась от…

«Нет! – думает Барнетсон. – Пожалуйста, только не это!..»

* * *

Адам Фаули

5 апреля 2018 года

17:22

Я прибываю на место не первым и замечаю машину Колина Бодди, а невдалеке уже стоит передвижная криминалистическая лаборатория. Но двое экспертов сидят внутри. Они знают, что я захочу лично осмотреть место, прежде чем к нему кто-либо прикоснется. Прежде чем его испортят.

Перед тем как выйти из машины, я поднимаю воротник в надежде на то, что проливной дождь поможет мне сохранить инкогнито, однако стервятники уже учуяли что-то. Нас здесь теперь слишком много: как бы естественно мы ни пытались себя вести, теперь это лишь вопрос времени.

Полицейский в форме, дежурящий у ограждения, кивком посылает меня направо, без того чтобы (слава богу) не вытянуться бездумно в струнку и указать рукой, и вскоре я уже бреду по щиколотку в вязкой грязи, стараюсь держаться вертикально. Если честно, мы и так уже по уши в дерьме, и без буквального понимания этого слова. Впереди я вижу белую палатку, рассыпавшихся членов поисковой партии и Йена Барнетсона, застывшего неподвижно, наблюдающего за моим приближением. Лицо у него безрадостное.

– Это точно она? – спрашиваю я, поравнявшись с ним.

Он кивает.

– Насколько это можно утверждать сейчас, сэр, на основании того, во что она была одета.

– Больше вы ничего не нашли?

– Оружия в непосредственной близости нет, но мы не можем сказать, где она попала в воду, так что оно может быть где угодно. Точно так же нет ни сумочки, ни телефона. – Сержант смотрит мне в глаза. – И нижнего белья. Состояние трупа… по-моему, нет никаких сомнений относительно того, что он с ней сделал.

Я с трудом глотаю комок в горле. Делаю над собой усилие, облачаясь в защитные доспехи профессионализма. После чего думаю о матери Саши, лишенной такой роскоши. О ее отце, только что вновь нашедшем дочь. Гадаю, что бы я делал, что бы чувствовал на его месте – если б у меня была дочь. А потом думаю – и это приходит как нечто удивительное, – что, возможно, дочь у меня уже есть.

* * *

В полумраке криминалистической палатки я сперва вижу только Колина Бодди, сидящего на корточках на земле, его хлопчатобумажный комбинезон слабо светится в тусклом свете. Я окликаю его по имени, и он встает, оборачивается ко мне и указывает на то, что они нашли.

Крови нет, потому что об этом позаботилась река, но раны есть. Жестокие, безжалостные, многочисленные: для того чтобы их нанести, потребовалось много времени и желания. Десятки порезов и ссадин на голых ногах и размытые следы того же самого насилия на одежде. Мягкие ткани на запястьях распухли от куска проволоки, которым были связаны руки. Проволока глубоко впилась в плоть от отчаянных попыток освободиться. И, что хуже – что самое страшное из всего этого – пластиковый мешок, туго затянутый на затылке, прилипший к месиву мозгового вещества, костей и волос, что просвечивает сквозь него.

Пластиковый мешок. Кусок провода. Не буду притворяться, будто я не ожидал этого. И все-таки это удар под дых.

– Ее жутко избили, – тихо произносит Бодди. – Впрочем, вы это и без патологоанатома поняли.

– Пожалуйста, скажите, что хотя бы часть ран нанесены после смерти.

– Да, некоторые, – он хмурится. – Но если судить по тому, как завязан мешок, вполне возможно, несчастная отключилась от недостатка кислорода. Мы будем на это надеяться, что нам еще остается… По крайней мере, отключилась до того, как он принялся за ее лицо.

* * *  * * *

– Наверное, это он ее нашел, – замечает Нина Мукерджи, увидев высокого полицейского в форме, проходящего мимо передвижной криминалистической лаборатории, из которой они с Клайвом Конвеем выгружают оборудование.

Конвей оглядывается. Полицейский по пояс в грязи.

– Это Барнетсон. Бедняга! Такое врагу не пожелаешь.

В нескольких ярдах от них собрались сотрудники уголовного отдела, и Барнетсон подходит к ним.

– У Фаули также вид невеселый, – замечает Нина.

– А что, ты удивлена? – отвечает Клайв, даже не удосужившись взглянуть в ту сторону. – В этих штанах мне в настоящий момент совсем не хотелось бы оказаться.

– Не его вина, что журналисты – сволочи. Или что все ждут от полиции моментального раскрытия преступлений на основе того бреда, который показывают по телику.

– Дело не только в этом, – Клайв поднимает голову. – Говорят, было другое дело – которым Фаули занимался много лет назад. Судя по всему, параллели уже становятся слишком очевидными. И теперь вот это…

Бросив многозначительный взгляд на Нину, он достает из фургона последний ящик и захлопывает дверь.

– Неужели ты серьезно думаешь, что Фаули мог сфабриковать улики?

Нина не может сказать, что хорошо знает инспектора – по крайней мере, лично. Но у нее никогда не возникало ни малейших сомнений в его профессионализме. И в его честности.

Конвей пожимает плечами.

– Это необязательно было сделано умышленно. Возможно, просто имел место банальный ляп.

В дальнем конце стоянки трое изнуренных полицейских в форме отчаянно стараются сдержать прессу за ограждением, но кадры с Фаули сегодня в вечерних выпусках новостей будут обязательно. «И с нами тоже», – думает Нина. Белый комбинезон криминалиста виден за целую милю. Более ярким свидетельством станет только приезд труповозки.

Нина заставляет себя вернуться к насущным задачам.

– Итак, какой у нас план?

– Один поисковый отряд обнаружил на берегу что-то, похожее на следы от волочения. Возможно, именно там беднягу сбросили в реку.

Прищурившись, Нина поднимает взгляд к небу. Если б было сухо, можно было бы искать отпечатки ног, следы крови, ДНК. Но сейчас?..

Правильно прочитав ее мысли, Клайв корчит гримасу.

– Сам знаю, но если б мы хотели жить безмятежной жизнью, мы ни за что не занялись бы этим проклятым ремеслом, ведь так?

* * *

Адам Фаули

5 апреля 2018 года

17:50

Я сажусь в машину и звоню Сомер. Должно быть, та ждала что-то подобное – в какой-то степени все мы этого ждали, – но между тем, чтобы чего-то опасаться, и тем, чтобы знать это наверняка, огромная пропасть, и никто не может прочувствовать это так глубоко, как Сомер.

– Сомер? Я на Марстон-Ферри-роуд. Мы ее нашли.

Медленный вдох. Затем выдох. Если б Саша была жива, я бы сразу это сказал.

– Слушай, мне крайне неудобно, но я хочу поручить тебе сообщить это Фионе.

Сейчас даже я понимаю, что выбора у меня нет: я должен доложить суперинтенданту, и немедленно. Потому что время, которое потребуется для того, чтобы эта новость вырвалась на свободу, измеряется не часами, а минутами, а когда это произойдет, все кому не лень примутся за дело Придорожного Насильника.

– Я должен срочно переговорить с Харрисоном, поэтому не могла бы ты съездить на Уиндермер-авеню? Пресса обложила нас тут со всех сторон, поэтому я боюсь, что Фиона узнает об этом еще до моего возвращения. Если сможешь, захвати с собой Эв.

– Что я должна ей сказать? – Голос у Сомер хриплый, задыхающийся.

– Скажи, что формального опознания еще не было, но, учитывая возраст жертвы и то, где она была обнаружена, это может быть только ее дочь.

– Хорошо, я все поняла. Постараюсь ее подготовить. Но вы точно уверены, сэр, да? Никаких сомнений нет?

– Нет. К сожалению, никаких сомнений быть не может. Это определенно Саша.

– Хорошо, сэр. Положитесь на меня. – Голос Сомер окреп. В ней берет верх сотрудник полиции, по крайней мере на какое-то время. – Вы хотите, чтобы я привезла Фиону на опознание?

– Вообще-то я считаю…

И снова я слышу вдох – Сомер понимает, что это значит.

– Скажем так: лучше будет обойтись одной стоматологической картой. Для всех нас.

* * *

«Би-би-си онлайн»

5 апреля 2018 года | Последнее обновление 18:24

СРОЧНАЯ НОВОСТЬ: В ходе поисков пропавшей в Оксфорде девушки 15 лет обнаружено тело

Жители района Марстон в Оксфорде сообщают о том, что пропавшая местная девушка Саша Блейк, возможно, была обнаружена в поле недалеко от того места, где ее видели в последний раз. За последний час несколько человек выложили в Интернет фотографии белой полицейской палатки, разбитой на берегу реки Черуэлл. На стоянке по соседству также была замечена машина для перевозки трупов, что подкрепляет предположение о том, что действительно было обнаружено тело.

Управление полиции долины Темзы до сих пор не сделало заявления.

Новая информация по мере поступления.

25 комментариев

Sylvia_Meredith_245

Как это ужасно – молодая жизнь трагически оборвалась, не успев даже начаться. Сердцем своим с родными несчастной

Shani_benet_151

Моя дочь учится в той же школе, что и Саша, – весь ее класс просто сражен наповал. Все ее любили, она была такой талантливой. Ее даже на лето пригласили поработать в «Вог». Желающих были сотни, но выбрали ее

Amber_Saffron_Rose

Наверное, будет поминальная служба, да?

Johnjoe_84_Wantage

Мать показывали в новостях. Но где чертов папаша, вот что я хотел бы знать. Он как-то в этом замешан. Подождите – и сами все увидите

Shani_benet_151

Ну как вы можете говорить такое? Вы не задумываетесь, что ее родным и близким досталось и без вашего брюзжания – что, если они сейчас читают это, вы об этом не думали? Вы даже НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ СЕБЕ, что это такое, так что лучше заткнитесь по-хорошему!

Johnjoe_84_Wantage

Только из того, что вам не нравятся мои слова, еще не следует, что это неправда. Сами увидите, прав я или нет

* * *

Свернув на Уиндермер-авеню, Эверетт и Сомер тотчас же понимают, что опоздали. Журналисты уже окружают дом в три ряда: на дверь нацелены телекамеры, ждущие полицию, родственников, службу доставки – все равно кого, лишь бы Фиона Блейк появилась на пороге. Другие охотятся за всем, что может принадлежать Саше – велосипед, стоящий под навесом, наклейка на окне в спальне. Внутри никаких признаков жизни: вверху и внизу окна зашторены, однако на улице перед полицейскими все равно толпится народ, а жители соседних домов прильнули к окнам верхних этажей, стараясь получше разглядеть происходящее.

– Проклятые стервятники! – бросает Сомер, заглушив двигатель. – Неужели они не понимают, что делают только хуже?

– Им наплевать, – говорит Эв, уставившись в окно. – С какой стати такт должен стоять на пути громкой сенсации?

Корреспондент «Скай» говорит в прямом эфире, отточенным движением в четверть оборота указывая на дом.

– Управление полиции долины Темзы еще не выступило с заявлением, однако крепнут слухи о том, что тело пятнадцатилетней Саши действительно было обнаружено меньше чем в двух милях от этого дома, в котором она жила вместе со своей матерью Фионой Блейк, сорока трех лет…

Эв оглядывается на Сомер, крепко стиснувшую рулевое колесо.

– Послушай, Эрика, понимаю, что мне легко так говорить, но попробуй не принимать все близко к сердцу. С подобными делами – если относиться к ним как к личной трагедии, долго не протянешь. Но Фионе нужно не это. Ей нужно, чтобы мы нашли этого подонка. Только и всего. Нашли его, заперли и постарались изо всех сил потерять ключ от двери.

– Знаю, – кивает Сомер. – Извини. Я не хотела…

– Ничего страшного. Можешь не извиняться. По крайней мере, передо мной. – Она отстегивает ремень и берется за ручку двери. – Так. А теперь пришло время высказать этому отродью то, что я о нем думаю!

* * *

Адам Фаули

5 апреля 2018 года

18:54

– Адам, выбора у меня нет. И ты должен это понимать.

Я молча киваю. Хотя какая-то частица меня отказывается это понять. Разгневанная частица, занявшая глухую оборону, не желающая воспринимать происходящее всерьез.

– И что вы предлагаете, сэр?

Харрисон прищуривается. Несомненно, от него не укрылся мой тон, и ему это не нравится. Но мне все равно, если в моем голосе звучит ярость, то только потому, что я разъярен.

– Я попросил пресс-секретаря подготовить заявление с подтверждением того, что мы неофициально поднимаем дело Придорожного Насильника. Поскольку считаем, что в свете последних событий благоразумно снова изучить все доказательства, чтобы укрепить веру общественности в полицию. И если выяснится, что требуется официальное обращение в Комиссию по пересмотру уголовных дел…

– О, ради всего святого!..

– Ну же, Адам, ты не хуже меня знаешь, что в таких делах лучше действовать на опережение. «Твиттер» только и говорит об этом.

– Неужели вы всерьез думаете, что Гэвин Пэрри невиновен? И что все эти преступления совершил кто-то другой – о ком не ведали ни слухом ни духом, – и вот теперь он снова принялся за свое, по прошествии стольких лет…

– Адам, важно не то, что думаю я. Мы должны продемонстрировать, что поступаем так, как нужно. Тем более если…

– Если? Если что? Если я ошибся – если я облажался? Вы это имеете в виду, да?

Харрисон принимается нервно перекладывать вещи на своем столе. Старательно избегая смотреть мне в лицо.

– Такая позиция не поможет. Совершенно разумно, если главный констебль[316] попросит нас показать, что мы рассматриваем все альтернативные версии этого преступления.

Если б я не был так взбешен, то рассмеялся бы вслух. Больше того, я настолько взбешен, что готов рассмеяться, несмотря ни на что. Несмотря на то, что в этом случае я оказался бы в глубоком дерьме.

Наступает тишина. Гневная тишина, искрящаяся электрическими разрядами.

Харрисон снова откидывается назад.

– А пока что я, разумеется, должен передать дело кому-то другому.

– Кому-то другому?

– Адам, ты больше не можешь его вести. Налицо явное столкновение интересов, уж это ты должен видеть?

– Кому? Кому вы передадите дело?

– Рут Галлахер, из отдела особо опасных преступлений. Она возьмет на себя дело Эпплфорд – Блейк и будет поддерживать связь с тем, кому главный констебль поручит изучить дело Пэрри.

Могло быть и хуже. Если честно, могло быть гораздо хуже. С Галлахер я встречался только на официальных мероприятиях, но наслышан о ней. Пытливая, не терпит компромиссов, знает свое дело. И честная. Она прямо выложит то, что думает.

– И еще я, разумеется, поставлю в известность адвокатов Пэрри.

Я молчу. Я не могу поручиться, что не скажу что-нибудь нецензурное, но в любом случае телефонный звонок спасает меня от самого себя.

Харрисон хватает трубку.

– Я же говорил, чтобы меня не беспокоили… – рявкает он. Затем умолкает, бросает взгляд на меня, отворачивается в сторону. – Передайте ей, что в настоящий момент мы не можем сделать никакого заявления, но в самое ближайшее время подготовим его.

Он кладет трубку и угрюмо смотрит на меня.

– Это была Джослин Нейсмит.

* * *

Дождь и не собирается прекращаться, однако в морге скидок на погоду не делают. Здесь, как обычно, чересчур яркий свет, тихо гудят люминесцентные лампы, и этот шум является фоном для приглушенных голосов и стука металла по металлу. В прозекторской присутствуют два эксперта-криминалиста и сотрудник отдела вещественных улик, но из следовательского отдела пришел один Гислингхэм. Он сказал, что сейчас его очередь, все остальные заняты и незачем толпиться в одном месте (что правда), однако главная причина в том, что Гис хочет оградить женщин от этого жуткого зрелища. Да, он понимает, что, если бы он высказал это вслух, его заклеймили бы закостенелым женоненавистником, однако с его точки зрения это лишь «забота о ближнем».

– Так, сержант, значит, только вы один? – окликает из противоположного конца помещения Колин Бодди. Ассистент стоит у него за спиной и завязывает фартук.

– У нас много дел.

Бодди понимающе косится на него.

– Как бы там ни было… Что ж, принимаемся за работу, док?

* * *

В комнате царит тишина.

С тех самых пор, как у Сомер иссякли слова.

Фиона Блейк ничего не спросила, ничего не сказала. Она не в истерике, не обезумела. Просто сидит, в этой холодной комнате с занавешенными окнами, и по ее лицу текут слезы, которые она даже не трудится вытирать. Сомер еще никогда не приходилось видеть, чтобы эту страшную новость воспринимали так молчаливо, так неподвижно. И ей еще никогда не приходилось видеть столько боли.

Они сидят в сгущающихся сумерках; снаружи доносится размеренный стук дождя по мостовой и тихий гул журналистов, а на кухне Эверетт старается успокоить безутешно всхлипывающую подругу Саши.

* * *

Адам Фаули

5 апреля 2018 года

19:05

– Фамилия мне незнакома – кто она такая?

Я сижу в машине и говорю по телефону. Я промок насквозь, пробежав всего пятьдесят ярдов по стоянке, но мне требовалось поговорить с Алекс, и стремление к уединению превысило желание остаться сухим.

Женщина, которую я видел на пресс-конференции, которая показалась мне знакомой.

– Джослин Нейсмит работает во «Всей правде».

Любому другому мне пришлось бы объяснять, что это такое. По крайней мере, любому, кто не имеет отношения к системе уголовных судов. Но моя жена юрист. Она прекрасно знает, что такое «Вся правда» – эта организация борется за права тех, кто осужден на основании ложных улик, упорно стремясь исправлять ошибки правосудия. Алекс на протяжении почти десяти лет с восторгом наблюдала за ее работой. Но сейчас дело другое – сейчас это задевает за живое, это касается ее мужа.

– Они взялись за дело Пэрри – серьезно? – Голос Алекс на пару тонов выше обыкновенного. В нем звучат пронзительные нотки беспокойства. И дышит она слишком часто. Это плохо.

– По-видимому, его адвокаты уже не раз обращались туда, но им неизменно отказывали.

– До настоящего времени, – с горечью говорит Алекс. – Это означает, что делом займутся снова – разворошат и заглянут в каждую щелочку. После чего примутся за новые дела – за все те параллели, о которых ты говорил.

Это не совсем справедливо, но разве я могу ее винить?

– У них нет доступа к этой информации, Алекс. Я имею в виду текущие дела.

Что правда – пока.

– И у нас до сих пор нет результатов вскрытия Саши Блейк, – поспешно продолжаю я, не давая Алекс ответить. – Если нам повезет, мы получим что-нибудь такое, что раз и навсегда положит конец этому бреду насчет Пэрри.

И остановит повторное расследование его дела еще до того, как оно успеет начаться. Но что, если вскрытие покажет, что я неправ? И неправ не только сейчас, в отношении последних нападений, но был неправ и раньше. Неправ с самого начала, когда все это только началось…

Что тогда?

* * *

Бодди вскрывает мешок для трупов и вручает его одной из экспертов, чтобы та приобщила его к уликам. Она в маске, но Гислингхэм видит, как она потрясена. Что касается самого Гиса, ему уже тысячу раз доводилось слышать выражение «кровавое месиво» – он сам его использовал, особо не задумываясь. Но лично никогда не видел. По крайней мере, такое. С одной стороны Саша Блейк внешне выглядит практически нормально, но с другой…

Гислингхэм глотает комок в горле, радуясь – в который уже раз, – что Сомер и Эверетт этого не видят. Половина лица Саши изуродована страшными ударами, глазница раздроблена, осколки кости торчат из мягких тканей, распухших в речной воде. Та Саша, которую Гис видел на фотографиях, та Саша, которую все искали, – она больше уже никогда не вернется. Умение Бодди делать мертвых такими, чтобы на них могли смотреть живые, вошло в легенду, но это… тут не поможет даже его мастерство.

– Это ведь работа не только кулаков, так? – тихо спрашивает Гислингхэм.

– Да, – подтверждает Бодди, опуская ниже лампу и наклоняясь, чтобы лучше видеть. – Порезы нанесены ножом, но тупые травмы причинены чем-то другим. Я так понимаю, никакого оружия вы на месте обнаружения трупа не нашли?

– Пока что нет, – качает головой Гислингхэм.

– В таком случае я искал бы что-нибудь с острыми краями. Неправильной формы. Обломок бетона, камень – уверен, вы понимаете, что я имею в виду.

Гис мысленно вздыхает. Что-нибудь такое – возможно, оно просто валялось на берегу реки. И если убийца воспользовался именно этим, каковы шансы найти это сейчас?

– Полагаю, никакой надежды на ДНК нет, – говорит он, борясь с приступом тошноты. – Я имею в виду, ДНК убийцы.

– Боюсь, нет, – Бодди качает головой. – Вода об этом позаботилась. И не только о ДНК. Волокна ткани, кожа. Цементная пыль. – Он поднимает бровь. – Это я так, для примера.

* * *

– Вы можете мне сказать… он… ну, понимаете…

Сомер понимает, о чем ее спрашивают. Теперь Фиона смотрит на нее запавшими, затравленными глазами, умоляя сказать, что ее пятнадцатилетнюю дочь не изнасиловали.

– В Интернете выложили… люди говорят, что это может быть Придорожный Насильник… что он вернулся. Пожалуйста, скажите мне правду, он… я должна знать…

Сомер кусает губу. Фиона думает, что хочет знать правду, однако правда ее не спасет. Эта жестокая улица с односторонним движением ведет только к страданиям.

– Мне никто ничего не говорил, – отвечает Эрика, хотя ей прекрасно известно, в каком виде была обнаружена Саша. – Потребуется какое-то время, чтобы установить это. Но, поверьте, нет никаких оснований полагать, что это как-либо связано с Придорожным Насильником. Инспектор Фаули абсолютно убежден в том, что тот человек сидит в тюрьме. Там, где его место.

Фиона кивает, и снова начинаются слезы.

– Просто я, наверное, не смогу это вынести, если… если единственный раз, который был у Саши… если он был такой… если это было…

Сомер наклоняется к женщине и сжимает ее холодные, сухие руки.

– Пожалуйста, не мучьте себя предположениями!

Скоро, очень скоро плохо будет и без этого.

– Не могу, – дрожащим голосом произносит Фиона. – Я просто не могу не думать об этом… его руки хватают ее… прикасаются к ней… это мерзко, мерзко, мерзко…

Она заливается слезами, и Эрика, быстро подойдя к ней, обнимает ее.

– Что бы ни случилось, – шепчет она, – я здесь, я рядом.

* * *

Уже почти восемь часов вечера, когда в оперативном штабе звонит телефон. Это дежурный. Говорит, что пришел кто-то. С информацией по делу Саши Блейк.

Куинн шумно вздыхает и обводит взглядом комнату, однако здесь нет молодых, на кого можно было бы это свалить. Он снимает пиджак со спинки стула и направляется вниз.

* * *

– А, сержант, хорошо, что вы возвращаетесь к нам.

Гислингхэм закрывает за собой дверь.

– Это был шеф. Я должен был ответить. Просто я не предполагал, что это займет столько времени.

Труп лежит теперь на животе, от шеи и ниже накрытый простыней. Затылок оскалился мокрыми волосами и студенистым мозговым веществом, а рядом с макушкой бледно-розовое пятно, в том месте, где скальп отделен от черепа.

– Я так и думал, – говорит Бодди, перехватив взгляд сержанта, – и оказался прав: выдран большой клок волос. И это было сделано еще до того, как она умерла.

Он проходит вдоль стола и поднимает простыню, и даже Гислингхэм, далеко не зеленый новичок, которому уже много раз приходилось видеть это, вынужден отвернуться.

– Нижнее белье отсутствует, как вам уже известно, – продолжает Бодди. – Я взял мазки во влагалище, но сомнительно, чтобы от них был какой-либо толк.

– Потому что тело побывало в воде? – спрашивает Гислингхэм, не отрывая взгляда от патологоанатома. – Или потому, что убийца использовал презерватив?

Бодди пожимает плечами.

– Первое – точно, второе – с высокой долей вероятности.

– Но она определенно была изнасилована?

Бодди корчит гримасу.

– Все косвенные признаки указывают на это – отсутствующее нижнее белье, царапины на бедрах… Однако без ДНК доказать это со стопроцентной уверенностью, возможно, не удастся.

Он переводит взгляд на труп, затем снова на Гислингхэма. После чего аккуратно возвращает простыню на место.

* * *

Как оказалось, все-таки имело смысл оторвать свою задницу от стула. Свидетельнице, сидящей в дежурном помещении, лет двадцать пять: золотисто-каштановые волосы, схваченные в озорной хвостик, и кожаная юбка, лишь самую малость недотягивающая до определения «мини». Куинн предпочитает не замечать понимающую усмешку дежурного и подходит к девушке, сосредоточенно уставившейся в экран сотового телефона.

– Мисс?..

Девушка поднимает взгляд и улыбается.

– Николь. Николь Боуэн.

– Насколько я понимаю, у вас есть для нас кое-какая информация? Насчет Саши Блейк?

– Да, – подтверждает девушка, уверенно глядя на Куинна. – Кажется, я могла ее видеть.

Куинн подсаживается к ней, достает планшет и загружает систему. Девушка вытягивает шею, стараясь увидеть, что он набирает.

– А я думала, что полицейские по-прежнему пользуются записными книжками и дешевыми шариковыми ручками с обгрызенными концами…

– Есть и такие, – сухо произносит Куинн. – Но не я.

– Вы только что в одиночку разбили вдребезги все мои иллюзии! Отныне детективные телесериалы уже не будут трогать меня так, как прежде.

Она снова улыбается, закидывает ногу на ногу и оплетает пальцами колено.

– Вы говорили, мисс Боуэн, что видели Сашу.

– Я же вам сказала, Николь, – говорит она, делая ударение на имени и подаваясь вперед. Куинн чувствует исходящий от ее волос аромат.

– Хорошо, Николь. Когда вы видели Сашу?

– Думаю, недели две назад. Она была вместе еще с двумя девушками.

Куинн отрывается от планшета и откидывается назад.

– Это же было за десять дней до ее исчезновения. Почему вы решили, что это может быть важно?

Девушка заливается краской.

– Ну, я просто подумала…

Он прищуривается. Какую игру ведет эта женщина? Или, быть может, она играет с ним?

– Вы ведь вообще ее не видели, так?

Она вскидывает подбородок.

– Нет, я уверена, что видела!

– Кто вы такая, мисс Боуэн? Если, конечно, это ваша настоящая фамилия.

– Не понимаю, что вы хотите сказать…

Куинн поднимается на ноги.

– Вы из прессы, так?

– Нет… – девушка качает головой. – Я не из прессы… по крайней мере, это не то, что вы подумали…

Теперь он уже по-настоящему был зол.

– Разве вы не понимаете, что ваш поступок совершенно неэтичен? Не говоря уж о том, что вы впустую отрываете время у полиции, за что я мог бы упечь вас в кутузку, черт возьми, если б захотел? Но я непременно доложу вашему проклятому редактору. Кто он – на кого вы работаете?

Девушка встает и достает из кармана удостоверение. В толстом пластиковом конверте ее лицо, ее фамилия. А внизу: «СТУДИЯ "ПОЛИМУС", ПОМОЩНИК ПРОДЮСЕРА».

Это мгновенно охлаждает Куинна.

– Вы из кино?

– В основном телевидение, – девушка снова качает головой.

– Что-то я не догоняю. Какое это имеет отношение к Саше Блейк?

Она убирает удостоверение.

– Нам поручили снять фильм о работе «Всей правды».

Куинн корчит гримасу.

– О, ради всего святого, об этой шайке никчемных благодетелей?

– На самом деле им удалось исправить несколько вопиющих ошибок правосудия…

– И попутно запороть карьеры чертовски отличных полицейских. Вы… вы даже понятия не имеете, черт возьми, что это такое на самом деле…

Он собирается уходить, но девушка хватает его за руку.

– Выслушайте меня, пожалуйста! Всего пять минут, хорошо? Я даже угощу вас пивом.

Куинн колеблется. Ему приходит в голову, что будет неплохо выяснить, что замыслили эти кретины. Как знать, может быть, Фаули даже скажет ему за это спасибо…

– Ну пожалуйста!

* * *

Тем временем Бакстер с головой окунулся в бумаги. Сегодня ему впервые удалось засесть за архивы Придорожного Насильника, но можно будет посидеть еще часок, прежде чем настанет пора уходить домой. Жена сегодня на курсах «Равновесия души и тела», поэтому она не узнает, что он вернулся поздно. А тарелка киноа и салат из авокадо, ждущие в холодильнике, едва ли можно назвать аппетитными блюдами.

Бакстер раскрывает картонную папку и принимается за чтение. Судя по тому, что он уже успел просмотреть, версия Гиса выглядит правдоподобно: подробностей более чем достаточно, чтобы потенциальный подражатель повторил поведение Пэрри. Бакстер делает пометки, однако долгий день дает о себе знать, и вскоре он начинает зевать. И ему становится стыдно, поскольку то, что он читает, никак нельзя назвать скучным – это ужасно, это просто жутко. Бакстер распрямляет спину и принимается заново. И тут замечает это. Он моргает, уставившись на страницу, затем перечитывает ее снова. После чего подходит к компьютеру и быстро роется в базах данных. Снова сверяется со стенограммой, потом откидывается назад и медленно выдыхает.

Ему очень не хотелось, чтобы его предположение оказалось правдой.

Однако это так.

* * *

Формально Куинн не на дежурстве, поэтому вроде как ничего не мешает ему выпить пива, но все-таки он выбирает паб, где можно не опасаться встретить знакомого. Больше того, если б он запросил в Интернете самое убогое питейное заведение в радиусе пяти миль, найти лучший вариант все равно вряд ли удалось бы: в углу звенит «однорукий бандит»[317], на стойке пакетики с ломтиками копченой свинины, потолок желтый от табачного дыма даже спустя десять лет после запрета на курение в общественных местах. И если эта Боуэн, увидев такой антураж, решит, что он собирается от нее отделаться, тем лучше.

Хотя нужно отдать ей должное: она сохраняет полную невозмутимость. Настолько, что даже проталкивается мимо трех здоровенных работяг, устроившихся перед стойкой, чтобы сделать заказ. Те провожают взглядом, как она возвращается за столик и ставит пиво.

– Итак, – говорит Куинн, беря стакан, – выкладывайте. И на этот раз правду.

– Дело Придорожного Насильника, – говорит девушка. – Вот на чем мы сосредоточились. В нашем фильме. Вы ведь о нем слышали, правильно?

Куинн бросает на нее угрюмый взгляд. Он на такое не купится. Она что, думает, что он только что с рождественской елки свалился?

Боуэн продолжает говорить:

– Мы собираемся снять документальный фильм о расследовании, которое ведет «Вся правда», с полными реконструкциями эпизодов и интервью у важных персон. Бывших судей, криминалистов, психологов. Полагаю, вы знаете, что это такое. Джослин обеими руками за, и, может быть, нам даже удастся включить самого Гэвина Пэрри – в прошлом году в похожей ситуации Би-би-си позволили записать телефонный разговор с одним из заключенных…

– Дело Пэрри закрыто двадцать лет назад, – перебивает ее Куинн. – С какой стати за него взялись именно сейчас?

Если Боуэн и подумала, что он нарочно грубит, она это никак не показала. Щеки у нее раскраснелись – свидетельство профессионального возбуждения.

– Ну, несомненно, последние дела пролили новый свет на те события, разве не так? И момент самый благоприятный – Гэвину Пэрри в очередной раз предстоит предстать перед комиссией по УДО. И разумеется, он всегда продолжал утверждать, что невиновен. Тут его позиция оставалась непоколебимой. Это дает такой интересный ракурс!

– Думаю, скоро вы убедитесь, что все они так говорят, – угрюмо проговорил Куинн.

Николь Боуэн поднимает бровь.

– Пусть все так говорят, но иногда это оказывается правдой.

– Да, точно, – отвечает Куинн. Пиво уже ударило ему в голову. Он не обедал и сейчас пьет быстрее, чем следовало бы.

Вероятно, Боуэн чувствует это, поскольку подается вперед.

– Повторное рассмотрение дела Придорожного Насильника – как это будет происходить?

Куинн хмурится, для него это новость.

– Кто вам это сказал?

Пожатие плечами.

– О, сами знаете. Слухами земля полнится. – Боуэн склоняется ближе к нему. – Вам известно, когда это случится? Просто, если мы сможем включить это в наш фильм, будет просто потрясающе! – Она улыбается. – Вас когда-нибудь снимали на телевидении? Уверяю, операторы будут от вас в восторге…

– Подобные расследования – это конфиденциально. Они не предназначены для развлечения.

Боуэн качает головой.

– Я совсем о другом. Разве люди не имеют права знать, что творится от их имени? На деньги, которые они платят в виде налогов? И вот теперь появились новые доказательства…

– Вы этого не знаете. Даже мы этого не знаем.

Она снова откидывается назад и смотрит на него уже более прохладно.

– И еще этот Адам Фаули…

– Что насчет Адама Фаули? – Куинн прищуривается.

– Ну, он же занимался тем делом, разве не так?

Куинн старается разыграть из себя дурачка, и удается это ему даже лучше, чем он намеревался.

– Расскажите-ка мне.

На лице Боуэн появляется неприятная усмешка – в самых уголках губ.

– Уверена, как вам прекрасно известно, в том расследовании Фаули участвовал в качестве детектива-сержанта. У него было то же звание, что и у вас. Точнее, что было у вас.

Она берет стакан газированной воды. Куинн таращится на нее. Эта женщина не должна знать это – что еще ей известно, черт возьми? Если она выяснила, что он был разжалован за то, что переспал с подозреваемой…

Боуэн определенно находит удовольствие в его смущении. Ее губы изгибаются в хитрой усмешке.

– Уверена, общественность захочет узнать, почему Адаму Фаули было поручено расследование дела Саши Блейк, учитывая такой явный конфликт интересов.

Куинн хмурится.

– Не понимаю, к чему вы клоните.

Она изумленно смотрит на него.

– О, ну же! Вы серьезно говорите, что ничего не знаете? Насчет Адама Фаули?

Но Куинн, по-видимому, действительно ничего не знает. Боуэн бросает на него многозначительный взгляд.

– Что ж, в таком случае я посоветую вам хорошенько ознакомиться с материалами дела. – Она подается вперед и кладет на стол визитную карточку. – А когда вы с ними ознакомитесь, позвоните мне.

* * * ЦЕНТРАЛЬНЫЙ УГОЛОВНЫЙ СУД

Олд-Бейли

Лондон ЕС4М 7ЕН

Судья Верховного суда

Досточтимый мистер Хили

К О Р О Н А

против

Гэвина Фрэнсиса Пэрри

_____________________

Мистер Р. Барнс, королевский адвокат,

и мисс С. Грей

представляют обвинение

Миссис Б. Дженкинс, королевский адвокат, и мистер Т. Катберт

представляют защиту обвиняемого

______________________

Расшифровка стенограммы, выполненной

компанией «Чапмен Дэвисон»,

официально уполномоченной для работы

на судебных заседаниях

______________________

Среда, 10 ноября 1999 года

(19-й день)

АДАМ ФАУЛИ, вызванный повторно

Вопросы задает МИССИС ДЖЕНКИНС

В.: Сержант Фаули, мне бы хотелось вернуться к тому происшествию, которое вы описали мистеру Барнсу вчера. Конкретно, к последовательности событий, приведшей к задержанию и аресту моего подзащитного. Вы сказали нам, что мисс Шелдон позвонила вам 3 января сего года в 11:45.

О.: Да, это так.

В.: Я так понимаю, она позвонила вам на сотовый?

О.: Да.

В.: Вообще-то следовало бы ожидать, что при таких обстоятельствах она должна была бы позвонить по «999».

О.: Тут я ничего не могу сказать.

В.: Но так в такой ситуации поступил бы любой нормальный человек, правильно?

О.: Именно я допрашивал мисс Шелдон после неудавшегося нападения. Смею предположить, вот почему она решила позвонить мне, но вам лучше спросить у нее самой.

В.: А причина звонка заключалась в том, что, как показалось мисс Шелдон, она узнала человека, напавшего на нее.

О.: Совершенно верно.

В.: Но как она могла его узнать, если, как вы сами нам сказали, его лица она не видела?

О.: Мисс Шелдон узнала исходящий от него запах. Она стояла в очереди, чтобы заплатить за бензин на заправке на кольцевой дороге, и обратила внимание на характерный запах. Сладковатый, как от перезрелого фрукта.

В.: Исходящий от мужчины, стоящего у нее за спиной?

О.: Да.

В.: И она его узнала?

О.: Совершенно верно. По ее словам, стоя в очереди, она вдруг ощутила необъяснимую тревогу, но ей потребовалось какое-то время, чтобы понять, в чем дело.

В.: Кто-либо из других жертв упоминал про запах?

О.: Нет. Но у всех у них на голове был туго завязанный пластиковый мешок. В случае с мисс Шелдон преступник бежал с места до того, как успел его завязать. Мы заключили, что именно этим все и объясняется. Мы также установили, что мистер Пэрри болен сахарным диабетом. Если он не следит за своим состоянием, это иногда приводит к характерному запаху изо рта. Очень похожему на тот, который описала мисс Шелдон.

В.: Как поступила мисс Шелдон дальше?

О.: Она проследила за мужчиной до стоянки, а затем поехала следом за его фургоном на своей машине.

В.: При этом она сильно рисковала, не так ли?

О.: Да, рисковала. Она храбрая девушка.

В.: Что произошло дальше?

О.: Мисс Шелдон увидела, как мистер Пэрри остановился перед гаражом на Ботли-роуд, отпер ворота и заехал внутрь. В этот момент она позвонила мне из своей машины.

В.: И к ней выслали помощь?

О.: Да. Я также посоветовал мисс Шелдон отправиться в людное место, где много народа, и оставаться там до прибытия подкрепления.

В.: Так все и произошло?

О.: Да. Она отправилась в кооперативный продуктовый магазин, где я и встретился с ней приблизительно через полчаса.

В.: А где в это время находился мой подзащитный?

О.: Когда мы прибыли на место, мистер Пэрри сидел в пабе «Лиса и гусь». Мы оцепили его гараж со стоящим внутри фургоном для проведения криминалистического осмотра, а его самого забрали на допрос.

В.: Кому-то может показаться, что основания для этого были весьма шаткими. Вы задержали человека только на основании плохого запаха изо рта?

О.: Когда я допрашивал мисс Шелдон непосредственно после нападения, она произвела на меня впечатление девушки наблюдательной, умной, четко выражающей свои мысли. Я рассудил, что к этому потенциальному опознанию нападавшего нужно отнестись серьезно. И улики, обнаруженные впоследствии в гараже, подтвердили мою правоту.

В.: О каких именно уликах идет речь, сержант Фаули?

О.: Порнография в больших объемах, относящаяся к категории «А».

МИСТЕР БАРНС: Уважаемые присяжные, под номером 17 в выданных вам документах имеется опись этих предметов, признанная «безоговорочным фактом». И обвинение, и защита согласны с тем, что все эти предметы действительно были обнаружены в гараже.

МИССИС ДЖЕНКИНС: Что еще вы там обнаружили, сержант Фаули?

О.: Несколько мотков проволоки того же типа и той же расцветки, что были использованы во время нападений.

В.: Но не ювелирные украшения, отнятые у мисс Донелли, о которых уже шла речь на этом судебном процессе?

О.: Нет.

В.: И ничего такого, что связывало бы мистера Пэрри с остальными жертвами?

О.: Нет.

В.: Но была еще одна улика, очень существенная, не так ли?

О.: Да. Криминалистическая бригада обнаружила три пряди волос мисс Шелдон. Их принадлежность была подтверждена анализом ДНК.

В.: И этот анализ оказался возможен потому, что на волосах сохранились луковицы? Это указывало на то, что волосы были вырваны, а не отрезаны?

О.: Совершенно верно.

В.: И вы были убеждены, не так ли, что мисс Шелдон не заходила в гараж в промежуток времени между звонком вам и прибытием сотрудников полиции?

О.: Меня там не было. Но нет абсолютно никаких оснований предполагать, что она так поступила.

В.: Но если б она заходила в гараж, она могла сама подбросить пряди своих волос, ведь так? Специально для того, чтобы обличить моего подзащитного?

О.: Теоретически да, но…

В.: Вы должны признать, что у мисс Шелдон был мотив так поступить. Она полагала, что этот мужчина не только пытался ее изнасиловать, но после этого случая также совершил жестокое нападение на других женщин. Совершенно естественно, что она хотела помочь его задержать.

О.: На момент нападения у мисс Шелдон были длинные волосы. Волосы, обнаруженные в гараже, имели в длину больше десяти дюймов. Но ко времени событий, о которых сейчас идет речь, она обрезала свои волосы. Очень коротко. Даже если б она действительно захотела вырвать свои волосы и подбросить их в гараж мистера Пэрри, чтобы обличить его, это не могло послужить уликой, поскольку они были слишком короткими.

В.: И напоследок еще один вопрос, сержант Фаули. Вы еще раз упомянули только что тот факт, что мисс Шелдон позвонила вам. Напрямую вам, а не по «999» или другому номеру полиции.

О.: Да, все произошло так, как я сказал.

В.: А как получилось, что у нее был номер вашего телефона?

МИСТЕР БАРНС: Ваша честь, если позволите, сержант Фаули уже объяснил, что он опрашивал мисс Шелдон после нападения на нее и тогда же дал ей свою визитную карточку.

МИССИС ДЖЕНКИНС: Это так, сержант Фаули?

О.: Да, тогда же я дал ей свою визитную карточку.

* * *

– Я тоже не знал – по крайней мере, до вчерашнего дня.

Бакстер, Куинн, Эверетт и Сомер. Восемь часов утра, в кафе напротив полицейского участка Сент-Олдейт, но наверху, где обыкновенно народу мало, а сейчас вообще нет никого, кроме них четверых, сидящих в самом дальнем от окна углу, рядом с единственной батареей. На столе перед ними стопка протоколов судебных заседаний.

– Защита определенно считала, что тут что-то есть, – говорит Бакстер. – Хотя, очевидно, данных у нее было недостаточно для того, чтобы поднажать.

– А эта Боуэн определенно считает, что произошло что-то сомнительное, – отвечает Куинн. – Кстати, она выставила нас стадом ослов.

– Говори только за себя! – раздраженно замечает Бакстер.

– Так, все успокоились! – говорит Эв, мрачно уставившись в кофе. – Это делу не поможет. Нам нужно держаться вместе. И определить, что делать.

– Я даже не знаю, что мы можем сделать, – замечает Сомер, – помимо того, чтобы подойти и прямо спросить.

– Но разве не Гис должен это сделать? – говорит Эв. – Как-никак, он сержант.

– Вот за что ему платят крутые бабки, – язвительно бормочет Куинн.

– Что я должен сделать?

Все оборачиваются и видят в дверях Гиса. И вид у него безрадостный.

– Понимаю, сегодня суббота, но у нас на руках убийство, черт побери. Оперативный штаб выглядит словно «Мария Целеста»[318], черт побери. Какого дьявола вы укрылись здесь?

Все переглядываются, затем Куинн толкает Бакстера в бок и бросает на него многозначительный взгляд: «Доказательства у тебя – ты и говори».

Бакстер откашливается.

– Это протоколы судебных заседаний по делу Пэрри, сержант. Тут есть кое-что такое, о чем тебе следует знать.

* * *

Отправлено: сб. 06/04/2018, 08.25

Важность: высокая

От: AlanChallowCSI@ThamesValley.police.uk

Кому: DIAdamFowley@ThamesValley.police.uk, CID@ThamesValley.police.uk

Тема: Дело номер 1866453 Блейк, С.

Первичное заключение по Эшли Бразертону. Мы получили результаты анализов. В его фургоне не обнаружены следы ДНК ни Фейт Эпплфорд, ни Саши Блейк, а женская ДНК на презервативе не совпадает с ДНК Блейк. Далее, ДНК Бразертона не совпадает с образцами мужской ДНК, обнаруженной на пластиковом пакете, который использовался при нападении на Фейт Эпплфорд.

А. Ч.

* * *

Адам Фаули

6 апреля 2018 года

09:35

Когда я захожу в оперативный штаб, Гис уже ведет совещание. Я жду сзади, видно, что настроение у всех отвратительное. Первые поиски сообщников Эшли Бразертона не дали никаких многообещающих подозреваемых, и известия с места преступления также едва ли можно назвать обнадеживающими. На дороге установлен щит с обращением к очевидцам, но пока что нет никаких следов сумочки и телефона Саши, не говоря уже про орудие убийства. Криминалисты даже не могут однозначно утверждать, что тело попало в реку там, где мы думали. Дождь празднует победу над всеми, в том числе и над ищейками.

Гислингхэм четко подводит итог – в последнее время он этому хорошо научился, поэтому меня удивляет то, каким напряженным он выглядит. Возможно, все дело в том, на что ему пришлось насмотреться в морге. И тем не менее Гис принял по крайней мере одно правильное решение: привлечены еще три констебля, обыкновенно не работавшие в этой команде. И он прав: в этом деле нам нужны все люди, какие только есть.

Я дожидаюсь, когда Гис закончит, и присоединяюсь к нему у доски.

– Так, обращаюсь ко всем: я знаю, что пока что нам этого достаточно, но ставлю вас в известность, что в понедельник утром Харрисон сделает заявление для прессы. Дело Придорожного Насильника будет изучено заново. На первом этапе неофициально, но нет никаких гарантий того, что в конечном счете не начнется полный пересмотр в КПУД.

Все переглядываются, не зная, как к этому отнестись. Одно дело – просто знать о потенциальной проблеме, и совершенно другое – когда начальство обращается к общественности. Это большая разница. Для статистики раскрываемости, для карьер, даже для того, кто кому хранит верность. По крайней мере, так на месте ребят думал бы я сам. И в комнате определенно бурлят какие-то скрытые течения, тут никаких вопросов.

– Я понимаю, что это обернется дополнительной нагрузкой для всех, и в средствах массовой информации непременно разверзнется преисподняя. Вывалится вся провокационная информация, в основном относящаяся к Аластеру Осборну. И ко мне. Но на вас ничего нет. Так что продолжайте работать и не обращайте внимания на эту бурю дерьма. И не общайтесь с журналистами, даже из лучших побуждений. Это всегда заканчивается плохо.

– На самом деле, сэр, – начинает Гислингхэм, – я насчет…

Я открываю рот, чтобы ему ответить, но меня останавливает звук открывшейся двери. Вошедшая женщина среднего роста, угловатая, в опрятном твидовом брючном костюме. Волосы у нее короче и светлее, чем были, когда я видел ее в прошлый раз. Так она внешне здорово похожа на Лию Уильямс[319]. И еще она такая же открытая, уверенная в себе и позитивная. А мне в настоящий момент ничего этого как раз не нужно.

Я обвожу взглядом свою команду.

– Так, всем внимание, это инспектор Рут Галлахер. С этого момента она занимается делами Блейк и Эпплфорд.

Слышен общий шумный вдох, видны взгляды, брошенные украдкой на Галлахер, которые я не должен заметить. Две части шока на одну часть стыда. Наверное, этого следовало ожидать, но, если честно, я понятия не имею, черт возьми, чего «ожидать» в подобной ситуации. Для меня все это внове – меня еще никогда не отстраняли от дела.

Поймав взгляд Галлахер, я приглашаю ее выйти вперед.

– Вы хотите что-нибудь сказать?

Она проходит в комнату.

– Пока что нет, думаю. Сначала я должна ознакомиться с материалами дела. И еще мне нужно многое наверстать по расследованию Пэрри. Но у этой команды блестящая репутация: я буду рада работать с вами.

Нужно отдать ей должное – она сделала все как нельзя лучше. Не давила, не нажимала. Ненавязчиво, но по-деловому. «Без дискриминации», как наверняка сказал бы специалист по человеческим взаимоотношениям. Но, судя по всему, от нее не укрылось общее беспокойство, потому что она делает еще шаг вперед.

– Давайте начистоту. Никто не говорит, что инспектор Фаули совершил ошибку или что обвинение против Гэвина Пэрри не было железобетонным. Но все мы прекрасно понимаем, как обстоят дела сейчас, когда нам в затылок постоянно дышат средства массовой информации и социальные сети – это несправедливо, это страшно раздражает, но так оно есть.

Галлахер пытается улыбнуться, и я тоже пытаюсь. Собираюсь с духом и чувствую, как мне сдавило грудь. Потому что я наконец дошел до этого рубежа. До точки невозврата. До Рубикона, пересечь который обратно я уже не смогу.

Поворачиваюсь к ребятам.

– Это еще не все. Понимаю, я должен был сказать раньше, но оставалась надежда на то, что до этого дело не дойдет. В любом случае я верю, что вы поймете, почему я этого не сделал. Одна из женщин, подвергшихся нападению со стороны Пэрри, – ее звали Санди Шелдон.

Тут что-то не так – я вижу по их лицам.

– Через два года после нападения она вышла замуж. За меня. Санди Шелдон – Александра Шелдон – это моя жена.

Гис смущенно откашливается.

– Да, сэр, – тихо произносит он. – Мы знаем.

* * *  * * *

Адам Фаули

6 апреля 2018 года

09:52

– Что ты хочешь сказать – вы знаете?

Гис смущается, но лишь на какое-то мгновение и самую малость. В гораздо большей степени он недоволен. И расстроен.

Проклятье!

– Когда вы только сказали нам насчет Пэрри, – говорит Гис, – мы подумали… ну, я подумал, что мы, возможно, имеем дело с подражателем, и в таком случае нам нужно выяснить, как много о почерке Пэрри можно было узнать, только прочитав о судебном процессе.

Именно так поступил бы на его месте я сам. Вот только мне это было не нужно. Я там присутствовал.

– И тогда мы поняли… по замечанию адвоката… она назвала ее Александрой.

– Тогда она сокращала свое имя до Санди, – говорю я, чувствуя, что у меня пересохло в горле. – Больше она так не делает.

Осмеливаюсь бросить взгляд на Сомер. И вижу: она это понимает. Точно так же, как поняла бы Фейт Эпплфорд, если б присутствовала здесь. Непреодолимая потребность начать сначала. Взять новое имя, чистый лист. Получить возможность забыть.

– Вы должны были сказать нам, – тихо произносит Эв. – Мы были бы на вашей стороне.

А теперь они что, против меня? Она это имеет в виду?

Я с трудом перевожу дыхание.

– Очень сожалею, если кому-то из вас кажется, что его предали. Я понимаю, что должен был рассказать вам об этом раньше. Но я старался оберегать свою жену. Только и всего. Не себя и не свою ничтожную карьеру. Свою жену.

Я поворачиваюсь к Галлахер и вижу, как ей неуютно. Как ей хотелось бы сейчас находиться где-нибудь в другом месте!..

– Теперь это ваше дело – я не собираюсь вмешиваться. Но по-прежнему хочу схватить этого подонка. Так что, если я буду вам нужен, обращайтесь, договорились?

Галлахер кивает.

– Да, – говорит она. – Обязательно обращусь.

* * *

Гислингхэм смотрит, как за Фаули закрывается дверь. И теперь все переводят взгляд с него на Галлахер и обратно.

«И что теперь?» – думает сержант. Не то чтобы он не испытывает сочувствия – если б его Джанет оказалась в схожей ситуации, он перевернул бы землю. И все-таки…

– Сержант, – говорит Галлахер, многозначительно глядя на него. Несомненно, она ждет, что он сохранит спокойствие и будет продолжать работать, не обращая внимания на гору вываленного на него дерьма.

Гис внутренне вздыхает, значит, так распорядилась судьба, черт возьми. В том смысле, что репутация у Галлахер хорошая, но кто знает, как она себя поведет, когда наступит полная задница?

– Так, – собравшись с духом, говорит Гис. – Для нас лучшее – заниматься своей работой. Решить это проклятое дело раз и навсегда. – Он берет маркер и подходит к доске. – Как мне видится, сейчас у нас есть четыре возможных варианта. Первый: то, что произошло с Фейт и Сашей – пластиковый мешок, куски проволоки, выдранные у Фейт волосы, – все это не имеет и не может иметь никакого отношения к Гэвину Пэрри. Это лишь случайное совпадение, черт возьми.

Молчание. Всем известно, как Фаули относится к случайным совпадениям. Однако сейчас все как раз наоборот: именно случайные совпадения помогут инспектору сняться с крючка.

– Второй, – продолжает Гис. – Тот, кто напал на Фейт и Сашу, это тот самый Придорожный Насильник, а это значит, что настоящему убийце не просто удалось остаться на свободе, но его даже не допрашивали, черт возьми. Такое случается, всем нам это известно.

– Взять к примеру хотя бы долбаного Питера Сатклиффа, – бормочет Куинн.

– Однако в таком случае почему нападения прекратились в ту самую минуту, как Гэвина Пэрри задержали, и где этот тип пропадал последние двадцать лет? – Уже по одному тону Гислингхэма чувствуется, как он сам относится к этой теории. Но, если честно, ему глубоко наплевать на то, как это выглядит со стороны.

Он снова поворачивается к доске.

– Номер три: на Фейт и Сашу напал человек, знакомый с Пэрри – пытающийся представить все так, будто Пэрри подставили, обвинив в том, что он не совершал. А происходит это именно сейчас потому, что Пэрри подал на УДО. И потому, что всякий сброд из «Всей правды» вдруг начал копаться в этом деле. А всем нам прекрасно известно, чем это может закончиться.

Бакстер бормочет что-то насчет «сотворить себе убийцу», и слышится гул одобрения.

Однако Куинн настроен скептически.

– Все это слишком уж притянуто, вам не кажется? Кто готов не щадить себя, чтобы вытащить Пэрри? Такое можно увидеть только по телику, черт побери!

– Я еще смогла бы в это поверить, если б речь шла только о Фейт, – соглашается Эв. – Но Саша? Одно дело – изнасилование, но неужели кто-то совершил убийство с особой жестокостью, только чтобы обелить Пэрри? Определенно, на такое не пойдут даже близкие родственники, вам не кажется?

– Согласен, кровные узы – штука прочная, – бормочет Бакстер, – но все-таки они не настолько прочны, черт возьми.

Гис пожимает плечами.

– Тут я такого же мнения, но нам все равно нужно относиться к этой версии серьезно – до тех пор, пока мы не докажем обратное.

– Я проверю тех, кто навещал Пэрри, – говорит Эверетт. – Где, как говорил шеф, он сидит – в Уэндсуорте?

Если Рут Галлахер и замечает слово «шеф», то никак этого не показывает.

– На самом деле у меня есть эти сведения, – говорит она, раскрывая папку. – Инспектор Фаули уже запрашивал их.

Наступает неловкая пауза. Галлахер подходит к Эверетт и протягивает ей лист бумаги, и у Гиса успевает мелькнуть мысль, что теперь она возьмет руководство на себя. Но, сделав свое дело, Галлахер подбадривающее кивает ему и возвращается на свое место.

– Отлично, Эв, – продолжает сержант, – возможно, тебе удастся установить, где эти люди находились в те дни, когда подверглись нападению Фейт и Саша. Чтобы можно было вычеркнуть их из списка.

– Как насчет друзей? Коллег по работе? – спрашивает Асанти. – Пэрри мог с кем-то связаться через своих родственников – это необязательно должен быть тот, кто его навещал.

– Давайте начнем с проверки дорогих и близких, – твердо заявляет Гислингхэм. – Посмотрим, что это нам даст.

Он пишет на доске цифру «4» и снова поворачивается лицом к остальным.

– И последний, но, пожалуй, самый вероятный вариант: подражатель. Вот почему Бакстер сейчас изучает материалы дела.

– Да, совершенно верно, – поднимает взгляд Бакстер. – По сути дела, в протоколах судебных заседаний есть все детали: вырванные волосы, цементная пыль, куски проволоки, пластиковый мешок. И все это было в прессе. Чтобы все это найти, пришлось бы порядком потрудиться, принимая в расчет то, сколько с тех пор прошло времени, но я считаю, что при желании любой смог бы получить в руки всю необходимую информацию.

– Что насчет дружка Саши, сержант? – спрашивает Сомер. – Мы продолжаем его изучать?

– Скорее, искать его, – мрачно заявляет Бакстер. – Потому что лично у меня возникли сомнения в том, что этот тип вообще существует.

– Да, – твердо говорит Гислингхэм, бросив на него строгий взгляд, – продолжаем. У Саши была полупустая пачка презервативов, которые сами не могли исчезнуть. Констебль Сомер, ты можешь продолжить заниматься этим?

Та кивает, и сержант снова обводит комнату взглядом.

– Есть еще что-нибудь?

Но если что-то и есть, никому не хочется поднимать это в присутствии Галлахер.

* * *

Адам Фаули

6 апреля 2018 года

14:49

– Можно на пару слов?

Подняв голову, я вижу в дверях Рут Галлахер, держащуюся за ручку.

Откидываюсь назад. Не то чтобы Галлахер мне помешала – я уже битых полчаса таращусь на один и тот же отчет и за это время не продвинулся дальше первого абзаца.

Я кивком предлагаю ей войти.

– Конечно.

– У вас хорошая команда, – говорит Галлахер, присаживаясь.

– Я тоже так думаю.

Она кладет на стол большую картонную папку.

– Я только что ознакомилась с материалами по Блейк и Эпплфорд. Ваше предложение помощи – оно еще в силе?

Я киваю, но, должно быть, на лице у меня написана тревога, потому что Галлахер поспешно продолжает:

– Послушайте, я понимаю, ситуация дерьмовая, но, надеюсь, вы отдаете себе отчет, что я хочу этого не больше вас. Насколько я могу судить по документам, Аластер Осборн сделал все, что на его месте должен был сделать хороший суперинтендант. Как и вы. Я не представляю себе, как любой компетентный следователь мог бы прийти к другому заключению.

Значит, Галлахер ознакомилась с делом. Просто она не стала выкладывать это в первые пять минут. Мое уважение к ней возрастает.

– Послушайте, я знаю, зачем вы пришли, – хотите спросить насчет моей жены, о том, что говорится в стенограммах заседаний. Но защита просто действовала наугад – пыталась выбить почву у меня из-под ног. Мы с Алекс сошлись спустя много времени после окончания процесса. На момент нападения она была помолвлена с другим мужчиной. Они разошлись через несколько недель после того, как это случилось, – он не смог это принять. Если вы переговорите с Алекс, она все это подтвердит. Но я бы предпочел, чтобы вы этого не делали.

– Не думаю, что в этом есть необходимость, – говорит Галлахер, глядя мне в глаза. – Но все равно спасибо.

Я снова откидываюсь назад.

– Хорошо. Итак, о чем вы хотели поговорить?

Она встает.

– Не знаю, как вы, но я смерть как хочу приличного кофе. Ну, а после этого можно будет начать.

* * *

Фиона Блейк сидит в темноте, одна, за задернутыми шторами. В углу светится экран телевизора, однако программа, которую она как бы смотрела, уже давно закончилась, и с тех пор она не удосужилась переключить канал. На тарелке перед ней покрывается коркой давно остывший обед, нетронутый. Фиона чувствует сильный аромат большого букета лилий, кое-как засунутый в вазу, которой она почти не пользуется; Фиона никогда не любила лилии, но их принесла Изабель, а ей не хотелось обидеть девушку, выбросив цветы. Особенно после всего того, через что пришлось пройти подругам. На кухне сотрудник службы социального обеспечения наверняка наливает себе очередную чашку чая, черт бы его побрал. От звуков, которые он издает, у Фионы сводит зубы.

– Миссис Блейк?

Медленно обернувшись, Фиона видит в дверях неуверенно застывшую Патси. Время уже перевалило за четыре часа дня, но девушка все еще в пижаме, и у нее помятый вид человека, не потрудившегося даже умыться. Фиона видит ее впервые за весь сегодняшний день.

– Все в порядке, Патс? – Она хмурится.

Девушка делает шаг вперед. И теперь уже очевидно: что-то определенно не так.

– Я, Из и Лия, – говорит Патси. – Мы говорили…

Фиона ставит стакан на стол.

– Так, – осторожно говорит она.

– Я подумала об этом, когда снова смотрела то обращение. Ну, с которым выступили, когда Саша пропала. В котором просят связаться с полицией – понимаете, тех, кто ее видел.

Фиона ждет, затаив дыхание. Патси что-то вспомнила? Или Изабель?

– И там был журналист… он сказал, что была еще одна девушка, ее увезли в фургоне. – Щеки у Патси красные. – Мы собирались рассказать раньше, но…

– Но что? – говорит Фиона. Ей кажется, что воздуха не хватает. – Ты о чем, Патси?

Девушка опускает взгляд.

– Из говорит, что это не может быть он, поскольку у него не фургон… ну, другая машина…

Фиона вскакивает на ноги, хватает Патси за руки, принимается ее трясти.

– Что ты хочешь сказать? О ком ты говоришь?

* * *

Адам Фаули

6 апреля 2018 года

16:52

Рут Галлахер пьет черный кофе без сахара, и, похоже, разговоры она также предпочитает вести без подсластителей. Переходит прямо к делу, задавая неудобные вопросы и отвечая на них.

К тому времени, как мы заканчиваем разбор дела Пэрри, я уже становлюсь «Адамом», а она – «Рут», и я начинаю думать, что Харрисон разбирается в людях лучше, чем я полагал прежде.

– Как прошло совещание? – наконец спрашиваю я, когда Галлахер откладывает ручку и закрывает записную книжку. Желание спросить об этом свербило меня с самого начала, но я не хотел показаться параноиком.

– По-моему, сержант Гислингхэм разобрал все аспекты. Хотя я потом переговорила с ним и предложила провести реконструкцию – я имею в виду Сашу Блейк.

Другими словами, она предложила это наедине, чтобы не выставлять его в неблагоприятном виде в присутствии подчиненных. Эта женщина нравится мне все больше и больше, что, пожалуй, лучшее из того, что произошло сегодня. Правда, нельзя сказать, что конкуренция в этом вопросе была особенно острой.

– И Харрисон согласился раскошелиться?

Она хитро смотрит на меня.

– Скажем так: я намекнула, что он перед тобой в долгу.

Что, разумеется, совершенно справедливо.

– Попробовать имеет смысл, – продолжает Галлахер, – учитывая то, как мало отправных точек мы имеем. И это отвлечет внимание от пересмотра дела, что также неплохо.

Я тянусь за кофе, однако тут же останавливаюсь и смотрю ей в лицо, но не вижу никаких признаков насмешки. Ни во взгляде, ни в тоне также нет никаких скрытых намеков.

– Сержант Гислингхэм попробует организовать все завтра.

Я жду, что Галлахер повернется и уйдет, но она не двигается с места. Вместо этого улыбается. Улыбается и снова садится.

– Ну, а теперь, когда мы разобрались с этими проклятыми документами, я хочу узнать то, что в них не попало. Хочу узнать, что же произошло на самом деле.

И я ей рассказываю. Одну правду, и ничего кроме правды.

Вот только не всю целиком.

* * *

Когда Галлахер открывает входную дверь, вид у нее растерянный. В одной руке коробка разноцветных сахарных шариков для украшения торта, а в другой – кухонное полотенце. И щека, похоже, в муке.

– Извините, – говорит Сомер. – Мне сказали, что вы уже ушли домой, и я пробовала дозвониться, честное слово…

– Прошу прощения, – Галлахер смеется. – Мне пришлось уехать, чтобы забрать дочь. А затем та уговорила меня заняться выпечкой. Похоже, я забыла телефон наверху. – Она отступает в сторону. – Проходите!

Эрика колеблется.

– Послушайте, если я не вовремя…

Галлахер машет рукой, останавливая ее.

– Если б речь шла о каких-то пустяках, вы не пришли бы ко мне домой.

Кухня в дальнем конце. На решетке остывает противень с кексами, вторая партия все еще стоит в духовке. Воздух горячий и сладкий, пахнет шоколадом. За большим деревянным столом пристроилась девочка лет восьми, аккуратно украшающая кексы бледно-голубыми глазированными цветками, на лице у нее застыло сосредоточенное выражение. Где-то поблизости работает телевизор. Слышится рев футбольных трибун.

– Мой сын на таэквондо, – говорит Галлахер, вытирая руки о фартук. – А это футбольный хулиган – мой муж. – Она открывает холодильник и достает бутылку вина. – Вы за рулем?

Сомер молча кивает.

Галлахер наполняет маленький бокал и большой, маленький вручает Сомер.

– Итак, что у вас?

– Мне только что позвонила Фиона Блейк. Патси Уэбб ей кое-что сказала – то, что до этого она не говорила.

Галлахер поднимает брови.

– Вот как?

Эрика оглядывается на девочку и понижает голос.

– Один из учителей Саши проявлял к ней повышенный интерес. Его фамилия Скотт. Грэм Скотт.

– Элиза, – обращается к дочери Галлахер, – будь добра, отнеси кекс папе.

Девочка отрывается от работы.

– А можно и я возьму?

– Но только один, – Галлахер кивает.

Когда девочка уходит, она поворачивается к Сомер.

– Разве мы уже не говорили с учителями Саши?

Эрика морщится, затем качает головой.

– Со всеми, кроме этого Скотта. Сержанту Гислингхэму сказали, что он отпросился домой с головной болью.

Галлахер поднимает брови.

– Вот как? Очень кстати.

– Я только что разговаривала по телефону с директрисой. Судя по всему, такое с ним уже бывало. Так что, быть может, тут все чисто.

Галлахер заглядывает в духовку, проверяя кексы, после чего снова поворачивается к Сомер.

– Что именно сказала Патси?

– По ее словам, этот Скотт какое-то время пытался заставить Сашу обратить на него внимание, но девушки просто смеялись над ним. Подначивали Сашу, называли Скотта извращенцем – ну, вы знаете, как ведут себя девушки. Помимо всего прочего, они называли его Прыщавым Скотти.

Галлахер печально улыбается.

– Господи, как же я рада, что мне больше никогда не будет опять пятнадцать лет… Вы выяснили, Саша рассказывала кому-нибудь об этом?

– Только не своей матери и, похоже, никому из учителей.

– Что у нас есть на этого Скотта? Он ведь должен был проходить СОП[320], правильно?

Эрика кивает.

– Да, но там ничего не нашли. – Она раскрывает папку и протягивает Галлахер распечатку. На подколотой сверху фотографии мужчина лет под сорок. Его нельзя назвать некрасивым, но вид у него как у побитой собаки.

– Определенно, выглядит он каким-то безрадостным, – говорит Галлахер. – Но неопасным – навредить по-настоящему такой не сможет. И хотя я знаю, что девочки-подростки иногда западают на взрослых мужчин, – говорит она, скорчив гримасу, – я буду просто поражена, если это и есть тот неуловимый кавалер Саши, которого мы никак не можем найти. Если хотите знать мое мнение, этого мужчину никак нельзя считать соблазнителем молоденьких девушек.

Сомер кисло усмехается. Эв сказала то же самое практически слово в слово.

Галлахер пробегает взглядом страницу.

– Живет один, женат никогда не был, неприятностей с законом не имел. Не было даже штрафов за неправильную парковку. – Она поднимает взгляд на Сомер. – Вы уже отправили это Брайану Гоу?

Эрика кивает.

– Гоу вернется только в воскресенье, но он обязательно этим займется и, как только сможет, свяжется со мной. И есть еще кое-что. Мы выяснили, на чем ездит этот Скотт. – Она бросает на Галлахер угрюмый взгляд. – У него «Моррис Трэвеллер».

Та сразу понимает, что она имеет в виду.

– Конечно, это гораздо меньше фургона, но когда у тебя на голове мешок и тебя запихнули назад, сможешь ли ты это определить? Я не уверена, смогла бы я.

– И я тоже, – Сомер качает головой. – А Фейт прямо сказала, что, как ей показалось, машина, в которой ее увезли, была не очень большой.

– Правильно, – твердо заявляет Галлахер. – У нас есть его адрес?

– И это тоже интересно. Грасмер-клоуз, семьдесят три.

Адрес говорит о многом. Это в Лейкс. Не более чем в полумиле от дома Эпплфордов, еще меньше от дома Блейков.

– О боже, – причитает Галлахер. – О боже, о боже, о боже…

– Бакстер сейчас пытается получить послужной список Скотта, чтобы выяснить, был ли он как-нибудь связан и с Фейт, не только с Сашей. Может быть, работал в колледже или одной из тех школ, где училась Фейт…

– Отличная работа, – Галлахер кивает. – Именно так я и поступила бы.

Эрика заливается краской, услышав похвалу.

– Но даже если мы ничего тут не получим, Скотт запросто мог видеть Фейт на улице. По дороге в саммертаунскую среднюю школу он должен ежедневно проезжать мимо той остановки, на которой Фейт садится на автобус.

– Ну, а насчет тех, старых нападений, – говорит Галлахер, пригубив вино, – Придорожный Насильник – можем ли мы и тут иметь дело со Скоттом?

– В девяносто восьмом году ему было восемнадцать, – говорит Сомер. – Так что да, можем.

– Хорошо, – говорит Галлахер. Из гостиной внезапно доносится громкий крик – очевидно, кто-то забил гол. – Выясним об этом Скотте все, что можно: где он жил, начиная с конца девяностых, где работал, есть ли какие-либо причины, почему у него в машине могла оказаться цементная пыль. И есть ли что-либо, связывающее его хотя бы с одной из жертв Пэрри.

Сомер записывает последнее замечание – записывает и одобрительно кивает: Галлахер по-прежнему на стороне Фаули. По крайней мере, пока что.

– И будем надеяться, что нам удастся что-либо найти, поскольку у нас нет ордера на обыск его дома и машины, и вряд ли мы его получим. – Галлахер ставит бокал на стол и встает. – Но почему бы просто мило не поговорить с ним?

– Вы хотите, чтобы мы привезли Скотта к нам?

– Да, – Галлахер кивает. – И захватите с собой констебля Куинна.

– Куинна? – Эрика хмурится. – Я хочу сказать, – поспешно добавляет она, – а почему бы и нет, просто я подумала…

Галлахер улыбается.

– Каждому коню своя дорожка, констебль Сомер. Я хочу, чтобы мистер Скотт почувствовал себя не в своей тарелке. А что-то подсказывает мне, что констебль Куинн заденет его за живое.

* * *

К О Р О Н А

против

Гэвина Фрэнсиса Пэрри

_____________________

Мистер Р. Барнс, королевский адвокат, и мисс С. Грей

представляют обвинение

Миссис Б. Дженкинс, королевский адвокат, и мистер Т. Катберт

представляют защиту обвиняемого

______________________

Расшифровка стенограммы, выполненной

компанией «Чапмен Дэвисон»,

официально уполномоченной для работы на судебных заседаниях

______________________

Четверг, 11 ноября 1999 года

(20-й день)

ДЖЕННИФЕР ГОДДАРД, принесшая присягу

Вопросы задает МИСТЕР БАРНС

В.: Ваше полное имя Дженнифер Годдард?

О.: Да.

В.: Ваша дочь Эмма стала жертвой сексуального насилия 14 ноября 1998 года, это так?

О.: Да.

В.: На тот момент Эмма жила вместе с вами?

О.: Да. Ей было всего девятнадцать. Мы тогда жили в Хедингтоне. В Уонтедж я переехала потом, после того, что произошло.

В.: Насколько я понимаю, в тот вечер, о котором идет речь, Эмма должна была вернуться домой как обычно?

О.: Совершенно верно. Она работала в «Джей-Ар».

В.: Вы имеете в виду больницу имени Джона Рэдклиффа?

О.: Да. Эмма училась на акушерку. Она всегда возвращалась домой между половиной седьмого и семью вечера, если только не звонила, что задержится.

В.: Однако в тот день она не позвонила?

О.: Нет. Вот почему, когда она не вернулась к восьми, я начала беспокоиться.

В.: Вы позвонили в полицию?

О.: Да, но позже. Я боялась, что меня сочтут чрезмерно заботливой мамашей.

В.: И что произошло, когда вы позвонили в полицию?

О.: Мне ответили, что пришлют кого-нибудь. Вот тогда я поняла, что дела плохи. Потом мне в дверь позвонила женщина в форме. Она сказала, что мне нужно поехать с ней. Эмма подверглась нападению и лежит в реанимации.

В.: Что с ней произошло?

О.: Сначала мне не говорили. Пока мы не приехали в больницу. Только тогда я узнала, что Эмму изнасиловали.

В.: Какое воздействие это нападение оказало на вашу дочь, миссис Годдард?

О.: Эмма была опустошена. Она перестала выходить из дома – не только одна, но даже вместе со мной или со своими подругами. Она была запугана до смерти. К декабрю уже почти не выходила из своей комнаты. В «Джей-Ар» ее отпустили в продолжительный отпуск, но я начала бояться, что она никогда не сможет вернуться на работу. Эмма говорила, что не может находиться рядом с младенцами. У меня сердце разрывалось…

В.: А 24 декабря прошлого года, что случилось тогда?

О.: Я вернулась домой с работы и обнаружила Эмму лежащей на кровати. Она приняла таблетки. Таблетки и водку. Оставила трогательную записку, сказав, что любит меня и сожалеет о том, что вынуждена так поступить, но терпеть дальше она просто не может. Но сожалеть должна была не она, а он, этот подонок вон там, Гэвин Пэрри…

МИССИС ДЖЕНКИНС: Ваша честь…

ДОСТОЧТИМЫЙ ХИЛИ: Миссис Годдард, я понимаю, как вам тяжело, и все-таки вам следует ограничиться лишь ответами на вопросы, которые вам задают. Вы понимаете?

МИССИС ГОДДАРД: Да, ваша честь.

МИСТЕР БАРНС: Миссис Годдард, вашей дочери удалось покончить с собой?

О.: Я позвонила по «999», и Эмму забрали в «Джей-Ар», но меня сразу же предупредили, что ее состояние критическое.

В.: А когда вы приехали в больницу?

О.: Врач вышел ко мне примерно через час. Он сказал, что они сделали все возможное, но это не помогло. Медсестры плакали. Понимаете, они знали Эмму…

* * *

По их виду никто не сказал бы, что они из полиции. Начнем с того, что женщина просто красавица, ну а мужчина – в общем, у него тот наглый и самодовольный вид, который всегда выводил Скотта из себя. Такие мужчины – они считают, что весь мир создан исключительно для них.

– Да? – говорит Скотт, держа дверь так, чтобы ее можно было захлопнуть в любой момент.

– Констебль Эрика Сомер, – представляется женщина. – Я хочу знать, не согласитесь ли вы ответить кое на какие вопросы. Насчет Саши Блейк.

– Это не может подождать до завтра?

Мужчина высокомерно смотрит на Скотта, словно ему известно нечто такое, о чем тот даже не догадывается.

– Боюсь, нет. Мы можем поговорить здесь, а можем поехать в участок Сент-Олдейт. Решать вам.

Скотт колеблется. Что хуже – позволить запихнуть себя в мерзкую крохотную комнату для допросов или дать этим ублюдкам возможность заявиться к нему в дом и под предлогом сходить в туалет повсюду совать свой нос? Он оглядывает улицу. Кажется, поблизости никого нет. А машина без маркировки. По крайней мере любопытная корова напротив не сложит два плюс два и не получит сорок шесть.

– Дайте мне пять минут, – говорит Скотт, – чтобы я привел себя в порядок.

* * *

Протокол допроса Грэма Скотта, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд, 6 апреля 2018 года, 19:55

Присутствуют: детектив-констебль Э. Сомер, детектив-констебль Г. Куинн

Э.С.: Прежде чем мы начнем, мистер Скотт, я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы приехали сюда поздно вечером, собравшись так быстро.

Г.С.: Вы не оставили мне выбора. Но, разумеется, я готов сделать все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Это просто ужасно. Я имею в виду мать Саши.

Э.С.: Вы преподавали у Саши живопись?

Г.С.: Совершенно верно. Последние два года.

Г.К.: Ей тогда было тринадцать лет.

Г.С.: Верно. Она очень талантливая. Я постоянно говорил ей, что она должна сдать профильный экзамен.

Э.С.: Вы поддерживали ее?

Г.С.: Разумеется. Это моя работа.

Г.К.: И значит, вы давали ей дополнительные уроки? Индивидуальные занятия?

Г.С.: (Смеется.) У нас не частная школа, дружище. Я просто делал то, что в моих силах, чтобы ее растормошить.

Г.К.: Ну, определенно, у всех сложилось именно такое впечатление.

Г.С.: (Хмурится.) Не совсем понимаю, к чему вы клоните. Я просто проявлял к ней интерес. Как ее учитель.

Э.С.: Насколько мы поняли, этим дело далеко не ограничивалось. Если верить тому, что нам рассказали, все это было совершенно неприлично.

Г.С.: Так, подождите-ка минутку…

Э.С.: Вам сколько – тридцать восемь? А Саше было пятнадцать.

Г.С.: Ничего такого не было! Послушайте, я не знаю, откуда у вас такие сведения… нет, подождите, я знаю, откуда они у вас. Это все Патси и Изабель, не так ли? И эта Лия? Они болтают сами не зная что…

Э.С.: «Болтают», мистер Скотт? Думаю, я буду права, если скажу, что одно из значений этого слова – «раскрывать информацию». Конкретно ту информацию, которую хотят скрыть. Например, секреты.

Г.С.: (Краснеет.) Я имел в виду совсем другое – раскрывать было нечего. Потому что на самом деле ничего не было.

Э.С.: Но вам бы хотелось, чтобы что-то было, не так ли? Я хочу сказать, Саша была очень привлекательной девушкой.

Г.С.: Ей было пятнадцать лет! Даже если б это было законно – а это противозаконно, – это все равно было бы неэтично. Саша была талантливой ученицей. Только и всего.

Г.К.: Вы знаете девушку по имени Фейт Эпплфорд?

Г.С.: (Морщит лоб.) Прошу прощения?

Г.К.: Фейт Эпплфорд. Также способная ученица. Очень способная. (Протягивает фотографию.)

Г.С.: В моих классах такой ученицы нет. Я ее не знаю.

Э.С.: Раньше у нее было другое имя. Быть может, вы напряжете свою память?

Г.С.: Я же вам сказал, что не знаю ее! Послушайте, если у вас ко мне больше ничего нет, меня ждут дела.

Г.К.: Долго мы вас не задержим. И вы сами сказали, что хотите помочь.

Г.С.: (Пауза.) Ну хорошо. Если только через десять минут я буду свободен.

Э.С.: Мы спрашиваем у всех, кто знал Сашу, где кто находился вечером в среду. Вы не могли бы сказать, где вы были? Для протокола?

Г.С.: Я был дома. По вечерам я, как правило, бываю дома.

Э.С.: С вами никого не было?

Г.С.: Я проверял работы. Их накопилась целая куча. Вы даже себе не представляете какая.

Г.К.: Вы никому не звонили? Или, быть может, вам кто-либо звонил?

Г.С.: Не припоминаю.

Э.С.: Что насчет утра первого апреля? Где вы были?

Г.С.: Простите, мне казалось, мы говорим о Саше?

Э.С.: Просто для полноты картины, мистер Скотт.

Г.С.: В понедельник, правильно? Я был на уроке.

Г.К.: Неужели? Видите ли, в школе нам сказали, что в понедельник утром у вас нет двух первых уроков и вы приезжаете в школу только к одиннадцати часам.

Г.С.: (Заливается краской.) Да, ну… на выходные я частенько уезжаю. У меня есть коттедж в Брекон-Биконс. Возвращаться домой разумно в понедельник утром. Дороги свободны.

Э.С.: В прошлые выходные вы ездили в этот коттедж?

Г.С.: Нет, не ездил.

Г.К.: То есть в понедельник утром вы были дома? И не воспользовались случаем приехать в школу пораньше – проверить работы, о которых вы говорили?

Г.С.: Послушайте, если уж вам так хочется знать, в тот день я приехал в школу после двенадцати. По очевидным причинам.

Э.С.: Простите, мистер Скотт, я вас не понимаю.

Г.С.: Это же было первое апреля, черт побери, вы что, забыли? И поверьте, мне уже пришлось видеть столько злых розыгрышей, что хватит до конца жизни. В прошлом году эти мерзавцы вымазали чертову машину пеной для бритья – мне потребовался целый час, чтобы ее отмыть, и это на глазах у всей школы, черт возьми! Я ей прямо сказал: если ты поцарапала краску, я отведу тебя к директрисе, ты и опомниться не успеешь!

Э.С.: Понятно. Так кто это сделал? Кто испачкал вашу машину?

Г.С.: (Пауза.) Кто-то из десятого класса.

Э.С.: И это было в прошлом году? То есть это сделал кто-то из Сашиного класса?

Г.С.: (Пауза.) Да.

Э.С.: Вы сказали «ей» – «я ей прямо сказал». Вы имели в виду Сашу?

Г.С.: Если вам так уж хочется знать, это была Патси. Я только что поставил ей пятьдесят два балла за работу, которая, скажем честно, едва тянула на тридцать пять, и она решила со мной расквитаться. Очень мстительная телка, всегда этим отличалась. Вечно приставала к мальчишкам, она и эти Изабель и Лия. Саша не имела к этому никакого отношения. Я хочу сказать, она находилась вместе с ними, но я видел, что ей было стыдно. Не то что эта троица. У них в голове ветер гуляет. В МСИ их ни за что не встретишь…

Э.С.: Вы имеете в виду Музей современного искусства – на Пемброк-стрит?

Г.С.: (Пауза.) Да, я часто туда хожу.

Э.С.: И вы встречали там Сашу?

Г.С.: (Заливается краской.) Один или два раза.

Э.С.: Понятно.

Г.С.: Нет, ничего вы не понимаете! Это не то, что вы подумали…

Г.К.: А что именно мы подумали?

Г.С.: Я не выслеживал ее, ничего подобного. Просто мы случайно встретились там пару раз. Я посоветовал Саше сходить на выставки. Которые, как я полагал, должны были ей понравиться… Послушайте, вы закончили?

Э.С.: Да, мистер Скотт, полагаю, пока что это все.

Допрос закончился в 20:17.

* * *

– Я не верю ни единому его слову!

Это сказал Гислингхэм. Куинн и Сомер присоединились к нему и остальным членам команды, собравшимся в соседней комнате, где они смотрели видеозапись допроса.

Бакстер пожимает плечами.

– А мне он показался просто печальным неудачником. Я хочу сказать, я не могу представить себе, как он кого-либо похищает. Мне просто кажется, что у него не хватит на это духа.

– Но я готова поспорить, смотреть он любит, – мрачно замечает Эв. – Уверена, дом его набит порнухой.

– Быть может, именно поэтому он подался в искусство, – отвечает Куинн. – Все эти голые сиськи и попки…

– И он не хочет, чтобы мы осмотрели его машину, так? – продолжает Гислингхэм. – Не вижу никаких причин для этого – если ему нечего скрывать.

– Что, если он как-то подвозил Сашу? – задумчиво произносит Эв. – Быть может, вот чего он боится – что мы обнаружим в машине ее ДНК, хотя на самом деле он абсолютно невиновен?

– Если на сиденье – да, – говорит Куинн. – Но только не в багажнике, черт возьми!

Наступает молчание. Все хорошо помнят, что произошло с Фейт. И гадают, не ее ли ДНК будет обнаружена в машине Скотта.

– Я тут подумала, – медленно начинает Сомер. – Конечно, это под большим вопросом, но…

– Продолжай, – говорит Гислингхэм.

– Ну, нам до сих пор так и не удалось обнаружить связь между Сашей и Фейт, так? А также связь между Грэмом Скоттом и Фейт, кроме того, что они живут по соседству друг с другом.

– Возможно, больше нам ничего и не нужно.

– Знаю, сержант. Но вот слова Скотта насчет того, что он встречал Сашу в МСИ, – надо будет проверить еще раз, однако мне кажется, что на доске в комнате Фейт также была открытка из музея. С выставки, на которую она, судя по всему, ходила. «Маноло Бланик»[321].

Большинство присутствующих недоуменно смотрят на нее.

– Обувь! – восклицает Эверетт. – Невероятно дорогая и модная обувь. Хотя Куинн, уверена, это и так знает, правильно?

И, похоже, он действительно это знает, хотя, очевидно, ни за что в этом не признается.

– То есть ты считаешь, что Скотт мог встретить на выставке Фейт? – спрашивает Гислингхэм, приходя на выручку Куинну.

Сомер кивает.

– Такое возможно, не так ли? И если он ее там встретил, то запросто мог проследить ее до дома. А затем, выяснив, где она живет…

Гислингхэм угрюмо кивает.

– Ублюдку нужно было только дождаться подходящего часа.

* * *

Адам Фаули

6 апреля 2018 года

20:55

Она оказывается не тем, кого я ожидал увидеть, открывая дверь. Во-первых, в руках у нее нет коробки с пиццей. Снова идет дождь, и Рут Галлахер, похоже, вымокла до нитки, волосы ее облепили голову.

– Нужно было захватить зонтик, – грустно усмехается она. – Я ничему не учусь на собственных ошибках.

Я отступаю назад и открываю дверь шире.

– Заходи. С минуты на минуту мне доставят ужин, так что можешь присоединиться.

Галлахер поспешно качает головой.

– Нет – спасибо, но я откажусь. Мне нужно домой. Просто я хотела кое-что проверить и подумала, что лучше сделать это при личной встрече.

– Сюда, – говорю я, показывая на гостиную.

Галлахер скидывает с себя плащ и снимает ботинки, после чего шлепает за мной в чулках.

В гостиной никого нет, о чем я знаю, однако Галлахер, очевидно, этого не ожидала.

– Жена легла спать пораньше, – говорю я, усаживаясь. – Ей сейчас нужно беречь себя.

На лице у Галлахер внезапно появляется беспокойство, словно она встревожена тем, что чего-то не знает.

– Она беременна, – продолжаю я. – Двадцать три недели.

Я тысячу раз слышал выражение «озарилось лицо», но никогда не видел этого так ярко и отчетливо, как вижу сейчас. Галлахер буквально лучится счастьем.

– О, я так рада – это просто замечательная новость!

– Спасибо. Ей сейчас приходится нелегко, особенно если учесть, что снова начали ворошить дело Пэрри.

Теперь на лице Галлахер уже сочувствие.

– О да, конечно. Надо же было этому случиться именно сейчас!

Я предлагаю ей бокал вина, но она принимает только маленький.

– Что ты хотела у меня спросить?

Галлахер достает из кармана телефон, листает на экране страницы и наконец находит то, что ищет.

– Вот этот мужчина, – говорит она, протягивая телефон мне. – Его зовут Грэм Скотт. Ты его, случайно, не знаешь?

Я качаю головой.

– Нет. Первый раз вижу. Кто он?

Искра исчезла, и Галлахер выглядит просто уставшей. Уставшей и подавленной.

– Учитель Саши Блейк. Возможно, он выслеживал ее.

– Ты полагаешь, это он ее убил?

Она корчит гримасу.

– Скажем так: он соответствует психологическому портрету, который составил Гоу после нападения на Эпплфорд. Даже слишком соответствует.

– Сколько ему лет? – спрашиваю я, поднимая на нее взгляд.

– Достаточно. Однако мы пока что не выяснили, где он жил двадцать лет назад.

– Ну, тогда его имя нигде не появлялось. Это я точно могу сказать.

– Я думала, что ты так и ответишь, – Галлахер вздыхает, – но все равно должна была спросить.

Она допивает вино и встает, собираясь уходить.

– Мне пора идти. Дома ждет работа по естествознанию. – Быстро улыбается. – Не моя, моего сына. Но, разумеется, у тебя все это впереди.

Другие на ее месте не решились бы так сказать. Побоялись бы воскресить воспоминания о Джейке. За последние два года мне слишком часто приходилось читать это на лицах людей. Но, возможно, теперь это останется в прошлом и люди станут относиться ко мне иначе. Эта мысль налетает внезапным порывом свежего морского ветра.

* * *

Времени уже одиннадцать ночи, но когда Фиона Блейк отправляется спать, она видит пробивающийся из-под двери комнаты Саши свет. Фиона колеблется, затем тихо стучит, однако в комнате тишина. Фиона решает, что Патси заснула с включенным светом, который затем ее разбудит. То же самое было и с Сашей – она любила читать в кровати, но частенько засыпала над книгой.

Фиона осторожно толкает дверь. Патси растянулась на кровати по диагонали, отвернув лицо. Прижимая к груди плюшевого медвежонка Саши. И хотя Фиона понимает, что это не ее дочь, от этого сходства у нее сдавливает грудь. Те же самые волосы, забранные в хвостик, та же самая пижама: наверное, Саша и Патси купили одинаковые. И это неудивительно – подруги были неразлучны. У Фионы мелькает мысль, не захочет ли Патси взять себе что-нибудь из Сашиных вещей, на память. Одежда ей будет мала, но есть еще косметика, сумочки, обувь… В конце концов, Саше ничто это больше не понадобится – определенно, лучше эти вещи хоть кого-нибудь порадуют. Особенно близкую подругу, любившую Сашу.

Ну, а если Патси не захочет ничего брать, нужно будет отдать все в какую-нибудь благотворительную организацию. Незачем превращать комнату в святилище. Застывшее во времени, собирающее пыль, все более холодное, бледное и отчужденное с каждым разом, когда она будет открывать дверь. Вот почему ей приятно, что Патси живет здесь. Она наполняет комнату теплом, жизнью.

Фиона быстро подходит к кровати, гасит свет и, на цыпочках вернувшись к двери, осторожно закрывает ее за собой.

* * *

– Нет, все замечательно. Если вас не было в стране, я могу проверить это у пограничной службы.

Эверетт кладет трубку и хмурится. Сегодня утром она уже выпила две кружки кофе, и сейчас ей очень кстати пришлась бы и третья.

– Неприятности? – спрашивает Сомер.

– Ну, скажем так, родственники Гэвина Пэрри не выражают особой радости, когда их просят подтвердить свое местонахождение люди, которых они винят в том, что те упрятали его за решетку.

Сомер корчит гримасу.

– Понимаю.

Эверетт откидывается назад.

– Если хочешь знать мое мнение, я считаю, что мысль о том, будто Пэрри нанял убийцу, просто нелепа, черт возьми. Просто какой-то «Клан Сопрано» в Эйлсбери[322].

Усмехнувшись, Сомер поворачивается к экрану компьютера. Она связалась с телевидением насчет реконструкции. Там долго не могли найти девушку, обладающую сходством с Сашей, но вдруг вызвалась одна из ее одноклассниц. Точнее, ее мать. Судя по всему, рассудив, что для ее любимого чада это шанс: Джемайма хочет стать актрисой. Сомер в который уже раз ловит себя на том, что никогда не перестанет удивляться человеческому тщеславию.

– Что ты о ней думаешь? – помолчав, спрашивает она, оглядываясь на Эверетт. – Я имею в виду Галлахер.

– По-моему, нормальная тетка. Умная. Порядочная. По-моему, она не собирается валить все на Фаули, если ты это спрашивала.

– Да, у меня тоже сложилось такое же впечатление. Бедолага – он этого не заслуживает.

– Да, согласна. – Эв поднимает взгляд. – А что до его жены – ты только представь себе, через что ей пришлось пройти. Как будто мало того, что она потеряла ребенка, и вот теперь всплыло все это дерьмо…

Эрика кусает губы. Ей не дают покоя мысли о том, что произошло с Алекс Фаули. Даже если только… даже если на самом деле этот человек не…

– И давай взглянем правде в лицо, – говорит Эверетт, заставляя ее оторваться от своих мыслей, – Фаули можно понять. Кто бы на его месте не старался изо всех сил оставить этого подонка за решеткой?

Но, разумеется, это и есть самое главное.

* * *

Отправлено: вс. 07/04/2018, 11:15

Важность: высокая

От: DCGarethQuinn@ThamesValley.police.uk

Кому: DSChrisGislingham@ThamesValley.police.uk, CID@ThamesValley.police.uk

Копия: DIRuthGallagher@ThamesValley.police.uk

Тема: Грэм Скотт – СРОЧНО

Только что ответили из местного управления Брекон-Биконс – мы узнали адрес коттеджа Скотта. Это рядом с какой-то захудалой дырой под названием Фрудгрех[323] (да-да, именно так). Коттедж у него с 1995 года. Ключевой момент – в прошлом году Скотт подал заявку на обширную перепланировку, включающую снос нескольких внутренних стен. И, согласно докладу строительного инспектора, работы он выполняет самостоятельно.

Мы снова забираем его на допрос. Я также запросил ордера на обыск его коттеджа, дома в Оксфорде и машины. И, полагаю, мы их получим.

Г. К.

* * *

Протокол допроса Грэма Скотта, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд, 7 апреля 2018 года, 14:50

Присутствуют: детектив-сержант К. Гислингхэм, детектив-констебль Г. Куинн, миссис Д. Оуэн (адвокат)

К.Г.: Для протокола: мистер Скотт был задержан сегодня в 13:15 по подозрению в причастности к похищению и убийству Саши Алисы Блейк. В настоящее время происходит обыск в доме мистера Скотта в Оксфорде и в его машине, а полиция Давид-Поуис проводит обыск в его коттедже в Уэльсе. На этом допросе вместе с мистером Скоттом присутствует его адвокат, миссис Дебора Оуэн.

Г.С.: Я вам уже говорил, что не имею к этому абсолютно никакого отношения! В среду вечером я находился у себя дома, и я пальцем не трогал Сашу Блейк. Что же касается этой Фейт Эпплтон или как там ее, я уже говорил, что никогда даже не слышал о такой…

К.Г.: (Протягивает фотографию.) Она живет меньше чем в миле от вашего дома и садится на автобус на остановке Черуэлл-драйв. Вы практически наверняка видели ее в окрестностях, даже если не знаете, как ее зовут.

Г.С.: (Отстраняет фотографию.) Я вам уже говорил: я в жизни ее никогда не видел!

К.Г.: Ваш коттедж в Уэльсе – насколько я понимаю, вы ведете в нем ремонт.

Г.С.: (С опаской.) Да, и что с того?

К.Г.: Вы производите работы сами?

Г.С.: Иное я не могу себе позволить.

К.Г.: В том числе и такие сложные работы, как электрика и штукатурка?

Г.С.: Ну да. Изредка я приглашаю кого-то помочь. Но я по-прежнему не могу взять в толк…

К.Г.: Мы провели криминалистическую экспертизу одежды Фейт Эпплфорд и обнаружили незначительные следы цементной пыли. Подозреваю, такое же в точности вещество мы обнаружим в багажнике вашей машины.

Г.С.: Уверен в этом. Но все это докажет лишь то, что я занимался штукатурными работами, черт бы их побрал. И вы не найдете ДНК этой Фейт и Саши Блейк также. Если только сами их не подбросите, черт возьми. Потому что их там никогда не было…

К.Г.: Фейт рассказала, что подкладка на полу не была закреплена. Мы предполагаем, нападавший застелил его или пластиком, или брезентом, чтобы исключить попадание улик. Так что если мы даже не обнаружим ДНК девушек, из этого еще не будет следовать, что их там не было.

Д.О.: Сержант, это не улики.

К.Г.: Согласен. Но вот это уже улика. (Показывает допрашиваемому пакет для улик.) Мистер Скотт, вы это узнаете?

Г.С.: (Молчание.)

К.Г.: Мистер Скотт?

Г.С.: (Молчание.)

К.Г.: Для протокола: это резинка для волос. Она розовая, с цветком, усыпанным блестками. Мы решили, мистер Скотт, что для вас очень странно обладать этой вещью.

Г.С.: (Молчание.)

К.Г.: У вас есть дочь? Племянница?

Г.С.: Вам прекрасно известно, черт возьми, что нет.

К.Г.: В таком случае, как вы объясните присутствие этого предмета?

Д.О.: Где он был найден, сержант?

Г.К.: В шкафчике мистера Скотта в саммертаунской средней школе. Директор разрешила нам его осмотреть.

Г.С.: Послушайте, я нашел эту резинку, понятно?

Д.О.: Есть подтверждение, что этот предмет принадлежал одной из двух девушек?

Г.К.: Результаты анализа ДНК еще не получены, но мать Саши утверждает, что у ее дочери определенно была такая резинка, которую сейчас она не может найти. Так что, если хотите знать мое мнение, вероятность этого высокая.

Г.С.: Как я уже сказал, я ее нашел. В школе, в классе, после окончания урока. Вот почему она лежала в моем шкафчике.

К.Г.: Вы знали, что резинка принадлежала Саше?

Г.С.: (Заливается краской.) Не знаю. Возможно.

К.Г.: В таком случае почему вы не вернули резинку ей? Или хотя бы не отнесли в бюро находок?

Г.С.: Не знаю… Послушайте, наверное, я просто сунул резинку в карман. И начисто забыл о ней, черт возьми.

Г.К.: Э… а я так не думаю, дружище.

Г.С.: Я вам не «дружище»…

Г.К.: Вы достали резинку из кармана и положили ее в свой шкафчик, где должны были видеть ее по десять раз на дню. По мне, это не очень похоже на «начисто забыл о ней».

Д.О.: В любом случае это не доказывает, что мой клиент имел какое-либо отношение к трагической смерти Саши Блейк. То обстоятельство, что у него была обнаружена резинка для волос – при условии, что она действительно принадлежала Саше, – будет иметь значение в том и только в том случае, если резинка была на ней тогда, когда она пропала. У вас есть какие-либо доказательства этого?

К.Г.: (Пауза.) Нет.

Д.О.: Но у вас должно быть описание того, как она была одета в тот вечер. Есть ли в этом перечне резинка для волос?

К.Г.: (Пауза.) Нет, резинки там нет.

Д.О.: В таком случае смею предположить, что у вас нет практически никаких улик. Больше того, я не вижу достаточных оснований для задержания, не говоря уж про…

К.Г.: Учитывая серьезность преступления, знакомство вашего клиента с Сашей Блейк и близость расположения его дома и дома Фейт Эпплфорд, мы задерживаем вашего клиента для дальнейшего расследования.

Г.С.: Вы хотите сказать, что я – подозреваемый?

К.Г.: Мы хотим сказать, что собираемся убедиться в том, что вы не являетесь подозреваемым.

Д.О.: Я могу переговорить со своим клиентом наедине?

К.Г.: Вне всякого сомнения.

Допрос завершен в 15:10.

* * *

– Ну, Брайан, что вы думаете? – спрашивает Галлахер.

Они сидят в соседней комнате, и психолог черкает свои наблюдения в записную книжку в дерматиновом переплете.

Гоу поправляет очки.

– Я думаю, что наш мистер Скотт, скорее всего, искренне верил, что у них с Сашей какие-то отношения. Что ему нужно только подождать, и разделяющие их преграды чудодейственным образом исчезнут.

– В том числе и такое мелкое неудобство, как то, что она несовершеннолетняя, – мрачно замечает Галлахер.

– Совершенно верно. Хотя это, вероятно, только подпитывало иллюзию. Возможно, Скотт убеждал себя в том, что именно поэтому им приходится держать все в тайне – именно поэтому Саша ничего не может сказать ему на людях. Разумеется, проблема возникает, когда мужчина в таком положении вынужден признать факт, что женщина, которую он любит, не отвечает ему взаимностью и никогда не ответит. И вот тогда, когда он столкнется с таким отвержением, события, скажем так, могут развиваться стремительно. Очень стремительно.

– То есть если Скотт в тот вечер увидел Сашу на автобусной остановке…

– Он запросто мог решить, что его время пришло, – вот прекрасная возможность высказать Саше свои чувства. Но она посмотрела на него с отвращением как на извращенца.

– Или посмеялась над ним, – предполагает Галлахер.

Гоу кивает.

– Естественно, это было бы еще хуже. Весь его мир рушится, а Саша просто смеется ему в лицо. Он теряет самообладание, набрасывается на нее… – Он пожимает плечами, дальше можно не продолжать.

– Вдобавок ко всему, – говорит Галлахер, – этот его «Моррис Трэвеллер» битком набит всевозможными строительными и отделочными материалами. А также инструментом, в том числе ножами. Возможно, у Скотта не было намерения убивать Сашу, однако все необходимое для этого имелось в багажнике его машины.

Гоу быстро делает пометку в записной книжке.

– Любопытно. Я об этом не знал. – Он снова поднимает взгляд. – Но тут есть одна серьезная проблема, как, думаю, вы сами прекрасно понимаете: Фейт Эпплфорд.

– Знаю, – со вздохом соглашается Галлахер. – Чем крепче наши позиции в том, что Скотт был навязчиво одержим Сашей, тем труднее объяснить, почему он напал на Фейт. Или на кого бы то ни было еще, раз уж об этом зашла речь.

Гоу кивает.

– За что сразу же ухватится любой мало-мальски компетентный адвокат. И он будет прав. А если Скотт не нападал на Фейт, кто это сделал? Не мне разъяснять вам, что вероятность того, что два разных преступника совершают практически одинаковые нападения в одно и то же время, в одной и той же ограниченной местности мала настолько, что ею можно пренебречь.

На экране видно, как Скотт что-то возбужденно говорит своему адвокату, подкрепляя свои слова ударами кулаком по столу.

– Как вы думаете, он уже мог в прошлом совершать подобное? – спрашивает Галлахер.

– Вы имеете в виду преследовать женщин? Трудно сказать. Если вы будете требовать от меня ответа, я, пожалуй, отвечу отрицательно. В значительной мере потому, что к настоящему времени нечто подобное уже обязательно запятнало бы его послужной список.

Галлахер по-прежнему не отрывает взгляд от экрана.

– В таком случае нам следует позаботиться о том, чтобы другой такой случай ему больше не представился.

Адвокат Скотта встает и машет в объектив камеры, привлекая к себе внимание.

Гоу кивает на экран.

– Похоже, она хочет нам что-то сказать. Или Скотт.

* * *

– Судя по всему, у него есть алиби, – говорит Галлахер, поворачиваясь к своей команде. – По крайней мере, насчет Фейт. Меньше чем через десять минут после нападения на нее Грэм Скотт покупал молоко на Черуэлл-драйв. Как он утверждает. И наша задача сильно упрощается: он расплатился кредитной карточкой, поэтому должен иметься электронный чек.

Она обводит взглядом оперативный штаб: на усталых, измученных лицах выражение «мы опять зашли в тупик». Необходимо переломить это настроение, и срочно.

– Итак, первым делом мы проверим это алиби. – Галлахер поворачивается к Гислингхэму. – Ну а пока, есть что-нибудь из лаборатории?

Сержант смотрит на нее.

– Сейчас эксперты проверяют ножи и штукатурку из машины Скотта и сравнивают его ДНК с образцами из пакета с огородов. Я потороплю их.

– Хорошо, – быстро говорит Галлахер и снова обращается ко всем. – А пока эксперты занимаются своим делом, мы займемся своим. Нам нужно не просто проверить алиби Скотта насчет Фейт: мы должны также проверить его телефонные звонки и выяснить, действительно ли он находился дома в тот вечер, когда исчезла Саша. И также изучим знакомых Эшли Бразертона, поскольку к настоящему времени мы также не исключили их из списка подозреваемых. Высшей математики тут нет, коллеги, так что просто принимаемся за работу, договорились?

* * *

Реконструкция начинается, как только темнеет; когда Сомер и Эверетт добираются до Черуэлл-драйв, там уже толпится народ. Телевизионщики расставили софиты и камеры, в ста ярдах в «кармане» стоит рейсовый автобус. Водитель разговаривает с двумя полицейскими в форме.

Эверетт направляется к съемочной группе Би-би-си, но Сомер остается у машины и всматривается в лица зевак, в надежде на то, что Фиона Блейк послушалась ее совета и не пришла. Если б Саша по-прежнему числилась пропавшей без вести, в этом еще был бы смысл, но только не сейчас. Сейчас присутствие матери обернется для нее невыносимой болью. И не только потому что она потеряла свою дочь; Сомер видит Джонатана Блейка, дающего интервью перед телекамерой, а у него за спиной – женщину, с которой он, должно быть, живет сейчас, с младенцем на руках. Блейк говорит возбужденно, на лбу озабоченные складки. А еще дальше, за телекамерами, – Сашины подруги. Сомер не знала, придут ли они, – родители не собирались их отпускать, а девушки были в таком состоянии, что настаивать было бы жестоко. Но нельзя отрицать, что их присутствие может иметь решающее значение: волосы с розовыми кончиками Изабель, красная кожаная куртка Патси – все это может пробудить воспоминания. И все же Сомер прекрасно понимает: хотя реконструкция важна для полицейского расследования, каково тем, кому придется пройти через все это, особенно если речь идет о пятнадцатилетних девушках, чью лучшую подругу только что жестоко убили… Даже на таком расстоянии Эрика видит, что Патси плачет, а Изабель и Лия обнимают друг друга. Девушка, изображающая Сашу, также вносит свою лепту в общее настроение. Одетая как Саша, с портфелем, такая же прическа – сходство пугающее. «Слава богу, – снова думает Сомер, – что Фиона Блейк сюда не пришла».

– Эрика!

Голос знакомый, и Сомер, обернувшись, оказывается лицом к лицу с Фейт Эпплфорд. Девушка бледная и еще более исхудавшая с момента последней встречи, но внешне она сохраняет спокойствие, что в данных обстоятельствах можно считать чудом.

– Не знала, что ты будешь здесь.

– Мы решили прийти. Просто рассудили, что так нужно. – Фейт пожимает плечами. – Трудно объяснить.

– Нет, я понимаю, – говорит Эрика. – Как у тебя дела? Извини, что у меня больше не было возможности поговорить с тобой с тех пор, как я звонила пару дней назад…

– Ничего страшного, – поспешно говорит Фейт. – Я понимаю, что у вас полно работы. И мне гораздо лучше. Понимаю, это звучит ужасно после… ну, после всего. – Она заливается краской. – Наверное, до меня только теперь дошло, как же мне повезло. Какая я везучая.

Сомер грустно улыбается.

– Ты права – ты везучая. Не забывай это. Впереди тебя ждет такое замечательное будущее…

Теперь она замечает и Диану Эпплфорд, стоящую вместе с Надин рядом с передвижной телестудией Би-би-си.

– И даже несмотря на то, что все это просто ужасно, – тихо произносит Фейт, – по крайней мере это означает, что то, что произошло со мной… это не мог быть кто-то из тех, кого я знаю.

Сомер хотелось бы с ней согласиться, но пока что она в этом сомневается. В настоящий момент ей кажется, что они опять вернулись в самое начало.

Внезапно оживает двигатель автобуса, избавляя Сомер от необходимости ответить. Его дверь с шипением открывается, и в него садятся две девушки – сначала «Саша», затем Изабель. Лия и Патси смотрят на них с тротуара, их глаза блестят в свете софитов. Какая-то женщина, должно быть, мать Патси, подходит к ней и обнимает ее за плечо, но та резко стряхивает с себя ее руку.

Сомер снова поворачивается к Фейт.

– Не возражаешь, если я у тебя кое-что спрошу?

– Конечно, – та пожимает плечами.

– Знаю, ты сказала, что тебя, возможно, увезли не в фургоне. Как ты полагаешь, это могла быть легковая машина? И довольно маленькая?

Фейт широко раскрывает глаза.

– Вы думаете, что знаете, кто это был?

– Есть один человек, с которым мы хотим поговорить, но это все, что я могу сказать в настоящий момент.

– Но разве вы не можете осмотреть его машину – ну, провести криминалистическую экспертизу?

– Этот человек утверждает, что у него алиби на то утро, однако мы еще не успели его проверить. А тем временем – да, мы проводим осмотр его машины. Но если ты сможешь еще что-нибудь вспомнить, нам это очень поможет.

Фейт огорчена.

– Очень сожалею, но я просто больше ничего не знаю. Мне хочется вам помочь, но…

– Ничего страшного, – поспешно успокаивает ее Сомер. – Все в порядке. Я тебя понимаю.

Фейт оглядывается на толпу вокруг телекамер.

– О, там мои подруги – вы ничего не имеете против? Мы договорились встретиться.

Сомер прослеживает ее взгляд. Две девушки машут Фейт, одна из них – это Джесс Бердсли, та, с которой Сомер разговаривала в кафе.

– Я рада, что у тебя появились подруги. Это просто замечательно. И Джесс, по-моему, очень милая девушка.

Фейт смущенно улыбается.

– Да, это единственное хорошее из всего этого дерьма. Как оказалось, брат Джесс тоже трансвестит. Она не видит в этом ничего страшного.

Такие простые слова – но в них заключена целая вселенная. В которой Фейт принимают, в которой перед ней открывается возможность начать новую жизнь.

Сомер провожает ее взглядом, видит, как она обнимается с подругами. Возможно, из всей этой боли выйдет что-то хорошее. Вопреки всему.

* * *

«Саша» провожает взглядом отъезжающий автобус, затем проходит к остановке и садится на скамейку. Смотрит на телефон, потом снова встает. Озабоченно оглядывается по сторонам. Судя по всему, она кого-то ждет.

Внезапно весь свет гаснет.

* * *

Телекамеры выключаются, и девушка, изображавшая Сашу, оборачивается и ищет взглядом свою мать, ожидая похвалы. И возможно, она ее заслужила – возможно, она действительно сыграла свою роль правдоподобно, потому что Патси и Лия прильнули друг к другу, рыдая, а когда дверь автобуса открывается, Изабель выходит из него нетвердой походкой и со слезами падает в объятия Жасмин. Эверетт видит, как та набрасывает на плечи девушке одеяло и уводит ее, словно жертву землетрясения. И возможно, это не так уж далеко от истины, думает Эверетт; потому что беда, обрушившаяся на этих трех девушек, разбила вдребезги все то, на что они опирались, и даже если вера будет восстановлена, в ней все равно останется скрытая от глаз трещина.

В нескольких ярдах от нее Джонатан Блейк снова говорит, теперь уже перед другой группой журналистов. Похоже, он нашел свое призвание, презрительно думает Эверетт и тотчас же строго отчитывает себя за цинизм. Быть может, этот человек просто хочет помочь. Один из корреспондентов перебивает Блейка и спрашивает, можно ли сфотографировать его вместе с новой семьей, и после недолгих скромных возражений Блейк подзывает свою подругу.

– Рейч! Похоже, тут нужны и вы с Лайэмом.

– Фантастика! – восклицает корреспондент, пока фотограф устанавливает пару и их ребенка на фоне толпы. – Маленький братик, которого Саша так и не увидела. Мой редактор будет просто в восторге!

* * *

После того как муж в восемь утра уходит на работу, Алекс Фаули позволяет себе поваляться в постели еще полчаса, после чего заставляет себя пойти в душ и включить воду. Прежде чем шагнуть под струи, она проверяет температуру и напор: не слишком горячо, не слишком сильно. Алекс тщательно намыливается, нежно прикасаясь к коже в тех местах, где та растянулась вокруг ребенка. Ребенок шевелится, и она улыбается. Все в порядке. Все хорошо. И теперь осталось уже совсем недолго. Еще всего семнадцать недель. Сто девятнадцать дней…

Звонок Алекс слышит только тогда, когда выключает душ и осторожно переступает на коврик. Это ее сотовый, должно быть, она оставила его на кухне. Решив не отвечать, Алекс берет полотенце и обматывает им голову. Звонки прекращаются, но меньше чем через полминуты возобновляются. К тому времени, как Алекс спускается вниз и находит телефон, она уже успевает убедить себя в том, что это всего лишь Адам, звонит, чтобы узнать, как у нее дела; однако, когда она берет телефон, на экране номер ее офиса.

– Алло! Сью? Это Алекс – ты мне звонила?

Очевидно, звонила. Речь идет об одном из самых важных клиентов Алекс. Об одном из самых важных клиентов фирмы. Сжатые сроки, проблемы с налогами, а напарница, замещавшая Алекс, заболела, и еще… и еще… и еще…

Алекс вздыхает: ей нужно ехать на работу. Но, если повезет, это займет всего пару часов. Она вернется домой задолго до Адама. Он ни о чем даже не узнает.

– Ладно, – говорит Алекс. – Я только что из душа, но приеду, как только смогу.

– Ой, спасибо! – выдыхает помощница. Без вопросов, – мысленно напоминает себе Алекс, – очень толковая и честолюбивая, но все еще жутко неопытная. – Вы так добры!

– Без проблем, – говорит Алекс, стараясь изобразить больше оживления, чем чувствует на самом деле. – Тебе нужно продержаться всего час. Я мигом!

* * *

Рут Галлахер не помнит, когда в последний раз заглядывала в кабинет к Алану Чаллоу. Полгода назад? Еще раньше? В прошлом году она вела три или четыре дела об убийстве, но с криминалистами обыкновенно общается сержант. Что же касается Алана Чаллоу, это он приходит к кому-то, а не наоборот, поэтому приглашение в его владения – это по меньшей мере аномалия. Галлахер хочется думать, что у Чаллоу для нее что-то важное, но долгие годы работы в отделе особо опасных преступлений приучили ее не тешить себя ложными надеждами.

На стук никто не отвечает, тогда Галлахер толкает дверь и видит, что кабинет пуст. Здесь все в точности так, как она помнит, – вид на автомобильную парковку, тщательный порядок на столе, полное отсутствие чего бы то ни было личного. Галлахер сильна в мелочах – умеет находить смысл в чем-то вроде бы тривиальном: о своей новой команде она по «осадочным породам» на письменных столах узнала почти столько же, сколько из личных дел. Фотографии маленького ребенка, засунутые по периметру экрана компьютера Гислингхэма; горшок с ухоженным растением Эверетт; а у Сомер фотография женщины, настолько похожей на нее, что они, наверное, родные сестры; небрежная россыпь на столе у Куинна; обертки от шоколадок, спрятанные в мусорной корзине под столом Бакстера. Что касается Фаули, у него тоже есть фотография. Его жена и сын на пляже, загорелые, босиком, клонящееся к закату солнце позади них окрасило им волосы в красный цвет, сделав сходство еще более поразительным. Джейк Фаули улыбается, несколько сдержанно. Наверное, снимок был сделан летом того года, когда он умер.

– Извини, что заставил ждать, – говорит Чаллоу, заходя в кабинет и закрывая дверь; в руке у него кружка с кофе. – Я подумал, что лучше разобраться с этим при личной встрече. – Он указывает на стул и, обойдя стол, садится в кресло.

– Ну, что там у тебя? – спрашивает Галлахер, наблюдая за тем, как Чаллоу достает из ящика банку с подсластителем и аккуратно отсчитывает три таблетки.

– Давай сперва разберемся со всем скучным. Мы сравнили отпечатки пальцев, взятые у Грэма Скотта, с теми, которые были обнаружены на мешке, использовавшемся при нападении на Фейт Эпплфорд, и нет никаких совпадений. Мужская ДНК также не принадлежат ему, и следов ДНК Фейт в его машине нет.

– Но мы и так уже исключили Скотта из дела Фейт. Его алиби проверено. Что насчет Саши?

– Ни ножи из его дома и коттеджа, ни его машина в нападении не участвовали, и ДНК Саши также ни в одном из этих мест не обнаружена. Увы.

– Вы проверили не только багажник, но и сиденья?

Чаллоу бросает на нее высокомерный взгляд.

– Я знаю, что делаю, тебе это известно.

– Извини, просто мы разрабатывали версию, что Скотт в тот вечер подвозил Сашу. Но судя по тому, что ты сказал…

Он качает головой.

– Крайне маловероятно. Вычистить машину настолько тщательно необычайно трудно, а в машине Скотта нет никаких признаков того, что ее пылесосили в этом тысячелетии, не говоря уже про последнюю неделю.

– Ладно, значит, похоже, можно исключить его и из дела Саши, – вздыхает Галлахер. – Но ты, кажется, говорил, что у тебя также есть кое-что не скучное?

– Ах да, – говорит Чаллоу, аккуратно укладывая ложку на салфетку. – А это уже гораздо интереснее. Речь идет о пакете.

– Слушаю внимательно, – медленно произносит Галлахер.

– На прошлой неделе мы проверили образцы ДНК на пакете по базе данных и не нашли никаких совпадений. Но вот одно мы не сделали.

– И что же это?

– Мы не сравнили эти образцы между собой. Это не ляп, – быстро добавляет Чаллоу, увидев выражение ее лица, – стандартная процедура этого не предусматривает. Больше того, если б Нина еще раз не взглянула на образцы, когда мы проверяли Скотта…

– Я теряю нить.

– Два профиля ДНК, обнаруженные на пакете, – оказывается, они связаны.

– Связаны с чем?

Чаллоу откидывается назад.

– Друг с другом. Практически наверняка речь идет о матери и дочери.

У Галлахер внутри все обрывается – она ожидала услышать что-либо интересное.

– Но это мало что нам дает. Мы с самого начала понимали, что пакет мог оказаться там случайно. С улицы, из мусорного бака – он мог побывать в руках у кого угодно…

Однако Чаллоу уже качает головой.

– Все не так просто. Профили не просто связаны друг с другом. Они связаны с жертвой.

Галлахер широко раскрывает глаза.

– Они связаны с Фейт?

Он кивает.

– Чтобы это можно было представить в суд, нужно взять образцы непосредственно у них, но я уверен практически на сто процентов. Этот пакет держали в руках и Диана, и Надин Эпплфорд.

* * *

Адам Фаули

8 апреля 2018 года

11:46

– Я Адам Фаули – мне сказали, моя жена здесь.

Я с трудом произношу эти слова, сердце колотится так быстро, что я едва могу дышать. Всю дорогу в машине я твердил себе…

Медсестра в регистратуре поднимает на меня взгляд, затем сверяется со списком.

– Да-да, – резко произносит она. – Кажется, у нее сейчас доктор Чоудхури. Подождите минутку. – Она снимает трубку и набирает номер.

Мой мозг находится в свободном падении: эта женщина, она не смотрит мне в глаза и не улыбается – разве она вела бы себя так, если б все было в порядке? Значит, это означает…

Медсестра кладет трубку.

– По коридору направо. Палата сто пятьдесят шесть.

Алекс сидит на кровати, в больничном халате. И какое-то мгновение я вижу только это – ее бледное лицо, навернувшиеся на глазах слезы…

– О, Адам, я так виновата…

Не знаю, как я подхожу к кровати, потому что ног у меня больше нет, легкие налились свинцом…

– Мне позвонили… из твоей конторы… сказали, что ты здесь, что ты упала в обморок… я сказал, что они ошибаются… ты и не думала появляться на своей проклятой работе…

– Ваша жена потеряла сознание, мистер Фаули, – тихо произносит врач.

У меня в сознании даже не зарегистрировалось его присутствие. Я оборачиваюсь к нему.

– Мы сделали кое-какие анализы, на всякий случай, но пока что все в полном порядке.

Я смотрю на него, как приговоренный к смерти, которому объявили о помиловании в самую последнюю минуту.

Врач кивает.

– С ребенком все хорошо. Но вашей жене необходимо гораздо серьезнее следить за своим здоровьем. Особенно в том, что касается правильного питания и отдыха.

Я хватаю руку Алекс. У нее холодные пальцы.

– Во имя всего святого, почему ты поехала туда сегодня? Утром ты ничего не говорила.

– На работе была запарка… мне позвонила Сью… извини, я так виновата… – Слезы текут по щекам, лицо сморщилось. – А потом произошло это, и я подумала… я подумала…

Я привлекаю ее к себе и заключаю в объятия, поглаживая волосы.

– Все хорошо. С ребенком все в порядке. С тобой все в порядке.

– Миссис Фаули, сейчас вам в первую очередь нужно отдохнуть, – говорит врач. – А сейчас мне нужно сказать пару слов вашему мужу.

– Все хорошо, – шепчу я. – Я вернусь через минутку. Просто постарайся расслабиться.

Мы выходим в коридор, и Чоудхури поворачивается ко мне.

– То, что вы сказали мне там – что все в порядке, – это правда? Вы ни о чем не умалчиваете?

Врач качает головой. По-моему, он пытается меня подбодрить, но у него не очень получается.

– Нам нужно будет и дальше наблюдать за ее давлением, однако ваша жена чем-то встревожена, и в настоящий момент это моя главная забота. Ей нужен полный отдых, по крайней мере в течение следующих двух недель. И абсолютно никаких стрессов.

– Я пытался…

– Не сомневаюсь в этом. Но вы должны проявить настойчивость. Я также переговорил с лечащим врачом вашей жены. Насколько я понял, у нее уже были проблемы с психическим здоровьем. В последний раз в две тысячи шестнадцатом году.

Я отвожу взгляд и делаю глубокий вдох.

– Наш сын… он покончил с собой. Для нас это стало страшным ударом. Особенно для Алекс.

– Понятно. – Его голос становится тише. – А до того?

– То было совершенно другое. Не столько депрессия, сколько беспокойство.

– Какого именно рода беспокойство, вы помните? Понимаю, с тех пор прошло уже много времени…

Разумеется, я помню. Как я могу это не помнить, черт побери!

– Плохой сон, два-три приступа паники. Апатия – в таком вот духе. – Я глотаю комок в горле. – Ночные кошмары.

Алекс просыпалась в ужасе, с криками, обливаясь потом – зрачки расширены, как у наркомана, – и хватала меня с такой силой, что выступала кровь…

– Но сейчас это совершенно другое. Сейчас Алекс тревожится за ребенка.

Врач недоуменно смотрит на меня. Очевидно, я выражаюсь не слишком ясно.

– В предыдущий раз… на то была причина.

* * *

– Блин, это было как гром среди ясного неба, да?

Это Куинн. Команда собралась в оперативном штабе.

– И Чаллоу абсолютно уверен? – спрашивает Гис. – Я хочу сказать, пока мы не ворвались туда словно спецназ, черт возьми?

Галлахер вздыхает.

– Уверен, насколько это возможно. Этот пакет держали в руках и Диана, и Надин.

– Так что же он хочет сказать? – говорит Сомер. – Что с Фейт так поступила собственная мать? Что ее родная сестра была способна на подобную… подобную…

– Мы не знаем, что они в этом участвовали, – поспешно говорит Галлахер. – В настоящий момент это лишь предположение. Возможно – хотя, следует признать, такое крайне маловероятно, – что нападавший случайно подобрал пакет, выброшенный Эпплфордами.

Однако никто ей не верит, она видит это по лицам. Естественно, чего еще следовало ожидать…

– Ну, одно нам известно, – замечает Бакстер, – а именно местонахождение Дианы Эпплфорд в то утро. Мы знаем, где именно она находилась в тот момент, когда ее дочь подверглась нападению, и это были не огороды на Марстон-Ферри-роуд. И еще не нужно забывать про проклятый фургон – где она его раздобыла, черт побери?

– Не говоря уж про почему, – Эв качает головой. – Во имя всего святого, почему она вообще…

– А Надин всего пятнадцать, – добавляет Куинн. – Не может быть и речи, чтобы она управляла каким бы то ни было транспортным средством – фургоном, легковой машиной, внедорожником, танком «Чифтен»…

– Но она могла быть не одна, ведь так? – Бакстер поворачивается к нему. – Не со своей мамашей – с кем-нибудь еще, постарше, кто и сидел за рулем. А пакет она запросто могла прихватить из дома.

Эв широко раскрывает глаза.

– Ты действительно думаешь, что она могла пойти на такое?.. Господи!

– А как еще можно это объяснить? – Бакстер пожимает плечами.

– Я могу поспрашивать в школе, – вызывается Гис. – Убедиться в том, что в то утро Надин на самом деле была на уроках, как она утверждает.

– Да, займитесь этим, – говорит Галлахер. – Но только аккуратно. Если такое всплывет, на нас небо обрушится, черт возьми.

* * *

Адам Фаули

8 апреля 2018 года

13:10

Я пытаюсь разобраться с электронной почтой, однако есть в больницах нечто такое, отчего мой мозг входит в ступор. Это подобно мышечной памяти – непроизвольный спазм замороженных воспоминаний. Воспоминаний обо всех тех случаях, когда мы возили Джейка в подобные заведения. Когда он причинял себе травмы, когда нам не удавалось его остановить. Сдержанные взгляды, осторожные вопросы. «Такое уже случалось? Мы можем поговорить с вашим лечащим врачом?» По кругу, снова, снова и снова. Все мы парализованы перед лицом того, что не можем объяснить, не надеемся понять.

Я прекращаю попытки работать и бросаю телефон на соседнее кресло. Спящая Алекс ворочается в постели, но не просыпается. Вид у нее умиротворенный – впервые за последние несколько недель. У меня мелькает мысль, не дал ли врач ей успокоительное. На стене напротив телевизор: я беру пульт и включаю его, убрав звук. Идет выпуск местных новостей. Снова прокручивают реконструкцию того, как в последний раз видели Сашу Блейк. Ее подруги, отец, его новая семья. Все это я уже видел, но тогда я готовил ужин, и мысли мои были заняты другим. Сейчас я впервые действительно смотрю.

* * *

Гислингхэм кладет трубку и поднимает взгляд на Галлахер.

– Я разговаривал с директором саммертаунской средней школы. Надин Эпплфорд была на уроках в тот день, когда Фейт подверглась нападению.

– Слава богу…

Однако Гис еще не закончил.

– Вся беда в том, что никто не может сказать, когда именно она пришла в школу. На утреннюю регистрацию Надин опоздала, но в четверть двенадцатого она уже была в школе – в тот день первых уроков у нее не было. Сначала предположили, что она заболела, – знаете, этот кишечный грипп, который в последнее время косит подростков…

– Когда регистрация?

– В восемь пятьдесят. А когда мы в первый раз разговаривали с Дианой Эпплфорд, она сказала, что высадила Надин у школы в восемь с минутами, по дороге на работу.

– Значит, у нее в запасе было больше получаса, и тем не менее на регистрации она не появилась, – задумчиво произносит Галлахер. Она обводит взглядом комнату и находит Эверетт. – Напомните мне, когда именно была похищена Фейт?

Эверетт поворачивается к ней.

– Она вышла из дома ровно в девять, так что это случилось где-то через десять-пятнадцать минут.

– А когда ее подобрал водитель такси?

– В одиннадцать двадцать, – подсказывает Гислингхэм. – Плюс-минус. Но к тому времени нападавшего уже давно не было. Так что, если Надин действительно была причастна к этому, она запросто могла вернуться в школу к началу третьего урока. Ее мог подвезти тот, кто управлял фургоном.

Галлахер поворачивается к карте и снова смотрит на булавки, обозначающие те места, где Фейт живет, где была похищена, где ее обнаружили.

– Итак, мать высаживает ее у школы в восемь с небольшим, там она встречает этого таинственного сообщника, после чего они вместе возвращаются на Райдал-уэй, чтобы перехватить Фейт?

Гис встает и присоединяется к ней. Поколебавшись мгновение, он указывает на обширную территорию саммертаунской средней школы.

– Или она могла направиться к огородам прямиком от школы. Тут не больше полумили.

Галлахер по-прежнему не отрывает взгляда от доски.

– Однако, как ни крути, тут должен быть кто-то еще. И нам просто нужно выяснить, кто это был.

* * *

По дороге они почти ничего не говорят. Версий было много, однако они никак не могли предположить, что им придется вернуться сюда – туда, где все началось.

Сомер останавливается напротив дома, и какое-то время они сидят в машине. Никаких признаков жизни не видно, и Эрике хочется думать, что в доме никого нет. Однако она понимает, что это лишь отсрочит неизбежное.

– Ради бога, что мы скажем Фейт? – говорит Сомер, поворачиваясь к коллеге. – Ей что, и без этого бед не хватает? Мы только разобьем семью.

Эверетт кладет ей руку на плечо.

– Ты видишь все в чересчур мрачных тонах. И даже если произойдет худшее, ты в этом не виновата. К тому же не забывай, что мы еще не установили причастность Надин к этому. Возможно, все это имеет совершенно невинное объяснение.

– О, Эв, только не надо, ты ведь сама все понимаешь…

Эверетт пожимает плечами.

– Откуда у нас может быть уверенность до тех пор, пока мы не спросим? Я знаю только то, что мы должны это сделать, и если кто-нибудь и может помочь Фейт, так это ты.

Они выходят из машины и медленно идут по дорожке. На крыльце Эверетт оборачивается и бросает взгляд на Сомер, затем подносит руку к звонку.

Диана Эпплфорд явно удивляется, увидев их.

– О, здравствуйте, – говорит она. – Мы вас никак не ожидали, это точно. Боюсь, Фейт нет дома. Она у своей новой подруги. Джесс, как там ее.

Эверетт буквально слышит облегчение Сомер. Она слабо улыбается.

– Миссис Эпплфорд, Надин дома?

– Надин? Да, она у себя наверху. А в чем дело – вы хотите с ней поговорить?

– Выяснились кое-какие детали, миссис Эпплфорд. Вы не могли бы попросить Надин спуститься на минутку?

Диана Эпплфорд хмурится.

– Ладно. – Она подходит к лестнице и окликает: – Надин! Ты там?

Они ждут, но наверху полная тишина.

– Надин! – окликает Диана, уже громче. – Милая, ты не могла бы спуститься?

Теперь признаки жизни: скрип кровати, звук открывающейся двери. Через минуту на лестнице появляется Надин. Увидев полицейских, она отшатывается назад. У Эрики в груди все обрывается.

– Что они здесь делают?

– Дорогая, они просто хотят поговорить с тобой. Ты можешь спуститься?

Надин начинает спускаться по лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке.

– В чем дело? – спрашивает она, оказавшись внизу.

– У нас появилась новая информация из криминалистической лаборатории, – говорит Эверетт. – Поэтому нам нужно кое-что проверить и снова поговорить с людьми.

После этих слов Надин заметно успокаивается.

– Ладно, что вы хотите знать?

– Будет лучше, если ты проедешь с нами. Вместе со своей матерью.

– Я не хочу, чтобы она ехала! – быстро говорит Надин. – Я сама справлюсь!

– Что все это значит? – спрашивает Диана Эпплфорд, переводя взгляд со своей дочери на Эверетт. – Вы меня пугаете!

– Нам нужно только быстро переговорить с Надин, миссис Эпплфорд. Много времени это не займет.

Что еще она может сказать? «Возможно, ваша дочь пробудет у нас всю ночь»? «Все это выглядит очень серьезно»?

– Я поеду одна, – упрямо говорит Надин. – Я не хочу, чтобы мама ехала со мной. Я не ребенок!

– Слушай, сходи за курткой, а потом мы это обсудим.

Надин колеблется, затем разворачивается и поднимается обратно наверх.

* * *

Протокол допроса Надин Эпплфорд, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд, 8 апреля 2018 года, 18:15

Присутствуют: детектив-инспектор Р. Галлахер, детектив-констебль В. Эверетт, мисс С. Роджерс (представитель опеки)

Р.Г.: Для протокола: мисс Салли Роджерс присутствует как представитель опеки, защищающей интересы несовершеннолетней мисс Эпплфорд. Надин не задержана; ей сообщено о том, что она может в любой момент позвать свою мать и адвоката. В настоящий момент миссис Диана Эпплфорд находится в соседнем помещении. Итак, Надин, наверное, ты гадаешь, почему ты здесь.

Н.Э.: (Молчание.)

Р.Г.: Что ж, я тебе скажу. Мы провели новые анализы пластикового пакета, которым душили твою сестру. На нем обнаружены следы ДНК.

Н.Э.: (Молчание.)

Р.Г.: У тебя есть мысли насчет того, чьи эти ДНК могут быть?

Н.Э.: (Отводит взгляд.) Откуда мне знать?

Р.Г.: Ты абсолютно уверена в этом?

Н.Э.: Послушайте, оставьте меня в покое – я же сказала вам, что не знаю.

Р.Г.: Боюсь, знаешь, Надин. Не ведаю, много ли тебе известно о ДНК, но, в частности, по ним можно узнать пол человека. Также можно узнать, являются ли два человека родственниками. Так вот, мы провели дополнительные тесты и выяснили, что двое из тех, кто держал этот пакет, являются близкими родственниками. Практически наверняка это мать и дочь.

Н.Э.: (Сплетает руки.) И что с того?

Р.Г.: Ты не знаешь, к. то эти мать и дочь?

Н.Э.: Я же вам сказала: ко мне это не имеет никакого отношения! Не могу понять, зачем вы все это у меня спрашиваете.

Р.Г.: (Протягивает лист бумаги.) Это результаты теста, Надин. И они показывают – без малейшей вероятности ошибки, – кто эти мать и дочь. Это ты, Надин. Ты и твоя мама.

Н.Э.: Нет, неправда… этого не может быть! Криминалисты ошиблись!

Р.Г.: Как я уже говорила, боюсь, вероятность ошибки исключена. Поэтому я снова спрошу у тебя: ты можешь рассказать нам, что случилось с твоей сестрой?

Н.Э.: (Возбуждается.) Я же вам сказала – это была не я!

Р.Г.: Ты не можешь объяснить, почему этот конкретный пакет в конечном счете использовался при нападении на твою сестру?

Н.Э.: Откуда мне знать? Наверное, кто-то его подобрал… мало ли что?

Р.Г.: Ты должна понимать, что вероятность этого крайне Мала…

Н.Э.: Я же вам сказала – я не знаю…

Р.Г.: Надин, где ты была в то утро, когда на Фейт напали?

Н.Э.: В школе. Я вам уже говорила.

Р.Г.: У кого-либо из твоих знакомых есть фургон?

Н.Э.: Нет.

Р.Г.: Универсал, внедорожник – что-либо подобное?

Н.Э.: Нет.

Р.Г.: У тебя хорошие отношения со своей сестрой?

Н.Э.: При чем тут это?

Р.Г.: Когда я была в твоем возрасте, временами мне хотелось выцарапать своей сестре глаза. Она просто жутко выводила меня из себя. У тебя никогда не возникало такого чувства?

Н.Э.: Нет.

Р.Г.: Даже несмотря на то, что из-за сестры тебе пришлось переменить школу? Даже несмотря на то, что из-за нее ты лишилась всех своих подруг? Представляю, как тебе было плохо.

Н.Э.: Да не так уж и плохо. К тому же теперь у меня уже есть новые подруги.

Р.Г.: Фейт очень переживала по поводу нападения, так?

Н.Э.: Ну да, и что с того?

Р.Г.: Ей очень плохо с тех пор.

Н.Э.: Наверное.

Р.Г.: Уверена, ты этого не хотела.

Н.Э.: Я этого не делала – я вам уже говорила! Я не имею к этому никакого отношения. (Вот-вот расплачется.) Почему вы спрашиваете у меня обо всем этом дерьме?

Р.Г.: Мы поговорили у тебя в школе, и нам сказали, что в то утро, когда напали на твою сестру, тебя не было на регистрации. Нам сказали, что в 11:15 ты пришла на урок географии, но никто не знает, где ты была до того. Ты можешь это объяснить?

Н.Э.: (Молчание.)

Р.Г.: Надин, ты была на огородах? Ты причастна к тому, что произошло с твоей сестрой?

Н.Э.: (Молчание.)

В.Э.: Надин, зачем тебе принимать на себя всю вину? Мы знаем, что был еще кто-то. Тот, кто управлял фургоном. Кто это, Надин? Почему ты его выгораживаешь?

Н.Э.: (Обращаясь к представителю опеки.) Я теперь могу идти домой?

Р.Г.: К сожалению, Надин, не можешь. Пока что. Но если ты хочешь, мы можем сделать небольшой перерыв.

С.Р.: По-моему, это очень хорошая мысль.

Допрос прерван в 18:35.

* * *

– Это было все равно что смотреть ту штуку по телику, – говорит Куинн. – Как там она называется? Где нужно определить, кто лжет.

– «Блеф-клуб», – подсказывает Сомер.

– Но я ведь прав, да? – продолжает Куинн, поворачиваясь к ней. – Пусть вслух она ничего не сказала, но зато язык ее жестов работал на полную громкость. Если б она была Пиноккио, черт возьми, ее нос отрос бы до долбаного Бирмингема!

– Пусть так, – мрачно произносит Гислингхэм, – но язык тела не скажет нам, кто сидел за рулем фургона, а нам нужен он.

* * *

В Блэкберд-Лейс идет дождь. Сильный, настойчивый, обескураживающий дождь, от которого окрестности кажутся еще более унылыми. Эверетт оставляет свой «Мини Купер» под фонарным столбом – она знает, что к чему, – затем поднимает воротник и бегом преодолевает несколько ярдов до дома Бразертонов. Дверь долго не открывается.

– Что вам угодно? – спрашивает старик. Он все в тех же бежевых штанах, но теперь у него на поясе фартук, а на левой руке – варежка-прихватка. – Эшли нет дома.

– Извините, мистер Бразертон, что беспокою вас. Я только хотела задать вам один вопрос. Вам – не Эшли.

Старик долго смотрит на нее.

– Это «официальный» вопрос?

Эверетт слегка краснеет. Потому что старик прав: она никому не сообщила о том, что едет сюда. Констебль печально усмехается.

– Не совсем.

– И ответ на него поможет упрятать Эша за решетку?

– Нет, – поспешно возражает Эверетт. – Нет, уверена в этом. Наоборот, он может ему помочь.

Старик отступает назад.

– В таком случае вам лучше зайти в дом. А то вы встретите здесь свою смерть.

* * *

Сомер не сразу находит нужный адрес. Особенно в темноте, в сильный дождь. Однако в конце концов она подъезжает к современному жилому зданию недалеко от Иффли-роуд. Взглянув на номер квартиры, шлепает по залитой водой дорожке к подъезду. Нажимает кнопку, и с треском оживает домофон.

– Кто там?

– Эрика Сомер. Это Джесс?

Пауза.

– Кто дал вам этот адрес?

– Мать Фейт. Она сказала, что сегодня вечером Фейт отправилась к тебе в гости. Она здесь?

Дверь открывается, и выходят две девушки, укутанные в модные куртки с отороченными мехом капюшонами, в резиновых сапогах. Обе смеются. Сомер так и подмывает проскользнуть в подъезд у них за спиной, пока не закрылась дверь, но она заставляет себя остаться на месте: ей нужно, чтобы Джесс и Фейт были полностью уверены в себе.

Она возвращается к домофону.

– Я просто хотела проверить, как дела у Фейт.

После некоторого молчания щелкает язычок замка.

– Заходите.

Квартира на последнем этаже. Лифт не работает, поэтому Эрика, приближаясь к нужной площадке, сбавляет скорость. Однако дверь впереди уже открыта. Там стоит Джесс. Времени всего девять вечера, но она уже в пижаме и длинном пестром халате, судя по виду, когда-то бывшем мужским.

При виде Сомер Джесс поднимает брови.

– Нам нужно прекратить эти встречи.

В одной руке у нее кружка. Над ней поднимается пар. Однако это не кофе, а какие-то травы, терпкие.

– Как она? – спрашивает Сомер.

– Не очень, – морщится Джесс.

Они говорят вполголоса. Словно в квартире находится больной.

– Минут двадцать назад звонила ее мать, – продолжает Джесс. – Она сказала, что вы задержали Надин – арестовали ее.

– Сожалею – у нас не было выбора, – Сомер вздыхает. – С теми уликами, которые у нас теперь есть.

– До этого Фейт была еще ничего, но с тех самых пор она не перестает плакать. Не может поверить в то, что Надин с ней так поступила.

– Мы этого не знаем. Пока что не знаем.

Джесс пожимает плечами.

– Наверное, вы считаете такое возможным, иначе не допрашивали бы ее. У вас есть сестра?

Эрика колеблется, затем кивает.

– Да. Вообще-то есть.

– Ну тогда вы сами все понимаете. Как бы вам понравилось такое?

* * *

– Имени ее я не знаю, – говорит мистер Бразертон, вытаскивая чайный пакетик из кружки и бросая его в мусорное ведро.

– Но у Эшли есть подруга?

Старик презрительно фыркает.

– Скорее, была, если хотите знать мое мнение. По-моему, с тех пор как все это началось, он ее больше не видел.

От чуткой «антенны» Эверетт это не укрывается. Возможно, тут ничего нет, но с другой стороны…

– Как ее зовут? – спрашивает она, принимая предложенную кружку.

– Понятия не имею. Сюда он девиц не приводит.

У Эверетт внутри все обрывается.

– Значит, вы ее ни разу не видели?

Старик шарит в буфете и достает печенье с изюмом. Эверетт старается не думать о том, сколько времени пакет пролежал там.

Старик шаркает к столу и садится.

– Если честно, я видел ее раза два, издалека. Где-то пару месяцев назад, точно. Но она стояла спиной ко мне. Темные волосы, длинные.

«То есть это может быть кто угодно, – думает Эверетт. – В том числе и Надин Эпплфорд».

– Но одно я точно помню, – продолжает старик, протягивая ей печенье. – Эш учил ее водить.

* * *

Сомер усаживается в кресло напротив Фейт. Та обхватила колени руками, положив на них щеку. На плечах у нее вафельное полотенце.

– Как ты? – мягко спрашивает Эрика.

Ответа нет. Сомер видит у девушки на лице слезы.

– Я просто пришла проведать, узнать, как у тебя дела. К сожалению, в настоящий момент я мало что могу тебе сказать.

Кажется, только сейчас Фейт замечает ее присутствие. Она поднимает голову и вытирает глаза.

– Мама сказала, пакет был из нашего дома.

– Знаю, – Эрика вздыхает. – Мы по-прежнему не можем это объяснить. К сожалению, Надин почти ничего не говорит.

Фейт снова роняет голову. Сомер даже представить себе не может, что это такое: обнаружить, что человек, который вроде бы любит тебя, тебя предал. Причем так зло, так расчетливо, так жестоко…

– Ты знаешь кого-нибудь из друзей Надин?

Фейт поднимает на нее взгляд и молча качает головой.

– Ты не знаешь, у кого-нибудь из них есть фургон? Любая машина, которая могла быть той, в которой тебя везли?

Еще одно едва заметное покачивание головой, слезы потекли снова. Фейт начинает раскачиваться из стороны в сторону, крепче стиснув колени.

– Извини, Фейт, но я должна была задать этот вопрос.

Джесс подсаживается на диван к Фейт и ласково обнимает ее за плечо.

– Я сейчас приготовлю что-нибудь поесть, – шепчет она. – Гамбургер с сыром, как ты любишь.

Фейт никак не откликается на эти слова, но руку с плеча не сбрасывает.

Когда Сомер несколько минут спустя останавливается у входной двери и оборачивается, подруги по-прежнему сидят в той же самой позе; единственными звуками являются стук дождя в окно и тихое шипение газа в плите.

* * *

Отправлено: пн. 08/04/2018, 21:55

Важность: высокая

От: DCVerityEverett@ThamesValley.police.uk

Кому: DIRuthGallagher@ThamesValley.police.uk

Тема: Эшли Бразертон – СРОЧНО

Что-то не давало мне покоя насчет всей этой штуки с Надин, поэтому я просто снова отправилась к деду Эшли. Он мне сказал, что у Эшли была подруга, которую тот учил водить. На стоянках, на площадках. Имени ее мистер Бразертон не знает, он лишь дал туманное описание ее внешности, но по тому, что он сказал, это определенно могла быть Надин.

Только из того, что ей всего пятнадцать лет и у нее нет прав, еще не следует, что она физически не могла управлять фургоном. А если она подруга Эшли, то также должна была знать о запасном ключе у двери черного входа.

На мой взгляд, возможно, в то утро, когда Фейт подверглась нападению, Надин приехала туда на автобусе и «одолжила» фургон, пока Эшли и его дед были на похоронах. Времени у нее было очень-очень мало, но, полагаю, она могла уложиться. А в тот день мистер Бразертон и Эшли поставили фургон на соседней улице, чтобы оставить место для катафалка, что упростило задачу забрать его незаметно.

Понимаю, все это большая натяжка, но такое осуществимо. Помните, что сказала свидетельница про водителя, низко натянувшего на лицо кепку? Если за рулем сидела Надин, в этом был большой смысл. Она не хотела, чтобы увидели ее возраст.

У нас также будет очевидец. Хорошее объяснение тому, почему Надин отказывается назвать своего сообщника: она просто не может этого сделать, поскольку никакого сообщника не было и в помине.

В. Э.

* * *

– Констебль Эверетт? Это Рут Галлахер. Я только что получила ваше сообщение.

Галлахер стоит на светофоре в Саммертауне. Она не знает, что Эверетт всего в какой-нибудь сотне ярдов от нее, свободной рукой вываливает в миску из банки кошачий корм.

– Это была чертовски остроумная догадка – вы молодец!

– Спасибо. Меня вдруг осенило: если фургон Эшли действительно кто-то брал, почему не его девушка? Почему не Надин?

– Но относительно времени вы правы – ей нужно было просто волшебным образом успеть на автобус. Причем в обе стороны: она должна была не только забрать фургон из Блэкберд-Лейс, но и пригнать его обратно, после чего еще вернуться в школу.

– Понимаю, но там всего пять миль – такое возможно. Впритык.

– Ну, может быть, нам придется проверить это самим, но всему свой черед. Вы уже говорили с Эшли?

Галлахер слышит на заднем плане тихое завывание – но это не ребенок, а, скорее, кошка. И очень настойчивая.

– Я пыталась, – говорит Эверетт, чуть повышая голос, – но поскольку он не может работать с порезанной рукой, он уехал с друзьями в Блэкпул. А на звонки, к сожалению, он не отвечает.

– Вы не просили его деда помочь вам? Эшли скорее ответит ему, чем на звонок с незнакомого номера.

– Да, мы звонили, но попали на голосовую почту. Однако не волнуйтесь, мистер Бразертон обещал завтра утром перезвонить снова. И если понадобится, я отправлюсь к нему и прослежу, как он это сделает.

* * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

08:25

Когда я приезжаю в больницу, Алекс еще спит. Я сажусь у изголовья ее постели, она шевелится и открывает глаза. И улыбается, той сладостной медленной первой улыбкой нового дня, от которой у меня переворачивается сердце.

– Разве вы сейчас не должны быть на работе, детектив-инспектор Фаули?

– Полагаю, социальные службы нашего района какое-то время смогут обойтись и без меня.

Вчера было выступление в клубе общества глухих о том, как полиция работает со свидетелями-инвалидами, сегодня будет рассказ о профессии в средней школе Каттлслоу. Все это очень важно, и кто-то должен этим заниматься. Вот только я бы предпочел, чтобы этим занимался кто-нибудь другой.

Алекс медленно усаживается в постели, натягивая на себя одеяло. Инстинктивно, не задумываясь. Словно защищая ребенка, даже от меня. Из коридора доносится грохот тележки с завтраками.

Я наклоняюсь к Алекс и беру ее руку.

– Долго задержаться не смогу, однако еще вернусь, как только освобожусь.

Алекс снова улыбается, но теперь это слабая, грустная улыбка.

– Это просто издевательство, ты не находишь? Все эти годы я хотела, чтобы ты не задерживался на работе допоздна, – и вот ты каждый день возвращаешься домой рано, а виновата в этом я.

– Ты тут не виновата, и, если повезет, долго так не продлится. До меня дошли слухи, что Рут Галлахер близка к тому, чтобы задержать виновного в убийстве Саши Блейк. Это один из учителей школы. И даже если это он, в конце девяностых он жил на севере Уэльса, поэтому никак не может быть подозреваемым по делу Пэрри, которого мы пропустили. Так что постарайся выбросить это из головы, хорошо?

– Она тебе нравится, да? – спрашивает Алекс. – Эта Рут Галлахер.

– Да, нравится. Она хорошо делает свое дело, но не выставляет это напоказ. И ей удалось заставить ребят делать то, что она хочет, без того, чтобы их ломать. А это непросто.

– Даже Куинна? – спрашивает Алекс.

– Даже Куинна. Вероятно, потому, что дома у Галлахер есть сын-подросток, и она просто перенесла на Куинна технику общения с ним.

Мы обмениваемся улыбками. Я убеждаю себя в том, что на щеках Алекс чуть больше румянца, и, возможно, это действительно так.

Я встаю и напоследок еще раз сжимаю ей руку.

– Адам! – окликает меня Алекс, когда я уже у самой двери. Однако, когда я оборачиваюсь, я вижу, что она передумала. – Так, пустяки. Подождет.

* * *

– Вот насколько далеко нам удалось продвинуться, – говорит Рут Галлахер. – Эверетт получает «отлично», однако до тех пор, пока мы не поговорим с самим Эшли, это только предположения.

Идет утреннее совещание, и в оперативном штабе собрались все. Предчувствие чего-то важного буквально осязаемое, как запах кофе из офисной кофеварки. Возможно, наконец удастся расколоть это проклятое дело.

– Что говорит Надин? – спрашивает Гислингхэм.

– Ничего, – отвечает Галлахер. – Тут никаких сюрпризов. Хотя ее мать утверждает, что, во-первых, никогда не слышала ни о каком Эшли Бразертоне, и, во-вторых, никакого кавалера у Надин нет. Что, как подтвердит любой родитель подростка, не имеет никакой доказательной ценности. Однако дело обстоит именно так, и поскольку больше у нас ничего нет, мне не остается ничего другого, кроме как выпустить Надин под поручительство матери и отправить домой.

Куинн поднимается на ноги и проходит к доске. У него единственного настоящий кофе, купленный в кафе, тут также никаких сюрпризов. Он смотрит на фотографии, затем оборачивается к остальным.

– Ну, если хотите знать мое мнение, тут мы поперли не в ту степь.

«У тебя никто не спрашивал», – думает Эверетт, чувствуя, как шерсть у нее встает дыбом. Как это в духе Куинна – ставить палки в колеса, черт побери…

– Почему вы так считаете? – ровным голосом спрашивает Галлахер.

– Ну вы только посмотрите на нее – я имею в виду Надин. Эшли Бразертон превосходит ее на целую голову. Он бы даже взгляд на ней не остановил!

После этих слов в комнате волнение. Наверное, кто-то думал то же самое, однако вслух это высказал только Куинн.

Галлахер поднимает бровь.

– В нашем ремесле я хорошо усвоила одно, констебль Куинн: если в расследовании полагаешься на свои личные предположения, скорее всего, очутишься в полном дерьме.

Сомер и Эверетт переглядываются между собой: им еще не приходилось работать с инспектором-женщиной, но в этом определенно есть свои преимущества.

– Итак, все ясно? – Галлахер обводит взглядом присутствующих. – Невзирая на сомнения констебля Куинна, мы будем исходить из предположения, что связь между Надин и Эшли Бразертоном существует, – до тех пор, пока не будет доказано обратное. И параллельно мы также проверим, могла ли девушка физически добраться первого апреля до Блэкберд-Лейс и обратно и вернуться к уроку географии. Тому, кто сам вызовется проверить автобусы, в награду шоколадное печенье, в противном случае я сама выберу жертву.

* * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

10:08

Я замечаю ее, как только сворачиваю на стоянку. Ее трудно не заметить в любой обстановке, особенно здесь. Она просто стоит у входа, с перекинутой через плечо сумкой, длинные золотисто-каштановые волосы забраны в озорной хвостик. Ботфорты выше колена со шнуровкой спереди и юбка, доходящая лишь до середины бедра. Она дважды смотрит на часы за то время, пока я запираю машину. И затем замечает меня.

– Инспектор Фаули, – говорит она, быстро направляясь ко мне. В ее голосе нет вопроса, повышающегося тона. Она знает, кто я такой.

– Я занят. Поговорите с пресс-секретарем.

Она останавливается, прямо у меня на пути.

– Уже говорила. Он мне ничего не сказал.

– Ну, я также вам ничего не скажу. Я больше даже не веду это дело. Как вам прекрасно известно.

Я иду дальше, и она следует за мной.

– Однако вы по-прежнему к нему причастны – если убийца будет найден, это окажет прямое воздействие на дело Пэрри. Вот над чем я работаю…

– Послушайте, мисс?..

– Боуэн. Николь Боуэн.

– Расследованием занимается инспектор Галлахер. Поговорите с ней.

Она корчит гримасу.

– Говорила. Она послала меня в задницу. Открытым текстом.

Я не могу сдержать скупую улыбку. Затем замечаю за спиной у Николь Боуэн, как включает поворотник и сворачивает с дороги машина. Это красный «Ягуар»-купе, который, как мне кажется, я уже видел. Догадка перерастает в уверенность, когда я вижу, кто за рулем. Это Виктория Паркер, мать Изабель. И мне не хочется, чтобы чертова Николь Боуэн с ней встретилась.

Я разворачиваюсь и иду дальше, однако Боуэн не отстает от меня.

– До меня дошли слухи, – говорит она. – Говорят, вы кого-то задержали. По делу об убийстве Блейк.

Я останавливаюсь и разворачиваюсь к ней лицом.

– Кто вам это сказал?

Она делает ко мне шаг.

– Говорят, это один из учителей. Грэм Скотт, кажется?

Я не успеваю совладать со своим лицом – Боуэн видит, что удар пришелся в цель. В противоположном конце стоянки Виктория Паркер запирает машину и направляется ко мне.

– Значит, это правда, – говорит Боуэн, глядя мне в глаза. И я мысленно отмечаю: этой женщине нужно научиться сохранять лицо бесстрастным, если она хочет сделать карьеру в криминальной журналистике – эта понимающая усмешка выведет из себя любого полицейского.

– Послушайте, мисс Боуэн, меня ждут дела. Я не могу стоять здесь и выслушивать какие-то дикие, ничем не подкрепленные домыслы. Если вы не хотите лишиться своей работы, даже не думайте о том, чтобы вынести все это на широкую публику или упомянуть в своем долбаном фильме. Я ясно выразился? Вот и хорошо. А теперь прошу меня извинить.

Должно быть, на этот раз в моем лице что-то есть, потому что Боуэн больше не пытается меня преследовать. Виктория Паркер остановилась у входа и поднимает бровь при моем приближении.

– Какие-то проблемы?

– Пресса, – кратко отвечаю я. – К сожалению, в нашем ремесле от этой напасти никуда не деться. Мы чем-нибудь можем вам помочь?

– Это ужасное происшествие с Сашей Блейк – мельница слухов в школе вращается с бешеной скоростью… – Она смущается. – Я хочу сказать, обыкновенно я не сплетничаю у ворот, но я тут говорила с матерью Лии Уэддел и вдруг подумала… хочу сказать, я начисто об этом забыла, но… – Она заливается краской. – Извините, я перескакиваю с одного на другое, да? Вероятно, это ничего не значащий пустяк…

– Миссис Паркер, в своем ремесле я четко уяснил одно: если человек потрудился приехать в полицейский участок, крайне редко речь идет о «ничего не значащем пустяке». Поэтому предлагаю пройти внутрь, вы объясните мне, в чем дело, а я найду, кому вы это расскажете.

– А с вами поговорить я разве не могу? – Виктория Паркер широко раскрывает глаза.

– Официально – нет, – я качаю головой. – Я больше не занимаюсь этим делом. Но есть сержант Гислингхэм, и есть констебль Сомер, если вы предпочитаете говорить с женщиной…

Она колеблется, затем кивает.

– Хорошо. Но у меня есть всего полчаса. Я сказала Изабель, что поеду в супермаркет. Мне не хотелось бы, чтобы она узнала о моем визите сюда.

* * *

В конечном счете Галлахер не приходится ни на кого сваливать проверку автобусов, потому что Асанти вызывается сам. Под волну усмешек и «любимчик», произнесенное Куинном так, что слышно всем. Однако Асанти не обращает на это внимания. Он всегда питал здоровое уважение к свободному от предрассудков эгоизму. К тому же дождь наконец прекратился, и прогулка на свежем воздухе весьма кстати.

Асанти оставляет машину в переулке рядом с саммертаунской средней школой и идет пешком к автобусной остановке. Автобус в город будет через пять минут.

* * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

10:26

Когда я открываю дверь в оперативный штаб, Гислингхэм стоит у доски, что-то рассказывая. Ребята столпились вокруг него. Все стоят. Поверьте мне – как мгновенный индикатор общего настроения в расследовании, соотношение сидящих и стоящих обыкновенно является очень надежным. «Встать и за дело» – это не просто расхожий штамп. Только не в нашем ремесле.

Головы оборачиваются, ребята понимают, что это я.

– Сэр, мы просто разбирали последние факты… – начинает Гислингхэм.

Я прохожу к доске.

– Прошу прощения за то, что ворвался без приглашения, но это не терпит отлагательств. Внизу ждет свидетельница, которая хочет сделать заявление.

Гислингхэм хмурится.

– Заявление о чем?

– О Саше Блейк. И Грэме Скотте.

* * *

Протокол допроса Грэма Скотта, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд, 9 апреля 2018 года, 11:52

Присутствуют: детектив-констебль Г. Куинн, детектив-констебль А. Бакстер, миссис Д. Оуэн (адвокат)

Д.О.: Полагаю, у вас было достаточно времени, чтобы проверить алиби моего клиента, поэтому я теряюсь в догадках, что все это значит.

Г.К.: Продуктовый магазин на Черуэлл-драйв предоставил нам чеки за утро 1 апреля, и мы удостоверились в том, что ваш клиент действительно купил там пакет молока в 9:16.

Д.О.: Из чего следует, что он не мог совершить нападение на Фейт Эпплфорд. Вы получили результаты криминалистической экспертизы его машины?

Г.К.: Получили.

Д.О.: И?.. Ради всего святого, констебль, это все равно что вырывать зубы.

Г.К.: В машине мистера Скотта не обнаружено никаких следов Фейт Эпплфорд или Саши Блейк.

Г.С.: (Хлопает руками по столу.) Ну вот – что я вам говорил, – я не имею к этому никакого отношения…

Д.О.: В таком случае, может быть, вы соблаговолите объяснить, что мы здесь делаем?

Г.К.: Это связано с другим происшествием. Тем, которое произошло за несколько дней до гибели Саши.

Г.С.: Не понимаю, о чем идет речь.

Г.К.: Мистер Скотт, где вы находились утром в субботу, 17 марта, приблизительно в 10:45?

Г.С.: Понятия не имею, черт возьми!

Г.К.: Вы уверены? Вы не помните, что в то утро находились на Уолтон-стрит, проходящей перед зданием школы Блаватника[324]? Просто у нас есть свидетельница, которая видела вас там.

* * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

12:17

Когда я открываю дверь, Сомер уже в комнате, смотрит на видеомонитор.

– Извини, я не знал, что здесь кто-то есть.

Меня также не должно быть здесь, о чем, уверен, известно Сомер. Кажется, она хочет что-то сказать, однако в последний момент решает промолчать. Я подхожу к монитору и хмурюсь.

– Допрос проводят лишь Куинн с Бакстером? Галлахер не захотела присутствовать?

Я оглядываюсь на Сомер и замечаю, что та стала пунцовой.

– Ой, – говорит она, – разве инспектор Галлахер вам не говорила?

– О чем?

– Мы исключили Скотта. В его машине нет ДНК – ни Фейт, ни Саши. Это был не он.

Я отворачиваюсь к экрану, чтобы Сомер не видела мое лицо. Понимаю, Галлахер сделала это неумышленно, но никому не нравится выглядеть идиотом. Особенно перед своей командой. Моей командой. Не командой Галлахер – моей. Той, которая должна будет работать под моим началом после того, как она заберет свои папки в отдел особо опасных преступлений.

– Уверена, она собиралась вам сказать. Просто… ну… сегодня с самого утра какое-то сумасшествие.

– Все в порядке, Сомер. Честное слово. – Но я не оборачиваюсь к ней. И не собираюсь оборачиваться. По крайней мере до тех пор, пока не почувствую, как схлынул приливший к лицу жар. Но тут до меня доходит то, что в буквальном смысле у меня перед глазами, и я поворачиваюсь к Сомер.

– Подожди, я что-то не понимаю. Если Галлахер исключила Скотта, с какой стати вы вообще тратите время на допрос?

На этот раз она не отводит взгляд.

– Возможно, инспектор Галлахер решит предъявить ему обвинение в домогательстве.

Я хмурюсь.

– Даже несмотря на то, что девушка, которую он преследовал, умерла? Доказать это будет очень непросто.

– Понимаю, сэр, но инспектор Галлахер обеспокоена тем, что Скотт может снова взяться за это. А если учесть, что он учитель… – Сомер пожимает плечами. – Инспектор Галлахер надеется на то, что показаний миссис Паркер будет достаточно нам для возбуждения дела.

Все это вполне разумно. Вот только слово «нам» по-прежнему причиняет боль. Потому что я не причастен к этому, даже несмотря на то, что Виктория Паркер приехала именно ко мне. Теперь это «они» и «я», а не «мы».

Сомер снова поворачивается к монитору и вздыхает.

– Но даже со свидетельницей дело будет из серии «он сказал – она сказала».

Я по-прежнему не отрываю взгляда от экрана. Затем медленно говорю:

– Позвони в школу Блаватника. И попроси записи камер видеонаблюдения.

* * *

Г.К.: Итак, мистер Скотт, теперь вы вспомнили?

Г.С.: Полагаю, я действительно мог там находиться. Я частенько езжу за покупками в Джерико.

Г.К.: Как я уже говорил, это было перед зданием школы Блаватника. Вы знаете, о чем я говорю, так?

Г.С.: Разумеется, знаю…

Д.О.: Какое это имеет значение, констебль?

Э.Б.: В то утро наша свидетельница видела мистера Скотта перед этим зданием. Он сидел в своей машине.

Д.О.: Закон не запрещает сидеть в своей машине. Или же она стояла под запрещающим знаком? У вас иссякли варианты, и вы опустились до мелких нарушений ПДД?

Г.К.: По словам нашей свидетельницы, в то утро Саша Блейк также находилась на Уолтон-стрит. Но вам это уже было известно, мистер Скотт, не так ли?

Г.С.: Я же вам сказал – по выходным я частенько бываю там.

Г.К.: Наша свидетельница сидела в кафе прямо напротив школы Блаватника, ждала свою дочь. Она сидела у окна и запомнила, как машина, в точности такая же, как у вас, остановилась на противоположной стороне улицы. И давайте взглянем правде в глаза: речь идет не о каком-нибудь безликом «Форде Мондео», правильно? Вашу машину трудно с чем-нибудь спутать.

Д.О.: И все-таки она не единственная в своем роде. Ваша свидетельница смогла установить личность того, кто сидел за рулем? Потому что, должна вас предупредить, я сильно в этом сомневаюсь.

Г.К.: О, она его узнала, не волнуйтесь. Потому что уже встречалась с ним, и неоднократно. Он преподает ее дочери.

Д.О.: (Пауза.) Тем не менее…

Г.К.: Так что давайте вернемся к первому вопросу, мистер Скотт, хорошо? Где вы находились утром в субботу, 17 марта?

* * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

12:56

– Запись прислали сразу же, – говорит Сомер, открывая файл на компьютере и прокручивая его до нужного места. – Бакстер долго пускал слюнки, увидев это цифровое совершенство.

И я понимаю почему. Изображение не просто с высоким разрешением, оно полноцветное: можно различить черты лица, его выражение. Камера направлена вдоль широкой площадки перед зданием школы Блаватника и участком Уолтон-стрит непосредственно напротив. В нижнем левом углу тикает время – дата 17.03.18.

Сомер включает воспроизведение и перематывает вперед на 10:04. Двое студентов оживленно разговаривают перед дверями школы Блаватника. На противоположной стороне старик толкает по тротуару тележку с покупками. Он буквально согнулся пополам, голова повернута в сторону, чтобы видеть, куда он идет. А в кафе напротив Виктория Паркер стоит в очереди к стойке, после чего усаживается за столиком у окна. Достает телефон и тычет пальцем в экран, то и дело поднимая взгляд, чтобы осмотреть улицу. В 10:14 на противоположной стороне останавливается светло-синий «Моррис Трэвеллер». Водитель глушит двигатель, но из машины не выходит. Оглядевшись по сторонам, раскрывает журнал.

– Свежий номер «Любительской слежки», вне всякого сомнения, – мрачно бурчу я.

Сомер оглядывается на меня, но ничего не говорит.

Она снова проматывает изображение вперед, затем останавливается. Мы видим, как с левой стороны появляется девушка.

– Это Саша, – говорит Сомер. – Судя по всему, идет из центра.

Мы смотрим, как девушка пересекает улицу напротив кафе, закинув на плечо розовый портфель. На ней отделанная бахромой куртка, небольшая круглая шапочка и черные полусапожки. На таком расстоянии, с волосами, забранными под шапочку, она пугающе напоминает Сомер, что, судя по ее лицу, не укрылось и от самой Эрики. Виктория Паркер поднимает взгляд, и я понимаю, что она сказала нам абсолютную правду: она действительно видела Сашу в тот день и видела Грэма Скотта.

Мы перематываем назад и смотрим снова, затем еще раз. Смотрим, как Саша лавирует между машинами и направляется прямиком в школу Блаватника, полностью исчезая из вида под камерой. И всякий раз мы отчетливо видим, как мужчина в машине опускает журнал и пристально смотрит на девушку. Через какое-то мгновение с той же стороны, откуда пришла Саша, появляются Изабель, Лия и Патси. Они останавливаются перед кафе. Виктория Паркер встает и собирает свои вещи.

Сомер нажимает на паузу и оборачивается ко мне.

– Так, – говорю я. – На месте адвоката Скотта я бы настаивал на том, что это чистая случайность. Он не преследовал ее, даже не подошел к ней, просто невинно покупал продукты и вдруг – бац! – появилась она.

– Но это же не так, – возражает Сомер. – Скотт ничего не покупает. Он даже не выходит из машины. Он здесь с одной-единственной целью – увидеть Сашу Блейк.

– Если это так, все было спланировано заранее, правильно?

Сомер кивает.

– Так откуда Скотт узнал, что Саша будет там? Конкретно в этом месте, конкретно в это время?

– На самом деле у меня, кажется, есть на это ответ. – Она берет телефон и открывает страничку в Интернете. – Я быстро проверила сайт школы Блаватника и выяснила, что в тот день она была открыта для широкой публики. Семинар «Искусство и власть во Флоренции эпохи Возрождения». Именно о таком событии Скотт мог упомянуть Саше. Он уже признался в том, что «поощрял» ее, чертов извращенец.

Но я слушаю ее рассеянно. Я уже перемотал запись назад и снова ее просматриваю.

– Вот, – говорю, останавливая воспроизведение и указывая на экран. – Видишь?

Судя по всему, Сомер ничего не заметила, потому что склоняется к монитору.

– Прямо перед тем, как Саша переходит улицу. Вот эта женщина, катящая велосипед.

На вид ей лет пятьдесят – пятьдесят пять, у нее длинные светлые волосы и бирюзовая куртка. Она идет навстречу Саше, так что в какой-то момент они непременно должны столкнуться на заполненном людьми тротуаре. Через мгновение женщина внезапно останавливается и куда-то смотрит, удивленная, напуганная, затем оборачивается и оглядывается на Сашу, переходящую улицу. После чего, тряхнув головой, идет дальше.

– Она смотрит на Скотта? – спрашивает Сомер.

– Не думаю. Он на противоположной стороне улицы, и сомнительно, чтобы он находился в поле ее зрения. И он просто сидит в машине – нет ничего такого, чтобы вызвать подобную реакцию.

Сомер пристально всматривается в экран.

– Виктория говорит по телефону… она ничего не видела. Черт!

– Сомневаюсь, чтобы она вообще могла что-либо увидеть – только не из кафе. Ракурс не позволяет.

– Наверное, можно попытаться найти эту женщину с велосипедом, – начинает Сомер, – вот только по прошествии такого времени сделать это будет очень нелегко…

– В этом нет необходимости. Что бы ни видела эта женщина, это должно было быть прямо перед входом в издательство Оксфордского университета. Готов поспорить, там тоже есть камеры видеонаблюдения.

* * *

Впервые за неделю по-настоящему сухо, и Урсула Холлис решает этим воспользоваться. Уже несколько дней она не заходила дальше конца улицы, и ее начинает мучить клаустрофобия. Ее престарелый лабрадор не то чтобы жаловался, но обоим уже пора сметать с себя паутину. Урсула снимает с вешалки у двери поводок и улыбается, увидев, как собака с трудом поднимается на лапы. Можно услышать, как она тяжко вздыхает.

– Ну же, Бруно, все не так уж и плохо. Просто сходим до «Викки-Армс» и обратно. Если повезет, даже встретим кроликов.

Бруно уже давным-давно ни за кем не гоняется, тем более за кроликами. Его морда цвета шоколада в седых волосках. Урсула чешет ему за ушами и порывисто чмокает в лоб, стараясь не думать о том, что она будет делать, когда его не станет.

Даже несмотря на то, что погода улучшилась, на улице почти никого нет. За пять минут Урсула встречает лишь сотрудника телефонной компании, копающегося в хитросплетении проводов в зеленом ящике на столбе, и Дженни из 4-го дома с двумя переполненными мусорными ведрами.

Дойдя до перекрестка, Урсула до конца застегивает молнию куртки, защищаясь от ветра, и направляется к Милл-лейн.

* * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

13:13

– Но на камерах издательства Оксфордского университета ничего нет?

К ее чести, Галлахер не выказала ни удивления, ни недовольства, когда Сомер вошла к ней в кабинет, ведя за собой меня. Я не уверен, что на ее месте сам проявил бы такое спокойствие.

Сомер качает головой.

– Это было слишком давно – они не хранят записи камер видеонаблюдения так долго. К тому же они даже не уверены, что камера была направлена в нужную сторону.

Галлахер откидывается назад и вздыхает.

– Итак, мы не сможем установить, что увидела эта женщина, если только не разыщем ее. Но даже если мы ее найдем, возможно, это окажется пшик – человек на моноколесе, утка, попавшая на прошлой неделе в «Оксфорд мейл» – все что угодно, черт возьми…

Такой у нас город: на прошлой неделе я видел на Вудсток-роуд какого-то парня, наряженного жирафом. Для этого даже есть специальный хештег #ТольковОксфорде. Так что Галлахер права: возможно, это окажется погоня за химерами. И все же что-то подсказывает мне: это не так. Женщина на Уолтон-стрит увидела что-то – что-то такое, что поразило ее, заставив застыть на месте. И у меня в груди вдруг появляется неприятный холодок предчувствия: кажется, я догадался, что это могло быть.

Сомер тоже обреченно вздыхает.

– По-моему, больше нам ничего не остается.

Я смотрю на нее, затем поворачиваюсь к Галлахер.

– Нет, – говорю. – Есть кое-что еще.

* * *

Протокол допроса Грэма Скотта, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд, 9 апреля 2018 года, 14:05

Присутствуют: детектив-инспектор Р. Галлахер, детектив-констебль Э. Сомер, миссис Д. Оуэн (адвокат)

Р.Г.: Для протокола: этот допрос будут вести инспектор Рут Галлахер и констебль Эрика Сомер. Надеюсь, мистер Скотт, вы насладились перерывом на обед, теперь мы сможем вернуться к теме, которую вы обсуждали с констеблем Куинном. С момента предыдущей беседы в этой комнате мы получили записи камеры видеонаблюдения Школы государственного управления имени Блаватника, сделанные утром указанного дня, и вас на ней видно вполне отчетливо.

Д.О.: Насколько я понимаю, вы предоставите возможность ознакомиться с этой записью?

Р.Г.: Разумеется. Итак, мистер Скотт, теперь вы вспомнили то утро?

Г.С.: Раз вы говорите, что я там был, наверное, я был там.

Э.С.: В тот день в школе Блаватника проходил семинар, на который, как мы считаем, ходила Саша. Семинар о Флоренции эпохи Возрождения – вам эта тема не кажется знакомой?

Г.С.: Теперь, когда вы об этом упомянули, я, кажется, припоминаю, что говорил об этом Саше. Я получаю рассылку от школы Блаватника.

Э.С.: Следовательно, вы знали, что она будет там.

Г.С.: Я не знал, что она будет там. Я просто упомянул ей о семинаре. Мои ученики не ставят меня в известность о своей личной жизни, инспектор.

Р.Г.: Но вы предполагали, что Саша с высокой вероятностью будет там, не так ли? С достаточно высокой вероятностью, чтобы самому отправиться туда. На всякий случай.

Г.С.: Как уже говорил, я частенько езжу за покупками в Джерико.

Э.С.: Вот только в тот день вы ничего не покупали. Вы даже не вышли из машины. Просто сидели. И подсматривали.

Г.С.: Я не подсматривал! Я не какой-то там извращенец…

Р.Г.: Возможно. Но вы все равно наблюдали за Сашей. И теперь я хочу узнать, мистер Скотт, что именно вы видели.

* * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

14:37

– Мы ему верим? Мы ему правда верим?

Кажется, я еще никогда не видел Сомер такой бледной. С тех самых пор, как они с Галлахер вышли из комнаты для допросов, она расхаживает взад и вперед, пытаясь дать выход нервному возбуждению, порожденному невозможностью поверить в услышанное. С Галлахер все с точностью до наоборот: она сидит за столом не шевелясь, но даже в противоположном конце помещения я слышу гул у нее в голове.

Сомер поворачивается к Галлахер и повторяет свой вопрос:

– Так что, верим? Это же безумие…

– Но такое возможно, – тихо говорит Галлахер. – И вы это понимаете.

– Но мы не можем тащить человека на допрос на основании только этого – даже если это действительно правда, если Скотт не лжет, на что у него сейчас есть все основания…

Я собираюсь с духом.

– На мой взгляд, Скотт не лжет. На мой взгляд, он говорит правду.

Галлахер поворачивается ко мне.

– Однако Сомер права. Даже если Скотт говорит правду, нам нужно нечто большее, чем просто одно его слово. А без записи камеры видеонаблюдения или той свидетельницы… – Она беспомощно пожимает плечами. – Мы застряли, ты не согласен?

Но у меня есть на этот счет другие соображения.

Я встаю и беру пиджак.

– Ты куда?

– Держите Скотта здесь. Мне нужно кое с кем поговорить.

* * *

Когда они оказываются у поворота к пивной, Бруно ускоряет шаг. Много кустов, больше мусора, больше интересных запахов. Урсуле приходится оттаскивать собаку от одного особенно привлекательного фонарного столба, но та сразу же отбегает в противоположную сторону и плюхается в канаву, наполовину заполненную черной водой. Урсула подходит к краю и заглядывает вниз, пытаясь рассмотреть то, что встревожило собаку. Это не похоже на Бруно – так он себя не вел уже несколько месяцев. Сначала Урсула не может разглядеть, что у собаки в зубах, но затем та оборачивается, и она видит что-то розовое. Урсула отшатывается назад – за долгие годы она достаточно насмотрелась на дохлых крыс, но вот цвет, форма…

Через мгновение Урсула достает сотовый телефон.

– Алло, это полиция долины Темзы? Меня зовут Урсула Холлис. Я насчет той девушки – Саши Блейк… Кажется, вам нужно приехать сюда.

* * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

15:45

Мы снова просматриваем запись, и женщина откидывается назад. Ей уже за семьдесят, у нее короткие густые седые волосы и заметно поблекший темно-синий кардиган. Однако в ее лице нет и тени блеклости. Это самая яркая женщина из всех, что я встречал за последнее время. После первой встречи с ней я сказал Алекс, что она напомнила мне актрису, в восьмидесятых игравшую в телесериале роль мисс Марпл. Тогда я не предполагал, насколько моя догадка была близка к истине.

– Весьма неплохой результат – для любителя, – говорит женщина, полуобернувшись ко мне. Я ощущаю в ее движениях некоторую скованность, и она подается вперед, чтобы лучше меня видеть. – Вероятно, вам следует подумать о том, чтобы научиться делать это надлежащим образом. Похоже, в вашем ремесле это может пригодиться.

Я улыбаюсь.

– Только если вы обещаете меня учить. Но я был прав, да? Вы ведь это хотите сказать?

Женщина бросает на меня мрачный взгляд.

– Боюсь, что так. Судя по тому, что я увидела, тут что-то не так, инспектор. Что-то совсем не так.

* * *

Дом представляет собой новодел на окраине Марстона, призванный выглядеть старым в духе Паундбери[325], к чему Сомер всегда испытывает неприязнь. Дом опрятный, ухоженный, но на удивление безжизненный, и то же самое можно сказать про женщину, открывшую дверь.

– Миссис Уэбб? Я констебль Эрика Сомер, а это констебль Эверетт. Мы хотели бы поговорить с Патси. Она дома?

Дениза Уэбб хмурится.

– Разве она не у Блейков?

– Нет. Мы позвонили миссис Блейк, но та ответила, что не видела ее.

– Тогда, наверное, она здесь, – говорит женщина. – Проходите.

– Вы ее сегодня не видели?

Женщина пожимает плечами.

– Вы же знаете, какие эти подростки – если увидишь их за ужином, считай, повезло.

Полицейские следуют за ней по коридору на кухню. В доме звучит эхо, словно он не полностью обставлен, словно в нем не живут. Дом похож на декорации для телешоу, и тщательно подобранные монотонные цветовые гаммы только усиливают это впечатление.

– Давно вы здесь живете? – спрашивает Сомер.

– Уже два года. С тех пор как ушел муж.

Эрика прикусывает губу, в этом ремесле полно скрытых ловушек.

– Извините.

– Жизнь продолжается, – говорит Дениза Уэбб. – Выбора нет. Особенно если есть дети.

– У Патси есть браться и сестры?

– Только один брат. Олли. Он учится в колледже в Кардиффе. На инженера.

Эверетт оглядывается по сторонам.

– Для двоих дом просторный.

Женщина пожимает плечами.

– Мой ухажер приходит и уходит. Но Патси проводит больше времени у подруг, чем здесь. – В ее голосе звучит мимолетная горечь, которая быстро проходит, и она снова пожимает плечами. – Как я сказала, жизнь продолжается. Комната Патси наверху. Не ошибетесь.

Лестница застелена темно-серой ковровой дорожкой с густым ворсом, в котором тонут ноги. Странное ощущение приглушенности усиливается с каждым беззвучным шагом. Полицейские поднимаются по лестнице мимо картин, представляющих собой неестественное сочетание «ИКЕА» и викторианского китча. Сомер хмурится. Она никак не может составить впечатление об этом доме. С уложенными в изысканную прическу светлыми волосами, в дорогой блузке от «Боден» Дениза Уэбб выглядит типичной молодой мамашей, но когда она оборачивается, Эрика замечает кольца татуированной змеи, выползающей из-под ворота на затылок.

Поднявшись по лестнице наверх, она останавливается и оглядывается по сторонам, но Эв уже трогает ее за плечо и указывает. Дверь в комнату слева полуоткрыта. Судя по размерам, это спальня хозяев дома. Кровать заправлена, но на ней разбросана одежда. Мужская одежда. Но опять же не та, которую ожидала увидеть Сомер. Не костюмы и сорочки, а футболки, джинсы из грубой ткани, пояс для инструментов. А на полу рабочие башмаки с подбитыми железом мысками.

– Похоже, не случайно Патси вдруг стала проводить все свое время где-то в другом месте, – замечает вполголоса Эв.

Подруги переглядываются.

– Будь добра, напомни мне, – тихо произносит Эрика, – проверить, где находился этот тип в тот вечер, когда исчезла Саша.

Эв широко раскрывает глаза.

– Неужели ты думаешь…

– Нет, не думаю. Просто хочу предусмотреть все нюансы, только и всего. Не хотелось бы, чтобы нас донимала какая-нибудь досадная оплошность, только потому что мы в свое время не удосужились провести рутинную проверку.

Сомер не упоминает Фаули. В этом нет необходимости.

С противоположной стороны лестничной площадки дверь, судя по всему, в комнату Патси. С притолоки свисает занавеска из бус, которые слегка позвякивают на сквозняке, вызванном появлением полицейских.

– Никак не ожидала увидеть такое, – замечает Эв. – Такая была у моей бабули. Не думала, что их можно найти сейчас.

Сомер делает шаг и берет один шнурок. Бусы розовые, серебряные, голубые, блестящие, переливающиеся. И тяжелые. Гораздо тяжелее, чем ожидала Сомер.

– Наверное, они жутко грохочут, когда открываешь дверь, – говорит она.

– Возможно, на то оно и рассчитано, – тихо произносит Эв, указывая на дверь. – Замка нет.

Подругам совсем не нравится то, куда все это ведет, но они не могут позволить себе делать поспешные выводы. Сомер поднимает руку и стучит в дверь.

– Патси! Это констебль Сомер, мы можем войти?

Слышатся шаги, и дверь открывается. Патси босиком, в джинсовых шортах и черной футболке. Под глазами у нее мешки.

– Что вам нужно?

– Просто у нас появилась кое-какая новая информация. Которую мы никак не ожидали. Понимаю, это нудно, но мы должны задать тебе несколько вопросов.

Патси прищуривается.

– Это насчет того извращенца Скотта, да?

– Сожалею, Патси, но мы не имеем права обсуждать это здесь. Нам нужно отвезти тебя в полицейский участок Сент-Олдейт, чтобы записать наш разговор.

– Вы это серьезно? – Патси закатывает глаза.

– Сожалею. Если б это не было так важно, мы тебя не беспокоили бы.

Девушка вздыхает.

– Да, да, понимаю. Но вы должны обещать мне, что пригвоздите этого извращенца, лады?

* * *

Протокол допроса Патси Уэбб, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд, 9 апреля 2018 года, 16:45

Присутствуют: детектив-констебль В. Эверетт, детектив-констебль Э. Сомер, миссис Д. Уэбб (мать)

Э.С.: Итак, Патси, мы надеемся, что ты поможешь нам, ответив еще на несколько вопросов.

П.У.: Я уже рассказала вам все, что помню.

Э.С.: Речь идет о том, что произошло за несколько дней до гибели Саши. Утром в субботу, 17 марта.

П.У.: Не понимаю – какое это имеет отношение?..

Э.С.: Происшествие связано с мистером Скоттом, вашим учителем рисования.

П.У.: А, точно. С этим уродом. Кажется, вы сказали, что арестовали его?

В.Э.: Да, мы его задержали. Кстати, исключительно благодаря тебе – на основании информации, которую ты нам сообщила.

П.У.: Так ему и надо, проклятому подонку!

Д.У.: По-моему, вы должны быть благодарны моей дочери за ту помощь, которую она вам оказала.

В.Э.: О, миссис Уэбб, мы ей очень признательны. На самом деле Грэм Скотт не далее как сегодня прямо здесь вот отвечал на наши вопросы.

П.У.: Он здесь? В смысле, сейчас?

В.Э.: Нет никаких причин для беспокойства. Он не сможет навредить тебе.

Э.С.: Итак, Патси, мы можем поговорить о той субботе? Ты помнишь, где была?

П.У.: (Пожимает плечами.) Если честно, не помню. Это же было целую вечность назад.

Э.С.: На самом деле всего две недели, правильно? И если я скажу, что это было на Уолтон-стрит, это оживит твою память? В тот день мать Изабель ждала ее в кафе – вспомнила?

П.У.: Точно! Да, вспомнила.

Э.С.: Там еще была женщина с велосипедом, и мы уверены, что она что-то увидела. Что-то такое, что ее встревожило. Даже напугало. Но мы не смогли поговорить с ней. Больше того, возможно, мы вообще не сможем ее найти.

П.У.: Ну, я ничего не видела, так что…

Э.С.: Но кто-то видел. Ваш преподаватель – мистер Скотт. Он был там в то утро. И видел вас – всех четверых.

П.У.: (Молчание.)

Э.С.: И знаешь, Патси, что он нам рассказал?

П.У.: Что мог вам рассказать этот извращенец? Этот долбаный урод…

Д.У.: Патси, следи за своим языком!

П.У.: (Поднимается на ноги.) С меня достаточно. Я ухожу домой.

В.Э.: Патси, пожалуйста, сядь. Боюсь, ты никуда не пойдешь.

Э.С.: (Ообращается к миссис Уэбб.) Похоже, Патси ничего не хочет вам рассказать, миссис Уэбб, так что это сделаю я. Мистер Скотт видел четырех девушек – вашу дочь, Сашу Блейк, Изабель Паркер и Лию Уэддел. Они шли из центра по Уолтон-стрит и остановились на перекрестке с Грейт-Кларендон-стрит, где разговаривали какое-то время. После чего все они обнялись, и Саша, расставшись с остальными, пересекла улицу и направилась к школе Блаватника.

Д.У.: И что? Что тут не так?

Э.С.: По словам мистера Скотта, как только Саша повернулась к подругам спиной, Патси подняла руку и сделала один жест. Остальные девушки рассмеялись. Но Патси не смеялась – она была совершенно серьезной. Вот почему это поразило мистера Скотта – не только то, что она сделала, но и то, каким у нее при этом было лицо. Он сказал, что у него кровь в жилах застыла.

Д.У.: Я по-прежнему не понимаю…

Э.С.: Ваша дочь, миссис Уэбб, изобразила пистолет. Сделала вид, будто стреляет из него. Патси изобразила, что убивает свою подругу. И вот теперь Саша убита.

Д.У.: И поэтому вы притащили нас сюда? Из-за этого? Да девочки просто играли! Даже вы это признали. Они же еще дети, ради всего святого! Вы же знаете, как это у подростков: сегодня лучшие друзья, завтра заклятые враги…

Э.С.: На самом деле, миссис Уэбб, я это прекрасно знаю. И также знаю, какие бурные чувства бывают в этом возрасте. Мелкие разногласия, воображаемые обиды – как стремительно это разрастается.

Д.У.: Саша Блейк была лучшей подругой Патси. Они постоянно были вместе, видит бог – они были знакомы еще с детского сада! Вы хоть представляете, каким ужасом явилось все это?

В.Э.: Вне всякого сомнения, миссис Уэбб. Особенно для матери Саши.

Э.С.: Патси, твоя мама права? Вы с Сашей были лучшими подругами?

П.У.: Конечно…

Э.С.: Просто я никогда не притворялась, будто убиваю своих подруг. Даже играя.

П.У.: Это была просто шутка – сколько вам повторять – это была просто шутка – мы постоянно прикалывались так друг над другом!

Э.С.: Так все и произошло, Патси? Все тоже началось с такого «прикола»?

П.У.: (Переводя взгляд с одной женщины-полицейского на другую.) Что началось? О чем это вы?

Э.С.: Я говорю о том вечере, когда Сашу убили. Это тоже должна была быть «шутка», которая зашла слишком далеко?

П.У.: Какого хрена, мать вашу? Вы что, хотите сказать, что я убила Сашу? Что, серьезно? С какой стати?

Э.С.: Не знаю, Патси, – просвети меня. Вы поссорились? Или виной всему была зависть? То предложение, которое Саша получила от «Вог»? То, как она выглядела? Или просто то, что она пользовалась бо2льшим успехом, чем ты?

П.У.: Да вы просто больная – вы это знаете? Больная на всю голову!

Д.У.: Это возмутительно – как вы смеете…

Э.С.: Патси, ты помнишь реконструкцию на автобусной остановке? Один наш сотрудник увидел этот сюжет по телевизору. Дело было в больнице имени Джона Рэдклиффа, поэтому звук был отключен. А ты знаешь, как бывает в таких случаях – когда звука нет, все внимание сосредоточивается на картинке. И человек замечает гораздо больше. Наш коллега обратил внимание, как вы с Лией что-то говорите друг другу. В тот момент, когда брали интервью у отца Саши. Но вы стояли на заднем плане. Ты что-то говорила Лие, а та была чем-то очень встревожена. Ты это помнишь, Патси?

П.У.: И что с того? Почему бы мне не говорить с Лией? Что тут не так?

Э.С.: Наверное, все зависит от того, что именно ты ей говорила.

П.У.: В любом случае, мы стояли в целой миле от телекамер. Никто не мог нас услышать.

Э.С.: Совершенно верно. То же самое сказал и наш коллега.

П.У.: Что ж, в таком случае это ваша проблема, черт возьми!

Э.С.: Но ему пришла в голову одна мысль. Недавно он имел дело с местным клубом глухонемых, поэтому отвез запись туда и показал ее специалистке по чтению по губам. И у той не возникло никаких сомнений.

Д.У.: О чем это вы? Патси, что они имеют в виду?

Э.С.: (Протягивает лист бумаги.) Все здесь, миссис Уэбб. Но главные слова – в середине, выделены маркером. Лия что-то говорит вашей дочери – очевидно, она чем-то встревожена, однако поскольку стоит к телекамере спиной, разобрать, что она говорит, невозможно. Но Патси стоит к камере лицом. Ее видно отчетливо. Она хватает Лию за руку и говорит: «Ну сколько тебе повторять – все будет хорошо, если только ты будешь держать язык за зубами, твою мать!»

П.У.: (Вскакивает с места и направляется к двери.) Я ухожу отсюда!

В.Э.: (Следует за ней и пытается ее остановить.) Ты отсюда никуда не уйдешь, Патси…

П.У.: (Отталкивает ее.) Твою мать, не трогай меня, долбаная уродина!..

Э.С.: Патси, не делай глупостей – тебе это не поможет…

П.У.: (Кричит и набрасывается на констебля Эверетт.) Я сказала – убери свои гребаные лапы!..

Э.С.: Патси Белинда Уэбб, я арестовываю вас по подозрению в причастности к смерти Саши Блейк. Вы можете ничего не говорить. Но это повредит вашей защите, если вы сейчас умолчите о чем-то таком, на что впоследствии будете опираться на суде. Все, что вы скажете, может быть использовано в качестве доказательств.

Допрос прерван в 17:06.

* * *  * * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

17:18

– Я вовсе не хочу сказать, Адам, что ты неправ, – говорит Галлахер. – У меня просто не получается состыковать время.

Мы стоим перед доской в оперативном штабе, смотрим на карту и временну2ю шкалу, нацарапанную кривым почерком Гислингхэма.

20:33 ДЖОНАТАН БЛЕЙК ШЛЕТ ТЕКСТ САШЕ

20:50 ДЕВУШКИ ВЫХОДЯТ ОТ ЛУИДЖИ (оплаченный счет)

21:43 САША, ПАТСИ, ИЗАБЕЛЬ ВЫЕЗЖАЮТ ИЗ С-ТАУНА (автоб. билет) ЛИЯ ИДЕТ ДОМОЙ ПЕШКОМ

21:46 БЛЕЙК ШЛЕТ ТЕКСТ САШЕ (не получен – телефон отключен)

21:50 (прибл). ПАТСИ ВЫХОДИТ В МАРСТОНЕ

22:00 (прибл). САША ВЫХОДИТ НА ЧЕРУЭЛЛ-ДРАЙВ

22:05 (прибл). ИЗАБЕЛЬ ГОВОРИТ С ВОДИТЕЛЕМ (Ч. Хиггинс)

22:10 (прибл). ПАТСИ ПРИХОДИТ ДОМОЙ, ГОВОРИТ С СОСЕДКОЙ (Л. Чейз)

22:15 (прибл). ЛИЯ ПРИХОДИТ ДОМОЙ, ГОВОРИТ С МАТЕРЬЮ

И это все здесь, черным по белому. Автобусный билет, водитель, соседка, мать. То, чего мы не можем обойти. То, что нам известно доподлинно. И с того момента, как девушки покидают Саммертаун, весь этот промежуток времени от начала и до конца занимает не больше получаса.

– Как бы мне ни хотелось возразить, – говорит Галлахер, – времени недостаточно. Прокуратура за такое ни за что не возьмется – позиции обвинения будут разорваны в клочья.

И она права. Я буквально слышу голос защитника, говорящего нам, что мы все перепутали – что должен быть какой-то неизвестный маньяк, какой-то извращенец, случайно встретивший Сашу на автобусной остановке. Или кто-либо, кто ее знал, кто, возможно, следил за ней. Например, чертов Грэм Скотт.

– Но мы знаем, что Патси каким-то образом замешана. – Я наконец отрываюсь от доски и оборачиваюсь к Галлахер. – Ведь так? Или я в этом одинок?

Галлахер качает головой.

– Нет, я полагаю, что ты прав – и не только на основании слов той женщины, читающей по губам, но и по тому, как ведет себя сейчас Патси. Я просто не вижу, как нам решить квадратуру круга вопроса «как». – Она вздыхает. – Что же касается «почему»…

Я снова поворачиваюсь к карте и временно2й шкале.

– Хорошо, начнем с того, что нам известно. Автобус подъехал в двадцать один сорок три. Патси, Изабель и Саша сели в него, а Лия направилась домой пешком.

Галлахер кивает.

– Что подтверждают как билет на автобус Изабель, так и показания матери Лии.

– Верно. Но билет у нас только один, разве не так? Что, если Изабель села в этот автобус одна? Что, если Патси с Сашей уехали гораздо раньше – может быть, даже в девять, а Лия и Изабель полчаса болтались вдвоем, прежде чем отправиться домой?

Галлахер округляет глаза.

– Ты хочешь сказать, они сделали это умышленно? Чтобы спутать время? – Она тихо присвистывает. – Инспектор Фаули, тут ты начинаешь мыслить как самый настоящий конспиролог… Но хорошо, давай прокрутим это дальше. Мы вообще выясняли, куда направились девушки после того, как вышли из пиццерии?

– Они утверждают, что просто «тусовались». Ну ты знаешь – на скамейках у Саут-Перейд. Очень кстати находящихся вне зоны видеокамер.

Галлахер кивает. Разумеется, ей знакомо это место – она живет в тех краях. Там по вечерам всегда толкутся подростки. Курят, пьют сидр. «Тусуются».

Я делаю шаг к доске, в голове у меня звенит.

– Что, если все это ложь? Что, если Патси и Саша отправились домой прямиком из пиццерии? Но только на автобус они не сели. А пошли пешком. – Я отмечаю маршрут – по Бэнберри-роуд, затем по Марстон-Ферри-роуд в сторону Черуэлл-драйв. Затем останавливаюсь и стучу пальцем по карте. – Здесь, – говорю я, оборачиваясь к Галлахер. – Вот где они остановились. Вот где свернули с дороги.

На тропу, ведущую к пивной «Викки-Армс». В каких-нибудь ста ярдах от того места, где было обнаружено тело Саши.

Галлахер обдумывает мои слова.

– В это время там уже должно было быть довольно темно.

– Патси запросто могла захватить фонарик. Если все это было спланировано заранее.

Галлахер оглядывается на меня.

– Но почему Саша пошла с ней?

Я пожимаю плечами.

– Она же не знала, что Патси замыслила что-то плохое, так? Они вроде бы лучшие подруги – знают друг друга с детского сада… Может быть, Патси сказала, что хочет зайти в пивную. Может быть, они должны были встретиться с какими-то парнями. Мало ли что.

– Хорошо, – соглашается Галлахер. – Что дальше?

– Как только они отошли подальше от дороги, Патси набрасывается на Сашу и убивает ее, после чего сбрасывает ее труп в реку…

– Сашин телефон, – вдруг говорит Галлахер. – Последний сигнал был в двадцать один тридцать пять. Мы полагали, у нее разрядился аккумулятор, но, возможно, дело было вовсе не в этом. Возможно, телефон отключился, потому что Патси выбросила его в Черуэлл.

Сходится – все сходится.

Галлахер подходит к карте.

– И после этого Патси просто направляется домой пешком, как ни в чем не бывало?

Я киваю.

– А когда подходит к дому, следит за тем, чтобы обязательно поговорить с кем-нибудь на улице, чтобы ее запомнили. Тем временем Изабель садится в автобус, отъезжающий из Саммертауна в двадцать один сорок три, и на подъезде к Хедингтону специально спрашивает у водителя время.

– У всех замечательные алиби, в подарочной упаковке, перевязанной ленточкой, – говорит Галлахер. – И теперь им достаточно только стоять на том, что все трое ехали в одном автобусе.

Почувствовав сзади чье-то появление, я оборачиваюсь и вижу за спиной Гислингхэма.

– Хорошие новости, – говорит он. – Только что позвонила одна женщина – похоже, мы нашли портфель Саши. Он был неподалеку от «Викки-Армс». Куинн уже отправился в лабораторию, чтобы взглянуть на него.

Я смотрю на него.

– Где его нашли – где именно?

Гис подходит к карте и показывает.

– Кажется, где-то здесь – в канаве на углу Милл-лейн.

На полпути от места смерти Саши до дома Патси. Теперь это уже не догадка. Это уже улика, это уже дело. И впервые после того, как это случилось, я смотрю на фотографию Саши, мысленно представляя себе того, кто это сделал. Тело, лежащее головой вниз в воде, связанные руки, рваные порезы. Белое изуродованное лицо.

– Шеф, мне тут пришла в голову еще одна мысль, – тихо добавляет Гислингхэм. – Что вы там говорили про Патси Уэбб – когда она вернулась домой, на ее одежде никто ничего не увидел, так? Возможно, именно для этого она взяла пластиковый пакет. Чтобы сохранить одежду чистой и опрятной, пока она колотила по голове бедняжку Сашу.

– Думаю, вы правы, сержант. – Галлахер поднимает на него взгляд. – Но это, по-моему, не единственная причина. Патси не хотела смотреть на свою подругу. Не хотела видеть ее лицо.

* * *

Протокол допроса Патси Уэбб, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд, 9 апреля 2018 года, 18:45

Присутствуют: детектив-констебль В. Эверетт, детектив-констебль Э. Сомер, миссис Д. Уэбб (мать), Дж. Бек (адвокат)

Э.С.: Допрос возобновился в 18:45. Патси предоставили возможность проконсультироваться с адвокатом, и теперь на допросе присутствует мистер Джейсон Бек.

Д.У.: Я не могу поверить в то, что вы арестовали мою девочку. Неужели вы всерьез думаете…

Э.С.: Мы ничего не «думаем», миссис Уэбб. Мы просто хотим узнать правду. Вот почему мне хотелось бы, чтобы Патси еще раз рассказала нам, что произошло в тот вечер.

П.У.: Что, опять?

Э.С.: Да, опять. Ты сказала, что вы расстались с Лией в Саммертауне примерно в 21:45, когда вы втроем сели в автобус.

П.У.: Я вам это говорила – Из ведь показала вам чертов билет, разве не так?

Э.С.: Да, совершенно верно, показала.

В.Э.: После чего ты сошла на Марстон-Ферри-роуд, а Саша оставалась в автобусе до Черуэлл-драйв, и последним, что видела Изабель, было то, как Саша стояла на автобусной остановке и кого-то ждала?

П.У.: Точно.

В.Э.: А Изабель доехала на автобусе до Хедингтона.

П.У.: Точно.

В.Э.: И она говорила с водителем. Спросила у него время.

Э.С.: Понимаешь, это с самого начала показалось мне странным. Я хочу сказать, то, что она вообще с ним заговорила.

П.У.: Не понимаю почему.

Э.С.: Молодежь вроде вас – вы не заморачиваетесь с часами. Время вы смотрите по телефону. С чего бы это Изабель потребовалось спрашивать время у водителя?

П.У.: А я почем знаю? Может, у нее телефон накрылся.

В.Э.: Хорошее предположение. Ты права, телефон у нее был отключен. Больше того, мы установили, что все ваши телефоны были отключены между 21:00 и 22:30. Твой, Лии и Изабель. И это также странно.

П.У.: (Молча пожимает плечами.)

Э.С.: И тогда мы задались вопросом, в чем тут дело. А могло ли быть так, что Изабель нужен был предлог поговорить с водителем автобуса – ей было нужно, чтобы тот ее запомнил? В конце концов, внешность у нее бросается в глаза, не так ли, с розовыми-то волосами? Водитель не мог забыть такую.

В.Э.: Патси, когда она их выкрасила?

П.У.: (Пожимает плечами.) Не помню.

В.Э.: Должно быть, совсем недавно, потому что когда она встречалась с матерью на Уолтон-стрит, волосы у нее еще не были розовыми.

П.У.: И что с того?

Э.С.: И это просто случайное совпадение, да? То, что Изабель выкрасила волосы прямо перед тем, что произошло с вашей подругой?

П.У.: Не понимаю, к чему вы клоните. Послушайте – какая тут разница? Мы ехали в том автобусе, вам это известно. Из показала свой билет.

Э.С.: Вот именно. Нам известно, что Изабель ехала в автобусе. Тому есть доказательство. Но что насчет тебя, Патси? Где твой билет? Или его у тебя нет?

* * *

– Что мы имеем? – спрашивает Куинн.

Содержимое пакета для улик разложено на лабораторном столе. Портфель. Мягкая кожа, темно-розовая, с темными пятнами, оставшимися от того, что портфель несколько дней пролежал на улице, в сырую погоду. Ручка с закрепленным на конце обтрепанным пером. Кошелек. Косметичка. Прокладка, завернутая в пакет. Коробочка с мятными драже.

– Это определенно портфель Саши, – говорит Нина Мукерджи, открывая кошелек и доставая несколько пластиковых карточек. Она в латексных перчатках. – Все они принадлежат ей.

Большинство людей используют одну и ту же фотографию для всех документов, но только не Саша. С каждой карточки она смотрит чуточку другая. Больше или меньше улыбки, больше или меньше игривости.

– Телефона точно нет? – спрашивает Куинн.

– Увы. И записной книжки.

– Что насчет автобусного билета?

– Я не нашла.

– Как ты думаешь, мы сможем что-нибудь из этого вытянуть?

Нина кивает.

– Возможно, отпечатки пальцев сохранились снаружи, и есть по крайней мере два вот здесь, – говорит она, открывая портфель и показывая его изнутри. Вот это место под клапаном было защищено от дождя. Нам повезло.

– Но они ведь, скорее всего, принадлежат Саше?

– На самом деле я так не думаю, – Нина качает головой. – По крайней мере, вот эти. Похоже, здесь есть еще следы крови. А если так, отпечатки практически наверняка не Сашины.

– Потому что?.. – Куинн хмурится.

– Потому что у того, кто оставил эти отпечатки, на руках была кровь Саши.

* * *

Э.С.: Разумеется, есть еще одно объяснение того, почему все ваши телефоны в тот вечер были отключены.

П.У.: Никаких комментариев. (Поворачивается к мистеру Беку.) Вы говорили, я могу так сказать, да?

Э.С.: Вы понимали, что мы не сможем проследить по вашим телефонам, где вы находились. Вы знали, что для этого их нужно обязательно выключить.

Д.У.: К чему вы ведете? Моя дочь не преступница…

Э.С.: И, насколько я понимаю, у вас, Патси, не было на то никаких хороших причин. Только одна очень-очень плохая.

* * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

19:15

Новость распространилась еще до того, как мы вошли в оперативный штаб. Мне достаточно одного взгляда на лица присутствующих, чтобы понять это. Куинн стоит впереди, раскрасневшийся, что ему совсем не свойственно; а уж вы поверьте мне, Куинна возбудить непросто.

– Значит, этот портфель определенно Сашин? – спрашивает Галлахер.

– Без вопросов, – кивает Куинн. – И на внутренней стороне клапана по крайней мере два отпечатка пальцев. – Он умолкает, он знает, как завести слушателей. – Отпечатки сделаны кровью. А все мы понимаем, что это означает. – Он обводит взглядом присутствующих. – В настоящий момент криминалисты сверяют их с отпечатками Патси Уэбб. Мукерджи сказала, что перезвонит в течение часа.

Галлахер поворачивается ко мне. Кровь, портфель, отпечатки пальцев. Ее лицо красноречивее любых слов.

«Мы ее взяли».

* * *

В.Э.: Допрос возобновился в 19:25.

Э.С.: Патси, почему ты была так настроена на то, чтобы заставить нас подозревать мистера Скотта? Ты предприняла столько усилий, чтобы направить наше внимание в эту сторону…

П.У.: Потому что он извращенец – потому что он преследовал Сашу…

Э.С.: Но он ее не убивал, правда? Ты это знаешь, однако из кожи вон лезла, чтобы убедить нас в этом. С какой стати?

П.У.: О чем вы говорите? Откуда мне знать, мать вашу, что он сделал? Меня там не было…

В.Э.: А я думаю, Патси, что ты там была. Я думаю, что ты прекрасно знаешь, что произошло. Так почему бы не рассказать нам? Рассказать правду о том, как умерла Саша…

П.У.: Что вы такое говорите… Мама, они ведь не могут обвинять меня в таком, правда?

Дж. Б.: Констебль, какие у вас имеются доказательства в поддержку этой неслыханной версии?

(В комнату входит сержант Гислингхэм и разговаривает вполголоса с констеблем Сомер.)

П.У.: (Заливается слезами.) Мама, я этого не делала, я этого не делала – Саша была моей лучшей подругой…

Д.У.: Я знаю, дорогая, что ты ни в чем не виновата. Ты ни в чем не виновата. Ты не могла совершить такое, ни за что на свете!

* * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

20:26

Конечно, откупоривать шампанское еще рано, но в оперативном штабе царит праздничное оживление, порожденное ожиданием почетного гостя. Общее облегчение, смех, кое-кто из ребят ослабляет узлы галстуков.

Когда звонит Мукерджи, Куинн выводит ее на громкоговоритель: это хотят услышать все.

– Итак, есть совпадение?

В линии слышится треск, но голос Нины звучит отчетливо.

– Да, есть.

Кто-то торжествующе вскидывает вверх кулак, кто-то радостно кричит, Галлахер улыбается. Кто-то хлопает Куинна по спине, словно это он лично спустился в эту заполненную водой канаву и выловил чертов портфель.

– Это хорошая новость, – продолжает Мукерджи. – Но, боюсь, все не так просто, как вы надеялись.

В комнате наступает тишина. К телефону подходит Галлахер.

– Нина, это инспектор Галлахер. Вы можете объяснить, что имели в виду?

– Я действительно обнаружила на портфеле отпечатки пальцев Патси Уэбб. Вся беда в том, что никакой крови рядом с ними нет и в помине. Они могли быть оставлены в любое время.

А девушки были подругами – Патси запросто могла брать портфель, даже пользоваться им. Этого недостаточно. Совсем недостаточно.

– Отпечатки пальцев со следами крови лишь частичные, – продолжает Мукерджи. – Для того чтобы представить их в суд, они недостаточно четкие.

Галлахер склоняется к телефону.

– Но если это частичные отпечатки пальцев Патси…

На линии снова треск.

– Извините, я неясно выразилась. По этим частичным отпечаткам есть совпадение, но только принадлежат они не Патси Уэбб.

– Тогда кому – Изабель?

– Нет – мы сопоставили их с теми, которые есть на автобусном билете. Они принадлежат и не Изабель.

Галлахер хмурится – это какая-то бессмыслица.

– В таком случае кому?

– Надин, – отчетливым голосом произносит Мукерджи. – Частичные отпечатки принадлежат Надин Эпплфорд.

* * *

– Вам должно быть стыдно, мать вашу! И если вы полагаете, что это сойдет вам с рук, вы глубоко ошибаетесь!

Дениза Уэбб в такой ярости, что говорит, брызжа слюной. Эверетт за годы работы в полиции довелось выслушать тонны праведного негодования, однако то, что происходит сейчас, относится к разряду самого неприятного. Патси стоит в нескольких шагах, опустив голову, волосы закрывают лицо. Разглядеть выражение невозможно. Она не произнесла ни слова с тех самых пор, как вышла из комнаты для допросов.

– Продержали нас здесь несколько часов! – продолжает бушевать Дениза. – Обвинили пятнадцатилетнюю девочку в таком… в таком… в таком отвратительном поступке – вот что это такое!

Дежурный сержант протягивает Эверетт бумаги об освобождении под подписку о невыезде, которые должна подписать Дениза Уэбб. По его лицу видно, что он старается держаться подальше от происходящего. Эв предоставлена сама себе.

– Я забираю свою дочь отсюда, констебль, – или какое там у вас звание, черт возьми! Но это еще не конец. Далеко не конец!

«Да, – мысленно соглашается Эверетт, провожая взглядом, как женщина обнимает свою дочь за плечо и ведет ее к двери. – Думаю, тут ты попала в самую точку».

* * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

21:35

Галлахер распахивает дверь оперативного штаба и тяжело опускается на ближайший стул. Она только что докладывала Харрисону. Мне можно не спрашивать, как все прошло: то же самое выражение я уже видел много раз – на своем собственном лице.

– Пожалуйста, кто-нибудь, объясните мне, каким образом отпечатки пальцев Надин Эпплфорд оказались на этой сумке, – устало говорит Галлахер, – потому что все жизнеспособные объяснения у меня иссякли.

Гислингхэм качает головой.

– Мне нет дела до того, что говорят криминалисты: Надин не могла убить Сашу – по крайней мере в одиночку. Начнем с того, что у нее не хватило бы сил, чтобы оттащить труп к реке, не говоря уж про все остальное. Патси могла бы, да, но Надин на добрых три или даже четыре дюйма ее ниже.

– О, не знаю, – говорит Куинн, – может быть, она маленькая, но, на мой взгляд, выглядит крепкой – а поскольку берег отлогий, думаю, она могла просто скатить труп вниз.

– Принадлежащий пятнадцатилетней девочке, – кратко напоминает Сомер.

– И Надин тоже пятнадцать, – возражает Гислингхэм. – Но самое главное – с какой стати ей нападать на Сашу? Они даже не были знакомы друг с другом.

– На самом деле были, – Бакстер поднимает взгляд. – Я только что проверил. Они учились на одной параллели в саммертаунской средней школе.

Молчание. Затянувшееся молчание.

– Твою мать! – наконец говорит Галлахер.

– Значит, вот в чем дело, – вздыхает Гислингхэм. – Вот что мы пропустили.

– Не вините себя, – быстро говорит Галлахер. – Все мы это пропустили. На самом деле это с самого начала было у нас прямо перед носом. Просто никому в голову не пришло спросить.

– Но даже если они и были знакомы друг с другом, – говорит Сомер, – подругами они не были. Не могли быть. Не забывайте, я осмотрела комнату Саши. Там были кучи фотографий ее с подругами, но Надин ни на одной из них не было. Ни на одной. С какой стати Надин убивать человека, которого она едва знала?

– Возможно, в этом-то все дело, – пожимает плечами Эверетт. – У Саши было все, чего не было у Надин, – подруги, внешность…

– Ты что – серьезно? – изумляется Куинн.

Эв качает головой.

– Определенно, ты никогда не был пятнадцатилетней девочкой.

Бакстер также не был, но он, похоже, начитает верить в эту теорию.

– Я поддерживаю Эв. И помните, что сказал Гоу – практически наверняка нападения на обеих девушек совершил один и тот же человек. У нас есть улики, привязывающие Надин к нападению на ее сестру, поэтому разве не должна она также быть главным подозреваемым и в деле Саши?

– То есть она психопатка? – говорит Сомер. – Серийная убийца, которая внезапно, ни с того ни с сего, без каких-либо явных причин надругалась над одной девушкой и убила другую, и все это на протяжении одной недели? Не говоря уж о том, что она сделала все возможное, чтобы представить оба преступления делом рук сексуального маньяка – я просто не верю, что Надин настолько коварна…

– Но вот Патси именно такая, – тихо замечаю я.

Галлахер разводит руки.

– Так, давайте вспомним, что отпечатки пальцев лишь частичные. Возможно, мы идем по совершенно ложному следу – и Надин тут абсолютно ни при чем. Лично я цепляюсь за эту надежду, какой бы хлипкой она сейчас ни казалась.

– Так что будем делать дальше? – Асанти поворачивается к ней.

Галлахер медленно встает.

– Нам остается только одно. Но сначала мы должны проделать огромную работу.

* * *

Адам Фаули

9 апреля 2018 года

22:09

Времени уже десять вечера. В оперативном штабе не осталось никого, кроме нас с Галлахер. Распределив задания на завтрашний день, она отправила всех домой, и, если честно, я сделал бы то же самое. Адреналин – странная штука: он поддерживает человека до тех пор, пока у того нет выбора, но как только жгучая необходимость исчезает, человек проваливается в бездонную пропасть. Мы сегодня выдохлись. Никто не мог больше трезво рассуждать.

Галлахер выпивает еще один стаканчик кофе. Я постоянно напоминаю ей о ее детях, а она напоминает мне о моей жене, но тем не менее оба мы по-прежнему здесь.

* * *

Утром на следующий день погода ясная и солнечная, дует пронизывающий ветер, высоко по небу плывут облака.

Они договорились встретиться на месте, не заезжая в участок, и когда Гислингхэм приезжает на стоянку, Куинн уже ждет его там.

– Определенно, они получили наше сообщение, – говорит он, когда Гис присоединяется к нему. – Секретарша уже выходила сюда, предупредила меня, что лично превратит мою машину в тыкву, если я только соберусь поставить ее на место заместителя директора.

Однако Гис не в том настроении, чтобы воспринимать юмор Куинна.

– Давай поскорее покончим с этим, – говорит он.

* * *

Адам Фаули

10 апреля 2018 года

10:18

Когда появляются Надин с матерью, я в дежурке, однако ни та, ни другая со мной не здороваются. Впрочем, быть может, они просто меня не узнали. Надин в джинсах и свитере, то есть ее мать считает, что в школу она сегодня никак не попадет. Девушка нервно теребит шерстяную ткань, вздрагивая при каждом резком звуке, словно не спала уже несколько дней. Что бы такого она ни сделала, груз для нее слишком тяжелый.

Через десять минут к нам, собравшимся в комнате рядом с комнатой для допросов номер один, присоединяется Брайан Гоу. Таким возбужденным я его еще никогда не видел. Он даже захватил магнитофон. Вероятно, в предвкушении столкнуться с показательным делом.

На экране мы видим, как Сомер садится рядом с Галлахер. Адвокат и представитель опеки – также женщины, поэтому мужчин в комнате вообще нет, что, должен признать, очень тонкий ход со стороны Галлахер. Когда вводят Надин и ее мать, я поражаюсь той перемене, которая произошла с Дианой за какие-то считаные минуты. Когда она берет стул, руки у нее дрожат, лицо осунулось, безжалостный яркий свет над головой подчеркивает ввалившиеся щеки. Вот что это такое – узнать, что твоя дочь подозревается в убийстве.

* * *

Протокол допроса Надин Эпплфорд, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд, 10 апреля 2018 года, 10:42

Присутствуют: детектив-инспектор Р. Галлахер, детектив-констебль Э. Сомер, мисс С. Роджерс (представитель опеки), миссис П. Маршалл (адвокат)

Э.С.: Допрос возобновляется в 10:42. Надин сопровождают ее мать, миссис Диана Эпплфорд, ее адвокат, миссис Памела Маршалл, и мисс Салли Роджерс, снова назначенная представителем опеки.

Р.Г.: Для протокола: Надин арестована по подозрению в причастности к убийству Саши Блейк, случившемуся вечером 2 апреля 2018 года. Итак, Надин, я хочу начать со следующего вопроса: где ты была в тот вечер? Ты выходила из дома?

Д.Э.: Пожалуйста, объясните мне, что происходит? Во имя всего святого, с чего вы решили, что Надин может иметь какое-либо отношение…

Р.Г.: Мы еще перейдем к этому, миссис Эпплфорд. Надин, пожалуйста, ты можешь ответить на этот вопрос?

Н.Э.: (Молчание.) Я не помню.

Д.Э.: Когда я вернулась в одиннадцать, обе девочки были дома, это я вам сама скажу.

Э.С.: Обе? И Фейт, и Надин?

Д.Э.: Кажется, Фейт куда-то выходила, но к тому времени, когда я пришла домой, она уже вернулась. Как я уже говорила.

Э.С.: И в тот вечер не было ничего необычного? Ничего такого, что привлекло ваше внимание?

П.М.: (Не дает ей ответить.) Инспектор, какие основания имеются у вас, чтобы привязать Надин к этому преступлению?

Р.Г.: Вчера случайная прохожая обнаружила розовый портфель недалеко от того места, где было найдено тело Саши. Достоверно установлено, что это ее портфель, и на нем следы ее крови.

П.М.: Это ничего не доказывает.

Р.Г.: Боюсь, в крови есть также отпечатки пальцев. Которые, как мы считаем, могут принадлежать Надин.

Д.Э.: Но это же невозможно…

П.М.: Вы сказали, «могут» принадлежать Надин. Совпадение есть или его нет?

Р.Г.: Отпечатки частичные. Совпадающие с отпечатками пальцев Надин.

П.М.: Сколько точек совпадения?

Р.Г.: На одном – пять, на другом – четыре.

П.М.: Инспектор, вам не хуже меня известно, что в суде это не пройдет. Вам нужно нечто гораздо более значительное, чтобы прокуратура отнеслась к вам серьезно. А пока что мне нужно обсудить эти новые улики со своим клиентом. Не сомневаюсь, представитель опеки согласится, что это совершенно разумное требование.

Э.С.: Допрос прерван в 10:53.

* * *

Только что началась большая перемена, поэтому директриса приглашает полицейских к себе в кабинет, чтобы не толкаться в переполненной учительской. Ее кабинет находится в дальнем конце здания. Из окна Гислингхэм видит поле, а вдалеке за ним – цепочку деревьев. Именно там, как ему прекрасно известно, было обнаружено тело Саши. Ему хочется надеяться, что ученики не пришли к такому же выводу.

Куратор класса – мужчина по имени Деннис Вудли. У него золотисто-соломенная бородка, прямой искренний взгляд и крепкое рукопожатие, требующее обе руки. Гислингхэм мысленно определяет его как врожденного христианина еще до того, как тот отпускает его руку. Второй учитель – маленькая затравленная женщина, у которой такой вид, будто она постоянно куда-то опаздывает.

Вудли устраивает целое представление, «оказывая гостям честь» и угощая их кофе, не допуская до этого свою коллегу. На стене плакат, провозглашающий ценности школы: коллективизм, многообразие, доброта и равенство; похоже, Вудли нацелен на аншлаг. Гислингхэм соглашается, Куинн отказывается, и наконец все садятся за столик.

– Итак, джентльмены, – говорит Вудли, демонстрируя широкую улыбку, – чем мы можем вам помочь?

* * *

Констебль в форме выводит Надин и двух женщин из комнаты для допросов, однако Сомер по-прежнему сидит за столом.

– В чем дело? – спрашивает Галлахер, собирая бумаги. – Вам не дает покоя какая-то мысль. Выкладывайте.

– Меня задели слова Дианы Эпплфорд, – хмурится Сомер. – Насчет того вечера.

Галлахер отрывается от того, чем занималась, – она уже успела понять, что к интуиции Эрики следует прислушаться.

– Вот как?

– Она очень быстро спохватилась, но было какое-то мгновение, когда она что-то вспомнила, и сразу же сообразила, что нам лучше этого не знать.

Галлахер задумывается.

– Ну, вы общались с ней гораздо больше, чем я. Так что тут вам виднее.

– Но я едва ли могу спросить у нее напрямую, ведь так? Она уже замкнулась – и больше ничего не скажет.

– Однако, как я понимаю, вы довольно неплохо знаете Фейт. Если в тот вечер было что-то странное, она должна знать. Почему бы не спросить у нее?

Сомер морщится.

– Даже не знаю. Когда мы виделись в последний раз, она была в таком состоянии… мне бы не хотелось беспокоить ее…

– Тогда попросите ее подругу. Кажется, Джесс? Может быть, у нее получится.

* * *

Адам Фаули

10 апреля 2018 года

12:18

– Ну, если хотите знать мое мнение, вот вам и мотив как на ладони.

Это Куинн, как обычно, хорохорится. К счастью для него, Сомер здесь нет, так как я сомневаюсь, что она спустила бы ему такое. Однако Эрика сейчас где-то в другом месте.

– Насколько я понимаю, то, что рассказал нам Вудли, это подтверждает – у Надин был мотив убить Сашу. А если добавить ее отпечатки на портфеле…

– Мы не можем утверждать, что это ее отпечатки, – возражает Эверетт. – Они лишь частичные.

– А чьи еще они могут быть, твою мать?

Атмосфера накаляется, и Галлахер вмешивается, чтобы всех успокоить.

– Хорошо, констебль Куинн, мы выслушали вашу точку зрения. Сержант, вы что скажете?

Гислингхэм поднимает голову.

– Ну, по-моему, очевидно, что Надин отчаянно хотелось примкнуть к шайке Патси. Вудли сказал, что она добивалась этого с самого своего появления в школе. Хотя, наверное, бедняге было несладко: оказаться в новой школе, где у всех уже есть друзья…

– Но Надин определенно хотела попасть именно в группу Патси?

Гислингхэм кивает.

– Судя по всему, классные девочки. «ГУБЫ». Все хотели быть в их компании.

– Но теперь этого никто не хочет, – бормочет Бакстер, однако поскольку он, как и я, стоит сзади, слышу его я один.

– И они ее отвергли?

Гислингхэм угрюмо кивает.

– Хуже того. Судя по всему, они начали над ней издеваться. Насмехаться над ее волосами, полнотой и тому подобным. Хотя по большей части это делали остальные трое – похоже, Саша старалась держаться в стороне.

– И учителя это терпели?

– По словам Вудли, всякий раз, когда Надин прижимали, она заявляла, будто ничего не произошло. А у девиц хватало ума следить за тем, чтобы их не поймали.

– Тут нет ничего странного, – мрачно замечает Эверетт.

Галлахер поворачивается к Гоу.

– А вы что думаете, Брайан?

Психолог смеется.

– О мозгах подростков? На этот счет я могу распространяться до бесконечности. Послушайте, любой родитель подтвердит вам: их мозги работают не так, как у нас. Надин Эпплфорд пребывала в постоянном стрессе, причем не имела умственных способностей осмыслить происходящее и житейской мудрости, чтобы не обращать на это внимания. Все это давление сверстников насчет внешности, мальчиков и определения понятия «успех», вдобавок полное отсутствие какой-либо поддержки в школе и дома. На протяжении последних нескольких месяцев вся ее жизнь перевернулась.

Эверетт чувствует себя неловко.

– Фейт не хотела никому доставлять неудобств…

– Согласен, – Гоу кивает. – Но тем не менее доставила. Надин вынуждена была терпеть брата, ставшего сестрой, ей пришлось переехать в новый дом, перейти в другую школу; мать, что вполне понятно, не могла уделять ей должного внимания. И то, что ее отвергла компания Патси, причем с таким презрением, так демонстративно, вполне могло стать последней каплей.

– Однако учителям она говорила, что все в порядке.

– У детей бывает именно так, – Гоу пожимает плечами. – Вероятно, Надин твердила себе, что все переменится – что если она будет терпеть и не заложит своих обидчиц, те в конце концов примут ее в свой круг. А тем временем все эти мелкие жестокие обиды накапливаются, и в какой-то момент она не выдерживает и срывается.

– Но где тут возникает Саша? – спрашивает Галлахер. – Если это компания Патси, почему Надин выместила свою злость на Саше? Особенно если учесть, что та единственная старалась обходиться с ней хорошо?

– Возможно, Саша просто оказалась не в том месте не в то время, – говорит Куинн. – Надин в тот вечер случайно оказывается на Черуэлл-драйв, видит на автобусной остановке Сашу и решает разобраться с ней. Быть может, она подошла к Саше именно потому, что та была с ней не такой сволочью, как остальные. Но что-то идет не так, Надин теряет выдержку…

– Ну, а проволока? – спрашивает Эв. – Нож? Все это совершенно случайно оказалось при ней?

– Я совершенно согласна с вами, Эверетт. – Галлахер чернее тучи. – Я пытаюсь разобраться в этом. Единственное возможное объяснение – Надин спланировала все заранее. Но это же какая-то бессмыслица: как она могла узнать, что Саша в тот вечер окажется там?

– И даже если бы Надин это знала, как она перетащила труп от дороги к реке? – подхватывает Бакстер. – Потому что я не могу представить, как Саша согласилась в кромешной темноте пойти по той тропинке вместе с Надин, какой бы повод та ни придумала. Лично я ни за что не согласился бы, черт возьми, это точно.

– Послушайте, мы даже не знаем, где в тот вечер была Надин, – говорит Эв. – Может быть, у нее железное алиби…

– Никакого алиби у нее нет.

Это Сомер. Она стоит в дверях, с сотовым телефоном в руке.

– Я только что говорила с Джесс Бердсли, подругой Фейт. В тот вечер Фейт ходила в кино. На «Призрачную нить»[326] в «Фениксе» на Уолтон-стрит. Она ушла из дома в девятнадцать сорок пять и вернулась лишь в двадцать два сорок пять.

– То есть больше трех часов Надин могла находиться практически где угодно, – устало говорит Галлахер.

– Боюсь, тут дело даже хуже. Фейт сказала, что, когда она вернулась домой, работала стиральная машина.

– И?.. – Куинн хмурится.

– Вот почему Фейт абсолютно уверена, что это был тот самый вечер. Это поразило ее, потому что мать все время пристает к Надин, чтобы та сама стирала свои вещи, а она этого никогда не делает. На памяти Фейт тот вечер единственный, когда Надин сама без понукания взялась за стирку.

Галлахер печально качает головой. Она собирается что-то сказать, но тут дверь снова распахивается. На пороге стоит Тони Асанти. Он обводит взглядом присутствующих и останавливается на Эв.

– А, констебль Эверетт… Там внизу человек, хочет поговорить с вами. Он какой-то дерганый, так что, наверное, лучше поскорее спуститься туда, пока он не передумал.

* * *

Он по-прежнему нервничает, даже спустя час после того, как они уже закончили. Даже несмотря на то, что ему повторяли снова и снова, что он поступил совершенно правильно – что правда рано или поздно все равно всплыла бы, а в таких делах лучше прыгнуть самому, чем ждать, когда тебя столкнут.

Эверетт провожает его к выходу и, как ей хочется думать, подбадривает улыбкой.

– Все будет хорошо. Честное слово. Хотя сейчас, наверное, вам так не кажется.

– Да, знаю. Просто помните, что я сказал, да?

– Не беспокойтесь, – она кивает. – Я готова.

* * *

Протокол допроса Патси Уэбб, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд, 10 апреля 2018 года, 15:19

Присутствуют: детектив-констебль В. Эверетт, детектив-констебль Э. Сомер, миссис Д. Уэбб (мать), Дж. Бек (адвокат), миссис М. Чандлер (назначенная представитель опеки)

Э.С.: Для протокола: Патси сопровождают ее мать, ее адвокат, мистер Бек, и миссис Моника Чандлер, представитель опеки.

Д.У.: Я не могу поверить в то, что вы притащили нас сюда! Патси уже сто раз говорила вам, что не имеет никакого отношения к тому, что произошло с Сашей Блейк, и даже ваши чертовы криминалисты признали, что отпечатки пальцев на портфеле принадлежат не ей. Я подам официальную жалобу – вы меня слышите, официальную жалобу! Это оскорбление, это запугивание…

Э.С.: Уверяю вас, миссис Уэбб, все совсем не так. И мы здесь будем говорить не о Саше. Только не сейчас. Итак, Патси, ты помнишь, чем занималась 1 апреля?

П.У.: Какого черта?..

Д.У.: 1 апреля? Это же был прошлый понедельник, так? Я могу вам ответить. Патси была дома, лежала в кровати. Ее свалила эта зараза. Когда человека выворачивает наизнанку.

Э.С.: Это так, Патси? Ты проболела тот день?

П.У.: (Пожимает плечами, затем кивает.)

Э.С.: Мы связались с саммертаунской средней школой, и нам подтвердили, что в тот день ты действительно числилась заболевшей. Как и Изабель. И Лия.

Д.У.: Этим болела вся школа – к чему вы клоните?

Э.С.: В котором часу вы утром уходите на работу, миссис Уэбб?

Д.У.: Без четверти восемь, самое позднее в восемь ровно. А что?

Э.С.: То есть на самом деле вы не можете утверждать, что Патси провела весь день дома, правильно? Со стопроцентной уверенностью? Если только, конечно, вашего приятеля не было дома.

Д.У.: (Колеблется.) Нет, его дома не было… он пришел только вечером…

Э.С.: Вы в тот день звонили Патси на сотовый?

Д.У.: (Пауза.) Я решила, что она будет отсыпаться. Ее тошнило всю ночь. Я слышала, как ее рвало, но к себе в комнату она меня не пустила.

В.Э.: Вы не звонили на городской?

Д.У.: Нет. Как я уже сказала, Патси заболела – она спала. Я не хотела ее разбудить. А когда вернулась домой в половине седьмого вечера, Патси смотрела телевизор, закутавшись в одеяло.

Э.С.: Но это ведь еще не означает, что она провела так весь день, правда, Патси?

П.У.: Вы просто пытаетесь убедить меня в том, будто вам что-то известно, но на самом деле вы ни хрена не знаете. Потому что знать нечего.

Дж. Б.: Констебль, тут вы ступаете по тонкому льду. Если у вас есть веские основания подозревать моего клиента в совершении преступления, вы должны тщательно формулировать вопросы. Как вам то хорошо известно.

Э.С.: В таком случае, Патси Белинда Уэбб, я арестовываю вас по подозрению в совершении нападения с нанесением телесных повреждений, совершенного 1 апреля 2018 года. Вы можете ничего не говорить. Но это повредит вашей защите, если вы сейчас умолчите о чем-то таком, на что впоследствии будете опираться на суде. Все, что вы скажете, может быть использовано в качестве доказательств. Итак, Патси, когда инспектор Фаули 4 апреля разговаривал с Изабель, та сказала, что не знает никакой Фейт Эпплфорд. Но это не так. Вы ведь ее знаете, вы все. Вы знаете ее сестру Надин.

П.У.: Надин учится в параллельном классе. Но я ее не знаю.

Э.С.: То, что произошло с Фейт, – во многом это похоже на то, что произошло с Сашей. Настолько похоже, что мы были убеждены в том, что это дело рук одного и того же преступника. Фейт похитили, связали и отвезли в сарай в огородах на Марстон-Ферри-роуд. Бедная девочка была в ужасе – она решила, что ее убьют. С нее стащили трусики…

М.Ч.: Послушайте, есть необходимость озвучивать все это?

Э.С.: И нападавшие действовали очень хитро. Они натянули на голову Фейт пластиковый пакет, чтобы та ничего не видела. Все это время они молчали, чтобы она не смогла узнать их по голосам. Единственной уликой был тот факт, что Фейт увезли в каком-то фургоне. Но хотя мы искали вдоль и поперек, просто не смогли его найти. И тогда мы подумали: а что, если это все-таки был не фургон – может быть, это был внедорожник или даже просто старенький универсал…

В.Э.: И тут именно ты, Патси, рассказала нам про Грэма Скотта, разве не так? Про его нездоровый интерес к Саше. Мы выяснили, что он ездит на «Моррис Трэвеллере», и задумались – а что, если он тот самый, кого мы ищем? Быть может, это он напал на Фейт и на Сашу?

Э.С.: Но затем эксперты определили, что на пакете, который был надет на голову Фейт, есть следы ДНК ее матери и сестры. Если честно, в этот момент мы не знали, что и думать. Мы представить себе не могли, каким образом этот пакет мог попасть к Грэму Скотту. На самом деле был только один человек, кто мог завладеть этим пакетом: сама Надин.

В.Э.: Но даже тут у нас ничего не получилось. Потому что мы знали, что Надин не могла управлять фургоном. Ей всего пятнадцать – я хочу сказать, это было бы незаконно, так?

П.У.: (Молчание.)

Э.С.: И тут мы подумали: постойте-ка, только из того, что это незаконно, еще не следует, что этого не может быть. В конце концов, человек может уметь управлять машиной, даже не имея прав.

П.У.: (Ерзает на стуле, но ничего не говорит.)

Э.С.: Мы даже проверили эту гипотезу – наш коллега констебль Асанти проехал по маршруту, убеждаясь в том, что Надин могла участвовать в нападении на сестру и при этом успеть в школу к 11:15. И, как тебе известно, такое действительно возможно. Хотя ей нужно было постараться, чтобы успеть на автобус до Блэкберд-Лейс…

П.У.: (Поднимает взгляд и тотчас же снова опускает голову.)

Э.С.: О, разве я не говорила? Мы думаем, что фургон, причастный к нападению, принадлежит одному человеку, проживающему в Блэкберд-Лейс. Больше того, мы не думаем, а знаем это наверняка. Потому что сегодня утром он пришел к нам и дал показания. Отпираться дальше бессмысленно.

П.У.: (Молчание.)

Д.У.: Патси! Это правда?

П.У.: Послушайте, это была просто шутка, понятно? Первоапрельская. Не понимаю, с какой стати все так завелись, мать вашу…

Э.С.: Не понимаешь? Ты правда хочешь убедить нас в том, что не понимаешь, почему полиция отнеслась к этому серьезно?

П.У.: (Угрюмо.) Мы ей ничего не сделали.

В.Э.: Нет, сделали. Вы вырвали Фейт волосы. А это уже нанесение телесных повреждений. А также вы причинили ей серьезную психологическую травму. Фейт думала, что ее убьют – изнасилуют…

П.У.: Каким это образом ее могли изнасиловать? Да она даже не девка, твою мать…

Д.У.: Патси!..

Э.С.: Значит, ты признаёшься в причастности к похищению Фейт Эпплфорд, совершенному утром 1 апреля 2018 года?

П.У.: Мать вашу за ногу, никакое это было не похищение! Это была шутка!

В.Э.: Только что ты сказала: «мы» ничего не сделали. Кто еще был с тобой?

П.У.: Из. И Лия. Мы встретились на огородах.

Э.С.: То есть на самом деле все вы были здоровы. Вы только сказали родителям, что больны.

П.У.: (Молчание.)

В.Э.: И ты приехала на фургоне Эшли Бразертона. Фургоне твоего возлюбленного.

Д.У.: Какого еще возлюбленного? С каких это пор у тебя есть возлюбленный?

П.У.: (Своей матери). С тех самых пор, как ты стала все свое время проводить с этим недоноском Ли и перестала обращать внимание на меня, вот с каких!

Э.С.: Эшли дал показания, что понятия не имел о том, что ты собираешься позаимствовать у него фургон.

П.У.: Ну да, так я ему и сказала! Он бы спрятал чертовы ключи. Потом он столько дерьма вывалил на меня из-за этого…

Э.С.: Значит, ты спланировала все заранее. Ты знала о похоронах и все спланировала.

П.У.: Вы че, совсем тупая, что ли? Это же было первое апреля! Мы решили приколоться!

В.Э.: Эшли собирался обратиться в полицию сразу же, как только все узнал, но ты пригрозила, что расскажешь, что он спал с тобой, хотя ты несовершеннолетняя. Эшли испугался, что его выгонят с работы…

П.У.: Ну да, он такой тупой!

Э.С.: Патси, почему вы выбрали Фейт? Почему именно ее?

П.У.: (Пожимает плечами.) Не знаю.

Э.С.: А мне кажется, знаешь, и очень хорошо. Понимаешь, когда мы только приступили к расследованию того, что произошло с Фейт, мы предположили, что имеем дело с преступлением на почве ненависти. Мы решили, что нападавший знал ее тайну и именно поэтому выбрал ее своей жертвой. Однако, как ни старались, мы не смогли установить, кому это было известно. За исключением ближайших родственников Фейт, этого не знал никто.

П.У.: (Молчание.)

Э.С.: Но в этом-то все дело, Патси, правильно? Надин знала. И она рассказала вам.

Д.У.: Вы ничего не сможете доказать.

Э.С.: Патси сама только что это доказала. Она сказала, что Фейт «даже не девка». Узнать это она могла одним-единственным способом.

П.У.: Как я уже сказала, это был первоапрельский розыгрыш…

В.Э.: Патси, почему Надин выдала вам тайну своей сестры? Потому что хотела войти в вашу компанию? Хотела понравиться вам?

П.У.: Да мы просто решили приколоться, понятно? Сказали ей, что будем с ней дружить, если она расскажет нам какой-нибудь секрет. О котором не знает больше никто.

Д.У.: Господи!..

Э.С.: Но вы не собирались дружить с Надин, так? Вы просто ее использовали. Вы использовали ее тайну для того, чтобы предать ее. Самым жестоким, самым бесчувственным способом.

П.У.: Глупая сучка просто взбеленилась! Вопила про свою чертову сестру, про то, что ни за что не сказала нам бы, если б знала… Услышав сирены, мы решили, что она вызвала полицию, твою мать!

В.Э.: Как у вас оказался пластиковый пакет с отпечатками Надин? Где вы его достали?

П.У.: Из стащила его у нее. Сонная корова даже ничего не заметила.

Э.С.: А как насчет Саши?

П.У.: Я же вам говорила, мы тут ни при чем.

В.Э.: Даже несмотря на то, что обстоятельства нападения практически такие же? Пластиковый пакет, обрезки проволоки… Вы сделали это сознательно, так, чтобы полиция решила, будто здесь орудует сексуальный маньяк…

Дж. Б.: Если позволите, констебль, все, что вы только что сказали, дает очень убедительную базу обвинить в убийстве Саши Блейк Надин Эпплфорд. Ей было известно в деталях, что произошло с Фейт, и, следовательно, она имела идеальную возможность повторить это преступление. У нее была возможность, и у нее был очень мощный мотив: месть. Она хотела свалить вину на Патси и других девушек, расквитаться с теми, кто отверг ее и надругался над ее сестрой.

П.У.: Да, совершенно верно. Должно быть, именно так все и произошло…

В.Э.: То есть ты утверждаешь, что Надин спланировала свое преступление – сознательно решила убить Сашу под копирку с того, что произошло с Фейт, чтобы подставить тебя и твоих подруг?

Дж. Б.: Вы можете доказать обратное?

Э.С.: В таком случае почему Надин с самого начала не сказала нам, что именно Патси с подругами напала на Фейт? Почему все это время она ждала, что мы сами до всего дойдем, хотя вероятность этого была не так уж и велика?

Дж. Б.: Это вы спросите у нее самой, констебль. Как знать, что происходило у нее в голове? Очевидно, Надин Эпплфорд – крайне неуравновешенный подросток.

П.У.: Точно – Надин просто психанутая, твою мать…

Д.У.: Патси, пожалуйста!..

Дж. Б.: Начнем с того, есть ли у Надин алиби? Потому что у моей клиентки алиби есть. Как вам прекрасно известно, Саша, Патси и Изабель вместе ехали в автобусе, и у вас есть билет, доказывающий это.

Э.С.: Это замечательная теория, мистер Бек. Вот только в ней есть один существенный изъян. Каким образом Надин могла узнать, где в тот вечер окажется Саша? Конкретное время, конкретное место – как она могла это узнать?

П.У.: Запросто! Она следила за нами, блин – вот как!

* * *

Адам Фаули

10 апреля 2018 года

17:05

– Ты думаешь, это правда – то, что сказала Патси?

Галлахер не отрывает взгляд от экрана, крепко стиснув руки, постукивая ногой по полу.

– То, что Надин следила за ними? Боюсь, такое более чем возможно. Надин отчаянно жаждала влиться в компанию – я запросто могу представить, как она подслушивала, выясняя намерения Патси и ее подруг.

– Давай послушаем, что скажут на этот счет Изабель и Лия. Куинн и Гислингхэм допрашивают их по отдельности, так что они не смогут сверить свои показания.

Это должно было бы обнадежить меня, но не обнадеживает.

– Я могу сказать точно одно: девицы заготовили свои рассказы заранее. Изабель и Лия поддержат все, что скажет Патси. Из чего следует, что слово Надин, что бы она ни сказала, будет против слова Патси и ее подруг. А в настоящий момент мы пока даже не можем вставить их в общую картину, не говоря уж о том, чтобы предъявить им обвинение.

– За этих пятнадцатилетних девиц взялась половина криминального отдела Управления полиции долины Темзы, – вздыхает Галлахер, – а мы даже не можем разбить их алиби, черт побери!

* * *

– Констебль Сомер?

Это Нина Мукерджи, стоящая в дверях кухни дома Эпплфордов.

Криминалисты начали сверху. Комната Надин, комната Дианы, комната Фейт, ванная. Собирая улики в пакеты, помечая их бирками. И вот теперь они на кухне, в каких-нибудь двадцати шагах от Сомер, сидящей рядом с Дианой Эпплфорд, которая отчаянно старается притвориться, будто с интересом смотрит древнюю серию «Закона и порядка».

– Можно вас на минутку?

Нина старается сохранить тон небрежным, однако Эрика сразу же понимает, что дело серьезное. В противном случае ее не позвали бы.

Диана встревоженно оборачивается.

– Все в порядке, миссис Эпплфорд, я сейчас вернусь.

Нина проводит Сомер на кухню. Там на столе разложено содержимое ящика со столовыми приборами.

– Я как раз собиралась обработать это, но решила, что ты должна сначала взглянуть.

У ножей металлические рукоятки и зазубренные лезвия.

– Что тут происходит? – Диана Эпплфорд переминается на пороге, ее лицо бледно-зеленое в свете люминесцентной лампы под потолком. – Это же просто кухонные ножи, черт возьми, – говорит она. – В этом проклятом городе таких сотни. Тысячи!

– Знаю, – говорит Сомер, – просто так положено…

– Что я скажу Фейт? – дрожащим голосом спрашивает Диана. – Она отказывается возвращаться домой. Не желает даже говорить со мной.

– Послушайте, возможно, так оно и к лучшему, – говорит Эрика, подходя к ней. – Дайте ей время. Ей сейчас тяжело – как и всем вам.

На лестнице слышны шаги, в коридоре звучат приглушенные голоса. Негромкие, но все же достаточно отчетливые, чтобы разобрать слова.

– Вы собрали всю одежду? – Это голос Клайва Конвея, он говорит с экспертом-лаборантом.

– Да, вот список. Я также упаковал обувь. На одной кроссовке засохшая грязь, и, кажется, есть и другие следы, так что, быть может, нам повезет.

– Что они имеют в виду – какие еще «следы»? – выпучив глаза, оборачивается к Сомер Диана. – О чем это они?

Констебль кусает губу.

– Как я уже говорила, так положено. Давайте не будем торопить события…

* * *

Адам Фаули

11 апреля 2018 года

10:08

Звонок поступает в оперативный штаб на следующий день в десять утра. Пятна на кроссовках Надин – это кровь. Сашина кровь. Мы до сих пор не можем в это поверить. Но, как любит повторять Алан Чаллоу, криминалистическая экспертиза не лжет.

– Это сразит ее мать, – печально говорит Сомер. Словно об этом нужно было говорить.

– Я по-прежнему считаю, что тут нечто большее, чем кажется на первый взгляд, – говорит Галлахер. – Эта троица – она тут явно как-то замешана…

Эв корчит гримасу.

– Изабель и Лия твердили на все наши вопросы, как попугаи: «Никаких комментариев», словно это какая-то дурацкая игра.

– Так, хорошо, – говорит Гис. – Но я все равно считаю, что они повсюду тут наследили. Особенно Патси.

– Вот только не в буквальном смысле, – замечает Бакстер. – Частичные отпечатки пальцев на портфеле не принадлежат ни одной из подруг.

– А жаль, черт возьми! – бормочет Куинн.

Однако слова Бакстера наводят меня на одну мысль, и когда совещание заканчивается, я аккуратно отвожу его в сторону. Потому что незачем устраивать по этому поводу прилюдно пляски с песнями. Особенно если я ошибаюсь.

* * *

Протокол допроса Надин Эпплфорд, произведенного в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд, 11 апреля 2018 года, 11:55

Присутствуют: детектив-констебль В. Эверетт, детектив-констебль Э. Сомер, миссис Д. Эпплфорд (мать), мисс С. Роджерс (представитель опеки), миссис П. Маршалл (адвокат)

В.Э.: Допрос продолжен 11 апреля 2018 года в 11:55.

Э.С.: Так, Надин. После нашей последней беседы мы поговорили с Патси Уэбб, и та призналась, что именно она с подругами напала на твою сестру. Мы также допросили Изабель и Лию, и всем им предъявят обвинение в нанесении телесных повреждений. Ты понимаешь, Надин? Нам известно, что это были они. Известно, что они сделали и как обманули тебя.

Н.Э.: (Обращается к своей матери.) Я же говорила, мама, я тут ни при чем… это была не я…

Д.Э.: Знаю, милая, знаю.

Э.С.: И ты по-прежнему утверждаешь, что в ночь гибели Саши тебя не было возле реки?

Н.Э.: Нет, я же вам говорила.

В.Э.: Ты ее не видела – не говорила с ней…

Н.Э.: Да нет же – я не выходила на улицу. Весь вечер просидела дома.

Э.С.: Твоя сестра говорит, что, когда она вернулась домой, работала стиральная машина. Ты можешь это объяснить?

Н.Э.: (Пожимает плечами.) Не знаю. Не помню.

В.Э.: Как тебе известно, вчера мы произвели обыск в вашем доме. Забрали различные вещи и отправили их на криминалистическую экспертизу. В том числе и кроссовки, спрятанные под одеждой в твоем гардеробе.

Д.Э.: Никто их не прятал – просто Надин неаккуратная, она еще подросток…

В.Э.: Надин, ты пыталась спрятать кроссовки?

Н.Э.: (Молчание.)

Э.С.: Криминалистическая экспертиза этих кроссовок показывает, что их пытались отмыть с помощью отбеливателя, что для обуви весьма необычно. Это сделали вы, миссис Эпплфорд?

Д.Э.: (Пауза.) Нет. Не я.

Э.С.: Это сделала ты, Надин? Ты пыталась смыть что-то со своих кроссовок?

Н.Э.: Не буду говорить.

В.Э.: Ты не могла бы говорить погромче, пожалуйста? Для записи?

Н.Э.: (Громче.) Я отказываюсь отвечать.

Э.С.: (Протягивает лист бумаги.) Это результаты анализа кроссовок, Надин. На них следы крови. Совсем немного. Но они есть. И это кровь Саши.

Н.Э.: (Молчание.)

Э.С.: Но это доказывает только то, что ты присутствовала при смерти Саши. Это еще не свидетельствует о том, что ты сама что-то сделала. Так что же там произошло, Надин? Как ты в тот вечер оказалась там?

Н.Э.: (Молчание.)

В.Э.: Патси утверждает, что ни ее самой, ни ее подруг там не было – и это ты убила Сашу, одна. Она утверждает, что ты знала, что в тот вечер Саша будет возвращаться домой именно этой дорогой, поскольку следила за подругами. Подслушивала их разговоры. Это правда?

Н.Э.: Все было совсем не так!

В.Э.: А как все было?

Н.Э.: (Молча качает головой.)

Э.С.: Надин, почему ты не хочешь говорить с нами? Патси снова тебя обманула, ведь так? Ты не должна брать на себя чужую вину, если Патси тебя обманула.

Н.Э.: На самом деле…

П.М.: (Перебивает ее.) Надин, ты можешь не отвечать на этот вопрос.

Н.Э.: Нет, я хочу на него ответить. На самом деле меня никто не обманывал.

В.Э.: Что же произошло?

Н.Э.: Она сказала, чтобы я была там, в тот вечер. У реки.

В.Э.: Патси?

Н.Э.: (Молча кивает.)

Э.С.: Вы условились встретиться?

Н.Э.: Не только с ней. И с остальными. Патси сказала, что сожалеет насчет Фейт и хочет искупить свою вину. Мы должны были стать сестрами по крови.

Э.С.: Сестрами по крови?

Н.Э.: Знаете, как показывают по телику… Они сказали захватить нож. Все должны были принести свои ножи.

Э.С.: И ты взяла нож дома на кухне?

Н.Э.: (Кивает, избегая смотреть на свою мать.)

В.Э.: Что произошло, когда ты пришла на место?

Н.Э.: Я должна была ждать на автобусной остановке рядом с «Викки-Армс». Они пришли пешком со стороны Саммертауна.

В.Э.: Кто они, Надин?

Н.Э.: Патси, Изабель и Саша. Втроем. Лии с ними не было.

В.Э.: В котором это было часу?

Н.Э.: Где-то в четверть девятого. Мне сказали быть на остановке в девять вечера. У Патси в сумке были фонарики и все остальное.

Э.С.: Саша ничего не сказала, когда вы встретились?

Н.Э.: Нет. Но она была чем-то недовольна. По-моему, она не хотела сюда приходить. То и дело смотрела на часы, словно ей нужно было куда-то в другое место.

В.Э.: Что произошло дальше?

Н.Э.: Мы пошли по тропинке к реке. Первой шла Изабель, затем Саша, затем Патси, я последней. Вдруг Патси схватила Сашу сзади, Изабель натянула ей на голову пакет, потом они достали куски проволоки и связали ее. Саша упала в грязь, она пыталась кричать, но было видно, что ей не хватает воздуха. Потом Патси достала свой телефон и начала все снимать, но это получалось у нее плохо, потому что она давилась со смеху, и потом Изабель сказала: «Не забудь про волосы».

Э.С.: «Не забудь про волосы»?

Н.Э.: (Молча кивает.)

Э.С.: Почему она так сказала – ты знаешь?

Н.Э.: (Молча качает головой.)

В.Э.: Что сделала Патси после этих слов Изабель?

Н.Э.: Схватила Сашу за голову и выдернула клок на затылке. Саша плакала. У нее были такие красивые волосы…

Э.С.: Что дальше?

Н.Э.: Патси сказала мне взять нож и порезать Сашу. Я не хотела, мне было страшно, меня тошнило, но она сказала, что я должна, а если я этого не сделаю, мы не станем сестрами по крови и следующей буду я. И я ее порезала. Совсем немного. Ногу. Патси и Изабель смеялись – они были словно в истерике, словно наглотались наркотиков. Потом Патси посмотрела на тот порез, который я нанесла, и сказала, что этого недостаточно. Я должна нанести еще один. Я так и сделала, и на этот раз крови было больше. Из выпачкала ею мне лицо… (Начинает всхлипывать.) Саша громко кричала. Звала свою маму. Но они только смеялись и говорили «это тебя научит», «заносчивая сучка» и тому подобное. (Вытирает глаза.) Саша даже не догадывалась, как они ее ненавидели. Она думала, они ее любят, но я слышала, как они говорили о ней, когда ее не было рядом. Их просто бесило, что Саша красивее, а Патси решила, что она хочет увести у нее парня. (Поочередно смотрит на констеблей.) Правда, я не выдумываю – я не знаю, как его зовут, но я слышала, как Патси говорила об этом. Она… ну, просто взбесилась.

В.Э.: Знаем, Надин. Мы уже говорили с ним, и он сказал нам то же самое.

Э.С.: Что произошло дальше?

Н.Э.: Изабель начала бить Сашу ногами, и Патси присоединилась к ней. Я пыталась остановить их, но Патси пригрозила, что они поступят так же и со мной, если я не заткнусь.

В.Э.: Долго это продолжалось?

Н.Э.: Не знаю. Мне казалось, прошла целая вечность, но, наверное, это не так. Потом Патси обозвала меня никчемной неудачницей, дала мне Сашин портфель и сказала, чтобы я проваливала. Проваливала домой и по дороге выбросила его.

Э.С.: Что стало с телефоном Саши?

Н.Э.: Патси выбросила его в реку. Там еще была записная книжка, и ее она тоже выбросила.

В.Э.: А ты пошла домой.

Н.Э.: (Молча кивает.)

Э.С.: Саша тогда еще была жива?

Н.Э.: (Кивае. т) Что было дальше, я не знаю. Я думала, что они разойдутся по домам. По дороге меня вырвало, одежда моя была перепачкана кровью и грязью, поэтому я положила все в стиральную машину. (Снова начинает всхлипывать.) Извините! Я готова сделать все что угодно, чтобы это исправить. Я не перестаю думать об этом…

Э.С.: Что произошло на следующий день?

Н.Э.: Придя в школу, я увидела Патси и Из, но Саши с ними не было, и она не пришла на построение. Тогда мне стало совсем плохо. Потом Патси сказала, что если я кому-нибудь расскажу об этом, они покажут полиции видео на телефоне, и я сяду в тюрьму. Потому что на видео есть только одна я.

Э.С.: Они также отправились бы за решетку. Поскольку видео явилось бы доказательством того, что они были там.

Н.Э.: (Молчание.) Я об этом не подумала.

* * *

Адам Фаули

11 апреля 2018 года

12:19

Галлахер присоединяется ко мне перед экраном в соседней комнате.

– Сомер работает просто отлично, – говорю я, оборачиваясь к ней. – Надеюсь, ты ей это скажешь. У нее недостаточно уверенности в собственных способностях.

Галлахер бросает на меня выразительный взгляд.

– Уже говорила, но спасибо за напоминание, непременно скажу еще раз. Я также посоветую ей отдохнуть денек. Вид у нее абсолютно измученный.

На экране Надин плачет в объятиях матери, а остальные встают. Похоже, они решили прерваться.

– Есть новости от криминалистов?

Галлахер кивает.

– На одном ноже с кухни Эпплфордов есть незначительные следы ДНК Саши. Что стыкуется с рассказом Надин, но, как сразу же укажет адвокат Патси, это также может подтвердить ее версию событий. А без орудия убийства будет очень трудно доказать, кто в действительности убил Сашу.

– Что нового про сотовый Патси? Есть какие-нибудь следы того видео, о котором говорила Надин?

– Телефон отправлен в лабораторию, вместе с ее компьютером. Подозреваю, видео, снятое Патси, давно удалено, но если нам повезет, стерла она его не настолько тщательно, чтобы нашим экспертам не удалось ничего найти.

Я качаю головой.

– А что, если никакого видео не было? Потому что все телефоны были выключены – это нам известно. Так что тут что-то не сходится.

Галлахер хмурится: очевидно, она об этом не подумала.

– А если она перевела телефон в режим полета?

– Такое возможно. Но эти девицы умные, особенно Патси. Она должна понимать, как трудно удалить что-то так, чтобы не осталось никаких следов. Особенно если имеешь дело с Интернетом.

– Значит, ты полагаешь, что Надин лжет?

– Нет, – говорю я. – Я думаю, Патси блефовала – она только делала вид, будто снимает Надин на видео, чтобы потом шантажом заставить ее молчать.

Галлахер вздыхает.

– А если никакого видео нет, адвокат Патси заявит, что это лишь еще одно доказательство того, что лжет именно Надин. – Она подсаживается ко мне. – Меня беспокоит вот что: даже если нам удастся доказать присутствие Патси и Изабель, те заявят, что, с их точки зрения, это был лишь очередной «прикол». Что они оставили Сашу живой и здоровой, а Надин, должно быть, окончательно спятила и убила ее. Патси уже громогласно говорит всем и вся, что Надин психопатка.

Я киваю.

– А у Надин был гораздо более правдоподобный мотив. Даже несмотря на то, что в ее поддержку имеются показания Бразертона, будет крайне нелегко убедить присяжных в том, что эти девицы убили Сашу из-за такого пустяка. Особенно если они вроде как были ЛПН[327].

– Удивлена, что ты знаком с этой аббревиатурой. – Галлахер снова поворачивается к экрану. Мать выводит Надин в дверь. – Нам нужно придумать, Адам, как помочь этой девочке, потому что в настоящий момент все против нее. И, как не перестает напоминать мне сержант Гислингхэм, эти девицы развели нас как дураков.

Стук в дверь, и появляется Бакстер.

– А, шеф, вот вы где… Я отослал эти отпечатки криминалистам, как вы просили, и попросил их поторопиться. Только что пришел ответ. Думаю, вам будет интересно взглянуть – похоже, вы были правы.

Когда за ним закрывается дверь, Галлахер оборачивается ко мне и вопросительно поднимает брови.

– Не желаешь поделиться?

* * *  * * *

Адам Фаули

11 апреля 2018 года

12:25

В оперативном штабе полно народу. Люди сидят на столах, жуют сэндвичи из кафе напротив. А впереди у доски стоит Бакстер.

– Итак, – спрашивает Галлахер, – что там у вас?

Бакстер оборачивается и указывает на увеличенное изображение автобусного билета Изабель Паркер.

– Инспектор Фаули попросил меня изучить его более внимательно, и, получается, его догадка была верной. На билете действительно два отпечатка пальцев.

Куинн хмурится.

– Разве не водитель выдает билеты? Второй принадлежит ему, верно?

Очевидно, он редко пользуется услугами общественного транспорта. Как будто это и так не было понятно.

– Билет вылезает прямиком из автомата, – негромко произносит Асанти. – К нему прикасается только пассажир.

– Итак, одни отпечатки принадлежат Изабель Паркер, – начинает Галлахер. – А другие…

– Другие, – говорит Бакстер, – полностью соответствуют отпечаткам Лии Уэддел.

Но народ не понимает – по крайней мере, не сразу. Я вижу это по недоуменным лицам. Встаю и выхожу к доске.

– Так. Вот как, на мой взгляд, все произошло. В тот вечер Патси, Саша и Изабель покинули Саммертаун пешком, как и сказала Надин. Они встретились с той на тропинке и все вместе направились к реке. Одному богу известно, что они сказали Саше, чтобы убедить ее пойти с ними, но, как бы там ни было, она им поверила. Тем временем Лия Уэддел осталась в Саммертауне одна, дождалась автобуса, отходящего в двадцать один сорок три, и села на него. Вот этот билет – это ее билет.

– Но это же билет до Хедингтона, – говорит Эверетт, очевидно, все еще сбитая с толку.

– Верно. Совершенно верно. Лия купила билет до Хедингтона. Но только так далеко она не поехала. Сошла на следующей остановке и оттуда вернулась домой, придя, как нам известно, в двадцать два пятнадцать. А на следующий день в школе она передала билет Изабель, чтобы та в случае необходимости могла подтвердить свое алиби.

Куинн медленно выдыхает и качает головой.

– Изворотливые стервы!..

– Однако водитель автобуса разговаривал с Изабель, – настаивает Эверетт, по-прежнему ничего не понимая. – Он опознал ее. Не понимаю – она должна была ехать в том автобусе.

– И она в нем действительно ехала, – я киваю. – Патси от реки направилась домой, но Изабель вернулась к дороге и там села на автобус до Хедингтона. На тот самый автобус, с которого Лия сошла всего несколько минут назад. Полагаю, Изабель, скорее всего, садясь в автобус, надела капюшон, чтобы водитель не обратил внимания на ее волосы, но затем сняла его. Ей обязательно было нужно, чтобы он ее запомнил.

– Твою мать, – вполголоса произносит Гислингхэм. – Пожалуйста, напомните мне об этом, когда я в следующий раз скажу, что хочу иметь дочь.

* * *

Квартира Сомер не располагает просторностью дома Сомареса. И обстановкой. И видом из окон. Гостиная крошечная, спальня всего одна, а в ванной даже нет окна. Однако Джайлса, похоже, это нисколько не волнует. Эрика никак не может решить эту загадку. Для человека, потратившего уйму денег и времени на то, чтобы сделать свое собственное жилище именно таким, каким хочет, Джайлс обладает каким-то даром чувствовать себя непринужденно в любой обстановке. Как, например, в настоящий момент, развалившись на диване перед телевизором в гостиной у Сомер.

Увидев ее, Джайлс не выключает телевизор, но он встает, заключает ее в объятия и погружает лицо в ее волосы.

– Я по тебе соскучился, – говорит он.

– Мы не виделись всего несколько дней, – смеется Эрика, но эти дни были просто дерьмовыми, и она внезапно ловит себя на том, что вот-вот расплачется. Она жадно вдыхает в себя Джайлса – его тепло, запах морского воздуха, чистой кожи и свежевыстиранного белья. Ей вдруг приходит мысль, что, наверное, это и есть любовь. Быть может, это – именно это – она искала всю свою взрослую жизнь. Но просто этого не знала.

Освободившись от объятий, Сомер снимает куртку.

– Я пойду заварю чай, – говорит она, направляясь на кухню. – А потом приму душ. Ты ничего не хочешь?

– Нет, все в порядке.

Джайлс падает на диван и закидывает ноги на кофейный столик. Если бы так поступил любой из ее бывших кавалеров, Сомер вскипела бы в гневе. Но их отношения с Джайлсом еще в младенческом возрасте, не перестает напоминать себе она. Подобные вещи начинают действовать на нервы не раньше чем через полгода.

Джайлс смотрит передачу про преступность – кто бы удивился. Эрика узнает женщину, читающую текст за кадром. Богатый, выраженный американский акцент, который Сомер никак не может привязать географически. Западное побережье?

Когда она разливает чай по кружкам, у нее пищит телефон. Сообщение от Эв. Сомер ставит чайник и открывает сообщение.

– Блин! – говорит она. – Блин, блин, блин!

* * *

Адам Фаули

11 апреля 2018 года

13:35

– Ты все собрала?

– Господи, Адам, я жду не дождусь, когда вернусь домой… – Алекс вздыхает. – Я не буду сильно переживать, если до конца жизни больше никогда не увижу картофельную запеканку.

Я беру с кровати ее пальто и протягиваю его ей. После столького времени, проведенного в постели, Алекс держится на ногах нетвердо. Когда я помогаю ей найти рукав, она заваливается на меня. От ее волос пахнет по-другому. Больничным шампунем.

– Кстати, я заказал на вечер курицу с жареной картошкой. Из французского заведения.

Это вызывает у нее улыбку. Курица с картошкой – слабость Алекс. Как и шардоне, которое она временно не может себе позволить.

Алекс берет свою сумочку и напоследок еще раз оглядывает палату.

– О’кей, приятель. Нам с тобой пора уносить ко всем чертям ноги из Додж-Сити[328].

* * *

– Покажи мне еще раз это «мыло».

Сомер протягивает телефон Джайлсу и смотрит, как тот листает страницы.

– Мы думали, что они у нас в руках, – говорит она. – Фаули предположил, что это Лия купила билет на автобус, а потом передала его Изабель. И он был прав – на билете ее отпечатки. И все мы решили: ну вот, это неопровержимое доказательство.

– Вот только теперь Лия заявляет, что может объяснить, как ее «пальчики» попали на билет, – говорит Джайлс, возвращая ей телефон.

– Точно. Она говорит, что на следующий день в школе искала что-то в портфеле Изабель и, наверное, тогда и взяла в руку этот билет. Во что я не верю ни одной наносекунды.

Джайлс с сочувствием смотрит на нее.

– Вот только доказать это вы не можете. И в этом вся проблема.

– Нам уже и так предстоит непростая задача убедить присяжных. Защита позовет кучу свидетелей, которые подтвердят, какими хорошими подругами были Саша и остальные. И у каждого присяжного будет дочь, сестра или племянница, похожая на этих девиц. Как они смогут поверить в то, что такие милые с виду подростки оказались способны на столь жестокое преступление?

– Меня ты убедишь в этом без труда – такое случается гораздо чаще, чем ты думаешь. Взять хотя бы то жуткое дело в Штатах, когда две шестнадцатилетние девицы изрезали ножами свою лучшую подругу просто потому, что та им «больше не нравилась».

Сомер обнимает себя за плечи.

– У меня это просто из головы не выходит, Джайлс. Я имею в виду Сашу – как она в какой-то момент вдруг поняла, что они не остановятся, что ее лучшие подруги собираются ее убить… Ты только представь – только представь такое!

Джайлс кладет руку ей на плечо.

– Ты делаешь все, что в твоих силах.

– Но что, если этого недостаточно? Что, если нам даже не удастся убедить прокуратуру взяться за это дело? Потому что в настоящий момент у меня такое ощущение, будто у нас нет никакой надежды. И в конечном счете всех собак спустят на беднягу Надин. А все это время злобная тварь Патси ластилась к матери Саши, жрала ее еду, спала в Сашиной кровати – и бедная женщина даже не догадывалась…

– Так, постой-ка, – Сомарес пристально смотрит на нее, – повтори это еще раз.

– После исчезновения Саши Патси практически безотлучно находилась у нее дома. Мы полагали, она просто хотела хоть как-то утешить Фиону, поддержать ее, – но теперь, разумеется, все выглядит совсем иначе… – Сомер умолкает. Джайлс достал телефон и тычет пальцем в экран. – Ты что?

Он показывает ей телефон.

– Это было в конце девяностых, в Лос-Анджелесе. Дело Мишель Авилы. Ты с ним знакома?

Сомер читает то, что на экране, и поднимает взгляд на Сомареса. Краска схлынула с ее лица.

– Это же…

Он кивает.

– Две подруги Авилы забили ее до смерти просто потому, что та была более привлекательной и пользовалась успехом у парней. И все то время, пока полиция искала преступника, одна из убийц находилась у нее дома, «утешала» мать. И им также это едва не сошло с рук.

Эрика широко раскрывает глаза.

– Ты хочешь сказать, Патси и ее подруги могли знать об этом деле? Что они повторили его?

– Такая возможность существует.

Сомер берет свой телефон.

– Я попрошу Бакстера проверить их телефоны и компьютеры…

Но Сомарес качает головой.

– Эрика, Патси слишком умна, чтобы совершить такую оплошность. То же самое относится и к школьным компьютерам – там ведется журнал того, что дети ищут в Интернете.

– Только не говори, что это снова тупик, – удрученно вздыхает Эрика.

– Нет, необязательно. Такую информацию можно узнать не только в Сети. Ты говорила, что Патси и ее подруги подкованы насчет криминалистики, глобальной навигации и прочего? Ну, возможно, не я один смотрю криминальные передачи по телевизору…

Он умолкает и снова смотрит на свой телефон, теперь хмурясь.

– Что – в чем дело?

– Я тут подумал, а что, если дело Авилы не единственное, которое прилежно вызубрила Патси? – Он смотрит на нее. – Кажется, Фаули говорил, что это может быть подражатель?

Сомер молча кивает.

Сомарес снова протягивает ей свой телефон.

– Ну, глядя вот на это, я прихожу к выводу, что он, возможно, прав.

* * *  * * *

Бакстер не узнает его – по крайней мере, не сразу. Однако он довольно быстро соображает, что это, скорее всего, новый кавалер Сомер. Бакстер вспоминает язвительные замечания Гиса насчет Сомареса, когда Эрика только начала с ним встречаться. Достаточно только раз взглянуть на него, чтобы понять, в чем дело. И к тому же он детектив-инспектор. Да, кому-то везет по полной…

Бакстер открывает дверь и выходит из машины, Сомер идет к нему навстречу, ее кавалер следует за ней в паре шагов.

– Это Джайлс, – представляет она. – Он мне здорово помог.

Сомарес улыбается и протягивает руку.

– Рад с вами познакомиться. Эрика много о вас рассказывала. Она говорит, что вы компьютерный гений.

– Джайлс также смыслит в компьютерах, – поспешно говорит Сомер.

Бакстер внимательно разглядывает ее – щеки у нее горят, и он еще никогда не видел ее такой дерганой, такой усердной. Как будто Эрика представляет Сомареса своему отцу, а не просто товарищу по работе.

– Вот как? – мрачно говорит Бакстер, поворачиваясь к Сомаресу. – Кибербезопасность, да?

Сомарес снова улыбается. Улыбка его чистая, без сарказма. Сомер должна отдать ему должное: он просто поразительно сдержан.

– Нет, обыкновенный «фараон» с улицы.

Сомер переводит взгляд с него на Бакстера.

– Итак, мы готовы идти?

* * *

Адам Фаули

11 апреля 2018 года

15:15

– Ты сегодня вообще не собираешься идти на работу? – спрашивает Алекс, когда я ставлю на прикроватный столик кружку с зеленым чаем.

– Я уже внес свою лепту, – я качаю головой. – А пока что собираюсь потратить небольшой кусочек из причитающегося мне времени и побаловать тебя.

У нее дрожат губы, я вижу, что она вот-вот расплачется.

– Так, – говорю я, подсаживаясь к ней на кровать, – эта перспектива не такая уж и ужасная, правда?

Но я не могу заставить ее улыбнуться.

– Мне нужно поговорить с тобой, – дрогнувшим голосом шепчет Алекс. – Я должна была сделать это раньше – я это прекрасно понимаю. Но все никак не удавалось выбрать подходящий момент. – Слезы текут по щекам. – А потом все пошло наперекосяк, и я решила, что не смогу тебе признаться. Решила, что так только станет в десять раз хуже.

Я беру ее руку и тихо спрашиваю:

– Ты насчет суда, да? Насчет своих показаний в суде?

Она удивленно смотрит на меня.

– Но откуда…

– Я все знаю. Алекс, дорогая, я все знаю.

* * * ЦЕНТРАЛЬНЫЙ УГОЛОВНЫЙ СУД

Олд-Бейли

Лондон ЕС4М 7ЕН

Судья Верховного суда

Досточтимый мистер Хили

К О Р О Н А

против

Гэвина Фрэнсиса Пэрри

_____________________

Мистер Р. Барнс, королевский адвокат, и мисс С. Грей

представляют обвинение

Миссис Б. Дженкинс, королевский адвокат, и мистер Т. Катберт

представляют защиту обвиняемого

______________________

Расшифровка стенограммы, выполненной

компанией «Чапмен Дэвисон»,

официально уполномоченной для работы

на судебных заседаниях

______________________

Вторник, 16 ноября 1999 года

(23-й день)

АЛЕКСАНДРА ШЕЛДОН, вызванная повторно

Вопросы задает МИССИС ДЖЕНКИНС

В.: Мисс Шелдон, я хотела бы задать вам еще кое-какие вопросы, если вы ничего не имеете против, относительно событий, случившихся 3 января сего года. Я прошу прощения за то, что вынуждена снова втягивать вас во все это, но, как вы должны понимать, речь идет об основополагающем факторе позиции обвинения. Можно сказать, пожалуй, единственном серьезном факторе. И вы как юрист-стажер должны это понимать.

МИСТЕР БАРНС: Ваша честь, если позволите вмешаться, нельзя требовать от свидетельницы комментариев по таким вопросам.

ДОСТОЧТИМЫЙ ХИЛИ: Миссис Дженкинс, пожалуйста, продолжайте.

МИССИС ДЖЕНКИНС: Благодарю вас, ваша честь. Итак, мисс Шелдон, вы по-прежнему настаиваете на том, что в тот день не заходили в гараж мистера Пэрри, не так ли?

О.: Совершенно верно.

В.: Вы не подергали дверь до прибытия полиции, просто чтобы убедиться в том, что она заперта?

О.: Нет.

В.: На самом деле, как мы уже установили, дверь действительно была заперта, однако мистер Пэрри хранил запасный ключ над притолокой – и случайный свидетель мог видеть, как в тот день он доставал этот ключ, чтобы открыть дверь.

О.: Я уже сказала, что не заходила внутрь. В противном случае мои отпечатки были бы на дверной ручке. И на ключе.

В.: Необязательно, мисс Шелдон. Их не было бы, если б вы были в перчатках. А согласно метеорологической сводке, день 3 января выдался ясным, но очень холодным – температура едва поднималась до шести градусов.

О.: Я была без перчаток.

В.: Значит, вы не заходили в гараж и ничего не оставили внутри?

О.: Я уже вам говорила.

В.: Например, прядь своих волос? Которую впоследствии обнаружила полиция?

О.: Нет, как я уже говорила. И я остригла волосы за несколько недель до того. Откуда у меня могла взяться такая длинная прядь?

В.: Может быть, лежала у вас в сумочке? Или осталась на щетке для волос?

О.: А вы сами как часто чистите щетку для волос?

В.: Это не имеет отношения к делу…

О.: Я чищу свою раз в несколько дней. Как и большинство женщин. Нападение произошло четырьмя месяцами раньше.

МИСТЕР БАРНС: Ваша честь, если позволите, мы уже услышали показания полицейского эксперта-криминалиста о том, что волосы, извлеченные из щетки, были бы спутаны в комок, а не оставались бы длинной «ровной» прядью, которая была обнаружена в гараже.

МИССИС ДЖЕНКИНС: И один последний вопрос, мисс Шелдон. Суд уже выслушал, что вы никогда не встречались с детективом-сержантом Фаули до вечера 4 сентября 1998 года, когда на вас было совершено нападение. Это так?

О.: Да, это действительно так.

МИССИС ДЖЕНКИНС: У меня больше нет вопросов, ваша честь.

* * *

Дверь открывает мужчина. Волосы у него влажные, пояс обмотан полотенцем, другое полотенце он держит в руке.

– Кто вы такие, черт возьми?

– Детектив-констебль Эрика Сомер, Управление полиции долины Темзы, и детектив-констебль Эндрю Бакстер. А это детектив-инспектор Джайлс Сомарес. Миссис Уэбб дома?

Мужчина придирчиво разглядывает полицейских.

– Нет. Ушла в магазин, купить что-нибудь для Патси. Чтобы «взбодрить» ее, эту избалованную тварь.

Его презрение буквально осязаемо. Когда Сомер приходила сюда в предыдущий раз, у нее мелькнула мысль: возможно, этот мужчина жестоко обращался с дочерью Денизы Уэбб. Настолько сильная, что она проверила его местонахождение в ночь гибели Саши. Однако в тот день он был совершенно в другом месте.

– Мы можем войти?

– Что все это значит? Опять насчет этой девчонки Блейк?

– Мистер Райли, вы были знакомы с Сашей?

Если он и удивлен тем, что ей известно, как его зовут, то не показывает этого.

– Да, мы встречались два-три раза. Милая девочка. Тихая. Вежливая. Никогда не мог взять в толк, что она нашла в этой долбаной Патси.

Он отступает назад, и трое полицейских гуськом заходят в прихожую. На полу у лестницы ящик с инструментом, через перила перекинута рабочая куртка.

– Вы ведь строитель, мистер Райли, не так ли?

Он ухмыляется.

– Твою мать, а вы действительно сыщик!

– Вы знакомы с неким Эшли Бразертоном?

Он удивленно вздрагивает, на лице у него появляется тревога.

– Да. Пару раз работали вместе. А что?

– Вы знаете, что Патси встречалась с ним?

– «Встречалась» в смысле трахалась? Да, я думал, что у них что-то есть. Я как-то видел их вместе.

«Господи, – думает Сомер, – если бы нам раньше пришло в голову поговорить с этим кретином…»

– Матери ее вы ничего не сказали? Ей же всего пятнадцать…

Губы Райли скривляются в отвратительной усмешке.

– И что с того, твою мать? В любом случае Ден ясно дала понять, что Патси – ее забота, не моя. Поэтому что до меня, так мне абсолютно по барабану, чем занимается эта стерва.

Он вытирает голову. На одном плече у него татуировка, извивающаяся змея – как вдруг отмечает Сомер, такая же, как у Денизы Уэбб.

– Разве вы недавно не делали обыск у Патси? – говорит Райли. – Ден сказала, приходили ваши ребята и забрали ее компьютер.

Сомарес делает шаг вперед.

– Мистер Райли, у Патси в комнате есть телевизор?

– Нет, – Райли хмурится. – Только здесь, в гостиной.

– И какой у вас провайдер? «Скай»? «Верджин»?

– «Скай», – отвечает Райли. – Из-за спортивных каналов. – Он смотрит на Сомер, затем на мужчин. – Так вы ради этого пришли? Чтобы посмотреть телик?

– Если вы не возражаете, – говорит Сомер.

Он снова усмехается.

– Валяйте – делайте что хотите. Если вы обнаружите какие-нибудь улики, обличающие эту маленькую дрянь, то окажете мне огромную услугу. А я тем временем поднимусь наверх.

* * *

28 августа 1998 года, 22:45

Ночной клуб «Кубла», Хай-стрит, Оксфорд

В баре многолюдно. Вечер пятницы, все на взводе. Все, кроме молодого темноволосого мужчины, сидящего за стойкой, перед которым вот уже больше часа выдыхается одна и та же кружка пива. Он не был один все это время – лишь несколько минут назад ушел его приятель; однако обсуждали они, похоже, что-то серьезное, поскольку мужчина почти не улыбался. Но теперь, после ухода приятеля, развернулся на табурете, чтобы видеть то, что происходит в баре. Он хорошо владеет этим искусством – наблюдать за людьми, оценивать их. Тут и там парочки – кто сидит за столиками, кто танцует. Одна пара, ссорившаяся на протяжении всего вечера, сейчас на грани крупного скандала; другая делает робкие шаги первого свидания. Группа подростков, которые крепко сжимают горлышки бутылок с пивом и смеются чересчур громко. А вот группа молодых женщин в дальнем углу, устроили девичник. Не подростки – всем им уже за двадцать. И никаких помпезных нарядов – атласные сердечки, диадемы и воздушные шарики, привязанные к спинке стула будущей невесты. Впрочем, мужчина понял бы и без этого: на ней розовая заколка для волос, на которой большими блестящими стразами выложено слово «ЗАНЯТА»; девушка несколько раз уже порывалась снять украшение, но подруги останавливали ее.

У стойки распорядительница девичника заказывает коктейли для всех и нечто в бокале в форме тюльпана, включающее в себя вишенку на палочке и бенгальский огонь. Очевидно, это предназначается для будущей невесты, та замечает происходящее и поднимается на ноги. Молодой мужчина у стойки не единственный, кто обращает на нее внимание: трудно не заметить длинные темные волосы, красные туфли на шпильках, о которых она, вероятно, уже сожалеет, и фиолетово-голубые глаза.

На вид она не пьяна, в отличие от кое-кого из своих спутниц, но молодой мужчина предполагает, что вино тем не менее возымело свое действие. Она подходит к стойке, избежав несколько попыток пригласить ее на танец, и садится на табурет рядом со своей подругой. Теперь она всего в шести шагах от него.

Она указывает на бокал в форме тюльпана.

– Если ты думаешь, что я стану пить такое, ты глубоко ошибаешься.

Раздражение в ее голосе едва заметное – молодой мужчина ожидал услышать нечто большее.

Она смотрит на свою подругу, затем переводит взгляд на бармена.

– Она что, собирается меня напоить? Собирается меня напоить, да? Чтобы я выкинула какую-нибудь глупость вроде танца на столе без трусиков?

Бармен ухмыляется и пожимает плечами. Это грузный, коренастый мужчина.

– То, что происходит на девичнике, не выходит за стены заведения.

Она громко смеется, затем снова поворачивается к подруге.

– Хло, вы ведь не пригласили стриптизершу, да? Черт возьми, успокой меня, вы ведь не пригласили стриптизершу?

Хло широко раскрывает глаза, выражая благородное негодование: что, мы?

Молодая женщина, прищурившись, смотрит на нее.

– Ну да, точно. Ладно, скажем так: я буду держаться подальше от всех.

Она протягивает руку к бокалу в форме тюльпана и вытаскивает из него бенгальский огонь, после чего торжественно вручает его подруге. Все это чересчур театрально. Словно она чувствует, что на нее смотрят. Впрочем, она прекрасно все понимает.

Она берет бокал и отпивает глоток.

– На самом деле, не так уж и плохо.

Подруга улыбается и показывает бармену большой палец.

– Отлично сработано, Джерри!

– Хотя все равно не надейтесь, что я это выпью.

Подруга довольно неуклюже сползает с табурета.

– Я отнесу коктейли девочкам. Эми лихорадочно подает мне сигналы бедствия.

Оставшись одна, женщина поднимает руку к заколке для волос, чтобы снять ее. Но заколка запуталась в волосах. Молодой мужчина вынужден сделать над собой усилие, чтобы не предложить свою помощь. Наконец женщина выдергивает заколку, убирает ее в сумочку и проводит рукой по голове.

Должно быть, краем глаза она заметила молодого мужчину со стаканом, потому что поворачивается к нему. Вспыхнув, улыбается, несколько смущенно.

– Проклятая штуковина – от нее весь вечер болела голова…

От столика с ее подругами доносится взрыв хохота, и Хло нетвердой походкой направляется назад к стойке.

– Извините, если мы ведем себя слишком шумно, – говорит невеста. – Всему виной наша работа. Господь судил нам служить в юридической фирме. На работе нам и улыбнуться нельзя.

– Вы адвокат? – спрашивает молодой мужчина.

Она смотрит ему в лицо, затем отпивает еще глоток. Глаза у нее очень яркие.

– Нет, пока что только секретарь по юридическим вопросам. Очень, очень, очень скучная работа. А вы чем занимаетесь?

– Я? О, я просто госслужащий. Тоже скучная работа.

Женщина смеется и приветственно поднимает бокал.

– Да погрузится весь мир в скуку!

Подошедшая Хло обнимает подругу за плечо. Она определенно с трудом держится на ногах.

– Санди, ну ты идешь? Девочки хотят перебраться куда-нибудь в другое место.

– Минуточку. Где именно госслужащий?

Мужчина колеблется, возможно, в его работе есть что-то такое, о чем он предпочел бы не распространяться.

– В муниципальном совете. В отделе строительства.

Ее губы изгибаются в улыбке.

– Понятно. Значит, это к вам нужно будет обратиться, если я захочу пристроить к своему дому террасу?

Хло давится смехом.

– О господи! Не могу поверить, что ты сказала такое!

Невеста тоже улыбается, но игриво, словно подшучивая над мужчиной. Словно она раскусила его ложь.

– Знакомство с вами может пригодиться, мистер «из отдела строительства». У вас есть визитная карточка?

Его черед покраснеть.

– К сожалению, нет.

Ее улыбка становится шире, и она берет салфетку.

– Но телефон-то у вас точно есть, уверена, – говорит женщина. – Телефон есть даже у очень скучных людей. Можете его записать. На всякий случай.

Хло смотрит на подругу, выпучив глаза. Молодой мужчина достает ручку и записывает свой телефон.

Женщина берет салфетку, смотрит на нее, затем переводит взгляд на мужчину.

– Адам Фаули, – тихо говорит она. – Для человека скучного имя у вас определенно интересное.

* * *

– В записях ничего нет, – говорит Сомарес, уставившись на телевизор, огромный, с плоским экраном, в углу гостиной. Экран настолько огромный, что трудно отойти от него на достаточное расстояние, чтобы сфокусировать взгляд. – Но давайте взглянем на то, что было удалено. Возможно, нам повезет – мало кто знает, что на этих штуковинах стирать нужно дважды.

Он начинает прокручивать список: «Футбольный понедельник», «Бокс в прямом эфире».

– Все в порядке? Просто мне нужно идти.

Это Райли, стоит в дверях. Он оделся, через плечо перекинута кожаная куртка.

– Да, мистер Райли, спасибо. Нам осталось еще совсем чуть-чуть.

– А это что еще такое? – спрашивает Райли, подходя к телевизору.

Сомарес перестал листать список, он внимательно смотрит на экран.

– Да так, просто хотим кое-что проверить, – поспешно говорит Сомер, слегка смущенная.

– Патси обожает этот вздор, – говорит Райли, указывая на список. – Смотрит его постоянно, твою мать. «Блеф-клуб», «Идеальное убийство», «Первые сорок восемь часов». Я как-то спросил у нее, зачем она тратит время на такое дерьмо, а она просто смерила меня презрительным взглядом и сказала: «Изучаю». – Увидев лица полицейских, он смеется. – Ну да, серьезно, так она и сказала. Я спросил у нее, она что, собирается меня убить, а она просто как-то странно улыбнулась. У меня мурашки по спине пробежали, точно вам говорю. – Райли накидывает куртку на плечи. – Конечно, когда Ден сказала мне, что вы допрашиваете Патси по делу Саши Блейк, я чуть в штаны не наделал. Я хочу сказать – такое не придумаешь. Это долбаное шоу она смотрела всего два дня назад.

– Я не совсем вас понимаю, – Сомер хмурится. – Какое шоу?

Сомарес поворачивается к ней.

– Я знаю, что он имел в виду, – тихо говорит он. – Оно называлось «Я убила ЛПН».

* * *

Адам Фаули

11 апреля 2018 года

15:40

Я вижу это, вижу в мыслях. Краски слишком яркие, фокусировка слишком резкая, как это бывает во сне – или в бреду. В тот день я поставил машину перед кооперативным продуктовым магазином. Из переполненного бака вываливается мусор, на краю сидит сорока, держа в клюве что-то розовое и блестящее, сверкающее в лучах зимнего солнца. Еще тогда мне показалось, что я узнал этот предмет. Помню, я замедлил шаг, всего на какое-то мгновение; помню, удивился совпадению, если это действительно было то, что я подумал. Но я не сопоставил одно с другим – только не в тот момент. Ни в тот момент, ни через пять минут, когда вошел внутрь, увидел ее и понял, что она остригла волосы.

Ну а потом, спросите вы, когда криминалисты нашли то, что нашли? Если б они обратились ко мне, если б показали, что в пакете для улик, понял бы я, в чем дело?

Да. Без вопросов.

И что бы я сказал? Что бы сделал? Поступил бы я иначе?

Думаю, да, но, если честно, не знаю. До сих пор не знаю, даже сейчас. Потому что мы знали, что это он. Я знал, что это он. И только так мы могли заставить его заплатить за содеянное.

Но все это чисто гипотетические рассуждения, потому что криминалисты обратились не ко мне. Они обратились к Осборну, и тот сразу же понял, что у них в руках и какое это имеет значение, а к тому моменту, как об этом сообщили мне, было уже очень поздно, слишком поздно.

* * *

Когда Галлахер поднимает взгляд и видит Сомер, первая ее реакция – нахмуриться.

– Разве у вас сегодня не выходной?

Но затем она замечает стоящего за ней мужчину, и у нее мелькает рассеянная мысль, что это тот самый приятель, о котором все говорят, однако тут Сомер протягивает ей свой телефон, и выражение ее лица красноречивее любых слов.

Галлахер смотрит на экран телефона, затем поднимает взгляд и недоуменно морщит лоб.

– Прошу прощения, я не понимаю – что это такое?

– Это с телевизора в доме Патси Уэбб. Программа, которую она смотрела шесть месяцев назад – которую, как она думала, она стерла. Вот почему эти девицы вырвали Саше волосы, вот почему то же самое они сделали и с Фейт. Им было прекрасно известно про Придорожного Насильника. Они хотели, чтобы мы думали, будто он вернулся, – хотели, чтобы мы полностью сосредоточились на нем и больше нигде не искали.

РЕАЛЬНЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ТВ

Новинка: Отъявленные душегубы Британии

1 час 3 мин HD

® ↕ Записать, пн, 23:00

Придорожный Насильник: корреспондент «Реальных преступлений» Уолтер Селник подробно изучает дело Гэвина Пэрри, в 1999 году осужденного в Великобритании за семь жестоких преступлений на сексуальной почве. Что, если настоящий преступник до сих пор на свободе? (3 сезон, 8 серия)

* * *

Адам Фаули

11 апреля 2018 года

15:45

– Ты знал про заколку.

Алекс смотрит на меня, лицо у нее бледное как полотно.

– Я вспомнил, что она была на тебе. Что она запуталась в волосах. Вспомнил, как ты засунула ее в боковой кармашек своей сумки. Я потом думал, как легко было бы забыть о ней – могли пройти недели, прежде чем ты о ней вспомнила… Даже месяцы.

– Почему ты ничего не сказал?

– Знать наверняка было невозможно. – Однако по правде, я не хотел спрашивать – не хотел видеть лицо Алекс, когда она будет решать, солгать ли ей. Потому что к тому времени уже любил ее. – И, как ты сама сказала, чем дальше, тем труднее было признаться.

– Тебя могли бы выгнать с работы.

Я беру ее за руку.

– Знаю.

Наступает тишина.

– Я жутко боялась, – начинает Алекс, – на протяжении всего процесса. Я думала, что бармен из «Кублы» вспомнит, что в тот вечер мы оба были там… и выяснится, что я солгала.

Я ничего не говорю. Не говорю, что встретился с барменом. И разрешил эту проблему – рассказал ему о той девушке из Манчестера, которая подверглась нападению со стороны Пэрри, объяснил, что тому снова все сойдет с рук, потому что мы не сможем сослаться на это в суде, а больше у нас практически ничего не было. Этот человек отслужил в армии – он все понял. Но Алекс не нужно знать об этом. Только не сейчас.

– Это был он, – выдыхает она голосом чуть громче шепота. – Пэрри. Я знала, что это он. Я бы ни за что… – Судорожно переводит дыхание и заставляет себя продолжить, мне в глаза она не смотрит: – Я бы ни за что так не поступила, если б не была уверена. Абсолютно уверена.

– Знаю.

Алекс поднимает на меня взгляд.

– Ты понимаешь, да? Почему я так поступила? Я должна была его остановить. Газеты писали, что никаких следов ДНК нигде нет – что он слишком хитер и нигде не оставлял никаких следов. Та бедняжка, покончившая с собой, – она ведь была еще ребенком. И тут я оказываюсь в той очереди и понимаю, что это тот же самый запах, а он просто стоял за мной, как самый обычный человек, но я поняла, я просто поняла, что это он, и я подумала: вот мой шанс… вот мой шанс заставить его заплатить…

Я крепче сжимаю ей руку. Пальцы у нее ледяные.

– Я думала, что все осталось в прошлом… что все кончено, Пэрри получил по заслугам, и с годами мне удалось убедить себя, что я поступила правильно. Что на моем месте любой здравомыслящий человек сделал бы то же самое. И тут вдруг ты сказал мне, что Пэрри, возможно, выйдет по УДО… окажется на свободе… и все началось снова. Я думала, что тебя выгонят с работы… все это всплывет, а виновата одна я, и я… я…

Алекс всхлипывает. Я заключаю ее в объятия и целую в волосы.

– Ну, с работы меня не выгнали и не выгонят. Все кончено – это правда. Все будет хорошо. Ты, я, наш ребенок. Только это и имеет значение. И я обещаю тебе, что никто – никто не сможет у нас это отнять!

* * *

Фиона Блейк просыпается от звонка в дверь. Она вслепую шарит в поисках будильника – 7:35. Проспала меньше часа. Веки ее словно облеплены мокрой грязью, а конечности тяжелые, но податливые, будто незастывший цемент.

Они – женщины-полицейские – обещали, что сделают все возможное, чтобы оградить ее от журналистов, и все же, наверное, ей лучше куда-нибудь уехать, пожить у кого-нибудь. Но Фиона им ничего не сказала. Она никуда не хочет ехать, никого не хочет видеть. Она просто хочет, чтобы ее оставили в покое. Чтобы они оставили ее в покое. В конце концов ей даже стало их жалко, когда она наконец выпроводила их из дома. Особенно ту, которая привлекательная. Сомер, кажется, так. Похоже, она искренне переживала. Как будто знала Сашу – как будто могла понять, на что это похоже, понять…

В дверь снова звонят. Фиона трет лицо, чувствуя пальцами грубую, сухую кожу. Она берет халат – тот самый, в котором ходит уже несколько дней. Даже она понимает, что от него пахнет.

Фиона не смеет взглянуть на себя в зеркало в прихожей, но ей все равно. Если за дверью эти треклятые журналисты – пусть видят ее такой. Пусть видят, как она выглядит – каково потерять свою единственную дочь.

Но это не журналисты. Это Виктория Паркер. В руке у нее букет цветов. Лилии. Такие же, как те, что принесла ее дочь. От них исходит сильный аромат. Фиона внезапно чувствует тошноту.

– Миссис Блейк… я хочу сказать, Фиона, – начинает Виктория, с трудом вытаскивая свой голос из глотки. Лицо у нее бледное, осунувшееся. – Я не знала, как быть. Все это так ужасно… я просто не могу взять в толк… они же были подругами… такими замечательными подругами…

Виктория судорожно переводит дыхание. Лилии она стискивает с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Какой-то крохотный участок отмершего мозга Фионы замечает пятнышко оранжевой пыльцы на бежевом пиджаке Виктории. «Она ее не отстирает», – рассеянно думает она. Есть вещи, которые невозможно исправить.

– Простите… – говорит Виктория. Она моргает – слишком быстро. Стараясь прогнать слезы, к которым, она понимает, у Фионы Блейк не будет сочувствия. – Простите… простите ради бога…

Фиона долго-долго смотрит на нее, затем медленно, молча закрывает дверь.

* * *

«Дейли телеграф»

13 февраля 2019 года

ОКСФОРДСКИЕ ПОДРОСТКИ ПРИЗНАНЫ ВИНОВНЫМИ В ЖЕСТОКОМ И БЕСЧЕЛОВЕЧНОМ УБИЙСТВЕ Лиза Гривз

Сегодня Королевский суд Оксфорда вынес решение по обвинению четырех девушек-подростков в убийстве Саши Блейк, пятнадцатилетней девушки из Марстона. После процесса, продолжавшегося восемь недель, Патси Уэбб и Изабель Паркер были признаны виновными в убийстве, а Лия Уэддел – в соучастии в убийстве. Четвертая девушка, имя которой нельзя раскрыть по юридическим причинам, была признана виновной в нанесении телесных повреждений. Всем четверым на момент совершения преступления было по пятнадцать лет.

Суд установил, что Уэбб и Паркер планировали убийство на протяжении нескольких недель, изучая схожие преступления и сосредоточившись на деле осужденного в 1999 году Гэвина Пэрри, так называемого Придорожного Насильника. Представитель обвинения королевский адвокат Николас Фокс указал на то, что некоторые детали жестокого и бесчеловечного убийства Саши Блейк сознательно были подстроены так, чтобы полиция решила, что имеет дело с подражателем серийному насильнику. Девушки дошли даже до того, что совершили практически идентичное нападение на другую молодую женщину за несколько дней до убийства, чтобы придать вес своему обману.

3 апреля 2018 года Уэбб и Паркер заманили Сашу Блейк в заросли неподалеку от Марстон-Ферри-роуд, Оксфорд, где подвергли ее жестокому избиению, приведшему к смерти. Присяжные узнали о том, как Уэбб прониклась лютой иррациональной ненавистью к Блейк, несмотря на то что они дружили с раннего детства. Уэбб также вообразила, что ее приятель Эшли Бразертон хотел завершить их отношения и переключиться на Блейк. Бразертон дал показания в суде, рассказав о вспыльчивом характере Уэбб и описав многочисленные угрозы, которые она делала ему в связи с его предполагаемым увлечением Блейк. Мистер Фокс рассказал присяжным, что Уэбб остановилась на деле Придорожного Насильника не только потому, что те преступления происходили в окрестностях Оксфорда, но и потому, что мистер Бразертон работал штукатуром, и она знала, что следы цементной пыли, попавшие из его фургона на место преступления, лишь укрепят уверенность полиции в том, что нападения связаны с делом Пэрри. Несколько свидетелей подтвердили интерес Уэбб к телевизионным программам, посвященным реальным уголовным делам и полицейскому расследованию.

На допросах Лия Уэддел расплакалась и заявила, что ее «запугали и заставили» участвовать в преступлении, а Уэбб и Паркер вели себя «нагло»: «Я просто не могла отказаться – я испугалась, что они и со мной сделают то же самое». После убийства Саши Блейк Уэбб приложила все силы, чтобы отвести подозрения от себя и Паркер, в том числе подбросила презервативы в дом жертвы, чтобы убедить следователей в том, будто у той был возлюбленный. Случайно услышав, как сотрудник криминального отдела полиции говорит миссис Блейк, что смерть ее дочери никак не связана с делом Пэрри, Уэбб тотчас же предложила другого подозреваемого. Полиция изучала его действия, но впоследствии сняла все подозрения в причастности к преступлению.

Приговор всем четырем девушкам будет вынесен в следующем месяце. Уэбб, Паркер и Уэддел также будут предъявлены обвинения в причастности к предыдущему нападению.

Выложено 16 февраля 2019 года, 10:27

(Крупным планом лицо, обращено к камере).

Всем привет! Девочки, сегодня утром до меня вдруг дошло, что вот уже шесть месяцев, как я разделяю с вами свое путешествие. У меня не было мужества, чтобы говорить об этом, когда я только начинала свой видеоблог, и, наверное, я так и не решилась бы, если б не моя потрясающая подруга Джесс и моя поразительная мама, которой самой в последнее время пришлось очень нелегко, но она всегда была рядом со мной и любила меня такой, какая я есть. Я сейчас говорю эмоционально, потому что последние несколько месяцев получились тяжелыми, но я просто от всего сердца хочу поблагодарить их обеих.

И еще я хочу поблагодарить вас, поскольку с прошлого лета получила сотни и сотни новых подписчиков. И я получаю от вас потрясающую поддержку – как от тех, кто разделяет мое увлечение модой, так и от девушек-трансов, подписанных на меня. Я люблю вас всех и я ТАК счастлива, что мой личный опыт помогает другим чувствовать себя такими же красивыми внешне, какие они красивые внутри.

(Приглашает кого-то в кадр; появляется Джесс, улыбается и машет рукой. Она держит торт со свечками.)

Итак, на сегодня это все. Получилось чуть короче, чем обычно, но сегодня у Джесс день рождения, и у нас уже накрыт праздничный стол – вау!

С вами была Фейт. Как всегда, заканчиваю тем же пожеланием: выглядите хорошо, будьте добрыми и любите себя такими, какие вы есть.

Тюрьма Уэндсуорт

23 мая 2018 года

Машина ждет его за воротами. Его мать. Он не хотел никакой шумихи, черт возьми, и уж определенно никаких долбаных детей. Что касается прессы, для этого еще будет достаточно времени. Адвокат сказал, что они толпятся перед его домом. Вопрос только в том, сколько денег они готовы заплатить. Такой рассказ – это же чистая золотая жила.

Мать выходит из машины. Из того же самого сраного «Фиата». Вот еще один вопрос, которым нужно будет заняться.

– Как ты? – спрашивает мать, когда он подходит к ней.

Начинается дождь. У нее на плаще появляются пятна от капель.

– Садись в машину, мама, – говорит он. – Незачем мокнуть.

Она не обнимает его. Просто смотрит ему в лицо и протягивает ключи.

– Я подумала, ты захочешь сесть за руль сам.

Он улыбается.

– Ага, – говорит он. – Почему бы и нет? Вернуться в струю и все такое…

Он садится в машину, затем наклоняется и открывает дверь матери. В салоне чувствуется запах ее дешевого курева, плохо заглушенный ароматом искусственной хвои. Освежитель стоит на приборной панели. Ему хочется блевануть. Долгие годы за решеткой обострили обоняние.

Мать закрывает за собой дверь и поворачивается к нему.

– Ну?

– Я не допущу, чтобы это сошло им с рук, ты знаешь.

Он ждет, что мать скажет ему оставить все в прошлом. И двигаться дальше. Но она молчит.

– Этот долбаный «фараон»! – говорит он. – И его стерва-жена! Они меня подставили – ты же это понимаешь, да?

Мать смотрит на него, затем кивает.

– Давай поедем, хорошо? Вернемся домой. У тебя еще будет время обо всем подумать.

Но он еще не закончил.

– Я знаю, мама, что никаких волос в этом долбаном шкафу не было! Их подбросила туда эта гребаная сучка. Подбросила, чтобы меня подставить!

Мать вздыхает. Все это она уже слышала: он твердил одно и то же вот уже без малого двадцать лет.

– Я совершенно серьезно. Подождите, сволочи, – вы у меня дорого заплатите!

Они заплатят за все эти долгие годы за решеткой.

Заплатят за то, что он не видел, как взрослеют его дети.

Заплатят в первую очередь за то, что его обыграли в его же собственной игре.

Он знает, что никаких волос в шкафчике не было, потому что он не настолько глуп, чтобы оставлять их там. Потому что знает, где хранить подобные сокровища. Потому что ему известны места, где полиции и в голову не придет искать.

И то, что он спрятал, столько лет назад, по-прежнему лежит там, дожидается его. Длинные золотисто-каштановые пряди, вырванные из головы у этой стервы. Светлые волосы Эммы. Рыжие волосы Элисон. Драгоценности, шелковые трусики и все остальное, что он забрал у этих девок. От одной только мысли об этом он ощущает приятный зуд в паху. Но всему свой черед. Спешить незачем. Только не сейчас. Благодаря Джослин Нейсмит, ее «Всей правде» и безмозглым адвокатам ему теперь принадлежит все время на свете.

Какое-то время он сидит, сжимая и разжимая кулаки, давая сердцу возможность немного успокоиться. После чего вставляет ключ в замок зажигания и заводит двигатель.

В «Команде Фаули» столько людей, которые помогли мне сделать эту книгу такой, какая она есть!

Во-первых, мои коллеги в издательстве «Пингвин», начиная с блистательного редактора Кэти Лофтус. На этот раз ей особая благодарность за то, что заставила меня сделать еще две правки, когда я уже была совершенно без сил и ничего не хотела делать. Но она была права, и в результате книга получилась гораздо лучше (клятвенно обещаю, что впредь такое не повторится!). Также спасибо помощнику редактора Розанне Форте и моей замечательной команде по маркетингу и связям с общественностью в лице Джейн Джентл, Оливии Мид, Элли Хадсон и Линдси Террел, творцов электронной новостной рассылки от Кары Хантер.

Я также в неоплатном долгу перед Карен Уитлок за ее несравненный труд в качестве ответственного редактора. И перед Эммой Браун и техническим отделом «Пингвин» – в своих рукописях я ставлю перед ними неразрешимые задачи перехода от текста к картам, от карт к сообщениям в «Твиттере», но они неизменно справляются с ними! И вам огромное спасибо, Джон Гамильтон и художественный отдел, разработавшие такой броский и неповторимый дизайн для обложек, спасибо команде «Дэд Гуд», Джеймсу Кити и всем, кто связан с аудиокнигами, в особенности Эмме Канниф и Ли Инглби, так потрясающе оживляющим мои тексты.

Также спасибо моему агенту Анне Пауэр из агентства «Джонсон и Элкок» за поддержку, вдохновение и терпение! И еще Хелен Батлер – именно благодаря ей книги о Фаули изданы более чем в двадцати странах мира.

Моя команда профессионалов дала мне неоценимые советы относительно технических и процедурных сторон полицейского расследования, встречающихся в романе, как и во всех предыдущих книгах: детектив-инспектор Энди Томпсон, Джои Гиддингс, королевский адвокат Николас Сайфрет и Энн Робинсон. Все ошибки, которые могли остаться, всецело на мне.

Теперь ближе к дому: я хочу поблагодарить своего мужа Саймона и великодушных друзей, своих «первых читателей» – Сару, Питера, Элизабет, Стивена, Энди, Ричарда, Ниру и Дебору.

Спасибо за внимательное чтение и Кученге[329].

И наконец, я хочу поблагодарить вас – моих читателей. В издательстве «Пингвин» мне сказали, что книга Кары Хантер покупается в среднем каждые пятьдесят секунд (невероятно!), и люди каждый день выходят в «Твиттер» и «Инстаграм», чтобы передать мне, как им понравились мои творения. Не могу выразить словами, как это здорово, быть писателем, – и все же ничто не сравнится с читательской благодарностью. Я так признательна всем, кто за эти два года купил или взял в библиотеке книги серии про Адама Фаули, особенно тем, кто не пожалел времени, чтобы выложить рецензию в «Нетгэлли»[330] или «Амазон», и блогерам, оказывающим моим книгам такую поддержку в Интернете.

И напоследок несколько слов о самом романе. Как и прежде, здесь есть реальные места и улицы Оксфорда, но тут и там я позволила себе небольшие вольности по части географии, и некоторые места являются исключительно плодом моего воображения. Например, нет никаких «саммертаунской средней школы», «Уиндермер-авеню» и «Райдал-уэй». Все новостные сообщения также полностью выдуманы, и ни один из персонажей книги не списан с реального человека, а все совпадения книжных пользовательских имен в Сети с никами реальных людей являются случайными.

В заключение обращаюсь к самым зорким среди вас: в 2018 году 1 апреля в действительности пришлось на воскресенье, но мне ради сюжета пришлось перенести дату на понедельник. Молодцы все, кто это заметил!

Посвящается отцу

Это был настоящий кукольный домик.

Крохотный домик с красными оконными рамами и кружевными занавесками на окнах. Он остановился, немного не доходя, но ничего не услышал — только собаку, которая тяжело дышала рядом, и легкий шелест в кронах старых яблонь. Он постоял еще немного, чувствуя, как ботинки пропитываются влагой на мокрой траве. Еще он чувствовал, что сердце все еще не может вернуться к обычному ритму — после той «гонки с преследованием» в саду. Собака смотрела на него и ждала. Из огромной пасти шел пар, она принюхивалась к чему-то в темноте, уши подрагивали — возможно, она различала какие-то звуки, не слышные ему. Он обернулся и посмотрел на особняк за спиной, где горел свет, где было так тепло и уютно. Их никто не слышал, даже собаку, когда она лаяла. Машину он оставил чуть дальше, на дороге — двумя колесами на тротуаре и с открытой дверью.

Она боится собак, подумал он удивленно. Он наклонился и ухватил пса за ошейник, а потом медленно пошел к двери. В таком крохотном домике явно не может быть черного хода, даже наверняка и замка в двери нет. Очевидно, сейчас, когда дверь захлопнулась, до нее дошло, что она угодила в ловушку. Выхода нет. У нее нет ни единого шанса.

Здание суда было бетонное, семиэтажное. Оно как бы заслоняло главную улицу города, принимая на себя порывы холодного ветра с реки. За зданием суда, в глубине, стояли в укрытии новые корпуса; зимой это было настоящее божье благословение, но летом они просто плавились в неподвижном воздухе. Фасад здания суда был украшен крайне современным изображением госпожи Юстиции над входом. Если смотреть издалека — например, встать чуть пониже, у заправки «Статойл», — она гораздо больше походила на ведьму на метле. Полиции и Окружной тюрьме принадлежали три верхних этажа здания суда, да еще эти новые корпуса.

Дверь распахнулась с жалобным стоном. Фру Бреннинген вздрогнула и заложила книгу пальцем — на фразе «перевес вероятных доказательств». В приемную вошли инспектор полиции Сейер и с ним женщина. Выглядела она неважно: на подбородке — рана, плащ и юбка порваны, изо рта бежит струйка крови. Вообще-то фру Бреннинген не имела обыкновения пялиться на людей. В комнатке дежурного в здании суда она сидела уже 17 лет, и кого ей только не доводилось видеть, но сейчас она просто не могла удержаться. Она даже захлопнула свою книгу, заложив старым автобусным билетиком. Сейер взял женщину под руку и ввел ее в лифт. Она шла, опустив голову. Двери лифта захлопнулись за ними.

Лицо у Сейера было непроницаемое, никогда нельзя было угадать, о чем он думает. Поэтому выглядел он сурово, хотя на самом деле просто был сдержанным человеком. За маской суровости скрывался человек, в общем-то, довольно дружелюбный. Не сказать, чтобы он расточал улыбки направо и налево, — нет, он улыбался, только когда хотел расположить к себе собеседника. А хвалил кого-то еще реже.

Сейер закрыл дверь и кивнул на стул, потом вытянул полметра бумажных полотенец из сушки над раковиной, смочил их теплой водой и протянул женщине. Она вытерла рот и огляделась. Кабинет выглядел довольно голым, но она продолжала исследовать его и увидела детские рисунки на стенах и маленькую фигурку тролля из соленого теста на письменном столе. Все это явно свидетельствовало о том, что у инспектора есть еще какая-то жизнь за пределами этой неуютной комнаты. Фигурка изображала полицейского в фиолетовой униформе, сильно ссутулившегося, с животом на коленках и в слишком больших башмаках. Полицейский из теста был не слишком похож на того, кто послужил для него моделью; этот человек сейчас сидел напротив нее, рассматривая серьезными серыми глазами.

На столе стояли кассетник и компьютер «CompaC». Женщина украдкой взглянула на них и спрятала лицо в комке мокрой бумаги. Полицейский не мешал ей. Поискал и нашел кассету, написал на белом прямоугольничке: «Эва Мария Магнус».

— Вы боитесь собак? — спросил он дружелюбно.

Она подняла на него глаза.

— Может быть, раньше. Сейчас уже не боюсь. — Она скомкала бумагу, получился шар. — Раньше я всего боялась. А теперь ничего не боюсь.

Река, пенясь, с ревом неслась по холодному городу, разрывая его на два дрожащих от холода серых полотнища. Был апрель. Холодный апрель. А в центре города, примерно у Центральной больницы, река начинала бурлить еще больше, течение становилось все стремительнее, как будто ей досаждали шум машин и грохот, доносящийся с фабрик, как будто река испытывала от всего этого настоящий стресс. Она извивалась, течение убыстрялось тем сильнее, чем глубже в город она проникала. Мимо старого театра и Народного дома, вдоль железнодорожных путей и дальше, мимо рыночной площади, к старой Бирже, переделанной теперь в «Макдоналдс», потом вниз, к пивоварне, выкрашенной в красивый пастельно-серый цвет и к тому же самой старой в стране, к гипермаркету «Cash&Carry», автомобильному мосту, большой промзоне, где было много автомагазинов, и, наконец, к старому придорожному кафе. Там река могла перевести дух, прежде чем стать частью моря.

Было довольно поздно, солнце уже село; пройдет совсем немного времени, и пивоварня из скучного гигантского здания превратится в сказочный чертог, тысячи огней которого будут отражаться в реке. Этот город становился красивым только с наступлением темноты.

Эва следила глазами за девочкой, бегающей вдоль берега реки. Их разделяло примерно метров десять, и она старалась, чтобы это расстояние не увеличивалось. День был серый, народу на пешеходных дорожках было совсем немного, с реки дул порывистый ветер. Эва следила, не идет ли к ним кто-нибудь с собакой, и увидев кого-нибудь, особенно если собака была без поводка, она вся съеживалась и успокаивалась только после того, как он проходил мимо. Сейчас она никого не видела. Юбка развевалась, ветер проникал под вязаный свитер, поэтому она шла, зябко обхватив себя обеими руками. Эмма, довольная, семенила дальше, не слишком грациозно — для этого она была полновата. Толстая девочка с большим ртом и грубоватыми чертами лица. Волосы у нее были рыжие, они трепались на ветру и били ее по лицу и шее; воздух был очень влажный, поэтому волосы выглядели неопрятно. Ее никак нельзя было назвать хорошенькой или миленькой девчушкой, но сама она об этом не подозревала, поэтому шла, беззаботно подпрыгивая — при полном отсутствии изящества, но с тем невероятным аппетитом к жизни, который присущ только детям. Четыре месяца до начала занятий в школе, подумала Эва. В один прекрасный день она увидит свое отражение в критических взглядах сверстников на школьном дворе, впервые поймет, насколько она нехороша. Но если она сильная девочка, если она похожа на своего отца, который нашел себе другую, сложил вещички и съехал, то она даже и думать об этом не будет. Вот о чем думала Эва Магнус. Об этом, а еще о плаще, который висел на крючке в коридоре у нее дома.

Эва знала каждую выбоину на пешеходной дорожке, потому что они часто здесь гуляли. А все Эмма — она приставала к ней, и клянчила, и никак не хотела отказаться от этой старой привычки — гулять вдоль берега реки. Эва вполне могла обойтись без этих прогулок. Девочка то и дело подбегала к самой кромке воды, потому что ей все время попадалось на глаза что-нибудь, что она хотела рассмотреть получше. Эва следила за ней, как коршун. Если Эмма свалится в воду, спасать ее придется ей самой — больше некому. Река была своенравная, вода — ледяная, а девочка — весьма увесистая. Эве даже зябко стало от мысли о том, что — не дай бог! — придется лезть в воду.

Сейчас Эмма обнаружила гладкую плиту у воды и принялась махать и кричать, звать мать. Эва спустилась к ней. Места там было достаточно, чтобы усесться вдвоем.

— Мы не будем здесь сидеть, она мокрая. Можно подхватить воспаление мочевого пузыря.

— А это опасно?

— Нет, но больно. Жжет, и все время хочется писать.

Но они все равно уселись на плиту. Обе следили глазами за маленькими водоворотиками на воде и удивлялись, как они получаются.

— А почему река течет? — спросила Эмма.

— Ой, господи, откуда я знаю?! Может, это как-то связано с тем, что на дне… Я вообще мало что знаю. Вот пойдешь в школу, и там тебе расскажут обо всем.

— Ты всегда начинаешь говорить про школу, когда не знаешь, что ответить.

— Да, что поделаешь. Во всяком случае, сможешь спросить у учительницы. Учительница в школе знает гораздо больше, чем я.

— Не думаю…

Мимо по течению пронеслась пластиковая канистра.

— Ой, она мне так нужна! Достань!

— Нет уж, уволь! Пусть себе плывет. Это же мусор, Эмма! И вообще, я замерзла. Может, пойдем домой?

— Ну, еще немножечко!

Эмма уселась поудобнее, подтянула коленки к подбородку, заправила волосы за уши, но они были непослушные и все равно выбивались.

— А там глубоко? — Она кивнула на середину реки.

— Да нет, не особо, — ответила Эва. — Метров восемь или девять — не больше.

— Но это же глубоко!

— Нет. Самое глубокое место в мире находится в Тихом океане, — произнесла она задумчиво. — Это такая впадина. Ее глубина одиннадцать тысяч метров. Вот это, я понимаю, глубоко.

— Не хотелось бы мне там купаться. Ты все знаешь, мамочка, я не думаю, что учительница знает про эту… впадину. Я хочу розовый рюкзак! — неожиданно выпалила она.

Эва замерла.

— М-м-м, — нерешительно сказала она. — Он симпатичный. Но, видишь ли, он ужасно быстро пачкается. Мне больше нравятся коричневые. Я хочу сказать — рюкзаки для школы. Ты видела? Я имею в виду — такие, с какими ходят взрослые ребята.

— Но я ведь еще не взрослая. Я же только в первый класс пойду.

— Да, верно, но ты растешь, а я не смогу покупать тебе новый рюкзак каждый год.

— Но ведь у нас сейчас больше денег, правда?

Эва не ответила. Услышав вопрос, она быстро обернулась, чтобы посмотреть, не идет ли кто-то за ними. Такая у нее появилась привычка. Эмма подняла палочку и сунула ее в воду.

— А почему в воде пена? — продолжала она. — Такая желтая, противная… — Она била по воде палочкой. — Что, опять в школе спросить?

Эва по-прежнему молчала. Она тоже сидела, подтянув колени к подбородку. Мысли ее были далеко-далеко. Глаза затуманились, фигурка Эммы размылась. Река напомнила ей о чем-то. Теперь она видела там, в черной воде, лицо, круглое, с узкими глазами и черными бровями.

— Ложись на кровать, Эва!

— Что? Зачем?

— Делай, что говорю! Ложись на кровать!

— А можно в «Макдоналдс»? — спросила Эмма.

— Что?! Да, конечно. Пошли в «Макдоналдс», там, по крайней мере, тепло.

Эва встала, все еще пребывая в некоторой отключке, и взяла дочь за руку. Покачала головой и посмотрела на реку. Лицо пропало, но она знала, что оно вернется; может быть, это лицо будет преследовать ее до конца жизни. Они снова вскарабкались на пешеходную тропинку и медленно побрели назад в город. Больше на тропинке никого не было.

Эве казалось, что ее мысли живут как бы отдельно от нее, разбредаются, идут каждая своим путем, задерживаясь на том, о чем она предпочла бы забыть. Река бурлила, Эве все время чудилось, что на поверхности появляются какие-то неясные, причудливые фигуры. Когда же они, наконец, исчезнут? Когда же она обретет покой? А время шло… Один день, потом другой, потом еще один — вот и шесть месяцев прошло.

— А можно мне гамбургер с детским подарком? Он стоит тридцать семь крон, ведь у меня нет Аладдина!

— Хорошо.

— А ты что будешь, мама? Курицу?

— Пока не знаю.

Она не могла оторвать взгляда от черной воды, при мысли о еде ее даже затошнило. Она вообще никогда не думала о еде. Сейчас она смотрела, как река то поднимается, то снова опускается — вся в хлопьях серо-желтой пены.

— Ведь у нас же сейчас больше денег? Да, мамочка? Можем есть, что захотим, правда?

Эва не ответила. Она вдруг остановилась и крепко зажмурилась. Прямо на поверхности воды болталось что-то серо-белое. Оно слабо качалось на воде, прибитое к берегу сильным течением. Она не могла отвести от этого глаз и совсем позабыла про девочку, которая тоже остановилась и которая видела гораздо лучше матери.

— Там… человек! — прокричала Эмма осипшим голосом. Она вцепилась в материнскую руку, глаза ее широко раскрылись от изумления. Несколько секунд они стояли, как приклеенные, и, не отрываясь, смотрели на бесформенную, очевидно полуразложившуюся фигуру, качающуюся среди камней ногами к берегу. Человек лежал на животе. На затылке у него волос было совсем мало, они видели пятнышко-плешь. Эва даже не заметила, как пальцы впились в кожу, расцарапав ее до крови через свитер, она смотрела на этот серо-белый труп со светлыми спутанными волосами и не могла вспомнить, где она видела его раньше. Но кроссовки — сине-белые, высокие, полосатые кроссовки… Внезапно она ощутила во рту вкус крови.

— Там человек, — снова сказала Эмма, уже тише.

Эве хотелось закричать. В горле что-то клокотало, но она не могла произнести ни звука.

— Он утонул. Бедняга. Утонул, Эмма!

— А почему он такой страшный? Он же, как желе!

— Потому что, — она запнулась, — потому что прошло много времени.

Она закусила губу так сильно, что губа треснула. Опять вкус крови. Она пошатнулась.

— Давай его перевернем!

— Ты что, с ума сошла? Это дело полиции.

— А ты им позвонишь?

Эва обхватила дочь рукой за пухлые плечики и подтолкнула по направлению к дороге. Она посмотрела через плечо, как будто ожидая внезапного нападения и не зная, с какой стороны оно последует. При въезде на мост стояла телефонная будка; Эва тащила дочку к ней и одновременно шарила по карманам в поисках мелочи. Наконец она нашла пятикроновую монетку. Полуразложившийся труп так и стоял у нее перед глазами, как дурное предзнаменование. Она только-только успокоилась, время как бы покрыло все ужасные воспоминания слоем пыли, кошмар слегка поблек. Но сейчас сердце ее под свитером громко стучало, она почти потеряла контроль над собой. Эмма молчала. Испуганными серыми глазами она смотрела на мать. Они остановились.

— Жди здесь. Я позвоню и попрошу их приехать и забрать его. Никуда не уходи!

— А мы будем их ждать?

— Нет, не будем.

Эва прошмыгнула в телефонную будку, стараясь не поддаваться панике. В ее голове роились тысячи мыслей и идей, но она отбросила их одну за другой. А потом быстро приняла решение. Потными пальцами она опустила в прорезь монетку и быстро набрала номер. Отец поднял трубку. Голос у него был очень усталый, ей показалось, что он отвечает спросонья.

— Это я, Эва, — почти прошептала она. — Я что, тебя разбудила?

— Да, но мне все равно уже пора было вставать. А то скоро круглые сутки буду дрыхнуть. Что-то случилось? — пробурчал он. — Ты чем-то взволнована. И не спорь со мной, я слышу по голосу, я тебя хорошо знаю.

Голос его был сухой и немного хриплый, но все равно решительный, ей всегда нравилась эта решительность в его голосе. Он возвращал ее к действительности.

— Нет, все в порядке. Мы с Эммой решили немного пройтись и как раз шли мимо телефонной будки.

— Дай-ка ей трубку!

— Она сейчас у воды.

Она следила за цифрами в окошечке телефона-автомата, у нее уже почти не осталось времени, она быстро посмотрела на Эмму, нос девочки прижался к стеклу будки. Прижатый к стеклу нос был похож на комок марципана. Интересно, могла ли она слышать их разговор?

— У меня нет больше мелочи. Давай мы лучше к тебе как-нибудь подъедем! На днях. Если ты не против…

— А почему ты говоришь шепотом? — подозрительно спросил отец.

— Разве? — произнесла она немного громче.

— Обними за меня мою девочку. Я тут для нее кое-что припас, так что непременно приезжайте.

— Что?

— Школьный рюкзак. Ведь ей же осенью понадобится рюкзак, правда? Я подумал, что этот расход вполне могу взять на себя, тебе и так нелегко приходится.

Если бы он только знал! Но вслух она произнесла:

— Папа, как мило с твоей стороны! Но она уже решила, какой именно рюкзак хочет. Его можно обменять?

— Да, конечно, хотя я купил именно такой, какой мне посоветовали. Розовый, кожаный…

Эва постаралась, чтобы голос ее звучал, как обычно:

— Ну, пока, папа, денег больше нет. Береги себя! — Раздался щелчок, и связь прервалась. Цифры в окошечке исчезли.

Эмма прыгала от нетерпения.

— Они сразу же приедут?

— Да, сказали, что машина выезжает. Пошли в «Макдоналдс». Они позвонят, если мы им понадобимся, не сейчас, может быть, позже, они с нами свяжутся. Ведь это, по правде говоря, не имеет к нам никакого отношения. — Она говорила, как в бреду, запыхавшись, как от быстрого бега.

— А мы не можем подождать и посмотреть, как они подъедут? Ну, пожалуйста!

Эва покачала головой. Перебежала улицу наискосок, на красный свет, волоча за собой Эмму. Они довольно забавно смотрелись, эти двое. Эва — высокая и худая, с узкими плечами и длинными темными волосами, и Эмма — толстенькая и широкая, с кривоватыми ногами и походкой вразвалочку. Обе замерзли. И город тоже замерз от холодных порывов ветра с реки. «На редкость негармоничный город, — подумала Эва. — Как будто он никогда не может быть по-настоящему счастливым, потому что поделен надвое». Сейчас обе части города соревновались между собой: чей статус выше? Северная часть с церковью, кинотеатром и самыми дорогими универмагами; и южная часть с железной дорогой, дешевыми торговыми центрами, пивными и «Винной монополией».[331]

Последнее было очень важно, поскольку обеспечивало постоянный приток человеко-денег по мосту.

— А почему он утонул, мама? — Эмма пристально смотрела в лицо матери, ожидая ответа.

— Не знаю. Может быть, напился и упал в реку.

— А может, он ловил рыбу и выпал из лодки? Надо было спасательный жилет надевать. А он был старый, мама?

— Да не особенно. Такого же возраста, как папа.

— Ну, папа-то плавать умеет, — вздохнула Эмма с облегчением.

Они подошли к выкрашенной в зеленый цвет двери в «Макдоналдс». Эмма навалилась на нее боком, и дверь открылась. Запахи гамбургеров и картошки-фри словно бы придали ей ускорение — девочка никогда не страдала от отсутствия аппетита. И утопленник, и вообще вся суровая правда жизни вмиг были позабыты. В животе у Эммы урчало, да и Аладдин был уже в пределах досягаемости.

— Пойди поищи столик, — велела Эва. — А я пока все куплю.

Эмма направилась в угол, где она любила сидеть. Уселась под цветущим миндальным деревом из пластика, а Эва встала в очередь. Она попыталась выбросить из головы картину, которая все еще стояла у нее перед глазами, но покойник не хотел пропадать. Интересно, забудет ли случившееся Эмма? Или примется рассказывать всем и каждому? А что, если ей станут сниться кошмары по ночам? Им надо молчать об этом, не говорить на эту тему даже друг с другом. И в конце концов Эмме покажется, что ничего никогда и не было.

Очередь, хоть и медленно, двигалась. Эва невидящими глазами смотрела на парней и девушек в красных рубашках с короткими рукавами за прилавком: на головах у них были красные козырьки, работали они в бешеном темпе. В ноздри Эве ударил запах жаренного на сале мяса, расплавленного сыра и всевозможных пряностей. Но молодые люди за прилавком, казалось, не реагировали на тяжелый чад, они сновали туда-сюда, как неутомимые красные муравьи, и жизнерадостно улыбались, принимая заказы. Она смотрела на быстрые руки и легкие ноги, порхавшие по полу. Как мало это напоминало ее собственный рабочий день! Большую часть времени она проводила в мастерской, стоя посреди комнаты, обхватив себя за плечи, глядя на натянутый холст, как на врага. Иногда она смотрела на него с мольбой. В удачные дни Эва сначала агрессивно, не отрываясь, смотрела на него, а потом бросалась в наступление, напористая и уверенная в себе. Картины удавалось продать редко.

— «Хэппи мил», — быстро проговорила она. — И еще курицу и две колы. Не могли бы вы вложить Аладдина, у дочки только его нет, будьте добры!

Девушка принялась за работу. Руки переворачивали и жарили, паковали и расправляли — все это с молниеносной быстротой. Эмма вытягивала шею в своем углу, высматривая мать с подносом. Вдруг колени у Эвы задрожали. Она опустилась за столик и с некоторым удивлением уставилась на свою дочь, которая с энтузиазмом пыталась открыть маленький картонный домик. Она искала подарок. От восторженного крика у Эвы заложило уши.

— Мама, у меня Аладдин? — Она подняла фигурку над головой, чтобы все могли ее увидеть. Многие обернулись и уставились на девочку. Эва спрятала лицо в ладони и всхлипнула.

— Тебе плохо, мамочка?

— Нет, просто нервы. Это скоро пройдет.

— Ты расстроилась из-за того дяденьки, который умер?

Эва вздрогнула.

— Да, — призналась она. — Я расстроилась из-за него. Но давай не будем о нем больше говорить. Никогда. Слышишь меня, Эмма? И никому! Потому что это очень грустно.

— А как ты думаешь, у него есть дети?

Эва вытерла лицо рукой. Она уже больше не была уверена в будущем. Она смотрела на курицу, на коричневые кусочки, обжаренные в масле, и чувствовала, что есть их не может. Перед глазами у нее опять появились прежние картины. Она видела их сквозь листву миндального дерева.

— Да, — наконец произнесла она и вытерла лицо еще раз. — Вполне возможно.

Пожилая дама, выгуливавшая собаку, совершенно случайно обратила внимание на сине-белую кроссовку, торчащую из камней. Так же, как и Эва, она позвонила из телефонной будки у моста, но на сей раз действительно в полицию. Когда прибыла полицейская машина, женщина с беспомощным выражением лица стояла на берегу, повернувшись спиной к трупу. Один из полицейских, по фамилии Карлсен, первым вылез из машины. Он вежливо улыбнулся, увидев женщину, и с любопытством уставился на ее собаку.

— Это голая китайская собака, — объяснила она.

Голая китайская собака представляла собой чудесное создание, немного жалкое, очень розовое и морщинистое. На темечке у нее был густой пучок грязно-желтого меха, а так она была — правду сказала хозяйка — голая.

— А как ее зовут? — спросил он из вежливости.

— Адам, — ответила хозяйка.

Он кивнул и улыбнулся, а потом нырнул в багажник за чемоданчиком, в котором лежало все, что бывает необходимо в таких случаях. Покойник был довольно тяжелый, но в конце концов полицейским удалось вытащить его на берег; они положили его на брезент. Утопленник, конечно, не был тяжеловесом, он просто раздулся, потому что много времени провел в воде. Дама с собачкой отошла в сторонку. Полицейские работали, негромко переговариваясь между собой. Фотограф снимал, судмедэксперт, стоя на коленях у брезента, делал свои записи. Смерть в подавляющем большинстве случаев имеет вполне тривиальные причины. Может, алкаш в воду свалился — под мостом и на пешеходных дорожках у реки по вечерам их слонялось немало. Этому было от двадцати до сорока, довольно стройный, но с «пивным» животиком, светловолосый, не слишком высокий. Карлсен натянул на правую руку резиновую перчатку и осторожно приподнял края его рубашки.

— Ножевое ранение, — коротко бросил он. — И не одно, а несколько. Давайте-ка его перевернем.

Все разговоры смолкли. Слышно только было, как снимают и надевают резиновые перчатки, как щелкает фотоаппарат, как кто-то дышит, как шуршит разворачиваемая пластиковая простыня.

— Интересно, — пробормотал Карлсен. — Неужели мы наконец-то нашли Эйнарссона?

Бумажника при покойнике не было. Но наручные часы были на месте — пижонские, с многочисленными наворотами, например, они показывали время в Нью-Йорке, Токио и Лондоне. Черный ремешок врезался в распухшее запястье. Тело довольно долго пробыло в воде, вероятнее всего, его принесло течением издалека, так что место, где он был найден, интереса не представляло. Тем не менее полицейские тщательно исследовали его, поискали на берегу следы, но нашли только пустую пластмассовую канистру, в которой когда-то был антифриз, и пустую пачку из-под сигарет. Наверху, на пешеходной дорожке, уже стала собираться толпа, в основном молодежь; ребята вытягивали шеи, пытаясь хоть одним глазком взглянуть на труп, лежащий на брезенте. Тело уже начало разлагаться, кожа отошла от костей, особенно пострадали ступни и руки — казалось, что на них огромные перчатки. И все у покойника изменило цвет. Глаза, когда-то зеленые, стали прозрачными и бесцветными. Волосы поредели, лицо разбухло до такой степени, что черты его совершенно расплылись. Всякая живность типа раков, рыбы и насекомых, населявшая реку, основательно потрудилась над телом. Раны, нанесенные ножом, зияли, как огромные трещины, в бело-сером мясе.

— А я здесь раньше часто рыбу ловил, — сказал один из парней, стоявших на дорожке. За все семнадцать лет своей жизни он впервые увидел покойника. Он раньше никогда не думал о смерти или думал так же мало, как о Боге, — ведь с ними еще никогда не встречался. Он подтянул воротник куртки к подбородку и поежился. Оказалось, что возможно.

Через четырнадцать дней был получен протокол вскрытия. Инспектор Конрад Сейер собрал в конференц-зале, который находился в одном из корпусов за зданием суда, шестерых сотрудников. Эти корпуса построили сравнительно недавно — необходимы были новые помещения. Тут располагались офисы, скрытые от людских глаз, их почти никто никогда не видел — за исключением заблудших душ, вступавших с полицией в более тесный контакт. Кое-что уже удалось выяснить. Они знали имя и фамилию потерпевшего, кстати, узнали сразу, поскольку на внутренней стороне его обручального кольца было выгравировано имя «Юрунн». Папка, датированная октябрем прошлого года, содержала все сведения о пропавшем Эгиле Эйнарссоне, тридцати восьми лет, проживающем на улице Розенкранцгате в доме 16. В последний раз его видели 5 октября в 9 часов вечера. У него остались жена и шестилетний сын. Папка была тонкая, но скоро ей суждено было пополнеть. Она уже потолстела — в частности, благодаря свежим фотографиям. Когда Эйнарссон пропал, полицейские опросили многих людей. Жену, коллег по работе и родственников, соседей и друзей. Никто из них не смог рассказать ничего существенного. Возможно, он и не был ангелом, но врагов у него не было, во всяком случае, никто о них не знал. Он работал на пивоварне, каждый день приходил домой, где его ждал ужин, и большую часть свободного времени проводил в гараже, где возился с машиной, которую буквально обожал, или же сидел в пабе в южной части города вместе с приятелями. Пивная носила название «Королевское оружие». Либо Эйнарссону просто жутко не повезло, и он стал жертвой какого-то отчаянного наркомана, которому нужны были деньги, — героин понемногу стал прибирать город к рукам; или же у него была какая-то тайна. Возможно, задолжал кому-то.

Сейер опустил глаза в протокол и почесал затылок. Его всегда потрясала работа судебных медиков. Ведь им удавалось создать из полусгнившей массы — кожи и волос, костей и мускулов — целого человека. Человека определенного возраста, который весил столько-то килограммов, имел иные физические параметры, определенное состояние здоровья, возможно, страдал каким-то недугом, перенес операции в прошлом, посещал зубного врача и имел какие-то наследственные заболевания.

— В желудке остатки сыра, мяса, паприки и лука, — сказал он вслух. — Похоже на пиццу.

— Неужели это можно определить через полгода?

— Ну да, если рыбы все не подъели. Такое тоже бывает.

Мужчина, носивший столь благозвучную фамилию,[332] был сделан из солидного материала. Ему шел сорок девятый год, руки его уже успели по локоть загореть, рукава рубашки он обычно закатывал, под кожей хорошо видны были вены и жилы, цветом руки были похожи на хорошо пропитанную древесину. Лицо было грубоватое, но запоминающееся, плечи прямые и широкие, цвет лица, шеи и рук словно бы говорил о том, что все это уже хорошенько послужило, но может послужить еще. У него были непослушные волосы стального цвета, подстрижен он был очень коротко. Глаза — большие и ясные, цвета мокрого асфальта. Так определила этот цвет его жена Элисе много лет назад. Ему это понравилось.

Карлсен был на десять лет моложе и гораздо более тощий. На первый взгляд он производил впечатление легкомысленного щеголя: лихо закрученные усы, густая шапка волос, зачесанных назад. Самый молодой из присутствующих, Йеран Сут, пытался открыть пакетик с тянучками так, чтобы поменьше шуршать. У Сута были густые волнистые волосы и здоровый цвет лица, он был плотно сложен — просто гора мышц. Каждая часть его тела была хороша по отдельности, но все вместе, пожалуй, чересчур. Сам он об этом прискорбном факте не подозревал. Ближе к двери сидел начальник отдела Холтеманн, молчаливый и весь какой-то серый, а за ним — женщина-инспектор со светлыми, коротко стриженными волосами. У окна, положив руку на подоконник, восседал Якоб Скарре.

— Как там фру Эйнарссон? — поинтересовался Сейер. Ему и вправду было интересно; он знал, что у нее есть сынишка.

Карлсен покачал головой.

— Мне показалось, она в каком-то замешательстве. Спросила, выплатят ли ей, наконец, страховку. А потом пришла в полное отчаяние, поняв, что узнав о гибели мужа, в первую очередь подумала о деньгах.

— А что, она ничего не получила? Почему?

— Ну, у нас же не было трупа.

— Придется поговорить об этом со страховщиками, — сурово сказал Сейер. — На что же они жили эти полгода?

— На подачки социальной конторы — пособие по потере кормильца.

Сейер покачал головой и перевернул страницу. Сут сунул в рот зеленую тянучку, вся она в рот не влезла, и зеленый кончик высовывался изо рта.

— Машину, — продолжал Сейер, — нашли на свалке. Они там несколько дней в мусоре копались. На самом деле его убили совсем в другом месте, возможно, на берегу реки. Потом убийца сел в машину и отогнал ее к свалке. Мне кажется, это невероятно, чтобы человек пролежал в воде полгода и нашли его только сейчас. Преступник долго наслаждался жизнью, надеялся уже, небось, что труп никогда не всплывет. Ну, придется ему вернуться на грешную землю. Готов спорить, что приземление будет довольно болезненным.

— Наверное, труп за что-то зацепился? — предположил Карлсен.

— Не знаю. Это тоже странно, ведь на дне там только галька, совсем недавно дно чистили. Возможно, его почти сразу прибило к берегу, и там-то он как раз и зацепился за что-то. Кстати, выглядит он примерно так, как мы и предполагали.

— Машина его была в прекрасном состоянии — ее только что вымыли и пропылесосили, — заметил Карлсен. — Приборная доска прямо-таки отполирована. Повсюду следы воска, все блестит, включая резину. Он выезжал из дома, чтобы ее продать.

— А кому, жена не знала, — припомнил Сейер.

— Она вообще ничего не знала; судя по всему, у них в семье так было заведено.

— И никто не звонил и не спрашивал его?

— Нет. Он довольно неожиданно объявил, что у него появился покупатель на машину. Ей это показалось странным. Он экономил буквально на всем, чтобы купить эту машину, месяцами возился с ней, прямо как за ребенком ухаживал.

— Не исключено, что ему внезапно понадобились деньги, — предположил Сейер и встал. Принялся мерить шагами комнату. — Мы должны найти этого покупателя. Интересно, что же между ними произошло. Жена говорит, что у него в бумажнике было не больше ста крон. Придется снова заняться машиной, ведь человек в ней сидел и даже проехал несколько километров, убийца, я имею в виду. Должны же после него остаться хоть какие-то следы!

— Вообще-то поздновато ехать показывать машину в девять вечера, — сказал Скарре, кучерявый малый с открытым лицом, родом из Южной Норвегии. — В октябре в девять вечера темно, хоть глаз выколи. Если бы машину покупал я, то предпочел бы взглянуть на нее при дневном свете. Так что у убийцы мог быть план. А предложение насчет машины своего рода ловушка.

— Да. К тому же, если покупаешь машину и садишься за руль, чтобы ее опробовать, часто едешь не по шоссе, а по проселочной дороге. Подальше от людей. — Сейер почесал подбородок коротко остриженными ногтями. — Если его зарезали пятого октября, значит, труп пролежал в воде ровно шесть месяцев, — отметил инспектор. — Это соответствует состоянию трупа?

— Они там такие вредные в судмедэкспертизе, — пожаловался Карлсен. — Говорят, что время точно установить нельзя. Снуррассон рассказывал про одну женщину, которую нашли через семь лет, а она была целехонькая. В каком-то озере в Ирландии нашли. Семь лет! Там вода была ледяная, она как бы законсервировалась. Но мы можем предположить, что это действительно произошло пятого октября. Судя по тому, как он выглядел, мужик он был довольно сильный.

— Давайте посмотрим на ножевые ранения.

Сейер выбрал в папке фотографию, подошел к доске и прикрепил ее зажимами. На фотографии видны были спина и бок Эйнарссона; кожу тщательно промыли, раны раздулись, напоминая маленькие кратеры.

— Они какие-то странные. Пятнадцать ножевых ранений, половина из них в область поясницы, в задницу и низ живота, а остальные — в правый бок жертвы, прямо под бедром, нанесены с большой силой, сверху вниз. Нападавший был правша. Нож с длинным узким лезвием, очень узким. Возможно, рыбацкий нож. Способ нападения довольно странный. Но мы же помним, как выглядела машина после убийства!

Внезапно он быстро прошел по комнате и стащил Сута со стула. Пакет с тянучками упал на пол.

— Мне нужна жертва, — пояснил Сейер. — Иди сюда!

Он подтолкнул инспектора к письменному столу, встал у него за спиной и взял в руки пластмассовую линейку.

— Это могло быть примерно так. Вот машина Эйнарссона, — сказал он и положил молодого инспектора лицом на бювар. Подбородок Сута уперся в край стола. — Крышка капота была поднята, потому что они рассматривали мотор. Убийца толкает жертву, жертва падает на живот прямо на двигатель, убийца держит его левой рукой, не дает подняться. Одновременно наносит ему пятнадцать ударов правой. Пятнадцать. — Он поднял линейку и принялся бить ею Сута по заднице, громко считая: — Раз, два, три, четыре, — он поднял руку и ударил его в бок, Сут слегка задергался, как будто боялся щекотки, — пять, шесть, семь, а потом он стал целиться в низ живота.

— Нет! — Сут испуганно вскочил и поставил ноги крест-накрест.

Сейер потрепал «жертву» по плечу и проводил его назад к креслу, с трудом сдерживая улыбку.

— Смотрите, сколько раз он заносил нож. Пятнадцать ударов, море крови. Наверное, в крови было все — и лицо, и руки убийцы, вся машина была в крови, да и на земле ее тоже было, по всей видимости, немало. Чертовски жаль, что он отогнал машину в другое место.

— Во всяком случае, состояние аффекта налицо, — убежденно произнес Карлсен. — Это не просто убийство. Наверняка была какая-то ссора.

— Может, о цене не смогли договориться? — улыбнулся Скарре.

— Человека, который решает пустить в ход нож, чтобы лишить кого-то жизни, нередко поджидает большой сюрприз, — заметил Сейер. — Оказывается, убить ножом гораздо труднее, чем он себе представлял. Но если это действительно было спланированное убийство, то он просто вытащил нож в самый подходящий момент, например, когда Эйнарссон повернулся к нему спиной, наклонившись над капотом. — Он зажмурился, словно пытаясь представить себе эту картину. — Должно быть, убийца наносил удары сзади, поэтому попадал не всегда. Если бить так, гораздо труднее задеть жизненно важные органы. И, по всей видимости, Эйнарссон продержался довольно долго, упал не сразу. Наверняка картина была та еще: убийца бьет и бьет ножом, жертва орет, убийца в панике, но остановиться уже не может. Думаю, так оно и было на самом деле. Он-то думал, что достаточно будет одного, ну, максимум двух ударов. Но много ли мы помним случаев убийств с помощью ножа, когда убийца довольствовался одним или двумя ударами? Я, например, помню убийство, где было семнадцать ударов, и еще одно — с тридцатью тремя.

— Но они были знакомы, все согласны?

— Что значит, знакомы? Они вступили в какие-то отношения друг с другом, — Сейер снова сел и засунул линейку в ящик стола. — Ладно, тогда придется начать сначала. Мы должны выяснить, кто хотел купить эту машину. Возьмите список, который мы составили в прошлом октябре, и начинайте с самого верхнего имени. Это мог быть кто-то из его коллег.

— Тех же самых? — Сут уставился на Сейера, во взгляде его было недоумение. — И что, опять те же вопросы задавать?

— Что ты имеешь в виду? — Бровь Сейера поползла вверх.

— Я имею в виду, что надо найти новых людей. От тех, с кем мы уже говорили, мы ничего нового не услышим.

— Ну, — сказал Сейер и сглотнул слюну; ощущение было такое, что он глотает дыню. — Поживем — увидим, правда?

Карлсен с негромким хлопком закрыл папку.

Сейер поставил папку Эйнарссона в шкаф рядом с папкой по делу Дурбан. Майя Дурбан и Эгиль Эйнарссон. Оба мертвы, но никто не знает, почему. Потом он откинулся на спинку кресла, водрузил длинные ноги на письменный стол, постучал себя по карманам и выудил бумажник. Нашел фотографию внука — она была зажата между водительскими правами и лицензией парашютиста. Внуку только что исполнилось четыре года, он знал большинство марок автомобилей и даже успел впервые подраться, причем весьма болезненно воспринял то, что его побили. Сейер помнил потрясение, которое испытал, когда приехал в Форнебю,[333] чтобы встретить свою дочь Ингрид и зятя Эрика. Они возвращались, проработав три года в Сомали. Она — медсестрой, а он — врачом в Красном Кресте. Ингрид стояла на самом верху трапа, волосы ее выцвели, а кожа приобрела золотистый оттенок. И на какое-то мгновение ему показалось, что перед ним Элисе, — такой она была, когда они увидели друг друга впервые. На руках у дочери был маленький мальчик. Тогда ему было четыре месяца, он был шоколадно-коричневый, с вьющимися волосами и самыми черными глазами, которые Сейеру когда-либо доводилось видеть. «По правде говоря, сомалийцы — красивый народ», — подумал он. И еще раз посмотрел на фотографию, прежде чем убрать ее в бумажник. В конторе было тихо, как и почти во всем большом здании по соседству. Он засунул палец под рукав рубашки и почесал локоть. Кожа шелушилась. Под нею был еще один, розовый слой кожи, которая тоже шелушилась. Он сдернул куртку со спинки кресла, закрыл кабинет и перед уходом заскочил к фру Бреннинген. Она моментально отложила в сторону книжку — как раз дочитала до весьма многообещающей постельной сцены и решила приберечь ее до вечера, когда будет дома и ляжет в постель. Они обменялись несколькими репликами, он коротко кивнул на прощание и отправился на Розенкранцгате — к вдове Эгиля Эйнарссона.

Сев в машину, он быстро глянул на себя в зеркало и провел пятерней по волосам. Особой нужды в этом не было — волосы были острижены коротко. Это было скорее делом привычки, чем проявлением заботы о внешности.

Сейер старался использовать любой повод, чтобы выбраться из своего кабинета. Он медленно ехал через центр города — он всегда ездил медленно, машина была старая и не слишком резвая, большой синий «Пежо-604», но причин менять ее он не видел. Зимой, правда, ездить на ней было все равно что на санках. Вскоре он добрался до симпатичных домиков — розовых, желтых и зеленых, рассчитанных на четыре семьи каждый. Сейчас, освещенные солнцем, они выглядели особенно привлекательно. Вообще дома, построенные в пятидесятые годы, обладали каким-то особым очарованием, которого новостройки были просто-напросто лишены. Деревья разрослись, сады наверняка расцветут, когда станет теплее. Но пока было еще холодно, весна явно заставляла себя ждать. Земля, впрочем, уже давно подсохла, пятна старого грязного снега можно было увидеть только в канавах, они лежали там, как мусор. Сейер поискал глазами дом номер 16 и, увидев зеленый ухоженный дом, сразу же узнал его. Возле дома чего только не было: трехколесные велосипеды, разнообразные пластмассовые игрушки, в том числе машинки, которые ребятня понатаскала из подвала и с чердака. Он припарковался и позвонил.

Через несколько секунд в дверях возникла женщина. За ее юбку цеплялся худенький мальчик.

— Фру Эйнарссон, — поприветствовал ее Сейер и слегка поклонился. — Можно войти?

Она слабо, вроде бы неохотно кивнула в ответ. По правде говоря, ей не часто выпадала возможность с кем-то поговорить. Он стоял очень близко, она даже чувствовала его запах: смесь запаха кожаной куртки и слабого аромата лосьона после бритья.

— Я и сейчас знаю не больше, чем осенью, — произнесла она неуверенно. — Правда, теперь я знаю, что он мертв. Но я уже была к этому готова. Я хочу сказать, судя по тому, как выглядела машина…

Она обняла мальчика за плечи, как бы защищая его и одновременно прячась за ним.

— Мы нашли его, фру Эйнарссон. Ситуация изменилась, не так ли?

Он молчал и ждал.

— Наверняка это был какой-то ненормальный, которому понадобились деньги. — Она нервно покачала головой. — Ведь бумажник пропал. Вы сказали, что бумажника не было. Хотя при нем была только сотня крон. Правда, сейчас и из-за мелочи могут убить.

— Я обещаю, что не задержу вас.

Она сдалась и отступила в коридор. Сейер остановился у входа в гостиную и огляделся. Его всегда поражало и даже немного пугало, насколько же все люди одинаковые: ему случалось бывать в самых разных гостиных, но все они выглядели как близнецы: в центре — телевизор и видеомагнитофон, а вокруг все остальное. Место сбора всей семьи, норки, куда все заползали, чтобы погреться. У фру Эйнарссон в гостиной стояла розовая кожаная мягкая мебель, под журнальным столиком лежал белый ковер с длинным ворсом. Это была очень женская комната. Шесть месяцев она жила одна и, возможно, потратила это время на то, чтобы отделаться от всего, напоминавшего о присутствии в доме мужчины. В прошлый раз, как и сейчас, он не смог увидеть ни следа тоски или любви к тому мужчине, которого они нашли в черной речной воде, продырявленного насквозь и серого, как старая губка. Конечно, отчаяние было, но оно касалось других, более практических вещей. Например, того, на что же ей теперь жить и как найти нового мужа, если нет денег на няньку. Эти мысли действовали на женщину удручающе. Он поискал глазами свадебную фотографию над диваном; это была чересчур парадная фотография молодой Юрунн с высветленными волосами. Рядом с ней стоял Эйнарссон, тощий и гладко выбритый, как конфирмант, с жидкими усиками над верхней губой. Они старались изо всех сил, позируя заурядному фотографу. Больше всего их волновало, какое впечатление они производят.

— У меня есть немного кофе, — неуверенно предложила она.

Он поблагодарил и согласился. Неплохо было бы уцепиться за что-то, хотя бы за ручку кофейной чашки. Мальчишка потащился за матерью на кухню, но, стоя у двери, украдкой поглядывал на него. Он был худенький, на переносице конопушки, челка — слишком длинная — все время падала на глаза. Через несколько лет он станет очень похож на мужчину на фотографии.

— Забыл, как тебя зовут, — ободряюще улыбнулся Сейер.

Мальчик немного помолчал, покачал ногой, потом ввинтил ее в линолеум и застенчиво улыбнулся:

— Ян Хенри.

Сейер кивнул.

— Ну да, Ян Хенри. Можно задать тебе один вопрос, Ян Хенри? Ты значки собираешь?

Мальчик кивнул:

— У меня уже двадцать четыре значка. На шляпе.

— Тащи-ка ее сюда, — улыбнулся Сейер. — Получишь еще один. Такого у тебя точно еще нет.

Мальчонка шмыгнул за угол и вернулся со шляпой на голове. Шляпа была ему явно велика. Он снял ее с благоговением.

— Только больно колется изнутри, — объяснил он. — Поэтому я не могу ее носить.

— Смотри-ка, — сказал Сейер, — это полицейский значок. Мне его дала фру Бреннинген в участке. Красивый, правда?

Мальчик кивнул. Он искал на шляпе достойное место для этой маленькой золотистой булавки. Потом решительно передвинул значок с Кристин и Хоконом[334] и прямо под ними поместил новое сокровище. Вошла мать и выдавила из себя улыбку.

— Иди в свою комнату, — коротко приказала она. — Нам с дядей надо поговорить.

Ян Хенри нахлобучил шляпу на голову и исчез.

Сейер пил кофе и рассматривал фру Эйнарссон, которая бережно, чтобы кофе не выплеснулся, опустила в свою чашку два кусочка сахара. Обручального кольца у нее на пальце не было. Волосы у корней потемнели, глаза были слишком сильно накрашены, и — явно вопреки ее намерению — это делало ее менее привлекательной. А на самом деле она была миленькая, светленькая такая, хорошенькая, миниатюрная. Вероятнее всего, сама она об этом не подозревала. Скорее всего, она была недовольна своей внешностью — как и большинство женщин. «Кроме Элисе», — подумал он.

— Мы все еще ищем этого покупателя, фру Эйнарссон. По какой-то причине вашему мужу вдруг приспичило продать машину, хотя он никогда не обсуждал это с вами. Он уехал, чтобы кому-то ее показать, и не вернулся. Может быть, кто-то заинтересовался машиной, остановил его на улице или еще где-то. Может быть, кто-то искал именно такую машину и связался с ним. Или, возможно, кто-то охотился за ним, именно за ним, а не за машиной, и воспользовался ею как предлогом, чтобы выманить его из дома. Заинтересовал его, попросил продать, может быть, пообещал заплатить наличными. Вы не знаете, Эгиль нуждался в деньгах?

Она покачала головой и принялась жевать не до конца растаявший кусочек сахара.

— Вы меня уже спрашивали в прошлый раз. Нет, не нуждался. Я имею в виду, ничего такого срочного. Но деньги всегда нужны, нельзя сказать, что у нас их было чересчур много. А сейчас еще хуже. И мне не дают место в детском саду. И еще меня замучила мигрень. — Она слегка помассировала висок, чтобы продемонстрировать, что если он будет на нее давить, у нее может заболеть голова. — А работать в моем положении непросто — одной с ребенком и все такое.

Он сочувственно кивнул.

— А может быть, он был игрок, или же у него мог быть личный долг, который ему сложно было выплачивать?

— Нет, да что вы! Ничего такого не было. Может быть, он не был таким уж умником, но и одурачить его было непросто. Мы справлялись. У него была работа и все такое прочее. И деньги он тратил только на машину, да еще иногда мог пивка выпить в пабе. Он, конечно, мог и поорать, но он был не такой крутой, чтобы ввязаться во что-то такое, я хочу сказать — во что-то противозаконное. Во всяком случае, мне так кажется. Мы были женаты восемь лет, думаю, уж я-то его знаю, то есть знала. И хоть Эгиль и умер, я не собираюсь тут сидеть и напраслину на него возводить.

Она замолчала.

— А вы не помните, из друзей его никто не говорил, что хотел бы купить у него машину?

— Ну, таких-то наверняка было немало. Но он не хотел продавать. Он и одалживал ее очень неохотно.

— И вы не помните, звонил ли ему кто-то в день, когда он исчез, или за несколько дней до этого по поводу машины?

— Нет.

— А как он вел себя в тот вечер?

— Я уже вам говорила. Как обычно. Пришел домой с работы в полчетвертого. У него была ранняя смена. Съел пиццу по-мексикански, выпил кофе и потом все время пролежал в гараже.

— Пролежал?

— Ну да, под машиной. Что-то там подкручивал. Он был просто одержим этой машиной. А потом он ее вымыл. У меня были дела дома, я ни о чем таком не думала, и тут он заходит — как раз «Казино»[335] показывали — и говорит, что ему надо отъехать показать машину.

— И никаких имен?

— Нет.

— И не сказал, где они встречаются?

— Нет.

— И вы не спросили, с чего он вдруг решил ее продавать?

Она слегка взбила волосы и покачала головой.

— Я не вмешивалась в то, что касалось машины. У меня и прав-то нет. И мне было абсолютно все равно, какая у нас машина, главное — чтоб была. К тому же он не сказал, что будет ее продавать, сказал только, что хочет кому-то ее показать. Вовсе не обязательно, что это был убийца. Он мог кого-то встретить по дороге, подобрать кого-то, кто голосовал на обочине, или вообще что угодно, я почем знаю? В этом городе полным-полно психов, а все из-за этого героина, я не понимаю, как вы можете спокойно на это смотреть? Как подумаю про Яна Хенри… Ему ведь здесь расти, а характер у него не слишком сильный, он так похож на отца!

— Сильный характер, — улыбнулся Сейер, — это то, что вырабатывается со временем. Возможно, ему просто понадобится больше времени для этого. Мы просили этого возможного покупателя и через газеты, и по телевидению связаться с нами, — напомнил он ей, — но никто не откликнулся. Он боится. Или же ваш муж солгал, уезжая из дома в тот вечер. Может, у него были какие-то другие планы, или же этот покупатель и есть убийца.

— Солгал? — Она оскорбленно уставилась на него. — Если вы думаете, что у него были какие-то там гнусные тайны, то вы ошибаетесь. Он был не такой. И на стороне у него тоже никого не было. И бабником он не был, честно говоря. И если он сказал, что собирается показать кому-то свою машину, значит, так оно и было.

Она произнесла это так просто и категорично, что Сейер почувствовал: она его убедила. Он задумался и увидел, как в комнату прошмыгнул мальчик и осторожно уселся на пол за спиной у матери, часто моргая.

— Если постараться вспомнить тот день или предшествующие дни, недели, месяцы, вы не заметили чего-то необычного, каких-то отклонений от нормы? Скажем, за шесть месяцев до того, как он пропал и его машина была найдена на стоянке? Может, вы вспомните какой-то случай или какой-то период, когда он казался каким-то не таким, или же был чем-то озабочен? Я имею в виду все, что угодно. Телефонные звонки? Письма? Может быть, он когда-то пришел домой позже, чем обычно, или плохо спал по ночам?

Юрунн Эйнарссон сжевала еще один кусочек сахара; инспектор видел, что она честно пытается вспомнить прошлое. Она склонила голову набок, припоминая что-то, потом отбросила какую-то мысль и принялась вспоминать дальше. Эйнарссон-младший дышал совершенно беззвучно. Уши у него были большие — как у многих детей.

— Однажды вечером в пабе приключился скандал. Ну, я не знаю, может, там все время какие-то скандалы, и на самом деле ничего серьезного не произошло, но там кто-то жутко надрался, и хозяин позвонил в полицию, чтобы его забрали в вытрезвитель. Этот парень, он был одним из товарищей Эгиля, с пивоварни. Эгиль поехал за ним и упросил отпустить его. Он пообещал отвезти его домой. И они согласились. В ту ночь он пришел домой только в полчетвертого утра, помню, что на следующий день он проспал.

— Да? А вы не знаете, что конкретно произошло?

— Нет. Только то, что он напился, как свинья. Не Эгиль, а тот, другой. Эгиль же был за рулем, и потом — ему на смену надо было рано. К тому же я не особо расспрашивала — меня такие вещи вообще не интересуют.

— То есть, вы хотите сказать, что ваш муж заботился о других? С его стороны это был благородный поступок. Ведь он же мог на это наплевать, и пусть бы тот парень сам выпутывался.

— Ну, я, конечно, не могу сказать, что он был прямо такой уж заботливый, если вы об этом спрашиваете. Обычно он дальше своего носа ничего не видел. Так что, по правде говоря, я даже немного удивилась — с чего это он вдруг стал за кого-то хлопотать. Спасать кого-то от вытрезвителя. Ну да, я удивилась, конечно, но они же были товарищи. Честно говоря, не задумалась. Я имею в виду, до того, как вы меня стали спрашивать.

— А когда это было, примерно?

— Ну, точно я, конечно, не помню. Незадолго до того, как он исчез.

— За несколько недель? Месяцев?

— Нет, возможно, за несколько дней до этого.

— За несколько дней? А вы помнили об этом случае, когда мы беседовали с вами осенью? Вы о нем рассказали?

— Не думаю.

— А пьяный приятель, вы знаете, кто это был, фру Эйнарссон?

Она покачала головой, быстро обернулась и увидела мальчика.

— Ян Хенри! Я же велела тебе оставаться в комнате!

Мальчик поднялся и поплелся из комнаты, как побитая собака. Она подлила себе еще кофе.

— Имя, госпожа Эйнарссон, — напомнил инспектор негромко.

— Нет, не помню, — сказала она. — Их там так много бывает в этой пивной, целая компания обычно.

— Но на следующий день он проспал, да?

— Да.

— А у них там есть табельные часы, правда?

— М-м-м.

Он ненадолго задумался.

— А когда вы получили машину из технического управления, вы ее продали?

— Да. У меня все равно нет денег, чтобы научиться водить и сдать на права, вот я и продала ее своему брату. И потом — мне нужны были деньги. И машину, и инструменты, что были в багажнике. Торцовые ключи и домкрат. И еще разный хлам, я даже не знаю, как там что называлось. Кстати, там было не все, кое-что пропало.

— Что же?

— Сейчас и не вспомню. Брат меня об этом спрашивал, мы искали, но не нашли. Не могу вспомнить, что это было.

— Попытайтесь. Возможно, это важно.

— Ну, не думаю, чтобы это было что-то важное, но я действительно не помню. Мы и в гараже искали.

— Позвоните в участок, если вспомните. А у брата можете спросить?

— Он все время в разъездах.

— Фру Эйнарссон, — сказал он и встал, — спасибо за кофе.

Она вскочила со стула, раскрасневшись и явно растерявшись, — ведь он так неожиданно собрался уходить, — и проводила его до двери. Сейер откланялся и пошел к парковке. Открывая дверцу, он заметил мальчика — тот стоял на цветочной клумбе и нерешительно топтался, как будто хотел получше утрамбовать землю. Кроссовки почти исчезли под слоем земли. Сейер кивнул ему.

— Привет. Что, поиграть не с кем?

— Нет, — он смущенно улыбнулся. — А почему вы не на полицейской машине, если вы на работе?

— Отличный вопрос. Видишь ли, я, честно говоря, еду домой. Я живу тут недалеко, так что нет смысла возвращаться в участок и пересаживаться с машины на машину. — Он немного подумал: — А ты когда-нибудь катался в полицейской машине?

— Нет.

— В следующий раз я приеду на полицейской машине и прокачу тебя, если захочешь.

Мальчик улыбнулся — широко, но немного неуверенно; возможно, у него в жизни уже был какой-то печальный опыт.

— Обещаю, — заверил его Сейер. — И ждать тебе придется недолго. — Он проскользнул за руль и медленно поехал к дороге. В зеркале он видел тонкую ручонку, махавшую ему.

Он все еще думал о мальчонке, проезжая мимо ипподрома и церкви. Не будет тебе прощения, Конрад, если ты в следующий раз забудешь про служебную машину.

На полу в гостиной Эмма играла в крестьянский хутор.

Все животные были выстроены ровными рядами: розово-красные поросята, коровы в красных и коричневых пятнах, куры и овцы. За всем этим наблюдал тиранозавр Рекс, голова его с крошечным мозгом внутри доставала как раз до конька крыши сеновала.

Она то и дело подбегала к окну — посмотреть, не подъехал ли отец. Эмма проводила у отца выходные два раза в месяц и всегда с нетерпением этого ждала. Эва тоже ждала. Она сидела на диване. Она вся просто извелась, ей нужно было остаться одной, наконец, спокойно все обдумать. Обычно она использовала свободные выходные для работы. Но сейчас не могла ничего делать. Все изменилось. Они нашли его.

Эмма не вспоминала про мертвеца уже несколько дней. Но это вовсе не означало, что она про него забыла. По лицу матери она догадывалась, что не надо о нем говорить, и, хотя девочка не понимала, почему, она молчала.

В мастерской Эву ждал холст, натянутый на мольберт. Он был уже загрунтован, черный, ни единой светлой точечки. Но она не могла на него даже смотреть. Сначала надо было разобраться со всем остальным. Этого остального было много. Она сидела на диване и прислушивалась так же внимательно, как и Эмма, — Юстейн в любой момент мог зарулить во двор. На хуторе царила полная идиллия, если не считать зеленого чудовища, угрожающе нависающего над сеновалом. Выглядело это странновато.

— Динозавр сюда явно не подходит, Эмма. Сама посмотри!

Эмма надулась.

— Я знаю. Он просто в гости пришел.

— А-а-а… Как это я сама не догадалась.

Эва подтянула колени к подбородку и натянула на них длинную юбку. Попыталась выкинуть все из головы. Эмма опять уселась на ковер и принялась одного за другим пристраивать поросят к животу мамочки-свиньи — кормиться.

— Одного сосочка не хватает. Вот этому.

Она взяла двумя пальцами одного поросенка и вопросительно взглянула на мать.

— Да, такое бывает. Такие поросята умирают от голода. Потому что их надо выкармливать из соски, а у крестьян, как правило, такой возможности нет.

Эмма ненадолго задумалась.

— Я могу скормить его Дино. Ведь ему тоже надо кушать.

— Но они ведь едят только траву, листья и все такое, разве не так?

— А этот ест мясо, — объяснила Эмма и втиснула поросенка между острыми зубьями зеленого чудовища.

Эва покачала головой — на редкость практичное решение!

Ребенок не переставал ее удивлять. Но тут со двора наконец раздался шум мотора. Эмма молнией — насколько это было возможно при ее комплекции — вылетела в коридор встречать отца.

Эва нехотя подняла голову, когда Юстейн появился на пороге гостиной. Этот мужчина был для нее как маяк. Когда Эмма стояла рядом с ним, она казалась меньше и симпатичнее, чем обычно. Они очень хорошо смотрелись вместе — оба рыжеватые, обоим следовало бы избавиться от нескольких лишних килограммов. И они очень любили друг друга, чему Эва была рада. Она никогда не была ревнивой, не ревновала она бывшего мужа и к его новой женщине. Она очень переживала из-за того, что он ушел, но уж если это случилось, она желала ему счастья. Вот так.

— Эва! — улыбнулся он, взмахнув светло-рыжим чубом. — Выглядишь усталой.

— Да, были кое-какие проблемы.

Она разгладила ладонями юбку.

— Творческого порядка? — спросил он без тени иронии.

— Нет, вполне конкретные, земные проблемы.

— Что-то серьезное?

— Гораздо хуже, чем ты даже можешь себе представить.

Он на секунду задумался над ее ответом и наморщил лоб.

— Если я могу тебе чем-то помочь, только скажи.

— Может быть, и придется — со временем.

Он по-прежнему стоял на пороге, а Эмма цеплялась за его штанину и серьезно смотрела на мать. Девочка была настолько тяжелой, что Юстейну было непросто удерживать равновесие. Он испытывал к бывшей жене чувство глубокой симпатии, но она жила в мире, который для него был совершенно чужим, — в мире искусства. И все равно она была важной частью его жизни и навсегда ею останется.

— Принеси свою сумку, Эмма, и поцелуй маму, мы уезжаем.

Дочка с удовольствием послушалась. И оба исчезли за дверью. Эва подошла к окну, проводила глазами машину, которая влилась в поток на дороге, и опять уселась на диван. Закинула ноги на диванный валик и закрыла глаза. В комнате царил приятный полумрак, было довольно тихо. Она старалась дышать ровно и спокойно. И скоро наступила полная тишина. Ей следовало в полной мере наслаждаться такими мгновениями. Она знала, что осталось недолго.

Сейер щедро плеснул себе в стакан виски и прогнал пса с кресла. Это был леонбергер — семьдесят килограммов живого веса, пять лет от роду, но довольно ребячливый. Звали его Кольберг. То есть на самом деле звали его совершенно иначе, поскольку у заводчика, составлявшего родословные, была своя система. Например, он использовал названия песен «Битлз», начиная с первой буквы алфавита; когда родился Кольберг, заводчик как раз добрался до буквы «L». Поэтому пса назвали «Love Me Do». А сестру щенка назвали «Lucy in the Sky».[336] Сейеру делалось худо, когда он вспоминал об этом.

Пес смирился с тем, что его прогнали, тяжело вздохнул и улегся у ног хозяина. Большая голова лежала на ступнях Сейера, они даже вспотели в толстых носках. Но Конрад был не настолько бессердечен, чтобы убрать их. В какой-то степени это было даже приятно, во всяком случае в зимнее время. Он пригубил виски и закурил самокрутку. Это были его вредные привычки: один-единственный стакан виски и одна-единственная самокрутка. И поскольку он курил мало, то сразу почувствовал, что сердце забилось немного быстрее. В тихие, спокойные дни он ездил на аэродром и прыгал с парашютом, правда, в отличие от Элисе, дурной привычкой это он не считал. Но он уже восьмой год вдовел, а дочка выросла и была вполне обеспечена. Кроме того, нельзя сказать, чтобы Сейер был безрассудным смельчаком — он прыгал только при идеальных погодных условиях, и головокружительные маневры его соблазняли мало. Ему просто нравилось ощущение нарастающей скорости, нравилось парить в воздухе, созерцать чудесные виды, хутора и поля далеко внизу, они образовывали причудливые разноцветные узоры, кое-где виднелись нитки дорог, это было похоже на сложную лимфатическую систему какого-то огромного организма: строения, стоящие ровными рядами, красные, зеленые и белые домики. На самом деле человек нуждается в системе, думал он, выпуская колечки дыма, поднимавшиеся к потолку.

У Эгиля Эйнарссона тоже была своя система, у него была вполне упорядоченная жизнь: работа на пивоварне, жена и сын, свой круг приятелей в пивной в южной части города. Год за годом один и тот же маршрут, дом — пивоварня — дом — пивная — дом. Автомобиль с бесконечным числом мелких деталей, которые нужно было чистить, смазывать и подкручивать. Недели — месяцы — годы. В жизни его не было ничего драматичного: в школе он перебирался из класса в класс, как и все остальные, ничем особо не выделяясь, ходил к священнику, был конфирмован, два года учился на инженера в Гетеборге — правда, это образование ему так никогда и не пригодилось, — и, наконец, стал рабочим на пивоварне. Ему нравилась его работа. Зарабатывал он достаточно. Никаких высот в жизни не достиг, но и проблем особых не было. Обычный парень. Жена у него была довольно миленькая, у нее тоже были свои обязанности. И вот кто-то его прирезал. «Пятнадцать ударов ножом, — подумал Сейер, — интересно, как это такому парню, как Эйнарссон, удалось пробудить такие страсти?» Инспектор отхлебнул еще виски и продолжал лениво размышлять. Разумеется, надо внести в список новые имена, людей, о которых они не подумали раньше, с которыми стоило бы поговорить. А там, глядишь, вся трагедия может предстать в совершенно ином свете. Он постоянно возился с машиной. «Опель Манта», модель 1988 года. И вдруг ему захотелось ее продать. Кто-то, один человек или несколько, проявил интерес к машине. Эйнарссон не помещал объявлений в газетах, ни единой живой душе не говорил, что собирается продать машину, — это известно. Сейер затянулся еще разок и задержал дым в легких на несколько секунд. «А у кого Эйнарссон ее купил в свое время?» — подумал он вдруг. Этого вопроса инспектор никогда раньше себе не задавал. А может, следовало бы? Он резко поднялся и подошел к телефону. И пока ждал, когда же поднимут трубку на другом конце провода, убеждал себя в том, что у него есть уважительная причина для позднего звонка. Фру Эйнарссон ответила после второго гудка. Она выслушала его, ни о чем не спросила и ненадолго задумалась.

— Договор о покупке? Да, он у меня, конечно, где-то есть. Но вам придется немного подождать.

Он ждал и слушал, как она выдвигает ящики, затем с грохотом задвигает их, слушал, как шелестит бумага.

— Почти ничего не разобрать, — пожаловалась она.

— Попытайтесь.

— Эрик Берресенсгате. Мне кажется, Миккельсен. Не могу прочитать имя и номер дома. Вроде «пять». Или «шесть». Адрес: Эрик Берресенсгате, дом пять или шесть.

— Этого достаточно. Спасибо!

Он записал все в блокнот, лежавший у телефона. Важно было ничего не упустить. Если уж он не выяснил, кому был продан автомобиль, он мог хотя бы узнать, откуда он взялся. А это уже кое-что.

Рабочий день подходил к концу, когда из столовой пришел Карлсен с двумя бутербродами с креветками и с колой. Он успел проглотить один бутерброд, когда в дверях появился Сейер. Более склонный к аскетизму, инспектор купил себе два бутерброда с сыром и бутылку минералки; под мышкой у него была газета.

— Я присяду?

Карлсен кивнул, обмакнул креветку в майонез и положил в рот.

Сейер уселся, пододвинул стул к столу и, сняв сыр с хлеба, свернул его в трубочку и откусил кончик.

— Я тут прихватил дело Майи Дурбан из шкафа, — сказал он.

— Зачем? Ведь между ними нет никакой связи!

— Вероятно, нет. Но у нас в городе убийства случаются не так уж часто, а между этими двумя прошло всего несколько дней. Эйнарссон ходил в «Королевское оружие», Дурбан жила в трехстах метрах оттуда. Надо это проверить. Смотри!

Он встал, подошел к карте города, висящей на стене, и вытащив из коробочки две булавки с красными головками, сразу же воткнул одну булавку в жилой дом на Торденшоллсгате, а другую — в «Королевское оружие». И опять сел.

— Посмотри на карту. Это тот же район.

Он схватил настольную лампу Карлсена на гибкой ножке — ее можно было вертеть во всех направлениях. И направил луч света на карту.

— Майя Дурбан была найдена убитой первого октября. Пятого октября был убит Эйнарссон, во всяком случае, мы это предположили. Посмотри: булавки оказались рядом!

Карлсен уставился на карту. Булавки светились на черно-белой карте, как два красных, близко посаженных глаза.

— Да. Но, насколько мы знаем, они не были знакомы друг с другом.

— Мы многого не знаем. Что мы вообще знаем?

— Что за пессимизм! Мне кажется, надо взять ДНК у Эйнарссона и проверить, сравнить с Дурбан.

— Конечно. К тому же платим-то не мы!

Какое-то время они ели молча. Эти двое очень хорошо относились друг к другу, хотя никогда об этом не говорили. Карлсен был на десять лет младше, у него была жена, которая требовала внимания. Поэтому вдовец Сейер держался в тени, не навязываясь; он знал, что семья отнимает у человека много времени, и считал, что это святое. Из раздумий его вывела женщина-полицейский, которая возникла в дверях.

— Два сообщения, — сказала она и протянула ему листок бумаги. — И еще звонил Андреассен из ТВ-2, спрашивал, не хотел бы ты выступить в «Свидетеле»[337] с делом Эйнарссона.

Сейер застыл и заморгал часто-часто.

— Э-э-э, Карлсен, может, тебя это заинтересует? Ты гораздо фотогеничнее, чем я.

Карлсен ухмыльнулся. Сейер терпеть не мог выступать перед публикой. Это было одно из его немногочисленных уязвимых мест.

— Sorry. Я же уезжаю на семинар, ты забыл? Меня десять дней не будет.

— Попроси Скарре, он будет вне себя от счастья. Я помогу ему — лишь бы самому не сидеть под прожекторами. Пожалуйста, сходи к нему прямо сейчас и попроси.

Женщина улыбнулась и вышла, а инспектор принялся читать записку. Взглянул на наручные часы. «Старики» будут прыгать в Ярлеборге в ближайшие выходные, если погода удержится. Надо позвонить Юрунн Эйнарссон. Он решил не торопиться, доел бутерброд и поставил стул на место.

— Мне придется ненадолго выйти.

— Ну, конечно, ты же здесь уже почти полчаса пробыл. У тебя носки ботинок просто мхом поросли.

— Ошибка многих состоит в том, что они весь день сидят в помещении, — парировал Сейер. — Ведь здесь, в здании, ничего не происходит, правда?

— Ты прав, конечно. Я, наверное, просто тебе завидую: все время устраиваешь себе задания на свежем воздухе. У тебя к этому явный талант, Конрад.

— Надо лишь немного напрячь фантазию, — ответил он.

— Послушай, погоди-ка минутку!

Карлсен засунул руку в карман рубашки, и вид у него сделался очень озабоченный.

— Меня тут жена просила кое-что купить, я записал. Ты что-нибудь понимаешь в этих дамских штучках?

— Попробую разобраться.

— Вот здесь написано, после «свиной лопатки»: «Pantyliners».[338] Ты не знаешь, часом, что это такое?

— А ты не можешь позвонить и спросить?

— Да никто трубку не берет.

— Спроси у фру Бреннинген. Но я думаю, это что-то вроде колготок. Удачи! — хмыкнул он и вышел из кабинета.

Сейер сел в машину, провел пятерней по волосам и вдруг вспомнил. Вышел из машины и направился к одному из служебных автомобилей, как и обещал Эйнарссону-младшему.

Юрунн Эйнарссон стояла на небольшой лужайке перед домом и вешала белье. Пижама с Томом и Джерри и майка с изображением Досиль весело развевались на ветру. Она как раз выудила из таза черные трусики с кружевами, когда он внезапно появился перед домом, и застыла, зажав их в руке и думая, куда бы их пристроить.

— Я тут был недалеко, — объяснил он вежливо, стараясь не смотреть на ее бельишко, — и решил подъехать. Но вы не беспокойтесь, заканчивайте.

Она молниеносно развесила остатки белья и взяла таз под мышку.

— А мальчик дома?

— Он в гараже. Всегда там торчал вместе с отцом. Смотрел, как тот возится с машиной. И сейчас туда заходит, сидит и смотрит в стену. Через пару минут выйдет.

Сейер, взглянув на зеленый гараж на две машины, того же цвета, что и дом, вошел в дом вслед за Юрунн.

— Что вы хотели мне сказать, фру Эйнарссон? — спросил он прямо. Они стояли у двери в гостиную. Она поставила таз на пол, откинула обесцвеченные волосы с лица.

— Я звонила брату. Он в Ставангере — на ярмарке скобяных изделий. Это был комбинезон. Знаете, такой зеленый, нейлоновый, с кучей карманов. Он надевал его, когда занимался машиной, и комбинезон всегда лежал у него в багажнике. Я искала его, потому что он был довольно дорогой. Муж еще говорил, что это полезная штука: вдруг машина по дороге заглохнет, и надо будет залезть под нее и что-то подкрутить. И брату моему он для этого же был нужен. Я не нашла его в машине и стала искать в гараже. Но там его тоже не было. Как испарился. И он, и еще большой карманный фонарь.

— А вы наших не спрашивали об этом?

— Нет, но ведь полиция не имеет права забирать вещи из машины, не предупредив!

— Разумеется. Но я на всякий случай проверю. А комбинезон у него всегда был с собой?

— Всегда. Он вообще был очень аккуратный во всем, что касалось его драгоценной машины. Никогда не выезжал без запасной канистры бензина. А еще без моторного масла, жидкости для мытья стекол и канистры воды. И без зеленого комбинезона. А фонарик мне и самой мог бы пригодиться: иногда у нас пробки вылетают. Здесь вся электрика плохая, давно надо бы заменить. Но наше правление ни на что не способно, только каждый год увеличивают арендную плату и обещают сделать балконы. Но я этого уже не дождусь. Ну, ладно. В общем, это был комбинезон.

— Замечательно, что вы об этом вспомнили, — похвалил ее инспектор.

Комбинезон и убийце оказался очень кстати, подумал Сейер. Он наверняка надел его поверх одежды, заляпанной кровью.

Юрунн зарделась, что, надо сказать, было ей весьма к лицу, и опять схватилась за таз. Это была здоровая бадья из пластмассы бирюзового цвета. Женщина поставила ее на бедро, и поза стала забавной, но не очень устойчивой.

— Я обещал вашему мальчику прокатить его в машине. Можно позвать его из гаража?

Она удивленно взглянула на него.

— Конечно. Но мы собирались уходить, так что, пожалуйста, недолго.

— Мы только немного покатаемся.

Он вышел из дома и направился к гаражу. Ян Хенри сидел на верстаке, стоящем у стены, и болтал ногами. Кроссовки его были измазаны маслом. Увидев Сейера, он вздрогнул, но лицо его тут же прояснилось.

— Я сегодня на служебной. Твоя мама разрешила мне тебя прокатить. Хочешь повключать сирену?

Мальчик спрыгнул с верстака, довольно высокого, и пробежал несколько шагов, чтобы не упасть.

— У вас «Вольво»?

— Нет, «Форд».

Ян Хенри побежал вперед, а Сейер смотрел на его ноги — тонкие и белые. На переднем сиденье мальчика почти не было видно, его даже трудно было пристегнуть по правилам. Пассажир едва ли видел что-то, кроме приборной доски, да и то — вытянув шею. Сейер завел машину и повернул на дорогу. Сначала слышалось только равномерное гудение мотора и звуки машин, проносившихся по встречной. Мальчик сидел, засунув руки под себя, как будто боялся по неосторожности нажать на что-нибудь.

— Скучаешь по папе, Ян Хенри? — тихо спросил Сейер.

Мальчик удивленно уставился на него, как будто раньше его никто об этом не спрашивал. Ответ был очевиден.

— Очень, — ответил он просто.

Они снова замолчали. Сейер направился к прядильне, включил правый поворот и продолжал ехать к водопаду.

— В гараже так тихо, — сказал вдруг мальчик.

— Да. Жалко, что мама не умеет обращаться с машиной.

— Угу. Папа туда все время ходил, что-то завинчивал, полировал. Когда у него было время.

— Там еще такой запах приятный, — улыбнулся Сейер. — Маслом пахнет, бензином…

— Он обещал купить мне комбинезон, — продолжал мальчик. — Такой же, как у него. Но не успел, потому что пропал. У него на комбинезоне было четырнадцать карманов. И я бы тоже надевал на себя комбинезон, когда бы возился с велосипедом.

— Да, спецовка. У меня тоже есть такой, только синий, а на спине написано «FINA». И я не уверен, что у меня четырнадцать карманов. Может, восемь или десять.

— Синие тоже ничего. А детские размеры бывают? — деловито спросил Ян Хенри.

— Не знаю.

Сейер опять включил правый поворот и остановился. Отсюда было хорошо видно здание НРК,[339] раскинувшееся внизу у реки. Он показал на окна, сияющие на солнце.

— Давай-ка их немного подразним! Включим сирену!

Ян Хенри кивнул.

— Нажимай сюда, — сказал он и показал, куда. — Посмотрим, насколько они там, на телевидении, охочи до новостей. Может, они как выскочат все со всеми своими микрофонами!

Сирена сначала как-то глухо квакнула, а потом тишину разорвал громкий вой; словно оттолкнувшись от холма на противоположной стороне, звук с ревом вернулся обратно. В машине звук не казался таким уж громким, но через несколько минут в одном из чисто вымытых окон появилось лицо. Потом еще одно. А потом кто-то открыл дверь и вышел на веранду в торце здания. Человек поднял руку, заслоняясь от солнца.

— Они думают, что тут, по меньшей мере, убийство, — развеселился Ян Хенри.

Сейер хмыкнул и с интересом стал разглядывать бледные незагорелые лица, торчавшие во всех окнах.

— Ладно, хорошенького понемножку. Давай посмотрим, сможешь ли ты ее выключить сам.

Мальчик смог. Глаза его сияли от восторга, на щеках выступили красные пятна.

— А как она действует? — спросил он с энтузиазмом.

— Ну, — начал Сейер и принялся копаться в памяти, — сначала там образуется электронная дуга, которая в свою очередь образует четырехтактный импульс. Он усиливается с помощью усилителя, а потом звук выходит через громкоговоритель.

Ян Хенри кивнул.

— И потом он варьируется от восьмисот до тысячи шестисот периодов. Значит, колеблется по силе. Чтобы было лучше слышно.

— А его делают на сиренной фабрике?

— Точно. На сиренной фабрике. В Америке или в Испании. А сейчас мы купим мороженое, Ян Хенри.

— Ладно. Мы его заслужили, хотя и не поймали никаких преступников.

Они вновь выехали на шоссе и повернули налево, по направлению к городу. Подъехав к ипподрому, остановились, припарковались и вылезли из машины. Сейер пропустил мальчика вперед. Они подошли к киоску. Возникла проблема с оберткой — ее было не оторвать от мороженого. Наконец они сели на скамейку на солнышке и принялись за мороженое. Мальчик выбрал «сафт-ис» — красное и желтое, с шоколадом сверху, а Сейер ел «крупсис» — с клубникой. Он всю жизнь его ел и не видел никаких причин отказываться от этой привычки.

— А вам потом на работу?

Ян Хенри вытер с подбородка сок и сахар свободной рукой.

— Да, но сначала мне надо заехать в гости к одному парню. На Эрик Берресенсгате.

— Он преступник?

— Пока нет, — улыбнулся Сейер. — Вероятнее всего, нет.

— Но вы не уверены? Это может быть преступник?

Посмеиваясь, Сейер был вынужден сдаться.

— Да, не исключено. Именно поэтому я туда и направляюсь. Но все-таки больше для того, чтобы удостовериться в том, что он НЕ преступник. Потому что тогда я смогу вычеркнуть его из своего списка. Вот так мы и работаем, понимаешь ли, пока в списке подозреваемых не останется кто-то один.

— Могу поспорить, он здорово испугается, когда вы подъедете вот на этой машине.

— Ну, уж это наверняка. Все пугаются. На самом деле это довольно забавно, потому что почти у каждого человека совесть нечиста. И когда я вдруг появляюсь у них на пороге, я чувствую, как они роются в памяти, пытаясь выяснить, что же я такое мог раскопать. Над этим, конечно, не стоит смеяться, но иногда я просто не могу сдержать улыбку.

Мальчик кивнул и продолжал загорать на солнышке в компании умного полицейского. Они доели мороженое и пошли назад к машине. Сейер взял в киоске бумажную салфетку, вытер мальчонке рот и помог ему пристегнуться.

— Мы с мамой собираемся в город взять видеофильмы. И для нее, и для меня.

Сейер завел машину и проверил «мертвый сектор».

— А что ты хочешь посмотреть? Фильм про преступников?

— Да. «Один дома-2». «Один дома» я смотрел два раза.

— Значит, вам придется ехать на автобусе туда и обратно. Машины-то у вас нет.

— Да. Получится дольше, но это ничего, у нас много времени. Раньше, когда у папы… когда у нас была машина, не успеешь и глазом моргнуть — а ты уже съездил туда и обратно.

Он сунул палец в ноздрю и немного поковырял там.

— Папа хотел БМВ. Такой, на какой он ходил смотреть. Белый. Если бы она, эта тетенька, купила «Манту»…

Сейер чуть не съехал в кювет. Сердце его в груди подпрыгнуло, но он взял себя в руки.

— Что ты сказал, Ян Хенри? Извини, не расслышал.

— Тетенька. Которая хотела купить нашу машину.

— Он об этом говорил?

— Да. В гараже. Это было в тот день — последний день, когда он был дома.

— Тетенька? — Сейер почувствовал, как по его спине пробежал холодок. — А он не сказал, как ее звали? — инспектор посмотрел в зеркало, перестроился и затаил дыхание.

— Сказал. У него на бумажке было записано.

— Ах, вот оно что?

— Но я его уже не помню, это было так давно.

— На бумажке? Ты ее видел?

— Ну да, она у него была в кармане, в комбинезоне. Он лежал на спине под машиной, а я сидел на верстаке, я там всегда сижу.

— Но ты говоришь, что видел листок — значит, он вынимал его из кармана?

— Да. Из кармана на груди. Он прочитал имя, а потом…

— Что? Положил назад в карман?

— Нет.

— А что, выбросил?

— Я не помню, что он с ним сделал, — сказал мальчик печально.

— А если ты хорошенько подумаешь, как, по-твоему, сможешь вспомнить?

— Не знаю.

Мальчик серьезно смотрел на полицейского; он начал понимать, что речь идет о чем-то важном.

— Если я вспомню, я вам скажу, — прошептал он.

— Ян Хенри, — так же тихо сказал Сейер, — это очень-очень важно.

Они подъехали к зеленому дому.

— Я понимаю.

— Так что, если вспомнишь что-нибудь про эту тетеньку — все, что угодно, — скажи своей маме, чтобы она мне позвонила.

— Ладно. Если вспомню. Ведь это было давно.

— Да, верно. Но иногда, если сильно напрячься и долго думать о чем-то, день за днем, можно вспомнить то, о чем ты, казалось, совершенно забыл.

— Пока, — сказал Ян Хенри.

— До скорого, — ответил Сейер.

Он повернул и смотрел в зеркало, как мальчик бежит к дому.

— Мне следовало бы предположить, — сказал он себе, — что парень может что-то знать. Ведь он всегда торчал с отцом в гараже. Ничему-то меня жизнь не учит.

Женщина. Она могла послужить приманкой, чтобы вытащить его из дома; а мужчина ждал где-нибудь, чтобы выполнить грязную работу. Но почему?

В доме номер 6 на Эрик Берресенсгате был магазин, где продавали сантехнику, поэтому инспектор направился к дому номер 5 и на втором этаже нашел некоего Й. Миккельсена, безработного. Парня лет двадцати пяти, в джинсах с дырками на коленях.

— Вы знаете Эгиля Эйнарссона? — спросил Сейер и уставился на парня: как тот отреагирует?

Они сидели за столом на кухне, друг напротив друга. Миккельсен отодвинул в сторону стопку лотерейных билетов, солонку, перечницу и последний номер «Vi Menn».[340]

— Эйнарссон? Что-то знакомое, но не могу вспомнить. Звучит так, как будто он исландец.

Ему едва ли было что скрывать. Так что, конечно, не стоило ехать сюда, сидеть здесь за столом, покрытым клетчатой клеенкой, в разгар рабочего дня, — чтобы упереться носом в тупик.

— Он умер. Его нашли в реке пару недель назад.

— О-о-о, точно!

Парень потер тонкое золотое колечко в ухе и закивал:

— Ну конечно, я в газете видел. Убит ножом, и все такое. Да, теперь вспомнил. Эйнарссон. У нас тут скоро будет, как в Америке, и все это из-за наркотиков, если хотите знать мое мнение.

Честно говоря, Сейер не хотел. Он молчал и ждал, с любопытством вглядываясь в молодое лицо. Длинные волосы Миккельсена были расчесаны на прямой, как стрела, пробор, и ему очень шел «конский хвост», в который они были собраны. Надо же, некоторым мужикам это действительно идет, подумал Сейер. Могут запросто так ходить, и это выглядит совершенно нормально. Но таких немного.

— Да, ну, в общем, я его не знал.

— То есть вы не знали, какая у него была машина?

— Машина? Да вы что, откуда мне знать?

— У него был «Опель Манта». Модель восемьдесят восьмого года. В неправдоподобно хорошем состоянии. Он ее у вас купил два года назад.

— Ох, черт! Так это он?! — Миккельсен кивнул, как бы подтверждая свои слова. — Ну конечно, потому-то мне имя и показалось знакомым. Черт знает что!

Он зашарил по столу в поисках пачки антиникотиновой жвачки, поставил ее на ребро, дал щелчка и снова поставил.

— А откуда, черт бы вас побрал, вы это узнали?

— Вы же подписали договор купли-продажи, как и полагается. Вы давали объявление в газету?

— Нет, я просто ездил с объявлением на стекле. Я деньги экономил. Прошло всего два дня, и он позвонил. Он был довольно-таки странный тип, доложу я вам. Копил деньги целую вечность, платил наличными и все такое.

— А почему вы решили ее продать?

— Я не решал. Я потерял работу, и у меня просто не стало возможности ее содержать.

— То есть сейчас у вас машины нет?

— Почему? Есть. У меня «Эскорт», я купил его на автомобильном аукционе, старый такой. Но я им редко пользуюсь, у меня сейчас денег нет на бензин, я на пособие живу.

— Ну, на бензин-то хватит. — Сейер встал.

— Нет, не хватит, если хотите знать, что я думаю.

Оба усмехнулись.

— Помогает? — спросил Сейер и кивнул на упаковку жвачки.

Парень ненадолго задумался:

— Да, пока действует, но становишься полностью от нее зависимым. Да и дорогая она. А вкус отвратный, все равно что окурок жевать.

Сейер вышел, мысленно вычеркнул Миккельсена, возглавлявшего список, и перенес его имя в самый конец. Перешел улицу, чувствуя, как тепло ему становится в кожаной куртке от припекающего солнца. Это было самое лучшее время года для Сейера — он был полон ожиданий, мечтал о даче на острове Сандэйя, о солнце, море и соленой воде; это была квинтэссенция всех хорошо проведенных летних отпусков. Случалось, он чувствовал озабоченность, потому что был и другой — печальный — опыт: лето с дождем и ветром, такое тоже бывало. А если лето было солнечное, он немного успокаивался и не так сильно чесался.

Сейчас он быстро взбежал по невысоким ступенькам, открыл дверь, толкнув ее, коротко кивнул фру Бреннинген в приемной. По правде говоря, она довольно симпатичная женщина, эта фру Бреннинген. Умненькая и приветливая. Он не был бабником, хотя, может, и следовало бы, но это подождет. Пока он довольствовался тем, что смотрел на женщин.

— Что-то интересное? — спросил он и кивнул на книгу, которую она почитывала, если все было тихо.

— Ничего, — улыбнулась она. — Интриги, власть и вожделение.

— Прямо про нашу профессию.

Он поднялся по лестнице, закрыл за собой дверь кабинета и уселся на стул от Киннарпс,[341] который купил себе сам. Потом снова встал, выудил из шкафа дело Майи Дурбан, снова сел и принялся читать. Немного задержался взглядом на фотографиях — сначала на той, где она была еще жива: красивая, круглолицая, немного полноватая женщина. Черные брови, узкие глаза. Довольно-таки коротко подстрижена. Ей шло. Привлекательная женщина, жившая без забот. О ней многое говорила ее манера улыбаться: немного дерзкая, дразнящая улыбка, от которой на щеках образовывались ямочки. На другой фотографии она лежала на спине на кровати и смотрела в потолок широко раскрытыми глазами. На лице не было ни страха, ни удивления. Лицо ее вообще ничего не выражало, оно было похоже на маску, которую кто-то снял и бросил на постель.

В папке лежало несколько фотографий, сделанных в ее квартире. В комнатах был порядок, это были красивые комнаты, полные красивых вещей, женственные, но без всяких там кружев, да и тона нельзя было назвать пастельными — мебель и ковры были интенсивных цветов: красные, зеленые, золотые; такие цвета могла выбрать сильная женщина, подумал он. Ничто не говорило о произошедшем: ничего не было разбито или перевернуто, как будто бы все случилось совершенно бесшумно. Как будто бы ее застали врасплох. Она знала его. Сама открыла ему дверь, разделась тоже сама. Сначала они занимались любовью, и ничто не указывало на то, что она делала это против своей воли. А потом что-то случилось. Что-то словно бы сломалось, произошло короткое замыкание. Сильный мужчина мог лишить жизни маленькую женщину всего за несколько секунд, инспектор знал об этом: несколько ударов ногой — и все. И никто не услышит криков жертвы, если рот ее закрыт подушкой из утиного пуха, подумал он. Остатки семени, найденные в теле жертвы, были проверены на ДНК, но поскольку у них еще не было своей базы данных, то сравнивать было не с чем. Соответствующее ходатайство уже находилось в Стортинге, оно должно было быть рассмотрено в течение весны. И вот потом-то, подумал он не без злорадства, горе каждому со всеми его физиологическими особенностями. Остерегаться придется всем. Все человеческие выделения можно будет соскрести и подвергнуть тесту на ДНК, и доля ошибки будет составлять 1 на 17 миллиардов. Какое-то время они забавлялись, обдумывая идею: а не следует ли попросить политиков принять закон, обязывающий всех мужчин в коммуне в возрасте от 18 до 50 лет пройти тест; но оказалось, что это тысячи мужчин. Проект обошелся бы в несколько миллионов и занял бы, возможно, несколько лет. Министр юстиции, тем не менее, рассматривала предложение со всей возможной серьезностью, пока ее не ознакомили с делом поближе и она не узнала о жертве побольше. Оказалось, что Майя Дурбан не стоила таких денег. Это Сейер до какой-то степени мог понять. Иногда он в своих фантазиях заходил далеко и представлял себе будущее, когда все норвежские подданные автоматически будут тестироваться при рождении, а соответствующая информация о них будет заноситься в банк данных. Эта возможность сулила головокружительные перспективы. Какое-то время он еще сидел и читал протоколы допросов; их было немного — трое коллег, пятеро соседей и двое знакомых мужчин, которые утверждали, что плохо ее знали. И, наконец, — эта ее подруга детства, давшая весьма расплывчатые показания. Возможно, она слишком легко отделалась, не исключено, что она знала больше, чем захотела рассказать. Немного нервная на вид, но вполне порядочная женщина, во всяком случае, никаких оснований ее задерживать у них не нашлось. И зачем ей было убивать Дурбан? Подруги не убивают друг друга, подумал он. Кстати, она произвела на него впечатление, эта художница с длинными ногами и красивыми волосами, Эва Мария Магнус.

Никто из техников про зеленый комбинезон ничего не помнил.

Фонарик они тоже не видели, не говоря уже про обрывок бумаги с именем и номером телефона. Бардачок был обследован очень тщательно, там лежали вполне обычные вещи, которые все обычно хранят в бардачках: техпаспорт, инструкция, карта города, пачка сигарет, обертка из-под шоколада. Две пустые одноразовые зажигалки. И — несмотря на утверждения жены об отсутствии интереса к женщинам — упаковка «Black Jack». Все было тщательно внесено в протокол.

Потом инспектор позвонил в пивоварню. Попросил соединить с отделом кадров. Трубку взял нужный ему человек, у него еще сохранился акцент — Сейер понял, что он с севера страны.

— Эйнарссон? Ну конечно, я его помню. Действительно ужасная история, ведь, насколько я понимаю, у него же семья осталась. Он был один из самых наших добросовестных работников. За семь лет практически ни одного пропуска. А это говорит о многом. Но вот что касается сентября, октября минувшего года… Минуточку! — Сейер слышал, что его собеседник роется в бумагах.

— Трудно найти сразу. Это может занять какое-то время. У нас ведь сто пятьдесят человек работает. А я не могу вам сам перезвонить?

— Я предпочел бы подождать.

— Ладно, тогда ждите.

В трубке зазвучала застольная песенка. «Пока муж ходил за пивом». Немного странно, конечно, но все-таки лучше, чем осточертевшая фоновая музыка. Это была датская версия, с аккордеоном. Исключительно забойная.

— Да, точно. — Кадровик кашлянул. — Вы слушаете? Он пришел на работу довольно поздно один-единственный раз, в октябре. Второго октября. Появился только в полдесятого. Возможно, проспал. Они иногда ходят в пивную, наши парни.

Сейер забарабанил пальцами по столу.

— Спасибо вам. И еще один маленький вопрос, пока не забыл. Фру Эйнарссон осталась одна с шестилетним сыном. Она не получила от вас никаких денег. Это правда?

— Да, правда.

— Как же такое могло произойти? У Эйнарссона ведь была страховка, не так ли?

— Да, разумеется, но мы же не знали точно, что произошло. А правила очень четкие. Случается, что люди просто уезжают. Бегут от чего-то, никогда не знаешь наверняка, что человеку в голову может прийти.

— В таком случае ему пришлось бы сначала потрудиться и зарезать, например, курицу или что-то в этом роде, — сухо заметил Сейер. — А всю кровь выпустить прямо в машине. Я исхожу из того, что кое-какие детали вам известны?

— Да, конечно. Но я обещаю, что теперь дело будет взято под особый контроль — сейчас у нас есть вся необходимая информация. — В его голосе чувствовалось беспокойство, и акцент стал сильнее.

— Рассчитываю на вас, — сказал Сейер.

На самом деле забавно, подумал он, но, разумеется, это может быть простым совпадением. Что Эйнарссон проспал именно в этот день. На следующий день после того, как была убита Майя Дурбан.

Чтобы попасть в «Королевское оружие», инспектору пришлось переехать через реку. Он ехал медленно, наслаждаясь скульптурами, стоявшими по обе стороны моста на расстоянии нескольких метров друг от друга. Они изображали женщин за работой, женщин с кувшинами на голове, женщин с младенцами на руках и танцующих женщин. Невероятно красивая выставка высоко над грязной рекой. Потом он повернул направо, миновал старую гостиницу и медленно въехал на улицу с односторонним движением.

Сейер припарковался, вышел и запер машину. В заведении было темно, воздух — спертый, стены, мебель и весь инвентарь были пропитаны табачным дымом и по́том, все это въелось в древесину и придавало пабу именно такой вид, который ценили клиенты. На стенах, оклеенных обоями под краску, действительно висело королевское оружие: старые мечи, мушкеты и ружья, даже старинный арбалет, по правде говоря, очень красивый. Сейер остановился у барной стойки, давая глазам привыкнуть к темноте. В конце зала он увидел двойную дверь-вертушку. Она открылась, и на пороге показался невысокого росточка парень в белой поварской куртке и брюках с узором «пепита».

— Могу ли я видеть управляющего?

Сейер с удовольствием рассматривал парня. Ему понравился этот старомодный поварской костюм, он вообще любил все традиционное.

— Это я. Но мы ничего не покупаем.

— Полиция, — представился Сейер.

— Тогда дело другое. Сейчас, только морозильник закрою.

И он снова исчез. Сейер осмотрелся. В пабе было двенадцать столиков. Расставлены они были подковой, за каждым могло разместиться шесть человек. Сейчас тут не было ни души, пепельницы стояли чистые, а в подсвечниках отсутствовали свечи.

Повар, он же и управляющий, вышел из вращающейся двери и приветливо кивнул. Поварского колпака на его голове не было, но волосы были обильно смазаны жиром, или гелем, или каким-то фиксатором, они были черные и блестящие и напоминали панцирь навозного жука. Лишь урагану было бы под силу поднять хоть один волосок, оторвать его и швырнуть, например, в суп. «Очень практично», — решил про себя Сейер.

— Вы здесь каждый вечер работаете? — Он уселся на табурет у стойки бара.

— Yes, sir, каждый божий вечер. Кроме понедельника, потому что тогда мы закрыты.

— Не очень-то удачный распорядок работы у вас, мне кажется. И открыты вы каждую ночь до двух часов?

— Если у кого жена, дети, собака, машина и дом в городе — то вы совершенно правы. Но у меня ничего этого нет. — Он широко улыбнулся. — Для меня это то, что надо. И потом, работа мне нравится, и ребята, что сюда ходят, тоже. Знаете, мы, как говорится, как одна большая семья.

Он обнял руками воздух, показывая, насколько они большая семья, и подпрыгнул, чтобы влезть на табурет.

— Отлично.

Сейер улыбнулся, разглядывая человечка в клетчатых брюках. Лет ему было где-то между сорока и пятьюдесятью, белый китель сиял чистотой, ногти тоже.

— Вы ведь знаете парней из пивоварни, которые здесь ошиваются, правда?

— Ошивались. Сейчас они, по правде говоря, больше не приходят. Не совсем понимаю, почему. Примуса нет, наверное, в этом все и дело.

— Примуса?

— Эгиля Эйнарссона. В компании его звали Primus Motor.[342] Он как бы всех их объединял. Вы ведь наверняка из-за него пришли?

— Они что и правда его так называли?

Управляющий улыбнулся, выудил два арахисовых орешка из плошки и пододвинул ее к Сейеру. Орешки показались инспектору похожими на маленьких жирных гусениц, и он не стал их есть.

— Но компания ведь была большая?

— Всего человек десять-двенадцать, но завсегдатаев было четыре-пять, и вот они-то сидели здесь почти каждый день. Честно говоря, в этих ребятах я был уверен, думал, что они-то останутся. Не понимаю, что произошло. Знаю, конечно, что Примуса кто-то зарезал. Но никак не могу понять, почему другие-то не приходят! Весьма прискорбно. Эти парни, знаете, они давали неплохой доход. И им здесь нравилось. Хорошие ребята.

— Расскажите, а что они здесь делали, когда приходили? О чем говорили?

Собеседник инспектора откинул волосы назад, жест был, впрочем, совершенно бесполезный.

— Они постоянно играли в дартс. — Он показал на огромную мишень в глубине зала. — Даже соревнования проводили, и все такое. Болтали, смеялись, что-то обсуждали. Пили и дурачились, короче, как большинство других парней. Здесь они могли расслабиться без жен. Это место для парней.

— А о чем они говорили?

— О машинах, о женщинах, про футбол еще. И о работе — если происходило что-то особенное. И о женщинах — я сказал?

— А случалось, что они ссорились?

— Ну да, но ничего серьезного. Я хочу сказать, расставались они всегда по-дружески.

— А вы их знали по именам?

— Ну да, если считать Примуса, Педро и Графа именами. Я понятия не имел, как их звали на самом деле. Кроме Арвесена, самого молодого из них. Ника Арвесена.

— А кто такой Граф?

— Художник, график. Делал плакаты, рекламные материалы для пивоварни, кстати, очень неплохие. Я не знаю, как его на самом деле зовут.

— А мог ли кто-то из них прирезать Эйнарссона?

— Нет, да что вы! Это наверняка сделал кто-то чужой. Ведь они все были друзья.

— А они знали Майю Дурбан?

— Ее все знали. А вы нет?

Инспектор пропустил вопрос мимо ушей.

— В тот вечер, когда убили Дурбан, у вас ведь было шумновато, правда?

— Точно. И если я этот вечер помню, то только из-за ваших мигалок. Обычно это не проблема. Но в таких случаях это как бы всех касается.

— А скандал начался до или после того, как вы увидели наши патрульные машины?

— Ой, надо подумать. — Он жевал арахис и облизывал губы. — До того, по-моему.

— А вы знаете, из-за чего?

— Да по пьянке, из-за чего ж еще? Педро выпил больше, чем следует. Мне даже пришлось звонить Майе, хотя я терпеть не могу это делать. Я считаю, что это для меня дело чести — убирать все самому, но в тот вечер не получилось. Он совсем с катушек слетел, я не врач, конечно, но мне кажется, это было очень похоже на белую горячку.

— А он вообще шумный был?

— Немного возбужденный, это точно. Но он не один такой был. Они часто разговаривали слишком громко. Примус-то на самом деле был одним из самых спокойных, иногда, правда, мог вскипеть из-за чего-то, знаете, как маленькие землетрясения в Сан-Франциско, когда стаканы в барах начинают звенеть. А так — нет. И он часто приезжал сюда на машине, тогда вообще пил колу или «Seven Up». А когда у них были соревнования, он вел счет и все записывал.

— И наши люди замели Педро?

— Ага. Но потом я узнал, что они передумали.

— За него Эйнарссон заступился.

— Ничего себе! Разве такое возможно?

— Ну, ничто человеческое нам не чуждо. Знаете, ничего нет лучше простых человеческих контактов. Нам их явно недостает. А вы никаких слов не разобрали? В этом шуме?

— Конечно, разобрал, потому что не услышал бы только глухой. «Чертовы бабы» и все в таком роде.

— То есть что-то, связанное с женщинами?

— Да вряд ли. Выпил лишнего и стал орать. Знаете, у кого чего болит… Насколько я знаю, он был женат, но брак его не был особо счастливым, разве не из-за этого они все сюда таскались, как по-вашему? — Он вытащил зубочистку из бочонка на барной стойке и принялся чистить и без того чистые ногти. — А вы думаете, эти два убийства как-то друг с другом связаны?

— Понятия не имею, — признался Сейер. — Но не могу удержаться, чтобы не спросить, если уж я здесь сижу. Смотрю в окно на улицу и фактически вижу дом, где она жила. Или почти вижу.

— Понимаю, о чем вы. Кстати, прелестная женщина. И выглядела так, как и подобает женщине.

— А она сюда часто захаживала?

— Нет. У нее были более благородные привычки. Она могла лишь изредка сюда заскочить, только чтобы опрокинуть рюмку коньяка, очень быстро, и тут же выскочить. Я думаю, у нее было мало свободного времени. Очень активная дамочка, шустрая такая.

— Парни, что ходили сюда, наверняка об этом говорили.

— Слухи про это убийство здесь в зале были — как коровья лепешка. Они все, как мухи, вились над ней — неделями. Люди все одинаковы.

Сейер соскользнул с табуретки.

— И теперь они больше не приходят?

— Да нет, заходят, но редко и уже не так, как раньше. Приходят все поодиночке. Выпьют по два пол-литра и уходят. Извините, — спохватился он, — я, наверное, должен был предложить вам выпить?

— Как-нибудь в другой раз. Может, как-нибудь зайду и тоже возьму пол-литра. А вы вкусно готовите?

— Заходите вечерком, попробуйте шницель Кордон-блю.

Сейер вышел за дверь и замер — яркий дневной свет ослепил его. Повар шел за ним.

— Полиция к нам приходила — после того, как умерла Дурбан. Эдакий английский денди с усами колечками вверх.

— Карлсен, — улыбнулся Сейер. — Он из Хокксунна.

— Ну, тогда ладно.

— А вы не обратили внимания, из них в тот вечер никто никуда не отлучался?

— Ну, конечно, — ухмыльнулся повар. — Я ждал этого вопроса. Но теперь уже не вспомню. Они часто приходили, уходили, да к тому же полгода прошло. Иногда они заходили в «Семерку», потом возвращались, случалось, они ели в «Пекине» и пили в основном там. Эйнарссону могло стукнуть в голову поехать за «Эгебертс»,[343] я его не продаю. Но что касается конкретно того вечера, я не помню. Надеюсь, вы не в претензии.

— Спасибо, что поговорили со мной. Все равно было приятно познакомиться.

По дороге домой он остановился у магазинчика «FINA».[344] Зашел внутрь и взял «Дагбладет» со стойки у кассы. За прилавком стояла хорошенькая светловолосая девушка с кудряшками. Пухлое личико, круглые золотистые щечки, похожие на свежеиспеченные булочки. Но ей явно было не больше семнадцати, поэтому все чувства, кроме чисто отеческих, он в себе подавил.

— Какой красивый на вас костюм, — сказал он. — У меня похожий дома, в гараже.

— Да? — удивленно улыбнулась она.

— А вы не знаете, они бывают детских размеров?

— Господи, понятия не имею!

— А вы можете у кого-нибудь спросить?

— Конечно, сейчас позвоню.

Он кивнул и раскрыл газету, пока она набирала номер. Ему нравилось, как пахнет в магазинах «FINA», смесью масла и сладкого шоколада, табака и бензина.

— Самый маленький размер на десять лет. Стоит двести двадцать пять крон.

— Не могли бы вы заказать такой для меня? Самый маленький. Он, наверное, будет еще великоват, но дети же растут.

Она кивнула, он положил кредитку на прилавок, поблагодарил ее, заплатил за газету и вышел. Когда приехал домой, достал из морозильника упаковку сметанной каши. Это была готовая каша фирмы «Tine», но все равно жутко вкусная. Он не особо умел готовить, готовила всегда Элисе. А сейчас ему было все равно. Раньше, когда он бывал голоден, он ощущал раздражающее посасывание под ложечкой, смешанное с чудесным предвкушением того, что́ там у Элисе в кастрюльках. Сейчас голод был похож на заливающегося лаем пса, и, когда он становился нестерпим, Сейер словно бы кидал ему собачью галету. Но вот посуду он мыл просто замечательно. Каждый день в течение более чем двадцати лет их брака он мыл посуду. Он сел за кухонный стол и принялся медленно есть кашу, запивая ее соком. Мысли перескакивали с одного на другое, пока, наконец, не задержались на Эве Магнус. Он поискал в голове какой-нибудь повод навестить ее снова, но не нашел. Дочка ее была, наверное, одних лет с Яном Хенри. А муж ее бросил и наверняка вообще никогда не встречался с Майей Дурбан. Но он, конечно, был о ней наслышан. Сейер знал, что девочка два раза в месяц по выходным бывает у отца, значит, вероятнее всего, он живет не так далеко отсюда. Он попытался вспомнить, как зовут бывшего мужа Эвы, но так и не смог. Что ж это можно выяснить. Просто так, на всякий случай — кто знает? Еще одно имя в списке. А времени у него достаточно.

Он доел, вымыл тарелку под краном и подошел к телефону. Позвонил в аэроклуб и записался на прыжки в субботу, если только не будет сильного ветра — ветер он просто не переносил. Потом открыл телефонную книгу на фамилии «Магнус» и медленно повел пальцем по списку имен сверху вниз. И как только увидел, сразу же вспомнил: Юстейн Магнус, дипломированный инженер. Адрес: Лилле Фрюденлюнн. Он снова пошел на кухню, сварил себе в кофейной машине большую чашку кофе и уселся в кресло в гостиной. Тут же появился Кольберг и положил голову ему на ноги. Сейер открыл газету и где-то на середине статьи, автор которой зажигательно агитировал за вступление в Евросоюз, заснул.

Эмма вернулась, и это принесло Эве облегчение. Эва просто не могла думать ни о чем другом, она снова и снова возвращалась мыслями к тому, что произошло, поэтому она радовалась, что теперь девочка рядом, несмотря на все заботы, которых требовал ребенок. Ей оставалось только ждать. Она взяла дочь за мягкую пухлую ручку и пошла к машине. Эва ни словом не обмолвилась о розовом школьном рюкзачке у отца — сюрприз так сюрприз. Ей не хотелось лишать отца радости — у него в жизни радостей было не так уж много. Эмма уселась на заднее сиденье и сама пристегнулась ремнем; на ней был каштанового цвета комбинезон, который ей очень шел, а Эва помогла дочери причесаться. Отец жил не так уж и близко, примерно полчаса езды на машине, но не прошло и пяти минут, как Эмма уже начала капризничать. Эва почувствовала, как ее охватывает раздражение.

— Можно мне мороженое?

— Мы же только что сели в машину! Можно хоть раз доехать до дедушки, ничего не покупая по дороге?

— Только одно малюсенькое мороженое!

— Ты и так слишком толстая, тебе бы вообще не следовало ничего есть — и подольше!

Она никогда не называла Эмму толстой. Ей казалось, что если она произнесет это слово вслух, то тучность девочки немедленно превратится в проблему. Потому что Эмма увидит ее сама.

— Давай для начала хотя бы выберемся из города, — сказала Эва резко. — Кроме того, дедушка нас уже ждет. Может, он приготовил ужин, и тогда мы не должны перебивать аппетит. Ты знаешь, это его огорчит.

— А как это — перебивать аппетит? — удивленно спросила Эмма.

Подобный феномен был ей незнаком, она никогда не страдала отсутствием аппетита.

Эва не ответила. Она думала о том, что скоро начнутся занятия в школе, Эмму надо непременно будет показать школьному врачу. Остается надеяться, что она будет не единственной толстушкой в классе, ведь там двадцать шесть учеников, поэтому вполне вероятно, что такая проблема будет еще у кого-нибудь. Странно: она сидит в машине и размышляет о будущем, в котором ей самой, вполне возможно, места уже не будет. Не исключено, что в школу Эмму поведет Юстейн. Причешет непослушные волосы, будет держать за пухлую ручку.

Поток машин тек плавно, Эва ехала очень аккуратно, боясь превысить скорость. Это стало уже какой-то манией: не дать никому повода придраться к ней, ни в коем случае не привлекать к себе внимание. Вскоре они выбрались из центра, проехали круглосуточную заправку «ESSO», которая осталась слева.

— Но тут же можно остановиться, мамочка! Здесь можно купить мороженое!

— Нет, Эмма. Послушай-ка… — Она произнесла это чересчур резко, немедленно пожалела об этом и сказала более мягко: — Давай лучше купим мороженое на обратном пути.

И обе замолчали. Эва смотрела в зеркало на личико дочери, пухлые щеки, массивный подбородок, унаследованный от отца. Лицо девочки было серьезным, как будто она знала, что ждет ее в будущем, через что ей, возможно, придется пройти, если…

— А я асфальт вижу, — сказала вдруг Эмма. Она свесилась с сиденья и пристально вглядывалась в пол машины.

— Знаю, это все ржавчина. Мы скоро купим новую машину, у меня просто руки пока не дошли.

— Но ведь у нас теперь есть деньги, правда? Есть, мамочка?

Эва глянула в зеркало. Никаких машин сзади.

— Да, — коротко ответила она.

Остаток пути они проехали молча.

Отец заранее отпер дверь. Старую «Аскону» он увидел издалека, так что в дверь они позвонили больше для порядка. Отец ходил плохо и очень медленно — ноги совсем не слушались. Эва обняла его и крепко прижала к себе. Как обычно, от отца пахло сигаретами «John Player» и лосьоном после бритья. Эмма терпеливо ждала своей очереди.

— Мои самые любимые девушки! — воскликнул отец радостно. И продолжил без всякого перехода: — Эва, дальше худеть уже нельзя. Ты в этом наряде похожа на палку.

— Спасибо за комплимент, — поблагодарила дочь. — Правда, про тебя тоже не скажешь, что ты поперек себя шире. Так что сам знаешь, в кого я такая.

— Да ладно. Хорошо, что у нас тут есть кое-кто, умеющий наслаждаться жизнью. — Он обхватил Эмму тощей рукой. — Ну-ка, сбегай в мой кабинет, я там припас для тебя подарок.

Девочка моментально высвободилась из рук деда и понеслась по коридору. И почти сразу же они услышали ее ликующий вопль — казалось, весь дом содрогнулся.

— Розовый! — кричала она, вприпрыжку вбегая в комнату.

Рюкзак совершенно не подходит к ее рыжим волосам, с грустью отметила Эва. Коричневый был бы гораздо лучше. Она попыталась забыть о тех грустных вещах, которые занимали все ее мысли в последние дни.

Отец заказал жареную курицу из магазина, и Эва помогла ему накрыть на стол.

— Вы можете остаться на ночь, — сказал он, ему явно хотелось, чтобы они остались. — И мы выпьем красного вина. Как в старые добрые времена. А то я уже почти совсем позабыл, как вести себя среди людей, ко мне никто, кроме тебя, не приезжает.

— А что, разве Юстейн никогда не заезжает?

— Очень редко. Хотя на Юстейна я пожаловаться не могу. Он и звонит, и открытки по праздникам присылает. Я очень люблю Юстейна, он был неплохим зятем. Твоя мама тоже так говорила.

Эмма пила безалкогольное имбирное пиво и с выражением благоговения на лице ела курицу. Эве пришлось помочь отцу положить еду в тарелку. Когда он был один, то в основном питался кашей, хотя признаваться в этом отказывался. Эва вынула косточки из его куска и налила вина. Это была «Канепа», единственное вино, которое переносил его желудок, зато пил он его помногу. Время от времени она перекладывала еду со своей тарелки в Эммину. Делать это, конечно, не следовало бы, но, пока девочка жует, меньше опасность, что она примется рассказывать про труп в реке.

— У тебя есть сейчас кто-нибудь, девочка моя? — вдруг спросил отец.

Эва удивленно посмотрела на него.

— Нет, представь себе — никого нет.

— Ну, и ладно, — сказал он. — Значит, скоро появится.

— Представь себе, оказывается, без этого вполне можно обойтись, — заверила она его.

— Мне-то про это можешь не рассказывать, — заметил он. — Я уж больше четырнадцати лет вдовец.

— Только не говори мне, что у тебя четырнадцать лет никого не было, — запротестовала она. — Я тебя знаю!

Он подавил смешок и пригубил вино.

— Это нужно хотя бы для здоровья.

— Но я же не могу выйти на улицу, чтобы кого-то подцепить, — ответила она и вонзила зубы в хрустящую корочку куриной ножки.

— А почему бы и нет? Ты просто пригласи его на ужин. Многие будут в просто в восторге, я уверен. Ты такая красивая, Эва. Немного худая, но красивая. И ты так похожа на маму.

— Да нет, я больше на тебя похожа.

— Удалось что-нибудь продать из картин? Много работаешь?

— Что тебе сказать… Нет. И да.

— Если тебе нужны деньги, скажи.

— Нет, не надо, спасибо. Знаешь, мы научились довольствоваться малым.

— Раньше у нас никогда не было денег на «Макдоналдс», — вдруг громко сказала Эмма. — А теперь есть!

Эва почувствовала, что покраснела. Какая досада! Отец знает ее достаточно хорошо, и вообще он человек проницательный.

— Ты что-то скрываешь от меня?

— Слушай, мне почти сорок, вполне естественно, что у меня есть от тебя тайны.

— Тогда все, молчу. Но берегись, не дай бог, тебе что-то от меня нужно, а ты молчишь. Я страшен в гневе, это я так — на всякий случай.

— Я знаю, — улыбнулась она.

Ужин они доели молча. Потом Эва вылила оставшееся вино в отцовский бокал и убрала со стола. Она все делала медленно. Думала о том, что, возможно, вот так возится у отца в доме в последний раз. Теперь она все время будет об этом думать.

— Приляг на диван. А я сварю кофе.

— У меня есть ликер, — сказал он.

— Отлично, я найду. Иди и ложись. Я помою посуду и почитаю Эмме. А потом — попозже — можем распить еще бутылочку.

Отец с видимым усилием поднялся из-за стола, она поддерживала его под руку. Эмме пришло в голову, что она должна непременно спеть что-то для дедушки, чтобы он поскорее заснул, и он с радостью согласился ее послушать. А Эва пошла на кухню, засунула несколько купюр в стеклянную банку-копилку, которую отец держал в шкафу, и налила воду в раковину. Вскоре голос Эммы разносился по всему дому. Она пела «Nå skal vi skilles Johanne».[345] Эва застыла у раковины. Она смеялась и плакала одновременно. Слезы все бежали и бежали по ее лицу и падали в пенную воду. Вечером она укрыла отца пледом и подоткнула ему под спину пару подушек. Они погасили почти весь свет в доме и сидели в полутьме. Эмма уже спала, дверь в ее комнату была открыта, они слышали, как она посапывает.

— Скучаешь по маме? — спросила Эва и погладила руку отца.

— Я вспоминаю ее каждый час.

— Мне кажется, она сейчас здесь, с нами.

— Конечно, с нами, так или иначе. Но мне от этого не легче. — Он пошарил по столу в поисках сигарет, она дала ему прикурить. — Как ты думаешь, почему она была несчастна?

— Не знаю. Слушай, а ты веришь в Бога? — вдруг спросила она.

— Не глупи!

И они опять замолчали. Надолго. Отец потягивал свое красное вино, и она знала, что скоро он уснет прямо на диване, а потом, когда проснется, у него будет болеть спина. Как всегда.

— Когда я вырасту, я выйду за тебя замуж, — сказала она устало, закрыла глаза, чувствуя, что и сама сейчас уснет, прямо так, сидя на диване, прислонившись головой к его спинке. У нее больше не было сил. Здесь, в гостиной отца, она чувствовала себя в безопасности. Как тогда, когда была еще ребенком и он мог ее защитить. Сейчас он уже не мог этого сделать, но все равно ей было хорошо.

Сейер проснулся оттого, что у него затекла шея. Как всегда, он уснул в кресле после ужина. К тому же он чувствовал, что у него намокли ноги. Пес опять лежал у него в ногах и пускал слюни. Конрад пошел в душ. Медленно, не глядя в зеркало, разделся, встал под струю и стал медленно поворачиваться. Каждый раз, когда он невольно задевал плитку на стене, по лицу его пробегала гримаса. Эта проклятая плитка была из винила — эдакая имитация мрамора. С годами она пожелтела. И сейчас, задним числом, он не мог представить себе ничего более отвратительного для отделки стен в ванной. Элисе годами к нему приставала и просила заменить эту жуткую плитку, купить что-нибудь вместо нее, она тоже считала ее отвратительной. Ладно, отвечал он, конечно, непременно. К весне — обязательно, я тебе обещаю, Элисе. И так продолжалось годами. А потом, когда она уже заболела, исхудала и потеряла волосы, он решил было в отчаянии заняться, наконец, этой треклятой ванной, но она только покачала головой. «Ты еще успеешь сделать это потом, Конрад», — сказала она слабым голосом.

Его охватила жуткая тоска, ему даже пришлось несколько раз сильно моргнуть, чтобы не дать ей одолеть себя. На это у него не было времени, во всяком случае — сейчас. Он вытерся и оделся, потом прошел в гостиную и позвонил дочери, Ингрид. Ингрид была их единственным ребенком. Они долго болтали о том о сем, а под конец он пожелал Маттеусу спокойной ночи. Теперь он чувствовал себя значительно лучше. Прежде чем выйти из дома, он задержался у фотографии Элисе, которая висела над диваном. Она улыбалась ему. Потрясающая улыбка, безупречные зубы и никаких проблем. Пока. Ему всегда нравилась эта фотография. Но в последнее время она стала его немного раздражать, сейчас он предпочел бы, чтобы выражение ее лица было иным, возможно, ему хотелось бы увидеть фотографию, на которой она выглядит более серьезной — это больше соответствовало бы его собственному душевному состоянию. Такую фотографию, например, что стоит у Ингрид на пианино. Может, им поменяться? Он думал об этом, запуская Кольберга на заднее сиденье машины и выезжая в направлении Фрюденлюнна. Он еще не вполне ясно представлял себе, о чем станет говорить, когда приедет, но, как и всегда, полагался на свой талант импровизации — этим мастерством он владел в совершенстве. Людей всегда страшили паузы, им непременно хотелось их чем-то заполнить. Паузы возникали то и дело, внезапная тишина казалась его собеседникам мучительной. Именно эта лихорадочная болтовня его и интересовала, потому что люди, выведенные из равновесия, часто выбалтывали то, что могло оказаться для него полезным. К тому же Юстейн Магнус его не ждал. И не мог договориться со своей бывшей женой заранее. По правде говоря, Магнус вообще мог отказаться с ним разговаривать. Об этом Сейер, кстати, совсем не подумал. Но сама мысль показалась ему забавной, и он улыбнулся.

Магнус оставил Эве дом в Энгельстаде, а сам переехал в квартиру в Фрюденлюнне. Ну что ж, Сейеру доводилось видеть многоквартирные дома и похуже — например, тот, в котором обитал он сам. Многоэтажки, в одной из которых жил бывший муж Эвы Магнус, располагались в очень зеленом месте. Дома были шестиэтажные и стояли полукругом, как перевернутые костяшки домино — белые с черными точками. Если задеть крайний, то рухнут и все остальные. Жили здесь, судя по всему, люди творческие. Вдоль стен и перед подъездами были разбиты клумбы и посажены кусты, совсем скоро здесь все должно было зацвести. Улица перед домами тоже была очень аккуратной, асфальт — чистейший, ни пылинки, ни соринки. Каждая из дверей квартир тоже была украшена — скромно, но достойно, либо симпатичными дверными табличками, либо засушенными цветами.

Дверь открыла гражданская жена Магнуса. Инспектор с любопытством взглянул на нее, стараясь понять, как эта женщина смогла заменить Эву Магнус. Дамочка была довольно пышная, женственная, пышущая здоровьем. Сейер даже не знал, на чем остановить взгляд. У Эвы Магнус, такой худой и серьезной, не было ни малейшего шанса по сравнению с этим кудрявым ангелочком.

— Сейер, — представился он дружелюбно. — Полиция.

Дверь моментально распахнулась. Поскольку он так широко и приветливо улыбался, она не спросила его, что же случилось, хотя обычно люди об этом спрашивали — если выражение лица его было иным, если он надевал на себя серьезную маску, такой прием он тоже использовал иногда. Но во взгляде ее был вопрос.

— Я приехал поговорить, — пояснил он. — С господином Магнусом.

— Ах, вот как? Он как раз дома.

Она проводила инспектора вглубь квартиры. С дивана навстречу ему поднялся рыжеволосый гигант. Перед ним на столе на газете «Арбейдербладет» лежали доисторический ящер из дерева и тюбик клея. У ящера не хватало одной лапы.

Они обменялись рукопожатием; гигант явно не научился соизмерять свою силу, или же он решил, что Сейер в состоянии выдержать столь крепкое рукопожатие. Но по сравнению с хозяином дома полицейский казался довольно щуплым, и его руке стало больно.

— Присаживайтесь, — предложил Магнус. — У нас есть что-нибудь выпить, Софи?

— Это совершенно неофициальный визит, — начал Сейер. — Просто мне стало любопытно… — Он уселся в кресло и продолжил: — Я приехал потому, что вы были женаты на Эве Магнус и наверняка помните про убийство Майи Дурбан.

Магнус кивнул:

— Да, конечно, помню. Жуткая история. Вы еще никого не арестовали? Уже много времени прошло. Я и по газетам следил, Эва больше никогда об этом не говорила, и я подумал, что вы пришли совсем по другому поводу, про Дурбан я почти забыл. Но, пожалуйста, спрашивайте. Что знаю, расскажу.

Он развел руками. Симпатичный мужик, приветливый, открытый.

— А что вы подумали? — полюбопытствовал Сейер.

— Э-э-э… Может, поговорим об этом потом?

— Хорошо.

Сейер взял из рук хозяйки стакан «Сулу» и поблагодарил.

— Вы были знакомы с Майей Дурбан?

— Нет. Не был. Но я о ней слышал. Эва и Майя расстались, когда были еще девчонками. Но в детстве они были довольно близкими подругами. Ну, вы знаете, как это обычно бывает у девчонок: друг за друга горой, водой не разольешь. Она совершенно случайно прочитала в газете, что Майя убита. Они не виделись с шестьдесят восьмого года. Или, может быть, с семидесятого?

— Да, верно. Если не считать того дня, когда Майя была убита. Нет, это было днем раньше. Они встретились в городе. А на следующий день Эва навестила Дурбан у нее на квартире. — Сейер быстро взглянул на Юстейна: — А вы не знали?

— Нет, — медленно произнес он. — Она… Ну, ладно. Наверное, она забыла мне об этом сказать, — произнес он, кривовато улыбнувшись.

Сейер удивился.

— А кстати, вам что-нибудь говорит имя Эгиль Эйнарссон? — Он пил «Сулу» и чувствовал себя легко и свободно; в конце концов, в этом доме жили люди, которые ни в чем не были виновны, и это делало обстановку непринужденной.

— Нет, не думаю. Если только так не звали того парня, чей труп плескался в реке пару недель назад.

— Именно так его и звали.

— А-а-а… Ну, понятно. Я слышал эту историю.

Юстейн достал из кармана рубашки трубку из красного дерева и принялся искать на столе спички.

Пышная Софи суетилась вокруг, в одной руке у нее был пакет арахиса, а другой она пыталась нашарить в шкафу какую-нибудь вазочку, чтобы его туда высыпать. Арахис Сейер ненавидел.

— Но я понятия не имею, кто это. В газете была фотография, — хозяин дома чиркнул спичкой, несколько раз затянулся и выдохнул дым, — но, хотя мы и живем в маленьком городе, я не знаю, кто это. И Эва тоже.

— Эва?

— Она была от него, так сказать, в непосредственной близости. Хотя он, наверное, в этот момент был уже мало на себя похож. Честно говоря, я думал, вы пришли из-за этого. Потому что именно она нашла этот труп, они с Эммой. Конечно, это было противно, но мы поговорили об этом. Моя дочка и я, — уточнил он. — Она бывает у нас по выходным два раза в месяц. Но я надеюсь, что сейчас она уже про все это забыла. Хотя от детей можно всего ожидать. Иногда они молчат о чем-то, потому что не хотят ранить нас, взрослых.

Наконец ему удалось как следует раскочегарить трубку. Сейер смотрел в стакан с газировкой и пытался подобрать нужные слова. Сделать это было сложно, что с ним бывало редко.

— Ваша бывшая жена нашла труп Эйнарссона?

— Ага. Я думал, вы знаете. Ведь это именно она позвонила и сообщила. Разве вы не из-за этого пришли? — удивленно спросил Юстейн.

— Нет, — ответил Сейер. — Нам позвонила пожилая дама. Ее звали Маркестад, насколько я помню. Эрна Маркестад.

— Да? Ну, значит, звонили многие, такое дело. Но именно Эва и Эмма нашли его первыми. И позвонили в полицию из автомата. Мне Эмма все рассказала. Они гуляли по дорожке вдоль реки. Они часто там гуляют, Эмма это просто обожает.

— И вам рассказала Эмма — не Эва?

— Э-э-э… Она об этом не сказала, то есть сразу не сказала. Но мы говорили об этом потом.

— А вам это не показалось странным? Я, конечно, не знаю, как вы теперь друг с другом общаетесь, но…

— Ну да, — подумав, признал Магнус, — это и в самом деле странно. Она могла бы рассказать мне сама. Мы вообще-то много друг с другом говорим. А Эмма рассказала мне об этом в машине, когда мы ехали сюда. Что они гуляли вдоль реки, а тут как раз этот бедолага вынырнул у берега. И они тут же побежали звонить, Эва звонила из телефона-автомата. А потом пошли в «Макдоналдс». Это для Эммы воплощение земного рая, — ухмыльнулся он.

— И наших людей они дожидаться не стали?

— Нет, судя по всему. Но…

За столом на секунду стало тихо, показалось, что Юстейн Магнус впервые призадумался.

— Думаю, с моей стороны это нехорошо — сидеть здесь и закладывать Эву. И обсуждать то, что она говорила, а что не говорила. У нее наверняка были свои причины. Полагаю, вам звонило много народа, а зарегистрировали только один звонок. Или я не прав?

Сейер кивнул. Он уже успел кое-что придумать, и лицо его приняло обычное выражение.

— Ну да, он лежал в воде, плескался, можно сказать, в центре города. Наверняка его многие видели. Кроме того, у нас в отделе иногда бывает такая суматоха — особенно перед выходными. Иногда кто-то слишком расслабляется, честно вам скажу.

Он старался, чтобы его слова звучали как можно правдоподобнее.

И он продолжал беседовать с Магнусом еще столько, сколько считал нужным. Пил лимонад маленькими глотками, а к арахису даже не притронулся.

— То есть теперь у вас два нераскрытых убийства? — Магнус подул на капельку клея и приготовился склеить коленный сустав из тонкой фанеры.

— Верно. Знаете, иногда бывает, что ни одна живая душа ничего не видела и не слышала. Или же люди не думают, что это может быть важно. Или же кому-то так хочется оказаться в центре внимания, что он просто заваливает нас всевозможными подозрительными фактами. А кто-то боится показаться глупым, предпочитает на всякий случай молчать. Но серьезных свидетелей, по правде говоря, бывает не так много. К сожалению.

— Это анатозавр, — улыбнулся вдруг Магнус и поднял ящера. — Длина двенадцать метров. Две тысячи зубов, и мозг размером с апельсин. Еще и плавать мог. Представьте, каково было бы встретить такого в лесу?

Сейер улыбнулся.

— Знаете, — продолжал Магнус, — у меня такое чувство, что эти доисторические чудовища нас сейчас просто-напросто оккупировали. И я не удивлюсь, если один такой красавец в один прекрасный день возьмет и склюет крышу с нашего дома.

— Понимаю, о чем вы. У меня самого внуку четыре года.

— Ну, — сказал Магнус, — я полагаю, что Эва помогла вам, сделала, что могла. Они были близкими подругами. Были готовы на все друг ради друга.

Возможно, подумал Сейер. Возможно, именно так оно и было. Когда Сейер уже опять сидел в машине, а Кольберг перестал выражать свою бурную радость — как будто хозяин только что сходил в экспедицию на Южный полюс и вернулся, — он подумал, что Магнус сразу же после его ухода бросился к телефону звонить бывшей жене. Это, разумеется, было крайне некстати. Он бы предпочел застать ее врасплох. Но все равно времени у нее будет мало, от Фрюденлюнна до Энгельстада всего-то пятнадцать минут езды. Ему бы сначала, конечно, следовало переговорить с дежурным, выяснить — вдруг звонок и на самом деле по какой-то причине не был зафиксирован. Но он не верил, что такой прокол возможен. Все нормальные полицейские прекрасно понимали, что иногда с места происшествия звонит сам преступник, поэтому они всегда спрашивали у звонившего имя и адрес. Если же узнать их им не удавалось, звонок записывали в журнале как анонимный, с указанием даты, времени и пола звонившего. Сейер спокойно вел машину, и ему даже в голову не приходило увеличить скорость. Может, ему все-таки удастся застать ее прямо в разгар разговора с Юстейном Магнусом, пока она будет беспомощно барахтаться в поисках подходящего объяснения? Обнаружив труп в реке, думал он, не каждая женщина пожимает плечами и идет обедать в «Макдоналдс».

Забавы ради он взял мобильник и набрал домашний номер Магнуса. Занято.

Въезжая на нужную улицу, он увидел погруженный во тьму дом и пустое место там, где обычно стоял автомобиль. Он притормозил и немного посидел в машине, пытаясь справиться с охватившим его разочарованием. Ну, ладно. Занавески на месте, значит, она никуда не переехала, утешил он себя. Он выехал со двора, вырулил на дорогу и решил ненадолго заехать на кладбище. Он любил бывать там и ходил туда часто, смотрел, как съеживаются пятна снега, ему нравилось заранее планировать, что он посадит на могиле Элисе этой весной. Может быть, медвежьи ушки, решил он. Они будут неплохо смотреться рядом с фиолетовыми крокусами. Крокусы могли проклюнуться в любую минуту, лишь бы стало потеплее.

Церковь была большая, торжественная, красно-коричневая, она самоуверенно царила высоко над городом. Церковь эта ему никогда не нравилась; на его вкус, здание было слишком помпезным, но больше хоронить Элисе было негде. Надгробный камень был сделан из красного тулита, на нем была одна-единственная надпись: Элисе. Довольно-таки крупными буквами. Годы и даты он указывать не стал. Тогда она стала бы одной из многих, так ему казалось, а она была единственной. Он копнул землю пальцем, увидел первый ярко-зеленый росток и обрадовался. Постоял немного, прищурившись: теперь у нее была хоть какая-то компания. Наверняка кладбище — самое одинокое место в мире, подумалось ему вдруг, кладбище, на котором одни только надгробные камни.

— Как ты думаешь, Кольберг, каково тут лежать? Холодно, а?

Пес посмотрел на него черными глазами и навострил уши.

— Знаешь, сейчас и для собак есть кладбища. Раньше я считал, что это смешно, но теперь я так не думаю. Потому что сейчас у меня остался только ты.

Он погладил пса по большой голове и тяжело вздохнул.

И пошел назад к машине. Он прошел мимо могилы Дурбан, совершенно голой, если не считать веника сухого коричневого вереска. Его следовало бы убрать. Он быстро наклонился, собрал мусор и немного поскреб землю перед камнем, чтобы показалась темная влажная земля. Бросил вереск в компостную кучу возле колонки. Потом сел в машину и — его внезапно осенило — помчался в отдел.

Дежурил Скарре. Он был на месте. Сидел и читал какую-то книгу в мягком переплете, положив ноги на стол. Картинка на обложке была весьма кровавая.

— Ночь на второе октября, — коротко сказал Сейер. — Была заварушка в «Королевском оружии», и мы чуть было не арестовали одного пьяного.

— Чуть было не арестовали?

— Ну да, ему едва удалось этого избежать. Мне нужно его имя.

— Если я его записал, ты его получишь.

— Его выручил приятель. Точнее — Эгиль Эйнарссон. Но все равно это могло попасть в рапорт. Они звали его Педро. Попытайся найти!

— Да помню я его, — сказал Скарре. Пальцы его забегали по клавиатуре, он искал, а Сейер ждал. Наконец-то наступил вечер, стаканчик виски был уже в пределах досягаемости, за окном сгущалась тьма, а здание суда стало похоже на большую клетку с попугаем, на которую кто-то набросил плед. Все стихло. Скарре продолжал искать, он просматривал информацию о кражах со взломом, семейных скандалах, украденных велосипедах, работая всеми десятью пальцами.

— Ты что, на курсы ходил? — поинтересовался Сейер.

— Арон, — сказал вместо ответа Скарре. — Петер Фредрик Арон. Толлбюгата, четыре.

Сейер записал имя, вытащил нижний ящик стола, зацепив его носком ботинка и поставил ногу на ящик.

— Ну, конечно, мы общались с ним, когда Эйнарссон пропал. Петер Фредрик. Если не ошибаюсь, с ним именно ты беседовал?

— Да, верно. Я тогда с несколькими парнями разговаривал. Одного из них, по-моему, звали Арвесен.

— Ты что-нибудь помнишь про этого Арона?

— Разумеется. Помню, что он мне не понравился. И что он нервничал. Помню, я немного удивился, когда узнал, что у него якобы была крупная ссора с Эйнарссоном, я узнал об этом позже, когда говорил с Арвесеном, но в ходе проверки это не подтвердилось. Он очень хорошо отзывался об Эйнарссоне. Сказал, что тот и мухи никогда не обидит, и если с ним что-то случилось, то это явно какое-то большое недоразумение.

— А ты проверил, не числится ли за ними что-нибудь?

— Да. Арвесена несколько раз штрафовали за превышение скорости, Эйнарссон был чист, а Арон однажды привлекался к суду за езду в нетрезвом виде.

— Ну и память у тебя, Скарре!

— Да уж, не жалуюсь.

— Что читаешь?

— Детектив.

Сейер удивленно приподнял брови.

— А ты что, Конрад, сам никогда детективы не читаешь?

— Господи, да нет, конечно. Во всяком случае, сейчас уже не читаю. Раньше бывало. Когда был помоложе.

— Вот этот, — сказал Скарре и помахал книжкой, — по-настоящему классный. Просто невозможно оторваться.

— Сомневаюсь я, однако.

— Я тебе дам, когда сам закончу.

— Да нет, спасибо. Мне что-то не особо интересно. У меня дома, кстати, есть куча очень неплохих детективов. Могу дать почитать. Если уж ты их так любишь.

— А они очень древние?

— Почти твои ровесники, — улыбнулся инспектор и толкнул ящик на место. Тот закрылся с легким стуком.

Наконец наступила суббота. Было ясно и безветренно. Поворачивая к аэропорту Ярлсберг, Сейер поглядывал на ветровой конус. По правде говоря, больше всего он казался ему похожим на использованный гигантский презерватив. Конус вяло стукался о мачту, как будто его выбросил кто-то из богов за ненадобностью. Сейер припарковался, запер дверцу, вытащил из багажника парашют; костюм был у него с собой, в пакете. День был просто потрясающий. Один, нет, может быть, два прыжка, подумал он и заметил юную смену — они уже вовсю готовились. На них были костюмы для прыжков — сиреневые, красные и бирюзовые, как у конькобежцев, а сложенные и упакованные парашюты напоминали маленькие рюкзачки.

— И зачем вы покупаете такие костюмы? — поинтересовался он, глядя на тощих мальчишек, вся мускулатура которых или отсутствие таковой прекрасно просматривались под эластичным материалом.

— Ну, — ответил паренек со светлым чубом, — понимаете, такая шестиместная палатка, как у вас, не дает никакой скорости. — Он имел в виду комбинезон Сейера. — Хотя вам, наверное, скорости и на работе хватает?

— Можно сказать и так. Даже здорово, что здесь немного тормозишь.

Он бросил костюм и парашют на землю, посмотрел на небо, прикрывая глаза от слепящего солнца.

— На чем летим?

— «Сессна». Пять человек одновременно, старики прыгают первыми. Хаугер и Бьернеберг подъедут попозже, может, вы бы тогда втроем прыгнули? По-моему, вы в одном весе. А то можно навык утратить.

— Я подумаю, — ответил он без особого энтузиазма. — Держать людей за руку я могу и на земле. То, что мне больше всего нравится там, наверху, — сказал он и кивнул на небо, — это одиночество. Там, наверху, ты действительно в полном одиночестве. Ты тоже поймешь это, но попозже, когда станешь старше.

Синхронные прыжки с парашютом Сейер любил примерно так же, как синхронное плавание. Он купил в автомате колу и присел на краешек ограды. Стараясь не испачкаться, медленно пил колу, наблюдая за парашютистами, которые стали приземляться. Сначала прыгали новички. Больше всего напоминая подстреленных ворон, они приземлялись самым причудливым образом. Первый пропахал землю подбородком, второй задел крыло модели нового самолета, и та врезалась носом в траву. Поле, на которое они садились, им приходилось делить с местным клубом авиамоделистов, с которым они находились в состоянии перманентного конфликта. Поток ругательств и проклятий не заставил себя ждать и сейчас. Нельзя сказать, чтобы хоть один из новичков приземлился прилично. Да уж, чертовски легко прыгать со стула на кухне, подумал он. Именно так они и упражнялись поначалу — прыгали по сто пятьдесят раз с кухонного стула, переворачивались и снова вскакивали на ноги — с легкостью необычайной. В действительности все оказалось иначе. В первый раз Сейер сломал лодыжку, и Элисе встретила его улыбкой, когда он, прыгая на одной ноге, появился на пороге квартиры. Нога была в гипсе. Нельзя сказать, что улыбалась она злорадно, но она же его предупреждала! А так он всегда отделывался легко, может быть, слишком легко. У него было 2017 прыжков, и запасной парашют ему никогда еще не приходилось использовать. Именно это-то и настораживало. Потому что никому еще не удавалось избежать этого, рано или поздно придет и его черед. Может, сегодня, подумал он. Он думал об этом всегда, когда вот так сидел на заборчике и готовился к первому прыжку. Никогда нельзя было забывать о том, что, может статься, ты дернешь за кольцо парашюта, глянешь в голубое небо и поймешь, что парашют-то над тобой и не раскрылся. Тот самый, сине-зеленый, который у тебя уже пятнадцать лет. Оснований менять его на новый просто нет.

Он встал и положил бутылку в машину. Огляделся. Пейзаж вокруг был такой скучный и ровный. Таким он был, если смотреть на него с земли, но каким же прекрасным становился он с высоты в десять тысяч футов! Воздух был кристально чист, солнце отражалось в стеклах машин. Потом он натянул синий комбинезон, пристегнул парашют и направился к бело-красному самолету, который как раз медленно заходил на посадку. Сначала в самолет вскарабкались двое мальчишек и одна девица лет шестнадцати. Сам он сел у двери, покрепче затянул шнурки высоких ботинок и надел кожаный шлем, потом кивнул пятому в группе. Пилот обернулся, поднял большой палец, и самолет рванул с места. Шума было мало, иногда самолет чуть подпрыгивал. К этому моменту Сейер всегда старался выбросить из головы все мысли. Он увидел, как мимо пронеслись припаркованные автомобили, и почувствовал, что шасси оторвались от земли. Посмотрел на стрелку высотомера. Они достигли отметки пять тысяч футов.

Он увидел синеющий фиорд, машины на шоссе. С такой высоты казалось, что машины движутся еле-еле, как в замедленной съемке, хотя на самом деле скорость у них была километров 90-100. Кто-то кашлянул, трое подростков образовали фигуру, взявшись за руки. В своих комбинезонах они были похожи на нарядных ребятишек, которые играют в считалочки. Он услышал, что число оборотов уменьшилось, и хорошенько затянул ремешок под подбородком, еще раз посмотрел на шнурки ботинок и на стрелку высотомера, которая все поднималась и поднималась, и улыбнулся, увидев наклейки на двери: белые облачка с разными текстами: «Blue sky forever», «Chickens, turn back!», «Give my regards to mamma».[346] Они уже достигли нужной высоты, и он снова кивнул Трондсену, сидящему напротив, подтверждая, что хотел бы прыгнуть первым. Повернулся, чтобы оказаться спиной к двери. Теперь перед ним были молодые лица, такие странно гладкие: они действительно выглядели, как маленькие дети, он даже не мог припомнить, было ли его собственное лицо когда-нибудь таким же гладеньким, но ведь это было так давно, больше тридцати лет тому назад, подумал он и увидел, что Трондсен открывает дверь. Шум снаружи и ветер словно бы вжали его в маленький самолет, мешали ему выпасть из двери тогда, когда он был уже на самом деле готов. Конрад, помни: вполне возможно, что на этот раз парашют не раскроется, сказал он себе. Он всегда говорил это себе именно в такой момент, чтобы не забыть. Он поднял большой палец, еще раз без улыбки посмотрел на молодые лица — они тоже не улыбались. Он откачнулся назад и выпал из самолета.

На следующий день Сейер опять запустил Кольберга в машину и поехал в дом престарелых, где его мать находилась уже четвертый год. Он оставил машину на стоянке для посетителей, быстро дал наставления псу и направился к главному входу. Ему всегда нужно было время, чтобы собраться с духом. Сейчас времени не было, но в последний раз он навещал мать уже четырнадцать дней назад. Он выпрямился и кивнул завхозу, который попался ему навстречу. Завхоз шел со стремянкой в руках, у него была запоминающаяся расслабленная походка и довольная улыбка на широком лице. Было видно: такой человек и работу свою любит, и все в этой жизни у него есть, и вообще он не понимает, что это все вокруг так суетятся? Немногие могут похвастаться таким выражением лица, подумал Сейер. И вдруг увидел в стеклянной двери отражение своей собственной мрачной физиономии. Да, похоже, я не произвожу впечатления счастливого человека, подумалось ему вдруг, но, если уж быть честным, меня это никогда особо и не волновало. Он поднялся по лестнице на второй этаж, кивнул кому-то из знакомых и прошел прямо к ее двери. У матери была отдельная комната. Он громко стукнул три раза и открыл дверь. Войдя внутрь, он остановился, постоял, чтобы она услышала, ей всегда требовалось немного времени. Она повернула голову. Он улыбнулся, подошел к ее кровати, подвинул поближе стул и взял ее тонкую руку в свою.

— Привет, мам, — сказал он. Глаза ее стали какими-то блеклыми, но блестели. — Это я. Вот приехал посмотреть, как ты тут. — Он сжал ее руку, но ответного пожатия не дождался. — Я был тут недалеко, — соврал он.

Нельзя сказать, что врать ему было стыдно. Он же должен был говорить о чем-то, а найти тему было нелегко.

— Надеюсь, у тебя есть все, что тебе нужно.

Мать огляделась по сторонам, словно бы проверяя.

— Надеюсь, у тех, кто здесь работает, находится время, чтобы зайти и посидеть с тобой. Во всяком случае, мне они говорят, что заходят к тебе. Хочется надеяться, что не врут.

Мать не отвечала. Смотрела на него своими светлыми глазами, как будто ожидала чего-то большего.

— Я ничего не принес. Они говорят, что цветы — не самый подходящий подарок, а что еще придумать? Поэтому я привез себя. А Кольберг в машине, — добавил он.

Ее глаза уже не смотрели на него, они уставились в окно.

— Пасмурно на улице, — быстро произнес он. — Но приятно. Не холодно. Надеюсь, ты будешь иногда лежать на веранде, когда наступит лето. Ты ведь всегда любила бывать на улице — шла гулять при первой же возможности, прямо как я.

Он взял и вторую ее руку; руки были маленькие и просто утонули в его больших ладонях.

— Что-то у тебя ногти чересчур длинные, — вдруг заметил он. — Им следовало бы их подстричь.

Он потрогал ногти пальцами, они были жесткие и желтые.

— Это занимает всего-то пару минут, я мог бы и сам это сделать, но боюсь, что я немного неуклюжий. Неужели у них нет никого, кто мог бы подстричь тебе ногти?

Мать снова взглянула на него. Рот ее был полуоткрыт. Зубного протеза не было. Они утверждали, что он ей только мешает. Беззубая, она казалась старше, чем на самом деле. Но волосы были причесаны, и сама она была чистенькая, и постельное белье свежее, да и в комнате было чисто. Он вздохнул. Он снова и снова смотрел на нее и пытался найти в ее лице хоть малейший признак того, что она его узнала, но не находил. Мать снова отвела глаза. Когда он, наконец, поднялся и пошел к двери, она по-прежнему лежала, уставившись в окно, как будто уже забыла о нем. В коридоре он встретил санитарку. Она приветливо улыбнулась высокому мужчине, он коротко улыбнулся в ответ.

— У нее ногти слишком длинные, — сказал он. — Вы можете что-нибудь сделать?

И он ушел, пытаясь справиться с тем состоянием подавленности, которое всегда испытывал после посещений матери. Но это продолжалось всего пару часов, а потом проходило.

Сейер поехал в Энгельстад, но сначала сделал пару звонков. У него возник еще один вопрос, и ответы, которые он получил, заставили его призадуматься. Даже самые маленькие движения, производимые человеком, похожи на круги на воде, подумалось ему. Крохотный камешек можно заметить совсем на другом пляже, в месте, где никому и в голову не пришло бы его искать.

Эва Магнус открыла ему дверь, облаченная в белую рубашку с многочисленными следами черной и белой краски. В руке у нее был кусок наждачной бумаги. По ее лицу он догадался, что она ждала его, и уже составила план предстоящего разговора. И он почувствовал крайнее раздражение.

— Здравствуйте, фру Магнус! Давно не виделись!

Она коротко кивнула и ничем не показала, что удивлена его визитом.

— В прошлый раз я приезжал поговорить о Майе Дурбан, а сейчас — об Эйнарссоне. Забавно, правда?

В ответ она глубоко вздохнула.

— У меня только один маленький вопросик.

Он говорил вежливо, но не особо церемонился. Он вообще стеснялся редко. Он олицетворял власть, он излучал ее; иногда это заставляло людей нервничать, если ему того хотелось, как, например, сейчас.

— Да, я уже слышала, — сказала она и отступила в глубину прихожей. Она откинула длинные волосы за спину и закрыла за ним дверь. — Юстейн звонил. Но я ничем больше помочь не могу. Да, я видела, как выплыл этот бедолага, и я вам звонила. Часов в пять вечера. Со мной была Эмма. Я не помню, с кем я говорила, если вас интересует это, но уж если так случилось и вы забыли записать звонок, то это не моя проблема. Во всяком случае, я выполнила свой долг, так это, кажется, называется. И больше ничего добавить не могу.

Вызубрила на славу. Явно успела прорепетировать несколько раз.

— Но помогите мне тогда хотя бы с голосом, — попросил он, — чтобы я мог разобраться и виновный был наказан. Потому что не дело, когда такое происходит. Все поступающие звонки должны быть зарегистрированы. И то, что произошло, совершенно недопустимо, мы должны это пресечь, если вы понимаете, о чем я.

Она стояла спиной к нему, загораживая вход в гостиную, и он видел черные и белые картины, которые произвели на него такое сильное впечатление в прошлый раз. Он не мог видеть ее лица, но чувствовал, что она ощетинилась всеми колючками. Она знала, что он блефует, но сказать об этом не могла.

— Да нет, господи, это был совершенно обычный голос. Я об этом даже не думала.

— Акцент жителя Восточной Норвегии?

— Э… Да нет… Я не помню, чтобы это у него был какой-то особый акцент, но я редко обращаю внимание на такие вещи. И потом, у меня был стресс, ведь со мной была Эмма и все такое. А зрелище было не из приятных.

Она уже вошла в гостиную, но по-прежнему стояла к нему спиной. Он прошел за ней.

— А голос был старый или молодой?

— Понятия не имею.

— В тот вечер у нас дежурила женщина-офицер, — солгал он.

— Да? Тогда, должно быть, она отошла в туалет или куда-то еще, — быстро сказала Эва. — Потому что я разговаривала с мужчиной, в этом я уверена.

— Он говорил с акцентом жителя Южной Норвегии?

— Господи, да не знаю я! Это был мужчина, а больше я ничего не помню. Я звонила, и больше мне сказать нечего.

— И что он сказал?

— Что сказал? Да ничего особенного, спросил, откуда я звоню.

— А потом?

— Да ничего, собственно говоря.

— Но он попросил вас остаться на месте?

— Нет. Я просто объяснила, где это.

— Что?

— Я сказала, что это примерно около Народного дома. Там, где стоит памятник сплавщику.

— И потом вы ушли?

— Да, ушли. Мы пошли поесть, потому что Эмма была голодна.

— Дорогая фру Магнус, — произнес Сейер медленно. — Неужели вы думаете, что я вам поверю? Поверю в то, что вы звонили, сообщили о том, что нашли труп, и что вас даже не попросили дождаться полиции?

— Господи, но я же не могу отвечать за все те ляпы, которые ваши люди совершают на работе! Может, он был молодой и неопытный, откуда я знаю? Это, во всяком случае, не моя вина.

— То есть вам показалось, что голос был молодой?

— Нет, не знаю. Я редко обращаю внимание на такие вещи.

— Художники обычно как раз обращают внимание на такие вещи, — сказал он резко. — Они наблюдательны, схватывают все детали. Разве не так?

Она не ответила. Поджала губы, и рот ее превратился в узкую щелочку.

— Я должен вам кое в чем признаться, — тихо произнес он. — Я вам не верю.

— Это ваша проблема.

— Сказать, почему? — спросил он.

— Мне это не интересно.

— Потому что, — сказал он еще тише, — потому что все только и мечтают о таком звонке. На долгом и скучном вечернем дежурстве все только и мечтают о том, чтобы найти труп. Ничто не в состоянии так зажечь инспектора полиции во время обычного вечернего дежурства, как сообщение об утопленнике, а то все одни семейные скандалы, угоны, алкаши задержанные скандалят… Понимаете?

— Значит, тот дежурный был исключением.

— У нас, конечно, всякое может быть, — признался он. — Но такого не бывает.

Больше ей сказать было нечего; она продолжала упрямо на него смотреть.

— Вы пишете картину? — вдруг спросил он.

— Да, разумеется. Это мой хлеб.

Она стояла, поэтому он тоже не мог сесть.

— Наверное, это нелегко. Жить на доходы от продажи картин, я имею в виду.

— Нет. Я и раньше говорила, что это нелегко. Но мы справляемся.

Она явно начинала терять терпение, но выгнать его не осмеливалась. Никто не осмелился бы. Она ждала. У нее были такие узкие плечи! Она надеялась, что он вот-вот уйдет и она снова сможет вздохнуть свободно — так свободно, как это возможно, учитывая то, что она знала.

— Голь на выдумки хитра, — ехидно заметил он. — А вы стали вовремя оплачивать счета. Это необычно для вас — по сравнению с тем, что было до смерти Дурбан. Тогда-то вы все время запаздывали. Разве это не удивительно?

— Откуда вы об этом-то знаете?

— Надо только сделать пару звонков. В коммунальные органы, в энергонадзор, на телефонную станцию. Знаете, это просто удивительно, как люди реагируют, когда ты звонишь и говоришь, что ты из полиции. Сведения так и сыплются.

Секунду она колебалась, потом собралась с силами и с вызовом посмотрела ему в глаза. Ее глаза метали молнии.

— А дочка была с вами в телефонной будке, когда вы звонили? — спросил он как бы между прочим.

— Нет, она осталась на улице. Там было тесно, а Эмма занимает довольно много места.

Он кивнул. Она опять отвернулась, словно стремясь быть подальше от него.

— Но вы знали, что Дурбан и Эйнарссон были знакомы, не так ли?

Этот вопрос был как выстрел вслепую; и он словно повис в темной прихожей. Она открыла рот, чтобы ответить, потом закрыла его, потом опять открыла, а он терпеливо ждал, не отрывая взгляда от ее желтоватых глаз. Он чувствовал себя последним мерзавцем. Но ей что-то было известно, и он должен был получить эту информацию.

Она продолжала барахтаться в поисках ответа и, наконец, пробормотала:

— Понятия об этом не имею.

— Ложь, — проговорил он медленно, — знаете, она как мокрый снег. Вам это никогда не приходило в голову? Сначала маленькая ложь, но рано или поздно вам приходится передвинуть этот комок чуть подальше, добавить что-то к первой лжи, и она — как снежный ком — растет и растет, превращаясь в большую ложь. И, в конце концов, она становится настолько тяжелой, что вы уже не в состоянии ее нести.

Она молчала. Глаза ее сверкали, она пару раз быстро моргнула. И тут он улыбнулся. Она в растерянности уставилась на него — когда он улыбался, то становился совсем другим человеком.

— А вы что, вообще никогда не собираетесь использовать другие цвета?

— Зачем?

— Ведь жизнь вовсе не черно-белая.

— Я пишу не жизнь, — сказала она угрюмо.

— А что же?

— Ну, не знаю, как это объяснить. Наверное, ощущения.

— А что, ощущения не имеют отношения к жизни?

Ответа он не получил. Она стояла в дверях и смотрела ему вслед, пока он шел к машине, как будто хотела задержать его взглядом. И на самом деле она хотела, чтобы он вернулся.

Потом Сейер поехал к дочери. И успел как раз к тому моменту, когда Маттеуса закончили купать. Он был влажный и тепленький, с тысячами маленьких сверкающих капелек воды во вьющихся волосах. Потом на него надели желтую пижаму, и он стал похож на шоколадку, упакованную в желтую обертку.

Он пах мылом и зубной пастой, а в ванной все еще лежали акула, крокодил и кит. А еще губка в форме арбуза.

— Наконец-то, — улыбнулась дочь и обняла отца, она ощущала некоторое смущение, потому что виделись они нечасто.

— Много работы. Но я же все-таки приехал. Ингрид, не затевай ничего с готовкой, просто съем бутерброд, если сделаешь. И кофе. А Эрик дома?

— Играет в бридж. У меня в морозилке пицца. И еще есть холодное пиво.

— А у меня есть машина, — улыбнулся он.

— А меня есть телефон, по которому можно вызвать такси, — парировала она.

— У тебя на все есть ответ!

— Нет, — засмеялась она. — Но я знаю одного человека, который действительно никогда за словом в карман не лезет!

И она ущипнула отца за нос.

Он сидел в гостиной на диване, держа на коленях Маттеуса и яркую книжку про динозавров и ящеров. Маленькое, только что вымытое тельце было таким теплым, что он даже вспотел. Он прочитал несколько строчек и погладил угольно-черные волосы, не переставая удивляться тому, какие же они кучерявые, какая невероятно крохотная каждая кудряшка и какое наслаждение он испытывает, гладя головку внука. Волосы были не мягкие и нежные, как у норвежских малышей, а жесткие, как стальная проволока.

— Дедушка останется ночевать, — сказал мальчик, глядя на него с надеждой.

— Останусь, если мама разрешит, — пообещал Сейер. — А еще я куплю тебе комбинезон, ты сможешь надевать его, когда будешь возиться со своим трехколесным велосипедом.

Потом он еще немного посидел на краешке кровати внука; дочь слышала, как он что-то напевал, исключительно монотонно, по-видимому, какую-то детскую песенку. Особыми вокальными талантами он похвастаться не мог, но нужный эффект был достигнут. Вскоре Маттеус заснул с полуоткрытым ртом, маленькие зубки сверкали в его ротике, как белые жемчужинки. Сейер вздохнул, встал и пошел к столу вместе с дочкой, которая уже всерьез становилась взрослой и была уже почти так же красива, как мать, — но только почти. Он медленно ел, запивая пиццу пивом, а сам думал о том, что в доме дочери пахнет так же, как пахло в доме у него самого, когда была жива Элисе. Потому что Ингрид использовала те же стиральные порошки, те же шампуни и лосьоны, ту же пасту — он узнал их на полках в ванной. И специи она использовала такие же, как и ее мать. И каждый раз, когда Ингрид вставала с места, чтобы принести еще пива, он тайком посматривал на нее, видел, что у нее такая же походка, те же маленькие ступни и та же мимика, когда она разговаривала или смеялась. И уже после того, как он улегся в так называемой гостевой комнате, которая на самом деле была крохотной детской — они просто еще не успели ее обставить, — он долго лежал и думал об этом. И чувствовал себя как дома. Как будто время остановилось. А когда он закрыл глаза, чтобы не видеть чужих занавесок на окнах, все вообще стало как раньше. И может быть, завтра утром его разбудит Элисе.

Эва Магнус сидела в тонкой ночной рубашке и мерзла. Она хотела лечь в постель, но не могла подняться со стула. Все тяжелее становилось делать то, что она собиралась, хотя она все время думала о том, что эта работа — выброшенная на ветер. Когда зазвонил телефон, она подскочила от неожиданности, посмотрела на часы и решила, что звонит отец — только он мог звонить так поздно.

— Да!

Она уселась поудобнее. Она любила говорить с отцом, но иногда эти телефонные разговоры бывали очень долгими.

— Эва Мария Магнус?

— Да.

Голос был незнакомый. Она никогда раньше его не слышала, во всяком случае, так ей казалось. Кто же это звонит так поздно, если даже не знаком с ней?

Послышался щелчок. Он положил трубку. Ее вдруг стала бить сильная дрожь. Она испуганно посмотрела в окно и прислушалась. Все было тихо.

Ингрид дала ему тюбик дегтярной мази. Он понюхал ее, недовольно покрутил носом и засунул тюбик в ящик. А потом уставился на фотографии, разложенные на столе. Красивая Майя Дурбан и вполне заурядный Эгиль Эйнарссон, начисто лишенный силы и мужественности, так же, как она — невинности. Он не мог представить, чтобы эти двое могли быть знакомы друг с другом, что они вращались в одной среде. Едва ли у них были даже какие-то общие знакомые. Но было связующее звено — Эва Магнус. Она нашла Эйнарссона в реке и по какой-то причине не сообщила об этом. Они с Дурбан когда-то были подругами, она была одной из последних, кто видел Дурбан живой. Дурбан и Эйнарссон были убиты с интервалом в несколько дней, оба часто бывали в южной части города, хотя это могло ничего и не значить — городок-то маленький.

Два «висяка» не вывели его из равновесия; такие вещи никогда не вызывали у него стресса. Это скорее подстегивало его, обостряло его способности, и он выстраивал мысли в логические ряды, сопоставлял, просматривал разные варианты — как короткие киносюжеты. Он все чаще тратил на работу свое свободное время, но свободного времени все равно оставалось более чем достаточно. Сейчас его интуиция подсказывала ему, что между двумя этими трупами есть какая-то связь, но доказательств не было никаких. Неужели у Эйнарссона все-таки была интрижка на стороне? Предположение об этом вызвало у его жены улыбку. Ну что ж, жены всегда узнают обо всем последними. За исключением Элисе, подумал он и почувствовал, что краснеет. Ему надо было бы забрать Эву Магнус с собой да надавить на нее хорошенько, но оснований для этого не было никаких. И все же ей следовало быть здесь, сидеть по другую сторону его письменного стола, чувствовать, что ее застигли врасплох, отвечать неуверенно, не так дерзко, как она разговаривала с ним в собственном доме. В этом огромном сером здании, этой каменной махине она почувствовала бы себя одинокой и напуганной, это здание могло сломать кого угодно. Нетрудно настаивать на своем на своей территории. Мой дом — моя крепость. Жаль, что у него нет старомодного пресса для белья, вот бы прокрутить строптивую женщину в нем и посмотреть, что́ вытечет. Возможно, черная и белая краска, подумал он. Но у него нет никаких оснований тащить ее сюда, вот в чем проблема. Она не сделала ничего противозаконного, после убийства Дурбан дала показания, и он ей поверил. Она жила как все, водила дочку в детский сад, рисовала, покупала еду, почти ни с кем не общалась, даже с другими художниками. А оплачивать счета досрочно не запрещено. Он ругал себя за то, что она легко отделалась с самого начала. Он ей поверил, когда она сказала, что ничего не знает. И, может быть, она и вправду встретила Дурбан совершенно случайно. И то, что подругу убили в тот же вечер, наверняка стало для нее настоящим потрясением. Этим можно было объяснить стрессовое состояние, в котором Эва находилась, когда он впервые навестил ее. В воздухе словно вибрировала нервозность. Но кому, думал он, придет в голову, найдя в реке труп, пожать плечами и отправиться в «Макдоналдс» перекусить? Кроме того, у нее теперь больше денег, чем раньше. Откуда они взялись?

Он сидел и размышлял, то и дело поглядывая в окно, но ничего интересного там не видел — только крыши домов и макушки самых высоких деревьев; вид из окна был так себе, но Сейер видел лоскуток неба, и это было уже здорово. Именно в небо пялятся арестованные, сидя в камере. Именно неба им не хватает. Разных оттенков, меняющегося света. Вечных скитальцев — облаков. Сейер хмыкнул про себя, выдвинул ящик письменного стола и обнаружил там пакетик «Фишерменз френд». Он запустил пальцы в пакетик, и вот тут-то раздался телефонный звонок. Это была фру Бреннинген из приемной, она сказала, что у нее внизу один мальчонка, которому очень надо поговорить с инспектором.

— И поторопитесь, — предупредила она. — Потому что он хочет писать.

— Мальчонка?

— Худенький такой. Ян Хенри.

Сейер сорвался с места и побежал к лифту. Лифт скользил вниз почти бесшумно. Ему не нравилось, что лифт производит так мало звуков, было бы гораздо солиднее, если бы он двигался с шумом и грохотом. Не то чтобы инспектор боялся лифтов, просто ему так казалось.

Ян Хенри тихо стоял в большом холле и высматривал его. Сейер по-настоящему растрогался, увидев тощенькую фигурку, в огромном холле она совершенно потерялась. Он взял мальчика за руку и повел к туалетам. Подождал снаружи, пока он сделает свои дела. Ян Хенри вышел, выглядел он намного спокойнее.

— Мама в парикмахерской, — объяснил он.

— Да? А она знает, что ты здесь?

— Нет, не знает, что я здесь, она просто разрешила мне погулять. Это надолго, ей будут делать кудряшки.

— Перманент? Да уж, это не шутка. Часа на два, — сказал Сейер со знанием дела. — Пошли ко мне в кабинет, посмотришь, где я работаю.

Он взял мальчика за руку и снова направился к лифтам, фру Бреннинген следила за ними с явным одобрением. Она уже покончила с большинством интриг и почти со всей властью в книжке. Оставалось вожделение.

— Ты, наверное, не любишь минералку, Ян Хенри? — спросил Сейер и осмотрелся: нет ли в кабинете чего-нибудь, чем можно было бы угостить парнишку. Минералка и «Фишерменз френд» вряд ли могли прельстить маленького мальчика.

— Нет, она мне нравится, мне ее обычно папа давал — сказал мальчик, явно довольный собой.

— Значит, я попал в точку.

Он вытряхнул пластмассовый стаканчик из упаковки над раковиной, налил в него минералки и поставил перед Яном Хенри на стол. Мальчик пил долго, осторожно глотая.

— Как у тебя дела? — спросил Сейер вежливо: он обратил внимание, что веснушек у Яна Хенри явно стало больше.

— Да ничего, — пробормотал мальчик. И добавил, как бы объясняя, зачем он, собственно, пришел: — У мамы теперь есть друг.

— Елки-палки! — вырвалось у инспектора. — Вот, значит, почему кудряшки!

— Не знаю. Но у него есть мотоцикл.

— Вот как? Японский?

— «БМВ».

— Ну?! А он тебя катает?

— Только по площадке, туда и обратно, там, где белье сушат.

— И то хорошо. Может, скоро куда-нибудь подальше поедете. Шлем надеваешь?

— Да.

— А мама? Ее он тоже катает?

— Нет, она не хочет ни за что на свете. Но я думаю, он ее, в конце концов, уговорит.

Сейер отпил из бутылки и улыбнулся.

— Рад, что ты зашел. Ко мне нечасто на работу приходят.

— Правда?

— Ну, я хотел сказать, просто приходят в гости, как ты. Это приятно, когда просто в гости. Потому что это никак не связано с работой, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Ага. Но я, честно говоря, не в гости. Я решил принести ту бумажку, — быстро проговорил Ян Хенри. — Вы говорили, что я должен сообщить, если что-то вспомню. Про ту бумажку, которая была у папы.

Сейер вцепился в край стола.

— Бумажку? — медленно переспросил он.

— Я нашел ее в гараже. Я сидел на столе, несколько дней сидел и все думал и думал, как вы сказали. И когда я закрыл глаза, то увидел перед собой папу, он был такой же, как в тот день, когда он не вернулся. И вот он вытащил эту бумажку из кармана. А я вдруг вспомнил, что он лежал на полу под машиной и тогда-то и вытащил бумажку из кармана. Он прочитал ее, выскользнул из-под машины, завел руку назад — вот так…

Он запрокинул руку за спину и как бы что-то куда-то положил в воздухе.

— …и он положил ее на маленькую перекладинку под столом, низко — почти у самого пола. Я спрыгнул и поискал там, и она там лежала.

Сейер почувствовал, что у него поднялось давление; но поскольку оно у него обычно было пониженное, никаких особых изменений в его организме это не произвело. Мальчик сунул руку в карман, потом снова вынул ее; в пальцах у него была зажата бумажка.

Когда Сейер расправлял ее и читал, руки его дрожали.

Имя «Лиланд». И номер телефона. Это был листок, оторванный от какого-то еще, побольше. Может, там было что-то еще?

— Отлично, парень! — бодро произнес инспектор и налил себе еще минералки.

Это был городской номер; вовсе не обязательно, что он вообще имел какое-то отношение к делу. Сейер знал это по собственному опыту, все-таки почти тридцать лет в полиции. Несмотря ни на что большинство людей были вполне добропорядочными гражданами, а интересоваться машиной вообще никому не возбраняется. Особенно если это «Опель Манта», достаточно привлекательная штука для тех, кто всем машинам предпочитает немецкие, подумал он. Если Эйнарссон действительно намеревался ее продать. Сейер удовлетворенно кивнул мальчику, хотя пальцы его так и тянулись к трубке, он даже чуть самокрутку себе не скрутил, но он никогда не брал с собой на работу табак, только противные сухие сигареты, которые у него вечно стреляли все остальные. Ян Хенри вполне заслужил небольшую экскурсию по зданию, может, отвести его в одну из камер предварительного заключения и в комнату для допросов? Убийца Эйнарссона гулял на свободе уже больше шести месяцев, так что получасом раньше, получасом позже — особой роли не играло. Сейер снова взял мальчика за руку и повел его по коридору. Ручка была тонкая, тоньше, чем рука Маттеуса, — у того были сильные, пухлые кулачки. Не забыть бы про комбинезон, подумал он, стараясь не делать слишком больших шагов. Он остановился у самой дальней камеры и отпер дверь. Ян Хенри заглянул внутрь.

— А это туалет? — спросил он и показал на дырку в полу.

— Да.

— Не хотел бы я здесь спать.

— Тебе и не надо. Просто слушайся маму, вот и все.

— Но пол теплый.

Он пошевелил пальцами в кроссовках.

— Да. Мы вовсе не хотим их заморозить.

— А вы смотрите на них в окошечко?

— Да, смотрим. Пойдем выйдем. Я тебя подниму, и ты сам сможешь взглянуть.

Маленькое тельце было почти невесомым.

— Все выглядит точно так, как я себе и представлял, — сказал мальчик.

— Да уж. Выглядит как настоящая тюрьма, а?

— А здесь много заключенных?

— Как раз сейчас довольно мало. У нас тут тридцать девять мест, но сейчас заключенных только двадцать восемь. В основном, мужчины, но есть и женщины.

— И женщины тоже?

— Да.

— Я не знал, что женщины тоже могут попасть в тюрьму.

— Да? Ты что же, думал, они лучше нас?

— Да.

— Тогда я должен тебе кое-что сказать. — Сейер таинственно понизил голос. — Так оно и есть.

— Но им хотя бы можно иметь радио. Я слышал музыку.

— Это вот отсюда. — Сейер показал на серую дверь. — Там у нас кинозал. И как раз сейчас они смотрят кино. Называется «Список Шиндлера».

— Кино?

— У нас тут есть все, что требуется. Библиотека, школа, врач, мастерская. Большинство из них работают, пока здесь сидят, вот сейчас, например, монтируют кабели для обогрева двигателей. А еще все должны сами стирать свою одежду, и они сами готовят себе еду, кухня этажом выше. А еще у нас есть тренажерный зал и комната досуга. Когда им нужен свежий воздух, мы поднимаем их на крышу, у нас там двор для прогулок.

— Похоже, у них ни в чем нет нужды.

— Ну, я не уверен. Они не могут пойти прогуляться в город в хорошую погоду и купить себе мороженое. А мы можем.

— А убежать отсюда можно?

— Случается. Но не часто.

— Они что, стреляют в охранников, крадут ключи?

— Нет, все не так драматично. Они просто разбивают стекло в окне и спускаются по внешней стене здания. А там их уже кто-то поджидает в машине с включенным мотором. Бывало, что кто-то ноги ломал, а кто-то получал сотрясение мозга. Потому что тут довольно высоко.

— Они что, рвут постельное белье на полоски, а потом связывают? Как в кино?

— Нет, они просто воруют нейлоновый шнур в мастерской. Видишь ли, они не все время сидят по своим камерам, большую часть времени гуляют по зданию.

Сейер снова взял мальчика за руку, они прошли мимо поста охраны с пультами и мониторами. Инспектор сделал так, чтобы мальчик смог увидеть себя на мониторе. Ян Хенри помахал рукой, глядя в камеру. И они опять пошли к лифтам. Потом Сейер проводил мальчика через два квартала в парикмахерскую и убедился в том, что он уселся на цветастый диван из манильского тростника. Обратно инспектор почти бежал.

В кабинете он тут же схватился за справочник и открыл его на фамилии Лиланд. Он нашел шесть строчек с такой фамилией; один из номеров принадлежал фирме. Палец его скользил по цифрам, но номера, записанного на бумажке, не было. Странно. И женщин среди абонентов не было. Он чуть помедлил, потом поднял трубку и набрал номер, записанный на бумажке. Один гудок, два, три, он быстро взглянул на часы и стал считать гудки. После шестого трубку, наконец, сняли. Ответил мужской голос.

— Ларсгорд, — услышал он.

— Ларсгорд?

На секунду наступила тишина; Сейер пытался вспомнить, слышал ли он эту фамилию раньше? Нет, вряд ли. Он выглянул из окна, посмотрел вниз, на рыночную площадь, задумчиво взглянул на небольшой фонтан, в котором сейчас не было воды, он ждал весны — как и все прочие.

— Да, Ларсгорд.

— Могу ли я поговорить с человеком по фамилии Лиланд? — спросил он немного напряженным голосом.

— Лиланд? — Собеседник немного помолчал, потом откашлялся. — Нет, дорогой мой. Уже нет.

— Уже нет? Он переехал?

— Ну, можно сказать и так. Довольно далеко отсюда, фактически в вечность. Да. Видите ли, она умерла. Это была моя жена. До того как она вышла за меня замуж, ее фамилия была Лиланд. Кристине Лиланд.

— Мне очень жаль.

— Боюсь, в данном случае это не совсем уместно.

— Она умерла недавно?

— Нет, что вы, давно.

— Вот как? И больше никто с такой фамилией здесь не живет?

— Нет. Я с тех пор живу один. А кто говорит? Что вам нужно?

Собеседник явно забеспокоился, голос стал подозрительным и резким.

— Я из полиции. Мы расследуем убийство, и мне нужно кое-что проверить. Я не мог бы к вам заехать побеседовать?

— Конечно, приезжайте. Ко мне редко приходят гости.

Сейер записал адрес и прикинул: ехать примерно полчаса. Он передвинул магнит на доске, отведя себе пару часов, схватил куртку и вышел из кабинета. «Наверняка зря проезжу, — подумал он. — Но зато выйду из здания». Он не любил сидеть за столом, созерцая крыши домов и макушки деревьев через пыльное стекло.

Сейер медленно — как, впрочем, и всегда — ехал по городу, который наконец стал расцвечиваться хоть какими-то красками. В парке и на стадионе высадили петунии и бархатцы — жаль будет, если они замерзнут. Сам он всегда ждал семнадцатого мая и только потом высаживал цветы. Ему понадобилось двадцать лет, чтобы полюбить этот город, но сейчас он прочно занял свое место в его сердце. В разное время он отдавал предпочтение то одному, то другому району. Сначала — старой пожарной части, потом — холмам, застроенным старыми аристократическими виллами. Многие из вилл были переделаны в маленькие галереи и офисы. А на южной стороне холмов теснились многоэтажки: здесь жили беженцы, ждущие предоставления убежища, и иммигранты. Недавно в этом районе наконец появилось собственное отделение полиции, и работало оно неплохо. Сейер любил и мост через реку с красивыми скульптурами, и большую рыночную площадь, гордость города, с брусчаткой, уложенной затейливым узором. Летом она превращалась в настоящий рог изобилия фруктов, овощей и цветов. Сейер увидел маленький поезд — он однажды ездил на нем с Маттеусом и с трудом втиснул свои длинные ноги в крохотный вагончик. Сейчас поезд был переполнен — потные мамаши и розовые мордашки с сосками и леденцами; вагончики подпрыгивали на брусчатке. Инспектор решил заехать домой. Надо взять Кольберга покататься, решил он. А то пес все время один. Он нашел поводок, прицепил его к ошейнику и побежал вниз по ступенькам. По голосу собеседника он понял, что Ларсгорд очень стар. Почему же номер записан на Лиланд? Инспектор размышлял об этом, проезжая мимо электростанции и кемпинга, поглядывая в зеркало на машины, ехавшие за ним, и пропуская тех, кто выказывал нетерпение, — все, кто ехал за Сейером, рано или поздно непременно начинали терять терпение, на что он реагировал совершенно спокойно. Он повернул налево у фабрики по производству хрустящих хлебцев, еще несколько минут ехал по полям и лугам и, наконец, добрался до группы из четырех отдельно стоящих домиков. С краешка примостилась небольшая ферма. Ларсгорд жил в доме желтого цвета, красивом, небольшом, с кирпично-красными ставнями; рядом с домом стоял небольшой сарай. Он припарковался и пошел к крыльцу, но не успел подняться по ступенькам — дверь распахнулась, и на пороге появился худой долговязый человек. На нем была вязаная кофта и тапки в цветочек, он стоял, прислонясь к дверному косяку. В руке его была палка. Сейер порылся в памяти — что-то в облике старика показалось ему знакомым, но он так и не вспомнил, что именно.

— Сразу нашли? — спросил старик.

— Конечно. У нас тут не Чикаго, да и карта есть.

Они обменялись рукопожатием. Сейер осторожно пожал тощую ладонь — а вдруг у старика ревматизм — и вошел вслед за хозяином в дом. Не сказать, чтобы в жилище Ларсгорда был идеальный порядок, но здесь было уютно, приятный полумрак. Воздух свежий, пол чистый — никакой древней пыли по углам.

— Значит, вы живете один? — спросил Сейер и сел в старое удобное кресло, образца пятидесятых годов.

— Совсем один. — Старик с большим трудом опустился на диван. — И это, доложу я вам, далеко не всегда легко. Знаете, такое ощущение, что ноги просто гниют. В них все время вода, представляете, какой кошмар? К тому же у меня и сердце не с той стороны, но все еще стучит. Тьфу-тьфу, — он постучал костяшками пальцев по столу.

— Да? У вас на самом деле сердце не с той стороны?

— На самом деле. Вижу, вы мне не верите. У вас такое же выражение лица, какое бывает у всех, когда я об этом рассказываю. Дело в том, что в молодости мне удалили левое легкое. У меня был туберкулез, я провел два года в Вардосене.[347] Там было неплохо, но дело не в этом; когда они вытащили легкое, в грудной клетке образовалось так много пустого места, что вся эта фигня постепенно стала смещаться вправо. Но тикает, так что скриплю пока. У меня есть помощница по хозяйству, приходит раз в неделю. Убирается в доме, стирает грязное белье, выбрасывает мусор, моет холодильник и за цветами ухаживает. Она каждый раз приносит с собой три-четыре бутылки красного вина. Этого, конечно, ей делать нельзя. Я имею в виду, покупать мне красное вино, я в таком случае должен сам с ней в магазин ехать. Она просит, чтобы я молчал об этом. Но вы ведь никому не проболтаетесь, правда?

— Конечно, я никому не скажу, — улыбнулся Сейер. — Я и сам всегда перед сном выпиваю стаканчик виски, много лет так делаю. И несдобровать той домработнице, которая откажется ходить для меня в винный магазин, когда придет время. Разве они не для этого существуют? — спросил он с невинным видом.

— Один стаканчик виски?

— Один, правда, довольно вместительный.

— Ага. Знаете, в стакан входит четыре стопочки. Я подсчитал. «Ballantine's»?

— «Famous Grouse». Там еще куропатка на этикетке.

— Никогда не слышал. Но что вас ко мне привело? Неужели у моей жены были какие-то страшные тайны?

— Наверняка нет. Но я должен вам кое-что показать.

Сейер сунул руку во внутренний карман и вытащил бумажку с телефоном.

— Вам случайно не знаком этот почерк?

Ларсгорд поднес листок поближе к глазам, в его дрожащих пальцах он ходил ходуном.

— Не-ет, — неуверенно произнес он. — А что, должен быть знаком?

— Не знаю. Возможно. Я многого не знаю. Я расследую убийство тридцативосьмилетнего мужчины, его труп нашли в реке. И он не упал в реку во время рыбалки, вот в чем дело. В тот вечер, когда он исчез, — с тех пор прошло уже шесть месяцев — он сказал жене, что поедет показать кому-то свою машину. То есть тому, кто проявил к ней интерес. Мужчина записал имя и номер телефона этого человека на клочке бумаги, который попал ко мне совершенно случайно. Вот на этом. С фамилией «Лиланд» и вашим номером телефона, Ларсгорд. Вы можете это как-то объяснить?

Старик покачал головой. Он даже наморщил лоб, пытаясь вспомнить.

— Я вообще не буду этого объяснять, — ответил он, наконец, и голос его зазвучал довольно резко, — потому что ни черта не понимаю.

Где-то на самом дне памяти у него сохранились воспоминания о том телефонном звонке. Кто-то ошибся номером. Звонивший говорил что-то о машине. Когда же это было? Может, полгода назад. Возможно, стоит рассказать об этом? Нет, ни к чему это.

— У вас, наверное, остались родственники со стороны жены с той же фамилией?

— Нет. У жены не было ни братьев, ни сестер. Так что этой фамилии просто-напросто больше нет.

— Но кто-то же ею воспользовался!

— Знаете, фамилия Лиланд довольно распространенная.

— Нет. В городе только пять Лиландов. Но у них другие телефоны.

Старик вытащил сигарету из пачки, лежащей на столе, и Сейер дал ему прикурить.

— Мне просто нечего больше сказать. Тут наверняка какая-то ошибка. Мертвые не покупают подержанные машины. И потом, она даже водить не умела. Моя жена, я имею в виду. Хотя он, судя по всему, тоже свою тачку не продал. Если вы нашли его мертвым.

Сейер молчал. Он смотрел в лицо старика, пока тот говорил, а потом его взгляд стал скользить по стенам. И вдруг он буквально вцепился в подлокотник кресла, ему даже показалось, что волосы у него на затылке встали дыбом. Над головой старика висела небольшая картина. Черно-белая, только немного серого, настоящая абстрактная картина, и манера художника показалась ему на удивление знакомой. Он на секунду закрыл глаза, но тут же открыл их.

— Какая странная картина висит у вас над диваном, — тихо произнес он.

— А вы разбираетесь в искусстве? — быстро спросил старик. — Как вы думаете, есть в этом что-то или нет? Я давно говорю, что ей надо писать красками, тогда она, возможно, сможет что-то продать. Она пытается за счет этого жить. Моя дочь. Я-то не особо понимаю в искусстве, так что не могу сказать, есть в этом что-то или нет, но она занимается этим уже много лет и что-то пока не слишком разбогатела.

— Эва Мария, — произнес Сейер.

— Эва, да. Что? Вы знакомы с моей Эвой? Неужели?

Он заворочался, как будто что-то его вдруг взволновало.

— Да, я ее знаю. Совершенно случайно познакомились. Она пишет хорошие картины, — сказал Сейер. — Люди просто еще не поняли. Подождите немного — и увидите, ее дела пойдут в гору. — Он растерянно погладил подбородок. — Так значит, вы — отец Эвы Марии?

— А что?

— Скажите, а у нее не двойная фамилия — например, Эва Мария Лиланд-Магнус?

— Нет, она просто Магнус. И уж у нее-то точно нет денег на новую машину. Она сейчас в разводе, живет одна с маленькой дочкой, Эммой. Это моя единственная внучка.

Сейер встал и, не обращая внимания на удивленный взгляд старика, близко-близко подошел к картине. Он не мог оторвать взгляда от подписи. «Э. М. МАГНУС». Буквы были заостренные и наклоненные, они немного напоминали древние руны. И инспектор опустил глаза на бумажку с телефоном. «Лиланд». Точно такие же буквы. Не надо быть экспертом-почерковедом, чтобы это увидеть. Он вздохнул.

— У вас есть все основания гордиться дочерью. Но я приехал только из-за этой бумажки. Значит, почерк вам не знаком? — вновь спросил он.

Старик не ответил. Он крепко сжал губы, словно испугавшись чего-то.

Сейер сунул бумажку в карман.

— Ну, не буду вас больше утомлять. Понимаю, что пришел зря.

— Утомлять? Да что вы! Думаете, ко мне сюда часто приходят гости?

— Может, я еще загляну как-нибудь, — сказал Сейер как можно более небрежно. Он медленно пошел к входной двери, чтобы старик мог за ним успеть. Остановился на пороге и окинул взглядом окрестные поля. Он и не думал, что ему когда-нибудь попадется это имя — Эва Магнус. Оно всплывает снова и снова. Просто удивительно.

— Вас зовут Сейер, — вдруг сказал старик. — Это ведь датская фамилия, правда? А вы случайно не в Хаукервика выросли?

— Да, — подтвердил Конрад. Старик опять удивил его.

— Мне кажется, я вас помню. Такой маленький, худенький парнишка, вы еще чесались все время.

— Я по-прежнему чешусь. А вы где жили?

— В зеленом вороньем гнезде, на задворках спортивной площадки. Эва любила тот дом. А вы с тех пор подросли.

Сейер медленно кивнул.

— Это точно.

— О, а здесь у вас что? — Старик кивнул на заднее сиденье.

— Это мой пес.

— Господи, какой здоровый!

— Да, крупный.

— А как его зовут?

— Кольберг.

— Что? Ну что ж, тоже имя. У вас, наверное, были свои причины так его назвать. Жаль, что вы не взяли его с собой в дом.

— Я, как правило, не беру его с собой. Это ведь не всем нравится.

— Мне-то как раз нравится. У меня и самого когда-то была собака. Доберман. Много лет назад. Только это была девочка. Я называл ее Дива. Хотя на самом деле ее звали Фара Дива из Киркебаккена. Хуже не бывает.

— Бывает.

Он сел в «Пежо» и завел мотор. Эва, у тебя, похоже, земля начинает гореть под ногами, подумал он, потому что через пару минут тебе позвонит твой старик-отец и тебе придется кое о чем призадуматься. Черт, почему так получается, что всегда находится кто-то, кто может ей позвонить и предупредить?!

— Только не надо ехать по полю слишком быстро, — строго предупредил его Ларсгорд. — Там все время какие-то зверушки попадаются.

— Я всегда езжу медленно. Машина старая.

— Ну, не старше меня.

Удаляясь от дома, Сейер видел, как Ларсгорд машет ему вслед.

Эва так и осталась стоять с трубкой в руке.

Он нашел бумажку. Прошло шесть месяцев, но он все равно ее нашел.

В полиции есть эксперты по почерку, им не составит труда выяснить, кто ее написал, но сначала им нужно получить образец почерка, а потом они начнут сравнивать каждую линию, каждую черточку, все связки, точки и палочки, все, что отличает обладателя почерка, все черты его характера, вплоть до склонности к неврозам. Может, они даже смогут определить пол и возраст, их же специально учили это делать, это целая наука.

Сейеру не потребуется много времени, чтобы добраться от отца сюда. Эва швырнула трубку и на секунду прислонилась к стене. Потом она — словно во сне — прошла через всю комнату и вышла в коридор. Там она сорвала с крючка куртку, положила ее на обеденный стол вместе с сумкой и пачкой сигарет. Потом забежала в ванную за туалетными принадлежностями, бросила в большую сумку зубную щетку и пасту, туда же швырнула щетку для волос и пузырек с паральгином. Потом побежала в спальню и, изредка взглядывая на часы, вытащила из шкафа кое-какое белье, трусики, майки и носки. Затем зашла на кухню, открыла морозилку, взяла упаковку бекона, тоже бросила в сумку, снова побежала в гостиную и выключила свет, проверила, хорошо ли закрыты окна. На все это ушло лишь несколько минут. Она остановилась посреди комнаты и в последний раз огляделась. Эва не знала, куда поедет, знала только, что ей надо бежать. Эмма может остаться у Юстейна. Ей хорошо у отца, может быть, ей вообще следовало бы жить там. Она впервые призналась себе в этом и на мгновение оцепенела. Но сейчас ей было не до этого; она вышла в коридор, закинула сумку на плечо и открыла дверь. На крыльце стоял мужчина и смотрел на нее. Она видела его впервые.

Сейер выехал из туннеля; на лбу его пролегла глубокая морщина.

— Кольберг, — произнес он, — это и вправду странно. — Он надел солнечные очки. — Интересно, почему все нити ведут именно к этой даме? Чем же она на самом деле занимается?

Он окинул взглядом город, такой серый и грязный после зимы.

— Во всяком случае, этот дед не имеет к делу ни малейшего отношения. Ему не меньше восьмидесяти. Но Господи, что же общего между элегантной художницей и примитивным рабочим пивзавода? Денег у него, во всяком случае, не было. А ты есть не хочешь?

— Гав!

— И я тоже. Но мне сначала надо в Энгельстад. А вот потом мы сможем себе позволить пообедать — скажем, остановимся у «Севен элевен» по дороге домой. Свиная отбивная для меня и сухой корм для тебя.

Кольберг заскулил.

— Я пошутил. По две свиных отбивных и бочковое пиво каждому.

Пес, успокоившись, опять улегся на сиденье. Он ничего не понял, но ему понравилась интонация, с которой хозяин произнес последнюю фразу.

Эва во все глаза смотрела на незнакомца. За его спиной она увидела синий «Сааб»; машина тоже была ей незнакома.

— Простите, — вырвалось у нее. — Я думала, что вы — это не вы, а…

— Ах, вот как? А почему же ты так думала, Эва?

Она заморгала от удивления. И тут у нее возникло смутное подозрение. Оно пронеслось у нее в мозгу как молния, лицо застыло. Прошло шесть месяцев — и откуда-то всплыла бумажка, она понятия не имела, откуда. Прошло шесть месяцев — и у нее на пороге возник человек, появление которого она должна была предвидеть. Правда, она думала, что он сдался. Мужчина поднялся на две ступеньки и облокотился о притолоку. Она чувствовала его дыхание.

— Знаешь, что я нашел сегодня на чердаке? Когда рылся в Майиных вещах? Я нашел картину. Неплохая, кстати, картинка. А в углу — твое имя. Я об этом и не подумал. Она упомянула о тебе в тот вечер, когда звонила, сказала, что встретила тебя в городе. В тот вечер, ты знаешь, за день до того, как она умерла. «Старая подруга, мы дружили в детстве», — сказала она. Такие подруги вечно все друг другу рассказывают.

Голос его был непохож на голос человека; так могло бы говорить пресмыкающееся, голос был скользкий и ржавый.

— Нечего было повсюду разбрасывать свои картины с подписью и все такое. Я отбирал кое-какую мебелишку, чтобы продать, вот тут-то я ее и увидел. А я ведь тебя искал. Шесть месяцев искал. Это было непросто, ты ведь не единственная Эва в городе. Как же это, Эва, неужели бес попутал? Неужели искушение оказалось так велико? Она, значит, тебе про деньги рассказала, а ты ее и убила, да?

Эва, обессилев, прислонилась к стене.

— Я ее не убивала!

Он уставился на нее своими маленькими глазками.

— Да мне на это плевать! Это мои деньги!

Она отскочила в коридор и захлопнула дверь. К счастью, замок защелкнулся. Она кинулась в гостиную; он возился с замком — похоже, у него есть отмычка. Нельзя терять ни минуты. Она бегом спустилась в подвал, протиснулась мимо старого верстака и нашла щит с пробками. Свет погас. Там, наверху, он бил и крушил дверь. Эва ощупью добралась до двери, ведущей из подвала наружу. В голове ее стучало: эту дверь не открывали много лет, может быть, она заперта на ключ, может, на висячий замок снаружи. Она помнила, что дверь выходила в заросший сад, прямо за изгородью был соседский дом, а за ним — улица, она могла бы убежать. Сверху доносились все более яростные удары металла о дерево, — наверное, он взял топор. Она нашла щеколду, подергала ее, но щеколда не поддавалась, наверное, проржавела насквозь. Эва быстро стянула с ноги ботинок и ударила по щеколде каблуком, сначала снизу, потом сверху. Она била и била, а он там, наверху, уже ворвался в коридор, в гостиную; наконец, щеколда поддалась. Эва осторожно отодвинула ее, стараясь не шуметь; человек наверху остановился, он стоял очень тихо, прислушиваясь, и в любой момент мог заметить лестницу в подвал и понять, что она там, в темноте. Он мог предположить, что из подвала можно выбраться на улицу. А она не могла даже попробовать распахнуть дверь — в доме слышен был каждый звук. Она ждала; наконец заскрипел паркет, она снова натянула ботинок и налегла на дверь плечом, моля Бога, чтобы она не заскрипела, но она заскрипела, раздался жалобный, стонущий звук, усиленный акустикой подвала, но дверь не открылась. Оставалось еще подвальное окно, она надеялась, что оно открыто, она никогда не закрывала его, и она взлетела на четыре ступеньки и стала бить по нему локтем, и тут услышала на лестнице его шаги. Он наконец понял, что она решила бежать через подвал, и понесся вниз по лестнице, а Эва все била и била по окну, наконец, оно приоткрылось, щелочка была очень маленькой, но окно тут же захлопнулось, она успела заметить что снаружи кто-то просунул палку между стальных прутьев, наверное, Юстейн, он ведь такой аккуратист. Но если это деревянная палка, то она сломается, рано или поздно она должна сломаться; и она продолжала бить локтем; окно раскрывалось все шире, ей казалось, что рука ее сломается раньше, чем палка; вся рука онемела, практически ничего не чувствовала, но она продолжала бить, как вдруг увидела его ногу на первой ступеньке лестницы — он был обут в светлые мокасины. А потом она увидела в темноте его белые зубы. Он сделал несколько шагов и протянул руку, Эва стукнула по окну изо всех сил, и именно в этот момент палка треснула, и окно распахнулось с чудовищным стуком. Она не удержала равновесия и скатилась с лестницы, быстро вскочила на ноги, протиснулась в дырку, собираясь немедленно ринуться к изгороди, но он схватил ее за лодыжку, он держал ее крепко, дергал и тянул к себе. Она упала, пересчитав ступеньки подбородком. Цементный пол был ледяным. Руки она больше не чувствовала. Рот был полон крови. Он отпустил ее ногу.

Эва лежала на животе. Он стоял над ней, она чувствовала запах его лосьона после бритья — странный, чужой запах в затхлости подвала. Мысли ее разбегались, она думала: он не особо крупный, можно сказать, довольно субтильный, а подвальное окно уже открыто. У меня ноги длиннее, и если я буду действовать неожиданно, то, может быть, мне удастся его обмануть.

— Лежать! — прохрипел он.

Она попыталась составить план действий. Ей надо что-то придумать, не дать ему сосредоточиться, вывести его из равновесия. В сад ведут четыре ступеньки, если она будет перескакивать через две…

— Скажешь мне, где спрятала деньги, и тебе ничего не будет. А если не скажешь, твоим ногам будет очень горячо. Сначала ногам. А потом и другим местам.

Он чиркнул спичкой. Ее затошнило, она сглотнула слюну — попыталась подсчитать, сколько секунд ей понадобится, чтобы подняться на ноги и выскочить, перелезть через изгородь и пробежать по соседскому газону. Она мысленно проделала все это, надо было поджать руки и ноги, а потом выпрямиться, потом через две ступеньки, изгородь, потом по газону, потом по улице, а там машины, люди…

— Я не слышу, — хрипло произнес он.

— Разумеется, здесь их нет, — простонала она. — Как ты мог подумать?

Он негромко засмеялся:

— Мне все равно, где они. Говори, где.

Она хотела обмануть его, думала: надо сделать что-то, чего он не ожидает: может быть, издать душераздирающий вопль, надо же, как странно, крик застрял в горле и мешает дышать. Крик. Может быть, он на несколько секунд парализует его, и она успеет подняться.

Она подняла голову.

— Ну? — спросил он.

Она набрала полные легкие воздуха и приготовилась.

— Где деньги?

Спичка погасла. И тут она заорала. Стены подвала отразили ее крик, он пронесся по всему дому, пробежал по комнатам. Эва вскочила на ноги, набрала в легкие еще воздуха и снова заорала; он опешил, потерял бдительность, и она в два прыжка преодолела четыре ступеньки, пронеслась по саду и нырнула в живую изгородь, ветви царапали ее кожу, волосы застревали в кустах, она слышала треск рвущейся одежды и — что хуже всего — чувствовала его дыхание прямо у себя за спиной. Эва из последних сил сделала рывок, обогнула соседский дом и выскочила за ворота, пронеслась вниз по улице, где не было ни души, вихрем пробежала через другие ворота. Она неслась как молния на своих длинных ногах, боль и страх придали ей силы, она слышала его топот, она миновала еще один дом, обнаружила еще одну изгородь, она могла бы перелезть через нее и пробежать по владениям других соседей, но вместо этого остановилась за углом дома. Она увидела его, он решил, что она перебралась через изгородь, а она вместо этого снова выскочила на дорогу, спрыгнула в канаву и побежала по ней, чтобы ботинки не стучали по асфальту. Она уже видела шоссе внизу, видела первые огни автомобилей, она побежала быстрее, уже не оглядываясь, она хватала ртом воздух, а легкие ее, казалось, готовы были разорваться. Наконец она увидела какую-то машину, машина ехала очень медленно, она выскочила на дорогу и услышала визг тормозов. Она, как мешок, рухнула на капот. Через стекло на нее с ужасом смотрел Сейер. Прошло несколько секунд, прежде чем она его узнала. Потом резко повернулась, ринулась на противоположную сторону улицы, вбежала на дорожку, ведущую к дому. Она слышала, как машина развернулась, остановилась, открылась дверца. Она слышала его шаги по тротуару. Силы Эвы были на исходе, но она бежала и бежала, длинная юбка била ее по ногам. Сейер протиснулся во двор, теперь он бежал по гравию, она хорошо это слышала, хотя в ушах у нее стучало, а потом она услышала другой знакомый звук, и горло свело судорогой. Собака. Кольберг тоже хотел поиграть. Он пришел в восторг, когда увидел хозяина, бросившегося бежать. Большому псу понадобилось всего несколько секунд, чтобы его догнать, он вилял хвостом, прыгал, хватал хозяина зубами за куртку. А потом увидел женщину, которая бежала впереди, услышал, как юбка бьет ее по ногам в полутемном саду; пес моментально забыл про Сейера и рванулся за женщиной. Эва обернулась и увидела здоровенную собаку, из ее огромной красной пасти шел пар, язык, как маятник, ходил из стороны в сторону, собака неслась по саду. Она уже не думала о Сейере, она убегала от собаки, от желтых зубов и огромных лап, делавших огромные прыжки по мокрой траве. Расстояние между женщиной и собакой стремительно сокращалось. Между старыми яблонями стоял кукольный домик. Она рванулась к нему из последних сил, распахнула дверь и тут же захлопнула ее за собой. Здесь, внутри, она была в безопасности. Во всяком случае, собака ее не догонит.

Сейер слегка расслабился и медленно пошел к маленькому домику. Он потрепал по загривку приунывшего Кольберга. Пес опять оживился, он прыгал вокруг хозяина, бежал к домику, путаясь в ногах. Сейер осторожно открыл дверь. Эва сидела на полу, подтянув колени к подбородку, рядом с накрытым столом. Малюсенький кофейник и две фарфоровые чашечки стояли на белой скатерти. Рядом с ней на полу валялась позабытая кукла.

— Эва Магнус, — произнес он негромко. — Извольте проследовать за мной в отделение.

Эва очнулась. Она вернулась в действительность.

Она взглянула на Сейера, удивляясь, что он по-прежнему сидит здесь. Он мог бы попросить ее перейти к делу, но не сделал этого. Сам он мог немного расслабиться, а вот ей было гораздо хуже. На ней по-прежнему был плащ, она сунула руку в карман и что-то искала.

— Сигарету? — спросил он и достал пачку, которую держал в столе специально для таких случаев.

Он молча дал ей прикурить, видя, что она пытается собраться, решает, с чего лучше начать. Кровь вокруг ее рта запеклась, нижняя губа распухла. Она не могла вернуться в дом. Поэтому она, наконец, начала говорить о том дне, когда Эмма уехала к отцу, а она сама отправилась на автобусе в центр. Стояла на Недре Стургате спиной к «Глассмагасинет»[348] и мерзла; в кошельке у нее было тридцать девять крон, а в руке — пакет. Другой рукой она придерживала под подбородком ворот плаща; был последний день сентября, очень холодный.

Было одиннадцать утра, и ей следовало бы быть сейчас дома и работать, но из дома она сбежала. Сначала она позвонила в энергонадзор и на телефонную станцию и попросила их подождать — всего пару дней, потом она непременно оплатит счета. Электричество ей оставили, потому что у нее был несовершеннолетний ребенок, а вот телефон грозились отключить в течение дня. А если дом сгорит, то им придется жить на пепелище, потому что страховку она тоже не заплатила. Каждую неделю она находила в почтовом ящике новые предупреждения о том, что страховка будет взыскана в судебном порядке. Стипендия из Национального совета по делам художников запаздывала. Холодильник был пуст. Тридцать девять крон — это все, что у нее было. В студии стояли штабеля картин, труды нескольких лет, но покупать их никто не спешил. Она взглянула налево; рыночную площадь украшала светящаяся реклама «Спаребанкена».[349] Несколько месяцев назад его ограбили. Мужчине в спортивном костюме понадобилось меньше двух минут, чтобы удрать с четырьмястами тысячами крон. То есть, примерно сто секунд, подумала она. И никаких следов. Она покачала головой и взглянула на магазин, где продавались краски, потом заглянула в пакет, где лежал спрей с фиксатором. Он стоил сто две кроны, но баллончик оказался с дефектом: из него либо совсем ничего не выдавливалось, либо — еще хуже — содержимое извергалось потоком прямо на картины и все портило. Например, эскиз к портрету отца, который ей так нравился. У нее не было денег, чтобы купить новый, поэтому следовало обменять этот. А на оставшиеся кроны она должна была купить молоко, хлеб и кофе, ни на что другое денег не было. Проблема была в том, что Эмма ужасно много ела, буханки хлеба хватало ненадолго. Она звонила в Национальный совет, и там сказали, что «стипендия будет выслана в ближайшее время», так что все могло растянуться еще на неделю. Эва понятия не имела, на что будет жить завтра. Это ее не обескураживало, никакой паники она не ощущала, она привыкла довольствоваться малым, они с дочерью жили так уже несколько лет. С тех пор как они с Эммой остались одни, с тех пор, как ушел муж, который зарабатывал деньги. Как-нибудь выкрутимся, всегда выкручивались. Но она смертельно устала от этого вечного беспокойства. Иногда все перед глазами начинало дрожать и слабо колебаться, как в начале землетрясения. Единственным, что поддерживало ее, был стимул, затмевающий все остальное: утолить голод Эммы. Пока у нее была Эмма, у нее был якорь в жизни. Сегодня Эмма была у своего отца, и Эва искала, чем бы ей заняться. Единственным, за что можно было ухватиться, оставался пакет.

Годы безденежья сделали ее изобретательной. Она могла бы потребовать деньги, а не менять спрей на новый. Тогда у нее будет сто две кроны на еду. Правда, получится не совсем удобно: она же художник, ей нужен фиксатор, и владелец магазина об этом знает. Может, стоит ворваться в магазин, устроить там настоящий скандал, изобразить капризную покупательницу, пригрозить им Советом по защите прав потребителей, ругаться и выпендриваться, и он отдаст ей деньги. Он симпатичный человек, этот хозяин магазина. Такой же, каким был папаша Тангу, который вырезал розовую креветку из холста Ван Гога в уплату за краски. Только Ван Гог купил тогда тюбик краски, на еду ему было плевать. Эве, по правде говоря, тоже, но у нее был ребенок с неуемным аппетитом, а у голландца детей не было. Она перешла улицу, всячески себя подбадривая, и вошла в магазин. Там было теплее, чем на улице, приятная комнатная температура, и пахло так же, как в студии у нее дома. За прилавком парфюмерного отдела стояла девушка, она листала каталог красок для волос. Самого владельца магазина нигде видно не было.

— Я пришла вернуть вам это, — решительно заявила Эва. — Механизм распылителя не действует. Верните мне деньги.

Девица скорчила кислую мину и взяла пакет.

— Вы не могли это здесь купить, — сказала она недовольно. — Мы вообще не продаем такой спрей для волос.

Эва широко распахнула глаза.

— Это не спрей для волос, — сказала она с отчаянием в голосе.

Девица покраснела, взяла баллончик и сделала попытку выпустить струю над головой Эвы. Ни капли.

— Я вам дам другой, — сказала она.

— Деньги, — упрямо повторила Эва. — Я знаю вашего шефа, он всегда отдает мне деньги.

— Почему это? — спросила девица.

— Потому что я об этом прошу. Это входит в понятие хорошего обслуживания, — заявила Эва.

Девица вздохнула; она работала здесь совсем недолго, к тому же была на двадцать лет моложе Эвы. Она открыла кассу и выудила сотенную бумажку и две монетки по кроне.

— Распишитесь здесь.

Эва расписалась, взяла деньги и вышла на улицу. Она постаралась расслабиться. Теперь она сможет продержаться еще несколько дней. У нее есть сто сорок одна крона, так что она даже может позволить себе чашечку кофе в кафе в «Глассмагасинет». Если только там не придется заказывать еще что-нибудь из еды. Она перешла на другую сторону улицы, вошла в двойные стеклянные двери, распахнувшиеся перед ней, словно приглашая. Быстро забежала в отдел, где продавались книги и канцтовары, направилась к эскалатору и вдруг заметила женщину, стоявшую у одного из стеллажей спиной к ней. Полная, темноволосая, с короткой стрижкой женщина листала какую-то книгу. И тут она немного повернулась, оказавшись к Эве вполоборота. Прошло много лет, но Эва узнала ее. Эва остановилась, как вкопанная, она не верила собственным глазам. Вдруг она перенеслась мыслями на много лет назад, в те дни, когда ей было пятнадцать лет. Все их имущество было упаковано в коробки и погружено в грузовик. Она стояла и смотрела на него, никак не могла понять, как это все поместилось в небольшую машину, ведь и в доме, и в гараже, и в подвале было полно вещей. Они переезжали. Возникло странное ощущение, что они вообще нигде не живут. Состояние было не из приятных. Переезжать Эва не хотела. Отец ходил вокруг, у него был какой-то бегающий взгляд, он словно боялся, что они что-то забыли. Он наконец-то нашел работу. Но смотреть в глаза Эве он не мог.

Тут послышались шаги по гравию, и из-за угла показалась знакомая фигурка.

— Я пришла попрощаться, — сказала Майя.

Эва кивнула.

— Но мы же можем переписываться! У меня еще никогда не было никого, кому я могла бы писать письма. А ты приедешь на летние каникулы?

— Не знаю, — пробормотала Эва.

У нее никогда не будет новой подруги, в этом она была уверена. Они выросли вместе, делились друг с другом всем. Будущее представлялось ей унылым серым пейзажем, хотелось плакать. Девочки быстро, немного смущенно обнялись на прощание, и Майя исчезла. Это было почти двадцать пять лет тому назад, с тех пор они не виделись. До сегодняшнего дня.

— Майя? — позвала она неуверенно и замерла. Женщина обернулась, не понимая, кто ее окликнул, и увидела Эву. Глаза ее удивленно распахнулись, а потом она быстро пошла, почти побежала к ней.

— Господи, глазам своим не верю! Эва Мария! Ничего себе, ты и вымахала!

— А ты, наоборот, стала меньше, чем я помню.

Они замолчали, внезапно смутившись, разглядывая друг друга, пытаясь рассмотреть все морщинки; они увидели, как обе постарели, а потом стали искать прежние, неизменные черты. Майя сказала:

— Пойдем посидим в кафе. Должны же мы поболтать, Эва. Значит, ты по-прежнему живешь здесь?

Она обняла Эву за талию и потащила за собой, все еще удивленная, но решительная, какой Эва ее и помнила, быстрая, разговорчивая и решительная, неизменно жизнерадостная, — другими словами, полная противоположность ей самой. Они отлично дополняли друг друга. Господи, как же им не хватало друг друга!

— Так никуда и не перебралась, — ответила Эва. — Это какое-то несчастливое место, не надо было мне сюда переезжать.

— Ты точно такая же, как была, — ухмыльнулась Майя. — Унылая. Пошли, сядем у окошка.

Они быстро двинулись к окну, чтобы никто не смог их опередить, и плюхнулись на стулья. Майя тут же вскочила.

— Сиди здесь и держи места, а я пойду что-нибудь возьму. Ты что будешь?

— Только кофе.

— Тебе нужен большой кусок пирога, — запротестовала Майя. — Ты еще худее, чем раньше.

— У меня нет денег.

Это вырвалось у нее автоматически, прежде чем она успела подумать.

— Что? Неважно, у меня есть.

И она убежала.

У стойки Майя принялась со знанием дела накладывать на тарелку пирожные. Эве было немного стыдно, ведь она сказала Майе, что у нее нет денег даже на пирожное, но она не привыкла лгать подруге. Правда вырвалась как бы сама собой. Ей на самом деле с трудом верилось, что это Майя, что она действительно стоит там и наливает кофе. Как будто не было этих двадцати пяти лет — она смотрела на Майю издали, та по-прежнему выглядела как молоденькая девушка. Хорошо полным, кожа у них гладкая и молодая, подумала Эва не без зависти и стащила с себя плащ. Сама она не особо думала о еде. Она ела только тогда, когда начинала физически ощущать голод, когда от этого становилось неприятно и было труднее сосредоточиться. А в основном питалась кофе, сигаретами и красным вином.

Вернулась Майя. Она поставила поднос на стол и пододвинула блюдце к Эве. Венгерская ватрушка и пирожное «Наполеон».

— Мне это никогда не съесть, — жалобно протянула Эва.

— Надо себя заставлять, — заявила Майя решительно. — Это дело тренировки. Чем больше ешь, тем больше у тебя растягивается желудок и тем больше ему надо еды, чтобы заполниться. Всех дел-то на несколько дней. Сама знаешь, тебе уже не двадцать лет; когда женщине ближе к сорока, надо, чтобы на костях было побольше мяса. Господи, нам скоро сорок!

Она воткнула вилку в «Наполеон», крем потек во все стороны. Эва смотрела на нее, чувствуя, что Майя, как всегда, начинает командовать, а она может расслабиться и делать только то, что ей говорят. Так было, когда они были девчонками. Но в то же время она обратила внимание и на пальцы подруги, унизанные золотыми кольцами, и на браслеты, звеневшие на запястьях. Видно было, что Майя — женщина обеспеченная.

— Я здесь полтора года живу, — сказала Майя. — Ужасно глупо, что мы не встретились раньше!

— Да я в городе почти не бываю. Мне здесь и делать особо нечего. Я живу в Энгельстаде.

— Ты замужем? — осторожно поинтересовалась Майя.

— Была. У меня маленькая дочка, Эмма. На самом деле не такая уж маленькая. Она сейчас у своего отца.

— Значит, одна с ребенком.

Эва почувствовала, что внутренне съеживается. Майя сказала это так, что все стало выглядеть исключительно жалким. А то, что ей нелегко живется, и так было видно с первого взгляда. Одежду себе она покупала в магазинах «секонд-хэнд», а Майя, наоборот, выглядела шикарно. Кожаная куртка и кожаные сапоги, «Левис». Такая одежда стоит целое состояние.

— А у тебя есть дети? — спросила Эва, подставляя ладонь под ватрушку, с которой сыпалась сахарная пудра.

— Нет. А зачем они мне?

— Ну, они бы заботились о тебе, когда ты состаришься, — объяснила Эва просто. — И стали бы твоим утешением и радостью на закате жизни.

— Эва Мария, ты ничуть не изменилась. Значит, в старости? Да брось, неужели ты думаешь, что люди заводят детей именно поэтому?

Эва невольно рассмеялась. Она снова чувствовала себя девчонкой, она как бы вернулась в детство, когда они были вместе каждый божий день, каждую свободную минуту, за исключением летних каникул, когда ее отправляли на каникулы к дяде в деревню. Ох, эти каникулы были просто невыносимыми, такими скучными, ведь рядом не было Майи.

— Ты еще пожалеешь об этом. Подожди.

— Никогда ни о чем не жалею.

— Да. И правда, я помню. А я вечно жалею обо всем.

— Эва Мария, с этим давно пора завязывать. Вредно для здоровья.

— Но я не жалею о том, что у меня есть Эмма.

— Ну, это понятно, кто же жалеет, что у него есть дети. А почему ты развелась?

— Он нашел себе другую женщину и переехал к ней.

Майя покачала головой.

— И насколько я тебя знаю, ты помогала ему укладывать вещи, когда он уходил?

— Ну, почти. Он такой непрактичный. Кроме того, это лучше, чем сидеть сложа руки и смотреть, как из дома выносят мебель.

— А я бы на твоем месте ушла к подруге и распила с ней бутылочку.

— У меня нет подруг.

Они доедали пирожные молча. Только иногда то одна, то другая качала головой, как бы не в силах поверить, что судьба снова свела их вместе. Им надо было так много друг другу рассказать, но они не знали, с чего начать. Эва снова вспомнила, как она сидела на каменных ступеньках и смотрела на зеленый грузовик.

— Ты не ответила ни на одно мое письмо, — неожиданно сказала Майя слегка обиженно.

— Да. Папа все время говорил мне, что я должна написать, но я не хотела. Я была так сердита из-за того, что мы переехали, мне было так горько. Наверное, я хотела ему отомстить.

— Но я-то была ни при чем.

— Да уж, такая я балда. По-прежнему куришь?

Она полезла в сумку за сигаретами.

— Как паровоз. Но не это дерьмо.

Майя нашла в кармане куртки пачку «Ред микс» и начала сворачивать самокрутку.

— А чем ты занимаешься?

Эва покраснела. Вопрос был вполне невинный, но она ненавидела его. Ей вдруг захотелось солгать, но обмануть Майю было непросто. Эве это никогда не удавалось.

— Я сама себя часто об этом спрашиваю. По правде говоря, ничем особенным. Пишу картины.

Брови Майи удивленно поползли вверх.

— То есть ты художница?

— Ну, наверное, хотя мало кто так считает. Я хочу сказать, что мне нечасто удается продать мои картины, но я считаю, что это преходящее явление. Я бы не продолжала этим заниматься, если бы не была в этом уверена.

— То есть ты вообще нигде не работаешь?

— Не работаю? — Эва даже рот разинула от удивления. — А ты что, думаешь, картины сами собой появляются? Разумеется, я работаю! И не по восемь часов, скажу я тебе. От такой работы никогда нельзя освободиться, ложишься спать и продолжаешь думать о работе. Покоя — никакого. Все время хочется что-то переделать, изменить.

Майя кривовато улыбнулась.

— Прости, я неудачно выразилась. Я имела в виду другое, думала, может, ты еще где-то работаешь, я имею в виду, получаешь зарплату.

— Тогда у меня не будет времени писать картины, — сказала Эва угрюмо.

— Понятно. Наверное, много времени надо, чтобы написать картину.

— Примерно полгода.

— Что? А ты что — пишешь такие большие картины?

Эва вздохнула и щелкнула зажигалкой. У Майи был кроваво-красный маникюр, руки ухоженные; а на ее собственные руки смотреть не хотелось.

— Никто не понимает, как это трудно, — сказала она с отчаянием в голосе. — Всем кажется, что это просто блажь.

— Я в живописи совсем не разбираюсь, — призналась Майя. — Меня просто немного удивляет, что кто-то сам выбирает себе такую жизнь, если все это так непросто.

— Я ее не выбирала.

— А кто выбирал?

— То есть, я хотела сказать… Человек становится художником, просто-напросто потому что вынужден это сделать. Потому что никакого выбора нет.

— Это мне тоже непонятно. Выбор есть всегда.

Эва решила не входить в объяснения. Она съела оба пирожных, чтобы доставить удовольствие Майе, и чувствовала, что ее немного подташнивает.

— Лучше расскажи мне, чем ты сама занимаешься. Ты явно зарабатываешь больше, чем я.

Майя закурила свою самокрутку.

— Наверняка. Я тоже работаю на себя. Так называемый «свободный предприниматель». У меня небольшая фирма, только один служащий. Работаю очень много, хочу накопить денег. Но к новому году собираюсь с этим кончать. Переберусь на север Франции, открою небольшую гостиницу. Может быть, где-нибудь в Нормандии. Давняя мечта.

— Господи, правда?! — Эва курила, ожидая продолжения.

— Работа тяжелая, требует самодисциплины, но дело того стоит. Я ее рассматриваю просто как путь к достижению цели и не отступлюсь, пока не получу то, что хочу.

— Да уж, это я прекрасно понимаю!

— Ох, если бы ты была сделана из другого теста, Эва, я бы предложила тебе со мной сотрудничать. — Она легла грудью на стол. — Без всяких капиталовложений с твоей стороны. С полным обучением. Ты бы за рекордно короткое время могла целое состояние заработать. Вот чем тебе следовало бы заняться. И откладывала бы деньги на собственную маленькую галерею. Ты вполне могла бы на нее накопить — ну, сейчас прикину — за пару лет. Если хочешь знать, все остальные пути к цели — мура. Надо всегда искать самый короткий.

— Но чем же ты занимаешься, в конце-то концов?

Она удивленно смотрела на подругу. Майя скомкала салфетку, пока произносила свою тираду, и теперь смотрела прямо Эве в глаза.

— Давай назовем это «работа с клиентами». Мне звонят, записываются, а я их принимаю. Знаешь, потребности у людей бывают самые разные, а эта ниша на рынке всегда существует. Я бы сказала потребность в любви глубока, как Марианская впадина. Проще говоря, я — «жрица любви», так это целомудренно называют. Или, как говорили в старые добрые времена, — шлюха.

Эва покраснела.

Должно быть, она ослышалась. Или же Майя просто хочет ее подразнить, она всегда любила ее дразнить.

— Что ты сказала?

Майя улыбнулась уголками губ и стряхнула пепел.

Эва ничего не могла с собой поделать. Она все смотрела и смотрела, но уже совершенно по-другому, на золотые украшения, на дорогую одежду, на часы, на кошелек, лежащий рядом с кофейной чашкой, который, казалось, вот-вот лопнет от купюр, а потом перевела взгляд на лицо подруги, как будто увидела его впервые.

— Тебя всегда было легко шокировать, — сухо произнесла Майя.

— Да уж, честно говоря… Прости меня, но к такой информации я была не готова.

Она действительно чувствовала себя крайне неловко.

— Но ты же не ловишь клиентов на улице, то есть, я хочу сказать, ты выглядишь не так…

— Нет, Эва Мария, не ловлю. И не колюсь. Я много работаю, как все люди. Правда, не плачу налоги.

— А тебя… А многие об этом знают?

— Только мои клиенты, а их немало. Но большинство из них — постоянные. И это на самом деле неплохо, земля, как известно, слухами полнится, предприятие процветает. Не могу сказать, что я лопаюсь от гордости, но и стыдиться мне нечего.

Она ненадолго замолчала.

— Ну что, Эва, — сказала она и затянулась, — ты считаешь, мне должно быть стыдно?

Эва отрицательно помотала головой. Но у нее все внутри просто переворачивалось, когда она думала о Майе и ее так называемой работе, представляла себе, чем она занимается, и воображала себя на ее месте.

— Нет, господи, откуда я знаю! Просто это так неожиданно. Я не могу понять, что тебя заставило…

— Ничто не заставляло. Я сама это выбрала.

— Но как ты могла выбрать такое?

— Это было самое простое. Куча денег за кратчайший срок. И никаких налогов.

— Да, но… Подумай о своем здоровье! Я хочу сказать, ты же сама себя не уважаешь. Отдаешься кому угодно!

— Я никому не отдаюсь, я продаюсь. Кроме того, всем приходится проводить границу между работой и личной жизнью, а у меня с этим никаких проблем!

Она улыбнулась, и Эва увидела, что ямочки на ее щеках с годами стал глубже.

— Да, но что скажет, например, муж, если ты выйдешь замуж, а он узнает?

— Ему либо придется это принять, либо пусть катится ко всем чертям, — коротко ответила Майя.

— Но разве тебе не тяжело с этим жить, год за годом? Ведь тебе же приходится это скрывать?

— А что, у тебя в жизни никаких тайн нет? У всех есть тайны. А ты, кстати, в своем репертуаре, — добавила она. — Обожаешь все усложнять, задаешь слишком много вопросов. Я хочу, чтобы у меня был маленький пансион, хорошо бы на побережье, еще лучше — в Нормандии. Мне хочется, чтобы это был старый дом, который я приведу в порядок сама. Мне нужна пара миллионов, к новому году они у меня будут, и тогда я уеду отсюда.

— Пара миллионов?

Эва не могла найти слов.

— И потом, я очень многому научилась.

— Чему такое может научить?

— Да так, всему понемножку. Гораздо большему, чем можешь научиться ты, когда рисуешь. Мне кажется, это своего рода эгоизм — быть художником. Ты тратишь время только на постижение самой себя. Вместо того чтобы изучать других людей вокруг себя.

— Ты сейчас говоришь прямо как мой папа.

— А как он?

— Да не очень. Он теперь вдовец.

— Да? Я не знала. А что случилось с твоей мамой?

— Давай я тебе как-нибудь в другой раз про это расскажу.

Они помолчали; каждая думала о своем.

— Ну, в профессиональном плане мы с тобой обе — аутсайдеры, — сказала вдруг Майя. — Но я хотя бы деньги зарабатываю. Не будем лицемерить, все мы в конечном счете работаем для денег, правда? Если бы у меня не было денег, чтобы купить себе кусочек торта в кафе, я бы не пережила. Я хочу спросить, а как у тебя с самоуважением?

Эва улыбнулась: подруга отплатила ей той же монетой.

— Плохо, — призналась она. Она больше не могла притворяться. — В кошельке у меня осталось сто сорок крон, а в ящике дома лежат неоплаченные счета на десять тысяч крон. Сегодня мне отключили телефон, и я не заплатила за страховку дома. Но я жду, деньги должны вот-вот прислать. Я получаю стипендию, — сказала она гордо, — от Национального совета по делам художников.

— То есть ты живешь на пособие?

— Нет. Господи, конечно же, нет! — Эва почувствовала, что закипает. — Я получаю эти деньги, потому что моя работа заслуживает внимания; я подаю надежды; благодаря этим деньгам я могу работать дальше и развиваться, чтобы в конце концов встать на ноги как художник!

Она выпалила это, и ей стало легче.

— Прости, — сказала Майя примирительно. — Я не очень разбираюсь в этих делах. То есть, получать стипендию — это хорошо?

— Ну, конечно! Все об этом мечтают!

— Да, а вот мне государство не помогает.

— А ты бы попробовала, попросила, — хмыкнула Эва.

— Пойду еще кофе возьму.

Эва выудила из пачки еще одну сигарету и проводила взглядом пухленькую фигурку. У нее никак не укладывалось в голове, что Майя стала проституткой. Та Майя, которую, как казалось, она так хорошо знала. Но заработать пару миллионов — не кот начихал — неужели это действительно правда? Неужели это так легко? Она задумалась: на что бы она потратила пару миллионов, если бы они у нее были? Она могла бы расплатиться с долгами. Купить небольшую галерею. Нет, это просто невозможно — два миллиона! Наверняка подруга немного привирает. Хотя раньше она не врала. Они никогда раньше не врали друг другу.

— Вот, пожалуйста! Надеюсь, ты не подавишься этим кофе, узнав, откуда у меня деньги.

Эва рассмеялась.

— Нет, вряд ли. Кофе так же хорош, как раньше.

— А то я не знаю! То, что нам нужно, то, что мы хотим купить, — именно это и заставляет нас двигаться вперед. И добившись своей цели, мы на какой-то момент останавливаемся, а потом ставим перед собой новые цели. Во всяком случае, я. Благодаря этому я чувствую, что живу: что-то происходит, я двигаюсь вперед. А ты? Давно ли ты стоишь на одном месте? В художественном плане и в плане денег?

— Ну, довольно давно. Лет десять, не меньше.

— И моложе ты тоже не становишься. По-моему, картина довольно грустная. А что ты пишешь? Пейзажи?

Эва глотнула кофе и приготовилась защищаться:

— Это абстрактная живопись. К тому же мои картины черно-белые.

Майя терпеливо кивала.

— Понимаешь, у меня своя, особая техника, которую я развиваю многие годы, — объясняла Эва. — Я натягиваю холст нужного размера, загрунтовываю его белым, потом накладываю светло-серый слой, а когда он высыхает, я накладываю темно-серый слой, и так далее, пока не дойду до совсем черного. А потом все это сохнет. Долго. В конце концов я получаю совершенно черную поверхность. И моя задача найти на ней свет.

Майя вежливо слушала.

— И вот тогда-то я и начинаю работать, — продолжала Эва, все более и более воодушевляясь. Не часто кто-то соглашался слушать ее; это было просто восхитительно — рассказывать о том, как ты работаешь, и она решила использовать шанс на все сто. — Я как бы выскребаю картину на холсте. Я работаю старым скребком и еще стальной щеткой. Иногда — наждачной бумагой или ножом. Если я скребу слабо, появляются оттенки серого, если с силой, то добираюсь до самого нижнего слоя, до белого, тогда в картине много света.

— Но что же на них изображено?

— Не знаю. Тот, кто смотрит на картину, должен сам понять, что он видит. Это происходит как бы само по себе. Там только свет и тень, свет и тень. Мне они нравятся, я считаю, они прекрасны. И точно знаю, что я большой художник, — закончила она упрямо.

— Вижу, что от скромности ты не умрешь.

— Нет. Это всего лишь «необходимая суровость продуктивного эгоиста». Цитата из Шарля Мориса.

— Наверное, я чего-то не понимаю. То, что ты рассказала, конечно, здорово, но это не сильно помогает, когда их никто не покупает.

— Я не могу писать картины, которые люди хотели бы купить, — сказала Эва подавленно. — Я должна писать картины, которые я сама бы хотела иметь. Иначе это не искусство. Это заказы. Просто картинки, которые народ хотел бы видеть у себя в гостиной над диваном.

— У меня в квартире есть кое-какие картины, — произнесла Майя с улыбкой, — интересно, что ты о них скажешь.

— Ну… Насколько я тебя знаю, они красивые, красочные, с птичками, бабочками и все в таком роде.

— Твоя правда. И что, я должна их стыдиться, по-твоему?

— Не исключено, особенно, если много за них отдала.

— Так оно и было.

Эва тихонько засмеялась.

— Всегда думала, что художники рисуют кистью, — сказала вдруг Майя. — А ты никогда не используешь кисти?

Никогда. При моей технике все начинает проявляться, когда я работаю скребком. Весь свет и вся тьма. Мне надо только найти их, вывести на свет Божий. Это страшно интересно — я никогда не знаю, что найду. Я пробовала писать кистью, но у меня ничего не вышло, кисть была как искусственное продолжение руки, я словно бы не могла приблизиться к холсту. У всех художников своя техника, я придумала свою. И мои картины не похожи ни на чьи. И я должна продолжать работать так же. Рано или поздно мне повезет. Я непременно встречу галерейщика, который будет думать так же, как и я, и даст мне шанс. И сделает так, чтобы я могла организовать персональную выставку. Мне нужно-то всего пару положительных отзывов в газетах, может быть, интервью, и тогда все будет в порядке. Дальше все пойдет само собой. Я в этом просто уверена, и я не собираюсь сдаваться. Не дождутся!

Она говорила и чувствовала себя еще более упрямой. Ощущать это было приятно.

— А ты не можешь пойти работать? Я хочу сказать, найти себе какую-нибудь нормальную работу? Чтобы иметь постоянный заработок. Ты могла бы писать свои картины по вечерам, например.

— Две работы? И еще Эмма? Майя, я ведь не лошадь.

— Ну и что? Я ведь работаю на двух работах. Надо же что-то в налоговой декларации писать.

— А что ты делаешь?

— Работаю в Кризисном центре.

Эва не могла не рассмеяться, настолько парадоксальной была ситуация.

— Не вижу в этом ничего смешного. Одно не мешает другому. Я работник хороший, — заявила Майя решительно.

— Не сомневаюсь. Но наверняка не сомневаюсь, что твои коллеги понятия не имеют, чем ты занимаешься помимо работы в Центре.

— Конечно же, нет. Но на самом деле я гораздо больше подхожу для этого Кризисного центра, чем остальные женщины, которые там работают. Потому что лучше знаю мужчин и то, что заставляет их поступать так, а не иначе.

Подруги продолжали пить кофе, не обращая внимания на то, что происходило вокруг; кто-то приходил, кто-то уходил, официанты убирали со столиков, потом на них ставили новые чашки и тарелки; движение на улице было оживленным. Стоило им встретиться, как они тут же забывали обо всем — так было всегда.

— Помнишь, как мы высыпали картофельную муку на памятник китобоям, когда хотели сделать медуз? — смеясь, спросила Эва.

— А ты помнишь, как мы брызгали спреем в ульи Странде? — спросила Майя. — И тебя искусали пчелы?

— Еще бы, — улыбнулась Эва. — И ты везла меня домой в тачке и ругалась, а я ревела, как корова. Да уж, это была настоящая жизнь. Помню, температура у меня была сорок один градус. Папа тогда решил, что нам не стоит больше дружить. Я, кстати, до сих пор не понимаю, как тебе удалось дотащить меня до дома. Я даже с мальчишками не могла сама знакомиться.

— Да, ты с благодарностью принимала тех, кого удавалось найти мне. Хотя, по правде говоря, никто из них гроша ломаного не стоил.

— Естественно. Ты выбирала себе самого симпатичного, а мне доставался его приятель. Если бы не ты, я наверняка до сих пор оставалась бы девственницей.

Майя, прищурившись, взглянула на подругу.

— На самом деле ты довольно интересная, Эва. Может, тебе следовало бы стать натурщицей у какого-нибудь художника, а не писать самой?

— Ха! Ты просто не знаешь, какие гроши они зарабатывают!

— Во всяком случае, это был бы постоянный источник дохода. Я к тому, что у тебя не было бы проблем с клиентами, если бы ты дала себя соблазнить и стала работать со мной на пару. Я таких длинных ног вообще никогда не видела. Интересно, тебе всегда удается покупать брюки нужной длины?

— Я только юбки ношу.

Внезапно Эву охватил истерический смех.

— Ты что?

— А помнишь фру Сколленборг?

— Давай не будем!

Они помолчали.

— А почему ты решила открыть гостиницу именно в Нормандии?

— Ну, о том, чтобы затевать что-то в этом мещанском царстве, и речи быть не может.

— Значит, мы опять потеряем друг друга. А я только-только тебя нашла.

— Знаешь, поехали со мной, а? Франция — это самое подходящее место для такой художницы, как ты, разве нет?

— Ты же знаешь, что я не могу.

— Да нет, не знаю.

— У меня Эмма. Ей только шесть лет, скоро семь. Ходит в детский сад.

— Ты что, думаешь, ребенок не может вырасти во Франции?

— Может, конечно, но у нее ведь еще отец…

— Но разве она не с тобой живет?

— Со мной, — ответила Эва со вздохом.

— Вечно ты все усложняешь, — сказала Майя. — И всегда этим отличалась. Ясное дело: ты вполне можешь поехать со мной во Францию, если захочешь. Я даже придумала для тебя работу в гостинице. Работать по пять минут, но каждую ночь: прогуливаться по коридору в белой ночной рубашке с подсвечником на пять свечей. Мне хочется завести собственное привидение. А в остальное время можешь писать свои картины.

Эва допила кофе. Она ненадолго забыла о своих проблемах, а сейчас снова вспомнила и загрустила.

— А где ты будешь ужинать сегодня?

— Я никогда не ужинаю. Ем сыр и хлеб; вообще мало думаю о еде.

— Кошмар. Понятно теперь, почему ты такая тощая. Как ты можешь нарисовать что-нибудь путное, если не питаешься нормально? Тебе надо есть мясо! Сегодня мы ужинаем вдвоем. Пойдем в «Кухню Ханны».

— Но это же самый дорогой ресторан в городе!

— Неужели? Меня это не волнует, я знаю только, что у них самая вкусная в городе еда.

— К тому же я съела пирожные и наелась.

— Ничего, до ужина успеешь проголодаться.

Эва не стала протестовать и предпочла подчиниться. Все было так, как раньше. Майя была полна идей. Майя принимала решения и шла впереди, а Эва ковыляла за ней.

Они под руку вышли из «Глассмагасинет», прошли по брусчатке рыночной площади, ощущая тепло друг друга. Все было, как раньше. Эва много раз проходила мимо «Ханны», но даже не думала о том, чтобы зайти туда. Сейчас же двери распахнулись перед ними, Майя впорхнула в ресторан с довольной улыбкой, а Эва попыталась придать своему лицу соответствующее выражение — уверенности в себе. Метрдотель вежливо улыбнулся Майе. Даже если он и знал, благодаря чему Майя оплачивает счета, он хорошо это скрывал, и улыбка его не выражала ровным счетом ничего. Он осторожно дотронулся до руки постоянной посетительницы и проводил подруг к свободному столику. Эве пришлось сдать плащ в гардероб. Под плащом была линялая майка, и она чувствовала себя не слишком уютно.

— Роберт, как обычно, — сказала Майя. — Два раза.

Он кивнул и исчез.

Эва опустилась на стул и с любопытством огляделась вокруг. В ресторане царила особая тишина, присущая очень дорогим заведениям. Раньше она никогда такого не видела. Майя сидела спокойно — чувствовалось, что она давно перестала обращать внимание на подобные вещи.

— Слушай, а расскажи мне, как это, — с любопытством попросила Эва, — работать так, как ты.

Майя склонила голову набок.

— Ага, значит, тебе любопытно. А то я не знала! Все люди одинаковые.

Эва сделала обиженное лицо.

— Ничего особенного, — ответила Майя. — Обычная рутинная работа. — Она уставилась на скатерть и продолжала взволнованно: — Я не устаю удивляться мужикам. Как трудно бывает их удовлетворить и как быстро они кончают. Наверное, им кажется, что это самый лучший секс, — заметила она задумчиво, — яростный, грубый, без всяких там прелюдий и прочих церемоний. И никаких возражений. Всего десять минут, и все. Даже подумать не успевают. Да и я тоже делаю все, чтобы не думать. Только мило улыбаюсь, когда они платят. Но на самом деле…

— Что?

— Пора завязывать. Я уже давно этим занимаюсь.

Она подлила в бокалы вина.

— А сколько они тебе платят?

— Штуку. Ну, плюс-минус. Сначала деньги, потом товар. Лежу тихо с закрытыми глазами, с улыбкой на устах, ни единого звука. И никаких там поцелуев и объятий. Я ненавижу сюсюкать с ними, как с младенцами. Одежду снял, презерватив надел. Все равно что трясти однорукого бандита — главное вытрясти деньги.

— Тысячу крон? А сколько человек в день обычно приходит?

— Человека четыре-пять, иногда больше. Пять раз в неделю. Четыре недели в месяц. Так что можешь умножать.

— Они приходят к тебе домой, на квартиру?

— Да.

Официант поставил на стол креветочный коктейль и белое вино.

— А где ты живешь?

— На улице Торденшоллсгате, в многоквартирном доме.

— А соседи? Они не подозревают, чем ты занимаешься?

— Они не подозревают, они знают. А кое-кто из них — мои постоянные клиенты.

Эва угрюмо вздохнула. Она с наслаждением жевала креветку, огромную, как раковая шейка.

— Кстати, у меня есть еще одна спальня, — неожиданно добавила Майя.

Эва фыркнула.

— Так и вижу себя: перепуганная, как двенадцатилетняя девственница.

— Только первую неделю, а потом это становится работой. Ты могла бы работать несколько часов, пока Эмма в детском саду. Подумай, сколько вкусной еды ты могла бы ей купить!

— Она и так поперек себя шире.

— Ну, тогда фрукты, курицу и салат, — предложила Майя.

— Это невероятно, но мне даже захотелось попробовать, — призналась Эва. — Только я слишком труслива. Я для этого не гожусь.

На какое-то мгновение она пожалела о своих словах.

— Посмотрим.

Официант убрал тарелки и тут же появился с новыми: филе, маленькие морковки, брокколи и печеная картошка. И налил в бокалы красного вина.

— Но ты ведь не работаешь сегодня вечером?

— У меня сегодня выходной, а завтра работы немного. Твое здоровье!

Эва наслаждалась: нежное мясо так и таяло во рту, красное вино комнатной температуры выгодно отличалось от отцовской «Канепы». Бутылка быстро опустела, и Майя заказала еще одну.

— Знаешь, я никак не могу прийти в себя, — удивленно произнесла Эва. — Не могу представить, что ты действительно продаешь свое тело.

— Это лучше, чем продавать свою душу, — последовал неожиданный ответ. — Разве художники занимаются не этим? Если уж и есть у человека что-то свое, что он прячет от других, то это наверняка душа. Тело всего лишь оболочка, и я не вижу в нем ничего священного. Так почему бы не поделиться им, не быть щедрой, если кому-то оно может доставить удовольствие? Но душа — выставлять свои собственные мечты и тоску, свой собственный страх и отчаяние на всеобщее обозрение где-нибудь в галерее, а потом еще и получать за это деньги — вот это я называю настоящей проституцией.

Эва застыла. Изо рта у нее торчала морковка.

— Ну, это не совсем так.

— Неужели? Разве не об этом говорят все художники? Разве они не говорят, что надо отважиться раздеться до конца?

— Где ты всего этого набралась?

— Я шлюха, а не дура. Многие думают, что это одно и то же, — распространенное заблуждение.

Она вытерла уголки рта салфеткой.

— Еще одно заблуждение, что шлюхи — несчастные женщины, которые потеряли всякое уважение к самим себе, мерзнут на улицах, одетые в тонкие чулки, не получают никаких денег, их постоянно бьет жестокий сутенер, и большую часть суток они пребывают в состоянии опьянения. Это, — она прожевала и проглотила очередной кусочек филе, — только одна, незначительная сторона профессии. Те шлюхи, с которыми общаюсь я, — это много работающие и вполне интеллигентные женщины; они знают, чего хотят. Мне и вправду нравятся шлюхи, — сказала она совершенно искренне. — Это, наверное, единственные настоящие женщины.

Бокалы опять опустели, и Майя подала знак официанту. Эва опьянела.

— Но я все равно не подойду, — пробормотала она. — Сама говоришь, я слишком худая.

— Ха! Как раз то, что надо. Ты немного другая, такие встречаются реже. Но то, что у тебя между ног, Эва, — это же просто-напросто золотая жила. А им ничего другого и не надо. Уж так они устроены, мужики, во всяком случае, те, кто ходят ко мне.

Наконец появился десерт. Ледяные клубника и ежевика на зеркале из теплого ванильного соуса. Эва вытащила зеленые листики.

— Сорняки в десерте, — капризным голосом сказала она, — не понимаю. Я, кстати, в мужчинах плохо разбираюсь, — продолжала она, — а что им, собственно, нужно?

— Добродушные, толстые тетки, знающие толк в жизни. А таких на самом деле немного. По-моему, у большинства женщин в голове какие-то невозможные, дурацкие идеалы, я их не понимаю. Как будто им не хочется, чтобы было просто здорово. Я тут днем смотрела осенний показ мод из Парижа, по телевизору, так вот там самые знаменитые модели демонстрировали последний писк. Наоми Кэмпбелл — ты ведь ее видела, да? — вышла в каком-то невероятном мини, а потом вдруг подскользнулась и грохнулась — и все это на самых тоненьких ножках, которые мне когда-либо доводилось видеть. Создавалось впечатление, что она вся сделана из ПВХ. Когда я вижу этих девиц, мне становится интересно, неужели они, как и все, могут сидеть на толчке и просто срать?

Эва расхохоталась и разлила ванильный соус на скатерть.

— Не надо относиться к себе так серьезно, — продолжала Майя проникновенно. — Мы ведь все равно все умрем. И через сотню лет обо всем забудут. Но для начала немного деньжат бы не помешало. Ты мечтаешь стать большим художником, правда?

— Я уже большой художник, — буркнула Эва. — Только об этом еще никто не знает. — Она вздохнула. Похмелье обещало быть ужасным. — И к тому же я напилась.

— Как раз вовремя. Сейчас принесут кофе и коньяк. И прекрати ныть, пора становиться взрослой.

— Ты веришь в Бога?

— Не глупи. — Майя вытерла остатки ванильного соуса с губ. — Но иногда я спасаю людей от отчаяния и делаю добрые дела; мне больше нравится так на это смотреть. Не у всех мужчин есть женщина. Однажды ко мне пришел молодой парень, у которого была настоящая мания — он украшал свое тело кольцами и жемчужинами. У него все тело было в них, во всех мыслимых и немыслимых местах, он сверкал и переливался, как американская новогодняя елка. И девушки с ним больше не хотели иметь никаких дел.

— А что ты сделала?

— Обслужила его как следует, и он даже мне приплатил.

Эва попробовала коньяк и прикурила сигарету не с того конца.

— Поедем ко мне домой — посмотришь квартиру, — предложила Майя. — Дай себе шанс. Постарайся найти выход из безвыходного положения. Это будет лишь один небольшой этап в твоей жизни. Смотри на это просто как на новый опыт.

Эва не ответила. Она сидела, словно парализованная, до смерти перепуганная. Но предложение Майи уже не казалось ей таким диким, и именно сейчас она его и рассматривала.

Они валялись на Майиной огромной кровати, а на Эву вдруг напала икота.

— Слушай, — вдруг сказала она, — а что такое Марианская впадина?

— Самое глубокое место в мире. Глубина одиннадцать тысяч метров. Ты только представь себе: одиннадцать тысяч метров.

— А откуда ты знаешь такие вещи?

— Понятия не имею. Наверное, прочитала где-нибудь. Ну, для сравнения, глубина вот этой загаженной речушки, которая протекает по нашему городу, восемь целых восемь десятых метра, например, под мостом.

— Господи, сколько ты всего знаешь!

— У меня на самом деле мало свободного времени, но, если оно есть, я трачу его на «Коктейль»,[350] если тебе это о чем-то говорит.

— Ты и раньше такая была.

— Прошло двадцать пять лет, но я помню: ты тогда тоже интересовалась сексом.

И обе они расхохотались.

— На самом деле твои картины — это просто ужас, — сказала Эва. — Вот это и есть настоящая проституция, доложу я тебе, писать картину для того, чтобы ее продать. То есть только для этого.

— Но есть-то людям надо или нет, по-твоему?

— Да, немного надо, но на самом деле человек может довольствоваться малым.

— Есть еще такие полезные вещи, как электричество и телефон, ты со мной не согласна?

— Ну-у-у…

— Когда будешь уходить, возьмешь с собой десять тысяч крон.

— Что ты сказала?

Эва, пошатываясь, приподнялась на локте. Такое положение оказалось неудобным — она в любой момент могла упасть.

— А когда придешь завтра, захватишь с собой одну из своих картин. Только хорошую — такую, какую ты сама оценила бы в десять тысяч. Я покупаю твою картину. А вдруг ты когда-нибудь и впрямь станешь знаменитой, может, я делаю удачное вложение!

— Будем надеяться.

Майя удовлетворенно улыбнулась:

— Твоя лавочка еще заработает, Эва. А когда Эмма возвращается?

— Еще не знаю. Обычно она звонит, когда хочет домой.

— Значит, ты можешь начать уже завтра. Ну, конечно, только попробуешь! Я помогу тебе, введу в курс дела. Я пошлю за тобой такси, давай часов в шесть? Завтра вечерком? Одежду и все прочее я беру на себя.

— Одежду?

— Ты же не можешь принимать клиентов в этом кошмарном одеянии. Извини меня, конечно, но то, что ты носишь, совершенно лишено сексуальности.

— А с чего бы мне демонстрировать свою сексуальность?

Майя поднялась с кровати и удивленно уставилась на подругу.

— Но ты же все-таки женщина. Тебе ведь тоже нужен мужик, разве не так?

— Да, — устало ответила Эва. — Наверное.

— Значит, перестань одеваться, как призрак чумы.[351]

— Спасибо за комплимент!

— На самом деле я тебе немного завидую. Ты элегантная, а я просто толстая тетка с жировыми складками и двойным подбородком.

— Неправда. Ты — добродушная толстая тетка, знающая толк в жизни. А ты сама себя уважаешь? — внезапно поинтересовалась Эва.

— Полагаю, примерно в два раза больше, чем ты себя.

— Я только спросила.

— Знаешь, я прямо вижу, как все будет. Слухи о длинноногой художнице, как лесной пожар, распространятся по всему городу. Не исключено, что ты даже будешь переманивать у меня клиентов. Еще и без денег меня оставишь!

— Если у тебя уже почти два миллиона, мне тебя не жалко.

Домой Эва уехала на такси, за которое заплатила Майя. Она тут же заказала еще одну машину — к дому Эвы на завтра, на шесть часов. Эва, с трудом попав ключом в замочную скважину, открыла, наконец, дверь и, пошатываясь, побрела в студию. Там она села и принялась критически осматривать свои картины. Она здорово напилась, поэтому они произвели на нее огромное впечатление, и она с чувством глубокого удовлетворения рухнула на диван и уснула прямо в одежде.

Эва проснулась еще до того, как на нее навалилось похмелье, вспомнила свой сон. Ей снилась Майя. И только, открыв глаза, она вспомнила все и испуганно вскочила с дивана. К своему огромному удивлению, она обнаружила, что спала в студии, не раздевшись.

Она доковыляла до ванной и не без страха взглянула на себя в зеркало. Водостойкая тушь не потекла, но ресницы топорщились вокруг красных глаз, как обожженная солома. Поры на коже зияли, как черные дыры. Она застонала и открыла холодный кран. Господи, о чем же это они говорили вчера? Она не сразу, но все-таки вспомнила вчерашний разговор, и сердце ее забилось быстрее. Майя, та самая Майя, ее самая лучшая подруга детства, которую она не видела двадцать пять лет, стала шлюхой. Богатой шлюхой, в ужасе подумала Эва, слабо припоминая, что они обсуждали и ее собственные перспективы на этом поприще — как возможность выбраться из нищеты, решить материальные проблемы. В это просто невозможно было поверить! Неужели она хоть на минуту могла себе это представить?! Она плеснула в лицо холодной водой и застонала, потом открыла дверцу аптечки и нашла пузырек с паральгином. Высыпала в ладонь горстку таблеток, запила их водой и с отвращением скинула юбку и майку. «Может, в холодильнике есть пиво?» — подумала она и поняла, что ей слишком плохо сегодня, чтобы работать. Значит, еще один день пройдет без работы, она ни на шаг не продвинется. Кошмар. Она стояла под душем и терла себя мочалкой изо всех сил. Таблетки понемногу начали действовать. Эва вылезла из-под душа и натянула халат — большой халат с китайскими драконами на спине. В гостиной она принялась искать свою сумку — захотелось курить. Открыв ее, с удивлением уставилась на пачку банкнот. Какое-то мгновение она не могла понять, что это за деньги, а потом, наконец, все вспомнила. Пересчитала деньги. Десять тысяч крон. Хватит на то, чтобы оплатить все счета в почтовом ящике. Она недоверчиво покачала головой, отправилась в студию и опять принялась смотреть на картины. Одна из них стояла в центре комнаты; когда же она успела ее достать?

Эту картину, наверное, можно было назвать самой лучшей. Почти полностью черно-белая, только по всему холсту по диагонали пробегал яркий луч света. Он словно разрывал картину на две части. Эва не смогла удержаться от улыбки, воображая себе, какое лицо будет у Майи, когда она поднимется к ней в квартиру с этим. Потом снова пошарила в сумке, нашла пачку, в которой оставалась только одна сигарета, закурила и открыла холодильник. Он был пуст. Только масло, кетчуп и бутылка соевого соуса. Эва вздохнула, но тут же вспомнила про пачку купюр и опять улыбнулась. Бутылка ледяного пива — вот что ей больше всего нужно сейчас. Поэтому она молниеносно оделась, набросила плащ и направилась к небольшому магазинчику на углу. Он назывался «У Омара» и открывался в восемь утра, дай бог этому Омару здоровья. К тому же он никогда не смотрел презрительно на людей, которые покупали пиво, когда все остальные еще спят. Его магазин находился в респектабельном старом районе, состоявшем почти исключительно из одних вилл, и выглядел там как совершенно инородное тело. Многих это раздражало, а Эву радовало.

Хозяин радостно улыбнулся, обнажая белые, как мел, зубы, когда она появилась в дверях. Она вытащила из ящика две поллитровых бутылки, взяла газету со штатива и еще две пачки «Prince Mild».

— Отличный сегодня денек! — улыбнулся он ободряюще.

— Ну, может он и будет отличным, — простонала Эва, — но не сейчас.

— О, я знаю, что день сегодня хороший. Но если день плохой, то двух бутылок может не хватить.

— На самом деле вы правы, — сказала Эва. Она взяла еще одну бутылку и расплатилась.

— Послушайте, я наверняка вам должна, — вспомнила она вдруг. — Давайте-ка я заодно и расплачусь.

— О, значит, и у меня тоже сегодня хороший день!

Он порылся в коробке из-под обуви, где держал списки своих должников.

— Семьсот пятьдесят две кроны.

Эва была тронута. Он никогда не напоминал ей о долге. Она протянула ему тысячную бумажку и заглянула в «Blindkjøpkatalogen»,[352] который он просматривал, когда она вошла.

— Нашли что-нибудь интересное? — поинтересовалась она.

— А-а-а, это? Это я жене кое-что купил. Через четырнадцать дней пришлют по почте.

Эве стало интересно:

— А что купили-то?

— Машинку, которая убирает катышки с ткани. Подходит и для свитеров, и для диванных подушек, и для мебели. В моей стране катышков нет. У вас странная одежда.

— А мне они нравятся, — улыбнулась Эва. — Я когда их вижу, тут же вспоминаю старых плюшевых медведей. У меня был такой, когда я была маленькая, — он был весь в катышках.

— Да-да, понимаю, — снова просиял он. — Приятные воспоминания. Но в моей стране и плюшевых медведей нет.

Пиво было теплое. Она поставила одну бутылку под струю холодной воды и взяла телефонный справочник, чтобы найти телефон Майи. Она собиралась сказать ей, чтобы та забыла всю вчерашнюю пьяную болтовню — вчера вечером Эва ни черта не соображала. Сигнала в трубке не было. Ну конечно, они же его выключили. Она выругалась, пошла в ванную, уселась на унитаз, собрав вокруг талии юбку. Сегодня-то я точно выгляжу, как шлюха, подумала она, а может, я такая на самом деле и есть, возможно, именно в такой день и стоит начать. Она встала, выскользнула из юбки и снова натянула халат. В коридоре Эва встала перед зеркалом и оглядела себя с головы до пят.

Ростом Эва была 183 сантиметра, и большая часть приходилась на ноги. Лицо ее было узким и бледным, глаза — желтыми, во всяком случае недостаточно темными, чтобы считаться карими. Плечи — узкие. У нее была необычайно длинная шея и длинные руки с тонкими запястьями. Ступни были большие. Она носила 41-й размер обуви, что ее очень расстраивало. Она была тонкая, немного угловатая, не особенно женственная, но глаза были красивые, во всяком случае, Юстейн всегда так говорил. Большие, чуть-чуть косящие и широко расставленные. Немного хорошей косметики могло бы сотворить с ее лицом настоящее чудо, но она никогда в этом не разбиралась. Она носила распущенные волосы, они были длинные и темные, с небольшим каштановым отливом. Эва подошла поближе к зеркалу. Волосиков над верхней губой стало больше. Наверное, организм теперь вырабатывает меньше эстрогена, подумала она и распахнула халат пошире, чтобы увидеть маленькую грудь, длинный и узкий живот и бедра, такие же белые, как и лицо. Она немного повертелась перед зеркалом и помотала головой, так, что волосы упали ей на спину красивой волной. Если уж Майя стала миллионершей со всем своим салом, то я со своей фигурой точно смогу, промелькнула шальная мысль. Она опять вспомнила пачку купюр, подумала о том, как они были заработаны, и покачала головой. Запахнула халат и достала из раковины бутылку. Думать не хотелось, хотелось просто сделать это — и все. И вовсе не обязательно кому-то об этом знать. Совсем недолго, может, до Рождества, только чтобы выбраться. Она отпила пива и почувствовала, что успокаивается. По правде говоря, я не изменилась, подумала она, я только открыла для себя жизнь с новой стороны. Она пила пиво, курила, а мысли ее блуждали вокруг маленькой собственной галереи у реки, лучше всего — в северной части города. Галерея Магнус. Звучит неплохо. Внезапно она подумала, не стоит ли ей добавить немного цвета в свои картины. Темно-красный, например. Сначала совсем тоненькая черточка, но постепенно она будет становиться все более заметной. Эва ощутила прилив вдохновения. Потом открыла еще одну бутылку пива и подумала, что именно этого ей как раз и не хватало в жизни. Ей не хватало Майи! Но сейчас она вернулась. Все будет хорошо, подумала Эва удовлетворенно, это поворотный момент в ее судьбе. Когда все бутылки опустели, она заснула.

Такси прогудело под окнами в шесть.

Эва упаковала картину в старый плед, и шофер бережно положил ее в багажник.

— Езжайте осторожно, — предупредила она. — Это стоит десять тысяч крон.

Она назвала адрес на Торденшоллсгате и внезапно заметила, что он смотрит на нее в зеркало. А вдруг он знает Майю? Может, каждый второй мужчина в городе побывал в ее постели? Эва стряхнула с юбки соринку и почувствовала, что опять начинает нервничать; хмель прошел, и чувство реальности возвращалось к ней. Странно, она совсем забыла об Эмме, как будто спрятала свои материнские обязанности в ящик комода и опять стала просто Эвой. Да, подумала она. Я просто Эва. И плевать мне на то, что могут подумать другие, я делаю, что хочу. Она улыбнулась. Шофер заметил это и улыбнулся ей в ответ. «Что ты себе вообразил, — подумала она, — я бесплатно не даю».

Майя всплеснула руками и втащила ее в квартиру. Вчерашние излишества не оставили ни малейшего следа на ее круглом лице.

— Заходи же, Эва! Привезла картину?

— Ты упадешь в обморок.

— Такого со мной не бывает.

Они распаковали картину и прислонили ее к стене.

— Господи!

Майя потеряла дар речи; она внимательно смотрела на картину.

— Да уж, должна тебе сказать… Действительно что-то особенное. Она как-то называется?

— Нет, ты что, с ума сошла?

— А что?

— Если я ее как-то назову, значит, я за тебя решу, что́ ты должна увидеть, а я не хочу. Ты можешь посмотреть на нее сама и сказать мне, что ты видишь. А я тебе потом отвечу.

Майя надолго задумалась и, наконец, сказала:

— Это удар молнии. Вот что это такое.

— Да, неплохо. Понимаю, что́ ты имеешь в виду, но я вижу в ней и кое-что другое. Землю, которая потрескалась после землетрясения. Или реку, которая бежит через город ночью, при свете луны. Или же раскаленную лаву, которая стекает вниз по обугленной равнине. А завтра, может быть, ты увидишь еще что-нибудь. То есть, я хочу сказать, мне бы этого хотелось. В том, что касается искусства, тебе надо освободиться от многих стереотипов, Майя.

— Я настаиваю на ударе молнии. Мне не нравится, когда вещи меняются и превращаются во что-то другое. А вот тебе предстоит кое от чего избавиться, подруга. Я привела в порядок свободную комнату, пойди и посмотри. Ты что-нибудь ела?

— Только пила.

— Ты хуже младенца, тебя надо кормить. Если я сделаю бутерброд, сможешь прожевать сама?

Она потащила Эву за собой вглубь квартиры.

Комната была выдержана в красных тонах: много плюша и бархата и тяжелые, темные шторы. Кровать, застланная покрывалом с золотой бахромой, казалась бесконечной. На полу лежал толстый красно-черный ковер, ноги проваливались в него — такой он был мягкий.

— Это теперь твои цвета, — сказала Майя решительно. — И у меня для тебя есть красный халат, который легко расстегивается. Из тонкого бархата. Вот здесь, — она прошла в глубину комнаты и отодвинула занавеску, — маленькая ванная с раковиной и душем.

Эва заглянула за занавеску.

— Ты можешь здесь работать, пока я в своем Кризисном центре. Я сделала тебе ключ. Пошли, тебе надо поесть.

— Ты что, все это устроила сегодня?

— Да. А ты чем занималась?

— Спала.

— Значит, можешь поработать до позднего вечера.

— Да нет же, господи, я еще не знаю… Если я вообще наберусь смелости… В общем, я решила, что на первый раз хватит одного. Слушай, — спросила она нервно, — а много попадается неприятных типов?

— Да нет же.

— Но бывает, что кто-то говорит что-то неприятное или делает какую-нибудь гадость?

— Нет.

— А ты не боишься? Одна, с незнакомыми мужиками, вечер за вечером?

— Это они боятся, потому что у них совесть нечиста. Они вынуждены врать, чтобы уйти из дома, и урывают деньги из семейного бюджета, чтобы заплатить мне. Ходить к шлюхам сегодня — это что-то совершенно немыслимое. А в прежние времена тебя не считали настоящим мужчиной, если ты не захаживал в публичный дом. Да нет же, я ничего не боюсь. Я профессионал.

Эва вонзила зубы в бутерброд и принялась медленно жевать. Тунец с лимоном и майонезом.

— А часто они просят тебя сделать что-то особенное?

— Нет, редко. Сама знаешь, слухами земля полнится, и еще до того, как прийти ко мне в первый раз, они получают всю необходимую информацию.

Она открыла бутылку колы и долго пила.

— Они знают, что я шлюха приличная и что о всяких сексуальных фокусах не может быть и речи. Почти все, кто сюда ходит, — мои постоянные клиенты. Они знают, что можно, а что нельзя, и где проходит граница. Если им придет в голову какая-нибудь глупость, они не смогут больше сюда приходить. Так что предпочитают не рисковать.

Она слегка отрыгнула.

— А пьяные приходят?

— Да, в подпитии, но не в стельку. Многие приходят прямо из пивной — тут, через улицу, из «Королевского оружия». А другие заявляются в обед, в костюме и с «дипломатом».

— А бывает, что они отказываются платить?

— Мне такие никогда не попадались.

— А тебя били?

— Нет.

— Не знаю, хватит ли у меня смелости…

— О чем ты говоришь!

— Ну, не знаю, я слышала много историй…

— Мужчины приходят в ярость, когда не получают то, что им хочется, правда?

— Да.

— Они приходят сюда, чтобы купить то, что им надо, и они это покупают. И у них нет никаких причин поднимать шум. И вообще: что дурного в том, если люди переспят друг с другом?

— Да нет. Если не считать того, что многие из них наверняка женаты, у них дети и все прочее.

— Конечно. Они приходят именно потому, что им чего-то не хватает. Мужья и жены не так уж часто спят друг с другом.

— Мы с Юстейном спали.

— Ну, это в начале. А через десять лет?

Эва покраснела.

— А может быть, — продолжала Майя, — ты думаешь, что мы, девушки, должны себя блюсти и ждать большую любовь? Ты веришь в большую любовь, Эва?

— Разумеется, нет.

Она отпила колы.

— А в тебя кто-то из них влюблялся?

— О да! Особенно молодняк. Я им вообще очень нравлюсь, поэтому я стараюсь для них сделать что-то особенное. Вот, например, весной у меня был один молодой человек с потрясающим именем — у его семьи французские и испанские корни. Жан Лука Кордова. Правда, потрясно? Подумай, если бы у тебя было такое имечко, — задумчиво сказала она. — Даже хочется сходить замуж, только чтобы получить такую фамилию, правда? И потом еще Йеран, я его никогда не забуду. Он был девственник, мне пришлось его всему учить. И он был так мне благодарен! Не так-то просто оставаться девственником в двадцать пять лет, да еще если работаешь в полиции. Ему, наверное, потребовалось немалое мужество, чтобы прийти сюда.

Эва доела бутерброд, запила колой и откинула волосы с лица.

— А вы беседуете о чем-нибудь?

— Да так, можем перекинуться парой слов. Одни и те же фразы каждый раз; все они хотят услышать одно и то же. Мужчины не слишком требовательны, Эва. Ты и сама скоро это поймешь.

Она отодвинула бутылку в сторону.

— Сейчас без десяти семь, первый клиент придет в восемь. Он уже бывал у меня раньше. Честно говоря, не самый приятный тип, но он быстро кончает. Я займусь с ним сама и скажу, что нас теперь двое и что мы будем делить клиентов. И что у нас одни и те же условия.

— На самом деле мне больше всего хотелось бы спрятаться в шкаф и посмотреть, как это у вас происходит, — вздохнула Эва. — Посмотреть, как ты это делаешь. Самое трудное будет придумать, что сказать.

— В шкафу будет тесно. В дверную щелочку видно гораздо лучше.

— Что ты сказала?

— Ну, в ногах кровати ты стоять не сможешь. Но можешь подсматривать из другой комнаты. Мы выключим свет и слегка прикроем дверь, а ты будешь сидеть в той комнате и смотреть. И у тебя уже будет какое-то представление. Ты ведь меня знаешь, я никогда не была особо стеснительной.

— Боже, мне надо выпить, я вся трясусь.

Майя сделала пистолет из двух пальцев и нацелила его прямо в лоб подруги.

— И речи быть не может! На работе пить запрещено. Потом мы пойдем к «Ханне» и поужинаем. И могу тебе обещать одно: стоит тебе начать зарабатывать деньги, у тебя появится настоящий вкус к ним. Когда мне чего-то хочется, я просто запускаю руку в плошку и выуживаю пачку купюр. У меня деньги везде — в ящиках и шкафах, в ванной, на кухне, я запихиваю их в носки сапог и туфель, я даже сама с трудом припоминаю, куда я их рассовала.

— Ты же не хочешь сказать, что два миллиона у тебя просто разбросаны по квартире? — Эва побледнела.

— Да нет, конечно, тут только деньги на мелкие расходы. Основную сумму я спрятала на даче.

— На даче?

— На папиной даче. Он умер четыре года назад, так что это теперь моя дача. Ты там была однажды, помнишь, когда мы с девчонками туда ездили? На Хардангервидде?

— Твой отец умер?

— Да, уже давно. Сама можешь догадаться, от чего он коньки отбросил.

Из вежливости Эва предпочла не отвечать.

— А что, если дачу обворуют?

— Деньги хорошо спрятаны. Никому и в голову не придет там искать. И потом, купюры — они ведь тоненькие, много места не занимают.

— Но деньги — это еще не все, — вдруг сказала Эва прагматично. — А если ты умрешь до того, как потратишь их?

— А может, ты умрешь до того, как начнешь жить? — ответила Майя вопросом на вопрос. — Но если я вот так внезапно помру, то назначаю тебя своей единственной наследницей. Оставлю деньги тебе.

— Ну, спасибо. Слушай, мне надо в душ, — призналась Эва. — Я вся вспотела от страха.

— Давай. А я пока достану твою одежду. Кстати, тебе говорили, что тебе очень идет черное?

— Спасибо.

— Это не комплимент. Я спросила, потому что ты всегда в черном!

— А-а-а, — протянула Эва, смутившись. — Нет, не припоминаю. Во всяком случае, Юстейн этого не переносил.

— По правде говоря, я не понимаю, что ты имеешь против разных цветов.

— Понимаешь, они — как бы это получше объяснить, — отвлекают.

— Отвлекают от чего?

— От того, что на самом деле важно.

— И это…

— Все остальное.

Майя вздохнула и убрала стаканы и тарелки.

— Да уж, художники — народ непростой.

— Непростой, — хмыкнула Эва. — Но кто-то же должен взять на себя труд показывать всю глубину существования. Для того, чтобы вы, остальные, могли просто скользить по поверхности.

Она пошла в «свою» комнату и разделась. Майя что-то мурлыкала себе под нос в соседней комнате, стуча вешалками в шкафу. Комната Майи была выдержана в зеленых и золотых тонах; Эва невольно вспомнила свою собственную черно-белую квартиру. Да уж, между ними настоящая пропасть.

Душевая кабинка была крохотной, а стена напротив нее — зеркальная. Собственное тело внезапно показалось чужим. Как будто право собственности на него уже ей не принадлежало. Зеркало запотело. На какое-то мгновение она показалась себе очень молодой и гладкой, в розоватом свете цветастой занавески, а потом зеркало запотело, и отражение исчезло.

— Не надо думать, — сказала она сама себе. — Я просто должна делать то, что говорит Майя.

Она вылезла из душа, вытерлась и вернулась в комнату; здесь было прохладно после душевой кабинки. Вошла Майя, держа в руке что-то красное — халат. Эва надела его.

— Супер. Как раз то, что надо. Купи себе что-нибудь красное; когда ты в красном, то похожа на женщину, а не на жердь. А с волосами можешь что-нибудь сделать?

— Нет.

— О'кей. Осталось показать тебе одну мелочь. Ложись на кровать, Эва.

— Что? Зачем?

— Делай, что говорю, ложись на кровать.

Эва немного поколебалась, но, в конце концов, подошла к кровати и улеглась посредине.

— Нет, не так, ляг ближе к правому краю.

Эва переместилась к краю кровати.

— А теперь опусти правую руку на пол.

— Что?

— Просунь руку под кровать. Чувствуешь, под покрывалом, сбоку, что-то твердое?

— Да.

— Сунь туда руку и оторви, я это плотно скотчем примотала.

Эва нащупала что-то длинное и гладкое, примотанное сбоку. Она ухватила этот предмет и дернула. Это был нож.

— Видишь этот нож, Эва? Это охотничий нож, от Бруслетто. И если ты испугалась, значит, я добилась цели. Он нужен для того, чтобы напугать и предостеречь. Если кому-нибудь придут в голову какие-то глупости. Тебе надо только опустить руку и достать нож. У тебя в кулаке нож, а он сидит с голой задницей и всем хозяйством наружу. Так что бьюсь об заклад — успокоится довольно быстро.

— Но ты же сказала, что с тобой ничего такого никогда не было!

Эва заикалась. Ей стало нехорошо.

— Никогда, — ответила Майя уклончиво. — Только несколько жалких попыток. — Она опустилась на пол рядом с кроватью и засунула нож на место. Эва не могла разглядеть ее лицо. — Но иногда кто-то из них начинает выделываться. Я же не всех хорошо знаю. К тому же мужчины гораздо сильнее нас. — Она продолжала возиться со скотчем. — На самом деле я и сама забываю, что он тут. Но я вспомню, если что-то произойдет, уж это я могу тебе обещать. — Она встала с пола. На лице ее сияла привычная улыбка. — Хоть я и довольно легкомысленная, но назвать меня неподготовленной нельзя. Пошли, я накрашу тебе губы.

Эва немного помедлила, а потом пошла за подругой, ступая босыми ногами по мягкому ковру. Это другой мир, со своими собственными правилами. Потом, когда я вернусь домой, все будет, как раньше. Это два мира, между которыми стена.

Эва тихо сидела на скамеечке для ног прямо у двери. В комнате было темно, и видеть ее никто не мог. Через щелку в двери она видела кровать Майи, тумбочку и лампу с большим абажуром, украшенным розовым фламинго. Горела только эта лампа, комната была погружена в полумрак. Она ждала, когда прозвучат два коротких звонка в дверь — условный сигнал. Было без пяти восемь. Дом стоял на тихой улице, снаружи не доносилось ни звука. Только тихо играла стереомагнитола. Майя поставила Джо Кокера. Голос у него становится с каждым годом все более хриплым, подумала Эва. Послышался звук мотора, машина остановилась прямо под окном. Она взглянула на часы — без трех минут восемь; ее сердце учащенно забилось. Хлопнула дверца машины. Потом послышался еще один звук: это захлопнулась дверь подъезда. Повинуясь внезапному озарению, она встала и подошла к окну. Она смотрела на белый автомобиль, припаркованный у тротуара. Какая-то спортивная модель, подумала она, глядя в щелочку между занавесками. Детали всегда бросались ей в глаза. Это был «Опель», довольно красивый, но не совсем новый. У Юстейна когда-то был такой же, когда они только познакомились, давно. Эва неслышно прокралась на свое место, уселась на скамеечку и положила руки на колени. Звонок коротко прозвенел два раза, как было условлено. Майя встала и пошла через комнату, неожиданно она обернулась и подняла большой палец. А потом открыла дверь. Эва пыталась дышать спокойно. В комнату вошел мужчина. Она видела его не совсем отчетливо, но похоже было, что ему за тридцать, крепкого сложения, с жидкими светлыми волосами. Волосы — длинные, он стянул их резинкой в жалкий «конский хвостик». На нем были джинсы. Сидели они плохо из-за «пивного живота». Именно этого она совершенно не переносила: мужчин, которые не могли толком надеть на себя брюки из-за живота. Юстейн тоже этим страдал, но это был Юстейн, то есть это было совсем другое. Мужчина сорвал с себя куртку и швырнул ее на кровать с видом завсегдатая, как будто он был у себя дома. Эве это тоже не понравилось, он показался ей наглым. Потом он полез в задний карман джинсов и вытащил купюру, которую тоже бросил на кровать. Она слышала голос Майи, но та говорила так тихо, что Эве пришлось сосредоточиться, чтобы услышать. Она осторожно подалась вперед и приставила ухо настолько близко к щелке, насколько это было возможно.

— Я тебя ждала, — услышала она. — Ну, иди же!

Голос был мягкий и обволакивающий, как мед. Я никогда не смогу так говорить, в отчаянии подумала Эва. Внезапно мужчина подошел ближе, и Майя вдруг стала очень маленькой, хотя он был и не особенно высокий. В комнате было темно, но Эва увидела, как он распахнул зеленый халат Майи и стащил его с ее плеч. Халат упал и остался лежать на полу. Эва смотрела, не в силах отвести взгляд от округлого и белого тела Майи; она не могла разглядеть выражения лица мужчины. Звучала приглушенная музыка, Майя подошла к кровати, медленно улеглась на спину, раскинув руки в стороны. Мужчина последовал за ней. На нем была клетчатая рубашка, которую он мгновенно вытащил из-под ремня. Он уже заплатил, теперь он мог получить товар, у него, безусловно, было право собственности, и он собирался им воспользоваться. Он опустился на колени рядом с кроватью и принялся расстегивать ремень. Эва видела черные трусики Майи и ее пышные ляжки. Партнеры не разговаривали, оба двигались медленно и привычно, они явно проделывали это много раз, все было, как обычно. Наконец он перешел прямо к делу — расстегнул ремень, и Эва услышала звук раскрываемой «молнии». Кровать заскрипела — он устраивался поудобнее. Майя не двигалась. Эва тоже застыла. В щелочку она видела, как он спустил брюки и после этого сорвал с Майи трусики. Она не помогала ему, только лениво приподняла бедра. А потом раскинула ноги. Именно в этот момент с ним что-то произошло. Он вдруг тяжело и хрипло задышал, склонился над Майей и раздвинул ее ноги еще шире. А потом вошел в нее. Майя отвернула лицо в сторону. Сейчас Эва видела только редкие волосы мужчины и его белые ягодицы, которые быстро двигались вверх и вниз во все нарастающем темпе. Чуть погодя он поднялся на вытянутых руках и запрокинул голову. Послышался длинный, протяжный стон, и он рухнул на кровать. Все заняло не больше минуты. Он лежал, уперев подбородок в матрац, и рука его невольно скользнула вниз. Он попытался найти опору, но тут случилось неожиданное. Он наклонился и посмотрел вниз, Эва видела, как он ищет что-то под покрывалом. Майя повернула голову, ее черные брови поползли вверх, когда он внезапно снова приподнялся. В руке у него был нож. Лезвие сверкало в свете лампы-фламинго. Он удивленно смотрел то на него, то на Майю, которая тоже пыталась встать. Эва закрыла рот ладонью, пытаясь подавить судорожный вздох. Несколько секунд в комнате было совершенно тихо, Джо Кокер как раз закончил петь «Up where we belong». Картина, которую Эва увидела в щелку, почти парализовала ее; ей стало трудно дышать. Майя, по-прежнему голая, лежала на спине на кровати, в глазах ее была настороженность, мужчина все еще сидел на ней. Штаны его были наполовину спущены, в руках он держал острый нож.

— Что это такое, черт побери?

В голосе звучало подозрение. Он уставился на Майю, но она была такой же милой и нежной, как всегда. Профессионалка.

— Должна же одинокая женщина подумать о собственной безопасности. Сюда ходит много странных людей.

«Вот как», — подумала Эва.

— Вот как? — сказал он. — Вот, значит, что ты о нас думаешь? А если бы ты вонзила этот нож в меня, а?

— Скорее, это ты в меня кое-что вонзил, — засмеялась она хрипло.

Он продолжал сидеть, держа нож в руке.

— Мне приходилось слышать о шлюхах, которые обирают клиентов таким вот образом.

Он рассматривал нож, поворачивал его то так, то эдак, потом смотрел на ее голое тело, белую кожу, как будто наслаждался.

— Спасибо, — сказала Майя. — Деньги я получила. А теперь положи его. Мне не нравится, что ты тычешь в меня ножом.

— А мне не нравится находить в кровати нож, когда я прихожу и честно плачу. Вам, бабам, нельзя доверять, это всем известно!

Он явно начинал заводиться. Эва прикусила губу и почти перестала дышать. Майя попыталась подняться, но он толкнул ее назад на кровать.

— Расслабься! — приказала она громко. — Ишь какой чувствительный!

— Я не чувствительный, — сказал он упрямо. — Это вы такие неженки, думаете, что мы все время за вами бегаем. Черт… Значит, нож у тебя. А пистолет у тебя тоже есть?

— Есть, конечно.

— Ты сумасшедшая, у тебя паранойя, я так и думал.

— Это ты параноик. У меня не было никаких причин убивать тебя. Во всяком случае, изначально. Но теперь хватит. Убирайся отсюда, иначе тебе придется заплатить мне еще.

— Ха! Уйду, когда закончу, — ответил он, надевая джинсы и застегивая «молнию».

— Ты давно закончил, другие уже ждут.

— Значит, подождут. Вы, шлюхи, такие алчные, разрази меня гром, я тут выложил тебе «штуку» за пять минут работы, знаешь, кстати, сколько мне приходится работать на пивоварне, чтобы заработать «штуку»?

— Нет, — устало сказала Майя. Она смотрела в потолок. Эва ждала. От волнения она засунула в рот чуть ли не весь кулак.

— Черт бы тебя побрал, — бормотал он, возясь с ремнем. — Чертовы суки.

— Все, хватит ругаться. Больше можешь не приходить. С этого момента я не желаю тебя здесь видеть. И мне следовало бы сказать это тебе давным-давно.

— Вот, значит, как?

Он остановился и кивнул, как будто внезапно до него дошло.

— Вот как? Значит, вы нас принимаете с распростертыми объятиями, заставляете нас выворачивать кошелек, а на самом деле вы нас на дух не переносите?! Значит, вот оно как? Шлюхи — вот кто самый циничный на свете!

Майя с трудом приподнялась на локтях. Она попыталась поджать под себя ноги, но мужчина был в ярости и снова толкнул ее, она стукнула его локтем и завертелась, пытаясь выбраться из-под него. Наконец женщина дотянулась до ножа, схватила и дернула изо всех сил. Внезапно нож оказался у нее в руке. Она приподнялась, стоя на коленях, подняв нож. Кончик лезвия дрожал. Она не сводила глаз с мужчины; он по-прежнему сидел на кровати, как будто собирался прыгнуть, маленький жидкий «конский хвостик» выгнулся, как вставший член у мальчишки, пришло вдруг Эве в голову; она по-прежнему держала кулак во рту и молила Бога, чтобы не закричать. Если бы он повернулся налево, то увидел бы глаза Эвы, два маленьких светлых пятнышка в темноте дверной щелки. Но он не повернулся, он схватил подушку и держал ее теперь перед собой, защищаясь. Он смотрел на Майю, которая стояла на коленях и дрожала, держа нож перед собой. Подушка против ножа. Стояла мертвая тишина.

Эва спрятала лицо в ладонях. Она отдала бы все, чтобы не видеть этой жуткой сцены, чтобы ничего этого не было; больше всего она боялась, что мужчина заметит ее, подбежит к двери и распахнет ее; ей даже думать не хотелось о том, какие выводы он может сделать и в каком будет бешенстве, когда узнает, что она все это время сидела там, в темноте, и смотрела на них. Она, как застывшая статуя, сидела на скамейке, прилагая невероятные усилия, чтобы дышать спокойно, она слышала, как Джо Кокер запел новую песню — «When a woman cries». И вдруг, несмотря на все свое отчаяние, она ощутила огромное облегчение. Она никогда, никогда не впустит в эту комнату чужого мужчину, никогда не позволит ему сорвать с нее одежду. Она не только бросит свою карьеру, так и не начав ее, нет, она и Майю уговорит бросить это занятие. На самом деле Майя — приличный человек, подумала Эва, она заботится о других, да и два миллиона — сумма вполне достаточная. Пусть лучше у нее будет маленькая гостиница. Эва снова посмотрела в щелку. Мужчина наконец-то слез с кровати, теперь он натягивал на себя куртку. Она видела его затылок, видела, что он обшаривает взглядом комнату, как будто хочет удостовериться, что ничего не забыл. Она затаила дыхание, когда глаза его остановились на приоткрытой двери. Несколько секунд он пристально смотрел на дверь, потом повернулся и пошел к выходу. Что-то было не так. Какая-то неестественная тишина. Эва видела ноги Майи, они неподвижно лежали на золотом покрывале, раскинутые в стороны. И мужчина больше не копался, он быстро открыл дверь и бесшумно выскользнул из квартиры.

Эва не двигалась.

Она ждала, что Майя позовет ее. Она чувствовала, что внутри нее закипает гнев. Она злилась на Майю, которая втянула ее в это сомнительное предприятие и утверждала, что все это совсем не опасно. Но с кровати не раздавалось ни единого звука. Наконец Эва встала, толкнула дверь. Белое тело Майи лежало на кровати по диагонали. На лице у нее была подушка.

Эва не закричала. Это было вполне в духе Майи, одна из ее обычных штучек. Она была готова на что угодно, если появлялась возможность посмеяться. Эва сложила руки на груди и покачала головой.

— Если ты пустишь этого типа сюда еще раз, я перестану тебя уважать, — сухо произнесла она.

Она услышала, как на улице кто-то заводит мотор, быстро повернулась и побежала к окну; она успела выглянуть в тот момент, когда машина выезжала на улицу. Это «Опель Манта», подумала она, точно такая же машина была у Юстейна. Она запомнила часть номера. BL, семь, четыре…

Взвизгнули тормоза. На повороте автомобиль чуть не врезался в рекламный щит на тротуаре. А потом рванул по направлению к пивной. Эва проводила машину глазами и повернулась к кровати. Наклонилась над ней и осторожно тронула уголок большой подушки. И закричала.

Это был душераздирающий крик, идущий из самой глубины глотки. Майя смотрела в потолок широко раскрытыми глазами, ее растопыренные пальцы лежали на покрывале. Эва в испуге отпрянула, задела спиной тумбочку, большая лампа-фламинго угрожающе зашаталась, она автоматически схватила ее двумя руками, чтобы та не упала. Женщина снова бросилась к окну, она посмотрела вниз, на улицу, которая сейчас была совершенно пустынна, ни единого автомобиля, ни единого человека, слышался лишь отдаленный гул машин. Она вновь подбежала к кровати, наклонилась и схватила Майю за плечи, принялась трясти ее и увидела, как безжизненно упал ее подбородок. Рот открылся. Эва в отчаянии поискала глазами телефон, но не нашла, кинулась в другую комнату, стала искать на тумбочке, на подоконнике, побежала назад, ей и в голову не приходило зажечь свет. Наконец в глаза ей бросилась ярко-красная модель спортивного автомобиля на полке. Это-то и был телефон. Она кинулась к нему, подняла кузов и хотела позвонить, чтобы позвать на помощь, но не могла вспомнить номер МЧС, его как раз недавно изменили, она видела это в «Новостях». Она снова положила трубку и плюхнулась на стул. Посмотрела на свой красный халат и вдруг представила себе комнату, заполненную полицейскими в форме, фотографов со вспышками и себя саму на стуле, в красном халате на голое тело. Еще одна шлюха.

ЕЩЕ ОДНА ШЛЮХА.

А что она, собственно, может рассказать? Что сидела и подглядывала в дверную щелочку? «Почему же я ничего не сделала? — подумала она удивленно. — Потому что все произошло так быстро». Она боялась, что ее обнаружат, что гнев мужчины перекинется с Майи на нее. Она была уверена в том, что Майя сама справится с ситуацией. Майя, она же была профессионалка. Она вскочила и бросилась в другую комнату. Нашла свою одежду и с молниеносной быстротой переоделась. Она все время прислушивалась: что, если позвонят в дверь и появится новый клиент? Эва кинулась к двери и заперла ее. Она не могла совладать с дрожью, руки ее тряслись, она никак не могла застегнуть одежду. Краешком глаза она все время видела белые пятки Майи. «Никто не знает, что я тут была, — сказала она себе, — никто, кроме Майи. Если кто-то об этом узнает, Юстейн, или полиция, или инспекция по делам несовершеннолетних, они заберут у меня Эмму. Надо бежать домой и делать вид, что ничего этого не было. Это не имеет никакого отношения ни ко мне, ни к моей жизни, я не такая, я совершенно не к месту в этой квартире с плюшем и бархатом». Она пробежала по комнатам, нашла свою сумочку и длинный плащ. Внезапно ей пришло в голову, что отпечатки ее пальцев остались повсюду в квартире. Она остановилась, как вкопанная. Но ведь у полиции нет ее отпечатков, она не проходила раньше ни по какому делу. Она снова подошла к кровати. Приблизилась к изголовью и наклонилась. В уголке Майиного рта она увидела муху. Муха ползла вверх по щеке, перебирая длинными ножками, и оказалась в уголке глаза. Эва в отчаянии смотрела на нее. Насекомое забралось под ресницы нижнего века, а потом, как бы нехотя, уселось на глазное яблоко.

Эва закрыла рот руками и ринулась в ванную. Ее долго рвало, потом она с трудом смогла перевести дыхание. Во рту остался кислый, неприятный привкус, она все смыла, хотела подняться, чтобы прополоскать рот, но внезапно поскользнулась в собственной блевотине, рухнула на унитаз и врезалась подбородком в его фаянсовый край. Нижняя губа треснула. Она прикусила губу; изо рта потекла кровь, а из глаз — слезы. Она не должна больше смотреть на Майю, иначе она никогда не выберется отсюда. Она отмотала несколько метров туалетной бумаги и принялась вытирать пол. Что-то попало даже на стены, пол возле унитаза тоже был испачкан. Она вытирала и вытирала, бросая бумагу в унитаз, то и дело спуская воду, чтобы он не засорился. Но он все равно засорился, бумаги было много, она так и оставалась лежать на дне вместе с ее блевотиной. Она решила оставить все, как есть, пошла на кухню и стала жадно пить холодную воду, пытаясь подержать ее во рту подольше, чтобы остановить кровь. Наконец она снова вернулась в комнату, стараясь не поворачиваться к Майе лицом. Интересно, сколько времени она так пролежит, прежде чем ее кто-то найдет? Эва села. Можно не торопиться. А если кто-то позвонит, она просто останется сидеть. Она думала: а не могут ли ее осудить как соучастницу в убийстве, если она сидела и наблюдала за всем. А если бы она сразу же позвонила и рассказала все, как было, всю историю с самого начала, с того момента, как они встретились в «Глассмагасинет», поверили бы они ей тогда? Она обводила взглядом квартиру: Майя любила все пышное и яркое. Огромная супница в форме клубнички с зелеными листиками-крышкой стояла на небольшом столике у окна. Эва медленно встала; она, собственно, даже не знала, откуда пришла к ней эта мысль, но она подошла к окну и осторожно подняла крышку супницы. Тут же обернулась и посмотрела на Майю. Но та ничего не видела. Пачка купюр была толстой, наверное, здесь было несколько тысяч крон. Эва осмотрелась в поисках других возможных тайников, заметила бело-синюю вазу с шелковыми розами, вытащила цветы и нашла еще одну пачку купюр на дне вазы. Шкатулка для шитья тоже оказалась битком набитой деньгами; она вспомнила о сапогах в шкафу, выбежала в маленькую прихожую и распахнула шкаф. Нашла три пары сапог, подняла их мысками вверх и потрясла — купюры посыпались веером. Эва почувствовала, что сильно вспотела, она сунула пачки денег в сумку и продолжила поиски. Деньги обнаружились и в обеих тумбочках, и в аптечке в ванной. По мере того как она запихивала в свою сумочку все новые и новые пачки денег, ее охватывал все больший гнев. Подруга разрушила что-то в ее жизни. Она открыла в ней нечто такое, о существовании чего в себе Эва не догадывалась, то, о чем она предпочла бы не знать. В этом была виновата Майя, а Майе деньги больше не нужны. Сумка Эвы теперь была до краев набита пятидесяти-, ста- и тысячекроновыми бумажками. Она вытерла пот со лба. И вдруг в дверь позвонили. Она забилась в угол; больше всего она боялась, что кому-то, стоящему за дверью, придет в голову мысль заглянуть в замочную скважину. Два коротких звонка. Там, за дверью, стоит тот, кто должен был стать моим первым клиентом, подумала она и перевела дух. Она буквально вжалась в стену. В дверь снова позвонили. Приходилось ждать, она не может уйти из квартиры, никто не должен ее видеть. Она не имеет к этому ни малейшего отношения, это было случайное недоразумение. Наконец она услышала шаги вниз по лестнице, захлопнулась дверь подъезда. Эва взглянула на часы. Было 20.45. Она в последний раз посмотрела на Майю. Женщина уже больше не казалась красивой, она все лежала и лежала с открытым ртом, пялясь в потолок.

— Ты сама виновата, — всхлипнула Эва.

Потом она, стоя прямо, как палка, выждала ровно пять минут, повернувшись к трупу спиной. Наконец осторожно открыла дверь и выскользнула из квартиры.

На лестнице она никого не встретила. На улице было темно и сыро, она вышла из подъезда и повернула налево, а не направо, чтобы не пройти мимо «Королевского оружия». Еще раз повернула налево у методистской церкви, прошла мимо бензозаправки «ESSO», снова повернула налево у здания страховой компании и пошла вдоль реки до перекрестка. Язык у нее онемел, во рту был противный вкус, но кровь больше не текла. Сумку она прижимала к себе. Она поднималась на холм, стараясь идти спокойно, шла с опущенной головой и ни на кого не смотрела, чтобы никто потом не вспомнил, что видел женщину, которая бежала по этим улицам в этот вечер именно в это время. «На самом деле нет ничего подозрительного в том, что какая-то женщина прогуливается по городу», — подумала она. И побежала, только когда поднялась на мост.

Часом позже она стояла в гостиной собственного дома, все еще прижимая к себе сумку. Она долго шла и чувствовала себя измотанной, но остановить такси не осмелилась. Она тяжело дышала, в боку кололо, ей хотелось сесть, но сначала она должна была спрятать сумку; она понимала, что сумка не может стоять на столе, как обычно, потому что в ней полно денег, сумку надо убрать. Что, если кто-то придет? Она осмотрелась, ища глазами шкаф или ящик стола, тут же отбросила эту мысль и пошла в чулан, где стояла стиральная машина. Заглянула в барабан — он был пуст. Запихнула туда сумку и закрыла дверцу. Потом вернулась в гостиную, хотела было сесть, но передумала и пошла на кухню за красным вином. Она взяла уже открытую бутылку и до краев налила здоровый стакан, потом опять вернулась в гостиную, подошла к окну и уставилась на темную и тихую улицу. Сделав два больших глотка, она решила немедленно задернуть шторы на окнах, чтобы никто не смог заглянуть внутрь с улицы. Хотя там, снаружи, все равно никого не было. Она задернула шторы на всех окнах и только-только решила, наконец, сесть и закурить сигарету, как вспомнила, что сигареты остались в сумке, а сумка — в стиральной машине. Пришлось идти за ними в чулан. Вернулась, обнаружила, что не взяла зажигалку, и отправилась назад. Сердце ее билось все чаще и чаще, она нашла зажигалку, подумала, что наконец-то сможет сесть спокойно, и тут вспомнила про пепельницу. Опять встала, почувствовала, как сильно дрожат руки. На улицу медленно въехала какая-то машина, она побежала к окну и стала смотреть в щелочку между шторами, это было такси. Он просто не может найти нужный дом, сказала она себе, нашла пепельницу на разделочном столе и закурила. Телефон отключен, подумала она, подумала с облегчением: сейчас никто не может до нее добраться. Она заперла дверь. Затянулась еще раз и положила сигарету в пепельницу. Если она выключит свет, оставив только самый необходимый, с улицы будет казаться, что ее нет дома. Она прошла по всему дому, выключая свет. Стало почти совсем темно, а в углах — черным-черно.

Наконец она села. Села на краешек стола, готовая к тому, чтобы тут же снова вскочить. Ей все время казалось, что она что-то забыла; это было неприятное чувство; она пила красное вино и курила, дыша быстро и лихорадочно, и через секунду у нее закружилась голова. Она пыталась как-то связать разбегающиеся мысли, но у нее ничего не получалось, и она приходила от этого в отчаяние. Она пила и пила, прикуривала все новые сигареты. Было уже почти одиннадцать. Не исключено, что Майю уже нашли, возможно, кто-то из ее клиентов подергал за ручку двери и обнаружил, что дверь не заперта. Но если это был мужчина, у которого есть жена и дети, то он, возможно, немедленно удрал — так же, как она сама. Шлюха может умереть, и никто даже не подумает побеспокоиться, подумала она, ужаснувшись. Может, она вообще еще долго пролежит, прежде чем кто-нибудь что-то сделает, возможно, она пролежит там, мертвая, несколько дней или даже недель. Пока в подъезде не начнет вонять и соседи не поднимут тревогу. Она пошла на кухню и налила себе еще вина. Скоро Эмма вернется домой, подумала она, и все будет, как раньше. Она допила вино, стоя на кухне, и отправилась в ванную. Самое лучшее сейчас — это лечь спать. Она почистила зубы и забралась под одеяло. Возможно, полиция все равно ее обнаружит, поэтому надо подумать, что же она ей скажет.

Она закрыла глаза в надежде, что скоро заснет, но сна не было; в голову все время приходили новые и новые мысли. А вдруг ее кто-то видел, когда она входила в подъезд? Нет, это вряд ли. Но они же были вместе у «Ханны» и в кафе в «Глассмагасинет». Она не сможет скрыть, что они встречались, это было бы слишком рискованно. Ей придется рассказать все, как было, что они ходили пить кофе, а потом обедали, после чего поехали на квартиру к Майе. Картина, вспомнила она вдруг. Прислоненная к стене в гостиной. Но она ведь могла заехать домой и привезти ее в тот же день. А то, что Майя была шлюхой? Надо ли ей признаться, что она об этом знала? И лучше ли будет, если она расскажет им больше правды? Да, она знала об этом, потому что сама Майя ей сказала. Совершенно добровольно. У них вообще никогда не было тайн друг от друга. Она с силой зажмурилась, как будто это могло прогнать мысли. Такси — вспомнила она вдруг, — которое они заказали. Такси, которое везло ее на Торденшоллсгата с картиной, замотанной в плед. Но она ведь могла приехать только для того, чтобы привезти картину, немного посидеть, а потом уехать домой, потому что к Майе должен был прийти клиент. Именно так оно и было, ну конечно. Они встретились в среду, в первой половине дня и выпили кофе. Они не виделись двадцать пять лет. Потом они вместе поужинали. Платила Майя. Ей захотелось купить картину, и на следующий день она послала за ней такси. Не видела ли она Майиного клиента? Не расслышала ли, как его звали? Не встретила ли она кого-то на лестнице или на улице? Нет, она ведь ушла задолго до того, как он должен был прийти. Она вообще ничего не знала об этом мужчине, она не хотела ничего знать, потому что считала это отвратительным. Это было гадко. Я не знаю, отчего она умерла, подумала она внезапно. Я должна посмотреть в газете. Я должна послушать, что будут говорить по радио. Она смотрела и смотрела в потолок, ломая пальцы под одеялом. Когда же передают утром первые новости? Она бросила взгляд на будильник, была уже почти полночь. Светло-зеленые стрелки раскинулись в стороны, как ноги Майи на темном покрывале. Она моргнула и не стала закрывать глаза. Дурные мысли выстраивались в очередь у нее в голове. Она пошла в ванную, накинула халат и опять уселась в гостиной. Потом опять встала и включила радио — передавали какую-то музыку. Подумала: лучше не буду спать. Пока я не сплю, я знаю, что происходит.

«Убита в собственной постели».

Эва увидела заголовок на первой странице газеты, выставленной на штативе перед лавкой Омара, даже не успев выйти из машины. За ночь новость распространилась по всему городу, скоро она распространится по всей стране. Эва вбежала в лавку, почти швырнула на прилавок десять крон, развернула газету в машине и стала читать, положив ее на руль. Руки дрожали.

Тридцатидевятилетняя женщина была вчера поздно вечером обнаружена мертвой в собственной постели. Судя по всему, женщина была задушена. В интересах следствия полиция пока отказывается сообщить подробности. В квартире не было обнаружено никаких следов борьбы, ничто не указывает на ограбление. Женщина, которая и раньше попадала в поле зрения полиции, потому что занималась проституцией, была найдена знакомым мужчиной вчера в двадцать два часа. В беседе с нашим корреспондентом он подтвердил, что пришел к ней в качестве клиента и случайно обнаружил, что дверь в квартиру открыта. Он увидел в постели труп и позвонил в полицию. По предварительной версии, женщина была убита одним из своих клиентов, мотивы убийства пока не известны. Подробнее на страницах 6 и 7.

Эва заглянула на страницы шесть и семь. Там было не так много текста и несколько больших фотографий. На снимке дома окна Майи были помечены крестиками. Фотография, скорее всего, была старая — деревья перед домом были покрыты листвой. Фотография мужчины, который нашел Майю, — нечеткая, сделанная со спины, чтобы никто не смог его узнать. И фотография полицейского. Того, кто расследует дело. Серьезный мужчина в голубой рубашке, с проседью в волосах. Инспектор полиции Конрад Сейер. Ну и фамилия, подумала она. Всех, кто был в том районе в четверг вечером, просят связаться с полицией.

Она сложила газету. Если полиция выяснит, что они виделись с Майей, то полицейские появятся у нее в ближайшее время, не исключено, что уже сегодня, во всяком случае, еще до выходных. А вот если пройдет неделя и никто ею не заинтересуется — тогда она, скорее всего, сможет успокоиться. Первое, что они, очевидно, сделают, — это попытаются выяснить, с кем Майя встречалась и что делала в последние дни. Эва снова завела машину и медленно поехала назад к дому. Она решила немного поработать, вымыть полы, убраться в доме и между делом продумать, что говорить полиции. У нее накопились целые горы грязного белья, она засунула его в стиральную машину. Сумка с деньгами все еще лежала в барабане, Эва поспешно вытащила ее. Майя и я были подругами детства, сказала она себе, но мы не виделись с 1969 года. Потому что мне пришлось переехать. Нам с ней тогда было по пятнадцать лет.

Она засыпала в машину порошок и нажала на кнопку.

Так вот, мы не виделись двадцать пять лет. Я встретила ее в «Глассмагасинет» — я зашла в лавочку, где торгуют красками, кое-что обменять, — и мы пошли в кафе на втором этаже выпить кофе.

Она направилась на кухню и пустила в раковину воду.

Ну, и мы стали вспоминать прошлое. Знала ли я, что она проститутка? Да, она мне сама об этом сказала. Она этого ничуть не стыдилась. И потом она пригласила меня на ужин, мы были в «Кухне Ханны».

Эва капнула в раковину с водой несколько капель средства для мытья посуды и опустила в горячую воду стаканы и приборы. Она слышала, как стиральная машина медленно наполняется водой.

После ужина мы поехали к ней домой. Да, совершенно верно, взяли такси. Но я пробыла у нее очень недолго. Да, она говорила о своих клиентах, но никаких имен не называла. Картина?

Эва взяла рюмку, посмотрела сквозь нее на свет и принялась мыть.

Верно, это моя картина. Майя ее у меня купила. За десять тысяч крон. Честно говоря, только потому, что ей стало меня жалко, не думаю, что картина ей на самом деле понравилась. Мне кажется, она не особенно хорошо разбиралась в искусстве. Так что на следующий день я вечером опять к ней поехала, чтобы отвезти картину, взяла такси. Выпила чашечку кофе и уехала — все было очень быстро. Дело в том, что она ждала клиента. Видела ли я его? Нет-нет, не видела, я ушла еще до того, как он пришел, я не хотела находиться там, когда он придет.

Она сполоснула рюмку под струей воды и взяла следующую. Кошмар, сколько же у нее скопилось бокалов со следами красного вина! В стиральной машине медленно вращалось белье. На самом деле ничего страшного, успокаивала она себя, меня, конечно же, никогда не заподозрят в убийстве. Подруги не убивают друг друга. И вообще у них нет никаких оснований ее подозревать. Никто не сможет доказать, что я видела.

Но деньги, которые она унесла…

Она глубоко вздохнула и постаралась успокоиться. Внезапно мысль о том, что она присвоила деньги Майи, потрясла ее: Господи, зачем я это сделала?! Только ли потому, что мне нужны были деньги? Она принялась за следующий стакан, и тут в дверь позвонили. Звонок прозвучал сурово и решительно.

Нет! Это просто невозможно! Эву затрясло так, что она раздавила бокал в руке. Пошла кровь, вода стала красной. Она потянулась к окну, чтобы посмотреть, кто же звонит в дверь, но так и не разглядела, увидела только, что на крыльце кто-то стоит. Боже, кто же это может быть…

Она подняла руку и обмотала ее полотенцем, чтобы не запачкать кровью пол. Вышла в коридор. Пожалела о том, что в дверном окошке тонированные стекла, — рассмотреть что-то сквозь них было невозможно. И открыла дверь. На пороге стоял мужчина, очень высокий, худой, с седыми волосами, он почему-то показался ей знакомым. Похож на того мужчину в газете, того, кто возглавляет расследование, но ведь еще слишком рано, только утро пятницы, неужели им удалось так много выяснить всего за одну ночь? Хотя они, конечно…

— Конрад Сейер, — представился он. — Полиция.

Сердце ухнуло и оказалось где-то в низу живота. В горле вдруг пересохло, она не могла вымолвить ни слова. Он стоял, не двигаясь, только вопросительно смотрел на нее, а поскольку она молчала, он кивком указал на полотенце.

— Что-то случилось?

— Нет, я просто мою посуду. — Она никак не могла унять дрожь в ногах.

— Эва Мария Магнус?

— Да, это я.

Он пристально посмотрел на нее.

— Разрешите войти?

КАК ОН МЕНЯ НАШЕЛ? ВСЕГО ЗА НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ? КАКОГО ЧЕРТА? КАК?

— Да, конечно, но вы меня извините, мне надо найти пластырь, я руку порезала. Бокал был дешевый, ничего страшного, но кровь все течет и течет, а это просто кошмар, когда кровь попадает на мебель и ковры — пятно потом нипочем не выведешь. Просто невозможно… Полиция?

Она повернулась к нему спиной, пытаясь вспомнить, что же она должна говорить, но, как назло, все вылетело из головы. Что ж, он сам должен будет спросить ее о чем-то, прежде чем ей придется отвечать. Лучше всего вообще говорить поменьше, только отвечать, не кудахтать, как курица, не болтать попусту, а то он подумает, что она нервничает. Ясное дело, она нервничала, но он не должен был об этом догадаться.

Они стояли в гостиной.

— Займитесь сначала своей рукой, — сказал он. — Я подожду, — инспектор внимательно, словно изучая, смотрел на нее, он заметил все — и лопнувшую губу, которая сейчас распухла, тоже.

Она прошла в ванную, избегая смотреть на себя в зеркало, чтобы не расстраиваться. Вытащила упаковку пластыря из аптечки и оторвала кусочек, залепила им рану и сделала три глубоких вдоха и выдоха. «Мы с Майей были подругами детства», — прошептала она. И вернулась в гостиную.

Он все еще стоял посреди комнаты, она кивнула, предлагая ему сесть.

Он еще не успел рта раскрыть, как ее вдруг пронзила мысль о том, что она забыла что-то важное, она хотела исправить ошибку, но было поздно, потому что он уже начал спрашивать, и она не могла думать ни о чем другом.

— Вы знаете Майю Дурбан?

Она откинулась на спинку кресла.

— Что? Да, знаю.

— Вы давно с ней виделись?

— Нет. Вчера. Вчера вечером.

Он медленно кивнул.

— Вчера, в какое время?

— Где-то часов в шесть или семь, по-моему.

— Вы знаете, что ее нашли мертвой в собственной постели в двадцать два часа?

Эва облизала пересохшие губы и сглотнула слюну. «Знаю ли я? — подумала она. — Слышала ли я об этом? Ведь еще так рано…»

И увидела газету, лежащую на столе первой страницей вверх.

— Да. Я читала в газете.

Он взял газету, перевернул ее и внимательно посмотрел на последнюю страницу.

— Да. Я вижу, вы не подписаны на нее. Нет бумажки с адресом. А вы всегда по утрам ездите за газетами?

В нем было какое-то упорство, наверняка он из таких, что и булыжник заставит разговориться. У нее нет ни одного шанса.

— Да нет, не каждый день. Но довольно часто.

— А откуда вы узнали, что убита была именно Дурбан?

— Что вы имеете в виду?

— В газете, — тихо заметил он, — ее имя не названо.

Эва почувствовала, что вот-вот потеряет сознание.

— Нет, но я узнала дом на фотографии. И именно ее окно было помечено крестиком. Я хочу сказать, что из статьи я поняла, что это Майя. Она же была… Вот здесь написано, — она наклонилась вперед и показала пальцем строчку «в поле зрения полиции» и «занятие проституцией». — И «тридцать девять лет». Так что я поняла, что речь идет о ней, сразу же поняла.

— Вот как? И что же вы подумали? Когда поняли, что это она убита?

Эва лихорадочно пыталась найти правильные слова.

— Что ей следовало бы послушаться меня. Я пыталась ее предостеречь.

Он молчал. Она думала, что он продолжит задавать вопросы, но он молчал; смотрел по сторонам, на ее черно-белые картины, причем не без интереса, потом взглянул на нее, по-прежнему молча. Эва почувствовала, что ее прошиб пот. Рана на руке зачесалась.

— Наверное, вы собирались с нами связаться, я просто вас опередил?

— Что вы имеете в виду?

— Вы были в гостях у подруги, а на следующий день прочитали в газете, что она убита. Поэтому я, совершенно естественно, предполагаю, что вы хотели связаться с нами, потребовать объяснений, может быть, помочь нам?

— Да-да, конечно, я просто не успела.

— Наверное, вымыть посуду было важнее?

Эва совсем растерялась — так пристально он смотрел на нее.

— Майя и я — мы были подругами детства, — произнесла она тусклым голосом.

— Продолжайте.

Она была в таком отчаянии, что едва могла говорить; попыталась собраться, но уже не могла вспомнить, что именно собиралась рассказать.

— Мы случайно встретились в «Глассмагасинет», мы не виделись двадцать пять лет, и мы пошли с ней выпить кофе. И она рассказала мне, чем занимается.

— Да. И довольно долго.

Он опять замолчал, а она продолжала. Отвечать, только отвечать на вопросы, не получалось.

— И мы вместе ужинали, вечером в среду. А потом пили кофе у нее дома.

— Значит, вы были у нее в квартире?

— Да, но очень недолго. А вечером я уехала на такси, и Майя попросила, чтобы я приехала потом с картиной. Она захотела ее купить. Я художница. Она, правда, считала это делом безнадежным, ведь я почти не продаю свои картины, и когда я сказала, что у меня отключили телефон, она просто захотела мне помочь и купить картину. У нее было очень много денег.

Она подумала про деньги на даче, но не сказала о них.

— И сколько она вам заплатила за картину?

— Десять тысяч. Именно столько мне необходимо, чтобы заплатить по счетам.

— Она сделала хорошую покупку, — неожиданно произнес он.

Глаза Эвы широко распахнулись от удивления.

— Значит, она хотела, чтобы вы вернулись. И вы вернулись?

— Да. Но только для того, чтобы отдать картину, — быстро сказала она. — Я взяла такси. Картину упаковала в плед…

— Я знаю. Номер машины был F-16.[353] Но я бьюсь об заклад, что все обошлось, — улыбнулся он. — Сколько вы у нее пробыли?

Эве стоило невероятных усилий сохранить лицо.

— Наверное, около часа. Я съела бутерброд, и мы еще немного поболтали. — Она встала, чтобы взять сигарету, открыла сумку, которую сама же поставила на обеденный стол, и увидела пачки денег. Она быстро захлопнула сумку.

— Вы курите? — внезапно поинтересовался он и помахал пачкой «Принс».

— Да, спасибо.

Эва вытянула из пачки сигарету и схватила зажигалку «Зиппо», которую он протянул ей через стол.

— Такси заехало за вами в восемнадцать часов, значит, у Дурбан вы были где-то в восемнадцать двадцать, да?

— Да, наверное, но я не смотрела на часы.

Она лихорадочно затягивалась и выпускала дым, пытаясь как-то унять волнение, поднимавшееся откуда-то изнутри. Не помогало.

— Вы были там примерно час. Значит, вы покинули квартиру примерно в девятнадцать двадцать?

— Я уже говорила, что на часы не смотрела. Но она ждала клиента, и я не хотела с ним встречаться, поэтому ушла задолго до того, как он должен был прийти.

— А когда он должен был прийти?

— В восемь часов. Она сразу мне сказала, что в восемь ждет клиента. Он должен был позвонить в дверь два раза, такой у них был условный сигнал.

Сейер кивнул.

— А вы знаете, кто это был?

— Нет. Я не хотела этого знать, мне это казалось отвратительным, то, чем она занимается, ужасным, я не могу понять, как она могла и как кто-то вообще может этим заниматься.

— Возможно, вы последняя, кто видел ее в живых. Не исключено, что мужчина, который пришел в восемь, и есть убийца.

— О? — она глубоко вздохнула, как будто само это предположение привело ее в ужас.

— На улице никого не встретили?

— Нет.

— А как вы добрались до дома?

«Говори правду, — подумала она, — когда можно, говори правду».

— Я пошла налево. Мимо заправки «ESSO» и «Gjendisige».[354] Потом вдоль реки и через мост.

— Но это длинный путь.

— Я не хотела идти мимо пивной.

— Почему?

— Там вокруг по вечерам много разного народа слоняется.

Это была чистая правда. Что может быть хуже — идти мимо толпы пьяных мужиков.

— Ясно.

Он посмотрел на ее заклеенную пластырем руку.

— А Дурбан вас не проводила?

— Нет.

— Она заперла за вами дверь?

— Не думаю. Но, может быть, я просто не обратила на это внимания.

— И ни в подъезде, ни на улице вы никого не встретили?

— Нет. Никого.

— А вы не обратили внимания — не были ли там припаркованы какие-то машины?

— Не припоминаю.

— Ладно. Значит, вы перешли по мосту и…

— Что вы имеете в виду?

— Куда вы направились?

— Домой.

— Вы пошли домой пешком? С Торденшоллсгата до Энгельстада?

— Да.

— Путь неблизкий, правда?

— Возможно. Да, неблизкий. Но мне хотелось пройтись. Мне надо было о многом подумать.

— И о чем же вы думали, если вам понадобилась столь продолжительная прогулка?

— Ну, это связано с Майей и вообще, — пробормотала она. — Как она такой стала. Мы с ней так хорошо знали друг друга, правда, это было давно, но я все равно не могла этого понять. Я думала, что знала ее, — сказала она, как бы размышляя про себя.

Эва загасила сигарету и откинула волосы назад.

— Значит, вы встретили Майю Дурбан утром в среду впервые за двадцать пять лет?

— Да.

— И ненадолго заезжали к ней вчера вечером между шестью и семью?

— Да.

— И это все?

— Да. Конечно, это все.

— Вы ничего не забыли?

— Нет, не думаю.

Он встал с дивана, снова кивнул, потянулся за зажигалкой, на которой были теперь отпечатки пальцев Эвы, и сунул ее в нагрудный карман.

— А вам не показалось, что она чем-то обеспокоена?

— Да нет, не показалось. Майя была на коне, она всегда такая была. «Все под контролем».

— Случайно в разговоре с вами она не обмолвилась, что ее кто-то преследует? Или что у нее конфликт с кем-то?

— Нет, ничего такого.

— А пока вы там были, никто не звонил?

— Нет.

— Ну, не буду вам больше мешать. Будьте добры, позвоните, если вдруг что-то вспомните, то, что покажется вам важным. Что угодно!

— Хорошо!

— Я позабочусь о том, чтобы вам немедленно включили телефон.

— Что?

— Я пытался вам дозвониться, а на телефонной станции сказали, что телефон отключили за неуплату.

— Ах, да. Большое спасибо.

— На случай, если нам понадобится еще поговорить с вами.

Эва прикусила губу.

— Кстати, — сказала она, — а как вы узнали, что я была там?

Он сунул руку во внутренний карман и достал маленькую книжечку из красной кожи.

— Седьмое чувство Майи. Вот здесь записано, «30 сентября. Встретила в „Глассмагасинет“ Эву. Ужинали у „Ханны“». Дальше — ваше имя и адрес.

«Как все просто», — подумала Эва.

— Сидите, — продолжал он. — Я найду дорогу.

Она снова рухнула в кресло, чувствуя себя совершенно измочаленной, и так сжала пальцы, что рана опять начала кровоточить. Сейер прошел через гостиную и вдруг остановился перед одной из ее картин. Склонил голову набок и опять повернулся к ней.

— А что это означает?

Эве не хотелось отвечать.

— Я не имею обыкновения объяснять свои картины.

— Ну, это понятно. Но вот это, — и он показал на росток, проклюнувшийся из темноты, — напоминает мне церковь. А вот это серое, на заднем плане, — это, может быть, надгробный камень. Немного скругленная вершина. Он далеко от церкви, но все равно видно, что они как-то связаны друг с другом. Кладбище, — сказал он просто. — С одним-единственным надгробным камнем. Кто же там похоронен?

Эва с удивлением уставилась на него.

— Вероятно, я сама.

Он опять пошел к выходу.

— На меня еще ни одна картина не производила такого сильного впечатления, — признался он.

Когда дверь за ним захлопнулась, она как раз подумала, что ей, наверное, следовало бы заплакать, но сейчас было уже поздно. Она сидела, сложа руки, и слушала жужжание стиральной машины. Как раз включилась центрифуга, она крутилась все быстрее и быстрее, пока звук ее не стал угрожающим.

Она попыталась отогнать от себя страх. Вскоре на смену ему пришел гнев, незнакомое чувство, которое росло и росло. Раньше она никогда не приходила в ярость, испытывала только отчаяние. Она подошла к обеденному столу, взяла сумку, открыла ее и вытряхнула деньги. По меньшей мере сто бумажек по сто крон, несколько пятидесятикроновых купюр и куча тысячных. Она считала и все никак не могла сосчитать их, не веря собственным глазам. Больше шестидесяти тысяч! «На карманные расходы», — сказала Майя. Эва разложила их на аккуратные кучки и покачала головой. На шестьдесят тысяч она могла бы жить вечность, во всяком случае полгода. И самое главное: этих денег никто не хватится. О них вообще никто ничего не знает. А кому бы они могли достаться, подумала она, — государству? У Эвы появилось какое-то странное чувство: ей стало казаться, что она заслужила эти деньги. Что они принадлежат ей. Она опять собрала купюры, нашла резинку и снова стянула их. И ее перестало волновать, что она их взяла. На самом деле, это должно было ее беспокоить, она удивлялась, что это ее нимало не волновало, она ни разу в жизни ничего не украла, разве что сливы из сада фру Сколленборг. Но почему они должны были оставаться лежать там, в плошках и вазах, когда они ей так нужны? После недолгих раздумий она направилась в подвал. Покопавшись там немного под столом, она нашла пустое ведерко из-под краски, которое внутри совсем высохло. Раньше там была зеленая краска, цвета липы, полупрозрачная. Она положила пачку купюр в ведерко и снова сунула его под стол. Если ей теперь что-то понадобится, она просто сунет руку в ведерко и вытащит несколько купюр, подумала она удивленно. Надо же — Майя говорила точно так же. Она вылезла из подвала. Это все потому, что никто их не найдет, подумала она. Может, мы все воры, просто не всем представляется подходящая возможность. А ей представилась. Деньги, которые никому больше не принадлежали, они и вправду должны достаться тому, кому очень нужны. Таким, как мы с Эммой. И, кроме того, — у Майи на даче спрятаны еще почти два миллиона. Она опять покачала головой. Она даже не могла себе представить такую уйму денег. А вдруг они так хорошо спрятаны, что их вообще никто никогда не найдет? Неужели они так и будут лежать там, пока не истлеют? «Я оставлю деньги тебе», — сказала Майя. Конечно, это была шутка, но сама мысль об этом вызывала у нее трепет. А вдруг Майя на самом деле хотела так поступить? Эта мысль потихоньку проникала в ее сознание, она пыталась отогнать ее. Деньги, о которых никто не знает. Она даже не могла представить себе, что могла бы сделать с такой пропастью денег. Ну конечно, это совершенно бредовая мысль. Это целое состояние, столько денег утаить невозможно, та же Эмма стала бы спрашивать, откуда это у них вдруг появилось столько денег, она могла бы проговориться Юстейну, и он тоже стал бы задавать вопросы, или же отцу, или же своим друзьям и родителям друзей. Вот потому-то так непросто быть вором, думала она, всегда найдется кто-то, кто станет подозревать, тот, кто знает, как бедно они жили, а слухи распространяются молниеносно. Господи, если бы только Майя знала, о чем она тут думает! А она, возможно, лежит сейчас в морозильной камере в морге, и на пальце ноги у нее номерок. Дурбан, Майя, родилась 4 августа 1954 года.

Она поежилась. Но мужчине с «конским хвостиком» недолго гулять на свободе, таких всегда задерживают. Оставалось только немного подождать, когда кольцо вокруг него окончательно сомкнётся, у него нет никаких шансов улизнуть, ведь теперь на вооружении полиции такие современные методы — например, тест на ДНК, а то, что он трахался с Майей, еще упрощает дело. Это все равно что оставить свою визитную карточку, не говоря уже про отпечатки пальцев, про волосы, нитки с одежды, и наверняка еще есть масса других улик. Она читала об этом в детективных романах. Внезапно она подумала, что и сама оставила кучу следов. Эта мысль привела ее в ужас. Следователь вернется, она была теперь в этом уверена. Тогда ей придется повторить свой рассказ, возможно, чем чаще она будет его повторять, тем легче это будет. Она решительно направилась в мастерскую. Через голову натянула на себя рубашку, в которой обычно работала, и свирепо уставилась на черный холст, натянутый на раму. Шестьдесят на девяносто, самый подходящий формат, не большой и не маленький. В ящике она нашла наждачную бумагу и деревянный скребок. Она оторвала кусок бумаги и намотала ее на деревяшку, взяла палку в руку и сделала несколько взмахов в воздухе. А потом накинулась на холст. Она начала с правой стороны и сделала несколько царапающих движений, вкладывая в них всю свою силу. Цвет холста стал серым, как свинец, немного светлее там, где ткань состояла из толстых нитей. Она повернулась спиной к холсту. А если они его не найдут? А если он так и останется на свободе? «Опель Манта». BL744, кажется, так? Попадаются далеко не все, подумала она, если у них в архиве изначально ничего на него нет, как они смогут его найти? Все ведь произошло так быстро и абсолютно беззвучно. Он выскользнул из квартиры и исчез буквально за несколько секунд. И если машину видела только она, они никогда не узнают, что он ездит на «Опеле Манта», а таких машин очень мало, и на самом деле, зная это, вычислить его было бы нетрудно.

Она снова подошла к холсту и стала сильно тереть маленькую точку в левом углу, сейчас ее движения были экономными, но давила она на палку сильнее. Что же он говорил, что-то о своей работе, сколько ему приходилось работать, чтобы заработать «штуку». «Штука» — это тысяча крон, подумала она. Внезапно перед глазами у нее появился маленький светлый хвостик на затылке. Пивоварня. Он сказал «пивоварня»!

Она остановилась. Ей удалось добраться до белой основы холста, белизна ослепила ее. Скребок упал на пол. Она взглянула на часы, ненадолго задумалась и покачала головой. Продолжила работу. Взглянула на холст еще раз. Стащила рубашку через голову, оделась и вышла.

Машина завелась не сразу. Она рычала, из выхлопной трубы повалил черный дым, когда она нажала на педаль газа и выехала на дорогу. А вдруг он уже в Швеции, кто его знает? Может быть, у него есть дача, на которой он сейчас и прячется, может, он покончил с собой. Или же он на работе, как и все нормальные люди, как будто ничего не произошло. На пивоварне, а его белая «Манта» припаркована на стоянке.

Она сидела, согнувшись, за рулем, а в голове ее одна мысль сменяла другую. Только посмотреть, права ли она, действительно ли машина там стоит. Она проехала здание службы электронадзора, оно осталось справа, и вдруг вспомнила про все неоплаченные счета; надо будет непременно заплатить. Теперь денег у нее достаточно, она может позволить себе даже вставить некоторые картины в рамы. Картины не очень-то охотно покупают, когда они без рам, когда из холста во все стороны торчат нитки. Ей это всегда было непонятно. Сейчас она проезжала мимо городского парка и приближалась к сложному участку дороги с девятью «лежащими полицейскими». Эва переключилась на вторую скорость. Он меня не видел, подумала она. Я могу совершенно спокойно прогуляться вокруг пивоварни, он понятия не имеет о том, кто я и что я видела. Но он боится, и он настороже. Я должна быть осторожной. Она перевалила через первого «полицейского». Если он достаточно умен, то будет продолжать жить, как ни в чем не бывало. Ходить на работу. Рассказывать похабные анекдоты в столовой. Возможно, у него есть жена и дети, пришла ей в голову неожиданная мысль. Она осторожно проезжала через «полицейских», машина была старая, и ее следовало поберечь. Про себя она стала называть его Эльмером. Ей показалось, что это имя как раз ему подходит, оно такое бледное и водянистое. Кроме того, она просто не могла себе представить, что у него какое-то совершенно обычное имя, как у всех, например, Трюгве или Коре, не говоря уже о Йенсе. Нет, это совершенно невозможно, думала она, вспоминая, как он сидел на кровати в приспущенных брюках и с острым ножом в кулаке. В нем не было ничего обычного. А интересно, как он чувствует себя сейчас? Наверное, как-то по-особенному. Может быть, он потрясен и напуган до смерти, или же просто злится, потому что переступил черту, и это может дорого ему обойтись? И как вообще можно чувствовать себя в такой ситуации?

Она нажала на газ и налегла на руль, поворачивая. Пронеслась мимо фабрики, на которой делали электрические лампочки, и обратила внимание на штатив с газетами у двери в булочную. «Найдена задушенной», было написано там. Такую же газету она увидела и у заправки «ESSO». Эльмер наверняка тоже читал про это, если он читает газеты, а газеты читают все. Она сбросила скорость, доехав до Оскарсате, проехала мимо пивоварни, доехала до бассейна и припарковалась за ним. Немного посидела в машине. Парковка была большая, белых машин было немало. Она закрыла машину и медленно пошла мимо бассейна, чувствуя запах хлорки, направилась к парковке для начальства, прямо у главного входа. Эльмер был, определенно, не из начальства: во-первых, он не был одет, как руководитель, а во-вторых, жаловался на зарплату. Она продолжала медленно идти, дошла до шлагбаума, которым была отгорожена левая часть парковки. Там стоял автомат и мигал красным огоньком, а еще там была большой щит, на котором было написано, что стоянка охраняется. Правда, не было написано, как. Она нигде не видела камер. Она проскользнула за шлагбаум и направилась налево; искать надо было систематически, потому что машин было много. Сердце билось очень быстро, она засунула руки в карманы плаща и постаралась идти спокойно, время от времени поднимая лицо к солнцу, чему-то улыбаясь. Ей казалось, что так она выглядит естественно и не может вызвать ни у кого никаких подозрений. Там стояла «Хонда Сивик», белая, почти неестественно сверкающая, как будто только что из автосалона. Она продолжала двигаться мимо этого ряда машин, ей надо было обращать внимание на все, и на буквы, и на номера, и при этом выглядеть так, чтобы ее никто ни в чем не заподозрил. Неужели можно убить человека вечером, а утром выйти на работу? Неужели такое возможно? «БМВ», уже старая и грязная, с кучей хлама у заднего стекла. «Фольксваген-жук», не белый, а, скорее грязно-желтый. Она шла вдоль второго ряда, чувствуя, как припекает солнце, хотя был уже октябрь, солнечный лучик приятно щекотал щеку. Внезапно она вспомнила, что Майи больше нет. Она безнадежно мертва. В это невозможно было поверить. Эва не была уверена, что раньше понимала это. Майя снова возникла в ее жизни неожиданно и так же неожиданно исчезла. Пролетела мимо, как удивительный сон. Белый «Мерседес», старая «Ауди». Она шла быстро на своих длинных ногах в распахнутом плаще, но вдруг перед ней возник мужчина и загородил дорогу. Он был одет в темно-синий комбинезон с кучей нашивок-отражателей «Секьюритас».[355]

— У вас есть пропуск?

Эва наморщила лоб. Охранник был еще совсем мальчишка, но очень крупный.

— Что?

— Это частная стоянка. Вы что-то ищете?

— Да, машину. Я ничего не трону.

— Вам придется уйти, эта стоянка только для сотрудников.

Светлый ежик на голове и бездна самодовольства.

— Я просто хочу кое-что выяснить. Зашла сюда, чтобы взглянуть. Это очень важно для меня, — добавила она.

— Нет. Идемте, я вас провожу.

Он приблизился к ней, протягивая руку.

— Вы можете пойти со мной, мне надо только посмотреть на машины. Я ищу одного человека, мне очень надо с ним поговорить, это ужасно важно. Будьте добры! У меня самой есть и машина, и приемник.

Он колебался.

— Ладно. Но только побыстрее. Я должен следить, чтобы здесь не было посторонних, это моя работа.

Она продолжала ходить мимо рядов машин, слыша за спиной шаги охранника.

— А какая машина вам нужна? — поинтересовался он.

Она не ответила. Эльмер не должен знать, что его кто-то ищет. Этот щенок в синем комбинезоне может проболтаться.

— Я знаю многих, кто тут работает, — добавил он.

«Тойота Терсель», старая «Вольво», «Ниссан Санни»… Охранник кашлянул.

— А он работает в цеху? Или на погрузке?

— Я его не знаю, — ответила она кратко. — Только машину.

— Ух, как все таинственно!

— Верно.

Она остановилась и кивнула. Он стоял, скрестив руки на груди, и чувствовал себя идиотом. Какая-то тетка незаконно находится на стоянке, а он ходит за ней, как собачка. Ни хрена себе охранник! Он просто переставал себя уважать.

— А что вам надо от этого человека, если вы его даже не знаете?

Он обошел ее и остановился, облокотившись на капот машины. Ноги у него были длинные, он перегородил ей дорогу.

— Я собираюсь свернуть ему шею, — ответила она с обворожительной улыбкой.

— А, я так и подумал.

Он заржал, как будто до него внезапно дошло. Комбинезон его был из нейлона. На тренированном теле он сидел, как влитой. Эва посмотрела на номер машины, на капот которой он опирался. BL744… Она быстро повернулась к машине, стоящей в противоположном ряду, это был серебристый «Гольф», подошла вплотную и попыталась заглянуть внутрь через стекло. Он последовал за ней.

— Это машина одного парня, который в столовой работает, не помню, как его кличут. Такой хлыщ, у него еще волосы вьются. Это он?

Она терпеливо улыбнулась ему, выпрямилась и быстро глянула на белый «Опель» у него за спиной. Теперь она видела номер полностью. BL-74470. Это была «Манта». Она оказалась права, машина была точно такая же, как старый автомобиль Юстейна, но эта была гораздо красивее, новее и ухоженнее. В салоне красная обивка. Эва вернулась, дошла до шлагбаума. Она увидела то, что хотела. Не думала, что найти его будет так легко. Обычный рабочий пивоварни, на совести которого убийство. И она, Эва, знает достаточно, чтобы посадить его лет эдак на 15–20. В крохотную камеру. Это просто невероятно, подумала она. Вчера он убил Майю. А сегодня вышел на работу — как будто ничего не произошло. Значит, он умный. Изворотливый. А может, он обсуждал это убийство с приятелями за бутербродом в столовой? Она представила себе эту картину: жует и глотает, а на верхней губе майонез. Жуть какая с этой бабой, наверняка какой-нибудь клиент пришил. А потом делает глоток колы, снимает с бутерброда лимон и веточку петрушки, а потом снова откусывает, говоря «Бьюсь об заклад, что он уже в Швеции».

Не исключено, что многие из них были Майиными клиентами, продолжала думать она. А может быть, он, как и она сама, с трудом верит в то, что это могло произойти, пытается отогнать воспоминание, как дурной сон.

— Я вспомнил! Вспомнил, как его зовут! — крикнул охранник ей вслед. — Тот, с «Гольфом»! Его зовут Бендиксен. Он из Финмарка![356]

Эва кивнула, не оборачиваясь, и пошла дальше. Потом опять остановилась.

— А как они тут работают? Посменно?

— С семи до трех и с одиннадцати до семи.

Она снова кивнула, взглянула на часы и вышла с парковки, прошла мимо бассейна и села в свою машину. Сердце билось учащенно; теперь у нее есть собственная огромная тайна, и она не знает, что с ней делать. Но завела машину и поехала домой. До трех часов еще очень далеко. Эва подождет, а потом поедет за ним. Выяснит, где он живет. Есть ли у него жена и дети. Внезапно ей ужасно захотелось, чтобы он знал, что кое-кому все известно! Не больше. Она не могла представить себе, что он будет жить и чувствовать себя в безопасности, что он встал сегодня утром и пошел на работу — совсем как обычно, он, который ни за что ни про что убил Майю. Она так и не поняла, почему он это сделал, почему он пришел в такую ярость. Как будто нож под кроватью был самым большим оскорблением в его жизни. Наверное, убийцы — не такие, как обычные люди, решила она и объехала велосипедиста, который налегал на педали справа. С ними наверняка что-то не так. Или же он просто до смерти перепугался, увидев нож. Неужели он думал, что Майя хочет его зарезать? Она на секунду задумалась, не может ли какой-нибудь ушлый адвокат спасти его, утверждая, что он действовал, защищаясь? В таком случае мне надо будет вмешаться, решила Эва, но тут же отбросила эту мысль. Свидетельствовать в суде в качестве подруги проститутки? Нет, это невозможно. Я не трусиха, думала она, вовсе нет. Но я должна думать об Эмме. Она снова и снова повторяла это про себя. Но она не могла успокоиться, казалось, что под ее кожу заползли тысячи маленьких муравьев. Ей становилось плохо при мысли, что никто ни о чем не догадывается. Убита Майя, ее лучшая подруга, самая лучшая — и появилась только маленькая заметка в газете — и всё?!

Она как раз отпирала входную дверь, когда зазвонил телефон.

Эва вздрогнула. Значит, телефон включили, возможно, по просьбе полиции. Какую-то секунду она медлила, потом все-таки решилась и подняла трубку.

— Эва, детка! Где тебя носит? Я уже несколько дней не могу дозвониться!

— Телефон был выключен. Но теперь его включили, я просто не заплатила вовремя.

— Я же просил, чтобы ты говорила, если тебе что-то надо, — пробурчал отец.

— Я вполне могу обойтись без телефона несколько дней, — произнесла она непринужденно, — да и ты в деньгах не купаешься, насколько я знаю.

— Уж лучше я умру с голода, чем ты. Привези-ка ко мне Эмму, я уже соскучился по ней.

— Она у Юстейна, у нее как бы осенние каникулы. Можешь позвонить ей туда.

— А ничего, если я позвоню? Юстейн не будет против?

— Ты что, с ума сошел? Он тебя любит. Он сам боится, что ты злишься на него за то, что он от меня ушел, так что наверняка обрадуется, если ты позвонишь.

— Я жутко на него зол! Ты же не ждала от меня ничего другого?

— Только ему не говори.

— Я, кстати, вообще не понимаю, как ты можешь так спокойно относиться к мужчине, который тебя бросил.

— Я тебе как-нибудь объясню, за стаканчиком красного.

— Отцу следует знать все о своем единственном ребенке, — проворчал он обиженно. — А твоя жизнь — сплошная тайна для меня.

— Да, — ответила она тихо. — Так оно и есть, папа. Но ты знаешь, что тайное всегда становится явным. Всему свое время.

— Мое время скоро кончится, — ответил отец. — Я старик.

— Ты всегда так говоришь, когда себя жалеешь. Давай, покупай вино, и я приеду. Позвоню и скажу, когда точно. Ты не ходишь без тапок?

— Как хочу, так и хожу. Как только ты начнешь одеваться, как женщина, я стану одеваться, как старик.

— Вот и договорились, папа.

На какое-то мгновение стало тихо, но она слышала, как он дышит на другом конце провода. Они помолчали, каждый о своем; Эве показалось, что отец совсем близко, — она ощутила на лице его теплое дыхание, он как бы гладил ее по щеке. Отец был крепкий орешек, всю свою силу Эва унаследовала именно от него. Где-то в глубине сознания у нее промелькнула мысль, что он стар и скоро его не станет, и тогда она потеряет ощущение принадлежности к чему-то в этой жизни. Наверное, то же самое чувствует человек, когда с него снимают скальп.

От этих мыслей ей стало не по себе.

— Чувствую, ты думаешь сейчас о чем-то плохом, Эва.

— Я скоро приеду. Честно говоря, мне не кажется, что жизнь — такая большая радость.

— Значит, нам остается утешать друг друга.

Он положил трубку. Она подошла к окну. В голову опять полезли разные мысли, хотя думать совершенно не хотелось. А как мы в тот раз ехали, подумала она, как же мы добирались до той дачи? По-моему, мы сначала доехали до Конгсберга. Это было так давно. Двадцать пять лет назад. Отец Майи вез нас в пикапе. И все напились, весь вереск вокруг дачи был в блевотине, лапскаус и фруктовый коктейль, и постельное белье пришлось вывесить туда же. Значит, до Конгсберга, а потом через мост. Потом наверх, к Сигдалю, кажется, так? Красный домик с зелеными наличниками. Очень маленький, кажется, он там стоял один. Но ехать пришлось далеко. Двадцать миль, а может, тридцать. Почти два миллиона. Интересно, сколько же места занимает такая прорва денег, задумалась она. Наверняка в одну обувную коробку они бы не поместились. А где на маленькой даче можно спрятать такие деньжищи, целое состояние? В подвале? Наверху, в трубе? Или же на самом дне уборной на улице, туда еще всякий раз надо было сыпать по совку земли, перемешанной с корой, после того как сходишь в туалет. Или же деньги лежат в пустых банках из-под рыбных фрикаделек в морозильной камере? Майя была весьма изобретательной. Да уж, если кто-то решит найти эти деньги, ему придется нелегко, подумала она. Но кто их будет искать? О них никто не знает, значит, они пролежат там целую вечность, пока не истлеют, не превратятся в пыль. А что, если она кому-то еще рассказала о деньгах? В таком случае многие сейчас сидят и думают о том же, о чем и она. Думают о двух миллионах, и мысли их уносятся далеко-далеко. Она снова пошла в мастерскую и попыталась поработать. Октябрь — это, конечно, не пик туристского сезона в горах, наверняка там наверху нет ни души, возможно, ее никто не увидит. Она припаркуется, не доезжая до дачи, и последний отрезок пути пройдет пешком — если вообще вспомнит дорогу. Налево у желтого здания магазина, вспоминала она, потом все время вверх, почти до самой горы. Множество овец. Маленькая турбаза и большое озеро, она могла бы оставить машину там, прямо у воды. Она с ожесточением скребла черный холст. Два миллиона. Собственная галерея. Писать картины и никогда больше не думать о деньгах, годами не думать о деньгах. Заботиться об отце и Эмме. Вынимать деньги из вазочки по мере необходимости. Или брать их из сейфа в банке. Господи, почему же Майя не положила деньги в банковский сейф? Возможно, потому, что все это так или иначе регистрировалось, и ее могли бы выследить. Деньги-то были получены не вполне законным путем. Эва скребла все сильнее. Ей придется взломать замок на даче; она не могла представить себе, что у нее хватит смелости сделать это. Взломать дверь какой-нибудь фомкой или же разбить стекло? Будет слышно. Но если там, наверху, все равно никого нет? Можно выехать вечером, тогда она будет на месте ночью. Хотя, конечно, в темноте искать будет нелегко. Значит, карманный фонарик. Она отшвырнула наждачную бумагу в сторону и медленно спустилась по лестнице в подвал. В ящике стола лежал фонарь, оставшийся после Юстейна. Он светил очень плохо. Она засунула руку в ведерко из-под краски, где спрятала Майины «карманные деньги», и вытащила стопку купюр. Потом вылезла из подвала и надела плащ. Почувствовала слабые угрызения совести, немедленно отогнала их прочь, заставила замолчать и слабый, предостерегающий голос рассудка. Прежде всего надо оплатить все счета и сделать еще пару дел. Уже двенадцать. Через три часа Эльмер закончит смену и направится к автомобилю. Эва надела солнечные очки. Посмотрела в зеркало — и сама себя не узнала.

Недалеко от рыночной площади был хозяйственный магазин. Она побоялась купить ломик, решила вместо этого просто пройтись вдоль полок, пытаясь найти что-то, что можно было бы засунуть в дверную щель. Нашла большое и тяжелое зубило с острым краем, приличный молоток с ручкой из рифленого каучука. Про карманный фонарик пришлось спросить.

— А вам для чего? — поинтересовался продавец.

— Чтобы светил, — ответила Эва удивленно. Она уставилась на его живот, выпиравший под нейлоновым халатом. Казалось, пуговицы вот-вот отлетят.

— Нет, это понятно. Но есть разные фонарики, для разных целей. Я имею в виду — вы собираетесь работать при свете фонарика, или вы собираетесь светить на тропинку, если пойдете ночью прогуляться, или же вы будете подавать с его помощью сигналы?..

— Работать, — быстро ответила она.

Продавец подал ей влагостойкий и противоударный фонарик от «Маглите», изящный, на длинной тонкой ручке. Свет можно было либо направить в одну точку, либо сделать рассеянным.

— Вот этот самый лучший из тех, что у нас есть. Пожизненная гарантия. Его используют в американской полиции. Четыреста пятьдесят крон.

— О Господи! Беру, — поспешила сказать она.

— Им еще можно по кумполу кому-нибудь дать, — серьезно добавил он. — Например, если к вам в дом кто-то влез.

Эва наморщила лоб. Она не была уверена в том, что он говорит серьезно.

А зубило вообще стоило целое состояние, больше семисот крон. Она заплатила, и ей упаковали покупки в серый бумажный пакет. Она чувствовала себя как старый взломщик, не хватало только резиновых тапочек и шапки с прорезями для глаз. Внезапно она почувствовала голод и вспомнила, что с утра ничего не ела. Отправилась в «Мануфактуру Йенсена»,[357] поднялась в кафе на второй этаж и купила себе два бутерброда: один с семгой и яйцом, другой — с сыром, молоко и кофе. Закончив есть, она зашла в книжный магазин и купила дорожный атлас. Села на лестницу на пешеходной улице — ее было почти не видно из-за щита с рекламой мороженого — и принялась искать. Она довольно быстро нашла нужную дорогу, прикинула расстояние, оказалось, что примерно двадцать миль.[358] Значит, ехать не меньше двух с половиной часов. Если выехать в девять, то на месте будешь еще до наступления полуночи. Одна, на даче на Хардангервидде, с молотком и зубилом, сможет ли она?

Она снова взглянула на часы. Она поджидала Эльмера, который отработал шесть часов и скоро должен был закончить свой первый рабочий день, проведенный в новом качестве — в качестве убийцы. Теперь он будет считать дни, смотреть на календарь, следя за временем. Вздыхать с облегчением каждый вечер, ложась в постель, оставаясь на свободе. Но в один прекрасный день она даст ему знак. Так, чтобы он потерял покой и лежал без сна по ночам, ходил и все время ждал. Постепенно он сломается, может, начнет пить, а потом прогуливать работу. А потом провалится ко всем чертям. Эва кисло улыбнулась. Она встала со скамейки и пошла в спортивный магазин. Там она купила ветровку с капюшоном, темно-зеленую и хорошо прорезиненную, пару кроссовок «Найк» и небольшой рюкзачок. У нее никогда в жизни не было таких вещей. Но если уж она ночью собирается бродить по горам, она по меньшей мере должна быть похожа на владелицу дачи. На случай, если кто-то ее увидит. Она заплатила почти тысячу четыреста крон за все и закатила глаза, но ее бумажник оставался набитым. Как просто все на самом деле, когда не нужно считать деньги. Знай доставай и бросай на прилавок — и никаких проблем. Она чувствовала себя легко, у нее было немного странное чувство, как будто это не она, но, конечно же, это была она, Эва, — ходила и швыряла деньги направо и налево. Нельзя сказать, что она стремилась к роскоши, ее это мало волновало. Деньги давали беззаботность, которая нужна была ей только для того, чтобы спокойно писать свои картины. А больше ей ничего и не надо было. И, наконец, она зашла в банк и заплатила по счетам. За свет, за телефон, налог на автомобиль за год, страховку и коммунальные платежи. Сунула квитанции в сумку и вышла с гордо поднятой головой. Промчалась через площадь и добралась, наконец, до скамейки на берегу реки. Стояла и смотрела на черную воду, текущую мимо. Течение было сильным. Бумажный кулек пронесся мимо нее как миниатюрный скутер. Возможно, Эльмер смотрит на часы чаще, чем обычно. Но им никто не интересовался, никто не заходил в большой цех, чтобы отвести его к поджидающему автомобилю. Никто ничего не видел. Он решил, что все, возможно, обойдется. Возможно, все обойдется. Эва встала и пошла к машине. Она опять доехала до бассейна и припарковалась перед ним — теперь ей хорошо были видны стоянка и шлагбаум. Охранник из «Секьюритас» по-прежнему прогуливался вдоль рядов автомобилей. Она склонилась над картой и принялась ее изучать. Было без четверти три.

Наконец они появились. Их было трое. Он остановился у белого автомобиля и провел рукой по волосам. Сегодня они не были собраны в хвост, но она узнала его профиль и пивной живот. Он что-то говорил, жестикулируя, время от времени хлопая своих приятелей по плечам.

Как будто ничего не произошло!

Они разговаривали о машине — она поняла это по их поведению. Они осматривали покрышки, один из них наклонился и показал на что-то под радиатором. Эльмер покачал головой, он был не согласен. Он положил руку на крышу, как бы демонстрируя, что это его машина. Мужик с широко расставленными ногами и ухватками крутого парня. Эва завела мотор и медленно выехала со стоянки. А вдруг он гонщик, как рванет с места. Во всяком случае, машина у него вполне приличная, ее собственная даже сравниться с ней не может. Но в это время движение на дорогах было оживленное, так что сильно оторваться ему не удастся. Его мотор взревел, как будто под капотом находилось что-то гораздо более мощное, чем обычный для этой машины двигатель. Двое приятелей отскочили. Он помахал им, а потом медленно поехал к поднятому шлагбауму. Ей повезло. Он включил правый поворот и явно собирался проехать мимо нее, но ничего: если она поторопится, то сможет пристроиться ему в хвост. Он тоже надел солнечные очки. Когда она выезжала, он посмотрел в зеркало. Ее охватило неприятное чувство, но она покатила за ним довольно медленно по забитой машинами главной улице, пытаясь держаться на подобающем расстоянии. Вскоре они выехали из города. Он проехал мимо больницы и похоронного бюро, затем перестроился в правый ряд; он ехал довольно быстро и очень правильно, ничего не нарушая, мимо видеомагазина и компьютерного салона. Они приближались к Розенкранцгате; он еще раз взглянул в зеркало и вдруг включил правый поворот. Ей пришлось проехать дальше, но она успела увидеть в зеркало, что он остановился у выкрашенного в зеленый цвет дома, у первого подъезда. Ему навстречу выбежал маленький мальчик. Возможно, это был его ребенок.

Итак, он живет в зеленом доме на Розенкранцгате. Возможно, у него есть сын, лет пяти-шести. Похоже, ровесник Эммы, подумала она.

Неужели он может оставаться отцом после того, что произошло? Брать мальчика на колени вечером и петь ему песенки? Помогать ему чистить зубы? Теми же руками? Ей удалось повернуть, только когда она доехала до ипподрома, тогда она повернула налево, нагло нарушив правила, и поехала назад. Теперь зеленый домик оказался слева от нее. Перед домом стояла женщина с тазом в руках. На голове у нее была копна высветленных волос. Типичная кривляка, именно такая жена у него и должна быть, подумала она. Теперь он у нее в руках. И скоро, очень скоро у нее будут и два миллиона.

Когда она села в машину вечером, было уже девять. Проведя в пути два с половиной часа, она выкурила десять сигарет, но желтого магазина все еще не было видно. Ноги начинали неметь, спина болела. Вдруг вся ее затея показалась ей совершенно безумным предприятием. Вокруг было темно, как у негра в желудке; она миновала Веггли и кафе с большим троллем, проехала через небольшие поселки, постепенно вспоминая их названия. Судя по всему, она едет правильно. Магазин должен быть слева, и он должен быть освещен, потому что магазины освещены даже ночью. Но вокруг было черным-черно, ни одного дома, ни одной машины не было видно. По обе стороны дороги тянулся лес, ей показалось, что она едет по дну ущелья. По радио передавали какую-то музыку, сейчас она казалась ей отвратительной. Чертов магазин!

Она свернула с дороги и остановилась. Закурила еще одну сигарету и задумалась. Время шло к полуночи, и она устала. Возможно, она вообще не найдет дачу, возможно, она что-то не так запомнила. Это было так давно, двадцать пять лет тому назад, они тогда были совсем девчонками. Верховодила, как всегда, Майя, а они шли за ней, как послушные овцы. Эва, Ханна, Ина и Эльсе Гру. Старые зеленые спальные мешки и консервы. «Эвентюрбландинг»[359] и баварское пиво. Не исключено, что магазин вообще снесли, построили вместо него огромный торговый центр, подумала она, хотя, наверное, посреди леса торговые центры все-таки не строят. Придется ехать дальше. Она дала себе еще двадцать минут; если за это время не найдет магазин, придется поворачивать назад. Или же переночевать в машине и искать завтра — при свете дня. Но мысль о ночевке на заднем сиденье ей не слишком понравилась, уж больно пустынные были места вокруг, она не знала, хватит ли у нее духа на это. Она завела мотор и вновь выехала на дорогу, загасив сигарету в пепельнице, которая и так была уже полна до краев. Еще раз глянула на часы и прибавила газу. Дорога шла через мост, вспоминала она, там еще были козы и овцы, потом они еще ехали вверх какими-то зигзагами, было очень много крутых поворотов. Зимой дорогу расчищали только до гостиницы, и последний отрезок пути Майе приходилось идти на лыжах. Еще хорошо, что пока снега нет, а может быть, наверху уже выпал снег, может, последнюю часть пути ей придется месить грязь, об этом она не подумала. Нельзя сказать, что Эва привыкла много бывать на природе, и сейчас она чувствовала себя полной идиоткой. Закурила снова, и вкус сигареты показался ей отвратительным. Продолжала вглядываться в черный лес в поисках хоть какого-то огонька. Включила печку. Здесь, в горах, воздух был совсем другой, более разреженный. Черт, куда же ее занесло! Эльмер-то наверняка в постели, возможно, видит кошмары, а может быть, сидит в гостиной с третьим стаканом виски, а жена уже давно спит безмятежным сном, укрытая одеялом. Должно быть, нелегко уснуть, когда перед глазами у тебя лицо Майи, когда ты по-прежнему чувствуешь, как она пинает тебя ногами, а ты пытаешься вдавить ее в матрац, зажимая лицо подушкой. Наверное, она здорово сопротивлялась. Майя была сильная, но мужчины почему-то всегда гораздо сильнее; это не переставало ее удивлять. Им даже не надо быть особенно крупными, такое впечатление, что они просто сделаны из другого материала. Она резко затормозила. Далеко впереди с левой стороны показался огонек. И вскоре она увидела хорошо знакомую оранжевую табличку: четырехугольник с большой буквой «S».

Продовольственный магазин. «Самвиркелагет». И тут она узнала и дорогу, и мост. Поворотник она включать не стала, машина запрыгала по мосту и осторожно стала взбираться на гору на второй скорости. Сердце опять учащенно забилось; теперь она мысленно видела перед собой дачу, маленький темный кубик, простой и скромный, с совершенно невероятным сокровищем, настоящий сказочный дворец, ключ к беспечной жизни. Если бы Майя могла ее сейчас видеть, ей бы это понравилось, Майя любила людей, которые умеют наслаждаться благами жизни. Во всяком случае, она бы не хотела, чтобы деньги достались государству. Два миллиона — какая же это будет рента, если она получит 6–7 процентов? Да, но она же не сможет пойти в банк. Она закусила губу. Придется, видимо, хранить их в подвале. И никто не должен знать об этом, даже Эмма, вообще никто. И ей нельзя быть расточительной, она не должна разговаривать во сне, нельзя напиваться пьяной. Да уж, на самом деле жить будет не так просто, подумалось ей. «Аскона» продолжала ползти вверх в гору, ей не попалось ни одной машины, как будто она оказалась на другой планете, совершенно безлюдной, даже овцы куда-то делись. Возможно, уже слишком холодно. Через пятнадцать минут она проехала мимо турбазы, оставшейся справа. Она решила отъехать подальше от дороги, озеро было справа, и она стала искать спуск к воде. Снега не было, но здесь, наверху, было светлее, небо казалось огромным. Слева показался большой дом, в одном из его окон горел свет. Это немного испугало Эву. Если там, наверху, люди, ей следует вести себя осторожнее. Те, кто живет в горах, наверняка поддерживают контакт друг с другом. Это приезжие, из Осло, и здесь, в горах, у них дачи, переходящие по наследству из поколения в поколение. Да, мы видели машину, она проезжала здесь вчера вечером, кажется, где-то около полуночи. Нет, звук мотора нам незнаком. Амундсен ездит на «Вольво», а у Бертрандсена «Мерс» на дизельном топливе. Так что это был кто-то чужой, мы уверены.

Эва свернула еще раз, продолжая ехать вдоль озера. Его поверхность поблескивала металлом, как будто воду уже сковал лед. Эва заметила небольшой сарай внизу, около воды. Интересно, можно ли туда проехать? Дорога была скверная, вся в выбоинах, но она все же попыталась съехать вниз, внимательно глядя по сторонам, не покажется ли еще какой-нибудь огонек, но огоньков больше не было. Она остановилась, только подъехав к самой кромке воды. Можно объехать вокруг сарая и остановиться позади него. Так она и сделала. Выключила зажигание и ближний свет и несколько секунд тихо сидела в кромешной темноте.

Она хотела захлопнуть за собой дверцу машины, как обычно, но передумала. Звук хлопнувшей двери в этой тишине будет как оружейный залп. Вместо этого она просто осторожно прикрыла дверцу, закрывать не стала, а ключи положила в карман. Потом она надела на спину рюкзак, в котором лежали молоток, зубило и фонарик, застегнула молнию и натянула капюшон. Она слабо помнила, сколько отсюда идти до дачи, но решила, что минут пятнадцать-двадцать. Холод был собачий, мороз щипал щеки; она шла, опустив голову, по неровной дороге, все выше и выше в гору, большими шагами. Она надеялась, что узнает дачу, когда увидит ее. Там позади еще был ручей, они чистили в нем зубы и брали из ручья воду для кофе. Вокруг нее возвышались горы, черные и величественные. На вершине самой высокой, Юховды, они тогда побывали; она вспомнила, как стояла там и чувствовала себя такой непривычно маленькой, но это чувство не было неприятным. Ей это даже понравилось. Как странно, внезапно подумала она, шагая в темноте в полном одиночестве, мы все знаем, что умрем, но все равно живем, суетимся…

Она повернула еще раз и увидела вдали несколько домиков. Ни в одном окне не было света. Это заставило ее прибавить шаг. Может, ей надо туда? Но разве дача Майи не стояла в отдалении от всех других дач, у ручья, или же она просто плохо помнит? Нет, наверняка эти домики построили позже, это сейчас не играло никакой роли, главное, что в их окнах не было света, да и машин никаких она возле них не увидела. Домики выглядели как упаковки с неприкосновенным провиантом, сброшенные с самолета и лежащие там, где упали. Отсюда все они казались черными, но когда она подошла к первому, он оказался коричневым, а наличники — белыми. Над входной дверью, под самой крышей растопырились рога. Она посмотрела на самый левый домик, стоявший ближе всех к ручью, но он не был красным. Это ровным счетом ничего не значило, его могли перекрасить. Она пошла медленнее, на одной стене была прибита деревянная дощечка, она выглядела совсем новой, и хотя она не помнила, как тогда называлась дача, теперь она была уверена, что это дача Майи. Называлась она «Хилтон».

Она зашла за домик. Там тек ручей, по берегам его рос вереск; ручей оказался глубже, чем ей помнилось, но она узнала камни, на которых они сидели, и маленькую тропинку — она бледной змейкой вилась наверх. Она на месте. Она одна. Никто ничего не знает, а ночь длинная. Я найду эти деньги, подумала она, даже если придется ногтями отдирать доски от пола.

Включить фонарь она не отважилась. Напрягла глаза и принялась внимательно изучать окна; они выглядели довольно хлипкими, особенно кухонное окошко. Но оно было слишком высоко, ей пришлось бы на что-то влезть. Она вновь обошла дачу, нашла небольшой дровяной сарай и чурбан для колки дров. Она едва могла сдвинуть его с места, но стоять на нем было бы удобно, он был прочный и устойчивый. Она напряглась и попыталась все-таки сдвинуть его. Получилось. Она сбросила рюкзак и поволокла тяжеленный чурбан за угол, к кухонному окну. Потом принесла рюкзак, достала зубило и взобралась на чурбан. Она запыхалась, стоя там, в осенней ночи, с зубилом в руке и алчно бьющимся в предвкушении богатства сердцем. Она не узнавала себя. Это не ее дача и не ее деньги. Она спрыгнула на землю. Несколько секунд постояла, обхватив руками плечи и вдыхая ледяной воздух. Внезапно Юховда приобрела какие-то угрожающие очертания на фоне неба, как будто хотела ее предостеречь. Она еще могла вернуться домой, сохранив остатки своей морали, если не считать те шестьдесят тысяч, которые она уже взяла, но тогда она была сама не своя, она себя не контролировала, поэтому в тот раз это было простительно. Сейчас же все было по-другому. Это было самое настоящее воровство, она воспользовалась тем, что Майя умерла. Но сердце уже не билось так часто. Она вновь залезла на чурбан. Немного поколебавшись, просунула зубило между окном и стеной. Древесина оказалась мягкой, как глина, зубило вошло на приличную глубину. И когда она перестала давить, инструмент так и остался торчать в окне. Она спрыгнула на землю, нашла молоток и осторожно постучала, вгоняя большущее зубило еще глубже в щель. Потом принялась раскачивать зубило. Все получилось! Она услышала, как посыпались щепки и с легким стуком упала на пол защелка. Рама со стеклом отошла сантиметров на десять — пятнадцать и висела на верхних петлях. Эва огляделась, подняла рюкзак и распахнула окно. На нем висела черная штора. Она просунула в окно рюкзак, туда же бросила инструменты. Потом просунула внутрь голову, схватилась за край руками и попыталась протиснуться в окно. Чурбан мог бы быть и повыше, ей пришлось подпрыгнуть. Отверстие было таким узким. Она немного присела, покачалась и подпрыгнула выше. Теперь она висела в оконном проеме, голова и руки внутри, ноги болтались снаружи. Стекло оцарапало ей спину. На кухне было темно — хоть глаз выколи, но она руками нащупала кухонную скамейку, так что просто осторожно поползла через край, зацепилась ступней за подоконник и рухнула на пол. Попутно она зацепила кружки и плошки, они тоже упали и разлетелись в стороны, а сама она больно стукнулась подбородком об пол. Секунду она лежала и барахталась, запутавшись в половике. Потом села и перевела дыхание.

Все окна были прикрыты темными шторами. Было совершенно очевидно, что свет через них не проникнет. И она включила фонарь.

Яркий луч света высветил камин. Она встала посреди комнаты и попыталась сориентироваться. Диван был накрыт клетчатым пледом, на нем когда-то сидела Майя и рассказывала им о своих приключениях, а их было немало. Хотя тогда им было только тринадцать. И они слушали ее, разинув рты, испытывая смешанные чувства — и ужас, и почтительный страх. Кое-кто опустил глаза. Ина поджала губы и не хотела слушать, потому что она была из очень верующей семьи.

В камине стоял тролль с бородавками на носу и елкой в руках. С потолка свисала ведьма и смотрела на Эву блестящими глазами-пуговицами. Она увидела обеденный стол, маленький угловой шкафчик высоко на стене, буфет с чашками и плошками. Еще был комод, наверняка в нем хранились варежки и шапочки. Две маленькие спальни, двери которых были открыты. Небольшая кухонька со шкафчиками и тумбочками. На полу она увидела маленькое железное кольцо и крышку, которую надо было открыть, если хочешь проникнуть в подвал, в котором обычно хранили провизию. Кстати, очень удобный тайник — темный и холодный. А еще один возможный тайник — сарай с кучей инструментов, а также примитивный туалет, который, правда, находился в доме — надо было только пройти по коридору. Они ходили туда по двое, почти в истерике, насмерть перепуганные, потому что Майя накануне вслух читала им истории из «Криминального журнала» про расчленение трупов. Они шли, дрожа, одна из них держала в руках парафиновую лампу. И еще на кухне была газовая плита.

— Только не взорвите кухню! — сказал тогда отец Майи на прощание, направляясь к машине. Над диваном висели две большие полки с книгами, много книжек в дешевых переплетах и немного комиксов. Она вспомнила, что у Майи было несколько номеров «Коктейля», они читали друг другу вслух, но уже после того, как Ина ушла спать.

Эва почувствовала, что замерзла. Нечего стоять тут и валять дурака, нужно составить план. Она попыталась поставить себя на место Майи, представить себе, как она размышляла, стоя на этом же самом месте и держа в руках целое состояние. Прежде всего, она должна была быть уверена, что деньги никто не найдет. Фантазия у нее была отменная, она могла придумать что-то совершенно невероятное. Эва сразу же подумала про туалет. Что деньги лежат именно там, спрятанные прямо в дерьме. А вдруг — не дай бог! — она закопала их где-то в вереске во дворе? Она встала, пытаясь справиться с охватившей ее паникой. Времени было не так много, ей надо уехать до того, как станет светло. Надо действовать методом исключения, сразу же исключить места, где денег совершенно точно быть не может. Очевидные места. Такие, как буфет, угловой шкафчик и комод. Искать надо систематически и спокойно; она представила себе, что деньги, возможно, лежат в пластиковых пакетах или конвертах, пачки перетянуты резинками, они хорошо защищены от влаги. В первой спальне был комод. Она решила исключить его и сосредоточилась на менее очевидных вариантах. Сначала подвал — там искать было неприятнее всего. Она схватила пальцами железное кольцо и подняла крышку. Ее взору открылась черная дыра, из темноты веяло могильным холодом. Возможно, там внизу водятся крысы. Поднятая крышка люка держалась на крюке, поэтому Эва смело стала спускаться вниз с фонарем в руке. Стоять в полный рост в подвале было нельзя, ей пришлось сесть на корточки. Она стала светить фонариком на стены, банки с вареньем и маринованными огурцами, красное вино, белое вино, портвейн, шерри и еще банки с вареньем. Жестяная банка с печеньем с изображением Белоснежки и Золушки. Она потрясла банку и услышала, как запрыгали и заплясали потревоженные маленькие печеньица. Замерзшая картошка с длинными ростками, консервы. Она стала по очереди поднимать банки, но все они были тяжелые и закрытые. Несколько бутылок пива и еще вино. Майя никогда не успевала съесть все запасы до зимы. Луч фонарика заскользил по неровному каменному полу, пахло гнилью и плесенью, на полу ничего не было. Наконец она уселась на нижнюю ступеньку лестницы и еще раз посветила во все углы маленького помещения, медленно и тщательно. Не было ни коробок, ни ящиков, ни каких-то углублений в каменных стенах. А что, если она свернула купюры в трубочки и засунула их в пустые винные бутылки? Нет, что это я! Эва поднялась и вылезла из подвала. Осторожно положила фонарь и принялась открывать шкафчики на кухне. Те, в которых стояли чашки и стаканы, она тут же закрывала, но разделочный стол с кастрюлями рядом с плитой она осматривала уже тщательнее, брала одну вещь за другой, осматривала, потом светила на самый верх и дно. Ничего. Она заглянула в газовую плиту, потом перешла в столовую и посветила фонариком под диван. А вдруг деньги в книгах на полках? Тогда будет морока, придется пролистывать и перетряхивать каждую, но она вряд ли положила их в книги, а вот в камин — вполне могла засунуть, например, чуть повыше, в трубу. Она встала одной ногой в камин, пригнулась и посветила в трубу. Потом подумала, что надо поискать под откидной скамейкой у обеденного стола. Как правило, она открывалась. Открылась и эта. Сверху лежали тапки и старые сапоги с рантом, толстые свитера, старый анорак и два половика. Потом она увидела старый радиоприемник, и ей пришло в голову, что Майя, возможно, вытащила из него «начинку» и спрятала деньги там, но она не была уверена, достаточно ли технически продвинута была подруга для подобной операции.

Хлебница, внезапно вспомнила она, она стоит на разделочном столе. Или же супница на самом верху углового шкафчика. Может быть, в настенных часах? А вот еще старый рюкзак, который висит на гвозде на стенке — наверняка они здесь, решила она и вытряхнула содержимое рюкзака. Пусто. Эва посветила фонариком на циферблат своих часов, был уже почти час. Потом она пошла в спальни, стала приподнимать постельное белье и матрацы, быстро просмотрела ящики комодов и двух узких шкафчиков, в которых висели ветровки и пуховики. Старая бочка для солений была набита шарфами и шерстяными вязаными носками. Снова на кухню; она принялась открывать одну за другой маленькие фарфоровые баночки, в которых было то, что и предписывали надписи на них: соль, мука, крупа и кофе. Снова в коридор, она запуталась в небольшой шторке, закрывающей скамейку, заглянула под скамью, но не обнаружила там ничего кроме таза, щетки и липкой бутылки средства для мытья посуды. Оставались еще пристройки. Мастерская, кладовка с инструментами и сортир. Дверь угрожающе заскрипела, когда она открыла ее, в помещении не было окон. Пол слегка пружинил под ее ногами. Эва слышала, как скрипит в тишине ее прорезиненная куртка. У стены стоял огромный верстак во всю длину комнаты. На стене щит — с инструментами, контуры каждого предмета обведены карандашом, чтобы не забыть повесить на место, если взял. Еще один чурбан для колки дров. Старая садовая мебель, объеденный мышами поролоновый матрац, лыжи и палки. Лопата для уборки снега. Эва даже не знала, с чего начать. А может, сначала открыть дверь в сортир и посветить вниз? Она вышла в коридор и открыла дверь в туалет. Туалет был крохотный, но рассчитанный на два «посадочных места», дно было далеко внизу. Оба «очка» закрывали крышки из плотного пластика, запаха почти не было, очевидно, туалетом давно не пользовались, к тому же было холодно. На стенке висела фотография кронпринца Хокона в синем джемпере с V-образным воротом. Зубы его ослепительно белели в темноте. Интересно, он знает, что его портретами украшают туалеты? На полу лежал кусок половика. Эва подняла одну крышку и заглянула внутрь. Попыталась задержать дыхание, освещая фонариком яму: а вдруг деньги примотаны скотчем? Она ничего не увидела. Отодвинула вторую крышку, посветила и туда; в темной массе на дне различить что-либо было невозможно, ей удалось разглядеть лишь обрывки белой бумаги. Ей представилось, что два миллиона лежат на дне этой каши, например, в металлической шкатулке. Это было бы не слабо. Она снова выпрямилась и выдохнула. Наверное, ей стоит для верности потыкать туда лыжной палкой или чем-то в этом роде, она же видела несколько пар палок у верстака. Некоторые палки были совсем старые, с обтрепанными кольцами, другие — современные, из стекловолокна, с маленькими пластмассовыми кружками внизу. Внезапно она решила, что она просто дура, деньги, конечно же, не могут быть спрятаны в дерьме, всему же должны быть пределы. Секунду она стояла, не зная, что предпринять. Под верстаком стояли старое, заляпанное краской пластиковое ведро, пара бутылок уайт-спирита и ведерко с краской. Оно было довольно большое, наверное, на десять литров. Она подошла к верстаку, опустилась на корточки и прочитала: темно-коричневый. Потрясла ведерко, услышала, что на дне его что-то болтается. Засунула ногти под крышку и потянула ее на себя, но крышка не хотела поддаваться. Нашла на щите отвертку, засунула ее под край крышки и попыталась поднять. Ведро было заполнено плоскими пачками. Они были завернуты в алюминиевую фольгу и напоминали упакованные в дорогу бутерброды. Хватая ртом воздух, она прижала фонарь к груди подбородком, выудила одну упаковку и начала срывать с нее фольгу. Пачка купюр. Она нашла их.

Эва плюхнулась на пол. Она судорожно сжимала в руках пачку. Надо же, Майя думала так же, как она сама, она положила деньги в пустое ведерко из-под краски! Она спрятала лицо в ладони, потрясенная до глубины души: деньги, о которых никто не знал, которые никому не принадлежали, головокружительно огромная сумма, лежали теперь у нее на коленях. Это как страховка до конца жизни. Она собрала остальные пачки, всего их было одиннадцать. Они были толстые, как четыре-пять ломтей хлеба, подумалось ей; она сложила их в кучку на полу, получилась целая гора. Эва больше не мерзла. Кровь в сосудах бурлила, женщина тяжело дышала, как будто пробежала большое расстояние, ей даже показалось, что лоб у нее вспотел. Она принялась расстегивать молнии на куртке, чтобы засунуть деньги в многочисленные карманы. По две пачки в каждый карман куртки, остальные — в карманы брюк, должны влезть. Но потом надо проверить, хорошо ли она застегнула молнии, нельзя же рисковать, а то деньги выпадут по дороге к машине. Она решила, что побежит к машине, ей необходимо было дать выход той незнакомой энергии, которая наполнила все ее тело. Хорошая пробежка по вереску — вот что ей сейчас нужно. Она поднялась — так было удобнее распихивать деньги — и именно в этот момент услышала звук. Это был знакомый звук, она слышала такие каждый день, поэтому сразу же его узнала, но сердце ее моментально остановилось. Это был автомобиль.

Он ехал к домику! Она слышала, как водитель сбросил скорость, слышала, как замерзший вереск корябает крылья машины. Яркий свет фар проник в дом, осветил стены, а она стояла с пачками денег в руках, превратившись в соляной столб, у нее в голове не осталось мыслей, их как ветром сдуло, она была в панике, но тело ее действовало как бы само по себе, оно стало действовать, а мысли едва поспевали за ним; она почти удивилась тому, что засунула пачки назад в ведерко, плотно закрыла его крышкой, стараясь не шуметь, пробежала по комнате — пол тихонько скрипнул… Звук мотора тем временем приближался. Она открыла дверь сортира, отодвинула в сторону крышку одного из люков и опустила ведерко вниз. А потом выключила фонарь.

Хлопнула дверца машины. Она услышала быстрые шаги и скрежет ключа в дверном замке. Была ночь, и кто-то пытался открыть дверь дачи Майи! Этот человек явно явился сюда с дурными намерениями, подумала она и услышала, как заскрипели проржавевшие петли и кто-то вошел в маленький коридор. Через пару секунд этот человек обнаружит открытое окно. Он обыщет всю дачу. Эва больше не соображала, она чувствовала себя стоящей на палубе горящего корабля; сейчас она наверняка предпочла бы бурлящее ледяное море. Она решительно просунула ногу в «очко». Дырка была слишком маленькая, она не смогла засунуть туда и вторую ногу тоже, поэтому вынула из «очка» ногу, села рядом и просунула туда обе ноги сразу. Опираясь о края дырки, она стала медленно спускаться вниз, в темную дыру, отчаянно болтая ногами в ожидании опоры; наконец ноги ее погрузились в мягкую массу. Она опять услышала шаги — человек ходил по даче; она схватила фонарь и положила его у ног. Потом села на корточки — ей пришлось присесть низко-низко, чтобы плечи тоже ушли в дырку, рука же ее в темноте пыталась нащупать крышку люка, чтобы снова закрыть «очко». Она осторожно поставила ее на место — почти себе на голову. И осталась в кромешной темноте, чувствуя, что проваливается все глубже. Она решила переменить позу: сидеть на корточках было неудобно, она просто села. И продолжала проваливаться. Положила голову на колени. Когда она стояла наверху в сортире и светила вниз фонариком, она почти не ощущала запаха; теперь же зловоние становилось все нестерпимее, ведь она постепенно согревала дерьмо теплом собственного тела. Она сидела на дне выгребной ямы, стараясь дышать как можно осторожнее, упираясь носом в колени; фонарь откатился в сторону, дотянуться до него она не могла. Хлопнула дверь, и она услышала ругань. В доме был мужчина, и он был в ярости.

Дышать приходилось через рот — Эва боялась, что если она будет дышать носом, то из-за проклятой вони тут же потеряет сознание. Она попыталась прислушаться и определить, чем же он занимается там, наверху. Он что-то искал, в этом не было никаких сомнений. Он уже не старался действовать бесшумно, не исключено, что он даже зажег свет, подумала она, и внезапно вспомнила про рюкзак, который оставила на полу в гостиной. И чуть не умерла от страха. А вдруг он видел свет ее фонарика? Нет, это вряд ли. Но рюкзак на полу — поймет ли он, что она все еще в доме? Тогда он наверняка перевернет все вверх дном, чтобы найти ее. А может быть, он как раз этим и занимается сейчас. Он может в любой момент войти в сарай и распахнуть дверь сортира. Но станет ли он отодвигать крышки? Придет ли ему в голову заглянуть вниз? Она еще сильнее вдавила нос в колени, осторожно дыша ртом. На короткие мгновения наступала тишина, потом она снова слышала шум. Через несколько минут она услышала звук приближающихся шагов. Он был в коридоре. Что-то со стуком упало, потом раздались новые проклятия. Он затопал по полу. Снова стало тихо. Она представляла себе: вот он стоит, смотрит на дверь сортира и думает о том, о чем на его месте подумал бы каждый: кто-то прячется там, за дверью. Он сделал еще несколько шагов. Эва пригнулась и стала ждать; услышала, как он с силой, наверное ногой, распахнул дверь. На несколько секунд жизнь ее прекратилась, она вся превратилась в дрожащую массу, состоящую из страха и пульсирующей крови; вдруг все остановилось, дыхание, сердце, а кровь стала тягучей, как густая каша. Возможно, он в метре от нее; возможно, он слышит ее дыхание; она перестала дышать, чувствуя, что ее легкие вот-вот разорвутся. Каждая секунда длилась вечность. Потом она снова услышала шаги — он уходил; затем остановился у верстака. Эва сразу же подумала, что ему, должно быть, понадобилось в туалет, если он будет искать долго, ему наверняка скоро понадобится в туалет, и тогда он вернется, отодвинет одну из крышек и станет мочиться в одну из дырок. Тогда он намочит либо ее ноги, если выберет «очко» у стены, либо голову, если предпочтет соседнее. А если он включит свет, то увидит, что кто-то сидит там внизу, в темноте, сжимая между ног ведерко из-под краски. Она не могла понять, кто бы это мог быть. Майя сказала ей не всю правду, о чем-то она умолчала; это Майя втравила ее в эту кошмарную историю так же, как и раньше; она проделывала это тысячи раз; это Майя предоставила ей возможность заполучить эти деньги, целую кучу; ей самой это даже в голову бы не пришло, ей надо было лишь немного денег на еду и чтобы счета оплатить, зачем ей больше? Она вообще могла бы отдать ему все, не исключено, что они могли бы поделить деньги между собой; почему все деньги должны достаться только ему, у него на них не больше прав, чем у нее; они с Майей были подругами детства, они всегда всем делились. И Майя назначила наследницей именно ее. Сейчас мужчина рылся в ящиках с инструментами и разным барахлом, он совершенно не боялся, что его кто-то может услышать, он был в ярости, судя по производимому шуму, дача после его поисков наверняка будет выглядеть как поле брани. Она подумала, что он, возможно, решит заночевать, уляжется на одну из кроватей под теплую перину, а она будет сидеть здесь, в куче дерьма, ноги ее потеряют всякую чувствительность, даже гангрена может начаться, а если она просидит здесь до утра, то просто умрет от холода, отчаяния и этого чудовищного зловония. Господи, только бы это был обычный вор, такой же, как она сама, тогда ему придется уехать еще до того, как станет рассветать. Оставалось надеяться только на это. Она надеялась, а он ходил по всей даче и искал, искал, искал… Она почувствовала, что становится какой-то вялой, ей захотелось спать, подумала, что ни в коем случае не должна заснуть, но голова и тело уже не слушались ее, да и запах не казался таким нестерпимым, а может быть, она уже потеряла всякое обоняние. Как хорошо было бы немного вздремнуть; внезапно ей пришло в голову, что, возможно, выбраться наверх будет трудно; как она сможет выпрыгнуть из этой скользкой, похожей на болото массы, в которой она сидела; что, если она так и останется сидеть здесь, так и умрет здесь с двумя миллионами в кармане. Может, ей стоит закричать, позвать на помощь, выбраться и скинуть с себя одежду; уж лучше она поделится этими чертовыми деньгами с этим бедолагой, который возится там, наверху, и не знает, где еще искать. Некоторое время она размышляла об этом, но вдруг наверху наступила тишина — наверное, он лег на диван, забрался под клетчатый плед. Может быть, слазил в подвал и нашел себе бутылку красного, подогрел его на газовой горелке, добавил сахара; горячее и сладкое красное вино, грубый шерстяной плед и немного огня в камине. Она пошевелила пальцами, чувствуя, что они немеют. Она как бы закрылась от холода, от запаха; она закрыла глаза, мозг, оставила открытой лишь маленькую щелочку на тот случай, если ему придет в голову вернуться, чтобы помочиться или чтобы продолжить поиски, но щелочка становилась все меньше и меньше. Эва все больше погружалась в темноту, и последняя мысль, которая пробежала в ее голове, была: «Господи, как же я здесь очутилась?»

Послышался сильный грохот.

Эва вздрогнула. Она подняла руки, стукнулась локтями о полусгнившую древесину. А вдруг он это услышал? Дом ведь старый, стены старые, и здесь так тихо… Потом до нее дошло, что это хлопнула дверь — он вышел из дома; он стоял прямо за сортиром, сделал три-четыре шага и остановился. Эва ждала, напряженно прислушиваясь, пытаясь понять, что же он делает; она застыла, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Вдруг он закашлялся, и сразу же послышался знакомый звук: звук сильной струи, обрушившейся на мерзлую землю. Он стоял и мочился. Эти мужики все одинаковы, подумала она, они такие ленивые, им лень даже до сортира дойти, предпочитают все делать на улице; но наверняка именно это спасло ее — он ее не нашел. Она чуть не рассмеялась громко от облегчения. Он все еще стоял на улице и мочился, наверное, долго терпел. Может, еще и пива выпил, а теперь вот собрался уезжать. Странно все-таки, что он не поискал внизу, в туалете, видно, фантазия у него бедновата, решила она. Уж она-то точно потыкала бы в дерьмо на дне ямы лыжной палкой, если бы ей не повезло и она не нашла ведерко. Надежда на то, что скоро все кончится, становилась все сильнее, а вместе с надеждой появилось ощущение, что она промерзла до костей, что все тело у нее одеревенело, не говоря уже про вонь — она стала совсем невыносимой. Он снова вошел в дом. Который же сейчас может быть час, сколько времени я уже провела здесь, подумала она, делая над собой усилие, чтобы дышать спокойно. Снова послышались разные звуки: стук дверей, ящиков, шаги туда-сюда. Возможно, уже наступило утро и стало совсем светло, он мог сорвать с окон шторы и начать искать снова — при свете дня. Тогда он непременно снова зайдет в сортир, и тогда-то уж он точно поищет в дерьме — а что, если его, как молния, вдруг озарит такая догадка — пришло же это в голову ей самой! Она попыталась представить себе выражение его лица, когда он обнаружит ее голову и поймет, что она сидела там все это время, его удивление и ярость, а может быть, только испуг и ужас, если совесть его чиста. Она услышала, как хлопнула дверь, как повернулся ключ в замке. Не могла поверить, что он действительно уезжает. Она продолжала сидеть на дне выгребной ямы, прислушиваясь: шаги действительно удалялись по вереску, и наконец — нет, это было так замечательно, что она даже не смела в это поверить, и все же надеялась именно на это. Хлопнула дверца автомобиля! Эву трясло. Мотор с урчанием завелся; она даже всхлипнула от облегчения; мотор работал; она по-прежнему не двигалась, ждала; машина совершала какие-то маневры, возможно, он разворачивался. Она слышала, как ветки скребут о металл, на какое-то мгновение звук мотора стал тише. Потом он прибавил газа. Он наверняка уже выехал на дорогу, переключил скорость и уехал, звук мотора становился все тише и тише и, наконец — наконец! — совсем затих.

Удивительный покой разлился по всему ее телу.

Она положила руки на ведерко и облегченно выдохнула, немного повозилась, пытаясь распрямить ноги. Они были скрючены, как корни древней сосны, а ступней она совсем не чувствовала. Одной рукой она сбросила крышку с «очка». Было по-прежнему темно — неужели все еще ночь? Фонарик, вспомнила она, куда же делся фонарик? Она расцепила руки, искать его совершенно не хотелось, но она, превозмогая себя, принялась шарить в дерьме вокруг себя. Сначала поискала у себя в ногах, потом по углам, места было не так много, она должна найти этот чертов фонарь. Стала искать у себя за спиной и наткнулась рукой на металлическую ручку. Не исключено, что он теперь не работает. Она нашла кнопку. Фонарь работал, все было в порядке. Вздохнув с облегчением, она взглянула на свои наручные часы. Полчетвертого. Сейчас поздно светает, у нее еще много времени. Она высунула руку с фонарем в отверстие и осторожно положила фонарь, потом схватилась за края дыры и попыталась вылезти. Спина болела ужасно, ноги отказывались ее держать, но она высунула голову, потом ей с усилием удалось протолкнуть через дырку и плечи, и тут она застряла — ей показалось, что она не сможет лезть дальше. Она барахталась, вертелась, как уж на сковородке, отталкиваясь от зловонной кучки на дне, пока, наконец, не пропихнула себя в дырку. Она лежала на открытом «очке» поперек него, потом подтянула ноги и уронила фонарь. При падении он включился, и она с удивлением увидела на полу полосатый коврик. Спустила ноги на пол. Ей показалось, что они парализованы. Но она встала, склонилась над дырой снова, посветила фонариком в последний раз и ухватилась за ручку ведра. Она честно боролась. Теперь деньги принадлежат ей. Она вышла из сарая и прошла в дом. Там царил полный хаос. Содержимое шкафов и полок было выброшено на пол и валялось по всему дому. Она посветила вокруг себя фонариком — шторы он не снял. Все утопало в темноте, но воздух был удивительно свеж и прохладен, дышалось легко; она на самом деле просто забыла, какое же это наслаждение — вдыхать обычный воздух, как будто втягиваешь через нос ледяную минералку. На нетвердых ногах она дошла до кресла и плюхнулась в него. Одежда прилипла к телу. Все следовало немедленно выбросить, всю одежду, которая на ней была. Не исключено, что ей придется постричься, что если не удастся отделаться от этого проклятого запаха? Дом далеко, а она вся в дерьме — от пальцев на ногах и до шеи, но, может быть, в доме найдется какая-нибудь одежда, в которую она могла бы переодеться? Она заставила себя подняться и направилась в одну из спален. Светя фонариком, принялась извлекать одну за другой вещи из комода, нашла белье, носки, старую майку и вязаный свитер, а вот с брюками дело обстояло хуже. Она вышла из комнаты, вспомнив про маленький коридорчик, в котором висела верхняя одежда, и вот тут-то ей повезло. Там висел старый пуховый костюм, приятный на ощупь, мягкий, но, возможно, слишком маленький. Она будет выглядеть в нем как глиста. Но он чистый. По сравнению с тем, что надето на ней сейчас, он такой чистый. Он пах лыжной мазью и дровами для камина. Она положила всю найденную одежду на пол и принялась раздеваться. Хуже всего было с руками, она старалась держать их как можно дальше от лица, она не могла больше выносить этот запах. Может, вылить на них жидкость для мытья посуды, а потом вытереть полотенцем? Она дрожала от холода, но вместе с тем испытывала невероятный подъем. Она то и дело поглядывала на ведерко, заляпанное краской; до чего же невинно оно выглядело, кто бы мог подумать, что в нем целое состояние! Что бы там ни думали, но воображение у нее есть. И ничего удивительного — она же художник.

Потом она нашла под скамейкой пару старых ботинок, правда, шнурки завязать оказалось не так-то просто. Пальцы начали оттаивать, но все равно проделывали привычные операции ужасно медленно. Она запихнула грязную одежду в рюкзак, который ночной гость отшвырнул в угол. Надела рюкзак на спину, в одну руку взяла фонарик, в другую — ведерко. Не стоит больше возиться с узким кухонным окошком — после всего того, что здесь произошло. Входная дверь была заперта снаружи. Она снова прошла в спальню, сорвала одну из занавесок и широко раскрыла окно. С наслаждением вдохнула в легкие горный воздух и взобралась на подоконник. И спрыгнула.

Мужчина в темно-синем «Саабе» уезжал все дальше и дальше от дачного поселка. Лицо его было искажено злобой, глаза яростно сверкали. Деньги пропали. Кто-то его опередил, и он не мог понять, кто. Машина тряслась и подпрыгивала на гравиевой дороге, и он чертыхался снова и снова. По левую руку от него лежало озеро, вокруг стояла полная тишина, в большинстве дач было темно. Он чувствовал, что его обвели вокруг пальца. Произошло что-то, ему совершенно не понятное, и он возвращался мыслями в прошлое, пытался найти хоть какое-то объяснение этой катастрофе, этому невероятному факту — кто-то влез в дачу и похитил деньги. Его деньги. Ему было совершенно ясно, что произошло. Все остальные вещи были на месте, и бинокль, и фотоаппарат. На телевизор и радиоприемник тоже никто не покусился. Даже винный погребок, устроенный в подвале, остался нетронутым. Он в бессильной злобе стукнул кулаком по рулю и сбросил скорость на повороте. Какое-то внезапное озарение заставило его повернуть влево, и он увидел небольшую дорогу, всю в ухабах, ведущую прямо к озеру, на берегу которого стояла заброшенная дача, точнее развалюха, сарай. На даче явно никого не было, судя по внешнему виду, там уже давно никто не жил. Он доехал практически до самой воды, но мотор не выключал. Ему надо было успокоиться. Нашел во внутреннем кармане сигареты и закурил, задумчиво глядя на огромную ровную гладь озера. Лицо его было узким, глаза — близко посажены, волосы и брови темные. Он был бы даже красив, если бы не выражение лица, жесткое и обиженное; и даже в те редкие минуты, когда он улыбался, это выглядело не слишком искренне. А сейчас он не улыбался. Он нервно курил; его раздражал мотор, урчавший в тишине; он заглушил его. Открыл дверцу, сделал пару шагов к воде, чтобы еще лучше рассмотреть потрясающей красоты пейзаж. Когда фары погасли, стало очень темно; из темноты величественно выступали горы. Они были похожи на огромных доисторических чудовищ, которые лежали и спали вокруг огромной ямы с водой. Внезапно его охватило непреодолимое желание зарычать в этой темноте — может, они проснутся и зарычат в ответ. И тогда он заметил автомобиль. Старую «Аскону». Она стояла позади дачи, вид у нее был покинутый. Это показалось ему странным. Неужели на этой даче есть люди? Он подкрался поближе — он уже не был уверен в том, что он здесь один; попытался заглянуть в машину через боковое стекло. Дверца машины была открыта, это было еще более странно. Но машина была пуста, ни на сиденьях, ни у заднего стекла ничего не лежало. Он снова выпрямился и осмотрелся. Вдруг ему пришла в голову одна мысль, он вернулся к своей машине и залез в нее. Сидел в машине и курил. Докурил сигарету до самого фильтра, раздавил окурок в пепельнице и прикурил новую.

Внезапно Эва почувствовала, насколько же она вымоталась. Она с трудом волочила ноги, бредя по вереску и кочкам и постоянно спотыкаясь. Казалось, что ведерко, которое она тащила в онемевшей руке, весит целую тонну, но в пуховом костюме не было карманов, а класть деньги в рюкзак вместе с одеждой, испачканной в дерьме, ей не хотелось. Кто знает, а вдруг от денег тоже будет вонять? Она уже выбралась на дорогу, идти стало гораздо легче. Она шла так быстро, как только могла, но ноги не слушались, казалось, они не поспевали за ней. Она чувствовала пятки, но совершенно не чувствовала онемевших пальцев. Перед ней простиралось пустынное плоскогорье, она поискала глазами ту дачу, в которой горел свет, когда она направлялась к Майиному домику. Сейчас дача была погружена в темноту. Эва приходила в отчаяние, думая о том, какой длинный обратный путь предстоит ей проделать на машине, но уж если ей удалось сделать то, что она сделала, она сумеет как-нибудь и до дома добраться. Может быть, ей повезет, и она по дороге встретит круглосуточную бензозаправку. Такую, где продают сосиски и гамбургеры, колу и шоколад, и даже венгерские ватрушки — четыре штуки в упаковке. И горячий кофе. Есть хотелось страшно. Как только она подумала о еде, то уже не могла остановиться. Если она вообще сможет куда-то зайти, ведь от нее наверняка ужасно воняет, она просто притерпелась к запаху. Ей становилось не по себе, когда она представляла, что могут подумать люди, если она войдет в теплое освещенное помещение, воняя дерьмом. Она уже видела узкую дорогу к озеру, переложила ведерко в левую руку, а фонарь взяла в правую. Все вокруг казалось пустынным и безлюдным, но она все же не могла заставить себя включить фонарь, во всяком случае, решила она, не раньше, чем она подойдет к машине и соберется отъезжать. Чем меньше шансов, что ее увидят, тем лучше. Ее еще никогда так не тянуло к собственной машине, еще никогда не хотелось курить так сильно, как сейчас. Она спрятала сигареты в машине, потому что не хотела оставлять после себя окурки. Она фыркнула, вспомнив все, что произошло с ней ночью, и прибавила шагу. Оставалось пройти всего несколько метров, но тут произошло нечто, что заставило ее резко остановиться. Тишину разрезало жуткое рычание, и внезапно она оказалась в самом центре пучка галогенового света. Она стояла, как столб, держа в руках ведерко и фонарь, и не могла сделать ни шага. Наконец до нее дошло, что источником этого света и шума был автомобиль, который внезапно вырос прямо перед ней; и она побежала от этого слепящего света, прыгая с кочки на кочку, она бежала все дальше и дальше по вереску, летела, как будто речь шла о жизни и смерти, судорожно сжимая ведерко в руке. Она по-прежнему слышала звук мотора, она будет бежать, пока будет его слышать, а если звук исчезнет, ей придется упасть на землю. Но бежала она недолго — неожиданно поскользнулась и рухнула ничком вперед во весь свой немалый рост; она лежала на животе, судя по всему, вывихнув ногу. Она чувствовала, как ветки и соломинки царапают ей лицо. Она лежала, не шевелясь, как мертвая. И мотор тоже словно бы умер, но она услышала, как открылась дверца машины. Теперь она все поняла. Он обнаружил ее автомобиль, он просто сидел и поджидал ее. Вот и все, подумала она. Возможно, у него есть оружие. Наверное, пуля в затылок станет последним, что ждет ее в этой жизни. А деньги — на самом деле — это не самое важное, теперь она даже удивилась, сколько же невероятных усилий она потратила ради того, чтобы получить эти деньги. Честно говоря, это было уму непостижимо. Единственное, что имело значение, это Эмма, и еще отец. И еще, чтобы были деньги на пару бутербродов, на счета и тепло. Она думала об этом, прислушиваясь к его шагам по вереску. Но она не могла определить, приближаются ли они или наоборот. Она положила голову на руки, ей хотелось только спать, ведь это же на самом деле все равно не ее деньги, именно поэтому все так и произошло, все из-за того, что она так много думала про эти деньги. Но она взяла себя в руки и вспоминала об Эмме; ей надо убежать от этого мужчины, который шумно идет через вереск; и она осторожно поползла на животе; это было не так уж тяжело — пуховый костюм скользил по земле. Она по-прежнему слышала шаги преследователя; но, пока он сам идет, он не сможет услышать ее. Она проползла еще немного и замерла, потом еще немного — и опять замерла. Он довольно далеко, плоскогорье большое, а у него с собой не было даже фонарика. Вот что значит — пойти на дело неподготовленным, подумала она, стараясь тянуть за собой ведерко так, чтобы оно не гремело. Потом она услышала, как его автомобиль снова завелся, увидела свет, шарящий по окрестностям. Она вжалась в землю, стараясь стать невидимой. Неужели ей опять повезло? Волосы у нее черные, пуховый костюм темно-синий, но ведро! Ведро было почти белым. Она легла на него животом, иначе он непременно заметил бы это светлое пятно. Как глупо, что она взяла с собой это здоровое ведро, он непременно увидит его. Еще немного — и он примчится сюда на машине и увидит ее, освещенную фарами. Он может ее просто задавить, проехать по ней всеми четырьмя колесами, и никто не поймет потом, что же здесь произошло. Почему она лежит тут, задавленная, на этой безлесной горе, в пуховом костюме, который явно не подходит ей по размеру? И пахнет дерьмом. Ни Эмма, ни Юстейн, ни отец — никто не узнает, как она погибнет. А убийца Майи, возможно, так и останется на свободе.

Мужчина покачал головой и нажал на педаль газа. Ему показалось, что он что-то видел в темноте, что-то белое, оно словно бы пролетело по воздуху. Он пристально смотрел по сторонам, медленно поднимаясь по дороге, свет фар ощупывал то, что лежало в полной темноте по правую и левую сторону. Наверное, ему просто почудилось. Может, это была просто овца. Правда, сейчас в горах овец нет, но наверняка это была либо птица, либо лиса или заяц. Да кто угодно. Как раз в тот момент он потянулся вперед, к пепельнице, чтобы загасить сигарету, поэтому не мог утверждать, что совершенно отчетливо видел что-то белое. И все-таки с той машиной было что-то не так. Если только в маленькой полуразвалившейся дачке действительно никого не было. Но у него больше не оставалось времени на размышления. Ему предстояло разобраться еще со многим другим. Но деньги он получить должен. Теперь это его деньги, что бы кто-то там себе ни воображал. Он прибавил газа и свернул на дорогу. Потом включил третью скорость и скоро уже проезжал мимо турбазы. А вскоре свет его фар исчез за поворотом.

Шапки пены напоминали горы на Хардангервидда, а вода была обжигающе горячей. Эва осторожно засунула в воду одну ногу, она почти ошпарилась, но все равно вода, по ее мнению, была все еще недостаточно горяча. Больше всего ей хотелось бы, чтобы вода из ванной проникла в само ее тело, в каждую клеточку. На краю ванны стоял большой бокал с красным вином. Она выбросила рюкзак в мусорный бак и отключила телефон. И с наслаждением погрузилась в воду. Вода была слабого бирюзового оттенка — из-за пены для ванн. Даже в раю не могло быть лучше. Пальцы на ногах и руках постепенно оттаивали, и она с наслаждением двигала ими. Отпила глоток вина и почувствовала, что нога болит уже не так сильно. Вести машину с больной ногой было просто кошмаром, нога сильно распухла. Она на секунду принюхалась, а потом скрылась под водой. А когда вынырнула, на макушке у нее была большая шапка пены. Значит, вот как выглядят миллионеры, удивленно подумала она, — она видела себя в зеркале, висевшем над ванной. Мягкая шапка пены начала медленно сползать по сторонам, сползла с макушки и застряла под ухом. Она снова поудобнее улеглась в ванной и принялась считать. Ей стало интересно, насколько хватит денег, если она будет тратить по двести тысяч в год. На десять лет. Если там действительно два миллиона — она еще не пересчитала деньги, но она непременно это сделает, вот только вымоется, приведет себя в порядок и что-нибудь съест. Единственное, что попалось ей по дороге, — это почти пустой уже автомат по продаже сладостей, в котором не было ничего, кроме малиновых леденцов и пастилок от кашля. Она закрыла глаза и почувствовала, как пена заползла ей в ухо. Кожа понемногу привыкла к температуре воды; когда она вылезет из ванны, то будет розовая, как младенец, а волосы завьются мелким бесом. Она очень давно вот так не лежала в ванной. Обычно она довольствовалась душем, это занимало совсем немного времени, и уже забыла, какое же это наслаждение — лежать в ванной. А вот Эмма всегда предпочитала ванну душу.

Эва высунула руку из воды, взяла бокал с вином и сделала несколько больших глотков. А потом, после того, как она вымоется и пересчитает деньги, она будет спать. И, может быть, проспит до вечера. На нее навалилась какая-то свинцовая усталость, голова упала на грудь. Последнее, что она помнила, — это вкус мыла во рту.

Было 9 часов утра 4 октября. Эва спала в остывшей ванной. Она видела какой-то шумный сон, и это действовало ей на нервы. Она повернулась, чтобы прогнать этот сон, поскользнулась, и лицо ее ушло под воду. Она стала задыхаться, наглоталась мыльной воды, кашляла и отхаркивалась, пыталась встать, но бока фарфоровой ванны были такие скользкие; она снова скользила вниз, отплевывалась и откашливалась так, что даже слезы потекли, пока ей, наконец, не удалось сесть. Она опять замерзла. И тут услышала звонок в дверь.

Она с ужасом вскочила и перешагнула через край ванны. Она совсем забыла про больную ногу и вскрикнула, чуть не потеряв равновесие, потому что вскочила так быстро, и схватила халат. Ее часики лежали на полке под зеркалом, она бросила на них быстрый взгляд, думая, кто же это может быть, кого это принесло в такую рань. Для продавцов разного товара слишком рано, для нищих — тоже, отец никуда из дома не выезжал, а Эмма не звонила и не говорила, что ее привезут. Полиция, решила она, и поплотнее замоталась в халат. Она была совершенно не готова к этому, даже не продумала, что же им сказать, если они действительно придут еще раз; но он пришел, она почему-то была совершенно уверена в том, что это тот же самый полицейский. Этот инспектор с таким пристальным взглядом. Конечно, она может не открывать. В конце концов, это ее дом, она принимает ванну, и вообще приличные люди не приходят в такую безбожную рань и не задают вопросы. Так что можно просто остаться в ванной и дождаться, когда он уйдет. Он решит, что она еще не вставала или вообще куда-то уехала. Правда, у дома стоит ее машина, но она же могла уехать и на автобусе, такое, кстати, случалось, если у нее не было денег на бензин. Что ему еще понадобилось? Во всяком случае, про деньги Майи он наверняка ничего не знает, если она все-таки не оставила после себя завещания. Тогда он вполне мог его найти. Неужели она и вправду это сделала? Оставила все свои деньги Кризисному центру? Эва даже пошатнулась от такого предположения. Ну, конечно, она вполне была на это способна. В банковском сейфе у нее денег не было, она хранила там завещание, маленькую красную книжицу с правдой о своей жизни. В дверь снова позвонили. И тогда Эва приняла решение. Совершенно бессмысленно прятаться в ванной, он так просто не сдастся. Она соорудила из полотенца тюрбан и вышла босиком в коридор. Она шла, прихрамывая, каждый шаг давался ей с трудом. И она очень жалела себя.

— Фру Магнус, — улыбнулся он. — Принимали ванну, а я вам помешал, это совершенно непростительно. Разумеется, я могу заехать попозже.

— Я все равно уже закончила, — ответила она коротко, продолжая стоять на пороге.

На нем были кожаная куртка и джинсы, он выглядел как обычный человек, он совсем не похож на врага, подумалось ей. Врагом был тот мужчина в горах, кто бы он ни был. А вдруг он записал номер ее машины? Она чуть не потеряла сознание от этой мысли. Если он действительно записал ее номер, то пройдет совсем немного времени, и он появится у нее на пороге. Как же ей раньше в голову не пришло? Лоб ее прорезала глубокая морщина.

— Можно мне войти?

Она не ответила, просто посторонилась, прижалась к стене и кивнула. В гостиной она снова кивнула, приглашая его сесть на диван; сама она продолжала стоять посреди комнаты (стоит, как стена, пришло ему в голову). Он же нарочито медленно усаживался поудобнее в черном кресле. Хорошо натренированный взгляд его незаметно скользил по черно-белой комнате, он заметил пакетик с малиновыми леденцами на столе, ключи от машины, ее дамскую сумочку и пачку сигарет.

— Что у вас с ногой? — поинтересовался он.

— Немного подвернула. Что привело вас ко мне?

Она неохотно опустилась в кресло напротив.

— Да так, пустяки. Я хотел бы выслушать ваши показания еще раз, то, о чем вы рассказали мне в прошлый раз, с начала и до конца. Мне хотелось бы прояснить кое-какие детали.

Эва занервничала и стала искать сигареты. Внезапно ей пришло в голову, а может ли она отказаться отвечать? Ведь ее же ни в чем не подозревают. Или все-таки подозревают?

— А скажите мне, — спросила она, набравшись смелости, — я вообще-то обязана давать показания?

Сейер не мог скрыть удивления.

— Нет, — сказал он, подняв брови, — разумеется, не обязаны!

В его серых глазах появилось что-то невинно-простодушное.

— Значит ли это, что вы имеете что-то против? Я просто думал, что, поскольку Майя была вашей подругой, вы постараетесь помочь расследованию. Помочь нам найти преступника. Но если вы не хотите…

— Нет-нет, я вовсе не это имела в виду.

Она сразу же пошла на попятный и пожалела о том, что спросила.

— Первого октября, — продолжал он, — в четверг. Давайте начнем с начала. Вы поехали на такси на Торденшоллсгата. Машина заехала за вами в восемнадцать ноль-ноль.

— Да, я же уже говорила.

— И по вашим словам, вы провели в квартире Майи примерно час.

— Да, наверное. Во всяком случае, ненамного дольше.

«А сколько я пробыла там на самом деле, — подумала она, — два?»

Он открыл небольшой блокнот и погрузился в чтение. Это было неприятно. Оказывается, все, о чем она рассказала, было записано, теперь это могло быть использовано против нее.

— Не могли бы вы рассказать мне, чем вы занимались в течение этого часа? Как можно более подробно!

— Что?

Она нервно уставилась на него.

— Начиная с того момента, как вы вошли в квартиру, и до того, как она вас проводила. Абсолютно все, что происходило. Начинайте с самого начала.

— Ну, я выпила чашечку кофе.

— А вы ее вымыли после себя?

— А разве нет? — Ей показалось, что стул под ней шатается.

— Я спрашиваю вас об этом, потому что мы не нашли никакой кофейной чашки, которая бы после вас осталась. Но зато там стоит стакан, в котором явно была кола.

— Господи! Ну, конечно же, кола! Вечно я все путаю. А что, это имеет какое-то значение?

Он быстро взглянул на нее. А потом опять замолчал, как несколько минут назад. Просто сидел, смотрел и ждал. Эва чувствовала, что она завязла по уши, ей следовало все продумать, она слишком многого не учла.

— Да. Я съела бутерброд и выпила колу. Майя сама сделала мне бутерброд.

— Ясно. С тунцом?

Эва кивнула головой. Она уже была не в состоянии контролировать ход беседы, а вдруг он был там, когда все произошло, что, если он сидел в чулане и все видел?

— Не могли бы вы ответить мне вот на какой вопрос, — попросил он вдруг, поудобнее усаживаясь в кресле, вид при этом у него был одновременно задумчивый и любопытный, — не могли бы вы сказать мне, почему вас стошнило после этого бутерброда?

Эве показалось, что она вот-вот потеряет сознание.

— Ну, мне стало нехорошо, — выдавила она из себя. — Я выпила пару бокалов пива, и я не слишком люблю рыбу. И накануне мы засиделись до позднего вечера. Может быть, я съела слишком мало, меня не особо заботит еда, и я в тот день с утра ничего не ела, но ей непременно надо было впихнуть в меня этот бутерброд, потому что она считала, что я слишком худая.

Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Она же собиралась говорить как можно меньше, как же она могла об этом забыть?

— И именно поэтому вы приняли душ, пока были там? Потому что вам стало нехорошо?

— Да! — ответила она коротко и замолчала. Он увидел, что в глазах ее появилось какое-то упрямство. Скоро она вообще ничего не скажет.

— На самом деле вы многое успели сделать, пока были там. Всего за час. И даже вздремнуть успели в свободной спальне, не так ли?

— Вздремнуть? — вздрогнула она.

— Кто-то же лежал на той кровати. Или же, фру Магнус, давайте назовем вещи своими именами: вы с Дурбан были партнерами и просто-напросто делили эту квартиру на двоих. И вы — так же, как она, — занимались проституцией, чтобы немного подзаработать?

— НЕТ!

Эва выкрикнула это и вскочила. Кресло упало на пол.

— Нет, я этим не занималась! Я не хотела иметь к этому никакого отношения. Это Майя пыталась меня уговорить, я не хотела! — Она дрожала, как осиновый лист, лицо ее стало белым, как мел. — Майе всегда надо было втянуть меня в какую-то авантюру, ей в голову вечно приходили самые невероятные идеи. Однажды, когда нам было по тринадцать лет…

И она зарыдала.

Он ждал, уставившись в стол. Вот именно такое поведение всегда приводило его в замешательство. Внезапно она показалась ему такой жалкой… Тюрбан развалился и сполз на плечи, волосы были совсем мокрые.

— Иногда мне кажется, — произнесла Эва, всхлипывая, — что вы думаете, что это я сделала.

— Разумеется, мы рассматривали и этот вариант, — негромко ответил он. — И я в данном случае не имею в виду мотив, в состоянии ли вы вообще кого-то убить и все такое. Об этом можно поговорить позднее. Мы прежде всего пытаемся установить круг общения убитой, кто чисто физически имел возможность совершить это убийство. А потом мы смотрим, есть ли у каждого из таких людей алиби. И в конце концов мы спрашиваем себя: а был ли мотив? И тут действительно имеет значение тот факт, что вы были там в тот вечер, незадолго до того, как она умерла. Но хочу сказать вам сразу: мы уверены в том, что убийцей Майи был мужчина.

— Да, — сказала она.

— Что?

— Я имела в виду, это, наверное, был один из ее клиентов?

— Вы так думаете?

— Да, я… А разве это не так? И в газетах писали!..

Он кивнул и подался немного вперед. От него хорошо пахнет, подумала она, он похож на папу в молодости.

— Расскажите мне, что произошло.

Она снова села в кресло, сделала над собой усилие и постепенно, словно идя маленькими шажками, стала рассказывать, приближаясь к тому, что произошло. Теперь ей просто нужно было это рассказать, как все произошло в тот вечер, когда она сидела на скамеечке. И он спросит, почему же она не сказала обо всем этом сразу. А это, подумала она, произошло потому, что она нерешительная, недисциплинированная, слабохарактерная, ненадежная, трусливая, с сомнительными моральными принципами. Она ничего не хочет сделать для старой подруги, хотя та так много для нее значила, ведь Эва потом прибрала к рукам ее состояние… Ей с трудом верилось, что так оно и есть на самом деле, это было просто невыносимо.

— Мы живем довольно бедно, Эмма и я, — бормотала она. — И всегда так жили, после того как ушел Юстейн. Я рассказала об этом Майе. Она хотела, чтобы я решила свои проблемы так, как привыкла решать их она. Она предложила мне воспользоваться свободной комнатой. Мы были у «Ханны» и напились. И я стала думать над ее предложением, я больше не могла не спать по ночам, думая про эти угрозы в почтовом ящике, про эти бесконечные счета, про то, что выключили телефон. И мы договорились, что я вернусь — и попробую. Она должна была мне помочь. Показать, как это делается.

— И?

— Я была немного в подпитии, когда приехала к ней, трезвой я бы просто не заставила себя приехать, потому что тогда бы до меня дошло, какое же решение я на самом деле приняла, так что я приехала, как мы и договорились…

Она замолчала, казалось, до нее только сейчас дошло, что она была потенциальной шлюхой. А теперь и он об этом узнал.

— Но я все равно не смогла. Майя налила мне колы, и я протрезвела, пока была у нее, и я не осмелилась. Я подумала о том, что у меня могут забрать Эмму, если кто-то узнает. Мне из-за этого стало плохо, и я ушла. Но до этого она мне кое-что объяснила.

— Объяснила? Что именно?

— Она объяснила мне… Ну, как это происходит.

— Она показала вам нож?

Эва на секунду замолчала.

— Да, показала. Она сказала, что он необходим для того, чтобы напугать и предостеречь. Я лежала на кровати. Вот тут-то я по-настоящему испугалась, — произнесла она быстро. — Тогда я и решила, что пора уходить. Но я не понимаю, как вам удалось все это узнать, я вообще ничего не понимаю.

— И все же нож не помог? — предположил он.

— Нет, она… Эва осеклась.

— Что вы хотели сказать?

— Наверное, она была не настолько крутой.

— По всей квартире были ваши отпечатки пальцев, — продолжал он. — Даже, — сказал он медленно, — на телефоне. Куда вы звонили?

— Отпечатки пальцев?

Ее пальцы непроизвольно скрючились. А что, если они побывали у нее дома, пока она была в горах, что, если они открыли замок и рыскали тут со своими кисточками?

— Кому вы звонили, Эва?

— Никому. Но я хотела… позвонить Юстейну, — солгала она.

— Юстейну?

— Моему бывшему мужу. Отцу Эммы.

— И почему же не позвонили?

— Ну, просто передумала. Он меня бросил, и я решила ничего не клянчить. Я просто оделась и ушла. Я сказала Майе, что то, чем она занимается, опасно, но она только улыбнулась. Майя никогда никого не слушала.

— А почему вы не рассказали об этом, когда я приехал к вам в первый раз?

— Мне было стыдно. Понимаете, я действительно тогда думала, не стать ли мне шлюхой, и сама мысль о том, что кто-то об этом узнает, показалась мне непереносимой.

— Я никогда, ни одного дня за всю свою жизнь, не относился презрительно к проституткам, — сказал он просто.

Он встал с дивана, как будто был вполне доволен услышанным. Она не могла поверить своим глазам.

На лестнице он немного задержался, прищурившись, посмотрел на двор, на машину и на велосипед Эммы, который стоял у стены дома. Потом посмотрел на улицу, на соседние дома, как будто хотел составить себе представление о ее соседях: что же она за человек, если живет именно здесь, в этом районе, в этом доме?

— А как вам показалось, у Майи было много денег?

Вопрос прозвучал, как гром среди ясного неба.

— Господи! Конечно! Все, что у нее было, было дорогим. Она питалась в ресторанах и все такое.

— Мы думаем, не могла ли она припрятать кругленькую сумму, — объяснил он. — И не мог ли кто-то об этом узнать?

Его взгляд был похож на луч лазера, и она в ужасе заморгала.

— Вчера из Франции прилетел ее муж, мы надеемся, что он сможет нам что-то рассказать, когда мы вызовем его на допрос.

— Что?

Она обессиленно прислонилась к притолоке.

— Муж Майи, — повторил Сейер. — Что вас так напугало?

— Я не знала, что у нее был муж, — ответила она устало.

— Да? Что же, она вам не рассказала?

Он наморщил лоб.

— Странно, что она вам не сказала, если вы были старыми подругами, да?

Если, подумала она. Если мы и вправду были старыми подругами. Если то, что я говорю, правда.

— Вам больше нечего добавить, фру Магнус?

Эва помотала головой. Она была до смерти напугана. Мужчина, который появился на даче, вполне мог быть мужем Майи. Он искал свое наследство. Возможно, он в один прекрасный день появится у нее на пороге. Возможно, ночью, когда она будет спать. Майя могла рассказать ему о встрече с Эвой. Если успела. Она могла ему позвонить. По межгороду во Францию. Сейер сделал четыре шага вниз по кованой лестнице и остановился на гравиевой дорожке.

— Вам не стоит держать лодыжку в горячей воде. Лучше наложить повязку.

И ушел.

«Нужно срочно увезти деньги из дома», — подумала Эва. Наконец большой «Пежо» исчез за поворотом дороги; она захлопнула дверь и бросилась в подвал. Нога снова онемела. Она сорвала крышку с ведра, подцепив ее финкой, и высыпала пачки денег на цементный пол, потом плюхнулась рядом и принялась раздирать фольгу. Пачки были перетянуты резинками. Очень быстро она обнаружила, что деньги были рассортированы: тысячи отдельно, сотни отдельно, считать было легко. Пол был ледяной, ягодицы быстро онемели. Она все считала и считала, складывая в уме; откладывала уже сосчитанную пачку в сторону и бралась за новую. Сердце колотилось все быстрее. Где же ей спрятать столько денег? Сейф в банке — слишком рискованно, у нее было такое чувство, что они — Сейер и его люди — следят за каждым ее шагом. Не говоря уж про мужа Майи.

Значит, Майя была замужем. Почему же она об этом не сказала? Что дурного в том, чтобы иметь мужа, спутника жизни? Или же это была своего рода сделка? Возможно, это просто ее деловой партнер, с которым она вместе собиралась заниматься гостиничным бизнесом. Или же просто-напросто он был таким типом, о котором она предпочитала не распространяться? Последнее показалось Эве наиболее вероятным.

По правде говоря, ведерко из-под краски — идеальное хранилище, ей только надо поместить его туда, где никому не придет в голову его искать и откуда она сама сможет беспрепятственно брать деньги по мере надобности. Ну конечно, у отца. Спрятать деньги у него в подвале, среди старого хлама, который он скопил за много лет. Старая детская кровать Эвы. Яблоки, которые лежат и гниют в старом ящике, где раньше зимой хранилась картошка. Сломанная стиральная машина. Эва сбилась со счета, пришлось начинать заново. Руки ее вспотели, но купюры легко скользили в руках, и вскоре в большой кучке рядом с ней было уже полмиллиона, и это было еще далеко не все. Муж Майи. Возможно, это весьма сомнительный тип — если сама Майя была шлюхой, то кем же тогда мог быть ее муж? Наркодельцом или кем-то в этом роде? Возможно, у них обоих не было никаких моральных принципов. «А интересно: у меня-то они есть?» — пришло ей вдруг в голову. Она приближалась к миллиону, количество несосчитанных денег, наконец, стало уменьшаться. Все эти деньги, думала она, взяты из бюджета сотен семей в этом городе; на самом деле они должны были пойти на пеленки или консервы; думать об этом было странно. Сейчас она считала сотенные, это требовало больше времени. Она решила, что самые красивые — пятисотенные бумажки: и цвет, и узор — красивые синие купюры. Миллион шестьсот… Пальцы ее заледенели, теперь она считала купюры по пятьдесят крон. Если у него есть номер ее машины, то получить адрес — дело нескольких минут, он может позвонить в автоинспекцию, если он и вправду заметил машину. Миллион семьсот. И еще несколько пятидесяток. Майя была почти у цели. Миллион семьсот. Куски фольги были разбросаны вокруг и сияли, как серебро, освещенные лампой на потолке. Она снова сунула их в ведро и поднялась наверх, ей показалось, что нога болит уже не так сильно, может, она замерзла в подвале? Черные волосы Эвы свисали по обе стороны лица, как сосульки. Она поставила ведро в чулан и вернулась в ванную, быстро встала под душ, под горячую воду, вылезла и оделась. Лицо миллионерши в зеркале сейчас было более напряженным и озабоченным. Ей нужен брезентовый чехол — накрыть машину, на случай, если он ездит вокруг и вынюхивает. А может, вообще купить новую машину? Например, «Ауди»? Не самую большую, можно подержанную. И вдруг она поняла, что не сможет этого сделать. Она могла покупать только молоко и хлеб — как раньше. Даже Омар удивится, если в корзинке у нее будет больше продуктов, чем раньше. Она прохромала в чулан и взяла ведро. Ну, это решаемо. К тому же можно переехать. В ящике кухонного шкафчика она нашла алюминиевую фольгу, аккуратно запаковала пачки денег и положила их в ведерко, оставив одну. На нее она налепила кусок скотча, немного подумала и написала «Бекон». И положила в морозильную камеру. Не может же она сидеть вообще без денег! Из шестидесяти тысяч в маленьком ведерке осталось не так много. Она оделась и вышла на улицу. Сначала заглянула в почтовый ящик — она совсем про него забыла. И увидела зеленый конверт — из Национального совета по делам искусств. Улыбнулась, пораженная. Стипендия.

— Ты начала выходить по вечерам, — улыбнулся отец. — Это хороший знак.

— Почему это?

— Я тебе вчера весь вечер звонил, до одиннадцати.

— Ах, ну да. Я выходила.

— Что, нашла, наконец, того, кто тебя согреет? — поинтересовался он с надеждой.

«Я чуть не околела от холода, — подумала она, — всю ночь просидела по уши в дерьме».

— Ну да, что-то в этом роде. Только ни о чем больше не спрашивай.

Пытаясь казаться загадочной, она обняла его и вошла в дом. Ведро стояло в багажнике, она принесет его попозже и спрячет в подвале.

— А у тебя что-то случилось?

— У меня неожиданно включилась пожарная сигнализация, все ревела и ревела, и я не смог сам ее выключить.

— Ах, вот как? — спросила она. — И что же ты сделал?

— Позвонил в пожарную часть, и они сразу же приехали. Очень милые ребята. Ну, садись. Ты надолго? Можешь побыть подольше? Кстати, а сколько Эмма будет у Юстейна? Ты же не собираешься отдать ее ему?

— Не говори глупости, мне такая мысль и в голову не приходила. Я могу побыть подольше и даже приготовить нам с тобой ужин.

— Не думаю, что у меня что-то есть к ужину.

— Тогда я поеду и куплю.

— Нет, чтобы ты еще и меня кормила! У тебя нет денег. Я вполне могу съесть тарелку каши.

— А как насчет вырезки?

— Мне не нравится, когда ты меня дразнишь, — сказал он с кислой миной.

— Я сегодня получила стипендию, а больше мне это отпраздновать не с кем.

Возразить отцу было нечего. Эва вышла, принялась что-то искать в доме, и он постепенно успокоился, сердце забилось ровнее. Именно этих звуков ему не хватало больше всего, звуков, производимых другим человеком, который дышит где-то рядом, что-то делает; у него есть и радио, и телевизор, но разве это в счет?

— Газеты читала? — спросил он чуть позже. — Прикончили бедняжку в собственной постели. Поленом бы его по башке. Бедняга. Так обращаться с девушкой, когда она на все готова — и кровать свою предоставила, и услуги; это просто неслыханно! Что-то мне имя ее показалось знакомым, но никак не могу вспомнить, почему. Ты читала об этом, Эва?

— Нет, — прокричала она с кухни.

Он наморщил лоб.

— Ну, нет так нет. Ладно. Потому что, если бы это был кто-то из знакомых, то я бы выследил этого типа и дал бы ему по башке поленом. Ведь представь себе: единственное наказание, которое ему уготовано, — это телевизор в камере, а еще завтрак, обед и ужин каждый день. Мне интересно: кто-нибудь спрашивает их, раскаиваются ли они в том, что сделали?

— Наверняка. — Эва завязала пакет с мусором и пошла к двери. Теперь ей следовало быть осторожной. — Они учитывают это, когда определяют степень вины, проявляет ли человек какие-то признаки раскаяния или нет.

— Ха! Они могут сказать что угодно и легко отделаться.

— Думаю, это не так просто. Ведь у них же есть разные эксперты, которые могут определить, врет человек или нет.

Она сказала это, и ей самой стало страшно.

Эва вышла из дома, и он слышал, как она возится с крышкой мусорного бака. Он подождал немного, но она не вернулась в дом. С девочкой что-то происходит, подумал он, судя по всему, она занимается чем-то, о чем не хочет мне рассказывать. Я все-таки неплохо ее знаю и вижу, когда она что-то скрывает, так было, например, когда умерла фру Сколленборг. У девочки случилась тогда жуткая истерика, и в этом было что-то ненормальное, старухе было почти девяносто, никто из детей ее не любил, она была старой хулиганкой. А сейчас она возится в подвале, что она там делает?

Он размышлял об этом, пытаясь прикурить от одноразовой зажигалки; она никак не хотела давать огонь; он сильно потер ее между сухими ладонями, пока, наконец, не смог прикурить. Ему удавалось до десяти раз извлекать огонь из пустых зажигалок. Да уж, пенсия приучает к экономии, подумал он.

— Что ты хочешь еще, кроме вырезки? — спросила Эва. Она, наконец, поднялась из подвала, держа в руках форму для запекания.

— Зачем тебе эта штука?

— Нашла в подвале, — быстро ответила она. — Запеку в ней овощи.

— А разве овощи не варят?

— В этой штуке тоже можно. Ты любишь брокколи? Если сделать ее нежной, немного соли и сливочного масла?

— Посмотри, хватит ли у меня красного вина.

— У тебя его прорва. Я даже не знала, что у тебя целый склад в подвале.

— Это на тот случай, если я лишусь своей помощницы по хозяйству. Ни в чем нельзя быть уверенным. Власти коммуны все думают, на чем бы сэкономить, только в этом году они собираются сэкономить двадцать миллионов. — Он яростно попыхивал сигаретой, словно давая понять, что не желает слышать никаких комментариев.

— С каких пор тебя стала интересовать еда? — спросил он неожиданно. — Ты же обычно ничего, кроме хлеба, не ешь.

— Может, я начинаю, наконец, взрослеть. Да не знаю, просто захотелось почему-то. И вообще: каша и вино плохо сочетаются.

— Ерунда. Хорошая ржаная каша, да еще со шкварками, и если хорошо посолить, да красного винца, — вот это объедение!

— Я поеду к Лоренцену, там хорошее мясо. Еще что-нибудь хочешь?

— Разве что вечную молодость, — хмыкнул он.

Эва наморщила лоб. Она не любила, когда он так говорил.

Как ни в чем не бывало, она попросила взвесить ей полкило вырезки.

Продавщица за прилавком имела исключительно цветущий вид, на руках у нее были одноразовые перчатки, она решительно ухватила солидный кусок мяса, темного, цветом напоминающего печенку. Неужели вырезка действительно так выглядит?

— Вам куском или порезать?

Она уже занесла нож.

— Не знаю… А как лучше?

— Тонкие куски. Дождитесь, когда масло станет темно-коричневым, а потом быстро опустите их на сковородку. Очень ненадолго. Представьте, что надо пробежать босиком по только что уложенному асфальту. И ради бога, только не жарьте!

— Не думаю, что моему отцу понравится сырое мясо.

— А вы его не спрашивайте, просто делайте, как я сказала.

Она неожиданно улыбнулась, и Эва была совершенно очарована этой толстой теткой в белой нейлоновой куртке с очаровательной маленькой сетчатой шапочкой на голове. Наверняка это просто правило гигиены, но такой головной убор похож на маленькую королевскую корону, решила она, а королевство — это мертвое мясо на прилавке, именно тетка и правит.

Продавщица взвесила мясо, прилепила ценник, проделала это нежно, как будто накладывала повязку на рану. Сто тридцать крон, просто невероятно. Эва еще немного погуляла вдоль прилавков, набирая в корзинку какие-то мелочи, лучше будет просто засунуть их в холодильник, ни слова не говоря отцу, а то он не возьмет. Козий сыр, печеночный паштет, две упаковки самого лучшего кофе, сливочное масло, сливки. Печенье с наполнителем. И тут ее словно озарило, и она ухватила три пары мужских трусов со штатива «Ла Моте». Оставалось только сунуть их в ящик его комода и надеяться, что он их будет надевать. У кассы она взяла коробку конфет «Моцарт», два еженедельных журнала и блок сигарет. Итоговая сумма ошеломила ее. Но она решила, что все старые люди должны иметь право на корзинку с таким содержимым, хотя бы по пятницам, должны же у них быть хоть какие-то маленькие радости на закате жизни. А молодые могут и кашу поесть, подумала она, расплатилась, положила пакеты в машину и поехала назад.

— А как ты думаешь, почему он это сделал? — спросил отец, жуя нежное мясо.

— Что?

— Убил ее. В постели и все прочее.

— Господи, почему тебя это так интересует?

— А тебя нет?

Эва немного помолчала, пережевывая мясо, больше для вида, она вполне могла его проглотить и так.

— Ну, в какой-то степени. Но почему ты спрашиваешь?

— Меня вообще интересуют темные стороны человеческой жизни. А ты художница, неужели тебе не интересно? Жизнь, исполненная драматизма, и все такое?

— Но тут дело совершенно особенное. Та среда, в которой она вращалась… Я ее не слишком хорошо знаю.

— Похоже, она была одного возраста с тобой.

— Да, и к тому же не слишком умна. Заниматься таким делом — не самая удачная затея. Наверняка думала только об одном: о том, как бы заработать как можно больше денег в рекордно короткий срок. Да еще и налоги не платить. Поссорилась с клиентом из-за чего-то, и пошло, и поехало.

Эва наполнила вином отцовский бокал и обильно полила соусом кусок мяса у него на тарелке.

— Знаешь, такие люди, они как будто переступают какой-то порог, — задумчиво заметил отец. — Я часто думаю о том, что это за порог, что он означает. Почему кто-то может его переступить, а другим и в голову подобное никогда не придет.

— На самом деле могут все, — уверенно сказала Эва. — Все во власти случая. И, кстати, они тоже не переступают. Они скользят над ним, над этим порогом. И видят его, только оказавшись по другую сторону, а тогда уже слишком поздно.

«Слишком поздно, — подумала она удивленно. — Я украла целое состояние. Я действительно сделала это».

— Знаешь, я однажды ударил одного типа на работе, — неожиданно признался отец. — Он был ужасно злобный и гнусный. На редкость отвратительный был тип. И вот после этого он меня так зауважал, как будто ничего не имел против того, что я его стукнул. Я никогда этого не забуду. Это был один-единственный раз, когда я кого-то ударил, но в тот момент выхода у меня не было. Я был в такой ярости, чувствовал, что просто сойду с ума, если не дам ему по морде, помню, мне казалось, что у меня внутри все закипело.

Он сделал несколько глотков вина и задумчиво причмокнул.

— Агрессия-это страх, — сказала Эва. — Агрессия — это на самом деле самооборона, всегда, так или иначе. Это способ защитить себя, свое тело, свой разум, свою честь.

— Но есть ведь и такие, кто убивает ради выгоды.

— Да, верно, но это что-то другое. Та женщина в газете — ее-то наверняка убили не из-за денег.

— Ну, во всяком случае, они скоро его арестуют. Один из жильцов дома видел машину. Вообще интересно, как часто преступника вычисляют именно из-за его машины. У них, кретинов, даже мозгов не хватает оставить машину и идти пешком, если уж они собираются совершить что-то неблаговидное.

— Что ты сказал?

— Ты что, не слушала меня? Сосед даже не понял, что это важно. Потому что уезжал и вернулся только сегодня утром. А накануне вечером, было еще довольно рано, он видел, как какая-то машина на большой скорости сворачивала за угол. Машина белая, не особо новая. Скорее всего «Рено».

— Какая?

Эва вдруг уронила нож на тарелку, так что брызги от соуса разлетелись во все стороны.

— «Рено». Довольно редкая модель, таких немного, поэтому они думают, что найти его будет просто. Большая удача, что все автомобили сейчас регистрируются и есть база данных, осталось только выявить тех, у кого такие машины и наведаться к каждому из них. Пожалуйста, ваше алиби, и не завидую тому, у кого его не найдется. Вот такие хитрые штучки.

— «Рено»?

Эва перестала жевать.

— Именно. Этот сосед — старый таксист, уж он-то разбирается в таких вещах. Еще хорошо, что машину заметила не какая-нибудь баба, которая не видит разницы между «Порше» и «Жуком».[360]

Эва ковыряла брокколи, чувствуя, что ее руки дрожат. «Черт побери, — думала она, — они пойдут по ложному следу!»

— А что, если этот шофер ошибся? Подумай: сколько времени они тогда потратят зря!

— Но у них же нет ничего другого, — удивленно заметил отец. — И почему он должен ошибаться? Он в машинах разбирается, так и по радио сказали.

Она плеснула в бокалы еще немного вина, изо всех сил пытаясь скрыть свое отчаяние. «Рено», неужели «Опель» и вправду можно принять за «Рено»? Ведь французские машины выглядят совершенно иначе. Может, этот сосед — просто идиот, который хочет казаться значительным? Она подумала об Эльмере, о том, насколько же он, наверное, сейчас доволен, то-то обрадовался, услышав эту идиотскую информацию. Явно сидел у радиоприемника, как приклеенный, когда передавали новости, а сейчас потирает руки. Ей захотелось плакать.

— Будешь мусс на десерт? — спросила она.

— Да, если кофе сваришь.

— Как будто тебе когда-нибудь не давали кофе!

— Ну-ну, — удивленно протянул он. — Что, уж и пошутить нельзя?

Она поднялась и принялась убирать со стола, тарелки и приборы опасно звенели, она ничего не могла с собой поделать. Это она виновата в том, что он все еще на свободе. Они уже схватили бы его, если бы она рассказала правду. А сейчас они могут задержать кого-то другого. Она положила у отцовского бокала сигару и принялась мыть тарелки. Потом они молча ели мусс, верхняя губа отца испачкалась, и он с наслаждением слизнул белую пену. Он изредка поглядывал на нее, но решил больше не выступать. Может, у нее просто дамские проблемы, решил он. Она устроила его поудобнее на диване и отправилась домывать посуду. Но сначала запихнула четыре сотенных купюры в стеклянную банку-копилку в шкафчике на кухне. Оставалось надеяться, что он не знает точно, сколько у него там денег. А потом они сидели рядышком на диване, немного осоловевшие от вкусной еды и вина. Эва успокоилась.

— Ну конечно, они его схватят, — медленно проговорила она. — Всегда найдется кто-то, кто видел, людям иногда бывает трудно сообразить и сопоставить, но постепенно до них дойдет. Мир не может быть таким несправедливым. Да и молчать трудно все время, может, он по пьяни кому-то что-то выболтает. Знаешь, тип, который смог вот так вот запросто убить человека, например, в приступе ярости, он просто не сможет сдерживаться всю жизнь, он непременно себя выдаст — так или иначе. Ему обязательно понадобится излить кому-то душу. А тот проболтается полиции. Или же они пообещают вознаграждение, и его кто-нибудь выдаст, кто-то, жадный до денег.

Внезапно собственные слова комом встали у нее в горле.

— Я только хотела сказать, что непременно найдется человек, который захочет, чтобы справедливость восторжествовала. Люди, к сожалению, не всегда быстро соображают. А может, боятся.

— Нет, люди просто трусы, — устало проговорил отец. — Вот в чем штука. Люди трусы, они думают только о собственной шкуре и просто не хотят ни во что вмешиваться. Я очень рад, девочка моя, что ты так веришь в справедливость, но она далеко не всегда торжествует. А уж ей-то — я имею в виду эту женщину — все равно не помочь.

Эва не ответила, боясь, что голос выдаст ее. Она вытащила из пачки сигарету.

— А почему ты ударил того типа? — спросила она.

— Какого?

— Того, на работе, ты же рассказывал.

— Да, рассказывал. Потому что он был ужасно злобный.

— Это не ответ.

— Слушай, а почему у тебя была такая истерика, когда умерла фру Сколленборг? — спросил он вместо ответа.

— Как-нибудь в другой раз расскажу.

— Когда я буду на смертном одре?

— Ага, вот тогда и можешь спросить, а там посмотрим.

Приближалась ночь. Эва думала об Эльмере: интересно, что он собирается делать. Может, он сейчас сидит и смотрит в стену, на узор на обоях, на свои собственные руки, удивляясь тому, как это они могут жить своей собственной жизнью и делать что-то, не подвластное ему. А Майя лежит в холодильнике морга, ничего не чувствует, ни о чем не думает. У Эвы тоже больше не было сил ни о чем думать, она налила себе еще вина, и мысли куда-то улетучились, превратились в легкую дымку, сквозь которую ничего не было видно.

Наступило утро, туманное и ветреное, но пока отец с дочерью завтракали, небо немного прояснилось. Тихо бормотало радио. Эва слушала вполуха, но вдруг насторожилась. Передавали новости. По подозрению в убийстве задержан мужчина. Шофер автобуса, 57 лет, владелец белого «Рено». Оба внимательно слушали, забыв про свои бутерброды.

— Ха! — воскликнул отец. — У него нет алиби.

Эве показалось, что сердце ее куда-то ухнуло. Задержанный сознался в том, что неоднократно бывал у жертвы в качестве клиента. Разумеется, их было много, они два года слетались к Майиной двери, как мухи на мед. Она представила себе, как рушится вся жизнь этого человека. Не повезло бедняге, а может, у него есть семья? Она думала: «это я виновата».

— Ну, что я тебе говорил? — торжествующе спросил отец. — Они его уже взяли.

— Уж больно все легко получилось, вот что я тебе скажу. Только потому, что у него такая машина и нет алиби. И кроме того, ходить к проституткам никому не запрещено. В старые времена, — сказала она громко, — настоящим мужчиной считали только того, кто ходит в публичный дом.

— Господи! — воскликнул отец и уставился на нее.

Эва вспотела.

— Не понимаю, почему ты так настроена? А разве бывает как-то иначе? Они всегда их арестовывают сразу же. Мы живем в маленьком городе.

— Случается, они ошибаются, — бросила Эва. — Она пыталась прожевать толстую хлебную корку — отец покупал хлеб в магазине — и чувствовала, как в ней зреет решимость. Она должна что-то предпринять. — Я уверена, что к этой… даме захаживали сотни мужчин, и у многих были белые машины, и у многих нет алиби.

Она закончила завтракать и встала. Убрала со стола, помыла посуду, засунула свой бумажник в газеты, лежавшие в гостиной, и нашла плащ. Быстро обняла отца.

— До скорого, — кивнула она.

— Очень хотелось бы надеяться.

Он поправил протез, который имел обыкновение вываливаться, если он улыбался слишком широко, и тоже кивнул ей. А потом стал смотреть вслед «Асконе», прыгающей по ухабистой дороге, и почувствовал, что дрожь усилилась — так всегда бывало, когда у него долго гостил кто-нибудь, а потом он вдруг оставался один.

Эва плавно скользила по шоссе вниз по направлению к Ховтуннелю. Поеду-ка я на Розенкранцгате, к тому самому зеленому домику. И выясню, кто он. У нее была в машине сумка на длинном ремне, и в своей длинной юбке она вполне могла сойти за коммивояжера или проповедницу из какой-нибудь секты. Может, ей удастся взглянуть на жену убийцы или перемолвиться парой слов с мальчишкой, если это действительно его сын. Женщины из «Свидетелей Иеговы», кажется, всегда ходят в юбках. И вроде бы у них всегда длинные волосы, во всяком случае, они так выглядели, когда она была еще девчонкой. Или то были мормоны? А может, это вообще одно и то же. Она ехала в туннеле. Быстро глянула в зеркало на свое ненакрашенное лицо, но свет в туннеле был плохой, какой-то слабо-оранжевый, он лился с потолка и отражался в ее зрачках. Она не узнавала себя. Такого с ней не бывало уже очень давно, пожалуй, с самого детства, со времен Майи. Когда-то она была довольно страстной натурой, но все это с годами куда-то ушло, сгинуло за годы неблагополучного брака, оказалось погребенным под грудами неоплаченных счетов, беспокойства из-за тучности Эммы, депрессии из-за того, что ей никак не удается пробиться как художнику. Что-то возникло в груди, потом опустилось в низ живота. Это чувство придало ей живости, появилось ощущение, что, если она сейчас же пойдет в мастерскую, то сможет сразу же написать очень сильную картину, самую лучшую, движимая праведным гневом. Настроение было приподнятое. Пульс участился, и неяркий оранжевый цвет в туннеле словно бы поддерживал в ней это настроение — пока она не добралась до центра. Тогда она перестроилась в правый ряд и поехала на Розенкранцгате.

Поблизости от красочных домиков никого не было видно, было еще рано. Она проехала мимо зеленого дома и припарковалась за навесом для велосипедов на самом краю жилого массива. Закинула сумку на плечо и торопливым шагом направилась к домам, стараясь выглядеть целеустремленной и жизнерадостной, как будто бы в большой наплечной сумке несла людям какое-то радостное послание. Она старалась не пропускать никаких деталей по пути: стойки для велосипедов, маленький пятачок с качелями и песочницей, сушилка для белья и живая изгородь с останками каких-то желтых цветов. В небольшом садике тут и там валялись игрушки из поблекшей пластмассы. Она повернула к зеленому домику и направилась к первому подъезду. Она узнает блондинку, если увидит ее, это тощее жеманное создание. Эва уставилась на кнопки звонков, выбрала самую верхнюю, где было написано «Хелланд», но сразу звонить не стала — постояла, набираясь решимости. Прищурившись, попыталась хоть что-то рассмотреть через дверь, но дверь была из армированного стекла, разглядеть все равно ничего не удалось. Никаких звуков тоже не было слышно, поэтому она вздрогнула, когда дверь внезапно распахнулась и прямо на нее из подъезда вышел мужчина. Это был не Эльмер. В каждом подъезде жило только по две семьи, она быстро кивнула и посторонилась, давая ему пройти. Выглядел он подозрительно. Она быстро читала фамилии на звонках.

— Хелланд? — быстро спросила она.

— Да, это я.

— Ах, вот как? Значит, мне к Эйнарссонам.

Он пошел к гаражу, но все-таки оглянулся и посмотрел вслед женщине, которая, как воришка, проскользнула в дверь.

Табличка на двери была фарфоровая, нарисованная вполне по-любительски: мама, папа и ребятенок; под каждой фигуркой было подписано имя: Юрунн, Эгиль и Ян Хенри. Она покачала головой и снова выскользнула на улицу. «Эгиль Эйнарссон, Розенкранцгате, 16, — подумала она. — Я знаю, кто ты и что ты сделал. И скоро я расскажу тебе об этом».

Эва возвратилась домой; она пребывала в состоянии крайней сосредоточенности.

Все другие дела были отодвинуты в сторону, все сомнения отброшены, весь пережитый страх превратился в одну мощную решимость. Это придало ей силы. Она представляла себе несчастного шофера, может быть, немного полноватого, лысеющего, во всяком случае, ей казалось, что он выглядит именно так. Сейчас он, возможно, сидит в комнате для допросов, пьет растворимый кофе и курит, курит одну за другой. Много, наверное, выкурил. И курить ему на самом деле уже не хочется, но это просто возможность занять чем-то руки, а то куда их девать, когда вокруг одни полицейские в форме, и они все пялятся на его руки, как будто он этими самыми руками и убил Майю. Конечно, они возьмут анализ на ДНК, но это же занимает какое-то время, возможно, недели, а пока ему придется ждать, а они могут решить, что, хотя именно в тот вечер он и не спал с Майей, убить-то он ее мог все равно. Конечно, они обращаются с ним вполне нормально, несмотря на то, что речь идет об убийстве, самом отвратительном, самом примитивном из всех преступлений. Но она вполне могла себе представить, что и среди этих вежливых полицейских непременно найдется какой-нибудь хам, который слой за слоем будет сдирать с несчастного остатки достоинства и уверенности в себе. Не исключено, что тот же Сейер, молчаливый, терпеливый, может превратиться в такое чудовище. Возможно все. А где-то, наверное, сидит и плачет его жена, обезумевшая от страха. Когда речь заходит о чем-то действительно важном, никто из нас не может быть уверенным в другом, подумалось ей.

В шкафу она нашла кое-какую одежду, которую надевала очень редко, практически никогда не носила. Старые брюки, которые по дешевке распродавали со склада министерства обороны, с кучей карманов. Они были из толстой негнущейся ткани, совсем не в ее стиле, поэтому прекрасно подошли сейчас. Она должна была стать максимально не похожей на себя, это наверняка облегчит ее задачу. Черный свитер с высоким горлом и короткие белые резиновые сапоги тоже пригодились. Она уселась за кухонный стол, положив перед собой блокнот и карандаш. Она жевала кончик карандаша, и ей нравился вкус пористого дерева и мягкого грифеля; она, кстати, любила иногда осторожно лизнуть кисточку, после того как прополаскивала ее в скипидаре. Она никому никогда об этом не рассказывала, это был ее тайный порок. Текст родился с третьей попытки. Коротко и ясно, безо всяких расшаркиваний, такой текст и вправду мог бы написать мужчина, решила она, радуясь своей энергии. Это было какое-то новое чувство, заставлявшее ее двигаться вперед; она давно не испытывала ничего подобного: обычно она просто куда-то тащилась из дома, заставляла себя идти, с трудом волоча ноги. Ее ничто не вдохновляло, не привлекало. А вот сейчас она шла на хорошей скорости. Майе наверняка бы понравилось.

«ДАМ ХОРОШУЮ ЦЕНУ ЗА ВАШУ МАШИНУ, ЕСЛИ НАДУМАЕТЕ ПРОДАВАТЬ».

И ни слова больше. И еще подпись. Она немного поколебалась, подписываться собственным именем было нельзя, но ей никак не удавалось придумать что-то путное. Все, что ни приходило в голову, звучало как-то по-дурацки. И вдруг все само собой встало на место. Подлинное имя, которого он не знал, и подлинный телефонный номер, по которому она не жила. После девятнадцати часов. Готово. Она решила не брать сумку и плащ, нашла вместо этого старую пуховую куртку, а листок сунула в карман. Повинуясь внезапному озарению, нашла резинку и стянула ею волосы на затылке. Когда она остановилась в коридоре у зеркала, чтобы взглянуть на себя, то увидела совершенно незнакомого человека с оттопыренными ушами. Она стала похожа на не по годам высокую девочку-подростка. Ничего страшного, ее не особенно волновала внешность. Самое главное, что этот переросток не был похож на Эву. И, наконец, она быстро заглянула в подвал, немного покопалась на верстаке и нашла старую сумку, с которой Юстейн обычно ездил на рыбалку. На дне ее лежал нож. Он прекрасно уместился в кармане на бедре, длинном и узком. Одинокие женщины не должны забывать о своей безопасности. Нож необходим, чтобы напугать и предостеречь, если Эгилю Эйнарссону придут в голову какие-нибудь глупости.

Она припарковалась на приличном расстоянии за углом бассейна. Охранника из «Секьюритас» нигде не было видно, наверняка у него есть и другие объекты, нуждавшиеся в охране; она надеялась, что это именно так. Может, он еще присматривает за гардеробом сотрудников, проверяет туалеты, может, ему надо охранять заодно и склады с пивом и минералкой. Наверняка здесь тоже есть несуны, как и везде. Она перешла улицу и протиснулась мимо шлагбаума. Ее снова удивило количество белых машин на стоянке, она автоматически искала машину Эйнарссона на том же самом месте, где она нашла ее в прошлый раз, но на прежнем месте ее не было. И вдруг ей пришло в голову, что его, возможно, сегодня нет на работе: может быть, он вообще сломался и сбежал. Эта мысль была совершенно лишней, она могла поколебать ее решимость. А что, если он просто работает в вечернюю смену? И она продолжала двигаться между рядами машин. Не исключено, что он узнал об аресте шофера и чувствует себя уверенно, как никогда. «Рено», это же надо быть такими идиотами! Эва время от времени оглядывалась, но никого не было видно. Она двигалась очень быстро и, наконец, нашла «Опель» почти на выезде со стоянки. Сегодня машина была поставлена чуть наискосок в отведенном прямоугольнике, как будто владелец торопился. «То ли еще будет», — пробормотала она, вытащила записку из кармана, расправила и прицепила под «дворники». Пару секунд постояла, словно любуясь автомобилем, на тот случай, если кто-то смотрит на нее из окна. А потом вернулась к своей машине и поехала по главной улице города. Ощущение было такое, что ей вот-вот предстоит бежать марафон, а она не тренировалась — задача казалась ей непосильной, но она тем не менее чувствовала себя бодрой и отдохнувшей. Она была полна решимости осуществить задуманное. Она никогда не забудет этот день. Немного облачно, свежий ветерок, пятница, 5 октября.

Она поглядывала на часы каждые четверть часа.

Незадолго до шести она села в машину и проехала те двадцать пять километров, которые отделяли ее от дома отца. Он увидел ее машину издалека, когда она подъехала, он уже стоял на крыльце, лицо его было немного удивленным. Как странно девочка оделась, как будто в лес собралась или того хуже. Он покачал головой.

— Ты что, собираешься на кражу со взломом?

— Ну да. А ты поведешь машину, ладно?

— Ты забыла бумажник, — сообщил он.

— Знаю, потому и приехала.

Она потрепала его по щеке и вошла в дом, быстро глянула на дверь в кабинет — там находился телефон. Дверь была чуть приоткрыта. Телефон почти никогда не звонил. Она снова быстро взглянула на часы, подумала: что, если он вообще не позвонит или же позвонит только поздно вечером? Хотя ей казалось, что она разбирается в том, как мужчины относятся к своим машинам. Самая большая радость для каждого мужика-это хвастаться своим автомобилем, обсуждать сцепление и особенности конструкции, количество лошадиных сил, тормозной эффект и немецкую основательность, а другие облизываются, как мальчишки, кивают с видом знатоков. Такое у нее сложилось впечатление, и она не ошибается. Эта машина очень важна для него. Жена и ребенок — уже потом. Не факт, что он захочет продать «Опель», но ведь и она покупать не хочет. Когда он поймет, что машиной заинтересовалась женщина, ему станет еще более любопытно. Он — тот, кто ходит по шлюхам и обманывает жену; будучи женатым и имея ребенка, он тратит зарплату на то, чтобы его удовлетворяли другие бабы… Примитивный тип. Сомнительная личность. Наверняка любит выпить и совершенно явно не стабилен в психическом отношении. Настоящее дерьмо…

— Что это ты так покраснела?

Она вздрогнула и постаралась взять себя в руки.

— Да так, задумалась.

— От Эммы что-нибудь слышно?

— Да приедет она. Ты что, считаешь, я плохая мать?

Он откашлялся.

— Ну, не самая плохая. Ты делаешь все, что можешь. Нельзя сказать, что кто-то вообще может быть идеальной матерью, во всяком случае для Эммы.

Он похромал за ней в дом и направился на кухню.

— Мне иногда кажется, что ты больше переживаешь из-за этой девочки, чем из-за меня когда-то.

— Ясное дело. Подожди только, когда сама станешь бабушкой. Это словно новый шанс, ты можешь сделать что-то лучше, чем в первый раз.

— Ты и в первый раз был неплохим отцом.

— Несмотря на то что мы переехали?

Она обернулась, в руке у нее был фильтр для кофейной машины.

— Ну конечно.

— А я думал, ты так мне этого и не простила.

— Ну, возможно. Но всем свойственно ошибаться, и ты ничуть не хуже других.

— Нет, я так думал из-за твоей подруги, ты ведь лишилась лучшей подруги — это, конечно, серьезно. Как же ее звали?

Голос его звучал вполне невинно.

— Э-э-э… Май Бритт.

— Май Бритт? Да нет, неужели ее и правда так звали?

Она высыпала кофе в бумажный фильтр и затаила дыхание. К счастью, он был уже стар, и память у него была не такая хорошая, как раньше. Но до чего же паршиво она себя чувствовала! Как быстро она научилась врать! Лживые слова слетали у нее с языка легко и непринужденно, прямо как бабочки!

— На самом деле тебе тоже не хватает Эммы, вот почему ты ко мне зачастила. Слушай, а если она теперь так много времени проводит у Юстейна, тебе не придется платить алименты? Ты что-нибудь об этом знаешь?

— Ему это и в голову не придет.

— Я только хотел сказать, что тебе надо быть осторожной. Эта его дама, насколько хорошо ты ее знаешь?

— Я ее вообще не знаю. Меня это не интересует. Знаю, что она блондинка с большими сиськами.

— Ты должна быть осторожна, а вдруг ей придет в голову что-то в этом роде.

— Папа! — Эва резко повернулась к нему и простонала: — Не забивай мне голову лишними проблемами, у меня их и так хватает!

Он смутился и стал смотреть в пол.

— Прости. Я просто пытаюсь выяснить, что тебя мучает.

— Спасибо, но у меня все под контролем. Сядь. Тебе надо высоко держать ноги, а ты этого никогда не делаешь. Кстати, ты пользуешься электрическим пледом, который я тебе подарила?

— Я забываю его включать в розетку. Я старый человек и не могу запомнить все эти мелочи. Кроме того, я боюсь короткого замыкания.

— Значит, мы купим таймер или как это называется.

— Ты что, наследство получила?

Наступила тишина. Первые капли кипятка просочились через фильтр, и кухню наполнил восхитительный аромат кофе.

— Нет, — ответила она. — Но я не собираюсь больше допускать, чтобы отсутствие денег отравляло мне жизнь!

— Ага, значит, у тебя завелся собственный печатный станок!

Он уселся, очень довольный собой.

— Я хочу еще и стаканчик «Тиа Мария».[361]

— Знаю.

— Что ты знаешь? Что сегодня пятое октября?

— Да. Я не забыла этот день, я его никогда не забуду. Ты выпьешь «Тиа Мария» за маму, как она тебя просила.

Он получил рюмку своего ликера. Они пили кофе, сидели и смотрели в окно. Оба молчали, но в этом не было ничего необычного, они часто молчали вместе. Сейчас они смотрели на соседский сеновал, на липу — ее листья окрасились в кроваво-красный и желтый цвета, — и оба заметили, что кора с одной стороны облезает.

— Значит, скоро они это дерево срубят, — тихо проговорил отец. — Посмотри. На этой стороне и веток-то почти не осталось.

— Ничего страшного. Конечно, без этого дерева здесь будет очень голо.

— Это какая-то болезнь у деревьев. Липа все равно погибнет.

— Неужели непременно надо рубить огромные деревья только потому, что они уже не безупречны?

— Нет. Просто это дерево больное. Он, кстати, уже и новое посадил. Вот там, слева.

— Вот этот прутик?

— С этого все и начинается. Он будет расти и расти, а вырастет только лет через сорок-пятьдесят.

Эва отхлебнула кофе и украдкой посмотрела на часы. Наверняка он уже давно дома, прочитал ее записку, может, обсудил с женой, а стоит ли продавать. Нет, это вряд ли, ничего он с ней не обсуждает, он сам принимает решения. Но не исключено, что он позвонил какому-нибудь приятелю, чтобы выяснить, сколько можно попросить за «Манту» в хорошем состоянии. Она надеялась, что ему не придет в голову спросить об этом у нее. Она понятия не имела. Она могла бы ответить, что ей надо это выяснить. Может, как раз сейчас он стоит и намывает свое сокровище, чистит салон пылесосом. Или же он прочитал записку, презрительно фыркнул и выкинул ее. Вполне возможно, что листок просто выдуло ветром из-под «дворников», и он ее вообще не прочитал. Наверное, он сейчас сидит и смотрит телевизор, пьет пиво, а ноги положил на журнальный стол. А жена порхает вокруг и шикает на мальчика, чтобы он вел себя потише, во всяком случае, пока папа смотрит «Новости». А может, он поехал в город со своей компашкой, чтобы поиграть в боулинге. Она размышляла над этим, продолжая маленькими глоточками прихлебывать кофе. И вообще, может быть тысяча разных причин, по которым он не звонит. Но была еще одна возможность: деньги. Посмотрим, настолько ли он до них жаден, как она. Во всяком случае, она думала, что не меньше. Не стоит забывать и о том, что, продав машину, он ликвидирует свою связь с убийством. Она поднесла чашку к губам, глаза ее были прикованы к больному дереву за окном, как вдруг раздался звонок. Она вскочила, кофе потек по подбородку.

— Что случилось? — Отец удивленно уставился на нее.

— У тебя телефон звонит, пойду возьму трубку.

Она пробежала через комнату и вихрем влетела в кабинет. Осторожно прикрыла дверь. Надо немного успокоиться, прежде чем отвечать. Дрожащими пальцами она схватила трубку. Может быть, это вообще не он? Может, это отцовская помощница по хозяйству — звонит сказать, что приболела. Или же это звонит Эмма. Да вообще — может, кто-то номером ошибся!

— Лиланд, — произнесла она негромко.

Сначала было тихо. Потом он заговорил, голос был какой-то неуверенный, как будто он боялся, что его кто-то разыгрывает. Возможно, убийца почуял опасность.

— Да, я по поводу «Опеля Манта». Можно Лиланда?

— Это я. — На секунду она потеряла дар речи, услышав его голос. — Значит, вас это заинтересовало?

— Ну, скорее это вас заинтересовало. Я, правда, думал, что писал мужчина.

— А что, это имеет какое-то значение?

— Да нет, что вы. Если вы только понимаете, о чем речь.

— О господи! — Она хохотнула. — Речь о деньгах, разве не так? В этом мире практически все продается, вопрос только в цене.

Она выбрала нагловатый тон.

— Да-да, но уж тут цена должна быть особенно подходящая.

— Что ж, если машина так хороша, как она выглядит…

Сердце ее буквально выпрыгивало из груди. Он заговорил обиженным тоном. И ей стоило больших трудов сдержаться — так стало противно.

— Машина — супер. Только чуть-чуть масло подтекает.

— О'кей, это решаемо. А можно на нее взглянуть?

— Да, разумеется. Хоть сегодня вечером, если хотите. Я тут ее немного пропылесосил. Но вам надо попробовать на ней проехаться.

— Я и не думала ее покупать, не обкатав.

— А я и не говорил, что непременно ее продам.

Оба замолчали; она прислушивалась к враждебности, которая словно заставляла вибрировать телефонные провода, не понимая, откуда она взялась. Как будто они уже давно ненавидят друг друга.

— Сейчас десять минут восьмого. Мне тут надо кое-что сделать, но вы можете быть в городе — ну, например, в половине десятого?

— Да, — коротко ответила она.

— Можем встретиться у автовокзала?

— Отлично. В полдесятого. Я увижу, когда вы подъедете. Буду стоять у киоска.

Он положил трубку, а она немного постояла, слушая гудки отбоя.

Отец звал ее с кухни. Она посмотрела на трубку, удивляясь тому, как невозмутимо он говорил с ней. Как будто ничего не произошло. Что ж, для него все осталось уже позади. Он с этим покончил. И теперь его волнуют деньги. И ее они тоже волновали — раньше. Она поежилась и вышла из кабинета, скользнула за кухонный стол. События стали развиваться слишком быстро, ей надо взять себя в руки и успокоиться, но сердце стучало все громче, и она чувствовала, что раскраснелась.

— Ну? — нетерпеливо спросил отец. — Что, это меня?

— Нет, номером ошиблись.

— Что? И тебе столько времени понадобилось, чтобы это выяснить?

— Да нет, просто попался какой-то болтун. Но приятный мужик. Спросил, не хочу ли я купить его машину.

— А-а-а. Ну уж, это предоставь кому-нибудь другому, я так считаю. Когда захочешь сменить машину, попроси Юстейна тебе помочь.

— Непременно.

Она подлила себе кофе и снова уставилась на липу. Прореха в коре выглядела ужасно. Напоминала большую гноящуюся рану.

Она поджидала его в темноте. Ветер усилился, он терзал крышу автовокзала, а ее «конский хвост» мотался из стороны в сторону и бил ее по ушам, которые очень замерзли — потому что она изменила прическу, раньше волосы прикрывали уши и согревали их. Она не могла сосредоточиться, мысли ее разбегались. Она вспоминала детство. Вдруг Эва очень четко представила себе Майю, это было летом, кажется, им тогда было по одиннадцать лет. На Майе был американский купальник, которым она страшно гордилась. Купальник ей привез дядя, он ходил на китобойном судне и всегда привозил домой что-нибудь интересненькое. Иногда даже Эве что-то перепадало. Например, коробки шоколадных конфет или американская жвачка. Купальник был ярко-красный, жатый, весь в причудливых складочках. Вся ткань была прошита резиночками — вдоль и поперек, так что собиралась в мелкие пупырышки. Такого купальника ни у кого не было. Когда Майя выходила из воды, пупырышки наполнялись водой и становились еще больше. Майя тогда была похожа на огромную ягоду-малину. Именно эта картина вспомнилась Эве сейчас. Майя выходит из озера, с нее стекает вода, собирается у ее ног, волосы мокрые и от этого еще более черные, а купальник — самый красивый на всем пляже. Майя все выходит и выходит из воды. Она широко улыбается, показывая белоснежные зубы, потому что она еще ничего не знает о своем будущем и о том, как все закончится.

Деньги надежно спрятаны в отцовском подвале. Она запихнула ведро в угол, так что оно выглядит там так же, как и в сарае на даче — как совершенно бесполезный хлам. Отец туда не ходит, ему никогда не осилить лестницу в подвал. Туда вообще никто не ходит, разве что домработницу туда занесет, но это вряд ли. Помощницы по хозяйству не убирают на чердаках и в подвалах, это записано в правилах.

Здание автовокзала было самым отвратительным из всех, что Эве доводилось видеть: серый длинный ящик из бетона с окнами без стекол. Она оставила машину за зданием, ближе к железной дороге, и встала, прислонившись спиной к киоску, и смотрела вверх, на мост, потому что знала: он появится именно оттуда. Он перестроится вправо, потом на секунду исчезнет за зданием банка, а потом выедет прямо к киоску «Нарвесен». Выходить, чтобы поздороваться, он не станет, не такой он человек, останется сидеть в машине, будет смотреть через стекло, прищурившись, может, небрежно кивнет, это будет означать, что она может подойти. Ей придется сесть рядом с ним, между ними будет только переключатель скоростей. В машине всегда мало места, подумалось ей, так тесно, что она будет чувствовать его запах, а говорить он будет ей прямо в левое ухо. Противный, неприветливый голос. Она нервно закашлялась, пытаясь придумать, с чего начать разговор. Может сказать что-нибудь такое, от чего у него кровь в жилах застынет? Не стоит, решила она и стала смотреть на машины, которые нескончаемым потоком ехали по мосту. Всем хотелось сейчас вырваться из этого насквозь продуваемого ветром города. У всех была какая-то цель, никто не слонялся без дела. У гаражей уютно урчали автобусы, люди входили в свет и тепло. Есть что-то особенно приятное в красных автобусах. За рулем — надежный шофер, лениво кивающий всякий раз, когда ему в ладонь кладут монетки, и лица за стеклами, по-осеннему бледные, смотрят, но не видят. В автобусе человек оказывается словно бы на ничейной полосе; предоставленный своим собственным мыслям, пассажир сидит в автобусе и просто нежится в тепле. Внезапно ей безумно захотелось оказаться за одним из этих окон, проехаться в автобусе по городу и посмотреть, как каждый выходит у своей двери, находит свою надежную норку. А она стоит здесь и мерзнет, пытаясь растереть особенно закоченевшие места замерзшими руками в слишком тонких перчатках, и ждет убийцу. Когда он внезапно выехал из-за угла, Эва выдохнула весь воздух, что был у нее в легких. С этого момента они наполнялись и выпускали воздух в совершенно особом ритме, ничто не могло повлиять на это; они работали как искусственное легкое. Она должна оставаться сосредоточенной, не расслабляться. Проболтаться нельзя, надо продвигаться вперед маленькими, осторожными шажками. Он сбросил скорость, поставил машину на ручник и облокотился на открытое окно. Выражение лица у него было глуповатое и немного скептическое. Она открыла дверцу и села в машину. Он обхватил рукой переключатель скоростей, словно это была игрушка, которой он не хотел ни с кем делиться, как бы предупреждая ее. И коротко кивнул ей.

Она схватила ремень.

— Поезжайте, а я потом.

Он ничего не ответил, но завел машину и выехал с территории вокзала, проехал все размеченные для автобусов места. Она чувствовала, что он чего-то ждет, как будто разговор должна начать она, потому что инициатива принадлежала ей, ведь это же ей была нужна машина.

«Черт побери, мне совсем не страшно», — подумала Эва.

— И не боитесь сажать на дороге незнакомых людей? — спросила она сладким голосом.

Было 5 октября, 21.40, и репутация Эвы была чистой, как снег.

Одна рука его лениво лежала на руле; он не выпускал рычаг передач, короткий спортивный рычаг передач, он держал его правой рукой. Она сидела и смотрела на его руки. Короткие руки, широкие ладони с толстыми пальцами. Гладкие, без волос; левая рука, лежавшая на руле, была расслабленной, на пальцах правой, сжимавшей рычаг, ногти побелели. Руки были похожи на иллюстрации в книжках у Эммы-слепые и бесцветные подводные животные. Ляжки короткие и круглые, швы на джинсах чуть не лопались, кожаная куртка расстегнута, живот просто вываливался из нее. Можно было подумать, что он месяце на седьмом.

— Значит, хотите «Манту» прикупить? — спросил он, двигаясь на сиденье взад-вперед.

— Да. Знаете, я немного сентиментальна, — призналась она. — У меня когда-то была такая машина, но пришлось ее продать. И я до сих пор ее помню.

Удивительно, подумала она, я сижу рядом с ним и разговариваю, как ни в чем не бывало.

— А на чем сейчас ездите?

— На старой «Асконе», — призналась она и улыбнулась. — Ни в какое сравнение не идет.

— Да уж, еще бы!

Они находились на середине моста, и он включил левый поворот, чтобы выехать на главную улицу.

— Езжайте к Фоссену, — предложила она. — Там есть такие местечки, где можно хорошенько разогнаться.

— Вот как? Хотите, чтобы я прибавил газу?

Он заржал и снова заерзал на сиденье, это была какая-то ребячливая дурная привычка, которая выдавала примитивность. Именно таким он ей и запомнился. Рядом с ним она чувствовала себя старой, но, скорее всего, они ровесники, не исключено, что он даже на пару лет моложе. Когда он двигался, брюхо оставалось неподвижным, похоже было, что оно каменное. На каждом светофоре его бледное лицо вспыхивало. Бесцветное лицо без всякой индивидуальности и почти без мимики.

— Проеду до аэропорта, а вы можете повести на обратном пути. Это ведь нормальное расстояние?

— О да, разумеется.

Он принялся сжимать и разжимать пальцы правой руки, которые вспотели и затекли. Теперь он ехал все быстрее и быстрее. Эта круглая фигура в слишком тесной одежде напоминала туго набитую сардельку из свиного фарша. Наверняка он гораздо сильнее нее. Во всяком случае, он оказался сильнее Майи. К тому же сидел сверху. Она попыталась представить себе, как все могло бы быть, если бы Майя оказалась попроворнее и смогла пырнуть его ножом, — тогда они с ней остались бы одни с трупом на руках. И это вполне могло произойти, вот что удивительно. До чего же много в жизни случайностей!

— Это модель GSi, чтобы вам было понятно.

— Что вы, совсем меня за дурочку держите?

— Нет-нет, я просто хотел обратить на это ваше внимание, — пробормотал он. — Во всяком случае, ездил я на ней достаточно быстро, мощности она не потеряла, уж за это я ручаюсь. От нуля до ста километров всего за десять секунд. Можно и двести выжать, если у вас хватит духа. Женщины вообще-то машину водят весьма специфически, — сказал он и снова заржал, — они все отдают на откуп самой машине. А сами просто сидят, словно они пассажиры, и просто позволяют себя везти.

— Для меня это достаточно быстро. Сиденья хорошие, — добавила она.

— Сиденья Рекаро.

— А верхний люк открывается автоматически?

— Нет, надо самому ручку покрутить. Это гораздо лучше, автоматика, да еще и электрическая, быстрее ломается. А за ремонт берут просто бешеные деньги. Багажник на четыреста девяносто литров, есть свет. Если, например, вам детскую коляску перевезти и все такое.

— О-о-о, спасибо за комплимент! А бензина много жрет?

— Нет, что вы, не больше нормы. Один и шесть. В городе, может быть, один литр уходит. Так что считайте.

— Я ее несколько раз видела, — вырвалось у нее.

— Правда? Ну и как, понравилось?

В голосе его появились подозрительные нотки.

— Мне надо сначала раздобыть деньги.

— Вопрос в том, хватит ли их у вас.

— Хватит.

— Вы же не спросили про цену.

— Я и не думала это делать. Я вам сделаю предложение, от которого вы не сможете отказаться.

— Ну, вы прямо как крутой мафиози разговариваете.

— Ага.

— По правде говоря, я ее продавать не хочу.

— Ясное дело, но, наверное, деньги любите не меньше, чем другие, так что все будет в порядке.

Она повернулась и почувствовала, как лезвие ножа вонзилось ей в бедро.

«Черт побери, мне не страшно», — подумала она.

— И это ваше предложение, — откашлялся он, — в чем же оно состоит?

— Вам это, конечно, хочется знать. Так вот: я сначала проедусь на ней, потом проверю внутренности и ходовую часть, причем мне хочется проделать это при свете дня. И, разумеется, не будем забывать про проверку в Союзе автомобилистов.

— Так вам нужна «Манта» или нет?

— Кажется, вы говорили, что не хотите продавать?

В салоне становилось жарко и влажно, окна запотели. Он включил вентилятор. Эва повернулась к окну и в последний раз посмотрела на город. На новом строящемся железнодорожном мосту виднелось пламя сварки. На дороге становилось все меньше машин, фонари по обочинам поредели. На перекрестке он взял влево и продолжал ехать на юг. Здесь, наверху, река выглядела спокойнее, хотя течение оставалось достаточно сильным. Через несколько минут, проведенных в молчании, он неожиданно повернул направо. По левую руку остался аэропорт; теперь Эйнарссон медленно ехал по ухабистой дороге, миновал маленькую рощицу и остановился на открытом месте прямо на берегу реки. Эве это не понравилось. Здесь было слишком безлюдно. Мотор по-прежнему работал, он урчал надежно и негромко, никаких сомнений: машина в прекрасном состоянии.

— Отличное место для рыбалки, — сказал он и нажал на тормоз.

— Девяносто две тысячи, — быстро проговорила она, — верно? Надеюсь, вы со спидометром не мухлевали?

— Да нет, черт побери! Какая же вы подозрительная!

— Мне просто показалось, что мало. Это же типично мужская машина, а мужчины ездят много. Моя «Аскона» восемьдесят второго года, а пробег сто шестьдесят.

— Ну, тогда вам явно нужна новая машина. Ну что, посмотрим движок?

— Не видно же ничего!

— Не страшно, у меня фонарь.

Он заглушил мотор и вылез из машины. Эва собралась с силами и открыла дверцу — мощный порыв ветра чуть не вырвал ее из рук.

— Чертова погода!

— Просто осень. — Он поднял капот и зафиксировал крышку. — Сегодня вымыл мотор, честно скажу. А то бы вы ничего не увидели.

Эва встала рядом с ним и заглянула вниз. Все сияло.

— Господи! Сияет — просто как фамильное серебро.

— Ну, а я что говорил! — Он повернулся к ней и осклабился. Одного клыка во рту не хватало. — Отличная машина «Опель». Очень просто устроено, каждый сам может все починить.

— Возможно, но я сама этим заниматься не буду…

— Ну, ясное дело. У меня тут есть кое-какие детали, я вам прямо с ними продам, на случай, если что-то случится с машиной.

— А что вы себе вместо нее думаете покупать?

— Еще не решил, жутко хочется «БМВ». Посмотрим. Я помню про предложение, от которого не смогу отказаться.

Он снова нырнул в мотор, а Эва уставилась на его отвислый зад, обтянутый тесными джинсами; куртка задралась, между нею и ремнем обнажилась полоска кожи, белая и потная, как тесто.

— Помните, я говорил, что масло подтекает? Мне кажется, это здесь. Тут надо просто прокладку поменять, и все дела. Тридцать крон стоит, не больше. У меня наверняка дома где-то такая валяется.

Эва не отвечала. Она все смотрела и смотрела на его задницу, белую кожу и пряди светлых волос. На затылке волосы начали редеть. Она забыла, что надо отвечать. Вокруг было тихо, она слышала шум реки, ровный и успокаивающий. Бедняга шофер, думала она, наверняка все еще сидит в комнате для допросов. Ему уже надоел растворимый кофе, мучается из-за того, что у него нет алиби. Алиби у человека есть не всегда, а иногда бывает и такое, на которое лучше не ссылаться. Может, у него есть подружка, и если он ее втянет в это дело, то его брак рухнет, если он уже не рухнул из-за его ареста. И у соседей теперь сложится о нем совершенно определенное мнение, и внукам его надо будет придумать, что говорить соплякам в школе, когда пойдут слухи о том, что их дедушка, возможно, и есть тот, кто пришил шлюху на Торденшоллсгате. Не исключено, что у него слабое сердце, может, с ним инфаркт случился, и он умер прямо во время допроса! Или же у него вообще нет никакой подружки на стороне, он просто мечтал о ней, просто ездил по городу, чтобы побыть одному, ненадолго выбраться из дома. Останавливался у ларька, покупал себе сосиску, перекусывал или же просто гулял вдоль реки и дышал свежим воздухом. И ведь никто в это не поверит, потому что взрослые мужики, дедушки, не катаются по вечерам в машине без всякой цели, независимо от того, совершают ли они преступления на сексуальной почве или же у них есть любовница. Насчет ларька с сосисками — придумайте что-нибудь получше. Итак, в последний раз спрашиваем: «Когда вы были у Майи Дурбан?»

— Вот, смотрите. Фонарик.

Он снова выпрямился. И впихнул фонарь ей в руку. Она стояла и светила в траву.

— Или я могу посветить, а вы посмотрите.

— Нет, — выдавила она с трудом. — Не стоит. Все выглядит прекрасно. Я вам доверяю. Когда машину покупаешь, многое зависит от доверия.

— Мне кажется, будет лучше, если вы все-таки посмотрите. Все в идеальном состоянии, не все так много возятся с машиной, как я. И до меня у нее был только один владелец. И кроме меня на ней больше никто не ездил, у жены прав нет. Так что ваше предложение действительно должно быть хорошим, вот что я вам скажу. Мне хочется, чтобы вы все посмотрели, мне не хочется, чтобы вы потом ко мне притащились и стали бы плакаться.

— Ну, я же не совсем идиотка, — сказала она устало. — Что касается именно этой машины, то мне кажется, вам можно доверять.

— Можете биться об заклад. Но у женщин сегодня одно, завтра другое. Случается, что у них какие-то свои задние мысли, скажем так.

«Это он про нож», — подумала она.

Он втянул сопли носом и продолжал:

— Я должен быть уверен в том, что с вами можно иметь дело!

Она дрожала. Подняла фонарь и направила луч ему в лицо.

— Можно. Я заплачу, и я получу то, что мне нужно. Вам не кажется странным, что все можно купить за деньги?

— Вы мне еще ничего не предложили.

— Предложу после проверки в Союзе автомобилистов.

— Мне показалось, вы сказали, что доверяете мне?

— Только в том, что касается автомобиля.

Он фыркнул.

— Какого черта! Что вы имеете в виду?

— Сами догадайтесь.

Река поднималась, изгибалась дугой, бурлила, а потом падала снова.

Он недоверчиво покачал головой и еще раз исчез под капотом.

— Чертовы бабские штучки, — пробормотал он. — Приехать сюда, вытащить ни в чем не повинного парня из теплого гаража в эту проклятую погоду, и только для того, чтобы языком молоть!

— Ни в чем не повинного?

Эва почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Она как бы увяла, ощутила вдруг невероятную усталость, ей даже пришлось опереться на машину. Она стояла слева, как раз у той штанги, которая поддерживала крышку капота.

— Я только имел в виду, — пробормотал он из глубины мотора, — что машина была нужна вам. И я приехал, как мы и договорились. И не понимаю, что это вас так разозлило, черт возьми!

— Разозлило? — ухватилась она за слово. — Вы называете это — разозлиться? Я видела вещи и похуже, когда люди совсем срывались с катушек из-за какой-то ерунды!

Он обернулся и подозрительно посмотрел на нее.

— Господи! Вы что, шизофреничка?

И снова исчез под крышкой капота.

Эва тяжело дышала и чувствовала, как ее охватывает невероятная ярость, она испытала даже облегчение от этого, ярость росла и росла, она была раскаленной, как поток лавы, она шла откуда-то из области живота, потом поднималась к груди, достигала рук, и она яростно замахала руками в темноте, почувствовала, что рука ударилась обо что-то, и услышала скребущий звук. Штанга, которая удерживала крышку капота, отцепилась. Тяжелая металлическая крышка со стуком упала. Его зад и ноги свисали на землю, остального видно не было.

Эва попятилась от машины и закричала. Из-под капота доносились какие-то звуки и страшные ругательства. Она с ужасом смотрела на капот машины, наверное, он очень тяжелый; вот он приподнялся, снова упал, а потом снова приподнялся. Сердце Эвы колотилось так, что, ей казалось, даже он это слышал. Она явно вывела его из себя, как и Майя в тот вечер, его слепая ярость сейчас направлена против нее, еще несколько секунд — и он высвободится и бросится на нее, обрушится на нее изо всех своих сил, поэтому она сделала несколько шагов вперед, нашла карман на ноге, сунула туда руку и нащупала нож. И вытащила его из чехла.

— Дьявол!

Он хотел выбраться, повернуться, но Эва подскочила к машине и налегла на крышку всем своим весом. Он дико закричал, крик его раздавался, как из банки.

— Что ты делаешь, сука?

— Теряю над собой контроль! — прокричала она.

— Ты спятила!

— Это ты спятил!

— Что тебе надо, черт побери?

Эва перевела дух и крикнула:

— Я хочу знать, почему Майя должна была умереть!

Наступила мертвая тишина. Он продолжал двигаться, но не мог высвободиться ни на сантиметр. Она слышала его дыхание, он дышал очень часто.

— Какого черта ты…

— Ах, тебе хочется это знать!

Она по-прежнему лежала на капоте, он уже не двигался больше, он сипел, как загнанная собака, лицо его было вдавлено в мотор.

— Я тебе сейчас все объясню, — промычал он. — Это был несчастный случай!

— Нет, ты врешь!

— У нее был нож, черт побери!

Внезапно он сделал резкий рывок, и крышка приподнялась. Эва соскользнула с нее и упала на траву, но продолжала держать нож обеими руками, она видела кулаки, которыми убили Майю, видела, как они сжимаются.

— И у меня тоже нож!

Она вскочила и снова бросилась к машине, он опять упал, сначала нож попал ему в бок, вошел удивительно легко, как в свежий хлеб. Он лежал под крышкой, как мышь, попавшая в ловушку. Она выдернула нож, по рукам ее заструилось что-то теплое, но он не заорал, только издал короткий и словно бы удивленный стон. Он хотел снова поднапрячься и высвободил одну руку, но тут его настиг второй удар — в поясницу, она почувствовала, что на этот раз нож встретил какое-то сопротивление, словно бы попал в кость, ей пришлось приложить усилие, чтобы вытащить его снова, и вот именно в этот момент у него подогнулись колени. Он сполз ниже на землю, хотя верхняя часть туловища по-прежнему оставалась под крышкой, но она уже не могла остановиться, потому что он все еще шевелился; она должна была остановить его, заставить его прекратить так отвратительно стонать. Через секунду она вошла в ритм, которому стал повиноваться нож, она продолжала раз за разом всаживать в него лезвие, попадая ему в спину и в бок, а иногда нож царапал обшивку машины, решетку, щиток; и, наконец, заметила, что он больше не двигается, но он по-прежнему висел на машине, он был похож на забитую свинью, на свиную тушу, висящую на крюке.

Эва не могла удержаться на ногах под порывами сырого и холодного ветра. Она упала ничком и лежала, уткнувшись лицом в траву. Река, пенясь, неслась вперед — как раньше, абсолютно безразличная. Вокруг было тихо. Она с удивлением почувствовала, что все ее тело словно бы парализовало, она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, все мышцы, казалось, одеревенели, даже пальцы отказывались слушаться. Она надеялась, что их скоро найдут. Земля была холодная и мокрая, и она быстро начала замерзать.

Она подняла голову и увидела прямо перед собой бело-синюю кроссовку, потом взгляд ее пополз выше по его ноге, и она удивилась, что мужчина не упал. Картина была дурацкая. Как будто он заснул, копаясь в моторе. Но было удивительно, что ничего не произошло. Никто не бежал к ним со всех ног, не выли сирены. Были только они двое, одни в темноте.

Их никто не видел. Никто не знал, где они, возможно, не знали даже, что они когда-то были где-то вместе.

Она с трудом поднялась на ноги, слегка пошатываясь. Почувствовала, что вся липкая и мокрая. От машины до реки было метров десять-двенадцать, а он не такой уж тяжелый, килограммов семьдесят, не больше. Сама она весила шестьдесят, так что у нее должно было получиться. Если он какое-то время будет плыть вниз по реке к городу, прежде чем его найдут, а она отгонит машину, то им не удастся обнаружить место, где он был убит, потому что она явно оставила там следы. Она прислушалась, удивляясь тому, что в состоянии мыслить так ясно, и подошла к автомобилю. Осторожно подняла крышку и снова ее закрепила. Он по-прежнему висел. Ей пришлось дотронуться до него, до скользкой кожаной куртки с большими пятнами крови. Она автоматически задержала дыхание, боясь вдохнуть его запах, схватила его за плечи и потянула на себя. Он упал на спину и теперь валялся как мешок у ее ног. Она потянула его на себя. Она наклонилась над ним, и тут внезапно ей пришла в голову мысль: а что, если вытащить у него бумажник из кармана куртки? Как будто это помешает им выяснить его личность. Смешно. Она ухватила его под мышки, обернулась, посмотрела на воду и стала тянуть. Он оказался тяжелее, чем она думала; она тащила его по мокрой траве короткими рывками, ноги покойника были широко раскинуты. Она тянула его с остановками, два рывка и передых, два рывка и передых, медленно приближаясь к реке. Остановилась и посмотрела на его бледное темечко, а потом опять потащила. В конце концов, дотащила до реки, теперь он лежал у самой воды. Она отпустила его и осторожно сунула ногу в воду. Мелко. Она сделала еще несколько шагов, чуть не поскользнулась на гладких камнях, но было по-прежнему мелко. В конце концов вода залилась ей в сапоги, ноги заледенели. Но она все равно сделала еще несколько шагов, и только когда вода стала доставать ей до колен, опять вернулась на берег. Ухватила его снова и потащила в воду, борясь с упрямым течением, но он довольно легко всплыл, поэтому тянуть его стало гораздо легче. Она шла и шла, пока вода не стала доставать ей до бедер, тогда она перевернула его на живот. Он качнулся пару раз, а потом тело подхватило быстрое течение. Его затылок напоминал светлую точку в черной воде. Она стояла и смотрела ему вслед, стояла как зачарованная, и тут произошло что-то странное. Одна нога его поднялась из воды, а голова исчезла. Как будто бы он нырнул. Послышался слабый всплеск, прервавший ровный гул реки, и он исчез. Она продолжала смотреть на место, где он только что был, ждала, что он снова вынырнет, но река все так же бежала дальше и исчезала в темноте. Она медленно выбралась на берег, обернулась еще раз. А потом пошла к машине. Осторожно опустила крышку капота. Нашла фонарик и бумажник, открыла багажник. Там было очень чисто, она заметила комбинезон, зеленый, из нейлона. Натянула его на себя. Она все еще была в перчатках, все это время она не снимала их. Села на водительское место. Потом вылезла из машины и стала искать что-то в траве. Чехол от ножа оказался прямо перед машиной, она сунула его в карман. Наверху по дороге проехали две машины, поэтому она не стала включать фары. Когда все снова стихло, она завела мотор и медленно поехала по перелеску. Включила печку на полную мощность и выехала на дорогу. Ноги ее были как колоды. Может быть, они найдут его, как только рассветет. Или же он запутался в чем-то и поэтому ушел под воду, подумала она. Очень было похоже на то. Как будто одежда или, может быть, рука его зацепилась за что-то на дне, например, за дерево, которое сломалось и упало в воду, да за что угодно. Возможно, он так и останется там, а течение будет качать и качать его, пока его скелет дочиста не обглодают рыбы и вода. Хорошо идет машина, подумала она, продолжая ехать в сторону города. Каждый раз, когда ей навстречу попадался автомобиль, она замирала, как будто сквозь стекло можно было разглядеть, что произошло. Проехав через мост, она свернула на шоссе и двинулась в сторону Ховланда и мусорной свалки. Она хотела оставить машину там. Ее найдут быстро, не исключено, что уже завтра. Но тогда они начнут искать труп на свалке и потратят много времени, раскапывая груды мусора. А он за это время может уплыть далеко, до самого моря, и его вынесет на берег в другом городе, и они снова примутся искать не в том месте, а время будет идти и укутает все серой пылью.

Сейер встал и подошел к окну.

Была глубокая ночь. Он поискал глазами звезды, но ни одной не увидел — светало. В это время года ему всегда казалось, что звезды исчезли навсегда и светят теперь над какой-то другой планетой. От этой мысли становилось грустно. Когда на небе не было звезд, он словно терял какую-то долю уверенности, ему казалось, что крыша, привычно нависающая над землей, исчезла. Оставалось только бесконечное небо.

Он покачал головой, удивляясь собственным странным фантазиям.

Эва выудила из пачки последнюю сигарету; она выглядела спокойной, казалось даже, что женщина испытывает облегчение.

— А когда вы поняли, что это я?

Он покачал головой.

— Я не понял. Я думал, что вас, возможно, было двое, и что вам заплатили за молчание. Я не понимал, что вам сделал Эйнарссон, — он по-прежнему смотрел в окно. — Но теперь понимаю, — пробормотал он.

Лицо ее было ясным и спокойным, он еще никогда не видел его таким; несмотря на распухшую губу и раны на подбородке, она была красива.

— Вам не казалось, что я похожа на убийцу?

— Никто не похож на убийцу.

Он снова сел.

— Я не собиралась убивать его. Взяла с собой нож, потому что боялась. Но в это никто не поверит.

— Придется вам дать нам шанс.

— Это была самооборона, — сказала она. — Он хотел меня убить, вы же знаете.

Он не ответил. Слова показались ей какими-то странно знакомыми.

— А как он выглядел, тот мужчина, который тащил вас по лестнице в подвал?

— Он был темный, похож на иностранца. Немного худощавый, почти тощий, но говорил по-норвежски.

— Похоже на Кордову.

Эва вздрогнула:

— Что вы сказали?

— Его фамилия Кордова. Мужа Майи. Жан Лука Кордова. Ничего себе имечко, да?

Эва засмеялась, пряча лицо в ладони.

— Да, — всхлипывая, произнесла она. — Стоит выйти за него замуж только ради имени, не так ли?

Она смахнула слезы и затянулась сигаретой.

— К Майе ходили разные мужчины. И полицейские тоже, вы это знали?

Сейер не смог удержаться от улыбки; она вышла кривоватой — улыбаться ему не хотелось.

— Ну что ж, мы такие же люди, как и все. Ни лучше, ни хуже. Только, пожалуйста, не говорите, кто.

— А вы можете видеть меня через дверь? — спросила она вдруг.

— Можем.

Она посмотрела на свои руки, повернула их ладонями кверху, принюхалась и принялась соскабливать острым ногтем остатки краски с пальцев.

Больше ей сказать было нечего. Теперь дело было за ним, она ждала, когда же он во всем разберется. Чтобы она могла наконец расслабиться, отдохнуть и делать только то, что ей скажут. Больше всего ей хотелось, чтобы получилось именно так.

Маркус Ларсгорд барахтался изо всех сил, но никак не мог вылезти из-под пледа. Он лежал на диване. Если это кто-то из знакомых, то они будут звонить долго. Потому что свои знают, что он старый и плохо ходит, что телефон у него в кабинете и что ему придется сначала проковылять через всю гостиную на распухших ногах. Если же звонит кто-то незнакомый, то он не успеет взять трубку.

Маркусу Ларсгорду не так часто звонили незнакомые люди. Либо кто-то продает что-то по телефону, либо кто-то номером ошибся. А так звонила только Эва. Ему удалось, наконец, сесть, телефон все еще звонил, значит, кто-то из знакомых. Он со стоном поднялся и схватил палку. Заковылял по комнате, тепло благодаря судьбу за то, что кто-то позвонил и помешал ему в разгар полуденного отдыха. Прохромал через гостиную, попытался прислонить палку к письменному столу — так, чтобы она не упала, — но она все равно упала. Немного удивившись, он услышал в трубке незнакомый голос. Адвокат. Звонит от Эвы Марии, так он сказал. Не мог бы он подъехать в полицейский участок? Взята под стражу?

Ларсгорд подтянул к себе стул — надо сесть. Наверное, это телефонный террорист, он читал о таких в газетах. Но звонивший производил впечатление человека образованного, голос был довольно приятный. Старик слушал, переспрашивал, пытаясь понять, что же имел в виду его собеседник, но так и не мог. Ну конечно, это какое-то недоразумение, и все скоро выяснится. Но все равно: какой это ужас для бедной Эвы, жуткая история. Предварительное заключение? Ему надо как можно скорее выбраться из дома. Позвонить и вызвать такси.

— Нет, мы вышлем за вами машину, господин Ларсгорд, просто сидите и ждите.

Ларсгорд сидел за столом. Он забыл положить трубку на рычаг. Ему следовало бы одеться, прежде чем приедет машина, но он подумал, что это неважно, на самом деле неважно. Замерзнет он или нет. Они арестовали Эву и заперли ее. Может быть, ему лучше подыскать что-то для нее, вдруг там холодно? Он попытался сориентироваться и вспомнить, где лежат вещи. У него убиралась помощница по хозяйству. Может быть, стоит захватить с собой бутылку красного вина? Но, наверное, это запрещено. А деньги? У него в стеклянной банке было много денег, казалось, им нет конца, как будто они странным образом размножались. И от этой идеи он отказался, решив, что в тюрьме наверняка нет никакого киоска, он однажды был там, в ту осень, когда украли его мопед, и не припоминал, чтобы там что-то такое было. Кроме того, они сказали, что она в камере предварительного заключения, значит, ей не разрешают никуда выходить. Он хотел встать и снова пойти в гостиную, но не чувствовал ног. Казалось, они завяли. Такое с ним бывало и раньше, это пройдет, подумал он, ничего удивительного, после такого-то потрясения! Придется посидеть еще немного. А может, позвонить Юстейну? Он снова попытался встать, но упал и внезапно почувствовал, что у него закружилась голова. Голова тоже кружилась довольно часто, это оттого, что у него склероз сосудов, кровь не поступает к сердцу, ведь он уже стар, так что ничего удивительного, можно сказать, нормально, особенно в такой ситуации. Но это было жутко некстати; к тому же головокружение не прекращалось. Ему показалось, что потолок опускается на него. Стены тоже приблизились, каждая со своей стороны, комната становилась все меньше и меньше, надвигалась темнота. Эва сидит в тюрьме по обвинению в убийстве, она призналась. Он сделал над собой усилие и попытался оттолкнуть кого-то ногами. Последнее, что он почувствовал, была боль, когда его ноги стукнулись о пол.

Сейер смотрел в окно на автопарк. Ворота, закрывавшие вход в их заведение; ворота, через них, впрочем, несложно было проникнуть с улицы и либо испоганить, либо утащить что-нибудь; машины; пучки сухой травы вдоль забора. Фру Бреннинген когда-то посадила там петунию, но сорняки прочно вытеснили ее, отвоевав себе место под солнцем. На прополку ни у кого времени не было. В рапорте он прочитал, что задержанная Эва Магнус вообще не спала и что она отказалась от еды и питья. Ничего хорошего в этом не было. И еще ее ужасно мучило то, что они могли смотреть за ней в окошко в двери камеры и что свет горит всю ночь.

Он должен был пойти к ней, чтобы сообщить все, но ему страшно не хотелось этого делать, поэтому, когда в дверь постучали, он испытал огромное облегчение. Крохотная отсрочка. Карлсен просунул голову в кабинет.

— Ну и ночка у тебя выдалась, как мне рассказали!

Он плюхнулся на стул у стола и отодвинул кипу бумаг.

— У нас тут заявление о том, что человек пропал.

— Вот как? — с любопытством сказал Сейер. Новое дело — вот то, что ему нужно, дело, которое могло бы напомнить ему о том, что это просто работа, за которую он получает деньги, и о которой он может забыть после четырех часов, во всяком случае, если очень постарается.

— Я возьму все, что угодно, если только это не ребенок.

Карлсен вздохнул. Он тоже глянул на служебные машины за окном, словно хотел убедиться в том, что они на месте. Карлсен и Сейер напоминали двух старых ковбоев, которые уютно устроились за столиком в салуне, но все время проверяют, нет ли поблизости конокрадов.

— Кстати, ты уже сообщил Эве Магнус?

Он покачал головой.

— Делаю все, чтобы хоть как-то отсрочить эту миссию.

— Но ведь все равно придется?

— Да, но я боюсь.

— Хочешь, я вместо тебя схожу?

— Спасибо, но это моя работа. Либо я это сделаю, либо придется уходить на пенсию. — Он взглянул на коллегу. — И кто же это сегодня ночью не пришел домой?

Карлсен вытащил из внутреннего кармана бумажку и расправил ее.

Прочитал сначала про себя, пару раз подкрутил усы и откашлялся.

— Девочка, шести лет. Рагнхильд Албум. Она сегодня ночью ночевала у подружки, живущей поблизости, и должна была прийти домой утром. Идти минут десять-двенадцать. У нее была розовая кукольная коляска и кукла — знаешь, которая умеет кричать. Куклу звали Элисе.

— Элисе?

— Ну, такая, с соской во рту. Если ее вынуть, кукла принимается орать. Они сейчас очень модные, все девчонки хотят такую. У тебя внук, поэтому ты и не видел. А я видел. Они орут как настоящие младенцы. Ощущение такое, что смотришь фильм Хичкока… В коляске у нее еще была ночная рубашка и маленькая сумочка с зубной щеткой и расческой. Все исчезло.

— Разыскивается с…?

— С восьми часов.

— Восьми?

Сейер быстро взглянул на часы. Было одиннадцать.

— Она захотела домой сразу же, как проснулась сегодня утром, и мама подружки не стала звонить ей домой и сообщать, потому что сама еще не вставала. Но она слышала, что девочки встали, слышала, как около восьми часов хлопнула дверь. Девочка пошла одна, идти было недалеко, больше она ничего не знает. А в десять часов позвонила мать Рагнхильд и попросила ее отправить дочку домой. Потому что они собирались в магазин. Но девочка как сквозь землю провалилась.

— А где они живут?

— В Люндебю, на Фагерлюндосен. Новый жилой массив. Недавно переехали.

Сейер побарабанил по письменному столу, на котором была разложена карта мира. Его ладонь закрывала весь южноамериканский континент.

— Придется ехать туда вместе.

— Мы уже послали патрульную машину.

— Но сначала я поговорю с Магнус. Позвони и скажи родителям, что мы приедем, но не уточняй, когда.

— Матери позвоню. Отец в отъезде, его найти пока не удалось. — Карлсен встал и отодвинул стул.

— Кстати, удалось найти колготки для жены?

Карлсен ошарашенно взглянул на сослуживца.

— «Pantyliners», — пояснил Сейер.

— Нет, Конрад. Колготки мне найти не удалось. «Pantyliners» — это такие штуки, которые женщины используют в критические дни. Прокладки.

Он ушел, а Сейер принялся кусать ноготь, чувствуя, как в нем поднимается нервозность, она шла откуда-то из области живота.

Ему всегда становилось не по себе, когда шестилетние девочки не приходили домой вовремя. Хотя он и знал, что тут возможно много вариантов, от разведенных родителей, которые хотели продемонстрировать свои права на ребенка, до бездомных щенков, которых детям непременно хотелось притащить домой. Дети чуть постарше могли увести малышей с собой гулять, не предупредив взрослых. Иногда в таких случаях детей находили спящими, сосущими во сне большой палец, в каких-нибудь кустах, такое не часто происходило с шестилетними, но с двух-трехлетними случалось. Может, ребенок заблудился и уже несколько часов бродит вокруг, не может найти дорогу. Некоторые сразу же принимались кричать, и тогда их находили быстро. Другие же бродили, онемев от страха, и не привлекали к себе внимания. В восемь утра, во всяком случае, на дорогах нет интенсивного движения, подумал он и успокоился.

Он застегнул верхнюю пуговицу рубашки и встал. Взял и куртку, как будто одежда могла защитить его от того, что произойдет. И пошел по коридору. В утреннем свете коридор казался зеленоватым и напомнил ему о старом бассейне, в который он часто ходил мальчишкой.

Камеры предварительного заключения находились на шестом этаже. Он сел в лифт; он всегда чувствовал себя немного по-идиотски, когда маленькая коробочка везла его вниз или вверх. И потом, это было очень быстро. Все в жизни должно занимать какое-то время. Ему показалось, что он приехал слишком быстро — он уже стоял у двери в камеру. Секунду он пытался побороть в себе желание заглянуть сначала внутрь, но не смог. В окошко он увидел, что Эва сидит на нарах, замотавшись в плед. Она смотрела в окно, через которое был виден небольшой кусочек серого неба. Услышав, как кто-то отпирает дверь, она вздрогнула.

— Я не выдержу этого ожидания! — сказала она.

Он кивнул, показывая, что понимает ее.

— Я жду папу. Они должны были его привезти. Звонил адвокат, его должны привезти на такси. Я не понимаю, почему его так долго нет, — туда ехать всего полчаса.

Сейер продолжал стоять. Сесть было некуда. Если сесть на нары рядом с ней, это выйдет как-то слишком интимно.

— Вам надо учиться ждать, в будущем вам придется много ждать.

— Я к этому не привыкла. Я привыкла все время что-то делать, привыкла к тому, что в сутках слишком мало времени; Эмма вечно меня теребила, ей постоянно что-то было надо. А здесь так тихо, — сказала она с отчаянием в голосе.

— Хотите хороший совет? Попытайтесь спать ночью. Попытайтесь впихнуть в себя еду. Потому что без этого будет плохо.

— А зачем вы пришли? — Она подозрительно посмотрела на него.

— Хочу сообщить вам то, что вам следует знать.

Он сделал несколько шагов по камере и начал:

— Для вашего дела и для суда это, возможно, не имеет большого значения. Но в другом смысле это может быть довольно неприятно.

— Ничего не понимаю…

— Мы тут за это время получили кое-какие бумаги из отдела судмедэкспертизы.

— И что же?

— И на Майю Дурбан, и на Эгиля Эйнарссона. Дело в том, что эксперты провели ряд исследований. И они пришли к выводу, который вам вряд ли понравится.

— Ну скажите же мне, наконец!

— Майя Дурбан была задушена — убийца положил ей на лицо подушку.

— Ну да, я же говорила. Я сидела там и смотрела.

— Но сначала они совокуплялись. И этот факт дает нам кое-какие физические возможности для идентификации преступника. И дело в том, — тут он вздохнул, — что этот убийца и Эйнарссон — разные люди.

Эва сидела, не в силах отвести от него взгляда. На лице ее не отразилось ничего. Потом она улыбнулась.

— Это значит, Эва, — продолжал он, — что вы убили не того.

Она решительно покачала головой и развела руками, она все еще улыбалась, но улыбка словно застыла на ее лице.

— Простите меня, но в том, что касается машины, я совершенно уверена. У нас была такая — у Юстейна и у меня.

— Ради бога, забудьте вы про эту машину! Возможно, вы правы относительно машины. Но в таком случае в ней сидел не Эйнарссон.

И тут она засомневалась.

— Но он же никогда ее никому не одалживал, — медленно проговорила она.

— Он мог сделать исключение. Или же кто-то взял ее без спроса.

— Не может быть!

— Что вы видели, собственно говоря? Вы подсматривали через узенькую щелочку в двери. В комнате был полумрак. И разве вы не сидели, закрыв лицо руками, большую часть всего этого времени?

— Я хочу, чтобы вы ушли, — всхлипнула она.

— Мне очень жаль, — сказал он без всякого выражения.

— Когда вы узнали об этом?

— Довольно давно.

— Выясните, где мой папа!

— Они наверняка уже едут. Постарайтесь немного отдохнуть, вам это понадобится.

Он стоял посреди камеры, больше всего ему хотелось убежать сейчас же, но он совладал с собой.

— Преступление от этого не перестает быть преступлением, — произнес он.

— Да!

— Для суда имеет значение только то, что вы думали, что это он.

— Нет! Я хочу, чтобы вы ошиблись!

— Такое случается. Но не в этот раз.

Она долго сидела, спрятав лицо в ладонях, а потом посмотрела на него.

— Однажды, когда нам было по тринадцать лет…

— Да? — Сейер ждал.

— Как вам кажется, можно ли умереть от страха?

Он пожал плечами.

— Мне кажется, можно. Но только если человек стар и у него больное сердце. А почему вы спрашиваете?

— Да так, просто.

Они немного помолчали. Она провела рукой по лбу и взглянула на запястье. Но тут же вспомнила, что у нее забрали часы.

— Но если это был не Эйнарссон, то кто же тогда?

— Именно это я и собираюсь выяснить. Возможно, это кто-то, с кем Эйнарссон общался.

— Выясните, где мой отец.

— Непременно.

Он пошел к двери, открыл ее и обернулся.

— Не надо так болезненно реагировать на то, что в дверях тут есть окошечки и что мы смотрим на вас через них. Это для того, чтобы удостовериться, что с вами все в порядке. А не для того, чтобы подглядывать.

— Но у меня такое чувство…

— Натяните на голову одеяло. Постарайтесь запомнить, что здесь вы одна из многих. Не такая особенная, какой вы кажетесь самой себе. Ведь интересной личностью вы становитесь за пределами этого здания, не так ли?

— Умеете вы убеждать.

— Увидимся.

Он закрыл за собой дверь и запер ее.

Дом 16 по Розенкранцгате был свежевыкрашен и выглядел зеленее, чем обычно.

Сейер оставил машину у гаража и только-только приготовился выйти из машины, как увидел Яна Хенри у качелей. Секунду мальчик стоял и застенчиво смотрел на инспектора, словно ждал чего-то; потом подошел, шаркая ногами.

— Я думал, вы больше не придете.

— Но я же обещал. Как дела?

— Ничего.

Он пожал узкими плечиками и поставил ноги крест-накрест.

— А мама дома?

— Да.

— Ну что? Покатался уже на мотоцикле?

— Да. Но ваша машина круче. На мотоцикле ветер прямо сдувает, — добавил он.

— Подожди-ка меня здесь, Ян Хенри, у меня кое-что для тебя есть.

Он пошел к двери в дом, а мальчик уселся на качели. Юрунн Эйнарссон открыла дверь, на ней были колготки, может быть, леггинсы, подумал он, и сверху большой свитер. Волосы были совсем обесцвечены.

— Ой, это вы?!

Он вежливо кивнул. Она тут же отступила назад и провела его в дом. Он остановился посреди гостиной, вздохнул и серьезно посмотрел на нее.

— Сейчас у меня к вам только один вопрос. Я задам вам этот единственный вопрос и сразу же уйду. Хорошенько подумайте, прежде чем ответить, это важно.

Она кивнула.

— Я знаю, что Эйнарссон очень трепетно относился к своему автомобилю. Он за ним прекрасно ухаживал и держал в идеальном порядке. И что он очень неохотно одалживал его кому-либо. Это так?

— Знаете, что я вам скажу? Он был просто жлоб в том, что касалось машины. Они иногда его даже за это дразнили, там, на работе.

— Но тем не менее: не было ли случаев, когда он все-таки — в виде исключения — одалживал кому-то машину? Знаете ли вы про такие случаи? Даже если это было один-единственный раз?

Было видно, что она колеблется.

— Ну, бывало, конечно. Но крайне редко. Одному из своих товарищей, с которым он иногда проводил время, тоже с пивоварни. У того машины не было.

— Вы можете назвать имя?

— Ой, мне даже страшно его вам называть, — она говорила медленно, словно бы чувствуя еще не вполне ясную опасность. — Но он иногда одалживал машину Педро. Петеру Фредрику.

— Арону?

— Да.

Сейер медленно кивнул. Он вновь взглянул на свадебную фотографию Эйнарссона, заметил, что волосы у мужчины были светлые.

— Я еще вернусь, — сказал он. — Вы уж меня простите, но расследование таких дел требует много времени, мы еще кое-что должны выяснить.

Фру Эйнарссон кивнула и проводила инспектора к выходу. Ян Хенри вскочил с качелей и побежал ему навстречу; было тепло, и мальчик был в одной майке.

— Быстро вы.

— Да, — задумчиво произнес Сейер. — А теперь мне надо очень быстро разыскать одного человека. Иди-ка сюда, к машине.

Он открыл багажник и достал оттуда пакет с надписью «Fina».

— Это комбинезон. Для тебя. Я знаю, что он пока великоват, но ты ведь растешь.

— О-о-о! — Глаза мальчика увлажнились. — Куча карманов! Он скоро будет совсем впору, а пока я могу закатать штанины и рукава.

— Конечно.

— А когда вы опять приедете?

— Скоро.

— Вряд ли. У вас ведь много дел, наверное.

— Это правда. Но свободное время у меня тоже есть. Можем еще разок прокатиться, если захочешь.

Ян Хенри не ответил. Он смотрел на дорогу — оттуда слышался рев мотоцикла, он буквально разрывал тишину. «БМВ».

— Педро едет.

Ян Хенри помахал рукой. Сейер обернулся и посмотрел на мужчину в черном кожаном костюме, он направил мотоцикл к стойке для велосипедов, остановился и снял шлем. Светлые, довольно длинные волосы, маленький «хвостик» на затылке. Потом мужчина расстегнул молнию своего кожаного костюма — так, что стал виден небольшой пивной животик. На самом деле он был чем-то похож на Эйнарссона. А при плохом свете их, возможно, вообще трудно было бы различить.

Сейер так пристально смотрел на Арона, что тот нервно заерзал на своем сиденье. Потом инспектор улыбнулся, коротко кивнул и поехал своей дорогой.

— Где ты был?

Карлсен ждал Сейера в приемной для посетителей, он уже давно высматривал его машину. Время шло, никто не звонил, чтобы сообщить радостную весть, что маленькая Рагнхильд уже давно дома в целости и сохранности. Ее все еще не нашли. У Карлсена был настоящий стресс.

— У Юрунн Эйнарссон. — Было видно, что Сейер очень торопится, что было ему не свойственно. — Пошли, мне надо с тобой поговорить.

Они кивнули фру Бреннинген и пошли по коридору.

— Надо вызвать на допрос одного парня, — сказал Сейер. — Немедленно. Петер Фредрик Арон. Единственный в окружении Эйнарссона, кому он изредка доверял свою «Манту». Изредка. Работает на пивоварне, а сейчас обивает порог Юрунн. Его уже допрашивали раньше, когда Эйнарссон пропал. Я его только что видел, у дома на Розенкранцгате, и знаешь что? Они довольно похожи. При плохом свете разницы между ними можно не заметить. Понимаешь меня?

— Где он сейчас?

— Надеюсь, что в доме. Албум подождет, там же все равно наши люди. Бери с собой Скарре и привози его немедленно, я буду ждать здесь.

Карлсен кивнул и повернулся, чтобы идти. Но тут же остановился.

— Да, у меня тут для тебя сообщение от адвоката Эвы.

— Что такое?

— Ларсгорд умер.

— Что ты сказал?

— Его нашел таксист.

— Она знает?

— Я послал к ней одну из наших девушек.

Сейер закрыл глаза и покачал головой. Он шел по коридору, пытаясь переварить эту новость, но как раз сейчас у него не было времени, чтобы как следует подумать о том, что́ это известие будет означать для задержанной на шестом этаже. Он вошел в комнату для допросов, закрыл за собой дверь, открыл окно, чтобы впустить немного свежего воздуха. Кое-как разгреб завалы на письменном столе. Быстро подошел к раковине и вымыл руки, выпил стаканчик воды. Открыл ящик архивного шкафа, выудил кассету на триста шестьдесят минут — на ней было записано признание Эвы Магнус. Поставил ее в магнитофон на письменном столе и нажал кнопку перемотки. Временами он останавливал перемотку, слушал, потом опять перематывал и, в конце концов, нашел тот эпизод, который искал, выключил кассету и настроил магнитофон на запись. И стал ждать. Он сидел в удобном кресле от Киннарпс и думал. Возможно, Арон удрал, подумал он; он мог уехать уже далеко на своем быстром мотоцикле. Но он никуда не уехал. Он сидит на диване с газетой у Юрунн и пачкой «Eventyrblanding» под боком. А сама она стоит у гладильной доски посреди комнаты, и перед ней стопка свежевыстиранного белья. Она неуверенно смотрит на двух полицейских в форме, а потом на мужчину на диване, который приподнял бровь, как будто они потревожили его в крайне неподходящий момент. Наконец он поднимается с дивана и идет с ними на улицу. Ян Хенри молча смотрит им вслед. На самом деле ему все равно, что будет с Педро.

— Ваше имя Петер Фредрик Арон?

— Да.

Педро свернул самокрутку, не спрашивая разрешения.

— Родились седьмого марта тысяча девятьсот пятьдесят шестого года?

— Зачем спрашивать, если и так знаете?

Сейер поднял на него глаза.

— Я бы вам посоветовал вести себя поскромнее.

— Вы мне угрожаете?

Инспектор успокаивающе улыбнулся:

— Да нет, мы здесь никому не угрожаем. Мы только предупреждаем. Адрес?

— Толлбюгате, четыре. Родился и вырос в Тромсё, младший из четырех детей в семье, отслужил в армии. Да, кстати, ничего не имею против того, чтобы вам помочь, но я ведь вроде уже все сказал.

— Значит, придется повторить.

Сейер невозмутимо продолжал писать. Арон нервно курил, но все равно чувствовал себя на коне. Пока еще он был на коне. Он облокотился на стол с выражением отчаяния на лице.

— Назовите мне хоть одну-единственную причину, зачем мне было убивать своего лучшего друга?

Сейер выронил ручку и удивленно уставился на Арона.

— Господи, дорогой мой, кто же тут думает, что вы это сделали? Вы здесь вовсе не из-за этого. А вы что, думали, мы ради этого вас сюда пригласили?

Он пристально смотрел на Арона и видел, как в бледно-голубых глазах появляется смутное подозрение.

— Ничего удивительного, что мне это пришло в голову, — сказал он неохотно. — Последний раз, когда вы приходили, речь шла об Эгиле.

— И все же вы ошиблись, — кротко заметил Сейер. — Потому что речь пойдет совсем о другом.

Молчание. Дым от самокрутки Арона толстыми белыми кольцами поднимался к потолку. Сейер ждал.

— Ну, и как у вас дела?

— Отлично. Что вы имеете в виду?

Сейер скрестил руки на письменном столе и, не отрываясь, смотрел в глаза собеседника.

— Разве вам не интересно узнать, в чем дело? Если это не касается Эйнарссона?

— Я не имею ни малейшего понятия о том, что вас интересует.

— Нет? Ну ладно. Я думал, что вы спросите. Я бы непременно поинтересовался, — признался он, — если бы меня вот так взяли и оторвали от газеты. Но вполне возможно, что вы просто нелюбопытны. Значит, придется вас немного просветить. Но постепенно. Позвольте сначала только один вопрос: как у вас с женщинами, Арон?

— Это лучше у них спросить, — ответил мужчина недовольно.

— Да, вы, наверное, правы. И кого же мне спросить, по-вашему? У вас их много было?

Арон не ответил. Все его силы уходили на то, чтобы удержать на лице маску безучастия.

— Может, мне поинтересоваться у Майи Дурбан? Как вам такая идейка?

— У вас странный юмор.

— Возможно. Когда мы ее нашли в постели, она ничего сказать не могла. Но тем не менее кое-что она нам дала. Убийца оставил свою визитную карточку. Вы понимаете, о чем я?

Голова Арона дернулась. Он облизал губы.

— И я, разумеется, имею в виду не те визитки, которые можно заказать в издательстве «Ауне» в количестве трех тысяч экземпляров. Я говорю о совершенно особом личном генетическом коде. На земле живет четыре миллиарда человек, но у каждого из них свой, особый код. Ну ладно: не четыре, а чуть поменьше, Арон. Если эту визитную карточку увеличить, она станет похожа на современную гравюру. Такую черно-белую. Но вы-то, конечно, об этом знаете, вы ведь читаете газеты.

— Вы сидите и гадаете. А вам надо иметь разрешение суда, чтобы брать у меня анализы, если вы это имеете в виду. А вам его не дадут. Я не идиот. К тому же я хочу адвоката. Я ни единого дерьмового слова больше не скажу без адвоката, ни единого!

— Ладно. — Сейер снова откинулся на спинку кресла. — Я могу продолжить нашу беседу один. Но разрешение на то, чтобы взять у вас анализ крови, волнует меня меньше всего, это я просто к вашему сведению.

Арон поджал губы, но продолжал курить.

— Первого октября вы были в «Королевском оружии» вместе с несколькими коллегами, в частности с Арвесеном и Эйнарссоном.

— Я никогда и не говорил, что я там не был.

— А когда вы покинули пивную?

— Я думал, вы знаете, ведь это ваши люди приехали и забрали меня!

— Я имею в виду-до того. Когда вы взяли машину Эйнарссона и отъехали ненадолго. Может, в половине восьмого?

— Машину Эйнарссона? Шутите? Никто не мог одолжить машину Эйнарссона. Это чушь. К тому же я выпил.

Он два раза жадно затянулся и выдохнул дым.

— Я вообще никуда не ездил, я сидел как мешок весь вечер и только пил.

— Вне всякого сомнения. По словам повара, вы напились до бесчувствия. Не стоит забывать, что он-то на работе и трезвый и что он приглядывает за людьми. Видит, кто приходит, кто уходит. И когда приходит и уходит.

Сейер помолчал.

— Значит, вы отправились на прогулку, может быть, посмотрели, как там в городе, и закончили эту небольшую прогулку у Дурбан, там вы припарковали машину Эйнарссона на тротуаре и позвонили к ней в квартиру ровно в восемь. Два коротких звонка. Не так ли?

Молчание.

— Вы заплатили и потребовали товар, за который заплатили. А после этого, — инспектор слегка наклонил голову, продолжая пристально смотреть на Арона, — между вами вспыхнула ссора.

Сейер понизил голос, Арон опустил голову. Как будто вдруг обнаружил у себя на коленях что-то исключительно интересное.

— У вас опасный темперамент, Арон. Вы не успели и глазом моргнуть, как уже убили ее. И вы рванули назад, в паб, надеясь, что таким образом обеспечите себе алиби и никто не заметит, что на самом деле вас какое-то время в пивной не было. И вы решили напиться.

Арон подавленно покачал головой.

— И хотя вы здорово напились, до вас дошло, что́ вы наделали. И вы рассказали обо всем Эйнарссону. Вы надеялись, что он, возможно, сможет подтвердить ваше алиби. Ведь он же был вашим другом. И вы, парни, всегда держались вместе. Это же был просто несчастный случай, не так ли? Вы просто бедный-несчастный парень, которому не повезло, и Эгиль, конечно же, должен был это понять, поэтому вы решили довериться ему. К тому же он был трезв, возможно, единственный трезвый среди вас, ему бы поверили.

Арон промахнулся, стряхивая пепел.

— Но вы перебрали. Это было глупо, потому что не обратить на вас внимания было уже нельзя. И ближе к ночи хозяин позвонил нам и попросил задержать вас и посадить в вытрезвитель. Эйнарссон помчался вслед на своей машине. Может быть, он боялся, что вы начнете болтать, сидя в нашей машине, или же позже — в камере. Он должен был спасти вас не только от вытрезвителя, он должен был спасти вас от приговора за убийство. И — невероятно, но факт! — ему это удалось. И то, что вам так безумно повезло, дошло до вас не раньше следующего дня, но могу представить, что у вас кровь застыла в жилах, когда вы поняли, что чуть было не влипли.

Арон снова закурил.

— Наверняка вам показалось странным, что Эйнарссон исчез. А интересно, вы не думали о том, почему он погиб?

Арон собрался с силами и откинулся на спинку стула.

— И тогда вы начали увиваться за Юрунн. Вы знали, что мы приходили к ней. Вы что, боялись, что Эгиль успел проболтаться?

— Наверняка вы эту историю долго придумывали.

— А теперь слушайте. Я вам еще не все рассказал. Дело в том, что вас видели. Один свидетель вас видел, и я не имею в виду — видел, когда вы на «Опеле» Эйнарссона покидали место преступления. Свидетель видел, как вы убивали Майю Дурбан.

Утверждение было настолько сенсационным, что Арон даже улыбнулся.

— Случается, люди боятся быть свидетелями. Иногда у них есть веские основания для этого, они приходят не сразу. Но, в конце концов, она появилась. Она сидела в соседней комнате, на табуретке, и смотрела на вас в дверную щелочку. И она только что явилась в полицию.

Педро поморгал пару раз, а потом снова улыбнулся.

— Серьезное утверждение, правда? — продолжал Сейер. — Согласен. Но дело в том, что на этот раз никто не блефует. Вы убили Майю Дурбан, и вас видели. Это было сделано грубо, и к тому же это было абсолютно бессмысленное убийство. Грязное. Она была женщиной, — Сейер поднялся и сделал несколько шагов по комнате, — к тому же маленькой женщиной, разве она могла помериться с вами силами? По данным судмедэкспертов, она была ста пятидесяти пяти сантиметров ростом и весила пятьдесят четыре килограмма. Она была без одежды. Она была внизу. Вы сидели сверху. Другими словами, — инспектор снова опустился в кресло, — она была абсолютно беззащитна.

— Ни хрена себя беззащитна! У нее был нож! — Крик прорезал комнату, а потом послышался всхлип. Арон спрятал лицо в ладонях и попытался как-то унять дрожь, которая била его. — Я хочу видеть адвоката. Немедленно!

— Будет вам адвокат.

— Немедленно, я сказал!

Сейер наклонился над магнитофоном и включил его. Голос Эвы Марии был четким и ясным, может быть, немного монотонным, в тот момент она действительно уже очень устала, но не понять ее было невозможно.

— «Вы, шлюхи, такие алчные, разрази меня гром, я тут выложил тебе штуку за пять минут работы, знаешь, кстати, сколько мне приходится работать на пивоварне, чтобы заработать целую штуку?»

— Теперь вы, возможно, поняли, почему погиб Эгиль. Вы были довольно похожи. При плохом освещении легко перепутать.

— Адвоката! — сиплым голосом проговорил Арон.

Ян Хенри спрятался в гараже. Он пытался подвернуть штанины на комбинезоне, а когда подвернул наконец, постарался рассмотреть свое отражение в старом треснувшем оконном стекле, прислоненном к стене.

Эмма Магнус стояла в комнате для гостей в доме своего отца. Тут была кровать. Она оглядывалась по сторонам и казалась сбитой с толку.

— Мне больше хочется спать у вас в комнате, — клянчила она.

— Туда твоя кровать не поместится, — в отчаянии возразил отец.

— Я могла бы спать вместе с вами, — захлюпала носом Эмма. — Ничего, в дырку не провалюсь.

Ларсгорда на «скорой помощи» отвезли в больницу. Шоферы быстро пробежались по всему дому — на тот случай, если в доме находились собака или кошка, чтобы не закрыть. Они просмотрели все комнаты и подвал, в котором не было ничего, кроме хлама, сломанной стиральной машины, гнилых яблок и кучи старых ведер из-под краски.

Эва Магнус натянула одеяло на голову. Под одеялом было темно, довольно скоро стало тепло. В голове у нее было пусто.

Карлсен и Сейер молча шли по коридору. Потом вышли на задний двор, где стояли машины. Карлсен сел в «Форд Мондео» и пристегнулся.

— Как ты думаешь, что будет с Магнус? — Он мельком глянул на Сейера.

— Боюсь, что ее будут обвинять по тридцать второй за предумышленное.

Он тяжело вздохнул. В груди было тесно. Чего только не приходит в голову детям. Они забывают про время, у них нет чувства ответственности, все возможно, вовсе необязательно, что что-то действительно произошло, может, речь идет о каких-то пустяках. Они надеялись именно на это, когда шли к машине. Но инстинктивно, как будто по какому-то сигналу, оба зашагали быстрее.

Несмотря на то, что отдельные имена изменены, обитатели мест, где случилась эта история, смогут узнать их. Поэтому мне очень важно подчеркнуть, что ни один из персонажей этой книги не имеет реального прототипа.

Карин Фоссум Вальстад, февраль 1996 ***

Рагнхильд осторожно открыла дверь и выглянула наружу. Наверху, на дороге, было спокойно, и ветер, резвившийся ночью между домами, наконец стих. Она обернулась и перетащила коляску с куклой через порог.

— Мы даже не позавтракали, — захныкала Марта, подталкивая коляску сзади.

— Мне нужно домой. Мы поедем в город за покупками, — ответила Рагнхильд.

— А можно, я потом приду к тебе в гости?

— Конечно. Когда я вернусь.

Рагнхильд принялась толкать коляску вверх по склону, к воротам. Колеса вязли в гравии; она развернула коляску и потащила ее за собой.

— Пока, Рагнхильд.

Дверь снова закрылась с резким звуком трения дерева о металл. Рагнхильд замешкалась перед воротами — собака Марты, глаза которой внимательно следили за ней из-под садового столика, могла сбежать. Удостоверившись, что ворота надежно закрыты, она двинулась по другой стороне дороги к гаражам. Можно было срезать, пройдя между домами, но Рагнхильд решила, что с коляской это будет сложно. Один из соседей как раз закрывал дверь гаража. Он улыбнулся ей, неуклюже — одной рукой — застегивая пальто. Рядом, добродушно гудя, стояла большая черная «Вольво».

— Так-так, Рагнхильд, ранняя пташка? Марта, наверное, еще не встала?

— Я ночевала у нее, — объяснила девочка. — На матрасе, на полу.

— Я так и понял.

Он запер гараж и посмотрел на часы — они показывали 8:06. Вскоре его автомобиль выехал на дорогу и исчез.

Рагнхильд снова принялась толкать коляску перед собой двумя руками. Напрягаясь изо всех сил, она спустилась по крутому склону. Кукла, которую звали Элисе в честь хозяйки (второе имя Рагнхильд было Элисе), соскользнула в изголовье коляски. Девочка придержала верх коляски одной рукой, другой стянула куклу вниз, подоткнула одеяло и продолжила путь. На ногах у нее были резиновые сапоги: один — красный с зелеными шнурками, второй-зеленый с красными, так и было положено. Кроме того, на ней были красный спортивный костюм со львенком Симбой на груди и зеленая ветровка поверх него. Волосы — удивительно тонкие, светлые и не очень длинные, на голове — забавная повязка. В нее были вплетены разноцветные пластмассовые фрукты, а посередине, как маленькая растрепанная пальма, торчала прядь волос. Девочке было шесть с половиной лет, но выглядела она младше. Только по тому, как она разговаривала, можно было понять, что она почти школьница.

На склоне девочка никого не встретила, но, приблизившись к перекрестку, услышала гудение автомобиля. Пришлось остановиться, отойти в сторону и подождать, пока грязный микроавтобус перекатится через «лежачего полицейского». Рагнхильд нужно было перейти дорогу. На другой стороне был тротуар, а мама говорила, что ходить надо только по тротуару. Она ждала, пока проедет машина, но та затормозила. Шофер опустил стекло.

— Иди, я подожду, — закричал он.

Она немного поколебалась, а потом пошла через дорогу. Ей опять пришлось обернуться, чтобы затащить коляску на тротуар. Автомобиль проехал немного и снова остановился. Окно с противоположной стороны открылось. У него милые глаза, подумала она, очень большие и совершенно круглые, бледные, как тонкий лед, они были широко расставлены. Рот маленький, с пухлыми губами, отвисшими, как у рыбы. Он пристально посмотрел на нее.

— Тебе наверх, на гору Скифербаккен?

Она кивнула:

— Я живу на улице Гранитвейен.

— Похоже, тяжеловато тебе с коляской. Что у тебя там?

— Элисе, — ответила она и подняла куклу.

— Хорошая, — он широко улыбнулся. Его рот стал красивее.

Потом он почесал в затылке — у него были взъерошенные волосы, они торчали вверх толстыми пучками, как листья ананаса, — и растрепал их.

— Я могу подвезти тебя, — предложил он.

Рагнхильд ненадолго задумалась. Она посмотрела на склон Скифербаккен — подъем предстоял долгий и нудный. Мужчина взялся за ручной тормоз и откинулся на сиденье.

— Мама ждет меня, — сказала Рагнхильд.

Что-то вертелось на краю ее сознания, но она не могла понять, что именно.

— Ты быстрее попадешь домой, если я подвезу тебя, — сказал он.

Это решало дело. Рагнхильд была практичной девочкой, она подкатила коляску сзади к машине, а шофер выскочил наружу. Он открыл заднюю дверь и поднял коляску одной рукой, а потом подсадил Рагнхильд.

— Тебе придется сидеть сзади и держать коляску. Иначе она будет ездить по полу.

Он снова прошел вперед, сел на водительское сиденье и отпустил ручник.

— Ты каждый день ходишь этой дорогой? — Он посмотрел на нее в зеркало.

— Только когда ночую у Марты. Я там спала.

Она вынула из-под кукольного одеяла косметичку и открыла ее. Удостоверилась, что вещи на месте: ночная рубашка с Налой,[362] зубная щетка и расческа. Микроавтобус подпрыгнул на еще одном «лежачем полицейском». Водитель постоянно смотрел на нее в зеркало.

— Ты раньше видел такие зубные щетки? — спросила Рагнхильд и подняла щетку вверх, чтобы он увидел. У щетки были ножки.

— Нет, — сказал он с восхищением. — Откуда она у тебя?

— Папа купил. У тебя нет такой?

— Я закажу себе такую на Рождество.

Он, наконец, переехал последнего «лежачего полицейского» и перешел на вторую передачу. Девчонка сидела на полу в машине и держалась обеими руками за коляску. Очень милая маленькая девочка, думал он, такая симпатичная в своем красном костюмчике, как маленькая созревшая ягода. Он присвистнул и почувствовал себя супергероем: вот он сидит за рулем большого автомобиля с маленькой девочкой на заднем сиденье. В самом деле, герой.

* * *

Деревня лежала в глубине долины, внутри фьорда, у подножия холма. Как омут, где вода застоялась. А все знают, что только проточная вода бывает свежей. Деревня была падчерицей коммуны, и дороги, которые вели туда, были плохими. Изредка водителю автобуса приходило в голову остановиться у молокозавода внизу и подобрать людей, чтобы отвезти их в город. Вернуться домой было сложнее.

Холм представлял собой кучу серых камней; там почти не селились местные, зато его прилежно посещали чужаки. Там находили необычные минералы и редкие растения. В тихие дни с вершины слышался слабый звон, как будто там жили привидения. На самом деле это звенели колокольчики овец, пасущихся наверху. Хребты холмов вокруг были сизыми и терялись в дымке, как мягкий войлок с талыми следами тумана. Палец Конрада Сейера скользил по карте вдоль шоссе государственного значения. Они приближались к круговой развязке. Полицейский Карлсен сидел за рулем; он внимательно глядел вокруг и следовал указателям.

— Теперь тебе нужно повернуть направо на дорогу Гнейсвейен, после этого — вверх по Скифербаккен, а потом налево на дорогу Фельтпатсвейен. Там с Гранитвейен будет поворот направо. Тупик, — сказал Сейер. — Номер пять — третий дом слева. — Он нервничал, поэтому говорил тише, чем обычно.

Карлсен, маневрируя между «лежачими полицейскими», направил автомобиль вниз, в долину, где раскинулся город. Подъезжая к нужному дому, Сейер попытался собраться с духом: пропавший ребенок мог за это время найтись. Может быть, девочка уже сидит на коленях матери, приходя в себя после того, что с ней произошло. Час дня — значит, девочка пропала уже пять часов назад. Это слишком много. Неприятное чувство постоянно росло, как мертвая ткань в груди, через которую не хотела течь кровь. У обоих полицейских были свои дети: у Карлсена — дочь восьми лет, у Сейера — четырехлетний внук, сын дочери. Молчание, повисшее между ними, заполнялось картинами, которые в любой момент могли стать действительностью. Именно это пришло в голову Сейеру, стоявшему перед дверью дома номер пять — низкого белого строения с темно-синими косяками. Обычный типовой дом, разве что украшенный декоративными ставнями и светлыми бордюрами по скатам крыши. Ухоженный сад. Вдоль всего дома тянулась большая веранда с красивой балюстрадой. Отсюда, с вершины холма был виден весь городок, раскинувшийся внизу, с его садами и участками. У почтового отделения стоял еще один полицейский автомобиль.

Сейер вошел первым, тщательно вытерев ноги о коврик возле двери и пригнув голову, прежде чем войти в комнату. Ему хватило секунды на то, чтобы оценить ситуацию. Девочки все еще не было, паника достигла пика. На диване сидела мать, плотная женщина в клетчатом платье. Рядом с ней, держа ее за руку, сидела подруга. В комнате почти физически ощущался запах страха. Все силы, которые были у этой женщины, уходили на то, чтобы не зарыдать или не закричать от ужаса; она задыхалась от малейшего усилия — даже такого, какое потребовалось, чтобы встать и подать вошедшему руку.

— Фру Альбум, — сказал он, — кто-то ведет поиски на улицах?

— Соседи, несколько человек. У них собака.

Она снова села.

— Мы должны помогать друг другу.

Он опустился в кресло напротив нее и откинулся назад, не переставая смотреть ей в глаза.

— Мы пошлем патруль с собаками. А сейчас вы должны рассказать мне о Рагнхильд: как она выглядит и во что была одета.

Никакого ответа, только энергичные кивки. Лицо женщины окаменело.

— Вы позвонили всем, у кого она могла бы быть?

— Знакомых у нас немного, — пробормотала она. — Я обзвонила всех.

— У вас есть родственники где-нибудь в городе?

— Никого. Мы не местные.

— Рагнхильд ходит в детский сад или дошкольный класс?

— Нам не хватило места.

— У нее есть братья или сестры?

— Она наш единственный ребенок.

Мать попыталась незаметно перевести дыхание.

— Сначала, — сказал он, — ее одежда. Постарайтесь быть как можно более точной.

— Красный спортивный костюм, — пробормотала она, — со львом на груди. Зеленая ветровка с капюшоном. Один красный и один зеленый сапог.

Она говорила отрывисто, с трудом проталкивая слова через горло.

— А сама Рагнхильд? Опишите ее мне.

— Рост — сто десять сантиметров. Вес — восемнадцать килограммов. Очень светлые волосы.

Она подошла к стене, где висело несколько фотографий. На большинстве из них была изображена Рагнхильд, на одной — сама хозяйка дома в бунаде, еще на одной — мужчина в форме Вооруженных сил, видимо, супруг. Она выбрала ту, где девочка улыбалась, и отдала ему. Волосы ребенка были почти белые, у матери же — иссиня-черные. Но блондином был отец. Пряди светлых волос выбивались из-под форменной фуражки.

— Что она за девочка?

— Доверчивая, — всхлипнула мать. — Разговаривала со всеми.

Это признание заставило ее вздрогнуть.

— Именно такие дети справляются с трудностями лучше всех в мире, — быстро сказал Сейер. — Нам придется взять фотографию с собой.

— Я понимаю.

— Расскажите мне, — он снова сел, — где гуляла девочка, когда выходила из дома.

— Ходила к фьорду. К пляжу возле усадьбы священника или к Хоргену. На вершину холма, к озеру или в лес.

Он выглянул в окно и посмотрел на черные ели.

— Кто-нибудь вообще видел Рагнхильд после того, как она вышла из гостей?

— Сосед Марты встретил ее около гаража, когда собирался на работу. Я знаю об этом, потому что звонила его жене.

— А где живет Марта?

— В Кристале. Всего несколько минут пешком.

— С собой у нее была коляска?

— Да. «Роза Врио».

— Как зовут этого соседа? Который видел ее у гаража?

— Вальтер, — сказала она удивленно. — Вальтер Исаксен.

— Где можно его найти?

— Он работает в «Дино Индустрии». В пассажироперевозках.

Сейер поднялся, подошел к телефону и позвонил в справочную, получил номер, набрал его и подождал.

— Мне нужно как можно скорее поговорить с вашим служащим по имени Вальтер Исаксен.

Фру Альбум обеспокоено глядела на него с дивана, Карлсен рассматривал вид из окна: голубые холмы, сады и белый шпиль церкви немного поодаль.

— Конрад Сейер из полиции, — коротко представился он. — Я звоню с Гранитвейен, пять, вы наверняка понимаете, по какому поводу.

— Рагнхильд все еще не нашли?

— Нет. Но я слышал, вы видели ее, когда она выходила из дома?

— Я закрывал дверь в гараж.

— Вы посмотрели на часы?

— Было восемь ноль шесть, я припозднился.

— Вы абсолютно уверены во времени?

— У меня электронные часы.

Сейер помолчал, пытаясь вспомнить дорогу, по которой они сюда приехали.

— Значит, вы расстались с девочкой в восемь ноль шесть около гаража и сразу поехали на работу?

— Да.

— Вниз по Гнейсвейен и потом по шоссе?

— Верно.

— Я правильно понимаю, — спросил Сейер, — что в это время все едут в город, а в обратном направлении — практически никто?

— Да, все верно. Тут в деревне нет машин. Да и не работает никто.

— И все же вы не встретили по пути каких-нибудь автомобилей? Которые ехали бы в направлении деревни?

Исаксен молчал. Сейер ждал. В комнате было тихо, как в склепе.

— Да, в самом деле, я встретил одну машину внизу на равнине. Прямо перед перекрестком. Что-то вроде микроавтобуса, грязного и старого. Он ехал очень медленно.

— Кто был внутри?

— Мужчина, — сказал он нерешительно. — Один мужчина.

* * *

— Меня зовут Раймонд, — он улыбнулся. Рагнхильд подняла взгляд, увидела в зеркале улыбчивое лицо и холм Коллен, залитый утренним солнечным светом. — Не хочешь проехаться по окрестностям?

— Мама ждет меня. — Она сказала это довольно ехидно.

— Ты когда-нибудь была на вершине горы?

— Один раз, с папой. У нас с собой даже еда была.

— Туда можно проехать и на машине, — объяснил он. — Объехать сзади. Съездим наверх?

— Я хочу домой, — сказала она, уже не так уверенно.

Он сбросил скорость и остановился.

— Совсем ненадолго, — попросил он тоненьким голосом.

Рагнхильд он показался таким грустным. А она не привыкла перечить взрослым. Она приподнялась на сиденье и перегнулась через спинку.

— Совсем ненадолго, — согласилась она. — На вершину и сразу домой, туда и обратно.

Он свернул на Фельтспатвейен и снова поехал вниз.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Рагнхильд Элисе.

Он поерзал на месте и отечески прокашлялся.

— Рагнхильд Элисе. Нельзя ездить за покупками так рано по утрам. Сейчас только восемь пятнадцать. Магазин закрыт.

Она не ответила. Вместо этого она вытащила Элисе из коляски, посадила к себе на колени и поправила кукле платье. А потом вынула соску у нее изо рта. Кукла немедленно начала кричать, заливаясь тонким металлическим младенческим плачем.

— Что это такое? — Он резко затормозил и взглянул в зеркало.

— Это всего лишь Элисе. Она плачет, когда я вынимаю соску.

— Я не хочу это слушать! Вставь ее обратно!

Он занервничал, не уследил за рулем, машину повело.

— Папа водит лучше, чем ты, — сказала она.

— Мне пришлось учиться самому, — объяснил он обиженно. — Никто не хотел меня учить.

— Почему это?

Он не ответил, лишь покачал головой. Автомобиль выехал на шоссе, подъехал к круговой развязке и пересек перекресток с глухим рокотом.

— А вот и Хорген, — сказала она довольно.

Он молчал. Через три минуты он взял левее и двинулся вверх по склону. Они миновали пару участков, красные амбары и припаркованный трактор. Они никого не встретили. Дорога становилась все более узкой и запущенной. Рагнхильд устала держать коляску на руках; она положила куклу на пол и поставила одну ногу между колесами как тормоз.

— Здесь я живу, — вдруг сказал он и остановился.

— Вместе с женой?

— Нет, вместе с отцом. Но он лежит в постели.

— Он еще не встал?

— Он все время лежит.

Она с любопытством выглянула из окна автомобиля и увидела смешной дом. Он выглядел так, словно кто-то сначала его построил, а потом построил еще раз. Все его части были разного цвета. Сбоку стоял гараж из гофрированной жести. Двор зарос сорняками. Старая ржавая борона виднелась в зарослях крапивы и одуванчика. Но Рагнхильд интересовал не дом, она увидела кое-что другое.

— Кролики! — сказала она, еле дыша.

— Да, — подтвердил он с радостью. — Хочешь посмотреть?

Он выпрыгнул из машины, открыл заднюю дверь, вынул девочку и поставил ее на землю. Он странно передвигался — ноги у него были очень короткие и кривые, ступни — маленькие. Широкий нос почти доставал до нижней губы, которая слегка выдавалась вперед. Под носом висела большая прозрачная капля. Рагнхильд поняла, что он не стар, хотя и выглядит как старик. Он выглядел забавно — как мальчик с телом старика. Он вперевалку прошел к кроличьим клеткам и открыл их. Рагнхильд замерла как зачарованная.

— Можно мне подержать одного?

— Да, какого хочешь.

— Маленького коричневого, — попросила она с восхищением.

— Это Посан. Он красивее всех.

Он открыл клетку и вытащил малыша. Пухлый английский вислоухий кролик цвета кофе с молоком сильно бил ногами, но сразу успокоился, как только оказался в руках Рагнхильд. На мгновение она замерла. Она чувствовала, как подле ее руки бьется кроличье сердце, и осторожно потрогала его ухо. На ощупь оно было как бархат. Мордочка блестела, как кусочек лакрицы. Раймонд стоял рядом и наблюдал. Теперь девочка полностью в его власти, и никто их не видит.

* * *

— Фотография и описание, — сказал Сейер, — будут опубликованы в завтрашних газетах.

Ирене Альбум навалилась на стол и всхлипнула. Остальные молча глядели на ее руки и дрожащую спину. Женщина-полицейский сидела с платком наготове. Карлсен водил пальцем по обивке стула; потом посмотрел на часы.

— Рагнхильд боится собак? — поинтересовался Сейер.

— Почему вы спрашиваете? — всхлипнула она.

— Случалось, что мы искали детей с собаками, и те прятались, когда слышали наших овчарок.

— Она не боится.

Слова эхом отдались у него в голове. Она не боится.

— Вам не удалось найти своего мужа?

— Он в Нарвике, на сборах, — всхлипнула она.

— С ним нет мобильной связи?

— Там нет роуминга.

— А кто ищет вашу дочь?

— Ребята-соседи. Те, кто днем не работает. У одного из них есть с собой телефон.

— Как давно они ищут?

Она взглянула на настенные часы.

— Больше двух часов.

Ее голос больше не дрожал, теперь он звучал приглушенно, ровно, словно она говорила в полусне. Он снова наклонился вперед и заговорил с ней так медленно и отчетливо, как только мог:

— То, чего вы сейчас боитесь больше всего на свете, по всей вероятности, не произошло. Вы меня понимаете? Как правило, дети теряются именно потому, что они дети. У них нет чувства времени, нет ответственности, и они чертовски любопытны, так что следуют любому порыву, который у них возникнет. И, как правило, они появляются так же внезапно, как и пропали. Часто они не могут даже внятно объяснить, где были или что делали. Но, как правило, — он задержал дыхание, — они в полном порядке.

— Да! — сказала она, взглянув на него. — Но она никогда раньше не терялась!

— Она растет, — настойчиво сказал он. — И отваживается на большее.

Боже, помоги мне, думал он при этом, у меня же есть ответы на всё. Он снова поднялся и набрал новый номер. Не позволил себе снова посмотреть на часы — незачем напоминать о том, что время утекает, никому это не нужно. Дозвонился до Криминальной полиции, коротко описал ситуацию и попросил связаться с «Норвежской общественной помощью».[363] Передал адрес по улице Гранитвейен, 5. Нарисовал короткий словесный портрет девочки — в красном, почти белые волосы, розовая кукольная коляска. Спросил, не было ли для него сообщений. Нет, они еще ничего не получили. Снова сел.

— Рагнхильд говорила в последнее время о людях, которых вы не знаете, называла незнакомые имена?

— Нет.

— У нее с собой были деньги? Может быть, она собиралась что-нибудь купить в киоске?

— У нее не было с собой денег.

— Это маленький поселок, — продолжал он. — Случалось ли когда-нибудь, чтобы ее провожал или подвозил кто-нибудь из соседей?

— Да, бывало. Здесь в холмах около ста домов, и она знает почти всех. Машины тоже знает. Время от времени они с Мартой ходили вниз, в церковь, с колясками, а домой возвращались на машине кого-нибудь из соседей.

— Зачем они ходят в церковь?

— Там похоронен маленький мальчик, которого они знали. Они рвут цветы и кладут на его могилу, а потом возвращаются. Я думаю, им кажется, что это очень интересно.

— Вы искали в районе церкви?

— Я позвонила узнать, где Рагнхильд, около десяти. Когда Марта сказала, что она ушла в восемь, я бросилась к машине. Я оставила дверь открытой, на случай, если она вернется, пока я ищу ее по улицам. Я поехала к церкви и вниз до конечной, там вышла из машины и искала везде. Я была на станции техобслуживания и за мэрией, потом ездила к начальной школе и в школьный сад — они любят там лазать на стенки. Потом я искала в детском саду. Ей так хотелось туда пойти, она…

Ее охватил новый приступ рыданий. Все время, пока она плакала, остальные сидели и молча ждали. Ее глаза распухли, и она в отчаянии комкала пальцами подол платья. Через какое-то время слезы снова иссякли, и вернулась сонная медлительность. Щит, защищающий от ужасных картин, которые рисовало ей воображение.

Зазвонил телефон. Внезапно за окном зловеще завыл ветер. Ирене съежилась на диване и потянулась за трубкой, но рука Сейера предостерегающе поднялась. Он поднял трубку.

— Алло? Ирене там?

Это был голос мальчика.

— С кем я говорю?

— Торбьёрн Хауген. Мы ищем Рагнхильд.

— Ты говоришь с полицией. Есть какие-нибудь новости?

— Мы обошли все дома в холмах. Каждый. Многие пустуют, хозяев нет дома, но на улице Фельтспатвейен мы встретили женщину. Она видела, как большой автомобиль ехал задним ходом и потом развернулся у нее во дворе. Что-то вроде грузового фургона, говорит она. А внутри машины сидела маленькая девочка в зеленой куртке со светлыми волосами. И с хвостиком на макушке. Рагнхильд часто завязывала волосы в хвостик на макушке.

— Продолжай.

— Он развернулся посреди склона и снова поехал вниз. И исчез на повороте.

— Ты знаешь, когда это произошло?

— В четверть девятого.

— Ты можешь сейчас прийти на Гранитвейен?

— Мы почти тут, у круговой развязки.

Он положил трубку. Фру Альбум продолжала стоять.

— Кто это был? — всхлипнула она. — Они что-то видели?

— Кто-то видел ее, — сказал он медленно. — Она ехала в машине.

* * *

Наконец она услышала. Как будто звук, пробивая себе путь сквозь густой лес, вырвался наружу и раздался в голове Рагнхильд.

— Я хочу есть, — сказала она внезапно. — И домой.

Раймонд поднял голову. Посан копошился на кухонном столе, слизывая кукурузный крахмал, который они рассыпали по поверхности. Они оба забыли, где они и сколько прошло времени. Они покормили всех кроликов, Раймонд показал ей свои картинки, вырванные из еженедельника и тщательно вклеенные в большой альбом. Рагнхильд постоянно заливалась хохотом при виде его смешного лица. Но вдруг она поняла, что уже поздно.

— Я могу сделать тебе бутерброд.

— Я хочу домой. Мы должны ехать за покупками.

— Сначала мы съездим на вершину, а потом я отвезу тебя домой.

— Сейчас! — сказала она твердо. — Я хочу домой сейчас.

Раймонд беспомощно пытался отсрочить расставание.

— Да, да, хорошо. Но сначала мне надо вниз, купить молока для папы. Внизу, у Хоргена. Это ненадолго. Ты можешь подождать здесь, я быстро.

Он поднялся и посмотрел на нее. На белое лицо с маленькими губами сердечком, похожими на блестящие камешки. Глаза — чистые и синие, а брови — темные, удивительно темные под белой челкой. Потом она тяжело вздохнула, отвернулась и открыла дверь на кухню. Рагнхильд вообще-то хотела пойти домой сама, но она не знала дороги, и приходилось ждать. Держа кролика на руках, она пробралась в маленькую комнатку и свернулась клубком в углу дивана. Они мало спали ночью, она и Марта; от зверька исходило уютное тепло, и она тут же задремала.

Вернувшись, он долго сидел и смотрел на нее, удивляясь тому, как тихо она спит. Ни единого движения, ни малейшего вздоха. Ему показалось, что она сделалась больше и теплее, как хлеб в печи. Через какое-то время ему стало неспокойно, он не знал, куда деть руки, так что он положил их в карманы и покачался туда-сюда на стуле. Принялся мять штаны, руки его двигались и двигались, все быстрее. Он опасливо поглядывал в окно и вниз, в коридор, на дверь в спальню отца. Руки продолжали работать. Все время он безотрывно смотрел на ее волосы, гладкие как шелк, почти как шерсть кролика. Потом он тихо застонал и вынул руки из карманов. Поднялся и осторожно пошевелил ее.

— Мы можем ехать. Дай мне Посана.

Рагнхильд не сразу пришла в себя. Она медленно поднялась и посмотрела на Раймонда. Пошла за ним на кухню и натянула на себя ветровку. Выскользнула из дома, увидела, как маленький бурый клубок исчез в клетке. Коляска все еще стояла внутри автомобиля. Раймонд выглядел расстроенным; он помог ей влезть на заднее сиденье. Потом сел впереди и повернул ключ. Ничего не произошло.

— Не заводится, — сказал он сердито. — Не понимаю. Только что все было в порядке. Дерьмобиль!

— Мне надо домой! — тоненьким голосом сказала Рагнхильд.

Он еще раз попробовал повернуть ключ, прибавил газ, зажигание работало, он слышал это, но мотор не желал заводиться.

— Тогда придется идти пешком.

— Это же ужас как далеко! — захныкала она.

— Нет, не очень. Отсюда виден твой дом. Я покачу коляску.

Он накинул себе на плечи куртку, лежавшую на переднем сиденье, выпрыгнул из машины и открыл ей дверь. Рагнхильд взяла куклу, а он потащил за собой коляску. Она подпрыгивала на рытвинах. Далеко впереди Рагнхильд видела холм Колен — он возвышался среди черного леса. На одно грохочущее мгновение им пришлось прижаться к обочине, пока мимо на большой скорости проносился автомобиль. За ним густо поднялась пыль. Раймонд не торопился, поэтому Рагнхильд легко поспевала за ним. Через некоторое время дорога пошла вверх круче, на повороте она кончилась. Отсюда на вершину Коллена вела короткая тропинка, протоптанная овцами. Навозные шарики лежали повсюду, как градины. Рагнхильд забавлялась тем, что наступала на них — они были сухими и чудно хрустели. Через несколько минут за деревьями что-то заблестело.

— Змеиное озеро, — сказал Раймонд.

Она остановилась рядом с ним. Посмотрела вдаль и увидела листья водяных кувшинок и маленькую лодку, лежавшую вверх дном у берега.

— Не подходи к воде, — сказал Раймонд. — Это опасно. Там нельзя купаться. Зыбучие пески, — добавил он с умным видом. Рагнхильд вздрогнула. Она обвела взглядом берег озера, извивающуюся желтую линию из тростника, прерывающуюся в одном месте, где было что-то похожее на пляж. Туда они и смотрели. Раймонд выпустил из рук коляску, Рагнхильд засунула палец в рот.

* * *

Торбьёрну Хаугену было около шестнадцати, у него были темные отросшие волосы и огромная бандана на голове. Ее концы выглядывали из узла, как два красных пера, и делали его похожим на индейца. Он избегал встречаться взглядом с матерью Рагнхильд, поэтому в упор смотрел на Сейера, не переставая облизывать губы.

— То, что ты выяснил, важно, — сказал Сейер. — Будь так любезен и напиши здесь ее адрес. Ты помнишь, как ее зовут?

— Хельга Моэн, дом номер один. Серый дом, во дворе собака.

Он говорил тихо, писал в блокноте, который дал ему Сейер, большими буквами.

— Вы обошли всех? — спросил полицейский.

— Сначала мы поднялись на вершину Коллена, потом пошли вниз, обошли Змеиное озеро, осматривая все по обе стороны от тропинки. Были в городе, возле водоотстойника, у торговца Хоргена, на пляже возле усадьбы священника. Около церкви. Под конец зашли на пару ферм, Бьеркерюд и конный спортивный центр. Рагнхильд очень любила, то есть, конечно, любит животных.

Оговорка заставила его покраснеть. Сейер легко похлопал его по плечу.

— Сядь, Торбьёрн.

Он указал на свободное место на диване рядом с фру Альбум. Ее тело застыло, ей казалось, что вместо спины у нее железная балка. Она сосредоточенно думала об ужасной вероятности того, что Рагнхильд, возможно, никогда не вернется домой. Значит ей придется жить много лет без маленькой девочки с огромными голубыми глазами. Она впускала в себя эту мысль маленькими порциями и осторожно пробовала ее на вкус. Женщина-полицейский, которая со времени прибытия не сказала практически ни одного слова, медленно поднялась. Она решилась сделать предложение.

— Фру Альбум, — тихо сказала она. — Позвольте мне сделать для вас кофе.

Та слабо кивнула. Тяжело поднялась и последовала за женщиной на кухню. Раздался шум воды, льющейся из крана, и медный звон. Сейер кивком вызвал Карлсена в коридор. Там они вполголоса поговорили. Торбьёрн видел голову Сейера и носки ботинок Карлсена, черные и блестящие. В полутьме они посмотрели на часы, затем — друг на друга. Дело принимало чрезвычайно серьезный оборот, и огромную машину следовало привести в движение. Сейер почесал локоть под рукавом рубашки.

— Я не могу даже подумать о том, что мы найдем ее в канаве.

Он открыл дверь, чтобы впустить в дом немного воздуха. За дверью стояла она. В красном спортивном костюме, на нижней ступеньке, маленькая белая рука на перилах.

— Рагнхильд? — удивленно спросил он.

* * *

Через полчаса, когда автомобиль уже ехал вниз по Скифербаккен, Сейер с удовольствием провел рукой по волосам. Карлсен подумал, что стрижка у шефа даже короче, чем у него, и что такие короткие волосы похожи на стальную щетку, вроде тех, которыми счищают старые слои краски. Лицо Конрада выглядело умиротворенным, а не замкнутым и серьезным, как обычно. На середине склона они миновали серый дом. Увидели двор с собакой и лицо за окном. Если Хельга Моэн ждет визита полиции, она будет разочарована. Рагнхильд в безопасности, сидит на коленях у мамы, с двойным бутербродом в руках.

Мгновение, когда девочка вбежала в прихожую, врезалось в память обоим. Мать, услышав голосок дочери, выскочила из кухни и бросилась к ней, быстрая, как молния, как хищный зверь, который вот-вот схватит жертву и никогда, никогда никому ее не отдаст. Рагнхильд словно попала в лисий капкан. Ее тонкие ножки и ручки, белые пряди волос торчали из стальной маминой хватки. А Сейер и Карлсен просто стояли рядом. Не было слышно ни звука, ни слова. Торбьёрн почти раздавил в руке мобильник, женщина-полицейский не переставая протирала чашки, Карлсен продолжал накручивать усы на палец. Комната осветилась, как будто солнце внезапно пробилось сквозь окно. И наконец вместе с рыданиями у матери вырвался смех:

— ЧТО ЗА УЖАСНЫЙ РЕБЕНОК!

* * *

— Я, пожалуй, возьму недельный отпуск, — откашлялся Сейер. — Мне нужно прийти в себя.

Карлсен перевалил через «лежачего полицейского».

— Как ты его проведешь? Будешь прыгать с парашютом во Флориде?

— Думаю о хижине в горах.

— Под Бревиком, так?

— Саннёй.

Они свернули на шоссе.

— Я должен съездить в «Леголэнд», — пробормотал Карлсен. — Больше не могу оттягивать. Дочка выпрашивает.

— Ты так говоришь, как будто это наказание, — сказал Сейер. — «Леголэнд» — отличное место. Ты наверняка вернешься оттуда нагруженным лего-конструкторами. Езжай и не экономь. Не пожалеешь.

— Ты был там?

— С Матеусом. Ты знаешь, там есть статуя Сидящего Быка из Лего? Одна целая и четыре десятых миллиона лего-кирпичиков, и все разноцветные. В это невозможно поверить.

Он помолчал, взглянул на церковь слева, маленькую, белую, деревянную, чуть в стороне от дороги, среди зеленых и желтых распаханных участков земли, окруженную пышными деревьями. Красивая маленькая церковь, подумал он, именно в таком месте надо было похоронить жену. Даже если бы ездить на могилу приходилось еще дольше. Теперь, конечно, уже слишком поздно. Она умерла уже более восьми лет назад, и он похоронил ее в центре города, совсем рядом с главной улицей, среди выхлопов и шума.

— Как ты думаешь, с девочкой все в порядке?

— Вроде бы. Я попросил мать позвонить, когда она успокоится. Понемногу ребенок разговорится. Шесть часов, — сказал он задумчиво, — это довольно много. Должно быть, ей попался очень харизматичный отшельник.

— У него должны быть права. И наверняка не все в порядке с головой.

— Ты уверен? Насчет прав?

— Нет, — признал, чертыхнувшись, Карлсен. Он внезапно затормозил и свернул на заправку; это место все называли «центром»: тут были и почта, и банк, и парикмахерская, и автозаправка. Плакат «Медицинская распродажа» был приклеен на витрину в магазине «Киви», а парикмахер зазывал в солярий.

— Я хочу перекусить. Составишь компанию?

Они зашли внутрь; Карлсен купил газету и шоколадку. Он выглянул в окно и посмотрел на фьорд.

— Извините, — сказала девушка за прилавком. — С Рагнхильд ничего не случилось?

Она, явно нервничая, смотрела на Карлсена в полицейской форме.

— Вы ее знаете? — Сейер положил деньги на прилавок.

— Лично нет, но я знаю, кто они. Мать была здесь утром, искала ее.

— Рагнхильд в порядке. Она вернулась домой.

Девушка слегка улыбнулась и положила ему в руку сдачу.

— Вы родом отсюда? — спросил Сейер. — Вы многих здесь знаете?

— Наверняка. Здесь все друг друга знают.

— Если я спрошу, знаете ли вы мужчину, вероятно, немного странного, который водит микроавтобус, старый, грязный и рассыпающийся на части микроавтобус, прозвенит ли у вас в голове звоночек?

— Похоже на Раймонда, — сказала она и кивнула. — Раймонда Локе.

— Что вы знаете о нем?

— Он работает в Центре занятости. Живет в хижине по ту сторону холма вместе с отцом. Раймонд-монголоид. Ему около тридцати, очень милый. Кстати, его отец был начальником этой заправки. До того как вышел на пенсию.

— У него есть права?

— Нет, но он все равно водит. Это автомобиль отца. Отец у него — лежачий, так что не может следить за Раймондом. Ленсман знает об этом и иногда забирает его в полицию, но это не очень помогает. Он странный, ездит только на второй передаче. Это он забрал Рагнхильд?

— Да.

— Она не могла бы оказаться в большей безопасности, — улыбнулась девушка. — Раймонд остановился бы, даже чтобы объехать божью коровку. — Она заулыбалась еще шире.

Карлсен откусил от шоколадки и поглядел в окно.

— Прекрасное место, — сказал он.

Сейер, который купил «Марципановый хлеб как в старые добрые времена», проследовал за его взглядом. Фьорд глубокий, больше трех сотен метров. И никогда не нагревается выше шестнадцати градусов.

— Ты знаком с кем-нибудь отсюда?

— Не я, моя дочь Ингрид. Она была здесь в фольклорном походе летом. «Знай свой город». Ей нравятся такие вещи. — Он скатал фольгу в узкую полоску и положил в карман брюк. — Как ты думаешь, монголоиды хорошие водители?

— Не представляю, — ответил Карлсен. — Но они же почти ничем от нас не отличаются, у них просто одна лишняя хромосома. Насколько я знаю, им требуется больше времени на обучение, чем основной массе людей. Кроме того, у них плохое сердце. Они не доживают до старости. И еще у них что-то с руками.

— Что?

— У них не хватает линий на руках или что-то вроде того.

Сейер удивленно посмотрел на него.

— Рагнхильд, во всяком случае, была очарована.

— Я думаю, этому немало способствовали кролики.

Карлсен нашел во внутреннем кармане носовой платок и стер шоколад с уголков губ.

— Я вырос рядом с одним таким. Мы называли его «Сумасшедший Гюннар». Сейчас мне кажется, что мы считали его существом из другого мира. Он уже умер, дожил всего до тридцати пяти.

Они сели в автомобиль и поехали дальше. Сейер готовил в уме краткий, но подробный доклад для шефа отдела. Несколько свободных дней и поездка в хижину обрели вдруг необыкновенную важность. Все складывалось как нельзя лучше, долгосрочные прогнозы были многообещающими, а вернувшаяся девочка подняла ему настроение. Скользя взглядом по полям и лугам, он вдруг понял, что машина резко сбросила скорость, а затем заметил трактор впереди на дороге. Зеленый трактор фирмы «John Deere» с колесами цвета сливочного масла полз так тихо, что казалось — он стоит на месте. У полицейских не было никакой возможности обогнать его: каждый раз, когда они выезжали на подходящий участок дороги, он оказывался слишком коротким. Крестьянин, в шляпе садовника и в наушниках поверх нее, сидел как пень, вросший в сиденье трактора. Карлсен переключился на передачу ниже и вздохнул:

— Он везет брюссельскую капусту. Может, протянешь руку и возьмешь упаковку? А потом сварим ее?

— Теперь мы едем примерно на той же скорости, что и Раймонд, — пробормотал Сейер. — Всю жизнь на второй передаче. Это был бы незабываемый опыт.

Он откинул седую голову на подголовник и закрыл глаза.

* * *

После загородной тишины город производил впечатление грязного хаоса, состоявшего из людей и автомобилей. Основное движение все еще проходило через центр. Муниципалитет вел вялотекущую борьбу за тоннель, возникший на чертежном столе; против него восставали и протестовали группы граждан с более или менее весомыми аргументами. Они утверждали, что вытяжные башни изуродуют ландшафт вокруг реки, а строительные работы — это шум, грязь и огромные денежные затраты.

Сейер смотрел вниз на улицу, сидя в кабинете шефа. Он только что изложил свою просьбу и теперь ждал ответа. Все было ясно. Хольтеману и в голову не могло прийти сказать «нет» в ответ на просьбу Сейера. У него были свои принципы.

— Ты проверил журнал происшествий? Поговорил со всеми, кто имел отношение к делу?

Сейер кивнул.

— Сут проведет два дежурства с Сивеном, она проследит за ним.

— Ну тогда я не вижу причин, чтобы…

Зазвонил телефон. Два коротких писка, напоминающих плач голодного птенца. Сейер не был верующим человеком, но он все же взмолился провидению: сделай так, чтобы отпуск не ушел прямо у меня из-под носа!

— Служит ли у меня Конрад? — Хольтеман кивнул. — Да, есть такой. Соединяйте.

Он подтянул провод и протянул Сейеру трубку. Конрад взял ее. Это, должно быть, Ингрид что-то понадобилось, сказал он себе, стараясь не беспокоиться заранее. Но это была фру Альбум.

— С Рагнхильд все в порядке? — спросил он быстро.

— Да, она в порядке. В полном. Но она рассказала мне кое-что странное, когда мы, наконец, остались одни. Я сразу решила позвонить вам, мне кажется, что это звучит очень странно, а она обычно не выдумывает, по крайней мере, не такие вещи.

— О чем речь?

— Этот мужчина, с которым она была, повел ее к себе домой. Кстати, его зовут Раймонд, она потом вспомнила имя. Они поднимались на гору с той стороны холма Коллен, мимо Змеиного озера, а там ненадолго остановились.

— Зачем?

— Рагнхильд говорит, что там наверху лежит дама.

Сейер удивленно моргнул.

— Что вы сказали?

— Что на берегу Змеиного озера лежит дама. Она не шевелится, и на ней ничего нет. — Ее голос сразу стал испуганным и беспокойным.

— Вы ей верите?

— Да, верю. Разве ребенок может такое выдумать? Но я не осмеливаюсь пойти туда наверх одна, а ее с собой брать не хочу.

— Я сам позабочусь о том, чтобы все проверить. Никому об этом не говорите. Мы еще позвоним вам.

Он положил трубку и мысленно закрыл хижину, которую уже отпирал ключом. Запах морского воздуха и свежевыловленной трески мгновенно испарился. Он криво улыбнулся Хольтеману.

— Знаешь, мне сначала нужно кое-что выяснить.

* * *

Карлсен был на дежурстве в городе и забрал единственный свободный служебный автомобиль. Поэтому Сейер взял с собой Скарре, молодого курчавого полицейского, примерно вдвое младше себя. Скарре был веселый молодой парень, добродушный и оптимистичный. Они припарковались около почтовых ящиков на улице Гранитвейен и поговорили с фру Альбум. Рагнхильд прицепилась к ее платью как репейник. Какие-то из предостережений, несомненно, осели в ее белокурой головке. Мать рассказала, что они должны идти по тропинке, которая начинается на опушке леса напротив дома и ведет наверх, огибая холм слева. Взрослые мужчины проделают этот путь минут за двадцать, она уверена.

Стволы елей были помечены синими стрелками. Мужчины криво посматривали на овечий навоз, иногда им приходилось пробираться через заросли вереска, но они решительно продолжали подниматься. Склон становился все круче. Скарре начал задыхаться, Сейер шел легко и без труда. Однажды он остановился, обернулся и окинул взглядом поля вокруг городка. Вдалеке виднелись только темно-розовые и черные крыши. Полицейские продолжали путь молча, отчасти потому, что дыхания не хватало, отчасти потому, что боялись того, что им предстоит найти наверху. Лес здесь был очень густой, и они шли в полутьме. Сейер по привычке не сводил взгляда с тропинки — не потому, что боялся споткнуться, а чтобы ничего не пропустить. Если здесь наверху действительно что-то случилось, важно было заметить как можно больше. Они поднялись ровно за семнадцать минут, потом лес поредел и сквозь стволы пробился солнечный свет. Они увидели воду. Зеркальное озеро, размером с большую лужу лежало среди елей. Какое-то мгновение они молча стояли, обводя взглядом местность. За желтой линией тростника они увидели что-то вроде пляжа. Подошли туда, оставаясь на солидном расстоянии от воды — полоса тростника была довольно широкой, а на ногах у обоих были только ботинки. То, что они издали приняли за пляж, оказалось пятном тины с четырьмя-пятью большими камнями, годящимися только на то, чтобы преградить тростнику путь к воде. Видимо, только в этом месте можно было выйти прямо на берег. В тине и грязи лежала женщина — на боку, спиной к ним, прикрытая наброшенной на нее темной ветровкой, под которой было голое тело. Одежда — что-то синее и белое — кучей валялась неподалеку. Сейер внезапно остановился и автоматически потянулся за мобильным телефоном, который висел у него на поясе. Потом передумал. Сошел с тропинки и осторожно спустился вниз, слушая, как хлюпает в ботинках.

— Оставайся там, — сказал он тихо.

Скарре подчинился. Сейер совсем близко подошел к воде; он поставил ногу на камень, лежащий еще немного ниже, чтобы посмотреть на труп спереди. Он не хотел ничего трогать, совсем ничего. Ее глаза были полузакрыты и смотрели куда-то вниз и одновременно вдаль, на озеро. Бледные веки были прикрыты. Зрачки — большие и уже не совсем круглые. Рот открыт и, как и нос, покрыт клочьями бело-желтой пены, как будто ее только что вырвало. Сейер наклонился и подул на пену — она не шелохнулась. Лицо женщины находилось всего в нескольких сантиметрах от воды. Конрад положил два пальца на ее шею, туда, где пульсирует сонная артерия. Кожа потеряла эластичность, но оказалась не настолько холодной, насколько он ожидал.

— Мертва, — сказал он.

На ушных мочках и сбоку на шее он заметил несколько слабых красно-фиолетовых пятен. Кожа на ногах была в пупырышках, но без синяков и ушибов. Сейер поднялся к Скарре. Тот стоял на месте, держа руки в карманах. Он был до смерти перепуган и меньше всего на свете хотел наделать ошибок.

— Под курткой совершенно голая. Без видимых внешних повреждений. Восемнадцать — двадцать лет, около того.

Конрад вызвал по телефону «скорую», медэкспертов, фотографа и техников. Объяснил им дорогу и попросил остановиться подальше, чтобы не уничтожить возможные следы. Обернулся, поискал, на что сесть, выбрал самый плоский камень. Скарре опустился рядом. Они молча глядели на белые ноги и светлые волосы женщины, прямые, средней длины. Она лежала на боку, почти в положении эмбриона. Руки были скрещены под грудью, колени подтянуты к животу. Ветровка, наброшенная сверху, накрывала ее до середины бедер. Она была чистая и сухая. Остальная одежда, лежавшая кучей позади нее, была мокрой и грязной. Джинсы с ремнем, рубашка в сине-белую клетку, бюстгальтер, темно-синий пуловер. Кроссовки «Reebok».

— Что это у нее вокруг рта? — пробормотал Скарре.

— Пена.

— Неужели пена? Откуда она?

— Надеюсь, что мы обо всем в конце концов узнаем. — Сейер покачал головой. — Как будто она просто легла поспать. Спиной ко всему миру.

— Никто ведь не раздевается перед тем, как совершить самоубийство?

Сейер не ответил. Он снова посмотрел на белое тело у черной воды, окруженное темными елями. В этой страшной картине было и что-то умиротворяющее. Они стали ждать.

* * *

Тяжело топая, из леса вышли шестеро мужчин. Гул голосов сразу же смолк, когда пришельцы увидели полицейских, сидящих у воды, а через мгновение — и мертвую женщину. Сейер поднялся и помахал рукой.

— Держитесь в стороне! — закричал он.

Его послушались. Все знали его. Один из мужчин осмотрел местность натренированным взглядом, отошел немного назад, на относительно твердую почву, туда, где он мог стоять, и пробормотал, что давно не было дождя. Фотограф подошел к трупу первым. Он не задержался рядом с телом, но почему-то поглядел на небо, как будто проверял условия освещения.

— Сними с обеих сторон, — сказал Сейер, — и захвати в кадр растительность. Я боюсь, тебе придется снять еще и с воды, мне нужны снимки спереди, но ее нельзя передвигать. Когда отснимешь половину пленки, мы уберем куртку.

— Такие озера, как правило, бездонны, — сказал фотограф натужно.

— Ты же умеешь плавать?

Повисло молчание.

— Там вдалеке лежит лодка. Возьми ее.

— Плоскодонка? Да она насквозь проржавела.

— Посмотрим, — коротко сказал Сейер.

Пока велась съемка, остальные стояли тихо и ждали, а один из техников продолжал осматривать местность сверху, с тропинки. Вокруг совсем не было мусора. В таких местах обычно полно пивных пробок, использованных презервативов, окурков и оберток от шоколада. Они не нашли ничего.

— Невероятно, — сказал техник. — Ни одной обгоревшей спички.

— Он убрал за собой, — ответил Сейер.

— Выглядит как самоубийство, ты не находишь?

— Она совершенно голая.

— Да, но раздевалась наверняка сама. Одежду не срывали, это точно.

— Она грязная.

— Может быть, поэтому она ее и сняла, — улыбнулся техник. — Кроме того, ее тошнило. Наверняка съела что-нибудь неподходящее.

Сейер усилием воли заставил себя промолчать и снова посмотрел на труп. Действительно, похоже было, что женщина прилегла здесь сама; одежда, испачканная в иле, действительно лежала, сложенная в стопку, а не была порвана и разбросана кругом. Только ветровка, накрывающая тело, была сухой и чистой. Сейер увидел в грязи что-то, похожее на отпечаток ботинка.

— Посмотри на это, — сказал он технику.

Человек в комбинезоне сел на корточки и зарисовал все следы.

— Это безнадежно. Они залиты водой.

— Ты не сможешь использовать ни один?

— Скорее всего, нет.

Следы на глазах превращались в лужицы.

— Все равно зарисуй. Мне кажется, они очень маленькие. Может быть, убийцей был человек с маленькими ногами.

— Примерно двадцать семь сантиметров. Уж точно не большой размер. Может быть, это ее следы.

Фотограф сделал несколько снимков. Потом залез в старую лодку. Весел не было, и ему постоянно приходилось удерживать равновесие лодки с помощью рук. При каждом его движении лодка угрожающе раскачивалась.

— Она протекает! — закричал фотограф озабоченно.

— Расслабься, тут собралось целое общество спасения на водах! — ответил Сейер.

В результате фотограф отснял более пятидесяти кадров. Сейер спустился к берегу, поставил ботинки на камень, положил в них носки, закатал брюки и вошел в воду. Он стоял на расстоянии примерно метра от головы женщины. На шее у нее было украшение. Он осторожно выудил его с помощью ручки, которую достал из внутреннего кармана.

— Медальон, — сказал он тихо. — Скорее всего, серебро. На нем что-то написано. Буквы, «X» и «М». Приготовьте пакет.

Он наклонился над трупом и снял цепочку, потом куртку.

— Шея красная сзади, — сказал он. — До странности светлая кожа везде, но очень красная шея. Жуткое пятно, как отпечаток руки.

Медэксперт Снуррасон приехал в резиновых сапогах. Он вошел в воду и поочередно исследовал глазные яблоки, зубы, ногти трупа. Отметил для себя безупречную кожу и множество розоватых пятен, разбросанных вокруг шеи и груди. Он запомнил каждую мелочь, длинные ноги, отсутствие родимых пятен (такое встречается крайне редко); не нашел ничего, кроме небольшой петехии на правом плече. Осторожно потрогал пену вокруг рта деревянным шпателем. Она оказалась твердой и густой, почти как суфле.

— Что это такое? — Сейер кивнул на ее рот.

— Прямо сейчас я могу сказать только, что это жидкость из легких, содержащая протеин.

— И это значит?..

— Возможно, утопление. Но не обязательно.

Он соскоблил немного пены, и через короткое время на губах трупа выступила новая.

— Легкие схлопываются, — объяснил он.

Сейер, сжав губы, наблюдал за этим феноменом.

Фотограф снял тело еще несколько раз, уже без куртки.

— Пора приоткрыть завесу тайны, — сказал Снуррасон и осторожно перевернул тело на живот. — Очень слабое, начинающееся окоченение, особенно в районе затылка. Хорошо сложенная женщина, здоровая. Широкие плечи. Хорошая мускулатура предплечий, бедер и ног. Скорее всего, она занималась спортом.

— Ты заметил какие-нибудь следы насилия?

Снуррасон исследовал спину и заднюю сторону ног.

— Кроме красного пятна сзади на шее — нет. Кто-то мог сильно схватить ее за шею и сильно толкнуть в живот. Конечно, тогда она еще была одета. Потом ее, вероятно, снова подняли, старательно раздели, положили на правый бок и накрыли курткой.

— Следы сексуального насилия?

— Пока не знаю.

Эксперт измерил температуру тела.

— Тридцать градусов. Учитывая скудные трупные пятна и легкое окоченение затылка, я предполагаю, что смерть наступила примерно десять-двенадцать часов назад.

— Нет, — сказал Сейер. — Нет, если она умерла здесь.

— Я не понял, кто тут медэксперт?

Сейер покачал головой.

— Вчера днем здесь проходила поисковая акция. Группа людей с собакой искала возле этого озера девочку, объявленную в розыск. Они должны были проходить здесь как раз между двенадцатью и двумя пополудни. Тогда ее здесь еще не было. Они бы ее увидели. Кстати, девочка вернулась домой в целости и сохранности, — добавил он.

Он оглянулся и, прищурившись, снова пристально всмотрелся в тину и грязь. Его внимание привлекла крошечная светлая точка. Он осторожно поднял ее двумя пальцами.

— Что это?

Снуррасон сощурился, глядя в его ладонь.

— Пилюля, таблетка, что-то в этом роде.

— Возможно, остатки вы найдете в ее желудке?

— Вполне возможно. Но я нигде не вижу пузырька.

— Они могли просто лежать у нее в кармане.

— В таком случае мы найдем там микрочастицы.

— Ты не можешь навскидку определить, что это?

— Может быть что угодно. Такие маленькие таблетки часто бывают сильнодействующими. В лаборатории установят, что это.

Сейер кивнул мужчинам с носилками и остался стоять, глядя на них, скрестив руки. В первый раз за долгое время он поднял взгляд и посмотрел вверх. Небо было бледным, верхушки елей вокруг озера стояли как поднятые копья. Ну конечно, они установят, что это такое. Само собой разумеется. Выяснят все, что случилось.

* * *

Якобу Скарре, родившемуся и выросшему на равнинах Южной Норвегии, Сёрланна, было почти двадцать пять лет. Он много раз видел раздетых женщин, но никогда — ничего подобного голой женщине у озера. Сейчас, когда он сидел рядом с Сейером в машине, ему пришло в голову, что она произвела на него гораздо более сильное впечатление, чем все остальные тела, которые он видел. Может быть, потому, что она лежала так, словно хотела скрыть свою наготу: спиной к тропе, со склоненной головой и поджатыми коленями. Но они все равно нашли ее и увидели ее наготу. Переворачивали и перекладывали ее, поднимали губы и исследовали зубы, выворачивали наизнанку глазные яблоки. Мерили температуру, пока она лежала на животе с расставленными ногами. Как будто она была кобылой, выставленной на аукцион.

— Она ведь была очень красива? — спросил он с волнением.

Сейер не ответил. Но он был рад вопросу. Он находил других девушек, слышал другие комментарии. Они ехали какое-то время молча, глядя на дорогу перед собой, но перед их глазами постоянно было нагое тело. Зубчатые позвонки спины, подошвы с красноватой кожей, ноги и светлые волосы, вьющиеся, как мираж. У Сейера было странное чувство. Это не было похоже ни на что из виденного им раньше.

— У тебя сегодня ночное дежурство?

Скарре прочистил горло:

— Начиная с полуночи. Я вызвался на несколько часов вместо Рингстада. Кстати, ты хотел взять недельный отпуск, неужели ничего не выйдет?

— Похоже на то.

На самом деле он уже забыл, что собирался в отпуск.

* * *

Список пропавших без вести лежал перед ним на столе.

Он состоял всего из четырех имен, из них двое были мужчинами, а женщины родились до 1960 года и не могли быть той, кого они нашли на берегу Змеиного озера. О пропаже одной из женщин сообщила Центральная больница, психиатрическое отделение, вторая была из дома престарелых соседнего района. «Рост 155 сантиметров, вес 45 килограммов. Седые волосы».

Было шесть часов вечера, и могло пройти еще много времени, прежде чем какой-нибудь бедняга сообщит о ее пропаже. В ожидании фотографий и доклада из прозекторской он пока не мог предпринять ничего существенного. Необходимо прежде всего установить личность умершей. Конрад снял кожаную куртку со спинки стула и спустился на лифте на первый этаж. Галантно поклонился фру Бреннинген, сидевшей на входе, в то же время вспомнив, что она вдова и, возможно, ее жизнь похожа на его собственную. Она красивая женщина, белокурая, как Элисе, но более плотная. Он нашел на парковке свой автомобиль, старый голубой «Пежо-604». Перед его мысленным взором стояло лицо умершей девушки, здоровое и круглое, без косметики. Она была красиво и дорого одета. Ухоженные светлые прямые волосы, хорошие кроссовки. На запястье — спортивные часы «Сейко». Это была девушка из приличного общества, из дома, в котором царил порядок. Он находил других женщин, чей образ жизни — совершенно иной — сразу давал о себе знать. Бывали и сюрпризы. Может, она напилась, или накачалась наркотиками, или случилось еще какое-то несчастье — этого они пока не знали. Все возможно, вещи и люди не всегда представляют собой то, чем кажутся. Сейер медленно ехал по городу, мимо рынка, мимо пожарной части. Скарре обещал позвонить сразу же, как только поступит заявление о розыске. На медальоне — буквы «X» и «М». Хелена, подумал он, а может быть, Хильда. Он не думал, что звонка придется ждать долго. Эта девушка наверняка договаривалась о встречах, в ее жизни царил порядок.

Поворачивая ключ в замке, он услышал глухой стук — это собака спрыгнула с кресла. Сейер жил в блочном доме, единственном в городе тринадцатиэтажном здании. Как надгробный камень-переросток, возвышался небоскреб над остальными постройками. Конрад с женой поселились здесь двадцать лет назад из-за восхитительной планировки и головокружительного вида из окна. Отсюда был виден весь город, и, теперь, когда Сейер подумывал о том, чтобы сменить место жительства, все остальные жилища вызывали у него ощущение тесноты. Квартира была красивая и уютная, стены облицованы панелями. Мебель досталась ему от родителей, старая, надежная, ошкуренный дуб. Стены по большей части были заставлены книгами, а на маленьком пятачке свободного места висело несколько любимых фотографий: Элисе, внук и Ингрид. Рисунок углем Кети Кольвиц, вырезанный из каталога и вставленный в лакированную рамку — «Смерть с девочкой на коленях». Он сам в свободном падении над аэродромом. Родители, торжественно позирующие в воскресной одежде. Каждый раз, когда он смотрел на фотографию отца, собственная старость казалась ему неотвратимо близкой. Щеки так же ввалятся, а уши и брови будут продолжать расти, делая его лицо таким же «взлохмаченным».

Правила в этом доме царили чрезвычайно строгие. Было запрещено выбивать ковер на балконе, и Сейеру приходилось отсылать его в химчистку. Как раз пора было этим заняться. Пес по имени Кольберг снова начал оставлять повсюду груды шерсти. Этот пес тоже вызывал вопросы у соседей, но в конце концов они с ним смирились — может быть, потому что Сейер был инспектором полиции и рядом с ним соседи чувствовали себя более уверенно. Сейер жил на последнем этаже. Квартира была чиста и прибрана и отвечала его внутреннему состоянию: порядок и структура во всем. У пса имелся свой угол на кухне, где всегда стояли сухой корм и вода. Ванная была единственным помещением, которым Сейер был недоволен, и он все собирался что-нибудь там поменять. Сейчас его мысли занимали та женщина и ее убийца, который пока на свободе. Сейер этого не любил. Как будто стоишь в темноте на улице и не можешь заглянуть за угол.

Он присел на корточки и попал в радостные объятия пса. Выгулял его во дворе, быстро сполоснул ему лапы и погрузился в чтение газеты — и в это время зазвонил телефон. Сейер приглушил звук музыкального центра, почувствовал легкую тревогу, поднимая трубку. Это мог быть звонок по поводу пропавшей.

— Привет, дедушка! — услышал он.

— Матеус?

— Я уже ложусь. Уже вечер.

— Ты хорошо почистил зубы? — спросил Сейер и уселся на тумбочку рядом с телефоном.

Он представлял себе смуглое, кофейного цвета, лицо внука и его белоснежные зубы.

— Мама почистила.

— И принял фторные таблетки?

— Мм.

— А как насчет вечерней молитвы?

— Мама сказала, что необязательно.

Он долго болтал со своим внуком, крепко прижимая трубку к уху, чтобы слышать каждый легкий вздох и интонацию звонкого голоса. Он звучал тонко и мягко, как ивовая дудочка весной. Напоследок обменялся парой слов с дочерью. Услышал легкий безнадежный вздох, когда рассказал о сегодняшней находке, — дочери не нравилась его работа. Она вздыхала точно так же, как это делала Элисе. Он не напомнил ей о ее работе в Сомали, где шла гражданская война. Вместо этого он взглянул на часы и вдруг подумал, что где-нибудь кто-нибудь делает то же самое. Где-нибудь кто-нибудь ждет, смотрит то в окно, то на телефон — и ничего.

* * *

Управление юстиции было открыто круглосуточно и обслуживало округ, состоящий из пяти районов, населенных ста пятнадцатью тысячами хороших и плохих граждан. Во всем здании суда работало больше двухсот человек, из них сто пятьдесят — в Управлении. Тридцать два из них вели расследования, но поскольку часть постоянно находилась в отпусках, на курсах или семинарах, которые организовывало для них министерство юстиции, на работе ежедневно присутствовало не более двадцати следователей. Этого было слишком мало. Хольтеман считал, что они физически не могли проследить за всем.

Небольшие дела решались детективами в одиночку, более сложные — группами. Всего в год набиралось от четырнадцати до пятнадцати тысяч дел. Приходилось разбирать заявления от людей, которые хотели поставить на улицах лотки; продавать на рынке искусственные цветы и фигурки троллей из теста; некоторые собирались митинговать против чего-либо, например, нового тоннеля. Нужно было наладить автоматический контроль за транспортом. Люди приходили, кипя от возмущения, рассматривали собственные фотографии, на которых они пересекали сплошные линии разметки и проезжали на красный свет. Они сидели, кипя от ярости, в комнате ожидания, тридцать-сорок человек в день, сжимая в дрожащих руках кошелек под курткой. Арестантов надо было приводить на суд присяжных, за ними нужно было следить и уводить их. Сотрудники Управления приходили с ходатайствами об отгулах и прошениями об отпусках, их тоже нужно было обрабатывать — и день уходил на все эти дела и делишки. На четвертом этаже находился отдел Права и обжалования, в котором работали пять юристов, сотрудничавших с полицией. Пятый и шестой этажи занимала окружная тюрьма. На крыше был «двор» для прогулок заключенных — оттуда они могли бросить взгляд на небо.

Отдел криминальной полиции был лицом Управления и предъявлял повышенные требования к гибкости и терпеливости полицейских, которые несли службу постоянно. Жители города обрушивали на них почти нескончаемый шквал обращений об украденных велосипедах, сбежавших собаках, кражах со взломом и всевозможных кляуз. Вспыльчивые отцы семейств из элитных районов, застроенных виллами, звонили и жаловались на неосторожное вождение на соседних улицах. Изредка слышался всхлипывающий голос, жалкие попытки сообщить о жестоком обращении или насилии, утопающие в отчаянии и обрывающиеся мертвыми гудками в трубке. Еще реже раздавались звонки по поводу убийства или исчезновения. В этом шквале звонков сидел Скарре и ждал. Он знал, что дождется, он чувствовал, как напряжение растет, пока время движется сначала к вечеру, а потом и к ночи.

Когда Сейеру позвонили второй раз, была почти полночь. Он дремал в кресле с газетой в руке, в его крови медленно растворялся глоток виски. Он вызвал машину и через двадцать минут уже стоял в офисе.

— Они приехали на старой «Тойоте», — лихорадочно докладывал Скарре. — Я ждал их снаружи. Ее родителей.

— Что ты им сказал?

— Уже не помню. Я нервничал. Сначала они позвонили, а через полчаса приехали. Они уже уехали.

— На медэкспертизу?

— Да.

— Это точно она?

— У них с собой была фотография. Мать сразу же описала, во что она была одета. Все совпадало, от пряжки на ремне до нижнего белья. На ней был специальный бюстгальтер для занятий спортом. Она очень много тренировалась. Но ветровка не ее.

— Ну и дела!

— Трудно поверить, правда? — Скарре ничего не мог с собой поделать: его глаза сверкали от возбуждения. — Он оставил нам след, просто так. В кармане лежали пакетик с леденцами и зеркало в форме совы. Ничего больше.

— Оставить собственную куртку, этого я не понимаю. Кто она, кстати?

Скарре заглянул в записи.

— Анни Софи Холланд.

— Анни Холланд? А что с медальоном?

— Это ее парня. Его зовут Хальвор.

— Откуда она?

— Из Люннебю. Они живут в районе Кристал, дом номер двадцать. Это фактически та же улица, на которой ночевала Рагнхильд Альбум, только немного дальше по дороге. Странное совпадение.

— А как ее родители?

— Перепуганы до смерти, — сказал Скарре тихо. — Чудесные, порядочные люди. Она без конца говорила, он почти ничего не сказал. Они уехали вместе с Сивеном.

Сейер положил в рот леденец «Fisherman's Friend».

— Ей было всего пятнадцать лет, — продолжал Скарре. — Ученица общеобразовательной школы.

— Что ты говоришь! Пятнадцать? — Сейер покачал головой. — Я думал, она старше. Фотографии четкие? — Он провел рукой по своим коротким волосам и сел.

Скарре достал папку из архива. Фотографии были увеличены в двадцать — двадцать пять раз, а две — еще больше.

— Ты когда-нибудь видел следы сексуального насилия?

Сейер покачал головой.

— Это не похоже на сексуальное насилие. Это что-то другое. — Он пролистал всю пачку. — Она лежит слишком красиво, выглядит слишком красиво. Как будто ее специально уложили и накрыли. Никаких ран или царапин, никаких следов сопротивления. В некоторых местах волосы выглядят так, будто их специально пригладили. Сексуальные маньяки так не действуют, они демонстрируют силу.

— Но она же раздета?

— Ну и что?

— Что ты можешь сказать на основании фотографий? Навскидку?

— Точно не знаю. Куртка накинута на плечи так бережно.

— Своего рода забота?

— Посмотри на нее. Тебе так не кажется?

— Да, согласен. Но что это может быть? Убийство из сострадания?

— В любом случае, этот человек испытывал к ней какие-то чувства. Добрые чувства. Так что, возможно, они были знакомы.

— Долго нам ждать доклада, как ты думаешь?

— Я потороплю Снуррасона, чтобы он сделал все как можно быстрее. Очень плохо, что нет никаких следов. Несколько никуда не годных фотографий и таблетка. Ни окурка, ни даже палочки от мороженого.

Сейер зажал пастилку между зубов, подошел к раковине и наполнил бумажный стаканчик водой.

— Завтра мы поедем на улицу Гранитвейен и найдем тех, кто искал Рагнхильд. Торбьёрна, например. Мы должны узнать, где именно они обходили Змеиное озеро.

— Что насчет Раймонда Локе?

— И он нам тоже нужен. И Рагнхильд. Дети запоминают много странного, поверь мне. Я говорю по собственному опыту, — добавил Сейер. — А что с Холландами? У них много детей?

— Еще одна дочь. Старшая.

— Слава Богу.

— Это что, утешение? — с сомнением спросил Скарре.

— Для нас, — мрачно ответил Сейер.

Скарре похлопал себя по карманам.

— Ничего, если я закурю?

— Кури.

— Знаешь, — сказал он и выдохнул дым. — Есть ведь два пути, чтобы добраться до Змеиного озера. Наверх по маркированной тропе, по которой шли мы, и автомобильный подъезд с обратной стороны, где шли Рагнхильд и Раймонд. Если по дороге живут какие-нибудь люди, мы же зайдем к ним завтра?

— Улица называется Кольвейен. Я думаю, там мало кто живет, я смотрел по карте. Один-два дома. Но естественно, если Анни привезли к озеру на машине, они должны были приехать той дорогой.

— Мне жаль ее парня.

— Мы еще посмотрим, что это за тип.

— Какой-то парень убил девочку, — сказал Скарре. — Держал ее голову под водой, пока она не умерла, а потом вынул ее из воды и постарался прилизать все вокруг — вот как все это выглядит. «Я вообще-то совсем не хотел тебя убивать, мне просто было нужно». Как будто просит прощения, верно?

Сейер вылил воду и смял стакан в бумажный шарик.

— Я поговорю завтра с Хольтеманом. Я хочу взять тебя с собой на это дело.

Скарре выглядел удивленным.

— Он посадил меня на Сбербанк, — пробормотал он. — Вместе с Гёраном.

— Но тебе хочется?

— Расследовать убийство? Это же настоящий рождественский подарок. Я имею в виду, это большая ответственность. Конечно хочу.

Выговорив эти слова, Скарре покраснел и схватил трубку с надрывавшегося телефона. Выслушал, кивнул и положил трубку.

— Это был Сивен. Они ее узнали. Анни Софи Холланд, родилась третьего марта тысяча девятьсот восьмидесятого года. Но они не могут дать показания до завтра, говорит она.

— Рингстад на месте?

— Только что вернулся.

— Тогда ты можешь идти домой. Завтра сложный день. Я возьму с собой фотографии, — добавил он.

— Будешь изучать их в постели?

— Да, посмотрю.

* * *

Район Кристал, как и Гранитвейен, заканчивался густым разросшимся кустарником, куда некоторые слуги выкидывали мусор под прикрытием темноты. Дома стояли впритык друг к другу, всего был двадцать один дом. Небольшие проходы между ними пропускали ровно одного человека. Дома — деревянные, высокие, с остроконечными крышами, очень похожие друг на друга, — они напоминали Сейеру Брюгген в Бергене. Краски были подобраны со вкусом: темно-красная, темно-зеленая, коричневая и серая. Один дом отличался от остальных — он был апельсиново-желтым.

Вероятно, почти все жители увидели полицейский автомобиль у гаражей и Скарре в униформе. Бомба вот-вот должна была взорваться. Тишина перед грозой.

Ада и Эдди Холланды жили в доме номер двадцать. Сейер почти физически ощущал взгляды соседей, упершиеся ему в затылок. Он остановился перед дверью. Что-то произошло в доме номер двадцать, думали они, в доме Холландов, с двумя девочками. Он попытался успокоить дыхание. Сейер уже много лет назад придумал для таких случаев целую серию реплик, которые после долгих тренировок научился произносить без остановки.

Родители Анни, по всей видимости, не ложились спать после возвращения из полиции. Мать сидела в углу дивана, отец — на подлокотнике. Он выглядел оглушенным. Женщина еще не осознала, какая произошла катастрофа, она почти бессмысленным взглядом глядела на Сейера, как будто не понимала, что два полицейских делают в ее гостиной. Это был кошмарный сон, и ей вскоре предстояло проснуться. Сейеру пришлось взять ее руку и сжать в своих руках.

— Я не могу вернуть вам Анни, — тихо сказал он. — Но я надеюсь, что смогу выяснить, как она умерла.

— Нам не нужно знать, как! — закричала мать. — Нам нужно знать, кто! Вы должны выяснить, кто это сделал, чтобы арестовать его! Он болен.

Мужчина неуклюже положил ей на руку свою руку.

— Мы еще не знаем, — сказал Сейер, — действительно ли болен тот, кто это сделал. Не все убийцы больные люди.

— Вы же не можете утверждать, что нормальные люди убивают молодых девушек!

Она задыхалась. Ее муж казался скрученным в окаменевший узел.

— Всегда есть причина, — осторожно сказал Сейер. — Не всегда ее легко понять, но причина есть всегда. Но сначала мы должны убедиться, что кто-то действительно ее убил.

— Если вы думаете, что она совершила самоубийство, вы должны подумать еще раз, — выдавила из себя мать. — Не может быть и речи. Не Анни.

Все так говорят, подумал он.

— Мне придется спросить вас о многом. Отвечайте первое, что приходит в голову. Если позже вы подумаете, что где-то ошиблись или что-то забыли, звоните. Или если что-то придет вам в голову потом, когда пройдет время. В любое время дня и ночи.

Ада Холланд блуждающим взглядом глядела сквозь Скарре и Сейера, как будто слышала вибрирующий звон и хотела понять, откуда исходит звук.

— Мне нужно знать, что она была за девочка. Расскажите мне все, что сможете.

Что это за вопрос, подумал он в тот же момент, что они вообще могут на него ответить? Лучшая в мире, естественно, самая красивая и умная. Самая особенная. Самая любимая. Просто Анни была Анни.

Оба заплакали. Жалобные болезненные рыдания матери исходили откуда-то из самой глубины ее существа. Отец плакал беззвучно и без слез. Сейер узнал в его лице черты дочери. Широкое лицо с высоким лбом. Он был не слишком высок, но силен и плотно сложен. Скарре прятал в кулаке ручку, его взгляд уперся в блокнот.

— Давайте начнем с самого начала, — сказал Сейер. — Мне больно мучить вас, но время для нас очень ценно. Когда она вышла из дома?

Мать ответила, глядя в колени:

— В половину первого.

— Куда она направлялась?

— К Анетте. Школьной подруге. Они делали вместе задание, втроем. Их освободили от посещения занятий, чтобы они могли поработать вместе.

— Но она туда не пришла?

— Мы позвонили в половине одиннадцатого вечера. Анетта уже легла спать. Пришла только вторая девочка. Я не думала…

Она спрятала лицо в ладонях.

— Почему девочки не позвонили сюда, не стали искать Анни?

— Они решили, что она передумала, — ответила мать, сдерживая рыдания. — Они плохо ее знают. Она никогда не прогуливала. Она вообще никогда не халтурила.

— Она собиралась идти пешком?

— Да. У нее сломался велосипед, обычно она ездила на нем. Автобусов тут нет.

— Где живет Анетта?

— У Хоргенов. У них хозяйство и своя лавка.

Сейер кивнул. Скарре записывал, царапая ручкой по бумаге.

— У нее был парень?

— Хальвор Мунтц.

— Они давно встречались?

— Около трех лет. Он старше ее. Они иногда ссорились, но в последнее время все было в порядке, насколько я знаю.

Руки Ады Холланд ощупывали друг друга, раскрывались и снова складывались в замок. Она была почти такой же высокой, как ее муж, плотной, словно ее вырезали грубыми ножницами.

— Вы не знаете, были ли у них сексуальные отношения?

Мать разгневанно посмотрела на полицейского.

— Ей всего пятнадцать!

— Я же не знал ее, — поспешно сказал Сейер извиняющимся тоном.

— Ничего такого, — отрезала мать.

— Вообще-то мы не можем быть уверены, — попытался вставить слово муж. — Хальвору восемнадцать. Он уже не ребенок.

— Ну конечно я знаю, — перебила она.

— Она же не все тебе рассказывает.

— Я бы знала!

— Но ты не желаешь разговаривать на такие темы!

Повисло напряжение. Сейер мысленно сделал свои выводы; Скарре что-то записал в своем блокноте.

— Если она шла делать домашнее задание, у нее наверняка была с собой сумка?

— Коричневый кожаный рюкзак. Где он?

— Мы его не нашли.

Значит, придется посылать водолазов, подумал Сейер.

— Она принимала какие-нибудь лекарства?

— Да нет. Она никогда не болела.

— Что она была за девочка? Открытая? Разговорчивая?

— Тяжелая, — мрачно сказал отец.

— Что вы имеете в виду? — Сейер обернулся к нему.

— Это просто такой возраст, — вмешалась мать. — Она была в переходном возрасте.

— Вы имеете в виду, что она изменилась? — Сейер снова обратился к отцу, чтобы исключить из разговора мать. Не получилось.

— Все девочки меняются в этом возрасте. Они взрослеют. Сёльви тоже была такой. Сёльви — это наша старшая, — добавила Ада.

Мужчина не ответил, он опять словно онемел.

— Так она не была открытой и разговорчивой девочкой?

— Она была тихой и скромной, — гордо сказала мать. — Пунктуальной и справедливой. В ее жизни был порядок.

— А раньше она была более живой?

— Дети более открыты.

— Когда примерно она начала меняться? — спросил Сейер.

— Лет в четырнадцать.

Он кивнул, снова взглянул на отца.

— Для перемен не было других причин?

— Каких, например? — быстро спросила мать.

— Я не знаю. — Сейер вздохнул и отклонился назад. — Я пытаюсь выяснить, от чего она умерла.

Мать так сильно задрожала, что почти потеряла дар речи. Ее слова трудно было разобрать:

— От чего она умерла? Но что это может быть, кроме…

Она не смогла выговорить это слово.

— Мы не знаем.

— Но она не была… — И снова пауза.

— Мы не знаем, фру Холланд. Пока нет. Нужно время. Но те, кто занимаются сейчас Анни, знают, что делать.

Сейер осмотрелся в комнате, чистой и прибранной, сине-белой, как и одежда Анни. Венки засушенных цветов над дверьми, гардины с белыми колечками из соленого теста на окнах. Фотографии. Вязаные фигурки. Все хорошо сочетается, прибрано и прилично. Он поднялся. Подошел к большой фотографии на стене.

— Это снято зимой.

Мать последовала за ним. Сейер осторожно снял фотографию и посмотрел на Анни. Удивился, как удивлялся каждый раз, когда видел лицо, которое в первый раз увидел безжизненным и темным. Тот же человек, и все-таки не тот же. У Анни было широкое лицо с крупным ртом и большими серыми глазами. Густые темные брови. Она сдержанно улыбалась. Распахнутый ворот рубашки и часть медальона. Красивая девушка, подумал он.

— Она занималась спортом?

— Раньше, — тихо сказал отец.

— Она играла в гандбол, — печально сказала мать, — но потом бросила. Сейчас она бегает. Много миль в неделю.

— Много миль? Почему она бросила гандбол?

— Не успевала учиться. Дети — они все такие, чем-то увлекаются, потом бросают. Она пробовала играть в школьном оркестре, на корнете. Тоже бросила.

— Она хорошо играла? В гандбол?

Мать повесила фотографию на место.

— Очень хорошо, — тихо сказал отец. — Она была вратарем. Зря она ушла из команды.

— Я думала, ей было скучно стоять в воротах, — сказала мать. — Я думала, она бросила поэтому.

— Мы не знаем, — ответил мужчина. — Она никогда нам ничего не объясняла.

Сейер снова сел.

— Она хорошо училась в школе?

— Лучше многих. Я не хвастаюсь, это правда, — ответил отец.

— Это задание, над которым работали девочки, в чем оно состояло?

— Сигрид Унсет. Они должны были сдать его ко дню святого Ханса.

— Можно заглянуть в ее комнату?

Мать поднялась и пошла короткими шагами, словно на ощупь. Отец остался сидеть на подлокотнике.

Комната была очень маленькой, но выглядела как отдельный кабинет. Места как раз хватало для кровати, письменного стола и стула. Сейер выглянул из окна и увидел веранду дома напротив. Апельсиново-желтого дома. Под окном на дереве торчали остатки старого птичьего гнезда. Он поискал на стенах постеры, но их не было. Зато в комнате было множество кубков, дипломов и медалей; на фотографиях красовалась сама Анни. На одной она была в форме вратаря вместе со своей командой, на другой — стояла на красивой доске для серфинга. На стенах над кроватью висело много фотографий маленьких детей; на одной из них Анни везла коляску. А вот рядом с молодым парнем. Сейер указал на нее:

— Это ее парень?

Мать кивнула.

— Она работала с детьми?

Он указал на фотографию Анни с беловолосым карапузом на коленях. Девушка выглядела гордой и довольной. Она даже приподняла мальчика перед камерой, почти как трофей.

— Она сидела со всеми детьми на этой улице, если родители просили.

— Она любила детей?

Мать снова кивнула.

— Она вела дневник, фру Холланд?

— Не думаю. Я искала его, — призналась она. — Искала всю ночь.

— Ничего не нашли?

Ада покачала головой. Из комнаты доносилось тихое бормотание.

— Нам нужны имена, — сказал Сейер наконец. — Людей, с которыми мы можем поговорить.

Он смотрел на фотографии на стенах и внимательно изучал униформу вратаря на Анни, черную, с зеленой эмблемой на груди.

— Похожа на дракона?

— Это морской змей, — тихо объяснила мать.

— Почему морской змей?

— Здесь во фьорде жил когда-то морской змей. Это всего лишь сага, старая легенда. Если ты идешь в море на веслах и слышишь, как за лодкой вскипает вода, это морской змей встает из глубины. Ни в коем случае нельзя оборачиваться, просто греби дальше. Если делать вид, что ничего не происходит, и оставить его в покое, все будет хорошо; но если ты обернешься и посмотришь ему в глаза, он утащит тебя глубоко-глубоко. Сага говорит, что у него красные глаза.

— Пойдемте вниз.

Скарре все еще писал. Мужчина по-прежнему сидел на подлокотнике дивана. Он выглядел так, будто изо всех сил старается не взорваться.

— А ее сестра?

— Она прилетит самолетом перед обедом. Она в Тронхейме, там живет моя сестра.

Фру Холланд снова упала на диван и прислонилась к мужу. Сейер подошел к окну и выглянул. Из кухни дома напротив на него уставилось чье-то лицо.

— Дома здесь стоят довольно близко друг к другу, — констатировал он. — Вы хорошо знаете своих соседей?

— Довольно хорошо.

— И все знают Анни?

Она молча кивнула.

— Мы пройдемся по улице, зайдем в дома. Пусть это вас не беспокоит.

— Нам нечего стыдиться.

— Вы можете дать нам несколько фотографий?

Отец поднялся и подошел к полке под телевизором.

— У нас есть видео, — сказал он, — с прошлого лета. Мы были в хижине в Крагерё.

— Им не нужно видео, — бесцветно сказала мать. — Только ее фотография.

— Я охотно возьму его.

Сейер взял кассету и поблагодарил.

— Много миль в неделю? — спросил он затем. — Она бегала одна?

— Никто не мог выдержать ее темп, — просто сказал отец.

— Значит, несмотря на школьные занятия, она позволяла себе тратить время на бег. Много миль в неделю. Значит, все-таки не уроки заставили ее бросить гандбол?

— Бегать она могла когда хочет, — сказала мать. — Случалось, что она бегала до завтрака. А во время состязаний ей приходилось подстраиваться, она не могла уже решать сама за себя. Я думаю, ей не нравилось быть связанной. Она очень независимая, Анни.

— Где она бегала?

— Везде. В любую погоду. Вдоль шоссе, в лесу.

— И к Змеиному озеру?

— Да.

— Она никогда не уставала?

— Она была спокойной и уравновешенной, — тихо сказала мать.

Сейер подошел к окну и увидел женщину, которая торопилась перейти дорогу. Маленький мальчик с соской подпрыгивал у нее на сгибе руки.

— Другие интересы? Кроме бега?

— Фильмы, музыка, книги и так далее. И маленькие дети, — ответил отец. — Особенно когда она была младше.

Сейер попросил их составить список всех людей, окружавших Анни. Друзей, соседей, учителей, членов семьи. Парней, если их было несколько. Когда список был готов, Сейер насчитал сорок два имени с более или менее полными адресами возле каждого.

— Вы будете говорить с каждым из списка? — Этот вопрос задала мать.

— Да. И это только начало. Мы дадим о себе знать, — закончил он.

* * *

— Мы должны заглянуть к Торбьёрну Хаугену. Тому парню, который искал Рагнхильд вчера. Он ждет нас.

Автомобиль скользил мимо гаражей, Скарре листал свои заметки.

— Я спросил отца насчет гандбола, — сказал он. — Пока вы были в ее комнате.

— Да?

— Он сказал, что Анни подавала большие надежды. У команды был грандиозный сезон, они ездили в Финляндию и выиграли турнир. Он не понимает, почему она бросила. Ему кажется, что-то случилось.

— Может быть, стоит поговорить с ее тренером? Может быть, причина именно в нем? Или это была женщина?

— Мужчина, — ответил Скарре. — Он звонил каждую неделю, уговаривал ее вернуться. У команды начались большие проблемы, когда она ушла. Никто не мог заменить Анни.

— Мы позвоним в Управление и узнаем, как его зовут.

— Его зовут Кнут Йенсволь, он живет на улице Гнейсвейен, дом восемь. Прямо тут, внизу, по склону.

— Большое спасибо, — сказал Сейер, приподняв брови. — Я вот думаю кое о чем, — продолжал он. — Может быть, Анни схватили днем, пока мы сидели в доме на Гранитвейен, в нескольких минутах ходьбы, и волновались за Рагнхильд. Позвони Пилстреду. Спроси Снуррасона, не может ли он немного ускориться.

Скарре взял мобильный телефон Сейера.

— Просто нажми на четверку.

Скарре нажал на клавишу, спросил Снуррасона, снова подождал… и дал отбой.

— Что он сказал?

— Что холодильник полон. Что каждая смерть трагична, что бы ни явилось ее причиной, и что целая толпа людей ждет возможности похоронить своих любимых, но что он понимает нашу озабоченность и просит тебя прийти через три дня за предварительным устным заключением. Письменного придется подождать.

— Ну-ну, — пробормотал Сейер. — Не самое худшее, что можно услышать от Снуррасона.

* * *

Раймонд размазал масло по лепешке. Он сконцентрировался на том, чтобы она не сломалась, далеко высунув язык изо рта. Сейчас четыре лепешки лежали друг на друге с маслом и сахаром между ними; рекорд у него был шесть.

Кухня была маленькая и очень уютная, но сейчас в ней царил беспорядок после готовки. Еще один бутерброд был приготовлен для отца — батон без корки с топленым салом со сковороды. Когда они поедят, он должен помыть посуду, а потом он, как обычно, подметет пол. Он уже вылил отцовскую бутылку с мочой и наполнил кувшин водой. Сегодня солнца не было видно, все казалось серым, и пейзаж за окном выглядел грустным и плоским. Кофе вскипел три раза, как и положено. Раймонд положил пятый бутерброд наверх и остался очень доволен. Он как раз собирался налить кофе в отцовскую кружку, когда услышал, как перед дверью останавливается автомобиль. К своему ужасу, он увидел, что это полицейский автомобиль. Он остолбенел, отпрянул от окна и забился в угол гостиной. Наверное, они приехали забрать его в тюрьму! А кто тогда будет заботиться об отце?

Снаружи во дворе хлопнули дверцы, и он услышал голоса, сосредоточенное бормотание. Он был не уверен, сделал ли он что-то плохое, не всегда было приятно это знать, так он считал. Он застыл на месте и затаился, пока они стучали в дверь. Они не собирались сдаваться, они стучали и стучали, называя его имя. Отец мог их услышать. Он начал дико кашлять, чтобы заглушить стук. Через некоторое время все смолкло. Он все еще стоял в углу гостиной, рядом с камином, когда увидел лицо в окне гостиной. Высокий седоволосый человек поднимал руки и махал ему. Он это делает, чтобы выманить меня наружу, подумал Раймонд, и сильно замотал головой. Он крепко вцепился в камин и еще сильнее вжался в угол. Мужчина снаружи выглядел милым, но это не означало, что он добрый. Такие вещи Раймонд выяснил для себя давно, он не дурак. Через некоторое время ему стало страшно, он выпрыгнул на кухню, но там в окне оказалось еще одно лицо. У второго полицейского были курчавые волосы и темная униформа. Раймонд чувствовал себя котенком в мешке, на которого только что вылили холодную воду. Сегодня он не выезжал на автомобиле, микроавтобус все еще не хотел заводиться, так что дело было не в этом. Это наверняка связано с теми вещами наверху, у озера, отчаявшись, подумал он. Он еще постоял, раскачиваясь на месте. Через некоторое время вышел в коридор и начал опасливо смотреть на ключ, торчавший из замка.

— Раймонд! — закричал один из приехавших. — Мы хотим с тобой поговорить. Не бойся.

— Я не сделал Рагнхильд ничего плохого! — прокричал в ответ Раймонд.

— Мы знаем. Мы пришли не поэтому. Нам нужна твоя помощь.

Он еще немного поколебался, а потом наконец открыл.

— Мы можем зайти? — спросил тот, что повыше. — Мы только хотим спросить тебя кое о чем.

— Да, конечно. Я просто не знал, чего вы хотите. Я не могу открывать кому попало.

— Нет, конечно, не можешь, — сказал Сейер, поглядев на него с любопытством. — Но будет здорово, если ты будешь открывать полиции.

— Мы можем сесть в гостиной.

Раймонд прошел вперед и показал на диван, который выглядел самодельным. На нем лежал старый плед. Они сели и осмотрели комнату, очень маленькую квадратную комнату с диваном, столом и двумя стульями. На стенах висели картинки зверей и фотография пожилой женщины с мальчиком на коленях. Видимо, мать. У ребенка были ярко выраженные черты монголоида, а судьбу Раймонда наверняка определил возраст женщины. Не было видно ни телевизора, ни телефона. Сейер не мог вспомнить, когда он в последний раз сидел в гостиной без телевизора.

— Твой отец дома? — начал он и обратил внимание на футболку Раймонда. Она была белой, а текст на ней гласил: РЕШАЮ ЗДЕСЬ Я.

— Он лежит в постели. Он больше не встает, не может ходить.

— Значит, ты о нем заботишься?

— Я готовлю еду и убираюсь, ты же знаешь!

— Твой отец должен быть счастлив, что у него есть ты.

Раймонд широко улыбнулся; его улыбка была очаровательной, так обычно улыбаются люди с синдромом Дауна. Неиспорченный ребенок во взрослом теле. У него были сильные руки с необычайно короткими пальцами и широкие плечи.

— Ты был так добр вчера с Рагнхильд, отвел ее домой, — осторожно сказал Сейер. — Она бы не смогла дойти одна. Это ты хорошо придумал.

— Она же не такая большая, знаешь, — ответил он солидно, по-взрослому.

— Действительно. Очень хорошо, что ты проводил ее. И помог с коляской. Но когда она пришла домой, она кое-что рассказала, о чем мы хотим спросить тебя, Раймонд. Я имею в виду то, что вы видели на берегу Змеиного озера.

Раймонд озабоченно поглядел на него и выставил нижнюю губу.

— Вы видели девушку, так? Это не я сделал! — вдруг выпалил он.

— Мы знаем, что не ты. Мы приехали не поэтому. Позволь мне спросить тебя кое о чем другом. Я вижу, у тебя есть часы?

— Да, у меня есть часы. — Он показал наручные часы. — Старые папины.

— Ты часто на них смотришь?

— О нет, почти никогда.

— Почему нет?

— Когда я на работе, за временем следит шеф. А дома следит папа.

— Почему ты сегодня не на работе?

— Я отдыхаю неделю, а потом работаю неделю.

— Точно. А можешь сказать мне, сколько сейчас времени?

Он взглянул на часы.

— Время — чуть больше, чем десять минут двенадцатого.

— Верно. Но ты не так часто глядишь на них?

— Только когда нужно.

Сейер кивнул и взглянул на Скарре, который увлеченно записывал.

— Ты смотрел на часы, когда повел Рагнхильд домой? Или, например, когда вы стояли возле Змеиного озера?

— Нет.

— Ты можешь предположить, который был час?

— Я думаю, ты спрашиваешь очень сложно, — сказал он. Он уже устал так много думать.

— Нелегко вспомнить все, тут ты прав. Я почти закончил. Ты видел что-нибудь другое у воды, например, людей наверху? Кроме девушки?

— Нет. Она болеет? — спросил он с подозрением.

— Она мертва, Раймонд.

— Я думаю, она уже давно умерла!

— Мы тоже так думаем. Ты видел автомобиль или что-нибудь еще, что проехало мимо твоего дома в течение дня? Вверх или вниз? Или идущих людей? Пока Рагнхильд была тут, например?

— Здесь ходит много туристов. Но не вчера. Только те, кто тут живут. Дорога обрывается внизу холма.

— Так что, ты кого-нибудь видел?

Он думал долго.

— Да, машину. Как раз, когда мы шли. Она промчалась мимо, прямо как гоночная.

— Как раз когда вы шли?

— Да.

— Вверх или вниз?

— Вниз.

Промчалась мимо, подумал Сейер. А что это значит для того, кто ездит только на второй передаче?

— Ты узнал автомобиль? Это кто-то из тех, кто живет тут наверху?

— Они так быстро не ездят.

Сейер посчитал в уме.

— Рагнхильд была дома незадолго до двух, тогда, может быть, было примерно полвторого? Вам же не понадобилось очень много времени, чтобы дойти отсюда до озера?

— Нет.

— Ты говоришь, он ехал быстро?

— Так что пыль стояла. Но сейчас довольно сухо.

— Что это был за автомобиль?

И тут Сейер задержал дыхание. Описание автомобиля — это уже что-то, с чего можно начать. Автомобиль рядом с местом происшествия, на большой скорости, в нужное время.

— Совершенно обычный автомобиль, — сказал Раймонд довольно.

— Обычный автомобиль? — терпеливо переспросил Сейер. — Что ты имеешь в виду?

— Не грузовой, не микроавтобус или что-то в этом роде. Обычный автомобиль.

— Точно. Обычный легковой автомобиль. Ты разбираешься в марках?

— Не особо.

— Что за автомобиль у твоего отца?

— «Hiace», — гордо сказал он.

— Ты видишь полицейский автомобиль снаружи? Что это за машина?

— Этот? Ты же только что сказал. Полицейский автомобиль.

Он повертелся на стуле и внезапно стал выглядеть очень усталым.

— А цвет, Раймонд. Ты помнишь цвет?

Он снова задумался, но опять покачал головой.

— Он ехал так быстро. Невозможно различить цвет, — пробормотал он.

— Но, может быть, ты можешь сказать, был он темный или светлый?

Сейер не сдавался, Скарре продолжал писать. Добродушный тон шефа изумлял его. Обычно тот был гораздо суше.

— Может быть, что-то среднее. Коричневый или серый, или зеленый. Грязная краска. Он так ужасно пылил. Вы можете спросить Рагнхильд, она его тоже видела.

— Мы уже спросили. Она тоже говорит, что автомобиль был серый или, может быть, зеленый. Но она не смогла вспомнить, был это новый и красивый автомобиль или старый и некрасивый.

— Не старый или некрасивый, — уверенно сказал он. — Что-то среднее.

— Точно. Я понимаю.

— На крыше что-то лежало, — внезапно сказал он.

— Да? Что это было?

— Длинная корзина. Плоская и черная.

— Может быть, лыжный чехол? — предложил Скарре.

Раймонд помедлил.

— Да, может быть, лыжный чехол.

Скарре улыбнулся и записал, совершенно очарованный усердным Раймондом.

— Здорово подмечено, Раймонд. Ты записал, Скарре? Так твой отец лежит в постели?

— Я думаю, он ждет своей еды.

— Мы не хотели задерживать тебя. Мы можем поздороваться с ним до того, как уйдем?

— Да, вы лучше покажитесь ему на глаза.

Раймонд прошел через комнату, двое мужчин следовали за ним. Внизу в коридоре он остановился и очень осторожно, почти с благоговением, открыл дверь. В постели храпел старик. На ночном столике, в стакане, лежала вставная челюсть.

— Мы не будем его беспокоить, — прошептал Сейер.

Они поблагодарили Раймонда и вышли во двор. Коротышка поплелся следом.

— Возможно, мы еще вернемся. Твои кролики просто замечательные, — сказал Скарре.

— Рагнхильд тоже так сказала. Ты можешь подержать любого, если хочешь.

— Может быть, в другой раз.

Они помахали ему и затряслись вниз по плохой дороге. Сейер растерянно придерживал руль.

— Автомобиль — это важно. И всё, что у нас есть, — это «что-то среднее». С лыжным чехлом на крыше, кстати! Рагнхильд ничего про это не говорила.

— А кто не возит на крыше лыжных чехлов?

— Я не вожу. Остановись внизу около того дома.

Они припарковались рядом с красной «Маздой». Женщина в кепке, шортах и резиновых сапогах вышла к ним из амбара.

Сейер указал на красный автомобиль.

— Полиция, — вежливо сказал он. — У вас в хозяйстве больше автомобилей, чем один?

— У нас есть еще два, — удивленно сказала она. — У мужа — автофургон, а сын ездит на «Гольфе». А что случилось?

— Какого они цвета? — коротко спросил он.

Она удивленно посмотрела на него.

— «Мерседес» — белый, а «Гольф» — красный.

— А у соседей внизу, что у них за транспортные средства?

— «Блазер», — медленно сказала она. — Светло-голубой «Блазер». Что-то случилось?

— Случилось. Мы еще вернемся к этому. Вы вчера были дома около середины дня? В час или два?

— Я была в поле.

— Вы не видели автомобиль, едущий на большой скорости сверху? Серый или зеленый автомобиль с лыжным чехлом на крыше?

Она пожала плечами.

— Не припоминаю. Но я мало что слышу, когда сижу в тракторе.

— Вы вообще видели в это время здесь людей, в этих краях?

— Туристов. Толпу мальчишек с собакой, — вспомнила она. — Больше никого.

Торбьёрн и его товарищи, подумал Сейер.

— Спасибо за помощь. Ваши соседи дома? — Он кивнул на двор, расположенный ниже по склону и внимательно посмотрел на ее лицо. Постоянная работа на свежем воздухе сделала свое дело — лицо было удивительно цветущим и красивым.

— Владелец отъехал, там только сменщик. Он уехал со двора еще утром, я не видела, чтобы он возвращался. — Она заслонилась ладонью от солнца и посмотрела вниз. — Автомобиля нет, как я вижу.

— Вы его знаете?

— Нет. Он не общительный.

Сейер поблагодарил ее и снова сел в машину.

— Сначала он должен был как-то попасть наверх, — сказал Скарре.

— Тогда он еще не был убийцей. Он мог совершенно спокойно ехать мимо, поэтому никто его не заметил.

Они спустились на второй передаче вниз на шоссе. Слева они увидели маленькую лавку. Припарковались и зашли в магазин. Над их головами тонко прозвонил колокольчик, и из-за полок вынырнул человек в сине-зеленом нейлоновом халате. Несколько секунд он просто стоял и смотрел на них с выражением ужаса на лице.

— Это по поводу Анни?

Сейер кивнул.

— Анетте так жаль, — сказал он с ужасом. — Она позвонила Анни сегодня. И услышала в трубке только крик.

Появилась девочка-подросток и осталась стоять в дверях. Отец положил руку ей на плечо.

— Ей разрешили сегодня побыть дома.

— Вы живете здесь рядом? — Сейер пересек комнату и протянул ему руку.

— На пятьсот метров ближе к морю. Мы просто не можем поверить.

— Вы видели вчера что-нибудь необычное?

Лавочник подумал.

— Здесь была толпа мальчишек, каждый купил себе по банке колы. И еще Раймонд, больше никого. Заходил в середине дня и купил молоко и лепешки. Раймонд Локе. Он живет с отцом наверху, на холме. У нас не очень хорошо идет торговля, мы скоро закроем лавку.

Он все время похлопывал дочь по спине, пока говорил.

— Как долго закупался Локе?

— Ну не знаю… Может быть, минут десять. Кстати, остановился еще мотоцикл. Примерно между половиной первого и часом. Постоял немного и поехал дальше. Большой мотоцикл с тяжелыми мотосумками. Может быть, турист. Больше никого.

— Мотоцикл? Вы можете его описать?

— Ну что сказать. Темный, я думаю. Сверкающий и красивый. Человек в шлеме сидел ко мне спиной. Сидел и читал что-то — перед ним на руле лежала книга или газета.

— Вы не видели номер?

— Нет, к сожалению.

— Вы не припоминаете серого или зеленого автомобиля с лыжным чехлом на крыше?

— Нет.

— А как насчет тебя, Анетта? — Сейер повернулся к девочке. — Ты припоминаешь что-то, что, возможно, могло иметь значение?

— Я должна была позвонить, — пробормотала она.

— Ты не должна упрекать себя за это, ты не могла сделать ничего ни до, ни после. Кто-то наверняка поймал ее наверху на дороге.

— Анни не любила, чтобы люди беспокоились. Я боялась, что она разозлится, если мы будем приставать к ней.

— Ты хорошо знала Анни?

— Неплохо.

— И ты не знаешь никого с кем она познакомилась в последнее время? Она не говорила тебе о новых приятелях?

— Нет, нет. У нее же был Хальвор.

— Точно. Будь так добра, позвони, если что-то вспомнишь. Мы с удовольствием заедем к вам еще раз.

Полицейские вышли, а Хорген вернулся на склад. Сейер увидел склонившийся силуэт в окне сбоку от входной двери.

— Оттуда ему хорошо видна дорога.

Мотоцикл, который остановился невдалеке и снова поехал. Между половиной первого и часом. Это надо запомнить.

Сейер захлопнул дверцу машины.

— Торбьёрн говорил, что они проходили мимо Змеиного озера без четверти час, когда искали Рагнхильд. Тогда ее там еще не было. Раймонд и Рагнхильд были там предположительно в полвторого, и она уже лежала там. Это дает нам отрезок в три четверти часа. Очень редкий случай. Автомобиль пронесся мимо них на большой скорости прямо перед тем, как они собрались идти. Обычный автомобиль, «что-то среднее». Не темный, не светлый, не старый, не новый…

Он ударил по приборной доске.

— Не все разбираются в автомобилях, — улыбнулся Скарре.

— Мы попросим его сообщить о себе. Того, кто вчера проезжал на большой скорости мимо дома Раймонда в час-полвторого. Возможно, с чехлом для лыж на крыше. И поищем мотоцикл. Если никто не даст о себе знать, я наведу на этот автомобиль детей.

— Как именно?

— Пока не знаю. Возможно, попрошу его нарисовать. Дети все время рисуют.

* * *

Раймонд принес еду отцу. Он крался тихо, но половые доски скрипели, а тарелка зазвенела о мраморную поверхность ночного столика. Отец открыл один глаз.

— Чего они хотели? — спросил он.

* * *

Полицейские пообедали в столовой здания суда.

— Омлет пересох, — недовольно сказал Скарре. — Он слишком долго пролежал на сковороде.

— Неужели?

— Причина в том, что яйца продолжают густеть даже после того, как их переложишь на тарелку. Их нужно снимать со сковороды жидкими.

У Сейера не было возражений — он вообще не умел готовить.

— Кроме того, они добавили молоко. Это портит цвет.

— Ты учился в кулинарном колледже?

— Всего один год.

— Господи, чего только не узнаешь.

Сейер вытер тарелку куском хлеба и доел последние крошки. Потом хорошенько вытер рот салфеткой.

— Мы начнем с Кристала. Каждый прочешет свою сторону улицы — по десять домов с каждой стороны. Начнем в десять минут шестого, когда люди вернутся с работы.

— Никаких возражений, — ответил Скарре и взглянул на свои наручные часы. В два часа начинал действовать запрет на курение.

— Спешат. Неважно. Спроси про то, какой была Анни некоторое время назад, и не думают ли они, что она изменилась. Подключи всю свою харизму и дай им выговориться. Короче, выясни все.

— Нам лучше поговорить с Эдди Холландом без жены.

— Я думал о том же. Я попрошу его зайти к нам через пару дней. А мать в шоке. Рано или поздно она немного успокоится.

— Но они вели себя совершенно по-разному, когда речь шла об Анни, ты не находишь?

— Так часто бывает. У тебя ведь нет детей, Скарре?

— Нет. — Он закурил.

— Ее сестра наверняка уже дома, вернулась из Тронхейма. Нам нужно поговорить и с ней.

После обеда они зашли в Отдел экспертизы, но никаких сенсационных фактов о ветровке, которой был прикрыт труп, обнаружить не удалось.

— Импорт, из Китая. Такие продаются во всех магазинах низких цен. Импортер говорит, что они завезли примерно две тысячи курток. Пакетик диацетила в правом кармане, зеркало и несколько светлых волосков, возможно, собачья шерсть. И не спрашивайте меня о породе. Больше ничего.

— Размер?

— XL. Но рукава слишком длинные, они были закатаны.

— Раньше люди нашивали на куртки ярлычки с именами, — заметил Сейер.

— Да, случалось пару раз в Средние века.

— А что насчет таблеток?

— Ничего интересного. Просто-напросто ментоловая пастилка. Крошечная и очень сильная.

Сейер почувствовал себя обманутым. Ментоловая пастилка ровным счетом ничего не значила. Такие были в карманах у всех, у него самого всегда был с собой пакетик «Fisherman's Friend».

Они двинулись назад. Машин в Кристале прибавилось, на дороге было полным-полно детей на самых разных видах транспорта: трехколесных велосипедах, тракторах; гуляли девочки с колясками, а один подросток щеголял на самодельном деревянном «Норвегобиле» с плешивым хвостом, развевающимся по ветру. Когда полицейский автомобиль свернул к почтовым ящикам, красочное движение застыло, как река подо льдом. Скарре не мог удержаться от того, чтобы не проверить тормоза пары игрушечных автомобилей, и был совершенно уверен, что хозяин сине-розового «Масси Фергюсона» наделал в подгузник от ужаса, узнав, что у него не горят задние фары.

Все поняли: что-то случилось, но никто не знал, что именно. Никто не отваживался позвонить Холландам и спросить.

Полицейские обошли дом за домом, каждый по свою сторону улицы. Раз за разом им приходилось наблюдать недоверие и шок на застывших лицах. Женщины обычно начинали плакать, мужчины бледнели и замолкали. Они вежливо пережидали какое-то время, потом задавали вопросы. Все хорошо знали Анни. Многие женщины видели ее — по пути ей пришлось пройти мимо всех домов. Годами она следила за их детьми, лишь в последний год, когда начала взрослеть, Анни отошла от этого занятия. Почти все говорили о ее успехах в гандболе и своем замешательстве, когда она бросила стоять в воротах, ведь Анни была настолько хороша, что о ней постоянно писали местные газеты. Пожилая пара вспомнила, что раньше она вся искрилась чувствами и была гораздо более открытой; они считали, что она изменилась, потому что стала старше. Она невероятно вытянулась, говорили они. До этого была очень маленькой и худенькой — и вдруг резко вытянулась.

Скарре побывал в апельсиново-желтом доме. Его хозяином оказался холостяк лет сорока с лишним. Посреди гостиной стояла аккуратная маленькая лодка с полным такелажем, на дне ее лежал матрас и куча подушек, по краю обшивки был вмонтирован держатель для бутылок. Скарре очарованно уставился на судно. Лодка была ярко-красная, паруса — белые. Собственная квартира сразу же показалась ему недостаточно оригинально обставленной.

Фритцнер знал Анни не так уж хорошо, у него, в конце концов, не было своих детей, за которыми нужно было бы присматривать. Но он иногда подвозил ее до центра. Она обычно говорила: да, спасибо, когда погода была плохой; если же было солнечно, просто махала ему рукой. Ему нравилась Анни. Чертовски хороший вратарь, серьезно говорил он.

Сейер двинулся дальше и попал в дом под номером шесть, где жила турецкая семья. Семья Ирмак как раз собиралась ужинать, когда он позвонил в дверь. Они сидели вокруг стола, и от большой кастрюли, стоявшей в его середине, поднимался пар. Хозяин дома, высокий человек в рубашке с вышивкой, протянул полицейскому коричневую руку. Сейер рассказал им, что Анни Холланд мертва. Что, судя по всему, кто-то ее убил. Нет, сказали они в ужасе, не может быть. Красавица из двадцатого дома, дочка Эдди! Единственная семья, которая хорошо их приняла, когда они поселились здесь. Они жили и в других местах, и не везде они были желанными гостями. Не может быть! Мужчина схватил Сейера под руку и повел к дивану.

Сейер сел. Ирмак не заискивал, не демонстрировал покорность судьбе, которую часто можно встретить у иммигрантов, — вместо этого он излучал достоинство и уверенность в себе. Это облегчало дело.

Женщина видела Анни, когда та уходила. Было около половины первого, как она помнила. Она спокойно шла между домами с рюкзаком на спине. Они не знали Анни, когда она была младше, они живут здесь только четыре месяца.

— Как мальчик, — сказала она и поправила головной платок. — Большая! Много мышц. — Она опустила взгляд.

— Она никогда не сидела с вашим ребенком?

Сейер кивнул через стол, где терпеливо ждала маленькая девочка. Молчаливая, необычайно красивая девочка с густыми ресницами. Взгляд у нее был глубоким и черным, как колодец.

— Мы хотели попросить, — быстро сказал мужчина, — но соседи сказали, что она выросла и больше детьми не занимается, и мы не стали навязываться. Жена весь день дома, так что мы обходимся. Завтра мне надо будет уехать. У нас «Лада». Соседи говорят, что это плохой автомобиль, но нас он устраивает. Я езжу каждый день на улицу Поппельсгате, там у меня магазин трав и пряностей. Сыпь у вас на лбу пропадет, если использовать травы. Не травы из «Рими», настоящие травы, от семьи Ирмак.

— Правда? Это возможно?

— Они очищают организм. Быстрее выводят пот.

Сейер серьезно кивнул.

— Так вы никогда не имели дела с Анни?

— Не по-настоящему. Несколько раз, когда она пробегала мимо, я ее останавливал и грозил пальцем. Ты же убежишь от собственной души, девочка. Она смеялась на это. Я сказал, давай я научу тебя вместо этого медитировать. Бегать по улицам — это сложный способ найти покой в душе. На это она смеялась еще больше и исчезала за поворотом.

— Она к вам когда-нибудь заходила?

— Да. Она пришла от Эдди в день, когда мы вселились, с цветком в горшке. Как добро пожаловать от них. Нихмет заплакала, — сказал он и указал на жену. Та и сейчас плакала. Натянула платок на лицо и повернулась к ним спиной.

Когда Сейер уходил, они поблагодарили его за визит и сказали, что всегда будут рады его видеть. Они стояли в маленьком коридоре и смотрели на него. Девочка держалась за платье матери, она напоминала Матеуса темными глазами и черными кудрями. На улице он на секунду остановился. Посмотрел прямо на Скарре, который в ту же секунду вышел из дома номер девять. Они кивнули друг другу и пошли дальше.

* * *

— Много запертых дверей? — спросил Скарре.

— Только две. Йонас, номер четыре, и Руд, номер восемь.

— Я взял показания у всех.

— Какие-нибудь общие ощущения?

— Ничего, кроме того, что все ее знали и что она годами бывала в этих домах. И была у всех на хорошем счету.

Они позвонили в дверь к Холландам. Открыла девушка — вероятно, сестра Анни, похожая на нее и все же другая. Такие же светлые волосы, как у Анни, но ближе к корням темнее. Глаза обведены черной тушью, очень светлые и неуверенные. Она была не такой крупной и высокой, как Анни, не выглядела спортивной, была хуже сложена. На ней были лиловые лыжные брюки с полосками по бокам и белая блузка.

— Сёльви? — спросил Сейер.

Она кивнула, протянув ему мягкую ладонь, вернулась в дом и сразу же начала искать прибежище возле матери. Фру Холланд сидела в том же самом углу дивана, что и прежде. Ее лицо слегка изменилось за это время, с него исчезло пронзительно-отчаянное выражение, оно было очень напряженным; она выглядела теперь значительно старше. Отца не было видно. Сейер попытался рассмотреть Сёльви, не глядя на нее в упор. Ее лицо было иного типа, нежели у сестры: ни широких скул, ни решительного подбородка, ни больших серых глаз. Слабее и немного полновата, подумал он. Через полчаса разговора выяснилось, что сестры никогда не были сильно привязаны друг к другу. Каждая жила своей жизнью. Сёльви работала уборщицей в парикмахерской, никогда не интересовалась чужими детьми и не занималась спортом. Сейер подумал: она, видимо, была занята только самой собой. Тем, как она выглядит. Даже сейчас, сидя на диване рядом с матерью, она словно по привычке прихорашивалась. Одно колено подтянуто, голова немного склонена набок, руки сцеплены вокруг голени. На пальцах сверкают блестящие кольца. Ногти длинные и красные. Круглое тело без углов, без характера — ни скелета, ни мышц, только розовая кожа, натянутая на глиняную скульптуру. Сёльви была значительно старше Анни, но ее лицо выглядело детским. Лицо Анни на фотографии было более взрослым. Она смотрела в объектив настороженно — было видно, что ей не хотелось фотографироваться, но пришлось подчиниться. Сёльви позировала все время, в той или иной степени. Внешне она походила на мать, в то время как Анни — на отца, подумал он.

Мать постоянно похлопывала дочь по руке, как будто утешая или предупреждая о чем-то.

— Ты не знаешь, заводила ли Анни новые знакомства в последнее время? Встречалась с новыми людьми? Она о чем-то таком говорила?

— Ее не интересовали знакомства с людьми.

Сёльви пригладила блузку.

— Ты не знаешь, вела ли она дневник?

— О нет, только не Анни. Она отличалась от других девочек, была почти как мальчишка. Никогда не красилась, терпеть не могла украшений. Носила медальон Хальвора только потому, что он попросил об этом. Вообще-то он мешал ей, когда она бегала.

Голос был светлым и мягким — голос маленькой девочки, а не женщины на шесть лет старше Анни. Будь добр со мной, просил он осторожно, смотри, какая я маленькая и хрупкая.

— Ты знакома с ее друзьями?

— Ну, они младше меня. Но я знаю, кто они.

Она ощупала свои кольца и заколебалась, как будто попыталась найти выход из ситуации, в которой внезапно очутилась.

— Кто из них знал ее лучше всего, как ты думаешь?

— Она общалась с Анеттой только по учебе. Не думаю, что они просто болтали.

— Вы живете на окраине, — сказал Сейер осторожно. — Могла она поехать автостопом?

— Никогда. Я тоже, — быстро сказала она. — Но нас часто подвозят, когда мы идем вдоль дороги. Мы знаем почти всех.

Почти, подумал он.

— Ты не помнишь, она не выглядела в последнее время несчастной?

— Несчастной — нет. Но она перестала всему радоваться. У нее не так уж много было интересов. Только школа и бег.

— И Хальвор, может быть?

— Точно не знаю. Мне казалось, она почти равнодушна к Хальвору. Как будто еще не поняла, что между ними происходит.

Перед внутренним взором Сейера стоял образ девочки с недоверчивым взглядом, как будто отвернувшейся от всех. Она поступала как хотела, шла своим собственным путем и держала всех на расстоянии. Почему?

— Твоя мать говорит, что раньше она выглядела более живой, — продолжал Сейер. — Тебе тоже так казалось?

— Ну да, раньше она была более разговорчивой.

Скарре прочистил горло.

— Эта перемена, — он осторожно прощупывал почву, — как вам кажется, она случилась внезапно? Или Анни менялась постепенно, в течение долгого времени?

Мать и дочь переглянулись.

— Мы не знаем точно. Она просто изменилась.

— Ты можешь вспомнить, когда это произошло, Сёльви?

Девушка пожала плечами.

— В прошлом году. Они расстались с Хальвором, и сразу же она бросила гандбол. И потом так ужасно вытянулась. Она выросла из всей своей одежды и сразу же стала такой тихой.

— Может быть, злой или обиженной?

— Нет, просто тихой. Разочарованной, что ли…

Разочарованной.

Сейер кивнул. Он окинул взглядом Сёльви. Эти лиловые рейтузы…

— Ты не знаешь, состояли ли Анни и Хальвор в сексуальных отношениях?

Она залилась краской.

— Точно не знаю. Вы можете спросить Хальвора.

— Так я и сделаю.

* * *

— Сестра, — сказал Сейер напарнику, — из тех девочек, которые становятся жертвами мужчин с дурными намерениями. Так занята самой собой и тем, как она выглядит, что не заметит сигналов об опасности. Сёльви. Не Анни. Анни была осторожной и спортивной. Ее не волновало, какое впечатление она производила на людей. Не ездила автостопом, не ставила себе целью знакомства с новыми людьми. Если она села в автомобиль, то только к тому, кого она знала.

— Мы постоянно об этом говорим. — Скарре поднял глаза.

— Я знаю.

— У тебя ведь есть дочь, — продолжал Скарре, — которая прошла через пубертатный период. Как это было?

— О, — пробормотал Сейер, выглянув в окно. — В основном этим занималась Элисе. Но я помню то время. Половое созревание — это полный мрак. Она была как солнечный лучик, пока ей не исполнилось тринадцать, а потом начала огрызаться. Она рычала до четырнадцати, потом начала кусаться. А потом все закончилось.

«А потом все закончилось»… Он вспомнил, как ей исполнилось пятнадцать и она начала становиться маленькой женщиной, а он не знал, как с ней разговаривать. Твой ребенок больше не ребенок, и нужно найти для общения с ним новый язык… Сложно.

— Значит, это заняло год-два?

— Да, — ответил он задумчиво, — год или два.

— Тебя занимает эта ее перемена?

— Что-то могло случиться. Я должен выяснить, что это было. Какой она была, кто ее убил и почему. Пора заехать к Хальвору Мунтцу. Он наверняка сидит и ждет нас. Как ты думаешь, каково ему сейчас?

— Даже не могу предположить. Можно, я покурю в автомобиле?

— Нет. Ты довольно сильно оброс, не находишь?

— Не обращал внимания. На, возьми пастилку от горла.

Они смотрели каждый в свое окно. Скарре поймал сзади у себя на шее завиток и вытянул его на всю длину, а потом выпустил, и тот быстро свернулся, как червяк на сковороде.

* * *

Ей почудилось в нем что-то знакомое. Поэтому она подволокла стул поближе и почти засунула морщинистое лицо в экран. Ее залил свет, так, что ему стали видны волоски у нее в носу, которые постоянно росли. Нужно удалить их, подумал он; но он не знал, как ей об этом сказать.

— Это Йохан Олав! — закричала она. — Он пьет молоко.

— Мм.

— О боже, как же он прекрасен! Интересно, понимает ли он сам, что он — произведение искусства, нет, на самом деле! Живое произведение искусства!

Актер вытер молочные усы и улыбнулся, обнажив белые зубы.

— Нет, ты видел, какие у мальчика зубы? Белые, как мел! Это потому, что он пьет молоко. Тебе тоже нужно пить больше молока. И он наверняка посещает школьного дантиста, в наше время такого не было. — Она собрала плед на коленях. — У нас не было средств, чтобы следить за зубами, мы просто вырывали их один за другим, когда они портились, а у вас есть школьный дантист, и молоко, и витамины, и правильное питание, и зубная паста с фтором, и я не знаю что еще. — Она глубоко вздохнула. — Я-то в школьные годы вечно ныла. Не потому, что не знала уроки, а потому что вечно была голодна. Ну конечно, вы красивые, вы, современная молодежь. Я завидую вам! Ты слышишь, что я говорю, Хальвор? Я завидую вам!

— Да, бабушка.

Он дрожащими пальцами вынул фотографии из желтого конверта «Кодак». Тщедушный молодой человек с узкими плечами, он совсем не был похож на прыгуна в высоту из телевизионного рекламного ролика. Рот у него был маленький, как у девушки, один угол был словно натянут, и, когда молодой человек улыбался, что случалось с ним очень редко, этот уголок оставался на месте. От правого угла рта вверх к виску шел шрам. Волосы каштановые, коротко остриженные и мягкие, подбородок практически гладкий. С первого взгляда ему часто давали пятнадцать, а перед киносеансами «до восемнадцати» постоянно приходилось показывать паспорт. Он не поднимал вокруг этого шума, он вообще не любил скандалить.

Он медленно перебирал фотографии, которые видел бесчисленное количество раз. Но сейчас они выглядели по-другому. Сейчас он искал в них предзнаменования того, что должно было случиться много позже, хотя он, конечно, не знал об этом, когда делал их. Анни, с деревянным молотком в руке, со страшной силой вбивает колышек для палатки. Анни на прыжковой вышке, стройная, как ива, в своем черном купальнике. Анни, спящая в зеленом спальном мешке. Анни на велосипеде, лицо скрыто светлыми волосами. А вот он сам возится с примусом. Вот они вдвоем. Ему пришлось долго ее уговаривать сфотографироваться. Она терпеть не могла позировать перед объективом.

— Хальвор! — закричала бабушка от окна. — Приехал полицейский автомобиль!

— Да, — тихо сказал он.

— Зачем он сюда приехал? — Она вдруг озабоченно посмотрела на него. — Что им надо?

— Это из-за Анни.

— А что с Анни?

— Она мертва.

— Что ты такое говоришь?

Она осторожно проковыляла обратно к стулу и оперлась о ручку.

— Она мертва. Они приехали, чтобы допросить меня. Я знал, что они приедут, я ждал их.

— Почему ты говоришь, что Анни мертва?

— Потому что она мертва! — закричал он. — Она умерла вчера! Звонил ее отец.

— О боже, но почему?

— Ну я-то откуда знаю? Я не знаю почему, я только знаю, что она мертва!

Он спрятал лицо в ладонях. Бабушка, как мешок, опустилась в кресло и стала еще бледнее, чем обычно. У них так долго все шло хорошо. Этого, конечно, не может быть, не может.

Кто-то резко застучал в дверь. Хальвор вздрогнул, положил фотографии под скатерть и пошел открывать. Их было двое. Они какое-то время стояли в проеме и смотрели на него. Было несложно угадать, о чем они думали.

— Тебя зовут Хальвор Мунтц?

— Да.

— Мы приехали задать тебе несколько вопросов. Ты понимаешь, почему мы тут?

— Ее отец звонил сегодня ночью.

Хальвор кивал и кивал. Сейер увидел старуху в кресле и поздоровался.

— Это твоя родственница?

— Да.

— Есть место, где мы могли бы поговорить наедине?

— Только у меня в комнате.

— Да? Если ты не возражаешь, тогда…

Хальвор первым вышел из гостиной, прошел через тесную кухоньку и зашел в маленькую комнату. Дом, должно быть, старый, подумал Сейер, теперь уже так не строят. Мужчины расселись на расшатанном диване, Мунтц сел на постель. Старая комната с зелеными стенами и широким подоконником.

— Это твоя бабушка? В гостиной?

— По отцу.

— А родители?

— Они разведены.

— И поэтому ты живешь здесь?

— Мне предоставили выбор, с кем жить.

Слова получались сухими и отрывистыми, как камешки.

Сейер огляделся, поискал фотографии Анни и нашел одну — маленькую, в желтой рамке, на ночном столике. Рядом с ней стояли будильник и статуэтка Мадонны с младенцем, возможно, сувенир с юга. Единственный плакат на стене — какой-то рок-певец и надпись «Meat Loaf» поперек картинки. Музыкальный центр и диски. Шкаф для одежды, пара кроссовок, не таких хороших, как у Анни. На ручке шкафа висит мотоциклетный шлем. Неубранная постель. Напротив окна — столик, на нем — изящный компьютер с маленьким дисплеем. В ящике рядом — дискеты. Сейер посмотрел на верхнюю: шахматы для начинающих. В окно он видел двор, «Вольво», припаркованную рядом с пристройкой, пустую будку и мотоцикл, накрытый полиэтиленом.

— Ты ездишь на мотоцикле? — задал он наводящий вопрос.

— Когда получается. Он не всегда заводится. Я хочу привести его в порядок, но пока сейчас у меня нет денег.

Он немного подергал воротник рубашки.

— Ты работаешь?

— На фабрике по производству мороженого. Уже два года.

Фабрика по производству мороженого, подумал Сейер. Два года. Значит, он закончил среднюю школу и начал работать. Возможно, совсем не так глуп, получил профессиональный опыт. Спортивным его не назовешь, слишком худой, слишком бледный. Анни была настоящей спортсменкой, старательно тренировалась и училась в школе, а этот мальчик паковал мороженое и жил с бабушкой. Сейер ощутил какой-то диссонанс. Это была почти высокомерная мысль, он отогнал ее.

— Теперь мне придется спросить тебя кое о чем. Ты не будешь против?

— Нет.

— Тогда я начну так: когда ты в последний раз видел Анни?

— В четверг. Мы были в кино, на шестичасовом сеансе.

— На каком фильме?

— «Филадельфия». Анни плакала, — добавил Хальвор.

— Почему?

— Фильм был грустный.

— Да, точно. А потом?

— Потом мы поели в кафе при кинотеатре и сели на автобус, идущий до ее дома. Посидели в комнате и послушали пластинки. Я сел на автобус домой в одиннадцать. Она проводила меня до остановки у мэрии.

— И больше ты ее не видел?

Он покачал головой. Шрам придавал ему обиженный вид. На самом деле, думал Сейер, у него очень красивое, правильное лицо, зеленые глаза. Маленький рот создавал впечатление, что парень постоянно пытается спрятать некрасивые зубы.

— Не общался ли ты с ней по телефону или еще как-то?

— По телефону, — быстро ответил Мунтц. — Она звонила на следующий вечер.

— Что она хотела?

— Ничего.

— Она была очень тихой девочкой, верно?

— Да, но любила поговорить по телефону.

— Значит, она ничего не хотела, но все-таки позвонила. О чем вы разговаривали?

— Если вам обязательно нужно знать, мы говорили обо всем и ни о чем.

Сейер улыбнулся. Хальвор все время смотрел в окно, как будто хотел избежать визуального контакта. Может быть, он чувствует себя виноватым или просто стесняется. Сейеру стало жаль парня. Любимая мертва, а ему, возможно, даже не с кем поговорить, кроме бабушки, которая ждет в гостиной. Кроме того, может быть, он еще и убийца, думал Сейер.

— А вчера ты, как обычно, был на работе? На фабрике?

Хальвор немного помедлил.

— Нет, я был дома.

— Значит, ты был дома? Почему?

— Я был не совсем здоров.

— Ты часто пропускаешь работу?

— Нет, я нечасто пропускаю работу! — Он поднял голос. В первый раз он показал, что что-то чувствует.

— Твоя бабушка может это, естественно, подтвердить?

— Да.

— И ты не был на улице вообще, весь день?

— Только немного прогулялся.

— Несмотря на то, что был болен?

— Нам же нужна еда! Бабушке не так легко дойти до магазина. Она справляется с этим только в погожие дни, а их бывает немного. У нее ревматизм, — объяснил он.

— О'кей, я понимаю. Ты можешь рассказать, чем ты болел?

— Это обязательно?

— Тебе не обязательно делать это прямо сейчас, но, может быть, ты все-таки вспомнишь.

— Да, хорошо. У меня бывают ночи, когда я не могу заснуть.

— Да? И ты остаешься на следующий день дома?

— Мне нельзя следить за машинами на тяжелую голову.

— Это звучит разумно. Почему ты время от времени не спишь по ночам?

— Это просто детская травма. Так ведь это называется?

Он внезапно улыбнулся горькой улыбкой, неожиданно взрослой на юном лице.

— Когда примерно ты вышел из дома?

— Примерно в районе одиннадцати.

— Пешком?

— На мотоцикле.

— В какой магазин?

— «Киви» — в центре.

— Значит, вчера он завелся?

— Он заводится почти всегда, если у меня хватает терпения.

— Как долго тебя не было?

— Не знаю. Я не знал, что меня будут допрашивать.

Сейер кивнул. Скарре писал как сумасшедший.

— Ну примерно?

— Может, два часа.

— И бабушка может это подтвердить?

— Вряд ли. Она не очень хорошо соображает.

— У тебя есть права на вождение мотоцикла?

— Нет.

— Как долго вы были вместе, ты с Анни?

— Довольно долго. Пару лет. — Он провел рукой под носом, продолжая смотреть во двор.

— Как ты считаешь, у вас все было хорошо?

— Несколько раз мы расставались.

— Кто был инициатором, она?

— Да.

— Она говорила почему?

— Вообще-то нет. Но она не была особенно привязана ко мне. Хотела, что мы остались просто друзьями.

— А ты не хотел?

Он покраснел и посмотрел на свои руки.

— У вас были сексуальные отношения?

Он еще сильнее покраснел и снова посмотрел во двор.

— Вообще-то нет.

— Вообще-то нет?

— Я уже сказал. Она не проявляла к этому интереса.

— Но вы пытались, так?

— Ну да. Пару раз.

— Наверное, не очень удачно? — Голос Сейера стал исключительно дружелюбным.

— Я не знаю, что называть удачей.

Его лицо настолько застыло, что вся мимика будто исчезла.

— Ты не знаешь, был ли у нее секс с кем-то еще?

— Об этом я ничего не знаю. Но я бы вряд ли в это поверил.

— Значит, вы были вместе с Анни больше двух лет, то есть с тех пор, как ей исполнилось тринадцать. Она пыталась бросить тебя несколько раз, она не проявляла интереса к сексу с тобой, — и все же ты продолжал с ней встречаться? Ты уже совсем не ребенок, Хальвор. Ты так терпелив?

— Да.

Его голос звучал тихо, как будто он остерегался проявить какие-либо чувства и поэтому придерживался фактов.

— Ты считаешь, что хорошо ее знал?

— Лучше, чем многие другие.

— Тебе не казалось, что она выглядела несчастной?

— Не то чтобы несчастной. Но — я не знаю… Печальной, наверное.

— А в чем разница?

Хальвор поднял глаза:

— Когда человек несчастен, он все же надеется на что-то хорошее. А когда он сдался, тогда он печален.

Сейер удивленно выслушал это объяснение.

— Когда я встретил Анни два года назад, она была другой, — вдруг сказал Мунтц. — Шутила и смеялась со всеми. Моя противоположность, — припомнил он.

— А потом она изменилась?

— Она вдруг стала такой большой. И сразу притихла. Больше не играла. Я ждал, может быть, это пройдет. Может быть, она станет снова прежней. Теперь уже нечего ждать. — Он сплел руки и посмотрел на пол, потом сделал над собой усилие и встретился взглядом с Сейером. Глаза Мунтца блестели, как мокрые камни. — Я не знаю, о чем вы думаете. Но я не причинял вреда Анни.

— Мы ничего не знаем. Мы опрашиваем всех знакомых Анни. Она употребляла наркотики или алкоголь?

Скарре потряс ручку — чернила заканчивались.

— Вы что, смеетесь? Это бред.

— А как насчет тебя самого?

— Это не могло бы прийти мне в голову.

Ах ты боже мой, подумал Сейер. Разумный трудолюбивый молодой человек, занятый на постоянной работе. Перспективный и многообещающий.

— Ты знаешь друзей Анни? Анетту Хорген, например?

— Немного. Мы обычно общались вдвоем. Анни не хотела, чтобы мы встречались.

— Почему?

— Не знаю.

— И ты делал так, как она хотела?

— Это было несложно. Я тоже не очень люблю большие сборища.

Сейер понимающе кивнул. Может быть, они на самом деле подходили друг другу.

— Ты не знаешь, вела ли Анни дневник?

Хальвор немного помедлил, остановил импульс в зародыше и покачал головой.

— Вы имеете в виду, такую розовую книжечку в форме сердца, с висячим замочком?

— Необязательно. Он мог выглядеть и по-другому.

— Я не думаю, — пробормотал он.

— Но ты не уверен?

— Совершенно уверен. Она ни разу ни о чем таком не упоминала.

Теперь голос был еле слышен.

— У тебя есть кто-то, с кем ты можешь поговорить?

— У меня есть бабушка.

— Ты привязан к ней?

— Она в порядке. Здесь тихо и спокойно.

— У тебя есть синяя ветровка, Хальвор?

— Нет.

— Что ты носишь на улице?

— Джинсовую куртку. Или пуховик, когда холодно.

— Ты позвонишь мне, если тебе что-то не будет давать покоя?

— Почему я должен это делать? — Он удивленно поднял глаза.

— Позволь мне выразиться по-другому: ты позвонишь в отделение, если вспомнишь что-то, что бы это ни было, что, как тебе кажется, поможет выяснить причины, по которым умерла Анни?

— Да.

Сейер огляделся в комнате, чтобы запомнить все. Взгляд его остановился на Мадонне. При более тщательном рассмотрении она выглядела красивее, чем на первый взгляд.

— Это красивая скульптура. Ты купил ее на Юге, да?

— Я получил ее в подарок. От отца Мартина. Я католик, — добавил он.

Эти слова заставили Сейера посмотреть на парнишку внимательнее. Замкнутый по натуре, сейчас он к тому же пребывал в напряжении, как будто охраняя что-то, чего посторонние не должны были видеть. Нужно заставить его раскрыться, как моллюска. Моллюсков для этого кладут в кипящую воду. Эта мысль зачаровала Сейера.

— Так ты католик?

— Да.

— Прости мне мое любопытство — но чем прельстила тебя эта религия?

— Это же очевидно. Отпущение грехов. Прощение.

Сейер кивнул.

— Но ты же такой молодой? — Он поднялся и улыбнулся Хальвору. — Ты вряд ли много нагрешил?

Вопрос секунду висел в воздухе.

— У меня были плохие мысли.

Сейер быстро окинул мысленным взором собственную внутреннюю жизнь.

— Все, что ты сказал, мы обязательно проверим. Мы проверяем всех. Мы еще дадим о себе знать.

Он крепко пожал руку Мунтцу. Попытался оставить о себе хорошее впечатление. Сейер и Скарре пошли обратно через кухню, где слабо пахло вареными овощами. В гостиной старушка, заботливо укутанная пледом, сидела в кресле-качалке. Она испуганно посмотрела им в спины. Снаружи стоял мотоцикл, накрытый пластиком. Большой «Сузуки».

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спросил Скарре, когда они ехали вниз по дороге.

— Вероятно. Он ни о чем не спрашивал. Не задал ни одного вопроса. Кто-то убил его девушку, а он даже не выглядел заинтересованным. Но это еще ничего не значит.

— И все равно это странно.

— Может быть, ему только что пришло это в голову, как раз когда мы уехали.

— Или, может быть, он знает, что с ней случилось. Поэтому ему и не пришло это в голову.

— Ветровка, которую мы нашли, была бы велика Хальвору, тебе не кажется?

— У нее были закатаны рукава.

После обеда прошло уже много времени, пора было и отдохнуть. Сейер и Скарре возвращались, оставляя за спиной деревню, погруженную в шок. В Кристале люди перебегали улицу, хлопали двери, звонили телефоны. Люди кидались к коробкам со старыми фотографиями. Имя Анни было у всех на устах. Первые слабые слухи родились при свете свечей, а потом расползлись, как сорняки, между домами. На столах появились стаканчики и бутылки. На улице было объявлено чрезвычайное положение, и некоторые правила разрешалось нарушить.

Раймонд тоже был занят. Он сидел за кухонным столом и наклеивал в альбом картинки, с Томми и тиграми, с Пипом и Сильвестром. Горела люстра под потолком, спал послеобеденным сном отец, радио передавало песни по заявкам. Наши поздравления Гленн Коре, бабушка передает ей привет. Раймонд слушал и водил клеевым карандашом, вдыхая чудесный запах миндальной эссенции. И не замечал мужчину, который напряженно смотрел на него через окно.

* * *

Хальвор закрыл дверь на кухню и включил компьютер. Выбрал жесткий диск и задумчиво посмотрел на список файлов. Там были игры, декларация о доходах, бюджеты, список адресов, музыка и другие обычные вещи. Но там было и кое-что еще. Папка, содержание которой было ему неизвестно. Она называлась «Анни». Он продолжал сидеть и смотреть на нее, размышляя. Двумя кликами мышки все папки можно было открыть, и их содержимое появлялось на экране через секунду. Но бывали и исключения. У него самого была папка, названная «Личное». Чтобы открыть ее, надо было набрать пароль, который знал только он. То же самое касалось и Анни. Он научил ее запрещать доступ другим, очень простая процедура. Он не знал, какое слово она выбрала для пароля, и не подозревал, что эта папка содержит. Она настаивала на том, чтобы держать это в тайне, и смеялась, когда видела его разочарование. Он показал ей, что делать, а после ему пришлось выйти из комнаты и сидеть в гостиной, пока она вводила пароль. Забавы ради он кликнул два раза, и через мгновение высветилось сообщение: Access denied. Password required.

Теперь он хотел открыть ее. Это все, что от нее осталось. Что, если там внутри есть что-то о нем, что может представлять для него опасность? Может быть, это своего рода дневник. Это совершенно невозможная задача, подумал он и озадаченно поглядел на клавиатуру: десять цифр, двадцать девять клавиш и целый ряд других знаков, образующих астрономическое число всевозможных комбинаций. Он постарался расслабиться и сразу подумал, что он сам выбрал бы имя. Имя женщины, сожженной на костре, а после возведенной в ранг святых. Оно подходило прекрасно, а Анни ни за что бы не догадалась. Но она, возможно, выбрала дату. Обычно выбирают даты рождения того, кто близок. Он сидел некоторое время и смотрел на папку, скромный серый квадрат с ее именем. Она скрыла ее именно затем, чтобы оставить тайной. Но теперь она мертва, и старые правила больше не действуют. Может быть, там внутри есть что-то, объясняющее, почему она была такой, какой была. Такой чертовски неприступной.

Самые разные мысли вспыхивали и исчезали, как пыль за поворотом. Сейчас он был один, наедине с бесконечным временем, и не было ни единой вещи, которой можно было бы его заполнить. Сидя тут, в полутемной комнате, и глядя на светящийся экран, он чувствовал себя ближе к Анни. Он решил начать с чисел, например, дней рождения и личных номеров. Некоторые он помнил наизусть: день рождения Анни, свой собственный, день рождения бабушки. Другие можно выяснить. Несмотря ни на что, с этого можно начать. Конечно, она могла придумать и слово. Или много слов, может быть, выражение или известную цитату, может быть, имя. Это будет изнурительная работа. Он не знал, выяснит ли это когда-нибудь, но у него хватит времени и терпения. Кроме того, есть и другие способы.

Он начал с даты ее рождения, которую она наверняка не выбрала бы: третье марта тысяча девятьсот восьмидесятого, ноль три ноль три один девять восемь ноль. Потом те же числа наоборот.

«Access denied», — мерцало на экране. Внезапно в дверях появилась бабушка.

— Что они сказали? — спросила она и облокотилась о косяк.

Он вздрогнул и выпрямил спину.

— Ничего особенного. Задали несколько вопросов.

— Боже, но это так ужасно, Хальвор! Как она умерла?

— Он молча взглянул на нее.

— Эдди сказал, что они нашли ее в лесу. На холме у Змеиного озера.

— О боже, но как она умерла?

— Они не сказали, — припомнил он. — А я забыл спросить.

* * *

Сейер и Скарре заняли учебный класс в корпусе за зданием суда. Они задвинули занавески, и в помещении стало почти темно. Скарре сидел наготове с пультом.

В этом временном пристанище-пристройке не было нормальной звукоизоляции. Они слышали звонки телефонов, хлопанье дверей, голоса, смех, шум автомобилей, проезжавших мимо по улице. Пьяный рев со двора снаружи. И все-таки звуки были приглушены, потому что день клонился к вечеру.

— А это что такое?

Скарре наклонился вперед.

— Бегуны. Похожа на Грету Вайтц. Кажется, это нью-йоркский марафон.

— Может, он дал нам не ту кассету?

— Не думаю. Останови, я видел тут острова и шхеры.

Картинка некоторое время дрожала и прыгала, пока, наконец, не успокоилась и не сфокусировалась на двух женщинах в бикини, лежащих на скалистом склоне.

— Мать и Сёльви, — сказал Сейер.

Сёльви лежала на спине, согнув одно колено. Солнечные очки были сдвинуты на затылок, наверное, чтобы избежать белых пятен вокруг глаз. Мать была частично прикрыта газетой, судя по размеру, возможно «Афтенпостен». Рядом с ними лежали газеты, крем для загара и термосы, много больших полотенец и небольшой радиоприемник.

Камера довольно долго показывала двух солнцепоклонниц. Потом объектив перевели на пляж дальше внизу, и справа в кадр вошла высокая светловолосая девушка. Она несла над головой доску для виндсерфинга и шла полуотвернувшись от камеры, вниз, к воде. Походка была совершенно естественной, она шла исключительно для того, чтобы добраться до места, и не остановилась, даже когда вода достигла ее коленей. Они услышали бурление волн, очень сильное, и голос отца, который внезапно начал перекрикивать их.

— Улыбнись, Анни!

Она продолжала идти, все дальше и дальше в воду, пропустив мимо ушей просьбу. Потом все же повернулась, слегка напрягшись под весом доски. Несколько секунд она глядела прямо на Сейера и Скарре. Светлые волосы подхватил ветер, быстрая улыбка проскользнула по лицу. Скарре посмотрел в серые глаза и почувствовал, как мурашки побежали по его коже, пока он следовал взглядом за длинноногой девушкой, которая шла через волны. На ней были купальный костюм из тех, которые носят пловцы, с крестом на спине, и синий спасательный жилет.

— Доска не для новичков, — пробормотал он.

Сейер не ответил. Анни продолжала идти вглубь. Остановилась, взобралась на доску, взяла парус сильными руками, нашла баланс. Потом доска сделала разворот на сто восемьдесят градусов и начала движение. Мужчины сидели молча, пока Анни уплывала все дальше. Она неслась между волнами, как быстроходное судно. Отец следил за ней объективом камеры. Он старался держать камеру ровно, чтобы она не дрожала. Зрители чувствовали гордость, которую он испытывал за нее. Это была ее стихия. Она совсем не боялась упасть и очутиться под водой.

Внезапно она исчезла. На экране появился стол, накрытый скатертью в цветочек, уставленный тарелками и стаканами, ярко начищенными приборами, полевые цветы в вазе. На деревянной доске — котлеты, колбаски и бекон. Сбоку — раскаленный гриль. Солнце сверкало на бутылках с колой и газировкой «Фаррис». Снова Сёльви, в мини-юбке и бюстгальтере от купальника, заново накрашенная, фру Холланд в красивом летнем платье. И, наконец, Анни, спиной к камере, в темно-синих шортах-бермудах. Она снова внезапно обернулась к камере, снова по просьбе отца. Та же улыбка, теперь немного шире: на щеках видны ямочки и еле заметные тонкие синие жилки на шее. Сёльви и мать болтали на заднем плане, звенели кусочки льда, Анни наливала колу. Она еще раз медленно повернулась с бутылкой в руках и спросила в камеру:

— Колы, папа?

Голос был удивительно глубокий. В следующем кадре появился интерьер хижины. Фру Холланд стояла у кухонного стола и нарезала пирог.

«Колы, папа?» Фраза была короткой, но очень теплой. Анни любила своего отца, они слышали это в двух коротких словах, слышали теплоту и уважение. Между ними двоими была разница, как между соком и стаканом красного вина. В голосе была глубина и радость. Анни была папиной дочкой.

Остаток фильма пронесся быстро. Анни с матерью играют в бадминтон, задыхаясь на сильном ветру, отлично подходящем для серфинга и беспощадном для волана. Семья собралась вокруг обеденного стола, где все играют в «Trivial Pursuit». Крупный план доски — видно, кто выигрывает, но Анни не воодушевлена триумфом. Она вообще не работала на камеру, разговаривали все время Сёльви с матерью: Сёльви — милым и тонким голоском, мать — глубже и чуть грубее. Скарре выдохнул дым и почувствовал себя старше, чем когда-либо раньше. Опять смена картинки, а потом показалось красноватое лицо с открытым ртом. Очаровательный тенор заполнил комнату.

— «No man shall sleep», — сказал Конрад Сейер и тяжело поднялся.

— Что ты сказал?

— Лучано Паваротти. Он поет Пуччини. Положи кассету в архив, — попросил он.

— Она хорошо стояла на доске, — сказал Скарре с уважением.

Сейер не успел ответить — зазвонил телефон. Скарре взял трубку и одновременно потянулся за своим блокнотом и ручкой. Это произошло автоматически. Он верил в три вещи на этом свете: основательность, усердие и хороший настрой. Сейер читал слова, которые появлялись на бумаге, одно за другим: Хеннинг Йонас, Кристал, четыре. Двенадцать двадцать пять. Лавка Хоргена. Мотоцикл.

— Вы можете приехать в отделение? — резко спросил Скарре. — Нет? Тогда мы заедем сегодня к вам домой. Это очень важные данные. Мы благодарим вас.

Он положил трубку.

— Один из соседей. Хеннинг Йонас, живет в доме четыре. Только что пришел домой и узнал о том, что случилось с Анни. Он подобрал ее вчера наверху у перекрестка и подбросил до магазина Хоргена. Говорит, что там стоял мотоцикл. И ждал ее.

Сейер облокотился спиной о стол.

— Опять мотоцикл, как и говорил Хорген. У Хальвора есть мотоцикл, — сказал он задумчиво. — Почему он не смог приехать?

— Его собака рожает.

Скарре положил записку в карман.

— Может быть, Хальвор просто забыл, как долго он отсутствовал дома. Я надеюсь, что это сделал не Хальвор. Мне он понравился.

— Убийца есть убийца, — лаконично сказал Сейер. — Случается, что они очень милы.

— Да, — ответил Скарре. — Но легче сажать того, чье лицо тебе внушает отвращение.

* * *

Йонас просунул руку под живот собаки и осторожно пощупал. Она быстро дышала, розовый влажный язык вывалился из пасти. Она лежала очень спокойно, позволяя ему ощупать ее. Оставалось недолго. Он посмотрел в окно, он надеялся, что скоро все закончится.

— Молодец, Гера, девочка, — сказал он и погладил ее.

Собака смотрела мимо него, не тронутая похвалой. Он опустился на пол. Сидел и смотрел на нее. Тихое, терпеливое животное. С ней никогда не было хлопот, она всегда была послушной и мягкой, как ангел. Никогда не убегала от него, когда они ходили гулять, ела еду, которую он ей давал, и незаметно уходила в свой угол, когда он сам поднимался вечером наверх в спальню. Он просто хотел сидеть так рядом, пока все не закончится, совсем близко — и слушать ее дыхание. Может быть, ничего не произойдет до рассвета. Он не устал. И тут в его дверь позвонили — короткий, резкий звонок. Он поднялся и открыл дверь.

Сейер решительно и крепко пожал ему руку. Этот человек излучал власть. Младший был другим, с мальчишеской рукой и тонкими пальцами. Открытое лицо, и взгляд не такой, как у старшего. Он попросил их зайти.

— Как дела у собаки? — спросил Сейер.

Красивый доберман спокойно лежал на черно-розовом восточном ковре. Скорее всего, это подделка, на настоящие восточные ковры не кладут рожающих собак, подумал он. Собака часто дышала, но лежала совершенно неподвижно и словно не замечала, что в комнату вошло двое чужаков.

— Это первый ее помет. Я думаю, трое, попробовал сосчитать. Но все должно быть хорошо. С Герой никогда не бывает неприятностей. — Он покачал головой. — Я так потрясен случившимся, что не могу ни на чем сконцентрироваться.

Йонас смотрел мимо них, на собаку, пока говорил, провел сильными руками по голове. Вокруг лысины росли каштановые курчавые волосы, а глаза были необычайно темными. Мужчина среднего роста и среднего сложения, но с сильным корпусом и несколькими лишними килограммами вокруг талии, вероятно, лет тридцати с лишним. В молодости мог выглядеть как более темный вариант Скарре. У него были приятные черты лица и хороший цвет кожи, как будто он побывал на юге.

— Вы не хотите купить щенка?

Он кинул на них умоляющий взгляд.

— У меня дома леонбергер, — объяснил Сейер, — и я не думаю, что он простит меня, если я приду со щенком на руках. Он очень избалован.

Йонас кивнул, сидя на диване. Выдвинул стол, чтобы мужчины смогли пробраться мимо него. Полицейские сели.

— Я встретил Фритцнера у гаража вечером, когда вернулся с ярмарки в Осло. Он мне и рассказал. Я до сих пор не верю… Я не должен был выпускать ее из автомобиля, не должен был. — Он потер глаза и снова посмотрел на собаку. — Анни часто бывала тут в доме. Сидела с детьми. Сёльви я тоже знаю. Если бы это случилось с ней, — сказал он тихо, — я бы еще понял. Сёльви больше похожа на девочку, которая может поехать с кем-то, если ей предложат, даже если она его не знает. Ни о чем, кроме мальчиков, не думала. Но Анни… — Он посмотрел на них. — Анни такое не интересовало. Она была очень осторожной. И у нее был друг, я думаю.

— Верно, был. Вы его знаете?

— Нет-нет, совсем не знаю. Но я видел их на улице, на расстоянии. Они стеснялись, даже не держались за руки.

Он печально улыбнулся своим мыслям.

— Куда вы ехали, когда подобрали Анни?

— На работу. Сначала казалось, что Гера начнет рожать, но потом все опять успокоилось.

— Когда вы открываетесь?

— В одиннадцать.

— Это ведь довольно поздно?

— Да, но знаете, молоко и хлеб нужны людям с утра, а персидские ковры приходят на ум позже, когда удовлетворены первичные потребности. — Он улыбнулся. — У меня ковровая галерея, — объяснил он. — В центре, на улице Каппелен.

Сейер кивнул.

— Анни должна была пойти к Анетте Хорген делать домашнее задание. Она вам это сказала?

— Школьное задание? — удивленно спросил он. — Нет, не говорила.

— Но у нее был с собой рюкзак?

— Да, был. Может, просто в качестве прикрытия, я не знаю. Ей нужно было к лавке Хоргена, это все, что я знаю.

— Расскажите нам, что вы видели.

Йонас кивнул.

— Анни бежала вниз по крутому склону у перекрестка. Я переехал его и остановился на остановке. Спросил, не подвезти ли ее. Ей нужно было к Хоргенам, а это довольно далеко. Она не была ленивой, наоборот, очень энергичной. Постоянно бегала. Была в прекрасной физической форме. Но все равно села в машину и попросила меня высадить ее у магазина. Я думал, ей надо что-то купить, может, с кем-нибудь встретиться. Я высадил ее и поехал дальше. И я видел мотоцикл. Он стоял припаркованный рядом с магазином, и последнее, что я видел, было то, что она направилась к нему. Я имею в виду, я точно не знаю, ждал ли он ее и кто это был. Я только видел, что она решительным шагом направилась к мотоциклу и больше не оборачивалась.

— Что это был за мотоцикл? — спросил Сейер.

Йонас развел руками.

— Я предполагал, что вы можете спросить, но я не разбираюсь в мотоциклах. Я работаю в другой отрасли, скажем мягко. Для меня это всего лишь хром и сталь.

— Какого цвета?

— Разве не все мотоциклы черные?

— Вовсе нет, — коротко сказал Сейер.

— В любом случае, он не был ярко-красным, я бы запомнил.

— Это был большой и громоздкий мотоцикл или маленький? — не сдавался Скарре.

— Думаю, большой.

— А водитель?

— Его почти не было видно. Он был в шлеме. На шлеме было что-то красное, я припоминаю. И он не выглядел как взрослый мужчина. Наверняка еще совсем пацан.

Сейер кивнул и спросил:

— Вы видели ее друга. У него есть мотоцикл. Мог это быть он?

Йонас нахмурил лоб, как будто стоял на страже.

— Я видел его, проходя мимо, на улице, издали. Этот же был в стороне, да еще и в шлеме. Я не могу сказать, был ли это он. Я даже не хочу предполагать этого.

— Не то, что это был он. — Сейер прикрыл глаза. — Только что это мог быть он. Вы говорите, он выглядел молодо. Он худощав?

— Нелегко увидеть фигуру в кожаной одежде, — ответил Хеннинг беспомощно.

— Но почему вы решили, что он молодо выглядит?

— Ну что я могу сказать? — смутился Йонас. — Я предположил это, потому что Анни совсем молода. Или что-то было в его осанке, может быть. — Он был в затруднении. — Никто ведь не знает заранее, что именно будет иметь значение.

Он опустился на колени рядом с собакой.

— Вы должны понять, каково жить в таком маленьком городке, — сказал он обеспокоено. — Слухи распространяются так быстро. Кроме того, я никогда бы не поверил, что ее друг может сделать что-то подобное. Он же всего лишь мальчик, и они давно гуляли вместе.

— Дайте нам возможность самим это оценить, — решительно сказал Сейер. — Мотоцикл — это, разумеется, очень важно, и другой свидетель его тоже видел. Если он невиновен, его не осудят.

— Нет? — спросил Хеннинг с сомнением. — Но он станет подозреваемым. Если я скажу, что он был похож на ее друга, тогда вы сразу же превратите его жизнь в ад. А правда состоит в том, что я даже не могу предположить, кто это был. — Он энергично покачал головой. — Я видел только фигуру в черной кожаной одежде и шлеме. Это мог быть кто угодно. У меня есть сын семнадцати лет, это мог быть он. Я бы не узнал его в этом облачении, понимаете?

— Да, я понимаю, — коротко ответил Сейер. — Вы в конечном итоге ответили на мой вопрос. Это мог быть он. А что касается упомянутого ада, он уже живет в аду.

Йонас сглотнул комок в горле.

— О чем вы говорили с Анни, когда сидели в машине?

— Она была неразговорчивой. Я развлекал ее, рассказывал о Гере и о щенках, которых она ждет.

— Она не казалась испуганной, или нервной, или что-то вроде этого?

— Нисколько. Она вела себя как обычно.

Сейер оглядел комнату и заметил, что она скудно меблирована, как будто еще не обставлена до конца. Но зато здесь было изобилие ковров: на полу и стенах, большие восточные ковры, с виду дорогие. На стене висели две фотографии: портреты двухлетнего светловолосого мальчика и подростка.

— Это ваши сыновья? — Сейер сменил тему.

— Да, — ответил Хеннинг. — Но фотографии уже довольно старые.

Он снова погладил собаку по черным, мягким, как шелк, ушам и влажной морде.

— Сейчас я живу один, — добавил он. — Наконец купил собственную квартиру в городе, на Оскарсгате. Этот дом для меня слишком велик. В последнее время я нечасто видел Анни. Ей стало неудобно навещать меня, когда жена уехала. Да и дети выросли, больше не надо было сидеть с ними.

— Вы торгуете восточными коврами?

— Я закупаю их в основном в Турции и Пакистане. Иногда в Иране, но там слишком накручивают цены. Я выезжаю туда пару раз в год и провожу там несколько недель. Проходится проводить немало времени в поездках. Я развиваю дело, — в его голосе прозвучало удовлетворение. — Я наладил хорошие контакты. Это самое важное — наладить отношения, построенные на доверии. У восточных людей непростое отношение к Западу.

Скарре протиснулся мимо стола и подошел к задней стене, которую целиком от пола до потолка покрывал большой ковер.

— Это из турецкой Смирны, — сказал Йонас. — Один из самых лучших моих ковров. Я вообще-то не могу позволить себе такой. Два с половиной миллиона узлов. Непостижимо, верно?

Скарре посмотрел на ковер.

— Говорят, их плетут дети? — спросил он.

— Зачастую, но не мои ковры. Это погубило бы репутацию заведения. Можно возмущаться этим, но факт остается фактом: дети плетут самые совершенные ковры. У взрослых слишком толстые пальцы.

Некоторое время они стояли и смотрели на ковер, на геометрические фигуры, становящиеся все меньше к центру, на разнообразные сочетания оттенков.

— Правда ли, что детей приковывают к ткацким станкам? — сдавленным голосом спросил Сейер.

Йонас сокрушенно покачал головой.

— Это кажется бесчеловечным, в ваших устах. Между тем, те, кто получает работу ткача, счастливы. Хороший ткач имеет еду, одежду и тепло. У него начинается настоящая жизнь. Если их и приковывают к станкам, то только по просьбе родителей. Часто один такой ткач содержит всю семью из пяти-шести человек. Так он может спасти мать и сестер от проституции, отца или братьев — от попрошайничества и воровства.

— Я слышал, что это всего лишь исключения, — сказал Сейер. — Когда они становятся старше и у них толстеют пальцы, они часто уже слепы или плохо видят из-за постоянного напряжения глаз во время работы за ковроткацким станком. И потом они вообще уже не могут работать. И сами заканчивают свою жизнь, как те же попрошайки.

— Вы слишком часто смотрели канал «ТВ-2», — улыбнулся Хеннинг. — Лучше поезжайте и посмотрите сами. Ткачи — это счастливые маленькие люди, пользующиеся большим уважением в народе. Но буржуазная мораль стоит на страже, когда речь идет о подобных вещах. Поэтому я держусь подальше от детского труда. Если вы когда-нибудь захотите приобрести ковер, приходите на улицу Каппелен. Я позабочусь о том, чтобы вы остались довольны покупкой.

— Я не думаю, что у меня будет такая возможность.

— Почему этот ковер в пятнах? — полюбопытствовал Скарре.

Йонас непроизвольно улыбнулся этой абсолютной неосведомленности и вместе с этим оживился, как будто разговор о его большой страсти был для него глотком почти яростной радости. Он загорелся.

— Это ковер кочевников.

Скарре ничего не понял.

— Кочевники все время переезжают, так? Изготовление большого ковра занимает у них примерно год. А шерсть они окрашивают с помощью растений. Которые им, соответственно, приходится срывать в разные времена года, в разной местности. Вот этот синий цвет, — он показал на ковер, — получается из растений индиго. Красный — из морены. Но внутри этого шестигранника другой красный, он получается из раздробленных костей животных. Этот цвет, оранжевый, — это хна, желтый — шафрановый крокус. — Он положил ладонь на ковер и провел вниз. — Это турецкий ковер, связанный узлами «гиордес». На каждом квадратном сантиметре около сотни узлов.

— А узоры? Кто их изобретает?

— Они уже сотни лет ткут одни и те же узоры, а некоторые из них даже не зарисованы. Старые ткачи путешествуют вокруг ткацких мастерских и поют для них узоры.

Старые слепые ткачи, подумал Сейер.

— Мы здесь, на Западе, — продолжал Йонас, — потратили много времени, чтобы открыть свое ремесло. Традиционно мы предпочитаем узоры из узнаваемых фигур, изображающие какой-нибудь сюжет. Поэтому первым делом наше внимание привлекли охотничьи и садовые ковры, они ведь содержат цветочные и животные мотивы. Я лично предпочитаю этот стиль. Широкая кайма как бы удерживает узор. Взгляд втягивается все глубже внутрь, а в середине мы находим что-то вроде сокровища. Как здесь, — он показал на ковер. — Вот этот медальон в центре. Извините, — вдруг перебил он сам себя. — Я говорю все время о себе и о своем… — Он выглядел смущенным.

— Шлем, — сказал Скарре, оторвавшись от ковра. — Он был цельный или открытый?

— А бывают открытые шлемы? — удивленно спросил Хеннинг.

— У цельного шлема есть защита для подбородка и шеи сзади. Открытый шлем прикрывает только саму голову.

— Я не заметил.

— А одежда? Она была черной?

— Во всяком случае, темной. Мне не пришло в голову присмотреться к нему. Я просто любовался тем, как красивая девушка пересекала улицу и шла к парню на мотоцикле. Все ведь именно так и должно быть, верно?

Полицейские поблагодарили Хеннинга и немного помедлили около двери.

— Мы еще вернемся, мы надеемся на ваше понимание.

— Разумеется. Если щенки родятся сегодня ночью, я проведу дома несколько дней.

— Вы закроете магазин?

— Клиенты звонят мне домой, если я им нужен.

Гера вдруг глубоко вздохнула и болезненно застонала на настоящем восточном ковре. Скарре долго глядел на нее, затем наконец неохотно последовал за шефом, спросив с надеждой:

— Может быть, мы увидим их, когда приедем в следующий раз? Ну, щенков.

— Конечно, — подтвердил Йонас.

— Не делай этого, — улыбнулся Сейер, вспомнив о Кольберге.

* * *

— Ты помнишь шлем Хальвора? Который висел у него в комнате? — спросил Скарре, когда они снова сидели в машине.

— Цельный шлем с красной полосой, — задумчиво ответил Сейер. — Послушай, мне нужно домой — выгулять собаку.

— Я хотел спросить, Конрад: ты такой же фанатик своего дела, как Йонас?

Сейер взглянул на напарника.

— Конечно. Неужели ты сомневаешься? — Он пристегнулся и завел мотор. — Меня вот что пугает: человек готов солгать из-за непонятной симпатии к парню, которого он даже не знает, только потому, что уверен в его честности. — Сейер вспомнил Хальвора и почувствовал легкую жалость к нему. — Пока ты не убьешь в первый раз, ты не убийца. Ты еще нормальный человек. А потом, когда соседи узнают, что ты кого-то убил, тогда вдруг ты становишься убийцей и остаешься им до конца своей жизни, продолжаешь убивать людей направо и налево. Ты не просто убийца — ты потерявшая управление машина для убийств.

Скарре вопросительно взглянул на Конрада:

— Значит, ты подозреваешь Хальвора?

— Разумеется. Он был ее другом. Но главное, что мне интересно, — почему Йонас так сердечно защищал парня, которого видел всего лишь пару раз издали.

* * *

Рагнхильд Альбум наклонилась над новым альбомом и, почти с благоговением открыв первый нетронутый лист, начала рисовать. Альбом был новый, но достоин ли того автомобиль в облаке пыли, чтобы лишить альбом его белой девственности? В упаковке были карандаши шести цветов. Сейер купил в городе альбомы с карандашами: один — для Рагнхильд и один — для Раймонда. Сегодня у девочки на затылке были завязаны два хвостика — они торчали вверх, как антенны.

— Какая красивая у тебя сегодня прическа, — похвалил Сейер.

— Этим, — сказала мать и потянула за один хвостик, — она ловит позывные операции «Белый Волк» в Нарвике, а этим — бабушку на Свальборде.

Он засмеялся.

— Но она говорит, что видела лишь облако пыли, — озабоченно продолжила мать.

— Она говорит, что там был автомобиль, — сказал Сейер. — Стоит попытаться. — Он положил руку на плечо ребенка. — Закрой глаза, — попросил он, — и попробуй вспомнить его. А потом рисуй так хорошо, как можешь. Ты должна не просто нарисовать автомобиль. Ты должна нарисовать именно тот самый автомобиль, который вы видели с Раймондом.

— Да-да, — нетерпеливо ответила девочка.

Сейер вывел фру Альбум из кухни и отвел в гостиную, чтобы она не стояла у Рагнхильд над душой. Ирене Альбум стояла у окна и смотрела на далекое небо. Был туманный день, пейзаж напоминал старую картину в романтическом стиле.

— Анни часто оставалась с Рагнхильд, — тихо сказала она. — Они садились на автобус и уезжали на целый день в город. Ездили на минипоезде по площади, на эскалаторе и лифте в универмаге, занимались всем, что Рагнхильд нравилось. У нее был прирожденный талант общения с детьми. Она о них так хорошо заботилась.

Сейер слышал, как девочка копается в коробке с карандашами на кухне.

— Знаете ли вы ее сестру? Сёльви?

— Знаю. Но они всего лишь сводные сестры.

— Да?

— Вы не знали?

— Нет, — медленно произнес он.

— Все знают, — просто сказала Ирене. — Это не тайна. Девочки очень разные. Отец Сёльви потерял право на встречи с ребенком и больше никогда не появлялся.

— Почему?

— Как обычно. Алкоголизм и жестокое обращение. Но это версия матери. А Ада Холланд очень сурова, так что ничего нельзя сказать наверняка.

— Но ведь Сёльви уже совершеннолетняя? И может решать за себя?

— Уже, видимо, слишком поздно. Я больше думаю про Аду, — добавила она. — Она не получила назад свою девочку, как я.

— Готово! — раздался крик с кухни.

Они поднялись и пошли смотреть. Рагнхильд сидела, склонив голову набок, и выглядела не слишком довольной. Серая пыль заполняла большую часть листка; из облака торчала передняя часть машины, с фарами и бампером. Капот был длинный, как у американских автомобилей, бампер выкрашен в черный цвет. Он выглядел так, как будто скалился широкой беззубой улыбкой. Фары были скошены внутрь. Как китайские глаза, подумал Сейер.

— Он сильно шумел? Когда проезжал мимо?

Наклонившись над кухонным столом, полицейский почувствовал сладкий запах жвачки.

— Очень сильно.

Он посмотрел на рисунок.

— Ты сможешь нарисовать для меня еще один рисунок? Только фары?

— Но они были такие, как ты видишь! — Она показала на рисунок. — Они смотрели вбок.

— И такого же цвета, Рагнхильд?

— Нет, он был не совсем серый. Но здесь не так уж много цветов, — она потрясла коробкой со взрослым видом. — Это был цвет, которого тут нет.

— Какой?

— Такой, у которого нет имени.

В его голове возник целый ряд названий: сиена, сепия, антрацит…

— Рагнхильд, — осторожно спросил он. — Ты не помнишь, было ли у машины что-нибудь на крыше?

— Антенны?

— Нет, что-то побольше. Раймонд говорил, что на крыше лежало что-то большое.

Она взглянула на него и немного подумала.

— Да! — воскликнула она вдруг. — Маленькая лодка.

— Лодка?

— Маленькая черная лодка.

— Я не знаю, что бы я без тебя делал, — улыбнулся Сейер и пальцами сжал хвостики-антенны. — Элисе, — добавил он, — у тебя красивое имя.

— Никто не хочет меня так звать. Все говорят Рагнхильд.

— Я буду звать тебя Элисе, хорошо?

Она смущенно покраснела, закрыла коробку, свернула альбом и протянула все это ему.

— Нет, это все теперь твое?

Она моментально снова открыла коробку и продолжила рисовать.

* * *

— Один кролик лежит на боку!

Раймонд стоял в дверях комнаты отца и беспокойно раскачивался туда-сюда.

— Какой?

— Цезарь. Бельгийский большой.

— Нужно его убить.

Раймонд так испугался, что пукнул. Этот маленький выброс газов никак не повлиял на воздух в закрытой комнате.

— Но он же дышит, он просто лежит!

— Нет смысла кормить тех, кто все равно умрет, Раймонд. Положи его на колоду. Топор прислонен к задней двери в гараже. Береги руки! — добавил он.

Раймонд снова выбрался наружу и понуро направился вперевалку через двор к клеткам с кроликами. Он некоторое время смотрел на Цезаря через решетку. Тот лежал точно как ребенок, свернувшись в мягкий комочек. Глаза зверька были закрыты. Он не пошевелился, когда клетку открыли и к нему осторожно протянулась рука. Раймонд бережно погладил кролика по спине, как обычно, теплой. Сильно собрал кожу на загривке и поднял его. Сердце кролика билось вдвое тише, и он выглядел совершенно обессиленным.

Потом он сидел, облокотившись о кухонный стол. Перед ним лежал альбом с национальной сборной, птицами и зверями. Он выглядел совершенно подавленным, когда появился Сейер. На Раймонде не было ничего, кроме спортивных штанов и тапочек. Волосы всклокочены, белый и мягкий живот обнажен. Круглые глаза глядели обиженно, а губы были надуты так, как будто он усердно что-то сосал, может быть, леденец.

— Добрый день, Раймонд! — Сейер сильно наклонился к коротышке, пытаясь успокоить его. — Ты думаешь, я не вовремя?

— Да, я занимаюсь своей коллекцией, а ты мне мешаешь.

— Да, я тебя понимаю. Такие вещи действительно раздражают. Но я бы не пришел, если бы это не было очень важно, надеюсь, ты понимаешь.

— Ну да, ну да.

Раймонд, немного смягчившись, зашел в дом. Сейер последовал за ним и выложил на стол альбом и карандаши.

— Я хочу, чтобы ты немного порисовал для меня, — осторожно попросил он.

— О нет! Ни за что на свете! — Раймонд выглядел таким обеспокоенным, что Сейеру пришлось положить ему руку на плечо.

— Я не умею рисовать, — захныкал коротышка.

— Все умеют рисовать, — спокойно возразил Сейер.

— Во всяком случае, не людей.

— Людей тебе рисовать не придется. Только автомобиль.

— Автомобиль?

Теперь он глядел очень подозрительно. Глаза сузились и стали больше похожи на обычные.

— Автомобиль, который вы встретили с Рагнхильд. Тот, что ехал так быстро.

— Плохо, что вы пристаете ко мне с автомобилем.

— Это очень важно. Мы искали его, но никто не объявился. Может, это и есть тот мерзавец, Раймонд, и тогда мы должны его поймать.

— Я же сказал, что он ехал слишком быстро.

— Но что-то ты же должен был увидеть, — убеждал Сейер, понизив голос. — Ты ведь видел, что это автомобиль, так? Не лодка и не велосипед. Или, например, не караван верблюдов.

— Верблюдов? — Раймонд засмеялся так громко, что его белый живот задрожал. — Это было бы весело, толпа верблюдов на дороге! Это были не верблюды. Это был автомобиль. С лыжным чехлом на крыше.

— Нарисуй его, — Сейер уже даже не просил.

Раймонд сдался. Он сел за стол и высунул язык. Пара минут ушла у Сейера на то, чтобы понять, что он был абсолютно честен в оценке своих художественных способностей. Результат был похож на пеклеванный хлеб на колесах.

— Ты можешь закрасить его?

Раймонд открыл коробку, тщательно оглядел все карандаши и выбрал красный, наконец. Потом полностью сконцентрировался на том, чтобы не вылезать за контур.

— Красный, Раймонд?

— Да, — коротко ответил он и продолжал раскрашивать.

— Так машина была красной? Ты уверен? Мне казалось, ты говорил, что она была серой?

— Я сказал, что она красная.

Сейер, тщательно подбирая слова, отодвинул табурет от стола и заговорил:

— Ты сказал, что не помнишь цвет. Но что, скорее всего, машина была серая, как думает Рагнхильд.

Раймонд обиженно почесал себе живот.

— Я лучше помню сейчас, знаешь. Я сказал вчера, тому, кто приходил, что она была красной.

— Кому?

— Просто мужчине, который проходил мимо и остановился у клеток. Он хотел посмотреть на кроликов. Я говорил с ним.

Сейер почувствовал покалывание вдоль позвоночника.

— Это кто-то знакомый?

— Нет.

— Ты можешь рассказать мне, как он выглядел?

Коротышка отложил красный карандаш и вытянул нижнюю губу.

— Нет, — сказал он наконец.

— Не хочешь?

— Просто человек. Ты все равно будешь недоволен.

— Будь так любезен. Я помогу тебе. Толстый или худой?

— Нормальный.

— Темный или светлый?

— Не знаю. Он был в кепке.

— Неужели. Молодой парень?

— Не знаю.

— Старше меня?

Раймонд взглянул на полицейского.

— О нет, не такой старый, как ты. Ты же совсем седой.

Ну спасибо, подумал Сейер.

— Я не хочу его рисовать.

— Можно не рисовать. Он был на машине?

— Нет, пришел пешком.

— Когда он уходил, то пошел вниз по дороге или вверх, на вершину Коллена?

— Не знаю. Я пошел к папе. Он был очень хороший, — вдруг сказал Раймонд.

— Охотно верю. Что он сказал, Раймонд?

— Что кролики замечательные. И не хочу ли я продать одного, если появятся маленькие крольчата.

— Продолжай, продолжай.

— Потом мы поговорили о погоде. О том, как сухо. Он спросил, слышал ли я о девочке у озера и знал ли я ее.

— И что ты ему сказал?

— Что я ее нашел. Он сказал, очень жаль, что девочка мертва. И я рассказал о вас, что вы были тут и спрашивали меня об автомобиле. Автомобиле, переспросил он, шумном автомобиле, который постоянно ездит по здешним дорогам на ужасной скорости? Да, сказал я. Его я тоже видел. Он сказал, что это. Это был красный «Мерседес». Я наверняка ошибся, когда вы спрашивали, теперь я припоминаю. Машина была красная.

— Он тебе поверил?

— Нет, нет, мне нельзя верить. Взрослый человек никогда не верит. Я сказал ему это.

— А одежда, Раймонд? Что на нем было?

— Обычная одежда.

— Коричневая одежда? Или синяя? Ты можешь вспомнить?

Раймонд растерянно посмотрел на Сейера и сжал голову руками.

— Ты можешь так не приставать?

Сейер выдержал паузу. Дал ему посидеть немного и успокоиться. Потом сказал очень тихо:

— Но автомобиль был все-таки серый или зеленый, так?

— Нет, он был красный. Я сказал как есть, так что не нужно угрожать. Потому что автомобиль был красный, и тогда он был доволен.

Он снова наклонился над листком и перечеркнул рисунок несколько раз. Рот вытянулся упрямой чертой.

— Не порть. Я с удовольствием заберу его. — Сейер взял рисунок. — Как твой отец? — спросил он.

— Он не может ходить.

— Я знаю. Давай зайдем к нему.

Сейер поднялся и двинулся за Раймондом по коридору. Они открыли дверь без стука. В комнате царила полутьма, но света хватало, чтобы Сейер мгновенно увидел старика, стоявшего рядом с ночным столиком в старой сорочке и слишком больших трусах. Его колени угрожающе дрожали. Он был настолько же худым, насколько сын — круглым.

— Папа! — закричал Раймонд. — Что это ты делаешь!

— Ничего, ничего. — Рука старика нащупывала зубной протез.

— Сядь. Ты сломаешь ноги.

На ногах у старика были эластичные гольфы, а над ними набухали колени, как два бледных хлебных пудинга с родимыми пятнами, похожими на изюм.

Раймонд помог отцу опуститься на постель и подал ему зубы. Старик избегал взгляда Сейера — смотрел вверх. Глаза были бесцветные, с крошечными зрачками, под длинными кустистыми бровями. Зубы встали на место. Сейер подошел и встал перед ним. Взглянул в окно, выходящее на двор и дорогу. Занавески были задвинуты, и свет проникал лишь сквозь узкую щель.

— Вы наблюдаете за дорогой? — спросил он.

— Вы из полиции?

— Да. У вас тут хороший вид, если раздвинуть занавески.

— Я никогда этого не делаю. Только в облачную погоду.

— Вы видели тут чужие автомобили или мотоциклы?

— Случалось. Например, полицейский автомобиль. Или сказочные сани, на которых вы тут разъезжаете.

— А пешеходов?

— Туристов. Им жизненно необходимо залезть на Коллен, пособирать камешки. Еще они ходят посмотреть на гнилое озеро. Оно битком набито трупами овец. Кому что больше нравится.

— Вы знали Анни Холланд?

— Я знаю ее отца. Со времени работы в мастерской. Он поставлял автомобили.

— Вы там всем заправляли?

Старик подтянул одеяло и кивнул.

— У него были две девочки. Со светлыми волосами, красивые.

— Анни Холланд мертва.

— Я знаю. Я читаю газеты, как любой другой.

Он кивнул на пол, где под ночным столиком лежала толстая стопка газет и что-то еще, сверкающее, в фольге.

— Вчера вечером здесь во дворе был человек, который говорил с Раймондом. Вы его видели?

— Я только слышал бормотание снаружи. Раймонд, возможно, не слишком шустрый, — вдруг резко сказал он, — зато он не знает, что такое злоба. Понимаете? Он такой добрый, что, кажется пойдет за вами на поводу, как теленок. Но на самом деле он поступает так, как считает нужным.

Раймонд серьезно кивнул и почесал живот.

Сейер поймал взгляд светлых глаз старика.

— Я знаю, — сказал он тихо. — Так вы слышали, как они разговаривали? И не поддались искушению приоткрыть занавеску?

— Нет.

— Вы совершенно не любопытны, господин Локе?

— Верно, не любопытен. Я слежу за порядком в собственном доме, а до чужих мне нет дела.

— Но если я скажу, что мужчина, зашедший к вам во двор, возможно, замешан в убийстве девочки Холландов, — вы мне ответите?

— В этом случае, да. Я не смотрел наружу, я читал газету.

Сейер осмотрелся в маленькой комнате и вздрогнул. Здесь плохо пахло — видимо, у старика отказали почки. В комнате следовало бы убраться, открыть окно, а старика усадить в горячую ванну. Полицейский кивнул и вышел на чистый воздух; несколько раз глубоко вдохнул. Раймонд поплелся следом и стоял, скрестив руки, пока Сейер садился за руль.

— Ты починил автомобиль, Раймонд?

— Мне нужен новый аккумулятор, говорит папа. А на него у меня сейчас нет денег. Он стоит больше четырехсот. Я не езжу по дорогам, — добавил он быстро. — Почти никогда.

— Молодец. Заходи скорее в дом, ты замерзнешь.

— Да. — Он продолжал дрожать. — А я еще отдал куртку.

— Зря ты это сделал, верно? — спросил Сейер.

— Я думал, что я должен, — печально сказал он. — Она лежала там и на ней ничего не было.

— Кто она? — Сейер в замешательстве смотрел на него. Куртка на трупе была курткой Раймонда! — Ты прикрыл ее? — быстро спросил он.

— На ней совсем не было одежды, — ответил коротышка и ковырнул землю тапком.

Так он подумал, что она мерзнет и он должен ее укрыть. Светлые волоски были, видимо, кроличьей шерстью. Он ел леденцы. Сейер посмотрел ему в глаза, глаза ребенка, чистые, как родниковая вода. Но мышцы у него были, крепкие, как рождественский окорок. Он непроизвольно покачал головой.

— Ты хорошо поступил, — твердо сказал полицейский, глядя в глаза собеседника. — Вы говорили друг с другом?

В глазах Раймонда появилось недоумение, вытесняя ангельское выражение, как будто он начинал различать контуры ловушки.

— Ты же сказал, что она мертва!

После того, как Сейер уехал, Раймонд выскользнул наружу и заглянул в гараж. Цезарь лежал в самом дальнем углу под старым вязаным свитером и все еще дышал.

* * *

Скарре разделался с рутиной и докладами. Он довольно улыбнулся и напел несколько куплетов из «Jesus on the line». Жизнь была прекрасна, а расследовать дело об убийстве куда лучше, чем вооруженные ограбления. Рядом стоял шеф и размахивал мороженым «Kroneis». Скарре быстро сдвинул бумаги в сторону и взял его.

— Ветровка, — сказал Сейер, — на трупе. Она принадлежит Раймонду.

Скарре так удивился, что мороженое выскользнуло у него из рук.

— Я верю, что он накинул на нее ветровку по дороге домой, после того, как отвел Рагнхильд. Он аккуратно прикрыл ее, потому что она была без одежды. Я позвонил Ирене Альбум: Рагнхильд настаивает на том, что ветровки не было, когда они подходили к озеру. И все же это его куртка. Мы установим за ним наблюдение. Я объяснил ему, что, к сожалению, он не может получить ее назад прямо сейчас, и он был так озадачен, что я обещал ему свою старую. Есть что-то новое? — наконец спросил он.

Скарре пытался ликвидировать следы от мороженого на бумагах.

— Я проверил всех соседей Анни. В основном это вполне добропорядочные люди, но здесь на улице очень много транспортных средств.

Сейер слизнул клубнику с верхней губы.

— На двадцать один двор приходится восемьдесят транспортных единиц. Это подрывает всю статистику.

— Им приходится долго добираться до работы, — объяснил Сейер. — Они все работают в городе или в Форнебю. Не могут найти работу в Люннебю, понимаешь.

— Да, верно. Но из-за этого на дороге вечные пробки. Но я нашел и еще кое-что. Посмотри сюда. — Скарре полистал свои выписки. — Кнут Йенсволь, Снесвейен, восемь. Тренер по гандболу, у которого играла Анни. Отсидел за изнасилование. Восемнадцать месяцев, в Уллерсмо. — Сейер наклонился над бумагами. — Он очень постарался скрыть это. — Сейер кивнул и снова лизнул мороженое. — Может быть, придется созвать всю команду. Может быть, он пытался приставать к кому-нибудь из девочек. А какие новости у тебя? Есть описание автомобиля?

Сейер вздохнул и вынул из внутреннего кармана рисунки.

— Рагнхильд говорит, что лыжный чехол был лодкой. А у Раймонда получился очень смешной рисунок, — сказал он тихо. — Но гораздо больше меня заинтересовал турист, который приходил к нему во двор вчера вечером и без труда переубедил Раймонда, что автомобиль был красным. — Сейер положил рисунки на стол.

Скарре широко раскрыл глаза.

— Как? — только и спросил он.

— Обычный турист, — объяснил Сейер. — В кепке. Я не стал давить, он начал выходить из себя.

— Вот это я называю расторопностью.

— Это я называю в первую очередь умением рисковать, — задумчиво возразил Сейер. — Но ведь речь идет о человеке, который знает, кто такой Раймонд. Он знает также, что они видели его, Раймонд и девочка, и хочет обезопасить себя. Так что нам нужно сосредоточиться на автомобиле. Он вполне может стоять где-нибудь по соседству.

— Но подойти к дому Раймонда — это довольно отчаянный поступок. Никто не мог его видеть?

— Я спрашивал. Никто не видел его. Но если он пришел с вершины Коллена, дом Локе — это первый дом, а его двор плохо виден из соседних домов.

— А что старик?

— Он слышал только бормотание снаружи и ни на секунду не поддался искушению выглянуть из-за занавески.

Некоторое время полицейские молча ели мороженое.

— Значит, забудем Хальвора? И мотоцикл?

— Ни в коем случае.

— Когда мы вызовем его?

— Вечером.

— Почему ты решил подождать до вечера?

— Здесь по вечерам потише. Да, я поговорил с матерью Рагнхильд, пока девочка оставляла в альбоме свои показания. Сёльви — не дочь Холланда. Биологическому отцу запретили общаться с дочерью. Вероятно, по причине алкоголизма и насилия.

— Сёльви сейчас двадцать один?

— Да. Но, по всей видимости, несколько лет прошло в мучительных конфликтах.

— И что ты хочешь от него?

— Он так или иначе пережил потерю ребенка. А сейчас его бывшая жена, к которой он сильно привязан, переживает то же самое. Может быть, он объявится. Но это просто мысли вслух.

Скарре почти прошептал:

— Кто он?

— Это ты выяснишь, когда доешь мороженое. А потом придешь ко мне в офис. Мы приступим к делу, как только ты узнаешь, кто он.

Сейер вышел.

Скарре набрал номер Холландов, с удовольствием слизывая мороженое в ожидании ответа.

— Я не хочу говорить об Акселе, — отрезала фру Холланд. — Он долго разрушал нашу семью, и через много лет мы, наконец, смогли избавиться от него. Если бы я не привлекла закон, он бы просто уничтожил Сёльви.

— Мне нужны только имя и адрес. Это всего лишь бюрократическая процедура, фру Холланд, тысяча вещей, которые мы должны проверить.

— Он не имел к Анни никакого отношения. Слава богу!

— Имя, фру Холланд.

Она сдалась:

— Аксель Бьёрк.

— Еще какая-нибудь информация?

— У меня есть все его данные: личный номер и адрес. Если он не переехал. О, если бы он только переехал! Он живет слишком близко, всего час на машине. — Она все больше горячилась.

Скарре записал все и поблагодарил. Потом включил компьютер, поискал в базе данных фамилию Бьёрк; ему пришло в голову, какой призрачной вещью стала неприкосновенность личности — прозрачная сетка, за которой невозможно скрыться. Он нашел данные мужчины без особых проблем и принялся их изучать.

— Вот дьявол! — вдруг воскликнул он, тут же смутившись, послав в небо быстрый извиняющийся взгляд сквозь крышу.

Потом он отправил документ на печать и откинулся в кресле. Вынул из принтера листок, еще раз перечитал и отправился в кабинет Сейера. Тот стоял перед зеркалом, закатав рукав рубашки, чесал локоть и корчил гримасы.

— Кончилась мазь, — пробормотал он.

— Я нашел его. Естественно, у него есть личное дело.

Скарре сел и положил листок на стол.

— Так-так, посмотрим. Бьёрк, Аксель, родился в сорок восьмом…

— Полицейский, — тихо сказал Скарре.

Сейер не прореагировал. Он вчитывался и медленно кивал.

— В прошлом. Ну что ж, у тебя, может быть, появилось желание остаться дома?

— Конечно нет. Но это уже нечто особенное.

— Ну, мы ничем не лучше, чем остальные люди, не так ли, Скарре? Мы наверняка услышим его собственную версию событий, отличающуюся от истории, рассказанной фру Холланд. Значит, нам придется поехать в Осло. Он наверняка работает посменно, так что у нас есть шанс застать его дома.

— Согнсвейен, четыре, это в квартале Адамстуе. Большой красный блочный дом возле трамвайной остановки.

— Ты знаешь тот район? — удивленно спросил Сейер.

— Я работал там таксистом два года.

— Есть что-нибудь, чем ты не занимался?

— Я никогда не прыгал с парашютом, — вздрогнув, ответил Скарре.

* * *

Скарре, вспомнив свои профессиональные навыки таксиста, указал Сейеру кратчайший путь, в центр, вдоль Скейна,[364] налево на улицу Хальвдана Сварта, мимо сооружений Вигеляна, вверх по Хиркевейен и вниз по Уллевольсвейен. Они припарковались, нарушив правила, возле парикмахерской, и нашли имя «Бьёрк» на двери третьего этажа. Позвонили и подождали. Никто не ответил. Из двери этажом ниже вышла женщина, грохоча ведром и шваброй.

— Он в магазине, — сказала она. — Пошел с пакетом пустых бутылок. Он закупается в «Рундинген», тут рядом.

Они поблагодарили ее, вышли, сели в машину и принялись ждать. «Рундинген» оказался маленьким бакалейным магазином с желтыми и розовыми плакатами в витринах, так что заглянуть внутрь было сложно. Люди входили и выходили — почти одни женщины. Лишь когда Скарре докурил сигарету, они увидели одинокого мужчину в канадских шортах в обтяжку и кроссовках. Он был довольно высок и хорошо сложен, но казался ниже из-за того, что шел, понурив голову, опустив мрачный взгляд вниз, к тротуару. Он не обратил на полицейский автомобиль никакого внимания.

— Похоже, наш человек. Подожди, пока он завернет за угол, потом выглянешь и посмотришь, зашел ли он в дом.

Через пару минут Скарре открыл дверцу и высунулся. Они подождали еще две-три минуты и опять поднялись наверх.

Лицо Бьёрка в проеме полуоткрытой двери сменило множество выражений в течение нескольких секунд. Вначале это было открытое, спокойное лицо, на котором ничего не написано, лишь любопытство. Потом он увидел полицейскую форму Скарре, мгновенно окунулся в воспоминания, попытался как-то объяснить себе возникновение человека в униформе перед своей дверью. Статья о трупе возле озера — и, наконец, связь с его собственной историей, а потом то, что они должны были подумать. В конце концов на лице появилась горькая улыбка.

— Ну что же, — он широко раскрыл дверь. — Если бы вы не заглянули, у меня сложилось бы не очень хорошее мнение о современных методах ведения следствия. Заходите. Вы — мастер и ученик?

Они прошли за хозяином в маленький коридор. Запах алкоголя угадывался безошибочно.

Квартира Бьёрка была маленькой и опрятной: большая гостиная со спальной нишей, маленькая кухня с видом на улицу. Мебель как будто была собрана из разных гостиных. На стене, над старым письменным столом, висела фотография маленькой девочки — на первый взгляд ей можно было дать примерно лет восемь. Это была Сёльви. Волосы у нее в детстве были темнее, но черты лица не очень изменились за прошедшие годы. В углу рамки была закреплена красная лента.

Внезапно они увидели овчарку, молча лежащую в углу и внимательно смотрящую на гостей. Она не пошевелилась и не залаяла, когда они вошли в комнату.

— Что вы сделали с собакой? — спросил Сейер. — Моя набрасывается на входящих, как только они ступят на порог, и ведет себя так, что слышно на первом этаже. А я живу на тринадцатом, — с улыбкой добавил он.

— Видимо, вы слишком привязались к ней, — коротко ответил Бьёрк. — С собакой нельзя вести себя так, как будто это единственное, что у вас есть во всем мире. Но, может быть, это так и есть?

Он иронично бросил взгляд на Сейера. Волосы у него были коротко остриженные, но грязные и жирные, а щетина сильно отросла. Словно темная тень скрывала нижнюю половину лица.

— Ну что же, — сказал он после паузы. — Вы, наверное, хотите знать, был ли я знаком с Анни?

Он проталкивал слова между губ аккуратно, словно выплевывал рыбные кости.

— Она бывала в этой квартире много раз, вместе, с Сёльви. И у меня нет никаких причин это скрывать. Потом об этом узнала Ада — и все прекратилось. Сёльви здесь нравилось. Я не знаю, что Ада с ней сделала, но думаю, это было что-то вроде промывки мозгов. Она позволила Холланду взять все в свои руки.

Он поскреб щеку и после недолгого молчания продолжил:

— Вы думаете, может быть, что я отобрал жизнь у Анни, чтобы отмстить? Успокойтесь, я этого не делал. Я ничего не имею против Эдди Холланда и ни разу не желал ему потерять ребенка. Именно потому, что это произошло со мной. Сегодня я бездетный. Я больше не могу бороться. Но я должен признаться, что такие мысли меня посещали: теперь она знает, старая жеманная курица, каково это — потерять ребенка. Теперь она знает, каково это, разрази меня гром. А мои шансы увидеть Сёльви теперь малы как никогда. Ада просто вцепилась в нее. Так что я бы никогда не поставил себя в такую ситуацию.

Сейер сидел очень тихо и слушал. Голос Бьёрка звучал зло: он был желчным и разъедающим, как кислота:

— А что до того, где я находился в тот самый момент? Ее нашли в понедельник, не так ли? Где-то в середине дня, если я правильно помню все? Ответ — здесь, в квартире, никакого алиби. Видимо, я был пьян, обычно я напиваюсь, если я не на работе. Склонен ли я к агрессии? Абсолютно нет. Я действительно ударил Аду, но именно она сделала великолепную подачу. Она меня сознательно спровоцировала. Она знала: если она заставит меня перейти черту, то ей будет в чем меня обвинить. Я ударил ее один раз, кулаком. Сорвался. Единственный раз в жизни ударил женщину. Крайне неудачно, я не рассчитал силу удара, сломал ей челюсть, она потеряла много зубов, а Сёльви сидела на полу и смотрела. Ада все сама устроила. Она положила игрушки для Сёльви на полу в гостиной, чтобы та сидела и смотрела на нас, а холодильник забила маслом доверху. А потом начала ругаться. Она превосходно это умела. И не сдалась до тех пор, пока я не взорвался. Я угодил прямиком в ловушку.

Под горечью скрывалось своего рода облегчение, может быть, связанное с долгожданной возможностью выговориться.

— Сколько лет было Сёльви, когда вы развелись?

— Пять. Ада уже встречалась с Холландом и хотела оставить Сёльви себе.

— Прошло довольно много времени. Вам не удалось забыть эту историю?

— Своих детей не забывают.

Сейер прикусил губу.

— Вас лишили родительских прав?

— Я потерял себя. Потерял жену, ребенка, работу и уважение всех, кого знал. Знаете, — добавил он вдруг с горькой улыбкой, — не многое изменилось бы, окажись я убийцей. Нет, почти ничего не изменилось бы.

Внезапно он злобно усмехнулся:

— Но тогда я бы действовал сразу, а не выжидал годы. И, если быть честным, — продолжал он, — удушил бы я только Аду.

— О чем вы спорили? — спросил Скарре с любопытством.

— О Сёльви. — Он скрестил руки на груди и взглянул в окно, как будто воспоминания маршировали внизу по улице. — Сёльви особенная девочка, она всегда была такой. Вы наверняка уже видели ее, так что поняли, какой она теперь стала. Ада все время хочет защитить ее. Она не особо самостоятельна, может быть, немного зажатая. Нездоровый интерес к мальчикам, к тому, как она выглядит в чужих глазах. И Ада хотела как можно скорее заполучить мужчину, который присмотрел бы за ней. Я никогда в жизни не видел еще, чтобы властное воспитание девочек приводило к чему-нибудь, кроме несчастья. Я пробовал объяснить, что ей нужно совершенно противоположное. Ей нужна уверенность в себе. Я хотел брать ее с собой на рыбалку, научить рубить дрова, играть в футбол и спать в палатке. Ей нужно измучиться физически, чтобы испорченная прическа не приводила ее в панику. Теперь она все время проводит в салоне красоты и смотрится в зеркало целыми днями. Ада обвиняла меня в том, что это мои комплексы. Что я на самом деле хотел сына и не смог смириться с тем, что у нас дочь. Мы ссорились постоянно, — вздохнул он, — весь брак. И продолжали после.

— На что вы сейчас живете?

Бьёрк бросил на Сейера мрачный взгляд.

— Вы наверняка уже знаете. Я работаю в частном охранном предприятии. Хожу кругами с собакой и карманным фонариком. Неплохая работа. Маловато движения, конечно, зато прежде его было в избытке.

— Когда девочки были здесь в последний раз?

Аксель Бьёрк потер себе лоб, как будто хотел физически извлечь информацию из глубин памяти:

— Прошлой осенью. С ними был и друг Анни.

— Значит, вы не видели девочек с тех пор?

— Нет.

— Вы приходили к дверям дома Холландов и просили ее выйти?

— Много раз. И каждый раз Ада звонила в полицию. Утверждала, что я вламываюсь. Стою в дверях и угрожаю. У меня начались проблемы на работе, когда вокруг поднялась слишком большая шумиха, так что мне пришлось сдаться.

— А что с Холландом?

— С Холландом все в порядке. Вообще-то я думаю, что вся эта ситуация ему чертовски неприятна. Но он же тряпка. Ада держит его под каблуком, вот что она делает. Он делает только то, в чем разбирается, поэтому они никогда не ссорятся. Вы же говорили с ними и наверняка поняли ситуацию.

Он внезапно поднялся, встал у окна спиной к гостям и выпрямился.

— Я не знаю, что произошло с Анни, — тихо сказал он. — Но я бы скорее понял, если бы что-то случилось с Сёльви. Как будто вся история была одной большой ошибкой, и Анни убили по недоразумению.

— У вас есть мотоцикл, Бьёрк?

— Нет, — ответил Аксель удивленно. — Был в молодости. Он стоял в гараже у знакомого, а потом я его продал. «Хонда» шестьсот пятьдесят. У меня остался только шлем.

— Что за шлем?

— Он висит в коридоре.

Скарре выглянул в коридор и увидел черный шлем с закопченным смотровым стеклом.

— Автомобиль?

— Я езжу только на «Пежо» охранного предприятия. У меня большой опыт, — вдруг сказал он и посмотрел на Сейера в упор. — Я видел вблизи феномен матери и ребенка. Это своего рода священный пакт, который никто не может нарушить. Разделить Аду и Сёльви было бы сложнее, чем разорвать сиамских близнецов голыми руками.

Эта картина заставила Сейера сморгнуть.

— Я буду с вами честен, — продолжал Бьёрк. — Я ненавижу Аду. И я знаю, чего она боится больше всего. Что Сёльви когда-нибудь повзрослеет и поймет, что случилось. Что она рано или поздно осмелится ослушаться Ады и придет сюда, и мы снова станем отцом и дочерью, как и должно было быть и на что мы имеем полное право. Что между нами будут настоящие отношения. Тогда бы она страдала.

Он вдруг показался Сейеру очень изможденным. Внизу на улице прогрохотал и прозвенел трамвай, и Сейер снова посмотрел на фотографию Сёльви. Он представил себе свою собственную жизнь, которая могла ведь сложиться иначе. Элисе возненавидела его, съехала и взяла Ингрид с собой, а потом заручилась поддержкой суда, чтобы они никогда больше друг друга не увидели. У него закружилась голова. У Конрада Сейера было хорошо развитое воображение.

— Другими словами, — тихо сказал он, — Анни Холланд была такой девочкой, которой вы бы хотели видеть Сёльви?

— Да, в каком-то смысле. Она самостоятельная и сильная. Была, — вдруг добавил он и вздохнул. — Это ужасно. Ради Эдди, я надеюсь, вы найдете того, кто это сделал, действительно надеюсь.

— Ради Эдди? Не ради Ады?

— Нет, — ответил он с чувством. — Не ради Ады.

* * *

— Красноречивый мужчина, не так ли?

Сейер тронулся с места.

— Ты ему веришь? — спросил Скарре, показывая рукой: поворот направо возле «Рундинген».

— Не знаю. Но его отчаяние показалось мне настоящим. Безусловно, в мире есть плохие, расчетливые женщины. И матери имеют преимущественное право на ребенка. Это наверняка больно — остаться без дочери. Может быть, — сказал он задумчиво, проезжая между трамвайными рельсами, — может быть, это биологический феномен, который призван защищать детей. Неразрывная связь с матерью.

— Ужас! — Скарре слушал и качал головой. — У тебя же есть дети! Ты сам-то веришь в то, что сейчас сказал?

— Нет, я просто думаю вслух. А ты как считаешь?

— У меня же нет детей!

— Но у тебя есть родители, верно?

— Да, у меня есть родители. И я боюсь, что я неизлечимый маменькин сынок.

— Я тоже, — задумчиво сказал Сейер.

* * *

Эдди Холланд закрыл за собой дверь финансового отдела, дал короткие указания секретарю и уехал. Через двадцать минут его зеленая «Тойота» въехала на большую стоянку. Он заглушил двигатель, закрыл глаза и продолжил сидеть, словно ожидая какого-то события, которое заставит его уехать назад, не окончив дела. Ничего не произошло.

Наконец он открыл глаза и осмотрелся. Здесь было красиво. Большое здание напоминало огромное каменное плато, окруженное яркими зелеными лужайками. Могилы располагались симметричными рядами. Пышные деревья с нависающими кронами. Успокоение. Тишина. Ни человека, ни звука. Помедлив, он выбрался из автомобиля, громко хлопнул дверью, испытывая слабое желание, чтобы кто-нибудь услышал его и, может быть, вышел из двери крематория и спросил что он хочет. Ему стало бы легче. Никто не вышел.

Он поплелся по проходу, читая имена на памятниках, но в первую очередь обращал внимание на годы жизни, как будто искал ровесников Анни — и нашел многих. Он наконец понял, что многие прошли через это до него. Им тоже пришлось принимать решения, например, о том, чтобы дочь или сына кремировать, какой камень поставить над урной, что посадить на могиле. Им приходилось выбирать цветы и музыку для погребения, рассказывать священнику о талантах и увлечениях ребенка, чтобы надгробная речь носила как можно более личный характер. У него затряслись руки, и он спрятал их в карманы старого пальто с порванной подкладкой. В правом кармане он нащупал пуговицу, и ему в ту же секунду пришло в голову, что она лежит там долгие годы. Кладбищенская роща была довольно большой, и в самом ее конце он заметил человека в темно-синем нейлоновом халате, который бродил вдоль могил. Наверняка служитель. Холланд направился к человеку в надежде на его разговорчивость. Сам он не мог начать разговор, но, может быть, человек остановится и скажет что-нибудь о погоде. У них всегда хорошая погода, подумал Эдди. Он взглянул на небо и увидел, что оно покрыто редкими облаками: воздух был мягким, и дул легкий ветерок.

— Добрый день!

Человек в темно-синем халате действительно остановился.

Холланд откашлялся.

— Вы здесь работаете?

— Да. — Человек кивнул в сторону крематория. — Я здесь, что называется, за старшего. — Он улыбнулся открытой улыбкой, как будто не боялся ничего на свете, видел всю человеческую несостоятельность и возвышался над ней. — Я работаю здесь уже двадцать лет. Красивое место, вам не кажется?

Холланд кивнул.

— Точно. Я тут хожу и размышляю, — пробормотал он, — о прошлом и все такое. — Он нервно хихикнул. — Рано или поздно каждый ляжет в землю. Неизбежно. — Рука в кармане ощупывала пуговицу.

— Неизбежно. У вас здесь родственники?

— Нет, не здесь. Они похоронены дома на кладбище. Мы никогда не кремировали покойников. Я даже не знаю, что это такое, — смущенно сказал он. — Я имею в виду кремацию. Но, наверное, это не так уж важно, когда прах идет к праху. Хоронить или кремировать. Однако, сделать нужно. Не то чтобы я собрался помирать, но решил, что пора определиться. В том смысле, хочу ли я, чтобы меня похоронили или кремировали.

Улыбка сошла с лица служителя крематория. Он внимательно смотрел на полного мужчину в сером пальто и думал, сколько сил ему стоило прийти сюда и исполнить свой долг. Люди по многим причинам бродят здесь среди могил. Он научился распознавать их и никогда не ошибался.

— Это важное решение, я считаю. Его надо принять обдуманно. Люди вообще должны больше думать о собственной смерти.

— Правда?

Холланд явно испытывал облегчение. Он вынул руки из карманов.

— Но люди часто боятся спрашивать о похоронах. — Он запнулся. — Боятся, что о них плохо подумают. Что они не в своем уме, если хотят узнать о процессе кремации, о том, как это происходит.

— Каждый имеет право это знать, — ответил служитель крематория умиротворяюще. — Просто мало кто отваживается спросить. Есть люди, которые не хотят этого знать. Но если кто-то хочет, я очень хорошо его понимаю. Мы можем пройтись немного, и я вам расскажу.

Холланд благодарно кивнул. Он чувствовал покой рядом с этим дружелюбным человеком. Человеком его возраста, худым, с поредевшими волосами. Они побрели рядом по тропинке. Галька тихо потрескивала под их ногами, а легкий ветерок гладил Холланда по лбу, словно утешающая рука.

— Все это на самом деле очень просто, — начал служитель крематория. — В печь ставится гроб с телом. У нас собственные гробы для кремации, деревянные, ручной работы, все как положено. Так что не думайте, будто мы вынимаем покойников из гробов и кладем в печь.

Холланд кивнул и снова сжал руки в кулаки.

— Печь очень большая. Здесь у нас стоят две штуки. Они электрические, в них сильное пламя. Температура достигает почти двух тысяч градусов. — Служитель улыбнулся и посмотрел вверх, как будто хотел поймать слабый солнечный луч. — Все, во что одеты покойники, тоже попадает в печь. Вещи и украшения, которые не сгорают, мы кладем потом в урну. Кардиостимуляторы или ткани, имплантированные внутрь тела, мы вынимаем. До вас наверняка доходили слухи, что украшения из благородных металлов воруют из гробов. Но это неправда, — сказал он убежденно. — Неправда. — Они приближались к двери крематория. — Кости и зубы размалываются на мельнице в мелкую, похожую на песок, серо-белую пыль.

Услышав о мельнице, Эдди подумал о ее пальцах. Тонких, красивых пальцах, на одном из них — маленькое серебряное кольцо. И его собственные пальцы скрючились в карманах от ужаса.

— Мы следим за процессом. В печи есть стеклянная дверь. Примерно через два часа мы выметаем из печи все — и получается маленькая кучка тончайшей золы, меньше, чем люди, наверное, себе представляют.

Следят за процессом? Через стеклянные двери? Они будут смотреть внутрь на Анни, пока она горит?

— Я могу показать вам печи, если хотите.

— Нет, нет!

Он прижал руки к бокам, безнадежно пытаясь удержать дрожь.

— Эта зола очень чистая, самая чистая зола в мире. Похожа на мелкий песок. В старые времена такую золу использовали в медицинских целях, вы знали об этом? Помимо прочего, ей посыпали экзему. Ее даже ели. Она содержит соли и минералы. Мы процеживаем ее и помещаем в урну. Урну вы можете выбрать сами, есть разные варианты. Она закрывается и опечатывается, а потом опускается в могилу, внутрь маленькой шахты. Этот процесс мы называем погружением урны.

Он придержал дверь для Холланда, который первым зашел в полутемное здание.

— В конечном итоге это ускорение процесса. В каком-то смысле чище. Прах к праху, мы все превратимся в пыль, но при обычном погребении это очень долгий процесс. Это занимает двадцать лет. Иногда тридцать или сорок, все зависит от почвы. В этом районе в земле много песка и глины, поэтому это длится дольше.

— Мне это нравится, — тихо сказал Холланд. — Прах к праху.

— Не правда ли? Некоторые хотят, чтобы их развеяли по ветру. К сожалению, в нашей стране это запрещено, тут довольно строгие правила. По закону погребение должно быть совершено на церковной земле.

— Не так уж глупо. — Холланд прочистил горло. — Но знаете, такие странные образы возникают перед глазами. Лежащий в земле гниет. Звучит не очень здорово. Но гореть…

Сгнить или сгореть, подумал он. Что выбрать для Анни?

Он немного помедлил, дождался, чтобы колени перестали дрожать, и снова двинулся вперед, подбодренный спокойствием собеседника.

— Кое-что заставляет меня задуматься — ну, знаете… Ад. А когда я вижу девочку…

Он резко осекся и медленно покраснел. Служитель крематория долго стоял молча, потом наконец похлопал Холланда по плечу и тихо предположил:

— Ты, наверное, узнавал все это для своей дочери?

Холланд опустил голову.

— Я думаю, это серьезный вопрос. Двойная ответственность. Это нелегко, нет, нелегко. — Он покачал головой. — И вам надо все хорошо обдумать. Если вы предпочтете кремацию, вам придется расписаться в том, что она никогда не имела ничего против. Если ей меньше восемнадцати, вы можете сделать это за нее.

— Ей пятнадцать, — тихо сказал он.

Его собеседник на несколько секунд прикрыл глаза. И продолжил движение.

— Пойдемте со мной в капеллу, — прошептал он. — Я покажу вам урну.

Он провел Холланда вниз по лестнице. Они склонились друг к другу; служитель крематория неосознанно стремился стать ближе, Холланду хотелось ощутить тепло. Стены здесь были неровные, белые от известки. У подножия лестницы стояла красно-белая ваза для цветов; страдающий Христос глядел на них с креста на стене. Эдди снова взял себя в руки. Он почувствовал, что щеки его снова приобрели обычный цвет, и обрел уверенность.

Урны стояли на полках вдоль стен. Мужчина снял одну из них и протянул ему.

— Вот, можете потрогать. Красивая, да?

Холланд взял урну и попытался представить себе, что он держит в руках Анни. На ощупь она напоминала металл, но от нее исходило тепло.

— Ну вот, я рассказал вам, как это происходит. Ничего не утаил.

Эдди Холланд погладил пальцами желтую урну. Она была приятной на ощупь, весомой, но не тяжелой.

— Урна пористая, чтобы воздух из земли мог проникать внутрь и ускорять процесс. Она тоже исчезнет. Есть что-то мистическое в том, что все исчезнет, вы не находите? — Служитель благоговейно улыбнулся. — Мы тоже. И эти дома, и улицы. Но все же, — он крепко сжал руку Эдди, — мне нравится верить в то, что нас ожидает и нечто большее. Что-то очень интересное. Почему бы нет?

Холланд посмотрел на него почти изумленно.

— Сверху мы прикрепим табличку с ее именем, — добавил служитель.

Холланд кивнул. Понял, что он все еще стоит на ногах. Время будет идти, минута за минутой. Вот он испытал некую порцию боли, прошел маленький кусочек пути вместе с Анни. Представил себе пламя в из печи, его рев…

— Там будет написано «Анни», — сказал он с чувством. — «Анни Софи Холланд».

Когда он пришел домой, Ада мыла красную картошку, склонившись над раковиной. Шесть картофелин. По две каждому. Не восемь, как она привыкла. Казалось, что их слишком мало. Ее лицо было все еще неподвижным, оно застыло в ту секунду, когда она наклонилась над носилками в государственной больнице, а врач приподнял простыню. Это выражение осталось на ее лице, как застывшая маска.

— Где ты был? — спросила она глухо.

— Я подумал, — осторожно сказал Холланд. — Я думаю, мы должны кремировать Анни.

Она выпустила картофелину и посмотрела на него.

— Кремировать?

— Я обдумал это, — сказал он. — Кто-то дотрагивался до нее. И оставил на ее теле следы. И я хочу их уничтожить!

Он перегнулся через кухонный стол и умоляюще посмотрел на жену. Он нечасто о чем-то просил.

— Что за следы? — спросила она тупо и подобрала картофелину. — Мы не можем кремировать Анни.

— Тебе просто нужно время, чтобы привыкнуть к этой мысли, — сказал он, уже чуть громче. — Это красивый обычай.

— Мы не можем кремировать Анни, — повторила она, продолжая скрести картошку. — Звонили эти, из государственной адвокатуры. Они сказали, что ее нельзя кремировать.

— Но почему, черт возьми?! — закричал он и сплел руки.

— Возможно им придется ее снова доставать. Когда они найдут того, кто это сделал.

* * *

Барди Снуррасон положил руку на стальную рукоятку и вытащил Анни из шкафа. Ящик почти беззвучно выскользнул на хорошо смазанных рельсах. Он не думал, прикасаясь к трупу молодой девушки, ни о своей собственной жизни и смерти, ни о смерти своей дочери. Он разобрался с этим. У него был хороший аппетит, он хорошо спал по ночам. Он обращался с чужой смертью с высшей степенью уважения и рассчитывал на то, что его преемники отнесутся так же к его телу, когда такой день настанет. Ничто за тридцать лет работы в судебной медицине не дало ему повода в этом усомниться.

Для полного осмотра ему понадобилось два часа. Пока он работал, картина понемногу прояснялась. Легкие были пятнистыми, как перепелиные яйца, и красно-желтая пена выдавливалась на плоскости сечения. Крови в мозгу было достаточно, а на шее и груди проступали кровоподтеки в форме полос, указывавшие на то, что она глубоко дышала, пытаясь глотнуть воздуха. Свои наблюдения он записывал на диктофон — короткие фразы, понятные только специалистам, да и то не всем. Позднее ассистент перепишет их в удобоваримой форме для письменного доклада. Закончив, он вернул черепную коробку на место, расправил кожу на голове, хорошенько промыл тело изнутри и наполнил пустую грудную клетку скомканной газетной бумагой. Потом снова зашил ее. Он был очень голоден. Понял, что должен поесть, прежде чем начнет работать со следующим трупом, а в комнате отдыха у него есть четыре бутерброда с салями и термос с кофе. Сквозь волнистое стекло двери он вдруг увидел человеческую фигуру. Человек за дверью стоял, не двигаясь. Снуррасон стянул перчатки и улыбнулся. Он знал мало людей такого выдающегося роста.

Сейер немного сутулился. Он без интереса взглянул на носилки, где лежала завернутая в покрывало Анни. На его ботинках были надеты бахилы — распухшие пакеты пастельного цвета, выглядящие очень смешно.

— Я как раз закончил, — сказал Снуррасон. — Вон она лежит.

Теперь Сейер взглянул на мумию на носилках с бо́льшим интересом.

— Ну тогда я как раз вовремя.

— Еще бы.

Врач принялся мыть руки от локтей и ниже — скоблил кожу и ногти жесткой щеткой несколько минут, затем ополаскивал. Потом вытер руки бумагой из держателя на стене и придвинул стул комиссару.

— Я мало что могу сказать.

— Не лишай меня сразу всех надежд. Что-то же должно быть?

Снуррасон подавил чувство голода и сел.

— Не мне оценивать, насколько важны мои находки. Но она кажется нетронутой.

— Вероятно, он силен. И действовал быстро и неожиданно. А одежду снял после.

— Вероятно. Следов сексуального насилия нет. Она уже не девушка, но никаких следов сексуального или других видов насилия. Она совершенно точно утонула. После чего с нее аккуратно сняли одежду — все пуговицы на месте, все швы целы. Может быть, он хотел, но испугался. Или возникли проблемы с потенцией — такое бывает.

— Или, может быть, он только хотел, чтобы мы думали, что он сексуальный маньяк.

— Зачем ему это?

— Чтобы скрыть настоящие мотивы. И это значит, что это не было импульсивное действие. Кроме того, она осталась с ним наедине добровольно. Значит, она знала его или он произвел на нее сильное впечатление. А на Анни Холланд, насколько я понял, сложно было произвести впечатление.

Сейер расстегнул одну пуговицу на куртке и выпрямился на скамье.

— Продолжай. Расскажи, что ты нашел.

— Пятнадцатилетняя девочка, — начал Снуррасон, монотонно, как пастор. — Рост сто семьдесят четыре сантиметра, вес шестьдесят пять килограммов, минимальное количество жира, большая его часть превратилась в мышцы благодаря жестким тренировкам. Слишком жестким для пятнадцатилетней девочки. Итак — много мышц, больше, чем у многих мальчиков ее возраста. Объем ее легких был очень большим, благодаря чему она долго не теряла сознания.

Сейер смотрел на старый линолеум на полу — узор на нем напоминал узор в ванной у него дома.

— Сколько времени это вообще занимает? — тихо спросил он. — Сколько времени уходит у взрослого человека на то, чтобы утонуть?

— От двух до десяти минут, зависит от физических кондиций. У нее это заняло, скорее, десять минут.

До десяти минут, подумал Сейер. Умножить на шестьдесят, получается шестьсот секунд. Что можно успеть за десять минут? Принять душ. Поесть.

— У нее увеличены легкие. Если она реагировала, как обычно, она сначала пару раз сильно вдохнула, пока шла ко дну, мы называем это «respiration de surprise». Потом снова закрыла рот, потом потеряла сознание, и какой-то объем воды попал к ней в легкие. В головном и спинном мозге я нашел зарождающиеся диатомеи — это разновидность минеральных водорослей; конечно, их немного, но ведь озеро довольно чистое. Итак, причина смерти — утопление.

У нее нет послеоперационных шрамов, никаких особых примет, родимых пятен или татуировок, никаких изменений кожи на голове. Волосы собственного цвета, ногти короткие, без лака, никаких частиц под ними, кроме ила. Очень хорошие зубы. Одна-единственная пломба в левом коренном.

Никаких следов алкоголя или других химических веществ в крови. Никаких признаков инъекций. Хорошо поела в тот день: хлеб и молоко. Никаких изменений мозга. Никогда не была беременна. И, — он внезапно вздохнул и взглянул на Сейера. — И никогда бы не забеременела.

— Что? Почему нет?

— У нее была большая опухоль в левом яичнике, распространяющаяся на печень. Злокачественная.

Сейер уставился на Снурассона.

— Ты утверждаешь, что она была серьезно больна?

— Да. Ты утверждаешь, что не знал об этом?

— Ее родители об этом тоже не знали. — Сейер скептически покачал головой. — Иначе они бы сказали, разве не так? Возможно ли, чтобы она сама ничего не знала?

— Ты, само собой, должен выяснить, есть ли у нее лечащий врач и было ли ей об этом известно. Но она должна была чувствовать боль в матке, особенно во время менструаций. Она жестко тренировалась. Может быть, у нее было столько эндорфинов в организме, что она не знала. Но штука в том, что она была обречена. Я сомневаюсь, что ее можно было спасти. Рак печени — страшная вещь. — Он кивнул в сторону носилок, где под простыней проступали голова и ступни Анни. — Через несколько месяцев она все равно умерла бы.

Эта информация полностью выбила Сейера из колеи. Он минуту собирался с мыслями.

— Я должен рассказать им? Ее родителям?

— Ну уж это ты решай сам. Они спросят тебя, скорее всего, о результатах вскрытия.

— Они потеряют ее еще раз.

— Именно.

— Начнут обвинять себя в том, что ничего не знали.

— Вероятно.

— А что с ее одеждой?

— Насквозь мокрая и в иле, за исключением ветровки, которую я отослал тебе. Знаешь, на ней был пояс с медной пряжкой.

— Да?

— Большая пряжка в форме полумесяца. В лаборатории на ней обнаружили отпечатки пальцев. Два вида. Одни — отпечатки Анни.

Сейер закрыл глаза.

— А другие?

— К сожалению, они смазаны, пока не о чем говорить.

— Черт возьми! — пробормотал Сейер.

— Отпечаток достаточно ясный для того, чтобы исключить подозреваемых. У вас уже есть кто-нибудь на примете?

— А что с отпечатком сзади у нее на шее? Ты можешь сказать, он правша?

— Не могу. Но раз Анни была в такой хорошей форме, он в любом случае не слабак. Наверняка была драка. Странно, что так мало следов.

Сейер поднялся и вздохнул.

— Ну, теперь-то следы появились.

— Абсолютно никаких! Можешь посмотреть. Это искусство, и я работаю аккуратно.

— Я получу письменный доклад?

— Я дам тебе знать. Пришлешь за ним своего курчавого приятеля. А как твои успехи? Нашел след?

— Нет, — мрачно ответил Сейер. — Ничего. Я не могу найти ни одной причины на целом свете, по которой кто-то убил Анни Холланд.

* * *

Может быть, Анни выбрала название песни, и взяла пароль из нее? Например, партия для флейты, которую она так любила, под названием «Песня Анни».

Хальвор задумался перед монитором и откинулся на спинку стула. Дверь в гостиную была распахнута, на случай, если позовет бабушка. Ее голос стал слабым, а подняться со стула было для нее настоящим подвигом, если разыгрывался ревматизм. Он положил подбородок на руки и посмотрел на экран. «Access denied». Требуется пароль. Он уже проголодался. Но, как и все остальное, еду можно было отложить на потом.

Сейер сидел в Управлении и читал. Толстая кипа листков, исписанных мелким почерком, скрепленных в углах. Постоянно возникали буквы ВВН, что расшифровывалось как «Bjerkeli Barnehjem» (Детский дом Бьеркели). История взросления Хальвора была грустной. Мать большую часть времени лежала в кровати, хныча и срываясь, с расшатанными нервами и постоянно растущей батареей успокоительных таблеток в пределах досягаемости. Она не выносила яркого света и резких звуков. Детям не разрешалось кричать и визжать. Хальвор уже прошел несколько кругов ада, подумал Сейер. Слава богу, нашел постоянную работу, да еще и заботится о бабушке.

* * *

Хальвор вводил названия песен в черное поле, по мере того, как вспоминал их. Слова «Access denied» все время всплывали, как муха, которою ты вроде бы уже убил, но она снова и снова жужжит над ухом. Он уже вспомнил все возможные числовые комбинации, от многочисленных дней рождения до номера на раме ее велосипеда. У нее был «DBS Intruder», и она настояла на том, чтобы один ключ хранился у него. Конечно, надо вернуть ключ Эдди, вспомнил он, одновременно печатая слово «Intruder».

* * *

Алкоголизм отца и слабые нервы матери наложили отпечаток на семью. Хальвор и его брат находили себе еду и питье как могли. Иногда добрые соседи помогали, как могли, втайне, за отцовской спиной. С годами глава семьи становился все более агрессивным. Сначала — оплеухи, потом — удары кулаками. Мальчики прижимались друг к другу и уходили внутрь себя. Становились все более тощими и молчаливыми.

* * *

Анни наверняка не выбирала бы числовой код, подумал он. Девочки всегда придумывают что-то романтичное. Наиболее вероятна комбинация из двух-трех слов. Он выдумал несколько словосочетаний, выбирая слова с глубоким символическим значением. Может быть, это имя? Но он уже перепробовал почти все, даже имя ее матери, хотя знал, что уж его-то она бы точно не выбрала. Он ввел и имя отца Сёльви. «Аксель Бьёрк». И имя его собаки — Ахиллес. «Access denied».

* * *

У него были маленькие руки с тонкими пальцами. Неважный инструмент, чтобы свалить пьяного человека на краю безумия. Драться с отцом было заведомо бесполезно. Два брата появлялись на пункте «скорой помощи» регулярно, с синяками, ушибами и глазами загнанной лани, словно говорящими: «Я хороший. Не бей меня». Они говорили, что подрались с мальчишками на улице, или упали с лестницы, или с велосипеда. Они защищали отца. Дома было трудно, но там все было знакомо. Альтернативой были детский дом или приемные родители — и, возможно, им придется жить поодиночке. Хальвор постоянно терял сознание в школе. Причинами были недоедание и недостаток сна. Он был старшим и отдавал младшему большую часть еды.

* * *

Хальвор вспомнил о книгах, которые, как он знал, она читала и о которых они часто разговаривали. Названия, персонажи… Времени у него достаточно. Он чувствовал себя ближе к Анни, пока искал. Найти пароль было почти равносильно тому, чтобы вернуть Анни обратно. Он представлял себе, что она следит за его поисками и, может быть, даже даст ему знак, если только он достаточно долго продержится. Знак придет как воспоминание, думал он. Что-то, о чем она когда-то говорила, что-то, что сохранилось в его голове и откроется, когда он зайдет достаточно далеко. Он постоянно вспоминал кучу вещей. Палаточный поход, поездка на велосипедах или визит в кино — все это повторялось так часто. И смех Анни. Глубокий, почти мужской смех. Сильный кулак, которым она била его в спину и говорила: «Сдавайся, Хальвор!» — ласково и в то же время требовательно. Другие проявления нежности были редкими.

* * *

Каждый раз, когда Детская опека сообщала о своем визите, отец напивался «Антабуса», наводил в квартире порядок и сажал младшего на колени. Он был очень сильным человеком, его пронзительный взгляд заставлял сотрудников Детской опеки сразу же отступить. Мать слабо улыбалась из-под одеяла. Она больна, и на беднягу Торкеля легла большая ответственность, они должны это понять, а у мальчиков сложный возраст. И органы опеки отступали, ничего не добившись. Все имеют право на еще один шанс. Хальвор большую часть времени проводил с матерью и младшим братом. Ему никогда не удавалось приготовить уроки, но он все равно получал хорошие отметки. Значит, он был способным. Постепенно отец полностью потерял связь с действительностью. Как-то ночью он с шумом ворвался в комнату, где спали мальчики. В ту ночь, как и в тысячи других ночей, дети спали на одной кровати. У отца был нож. Хальвор видел, как он сверкает у него в руке. Они слышали, как мать хнычет от страха на первом этаже. Внезапно он почувствовал острую боль: нож попал ему в висок. Мальчик бросился в сторону, и лезвие скользнуло по его лицу, разрезав щеку надвое, до уголка рта, где нож наткнулся на зуб. Глаза отца вдруг открылись, действительность кровью хлынула на подушку, а младший закричал. Отец кинулся вниз по лестнице, в сад. Спрятался в дровяном сарае. Дверь снова хлопнула.

* * *

Хальвор почесал уголок рта краем ногтя и внезапно вспомнил, что Анни нравилась книга «Мир Софи». И раз уж он называл ее Софи, он напечатал и это название. Ему казалось, что это очень хитрый пароль. Но, видимо, ей он не казался хитрым, поскольку ничего не произошло. Он продолжал думать. В животе бурчало, головная боль начала стучать в висок.

* * *

Сейер и Скарре закрыли офис и пошли по коридору. В Детском доме Бьеркели мальчикам нравилось. Хальвор привязался к католическому священнику, иногда приходил к нему в гости. Он сдал экзамены за девятый класс. Младшего забрали в приемную семью, и Хальвор остался совсем один. Наконец он решил переехать к бабушке, матери отца. Он привык за кем-нибудь ухаживать. Без объекта заботы он чувствовал себя лишним.

— Удивительно, как люди остаются людьми, несмотря ни на что, — сказал Скарре, покачав головой.

— Пока мы еще не знаем, кем стал Хальвор, — скептически ответил Сейер. — Это предстоит выяснить.

Скарре кивнул и зазвенел ключами от автомобиля.

* * *

Хальвор почувствовал, что головная боль нарастает. Наконец наступил вечер. Бабушка уже долго сидела одна, а у него жгло глаза от постоянного взгляда на экран. Он попробовал еще раз. Есть ли у него шансы разгадать пароль Анни? И что он будет делать, если папка вдруг откроется? Может быть, у нее была тайна. Он должен найти ее, и у него для этого уйма времени. Наконец он с трудом поднялся — решил приготовить себе еду. Оставив монитор включенным, пошел на кухню. Бабушка смотрела по телевизору фильм о гражданской войне в США. Она подбадривала парней в синей форме — они казались ей более красивыми. Кроме того, те, что в сером, говорили на ужасном диалекте.

* * *

Скарре ехал медленно: знал о неприязни шефа к высоким скоростям, да и дорога была плохая — испорченная оползнем, узкая, извивающаяся. Было еще и прохладно, как будто лето задержалось. Птицы грустно сидели под кустами. Люди закончили просушивать зерно. Все вокруг выглядело голым. Сухая жесткая корка земли, на которой никто не оставил следов.

* * *

Хальвор насыпал хлопья в миску и хорошенько посыпал их сахаром. Он принес еду в гостиную и скатал скатерть на обеденном столе, чтобы не запачкать ее. Ложка у него в руках дрожала. Сахар в крови окончательно закончился, и в ушах шумело.

— В кооперативе теперь работает негр, — вдруг сказала бабушка. — Ты видел его, Хальвор?

— Там теперь «Киви». Кооператив съехал. Да, его зовут Филипп.

— Он говорит по-бергенски, — сказала она. — Мне не нравится, когда парень так выглядит и говорит на бергенском диалекте.

— Но он же из Бергена, — объяснил Хальвор и отхлебнул сладкого молока из ложки. — Он там родился и вырос. Его родители из Танзании.

— И все же было бы правильнее, если бы он говорил на своем собственном языке.

— Бергенский диалект и есть его язык. Кроме того, ты бы ни слова не поняла, если бы он говорил на суахили.

— Но я так пугаюсь каждый раз, когда он открывает рот.

— Привыкнешь.

Так они разговаривали. Как правило, они приходили к общему мнению. Бабушка рассказывала о своих заботах, а Хальвор ловил ее «подачи» и возвращал, как будто это были неудачные бумажные самолетики, которые можно было сложить заново.

* * *

Автомобиль подъехал к съезду к дому. Он выглядел не слишком гостеприимным. Он стоял на отшибе, вдали от других деревенских домов и от дороги, полускрытый зарослями кустарника и лесом. Маленькие, высоко расположенные окна. Выгоревшие серые стены. Двор наполовину зарос сорняками.

Хальвор увидел слабый свет в окне. Он услышал шум подъехавшего автомобиля и пролил несколько капель молока на подбородок. Передние фары вспыхнули в полутьме гостиной. Через секунду они уже стояли у двери и смотрели на него.

— Нам нужно с тобой поговорить, — дружелюбно сказал Сейер. — Тебе придется проехать с нами, но можешь доесть.

Он больше не хотел есть. Он и не думал, что они так легко оставят его в покое, так что он спокойно прошел на кухню и аккуратно помыл миску под краном. Потом пробрался в комнату и погасил экран. Простился с бабушкой и пошел за ними. Ему пришлось сидеть одному на заднем сиденье — он этого не любил. Ему это кое о чем напоминало.

* * *

— Я хочу представить себе Анни, — начал Сейер. — Какой она была, как жила. Ты должен рассказать мне все о том, что это была за девочка. Что она делала и говорила, когда вы были вместе, все мысли и подозрения, которые возникали у тебя, когда она уходила от общения, и что могло случиться наверху у Змеиного озера. Все, Хальвор.

— У меня нет никаких предположений.

— Но о чем-то ты должен был подумать.

— Я подумал о массе вещей, но все это не имеет смысла.

В комнате повисло молчание. Хальвор смотрел на карту мира; он нашел на ней свою страну и ближайший город.

— Ты был важной частью мира Анни, — сказал наконец Сейер. — Я сейчас пытаюсь составить карту местности, по которой она передвигалась.

— Значит, вот чем вы занимаетесь? — сухо спросил Хальвор. — Рисуете карту?

— Может быть, у тебя есть идеи получше?

— Нет, — быстро ответил парень.

— Твой отец мертв, — внезапно сказал Сейер. Он напряженно всматривался в лицо юноши, сидящего перед ним.

Хальвору стало не по себе, он чувствовал, что силы покидают его. Особенно тяжело ему давался зрительный контакт. Поэтому он опустил голову.

— Он покончил с собой. А ты сказал, что твои родители развелись. Тебе пришлось нелегко?

— Нормально.

— И поэтому ты скрыл от меня этот факт?

— Тут нечем хвастать.

— Понимаю. Ты можешь сказать мне, чего ты хотел от Анни, — вдруг спросил Сейер, — когда ждал ее у лавки Хоргена в день убийства?

Удивление Хольвара казалось неподдельным.

— Извините, но здесь вы ошибаетесь!

— Люди видели мотоцикл возле магазина. Ты в это время как раз уезжал из дома.

— Найдите этого типа как можно скорее.

— Это все, что ты можешь сказать?

— Да.

— Хорошо. Хочешь чего-нибудь выпить?

— Нет.

Снова наступила тишина. Хальвор прислушался. Вдалеке кто-то смеялся — звуки доносились как будто из иной реальности. Анни была мертва, а люди ведут себя так, будто ничего не произошло.

— У тебя не было ощущения, что Анни была не вполне здорова?

— Что?

— Ты никогда не слышал, чтобы она жаловалась на боли, например?

— Анни выглядела здоровее всех. Она была больна?

— Есть информация, которую мы, к сожалению, не можем тебе сообщить, хотя ты и был ей близок. Она никогда ничего такого не говорила?

— Нет.

Голос Сейера звучал вполне дружелюбно, но он говорил как положено — медленно и отчетливо, — и это придавало его словам вес.

— Расскажи мне о своей работе. По каким дням ты ходишь на фабрику?

— Мы работаем посменно. Неделю пакуем, неделю следим за машинами и неделю развозим.

— У тебя получается?

— Перестаешь думать, — тихо ответил Хальвор.

— Перестаешь думать?

— К механической работе привыкаешь. Она делается как бы сама собой, так что можно переключиться на другие вещи.

— На что, например?

— На все остальное, — был угрюмый ответ.

Хальвор говорил отчужденно. Казалось, он взвешивает каждое свое слово. Может быть, он сам не вполне осознавал это, просто с детства привычка никому не доверять.

— Чем ты занимаешься целыми днями? Раньше ты встречался с Анни, а теперь чем заполняешь это время?

— Пытаюсь выяснить, что случилось, — вырвалось у него.

— У тебя есть способы?

— Я роюсь в памяти.

— Я не уверен, что ты рассказываешь мне все, что знаешь.

— Я ничего не сделал Анни. Вы думаете, я это сделал, да?

— Честно говоря, я не знаю. Ты должен помочь мне, Хальвор. Казалось, что в последнее время Анни стала другим человеком? Ты согласен?

— Да.

— В таких случаях причиной бывают многие факторы. Люди могут, например, резко измениться, потеряв кого-то из близких. Или после серьезных неприятностей, или если они болеют. Порядочные, работящие и прилежные молодые люди могут в одночасье резко измениться, хотя внешне это незаметно. Злоупотребление алкоголем и наркотиками тоже деформирует личность. Или насильственное нападение, например, изнасилование.

— Анни изнасиловали?

Сейер не ответил.

— Ты можешь предположить, что с Анни произошло что-нибудь из перечисленного мной?

— Я думаю, что у нее была тайна, — наконец выдавил из себя Хальвор.

— Ты думаешь, у нее была тайна? Продолжай.

— Что-то, что повлияло на ее жизнь. Что-то, с чем ей не удалось разобраться.

— И ты утверждаешь, что не имеешь представления о том, что это было?

— Именно. Ни малейшего представления.

— Кто, кроме тебя, знал Анни лучше всех?

— Отец.

— Но они ведь не так уж часто беседовали друг с другом?

— И, тем не менее, они знали друг друга очень хорошо. Вопрос в том, сумеете ли вы заставить его рассказать что-нибудь. Попросите его прийти одного, без Ады. Тогда он скажет вам больше.

Сейер кивнул.

— Ты когда-нибудь встречал Акселя Бьёрка?

— Отца Сёльви? Один раз. Мы с девочками ездили в город и зашли к нему.

— Что ты можешь сказать о нем?

— Он был довольно приветлив. Упрашивал, чтобы мы заходили еще. Грустно смотрел нам вслед, когда мы уходили. Ада была категорически против, так что Сёльви ездила туда тайком. И это была последняя поездка, так что Ада, видимо, своего добилась.

— Что за девочка Сёльви?

— О ней мало что можно сказать. Вы наверняка и сами все поняли. Она вся как на ладони.

Сейер опустил голову на руки.

— Может возьмем колы? Здесь такой сухой воздух. Сплошные синтетические материалы, стекловолокно, просто ужас.

Хальвор кивнул и немного расслабился. Но тут же вновь собрался. Его так просто не купишь. Первый слабый проблеск симпатии к седоволосому инспектору наверняка спровоцирован. Этот полицейский ходил на курсы, изучал технику допроса и психологию. Знал, как найти в человеке трещину и загнать туда клин. Сейер вышел, дверь за ним закрылась, и Хальвор решил немного размять ноги. Он подошел к окну и выглянул наружу, но не увидел ничего, кроме серой бетонной стены, здания Суда и нескольких служебных автомобилей. На столе стоял компьютер — американский «Compaq». Может быть, они нашли сведения о его детстве. Наверняка у них везде пароли, как у Анни, расследования ведь очень деликатное дело. Он поразмыслил о том, что за пароли могут у них быть и кто их придумывает.

Сейер снова вошел в комнату и кивнул в сторону экрана.

— Это всего лишь игрушка. Я на него не слишком надеюсь.

— Почему нет?

— Он не на моей стороне.

— Конечно нет. Он вообще не может выбирать сторону, поэтому на него и стоит положиться.

— У тебя такой же, да?

— Нет, у меня «макинтош». Я играю на нем. Мы с Анни часто играли вместе.

Хальвор вдруг приоткрылся совсем чуть-чуть и улыбнулся своей полуулыбкой.

— Больше всего она любила лыжный имитатор. Он настроен так, что можно выбрать снег, крупно- или мелкозернистый, сухой или мокрый, температуру, длину и вес лыж, розу ветров и все такое. Анни была постоянной. Она всегда выбирала самую сложную лыжню, либо «Deadquins Peak», либо «Stonies». Начинала бежать в середине ночи, в самый шторм, по мокрому снегу на самых длинных лыжах и не оставляла мне ни единого шанса.

Сейер непонимающе посмотрел на собеседника и покачал головой. Он налил колу в два пластиковых стаканчика и снова сел.

— Ты знаешь Кнута Йенсволя?

— Тренера? Я знаю, кто он. Я иногда бывал с Анни на матчах.

— Тебе он нравился?

Пожатие плечами.

— Не то чтобы душа-парень, да?

— Мне кажется, он бегал за девочками.

— И за Анни?

— Смеетесь?

— Просто спрашиваю.

— Он не осмеливался. Она была недотрогой.

— Тогда я ничего не понимаю, Хальвор. — Сейер отодвинул в сторону пластиковый стаканчик и перегнулся через стол. — Все говорят о том, какая Анни была красивая, сильная, самостоятельная и спортивная. Не хотела никому понравиться, была неприступна. «Она была недотрогой». И все же она надолго осталась с кем-то наедине в лесу и на берегу озера. Вероятно, вполне добровольно. И потом, — он понизил голос, — она дала себя убить.

Хальвор с ужасом посмотрел на Сейера, как будто абсурдность этой ужасной ситуации только что дошла до него.

— Кто-то должен был принудить ее.

— Но кто мог принудить Анни что-то сделать?

— Я таких не знаю. Во всяком случае, не я.

Сейер отпил колу.

— Удивительно, что она ничего не оставила. Например, дневника.

Хальвор уткнулся носом в свой стакан и долго пил.

— Но могло ли случиться так, — продолжал Сейер, — чтобы Анни ввязалась во что-то опасное? Может, кто-нибудь давил на нее, запугивал?

— Анни была очень порядочной. Я не думаю, что она могла наделать глупостей.

— Человек может наделать массу глупостей и остаться при этом порядочным, — задумчиво сказал Сейер. — Одно-единственное действие мало что говорит о человеке.

Хальвор внимательно выслушал и сохранил в памяти эти слова.

— В вашем городке вообще есть наркотики? — продолжал Сейер.

— Увы. Вы же не зря устраиваете обыск в пивных внизу, в центре. Но Анни туда не ходила. Она покупала все в киоске рядом с домом.

— Хальвор — сказал Сейер проникновенно. — Анни была тихой, сдержанной девочкой, которая любила сама контролировать свою жизнь. Но вспомни: ты никогда не видел, чтобы она боялась?

— Не боялась. Но — закрывалась. Несколько раз — почти в ярости и несколько раз — в отчаянии. То есть, да, я видел Анни по-настоящему испуганной. Не то чтобы это имело какое-то значение, но я припоминаю. — Он забылся и стал многословным. — Мать, отец и Сёльви были в Тронхейме, там у девочек тетя. Мы с Анни были одни дома. Я должен был лечь наверху. Это было прошлой весной. Сначала мы катались на велосипедах, потом долго сидели наверху, до ночи, и слушали пластинки. Было очень тепло, поэтому мы решили лечь снаружи — в саду, в палатке. Мы все приготовили, потом пошли в дом почистить зубы. Я лег первым. Анни пришла позже, села на корточки и открыла спальный мешок. А там была гадюка. Большая черная гадюка, свернувшаяся в мешке. Мы выбежали из палатки, и я позвал соседа, который живет через дорогу. Он решил, что змея заползла в мешок, чтобы согреться и в конце концов решила остаться там жить. Анни так испугалась, что ее тошнило. И с тех пор я всегда вытряхивал ее спальный мешок, когда мы ходили в палаточные походы.

— Гадюка в спальном мешке? — Сейер содрогнулся и вспомнил свои собственные походы в далекой юности.

— Змеи кишат в районе холмов Фагерлунд, они прячутся в каменных кучах. Мы приманиваем их маслом.

— Маслом? Зачем?

— Они объедаются им и почти впадают в спячку. Тогда их можно просто подбирать с земли.

— А еще на дне фьорда водится морской змей? — Сейер улыбнулся.

— Точно, — сказал Хальвор и кивнул. — Я сам его видел. Он показывается очень редко, при особой погоде. Вообще-то это подводный риф, лежащий очень глубоко, и когда ветер меняет направление и начинает дуть с берега, вода сильно бурлит там, на глубине. А потом опять успокаивается. Это очень странно. Все прекрасно знают, что это, но когда ты в море совсем один, всегда кажется, что что-то поднимается из глубины. В первый раз я перепугался до чертиков и ни разу не обернулся.

— Значит, ты не знаешь никого из окружения Анни, кто хотел бы причинить ей вред?

— Никого, — ответил Хальвор с нажимом. — Я постоянно думал о том, что случилось, и ни к чему не пришел. Это, должно быть, был сумасшедший.

Да, подумал Сейер, это мог быть сумасшедший. Он отвез Хальвора домой и остановил машину прямо около крыльца.

— Тебе наверняка завтра рано вставать, — дружелюбно сказал он. — Уже поздно.

— Все в порядке.

Хальвору он и нравился, и не нравился. Смешанные чувства.

Он вышел из машины, как можно тише открыл входную дверь, надеясь, что бабушка спит. На всякий случай заглянул за дверь и послушал, как она храпит. Потом сел перед монитором и продолжил с места, на котором остановился. Он постоянно припоминал новые обстоятельства: вдруг вспомнил, что некоторое время назад у Анни появилась кошка — они вместе нашли ее в сугробе, распластанную и плоскую, как камбала. Он набрал в поле имя «Багира». Ничего не произошло. Но он этого и не ожидал. Этот проект перешел в раздел долгосрочных. Глубоко внутри росло желание решить проблему более простым способом. Но он пока еще не потерял терпение. И еще — он не хотел мухлевать. Он чувствовал, что, если отыщет пароль сам, преступление будет не таким страшным. Он почесал в затылке и написал в черном поле «Top Secret». Для гарантии. И сразу же написал «Анни Холланд», правильно и задом наперед, потому что ему вдруг пришло в голову, что он не проверил самую очевидную версию, самую естественную, — ту, что она наверняка не использовала бы и именно потому все же могла использовать. «Access denied». Он немного отодвинулся от стола, вытянул ноги и снова положил руку на затылок. В голове покалывало, как будто там внутри сидело то, что мешало ему. На самом деле ничего не было, но чувство не проходило. Он удивленно обернулся и посмотрел в окно. Внезапный порыв заставил его подняться и задернуть занавеску. У него возникло ощущение, что кто-то смотрит на него, и волосы зашевелились на его голове. Он быстро выключил свет. Снаружи послышались исчезающие шаги, как будто кто-то уходил в тишине. Он выглянул в щель между занавесками, но никого не увидел. И все же он знал, что кто-то стоял там, знал это всеми органами чувств, это было неоспоримое, почти физическое знание. Он выключил компьютер, снял одежду и скользнул под одеяло. Там он лежал, тихо, как мышь, и ждал. Все стихло, не слышно было даже шелеста листвы за окном. Но потом, через несколько минут, он услышал звук мотора отъезжающего автомобиля.

* * *

Кнут Йенсволь не слышал автомобиля, поскольку он стоял и неуклюже орудовал электрической дрелью. Он собирался повесить полку для сушки влажных кроссовок после тренировки. Когда дрель замолчала, он услышал стук в дверь, выглянул в окно и увидел Сейера на верхней ступеньке крыльца. Кнут спросил себя: зачем они приехали? Он постоял немного, бормоча про себя, поправляя одежду и приглаживая волосы. Мысленно ответил на все предполагаемые вопросы. Теперь он чувствовал, что готов открыть дверь.

Один-единственный вопрос крутился в голове Йенсволя: откопали ли они историю с изнасилованием? Наверняка. Потому и приехали. Один раз преступник — преступник навсегда, эту систему он знал хорошо. Его лицо напряглось, но он попытался улыбнуться. Потом вспомнил, что Анни мертва, и снова надел скорбную маску.

— Полиция. Можно войти?

Йенсволь кивнул.

— Я только закрою дверь в ванную. — Он помахал им, чтобы они вошли, исчез на мгновение и быстро вернулся. Озабоченно взглянул на Скарре, который выудил из кармана куртки блокнот.

Йенсволь оказался старше, чем они думали, — лет под пятьдесят, в теле. Но килограммы распределились удачно: у тренера было крепкое и плотное тело, здоровое и упитанное, свежее лицо, густая грива рыжих волос и очень аккуратные, холеные усы.

— Я полагаю, дело касается Анни? — спросил он.

Сейер кивнул.

— Это такой ужас! Ни разу в жизни я не испытывал такого шока. Но вы же знаете, она уже давно бросила заниматься в моем клубе. Это была почти трагедия, никто не мог заменить ее. Теперь вместо нее стоит ужасная толстуха, которая боится мяча. Хорошо хоть, что она закрывает собой половину ворот. — Он оборвал поток слов и слегка покраснел.

— Да, это действительно трагедия, — в голосе Сейера прозвучало больше язвительности, чем он хотел в него вложить. — Вы давно не видели ее?

— С тех пор как она бросила клуб. Это было прошлой осенью. Думаю, в ноябре. — Он посмотрел Сейеру прямо в глаза.

— Извините, но это звучит странно. Она ведь жила в паре сотен метров выше по холму?

— Да, нет, конечно, иногда я проезжал мимо нее по улице. Я думал, вы имеете в виду, когда я в последний раз с ней общался. По-настоящему, на тренировке. Но я видел ее, конечно, видел. Внизу, в центре, может быть, в магазине.

— Тогда я спрошу так: когда вы видели Анни в последний раз?

Йенсволь задумался.

— Я не знаю, смогу ли вспомнить точно…

— Подумайте.

— Две-три недели назад, может быть. Я думаю, на почте.

— Вы говорили с ней?

— Только поздоровались. Она стала очень неразговорчива в последнее время.

— Почему Анни перестала стоять в воротах?

— Если бы кто-нибудь объяснил это мне самому. — Он пожал плечами. — Боюсь, я довольно сильно надоел ей, пытаясь заставить ее переменить решение, но бесполезно. Ей надоело. Не то чтобы я ей верил, но так она сказала. Сказала, что лучше будет бегать. И действительно бегала, по утрам и вечерам. Я часто проезжал мимо нее по долине. Она бежала на полной скорости, длинноногая, в дорогих кроссовках. Холланд не экономил на дочери.

Он ждал, когда же они выпустят кота из мешка; у него не было надежды, что кот не выпрыгнет.

— Вы живете здесь один?

— Недавно я развелся. Жена взяла с собой детей и съехала, так что теперь я один — и в общем, привык. У меня не так уж много свободного времени: работа, а потом тренировки. Я тренирую еще команду мальчиков, играю в «Old Boys». Полдня вхожу и выхожу из душа.

— Вы не поверили Анни, когда она сказала, что ей надоело, — а что вы сочли настоящей причиной?

— Никаких предположений. Ну, у нее есть мальчик, для общения с ним, конечно, нужно время. Впрочем, он не атлет, эдакий тонконогий ершик для трубки. Бледный и хилый, как лимонная косточка. Он несколько раз был на матчах, сидел как бревно на первом ряду и никогда ничего не понимал. Только водил головой за мячом, туда-сюда, туда-сюда. Когда они уходили, она даже не отдавала ему сумку. Он не подходил ей, нет, она была еще круче, чем выглядела.

— Она продолжала с ним встречаться.

— Неужели? Ну что ж, у каждого свой вкус.

Сейер опустил глаза и спросил себя: а у меня? Какой вкус у меня?

— Служебные обязанности требуют, чтобы я задал вам вопрос: где вы были в прошлый понедельник между одиннадцатью и двумя часами дня?

— В понедельник? Вы имеете в виду — в тот день… На работе, конечно.

— И это могут подтвердить в магазине стройматериалов?

— Иногда я езжу по делам. Доставляю двери заказчикам.

— Значит, вы были в разъездах? Один?

— Какое-то время я провел за рулем. Отвез два гардероба на виллу в Рёдтанге, там это в любом случае подтвердят.

— Когда вы были там?

— Между часом и двумя вроде бы.

— Точнее, Йенсволь.

— Ну, ближе к двум, видимо.

Сейер прикинул про себя.

— А где вы были до этого?

— Я сплю подолгу. Украл у работы полчаса в солярии. Иногда мне приходится работать сверхурочно, а надбавку за это я не получаю. Так что никаких угрызений совести я не испытываю. У шефа у самого есть привычка…

— Где вы были, Йенсволь?

— Я припозднился в тот день, — откашлялся он. — Мы в воскресенье были с приятелем в городе. Это, конечно, глупо — ездить в город в выходные, когда знаешь, что наутро вставать и так далее, но так уж вышло. Я вернулся домой около полвторого, кажется.

— С кем вы были?

— С приятелем. Его зовут Эрик Фритцнер.

— Фритцнер? Сосед Анни?

— Да.

Сейер окинул взглядом тренера: его волнистые волосы и загорелое лицо.

— Вы считали Анни привлекательной?

Йенсволь понял намек.

— Что вы имеете в виду?

— Просто ответьте, будьте так добры.

— Конечно. Вы наверняка видели ее фотографии.

— Видел, — подтвердил Сейер. — На нее не просто приятно было смотреть, она выглядела еще и очень взрослой для своего возраста. Взрослее, чем обычные девочки-подростки. Вы согласны?

— Да, все верно. Но меня больше интересовали ее вратарские навыки.

— Конечно, это вполне вероятно. А кроме этого? У вас были конфликты с девочками?

— Что за конфликты?

— Наверняка были, — сказал Сейер сдержанно, но утвердительно. — Разного рода.

— Конечно были. Девочки-подростки — довольно неуравновешенные существа. Но это обычное дело. Никто не хотел стоять вместо Анни в воротах, никто не хотел сидеть на скамейке запасных. Периоды нескончаемого хихиканья. Мальчики на трибунах.

— А как насчет Анни?

— В каком смысле?

— У вас когда-либо были конфликты с Анни?

Йенсволь сложил руки на груди и кивнул:

— Да, были. В тот день, когда она позвонила и сказала, что хочет уйти. Она услышала некоторое количество безрассудных слов, которых мне лучше было бы не произносить. Может, она приняла их за комплимент, кто знает. Она закончила разговор, положила трубку и вернула форму через день. Вот и все.

— И это был единственный раз, когда у вас возникло взаимное непонимание?

— Да, именно. Единственный раз.

Сейер посмотрел на него и кивнул Скарре. Беседа была окончена. Они подошли к двери, Йенсволь шел за ними, чуть ли не разочарованный.

— Давайте откровенно, — сказал он раздраженно, когда Сейер открывал дверь. — Почему вы делаете вид, что не читали мое дело? Вы считаете, что я идиот и не знаю, почему вы сюда пришли? Я же знаю, о чем вы думаете.

Сейер обернулся и посмотрел на тренера.

— А вы понимаете, что будет с моей командой, если эта история выйдет наружу здесь в городе? Целая команда развалится, как карточный домик, и годы работы пойдут коту под хвост! — Он поднимал голос с каждым словом. — А ведь собственная спортивная команда нужна этому городу! Половина жителей сидит в пивных и покупает наркоту. Это единственная альтернатива. Я просто хочу, чтобы вы знали, что произойдет, если то, что вы знаете, выйдет наружу. Кроме того, это было одиннадцать лет назад!

— Я ничего об этом не говорил, — тихо заметил Сейер. — А если вы немного понизите тон, мы, может быть, сможем сделать так, чтобы это не стало известно всем соседям.

Йенсволь замолчал и залился краской. Он молниеносно исчез в коридоре, и Скарре закрыл за ним дверь.

— Боже, — сказал он. — Волосатая и усатая ракета.

— Если бы народу было достаточно, — резко сказал Сейер, — я бы его опозорил.

— Зачем? — Скарре изумленно смотрел на шефа.

— Просто потому, что он мне отвратителен.

* * *

Фритцнер лежал на спине в шлюпке и смаковал «Ханс Премиум». После каждого глотка он затягивался сигаретой и одновременно читал книгу, которая лежала у него на коленях. Потоки пива и никотина струились по его кровеносным сосудам. Потом он отставил кружку и подошел к окну гостиной. Отсюда он мог видеть окно спальни Анни. Гардины были опущены, хотя только что подошло обеденное время, как будто ее комната больше не была обычной комнатой, как будто она стала святым местом, куда никому не дозволялось заглянуть. Сквозь гардины пробивался слабый свет от одинокой лампы — наверное, на письменном столе, подумал он. Потом он взглянул через дорогу и внезапно увидел полицейский автомобиль, откуда выходил молодой кудрявый полисмен. Видимо, он направляется к Холландам. Он выглядел не слишком серьезным, шел, подняв лицо к небу, — стройная изящная фигура, длинные кудри, наверняка на грани установленных для сотрудников полиции правил. Внезапно он свернул налево и вошел в его собственный двор! Фритцнер наморщил лоб. Автоматически взглянул через дорогу — видно ли из других домов, кто к нему пришел. Видно. Исаксен стоит во дворе и смотрит.

Скарре поприветствовал Фритцнера и подошел к окну, где только что стоял хозяин дома.

— Отсюда видно окно комнаты Анни, — констатировал он.

— Да, видно.

Фритцнер подошел и встал рядом с полицейским.

— Вообще-то я уже старик, так что я часто здесь стоял, пускал слюни и таращил глаза, надеясь увидеть ее, хотя бы мельком. Но она была не из тех, кто любит выставлять себя на всеобщее обозрение. Сначала задергивала занавески — и только потом стягивала свитер через голову. Я мог видеть только ее силуэт, каждый раз, когда она зажигала верхний свет и в занавесках не было слишком много складок. Что ж, и это неплохо.

Он непроизвольно улыбнулся, увидев выражение лица Скарре.

— Если быть честным, — продолжал он, — а я хочу быть с вами честным, у меня никогда не возникало желания жениться. И все же я хотел бы иметь детей, одного или двоих, чтобы оставить что-то после себя. И лучше всего — от Анни. Она была именно такой женщиной, которую хочется оплодотворить, если вы понимаете, что я имею в виду.

Скарре молчал. Он стоял с задумчивым видом, нащупывая языком кунжутное семечко между двумя коренными зубами.

— Высокая и стройная, широкие плечи, длинные ноги. Светлая голова. Красивая, как ведьма из леса Финнскуг. Другими словами, масса чудесных генов.

— Но ей же было всего пятнадцать!

— Юные девушки становятся старше… Но не Анни, — быстро добавил он. — Если серьезно, — продолжал Фритцнер. — Мне почти пятьдесят, и у меня столько же фантазий, сколько у других мужчин. Кроме того, я один. Но какие-то привилегии у холостяка должны быть, как вы думаете? Никто не стоит на кухне и не шипит, когда я смотрю в окно на женщин. Если бы вы жили тут, прямо напротив Анни, вы бы тоже иногда бросали взгляды на ее дом. Разве это преступление?

— Не преступление.

Скарре смотрел на шлюпку и кружку с пивом на борту. Он начал было размышлять о том, что одного этого достаточно для…

— Вы что-нибудь нашли? — спросил Фритцнер с любопытством.

— Разумеется. У нас же есть молчаливые свидетели. Вы знаете, тысячи мелких вещей. Все что-то после себя оставляют.

Скарре взглянул на Фритцнера, когда говорил это. Мужчина стоял, держа одну руку в кармане, сквозь материал был виден сжатый кулак.

— Понимаю. Вы, конечно, уже знаете, что тут в деревне, есть сумасшедший?

— Извините?

— Такой поврежденный в уме тип, который живет вместе с отцом наверху, на Кольвейен. Он наверняка очень интересуется девочками.

— Раймонд Локе? Да, мы его знаем. Но он не поврежден в уме.

— Разве нет?

— У него просто на одну хромосому больше.

— А по-моему, он выглядит так, словно у него чего-то не хватает.

Скарре покачал головой и снова взглянул на дом Холландов, на прикрытое окно.

— Почему гадюка заползла в спальный мешок, как вы думаете?

Фритцнер широко раскрыл глаза.

— Ого, вы и это знаете. Я сам себя об этом спрашивал. Я уже почти забыл про тот случай, это была настоящая маленькая трагедия, могу вас заверить. Неплохое укрытие, верно? Спальный мешок фирмы «Ajungilak», пуховый и все такое. Я сидел тут, в шлюпке, пил виски, когда этот парень позвонил в дверь. Увидел, наверное, что у меня горит свет. Анни стояла в углу в гостиной, белая как простыня. Обычно она была очень крутой, но не тогда. Тогда она была действительно напугана.

— Как вы поймали змею? — с любопытством спросил Скарре.

— Дорогой, это плевое дело. Взял пластмассовое ведро. Сначала продырявил дно шилом, сделал дырку размером в десять, может, эре. Потом прокрался в палатку. Гадюка уже вылезла из мешка, заползла в угол и свернулась там. Чертовски большая зверюга. Я просто-напросто накрыл ее ведром и придавил ногой. И брызнул сквозь дыру «Байгоном».

— Что это?

— Очень ядовитый инсектицид. Не продается в розницу. Змея сразу же уснула.

— Откуда у вас доступ к таким вещам?

— Я работаю в «Антисимексе». Борьба с вредителями. Мухи, тараканы и все, что ползает.

— Ясно. А потом?

— Потом поймал ее хвост раскроечным ножом и разрезал эту мерзость пополам, положил в пакет и выбросил в собственный мусорный контейнер. Я действительно беспокоился об Анни. Она боялась потом ложиться в собственную постель. — Он покачал головой. — Но вы ведь приехали не для того, чтобы говорить со мной о моей карьере супермена, не так ли? Зачем вы, собственно, приехали?

— Ну… — Скарре отвел локон со лба. — Шеф говорит, мы, как почтальоны, — всегда должны звонить дважды.

— Да? Ну что ж. Но я вообще-то до сих пор не осознал, что кто-то забрал жизнь Анни. Совершенно обычная девочка. Здесь, в этом городе, на этой улице. Ее семья тоже еще не осознала. Теперь ее комната останется нетронутой годами, точно такой же, какой она видела ее в последний раз. Я слышал, так происходит. Вы не думаете, что это подсознательная надежда, что она когда-нибудь вернется?

— Может быть. Вы пойдете на похороны?

— Придет вся деревня. Это всегда бывает так, когда живешь в маленьком городке или деревушке. Ничего не удается скрыть от других. Люди считают, что имеют право во всем принимать участие.

— Может быть, это нам поможет, — сказал Скарре. — Если убийца родом отсюда.

Фритцнер подошел в шлюпке, взял бутылку и опустошил ее.

— Вы думаете, он отсюда?

— Скажем так, мы на это надеемся.

— А я нет. Но если это так, я надеюсь, вы схватите мерзавца как можно скорее. Вероятно, жители всех двадцати домов здесь на улице уже знают, что вы пришли именно ко мне. Второй раз.

— Это вас напрягает?

— Конечно. Я бы с удовольствием остался здесь жить.

— Но ведь вам ничто не мешает!

— Посмотрим. На холостяков всегда косо посматривают.

— Почему?

— Ненормально, когда у мужчины нет женщины. Люди ждут, что он заведет ее, по крайней мере, когда ему исполнится сорок. И если этого не происходит, они ищут какую-то причину.

— Это звучит немного параноидально, мне кажется.

— Вы не знаете, каково жить так близко от других. Наступят жесткие времена, для очень многих.

— Вы думаете о ком-то конкретном?

— Подумал. Да.

— Например, о Йенсволе?

Фитцнер ответил не сразу. Искоса взглянул на Скарре и словно пришел к внезапному решению. Вынул руку из кармана и протянул ему.

— Я хочу показать вам вот это.

На его ладони лежал нитяной шнурок с вплетенными в него жемчужинами.

— Это принадлежит Анни, — сказал Фритцнер. — Я нашел его в автомобиле. Спереди, на полу, он застрял между сиденьем и дверью. Я неделю назад подвозил ее к центру.

— Зачем вы даете это мне?

Фитцнер задержал дыхание.

— Я мог бы оставить все как есть, не так ли? Сжечь в печи, не сказать ни слова. Я просто демонстрирую, мне нечего скрывать.

— Я был в этом уверен, — сказал Скарре.

Фритцнер улыбнулся.

— Вы думаете, я идиот?

— Возможно, — Скарре улыбнулся в ответ. — А может быть, вы пытаетесь одурачить меня. Может быть, вы настолько расчетливы, что разыграли это невинное признание. Я возьму нитку с собой. И буду наблюдать за вами с еще большим вниманием, чем прежде.

Фритцнер побледнел. Скарре не сдержался и улыбнулся еще шире.

— Почему ваша лодка так называется? — спросил он с интересом и взглянул на лодку. — Странное название для лодки: «Narco Traficante»?

— Просто пришло в голову.

Он попытался снова взять себя в руки.

— Звучит неплохо, как вам кажется? — Он озабоченно взглянул на молодого полицейского.

— Вы уже ходили на ней по морю?

— Ни разу, — признался Фитцнер. — В море у меня всегда разыгрывается морская болезнь.

* * *

Только сейчас Эдди заметил по своим наручным часам, что прошел целый день с тех пор, как первая лопата сухой земли ударилась о крышку гроба. Земли над Анни. Полной веток, камней и червяков. В кармане у него лежал комок бумаги, несколько слов, которые он хотел прочесть, стоя у гроба, после проповеди. Остаток жизни его будет мучить то, что он просто стоял и всхлипывал и не произнес ни единого слова.

— Я думаю, что у Сёльви не все в порядке с головой, — сказал Эдди Холланд и покрутил пальцем у виска. — Это не видно на томограмме, вообще не выявляется медицинским путем, но у нее есть проблемы. Она научилась всему, что нужно в этой жизни, она просто немного медлительна. Может быть, чувствует себя одинокой. Не говорите об этом с Адой, — добавил он.

— Она это отрицает? — спросил Сейер.

— Она говорит, что, если ничего не выявлено, значит, скорее всего, все в порядке. Просто все люди разные, говорит она.

Сейер вызвал его в офис.

— Мне нужно кое о чем вас спросить, — осторожно начал Сейер. — Если бы Анни встретилась на дороге с Акселем Бьёрком, она бы села к нему в машину?

Вопрос заставил Эдди удивленно раскрыть глаза.

— Это неслыханно, — сказал он, помолчав.

— Произошло неслыханное преступление. Просто ответьте на вопрос. Я знаю людей, о которых идет речь, не так хорошо, как вы, и в каком-то смысле в этом мое преимущество.

— Отец Сёльви, — задумчиво сказал Холланд. — Может быть. Они были у него в гостях пару-тройку раз, так что она знала его. Она бы села в машину, если бы он предложил. Почему нет?

— Какие у вас с ним отношения?

— Никаких.

— Но вы говорили с ним?

— Только между делом. Ада никогда не впускала его в дом. Жаловалась, что он надоел.

— А вы сами что об этом думаете?

Холланд заерзал в кресле.

— Я думаю, это было глупо. Он же не хотел ничего плохого, просто увидеть Сёльви раз-другой. Сейчас у него ничего нет. И работу потерял.

— А Сёльви? Она любила навещать его?

— Я боюсь, что Ада отбила у нее охоту. Она бывает очень жесткой. Бьёрк наверняка сдался. Я видел его на похоронах, она так посмотрела на него… Понимаете, — проникновенно сказал он, — не так легко противоречить Аде. Это не значит, что я ее боюсь или что-то вроде этого, — он усмехнулся. — Но она так легко выходит из себя… Как бы вам объяснить… Она так легко выходит из себя, что я не осмеливаюсь.

Он снова замолчал, а Сейер сидел тихо и ждал, пытаясь представить себе запутанные игры, происходящие между людьми. Тысячи нитей на протяжении многих лет переплелись между собой и образовали упругую мелкоячеистую сеть, в которой ты чувствуешь себя добычей. Его восхищали механизмы этого процесса. И боязнь людей достать нож и выбраться наружу, даже если они до смерти тосковали по свободе. Холланд наверняка хотел выбраться из сетей Ады, но его удерживали тысячи мелочей. Он сделал выбор, вследствие которого будет сидеть в клейких нитях до конца своих дней, и это решение так давит на него, что вся его мощная фигура ссутулилась и обвисла.

— Вы ничего не нашли? — спросил он вскоре.

— К сожалению, — неохотно ответил Сейер. — Все, что у нас есть, — это множество теплых отзывов об Анни. Улик очень немного, и они мало что нам дают, а явных мотивов не видно. Анни не изнасиловали и вообще не причинили ей никакого вреда. Вблизи Коллена в тот день не заметили ничего, что могло бы помочь нам, а все, кто проезжал по той дороге на машине, сообщили о себе. Есть, правда, одно исключение — автомобиль, который мы никак не можем найти. Мотоцикл, стоявший возле лавки Хоргена, тоже как сквозь землю провалился. Может быть, это был просто турист. Никто не видел номеров. Мотоциклист мог быть иностранцем. Мы обыскали дно озера в поисках ее рюкзака и не нашли его, поэтому предполагаем, что он до сих пор в руках преступника. Но у нас нет подозреваемого, и, таким образом, мы не можем никого обыскать. У нас даже нет конкретных предположений. У нас так мало фактов, что приходится фантазировать. Анни могла, например, каким-то образом узнать секретную информацию — может быть, чисто случайно, — и кто-то отнял у нее жизнь, чтобы обеспечить ее молчание. В этом случае информация должна содержать очень серьезный компромат, раз уж дело дошло до убийства. Ее раздели, но не тронули, и это может означать, что убийца хочет сместить подозрения в область сексуального насилия, чтобы отвлечь наше внимание от настоящих мотивов. И поэтому, — закончил он, — нам так важно знать как можно больше о прошлом Анни.

Он замолчал и почесал кисть руки с тыльной стороны ладони, там, где виднелась ссадина размером с монету в двадцать крон.

— Вы один из тех, кто знал ее лучше всего. И вы наверняка передумали о многом. Мне придется спросить вас еще раз, было ли что-то в ее прошлом — переживаниях, знакомствах, высказываниях, впечатлениях — в чем угодно, что заставило бы вас задуматься. Просто вспомните, было ли что-то, что удивило бы вас. Покопайтесь в памяти, найдите любые мелочи, даже если вам кажется, что это глупости и пустяки, просто что-нибудь удивительное. Реакции, которых вы не ожидали. Фразы, намеки, факты, которые остались в памяти. В какой-то момент Анни резко изменила свою жизнь. У меня складывается впечатление, что за этим могло стоять что-то большее, чем просто переходный возраст. Вы можете это подтвердить?

— Ада говорит…

— Что говорите вы? — Сейер поймал его взгляд. — Она отвергла Хальвора, бросила гандбол и после этого замкнулась в себе. Произошло ли с ней тогда что-нибудь необычное?

— Вы говорили с Йенсволем?

— Да.

— О нем ходят слухи, но это, может быть, и не так… Слухи у нас разлетаются очень быстро, — добавил Холланд, слегка смутившись и покраснев.

— Что вы имеете в виду?

— Только то, о чем говорила Анни. Что он когда-то сидел в тюрьме. Давно. Не знаю, за что.

— Анни знала об этом?

— Значит, он все-таки сидел?

— Верно, сидел. Но я не знал, знает ли об этом кто-нибудь. Мы проверяем всех, кто знал Анни, на предмет алиби. Мы опросили более трехсот человек. Но, к сожалению, пока никого не подозреваем.

— Наверху, на Кольвейен, живет человек, — пробормотал Холланд, — который не совсем здоров. Я слышал, что он приставал к девочкам…

— С ним мы тоже говорили, — терпеливо ответил Сейер. — Именно он нашел Анни.

— Неужели?

— У него есть алиби.

— Главное, чтобы оно было надежным.

Сейер решил не рассказывать Холланду, что алиби заключалось как раз в том, что Раймонд во время убийства «приставал» к шестилетней девочке.

— Почему она перестала сидеть с детьми, как вы думаете?

— Она выросла.

— Но ведь ей это очень нравилось. Вам это не показалось странным?

— Долгие годы она не занималась ничем другим. Сначала делала уроки, а потом бежала на улицу посмотреть, не нужно ли прогуляться с чьей-нибудь коляской. А если на улице начинался шум, она прибегала и сразу же восстанавливала мир и порядок. Бедняге, бросившему первый камень, приходилось признать свою вину. Потом он получал прощение, и все были счастливы и довольны. Она хорошо умела посредничать, у нее был авторитет, и все слушались. В том числе и мальчики.

— Она была дипломатом по натуре, да?

— Именно. Ей нравилось все упорядочивать. Она не выносила конфликтов. Если что-то случалось, например, с Сёльви, она всегда находила выход. Но, — после паузы добавил он, — к этому она тоже потеряла интерес. В последнее время она уже не вмешивалась в чужие дела.

— Когда это началось? — быстро спросил Сейер.

— Прошлой осенью.

— Что случилось прошлой осенью?

— Я уже рассказывал. Она ушла из команды, стала сторониться людей.

— Но почему?!

— Я не знаю, — ответил Эдди Холланд растерянно. — Я же говорил уже: я этого не понимаю.

— Попытайтесь забыть о себе и собственной семье. О Хальворе, спортивной команде и проблемах с Акселем Бьёрком. Случилось ли в деревне что-то еще в это же время, совсем не обязательно имевшее отношение к вам?

Холланд развел руками.

— Да, случилось. Но это не имеет к Анни никакого отношения. Один из детей, с которым она обычно сидела, погиб. Это был несчастный случай. Анни к тому времени уже отдалилась от нас. Казалось, единственное, чего она хочет, — это надеть кроссовки и уйти из дома, чтобы бегать по улицам.

Сейер почувствовал, что его сердце сделало лишний удар.

— Повторите, что вы сейчас сказали? — Он положил локти на стол.

— Один из детей, с которым она часто сидела, погиб. С ним произошел несчастный случай. Его звали Эскиль.

— Это произошло, когда с ним была Анни?

— Нет-нет! — Холланд с ужасом посмотрел на полицейского. — Нет, вы с ума сошли! Анни была очень осторожна, когда брала на себя ответственность за чужих детей. Ни на секунду не спускала с них глаз.

— Как это произошло?

— У них дома. Ему было всего два года с небольшим. Анни приняла это близко к сердцу. Да и все мы, мы же были знакомы с ними.

— А когда это произошло?

— Я же говорю, прошлой осенью. Когда она бросила все. Вообще-то, тогда произошло много событий, это было не очень хорошее время для всех нас. Хальвор звонил, Йенсволь звонил. Приезжал Бьёрк и целыми днями выпрашивал встречи с Сёльви, а с Адой почти невозможно было находиться в одном доме!

Он помолчал, и вдруг Сейеру показалось, будто его собеседнику стало почему-то стыдно.

— Когда именно произошел тот несчастный случай, Эдди?

— Думаю, в ноябре. Не помню точной даты.

— Но это случилось до того, как она покинула команду, или после?

— Не помню.

— Постарайтесь вспомнить. Какого рода был несчастный случай?

— Он что-то засунул себе в рот задохнулся — не успели вытащить. Наверняка сидел и ел один на кухне.

— Почему вы никогда мне об этом не рассказывали?

Холланд с несчастным видом посмотрел на Сейера.

— Но вы же расследуете смерть Анни, — прошептал он.

— Несчастные случаи тоже важны.

Возникла долгая пауза. Высокий лоб Холланда потел, он непрерывно тер свои пальцы, как будто они потеряли чувствительность. Перед мысленным взором проносились нелепые картинки: Анни в красном комбинезоне и в шапочке выпускницы, Анни в свадебном платье. Анни с грудным ребенком на коленях. Фотографии, которых он никогда не сделает.

— Расскажите о том, как Анни отреагировала на это несчастье.

Холланд поднялся со стула — видно было, что он напряженно думает.

— Я не помню число, но помню день, потому что мы проспали. У меня был выходной. Анни поздно вышла к автобусу и потом рано вернулась из школы, потому что не совсем хорошо себя чувствовала. Я не решился рассказать ей сразу. Она ушла к себе и легла, чтобы немного поспать.

— Она была больна?

— Да нет, она никогда не болела. Видимо, просто что-то подцепила, но быстро оправилась. Она проснулась позже днем, я сидел в гостиной и боялся сказать ей. Наконец я вошел к ней в комнату и сел на край постели.

— Продолжайте.

— Ее будто парализовало, — задумчиво сказал он. — Парализовало от страха. Она только отвернулась и накрылась с головой одеялом. В последующие дни она почти не показывала своих чувств, как будто скорбела в тишине. Ада хотела, чтобы она зашла в тот дом с цветами, но Анни отказалась. На похороны она тоже не пошла.

— Вы с женой там были?

— Да, были. Ада беспокоилась, что Анни не хочет идти, но я постарался объяснить, что для ребенка это слишком большой стресс. Анни было всего четырнадцать.

— Угу, — пробормотал Сейер. — Но она, наверное, ходила на могилу потом?

— Да, ходила. Много раз. Но ни разу больше не заходила в тот дом.

— А с родителями поговорила?

— Говорила. Она была с ними близко знакома. Особенно с матерью. Через некоторое время они отдалились друг от друга. Разумеется, очень трудно общаться как ни в чем не бывало после такой трагедии. Нужно найти в себе силы начать все заново. И невозможно остаться таким же, каким ты был. — Он говорил с самим собой, как будто рядом никого не было. — Только Сёльви осталась прежней. Меня удивляет, как можно остаться прежней после всего, что произошло. Но она как будто вся внутри себя. Ну что ж, мы же должны принимать наших детей такими, какие они есть, верно?

— А Анни? — осторожно спросил Сейер.

— Да, Анни, — пробормотал Холланд, очнувшись. — Анни никогда уже не была прежней. Я думаю, ей стало ясно, что мы все когда-нибудь умрем. Я помню, как это было со мной: я был маленьким, когда умерла моя мать, это было хуже всего. Не то, что она умерла и не вернется. Что я тоже умру. И мой отец, и все, кого я знаю.

Его глаза были устремлены в пустоту. Сейер слушал, наклонившись вперед, его локти покоились на письменном столе.

— Нам нужно обсудить кое-то еще, Эдди, — сказал он наконец. — Но прежде я должен сказать вам одну вещь.

— Не знаю, выдержу ли я, если узнаю что-то еще.

— Я не могу скрывать это от вас. Мне не позволит совесть.

— Что ж, говорите.

— Вы не помните, чтобы Анни когда-нибудь жаловалась на боль?

— Нет, никогда. Только один раз, когда купила кроссовки с амортизатором. У нее болели ноги.

— Я выражусь точнее: говорила ли она когда-нибудь о боли в низу живота?

Холланд неуверенно посмотрел на своего собеседника.

— Я никогда не слышал. Наверное, вам лучше спросить Аду.

— Я спрашиваю вас, потому что понял: именно вы были дочери ближе всех.

— Да. Но эти женские проблемы — я никогда не слышал о них.

— У нее была опухоль в матке, — тихо сказал он.

— Опухоль?

— Опухоль размером примерно с яйцо. Злокачественная. Распространившаяся на печень.

Теперь Холланд окончательно оцепенел.

— Это ошибка, — уверенно сказал он через какое-то время. — Анни была здорова как никто.

— У нее была злокачественная опухоль матки, — твердо повторил Сейер. — И через короткое время она бы заболела очень сильно. Шансы, что болезнь привела бы к смерти, были очень велики.

— Вы хотите сказать, что она все равно умерла бы? — В голосе Холланда появились агрессивные нотки.

— Так говорит судебная медицина.

— То есть я должен быть счастлив, что она избежала страданий? — Он выкрикнул это вне себя, и капля слюны попала на лоб Сейера. Холланд спрятал лицо в руках. — Простите, — полузадушено сказал он, — но я ничего не понимаю. Того, что случилось.

— Либо она сама не знала о своей болезни, либо терпела боль, но решила не посещать врача. В ее медицинской карте нет никаких записей об этом.

— Там наверняка вообще нет никаких записей, — тихо произнес Холланд. — У нее никогда не было проблем со здоровьем. Ее пару раз в год прививали, и все.

— У меня к вам большая просьба, — продолжал Сейер. — Я хочу, чтобы вы попросили Аду прийти сюда, в участок. Нам нужны ее отпечатки пальцев.

Холланд устало улыбнулся и откинулся на спинку стула. Он не выспался, и все поплыло у него перед глазами. Лицо комиссара легко мерцало, то же самое происходило с занавесками на окне, а может, это просто сквозняк шевелил их.

— Мы нашли два вида отпечатков пальцев на пряжке ремня Анни. Некоторые из отпечатков могут принадлежать вашей жене. Она рассказывала, что часто по утрам клала одежду на стул для Анни, так что могла оставить на пряжке отпечатки. Если это не ее отпечатки, они могут принадлежать преступнику. Он раздел ее. И должен был прикоснуться к пряжке.

Наконец Холланд понял.

— Попросите вашу жену прийти как можно скорее. Она может связаться со Скарре.

— Ваша экзема, — внезапно произнес Холланд и кивнул на руку инспектора. — Я слышал, что зола помогает.

— Зола?

— Посыпьте руку золой. Зола — это самое чистое вещество в мире. Она содержит соли и минералы.

Сейер не ответил. Мысли Холланда как будто сделали резкий разворот и исчезли вдалеке. Сейер не мешал ему размышлять. В комнате было так тихо, что, казалось, оба слышат дыхание Анни.

* * *

Хальвор пообедал за раздвижным столом на кухне свиной колбасой и вареной капустой. Поев, он прибрал за собой и укрыл пледом бабушку, дремавшую на диване. Потом вернулся в свою комнату, задернул занавеску и уселся перед монитором. Так он проводил теперь большую часть свободного времени. Он перебрал в уме большинство музыкальных произведений, которые, как он знал, любила Анни, и ввел в строку пароля их названия и имена исполнителей. Потом он попытал счастья с названиями фильмов — только для «галочки», поскольку это был не совсем стиль Анни — выбрать для пароля что-то подобное. Задача, казалось, не имеет решения. Не говоря уже о том, что она могла сменить пароль, как это делают военные, когда дело касается военных тайн. Они там, в министерстве обороны, используют пароли, которые автоматически меняются много раз в секунду. Он читал об этом в журнале. Пароль, который все время меняется, почти невозможно вскрыть. Он попытался вспомнить, когда Анни в последний раз открывала свою папку и блокировала ее заново. Это было много месяцев назад, незадолго до осени. У него возникло чувство безнадежности, когда он думал обо всех комбинациях, которые можно составить из всех букв и цифр на клавиатуре. Но ведь Анни наверняка не стала бы изобретать ничего бессмысленного. Она использовала что-то, что произвело на нее впечатление, или что-то, что она знала и любила. Он тоже знал кое-что из того, что она знала и любила, поэтому продолжал свои попытки. Время от времени бабушка кричала из комнаты, что хочет есть. Тогда варил ей кофе и намазывал маслом пару лепешек или вафлей, если они были. Для очистки совести он некоторое время смотрел вместе с ней телевизор, чтобы составить ей компанию. Но всей душой стремился в свою комнату и при первом удобном случае уединялся там. Он сидел до полуночи, потом ложился в постель и гасил свет. Он всегда лежал и слушал звуки, пока не засыпал. Часто ему вообще не удавалось заснуть, и тогда он пробирался в комнату бабушки и вытаскивал у нее из стакана «Stesolid». За все это время он ни разу не слышал шагов снаружи. Пытаясь заснуть, он думал об Анни. Синий был ее любимым цветом. Шоколад, который она любила больше всего, был «Dove» с изюмом. Он заносил некоторые слова в память и хранил их там, пока не понадобятся. Сдаваться нельзя. Когда он наконец найдет его, то поразится, насколько очевиден пароль, который она выбрала, и он скажет себе: я должен был об этом подумать!

Двор был полон темноты и тишины. Пустая будка около входа разевала беззубую пасть, но с дороги не было видно, что она пуста, и ворам полагалось думать, что там все еще есть собака. За будкой находился тайник со скромным содержимым: велосипед, старый черно-белый телевизор и куча старых газет. В самом дальнем углу, за надувным матрацем, стоял школьный рюкзак Анни.

* * *

Он добежал до Брюванна и обратно. Тринадцать километров. Старался не превышать болевой порог, по крайней мере на обратном пути. Элисе обычно наливала ему ледяной «Фаррис» и подносила, когда он выходил из душа. Часто на нем было только полотенце вокруг пояса. Теперь никто его не ждал, кроме собаки, которая подняла голову, когда он открыл дверь ванной и выпустил наружу облако пара. Он оделся в ванной и сам нашел бутылку, открыл ее об угол кухонного стола и поднес ко рту. Звонок в дверь раздался, когда он уже выпил половину. В дверь Сейера звонили часто, поэтому он не очень удивился, предупреждающе приложил палец ко рту, прося собаку помолчать и пошел открывать. Снаружи стоял Скарре.

— Я проходил мимо, — пояснил он.

Он изменился. Кудри острижены почти под машинку. У волос появился темный оттенок, что придавало ему более взрослый вид. А уши у него на самом деле были немного оттопырены.

— Отличный стиль, — оценил Сейер и кивнул. — Заходи.

Кольберг, как обычно, выпрыгнул из комнаты.

— Он выглядит как волк, напарник, — с уважением сказал Скарре.

— Он должен походить на льва. Этого хотел создатель породы леонбергеров. — Сейер вошел в гостиную. — Он был родом из Леонберга, это в Германии, хотел создать что-то вроде символа города.

— Льва? — Скарре внимательно посмотрел на большого зверя и широко улыбнулся: — Нет, при всем моем желании. — Он снял куртку и положил ее на скамью возле телефона. — Тебе удалось поговорить сегодня с Холландом наедине?

— Удалось. А чем занимался ты?

— Наносил визит бабушке Хальвора.

— Неужели?

— Она угощала меня кофе, и лепешками, и всей своей старостью. Слушай, — сказал он тихо. — Теперь я знаю, каково это — старость.

— И каково же это?

— Постепенное разложение. Медленный, почти незаметный процесс, результаты которого ты вдруг замечаешь в какой-то ужасный момент. — Скарре вздохнул, как старик, и озабоченно покачал головой. — Замедляется процесс деления клеток вот в чем дело. Все теряет и теряет инерцию, пока, они не прекращают обновляться вовсе, и все начинает съеживаться. Это фактически первая стадия процесса разложения, и она начинается примерно в двадцать пять лет.

— Жуткая история. Выходит, ты тоже уже один из нас. Вообще-то, выглядишь ты не очень, честно говоря.

— Кровь застаивается в жилах и закупоривает их. Все теряет вкус и запах. Аппетит пропадает. Нет ничего странного в том, что мы умираем, став старыми.

Эта фраза заставила Сейера усмехнуться. Потом он вспомнил о своей матери, лежащей в больнице, и желание смеяться пропало.

— Сколько ей лет?

— Восемьдесят три. Не самый цветущий возраст. — Он показал на свою коротко остриженную голову. — Было бы лучше, если бы мы умирали немного раньше, я думаю. Хотя бы до семидесяти, я думаю.

— Я думаю, те, кому сейчас семьдесят, с тобой не согласны, — коротко сказал Сейер. — Хочешь «Фаррис»?

— Да, спасибо. — Скарре провел ладонью по голове, как будто хотел проверить, не приснилась ли ему новая прическа. — У тебя очень много музыки, Конрад. — Он украдкой заглянул на полку с музыкальным центром и дисками. — Ты считал их?

— Около пятисот, — прокричал хозяин из кухни.

Скарре вскочил со стула, чтобы посмотреть названия. Как и большинство людей, он считал, что выбор музыки очень многое говорит о человеке.

— Лайла Далсет. Этта Джеймс. Билли Холидей. Эдит Пиаф. Боже мой, — он озадаченно смотрел на диски и изумленно улыбался. — Здесь же только женщины! — не выдержал он.

— Что, правда? — Сейер разливал «Фаррис».

— Только женщины, Конрад! Эарта Китт. Лилл Линдфорс. Моника Зеттерлунд — кто это?

— Одна из лучших. Но ты слишком молод, чтобы знать ее.

Скарре снова сел, отхлебнул «Фаррис» и вытер донышко стакана о штаны.

— Что сказал Холланд?

Сейер вытащил из-под газеты пачку табака. Оторвал кусочек бумаги и начал скручивать его.

— Анни знала, что Йенсволь сидел в тюрьме. Может быть, знала и за что.

— Продолжай!

— А один из детей, с которыми она сидела, погиб — несчастный случай. — Скарре неуклюже потянулся за своими сигаретами. — Это произошло в ноябре, примерно в то время, когда у Анни начались сложности. Она не хотела больше приходить в ту семью. Она не явилась с цветами выразить соболезнование, не пошла на похороны и после этого перестала сидеть с детьми. Холланд считает, что в этом нет ничего странного, ей же было всего четырнадцать, а в этом возрасте человек недостаточно взрослый, чтобы принять смерть. — Говоря все это, Сейер наблюдал за Скарре и видел, как на его лице появилась настороженность. — Потом она бросила гандбол, рассталась на какое-то время с Хальвором и закрылась от всех. Значит, все произошло именно в таком порядке: ребенок умер; Анни закрылась от окружающего мира.

Скарре закурил сигарету и принялся наблюдать за Сейером, который облизывал самокрутку.

— Смерть, очевидно, произошла в результате несчастного случая: ребенку было всего два года, и я прекрасно понимаю, как может потрясти подростка такое переживание. Она хорошо знала мальчика. И его родителей знала тоже. Но… — Сейер сделал первую затяжку.

— Значит, поэтому она так изменилась?

— Возможно. Кроме того, у нее был рак. Даже если она и не знала об этом, это могло повлиять на нее. Но вообще-то я надеялся найти что-нибудь другое. Что-то, что помогло бы нам.

— А как насчет Йенсволя?

— Мне, вообще говоря, очень трудно поверить, что человек может совершить убийство, чтобы никто не узнал о насилии, произошедшем одиннадцать лет назад. И за которое он, кроме того, уже отсидел. Разве что Йенсволь снова не смог устоять перед искушением, но получил отпор…

— Черт! — удивленно прервал его Скарре. — Ты куришь.

— Только одну, по вечерам. У тебя найдется сегодня время прокатиться на машине?

— Без проблем. Куда мы поедем?

— В церковь Люннебю. — Сейер сильно затянулся и долго не выпускал дым.

— Зачем?

— Не знаю. Мне нравится разъезжать просто так.

— Наверное, тебе просто лучше думается на свежем воздухе?

Сейер соскреб с матовой поверхности стола пятно воска.

— Я всегда считал, что окружение влияет на мысли. Что человек чувствует саму атмосферу места. Надо уметь прислушиваться к вещам. К тому, что они говорят.

— Любопытно, — заметил Скарре. — Ты не пробовал говорить об этом в суде?

— Прокурора не интересуют мои чувства. Но он без сомнения знает о них. Он считается с ними, но никогда этого не признает. Это наш молчаливый уговор. — Сейер, священнодействуя, выпустил дым и поднял глаза. — Что сообщила тебе бабушка Хальвора? Кроме вафель и наглядного примера старения?

— Она много рассказала мне об отце Хальвора. О том, как ужасно мил он был, когда был маленьким. И что на самом деле ему просто не повезло.

— Охотно верю. Иначе зачем бы ему бить собственных детей?

— Еще она говорит, что Хальвор просиживает у себя в комнате перед компьютером все вечера, а иногда и ночи.

— Что он там делает, как ты думаешь?

— Не имею ни малейшего понятия. Может быть, ведет дневник?

— Я бы прочел его с удовольствием.

— Ты привезешь его к нам еще раз?

— Разумеется.

Они допили воду и поднялись. На стене Скарре увидел фотографию, с которой очаровательно улыбалась Элисе.

— Жена? — спросил он осторожно.

— Последняя оставшаяся фотография.

— Она похожа на Грейс Келли, — сказал он с восхищением. — Как такому брюзге, как ты, удалось заполучить такую красотку?

Сейер так растерялся от безграничной наглости напарника, что потерял дар речи.

— Тогда я еще не был брюзгой, — тихо сказал он наконец.

* * *

Автомобиль медленно скользил по гравию, направляясь к церкви Люннебю. Сейчас она была ярко освещена и стояла в розовом свете, всем своим видом показывая, что имеет на то полное право, как будто стояла тут всегда. На самом деле она была построена всего сто пятьдесят лет назад — дуновение ветерка в листве вечности. Полицейские осторожно приоткрыли дверцы, вышли из машины и прислушались. Скарре огляделся, сделал несколько шагов в направлении капеллы и заметил ряд могил впереди. Десять белых камней, выстроенных в ряд.

— Что это?

Они остановились и начали читать.

— Военные захоронения, — тихо сказал Сейер. — Английские и канадские солдаты. Немцы расстреляли их внизу, в лесу, девятого апреля. Дети приносят сюда ветки ветреницы семнадцатого мая. Мне рассказывала об этом моя дочь, Ингрид.

— «Pilot Officer, Королевские военно-воздушные силы, A. F. Le Maistre of Canada. Двадцать шесть лет. God gave and God has taken». — Скарре поднял глаза. — Долгий путь пришлось им проделать для такого короткого подвига. Вот появляюсь я, из самой Канады, в своей новой форме, чтобы бороться на правой стороне. И вот уже нет правых. Только огонь и смерть.

Сейер удивленно взглянул на напарника и побрел вниз, к церкви. Анни похоронили на краю кладбища, внизу, у большого ячменного поля. Цветы уже начали вянуть. Мужчины молча смотрели на могилу и думали каждый о своем. Потом побродили кругом, читая надписи на других камнях. Наконец Сейер нашел то, что искал. Маленький камень, украшенный витиеватым шрифтом. Скарре нагнулся и прочел:

— «Наш любимый Эскиль»?

Сейер кивнул:

— Эскиль Йонас. Родился четвертого августа девяносто второго года, умер седьмого ноября девяносто четвертого.

— Йонас? Торговец коврами?

— Сын торговца коврами. Подавился завтраком и задохнулся. После несчастного случая брак распался. Не так уж странно, это наверняка часто происходит. Но у Хеннинга есть старший сын, который живет с матерью.

— У него на стенах висели фотографии сыновей, — вспомнил Скарре и засунул руки в карманы. — Что это за скол наверху?

— Видимо, кто-то что-то отсюда украл. Здесь наверняка сидела птичка или ангел — их часто можно встретить на могилах маленьких детей.

— Странно, что они не восстановили его. Очень скромная могила. Выглядит запущенной. Я думал, только стариков забывают…

Они обернулись и окинули взглядом поля, окружавшие кладбище со всех сторон. Рядом благостно светились в синих сумерках окна дома священника.

— Мать уехала в Осло, ей трудно часто приезжать сюда.

— Зато Йонасу две минуты.

Скарре бросил взгляд в другую сторону, на холмы Фагерлунд и склон холма Коллен, застроенный домиками, в которых тоже светились окна.

— Из окна его гостиной видна церковь, — заметил Сейер. — Я помню, я видел ее, когда мы заходили к нему. Может быть, ему этого достаточно.

— У него уже наверняка появились щенки, — встрепенулся Скарре.

Сейер не ответил.

— Так на чем мы остановились?

— Я точно не знаю. Но после того как этот маленький мальчик умер, — Сейер снова взглянул на могилу и нахмурился, — Анни словно подменили. Почему она приняла это так близко к сердцу? Она была крепкой и сильной девочкой. Разве все здоровые, нормальные люди не преодолевают это? Разве мы не устроены так, что принимаем смерть и живем дальше, по крайней мере, через какое-то время?

Они подошли к машине. Сейер смахнул маленький листок клена, прилипший к лобовому стеклу.

— Я бы купил новую птичку, — сказал Скарре. — И надежно врезал бы ее в камень. Если бы это был мой ребенок.

Сейер завел старый «Пежо» и дал ему некоторое время пожужжать в тишине.

— Я бы сделал так же.

* * *

Хальвор продолжал сидеть перед экраном. Он не надеялся, что будет легко, но его жизнь никогда и не была легкой. Расшифровка могла занять месяцы, и это его не пугало. Он уже проверил все, что мог вспомнить: что она читала или слушала, названия книг, фильмов, песен, имена персонажей, слова и выражения, которые она употребляла. Часто он просто сидел и смотрел на экран. Он больше не отвлекался: не смотрел телевизор, не включал музыкальный центр. Он сидел один в тишине и погружался в прошлое. Поиски кодового слова стали для него оправданием жизни в прошлом, того, что он перестал смотреть вперед. Да у него и не осталось ничего, ради чего стоило бы смотреть вперед. Только одиночество.

Все, что у него было с Анни, было, конечно, слишком хорошо, чтобы длиться дольше, это он понимал. Ему часто становилось интересно, к чему все это приведет, где и когда закончится.

Бабушка ничего не говорила, но тоже наверняка про себя думала: что внуку хорошо бы заняться чем-нибудь полезным, например, вскопать маленький огород за домом, подмести двор и, может быть, прибраться в сарае. Так полагалось делать весной. Выбрасывать мусор после зимы. Цветочную грядку перед домом тоже надо бы прополоть — она пару раз выходила наружу и видела, как захирели тюльпаны под натиском одуванчиков и сорняков. Хальвор отрешенно кивал каждый раз, когда она заводила об этом речь, и продолжал заниматься своими делами. Что ж, подумала она, поднимаясь, должно быть это какие-то очень важные дела. После многочисленных попыток ей удалось наконец зашнуровать на себе одну кроссовку, и она прохромала наружу с клюкой под мышкой. Она нечасто бывала во дворе. Только иногда, в ясные дни, медленно доходила до магазина. Старуха крепко оперлась на палку и немного помедлила, склонив голову над запустением. Ей показалось, что оно охватило не только ее огород, но и все вокруг. Все дома и дворы показались ей какими-то облезлыми, серыми и запущенными. Может быть, у нее что-то с глазами? Или с головой? Или все вместе. Она проковыляла через двор и открыла дверь сарая. Внезапно поймала себя на мысли, что ей хочется заглянуть внутрь. Может быть, старая садовая мебель еще пригодится, в крайнем случае ее можно поставить перед домом. Это будет смотреться замечательно. Все соседи давным-давно выставили садовую мебель. Она нащупала выключатель и зажгла свет.

* * *

Астрид Йонас владела вязальным предприятием в западном районе Осло.

Она сидела перед вязальной машиной; из-под ее рук выходило что-то мягкое и пушистое, похожее на одеяльце для грудного ребенка. Он прошел по коридору и остановился за ее спиной; осторожно прокашлявшись, начал восхищаться работой, при этом на его лице застыло смущение.

— Я вяжу покрывало для детской коляски, — улыбнулась она. — Я иногда делаю такие вещи на заказ.

Он не сводил с нее удивленных глаз. Она явно была значительно старше бывшего мужа и при этом необычайно красива — эта красота на мгновение выбила у него почву из-под ног. Она была красива не той мягкой, сдержанной красотой, какой обладала Элисе, — ее красоту хотелось назвать яркой и одновременно темной. Он не мог оторвать глаз от ее рта. И неожиданно ощутил исходящий от нее запах, может быть потому, что она встала ему навстречу. От нее пахло ванилью.

— Конрад Сейер, — представился он. — Полиция.

— Я поняла. — Она улыбнулась ему. — Иногда меня удивляет, почему это видно издалека, даже если вы приходите в гражданском.

Он не покраснел, но подумал о том, что, возможно, его выдает походка или манера одеваться, приобретенная за годы в полиции; а, может быть, эта прекрасная вязальщица очень наблюдательна.

Она погасила лампу, при свете которой работала.

— Пойдемте в заднюю комнату. Там у меня маленький офис, там обедаю и все такое.

Она пошла впереди него по коридору. Ее походка была очень женственной.

— То, что случилось с Анни, так ужасно, я стараюсь не думать об этом. Мне стыдно, что я не пошла на похороны, но честно говоря, я просто испугалась. Я послала букет.

Она показала ему на свободный стул.

Он смотрел на нее, и постепенно им овладевало полузабытое чувство. Он оказался наедине с красивой женщиной — в комнате не было никого, за кого он мог бы спрятаться. Она улыбнулась ему, как будто та же мысль пришла и ей в голову. Но она не потеряла самообладания. Она-то привыкла к собственной красоте.

— Я хорошо знала Анни, — продолжала она. — Она часто бывала у нас, сидела с Эскилем. У нас был сын, — объяснила она, — он умер прошлой осенью. Его звали Эскиль.

— Я знаю.

— Вы наверняка говорили с Хеннингом. Мы, к сожалению, после этого потеряли с ней связь, она больше не приходила в гости. Бедняга, я так переживала за нее. Ей было всего четырнадцать.

Сейер кивнул; он перебирал пуговицы в кармане. Внезапно в маленьком офисе стало так жарко.

— У вас есть хоть какое-нибудь предположение о том, кто это сделал? — спросила она.

— Нет, — честно ответил он. — Пока мы только собираем информацию.

— Боюсь, я мало чем могу помочь. — Она опустила глаза. — Я хорошо знала ее, она была хорошей девочкой, более смышленой и доброй, чем обычно бывают девочки в ее возрасте. Не делала глупостей. Много тренировалась и прилежно занималась в школе. Она была красива. У нее был друг по имени Хальвор. Но они вроде бы расстались, так?

— Нет, — тихо ответил он.

Возникла пауза. Он сознательно затягивал ее.

— Что вы хотите узнать? — спросила она наконец.

Сейер не спешил с ответом и наблюдал за ней. Миловидна, стройна, темные глаза. Вся ее одежда была связана — выглядела как ходячая реклама своей мастерской. Красивый костюм, состоящий из маленькой юбки и приталенного пиджака, темно-красного цвета, с зелеными и горчичными вставками. Закрытые черные туфли. Не собранные в прическу гладкие волосы. Губная помада того же цвета, что и костюм. В ушах — бронзовые гвоздики, почти скрытые волосами. Немного моложе его самого, с первыми признаками мелких морщинок вокруг глаз и рта — и совершенно очевидно старше, чем мужчина, с которым она состояла в браке. Сын Эскиль родился, вероятно, на самом исходе ее молодости.

— Я просто хочу поговорить, — осторожно ответил он наконец. — У меня нет никаких конкретных намерений. Так она приходила к вам и сидела с Эскилем?

— Несколько в неделю, — тихо подтвердила она. — Больше никто не хотел сидеть с ним, с Эскилем было нелегко. Но об этом вы, вероятно, уже слышали.

— Ну да, — солгал он.

— Он был ужасно активным, почти на грани нормы. Гиперактивным, так это называется. Вы знаете, вверх-вниз, ни минуты покоя. — Она грустно и как-то беспомощно улыбнулась. — Нелегко об этом говорить, вы понимаете. Но я должна признать: мой сын был очень сложным ребенком. Анни справлялась с ним лучше, чем кто-либо еще.

Астрид помолчала.

— Она приходила очень часто. Мы довольно сильно уставали, Хеннинг и я, и это было словно благословение, когда она появлялась в дверях, улыбалась и предлагала посидеть с ним. Он садился в свой игрушечный автомобиль, и мы обычно давали им с собой деньги, чтобы они могли поехать в центр и купить себе что-нибудь. Сладости, мороженое и тому подобное. Это занимало обычно час или два, я думаю, ей нравилось с ним возиться. Иногда они уезжали на автобусе в город и отсутствовали весь день. Ездили на маленьком поезде по торфяникам. У меня бывали ночные дежурства в больнице, так что я часто засыпала днем, и это было очень кстати. Правда, у нас есть еще один сын, Магне. Но он тогда был уже слишком взрослым, чтобы возиться с коляской. Ему не хотелось сидеть с малышом. Так что он сбегал, как часто делают мальчики. Она снова улыбнулась и переменила положение на стуле. Каждый раз, когда она двигалась, он чувствовал слабый запах ванили, распространявшийся по комнате. Она все время смотрела на дверь, но никто не приходил. Разговор о сыне явно был ей неприятен. Ее взгляд останавливался на чем угодно, кроме лица Сейера, он летал как птица, запертая в слишком маленькой комнате: вверх — к полкам с пряжей, вниз — к столу, пытался даже вылететь наружу.

— В каком возрасте умер Эскиль? — спросил Сейер.

— Двадцать семь месяцев, — прошептала она, ее голова дернулась.

— Это произошло, когда Анни сидела с ним?

Она взглянула вверх.

— Нет, слава богу. Я часто говорю «к счастью», это было бы слишком ужасно. Для бедняжки Анни это и так стало потрясением, а тогда бы ей пришлось нести за это ответственность.

Новая пауза. Он старался дышать как можно тише и сделал еще одну попытку:

— Но — какого рода несчастный случай это был?

— Я думала, вы говорили с Хеннингом? — спросила она удивленно.

— Да, говорил, — солгал он. — Но мы не входили в подробности.

— Он подавился едой, — тихо сказала она. — Я лежала наверху, на втором этаже. Хеннинг был в ванной, брился электробритвой и ничего не слышал. Эскиль перестал кричать, когда еда застряла у него в горле. Он был пристегнут к креслу ремнями, — вспомнила она, — какими обычно пристегивают детей в этом возрасте; это делается для того, чтобы ребенок не упал. Он сидел и ел свой завтрак.

— Я видел такие стулья, у меня есть дети и внуки, — быстро сказал он.

Она сглотнула и продолжала:

— Хеннинг нашел его висящим на кресле, уже посиневшего. «Скорая помощь» приехала через двадцать минут — и никакой надежды уже не было.

— Они ехали из Центральной больницы?

— Да.

— Значит, это произошло утром?

— Рано утром, — прошептала она. — Седьмого ноября.

— Вы все это время спали, так?

Она внезапно посмотрела прямо ему в глаза.

— Я думала, мы будем говорить об Анни?

— Будет здорово, если вы что-нибудь о ней скажете, — быстро ответил он.

Но она больше не смотрела на него. Она внезапно выпрямилась в кресле и сложила руки на груди.

— Я могу исходить из того, что вы говорили со всеми, кто живет в Кристале?

— Верно.

— Значит, вы обо всем уже знаете?

— Верно. Но что занимает меня больше всего — это реакция Анни на несчастье, — честно сказал он. — То, что это так сильно на нее повлияло.

— Но это ведь не так уж и странно? — казалось, ее голос изменился. — Когда двухлетний ребенок умирает таким образом… Они были так сильно привязаны друг к другу, и Анни гордилась тем, что именно она могла с ним справиться.

— Может быть, это и не странно. Просто я пытаюсь выяснить, кем она была. Какой она была.

— Ну, я вам уже все об этом рассказала. Мне нечего скрывать, но об этом не так легко говорить. — Она снова посмотрела на него, округлив глаза. — Но вы же ищете сексуального маньяка?

— Я не знаю…

— Нет? А я сразу об этом подумала. Как только прочитала, что ее нашли без одежды. — Теперь настала ее очередь покраснеть и опустить глаза. — Но если это был не маньяк… Что же в таком случае могло произойти?

— Вопрос именно в этом. Мы не понимаем. Насколько мы знаем, у нее не было врагов. И я все время спрашиваю себя: если мотив не сексуальный, то каким же он может быть?

— Ну, у таких людей особая логика. Я имею в виду, у больных людей. Они думают не так, как остальные.

— Мы не знаем о том, болен ли убийца. Мы просто не видим никаких мотивов на данный момент. Как долго вы состояли в браке с Хеннингом Йонасом?

Она снова вздохнула.

— Пятнадцать лет. Я была беременна Магне, когда мы поженились. Хеннинг, он немного младше меня, — быстро добавила она, как будто хотела подтвердить то, о чем, она знала, он догадывался. — Эскиль стал на самом деле результатом очень долгих дискуссий, но в конце концов мы пришли к единому мнению.

— Своего рода дополнительное соглашение?

— Да.

Она внимательно посмотрела на потолок, как будто там висело что-то интересное.

— Значит, старшему скоро семнадцать?

Она кивнула.

— Он видится со своим отцом?

Она удивленно вскинула глаза на Сейера:

— Разумеется! Он часто ездит в Люннебю и навещает старых друзей. Но для меня это не просто. После всего, что произошло.

Он кивнул.

— Вы часто бываете на могиле Эскиля?

— Нет, — призналась она. — Хеннинг хозяйничает там и содержит ее в порядке. Для меня это сложновато.

Он вспомнил про заброшенную могилу и ничего не ответил. Дверь внезапно открылась, и в магазин вошел молодой человек. Фру Йонас выглянула наружу.

— Магне! Я здесь!

Сейер повернулся и поглядел на ее сына. Он был очень похож на отца, разве что волос у него было в избытке, да и мышц побольше. Он выжидающе кивнул и остановился в дверях, не испытывая, видимо, особой охоты разговаривать. Выражение его лица было нахальным и одновременно отсутствующим; оно хорошо сочеталось с черными волосами и мускулистыми предплечьями.

— Мне нужно идти, фру Йонас, — сказал Сейер и поднялся. — Простите меня, если мне придется приехать еще раз, но может случиться, что этого и не произойдет.

Он кивнул обоим, прошел мимо сына и вышел в открытую дверь. Фру Йонас долго смотрела ему вслед, затем жалобно взглянула на сына.

— Он расследует убийство Анни, — прошептала она. — Но со мной говорил только об Эскиле.

Выйдя из магазина, Сейер ненадолго остановился. Возле входной двери был припаркован мотоцикл, скорее всего, принадлежащий Магне Йонасу. Большой «Кавасаки». Рядом с ним, опершись на сиденье, стояла молодая женщина. Она не видела Сейера — была слишком занята своими ногтями. Возможно, один из них отломился, и теперь она пыталась оценить масштабы несчастья, соскребывая лак другим ногтем. На ней была короткая красная кожаная куртка с массой заклепок; облако светлых волос напомнило ему «дождик», висевший на рождественской елке в его далеком детстве. Внезапно она подняла глаза. Сейер улыбнулся и застегнул куртку.

— Добрый день, Сёльви, — сказал он и перешел улицу.

* * *

Он медленно ехал по направлению к шоссе и пытался расставить мысли по местам. Эскиль Йонас. Трудный ребенок, с которым любила сидеть Анни. Он внезапно умер, пристегнутый к креслу, и никто не мог ему помочь. Он вспомнил свое собственное детство и вздрогнул, подъезжая к повороту на Люннебю и к дому Хальвора.

Хальвор Мунтц стоял на кухне и промывал только что сваренные спагетти холодной водой. Он постоянно забывал поесть. Дошло до того, что у него закружилась голова и он чуть не упал в обморок, а от снотворного, которое он принял прошлой ночью, голова его была тяжелой. Вода шумела, поэтому он не услышал, как возле дома остановился автомобиль. Но через некоторое время бабушка хлопнула дверью. Она что-то пробормотала про себя и проплелась по коридору в кроссовках «Найк» с черными полосками. Это выглядело смешно. На скамейке стояли банка с натертым сыром и бутылка кетчупа. Он сразу же вспомнил, что забыл посолить спагетти. Бабушка вздыхала в комнате.

— Посмотри, что я нашла в сарае, Хальвор!

Раздался удар — что-то упало в коридоре. Он выглянул.

— Старый школьный рюкзак, — сказала она. — С учебниками. Забавно видеть старые учебники, я не знала, что ты сохранил их.

Хальвор сделал два шага и остановился как вкопанный. На застежке рюкзака висела открывалка для газировки с рекламой колы.

— Это рюкзак Анни, — прошептал он.

Авторучка протекла синим сквозь кожу и оставила маленькие пятна на дне кармана.

— Она его здесь забыла?

— Да, — быстро ответил он. — Я пока возьму его к себе, потом отвезу Эдди.

Бабушка посмотрела на внука, и на ее морщинистом лице проступил страх. Внезапно в полутемном коридоре возникла знакомая фигура. Хальвор почувствовал, как сердце падает в пятки, он остолбенел и стоял, как вмерзший в пол, с рюкзаком, раскачивающимся на одной лямке.

— Хальвор, — сказал Сейер. — Тебе придется поехать со мной.

Хальвор покачнулся, и ему пришлось сделать шаг в сторону, чтобы не упасть.

Потолок как будто начал опускаться, казалось, вот-вот он раздавит его, прижав к полу.

— Тогда вы можете отдать рюкзак Анни по дороге, — нервно сказала бабушка, которая все крутила и крутила на пальце слишком большое обручальное кольцо. Хальвор не ответил. Комната вокруг пошла кругом, на лбу у него выступил пот, а он все стоял и дрожал с рюкзаком в руке. Он был совсем не тяжелый — Анни почти все из него вынула. Внутри лежали биография Сигрид Унсет «Сердца человеческие», «Венец» и одна рабочая тетрадь. И ее кошелек, с его собственной фотографией, сделанной прошлым летом, когда он был загорелый и красивый. Не такой, как сейчас — с потным лбом и мертвенно-бледный от ужаса. Его застигли врасплох.

* * *

Хальвор сидел в кабинете Сейера. Он поднял ногу и посмотрел на свой ботинок, обтрепанные шнурки и подошву, готовую оторваться.

— Школьный рюкзак Анни найден в твоем сарае, и это напрямую связывает тебя с убийством. Ты понимаешь меня? — спросил его Сейер.

— Да. Но вы совершаете ошибку.

— Как друг Анни ты, конечно же, был под подозрением. К сожалению, мы не могли наблюдать за тобой. Но твоя бабушка сделала работу за нас. Этого ты, конечно, не мог предвидеть, Хальвор, она же так плохо ходит. И вдруг захотела прибраться в сарае. Кто бы мог подумать?

— Я не представляю себе, откуда он появился! Она нашла его в сарае, это все, что я знаю.

— За надувным матрасом?

На щеках Хальвора проступили грязные разводы, он был бледнее, чем когда-либо. Натянутый угол его рта время от времени начинал дрожать.

— Кто-то пытается подставить меня.

— Что ты имеешь в виду?

— Что кто-то его туда подложил. Я слышал, как кто-то крался под окнами вечером.

Сейер грустно улыбнулся.

— Вы можете улыбаться сколько хотите, — продолжал Хальвор. — Но я говорю правду. Кто-то положил его туда, кто-то, кто хочет, чтобы обвинили меня. Кто знает, что мы были вместе. И этот кто-то — ее знакомый, верно? — Он упрямо взглянул на комиссара.

— Я всегда считал, что убийца был знаком с Анни, — сказал Сейер. — Я думаю, он знал ее хорошо. Может быть, так же хорошо, как ты, например?

— Это был не я! Послушайте! Это был не я! — Он вытер пот со лба и постарался успокоиться.

— Есть кто-то, с кем мы забыли поговорить, как ты считаешь?

— Я не знаю.

— Новый возлюбленный, например?

— Ничего такого не было.

— Почему ты так уверен?

— Она бы сказала.

— Ты думаешь, девочки так и бегут к бывшим парням признаваться, что их чувства внезапно изменились? Как много девочек у тебя было, Хальвор?

— Она бы сказала. Вы не знали Анни.

— Не знал. И я понимаю, что она была другой. Но она же имела что-то общее с другими девочками? В чем-то она была как все, Хальвор?

— Я не знаю других девочек.

Он скорчился на стуле. Засунул палец между резиновой подошвой и краем ботинка.

— Проверьте отпечатки на рюкзаке.

— Конечно проверим. Но их несложно удалить. Я почти уверен, что мы не найдем ни одного, за исключением твоих и твоей бабушки.

— Я не трогал его. До сегодняшнего дня.

— Увидим. Найденный рюкзак дает нам, кроме того, повод осмотреть и твой мотоцикл, и твою одежду, и твой шлем. И дом, где ты живешь. Ты хотел бы мне что-нибудь сказать, прежде чем мы продолжим?

— Нет.

Щель в ботинке увеличилась. Он убрал руку.

— Мне придется остаться здесь на ночь?

— Боюсь, что так. Какое-то время тебе придется провести здесь.

— Как долго?

— Пока не знаю. — Сейер взглянул на мальчика и сменил тему.

— Что ты делаешь за своим компьютером, Хальвор? Ты часами сидишь перед экраном каждый день — после того, как приходишь с работы; сидишь почти до полуночи. Ты можешь мне ответить?

Хальвор поднял глаза.

— Вы пытаетесь поймать меня на крючок?

— Так или иначе. Мы держим на крючке массу людей. Ты ведешь дневник?

— Я просто играю. В шахматы, например.

— С самим собой?

— С девой Марией, — сухо ответил он.

Сейер моргнул.

— Я советую тебе сказать все, что ты знаешь. Ты коснулся какой-то тайны, Хальвор, я в этом уверен. В этом замешаны двое? Ты кого-то прикрываешь?

— Я касаюсь венского стула, и у меня потеет спина, — угрюмо ответил парень.

— Если мы выдвинем против тебя обвинение, то получим разрешение на конфискацию твоего компьютера.

— Пожалуйста, — дерзко ответил Хальвор. — Но вы не сможете его включить.

— Не сможем включить? Почему?

Хальвор снова потеребил ботинок.

— Потому что ты его запаролил?

У него пересохло во рту, но он не хотел просить воды. Дома в холодильнике осталось пиво «Вёртер»; он вдруг вспомнил о нем.

— Значит, там содержится нечто важное, раз ты позаботился о том, чтобы никто это не нашел?

— Ничего важного. Я просто пишу всякие глупости, когда мне скучно.

Сейер поднялся; его стул беззвучно отъехал назад по полу, покрытому линолеумом.

— Кажется, ты хочешь пить. Я принесу колы.

Сейер вышел, и Хальвор остался один. В ботинке образовалась ужасная дыра, из нее выглядывал грязный носок. Он услышал сирену с улицы. Кроме того, в большом здании слышалось металлическое жужжание, вроде того, которое издает кинопроектор перед началом фильма. Возник Сейер с двумя бутылками и открывалкой.

— Я открою окно ненадолго, хорошо?

Хальвор кивнул.

— Это сделал не я.

Сейер нашел пластиковый стаканчик и налил в него колы. Она вспенилась.

— У меня не было мотива.

— Так, навскидку, я тоже его не вижу. — Сейер вздохнул и отпил. — Но это не значит, что у тебя его не было. Иногда чувства переполняют нас. С тобой так было когда-нибудь?

Хальвор промолчал.

— Ты знаешь Раймонда с Кольвейен?

— Монголоида? Я иногда встречаю его на улице.

— Ты когда-нибудь был у него дома?

— Я проезжал мимо. У него кролики.

— Разговаривал с ним?

— Никогда.

— Ты знаешь, что Кнут Йенсволь, который тренировал Анни, отсидел за изнасилование?

— Анни говорила.

— Знал ли об этом еще кто-нибудь?

— Не имею понятия.

— Ты знал мальчика, за которым она присматривала? Эскиля Йонаса?

Хальвор удивленно вскинул голову.

— Да! Он умер.

— Расскажи мне о нем.

— Зачем? — спросил он удивленно.

— Просто расскажи.

— Ну, он был… веселым и странным.

— Веселым и странным?

— Полным энергии.

— Трудным?

— Может быть, сложным. Не мог сидеть смирно. Наверняка ему давали лекарства. Его нужно было постоянно привязывать, к стулу, к коляске. Я тоже несколько раз сидел с ним. Никто, кроме Анни, не хотел с ним сидеть. Но вы знаете, Анни… — Он опустошил стакан и вытер рот.

— Ты знал его родителей?

— Я знаю, кто они такие.

— Старшего сына?

— Магне? Только внешне.

— Он когда-нибудь интересовался Анни?

— Как все. Бросал на нее долгие взгляды, когда проходил мимо.

— Как ты к этому относился, Хальвор? К тому, что парни бросали долгие взгляды на твою девушку?

— Во-первых, я к этому привык. Во-вторых, Анни была совершенно непробиваемая.

— И все же она осталась с кем-то наедине.

— Понимаю. — Хальвор устал. Он закрыл глаза. Шрам в углу его рта блестел в свете лампы, как серебряная нить. — В Анни было многое, чего я никогда не понимал. Иногда она злилась без причины или раздражалась, а если я расспрашивал ее, то становилось только хуже. — Он перевел дыхание.

— Значит, у тебя было такое чувство, будто она что-то знала? Что-то ее мучило?

— Не знаю. Я много рассказывал Анни о себе. Вообще все. Хотел, чтобы она поняла: мне можно довериться.

— Но, вероятно, твои секреты были недостаточно важными? Ее тайны были страшнее?

Ничто не могло быть страшнее. Ничто на свете.

— Хальвор?

— Что-то, — тихо произнес он и снова открыл глаза, — висело на Анни замком.

* * *

Что-то висело на Анни замком.

Предложение было сформулировано так странно, что Сейер поверил ему. Или хотел поверить? И все же. Рюкзак в сарае. Острое чувство, что Хальвор что-то скрывает. Сейер взглянул на стену перед собой и сложил в мыслях несколько фраз. Она любила сидеть с чужими детьми. Тот, с кем ей больше всего нравилось сидеть, был очень тяжелым ребенком, к тому же он умер. Она не могла иметь собственных детей, и ей вообще оставалось жить недолго. Она не хотела больше ни с кем соревноваться, просто бегала одна по улицам. У нее был друг, на которого она временами срывалась, она расставалась с ним и снова сходилась. Как будто сама не знала, чего она хочет. Все эти факты не хотели складываться в единую картину.

Он засунул руки в карманы и прошелся по парковке. Нашел свой автомобиль и, осторожно выехав на дорогу, отправился в соседний район — тот, по которому Хальвор топал в своих детских башмаках или, скорее, босиком. Офис начальника местной полиции находился тогда в помещении старой дачи, сейчас переехал в новый торговый центр, зажатый между магазином «Рими» и Отделом распределения налогов. Сейер немного подождал в приемной, глубоко погруженный в свои мысли, пока в комнату не вошел начальник полиции — коротышка, лет под пятьдесят, с плохо скрываемым любопытством в сине-зеленых глазах. Бледная рука с веснушками пожала его руку. Начальник полиции очень старался быть любезным. Инспектор из городского муниципалитета — не обычный посетитель. Работая здесь, полицейские чувствовали себя на отшибе, словно никому не было до них дела.

— Спасибо, что уделили мне время, — сказал Сейер, следуя за ним по коридору.

— Вы упомянули убийство. Анни Холланд?

Сейер кивнул.

— Я следил за расследованием по газетам. Вероятно, вы подозреваете кого-то, кого я знаю? Я правильно понимаю? — Он показал гостю на свободный стул.

— Ну, да, в каком-то смысле. На самом деле этот человек сейчас в предварительном заключении. Он еще мальчик, но улики не оставили нам выбора.

— И чего вы хотите от нас?

— Я не верю, что он это сделал. — Сейер слегка улыбнулся собственным словам.

Начальник местной полиции, скрестив розовые руки на груди, ждал продолжения.

— В декабре девяносто второго года в вашем районе произошло самоубийство. После этого двое мальчиков были отосланы в Детский дом Бьеркели, а их мать оказалась в психиатрическом отделении Центральной больницы. Я ищу информацию о личности Хальвора Мунтца, родившегося в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году, сыне Торкеля и Лили Мунтц.

Ленсман сразу же вспомнил эти имена, и на его лице появилось озабоченное выражение.

— Вы имели отношение к этому делу, не так ли? — задал вопрос Сейер.

— Да, к сожалению, имел. Хальвор позвонил мне домой. Это произошло ночью. Я помню число, потому что моя дочь играла Лючию в школе. Я не хотел ехать один и взял с собой нового служащего; когда речь шла об этой семейке, можно было ожидать чего угодно. Мы нашли мать на диване в гостиной — она спряталась под одеялом, — и двух мальчиков на втором этаже. Хальвор молчал, его младший брат тоже. Везде кровь. Мы убедились, что они живы. Потом начали искать. Отец лежал в дровяном сарае, в старом спальном мешке. Полголовы было снесено выстрелом.

Он помолчал; Сейеру казалось, что он тоже видел все, о чем услышал: картины сменяли одна другую.

— Было непросто их разговорить. Мальчишки вцепились друг в друга и упорно молчали. Но в конце концов Хальвор рассказал, что отец выпивал с утра и к вечеру обезумел. Он бредил и разнес почти весь первый этаж. Мальчики провели большую часть дня на улице, но ближе к ночи им пришлось вернуться домой, потому что сильно похолодало. Хальвор проснулся от того, что отец наклонился над его кроватью с ножом в руке. Он ударил Хальвора ножом, потом как будто пришел в себя, выбежал из комнаты, и Хальвор слышал, как дверь хлопнула снова. Потом они слышали, как он сражался с дверью сарая. У них был такой старый дровяной сарай. Прошло какое-то время, потом раздался выстрел. Хальвор не осмелился посмотреть, что произошло, он прокрался вниз, в гостиную, и позвонил мне. Сказал, что боится, не случилось ли что-то с отцом. Опека годами гонялась за мальчиками, но Хальвор постоянно упирался. Теперь он не протестовал.

— Как он это пережил?

Ленсман поднялся и прошелся по комнате. Он выглядел подавленным и встревоженным.

— Трудно сказать, что он чувствовал. Хальвор — замкнутый паренек. Но, честно говоря, не было похоже, что он в отчаянии. В нем даже появилась своего рода целеустремленность, может быть, потому что впереди он увидел новую жизнь. Смерть отца стала поворотным пунктом. Она принесла облегчение. Дети постоянно жили в страхе и нуждались в самом необходимом.

Он еще немного помолчал, стоя спиной к Сейеру. Ведь, в конце концов, инспектор приехал к нему, и ленсман ждал от него новых вопросов. Но Сейер молчал. Наконец начальник полиции повернулся к нему.

— Задумываться мы начали только потом. — Он вернулся на свое место. — Отец лежал в спальном мешке. Снял с себя куртку и сапоги, даже свитер скатал и положил себе под голову. Было очень похоже, что на самом деле он лег спать. Не… — он задержал дыхание, — не умирать. Так что потом нам пришло в голову, что, возможно, кто-то помог ему перебраться на тот свет.

Сейер закрыл глаза. Он сильно потер бровь и почувствовал, как отшелушился кусочек кожи.

— Вы имеете в виду Хальвора?

— Да, — с трудом выдавил из себя ленсман. — Я имею в виду Хальвора. Хальвор мог пойти за ним в сарай, увидеть, что отец спит, засунуть ружье в спальный мешок, вложить его ему в руки и спустить курок.

От этой картины кровь застыла у Сейера в жилах.

— Что вы сделали?

— Ничего. — Ленсман развел руками в беспомощном жесте. — Мы не сделали абсолютно ничего. Мы ведь не нашли ничего более конкретного. Кроме того факта, что Торкель был мертвецки пьян и устроился поудобнее, сняв сапоги и сделав из свитера подушку. Траектория пули была типичной для самоубийцы. Контактный выстрел, пуля вошла через подбородок, вышла через верхушку черепа. Шестнадцатый калибр. Никаких посторонних отпечатков на прикладе и стволе ружья. Никаких подозрительных следов у сарая. У нас, в отличие от вас, был выбор. Но вы, возможно, назвали бы это иначе. Служебное упущение или грубая ошибка?

— Я мог бы придумать куда более страшные определения. — Сейер внезапно улыбнулся. — Если бы хотел. Но вы говорили с ним?

— Мы говорили с ним во время разбирательства. Но мы не нашли к нему подхода. Брату было не больше шести, он не умел определять время по часам и не мог подтвердить или оспорить время. Мать наглоталась валиума, а никто из соседей выстрела не слышал. Они жили на отшибе, в уродливом доме, в котором раньше был бакалейный магазин. Серый каменный дом с высокой лестницей и единственным большим окном сбоку от двери. — Он зачем-то провел рукой под носом. — Но кое-что, к счастью, говорило в пользу Хальвора.

— Что же именно?

— Если бы стрелял Хальвор, ему пришлось бы лечь на живот сбоку от отца, с ружьем вдоль груди и дулом, плотно прижатым к его подбородку. Таков был угол выстрела. Мог ли пятнадцатилетний подросток с ямочкой на подбородке задумать такое дело?

— Не исключено. Тот, кто живет в одном доме с психопатом год или два, наверняка научится всяким хитростям. Хальвор умен.

— Он был парнем убитой девушкой или вроде того?

— Что-то вроде, — сказал Сейер. — Я не в восторге от ваших предположений, но мне придется принять их во внимание.

— Значит, вам придется их обнародовать?

— Если вы дадите мне копию дела, будет здорово. Но сейчас, по прошествии такого долгого времени, наверняка невозможно ничего доказать. Я уверен, что вы можете чувствовать себя спокойно. Я сам служил в городе, я знаю, каково это. Привязываешься к людям…

Ленсман печально посмотрел в окно.

— Я, вероятно, повредил Хальвору, рассказав вам об этом. Он заслуживает лучшей доли. Он самый заботливый мальчик, которого я когда-либо встречал. Ухаживал за матерью и братом все эти годы, и я слышал, что сейчас он живет у старой фру Мунтц и ухаживает за ней.

— Так и есть.

— Он, наконец, нашел себе девушку. И вот такой конец… Как у него настроение, держится?

— Да, вполне. Может быть, он никогда ничего не ждал от жизни, кроме повторяющихся катастроф.

— Если он и убил отца, — сказал ленсман и посмотрел Сейеру прямо в глаза, — он сделал это в порядке самозащиты. Он спас остальных членов семьи. Либо он, либо они. Мне трудно поверить, что он мог убить по другим причинам. К тому же не совсем справедливо использовать это против него. Этот эпизод, который мы, кстати, так никогда и не объяснили. Я решил для себя эту проблему, оправдав его. Сквозь сомнения он придет к добру. — Он провел рукой по губам. — Бедная Лили сама не знала, что делала, когда сказала «да» Торкелю Мунтцу. Мой отец был здесь ленсманом до меня, и проблемы с Торкелем были всегда. Он был нарушителем спокойствия, но стильным парнем. А Лили была красавица. Каждый сам по себе, они, возможно, добились бы чего-нибудь. Но бывают простые комбинации, которые не работают, не так ли?

Сейер кивнул.

— У нас сегодня собрание отделения, на котором мы должны предъявить обвинение. И я боюсь…

— Да?

— Я боюсь, что я не смогу уговорить команду отпустить его. Теперь не смогу.

* * *

Хольтеман пролистал доклад и сурово посмотрел на подчиненных, как будто хотел приблизить результат силой взгляда. Шеф отделения был человеком, в котором нельзя было заподозрить и десятой доли его смекалки; встретив его в очереди в кассу в магазине «Рими», никто бы не предположил, какую должность он занимает. Он был сухой и седой, как увядшая трава, с лысиной и туманным взглядом сквозь бифокальные стекла.

— А как насчет чудака наверху, на Кольвейен? — начал он. — Насколько основательно вы проверили его?

— Раймонда Локе?

— Куртка на трупе принадлежала ему. И Карлсен говорит, что ходят слухи…

— Слухов много, — коротко ответил Сейер. — Каким вы верите?

— Например, тем, что он ездит вокруг и пускает слюни по девочкам. Ходят слухи и о его отце. Что у него ничего не болит, он просто лежит целыми днями и читает порножурналы, заставляя беднягу делать всю работу. Может быть, Раймонд перечитал детективов и вдохновился.

— Я уверен в том, что речь идет о человеке из ближайшего окружения Анни, — ответил Сейер. — И я уверен в том, что он пытается перехитрить нас.

— Ты веришь Хальвору?

Сейер кивнул.

— Кроме того, у нас есть еще мистическая фигура, возникшая во дворе Раймонда, после чего он внезапно стал клясться, что автомобиль был красный.

— Похоже на анекдот. Может, это был просто турист. Раймонд же дурак. Ты ему веришь?

Сейер прикусил губу.

— Именно поэтому. Я не верю, что он достаточно умен, чтобы придумать что-то подобное. Я верю в то, что к нему действительно кто-то приходил поговорить.

— Тот же человек, который подкрадывался к окну Хальвора? И подложил рюкзак в сарай?

— Предположим.

— Такая доверчивость на тебя не похожа, Конрад. Неужели ты позволил охмурить себя дураку и подростку?

Сейер чувствовал себя ужасно неудобно. Он не любил выговоров. Может быть, спросил он себя, он действительно поддался соблазну и позволил интуиции и доверчивости затмить факты? Хальвор был убитой девушке ближе всего. Он был ее парнем.

— Рассказал ли Хальвор что-нибудь конкретное? — продолжал Хольтеман. Он уселся за письменный стол, что позволяло ему глядеть на Сейера сверху вниз.

— Он слышал, как заводился автомобиль. Возможно, старый автомобиль, возможно, с одним цилиндром, вышедшим из строя. Звук шел снизу, с основной дороги.

— Там место разворота. Многие останавливаются.

— Давайте выпустим его. Он ни в чем не замешан.

— Из того, что ты рассказал, следует, что он, возможно, в любом случае является убийцей. Парень, убивший собственного отца недрогнувшей рукой. Я думаю, это слишком, Конрад.

— Но он любил Анни, действительно любил, по-своему, странной любовью. Иначе она бы ему не разрешила…

— Он вполне мог потерять терпение, а потом и голову. А то, что он снес голову своему отцу, доказывает, что молодой человек довольно взрывоопасен.

— Если он действительно убил отца, чего мы не знаем точно, это произошло только потому, что у него не было выбора. Его семья постепенно шла ко дну, он долгие годы терпел жестокое обращение и наблюдал нарастающее безумие. Вдобавок ко всему он еще и получил ножом в висок. Я уверен, что его оправдали бы.

— Вполне возможно. Но суть в том, что он потенциально способен убивать. Не все на это способны. Что думаешь ты, Скарре?

Скарре, который грыз ручку, покачал головой.

— Я представляю себе преступника более взрослым, — сказал он.

— Почему?

— Она была в исключительно хорошей форме. Анни весила шестьдесят пять килограммов, большая часть из которых была мышцами. Хальвор весит только шестьдесят три — значит, их сила была примерно одинакова. Если бы именно Хальвор утопил ее, то она бы оказала ему такое сопротивление, что это привело бы к многочисленным внешним повреждениям, например, царапинам. Но все указывает на то, что преступник значительно превосходил ее силой и был, видимо, гораздо тяжелее. Анни же скорее сама превосходила Хальвора по силе. Возможно, в конце концов, он бы с ней справился, но я уверен, что это стоило бы ему очень многого.

Сейер молча кивнул.

— О'кей. Это правдоподобно. Но в таком случае мы практически возвращаемся к началу. Мы не нашли никого другого в окружении Анни с возможным мотивом?

— У Хальвора тоже нет никакого видимого мотива.

— У него нашли рюкзак, к тому же он испытывал к ней сильные чувства. Если бы я его выпустил, мне пришлось бы взять на себя ответственность, которую я не готов принять на себя, Конрад. А что Аксель Бьёрк? Ожесточенный, спившийся, с опасным характером? Там вы ничего не нашли?

— У нас нет данных о том, что Бьёрк был в Люннебю в тот день.

— Конечно нет. Судя по докладу, вы больше занимались двухлетним ребенком?

Он улыбнулся, но отнюдь не снисходительно.

— Не самим мальчиком. Реакцией Анни на его смерть. Мы попытались выяснить, как началось изменение ее личности. Возможно, это имело какое-то отношение к мальчику, или к тому, что она была больна. Вообще-то я надеялся найти кое-что другое.

— Что, например?

— Не знаю точно. Самое сложное-то, что мы не знаем, какого человека ищем.

— Возможно, палача. Он держал ее голову под водой, пока она не умерла, — жестко сказал Хольтеман. — Иначе на ее теле осталось бы что-нибудь позначительнее царапины.

— Поэтому я полагаю, что они сидели у кромки воды, бок о бок, и болтали. Откровенно. Может быть, он имел какую-то власть над ней. Внезапно он положил руку ей на шею и уронил ее в воду на живот. Молниеносно. Но решение он мог принять раньше, пока они еще сидели в автомобиле или ехали на мотоцикле.

— Он должен был вымокнуть и испачкаться, — пробормотал Скарре.

— Но на Кольвейен не было замечено ни одного мотоцикла?

— Только машина, ехавшая на большой скорости. Однако Хорген, хозяин лавки, помнит мотоцикл. Анни он не помнит. Йонас тоже не видел, чтобы она садилась на мотоцикл. Он высадил ее, заметил мотоцикл и увидел, что она направилась к нему.

— Еще какие-нибудь новости?

— Магне Йонас.

— Что насчет него?

— Ничего особенного, в общем. Выглядит так, будто напичкан анаболиками-стероидами, время от времени посматривал на Анни. Она на него не реагировала. Есть, конечно, вероятность, что он такой зверь, что не смог этого вынести. Кроме того, он бывал в Люннебю и время от времени навещал старых друзей, а еще он ездит на мотоцикле. Теперь вместо Анни он набросился на Сёльви. В любом случае игнорировать его нельзя.

Хольтеман кивнул.

— А что Раймонд и его отец? Не выяснилось ли, сколько времени отсутствовал Раймонд?

— Он был в магазине, пришел обратно, посидел с Рагнхильд некоторое время, пока она спала.

— Железное алиби, Конрад, — улыбнулся Хольтеман. — У меня сложилось впечатление, что это импульсивный и незрелый мешок с мышцами и объемом мозга пятилетнего ребенка. Я прав?

— Именно. И я знаю не так уж много пятилетних убийц.

Хольтеман покачал головой.

— Но ему нравятся девочки?

— Да. Но я не думаю, что он знает, что с ними делать.

— Ты упрям. С другой стороны, я знаю, что у тебя есть нюх на такие вещи. — Он внезапно поднял указательный палец и наставил на Сейера. — Ты не главный персонаж детективного романа. Постарайся сохранять хладнокровие.

Сейер откинул голову назад и рассмеялся от всего сердца, так, что Хольтеман вздрогнул:

— Я чего-то не понял?

Он просунул палец под стекло очков и помассировал глазное яблоко. Потом поморгал и продолжил:

— Ну что же. Если ничего не произойдет очень скоро, я предъявлю Хальвору обвинение. Но зачем убийце, например, приносить рюкзак домой?

— Если они приехали туда на машине, они оставили ее на развороте, а значит, рюкзак должен был остаться в машине, — размышлял вслух Сейер. — И потом было, вероятно, слишком рискованно уже снова подниматься и бросать его в воду.

— Звучит правдоподобно.

— Вопрос, — продолжал Сейер, поймав взгляд шефа, — если отпечатки на пряжке Анниного ремня исключат Хальвора — вы его отпустите?

— Дай мне подумать.

Сейер поднялся и подошел к карте на стене; путь из Кристала, по перекрестку, вниз к магазину Хоргена и вверх на Кольвейен до самого озера был отмечен на ней красным. Анни изображали много маленьких зеленых магнитных человечков в местах, где ее видели. Она была похожа на зеленую фигурку пешехода на переходе. Один человечек стоял перед домом в Кристале, один — на перекрестке с Гнейсвейен, где девушка перешла дорогу и срезала путь, один был на круговой развязке, где ее видела женщина садившейся в автомобиль Йонаса. Один человечек — у лавки Хоргена. Автомобиль Йонаса и мотоцикл у магазина тоже были тут. Сейер двумя пальцами взял одну фигурку Анни, ту, что была у магазина, и положил ее в карман.

— Кто же все-таки был ей ближе всех? — пробормотал он. — Хальвор? Какова вероятность, что кто-то схватил ее за то короткое время, когда она вышла у магазина, и до тех пор, пока ее не нашли? Никто не видел ее садящейся на мотоцикл.

— Но она должна была с кем-то встречаться?

— Она шла к Анетте.

— Это она сказала матери. Может быть, у нее было свидание, — предположил Хольтеман.

— Тогда она должна была устроить так, чтобы Анетта не позвонила к ней домой.

— Она не позвонила.

— Я знаю. Но предположим, она так и не выходила из машины Йонаса. Предположим, что все так просто. — Сейер поднялся и прошелся по кабинету, пытаясь упорядочить мысли. — Все это время мы просто верили утверждениям Йонаса.

— Насколько я знаю, он уважаемый бизнесмен с чистым личным делом. Кроме того, он был обязан Анни, ведь она в какое-то время помогала ему воспитывать сложного ребенка?

— Именно. Она знала его. И он испытывал к ней добрые чувства. — Сейер закрыл глаза. — Возможно, она совершила ошибку.

— Что ты сказал? — Хольтеман навострил уши.

— Я размышляю, могла ли Анни совершить ошибку, — повторил он.

— Разумеется. Она осталась наедине с убийцей в безлюдном месте.

— Да. Но еще задолго до этого. Она недооценила его. Думала, что она в безопасности.

— У него же не висел на шее плакат «Берегись», — сухо заметил Хольтеман. — А если она его еще и близко знала? Если она была так осторожна, как ты говоришь, то осталась бы наедине только с близким другом.

— Возможно, у них был общий секрет.

— Постель, например? — спросил Хольтеман с улыбкой.

Сейер вернул фигурку Анни к магазину, обернулся и скептически пожал плечами.

— В этом не было бы ничего сверхъестественного, — улыбнулся начальник отделения. — Большинство девочек-подростков в наше время имеют интимные отношения с мужчинами старше себя. Что ты об этом думаешь, Конрад? — Он жизнерадостно улыбнулся.

— Хальвор утверждает, что у нее никого не было, — ответил Сейер сдержанно.

— Разумеется. Он не выдержал бы даже мысли об этом.

— Отношения, которые ей приходилось скрывать, вы это имеете в виду? Кто-то женатый, с ребенком и высокой зарплатой?

— Я просто размышляю вслух. Снуррасон говорит, она была уже не девственницей.

Сейер кивнул.

— Хальвор, несмотря ни на что, видимо, уже пытался. По-моему, все мужское население Кристала — возможные кандидаты. Они видели ее каждый день, летом и зимой. На их глазах она росла и становилась прекрасной женщиной. Они подвозили ее, она сидела с их детьми, входила в дома и выходила из них, доверяла им. Взрослые мужчины, которые хорошо ее знали, которых она наверняка не оттолкнула бы, если бы они встали на ее пути. Двадцать один дом, минус ее собственный, — это двадцать мужчин. Фритцнер, Ирмак, Сольберг, Йонас — уже целая банда. Возможно, кто-то из них и сох по ней втайне.

— Сох по ней? Но не попытался?

— Возможно, ему что-то помешало.

Сейер снова посмотрел на карту. Возможности громоздились друг на друга. Он не понимал, как можно было убить человека и ничего с ним больше не сделать. Не воспользоваться мертвым телом, не искать украшений или денег, не оставить после себя видимых следов отчаяния, сумасшествия, какой-либо извращенной наклонности. Просто оставить ее лежать, услужливо, деликатно сложив одежду рядом. Он взял последнюю фигурку Анни. Крепко сжал ее двумя пальцами на мгновение и, сделав над собой усилие, поставил на место.

* * *

Потом он медленно пошел к озеру.

Он прислушивался, пытался представить себе, как они брели по тропинке. Анни в джинсах и синем свитере и мужчина рядом с ней. Он представлял его себе как некий расплывчатый образ, темную тень. Этот человек наверняка старше и крупнее Анни. Может быть, они вели приглушенную беседу, пока шли через лес, может быть, говорили о чем-то важном. Он представлял себе, как это могло выглядеть. Мужчина жестикулировал и объяснял, Анни качала головой, он продолжал, становился все настойчивее, атмосфера накалялась. Они приблизились к воде, блестевшей между деревьями. Он сел на камень, все еще не притрагиваясь к ней, а она нерешительно присела рядом. Мужчина был красноречив, настаивал по-дружески или просил. Потом он внезапно встал и набросился на нее. Раздался громкий всплеск, когда она упала в воду, и мужчина вместе с ней. Теперь он давил на нее обеими руками и весом всего тела; несколько птиц в ужасе с криками взлетели в небо; Анни сжала губы, чтобы вода не попала в легкие. Мужчина упирался, вдавливал ее в грязь руками; проходили красные, головокружительные секунды, и жизнь Анни медленно растворялась в мерцающей воде.

Сейер смотрел вниз, на маленький отрезок пляжа.

Прошла вечность. Анни перестала сопротивляться. Мужчина поднялся, обернулся и посмотрел вверх на тропинку. Никто не видел их. Анни лежала на животе в мутной воде. Возможно, ему не понравилось, как она лежит, и он поднял ее. Мысли в его голове медленно упорядочивались. Полиция найдет ее, восстановит картину произошедшего и придет к определенным выводам. Молодая девушка найдена мертвой в лесу. Первое же предположение, которое напрашивается в таких случаях, — насильник, который зашел слишком далеко. И вот он раздел ее, очень осторожно, справился с пуговицами, молниями и ремнем и красиво сложил одежду в стороне. Ему не нравилось, что она лежит на спине с раздвинутыми ногами, но иначе ему не удалось бы снять с нее брюки. А потом перевернул труп на бок, согнул колени и расправил руки. Эта картина, самая последняя, будет преследовать его до конца жизни, так что он постарался, чтобы она была как можно более мирной.

Как он отважился потратить на это столько времени?

Сейер подошел вплотную к озеру и остановился; носки его ботинок были в нескольких сантиметрах от воды. Он долго стоял так. Воспоминания о том, как они впервые увидели тело Анни, стояли перед его внутренним взором. На первый взгляд, ничего общего с преступлением. Скорее отчаянное, безнадежное действие. Внезапно ему представился отчаявшийся бедолага, пробирающийся куда-то в полной темноте. Там внутри было холодно, душно, он постоянно наталкивался головой на стены, почти не мог дышать, не мог выбраться. И наконец набросился на стену. Стеной была Анни.

Сейер медленно пошел назад. Автомобиль или, может быть, мотоцикл убийцы наверняка был припаркован там же, где он оставил свой «Пежо». Убийца открыл дверцу и увидел рюкзак. Немного помедлил, но оставил его на месте. Проезжая мимо дома Раймонда, увидел, как оттуда выходят чудак и маленькая девочка с кукольной коляской. Они тоже увидели автомобиль. Дети простодушны и запоминают много деталей. Сердце в груди убийцы в первый раз ушло в пятки от ужаса. Он поехал дальше, миновал три двора, выехал, наконец, на шоссе. Сейер больше не видел его.

Он сел в машину и поехал вниз. В зеркале он видел облако пыли, тянущееся за машиной. Дом Раймонда выглядел сегодня тихим, почти покинутым. Белые и коричневые кролики бросились врассыпную в своей клетке, когда он проезжал мимо. Микроавтобус стоял, припаркованный, во дворе. Старый микроавтобус, возможно, с плохим цилиндром? Загон для кур вдруг напомнил ему о собственном детстве, проведенном в Дании. У родителей были коричневые куры-бентамки. Маленький Конрад каждое утро собирал яйца, крошечные, удивительно круглые, не больше, чем самые крупные стеклянные шарики для детской игры. Ему показалось, что занавеска на окне колыхнулась. На окне в спальне отца Раймонда. Но он не был уверен. Он повернул направо и проехал мимо лавки Хоргена, где стоял в тот день мотоцикл. Теперь перед магазином стоял синий «Блэзер» с желтым эскимо на боку — признаком весны. Сейер опустил боковое стекло и почувствовал на лице дуновение теплого ветерка. Мотив, конечно же, мог быть сексуальным, даже если это и не было очевидно. Возможно, он получил удовольствие, раздевая ее, видя, как она лежит неподвижная и беззащитная, нагая; глядя на нее, убийца, возможно, собственноручно доставил себе удовлетворение, думая о том, что он мог бы с ней сделать, если бы захотел. В воображении преступника она могла медленно пройти через все. Конечно, все могло быть и так. Сейер снова почувствовал, что ни одна из версий не кажется ему правдоподобной. Он медленно продолжил путь вверх по шоссе и остановился у въезда на церковный двор. Протиснулся мимо трактора, нагруженного ящиками с капустой, и зашел во двор. Увядшие цветы на могиле Анни почти исчезли, деревянный крест пропал. Сверху лежал камень, простой серый гранит, круглый и гладкий, как будто вымытый и отполированный морем. Может быть, его привезли с того пляжа, где она каталась на серфинге летом. Он прочитал надпись:

Анни Софи Холланд. Да будет Господь милосерден.

Сейер попытался понять, нравится ли ему текст. Скорее, нет. Из него как будто следовало, что покойная нуждалась в прощении. По пути назад он прошел мимо могилы Эскиля Йонаса. Кто-то, возможно дети, оставил на ней букет одуванчиков.

Дома с нетерпением ждал Кольберг. Сейер вывел собаку за дом, они нашли место в кустах барбариса, и пес сделал свои дела, потом поднялись обратно на лифте. Он прошел на кухню, заглянул в холодильник. Сосиски для гриля, жесткие, как цемент, замороженная пицца и маленькая упаковка с надписью «бекон». Он улыбнулся — она кое о чем ему напомнила. Приготовил яичницу-глазунью из четырех яиц, перевернул ее, посолил, поперчил и поджарил сосиску для пса. Кольберг проглотил ее моментально и залез под стол. Сейер ел яичницу, запивая молоком, собака лежала у него на ногах. Все вместе это заняло у него десять минут. Рядом лежала раскрытая газета. «Друг девочки в предварительном заключении». Он тихо вздохнул, почувствовал себя больным перед встречей с прессой. У него не осталось больше никаких иллюзий относительно журналистов и того, чем они замещают отсутствие информации. Он убрал посуду со стола и закрыл кофе-машину. Возможно, Хальвор действительно застрелил отца из ружья. Натянул перчатки, засунул оружие в спальный мешок, вложил его в руки Торкелю, спустил курок, подмел землю перед дверью сарая и бегом вернулся наверх, в комнату, к брату. Младший брат был безоговорочно ему предан, он никогда не раскроет секрета, никому не скажет, что Хальвор был не в кровати, когда раздался выстрел.

Сейер выпил кофе в гостиной. Принял душ. После душа лег на диван. Он был слишком коротким, пришлось положить ноги на подлокотник, что было очень неудобно, но зато не давало заснуть. Он не хотел испортить себе ночной сон, и так довольно плохо засыпал из-за псориаза. Хотел полистать каталог «Все для ванной», который нашел в почтовом ящике. Там вроде была плитка для ванной, простая, белая, с синими дельфинами. Сейер посмотрел в окно — его давно пора было вымыть. Он жил на тринадцатом этаже и ничего не видел в окно, кроме синего неба, уже начавшего приобретать вечернюю глубину. Внезапно он увидел, как по стеклу ползет муха. Муха-падальница, черная и жирная. Тоже своего рода признак весны, подумал он, когда появилась еще одна муха и начала ползать вокруг первой с жужжанием. Он ничего не имел против мух, но было что-то противоестественное в том, как они потирали лапки. Он воспринял это как неприличный жест, вроде прилюдного почесывания в брюках. Выглядело это так, будто они что-то ищут. Появилась еще одна. Он смотрел на них все внимательнее и испытывал все большее отвращение. Три мухи на одном окне. Странно, что они не улетают. Появилась еще одна и еще — вскоре окно кишело черными большими мухами. Наконец они взлетели и исчезли за стулом возле окна. Он слышал их жужжание. Сейер медленно поднимался с дивана с отвратительным наползающим чувством. Что-то валяется там за стулом, что-то, вокруг чего они роятся. Наконец он встал, осторожно приблизился к окну; чувствуя, как сердце мечется в груди, готовое выпрыгнуть, схватил стул и поднял его. Мухи разлетелись во все стороны, целый рой. Некоторые продолжали сидеть кучкой на полу и что-то есть. Он помахал над ними ногой, наконец они улетели. Яблочный огрызок, сгнивший и превратившийся в комок.

Он привстал и покачнулся на диване. Рубашка взмокла от пота. Он в недоумении потер глаза и посмотрел на окно. Ничего. Он спал. Голова была тяжелой, шея одеревенела, оттого что он лежал на коротком диване. Сейер встал, повинуясь непреодолимому импульсу, отодвинул стул. Ничего. Он прошел на кухню. Тихо вздохнув, не совсем довольный сам собой, принес бутылку виски и упаковку табака в комнату. Кольберг выжидающе смотрел на хозяина. Сейер тоже посмотрел на собаку и — передумал.

— Гулять, — сказал он тихо.

Прогулка заняла у них ровно час: вниз, к церкви в центре, и обратно. Он вспомнил о матери, которую давно пора было навестить, с последнего визита прошло уже слишком много времени. Ингрид смотрит на календарь и думает точно так же: мне давно пора прогуляться. Прошло уже слишком много времени. Это не принесет ей радости, она просто выполнит своего рода долг. Возможно, Скарре прав, не стоит доживать до таких лет, чтобы просто лежать и быть для всех обузой. Мысли о старости расстроили его. Кольберг бежал вприпрыжку, то и дело бросался в разные стороны. Нельзя сдаваться. Он заново отделает ванную. Элисе понравилась бы плитка, он уверен. А если бы она узнала, что он так ничего и не сделал… Нет, он даже не осмеливался об этом думать. Восемь лет с пленкой под мрамор в ванной — это позор.

Наконец-то он позволил себе налить в стакан честно заработанную порцию виски, а между тем как раз пора было идти спать. Дверной звонок прозвучал, когда он закручивал пробку бутылки. Скарре вежливо поздоровался, уже не так застенчиво, как прежде. Он пришел пешком, но наморщил нос, когда Сейер предложил ему виски.

— У тебя нет пива?

— Нет. Но я спрошу Кольберга. У него обычно есть небольшой запас в нижнем отделении холодильника, — ответил Сейер абсолютно серьезно. Он исчез за дверью и вернулся с банкой пива.

— Ты когда-нибудь клал плитку в ванной комнате?

— Так точно. Приходилось. Главное — не халтурить при подготовке. Нужна помощь?

Сейер кивнул.

— Как тебе нравится вот эта? — Он раскрыл брошюру и показал на синих дельфинов.

— Довольно красиво. Что у тебя сейчас?

— Пленка под мрамор.

Скарре понимающе кивнул и отпил пива.

— Отпечатки Хальвора не совпадают с отпечатками на пряжке Анни, — вдруг сказал он. — Хольтеман согласился пока что его отпустить.

Сейер не ответил. Он почувствовал своего рода облегчение, смешанное с замешательством. Радость от того, что убийцей оказался не Хальвор, и огорчение от того, что у них на примете пока не было никого другого.

— Мне снился неприятный сон, — признался он вдруг, слегка смущенный собственной искренностью. — Мне снилось, что там, за стулом, лежит сгнившее яблоко. Все облепленное большими черными мухами.

— Ты проверял? — ухмыльнулся Скарре.

Сейер отпил виски и кивнул.

— Я нашел там только несколько клещей. Как думаешь, это что-то значит?

— Очевидно, это, метафорически выражаясь, некий предмет, за который мы забыли заглянуть. Что-то, что находится у нас перед глазами все время, но о чем мы не подумали. Сон — это, определенно, предупреждение. Теперь дело только за тем, чтобы найти стул.

— Да, стул — это такое дело… Нельзя запускать. — Он от души посмеялся над собственной шуткой — редкий случай.

— Я надеялся, что у тебя есть туз в рукаве, — сказал Скарре. — Не могу смириться с тем, что мы в тупике. Проходят недели. Папка Анни растет как на дрожжах. А ты — тот, кто приходит с советом.

— В каком смысле? — опешил Сейер.

— Твое имя, — улыбнулся Скарре. — «Конрад» значит: «тот, кто приходит с советом».

Сейер уважительно приподнял бровь.

— Откуда ты знаешь?

— У меня есть книга. Я обычно открываю ее, когда на моем пути встречаются разные люди. Это замечательное времяпрепровождение.

— Что значит «Анни»? — быстро спросил он.

— Красивая.

— О боже. Ну что же, именно сейчас я не достоин своего имени. Но ты не должен терять мужества, Якоб. Кстати, что значит «Хальвор»? — с любопытством спросил он.

— «Хальвор» значит «Охранник».

«В первый раз он назвал меня Якобом», — удивленно думал Скарре.

* * *

Солнце стояло низко, его лучи наискосок пересекали уютную веранду и празднично собирались в углу — здесь было так тепло, что они скинули куртки. Они ждали, пока нагреется гриль. Пахло углем, жидкостью для розжига и лимонной мятой от ящиков на веранде — Ингрид только что помыла их.

Сейер сидел, держа на коленях внука, и качал его, пока не заболели бедра. Он всегда чувствовал смутную печаль, когда сидел так с Матеусом на коленях, и в то же время вниз по спине разливалось что-то вроде физического удовольствия. Через несколько коротких лет мальчик вырастет, и голос его погрубеет.

Ингрид встала, подняла с пола деревянные башмаки и постучала ими три раза. Потом вдела в них ноги.

— Зачем ты так делаешь? — поинтересовался он.

— Просто старая привычка, — улыбнулась она. — Из Сомали.

— Но ведь у нас тут нет змей и скорпионов?

— Это становится своего рода навязчивой идеей, — рассмеялась она, — от которой я не могу избавиться. К тому же у нас есть осы и гадюки.

— Ты думаешь, гадюка может залезть в ботинок?

— Не имею ни малейшего представления.

Он прижал внука к себе и понюхал ямку у него на затылке.

— Покачай еще, — попросил тот.

— У меня устали ноги. Если ты найдешь книгу, я тебе ее почитаю.

Матеус спрыгнул с коленей деда и бросился внутрь дома.

— А вообще как дела, папа? — вдруг спросила дочь тонким, детским голосом.

«Вообще», подумал он. Это означает на самом деле, как дела на самом деле, что у него глубоко внутри, в глубине скорлупы? Или Ингрид просто интересуется, не произошло ли с ним чего-нибудь. Не нашел ли он себе, например, подружку или, может быть, влюбился в кого-то. Нет. Он не мог себе этого позволить. Это отняло бы у него все силы.

— Ничего, спасибо, — ответил он, стараясь выглядеть как можно более невинно.

— Тебе не кажется, что дни становятся длиннее?

Почему она настолько осторожна? Он начал понимать: она пытается на что-то ему намекнуть.

— У меня много дел на работе, — сказал он. — К тому же у меня есть вы.

Эти последние слова почему-то заставили Ингрид перемешивать салат энергичнее.

— Да, — сказала она наконец. — Но знаешь, мы подумываем о том, чтобы снова поехать на юг. На какое-то время. В самый последний раз, — быстро добавила она и взглянула на отца с нескрываемым чувством вины.

— На юг? — Казалось, он смакует это слово. — В Сомали?

— Эрик получил запрос. Мы еще не ответили, — быстро сказала она, — но мы серьезно об этом думаем. И о Матеусе. Мы бы так хотели, чтобы он немного посмотрел страну и, может быть, выучил язык. Если мы поедем в августе, то будем дома к началу школьных занятий.

Три года, подумал он. Три года без Ингрид и Матеуса. Домой только на Рождество. Письма и открытки, а внук каждый раз намного выше, на год старше, резкими рывками.

— Я не сомневаюсь, что вы должны поехать на юг, — ответил он, четко расставляя ударения, стараясь, чтобы его голос не дрожал. — Ты же не считаешь меня помехой? Мне еще не девяносто лет, Ингрид.

Она слегка покраснела.

— Я думаю еще и о бабушке…

— Я о ней позабочусь. Ты скоро превратишь салат в мусс, — предупредил он.

— Мне не нравится, что ты останешься один, — тихо сказала она.

— У меня же есть Кольберг.

— Но ведь он всего лишь собака!

— Будь счастлива, что он не понимает твоих слов. — Сейер поискал глазами пса, который, ничего не подозревая, спал под столом. — Мы отлично справляемся. Я хочу, чтобы вы поехали, если вам этого хочется. У Эрика проблемы со слепой кишкой и распухшие миндалины?

— Там на юге все по-другому, — попыталась объяснить она. — Больше всего полезного.

— А Матеус? Что вы будете делать с ним?

— Он пойдет в американский детский сад, вместе с массой других детей. Дело еще и в том, — добавила она задумчиво, — что у него на юге есть родственники, которых он никогда не видел. Мне это не нравится. Я хочу, чтобы он знал все.

— Американский? — переспросил он недоверчиво. — Что ты имеешь в виду, когда говоришь «знать все»?

Он подумал о настоящих родителях малыша и об их участи.

— С матерью мы подождем, пока он не вырастет немного.

— Езжайте! — сказал он уверенно.

Она посмотрела на него и улыбнулась.

— Как ты думаешь, что сказала бы мама?

— То же, что и я. А потом немного пошмыгала бы носом в кровати.

— А ты не будешь?

Матеус прискакал с детской книгой в одной руке и яблоком в другой.

— «Была темная штормовая ночь». Это не слишком мрачно? — с сомнением спросил Сейер.

— Ха, — засопел малыш и вскарабкался к деду на колени.

— Угли уже раскалились, — сказала Ингрид и скинула с себя ботинки. — Я положу бифштексы.

— Положи бифштексы, — согласился он.

Она переложила мясо на решетку, все четыре куска, и пошла в дом за напитками.

— У меня есть зеленый резиновый питон в комнате, — прошептал Матеус. — Положим ей в ботинки?

Сейер помедлил.

— Не знаю. Ты думаешь, это будет забавно?

— А ты так не думаешь?

— Вообще-то нет.

— Старики вечно всего боятся, — с досадой сказал малыш. — Ведь это будет моя вина.

— О'кей, — тихо сказал Сейер. — Есть черный ход.

Матеус снова спрыгнул, принес резиновую змею и, старательно свернув ее, положил в деревянный ботинок.

— Теперь читай.

Конрад с ужасом подумал об отвратительной змее и представил себе, что можно почувствовать, когда резина коснется голой ноги. Потом начал читать глубоким трагическим голосом: «Была темная штормовая ночь. В горах прятались разбойники и волки». Ты уверен, что это не слишком мрачно?

— Мама читала мне ее много раз. — Матеус запустил зубы в яблоко и начал с аппетитом жевать.

— Не такими большими кусками, — предостерег его Сейер. — Ты можешь подавиться.

— Читай уже, дедушка!

Видимо, я действительно становлюсь старым, грустно подумал Сейер. Старым и трусливым.

— «Была темная штормовая ночь», — снова начал он, и в этот самый момент Ингрид снова вошла, с тремя бутылками пива и одной колой. Он остановился и посмотрел на нее. Матеус тоже.

— Что вы на меня смотрите? Что это с вами?

— Ничего, — кротко сказали они хором и снова склонились над книгой. Она поставила бутылки на стол, открыла их и поискала глазами ботинки. Подняла их, постучала три раза. Ничего не произошло. Крепко сидит, подумали оба радостно. А потом произошло много всего одновременно. Зять Эрик внезапно появился в дверях, Матеус спрыгнул с коленей и бросился к нему. Кольберг выполз из-под стола и забил хвостом, так что бутылки опрокинулись, а Ингрид сунула ноги в ботинки.

* * *

Сёльви стояла в своей комнате и доставала вещи из коробки. На мгновение она выпрямилась и выглянула в окно. Фритцнер из дома напротив стоял у своего окна и глядел на нее. В руках у него был стакан. Он поднял его и кивнул, как будто пил за ее здоровье.

Сёльви молниеносно повернулась к нему спиной. Конечно, она ничего не имела против того, чтобы за ней наблюдал мужчина. Но Фритцнер был лысый. Представить себе, как она живет с лысым человеком, было настолько же немыслимо, как представить себе жизнь с толстяком. Такого в ее мечтах не было. Она не думала о том, что Эдди был и лысым, и толстым. Другие мужчины могли быть лысыми сколько угодно, но только не те, с которыми она будет гулять. Она презрительно фыркнула и снова взглянула наверх. Он уже исчез. Наверняка сел опять в свою лодку, сумасшедший.

Она услышала дверной звонок и просеменила к двери, в голубом спортивном костюме с серебряным ремнем вокруг талии и балетках на ногах.

— Ох! — воскликнула она радостно, — это вы! Я убираюсь в комнате Анни. Вы можете войти, мама и папа совсем скоро вернутся.

Сейер прошел вслед за ней в гостиную и поднялся в комнату рядом с комнатой Анни. Она была намного больше и вся выдержана в пастельных тонах. На ночном столике стояла фотография сестры.

— Я кое-что унаследовала, — улыбнулась Сёльви, словно извиняясь. — Немного мелочей, одежду и тому подобное. А если я уговорю папу, мне разрешат пробить стену к Анни, и тогда комната у меня будет еще больше.

Он кивнул.

— Будет действительно здорово, — пробормотал он. Он пришел в ужас от ее слов и почти сразу же ему стало стыдно. Он не имеет права никого осуждать. Людям свойственно прилагать усилия к тому, чтобы продолжать жить, и они вправе делать это, как умеют. Никто никому не указ. Нечего советовать другим, как они должны горевать. Он сделал себе выговор и огляделся. Ему никогда еще не приходилось видеть комнаты с таким количеством украшений, фигурок, мелочей и всяких безделушек.

— А еще у меня будет собственный телевизор, — улыбнулась Сёльви. — С отдельной антенной я смогу поймать «ТВ-Норге».

Она наклонялась над коробкой, лежавшей на полу, и все время доставала оттуда новые вещи.

— Здесь в основном книги, — пояснила она, — у Анни не было косметики, украшений — ничего такого. И еще масса дисков и музыкальных кассет.

— Ты любишь читать?

— Вообще-то нет. Но здорово, когда книжные полки заполнены.

Он понимающе кивнул.

— Что-то произошло? — осторожно спросила она.

— Да, пожалуй. Но мы пока не понимаем, что это значит.

Она кивнула и достала из коробки еще одну вещь — нечто запакованное в газетную бумагу.

— Так ты знаешь Магне Йонаса, Сёльви?

— Да, — быстро ответила она. Ему показалось, что девушка покраснела, но, возможно, он ошибался — у нее и так было розоватое лицо. — Сейчас он живет в Осло. Работает в «Gym & Greier».

— Ты не знаешь, было ли у них что-то с Анни?

— У них с Анни? — Девушка посмотрела на него непонимающе.

— Не засматривались ли они друг на друга, или, может быть, Магне был влюблен, или, может, пытался как-то к ней подобраться? До тебя?

— Анни только смеялась над ним, — заявила Сёльви; в ее тоне звучало осуждение. — Как будто Хальвор намного лучше. Магне хотя бы выглядит по-мужски. Я имею в виду, у него есть мышцы и все такое.

Она раздирала газетную бумагу, избегая его взгляда.

— Могла она обидеть его? — осторожно спросил Сейер, пока из бумаги появлялось что-то блестящее.

— Я бы в это поверила. Анни не могла перестать говорить «нет». Она иногда становилась очень язвительной, а у самой всего и было-то — одни мышцы. Все так много говорят о том, какая добрая и замечательная она была, и я тоже не хочу говорить о своей сводной сестре ничего плохого. Но она часто бывала очень ехидной, просто никто об этом не говорит. Потому что она мертва. Я не понимаю, как Хальвор выдерживал. Анни всегда все решала сама.

— Да?

— Но со мной она была добра. Всегда.

На мгновение лицо Сёльви приобрело испуганное выражение — казалось, опомнилась: вспомнила о сестре и обо всем, что с нею случилось.

— Давно вы встречаетесь с Магне? — вежливо поинтересовался он.

— Всего несколько недель. Ходим в кино и все такое. — Она ответила очень быстро.

— Он младше тебя?

— На четыре года, — неохотно призналась она. — Но он очень мужественно выглядит для своего возраста.

— Именно.

Она подняла фигурку и посмотрела на нее против света, сощурив глаза. Бронзовая птица на шесте. Маленькая толстая фигурка в перьях, с головой набок.

— Она, наверное, сломана, — неуверенно предположила Сёльви.

Сейер удивленно глядел на птицу. Вдруг неожиданная мысль пронзила его, как стрела в висок. Птица напоминала фигурки, которые обычно ставят на могилы маленьких детей.

— Я могу слепить из теста такую же, — задумчиво сказала она. — Попрошу папу помочь мне. Она очень красивая.

Он не нашелся с ответом. Образ новой Анни, гораздо более объемный, чем его рисовали Хальвор и родители, медленно обретал очертания.

— Как ты думаешь, что это такое? — пробормотал он.

Она пожала плечами.

— Не имею представления. Просто красивая фигурка, которая разбилась.

— Ты никогда ее раньше не видела?

— Нет. Мне не разрешалось входить в комнату Анни, когда ее не было дома.

Она положила птицу на письменный стол. Там фигурка и осталась лежать, слегка покачиваясь. Сёльви же снова склонилась над коробкой.

— Ты давно не видела своего отца? — как бы между прочим спросил он, продолжая глядеть на птицу, которая качалась все медленнее. Его мозг работал на высоких оборотах.

— Моего отца? — Она выпрямилась и посмотрела на Сейера, сбитая с толку. — Вы имеете в виду — моего биологического отца?

Он кивнул.

— Он был на погребении Анни.

— Тебе его наверняка не хватает?

Она не ответила. Казалось, он затронул что-то, о чем она редко вспоминала и еще реже по-настоящему думала. Какая-то заноза, о которой она хотела забыть, досадное обстоятельство. Взрослые установили для нее свои правила, неписаные законы, которым она всегда следовала и всегда все принимала без борьбы, никогда не понимая при этом, что стоит за всеми этими запретами. Его вопросы явно раздражали ее. «Я должен считаться с людьми, — напомнил себе Сейер, — надо приближаться к людям на их условиях, а не вламываться к ним в душу без спроса».

— Как ты называешь Эдди? — осторожно спросил он.

— Я зову его «папа», — тихо ответила она.

— А своего настоящего отца?

— Его я зову «отец», — просто сказала она. — Я так всегда делала. Это он хотел, чтобы так было, он был старомоден.

«Был». Как будто Акселя Бьёрка больше не существует.

— Едет автомобиль! — радостно воскликнула она.

Зеленая «Тойота» Холланда плавно остановилась перед домом. Сейер увидел, как Ада Холланд ставит ногу на дорожку.

— Птичка, Сёльви. Можно я возьму ее? — быстро спросил он.

Она широко раскрыла глаза.

— Сломанную птичку? Конечно. — Она с недоумением протянула ему фигурку.

— Спасибо. Тогда я не буду больше мешать тебе, — улыбнулся он и вышел из комнаты. Положив птичку во внутренний карман, Сейер вошел в гостиную и стал ждать.

Птица. Отломанная с могилы Эскиля. В комнате Анни. Почему?

Первым вошел Холланд. Он кивнул Сейеру и протянул ему руку, полуотвернувшись. В нем появилась отчужденность, которой не было раньше. Фру Холланд вышла поставить кофе.

— Сёльви получит комнату Анни, — сказал Холланд. — Надо будет снести стену и покрасить все заново. Много работы.

Сейер кивнул.

— Я должен сказать вам одну вещь, — продолжал Холланд. — Я прочитал в газете, что восемнадцатилетний парень находится в предварительном заключении. Не мог же это сделать Хальвор? Мы знали его два года. Конечно, с ним не так уж легко общаться, но ведь люди бывают разные. Я не хочу утверждать, что вы не ведаете, что творите, но мы не можем представить себе, что убийца Хальвор, не можем, никто из нас.

Зато Сейер мог. Возможно, он снес голову своему отцу — по трезвом размышлении убил спящего человека.

— Это Хальвор сидит у вас? — продолжал Холланд.

— Мы отпустили его, — успокаивающе ответил Сейер.

— Но за что, во имя всего святого, вы посадили его?

— Это было необходимо. Больше я ничего не могу об этом сказать.

— «В интересах следствия»?

— Точно.

Вошла фру Холланд с четырьмя чашками и кексом в миске.

Сейер бесцельно выглянул в окно.

— Пока мне больше нечего сказать.

Холланд печально улыбнулся.

— Разумеется. Мы, вероятно, окажемся последними, кто услышит имя убийцы, так я себе это представляю. Газеты обо всем узнают гораздо раньше нас.

— Обещаю, что нет.

Сейер посмотрел прямо в глаза Эдди Холланда, большие и серые, такие же, какие были у Анни. Сейчас они были до краев наполнены болью.

— То, что вы читаете о чем-то в газете, не означает, что мы выдаем им информацию. Когда мы кого-нибудь арестуем, вы будете в курсе. Я обещаю.

— Никто не рассказал нам о Хальворе, — тихо заметил Эдди.

— Только потому, что мы не верили в его виновность.

— Теперь, когда я обо всем подумал, — пробормотал Холланд, — я не уверен, что готов узнать правду о том, кто это сделал.

— Что это ты такое говоришь? — Ада Холланд вошла в гостиную с кофе и ошеломленно посмотрела на мужа.

— Это не играет уже никакой роли. Это был просто чудовищный несчастный случай. Которого нельзя было избежать.

— Почему ты так говоришь? — срывающимся голосом спросила она.

— Она и так должна была умереть. Поэтому убийство не сыграло никакой роли… — Он уставился в пустую чашку, поднял ее и наклонил, как будто хотел вылить на пол горячий кофе, которого на самом деле в чашке не было.

— Убийство есть убийство, — сдержанно, но твердо сказал Сейер. — У вас есть право знать имя убийцы и причину смерти вашей дочери. Это может занять много времени, но в конце концов я выясню это.

— Много времени? — Холланд вдруг снова горько улыбнулся. — Анни медленно разлагается, — прошептал он.

— Эдди! — измученно воскликнула фру Холланд. — У нас же есть Сёльви!

— У тебя есть Сёльви.

Он поднялся и вышел, исчез внутри дома и остался там. Никто не пошел за ним. Фру Холланд в отчаянии пожала плечами.

— Анни была папиной дочкой, — тихо сказала она.

— Я знаю.

— Я боюсь, что он больше никогда не станет таким же, как прежде.

— Не станет. Как раз сейчас он занимается тем, что приспосабливается к другому Эдди. Ему нужно время. Возможно, ему станет легче в тот день, когда мы выясним, что случилось на самом деле.

— Я не знаю, осмелюсь ли я узнать.

— Вы чего-то боитесь?

— Я боюсь всего. Я без конца представляю себе все, что могло произойти там, наверху, у озера.

— Вы можете рассказать мне что-нибудь об этом?

Она покачала головой и потянулась за чашкой.

— Нет, не могу. Это просто фантазии. Если я озвучу их, вдруг они станут реальностью.

— Сёльви вроде бы держится хорошо? — он решил сменить тему.

— Сёльви сильная девочка, — в голосе матери прозвучала неожиданная твердость.

Сильная, подумал он. Да, возможно, это то самое слово. Возможно, как раз Анни была слабой. У него в голове происходила тревожная переоценка ценностей. Ада вышла за сахаром и сливками. Вошла Сёльви.

— Где папа?

— Он сейчас придет! — громко и властно выкрикнула фру Холланд из кухни, возможно, в надежде, что Эдди услышит ее и снова вернется. Не Анни мертва, подумал Сейер. Семья начинает разваливаться, трещит по швам, в корпусе большая дыра, и вода затекает внутрь, а эта женщина затыкает щели старыми фразами и словами, чтобы удержать лодку на плаву.

Ада налила ему кофе. Палец Сейера не пролез в ручку чашки, и ему пришлось держать ее обеими руками.

— Вы все время спрашиваете «почему», — устало сказала Ада Холланд. — Как будто у всего всегда есть разумная причина.

— Не обязательно разумная. Но причина, разумеется, была.

— Значит, вы хорошо понимаете их? Этих людей, которых сажаете за убийство и моральное уродство?

— Иначе я не смог бы делать свою работу.

Он отпил еще кофе и подумал о Хальворе.

— Но должны же быть исключения?

— Они очень редки.

Она вздохнула и посмотрела на дочь.

— А что ты думаешь, Сёльви? — серьезно спросила она. Тихо, с совершенно новым для нее выражением, раньше он не слышал, чтобы Ада так говорила. Как будто хотела пробиться сквозь хаос, царивший в легкомысленной голове дочери и найти ответ, неожиданный, все объясняющий ответ. Как будто она вдруг обнаружила, что единственная дочь, которая у нее осталась, — не такая, какой она представляла ее себе раньше, возможно, она нашла у нее неожиданное сходство с Анни.

— Я? — Девушка удивленно посмотрела на мать. — Я, знаешь, никогда не любила Фритцнера из дома напротив. Я слышала, он вечно сидит в парусной лодке посреди комнаты и читает целыми ночами, а в держателе для бутылок у него бутылка пива.

* * *

Скарре выключил почти весь свет в офисе. Осталась гореть только настольная лампа, шестьдесят ватт; в белом круге ее света валялись бумаги. Принтер мягко и ровно гудел, выплевывая последнюю страницу, заполненную его любимым шрифтом — «Palatino». Краем глаза он увидел, как открылась дверь и вошел человек. Он хотел посмотреть, кто это, но из принтера как раз выпал листок. Он наклонился и подхватил его, выпрямился — и в этот момент в поле его зрения попала фигурка, лежащая на белом листе бумаги. Бронзовая птичка на шесте.

— Где? — быстро спросил он.

Сейер сел.

— Дома у Анни. Сёльви разбирала вещи Анни, и эта фигурка лежала среди них, завернутая в газету. Я побывал на могиле. Птица, без сомнения, отломана от памятника Эскилю. — Он взглянул на Скарре. — Но она могла получить ее от кого-нибудь.

— От кого, например?

— Не знаю. Но если взяла ее сама, то есть пошла на могилу и под покровом темноты отколола от могилы фигурку с помощью какого-нибудь инструмента, то это… почти кощунство. Ты не находишь?

— А Анни не была способна на кощунство?

— Не знаю. Я уже ни в чем не уверен.

Скарре повернул абажур лампы так, что на стене появилась идеальная полная луна. Они сидели и смотрели на нее. Повинуясь внезапному импульсу, Скарре поднял птицу на шесте и пронес перед лампой, раскачивая туда-сюда. Силуэт, который возник на фоне «луны», был похож на тень огромной пьяной утки, возвращавшейся домой с пирушки.

— Йенсволь перестал тренировать команду девочек, — сказал Скарре.

— С чего бы это?

— Слухи начали расползаться. Дело об изнасиловании вышло наружу. Девочки отказались к нему ходить.

— Ничего удивительного. Тайное всегда становится явным.

— Фритцнер прав: настали трудные времена для очень многих, и они продлятся до тех пор, пока не найдется виновный. Но ведь это будет уже совсем скоро, ведь ты уже распутал все нити, не так ли?

Сейер покачал головой.

— Все дело во взаимоотношениях Анни и Йонаса. Что-то произошло между ними.

— Может быть, она взяла птицу на память об Эскиле?

— Она могла бы просто зайти к его родителям и попросить у них какую-нибудь игрушку.

— Мог ли он как-то провиниться перед ней?

— Перед ней или перед кем-то другим, к кому она имела отношение. Перед тем, кого она любила.

— Теперь я не понимаю — ты имеешь в виду Хальвора?

— Я имею в виду его сына, Эскиля. Который умер, пока Йонас стоял в ванной и брился.

— Но она же не могла обвинить его в этом?

— Мало того, в обстоятельствах его смерти много неясного.

Скарре присвистнул.

— Никого там не было и никто этого не видел. Нам приходится верить словам Йонаса. — Сейер снова поднял птицу и аккуратно дотронулся до острого клюва. — Как ты думаешь, Якоб? Что на самом деле произошло утром седьмого ноября?

* * *

Воспоминания нахлынули на него как наводнение, когда он открыл двойные стеклянные двери и прошел несколько шагов. Запах больницы, смесь формалина и мыла вместе со сладким запахом шоколада из киоска и пряным ароматом гвоздик из цветочного магазина.

Вместо того чтобы думать о смерти жены, он попытался вспомнить о дочери Ингрид, о дне, когда она родилась. Ведь это огромное здание было связано и с его самым большим горем, и с его самой большой в жизни радостью. Он входил в те же самые двери и ловил те же самые запахи. Он невольно сравнил свою новорожденную дочь с другими младенцами. Ему казалось, что они более красные, толстые и сморщенные, а их волосы напоминают щетину. Другие выглядели недоношенными или желтыми, как воск. А переношенные были похожи на крошечных дистрофиков. И только Ингрид была само совершенство. Воспоминания о ней помогали ему дышать.

Собственно говоря, он договорился о встрече. У него ушло ровно восемь минут на то, чтобы найти телефон патологоанатома, который отвечал за вскрытие Эскиля Йонаса. Он попросил его найти все связанные с вскрытием папки и журналы и оставить их для него на столе. Во всей этой бюрократии, трудноуправляемой, вязкой, кропотливой системе единственным положительным моментом было правило, согласно которому все фиксировалось и архивировалось. Дата, время, имя, диагноз, особенности — все должно было быть записано. Все можно было извлечь и еще раз исследовать.

Он вышел из лифта. Пока он шел по коридору восьмого этажа, больничные запахи усилились. Патологоанатом, по телефону производивший впечатление спокойного человека средних лет, оказался молодым. Полный парень в очках с толстыми линзами и круглыми, мягкими руками. На его письменном столе стояли картотека и телефон, лежали ворох бумаг и большая красная книга с китайскими иероглифами.

— Я должен признаться, что просмотрел журналы на бегу, — сказал врач, очки придавали его лицу испуганное выражение. — Мне стало любопытно. Вы ведь из Криминальной полиции, не так ли?

Сейер кивнул.

— И я исхожу из того, что в этом несчастном случае должно быть что-то особенное?

— Я лишь предполагаю.

— Но ведь именно поэтому вы пришли ко мне?

Сейер продолжал молчать. Врачу ничего не оставалось, кроме как продолжать говорить. Этот феномен не переставал его удивлять и все же на протяжении долгих лет позволял ему узнавать все секреты.

— Трагическая история, — пробормотал патологоанатом и заглянул в бумаги. — Двухлетний мальчик. Несчастный случай дома. На несколько минут остался без присмотра. Ко времени прибытия «скорой» был мертв. Мы вскрыли его и нашли глобальную обструкцию в дыхательном горле, образованную едой.

— Какой именно едой?

— Вафли. Они были почти целыми. Два целых вафельных сердца, слипшихся в один комок. Довольно большая порция для такого маленького рта, даже если он обычно много ел. Впоследствии оказалось, что он был очень прожорливым карапузом, к тому же гиперактивным.

Сейер попытался представить себе вафельницу этого типа. Элисе часто делала вафли: в ее вафельницу помещалось пять сердечек. Плитка Ингрид была более современной, туда помещалось только четыре сердца, к тому же конфорки не были круглыми.

— Я очень хорошо помню эту историю. Всегда запоминаешь трагические случайности, они застревают в памяти. К счастью, большинство наших «пациентов» — люди от восьмидесяти и до девяноста. Я помню, как выглядят вафельные сердечки на тарелке. Любимое лакомство всех детей. В том, что именно из-за них ребенок погиб, было что-то особенно трагическое. Он ведь хотел получить удовольствие…

— Вы сказали «наши пациенты». Во вскрытии участвовало несколько человек?

— Со мной был главный патологоанатом, Арнесен. Дело в том, что в тот момент я был еще новичком, а он обычно следит за новенькими. Он больше здесь не работает. Сейчас главный патологоанатом — женщина.

Сейер прищурился и внимательно посмотрел на собственные руки.

— Два целых вафельных сердца. Они были разжеваны?

— Они были практически целыми.

— У вас есть дети? — с любопытством спросил вдруг Сейер.

— У меня четверо детей, — ответил врач с нескрываемой гордостью.

— Вы думали о них, когда проводили то вскрытие?

Патологоанатом растерянно посмотрел на Сейера, словно не понимая вопроса.

— Ну… в некотором роде. Скорее я думал о детях в целом, о том, как они ведут себя.

— Да?

— Тогда моему сыну было почти три года, — продолжал врач. — Он обожает вафли. И я постоянно пристаю к нему, как все родители, чтобы он не набивал рот едой.

— А рядом с этим ребенком никого не оказалось, — сказал Сейер, — никто не предостерег его.

— Да. Если бы рядом был взрослый, такое не могло бы произойти.

Сейер промолчал. Затем спросил:

— Вы можете представить себе своего сына в возрасте двух лет, сидящего за столом перед тарелкой вафель? Он мог бы схватить две разом, сложить их вдвое и засунуть в рот?

Повисла долгая пауза.

— Ммм… Но ведь это был особенный мальчик.

— Откуда у вас эти сведения? Я имею в виду, о том, что мальчик был особенный?

— От отца. Он провел здесь, в больнице, весь день. Мать приехала позже, вместе с братом-подростком. Кроме того, все зарегистрировано. Я приготовил вам копии всех документов, как вы и просили.

Он положил руку на кипу листов на столе, из-под них виднелась книга на китайском языке. Сейер знал значение первого иероглифа на обложке — «человек».

— Насколько мне известно, отец находился в ванной, когда произошло несчастье?

— Так и было. Он брился. А мальчик был крепко пристегнут к стулу, поэтому не смог побежать за помощью. Когда отец вернулся на кухню, мальчик лежал на столе. Он скинул тарелку на пол, так что она разбилась вдребезги. Самое плохое, что этот звук отец слышал.

— И не прибежал посмотреть?

— Он все время что-то разбивал.

— Кто-нибудь еще находился в доме, когда все произошло?

— Только мать, насколько я понял. Старший сын только что ушел, а мать спала на верхнем этаже.

— И ничего не слышала?

— Она ничего и не могла услышать. Ему не удалось закричать.

— Конечно, с двумя вафлями в горле. Но потом она все-таки проснулась — ее разбудил, конечно же, муж?

— Может быть, он закричал или позвал ее. Люди по-разному ведут себя в таких ситуациях. Некоторые кричат, другие столбенеют от ужаса.

— Она не поехала со «скорой»?

— Она приехала позже. Сначала забрала старшего брата из школы.

— Насколько позже они приехали?

— Где-то через полтора часа. Так тут написано.

— Вы можете что-нибудь рассказать о том, как он вел себя? Отец?

Врач задумался, закрыл глаза, как будто хотел восстановить в памяти все подробности того утра.

— Он был в шоке. Почти ничего не говорил.

— Это понятно. Но то немногое, что он сказал, — вы можете вспомнить? Отдельные слова?

Врач вопросительно посмотрел на Сейера и покачал головой.

— Прошло уже много времени. Почти восемь месяцев.

— И все-таки попробуйте.

— Я думаю, это было что-то вроде: «О нет, Боже! О нет, Боже!»

— Это отец звонил в «скорую»?

— Так здесь записано.

— Машине действительно потребовалось двадцать минут для того, чтобы добраться отсюда до Люннебю?

— Да, к сожалению. И двадцать минут на обратный путь. В «скорой» не было людей, способных сделать трахеотомию. Если бы были, возможно, ребенка удалось бы спасти.

— О чем вы сейчас говорите?

— О том, чтобы проникнуть между двумя шейными позвонками и вскрыть дыхательное горло снаружи.

— То есть разрезать горло?

— Да. На самом деле это очень простая операция. Она могла бы спасти его. Но мы не знали точно, сколько времени он просидел на стуле, пока отец не нашел его.

— Примерно столько, сколько времени нужно, чтобы хорошенько побриться?

— Да, возможно.

Врач полистал бумаги и поправил очки.

— Вы подозреваете что-то криминальное? — Он долго не позволял себе задать этот вопрос. Теперь он чувствовал, что вправе наконец задать его.

Вместо ответа Сейер задал следующий вопрос:

— Вы вскрывали мальчика и исследовали его. Вы не нашли ничего подозрительного?

— Подозрительного? Дети вечное тянут в рот что попало.

— Но если перед ним стояла тарелка с большим количеством вафель, он сидел один и мог не бояться, что кто-нибудь у него их отнимет, — зачем ему было засовывать в рот сразу две штуки?

— Ответьте мне: что вы пытаетесь выяснить?

— Сам не знаю.

Врач остался сидеть, погруженный в свои мысли. Снова увидел малыша Эскиля, голого, на фарфоровой скамье, вскрытого от яремной выемки вниз; он тогда увидел комок в дыхательном горле и понял, что это вафли. Два целых сердца. Огромный однородный клейкий ком из яиц, муки, масла и молока.

— Я помню обдукцию, — тихо сказал он. — Я помню ее очень хорошо. Возможно, я действительно удивлен… Нет, я не знаю, ничего не могу сказать. Такие мысли никогда не приходили мне в голову. Но, — вскинулся он, — как вы вообще пришли к этой идее?

— Ну… — начал Сейер и помолчал. — У ребенка была няня. Позвольте мне выразиться так: некоторые сигналы, которые она посылала в связи с несчастным случаем, заставили меня задуматься.

— Сигналы? Вы могли бы просто поговорить с ней?

— Я не могу с ней поговорить. — Сейер покачал головой. — Слишком поздно.

* * *

Вафли на завтрак, подумал он. Они наверняка были испечены накануне. Йонас вряд ли встал так рано утром, чтобы замесить тесто. Вчерашние вафли, резиновые и холодные. Он застегнул куртку и сел в машину. Никто ничего не заподозрил. Дети постоянно что-то жуют. Как сказал патологоанатом: набивают себе полный рот. Сейер завел автомобиль, пересек улицу Розенкранцгате и поехал вниз, к реке, там свернул налево. Он еще не проголодался, но подъехал к зданию суда, припарковался и поднялся на лифте в столовую, где продавали вафли. Купил одну упаковку, взял к ней варенья и кофе и сел возле окна. Осторожно вынул две вафли из упаковки. Они были хрустящие, явно свежие. Он свернул их пополам и еще раз пополам, сидел и смотрел на них. Сам он с небольшим усилием смог бы засунуть их в рот и даже сумел бы прожевать. Он так и сделал, и почувствовал, как они проскальзывают по пищеводу без малейшего усилия. Свежеиспеченные вафли были гладкими и жирными. Он отпил кофе и покачал головой. Невольно прокручивал в голове картинки: маленький мальчик с набитым ртом. Он размахивал руками, разбил тарелку — отчаянно боролся за свою жизнь, но никто его слышал. Только отец услышал, как упала тарелка. Почему он не прибежал на звук? Потому что Эскиль постоянно что-то разбивал, сказал врач. Но все же — маленький мальчик и разбитая тарелка. Сам бы я мгновенно прибежал, подумал он. Я подумал бы: вдруг перевернулся стул, и он поранился. А отец Эскиля спокойно закончил бриться. А что, если и мать не спала? Возможно, она слышала звон упавшей тарелки? Сейер сделал глоток кофе и намазал варенье на оставшуюся вафлю. Потом принялся тщательно перечитывать доклад. Наконец поднялся и пошел к машине. Он думал об Астрид Йонас. Которая лежала на втором этаже и не понимала, что происходит.

* * *

Хальвор взял бутерброд из миски и включил компьютер. Ему нравились звуки фанфар и лучи синего света, озарявшие комнату, когда включался компьютер. Каждый звук был для него праздником. Ему казалось, что его, Хальвора Мунтца, приветствуют как важную персону, как будто его ждали. Сегодня у него было странное выражение лица. Он был настроен на черный юмор, который любила Анни. Она часто подбодряла его фразами «Отвяжись», «Нет входа» и «Отцепись». Именно так она говорила, когда он клал руку ей на плечи, очень осторожно и по-дружески. Но она всегда говорила это ласково. А когда он осмеливался попросить о поцелуе, она угрожала откусить ему вытянутые губы. Голос говорил совсем другое. Конечно, это не могло утешить его, но помогало пережить неудачу. В результате он так никогда и не добрался до нее. Тем не менее, он был уверен: в конце концов она бы разрешила ему. Они часто лежали совсем близко, отбирая друг у друга тепло. Это уже было неплохо: лежать в темноте под одеялом, прижимаясь к Анни, и слушать тишину за окном, не нарушаемую криками отца. Отец больше не сможет наброситься и сорвать с него одеяло, отец больше никогда не достанет его. Безопасность. Привычка, чтобы кто-то лежал рядом, как долгие годы лежал младший брат. Слышать чужое дыхание и чувствовать тепло у лица. Почему она вообще все это записала? И что именно? И поймет ли он это, когда наконец найдет? Он жевал хлеб с печеночным паштетом и слушал, как в гостиной орет телевизор. Его немного беспокоило, что бабушка сидит вечерами одна и будет продолжать сидеть так, пока он не угадает наконец пароль и не узнает тайну Анни. Это что-то темное, думал он, если до этого так тяжело добраться. Что-то темное и опасное, о чем нельзя говорить вслух, можно только записать и запереть под замком. Как будто речь шла о жизни и смерти. Он написал эти слова. Написал: «Жизнь и смерть». Ничего не произошло.

* * *

У фру Йонас наступил обеденный перерыв. Она выглянула из задней комнаты с хлебцем в руке, одетая в тот же самый красный костюм, в котором она была при их первой встрече. Она выглядела задумчивой. Еду на вощеной бумаге она отодвинула в сторону, словно давая ему понять, что неправильно было бы жевать, говоря об Анни. Она сосредоточилась на кофе.

— Что-нибудь произошло? — спросила Астрид и сделала глоток из термокружки.

— Сегодня мы будем говорить не об Анни.

Она подняла кружку и посмотрела на него, округлив глаза.

— Сегодня мы поговорим об Эскиле.

— Прошу прощения?

Полный рот превратился в маленькую узкую щель.

— Я пережила это, оставила это позади. И, если мне позволено будет сказать, это стоило мне больших усилий.

— Я сожалею, что не могу быть более тактичным. Меня интересуют некоторые детали, касающиеся смерти мальчика.

— Почему?

— Я не обязан отвечать, фру Йонас, — мягко сказал он. — Просто ответьте на мои вопросы.

— А что, если я откажусь? Что, если я не смогу пройти через это еще раз?

— Тогда я пойду своей дорогой, — тихо сказал он. — И оставлю вас подумать немного. Потом приду еще раз с теми же вопросами.

Она отодвинула кружку, сложила руки на коленях и выпрямилась. Как будто ждала именно этого и решила стоять до конца.

— Мне это не нравится, — натянуто сказала она. — Когда вы приходили сюда говорить об Анни, мне не могло прийти в голову отказаться сотрудничать с вами. Но раз речь зашла об Эскиле — вам придется немедленно уйти.

Ее руки нашли друг друга и сплелись. Она явно была испугана.

— Как раз перед тем как он умер, — сказал Сейер и посмотрел на нее в упор, — он так толкнул свою тарелку, что она упала на пол и разбилась. Вы это слышали?

Вопрос ее поразил. Она удивленно взглянула на Сейера, как будто ждала чего-то другого, возможно, более страшного.

— Да, — быстро ответила она.

— Вы слышали это? Значит, вы не спали?

Он внимательно наблюдал за ее лицом и заметил, как по нему промелькнула легкая тень. Он повторил вопрос:

— Значит, вы не спали и слышали жужжание электробритвы?

Она склонила голову.

— Я слышала, как Хеннинг пошел в ванную и как хлопнула дверь.

— Как вы поняли, что он пошел в ванную?

— Мы долго жили в том доме, у каждой двери был собственный звук.

— А перед этим? Что вы слышали, прежде чем он ушел?

Она снова помедлила, копаясь в памяти.

— Их голоса на кухне. Они завтракали.

— Эскиль ел вафли, — осторожно заметил он. — Это было обычным делом? Вафли на завтрак? — Он постарался, чтобы вопрос прозвучал иронично.

— Вероятно, он выклянчил их, — устало сказала она. — Он всегда получал, что хотел. Эскилю нелегко было сказать «нет», это тут же вызывало у него приступ. Он не терпел, когда ему противоречили. Это было как дуть на угли. А Хеннинг не был особенно терпеливым, он не мог терпеть его крики.

— Значит, вы слышали, как мальчик кричал?

Астрид вырвала одну руку из другой и снова взяла кружку.

— Он постоянно издавал массу звуков, — сказала она, обращаясь к пару, который поднимался от кофе.

— Они ссорились, фру Йонас?

Она слегка улыбнулась.

— Они всегда ссорились. Он требовал вафли. Хеннинг сделал ему бутерброд, который он не хотел есть. Вы же знаете, как это бывает, мы делаем все, что в наших силах, чтобы наши дети поели, так что он, вероятно, в конце концов дал ему эти вафли или, может быть, Эскиль сам их заметил. Они стояли на скамейке, накрытые полиэтиленом, оставшиеся с вечера.

— Вы слышали какие-нибудь слова? Которые они друг другу говорили?

— Да чего вы, собственно говоря, добиваетесь?! — резко выкрикнула она. Ее глаза поменяли цвет. — Вы можете поговорить об этом с Хеннингом, меня там не было. Я была на втором этаже.

— Вы думаете, ему есть что мне рассказать?

Тишина. Она сложила руки на груди, как будто исключила его из беседы. Страх нарастал.

— Я не хочу говорить о Хеннинге. Он мне больше не муж.

— Это потеря ребенка разрушила ваш брак?

— Вообще-то, нет. Он бы все равно треснул. Мы слишком надорвались.

— Это по вашей инициативе вы расстались?

— Какое это имеет отношение к делу? — язвительно спросила она.

— Вероятно, никакого. Я просто спрашиваю.

Она положила обе руки на стол, ладонями вверх.

— Когда Хеннинг нашел Эскиля возле стола, что он сделал? Он закричал, позвал вас?

— Он просто открыл дверь в спальню. Меня поразило, как тихо вдруг стало, ни звука из кухни. Я села на постели и закричала.

— Есть ли что-то, что осталось для вас неясным в связи с тем несчастным случаем?

— Что?

— Вы разговаривали с мужем о том, что произошло? Вы его о чем-нибудь спрашивали?

Он снова увидел страх, мелькнувший в ее глазах.

— Он все мне рассказал, — сдержанно ответила она. — Он был в отчаянии. Чувствовал свою вину за случившееся, что он не уследил. А с этим не так-то просто жить. Он не смог, я не смогла. Нам пришлось пойти каждому своей дорогой.

— Но в несчастном случае не было ничего, чего бы вы не поняли или вам не объяснили?

Большие глаза Сейера, цвета мокрого асфальта, излучали мягкость, потому что он чувствовал: сидящая перед ним женщина находится на грани чего-то, что возможно, если ему повезет, выплеснется сейчас через край.

Ее плечи задрожали. Он терпеливо ждал, зная, что нельзя двигаться, нарушать тишину или как-либо еще мешать ей. Она приближалась к тайне. Он провел множество подобных разговоров и чувствовал, как сгущается воздух вокруг них. Ее что-то беспокоило, что-то, о чем она не осмеливалась думать.

— Я какое-то время слушала, как они кричали друг на друга, — прошептала она. — Хеннинг был в ярости, у него бурный темперамент. Я накрыла голову подушкой, я боялась слушать дальше…

— Продолжайте.

— Я слышала, как шумел Эскиль — наверное, он сидел и бил по столу кружкой, — а Хеннинг ругался и хлопал дверцами буфета.

— Вы различали отдельные слова?

Теперь задрожала ее нижняя губа.

— Только одну фразу. Самую последнюю перед тем, как он кинулся в ванную. Он выкрикнул ее так громко, что я испугалась: вдруг соседи услышат. Испугалась, что они могут о нас подумать. Но ведь нам было нелегко. Ребенок, который все время вел себя просто ужасно… У нас ведь был уже старший сын. Магне всегда был таким тихим, он таким и остался. Он никогда не шумел, слушался, он…

— Что вы услышали? Что он сказал?

Внезапно внизу в магазине зазвенел колокольчик и открылась дверь. Две женщины ходили по комнате, с восхищением разглядывая все великолепие вязаного ассортимента. Фру Йонас вскочила и рванулась в магазин. Сейер остановил женщину, положив руку ей на плечо.

— Скажите мне!

Она склонила голову, как будто ей стало стыдно.

— Хеннинг дошел почти до предела. Он до сих пор не может простить себе этого. И я больше не смогла жить с ним.

— Скажите мне, что он сказал!

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом. И это уже не имеет никакого значения. Эскиль мертв.

— Но он же больше не муж вам?

— Он отец Магне. Он рассказал мне, как стоял в ванной и дрожал от отчаяния, что не смог стать таким отцом, каким должен быть. Он стоял там, пока не успокоился, потом хотел вернуться и попросить у Эскиля прощения за то, что рассердился. Он не хотел ехать на работу, не решив эту проблему. Наконец он вышел на кухню. Остальное вы знаете.

— Скажите мне, что он сказал.

— Никогда. Ни одной живой душе.

Отвратительная мысль, которая укоренилась в его голове, пустила побеги и начала расти. Он видел так много, что его нелегко было удивить. Эскиль Йонас был всего лишь ребенком…

* * *

Он забрал Скарре из отдела и пошел вместе с ним по коридору.

— Поедем посмотрим на восточные ковры, — предложил он.

— Зачем?

— Я только что говорил с Астрид Йонас. Я думаю, она страдает от ужасного подозрения. Того же, что и я. Что Йонас частично виноват в смерти мальчика. Я думаю, именно поэтому она от него ушла. Но при этом она до смерти боится этой мысли. Мне еще кое-что пришло в голову. Йонас ни словом не обмолвился о несчастном случае, когда мы с ним разговаривали.

— Разве это так странно? Мы же пришли говорить об Анни.

— Очень странно, что он не упомянул об этом. «Больше не надо сидеть с детьми, — сказал он, — потому что жена съехала». Он не сказал, что именно тот ребенок, с которым сидела Анни, мертв. Даже когда ты заговорил о фотографии, висевшей на стене.

— Он наверняка не осмеливается говорить об этом. Прости меня за бестактность, — Скарре вдруг понизил голос, — но ты вот пережил потерю очень близкого человека. Легко ли тебе говорить об этом?

Сейер был так поражен, что остановился как вкопанный. Он почувствовал, как побелела его кожа.

— Естественно, я могу говорить об этом, — ответил он наконец. — В ситуации, когда я почувствую, что это действительно необходимо. Если вещи поважнее, чем мои чувства.

Ее запах, запах ее волос и кожи, смесь химикатов и пота, лоб блестит почти металлическим блеском. Зубная эмаль испорчена таблетками, отливает синевой, как снятое молоко. Белки глаз медленно желтеют.

Перед ним стоял Скарре с поднятой головой, ничуть не смущенный. Сейер ждал. Разве он не сказал лишнее, не зашел чересчур далеко? Разве он не должен просить прощения?

— Значит, ты никогда не чувствовал, что это необходимо?

Он озадаченно смотрел на Якоба Скарре и видел перед собой недоумка. Сукин сын!

— Нет, — уверенно сказал он наконец и покачал головой. — До сих пор не чувствовал.

Он снова тронулся с места.

— Что же, — невозмутимо продолжил Скарре, — сказала тебе фру Йонас?

— Отец и сын ссорились. Она слышала, как они кричали друг на друга. Как хлопнула дверь в ванную, как разбилась тарелка. У Йонаса был бурный темперамент. Она говорит, что он винит себя.

— Я бы тоже винил, — сказал Скарре.

— У тебя есть что-нибудь обнадеживающее?

— В каком-то смысле. Школьный рюкзак Анни.

— Что с ним?

— Ты помнишь, что он был намазан жиром? Вероятно, чтобы счистить отпечатки пальцев?

— Да?

— Наконец установлено, что это. Своего рода мазь, которая помимо всего прочего содержит деготь.

— У меня есть такая, — удивленно сказал Сейер. — От псориаза.

— Нет. Это жир. Таким смазывают собакам больные лапы.

Сейер кивнул.

— У Йонаса есть собака.

— У Акселя Бьёрка тоже есть овчарка. А у тебя лев. Я просто констатирую факты, — быстро добавил он и придержал дверь. Инспектор вышел первым. Откровенно говоря, он был немного сбит с толку.

* * *

Аксель Бьёрк взял собаку на поводок и выпустил ее из машины.

Он быстро осмотрелся, никого не увидел, перешел площадку и вынул из кармана униформы универсальный ключ. Еще раз оглянулся и посмотрел на автомобиль, стоящий перед главным входом, сине-серый «Пежо» с чехлом для лыж на крыше и логотипом охранного общества на двери и капоте. Собака ждала, пока он ковырялся в замке. Пока она не чувствовала никаких запахов, они так часто это делали, снаружи и внутри автомобиля, снаружи и внутри дверей и лифтов, тысячи разных запахов. Она преданно следовала за ним. Она жила хорошей собачьей жизнью, в которой были частые прогулки, куча впечатлений и настоящая еда.

Здание заброшенной фабрики теперь использовалось как склад. Ящики, коробки и мешки стояли штабелями от пола до потолка, пахло бумагой, пылью и заплесневелым деревом. Бьёрк не стал зажигать свет. У него с ремня свисал карманный фонарь, он зажег его и двинулся в глубь большого зала. Сапоги глухо стучали, ступая по каменному полу. Каждый шаг отдавался у него в голове. Его собственные шаги, один за одним, в глухой тишине. Он не верил в Бога, а значит, их слышала только собака. Ахиллес шел на свободном поводке, размеренным шагом, тщательно выдрессированный. Он чувствовал себя защищенным и любил своего хозяина.

Они приблизились к одному из станков. Бьёрк зашел за него, потянул пса за собой, привязал поводок к стальному рычагу, скомандовал «сидеть». Пес сел, но по-прежнему был настороже. Запах начал распространяться по помещению. Запах, который перестал быть чужим, который становился все большей частью их жизни. Но было и что-то еще. Острый запах страха. Бьёрк сполз вниз. Он нашел в кармане на бедре фляжку, отвинтил пробку и начал пить.

Пес ждал, глядя вокруг ясным взглядом и навострив уши. Он сидел, ждал и слушал. Бьёрк молча посмотрел в его глаза. Напряжение в темном зале росло. Он знал, что пес следит за ним, и сам следил за псом. В кармане у него был револьвер.

* * *

Хальвор недовольно бурчал. Никто туда не прорвется, решил он, упав духом. Гул, идущий от экрана, начал его раздражать. Это было уже не мягкое гудение, а бесконечный шум, как от далекого завода. Он преследовал его весь день, Хальвор чувствовал себя почти голым, когда выключал компьютер, но тишина наступала только на несколько секунд, потому что шум возникал в его собственной голове. Ну же, Анни! — думал он. Поговори со мной!

В кино шла ретроспектива фильмов про Бонда. Она покупала «Smarties» и «Sitronfox» в киоске, пока он ждал у входа с билетами в руках. Ты будешь что-нибудь пить? — спросила она. Он покачал головой, слишком увлеченный тем, что смотрел на нее, сравнивая со всеми другими, теми, кто толпился перед входом в кинозал. Охранник вынырнул у двери, в черной униформе, с компостером в руках; пробив билеты, он смотрел на лица стоявших перед ним, и большинство опускали глаза, потому что им не исполнилось необходимых лет для просмотра этого фильма. Про Джеймса Бонда. Самого первого, который они посмотрели вместе, в первый раз они вышли в город, почти как настоящая пара. Он лопался от гордости. И фильм был хороший, во всяком случае, по словам Анни. Сам он не слишком хорошо все уловил, он был больше занят тем, что смотрел на нее уголком глаза и слушал, как она дышала в темноте. Но он запомнил название: «For your eyes only».

Он вписал это в темное поле и немного подождал, но ничего не произошло. Встал. Достал из кувшина, стоящего на подоконнике пакетик с леденцами «Король Дании». Все было бесполезно. Вдруг он почувствовал, что совесть больше не беспокоит его. Он прошел через кухню в гостиную, к книжным полкам, где стоял телефон, полистал каталог, в разделе «Компьютерное оборудование» нашел номер и набрал его.

— «Ра Дата». Вы говорите с Сольвейг.

— Речь идет о запароленной папке, — пробормотал он. Решимость исчезла, он чувствовал себя ребенком и одновременно вуайеристом. Но поворачивать назад было уже слишком поздно.

— Вы не можете открыть папку?

— Э, нет. Я забыл, где записал пароль.

— Я боюсь, консультант уже ушел. Подождите немного, я узнаю.

Он так сильно прижал трубку подбородком, что у него заболела мочка уха. В трубке он слышал гул голосов и звонки телефонов. Он посмотрел на бабушку, которая читала газету через увеличительное стекло, и подумал, что Анни должна была бы знать об этом.

— Вы на линии?

— Да.

— Вы далеко живете?

— У поворота на Люннебю.

— Тогда вам повезло. Он может зайти к вам по дороге домой. Скажете точный адрес?

После этого он сидел в комнате и ждал, а сердце колотилось в груди. Он раздвинул занавески, чтобы сразу же увидеть, когда автомобиль въедет во двор. Ровно через двадцать минут возник белый «Кадет Комби» с логотипом «Ра Даты» на двери. Удивительно молодой парень вышел из машины и неуверенно посмотрел на дом.

Хальвор выбежал открыть дверь. Молодой системщик оказался приятным парнем, толстым, как булочка на топленом сале, с глубокими ямками на щеках. Хальвор поблагодарил его за хлопоты. Вместе они прошли в комнату. Системщик открыл чемодан и вынул оттуда пестрые таблицы.

— Числовой код или слово? — спросил он.

Хальвор залился краской.

— Ты даже этого не помнишь? — удивленно спросил он.

— У меня так много разных, — пробормотал он. — Я поменял его между делом.

— Какая папка?

— Вот эта.

— «Анни»?

Он не задавал лишних вопросов. Всем работникам фирмы преподавали основы профессионального этикета, кроме того у него были большие амбиции. Хальвор отошел к окну и стоял там с горящими щеками, стыдясь, нервничая, борясь с сердцебиением. За спиной он слышал щелканье клавиш, быстрое, как стук далеких кастаньет. Больше ни звука, только дробь и кастаньеты. Через какое-то время, показавшееся ему вечностью, системщик наконец поднялся со стула.

— Вот и все, парень!

Хальвор медленно обернулся и посмотрел на экран. Взял ручку, чтобы подписать счет.

— Шестьсот пятьдесят крон? — прошептал он.

— За час работы, — улыбнулся компьютерщик.

Дрожащими руками Хальвор поставил подпись на пунктирной линии в самом низу листка и попросил, чтобы счет прислали по почте.

— Это был числовой код, — улыбнулся эксперт. — Ноль-семь-один-один-девять-четыре. Дата и год, не так ли? — Его улыбка становилась все более широкой. — Но явно не дата твоего рождения. В таком случае тебе было бы не более восьми месяцев!

Хальвор проводил его, поблагодарил, вернулся в комнату и сел перед экраном. На горящем экране был новый текст:

«Please proceed».

Он почти рухнул на клавиатуру; сердце по-прежнему стучало очень сильно. Текст высветился перед ним, и он начал читать. Ему пришлось облокотиться на стол. Что-то произошло, Анни записала это; наконец, он это нашел. Он читал, широко раскрыв глаза, и переполнялся ужасом.

* * *

Бьёрк насытил свою кровь ударным количеством алкоголя.

Пес все еще сидел с высунутым языком, терпеливо дыша и моргая. Бьёрк с трудом привстал, поставил флягу на ледяной пол, пару раз икнул и выпрямился. После чего мгновенно упал на стену, раскинув ноги. Пес тоже поднялся, посмотрел на хозяина желтыми глазами. Два-три раза взмахнул хвостом. Бьёрк неуклюже потянулся за револьвером, который застрял в тесном кармане, достал его, взвел курок. Он все время глядел на собаку, слыша, как скрипят его собственные зубы. Внезапно он покачнулся, рука опустилась, но он усилием воли все же поднял ее и спустил курок. Помещение наполнилось грохотом. Череп разлетелся. Его содержимое брызнуло на стену, несколько капель попало собаке на морду. Эхо выстрела медленно гасло и превращалось в далекий гром.

Собака рванулась, пытаясь убежать, но поводок был привязан крепко. После многочисленных попыток она, наконец, устала. Сдалась и завыла.

* * *

Галерея находилась на тихой улице, недалеко от костела. Перед дверью стоял довольно старый серо-зеленый «Ситроен», с «раскосыми» фарами. Как глаза китайца, подумал Сейер. Автомобиль был довольно грязный. Скарре подошел к нему и осмотрел внимательнее. Крыша была чище, чем все остальное, как будто что-то долго пролежало на ней.

— Никакого чехла для лыж, — прокомментировал Сейер.

— Его недавно убрали. Вот следы от креплений.

Они открыли дверь и вошли. Пахло почти так же, как в прядильне фру Йонас — шерстью и выделкой — и немного смолой от балок под крышей. Из угла на них глядела камера. Сейер остановился и посмотрел в объектив. Везде лежали большие стопки ковров, наверх вела широкая каменная лестница. Несколько ковров лежали, расправленные, на полу, другие висели у стен, перекинутые через балки. Йонас спустился к ним по лестнице, одетый во фланель и бархат: красный, зеленый, розовый и черный цвета оттеняли его черные кудри и намекали на страстную натуру. И при всем этом он излучал мягкость и благодушие. Этот человек научился скрывать свой бурный темперамент. Темные, почти черные глаза глядели дружелюбно — маска продавца, готового во всем идти навстречу клиенту.

— Ну, — сказал он мягко, — заходите-заходите. Вы решили купить ковер, не так ли?

Он протянул руку, как протягивают близким друзьям, которых давно не видели, и потенциальным обеспеченным клиентам, ценителям ковров. Узлов. Красок. Узоров с религиозной символикой. Знаков жизни и смерти, побед и гордости, которые можно постелить под обеденный стол или перед телевизором. Прочные, уникальные.

— У вас тут хорошо, — прокомментировал Сейер, оглядевшись.

— Два этажа плюс чердак. Поверьте, пришлось вложиться по-крупному. Раньше тут все выглядело совсем иначе. Все было грязным и серым. Но я хорошенько все отчистил, покрасил стены, а больше ничего фактически и не пришлось делать. Это старый дом, раньше он принадлежал зажиточной семье. Пожалуйста, следуйте за мной.

Они поднялись по лестнице и оказались в офисе, который, по сути, был огромной кухней со стальными скамьями и плитой, кофейником и маленьким холодильником. Скамейки были отделаны кафельной плиткой с опрятными голландскими девушками в капорах, мельницами и жирными переваливающимися гусями. Древние медные чаны со старыми добрыми вмятинами свисали с балки. У кухонного стола был округлый край и латунные защитные уголки, как на старой шхуне.

Они расселись вокруг стола, и Йонас сразу же разлил по бокалам темный виноградный сок, извлеченный из холодильника.

— Что стало со щенками? — поинтересовался Скарре.

— Я оставил Гере одного, остальные два уже обещаны. Так что вам остается только кусать локти. Чем я могу вам помочь? — улыбнулся он и пригубил сок.

Сейер знал, что его дружелюбие продержится недолго; скоро, очень скоро оно улетучится.

— Мы просто хотим задать несколько вопросов об Анни. Боюсь, что нам придется пройтись по кругу еще несколько раз. — Он осторожно вытер уголки губ. — Вы подобрали ее у перекрестка, так?

Тон, которым был задан вопрос, намекал на то, что его прежние утверждения поставлены под сомнение. Йонас удвоил бдительность.

— Все было так, как я вам рассказывал, и потом тоже.

— Но вообще-то она хотела пойти пешком, не так ли?

— Что вы сказали?

— Вам было сложновато уговорить ее сесть в автомобиль, как я понял?

Глаза Хеннинга сузились еще больше, но он пока сохранял спокойствие.

— Вообще-то она хотела пойти пешком, — продолжал Сейер. — Она отклонила ваше предложение подвезти ее. Я прав?

Йонас внезапно кивнул и улыбнулся.

— Она всегда так делала, была очень скромной. Но мне казалось, что глупо идти до Хоргена пешком. Это же очень далеко.

— Так что вы уговорили ее?

— Нет, нет… — Он быстро покачал головой и переменил положение на стуле. — Я ее заставил уступить. Некоторые люди так устроены, что их обязательно надо подтолкнуть.

— Значит, нельзя сказать, что она не хотела садиться в ваш автомобиль?

Йонас совершенно отчетливо услышал: полицейский выделил голосом слова «Ваш автомобиль».

— Анни была такой. Можно сказать, упрямой. С кем вы разговаривали? — вдруг спросил он.

— С сотнями людей, — быстро ответил Сейер. — И один из них видел, как она садилась в автомобиль. После долгой дискуссии. Вы фактически последний, кто видел ее в живых, поэтому мы ухватились за вас, логично?

Йонас улыбнулся в ответ заговорщической улыбкой, как будто они играли в увлекательную игру.

— Я не был последним, — живо отреагировал он. — Последним был убийца.

— Мы пока не имеем возможности допросить его, — сказал Сейер с напускной иронией. — И у нас нет никаких оснований полагать, что человек на мотоцикле действительно ждал ее. У нас есть только вы.

— Прошу прощения? Куда вы клоните?

— Что ж, — сказал Сейер и развел руками. — Перейдем непосредственно к делу. Мое положение обязывает меня подозревать людей.

— Вы хотите обвинить меня в даче ложных показаний?

— У меня нет выбора, — жестко отрезал инспектор и резко повернулся. — Я надеюсь, вы не в претензии. Почему она не хотела садиться в машину?

Йонас терял уверенность в себе.

— Ну конечно хотела! — Он взял себя в руки. — Она села в машину, и я отвез ее к Хоргену.

— Не дальше?

— Нет, как я уже говорил, она вышла у магазина. Я подумал, что она, возможно, хочет что-нибудь купить. Я даже не доехал до двери, остановился на дороге и выпустил ее. И после этого, — он поднялся и взял с кухонного стола пачку сигарет, — я ее больше никогда не видел.

Сейер пустился по новому следу.

— Вы потеряли ребенка, Йонас. Вы знаете, каково это. Говорили ли вы об этом с Эдди Холландом?

Некоторое время Хеннинг выглядел обескураженным.

— Нет-нет, он такой замкнутый человек, а я не люблю навязываться. К тому же мне совсем не просто говорить об этом.

— Как давно это произошло?

— Вы говорили с Астрид, не так ли? Почти восемь месяцев назад. Но о таких вещах не забывают, через них невозможно переступить. — Он позволил сигарете выскользнуть из пачки — это был «Мерит» с фильтром. Зажег ее и закурил; движения его рук при этом были женскими. — Люди часто пытаются представить, каково это. — Он посмотрел на Сейера усталым взглядом. — Они делают это с самыми лучшими намерениями. Представляют себе пустую детскую кроватку и думают, что ты часами стоишь и смотришь на нее. Я часто так стоял. Но это только малая часть. Я вставал рано утром и шел в ванную, а там на полке у зеркала стояла его зубная щетка. Из тех, что меняют цвет, когда нагреваются. Уточка на краю ванной. Его тапочки под кроватью. Я поймал себя за тем, что ставлю на стол лишний прибор, когда мы собирались есть. И так день за днем. В машине лежала мягкая игрушка, которую он там забыл. Много месяцев спустя я нашел под диваном соску… — Йонас говорил со сжатыми зубами, как будто поневоле выдавал чужой секрет. — Я убрал ее, чувствуя себя преступником. Было мучительно видеть вокруг его вещи день за днем, было жестоко убирать их. Это преследовало меня каждую секунду, это преследует меня и сейчас. Вы знаете, как долго хлопковая пижама сохраняет запах человека?

Он замолчал, загорелое лицо его стало серым. Сейер тоже молчал. Он внезапно вспомнил деревянные тапочки Элисе, которые всегда стояли перед дверью. Чтобы она быстро могла надеть их, когда понадобится выбросить мусор или спуститься на первый этаж забрать почту. Открывал дверь, брал белые туфли и снова ставил их перед дверью — сейчас он вспомнил об этом с острой болью.

— Мы не так давно были на кладбище, — тихо сказал он. — Давно ли вы были там в последний раз?

— Что это за вопрос? — хрипло спросил Йонас.

— Я просто хочу знать, отдаете ли вы себе отчет в том, что с могилы кое-что исчезло.

— Вы имеете в виду маленькую птичку? Да, она исчезла сразу после похорон.

— Вы не хотели бы заказать новую?

— Вы чертовски любознательны. Это, знаете ли, даже нескромно. Да, естественно, я был огорчен. Но я не смог еще раз пройти через все это, поэтому решил оставить все как есть.

— А вы знаете, кто ее взял?

— Конечно нет! — почти выкрикнул он. — Я бы сразу же сообщил в полицию и, если бы у меня была такая возможность, задал бы воришке жару.

— Вы имеете в виду, отругали бы его?

Йонас недобро улыбнулся.

— Нет, я имею в виду не отругал.

— Его взяла Анни, — непринужденно сказал Сейер.

Йонас распахнул глаза.

— Мы нашли птичку в ее вещах. Вот эта?

Сейер сунул руку во внутренний карман и достал птичку. Йонас дрожащими руками взял ее.

— Выглядит так же. Похожа на ту, что я купил. Но почему…

— Этого мы не знаем. Мы думали, может быть, вы догадываетесь?

— Я? Боже мой, у меня нет никаких предположений. Этого я не понимаю. Зачем она ее украла? У нее никогда не было склонности к воровству. Не у той Анни, которую я знал.

— Значит у нее должна была быть причина. Которая не имеет отношения к клептомании. Она была на вас за что-то сердита?

Йонас сидел и смотрел на птичку, онемев от замешательства.

Этого он не знал, подумал Сейер и исподлобья глянул на Скарре, который сидел в стороне и темно-синими глазами следил за каждым движением мужчины.

— Ее родители знают, что птичка была у нее? — спросил он наконец.

— Мы не думаем.

— Но, может быть, ее взяла Сёльви? Сёльви всегда думает только о себе. Как сорока, хватает все, что блестит.

— Это была не Сёльви.

Сейер поднял бокал за ножку и отпил сока. На вкус он напоминал пресное вино.

— Ну, у нее были какие-то тайны, у нас у всех они есть, — сказал Йонас с улыбкой. — Она казалась немного загадочной. Особенно когда начала становиться старше.

— Она приняла близко к сердцу то, что случилось с Эскилем?

— Ей не удалось заставить себя зайти к нам. Я могу это понять, я тоже не мог общаться с людьми долгое время. Астрид и Магне уехали, произошло так много всего одновременно. Тяжелая была пора, — пробормотал он и побледнел.

— Но вы с Анни разговаривали?

— Только кивали друг другу, когда встречались на улице. Мы же были почти соседями.

— Она избегала разговоров?

— Ей было неудобно, в каком-то смысле. Это было сложно для всех нас.

— К тому же, — добавил Сейер как бы невзначай, — вы как раз поссорились с Эскилем перед тем, как он умер. Это наверняка было особенно тяжело.

— Не вмешивайте Эскиля в это дело! — горько прошипел Йонас.

— Вы знаете Раймонда Локе?

— Вы имеете в виду чудака, живущего наверху, возле Коллена?

— Я спросил, знаете ли вы его.

— Все знают, кто такой Раймонд.

— Да или нет?

— Я не знаю его.

— Но вы знаете, где он живет?

— Да, это я знаю. В старой хижине. Очевидно, ему хорошо там, счастливому идиоту.

— Счастливому идиоту? — Сейер поднялся и отодвинул стакан. — Я думаю, что счастье идиотов настолько же зависит от доброй воли людей, насколько и счастье любого из нас. К тому же запомните: даже если он и не воспринимает окружающий мир так, как вы, с его разумом все в порядке.

Лицо Йонаса как будто застыло. Он не пошел провожать их. Спускаясь по лестнице на первый этаж, Сейер чувствовал, как объектив камеры сверлит лучом его затылок.

Они заехали за Кольбергом и пустили его на заднее сиденье. Собака слишком часто остается одна, подумал Сейер, протягивая псу кусок сушеной рыбы.

— Тебе не кажется, что она не очень хорошо пахнет? — осторожно спросил Скарре.

Сейер кивнул.

— Ты можешь дать ему потом «Fisheman's Friend».

Они взяли курс на Люннебю, развернулись у перекрестка и припарковались у почтовых ящиков. Сейер шел по улице, хорошо понимая, что все его видят, все обитатели двадцати одного дома. Все думают, что он направляется к Холландам. Но он остановился и оглянулся на дом Йонаса. Тот выглядел полупустым, занавески на большинстве окон были задернуты. Сейер медленно вернулся к машине.

— Школьный автобус отправляется от перекрестка в семь десять, — сказал он. — Каждое утро. Все школьники в Кристале ездят на нем. Значит, из дома они выходят примерно в семь, чтобы успеть на автобус.

Дул легкий ветер, но на его голове не шевелился ни один волосок.

— Магне Йонас как раз ушел, когда Эскиль подавился едой.

Скарре ждал. На его лице выражалось безграничное терпение.

— А Анни вышла со двора чуть позже остальных. Возможно, она проходила мимо дома Йонаса именно в то время, когда Эскиль завтракал.

— Да. И что с того? — Скарре кивнул на дом Йонаса. — На улицу глядят только окна гостиной и спальни. А они были на кухне.

— Знаю, знаю, — отмахнулся Сейер с раздражением.

Они подошли к дому и попытались представить себе тот день, седьмое ноября, семь утра. В ноябре по утрам темно, подумал Сейер.

— Могла ли она зайти внутрь?

— Не знаю…

Они остановились и какое-то время смотрели на дом, теперь уже с близкого расстояния. Окно кухни смотрело на соседский дом.

— Кто живет в красном доме? — неожиданно спросил Скарре.

— Ирмак. С женой и детьми. А вон там разве не тропинка? Между домами?

Скарре взглянул вниз.

— Тропинка. И по ней как раз кто-то идет.

Внезапно между домами возник мальчик. Он шел, опустив голову, и не замечал двоих мужчин на дороге.

— Торбьёрн Хауген. Тот, который искал Рагнхильд.

Сейер ждал мальчика на тропинке, там, куда он поднимался. За спиной у него был черный рюкзак, на голове — узорчатая бандана. Они хорошо разглядели его, когда он проходил мимо дома Йонаса. Торбьёрн был высокий парень — его голова доставала примерно до середины кухонного окна.

— Решил срезать?

— Да. — Торбьёрн остановился. — Это тропинка ведет вниз, к улице Гнейсвейен.

— По ней многие ходят?

— Да, так можно сэкономить почти пять минут.

Сейер сделал несколько шагов вниз по тропинке и остановился возле окна. Он был еще выше, чем Торбьёрн, и без труда смог заглянуть в кухню. Детского стула там уже не было, осталось только два обычных венских стула, а на столе стояли пепельница и чашка с кофе. В остальном дом выглядел почти нежилым. Седьмое ноября, подумал он. Снаружи тьма кромешная, внутри светло. Те, кто был снаружи, могли заглянуть внутрь, но те, кто внутри, не могли видеть тех, кто снаружи.

— Йонасу не очень нравится, что мы здесь ходим, — вдруг сказал Торбьёрн. — Он устал от этой беготни возле дома, так он говорит. Но он скоро уезжает.

— Значит, все дети тут срезают, когда идут на автобус?

— Да, все школьники.

Сейер снова кивнул Торбьёрну и повернулся к Скарре.

— Я вспомнил кое-что. Об этом говорил Холланд, когда мы беседовали с ним в офисе. В день, когда умер Эскиль, Анни вернулась домой из школы раньше, чем обычно, потому что была больна. Она сразу пошла и легла. Ему пришлось пойти к ней и рассказать о несчастье.

— Чем больна? — спросил Скарре. — Она никогда не болела.

— «Чувствовала себя неважно» — так он сказал.

— Ты думаешь, она что-то видела, да? Через окно?

— Не знаю. Может быть.

— Но почему она никому ничего не сказала?

— Может быть, не осмелилась. Или, может быть, не поняла до конца, что видела. Возможно, доверилась Хальвору. У меня всегда было чувство, что он знает больше, чем рассказывает.

— Конрад, — тихо сказал Скарре. — Он ведь сказал бы?

— Я не уверен. Он очень странный мальчик. Поедем поговорим с ним.

Запищал пейджер Сейера, он подошел к автомобилю и тут же набрал номер через открытое окно. Ответил Хольтеман.

— Аксель Бьёрк пустил себе пулю в висок из старого револьвера «Enfield».

Сейеру пришлось опереться о машину. Это сообщение было для него как горькое лекарство. Оно оставило во рту неприятную сухость.

— Нашли какое-нибудь письмо?

— Нет. Сейчас ищут у него дома. Но напрашивается предположение, что парня, видимо, мучила совесть, как ты думаешь?

— Не знаю. Могло быть что угодно. У него были проблемы.

— Он был невменяемым алкоголиком. И у него был зуб на Аду Холланд, острый акулий зуб, — сказал Хольтеман.

— Прежде всего, он был несчастлив.

— Ненависть и отчаяние похожи в своих проявлениях. Люди показывают то, что соответствует ситуации.

— Я думаю, вы ошибаетесь. Он, собственно говоря, уже сдался. А тот, кто признал свое поражение, уже готов уйти.

— Может быть, он хотел забрать с собой Аду?

Сейер покачал головой и взглянул через дорогу на дом Холландов.

— Он не хотел причинить боль Сёльви и Эдди.

— Ты хочешь найти преступника или нет?

— Я просто хочу найти настоящего преступника.

Закончив разговор, Сейер обратился к Скарре:

— Аксель Бьёрк мертв. Интересно, что подумает Ада Холланд. Возможно, то же, что и Хальвор, когда его отец умер. Что это «не так уж и плохо».

* * *

Хальвор рывком поднялся. Стул упал; он круто повернулся к окну. Долго стоял так, глядя на пустынный двор. Боковым зрением он видел опрокинутый стул и фотографию Анни на ночном столике. Значит, вот как. Анни все видела. Он снова сел перед монитором и прочитал все с начала до конца. В папке Анни была и его собственная история, та, что он доверил ей по секрету. Беснующийся отец, застреленный в сарае тринадцатого декабря. Это не имело к делу никакого отношения; он затаил дыхание, выделил абзац и удалил его. Скопировал текст на дискету. Потом тихо вышел из комнаты.

— В чем дело, Хальвор? — закричала бабушка, когда он проходил по гостиной, надевая джинсовую куртку. — Ты в город?

Он не ответил. Слышал ее голос, но смысл слов от него ускользал.

— Ты куда? В кино?

Он начал застегивать куртку, спрашивая себя, заведется ли мотоцикл. Если нет, ему придется ехать на автобусе, а это займет целый час.

— Когда ты вернешься? Приедешь к ужину?

Он остановился и посмотрел на бабушку, как будто только что понял, что она стоит и причитает прямо перед ним.

— Ужин?

— Куда ты, Хальвор, скоро вечер!

— Мне надо кое с кем встретиться.

— С кем? Ты такой бледный, у тебя наверняка малокровие. Когда ты в последний раз был у врача? Сам, небось, не помнишь. Куда ты собрался?

— К Йонасу. — Его голос звучал на удивление твердо. Дверь захлопнулась, и старушка увидела через окно, как он склонился над мотоциклом и подкручивает что-то со злым лицом.

* * *

Камера на первом этаже была расположена неудачно. Это пришло ему в голову сейчас, когда он глядел на левый экран. В объектив попадало слишком много света, что превращало фигуры входящих в неотчетливые абрисы, почти привидения. Ему нравилось видеть своих клиентов до того, как он встречался с ними лично. На втором этаже, где свет был получше, он мог различить лица и одежду, узнать постоянных клиентов и подготовиться к разговору уже в офисе. К каждому клиенту нужен особый подход. Он снова взглянул на экран, на котором был виден первый этаж. Одинокая фигура. Мужчина, возможно, юноша, в короткой куртке. Явно не перспективный клиент, но придется им заняться, корректно, service-minded, как всегда, чтобы поддержать репутацию галереи, — она должна быть безупречной. К тому же никогда нельзя сказать по внешнему виду человека, есть ли у него деньги. Может быть, этот парень чертовски богат. Он медленно спустился по лестнице. Шаги были почти бесшумными, у него была легкая, крадущаяся походка — торговцу коврами не пристало суетиться, как в магазине игрушек. Это галерея, здесь разговаривают приглушенными голосами. Здесь нет ни ценников, ни кассового аппарата. Обычно он высылал покупателям счет, изредка они оплачивали покупки «Визой» или другими картами. Он уже почти спустился, оставалось две ступеньки, и вдруг остановился.

— Добрый день, — пробормотал он.

Парень, стоявший к нему спиной, обернулся и посмотрел на него с любопытством. Во взгляде было также недоверие, смешанное с удивлением. Он молчал и просто смотрел, как будто хотел прочитать какую-то историю в чертах его лица. Возможно, тайну или решение загадки. Йонас знал его. Секунду или две он прикидывал, стоит ли это показать.

— Чем могу быть полезен?

Хальвор не ответил. Он все еще изучал лицо Йонаса. Он знал, что узнан. Йонас видел его много раз: он встречал Анни у его дверей, они сталкивались на улице. Сейчас на нем были доспехи. Мягкая темная одежда; фланель, бархат и каштановые локоны застыли и превратились в жесткую скорлупу.

— Вы продаете ковры? — Хальвор приблизился к Йонасу, который все еще стоял на нижней ступеньке, держась рукой за перила.

Хозяин галереи огляделся.

— Видимо, да.

— Я хочу купить ковер.

— Ну, — ответил Йонас с улыбкой, — я так и предполагал. Что вы ищете? Что-нибудь особенное?

Он пришел не за ковром, подумал Йонас. К тому же у него наверняка нет денег, он ищет что-то другое. Возможно, пришел из чистого любопытства, мальчишеская забава. Он, конечно, не имеет ни малейшего представления о том, сколько стоят ковры. Но он скоро узнает об этом.

— Большой или маленький? — спросил Йонас и спустился с последней ступеньки на пол. Мальчик был более чем на голову ниже его и худой, как щепка.

— Я хочу ковер такого размера, чтобы на нем уместились все стулья. Очень трудно мыть пол.

Йонас кивнул.

— Пойдемте со мной наверх. Самые большие ковры наверху.

Он начал подниматься по лестнице. Хальвор последовал за ним. Ему не приходило в голову задавать вопросы, его как будто тянула вперед непреодолимая сила, он словно скользил по рельсам внутри черного тоннеля.

Йонас зажег шесть ламп, присланных ему из стеклодувной мастерской в Венеции. Они свисали с покрытых смолой балок на потолке и освещали большое помещение теплым, но ярким светом.

— Какой цвет вы себе представляли?

Хальвор остановился на самом верху лестницы и посмотрел вниз.

— Красный, пожалуй.

Йонас высокомерно улыбнулся.

— Я не хочу вас обидеть, — сказал он дружелюбно. — Но вы представляете себе, сколько они стоят?

Хальвор посмотрел на него, прищурясь. К нему возвращалось какое-то полузабытое чувство.

— Я, возможно, не выгляжу многообещающим клиентом, — сказал он спокойно. — Вероятно, вы хотели бы увидеть выписку из моего счета?

Йонас заколебался.

— Я прошу вас простить меня. Знаете, очень многие заходят сюда с улицы и попадают в неловкое положение. Я просто хотел, чтобы вы избежали такой ситуации.

— Это очень тактично с вашей стороны, — тихо заметил Хальвор.

Он прошел мимо Йонаса и подошел к большому ковру, висевшему на стене. Вытянул руку и провел по бахроме. На ковре были изображены вооруженные всадники.

— Два с половиной на три метра, — глухо сказал Йонас. — Хороший выбор. Изображает войну кочевников. Он очень тяжелый.

— Вы поможете мне с доставкой? — спросил Хальвор.

— Само собой. У меня есть фургон. Меня больше беспокоит другое. За ним сложно ухаживать. Для того чтобы вытряхнуть его, потребуется несколько человек.

— Я возьму его.

— Прошу прощения? — Йонас настороженно взглянул на странного покупателя. — Это почти самое дорогое, что у меня есть, — сказал он. — Шестьдесят тысяч крон. — Он пронзил Хальвора взглядом, называя цену. Хальвор и ухом не повел.

— Он этого, без сомнения, стоит.

Йонас почувствовал себя не в своей тарелке. Страх пополз по его позвоночнику вверх, как холодная змея. Он не понимал, чего парень хочет и почему он так ведет себя. Такой суммы у него не будет никогда, а если бы и появилась, он бы не потратил ее на ковер.

— Будьте так любезны, запакуйте его для меня, — попросил Хальвор, сложив руки на груди. Он облокотился на раскладной столик красного дерева, заскрипевший под его весом.

— Запаковать? — Йонас скривил губы в подобие улыбки. — Я скатаю его в рулон, заверну в полиэтилен и закреплю скотчем.

— Что ж, этого будет вполне достаточно. — Хальвор ждал.

— Будет довольно сложно спустить его вниз. Давайте я привезу его вам вечером и помогу расстелить.

— Нет-нет, — нетерпеливо возразил Хальвор. — Я хочу получить его сейчас.

Йонас заколебался.

— Сейчас? А — простите мне мой вопрос, — как вы хотите заплатить?

— Наличными, если вы их принимаете.

Он похлопал себя по заднему карману. На нем были выгоревшие джинсы с блеклой бахромой. Йонаса одолевали сомнения.

— Вам что-то мешает? — спросил Хальвор.

— Не знаю. Возможно.

— И что же это?

— Я знаю, кто ты такой, — внезапно сказал Йонас и почти по-матросски расставил ноги. Он сломал корку льда и почувствовал облегчение.

— Мы знакомы?

Йонас кивнул и положил руки на бедра.

— Ну же, Хальвор, конечно, мы знаем друг друга. Я думаю, что тебе пора идти.

— Почему это? Что-то не так?

— Хватит заниматься ерундой! — твердо сказал Йонас.

— Я полностью согласен! — кивнул Хальвор. — Спускайте ковер вниз, и немедленно!

— Знаешь, я передумал его продавать. Я уезжаю и хочу оставить его себе. Кроме того, он слишком дорогой для тебя. Давай по-честному: мы оба знаем, что у тебя нет денег.

— Значит, вы хотите оставить его себе? — Хальвор резко обернулся. — Ну, это я могу понять. Тогда я возьму другой. — Он снова посмотрел на стену и сразу показал на другой ковер, розовый с зеленым. — Будьте так добры, спустите его вниз для меня. И выпишите счет.

— Он стоит сорок четыре тысячи.

— Вполне достаточно.

— Не правда ли? — Йонас продолжал ждать, скрестив руки на груди; его черные зрачки напомнили Хальвору дробинки. — Перейду ли я все границы, если попрошу тебя показать, действительно ли у тебя есть деньги?

Хальвор покачал головой.

— Конечно нет. Вы же знаете, в наше время по внешнему виду уже не скажешь, есть у человека деньги или нет.

Он засунул руку в задний карман и вытащил старый кошелек. Из клетчатого полиэстера, на молнии, плоский, как лепешка. Засунул палец внутрь и позвенел монетами. Достал несколько штук и положил их на раскладной столик. Йонас, пораженный, смотрел, как пяти-, десяти- и однокроновые монетки собирались в маленькую кучку.

— Достаточно, — сказал он угрюмо. — Ты уже отнял у меня достаточно времени. Исчезни.

Хальвор посмотрел на него снизу вверх почти с обидой.

— Я еще не закончил. У меня есть еще. — Он снова покопался в кошельке.

— У тебя ничего нет! У тебя старая развалюха, где живет старуха, и ты развозишь мороженое! Сорок четыре тысячи, — сказал он резко. — Ты либо достанешь их немедленно, либо…

— Значит, вы знаете, где я живу? — Хальвор взглянул на него. Игра становилась опасной, но он почему-то не боялся.

— У меня есть еще вот это, — сказал он внезапно и вытащил что-то из бумажника. Йонас недоверчиво посмотрел на него и на то, что он держал в руке, зажав двумя пальцами.

— Это дискета, — объяснил Хальвор.

— Мне не нужна дискета, мне нужны сорок четыре тысячи, — рявкнул Йонас, чувствуя, как страх заполняет все его существо.

— Дневник Анни, — тихо сказал Хальвор и помахал дискетой. — Она начала вести дневник несколько месяцев назад. В ноябре. Вы же знаете, какие они — девчонки. Им всегда надо хоть кому-нибудь обо всем рассказать.

Йонас тяжело вздохнул. Взгляд Хальвора пригвоздил его к месту.

— Я прочитал его, — продолжал Хальвор. — Там говорится о вас.

— Отдай его мне!

— Ни за что!

Йонаса затрясло. Голос Хальвора сменил тембр и внезапно стал глубже. Как будто злой дух говорил устами ребенка.

— Я сделал несколько копий, — продолжал он. — А значит, я могу купить столько ковров, сколько захочу. Каждый раз, когда я захочу новый ковер, я просто сделаю еще одну копию. Понятно?

— Ты истеричный дрянной мальчишка! Из какого заведения тебя выпустили?

Йонас подобрался для прыжка. Он весил на двадцать килограммов больше и был в ярости. Хальвор отпрыгнул в сторону; торговец промахнулся и ударился головой о раскладной столик. Монеты разлетелись во все стороны и рассыпались по полу. Йонас выругался — такого Хальвор еще не слышал, хотя словарный запас его отца был практически безграничен. Через секунду он снова был на ногах. Один-единственный взгляд на потемневшее лицо убедил Хальвора в том, что битва проиграна. Хальвор бросился бежать вниз по лестнице, но Йонас догнал его и ударил в плечо. Парень упал, сильно ударившись всем телом о каменный пол.

— Не трогай меня, черт побери!

Йонас перевернул его на спину. Хальвор почувствовал его дыхание на своем лице. Руки сдавили его шею.

— Ты не понимаешь, что делаешь! — пробормотал Хальвор. — Тебе конец! Мне наплевать, что ты со мной сделаешь, но тебе конец!

Йонас был слеп и глух. Он поднял сжатый кулак и прицелился в маленькое лицо. Хальвора много раз били, и он знал, чего ждать. Костяшки пальцев ударили его под подбородок, и тонкая челюсть треснула, как сухая ветка. Нижние зубы с невероятной силой ударили о верхние, и крошечные частички раздробленной эмали смешались с кровью, текущей изо рта. Йонас продолжал бить, он больше не прицеливался, он опускал кулак куда придется, пока Хальвор метался из стороны в сторону. Наконец он промахнулся, попал по каменному полу и вскрикнул. Поднялся и посмотрел на руки. Немного отдышался. Все вокруг было в крови. Он посмотрел на то, что лежало на полу, и медленно выдохнул. Через пару минут его сердце снова билось в нормальном темпе, и мысли прояснились.

* * *

— Он ушел, — растерянно сказала бабушка, когда Сейер и Скарре появились в ее дверях и спросили о Хальворе. — Он сказал, что должен срочно увидеть одного человека. Кажется, его зовут Йонас. Он даже не поел.

Ее слова заставили Сейера дважды ударить кулаком по косяку двери.

— Ему кто-нибудь позвонил?

— Сюда никто не звонит. Только Анни иногда звонила. Он весь день сидел у себя в комнате и играл со своей машиной. А потом вдруг выбежал и исчез.

— Мы найдем его. Извините, у нас очень много дел.

— Это была плохая идея, — сказал Скарре, захлопывая за собой дверь, — самая плохая, какая только могла прийти ему в голову.

— Поживем — увидим, — сдавленно ответил Сейер, разворачивая машину.

— Я не вижу мотоцикла Хальвора.

* * *

Скарре выпрыгнул наружу. Сейер задержался, чтобы дать Кольбергу, который все еще лежал на заднем сиденье, собачий сухарь.

Дверь медленно открывалась; полицейские требовательно смотрели в объектив камеры под крышей. Йонас видел их из кухни. Какое-то время он еще посидел у стола, дуя на отбитые костяшки. Ни к чему спешить. Еще одна проблема убрана с дороги. Действительно, в его жизни многое произошло как-то сразу, но он всегда справлялся с проблемами. Убирал со своего пути одну проблему за другой. У него к этому талант. Совершенно спокойно он встал и спустился по лестнице.

— Куда торопимся? — с иронией сказал он. — Признаюсь, мне начинает казаться, что вы меня преследуете.

Сейер возвышался перед ним как столб.

— Мы кое-кого ищем. И вот подумали: может быть, он здесь?

Йонас вопросительно посмотрел на них, обвел взглядом комнату и развел руками.

— Здесь только я. И мне как раз пора закрываться. Уже поздно.

— Мы бы хотели осмотреть помещение. Очень быстро, разумеется.

— Честно говоря…

— Возможно, он проскользнул сюда незамеченным и где-то прячется. Никогда нельзя знать наверняка.

Сейер дрожал, и Скарре вдруг подумал: он выглядит так, будто у него под рубашкой прячутся семь ветров.

— Я закрываюсь! — резко сказал Йонас.

Они прошли мимо него и поднялись по лестнице. Огляделись. Заглянули в офис, открыли двери в туалет, поднялись на чердак. Никого не было видно.

— Кого вы надеялись здесь найти?

Йонас облокотился на перила и смотрел на них, приподняв брови. Его грудная клетка поднималась и опускалась под рубашкой.

— Хальвора Мунтца.

— И кто же это такой?

— Друг Анни.

— И что ему здесь могло понадобиться?

— Я точно не знаю… — Сейер невозмутимо ходил вдоль стен. — Но он намекнул, что собирается сюда. Он играет в детектива, и я думаю, мы должны остановить его.

— В этом я с вами целиком и полностью согласен, — кивнул Йонас и сдержанно улыбнулся. — Но ко мне не заходили никакие братья Харди.

Сейер пнул ковер, свернутый в рулон, носком ботинка.

— В доме есть подвал?

— Нет.

— Куда вы уносите ковры на ночь? Они остаются здесь?

— Большая часть. Самые дорогие я убираю в сейф.

— Вот как…

Он внезапно увидел маленький столик из красного дерева. На полу вокруг были рассыпаны монеты.

— Вы так небрежно обращаетесь с разменными монетами? — с любопытством спросил он.

Йонас пожал плечами. Сейеру не нравилось, что здесь так тихо. Ему не нравилось выражение лица торговца коврами. В углу он внезапно увидел розовое ведро для мытья пола и рядом с ним — половую щетку. Пол был мокрый.

— Вы сами моете полы? — тихо спросил он.

— Это последнее, что я делаю перед закрытием. Я экономлю на уборщице. Как видите, — сказал он, наконец, — здесь никого нет.

Сейер посмотрел на него.

— Покажите нам сейф.

На какое-то мгновение ему показалось, что Йонас откажется, но тот двинулся вниз по лестнице.

— Он на первом этаже. Конечно, вы должны на него посмотреть. Он, разумеется, закрыт, и никто не может спрятаться там.

Они проследовали за ним на первый этаж, а оттуда — в угол под лестницей, где увидели стальную дверь, очень низкую, но зато гораздо более широкую, чем обычные двери. Йонас подошел к ней и набрал шифр, повернул ручку вперед-назад несколько раз. Каждый раз они слышали слабый щелчок. Он все время работал левой рукой; это выглядело неуклюже, Йонас явно был правшой.

— Он так нужен вам, этот мальчик? И вы думаете, я могу спрятать его здесь?

— Возможно, — коротко ответил Сейер, следя за неуклюжими движениями левой руки. Йонас напряг все свои силы, чтобы открыть тугую дверь.

— Вам наверняка будет проще, если вы задействуете обе руки, — сухо заметил он.

Йонас приподнял бровь, как будто не понял. Сейер заглянул в маленькую комнату, в которой находились сейф поменьше, две-три картины, прислоненные к стене, и множество ковров, стоящих у стены и сложенных на полу.

— Вот и все.

Он вызывающе посмотрел на полицейских. Помещение заливал яркий свет двух длинных ламп дневного света на потолке. Стены были пусты.

Сейер улыбнулся.

— Но он был здесь, не так ли? Чего он хотел?

— Здесь никого не было, кроме вас.

Сейер кивнул и вышел. Скарре с сомнением посмотрел на шефа, но последовал за ним.

— Если он появится, вы свяжетесь с нами? — сказал наконец Сейер. — Ему сейчас нелегко, после всего, что произошло. Ему требуется помощь.

— Разумеется.

Дверь сейфа снова закрылась.

* * *

На парковке Сейер указал Скарре на место водителя.

— Выезжай задним ходом, а потом заедем во двор тут, наверху. Видишь?

Скарре кивнул.

— Остановись тут. Мы подождем, пока он выедет, и двинемся за ним. Посмотрим, куда он направится.

Им не пришлось долго ждать. Прошло не больше пяти минут, и Йонас показался в дверях. Он закрыл дверь, включил сигнализацию, прошел мимо серого «Ситроена» и исчез у выезда с заднего двора. Пару минут его не было видно, потом он появился в старом «Транзите». Тот остановился у выезда на дорогу, включился левый поворотник. Сейер отчетливо слышал, как стучит мотор.

— Ну конечно, у него есть фургон, — сказал Скарре.

— Цилиндр барахлит. Стучит, как старый катер. Трогайся, но будь осторожен. Он поедет вниз, к перекрестку, не подъезжай слишком близко.

— Ты не видишь, он смотрит в зеркало заднего вида?

— Не смотрит. Пропусти эту «Вольво», Скарре, зеленую!

«Вольво» затормозила — она обязана была уступить дорогу, — но Скарре кивнул и помахал ей. Шофер поблагодарил его раскрытой ладонью.

— Он мигает правым поворотником. Перестраивайся в правый ряд! Черт, слишком мало машин, он нас заметит.

— Он нас не видит, идет как по рельсам. Куда, ты думаешь, он направляется?

— Возможно, на улицу Оскаргате. Он же собрался переезжать, верно? Теперь аккуратно, он тормозит. Следи за машиной пивоваренного завода, если она проедет перед тобой, мы можем его потерять!

— Легко сказать. Когда ты купишь машину попроворнее?

— Он снова тормозит. Держу пари, он поедет по улице Бёрресенс. Будем надеяться, что «Вольво» поедет этой же дорогой.

Йонас легко и элегантно вел большой автомобиль по городу. Он включил поворотник, сменил ряд, приблизился к Оскаргате; теперь полицейские ясно видели, что он постоянно смотрит в зеркало заднего вида.

— Он останавливается у желтого дома. Это номер пятнадцать. Стоп, Скарре!

— Прямо здесь?

— Глуши мотор. Здесь он выйдет.

Йонас выпрыгнул из машины, огляделся и перешел улицу широкими шагами. Сейер и Скарре уставились на дверь, возле которой он остановился и зазвенел ключом. В руках у него был только ящик с инструментами.

— Он зайдет в квартиру. Мы пока подождем. Когда он будет внутри, ты добежишь до его автомобиля. Я хочу, чтобы ты заглянул в заднее окно.

— Что, ты думаешь, у него там?

— Мне страшно даже представить. Все, можешь бежать. Давай, Скарре!

Скарре выскользнул из машины и побежал, согнувшись, как старик, скрываясь за припаркованными машинами, обежал фургон кругом, приставил ладони сбоку к глазам, чтобы лучше видеть. Через три секунды резко обернулся и, так же, пригнувшись, вернулся назад. Рухнул на сиденье и захлопнул дверцу.

— Стопка ковров. И «Сузуки» Хальвора. Лежит сзади со шлемом на руле. Берем его?

— Нет. Сиди спокойно. Если я правильно угадал, он не останется тут надолго.

— И мы продолжим преследовать его?

— Это зависит…

— Там горит свет?

— Я не вижу. Вот он, возвращается!

Они пригнулись и увидели Йонаса, который остановился на тротуаре. Он поглядел направо, налево — и увидел длинный ряд припаркованных автомобилей по левой стороне. Больше ничего. Подошел к «Транзиту», сел в него, завел мотор и включил задний ход. Скарре приподнял голову над приборной доской.

— Что он делает? — спросил Сейер.

— Едет задним ходом. Теперь опять вперед. Теперь опять задним, наискосок через улицу и паркуется перед входом. Выходит. Идет к задней дверце. Открывает. Вынимает ковровый рулон. Садится на корточки. Кладет его себе на плечи. Немного покачивается. Кажется, рулон чертовски тяжелый!

— Боже мой, он сейчас упадет!

Йонас покачивался под весом ковра. Колени у него начали дрожать. Сейер положил руку на ручку двери.

— Он снова входит внутрь. Сейчас он наверняка пытается запихнуть ковер в лифт. Ему ни за что не внести этот ковер наверх пешком! Смотри на фасад, Скарре, посмотрим, включит ли он свет!

Кольберг вдруг заскулил.

— Тише, парень! — Сейер обернулся и похлопал пса по спине. Они ждали, глядя на фасад, на темные окна.

— Зажегся свет на четвертом. У него квартира на четвертом, как раз над аварийным выходом, видишь?

Сейер поднял глаза. На желтом окне не было занавесок.

— Не пора ли вмешаться?

— Не спеши. Йонас умен. Надо немного подождать.

— Но чего мы ждем?

— Свет погас. Может быть, он еще раз выйдет. Прячься, Скарре!

Они пригнули головы. Кольберг продолжал скулить.

— Если ты залаешь, я неделю не буду тебя кормить! — процедил Сейер сквозь стиснутые зубы.

Йонас снова вышел на улицу. Он выглядел усталым. На этот раз он не посмотрел ни налево, ни направо, сел в машину, захлопнул дверь и завел мотор.

Сейер приоткрыл дверцу.

— Ты поедешь за ним. Держи дистанцию. Я поднимусь в квартиру и проверю.

— Как ты туда войдешь?

— Я окончил курсы вскрывания замков. А ты нет?

— Конечно, конечно.

— Не потеряй его! Дождись, пока он не скроется за поворотом, потом следуй за ним. Когда увидишь, что он направляется домой, возвращайся в Управление и бери людей. Арестуй его дома. Не дай ему возможности переодеться или что-нибудь выбросить и ни словом не упоминай об этой квартире! Если он остановится по дороге, чтобы избавиться от мотоцикла, не вмешивайся. Понял?

— Но почему? — растерянно сказал Скарре.

— Потому что он вдвое больше тебя!

Сейер выскользнул из машины, взял Кольберга на поводок и потянул его за собой. Он пригнулся за машиной как раз в тот момент, когда Йонас тронулся с места — его «Транзит» направился вниз по улице. Скарре подождал несколько секунд, потом поехал за ним.

Сейер увидел, как обе машины исчезли из поля его зрения, свернув направо. Он перешел улицу, набрал несколько первых попавшихся цифр на домофоне, пробормотал в микрофон «Полиция». Раздался звуковой сигнал, и он вошел внутрь, проигнорировал лифт и быстро побежал на четвертый этаж. Там было две двери; прикинув, за какой из них располагается окно, в котором загорался и гас свет, он автоматически повернулся к нужной. На ней не было таблички с именем. Он взглянул на замок — простой английский замок. Открыл кошелек и поискал пластиковую карточку. Банковскую карточку было жалко; рядом с ней лежала библиотечная карточка с его именем и слоганом «Книга открывает все двери» на обороте. Он вставил карточку в щель, и дверь открылась. Замок он испортил, но, возможно, не окончательно. Квартира выглядела пустой. Сейер включил свет. Увидел ящик с инструментами посреди комнаты на полу и два табурета у окна. Небольшую пирамиду из банок с краской и пятилитровую канистру «Уайт спирита» под раковиной на кухне. Сейер ходил по квартире и прислушивался. Это была светлая квартира с большими арочными окнами и видом на улицу, в стороне от транспортных потоков. Старый дом начала века, с красивым фасадом и гипсовыми розетками на крыше. Из окна был виден пивоваренный завод и его отражение в реке. Сейер медленно брел из комнаты в комнату и оглядывался. Сюда еще не был проведен телефон, не было мебели, только пара картонных коробок, подписанных маркером, у стены. Спальня. Кухня. Гостиная. Прихожая. Пара картин. Полупустая бутылка «Кардинала» на кухонном столе. Много ковров, свернутых в рулоны, под окном в гостиной. Кольберг понюхал воздух. Он чувствовал запах краски, клейкой ленты и «Уайт спирита». Сейер еще раз прошелся по кругу, остановился у окна и посмотрел наружу. Кольберг явно забеспокоился. Сейер пошел за ним, открыл один за другим несколько стенных шкафов. Тяжелого рулона нигде не было видно. Пес завыл, исчез в глубине квартиры. Сейер последовал за ним.

Наконец Кольберг остановился перед дверью. Шерсть его стояла дыбом.

— Что это?

Кольберг понюхал дверную щель и поцарапал дверь когтями. Сейер обернулся — внезапно у него возникло странное чувство. Чьего-то близкого присутствия. Он положил руку на дверную ручку и нажал. Открыл дверь. Что-то черное с ужасной силой ударило его в грудь. В следующее мгновение все смешалось: боль, шипение, рычание и истеричный собачий лай. Огромный зверь вонзил ему в грудь свои когти. Кольберг прыгнул в тот момент, когда Сейер узнал добермана Йонаса. Он упал на пол под тяжестью двух собак. Инстинктивно перевернулся на живот, подняв руки над головой. Собаки свалились на пол, а он поискал вокруг что-нибудь, чем можно было бы ударить, но ничего не нашел. Он бросился в ванную, увидел половую щетку, бросился с ней назад; поставил палку между собаками. Они стояли на расстоянии пары метров друг от друга, тихо рычали и скалили зубы.

— Кольберг! — закричал он. — Это же сука, черт возьми!

Глаза Геры сверкали на черной морде, как желтые огни. Она стояла как черная пантера, готовая к нападению. Кольберг поднял уши. Сейер поднял швабру и сделал несколько шагов, чувствуя, как пот и кровь стекают по его телу под рубашкой. Кольберг увидел его, привстал и на секунду отвлекся от своего врага, который бросился вперед с открытой пастью, как черный снаряд. Сейер закрыл глаза и ударил. Он попал по загривку и закрыл глаза в отчаянии, когда собака согнулась, упала на пол и заскулила. Через мгновение он бросился к ней, схватил за ошейник, поволок за собой, открыл дверь в спальню, мощным пинком зашвырнул внутрь и снова закрыл дверь. Потом соскользнул по стене на пол. Посмотрел на Кольберга, который продолжал стоять в оборонительной позиции.

— Черт возьми, Кольберг. Это же сука! — Он вытер лоб. Кольберг подошел и лизнул его в лицо. Они слышали, как Гера скулит за дверью. Какое-то время он сидел, спрятав лицо в руках, пытаясь прийти в себя после шока. Осмотрел себя: его одежда была вся в собачьей шерсти и крови. У Кольберга кровоточило ухо.

Наконец Сейер поднялся. Побрел в ванную. На полу в душе, на коврике, черный и мягкий, как шелк, горько скулящий живой комочек.

— Ничего странного, что она напала, — прошептал он. — Она хотела защитить щенков.

Рулон лежал у стены. Сейер присел на корточки и осмотрел его. Он был туго скатан, обтянут полиэтиленом и тщательно перевязан ковровым скотчем — такой почти невозможно отодрать. Сейер принялся теребить и рвать его, обливаясь потом. Кольберг тоже начал скрести, царапать, желая помочь, но Сейер отогнал его. Наконец он надорвал ленту и принялся разрывать пластик. Поднялся, дотащил рулон до гостиной. Гера скулила в спальне. Снова наклонился и сильно пнул рулон. Ковер начал разматываться, медленно и тяжело. Внутри лежало сдавленное тело. Лицо было разбито. Скотчем были перетянуты рот и нос, или, скорее то, что от них осталось. Сейер покачивался, глядя на труп Хальвора. В какой-то момент ему пришлось отвернуться и опереться о стену. Потом он отцепил от ремня свой телефон. Выглянул в окно, набрал номер. Проследил глазами за сухогрузом, идущим вниз по реке. И услышал гудок, протяжный печальный гудок. Я иду, как будто говорил он. Вот я иду, спешить мне некуда.

— Конрад Сейер, Оскаргате, пятнадцать, — сказал он в трубку. — Мне нужно подкрепление.

* * *

— Хеннинг Йонас? — Сейер повертел ручку между пальцами и посмотрел на допрашиваемого. — Вы знаете, почему вы здесь?

— Что за вопрос? — голос звучал хрипло. — Позвольте сказать вам одну вещь: всему есть пределы, и моему терпению тоже. Но что касается Анни, мне больше нечего сказать.

— Мы не будем говорить об Анни, — пообещал Сейер.

— Хорошо.

Он немного покачался на стуле, и Сейер увидел, что с его лица исчезло напряжение.

— Хальвор Мунтц словно сквозь землю провалился. Вы все еще уверены, что не видели его?

Йонас сжал губы.

— Абсолютно. Я его не знаю.

— Вы в этом уверены?

— Возможно, вы мне не поверите, но я продолжаю оставаться в трезвом уме, несмотря на постоянное давление со стороны полиции.

— Мы просто удивились, увидев его мотоцикл в вашем автомобиле. В «Транзите».

Послышался приглушенный хрип.

— Прошу прощения, что вы сказали?

— Мотоцикл Хальвора.

— Это мотоцикл Магне, — пробормотал он. — Я обещал парню починить его.

Он говорил очень быстро, не глядя Сейеру в глаза.

— Магне ездит на «Кавасаки». К тому же вы не имеете никакого представления о мотоциклах, вы специалист совсем в другой области, мягко выражаясь. Попробуйте еще раз, Йонас.

— Ладно, ладно! — Он вскипел и перестал владеть собой, крепко схватился за стол двумя руками. — Он вломился ко мне в галерею и стал мне угрожать! Намекал, что у него есть на меня какой-то компромат! Вел себя как сумасшедший или наркоман, заявил, что хочет купить ковер. Денег у него с собой, конечно, не было. Ну я и потерял голову. Дал ему оплеуху. Он вел себя отвратительно. Я забрал его мотоцикл. В качестве наказания. Пусть сам за ним приедет. Ему придется извиниться, чтобы получить его назад.

— Всего лишь дали оплеуху? Но ваша рука довольно серьезно повреждена? — Сейер покосился на содранную кожу на костяшках пальцев Йонаса. — Дело в том, что ни одна душа не знает, куда он делся.

— Он, вероятно, просто сбежал, поджав хвост. Вероятно, ему есть в чем себя винить.

— У вас есть какие-нибудь предположения?

— Вы расследуете убийство его возлюбленной. Возможно, вам следует начать с этого.

— Вы не должны забывать, Йонас, что живете в маленьком городке. Слухи распространяются быстро.

Йонас так сильно вспотел, что рубашка приклеилась к его груди.

— Я скоро переезжаю, — пробормотал он.

— Вы об этом уже говорили. Переезжаете в центр, не так ли? Итак, вы преподали Хальвору урок. Оставим его пока в покое?

Сейер чувствовал себя нехорошо, но не показывал вида.

— Возможно, дело в том, что вы легко теряете голову, Йонас? Поговорим немного об этом. — У него снова закружилась голова. — Начнем с Эскиля.

Йонас наклонился и достал из кармана сигарету. Выпрямился он не сразу.

— Нет, — простонал он. — У меня не хватит здоровья снова говорить об Эскиле.

— Мы будем говорить столько времени, сколько потребуется, — жестко сказал Сейер. — Начните с того дня, с седьмого ноября, с того момента, как вы проснулись, вы и ваш сын.

Йонас слабо покачал головой и нервно облизал губы. Единственное, о чем он мог сейчас думать, — это о дискете, содержание которой ему так и осталось неизвестным. Сейер забрал ее и прочитал все, что написала Анни. Эта мысль просто сбивала его с ног.

— Об этом сложно говорить. Я постарался забыть об этом. Что, во имя всего святого, вы хотите извлечь из этой старой трагедии? Вам что, нечем больше заняться?

— Я понимаю, что это сложно. Но все равно попытайтесь. Я знаю, что вам было тяжело и что вам нужна была помощь. Расскажите мне о нем.

— Но почему вы вдруг вспомнили об Эскиле!

— Этот мальчик был важной частью жизни Анни. Нужно проверить все, касающееся Анни.

— Я понимаю, понимаю. Я просто сбит с толку. На какое-то мгновение я подумал, что вы подозреваете меня — вы знаете в чем. Что я имею какое-то отношение к смерти Анни.

Сейер улыбнулся на редкость широкой улыбкой. Он удивленно посмотрел на Йонаса и покачал головой.

— Неужели у вас был мотив для убийства Анни?

— Конечно нет, — лихорадочно выпалил Хеннинг. — Но, чтобы быть честным, было нелегко решиться позвонить вам и рассказать, что она была у меня в машине. Я понимал, что это равносильно тому, чтобы высунуть голову из воды.

— Мы бы все равно это выяснили. К тому же вас видели.

— Именно так я и думал. Поэтому и позвонил.

— Расскажите мне об Эскиле, — невозмутимо повторил Сейер.

Йонас осел и затянулся сигаретой. Он выглядел сбитым с толку. Губы его шевелились, но он не издавал ни звука.

Мыслил он ясно, но комната уменьшилась в размерах, и до него доносилось лишь дыхание человека по другую сторону стола. Он бросил взгляд на часы на стене, чтобы собраться с мыслями. Был ранний вечер. Шесть часов.

Шесть часов. Эскиль проснулся с воодушевленными криками. Бился между нами в постели и бросался в разные стороны. Хотел тут же встать. Астрид необходимо было поспать еще, она плохо спала, поэтому встать пришлось мне. Он вышел со мной из комнаты, пошел в ванную, повис на моих штанинах. Его руки и ноги были везде, а изо рта вечно несся шквал громких звуков. Потом он извивался как угорь, когда я, теряя терпение, пытался одеть его. Не хотел надевать памперс. Не хотел надевать одежду, которую я ему нашел, взобрался на крышку унитаза, пытался сорвать вещи с полки под зеркалом. Флакончики и баночки Астрид упали на пол и разбились. Я спустил его вниз и тут же был пойман за штаны. Я осадил его, сначала дружелюбно, положил ему в рот таблетки «Риталина», но он их выплюнул, схватил занавеску ванной и умудрился сорвать ее. Я оделся, следил, чтобы он не навредил себе и ничего не сломал. Наконец мы оба были одеты. Я поднял его и понес на кухню, чтобы посадить в кресло. По пути он внезапно откинул голову назад и ударил затылком по моему рту. Губа треснула. Пошла кровь. Я пристегнул его и намазал бутерброд, но он не хотел есть то, что я приготовил, он качал головой и опрокинул тарелку, уронил ее со стола, крича, что хочет колбасы.

— Йонас? — повторял Сейер. — Расскажите мне об Эскиле.

Йонас очнулся и посмотрел на него. Наконец он принял решение.

— Ну что ж, как пожелаете. Седьмое ноября. День, ничем не отличающийся от других, то есть неописуемый день. Он был атомной бомбой, терроризировал всю семью. Магне все хуже учился в школе, старался как можно реже бывать дома, исчезал с приятелями после обеда и вечерами. Астрид не высыпалась, мне не удавалось вовремя открывать магазин. Каждый прием пищи был испытанием. Анни, — сказал он вдруг и печально улыбнулся, — Анни была единственным светом в окошке. Она приходила и забирала его, когда у нее было время. Тогда в доме наступала тишина, как после урагана. Мы падали там, где сидели или стояли, и отлеживались — приходили в себя. Мы были изнурены и отчаялись, никто нам не помогал. Мы получили однозначный ответ: он никогда этого не «перерастет». У него всегда будут проблемы с концентрацией, и он останется гиперактивным до конца жизни, и вся семья должна приспособиться к нему на долгие годы. На годы. Вы можете себе это представить?

— А в тот день, у вас был конфликт?

Йонас улыбнулся безумной улыбкой.

— У нас всегда был конфликт. У нас с Астрид развился невроз. Мы были уверены, что разрушаем его, у нас не было никаких шансов справиться с ним. Мы кричали и орали, и вся его жизнь состояла из ругательств и страха.

— Расскажите мне, что случилось.

— Магне просунул голову в кухню и крикнул «пока». И исчез — пошел к автобусу с рюкзаком за спиной. На улице было еще темно. Я сделал бутерброд с колбасой. Он все время стучал кружкой по клеенке, орал — нескончаемый поток звуков. Вдруг он увидел вафли — они остались на столе с вечера. Тут же он начал канючить, чтобы я дал ему их, но я, хотя и знал, что он все равно выиграет, сказал «нет». Это слово было для него как красная тряпка; он, конечно, не сдался, а еще раз стукнул по столу чашкой и принялся раскачиваться на стуле, который угрожал опрокинуться. Я отошел к окну, повернулся к нему спиной, руки мои дрожали. Наконец поставил перед ним тарелку с вафлями. Оторвал пару сердец. Я знал, что он не сдастся и не съест их мирно и спокойно, я постоянно был начеку. Эскиль хотел вафли с вареньем. Я намазал малиновое варенье на два сердца, торопясь, трясущимися руками. И тут он улыбнулся. Я очень хорошо помню ее, его последнюю улыбку. Он был доволен собой. Больше всего на свете меня раздражало, когда он бывал вот так доволен собой, доводя меня до бешенства. Он поднял тарелку и ударил ею об стол. Он не хотел их больше, он желал не вафли, единственное, что его интересовало во всем мире, было настоять на своем. Они соскользнули с тарелки и упали на пол, и мне пришлось найти тряпку. Я собрал вафли и свернул их вместе. Он с интересом смотрел на меня. На маленьком личике совсем не было страха — он ведь не знал, что сейчас произойдет. Я весь кипел внутри. Пар должен был выйти наружу, я еще не знал как, но внезапно я наклонился над столом и засунул вафли ему в рот, запихнул их так глубоко, как только смог. Я еще помню удивленное выражение его лица, когда из глаз у него брызнули слезы.

— Теперь! — закричал я в ярости. — Теперь ты съешь свои проклятые вафли!

Йонас сломался посередине, как ветка.

— Я не имел это в виду!

Сигарета лежала и тлела в пепельнице. Сейер сглотнул и позволил глазам скользнуть в направлении окна, но не нашел ничего, что могло бы вытеснить с его сетчатки образ маленького мальчика со ртом, полным вафель, и большими, широко раскрытыми от страха глазами. Он посмотрел на Йонаса.

— Мы должны принимать детей, которые рождаются у нас, разве нет?

— Это твердят нам один голос те, кто сами не знают, каково это. А теперь я буду приговорен за жестокое обращение, приведшее к смерти. Что ж, вы припозднились. Я давно приговорил и осудил себя, и вы уже ничего не сможете с этим сделать.

Сейер посмотрел на него.

— На чем же основан ваш приговор?

— Смерть Эскиля — целиком и полностью моя вина. Я нес за него ответственность. Ничто не может оправдать или извинить меня. Я просто не имел этого в виду. Это был несчастный случай.

— Вам пришлось нелегко, — тихо сказал Сейер. — Вам некуда было идти со своим отчаянием. И вместе с тем вы наверняка чувствуете, что уже расплатились за то, что произошло. Ведь так?

Йонас онемел. Его глаза бесцельно смотрели по сторонам.

— Сначала вы потеряли младшего сына, потом ваша жена уехала от вас со старшим. Вы остались один.

Йонас заплакал. Рыдания клокотали у него в горле.

— И все же вы продолжали жить дальше. У вас была ваша собака. Вы расширяли фирму, дела шли все лучше. Чтобы начать все заново, как вы, требуется много сил.

Йонас кивнул. Слова были похожи на воду комнатной температуры.

Сейер прицелился и снова выстрелил:

— А потом, когда вы, наконец, начали снова прибирать дела к рукам, и жизнь пошла дальше — возникла Анни?

Йонас задрожал.

— Может быть, она бросала на вас обвиняющие взгляды, когда вы встречались на улице? Сначала вы наверняка удивились: почему это она так недружелюбна? А потом, когда вы увидели, как она идет по тропинке вниз с рюкзаком на спине, вы поняли, что произошло в тот раз?

Девочка шла вниз по тропинке. Она сразу же узнала меня и резко остановилась. Послала мне тревожный взгляд. Все ее существо почти агрессивно отторгало меня.

Она снова пошла вперед быстрыми шагами, не оглядываясь. Я окликнул ее. Я должен был выяснить, в чем дело. Наконец она согласилась сесть ко мне в машину, руки ее изо всех сил сжимали рюкзак, лежавший у нее на коленях. Я ехал медленно, не знал, как начать разговор, боковым зрением воспринимая напряженную фигуру — воплощенное обвинение.

— Мне нужно с кем-нибудь поговорить, — начал я, колеблясь, крепко стиснув руки на руле. — Мне нелегко.

Я знаю, ответила она и посмотрела в окно, но вдруг повернулась и бросила на меня короткий взгляд. Я постарался расслабиться. Еще можно оставить все как есть, но она сидела в моей машине и готова была выслушать меня. Возможно, она была достаточно взрослой, чтобы понять меня; возможно, именно этого она и хотела — своего рода признания, просьбы о прощении. Анни, и все эти ее разговоры о справедливости…

— Мы можем поехать куда-нибудь и поговорить, Анни, в машине так тяжело. Если у тебя есть время, всего несколько минут, а потом я отвезу тебя туда, куда тебе нужно?

Мой голос был тонким и умоляющим, я видел, что это трогает ее. Она медленно кивнула и выдохнула, откинулась на спинку кресла и снова посмотрела в окно. Через некоторое время мы проехали магазин Хоргена, и я увидел мотоцикл, припаркованный рядом. Я вел машину медленно и осторожно вверх по плохой дороге на Коллен, а потом припарковался на развороте. Анни внезапно забеспокоилась. Рюкзак остался на полу возле переднего сиденья, я пытаюсь вспомнить, о чем я думал, но мне ничего не приходит в голову, я помню только, что мы брели в лес по мягкой тропинке. Анни шла рядом, высокая и стройная, молодая и упрямая, но не застывшая, она спустилась за мной к воде и, колеблясь, села на камень. Перебирала собственные пальцы. Я помню короткие ногти и маленькое кольцо на левой руке.

— Я видела вас, — тихо сказала она. — Я видела вас через окно. Как раз когда вы склонились над столом. А потом убежала. Потом папа сказал, что Эскиль умер.

— Я понял, — с трудом ответил я, — ты так вела себя, что я понял: ты меня обвиняешь. Каждый день, когда мы встречались на улице, у почтовых ящиков или у гаража, ты меня обвиняла.

Я заплакал. Наклонился и всхлипывал, уткнувшись лицом в собственные колени, Анни сидела рядом, очень тихо. Она ничего не говорила, но когда я, наконец, выплакался, я поднял глаза и увидел, что она тоже плачет. Я впервые за много месяцев почувствовал облегчение. Ветер был теплый и гладил меня по спине — была еще надежда.

— Что мне делать? — прошептал я потом. — Что мне делать, чтобы справиться с этим?

Она взглянула на меня своими серыми глазами почти изумленно.

— Рассказать все полиции, конечно же. Рассказать все как было. Иначе вы никогда не обретете мира!

Моему сердцу стало очень тесно в груди. Я положил руки в карманы, постарался удержать их там.

— Ты сказала кому-нибудь? — спросил я.

— Нет, — тихо сказала она. — Пока нет.

— Берегись, Анни! — закричал я в отчаянии. У меня вдруг возникло ощущение, что я поднимаюсь со дна вверх, из темноты к свету. Единственная парализующая мысль овладела мной. Что только Анни знает обо всем, и больше никто во всем мире. Как будто поменялся ветер, в ушах сильно зашумело. Все было кончено. На ее лице застыло то же удивленное выражение, что и на лице Эскиля. Потом я быстро пошел через лес. Я ни разу не оглянулся и не посмотрел на нее.

* * *

Йонас изучал занавески и лампу дневного света под потолком, все время складывая губы для того, чтобы произнести слово, которое никак не мог выдавить из себя. Сейер посмотрел на него.

— Мы обыскали ваш дом, и у нас достаточно улик. Вы обвиняетесь в неумышленном убийстве собственного сына, Эскиля Йонаса, и умышленном убийстве Анни Софи Холланд. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Вы ошибаетесь! — тихо пискнул Хеннинг Йонас. Многочисленные лопнувшие кровеносные сосуды придали его глазам красноватый отблеск.

— Другие, не я, будут оценивать вашу вину.

Йонас зашарил пальцами в кармане рубашки. Он так сильно дрожал, что стал похож на старика. Наконец рука вынырнула из кармана с плоской маленькой металлической коробочкой.

— У меня пересохло во рту. — Пробормотал он.

Сейер посмотрел на коробочку.

— Знаете, вам необязательно было ее убивать.

— О чем вы говорите? — тихо спросил Йонас.

Он перевернул коробочку и выудил маленькую белую пастилку.

— Вам необязательно было убивать Анни. Она умерла бы сама, если бы вы немного подождали.

— Вы меня разыгрываете?

— Нет, — весомо сказал Сейер. — Я бы никогда не стал так шутить. У нее был рак печени.

— Вы ошибаетесь. Не было никого здоровее Анни. Она стояла у воды, когда я поднялся и пошел, и последнее, что я слышал, были всплески — она бросала камни в воду. Я не сказал об этом в первый раз, но она осталась сидеть у озера. Это правда! Она не хотела ехать со мной назад, хотела пойти пешком. Вы понимаете, кто-то появился, пока она стояла у озера. Молодая девушка, одна, в лесу. Наверху, у Коллена, кишмя кишат туристы. Вам когда-нибудь приходило в голову, что вы совершаете ошибку?

— Иногда приходило. Но вы же понимаете, что все кончено? Мы нашли Хальвора.

Йонас скорчил внезапную гримасу, как будто кто-то проткнул его ухо иглой.

— Горько, не так ли?

* * *

Сейер сидел очень тихо, сложив руки на коленях. Он несколько раз провернул на пальце обручальное кольцо. В маленькой комнате было тихо и почти темно. Иногда он поднимал глаза и смотрел на разбитое лицо Хальвора, вымытое и приведенное в порядок, но все равно совершенно неузнаваемое. Рот был полуоткрыт, многие зубы выбиты, а старый шрам в углу рта уже неразличим. Лицо выглядело растрескавшимся, как спелый фрукт. Но лоб был цел, и волосы расчесаны, так что была видна гладкая кожа, свидетельство его красоты. Сейер склонил голову, осторожно положил руки на одеяло. Они попали в круг света от лампы, стоящей на столе. Он слышал только собственное дыхание и гудение далекого лифта. Внезапное движение под его руками заставило его вздрогнуть. Хальвор открыл один глаз и посмотрел на него. Второй был скрыт большим желеобразным сгустком, закрепленным на лице пластырем, размером примерно с медузу. Он хотел что-то сказать. Сейер приложил палец ко рту и покачал головой.

— Рад снова видеть твою улыбку, но тебе необходимо держать язык за зубами. Шов разойдется.

— Шпашибо, — неразборчиво пробормотал Хальвор.

Они долго смотрели друг на друга. Сейер пару раз кивнул. Хальвор моргал зеленым глазом.

— Дискета, — сказал Сейер, — которую мы нашли у Йонаса. Это точная копия дневника Анни?

— Мм.

— Ничего не уничтожено?

Он покачал головой.

— Ничто не изменено, не исправлено?

Много покачиваний.

— Так и будет, — медленно сказал Сейер.

— Шпашибо.

Глаз Хальвора наполнился слезами. Он зашмыгал носом.

— Не ной! — быстро сказал Сейер. — Шов разойдется. Сопли тоже не нужны, я найду бумажные салфетки.

Он поднялся и взял салфетки около раковины. Постарался утереть сопли и кровь, которые потекли у Хальвора из носа.

— Возможно, ты считаешь, что с Анни было иногда сложно. Но теперь ты наверняка понимаешь, что у нее были на то причины. Обычно у нас на все есть причины, у всех нас, — добавил он. — И бедняге Анни было слишком сложно нести все это одной. Я знаю, глупо говорить это, — продолжал он, — но ты все еще молод. Сейчас ты потерял очень многое. Сейчас ты чувствуешь, что ты никого не хочешь видеть с собой рядом, кроме Анни. Но время проходит, и все меняется. Когда-нибудь ты будешь думать по-другому.

Черт, что за претензии, подумал он вдруг.

Хальвор не ответил. Он смотрел на руки Сейера, лежащие на одеяле, на широкое обручальное кольцо из золота на правой руке. Взгляд был обвиняющим.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — тихо сказал Сейер. — Что мне легко говорить, с таким большим обручальным кольцом. Прекрасным, сверкающим, десятимиллиметровым. Но понимаешь, — сказал он и грустно улыбнулся, — на самом деле это два пятимиллиметровых, спаянных вместе.

Он снова провернул кольцо.

— Она мертва, — тихо сказал он. — Понимаешь?

Хальвор опустил глаз, и с его лица пролилось еще немного соплей и крови. Он открыл рот, и Сейер увидел остатки разрушенных зубов.

— Ижвините, — пробулькал он.

* * *

Сейер и Скарре шли по улице, залитой солнцем, Кольберг спокойно трусил с высоко поднятым, как знамя, хвостом.

Сейер нес цветы — красные и синие анемоны, обернутые в шелковую бумагу. Куртка свободно висела на нем, экзема поутихла. Своей мягкой, элегантной походкой он шел вперед, а Скарре вприпрыжку — рядом. Наблюдать за собакой было одно удовольствие. Они не слишком торопились, не хотели вспотеть по дороге.

Матеус выжидающе бегал кругами, таская на руках кита-касатку из черно-белого плюша. Его звали «Вили Фри», и он был почти такого же размера, как сам мальчик. Первым желанием Сейера было подбежать к внуку и подкинуть его в воздух, чтобы он залился праздничным восторженным криком. Так надо бы встречать всех детей, с искренней, бесконечной радостью. Но он был другим. Он очень осторожно усадил ребенка к себе на колени и посмотрел на Ингрид в новом платье, летнем платье желтого цвета, с красными ягодами малины. Он поздравил ее с днем рождения и сжал ее руки. Скоро они уедут на другую сторону глобуса, туда, где жара и война, и останутся там на целую вечность. Потом он подал руку зятю, держа Матеуса на коленях. Так они тихо сидели, ожидая, когда подадут еду.

Матеус никогда ничего не клянчил. Он был хорошо воспитанный мальчик, который никогда не кричал и не хулиганил, счастливо избавленный от упрямства и духа противоречия. Каждый день мальчика окружали улыбки и любовь, а его настоящие родители едва ли оставили ему гены, которые когда-либо выльются в ненормальное поведение, уведут его от здравого смысла или заставят преступить границы морали. Мысли Сейера смешались. Ему вспомнилась старая дорога Мёллевей возле Роскильде, где он сам вырос. Он долго сидел, погруженный в воспоминания. Наконец встрепенулся.

— Что ты сказала, Ингрид? — Он удивленно поднял глаза на дочь и увидел, что она откидывает со лба светлый локон, улыбаясь особенным образом, как улыбалась только ему.

— Колы, папа? — улыбнулась она. — Налить тебе колы?

В это же время в другом месте уродливый микроавтобус трясся по дороге на самой низкой передаче, а за рулем сидел сильный мужчина с всклокоченными волосами. Внизу, на склоне, он остановился, чтобы пропустить маленькую девочку, которая только что сделала два шага по дороге. Она остановилась.

— Эй, Рагнхильд! — закричал он воодушевленно.

В одной руке у нее была скакалка, так что она помахала другой.

— Ты гуляешь?

— Мне надо домой, — уверенно сказала она.

— Слушай! — закричал Раймонд, громко и резко, чтобы заглушить грохот двигателя. — Цезарь умер. Но у Посана появились детки!

— Он же мальчик, — недоверчиво сказала она.

— Не так просто сказать, мальчик кролик или девочка. У них так много шерсти. Но он в любом случае родил деток. Пять штук. Ты можешь посмотреть на них, если хочешь.

— Мне нельзя, — сказала она разочарованно и посмотрела вниз на дорогу, с легкой надеждой, что кто-нибудь появится и спасет ее от этого головокружительного искушения. Кроличьи детки.

— У них есть шерсть?

— У них шерсть, и они уже открыли глаза. Я отвезу тебя потом домой, Рагнхильд. Пойдем, они так быстро растут!

Она еще раз взглянула вниз на улицу, крепко зажмурила глаза и снова открыла их. Потом проскользнула к машине и вскарабкалась внутрь. На ней были белая блузка с кружевным воротником и короткие красные шорты. Никто не видел, как она садилась в машину. Люди были заняты посадкой и прополкой, а еще подвязкой роз и клематисов. Раймонд чувствовал себя чудесно в старой ветровке Сейера. Он завел машину. Маленькая девочка ждала на сиденье рядом. Он довольно присвистнул и огляделся. Никто их не видел.

Я ненавижу людей прежде всего за то, что они существуют. Я слежу за их движениями и люто завидую им. Я, безумец, сижу внутри айсберга и тщательно подмечаю всю злобу, с которой люди нападают на меня. Так, в сумрачной мести, рождается на свет повелитель мира.

Эльгард Юнссон

Посвящается Кари

Меж ветвей пробивались солнечные лучи. От удивления и неожиданности он остановился. Он только что поднялся с кровати и по-прежнему в полусне вышел из темного дома на ветхое крыльцо. И здесь солнце ослепило его, шилом кольнув в глаза. Он закрыл лицо руками, но солнце уже пробиралось внутрь черепа, раздвигая хрящи и кости, а потом голова вдруг наполнилась пронзительным светом. Мысли будто разлетелись на тысячи кусочков. Ему захотелось вскрикнуть, но он считал, что кричать — это недостойно, поэтому промолчал и, стиснув зубы, замер. Его тело начало меняться. Кожа на черепе натянулась, ее будто покалывало — сначала слегка, а потом все сильнее и сильнее. Дрожа, он хватался руками за голову, но глаза растягивались, а ноздри расширялись — и вот они уже размером с замочную скважину. Тихо застонав, он пытался собраться с мыслями, но остановить эту ужасную силу не мог. Его лицо медленно исчезало, оставляя лишь голый череп, обтянутый прозрачной белой кожей. Он со стоном попытался нащупать собственное лицо. Нос размяк и превратился в отвратительный комок. Он схватился за кисть руки, но оставшийся от нее обрубок тут же расплющился, будто гнилая слива. А затем его вдруг отпустило. Он осторожно вздохнул, чувствуя, что лицо вновь обретает прежние очертания. Заморгав, он открыл и закрыл рот и уже хотел было вернуться в дом, как грудь пронзила жуткая боль, словно в него впилось вдруг какое-то невидимое чудовище. Он съежился и обхватил себя руками, стараясь защититься от раздирающих грудь когтей. Грудь начала растягиваться, соски уползли в подмышки, а кожа на обнаженном торсе стала тонкой, с толстыми, будто провода, венами, наполненными черной пульсирующей кровью. Согнувшись, он понял, что противостоять этому больше не в силах. Внезапно тело его разорвалось, словно он был троллем, которого выманили на солнце. Из раны вывалились внутренности. Он схватился за рваные края и попытался стянуть собственную плоть, но она выскальзывала у него из пальцев. Внутренности падали к ногам, а сам он напоминал выпотрошенное животное. Откуда-то из-под ребер доносились глухие удары — это бешено колотилось испуганное сердце. Он долго простоял на крыльце, скрючившись и всхлипывая. Тело заполнила пустота. Наконец он приоткрыл один глаз и со страхом оглядел себя. Внутренности больше не вываливались. Он наклонился и принялся неловко засовывать их назад — как придется, одновременно придерживая рукой кожу, чтобы они опять не выскочили наружу. Сейчас внутренности лежали вперемешку, оттопыривая живот в самых удивительных местах, но главное — все заделать, тогда никто ничего не заподозрит. Он знал, что его тело устроено не так, как у всех остальных, но со стороны этого не видно. Наконец на крыльце остались лишь пятна крови. Он туго стянул кожу вокруг раны и почувствовал, как она начала зарубцовываться. Вдыхал он с осторожностью, чтобы рана опять не разошлась. Он по-прежнему стоял на крыльце. И яркий луч солнца по-прежнему пробивался меж ветвей, острый, словно меч. Но теперь его тело вновь стало целым. Просто все произошло слишком неожиданно. Не следовало ему вот так бездумно вскакивать с кровати и выбегать к солнцу. Он обитал в своем собственном пространстве, а на мир смотрел сквозь темную занавеску, не пропускавшую свет и звуки. Прилагая все усилия, он старался удерживать занавеску на месте. А сейчас забылся и будто ребенок кинулся навстречу новому дню.

Ему вдруг пришло в голову, что наказание было несправедливо суровым. Пока он спал в полумраке комнаты, ему приснилось что-то, и именно этот сон заставил его вскочить с кровати и, забыв обо всем, рвануть на улицу. Прикрыв глаза, он вспомнил картинки из сна. Ему приснилась мать: она лежала возле лестницы, а изо рта у нее текла красная горячая кровь. На матери был белый фартук с крупными цветами, а сама она была полная, похожая на опрокинутый кувшин с красным соусом. Он вспомнил ее голос, немного похожий на грустные звуки дудочки.

И, осторожно ступая, он вернулся в дом.

* * *

Мы расскажем вам историю об Эркки, которая началась в три часа ночи, когда он сбежал из лечебницы.

— Эркки, не в наших правилах называть это заведение лечебницей. Конечно, про себя ты можешь называть его как тебе заблагорассудится, однако, когда говоришь, следует думать и о других. Чтобы быть корректным. Или, если угодно, тактичным. Понимаешь, о чем я?

Господи, слова лились из ее уст, будто медовый поток, а тон голоса напоминал звучание электрического орга́на.

— Это место называется Варден, — произнес он, язвительно улыбнувшись, — здесь, в Вардене, мы все — одна большая семья. Звонит телефон: «Варден, добрый день, слушаю вас!», «А кто у нас доставит почту в Варден?»

— Правильно. Это лишь дело привычки. Немного уважения — только и всего.

— Не от меня, — мрачно возразил он, — меня запихнули сюда насильно, согласно параграфу пять. Вероятность нанесения ущерба себе или другим. — Он наклонился к ней, и его голос превратился в шепот: — Скажи спасибо, что в мозгах у меня полный бардак — если б не это, ты не получала бы зарплаты.

Ночная дежурная вздрогнула: в это время суток она всегда чувствовала себя особенно беспомощной, оно казалось ей черной дырой, отделяющей ночь от утреннего света, серой зоной, когда птицы умолкают и ты сомневаешься, что услышишь их пение вновь. В это время суток может произойти такое, о чем она и не подозревает… Ее тело обмякло, внезапно на нее навалилась усталость. Не осталось сил, чтобы разглядеть его боль, вспомнить его, припомнить, что он на ее попечении. Она видела лишь его уродство и эгоизм.

— Это мне известно, — прошипела она в ответ, — но ты здесь уже четыре месяца, и, насколько я могу судить, тебе тут неплохо. — Губы ее превратились в куриный клюв, и орга́н издал вдруг резкий аккорд.

А потом он сбежал. Это оказалось совсем не сложно. Ночь выдалась теплой, а окно было приоткрыто, так что щель составляла пятнадцать сантиметров. Конечно, окно было зафиксировано металлической рейкой, но он просто взял пряжку от ремня и ее язычком отвинтил все шурупы. Зданию было больше ста лет, поэтому они с легкостью выскочили из трухлявой рамы. Его палата располагалась на первом этаже, поэтому из окна он спрыгнул легко, словно птица. И, очутившись на газоне, решил пойти не через парковку, а сразу в лес, откуда можно напрямую попасть к озерцу, которое они называли Колодцем. Ему было все равно, куда идти. Главное — покончить с Варденом.

Лесное озерцо показалось ему прекрасным — оно не старалось принарядиться и всегда оставалось неизменным. Его гладь была совершенно ровной, спокойной и открытой. Озеро не отталкивало его и не старалось унизить. Оно не мешало ему. Оно просто существовало. Лечебница находилась всего в двух шагах отсюда, но за деревьями ее видно не было. По просьбе Нестора он остановился, заглянул в темную глубину Колодца, и ему тотчас же вспомнилось, как здесь нашли тело Тормода — черно-зеленая вода шевелила его светлые волосы, а на руках были неизменные резиновые перчатки. Выглядел он не очень, но Тормода и при жизни нельзя было назвать красавцем. Толстый и медлительный, с водянистыми глазками, он вдобавок был еще и тупым. Мерзкий желеобразный человечек, который постоянно просил у всех прощения, словно боялся заразить их чем-то, совершить ошибку, страшился, что они почуют вдруг его тлетворное дыхание. И Господь забрал беднягу к себе. Может, он резвится сейчас где-нибудь на облаке, освободившись наконец от тесных перчаток. Может, там он встретил собственную мать и теперь они катаются на облаке вместе. Свою мать Тормод обожал… Вспомнив бегающий взгляд Тормода и его белесые ресницы, Эркки сглотнул слюну. Его тщедушное тело дернулось, и он двинулся дальше. Темная фигурка отчетливо виднелась среди светло-зеленых деревьев, но никто сюда не смотрел. Все спали. И место Тормода занято. После самоубийства от Тормода осталось лишь его физическое воплощение, которое им было нужно намного больше, чем сам он: свободная кровать. «Какое удивительное перерождение, — подумал Эркки, — Тормод превратился вдруг в свободную кровать…» И от него, Эркки, тоже останется только кровать со свежевыглаженными простынями. Он прислушался к голосу и кивнул, а потом неуклюже зашагал в лесную чащу. К тому времени как дежурная приоткрыла дверь в его комнату, он уже два часа как шел по проселочной дороге. Дежурная же не отважилась пересказать их разговор. «Нет, ничего необычного я не заметила. Он вел себя, как и всегда…» Они сидели на утреннем совещании, и солнце слепило ей глаза, а слова огнем жгли горло.

Он прошел мимо школы верховой езды, прислушиваясь к тому, как большие темные животные нетерпеливо постукивают копытами. Один конь заметил его и громко фыркнул. Наблюдая краем глаза за лошадьми, Эркки захотел вдруг очутиться среди них, породниться с ними. Лошадей никто не донимает вопросом: кто ты? И тяжести на лошадей взваливают вполне посильные, а все свободное время лошади отдыхают. И если ты плохая лошадь, которая ни на что не способна, то тебя просто пристреливают — только и всего. И так день за днем — бродишь себе за загородкой, а на спине у тебя сидит ребенок. Пьешь из старой ванны. Спишь стоя, склонив голову на грудь. Отмахиваешься от надоедливых насекомых. И так до конца жизни, пока время твое не выйдет.

Эркки двигался по дороге и вдруг почувствовал, как дрожит воздух: это люди просыпаются, скоро они выползут из-под одеял и полезут изо всех углов и щелей на свет божий. Затем появились первые машины, и Эркки прибавил ходу. Нет, лучше вернуться в лес. Изредка он поднимал голову — ему нравилось смотреть на трепещущую листву, на пробивающийся сквозь ветви солнечный свет, нравилось вдыхать запах травы, вслушиваться в потрескивание веток под ногами. Вокруг него, вцепившись корнями в почву, выстроились деревья, серые и сухие. Эркки выдернул кустик папоротника, оторвал корневище и, поднеся его к глазам, пробормотал: «Корень, стебель и листья… Корень, стебель и листья…» Его наконец охватила усталость. Вдали он заметил холм, отбрасывавший тень. Эркки подошел к холму и улегся в траву, постоянно прислушиваясь к тихому электрическому жужжанию голоса в голове. В кармане куртки у Эркки был пузырек с завинчивающейся крышкой. «Сон — брат Смерти», — подумал Эркки, прикрыв глаза. Прямо перед ним раскинулась равнина.

Так умел ходить только Эркки — тяжело ступая и прихрамывая, будто подбитая ворона, но необычайно быстро. Одежда мешком висела на нем — распахнутая куртка, широкие расклешенные брюки, которые он неделями не снимал, старые синтетические брюки с въевшимся в них запахом пота и мочи. Голову он постоянно склонял набок, будто растянул шейную связку, и, шагая, Эркки редко смотрел вперед — вместо этого он вглядывался в землю и рассматривал собственные ноги. Они переступали сами по себе, никакой цели Эркки перед собой не ставил, он мог двигаться много часов подряд и долго не уставал. Он двигался, будто заводная птичка с ключиком в спине и раскинутыми крыльями. Ему было двадцать четыре года, он был узкоплечим, но с удивительно полными бедрами. Из-за плохой наследственности бедренные суставы у него болели, поэтому, чтобы шагнуть, ему нужно было сначала по-особому вильнуть бедрами, как будто он с досадой старался стряхнуть со спины что-то мерзкое. Поэтому многие считали, что походка его напоминает женскую. Шея у Эркки была длинной и не по-мужски тонкой, казалось, что голове никак не удержаться на такой тощей шее. Нет, голова у него была не особенно большой, зато мысли в ней были намного тяжелее тех, что обычно бродят в головах у людей. Ел Эркки мало и за всю жизнь успел набрать только шестьдесят килограммов. Ведь так сложно решить, чего хочешь съесть — например, хлеба или хлопьев? Сосиску или гамбургер? Яблоко или банан? Как все остальные могут определиться с выбором, который жизнь подбрасывает на каждом шагу? Почему они так уверены, что их выбор — правильный? В кармане у него лежал пузырек с завинчивающейся крышкой, а внутри было средство, благодаря которому ноги слушались его, а мысли становились упорядоченными. Он всегда брал пузырек с собой — когда гулял по коридорам в Вардене, садился в автобус, ехал на поезде или бродил по дороге. Если он никуда не шел, то ложился и отдыхал. Волосы у Эркки были темными и прямыми, грязной длинной гривой они занавешивали лицо. От прыщей на лице остались оспины. Прыщи появились у него в тринадцатилетнем возрасте и воспаленными вулканами покрыли кожу. Тогда он перестал мыться: если на лицо попадала вода с мылом, прыщи краснели, зато когда кожа покрывалась жиром, их почти не было заметно. Из-под гривы волос выглядывало длинное узкое лицо с острыми скулами и тоненькими темными бровями. Глубоко посаженные глаза словно жили собственной жизнью, редко глядя на других. Однако если кому-то удавалось поймать его взгляд, то в глазах Эркки мелькал слабый отсвет. На собеседника он всегда смотрел исподлобья, а из-за длинных волос и одежды кожа его оставалась бледной даже солнечным летом. Чтобы широкие брюки не сваливались, он подпоясывал их кожаным ремнем с латунной пряжкой в форме орла с вытянутой шеей и расправленными крыльями. Маленькими эмалевыми глазками орел будто разглядывал невидимую добычу — например, небольшой пенис Эркки, спрятанный глубоко под грязными брюками. Для мужчины его возраста пенис был необычайно маленьким, и Эркки никогда еще не спал с женщиной. О чем никто не знал, а сам Эркки предпочитал этому болезненному процессу другие, более важные, дела. Зато пряжка в виде орла Эркки нравилась, он любил смотреть, как она трясется при ходьбе. Может, все вокруг даже подумают, что там, за ширинкой, прячется настоящий зверь.

На дороге было тихо. Стояла жара. По обеим сторонам до горизонта раскинулись желтые поля. Вдали показалась девушка с коляской. Она заметила его темную вихляющуюся фигуру и поняла, что ей придется пройти мимо, совсем близко. Дорога одна, поэтому обойти не получится. Выглядел он странно, и, приближаясь к нему, девушка напряглась. Теперь шагала она довольно скованно, а он подходил все ближе, тело его подергивалось, а в облике крылось одновременно что-то пугающее и агрессивное. Она решила, что не станет смотреть ему в глаза и постарается быстро проскочить мимо. И вид попытается сохранять самый что ни на есть равнодушный. Во всяком случае, он не должен уловить ее страха, потому что стоит ему только почуять, что она боится, и он тотчас же набросится на нее, как бродячая собака.

Если Эркки был уродливым, то девушка, наоборот, — красивой и светловолосой. Даже сквозь темную невидимую занавеску он понял, что она похожа на луч яркого света. Крепко вцепившись в ручку коляски, она раздраженно толкала ее перед собой, будто щит, будто предлагала содержимое коляски в обмен на собственное спасение. Так показалось Эркки. Он уже долго бродил, поглощенный своими мыслями, и, увидев краем глаза беспокойную фигурку, насторожился. Такая незначительная, словно трепещущий на ветру лист бумаги. Эркки даже головы не поднял. Он уже давно разглядел ее силуэт и понял, кто идет ему навстречу. По личной шкале ценностей Эркки девушка с коляской была самым убогим существом на свете. Стоит такой родить ребенка, как ее охватывает какое-то идиотское ощущение счастья, — нет, это выше его понимания. На земле и так уже миллиарды несчастных, и тем не менее дети полностью меняют их восприятие мира. Непостижимо. Однако он все же мельком взглянул на нее и спросил сам себя: «У нее злые намерения или никаких?» Добрых он обычно не чувствовал. К тому же обмануть его еще никому не удавалось. Снаружи, по внешности, никогда не определишь, враг перед тобой или нет. Может, под детским одеяльцем у нее спрятан нож? Эркки представил остроконечный предмет с зазубринами по краям. Заранее никогда не знаешь. Они поравнялись, и Эркки услышал вдруг странный звон разбитого стекла. Девушка крепче сжала ручку коляски и на секунду подняла взгляд. К своему ужасу, она заметила странный блеск в его глазах, а под распахнутой курткой успела прочитать надпись на футболке: «УБЕЙ ВСЕХ!» Такое не забывается, поэтому она стала одной из тех, кто позже сможет рассказать полицейским, как в тот самый день на том самом поле видела человека, которого они разыскивают.

А другие всегда пытались добраться до него, им хотелось заполучить не только его искалеченное тело, внутренности в котором спутались в один большой клубок, и не только твердое сердце, дрожащее за решеткой костей. Им хотелось залезть внутрь, в его секретную комнату, залитую слепящим светом лампы. Они прятали свои злобные цели за красивыми словами и постоянно убеждали его, что действительность прекрасна, а общество — необычайно интересно. Это было невыносимо. И терпеть он не собирался! Эркки растерянно покачал головой. Он потерял всякий контроль над мыслями, и сейчас те лишь мешали ему.

Он побрел в дом и улегся на грязный матрас. Как же хорошо, что он улизнул из лечебницы, подальше от ее удушливой атмосферы. И хорошо, что он отыскал этот заброшенный домик. Подогнув колени, он перевернулся на бок, просунул руки между ног и прижался щекой к заплесневелой ткани матраса. Он вгляделся в себя, в темный пыльный Подвал с небольшим отверстием в потолке, сквозь которое падал луч неяркого света, так что на каменном полу образовался светлый круг. Там сидел Нестор. Возле него валялось поношенное Пальто. Оно казалось совершенно безобидным, как любая забытая вещь, но уж он-то знает… Эркки долго лежал не двигаясь и ждал, а потом уснул. Чтобы рана затянулась, нужно время. Пока она затягивалась, ему снились сны. После наказания всегда следовало утешение, и он с благодарностью принимал его. Это было частью их договора. Было три минуты седьмого, четвертое июля, и дом начал медленно накаляться от жары.

* * *

Обнаружив в лесной чаще домик, Эркки приятно удивился. Дом уже несколько десятилетий пустовал, однако он отлично сохранился, хотя почти всю мебель поломали бродяги. За столько лет многие забредали сюда в поисках временного прибежища, оставляя после себя пустые бутылки и другие следы.

Не выходя из леса, Эркки огляделся. Дом был деревянным, а перед ним лежала небольшая полянка, поросшая густой травой. Эркки подошел к массивной двери и толкнул ее, потом замер и принюхался. В домике имелись кухня, гостиная и две крошечных спальни, в одной из которых на кровати лежал старый полосатый матрас. Осматриваясь и вдыхая запах старого дерева, он обошел дом. Эркки не знал, что на самом деле в этом доме он был ближе к своим предкам, чем когда-либо: прежде здесь ночевали пастухи, а еще раньше на участке жили финские земледельцы, поселившиеся в этих местах в семнадцатом веке. Расхаживая по комнатам, Эркки чутко прислушивался, но стены молчали. Похоже, внутри что-то произошло — в стены, казалось, въелся гнев. Кое-где из толстых бревен торчали щепки, словно кто-то поработал топором. Ни одно из окон не уцелело, и лишь осколки стекла торчали из потрескавшихся рам. В голову ему пришло сразу несколько мыслей. На машине сюда не проедешь. И, насколько он может судить, никто не видел, как он свернул с дороги и начал карабкаться по склону. Часов у Эркки не было, но он точно знал, что добрался сюда от дороги ровно за полчаса. Ни еды, ни одежды с собой у него не было, но это Эркки не волновало. Однако его мучила жажда. Пытаясь наполнить рот слюной, он подвигал челюстями и пожевал собственный язык, а затем пошел в кухню и открыл наугад несколько ящиков. Ручки давно отвалились, и ему пришлось поддеть ящики ногтями.

Внутри он нашел вилку с погнутыми зубцами, упаковку свечек, хлебные крошки, пауков, крышки от пивных бутылок и пустой спичечный коробок. На разбитом окне висели остатки тюлевой занавески, но когда Эркки притронулся к ней, ткань рассыпалась прямо у него в руках. Он вернулся в гостиную. Одно из окон выходило на полянку перед домом, другое — на озеро. Возле стены стояла старая тахта, обитая грубой зеленой тканью, а с противоположной стороны — большой шкаф. Эркки открыл дверцу и заглянул внутрь. Шкаф оказался пустым. Дощатый пол покоробился, так что ходить было неудобно. Эркки осторожно опустился на тахту, но пружины заскрипели, а с потертой обивки поднялось облако пыли, поэтому Эркки встал и направился в комнату с матрасом. Стянул с себя куртку и футболку, улегся на кровать и на целую вечность забылся. Проснувшись, он не мог вспомнить, где находится, к тому же его сбили с толку сны. Не подумав, парень выскочил на крыльцо, прямо на солнце. Как же это унизительно — соскребать с крыльца собственные внутренности, слышать злорадный смех Нестора и ловить кишки, змейками ускользающие сквозь пальцы…

Он вновь проснулся, осторожно сел в кровати и, глядя перед собой, пощупал рану. Она полностью затянулась, и на ее месте остался лишь красный рубец. Шрам тянулся от груди до пупка. Сейчас солнце поднялось еще выше. Эркки встал с кровати. Из мебели в комнате стояла также грубо сколоченная тумбочка размером не больше коробки. Медленно подойдя к тумбочке, он выдвинул ящик. Вглядываясь внутрь, рассеянно потер онемевшую ногу. Видно, он лежал на чем-то твердом… Эркки вернулся к кровати и посмотрел на матрас, а потом ощупал его. Пальцы наткнулись на небольшой твердый предмет. С неясным предчувствием он поднял матрас и перевернул его — с другой стороны в матрасе была проделана большая дыра. Эркки засунул руку внутрь и пошарил в подкладке, пока не нащупал что-то холодное. Вытащив это что-то, он сперва не поверил собственным глазам. В ветхом домике, прямо в старом трухлявом матрасе был спрятан револьвер. Осторожно держа его обеими руками, Эркки заглянул в дуло. Сначала пистолет в руках Эркки казался совершенно чужеродным предметом, однако затем Эркки сжал его правой рукой, а палец положил на курок. Надо же, какой он удобный… Сколько силы в нем заложено… Ему все на свете подвластно. Бриз, ветер и буря. Он с любопытством открыл дверцу барабана и заглянул внутрь. Там остался лишь один патрон. Эркки нетерпеливо вытащил его и принялся рассматривать. Патрон был длинным, блестящим и на удивление округлым. Он затолкал патрон обратно и обрадовался, увидев, насколько плотно тот вошел в гнездо. Эркки огляделся: значит, кто-то из ночевавших здесь оставил в матрасе револьвер… Странно… Может, владельца застали врасплох и он не успел вытащить его и захватить с собой? Может, тот человек ждет подходящего момента, чтобы вернуться за ним. В оружии Эркки ничего не смыслил, но решил, что перед ним дорогой крупнокалиберный револьвер. Он с трудом разобрал маленькие буковки на рукояти: «Кольт».

«Что скажешь, Нестор?» — тихо пробормотал он и повертел револьвер в руках. А затем вдруг замер и отбросил его, так что тот со стуком ударился о пол. Эркки выскочил на кухню и прижался к столу. Как же он не подумал, что Нестор наверняка предложит какую-нибудь мерзость. Он слышал: эти двое там, в темном Подвале, хохочут так, что пыль поднялась столбом. Эркки вернулся в комнату, остановился и долго смотрел на револьвер. Наконец он поднял его и спрятал обратно в матрас. Ему он не нужен. У него есть другое оружие. И Эркки начал расхаживать по дому — из кухни в гостиную и обратно, не отрывая взгляда от покореженных досок на полу. Они прогибались и разноголосо поскрипывали. Вскоре он уже составил целую мелодию. Черная грива закрывала ему лицо, одежда мешковато висела, а руки он вытянул перед собой, шевеля пальцами в такт скрипу. Эта мелодия захватила его, он не мог остановиться, впрочем, ему и не хотелось. Скрип успокаивал, хорошо было бродить вот так, растопырив пальцы и мелко переступая ногами. Скрип-поскрип, топ-топ-топ, вот Эркки идет, хоп-хоп-хоп. Он не знал, сколько времени пробродил так, но, собравшись в конце концов с силами, подошел к входной двери и осторожно приоткрыл ее. Солнце нещадно выжигало траву на полянке. Опустив глаза, он с опаской ступил на каменную плитку перед крыльцом, шагнул в траву и остановился. Пахло шишками и папоротником. «Корни, стебель и листья…» Эркки двинулся вперед. Он не знал, куда идет и зачем. Нестор велел ему спуститься по склону и направляться к деревне. День едва занимался, но самые ранние пташки уже начали просыпаться. Они раздвигали шторы и смотрели в окно на это чудное утро. Теплое. Светлое. Наполненное яркой зеленью. И они радостно строили планы, желая на полную катушку насладиться прекрасной погодой и коротким летом.

Среди них была и Халдис Хорн. Жила она одиноко, а ее домик с огородом находился неподалеку от Финского хутора. Когда Эркки стоял на полянке возле домика, Халдис стягивала через голову ночную рубашку. Ее первая молодость уже давно была позади, а за ней миновала и вторая. К тому же она была слишком тучной. Однако тем немногим, кто лишен предрассудков, и она могла показаться привлекательной — крупная, полная, с высокой грудью и похожей на стальной канат седой косой, струящейся по спине. Лицо ее было круглым и свежим, щеки разрумянились, и, несмотря на возраст, взгляд блестящих глаз оставался живым. Она прошла через гостиную, вошла на кухню и открыла дверь во двор. Женщина подставила лицо солнечным лучам и немного постояла так, прищурившись. На ней был клетчатый фартук, туфли на деревянной подошве и коричневые гольфы до колена. Нет, она не мерзла, просто понимала, что женщине ее возраста лучше прикрывать кожу. И хотя из людей увидеть ее мог лишь посыльный, приходивший сюда раз в неделю, зато всевидящее око Господа наверняка за ней наблюдает. От него ничто не ускользнет — ни добро, ни зло. Халдис Хорн была религиозной, но порой и она гневалась на Господа, а прощения не просила. Она огляделась. На полянке перед домом и в ухоженном садике, словно сыпь, вылезли одуванчики. Уже дважды за это лето она брала тяпку и выпалывала сорняки, один за другим вырубая их точными ударами. Работать ей нравилось, но порой она жаловалась, чтобы напомнить своему блаженной памяти супругу, на какие муки тот обрек ее, когда свалился прямо под трактор, — а все из-за тромба в вене размером с рисовое зернышко. Она так и не поняла, почему ее муж, сильный, крепкий мужчина, можно сказать, гора мышц, умер от такой ерунды, хотя врач долго растолковывал ей, как все устроено. Для нее это осталось загадкой, подобной тем, почему самолет может летать и как так получается, что, набрав номер, она слышит в телефонной трубке нытье сестры Хельги в Хаммерфесте…

Однако нужно приниматься за работу, пока солнце не напекло… Она отыскала тяпку и вышла на поляну. Заслонившись ладонью от солнца, Халдис огляделась, прикидывая, откуда начинать, и решила, что начнет от крылечка, будет двигаться к колодцу, а оттуда — к сараю. В коридоре она прихватила ведро и грабли. Она быстро работала тяпкой, но потом немного устала. На каждый сорняк у нее уходило по два-три удара. Халдис прервалась на минуту и высыпала ведро с сорняками в компостную яму за домом. «Из земли ты появился…» — подумала она, с силой постукивая по дну ведра. И она вернулась к прополке. Ее широкий зад торчал над грядками, покачиваясь в такт ударам тяпки, а фартук в красно-зеленую клетку колыхался на ветру. Лоб блестел от пота, коса то и дело падала вперед. Обычно она укладывала косу вокруг головы и закалывала ее, так что та напоминала блестящую змею, но сначала нужно привести себя в порядок.

Ей нравилось слушать, как тяпка впивается в сорняки, острая, как топор, — Халдис сама ее наточила. Время от времени тяпка натыкалась на камень, и тогда Халдис охала, представляя себе тонко наточенное лезвие. Женщина продвигалась вперед, оставляя позади поле битвы, на котором вместо павших солдат лежали сорняки. Работая, она не имела обыкновения напевать или мурлыкать себе под нос какую-нибудь мелодию — самой работы вполне хватает, к тому же Создателю может вдруг показаться, что она чересчур весело живет, а уж это будет явным преувеличением. Закончив, она приведет себя в порядок и позавтракает… В мыслях она уже накрывала на стол. Хлеб домашней выпечки, сладкий творог собственного приготовления на козьем молоке…

Она выпрямилась. До нее доносились крики кружащих над деревьями птиц, потом ей вдруг показалось, что кто-то пробирается через заросли. А затем все стихло. Однако Халдис еще немного постояла, глядя на кусты и наслаждаясь секундами отдыха. Она обвела взглядом лес, где каждое дерево было таким знакомым, и ей почудилось, будто среди темных стволов мелькнула какая-то тень. Что-то чужое, инородное, нарушающее привычный узор.

Она напрягла глаза, однако никакого движения не заметила и решила, что все это ей просто привиделось. Потом перевела взгляд на колодец. Крышка поросла травой и выглядела неопрятно — придется взять секатор и подстричь траву. Она наклонилась и, повернувшись спиной к двери, продолжила прополку. Несмотря на раннее утро, солнце припекало, так что вскоре по ногам потекли ручейки пота. Вот так Халдис Хорн и жила, одну за другой решая проблемы и не жалуясь. Она была из тех, кто никогда не задумывается о смысле жизни или делах Создателя. Это казалось ей неподобающим. К тому же ответ мог ее напугать. И она вновь взялась за работу, да так, что ягодицы тряслись. А за деревом на холме замер Эркки — он не отрываясь смотрел на нее.

* * *

Женщина заворожила его. Ее фигура выросла из земли, прямо как толстые стволы сосен. Откуда-то из-за спины женщины он слышал ее одинокую мелодию — величественные звуки тромбона. Он уже долго стоял там, пожирая глазами округлые плечи и развевающееся на ветру платье. Эту женщину Эркки видел прежде и знал, что живет она одна. Она редко разговаривает и слышит лишь шум ветра и сорочьи крики. Эркки сделал несколько шагов, и под ногами треснула ветка. Теперь удары тяпки стали отчетливее. Он посмотрел на руки женщины — грубые, с толстыми пальцами. В той силе, с которой тяпка опускалась на сорняки, не было ничего женственного. Он бесшумно приближался к ней, как вдруг заметил, что женщина почувствовала его приближение. Подобная чуткость появляется у тех, кто долго прожил в одиночестве. Она замедлила работу, а потом опять ускорила, словно отгоняя надвигающиеся события. Затем прекратила прополку, выпрямилась и сразу увидела его. Ее тело напряглось и выгнулось вперед наподобие моста. Между ними проскочила искра страха. Ее пальцы впились в тяпку, а глаза на мгновение расширились, но затем она настороженно прищурилась. В этом мире немногое могло напугать Халдис, и тем не менее сейчас ей сделалось не по себе.

Он замер. Ему хотелось, чтобы она вернулась к прополке. Он хотел лишь смотреть, как она выполняет эту нехитрую работу, а ее ягодицы равномерно покачиваются в такт движению тяпки. Но Халдис испугалась — Эркки понял это благодаря ясным сигналам, исходившим от нее. Он неподвижно стоял, сжав кулаки и не в силах шевельнуться. Ее взгляд был пронизывающим, будто ледяной ливень.

* * *

Солнце поднималось все выше, нещадно обдавая зноем людей, скот и высушенный лес. Ленсман Гурвин сидел в одиночестве, погруженный в собственные мысли. Расстегнув пуговицу на рубашке, он подул на вспотевшую грудь, а потом попытался убрать со лба волосы, но намокшие пряди прилипли к коже. Ленсман оставил попытки и решил сосредоточиться и силой мысли заставить сердце биться медленнее. Он где-то слышал, что индейцы раньше запросто проделывали нечто подобное, но от напряжения вспотел еще больше. В эту секунду Гурвин услышал за дверью шаги. Дверь открылась, и в кабинет нерешительно заглянул полный мальчик лет двенадцати. Он тяжело дышал, а зайдя внутрь, остановился. В руках у него был плоский серый ящичек необычной формы, немного напоминающий чемодан. Может, там лежит какой-нибудь музыкальный инструмент? Хотя на музыканта мальчишка не похож… Гурвин оглядел посетителя: мальчик был не просто полным, а таким толстым, что руки и ноги напоминали продолговатые воздушные шарики. Казалось, будто мальчишка вот-вот взлетит… Тонкие жирные пряди каштановых волос прилипли к голове. Мальчик пришел босиком, а из одежды на нем были выцветшие обрезанные джинсы и заляпанная футболка. От возбуждения он даже приоткрыл рот.

— Что такое? — Ленсман Роберт Гурвин отложил бумаги в сторону. Работы у него было немного, поэтому посетителей он принимал с радостью, а сейчас глаз не мог отвести от стоящего перед ним мальчика. — Что случилось, дружок?

Тот шагнул вперед. Он никак не мог отдышаться, будто в горле застряла какая-то тайна, которой ему хотелось побыстрее поделиться с кем-нибудь, и Гурвин решил, что речь наверняка пойдет об украденном велосипеде. Глаза у посетителя блестели, а дрожал он так, что ленсман невольно представил горячее тесто в духовке.

— Халдис Хорн мертва! — Его голос уже не был тонким голоском ребенка, но еще не превратился в полнозвучный голос мужчины. Наверное, так говорят те, у кого катар горла на последней стадии. Начало фразы мальчик произнес низким голосом, но к слову «мертва» почти перешел на фальцет.

Улыбка сползла с лица ленсмана. С удивлением разглядывая стоящего перед ним человечка, Гурвин сначала подумал, что ослышался. Он моргнул и пригладил волосы на затылке.

— Повтори-ка еще раз.

— Халдис Хорн лежит мертвая! На пороге! — выпалил мальчик, словно отважный солдат, добравшийся до штаба с ужасным известием о гибели войска. У него душа в пятки уходит, но он выполняет свой долг и, оказавшись перед высшим командованием, пытается сохранять достоинство.

— Присаживайся, дружок! — Ленсман властно кивнул в сторону стула. Но мальчик не двинулся с места. — Ты говоришь о женщине, которая живет возле Финского хутора?

— Да.

— И ты там был?

— Я мимо проходил. А она лежит возле порога.

— Ты уверен, что она мертва?

— Да.

Гурвин нахмурился. От этой жары недолго и помереть…

— Ты оглядел тело?

Мальчик недоверчиво уставился на ленсмана, словно от одной лишь мысли о чем-то подобном мог потерять сознание, и с силой замотал головой, так что все его крупное тело задрожало.

— Ты вообще к ней не прикасался?

— Нет.

— Тогда откуда ты знаешь, что она мертва?

— Знаю, — прошептал мальчик.

Вытащив из нагрудного кармана ручку, ленсман записал что-то.

— Как тебя зовут?

— Снеллинген. Канник Снеллинген.

Ленсман моргнул. Имя было под стать мальчику — такое же странное. А родители у него — выдумщики… И ленсман с самым невозмутимым видом записал имя.

— То есть тебе при крещении дали имя Канник? Это не сокращенное имя? Может, полное у тебя Карл Хенрик или что-то вроде того?

— Нет. Полное имя так и будет — Канник. На конце «к».

Буквы ленсман выводил красиво, с завитушками.

— Ты уж извини, что я прицепился, — вежливо извинился он, — просто имя у тебя необычное… Сколько тебе лет?

— Двенадцать.

— Итак, по-твоему, Халдис Хорн мертва?

Канник кивнул. Он по-прежнему тяжело дышал и беспокойно переминался с ноги на ногу. Чемоданчик он поставил на пол. Тот рябил наклейками — одна в виде сердечка, другая в форме яблока и еще несколько с незнакомыми названиями.

— И ты не шутишь?

— Нет, не шучу!

— Я все же позвоню ей, проверю, — сказал Гурвин.

— Звоните! Все равно никто не ответит!

— Ты присядь, — повторил ленсман и опять кивнул на стул, но мальчик не шелохнулся. Гурвин подумал вдруг, что если Канник сядет, то может вообще не подняться. Он отыскал в справочнике имя Торвальд Хорн и набрал номер. Вслушался в гудки. Халдис уже немолода, но ходит быстро. На всякий случай он еще немного подождал. Погода сейчас отличная, поэтому, может, она в огороде и не сразу снимет трубку. Мальчик не сводил с него взгляда и непрестанно облизывал губы. Загар не добрался до его лба, где кожа, прикрытая жиденькой челкой, была намного светлее, чем на щеках. Из футболки мальчик уже немного вырос, так что наружу выглядывал его огромный живот.

— Я вам уже все сообщил, — сбивчиво проговорил он, — можно я пойду?

— К сожалению, нет, — ответил ленсман и положил трубку. — Никто не отвечает. Мне нужно знать, во сколько примерно ты проходил мимо ее дома. Вообще-то я должен составить протокол. Кажется, здесь серьезное дело.

— Серьезное? Она мертва!

— Мне нужно указать примерное время, — спокойно повторил Гурвин.

— У меня нет часов! И я не знаю, за сколько я дошел сюда от ее дома!

— Минут тридцать, наверное. Согласен?

— Но я бежал…

— Значит, минут двадцать пять… — Ленсман взглянул на часы и вновь записал что-то. Он не был уверен, что такой толстый мальчик вообще умеет бегать, особенно с чемоданом в руках. Гурвин опять поднял трубку и позвонил Халдис. После восьми гудков он разъединился. Однако даже эта короткая передышка пошла ему на пользу.

— Можно я пойду домой?

— Дай мне свой номер телефона.

Неожиданно тонким голоском Канник продиктовал номер. Двойной подбородок трясся, а нижняя губа дрожала. Ленсману вдруг стало его жаль. Похоже, с ним действительно случилось что-то серьезное.

— Хочешь, я позвоню твоей маме? — тихо спросил Гурвин. — Попрошу ее зайти за тобой.

— Я живу в Гуттебаккене, в приюте, — усмехнулся Канник.

Услышав это, ленсман увидел вдруг мальчика в новом свете. Они вдруг словно оказались по разные стороны решетки, и сам Канник прекрасно понимал, что когда взрослые смотрят на него, в головах у них загорается предупреждающая надпись: «Доверия не вызывает».

— Вон оно что… — Гурвин потянул себя за пальцы, так что суставы щелкнули, и глубокомысленно кивнул.

— Тогда я позвоню дежурному и попрошу забрать тебя. Хочешь?

— Там мало народа. Из дежурных только Маргун.

Постукивая ногой по полу, мальчик опять усмехнулся. Ленсман подобрел.

— Халдис Хорн была уже старой, — проговорил он, — а старые люди умирают. Такова жизнь. Ты, наверное, никогда не видел умерших?

— Видел! Только что!

Гурвин улыбнулся:

— Обычно они просто засыпают. Например, сидя в кресле-качалке. В этом нет ничего страшного. И ночами тебя не должны мучить кошмары. Обещаешь?

— Там был человек! — выпалил мальчик.

— Возле ее дома?

— Там был Эркки Йорма. — Имя мальчик произнес шепотом, будто ругательство. Гурвин с удивлением посмотрел на него. — Он стоял за деревом, позади сарая. Но я его хорошо разглядел. А потом он убежал в лес.

— Эркки Йорма? Не может быть, — Гурвин покачал головой, — он уже несколько месяцев лечится в клинике.

— Значит, он оттуда сбежал.

— Можно позвонить и проверить, — сказал ленсман, прикусив губу, — ты с ним разговаривал?

— Вы что, рехнулись?!

— Ладно, я уточню. Но сначала нужно сходить к Халдис.

Он решил пока пропустить слова про Эркки мимо ушей. Суеверным он не был, однако внезапно понял, как именно люди оказываются во власти предрассудков. Эркки Йорма, прячущийся за деревом возле дома Халдис Хорн, а сама Халдис мертва… Или потеряла сознание. Гурвину казалось, что нечто подобное он уже слышал. История повторяется…

— А зачем ты таскаешь этот чемоданчик? — поинтересовался он вдруг. — Может, ваш оркестр репетирует в лесу?

— Нет, — ответил мальчик, зажав чемодан между ног, будто боялся, что его украдут, — я в нем держу кое-какие вещи, которые постоянно ношу с собой. И мне нравится гулять по лесу.

Ленсман испытующе посмотрел на Канника. Да, парень храбрится, однако что-то явно напугало его до смерти — этого скрыть он не мог. Гурвин позвонил заведующей детским домом для трудных подростков и вкратце рассказал о случившемся.

— Халдис Хорн? На крыльце? Мертвая? — От волнения голос у нее сорвался. Казалось, она сомневается. — Врет он или нет, мне сложно определить, — продолжала она, — все они лгунишки, когда им это выгодно, но порой могут и правду сказать. Во всяком случае, сегодня он уже обхитрил меня один раз: ему, видимо, удалось утащить лук, хотя луком можно пользоваться только в присутствии взрослого.

— Лук? — не понял Гурвин.

— Он пришел с чемоданчиком?

Ленсман взглянул на мальчика, на зажатый у него между ног чемодан и ответил:

— Да.

Канник догадался, о чем речь, и крепче сжал ноги.

— В чемодане стрелковый лук из стекловолокна и девять стрел. Канник берет его в лес стрелять ворон. — Она не рассердилась, а скорее встревожилась.

Гурвин сделал еще один звонок — на этот раз в психиатрическую лечебницу в Вардене, где лежал Эркки Йорма. Или должен был лежать, если предположение о его побеге окажется верным. Ленсман постарался не усугублять положение — про Эркки и так ходили самые нехорошие слухи, поэтому о Халдис ленсман ни словом не обмолвился. Похоже, Канник встревожился еще сильнее. Он то и дело поглядывал на дверь. «Что же на самом деле произошло? — недоумевал Гурвин. — Неужели мальчишка всадил в нее стрелу?»

— Ну ладно, зато Халдис умерла в такой хороший день, — проговорил он, доброжелательно глядя на мальчика, — и она была старой. О подобной смерти можно только мечтать. По крайней мере нам — ведь мы-то уже не дети.

Канник Снеллинген промолчал и только мотнул головой. Он не двигался и сжимал ногами чемоданчик. Взрослые думают, что все на свете знают. Но пройдет совсем немного времени — и ленсман поймет, что ошибается.

Гурвин сел в машину и медленно поехал к дому Халдис Хорн. Давненько он сюда не заглядывал, наверное, около года… В груди у него будто работала молотилка. Сейчас, оставшись в одиночестве, он никак не мог выкинуть из головы мысли о мальчике. Что же тот увидел на самом деле?

Канник настоял на том, что дойдет до детского дома пешком — идти тут всего два километра, а Маргун обещала выехать ему навстречу. И, если он не ошибается, заведующая велит накормить его булочками и напоить соком. И немного пожурит, а потом ласково погладит по голове. Так уже бывало. Маргун умная, она прекрасно понимает, что ему нужно. Он немного успокоился и с храбрым видом зашагал по дороге.

На холм «субару» взбиралась резво, будто охотничий терьер. В этих краях машины у всех были с полным приводом, иначе не проедешь зимой, когда дороги засыпаны снегом, и весной, в слякоть. Холмы здесь крутые, поэтому даже сейчас, по сухой дороге, ехать было непросто. По пути он думал об Эркки Йорме. В клинике сообщили, что пациент сбежал, причем довольно примитивным способом — через окно. Значит, потом он направился сюда, где все его знают… А почему бы, собственно, и нет, ведь именно эти места он считает своим домом. И мальчик, похоже, не врал. Как и все остальные, Гурвин неприязненно относился к Эркки — слухи о нем ходили отвратительные, прямо под стать его внешности. Он всегда был предвестником несчастья, словно нес с собой горе и страх. Эркки начали жалеть, лишь когда его положили в клинику. Значит, бедняга болен, пусть его хорошенько полечат. Поговаривали, что Эркки чуть не умер от голода. Его обнаружили в квартире, выделенной ему социальными службами, — обессилевший, он лежал на спине и глядел в потолок, непрестанно повторяя: «Бобы, мясо и сало, бобы, мясо и сало», — и так до бесконечности. Все это случилось уже давно, а сейчас, поглядывая из окна машины по сторонам, Гурвин в глубине души надеялся, что Эркки больше никогда не объявится. Уж слишком он отличается от остальных — такой темный, мерзкий и неопрятный, с двумя узенькими щелочками вместо глаз, которые никогда толком не открываются. Иногда складывается впечатление, что это и не глаза вовсе, а сквозные дырки, ведущие прямо внутрь черепа, к его искалеченному мозгу.

Нет, все же ленсману не верилось, что Халдис мертва. Сколько Гурвин себя помнил — поблизости всегда были Халдис с Торвальдом, так что Халдис казалась ему практически бессмертной. Он никак не мог представить, что ее маленький дом теперь опустеет, ведь он же существовал вечно. Наверняка Канник все напутал, увидел что-то и не понял, только перепугался. Может, он заметил Эркки Йорму за деревом — да от этого кто угодно испугается до смерти, так что потом будут чудиться всякие ужасы. Что уж говорить о пареньке, у которого и так нервы не в порядке и который сам вот-вот покатится по наклонной. Оба боковых окна спереди были опущены, но ленсман обливался потом. Он почти доехал — вдали показалась крыша сарая Халдис. Его всегда приводило в недоумение, как этой старой женщине удается поддерживать такой идеальный порядок в хозяйстве, можно было подумать, что она практически жила в огороде, вечно орудуя граблями или косой. Вообще-то доля правды в этом была… А вот и сам огород, и зелень в нем свежая и яркая, несмотря на засуху. У всех остальных трава пожелтела и пожухла. Лишь Халдис были подвластны силы природы. Или, возможно, она тайком поливала полянку, хотя воду в жару и запрещалось расходовать таким образом. Гурвин посмотрел на дом — низенький, с белыми стенами и красными наличниками. Входная дверь была открыта, и потрясенный ленсман увидел возле порога голову и часть руки. Он вдруг испугался и остановил машину. Видно было лишь голову и руку, но ленсман сразу же понял, что Халдис мертва. Удивительно, но мальчишка сказал правду! Гурвин медленно приоткрыл дверцу машины. Пусть Халдис была уже пожилой и рано или поздно этому суждено было произойти, но ленсман внезапно почувствовал, что остался наедине со смертью.

Гурвин и прежде видел трупы, но позабыл, насколько остро ощущаешь одиночество в подобные моменты — намного острее, чем обычно. Ощущение такое, что кроме тебя никого не осталось. Он медленно вышел из машины и короткими шажками двинулся к дому, будто стараясь отсрочить неизбежный момент. Гурвин машинально оглянулся. Сейчас от него требуется совсем немногое — подойти к телу, наклониться и дотронуться до шеи, чтобы удостовериться, что женщина действительно умерла. Хотя, судя по тому, как лежала ее голова и как торчали пальцы на побелевшей руке, сомнений тут быть не могло. Однако факт смерти нужно подтвердить. А потом он вернется в машину, вызовет «скорую помощь», свернет самокрутку и, слушая тихую музыку по радио, будет их дожидаться. Дом осматривать ни к чему. Халдис умерла естественной смертью, поэтому никаких дополнительных мер принимать не придется. Он почти подошел к крыльцу, как вдруг остановился. Ступеньки были заляпаны какой-то серой жидкой массой. Наверное, она несла что-то, упала и жидкость пролилась. Он приблизился к телу, сердце его колотилось. От увиденного у ленсмана перехватило дыхание. Несколько секунд он неподвижно смотрел на Халдис, заставляя себя поверить собственным глазам. Она лежала на спине, широко раскинув ноги. Из головы ее торчала тяпка — над левой глазницей блестел кусочек лезвия. Рот был приоткрыт, а вставная челюсть вывалилась, так что хорошо знакомое лицо исказилось уродливой гримасой. Ахнув, Гурвин попятился. Ему захотелось вытащить тяпку, но делать этого было ни в коем случае нельзя. Он резко развернулся и едва успел дойти до полянки, как его начало рвать. Прощаясь с содержимым желудка, он вспомнил об Эркки. Халдис мертва, а сумасшедший бродит где-то поблизости. Вдруг Эркки прячется сейчас за деревом и наблюдает за ним? В голове Гурвина прозвучали его же собственные слова: «О подобной смерти можно только мечтать. По крайней мере нам — ведь мы-то уже не дети».

* * *

Через час на тесном дворе было не протолкнуться. Старший инспектор Конрад Сейер рассматривал уцелевший глаз убитой. Его лицо оставалось бесстрастным. А вот лицо жертвы из-за внутренних кровотечений окрасилось в какой-то неестественный цвет. Затем он прошел в дом, поразившись царившему там порядку. И тишине. Когда он заглянул в маленькую кухню, ничто особенное не бросилось ему в глаза. Сейер проверил почту, вытащил письмо и списал адрес и имя отправителя. Он долго стоял и внимательно осматривал все вокруг. Но пока ничего подозрительного не заметил.

Работа большинства из них представляла собой ряд элементарных действий, этот день был одним из обычных рабочих дней, и все они пытались лишь выполнить свои прямые обязанности. Однако они знали, что позже, в нужный час, каждая деталь встанет на свое место. Те, кому приходилось ждать на улице, отходили в сторону и курили, а потом аккуратно убирали окурок в пачку. Ходи осторожно и не притрагивайся ни к чему. Не суетись, пропусти фотографа вперед. Это просто еще одно дело, таких будет много, и вы с ней были незнакомы. Оплакивать ее будут другие. В лучшем случае.

Гурвин стоял с сигаретой возле колодца. Он курил одну сигарету за другой с того самого времени, как начали прибывать люди. Сейчас он повернулся и посмотрел на полицейских, прислушиваясь к их голосам, — разговаривали они мало, тихо и серьезно, и слова их были проникнуты уважением к ней. К Халдис. Возможно, они представляли себя состарившимися… Ленсману казалось, что, достигнув восьмидесятилетия, все старики задумываются о смерти. О том, каково это — лежать в открытом гробу в красивой одежде, со сложенными на груди руками. Кто-нибудь сведущий в подобных делах слегка подкрасит твои щеки, чтобы пред Спасителем ты предстал во всей красе. Но с Халдис такое не пройдет. Красивой она не будет: лицо изуродовано, и поправить тут ничего не удастся. Гурвин закурил следующую сигарету и заставил себя посмотреть на деревья в лесу. Может, Эркки по-прежнему не сводит с них своего пылающего взгляда? «Почему, — подумал Гурвин, — почему пожилая женщина напугала его вдруг? Или Эркки считает врагами всех на свете? Что она такого сказала ему или сделала, что разбудило страх? За что он убил ее?» Ленсман полагал, что понять можно почти все. Во всяком случае, если захочешь. Он понимал, почему подростки так любят носиться ночами по улицам в поисках приключений и зачем они рассаживаются в машины и мчатся по городу, передавая друг другу бутылку. Скорость. Похмельный восторг оттого, что кто-то может погнаться за ними, кто-нибудь наконец обратит на них внимание. Гурвин понимал, почему мужчины идут на насилие: гнев, чувство собственного бессилия перед женщинами, которые при любом условии остаются загадкой, и, чтобы разгадать женщину, мужчине нужно сначала осторожно разбить ее скорлупу. Порой, в особо сложные дни, Гурвин понимал даже, почему люди дерутся. Но того, что видел сейчас, понять не мог. Будто какие-то странные семена прорастают в человеке, отравляя его, уничтожая все человеческое и превращая в дикого зверя. А потом такой человек все забывал. Убийство становится ночным кошмаром, далеким от жизни, даже если убийца, вопреки всем ожиданиям, вылечится, вернется к обычной жизни и ему скажут: «Видишь этот кошмар? Это сделал ты. Но ты был болен».

Ленсман посмотрел на старшего инспектора: на лице у того не дрогнул ни один мускул, порой он лишь проводил рукой по коротким волосам, будто приводя себя в порядок. Время от времени инспектор давал указания или задавал вопросы, и естественная властность его удивительно низкого голоса прекрасно сочеталась с почти двухметровым ростом. Гурвин взглянул на дом как раз в тот момент, когда тело Халдис запаковывали в пластиковый мешок. Дом опустел. Двери и окна были распахнуты, так что казалось, будто он кричит. Наверное, теперь его купит какой-нибудь городской пижон, мечтающий о небольшом лесном домике. Возможно, сюда привезут и детей — впервые за все время. Перед домом поставят песочницу и качели, а на полянке запестреют яркие пластмассовые игрушки. По огороду станет расхаживать молодежь в шокирующе открытой одежде. Может, к лучшему, что Халдис этого не увидит. Вообще-то ничего плохого в этом нет… Однако на душе у него оставался какой-то неприятный осадок, от которого ленсману никак не удавалось избавиться.

* * *

Пятое июля. По-прежнему жарко. Внезапно Конрад Сейер свернул с дороги и зашел в бар «Парк отеля». По барам он никогда не ходил. Подумав, он понял, что не был здесь со смерти Элисы, однако сейчас подобное решение было самым разумным: в баре царил полумрак и было намного прохладнее, чем на улице. Неслышно ступая по толстым коврам, он перестал наконец щуриться. Из посетителей в баре была лишь одна женщина, сидящая за стойкой. Сейер сразу обратил на нее внимание — во-первых, потому что больше никого не было, а во-вторых, из-за красного, бросающегося в глаза платья. Он посмотрел на ее профиль, пока женщина искала что-то в сумочке. Красивое платье — мягкое, облегающее, по цвету напоминает мак. А волосы светлые, густой волной спадающие на уши. Внезапно она подняла глаза и улыбнулась. От неожиданности он лишь кивнул в ответ. Она показалась ему знакомой, чем-то похожей на молодого полицейского из их отделения, чье имя Сейер никак не мог запомнить. Она ничего не пила — наверное, еще не успела заказать, а сейчас ищет в сумочке деньги.

— Добрый день, — сказал он, медленно приближаясь к ней, и, облокотившись на барную стойку, вдруг предложил, обескураженный собственной смелостью: — Сегодня очень жарко. Выпьете чего-нибудь?

Может, это жара во всем виновата?.. Или возраст? Такое случалось редко, но порой прожитые годы тяготили его. Ему было пятьдесят, и он чувствовал, будто катится в какую-то неведомую темноту. Однако женщина почему-то кивнула и опять улыбнулась. Вырез ее платья притягивал его взгляд. От вида груди под красной тканью и изящных ключиц, обтянутых тонкой кожей, у него дух захватывало. Он вдруг смутился. Да нет же — тот молодой полицейский здесь ни при чем, это же Астрид Бреннинген, которая работает в приемной у них в отделении! Какой же он идиот! Правда, Астрид на самом деле лет на двадцать старше, поэтому сейчас вроде сама на себя не похожа. Наверное, этот тусклый свет сбил его с толку.

— Да, кампари, пожалуйста. — Она игриво улыбнулась, и он полез в нагрудный карман за деньгами, пытаясь сохранять невозмутимый вид. Он никак не ожидал встретить ее здесь, да еще и в полном одиночестве. Но почему бы Астрид не зайти в бар и не пропустить стаканчик, и что плохого в том, что он ее угостит? Ведь они почти коллеги, и если до сих пор вряд ли успели перемолвиться хотя бы парой слов, то только потому, что у него не было времени остановиться и поболтать с ней. Он почти всегда спешил, и его ждали дела поважнее флирта с секретаршей. К тому же он и вообще никогда не флиртовал, поэтому никак не мог взять в толк, что на него сейчас нашло. Мелкими глотками отпивая кампари, она улыбалась, и ее улыбка показалась вдруг Сейеру до странности знакомой. Шею вдруг закололо, и, чтобы не упасть, он прислонился к барной стойке. Одежда вдруг повисла на нем мешком, а сердце бешено заколотилось. Перед ним была вовсе не Астрид Бреннинген, а его покойная Элиса! Его лоб покрылся испариной. Он никак не мог взять в толк, почему она вдруг оказалась здесь спустя столько лет? И почему она улыбается как ни в чем не бывало.

— Где ты была? — медленно проговорил он, тыльной стороной ладони утирая лоб. В этот момент он увидел собственную голую подмышку и чуть не потерял сознание. Он стоит в баре «Парк отеля» с голым торсом, на нем даже рубашки нет! Он перевернулся на бок и подтянул одеяло. А потом открыл глаза и растерянно посмотрел на лампочку. Сидящая возле кровати собака не отрывала от него взгляда. Было шесть утра. Глаза у пса, большие и блестящие, напоминали каштаны. Собака с удивительным очарованием наклонила голову и радостно вильнула толстым хвостом. Сейер попытался отогнать этот сон.

— А ты седеешь, — грубовато сказал он, разглядывая собачью морду. Шерсть вокруг носа приобрела тот же оттенок, что и его собственная шевелюра. — Сегодня никуда не пойдешь. Будешь сторожить дом. — Голос прозвучал строже, чем хотелось, будто для того, чтобы скрыть навеянное сном смущение. Сейер встал с кровати. Обиженно заскулив, пес улегся на пол с таким звуком, какой бывает, когда опускаешь на землю мешок картошки, и обиженно посмотрел на хозяина. Сейер не переставал удивляться, как у пса получается этот пронзительный взгляд. Интересно, почему зверюге весом под шестьдесят килограммов, у которой мозг размером всего с котлету, удается так растрогать его?

Отводя глаза, он отправился в душ — мылся дольше обычного, демонстративно отвернувшись от двери, чтобы еще раз показать, кто в доме хозяин.

Жару Сейер не любил, ему нравились август и сентябрь, безветренные, с темными вечерами и легкими облаками на небе, когда температура не поднимается выше четырнадцати — пятнадцати градусов.

Этим утром он решил никуда не торопиться и сначала от корки до корки прочитал газету. Убийству на Финском хуторе была отведена первая страница, и по радио эта новость тоже шла первой. И этому событию сам он собирался посвятить следующие недели работы. Завтракая, он слушал интервью с ленсманом Гурвином. Затем Сейер вывел пса на прогулку. Вернувшись, приоткрыл окно на кухне, опустил шторы и проверил, что запасной ключ по-прежнему лежит в вазе возле двери. Если он задержится, то вечером собаку будет выгуливать его любезный сосед.

В восемь утра Сейер наконец отправился на работу. Сон никак не шел у него из головы, и словно чья-то невидимая рука сжала сердце, так что оно до сих пор болело. Элиса ушла. Нет, больше чем ушла — Элисы не существует. Он уже девять лет бредет по дороге жизни в одиночестве. Его шаги тверды и решительны, он сам за собой ухаживает, сам готовит еду, и на работу его никто не провожает. Можно сказать, что такая жизнь ему даже нравится. Вообще-то ему многое нравится в подобной жизни. Или он преувеличивает? Беспомощность накатывала на него лишь иногда, как сегодня во сне. Или когда он слушает музыку по вечерам, особенно ту, которая нравилась Элисе и которую они прежде слушали вместе. Эрта Китт. Билли Холидей…

По переулку ровным потоком двигались легко одетые пешеходы. Была пятница. Впереди — долгие суббота и воскресенье, и на лицах прохожих отражались мечты о предстоящих выходных. У самого Сейера никаких планов не было, а в отпуск он пойдет лишь в середине августа. К тому же во время отпусков на работе бывает спокойно. Если, конечно, от жары люди окончательно не слетят с катушек. Жара держалась уже три недели, и сейчас, в половине девятого утра, термометр на крыше торгового центра показывал двадцать шесть градусов.

Отделение полиции находилось немного в стороне от центра, поэтому он будто плыл против течения. В толпе ему постоянно приходилось уворачиваться и отскакивать в сторону: казалось, что все вокруг двигаются в противоположном направлении, к офисам и магазинам, расположенным вокруг главной площади. Он посмотрел на безоблачное небо, и его взгляд утонул в прозрачном воздухе… А ведь за тонкой пеленой света кроется бесконечная холодная тьма. Почему он вспомнил об этом сейчас?

Время от времени Сейер посматривал на лица в толпе и ловил порой ответные взгляды прохожих. Но люди тотчас опускали глаза. Им навстречу шагал высокий пожилой мужчина, седовласый и длинноногий. Если бы их спросили о его профессии, то прохожие наверняка ответили бы, что он чем-нибудь руководит. Красиво одетый, хотя и немного старомодный. Светлые брюки, серовато-голубая рубашка и узкий темно-синий галстук, на котором, если приглядеться, можно заметить крошечную вышитую вишенку.

С собой у Сейера был большой кейс с замком и пряжкой, на которой были выгравированы буквы «КС». Обут он был в вычищенные до блеска серые ботинки. Его темные глаза, странно сочетающиеся с седыми волосами, смотрели на мир пытливо и проницательно. Однако внешность его мало о чем говорила посторонним…

Конрад Сейер родился и вырос на благословенной датской земле, и его рождение нелегко далось — и его матери, и самому Конраду. Даже сейчас, спустя пятьдесят лет, на лбу у него оставалась небольшая ямка от щипцов. Сейер часто потирал эту ямку, словно пытаясь вызвать какие-то смутные воспоминания… А еще прохожие не знали, что его мучает псориаз и что под свежевыглаженной рубашкой тело покрыто пятнами содранной кожи. А еще Сейера иногда охватывало беспокойство — в его внутренней вселенной было одно слабое место. После утраты Элисы в сердце навсегда прижилась скорбь, она росла и ширилась и в конце концов превратилась в черную дыру, которая временами засасывала с головой…

Оглядевшись, он вновь увидел вокруг толпу, и среди веселых, по-летнему одетых прохожих внимание его внезапно привлек один парень: ему было немного за двадцать, шел он быстро, стараясь держаться поближе к стенам домов. Несмотря на жару, парень надел темные джинсы и черный свитер, а обут он был в кожаные ботинки со шнуровкой. Завершал картину толстый шарф, которым парень в этот июльский зной укутал шею. Однако вовсе не одежда отличала его от других прохожих. Он ни на миг не поднимал взгляда. Шел, упорно глядя лишь себе под ноги, поэтому толпа машинально расступалась и пропускала его. Сейер заметил парня, когда тот был метрах в десяти — пятнадцати, и инспектор ускорил шаг ему навстречу. Движения у этого странного человека были резкими, а в облике чувствовалось напряжение, да и одежда вызывала недоумение, поэтому Сейер насторожился. Огромный вязаный шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи, напоминал клубок. Сейер проходил в этот момент мимо здания «Фокус-банка» и услышал, как дверь щелкнула. Значит, банк открылся. Может, это шарф-капюшон, который можно натянуть на голову, так что остается лишь отверстие для глаз? Через плечо парень нес расстегнутую сумку на ремне, причем правую руку он засунул в сумку, а левую спрятал в карман. Значит, если на руках у него перчатки, никто этого и не заметит…

Сейер не сбавлял ход и через несколько секунд оказался всего в паре метров от парня. Странная идея осенила вдруг его, и Сейер тоже пошел вдоль стены, разглядывая асфальт. Вот сейчас расстояние между ними сократится до минимума, интересно: уступит ему парень дорогу или произойдет столкновение? От этой мысли он даже слегка развеселился, поняв, что слишком долго проработал в полиции. Тем не менее, было в облике этого странного прохожего что-то такое, от чего Сейеру стало не по себе. Он прибавил шагу и скорее не увидел, а почувствовал, что они оказались лицом к лицу. Однако, как он и предполагал, столкновения избежали — встречный внезапно шагнул в сторону, пропуская Сейера. Значит, он вовсе не был погружен в себя. Он следил за происходящим. Возможно, он опустил голову, чтобы никто не увидел и не запомнил его лица?.. Но Сейер лицо это все равно разглядел: широкое, полное, с округлым подбородком. Прямые брови. Короткий широкий нос. И еще светлые вьющиеся волосы.

Сейер оглянулся. Парень вновь зашагал вдоль стены, только теперь еще быстрее. Прищурившись, инспектор следил, как тот идет по улице, пока парень не исчез за дверью «Фокус-банка». Прошло секунд тридцать, и дверь захлопнулась. Сейер вспомнил, как помещение банка выглядит изнутри. У него самого был в этом банке счет, на который перечисляли зарплату. За стеклянной дверью находится узкий коридорчик, сворачивающий налево. Самого помещения банка из переулка не видно, но слева от входа там находится стойка для сотрудников и столики с бланками и анкетами, а справа — четыре-пять кресел для посетителей. Когда клиентов много, за стойкой работает пять человек, но сейчас еще рано, поэтому в банке, скорее всего, сидит только один сотрудник. Выходить клиенты могут и через другую дверь, которая ведет прямо на площадь. Грабитель мог бы, например, проехать на площадь и, оставив ключ в замке зажигания, обогнуть угол, пройти через стеклянную дверь в переулок, совершить ограбление и скрыться с места преступления за считанные секунды. В переулке припарковать машину сложно — ее сразу же заметят, а вот на площади, возле входа, для посетителей банка отведена специальная парковка на четыре автомобиля. Сейер смотрел вслед прохожему и никак не мог успокоиться. Наконец, пожав в отчаянии плечами, он решительно зашагал к двери банка. Ведь ему вовсе не обязательно рассказывать кому-то о своих подозрениях… Сейер открыл дверь, прошел через тесный коридорчик и направился к стойке. В банке уже было двое клиентов — тот странный парень с сумкой и молодая девушка. Сидевшая за стойкой сотрудница водрузила на нос очки и наклонилась к компьютеру. Повернувшись спиной к двери, парень с сумкой заполнял бланк и даже не взглянул на Сейера. Похоже, он торопится…

Сейер растерянно огляделся, придумывая, зачем он мог сюда прийти. Из кармашка на стене он решительно вытащил брошюру о пенсионных вкладах и вышел из банка. «В конце концов, сколько можно!» — строго сказал он себе. К тому же он уже на несколько минут опаздывает, а приходить на работу в последний момент Сейер не любил… И он еще быстрее зашагал по переулку к полицейскому отделению. Сейер прошел мимо ювелирного магазина, цветочной лавочки и магазинчика «Пино-Пино», где Элиса покупала одежду. То красное платье, к примеру… Вскоре впереди показалась крыша отделения. Выстрел раздался, когда Сейер уже собрался перейти улицу. Стреляли неподалеку, поэтому слышно было хорошо. Кто-то вскрикнул.

Многие остановились. Несколько прохожих пожали плечами и, быстро оглянувшись, пошли дальше. Некоторые прижались к стене дома, расположенного на противоположной от банка стороне улицы. Какая-то женщина обняла ребенка, будто пытаясь защитить его, а старик, очевидно глуховатый, принялся удивленно озираться, не понимая, почему все вдруг замерли. Открыв рот, он посмотрел на Сейера, и тот бросился вниз по улице, сжимая в руке тяжелый кейс. Бегал Сейер хорошо, но из-за кейса темп сбивался. Из банка, пошатываясь, вышла женщина. Прислонившись к стене, она закрыла лицо руками. Это была сотрудница банка — Сейер узнал ее. Она медленно сползла вниз и опустилась прямо на асфальт.

— Полиция, — запыхавшись, представился он, — что случилось? Пострадавшие есть?

— Вы из полиции? — Женщина удивленно посмотрела на Сейера. — Он ограбил меня, — прошептала она, — ограбил и выбежал на площадь. А потом сел в белую машину и уехал… и девушка с ним…

От изумления Сейер вытаращил глаза:

— Что вы сказали?!

— Он забрал девушку. Вывел из банка и затащил в машину.

— То есть он взял ее в заложницы?

— Он сунул дуло пистолета ей в ухо!

Сейер оглядел площадь. Голуби возле фонтана мирно клевали крошки. Да, от голубей толку будет не много. И Сейер направился к двум паренькам, что-то оживленно обсуждавшим. Они стояли возле фонтана, откуда хорошо просматривались вход в банк и главная улица.

— Вы видели, куда он поехал?

Мальчишки умолкли и воззрились на Сейера.

— Я из полиции, — пояснил он, поставив кейс на землю.

— Ух ты! Скоро вы! — выпалил один из мальчишек, тощий, с окрашенными в два цвета волосами и солнечными очками на макушке. Волосы были темными, но посредине виднелась выбеленная прядь. Повернувшись, он махнул рукой в сторону главной улицы, которая заворачивала между зданием пожарной части и рестораном «Диамант» и вела дальше, за город.

— Он еще вытолкал оттуда девушку и затащил ее в машину.

— Какая была машина? — быстро уточнил Сейер, пытаясь отстегнуть висящий на поясе телефон.

— Белая, маленькая. Может, «рено».

— Никуда не уходите, — попросил Сейер, вытаскивая антенну телефона.

— Нам вообще-то на работу надо… — с надеждой сказал второй парень, — и никакая это не «рено». Скорее уж «пежо»…

— Значит, на работу сегодня опоздаете, — бросил Сейер, — такое бывает даже с самыми лучшими сотрудниками. На нем была лыжная маска?

— Да.

— И вельветовые брюки с черным свитером?

— Вы что, знаете его?

— Нет.

— Нас отведут в отделение?

— Да, скорее всего.

«Возможно, они в сговоре, — подумалось вдруг ему, — может, они всё спланировали заранее, а девушка — его любовница. Подставной заложник. Чтобы через тридцать секунд после открытия в банке было уже двое посетителей? Маловероятно… А преступники сейчас пошли чертовски изобретательные…»

Толпа начала понемногу расходиться, но некоторые остались, надеясь, очевидно, что ситуация прояснится. Но больше ничего интересного не происходило. Грабитель скрылся, а само ограбление заняло всего несколько секунд. Кто-то удивлялся, насколько быстро все случилось. Если у тебя нормальная машина, а сам ты неплохо знаешь окрестности, то можешь за полчаса далеко уехать. Парень с барсучьим окрасом сдвинул очки на нос:

— Но все же снято на камеру, так?

— Будем надеяться… — пробормотал Сейер. С видеонаблюдением тоже бывают проблемы.

Повернувшись, он увидел, как на площадь въехала полицейская машина. Оттуда выскочил Горан Соот. Сейер нахмурился, но следом показался Карлсен, и Сейер с облегчением вздохнул.

— Он взял в заложницы молодую женщину. И у него заряженное оружие. В банке он выстрелил в потолок.

Карлсен, не смущаясь, разглядывал мальчишку, волосы у которого напоминали по цвету шкурку барсука.

— Этих двоих нужно допросить, они видели грабителя и его машину. Заберите запись камер видеонаблюдения, и побыстрее — необходимо установить личность заложницы. Возьмите под контроль трассы Е-18 и Е-76. Свяжитесь с патрульными. Небольшой белый автомобиль, возможно, французского производства.

— Сколько он забрал денег? — Прищурившись, Карлсен разглядывал дверь банка.

— Пока неизвестно. Сколько человек мы сможем задействовать?

— Не сказать чтобы много. Скарре у ленсмана Гурвина, четверо на семинаре и еще четверо в отпусках.

— Нужно попросить о подкреплении. Самое главное — это заложница.

— Будем надеяться, что он выкинет ее где-нибудь на обочине.

— Надеяться можно на что угодно, — коротко сказал Сейер, — давайте поговорим с кассиром.

Пареньков попросили подождать возле машины, и те не возражали. Сейер с Карлсеном зашли в банк. Кассирша расположилась возле окна в кресле для посетителей, а рядом сидел заведующий банком. Во время ограбления он находился внизу, в хранилище, и о происходящем не догадывался, пока не услышал выстрела, но тогда выйти не отважился. Он поднялся наверх, лишь когда до него донесся вой сирен.

Сейер посмотрел на молодую сотрудницу банка, которая только что подверглась нападению грабителя. Лицо ее было белее простыни, а на лбу выступил пот. Однако грабитель не притронулся к ней и пальцем. Все, что потребовалось от кассирши, — это поднять руку, вытащить из ящика несколько пачек денег и положить их на стойку. И тем не менее, ясно было, что теперь жизнь ее навсегда изменится. Возможно, она даже составит завещание. Нет, накоплений у нее не много, но подобные вопросы лучше уладить, пока есть время… Сейер присел рядом и постарался, чтобы его голос прозвучал участливо.

— С вами все в порядке? — тихо спросил он.

Робко всхлипнув, она быстро ответила:

— Да. Со мной все в порядке. Просто когда я вспоминаю ту девушку… Которую он забрал… Вы бы только слышали, что́ он говорил… Я даже думать не хочу, что он с ней может сделать…

— Ну, ну… — спокойно проговорил Сейер, — не стоит опережать события. Он забрал ее, только чтобы у него было прикрытие по дороге к машине. Вы встречали ее раньше?

— Нет, никогда.

— Вы можете вспомнить, что он сказал, когда подошел к вашей стойке?

— Я могу вам дословно передать, — ответила кассирша, — это я запомню навсегда. Он подошел к девушке сзади, схватил ее за шею, под подбородком и повел к стойке, а потом толкнул на пол и поставил ногу ей на голову. И заорал мне: «Быстрее! Будешь копаться — я ее мозги по полу размажу!» А потом он выстрелил. Правда, в потолок. И обшивка разлетелась на куски… У меня в волосах гипсовая крошка… — Она вытерла рукавом пот, и Сейер молча наблюдал, как Карлсен снимает с потолка камеру видеонаблюдения и достает оттуда кассету.

— Он говорил по-норвежски?

— Да.

— Без акцента?

— Да. У него был такой тонкий голос… С хрипотцой…

— А девушка, она что-нибудь говорила?

— Нет, ни слова. Она от страха была чуть живая. И знаете, этот парень так уверенно действовал. И его будто распирала ненависть к людям. Он наверняка уже и раньше грабил…

— Это мы проверим, — перебил ее Сейер, забирая кассету, — будьте любезны проследовать с нами в отделение и просмотреть эту запись.

— Мне нужно позвонить…

— Это мы уладим.

Карлсен взглянул на женщину:

— Вы можете примерно определить, сколько денег ему отдали?

— Отдала?! — воскликнула кассирша, сердито посмотрев на Карлсена. — Да как вы можете так говорить?! Я ему ничего не отдавала! Меня ограбили!

Моргнув, Сейер закатил глаза.

— Простите, — поправился Карлсен, — я хотел спросить, какую сумму он забрал.

— Сегодня пятница, — с обидой проговорила она, — и в кассе у меня накопилось около ста тысяч.

Сейер посмотрел на приоткрытую дверь.

— Давайте возьмем показания у тех, кто видел этих двоих. Таких несколько. И тогда мы, по крайней мере, сможем составить фоторобот. — Сейер тяжело вздохнул. Ведь он и сам видел грабителя, причем довольно близко. Вот только много ли он сейчас вспомнит?

— Он приехал на белой машине. Мне показалось, что она новая… Довольно маленькая машинка… — быстро проговорила женщина, — а больше я почти ничего не видела. Машина стояла незапертая, да и ключ он, похоже, оставил в зажигании, потому что едва успел дверью хлопнуть, как машина сразу же тронулась. Он проехал прямо по площади, между двумя вазонами с цветами, а потом выехал на дорогу.

— Вероятно, автомобиль находится в розыске. И возможно, что свою собственную машину он оставил где-нибудь подальше. Может статься, этот грабитель опасен и решение взять заложника пришло к нему спонтанно. Если, конечно, заложник настоящий… Наверняка грабитель просто не ожидал, что в такое раннее время в банке окажутся и другие посетители. Да… Еще один вопрос: девушка вошла через другой вход, верно?

— Да.

Сейер посмотрел на дыру в потолке и нахмурился.

— Похоже, решительный парень. Или, возможно, его довели до отчаяния…

Наконец к банку подъехала еще одна полицейская машина, и в дверях появились двое криминалистов в рабочих комбинезонах. Подняв головы, они принялись разглядывать след от пули на потолке.

— Интересно, сколько у него осталось патронов? — спросил один из приехавших.

— Страшно даже представить, — мрачно ответил Сейер, — но парень он непростой. Сначала берет заложника, а потом палит в потолок, хотя снаружи полно людей…

— И все у него сработало как надо, — отозвался криминалист, — прохожие с места не могли сдвинуться. Он каждую деталь продумал. Ведь ограбление нужно было провернуть быстро, без заминки, чтобы никакой возни. Он был в перчатках?

— Из тонкой ткани… — кивнула кассирша.

Сейер проклинал себя за то, что поторопился, ушел из банка и не помешал парню. Хотя, задержись он там, грабитель мог бы выждать и прийти попозже. Сейер посмотрел в глаза кассирше — в них появилось особенное выражение, какое бывает лишь у тех, кто никогда больше не будет воспринимать обычную жизнь как данность. Сейер это осознавал, но до конца понять не мог.

— Ладно, — сказал он, — у нас еще много дел. Пора приступать.

* * *

Дыхание сбивалось. Он наклонился вперед, словно от этого машина поедет быстрее и он скорее исчезнет из города. Он долго вынашивал план ограбления, представляя его себе в мельчайших деталях. И допустил ошибку. Все случилось молниеносно, и деньги у него на руках, как и должно быть, однако что-то пошло не так. И ошибка его сидела рядом, на пассажирском сиденье.

По улицам сновали прохожие, но им до его белой машины не было никакого дела. Он надавил на сцепление и проехал перекресток, с ожесточением глядя на дорогу и тяжело выдыхая горячий воздух. Отъехав на квартал от банка, снял лыжную маску и внезапно почувствовал себя голым. На заложника он не смотрел, а вести машину в маске нельзя — это сразу бросится в глаза всем встречным водителям, и они непременно запомнят марку и номер его машины. Заложник опустил голову и не двигался. Они проехали свадебный салон, он сбавил скорость и, заметив слева «мерседес», постарался смотреть прямо перед собой. И лишь сейчас, спустя две минуты, когда сердце перестало бешено биться, его вдруг поразила воцарившаяся в автомобиле тишина. Он глянул на пассажира. Что-то с ним не так. К горлу подступила тошнота, а за ней накатил страх, переросший в ужас от мысли, что все еще хуже, чем он ожидал.

Черт, куда девать заложника?

Об этом он не подумал. Ему было не до этого — нужно было побыстрее исчезнуть, пока какой-нибудь прохожий не набросился на него и не сбил с ног. В газетах писали о подобных случаях — иногда людям хочется изобразить из себя героев.

— Ты видел мое лицо, — хрипло проговорил он. Его тонкий голос плохо сочетался с мощным телом. — И что нам теперь делать?

Как раз в этот момент справа показалось агентство ритуальных услуг, в окне которого стоял белый гроб с латунными ручками. Сверху лежал венок из красных и белых цветов. Пластмассовых цветов, ведь венок пролежал там уже много лет. Казалось, что пластмасса вот-вот расплавится, как и он сам. Свитер прилипал к телу, а вельветовые брюки можно было выжимать. Он резко притормозил, пропуская такси. Заложник молчал, но его плечи слегка вздрагивали, и грабитель решил, что это проявляется наконец реакция. Он с облегчением вздохнул. Ему тоже необходимо дать выход чувствам, ему нужна разрядка. Какая-нибудь паршивая разрядка, достаточно просто выкрикнуть что-то в окно. Он пытался совладать с собой, но дрожь унять не удавалось.

— Слышишь? Что нам теперь делать? — Прозвучало это убого. От страха голос сорвался на писк. Ему вдруг захотелось остаться в одиночестве, но тормозить пока рано. Сначала надо выехать за город, где никого нет, — лишь тогда он сможет выбросить эту непредвиденную обузу… И избавиться от свидетеля!

Пассажир по-прежнему молчал, и от этого грабитель занервничал еще сильнее. Одно за другим — все шло наперекосяк, а ведь он неделями продумывал план, мучаясь от бессонницы, сомневаясь и переживая. Обычно планировали другие, а он лишь исполнял обязанности водителя и потом дожидался их в машине. Чаще всего ему даже оружия не давали. Но он обещал и сегодня наконец выполнил обещание. Однако он взял заложника. Тогда, в банке, этот поступок показался ему необыкновенно мудрым. Прохожие на улице застыли как вкопанные, они даже пальцем пошевелить боялись — иначе он запросто мог открыть огонь и изрешетить заложника прямо у них на глазах. А сейчас он не знает, как поступить. И от спутника толку мало. Словно воды в рот набрал… Нет, эта тишина невыносима. Он прокашлялся:

— Одно из двух: либо ты поедешь со мной, либо я тебя выкину где-нибудь по дороге, но так, чтобы ты потом не смог дать показания.

Пассажир молчал.

— Какого хрена ты вообще потащился в банк в такую рань?! А?

Но ответа не последовало. Тогда он опустил окно и подставил ветру пылающее лицо. Мимо проезжали машины. Ему следовало прикрыть лицо и молчать, но он и сам не ожидал, что на него нахлынет такой поток чувств. Казалось, он вот-вот закипит. Он так долго этого ждал, пережил в одиночестве целую вечность, он превратился в натянутую струну, готовую в любой момент порваться, — и все ради того, чтобы потом рядом оказался вдруг посторонний. Они проехали мимо больницы, возле ортопедического отделения свернули налево, через главную улицу заехали на Эвре-Стургате и, оставив позади заброшенную аптеку, направились к центральному гаражу. Затем машина вновь повернула налево, и по старому мосту они съехали на южный берег, где начинался промышленный район. На светофоре перед железнодорожным переездом грабитель притормозил. Сначала он было решил, что успеет проскочить перед поездом, но потом передумал. Не надо привлекать к себе внимания. Стиснув зубы, он прошипел:

— Молчи и не дергайся. А то пристрелю.

Однако предупреждение оказалось излишним — заложник молчал. Посмотрев в зеркало, грабитель заметил позади красную «вольво», водитель которой барабанил пальцами по рулю. Их взгляды встретились, и он тотчас же отвел глаза и стал наблюдать за приближающимся поездом. На несколько секунд стук колес даже заглушил удары его собственного сердца. Как ни странно, пассажир сидел неподвижно, уставившись в окно. Поезд с грохотом промчался мимо, но шлагбаум был по-прежнему опущен. Грабитель повернул ключ зажигания и приготовился ехать. «Вольво» тронулась с места и подъехала ближе, почти уткнувшись в их задний бампер. По другую сторону стоял зеленый «ситроен»… Пот уже начал заливать грабителю глаза, однако шлагбаум все не поднимался. На миг ему вдруг показалось, что это полицейские и он окружен. И в любую секунду они выскочат из машин с оружием наперевес и вытащат его наружу. Он в ловушке. Развернуться на таком маленьком пятачке не получится… Почему же они не поднимают этот паршивый шлагбаум?! Поезд уже давно проехал, водитель «вольво» надавил на газ, а сам он поднял руку с пистолетом и вытер лоб. Но внезапно понял, что из «ситроена» могут заметить пистолет, и тут шлагбаум наконец начал медленно подниматься, и он осторожно двинулся через рельсы. За железной дорогой «вольво» свернула направо. Он подумал, что неплохо бы перебраться обратно через реку и проехать по противоположной стороне площади, посмотреть на полицейские автомобили и толпу зевак. Они сейчас опрашивают свидетелей, а он проедет прямо у них под носом, в каких-нибудь тридцати метрах. Такой план был ему по душе. Вот только заложник мешает… Внезапно он надавил на тормоз, и машина резко остановилась возле мусорных баков на автовокзале. Он поставил машину на «ручник».

— Я вот чего не понимаю, — он прокашлялся, — какого хрена тебе понадобилось в банке в такую рань?

Молчание.

— Ты глухой, да? Мне попался глухонемой придурок?

Заложник поднял голову, и грабитель впервые поймал взгляд его бегающих глаз. В машине было тихо. Жара усиливалась. Он попытался понять, какие чувства отражаются на бледном лице его пленника. Откуда-то издали до них донесся вой сирен, сначала тихий, потом он усилился и наконец умолк. У него вдруг появилось странное чувство, что никакого банка он вообще не грабил, что ему просто приснился удивительный бессвязный сон, во сне вокруг него бродили какие-то непонятные люди, а зачем — он так и не смог догадаться.

— Ну?! — И он направил пистолет на заложника. —Если глухого ударить, он все услышит.

Грабитель завел машину и, проехав по мосту, подъехал к банку. В сторону банка он решил не смотреть, но страх пересилил, и он украдкой взглянул влево. Возле входа стояла группа людей, среди которых выделялась высокая фигура мужчины с короткими седыми волосами.

* * *

Ему нужно расследовать убийство на Финском хуторе, а он вместо этого сидит за письменным столом, уставившись на лист белой бумаги. Прикрыв глаза, он представил лицо грабителя — ясно, будто на фотоснимке. Теперь предстояло передать эти сведения собеседнику, а это непросто.

Сколько же народу сидело здесь вот так, потея и мучаясь, пытаясь припомнить мельчайшие детали, особые приметы, цвет глаз и форму носа. Нет, память не подвела его, вдобавок Сейер считал себя очень наблюдательным, способным подмечать детали. Но сейчас он засомневался. Он точно помнил, что у грабителя светлые волосы, но вдруг понял, что светило солнце, и, возможно, от солнечных бликов волосы приобрели не свойственный им оттенок. К тому же на парне была темная одежда, поэтому волосы казались светлее, чем на самом деле… Но губы у него тонкие, это точно… А кожа немного загорелая и, кажется, покрасневшая. И одежду Сейер тоже запомнил. Телосложение у грабителя мощное, наверняка тот серьезно занимается спортом. Ростом он ниже Сейера, можно сказать, что для мужчины он вообще низкий. Сейер посмотрел на сидящего напротив художника. Прежде тот работал в газете, а в полицию попал по чистой случайности, но оказался необычайно способным, да еще и неплохим психологом.

— Сначала ты должен успокоить меня, — улыбнулся Сейер, — ведь нужно, чтобы я тебе доверял, правильно? Ты должен показать, что слушаешь меня и доверяешь мне.

Художник ехидно улыбнулся.

— Боишься что-то упустить, Конрад? Не бойся, — сухо проговорил он, — забудь, что ты начальник. Сейчас ты — свидетель.

Сейер поднял руку и выпрямился.

— Прежде всего, — начал художник, — я хочу, чтобы ты забыл лицо этого человека.

Сейер удивленно посмотрел на него.

— Забудь все детали. Закрой глаза. Попытайся представить его облик и сосредоточься на том, какое он на тебя произвел впечатление. Какие импульсы исходили от этого человека. Залитая солнцем улица. Он идет тебе навстречу. И почему-то ты его заметил. Почему?

— Он казался одержимым. Поглощенным какими-то мыслями… — Сейер закрыл глаза и представил себе облик грабителя. Однако сейчас лицо его превратилось в светлое размытое пятно. — Шагал он твердо и быстро. Ссутулившись. Упорство и страх… Почти паника… Он так боялся, что не отваживался поднять взгляд. Нет, на профессионального грабителя непохоже. Он слишком волновался.

Кивнув, художник сделал какую-то пометку в нижней части листка.

— Попытайся описать его фигуру и жесты.

— Он был не очень подвижным. Жесты почти незаметные… Но резкие. Он не размахивал руками, не косолапил и не прихрамывал. Шел вперед ссутулившись. Ноги прямые… Только плечи напряжены…

— Вспомни его телосложение, — продолжал художник, — пропорции. Руки и ноги по сравнению с торсом. Величина головы. Длина шеи. Ступни.

— Ноги и руки не слишком длинные. Скорее даже слегка коротковаты. Правда, одну руку он засунул в сумку, а другую в карман, но все равно мне так показалось… Шея короткая и толстая. Ступни не очень большие. Меньше моих, а у меня сорок четвертый размер. Одежда на нем болталась, но, похоже, тело у него накачанное…

Художник закивал, карандаш прикоснулся к бумаге, и Сейер услышал шорох грифеля. Художник знал, что делает, и очертания вдруг наполнились движением, а фигура ожила.

— А плечи? Широкие или узкие?

— Широкие. Округлые. Такие бывают у тех, кто поднимает гири… — И добавил: — Не такие, как у меня.

— Но ты же широкоплечий.

— Да, но плечи у меня не мускулистые. Они скорее плоские и костлявые. Понимаешь?

Они засмеялись. Художника звали Ристе, но он был более известен под прозвищем Рисулёк. Низенький и пухлый, с длинными тонкими пальцами, он был лысым и носил маленькие очки с овальными стеклами.

— А голова?

— Большая. Круглая. Щеки пухлые, но не очень. Округлый подбородок. Не волевой. Никаких шрамов или ямочек.

— А какая у него посадка головы? Понимаешь, о чем я?

— Голова опущена, втянута в плечи. И еще он слегка набычился, как обиженный ребенок.

— Отлично! Это важно, — откликнулся художник, — теперь линия волос.

— Это тоже важно?

— Да. Линия волос очень сильно влияет на лицо человека. Посмотри на себя. Линия волос у тебя практически идеальная — надо лбом она прямая, а к вискам плавно закругляется. И волосы густые. Такое редко бывает.

— Вон оно что? — Сейер покачал головой. Тщеславием он не отличался, во всяком случае, сейчас линия волос заботила его в последнюю очередь. Он задумался. — Закругленная, непрямая… Возможно, с небольшим треугольничком на лбу. Парень был коротко стриженным, поэтому все это я хорошо разглядел.

К основным приметам они приближались не торопясь, и благодаря этому Сейер как нельзя лучше вспомнил облик грабителя. Да, свое дело художник знал. Сейер завороженно наблюдал, как рисунок на листе бумаги оживает — медленно, как бывает, когда проявляешь негатив.

— Так, теперь волосы.

Ристе нажимал на грифель слабо, так чтобы новые линии можно было добавить поверх старых или сбоку от них. Ластиком он не пользовался, и множество тонких черточек лишь оживляли образ.

— Кудрявые и густые, почти как у африканца. Видно, что волосы торчат, но у него была короткая стрижка. Как у меня. — Сейер провел рукой по волосам, прямым и коротким, будто щетина.

— Цвет?

— Светлые. Возможно, светло-русые, но я не уверен. Знаешь, у некоторых волосы совсем светлые, но темнеют от воды. А может, это зависит от освещения. Точно не знаю. Возможно, такого же цвета, как у тебя.

— У меня? — Рисулёк закатил глаза. — У меня вообще волос нет.

— Да, но ведь прежде они у тебя были.

— И откуда ты знаешь, какого они были цвета?

Сейер смутился. Неужели он облажался и обидел Ристе?

— Я не знаю, — ответил он, — просто предположил.

— Правильно предположил. У меня светло-русые волосы… То есть были… Все верно. А ты наблюдательный.

— Портрет похож…

— Так, переходим к глазам.

— С глазами дело плохо — я их не видел. Он шел, опустив голову, а в банке стоял, повернувшись ко мне вполоборота.

— Жалко. Но зато кассирша наверняка их видела, и после тебя я буду работать с ней.

— Жалко — не то слово. Это просто кошмар. И почему я не задержался там? Ведь в моем возрасте пора научиться доверять интуиции.

— Ну-ну, никто не может всего предусмотреть. А что по поводу носа?

— Короткий, довольно широкий. Тоже немного похож на африканский.

— Рот?

— Небольшой, с пухлыми губами.

— Брови?

— Темнее волос. Прямые, густые. На переносице почти сросшиеся.

— Скулы?

— Незаметные — все-таки лицо у него полноватое.

— Что-нибудь особое по поводу кожи?

— Нет, ничего. Гладкая, хорошая кожа. Щетины нет, усов нет. Гладко выбрит.

— Или с гормонами проблемы. А как насчет одежды?

— Вроде ничего особенного… Но все равно что-то с ней было не так…

— Что именно?

— Одежда на нем словно была с чужого плеча. Обычно он наверняка одевается по-другому. А та одежда была старомодной.

— Ладно, он, скорее всего, уже давно переоделся. А обувь?

— Коричневые ботинки на шнуровке.

— Какие у него были руки?

— Я не видел. Но, судя по телосложению, руки у него короткие и мускулистые.

— Сколько ему лет?

— От девятнадцати до двадцати четырех.

Сейер вновь прикрыл глаза и сосредоточился.

— Рост?

— Намного ниже меня.

— Все намного ниже тебя, — сухо парировал Рисулёк.

— Наверное, метр семьдесят.

— Вес?

— Телосложение у него плотное, поэтому — больше восьмидесяти килограммов. И ты забыл спросить меня про уши, — напомнил Сейер.

— И какие же у него уши?

— Маленькие, правильной формы. Мочки круглые, сережек не носит. — Откинувшись на спинку стула, Сейер довольно улыбнулся. — Ну, осталось только догадаться, за какую партию он голосует.

Художник усмехнулся:

— И какие на этот счет догадки?

— Он вряд ли вообще голосует.

— А заложницу ты видел?

— Практически нет. Она стояла, повернувшись ко мне спиной… Тебе надо побеседовать с кассиршей, — задумчиво проговорил он, — будем надеяться, что она из тех, кто хорошо переносит встряску.

* * *

Гурвину сказали, что к нему приедет старший инспектор, но рано утром в центре города произошло вооруженное ограбление, поэтому за протоколом к нему приехал обычный инспектор.

Якоб Скарре напоминал подростка из церковного хора: симпатичное лицо обрамляли светлые кудри, а полицейская форма как влитая сидела на худощавом теле. Сам Гурвин в форме чувствовал себя неуютно. А может, во всем виновата его фигура? Во всяком случае, на нем форма сидела неважно…

От цветущего вида молодого полицейского у Гурвина испортилось настроение. Ленсман невольно задумался о собственной жизни — вообще-то он довольно часто предавался подобным размышлениям, но обычно сам выбирал время для этого. Первый приступ ужаса от убийства Халдис уже отступил, и теперь ленсман стал объектом повышенного внимания, чего уже давно не случалось. В глубине души ему это нравилось. Халдис была его хорошей знакомой… Внезапно Гурвину вспомнилось, как в детстве они стучались в ее дверь и попрошайничали, а она говорила: «Вас слишком много! Когда я была молодой, лишь сильнейшим суждено было дорасти до вашего возраста!»

— Как идут дела?.. — нерешительно спросил Гурвин, поглядывая на пачку сигарет, торчащую у Скарре из нагрудного кармана. — Может, закурим? Наберемся храбрости и нарушим запрет?

Кивнув, Скарре вытащил пачку из кармана.

— Я рос рядом с Халдис и Торвальдом, — затянувшись сигаретой, Гурвин приступил к рассказу, — возле сарая у них росли земляника и ревень, и нам, детям, разрешалось всем этим пользоваться… И ведь она была совсем не старой… Семьдесят шесть лет — всего ничего… И здоровье у нее было в порядке. Как и у Торвальда, но он семь лет назад умер, кажется, от инфаркта.

— Значит, она жила одна? — Скарре выпустил колечко дыма.

— Детей у них не было, но в Хаммерфесте живет ее младшая сестра.

— Ты составил протокол? — спросил Скарре. — Можно мне на него взглянуть?

Вытащив из ящика стола пластиковую папку, ленсман протянул ее Скарре, и тот внимательно прочитал документ.

— «В настоящий момент неясно, исчезло ли что-то из дома». А вы проверили ящики и шкафы?

— Знаешь, — ответил Гурвин, — вообще-то у Халдис было много серебра. И оно по-прежнему лежало в шкафу в гостиной. И украшения в спальне тоже были на месте.

— А наличные?

— Я не знаю, сколько у нее было наличными.

— А ты не видел ее сумочки?

— Она висела на крючке в спальне.

— А бумажник?

— Бумажника мы не обнаружили.

— Некоторые берут только деньги, — сказал Скарре, — перепродавать вещи сложнее. У некоторых грабителей нет связей. Скорее всего, он не хотел ее убивать. Возможно, его что-то испугало. Может, он незаметно проскочил на кухню, когда она вышла из дома.

— А потом она вдруг зашла обратно и заметила его?

— Да. К примеру. Нужно выяснить, на месте ли деньги. Она сама ходила за покупками?

— Она редко ездила в город и всегда вызывала такси. А продукты ей привозили на дом. Раз в неделю.

— Значит, посыльный привозил ей продукты, а она расплачивалась наличными? Или у нее был счет в магазине?

— Не знаю.

— Позвони ему, — предложил Скарре, — возможно, посыльному известно, где она хранила деньги. Если, конечно, Халдис ему доверяла.

— Полагаю, что доверяла, — ответил Гурвин, набирая номер посыльного. Поговорив с ним, ленсман сообщил: — Он говорит, что бумажник она держала в металлической хлебнице, которая стоит на кухне. Знаешь, а я ведь открывал ее — там лежало полбуханки хлеба, и больше ничего не было. Посыльный говорит, что бумажник у нее из красной кожи под крокодиловую, на «молнии».

Скарре вновь посмотрел на протокол:

— Здесь говорится, что поблизости от ее дома видели человека по имени Эркки Йорма. Расскажи мне о нем. И можно ли верить словам мальчика, который видел его?

— Это под вопросом, — вспомнив Канника, ленсман улыбнулся, — но если он говорит правду, то у нас появляется потрясающая версия. Вообще-то Эркки лечился в психиатрической лечебнице в Вардене, но недавно сбежал оттуда. А вырос он в наших местах. Иначе говоря, он вполне мог сюда вернуться и, возможно, бродит теперь по лесу где-нибудь неподалеку.

— Но вот способен ли он на убийство?

— Ну, с головой у него непорядок.

— Расскажи о нем. Кто он вообще такой?

— Молодой парень, примерно твоего возраста. Родился в Финляндии, в Валтимо. У родителей помимо него была еще младшая дочь. Он всегда был со странностями. Я уж не знаю, какой ему поставили диагноз, но живет он в своем мире. И так уже много лет.

— А он опасен?

— Этого мы не знаем. О нем столько слухов ходит, и я сомневаюсь, что все они правдивые. Он уже почти ходячая легенда, им по вечерам детей пугают, чтобы побыстрее загнать домой. Я и сам так поступаю.

— Но его отправили в лечебницу против воли. Следовательно, считают опасным?

— Наверное, он в первую очередь представляет опасность для себя самого. Просто каждый раз, когда в деревне происходит что-то плохое, во всем винят Эркки. И так было всегда, с самого его детства. А если его не обвиняют, то кажется, будто он жалеет, что не может взять на себя вину. И ради чего только он так себя ведет?.. И еще он разговаривает сам с собой.

— То есть он явно психически нездоров?

— Наверняка. И неудивительно, что именно Эркки появился возле дома Халдис в тот самый день, когда ее убили. Нечто подобное и раньше случалось. Однако его вину никогда не удавалось доказать. Он лишь бродит по окрестностям, будто дурное предзнаменование. Как та черная птица, которая в сказках предвещает смерть. Прости, я что-то отвлекся… — Гурвин вздохнул. — Я просто пытаюсь описать его так, как описал бы любой другой местный житель…

— И давно он заболел? — Скарре стряхнул пепел в стаканчик из-под кофе.

— Точно не знаю, но, похоже, он всегда таким был. Он всегда отличался от других. Такой странный. И людей чурается. У него никогда не было друзей. По-моему, он в них и не нуждался. Мать умерла, когда Эркки было восемь лет, и это, наверное, тогда и началось. После смерти матери отец увез Эркки с сестрой в Штаты, в Нью-Йорк, где они прожили следующие семь лет. Ходят слухи, что там Эркки отдали на обучение к волшебнику.

— К волшебнику? — улыбнулся Скарре. — То есть к фокуснику?

— Точно не знаю. Видимо, это кто-то наподобие колдуна. А когда они вернулись в Норвегию, поползли слухи, что Эркки обладает особым даром: якобы если он захочет чего-то, то это обязательно произойдет.

— Ну надо же! — Скарре недоверчиво покачал головой.

— Ты, конечно, будешь смеяться, но даже те, у кого котелок варит получше, чем у нас с тобой, могут много странного порассказать про Эркки Йорму. Например, Торвальд Хорн рассказывал, что, учуяв Эркки, собака у них начинала рычать, причем довольно задолго до появления самого Эркки. Пес будто издалека его чуял. Вообще-то пахнет от Эркки неприятно, он такой неопрятный. Рассказывают, что, когда он шел по дороге, лошади разбегались в стороны. Что рядом с ним останавливались часы. А электрические лампочки взрывались. И еще, что двери захлопывались сами собой. Эркки — словно ветер, который налетит вдруг откуда ни возьмись и развеет по воздуху листву. Да вдобавок и смотрит он так, будто пришел из другой вселенной, более развитой… Ты уж извини, — опомнился Гурвин, — что я о нем только плохое рассказываю. Но никакого оправдания ему я найти не могу. Эркки — человек во всех смыслах неприятный и мерзкий.

— Ладно, пусть Эркки — прекрасный фокусник, или притворщик, или же больной, — задумчиво проговорил Скарре, — но этого недостаточно, чтобы обвинить его в убийстве. Мы свяжемся с клиникой и поговорим с его лечащим врачом. Он наверняка сможет прояснить некоторые моменты. И мы в любом случае должны отыскать Эркки и узнать, что он там делал. А отпечатки пальцев на тяпке совсем плохие?

— Там отпечатки пальцев самой Халдис и два чужих, но смазанных. Вообще-то это довольно странно. Черенок у тяпки из стеклопластика, и ее собственные отпечатки прекрасно видны. Он не мог протереть тяпку, не смазав их. Но в доме мы тоже обнаружили множество отпечатков, а на крыльце — кровавые следы от обуви, и еще в коридоре и на кухне. Возможно, это следы от кроссовок. Рисунок на подошве очень четкий, надеюсь, он нам пригодится. Криминалисты подготовят слепки. Значит, убийство произошло в коридоре. Халдис стояла, повернувшись спиной к крыльцу, а убийца вышел к ней из дома. Может статься, в руках у Халдис была тяпка, а он выхватил ее. И, по идее, он должен был оставить целую кучу отпечатков. Не понимаю, зачем ему понадобилось убивать ее. Запросто мог взять деньги и сбежать, если, конечно, он полез к ней за деньгами. И Халдис не догнала бы его… Но я хорошо знал Халдис — она была упрямой. Готов поспорить, что она встала в дверях и решила его не выпускать. Я прямо так и представляю себе, — тихо сказал он, — как ее распирает праведный гнев.

— Но он мог пойти на убийство еще и потому, что Халдис узнала его. И боялся, что она на него заявит.

— Верно, — задумчиво согласился Гурвин, — а с Эркки они были знакомы. И когда он сбежал из клиники, то наверняка оказался на мели. Ему нужны были деньги.

Скарре кивнул.

— Но вряд ли ему досталось много, — продолжал ленсман, — она едва ли хранила в доме наличные. Все-таки жила она одна.

— Да. Но людей вокруг не было, поэтому она, скорее всего, не очень боялась, что ее ограбят. С ней прежде не происходило ничего подобного?

— Нет. К тому же она была смелой. Не удивлюсь, если она первой набросилась на него, размахивая тяпкой.

— В таком случае она могла и ранить убийцу.

— Ты видел фотографии ее тела?

— Да, я их просмотрел.

— Довольно неприглядное зрелище, правда?

Скарре мельком вспомнил снимки, которые ему прямо с утра пораньше сунули под нос, и почувствовал дурноту.

— А где живет отец Эркки Йормы?

— Он вернулся в Штаты.

— А сестра?

— И она тоже.

— Они не общаются с ним?

— Нет. Они бы не против, но Эркки сам не желает их видеть.

— Ты не знаешь почему?

— Считает их недостойными себя.

— Вон оно что…

— Он полагает, что лучше всех остальных. Эркки живет в собственном мире, и законы там другие. В том мире он хозяин. Это сложно объяснить. Надо его увидеть — и тогда все поймешь.

— Но Эркки, очевидно, в отчаянии? Ведь он тяжело болен…

— В отчаянии? — переспросил Гурвин, будто подобная мысль никогда не приходила ему в голову. — Ну, тогда он отлично притворяется.

— Мы объявили его в розыск. — Скарре кивнул в сторону дороги: — Свозишь меня туда? Хочу осмотреть ее дом.

Гурвин снял со спинки стула куртку и на секунду остановился.

— Возьмем «субару», — тихо предложил он, — дорога там жутко крутая.

Лес вокруг дома Халдис казался еще более густым, чем обычно. Деревья будто выпрямились, в последний раз отдавая дань почтения женщине, которая поддерживала здесь жизнь. Во дворе перед домом всегда царил порядок, она никогда не оставляла там инструменты или тачку и одежду никогда не бросала на завалинке, однако сейчас двор выглядел по-особому пустынным. Жизнь словно покинула его. Цветы под окном кухни уже увяли — зной спалил их всего за сутки. Кровь с лестницы смыли, однако на ступеньках по-прежнему виднелось темное пятно. Скарре посмотрел в сторону леса.

— А что здесь делал мальчик?

— Стрелял ворон из лука.

— И ему разрешили?

— Нет конечно. Он сам себе хозяин. Мальчишка живет в приюте.

Скарре сразу все понял.

— И он узнал Эркки?

— Да. Эркки легко узнать. Мальчишку мне жаль: сначала он обнаружил тело Халдис, а потом заметил за деревом Эркки. Когда прибежал ко мне, я думал, у него сердце из груди выпрыгнет. Он, скорее всего, боялся, что окажется следующей жертвой.

— А Эркки понял, что его заметили?

— Мальчишка полагает, что да.

— Но Эркки не пытался ему помешать?

— Видимо, нет. Он убежал в лес.

— Давай зайдем в дом.

Гурвин прошел вперед и отпер дверь. Они оказались сначала в маленькой прихожей, откуда попали на кухню. Ступая по покрытому линолеумом полу, Якоб Скарре оглядел чистую кухоньку, и образ Халдис Хорн приобрел явственные очертания. Начищенные до блеска медные кастрюли. Старомодная раковина с обтянутыми зеленой резиной краями. Старый холодильник. Вчерашняя газета на подоконнике. Все вокруг криминалисты вымыли и пропылесосили. Скарре приоткрыл хлебницу.

— Где вы обнаружили посторонние отпечатки пальцев?

— На дверной ручке и на косяке кухонной двери. На хлебнице только отпечатки Халдис. Если те, другие, отпечатки оставил убийца, то почему на тяпке они такие плохие? И почему на хлебнице нет его отпечатков? Как ему удалось достать оттуда бумажник, не оставив никаких следов, хотя на двери отпечатки есть? Непонятно…

Скарре зажмурился.

— Но ведь в дом заходили и другие люди? Они тоже могли оставить отпечатки…

— Здесь почти никого не бывало. И, кстати, мы нашли письмо, — сказал Гурвин, — оно отправлено на этой неделе из Осло. «На днях заеду. Пока. Кристофер».

— Родственник?

— Мы пока не знаем. Но, по-моему, Халдис была знакома с убийцей. И статистика тут на моей стороне. Естественно, он испугался.

— Да, люди вообще существа нервные.

Скарре прошел в гостиную, где стояло кресло-качалка, а на нем лежал пушистый плед. Он поднес плед к носу и осторожно понюхал, вдохнув запах мыла и камфары. Вдруг в нос его кольнул прилипший к пледу волос. Двумя пальцами Скарре снял волос с ткани — длиной тот был около полуметра, а цветом напоминал серебро.

— У нее были такие длинные волосы? — изумленно спросил он.

Гурвин кивнул:

— В молодости она слыла красавицей. Мы были детьми и этого не понимали — просто считали ее пухленькой и милой. Вон там висит ее свадебная фотография.

Скарре подошел поближе. Халдис Хорн в свадебном платье могла любого свести с ума.

— Это платье сшито из парашютной ткани, — пояснил Гурвин, — а фата — из старой английской занавески. Халдис сама об этом рассказывала, а мы тихо слушали, как и полагается детям: нам хотелось отплатить за землянику и ревень. — И, резко развернувшись, ленсман вышел на кухню.

— А где здесь спальня? — крикнул Скарре.

— За зеленой шторой.

Скарре отодвинул штору и заглянул внутрь. Спальня представляла собой узкую маленькую комнатку, в которой стояла кровать с высокой спинкой. Та часть, на которой прежде спал Торвальд, была аккуратно заправлена. Из окна спальни просматривались лес и задняя стена сарая. Над кроватью висело стихотворение в рамке.

Он прилетел с соколами, С юга. Огонь его Сжигает все, не оставляя ничего живого. И за мошек, что ты спрятал от него, Он потребует расплаты.

Внизу кто-то — возможно, сама Халдис — синими чернилами подписал: «Как страшно!» Улыбнувшись, Скарре заметил вдруг, что ленсман вышел из дома. Он пошел следом, шаря глазами по траве в надежде обнаружить что-нибудь важное, что другие упустили. Окурок, обгорелую спичку, все что угодно. Он посмотрел на дом — прямо под окном кухни деревянная обшивка была пробита. Пробоину заделали, но след все равно был заметен.

— Это произошло в день смерти Торвальда, — сказал Гурвин, показав на щель. — Халдис была на кухне, а Торвальд сел в трактор. Халдис помахала ему — мол, скоро обедать, — и ей вдруг показалось, что трактор едет чересчур быстро, будто Торвальду захотелось тряхнуть стариной и покрасоваться перед женой. С жутким ревом трактор проехал по тропинке и в следующий миг врезался в стену. Халдис кинулась к кабинке и увидела, что муж упал ничком на руль. Он умер мгновенно.

Скарре вновь взглянул в сторону леса.

— Как считаешь, где нам искать Эркки?

Прищурившись, Гурвин посмотрел на солнце.

— Он, скорее всего, бродит где-то поблизости. Ночует где придется. В свою квартиру он не возвращался, по крайней мере пока. Возможно, он по-прежнему в лесу.

— И дальше жилья нет?

— Можно сказать, что нет. Четыреста тридцать квадратных километров леса. На той стороне холма есть летние дома. И кое-где в лесу есть участки, прежде принадлежавшие финнам, на некоторых из них сохранились пастушьи домики. Осенью туда захаживают охотники или ягодники. Эркки выносливый и может много пройти, но бесцельно шататься по лесу довольно утомительно. Возможно, он вообще спрятался в больничном подвале и сидит там. Или поймал попутку и сейчас едет в Швецию. Или домой в Финляндию. Он бродяга.

— Если он действительно такой странный, заметить его несложно.

— Хм… Несложно… Эркки осторожный, он способен появиться откуда ни возьмись, когда никто его не ждет.

— У нас прекрасные собаки-ищейки, — с надеждой сказал Скарре. — Не знаешь, он принимает лекарства?

— Лучше уточни в клинике. А это тебе зачем?

Скарре пожал плечами:

— Просто думаю, что может случиться, если он вдруг перестанет их принимать.

— Возможно, тогда его внутренние голоса возьмут верх.

— Ну, у всех у нас есть внутренний голос, — улыбнулся Скарре.

— К несчастью, да. — Гурвин кивнул. — Но не все мы ему подчиняемся.

Гурвин поехал по лесной дороге. Из-под колес поднималось облако пыли.

— Где бы Эркки ни появился, там обязательно происходит что-нибудь жуткое, — резко сказал он, — а его мать умерла, когда Эркки было восемь лет… Я уже упоминал об этом?

Скарре кивнул.

— Она упала с лестницы и расшиблась насмерть. Эркки взял на себя вину за ее смерть.

— Взял на себя вину? Как это?

— Он пугал этой историей других детей, и от страха те перестали с ним видеться. По-моему, он этого и добивался. Еще через несколько лет возле церкви нашли труп одного пожилого мужчины. По официальной версии, он свалился со стремянки. Но люди видели рядом с телом Эркки. Понимаешь, не важно, связан он со смертью Халдис или нет, — деревенские уже все для себя решили. И если тебе интересно мое мнение, я с ними согласен. Оглядись — здесь нет жилья. Посторонним никогда не придет в голову бродить по окрестностям. А Эркки вырос здесь, он хорошо знает наши места.

— Но зачастую бывает, — медленно начал Скарре, стараясь, чтобы его голос не звучал чересчур назидательно, — что люди преувеличивают, когда рассказывают о том, что якобы натворил какой-нибудь душевнобольной. Многие страдают от предрассудков. От страха и невежества. Но тебе-то следует трезво смотреть на вещи. Ты знаешь Эркки и был знаком с Халдис. Когда это дойдет до журналистов, они выставят Эркки настоящим чудовищем.

Гурвин взглянул на Скарре.

— Все это слишком сложно… Он одиночка, старается избегать людей и почти никогда ни с кем не разговаривает, поэтому мы не знаем, кто он такой. Каков он на самом деле…

— Он болен, — сказал Скарре.

— Да, так говорят. Но мне по-прежнему неясно… — ленсман покачал головой, — не понимаю, как какие-то голоса могут проникнуть в сознание и толкать человека на поступки, о которых он сам потом забывает.

— Мы не можем утверждать, что это — его рук дело.

— У нас есть отпечатки пальцев и следы на полу. Пусть он чокнутый, который помнит лишь то, что ему захочется. Но от улик никуда не деться. И на этот раз улики у нас есть.

— Похоже, вам все же хочется повесить убийство на Эркки? — Голос Скарре звучал совершенно безобидно, и ленсман ничего не заподозрил.

— Было бы неплохо. Мы все тут вздохнули с облегчением, когда его наконец упекли в лечебницу по пятому параграфу. Мы в кои-то веки точно знали, где он находится. А сейчас он бродит по округе и разговаривает сам с собой. О господи… Пока он на свободе, мои дети не будут гулять до темноты.

— Возможно, Эркки боится еще сильнее, чем твои дети, — тихо предположил Скарре.

Сжав губы, Гурвин надавил на педаль газа.

— Ты не из наших краев. И не знаешь его…

— Верно, — с улыбкой согласился Скарре, — но должен признать, что ты пробудил во мне любопытство.

— Ты так свято веришь в людей. Просто счастливчик, — сказал Гурвин, — но не забывай, что Халдис мертва. Кто-то убил ее. Пришел туда, взял тяпку, замахнулся и всадил лезвие прямо ей в глаз. Эркки это или кто другой, я жалею лишь о том, что он имеет право на защиту. Хотя поступок его ничем нельзя оправдать…

— Никто не собирается оправдывать его, — возразил Скарре, — но человека следует защищать. И к тому же точная причина смерти нам неизвестна. У тебя в машине можно курить?

Кивнув, Гурвин тоже принялся искать сигареты.

— А начальник твой — расскажи, какой он.

Скарре улыбнулся — обычная история, когда речь заходит о Конраде Сейере.

— Строгий. Немного властный. Замкнутый. Очень толковый. Видит на пять метров вглубь. Скрупулезный, терпеливый, надежный и выносливый. Слабое место — маленькие дети и пожилые женщины.

— Но не молоденькие?

— Он вдовец, — Скарре посмотрел в окно, — единственной клятвой в его жизни было оставаться с ней, пока смерть их не разлучит. Но Сейеру кажется, что в клятве говорится и о его собственной смерти тоже.

* * *

Сейер вглядывался в серый монитор: помещение банка, стойка, выходящее на площадь окно. Лучи солнца, от которых запись теряет четкость. Он просмотрел всю ее от начала до конца, но качество оказалось неважным. Узнать кого-то по ней было невозможно. И машина как сквозь землю провалилась. Они перекрыли все трассы, но маленького белого автомобиля не обнаружили. Возможно, грабитель давно бросил машину, а может, перебрался на южный берег, вернулся в центр города и спрятал автомобиль где-нибудь там. В глубине души Сейер надеялся, что заложницу он отпустил, но уверенности не было. Откинувшись на спинку стула, он вытянул ноги, ослабил узел галстука и закатал рукава. Рубашка совсем измялась…

Полицейские уже по всей форме допросили кассиршу, заведующего банком и остальных свидетелей, оказавшихся поблизости, когда грабитель выскочил наружу. Собственные показания Сейер тоже записал и едва голову не сломал, пока пытался вспомнить детали. Полицейский художник слушал и кивал, и портрет вышел на славу. Сейер сам признал, что сходство получилось удивительным. По крайней мере, вначале ему так показалось. А потом он засомневался…

В дверь постучали, и Сейер выпрямился. На пороге появились Скарре с ленсманом Гурвином. Ленсман с любопытством разглядывал Сейера.

— Говорят, у вас один парень взял заложницу… — Повертев в руках солнечные очки, Гурвин уселся на свободный стул. Теперь они поменялись ролями, это его вызвали в отделение, а перед ним сидят серьезные ребята, работающие с новейшим оборудованием.

— Вот, просматриваю нашу бесполезную запись, — мрачно проговорил Сейер, — качество никудышное.

— А можно нам тоже взглянуть? — спросил Скарре.

— Конечно. Надевайте очки, если у вас они есть. — Он запустил кассету и приготовился услышать изумленные возгласы. Вот стойка. Вот выходящая на площадь дверь открывается, и внутрь заходит девушка. Она неуверенно осматривается и направляется к брошюрам. А всего через пятнадцать секунд появляется грабитель — увидев, что в банке уже есть посетитель, он резко останавливается, но потом хватает какой-то бланк и начинает заполнять его. Дверь открывается в третий раз, и коллеги изумленно ахают — все как он и ожидал.

— Елки-палки! — воскликнул Скарре. — Конрад, это же ты! — И он удивленно воззрился на начальника.

Сейер засмеялся. Гурвин переводил недоуменный взгляд с одного полицейского на другого.

— Ясное дело, это я. Я как раз шел на работу и в переулке заметил подозрительного парня. Я оглянулся и увидел, что он зашел в банк. Поэтому и двинулся следом.

— А что потом?

— Сами видите: я вошел, осмотрелся, заметил девушку. Мне показалось, что там все в порядке, и я ушел. — Сейер расстроенно взглянул на них. — Я просто-напросто взял и ушел оттуда.

Скарре расхохотался, а Гурвин почувствовал, как ему недостает подобных коллег.

— И как только я вышел оттуда, он начал действовать. Смотрите внимательно: вот он приближается к ней и хватает. Вскоре раздался выстрел.

Открыв рот, Гурвин моргнул и недоверчиво уставился на них.

— Нам нужно отыскать эту девушку, — сказал Сейер, — если мы не спасем ее, боюсь, у грабителей пойдет мода на заложников. А хуже ничего не придумаешь… Но запись такая отвратительная, что опознать девушку практически невозможно, даже если близкие заявят сегодня о ее исчезновении. И тем не менее, — перемотав запись, Сейер вновь начал просматривать ее, — что-то здесь не так…

— И что именно? — решил уточнить Скарре.

— Реакция самой заложницы. Или, точнее, отсутствие реакции. Она не кричит, не машет руками. Словно она в трансе. Или же происходящее не удивляет ее. Будто она ожидала этого. Возможно, они в сговоре.

Скарре удивленно посмотрел на Сейера.

— Возможно, они всё спланировали заранее. Может, она — его подружка.

— Вряд ли она его подружка, — пробормотал Гурвин, не отрывая взгляда от монитора, — заложник — мужчина. И зовут его Эркки Йорма.

* * *

Мысль эта пришла к нему внезапно, отозвавшись в голове тупым толчком. Он взял в заложники чокнутого!

Он ехал как мог быстро, но старался не привлекать к себе особого внимания и не отрывал взгляда от зеркала заднего вида. Сердце по-прежнему колотилось, тело было напряжено, а дыхание — прерывисто, из-за чего голова начинала кружиться. Он глянул исподлобья на пассажира:

— Ты мне не ответил: чего ты делал в банке в такую рань?

В голове у Эркки загрохотала барабанная дробь — грохот был ужасным и сбивчивым. Эркки не ответил. Сжимая и разжимая кулаки, он разглядывал пол, будто пытался отыскать там что-то. Барабанная дробь поглотила слова. Главное — не шевелиться. И ничего не говорить. Покачиваясь, Эркки прикрыл глаза.

— Я спрашиваю: какого хрена ты потащился в такую рань в банк?!

Его резкий голос достиг наконец сознания Эркки. Парень напуган… Отметив это, Эркки начал формулировать ответ. Нестор прислушивался к его мыслям — он должен одобрить ответ, прежде чем Эркки произнесет его вслух. Поэтому нужно время… Нестор — очень въедливый. Нестор бывает…

— Ты чего, глухой?

«Глухой? Я?» — подумал Эркки. Новый вопрос — значит, нужен еще один ответ. Эркки на время прекратил обдумывать первый вопрос и занялся вторым. Нестор прислушивался. Пальто молчало. «Нет, — решил Эркки, — слышу я хорошо. Мне слышно, как в его венах пульсирует кровь. Прямо сейчас давление у него поднялось, и он изо всех сил старается наладить контакт. Но разве можно отвечать, не продумав хорошенько ответ? Ведь уважение — это когда, прежде чем ответить, долго собираешься с мыслями. Но, с другой стороны, заслуживает ли он уважения? Хотя бы за что-то?»

Отнять у молодой женщины деньги — не великое достижение, во всяком случае, по мнению Эркки. К тому же этот человек вооружен. Однако, скорее всего, он просто перевозбудился из-за собственного подвига, даже щеки надулись, вот он и хочет разрядить обстановку.

— Да ответишь ты или нет наконец?!

У него был красивый тенор, но барабаны заглушали его, перемешивая слова и придавая им дребезжащий отзвук. «Жаль… — подумал Эркки. — Мужчинам отчего-то плевать на собственный голос… Их больше заботят мускулы. И прическа. И хорошо сидящие джинсы. Совершенно убогие интересы». Эркки понял, что может довести взрослого мужчину практически до белого каления, и для этого ему даже и делать ничего не приходится. Нужно лишь молчать. Люди не любят, когда им не отвечают. Когда они не могут выяснить, кто ты. Каков ты на самом деле. Эркки молчал.

Дышал грабитель тяжело, от напряжения у него даже волосы намокли. Взглянув в зеркало, он сбросил скорость, съехал на обочину и остановился, но двигатель глушить не стал. Посмотрел на Эркки и прошипел:

— Мне нужно раздеться. И не думай сбежать!

Сбегать Эркки не собирался. Пистолет в руках грабителя ему не нравился — от его дула будто исходил невидимый луч. Но теперь грабитель положил пистолет на приборную панель и, не снимая перчаток, стащил с себя свитер и вельветовые брюки. Двигаться в тесной машине было нелегко. Стягивая штаны, он пыхтел и чертыхался, а когда все же справился с брюками, пот тек с него градом. Под теплой одеждой у него оказалось что-то наподобие маскарадного костюма. Так решил Эркки. Из глубины Подвала доносился хохот Нестора. Под брюками были поддеты яркие бермуды с фруктами и пальмами, а под свитером — голубая майка с утенком Дональдом. Наклонившись к Эркки, он открыл бардачок, вытащил оттуда солнечные очки и водрузил их себе на нос. Эркки не мог глаз отвести от такой прекрасной маскировки. Хотя мускулистое тело довольно странно смотрелось под цветастой майкой… Теперь грабитель старался сдерживаться.

— Ты все равно ни черта не понимаешь, поэтому просто заткнись и молчи! Молчи, если тебя не спрашивают!

Но Эркки и так ничего не говорил. На нем была кожаная куртка и темные брюки, но он даже не вспотел. Он старался не шевелиться — когда не двигаешься, тебя почти не видно.

— Фу, ну и воняет от тебя! — Грабитель с отвращением фыркнул и еще ниже опустил окно. Эркки не понял, ожидают ли от него ответа или же парню просто захотелось выпустить пар. И на всякий случай Эркки вновь промолчал. К тому же Нестор как раз начал напевать красивый псалом, поэтому нужно наслаждаться мгновением, пока Нестор в хорошем расположении духа. Эркки не задумывался о будущем или настоящем, его силы уходили на то, чтобы закрыться в себе, отгородиться от чужого — от этого человека, от происходящего, от пистолета. И лишь кулаки сжимались и разжимались быстрее и быстрее.

— Прекрати дергать руками! — резко приказал грабитель. — Выглядит отвратно! Черт, да от этого спятить можно!

Тогда Эркки начал раскачиваться. Как здесь стать невидимкой, если рядом сидит грозовая туча, которая все никак не рассеется. Эркки отвернулся и посмотрел в окно. Барабанная дробь надоела ему, и он слегка пошевелил рукой, будто отмахиваясь от нее.

— Тебя, наверное, деньги не интересуют, — сказал грабитель, немного успокоившись, — ты хоть понимаешь, зачем они вообще нужны?

Эркки вслушивался: голос звучал тише, на этот раз удивительно ясно, а в вопросе послышалось любопытство. Интересуют ли его деньги? В какой-то степени да. Но у него уже есть несколько крон — во внутреннем кармане. Поэтому можно ответить да, а можно и нет. Что же ему сказать?

— По-моему, ты сбежал из психушки. Там, должно быть, непросто. Многие сбегают, а потом возвращаются, поджав хвост. Так ты один из них, да?

«Один из них…» Вопрос почти растрогал Эркки: парню так хотелось узнать, кто же он такой… Эркки вновь прикрыл глаза. Где-то позади него медленно стирались очертания города. Злые намерения? Или никаких? Эркки понял, что не может определить его место. «Бобы, мясо и сало, — подумал он, — кровь, пот и слезы». Он встревожился. Дорога поднималась в гору. Там, впереди, на самой вершине холма, слева будет смотровая площадка. Эркки узнал окрестности: по этой дороге он бродил много лет. Они заехали в туннель, и в салоне стало вдруг темно. Водитель занервничал, будто опасаясь, что Эркки нападет на него. В правой руке он зажал пистолет, а солнечные очки немедленно снял. Потом они выехали из туннеля, и Эркки заморгал. Еще километр — и они уткнутся в платный шлагбаум, причем отдельного подъезда к автомату там нет, и водителю придется либо выйти и заплатить, либо на полном ходу врезаться в шлагбаум, деревянную палку с красными и белыми полосами. Видимо, водитель тоже об этом подумал, потому что он сбавил скорость и прорычал:

— Ты давай без фокусов!

Но ничего подобного Эркки и в голову не приходило, он лишь старался сидеть не шелохнувшись, стать невидимкой, однако тело его жило собственной жизнью и слушаться не желало. Грабитель слегка надавил на тормоз. Он принял решение. Резко свернув влево, он двинулся к смотровой площадке. Эркки не знал, зачем они туда едут, но машин на дороге нет, пока еще слишком рано, и они скорее всего никого там не встретят. Крепко сжав пистолет, грабитель вытер кулаком пот со лба. Машина карабкалась вверх по проселочной дороге, а из-под колес летели песок и пыль. Далеко внизу виднелась трасса с блестящими, словно игрушечными, автомобильчиками. Вновь резко повернув, он подъехал к ограде. Отсюда было видно шлагбаум. Они посмотрели вниз одновременно. Возле шлагбаума стояли две полицейские машины. Грабитель ахнул и, стиснув зубы, с шипением выпустил воздух. Он включил задний ход и отъехал от ограды, а потом остановил машину и принялся постукивать пистолетом о руль. Его охватило смятение — Эркки слышал это. Парень вот-вот взорвется, пот ручьями стекал по лбу, а сердце работало на полную мощность. Если сейчас перерезать ему сонную артерию, то кровь брызнет с такой силой, что запачкает и шлагбаум, и полицейских.

— Ладно, приятель. Какие есть предложения?

«Приятель»… Убожество какое… Бедняга совсем растерялся. Нет, это невыносимо, Эркки захотелось сбежать оттуда. Осторожно скосив глаза, он посмотрел на лес и заметил что-то вроде тропинки. Эркки проделал это почти незаметно, но грабитель все видел. Он зорко следил за Эркки. К грабителю вновь вернулась способность трезво рассуждать, он завел машину, развернулся и заехал в лес. Сначала дорога была достаточно широкой, и ему удалось углубиться метров на пятнадцать — двадцать в лесную чащу, где дорога превращалась в хорошо натоптанную тропинку. Теперь машина была скрыта густыми кустами, и с площадки ее видно не было. Перегнувшись через спинку кресла, грабитель взял с заднего сиденья сумку.

— Дальше пойдем пешком.

Эркки не двигался. Грабитель вышел из машины, подошел к дверце со стороны Эркки и махнул пистолетом.

— Пойдешь вперед. Дорога сухая, идти будет легко. Переждем в лесу до ночи. Они скоро уйдут, у них и так людей не хватает. Давай же! Шевелись!

Не шевелиться. Ничего не говорить. Он услышал, что Пальто проснулось и заколыхалось, а Нестор начал пересказывать ему последние события. Они так смеялись, что тело Эркки задрожало, и он приложил руку к груди, чтобы унять дрожь.

— Да что с тобой такое?! Прекрати придуриваться! Меня все равно не обманешь! Давай выходи из машины!

Эркки медленно вылез наружу. Грабитель открыл багажник и заглянул туда. На какой-то безумный миг Эркки решил было, что сейчас его запрут в тесном багажнике, где ничего не видно и невозможно двинуться. Однако грабитель лишь нагнулся и вытащил из багажника какой-то сверток. Он развернул сверток, который оказался куском пленки, и огляделся. Зеленая листва. Зеленая пленка. Грабитель посмотрел на Эркки.

— Накрой-ка тачку вот этим. Там внизу крючки — зацепишь за них. И тогда тачку будет не видно. Чем позже они ее найдут, тем лучше. — И парень бросил пленку Эркки. Тот сжал зеленый сверток в руках — пленка была тонкой и гладкой, держать ее было сложно, выскользнув из рук, полотнище упало на землю.

— Шевелись. Сначала развернешь ее, а потом накроешь машину.

Разложив зеленую пленку на земле, Эркки принялся разглаживать ее. К каждому углу полотнища была пришита веревочка с металлическим крючком. Приподняв один край, Эркки накинул его на машину, но полотнище сползало. Он впервые прикасался к подобной мерзости — эта зеленая гладкая пленка казалась ему просто отвратительной.

— Да ты совсем косорукий!

Эркки снова взялся за дело, постоянно ощущая, как дуло пистолета упирается ему в бок. Он забросил наконец пленку на крышу, но, когда начал подтягивать края, она вновь сползла. Видя, что Эркки никак не может справиться, грабитель громко фыркнул и, засунув пистолет за пазуху, сам схватил пленку и за несколько секунд набросил ее на машину. Затем он вновь вцепился в пистолет.

— Нет, надо тебя отправить обратно в психушку, причем побыстрее. Интересно, ты одеться-то сам можешь? Или ты вообще не раздеваешься никогда? Похоже на то… Ладно, давай быстрее, пошли.

Наконец-то Эркки сможет идти! Ходит он хорошо, может идти несколько часов подряд. Покачиваясь, он шагал по тропинке, и ходьба его умиротворяла. Сзади шел грабитель с пистолетом в руке и сумкой через плечо. А в сумке лежали деньги… Тропинка сужалась, лес тихо сжимал их в своих объятиях, а листва почти не пропускала солнца. Грабитель успокоился: людей вокруг нет, и от этого он чувствовал себя в безопасности. Здесь их никто не найдет, как же он сразу не догадался, что в лесу их искать не станут, что полицейские бросятся на поиски машины и лишь перекроют дороги. И обещание он сдержал — деньги у него. Эркки ушел далеко вперед, и грабитель, тяжело дыша, плелся следом. Ему было жарко, да и сумка оказалась нелегкой: в ней лежали транзистор, бутылка виски, чтобы отпраздновать это событие, коробка патронов и деньги.

— Эй, притормози, за нами никто не гонится!

Но Эркки не останавливался, прислушиваясь, как его спутник изо всех сил старается догнать его. Пройдя метров двести, грабитель запыхался, тропинка поднималась на холм, где заросли становились почти непроходимыми.

— Эй! Ты что, забыл, кто тут главный?!

Три барабана громко и неровно застучали. Эркки услышал, как в ответ Нестор смачно сплюнул. Но Эркки не сбавил хода. Скорости он переключать не умел — либо он быстро шагает, либо неподвижно лежит. Однако, поднимаясь вверх, он все же пошел чуть помедленнее. С вершины открывался вид на дорогу, где по-прежнему стояли полицейские автомобили. Во время ходьбы тело Эркки раскачивалось из стороны в сторону, а шаги его спутника были резкими и неровными. Его тело было более накачанным, чем у Эркки, и лишь выносливости не хватало. Но мало-помалу мышцы у грабителя разогрелись, и он тоже вошел в ритм. К тому же сумка с деньгами грела душу. Здесь, наверху, он решил поделиться радостью с сумасшедшим. Громко прокашлявшись, грабитель крикнул:

— Тебя как зовут?

В голосе послышались дружелюбные нотки, и до Эркки донесся вялый шлепок, словно кожа на барабане провисла. Не ответив, Эркки продолжал шагать. Парень, похоже, перестал злиться, но точно никогда не знаешь… Из темноты на него смотрел Нестор — он сидел на корточках, а в глазах мерцал синеватый отблеск.

— Ты чего, свалить решил?! — обиженно фыркнув, выкрикнул парень сзади. — Ты, видать, и правда глухой, если не отвечаешь. А может, ты иностранец? А что, ты похож на татарина. Или на цыгана… Хотя это, наверное, одно и то же. Да отвечай же, черт тебя дери!

Поперек тропинки лежала громадная осина, и Эркки резко свернул влево, продираясь сквозь бурелом и раздвигая ветки. Его спутнику пришлось труднее — одной рукой он придерживал сумку, а в другой сжимал пистолет. И даже не догадался, что можно просунуть руки сквозь лямки и тащить сумку на спине как рюкзак. Вернувшись на тропинку, они увидели впереди просвет.

— Если уж ты такой скромняга, начнем с меня. — Грабитель остановился у Эркки за спиной. — Меня зовут Морган.

Эркки вслушался: парень так отчетливо проговорил это слово, будто всю жизнь мечтал о подобном имени. И вряд ли это его настоящее имя. Нестор забулькал — такой звук бывает, когда разливаешь по бокалам безумно дорогое вино. Да уж, про Нестора всякое можно сказать, но стиль у него есть — этого не отнимешь. Эркки невозмутимо двигался вперед, слыша, как тот, кому хотелось называться Морганом, кричит ему вслед:

— Перерыв! Нам некуда спешить!

Эркки не останавливался.

— Да стой же, а то выстрелю!

«Иди. Он не станет стрелять».

Эркки обернулся. Увидев его лицо, Морган подумал о гранитных изваяниях: ни улыбки, ни движения, выражение было совершенно безжизненным. Он даже бровью не повел. Моргану вдруг стало неуютно: этот молчаливый парень, похожий на каменного робота, кто он вообще такой?

— Стой там, вон у того холмика! Отдохнем чуть-чуть!

«Делай, как он скажет. Болезнь, смерть и убожество». Тонкие губы Нестора зашевелились, и Эркки повиновался и направился к серому холмику метрах в двадцати от дороги. Морган устал. Несмотря на пистолет, ситуация выходила из-под контроля. Его распирала злоба.

— Ты уж прости, но походка у тебя прямо-таки бабская!

Эркки замер. «Не дразни крокодила, пока не переплыл реку», — подумалось ему.

* * *

Сейер изумленно посмотрел на Гурвина:

— Что ты сказал?!

— Я могу и повторить. Но тебе не послышалось.

— То есть сбежавший из психиатрической лечебницы пациент, которого мы разыскиваем в связи с убийством Халдис Хорн, и заложник — один и тот же человек?

Гурвин рубанул рукой:

— Уверен, так оно и есть. И грабителя ждет сюрприз.

Сейер посмотрел в окно — ему хотелось убедиться, что мир за окном такой же, как и прежде. Какое странное у них на руках дело… Он перевел взгляд на Гурвина:

— Он опасен?

— Точно сказать нельзя.

— И когда он сбежал?

— Позавчера ночью, вылез в окно.

Сейер опять включил запись и остановил пленку, когда в кадре появилась фигура заложника.

— А мне показалось, что это девушка… — пробормотал он.

— Не удивительно, — сказал Гурвин, — у него такая осанка… и походка женская… И еще длинные волосы…

— Он давно заболел?

— Сколько я его помню — он всегда таким был.

— У него шизофрения?

— Да, предположительно.

Сейер поднялся и сделал несколько шагов, пытаясь переварить услышанное.

— Да… Тогда нашего грабителя и правда ждет сюрприз… Итак, мы разыскиваем сразу двоих, причем у одного из них, предполагаемого убийцы, серьезные психические отклонения, а другой — вооруженный грабитель. Вот так совпадение! Возможно, они даже найдут общий язык.

— С Эркки никто не может найти общего языка.

Сейер внимательно посмотрел на ленсмана:

— Лечебница в Вардене? Ты уже переговорил с его лечащим врачом?

— Нет, только с медсестрой — та подтвердила, что Эркки сбежал. Но я поговорю и с врачом.

— А парнишке, который нашел тело Халдис, можно доверять?

— Скорее нет. Он живет в детском доме для мальчиков в Гуттебаккене. Но, по-моему, в нашем случае он говорит правду. Когда он пришел ко мне, я, признаюсь, сперва засомневался. Он показался мне каким-то одержимым. Но он не соврал. А Эркки сложно с кем-то перепутать. И парнишка знает его…

— А зачем он пришел в банк в такую рань? За пособием?

— Понятия не имею. Но уверен, что грабитель задается тем же вопросом, вот только вряд ли Эркки ему ответит. Вообще-то интересно было бы взглянуть на этих двоих. И чем только они сейчас занимаются? Тут уж можно чего угодно ожидать… — серьезно сказал Гурвин.

— Возможно, их пути уже разошлись — не исключено, что грабитель перепугался и выбросил Эркки где-нибудь на дороге.

— Не удивлюсь, если так оно и было.

— И даже если Эркки на свободе, то вряд ли он явится в полицию. И как нам теперь это дело раскручивать?

Открыв лежавшую на столе папку, Сейер зачитал вслух:

— «Сегодня ночью во Фрюделанде угнали автомобиль — совершенно новый „рено меган“ белого цвета». Похож по описанию на ту машину, в которой уехал грабитель. Возможно, позже он пересел в другую. И может статься, отпустил Эркки. Будем надеяться.

Ленсман и Скарре промолчали. Грабители бывают разными, и чаще всего они не наносят увечий, но кто знает…

— А мы вообще сможем допросить Йорму?

Гурвин пожал плечами:

— Думаю да, в присутствии врача. Но вряд ли Эркки нам ответит. Во всяком случае, может ответить так, что мы ничего не поймем. И даже если он убийца, то его едва ли осудят.

— Да, это точно.

Сейер с силой зажмурился, а потом открыл глаза.

— Его лечили принудительно?

— Да.

— Значит, он считается опасным?

— Этого я не знаю. Возможно, он в первую очередь представляет опасность для себя самого.

— Он пытался покончить с собой?

— Понятия не имею. Лучше уточните у врача. Эркки несколько месяцев пробыл в клинике, поэтому там наверняка что-нибудь выяснили. Хотя я сомневаюсь, что в его случае можно что-нибудь выяснить. Мне вообще кажется, что это у него хроническое. Эркки с детства не такой, как все.

— А его родители живы?

— У него только отец и сестра. Они живут в Штатах.

— А собственное жилье у него есть?

— Государственная квартира. Мы ее уже проверили, и я попросил одного из соседей связаться с нами, если Эркки там появится, но он пока туда не возвращался.

— Он финн?

— По отцу. Эркки родился и вырос в Валтимо, а когда ему было четыре, они перебрались в Норвегию.

— Он употреблял наркотики?

— Насколько мне известно, нет.

— А физически хорошо развит?

— Нет. Силы у него берутся из другого места. — Гурвин постучал пальцем по лбу.

Скарре не отрываясь смотрел на экран, он пытался разглядеть глаза под темными волосами, но тщетно.

— Мне кажется, я начинаю понимать, — проговорил он. — Эркки ведет себя именно так, как и ожидают от человека, на которого вдруг напали и взяли в заложники. Он не оказывает сопротивления. Ничего не говорит. Как по-вашему, о чем он думает? — спросил Скарре ленсмана, показывая на монитор.

— Он прислушивается.

— К внутренним голосам?

— Похоже на то. Я и сам много раз наблюдал, как он идет и кивает головой, будто с кем-то про себя разговаривает.

— А он вообще умеет говорить?

— Он очень неразговорчивый. И если говорит, то что-нибудь напыщенное… Понять его невозможно. И этот храбрец в маске тоже вряд ли поймет его, если Эркки вообще будет с ним говорить.

— Эркки хорошо знает окрестности?

— Да, очень хорошо. Он часто бродит по дорогам. Иногда он ловит попутку, но редко кто отваживается подвезти его. Еще он любит ездить на автобусе или поезде. Просто ездит туда-сюда. Ему нравится двигаться, а спит Эркки где придется. На лавочке в парке. В лесу. На автобусных остановках.

— У него вообще нет друзей?

— Ему никто не нужен.

— Откуда вам знать? Это он сам сказал? — резко спросил Сейер.

— Сам Эркки ничего не говорит. От Эркки лучше держаться подальше, — коротко ответил ленсман.

Сейер задумался. Солнечные лучи серебрили его короткие седые волосы, и Гурвину он напоминал древнегреческих аскетов, не хватало лишь лаврового венка на голове. Машинально почесывая локоть, Сейер долго рассеянно молчал.

— Я думал, что в Вардене дом престарелых, — наконец сказал он.

— Раньше так и было, — ответил Гурвин, — а сейчас там психиатрическая лечебница, где лечатся сорок пациентов. В лечебнице четыре отделения, из которых одно — со строгим наблюдением. Или, как они сами говорят, закрытое. Пациенты называют его «Крышкой». Я как-то раз побывал там — привозил одного паренька из детского дома.

— Я отыщу лечащего врача Эркки и поговорю с ним. Неужели так сложно выяснить, опасен он или нет?

— Про него ходит чересчур много слухов, — ленсман внимательно посмотрел на Сейера, — и Эркки сам считает себя виноватым во всем. Насколько мне известно, никаких преступлений за ним не числилось, ну разве что проехался пару раз в поезде «зайцем» и утащил кое-что тайком из магазина. Хотя теперь не знаю, что и думать…

— А что он стащил из магазина?

— Шоколадку.

— С родными он не общается?

— Эркки не желает их видеть, впрочем, они ему ничем помочь не смогут. Его отец давно признал, что сын безнадежен. И винить его не за что. Эркки — действительно человек пропащий.

— Хорошо, что его врач тебя сейчас не слышит, — тихо сказал Сейер.

— Может, и так. Но Эркки всегда был болен — во всяком случае, последние шестнадцать лет, с тех пор как его мать умерла. А это о многом говорит.

Поднявшись, Сейер придвинул стул к столу.

— Надо бы кофе выпить. Заодно расскажешь мне обо всем, что тебе известно.

* * *

Напоминая огромного Будду, Канник величественно восседал на кровати. На полу вокруг него расселись слушатели, удивляясь, как только такому толстяку удалось усесться по-турецки. Сначала ему никто не верил. Канник нашел в лесу труп?! Как в такое поверишь? И не просто труп, а изувеченный труп! По крайней мере Канник так сказал: «изувеченный». Карстену это особенно не понравилось — он был старшим и полагал, что если кто здесь и может говорить правду, то только он сам. Канник никогда не забудет, какое у Карстена было лицо, когда Маргун подтвердила его слова. И Канник считал это своей победой. А теперь они услышат историю целиком из уст самого Канника!

Однако мальчишки уже достаточно долго прожили в приюте и знали, что в этом мире ничего не дается бесплатно, поэтому на одеяле перед Канником были разложены подарки: шоколадка, розовые жевательные конфеты «Хубба Бубба», упаковка чипсов с солью и перцем и коробка грильяжа в шоколаде. И самое ценное — две сигареты и одноразовая зажигалка. Глаза у слушателей горели от нетерпения, и Канник понимал, что голыми фактами ему не отделаться — они жаждут крови. К тому же Халдис они знали. То есть речь идет не о скупом отчете наподобие некролога, а вроде как о живом человеке. Ну, по крайней мере, о человеке, который до недавнего времени был живым… Каннику запрещалось слишком часто рассказывать об убийстве — Маргун не хотела, чтобы мальчики лишний раз перевозбуждались. Они и так достаточно нервные, а сотрудников в детдоме не хватает, да и те, что есть, еле справляются со всей этой разношерстной ватагой.

Канник прищурился. Он решил начать с Симона и закончить Карстеном. Симону было всего восемь лет, и он напоминал шоколадного мышонка — такой же милый и темненький.

— Я взял лук и пошел стрелять, — начал Канник, не мигая глядя в карие глаза Симона, — со второй стрелы я подбил жирную ворону. У меня в чемоданчике есть потайной кармашек, и там спрятаны два настоящих охотничьих наконечника — я их специально из Дании заказал. Только никому ни слова. В Норвегии они запрещены, — гордо сообщил он.

На лице Карстена появилось такое знакомое страдальческое выражение.

— Ворона свалилась прямо к моим ногам. Вокруг, в лесу, не было ни души, но у меня вдруг появилось мерзкое ощущение, будто рядом кто-то бродит. Вы меня знаете, для меня лес — дом родной. И я сразу чувствую, если что-то происходит. Скорее всего, это оттого, что чутье у меня прямо звериное… — Канник перевел дух. Вступление получилось неплохим — Симон не мог отвести от него зачарованного взгляда, а остальные не смели вздохнуть, боясь сбить Канника с мысли.

— Я бросил ворону и пошел к дому Халдис, — он повернулся к Сиверту, веснушчатому одиннадцатилетнему парнишке с косичкой на затылке, — там было до странности тихо. Халдис рано встает, поэтому я решил поискать ее. Думал, может, она нальет мне стакан сока… Но в огороде не было ни души. Шторы на окнах были отдернуты, поэтому я решил, что она, наверное, сидит на кухне — пьет кофе и читает газету, как обычно… — Ян Фарстад по прозвищу Яффа смотрел Каннику прямо в рот. — И еще, — продолжал он, — Халдис могла угостить домашним хлебом со сладким творогом. Однажды я съел восемь таких бутербродов, а вот в этот раз ничего мне не досталось… — От такой грустной мысли Канник быстро заморгал.

— Давай ближе к делу! — крикнул Карстен, поглядывая на коробку грильяжа — его собственное подношение.

— Я обошел колодец и сразу же увидел ее! И вот что я вам скажу… — он сглотнул слюну, — это зрелище будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь!

— Да чего увидел-то?! — Карстен сорвался на визг. У Карстена — единственного из них — начала пробиваться щетина над верхней губой, а крылья носа покрылись прыщиками.

— Я увидел труп Халдис Хорн! — нараспев проговорил Канник и с шумом выдохнул воздух — от возбуждения он порой забывал дышать. — Она лежала на спине… прямо на крыльце. Из головы у нее торчала тяпка! Из дыры вытекала мозговая масса, и похожа она была на овсяную кашу. — Его глаза вдруг потускнели.

— А что такое мозговая масса? — прошептал Симон.

— Это и есть мозги! — рассердился Карстен.

— А разве мозги бывают жидкими?

— Ясное дело! Ты небось и не знал, что у тебя в голове суп?

Симон молча тянул за нитку на рубашке, пока не выдернул ее.

— Я однажды видел мозги — в банке. И они были твердые. — В голосе Симона послышались обида и страх от того, что он осмелился возразить таким знатокам. Когда ты самый маленький, тебе непросто приходится.

— Много ты понимаешь! Конечно, они никуда не текли, потому что их законсервировали. Они тогда застывают и превращаются во что-то типа гриба, их даже ножом можно резать! Я по телику видел.

— А что значит законсервировали? — не унимался Симон.

— Заставили затвердеть, — пояснил Карстен, — их обливают специальной жидкостью, и мозги затвердевают. А вот у Канника мозги уже давно как каменные, их и поливать ничем не надо.

— Замолчи! Дай Каннику рассказать! — вмешался Филипп. Если эти двое сцепятся, остальные никогда не узнают, чем все закончилось. В любой момент в комнату могла войти Маргун. Она достаточно хорошо знала их и не надеялась, что они ее послушаются. Поэтому времени у них в обрез, а узнать хочется все подробности.

Канник терпеливо выжидал, украдкой поглядывая на подарки. Про себя он уже решил, что начнет с грильяжа.

— Ее тело уже начало гнить, — проговорил он с особым упором на слове «гнить».

— Чего-о?! — фыркнул Карстен. — Что за бред! Труп начинает разлагаться через несколько дней! А в тот момент Эркки даже убежать не успел, поэтому кончай сказки рассказывать…

— Ты хоть представляешь себе, как там было жарко?! — Канник наклонился вперед, а голос его задрожал от негодования. — На такой жаре трупы начинают гнить через несколько минут!

— Да откуда тебе знать-то?! Вот если сюда явятся полицейские, я у них обязательно спрошу. Но знаешь, Канник, им на тебя наплевать, потому что иначе они уже давно бы заявились.

— Ленсман сказал, что они обязательно придут.

— Это мы еще увидим. Но больше не смей говорить, что труп начал гнить, мы на это не купимся. И я, между прочим, заплатил, чтоб мне рассказали правду.

— Ладно! Самое жуткое могу и пропустить… Все-таки здесь дети… Так вот, из головы у нее торчала тяпка…

— Что за тяпка? — Филипп вновь подал голос.

— Ну такая, для прополки — ею еще картошку окучивают или сорняки выпалывают. На топор похожа, только черенок подлиннее. Вообще-то сработала она тут прямо как топор, голова у Халдис была почти разрублена, а один глаз вывалился и висел на то-о-оненькой жилке, и еще…

Карстен закатил глаза:

— Ты, по-моему, киношек обсмотрелся. Расскажи-ка лучше про Эркки.

— А кто такой Эркки? — спросил Симон. Его привезли сюда издалека, и он пока не успел освоиться.

— Лесной страшилка, — усмехнулся Карстен, расковыривая прыщик, — и ничего ему за это не будет. Его никогда не наказывают. Плюс ко всему он полный псих, а психов всегда оправдывают. Их кладут в больницу, кормят таблетками, а потом опять выпускают, и те вновь идут убивать. А если на него надеть смирительную рубашку, то он сможет насмерть зубами загрызть.

— И его выпустят на свободу? — встревожился Симон.

— Ты чего, тупой? Он уже на свободе. Его еще не нашли!

— И где он сейчас?

— Где-то в лесу.

Симон испуганно посмотрел в окно, на деревья.

— Эркки — сумасшедший. Но сумасшедший — не значит дурак, — глубокомысленно изрек Канник. — Он заметил, что я смотрю на него. И возможно, он станет на меня охотиться. Вообще-то полицейские должны приставить ко мне телохранителей. — Канник беспокойно оглядел слушателей, убедившись, что они осознали всю серьезность положения. Пусть поймут, каково это, когда над тобой нависла подобная опасность… Когда за тобой охотится псих… Хуже вряд ли придумаешь…

— Да ну! Он уж давно смылся отсюда. Ты же сам сказал: он не дурак. А как он выглядел? — поинтересовался Карстен. — Небось весь в крови?

— Он прятался за деревом, — тихо ответил Канник, — он стоял там в такой странной позе… руки обвисли… а уставился он прямо на меня! И глаза у него такие необычные… Мой дядя держит гренландских собак, так вот глаза у них — точь-в-точь как у Эркки. Беловатые такие, как у дохлой рыбы… — Канник вспомнил тот злосчастный миг, когда он стоял возле дома Халдис. Сердце бешено колотилось, он смотрел в лес, на темные деревья и внезапно заметил между стволами какую-то странную фигуру — сперва неподвижную, но потом она нагнулась, и Канник увидел бледное лицо и немигающие глаза. Даже при виде самого дьявола Канник испугался бы меньше. Словно заяц, он, не оглядываясь, побежал вниз по дороге, чуть не выбросив чемоданчик с луком и стрелами.

— А Эркки уже убивал кого-нибудь? — спросил Яффа, вытягивая затекшие ноги.

— Сначала он убил собственную мать. А потом того старика возле церкви, — уверенно ответил Канник, — и этот парень все еще разгуливает на свободе. В нашем приюте полно несовершеннолетних — глупо было открывать его в деревне, где живет серийный убийца.

— Чушь, — решительно возразил Карстен, — этот приют построили тут давным-давно, а Эркки спятил уже после.

— А почему его не посадят в психушку? — испуганно спросил Симон.

— Его уже сажали. Но он оттуда сбежал. Наверняка огрел дежурного по башке и украл ключи.

Этого Симон не вынес — он незаметно перебрался поближе к Карстену и прижался к нему.

— Да ладно, Симон, расслабься. У нас все двери заперты, — успокоил его Карстен, — к тому же Эркки никогда не сидит на одном месте и сейчас, скорее всего, идет в город, чтобы убить кого-нибудь там.

— Кого? — Симон готов был расплакаться.

— Да кого попадется. Он убивает не из ненависти.

— А зачем тогда?

— Он ощущает внутреннюю потребность в этом.

Про «внутреннюю потребность» Симон не понял, но спросить у него не хватило духу. Взяв коробочку с грильяжем, Канник надорвал упаковку и щедро пустил конфеты по кругу. Он упивался собственной славой. Никогда прежде его рассказы не привлекали столько всеобщего внимания. Мальчишки хватали конфеты и жадно чавкали.

Карстен злился. Это он должен был найти труп! Надо же случиться такому, что нашел его этот жирный придурок Канник, который вдобавок на два года младше! Остальные же никогда не видели покойника…

— А глаза у нее были открыты? — равнодушно уточнил он.

Медленно разжевывая конфету, Канник задумался.

— Да, широко открыты. То есть один глаз, тот, что уцелел…

Внезапно Филипп перебил его:

— А мне как-то рассказывали про девочку, у которой была кукла, и по ночам кукла оживала. У нее отрастали ноги. Однажды девочка проснулась и поняла, что ослепла, потому что кукла выцарапала ей глаза.

— Я вам тут не ужастик пересказываю! — рассердился Канник. — Я все видел по-настоящему! А ты не можешь отличить правду от выдумки! Ты, может, не знаешь, почему тебя отправили сюда, так вот, именно поэтому… — Канник прикрыл глаза и начал вспоминать: — В глазу у нее отражался ужас, будто она увидела самого дьявола.

— Ну, вообще-то почти так оно и было, — сухо согласился Карстен. — Интересно, он перед убийством сказал ей хоть что-нибудь? Или просто подошел и молча раскроил башку?.. Она лежала на пороге, да?

— Ага.

— А голова — голова была на крыльце или в коридоре?

— На крыльце.

— Значит, он напал на нее из дома, — решил Карстен.

— Он, наверное, искал там шоколад.

— Если бы он попросил, она наверняка дала бы ему шоколадку.

— Эркки все берет без спросу. Это всем известно.

Внезапно дверь скрипнула, и мальчишки вздрогнули. На пороге стояла Маргун.

— Ой, как вы уютно устроились! — Она оглядела ребят, мирно жевавших конфеты. Даже в этом безрадостном месте они научили детей радоваться и наслаждаться жизнью. Маргун прекрасно понимала, что́ именно ее воспитанники обсуждают, и тем не менее ее переполняла гордость.

— И кто у нас сегодня сказочник? — И она подмигнула с самым невинным видом.

Слушатели скромно опустили глаза. Они будто все разом превратились в ангелов, и даже Карстен захлопал ресницами.

— Пойду принесу вам колы. — И она вновь скрылась за дверью.

Канник тоже задумался про «внутреннюю потребность», чувствуя, как уровень сахара в крови медленно растет и его охватывает ленивая дремота, какая бывает, только когда поешь сладкого. Он чувствовал приятную усталость и легкое пьянящее оцепенение. В них Канник обретал покой и отдыхал, правда, он не знал почему, но пресытиться этим чувством не мог.

— Опять «кола лайт», — вздохнул он, снимая обертку с упаковки жевательных конфет. Как раз каждому достанется по конфетке… Сегодня щедрость его не знала границ. Убийство Халдис сплотило их так, как никогда прежде. Обычно действовали они разобщенно, часто ссорились, мучая друг дружку, и дрались за место в иерархии их маленького маргинального сообщества. Все они давно уже и мечтать забыли о будущем — возможно, все, кроме Симона, у которого был состоятельный дядя. Тот изъявил желание забрать Симона к себе на хутор, где он держит тридцать скаковых лошадей. Вот только с бухгалтерией у дяди не заладилось, поэтому сперва ему придется четыре месяца отсидеть в тюрьме, и он сказал, что не дело заключенному забирать ребенка. А преодолев все трудности, они вместе начнут новую жизнь.

В дверях вновь появилась Маргун с бутылкой «колы лайт» и подносом, уставленным стаканами.

— Смотрите не пролейте. — И она предостерегающе посмотрела на Канника. Ругаться Маргун не умела. Она любила их, своих мальчиков. Едва она начинала отчитывать их, как тут же сдувалась, будто воздушный шарик. Воспитанники тоже любили ее, потому что, кроме нее, никому в этом мире не было до них никакого дела. Еще в детдоме работали Торлейф, Инга и Ричард — неплохие ребята, но они были молодыми и искали лучшей жизни. Для них детдомовские воспитанники представляли лишь временное препятствие, которое нужно побыстрее преодолеть. А вот Маргун уже давно его преодолела. Ей было около шестидесяти, и она никуда не торопилась. Маргун останется здесь навсегда, в этом уродливом здании, облицованном серыми плитами, с душными комнатами. И Маргун нравилось здесь — так некоторым нравится забираться в самый темный уголок в подвале, где они однажды надеются отыскать в куче мусора какое-нибудь бесценное сокровище… Мальчики прекрасно это понимали, лишь Симон еще не научился делать собственные выводы, но он спрашивал других и верил тому, что ему говорят.

Карстен разлил колу по бокалам и раздал приятелям. Остальные усердно жевали тянучки. Канник взглянул на оставшиеся подарки и задумался: раздать все сейчас или припрятать кое-что на черный день? Это его звездный час, и следующего такого еще долго не будет…

— А где сейчас Халдис? — спросил Полте, когда Маргун ушла. На самом деле звали его Пол Теодор, и он знал, что оказался здесь случайно. Просто никто этого не понимает. Зато в будущем, когда он вырастет, непременно станет мультимиллионером. И вера в это поддерживала в нем жизнь.

— В морге, — ответил Канник, отхлебнув колы, — в морозилке.

— В холодильной камере, — поправил Карстен, — труп потом отправят на вскрытие, а как его резать, если он будет мерзлый?

— Резать? — В глазах Симона появился ужас.

Карстен обнял его за плечи:

— Когда человек умирает, его тело потом разрезают. Чтобы установить причину смерти.

— Она умерла оттого, что ей в голову воткнули тяпку, — откликнулся Филипп, тихо рыгнув.

— Нужно точно установить, куда тяпка воткнулась. Им нужно точно знать.

— В глаз она воткнулась.

— Да. Но им надо составить свидетельство о смерти. Без свидетельства хоронить никого нельзя. Интересно, почему Эркки вообще схватил тяпку? — продолжал Карстен. — Он запросто мог убить ее голыми руками.

— Значит, в тот момент не мог, — отозвался Канник, вытянув губы и надув громадный пузырь на пол-лица. Тот лопнул, а Канник грязными пальцами скатал пленку в комок и отправил обратно в рот.

— Но полиция же его ищет, да? — От волнения Симон теребил мочку уха.

— Ясное дело. Они наверняка уже прочесывают окрестности — у всех заряженные пушки и пуленепробиваемые жилеты. И скоро его поймают. — Карстен удрученно покачал головой. — Паршиво только, что нашим полицейским непременно надо взять преступника целым и невредимым, — Карстен авторитетно оглядел слушателей, — а вот в Америке все проще. Коп сразу берет и стреляет. Там о населении по-настоящему заботятся. Я — за смертную казнь! — торжественно заявил он. На этом их посиделки и закончились.

Тот, кто называл себя Морганом, сидел, привалившись к кочке. Рядом в траве валялся пистолет. Эркки украдкой поглядывал на бермуды с пальмово-фруктовым рисунком. Морган пытался собраться с мыслями. Все могло быть и хуже. А он беспрепятственно вышел из банка, выехал из города и скрылся в лесу. И деньги при нем, как он и обещал. Машину они спрятали, и если по этой тропинке редко кто ходит, то на поиски автомобиля уйдет несколько дней. Его отпечатков пальцев в машине нет — перчатки Морган не снимал. Интересно, они уже установили личность заложника? Иногда записи на камерах видеонаблюдения получаются очень нечеткими…

— Слушай… — тихо проговорил Морган. Эркки показалось, что на этот раз барабанная дробь звучала приглушенно, и мысли начали проясняться. — Ответь мне только на один вопрос. — Морган посмотрел на Эркки. Тот сидел на пеньке, сжав колени. — Ты откуда-то сбежал, да? Из какой-то лечебницы? Или ты живешь один? Может, у тебя есть собственное жилье? Ну, или ты живешь с матерью? Я просто из любопытства спрашиваю. Ведь это не секрет?

Ожидая ответа, Морган вытащил из сумки пачку табака. Эркки молчал, но Нестор зашевелился. Он вот-вот уткнется подбородком в колени, а руками обхватит ноги — это знак. Когда Нестор принимает такую позу, Эркки разрешается заговорить.

— Так ты сбежал из больницы? Тебя ищут? Может, тебя объявили в розыск?

Услышав это, Эркки затряс головой.

— Давай договоримся, — предложил Морган, — я задаю тебе вопрос. А если ты на него ответишь, то тоже можешь меня о чем-нибудь спросить. И тогда я тоже должен ответить, прежде чем задать тебе другой вопрос. Согласен? — От собственной выдумки Морган даже преисполнился гордости. Он оглядел заложника: несмотря на черную кожаную куртку и темные брюки, тот, похоже, даже не вспотел. Странно… С Моргана пот ручьями стекал, так что на майке появились темные разводы. — Я лишь хочу понять, кто ты такой! — добавил Морган. — Потому что догадаться-то сложно…

— Если путь освещает дьявол, не многое можно увидеть, — тихо ответил Эркки. В голосе сквозила усталость, будто ради такого, как Морган, ему было лишний раз сложно открыть рот. Услышав это, Морган вздрогнул. Голос у Эркки оказался чистым и красивым, а говорил он очень серьезно. Наклонив голову, Эркки прислушался к шепоту Нестора. То, что предложил Морган, показалось ему знакомым. В такую игру они играли в клинике. На групповой терапии. — Я начну, — сказал Эркки.

Морган улыбнулся: ну наконец-то он заговорил как обычный человек.

— Но тогда на тебя распространяются те же правила, верно? Если я тебе честно отвечаю, то имею право задать тебе вопрос и тоже получить честный ответ.

Эркки посмотрел Моргану в глаза: да, он согласен.

— Что ты будешь делать? — спросил Эркки и услышал, как Нестор в Подвале заливается хриплым смехом.

Нахмурившись, Морган исподлобья посмотрел на темную одежду заложника и облизнул губы. «Что ты будешь делать?» Неожиданный вопрос. Ничего, он сейчас быстро что-нибудь придумает, вряд ли этот придурок вообще в состоянии что-либо понять… Но они договорились не врать. К тому же взгляд у этого парня такой пронзительный, что соврать и не получится… Морган вдруг почувствовал себя ужасно одиноким и вспотел еще сильнее. «Что ты будешь делать?» Черт, да он понятия не имеет. У него в руках сумка, доверху набитая деньгами, а рядом — придурок, у которого в голове непонятно что. Морган немного помолчал и, пожав плечами, ответил:

— Буду ждать темноты.

«Ждать темноты… — на губах у Нестора появилось некое подобие улыбки. — Скажи ему, Эркки! Раскрой ему глаза!»

— Темноты не будет, — сказал Эркки, — сейчас середина лета.

— Я не дурак! — огрызнулся Морган.

«Еще какой дурак!» — расхохотался Нестор и принялся раскачиваться из стороны в сторону, будто выжившая из ума старуха.

— С полуночи до двух ночи будет довольно темно. Доживем — и посмотрим, что сможем сделать.

В голосе вновь зазвучала угроза. Барабаны вразнобой застучали.

— Теперь моя очередь. Что с тобой не так?

Эркки растопырил пальцы, и Моргана передернуло от отвращения. Если бы не пальцы и не то, как он трясет головой, этого парня можно было бы вытерпеть.

«Ответить честно, — думал Эркки, — что со мной не так?» Он вздрогнул, и с подвального пола взметнулось серое облачко пыли. Нестор тихо заворчал. «Что со мной не так?» Эркки посмотрел вниз. На траве возле его ног появилось кроваво-красное пятно. Расплываясь, оно становилось все больше и больше. Если он сдвинет ногу, то выпачкает в крови кроссовки.

— Ну? Отвечай! — Морган обиженно уставился на него. — У нас же уговор! Что с тобой не так?! Только честно. Отвечай!

Но Эркки замер и молча смотрел на ноги.

— Ладно, я буду добрым, — продолжал Морган, — в отличие от тебя. Если уж ты у нас такой особенный. Я задам другой вопрос. Но если ты и на него не ответишь, я по-настоящему рассержусь. — И он мрачно посмотрел на Эркки, чтобы тот осознал всю серьезность положения. — Ты очень резво забирался вверх по тропинке. Просто обалдеть! Ты хорошо знаешь окрестности?

— Да, — ответил Эркки, поднимая голову и стараясь не дергать ногами.

Морган оживился:

— Правда?! Тогда, может, знаешь, где нам с тобой лучше пересидеть до темноты? Может, мы с тобой шалаш выстроим? Как думаешь?

Еще два вопроса! Эркки слегка напрягся. И почему только этот человек так сумбурно выражает свои мысли?.. «Хорошо знаешь окрестности… Шалаш?..»

— Да, — ответил Эркки, не сводя взгляда с кровавого пятна. К нему уже слетелись насекомые — они ползали вокруг пятна и наслаждались вкусом крови.

— Да — что ты хорошо знаешь окрестности, и да — чтобы построить шалаш! — довольно резюмировал Морган. — Ладно. Ты будешь строить, а я — держать пистолет. Ненавижу эту колючую дрянь. — И он лениво махнул в сторону сосновых веток.

Эркки посмотрел на пистолет — тот валялся всего сантиметрах в тридцати от его ног.

— А кстати, вот интересно, — продолжал Морган, — насколько ты наблюдательный. Если тебе придется давать показания в полиции… Вряд ли до этого дойдет, просто прикольно… Как бы ты меня описал тогда?

— Сейчас моя очередь, — прошептал Эркки.

— И правда. Прости. Валяй спрашивай. — Морган облизнул бумагу, заклеил самокрутку, сунул ее в рот и начал искать зажигалку.

— Что не так с тобой? — спросил Эркки.

Морган изумленно уставился на него, недовольно прищурившись. Нестор расхохотался, а рукава Пальто, лежащего в углу Подвала, чуть затрепетали. Оно всегда выглядело таким слабым… Вроде как бессильным… Иногда Эркки казалось, что оно притворяется. Просто-напросто притворяется.

— Со мной все в порядке! — резко ответил Морган. — И пока я тебя еще и пальцем не тронул! Поможешь мне — и будем продолжать в том же духе. Все зависит от тебя. — Моргану стало не по себе. Психи всегда такие непредсказуемые, что общий язык с ними найти непросто. Но у них тоже есть логика — это он знал. Осталось лишь понять ее. — Вот что я тебе скажу, — продолжал он, — я немного разбираюсь в таких болезнях, как у тебя. Вообще-то я вместо армии отслужил на гражданской службе — в психиатрической лечебнице. Ну что, удивился? От армии я откосил, потому что я пацифист. — Взглянув на пистолет, Морган вдруг восхищенно рассмеялся. — Там у нас был один придурок, он то и дело нюхал свои трусы! А в остальном был такой смирный — мухи не обидит! Так что с тобой такое? Ты тоже любишь трусы нюхать?

Эркки равнодушно отметил про себя, что мозги у его собеседника совсем как у ребенка. Эркки следил за кровавым пятном. Оно никуда не исчезло.

— И кстати, — сообразил Морган, — моя очередь спрашивать. Если бы полицейские спросили тебя, то как бы ты описал меня? Давай же, покажи, на что ты способен.

«Глупец, — подумал Эркки, — клоун с кудряшками в дурацких шортах. Почти постоянно испытывает страх. Без пистолета он совершенно беспомощен. Врачи наверняка сказали бы, что в детстве его никто не любил». Эркки уставился на него таким взглядом, что Морган вздрогнул.

«Рост — метр семьдесят, не выше».

Морган молча ждал.

«Вес — на двадцать килограммов больше моего. Возраст — наверное, года двадцать два. Волосы густые, вьющиеся, светло-русые. Брови прямые, темно-серые. Глаза серо-голубые. Рот небольшой, губы пухлые».

Морган курил и нетерпеливо сопел.

«Маленькие уши с полными мочками. Короткие толстые пальцы, ноги и икры полные. Немного тучный. Одет нелепо. Интеллект — в пределах нормы, но ближе к нижней ее границе».

В лесу воцарилась мертвая тишина. Даже птицы умолкли. Хихиканье в Подвале слышал лишь Эркки. Внезапно Морган вскочил и поднял пистолет.

— Ладно, молчи сколько хочешь! Поднимайся, мы идем дальше! — У него было мерзкое чувство, будто над ним насмехаются, но Морган никак не мог понять почему.

— Ты всего лишь картинка, — тут же проговорил Эркки.

— Заткнись, я сказал!

— На обратной стороне у тебя кое-что написано, но никому неохота переворачивать тебя и читать это.

— Давай шевелись!

— Тебе приходило это в голову? — не унимался Эркки. — Никто не знает, кто ты такой. Это же невыносимо, Морган!

Морган изумленно смотрел на Эркки, а тот медленно поднялся и, ловко перешагнув через скользкую кровавую лужу, направился вниз, к смотровой площадке и машине. Оттуда видно море — оно синее и холодное. И дорогу видно, по которой ездят автомобили.

— Ты что, сдурел?! Дальше вверх! Ты что, совсем придурок?!

— А если я пойду туда, куда мне хочется, что ты сделаешь? — тихо спросил Эркки.

— Всажу тебе пулю промеж глаз. А потом найду яму, где ты и сгниешь. Поэтому давай шагай!

И Эркки зашагал. Он отдохнул, поэтому двигался еще быстрее обычного, к тому же при ходьбе он лучше себя чувствовал.

— Молодец, ходишь ты быстро. И если ты не врешь и правда хорошо знаешь окрестности, то найди какую-нибудь заброшенную хижину или что-то типа того. Какое-нибудь укрытие.

Заброшенный домик… Здесь таких много, но большинство из них находятся на другой стороне холма, то есть в паре километров отсюда… Тропинка совсем не хоженная, к тому же сейчас чересчур жарко. Эркки мучила жажда. Он ничего не говорил, но предполагал, что Моргану тоже хочется пить. Он слышал позади хриплое дыхание Моргана, а немного погодя тот сказал:

— Увидишь ручей — скажи. А то так пить хочется, что можно сдохнуть. — Однако, судя по голосу, Морган немного успокоился.

Впереди, вихляясь, шагал Эркки. Длинные черные волосы, куртка и широкие брюки болтались из стороны в сторону. Морган с любопытством разглядывал его. Какой удивительный парень ему попался… «И почему я не отпустил его? — задумался Морган. — На черта мне сдалось это чучело? Можно было оставить его в машине… Или я испугался, что он даст полицейским мои приметы? Или еще почему-то?..» Морган вдруг подумал, что если даже копы схватят этого психа, то он вряд ли заговорит. Он посмотрел на часы. Через полчаса по радио начнутся новости, тогда он остановится и послушает, до чего они успели докопаться… Морган изо всех сил старался поспеть за Эркки. В горле и во рту пересохло. Он вспомнил про бутылку виски, но решил подождать… Сумасшедшие бывают агрессивными. Его спутник кажется слабаком, но Морган знал, что болезнь придает им сил и тогда удержать их невозможно. Поэтому мудрее всего будет не злить его. Не провоцировать. И врагами их не назовешь, ведь псих попался ему совершенно случайно. Морган выскочил из банка, толкая перед собой этого придурка, словно огромный щит… «Ладно, расслабься, — скомандовал себе Морган, — он просто порет чушь, только и всего. Ты же целый год проработал в психушке — вспомни, как они там всего боялись». Остановившись, Эркки похлопал по карманам куртки. Сначала по одному, потом по другому. Затем он засунул руку в карман брюк и, развернувшись, уставился на траву.

— Ты чего, — спросил Морган, — потерял что-то? Не только мозги?

Эркки еще раз похлопал по карманам.

— Если ты сигареты ищешь, я тебе могу скрутить…

— Пузырек… — промямлил Эркки, озираясь.

— Какой пузырек?

— С лекарством.

— Так ты на таблетках? И где ты их потерял?

Не ответив, Эркки обвел глазами лес и несколько раз кивнул.

— Ты принимаешь нейролептики? Потерял и ладно, проживешь и без них. Ну… то есть вряд ли же ты станешь буянить.

«Буянить, — и Нестор зажужжал, как жужжат провода, когда через них пропускают ток, — он даже значения этого слова не понимает».

Эркки вновь двинулся вперед.

— И вообще вся эта химия — полное дерьмо, — пробормотал Морган, раздумывая, к чему это может привести, — это просто успокоительное. Я тебе лучше виски налью.

Остановившись, Эркки пристально посмотрел на Моргана:

— Меня зовут Эркки.

— Эркки?

— Я здесь в гостях. Если не можешь отрубить руку — поцелуй ее. — И он вновь двинулся вперед.

Морган смотрел ему вслед с поросшей вереском тропинки. Его вдруг осенило, что он идет за собственным пленником, словно за собакой-поводырем. Двигается Эркки быстро, намного быстрее его самого, и идти ему легче. Они будто поменялись ролями. Он, Морган, плетется следом, как баба. Случись что — и помощи ждать неоткуда, ведь, где они сейчас, никому не известно. Он крепче сжал рукоятку пистолета. Ладно, если псих выкинет что-нибудь, то получит пулю в лодыжку. Ничего у него не выйдет. Наступит ночь, и Морган бросит его. Может, свяжет, чтобы выиграть время. Ничего плохого Морган ему не сделает. Да, этот Эркки мерзкий, однако есть в нем что-то притягательное. Глаза. И странные фразы. Какая-то торжественность. Кажется, будто он явился из другого мира. Морган поразился подобному предположению. Возможно, этот псих необыкновенно умный, почти гений. Кажется, он где-то слышал, что те, у кого в голове не хватает винтиков, на самом деле гениальны. Может, это и мешает им: они слишком многое понимают. За год работы в клинике он кое-чему научился… Тут Морган вдруг заметил, что Эркки ушел далеко вперед, и ринулся следом. Немного погодя Морган забеспокоился. Куда они идут и когда наконец все это кончится?

— Привал! Сейчас новости начнутся! — Крик прозвучал чересчур громко, словно Моргану хотелось напомнить, кто здесь главный. Он словно засомневался и от этой мысли испугался еще сильнее. Эркки не останавливался — вихляясь из стороны в сторону, он шагал вперед, будто Моргана и не было.

— Эй! Эркки!

В ушах у него прогрохотала барабанная дробь. Эркки остановился и развернулся. Парень позади дрожал от гнева. «Нет зрелища более убогого, чем тот, кто теряет хватку», — подумалось ему.

— Не смей так пялиться каждый раз, когда я велю что-то сделать! Главный тут — я!

«Он ошибается. Главный здесь пистолет».

Эркки поджал губы.

— Садись. Сейчас начнутся новости. Послушаем, что им известно.

Они стояли на большом холме, а за ним виднелся еще один холм, нежно-зеленый и окутанный дымкой, он казался бесконечно далеким. Порывшись в сумке, Морган достал радио и покрутил антенну, стараясь поймать сигнал. Эркки улегся на спину и прикрыл глаза.

— Ты лежишь прямо как покойник. — Морган попытался взять себя в руки. Он с удивлением оглядел Эркки. — Такая жара стоит, а ты весь белый. Как это ты умудрился не обгореть? — хохотнул он. — Хотя ты же из другого мира, где все время темно, правда ведь?

Он наткнулся на местную радиостанцию и нетерпеливо забарабанил пальцами, пока проигрывалась музыкальная заставка.

А сейчас — новости, — послышался шелест бумаги, — сегодня утром двадцатилетний мужчина совершил вооруженное ограбление «Фокус-банка» и похитил оттуда около ста тысяч крон. Ограбление произошло сразу после открытия банка, и, покидая место преступления, грабитель произвел захват заложника. Находясь в помещении банка, грабитель открыл огонь, однако жертв нет. В настоящий момент полиции неизвестно местонахождение преступника и заложника, однако полицейские обладают очень подробной информацией о внешности грабителя.

Морган нахмурился:

— Откуда у них подробная информация?

Грабитель и заложник скрылись в маленьком белом автомобиле, однако дорожному патрулю машину обнаружить пока не удалось.

— О чем это они?! Я же был в маске! Я снял ее, когда нас точно никто не видел! — Морган поставил радиоприемник на траву. — Они врут!

Он в сердцах вытащил из кармана пачку табака и принялся скручивать папиросу. Перед глазами Эркки назойливо кружила муха, и он вслушивался в ее жужжание.

У полиции пока нет подозреваемых в нападении на семидесятишестилетнюю Халдис Хорн, убитую вчера утром. Тело женщины обнаружили рядом с ее собственным домом. Халдис Хорн ударили по голове каким-то острым предметом, что и привело к смерти. Из дома исчез бумажник жертвы. Сильно искалеченное тело женщины обнаружено мальчиком, игравшим неподалеку от ее дома.

Морган рассеянно огляделся:

— Вот это и есть настоящая мокруха. Чувствуешь разницу? Деньги, которые я забрал, никому не нужны. Банк застрахован. Никто не пострадал. И на машине ни царапинки не осталось. А некоторые готовы убить ради какого-то поганого бумажника!

Эркки был поглощен жужжанием мухи: он не сомневался, что ей что-то нужно от него, что ее назойливость не случайна. Клоун рядом с ним, казалось, никогда не замолчит. Ценность слов неведома ему, он не понимает, что нужно беречь их для особых моментов.

— Убить старуху! Вот этого я не могу понять. Он, видать, совсем псих… — Сказав это, Морган взглянул на Эркки. — А кстати, ты умеешь строить шалаши? Ты не был в детстве скаутом?

Приоткрыв один глаз, Эркки посмотрел на него, и его взгляд напомнил Моргану приглушенный свет лампы за тонкой шторой.

— Ладно, найдем сперва воду. Не знаешь, может, тут поблизости течет шикарный ручей? Или есть озерцо?

Нестор раскачивался, сидя на корточках и упершись подбородком в колени. Эркки всегда восхищало, что он может просидеть вот так несколько часов подряд и никогда не устает. Пальто же было способно лишь на нелепые высказывания. Ни стоять, ни сидеть Пальто не умело и лишь иногда взмахивало рукавом, показывая, что оно по-прежнему здесь и останется здесь, пока кто-нибудь не вытащит его из Подвала, ведь самостоятельно Пальто ни шагу сделать не может.

— А виски ты любишь? У меня тут «Лонг Джон Сильвер» — согревает как черт знает что!

Морган затянулся и посмотрел вдаль, почесывая ноги, — он никак не мог избавиться от ощущения, что по нему то ли ползает кто-то, то ли травинка колется. При виде насекомых он покрывался холодным потом. Он взглянул на Эркки, который неподвижно лежал в траве.

— И как ты только там лежишь, — сердито проговорил Морган, — вокруг тебя туча мошек летает! — Он затушил в траве папиросу, встал и подошел к Эркки. Нагнувшись, он подхватил его под мышки и резко поставил на ноги. Эркки покачнулся.

— Не прикасайся ко мне!

— Что, не нравится, когда тебя трогают, да? Небось боишься заразиться? Такие, как ты, вечно боятся микробов, я угадал? Но я не заразный, я вчера мылся, в отличие от тебя.

Подул ветер, и Пальто сдвинулось в сторону. Вздрогнув, Эркки взмахнул руками.

— Эй, ты чего? Тебе плохо? Слушай, у меня нету таблеток, но если б я мог, то я б раздобыл тебе таблетки, честно! Я не жадный… А банк… — Морган сглотнул слюну. — Ты не понимаешь, но банк я ограбил ради друга.

Слова звучали искренне. Эркки растерялся. Сначала этот человек был готов взорваться, а через секунду лучится дружелюбием — точь-в-точь больничный священник. Эркки развернулся и зашагал прочь, шел он очень быстро, Морган и опомниться не успел, как Эркки уже был далеко.

— Эй, успокойся, постой!

Но Эркки не останавливался и почти скрылся за кустами. Морган слышал, как под его ногами сухо трещат ветки.

— Подожди меня! Мне тяжело с сумкой!

Эркки шел вперед, а двое наблюдали за ним из Подвала. Нестор едва заметно кивал головой. Возможно, это знак, потому Пальто в ответ махало рукавом. Похоже, эти двое что-то придумали или договорились о чем-то важном. Эркки прибавил шагу. Этого они и добивались: им хотелось посмотреть, что произойдет. Сзади до него донесся топот и прерывистое дыхание. Эркки вспомнил про пистолет и его могущество — ему все подвластно.

— Эркки! Черт тебя подери! Я стрелять буду! — Морган бежал следом. Он вдруг понял, что они забрели в самую чащу, такую дремучую, что можно спрятаться за кустом и затихнуть — и сам себя не отыщешь. Он же не знает окрестностей. Как ему теперь найти путь назад, к дороге?

— Эркки, я буду стрелять. У меня несколько патронов. Ты понимаешь, что будет, если я всажу пулю тебе в икру? У тебя ногу на клочки порвет!

Икры — где это? Эркки сосредоточился и попытался вспомнить эту часть тела. Нет, он их никогда не видел, они ведь позади, поэтому Эркки не останавливался, пока не услышал щелчок. Мимо уха что-то со свистом пролетело, а в следующий миг пуля впилась в стоящее прямо перед ним дерево. Эркки заметил торчащие из ствола щепки и остановился.

— Вот так-то лучше! Молодец, хорошо соображаешь. Я так и думал. — Дышал Морган тяжело, словно большая собака. — В следующий раз выстрелю тебе по икрам. Иди помедленнее. Скоро опять сделаем привал, по этому бурелому шагать невозможно. И уже поздно.

Эркки больно прикусил губу. Он был близко, чувствовал, что приблизился к чему-то, оно рядом, но он не готов. Эркки огляделся. Это место он знал. А вот его спутник — нет. Эркки пошел медленнее. Нельзя его дразнить. Он вспомнил дыру в стволе дерева. И представил, как на его собственной спине появляется такая же дыра, прямо посередине: ошметки кожи разлетаются в стороны, струей хлещет кровь, и он тонет в вечности. Ему хотелось туда, но этот момент он откладывал — пока он не готов, надо дождаться, когда наступят те самые день и час. Уже скоро. Эркки чувствовал их приближение. Слишком много всего произошло. И возможно, этот парень позади — специально присланный к нему избавитель. Смерть представлялась Эркки шагом в бездонную вселенную, где он полетит по орбите, предназначенной лишь для него одного. Вокруг, справа и слева, летают такие же, как он, но их не видно, и лишь слабое колебание воздуха выдает их присутствие. Возможно, его мама тоже летает там, раскинув руки в стороны, со звездными отблесками в темных волосах и под грустную мелодию флейты… Или же он может продолжать жить — так, как сейчас, когда в спину тебе дышит кто-то чужой. «Я устал, — подумал Эркки, — кто выгнал нас на эту беговую дорожку? И кто дожидается нас там, на финише? И сколько нам еще бежать? Кровь, пот и слезы. Боль, скорбь и отчаяние!»

Они очутились в рощице. Деревья расступились, и перед ними открылась полянка, на которой стоял маленький домик. Нагнав наконец Эркки, Морган сбросил сумку на землю. В глазах его светилась радость.

— Нет, ты только погляди! Домик — специально для нас! Здесь-то мы и сыграем в дочки-матери! — Моргана распирало от счастья. — Елки-палки, ну наконец-то у меня будет крыша над головой! — И Морган быстро направился к двери.

Эркки посмотрел на каменную плитку на верхней ступеньке — еще вчера там лежали его собственные внутренности. Однако Морган ни о чем не догадывался. Он потянул на себя трухлявую дверь, и та, скрипнув, медленно открылась. Морган заглянул внутрь.

— Там темно и прохладно, — сообщил он, — заходи.

Эркки стоял на полянке. Он пытался вспомнить что-то, но воспоминание отскакивало от него, словно натянутая резинка. Он всю жизнь мучился от таких непослушных воспоминаний.

— Тут клево. Да заходи же! — И он подтолкнул Эркки к той комнате, которая прежде служила гостиной. Морган подошел к окну. — Смотри — озерцо! Отлично. Там и плавать наверняка можно. — И, высунув голову в разбитое окно, он кивнул.

Эркки вдруг охватила чудовищная слабость, и он осторожно шагнул в сторону спальни.

— Эй, ты куда?

Морган пристально наблюдал за Эркки, а тот открыл дверь в спальню и уставился на полосатый матрас. Затем он стянул с себя свитер и майку и повалился на кровать.

— Ух ты! Да тут кровать есть! — Морган улыбнулся. — Ладно, можешь поспать. По крайней мере, я знаю, где тебя найти.

Эркки не ответил. Он решил, что лучше ему и правда заснуть: где бы ни появился, он повсюду сеет смерть и отчаяние, а спящие не грешат. И он задышал ровно и глубоко.

— Ты отличный проводник! Ладно, увидимся позже.

На всякий случай Морган проверил задвижку на окне в спальне. Вдруг парень надумает смыться через окно?.. Стекло треснуло, но рама уцелела, и окно не открывалось. Рама будто приросла к подоконнику. Если Эркки попытается ее открыть, то Морган услышит. Морган вышел из спальни. Когда его шаги затихли, Эркки открыл глаза. В бок ему упиралось что-то твердое и угловатое, поэтому он немного повозился, подыскивая удобную позу. Револьвер…

* * *

Среди деревьев показалось массивное здание психиатрической лечебницы. От этого зрелища у Сейера на секунду перехватило дух. Съехав на обочину, он остановился и вышел из машины. Потом немного постоял на дороге, пытаясь осознать увиденное. Ему казалось, что здание кричит: «Здесь все серьезно!»

Клинику выстроили на самом высоком из окрестных холмов. Да, приют для умалишенных должен выглядеть именно так, чтобы всему миру стало ясно: путь к просветлению вовсе не усыпан розами. И если до кого-то это еще не дошло, то при виде здания сомнения рассеивались. Лишь снедаемые отчаянием, страждущие приезжают к этому каменному монстру.

Дорога была скверной — узкой и испещренной выбоинами. Сейер не заезжал сюда уже много лет и предполагал, что за эти годы дорогу отремонтировали, но его ожидания не оправдались. Он вспомнил, как в молодости привез сюда девушку — ее обнаружили совершенно голой на автовокзале, в запертой кабинке туалета. Они вышибли дверь и увидели ее искаженное ужасом лицо. В руках девушка сжимала рулон туалетной бумаги и, разглядев их, принялась с остервенением поедать ее, словно во что бы то ни стало решила уничтожить какие-то секретные записи. Протянув девушке руку, он застыл на пороге. Она посмотрела на его руку, точно это была лапа хищной птицы. Сейер хотел накинуть ей на плечи плед и все время тихо разговаривал с ней. Девушка слушала, но казалось, что расслышать его слова ей мешает какой-то шум. Однако на лице мелькнула догадка: он явился, чтобы жестоко наказать ее… Стараясь убедить девушку, он исчерпал весь арсенал средств — ни слова, ни увещевания, ни доверительный тон — ничто не помогало. И Сейер понял, что придется сделать то, что делать ему хочется меньше всего, — силой увести ее оттуда. Он вспомнил, как она кричала, вспомнил худые костлявые плечи…

Когда-то здание психиатрической лечебницы в Вардене было просто роскошным, но его долго не ремонтировали, поэтому сейчас остались лишь следы былого величия. Красный кирпич поблек и начал медленно сереть в тон асфальту. Скоро красный цвет совсем исчезнет. В лучах летнего солнца здание смотрелось прекрасно, но Сейер подумал, что, к примеру, осенью, когда с деревьев опадает листва, а в окна хлещет ветер с дождем, клиника должна напоминать замок Дракулы. На крыше виднелась башенка, обшитая позеленевшей листовой медью, а рельефный фасад казался бы красивым, если бы не высокие узенькие окна, которые никак не гармонировали с общим стилем. Главный вход представлял собой портик с высокой резной лестницей. Рядом с главным входом был еще один — обычные раздвижные двери, какие делают во многих больницах, чтобы в случае необходимости машина «скорой помощи» подъехала вплотную к двери и носилки можно было занести сразу в здание больницы.

Сейер вошел внутрь и двинулся мимо почти незаметной стойки.

— Извините, вы к кому? — крикнула ему вслед молодая женщина.

— Прошу прощения. Я из полиции. У меня встреча с доктором Струэл. — И Сейер предъявил удостоверение.

— Вам на второй этаж, а там спросите.

Поблагодарив, Сейер поднялся по лестнице на второй этаж, где вновь спросил про доктора Струэл. Его проводили в приемную, окна которой выходили на море и лес. Очевидно, в этом муниципалитете не запрещалось расходовать воду на полив, потому что бархатные лужайки за окном ярко зеленели. Может, им следовало бы потратить деньги на что-то другое?.. Сейер подумал, что пациентам по большому счету все равно. Хотя откуда ему знать?.. В эту секунду он почувствовал на себе чей-то взгляд и резко повернулся. В дверях стояла женщина.

— Я доктор Струэл, — представилась она.

Сейер пожал протянутую руку.

— Давайте пройдем в мой кабинет.

Они прошли по коридору и оказались в просторном кабинете. Сейер уселся на залитый солнцем диван и тут же вспотел. Врач подошла к окну и оглядела лужайку. Затем она притронулась к невзрачному цветку в горшке, который, похоже, увядал.

— Так, значит, — она наконец повернулась к Сейеру лицом, — вы разыскиваете моего Эркки?

«Мой Эркки»… — эти слова даже растрогали его. В ее голосе не было ни капли иронии.

— Вы искренне это говорите?

— Больше он никому не нужен, — коротко ответила она, — поэтому он мой. Я за него отвечаю, работаю с ним. И Эркки останется моим независимо от того, убил он ту пожилую женщину или нет.

— А с кем вы уже разговаривали?

— Гурвин позвонил. Но на самом деле мне сложно в это поверить, — призналась женщина, — говорю вам об этом сразу же, так что мое мнение вы теперь знаете. Пусть он побродит на свободе — вскоре сам вернется сюда.

— Не думаю, что он сможет сам вернуться. Во всяком случае, не сразу. — Голос его звучал необычайно серьезно, и она заподозрила неладное.

— То есть? С ним что-то случилось?

— Что именно рассказал вам ленсман?

— Он упомянул об убийстве на Финском хуторе. И что Эркки видели недалеко от дома, как он сказал, в самый решающий момент.

— Не просто недалеко от дома — прямо во дворе. Вы, конечно, понимаете, почему мы его разыскиваем. В тех местах живет мало народа.

— Да, уйти в лес — это в его духе. Людей он избегает. И у него на это есть причины, — только и ответила она.

Сейер почувствовал глухо нарастающее раздражение.

— Простите, если я кажусь вам настырным, — медленно начал он, — но я должен учитывать и эту возможность. Убийца действовал неоправданно жестоко, причем ничего, кроме бумажника, из ее дома не исчезло, а в бумажнике было совсем немного денег. И тот, кто это совершил, разгуливает на свободе. Местные жители напуганы.

— Эркки всегда во всем обвиняют, — тихо проговорила она.

— Его действительно видели рядом с домом, а она жила уединенно. Там редко кто бывает. А у Эркки психические отклонения, поэтому нельзя исключать, что он как-то связан с этим делом.

— Значит, из-за того, что он болен, вы сильнее его подозреваете?

— Ну, я…

— Вы ошибаетесь. Он иногда может стащить что-то из магазина. Шоколадку, например. Но на большее не способен.

— О нем ходят разные слухи…

— Именно слухи.

— По-вашему, они безосновательны?

Она не ответила.

— Я еще не все вам рассказал, — продолжал он, — сегодня утром в центре вооруженный мужчина ограбил «Фокус-банк».

Врач рассмеялась:

— Ну честное слово! На такое у Эркки ни за что не хватило бы сил. Теперь вся история звучит еще менее убедительно.

— Я не закончил, — коротко сказал Сейер. Ее последние слова, про убедительность, ему не понравились.

— Грабителем был молодой мужчина, возможно, немного моложе Эркки. На нем была темная одежда и лыжная маска, поэтому личность мы пока не установили. Однако сложность в том, что в банке оказался еще один посетитель, и грабитель взял его в заложники. Угрожая пистолетом, он заставил заложника сесть в машину и скрылся. Заложника опознали — это Эркки Йорма.

В кабинете воцарилась наконец тишина. Смущение женщины было настолько велико, что Сейер почти слышал его.

— Эркки? — переспросила она. — Заложник? — Она встала. — И вам неизвестно, где они находятся?

— К сожалению, нет. Мы патрулируем дороги, а белый автомобиль, в котором они скрылись, — это, предположительно, угнанный сегодня ночью «рено меган». Возможно, они уже давно бросили его где-нибудь, но машину мы пока не обнаружили. Нам также ничего не известно о грабителе, и мы не можем сказать, опасен он или нет. Однако в банке он стрелял в потолок — скорее всего, чтобы напугать сотрудников, и ведет он себя довольно отчаянно.

Она вновь села, схватив со стола какую-то вещь и сжав ее.

— Я могу чем-нибудь помочь? — спросила она.

— Мне нужно понять, какой он.

— Тогда мы можем здесь до ночи просидеть.

— У нас мало времени. Но вы утверждаете, что Эркки не мог убить пожилую женщину. Как долго вы наблюдали его?

— Он пробыл у нас четыре месяца. Однако он всю жизнь лечится в подобных заведениях. У Эркки множество личных дел и медицинских карточек.

— Он когда-либо проявлял склонность к насилию?

— Знаете, — ответила она, — на самом деле Эркки способен лишь на самооборону. Он может укусить только в том случае, если его загнать в угол. И мне трудно представить, чтобы пожилая женщина настолько напугала его, что Эркки решил ее убить.

— Сложно сказать, что именно там произошло и что сделала Халдис, но бумажник ее исчез.

— Эркки тут ни при чем. Шоколадку он взять мог, но деньги — никогда.

Сейер тихо вздохнул.

— Хорошо, что вы в него верите. Наверное, он нуждается в этом больше, чем кто бы то ни было. Ведь его мало кто поддерживает. Правда?

— Послушайте, — женщина посмотрела на Сейера, — я не могу быть полностью уверенной. Я не люблю, когда говорят, что уверены в чем-то на сто процентов. Но в настоящий момент я считаю его невиновным и полагаю, что обязана так считать. Рано или поздно мне придется и ему ответить на этот вопрос. Когда-нибудь он сядет на то самое место, где сейчас сидите вы, и спросит: «А ты веришь в то, что это сделал я?»

Доктору Струэл было за сорок. Худощавая фигура, светлые, коротко остриженные волосы, длинная, падающая на глаза челка. Характер сильный — этого не скроешь, однако лицо было необычайно женственным, с пухлыми щеками. В лучах нещадно палящего солнца Сейер разглядел у нее на щеках легкий прозрачный пушок. На женщине были джинсы и белая блузка с темными пятнами пота под мышками. Она провела рукой по волосам, поправив длинную челку, но волосы светлой волной вновь упали на лоб. Сейер выпрямился:

— Мне бы хотелось осмотреть его комнату.

— Она на первом этаже, я провожу вас. Но сначала скажите: каким образом ее убили?

— Ее ударили по голове тяпкой.

Женщина скривилась:

— На Эркки это не похоже — по натуре он склонен избегать любых контактов, в том числе и таких…

— Вы несете за него ответственность, поэтому естественно, что вы верите в его невиновность. — Поднявшись, Сейер вытер со лба пот. — Простите, но я сижу на самом солнцепеке. Можно мне пересесть?

Она кивнула, и он направился к ее столу, у которого стоял стул. В этот момент он заметил притаившуюся за стопкой бумаги жабу, большую и жирную, с серо-зеленой спинкой и светлым брюшком. Конечно, жаба была не настоящей, она не шевелилась, но она так походила на живую, что Сейер не удивился бы, если бы она вдруг прыгнула. Он с любопытством взял жабу в руки и посадил на ладонь. Женщина с улыбкой наблюдала за ним. Несмотря на зной, жаба оказалась холодной. Сейер осторожно сжал фигурку пальцами и понял вдруг, что внутри у жабы что-то вроде желе, и, когда ее мнешь, фигурка меняет форму. Сейер сдавил жабу, так что тельце сдулось, а лапки наполнились гелем — теперь она напоминала зародыш. Сейер начал мять фигурку, чувствуя, как от тепла его рук она нагревается.

Глаза у жабы были бледно-зеленые с черной полоской посередине, спина покрыта бугорками, а брюхо гладкое. Сейер надавил на задние лапы, и верхняя часть туловища надулась — жаба превратилась в «качка» с мускулистыми плечами и выпяченной вперед грудью. Тогда Сейер сдавил ей голову — живот раздулся, а голова тряпочкой свесилась набок. Он посадил жабу на стол, предположив, что сейчас она примет исходную форму, но ошибся, поэтому снова взял ее в руки и попытался привести фигурку в порядок. Когда она вновь стала похожа на жабу, Сейер наконец вернул игрушку на прежнее место.

— Забавно… — тихо сказал он.

— Она полезная, — проговорила доктор Струэл, поглаживая жабу пальцем по спинке.

— А зачем она?

— Чтобы ее брали в руки, прямо как вы сейчас. И по тому, как вы обращаетесь с ней, я могу сделать кое-какие выводы о вас лично.

Он покачал головой:

— Ни за что не поверю.

На лице ее появилась почти снисходительная улыбка.

— Это правда. По тому, что именно люди делают с этой фигуркой, можно судить об их подходе к жизни. Вот вы, к примеру… — Сейер слушал врача с сомнением, но ее голос завораживал его. — Вы взяли ее в руки очень осторожно и смяли не сразу. А когда поняли, что она меняет форму, то по очереди поэкспериментировали с разными формами. Многим эта игрушка кажется неприятной, а вам — нет. Когда вы разглядывали ее глаза, то наклонили голову набок, и я поняла, что все сюрпризы, которые жизнь вам преподносит, вы воспринимаете открыто и дружелюбно. Сжимали вы ее осторожно, почти нежно, будто боялись, что она лопнет. Но лопнуть она не может. Во всяком случае, так сказано в гарантии от производителя… Разве что у вас вдруг окажутся очень острые ногти и вы ее проткнете, — добавила она, — однако вы с ней недолго возились, словно побоялись, что эта игра может стать опасной. И наконец, почти самое важное: прежде чем поставить ее на место, вы постарались придать ей исходную форму, — на секунду умолкнув, доктор Струэл посмотрела на Сейера, — из чего я могу сделать следующие выводы: человек вы осторожный, но и любопытство вам не чуждо. Еще вы немного старомодны и боитесь новых, незнакомых вещей. Вам нравится, когда все вокруг остается неизменным, потому что к этому порядку вы уже привыкли.

Он неуверенно усмехнулся. Голос женщины странно умиротворял его, будто изнутри он тоже наполнен гелем.

— Вот так с помощью этой жабы и тысячи других мелочей я могу узнать вас даже лучше, чем вы сами себя. Но прежде всего мне, конечно, потребуется время.

«Однако от скромности ты не умрешь…» — подумал он, а вслух спросил:

— А Эркки ее видел?

— Ну конечно. Она всегда здесь сидит.

— И как он на нее отреагировал?

— Он сказал: «Уберите это мерзкое отвратительное земноводное, а то я откушу ему голову и вымажу вам стол его внутренностями».

— И вы ему поверили?

— Он никогда не врет.

— Но вы же говорите, что он не склонен к насилию?

Она вдруг схватила жабу за лапы и стала изо всех сил растягивать ее, так что лапы превратились в веревочки. Сейер едва не ахнул. В конце концов она связала задние и передние лапы в два узла и положила жабу на спину. Жаба казалась такой беспомощной, что Сейер даже пожалел ее. Увидев выражение лица Сейера, женщина искренне расхохоталась.

— Давайте я покажу вам комнату Эркки.

— А вы ее не развяжете? — нерешительно поинтересовался он.

— Нет. — Ей захотелось поддразнить его.

В голове у него будто что-то загремело, и Сейер удивленно прислушался. Они заглянули в скромно обставленную комнату Эркки. Там были лишь кровать, сервант, раковина и зеркало. Посередине зеркала была наклеена газетная страница. Наверное, он не желал даже мельком видеть собственное отражение… Высокое узкое окно было распахнуто, и комната казалась совершенно голой — ни на полу, ни на стенах ничего не лежало и не висело.

— Прямо как у нас… — глубокомысленно заметил Сейер, — похоже на тюремную камеру.

— Мы не запираем двери.

Сейер вошел в комнату и прислонился к стене.

— Почему вы начали заниматься психиатрией? — Его взгляд упал на бейджик с ее именем: «Доктор С. Струэл». Интересно, как ее зовут? Может, Сольвейг… Или Сильвия…

Она прикрыла глаза.

— Потому что обычные люди, — «обычные» она произнесла так, словно это было оскорблением, — то есть те, кто достигает успеха… Здоровые целеустремленные люди, которые живут по правилам и без проблем добиваются всего, чего хотят… Те, кто прекрасно ориентируется в обществе, кто приходит к тому, к чему хочет прийти, и получает желаемое… Ну что в них интересного?

Услышав этот странный вопрос, Сейер не смог сдержать улыбку.

— Интерес в этом мире представляют лишь неудачники, — продолжала врач, — или те, кого мы называем неудачниками. Любое отклонение от нормы — это своего рода бунт. А я никогда не понимала тех, кто отказывается бунтовать.

— А как же вы сами, — быстро спросил он, — разве вы не относитесь к категории успешных, целеустремленных людей? Или же вы бунтуете?

— Нет, — призналась она, — я и сама этого не понимаю. Потому что в глубине души меня гложет отчаяние.

— Отчаяние? — обеспокоенно переспросил он.

— А разве вы его не чувствуете? — Доктор Струэл пристально посмотрела на него. — В нашем мире невозможно быть просвещенным и умным человеком и при этом не испытывать глубокого отчаяния. Такого просто не бывает.

«Неужели я тоже в отчаянии?» — подумал Сейер.

— К тому же в нашем обществе проще всего живется цельным личностям, — сказала она, — цельным, самоуверенным и упорным. Вы же понимаете: с сильным характером!

Он не смог удержаться от смеха.

— Здесь мы предоставляем возможность бунтовать, а шум нас не пугает. И мы не боимся ошибок. — Она вновь отбросила со лба челку. — И в другом коллективе я бы не смогла работать. — Видимо, подобные мысли настолько занимали ее, что она и с ним стала развивать эту тему, хотя он был для нее совершенно посторонним. Тем не менее он вдруг перестал чувствовать себя чужим. — А у вас как? — спросила она.

— У нас? — Он задумался. — Мы подчиняемся правилам, а работают у нас сплошь вот такие отвратительные цельные личности. — Сейер старался, чтобы голос его звучал оживленно, и у него почти получалось. — Фантазии и выдумке у нас места нет. Большую часть времени мы заняты тем, что пытаемся отыскать совершенно прозаические детали — волосы, отпечатки пальцев и пятна крови… Следы от обуви или отпечатки автомобильных шин. А затем мы принимаемся размышлять, хотя по нашим отчетам этого и не скажешь. И, конечно, это и есть самая интересная часть нашей работы. Если бы ее не было, я выбрал бы другую профессию.

— А как насчет тех, кого вы разыскиваете и сажаете в клетку?

Сейер испуганно посмотрел на нее:

— Мы это называем по-другому.

«Она дразнит меня, — решил он, — наверное, считает, что нормы вежливости на нее не распространяются. Ведь ей хочется бунтовать».

— Мне бы хотелось, чтобы они попадали в другое место, — спокойно ответил он.

Эта женщина вызывала восхищение. Сейер не отрываясь смотрел на ее круглое бледное лицо и темные глаза со светлыми зрачками и вдруг почти испугался, что скажет что-то лишнее. А ведь он всегда держит себя в руках.

— Если бы мы только могли отправить их куда-нибудь еще… — добавил Сейер, — но из-за бедности мы ничего лучше клетки предложить не можем.

— А вы тревожитесь о них? — тут же спросила она.

Он испытующе посмотрел на ее лицо, чтобы убедиться, что подвоха в ее вопросе нет. Вообще-то во всем ее облике было что-то бесовское.

— Тревожусь. Но, к сожалению, у меня не хватает на это времени. К тому же я не работаю в тюрьме, но знаю, что тюремные служащие заботятся об арестантах.

— Ну ладно… — Она пожала плечами. — Все-таки у нас самые гуманные тюрьмы в мире.

— Гуманные? — резко переспросил Сейер. — Эти парни подсаживаются на наркоту, пытаются сбежать, выпрыгивают из окон, ломают ноги или даже шею, сходят с ума, насилуют и избивают друг друга и кончают самоубийством. Гуманно, нечего сказать! — Он перевел дыхание.

— Вы и правда тревожитесь о них! — улыбнулась доктор Струэл.

— Я же сказал…

— Да, но мне нужно было самой убедиться в этом.

Они умолкли, и он снова удивился странному ходу их беседы. Из-за его профессии многие разговаривали с ним с почтительным страхом или вообще боялись слово сказать, но доктор Струэл, похоже, благоговения не чувствовала. Ну что ж, бывают и исключения…

— Эркки… — сказал Сейер, — расскажите мне про Эркки.

— Ну, если вам действительно интересно…

— Да, интересно!

Она пошла к двери.

— Давайте спустимся в столовую, выпьем колы. А то очень хочется пить.

Он двинулся следом, пытаясь отогнать странную тяжесть, смутную и тревожную, появившуюся в голове, а может, в груди или животе, — он не мог понять, где именно. Он вообще больше ничего не понимал.

— Как по-вашему, какой путь выбрал Эркки?

— Через лес, — она показала куда-то влево, — там есть небольшое озерцо, которое мы называем Колодец, но там мы уже искали. Если пройти мимо озера дальше в чащу, то выйдешь на трассу как раз в том месте, где она пересекается с проселочной дорогой. А если Эркки видели на Финском хуторе, значит, направление совпадает.

Вскоре они уже сидели в столовой. Она выжала в стакан с колой лимон, а он спросил:

— А как вы объяснили бы обычному человеку, что такое психоз?

Из-за лимонного сока кола в ее стакане немного посветлела.

— А вы считаете себя обычным человеком? — с вызовом уточнила она.

Может, это комплимент, а может, и нет — он точно не понял. Сейер рассеянно притронулся к висящему на поясе мобильнику.

— С одной стороны, это понятие настолько отвлеченное, что объяснить его никак невозможно, — тихо проговорила она, — но я сама считаю психозы своего рода внутренним тайником. Когда все защитные реакции нарушены, а твоя душа полностью открыта, то всякий может добраться до нее. В таком случае любое действие, даже совершенно незначительное, воспринимается как вражеское нападение. И Эркки нашел убежище. Он разработал особую внутреннюю тактику, пытаясь таким образом выжить. Эркки придумал что-то вроде контролирующей инстанции, которая постепенно становилась все более могущественной, так что теперь его действия и решения полностью от нее зависят. Понимаете? — Отпив колы, она вытерла губы тыльной стороной ладони.

Сейер кивнул.

— А он сможет сам себе помочь?

— Скорее всего нет, в этом-то и вся сложность. Хотя болеть по-своему выгодно. Знаете, приятно ведь лежать с температурой в кровати, когда вокруг вас все прыгают.

«Это точно», — грустно подумал он.

— Эркки серьезно болен?

— Довольно серьезно. Но он, несмотря ни на что, может ходить. Он не отказывается от пищи и принимает лекарства. Иными словами, он идет на сотрудничество.

— А шизофрения — это что такое?

— Это просто название, ярлык, который мы придумали от беспомощности и наклеиваем на тех, чей психоз не проходит. А продолжается, к примеру, несколько месяцев.

— И как давно Эркки заболел?

— Он из тех, от кого уже многие отказались. Он переходит из одной лечебницы в другую, словно какая-то бракованная вещь. — Она тяжело вздохнула. — Если он действительно убил ту женщину, боюсь, Эркки безнадежен. И тогда ему уже ничем не поможешь. По крайней мере, я не смогу ему помочь.

— Но… — посмотрев на нее, Сейер поднял стакан, — вам что-нибудь известно о причинах его болезни?

— Не очень многое. Но у меня есть кое-какие догадки.

— Поделитесь ими со мной?

— Порой мне кажется, что это связано со смертью его матери.

— По слухам, Эркки сам убил ее, — быстро проговорил Сейер. Даже чересчур быстро…

— Да-да, это я слышала. Он сам распустил эти слухи.

— Но зачем?

— Ему кажется, что это правда.

— Но вы ему не верите?

— Для меня этот вопрос остается открытым. Всем нужно дать шанс, — твердо заявила она.

«Да, — подумал он, — мне тоже нужен шанс. Но даже если бы мне принесли его на блюдечке, я отказался бы… Обручального кольца у нее нет, но это ничего не значит. Раньше кольцо было верным знаком, и незамужних легко было вычислить…» Так он вычислил Элису — по гладким длинным пальцам без колец. «Господи, да о чем я думаю?» — внезапно опомнился он, а вслух спросил:

— Как она умерла?

— Она упала с лестницы.

— Он мог столкнуть ее?

— Ему было восемь лет.

— Дети в этом возрасте постоянно толкаются и пихаются. Иногда случайно, а бывает, что они так играют. Эркки в тот момент находился дома, верно?

— Он был свидетелем ее смерти.

— Только он?

— Да.

— Что именно вам известно?

— Почти ничего. Когда приехала «скорая», Эркки сидел на лестнице и, очевидно, уже долго, не шевелясь, просидел там. — Она вытащила из нагрудного кармана пачку сигарет «Принс лайт» и добавила: — Это произошло очень давно.

— Еще кое-что. Ленсман Гурвин упомянул, что Эркки прожил какое-то время в Штатах.

— В Нью-Йорке. Эркки прожил там семь лет вместе с отцом и сестрой. Оттуда они регулярно приезжали в Норвегию. На Рождество, например.

— И там он тесно общался с каким-то не совсем обычным человеком — это правда?

Она вдруг улыбнулась.

— Этого я проверить не смогла. Я поговорила с отцом Эркки, и он сознался, что не особенно следил, чем сын занимается в свободное время. Дочь он любит больше — в отличие от Эркки, ей во всем сопутствовал успех, особенно в общественной жизни. Но вас-то интересует личность этого колдуна, верно?

— Может, именно он заморочил Эркки голову?

— Эркки заболел еще раньше. Но это, конечно, лишь ухудшило его состояние. Хуже всего… — Умолкнув, она посмотрела на стакан с колой. Доктор Струэл явно раздумывала, признаваться или это будет уже слишком. — Хуже всего то, — повторила она, — что иногда мне действительно кажется, что у Эркки есть дар. Что он видит больше нашего и способен влиять на ситуацию. Если он сильно чего-то пожелает и сосредоточится. Получается, что он может усилием воли влиять на действительность. Вот так-то. Я во всем вам призналась.

Сейер нахмурился. Да она слегка чокнутая! Досадно, ведь она так ему понравилась… И вначале она казалась такой здравомыслящей и образованной женщиной… Вот напасть!

— Расскажите, — попросил он.

Она посмотрела в окно, на скульптуру, представлявшую собой обнаженную девушку — стоя на коленях, та будто оглядывала больничный садик.

— Я расскажу вам о нашем первом индивидуальном занятии с Эркки. У каждого пациента есть постоянный лечащий врач, и вдобавок все они участвуют в сеансах групповой терапии. И вот настали день и час Эркки. Я ждала его в кабинете и не знала, придет ли он вовремя. Прежде я ему показала, как найти мой кабинет. Он пришел вовремя, минута в минуту. Я кивнула головой на диван возле окна, и Эркки сел. Его тело обмякло, он молчал. Глаз его я не видела. Мы ничего не говорили. Этот момент всегда казался мне каким-то волшебным. Первое занятие, первые слова… — Врач рассказывала тихо и очень медленно. Сейер ощутил, как поток ее мыслей захватывает его, почувствовал, будто тоже оказался вдруг в ее кабинете рядом с Эркки. — «У нас ровно час, — сказала я, — и сегодня тебе решать, как мы его проведем». Он не ответил. Я решила не начинать первой. Молчание меня не пугает, пациенты довольно часто попадаются молчаливые, а порой во время первого занятия они вообще ничего не говорят. И во время второго тоже. Поэтому подобное меня не удивляет. Эркки не напрягался, он уселся так, словно пришел отдохнуть. Ни напряжения, ни тревоги… Немного погодя я сама заговорила — просто тихо и спокойно начала рассказывать о себе.

— О чем вы рассказали? Вам разрешается говорить о себе?

— Ну конечно, в разумных пределах. — Она принялась перечислять, будто зачитывая инструкцию: — Можно рассказывать о себе, но не слишком личное, проявлять заинтересованность, но ненавязчиво. Решительно, но не жестко, участливо, но без лишних чувств. Ну, и так далее в том же духе. Я сказала Эркки, что мы с ним должны разработать особый язык, понятный лишь нам двоим, который посторонние расшифровать не смогут. «Посторонние» — значит его внутренние голоса, которые сбивают его с толку и отравляют ему жизнь. Я сказала, что нам нужно придумать секретный способ общения. Собственный тайный шифр. И если ему захочется рассказать мне о чем-то, то пусть зашифрует сообщение. А уж расшифровку я возьму на себя. — Она перевела дух. — Но на мои слова Эркки никак не отреагировал. Время шло, а я все ждала, когда он подаст мне хоть какой-нибудь знак. Мало-помалу меня одолела дремота. Сам облик Эркки излучал спокойствие — он выглядел хозяином моего собственного кабинета. А затем он вдруг поднялся, и я вздрогнула. Не обращая на меня никакого внимания, Эркки направился к двери. Подобное запрещается, поэтому я остановила его. Однако он лишь повернулся и указал на левое запястье, хотя никаких часов у него не было. Наше время вышло. Настенных часов у меня в кабинете тоже нет, но Эркки оказался прав: прошло ровно шестьдесят минут.

— И как вы поступили? — с любопытством спросил Сейер.

Доктор Струэл тихо рассмеялась:

— Я попробовала схитрить: улыбнулась и сказала, что у нас еще пять минут. И тогда он и произнес одно-единственное слово. Его первым сказанным мне словом было «ложь».

Сейер посмотрел в окно на зеленую лужайку. Он вдруг вспомнил, что уже поздно и пора возвращаться в отделение, причем не с пустыми руками, а с какими-нибудь важными сведениями. А ведь он даже на звонки не отвечал, пока сидел здесь… Возможно, они уже отыскали обоих… Пока он тут предавался размышлениям о загадках психиатрии… И об этой женщине… О том, что могло бы произойти… И будущее вдруг предстало совсем в ином свете.

— Затем, — продолжала врач, — я сделала в журнале пометку. Я поставила ноль по делу Эркки.

— Если Эркки угрожают, как он поведет себя?

На лице ее отразилось беспокойство — она явно переживала за Эркки.

— Он будет отступать. Он способен лишь на самооборону.

— А если отступать дальше некуда? На что он способен, если угроза действительно серьезная?

— Я вам сегодня уже пыталась намекнуть, но вы не поняли намека. Он просто-напросто кусается.

— И куда же он кусает?

— Куда получится.

* * *

Эркки спал. Остановившись в дверях, Морган разглядывал его. Грудь и живот спящего от шеи до пупка пересекал уродливый, неровно зарубцевавшийся шрам. Морган никак не мог придумать, откуда на груди Эркки взялась такая рана. Затаив дыхание, Морган лишь стоял и смотрел, хотя собирался разбудить Эркки. Сам Морган долго сидел на диване в гостиной, бездумно глядя в стену, и слушал радио. Ничего нового. Зато они сказали, что он взял сто тысяч крон. Морган пересчитал деньги — так оно и было. Теперь Морган тихо разглядывал Эркки, хотя ему казалось, будто есть что-то неприличное в том, чтобы вот так пялиться на спящего. Вот если бы на месте Эркки была девушка, все было бы иначе…

Во сне Эркки дышал легко, а его веки слегка подрагивали, словно ему что-то снилось. Черная кожаная куртка и футболка валялись на полу. «С чего мне вдруг захотелось его разбудить? — недоумевал Морган. — Я что, псина, которой не хватает общения? Ну его к черту — пусть спит себе. Все равно он неразговорчивый. Копается в собственном болезненном воображении, а до моей болтовни ему и дела нет. Тем не менее, когда он спит, может сойти за нормального… Интересно, во сне он остается психом?.. Неужели у него и сны безумные? Или где-то в глубине души он нормальный? Просто сам этого не осознает».

А потом Морган вдруг вздрогнул: Эркки неожиданно открыл глаза. Проснулся он мгновенно. Обычно, просыпаясь, люди ворочаются, всхрапывают и постанывают, а Эркки просто открыл глаза. В первые секунды после пробуждения они казались огромными, но потом Эркки заметил Моргана и прищурился.

— Что у тебя с грудью? — выпалил Морган. — Ты чего, харакири делал?

Двое из Подвала возились, собираясь с силами, поэтому Эркки молчал. Иногда они там такие неповоротливые…

— Мне чего-то тоскливо, — признался Морган. Вообще-то он был честным парнем. — Уже поздно. Давай выпьем?

Эркки медленно поднялся с постели. Ничего не изменилось. Посмотрев на пистолет в руках Моргана, он натянул футболку и прошел в гостиную. Морган поставил радио на подоконник, а антенну просунул наружу сквозь разбитое стекло. В доме было прохладно, но над лесом поднимался туман, и Эркки показалось, что вода в озере даже светится от жары.

— Я проголодался, — заявил Морган, — поэтому я глотну виски. — Вытащив из сумки литровую бутыль, Морган отвинтил крышку.

Эркки разглядывал его — по обыкновению, исподлобья, так что казалось, будто он что-то замышляет.

— Виски — лучшее лекарство, — сказал Морган. Какой все-таки пронзительный у этого Эркки взгляд, будто он знает о жизни и смерти что-то такое, что никому больше не ведомо. — Виски лечит и голод и жажду. Помогает от скуки и при несчастной любви. Исцеляет страх и отчаяние. — Морган отхлебнул из бутылки, и лицо его перекосилось. — Умеренное пьянство — лучшее решение всех проблем, — продолжал он, — ты знаешь, что такое «умеренное»?

Эркки знал. Морган вытер губы.

— Выпиваю я регулярно. Но по утрам не напиваюсь, знаю меру и никогда не сажусь пьяным за руль. Я всегда держу себя в руках, — он сделал еще один глоток, — и если ты надеешься, что я сейчас упьюсь в стельку и ты сможешь смыться, то ошибаешься.

Морган протянул Эркки бутылку, и тот удивленно оглядел ее. От спиртного он был не в восторге, но чувствовал себя вымотанным и опустошенным, к тому же, кроме виски, у них все равно ничего не было, поэтому выбирать не приходилось. Оставалось лишь взять бутылку. Эркки ведь не просил — Морган практически впихнул бутылку ему в руки. Внимательно изучив этикетку, Эркки медленно повертел перед собой бутылку, а затем понюхал горлышко.

— Да брось, я же не отраву тебе предлагаю!

Эркки поднес бутылку к губам и отпил виски. На его глазах не выступило ни слезинки. Под ложечкой вдруг потеплело, но сначала обожгло рот, затем горло, а потом жжение распространилось по всему желудку. А еще чуть погодя он почувствовал сладковатый привкус, какой бывает от конфет.

— Ну что, хорошо? — заулыбался Морган. — А где ты вообще живешь? У тебя есть квартира?

«Я живу возле моря, — подумал Эркки, — свежий воздух, красивый вид, и оплачивает ее государство. Одна комната, кухня и ванная с туалетом. Этажом выше живет старик, по ночам он расхаживает по квартире и иногда плачет. Я это слышу, но мне все равно. Если я подам ему руку и выслушаю его, то у него появится надежда. А надеяться не на что. Никому из нас».

— И чего это ты такой скрытный? — спросил Морган, потянувшись за бутылкой.

— Там плохо пахнет, — тихо проговорил Эркки.

От звука его голоса Морган опять вздрогнул.

— Где плохо пахнет? У тебя в квартире? Оно и немудрено. От тебя тоже попахивает. Поэтому наша прогулка наверняка пойдет тебе на пользу.

— Сырое мясо плохо пахнет. Особенно на такой жаре.

— Чего это ты несешь?

— Оно лежит на кухне. Я каждый день ем его на завтрак, — серьезно сказал Эркки, и Морган недоверчиво уставился на него.

— Ты придуриваешься или у тебя галлюцинации? Ты пошутил, да? В том, что ты псих, я не сомневаюсь, но что ты еще и завтракаешь сырым мясом — сроду не поверю! — Несмотря на жару, по спине у Моргана побежали мурашки. Этот Эркки, что же он за человек? — Хлебни-ка еще. Наверное, тебе вредно сидеть без таблеток. Но если хочешь знать мое мнение — виски лучше. — Опустившись на пол, Морган положил пистолет рядом. — Слушай, а когда ты понял, что у тебя крыша съехала?

Вместо ответа Эркки искоса посмотрел на Моргана.

— Это и правда было так, как в книжках пишут: в одно прекрасное утро ты просто проснулся и почувствовал себя отвратно? А потом подошел к зеркалу и увидел то, чего больше всего на свете боялся, как из глаза у тебя выползают красные червяки? — Морган хохотнул и завинтил крышку.

Эркки прикрыл глаза. В Подвале что-то тихо загудело. Предупреждение…

— Нет, не червяки, — спокойно прозвучал тонкий голос Эркки, — жучки. У них были такие гладкие крылышки… Черные, как капельки нефти, они блестели в лучах солнца.

Морган растерянно заморгал.

— Это шутка, да? Я знаю, что это происходит по-другому. Может, ты и идиот, но не смей и меня держать за придурка. По-моему, — глубокомысленно заявил Морган, — очень важно просто понять, из-за чего ты заболел. Я поэтому и спросил. Может, это наследственное? Твоя мать тоже была чокнутой?

Эркки молча прислушивался. Этот человек выплевывает слова, будто мусор. Они вылетают из его рта, словно жеваная бумага, картофельные очистки, кофейная гуща, огрызки яблок…

— А ты, — тихо спросил Эркки, — когда ты сам это понял?

— Что понял? — Удивленно заморгав, Морган отвел взгляд и посмотрел в окно. — Как с тобой сложно разговаривать. Ладно, выбирай сам. О чем хочешь, о том и поговорим. Тебе решать, — и Морган тяжело вздохнул, — до вечера еще долго… — Он вновь замолчал. Поджав ноги, Эркки сидел на диване.

— Мир охвачен войной, — сказал наконец он.

— Вон оно как? Ну, наверняка так оно и есть… А можешь рассказать про клинику, где ты лежал? — почти умоляя, попросил Морган. Вообще-то Эркки и впрямь было, о чем рассказать… Если захочет… Например, о Рагне, которая никак не могла смириться с тем, что она женщина, и которую постоянно находили лежащей в кровати или в душевой кабинке, изрезанную, в луже крови, потому что она пыталась отрезать себе половые органы. А когда ты женщина, проделать подобное нелегко. «Кола, чай и кофе, — подумал Эркки, — пиво, вино и водка. Рассказать этому кудрявому дурачку или нет? Никогда».

— Ну, нет так нет… — Морган понуро посмотрел на Эркки. — А ты не гений? Гениальный мыслитель? Я серьезно, не исключено ведь, что ты очень сообразительный, хотя с виду и не скажешь.

Эркки не ответил. Этот человек даже не глупец, а самое настоящее убожество… Морган вздохнул. Он устал. Разговаривать его пленник не желает, а звук собственного голоса ему уже надоел. К тому же он несет какую-то чушь… И заснуть не сможет. И даже пить больше нельзя. Сидеть рядом с другим мужиком и ни словом не перемолвиться с ним — нет, к такому Морган не привык. Его это раздражало.

— На что ты потратишь деньги? — доброжелательно поинтересовался вдруг Эркки.

— Деньги?

— Из банка. Ты купишь себе «Нинтендо»? Все мальчишки мечтают о «Нинтендо».

Резко вскочив, Морган подошел к окну и посмотрел на озеро. Вода в нем была темно-кирпичного оттенка и блестела, будто стекло. Морган оглядел наклонившийся ствол высохшей сосны… Скоро по радио опять начнутся новости. Интересно, когда полицейские обнаружат их машину?.. Тогда станет ясно, что они ушли в лес…

— Пойду отолью, — сказал он, направившись к двери. Пистолет Морган прихватил с собой. — Сиди тут. Я только на крыльцо выйду.

Морган вышел на улицу и вдохнул горячий воздух. В это время дня бывает жарче всего. Скорее бы наступила темнота… Но до осени ночи будут светлыми. «Как же вся эта возня надоела…» — уныло подумал он.

Пересев с дивана на пол, Эркки привалился к стене. Он слышал журчание, слышал, как Морган потом застегнул «молнию» на брюках. От виски по телу разлилось приятное тепло. Ему хотелось еще выпить. Морган вернулся в дом. Эркки хотелось попросить его, но тогда пришлось бы нарушить правила. Нельзя ни о чем просить. Нет, это недопустимо. Морган решительно подошел ближе, перешагнул через сумку и, отвернувшись, принялся настраивать радио. Он чуть покрутил антенну, а Эркки разглядывал его обтянутую майкой грудь и мускулистые ноги. «Родиться мужчиной, у которого все на месте, и при этом так нелепо выглядеть, будто тебя, как конструктор, собрали из каких-то разрозненных деталей, которые никак не сочетаются друг с другом…» Оба молчали. Эркки набирался сил, чтобы озвучить просьбу. Он не мог вспомнить, когда он в последний раз о чем-то просил… Наверное, много лет назад… Казалось, слова слиплись в комок, который застрял где-то в горле. Тогда Эркки пристально посмотрел на сумку, собрав в одном глазу всю свою мощь, так что взгляд превратился в луч, насквозь прожигающий черную ткань сумки. Вскоре над сумкой поднялась тоненькая струйка дыма. Запахло паленым. Морган развернулся. Из Подвала раздался слабый грохот, словно с какой-то далекой горы сорвалась лавина. Грохот нарастал и вскоре уже напоминал гром. Нестора охватил огонь. Вскоре на грязном полу проступило что-то темное. Всего в паре сантиметров от ног Эркки тек кровавый ручей. А сумка оказалась по другую сторону ручья.

— Ты чего? — заволновался Морган. — Тебе плохо?

Эркки не отрывал взгляда от сумки.

— Хлебни-ка еще виски. Это должно помочь, — испуганно предложил Морган.

Эркки неподвижно разглядывал кровавую лужу.

— Слышишь? Возьми там бутылку.

Но пошевелиться Эркки не мог: рукой до сумки не дотянуться, поэтому придется встать и шагнуть, и тогда он наступит прямо в теплую вязкую кровь.

— Господи, как же с тобой сложно! Мне что, взять тебя на ручки и напоить из соски?! — Схватив сумку, Морган вытащил из нее бутылку и протянул ее Эркки. Эркки вцепился в бутылку и отхлебнул виски. Огонь в сумке потух.

«Тебе повезло. Не надейся, что в следующий раз опять повезет».

— Я не жадный, — заявил Морган, — уж что-что, а жадным Моргана не назовешь! — Взглянув на глотающего виски Эркки, он вышел на кухню.

Эркки подумал, что это правда: Морган, конечно, странный, но не жадный. Он услышал, как Морган выдвигает ящики и открывает дверь в кладовку. Пока его не было, Эркки сделал еще несколько больших глотков. Тихо выругавшись, Морган начал выбрасывать из ящиков всякий мусор. Потом за стеной что-то зашуршало. Значит, Морган добрался до завернутых в полиэтилен свечек. Из кухни он направился в спальню. Эркки выпил еще немного, прислушиваясь, как Морган стучит по стенам. А затем оттуда донесся истошный крик:

— Нет, ты только погляди на это!

Поднявшись, Эркки поплелся на голос.

— Ты звал, господин? — Зажав в руке бутылку, Эркки остановился в дверях. Пистолет лежал на подоконнике.

— Гляди, чего я нашел! — И Морган протянул ему сложенный в несколько раз коричневатый листок. — Лежало под кроватью! Это карта Финского хутора! Давай выясним, где мы сейчас. — И он зачитал: — «Карта Финского хутора, Государственное картографическое управление, тысяча девятьсот шестьдесят пятый год». — Эркки, помоги! — Взяв пистолет, Морган вернулся в гостиную. Эркки последовал за ним. — Ты в картах разбираешься? Помоги мне! Ты можешь найти на ней этот дом? — Он развернул карту, и от прикосновения бумага едва не раскрошилась.

Вглядевшись в карту, Эркки ткнул пальцем в маленькое выцветшее пятнышко и тихо произнес:

— Мы здесь.

— Вот так просто? — удивился Морган. — Откуда ты знаешь?

— Посмотри на озеро, — ответил Эркки, — оно такой же формы, как и на карте. Оно называется озеро Райское.

— Ух ты! У тебя тоже бывают просветления. — Морган подошел к окну. По форме озеро было точь-в-точь как на карте. — Черт, ты, оказывается, прекрасно тут ориентируешься! А вообще-то мы не очень далеко ушли… — добавил он, — сегодня ночью я заберусь на холм и спущусь вот тут, — Морган указал на карту, — а для прикола мы с тобой поменяемся одеждой. — И Морган схватил бутылку. Ему наконец полегчало. Теперь он знает, где они находятся, у холмов и озер в округе есть названия, и здесь повсюду дороги, у которых тоже наверняка есть номера.

— Ты пойдешь той же дорогой, по которой мы сюда пришли. А я двинусь дальше, по направлению к… Короче, на северо-запад. Наденешь мои бермуды. Смотреться в них будешь просто отпадно. Я тебя отпущу. Сегодня между двенадцатью и часом ночи, — весело решил Морган. Теперь у него была цель. — Новости! — вспомнил вдруг он и, дотянувшись до радио, прибавил громкость. Диктором была женщина. Осев на пол, Эркки закрыл глаза. От спиртного губы его онемели и приятно обмякли.

А сейчас немного об убийстве на Финском хуторе. Наряду с ограблением «Фокус-банка» полиция занята поисками убийцы, совершившего необычайно жестокое нападение на семидесятишестилетнюю Халдис Хорн, в результате которого женщина скончалась. По словам полицейских, они изучают улики, которые могут привести их к убийце, однако в интересах следствия полиция отказывается сообщать данные о личности предполагаемого преступника. В настоящий момент полиция надеется вскоре разыскать убийцу.

Морган взглянул на Эркки:

— Как думаешь, где именно она жила? Ты ее знал? — Он почесал голову. — Интересно, они не начнут искать прямо здесь? И о чем только думал тот подонок, который такое сотворил?

Эркки вяло взмахнул темными волосами. Но промолчал.

* * *

— Почему Эркки положили в лечебницу? — спросил Сейер. — Он кому-то угрожал?

Доктор Струэл покачала головой:

— Он отказывался есть. Когда Эркки привезли к нам, он был на грани истощения.

— Почему он не принимал пищу?

— Он не мог решить, чего именно ему хочется. Он пришел на обед, сел за стол, брал то одно, то другое, но определиться не мог.

— И что вы сделали?

— Когда он отчаялся и вернулся к себе в комнату, я сделала бутерброд с колбасой и отнесла ему. Ни молока, ни кофе я ему не предлагала, просто положила бутерброд на тумбочку. Но Эркки к нему не притронулся.

— Почему?

— Я допустила ошибку — разрезала бутерброд на две части, так что теперь он не знал, с какой начинать.

— То есть получается, что с голоду можно умереть просто потому, что не можешь определиться?

— Да.

Сейер покачал головой. Какой, оказывается, невыразимо сложной жизнью они живут.

— И вы считаете, что у него действительно есть сверхъестественные способности?

Она беспомощно махнула рукой:

— Я лишь рассказываю о том, что видела сама. А другие вам расскажут что-то еще.

— Вы спрашивали Эркки, каким образом у него это получается?

— Я как-то спросила: «Кто тебя этому научил?» Тогда он улыбнулся и ответил: «The Magician».[365] Волшебник из Нью-Йорка.

— Но ведь скорее всего речь идет о простых совпадениях?..

— По-моему, нет. Хотя за всю жизнь мы лишь изредка сталкиваемся с явлениями, которые не в состоянии объяснить.

— Не согласен, — с улыбкой возразил Сейер.

— Вот как? — Она рассмеялась. — То есть вы из тех, кто понимает почти все?

Он догадался, что она издевается над ним.

— Не в этом смысле… А что Эркки еще умел?

— Однажды мы сидели в курилке и играли в карты. Эркки тоже там был, но играть отказался. Он терпеть не может игры. Было уже поздно, на улице стемнело, и мы включили свет. Внезапно Эркки сказал: «Хорошо бы поставить на стол свечи и зажечь их». Голос у него был такой тихий и странный… Я тоже подумала, что сидеть при свечах очень уютно. Я попросила его принести с кухни свечи, но он не захотел. И остальные тоже — все они заявили, что карты будет плохо видно. Мне стало так обидно за Эркки: он впервые что-то предложил, а его и слушать не пожелали. А потом вдруг отключили электричество. Свет погас не только в курилке, но и во всем здании, и мы, натыкаясь друг на друга, принялись искать свечи… «Я же предупреждал», — холодно сказал Эркки. Но с ним случались истории и посерьезнее. Он, например, учился летать и однажды выпрыгнул из окна на третьем этаже. Удивительно, как он только не расшибся насмерть. Зато он сильно ударился о подставку для велосипедов и поранил грудь, так что на груди у него теперь огромный шрам. Это произошло, еще когда он с семьей жил в Нью-Йорке.

— А он тогда не принимал ЛСД или что-то наподобие?

— Не знаю. И отец Эркки тоже не знает. Он не особо следил за сыном.

— Эркки и правда такой уродливый, как рассказывают?

— Уродливый? — удивилась она. — Он вовсе не уродливый. Может, только слегка неухоженный.

— Он чувствует себя счастливым? — Сейер тотчас же осознал, что вопрос нелепый, но доктор Струэл не рассмеялась.

— Конечно. Но сам он этого не понимает. Эркки не позволяет себе подобных чувств.

— А какие чувства он себе позволяет?

— Презрение. Снисходительность. Высокомерие.

— Да уж, приятным его не назовешь.

Она тяжело вздохнула:

— На самом деле он просто маленький одаренный мальчишка, которому хотелось лишь хорошего. Хотелось сделать все правильно. И который так боялся ошибиться, что в конце концов его волю совсем парализовало. В школе он был неразговорчивым, отворачивался к окну и что-то бормотал себе под нос, чтобы никто не услышал. Зато его письменные работы были выше всяких похвал.

— Но вам под конец все же удалось его разговорить?

— Сейчас он разговаривает, когда сам сочтет нужным. Временами он даже становится многословным, и тогда ясно, что у него прекрасное чувство юмора. Просто убийственное.

— Он когда-либо пытался покончить с собой?

— Нет. За исключением того дня в Нью-Йорке, когда он выпрыгнул из окна. Но с тем случаем мне не все ясно.

— То есть у него нет суицидальных наклонностей?

— Нет. Но в нашей профессии сложно что-то утверждать наверняка.

— Значит, если бы он пошел на это, вы бы поняли его?

— Конечно. Каждый человек имеет право на самоубийство.

— Право на самоубийство? Вы серьезно?

Опустив голову, женщина принялась разглядывать собственные руки.

— Некоторые врачи убеждают пациентов в том, что смерть — это не решение. Мне подобные идеи не нравятся. Человек сам выбрал смерть, поэтому для него это — решение. Все мы имеем право выбирать, из чего логически следует, что смерть — следствие нашего выбора.

— Но вы, очевидно, стараетесь этого не допустить?

— Я говорю им: «Выбирать вам». И мне не всегда хочется навязывать этим людям идею, что жить следует долго. Порой мне неловко отнимать у них психоз, ставший их последним прибежищем.

«Сегодня мне не заснуть, — подумал он, — перед глазами встанет ее лицо, а в ушах будут звенеть ее слова…» Потрогав обручальное кольцо, Сейер подумал, что если даже он, вопреки всем ожиданиям, понравился вдруг этой женщине, то из-за кольца она наверняка не станет всерьез задумываться о нем. Наверное, ему не стоит больше носить кольцо. С другой стороны, он давно уже решил никогда не снимать кольца и в могилу лечь тоже с ним. Но кольцо будто предупреждало: в его жизни есть женщина. И от взгляда доктора Струэл кольцо не укрылось. Сейер занервничал.

— Итак, Эркки любит бродить по лесу и гулять по проселочным дорогам. Но людей он избегает, верно?

— Да, — согласилась она.

— Однако совсем недавно он изменил своей привычке — отправился прямо в город и даже зашел в банк. Означает ли это, что его что-то вынудило так поступить? Возможно, что-то произошло и он нуждался в помощи?

В ее глазах мелькнул испуг. В голове у Сейера словно вновь прогрохотал гром. Когда гром стих, Сейер заглянул в собственное сердце, на протяжении многих лет остававшееся пустым. И увидел там женщину.

* * *

— Все в порядке? — Скарре обеспокоенно посмотрел на Сейера.

— Ты о чем?

— Тебя долго не было.

Промолчав, Сейер повернулся к раковине. Скарре задумался, его коллега действительно бывает порой замкнутым, однако сейчас, разглядывая его прямую спину, Скарре понял: что-то происходит.

— Я узнал кое-что важное, — не оборачиваясь, проговорил Сейер. Он повернул кран и плеснул холодной водой на пылающие щеки. Вытершись и пригладив коротко стриженные волосы, он спросил: — Нам прислали снимки следов с места преступления?

— Нет, но скоро пришлют. В лаборатории говорят, что снимки просто отличные. И что это наверняка следы от кроссовок. С таким же зигзагообразным узором, какой бывает на кроссовках. В длину следы составляют тридцать девять сантиметров, что соответствует сорок третьему размеру. Больше мне пока ничего не известно.

— Доктор Стрэул считает, что Эркки не способен на убийство. Она говорит, что, когда ему угрожают, Эркки кусается.

— Кусается?.. — Скарре удивленно посмотрел на Сейера. — Так тамошний врач — женщина? А как Эркки поведет себя, оказавшись в заложниках? У нее есть идеи на этот счет?

— Она полагает, что Эркки замкнется в себе. Сказала, что он способен лишь на самооборону. Но сейчас нам мало что известно и о грабителе. И мы не знаем, каков он…

— Может, они нашли общий язык.

— Бывает и такое… Но мне тут пришла в голову одна мысль: как по-твоему, если грабитель вдруг узнает, что его заложника разыскивает полиция по подозрению в убийстве, как он поступит?

Скарре улыбнулся:

— Возможно, он испугается и отпустит заложника.

— Возможно. И ведь не исключено, что наш грабитель слушает радио и следит за развитием событий.

— Но журналистам ничего не известно. Они же не знают, что заложник и человек, которого видели возле дома Халдис Хорн, — одно и то же лицо.

— Думаю, это вопрос времени, — Сейер взглянул на дверь, откуда просматривался длинный коридор со множеством одинаковых дверей, — народа у нас тут предостаточно. И вскоре кто-нибудь непременно проговорится.

— И тогда дело примет опасный оборот, верно?

— А как бы ты поступил? Что тебе подсказывает твое преступное «я»?

— Да оно у меня совсем крошечное… — притворно расстроился Скарре. — Ладно, я бы испугался и отпустил заложника. К тому же он душевнобольной и грабителю с ним наверняка непросто. Но если они нашли общий язык, — рассуждал Скарре, — то, возможно, могут поддержать друг друга. Тогда им незачем друг друга выдавать. Ведь они оба преступили закон. Однако, если эти двое поссорятся…

— Двое, один из которых душевнобольной, а второй — вооруженный преступник… Нам нужно отыскать их, — сказал Сейер, — пока они не поубивали друг друга. Предлагаю рассказать о подозрениях радиожурналистам.

— По-твоему, тогда грабитель отпустит Эркки?

— Возможно. А ты тем временем съездишь в магазин «Продукты от Бриггена» и поговоришь с поставщиком, который отвозил Халдис еду. Он единственный общался с ней регулярно. А именно — раз в неделю на протяжении многих лет. Они наверняка были хорошо знакомы. Выясни, что за Кристофер прислал ей письмо. Ты обедал сегодня?

— Да, а ты?

— Я поеду в приют и поговорю с мальчишкой, который обнаружил тело. А потом съезжу в Центральную больницу в Осло.

— Зачем?

— Проверю, есть ли у них что-нибудь о смерти матери Эркки.

— Но она умерла шестнадцать лет назад!

— Что-то наверняка сохранилось. Подожди… Пока ты не ушел… Притащи-ка сюда метлу.

— Чего-о-о?..

— Сходи в кладовку и принеси метлу.

— Метлами уже сто лет как не пользуются, — снисходительно заявил Скарре, — все давно используют швабры.

— Тогда принеси швабру. Главное, чтобы у нее была длинная ручка.

Скарре сбегал за шваброй. Ручка у нее была из стеклопластика, прямо как черенок тяпки, которой убили Халдис. Сейер выпрямился.

— Представь, что я Халдис Хорн, — серьезно проговорил он, — а ты убийца.

— Легко! — Скарре встал напротив Сейера.

— Я стою на лестнице, а в руках у меня тяпка. Правда, я выше Халдис, а швабра длиннее тяпки… Но скорее всего я схвачу черенок вот так, посередине.

Скарре кивнул.

— А теперь ты выходишь ко мне из дома и хватаешься за тяпку. Вперед, Якоб!

Оглядев швабру, Скарре обеими руками схватился за ручку, так, что одна рука оказалась выше рук Сейера, а другая — ниже.

— Постой-ка так, — Сейер посмотрел на их руки, — примерно в середине черенка мы нашли отпечатки самой Халдис, а сверху и снизу от ее рук — пару чужих отпечатков, довольно маленьких. То есть он схватился за тяпку так же, как и ты сейчас, а потом одним движением вырвал ее, размахнулся и ударил. Одного я не пойму: куда подевались остальные отпечатки его пальцев?

Но и Скарре этого тоже не понимал.

— Может, он их стер, а эти два случайно забыл стереть?

— А ее отпечатки оставил? Маловероятно.

— Тогда, может, его пальцы оставляют плохие отпечатки?

— Это еще почему?

— Понятия не имею. Ну, например, обожженные пальцы оставляют плохие отпечатки.

— По-моему, у тебя уж слишком разыгралась фантазия.

— Ладно, согласен, — Скарре опустил глаза, — я тоже не понимаю, почему так вышло.

— А эти отпечатки совпадают с теми, которые обнаружили в доме?

— Криминалисты пока работают над этим.

— Тут есть что-то странное… — сказал Сейер.

— В странности я не верю, — возразил Скарре, — всему должно быть логическое объяснение. Возможно, у Эркки есть привычка сосать пальцы. Я слышал, что бывает и такое. Может, он так долго сосал их, что теперь они оставляют деформированные отпечатки. Ведь Эркки необычный. Она ничего об этом не упоминала, эта его врач?

— Сосет пальцы?..

— Смотри, — Скарре протянул руку, — подушечка указательного пальца. Что ты видишь?

— Почти ничего. Она будто… гладкая…

— Так и есть. И отпечатков этот палец не оставляет. А знаешь почему?

— Потому что ты его обжег?

— Нет. Я засунул палец в суперклей. Давным-давно.

— Но это только один палец. А у тебя их десять.

— Я к тому, что у всего имеется логическое объяснение. Так что сказала врач? Что ее пациент не способен на убийство? — поинтересовался Скарре.

— Да.

— И ты ей веришь?

— Она прекрасно понимает Эркки, и у нее большой опыт в этой области.

— Обычно тебя подобное не убеждает. Я же лично думаю, что тут все просто: убийца — Эркки.

— Ты слишком много общаешься с Гурвином.

— Я всего лишь пытаюсь мыслить здраво. Эркки здесь вырос. Он знал Халдис. Жила она уединенно, и заходил к ней только посыльный. Эркки видели возле ее дома тем утром, когда ее убили. И он душевнобольной.

— Хочешь, заключим пари? — с улыбкой предложил Сейер.

— Давай.

— Тогда я ставлю на то, что это не Эркки.

— Если я выиграю, пойдешь со мной в «Королевский меч» и напьешься в стельку.

При мысли об этом Сейера передернуло.

— А если выиграю я, то ты прыгнешь с парашютом. Согласен?

— Хм… Ну ладно…

— Составим письменное соглашение?

— Ты что, не веришь слову христианина?

— Верю. — Покачав головой, Сейер прислонил швабру к стене. — Поезжай быстрее. Но вот что я тебе скажу: не все в этом мире можно объяснить с точки зрения здравого смысла. — И Сейер наклонился над ящиком стола, показывая, что разговор окончен. — И купи себе сапоги с жестким голенищем, — сказал он напоследок.

— Это еще зачем?

— Защищают от переломов при прыжках с парашютом.

Скарре немного побледнел и скрылся за дверью. Сейер быстро записал некоторые из показаний доктора С. Струэл и открыл телефонный справочник на букве «С», то и дело поглядывая на дверь, словно боялся, что его застукают. Он отыскал фамилию Струэл между Стругал и Стрюкен… Струэл Сара. Врач. «Сара… — подумал он, — романтично. Экзотика». А строчкой ниже было записано: «Струэл Герхард. Врач». Тяжело вздохнув, Сейер захлопнул справочник. Сара и Герхард. Прекрасное сочетание. Расстроившись будто мальчишка, Сейер отодвинул справочник подальше.

* * *

Стены магазинчика «Продукты от Бриггена» были увешаны рекламными плакатами, так что помещение напоминало парк аттракционов. Кричащие оранжевые, розовые и желтые плакаты резали глаз. «Рыбные котлеты собственного приготовления. Замороженная говяжья печень». Тем не менее снаружи здание выглядело красивым — красный двухэтажный домик, где второй этаж, видимо, занимает квартира самих Бриггенов. Скарре вышел из машины и прошел внутрь. В магазине было две кассы, и за одной из них сидела молодая круглолицая девушка с сожженными химической завивкой волосами. Она читала журнал. Подняв взгляд, девушка увидела полицейскую форму, и журнал шлепнулся ей на колени. Скарре был симпатичным во всех смыслах этого слова. Лицо его, обрамленное светлыми кудряшками, излучало дружелюбие. К тому же Скарре обладал редким даром внушать окружающим, что его внимание к ним совершенно искренне. Даже к тем, кто, как, например, эта кассирша, на самом деле не интересовал его. Она носила очки в темной оправе, и ей не помешало бы сбросить килограммов десять. Лицо Скарре озарила ослепительная улыбка:

— А где ваш начальник?

— Оддеман? Он на складе — распаковывает коробки от «Финдуса». Вот сейчас мимо молока прямо — и в ту дверь рядом с овощным.

Кивнув, Скарре пошел дальше и столкнулся с самим Бриггеном. В руках тот держал ящик замороженной рыбы.

— Вы из полиции? Пойдемте ко мне в кабинет. Идите за мной. — И Бригген зашаркал к двери.

Кассирша вновь открыла журнал, но читать не стала. Повернув голову налево, она вгляделась в собственное отражение в пластиковой перегородке. Отражение было слегка размытым, так что лицо и волосы видно было не слишком хорошо, однако если снять очки, то она, пожалуй, будет похожа на чуть постаревшую Ширли Темпл… Девушка постаралась вспомнить все, что знала о Халдис Хорн, ведь не исключено, что полицейский захочет и с ней побеседовать… Поэтому следует тщательно подготовиться. Через несколько минут он подойдет к кассе, и она, если будет отвечать не мешкая, сможет хорошенько рассмотреть его лицо и запомнить каждую мелочь. Какая досада, что она не знает ничего, что оказалось бы полезным для следствия! Ведь тогда полицейский запомнил бы ее. «Ну да, кассиршей у Оддемана Бриггена работает такая полненькая девушка — без того, что она нам рассказала, мы никогда не раскрыли бы это дело. Как же ее зовут?..» Жаль, что имя у нее настолько убогое… Девушка посмотрела на фотографию Клаудии Шиффер в журнале. Из кабинета до нее доносились голоса и обрывки фраз.

— Как долго, — Якоб Скарре вытащил из кармана записную книжку, — вы отвозили продукты Халдис Хорн?

Бригген расстегнул красно-зеленый пиджак.

— Почти восемь лет. А до этого Торвальд сам приезжал за покупками. Мы и с ним были знакомы. Они тут все время жили.

Торговцу было за пятьдесят, он был крупным, загорелым и краснощеким, с густыми, коротко остриженными волосами, темными глазами и немного перекошенным ртом. Руки и ноги у него были короткими, а пухлые пальцы нервно шевелились. Пожалуй, даже чересчур нервно, ему будто не терпелось приступить к расследованию этого ужасающего дела. Ногти у Бриггена были обкусаны под корень, так что от них осталась лишь узенькая полоска у самого основания.

— Что именно она заказывала у вас? — спросил Скарре.

— Только самое необходимое. Молоко, масло и кофе. Газеты с журналами и яйца… Запросы у нее были скромные. Это не потому, что у Халдис не было денег — как раз с деньгами там было все в порядке. В банке лежало немало. А сейчас все достанется сестре. Та живет в Хаммерфесте, и зовут ее Хельга Май.

— Халдис сама вам рассказывала, что у нее есть накопления?

— Да, сама. Она этим гордилась.

— То есть об этом могли знать и другие?

— Да, полагаю, что могли.

Скарре подумал, что слухи о том, что у кого-то есть деньги, разбегаются, словно ящерки по раскаленному песку. И жадность заставляет завистников забыть о том, что деньги находятся в банке. Очевидно, сплетни в конце концов приняли грандиозные масштабы. У Халдис куча денег! И, возможно, они спрятаны у нее под кроватью! Ведь старики обычно именно так поступают со своими сбережениями, верно? Торговцу она доверилась, посчитала его неопасным. Таинственная усмешка, легкий намек — и слухи поползли. Возможно, сначала он поделился с кем-нибудь из постоянных клиентов: «А кстати, знаешь, Халдис далеко не нищая». Наверное, когда ее муж погиб, они нередко обсуждали: как она там. И многие могли услышать его слова. Во всяком случае, самому Бриггену было известно о сбережениях.

— Знаете, — продолжал торговец, — детей у них не было, поэтому они смогли что-то скопить, а к роскоши не привыкли. Торвальд постоянно возился с трактором — смазывал, чистил, натирал до блеска, ну прямо как ребенок. Один бог знает, куда они собирались потратить все эти деньги — если там действительно было так много, как она намекала.

«Проверить счет Халдис Хорн», — записал Скарре.

— А ее сестра? Она живет в Северной Норвегии?

— Она замужем, у нее есть дети и внуки, и они неплохо живут.

— То есть если у Халдис действительно были деньги, то достанутся они ее сестре?

— Наверное, да. У Торвальда родственников нет, был брат, но и тот давно умер. От него тоже осталось наследство.

— Значит, вы ездили к ней раз в неделю? Всегда по определенным дням?

— Нет, она звонила, и мы каждый раз договаривались заново. Но чаще всего я ездил к ней по четвергам.

— Когда вы были у нее в последний раз?

— В среду.

— Сколько у вас работников в магазине?

— Только Юнна, кассирша.

— И больше никого?

— Сейчас — нет.

— А раньше?

— Очень давно работал еще один парень. Но он быстро уволился.

— Он знал Халдис?

Бригген сплетал и расплетал пальцы.

— Ну… да, скорее всего. Он пару раз отвозил ей продукты, но ему не сказать чтобы нравилось здесь работать, — уклончиво ответил он.

— Вы не скажете, как его звали?

Бриггену словно не хотелось говорить об этом, он заерзал на стуле и, несмотря на жару, начал застегивать пиджак.

— Томми. Томми Рейн.

— Молодой?

— Слегка за двадцать. Но ни до кого в деревне ему не было никакого дела, да и до нас тоже.

— Вам известно, где он сейчас?

— Нет.

— Вы прежде упомянули, что бумажник Халдис хранила в хлебнице?

— Верно. Но больших денег она в бумажнике не держала. Я, конечно, в него не заглядывал, но когда Халдис расплачивалась и открывала бумажник, там было всего несколько сотенных.

Скарре записал.

— А вам известно, кто такой Эркки Йорма?

— Ясное дело. Он часто захаживал в мой магазин.

— Что он покупал?

— Ничего. Он просто брал все, что захочется, и уходил. И если я окликал его, то он останавливался в дверях и вид у него был такой удивленный: мол, как это я посмел ему помешать. А потом он поворачивался и махал тем, что стащил, — шоколадкой, например. И я никогда не бежал следом за Эркки — я же знал, какой он. Эркки не из тех, кого тянет похлопать по плечу. И он никогда не брал что-то дорогостоящее, всегда таскал по мелочи. Но иногда я действительно сердился: ведь ему совершенно плевать на правила и законы.

— Ясно, — сказал Скарре, — как вы полагаете, кому кроме вас было известно о том, что Халдис прятала бумажник в хлебнице?

— Насколько мне известно, никому.

— Но Томми Рейн мог об этом знать, верно?

— Ну-у, не уверен…

— А в деревню приезжают торговцы всякой мелочевкой, продавцы лотерейных билетов и проповедники? Наверное, к Халдис они тоже забредали? Она не упоминала?

— Подобный народ никогда до дома Халдис не добирается — кому охота тащиться в такую даль? Да и дорога там не очень… Нет-нет, об этом лучше сразу забудьте и займитесь Эркки. Ведь его видели возле ее дома.

— Вам и об этом известно?

— Все об этом знают.

— Бумажник, — продолжал Скарре, — он был красным?

— Ярко-красным, с такой металлической молнией. В бумажнике Халдис еще хранила старую фотографию Торвальда — на снимке у него даже волосы есть… Знаете, — признался Бригген, — когда Эркки положили в больницу, я вздохнул с облегчением. И я надеюсь, вы поймаете его и виновным окажется именно он.

— Почему?

Бригген скрестил руки на животе.

— Тогда его посадят. Потому что он опасен. И если он наконец окажется виновным, то есть если его вина будет доказана, он, возможно, никогда больше не выйдет на свободу. И мы заживем спокойно… В конце-то концов, кто еще мог это сделать?

— Неужели к Халдис больше никто не приходил?

— Почти никто.

— Почти?

— У ее сестры Хельги есть внук. Он живет в Осло, снимает небольшую квартирку. Насколько я знаю, он навещал Халдис, но очень редко.

— Вам известно его имя?

— Фамилия у него Май. Кристиан… Или Кристофер.

«Кристофер… — подумал Скарре, — тот, кто прислал письмо».

— По-моему, он моет посуду в каком-то ресторане… И вы уж простите, но вряд ли это трехзвездочный ресторан.

— Вы так считаете?

— Я однажды видел его. И сужу по тому, как он выглядел.

Скарре задумался: интересно, чем те, кто моет посуду в трехзвездочных ресторанах, отличаются от всех остальных мойщиков посуды?

— Значит, Май. И Томми Рейн. К вам приходили журналисты?

— Да, из газет и с местного радио. И звонили.

— Вы разговаривали с ними?

— Ну, мне же никто не запрещал.

«К сожалению», — грустно подумал Скарре, а вслух сказал:

— Пожалуйста, зайдите к нам в отделение полиции. Желательно сегодня.

— В полицию? Зачем?

— Нам нужно разобраться с отпечатками пальцев, которые мы обнаружили в доме Халдис.

У Бриггена перехватило дух:

— То есть вы снимете у меня отпечатки пальцев?!

— Да, хотелось бы, — улыбнулся Скарре.

— И как мои отпечатки могли оказаться в ее доме?

— На протяжении восьми лет вы привозили ей продукты и заходили в дом, — спокойно ответил Скарре.

— Но я же только продукты привозил! — Лицо торговца исказилось от ужаса.

— Я знаю.

— Тогда зачем вам отпечатки?

— Чтобы исключить их из списка.

— Чего-о?..

Скарре попытался успокоить его:

— Нам нужно установить, кому именно принадлежит каждый отпечаток. Некоторые из них — отпечатки пальцев самой Халдис. Другие мог оставить Кристофер. Или вы. И какие-то из отпечатков мог оставить убийца. Мы по очереди будем сопоставлять отпечатки, так чтобы у нас остались лишь отпечатки, которые не совпадают ни с какими другими. И может статься, что именно их и оставил убийца. Понимаете?

Лицо Бриггена постепенно приобрело прежний цвет.

— Надеюсь, вы об этом никому не расскажете. А то могут подумать, что я как-то замешан в убийстве.

— Те, кто хоть что-то смыслит в работе полицейских, так не подумают, — успокоил его Скарре.

Поблагодарив Бриггена, он вернулся в магазин. Когда Скарре вдруг появился возле кассы, Юнна как раз собиралась выщипать брови. «Глаза у него красивые, ничего не скажешь, — подумала она, — а вот губы?..» Потому что в первую очередь она смотрела на губы мужчины, прикидывая, насколько они чувственные. Губы у Скарре были идеальной формы, полные, но не слишком — иначе он выглядел бы чересчур женственно. Рот аккуратный, с безукоризненными зубами. Изгиб верхней губы повторял линию бровей.

— Якоб Скарре, — с улыбкой представился он.

«Как будто имя из Библии», — подумала Юнна.

— Я не отниму у вас много времени. Вы когда-нибудь бывали в доме у Халдис Хорн?

— Да, один раз, вместе с Оддом, — она кивнула, но ни один локон на ее голове не шелохнулся, — это было в субботу вечером, и моя машина сломалась, поэтому Одд предложил подвезти меня до дома, только сначала надо было заехать к Халдис — у нее как раз кофе кончился. Но это уже давно было. — Юнна сняла очки и положила их на колени.

— Вы не знаете, кто еще туда заезжал?

Девушка задумалась.

— У нас тут один парень работал, правда, недолго. Нам тогда позвонили из инспекции и спросили, не возьмем ли мы его на работу.

— Из какой инспекции? — удивленно уточнил Скарре.

— По опеке над освобожденными из тюрем, — пояснила она, — они позвонили Одду и спросили, нельзя ли парню у нас поработать, вроде как на испытательный срок. Вообще-то, это что-то вроде программы реабилитации для бывших заключенных и…

— Да, знаю, — быстро откликнулся Скарре, — его звали Томми Рейн?

— Да.

— Он тоже отвозил Халдис продукты?

— Раз или два… Он быстро уволился — ему тут было скучно. Здесь даже пабов нет. Не знаю, куда он подался, я с тех пор его не видела.

— Он вам нравился?

Юнна попыталась вспомнить его лицо, но в памяти всплывали лишь руки в темно-синих татуировках. Каждый раз, когда он оказывался поблизости, ее охватывало беспокойство, хотя парень даже не смотрел на нее — во всяком случае, не смотрел так, как смотрят мужчины… Впрочем, Юнну подобными взглядами вообще не баловали… Припоминая все это, Юнна слегка расстроилась: подумать только, даже какому-то жалкому воришке нет дела до Юнны.

— Нравился? Конечно нет! — мстительно ответила она.

— Бригген не говорил, что парень побывал за решеткой, — осторожно сказал Скарре, глядя на нее так доверчиво, что Юнна не смогла устоять.

— Ясное дело. Это же его племянник, сын сестры Одда. Ему просто стыдно за него.

— Вон оно что! — Записывать это Скарре не стал, чтобы девушка не почувствовала себя болтушкой. — А вам известно, за что его посадили?

— За обычное воровство.

— А Бригген женат?

— Он вдовец.

— Ясно…

— Жена его умерла одиннадцать лет назад.

— Вот как… Одиннадцать лет… — Скарре вежливо улыбнулся.

— Она покончила с собой, — прошептала вдруг девушка таким тоном, каким обычно говорят про измену.

Скарре многозначительно кивнул. «Такие моменты позволяют многое узнать о людях, о жизни и о том, почему все происходит именно так», — подумал он. И во взгляде его читалась признательность за подобную откровенность.

— Вы давно здесь работаете? — доброжелательно поинтересовался он.

— Восемь лет. Устроилась сюда как раз перед тем, как умер муж Халдис. — Она старалась отвечать по существу, без лишних подробностей, ведь у этого полицейского наверняка куча дел и он, скорее всего, терпеть не может болтливых свидетелей. Но пока она говорит, он будет стоять перед ней… Да и клиентов в магазине нет.

— Вы знакомы с Эркки Йормой?

— Нет, мы незнакомы, но я знаю, кто он такой.

— Вы боитесь его?

— Вообще-то нет. Но если бы я шла ночью по лесу и наткнулась на Эркки, то испугалась бы. Правда, тогда я бы любого испугалась, — ответила она и подумала: «Кроме тебя. Ты похож на ангела».

— Ясно, — сказал Скарре, — и как здесь идет торговля? Тринадцать семьдесят пять за такую вот ерунду. — И он кивнул на плакат над полкой с хлебом. — Это не очень-то хорошо?

Она грустно вздохнула:

— Боюсь, он совсем разорится. Покупателей у нас мало. И выручка тоже невысока. А скоро в получасе езды отсюда откроется новый торговый центр. И тогда все мы накроемся медным тазом. — В ее голосе послышалась тревога.

— Торговый центр? — Он одобрительно улыбнулся. — Но тогда вы сможете устроиться туда. Если Бригген закроет магазин.

От его слов у Юнны зашумело в ушах: именно об этом она тайком мечтала, но не отваживалась никому рассказать.

— Скажите… — тихо сказал он, наклонившись вперед, — я просто хочу проверить. Вчера Бригген весь день находился в магазине?

— Вчера — нет. Вчера я работала одна. А Бригген уезжал на курсы в Институт торговли.

— А когда его нет, то, получается, весь магазин на вас одной?

— Ну а куда деваться.

Скарре выпрямился.

— Если услышите, или увидите что-нибудь интересное, или вдруг вспомните что-то важное, то позвоните мне, пожалуйста. Если, например, Эркки вновь явится сюда за шоколадкой. — Подмигнув, он вытащил из кармана визитную карточку. Когда девушка взяла карточку, руки ее дрожали. Этого никогда не произойдет — у нее никогда не появится повода позвонить ему. Полицейский вышел из магазина. Все закончилось. Юнна надела очки. Ей больше не хотелось разглядывать собственное отражение. Она услышала, как ее зовет Бригген, — подозрительно поглядывая на нее, он попросил помочь ему с рыбой.

* * *

Морган тоскливо смотрел в разбитое окно. Там, внизу, прохладно блестела вода. От жары и усталости тело его отяжелело, и Моргану безумно захотелось освежиться.

— Сейчас бы искупаться, — пробормотал он, — по-моему, было бы прекрасно. Правда, Эркки?

Эркки не ответил, но сама мысль об этом заставила его содрогнуться. От виски его разморило, и он было задремал. К тому же Эркки никогда не купался, даже ванну не принимал. В воде тело как-то странно ведет себя, и Эркки это ощущение не нравилось.

— Пойду окунусь, — заявил вдруг Морган, — а ты пойдешь со мной. — В голосе его звучала решимость.

Эркки занервничал, тело его напряглось. Нет, ни за что на свете! Там, в черной воде, может случиться все что угодно.

— Ты купайся, — тихо сказал Эркки, — а я присмотрю за пистолетом.

— Смешно пошутил. Купаться будем оба, причем ты первый.

— Я никогда не купаюсь.

— Если я потребую, искупаешься.

— Ты не понимаешь! Я никогда не купаюсь! — Эркки заставляли делать нечто омерзительное, поэтому он повысил голос.

— Но как раз тебе это не повредит! Давай шевелись, я не шучу!

Эркки не двигался. Ничто в этом мире не заставит его залезть в воду. Даже пистолет. Он лучше согласится умереть. Пусть он еще не готов к смерти и ему хотелось уйти из жизни с определенным изяществом, но уж теперь как получится.

— Вставай, пошли! — не терпящим возражений тоном приказал Морган. Он направился к дивану, ухватил Эркки за футболку и резко поставил на ноги. Эркки покачнулся. — Мы быстро — туда и сразу обратно. Управимся за пару минут. Голова прояснится. Хотя твоя-то вряд ли. — Подталкивая Эркки в спину пистолетом, Морган выгнал его на улицу. — Давай вниз, а потом налево, тогда как раз выйдем к мосткам.

Взглянув на крутой склон, Эркки втянул голову в плечи. Он ни за что не войдет в эту черную воду, никогда! Из Подвала не доносилось ни звука. Они не желают ему помогать, наверное, молча прислушиваются и раздумывают, как же он поведет себя. Кожа вдруг подозрительно зачесалась. Плавать Эркки не умел. И раздеться догола не мог — непозволительно так унижаться. Он нехотя поплелся вниз по холму, покрытому высохшей травой и кустиками вереска. Раньше здесь была тропинка, но она почти заросла. Посмотрев на воду, Эркки подумал, что, как только дно уйдет из-под ног, он сразу же утонет… Следом решительно шагал Морган.

— Готов поспорить, что вода тут ледяная. И это просто отлично. — Он толкнул Эркки вниз по склону. — Давай раздевайся. Или можешь искупаться прямо в одежде, мне все равно. Но только побыстрее.

Словно превратившись в каменное изваяние, Эркки глядел на воду. Красноватый отсвет исчез, и теперь вода была темной и зыбкой. Дна не было видно. Зато глубоко внизу колыхались длинные листья водорослей — если он нырнет, то они, словно мерзкие пальцы, стиснут его ноги. Возможно, там и рыба есть или даже хуже — угри.

— Так ты прыгаешь или мне тебя толкнуть? — Терпение покинуло Моргана. У него осталось лишь одно желание — выкупаться.

— Я не умею плавать, — пробормотал Эркки не оборачиваясь. Уголки его губ угрожающе подергивались.

— Не важно. Значит, не будешь отходить от берега. Шевелись, я уже охрененно вспотел!

Эркки не двигался.

— Ну так как? Я взвожу курок!

Несмотря на барабанную дробь, Эркки услышал резкий щелчок. У Моргана появился план, и он осуществит его, чего бы это ни стоило. Эркки подошел ближе к кромке воды. В голове шумело. Войти в воду было для него так же невозможно, как взойти на огромный пылающий костер. К лицу прилила кровь. Эркки медленно развернулся. Пистолет исчез — видимо, Морган положил его на землю, а сам он, грозно нахмурившись и сжав кулаки, двигался сейчас прямо на Эркки.

— Давай-ка проверим, каков ты, если тебя напугать, — злобно проговорил он.

Эркки отскочил в сторону и, согнувшись, приготовился к нападению. С подозрением глядя на него, Морган слегка замешкался, но не остановился. И тогда Эркки чуть подпрыгнул и ринулся вперед, будто дикий зверь. Зубы Эркки вдруг впились в нос Моргана — сперва он клацнул челюстями, а потом острые зубы прокусили кожу вместе с хрящом и наткнулись на кость. Морган покачнулся и отчаянно замахал руками, однако Эркки не ослаблял хватку. Он долго сжимал зубами нос Моргана, но потом пришел в себя и отпустил его. Сначала Морган ошеломленно молчал, с изумлением глядя на Эркки. И лишь через несколько секунд он понял, что произошло. Эркки почти откусил ему кончик носа, и теперь тот болтался на кожице, словно отрезанная не до конца хлебная горбушка. А потом хлынула кровь. Морган закричал и схватился руками за нос. Он чувствовал, как пульсирует рана, и ощущал кровавый привкус на странно немеющих губах.

— О господи! — завопил он, опускаясь на колени. — Эркки, помоги! У меня кровь!

Зажимая нос, Морган стоял на коленях посреди кустиков вереска — выглядел он жалко. Из носа капала кровь. Раскачиваясь из стороны в сторону, Эркки смотрел на него. Вид крови до смерти напугал его, однако в то же время Эркки немного успокоился, потому что смог отбиться. С этого момента все изменится. Из Подвала доносился шум — его поступок восхитил их, они прославляли его как героя, и овациям, казалось, не будет конца.

— Ты не должен был давить на меня. Я этого не переношу!

«Ты опять кричишь. Какая мерзость».

— У меня теперь будет заражение крови! — причитал Морган, всхлипывая. — Ты вообще соображаешь, что сделал?! Ты же чокнутый, у тебя одна дорога — обратно в дурдом! Черт, да я же умру!

— Я предупреждал, — сказал Эркки, — но ты не слушал.

— Господи, и что же мне делать?

— Можно приложить пучок мха, — предложил Эркки. Зрелище было и впрямь удивительным: Морган в цветастых бермудах и с откушенным носом. — Мир охвачен войнами, — серьезно проговорил он.

— Черт, мне даже нечем рану промыть! Ты хоть знаешь, что человеческий укус очень опасен?! Рана никогда не заживет! Псих чокнутый!

— Когда ты напуган, то ведешь себя по-другому.

— Заткнись!

— Тебе же делали прививку от столбняка?

Морган не ответил, и Эркки подумал, что поступил правильно — давно пора было. Морган слишком разговорился. Он уже достаточно намусорил в доме.

— Много лет назад, — всхлипнув, ответил наконец Морган, — и я не уверен, что она подействует. Уже через пару часов может начаться заражение крови. Ты и сам не понимаешь, чего натворил! Тупая твоя башка!

— Промой рану виски, — мягко проговорил Эркки, — а повязку можешь сделать из моих трусов.

— Ты чего — не понял? Заткнись! Черт, так больше нельзя! — И, придерживая нос, свободной рукой Морган начал шарить в траве, пытаясь отыскать пистолет. Среди зеленой травы Эркки заметил холодный блеск металла. Они оба потянулись к пистолету, но Эркки оказался проворнее. Подняв пистолет, он взвесил его на ладони. Морган затрясся всем телом, в горле у него заклокотало, и он попытался неуклюже отползти назад. Челюсть у Моргана отвисла, так что Эркки увидел у него на зубах темные пломбы. «Испуганный человек — непривлекательное зрелище», — подумал Эркки, а потом размахнулся и со всей силы бросил пистолет в озеро. Послышался тихий всплеск.

— Чертов урод! — От облегчения и отчаяния Морган вновь начал ругаться. — И какого хрена я сразу же не пристрелил тебя?! — Его губы дрожали. — Надо было выстрелить тебе прямо в задницу, чтоб тебя разорвало! У меня через час начнется заражение! Мне надо в больницу! Кем ты себя вообще возомнил?!

— Я — Эркки Петер Йорма. И здесь я в гостях.

Морган стонал, представляя, как будет гнить: зараженная кровь вперемешку с разлагающейся плотью со скоростью молнии потечет по венам и очень скоро попадет прямо в сердце. Он начал терять сознание.

— Если знаешь, где упадешь, подстели соломы, — со знанием дела сказал Эркки. Он повернулся и побрел по тропинке вверх, когда позади раздался дикий вопль:

— Не уходи!

— Если муха садится на покойника, то и ее могут закопать, — сказал Эркки, но остановился. Его еще никто никогда не звал вот так, не нуждался в нем настолько сильно. Вид Моргана с надкушенным носом растрогал его. Он больше не казался Эркки убогим. Не казался настолько отвратительным.

— Скажи что-нибудь! Помоги мне обработать рану. Я больше никогда не смогу показаться на люди, — всхлипывал Морган.

— Не сможешь. Ты ограбил банк, и полицейским прекрасно известны твои приметы.

— Ты пойдешь со мной в дом?

— Я пойду с тобой в дом.

— Тогда быстрее, у меня кровь течет.

— К чему торопиться? Нам же не на пожар.

Сказав это, Эркки двинулся дальше. Морган поплелся следом, то и дело сплевывая, чтобы избавиться от привкуса крови.

— Ты как свиное сало, — глубокомысленно проговорил Эркки, — сладковатый и мерзкий. Как английские сосиски.

— Людоед хренов! — фыркнул Морган.

* * *

Он лежал на тахте, бледный, но спокойный. Эркки достал бутыль с виски и, зажав горлышко большим пальцем так, что осталось лишь крошечное отверстие, капнул на надкушенный нос Моргана несколько капель «Лонг Джон Сильвера». Морган завизжал как свинья, и Эркки показалось, что голова его вот-вот лопнет.

— Хватит! Хватит! Дай мне глотнуть! — простонал Морган.

Эркки протянул ему бутылку.

— Не трогай рану пальцами. Ты наверняка лазил ими в самые невообразимые места. — Говорить оказалось просто. Слова срывались с губ и разлетались в стороны, словно пушинки одуванчика.

— Меня тошнит, — застонал Морган и приложился к горлышку бутылки. Напившись, он улегся на диван и закрыл глаза.

— А может, вообще оторвать кончик носа? — предложил Эркки. — Он же и так почти оторван.

— Ни за что! Может, врачи его пришьют!

Эркки замер и оглядел Моргана. Итак, они опять в этом доме, вместе. И идти ему некуда. Тишину нарушало лишь прерывистое дыхание Моргана. Между ними будто упала какая-то завеса, тонкая перегородка — Эркки никогда прежде не видел ее. Комната потемнела, и сейчас в ней стало уютнее. И Морган больше не начальник. Странно, но похоже, что сам Морган испытывает от этого лишь облегчение. Теперь, когда они равны, все будет проще. Они смогут расслабиться и, возможно, даже поспать. День прошел в суете. Эркки нужно отдохнуть и привести в порядок мысли.

— Включи радио. — Голос Моргана слегка дрожал, как у больных, которым хочется, чтобы о них позаботились.

«Жалко, что так вышло с его носом, — подумал Эркки, — он и прежде был чересчур маленьким, а теперь и того не осталось».

— Скоро новости. Включи радио.

Эркки принялся по очереди нажимать на все кнопки, и радио наконец ожило. Он настроил громкость, поставил радио на пол и взглянул на Моргана. С бутылкой виски тот напоминал младенца с соской. Музыка по радио затихла, и раздался голос диктора — на этот раз читал мужчина.

По делу об убийстве семидесятишестилетней Халдис Хорн полиция разыскивает двадцатичетырехлетнего Эркки Йорму, сбежавшего из психиатрической лечебницы в Вардене позавчера вечером. Игравший в лесу мальчик видел Эркки Йорму рядом с домом убитой. Очевидно также, что Йорма и убитая были знакомы. Полицейские подчеркивают, что Йорма разыскивается в первую очередь как свидетель, и просят сообщить, если кто-то видел его. Рост Эркки Йормы составляет примерно метр семьдесят сантиметров, у него длинные темные волосы. Одет в черную одежду. При ходьбе разыскиваемый раскачивается. На нем также был ремень с большой латунной пряжкой. Если у вас есть информация о Йорме, вы можете обратиться в ближайшее отделение полиции.

В комнате воцарилась мертвая тишина. Морган медленно приподнялся. Нос его ужасно распух, а майка насквозь промокла от крови.

— Так ты был рядом с ее домом?! — В глазах Моргана появился ужас. — И что ты видел?

Эркки потер руки и вновь посмотрел на озеро. Хорошо, что купания удалось избежать. Ему все равно суждено умереть, но утонуть Эркки не хотел. Путь к вечности необязательно пролегает через холодную воду.

— Так это ты убил ее? Эркки, это ты?

Эркки медленно шагнул к нему.

— Отвали! Не подходи ко мне! — Морган поджал колени и отодвинулся назад. — А когда тебя поймают, ты скажешь, что ничего не помнишь, да? Или что это голоса заставили, и тебя не посадят. Сядь, я сказал, — ты что, не слышишь?! — Голос сорвался. Морган постарался собраться с мыслями. Идиот перед ним — не просто придурок, он намного хуже, этот чокнутый псих убил беззащитную старуху, и сейчас он здесь, в этом доме! От страха потная спина Моргана покрылась гусиной кожей. Когда Морган вновь заговорил, голос его зазвучал спокойно, будто Эркки вышел из себя и его срочно следовало образумить:

— Ладно, послушай меня. Сядь и успокойся. Главное, не волнуйся. Я не заложу тебя, а ты — меня. Деньги мы поделим, там хватит на двоих. Нам нужно добраться до Швеции!

Не сводя с Эркки нервного взгляда, он отхлебнул виски. Моргану пришло в голову, что Эркки в любой момент может загрызть его насмерть. Эркки не отвечал. Морган пытался переварить услышанное, с отвращением отметив, что нос начал пульсировать. Он вообразил, что это началось заражение. Эркки уселся на пол под окном, привалившись к стене. Моргану было спокойнее наблюдать за ним вот так, издалека. Хотя не похоже, что Эркки хочет наброситься, к тому же они уже давно здесь, и если бы Эркки вздумалось убить его, то такая возможность ему представлялась неоднократно. К примеру, там, возле озера, когда в руки ему попал пистолет. На улице было по-прежнему светло, но свет изменился, он словно стал более насыщенным. Что же случилось? В его жизни будто соскочил предохранитель, и теперь Моргана вынесло на обочину, а притормозить он уже не может… Морган поставил бутылку на пол. Он здесь один на один с душевнобольным убийцей, и ему следует постоянно быть начеку. Хотя, пожалуй, трезво мыслить уже не получится — в голове у него помутилось. Какой только черт его дернул взять заложника? Ведь и без него все прошло бы гладко…

— Значит, какой-то мальчишка тебя видел… — медленно проговорил Морган, глядя на Эркки, который, похоже, задремал.

— Жирный мальчишка, — пробормотал тот, — не человек, а настоящий дирижабль с титьками, точь-в-точь как у моей матери. — Повернув голову, Эркки загадочно посмотрел на Моргана. — Ее мозги брызнули прямо на ступеньки.

— Заткнись, не желаю этого слышать! — В крике Моргана зазвенела паника.

— Ты боишься, — решил Эркки.

— Я не желаю тебя слушать! Ты несешь какую-то чушь! Лучше поговори с голосами, они тебя скорее поймут!

Они надолго замолчали. Возле окна жужжала муха. Морган подумал, что может добраться до сестры, живущей в Осло, и пересидеть у нее. Сестра, конечно, всю плешь ему проест, зато не заложит. Пусть она убогая, вечно кудахчущая курица, но он — ее младший брат, и пусть он ограбил банк, но зато никого не убивал, в особенности — беспомощную старуху.

— Нет! — выкрикнул Эркки, вскочив. Приникнув к окну, он выглянул наружу.

— Чего ты орешь? Или это они тебя заставляют? Прекращай чушь молоть, меня это напрягает. ТАМ НИКОГО НЕТ!

Эркки зажал уши.

— О Господи, вот тебя припекло!

Морган опять схватился за нос — сейчас боль пульсировала так, что он едва не заплакал. Чокнутый придурок! Он, возможно, убил человека и напрочь забыл об этом!

— Слушай, — прохрипел он, — может, тебе лучше вернуться в клинику? Как думаешь? — Морган почти пищал.

Эркки уткнулся лбом в гнилую оконную раму, и ноздри наполнились глубоким ароматом знойного дня. Казалось, что воздух в комнате сделался ломким, ранимым. Эркки это нравилось, но одновременно и не нравилось. Это порождало какие-то воспоминания. Из Подвала доносилось тихое ворчание.

— Просто анекдот, — печально проговорил Морган, — у меня откушенный нос и сумка, доверху набитая деньгами, а ты разговариваешь сам с собой, причем на совести у тебя убийство. И нас обоих разыскивают. Какой-то абсурд! — Он закрыл глаза и деланно засмеялся: — Будь что будет — мне плевать. Мы все равно умрем. Тогда почему бы не сдохнуть здесь, в этой загаженной норе. — Морган откинулся на тахту. Он почувствовал, что медленно рассыпается. Внутри его тело наполнено мелкими жучками, которые уже начали разлетаться в разные стороны. Внезапно его охватило полное безразличие. Может, он постепенно сходит с ума?.. — Я посплю.

Эркки стоял возле окна, стараясь припомнить ее платье. Красное в зеленую клетку? Или зеленое в красную клетку? Он никак не мог воскресить его в памяти. Зато косу он хорошо запомнил. И ту ярость на ее лице, когда она выпалывала одуванчики. Они заполонили лужайку, и женщине хотелось побыстрей уничтожить их. А потом она крикнула ему что-то, и в голосе ее звенел страх.

— Заткнись! — закричал, вздрогнув, Эркки.

— Прости, — устало извинился Морган, — я лишь хотел сказать, что мне плевать, что бы ни случилось.

— Я решу, что мне делать! И ты мне не указ! — выкрикнул Эркки и погрозил в окно кулаком.

— И я о том же, — пробормотал Морган и перевернулся на бок, прикрывая нос рукой, — когда я проснусь, мне будет очень плохо. Может, ты сходишь в деревню и позовешь на помощь? Я не против — мне плевать. Я обещал лишь добыть денег и обещание сдержал.

— Меня зовут Эркки Петер Йорма. И я иду спать.

— Делай что хочешь, — прошептал Морган. Его голос был едва слышен.

Эркки прошел в спальню и, ощупав матрас, отыскал револьвер. Он засунул револьвер за пояс. Теперь он подготовлен. Положив куртку под голову, Эркки свернулся калачиком и крепко заснул.

* * *

— Канник непременно завоюет кубок по стрельбе, — решительно заявила Маргун, — он будет его чистить и показывать матери. У Канника все получится, он молодец. Стрелять — это единственное, что он умеет. — И для убедительности она два раза кивнула. Они сидели у нее в кабинете. Сейер улыбнулся и почувствовал себя так, словно именно он должен вручить мальчику этот самый кубок.

— Он переживает из-за того, что случилось? — спросил Сейер, восхищенно разглядывая лицо женщины. Красавицей назвать ее было сложно: высокий лоб, глубокие морщины, намечающиеся усики — во всем ее облике было что-то мужеподобное. Да и говорила она почти басом. Однако глаза Маргун светились непоколебимой верой в человека, и особенно в собственных воспитанников. Ее грубое лицо лучилось энтузиазмом и от этого казалось даже красивым.

— Он неплохо держится. Во всяком случае, Канник сосредоточился на занятиях по стрельбе, и таким образом ему удается забыться. Поймите, мальчики, которые живут здесь, немало повидали. Их не так-то просто выбить из колеи.

— Понимаю, — ответил Сейер, — расскажите о нем.

Она пододвинула стул поближе и улыбнулась.

— Родился Канник, что называется, случайно, оттого что его мать чересчур порывиста и не умеет себя контролировать. Судя по тому, что мне известно о ее семье, научить ее было некому. Она, как и Канник, тоже была никому не нужной. Лишней. Каждое лето местные землевладельцы нанимают на работу поляков. Мать Канника работала на автозаправке, где поляки затоваривались дешевыми сигаретами, а иногда, когда им хотелось чего-нибудь поострее, они прихватывали с собой пару порножурналов. Поляки стали самым ярким пятном в ее жизни. Они казались ей удивительными, экзотичными. Как она сама мне рассказывала, таких галантных мужчин она никогда прежде не встречала. Она сказала: «Маргун, они обращаются со мной как с настоящей женщиной!» Не удивительно, что на подобную девушку это произвело неизгладимое впечатление, сама она давным-давно растеряла остатки невинности и перестала заботиться о собственной репутации. И вот на заправку зашел будущий отец Канника. К тому времени он уже четыре месяца не был дома и ему многого недоставало. Это вполне объяснимо. — Маргун понимающе улыбнулась. — Наступил вечер, автозаправка закрылась, и на складе, среди тряпок и коробок с чипсами, они зачали Канника. И она ни о чем не жалела. Пока не поняла, что беременна. Когда ребенок был совсем маленьким, он часто плакал, а потом мать выяснила, что не кричит ребенок, только когда сыт. К чему это привело, вы скоро увидите. Сама же она была слишком занята поисками любви — она и сейчас ее ищет. Сын ей не нужен. Однако она к нему неплохо относится, просто не хочет брать на себя ответственность. Можно сказать, что его рождение она перенесла как затяжную болезнь.

— Если мальчик оказался здесь, значит, у него какие-то сложности?

— Сначала он вел себя вызывающе и для обычной школы отличался чересчур вспыльчивым характером. Но потом все изменилось, и теперь он начинает замыкаться в себе. Он очень мечтательный. В общественной жизни участвует вяло. Ничем не интересуется и не заводит друзей. Ему нравится, когда о нем заботятся, но в этом случае хочет быть в самом центре внимания. И он расцветает. А если заботятся о нем лишь отчасти, то такую заботу он отвергает. Раз в неделю к нему приходит инструктор по стрельбе, и Канник будто оживает. Тогда все внимание сосредоточено на нем, Каннике, и на том, что он умеет и не умеет. Но в классе он лишь один из множества других учеников, поэтому школьная жизнь его не интересует.

— По принципу «все или ничего»?

— Да, что-то вроде.

— Где находится его комната?

— На втором этаже, самая дальняя по коридору. На двери наклейки от шоколадок «Фрейя» и «Марабу».

Сейер захватил с собой упаковку карамелек «Твист». Пусть это выглядит так, словно он навещает больного, но бедняга пережил страшное испытание, поэтому немного заботы не повредит. Однако, увидев лежащего на кровати толстяка, Сейер пожалел о конфетах.

— Добрый день, Канник. Меня зовут Конрад. — Он остановился в дверях комнаты, где жили Канник и Филипп. Мальчишка читал комиксы и с хрустом грыз что-то. Подняв голову, он перевел взгляд с Сейера на пакетик конфет.

— Я из полиции.

Канник отбросил журнал в сторону.

— Я же сказал парням, что вы точно придете, а они не верили! Они сказали, что до меня никому нет дела.

Сейер улыбнулся:

— Ну конечно же нам есть до тебя дело. И я уже поговорил с Маргун. Можно мне присесть вот тут, на кровать?

Канник поджал ноги. Сейер подумал, что носить на себе столько избыточного жира — это все равно что постоянно таскать на плечах еще одного мальчишку. Сейер протянул ему конфеты.

— Только обещай, что поделишься с другими.

— Ну ясное дело. — Канник положил карамельки на тумбочку.

— Значит, это от тебя Гурвин обо всем узнал?

Канник отбросил со лба челку. На нем были обрезанные джинсы и футболка, на ногах — темные мокасины.

— Он постоянно спрашивал про точное время. А часов у меня не было. Они в ремонте.

— Досадно, — признался Сейер, — точное время для нас очень важно. Часто бывает, что, зная время, мы можем все объяснить. Или разоблачить тех, кто пытается нас обхитрить.

Канник испуганно посмотрел на Сейера, будто тот хотел обвинить его.

— Я не хитрю, — сказал он, — потому что у меня вообще нет часов. Но я знаю, что вышел отсюда в семь. Вот! — Он показал на стоящий на тумбочке будильник.

— Значит, ты вроде как ранняя пташка? Ведь у тебя сейчас каникулы?

— Было жарко. И спать не хотелось. Да еще и Филипп сопел — знаете, у него астма…

Сейер огляделся. Кровать Филиппа была чуть продавлена — очевидно, Филипп ушел совсем недавно, а на тумбочке лежали лекарства и ингалятор. В окно Сейер увидел, как трое парнишек рассматривают его машину. Порой они поворачивались и поглядывали на окно.

— И тем не менее, мы можем установить приблизительное время, но для этого мы должны друг другу помочь. Попробуй вспомнить тот день. С того момента, когда ты вышел отсюда. Ты говоришь, что было семь утра. Ты сразу же пошел в лес?

— Да.

— И при себе у тебя был лук?

— Ну-у… да. — Мальчик опустил глаза.

— За это я тебя не арестую. Здесь пусть уж Маргун разбирается. Ты быстро шел?

— Не очень.

— Останавливался по дороге?

— Несколько раз — останавливался и прислушивался, нет ли поблизости ворон…

— У тебя есть любимое место в лесу, и ты часто ходишь туда, верно?

Канник одернул футболку, пытаясь прикрыть живот.

— Немного в стороне от дома Халдис, на холме, есть поле, а на нем — тропинки. Я обычно иду по одной из них. Я хорошо там ориентируюсь. — Голос у него ломался. Канник сидел на кровати, а ноги вытянул и раскинул в стороны. Видимо, сжать ноги у него не получалось.

— Значит, ты забрался на холм, а перед этим два раза останавливался по дороге?

— Да.

— А можешь прикинуть, сколько у тебя ушло на это времени? Сравни с каким-нибудь другим действием.

— Примерно столько же, как если бы я просмотрел одну серию «Секретных материалов».

— Вам разрешают смотреть «Секретные материалы»?

— Ну да.

— Одна серия идет сорок пять минут, верно?

— Угу.

— Ясно, — Сейер закинул ногу на ногу и ободряюще улыбнулся, — выходит, когда ты поднялся на холм, было без четверти восемь?

— Думаю, да. — Он взглянул на упаковку «Твиста». Большой пакетик. Канник быстро подсчитал: в пакетике пятьдесят две карамельки, по пять каждому из них и две для Маргун. Если, конечно, он сделает, как сказал полицейский, и поделится с ними.

— И какую тропинку ты выбрал?

— Всего их четыре. Одна ведет на холм, другая — на смотровую площадку, третья — туда, где прежде было поселение финнов, и четвертая — к дому Халдис.

— И ты пошел по четвертой?

— Да. Думал успеть к ней на завтрак.

— С того места, где ты стоял, далеко до дома Халдис?

— Нет. Но по пути я подстрелил ворону. И потерял две стрелы. Я довольно долго искал их, но не нашел. Они дорогие, — пояснил Канник, — это карбоновые стрелы. Сто двадцать крон штука.

Кивнув, Сейер взглянул на часы.

— Значит, ты искал стрелы, но не нашел и двинулся к дому Халдис. Дорога туда заняла больше времени, чем на холм?

— Нет, наверное, чуть меньше.

— Тогда предположим, что ты подошел к ее дому в четверть девятого.

— Наверное, да.

— Расскажи, что ты там увидел.

Канник испуганно заморгал:

— Я увидел Халдис.

— Когда ты ее увидел?

— Что значит — когда?

— Где ты находился, когда заметил ее тело?

— Возле колодца.

— Значит, ты остановился рядом с колодцем и оттуда увидел ее?

— Да. — Канник заговорил тише. Об этом он вспоминал с явной неохотой.

— А можешь примерно определить расстояние от колодца до крыльца? Ты ведь стрельбой занимаешься, для тебя это несложно…

— Где-то метров тридцать.

— Да, похоже на правду. Ты приближался к ее телу?

— Нет.

— Но не сомневался в том, что она мертва?

— Это было несложно определить.

— Да, ты прав, — согласился Сейер. — Давай разберем этот момент поподробнее. Вот ты стоишь у колодца и смотришь на Халдис. Ты испугался?

— Ага!

— Когда ты увидел Эркки?

— Я огляделся, — тихо сказал мальчик, — я испугался и поэтому начал озираться.

— Я поступил бы так же. Где находился Эркки?

— На опушке.

— Ты хорошо его разглядел?

— Неплохо. Я узнал его по прическе. У него такие волосы — длинные и черные, как занавеска, и прямой пробор. Он смотрел на меня.

— Что он сделал, когда заметил, что ты на него смотришь?

— Ничего. Он застыл как вкопанный. И я побежал.

— Ты побежал по дороге?

— Да. Бежал изо всех сил, а в руках у меня еще был футляр.

— Ты сложил туда лук и стрелы?

— Да. И я ни разу не остановился, бежал от самого ее дома.

— Ты хорошо знаешь Эркки?

— Я его не знаю. Но он круглый год шляется по окрестностям. И недавно Эркки положили в больницу. Он всегда ходит в одной и той же одежде — и летом и зимой. В черной одежде. Не черная только пряжка на ремне — она такая большая и блестящая.

Сейер кивнул.

— А Эркки тебя знает?

— Он меня несколько раз видел.

— Он не показался тебе напуганным?

— Он всегда кажется напуганным.

— Но он ничего не сказал?

— Нет. Он спрятался за деревьями. Я только слышал, как затрещали ветки. И трава зашелестела.

— Почему ты пошел к Халдис?

— Думал, она даст мне попить. Я уже бывал у нее, она нас знает.

— Она нравилась тебе?

— Она была довольно строгая.

— Строже, чем Маргун? — Сейер улыбнулся.

— Маргун вообще не строгая.

— Но ты тем не менее надеялся, что она даст тебе попить. Значит, она была доброй?

— Она была строгая, но добрая. Если мы просили чего-нибудь, Халдис никогда не отказывала, но постоянно ворчала.

— Не поймешь этих взрослых, правда? — вновь улыбнулся Сейер. — Халдис знали все приютские мальчики?

— Все, кроме Симона. Он здесь новенький.

— И вы приходили к Халдис в дом и болтали с ней?

— Мы иногда просили у нее стакан сока или бутерброд.

— Вы заходили к ней на кухню? — И Сейер испытующе посмотрел на Канника.

— Нет, что вы! Она дальше коридора нас не пускала. Каждый раз говорила, что только что помыла пол. Так и говорила: «Я только что тут все протерла».

— Ясно. В тот день ты напрямую побежал к ленсману и сообщил о том, что увидел?

— Да. Гурвин сначала решил, что я вру.

— Вон оно как?

— Знаете, — расстроенно проговорил Канник, — я сказал, что я из приюта.

— Ясно. Понимаю, — откликнулся Сейер, — говорят, ты хорошо стреляешь?

— Неплохо! — с гордостью ответил мальчик.

— Откуда у тебя лук? Он ведь, наверное, дорогой?

— Служба соцзащиты дала деньги. Чтобы я проводил свободное время с пользой. Он стоит две тысячи, но это недорого. Когда я вырасту… то есть когда у меня будет много денег, я куплю себе «Супер Метеор» с карбоновыми вставками. Цвета голубой металлик.

Сейер восхищенно кивнул.

— А кто учит тебя стрелять?

— Два раза в неделю приходит Кристиан. Я скоро буду участвовать в чемпионате Норвегии по стрельбе. Кристиан говорит: у меня талант.

— Тебе известно, что лук — это смертоносное оружие?

— Ясное дело, известно, — с вызовом ответил Канник. Он знал, к чему ведет полицейский, потому опустил голову и прикрыл глаза, готовясь выслушать нравоучения.

Теперь голос звучал откуда-то издалека и напоминал жужжание мухи.

— И когда ты бродишь по лесу, твоих шагов никто не услышит. А если ты случайно столкнешься, например, с ягодником, то рискуешь стать убийцей. Об этом ты подумал, Канник?

— Там никогда не бывает людей.

— Кроме Эркки?

Канник покраснел.

— Да, кроме Эркки. Но Эркки не собирает ягоды.

Они оба умолкли. До Сейера доносились приглушенные голоса с улицы. Поглядывая на собеседника, Канник кусал губы.

— А где сейчас Халдис? — тихо спросил он.

— В морге при Центральной больнице.

— А правда, что они лежат в холодильнике?

Сейер печально улыбнулся.

— Это больше похоже на такой длинный ящик. — И, решив сменить тему разговора, спросил: — Ты знал ее мужа?

— Нет, но я его помню. Он все время ездил на тракторе. Халдис с нами разговаривала, а он — никогда. Он не любил детей. И еще у него была собака. Когда он умер, собака тоже сдохла. Она отказывалась от еды, — недоуменно проговорил Канник. Видимо, никак не мог взять в толк, как такое случилось.

— Как думаешь, ты долго еще проживешь в приюте?

— Не знаю, — мальчик разглядывал собственные коленки, — это не мне решать…

— Разве? — с деланным удивлением переспросил Сейер.

— Они поступят так, как захотят, — грустно ответил Канник.

— Но тебе здесь нравится? Я спрашивал Маргун, и она сказала, что тебе тут хорошо.

— Мне все равно больше негде жить. Мама у меня безответственная, а мне постоянно нужна помощь. — В голосе мальчика послышалось отчаяние.

— Жизнь — непростая штука, верно? Как по-твоему, что самое сложное?

Канник задумался, а потом повторил то, что слышал уже много раз:

— То, что я сначала делаю и только потом думаю.

— Это называется импульсивный, — успокоил его Сейер, — все дети этим страдают. И со временем это пройдет. Почти. Послушай, — продолжал он, — а ты не заметил, на руках у Эркки были перчатки?

Канник моргнул, и глаза его удивленно распахнулись.

— Перчатки? В такую жару?.. Я вообще не видел его рук. Может, он засунул их в карманы… Нет, не знаю, — честно признался он.

— Я спрашиваю об этом, — пояснил Сейер, — потому что нам нужно разобраться с отпечатками пальцев. А в доме Халдис мы обнаружили множество отпечатков. Ты точно никого больше там не видел и не слышал?

— Точно, — Канник уверенно кивнул, — больше там никого не было.

— Если в доме был кто-то еще, то Эркки мог заметить его, а ты — нет.

— Вы что, думаете, что это не Эркки ее убил? — изумленно ахнул мальчик.

— Мне нужны доказательства.

— Но он же чокнутый!

— Он, конечно, не такой, как мы, — улыбнулся Сейер, — допустим, он нуждается в помощи. Но у меня создалось впечатление, что многим в округе хочется, чтобы Эркки оказался виновным. Знаешь, ошибаться никто не любит… Как думаешь, — медленно проговорил он, — если Эркки забрел в огород к Халдис, что она могла сказать ему? Ведь она знала Эркки, правда?

— Думаю, да.

— Как по-твоему, она испугалась?

— Вообще-то она была не очень пугливой. Но если Эркки чего-то хотел, то он никогда не спрашивал разрешения. В магазинах и киосках он брал все без спроса. Возможно, он просто зашел в ее дом. На него это похоже.

— И тогда Халдис разозлилась?

— Когда мы не слушались ее, она сердилась. Эркки никогда никого не слушает.

— Ясно. Наверное, лучше нам побыстрее его отыскать. Что скажешь?

— А вы тогда наденете на него смирительную рубашку?

Сейер рассмеялся:

— Будем надеяться, что до этого не дойдет. Но пока вам лучше не уходить далеко от дома и не гулять по лесу. Сначала нам нужно выяснить, что на самом деле случилось.

— Ладно, — Канник кивнул, — Маргун отняла у меня лук.

Когда Сейер подошел к машине, мальчишки сбились в стайку и издали разглядывали его. Он торопился, поэтому разговаривать с ними не стал, хотя мог бы вдохнуть глоток свежего воздуха в их жизнь. Они смотрели на него со смесью упрямства и почтительности. Некоторые из этих мальчишек уже много раз имели дело с полицией, а остальные постоянно помнили о подобной угрозе. Маленький темноволосый мальчуган, Симон, помахал вслед удаляющейся машине. Поворачивая к Центральной больнице, Сейер все еще думал о них. Несколько маленьких упрямых человечков, которые не нашли своего места в этой жизни. Они наверняка заинтересовали бы Сару Струэл. Компания бунтарей.

* * *

— Элси Йорма, — Сейер с надеждой посмотрел на медсестру, — родилась четвертого сентября тысяча девятьсот пятидесятого. Умерла в результате несчастного случая восемнадцатого января тысяча девятьсот восьмидесятого и была доставлена в Центральную больницу. Не знаю, умерла ли она до того, как ее привезли сюда, или скончалась позже. Но где-то в архиве у вас должно храниться ее личное дело. Вы окажете мне огромную услугу, если найдете его.

В глазах медсестры засветилось любопытство, однако ей не удалось скрыть недовольства: персонала в больнице мало, многие сотрудники в отпусках, да еще и невыносимая жара. Сейер оглядел тесный кабинет с разбросанными повсюду папками и журналами. Таким кабинетом особо не похвастаешься — они с медсестрой еле умещались в этой тесноте.

— С тех пор прошло шестнадцать лет, — назидательно проговорила она, будто без ее помощи Сейер не подсчитал бы, — и за это время у нас установили систему электронной регистрации. Поэтому в базе данных мы ее скорее всего не найдем. Значит, мне надо спуститься в бумажный архив и искать там.

— Ну, найдете цифру восемьдесят и букву «Й». Вы ведь неплохо в этом разбираетесь, а я никуда не тороплюсь, — не уступал Сейер.

Медсестре было около двадцати пяти лет, она была высокой и крепко сбитой, со стянутыми в хвост волосами. Она сдвинула очки на кончик носа и взглянула на него поверх красной оправы.

— Если я не найду это дело сейчас, то вам лучше зайти попозже. — И она скрылась за дверью, а Сейер приготовился терпеливо ждать. Сперва он попробовал отыскать что-нибудь пригодное для чтения, но наткнулся лишь на журнал, изданный Ассоциацией больных раком. Отложив журнал, Сейер глубоко задумался. Он не мог отогнать воспоминания, мучившие его всегда, когда он оказывался в подобных местах. Прежде он сам бродил по длинным больничным коридорам, а тело Элисы обследовали, проверяли, накачивали лекарствами и облучали, пока она окончательно не ослабела. И в первую очередь он вспоминал приглушенные голоса — их звук и запах. Когда медсестра вернулась, Сейер был поглощен собственными мыслями.

— Больше ничего нет. — Она протянула ему короткую справку из регистратуры.

— А где же протокол вскрытия? — спросил он. — Здесь его нет… Вы не могли бы еще поискать? Это очень важно.

— Не раньше воскресенья, да и то, если у меня будет время. А пока мне больше ничего найти не удалось.

— Спасибо, — поблагодарил Сейер, — я могу это забрать?

Медсестра выдала ему разрешение на бланке и попросила расписаться.

— У вас найдется еще две минутки? Я хотел бы прочитать это здесь… А в справке наверняка найдутся непонятные термины.

Девушка пробежала глазами текст и зачитала: «Регистратура, восемнадцатое января, 16:45. Смерть наступила до госпитализации. Открытые переломы руки и челюсти. Обширное кровотечение».

— Простите, — перебил ее Сейер, — «обширное кровотечение»… Но она ведь упала с лестницы?

— Не знаю, не видела. Мне в то время вообще было только десять лет, — резко ответила медсестра, но потом любопытство опять взяло верх. — Значит, она упала с лестницы?

— Так мне сказали. Ее сын был свидетелем. Но ему тогда было всего восемь.

— Все может статься, — неуверенно проговорила она, — но пока у меня на руках нет результатов вскрытия, я ничем не смогу вам помочь. — Девушка вновь перечитала текст. — Да, — сказала наконец она, — это странно. У нее действительно было сильное кровотечение, и, возможно, оно стало причиной смерти. Но какую причину установили при вскрытии — неизвестно.

— Разве можно серьезно покалечиться, всего лишь упав с лестницы?

— Можно. Особенно если человек пожилой.

— Но она не была пожилой. — Сейер указал на справку. — Элси Йорма родилась в пятидесятом. Следовательно, когда она умерла, ей было около тридцати, верно?

— Почему вы не спросите ее сына? Который присутствовал при несчастном случае?

— Мы его ищем, — задумчиво ответил он. Сейер встал и, поблагодарив девушку, вышел на улицу. Там он остановился и оглядел здание больницы. Где-то там лежит сейчас тело Халдис. Не решив окончательно, чего хочет, он направился к входу. Но про нее спрашивать еще рано, очередь Халдис подойдет лишь через пару недель. В приемной Сейер предъявил удостоверение, и его впустили в здание. Как он и ожидал, Сноррасон был в патологоанатомическом отделении — повернувшись спиной к двери, он как раз натягивал резиновые перчатки. На столе лежал белый сверток. «Какой маленький, — подумал Сейер, — не больше собаки». Он представил, что это младенец, и нахмурился. Врач повернулся, и одна бровь у него удивленно поползла вверх.

— Конрад?

— Кто там? — спросил Сейер, кивнув на сверток.

Сноррасон пристально посмотрел на приятеля.

— Не Халдис Хорн, как ты, наверное, догадался. А чего тебе надо от меня прямо сейчас, в этот жестокий момент?

— Я прекрасно понимаю, что до Халдис ты еще не дошел, — усмехнулся Сейер, — но я просто оказался тут поблизости и решил заскочить.

— Ясно.

— Хочу посмотреть на нее. И ничего больше. Чтобы иметь представление.

— Надеешься, что она заговорит с тобой?

— Вроде того…

— Она сейчас не особо разговорчивая. — Сноррасон стянул с себя перчатки.

— Понимаю. Я просто хочу посмотреть. Если уж молчание будет совсем невыносимым, то я могу сказать несколько слов за нее.

— Но больше всего тебе, конечно, хочется, чтобы я пошел с тобой и немного поразмышлял вслух. Я тебя знаю: ты только на это и надеешься. И ничего хуже я и представить себе не могу.

— Мы лишь быстренько посмотрим.

— Ты что, не насмотрелся, когда забирали тело? И разве вы не наделали отличнейших фотографий?

— Это было вчера.

И Сноррасон сдался. Они спустились на лифте в самые недра подвала, где лежала Халдис. Сноррасон отыскал в архиве номер холодильной камеры и вытащил тело наружу.

— Прошу, мой господин! — И он откинул простыню.

Красивым зрелище нельзя было назвать. Уцелевший глаз почернел, а на месте второго глаза зияла рана — глубоко раскроив череп, лезвие тяпки разрубило пополам нос, и от внутренних кровотечений лоб и виски приобрели красно-фиолетовый оттенок.

— Восемь с половиной сантиметров в ширину и четырнадцать — в глубину, — коротко сообщил Сноррасон, — лезвие задело еще и правую руку в районе подмышки, там есть небольшая рана. Крупная моноклевидная гематома отслоившихся соединительных тканей правого глаза. Образовалась после перелома костей черепа.

Сейер наклонился над лицом убитой.

— Под каким углом ее ударили?

— Одно из двух, — Сноррасон явно пытался побороть собственные принципы, — либо ее ударили, когда она упала, либо она испугалась, чуть запрокинула голову, и в этот момент лезвие вошло в череп. Как видишь, лезвие вонзилось в глаз, рассекло бровь и проникло глубоко в черепную коробку.

— Все произошло быстро и внезапно?

— Не уверен, — возразил Сноррасон, — но никаких следов борьбы на теле нет. Ее одежда не порвана, а когда нашли тело, на ногах у нее, как ты помнишь, даже были шлепанцы. Поэтому ты, скорее всего, прав. И это очень странно. Если Халдис убили ее собственной тяпкой, значит, убийство не было спланировано заранее. Убийца запаниковал и схватил первое попавшееся под руку орудие. Он ужасно разозлился, или испугался, или и то и другое вместе. По статистике такие убийства очень редки. Без сомнения, оно совершено в состоянии аффекта. Вы, кажется, и отпечатки пальцев обнаружили?

— Да, — ответил Сейер, — в доме. И два нечетких отпечатка на черенке тяпки. К счастью, жила она одна, поэтому мы можем точно установить, кто раньше заходил в дом. И время работает на нас, — добавил он.

— Ну что, насмотрелся?

— Да, спасибо.

Сноррасон накрыл тело простыней и задвинул обратно в холодильную камеру.

— Я тебе позвоню.

Сейер поехал в отделение, а обезображенное лицо Халдис вытеснили из его памяти мысли о Саре Струэл. О ее гладкой, покрытой светлым пушком коже. О ее темных глазах с блестящими зрачками. «Все эти прожитые в одиночестве годы… Но я же сам выбрал одиночество, почему же теперь мне вдруг захотелось все изменить?..» А потом Сейер подумал про Элси Йорму. Почему она вообще упала с лестницы? Это не просто так, что-то спровоцировало падение. Элси Йорма упала с лестницы в собственном доме, со ступенек, которые хорошо знала и по которым бегала каждый день. Возможно, она споткнулась, а может, ступеньки были мокрыми. На это должна быть причина, как и на то, что, упав с лестницы, Элси умерла, хотя вполне могла отделаться сотрясением мозга или сломанной рукой. «Вот выйду на пенсию, — решил Сейер, — и займусь всеми нераскрытыми делами, которые лежат у нас в архиве. Никакой спешки, никаких журналистов, и Холтеманн не будет постоянно подгонять меня. Засяду дома, и работа превратится в хобби, а Кольберг будет греть мне ноги. На улицу буду ходить, только чтобы получить пенсию, а дома начну пить виски и курить самокрутки. Какое блаженство».

* * *

Зрелище было похоже на то, которое описано в Библии, там, где море расступилось. Заметив в дверях Скарре, одетые в белое люди разбежались в стороны. Скарре оглядел жаркую кухню, высматривая того, на кого указал повар. «Вот тот парень возле посудомоечной машины. Это и есть Кристофер Май». Но Кристофер стоял, повернувшись спиной, и Скарре разглядел лишь короткую шею и прямые рыжие волосы. В этот момент парень как раз вытаскивал из посудомойки поднос, уставленный бокалами, от которых валил пар, поэтому — единственный во всей кухне — не заметил приближающегося полицейского. Он даже не заметил, что шум затих. А потом он поставил поднос, обернулся и увидел Скарре.

— Кристофер Май?

Парень кивнул. Он явно не мог сообразить, с чего вдруг к нему нагрянул такой серьезный посетитель. Но потом вспомнил: ну конечно, тетя Халдис. Опомнившись, он кивнул, вытер руки и закрыл крышку посудомоечной машины. Его лоб блестел от пота.

— Где мы сможем поговорить?

— В комнате для отдыха, — ответил Кристофер и направился к двери. Голову он опустил: для коллег он всегда оставался пустым местом, и сейчас, когда их взгляды были обращены к нему, Кристоферу было не по себе.

Комната для отдыха оказалась узкой и тесной, они уселись на стулья спиной к двери. Скарре посмотрел на юное лицо собеседника и внезапно загрустил. «Сколько еще новых знакомых у меня появится, — подумал он, — лишь благодаря ужасным убийствам? И каково мне будет через десять лет? И во что я превращусь, если каждого стану спрашивать: а где вы были вчера? Во сколько вернулись домой? И как у вас с деньгами?» Он вытащил из заднего кармана блокнот.

— Отличное рабочее место — теплое и уютное, — доброжелательно сказал Скарре, разглядывая рыжую шевелюру Кристофера.

— Мне нравится, — улыбнулся Май, — я же из Хаммерфеста. Там я вечно мерз.

Чуть вздернув подбородок, Скарре тоже улыбнулся.

— Когда вы узнали, что ваша тетя мертва?

— Мне мама сказала. Она позвонила вчера вечером, в девять.

— Что именно она рассказала вам? — Скарре повернул голову к кондиционеру и тяжело вздохнул.

— Что кто-то забрался в дом, украл все деньги, а потом зарубил ее саму топором и сбежал.

— Тяпкой, а не топором, — поправил Скарре.

— Ну, в итоге-то одно и то же вышло… — тихо пробормотал Май. — Говорят, что деньги у нее водились.

— Что именно вам известно?

— У нее было полмиллиона, — ответил Май, — но они хранились в банке.

— Вы и это знаете?

— Конечно. Она так гордилась ими.

— Вы кому-нибудь рассказывали об этом? — Скарре испытующе посмотрел на парня.

— Кому, например?

— Друзьям. Или коллегам.

— Я мало с кем общаюсь, — коротко ответил он.

— Но хоть с кем-то вы разговариваете?

— С квартирным хозяином. А больше ни с кем. — Май переменил позу и с любопытством посмотрел на Скарре. — Вы здесь, чтобы вычеркнуть меня из списка подозреваемых? Вы ведь так это называете?

Отложив в сторону блокнот, Скарре повернулся к собеседнику. Парень не убийца — в этом Скарре ни секунды не сомневался. Он не мог убить собственную тетку и сбежать с деньгами. Но сам Кристофер считает себя подозреваемым. «Интересно, — подумал вдруг Скарре, — каково это? Достаточно ли осознания, что твоя совесть чиста? Или же ты понимаешь, что тебя подозревают, и не можешь избавиться от гнетущего беспокойства?» Глаза у Кристофера Мая были зелеными. А зеленоглазые всегда выглядят виноватыми. Скарре внезапно понял, что они все такие, без исключений, — все, с кем он разговаривал, кого допрашивал и вычеркивал из списка подозреваемых. Может, когда-то, хотя бы раз в жизни, они готовы были пойти на преступление?.. Халдис богата. А я тут за гроши мою тарелки. Что, если…

— Вы ведь иногда приезжали к ней в гости, верно?

— Если три раза в год — это иногда, то да, приезжал. Потому что я, кажется, только три раза и был у нее…

— А вы давно навещали ее в последний раз? — И Скарре улыбнулся, чтобы этот вопрос не насторожил парня.

Посмотрев в окно, Май пожал плечами:

— Наверное, месяца три назад. А уж давно это или нет — как посмотреть.

— Но шесть дней назад вы отправили ей письмо?

— Верно. Я пообещал приехать. Но ничего не вышло, — он беспокойно заерзал, — и сейчас я никак не могу выкинуть это из головы. Ей оставалось всего несколько дней, и все это время она ждала того, кто так и не приехал.

— А почему вы не смогли приехать?

— У нас на работе много народа заболело, и мне пришлось выйти сверхурочно.

— И вы не позвонили ей и не предупредили, что поездка откладывается?

— К сожалению, нет… Я ничем не лучше других… Думаю только о себе. И вот еще одно тому подтверждение…

Скарре решил, что, когда кто-то умирает, близких непременно охватывает чувство вины. И даже если на самом деле они ничего плохого не сделали, то обязательно старались очернить себя.

— Вам здесь нравится? — спросил он. Скарре было неловко сидеть и допрашивать одного из немногих родственников убитой, который к тому же еще и навещал ее. Скарре и сам не понимал собственных чувств. Ведь это должно ему нравиться. «Наверное, я просто переутомился, — подумал Скарре, — и это означает, что мне пора в отпуск». — Как зовут вашего квартирного хозяина? — спросил он. — Вы ведь снимаете комнату?

— Вообще-то это что-то вроде маленькой квартирки с собственным входом и отдельной душевой кабинкой. Две с половиной тысячи в месяц. Но это меня устраивает, да и хозяин неплохой. Иногда он печет вафли и угощает меня. Он жутко одинокий, и ему почти семьдесят. Это чтоб вы поняли: если я и рассказывал ему о тетиных деньгах, то вряд ли он поехал бы в лес убивать ее.

— Ясно, — улыбнулся Скарре, — я, скорее всего, не доберусь до него, поэтому из-за возраста давайте сразу его исключим из списка подозреваемых. — Заявив это, Скарре тотчас же понял, что допустил ошибку. Возможно, хозяину лет тридцать или сорок. И возможно, эти двое подружились и разговорились за стаканчиком чего-нибудь крепкого. Молодой парень с севера одинок, с людьми сходится плохо, зато у него есть тетка, которая живет на опушке леса. А у тетки водятся деньжата. И после пары стаканов виски он проговорился об этом. Полмиллиона. Что, если…

— Но, пожалуйста, назовите его имя, — попросил Скарре.

Май вытащил из кармана пиджака бумажник и отыскал в нем оплаченную квитанцию.

— Вот, это арендная плата. Там есть имя и адрес — можете переписать себе.

Взглянув на квитанцию, Скарре едва не ахнул от изумления. Восточная окраина города. Домовладелец — Рейн. Томас Рейн.

— Простите, — тихо проговорил он, — мне придется кое-что уточнить… Вы снимаете квартиру у некоего Томаса Рейна. Не знаете: он не называет себя Томми? И ему точно не меньше семидесяти?

Май удивился и насторожился. На лице его отразился страх, смешанный с желанием сказать правду.

— Нет, ему точно семьдесят, — решительно ответил он, — но у него есть сын Томми, и квартира, где я живу, на самом деле принадлежит сыну. Он куда-то уехал, поэтому отец сдает его жилье. А когда он вернется, мне придется съехать.

— И где он сейчас?

— Не знаю. Знаю только, что он уехал.

Скарре попробовал взять себя в руки. Он принялся быстро делать пометки в блокноте, стараясь ровно и спокойно дышать и состроив бесстрастную мину, которая так хорошо получалась у Сейера.

— Во сколько вы вчера пришли на работу?

— Ровно в двенадцать. И это могут подтвердить двадцать человек. Но если уж на то пошло, то убили ее утром, поэтому, строго говоря, я мог бы успеть. — В его словах послышался вызов. Май явно заметил, что полицейский насторожился, и, хотя угрозы не видел, решил на всякий случай подстраховаться.

— У вас есть машина?

— Есть, старая жестянка.

— Ясно. У вас с Халдис были хорошие отношения?

— Вообще-то нет.

— Но вы же все-таки навещали ее?

— Только потому, что мама настаивала. Понимаете, мы же ее наследники. Но мне у нее очень понравилось. Хотя я об этом даже не задумывался. Пока ее не стало.

— Значит, с Томми Рейном вы не знакомы? — переспросил Скарре.

— Нет. А что, он и есть подозреваемый?

— Нет… — уклончиво ответил Скарре, — кстати, это предпоследний вопрос из моего списка.

— Чистая формальность? — уточнил Май.

— Ну, что-то вроде.

— А последний какой?

— Эркки Петер Йорма… вы о таком слышали?

Кристофер Май поднялся и задвинул стул на место. Засовывая бумажник в карман, он склонил голову, и рыжие волосы упали на глаза.

— Нет, — ответил он, — никогда не слышал.

Эркки проснулся, перевернулся на бок и уставился в стену. Он немного полежал, собираясь с мыслями и пытаясь узнать комнату, где спал. Спал он крепко. А затем вспомнил вдруг про револьвер. Стрелять Эркки ни разу в жизни не довелось, но он знал, что это требует определенных усилий. Зажав в руке револьвер, он прошел через кухню и оказался в гостиной. Морган спал. Кудрявые волосы намокли, а лоб блестел от пота. Возможно, у него действительно началось заражение крови. Эркки было все равно, он лишь отметил это про себя, но вины не ощущал. У него не оставалось иного выбора, кроме как броситься на Моргана и укусить его за нос. К тому же Морган сам потащил его за собой. Эркки пришел в город, потому что ему приснился ужасный, потрясший его до глубины души сон. И Эркки попытался избавиться от этого сна. Почувствовав себя в безопасности, Эркки залез в пустой амбар, положил под голову рюкзак и уснул, а когда проснулся, то лицо и шея чесались. Тогда он встал и пошел в город. Ему хотелось убедиться, что мир по-прежнему существует, что он полон людей и автомобилей. Асфальт в городе раскалился, а за окном в банке Эркки заметил уютные кресла, там было прохладно, и поэтому Эркки зашел внутрь. Только лишь поэтому.

Остановившись возле тахты, на которой развалился Морган, он спрятал револьвер за спину. Эркки представил, как целится и спускает курок: светловолосая голова на зеленой обивке раскалывается на куски, как дыня, а ее содержимое разлетается в разные стороны. Был Морган, а через секунду его не стало. Прямо как тот старик возле церкви. Морган зашевелился, тихо всхлипнул и открыл глаза.

— Ты заболел, — сказал Эркки.

Морган серьезно кивнул. Вообще-то заболел он сильно. Он чувствовал, как по телу разливается слабость, ему казалось, будто он медленно тонет. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь утешил его, позаботился о нем.

— Тебе что-нибудь нужно? — доброжелательно поинтересовался Эркки.

Морган застонал:

— Да, чтоб меня пристрелили.

Эркки вытянул вперед руку с револьвером, наклонился и приставил дуло ко лбу Моргана.

— Шах и мат, — улыбнулся он, — король умер.

* * *

— Что ты там разглядываешь? — спросил Скарре, вытащив из кармана блокнот и усаживаясь рядом с Сейером.

— Следы, — пробормотал тот, — я уже давно их изучаю, и у меня какое-то странное чувство, будто здесь что-то не сходится. — Сейер подвинул снимки коллеге, и Скарре решил подождать с собственными новостями. — Скажи-ка, что ты тут видишь, — попросил Сейер.

Скарре посмотрел на фотографии.

— Семь следов. Из них три… хотя нет, четыре почти совсем нечеткие. Зато три других довольно четкие, и рисунок подошвы хорошо виден… С поперечными черточками, — сказал Скарре, — или вроде как с волнами. Довольно большой размер. Сорок третий, верно?

Сейер кивнул.

— Что еще?

— А есть что-то еще?

— По-моему, да.

Посмотрев на снимки, Скарре отложил один в сторону и принялся сравнивать два оставшихся. Те же самые, которые до этого целую вечность разглядывал сам Сейер.

— Оба — правые, — тихо решил Скарре, — скорее всего, от спортивной обуви. Например, от кроссовок.

— Согласен.

— Один след более четкий.

— Верно.

— А вот на этом, — он ткнул в фотографию, — подошва повреждена. Возможно, треснула.

— А на другом повреждений нет, верно? — Сейер в упор посмотрел на Скарре.

— Но ведь это та же кроссовка? Оба следа — от правой кроссовки?

— Думаешь, это тот же самый?

— Не понимаю, к чему ты клонишь. И вообще, может, это просто камешек застрял. И поэтому на снимке кажется, будто посреди узора — белое пятно.

— То есть сначала там застрял камешек, а потом он вывалился? — Сейер не спускал глаз с коллеги.

— Ну да. К примеру.

— Или все-таки трещина в подошве… К тому же, — Сейер вновь показал на снимок, — один след менее четкий. Будто кроссовка более поношенная.

— Ты к чему это? — подозрительно спросил Скарре.

— К тому, что их могло быть двое.

— Двое преступников?

— Да.

— И оба в одинаковых трекинговых кроссовках?

— Такие сейчас носят. Особенно молодежь.

— Тогда это вряд ли Эркки, — медленно проговорил Скарре, — он — одиночка.

— Готовься прыгать с парашютом, — злорадно сказал Сейер, — думаю, прыгать надо с высоты в пять тысяч футов. Чтобы по-настоящему.

От страха у Скарре перехватило дыхание, и он судорожно вздохнул.

— Хуже всего, когда дверь вертолета открывается, — радостно сказал Сейер, — и ты слышишь, как гудит ветер, а холодный воздух обжигает тебе лицо. Ты удивишься, насколько там холодно.

— Смотри, что я выяснил. — Решив сменить тему, Скарре открыл блокнот и указал на одну строчку.

Нахмурившись, Сейер медленно кивнул.

— Ты нашел его?

— Май говорит, что Томми куда-то уехал. И говорит, что не знает, куда именно. Я заходил к ним домой, но отца Томми не было, а сосед сказал, что его не будет все выходные.

— Значит, надо зайти к нему еще раз в воскресенье вечером. По-моему, там можно раскопать что-нибудь интересное… Ах да, пока я не забыл: ты сначала оформи страховку. В «Двойном страховании». Я тебе дам их номер телефона.

— Странно, что не только сын уехал, но и отец — причем именно перед моим приходом!

— Может, поехал в загородный домик. У тебя есть ветровка или лыжный костюм? Специально ради одного прыжка покупать парашютный костюм не стоит. А вот сапоги нужны. И еще купи в аптеке фиксирующую повязку на всякий случай. — И, откинувшись на спинку стула, Сейер с вызовом улыбнулся.

— А ты знаешь, сколько видов пива в «Королевском мече»? — ехидно поинтересовался Скарре. — Пятьдесят! А работает он до двух ночи. Если мы придем в восемь, то успеем много перепробовать. Я забронирую столик поближе к туалету.

— Там такой сильный ветер, что если откроешь в прыжке рот, то закрыть не сможешь. Так и полетишь с разинутым ртом, как рыба, и тебе будет казаться, будто череп твой наполнился ветром.

— И у них есть твое любимое виски — «Фэймос грауз». Я специально уточнил в баре.

— И сосредоточься на прыжке. Потому что ты ошибаешься: Халдис убили из-за денег. Возможно, Томми Рейн тоже не просто так исчез. И возможно, он работает на пару с сообщником.

— Тогда они действовали бы ночью. А не рано утром. И приехали бы на машине, чтобы побыстрее смыться оттуда. — Скарре встал и направился к двери, но, взявшись за ручку, остановился. — Не забудь заранее закупить пива. Пригодится на следующее утро.

Сейер не слышал, чтобы она стучалась. Он лишь поднял взгляд и увидел Сару. В руках у нее был пакет. Она сходила домой и переоделась. «Домой к Герхарду», — подумал он. Она подошла к его письменному столу, а Сейер постарался ничем не выдать удивления и других охвативших его чувств. Саре Струэл показалось, что старший инспектор изменился. Он выглядел ошеломленным. Его явно застали врасплох, и он пытался собраться с мыслями.

— Чем могу помочь? — пробормотал он.

— Пока не знаю, — улыбнулась она.

Они замолчали. Круглые серьги в ее ушах дрожали. На его лице застыла кривая улыбка.

— Вам не интересно, зачем я пришла? — все еще с улыбкой спросила она.

«Вы с Герхардом собрались в отпуск в Израиль, и тебе нужен новый паспорт, а паспортный стол как раз на первом этаже, поэтому ты решила убить двух зайцев одним выстрелом».

— Значит, вы не любопытны?

«Вообще-то я просто испугался».

— Вы сейчас такой беспомощный, прямо как та жаба. — Она по-прежнему улыбалась. — Так вот, пришла я потому, что мне захотелось вновь вас увидеть.

«Скоро я совсем перестану отличать сон от реальности».

— И я хочу пить, — она чуть вскинула голову, — у вас найдется что-нибудь?

Словно сомнамбула, он поднялся и налил ей воды.

«Может, Герхард ее избивает. И она решила от него избавиться».

— Простите, — тихо сказала она, — я вас смущаю. Мне просто кажется, что лучше сразу сказать правду.

— Да, конечно, — серьезно согласился он, будто разговаривал со свидетельницей, которая вдруг припомнила что-то важное.

— Я понимаю, что кто-то может со мной не согласиться. Но мы же взрослые люди.

— Все в порядке. — Сейер залпом проглотил стакан минералки и опустил глаза, так что взгляд его упал на бумажную карту мира. Африка. Раздираемая войнами. Прямо как он сам. Казалось, поднеси к нему спичку — и он загорится, как керосиновая лампа. Он запылает от малейшей искры. Например, если ее рука придвинется чуть ближе. Она лежала на столе, такая узкая и мягкая, всего сантиметрах в тридцати от его собственной руки.

— Я же не собираюсь вас убивать. — Ласково улыбнувшись, она похлопала его по руке.

— Убивать? — тревожно переспросил он.

— Как я уже сказала, мне просто захотелось вас еще раз увидеть. Только и всего.

— Мы признательны за любую оказанную помощь… — после заминки ответил он, не сомневаясь, что она вспомнила что-то важное по поводу расследования.

— Я помогу вам, — сказала она, глядя ему прямо в глаза, — ответьте мне на один простой вопрос.

Сжав стакан, он вежливо кивнул.

— Вы рады меня видеть?

И тогда Конрад Сейер, старший инспектор уголовной полиции, рост которого составлял метр девяносто шесть сантиметров, а вес — восемьдесят три килограмма, вскочил со стула. Он не верил собственным ушам. Сейер подошел к окну и посмотрел вниз, на реку и плавающие по ней лодки.

«Все мои защитные механизмы вышли из строя, — понял он. — Она докопалась до самых глубин души. И мне некуда спрятаться».

— Я не тороплюсь, — тихо сказала она, — и дождусь ответа.

«Что будет, если я отвечу? Да решись же наконец. Тебе же не нужно сознаваться в убийстве. Тебе просто надо сказать да».

Он медленно повернулся, и их глаза встретились.

* * *

В дежурное отделение начали поступать первые звонки. Эркки видели в четырех различных местах, расположенных настолько далеко друг от друга, что он вряд ли успел бы там побывать. Эркки видела молодая девушка с коляской, гулявшая вдоль трассы 285. Она запомнила его футболку. В то же самое время его видела сотрудница автозаправки «Шелл» в пригороде Осло — он заходил туда. Причем машины у него не было, он пришел и ушел пешком. А водитель трейлера подобрал Эркки по дороге возле Эрье и перевез через границу в Швецию. Канник Снеллинген узнал только о водителе трейлера — ему рассказал Полте. «Эркки уехал в Швецию, только что по радио сказали. Прикинь, Канник, вот этот водитель попал! Он и не знал, кто садится к нему в машину!»

«Да вряд ли он испугался. Такие обычно ничего не боятся». Канник потерял в лесу две стрелы. Две карбоновые стрелы марки «Зеленый орел» с настоящим оперением, двести двадцать крон штука. Он даже думать не хотел, что можно пойти поискать их. Там полно диких зверей, они могли затоптать стрелы. Или там прошел дождь — значит, сейчас в грязи их уже не разглядеть. Канник хорошо помнил, откуда стрелял, поэтому представлял, куда они могли упасть. Сперва он собирался вернуться за стрелами, но время шло, а выходить ему не разрешали. Поэтому о стрелах придется забыть. Закрывшись в комнате, Канник смотрел в окно и громко смачно рыгал, чувствуя во рту привкус капусты и лука после съеденного на ужин мясного рагу. Сегодня они не пошли купаться, а Маргун весь день просидела с какими-то документами. Его лук она забрала с собой и заперла в большом металлическом сейфе. Там хранились и другие их скудные ценности — фотоаппарат Карстена и охотничий нож Филиппа, который тому разрешалось использовать только в присутствии взрослых. Сейф был заперт, но ключ хранился в столе Маргун, в маленькой пластмассовой коробочке, вместе с другими важными ключами. Об этом знали все.

Канник тоскливо посмотрел в сторону леса и заметил вдалеке несколько здоровенных ворон. А всего в километре от мусорных баков он увидел пару чаек — похоже, живется им тут отлично, вон они какие жирные, прямо как альбатросы… Еще он увидел спину Карстена — стоя возле печей для сжигания мусора, тот пытался прикрутить к велосипедной раме подставку для бутылки. Зажим оказался слишком широким, и Карстен вырезал из шланга кусочек резины, который старался засунуть между зажимом и рамой. Он то и дело вытирал лоб, поэтому физиономия его была вымазана машинным маслом и грязью. Рядом стояла Инга, она внимательно наблюдала за Карстеном. В приюте она была выше всех, даже выше Ричарда, тоненькая, словно Барби, и прекрасная, как мадонна. Карстен старался напустить на себя серьезный вид, но у него не очень получалось. А Инга явно потешалась над ним.

«Преимущества приюта, — подумал Канник, — в том, что хуже уже некуда. Во всяком случае, намного хуже не будет». Даже если он сбежит и чего-нибудь натворит, то его лишь отправят домой. То есть в приют. Есть, конечно, места и похуже, например, тюрьма Уллерсмо или центральная тюрьма Ила, но возраста уголовной ответственности он не достиг, поэтому пока его туда упечь не смогут. Все это — лишь возможное будущее, которое самого Канника не особо занимало. Зато взрослые без умолку о нем болтали. «Что же с тобой будет, а, Канник?» Нет, настоящее их не интересовало — то, что он заперт в этом отвратительном заведении, где вынужден подчиняться правилам. То, что он живет в одной комнате с Филиппом и каждую ночь слушает, как тот сопит. Что он прибирается и пылесосит в комнате для отдыха. И выслушивает брюзжание Маргун… Внезапно отскочив от окна, Канник приоткрыл дверь. Где-то вдали он услышал голос Маргун и журчание воды. Возможно, она стирает одежду, а Симон, по обыкновению, стоит подле нее и несет какую-нибудь чушь. Значит, Маргун на первом этаже, в комнате для стирки, рядом с душевыми кабинками… А ее кабинет, где она спрятала лук, находится в противоположном крыле здания. Пусть Канник толстый, зато он шустрый. Выскользнув в коридор, он добрался до пожарной лестницы. Согласно инструкции, двери туда никогда не запирались. Яффа в восторге от пожарников и их униформы, поэтому пожар в приюте случался уже дважды. Ступеньки поскрипывали. Стараясь равномерно распределить свой немалый вес, Канник осторожно спускался по узким ступенькам. Наконец он оказался возле двери ее кабинета и вдруг с ужасом подумал, что Маргун могла запереть дверь. Однако опасения не оправдались: Маргун полагала, что если воспитанники будут постоянно натыкаться на запертые двери, то это пойдет им во вред. Канник проскользнул в кабинет и, поглядывая на шкаф, подцепил пальцем ящик стола и открыл его. Стараясь действовать быстро и без лишнего шума, он отыскал коробочку с ключами и отпер маленький висячий замок. В сейфе лежал футляр с луком. Его собственным луком марки «Центра», темно-красным с черными вставками. Вот он — великая гордость Канника. Сердце бешено колотилось. Канник вытащил футляр, запер шкаф, спрятал на место ключ и выскочил из кабинета. Он спустился в подвал, а оттуда вышел на задний двор. Здесь его никто не заметит. Откуда-то издалека доносился громкий смех Инги.

В лесу Канник ориентировался прекрасно, поэтому вскоре вышел на тропинку, по которой ходил уже сотни раз. Сейчас, ни от кого не прячась, мальчик грузно ступал по земле, и птицы умолкли, услышав звук его шагов и словно почуяв, какое грозное оружие спрятано в футляре. Канник пошел по тропинке, огибавшей огороды Халдис с запада, решив не приближаться к дому. Вспоминать про убитую было неприятно, а Канник знал, что, увидев дом и крыльцо, сразу вспомнит ту ужасную картину. К тому же стрелы он потерял в другом месте, а сюда пришел, чтобы отыскать их, и когда найдет, то попробует подстрелить пару ворон и двинет домой. И возможно, он даже успеет положить лук обратно в шкаф, так что Маргун ни о чем не догадается. Прежде он так уже делал. Маргун довольно забавная — всегда думает про окружающих лишь хорошее. Это словно превратилось для нее в своего рода религию, ритуал, который она была обязана выполнять. Например, однажды Канник подменил тысячную купюру в кассе купюрой в пятьсот крон, а у Маргун даже мысли не возникло, что у кого-то из них могли водиться подобные деньги. Поэтому она решила, что сама перепутала, потому что «нынче все банкноты одинаковые». Канник резво шагал вперед. Несмотря на полноту, ходил он быстро, но сейчас запыхался и сильно вспотел. Продвигаясь по лесу, мальчик медленно погрузился в мир любимых фантазий, о котором никому не рассказывал. Реальность отступила, а деревья вокруг него изменились, превратившись в экзотический лес. Вдалеке журчала река, и Канник стал теперь индейским вождем Херонимо, кочующим по горам Аризоны. Ему во что бы то ни стало требовалось поймать шестнадцать лошадей — именно столько нужно, чтобы прекрасная Алопе стала его женой. Канник брел с закрытыми глазами, приоткрывая их лишь изредка, чтобы не споткнуться.

«Ветер шепчет: Нимо, Нимо…»

В постели у него спрятаны пять сотен скальпов. Поглаживая футляр с луком, он подумал в точности так, как мог бы подумать великий вождь: «Все вокруг обладает силой. Потревожь их — и они потревожат тебя». Где-то вдали заливисто залаяла собака. А потом все стихло.

* * *

По лбу Моргана градом катился пот. Перед глазами маячило дуло револьвера. Наверное, он все еще спит. Возможно, заражение настолько серьезно, что порождает видения. Вот он и начал бредить. Морган посмотрел на Эркки. Бедняга, ведь у него-то подобные видения случаются намного чаще… Представить страшно: из года в год несчастному кажется, будто его убивают, наказывают, он живет в постоянном невыносимом страхе.

— Мне плохо… — простонал Морган, — по-моему, меня тошнит.

Проспал он долго — свет за окном изменился, а тени стали длинными. Эркки заметил, что кожа у Моргана приобрела желтоватый оттенок, и опустил револьвер.

— Тогда пусть стошнит прямо здесь, — сказал он, — пол все равно грязный.

— Где ты добыл пистолет? Ты же выкинул его в озеро! — Осторожно сев, Морган уставился на оружие. — Ты все время его таскаешь с собой, да? — Он съежился, чтобы живая мишень уменьшилась. — Почему ты тогда не пристрелил старуху? По радио сказали, что ты зарубил ее насмерть!

Щеки Эркки запылали гневом. Он вновь поднял пистолет.

— Стреляй! Мне плевать! — выкрикнул Морган. Удивительно, но ему и правда было все равно. Силы его иссякли.

— Тебе нужно к доктору, — задумчиво проговорил Эркки. Рука с пистолетом дрожала. Если сейчас выстрелить, то пуля либо угодит Моргану в живот, либо застрянет в диване.

— С чего это ты так обо мне заботишься? Думаешь, я куплюсь на это? Кто вообще поверит чокнутому? Ха! Да я даже до дороги не дойду. Голова кружится. И холодный пот. Это значит, что у меня шок, верно? — Морган вновь улегся и прикрыл глаза. Вообще-то этот придурок запросто может пальнуть, и Морган замер, ожидая выстрела. Он где-то вычитал, что, когда в тебя стреляют, боли почти нет, ты лишь ощущаешь сильный толчок — и все кончено.

Эркки разглядывал нос Моргана. Он вспух и отвратительно посинел. Эркки провел языком по зубам, вспоминая вкус кожи и плоти и мерзкий привкус крови. Морган ждал. Но выстрела не последовало.

— Хренов придурок! — застонал он. — Ну и натворил ты дел… Я же теперь умру от заражения крови.

Эркки опустил руки.

— Тогда я поплачу о тебе.

— Да пошел ты!

— Ты всего лишь яйцо в руках ребенка.

— Да заткнись ты наконец! Прекращай трепаться! — Да, Морган попал в театр абсурда. Сомнений у него не оставалось. Сегодняшний день будто кто-то придумал. — Ты же видишь, что у меня воспаление — меня знобит, понимаешь ты это?!

— Ты можешь позвать мамочку, — предложил Эркки, — я никому не разболтаю.

— Сам зови мамочку! — Но прозвучало это не грубо, а жалко.

— Она умерла, — серьезно ответил Эркки.

— Неудивительно. Наверняка ты и ее прикончил.

Эркки готов был ответить, слова едва не сорвались с его губ. Он оцепенел.

— Дай мне куртку, — пробормотал Морган, — я совсем замерз… Эй, ты чего? Ты какой-то странный.

— Она упала с лестницы. — Напрягшись, Эркки сжал пистолет. Все оказалось так просто — это всего лишь слова, но сейчас они предали его. Он и подумать не успел, как уже произнес их. Эркки вдруг повалился на пол, а пистолет отлетел в сторону и негромко ударился о стену. Эркки скрючился, надеясь, что выдержит. В его теле вновь зияла дыра. Он учуял запах собственных внутренностей, гнилой плоти, переваренной пищи, желчи и желудочного сока. Жидкость вздувалась пузырями, внутренности с шипением вываливались наружу, а газы, смешиваясь с воздухом, издавали самые удивительные звуки. Поглощенный собственным ничтожеством, задавленный отчаянием, Эркки ползал по полу.

— Ты чего? Тебе тоже плохо? — ужаснулся Морган. — Не смей! Ты должен пойти и позвать на помощь! Лучше уж посидеть в тюряге, чем сдохнуть от столбняка в этой халупе! Ты же знаешь дорогу! Черт, да приведи же ты кого-нибудь! Нам надо выбраться отсюда!

Эркки не ответил. Постанывая, он метался из стороны в сторону, так что половицы трещали. Будто кто-то невидимый набросился на него и теперь разрывал на части. Немного погодя он закашлялся, словно хотел отрыгнуть или его затошнило, а может, и то и другое. Морган испугался. Господи, он что, попал в дурдом?! Будто в этих стенах было что-то ядовитое. Может, эти бревна прокляты и, когда они оказались здесь, проклятье медленно выползло и поразило их обоих? Целая вечность прошла с того момента, как он зашел в банк и вытащил пистолет. Почему же полиция не ищет их? Ведь они должны были найти машину! И сразу бы догадались, что Морган с заложником прячутся в лесу… Какого черта они накрыли машину брезентом?.. Эркки наконец затих. Лежа на полу, он жадно хватал ртом воздух. Морган взглянул на пистолет.

— Ну ты даешь, — тихо сказал он, — что с тобой такое?

Эркки принялся подбирать с пола внутренности. Моргану казалось, что Эркки поднимает что-то невидимое. Лицо его скрылось за черными волосами, и он напоминал заблудившегося слепого.

— Тебе что-то померещилось? — недоумевал Морган. — Слушай, дай мне виски.

Эркки сел и, склонившись вперед, схватился за живот. Глаза он прикрыл, а тело его напружинилось. По подбородку текла слюна.

— Не трогай меня. — В горле у него забулькало.

— Да не трогаю я тебя. Я просто дико замерз. И хотел надеть твою куртку. Там еще осталось виски? Посмотри потом, ладно? Когда у тебя, э-э… припадок закончится…

— Я сказал: не трогай меня!

Темные синтетические брюки наэлектризовались, и, когда Эркки наконец поднялся, послышался слабый треск. По-стариковски согнувшись и схватившись за живот, Эркки доплелся до стены и подобрал пистолет, а потом прошел в спальню. Свернутая куртка лежала на кровати. Придерживая одной рукой живот, другой Эркки схватил куртку и вернулся в гостиную. Открытая бутылка стояла возле радиоприемника. Глядя в окно, Эркки отхлебнул виски. Телу нужно было время, чтобы прийти в себя. На этот раз все произошло совершенно неожиданно. И будущее его ждет невеселое. Он смотрел на темную гладь озера — рябь исчезла, озеро казалось мертвым. Все вокруг было мертвым. Ты никому не нужен. Им нужно лишь то, что ты сможешь им дать. Моргану нужна куртка и виски. У тебя есть, что дать им, а, Эркки?

Он стоял с курткой в руках и пил виски. Он мог бы накрыть Моргана курткой. Жест дружеского внимания. Вопрос в том, что от этого изменится. Появится ли в жизни смысл?

— Не пей все!

Эркки пожал плечами.

— Ведь алкоголь тебе безразличен, — равнодушно сказал он.

— У меня нос ужасно болит.

— Грабить вместе весело. Умирать вместе — настоящий праздник, — сказал Эркки, протягивая Моргану бутылку.

Морган с такой жадностью хлебал виски, что у него выступили слезы. Затем он отставил бутылку и глубоко вздохнул. Прижав колени к животу, он лег и повернулся на бок, словно освобождая на тахте место для Эркки. Пусть либо садится, либо стреляет. Но Морган чувствовал, что опасность исчезла, хотя и сам не понимал почему. Эркки замешкался. Он видел, что Морган освободил место на тахте, и понял, что это место для него. Он медленно укрыл Моргана курткой. В Подвале раздался смех, и в ушах у него зазвенело.

— Заткнитесь! — с раздражением выкрикнул он.

— Да я же ни слова не сказал, — удивился Морган, — а о чем они говорят, эти твои голоса? Расскажи, каково это, а? Так я хоть что-то еще узнаю перед смертью. — Виски согрело его, и самочувствие улучшилось. — Почему ты слушаешься их? Ты же понимаешь, что на самом деле их не существует? Мне кто-то говорил, что сумасшедшие знают о собственном сумасшествии. Но вот это как-то непонятно. Они сами говорят: «Я слышу голоса». Но, черт, голоса-то я тоже иногда слышу. Внутренние голоса, воображаемые. Но я-то знаю, что они ненастоящие, и никогда в жизни не буду делать то, что они прикажут…

— Даже если они велят тебе ограбить банк? — ехидно поинтересовался Эркки.

— Нет уж, это я сам придумал.

— Откуда ты знаешь?

— Мой собственный голос я ни с чем не перепутаю.

Не ответив, Эркки посмотрел на освобожденное для него место на тахте.

— Расскажи о них, — с неприкрытым любопытством попросил Морган, — ты их видишь? И как они выглядят? У них и правда есть клыки? И покрыты они зеленой чешуей? А добрыми они бывают? Не позволяй им вытворять с тобой такое! Я вообще сейчас думал, что они тебя прикончат. Хочешь, я с ними поговорю? Может, незнакомого они послушаются? — Он тихо усмехнулся. — Знаешь, часто бывает, что сбесившихся собак и непослушных детей отправляют на перевоспитание к соседям. — Морган привстал и осторожно постучал Эркки по лбу. — Эй вы там! Кончайте издеваться над ним! Вы его совсем замучили. Переселяйтесь в другую голову! Всему должен быть предел!

Эркки растерянно хлопнул глазами. Голос Моргана звучал настолько серьезно, что Эркки вдруг захихикал.

— Их что, несколько? Целая шайка?

— Несколько. Двое.

— Двое на одного? Трусливые подонки. Скажи, пусть убираются, а с их начальником ты разберешься наедине, по-мужски!

Эркки грозно рассмеялся.

— Пальто не страшное. Оно тихо лежит в углу и иногда дрожит.

— Пальто? — Морган начал медленно осознавать, насколько серьезно Эркки болен.

— Оно висело на вешалке в коридоре.

Время повернуло вспять. В памяти промелькнули лица и руки, удивленно приподнятые брови, силуэты вполоборота, шелк и бархат, катушки с разноцветными нитками… По разбитой дороге с зелеными лужами он приблизился к дому. Дверь. Узкий коридор. Лестница на второй этаж. Он сидит на ступеньках, почти на самом верху. Отец сам смастерил лестницу из сосновых досок. На дереве осталось множество небольших круглых глазков — они непрестанно следили за ним.

— Оно там висело. Отцовское пальто. Оно было пустым. С чердака тянуло сквозняком, и пальто слабо колыхалось. А когда она свалилась вниз, то поднялся ветер и пальто вывернулось наизнанку.

— Свалилась вниз? — переспросил Морган.

— Моя мама. Она упала с лестницы. Я столкнул ее.

— Зачем? — Морган перешел на шепот. — Ты ее ненавидел?

— Я всем сказал, что это я ее столкнул.

— А на самом деле? Ты ее не толкал? Или ты не помнишь? Зачем тогда врать?

Эркки уставился в стену, и на ней замелькали картинки. Он показал на них, и Морган машинально повернул голову, но увидел лишь грязные деревянные стены. Эркки молчал.

— Слушай, — Морган выпрямился, — а круто было бы, если б твои голоса разговаривали не с тобой, а с какими-нибудь другими голосами. Ведь в лечебнице есть и другие пациенты. Пусть бы голоса донимали друг дружку, а тебя оставили в покое. Черт, да я просто гений! Знаешь, что надо сделать, чтобы они отвалили? Старая добрая тактика: страви их, и они один другого поубивают. Дай-ка бутылку!

Эркки поднял с пола бутыль и замер.

— Давай сюда! Мне надо еще хлебнуть! — Морган протянул руку, но Эркки бутыль не выпускал.

— Тот, кто плывет против течения, умрет от жажды, — серьезно сказал он и ослабил хватку.

Морган два раза отхлебнул.

— Так зачем ты столкнул собственную мать с лестницы? Выкладывай. Давай представим, что я твой врач. Я все пойму, просто дай мне шанс. Давай поведай обо всем дяде Моргану. Слышишь? Расскажи об этом, и жизнь наладится. — Он тихо рассмеялся. Вообще-то он уже порядочно опьянел.

Эркки потер руками обтянутые черными брюками ноги и нащупал револьвер. Его охватило спокойствие. Рукоятка пистолета удобно помещалась в руке. Она специально так устроена — это знак.

— Она шила.

— Твоя мать была швеей?

— Шелковые подвенечные платья. Костюмы, брюки и юбки. Еще заказчики приносили старую одежду — она распарывала ее и перешивала. И в тот день она как раз этим и занималась — распарывала старый костюм.

— Вот, глотни-ка, — перебил его Морган, — старые воспоминания нелегко ворошить.

Эркки глотнул виски. В Подвале было тихо. Пыль улеглась, и Эркки увидел лишь серые стены. На мгновение он подумал, что и они вот-вот исчезнут. И в этой тишине зазвенел его голос. Чистый и звонкий, его собственный голос. Он не продумывал, что скажет, фразы складывались сами собой, и, когда он собирался умолкнуть, слова сами срывались с его губ. Одно слово сменялось другим, и у него не хватало сил остановить это.

— Я играл на лестнице, — тихо начал он, — мне было восемь лет. — «Ты не играл, ты расставлял ловушку. Не выдумывай то, чего не было. Мы там были и сами все видели. Пальто все видело — оно висело в коридоре». Эркки застонал, чувствуя, как в нем нарастает гнев. Или, возможно, отчаяние. Как он смеет сидеть здесь и вываливать весь этот мусор? Болезнь, смерть и убожество, улитки, червяки и жабы. Он сердито тряхнул головой. Морган прислушался. Эркки почувствовал, что Морган слушает, он почувствовал это так, словно Морган прикасался к нему, а прикосновений Эркки не переносил. Даже когда в порыве чувств Сара притрагивалась к нему. Вспоминая звук ее голоса, он всегда слышал прекрасную мелодию арфы.

— Почему на лестнице? — Морган вновь приложился к бутылке. Единственное, что ему сейчас хотелось, это основательно надраться. Пусть цель не великая, зато приятная. — На лестнице же неудобно играть — там слишком тесно.

— Лестница, — мрачно повторил Эркки, — чердак. Внизу, в коридоре, горел свет. Я слышал, как стучит швейная машинка. Похоже на тиканье больших часов. Я играл на лестнице, потому что хотел быть поближе к маме.

— Ладно, декорации расставил, — отозвался Морган, — начинай спектакль. Горит свет, стучит швейная машинка, Эркки восемь лет.

— В подвале я нашел старую рыболовную леску. И сделал из нее канатную дорогу. Привязал ее к верхней ступеньке и дотянул до самого низа.

Морган ахнул:

— Ты протянул леску прямо поперек лестницы!

— Я набрал пустых спичечных коробков и продырявил их, и получились вагончики. В них я складывал миндальные орешки и изюм — и все это съезжало вниз. Мама дошла всего до второй сверху ступеньки… Зазвонил телефон. Она крикнула: «Эркки, сними трубку!» А мне было неохота, я слишком заигрался. И как раз только загрузил очередной вагончик миндалем. Поэтому я просто сидел на лестнице и ждал. Мама вышла из комнаты и шагнула на лестницу. Она зацепилась ногой за леску и полетела вниз. Обычно мама была тихой, но в тот раз все получилось очень громко. Лестница затряслась, и раздался грохот, будто кто-то скинул с лестницы шкаф.

Морган молчал, широко раскрыв глаза, словно ребенок, которому рассказывают жуткую сказку.

— Я сидел на третьей ступеньке сверху, прижавшись к стене. Мама пролетела вниз и стукнулась о пол. Повалилась через порог.

— Она сломала шею? — шепотом спросил Морган. — Черт, ты странный. Иногда ты становишься нормальным и говоришь как обычный человек. Почему так?

Очнувшись, Эркки посмотрел на Моргана.

— Сначала ты орешь, что я псих. А теперь ты говоришь, что я нормальный, и ждешь, чтобы я оправдывался. Естественно, я нормальный. А ты сам, ты нормальный? Ты грабишь банки, а нос у тебя вот-вот сгниет.

— Отчего она умерла?

— Она истекла кровью.

— Чего-о?!

— У нее через рот вытекла вся кровь. Кровь фонтаном била, а на полу возле лестницы натекло целое маленькое озеро. В нем отражались лампочка и пальто. А телефон продолжал звонить, но я не мог подойти. Потому что тогда мне пришлось бы наступить в лужу крови, и по всему дому — на коврах и на полу — остались бы следы. Потом звонки прекратились. Я отвязал леску, спрятал ее в карман, сел и стал ждать. Кровь перестала течь, а мамино лицо стало серым, как камень. Я думал: «Рано или поздно кто-нибудь придет. Отец или заказчики. Кто-нибудь». Но никто не приходил. Кровь на полу запеклась и больше не блестела. Отражения в ней исчезли… — Эркки наконец умолк. Вместо облегчения он почувствовал себя опустошенным. Эркки потрогал револьвер. Там в барабане всего одна пуля. Неспроста. Эта пуля предназначена для него.

— Так почему вдруг у нее изо рта полилась кровь? Почему?!

— Дай мне виски.

— Она что, разбила голову?

— Она была швеей.

— Это ты уже говорил.

— Она распарывала старый костюм. Бритвенным лезвием, стежок за стежком… А разрывая ткань или пересаживаясь поудобнее, она зажимала лезвие во рту. В этот момент зазвонил телефон. Она пошла к лестнице, начала спускаться и полетела вниз, а во рту у нее было лезвие. Мама проглотила лезвие, и оно воткнулось ей в горло.

Морган кивнул, машинально схватившись за шею и чувствуя, как под потной кожей пульсирует кровь. Он представил, каково это — проглотить лезвие, и его чуть не вырвало.

— Голова у тебя отменно работает… — осторожно проговорил Морган. — Может, тебя слишком долго продержали в лечебнице? То, что случилось с твоей матерью, — несчастный случай. И никакой твоей вины здесь нет. Держать лезвие во рту — это идиотизм. И то, что ты обвиняешь себя, — тоже идиотизм.

— Но ведь это я протянул там леску.

— Ты же играл! И это — самый настоящий несчастный случай! — Морган пытался его успокоить, но безуспешно.

— Мы люди. И полагаем, что сами управляем собственной жизнью, — медленно сказал Эркки.

— Нет. То, что происходит, от нас не зависит.

Оба надолго умолкли.

— О чем задумался? — спросил наконец Морган.

— Вспомнил про одного фермера. Про Юханнеса.

— Ну, расскажи и про Юханнеса. Если уж начал говорить.

Моргану казалось, что время остановилось. Будущее исчезло, осталось настоящее, а в настоящем они с Эркки сидели в домике с потемневшими деревянными стенами. Уют и полумрак. От виски кровь у Моргана закипела, и Морган представил, что парит в воздухе. Эркки вспоминал Юханнеса, седого морщинистого старика с потухшим взглядом. Эркки думал, что глаза у них похожи, как бывает у дальних родственников. Взгляд, из которого исчезла надежда. И однажды Юханнес тоже забрался на лестницу. На стремянку.

— Он был пьяницей. У него умерла жена, и всего за несколько месяцев Юханнес сильно сдал.

— Прямо как моя мамаша после смерти отца, — заявил Морган.

— Он начал спиваться. Пил все время без передышки, несколько месяцев подряд. Ему хотели помочь, приходили с увещеваниями, но все без толку.

— И он допился до смерти?

— Нет. Однажды они распили бутылку за компанию со священником, Юханнес проснулся и решил стать трезвенником.

— Похоже, священник у вас не промах.

— Священник меня видел и кричал мне, но я не остановился. Я мог бы остановиться, но вместо этого быстро зашел в ворота и спрятался за теплицами.

— А почему он кричал?

— Не дави на меня. — Эркки потянулся за бутылкой. Морган не возражал. — Священник дал Юханнесу работу. Он стал разнорабочим и в тот день белил стены церкви. Он стоял на высокой стремянке и работал, когда к нему подошел Эркки Йорма. Юханнес был так занят, что ничего не слышал. И еще он насвистывал себе под нос — он вообще был весел и трезв. Я от этого расстроился, ведь теперь Юханнес почти ничем не отличался от других. И я окликнул его. Я закричал: «ЭЙ ТАМ, НАВЕРХУ!» Господи, как он дернулся! От испуга он оттолкнулся от стены, стремянка покачнулась, и он полетел на землю.

— О, черт!

— Он ударился о камень, и его голова раскололась. Сначала ноги у Юханнеса дергались, а потом он затих. Я спрятался за надгробным камнем. Я видел, как прибежал священник, и слышал его вопли.

— И ты взял вину на себя?

— Я же действительно виноват.

— Скажи, почему ты такой невезучий? Ты что, родился в пятницу тринадцатого?

— А потом они пришли ко мне домой и забрали меня.

— Что ты им рассказал?

— Ничего. Нестор велел ни о чем не говорить.

— Нестор? — Морган протер глаза. — Не понимаю, как только тебе удалось вляпаться в такую передрягу. А я-то себя считал неудачником. А эта старуха, которую нашли вчера? Тоже несчастный случай? Давай выкладывай начистоту.

Эркки медленно повернулся к нему:

— Как я уже сказал, все случилось само собой.

— Это слишком простое объяснение. Полицейские будут тебя допрашивать. И ты должен придумать, что ответишь.

— Я — волна, — грустно сказал Эркки, — и разбиваюсь о берег лишь однажды.

— Вот так и отвечай. Тогда они сразу упекут тебя обратно в лечебницу. — Морган вытер лоб. — Нос болит, — сказал он.

Эркки пожал плечами:

— Нос можно вылечить, если немного постараться.

— Это как?

— Силой воли. Ты можешь сам излечиться, если изо всех сил сосредоточишься и остановишь воспаление.

— Я не китаец. И не верю во все эти фокусы.

— Именно поэтому тебе так плохо.

— Может, лучше ты меня вылечишь? — ехидно спросил Морган.

— У меня не осталось сил. Мое тело мягкое, словно желе. Ты должен излечиться сам.

— Вот уж не думаю, что получится, — уныло отозвался Морган. — О, слушай, — вспомнил вдруг он, — я однажды видел по телику парня, который силой воли мог разбить стакан, не прикасаясь к нему. Выглядело впечатляюще! Хотя, конечно, это все монтаж.

— Разбить стакан — невелика заслуга, — заявил Эркки, — я тоже так могу. Стекло находится в постоянном напряжении, поэтому ничего сложного тут нет.

— Вы только посмотрите на него! И чего же ты не ездишь с гастролями?

— Мне неохота.

— И где ты научился подобным штукам?

— Меня научил колдун. В Центральном парке.

— А у тебя хорошее чувство юмора. Оно нам еще пригодится.

— Знаешь, что он еще умел? — не унимался Эркки. — Он умел натягивать кожу на руках так, что она лопалась.

— Может, покажешь пару фокусов? Только смотри не разбей бутылку.

— Здесь нет стаканов, — задумчиво сказал Эркки, — только окна, но они уже разбиты.

— Ну, значит, тут успели побывать другие фокусники.

— Зато вон в том окне торчат куски стекла… — Эркки показал на выходящее во двор окно.

— Тогда разбей их, — настаивал Морган. Ему не терпелось увидеть это, но он никак не мог избавиться от какого-то мерзкого предчувствия.

Эркки медленно поднялся и, глядя на стекло в окне, опустился на пол. Он склонил голову и закрыл глаза. Морган наблюдал за ним со смесью радости и тоски. С правой стороны в оконной раме торчал большой кусок стекла, блестевший в лучах солнца. Эркки затих и сидел неподвижно, как изваяние. «Надо решить, что делать дальше», — равнодушно подумал Морган, но от жары и виски его разморило, и просто тихо дремать было намного приятнее. Он не ожидал, что судьба его сложится именно так. Но и Эркки тоже нелегко пришлось. Какой же он смешной: сидит на полу, а сам напрягся, того и гляди, лопнет. Морган вдруг увидел, насколько его спутник тощий и хрупкий, прямо как комар. А сейчас он еще и фокус вздумал показать. Моргану даже стало жаль Эркки: у него ничего не выйдет, и тот сильно расстроится. Морган уже начал обдумывать, что именно скажет в утешение. Можно, например, свалить вину на виски, сказать, что от алкоголя Эркки совсем обессилел.

В этот момент стекло разбилось. Морган представлял, что оно с громким звоном разлетится в стороны, но услышал лишь стук и увидел, как осколки падают на пол. Морган вздрогнул. От страха его сердце сжалось. Эркки сидел на полу, но потом поднял голову и огляделся. Он казался сонным, но быстро пришел в себя и изумленно посмотрел на стекло.

— Что-то не так, — сказал он, вставая и направляясь к двери.

— Что не так? Как это тебе вообще удалось? — Теперь Морган и сам напоминал сумасшедшего. — Ты куда?

— На улицу, — ответил Эркки, — надо проверить.

* * *

Канник опустил лук. До домика было метров тридцать, и он не спускал глаз с разбитого окна. Он попал в самую цель, но в этом ничего особенного нет, однако целиться в прозрачное блестящее стекло было непросто, и ему понравился звук, с которым стрела ударилась о стекло. В его придуманном мире вождь Херонимо только что прострелил генералу Круку глаз. Канник подошел поближе и оглядел дом — пустой и заброшенный, будто ссутулившийся. Канник знал, что стрела где-то в доме — наверняка она воткнулась в стену, но в колчане осталась еще одна стрела, поэтому Канник начал высматривать новую цель. Уже довольно поздно. Он не боялся, что в приюте его накажут, Канник точно знал, как с ним там обойдутся, такое случалось уже много раз — ничего страшного. Эти убогие взрослые такие предсказуемые, с фантазией у них явные проблемы. Возможно, Маргун перепрячет ключ от сейфа. Только и всего. А он покажет ей, что отыскал стрелы, и она обрадуется, потому что знает, как он переживал из-за стрел. И ее новый тайник Канник все равно найдет, поэтому бояться нечего. Он посмотрел на старый дом, на серые бревна, каменные ступеньки и окна с выбитыми стеклами. Внутри он уже много раз успел побывать. Он обшарил все шкафы и даже однажды вздремнул на старой тахте в гостиной. Канник взглянул на деревянную дверь с темными пятнами и решил, что попробует попасть в одно из них.

Он — вождь Херонимо. А дверь — мексиканский солдат. Там, под темным пятном, у него сердце. Это враг. Один из тех, кто насилует и убивает женщин и детей их племени. И Херонимо ненавидит их лютой ненавистью, как и положено индейскому вождю!

Канник решил стрелять, опустившись на колено, — именно так обычно поступают индейцы. Стрелять из такой позиции было сложнее. Встав на колено, Канник вытащил из колчана последнюю стрелу. Оперение ее состояло из двух желтых перьев возле наконечника и красного рулевого пера. Канник вставил стрелу в лук и выпрямил спину. Глядя сквозь прицел, он выровнял лук и выбрал пятно в середине двери, слева от того места, где прежде была дверная ручка. А затем Канник натянул тетиву до кончика своего носа. Рукоять лука уперлась в шею.

«The Apaches will always be!» [366]

Еще немного выровнять… вот так, и он прицелился в самую середину пятна…

Краем глаза он заметил что-то странное. Дверь открылась, и за ней показалась темная фигура. Сориентировался Канник быстро — он ослабил хватку и лук начал опускаться, однако мозг уже приступил к заданию, стрела оторвалась от тетивы и со скоростью двести метров в секунду полетела вперед.

Стрела вонзилась в цель совершенно бесшумно. От удивления Эркки замер и лишь слегка вздрогнул. Канник увидел, как желтые перья воткнулись в темную ткань брюк. Несмотря на изумление, Эркки не проронил ни слова, лишь медленно потянулся к стреле. В этот момент он увидел Канника. «Жирного мальчишку»…

Это жирное тело и старые брюки — он уже видел их раньше. И тогда Эркки понял, что́ лежало в чемоданчике. Мальчишка бежал вниз по дороге, в ужасе оглядываясь и обеими руками вцепившись в чемоданчик… Значит, в нем лежал лук… Тот самый лук, который тот сейчас опустил, — на солнце лук красновато поблескивал. А из ноги Эркки торчала стрела. Больно не было. Эркки взялся за древко там, где стрела продырявила брюки, стиснул зубы, потянул и довольно легко вытащил ее. Эркки почувствовал, будто его плоть защемили прищепкой, которая теперь вдруг отвалилась. Толстяк развернулся и побежал.

Эркки сделал то, чего не делал уже много лет. Он бросился вдогонку. По ноге потекла струйка теплой крови. Убегая от преследователя, Канник задыхался, но не издал ни звука. Спустя еще какое-то время он выпустил из рук лук, хотя, скажи ему кто о подобном прежде, он ни за что не поверил бы. Но лук мешал, а темной фигурой оказался Эркки Йорма, который теперь бежал следом! Осознав, какой опасности подвергается, Канник вдруг на мгновение ослабел, замедлил ход и зацепился ногой за ветку. «Если я сейчас упаду, все пропало», — подумал он. Он бежал, спасая собственную шкуру, и ему хотелось домой, в приют. Там Маргун и все остальные, там, за уродливыми стенами, его ждет надежная размеренная повседневность, а рядом на кровати сопит Филипп. Там Кристиан и мечты о том, как он победит на чемпионате Норвегии по стрельбе из лука, там полдник и домашний хлеб, телевизор и чистое постельное белье, которое меняют два раза в месяц. Он вдруг так полюбил такую жизнь, что решил бороться за нее, и это новое, неведомое прежде чувство одурманивало его.

В этот момент он споткнулся и, полетев вперед, уткнулся лицом в сухую траву. Но Канник не сдавался и начал искать, чем бы защититься. Нужно убить преследователя, пока тот не убил его самого! Канник шарил руками в поисках прута или палки, но натыкался лишь на выжженную траву, под которой даже камней не было. Измученный, он ощутил, как жизнь покидает его, и совсем отчаялся. Он свернулся в клубок и затих. Канник не ожидал, что умрет так рано, но собрался с силами и приготовился к смерти. Шаги Эркки раздавались все громче и громче, а потом он наконец остановился. Эркки — псих. И предугадать его действия невозможно. Это хуже всего — не знать, какая именно смерть тебя ожидает… В его голове пронеслись все истории, которые рассказывали про Эркки.

— Боишься волков — не ходи в лес, — прошептал Эркки.

Не двигаясь, Канник вслушивался в тихий голос. Он лежал не шелохнувшись и уже считал себя мертвым. Говорить что-то было бесполезно, однако он медленно повернул голову и увидел ногу Эркки и широкую брючину. Видимо, боль Эркки не беспокоила. Вот и еще одно доказательство его безумия… Эркки, наверное, вообще не чувствует боли — ни собственной, ни чужой. Он бесчувственный. «Сумасшедший, — промелькнуло у Канника в голове, — это тот, кто не испытывает никаких чувств».

— Вставай. — В голосе Эркки послышалась не угроза, а скорее нотка удивления.

Канник медленно, неуклюже встал на ноги, не поднимая головы. Эркки наверняка влепит ему затрещину, поэтому лоб и виски надо беречь. Больше всего Канник ненавидел пощечины, когда чужая ладонь с размаху опускается на его толстую щеку. Звук удара казался ему таким унизительным… Но опасался он напрасно.

— Иди в дом, — коротко сказал Эркки.

В этом ровном голосе таилась угроза — наверное, именно так разговаривают садисты, которые обожают мучить и издеваться. Голос звучал ясно и спокойно, он совсем не сочетался с обликом Эркки, который вблизи оказался еще более пугающим. Особенно глаза, в которые Канник не отваживался заглянуть и до последнего оттягивал этот момент. «Посмотришь в глаза — и ты пропал», — подумал Канник.

В дом… Значит, Эркки все время прятался там, в заброшенном домике, а вовсе не сбежал в Швецию, как сказали по радио. Войти в старый дом вместе с Эркки — все равно что войти в королевство мертвых. По крайней мере, Канник так думал. Если он закричит и позовет на помощь, то никто не услышит. Канник задрожал и решил, что его ждет расплата за все, что он натворил.

«Если ты не сбежишь, Канник, то я не знаю, что ждет тебя в будущем».

Будущее, о котором он никогда не задумывался, оказалось вдруг не только совсем рядом — оно готово было вот-вот исчезнуть. Возможно, он умрет в мучениях. Канник ничего в мире не боялся, кроме боли. Дрожь усилилась, так что жир затрясся. Если бы только упасть сейчас в обморок, исчезнуть, медленно опуститься в вереск — лишь бы сбежать из этого черного сна. Но деваться было некуда, а сознание отказывалось покидать его. Эркки ждал. Терпения ему не занимать. Он не сомневался в собственной победе и в том, что его жертва не сбежит.

Внезапно Канник заметил револьвер, и в его отчаявшейся душе зародилась вдруг надежда, что вместо мучений и издевательств ему всего-навсего засадят в голову пулю. Больше надеяться Каннику было не на что. Он медленно побрел по траве, не понимая, как ему удается переставлять ноги — они будто шагали против его воли, направляясь к дому, куда ему идти не хотелось. Они вели его к смерти. Эркки не торопясь шел следом. Засунув револьвер за пояс, он зажимал рукой рану. Крови вытекло много, но, если перевязать, кровотечение остановится и ничего страшного не произойдет.

— Ты боишься, — понял Эркки.

Канник остановился, пытаясь понять, к чему ведет этот псих. Может, таким образом Эркки готовит его к пытке. Хочет успокоить, а потом нанести смертельный удар. И когда Канник поймет, что смерть уже близко, псих будет стоять и наслаждаться его ужасом… Картина была такой красочной, что Канник остановился, и Эркки пришлось подтолкнуть его в спину. Мальчик вздрогнул и всхлипнул, но выстрела не последовало, и Канник шел вперед, пока за деревьями не показался домик. Он думал, что бежал целую вечность, хотя они успели удалиться всего метров на двести. Они остановились перед домом, и тут Канника ждало второе потрясение. На пороге, держась за дверь, стоял светловолосый мужчина.

Их двое. Один схватит его, а второй станет пытать! Он подумал, что хорошо бы сейчас упасть в обморок, повалиться вперед, но одежда сковывала движения. «Здесь я и умру», — подумал мальчик, закрывая глаза. Он наклонил голову и стал ждать, когда Эркки выстрелит. Эркки подтолкнул его:

— Этот человек хочет, чтобы его называли Морганом.

Морган изумленно уставился на них.

— Ух ты! Где это ты добыл такую свинью? — Прислонившись к дверному косяку, он недоверчиво разглядывал толстый двойной подбородок мальчишки и его ляжки, каждая из которых толщиной была с талию самого Эркки.

Канник украдкой посмотрел на нос Моргана.

— Он ранил меня в ногу.

— Черт, Эркки, да ты весь в крови!

— Я же сказал: он ранил меня, — Эркки наклонился и поднял стрелу, — вот этим.

С любопытством оглядев стрелу, Морган пощупал желтые и красные перья.

— Вы только поглядите… В индейцев играл? И тут еще парочка ковбоев бродит поблизости?

Канник с силой затряс головой.

— Я п-просто т-тренируюсь… — запинаясь, пробормотал он.

— Тренируешься? Зачем?

— Д-для ч-чемпионата по с-с-стрельбе. — Он так долго задерживал дыхание, что начал заикаться. В его голосе Эркки отчетливо расслышал немного фальшивую мелодию волынки.

— Тащи его в дом. — И Морган отступил, пропуская их внутрь.

Эркки толкал мальчика вперед, раздумывая, чем перевязать рану.

— Мне надо домой… — пропищал Канник, резко останавливаясь.

— Садись, — грубо приказал Морган, — сначала кое-что проясним. И возможно, ты нам пригодишься.

Разглядев нос Моргана, мальчик не мог оторвать от него взгляда. Зрелище было устрашающим: кончик носа болтался, а цветом нос напоминал гнилую картофелину. На полу Канник заметил бутылку виски, на подоконнике — радио, а рядом из стены торчала стрела. Его собственная стрела. Кудрявый парень, по всей видимости, пьян, но Канника это не успокаивало. Он растерянно опустился на тахту, положив руки на колени, и в этот момент услышал вопрос, которого так боялся:

— Кому известно, что ты пошел сюда?

Никому. Об этом никто не знает. Они не станут его искать здесь, если только Маргун не спохватится и не проверит сейф. Тогда она увидит, что лук исчез, и догадается, что Канник пошел в лес. Вот только лес большой, и найдут его нескоро. Да и на поиски они отправятся не сразу, а для начала просто отправят Карстена с Филиппом, которые мало того что ленивые, но еще и не знают окрестностей.

— Отвечай! — икнул Морган.

— Никому, — прошептал мальчик, — никому не известно.

— Досадно, правда?

Канник опустил голову. Досадно — слабо сказано. Это просто конец всему.

— А ты не захватил с собой холодного пивка? — Морган облизал губы. Он не успел договорить, как его охватила сильнейшая жажда. Подобного поворота Канник не ждал.

— У меня есть леденцы, — пробормотал он.

— Ладно, давай хоть леденцы. А то в глотке совсем пересохло.

Канник вытащил из кармана коробочку с лакричными леденцами. Схватив коробочку, Морган отломил от слипшегося комка три штуки и засунул их в рот.

— А теперь познакомимся, — зачавкал Морган, — это Эркки. Он повинуется злым духам, они отдают ему приказы, и он с ними все время треплется. Меня зовут Морган, сегодня утром я нарисовался в одном интересном местечке, так что меня теперь разыскивают. Мы тут объединились и пытаемся вместе убить время. Нос мне покалечил вот этот псих, — добавил Морган, — это я к тому, чтобы ты понял, что с ним шутки плохи.

Канник серьезно кивнул. Он и так знал.

— Ну, а теперь твоя очередь. Как тебя зовут?

«Я — человек, который хочет, чтобы его называли Херонимо. Следопыт. Великий Стрелок».

— Прости, не расслышал?..

— Канник.

— И каково тебе живется с таким имечком?

— Стараюсь, чтобы жилось неплохо, — чуть слышно ответил мальчик.

— Ха! А парень-то юморист!

Эркки опустился на пол. Он обернул ногу курткой и посильнее прижал ткань к ране.

— Я его уже встречал, — тихо сказал Эркки.

— Это где же? — удивленно протянул Морган.

— Возле дома убитой женщины.

— Чего-о? — Морган быстро повернулся к мальчику. — Он и правда тебя видел? Так это ты играл рядом с ее домом? Это о тебе говорили по радио? А?

Канник опустил глаза.

— Ой-ой-ой, как все серьезно. Черт, Эркки, да он тебя видел! Он опасен. Надо от него избавиться!

Канник вдруг запищал — такой звук бывает, когда наступишь на резиновую игрушку. От страха он часто заморгал.

— И я так понимаю, копы тебя уже допрашивали?

Канник не ответил.

— Ну да ладно. Эркки, похоже, все равно. Он вообще немного странноватый. Но вообще-то мы ребята неплохие. Просто нам скучно. Мы здесь дожидаемся, пока не наступит ночь. А кстати, — продолжал Морган, — именно по ночам Эркки особенно чокнутый. У него отрастают клыки, а уши делаются такими же острыми, как у лисицы. Правильно я говорю, а, Эркки?

Эркки не ответил. Он искоса смотрел на Канника. От страха глаза у того заблестели, а щеки побледнели, он кусал губу.

— Слушай, — не умолкал Морган, — а ты не захватил с собой термос и бутерброды? А то мы тут с голоду помрем.

— У меня в чемоданчике есть шоколадка. Но она, наверное, растаяла…

Эркки встрепенулся и пошевелил пальцами:

— Принеси сюда чемоданчик!

— Уймись, — тихо осадил его Морган, — сходи сам, а то он сбежит. И поделим ее пополам!

Эркки доковылял до леса и принялся искать чемоданчик. Зажимая рукой рану, он пошарил в кустах и наконец нашел его довольно далеко от тропинки. Эркки поднял чемоданчик и открыл крышку. Много странных и непонятных приспособлений. И шоколадки. «Марс» и «Сникерс». Дрожащими руками он схватил их и медленно побрел к дому, зажав в руках по шоколадке. «Сникерс» и «Марс». «Сникерс» и «Марс». Мягкие растаявшие шоколадки. Одна с арахисом и карамелью, а вторая с нугой. Обертки шуршали. Он вошел в дом и взвесил шоколадки в руках. Обе вкусные, он очень любил «Сникерс», но и «Марс» любил, выбрать невозможно, а ведь ему разрешили съесть лишь одну… Подскочив к нему, Морган схватил «Сникерс».

— Я возьму эту. Тебе «Марс». А жирному нальем виски.

Канник посмотрел на подоконник, где стояла бутылка. Он мог выпить немного пива. И ничего не имел против алкоголя, если, конечно, не напиваться слишком быстро. Но крепкие напитки он терпеть не мог. Он покачал головой. Его новые знакомые ели шоколадки, чавкая и причмокивая, словно дети. Несмотря на отчаяние, он попытался рассмеяться, но издал лишь тихий смешок.

— Мы ничего тебе не сделаем, — сказал Эркки и странно улыбнулся.

— Это мы еще не решили, — возразил Морган, глотая кусок шоколада.

— У него нет ничего, что нам могло бы пригодиться. Кроме шоколада.

— Может, этот мешок жира сможет нам помочь? — не отступал Морган.

— Все катится к черту. И Янник тут не поможет.

— Канник, — поправил его мальчик.

Тыльной стороной ладони Морган вытер губы.

— Ну что, хочешь домой к мамочке?

— Вообще-то нет.

— Ну надо же. А куда хочешь?

— В приют. — Теперь, когда мальчик понял, что убивать его не собираются, голос его зазвенел. Они едят шоколадки — значит, что-то человеческое в них все же сохранилось.

— Что еще за приют?

— Исправительное учреждение, — буркнул Канник.

Морган усмехнулся.

— Ух ты, да компания у нас тут подобралась отменная. И почему тебя туда упекли? Чего ты такого успел натворить за свою недолгую жизнь? Ну, помимо того, что ты много жрал…

— У меня плохой обмен веществ, — сказал Канник.

— Да, когда моя мамаша растолстела, она тоже так говорила. Глотни виски — глядишь, и обмен веществ ускорится.

— Спасибо, не хочу, — прошептал Канник.

Он вспомнил Маргун. Интересно, чем она сейчас занимается?.. И сколько раз уже посмотрела на часы? Она не сразу встревожится. Канник часто надолго пропадает. Скорее всего, до вечера Маргун не спохватится. Но она знает, что к восьми, на ужин, он обязательно возвращается. Значит, ближе к восьми она начнет поглядывать в окно, а примерно через час пошлет Карстена с Филиппом на поиски. Но до того времени может случиться все что угодно! Вечер наступит нескоро, еще уйма времени, а он здесь наедине с двумя психами, один из которых вдобавок с пистолетом! Затосковав, Канник вновь глянул на бутылку. Морган перехватил его взгляд.

— Угощайся! Не скромничай!

И Канник отхлебнул виски. Лишь так ему удастся сбежать от действительности. От первого глотка в голове будто прогремел взрыв, а потом взрывная волна покатилась вниз, к животу, где переросла в пожар. Канник хватал ртом воздух, а на глазах у него выступили слезы.

— Еще пару глотков, — услужливо подсказал Морган, облизывая пальцы, — и немного погодя словишь настоящий кайф… Расскажи, почему ты угодил в исправительное учреждение.

— Понятия не имею. — Ответ прозвучал сердито, и Канник тотчас же пожалел об этом. Вдруг Морган обидится?

— То есть ты не знаешь, на черта взрослые тебя туда упекли? Какой ты, однако, недогадливый. Вот я ограбил банк, думаешь, я считаю, что в этом виновата моя мать? А Эркки на всю голову больной, по-твоему, он тоже обвиняет в этом собственную мамашу?

Канник быстро взглянул на Моргана. «Ограбил банк…»

— Посмотри на его футболку, видишь, что там написано? По-моему, он обвиняет «всех».

Глаза Моргана изумленно распахнулись.

— Нет, ты это слыхал?! Да он нарывается! Ну же, Эркки, защищайся!

— А разве на меня напали? — коротко спросил Эркки, выковыривая камешек из подошвы. Потом он решил перетянуть ногу шнурком и принялся расшнуровывать кроссовку. Кровотечение не останавливалось. Канник завозился, его похожее на желе тело всколыхнулось, и тахта под ним закачалась. У Моргана вдруг закружилась голова, а комната поплыла перед глазами. Что они вообще тут делают? И сколько еще им вот так сидеть? Он почему-то не хотел, чтобы их с Эркки разлучали. Копы найдут их и отправят за решетку — только каждого по отдельности… Нет, это невыносимо. Эркки отнимут у него, и они никогда больше не увидятся. А ведь, кроме Эркки, у него никого нет. Душная грязная комната, одурманивающее тепло от виски, тихий чистый голос Эркки, толстый парнишка, опустивший взгляд, — Моргану хотелось, чтобы так было вечно. От этой мысли у Моргана перехватило дыхание. Он раздраженно схватил бутылку и пробормотал:

— Корни, стебель и листья.

Они оба чокнутые, понял Канник. Возможно, они и из психушки вместе сбежали. Словно две бомбы замедленного действия… Лучше затаиться и ничем не напоминать о своем существовании.

Канник старался дышать как можно тише. Эркки погрузился в собственные мысли. Он сидел на полу, привалившись к старому рассохшемуся шкафу. Его охватило спокойствие — барабаны и волынка наконец стихли, и, положив руку на револьвер, Эркки решил отдохнуть.

* * *

Красный трактор «мэсси фергюсон», принадлежавший лесорубу, свернул на плато и поехал к тому месту, где начиналась лесная тропинка. Лесоруб уже собирался заехать на нее и оставить там трактор, как заметил зеленую пленку. Заглушив двигатель, он вышел, приподнял пленку и заглянул в окна чужого автомобиля. Пусто, а на полу валяется пузырек с завинчивающейся крышкой. Лесоруб открыл дверь и повертел пузырек в руках. На этикетке было написано: «Трилафон, 25 мг, принимать утром, днем и вечером. Пациент — Эркки Йорма. Врач — доктор С. Струэл». Маленькая белая машина… Не запертая… Лесоруб вспомнил, что в новостях рассказывали, как сегодня утром какой-то парень ограбил банк… И уехал на «рено меган»… Лесоруб сел в трактор, развернулся и поехал обратно.

Не прошло и часа, как на плато появились два автомобиля, из которых выскочили пятеро мужчин и три собаки. Немецкие овчарки тут же принялись яростно скулить и подвывать. Первым выпрыгнул пятилетний кобель Шариф. Шерсть на нем поднялась дыбом, уши стояли торчком, а все чувства обострились до предела. Вторым был Неро — чуть светлее и немного меньше Шарифа, но такой же беспокойный. Натянув поводок, он сразу же начал рваться вперед. У третьей собаки шерсть была немного длиннее, а движения — не такими порывистыми. Ей было восемь, то есть она почти достигла пенсионного возраста. Пса звали Зеб, а его проводника — Элман. Каждый раз, патрулируя местность, Элман думал, что для Зеба эта вылазка — последняя. Он посмотрел на темную голову собаки. Да, пес постарел, и Элман не знал, как сможет работать с другим. Его пугала мысль, что после Зеба любая другая собака покажется ему плохой.

С погодой им не повезло. В сухом лесу, откуда испарилась вся влага, следы быстро исчезают. Запрыгнув в машину и без устали виляя хвостом, Шариф обнюхал водительское сиденье и резиновые коврики на полу, а потом ткнулся носом в пассажирское сиденье. Затем пес вылез наружу и, не поднимая головы, обнюхал сухую землю и рванулся к тропинке. Хвост ходил ходуном. За Шарифом то же самое проделали остальные собаки. Мужчины посмотрели в сторону леса и кивнули. Собаки не сводили с них глаз, ожидая, когда хозяева произнесут наконец волшебное слово.

Мужчины были вооружены. Тяжелая кобура на поясе успокаивала и в то же время пугала. Но задание они получили интересное. Они сами этого захотели, когда, начав работать в полиции, вступили в подразделение собачьего патруля. Все трое были вполне взрослыми. Если, конечно, мужчину в возрасте от тридцати до сорока можно назвать взрослым — так говорил Сейер, сухо, но с иронией. За годы службы они чего только не искали и многое находили. Они любили лесную тишину и ощущение неведения. Любили собак, любили слушать, как те сопят, пробираясь по лесу, им нравилось вслушиваться в треск веток, шелест травы и жужжание насекомых. В такие моменты восприятие обостряется до необычайной степени. Ты вглядываешься в землю под ногами, высматривая каждую мелочь — окурок, сломанную ветку, старое кострище. Ты следишь за собакой, за движениями ее хвоста — иногда собака быстро виляет хвостом, а порой он опускается, и поиски сразу прекращаются. И следует постоянно ждать каких-нибудь новых известий из отделения — этих двоих могут, например, обнаружить в другом месте. Возможно, грабитель совершил еще одно ограбление, а заложника нашли целым и невредимым или, наоборот, тело его с проломленной головой обнаружили где-нибудь на обочине. Все возможно. И именно неведение разжигало в них азарт, ведь их будни были такими разными. Сегодня они могли найти висящий на дереве труп. А завтра — живого человека, измученного, но счастливого оттого, что его наконец нашли. Или труп умершего от передозировки наркомана. Развязка. Разрядка… Однако сейчас они работают с совершенно иным делом. Оба разыскиваемых скрываются, и, по всей видимости, оба доведены до отчаяния.

«След!»

Вот оно, волшебное слово! Собаки рванулись с места. На несколько секунд замешкавшись возле тропинки, они быстро побежали вперед, движимые лишь одной целью — не потерять запаха, которым пропиталась машина.

— Вроде все в порядке. Собаки взяли след, — тихо прошептал Элман.

Остальные кивнули. С удивительным упорством собаки бежали вверх по тропинке. Их спустили с поводков, и первым бежал Шариф. Полицейские шли следом, тяжело дыша и потея под комбинезонами. Овчарки держались вместе. Перед вылазкой они напились воды, и теперь их выносливости можно было позавидовать. Полицейские тоже были в прекрасной форме — сказывались долгие годы подобных рейдов. Но страшная жара просто валила их с ног. Неужели тем двоим удалось так далеко уйти?

Лес, казалось, изнывал от жажды. У полицейских была карта, и они знали, куда ведут тропинки и с какой стороны находятся заброшенные домики. Один достал из кармана жвачку и посмотрел на Неро. Пес тыкался носом из стороны в сторону, а порой — правда, очень редко — оборачивался, словно собираясь повернуть назад. Но не отступал. Впереди бежал Шариф, и гладкая черная шерсть на его голове и спине блестела в лучах заходящего солнца. Лапы у пса были мощными и крепкими, сзади на них виднелись золотистые подпалины. Для этих полицейских не было в мире зрелища прекраснее, чем ухоженная немецкая овчарка. Овчарка — идеал собаки, именно так и должен выглядеть настоящий пес! Спустя четверть часа они переставили собак — теперь первым бежал Зеб. Инстинкт соперничества сработал немедленно, и собаки удвоили усилия, однако мало-помалу их азарт начал угасать, они опустили хвосты и перестали принюхиваться. Неро и Шариф не знали, чего хотят больше — бежать дальше или вернуться. Полицейские не стали их торопить и, воспользовавшись возможностью, решили немного передохнуть после подъема по крутой извилистой тропе. Они достигли вершины холма, откуда открывался вид на дорогу и шлагбаум.

— Готов поспорить, что эти двое устраивали тут привал, — тихо сказал Сейер.

Остальные закивали. Беглецы увидели отсюда шлагбаум и полицейский пост, потом двинулись дальше. Вот только какое направление выбрать?

— Смотрите, окурок! — Скарре поднял что-то с земли. — Самокрутка. Бумага марки «Биг-Бен».

Он положил окурок в пакетик и, убрав пакетик в карман, принялся высматривать что-нибудь еще, но ничего не нашел.

— Зеб побежит впереди, а других пустим по лесу, — предложил Элман.

Неро и Шариф разбежались в стороны, так что расстояние между ними увеличилось до пятидесяти метров. Зеб трусцой бежал впереди. Но запах исчезал. Собаки стали вялыми, временами они, сбитые с толку, останавливались. Полицейские оглянулись назад. Значит, эти двое не пошли вниз, к дому убитой. Возможно, они направились к старым домам, наверх. В такую жару им наверняка захотелось пересидеть в одном из заброшенных домиков… В таком случае запах там будет сильнее, чем в сухом лесу, и собаки вновь возьмут след.

В чаще было тихо и безлюдно, а вот осенью сюда забредают грибники и ягодники. Но летом так жарко, что гулять по лесу без необходимости не пойдешь… Разве что работа заставит. Или неутолимая жажда приключений, которая будоражит кровь и не дает покоя.

Сейер вытер лоб и притронулся к пистолету. На тренировках он прекрасно стрелял, но теперь понял вдруг, что стрелять сейчас — это совсем другое дело. Сейера охватило беспокойство. Единственная ошибка может иметь самые плачевные последствия. Отстранение от обязанностей. Инвалидность. Смерть. Все что угодно. Сейер внезапно почувствовал себя необыкновенно уязвимым. Его жизнь словно наполнилась совершенно иным смыслом. Отбросив подобные мысли, он решительно зашагал вперед, поглядывая, как Скарре поправляет челку, чтобы солнце не напекло лоб.

— Одному богу известно, где сейчас этот бедняга из лечебницы… — пробормотал Сейер.

— По-моему, за грабителя мы тоже можем поволноваться, — ответил Скарре.

— Не факт, что ее убил Эркки. Мы знаем только, что он там был.

Скарре поправил солнечные очки в стальной оправе.

— Посмотри вокруг, — сказал он, — вряд ли к ней заходил кто-то, кроме него, согласен?

— Я просто напомнил. Ладно, допустим, эти двое друг друга стоят.

— Вот только один из них вооружен, — добавил Скарре.

Они направились дальше, вслед за собаками, которые упорно бежали по лесной чаще. Местами тропинка становилась почти непроходимой из-за густого кустарника, но иногда кусты расступались и идти было легко. В венах бурлила горячая кровь. Позолоченный солнцем лес был прекрасен, а оттенки зеленого невозможно было сосчитать — темная в тени, листва казалась бледно-желтой на солнце. Жесткая хвоя и нежные листья, колючие иголки, трава, в которой путались ноги, ветки, бьющие по лицу… Полицейским давно уже надоело отмахиваться от кружащих вокруг насекомых, и лишь когда в волосах Скарре запуталась какая-то особо назойливая пчела, тот взмахнул рукой. Пройдя еще немного, они остановились возле неглубокого ручья с ледяной водой, где собаки напились, а полицейские умылись. Запах ослабел, но овчарки были полны решимости отыскать цель. Псы сохранили бодрость и прыть, а вот мужчины теряли надежду. Вдруг беглецы успели далеко уйти и теперь отдыхают где-нибудь в теньке, на берегу озера?.. Да, сейчас самое время окунуться… Избавиться от этой мысли было невозможно. Погрузить разгоряченное тело в чистую холодную воду, смыть липкий пот с волос…

— Во Вьетнаме, — сказал вдруг Элман, — когда американские солдаты пробирались через заросли в самую жару, то бывало, что у них под касками закипали мозги.

— Прямо-таки закипали?.. Лучше заткнись… — Сейер сокрушенно покачал головой.

— И вылечиться потом было невозможно.

— Они и так возвращались больными, какая разница…

— И все же, — Элман повернулся к ним, — думаете, это правда?

— Конечно нет.

— Но ты же не врач? — уточнил Элман, сдвинув кепку на затылок.

Они засмеялись. Собаки никак не реагировали на их смех — они шли вперед, временами принюхиваясь к растущим вдоль их пути кустам. Теперь собаки бежали медленнее, но с тропинки не сворачивали — значит, беглецы решили не продираться сквозь чащу, а тоже пошли по тропе.

— Мы их найдем, — упрямо заявил Скарре.

— Я все думаю о том, — проговорил Элман, не сводя глаз с Зеба, — почему на мужчин ложится такое ужасное проклятье.

— Ты о чем это? — Скарре повернулся к Элману.

— Тестостерон. Ведь мужчины агрессивны именно из-за тестостерона, верно?

— И что?

— А то, что чаще всего мы ищем именно мужчин. А вот ты представь: мы разыскиваем женщин, а на такой жаре они обязательно разделись бы!

Сейер тихо усмехнулся и вспомнил Сару. Ее глаза с блестящими зрачками… Лицо его изменилось, и Скарре это заметил.

— Ты что-то заволновался, Конрад.

— Ничего, переживу.

Настроение у них улучшилось. Внезапно в голубом небе показался сверкающий на солнце самолет. Сейер проводил его взглядом. Там, наверху, прохлада и простор. Сейер представил себя в самолете с парашютом на спине. Вот он открывает дверцу и смотрит в пустоту, а потом летит вниз — сперва быстро, а потом парашют раскрывается, и он медленно парит в воздухе.

— Видишь, Якоб? — Повернувшись к Скарре, он показал на самолет.

Скарре испуганно посмотрел вверх, и в его голове замелькали самые ужасные картины.

* * *

— Тут у кого-нибудь есть зеркальце? — Морган скосил глаза, пытаясь разглядеть собственный нос, и выругался.

— Зачем тебе зеркало, если есть друзья, — прогнусавил из-за шкафа Эркки.

Морган посмотрел на Канника.

— Какой говорливый! А ведь по нему и не скажешь!

— У меня в чемоданчике есть зеркальце, — тихо проговорил Канник. Он никак не мог заставить себя посмотреть Эркки в глаза. Кто знает, может, этот псих сейчас придумывает какой-нибудь дикий способ, чтобы его убить? И физиономия у него такая странная…

— Эркки, принеси, — распорядился Морган.

Эркки не ответил. Его охватила легкая дремота, он устал, но и усталость была приятной. Морган встал и сам вышел на крыльцо, где стоял чемоданчик. Втащил его в дом вместе с луком, открыл и отыскал маленькое квадратное зеркальце размером десять на десять сантиметров. Морган медленно поднес его к лицу.

— Вот черт! Какой ужас!

Прежде Канник не задумывался о том, что Моргану не разглядеть собственного носа. И теперь он увидел все как есть. А зрелище и правда было ужасным.

— Эркки, у меня заражение! Я так и знал! — Держа в руках зеркало, он топнул ногой.

— Весь мир заражен, — пробормотал Эркки, — болезнь, смерть и убожество.

— Когда начнется столбняк? — спросил Морган, и рука, в которой он держал зеркальце, задрожала.

— Через несколько дней, — попытался успокоить его Канник.

— Точно? Ты в этом разбираешься?

— Нет.

Обиженно вздохнув, Морган отбросил зеркало в сторону. От вида кровоточащего носа он едва не сошел с ума. Боль почти стихла, и тошнота прошла. Осталась лишь слабость, но это из-за голода и жажды. Нет, надо отвлечься и подумать о чем-нибудь еще. Морган посмотрел на Канника и зажмурился.

— Значит, ты стал свидетелем убийства? Давай рассказывай. Как это было?

Канник вытаращил глаза.

— Нет, — ответил он, — я не был свидетелем.

— Разве? А по радио сказали, что был.

Канник склонил голову и прошептал:

— Я только видел, как он оттуда убегает…

— А этот человек сейчас присутствует здесь? Подними руку и укажи на него, чтобы присяжные увидели! — торжественно проговорил Морган.

Канник что было сил сжал руки. Ни за что на свете он не укажет на Эркки.

— И ты разболтал об этом полицейским?

— Я не разбалтывал! Они меня спросили, что я там видел. Я лишь ответил на вопрос, — оправдывался Канник.

Он говорил так тихо, что Морган наклонился поближе.

— Не смей изворачиваться! Ясное дело, ты обо всем разболтал. Ты знал эту старуху?

— Да.

Голова Эркки свесилась набок. Казалось, будто он спит.

— Он ничего не рассказывает, — сказал Морган, — у него в голове настоящая каша.

— Каша?

— Он обо всем забыл.

— Забыл? Как это?

— Возможно, он даже не помнит, как я взял его в заложники. Сегодня утром, когда ограбил «Фокус-банк», — усмехнувшись, он посмотрел на мальчика, — он так удачно подвернулся мне. А чтобы выйти на улицу, мне как раз требовался заложник. Знаешь что? — улыбнулся Морган. — Заложник — это такой «киндер-сюрприз». Если ты везучий, то можешь наткнуться на целую фигурку. Но мне вот не повезло: мой «киндер-сюрприз» состоит из каких-то разрозненных деталек, которые мне никак не удается собрать. — Прикрыв нос, Морган всхлипнул: — Он ничего не помнит. И делает только то, что ему приказывают внутренние голоса. Тебе такого не понять. Эркки мне жаль. А знаешь, — Морган опустился на пол и серьезно посмотрел на Канника, — когда я был маленьким, то ходил в детский садик. И каждое утро у нас было что-то вроде общего занятия. Мы усаживались на полу в кружок, а одна из воспитательниц пела или читала что-нибудь вслух. И еще у нас была такая игра… — на губах у Моргана блуждала улыбка, — называлась «Поймай мысль». Воспитательница смотрела каждому в глаза и шептала: «Подумай о чем-нибудь!» И мы думали — да так, что голова едва не взрывалась. А потом воспитательница кричала: «Лови! Лови!» И вытягивала руку, будто что-то хватала. А мы повторяли за ней… — Морган на секунду умолк. — Потом она кричала: «Держи! Держи ее!» И мы сжимали руки, словно боялись, что мысль вырвется и исчезнет. И она исчезала. Потому что, когда мы разжимали кулачок, то внутри ничего не было… Наверное, нас так учили сосредоточиться, но вместо этого только сбивали с толку… Взрослые чего только не вытворяют с детьми. — Он расстроенно покачал головой. — Вот и у Эркки то же самое. Он либо сбит с толку и никак не может поймать собственную мысль, либо думает об одном и том же все время. Это называется «навязчивая идея». Я в этом разбираюсь, потому что работал с подобными людьми.

Эркки за шкафом тихо хмыкнул.

— Знаешь, почему он откусил мне нос?

— Понятия не имею… — пропищал Канник.

— Я пытался заставить его искупаться в озере, а ему не хотелось. Он не умеет плавать. И ему не нравится, когда на него давят. Не дави на него, а то вцепится тебе в ухо или куда похуже.

— Можно я пойду? — Канник старался говорить потише, чтобы не услышал Эркки.

Морган закатил глаза.

— Пойдешь? Это с какой же стати? Почему тебе должно быть проще, чем нам? Чем ты это заслужил? Это наша судьба, — серьезно заявил Морган, — все мы здесь пленники. Вот дождемся полицейских, и уж те упекут нас куда подальше. Но добровольно мы не сдадимся! Мы гордые и храбрые, и без боя нас не взять! — провозгласил он с пьяным восторгом. «Он говорит как Херонимо, — печально подумал Канник, — Эркки здесь не единственный псих. Они оба чокнутые…» Может, и сам он, Канник, тоже сошел с ума — если разобраться, такое вполне вероятно. Его ведь отправили за что-то в приют… Хорошо хоть не в психушку… Или приют и психушка — одно и то же? Каннику вдруг стало дурно, в горле словно застрял комок шерсти, который никак не удавалось проглотить… Можно сказать, что здесь, рядом с этими двумя сумасшедшими, ему самое место. И Канник это прекрасно осознавал.

— А твоя мама жива? — спросил вдруг Морган. Он вытащил из стены стрелу и теперь разглядывал ее.

— Без понятия, — дерзко ответил мальчик.

— Ну надо же, — ехидно проговорил Морган, — ты, видно, злишься на нее. Не может такого быть, чтоб ты не знал, жива твоя мамаша или нет. Не пудри мне мозги! Вот моя, например, жива — я это точно знаю. И получает пособие по инвалидности. И еще у меня есть сестра, у которой собственный салон красоты.

— Ну, тогда она запросто пришьет тебе нос.

— Ты давай без шуток. Сестрица моя живет неплохо. Так твоя мамаша жива?

— Да.

— Она на соцобеспечении?

— Чего-о?..

— Она работает или живет на пособие?

— Точно не знаю.

— А она тебе подкидывает деньжат?

— Нет. Только иногда присылает посылки.

— Тогда вот тебе совет: на следующий день рождения попроси у нее таблетки «Нутрилетт».[367]

Зачем нужны такие таблетки, Канник не знал. С мамой он виделся редко. Она приезжала, только когда Маргун звонила ей и просила приехать. Обычно мать привозила шоколад. Канник почти забыл ее лицо. Они никогда особо не разговаривали, и матери считай что не было до него дела, едва взглянув на сына, она вздрагивала и в ужасе отворачивалась. Канник вдруг припомнил один их давний разговор. Он учился в четвертом классе и в тот день, вернувшись из школы, прошел в кухню и замер на пороге. Мама изменилась. Волосы ее стали сантиметров на тридцать длиннее, чем утром. Они отросли всего за несколько часов, пока он сидел за партой.

— Это парик? — изумленно выпалил он.

Мать отложила журнал и нехотя повернулась.

— Нет. Это настоящие волосы. Их мне нарастили.

— Как это? — Он глаз не мог отвести от ее волос и натолкнулся на стол. И в ту же секунду заметил, что изменились не только волосы. Ногти тоже стали длиннее, и теперь они были покрыты ярко-красным блестящим лаком, похожим на тот, каким покрывают машины.

— Как это — нарастили? — повторил Канник. — Они не отвалятся?

— Нет. Они будут держаться вот так несколько недель.

Медленно проведя рукой по голове, мать отбросила волосы назад. Теперь, с новой прической, она словно и выглядела иначе — перестала сутулиться, и выражение лица изменилось. Она вела себя как королева. Удержаться было сложно: Канник перегнулся через стол, схватил грязной рукой светлую прядь и дернул за нее. Волосы действительно не оторвались, и Канник удивился еще сильнее.

— Придурок! — завопила мать, вскакивая из-за стола. — Ты хоть знаешь, сколько это стоит?!

— Но ты же сказала, что они не отвалятся.

— А тебе обязательно надо проверить и все испортить, да?

— А где это тебе сделали?

— В парикмахерской.

— И сколько ты заплатила? — мрачно поинтересовался мальчик.

— Много будешь знать — мало будешь спать. Не твое это дело. Ты вообще ни черта не зарабатываешь.

— Точно… Даже на карманные расходы…

— Это какие такие карманные расходы? Ты же мне никогда не помогаешь!

— Но ты сама меня не просишь.

— А разве ты что-то умеешь? — Наклонившись, мать вдруг раздраженно посмотрела ему в глаза: — Что ты вообще умеешь делать, а, Канник?

Мальчик ковырнул ногтем пятно от варенья на скатерти. Канник никак не мог придумать, что ответить. В голову ничего не приходило. Читал он плохо и в мячик играл хуже некуда. Зато он лучше всех кидает дротики, но об этом Канник решил умолчать.

Позже, когда мать убрала новые волосы под полиэтиленовую шапочку и пошла в душ, Канник открыл ее сумочку. Денег там не было, но Канник об этом знал. Мать умнее Маргун и всегда берет кошелек в ванную. Зато в сумочке лежал чек из парикмахерской. Пишут взрослые неразборчиво, но в кои-то веки Канник постарался и разобрал: «Наращивание волос и накладные ногти. Две тысячи триста крон». Мальчик чуть не задохнулся от возмущения. Ворвавшись в ванную, он отдернул душевую занавеску.

— Можно было велосипед купить! — закричал он. — У всех уже есть велосипеды!

Мать молча задернула занавеску.

— Волосы сами собой растут! — не унимался он. — Совершенно бесплатно!

— Не смей шарить в моих вещах! — крикнула она. — Тебе нужен отец! А если я буду выглядеть как ведьма, то никогда не найду настоящего мужика! Мне пора было привести себя в порядок — это все ради тебя!

Сквозь прозрачную занавеску виден был ее силуэт. Если захотеть, ее можно легко выгнать из душа. Можно, например, открыть холодную воду в раковине, и тогда из душа польется кипяток и мать ошпарится. Но Каннику было неохота. Уж слишком примитивный приемчик…

Канника вдруг охватила жуткая усталость. Он уткнулся головой в колени и вздохнул. Он проголодался, а эти двое съели его шоколадки. Канник никак не мог избавиться от воспоминаний. Однажды он пришел домой раньше матери и нашел в шкафчике под раковиной банку со средством для прочистки засоров в трубах. И кое-что придумал. Канник прекрасно знал, как действует средство от засоров. Когда раковина засорится — а такое постоянно случалось, — нужно просто засыпать в сливное отверстие маленькие бело-голубые шарики. При соприкосновении с водой шарики начинают испускать едкий вонючий газ. Канник взял пустой пакет из-под молока, хорошенько ополоснул и вытер его, а потом насыпал туда средство от засоров. В ванной он поднял решетку, закрывавшую сливное отверстие в душевой кабинке, опустил пакет из-под молока в слив и положил решетку на место. Как же мать завопила, когда, придя с работы, пошла в душ! Этот вопль ему навсегда запомнился! Она открыла горячую воду, и кабинка наполнилась газом. Кашляя и отплевываясь, мать пулей выскочила из ванной, бранясь на чем свет стоит. Как оказалось, бранных слов она знает немало… Вот так Канник собственноручно сконструировал газовую камеру…

От воспоминаний его отвлек голос Моргана.

— А что у тебя еще в чемоданчике? — спросил он. — Ничего нет, чтобы сделать повязку?

Канник задумался. С собой у него девять разномастных наконечников для стрел, запасная тетива, упаковка креплений для тетивы и тюбик клея… Еще воск для тетивы, клещи и тряпочка, чтобы протирать прицел.

— Есть тряпочка, — ответил он.

— А она большая? На нос мне налезет?

Канник взглянул на кровавый обрубок.

— Да.

Морган встал и, открыв чемоданчик, отыскал там желтую ворсистую тряпочку — такую, какими протирают очки. Канник внимательно следил за ним.

— Но тогда тебе в рану попадет пыль…

— Плевать. Мне надо чем-то прикрыть нос. А то, когда я поворачиваю голову, в рану попадает воздух. Это просто невыносимо. О, да у тебя тут и изолента есть, она мне тоже пригодится. Ну-ка помоги! — Морган взмахнул тряпочкой.

Сначала у Канника ничего не выходило, но затем он наконец пристроил тряпочку к носу Моргана и, осторожно придерживая ткань толстыми пальцами, оторвал зубами кусок изоленты и прилепил повязку к лицу. Теперь тряпочка сидела прочно, как прибитая.

— Тебе идет, — сообщил он.

— Это надо отметить. — Язык у Моргана заплетался. Он схватил бутылку. — Бутылка, телка — и прочь тоска! — Морган подмигнул мальчику.

Эркки спал. С желтой тряпкой на лице Морган выглядел странновато. Канник вспомнил, что когда весной наступали первые жаркие дни и мать выходила загорать, то тоже прикрывала лицо чем-то наподобие, чтобы нос не обгорел. А чтобы загар распределялся равномерно, она широко раскидывала ноги. Иногда Канник украдкой подглядывал за ней и мог разглядеть темные кудрявые волосы на лобке. Это туда, внутрь, забирался поляк, да и сам Канник появился на свет оттуда. Мать не говорила об этом напрямую, но Каннику все было известно. Он попытался вспомнить, откуда об этом узнал, но не смог. Он подумал вдруг о Карстене и Филиппе. Возможно, они уже отправились на его поиски. Что, если они окажутся здесь, рядом с домиком? И мальчишки откроют дверь и ворвутся внутрь?! Канник посмотрел на парней. Интересно, о чем они уже успели поговорить… И почему Эркки с пистолетом, он же — заложник? Впрочем, похоже, Моргана это не волнует. Взяв бутылку, Канник отхлебнул виски и вернул бутылку Моргану. Жжение в горле исчезло. Алкоголь подействовал почти как наркоз. Тело онемело, а движения стали замедленными. Надо сбежать отсюда, пока не уснул…

— Отпустите меня, — тихо попросил он, поглядывая на Эркки.

— Эркки решать, — бросил в ответ Морган, — он тут главный. Но сейчас он спит, поэтому придется тебе составить мне компанию… Такой огромной котлеты, как ты, мне надолго хватит, — прогнусавил он.

Оба порядочно опьянели. Морган начисто забыл, как все они тут оказались и что он собирался делать дальше. На улице палит солнце, а здесь, в этой темной комнате, хорошо и уютно. И ему нравилось слушать, как за шкафом посапывает Эркки. Планы — к чему они? Зачем торопиться, если можно сидеть вот так, ни о чем не думая? Жирный мальчишка сел на пол и ссутулился. На улице воцарилась полная тишина — ни пения птиц, ни шороха листьев. Бутылка постепенно пустела, и это его слегка раздражало. «Через пару часов я протрезвею…» — нехотя подумал Морган. Рано или поздно ему придется поднять отяжелевшее тело с пола и начать действовать. Только вот что ему делать?.. Денег у него полно, а вот сил не хватает, и вернуться к дороге он не сможет. И друзей у него нет — только один, но он отбывает срок за ограбление почты и скоро выйдет на свободу. Во время того ограбления Морган лишь вел машину. Они едва успели смыться и разошлись, как только опасность миновала. Через два дня, когда по телевизору показали запись с места ограбления, приятеля Моргана арестовали. Приятель впутался в это дело из-за долгов, но потом он получил сполна. За эти два дня пистолет друг успел спрятать — по его словам, далеко в лесу. Но полиция обнаружила деньги у того на квартире. Моргана приятель не выдал. Этот поступок казался Моргану совершенно непостижимым и бесконечно великодушным: друг выстоял на допросах и принял наказание в одиночку. Прежде никто не совершал ничего подобного ради Моргана! Спустя некоторое время Морган почувствовал себя должником. А еще позже в комнате для свиданий приятель намекнул ему кое на что.

«Когда я выйду, то окажусь без гроша… Поможешь мне?»

Ограбление «Фокус-банка» было лишь началом. Сто тысяч крон, по пятьдесят каждому, надолго не хватит. Морган хорошо знал своего друга, его потребности и неутолимую жажду денег. Он потратит деньги и вновь заявится к Моргану.

«Лучше бы и меня посадили», — уныло подумал Морган. Он никак не мог отделаться от этой мысли. Похоже, он тоже сходит с ума, прямо как Эркки. Вот уже и первый голос появился. Будто назойливая муха, заточенная в черепе и рвущаяся наружу.

Морган проснулся и растерянно захлопал глазами. Рядом, свесив голову на грудь и расплющив толстый двойной подбородок, спал Канник. Морган вытянул затекшие ноги и схватился за голову. Боль в носу почти исчезла, а сам нос онемел. Наверное, плоть уже отмерла и вот-вот отвалится, как перегнивший плод. Канник открыл глаза и посмотрел на синее небо за окном.

— Уже вечер, — прошептал Морган.

— Мне надо домой, — заволновался мальчик, — они меня разыскивают!

Морган взглянул на Эркки и увидел заткнутый за пояс пистолет. Медленно поднявшись, Морган чуть покачнулся, но устоял на ногах и направился к шкафу. Немного поразмыслив, он наклонился над Эркки. За шкафом было темно. Расставив ноги, Морган пошарил руками по телу спящего. Внезапно он поскользнулся и упал прямо на ноги Эркки, но тут же вскочил и встревоженно закричал:

— О, черт!

Вздрогнув, Канник широко раскрыл глаза.

— Что случилось?

— Тут кровь! Из него до хрена кровищи вытекло!

По спине у Канника пополз холодок.

— Эркки! — заорал Морган и попятился. — Он истек кровью! Он окоченел!

— Нет! — хрипло пискнул Канник. Мальчик попытался встать на ноги, но тут же привалился к стене.

— Он умер!

Словно в кошмарном сне Канник увидел, как Морган медленно поворачивается и смотрит на него.

— Ты хоть понимаешь, что наделал?! Ты пристрелил Эркки! Ну ты и мразь, Канник!

Канник затряс головой. Он открыл рот и попытался закричать, но этот крик затих, так и не сорвавшись с его губ.

— Я-я ж-же п-попал в н-ногу… — пробормотал он.

— Ты прострелил ему паховую вену. Или сонную артерию!

Не сводя взгляда с мальчика, Морган попятился.

— Хватит с меня этого дурдома! Я сваливаю!

Морган покачнулся. Ему не хотелось оставлять здесь пистолет, но притрагиваться к холодному, залитому кровью телу он не желал.

— Нет! Не бросай меня! — Держась за бревенчатую стену, Канник захныкал: — Я не хотел! Я не ожидал, что дверь откроется! Ты должен рассказать, как все было! Кроме тебя, никто не видел!

Морган остановился. Жирный хнычущий мальчишка растрогал его. Сглотнув слюну, Морган вновь посмотрел на тело Эркки и уселся на пол.

— У меня и без этого все хреново. Я ограбил банк и взял заложника. И накажут меня сурово.

— Давай бросим его в озеро! И скажем, что он сбежал! — Канник беспомощно заломил руки. — Я не хотел! Это получилось случайно! Давай его утопим!

— Нет. Расскажешь копам правду. А мне пора сваливать. — Морган прищурился, пытаясь собраться с мыслями.

От отчаяния Канник безудержно зарыдал.

— Даже если мы сбросим его в воду, — потерянно сказал Морган, — это ничего не изменит: тут всё в крови. Вон — целая кровавая лужа.

— Мы поставим на нее шкаф!

— А что толку?

— Ну пожалуйста!

— Нас ищут. И очень скоро сюда явятся копы. Мы не успеем. Если потащим его к озеру, то перемажемся кровью. Канник, это бесполезно. Тебя все равно не посадят — ты еще маленький. И психов тоже не сажают, даже тех, кто пришил старуху! А вот мне, — Морган яростно стукнул кулаком об пол, — мне не отвертеться! У меня-то нет оправдания! — Он взвыл и дернул себя за волосы. Морган вдруг попытался вспомнить, как начался этот бесконечно длинный день. Будто целая жизнь прошла. Его тело вдруг оцепенело, а мысли исчезли. Чертово виски… Рядом, лежа на полу, рыдал Канник.

— Там же склон! — всхлипывал он. — Толкнем — и он сам скатится!

— О господи! Прекрати!

Поднявшись на ноги, Канник подскочил к Моргану и начал с силой трясти его:

— Мы должны! Должны!

— Я тебе ничего не должен!

— Помоги мне! А потом вместе убежим! Мы должны! Он же никому не нужен! — выпалил вдруг мальчик.

— Нужен, — тихо возразил Морган и удивился, почувствовав, что ему действительно недостает Эркки. Он растерянно шмыгнул носом и посмотрел в окно. Вид за окном начал исчезать. Пора сваливать. Можно сойти с ума, как Эркки. Сейчас при желании он уже сможет болтать такую же чушь. Утонет в своих мыслях и закроется от окружающего мира. Перестанет понимать слова. Пусть все делают что хотят — плевать. Мне плевать. Этот мир никуда не годится. Слишком много народа пытается влезть в его жизнь. Вымогатель в тюрьме. Несчастный жирный мальчишка под боком…

— Мы должны! — не умолкал Канник.

Морган опустил голову. Он слышал всхлипы Канника и еще кое-что: где-то вдали лаяли собаки, и звук этот становился все громче и громче.

— Поздно, — простонал Морган, — они уже близко.

* * *

Сейер посмотрел на карту.

— Здесь рядом старые пастушьи дома, — прищурившись, он махнул рукой вперед, — готов поспорить, что они прячутся в одном из тех домиков.

— Что будем делать, когда обнаружим их? — спросил Скарре.

Сейер по очереди посмотрел на коллег.

— Мне лично не хочется лишний раз нарываться. Поэтому предлагаю остановиться подальше и покричать им. Сказать, сколько нас и что мы вооружены.

— А если он прикроется заложником? И приставит к его виску пистолет?

— Тогда отпустим его. Все равно далеко ему не уйти. Нас тут пятеро против двоих.

Скарре вытер пот.

— К оружию даже не прикасайтесь, — продолжал Сейер, — я не хочу потом тащить кого-нибудь из вас на себе по такой жаре. А когда закончим, надо будет составить подробный отчет. Расписать все по минутам, честно и без прикрас. Без моего приказа не смейте даже смотреть на оружие. Если я передумаю, дам знать. — И Сейер двинулся вперед, а остальные храбро зашагали следом. Они безоговорочно верили ему, но порой считали чересчур мягким. Подобные задания доставались им редко. Нельзя сказать, что в этом раскаленном от жары лесу им нравилось, но адреналин уже ударил каждому в голову.

— По-моему, вон там — озеро Райское, — Сейер показал вниз, — и по карте выходит, что возле него есть дом. Правда, отсюда его не видно. И готов поспорить, что собаки ведут нас именно туда.

Элман приложил ладонь ко лбу.

— Я тоже никаких построек не вижу.

Среди деревьев ничего похожего на дом не просматривалось.

— Может, вон за теми деревьями. Значит, им нас тоже не видно.

Они направились к озеру. Собаки впереди бежали прямо к небольшой рощице. Время от времени Скарре поглядывал в небо — ему хотелось удостовериться, что Спаситель не забыл про них. Тихий лес почему-то казался ему пугающим. Будто эта зловещая тишина готова была взорваться жутким грохотом. Но на небе не было ни облачка, и лишь легкий туман окутал деревья. Влага медленно и неумолимо покидала лес, бледной молочной пеленой поднимаясь над деревьями. Возможно, беглецы сейчас наблюдают за ними, сидя у окна и прицелившись… Или же они успели уйти далеко вперед. Полицейские медленно приближались к рощице, но никаких домов видно не было.

Они решили, что Зеб должен прислушаться к звукам. Элман подозвал пса и взял двух других собак на поводок. Полицейские приостановились, глядя на большую коричневую собаку. Зеб неторопливо повертел головой, уши его шевелились, словно два локатора. Внезапно пес навострил уши и повернул морду в сторону рощи, всматриваясь в какую-то невидимую точку. Элман мысленно провел черту, соединявшую уши собаки с точкой в самом центре рощицы.

— Там кто-то есть, — прошептал он.

Сейер направился к деревьям. Зеб рванулся за ним, но Элман резко потянул за поводок, отчего собака жалобно заскулила. Волосы Сейера серебряным пятном выделялись на зеленом фоне. Секунды бежали. Скарре вспотел. Полицейские гладили собак по спине. Сейер не торопясь продвигался вперед. Чуть не доходя до рощи, он резко свернул влево и вошел в густой кустарник. Он попытался расслабиться. Кажется, среди деревьев видны очертания чего-то темного. Сейер нащупал рукой теплую кобуру пистолета. Вскоре кусты расступились, перед ним показалась полянка, а прямо посреди нее — дом. Темный и мрачный. С бревенчатым срубом и разбитыми окнами. И никого возле дома. Сейер присел на корточки, чтобы его не увидели из окон. Все тихо, но они наверняка прячутся внутри. Возможно, они отдыхают или спят. А может, затаились и поджидают его. Крыша дома поросла травой, но сейчас трава засохла и пожелтела. Окошки были маленькими, с широкими перекладинами. Такие плохо пропускают свет — значит, в доме прохладно. Сейер чувствовал, что там кто-то есть, но до него не доносилось ни звука. Однако он не мог себя заставить встать и открыто подойти к двери. Вдруг они испугаются и откроют стрельбу? По-прежнему не поднимаясь, он поискал глазами какой-нибудь мелкий камешек, но вокруг была лишь пожухлая трава. Можно бросить шишку — она с глухим стуком ударится о стену, и тогда, возможно, кто-то из них подойдет к окну. Сейер пошарил руками под сосной и наткнулся на большую шишку. Он вновь оглядел дом. Лучше целиться в дверь. Если в доме люди, они непременно услышат стук. На крыльце виднелось темное красно-коричневое пятно, по цвету напоминавшее кровь. Сейер нахмурился. Неужели кто-то ранен? Сейер замахнулся и бросил шишку. Послышался тихий стук. Инспектор вновь опустился на корточки. И ничего не произошло. Он выждал какое-то время. Секунды бежали. Комбинезон был ему мал и плохо годился для того, чтобы сидеть в нем на корточках. Прошла минута. Сейер поднялся и направился назад.

— Там тихо. Нужно войти в дом.

Скарре с тревогой посмотрел на него.

— По-моему, там пусто. И ни звука не слышно.

— Зеб что-то слышал, — возразил Элман.

Сейер и Скарре двинулись к дому. Другие остались присматривать за собаками. Толкнув дверь, Сейер сказал:

— Полиция! Есть здесь кто-нибудь?

Ответа не последовало. Вряд ли грабитель сейчас выскочит и пристрелит его… Нет, не такая смерть ему уготована. К тому же дом казался пустым. Он заглянул в гостиную. Зеленая тахта, старый шкаф и… Да, это был серый чемоданчик. Шагнув в дом, он повернулся к Скарре и шепнул:

— Они были здесь.

Сейер на мгновение замер и огляделся. Мало-помалу глаза привыкли к сумраку, и тогда он заметил в углу что-то темное. Это была щуплая фигура человека в черной одежде. Он полулежал, прислонившись головой к шкафу. Положение показалось настолько неестественным, что Сейер, позабыв об опасности, метнулся к неподвижному телу. Первое, что бросилось в глаза полицейскому, была его неестественная худоба. Тело было тощим и совершенно безжизненным, глаза закрыты, а лицо — мертвенно бледным. Этот человек был похож на страдающего от истощения ребенка. Спутанные темные волосы доходили ему до плеч.

— Эркки… — прошептал Сейер.

Вокруг тела натекла лужа крови. Сейер притронулся к тощей шее — пульса не было. Раны Сейер не увидел — скорее всего, его ранили в нижнюю часть туловища. Тело еще не успело полностью окоченеть. Сейер хотел встать, когда услышал какой-то шорох. Сначала он подумал, что это Скарре, но потом заметил краем глаза что-то темное и откуда-то сбоку послышался скрип. Дверца шкафа медленно приоткрылась. По спине Сейера пробежал холодок, но скрип затих, и Сейер облегченно вздохнул. Нет, здесь никого нет. Вряд ли кто-то спрятался в шкафу. Грабитель не стал бы стрелять в заложника, чтобы потом там засесть. Он наверняка уже далеко. А дверца приоткрылась от его, Сейера, собственных шагов. Инспектор медленно подошел к шкафу и заглянул внутрь. Прямо перед ним блеснул револьвер.

Сжимавшая пистолет рука сильно дрожала. Изумленно ахнув, Сейер потянулся было к кобуре, но передумал. Он растерянно взирал на человека в шкафу — его бледное лицо исказилось от ужаса. Из шкафа на него смотрел Канник. И как он там оказался, Сейер понять не мог. Он мельком взглянул на дуло револьвера.

«Не ошибись. Спокойно. Спокойно. Мальчик на грани срыва. Он способен на все. Действуй спокойно, не повышай голоса. Не показывай страха».

— Я не хотел! — выкрикнул Канник. Голос его разорвал тишину, и Сейер вздрогнул, хотя был готов к подобному повороту. — Он внезапно выскочил оттуда! Спроси у Моргана! — Канник целился Сейеру прямо в грудь. Если он выстрелит, то не промахнется. При условии, конечно, что умеет стрелять.

Опустив руки, Сейер медленно проговорил:

— Сначала, Канник, надо взвести курок. И кто такой Морган?

Канник растерянно уставился на револьвер и принялся теребить курок, но сведенные от страха судорогой пальцы не слушались. Наконец Канник взвел курок, но Сейер уже вытащил свой пистолет, а за спиной у него возник еще один полицейский — кудрявый и тоже с оружием в руках.

— Он в спальне, — всхлипнул Канник. Выронив вдруг револьвер, он схватился за живот, и его стошнило. Канник стоял в шкафу, а изо рта у него на темный деревянный пол лилось виски вперемешку с остатками мясного рагу. Мальчик привалился к стенке шкафа, а Сейер спокойно ждал, пока рвота прекратится. Потом он поднял револьвер и направился к двери в спальню.

Притаившийся за дверью Морган выскочил из дома и, собрав оставшиеся силы, побежал к лесу. Он промчался по полянке, перемахнул через кусты, и в эту секунду Элман заметил в листве светлые волосы и цветастые шорты. Нет, бедняге ничего не светит. Элман наклонился к собаке и прошептал:

— Зеб, взять!

Пес дернулся и живой лохматой молнией рванул вперед. Морган бежал и не слышал топота собачьих лап. Никто не кричал ему вслед и не звал его. Вообще-то вокруг было удивительно тихо. Он старался как мог, но силы быстро покидали его. Зеб посмотрел на светлые руки человека и нацелился на левую. В намерениях собаки не было злобы — пса дрессировали долгие годы, и сейчас он лишь выполнял команду. Запыхавшись, Морган остановился. Колени дрожали. Он развернулся, чтобы проверить, нет ли за ним погони, споткнулся и ничком упал на землю, но тут же приподнялся и сел. И застыл от ужаса, увидев, что к нему приближается огромный зверь. В его мокрой разинутой пасти с красным языком блестели желтые зубы. Напружинившись, пес приготовился к прыжку. Его прежняя мишень — руки — исчезла, и теперь Зеб видел лишь покрасневшее лицо с желтой заплатой посередине. Идеальная мишень. Пес прыгнул вперед и вонзил в нее зубы. Морган отчаянно завопил. Когда полицейские подбежали к нему, он сидел на траве, закрыв лицо руками, и рыдал. Постояв возле него, Сейер прислушался. В рыданиях грабителя явно слышалось чувство облегчения.

* * *

Сара неподвижно сидела перед ним. Сейер рассказал ей обо всем, а ей хотелось узнать подробности: в какой позе лежал Эркки и не мучился ли перед смертью. Нет, вряд ли. Очевидно, он устал, а от кровопотери его силы совсем истощились. Возможно, смерть для него оказалась похожей на сон. Рассказывал Сейер долго, стараясь вспомнить каждую мелочь. И теперь она знала почти все.

— Не могу поверить, что Эркки умер, — прошептала она, — что его действительно нет. Вообще-то я его довольно хорошо себе представляю где-то в другом месте.

— И где же он? — поинтересовался Сейер.

Она смущенно улыбнулась.

— Он парит во тьме. И беззаботно рассматривает нас оттуда. Возможно, он думает: «Бедняги, вы там надрываетесь и даже не знаете, как здесь красиво».

От подобной мысли Сейер грустно улыбнулся, подыскивая слова, которые смягчили бы его ужасный рассказ.

— Я развязала жабу, — заявила вдруг Сара.

— Спасибо. Приятно слышать.

Сара поежилась, кутаясь в легкий пиджак. Верхний свет Сейер не стал зажигать и включил лишь настольную лампу с зеленым абажуром, озарявшую кабинет водянистым светом.

— Есть еще кое-что…

Она подняла голову, пытаясь по выражению его лица догадаться, к чему он ведет.

— В кармане куртки Эркки мы обнаружили бумажник, — он тихо кашлянул, — красный бумажник, который прежде принадлежал Халдис Хорн. Внутри было около четырехсот крон. — Сейер растерянно умолк. В зеленом свете лампы ее лицо казалось бледным.

— Один — ноль в пользу Конрада, — грустно улыбнулась она.

— Не могу сказать, что я выиграл. — Сейер не нашелся, что еще сказать.

— О чем задумался? — спросила наконец она.

— За тобой заедут? — выпалил вдруг он. Сейер подумал было, что сможет подвезти ее, но у Герхарда наверняка есть машина, и Саре достаточно позвонить ему, и он тут же явится.

Сейер представил себе ее мужа: как он сидит в гостиной и переводит взгляд с телефона на часы, готовый в любую секунду сорваться с места и примчаться туда, где находилась та, что по праву принадлежала ему и никому больше.

— Нет, — Сара пожала плечами, — я приехала на такси. А мужчина мой ездит только на инвалидном кресле. Поэтому мы с ним сидим дома. У него рассеянный склероз.

Сейер не ожидал, что у Сары окажется муж-инвалид. Он представлял себе все совсем иначе. И в голову ему закралась не совсем достойная мысль…

— Я подвезу тебя.

— А тебя это не затруднит?

— Меня никто не ждет. Я одинок.

Он наконец произнес это вслух — ну и что с того?

«Я одинок».

Неужели он действительно считает себя одиноким? Или он просто сообщил о своем семейном положении: вдовец, а значит, одинок?

Сев в машину, они замолчали. Он краем глаза видел только ее колени, а сама она оставалась лишь намеком, размытым ощущением, томлением. Но Сейеру казалось, что она смотрит на его руки и обо всем догадывается. Он вцепился в руль, будто тот был спасительной соломинкой, и руки словно кричали об этом.

«О чем она думает?» — прикидывал он, но повернуться и посмотреть на нее у Сейера не хватало храбрости. Эркки умер. А она несколько месяцев подряд работала с ним и не смогла уберечь… Сара попросила его остановиться в тупике под названием Земляничный переулок. Самому Сейеру хотелось объехать вместе с Сарой вокруг света, но пришлось сбавить обороты.

— Наверное, глупо, — внезапно проговорила она, — но это у меня по-прежнему в голове не укладывается.

— Что Эркки умер?

— Что он убил ее.

Положив руки на колени, Сейер повернулся к ней и невпопад сказал:

— Ты сегодня днем сказала кое-что… Порой, правда, очень редко, случается нечто необъяснимое…

Она пожала плечами:

— Я так просто не сдамся.

— То есть?

— Я это выясню. Каким образом такое случилось.

— И как ты собираешься это выяснить?

— Пересмотрю записи. Постараюсь вспомнить, о чем он говорил и о чем не говорил. Мне необходимо это понять.

— А когда поймешь, расскажешь мне?

Сара наконец подняла глаза и улыбнулась.

— Проводи меня, — попросила вдруг она.

Он не понял, зачем это ей, но послушно зашагал за Сарой к двери и молча стоял рядом, когда она быстро нажала на кнопку звонка, а потом вставила ключ в замочную скважину. Возможно, это условный сигнал и так она предупреждает мужа, что это она, Сара. С ее мужем Сейеру знакомиться не хотелось — он боялся, что увидит его и фантазия разыграется не на шутку. Дверь была расширена, как и полагается, если в доме живет инвалид. Они вошли и остановились на пороге гостиной. Сейер вспомнил, как в молодости читал о подобной ситуации в какой-то книге. Там главный герой тоже провожал домой женщину, в которую был отчаянно влюблен. Он думал, что его возлюбленная живет одна, но по дороге девушка сказала, что ее ждет Джонни, и тем самым едва не разбила главному герою сердце. Но когда они добрались до места, выяснилось, что Джонни — всего лишь морская свинка. Герхард Струэл сидел возле письменного стола с книгой в руках. Несмотря на жару, на нем был теплый вязаный жакет. Он повернулся и кивнул, а потом снял очки. Мужчина оказался старше Сейера. Он был лысым, а за очками прятались темные глаза. На полу возле его ног лежала овчарка — подняв голову, пес пристально наблюдал за Сейером.

— Папа, — обратилась Сара к мужчине, — это старший инспектор Конрад Сейер.

Герхард Струэл был не морской свинкой. Он оказался ее отцом!

Машинально пожимая протянутую ему руку, Сейер пытался собраться с мыслями. Зачем она привела его сюда? Чтобы показать дом? Этого беспомощного человека? Может, тем самым она говорит ему: «Забери меня отсюда!»

— У меня собака дома… — неловко пробормотал Сейер.

— Простите, — ответила Сара, снимая пиджак, — я не хотела вас задерживать.

Герхард Струэл испытующе посмотрел на Сейера:

— Значит, все кончено?

«Да уж, — подумал тот, — кончилось, не успев начаться. И сейчас нельзя ни на что намекать… В такой неподходящий момент…»

Теперь, если Сейеру захочется продолжить их отношения, ему придется снять телефонную трубку и набрать ее номер. Один шаг она уже сделала. Сейчас его очередь. Сара протянула ему руку:

— А мы — прекрасная команда, правда?

Сейеру показалось, что она пытается пойти ему навстречу. И возможно, это сработает.

Прекрасная команда…

В календаре он отыскал ее имя. «Сара — знатная». Позже он лежал в кровати и глядел в потолок. И в мыслях разговаривал с ней. Беседа текла легко и непринужденно. «Я знала, что ты объявишься. Я ждала тебя. Расскажи о себе», — улыбалась Сара. «О чем тебе рассказать?» — «Что-нибудь про детство. Что-нибудь красивое». — «Ладно, вот тебе красивое. Тем летом мне исполнилось пять, и отец повел меня в собор в Роскильде. Что там внутри, я не знал, на улице светило солнце, а мы вдруг вошли в прохладный каменный собор. В соборе оказалось множество гробниц. Отец сказал, что в них похоронены люди, священники этого собора. Ряды гробниц тянулись вдоль обеих стен, за скамьями для прихожан. Мраморные гробницы показались мне бесконечно прекрасными. Было холодно, и я замерз. Я потянул отца к выходу. И отец расстроился. „Они уснули вечным сном, — грустно улыбнулся он. — А нам надо возвращаться домой, приводить в порядок сад, да еще и в такую жару! Мне надо подстричь траву, а ты будешь выпалывать сорняки…“ Я никак не мог позабыть об этих гробницах. А потом в сад вышла мама — она принесла нам клубники с молоком. Клубника хранилась в погребе, поэтому была холодной, а вот молоко — чуть теплым. Я ел клубнику и думал, что отец ошибается. В гробницах никого нет, лишь пыль и паутина. А клубника была такой вкусной, что мне казалось, будто жизнь будет длиться вечно — в этом я даже и не сомневался. Я взглянул в синее небо и вдруг заметил там целую группу ангелов с белыми крыльями. Может, они явились за нами?! А мы еще клубнику не доели! Отец их тоже увидел и восхищенно воскликнул: „Смотри, Конрад! Какие же они прекрасные!“ Это были пятнадцать военных парашютистов — они приземлились на футбольное поле поблизости от нашего дома. Они были такими красивыми и совсем бесшумно парили в воздухе… Я никогда этого не забуду!»

Потом Сейер долго не мог уснуть. Он чувствовал усталость, но глаза почему-то не закрывались. Он смотрел в темноту, ворочаясь с боку на бок, отчего Кольберг начинал нервничать. В такую жару спать было невозможно. Тело чесалось. Сейер вскочил с постели, оделся и прошел в гостиную. Кольберг засеменил следом. Как он вынесет рядом еще одного человека? Каждое утро, год за годом, он, Сейер, будет засыпать и просыпаться рядом с ней… И как к этому отнесется Кольберг? У Сары ведь тоже кобель, а два кобеля плохо уживаются.

— Пойдем гулять? — прошептал Сейер.

Пес гавкнул и побежал к двери. Было два часа ночи. Его высотный дом одиноким столбом вырисовывался на беззвездном небе. Сначала Сейер собирался дойти до церкви и побродить по кладбищу. Потом передумал. Странно, но его отчего-то мучила совесть. Он читал о чем-то подобном. И не представлял, как с этим бороться. В голове вдруг мелькнула мысль: «Может, мне нужно переехать? Сменить машину? Подвести черту? До Элисы и после. Иначе я никуда не продвинусь. Мне что-то мешает». На Сейере была рубашка с короткими рукавами. От ночной прохлады зуд почти стих. Сейер без устали шагал вперед, прямо как Эркки. «Если живешь среди людей, нужно поступать как они», — решил Сейер. Он повернулся и посмотрел на свой дом. Серая бетонная башня с тусклыми огоньками будто рассказывала о человеческом страхе. «Надо мне переехать, — подумал он, — поближе к земле. Буду выходить во двор и смотреть на деревья».

— Ну что, Кольберг, переезжаем? За город? — Их взгляды встретились. — Ты не понимаешь, верно? Ты живешь в другом мире. Но нам с тобой все равно неплохо живется. Хоть ты и бестолковый.

Кольберг радостно ткнулся носом ему в ладонь. Сейер полез в карман и вытащил оттуда пачку собачьего печенья. И, хотя Кольберг не понял, почему его решили вдруг наградить, он схватил лакомство и бодро зачавкал.

— Хуже всего, что я так и не узнаю почему, — пробормотал Сейер, — что между ними произошло? Отчего Эркки так испугался? Может, Халдис сказала что-то? Или сделала? Оба они мертвы, и мы ничего не узнаем. Но в этом мире столько всего, чего нам не дано узнать… Удивительно, как мы вообще существуем. Словно всю жизнь ждем, что в конце с нами случится нечто удивительное и мы все осознаем. Впрочем, нет… — Сейер взглянул на пса. — Ты, дурачок, ждешь только следующей кормежки.

Пес подпрыгнул и потрусил дальше.

— Я устал, — признался Сейер, — пошли домой. — Он развернулся и зашагал назад, к дому.

Кладбище оказалось позади. Сейера охватило какое-то щемящее чувство.

* * *

Вымытый, загорелый Скарре прямо-таки сиял.

— Что это с тобой? — удивленно посмотрел на него Сейер.

— Ничего. Просто прекрасное настроение.

— Ясно. А из лаборатории что-нибудь слышно? Они сопоставили отпечатки пальцев?

— Отпечатки Эркки повсюду. Даже на зеркале в доме. А вот по поводу тех, которые на черенке, они точно не знают. Они над ними работают.

— Ты запротоколировал вчерашний допрос?

— Да, шеф, вот, — он протянул Сейеру папку с бумагами, — а что с мальчиком? — Скарре прикусил губу.

— Да ничего особенного. Морган подтвердил, что это несчастный случай. Вероятно, Канник останется в приюте, там ему, похоже, неплохо живется. Ему нужен покой, и переезд сейчас лишь повредит ему. Я сейчас съезжу за Канником. Он, скорее всего, еще не пришел в себя, но я искренне надеюсь, что он смог понять про Эркки что-то такое, что Морган упустил. И что мальчик хоть немного прояснит дело.

— Ты серьезно? — удивился Скарре. — Это же всего лишь напуганный ребенок.

— Дети очень наблюдательны, — возразил Сейер.

— Вообще-то не очень. Они просто обращают внимание не на то же самое, что и взрослые, — настаивал Скарре.

— Да, и это может нам пригодиться.

Скарре нахмурился:

— С тобой что-то не так.

— То есть?

— Ты как будто не хочешь верить в то, что случилось. А это на тебя не похоже.

— Мне просто интересно, — коротко ответил Сейер.

— Ты какой-то вымотанный.

— Сегодня ночью, — серьезно ответил Сейер, — у меня все тело чесалось! — И на этой трагической ноте Сейер скрылся за дверью кабинета.

— Мортен Гарпе — это ваше полное имя?

— Да.

— Но вы называете себя Морганом?

— Так меня называют друзья, которых нет.

— Которых нет? Почему вы выбрали такое имя?

— Ну, оно круче. Не согласны?

Скарре не записал, что на этой фразе оба они рассмеялись.

— Ладно, Мортен. Вы утверждаете, что у вас никого нет?

— Приятелей у меня мало. Вообще-то только один, да и тот сидит в тюрьме. И еще у меня в Осло живет сестра.

— Ваш друг сидит в тюрьме?

— За вооруженное ограбление. Я тогда сидел в машине. И он меня не выдал. Деньги, которые я взял, предназначались для него.

— Получается, что он распоряжался вашей жизнью?

— Да.

— И вы хотите с этим покончить?

— Меня все равно упекут, причем надолго, поэтому какая теперь разница.

— Никакой — это точно. Об ограблении поговорим позже, а пока расскажите об Эркки.

Здесь Скарре провел на бумаге черту, чтобы показать, что допрашиваемый надолго умолк.

— Он все рассказал мне про свою маму и про то, что с ней случилось. Мы с Эркки по знаку оба Скорпионы. У него день рождения на неделю позже, чем у меня. Вы знали, что самые плохие и самые хорошие парни — скорпионы?

— Нет, не знал. Что значит — рассказал все?

Сейер на минуту отложил протокол в сторону. На протяжении долгих лет специалисты бились над Эркки, пытаясь выведать у него правду, а этому грабителю потребовалась всего пара часов.

— Эркки что-нибудь рассказывал про убийство Халдис?

— Совсем немного. Сказал, что она кричала и угрожала. И когда он вспоминал, у него был такой потерянный взгляд…

— Он в открытую признавался, что убил ее? Эркки говорил об этом напрямую?

— Нет. Он как-то странно посмотрел на меня и сказал: «Все происходит само собой».

— Вы не заметили в нем склонность к насилию?

— Вы же видели мой нос. Там останется жуткий шрам. Честно говоря, мне все равно. Что меня и правда радует, так это мысль о том, что, когда меня посадят по соседству с Томми, я постучу ему в стенку. И он поймет, что деньжат ему не видать.

— Вашего друга зовут Томми?

— Томми Рейн.

— Надо же!

Еще одна жирная черта.

— Вы довольно много времени провели наедине с Эркки. О чем вы разговаривали?

— Сложно пересказать. Он так много странного говорил. Мы говорили о смерти… Вы об этом задумывались? Что всем нам суждено умереть? Я вижу, как люди вокруг умирают, но не верю, что это и со мной тоже случится. Я сегодня пытался это осознать. Но это все равно что пытаться решить сложное математическое уравнение — решение никак не укладывается в голове… А вы это понимаете?

— Что именно?

— Что умрете.

— Да, понимаю.

— Значит, у вас что-то не в порядке с головой.

— Бывает, что люди намного старше вас даже и не задаются этим вопросом. Откуда у Эркки револьвер?

— Я спрашивал его. И он пробормотал что-то невнятное. Вроде: пожелай соседу корову, и Бог пошлет тебе быка.

— Он сильно опьянел под конец?

— Не сильнее меня. Говорил он, как прежде, но при ходьбе начал пошатываться. Впрочем, Эркки и до этого вихлялся, когда ходил.

— А Эркки и Канник разговаривали?

— Считай что нет. Но они следили друг за дружкой, как два цепных пса. Канник был напуган до смерти и даже смотреть на Эркки боялся.

— Эркки намеренно запугивал мальчика?

— По-моему, нет. Мы с ним хорошо обращались, ничего дурного ему не сделали. Мы просто были пьяны. Когда в доме появился Канник, мы уже порядочно нализались. Но вот что странно: похоже, спустя какое-то время мальчишке там начало нравиться. Он успокоился. Из нашей троицы, можно сказать, вышла очень неплохая команда. Никто из нас не отваживался сделать что-либо. Мы ждали вас.

— Когда вы обнаружили, что Эркки мертв, как отреагировал на это Канник?

— У него началась истерика. Он потребовал, чтобы я ему помог.

— Как именно?

— Убедил вас в том, что это был несчастный случай.

— А разве это не так?

— Ясное дело, это был несчастный случай. Мальчишка целился в дверь. Откуда ему было знать, что мы в доме и, уж тем более, что Эркки именно в тот момент выйдет на крыльцо?

— Ясно. Что еще?

— А поконкретнее?

— Мальчик предлагал вам сбежать или спрятать труп?

— Нет-нет. Конечно нет. Я отговорил его.

— Значит, он все-таки предлагал?

— Хм… Пожалуй, нет. Он просто оговорился. У него была истерика, что неудивительно. Хорошо, что ему всего двенадцать, а в таком возрасте не сажают…

* * *

Сейер сел за руль и захлопнул дверцу. Выспался он плохо, но почувствовал вдруг, как в голове у него прояснилось. Его охватило удивительное чувство, что решающий момент настал. Время остановилось. Сейер огляделся, пытаясь определить, откуда взялось это ощущение, но ничего интересного не увидел. Он замер, не в силах шевельнуться. Неприятно ему не было, лишь непривычно. Он посмотрел на собственные руки на руле, постарался различить каждый волосок, каждую морщинку на костяшках пальцев, изучил белые гладкие ногти, наручные часы с маленькой золотой короной на циферблате. Он поймал свой собственный взгляд в зеркале. Лицо казалось старше, чем обычно, но глаза светились энергией. Поблизости раздался гудок машины, и Сейер стряхнул оцепенение. Он повернул ключ зажигания и двинулся вдоль домов и припаркованных машин.

Мальчик выпрямил спину и отставил левую ногу. Подняв голову, он вскинул подбородок, опустил руки, глубоко вдохнул и медленно выпустил воздух. Потом он неторопливо повернул голову влево, будто собирался подкрасться к мишени, но не резко, а осторожно, очень осторожно. Канник прищурился, так что желтый круг за тридцать метров от него приобрел более четкие очертания. Мальчик вновь глубоко вдохнул и, задержав дыхание, выпятил вперед толстую грудь и одновременно поднял лук. Он перевернул лук, покрепче зажал его и сосредоточился на маленькой красной точке на самом краю прицела. Он должен выбить «десятку». И он на это вполне способен — порой у него бывают такие дни, когда все складывается как нельзя лучше. Стрела оторвалась от лука, а сам лук изящно соскользнул на запястье. С резким щелчком стрела вонзилась в мишень. Выдохнув, Канник полез в колчан за следующей стрелой. Ноги не двигались, Канник не сводил глаз с мишени. Он закрепил вторую стрелу. Нужно выбить три «десятки» подряд. Если повезет, то он услышит звон, означающий, что эта стрела задела первую. Он вновь чуть опустил лук, сделал вдох и закрыл глаза. Открыв их, мальчик посмотрел на желтую мишень, в самом центре которой виднелись красные перья.

В эту секунду он услышал какой-то шум. Сперва Канник решил не обращать на него внимания: хороший стрелок не должен отвлекаться, ему следует максимально сосредоточиться на цели. Однако шум усиливался, и Каннику это не понравилось. Ему хотелось успеть выпустить все три стрелы. Это был гул приближающейся машины. Вторая стрела оторвалась от тетивы. «Восьмерка». С досадой вздохнув, мальчик повернул голову и увидел, как на двор въезжает полицейская машина.

Канник опустил лук и замер. Из машины вышел Сейер, одетый в полицейскую форму. Он наверняка приехал просто так, узнать, как дела… И хорошо ли Каннику спалось. Этот полицейский довольно милый. Его можно не бояться. И Канник неуверенно улыбнулся.

— Доброе утро, Канник, — серьезно, без улыбки поздоровался Сейер. Прежняя любезность исчезла — теперь он казался каким-то озабоченным. Полицейский повернулся и взглянул на мишень. — Ты выбил «десятку», — заметил он.

— Да! — гордо подтвердил Канник.

— Это сложно? — Сейер спокойно посмотрел на блестящий лук.

— Да, сложно. Я над этим больше года работал. И сейчас выбил бы еще одну десятку, но вы меня отвлекли.

— Прости, пожалуйста, — он серьезно посмотрел мальчику прямо в глаза, — мы же забрали у тебя лук. Но вот он снова у тебя в руках. Как такое получилось?

Канник опустил глаза.

— Я одолжил лук у Кристиана. Это его.

— Но тебе же нельзя стрелять без присмотра.

— Маргун пошла в туалет. Мне надо готовиться к чемпионату, — пробормотал Канник.

— Ясно. Но мне все равно надо поговорить с Маргун. — И Сейер кивнул в сторону приюта, а потом — в сторону картонной мишени.

Стрельба была единственной страстью мальчика, а Сейер вот-вот отнимет и ее. Самому Сейеру это не нравилось, но внутри у него словно вдруг появилась бомба с часовым механизмом, готовая в любой момент взорваться. Сердце застучало сильнее. Он внезапно заметил одну крошечную деталь — возможно, она ничего не означает, но она также может стать решающей. Сейер постарался взять себя в руки.

— Но это же ничего, если я буду стрелять здесь? — В умоляющем голосе Канника слышалось раздражение. — Главное, чтобы не в лесу… И если я хочу победить, то надо стрелять каждый день!

— А когда соревнования? — Собственный голос, грубый и хриплый, показался Сейеру чужим.

— Через четыре недели. — Канник по-прежнему стоял в стрелковой позиции. На ногах у него были темные мокасины. Довольно большие, видимо, сорок третьего размера. Подошва у них была кожаной, а значит, никакого рисунка на ней нет… А вот у кроссовок — есть. Обычно двенадцатилетние подростки носят кроссовки, и Сейер немного удивился, увидев мокасины. Такая обувь скорее для праздников, и она плохо подходила к обрезанным джинсам. Сейер пытался побороть в себе нарастающее удивление.

— Ты хорошо выспался? — дружелюбно спросил он.

Канник растерянно вслушивался в его слова.

Голос полицейского звучал по-доброму, а вот глаза оставались холодными, как железо.

— Я спал как убитый, — храбро соврал он, поразившись собственной лжи. Слишком многое успело случиться за последнее время. Он проснулся, когда Маргун пришла менять белье на кровати Филиппа, и изо всех сил старался ровно дышать, притворяясь спящим. Слушать утешения Маргун ему не хотелось. К тому же мальчик боялся, что опять уснет и ему приснится прежний отвратительный сон.

— А я вот спал плохо, — мрачно проговорил Сейер.

— Правда? — Канник совсем растерялся. Он не привык, чтобы взрослые вот так откровенничали, но этот полицейский — необычный.

— Может, выстрелишь еще разок? А я посмотрю… — попросил Сейер.

Канник засомневался.

— Ладно. Но вы меня уже выбили из ритма, поэтому я вряд ли хорошо выстрелю.

— Мне просто интересно, — тихо сказал Сейер, — прежде я видел стрелков из лука только издали…

Он следил за Канником. Тот сосредоточился, поднял лук, прицелился и выпустил стрелу. Сейер любовался четкими отработанными движениями. Удивительно, на что оказался способен этот толстый мальчик… Благодаря луку его бесформенная фигура приобретала очертания. Канник выбил «девятку» и опустил лук. Сейер посмотрел на приют и перевел взгляд на Канника.

— Значит, для стрельбы ты надеваешь перчатки? — Сейер взглянул на руки мальчика.

— Это специальные стрелковые перчатки, — объяснил Канник, — чтобы тетивой не ободрать пальцы. Некоторые используют подушечки из кожи, но, по мне, перчатки лучше. Вообще-то нужна только одна перчатка — на ту руку, которой тянешь тетиву. Но я для симметрии надеваю обе… А вы знаете, — с жаром продолжал он, — у каждого стрелка есть своя фишка. Вот Кристиан, например, прежде чем выстрелить, обязательно подмигивает…

— Очень необычные перчатки… У них только три пальца?

— Когда спускаешь тетиву, задействуешь лишь три пальца — большой и мизинец ни к чему.

— Угу…

— Это запасные перчатки, они почти новые и еще немного жестковаты, — рассказывал Канник, — но они постепенно разносятся.

— Значит, ты надел новые перчатки? — Сейер прищурился. — А почему?

Канник немного растерялся:

— Ну… Старые я выкинул…

— Ясно. — Сейер не отрываясь смотрел в глаза мальчику.

Канник принялся разглядывать собственные пальцы, обтянутые тонкой кожей. Перчатки крепились к тонкому ремешку на запястье.

— И почему ты их выбросил?

— В смысле? — Канник встревожился. — Ну, они были уже старые и протерлись…

— Ясно, — Сейер тяжело вздохнул, — а куда ты их выбросил?

— Куда?.. Да я уж и не помню. — Мальчик вспотел. Проклятая жара! Торлейф и Инга повели всех остальных купаться, а он отказался… Он ненавидел плавки, к тому же ему надо тренироваться. Где-то там его ждет награда. Впервые в жизни Канник будет лучше всех остальных… Куда же Маргун запропастилась? И что вообще происходит?

— Так куда ты выбросил перчатки, Канник?

— В печь для сжигания мусора. — Канник переступил с ноги на ногу.

— Ты переставил ноги.

— Черт!

— Ты соврал мне, Канник. Ты сказал, что видел там Эркки.

— Это правда! Я его видел!

— Это Эркки тебя видел. Есть разница. — Сейер старался сохранять спокойствие. — Вот что я тебе скажу: я верю, что ты убил Эркки случайно. Морган это подтвердил.

Канник облегченно вздохнул.

— Но думаю, что ты ничуть не сожалеешь о содеянном.

— Чего-о? — в ужасе переспросил Канник.

— Эркки мертв, а значит, он не разболтает. Ты его опередил. Именно поэтому ты первым побежал к Гурвину. Пока Эркки не успел обвинить тебя, ты обвинил его. Потом чокнутому Эркки все равно никто не поверил бы.

В этот момент к ним подошла Маргун. Посмотрев на них, она нервно кашлянула.

— Что-то случилось?

Сейер кивнул, и Маргун забеспокоилась еще сильнее.

— Канник, — она словно хотела разорвать эту пугающую тишину, — зачем ты надел сейчас эти мокасины? В них ты пойдешь на первое причастие к Карстену! И куда ты подевал кроссовки?

Канник опустил лук. Его сердце бешено застучало, а к лицу прилила кровь. Будущее наступило.

* * *

Возможно, все было вот как. Канник взял лук и пошел в лес. Подстрелив ворону, он уже собрался домой, но вдруг передумал и решил заглянуть к Халдис. Возможно, он видел, что она, повернувшись к дому спиной, пропалывает огород. Он прокрался в дом, открыл хлебницу и вытащил бумажник. Может, он обнаружил бумажник случайно, но Канник вполне мог знать, где она прячет деньги. И он уже выходил, когда, к своему ужасу, увидел прямо на лестнице Халдис с тяпкой в руках. Канник перепугался. И, по обыкновению, сперва сделал, а подумал лишь потом. Он попытался выдернуть тяпку у нее из рук, наверное, это получилось не сразу, но потом женщина уступила, и оружие оказалось в руках у Канника. Во взгляде Халдис читались ужас и гнев. Мальчик поднял тяпку и ударил. На нем были перчатки для стрельбы, и отпечатки получились нечеткими. Халдис упала. Канник выскочил из дома и побежал. Возле колодца он на секунду остановился и оглянулся, внезапно заметив среди деревьев что-то темное. Мальчик понял, что его засекли, и помчался вниз по склону, но по дороге потерял бумажник. Подойдя к дому, Эркки увидел тело Халдис. Возможно, он тоже заходил на кухню, бродил по дому, трогая двери и подоконники. И его кроссовки тоже наследили. Неподалеку он наткнулся на бумажник, который обронил Канник. Эркки положил бумажник во внутренний карман и пошел дальше. Это настолько ужаснуло его, что он устремился в город, поближе к людям. А Канник добежал до ленсмана Гурвина и сообщил о том, что Халдис мертва. Убийца вряд ли стал бы сам сообщать о таком в полицию. К тому же возле дома Халдис мальчик кое-кого заметил, причем очень вовремя. Чокнутого Эркки. Как там сказал Морган?

«Они следили друг за дружкой, как два цепных пса».

Сейер вытащил мобильник и набрал номер Скарре.

— Новости есть?

Сейер осмотрелся.

— Можно и так сказать.

Из окна машины Сейер оглядел лес в легкой дымке. Если бы сейчас можно было окунуться в море… Избавиться от этого пыльного зноя…

— Звонил кто-нибудь? — непринужденно спросил он.

Скарре помолчал. За последние сутки у него зародилось подозрение… И сейчас в Скарре словно чертик вселился.

— Кто именно?

— Господи, да откуда мне знать!

— Нет, никто не звонил, — ответил Скарре.

— Ну ладно.

Они вновь замолчали.

— Что-то случилось? — спросил Скарре.

— Эркки не убивал Халдис.

— Ну конечно. Очень важная новость. Повтори еще раз. Придумай что-нибудь новенькое.

— Я не шучу. Это не Эркки.

— Ну, нет так нет. — Помолчав, Скарре наконец сказал: — Похоже, я понял, к чему ты ведешь. Звонила одна девушка. Она работает кассиршей у Бриггена и вспомнила кое-что важное.

— Выкладывай.

— Один из приютских мальчишек несколько раз ездил вместе с Оддеманном к Халдис. Помогал. Что-то вроде подготовки к взрослой жизни. Угадай кто.

— Канник…

— За работу ему давали шоколадку. И он мог знать, где спрятан бумажник. — Сейер кивнул, а Скарре продолжал: — И еще. Тут кое-кто заходил…

— Кто именно?

— Доктор Струэл.

— Ясно. И чего она хотела?

— Откуда же мне знать?.. Она попросила у меня лист бумаги и конверт и оставила тебе записку. Конверт найдешь на столе.

Сейер нажал на газ. В голове появились самые разные мысли.

— Якоб… — начал он, злорадно усмехнувшись, — ты ведь понял, что все это означает?

— Ты о чем это?

— Придется тебе прыгать с парашютом.

— А-а… Ну да…

Скарре вновь надолго замолчал.

— Но честно говоря… Я не особо люблю пари. Для меня все это не имеет никакого значения. И если ты не станешь прыгать, я не перестану тебя уважать.

— Но и уважать сильнее вряд ли станешь, верно?

— Я и так тебя достаточно сильно уважаю.

— Я прыгну — будь уверен.

— Ты и впрямь так сильно веришь в Бога?

— Ну, придется, видимо, проверить. Может, как раз вовремя.

Сейер открыл дверь и вошел в кабинет. На карте мира, посреди Тихого океана, лежал конверт, похожий на корабль с белым парусом. Сейер осторожно взял его в руки и, открыв, вытащил оттуда лист бумаги. Руки дрожали. В кабинет ворвался Скарре, но, увидев начальника с листком бумаги в руках, резко остановился.

— Прости… — смущенно пробормотал он, — что-то случилось?

Бывают дни, когда не видишь, что горы всё ещё стоят.

Приходят часы, когда всё ускоряется у линии прилива вдоль чёрных пляжей.

Моменты, когда каждый – незнакомец.

Хербьёрг Вассму Семь минут

В три минуты шестого приходит раскаяние. Меня охватывает паника, пока я задыхаюсь и хватаю ртом воздух. Тело дрожит, меня трясёт, я размахиваю ногами, чтобы освободиться, но это не помогает.

Проходит две минуты, и отчаянные попытки сделать вдох наконец прекращаются. Я понимаю, что кислород мне больше не нужен. Я просто вишу в верёвке и прислушиваюсь к тому, как постепенно, орган за органом, отключается мой организм.

Пять минут, слышен громкий плеск воды о напольную плитку под ногами. Из горла вырывается хриплый вой, а слёзы, смешиваясь с горячим паром, катятся по щекам и попадают в водосток, унося с собой всё то, что от меня осталось. Мне холодно.

А потом появляется она. Прямо передо мной, такая же бледная, как эта комната. Мне хочется смеяться, плясать от радости, увидев её снова. Я пытаюсь открыть рот, чтобы дать ей знать об этом, чтобы рассказать, какое это счастье – чувствовать. Но случается другое: раздаётся треск, и через секунду я лежу на полу. Вода из тюремных душей омывает моё лицо, а чёрная стрелка настенных часов завершает ещё один оборот.

Десять минут шестого.

Ставангер – город мягких собачьих мин. Они будто растут мерзкими грибами из асфальта, окрашивая дорогу всеми оттенками поганого коричневого цвета.

Перешагнув через очередной такой «гриб», я устремляюсь по Педерсгате в центр города. Мой путь лежит в службу занятости населения. Раньше эти службы размещались в офисах открытого типа. Там были цокольные этажи, а окна выходили на Клубгате и на городской пруд. Благодаря такому местоположению прохожие могли беспрепятственно пялиться на безработных неудачников. Те в отчаянии прятались от соседей и знакомых за зарослями искусственных цветов, ширмами и абажурами, в то же время пытаясь объяснить причины, по которым потеряли работу. С тех пор, как я последний раз был в городе, служба успела сменить название и адрес, так что теперь сцены из жизни городских бездельников можно было наблюдать в более привычных интерьерах.

Я беру талончик электронной очереди и сажусь на красный диван. В комнате нет окон, и кажется, что кислород уже кончился. Мы в своеобразном бункере: в воздухе висит запах пота и грязных носков, от посетителей исходит терпкий запах тунеядства. Он проникает в ноздри, как только переступаешь порог. Несмотря на толпу, в помещении стоит практически звенящая тишина. Ее нарушают разве что смущенные вздохи и эпизодическое постукивание по клавиатуре.

– Тридцать восьмой!

Из-за двери показывается женщина-соцработник и обводит приемную пристальным взглядом. Как только я подхожу достаточно близко, она спешит пожать мне руку и пропускает в кабинет.

– Меня зовут Ильяна, – произносит она с сильным восточноевропейским акцентом и опускается в офисное кресло. – Прошу вас, присаживайтесь.

– Благодарю, – отвечаю я и тоже сажусь.

У Ильяны пышные тёмные волосы, подобранные сзади заколкой. На ней серое платье с крупными черными пуговицами, как на старых плюшевых игрушках.

– Чем я могу вам помочь?

Я диктую ей дату своего рождения и идентификационный номер. Она вбивает данные в компьютер.

– Торкильд Аске?

– Да, это я.

– А вы уже встали на учет на бирже труда?

– Нет.

Я протягиваю ей письмо от соцработника ставангерской тюрьмы. Ильяна читает его при свете монитора, наклонившись к рабочему столу. Закончив, она расплывается в широкой улыбке. У нее маленькие зубы, неестественно маленькие, будто детские, а глаза такого же серого цвета, как и платье.

– Так-так, Торкильд, – произносит она, сложив руки на коленях, – тюремный соцработник пишет, что вы решили принять участие в программе по социализации бывших заключенных. Это очень хорошо, – она снова улыбается, особенно выделив слово «хорошо».

Я киваю:

– Да-да, я уже посетил социальную службу, мне помогли найти жильё, выдали направления к психиатру и участковому, подсказали контакты нужных учреждений. Они – настоящая группа поддержки! Теперь мне есть с кем обсудить прошлое и с кем планировать будущее, чтобы наконец-то покончить со своими криминальными наклонностями. Раз уж на то пошло, думаю, я на пути к полной реабилитации!

Ильяна не замечает иронии в моих словах и разворачивается к монитору:

– Вы закончили полицейскую академию, – говорит она, прокручивая вниз досье. – Сначала рядовой, затем сержант и, наконец, перешли в прокуратуру, где в итоге стали уполномоченным по надзору за деятельностью полиции…

Она в нерешительности проводит кончиком языка по передним зубам и снова обращает взгляд на меня, уже переменившись в лице.

Я играю на опережение:

– Именно так – полиция, следящая за полицией.

– Понятно. Ну что, тогда попробуем снова устроить вас туда? Как только вы придете в форму, разумеется.

– Лишен звания, – с улыбкой произношу я и вновь ощущаю болевые позывы в щеках и диафрагме. Кроме того, в горле жутко пересохло и стало трудно говорить.

– То есть как?..

Я открываю бутылку с водой и жадно пью в надежде, что от этого станет легче.

– По приговору суда мне запрещено работать в полиции.

– И сколько продлится этот запрет?

– До самой смерти, – отвечаю я, закручиваю пробку и ставлю бутылку на пол, рядом со стулом. По коже лица пробегает мелкая дрожь, и я чувствую, как скоро она перерастет в дикую пульсирующую боль, – и еще немного после нее.

– И чем вы, в таком случае, собираетесь заниматься?

– Вот я как раз и надеялся, что вы мне с этим поможете. – Снова поднимаю бутылку и сжимаю в руках. Головная боль, дурной запах, яркий свет, отсутствие кислорода в воздухе и необходимость сидеть и разговаривать с совершенно незнакомым госслужащим – всё это совершенно выводит меня из себя. Мне срочно нужно остаться одному, в какой-нибудь комнате без отражающих поверхностей. И тем не менее я понимаю, что должен завершить начатое. Ульф утверждает, что другого пути нет.

Ильяна опять изучает письмо, а затем оборачивается к монитору.

– В письме сказано, что вы запрашиваете социальное пособие, пока проходите реабилитацию.

Я киваю:

– Пока не вполне ясно, насколько я работоспособен после случившегося «инцидента», – я рисую в воздухе кавычки. – Тем не менее мы вместе с моими тьюторами, тюремным соцработником, сотрудниками больницы, капелланом, лечащим врачом, психологом и моим другом психиатром решили, что я во что бы то ни стало постараюсь вернуться к трудовой жизни.

– Инцидент? Я не совсем поняла…

– А разве в письме не сказано? – я указываю пальцем на нужную строку. – «Гражданин Торкильд Аске произвел попытку повешения на трубе общественного душа после нескольких месяцев заключения». Скажу больше, это было в разгар рождественских каникул.

– Как же… – от неожиданности у нее дрожит голос, – и чем всё закончилось?..

– Труба не выдержала.

Ильяна смотрит на меня так, словно в любую секунду я могу на нее напасть, а то и покалечить себя самого, воспользовавшись, например, пластиковым бананом из миски на ее письменном столе.

– Хорошо… – в ее голосе звучит сомнение. Она глубоко вдыхает и откашливается. – А вы не думали получить другую специальность?

– И кем я стану? – я снова сжимаю бутылку, пока из нее не начинает капать вода. Она стекает на пол по моим пальцам. – Мне сорок четыре, и у меня черепно-мозговая травма. Кем я стану, инженером-нефтяником? Биржевым маклером? А может, медбратом-стоматологом?

Украдкой взглянув на часы в правом углу экрана, Ильяна с вернувшейся бодростью духа сообщает:

– Предлагаю дождаться результатов рассмотрения вашей заявки на пособие. Ну а пока мы можем подыскать для вас различные варианты возвращения к трудовой жизни. Не в полиции, разумеется. – Она снова что-то печатает, листает письмо и печатает еще, после чего довольная поворачивается ко мне. – Что вы думаете насчет работы в колл-центре?

Решаю попробовать заесть боль в щеках и диафрагме и покупаю сэндвич в кафе возле центра занятости. Затем я направляюсь вверх по Хоспиталгата и дальше, через Педерсгата, к дому, в котором получил комнату с помощью тюремной соцслужбы. В моем почтовом ящике лежит каталог мебели и конверт на моё имя. Я знаю, что лежит в конверте. Всё как обычно. Единственное, что меняется, – это возраст детей. Они растут, а их лица никогда не бывают одинаковыми. На самых первых фотографиях, вырезанных из газет и каталогов, были личики младенцев. Поначалу она посылала еще и вырезки детских кроваток, погремушек, бутылочек и молокосборников.

Я забираю конверт и каталог, поднимаюсь к себе и запираюсь в квартире изнутри. Почту я кладу на стол, стоящий между двуместным диваном и пустой телетумбой. Иду на кухню и достаю дозатор для таблеток из шкафчика над плитой. Открываю ячейку, высыпаю содержимое срединного контейнера себе в ладонь и запиваю глотком воды из бутылки. После этого включаю кофеварку и сажусь на диван с конвертом в руках.

На этот раз в нем две вырезки. На первой – мальчик семи-восьми лет со слегка вьющимися каштановыми волосами. Он одет в яркую футболку, на которой нарисована плавающая у рифов рыба в шляпе и с трубкой. Снизу значится текст: «Одежда для игр и активных забав – джинсы, брюки, футболки, куртки и многое другое. Яркие и ноские наряды каждого ребенка».

На следующей вырезке – девочка того же возраста. На ней розовая куртка с воротником из искусственного меха, тесные брюки и нарядная футболка в тон. «У нас есть джинсы на каждый день! Практичная одежда для активных игр, праздничные наряды и любая повседневная одежда».

Я аккуратно засовываю вырезки обратно в конверт. Перед тем как откинуться на спинку дивана и закрыть глаза, я толкаю конверт вместе с мебельным каталогом на другой край стола.

Раздается телефонный звонок.

– Ну и? – спрашивает грубый мужской голос с типичным бергенским выговором. Тот, кому он принадлежит, жадно, почти с порнографическим наслаждением, затягивается сигаретой. Ульф Сульстад – психиатр и куратор моей только что созданной группы психологической поддержки. – Как прошла встреча?

Я познакомился с Ульфом, когда сидел в ставангерской тюрьме, где тот отбывал восемнадцать месяцев за вымогательство, что, впрочем, едва ли отрицательно сказалось на его клиентской базе. Напротив, среди состоятельных горожан с проблемами он стал еще более востребованным после выхода из тюрьмы.

– Прекрасно, – кисло отвечаю я. – Мне, очевидно, уготована блестящая карьера оператора колл-центра.

– Рассла-а-бься, – Ульф неестественно тянет звук «а», даже для уроженца Бергена, – просто терпи и исполняй все процедуры этой запутанной программы, которую они создали для таких, как ты. В этом и заключается смысл: отсеять тех, кто недостаточно силён. Я обещаю, что как только мы добьёмся для тебя пособия по безработице, там уж ты и в люди выйдешь. А пока – радуйся своей страховке.

– Что?

– Слушай, – резко отвечает Ульф, пока я кручусь на диване в поисках бутылки с водой, – я польщён, что ты захотел видеть меня куратором своей группы, и обещаю сделать, что могу, чтобы ты зажил той жизнью, какой хочешь жить, Торкильд. – Я слышу, как потрескивает его сигарета.

– Мне нужен оксазепам, – говорю я и животной хваткой вцепляюсь в бутылку с водой. – Скоро он закончится. Кстати, надо поднять дозу оксикодона.

– Боль стала хуже?

– Да, – отвечаю я, – а еще у меня в ногах судороги при ходьбе.

– Может быть, нам лучше посмотреть, что там с дозировкой нейронтина?

– Нет, – я хлопаю себя по щеке и прижимаю указательный палец к поврежденной коже. Лицо опять начинает жечь от боли, – из-за него у меня страшная мигрень. И из-за рисперидона. Я их не переношу.

– Торкильд, ну мы же говорил об этом. Нейротин – это препарат от нервной боли. Тебе, скорее всего, придется принимать его до конца жизни. Рисперидон – это антипсихотик, и он тебе всё еще нужен, в наивысшей степени. С бензодеазепинами всегда так – люди думают, что их нужно принимать больше. Потому что они снижают тревогу, как и оксикодон. Это всегда так, но они вызывают зависимость, и ты это знаешь. Уж если снижать дозу, то начнем с них и постепенно будем смотреть, как ты приводишь себя в порядок, будучи на свободе, хорошо?

– У меня бессонница, – фыркаю я и пяткой толкаю почту на пол с края стола. Я знаю, что он прав, и это меня раздражает.

– Да, бессонница, – спокойно отвечает Ульф, – поэтому я и выписал тебе саротен. – Он тяжело откашливается и продолжает: – Ты ведь принимаешь их все, да?

– В смысле?

– Таблетки. Ты их пьешь?

– Конечно.

– А рисперидон?

– Да.

– Ты же понимаешь, что он тебе нужен?

– Да, понимаю, – бубню я в ответ.

– Прекращай! – обрывает меня Ульф. – Я не твой чертов тюремный священник с сутулой спиной, который пытается выбить тебе квоту на небесах. – У него снова одышка. Я нарушил его ритуал курения, и теперь ему придется зажечь новую сигарету, как только докурит эту до фильтра.

– Он сказал, что я – пчела без цветов.

– Кто сказал?

– Священник.

– Ты шутишь?

– Нет.

Ульф зажигает новую сигарету и тяжело вздыхает в трубку.

– Расскажи, что там было. Сделай мне приятное.

Решаю доставить Ульфу удовольствие, пока он курит, и рассказываю:

– Я пчела, живущая в мире без цветов, и моя задача – верно распорядиться своим временем, пока не пришла зима.

– Зима? – он выпускает дым и начинает дышать так, словно выполняет дыхательные упражнения. В каждом его вдохе и выдохе я слышу благодарность.

– Зима, которая рано или поздно накроет наши жизни, – я продолжаю рассказ и чувствую, как расслабляются мои мускулы. Я откидываюсь на спинку дивана, и облокачиваюсь на подушки. Эффект от хороших таблеток растворяет боль, и она проходит.

– Да ты издеваешься надо мной, я же вижу. Просто скажи, что ты шутишь. Торкильд?

– Нет, я не шучу. Так волны бьются о скалы: шшш… уууух. Шшш… уууух.

– Худшее из того, что я слышал: шшш… ууух. Возьму на вооружение.

– На здоровье! Послушай… – я уже хотел было продолжить, но Ульф меня прерывает: – Кое-кто хочет с тобой поговорить. Вы знакомы. В прошлом.

Он мнется в нерешительности, как будто еще не уверен, стоит ли мне рассказывать об этом, не получив согласия от остальных участников этой ситуации.

– О ком ты?

– Дядя той самой Фрей, – наконец отвечает Ульф и добавляет: – И его бывшая жена, Анникен Моритцен.

– Дядя Фрей? Арне Вильмюр? – беспокойство во мне растет. Во рту сразу же пересохло, и свет, просачивающийся сквозь флисовый плед, растянутый на окне, вдруг начал слепить глаза. – А в чём дело?

– Фрей тут ни при чем, – напряженно отвечает Ульф, будто бы не полностью уверенный, что всё делает правильно. – Арне и его бывшая жена, у них есть общий сын…

– Арне гей, – упрямо парирую я. Мне не нравится то, к чему клонится наш разговор, а беспокойство и желание расстелить постель, выключить свет и закрыться от звуков с улицы только растёт.

– Так или иначе, – спокойно отвечает Ульф, лишая меня оправдания для отхода ко сну, – у него есть и бывшая жена, и сын.

– А я тут при чём? – я жмурюсь и отворачиваюсь от флисового пледа, и от света, который через него падает.

– Ты просто дай мне закончить, – шепчет Ульф и тяжело выдыхает, – так вот: Анникен Моритцен – одна из моих пациенток. Ей нужно… – он опять медлит и глубоко вдыхает перед тем, как продолжить. – Им нужна помощь. Их сын пропал.

– Я вам не частный детектив.

– Нет, боже упаси, – будто подавившись, отвечает Ульф, – но Анникен моя подруга, и я готов на многое, чтобы помочь ей в этой ситуации. И потом, у вас с Арне общее прошлое, от этого никуда не уйти, и сейчас он просит о разговоре с тобой. Думаю, уж это ты можешь сделать.

Кожа на моем лице пульсирует, а вместе с ней белки глаз и мозговая кора.

– Прошу тебя, – я стону сквозь стиснутые зубы, – не сегодня. Не сейчас.

– Поговори с ними. Послушай, что они скажут.

– Я не хочу.

Ульф опять вздыхает:

– Ты сам вытащил свой жребий, Торкильд, ты опускался на дно и снова поднимался. Ты изменился, – он снова глотает воздух и тушит сигарету. Недокуренную, сломанную. – Не позволь своей комнатке стать новой тюремной камерой. Тебе нужно выйти наружу, начать общаться с людьми и понять, кем ты хочешь стать в этой новой жизни вне тюремных стен.

– Знаю, – процеживаю я и опять облокачиваюсь на спинку дивана. Я открываю глаза, силой направляю взгляд к флисовому пледу, подсвеченному солнцем, и не отвожу, пока жжение не становится невыносимым.

– Что-что?

– Я это знаю.

– Уверен? – отвечает Ульф Сульстад более спокойным, терапевтическим тоном, – Хорошо, – продолжает он, а я всё не отвечаю. Теперь он дышит спокойнее. – Ну тогда ты заходи попозже, заодно посмотрим, что там с дозировкой. Согласен? Идёт?

Третью попытку докурить сигарету до конца Ульф Сульстад проведет в одиночестве.

Арне Вильмюр стоит рядом с Анникен Моритцен. Та сидит в офисном кресле, ее руки лежат на письменном столе. За ними – три окна высотой от пола до потолка, обрамляющие городской пейзаж с его шумными шоссе, зелеными зонами и коммерческой застройкой. Арне одет так же стильно, как и в нашу первую встречу – почти четыре года назад на его вилле в восточном Стурхауге. Но волос поубавилось, а лицо стало бледнее.

– Торкильд Аске? – уточняет Анникен Моритцен, не вставая с кресла.

– Да, это я, – отвечаю и неохотно подхожу ближе.

– Рада встрече, – безрадостно произносит она. От ее запоздалого рукопожатия веет равнодушным презрением, а правый уголок рта не реагирует на попытку улыбнуться, оставаясь будто парализованным. Всё это скорее смахивает на оскал.

Арне Вильмюр не подает и знака почтительности, когда я приветственно протягиваю ему руку.

– У меня есть его фотография, – Анникен вытаскивает её из одного из ящиков в столе.

– Какой чудесный! – пытаюсь я произвести впечатление. Наклоняюсь к ней и беру фотографию обеими руками, чтобы она не упала на пол, выскользнув между пальцами.

– Она сделана пять месяцев назад, когда мы гостили у моих родителей в Ютландии.

Диалект Анникен напоминает речь обеспеченных жителей Ставангера, хотя до сих пор выдает в ней датчанку. Ей чуть за пятьдесят, на ней тёмно-синий пиджак, юбка в тон и белая рубашка, две верхние пуговицы на которой расстёгнуты. Меня осеняет, что она, похоже, на целую голову выше своего бывшего мужа.

– Наверное, расти в таком месте просто чудесно.

В её глазах читается: «Я знаю, что ты за тип». Но всё же она этого не произносит.

– Это последняя его фотография.

Её взгляд замер на снимке, она как будто перенеслась туда, в родительский сад. Они вместе жарят барбекю и потягивают морс. Её сын Расмус следит за грилем, одетый в красные шорты команды Ливерпуль, сандалии и белый поварской колпак. На его атлетическом теле бронзовый загар. Дед тостует с рюмочкой чего-то крепкого в руках, а Анникен сидит на стуле и подмигивает камере.

– Расмус со школьными друзьями плавал вокруг света на паруснике весь прошлый год.

Произнося эти слова, Анникен мечтательно смотрит на обратную сторону фотографии, будто бы пытаясь вобрать в себя остатки энергии, которую приносят ей эти воспоминания.

– Но после поездки в северную Норвегию Расмус задумал перестроить заброшенный конференц-зал на одном острове с маяком в «отель впечатлений».

– Отель впечатлений?

– Дайвинг по затонувшим кораблям, рыбалка с гарпуном, ну и другие подобные морские развлечения на свежем воздухе. Расмус сказал, что это очень популярно за границей.

– Сколько ему? – спрашиваю я, хотя ответ мне известен. На автобусе по пути в Форус я нашёл заметку в сетевой газете из Трумсё, где говорилось о пропавшем без вести молодом человеке двадцати семи лет, который, как предполагается, погиб в результате неудачного погружения с аквалангом недалеко от посёлка Шельвик, в коммуне Блекёйвер.

– Нашему Расмусу двадцать семь лет.

– А когда он туда уехал?

– Анникен купила ему дом прошлым летом, – отвечает Арне. За окном за его спиной бриз снова стал гонять тучи по небу. Их бледно-серые туши торопливо плывут на юго-восток.

Анникен кивает, не смотря ни на одного из нас.

– Этот остров опустел, когда в восьмидесятые там закрылся конференц-зал. Расмус отправился туда вместе с парой друзей, чтобы помочь всё отреставрировать, пока не закончатся каникулы.

– Когда он пропал?

– Последний раз я говорила с ним в пятницу, пять дней назад. Полиция нашла его лодку вчера утром. Вот они и решили, что он вышел в море для занятия дайвингом либо в субботу, либо в воскресенье.

– Ну а ты что? – я поднимаю взгляд на Арне: он смотрит перед собой своими пустыми глазами, как солдат в стойке смирно, а дождь уже накрапывает по окнам за его спиной.

– Они не особенно тесно общаются, – вступается Анникен и прижимает руки к груди, будто внезапно оказавшись под ливнем.

– Он жил один перед тем, как пропал? – спрашиваю я и вглядываюсь в оттенки серого за стеклом.

– Да, прошлый месяц он провёл там в одиночку.

– Почему полиция решила, что он утонул?

«Еще немного, Торкильд», – торжественно шепчет мне внутренний голос под звуки разбивающихся о стёкла капель воды. – «Еще пара вопросов, и можно ехать домой».

– Когда они нашли лодку, оборудования для погружений на ней не было. Расмус обычно отплывает к рифам рядом с островом и там погружается, когда есть время. В пятницу он сказал, что хочет сплавать в выходные, если погода будет хорошей.

– Есть ли у вас причины полагать, что с ним случилось что-то другое и это не несчастный случай?

– Нет.

На лице Анникен написано раздражение. Видимо, я прервал её на том самом месте, где прерывали и все остальные, с кем она разговаривала после пропажи сына.

Я чувствую, что мне всё сильнее хочется подойти к ней и хорошенько встряхнуть, сказать ей, что пришла пора очнуться. Перестать мечтать. Всё это ведёт в никуда, а в итоге – только разбитые сердца и разорванные на части души. Все эти сны, которые мы видим с открытыми глазами.

– Я отправилась туда, как только он перестал мне отвечать. Я чувствовала, что что-то здесь не так, – Анникен поворачивается к бывшему супругу, – я ведь тебе это говорила. Он бы точно перезвонил. Он всегда перезванивает.

Арне осторожно кладёт руку на её плечо и молчаливо кивает.

– Но в тот день погода была плохая, – продолжает она. – Местный шериф и инспектор отказались везти меня к маяку. Они обращались со мной как с больной истеричкой, которую только и оставалось, что отправить в отель в Трумсё, в ста километрах оттуда, а сами сидели в своих офисах в полном бездействии. Никто не хотел мне помочь, никто ничего не делал. Они так и сидят в своих конторах, понимаете? Так и сидят там и не делают ничего, а мой сын в это время в открытом море и ему нужна помощь! – Она горько всхлипывает. – Поэтому я снова приехала домой, Арне, – шёпотом говорит она, и её глаза наполняются слезами. – Ведь ты говорил, что найдешь кого-нибудь, кто сможет нам помочь. Тот, кого они станут слушать. Неужели ты не помнишь? Ты обещал найти того, кто нам поможет.

Арне закрывает глаза. Анникен снова поворачивается ко мне.

– Послушайте, Аске, – она глубоко вздыхает и отирает щёки тыльной стороной ладони. – Шериф и инспектор заговорят с вами, я уверена. Вы сможете его найти, – поизносит она с теплой улыбкой, которую вызвала в ней эта мысль. Она тешит себя надеждами, что еще не поздно что-нибудь предпринять. – Да, вы сможете его найти. Ради меня.

Мой взгляд снова падает на мужчину с фотографии. Когда мне было столько же, сколько Расмусу, я был старшим полицейским инспектором в Финнмарке и занимался в своё время тем, что пытался убедить водителей скутеров не дробить дорожные знаки на кусочки.

– Я совсем не детектив, – начинаю я и кладу фотографию на стол.

– Мы тебе заплатим, – встревает Арне, – о деньгах не беспокойся.

– Дело не в этом, – я понижаю голос. Мне предстоит сказать, что уже слишком поздно. Что невозможно в таких условиях прожить неделю в океане, а потом вернуться целым и невредимым. Но Арне Вильмюр уже оторвал свой стеклянный взгляд от спинки стула и идёт ко мне, огибая письменный стол.

– Идём, – говорит он, хватая меня за предплечье, и грубовато указывает на дверь, – давай продолжим разговор снаружи.

Мы оставляем Анникен внутри и выходим в подъезд, к лифтовой шахте.

– Вот так, – говорит Арне и выпускает мою руку, когда мы оказываемся снаружи. Он нажимает на кнопку лифта и поворачивается ко мне, – снова ты да я.

– Послушай, – пытаюсь я заговорить, но он сразу же меня прерывает.

– Мой сын мёртв, – говорит Арне, спокойно поправляя свою строгую рубашку, – тут нечего расследовать. – Он заканчивает с рубашкой и смотрит на меня в упор. – То, что ты должен сделать, – это поехать туда, найти мёртвое тело и привезти его домой.

– Господи, – восклицаю я и в отчаянии взмахиваю руками, – но как?

– Плавай, ныряй, прыгай через пылающие кольца пламени, мне плевать как. Я потерял Расмуса, когда оставил семью много лет назад. Но он не может просто исчезнуть, как будто его никогда и не было. Нам нужна могила, к которой мы будем приходить, – он сжимает челюсть, и взгляд его становится твёрже, – и я знаю, что именно ты можешь нам помочь. Называй это как хочешь, хоть расплатой по старому долгу, но найди его и верни его домой.

– Арне, – начинаю я, – прошу тебя. – То, что было с Фрей, нельзя сейчас использовать. Не таким образом…

– Всё нормально, Торкильд, – продолжает он так же спокойно и медлительно, как и прежде, но всё-таки я вижу, как поднимается и опускается его грудь под футболкой, – не надо о ней говорить, – продолжает он, – ещё рано. Пока ты не нашёл Расмуса и не привёз его или его тело домой. Потом можешь ползти обратно в ту дыру, из которой ты вылез, и делать, что тебе вздумается до конца жизни. Но сначала дождись этого момента, а я буду тебе платить. Понял?

Лифт уже приехал и снова исчез в шахте, когда Арне развернулся и пошёл обратно в офис Анникен. Он останавливается у двери спиной ко мне.

– Нам нужна эта могила, Аске, – говорит он и кладёт руку на дверную ручку. – Ещё одна могила. Неужели, чёрт возьми, я о многом прошу?

Под вечер моя комната становится совсем серой. Тусклый свет, падающий от окна в гостиной, на которое я навесил флисовый плед, только усиливает этот цвет смерти – комната и без того пронизана им от пола до потолка. Я слышу, как за окном стекает по трубам дождевая вода, как гудят машины, проезжая по вантовому мосту, соединяющему город с Грассхолменом, Хундвогом и другими островами на той стороне.

Я лежу в кровати. Где-то сзади потрескивает радио в такт булькающей кофеварке.

По радио хрипло поет Леонард Коэн: «…You who wish to conquer pain, you must learn what makes me kind…»[368]. Когда мы только начали лечение, Ульф предложил мне слушать музыку после вечернего приема лекарств – это повысит седативный эффект, который требуется организму, чтобы побороть трудности с засыпанием. Но я всё-таки предпочитаю радио, ту неопределённость, которую оно привносит.

Я поворачиваюсь на бок, обращаю взгляд в темноту, там, где между стенкой и кухонным углом стоит стул, и слышу какой-то звук.

– Фрей? – я глотаю воздух и поднимаюсь с постели. Снова звучит голос Коэна, мягкий, как виолончель: «…You say you’ve gone away from me, but I can feel you when you breathe…»[369].

В комнате сразу запахло землей и сыростью. Я осторожно сползаю с дивана и встаю. Я чувствую сильное покалывание где-то внутри. Меня переполняет нетерпение и радость в предвкушении того, что́ сейчас произойдёт.

Я подхожу к стулу и протягиваю руку к темноте передо мной. Радио снова потрескивает, затихая, и музыку сменяет назойливый шум осеннего дождя за окном, вплетающийся в тишину.

Мы танцуем. Движемся точно в ритме холодильника, позвякивающего в моей тесной кухне. Ни музыки, ни света, только шум дождя и разорванное небо над нами. Мне плевать на пылающие от боли щеки. Всё что я вижу – это её губы, слегка дрожащие в такт фигуре, монотонно раскачивающейся из стороны в сторону.

– Я и подумать не мог, что увижу тебя снова, – всхлипываю я судорожно и чувствую, как под кожей моего лица что-то возгорается, и тут же слёзы, копившиеся в воспаленных слёзных каналах, наконец-то вырываются на свободу.

Её непокорные каштановые волосы совсем потускнели и утратили былой блеск. Былые ароматы неизвестных растений, пряностей и ванили сменила сырая дымка стерилизующего мыла и холодной земли. Её запах, наш запах – его больше нет, он смыт временем, которое мы провели в разлуке.

– И всё-таки ты вернулась.

Я соединяю её пальцы со своими, придвигаюсь поближе и пытаюсь зарыться в её волосы, вдыхаю их запах снова и снова, пока её голова с тяжестью не падает мне на грудь.

– Давай же, – я устало глотаю воздух, обхватываю её бюст и придвигаю к себе.

Мы, шатаясь, доходим до раскладного дивана, я снимаю с окна плед и кладу его на плечи, как плащ, а потом залезаю к ней. Я чувствую, как меня трясет, когда её холодное тело соприкасается с моим.

Трясёт от счастья.

Первый день с Фрей, Ставангер,  22 октября 2011 года.

Недавно я вернулся на работу в бергенскую прокуратуру после полугода жизни в Штатах. Когда по поручению меня отправили в Ставангер, я оказался у крыльца виллы в западной части района Стурхёуг. Там мне предстояло встретиться с адвокатом, работавшим над одним из двух дел, ради которых я прибыл в город.

Первое из них касалось возможного случая разглашения служебной тайны, предположительно произошедшего по вине одного из сотрудников местного суда. Он работал над делом о компенсации средств, в котором участвовали две иностранные нефтяные компании.

Второе было гораздо серьезнее. На сотрудника управления полиции Ставангера подал жалобу его коллега, где сообщал о многочисленных нарушениях уголовного кодекса и закона об огнестрельном оружии. Я назначил допрос с полицейским, на которого подали жалобу, ближе к концу недели.

– Ты кто? – спросил голос за моей спиной, когда я уже собирался позвонить в дверной звонок. Светило солнце, погода стояла тёплая и мягкая, хотя осень уже подступилась к листьям на деревьях. Я резко обернулся. У неё были запоминающиеся узкие глаза и лицо овальной формы, его окружали кудрявые локоны, их подхватывали узелки.

– Торкильд Аске, – ответил я и сделал шаг в сторону. – А ты кто?

– Фрей, – сказала она и поднялась по ступенькам, поравнявшись со мной. Фрей было слегка за двадцать, она была почти одного со мной роста. – Что ты здесь делаешь?

– У меня сейчас встреча, в пять часов, с Арне Вильмюром. Он ведь здесь живёт?

– Ты из полиции?

– В каком-то смысле.

Фрей положила руку на перила и слегка отклонилась назад, обратив на меня свой молодой горящий взгляд; мне хотелось отвернуться от стыда за свой возраст и несовершенство собственного тела.

– В каком таком смысле?

– Я работаю в прокуратуре, наш отдел как раз занимается…

– Ага, бывший Особый Отдел, – она криво ухмыльнулась, не дав мне закончить, и стукнула в дверь свободной рукой. – Так чего тебе, собственно, нужно в доме дяди Арне? Его арестуют?

– Как я и сказал, я…

– Фрей? Это ты? Забегай внутрь и закрой за собой дверь, – послышался мужской голос откуда-то из дома. – Мне кажется, у нас под крыльцом осиное гнездо. Еще не хватало, чтобы эти мерзкие твари залетели в гостиную.

Я на секунду взглянул на небо, на слепящий солнечный свет, прежде чем снова взглянуть на Фрей. Она отпустила перила, сбросила с ног сандалии и босой зашла на паркетную плитку светлого коридора, который вел в гостиную.

– Там какой-то мужчина, – сказала она ровно с такой громкостью, чтобы я её услышал. – Вроде бы полицейский, хочет с тобой поговорить.

Зрелище, которое я по утрам наблюдаю в зеркале, напоминает жуткое привидение из преисподней. Нездоровый цвет лица, посеревшая от недостатка солнечного света и витаминов кожа. Сощуренные глаза, под ними изогнутые дугами сине-лиловые круги; припухлые веки, которые я могу лишь слегка приоткрыть.

Я умываю лицо, провожу влажными пальцами по шраму в форме полумесяца под глазом и дальше, к грубому уплотнению на коже посередине щеки; я дотрагиваюсь до каждой впадинки, до каждой неровности. Почти сразу возвращается боль.

– Я не могу, – шепчу я лицу в зеркале, пока вожусь с отсеком коробочки для лекарств, в котором лежат утренние таблетки. – Он не знает всей ситуации. Я еще не готов.

Проглотив таблетки, я одеваюсь и подхожу к окну. Приподняв плед, я выглядываю в окно: сегодня один из дней, когда нет ни солнца, ни дождя, всё окрашено в серо-голубые оттенки; небесный свет как будто бы горит только вполсилы. Я сразу отворачиваюсь, заметив мужчину в шлеме, плотно облегающей футболке и велошортах, который на велосипеде подъезжает к моему общежитию. Он останавливается у подъезда, смотрит на окно, у которого стою я, и вытаскивает мобильник. Ульф Сульстад довольно крепкого сложения, ростом примерно метр девяносто пять. Он почти лысый, с плотным пучком рыжих волос на затылке, собранных в конский хвост. Ульф чем-то напоминает самурая.

Я отпускаю плед и иду к дивану, как только телефон начинает звонить.

– Доброе утро, Торкильд, – произносит запыхавшийся Ульф, когда я наконец беру трубку. – Анникен Моритцен недавно звонила, сказала, что получила от тебя сообщение.

– Верно. – Я опускаюсь на диван и пытаюсь сосредоточиться на покалывании в щеках, чтобы усилить его и предоставить боли контроль над собой. – Я не могу туда поехать.

– Почему?

– В этом нет смысла.

– Почему?

– Арне сказал, что их сын мёртв.

– И он в этом прав.

– Господи, – в отчаянии выкрикиваю я, – ну так и чего вы, чёрт подери, от меня ждёте?

– Мы делаем это для Анникен, – спокойно отвечает Ульф. – В один из дней они найдут её мальчика. Мерзкого и распухшего от пребывания в море, где им питались рыбы и крабы. Но это всё ещё её сын, понимаешь? Я пытаюсь тебе объяснить, что она не в состоянии вынести всё то, что скоро случится. А ты ведь говоришь на полицейском языке, ты знаешь, как делаются такие дела, что за чем идёт. Наверное, для неё это в первую очередь способ доказать себе, что она не сдаётся. Никто не сможет сдаться, пока не узнает правду, Торкильд. Пока не пройдены все пути. Неужели ты не согласен?

Я не отвечаю, просто сижу с мобильником в руке и смотрю в сторону окна, накрытого флисовым пледом.

– Спускайся, Торкильд, – продолжает Ульф, не дождавшись от меня ответа.

– Нет, – мой голос срывается, и слёзы уже проступают, но заплакать я не могу из-за воспаленных слезных каналов.

– Тогда впусти меня, и я поднимусь к тебе.

– Не хочу.

– Либо ты спускаешься, либо впускаешь меня – иначе я никуда не уйду.

– Ты не сможешь, – отвечаю я, не найдя лучшего аргумента, – тебе нужно на работу.

– Утренние часы я сегодня запишу на твой счет, – отвечает Ульф, всё ещё держа себя в руках, все ещё не закурив. Все ещё не желая сдаваться.

– Чёрт побери! – я вскакиваю с дивана. – Ну как можно быть таким упрямым?! Понять не могу! И что – вот поеду я туда и буду бродить по этому гребаному острову в поисках парня, о котором все говорят, что он мёртв, что он утонул и навсегда ушёл в мир иной?

– У меня, кстати, есть еще одна причина, чтобы отправить тебя туда.

– И это?..

– Элизабет.

– Моя сестра? А она тут при чём?

– Ни при чём.

– Ну и?

– Когда ты её в последний раз видел?

Я упрямо повожу плечами.

– Я хочу, чтобы ты с ней поговорил, когда окажешься там.

– О чём?

– О себе, о том, через что ты прошёл.

– Зачем?

– Отнесись к этому, как к обязательному этапу твоей новой жизни, Торкильд. Ты больше не ведешь допросов. Сборщика информации больше нет, он лишён чести и звания. Теперь ты такой же, как и все мы… распространитель информации. Как болезненно, наверное, это принять.

Неделикатность психологических приёмов Ульфа может быть трудно перевариваемой пищей для уверенных в себе людей с завышенным эго. К счастью для меня, моё эго мертво, а уверенность в себе давно съехала от меня на другую квартиру с улучшенными условиями.

– Тебе нужно окружить себя ответственными людьми, – продолжает Ульф, – но кроме этого, тебе нужно обрести крепкую систему ценностей вне терапевтического круга. И первый человек, которого я хотел бы, чтобы мы ввели в эту парадигму, – твоя сестра Лиз. Я знаю, что ты любишь её сильнее, чем ты можешь себе признаться. Кстати, я подумал над тем, о чём мы вчера говорили, и решил выписать тебе рецепт на оксикодон в дорогу, так что у тебя будет препарат с быстрым эффектом, если он тебе понадобится. Что думаешь?

Я чувствую, как начинает покалывать в диафрагме и выше, вдоль позвоночника, до самого затылка, и одновременно с этим увеличивается слюноотделение.

– Сколько?

– Как и раньше.

– А что, если мне придется торчать там больше недели?

– Тогда я вышлю тебе электронный рецепт туда, где ты будешь находиться.

Я бросаю трубку на телетумбу и прижимаю костяшки пальцев ко рту. Боль в щеках прошла, испарилась, в тот единственный чёртов раз, когда она была мне нужна.

– Господи, господи, господи! – шепчу я сквозь пальцы и кусаю их, после чего делаю вдох и поднимаю мобильник со стола. Я снова приподнимаю краешек пледа. – Ладно, – шёпотом говорю я в трубку, – я поеду. Поднимайся.

Ульф всё еще говорит по телефону, когда я открываю входную дверь. Он кивает мне и заходит в квартиру. Сорвав с окна плед, Ульф плюхается на диван. Тот трещит от нагрузки.

– Да-да, а во сколько он поедет дальше, в Трумсё? Полчетвёртого? Хорошо, – он щелкает пальцами и мотает головой, указывая на мини-кухню.

Я в недоумении пожимаю плечами:

– Что?

– Пепельницу, чёрт подери! – Ульф сбрасывает с себя рюкзак и выуживает оттуда кошелёк и пачку «Мальборо Голд». Затем, яростно щелкая большим пальцем по зажигалке, прикуривает сигарету и глубоко затягивается.

Терпкий запах сигаретного дыма подбирается к ноздрям и впивается в кожу щек. Я разворачиваюсь и захожу в ванную, чтобы собрать сумку – кладу в отдельный пакет электробритву, пластиковый контейнер с таблетками, зубную щётку и прочие принадлежности для гигиены. После этого иду на кухню, чтобы упаковать кофеварку и переносное радио, пока Ульф заканчивает телефонный разговор.

– Эй, эй, эй! – выкрикивает Ульф из своего облака сигаретного дыма, глядя на кофеварку, которую я оборачиваю полотенцем. – Она тебе не пригодится. В Северной Норвегии есть кофе.

– Мне нравится свой, – протестую я.

– Ой, ну ради бо… А хотя, – он делает взмах рукой и корчит гримасу – да, возьми её. И прихвати туалетную бумагу, щётку для посуды и сушилку для обуви, мне вообще всё равно.

Сказав это, он возвращается к телефонному разговору и каркает в трубку: – Алло? Сколько там получается, вы сказали?

Закончив говорить и закурив новую сигарету, он поворачивается ко мне и качает головой, задерживая в легких сигаретный дым.

– Знаешь что, – говорит он наконец, выдохнув, – я и правда думаю, что эта поездка пойдёт тебе на пользу. Очень даже пойдет.

За окном уже стемнело, когда мой самолёт приземлился в аэропорту Трумсё. Земля покрыта тонким слоем нового снега. Я забираю багаж и выхожу на улицу, чтобы найти такси.

Через пятнадцать минут я добираюсь до дома сестры. Она встречает меня на крыльце и недоверчиво смотрит. – Торкильд?! – и вдруг неожиданно крепко обхватывает меня руками.

– Привет, Лиз! – Рядом с ней приятно находиться, и когда она размыкает объятие, мне не хочется её отпускать.

– Всё хорошо? – она проводит пухлым пальцем по моей щеке, пристально глядя на меня своими круглыми глазами.

– Лучше всех, – отвечаю я.

– Когда ты вышел?

– Пару дней назад.

– И что ты делаешь здесь?

– Я веду дело.

– Дело? Ты вернулся в полицию?

– Нет.

– Н-н… но… – с запинкой говорит она и в недоумении покачивает головой.

– Можно мне войти?

– Да, конечно.

Лиз проводит меня в прихожую, и мы молча стоим и смотрим друг на друга. Она производит впечатление старой уставшей женщины. Летом ей исполнится пятьдесят, но выглядит она старше. Опухшие глаза, будто она недавно плакала. Морщинистые и толстые руки, да и весит она все еще больше, чем надо. Прошедшие с последней нашей встречи годы отразились на нас обоих.

– Почему ты такой грустный, Торкильд?

– Не думай об этом. Как твои дела?

Она слегка отстраняется: – Да у меня-то всё нормально.

– Он всё еще тебя бьёт?

– Торкильд, пообещай мне, что не… – я вижу, как её глаза полнятся отчаянием, и одновременно с этим ощущаю зреющую внутри бурю.

– Я только спросил, колотит ли тебя твой муж. Судя по синякам на шее и на руке, он достиг в своём хобби нового уровня.

– Сейчас я этого не выдержу. Я и Арвид… мы сейчас весьма неплохо живем, и ты не можешь просто так прийти и всё разрушить. Я не хочу этого… И не позволю.

Я качаю головой и захожу в гостиную, не разувшись.

– Где он?

– Торкильд! – истошно кричит она дрожащим истеричным голосом. Она научилась так кричать после долгих лет совместной жизни с агрессивным дальнобойщиком, который не в состоянии держать свои кулаки при себе.

Я слышу скрип наверху и быстро поднимаюсь по лестнице, перескакивая разом через три-четыре ступеньки, а потом распахиваю дверь в спальню.

Арвид сидит на кровати, сгорбившись и отводя глаза, которые прикрыты сальными прядями чёрных немытых волос.

– Какого чёрта ты здесь делаешь? – успевает спросить он, прежде чем я подхожу к нему и даю ногой в лицо. Арвид падает с кровати на пол, где и остаётся лежать.

Через секунду в комнату, тяжело дыша, заходит Лиз и начинает дергать меня за куртку, причитая и вопя:

– Что ты наделал? Что ты наделал!

Арвид наконец поднимается, приложив руку к уху. Выпученными глазами он смотрит на Лиз:

– Видишь? Посмотри, что ты наделала! Этот ублюдок опасен, я всегда говорил! Он чудовище, ты что, не понимаешь?

Арвид сплёвывает кровь и вытирает кулаки о жилет. Лиз отцепляется от меня и бежит к мужу. Она гладит рукой его лицо, приговаривая успокаивающие слова. Арвид разводит руки в стороны и подходит ко мне.

– Думаю, тебе стоит быть чертовски осторожным! Иначе я напишу на тебя заявление, и уж тогда тебе прямая дорога снова за решётку! И ты это знаешь, душегуб проклятый! – рявкает он, проходя мимо. – И если ты будешь здесь, когда я вернусь, то тогда уж пеняй на себя.

Выходя, он толкаем меня плечом и захлопывает дверь.

– …И что, вот такой ты жизни хочешь, Лиз?

Она поставила на стол кофе, печенье и сладкие рулеты. Мы вместе с ней сидим на диване в гостиной, не изменившейся с тех пор, как я был здесь в последний раз. Единственное перемена – кожаное кресло перед телевизором. Несомненно, кресло Арвида.

– Всё не так, как ты думаешь, – она смотрит на меня и решает сменить тему: – Ты говорил с мамой, после того как вышел? Она о тебе спрашивает, когда я звоню.

– Пока что не было времени.

– По словам родных, ей хуже в последнее время, – Лиз смотрит на блюдо с печеньем. – Если бы самолёт до Осло не стоил таких безумных денег… Тем более теперь, когда Арвид стал инвалидом…

– А что отец?

– Всё ещё держится. Видела его в новостях какое-то время назад, в репортаже о стройке нового алюминиевого завода в Исландии. Там передавали, что он возглавляет группу по охране окружающей среды. Что-то наподобие партизанского отряда. Вроде бы они называют себя «Исландия задыхается».

– «Исландия задыхается»? – я смеюсь, воображая горящие глаза и отливающие серебром волосы мужчины, каждый раз вопящего в упоенной эйфории, когда полиция выдворяет их вместе с товарищами с очередного завода или протестной акции против действующих капиталистических сил на нашем вулканическом острове. – Ничего не меняется.

– Ты очень на него похож.

На секунду Лиз бросает взгляд на мой шрам на щеке, прежде чем снова посмотреть мне в глаза.

– Как будто я снова вижу его. Таким, каким помню из детства.

Она икает с такой силой, что всё её массивное тело вздрагивает.

– Ну, кроме волос. Почему ты всегда их так коротко стрижешь?

– Чем же? – спрашиваю я сухо и вижу, как всколыхнувшая ее волна радости начинает спадать. – Чем мы с ним похожи? Наверное, ты имеешь в виду наш уникальный химический состав – мы источаем ржавчину, которой покрывается все, к чему мы с ним прикасаемся.

– Торкильд, я не это имела в виду, ты же знаешь. Я знаю, что ты никогда не хотел… Что случившееся с… Что ты никогда…

– Тогда о чём ты?

– Я только…

Она тянется за сладким рулетом. Её взгляд снова задерживается на моем шраме на щеке.

– Ты всегда была таким красавцем, – печально произносит она и закрывает лицо руками.

– Ну ладно тебе, Лиз, – говорю я и ладонью прикасаюсь к ее руке, пытаясь изобразить в улыбке, что мне не больно, – не все могут так хорошо сохраниться, как ты, когда возраст близится к пятидесяти.

– Боже, прекрати, Торкильд, – всхлипывает она и смотрит на меня сквозь пальцы, – прекрати издеваться, это некрасиво.

– Что?! – я развожу руками. – Я серьёзно.

Наконец она отводит руки от лица.

– Послушай, – начинает она свою речь, – я не думаю, что ты можешь здесь оставаться.

– Расслабься, Лиз, я и не останусь, – отвечаю я. – У меня больше нет прав, и мне нужна помощь, чтобы арендовать автомобиль.

– Арвиду тоже нелегко. – Она всматривается в пустое блюдо из-под печенья, словно ища там, среди крошек, силы снова и снова рассказывать эти сказки, которые она рассказывает себе каждый день, чтобы держаться на плаву.

Сколько бы я ни давал по морде этому мерзавцу, за которого она вышла замуж, он бил ее и будет бить. А она будет вглядываться в блюдо с печеньем в поисках сил жить дальше. Лиз всё еще думает, что это только переходный период, и если она перестанет «провоцировать» его удары, то всё будет хорошо.

Я паркую арендованный автомобиль, который мне достала Лиз, на стоянке отеля и поднимаюсь к стойке администрации. Я заселяюсь и прошу выдать мне парковочный талон. Ехать три часа, включая две переправы на паромах между Трумсё и центром коммуны в Блекёйвере, где Арне Вильмюр организовал мне встречу с местным шерифом на следующее утро.

Из моего номера открывается даже что-то вроде вида. Четырёхугольные здания, фонарные столбы и асфальтовый дорожный край. Северный Париж, по всей видимости, притаился где-то в темноте. Я задёргиваю гардины, открываю чемодан и вытаскиваю кофеварку, хотя в номере и стоит электрочайник.

Скоро мне становится совсем плохо. Уже половина восьмого, и моё тело болит. Тяга унять боль и беспокойство заставляют мои пальцы трястись, когда я достаю контейнер с таблетками и открываю отсек с вечерней дозой.

Таблетки похожи на маленькие личинки насекомых, извивающиеся в моей ладони. Я вылавливаю две оранжевые пилюли антипсихотика рисперидона и кладу их обратно в дозатор, а остальное запиваю глотком воды. После этого я достаю фильтр и банку с кофе, набираю воды в раковине и включаю кофеварку.

Как только первые капли начинают скатываться в стеклянный кофейник, я включаю радио и выключаю свет – всё по порядку. Я раздеваюсь и заползаю под одеяло. Тело уже начало расслабляться. Мутный полумрак комнаты растворяет моё беспокойство и открывает двери, с которыми я не могу справиться сам.

– Наконец-то, – вздыхаю я, прижавшись грудью к коленям, – Наконец-то я готов.

Я лежу и жду, но ничего не происходит. Шумит вентилятор, полярный воздух прорывается сквозь шторы, и я лежу без движения.

Наконец я поднимаюсь и достаю упаковку быстродействующего оксикодона. Выдавливаю две личинки, бросаю в рот и снова ложусь.

Я жду ещё, на этот раз дольше. Наконец на меня накатывает приступ отчаяния. Я одеваюсь и выхожу на улицу.

С другой стороны моста виднеется арктический собор, обрамлённый тёмным холодным полярным небом. Я иду вдоль набережной, пока не оказываюсь у торгового центра около причала со скоростными паромами.

Зайдя в торговый центр, я нахожу магазин парфюмерии. Я осторожно приподнимаю флаконы с полки с пробниками и принюхиваюсь к каждому. Попробовав разные варианты, я беру в руки прозрачный флакон с чёрным маслянистым содержимым и серебристой крышкой – почти что обугленная деревяшка, заключенная в стекло и покрытая серебром, – и иду с ней к кассе.

– Мне её запаковать? – спрашивает продавщица – женщина за пятьдесят, брюнетка с хорошим макияжем, тёмными глазами и окрашенными красным тонкими губами.

Я отсутствующе киваю.

– Ей они точно понравятся, – с улыбкой говорит она и вручает мне пакет с упакованным флаконом духов.

– Да. – Я бросаю взгляд на свою сумку, на красную упаковочную бумагу. – Наверное, не надо было упаковывать. – Продавщица многозначительно прокашливается, а к кассе уже подходит пожилая дама в пуховике с флаконом духов в руках. На крышке флакона нарисована пчела, а на его боку тонкими чёрными буквами выведено слово Honey.

– Так, – у продавщицы бегают глаза, – вы можете просто порвать упаковочную бумагу, прежде чем вручите ей флакон. – Она быстро моргает и поворачивается к женщине с медовыми духами.

– Вам они точно понравятся, – с улыбкой говорит она, – мне их запаковать?

Я закрываю пакет и ухожу.

Как только я возвращаюсь в свой номер, я достаю пакет из парфюмерного магазина и кладу запакованный флакон на кровать рядом с подушкой. Я наскоро раздеваюсь, спиной облокачиваюсь на изголовье кровати, развязываю ленту и избавляюсь от подарочной бумаги.

Аромат духов уже слышен из коробки, хотя я её еще не открыл. Мои веки тяжелеют, и боль в ногах постепенно утихает. Мне нужно торопиться, поэтому я вынимаю флакон из коробки трясущимися руками, пытаясь контролировать волнение от напряжения и предвкушения.

Серебряное покрытие с легкостью соскальзывает, и я открываю защелку, которая предохраняет флакон от распыления. Поток ароматических частиц направляется прямо мне в лицо, когда я нажимаю на кнопку распылителя. Я чихаю и нажимаю еще раз, прежде чем сползти на кровать и закрыть глаза.

Я лежу, уткнувшись лицом в подушку, и жду. Чуть позже я открываю глаза и поднимаюсь. Система вентиляции высасывает из комнаты аромат духов и наполняет её чистым и холодным отельным воздухом.

Я встаю с кровати и проверяю, точно ли закрыты окна, прежде чем снова забраться под одеяло, а потом снова опрыскать лицо духами. На этот раз я опрыскиваю ладони и волосы тоже и еще раз забираюсь под одеяло.

– Чёрт подери!

Я поднимаюсь с кровати и хватаю флакон, открываю защелку и приставляю отверстие ко рту. Арома-частицы обволакивают мои язык и горло. Я роняю духи и, рыдая, падаю на кровать. Набрасываю на себя одеяло.

– Почему ты не хочешь быть со мной? – стону я и пытаюсь зарыться лицом в простыню, пока по телу пробегают судороги. – Неужели не понимаешь, как сильно ты мне нужна?!

Первый день с Фрей, Ставангер,  22 октября 2011 г.

Около виллы в Стурхёуге озеро Хиллевогсванн сверкало в солнечном свете. В пространстве между мебелью, полом и потолком крошечные частички пыли танцевали в лучах солнца, свет которого падал сквозь широкие окна западной стороны. Мы уже почти закончили обсуждать поданную жалобу с коммерческим адвокатом Арне Вильмюром, дядей Фрей, который и дал делу ход. Мы сидели напротив друг друга за стеклянным столом в гостиной, а Фрей лежала в кресле у окна с mp3-плеером в ушах и читала книгу.

– Она работает над заданием.

Арне Вильмюру было за пятьдесят. Цвет его лица точно соответствовал возрасту, волосы были негустыми, но не потеряли яркого тёмного цвета и были зачесаны назад, покрывая макушку.

– А, – я обернулся к лежащей в солнечном свете Фрей. – Что ты изучаешь?

Фрей не ответила, даже не подняла взгляда от книги.

– Юриспруденцию, – ответил Арне Вильмюр, – здесь, в университете Ставангера. – Он потёр кончик своего гладко выбритого подбородка, прежде чем подать знак племяннице. – Фрей!

– Что такое? – Фрей выключила музыку и выпрямилась в кресле.

– Твоё задание ведь связано со случаями полицейского насилия в Бергене в семидесятые?

– Разве?

– Наш друг из прокуратуры наверняка кое-что об этом знает.

– Кхм, – откашлялся я и закрыл крышку ноутбука. – Не знаю, насколько смогу быть полезен. Бергенское дело и вправду было одной из причин изменений в процедурах расследования злоупотреблений в полиции и суде в конце восьмидесятых, а также устранения бывшего «Особого отдела». Но я знаю не больше, чем можно прочесть в книгах и монографиях по теме, увы.

Арне отсутствующе кивал, а Фрей пристально глядела на меня своими узкими глазами.

– Знаешь что? – сказала она, бойко скручивая и снова накручивая акустический кабель на свои пальцы.

– Да? – я снова к ней повернулся.

– Я бы, наверное, взяла у тебя интервью.

– На тему?

– Точно не знаю. Но может быть, ты гораздо более интересный человек, чем кажешься сначала. Может быть, мне удастся взглянуть на свое задание под другим углом, а может… – Она слегка смутилась, а потом широко улыбнулась: – А может, мы как раз те ребята, которые в итоге друга в друга влюбляются?

– Боже, Фрей! – Арне смущенно развёл руками. Он начал было говорить, но Фрей рассмеялась и отвернулась, включив музыку и открыв книгу.

– Я извиняюсь.

Арне сделал глоток кофе и причмокнул губами.

– Так вот. Давай посмотрим, нам вроде немного осталось. Уверен, у тебя сегодня полно других дел.

Мы прошлись по свидетельским показаниям и разобрали жалобу, которую представляемая Арне Вильмюром нефтяная компания подала на судью, разбиравшего их дело в районном суде. Уже тогда я понимал, что жалоба будет отклонена. На улице становилось пасмурно. По озеру пробежала легкая рябь. Я как раз сложил ноутбук, поблагодарил за кофе и встал из-за стола, когда Фрей, вытащив один наушник, на меня посмотрела:

– Ну? Что скажешь?

– Насчёт чего?

– Ты и я, кафе «Стинг», завтра в 6?

– Я… я… – я пытался что-то сказать, но Фрей уже вставила наушник обратно в ухо и вернулась к чтению. Арне был на кухне. Уже тогда я мог рассказать, что знал. Но я не сказал ничего, просто развернулся и ушёл.

За окном номера я слышу, как просыпается город Трумсё. Горло болит, язык шероховатый и сухой. Её запах выветрился, во рту остался только обжигающий вкус эфирных масел и растворителей.

Я отключаю будильник и встаю с кровати; подхожу к кофеварке и наливаю в чашку кофе, который я приготовил прошлым вечером. Я получил сообщение от Анникен Моритцен: она просит перезвонить ей, когда доберусь до маяка.

Через час я уже переезжаю мост Трумсё в арендованном автомобиле и направляюсь на север. По склонам самых высоких гор сползает только что выпавший снег, небо серое, а земля одета в сухие листья и пожелтевшую траву.

Через несколько часов и одну переправу на пароме я стою напротив центра коммуны Блекёйвер. Здесь несколько административных зданий, два продуктовых магазина, ремонтная мастерская, магазин пряжи с солярием в подвале и круговой перекрёсток.

Офис местного шерифа располагается в двухэтажном четырёхугольном здании. Влияние русской послевоенной архитектуры ошеломляет. Здание зеленого цвета с белыми оконными рамами. Женщина на стойке администрации сообщает мне, что они делят здание со службой охраны здоровья населения и соцслужбой, которые занимают второй этаж. Офис шерифа находится на первом.

– Бендикс Юханн Бьёрканг, – представляется шериф. Ему за шестьдесят, он говорит на диалекте, носит короткие каштановые волосы и густые усы. Своей сильной рукой он крепко пожимает мою. – А вы Торкильд Аске?

– Говорят, что да.

– Кто говорит?

– Те, кто так говорят.

Вместе нам не очень удаётся острить, так что, почесав подбородок, шериф приглашает меня зайти в офис.

– Вы кто-то вроде… частного детектива? – спрашивает он, усевшись на стул за письменным столом, и складывает руки на животе.

– Нет, – отвечаю я и сажусь на неудобный деревянный стул с противоположной стороны стола из светлого дерева, под ножку которого подложена свернутая газета.

– И что вы в таком случае здесь делаете? – он барабанит пальцами по жировым складкам на животе.

– Давайте назовём это исключительным случаем, противоречащим моей системе ценностей. Я согласился приехать сюда из-за невозможности сопротивляться и острой необходимости в деньгах.

– Так, – шериф Бендикс Юханн Бьёрканг тяжело вздыхает.

– Ну, в общем, вы здесь, чтобы искать того молодого датчанина?

– Верно.

– По поручению родителей юноши?

Я киваю.

– Ну, мы здесь чтобы помочь, – он ведёт усами, – не думаю, что вы найдёте что-то конкретное.

– Да и я так не думаю.

– Датчанин – наше единственное дело сейчас. До этого мы занимались русским траулером, который немного севернее пошел ко дну в плохую погоду, в начале осени. Но все благополучно вернулись на землю. А в остальном – здесь тихо, как на кладбище, – он складывает руки на животе. – Как на кладбище.

Молодой усатый сержант лет двадцати заходит в комнату и попеременно таращится то на меня, то на шерифа; на лице его идиотское выражение, будто он только что застал шефа за каким-то очень личным делом и не может понять, уйти ему или спросить разрешения остаться.

– Кхэм, – прокашливается шериф и рисует в воздухе полукруг между мной и вытаращившим глаза пареньком. – Арнт Эриксен, это Торкильд Аске. Он здесь по поводу того датчанина. Арнт бросил работу в Трумсё и переехал сюда уже почти год назад со своей девушкой. Вскоре после Нового года он примет бразды правления участком, а я выйду на пенсию.

– Здравствуйте, – сержант вытирает руки о штаны, прежде чем протянуть мне свою влажную ладонь. Он косо ухмыляется в попытке продемонстрировать, что осознает всю ответственность того трудного пути, который ему отвела жизнь, – с вами говорит Арнт.

– Ага, а с вами говорю я, – отвечаю и жму ему руку до тех пор, пока у него на лице не проступает напряжение, – так что, – продолжаю я, не выпуская его руки, – чем вы занимались в Трумсё?

Арнт смотрит на меня и на наши руки в ожидании, что я наконец доведу до конца ритуал этикета и отпущу его.

– Наш город страдает от тех же проблем, что и другие города, – начинает он рассказ и откашливается, – воровство и незаконный оборот наркотиков. Кроме того, в последние годы мы наблюдаем бум проституции, хотя…

– Говорят, вы раньше работали в спецотделе? – прерывает коллегу Бьёрканг, пытаясь обуздать мои любезные манеры. Он особенно отчётливо произносит последнее слово и кивает сержанту, который пытается сесть, в то время как мы все еще жмём друг другу руки.

– Говорят? – спрашиваю я и расслабляю ладонь.

– Ну, вы же знаете, хотя ваша история и не попала в газеты, она всё равно разлетелась по всем отделам, как огонь по сухой траве. Не каждый день следователя из прокуратуры берут с поличным. В определенных кругах это произвело фурор, в других – гул оваций, насколько я слышал.

– Не сомневаюсь, – ответил я.

– А там ведь, если не ошибаюсь, потом был случай, когда один из наших, которого вы засадили, пытался добиться повторного рассмотрения в суде в связи со всей этой историей?

– И как, получилось? – желчно спрашиваю я.

Бьёрканг качает головой, не отводя от меня взгляда.

– Ты это знал, Арнт? – шериф поворачивается к сержанту, а тот снова стоит разинув рот с отсутствующим выражением лица. Он крутит головой то туда, то сюда, в зависимости от того, кто говорит. – Знал, что эти ребята специально обучены ломать полицейских, которые лажают при выполнении служебных обязанностей? Так что будь осторожен.

Арнт смотрит на меня глупыми глазами, а Бьёрканг неприятно смеется, но вскоре прекращает.

– Мы обычно называли эти допросы «интервью», – говорю я.

– Вот-вот, – отвечает Бьёрканг. – Расскажи мне, а кто вёл твой допрос, когда тебя схватили?

– Они вызвали эксперта по допросам из полицейской академии, – рассказываю я, – он повышал квалификацию в Великобритании и был экспертом поэтапного полицейского допроса, тактики его ведения, этики, коммуникации, факторов психологического влияния и различных техник, стимулирующих память. Отличный парень.

– В смысле, схватили? – спрашивает сержант Арнт, который, кажется, наконец-то снова обрёл голос.

– А что, ты не знал? – Бьёрканг подмигивает мне. – Чему вас, собственно, учат теперь в полицейской академии? Торкильд Аске только что вышел из ставангерской тюрьмы после трёхлетней отсидки.

– Не забудь еще психбольницу, – говорю я, не отводя взгляда от сержанта.

– А что вы сделали? – спрашивает явно озадаченный Арнт.

– Он насмерть сбил маленькую девочку однажды вечером после работы, – помогает с ответом шериф Бьёрканг, – …в наркотическом угаре?

Сержант Арнт всё еще пялится на меня, но в его глазах читается уже что-то другое. Я узнаю этот взгляд. Отвращение от осознания, что кто-то из своих пересёк черту и оказался на другой стороне.

– Гамма-гидроксибутират, или ГГБ, – добавляю я и думаю о том, что сказал мне Ульф в автомобиле в тот день, когда я вышел из тюрьмы. Что теперь пришло моё время сидеть с другой стороны стола. Быть тем, кто подстраивается под условия других, а не диктует их сам. Моё паломничество – так он это назвал. Я просто не представлял, какую цену мне придется за него заплатить.

– Полагаю, ты там его заработал?

Шериф указывает на шрам на моём лице, который тянется, как паучья сеть с тонкими ниточками, от глаза до рта, уродуя скулу.

– Мне повезло. Голова ударилась об руль.

– Ну ладно, – теперь тон Бьёрканга сделался мягче. – Что было – то было. А остальное останется между тобой и тем парнем.

– Шефом по социальной работе?

Он вытирает губы, расплывшиеся в улыбке. – Мы здесь не для того, чтобы признаваться в грехах, но я человек, который любит знать, с кем имеет дело. – Он кивает сержанту Арнту, словно бы намекая, что то, чему тот сейчас стал свидетелем, называется управлением персоналом высокого уровня. – Кроме того, я из тех, кто считает, что если человек отсидел свой срок, то его совесть чиста. Если бы я в это не верил, то делать мне здесь было бы нечего.

Бьёрканг поднимается со стула и начальственным кивком указывает Арнту удалиться.

– Ну что, думаю, обмен любезностями окончен, – он знаком показывает, что пора идти, – давай тогда доедем до Шельвика и посмотрим на яхту датчанина, прежде чем закончится день.

Мы покидаем отделение и садимся в полицейскую машину. Арендованный автомобиль я оставляю. Идёт дождь, и промёрзшая земля блестит там, где падают капли; ветер шумит листьями, которые еще не опали с ветвей в этот холодный октябрьский день. Сине-чёрные облака выплывают из-за океанического горизонта.

– Полярная ночь, – отмечает сержант Арнт и смотрит на меня в зеркало заднего вида. – Не все хорошо её переносят.

Маршрут к острову проходит через долину, с обеих сторон виднеются отвесные склоны скал, а потом дорога в кочках снова выводит нас к морю. По пути то тут, то там встречаются послевоенные дома, крытые зелёным, белым или жёлтым шифером и профилированными листами на крышах. В каких-то домах горит свет и сено сложено белыми стогами на краю участков, но большинство из них покинуты и давным-давно оставлены на произвол непогоды и ветров.

В конце концов, асфальтовое покрытие уступает место гравию, и мы оказываемся на вершине холма с видом на залив с парой домов на берегу.

– Ныряете? – лицо сержанта снова показывается в зеркале.

– Что?

– Я спросил, вы ныряете?

Бьёрканг фыркает и качает головой.

– А что такого? – спрашивает сержант с ноткой разочарования в голосе.

– Человек только что вышел из тюрьмы, господи. Как ты себе представляешь, чтобы он там нырял? – Бьёрканг снимает фуражку и проводит рукой по своим редким волосам.

– На самом деле, я когда-то нырял. На базе Хокунсверн, – отвечаю я после паузы, – и пару-тройку раз после того.

Сержант снова смотрит на меня в зеркало.

– Ага! – восклицает он, – ну и как вам?

– Ужасно, – отвечаю я и вижу, как уже второй раз за минуту гаснет блеск в глазах молодого сержанта.

На самой вершине холма стоит тёмно-коричневое здание с асфальтированной парковкой и пандусом у входа, а рядом еще одно, поменьше, – продолговатый корпус, разделенный на три квартиры.

– Жилищно-коммунальный комплекс Шельвика, – рассказывает шериф Бьёрканг, когда мы проезжаем мимо, – ещё с войны здесь стоит. Был местной казармой фрицев.

– Фрицев?

– Немцев, – встревает сержант Арнт и снова пялится на меня в зеркало, – а ваши родственники воевали?

– Уверен, что нет, – отвечаю я, вглядываясь в очерченные океаном неровности пейзажа. На отдалённом острове виднеется белое здание, а около него на пригорке стоит восьмиконечная вышка маяка.

– Маяк Расмуса Моритцена.

Шериф пальцем показывает на нагромождение лодочных домиков внизу бухты:

– Его лодка стоит в одном из сараев.

Ветер пронизывает насквозь, а волны лениво врезаются друг в друга, превращаясь в белую пену. Огромные кусты водорослей колыхают своими болотными щупальцами над галькой. Мы на цыпочках спускаемся к сараю, обхватив воротники и склонив головы, чтобы спрятаться от дождя. Трудно перебираться через скользкие камни, и я замечаю, как сильно напрягаются мышцы в ногах и пояснице.

– Его резиновую лодку принесло к берегу во вторник утром. По всей видимости, он погружался у острова на выходных. Когда к нам приезжала его мать, она рассказала, что говорила с ним в пятницу, но когда она звонила ему днём в воскресенье, он не ответил. Шериф качает головой, когда мы подходим к сараю, в дверном проеме которого нас ждёт мужчина чуть моложе меня.

– Смотрю, вы не особенно спешили, – произносит человек с сильным американским акцентом и струёй воздуха согревает свои кулаки. Он одет в коричневую кожаную куртку с воротником, как у британских пилотов во время Второй мировой войны. На его голове шапка с надписью «(мы) Против травли» и кожаные перчатки под мышкой.

– Вёл Арнт, я так понимаю?

– Харви, это Торкильд Аске. Он здесь по поручению родителей того датчанина, – Бьёрканг поворачивается ко мне: – А это Харви Нильсен. Нам пришлось припарковать лодку датчанина в его сарае.

Харви Нильсен протягивает свою руку. Он высокого роста, темноволосый и с ямочками на щеках, кожа на них стягивается в снежинки, когда он улыбается.

– Вы ему уже сказали про маяк?

– Нет, – Арнт кротко смотрит на Харви, тот выше его на целую голову. – Мы ему ничего не говорили.

Харви Нильсен обеими руками берет меня за плечи и разворачивает вправо, указывая пальцем на скалы у маяка.

– Супер! Теперь я сам тебе расскажу, как всё было, раз уж ты так просишь. – Он скалит зубы. – Не благодари. В общем, было всё так. Богатые ребята с юга приезжали сюда в восьмидесятые и хотели весь остров перестроить в конференц-центр для городских яппи. Они перестроили сторожку на маяке в ресторан с баром, а еще оборудовали компьютерный класс и фитнес-зал. Иногда и крупные вечеринки в подвале проводили.

– А потом у них кончились деньги, всего через год после открытия, – вмешивается в разговор шериф Бьёрканг. Сержант Арнт возится со своими усами, будто проверяя, не сдул ли их ветер. – Вот владельцы и сожгли главный корпус, когда поняли, что не смогут его продать. Надеялись, что пожар спасёт их от финансового краха.

– С тех пор он стоял пустой, – продолжает Харви, – пока летом не приехал датчанин, решив его отреставрировать.

– «Отель впечатлений», – фыркает шериф, – что бы это ни значило.

– Он был толковый парень. Я туда ездил, смотрел. Он достал старую лодку и сделал из нее стол, а бар… – Харви широко ухмыляется, – бар просто сказочный.

– Я бы никогда не поехал туда один, – бормочет сержант Арнт своим тонким картавым голоском, уставившись на маяк вдалеке.

– Ну ладно, давайте взглянем на лодку, пока не стемнело.

Бьёрканг хлопает сержанта Арнта по спине, и тот заходит в сарай. Мы с Харви заходим следом.

Ветер с дождём шатают гофролисты на крыше сарая. Бьёрканг и Харви стягивают брезентовую накидку и кладут ее у широкой стены.

– Ну, вот и лодка, – говорит шериф и хлопает по ней.

Я поднимаюсь на борт жестко надутой лодки; она окрашена в белый и голубой, корпус отделан стекловолокном, модель – «Зодиак Про». Лодка шесть метров в длину, на ней установлен мотор Эвинруд в сто пятьдесят лошадиных сил. В лодке лежит веревка и баллон с воздухом, а рядом деревянная коробка со всяким хламом, поднятым с морского дна.

– Ничего себе судёнышко, а? – Харви поднимает прямоугольную коробку, покрытую нитями водорослей и мелкими белыми ракушками, и протягивает её мне.

– Датчанин явно любил собирать всякое старьё, – бормочет шериф и кивает в сторону старого транзисторного приёмника, который я держу в руке. Когда-то он был белым, с синей окантовкой; я даже могу разглядеть тройку, а рядом с ней – буквы «P b K A», в левом верхнем углу заросшего ракушками и водорослями аппарата.

– А GPS на лодке не установлен?

– Наверное, вывалился в какой-то из заплывов, – безразличным тоном отвечает Бьёрканг.

– А почему тогда это не вывалилось? – спрашиваю я и поднимаю транзисторный приёмник, – видимо, он просто валялся где-то, а GPS был прикреплён к центральной консоли.

– Кто знает, – Бьёрканг пожимает плечами и вздыхает.

– Ладно.

Кладу приёмник обратно в лодку.

– Вы говорили, что он, скорее всего, погружался около «глаза». Это где?

– Глазом мы зовём подводный риф между маяком и островами на другой стороне фьорда, – отвечает Бьёрканг и, взглянув на свои наручные часы, подходит к двери сарая и пальцем указывает на чёрный шест с мигающим сигналом, вмонтированный в скалу посредине моря.

– Воткнули в своё время, чтобы помочь проходящим судам, идущим вдоль рифов, через пролив Грётсун.

– Он зовётся глазом, потому что когда на море спокойно, то кажется, что из глубин кто-то выглядывает и смотрит на небо. За все эти годы было много кораблей и экипажей, которые шли ко дну, потому что слишком близко подбирались к рифу, – рассказывает Харви.

Бьёрканг с Арнтом оба кивают и безучастно пытаются что-то разглядеть за дождевой завесой.

– Я так понимаю, за этим он и погружался? Ради всех этих обломков?

Все трое кивают в унисон.

– Мы посылали туда ныряльщиков, но они ничего не нашли, – рассказывает шериф Бьёрканг после короткой паузы. – Нужно просто подождать, – заключает он, – природа возьмёт своё, и он всплывет, вот увидишь.

– Когда крабы с ним покончат, – вмешивается Харви.

Начинает темнеть, небо скоро скроется за чёрными тучами.

– Мне нужно туда съездить, – говорю я, – к маяку.

Бьёрканг снова смотрит на часы.

– А я думаю, что мы должны покончить с этой ерундой прямо сейчас, – говорит он и сплёвывает. – Передавали, что в выходные погода будет еще хуже. Езжай к себе домой в Ставангер, Аске. То же самое я сказал и матери датчанина, когда она к нам приехала и кричала в истерике, что мы (а ведь был сильный шторм!) должны её туда отвести, поставив на кон жизни всего экипажа. Мы позвоним, как только он появится на поверхности. Они всегда всплывают, эти утопленники. Но не сразу.

– Его родители хотят, чтобы я туда съездил. И я это сделаю, если только у тебя не найдется каких-то предписаний, которые запрещают мне это осуществить.

– Ладно, ладно, – Бьёрканг удручённо разводит руками, – если ты хочешь остаться здесь и ждать – мне всё равно. Мы не можем тебе в этом отказать. Но будь аккуратнее, это всё, о чём я прошу. Ты больше не полицейский.

– Я здесь чтобы помочь, – отвечаю я, – так же, как и вы.

– Хорошо, – хмыкает Бьёрканг, – но учти: если у тебя есть другие идеи для бесцельной траты нашего времени, то тебе придётся отложить их до понедельника, договорились?

Я киваю, а Бьёрканг в последний раз сверяется с часами, после этого машет Арнту и делает знак, что им пора ехать.

– Коньяк и аккордеон, – усмехается Харви, когда двое полицейских снова садятся в машину. Они смотрят на нас через лобовое стекло, перебрасываясь друг с другом короткими фразами и односложными словами.

– В смысле?

– Бьёрканг вдовец, – объясняет Харви, – по выходным он пьёт коньяк и играет на аккордеоне с другими стариками у нас на островах. Ох уж эти чиновники.

Харви смеётся:

– Преступления здесь совершаются только на рабочей неделе в промежутке от восьми до четырёх. Ты разве не знал?

– Ясно, – говорю я и вздыхаю, как только вспоминаю, что мой автомобиль припаркован у полицейского участка.

– А зачем тебе все-таки ехать на этот остров? – спрашивает Харви, закрыв дверь сарая и повесив замок. – Мы сплавлялись туда вместе с Бьёркангом, когда обнаружили лодку. Там ничего нет.

– Так хочет его мать. А я просто хочу поскорее с этим управиться.

– Ладно.

Харви постукивает пальцем по двери сарая.

– Ну, если хочешь, можешь поехать со мной завтра утром. Я проезжаю мимо на пути к ферме.

– К ферме?

– Мидии, – он снова улыбается, – вот где деньги лежат.

Я сажусь в пикап Харви. Он разрешил мне остаться у него до нашей отправки к острову, чтобы мне не пришлось ехать обратно за сто километров и две переправы в свой гостиничный номер в Трумсё. Его дом находится в недавно отстроенном районе с видом на фьорд и маяк.

Мы заходим и садимся за кухонный стол. Харви приносит нам по полчашки кофе. Вокруг нас его жена ловит шустрого мальчика лет шести, пытаясь одеть его на ходу.

– Мы уходим, – говорит она и уносит мальчишку с собой в прихожую, где пытается надеть курку с помощью свободной руки.

– Подойди сюда, – Харви усаживает её на колени и целует её волосы, когда она к нам подходит.

– Это Торкильд Аске, бывший полицейский, который приехал сюда, чтобы найти датчанина, – он снова её целует, – а это моя любимая жена – Мерете.

Мерете встаёт с колен Харви и протягивает мне руку.

– Привет, – говорю я и пытаюсь выдавить из себя улыбку, приподнимая оба уголка рта.

– Привет, Торкильд, – отвечает она, а потом резко отпускает мою руку и направляется в прихожую, где ее сын швыряется ботинками и имитирует звуки стрельбы.

– Мерете работает трудотерапевтом в социальном центре. Йога для пенсионеров, целительные практики, кристаллотерапия, ну и всё такое. Она у нас чуть ли не настоящая знаменитость. Не так ли, дорогая?

– Что? – кричит Мерете из прихожей.

– Ты чуть ли не знаменитость! – кричит Харви в ответ, – подойди сюда и займись Торкильдом. Уверен, ты обнаружишь, что и над ним витают какие-нибудь духи.

Мерете поднимается, держа в руках ботинки, и бросает один из них в сторону кухни, метясь в Харви. – Не сейчас, Харви. Ты разве не видишь, что я выхожу?

Когда жена Харви, прихватив сына, вылетает за дверь, он снова поворачивается ко мне.

– У неё вечно душевный дисбаланс на этой стадии женского цикла, – он громко смеётся и хлопает себя по коленям.

– А чем она так знаменита?

– Она экстрасенс, – отвечает Харви, – её позвали в следующий сезон «Силы духов», может быть, ты слышал об этой программе. Они начнут снимать сразу после Нового года. Её самой первой наняли на четыре следующих серии. Здорово, нет?

– Я смотрю телевизор меньше, чем стоило было. – Я начинаю говорить, но Харви внезапно встаёт и несется в подвал. Он возвращается оттуда с канистрой в руках и ставит её на стол между нами.

– Ты похож на парня, который не упустит ни грамма, – он откручивает крышку и разбавляет кофе кристально чистым спиртом. – А у вас, кстати, готовят кофе по-русски?

– Да его и в Исландии готовят, разве что они не так щедры на сам кофе.

Харви смеётся, и мы сидим и пьём в тишине, глядя в окно на океан и на полярную ночь, которая скоро накроет собой этот пейзаж.

– Чем была бы жизнь без детей, – наконец говорит Харви. – У тебя есть дети?

– Нет.

– А жена?

– Была когда-то.

– Что случилось?

– Я переехал в Америку, а она переехала к Гюннару.

– К Гюннару?

– Гюннар Уре. Мой бывший начальник в прокуратуре.

– Ох, мужик, это жёстко.

Я пожимаю плечами

– Мы не были счастливы вместе.

– Поэтому ты и стал частным детективом?

– Что-то вроде того, – устало отвечаю я.

В полутьме виднеется огромный силуэт маяка на вершине острова. Всё вокруг посерело. Кажется, что скоро и маяк накроет сине-серой завесой.

– Харви Нильсен, – я снова заговариваю после еще одной паузы, – это северо-норвежское имя?

– Эбсолютли, – снова смеется Харви, – мои предки иммигрировали в Миннесоту в тринадцатом году, а потом, в Первую мировую, мой прадед вернулся и через несколько лет погиб во время газовой атаки в одном местечке на севере Франции.

– А ты сам? Как ты нашел свой путь обратно к земле обетованной?

– После выпуска из университета отплыл в море на рыболовном судне и по воле случая оказался в Трумсё, где и встретил Мерету, а та работала в одном из городских пабов.

– И начал выращивать мидии?

– В том числе. У семьи Мерете есть небольшая ферма, где мы выращивали овец до тех пор, пока я почти случайно не наткнулся на курсы по культивированию моллюсков в начале двухтысячных. Я запросил стипендию в государственном фонде поддержки предпринимательства и взялся за дело. Начинал с простой верёвки, пары баков, старых сетей, тракторных деталей, проводов, сам отливал бетонные ботинки. И плавучую платформу сам строил. Большинство ферм с мидиями закрывалось в первые годы, но мы держались, стиснув зубы, пока не оказались на другой стороне. И всё изменилось, – Харви улыбается, – в прошлом мае мы поставили на рынок семь тонн моллюсков. В следующем году надеемся поставить больше десяти.

– Где находится ферма?

– В одном заливе немного севернее, на острове, где раньше стоял двор семьи Мерете, пока не закрылся. Какое-то время мы продолжали вести там дела, когда родители переехали в жилищно-социальный комплекс, несколько лет не оставляли работу, но от малых хозяйств дохода сейчас никакого, только изнурительный труд.

– Скучаешь по Штатам?

– Нет, – отвечает Харви, – Not at all[370]. Там я не чувствовал себя дома, я понял это еще в детстве. Океан, знаешь ли. Он в крови, пульсирует в венах и манит к себе.

Прежде чем отвести взгляд от окна, за которым в ледяной осенней темноте мерцают фонари, Харви стучит краем чашки по столу.

– Я никогда не смог бы покинуть эти места. Никогда.

Я начинаю ощущать воздействие алкоголя на мой вестибулярный аппарат. По телу прокатывается волна тепла. Давно я такого не испытывал.

– Ты говорил, что уехал в Америку, – Харви смотрит на меня своими кристально чистыми серыми глазами, – чем ты там занимался?

– Делал карьеру, – отвечаю я. – А может быть, пытался выбраться из разрушенного брака. Трудно вспомнить, когда столько времени прошло.

Харви поднимает кружку в молчаливом «за здоровье».

– Hear, hear![371]

После этого он выпивает и ставит кружку на стол, смотря на меня пытливым взглядом с лёгкой улыбкой на губах.

– Так зачем ты всё-таки туда уехал? – наконец спрашивает он.

– Здесь у нас правоохранительные органы пользуются стандартизированной техникой допроса, она называется «креатив», – начинаю я.

– И в чём ее суть?

– Суть «креатива» в том, чтобы обвиняемый свободно давал показания. Цель допроса не обязательно в том, чтобы обвиняемый сделал признание, а скорее в том, чтобы снизить вероятность подачи убедительных алиби и его сопротивляемость. В Майами была уникальная возможность изучить более передовые техники ведения допроса и углубиться в криминальную психологию у самого доктора Титуса Оленборга.

– А он является..?

– Слышал о КУБАРКе?

– Nope[372].

– КУБАРК – это в общей сложности семь пособий по ведению допросов, предназначенных для обучения агентов ЦРУ, армии и других спецслужб. Первое вышло в шестьдесят третьем году во времена холодной войны. Одно из них было предназначено специально для агентов, работавших в контрразведке, и представляло собой серию техник, позволявших расколоть перебежчиков, мигрантов, провокаторов, агентов и двойных агентов, чтобы понять, хранят они верность стране или нет. Это руководство было написано как раз тем замечательным доктором.

– Spyshit? Really?[373] – Харви поднимает глаза к потолку и криво ухмыляется. – А мне показалось, что ты не такой человек.

Я пожимаю плечами.

– Оленборг – психолог по образованию и начинал свою карьеру, изучая взаимодействие между людьми и зданиями, прежде чем попал в ЦРУ. Теперь он преподаёт везде, начиная от официальных следственных органов и заканчивая частными охранными компаниями типа «Блэкуотер», «ДинКорп» и «Трипл Кэнопи».

– И норвежских полицейских?

Я киваю и знаком даю понять, что мне нужна ещё выпивка.

– Проблемы с руководствами типа КУБАРКа и более новыми европейскими методиками типа «креатива» всегда одни и те же.

– И какие они? – Харви берёт канистру, привстаёт над столом и доливает мне спирта в кружку.

– Как допрашивать того, кто знает и умеет ровно то же самое, что и ты? Тот, кто, скорее всего, получил ровно такое же образование, как и ты?

Он ставит канистру на пол и снова откидывается на спинку кресла.

– Понял, – говорит он и сурово кивает. – Как расколоть одного из своих.

– Именно. Особенность Оленборга в том, что он годами ездил по американским тюрьмам и опрашивал полицейских, как местных, так и федералов, сидящих по самым разным статьям – от грабежа и контрабанды наркотиков до убийства по найму, изнасилования и серийных убийств.

– Cops gone bad[374], – Харви смеется в кружку, – куда катится мир.

– Разведслужбы, армия и полиция – перед ними стоят одни и те же проблемы, когда приходится допрашивать одного из своих. Ведь это люди, которые сами провели сотни, а то и тысячи допросов за свою карьеру, которые знают методы, которые оттачивали это мастерство годами с мыслью о том, что, возможно, и их когда-то схватят, и на кону будет всё.

– И как тогда их расколоть?

– Личный опыт, тренировка и уверенность в себе – основа любого допроса. Но всё-таки со временем понимаешь, что эти ребята, как бы сильны они ни были, насколько привычной ни была бы для них эта игра и каким серьезным ни был бы их жизненный багаж, они всё равно остаются людьми, и этого не скрыть; именно их человечность – ниточка, за которую мы хватаемся. В этом вся суть.

– You lost me, mate[375], – Харви качает головой и щурит полузакрытые глаза.

– Всех нас контролируют первичные эмоциональные импульсы. Разница в том, что происходит с каждым отдельным человеком, когда кто-то играет с этими импульсами. Впрочем, – продолжаю я, вращая чашку в руках и глядя на мутноватую жидкость, – спустя девять месяцев разъездов доктор Оленборг заболел и должен был пройти курс обширной радиотерапии от опухоли в мозгу, а я вернулся в Берген, в прокуратуру.

– Так почему ты ушёл из полиции?

– Это другая история, – шёпотом отвечаю я, – совсем другая история.

Дождь за окном сменился градом, замёрзшие капли постукивают о кухонное окно, прежде чем снова исчезнуть в темноте.

– Ты говорил, что тебя наняли родители датчанина, – прерывает тишину Харви.

Я киваю.

– Для чего?

– Точно не знаю, – отвечаю я, – Чтобы я ждал. Надежду на самом деле можно купить.

– Надежду?

– Пока они платят, я буду ждать. А пока я жду… есть надежда, что я что-нибудь отыщу.

– Например?

– Волшебный ключ, способный повернуть время вспять.

Я бросаю ищущий взгляд на дно кружки, и Харви наполняет её доверху. Запах спирта щекочет ноздри и согревает, вскрывает и прочищает мои воспалённые слезные каналы, разгоняет облака, которые плывут и бьются друг о друга где-то глубоко в моей голове.

– Ты когда-нибудь найдёшь его? – спрашивает Харви, слегка улыбаясь, и смотрит на меня. – Этот ключик?

– Никогда, – отвечаю я и смеюсь в ответ.

Второй день с Фрей, Ставангер, 23 октября 2011 г.

Кафе «Стинг» находилось у Вальбергской башни. Оно располагалось в старом деревянном доме, наполненном той самой модной деревенской аурой, которую так любят жители Ставангера. Женщина за барной стойкой подала мне чашку кофе и стакан воды со льдом, и я отнёс их к столику в глубине зала, где сел в ожидании Фрей.

Фрей пришла без пятнадцати семь. Я сидел за столиком у окна и с прищуром смотрел на каменную башню, которую заливало дождём. Он стекал по окнам кафе, словно путаные нити свивались в серо-голубую паутину.

– Ну и погодка, – сказала она и сняла свою парку цвета хаки с капюшоном и карманами. Она повесила её на спинку стула и бросила взгляд в сторону бара, после чего женщина за стойкой поставила кипятиться воду и стала шуршать чайными пакетиками, лежащими в чаше, – долго ждал?

– Дольше, чем тебе хотелось бы.

Фрей склонила голову набок и бросила на меня безмолвный взгляд, а потом развернулась и ушла к стойке.

– Почему ты пришёл? – спросила она, когда наконец присела на стул из кованого железа прямо напротив меня. Она взяла три больших куска тростникового сахара и бросила в ярко-зелёную жидкость в чайной чашке. Потом она взяла ложку и лениво размешала чай, чтобы сахар растворился и окрасил содержимое в тёмный цвет, придав ему более землистый и нерафинированный вкус.

– Одиночество, – ответил я, – без сомнений.

– Думаешь, я могу тебе с этим помочь?

– Уверен, что нет.

– Тогда почему?

Я пожал плечами:

– Потому что ты предложила.

– Дядя этого хотел, – она приложила горячую ложку к нижней губе и закрыла рот, – он ждёт гостя, – сказала она и положила ложку на блюдце к ломтикам лимона.

– Гостя?

– Мужчину.

– Вот как?

– Роберт старше меня всего на пару лет. Он мне в братья годится. Чертовски красив, – она негромко рассмеялась и взяла чайную чашку обеими руками. – Дядя Арне – гей. Ты что, не заметил?

– А должен был?

Пришёл её черёд пожимать плечами:

– Дядя Арне сказал, что ты из тех людей, которые читают язык тела и раскрывают то, что мы держим в секрете. Это неправда?

– Нет, – рассмеялся я, – ни в коей мере.

– А что ты тогда умеешь?

– Проводить допросы и писать рапорты, – ответил я и наклонил пустую чашку набок большим и указательным пальцами. Я взглянул на заварку на донышке, а потом снова перевёл взгляд на её лицо.

– Но ведь ты эксперт по тактике ведения опроса, разве нет? Арне сказал, что ты только вернулся из Штатов.

Я придвинулся к ней и спросил:

– Откуда он, чёрт возьми, это знает?

– Арне – бизнес-адвокат одной из крупнейших нефтедобывающих компаний Северной Америки, – Фрей провела двумя пальцами по своей пышной шевелюре, – он любит знать, с кем имеет дело, как в личной жизни, так и в профессиональной.

– Что еще он нарыл?

– Ты наполовину норвежец, наполовину исландец, твой отец – океанолог по образованию, но занимается радикальным эко-активизмом у себя в Исландии. Твои родители развелись еще в твоём детстве, и твоя мать уехала обратно в Норвегию с тобой и твоей сестрой. И, да, недавно ты и сам развёлся.

– Похоже, ты знаешь всё, – ответил я и наклонился за пакетом, который лежал у меня между ног. Я полночи провёл, собирая все возможные документы по бергенскому делу и основанию органов особого назначения, – а вот, кстати, то, что я нашёл по твоему заданию. Комитет по предотвращению пыток совета Европы тоже издал рапорт, в котором были раскритикованы…

– Мне это не нужно, – Фрей сидела и смотрела на меня, держа свою кружку на середине ладони, – я уже доделала задание.

Я перевернул свою чашку верх дном и поставил её на блюдце.

– И что мы тогда здесь делаем?

– Знакомимся, – ответила Фрей, – по-твоему.

– По-моему?

– Разве не в этом заключается твоя работа, твои экспертизы? Собрать о человеке информацию, а потом в контролируемых условиях выложить всё, где ты и твои ребята могут раскопать наши тайны, узнать слабости и болевые точки? Я просто хотела начать с тебя.

– Господи, – простонал я и стукнул костяшками пальцев о дно своей кружки, рассмеявшись про себя, – может ты и права, – помедлив, сказал я и поднялся из-за стола, чтобы уйти. – Впрочем, знаешь что? Ты, конечно, просто в горло мне впилась. – Я поднял пакет с документами и откланялся. – Обвела меня в моей же игре. Адьё.

Я быстро зашагал по шахматной плитке, а потом резко развернулся, пошёл обратно и снова сел.

– Хотя, что уж там, давай доведём игру до конца, – я откинулся на спинку стула. – Так что ты хочешь знать, Фрей? Говори прямо.

– Я хочу знать, что ты скрываешь и о чём лжёшь, – спокойно ответила она, всё ещё держа кружку на середине ладони. Затем резким жестом поставила ее обратно на стол, – прежде чем сама расскажу тебе о своих тайнах.

– Хорошо. С чего мне начать?

– С чего сам хочешь.

– Моя мама была детским психологом, пока не заболела. Сейчас она живёт в доме престарелых в Аскере. У неё Альцгеймер, уже почти как десять лет. Я давно с ней не виделся. Не знаю почему.

– Расскажи об Исландии.

– Когда я был маленьким, мы катались от одного алюминиевого завода к другому, ездили на электростанции и плавильные цеха. Я, мама и сестра Лиз. Мы приезжали туда, чтобы посмотреть, как отец и его команда защитников природы намертво привязывают себя к экскаваторам и трубным муфтам, к подъёмным кранам и самосвалам, восторженно крича и мочась в штаны, чтобы мир увидел, что человечество вышло из-под контроля.

– Идеалист.

Я кивнул.

– Почему ты уехал в Америку?

– После бракоразводного процесса мы с моей бывшей женой оказались в ситуации абсолютного противоречия друг с другом, в каждой детали, в каждом нюансе. Так что как только я увидел заметку о наборе на курс, я сразу же поехал.

– Чтобы допрашивать преступников-полицейских в чужой стране?

– Именно.

– Зачем?

– Чтобы лучше делать своё дело, чтобы…

– Их понять?

– Да.

Внезапно Фрей широко улыбнулась:

– Ты мстишь полицейским за своего отца?

– Может быть, – устало ответил я. Дождь отчаянно барабанил в окна. Падавшая с неба вода собиралась в ручейки, которые стекали к дороге по обе стороны кафе.

Фрей залилась смехом.

– Это самое настоящее клише, Торкильд Аске, – сказала она и схватилась за голову, – неужели ты не понимаешь?

– Понимаю. Если у меня когда-нибудь будет личный психолог, я обязательно передам ему, что ты первой это подметила.

Я уже принял решение продолжить игру, на какой бы вопрос мне ни пришлось отвечать и какими откровенностями ни пришлось бы пожертвовать. Развод с Анн-Мари и время, проведенное на американском юго-восточном побережье с мужчинами и женщинами, которых мы с доктором Оленборгом допрашивали за непробиваемым стеклом, обошлись мне дорого. Слишком дорого. Сидя с ней в этом кафе, я почувствовал, как моя грубая внешняя оболочка даёт трещину. Как где-то внутри начинает пульсировать что-то новое и живое. Что-то, чего я никогда раньше не испытывал.

Фрей выждала паузу, еле сдерживая улыбку, и сказала:

– Вы поэтому развелись? Ты узнал о ней всё и понял, что раскапывать там больше нечего? Исходил всеми дорогами – работа закончена и пора приниматься за что-нибудь другое? За новое дело?

– Дело? Что-то вроде… тебя?

– Нет, – ответила Фрей, – обо мне ты все еще не знаешь ничего. Мы друг для друга незнакомцы.

– Ты права. Ну что, моя очередь?

– Твоя очередь.

– Итак, – сказал я и наклонился над столом, – расскажи мне о себе.

Фрей сидела и молча смотрела на меня, обводя меня глазами, слово парой сверкающих солнечных дисков, всматриваясь в каждую клеточку моего лица.

– Я танцую, – произнесла она и схватила с блюдца кусочек сахара.

– Эй?! Эй, угадай, что это: красное и говорит буль-буль.

– Ч…что?

– Что это: красное и говорит буль-буль?

– Господи, понятия не имею, – завываю я в ответ и пытаюсь увернуться от маленького создания, задающего мне эти дурацкие вопросы.

– Ха-ха! Это красный буль-буль, разумеется!

Я открываю глаза и понимаю, что лежу посередине кухни, частично под столом, за которым мы с Харви сидели и распивали спиртное прошлым вечером. Маленький мальчик, которого я видел вчера, сидит рядом со мной и улыбается. Я вижу стоящие у плиты ноги Харви и чувствую запах свежезаваренного кофе.

Харви наклоняется и заглядывает под стол.

– М-м-м, – мычу я и делаю попытку встать.

– Почему ты спишь на полу? – спрашивает мальчик.

– Не знаю, – отвечаю я и утыкаюсь головой в пол, пытаясь подняться.

– Для частного сыщика ты плоховато переносишь газировку для взрослых, – Харви хихикает над чашкой горячего кофе и ставит её на стол над моей головой.

– Настанет день, – усмехаюсь я и хватаюсь за стул, чтобы наконец встать, – ты только дай мне время.

– Папа, он что, вчера напился? – мальчик смотрит на меня, а затем на отца.

Харви подходит ко мне и помогает подняться.

– Ну, что-то такое явно было, – с улыбкой произносит он.

– Который час? – спрашиваю я и обжигаю губы горячим кофе.

– Скоро полшестого, петух уже пропел, – отвечает Харви, – мы выходим через десять минут.

В голове стучит, носовые пазухи будто залило цементом, щека болит дьявольски.

– Сегодня на улице сыро, – говорит Харви, отхлебывая кофе. Он выглядит на удивление свежим и расторопным, несмотря на вчерашний вечер. – Я отложил для тебя комплект термобелья, можешь надеть его, а еще ботинки и шапку. – Он снова улыбается: – От холода.

– Спасибо.

Меня трясёт от вида из окна. На улице всё ещё темно, разве что тусклый утренний свет над вершинами самых высоких гор напоминает, что скоро наступит день.

– No problem, man[376].

Харви поднимает кружку с кофе за моё здоровье. Я выпиваю ещё пару глотков, но боль в диафрагме и всеобъемлющая тревога, которые появляются перед приёмом утренних таблеток, заставляют меня подняться и направиться в ванную.

Тот, кого я вижу в зеркале, с легкостью вынудил бы любое чудище из преисподней с криками вернуться обратно. Я достаю утреннюю дозу таблеток и запиваю её водой из-под крана. После этого я выдавливаю полоску детской зубной пасты на указательный палец и искренне пытаюсь почистить зубы. Остальное обойдётся. Какой смысл зацикливаться на недостижимом?

На пути к прихожей я встречаю мальчишку снова.

– Эй, ты! – подражая отцу, он скрестил руки на груди, опираясь телом на своё бедро. – Что это: красное и говорит буль-буль?

Я в отчаянии гляжу на него, надеясь, что тот поймет, что душевно болен и должен немедленно исчезнуть с моего пути, но, кажется, никакого эффекта это не даёт. Так что я сдаюсь, улыбаюсь и отвечаю:

– Хм, есть, кажется, такой буль-буль, он ещё красного цвета?

– Дурак! Это брусника на лодке с подвесным мотором! Ха-ха-ха-ха-ха!

Всё вокруг посерело. Даже дома в жилом квартале как будто выцвели. В саду на крыше кормушки сидит сорока и смотрит на нас, наклонив головку. Она улетает прочь, как только Харви запирает автоматически замок своего пикапа. Он заводит машину, и мы выезжаем на извилистую дорогу, минуя центр и направляясь к лодочным сараям у залива.

Вчерашний ветер улёгся, но на улице стало холоднее. Воздух сырой, трудно дышать, не откашливаясь. Боль в щеке пульсирует и, разумеется, не проходит. Кроме того, пора признать, что моя пищеварительная система находится в состоянии коллапса, и боли в животе, которыми я страдал в последнее время, не пройдут сами по себе.

– Я тебя захвачу, как только закончу дела на ферме, – говорит Харви.

– Хорошо, – отвечаю я и одновременно с этим замечаю пожилого мужчину в лодке из стеклопластика, который движется к берегу. Как только лодка причаливает, старик выпрыгивает на сушу и принимается тащить лодку на берег.

– Тебе помочь, Юханнес? – Харви спускается к мужчине, тот качает головой и вытаскивает контейнер с рыбой, которую начинает потрошить прямо на гальке.

– У меня с собой настоящий частный детектив, – говорит Харви, опёршись о планширь, пока Юханнес вспарывает живот крупной треске и вытряхивает её внутренности.

На рыбную сушилку над сараями присела пара чаек.

– Он здесь, чтобы найти датчанина, который жил на маяке.

Юханнес снова бросает на меня взгляд, а затем качает головой и выбрасывает требуху в море, а одна из чаек взлетает с сушилки и пикирует в нашем направлении.

– Датчанин мёртв.

– Да, но… – начинает Харви, но Юханнес перебивает его, бросив выпотрошенную треску в контейнер и вытащив себе новую.

– Ты же знаешь… – Юханнес сжимает губы, как будто кусая внутреннюю поверхность щёк, – в это время года Драугр сплавляется на самых гребнях волн. Грядут шторма, – он ножом вспарывает рыбий живот, вытаскивает содержимое и бросает требуху в море. – Так что следи за своим южанином. Ты же помнишь, что случилось с русским траулером в прошлый раз, когда была непогода.

– Он не южанин, – слегка посмеиваясь, отвечает Харви, – он исландец.

– Вот как, – Юханнес достаёт из лодки новый контейнер с рыбой и ставит его на гальку между нами, – а что, есть разница?

Он садится на колени и продолжает потрошить улов, а мы возвращаемся к сараям.

– Кто такой Драугр? – спрашиваю я, пока мы с Харви на пути к маяку рассекаем волны на его лодке. В последние минуты снова поднялся ветер, и я хватаюсь за веревку, чтобы удержаться на месте.

– Ты разве не слышал о духе, который плавает на половине лодки в рыбацком кожаном костюме? Его появление предвещает смерть.

– Похоже, он отличный парень, – отвечаю я и натягиваю шапку на лоб, – легкомысленный старший брат Юханнеса, наверное?

– Океан даёт, океан и забирает. Здесь у нас старые поверья хранятся бережно, когда бушуют шторма. Наш мир полон тайн, Торкильд Аске. Особенно здесь, на севере. У вас в Исландии разве не ходят такие легенды?

– Ну конечно, ходят.

Он сбавляет ход и оборачивает ко мне:

– Ты веришь в духов, Торкильд?

– В духов?

– Призраки, души умерших, которые бродят по Земле, и все такое?

– Я… – начинаю я, но не договариваю. На мгновение я замираю, прислушиваясь к ощущению порывов холодного ветра на моём лице.

– Помню, когда я был маленьким, – Харви останавливает лодку, чтобы та качалась в такт неспокойному морю, – из леса вокруг нашего домика в Миннесоте доносился детский плач. Он приходил зимой, когда замерзали болота и озёра. Горькие всхлипы отдавались эхом между стволами деревьев, когда морозный туман опускался над лесом. Волосы дыбом вставали, скажу я тебе.

– Да уж, – бормочу я, судорожно обводя взглядом тёмную гладь воды.

– Потом несколько мелких озёр осушили, чтобы построить коттеджный посёлок. Копатели нашли скелет ребёнка в одном из водоёмов, который, по их мнению, пролежал там более ста лет. После этого в лесу стало тихо. Что ты об этом скажешь?

– Не знаю, – я поднимаю взгляд к небу, по которому из-за горизонта выплывают тёмные тучи. Перед нами стоит маяк и пара домов на острове. Я замечаю статую на возвышении: четырёхугольник с кругом на верхушке; её поставили на самое остриё одной из скал. На четырёхугольник кто-то повесил рыболовные сети, и они слегка колышатся на поднимающемся ветру.

– Вдова, – констатирует Харви и снова заводит лодку. Он берёт курс к причалу, наконец выплывшему из серого тумана, – произведение из серии работ современного искусства, которой местные власти наводнили город и нашу деревню пару лет назад. Одним летом сюда приехал француз и поставил туда фигуру, а потом уехал.

– Ты часто там бываешь?

– Нет, там ведь ещё с восьмидесятых пусто. Я пару раз заглядывал туда, когда там поселился датчанин, вот и всё.

– И как он тебе?

– Способный столяр, – отвечает Харви. – Когда мы встретились в первый раз, я возвращался домой с фермы. Я увидел, как он из последних сил перетаскивает на спине эти чёртовы окна, от волнореза к главному зданию, одно за другим. Тройная оправа, морозостойкая прокладка и бог знает что ещё. Чертовски тяжёлые. Стоили, наверное, целое состояние. Я помог ему поставить их в баре. Fantastic[377]. Нет, он был не из тех, кому не хватает амбиций.

– Когда ты видел его в последний раз?

– За пару дней до того, как он пропал, – Харви поглаживает свою щетину, – мы встретились в видеомагазине. Он хотел узнать, какой цемент я использовал для бетонированных ботинок на своей ферме. Думаю, он хотел укрепить причал.

Я вижу, как бьются волны о причал перед нами. Некоторые столбы, кажется, прогнили насквозь, и вся эта конструкция шатается в такт движению воды. Те, что подальше от берега, уже сломаны, они торчат, из беспокойного моря, как гнилые зубы.

Харви бросает взгляд на небо и качает головой.

– Плохи дела наши, – говорит он. – Очень плохи дела.

Тучи собираются, как будто огромная крышка сейчас накроет котёл, и кажется, что снова темнеет, хотя день только начался. Лодка трещит по швам, встречаясь носом с резиновой прокладкой на длинной стороне причала. Выбравшись из лодки и встав на твёрдую землю, я ощущаю, как у меня сосёт под ложечкой. Голова начинает кружиться, и я вцепляюсь в свой рюкзак, пытаясь найти что-нибудь, за что можно ухватиться. Через мгновение начинает идти снег: большие плотные снежинки спускаются с пасмурного неба и, приземляясь, тают.

– Похоже, Юханнес был прав, – доносится голос Харви, который отплывает от причала и всё глубже погружается в снежную кашу.

– В чём же?

– В том, что дело идет к непогоде.

Харви говорит что-то еще, но гул мотора и ветер уносят его слова прочь. Лодка издаёт грозный рёв и скрывается вдали.

Я ещё сильнее вцепляюсь в рюкзак и направляюсь к главному зданию, склонив голову против ветра.

Весь серый остров скоро исчезнет в метели. Она становится всё гуще, раздуваемая ветром. Я добегаю до входа в дом, достаю из кармана штанов ключи с желтой ленточкой, на которой написано «Расмус Маяк + Главный Корпус», и вставляю один из них в замок.

Бывшая сторожка представляет собой большой деревянный дом начала двадцатого века с вертикальной обшивкой и окнами с белыми рамами. Кажется, Расмус неплохо продвинулся с ремонтом фасада. Единственные видимые следы пожара – обгоревшие обшивочные доски, окна и черепичная плитка, сложенная горкой между домом и лодочным навесом. Шиферную черепицу он заменил на медную и подобрал к ней похожий по цвету водосток. Даже сейчас, когда вокруг такая угнетающая снежная погода, дом совершенно по-особому отражает свет.

Я вожусь с замком, он, наконец, поддаётся и впускает меня внутрь. Здесь пахнет свежей древесиной и опилками, хотя слегка отдаёт ветхостью и еще чем-то неопределимым. Стены и пол отделаны прозрачным пластиком. Даже старинная лодка – Расмус перевернул её вверх дном, оторвал днище и переделал в стойку регистрации, – и та покрыта пластиком.

Я отодвигаю пластиковые панели в сторону и захожу в дверь с правой стороны фойе. Внутри большая комната в форме буквы Г, которая, видимо, служила одновременно и баром, и переговорной. В углу стоит изогнутый велюровый диван розового цвета, на нём – гора покрытых пылью гардин. Перед ним стоят нераспакованные коробки с лампами из тёмного муранского стекла с тонкой металлической проволокой, белыми мраморными плитками и люминесцентными розовыми светодиодами, а еще – дюжина барных стульев с серебристыми ножками на пластиковых подставках.

Я достаю мобильник и набираю номер Анникен Моритцен.

– Анникен слушает, – отчеканивает она, – кто звонит?

– Это я, Торкильд Аске.

Я слышу, как замедляется её дыхание.

– Где ты?

– Я на маяке. В баре Расмуса. Классное место, скажу я тебе, хоть ремонт здесь и не закончен. Комната отделана в стиле восьмидесятых: геометрические формы, красные ковры, барные стулья с подушками «под леопарда» и сине-сиреневые обои, которые слегка пузырятся по швам. Даже панорамные окна покрыты пластиком. Бар с отличным видом на воду.

Я возвращаюсь к барной стойке, у которой Расмус разложил раскладушку. На полу лежат журналы о яхтах, мешок с одеждой и кубик Рубика. Я бросаю взгляд на коробку с памфлетами и старыми меню из столовой. На одном из памфлетов изображено здание только после ремонта.

– «Образовательный и конференц-центр Блекхолма», – читаю я.

– Не поняла. Что ты сказал?

– Извини. Я просто нашёл пару старых брошюр со времён, когда здание еще было конференц-центром.

– Читай, – шепчет Анникен, – я хочу узнать, что там написано.

– Хорошо.

Я раскрываю брошюру и обнаруживаю, что некоторые из предложений Расмус обвёл в кружок, будто бы заранее планируя будущую рекламу для своего заведения.

– «Мы располагаем двумя залами и одной переговорной, вмещающей до тридцати человек. А также всем необходимым, чтобы набраться сил и вдохновения во время перерывов».

– Это всё? – спрашивает она, когда я останавливаюсь, задумавшись над фрагментом, который Расмус обвёл в кружок.

– Нет, – отвечаю я и зачитываю последнее предложение: «Конференцию вы забудете, но часы, проведенные на Блекхолме, надолго останутся у вас в памяти».

Из отделанных пластиком панорамных окон виден траулер в тусклом дневном свете. Он – как горизонтальная черта посреди этого тёмно-синего пейзажа. Вскоре пол начинает резонировать в такт вибрации двигателя.

– Рассказывай дальше. Я хочу знать, что ты видишь, Торкильд, – произносит Анникен и отрывает меня от зрелища за окном.

Её голос кажется более жёстким, как будто она вот-вот сорвётся. Мне хочется сказать ей, что знаю, как это бывает, когда ужас, страх и паника стучат сразу во все двери. Сказать, что подолгу всё это сдерживать в себе опасно, что однажды придётся выпустить свои чувства наружу. Но я не осмеливаюсь. Я не смогу находиться рядом, когда это произойдёт с кем-то другим. Я откладываю брошюру в сторону и сажусь на колени перед раскладушкой.

– Мешок с одеждой, книги, косметичка и пара бритв в белом пластиковом футляре. – Я приподнимаю спальный мешок и обнаруживаю портативный радиопередатчик «Моторола» и две упаковки батареек. – Что-то вроде морского радиоприёмника, точно не знаю.

– Что ещё? – торопит Анникен. Мы с ней продолжаем упражняться в словесной эквилибристике: каждое слово, каждый вдох и выдох отдаются вибрацией, которая удерживает её от падения в пропасть. – Что ты видишь?

– Больше ничего, – резюмирую я и облокачиваюсь на барную стойку. Я закрываю глаза и пытаюсь определить, откуда доносится рёв дизельных поршней траулера.

– Его здесь нет, Анникен, – шёпотом говорю я.

Внезапно я ощущаю головокружение и усталость и осознаю, что больше не выдержу этой мучительной работы.

– Расмуса здесь больше нет.

– Но он там был, – с тяжестью в голосе отвечает она. – Совсем недавно. Его запах все еще витает в воздухе. Ты этого не замечаешь только потому, что никогда не обнимал его так крепко, как его обнимала я. Я представляю его там, где сейчас стоишь ты, и в этом самая большая трудность. Я не справлюсь, я просто не вынесу…

– Я буду искать дальше, – шепчу я и поднимаюсь, собравшись с силами, – хорошо?

– Маяк, – восклицает она вновь обретшим силу голосом, – он обычно звонил мне с вершины маяка.

– Отлично. Тогда пойдём туда и посмотрим.

Пронизывающая потусторонняя темнота по пятам следует за мной, когда я, пробираясь сквозь метель, бегу через весь остров к лестнице маяка. Несмотря на то, что сейчас раннее утро, мне кажется, что я нахожусь в зале ожидания, где-то между ночью и днём.

Ступени сделаны из горной породы, к ним прикреплены ржавые железные перила. Маяк – это восьмиугольный чугунный купол с красной полоской под крышей. Красно-белая башня практически сливается с окружающей средой.

– Это будет номер люкс, – по памяти сообщает мне Анникен после того, как я закрываю за собой входную дверь и ступаю на винтовую лестницу, ведущую на самый верх маяка. Меня окружают крашеные бетонные стены с чёрно-белыми изображениями бушующего океана и серых туч. Отлично создают нужное настроение для туристов.

Всё техническое оборудование маяка вырвано с корнем, от линзы не осталось и следа. В центре комнаты стоит антикварная кровать с балдахином, с которой открывается обзор в 360 градусов. В потолок вмонтированы светодиодные полоски, и кажется, что он сколочен из палубных корабельных досок.

– Разве там не красиво? Расмус присылал мне фотографии комнаты и вида со своего телефона.

– Великолепно, – отвечаю я, пододвигаю пару коробок с плиткой к окну и сажусь.

– А вид? Как тебе этот потрясающий вид из окон? Расмус называет его непревзойдённым.

– Он прав. – Я кладу локти на подоконник, мой взгляд тонет в пучине снега, она мерным фронтом проходит мимо. За окном так серо, что земли больше не видно. Даже склад инструментов у входа на маяк скрылся за плотной серой дымкой. – Абсолютно непревзойдённый.

– Спасибо, – Анникен тяжело дышит.

– Анникен, – заговариваю я после долгой тишины, когда мы оба сидим и слушаем дыхание друг друга, – я не знаю, что еще я должен сделать.

– Возвращайся, – устало говорит она, – Теперь и я поняла. Его здесь нет. Господи… – всхлипывает она. Ее барьеры наконец прорваны. – Его здесь больше нет…

Анникен кладёт трубку, но я еще долго сижу, прислонив мобильный к уху. Траулер уплыл, за окном воет ветер, и волны без устали бьются о берега острова. Передо мной легко и элегантно кружат снежинки, будто партнёры в экзотическом парном танце.

Я думаю о Фрей.

Танцевальные курсы с Фрей, Ставангер, 24 октября 2011 г.

Я увидел Фрей в культурном центре Сёльберга, уже через день после нашего свидания в кафе «Стинг». Она изящно пробиралась сквозь толпу детей и родителей с раскрашенными лицами и причудливыми причёсками. На плакате перед входом значилось, что в тот день в центре проходил семейный фестиваль для детей и молодёжи всех возрастов.

В фойе соорудили сцену. Разодетые мифические существа с голубыми флагами ООН в руках прыгали и танцевали среди собравшихся, хищно ухмыляясь.

Едва ли мы с Фрей встретились там случайно. Я уже несколько часов провёл в районе, беспокойно ходил туда-сюда между культурным центром, выставками и магазинами, ожидая, когда наступит шесть часов. Согласно объявлению, висящему на одной из стеклянных дверей третьего этажа, тренировки по спортивным танцам проходили там два раза в неделю, по соседству с кабинетом кружка детского оригами.

В попытке скоротать время мне даже довелось лицезреть театральную постановку о мальчике с игрушечной змеёй, оживающей только когда они оставались вдвоём. Но это едва ли заслуживает упоминания.

Фрей была одета в тёмно-серые спортивные лосины, кофту с капюшоном и чёрные кроссовки. Она быстро взбежала по ступенькам, не заметив меня. За моей спиной заработал микрофон, и женский голос с энтузиазмом объявил, что на цокольном этаже открылась для приёма гостей мастерская троллей и духов.

Я виновато улыбнулся какой-то женщине в костюме ведьмы, столкнувшись с её дочерью. Та нарядилась к фестивалю в сшитый дома костюм – то ли пчелы, то ли шмеля, с двумя бадминтонными ракетками на спине. Я двинулся к лестнице.

По пути наверх я прошёл мимо стендов у входа в библиотеку на втором этаже, где рекламировались курсы африканского плетения волос и росписи хной. Из фойе начали доноситься раскатистые удары барабанов.

У двери в танцкласс я слегка замялся, в который раз проклиная свою почти безмерную детскую наивность, не имея, впрочем, ни возможности, ни желания что-либо с ней делать. Потом я вошёл.

Зал был переполнен, но я всё-таки приметил чёрные кроссовки Фрей в куче десятков других. Танцкласс от коридора отделяла стеклянная дверь, за ней уже занимались шесть пар и инструктор.

Фрей танцевала со стройным ухоженным мужчиной с зачесанными назад густыми чёрными волосами. Гель для волос буквально фосфоресцировал, когда они двигались, держась за руки, в абсолютной гармонии друг с другом парили над паркетом будто с врождённой точностью движений.

– Элегантно и легко, друзья! – кричала преподавательница на ломаном норвежском, хлопая в ладони и плавно маневрируя между парами, – и поворот!

Рыжеволосый мужчина лет сорока стоял у музыкального центра, опершись подбородком на руки, и мечтательно смотрел на танцующих.

– Ещё поворот. Ещё, ещё, ещё! – прохлопала инструктор, а потом резко развернулась к рыжеволосому мужчине в углу и дала ему отмашку:

– Сеньор Альвин, идите ко мне!

Альвин босыми ногами просеменил по паркету к раскрывшей руки женщине. Она положила свою правую руку на его талию, а левую выставила в бок, согнув в локте, ладонью вверх. Затем провела его полукругом между остальных танцоров:

– Дайте темперамент; вперёд, в сторону, вместе. Назад, в сторону, вместе. Давайте: раз, два, три, четыре, пять шесть! Все вместе, раз, два, три, четыре, пять шесть!

За моей спиной внезапно грохнула дверь, и тучная женщина, задыхаясь, вошла в зал.

– Господи, они что, уже начали? – ахнула она и заглянула внутрь, протиснувшись через меня к двери.

Она скинула с себя кроссовки и сняла верхнюю одежду, что-то вроде яркого лоскутного пончо.

– Вот так, – улыбнулась она, изобразила губами поцелуй и подмигнула мне:

– Bailar pegados![378]

Она распахнула дверь и протиснулась внутрь.

– Альвин! Альвин, друг мой, извини, что я так опоздала.

На короткое мгновение Фрей и её партнёр застыли в повороте, открывая вид на тучную женщину и Альвина, которые в танцевальном объятии воссоединились на паркете. В этот момент стеклянная дверь, неспешно затворяемая электрическим механизмом, вдруг резко запахнулась и прихлопнула мои пальцы.

Дикая боль пожаром полыхнула по руке, и мне пришлось мобилизовать все свои силы и все самообладание, чтобы приоткрыть дверь и высвободить кончики пальцев. Я спешно развернулся и направился к выходу. Из глаз покатились слёзы, и налитые кровью кончики пальцев пульсировали как гранаты, готовые взорваться.

– Торкильд?

– О нет, – простонал я, остановившись на первой лестничной ступеньке. Потом спрятал ушибленную руку под курткой и развернулся: – Фрей?

Из фойе раздался оглушительный рёв ликования, и снова грянули приглушённые барабанные ритмы африканских перкуссий.

– Что ты здесь делаешь?

– У меня важное полицейское задание, – ответил я и обхватил предплечье ушибленной руки. – Я под прикрытием.

– Правда?

– Конечно. Ты разве не слышала?

– О чём? – спросила она, когда ударные стали греметь еще громче, и публика стала топать и хлопать им в такт.

– Киллер Оригами снова орудует в городе. Тяжёлый случай. Просто ужас.

Фрей перевела взгляд на распахнутую дверь, за которой азиатский мальчик лет семи мастерил бумажные фигурки вместе с тремя девочками лет десяти и их родителями, а потом снова на меня. Она стояла вплотную к колонне у входной двери на танцплощадку и смотрела на меня с лёгкой улыбкой на губах.

– С твоей рукой всё в порядке? – наконец сказала она.

– Всё отлично.

– Тебя отвезти в травмпункт?

– Нет.

– Хорошо. Пойдешь со мной?

– Куда?

– В зал, танцевать.

– Нет, я…

– Не хочешь?

– Ну конечно хочу, но… а что скажет твой партнёр?

– Роберт? – усмехнулась Фрей, – я же тебе рассказывала о Роберте в кафе «Стинг». Бойфренд дяди Арне. Великолепный танцор. Наверняка и любовник ненасытный, как думаешь?

– Несомненно, – пробормотал я и ощутил, как боль в кончиках пальцев постепенно утихает и растворяется в танцевальных ритмах, заполнивших культурный центр.

– Ну, давай же, – она протянула мне руки, – я же знаю, что ты хочешь.

Я больше не обращал внимания на боль в пальцах, когда вместе с Фрей вернулся в танцкласс. Всё, что я чувствовал, – резкое покалывание, когда встречались наши ладони, и запах её волос. Если бы я наклонил голову чуть ближе, её кудри касались бы моих щёк и губ.

Я вздрагиваю из-за того, что внизу кто-то стучится в дверь маяка. Я поднимаюсь с подоконника и смотрю на запотевшее от моего дыхания стекло. Я замерз, одежда на мне выстыла, а ботинки стали жёстче и жмут, будто они уменьшились, пока я спал.

Снова раздаётся монотонный стук откуда-то снизу. Глухие вибрации доходят до самого верха, там, где сижу я, и заставляют дребезжать старую штукатурку у швов. Я протираю запотевшее стекло рукавом куртки и выглядываю наружу: за окном всё так же серо, день неотличим от ночи. Только вечный поток кружащихся снежных хлопьев и волны, омывающие берега острова.

Внезапно я замечаю человека, стоящего между складом инструментов и наружной дверью маяка. На нём надета штормовка. Одной рукой он мне машет, а другой указывает рукой на море, будто бы пытаясь предупредить о чём-то, скрывшемся за метелью. Собираясь было прислониться к стеклу, чтобы лучше разглядеть происходящее за окном, я отскакиваю от окна из-за сильного удара откуда-то снизу. Через секунду всё снова стихает, я как будто внезапно оказываюсь в вакууме. Я поворачиваюсь обратно и смотрю наружу: мужчина в штормовке исчез.

Между лодочным сараем и причалом появился просвет посреди всей этой непогоды, там, где метель кружит, как миниатюрный торнадо вокруг скал. Я замечаю, как что-то выплывает из гущи плотных водорослей, лениво колышущихся у самой кромки воды; форма, цвет и структура этого объекта не вписываются в ландшафт.

Я встаю, решив спуститься к двери, но снизу снова раздаётся удар. Эхо от удара металла по металлу подхватывают стены, ветер за окном бушует и завывает. Я подхожу к двери и осторожно поворачиваю ручку.

Холодный порыв сырого солоноватого полярного ветра проносится сквозь меня и врывается в комнату, когда я открываю дверь. Я подхожу к лестнице, наклоняюсь над перилами и пытаюсь через спираль лестницы разглядеть, что происходит внизу, откуда раздавался шум.

– Эй! – я кричу так громко, что срываюсь в хрип и мучительно откашливаюсь.

Никто не отвечает, и я начинаю спускаться по лестнице. Между тем дверь внизу сильно хлопает, сотрясая всю лестницу, так что мне приходится остановиться и вцепиться в перила, пытаясь одновременно с этим закрыть уши от грохота.

Прихожая покрыта снегом, металлическая входная дверь распахнута. Я хватаюсь за дверную ручку и разгребаю снег ногами, а потом выхожу на улицу и закрываю за собой дверь.

Фигура на юго-западном направлении исчезла, не оставив следов на снегу. Я сбегаю вниз по литым ступенькам, крепко держась за перила. Вокруг кружится снег, волны окатывают камни и гнилой причал холодной пеной. На дворе тонким слоем выпал снег. Скоро начнётся настоящий шторм.

Я останавливаюсь посередине дороги. Нет никаких признаков того, что на острове только что побывал кто-то, кроме меня, но я снова обращаю внимание на объект в воде. Чем ближе я подхожу к морю, тем сильнее дует ветер. Снежный поток здесь не такой густой, можно разглядеть свет в домах на Большой земле.

Последние шаги я делаю крепко ухватившись за пучки травы и трещины в камнях, чтобы не поскользнуться и не упасть. Огни с большой земли мигают жёлтым светом, как фонари на старых кораблях, но потом между островом и землёй снова поднимается буря, окрашивая всё в белое.

Я глотаю воздух и чувствую вкус соли во рту, когда наклоняюсь над водой. Море здесь глубокое и тёмное, белые гребни волн омывают скалы и раскачивают тело, лежащее передо мной на поверхности воды.

На воде колышется труп лицом вниз. Видны только спина и несколько склизких прядей волос, всё остальное находится под водой и покрыто водорослями, как щупальцами. Я уже вытягиваю ногу, чтобы нащупать выступ и спуститься к воде, но передо мной вырастает большая волна. Я едва успеваю отступить, прежде чем труп выносит на камень, на котором только что стоял я.

– Что за…

Тело какое-то время неподвижно лежит на спине, но потом начинает соскальзывать обратно в воду. Верхняя часть туловища снова оказывается под водой, обвитая водорослями, и начинает медленно погружаться в воду головой вниз и чуть разведенными в стороны руками.

Я пытаюсь отдышаться и глубоко втягиваю воздух, а потом ползком подбираюсь к поверхности воды, следя за силой волн. Я скольжу вперёд, упираясь ногами в ракушки и шероховатые камни, пока, наконец, не подбираюсь достаточно близко к трупу, чтобы достать его руками. Вскоре мне удаётся подтянуть тело к себе и вытащить его на берег. Я поднимаюсь и через камни волочу тело к лодочному сараю.

– Не понимаю, – задыхаясь, говорю я, наконец, остановившись и выпустив труп, – это не Расмус!

Промокший и измученный я присаживаюсь на землю рядом с холодным телом.

Это даже не мужчина.

– Бьёрканг, – отвечает голос на другом конце трубки. В нём слышится любопытство и надменность. Кажется, Бьёрканг пьян. На заднем фоне слышится звук аккордеона.

– Это Торкильд Аске. Отвлекаю?

– Сегодня воскресенье, у меня встреча аккордеонного клуба, – он на секунду запинается, прежде чем продолжить. – Еще раз, а кто это говорит?

– Частный детектив Торкильд Аске.

Я слышу, как шериф тихо с кем-то переговаривается, и аккордеон затихает. Я затыкаю пальцем свободное ухо, пытаясь укрыть его от ветра.

– Я у маяка…

– Почему ты, чёрт возьми, до сих пор там? Ты разве не читал прогноз погоды? Вечером обещали сильный шторм.

– Да, но…

– Ты один?

– Нет.

– Отлично, – говорит он и тяжело выдыхает, – ну тогда позаботьтесь о том, чтобы выбраться оттуда как можно скорее, пока вас не настигнет шторм.

– Я нашёл труп, – говорю я. – В море.

– Датчанина?

Слышно, как человек рядом с ним прекращает болтать, и они оба замолкают.

– А у вас никто больше не пропадал?

– Нет, – начинает было Бьёрканг.

– Это не Расмус, – прерываю его я, – это женщина.

– Повтори еще раз? Что-что ты нашёл в море?

– Какую-то женщину. Кажется, она пробыла в воде довольно долго.

Какое-то время он молчит, и потом снова раздаётся его глубокий голос:

– Ты уверен?

Я стою с трубкой в руке и слушаю тяжёлое дыхание шерифа. Мой взгляд падает на мёртвую женщину, лежащую передо мной на земле.

Тело вспухло и вздулось, как надувной мяч. У трупа нет лица, только волосы средней длины и кожа на черепе сохранились после проведённого в воде времени. Одна из рук оторвана по локтевой сустав, а на месте нижней челюсти зияет чёрная впадина, из которой торчат белые хрящевые кольца трахеи и красно-лиловая трубка пищевода. Посеревшая мышца языка свисает между грудей, как галстук под гротескным капюшоном из плоти, окружающим череп.

Похоже, тело принадлежит молодой женщине. На ней тонкая ночная сорочка, надетая поверх футболки с изображением лошади. Вся кровь ушла в её ноги, до коленей, и в шею сине-лилового цвета. Рука, культя и верхняя часть груди покрыты трупными пятнами цвета бронзы. Кожа бугристая и плотная, напоминает гусиную.

– Алло, Аске! Ты еще здесь?

Гулкий, басовитый голос снова потрескивает в трубке, после того как двое мужчин на другом конце что-то напряжённо обсудили.

– Да, я здесь.

– Ты уверен, что…

– Ты не можешь просто сюда приехать, Бьёрканг? – раздражённо замечаю я. – У меня от этого места мороз по коже, и я чертовски хочу поскорее отсюда выбраться.

– Я сейчас же запрошу лодку и скоро перезвоню тебе, хорошо?

– Хорошо.

Раздаётся треск, и он кладёт трубку.

Я стою с телефоном в руке, не отводя взгляда от женщины без лица. Снег тонкой сеточкой уже покрыл её тело. Она – как извращённая версия снежного ангела: вместо двух крыльев у неё полтора.

Я подхожу к груде стройматериалов между главным корпусом и сараем и начинаю перетаскивать черепицу и металлолом к мёртвому телу, выкладывая их вокруг него. Потом захожу в фойе главного корпуса, расчехляю лист пластика у двери ресторана и забираю его с собой.

Я накрываю тело пластиком, сверху придавливаю его камнями и металлоломом. Закончив, я возвращаюсь на маяк. Задыхаясь, рысцой взбираюсь по ступенькам, захлопываю за собой дверь и поднимаюсь по внутренней лестнице на самый верх, где снова пристраиваюсь у окна. Вскоре звонит телефон. Со мной говорит коллега Бьёрканга, сержант Арнт Эриксен. Он кажется запыхавшимся.

– Аске, это ты?

– Да.

– Только что звонил Бьёрканг, – сообщает он.

Слышно, что он находится на улице. Под его ногами хрустит гравий, и на заднем фоне какая-то женщина тоже разговаривает по телефону.

– Где ты?

– На пути к вершине Сёрёй. Мы с моей девушкой поехали на природу, а потом позвонил Бьёрканг.

– Вы приедете меня забрать?

– Да, – отвечает Арнт, – не беспокойся. Я заеду за Бьёркангом к нему домой, как только мы вернёмся в долину. Он отправил парней из аккордеонного клуба по домам и вернул коньяк на полку. Ха-ха.

Его смех кажется притворным и натянутым.

– Зачем ты звонишь?

– Просто интересуюсь, – говорит он.

– Чем?

– Ну, Бьёрканг сказал, что ты что-то нашёл в море. Одну… женщину?

– Это так.

– Как она выглядела?

– В смысле? Ты знаешь, кто это может быть?

– Что? Нет, – волнуясь, отвечает сержант.

Женский голос около него стал тише, как будто и ей стало интересно, зачем Арнт мне звонит.

– Я просто должен был проверить, правильно ли он расслышал. То есть никто другой у нас пропавшим ни числится, кроме датчанина, так что…

– Так что, что?

– Ничего, забудь. Просто сиди спокойно, мы едем.

Арнт кладёт трубку, и я снова смотрю на остров. На земле виднеется пластиковый лист, уже запорошенный снегом, а под ним – тёмная субстанция. Щека начинает болеть, и я выдавливаю из блистера две капсулы оксикодона. Мне больше не хочется быть здесь одному посреди шторма. Я думаю о женщине под брезентом, о Расмусе, о баре; маяк и весь этот остров внезапно пробуждают во мне сильнейшие рвотные позывы.

– Я не должен был сюда приезжать, – шепчу я сам себе и бросаю в рот капсулы, – ничем хорошим это не кончится.

– Я думал, что это она, Фрей, – говорю я, когда Ульф наконец-то поднимает трубку. Я просидел здесь, на вершине маяка целую вечность. Новостей от Бьёрканга или Арнта нет, рёв лодки, на которой они должны меня забрать, не слышен.

– Где ты? – спрашивает Ульф и прикуривает сигарету, а потом тяжело вдыхает дым.

– Я на маяке датчанина. Я только что вытащил из моря какую-то женщину. Когда я увидел её между стеблями водорослей, мне на секунду показалось, что это Фрей.

– Так, – отвечает Ульф, – но ты ведь и раньше видел трупы, разве нет?

В его голосе слышится напряжённость, хотя он и пытается её скрыть.

– Да, – отвечаю я и делаю вдох, – я просто не был готов.

– Кто она?

– Не знаю. Она молодая, наверное, ей слегка за двадцать. Понятия не имею, кто она. Шериф сказал, что у них никто не пропадал.

– Она сейчас с тобой?

– Нет. Я укрыл ее пластиком и оставил лежать на берегу.

– Отлично, – Ульф глубоко вдыхает дым, между затяжками мурча от удовольствия. – Может нам поговорить о чем-нибудь другом, пока ты ждёшь, когда тебя заберут? Ведь за тобой скоро приедут, не так ли?

– Да, я предупредил шерифа. Они в пути.

– Прекрасно. Для начала расскажи мне, почему ты решил, что это Фрей? Фрей лежит в могиле на кладбище в Танангере.

– Я просто… У меня стресс, – выдавливаю я и глубоко вдыхаю. – Я только что принял две таблетки оксикодона, и они всё никак не начнут действовать.

– Скоро, – беззаботно вещает Ульф, поглощая сигарету, – скоро, вот увидишь.

– Нет, – возражаю я, – ничего здесь не работает как надо, даже небо застлано стеной тьмы и снега.

– Небо?

Ульф прерывается, он задерживает дым в лёгких и аккуратно выдыхает.

– А что не так с небом, Торкильд?

– Ничего, – угрюмо отвечаю я. Я понимаю, что сказал много лишнего. – Я говорил с сестрой, как ты и настаивал, – я пытаюсь сменить тему.

– О, здорово, – спокойно отвечает Ульф. Он даёт мне продолжить, ожидая зацепки, чтобы развернуть диалог в то русло, которого я хочу избежать. – Всё прошло хорошо?

– Я стукнул ее мужа Арвида по голове.

– Почему?

– Он ублюдок.

– Несомненно. Помогло?

– Ещё как.

– Хорошо, Торкильд. Вы нашли время поговорить про мать с отцом?

– Нет.

– Ну, может быть, в другой раз.

– Господи.

Я сжимаю челюсти настолько сильно, что боль в щеке переходит в глазные яблоки. Я закрываю глаза и пытаюсь призвать на помощь хоть что-то, что может вытащить меня из этой ледяной комнаты страданий и перенести в другое место.

– Таблетки не подействуют, – всхлипываю я и прижимаю трубку к уху, – не в такую погоду. И здесь ничего не работает. Я даже не могу здесь нормально сходить в туалет.

– Слушай меня, Торкильд. Давай мы медленно выдохнем, успокоимся и будем говорить, пока не подействует таблетка. А когда вернешься на Большую землю, купишь себе что-нибудь для живота. Дюфалак. Хорошо? Сможешь?

– Да, – вздыхаю я, – смогу.

– Отлично. Я закурю сигарету, и мы продолжим, хорошо? Ты не против?

– Не против.

Ульф прикуривает сигарету и затягивается. Я слышу, как сигарета потрескивает на другом конце провода. Он задерживает дым в лёгких, наполняя самые глубокие ветви бронхов, после чего выдыхает с удовлетворением, и довольным шёпотом произносит:

– Вот так. Торкильд, давай поговорим.

Снежные хлопья за окном кружат в воздушных потоках, временами почти замирая. Они будто парят в свободном падении и ожидают момента, когда новый поток ветра подхватит их и погонит вперёд сквозь ночь. Океан омывает остров суровыми волнами.

– Я тебе рассказывал о том, как снова её встретил? – спрашиваю я и прислоняюсь ноющей щекой к холодному стеклу.

– Много раз, Торкильд. Много раз.

– Она вдруг оказалась там, в душевой, посреди струй воды.

Мне хочется рассмеяться, хотя тело дрожит от холода. Вместе с тем я чувствую, как что-то внутри меня высвобождается. Мускулы достигают полного расслабления. Таблетки, как маленькие белые снежинки, танцуют в моём животе, неся в себе вещество оксикодона. Они поднимаются вверх по сосудам, к голове и болевым рецепторам, которые уже ждут дозу препарата. Каждая клетка моего тела находит нужное место, и я собираюсь в единое целое, фрагмент за фрагментом.

– Это была она, и в то же время не она, понимаешь? Поэтому я подумал, что это был не сон.

– Расскажи мне лучше, почему ты спустился в душевую, Торкильд. Расскажи о встрече с Робертом, бойфрендом Арне Вильмюра. Я знаю, что он приходил к тебе в тюрьму, что вы в тот день говорили. Что он сказал тебе?

– Я сразу же узнал её, – продолжаю я, не обращая внимания на его вопросы. Идёт снег, не только за окном, но внутри меня. Это не метель пляшет в хаотическом шторме, это нежные кристаллы осыпаются снегом, похожим на гусиный пух. Уникальный чувственный опыт, который доступен мозгу только в предельном его состоянии.

– Он рассказал тебе, что у Фрей появился другой?

– Нет, – говорю я. По телу прокатывается волна, которая выбивает меня из равновесия, и я чувствую, что во мне растёт злость. – Я не хочу об этом говорить, – раздражённо произношу я.

– Так мы еще и не начали, – с безразличием отвечает Ульф, продолжая затягиваться сигаретой, – может быть, сейчас как раз время вместе подумать об этом, пока мы дожидаемся лодки?

– Нет! – пресекаю я.

– Хорошо, Торкильд, я не хотел на тебя давить.

За окном скоро совсем стемнеет. Широкие полосы холодного небесного света пробиваются через метель, достигая редких участков островной суши или океана, всё остальное выглядит сине-чёрным или бесформенным и серым.

– Тсс! – я прикладываю руку к микрофону мобильника. Мой взгляд цепляется за что-то у причала.

– Что такое?

Я всё еще слышу голос Ульфа сквозь пальцы. Свет прыгает по водной поверхности у причала, где кто-то похожий на человека пытается выбраться из волн. Он выкарабкивается на сушу и осматривается, опершись руками о колени.

– Мне нужно идти, – шёпотом говорю я, как только человек на улице встаёт в полный рост и направляется к сараю, у которого лежит труп женщины без лица, накрытый пластиком. – Здесь кто-то есть.

Я хватаю свой рюкзак и бегу вниз по лестнице. На улице сильный шторм. Радиомачту вырвало ветром, она трясётся и качается над бетонным фундаментом. Жуткий скрежет металла о бетон терзает уши.

Я ничего не вижу, даже лодки у причала, где чёрные тени раскачиваются на ветру; снежная буря бушует, держит меня в этом туманном плену. Новый порыв бури прокатывается по острову, когда я хватаюсь за перила и начинаю спускаться по бетонным ступенькам к конференц-центру и лодочному сараю.

Трупа нет там, где я его оставил. Только большая вмятина на снегу показывает, где только что лежали голова и туловище. Я стою и смотрю на отпечаток ангела с одним крылом, и тут с причала раздаётся громкий треск.

Я поворачиваюсь и вижу каскады бьющихся о берег волн. Прогнившая конструкция причала громыхает и шатается вверх-вниз вместе с водой. Я сразу обращаю внимание на силуэт. Он стоит посередине причала, где метровые волны вздымаются в воздух и устремляются обратно вниз. Это мужчина, он почти полностью сливается с тёмным пейзажем, исчезает за снежной бурей, разделяющей нас. На нём водолазный костюм и маска, и, кажется, он тащит за собой к краю причала труп женщины без лица.

– Эй! – я машу руками, делая несколько шагов вперёд, – подожди меня!

Мужчина на секунду останавливается и смотрит на меня сквозь пургу, а потом снова берётся за дело и продолжает тащить ее дальше.

– Подожди же, чёрт возьми! – я трусцой бегу к причалу и вижу, что они уже приблизились к краю. Он стоит, наклонившись к воде, будто бы прикидывая, как будет туда прыгать.

Опять шатаются опорные столбы. Причал ходит ходуном под стук и треск металлических креплений. Мужчина в водолазном костюме стоит на самом краю, держа в руках труп женщины без лица, почти неподвижно, пока по ним хлещет морская вода.

О шаткий причал снова с грохотом ударяется пенистая волна. Вода вздымается в воздух и падает на причал, сопровождаемая грохотом опорных балок. Я опять смотрю туда, где стоял мужчина с трупом.

– Нет! – взвываю я и делаю несколько шатких шагов вперёд, а потом снова останавливаюсь. Причал вот-вот оторвётся от фундамента. В следующую секунду раздаётся треск балок, и причал взлетает над водой. Древесина трещит, ломаются крепления, и разлетается стальная арматура. Причал уже завалился на сторону, пока рушатся его последние смычки. Конструкция вертикально поднимается над водой, а потом плашмя падает вниз и по камням соскальзывает в тёмное море.

Вдруг я вижу их снова, невдалеке от разрушенного причала. Там мельче, и вода чуть прозрачнее. Я вижу две тени. Одна из них плывёт вниз головой, только спиной слегка выдаваясь над водой, другая болтается у поверхности, будто разглядывая меня сквозь эту мутную воду.

Пару секунд я просто стою, а потом по камням сбегаю к воде, в то время как мужчина уплывает вместе с телом прочь от острова.

– Эй, ты куда? – кричу я отчаянно. – Где лодка?

Неожиданно я начинаю скользить по мокрой поверхности и теряю равновесие. Я падаю между двумя камнями и ударяюсь головой о твёрдую и холодную землю, не более чем в полуметре от края воды. Голова оказывается зажатой, и сквозь камни до меня добирается морская вода и плещет в лицо. Ломота в позвоночнике доходит до предела, пока я пытаюсь выбраться из этого унизительного положения.

– Что, чёрт возьми, это было? – выпаливаю я измождённо, когда мне наконец-то удаётся забраться на более безопасную почву. Я на четвереньках стою на камнях, как промокшая собака, и глотаю воздух. Причал исчез в темноте. За мной лишь пара бетонных плит. Они держатся за вырванную и насквозь ржавую стальную арматуру, торчащую из земли. Силуэты под водой тоже пропали, как будто их здесь никогда и не было, а я только что очнулся от одного из тех снов, которые кажутся реальными.

Я распластался на камне, лицом к небу. Надо мной летает снег, тьма накрыла остров, будто гигантская крышка. Лежа на камне, я прислушиваюсь к звукам, доносящимся из сарая.

Спустя пару мгновений я собираюсь с силами, поднимаюсь и иду к сараю, пытаясь утихомирить боль в голове. Затем встаю у запертой двери на колени и пытаюсь заглянуть внутрь через щель внизу. Пальцами ощупываю замок. Он совсем новый. Я ухожу к свалке стройматериалов и беру плоскую железку, чтобы вклинить её между замком и дверью.

Древесина трещит, когда я толкаю железку вниз и тяну на себя, а затем слетает одно из креплений вместе с четырьмя гвоздями, и дверь сходит с петель. Она чуть было не валит меня на гальку, но порыв ветра удерживает ее. Я проскальзываю в сарай, даже не пытаясь удержать сломанную дверь.

В сарае виднеются очертания новёхонького электрогенератора. Распакована только выхлопная система – она лежит на полу рядом с парой прожекторов из лёгкого металла и корпусом для джакузи. На стене висят пять блестящих водолазных костюмов, каждый на своём крючке.

Лист прозрачного пластика, которым я накрывал труп, с порывом ветра залетел в сарай и заслонил собой выхлоп генератора. Ветер колышет лист, он шелестит и скребётся о детали и бетонный пол. Я поднимаю лист и подношу его к лицу – сильнейший запах мёртвой плоти, кожи, мускулов и внутренностей все ещё держится на пластике вместе со следами мертвого тела – сукровицей и трупными жидкостями.

Я скручиваю пластик и кладу его под одну из труб генератора. Я звоню Бьёркангу, но никто не отвечает.

Трубку не берут ни Арнт, ни Харви, а потом мой телефон садится. Я решаю дожидаться их прихода здесь, в сарае, и приставляю пару ящиков к задней стене, на которые потом забираюсь. Я промёрз до костей, и меня мучает дикая головная боль из-за падения на камни. Тело ломит, щека горит, а ноги онемели.

Я выуживаю из рюкзака бутылку с водой и ставлю её между ног, пытаясь найти в карманах куртки контейнер с лекарствами. Я глотаю таблетки и облокачиваюсь о стену, тесно прижав руки к телу, затем закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться на шуме ветра за окном.

Где-то снаружи слышится гул лодочного мотора. Я вытаскиваю руки из карманов куртки, спрыгиваю с ящиков и выхожу на улицу.

Снаружи охровый туман вот-вот заволочёт пространство с висящими в нём редкими снежинками. Гул навесного мотора усиливается, и за пеленой снега я вижу старого мужчину, направляющегося к острову.

– Так что, ты всё ещё жив? – кричит Юханнес. Его лодка скользит параллельно острову.

– Еле-еле, – дрожа, отвечаю я, встаю у бетонных плит, оставшихся от причала, который ночью унесло штормом, и жду, пока Юханнес пристанет к берегу.

– Что за чёрт? – восклицает Юханнес, заметив обломки креплений на месте причала. – Где остальное?

– Ночью унесло.

– Харви связался со мной по рации и попросил меня выехать за тобой, как только позволит погода. Много шестов с моллюсками вынесло в открытое море. Он всё ещё там, у себя. Передавали, что сегодня утром опять будет сильный шторм, так что у нас мало времени.

– Ты что-нибудь говорил шерифу?

– Бьёркангу? Нет, с чего бы? Сейчас нет и половины пятого, знаешь ли. Слуги социал-демократии проснутся не раньше чем через пару часов.

– Я говорил с ним вчера вечером, – объясняю я и забираюсь в лодку, как только Юханнес подходит ближе, огибая торчащую арматуру и тяжелые цепи, которые пытается всколыхнуть вода. – Они собирались приехать сюда, как только найдут лодку.

– Ну, может, они были заняты делами поважнее, – старый рыбак задним ходом отплывает от острова. Небо над нами снова начинает сереть, – ты бы наверняка смог продержаться там еще, если бы было надо.

– Я нашёл женщину в море.

– А? – Юханнес сплёвывает сквозь передние зубы. Он поворачивает рычаг и заводит мотор. Лодка начинает продвигаться вперёд по беспокойному морю на опасно низкой скорости. – Ты уверен, что это была женщина?

– Да.

– Где она теперь? – спрашивает он почти равнодушно, как будто я говорю об умершем хомяке или о золотой рыбке с аритмией.

– Кто-то вылез из воды и забрал её с собой.

– Кто?

– Силуэт был мужским.

Юханнес хмуро кивает сам себе, правя лодку мимо большого кома водорослей и пластиковых отбросов, беспокойно колыхающегося в волнах под резко меняющимся небом. – Драугр – это призрак без лица, – вдруг начинает он. – Мёртвый рыбак, который плавает по морю или сплавляется в половине лодки с рваным парусом. Он предвещает смерть и горе.

– Бывает ли так, что он надевает водолазный костюм и выползает на сушу, чтобы забрать умерших обратно в море? – я пытаюсь рассмеяться, но смех застревает в горле. Ветер подхватывает последние грязные снежинки и гонит их к поверхности воды.

– Нет, – отвечает Юханнес, – такого он не делает. – Лицо его грубо, а сосуды сеткой покрывают кожу.

– Так и думал.

Лодка пристаёт к галечному берегу Шельвика ближе к пяти утра.

Я спрыгиваю на сушу и помогаю Юханнесу затащить судно в сарай. Мы шагаем по дороге вдоль залива, где стоит старый дом с осыпающейся краской, беззащитный перед непогодой и прибрежным ветром.

– Я мог бы одолжить у тебя мобильный телефон? – спрашиваю я, когда Юханнес уже скинул с себя ботинки в прихожей, пахнущей рыбьим жиром и мёдом, и надел плотные серые чулки. – Мой разрядился.

Юханнес показывает на кухню:

– Позвони по телефону в гостиной. Это дешевле. Зарядку можешь одолжить у меня.

Мои промокшие носки липнут к полу. Я ставлю мобильный на зарядку, нахожу домашний телефон и набираю номер Бьёрканга.

Он отключён.

– У тебя есть номер сержанта, Арнт, как его там?

– Эриксен. Арнт Эриксен. Посмотри в телефонном справочнике. – Юханнес выдаёт мне справочник «Твой район», садится в кресло и накрывает ноги прохудившимся лоскутным одеялом. – Но если ты немного подождёшь, мы можем связаться с ними по рации.

– Рация, ага, – бормочу я, – у Расмуса тоже была одна.

– У кого? – Юханнес вопросительно смотрит на меня.

– У Расмуса, – повторяю я, – датчанин с острова.

– Да, так проще всего. Цена нулевая, понимаешь, – он причмокивает губами, – совершенно бесплатно.

Харви первым отвечает по коротковолновой связи. Он всё ещё на ферме, говорит, что приедет, как только убедится, что шесты с моллюсками в безопасности.

После разговора с Харви я вызываю дежурную часть Трумсё. Они ничего не слышали ни от Бьёрканга, ни о том, что кто-то запрашивал лодку, ни о том, что кого-то ночью надо было забрать с маяка. Я рассказываю им о трупе женщины в море. Сотрудник на другом конце спрашивает меня, где она теперь. Я отвечаю, что мужчина в водолазном костюме вылез из моря и забрал её с собой в волны. Сотрудник вздыхает и просить меня перезвонить в офис шерифа, когда тот откроется. Потом он кладёт трубку.

Юханнес идёт на кухню и приносит мне кружку кофе, потом выходит в прихожую и одевается.

– Снова поднялся ветер, – доносится из прихожей, – мне надо спуститься к берегу и заколотить двери лодочных сараев. Я скоро вернусь.

Я поднимаю ноги с холодного пола, облокачиваюсь на спинку жёсткого дивана из 50-х и пытаюсь найти положение покоя.

– Как думаешь, может быть, они выехали ночью и с ними что-то случилось?

– Нет. Просто ляг и отдохни немного, – увещевает меня Юханнес со стоическим спокойствием, – тебе сейчас нужен покой.

По его глазам я вижу, что он не так спокоен, как хотел бы казаться. Юханнес стоит в дверном проёме и смотрит на меня и на море за окном. Потом он разворачивается и исчезает за дверью. Я тут же засыпаю.

Местный синоптик рассказывает по радио, что после обеда ожидается сильный шторм с порывами скоростью до сорока метров в секунду в открытых местах. Людей просят не выходить из дому и по возможности избегать езды на машине по мостам. Долгосрочный прогноз сообщает о еще одном атмосферном фронте, который движется на север. Пониженное атмосферное давление вместе с полнолунием делают весеннее половодье весьма вероятным, уровень воды поднимется примерно на полтора метра выше нормального.

– Да, что-то в этом есть, – говорит Юханнес, когда я открываю глаза и осматриваюсь. Он кладет рацию на стол, сбоку от сегодняшнего выпуска местной газеты, а рядом – прозрачный пакет с пончиками.

– Когда в прошлый раз было половодье, мне пришлось накачать подвал и вырыть весь дренажный материал вокруг дома. Ужас, да и только. Даже сети не расставишь. Наполняются дерьмом, понимаешь.

– Который час? – я поднимаюсь и ставлю чашку с холодным кофе на стол.

– Одиннадцать часов утра, – говорит Юханнес, – ты спал беспробудно, парень. Да я и не хотел тебя будить. Кажется, тебе нужен был покой.

Юханнес берёт пончик, затем кидает пакет мне. Я хватаю один пончик, макаю его в кофе и откусываю. Рот будто онемел. Но вкус кофе всё же расшевеливает рецепторы языка, и те сообщают мне, что вкус этот отвратителен. Желудок, в свою очередь, напоминает, что прежде чем что-то глотать, кое-что другое должно выйти наружу.

– Кто-нибудь звонил? – спрашиваю я и кладу пончик на стол, рядом с холодным кофе.

– Нет, – отвечает Юханнес, – но я недавно говорил с Харви. Он едет обратно.

– А шериф?

Юханнес разламывает пончик надвое: – Нет. – Он кладёт половину пончика в рот и отхлебывает дымящийся кофе. – Тишина.

Я включаю мобильник и вижу пять пропущенных звонков от Ульфа. Кроме того, пришло сообщение от Анникен Моритцен. Она просит меня зайти к ней в офис, когда я вернусь в Ставангер. Я наливаю в чашку кофе и набираю офис шерифа. На другом конце автоответчик сообщает о часах работы и о том, что все запросы в нерабочее время должны направляться в отделение полиции Трумсё.

Но и в отделении полиции Трумсё никто не может ответить мне, где находятся шериф с сержантом. Женщина на другом конце даже не желает обсуждать, почему их нет в офисе и почему они не берут телефон.

– Чёртовы идиоты, – я кладу мобильный на стол.

– А ведь их много, – отвечает Юханнес и подмигивает так, что его лохматые брови становятся похожи на заросли колючих шипов. Юханнес коротко острижен сзади, а на макушке его шевелюра зачесана назад. Он напоминает путешественников с чёрно-белых фотографий начала двадцатого века, которые отправлялись в экспедиции и застревали в арктических льдах.

– Много кого? – кисло спрашиваю я и делаю глоток кофе. – Полицейских или идиотов?

Юханнес уже собирается ответить, но тут раздаётся громкий стук в дверь, а за ним шум тяжелых шагов по коридору. Через секунду в двери возникает Харви с напряженной и усталой улыбкой на лице.

– А, вот вы где!

Он трёт ладони друг о друга, чтобы поскорее согреть их.

– На кухне есть кофе и пончики, – говорит ему Юханнес.

Харви удаляется на кухню.

– Ты всё-таки выбрался на сушу, – говорит он, вернувшись. С пончиком в руке он и садится на диван рядом со мной. Одежда его промокла, и пучки волос торчат во все стороны. Лицо его серее, чем раньше, а губы будто сузились и побледнели.

Я молча киваю.

– Ну и ночь, – продолжает Харви дрожа. – Несколько шестов с моллюсками унесло к скалам на другой стороне залива, когда мне наконец удалось их поймать. Пришлось просто привязать их к тем, которые всё ещё стояли, и прибить жерновом, который я нашёл на суше. Придётся разбираться со всей этой чертовщиной, когда распогодится.

– Южанин говорит, что ночью нашёл в море женщину, – Юханнес медленно растирает пальцы друг о друга, а затем поднимется и выключает радио.

– Ох, – вздыхает Харви, – ты уверен, что это был не датчанин?

– Он говорит, что кто-то пришёл и забрал тело, после того как он вытащил её на берег, – спокойно рассказывает Юханнес. – Этот кто-то выбрался прямо из моря.

Харви попеременно смотрит то на меня, то на Юханнеса, а потом качает головой и бросает на меня взгляд поверх своей чашки.

– А может, ты просто заглянул в мини-бар?

– Ты что-нибудь передавал шерифу и сержанту? – спрашиваю я, не обращая внимания на ехидство по поводу пьянства.

– Бьёркангу? Нет. А что? Они сейчас там, в море?

– Они должны были забрать меня с острова вчера вечером, но так и не появились.

– Стоило, кстати, им передать, что ночью причал вырвало с корнем, и теперь он плавает где-то рядом с фьордом, – добавляет Юханнес. – Так недалеко и лодку разбить.

– Вы им звонили?

– Не берут трубку. Ни мобильный, ни рабочий.

– Ни один из них? – Харви поднимается в кресле, внезапно приободрившийся.

– Нет.

Харви достаёт свой мобильный и набирает номер из списка контактов.

– Автоответчик, – говорит он и кладёт трубку, – а вы пробовали звонить в отдел Шервёя?

Харви тянется за пакетом с пончиками и достаёт один.

– Они, по крайней мере, должны знать, где находится лодка.

Я качаю головой.

Харви набирает номер офиса шерифа, расхаживая по комнате. Закончив разговор, он возвращается на диван.

– Ты никаких лодок не слышал ночью?

Я качаю головой.

– Ничего, кроме рёва мотора траулера вчера днём. А что?

– Шериф Шервёя говорит, что лодка с пристани Смоботхавн не выходила в море последние недели. За выходные с ним не связывались ни Бьёрканг, ни Арнт, и он ничего не знает насчет спасения человека с острова этой ночью.

– Мне это не нравится, – говорю я и одним глотком опустошаю оставшийся в чашке кофе. – Далеко до этой пристани?

Харви встаёт:

– Я поведу.

Дождь хлещет по окнам машины Харви, которая несется сквозь грязные лужи и потоки слякоти по обеим сторонам дороги. Харви приходится сбавлять газ на самых тяжёлых участках и выруливать, чтобы удержать пикап на дороге.

– Будет тяжело, – говорит он, пока автомобиль взбирается по крутому холму, деревья на котором шатает на ветру вперёд-назад, – по-настоящему тяжело. И еще мне нужно вернуться на ферму, чтобы придумать, как прочнее приделать грузила, иначе отвяжутся.

– Ты не боишься?

– Fuck, yeah, I’m scared[379], – восклицает Харви, – но что тут поделать? Если пропадут шесты, на ферме в следующем году можно ставить крест.

– Как думаешь, Арнт с Бьёркангом там? В море?

Волны бьются о гальку, сети с рыбьими головами бьются о раму сушильни снизу от дороги. Где-то среди этой серости можно разглядеть остров и крышу маяка.

– Не знаю, – говорит Харви, когда мы огибаем вершину холма и продолжаем путь к центру Блэкёйвера и пристани Смобот, – но даже если и так, вызовем спасательную лодку, а она выдержит любую погоду.

Я все еще чувствую себя неважно после падения на камни прошлой ночью, а беспокойство из-за всего произошедшего за последние сутки, ощущение, что это было только началом, растёт с каждой минутой.

– Как выглядит лодка? – спрашиваю я, когда мы наконец сворачиваем на дорогу поменьше, которая по крутому склону ведёт к столярной мастерской и продуктовому магазину.

– Ярко-жёлтая, – отвечает Харви, пока машина медленно катится вперёд и объезжает людей: те бегут, согнувшись над лужами и грязевыми каналами между магазинами и машинами на парковочной площадке. – С белым краном на палубе.

Мы подъезжаем к новой парковке у причала Смобот, на стоящем здесь лодочном сарае висит табличка, которая гласит: «Офис береговой охраны Блэкёйвера находится у волнореза в форме подковы».

– Здесь её нет, – констатирую я, когда Харви глушит мотор на парковке у сарая.

– Вижу, – Харви вытаскивает мобильник, – я снова позвоню в Шервёй. – Алло! Лодки нет на причале, – Харви барабанит пальцами по рулю, – подожди, сейчас проверю.

Он делает мне знак головой, выходит из машины и направляется к сараю. Оставшись один, я достаю телефон и звоню Анникен Моритцен.

– Где ты? – спрашивает она, наконец взяв трубку. Её голос звучит так, будто она только проснулась. А может, она тоже ходила к Ульфу и выпросила себе еще таблеток, еще болеутоляющих, снотворных препаратов, тех, что притупляют чувства и позволяют отличать день от ночи.

– Я на пристани в Блэкёйвере.

– Я думала, ты едешь домой.

– Мы ищем лодку шерифа и сержанта.

– Зачем?

– Я нашёл в море мёртвую женщину, – я засовываю руку в карман куртки, открываю упаковку оксикодона и выдавливаю две капсулы, – на маяке Расмуса. – Я быстро проглатываю таблетки. – Шериф и один из сержантов должны были забрать меня с острова вчера вечером, после того как мы с тобой поговорили, но так и не объявились.

– Женщина? – с сомнением в голосе произносит она, после того как я заканчиваю говорить. – Ты уверен?

– Да. Она какое-то время пробыла под водой, но хотя это и не всегда легко определимо, это не он, Анникен. Это не Расмус, – я осознаю, что не стоило звонить. Пока слишком рано, и я не успел заранее продумать разговор.

– Я должна посмотреть, – голос Анникен уже не кажется усталым, теперь она говорит быстрее, отчеканивает слова, и ее охватывает паника, – может быть, ты ошибся, мать всегда…

– Я не ошибся.

– Но откуда ты знаешь, ты же сам сказал, что определить было трудно!

– Не начинай, – замечаю я, когда из сарая выходит чёрная тень и сквозь дождь бежит к машине, – не сейчас. Здесь нечего искать. Я позвоню, когда узнаю больше.

– Нет, подожди, – в отчаянии она чуть не плачет, – я не понимаю…

Я кладу трубку.

– Чёртов идиот, – бормочу я сам себе, засовывая мобильный обратно в карман, – что ты, чёрт возьми, творишь, Торкильд?

Харви садится и захлопывает за собой дверь.

– Никто не может с ними связаться. Спасательная лодка пролежала здесь всю неделю, но вчера утром, когда за ней пришли, лодки уже не было.

Он включает обогреватель на полную мощность и греет руки.

– Шериф Шервёя говорил с отделом в Трумсё и со спасательно-розыскным центром.

– И что теперь? – я чувствую, как в кармане вибрирует мобильный, но не реагирую.

– Они вышлют туда лодку, – говорит Харви. Он глазами следит за дворниками, которые бегают туда и обратно на лобовом стекле, – они скоро их найдут. Лодка «скорой помощи» прочная, как скала, и на ней отличное оборудование. Судя по всему, у них мог просто накрыться двигатель или они просто заплыли на остров подальше.

Я пытаюсь разглядеть за дворниками дождливый морской пейзаж.

– Я только что говорил с его матерью, – сообщаю я, – с матерью Расмуса.

– Что ты ей сказал?

– Я сглупил.

– Каким образом?

– Я дал ей надежду.

Харви облокачивается о руль и смотрит на меня.

– Слушай, – начинает он, – I have to ask[380].

– Валяй, – бормочу я, не отрывая взгляда от пляски дождя поверх волнореза, по лодкам и водной глади.

– Что всё-таки произошло на маяке прошлой ночью? С этой… говоришь, ты нашёл женщину?

– Она была в море. Молодая женщина, наверное, двадцати с чем-то лет. Без лица, без одного предплечья. Одетая в ночную рубашку с футболкой. Босая. Как будто она спала там, в кустах водорослей.

– А еще ты говоришь, что мужчина вышел из моря и забрал её?

– Да.

– Ты видел, кто это был?

– Нет.

– Ты был пьян?

Я поворачиваюсь к нему. Его лицо блестит из-за дождевых капель, а волосы промокли.

– Нет.

– Хорошо, – ухмыляется Харви и барабанит пальцами по приборной панели, – просто должен был спросить.

– Некоторое время назад со мной произошёл несчастный случай, – рассказываю я, снова вглядываясь в пелену дождя, – я получил мозговую травму, некоторые отделы мозга больше не работают так, как должны. Иногда я вижу вещи, которые, может быть, не существуют. Обоняю или ощущаю присутствие людей, хотя я совершенно один. Из-за этого начинаешь в себе сомневаться, перестаешь доверять собственным чувствам, но это не тот случай.

Последнее предложение я, скорее, говорю сам себе.

– Эй, – Харви на секунду поднимает руку и снова кладёт её на руль, – не думай об этом. Я во всё это верю, ты же знаешь. All the way[381].

Лодки, пришвартованные у волнореза в стройном ряду, лениво раскачиваются из стороны в сторону и цепляются за швартовые крюки.

– Думаешь, это был один из них? – спрашивает он.

– Кто был?

– Бьёрканг или Арнт.

– Может быть, это был Расмус.

– Расмус мёртв, – отвечает Харви.

– Ты уверен? Всё, что у нас есть, – это его лодка, которая пришвартована в заливе. Ни трупа, ни места преступления, ничего.

Харви удивлённо смотрит на меня.

– Хорошо, допустим, – произносит он, – но зачем ему прятаться на острове, как какому-нибудь фантому?

– Может быть, он как-то связан с женщиной без лица?

– И не хочет, чтобы кто-то об этом узнал, – на его лице сразу появляются ямочки от улыбки. – Aha, I see what you’re doing. This is some real detective-shit you’re talking about.[382]

– Мне нужно у кого-то остановиться. – Я выуживаю новую таблетку оксикодона и кладу её в рот в надежде, что она будет решающей каплей на чаше весов в борьбе с болью в животе.

– Так ты решил задержаться здесь?

– Не думаю, что у меня есть выбор.

Харви выезжает со стоянки у сарая и ведёт машину обратно к главной дороге. Во рту пересохло, и у меня не получается собрать достаточно жидкости, чтобы проглотить капсулу – она прилипла к языку. Я снимаю ее с языка передними зубами, а потом прожевываю. Вкус резкий и кислый, и мне приходится ждать, пока наберется достаточно слюны, чтобы проглотить порошок. Затем я сплевываю остатки желатиновой капсулы в руку и убираю их в карман куртки.

– Ты не знаешь, здесь есть какой-нибудь гостевой дом, где можно на пару дней снять комнату? – спрашиваю я, очищая языком зубы. – Слишком долго будет разъезжать от Трумсё и обратно, а спать в автомобиле мне не хотелось бы, пока я здесь.

Харви останавливает машину на пересечении с главной дорогой и снова поворачивается ко мне.

– Может быть, у меня есть решение, которое поможет нам обоим, – объявляет он. – Сначала заберём твой арендованный автомобиль, а потом просто следуй за мной.

Я ставлю автомобиль рядом с пикапом Харви и выхожу на парковку у главного входа в социальный центр Шельвика. Возле социального центра стоит гостевой дом. Ветер здесь, на вершине холма, гораздо сильнее, чем в долине.

– Ты шутишь?

– Нет, – смеётся Харви и указывает на постройку. – Я купил это здание шесть лет назад. Изначально его строили под душевую для немецких солдат во время войны. Коммуна здание не использовала, так что я его купил, отремонтировал и поделил на три номера, которые я сам теперь сдаю коммуне и социальной службе. У меня, кстати, есть подобный проект и в Трумсё, шесть одноместных номеров под сдачу.

– Ловко, – отвечаю я и опираюсь о багажник автомобиля.

– Деньги к деньгам, не так ли? Так или иначе, один из номеров сейчас пустует, можешь его арендовать за, скажем, триста пятьдесят крон в день?

– Ну, – отвечаю я, недоверчиво глядя на здание, – видимо, это лучше, чем спать в машине.

– Отлично, – Харви протягивает руку, – ты же оплатишь задаток? Чек, кстати, будет выписать трудновато, это ничего?

– Конечно, – отвечаю я и передаю ему деньги, когда к нам выходит жена Харви. На ней коричневое зимнее пальто с пятнистым меховым воротником, белая шапка, джинсы и зимние ботинки, с таким же серым пятнистым мехом по краям.

– Привет, – говорит она и кладёт руку на шею мужа, – снова вернулся домой с фермы, слава тебе господи.

Харви кивает:

– Да. Надо было заехать в долину.

– Только вернулся?

– Нет, мы были в Блекёйвере вместе с Торкильдом. Бьёрканг и Арнт пропали.

– Пропали? – она отпускает его шею и делает шаг назад. – В каком смысле?

– Они вчера вечером выехали на спасательной лодке, чтобы забрать Торкильда с острова. Но там они так и не появились.

Мерете прижимает воротник к лицу, и её подбородок, рот и нос утопают в искусственном мехе.

– Мне позвонить Мари?

– Not yet[383], – отвечает Харви, – мы наверняка скоро узнаем больше. В любом случае дождись моего возвращения.

– Что? – Мерете хватает мужа за руку. – Ты снова уезжаешь?

– Мне нужно выйти в бухту, и я вернусь, как только закреплю все шесты. А ты пока помоги Торкильду, хорошо? Он снимет номер Андора и Юсефины на пару дней.

– Не уверена, можем ли мы сдавать чужие квартиры, это ведь идёт вразрез с нашими договорённостями с социальной службой.

– Расслабься, дорогая, речь ведь всего-то о паре дней. В любом случае новых постояльцев не будет после того, что мне рассказали.

Мерете качает головой, отпускает мужа и делает шаг мне навстречу.

– Ну хорошо, Торкильд, идём со мной, и я покажу тебе твои… апартаменты.

Она снова поворачивает к Харви и произносит:

– Будь осторожен.

– Always, – щебечет он. – Увидимся позже, Торкильд.

Он махает нам на прощание, а потом садится в машину и уезжает.

– А чем занимается трудотерапевт? – спрашиваю я, когда мы пересекаем автостоянку.

– Я организовываю досуг для наших постояльцев через волонтёрскую организацию. Например игры в бочче, групповую терапию и походы в лес. Каждое третье воскресенье мы проводим в гостиной службу вместе с местным священником. Кроме того, когда нужно, я работаю сверхурочно. Неплохой способ быть вместе с мамой, после того как умер отец, да ещё и класть в копилку пару крон.

– Значит, твоя мать тоже здесь живёт?

– Да, у неё комната в отделении для людей с умственным расстройством.

Мерете достаёт ключ, когда мы подходим к ближайшей квартире, и открывает дверь.

– Ну вот, – говорит она и передаёт ключ мне. Мы заходим внутрь. – Мужчина, который жил здесь раньше, умер, когда мы вместе были в автобусном туре по Швеции. Сердечный приступ.

– А что жена?

– Умерла той же ночью. Of a broken heart[384], – говорит она на американский манер. – Вполне может быть, что так и есть, – продолжает она, заметив мой взгляд, – грустно, не правда ли?

– Да, грустно, – отвечаю я.

– У меня всегда ком в горле, когда я думаю о таком. Похороны в среду, кстати. Их дочь живёт на юге Швеции, она не захотела приехать прибраться в квартире перед тем, как закончатся похороны. Мы сложили их вещи в кладовой и спальне. Предлагаю тебе спать на диване, пока ты здесь.

Только сняв ботинки, я сразу же об этом жалею. Пол ледяной, как и сама квартира. В темной мрачной гостиной нет отопления. Здесь стоят старый диван, стул, сервант, стеллаж и тумба под телевизор. Матрасы свернуты и лежат в углу рядом с коробкой с надписью «Книги» и ещё одной с надписью «Фотографии + Разное».

– Харви говорил, ты кто-то вроде телепата? – начинаю расспрашивать я, пока Мерете копается в электрическом щитке. Ростом она метр шестьдесят, не больше, и ей приходится вставать на цыпочки, чтобы достать до тумблеров.

– Таких, как я, называют ясновидящими, но иногда я занимаюсь еще и исцелением теплом и кристаллотерапией, прямо здесь, в доме.

– И скоро тебя покажут по телевизору? В «Ловле духов»?

– Силе, – поправляет она и смеётся. – «Сила духов». – Мерете подходит к окну, раздвигает шторы и включает батарею. Вскоре комната наполняется запахом горелой пыли. – Съёмки начнутся после Рождества. Здорово, не правда ли?

Я киваю и сажусь на кресло рядом с ней. У Мерете почти на всех пальцах крупные кольца с яркими камнями.

– Мы, люди, способны взаимодействовать друг с другом с помощью целебной энергии, – она растопыривает пальцы над плотно сидящей на ней джинсовой юбкой, – энергии, которая есть в каждом из нас, на границах физического, духовного и психологического миров.

– Ты говоришь с духами?

– Да. Постоянно.

– Как… они выглядят?

– В каком смысле?

Она проводит ногтями по юбке.

– Ты…

– Вижу ли я умерших, гнусные трупы и всё такое?

Я осторожно киваю.

– Нет, боже упаси, – смеясь, парирует она и мягко касается рукой моего колена, – никто не смог бы вынести такой жизни.

– Да-да, – бормочу я.

– Каждое живое существо окружено своим энергетическим поясом. Некоторые из нас могут его видеть, а иногда и вступать с ним в контакт. – Она подмигивает и шлёпает меня по бедру. – Наши тела наэлектризованы, Торкильд. Ты разве не знал?

– Нет.

Мерете кладёт руки на стол ладонями вверх. Она водит костяшками по поверхности стола, камни на ее кольцах позвякивают.

– Хочешь рассказать о ней?

– О… ком? – хриплю я в ответ и замечаю, как возвращаюсь к реальности из дальних уголков сознания.

– Ну ладно тебе, – Мерете наклоняется и берёт меня за руки. Ее ладони тёплые, гладкие, даже кольца на её пальцах согреты теплом кожи, – я почувствовала её присутствие, когда мы впервые встретились. Тёплая вуаль, которая висит над тобой, вьётся. Я чувствую её и сейчас.

Она закрывает глаза и нежно обхватывает мои запястья большими пальцами.

– Вы были вместе?

– Нет, – я автоматически одёргиваю руки из-за прикосновения.

– Я почти что почувствовала её, – Мерете снова открывает глаза. – Но ты ведь к ней привязан?

Я не отвечаю. Вместо этого откидываюсь в кресле и засовываю руку в карман куртки, где лежат таблетки с оксикодоном.

– Думаю, она на меня злится, – всё же отвечаю я.

– Злится? – Мерете смотрит на меня удивлённо. – С чего ей злиться?

– Она больше не хочет приходить, – мой голос дрожит, и мне становится трудно дышать. – Как бы я ни старался, она не приходит.

– Но ты же знаешь, что она там?

– Разумеется. Она ведь вернулась.

– Вернулась? – Мерете слегка наклоняет голову. – В каком смысле?

– Я вёл машину, она умерла, а потом вернулась, – рассказываю я, как будто это самое обычное дело, – но она больше не хочет приходить. Не знаю, что я мог такого сделать. Наверное, что-то не так с моими таблетками. Я уже выбросил некоторые из тех, что не работают.

Мерете протягивает ко мне свои раскрытые ладони и знаком показывает, чтобы я сделал то же самое. Я отпускаю упаковку в кармане и делаю так, как она хочет.

– Я должен поговорить с ней, – шепчу я, – не знаю, сколько еще я выдержу жить вот так.

– Торкильд, – говорит она, – будучи ясновидящей, я получаю информацию в виде ощущений, образов, запахов и символов, которые потом пытаюсь расшифровать и передать тому, с кем провожу сеанс. То, о чём говоришь ты – быть посредником в потусторонний мир, – совершенно другая история. Тут смысл заключается в том, чтобы оставить часть себя в мире духов. Это больно, и я остерегаюсь таких сеансов из-за сильного нервного напряжения.

– Прошу тебя, – шепчу я и прижимаюсь к ней руками.

Мерете настойчиво на меня смотрит, а потом выпускает мои руки.

– Хорошо, – говорит она и хлопает ладонью по моему бедру, – я об этом подумаю, Торкильд.

Она встаёт.

– Дай мне время.

Она уходит, и несколько минут я сижу неподвижно. Потом я встаю, иду к умывальнику и наполняю стакан водой, которой запиваю две таблетки оксикодона и возвращаюсь на диван. Я пытаюсь думать о Фрей, но у меня не выходит.

На часах без пяти два, когда раздаётся стук в дверь. Я встаю с дивана, на котором дремал с момента, когда меня покинула Мерете.

– Сив, – женщина протягивает неестественно загорелую руку, когда я открываю ей дверь, и мы встречаемся взглядами, – я медсестра этого отделения.

У неё светлые волосы до плеч, на ней медицинский передник сиреневого цвета, на ногах – шлёпанцы.

– Рад знакомству, – отвечаю я и протягиваю руку в ответ.

Сив – маленькая хрупкая девушка с морщинистыми руками и коротко стриженными ногтями.

– Я хотела показать вам столовую.

– Хорошо.

Я снимаю куртку с вешалки в прихожей, надеваю ботинки и закрываю за собой дверь.

– В социальном центре Шельвика три отделения, – начинает медсестра, пока мы преодолеваем короткую дорогу между двумя зданиями. Она говорит отстранённо, механически, как будто я пришёл со своим престарелым отцом, который ждёт на заднем сиденье машины. Или она видит во мне нового пациента, точно не знаю.

Главный корпус представляет собой вытянутое деревянное здание с тремя крыльями: одно выходит на дорогу, а два других расположены на задней стороне.

– У нас оказываются различные услуги: от амбулаторной помощи в дневные часы, до круглосуточного ухода, – продолжает Сив, когда мы подходим к раздвижной двери главного корпуса. – Всего у нас тридцать девять одиночных комнат, места для долго- и краткосрочной реабилитации, а также места постоянного проживания. Два задних крыла – это больничное отделение, в одном из них палаты для людей с расстройством интеллекта, в другом – для соматической терапии, в основном паллиативной.

Столовая представляет собой вытянутую комнату, двенадцать столов приставлены к стенам, а четыре расположены по центру. Отсюда открывается вид на заднюю часть здания и можно видеть окна двух задних корпусов, а также аварийный выход и металлические пожарные лестницы.

За четырьмя столами сидят одиннадцать постояльцев – две пары за столами у входа, а четверо мужчин с зачёсанными на затылок серо-белыми волосами собрались на углу у окна. За одним из столиков у стены я внезапно замечаю Юханнеса с двумя пожилыми дамами.

– Это Торкильд Аске, – громко и с военной точностью объявляет Сив, рассматривая пеструю компанию собравшихся. – Он несколько дней поживёт в квартире Андора и Юсефины.

– А где же будут спать Андор и Юсефина? – раздаётся тонкий скрипучий голос из-за стола Юханнеса. Он принадлежит хрупкой даме, скрюченной в инвалидном кресле. Зубные протезы скачут у неё во рту, пока она говорит.

– Они же умерли, – отвечает другая женщина. У неё полная фигура, на ней летняя рубашка в цветочек с коротким рукавом. Её серебристо-седые волосы взъерошены и спадают на сторону.

– Это сын Агнес? – говорит тонкий голос с инвалидного кресла.

– Нет, глупая ты курица, – отвечает другая женщина, – её ребёнок ведь монголоид.

– Он не монголоид, он аутист, – дребезжит женщина с кресла, снисходительно кивнув в мою сторону, – бедняжка. Ты потерялся?

– Торкильд Аске, – говорю я настолько громко, насколько позволяет голос, и театрально кланяюсь тем двум женщинам, подойдя к месту, где они сидят.

– Это Бернадотт, – представляет Сив, проследовав за мной, – а эта красавица в кресле-каталке – Улине.

Я здороваюсь за руку с каждой и киваю Юханнесу.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я и сажусь, после того как Сив отошла к другому столику.

– Я обычно заезжаю к сестре в отделение расстройств интеллекта пару раз в неделю, ну и с удовольствием остаюсь на обед, – отвечает Юханнес. – После обеда, кстати, будут поминки по Андору и Юсефине в большой зале.

– Ох, как же ты исхудал! – Улине наклоняется ко мне и гладит меня по плечу своей холодной рукой. – Разве Агнес тебя дома не кормит?

Она продолжает водить по моей руке, мусоля во рту зубной протез и печально глядя на меня.

– Мальчик мой, – улыбается она и хлопает мне по ладони, потом роется в сумочке, которая лежит у неё на коленях. – Вот, – шепчет она и кладёт мне в руку монетку, – купишь себе мороженого потом.

– Спасибо, – отвечаю я и уже собираюсь объяснить ей, что мне не нужны десять крон и что я достаточно большой, чтобы самому покупать мороженое, но Юханнес вступает в разговор:

– Еда здесь уже не такая, как раньше, – говорит он. В комнату из кухни выходит молодой мужчина-азиат с тележкой еды и начинает раздавать её присутствующим.

– А? – переспрашиваю я с притворным любопытством, теребя в руках монетку, которую мне дала Улине. Я чувствую, как из-за запаха еды у меня начинает ныть в диафрагме.

– Повар, – Бернадотт наклоняется над столом в нашу с Улине сторону, – такие уж они люди.

Она качает головой, а мужчина уже идёт к нам.

– Это Бабю. Он из Бирмы, – говорит Улине, когда мужчина подходит к столу и подаёт еду. – Нет-нет, – произносит она и показывает на меня, когда Бабю собирается поставить тарелку перед ней, – отдай это нашему мальчишке. Я не буду это есть.

– Я прошу прощения, – я останавливаю Бабю, который подносит мне тарелку с обедом, и поглаживаю живот, – у меня болит живот.

– Они ничего не знают о рыбе, – неутомимо продолжает Бернадотт, – вот в чём проблема. Это совершенно другая культура, вы же понимаете.

– М-м, – я неловко киваю, а Бабю продолжает подавать еду, как будто не слыша разговора.

Бабю наконец-то удаётся поставить перед Улине тарелку с обедом, и она поднимает крышку. Улине строит гримасу, кладёт крышку обратно и поворачивается к Бабю с сердечной улыбкой на лице:

– Когда София вернётся на кухню? – дребезжащим голосом спрашивает она.

– Она выйдет из отпуска в середине января, – отвечает Бабю на ломаном северном диалекте.

– Передай ей, что мы скучаем.

– Цыц, это же он, – замечает Бернадотт и хватает Улине за руку, когда короткий коренастый мужчина с лохматыми чёрными волосами появляется из двери кухни, – чёртов саам из Лаксельва.

– Что вы с Харви обнаружили? – Юханнес наклоняется над столом, а Бабю уходит обратно на кухню, – что-нибудь узнали про Бьёрканга с его сержантом в Смоботе?

Я качаю головой:

– Они забрали лодку вчера вечером. С тех пор от них ничего не слышно. К нам высылают розыскную лодку из Трумсё. А может быть, и вертолёт в течение дня.

Юханнес смотрит на меня, засунув в рот целую картофелину. Он быстро жуёт ее и глотает, запивая водой.

– Нехорошо, – бормочет он, а потом насаживает еще одну картофелину и кладёт в рот. – Совсем нехорошо.

Через секунду Бабю возвращается с упаковкой чернослива и с широкой улыбкой протягивает мне:

– От живота.

Он быстро откланивается и снова исчезает на кухне, прежде чем мне удаётся ему ответить.

– Он помогает, – говорит Улине, поедая свой десерт с невозмутимой миной, – чернослив приносит желудку облегчение, вот увидишь.

– Да, думаю, я пойду в квартиру и попробую это средство, – отвечаю я и встаю со стула, собираясь уходить.

Чернослив не помог. Я сижу на диване, слушаю радиоприёмник, и тут звонит мобильный. Мужчина сообщает, что мне звонят из полицейского отдела Трумсё и просят приехать туда завтра в одиннадцать часов. Я спрашиваю, не получали ли они сообщений от шерифа и не удалось ли им связаться с лодкой, но мужчина просто настойчиво повторяет, что завтра мне нужно приехать на встречу с ними в одиннадцать, и что очень важно прийти к назначенному времени.

После этого он кладёт трубку.

Я решаю принять горячую ванну, в надежде, что это мне поможет. Я набираю ванну и раздеваюсь. Я сижу на крышке унитаза и смотрю, как из крана льётся вода и как поднимается пар. В какой-то момент я чувствую запах душевой ставангерской тюрьмы и прокручиваю в голове минуты со скакалкой на шее; я думаю о тишине и снова чувствую боль. А потом я вспоминаю о Фрей и о тех преградах, которые ей пришлось преодолеть, чтобы снова вернуться.

Ванна уже наполнена водой. Я спешно поднимаюсь с крышки туалета, но в гостиной раздаётся звонок мобильного телефона. Я разворачиваюсь и бегу по холодному полу, чтобы взять трубку.

– Это я, – задыхаясь, выговаривает Лиз, – я здесь.

Я раздвигаю шторы, за окном светятся фары автомобиля. Он стоит на парковке с заведённым мотором.

– Что ты здесь делаешь?

– Увидела твой автомобиль, – Лиз тяжело откашливается в трубку. – Арвид уехал с друзьями на природу. Я подумала заехать тебя навестить.

– Откуда ты узнала, где я?

– Я ездила по району…

– Ты могла просто позвонить.

– Да, но я хотела, чтобы это было сюрпризом. Я испекла кексы. Не знаю, как они на вкус, но я подумала, что мы могли бы…

– Самая дальняя квартира, – перебиваю я, – я в ванной.

Я открываю дверь, возвращаюсь в ванную и выключаю кран. Ванна заполнена водой на три четверти. Я осторожно в неё залезаю и откидываюсь назад, так что только голова и колени остаются над поверхностью воды.

– Эй!

В прихожей шуршат пакеты, когда хлопает входная дверь.

– Торкильд, это ты? – спрашивает Лиз.

Я слышу, как она снимает куртку и сбрасывает ботинки энергичным жестом.

Эмоциональный маятник моей сестры шатает ее из крайности в крайность: первая – хаотическая оргия быстрых углеводов и самобичевания, вторая – слепая вера во вселенское добро и справедливость, хотя найти их можно только в сказках и диснеевских мультфильмах. Кроме того, она обладает уникальной способностью восстанавливаться после этих спадов, пусть и прибавив пару килограммов. Она встаёт на ноги, закрашивает синяки, забывает про психологические травмы и снова начинает излучать добро. Её мысли переполнены наивными фантазиями об идеальных людях, будь то муж, друг или брат.

– А, вот ты где, – щебечет Лиз из-за двери и заглядывает в ванную. Волосы свисают на одну сторону, щёки покраснели. В её руках две сумки с продуктами, которые она ставит на пол перед собой, – ты моешься.

– Пытаюсь смыть грехи, – иронизирую я и провожу грубыми пальцами по лицу и волосам.

– Ну, уж как есть, – она засучивает рукава и подходит ко мне, – раз так, то я тебе с этим помогу, – говорит она и берёт бутылку шампуня, которую я поставил на край ванны. – Давно этого не делала.

Она выдавливает на руку шампунь и ставит бутылку на пол перед ванной.

– Вечно нужно было прикрывать тебе глаза, когда ты был маленьким, – говорит она, массируя голову.

– Разве не всем это было нужно в детстве?

– Нет, – хихикает она, – мне не было. Ты не позволял мне даже промыть уши душем, потому что боялся, что вода затечёт в голову.

Лиз останавливается и смеётся, её руки лежат у меня на голове.

– Ваша честь, – бормочу я, слегка улыбаясь, – свидетель лжёт.

– Когда ты был маленьким, ты думал, что с тобой случится… – она весело смеётся, – водянка! Ой, господи, – всё щебечет она и продолжает мыть голову, – бог знает, откуда ты всего этого тогда набрался.

– Ложь и снова ложь.

– Не говори такого, Торкильд. – Лиз нежно проводит ладонью по уху, прежде чем продолжить намыливать голову. – Ты же знаешь, что всё так и было.

– Так, на выход, – говорю я и указываю на дверь, – дай старику домыться.

Лиз, хихикая, уходит из ванной вместе со своими пакетами, а я закрываю глаза и погружаюсь в тёплую воду. Как только я ушёл под воду, я открываю глаза и смотрю наверх. Вода мутная, и из-за мыла щиплет в глазах. Я лежу до тех пор, пока хватает воздуха. Потом я вылезаю из ванны и одеваюсь.

Я выхожу из ванной комнаты, а Лиз уже поставила на стол бумажные тарелки, чашки, салфетки, коробки с пирожными и кексами и френч-пресс со свежезаваренным кофе.

– Проходи и садись, – говорит она, – надеюсь, тебе понравится, я всё приготовила сама. Не знаю, может быть, основа пирожных получилась жестковатой, но…

– Я не голоден, – отвечаю я.

– А… – Лиз печально смотрит на меня.

Я сажусь на диван рядом с ней и наливаю кофе в чашку.

– Вчера вечером я нашёл в море мёртвую женщину, – рассказываю я и откидываюсь на диван с кружкой в руках, – у неё не было лица.

– Что? – Лиз роняет надкушенный кекс с розовым кремом и посыпкой на тарелку, и он заваливается на сторону.

– Я позвонил шерифу. Они вместе с одним сержантом должны были приехать и забрать меня, но так и не появились.

Лиз смотрит на меня, ничего не говоря.

– А теперь она пропали. Завтра я еду в Трумсё на встречу в полиции.

– В полиции? – она слегка запинается и продолжает: – Они знают… кто ты и что случилось в Ставангере?

Я пожимаю плечами и делаю глоток из чашки.

– Наверняка. В любом случае, теперь всё по-другому. У меня нет выбора.

Лиз берёт надкушенный кекс и целиком засовывает его в рот.

– В прошлый раз тебя лишили работы, – говорит она, заедая тяжести жизни, – и упекли в тюрьму. – Она глотает и жуёт, жуёт и глотает, пытаясь завершить мысль: – Ты как… как…

– Они не могли сделать ничего другого, – объясняю я, – то, что случилось в Ставангере, – моя вина.

– Как ты можешь такое говорить? – Лиз кладёт два пирожных на блюдце, а третье просто держит в руке. – Эта девушка вместе со своим парнем тебе всю жизнь испортили. Всю.

– Нет, Лиз, – говорю я, – ты не знаешь, как всё было. Что тогда сделал я.

– Потому что ты не хочешь рассказывать, Торкильд, – теперь она говорит тише, – даже о том, что было, когда ты сидел в тюрьме. О том, что ты сделал. Сам с собой.

– Тут не о чем говорить.

– Но можно и поговорить, если хочешь. Арвида не будет до завтра. Я могу остаться здесь с тобой. Может, мы просто побудем вместе, я и ты, и поговорим?

– И о чём же? – спрашиваю я и ухмыляюсь в ответ. – С чего начнём? С меня и моего повреждённого мозга или с тебя и твоих синяков?

Я стою у окна и слежу за Лиз, в слезах бегущей с сумками по автостоянке. И снова я перешёл границу. Снова я тот, кто занимает сторону всего того кошмара, что с ней происходит, вместо того чтобы быть ей братом, каким она мечтает меня видеть.

На улице темно, голые ветки похожи на хоботки огромных насекомых, мерцающих и сверкающих слабым светом на фоне угольного неба над заливом и маяком. Скоро свет совсем гаснет, и темнота расстилается над островом, а из-за облаков доносится тяжёлый рокот.

Грохот следует за лучом света, который танцует на камнях и по поверхности моря. Однажды коллега рассказал мне, что этот вибрирующий звук получается из-за аэродинамического давления, которое возникает, когда лопасти вертолёта раскручиваются до скорости звука.

Из-за ветра и темноты прожектор слегка качает из стороны в сторону, а вертолёт марки Си Кинг постепенно движется на север в поисках лодки пропавших шерифа и сержанта.

– Я решился, – шепчу я.

Я стою у окна, наблюдаю за металлической стрекозой и прислушиваюсь к её быстрым движениям крыльями.

– Если ты не хочешь приходить ко мне, тогда я приду к тебе.

Прожектор вертолёта вот-вот скроется из поля видимости, и звук постепенно угасает.

– Только завершу свои дела, и я готов.

Предпоследний день с Фрей, Ставангер, 25 октября 2011 г.

Фрей позвонила на следующий день после танцев в Сёльберге. У меня была встреча с полковником и подполковником, на которой мы разбирали список документов по делу о полицейском, на которого подали жалобу.

– Что делаешь?

– Я на встрече.

– Когда закончишь?

– Ну, – я посмотрел на часы, и потом отвернулся от стола, – а что такое?

– Может, встретимся сегодня?

Я заметил на себе пристальный взгляд подполковника. Тот бесцельно листал бумаги. Полковник безучастно что-то печатал на мобильном телефоне, этим он занимался на протяжении всей встречи.

– Хорошо, – вздохнул я, – конечно.

– Отлично. Зайдёшь за мной, когда закончишь?

– Куда?

– К дяде Арне.

– Договорились.

Я повесил трубку и чуть улыбнулся подполковнику. Тот кивнул, затем собрал свои вещи и трусцой последовал за полковником, который уже исчез за дверью переговорной, не попрощавшись.

Фрей сидела на лестнице у виллы в районе Парадис и листала меню тайской забегаловки, когда я пришёл. Она бросила меню обратно в почтовый ящик, и уже вместе мы направились в центр.

– Чем занимался сегодня? – спросила она, когда с Фрюе Террассе мы свернули на Йельмелансгате.

– Был на встрече, занимался бумажной работой, а еще готовился к завтрашнему интервью, – ответил я.

Мы шли на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Небо было ясным, погода – теплой и почти безветренной. Из зарослей деревьев в конце Йельмелансгате, где она соединяется с улицей Адмирала Крюйса, раздавалось громкое щебетанье птиц, которые порхали среди голых деревьев.

– К интервью? – переспросила она. На Фрей был надет широкий белый топ, узкие серые джинсы с низкой талией, сумка через плечо и белые кроссовки. На мне всё ещё был рабочий костюм без галстука, который обычно состоял из рубашки с подвёрнутыми рукавами и чёрных брюк. Такой наряд я носил даже в самую холодную зиму, потому что чувствовал себя слишком старым для денима с тех пор, как мне перевалило за двадцать пять. Кроме того, что касается одежды, я предпочитал покупать сразу несколько пар одного фасона, разве что с небольшими нюансами в оттенках. Эдакий мужчина с рекламного плаката «Дрессмен», только без улыбки и необходимых тому черт характера. – А что, «допрос» теперь не говорят?

– Говорят, говорят. Это, если хочешь, удобная англификация. Но некоторые из нас предпочитают называть сеансы, в особенности, если там присутствуют полицейские, беседами или интервью. Это создаёт дистанцию между тем, чем они сами занимаются по долгу службы, и тем, что их ждёт у нас, в спецотделе, – ответил я и улыбнулся.

– И что, работает?

– Если бы ты знала как.

Фрей смотрела на меня открытым любопытным взглядом. Но в нём таилось что-то ещё, какая-то лёгкая напряжённость.

– И с кем ты будешь завтра беседовать?

– Полицейский из местного городского отделения.

– Что там за случай?

– Грубые нарушения устава.

– То есть?

– Ты разве не изучаешь право?

Фрей промолчала.

– У тебя есть план того, о чём будешь спрашивать?

– Конечно. Важно заранее подготовиться к допросу, продумать подходящий сценарий, определить тактически верные вопросы и следовать четкой последовательности, когда их задаёшь.

– Как ты можешь заранее знать, о чём будешь спрашивать?

– Это один из допросов, когда подозреваемый уже дал свои разъяснения. Есть доказательства, допросы свидетелей и показания написавшего жалобу, как и его разъяснения. Все это и формирует основу допроса, который я проведу. У меня уже есть неплохое представление об этом случае и о его участниках. На самом деле, важнее всего найти правильное время для проведения беседы.

– В каком смысле?

– Ну, когда проводится расследование, обычно сначала допрашивают заявителя или свидетеля преступления, кроме того, у обвиняемого есть своя собственная версия событий, не так ли?

Фрей кивнула и я продолжил.

– Сначала мы собираем необходимую информацию о том, как всё происходило, чтобы установить ход событий, сценарий. И тогда уже тактически верным будет допрашивать обвиняемого, то есть в тот момент, когда мы знаем достаточно, чтобы контролировать поступающую от него информацию и, возможно, по ходу дела её опровергать.

– Кто подал на него жалобу?

– Я разве говорил, что жалобу подавали? – я натянул улыбку и пожал плечами.

– Так вы уже говорили с тем, кто… – она слегка замялась и, ухмыльнувшись, продолжила: – Вероятно, и подал жалобу?

– Разумеется. Важно всё прояснить как можно скорее, если речь о жалобе, то есть о нарушении дисциплины в рядах полиции, или же о чём-то, что подлежит уголовному наказанию. Большинство случаев, которые к нам направляют, на самом деле не касаются спецотдела, потому что чаще всего это обыкновенные жалобы или рапорты о нарушении дисциплины, где не произошло нарушения закона. Такие случаи мы достаточно быстро бракуем, не проводя интервью.

– Но этот случай не такой?

– Ага. Тот, кого я завтра буду допрашивать, кроме этого связан и с другим делом, над которым мы работали раньше, но оно было закрыто, так что, возможно, обвинительный акт изменится. Посмотрим.

Мы продолжили путь в центр по узкой улице, с обеих сторон которой на деревьях сидели птицы.

– В какую сторону изменится?

– Ты же знаешь, что я не могу ответить на этот вопрос, – сказал я и сам себе улыбнулся. Дорога по полуострову, отстроенному кирпичом и засаженному деревьями, щебетанье птиц и шелест осенних листьев делали своё дело. Я чувствовал себя кем-то другим, не Торкильдом Аске, со всеми его несовершенствами, всеми рекомендациями, местами, где он должен был быть, с людьми, которых он должен был встретить и описать по особым критериям. Я был безымянным человеком, для которого существует только звук шагов по асфальту, запах осени и девушка рядом с ним.

– У него проблемы?

Фрей снова резко остановилась и начала в меня вглядываться, на этот раз дольше, чем в предыдущий.

– Что ты имеешь в виду?

Мы стояли в тени огромного дерева с тёмно-зелёным стволом.

– Ничего.

Фрей подмигнула мне, а потом схватила за руку и потянула вперёд.

Я остановился и удержал её.

– В чём дело? Ты знакома с этим полицейским?

Фрей отвела глаза.

– Нет, то есть ни в чём, – отрезала она.

Её взгляд встретился с моим. Она наклонилась ко мне, вытянув руки и склонив голову к земле, так что её волосы касались моего подбородка.

– Расслабься, мне просто интересно было, вот и всё.

Я медленно наклонялся к ней. Я заметил, что дышу носом, машинально и беззвучно, как будто стараюсь оставаться в состоянии полного покоя, не двигать ни одной мышцей, боясь, что малейшее волнение разобьёт зеркало напротив меня.

Фрей подняла на меня взгляд, и прежде чем я успел сообразить, что делаю, я наклонился к ней навстречу. Мои губы только коснулись её верхней губы и кончика носа, но она тут же отпрянула. Она попятилась и подошла к каменной стене, тянувшейся вдоль края дороги.

– Что ты делаешь?

Её глаза были широко открыты, она сложила руки на груди, будто бы защищаясь от меня.

– Я… Прости. – Я сделал шаг назад, чтобы между нами образовался промежуток, больше свободного пространства, – Боже, я думал, я…

– Нет, – задыхаясь, ответила Фрей и удручённо закачала головой, – мы двое не… мы никогда не сможем…

Она не закончила предложение и, просто развернувшись, побежала вниз по дороге, не оборачиваясь.

Я стоял и смотрел, пока она не исчезла из виду.

– Ты лжёшь, – шептал я сквозь зубы. – Всё время лжёшь.

В конце концов, я развернулся и пошёл обратно той же дорогой, которой мы пришли, а потом, на Стурхаугсвейен, свернул к городской станции. Лицо горело от гнева и боли, внутри тоже полыхало пламя, оно вилось и вырывалось наружу, пока я бежал по городским улицам прочь, направляясь к себе в отель.

Я знал, что зашёл слишком далеко. Это уже не было частью игры, и я был на грани того, чтобы потерять контроль.

До Трумсё я добираюсь только к часу. Паром из Олдердалена в Лингсейдет отменили, поэтому пришлось объезжать. Тело болит после долгой поездки по слякоти и дорожным выбоинам.

Море добралось до самого края набережной, и только свернув в центр, на Грённегате, я вижу, что дорогу затопило. С обеих сторон толпятся работники транспортной службы, а экскаваторы ковшами грузят снежную жижу в ожидающие их грузовики.

Открыв дверь машины, я попадаю под снег с дождём. Войдя в полицейский участок, я подхожу к стойке и сообщаю, что прибыл. Приземистая девушка лет двадцати просит меня подождать, и я сажусь на неудобную скамейку между двумя цветочными горшками с пластиковыми цветами и дренажными шариками.

Минут через пять из-за двери появляется полицейский и спрашивает, не я ли Торкильд Аске. Я киваю и встаю, а он жестом показывает следовать за ним. Он подходит к нужной двери задолго до меня и стоит в ожидании в конце длинного узкого коридора, на стенах которого висят фотографии прошлых руководителей отделения.

– Сюда, – говорит полицейский, держа в руке кофейную чашку и папку с документами под мышкой. Он придерживает для меня дверь. – Мы вас ждали.

Комната почти пустая. На стенах – обои под покраску, на полу – линолеум. Прямоугольный стол с двумя стульями с одной стороны и еще одним, твёрдым и неудобным, с другой – это всё, что есть в комнате. Я мог бы рассказать им, что в наши дни мы проводили эти сеансы на равных, сидя на одинаковых стульях и с небольшим столом перед нами, а не между. Во всяком случае, это то, что согласно современной криминальной психологии лучше всего стимулирует коммуникацию.

– Так, – полицейский высокого роста, хорошо сложен, у него небесно-голубые глаза и узкий рот, – садитесь. – Он указывает на неудобный жёсткий стул.

– Благодарю, – я останавливаюсь у стола, – скажите, а нельзя взять один из тех стульев? Этот выглядит жутко неудобным для сидения.

– Стул в полном порядке, он… – отвечает полицейский.

– Чудесно, спасибо, – отвечаю я, меняю стулья местами и занимаю место со своей стороны стола. – Ну, о чём мы сегодня будем говорить?

– Секунду, я только… – смущается он, выглядывая в коридор. Кажется, на помощь ему никто не придёт, так что он закрывает дверь, проходит внутрь и садится на единственный оставшийся стул с мягкой подкладкой.

– Так вот, – начинает он и открывает папку, – можем для начала заполнить вот это, – говорит он, – пока мы ждём.

– Отлично.

Я сразу чувствую, как всё моё нутро противится участвовать в этой истории, когда я уже не тот, кто управляет процессом. То же происходило и на допросах после случая с Фрей. Ульф бы сказал, что это разыгравшаяся профессиональная гордость служит причиной инфантильного желания противостоять и саботировать подобные ситуации. Но сам я просто не вижу другого выхода.

– Начнём с установления личности, – начинает полицейский.

– Разве у вас здесь нет компьютеров?

– Конечно, есть.

– Отлично. Торкильд Аске, родился шестого января семьдесят первого года.

– Место рождения?

– Скуфлавик, Исландия.

– Вы гражданин Норвегии?

– Да. Подтверждающие документы имеются, если нужно.

Полицейский отмахивается, не поднимая взгляда от листа бумаги.

– Вы холосты?

– Разведён.

– Занятость?

– Безработный. А вы, кстати, не принимаете на работу?

– Я так понимаю, вы раньше работали экспертом по допросам в особом отделе по полицейским преступлениям в Бергене?

– Верно. Но больше не работаю.

– Да, я знаю.

– Конечно, знаете.

Секунду он колеблется, а потом продолжает, не глядя на меня:

– Вы были ранее осуждены за убийство по неосторожности и только что отсидели свой срок в тюрьме. Расскажите о…

– Мы не могли бы просто договориться, что я знаю, что вы знаете, и перейти к тому, с чем на самом деле связана наша встреча?

Наконец-то полицейский переводит взгляд на меня:

– Что вы можете сказать о событиях, происшедших на… – Он роется в бумагах в своей папке. – На маяке Блекхолмен, – он снова делает записи на листе, прежде чем продолжить, – с субботы двадцать четвёртого октября по утро воскресенья двадцать пятого.

– Так вы их всё ещё не нашли?

– Нет, – кратко отвечает он, не поднимая взгляда, – скажите мне, с какого по какое время вы находились на острове?

– С шести утра субботы по пять утра воскресенья. А лодка? Даже её не нашли?

Еще один мужчина заходит в комнату. Он старше полицейского и старше меня, худой, с серебристо-седыми волосами и острым прямым ястребиным носом благородной формы. Мужчина на секунду останавливается у твёрдого неудобного деревянного стула и, обнаружив, что никто из нас не собирается с ним меняться, садится.

– Я лейтенант Мартин Свердрюп, – произносит он и протягивает руку. Он северонорвежец, но говорит на гибридном диалекте, на который иногда переходят политики или провинциалы, когда первые выходят в телеэфир, а вторые оказываются среди городских людей.

Он жмёт руку крепко и уверенно.

– Торкильд Аске, – отвечаю я и снова откидываюсь на спинку стула.

Мартин Свердрюп потирает руки и разминает плечи, как будто мы трое хороших друзей, собравшихся у камина поговорить о погоде и рыбалке. Самое время войти в контакт с помощью каждодневной болтовни. Этот метод создан для того, чтобы более плавно подступить к вопросам пожёстче. Иными словами, системе КРЕАТИВ, очевидно, обучают и в Северной Норвегии.

– Кофе? – предлагает Мартин Свердрюп, добродушно и сердечно кивая в сторону двери.

– Кого, вы сказали? – Сегодня я не собираюсь попадаться на эту уловку.

– Кофе, чай… Вы хотите?

– Нет, спасибо.

– Газировки? А может, воды?

– Спасибо, воды.

– У нас нет дорогой магазинной воды, но вода из-под крана тоже прекрасная на вкус.

Мартин Свердрюп бросает взгляд на своего коллегу с ручкой в руке и отсутствующим выражением лица, а затем снова поворачивается ко мне.

– Это ведь подойдет, я надеюсь?

– Нет, забудьте, – отвечаю я, – я бы лучше выпил ромашкового чаю.

Я смотрю на полицейского, который все ещё сидит и смотрит в пустоту.

– Или сок. У вас есть апельсиновый?

– Так, не знаю, есть ли… – Мартин Свердрюп вопрошающе смотрит на коллегу. – Стэйнар, у нас есть?

– Есть что? – мужчина кладёт ручку на стол, как будто его только что пробудили от глубокой коматозной формы дневного сна.

– Сок. Ты не знаешь, он стоит…

– Забудьте, – перебиваю я, – давайте тогда кофе. Чёрный.

– Отлично. Прекрасно. – Мартин Свердрюп снова смотрит на полицейского, – сбегаешь, принесешь нам?

Полицейский Стэйнар угрюмо передаёт папку и опросник, который он почти заполнил, своему начальнику вместе с ручкой, а потом встаёт и уходит из комнаты.

– Хорошо, Аске, – взгляд Мартина Свердрюпа скользит по уже заполненным полям, – снова вернёмся к вам, – произносит он. – Вы знаете, почему вы здесь?

– Догадываюсь, да.

– Хорошо.

– Да, весьма.

– Прекрасно. Ну, позвольте мне перейти сразу к делу, как говорят у нас на севере.

– Да, давайте так и сделаем.

– Расскажите мне для начала о том, зачем вы сюда приехали и чем занимались на маяке.

– Родители парня, который пропал с маяка на Блекхолмене в прошлые выходные, заплатили мне за то, чтобы я сюда приехал и нашёл его. Его мать купила маяк для сына летом, и он уже почти закончил ремонт, собирался сделать из него «Отель впечатлений». Когда я приехал сюда, я связался с шерифом и встретился с ним и сержантом в их офисе. Они отвезли меня в Шельвик, и уже оттуда меня на лодке подбросили до маяка следующим утром.

– Еще раз – когда вы связывались с Бьёркангом или с шерифом, Арнтом Эриксеном?

– В тот же вечер, когда нашёл женщину в море.

– Женщину, да. Что вы можете нам рассказать о ней?

– Молодая, чуть за двадцать, ростом около метра шестидесяти, тёмные волосы средней длины. Одета в ночную рубашку и футболку.

– Черты лица?

– Их нет.

– Нет?

– Лица не было, как и одного из предплечий. Кажется, она долго пробыла в воде. Труп был на ранних стадиях гидролиза и уже приобрёл то характерное склизкое состояние, которое…

– А потом она исчезла?

– Да.

– Раз и всё?

– Кто-то вышел из воды и забрал её с собой.

– Вы видели, как он выглядел?

– На нём был водолазный костюм.

– Вы видели или слышали лодку?

– Нет.

– То есть он вышел прямо из воды?

– Да. Как подводная лодка, – я изображаю рукой взлёт со стола, стоящего между нами, – ш-ш-ш.

Уголки рта лейтенанта слегка опускаются, когда он делает над собой усилие чтобы не обращать внимания на мою руку и шипение.

– У вас есть какие-нибудь идеи насчёт того, кто это был и что случилось с трупом?

– Не люблю говорить впустую.

Мартин Свердрюп открывает новую страницу.

– И что вы делали потом?

– Я позвонил Бьёркангу, как только дотащил её до берега, и попросил их приехать и забрать нас с острова.

– В каком часу это было?

Я достаю мобильный телефон и нахожу нужный звонок.

– Полшестого вечера, а через пару минут я позвонил и сержанту.

– И когда вы говорили или видели кого-то из них в следующий раз?

– Никогда.

– Уверены?

– На сто процентов.

– Вы сейчас принимаете какие-нибудь препараты?

– Целую кучу.

– Ладно, – Свердрюп проводит пальцем по костяшкам с другой стороны ладони, – прошу прощения, давайте немного продышимся, прежде чем продолжать. Что скажете?

– Хорошо, – отвечаю я и опускаю плечи. – Вы их нашли?

Мартин Свердрюп медленно качает головой.

– Совсем ничего?

Он снова качает головой. На этот раз ещё медленнее.

– Мы ищем в том месте, где, как мы полагаем, и случилась авария. Мы проводим систематический поиск обломков с использованием эхолота, и вероятность их найти мы считаем относительно высокой. Раньше или позже.

– Лучше раньше, чем позже, – замечаю я.

– У вас есть идеи, зачем они могли взять с собой водолазные костюмы?

– Простите?

– Водолазные костюмы. Из лодочного сарая в Смоботхавне не досчитались пары водолазных костюмов. Мы думаем, что они взяли их с собой.

Зачем Арнту или Бьёркангу надевать водолазный костюм и отправляться на остров, чтобы забрать с собой только труп, а меня оставить там сидеть, как дурака? И если тот, кого я видел, был одним из них, где они сейчас? Я вдруг понимаю, что если это тот сценарий, из которого сейчас исходит полиция, что они действительно приплыли к маяку, когда я был там, то последствия могут дорого мне обойтись, если они скоро не объявятся. Очень дорого.

– Кто же погружается во время шторма? – наконец спрашиваю я.

– Ну, согласно вашим же словам, именно это он и сделал, тот, кто украл труп женщины, который вы, по вашему утверждению, нашли.

– Может быть, это всё мне привиделось, – мрачно отвечаю я.

– Такое возможно? – с сомнением спрашивает Свердрюп.

– Нет.

– Уверены?

– Что я здесь делаю, Мартин? – раздражённо спрашиваю я и развожу руками, – может, вы мне лучше расскажете, под каким статусом я прохожу по этому делу?

– Свидетель, – отвечает лейтенант спешно.

– Пока что так, – внезапно раздаётся из-за двери. В комнату входит мужчина, его взгляд обращён на меня. Он быстро шагает вперед, хватает свободный стул, отодвигает его от стола и садится напротив меня, раздвинув ноги. Мой прошлый начальник из спецотдела. Он кратко кивает и обводит меня взглядом с ног до головы.

– Скажи мне, Мартин, – произносит Гюннар Уре и отклоняется на спинку стула, держась за неё руками. – Как допрашивать специалиста по допросам? Ты знаешь?

– Как дела, Гюннар? – спрашиваю я.

– Прекрасно, – отвечает Гюннар Уре. Его сильные предплечья стали более крупными и загорелыми с тех пор, как мы виделись в последний раз; тогда он всё ещё был моим руководителем в спецотделе.

– Ну а ты как?

– Как сыр в масле, только без масла.

– Ах, как хорошо.

– Не правда ли?

Мы садимся и смотрим друг на друга, не говоря ни слова.

– Что ты здесь делаешь? – наконец спрашиваю я. – Всё ещё работаешь в спецотделе?

– Нет, вернулся в Дельту.

– В отряд особого назначения?

– Верно, – Гюннар кивает, ни на секунду не отводя от меня взгляда.

– Заведующим по хозяйству, наверное?

Узкие губы вытянулись на его бронзовом лице в тонкую линию. Гюннару пятьдесят три, но когда он двигается, все его подтянутые мускулы до единого напрягаются, даже мышцы лица. Когда он сжимает зубы, его губы делаются ещё уже. После того как Гюннар стал нашим новым шефом в спецотделе западного округа, уволившись из отряда особого назначения, у нас уже ходили слухи, что два десятилетия назад он принимал участие в спецоперации в аэропорту Торп и что он, цитата, «превосходный стрелок». Гюннар Уре ожидал уважения к себе, куда бы он ни приходил, и людям казалось естественным это уважение проявлять, не важно, знали они его до этого или нет. Было что-то у него в крови, что невозможно вытравить.

– Всё ещё в строю, – отвечает он и впервые улыбается. – Сложные задания, как в старые добрые времена. Не хватает адреналина, знаешь ли, хотя тренироваться в лагере стало тяжелее. Годы берут своё у каждого из нас.

– Зачем ты здесь, Гюннар?

Гюннар Уре широко улыбается, но потом губы снова сжимаются в узкую полоску:

– Да, это я тебе и расскажу, Торкильд. Пару дней назад мне позвонил некто шериф Бьёрканг. Он хотел знать, что я могу рассказать об одном из моих бывших подчиненных, некоем Торкильде Аске, который почему-то объявился на гостеприимном севере, где собирался искать утонувшего у какого-то маяка датчанина. Я рассказал этому шерифу, что Торкильд Аске – имя, которое я надеялся не услышать больше никогда. Что этот позорный персонаж, который решил предать всех своих друзей на госслужбе, разрушить нашу репутацию, меня лично и всё, за что мы стоим, станет фигурантом какого-то дела, было последним, чего я ожидал.

Я вижу, как двигаются его челюстные мышцы, пока он, стиснув зубы, говорит. Гюннар Уре наклоняется ко мне:

– Ты хоть представляешь, как я себя чувствовал, когда должен был сидеть и защищать этого чёртового кандидата на статью за вождение в нетрезвом виде из моей собственной команды? Как? Вождение в состоянии опьянения, непреднамеренное убийство? Как я, по-твоему, выглядел, как мы выглядели, вся твоя команда? Ты хоть раз думал об этом?

– Манипуляция и информация, – говорю я после неприятной паузы, в течение которой все трое просто сидят и смотрят друг на друга, ничего не говоря.

– Что за чушь ты несёшь? – Гюннар Уре придвигает стул ближе. – Что ты сказал?

– Ты хотел знать, как допрашивать эксперта по допросам. Так вот, все допросы, по сути своей, строятся вокруг двух вещей: манипуляция и информация. Даже когда допрашивают того, у кого есть собственный опыт и знание методик. Самое главное, впрочем, это то, что человек оставляет за пределами комнаты допросов, прежде чем в неё войти.

– И что это? – ручка елозит в руках Мартина Свердрюпа, как будто бы он пришёл сюда прослушать курс по межличностной коммуникации для сотрудников полиции. Гюннар Уре, напротив, сидит совершенно неподвижно и смотрит на меня. Он так близко, что я чувствую аромат лосьона после бритья «Хьюго Босс» и жвачки со вкусом клубники.

– Твоя личность. Ведущий допрос входит в комнату чистым, как роса, он белый лист. Никаких предубеждений, никакой злости, ярости или других отвлекающих факторов. Желаемый результат здесь – обратить внимание объекта допроса на то, что он или она сами отвечают за ситуацию, в которой оказались, в то же время выясняя, подлежат ли уголовному наказанию их деяния. А для этого нужно обзавестись их доверием.

– Вести себя как шлюха, иными словами, – Гюннар Уре сплёвывает и опускает руки на подлокотники, а потом сжимает их в кулаки.

– Если хочешь, – спокойно отвечаю я. – Так начинается игра: манипуляция и информация. Обман – неплохой способ начать, если имеешь дело с тем, кто и сам искусный игрок. Мешать правду и вымысел, создавать впечатление, что знаешь больше, чем есть на самом деле, путать, подрывать уверенность в себе.

– То есть никакого КРЕАТИВа? – Гюннар Уре снова расплывается в лёгкой улыбке.

– Нет уж, – отвечаю я и качаю головой, – не с такими ребятами, нет. Здесь нужны самые серьезные средства. Исключительно техники психологической манипуляции, как мне кажется. Я бы начал сеанс с того, что затронул бы что-то интимное. Чтобы им стало страшно. Какая-то тема, которой они совсем не ожидали.

– Как эта? – Гюннар Уре слегка придвигает стул ко мне, он так близко, что наши лица почти касаются друг друга.

– Прекрасно. Был бы я тобой, я бы, наверное, сейчас действовал по схеме «хороший полицейский/ плохой полицейский», в которой смена кнута и пряника стимулируют получение информации, – я кивком указываю на Свердрюпа, – вас тут достаточно.

– Не-а, – хрипло говорит Гюннар Уре, – что у тебя там ещё?

– Плющить эго? Надо метко атаковать чувство собственного достоинства, чтобы человек в попытке оправдать свои действия проговорился и начал рассказывать. Техника Рида, она же детектор лжи, – сомнительный выбор, но стоит попробовать, в особенности, если комбинировать его с одной или несколькими из вышеназванных методик.

– Это всё? – цедит Гюннар Уре сквозь зубы.

– Нет, – спокойно продолжаю я, – некоторые применяют ещё и вершёрфт вернемунг.

– Вот, – Гюннар уверенно кивает, – теперь мы говорим на одном языке.

– Что это? – спрашивает Свердрюп заинтересованно.

– Самые передовые техники допроса. Такие использовало гестапо во время войны, по большей части это те же методы, которые сегодня используют американцы. Разве не забавно?

– Что ещё? – Гюннар нетерпеливо барабанит пальцами по спинке стула. – Это всё? Ты знаешь другие приёмчики?

– Ещё? Ну, нельзя забывать и про употребление психоактивных веществ. Но это уже тонкости самых передовых техник.

– Ходят слухи, что ты теперь и сам их употребляешь.

Я слышу, как прижимаются друг к другу его верхняя и нижняя челюсти.

– Однако, – продолжаю я, не обращая на него внимания, – всегда присутствует возможность того, что объект страдает тем или иным расстройством личности, и тогда правила игры резко меняются.

– Почему? – Мартин Свердрюп снова щёлкает ручкой.

– Теперь слушай внимательно, – говорит Гюннар Уре. – Тут он знаток. Знает все ходы и выходы.

– Примерно семь процентов мирового населения страдает психопатией в той или иной форме. Половина заключенных в американских тюрьмах попадают под эту категорию и совершают восемьдесят процентов насильственных преступлений. Люди без эмпатии, хронические лгуны, не способные к раскаянию и самоконтролю.

– Знаешь что, Мартин, – Гюннар Уре поворачивается к Свердрюпу, – вообще-то у нас однажды был один такой парень в отделе. Тварь ползучая, а не человек.

Затем он снова поворачивается ко мне:

– Ну, так вот. Психопат, ага.

– И что он сделал? – спрашивает Свердрюп, смело пытаясь рулить разговором.

Гюннар Уре снова замолкает и просто сидит, смотря мне прямо в глаза, а я продолжаю:

– Ну, было бы совершенно бесполезно пытаться заставить психопата испытать ответственность или сожаление, – рассказываю я, – они не в состоянии осознать ту физическую, эмоциональную или психическую боль, которую причиняют другим. Их поведение продиктовано исключительно нарциссической потребностью удовлетворить своё собственное эго. Успешный допрос психопата происходит только тогда, когда допросчик это понимает и не пытается апеллировать к сочувствию, совести или социальным связям.

– А сейчас будет весело, – говорит Гюннар Уре, – слушай и учись.

Я киваю, понимая, к чему ведёт Гюннар, но не нахожу способа его остановить. Поэтому я просто продолжаю рассказ и морально готовлюсь к последствиям:

– Допросчик, напротив, должен делать вид, что он впечатлён самостоятельностью, изобретательностью и силой, которую продемонстрировал объект допроса в своих деяниях, задавая вопросы из серии: «Как тебе удавалось убивать этим способом? Так много? И так долго тебя не могли поймать?» и так далее, и тому подобное. Иными словами, признания можно добиться только в случае, когда психопат чувствует, что удовлетворяет одну из своих эгоманических потребностей.

– Откуда ты всё это знаешь? – спрашивает Свердрюп.

– Торкильд интервьюировал много таких психов, когда был в Штатах вместе с этим доктором Оленборгом, верно? Большинство из них были… полицейскими?

Вот к чему Гюннар Уре вёл с самого начала. Сейчас он может подвести итог всему, чем я был и что есть, и эту истину я должен буду носить на шее, как гирю, до конца жизни. Окончательное доказательство того, что я предал его лично, нашу команду и всю нашу полицейскую общность. Клеймо, которое показывает, что я отныне и навсегда буду одним из тех, кого мы вдвоём когда-то ненавидели и презирали больше всех на свете.

– Так называемые cops gone bad, – продолжает Гюннар Уре, – полицейские, перешедшие на другую сторону. Они убивают, грабят, насилуют и разрушают всё на своём пути.

– Что-то такое, да.

– Такое, как ты, не так ли?

– Иди к чёрту, Гюннар!

Гюннар Уре наконец вцепляется в стул, на котором сидит, и швыряет его об пол, а потом хватает меня за шею, и поднимает нас обоих на ноги.

– Почему ты не можешь просто пойти и сдохнуть в канаве?! – рычит он, а потом ударяет свободным кулаком мне по лицу, и я заваливаюсь назад к стене с противоположной стороны письменного стола и падаю на пол.

– Что за… – слышу я крик лейтенанта. Я поднимаю голову и вижу, как он схватил Гюннара за плечо двумя руками, как будто пытаясь защитить меня от разъярённого быка.

– Это тебе за команду, – Гюннар прижимает кулаки друг к другу, вырывается из захвата Мартина Свердрюпа, делает пару шагов и бьёт меня в живот. Удар такой сильный, что меня рвет, и одновременно накатывает дикая боль в диафрагме. Смесь воды, кофе и свежей крови стекает по воротнику на пол, – а это от меня.

– Мужик, ты чего! – Мартин Свердрюп сзади обхватывает Гюннара за грудную клетку. Грудь его настолько широка, что руки едва сходятся. И всё-таки каким-то странным образом ему удаётся оттащить Гюннара назад к столу, где тот тяжело садится на один из стульев. Мартин поднимает стул, который Гюннар выбил из-под себя, и ставит его на место, а уже потом подходит ко мне:

– Ты в порядке? – спрашивает он так, будто стоит над беднягой, которого только что сбил разъяренный слон.

– Я прекрасно, – говорю я и сплёвываю кровью на пол между нами, – как лето в Нёйтолсвике. Я в порядке.

Я снова сплевываю и прислоняю голову к стене. Гюннар сидит за столом, закрыв лицо руками, и смотрит на нас сквозь пальцы.

Лейтенант делает пару шагов к Гюннару, он держит указательный палец поднятым, как меч.

– Послушай, – яростно произносит он. Внезапно он заговорил на чистом северо-норвежском наречии: – Не знаю, что тут между вами происходит, но это абсолютно неприемлемо. Я собираюсь…

– Уйди, – цедит Гюннар Уре. Он сквозь кончики пальцев злобно смотрит на лейтенанта, который на секунду замирает на месте, как будто примёрзнув к полу, и всё ещё держит перед собой вытянутый палец, словно проверяя направление ветра в комнате, – я хочу поговорить с ним наедине.

– Нет, ни за что. Я здесь…

– Вон, – произносит он. На этот раз в его голосе звучит металл, который заставляет Мартина Свердрюпа опустить свой анемометр и сделать шаг назад.

– Всё в порядке, – говорю я и безуспешно пытаюсь принять стоячее положение.

– Чёрт знает что, – бормочет лейтенант как раз в тот момент, когда его коллега, ушедший за кофе, наконец заглядывает в дверь. Он собирается что-то сказать, но Свердрюп его прерывает:

– Иди, Стейнар, – произносит он, – эти двое придурков хотят на время остаться наедине.

Я поворачиваюсь на живот и снова плююсь кровью, а потом ползу к столу, пока не добираюсь до стула сбоку от того, на котором сидит Гюннар.

Я хватаюсь и встаю.

– Ну, – кашляю я, когда наконец забираюсь на стул и нахожу приемлемое для сидения положение, – о чём теперь будем говорить, шеф?

– Выглядишь просто ужасно, Торкильд, – говорит Гюннар Уре, когда дверь закрывается и двое мужчин уходят.

– Зачем ты здесь?

– Могу задать тебе такой же вопрос.

Гюннар откланяется на спинку стула, растирая костяшки пальцев.

– Тебя Анн-Мари послала?

Моя бывшая жена, Анн-Мари, и Гюннар нашли друг друга, когда я был в Америке. Мне было всё равно. Развод уже был оформлен, и потом, наш брак изжил себя много лет назад и разрыв был чистой формальностью.

– Она не знает, что ты вышел.

– Ещё как знает, – возражаю я и хватаю лист из стопки документов, которая всё ещё лежит на столе. Я сворачиваю его и использую, чтобы отереть кровь с лица. – Она начала высылать мне вырезки с фотографиями детей. Получил последнюю прямо перед отправлением на север. Мальчик из рекламы H&M и девочка. Ты должен попросить её остановиться.

– Ну чёрт возьми, – Гюннар Уре снова закрывает лицо руками, – она просто очень устала, – продолжает он, – мы так долго пытались завести детей, и…

– А усыновление?

– Э-э, что? Ты ведь не думаешь, что я…

– Ради бога, Гюннар, – я швыряю окровавленный лист бумаги на стол между нами, – ты же знаешь, что она не может иметь детей!

– Что?! – Гюннар Уре в шаге от того, чтобы снова вскочить, сжав кулаки, но, уже приподнявшись, меняет решение и снова опускается на стул. – О чём ты, чёрт возьми, говоришь? – устало цедит он.

– Врачи обнаружили кисты в её яичниках. Почти пятнадцать лет назад. Поэтому она и посылает вырезки, чтобы показать, что я, не желающий иметь детей, забрал у неё, когда она всё ещё могла их завести. Чёрт возьми, мужик, – говорю я и плюю, а Гюннар Уре, застывший, сидит передо мной.

– Им пришлось удалить всё, из-за риска развития рака. Яичники, матка и лимфоузлы, всё, чтобы предотвратить распространение. Откуда, по-твоему, взялся шрам на её животе?

– Она поранилась, – вдруг шёпотом говорит Гюннар, не глядя на меня, – там снизу, ножницами, в тот вечер, когда я пришёл домой и рассказал про тебя и ту разбившуюся в автомобиле девчонку в Саннесе. Пьяный кандидат на статью за вождение в нетрезвом виде насмерть сбивает девушку полицейского, дело которого он должен был рассматривать. Ты хоть представляешь, какой цирк бы поднялся в прессе, если бы мы не были достаточно быстры? – Гюннар снова ударяет ладонями по столу и трясёт головой. – Вся эта работа, которую мы должны были сделать, чтобы бладхаунды не нашли твоего дерьма. Так, конечно, нехорошо говорить, но, может быть, было бы лучше, если бы вы оба…

Раздаётся стук в дверь, и из-за неё выглядывает полицейский с двумя дымящимися чашками кофе в руках.

– Э-э, вы просили кофе, – неуверенно обращается он к Гюннару, а я поднимаюсь на стуле и забираю свою чашку.

– Мне не надо, – Гюннар трёт костяшки большими пальцами, – воды, пожалуйста.

– У нас нет воды в бутылках, только из-под крана…

– Один чёрт, дружище. Большой бокал, холодная вода. За дело.

Полицейский кивает:

– Две секунды.

– Раз-два! – командует Гюннар, не отводя взгляда от своих пальцев. Полицейский бросает взгляд на меня, затем на пальцы Гюннара. После этого он разворачивается и уходит.

– Вы правда думаете, что я замешан в пропаже шерифа с сержантом? – спрашиваю я и дую на кофе.

– Разумеется, нет, – отвечает Гюннар, – или, вообще-то, откуда мне знать. Я здесь проездом. Буду проводить занятия для офицеров из местных вооруженных сил на следующей неделе. Просто должен был заглянуть, чтобы проверить, действительно ли речь о тебе, – он смеётся, – и вот он ты.

– А ты со мной, – отвечаю я. – Для полного счастья не хватает только сосисок на вертеле и какао.

Полицейский возвращается с водой со льдом в большом графине, который он ставит на стол. Гюннар делает крупный глоток, а потом отставляет стакан в сторону и поднимается:

– И, слушай, – он грозит мне пальцем, как будто шпагой, – не звони, хорошо?

– Договорились.

Он разворачивается, собираясь уходить, а потом останавливается около полицейского, который стоит по стойке смирно, вытянув руки вдоль туловища и разглядывая окровавленные бумаги из своей папки. Гюннар снова поворачивается ко мне.

– И ещё: не пиши и не звони Анн-Мари, не заходи в мой офис в Грёнланне, не присылай открытки из отпуска, никаких эмейлов, никаких запросов дружбы в Фейсбуке и неловких приветствий с другой стороны улицы. Ничего. И держись подальше от наших коллег в Бергене. Заползи обратно в обломки автомобиля, пропади в душевой, мне вообще всё равно. Исчезни. Тебя больше нет, Торкильд Аске, это понятно?

– Понятно.

– И ещё одно: отсюда тоже убирайся. Из этого дела, как бы оно ни развивалось. Тебе здесь делать нечего.

– Скоро, – отвечаю я.

– Не скоро, а сейчас же!

– Адьё, Гюннар.

– Иди к чёрту!

Гюннар скрывается за дверью, а две секунды спустя снова появляется Свердрюп и заглядывает внутрь, как испуганная собака. Убедившись в том, что обстановка безопасна, он проскальзывает внутрь и запирает за собой дверь. Оба мужчины садятся, сержант достаёт новый листок из стопки бумаги, аккуратно вытащив его из кучи скомканных и испачканных кровью листов на столе, хватает ручку и начинает писать.

– Хорошо, – говорит Свердрюп и складывает ладони в благоговейном жесте, который должен продемонстрировать спокойствие и бдительность, – наконец-то это закончилось, – причмокивает он на псевдо-северо-норвежском, постукивая кончиками пальцев друг о друга. – Давайте начнём всё сначала. Твоими собственными словами.

После того как мы закончили и меня попросили держаться подальше от проблем, но и не уезжать слишком далеко, пока поиски всё ещё идут, я еду в торговый центр, в котором был, когда впервые приехал в город. Сначала я захожу в аптеку и покупаю дюфалак, а потом заглядываю в парфюмерный и покупаю такой же флакон парфюма у той же самой продавщицы, как и в прошлый раз. Она не улыбается, просто старается сохранять спокойствие, будто во время вооружённого грабежа, пока не пройдёт транзакция.

На улице перед торговым центром я бросаю взгляд на морскую пену, которая омывает причал для быстроходных судов. Я сажусь в автомобиль и выезжаю из города в северном направлении, сквозь темноту, мимо тяжёлых горных хребтов, заржавелых сушилок и разрушенных крыш сараев, которые ветер сдул на землю. Я еду мимо обломков деревьев, столбов и выброшенных на берег водорослей, и ветром выносит рваные грозовые облака из-за линии горизонта.

Когда я наконец возвращаюсь в социальный центр Шельвика, на часах уже пять. Ветер стих. Вертолёт и поисковая лодка пропали, фьорд – бурлящая сине-чёрная стихия, она беспокойно гудит в вечерней тьме. Я достаю мобильный и звоню Харви.

– Yes, – легкомысленно отвечает Харви, – Mr. Aske, is it not[385]?

– The very one[386], – отвечаю я, и Харви громко смеётся. Я представляю, как он поднимает за моё здоровье чашку кофе с горячительным, сидя у кухонного окна.

– Они нашли лодку, – серьёзно произносит он.

– Что? Ты уверен?

– Да. Юханнес только что мне рассказал. Он услышал по рации. Маломерное судно обнаружило их сегодня утром выброшенными на берег на острове Рейнёй. Кстати, я сегодня видел полицейскую лодку у маяка. Выглядело так, как будто они там что-то расследовали. На всех были белые костюмы, оттуда они и поехали дальше.

– Мрази, – шепчу я.

– Что?

– Забудь. Просто встретил сегодня старого знакомого в Трумсё.

– В Трумсё?

– Я только что с допроса.

– Вот как. И они ничего не сказали?

– Нет.

– Почему?

– Полицейская тактика, – отвечаю я и всем весом облокачиваюсь о прокатный автомобиль, – нет никакого смысла рассказывать свидетелю или возможному подозреваемому о том, что знаешь, только если это не тактический ход.

Я снова перебираю в голове наш разговор с Гюннаром Уре и Свердрюпом пару часов назад. Мало того что Гюннар случайно оказался тут как раз в момент, когда пропадают двое полицейских, которые должны были встретиться со мной на маяке. Они уже начали сочинять сценарий. В этом сценарии я – участник пропажи Бьёрканга и Арнта.

– Вот дьявол, – стону я и наклоняюсь вперёд, когда мне скручивает диафрагму.

– Звучит не очень, Торкильд, – говорит Харви.

– Да вообще кошмар, – я продолжаю стонать и снова поднимаюсь, – скажи мне, где находится Рейнёй?

– На юге, по дороге в Трумсё. Свяжись с Юханнесом, он наверняка знает рыбака, который нашёл лодку. Мне нужно обратно на ферму, пока не наступила ночь.

– Бьёрканг и Арнт взяли с собой водолазные костюмы, когда ночью вышли в море.

– Откуда ты знаешь?

– В полиции сказали.

– Не похоже на то, чем Бьёрканг стал бы заниматься, – возражает Харви, – в такую погоду он бы никогда не стал погружаться, и я уже не говорю о том, что он не особенно-то и любитель.

– Они могли быть связаны с криминалом?

– Почему ты спрашиваешь?

– Потому что, – объясняю я, – тот, кто в тот вечер прибыл на маяк, был в костюме аквалангиста, и полиция спросила меня именно о том, была ли у Бьёрканга и Арнта причина брать с собой водолазные костюмы, отправляясь в тот вечер в дорогу. И последнее, но не менее важное: никто, кроме них двоих, не знал, что я нашёл труп. Единственный логический вывод из этого – они как-то связаны с умершей и не хотят, чтобы кто-нибудь о ней узнал. Разве не так?

– И почему они всё ещё не вернулись? – спрашивает Харви.

– Да, из-за этого ничего и не складывается, – стону я. – Какого чёрта они всё ещё не вернулись? Проблема в том, что если они скоро не появятся, то тогда я в беде. В чёртовой куче дерьма, понимаешь?

– Потому что?..

– У меня ощущение, что полиция вот-вот примет версию, в которой двое полицейских прибыли на маяк в тот вечер, когда там был я, а потом пропали. Я последний человек на земле, которому стоит оказываться поблизости, когда пропадают двое полицейских.

Я тяжело вдыхаю. Боль в животе снова усиливается, и мне снова приходится наклониться, пока боль не уймётся.

– Ты в порядке?

– Живот, – сквозь сжатые зубы отвечаю я. Я уже принял три полные мерные чашки дюфалака по дороге из Трумсё, а внизу у меня ничего не изменилось.

– Tough shit[387].

– В буквальном смысле.

– Поговори с Мерете. Я знаю, что она помогает многим постояльцам, когда у них проблемы с животом.

– Она сейчас на работе? – спрашиваю я, извиваясь от боли, а спазм спускается ниже диафрагмы.

– Да, она там вплоть до девяти. Ты наверняка встретишь её в столовой после часа терапии, – говорит Харви, когда я подхожу к двери квартиры. – Кстати, – произносит Харви, пока я достаю ключи, – дочь того, кто раньше занимал квартиру, в среду приедет на похороны. Она хочет забрать вещи. Не мог бы ты…

– Конечно, – я приседаю, когда меня настигает новый болевой позыв, – до скорого. – Я заканчиваю разговор и направляюсь к главному входу жилищно-коммунального комплекса Шельвика. Пришло время найти жену Харви.

В коридоре совсем тихо. Никто не ездит на креслах-каталках и ходунках, слышен только стук моих ботинок, ступающих по только что вымытому линолеуму.

В столовой полно народу. Сюда принесли дополнительные стулья, и за столами сидит множество постояльцев. Никто ничего не говорит. В комнате почему-то стоит звенящая, абсолютная тишина.

В углу составлены несколько столов. Два человека сидят лицом к собравшимся. Одна из них – старшая медсестра отделения Сив, у неё в руке микрофон. Другой – пожилой мужчина с серо-коричневым чубом, на нём гавайская рубашка с коротким рукавом и золотые наручные часы, сверкающие под светом люминесцентных ламп прямо над ними.

– Торкильд, – слышу я чей-то шёпот и замечаю Юханнеса за тем же столом, что и в прошлый раз, с Бернадотт и Улине в кресле-каталке. – А ты у нас кто? – шепчет Бернадотт, когда я прокрадываюсь на место, после чего Улине касается меня своей холодной рукой:

– Посмотри, как ты вырос. Помню, как ты был маленьким, и Агнес всегда брала тебя с собой в магазин купить мороженого. Боже, как же ты визжал и кричал, если не получал того, что хотел!

– Вот здесь, – Юханнес протягивает один из четырёх своих лотерейных билетов мне вместе с красным фломастером, – эти два ряда, – говорит он и указывает на билеты, прежде чем я успеваю выразить протест.

– Номер семь. Семь. Семь, – трещат динамики, расположенные на столах, придвинутых к стенам.

– Что она сказала? – шепчет Бернадотт. – Она сказала тридцать два?

– Нет, – отвечает Улине более оптимистичным тоном, – Семь. Тридцать два только что было.

Слышно, как снова гремит металлическая клетка с шарами, и из неё выкатывается следующий шар.

– Номер сорок три. Четыре три. Сорок три.

– Вы видели Мерете? – спрашиваю я, а Юханнес фломастером ставит на билете отметку. Он полностью погружён в игру: сидит с очками на носу и пристально смотрит на три своих билета.

– Будет перерыв, когда кто-то закроет все три ряда, – спешно отвечает он, не поднимая глаз от билета.

– Номер двадцать один. Два один. Двадцать один.

– Бинго! – выкрикивает Улине и хватается за мою руку.

– Что? – я смотрю на неё, и кажется, что с ней вот-вот случится припадок, а она царапает моё предплечье и размахивает свободной рукой над головой.

– Бинго, бинго! – кричит она и начинает тащить меня за руку. – Ну же, поднимайся, сынок. Ведь у тебя бинго!

Сив нацепляет очки на нос и хмурится за стойкой кафетерия, а Улине стаскивает меня со стула.

– Это было бинго?

– Да, – хрипло отвечаю я и поднимаю билет вверх так, будто это дохлая рыба, – очевидно, это оно.

Я стою и жду мужчину с золотыми часами, он приближается к нам.

– Хорошо, – говорит Сив в микрофон, когда он наконец подошёл к нам, – можешь начать.

Мужчина забирает у меня билет и указательным пальцем начинает водить по числам, пока не находит два полных ряда:

– 5-21-32-66-82.

– Совпадает, – голос Сив дребезжит в динамиках, – что там дальше?

– 7-43-57-72-90.

– Этот тоже совпадает, – раздаётся из акустической системы. – Тогда готовимся к третьему ряду. Полный комплект.

Мужчина с золотыми часами отдаёт мне билет и идёт обратно к столу с подарками, там он внимательно изучает каждый предмет и наконец находит то, что искал, после чего возвращается к нашему столу.

– Вот, – он протягивает мне упаковку с пятьюдесятью праздничными салфетками, на которых нарисованы гномы, занятые разными делами вокруг саней.

– Благодарю, – я низко кланяюсь и снова сажусь на стул, как только рукопожатие окончено. Внезапно я ощущаю прикосновение руки Улине к моей. Её голова слегка качается из стороны в сторону:

– Хороший мальчик, – говорит она и снова наклоняется над своими билетами.

– Что ж, возвращаемся к игре, – объявляет Сив через динамики, и снова начинают греметь шары и объявляться номера:

– Семьдесят семь. Семь семь. Семьдесят семь.

Я передаю упаковку с праздничными салфетками Юханнесу, но он качает головой и отдаёт их обратно:

– То, что ты выиграл, принадлежит тебе.

– Номер пятьдесят девять. Пять девять. Пятьдесят девять.

– Бинго! – ликует Улине и снова хватается за мою руку, – у него снова бинго!

– Чёрт бы вас побрал, – слышится голос какого-то старика, он хлопает ладонью по столу и швыряет фломастер на пол.

Я смотрю на билет и вижу, что она права. Третий ряд тоже заполнен. Невольно я снова поднимаюсь и потерянно смотрю на собравшихся, а судья лотереи снова идет в нашу сторону. Сив одобрительно мне кивает, пока возится с микрофоном, как будто в её руках что-то совсем другое.

Процедура зачитывания номеров повторяется, после чего мужчина возвращается на своё место и начинает рыться в призах на столе, а потом идёт обратно с тортом на подносе и с почтением ставит его передо мной.

– Трюфельный? – ноет Юханнес, – а разве за три ряда дают не кремовый?

– Не надо, Юханнес, – отвечает мужчина с часами, – он будет после паузы, ты же знаешь.

Улине наклоняется ко мне:

– Да, теперь Агнес обрадуется, вот увидишь.

– Давайте сделаем кофейную паузу, а потом сыграем в последнюю игру на сегодня, – объявляет Сив в микрофон. Она поднимается и идёт к длинному столу, персонал уже готов разносить серебряные кувшины с кофе, сахар и сливки.

– Думаю, я пойду, – говорю я и передаю билет вместе с подносом Юханнесу. Мерете здесь нет, так что я решаю вернуться в квартиру за новой дозой дюфалака и последующей сессией потуг в туалете, – спасибо за всё.

– Торт твой, – Юханнес передаёт его обратно, – я всё равно не переношу трюфели.

– Вы тоже? – я в отчаянии смотрю на Бернадотт и Улине, обе качают головами.

Улине хлопает меня по плечу и шепчет:

– Будь осторожен, мальчик мой. И передай привет Агнес.

Я поднимаю упаковку салфеток и поднос и иду в сторону выхода. За моей спиной раздаётся треск из колонок и, кажется, кто-то заводит грампластинку; звучит свистящая органная музыка, кто-то играет на старой фисгармонии, как в молитвенном доме, и девушка с юга Норвегии начинает петь… Тётушка сказала, что ангелы дома ждут. Их ждёт небо. Ждёт Христос. Только подумать, что я сейчас с ними. О, как хочу я забыться…

– Уходишь? – спрашивает женский голос, когда я наконец начинаю отпирать дверь.

– Я тебя искал, – отвечаю я, увидев Мерете. Она идёт ко мне с сетчатым мешком в руках, в нём много камней разных цветов.

– Ну, вот я и пришла, – говорит она и касается моего плеча свободной рукой, – чего ты хотел?

– И долго ты так ходил? – мы идём к выходу из жилищно-коммунального центра. Мерете всё ещё держит меня за руку, как будто я один из тех постояльцев, которых нужно отводить обратно в комнату для отдыха.

– Чуть больше недели, – отвечаю я, – с тех пор, как вышел из тюрьмы.

– Тюрьмы? – я замечаю, что её хват ослабевает, – но разве ты не…

– Долгая история. Можешь как-нибудь спросить об этом Харви.

– Не имеет значения, – она снова обхватывает руку, – ты мне нравишься.

– Спасибо, – бормочу я и опускаю взгляд на мешок с камнями, – зачем они тебе?

– Это мои кристаллы, – отвечает Мерете, – для сеансов терапии. Харви покупает их в России, – она сжимает руку сильнее, – по дешёвке.

– Ты их продаёшь?

– Разумеется. Яшма, кварц, зелёный авантюрин, мы зовём их камни желаний, красно-розовые кристаллы родохрозита. Тёмно-синие лазуриты из Афганистана, аметисты, родониты, флюориты всех цветов: белые, чёрные, лиловые, голубые, зелёные и жёлтые, да, а некоторые почти бесцветные. Изумруды, малахиты, ониксы, сердолики, рубины, агаты, апатиты, бериллы, топазы, сугилиты, розовые кварцы и лунные камни.

– Дорого?

Мерете моргает:

– Не без прибыли, конечно.

– И их мы будем использовать, чтобы… чтобы…

– Именно, – объясняет Мерете, когда мы подходим к квартире.

– Торт? – спрашиваю я, когда мы заходим в гостиную. Я ставлю поднос и упаковку салфеток на кухонный стол.

– Нет, спасибо, – говорит Мерете. – Мне сказали, что именно ты выиграл трюфельный торт. Его испекла Берит, она одна из наших постоялиц отделения реабилитации. – Мерете открывает мешок с драгоценными камнями и засовывает туда руку. – Но она многое забывает. Её торты уже не такие, какими были раньше, скажем так.

– Отлично, – отвечаю я и наклоняюсь над кухонным столом, когда во мне снова просыпается боль.

– Ты готов? – Мерете держит два камня из сумки в руках, потирает их друг о друга и знаком показывает мне подойти. – Не бойся. Кристаллотерапия совершенно безопасна. Просто возьми подстилку и ложись на пол передо мной.

В комнате тепло, я снимаю свитер, так что на мне остаётся только футболка, подхожу к ней и ложусь на спину.

– Ты пьёшь таблетки?

Я киваю.

Мерете трёт камни друг о друга и смотрит на меня.

– Я это вижу.

– А?

– Миоз. Узкие зрачки, – она кивает с закрытым ртом, – это совершенно нормально. Это вполне может тебе помочь. Тебе нужно что-нибудь ещё, чтобы успокоиться?

– Радио, – отвечаю я хрипло. Я вытягиваюсь на полу, пока она отошла повернуть рубильник на приёмнике, – и кофеварка. Включи её.

– Пойдёт? – спрашивает она, включив кофеварку и найдя радиостанцию, на которой играет лёгкая танцевальная музыка на фортепиано.

Я киваю.

– Нет, подожди, – восклицаю я, а затем резко поднимаюсь, хватаю с пола сумку и бегу в ванную. Там я достаю из сумки флакон духов, закрываю глаза и рот, а потом распыляю жидкость прямо в лицо. После этого я глотаю ещё две таблетки оксикодона и возвращаюсь обратно в гостиную.

Мерете сидит и ждёт на краю гостиного стола. Она недовольно зажимает нос из-за сильного запаха духов, но ничего не говорит. Она садится на колени около меня, когда я снова ложусь на пол.

– У человеческого тела есть семь чакр, – рассказывает она, согревая в руке красный камень, – это энергетические диски или центры, которые расположены вдоль позвоночника. Чакры направляют, распределяют и регулируют расход энергии и импульсов в теле. Мы расположим камни в этих точках, чтобы вибрации камней совпали с вибрациями чакр.

Мерете начинает раскладывать камни разных цветов и форм в прямую линию от талии до лба: там она кладёт тёмно-лиловый овальный камень. После этого она берёт узкий продолговатый прозрачный кристалл и начинает рисовать им странный узор на моём животе и талии, тихо что-то приговаривая, так тихо, что я не могу разобрать, что она говорит.

Я чувствую, как мои дурные мысли уплывают прочь тяжёлыми облаками, и тело охватывает эйфория, ощущение покоя и умиротворения. Боль уходит, открывая дорогу новым ощущениям. Наконец-то таблетки начинают действовать.

– Я ощутила глубокую скорбь, – вдруг слышу я слова Мерете сквозь белую сетчатую мембрану, которая нависла между нами, – когда мы впервые встретились у нас дома и ты подал мне руку. Поэтому я так резко притянула её к себе.

– Что? – бормочу я. Мои зрачки тяжелы, и трудно держать их открытыми.

Я чувствую камни на животе, на груди, шее и до самого лба. Они как будто вращаются, снова и снова, всё сильнее впиваясь в ткани. Придавливают меня к полу, чтобы я не мог двигаться.

– Потом я увидела её между тобой и Харви на парковке.

Я пытаюсь что-то прошептать, но губы не шевелятся.

– Она будто парила между вами.

– Фрей, – вырывается у меня, – наконец-то.

– Теперь я снова чувствую её энергию, – продолжает Мерете, останавливаясь на каждом слове, как будто их больно произносить, – она сильнее, настойчивее, словно она упирается в дверь и хочет войти.

– Ты видишь её?

– Да.

– Скажи ей, что мне надо с ней поговорить. Скажи, что я решил. Я приду, если это то, чего она хочет.

Внезапно я слышу, как Мерете сжимает зубы, так сильно, что они скрежещут.

– Она замерзает.

Мерете начинает стучать зубами, и я чувствую, как комната вдруг становится холоднее, как будто кто-то открыл дверь и впустил в дом зимнюю стужу.

– Темнота, она хочет показать мне что-то в этой темноте, – дрожит Мерете и поворачивается к окну, – вон там.

– Где? На маяке?

Мерете не отвечает. Просто сидит на полу рядом со мной и дрожит.

– Спроси её обо мне, – прошу я снова, – спроси её, почему она больше не хочет приходить?

– Она сомневается.

– Да, – мечтательно говорю я и прикрываю глаза, – мы оба в сомнении.

– Так темно.

– Ты видишь луну? Ты её видишь?

– Оно говорит, – шепчет Мерете, – грохочет и стучит о металл. Боже, как мне холодно.

– Авария, – задыхаюсь я, – Боже мой, это авария.

– Вода. Я слышу, как она разливается повсюду, чувствую солёный вкус внутри.

Мерете внезапно начинает долго и тяжело откашливаться, как будто сейчас задохнётся.

– Так холодно, – дрожа произносит она, жадно вбирая в себя воздух.

– Дай ей войти. Ты должна позволить ей войти, чтобы я смог поговорить с ней.

– Господи! – Мерете внезапно хватается за грудь, как будто задыхается. Её голос изменился, в нём какой-то другой оттенок, которого не было пару секунд назад. –  Так быть не должно, – стонет она и лихорадочно осматривает комнату, как будто что-то ища. – Нет, погоди, – дрожит она, – я не понимаю, что ты говоришь.

– Фрей? – возбуждённо кричу я. – Фрей, ты здесь?

– Нет, нет, – грустно произносит Мерете, – я не понимаю. Я чувствую, как она спешно проводит ладонью по предплечью. Ладонь её холодная, как ледышка.

– Фрей? – я пытаюсь встать, но моё тело будто привинчено к полу, и я не могу сдвинуться. Покой испарился, и ноющее ощущение паники скоро распространится по всему телу, – почему ты не отвечаешь?

– Т-сс, – я сразу чувствую промёрзшую насквозь руку Мерете на своём плече, – ты не должен говорить, Торкильд.

– Что? Нет, отпусти меня. Фрей! Подожди меня, я готов. Я готов прийти.

Ледяная рука Мерете скользит по моему плечу наверх, она ладонью зажимает мои губы.

– Теперь я поняла, – шепчет она и пальцами прикрывает мне рот, – это не Фрей. Это кто-то другой.

Рука Мерете соскользнула с моих губ и тяжело упала на пол. Она стоит на коленях передо мной. Мне наконец удаётся вырваться из этого медикаментозного сна и сесть.

Мерете смотрит на меня отрешённым взглядом, а потом встаёт и поворачивается к занавескам за диваном. Она шепчет в темноту:

– Кто ты? – она вытягивает руки перед собой, как будто слепая, только что встретившая незнакомого человека. – Зачем ты здесь?

От её губ и носа веет холодом. Её слегка шатает из стороны в сторону, она покачивает головой и щурит глаза.

– Я не понимаю, – её глаза снова открываются, от лица снова веет холодом.

– Что она говорит?

Мерете снова качает головой.

– Не знаю. Не понимаю.

Я собираюсь подняться, но Мерете вытягивает руку, будто намекая, что я должен остаться сидеть. Воздух в комнате тяжелый, почти кристаллизованный, он струится к занавескам и окну за ними.

– Она указывает на тебя, – говорит Мерете, – я не понимаю, что она говорит. Тарабарщина какая-то или это иностранный язык.

– Фрей, – я смотрю на занавески за диваном, в точку, на которую смотрит Мерете, – это ты?

Я поднимаюсь с пола и обходом вокруг стола иду к окну.

– Пожалуйста, скажи что-нибудь. Я больше не могу ждать. Мне нужен ответ. Ты хочешь, чтобы я пришёл?

Горький вкус солёной воды во рту и глотке становится сильнее, когда я подхожу. Сквозняк со всей силой обрушивается на меня, когда я собираюсь раздвинуть занавески. Вместе с этим я слышу, как Мерете за моей спиной кричит.

Я оборачиваюсь и вижу, что её грудь с большой амплитудой поднимается и опускается, пока она глотает воздух. В её глазах чернеет страх и тело дрожит.

– Что происходит? – в отчаянии спрашиваю я, – я не понимаю, что происходит!

В следующее мгновение она снова вытягивается, выпячивает грудь и разводит руки в стороны.

– Mne hólodno.

– Что? – я кладу руки на её плечи, – что ты сказала?

– Mne hólodno! – повторяет Мерете громче и громче, – Mne hólodno! Mne hólodno! Mne hólodno!!!

Я пытаюсь закрыть её рот рукой, но она отбивается и начинает царапать и скрести у себя во рту, как будто внутри, в глотке что-то есть, что она отчаянно пытается достать. С неё стекает пот.

– Что ты делаешь?

– Тащу, – стонет Мерете.

Её взгляд погас, он пропитан страхом, и в её горле поднимается отвратительный булькающий рокот. Мерете шипит и хватает воздух ртом, как будто вот-вот задохнётся в собственной слюне.

– Хватит! – молю я, пытаясь вытащить пальцы у неё изо рта.

– Mne hólodno! Mne hólodno!!

И вдруг я вижу её. Не Фрей, а девушку без лица и челюсти, только лёгкий капюшон плоти покрывает голый позеленевший от водорослей череп. Она изворачивается и крутится в чёрной бездне наполненных страхом глаз Мерете, а та продолжает кричать.

– Я вижу её! – восклицаю я потрясённо и делаю шаткий шаг назад. – Господи, я её вижу. Там, в твоих глазах. Она там. Женщина без лица. Она там!

Внезапно крик прекращается. Мерете смотрит на меня, её взгляд наполнен страхом. Она вынимает пальцы изо рта и её руки с тяжестью опускаются. Она как будто хочет что-то сказать, но вместо этого просто стоит и молчит. Её тело качает из стороны в сторону, и в следующую секунду она падает.

Голова Мерете сильно ударяется о край стола, и женщина валится на пол.

Я подползаю к ней и собираюсь положить её к себе на колени, но замечаю, что у неё что-то не так с челюстью. Я пытаюсь закрыть её рот, но нижняя челюсть снова открывается в это неестественно разинутое положение. Внезапно я замечаю порез на её коже, прямо у уха, в нём поблёскивает белая кость.

– Подожди немного, Мерете, – шепчу я и собираюсь бежать за помощью, когда раздаётся глухой стук в дверь.

Старшая медсестра отделения Сив открывает дверь и заходит вместе с молодым ассистентом.

– Что здесь случилось? Соседи звонили и жаловались на шум.

– Вызовите врача! – говорю я, а Мерете стонет от боли из-за падения, когда я отпускаю её челюсть, чтобы подняться, – сейчас, немедленно!

– Что ты наделал? – кричит Сив, пока ассистент достаёт мобильный.

– Она упала, и челюсть вышла из сустава, – отвечаю я. Сив бежит ко мне и помогает уложить Мерете в стабильное положение на полу.

– Они сейчас придут, – говорит ассистент и кладёт мобильный в карман. Он подходит к нам и садится на колени рядом с Мерете и Сив, а я встаю и сажусь на диван, после чего достаю мобильный и набираю Харви.

– Харви, ты должен приехать! – кричу я, когда Харви берёт трубку, – с Мерете что-то случилось.

– С Мерете? – слышно, как он гасит мотор, и снова звучит его голос, тоном выше и резче, – в каком смысле?

– Она упала на пол в моей квартире. Мы вызвали «скорую». Они уже едут. Поспеши.

– Я как раз плыл на ферму. Не уходи, пока я не приеду, – произносит Харви, снова рычит мотор и он кладёт трубку.

Я кладу телефон на стол, сижу и смотрю на Сив и ассистента, те сидят по обе стороны от Мерете. Сив нашла плед, накрыла пострадавшую и подложила ей полотенце под голову, чтобы зафиксировать челюсть мягкой подстилкой. Выглядит так, будто её нижняя челюсть целиком вышла из сустава, когда она ударилась о край стола, так что хрящи открепились от суставной полости и теперь держатся только за кожу черепа.

Я отчётливо слышу дыхание Мерете, хрипы, булькающий гул. Как будто воздух пробивается через препятствие, когда выходит из груди, как-то неестественно подступает ко рту. Иногда она слегка постанывает, если ей приходится двигаться. Сив держит её за руку, а ассистент аккуратно гладит ее по волосам. Через десять минут мы слышим, как за окном подъезжает машина и останавливается прямо около входа, после чего в гостиную вбегает Харви с напряженным выражением лица и почерневшими от страха глазами.

Он на секунду замирает посередине гостиной, а потом опускается на колени перед Мерете и прижимается к ней.

– Как это случилось? – спрашивает он, сидя ко мне спиной, наклонившись к своей жене.

– Она проводила кристаллотерапию, – рассказываю я. – Мерете должна была помочь мне с животом, как ты предлагал, а потом она, мы, внезапно увидели что-то, человека, который…

– Сеанс? – Харви резко оборачивается ко мне. – Она проводила сеанс?

– Д-да, думаю, что так, – отвечаю я удручённо. – Прости, Харви. Я не знал, что… Она упала. Вдруг свалилась и ударилась головой о край стола.

Харви сидит и долго смотрит на меня, а затем наконец натягивает улыбку, без ямочек.

– Торкильд, расслабься, – он снова поворачивается к жене, наклоняется над ней и шепчет:

– Всё будет хорошо. Слышишь, мы с этим справимся, дорогая.

Издалека слышится гул сирены. Стоянку озаряет яркий свет. Ассистент выбегает на улицу и встречает бригаду «скорой помощи». Скоро он возвращается вместе с мужчиной и женщиной, они несут чемоданчик и носилки. Мужчина садится у изголовья.

– Челюсть вышла из сустава, – говорит Сив, – видите, вот здесь торчит хрящ, – она показывает на рану у уха, и мужчина кивает, а потом аккуратно кладёт руку на плечо Мерете:

– Эй, ты с нами? – спрашивает он и слегка сжимает её плечо.

Мерете стонет из-за прикосновения, а потом замолкает.

– Хорошо, – резюмирует мужчина и отнимает руку, а потом снова поворачивается к Сив, – как давно?

– Минут двадцать назад.

– Хорошо. И всё это время она была в сознании?

Сив бросает на меня короткий взгляд, после чего кивает.

– Ясно.

Мужчина осматривает голову и шею Мерете, а женщина проверяет её грудь, живот, предплечья, бёдра и ноги. Прикасаясь, они каждый раз спрашивают, больно ли ей, и Мерете постанывает в ответ, после чего они продолжают.

Закончив, они аккуратно накладывают компресс на рану у уха, а потом мужчина светит ей в рот, чтобы проверить, есть ли там кровотечение. В конце он проверяет её зрачки, а потом встаёт и смотрит на нас.

– Перед тем как переложить её на носилки, мы дадим ей болеутоляющее. Важно всю дорогу сохранять её в стабильном положении, проверять кровотечение во рту и следить, чтобы ничего не стекало в горло. Нам не хотелось бы проводить интубацию из-за челюсти, но надо быть готовыми это сделать, если вдруг что-то изменится.

После того как женщина вколола Мерете болеутоляющее, мужчина обращается к Сив:

– Ты медсестра?

Сив кивает.

– Ты можешь придержать челюсть, пока мы будем её перетаскивать?

Сив снова кивает.

– Хорошо.

Женщина достаёт две гладкие доски и просовывает их под туловище Мерете, чтобы можно было перетащить её на носилки одним-единственным движением.

Изо рта Мерете льётся поток тромбозной и свежей крови, когда её приподнимают. На полотенце и на полу, где лежала Мерете, осталось крупное пятно свернувшейся крови. Бригада скорой помощи договаривается с Сив, чтобы та поехала с ними в Блекёйхамн, а затем в Университетский госпиталь Трумсё на вертолёте, а её ассистент передаст остальным сотрудникам жилищного центра, что здесь случилось.

– Я позвоню в полицию, – говорит Сив и недобрым взглядом смотрит то на Харви, то на меня, – не знаю, чем этот парень… – она выпрямляет свой короткий пухлый палец и грозит мне, – здесь занимался, но он, очевидно употреблял те или иные вещества, и… и…

– Что я, по-твоему, сделал? – спрашиваю я.

– Посмотри на неё! – восклицает Сив. Ребята из «скорой помощи» тоже на мгновение замирают и смотрят на меня, – ты хочешь сказать, что она просто упала?

– Успокойся, – говорит Харви и встаёт между мной и Сив. – Это я предложил ему обратиться к Мерете. У него проблемы с животом, вот и всё.

Сив хочет что-то возразить, но вместо этого делает вдох и снова берётся за старое:

– Учитывая всё, что здесь в последнее время происходило, я всё равно туда позвоню. И, кстати, с удовольствием снова повторю и тебе, Харви: мы не можем сдавать коммунальное жильё кому угодно по собственной инициативе. Я тебе уже это объясняла. Пусть он выселяется и валит отсюда. Как можно скорее.

Сив марширует до носилок и вместе с бригадой поднимает их на нужную высоту, а потом они уходят. Когда они покидают квартиру, Харви подходит ко мне.

– Я… я, – пытаюсь я объясниться и поднимаюсь.

– Господи, ты её видел? – причитает Харви и обхватывает меня руками, растягивая мою футболку. – Ты видел, как страшно ей было?

Мне не удаётся ничего сказать, я апатично держусь в его руках и пытаюсь абстрагироваться от того, что сейчас произошло. Харви, наконец, меня отпускает и остаётся стоять, слегка покачиваясь.

– Они мне только что звонили, – он хрипит и говорит почти шёпотом.

– Кто?

– Отделение полиции Трумсё. Они хотят, чтобы я приехал завтра утром. Сначала они спросили, мог бы я приехать сегодня вечером, но я перенёс на завтра.

– Вот как, – бормочу я и вытираю лицо предплечьем.

– Они хотели узнать про тебя, Торкильд. О том, когда ты приехал, где жил, каким показался мне, когда я отвозил тебя на остров.

– То есть они следуют сценарию, в котором Бьёрканг и Арнт приехали на маяк в тот вечер, когда я был там, – рассуждаю я, – а потом с ними что-то случилось.

– Чёрт побери, – рычит Харви.

– Да, не так ли…

– Слушай, – говорит он. Слышно, как снаружи хрустит гравий, пока они везут носилки с Мерете к стоянке с машиной «скорой помощи», – я думал ничего не говорить, но теперь, кажется, стоит.

– Что такое?

– Сейчас, когда ты позвонил мне, я был на пути к ферме. До маяка было меньше километра, – он мнётся, – в общем, когда я проезжал остров на обратном пути, я кое-что увидел.

– Что?

– Силуэт. А может, и два, не уверен. Было так темно, и я был далековато. Но она сидела…

– Она? – мне приходится сильно сдерживаться, чтобы меня не затрясло.

– Не знаю, кто это, но там была женщина, в этом я уверен. Я не увидел лица, только волосы, развевающиеся на ветру. Я увидел её только на короткое мгновение, а потом лодка повернулась под таким углом, что она скрылась за сараем. Я не уверен даже, что это была женщина, а не просто гора мусора у стены, но дверь в сарай была открыта, и у меня возникло это жгучее ощущение, когда я смотрел туда, что там кто-то стоял. Кто-то скрывался там внутри, в темноте, и ждал, пока я проеду.

Слышно, как захлопывается дверь скорой, после чего гаснут огни, светившие в окна гостиной, и им на смену снова приходит тёмно-синяя вечерняя мгла.

– Мне надо ехать, – говорит Харви, смотря вслед машине. Как будто темнота за окном его пробудила и напомнила о неотложных делах, – надо забрать сына и ехать за ней.

…Харви уходит, не оборачиваясь. Он быстро шагает по стоянке и садится в пикап. Когда машина уезжает, я раздвигаю занавески и впускаю в комнату вечернюю темноту. Я стою и думаю о том, как быстро всё может пойти наперекосяк, если ехать не той дорогой, будь это вечер на кухне с любимой, допрос или вся жизнь целиком: едешь и едешь к собственной кончине, не имея возможности нажать на тормоза или изменить курс.

– На этот раз всё и вправду летит ко всем чертям, – обращаюсь я к снежинкам, которые витают в свете фонаря над стоянкой. Где-то далеко, у маяка, кружится стая птиц в просвете между облаками, и тонкая полоска лунного света пробивается сквозь эту брешь и озаряет остров. Внезапно я замечаю свет в одном из окон главного корпуса, прямоугольный луч маяка среди всей это тьмы и холода.

– Харви прав, – я прижимаюсь лицом к стеклу, – она ждёт меня там. Пора отсюда выбираться.

Я едва дышу, когда дохожу до своей машины на стоянке. Я подъезжаю к сараям на берегу залива и паркуюсь там, где стояли шериф с сержантом, когда я впервые сюда приехал, чтобы осмотреть лодку Расмуса в сарае Харви. Припарковавшись, я выпрыгиваю из автомобиля и зигзагом мчусь по торфяникам и гальке к покосившейся от ветра рыбной сушильне.

Птицы в небе напоминают кукол из теневого театра, они падают и поднимаются, медленно и плавно, почти не размахивая крыльями, парят над сторожкой маяка. Кроме того, я вижу птиц и вокруг маяка, чёрных с белыми шеями, они дрейфуют на волнах вокруг скал, похожие на китайские фонарики.

Сарай разделён на две части: в глубине расположена кладовая, в которой лежат разнообразные снасти, зелёные стеклянные бусины, бадьи и коробки, а на стене висит пластиковый ялик. Он прикреплён двумя крюками, за заднюю и переднюю части. Ялик такой маленький и лёгкий, что мне удаётся его поднять и без проблем спустить на воду.

Я покидаю землю и поднимаюсь на борт. Остров ясными серебряными переливами омывают волны. Птицы выстроились веером, а маяк и прочие постройки озарило ярким лучом света, пробившегося сквозь облака: ось связала две точки синхронного вращения.

– Это мы, Фрей, – всхлипываю я судорожно, и по моему лицу катятся слёзы, – это мы.

Спину ломит, когда я наконец добираюсь до обломков причала. Я бросаю сумку на берег, а потом, скользя, выбираюсь из ялика и встаю на камень. Я бегу к лодочному сараю и открываю дверь: там никого нет, и я иду дальше. У подножия каменной лестницы я останавливаюсь и оглядываю маяк. Холодные серебристые лучи луны подсвечивают конструкцию. Я делаю глубокий вдох и бегу дальше.

Редкие дождевые капли и влажный морской ветер бьют в лицо, но куртку я не застёгиваю и не заправляю футболку в штаны. Дверь в главный корпус замотана красно-белой оградительной лентой. Оказавшись внутри, я сразу бегу в бар.

– Чёрт, чёрт, чёрт! – выругиваюсь я и останавливаюсь у барной стойки. В комнате слегка пахнет луком, этого запаха здесь раньше не было, но откуда-то он мне знаком. Окна затянуты чёрными полиэтиленовыми пакетами, все, кроме одного. Посередине стоит горящий прожектор, направленный в непокрытое окно. Я подхожу и открываю его. Снаружи совсем темно. Просвет в облаках теперь пропал.

– Слишком поздно, – с отдышкой говорю я.

Я стою и несколько минут смотрю на облачный покров над головой, ожидая, надеясь, что просвет снова появится, но ничего не происходит, на смену облакам приходят другие, ещё темнее, нет луны, нет света, нету Фрей. Только непроглядная чёрная преграда, через которую никому не перейти. Я закрываю окно и выхожу из бара.

Я чувствую, что пришло время снова попробовать избавиться от того, что, как кирпич, застряло в области диафрагмы, и направляюсь к танцплощадке, где согласно указателю должен находиться туалет.

Дверь в подвал закрывает висячий замок, а у меня нет ключа. Я поворачиваюсь и трусцой бегу обратно по лестнице в фойе, затем поднимаюсь на этаж выше. Воздух здесь тяжёлый и влажный, в нём какой-то странный привкус кислого запаха горелой древесины и сырой одежды.

Я подхожу к одной из приоткрытых дверей. Комната находится в том крыле здания, которое, видимо, сильнее всего пострадало от пожара. Потолок и стены голые как в самой комнате, так и в совмещённой с ней ванной, в которой нет ни душевой, ни туалета. На полу лежит несколько инструментов вместе с прожектором, а еще рулоны изоляционного материала. Эта комната – единственная на этаже, которую Расмус успел начать ремонтировать. Всё остальное осталось нетронутым с восьмидесятых.

В следующей комнате полно мебели. Старые раздвижные диван-кровати сложены друг на друга у внешней стены со всякими шкафами и полками. Стены в саже, ковёр запрел и выжжен пятнами овальной формы вплоть до плитки.

Я закрываю дверь и через лестничный пролёт перехожу в коридор с противоположной стороны. На двери первой комнаты, в которую я захожу, висит табличка, которая гласит, что это «Общая комната 1». Занавески свалились на пол. Подоконники усеяны мёртвыми насекомыми, попавшимися в бесчисленные паучьи сети. Стулья расставлены вокруг стола в форме подковы, на столе стоит старый компьютер, а рядом на полу лежит руководство пользователя для текстового редактора WordPerfect.

За следующей дверью я обнаруживаю спортзал с велотренажёрами, перекладинами, штангами и зеркалами на стенах. Одного из креплений недостаёт, поэтому в наружной стене зияет дырка. Чуть поодаль на полу лежит мёртвая птица. Я захожу внутрь, направляюсь к двери у стены.

Передо мной оказывается крошечный туалет со скромным умывальником. Я снимаю штаны и сажусь на сиденье. По коже проходит дрожь, когда она соприкасается с холодной поверхностью. Я всё равно остаюсь сидеть и закрываю дверь так, чтобы между ней и косяком осталась щёлочка для света. Я придерживаю дверь рукой, пытаясь расслабить мышцы и позволить силе тяжести выполнить ту работу, для которой она предназначена.

Ничего не происходит. В конце концов мне надоедает сидеть и тужиться, в то время как ветер дует сквозь щели, а ягодицы сводит от холода.

– Чёртово дерьмо, – рычу я и натягиваю штаны. Я распахиваю дверь, выхожу из комнаты и иду к лестнице, ведущей вниз. Пришло время сделать то, ради чего я сюда приехал.

Вернувшись в бар, я подхожу к стеклянным полкам за стойкой и на одной из них нахожу полбутылки «Смирнофф». Я достаю блистер и несколько упаковок с таблетками, наполняю руку капсулами различных цветов и форм.

– Надеюсь, мне этого хватит, – шепчу я сам себе и глотаю, запивая горьким обжигающим рот напитком из бутылки.

В какой-то момент я замечаю у стены мусорный пакет и картонную коробку, которых раньше не видел. Я подхожу и открываю его. Внутри лежат использованные латексные перчатки и пустые флаконы, в которых, судя по запаху, был налит люминол.

Люминол – это люминесцирующий реагент, который смешивают с водой и распыляют, чтобы с помощью ультрафиолетовой лампы найти кровяные пятна – вот зачем окна закрыли пакетами. Железо в крови катализирует голубоватую реакцию свечения, которая позволяет найти даже малейшие следы крови, в том числе и те, которые пытались смыть с помощью химии.

Я выискиваю нужный номер на телефоне и нажимаю на зелёную клавишу с телефонной трубкой на экране.

– Гюннар Уре, – говорит голос на другом конце трубки, в нём звучит одновременно любопытство и раздражение.

– Это я.

– Торкильд? Что за… Семь часов назад я чётко и ясно сказал тебе держаться…

– Зачем вы решили провести осмотр места преступления на острове?

– Что?

– Вы провели осмотр места преступления, – повторяю я, – зачем?

– Мы? Я теперь в Дельте, не помнишь, что ли? Или ты настолько глубоко погряз в своих поганых бреднях, что уже забыл? Я не занимаюсь технической работой.

– Но ты же знаешь.

На секунду повисает пауза. Я слышу, как Гюннар Уре набирает воздух, потом выдыхает. И снова наполняет лёгкие.

– Отделение полиции Трумсё отправило запрос в отдел по борьбе с организованной преступностью, и им рекомендовали провести осмотр на острове в связи с пропажей полицейских, вот и всё.

– Зачем?

– Может, ты сам додумаешься?

– Так всё-таки ты в деле, – констатирую я, скорее для себя, но Гюннар Уре меня перебивает:

– Ну, давай же. Проснись, дружище. А как ты думал? Двое пропавших полицейских, один гражданский, а теперь ещё и ты, бегаешь кругами и говоришь о морских чудищах, похитителях трупов и женщинах без лиц. Чёрт, мужик! Это же бомба с обратным отсчётом. Потенциальная сенсация в прессе, грандиозный провал с твоим именем прямо посередине. Кому, по-твоему, они будут звонить, когда возникает имя Торкильд Аске, а пальцы тянутся к тревожной кнопке?

Я сижу и долгое время сжимаю телефон в руках, после чего вытираю сопли и слёзы и шепчу в трубку:

– Почему вы думаете, что двое пропавших полицейских пристали к острову в ту же ночь, когда они пропали?

– Ну ладно тебе, Торкильд. Чего ты от меня хочешь?

Я вглядываюсь в полутьму перед собой и силой выпиваю ещё глоток спирта.

– Вы нашли кровь, так?

Гюннар уже было открывает рот, но осекается.

– Где? – продолжаю я.

Снова молчание.

– Ну же, где? – я спрыгиваю с барной стойки и начинаю бродить в полутьме, – место нахождения крови даёт какие-то ответы? Поэтому ты не можешь мне сказать?

– Люминол дал результаты в баре в главном корпусе, – наконец отвечает Гюннар.

– Следы борьбы?

– Нет. Следы переноски между плитками в зоне отдыха.

Следы борьбы означают, что человек был убит или, по крайней мере, ему нанесли серьёзные увечья, а следы переноски свидетельствуют только о том, что у человека здесь текла кровь. Я подхожу к велюровому дивану и сажусь на колени. Пол скользкий и холодный, как будто только вымытый.

– Вы знаете, чья это кровь?

– Нет.

– Тогда что заставляет вас думать, что это кровь Бьёрканга или сержанта?

– Мы ожидаем результатов анализов.

– То есть ты хочешь сказать, что в данный момент вы считаете, исключительно опираясь на интуицию, что это кровь Бьёрканга или сержанта, и не Расмуса или женщины без лица? Или вообще кого-то другого, раз уж на то пошло. Вот как вы теперь работаете? Ну же, Гюннар. Вы что-то нашли. Что-то, принадлежащее одному из полицейских, и на этом предмете пятна крови. Так?

– Как я и говорил, – Гюннар Уре слегка повышает голос, не теряя самообладания, – мы ожидаем результата…

– Я сегодня видел призрака, – перебиваю я, не дав ему закончить эту чёртову мантру власти. Я знаю, что он лжёт, и не имею ни малейшего желания, чтобы наш последний разговор проходил на его условиях.

– Серьёзно? Да ты шутишь, Торкильд. Призраки, вот до чего мы докатились?

– Я видел её в глазах другой женщины. Это была она. Женщина без лица. Та, которую я нашёл на маяке и на которую, кажется, всем плевать.

– Ну, как и было сказано, – его голос стал жёстче, темп речи ускорился, – в отделении нет ни одного человека, который считал бы, что она вообще существует. Все, между прочим, крайне злы на тебя за то, что ты бросаешь обвинения в адрес двух уважаемых сотрудников, которые пропали. Ниже некуда, даже для тебя.

– А ты, – шепчу я, – что думаешь ты?

– Я? Ну, это я могу тебе рассказать, Торкильд. Я думаю, что ты – сломанная машина, которая должна свалить отсюда, пока снова не упадёшь, да так, что больше не соберёшься.

– Шалтай-Болтай сидел на стене. Шалтай-Болтай свалился во сне.

– Да, именно, – отвечает Гюннар Уре, не подав виду, что аналогия показалась ему забавной.

– Вся королевская конница, вся королевская рать…

– Боже мой, дружище! Возьми себя, чёрт подери, в руки.

– Так какова ваша теория? Какой вы строите сценарий?

– Ты знаешь, что я не могу…

– Хорошо, какова, по их мнению, моя роль во всём этом? Ты можешь хотя бы это мне рассказать?

Гюннар Уре хрипло смеётся.

– Расслабься, Торкильд. Ты не из таких, то же самое я уже сказал Свердрюпу, когда мы впервые говорили с ним по телефону. Несмотря на то что произошло с тобой и той девушкой на шоссе у аэропорта. Ты перелётная птица, тот, кто сразу сдаётся в трудных ситуациях. Я сказал ему, что чем быстрее тебя выведут из дела, тем лучше для всех, – он делает заминку, – ты тот, кто всегда выбирает простое решение, когда игра идёт против тебя, и на этот раз ты просто был не на том острове не в то время, вот и всё.

– Что, чёрт возьми, ты под этим имеешь в виду? – ушиб в районе диафрагмы внезапно даёт о себе знать, и я сжимаю зубы, ожидая, пока не пройдёт болевой позыв.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Моя скромная попытка задним числом выйти по УДО?

– Если хочешь.

– Я не рассказывал тебе, что случилось в душевой, – провоцирую я, – хочешь узнать?

– Нет, – отвечает Гюннар Уре хмуро, – оставь для того, кому до этого есть дело. Просто убирайся отсюда к чёртовой… – вдруг он замолкает, – ты сказал «здесь».

– А?

– Ты сказал «здесь», только что, когда говорил об осмотре места происшествия. Ты сейчас на острове, так?

Теперь мой черёд не отвечать.

– Господи, Торкильд.

Я слышу, как на другом конце трубки начинается буря, но это не играет никакой роли. Наконец-то я ощущаю эффект от таблеток и алкоголя, он разливается сильными волнами по глубоким долинам.

– Скоро время истечёт, – шепчу я и зажимаю бутылку «Смирнофф» рукой, после чего располагаюсь на полу у коробок с лампами из муранского стекла и закрываю глаза.

– Разве я не говорил тебе, что ни под каким предлогом нельзя…

– Извините, шеф, – щебечу я, как умею, – как ты говорил сам, я перелётная птица, и теперь мне пора лететь дальше. Кар-р-р! Кар-р-р!

Не знаю, сколько я просидел после разговора с Гюннаром Уре. Внезапно показалось, что я снова на сеансе. Я вдруг понимаю, что где-то звучит музыка, звуки драм-машин и синтезаторов из восьмидесятых скрежещут и режут слух. Как будто я проснулся, а тут идет праздник.

Я ставлю бутылку «Смирнофф» на пол. Она опрокидывается и катится. Шея онемела и болит, когда я поднимаю голову и открываю глаза. В баре темно и холодно, ещё темнее и холоднее, чем в первый раз, когда я сюда пришёл.

Я поднимаюсь и следую за музыкой в прихожую, там она звучит громче. Я стою у спуска в подвал с запертой на замок танцплощадкой, и тут страстный женский голос затягивает претенциозные строки песни в стиле синти-поп: «I feel the night explode when we’re together. Emotion overload in the heat of pleasure»[388].

Я по лестнице спускаюсь к подвалу: герметичная дверь, которая раньше была заперта, сейчас наполовину открыта. Внутри можно разглядеть контуры жёлтых, зелёных и голубых лучей, падающих на стену. На стене симметричным рядом развешены стеклянные полки, на них расположены белые бляшки, но что на них написано, мне разглядеть не удаётся, как и содержимое самих полок.

«Take me I’m yours. Into your arms. Never let me go. Tonight I really need to know»[389], – продолжает петь девушка, когда я протискиваюсь в дверь и захожу в раздевалку с противоположной стороны, где расположена двойная дверь. Слева к стене прибиты пустые крючки, справа – двери женского и мужского туалетов. Воздух тяжёлый, застоявшийся, всё, что здесь есть, кажется, не двигалось с места с тех пор, как яппи из 80-х перестали танцевать здесь почти тридцать лет назад.

Я подхожу к ближайшей полке, намертво прикрученной к бетонной стене на уровне головы, а драм-машины уже подбираются к припеву: «Tell it to my heart. Tell me I’m the only one. Is this really love or just a game?[390]»

В стеклянном футляре хранится птичье гнездо. Тонкоклювая кайра (Uria aalge) – написано на бляшке над витриной. Два яйца лежат на голом камне. Они тёмно-зелёного цвета, с множеством неравномерных тёмных точек на скорлупе. По соседству висит витрина с двумя серо-белыми яйцами гагарки, помещёнными в разломе камня, они покрыты чёрно-коричневыми точками.

Я иду вдоль стены мимо гнёзд других птиц, направляясь к дискотеке. Пол здесь шахматный, как и в гардеробе. А остальные элементы интерьера сделаны из стали и стекла, стены и потолок окрашены в пастельные тона.

В зале крутится диско-шар, вращается в такт музыке, которая теперь сменилась на классическую мелодию. Ее я смутно помню еще с детства. На полу, с обеих сторон от диджейского пульта, стоят две дым-машины, которые периодически выпускают ворсистые облака дыма над пустым танцполом, а мужской голос поёт: «Never gonna give you up, never gonna let you down. Never gonna run around and desert you»[391].

Акустика и дым от дым-машины создают особую, очень странную обстановку, в особенности курсирующие между кабинками и танцполом облака старой пыли.

К диджейскому пульту подключен стробоскоп, который посылает пульсирующие волны высокочастотного света на площадку, на которой эти волны делятся на фракции поменьше и напоминают маленькие грозовые облака.

– Что это, чёрт возьми, за место? – бормочу я и поднимаю перед собой руку, наблюдая за тем, как она двигается: рывками, механически. Я как будто брожу в одном из своих медикаментозных видений, в которых всё плывёт.

Вдруг я прерываю движение одновременно с тем, как новая порция дыма поднимается с танцпола. Пылевые частицы вьются и кружатся вокруг меня, как северное сияние на небосводе. Внезапно я замечаю что-то в глубине комнаты. Что-то, чего там быть не должно.

Из-за таблеток и алкоголя кажется, что тело отсоединилось от разума, существует само по себе: я будто плыву по полу в сторону женщины, которая сидит, прислонившись к стене, в ближайшей ко мне кабинке, рядом с аварийным выходом.

Но я знаю, что это не окончательный эффект, если случилось то, что должно было случиться. Никакие ржавые трубы или прочий никчёмный реквизит не смогут предотвратить драматический финал этой пьесы.

На столе перед женщиной горят две свечки в банках из-под варенья. Она опёрлась о руку, как будто спит, а может, просто закрылась от шума музыки, дыма и мерцающего света.

Женщина без лица всё ещё одета в ту самую ночную рубашку с футболкой под ней – как и в прошлый раз. Её тело и голова серы и покрыты тонким слоем пепла, что делает её похожей на мумию, каких показывают в документальных фильмах про Помпеи и другие подобные места.

Свечи в банке почти догорели, и когда я подхожу совсем близко к столу, они гаснут. Струйки дыма поднимаются над банками и овевают моё лицо, как стая светлячков, а потом растворяются и исчезают.

– Ты кого-то ждёшь?

Она молчит, а я с тяжестью опускаюсь на диван с противоположной стороны стола и устраиваюсь поудобнее. Стены влажные и холодные, как будто этот дом находится на морском дне, и ледяная морская вода бьётся о бетонные стены.

Я наклоняюсь к ней и аккуратно провожу по её густым салатовым волосам, падающим на лицо. Они холодные и жёсткие, и когда по ним проводишь, потрескивают так же, как промёрзшая одежда. Смахнув с нее пыль, я обнаруживаю скользкую прозрачную оболочку, покрывающую её тело. Это лед. Она замёрзла насквозь, как рыбина или кусок мяса, который только что достали из морозилки.

– Что ты здесь делаешь? – Я снова наклоняюсь над столом и аккуратно соскребаю пыль с промёрзшего трупа. Похоже на то, как стряхивают сажу со старого снеговика, грязь соскальзывает, а под ней – серо-чёрные следы на белесом льду, там, где тела коснулась моя рука. Под пылью мне открывается сине-лиловая кожа, покрытая бронзовыми пятнами.

Я провожу ладонями по столу между нами, сметаю десятилетние слои пыли и грязи, чтобы разглядеть стекло под ними. Кажется, что я нахожусь в зоне, отведённой для умерших и умирающих, перевалочный пункт, где и я, и женщина без лица, оба ждём отправки дальше, из одного состояния в другое.

Музыка резко затихает, система, кажется, уже достаточно потрудилась, и в комнате воцаряется жуткая тишина. Её нарушает только шум мотора, вращающего диско-шар на потолке, и редкие скрипучие звуки дым-машины на последнем издыхании.

– Может быть, где-то произошла ошибка? – я вожу рукавом куртки по столу, пока он не становится достаточно чистым. – Перекрёстная связь между тобой и ею?

Я вытряхиваю карманы и коробки в поисках упаковок таблеток, достаю нужные и кладу их на стол.

– Понимаешь, я должен был встретиться здесь с другой.

Я расставляю таблетки и пилюли рядами, чтобы в итоге из них получилось слово «ФРЕЙ». Я пальцем указываю на четыре таблеточные буквы и поднимаю взгляд на ледяную женщину передо мной:

– Она, – я оглядываюсь, улыбаясь, – это для нас с нею устроен этот праздник.

В комнате уже не так пыльно, как при включённой музыке. Я хватаю пару таблеток, образовывавших стержень буквы Ф, и заглатываю их слюной, которую собираю со слизистой оболочки щёк. Я собрался было проглотить ещё, но внезапно снова включается музыка. Скрипящий вой доносится из колонок, когда вступают гулкие барабаны и глубокий мужской голос, он поёт: «Ooh, give you up, oh, give you up. Oh, never gonna give, never gonna give»[392].

Пыль снова начинает парить и виться в такт гулу из колонок. Я достаю мобильный и набираю последний номер. Остался ещё один человек, с которым мне надо поговорить, прежде чем отправляться в путь:

– Торкильд? – голос Лиз мягкий, тёплый и как всегда с оттенком двойственного ожидания того, какой именно Торкильд на этот раз будет с нею говорить.

– Привет, Лиз, – бормочу я, пытаясь отряхнуть пыль со рта.

– Где ты?

– На дискотеке, – всхлипываю я и хватаю ещё таблетки со стола.

– Что-что?

– Я на дискотеке, – спокойно отвечаю я, глядя на диско-шар. Он скрипит и всё крутится и крутится. В дым-машине, кажется, закончился дым, она разве что изредка покашливает, извергая после этого серые облака пыли. Они ложатся на пол, а потом оседают на горы всякого старого дерьма. – На маяке.

– Но… но?

– Кто-то устроил для нас праздник.

– Для кого? – напряжённо спрашивает она, – не понимаю.

– Праздник для мёртвых, – я глотаю остатки буквы Ф и букву Р целиком, – и для тех, кто скоро пойдёт следом.

Я наполняю рот новыми личинками, окидываю взгляд сюрреалистичный танцпол, задрапированный пылью и мигающим светом.

– Ты на меня злишься?

– Нет, Лиз. Я не злюсь.

Тело больше не болит, а внутри какое-то странное чувство, такое же, как когда я был на борту самолёта, который должен был доставить меня в США. Всего пару дней спустя мы с Анн-Мари отправили формуляры с просьбой расторгнуть наш брак раз и навсегда.

Ни посредники, ни время разлуки не помогли, ничто не могло помочь, мы уже давно это понимали. Единственным выходом было увеличить расстояние между нами. Когда я сидел и смотрел, как самолёт входит в облака и в конце концов вылетает с другой стороны, я осознал, что прошлый Торкильд больше никогда не покинет этот самолёт, когда мы приземлимся в международном аэропорту Майами через одиннадцать с половиной часов. Ровно так же, как это был новый Торкильд, когда его вытаскивали из душевых в подвале ставангерской тюрьмы полутора годами ранее, и ещё один новый Торкильд, который вышел из тюрьмы почти неделю назад.

В общем-то Торкильдов было много. Слишком много. И до этого тоже, начиная с момента, как мы покинули дом в Исландии и переехали в Норвегию, в Осло, с мамой и Лиз, давным-давно. Но этот раз последний. Время Торкильда истекло.

– Я рассказывал тебе про трубу? – пыль летает по комнате, от пола до потолка, от неё чешутся глаза и нос. На диафрагму будто давит кирпич, не желая двигаться с места.

– Нет, – шепчет она, – ты ничего не рассказывал о том, что случилось в тюрьме.

Я наклоняю голов набок, чтобы сидеть в полуприподнятом положении, повернув голову к стене и к женщине с другой стороны стола.

– Ну, тогда пришло время, – бормочу я и закрываю глаза, – пока не закрылись двери и оркестр не уехал домой.

Ставангерская тюрьма, 13 февраля 2012 г.

Роберт, любовник Арне Вильмюра и партнёр по танцам Фрей, которого я встретил на танцевальном кружке в Сёльберге, послал мне письмо, в котором просил о встрече со мной после того, как я оказался в заключении. Я видел его в машине на стоянке вместе с Арне в тот день, когда он приехал. Они целовались и долгое время сидели в обнимку, а потом он вышел из машины.

В ставангерской тюрьме четыре комнаты для визитов. У нас в корпусе «Север» – так назывался корпус для групповых камер, было девятнадцать человек. Три из четырёх комнат для визитов были заняты, потому что дело было в зимние каникулы. Единственная свободная была предназначена для встреч с семьёй. На стенах были детские рисунки, на полу стояли икеевские коробки с игрушками и небольшой детский стол для рисования. На кожаном диване сидели два плюшевых Винни-Пуха, откинувшись каждый в свою сторону в ожидании объятий.

– Ты готов? – спросил меня соцработник, когда мы уже стояли у дверного проёма, заглядывая внутрь. С противоположной стороны я увидел Роберта, его сопровождал в комнату сотрудник тюрьмы. Он сложил руки перед собой и шёл, опустив голову, как будто его только что приговорили к сроку, и он готовился впервые встретиться с другими заключёнными.

– У вас полчаса, – сообщил соцработник, – потом придёт мама с маленьким мальчиком, он впервые встретится со своим отцом. Мы зарезервировали семейную комнату для них на остаток дня.

– Хорошо, – ответил я и взглянул на детский уголок: на полу под столом лежал сине-жёлтый матрас, там стояли принадлежности для рисования и коробки с игрушками. На матрасе был рисунок с двумя жирафами, они ели яблоки с неестественно высокой яблони.

– Подожди здесь, – сказал соцработник и закрыл дверь, когда Роберт и другой сотрудник уже вплотную подошли к двери.

Я подошёл к дивану и уселся рядом с одним из плюшевых медведей. Через секунду сотрудник открыл дверь и впустил Роберта:

– Ну, хорошо, ребята. У вас полчаса. Жду снаружи.

Роберт на секунду остановился посередине комнаты, когда за ним закрылась дверь. Он был одет так же, как и в прошлую нашу встречу, костюмные брюки, белая рубашка и шарф под паркой. Разве что черты его лица теперь, когда он был так близко, казались грубее, чем раньше.

– Не вставай, – сказал он, когда я собирался подняться. Он развязал свой шарф, снял его и положил на стол для рисования вместе с курткой. Он провёл руками по своим густым чёрным волосам и сел с противоположной стороны дивана. Почему-то он не решился переставить медведя на холодный пол и в итоге взял его на колени.

– Мы, в общем-то, так и не поздоровались, – сказал он, но руку протягивать для приветствия не стал.

– Да, – ответил я, – мы виделись в тот раз на танцах, вот и всё. Чего ты хочешь?

Роберт молча кивнул, не отвечая на вопрос. В его письме значилось только, что ему есть, что мне рассказать, есть что-то, о чём мы должны поговорить. После несчастного случая я вернулся в Берген, в свою квартиру, где просидел вплоть до судебного заседания. Меня сняли с должности в спецотделе, когда результаты анализа крови были готовы. Единственным, кто со мной тогда связывался, был мой шеф, Гюннар Уре. Он звонил с просьбой держаться подальше от офиса и коллег, а также не общаться с прессой, после чего пожелал мне сдохнуть в канаве.

– Как твоё… – он всхлипнул, прежде чем продолжить, – как лицо?

Инстинктивно я коснулся рукой красного шрама в форме полумесяца под ухом. Палец скользил по щеке там, где кожа образовала трещину в форме звезды, надавливая на слёзные каналы под ней.

– Заживает, – ответил я и одёрнул палец, когда заметил его хаотические движения.

– Заживает, угу, – он сменил тему: – Мы похоронили Фрей дома, в Танангере, – он сидел по диагонали ко мне, с другой стороны дивана, слегка нагнувшись вперёд. – Можешь туда съездить, когда выйдешь, если захочешь. Арне и другие родственники не против.

– Спасибо, – я пальцами вцепился в ухо медведя.

– Её родители уехали. Арне сидит в машине на улице, он с тобой говорить не хочет.

Я кивнул, не выпуская из рук ухо медведя.

– Это я дал Фрей таблетку ГГБ[393], – Роберт сжал руками живот медведя на коленях, – поэтому я и хотел с тобой поговорить. Чтобы тебе рассказать.

– Зачем? – холодно спросил я.

Роберт недоумевающе посмотрел на меня.

– Ты разве не знаешь? Серьезно? – он покачал головой. – Нет, – продолжил он, – думаю, знаешь.

Я пожал плечами, не выпуская медвежьего уха.

– Это что-то меняет?

– Нет, наверное, нет, – какое-то время Роберт молча смотрит на меня, – вот для чего я приехал. Чтобы тебе рассказать.

– А ты рассказал это своему любовнику в автомобиле и её родителям?

– Они знают, – отвечает он с этой странной улыбкой на губах, чем-то средним между улыбкой и гримасой:

– Ты знал, что у неё был парень? – продолжил Роберт – Один… полицейский из ставангерского отделения?

Я снова пожал плечами. Я почувствовал, что мне становится холодно. Как будто что-то застряло в районе диафрагмы.

– Симон Бергелан, – наконец ответил я.

– Да, точно. Полицейский, по делу которого ты сюда и приехал. Вор с полицейским образованием, насильник, а когда ты приехал в город, он повёл себя просто как последний подонок.

Я продолжал мять медвежье ухо. Я не мог ничего сказать, просто сидел, а мои внутренности извивались, как змеи в своём логове.

– Зачем? – повторяю я.

– Что зачем, Торкильд? – лёгкую улыбку Роберта сменило выражение отвращения и презрения, не ко мне, к нам обоим, к тому, что мы оба здесь сидим, живые, а холодная Фрей лежит в гробу где-то в Танангере. Они прижался подбородком к голове своего медведя, прикусив нижнюю губу.

– Зачем она это сделала?

– Сначала ей просто было интересно, кто ты. Думаю, ещё ей хотелось узнать про Симона, про том, чем он на самом деле занимается. Через день после того, как вы встречались в кафе «Стинг», Фрей пришла ко мне и спросила, могу ли я достать ей ГГБ.

– Каков был план?

– План-план, – вздохнул Роберт. – Я не знаю всего и не хотел знать, но вы с Фрей должны были проехать мимо полицейского поста, наглотавшись ГГБ, а Симон как минимум получил бы отсрочку, а может, его бы и уволили, кто знает.

– Полицейский пост, – внезапно я снова ощутил во рту этот кисло-горький вкус сидра, – что, правда? – продолжил я и попытался сглотнуть. – Оригинально.

– Симон прислал ей смс, что в тот вечер должны были выставить пост на дороге в Танангер, и попросил её проследить, чтобы ты проехал мимо него под веществами. Она рассказала мне это, когда я пришёл с бутылкой сидра. Господи, – причитает он и закрывает лицо руками, – ты не представляешь, как сильно я сожалею, что вообще решился…

– На дороге в Танангер? – я на секунду остановился, чтобы приподняться, – в каком смысле?

– Полицейский пост, – отвечает Роберт и снова смотрит на меня с лёгкой улыбкой, – он стоял на подъезде в Танангер.

– Нет, – прошептал я и затряс головой. – Нет, нет, нет!

Я посмотрел на Роберта, изо всех сил сдерживая то, что во мне разгоралось.

– Ты ошибаешься. Это не могло случиться на танангерской дороге. Это…

– Нет, Торкильд, – Робер спокойно сидел и смотрел на меня сквозь уши огромного плюшевого медведя, – я не ошибаюсь.

Он поставил медведя на пол и подошёл ко мне.

– Но вы не поехали в Танангер, – сказал он и положил мне руку на плечо, – или как?

Я не ответил. Моё тело казалось мне охладевшим и прозрачным. Всё замерло, даже малейшее движение приносило боль. Это была какая-то новая боль, которой, мне казалось, не существует. Боль, которая не уходит, которая никогда не уйдёт. Роберт хотел сказать что-то ещё, но в дверь постучали. Один из полицейских просунул голову в проём и сказал:

– Время скоро выйдет, ребята.

Я сидел, не двигая ни одной мышцей. Роберт поднялся и надел куртку с шарфом.

– Думаю, мы всё сказали друг другу, – он сам себе кивнул, застёгивая молнию на куртке, – не согласен?

Он развернулся к двери, у которой уже стоял соцработник, а потом снова повернулся ко мне.

– Адьё, Торкильд. Не думаю, что нам стоит встречаться ещё.

И он ушёл.

Когда соцработник отвёл меня обратно в камеру, я взял полотенце с косметичкой и направился в спортзал.

– Как ты могла? – шептал я сам себе, спешно обходя двух мужчин, которые натягивали волейбольную сетку. – Как ты могла так поступить со мной?

Я остановился у одного из шкафов и достал скакалку, а потом пошёл к раздевалке и душевым с противоположной стороны.

В раздевалке было пусто. Серое облако пара сочилось из-под двери в душевую, на полу между скамейками виднелись лужи.

Потоки воды сбегали по кирпичным стенам, а тяжёлый пар поднимался к потолку, на котором располагались трубы, ведущие от душей к противоположной стене. Я подошёл к двери, оставив её открытой на щёлочку, и посмотрел наружу. Двое мужчин в спортзале уже ушли, и лампы на потолке погасли. Я закрыл дверь и притащил одну из скамеек в душевую.

Как только скамейка стояла на месте, я открыл сразу все души, включив самую горячую воду. Я запрыгнул на скамейку и набросил скакалку на толстую трубу, привинченную к потолку. После этого я повторил процедуру дважды, а затем связал на обратном конце удавку.

Я спрыгнул со скамейки и подошёл к душам с правой стороны, потому что они автоматически отключались через минуту, и включил их снова. Старые души с другой стороны не имели этой функции, и из них продолжала литься горячая вода, хлеща по каменному полу, а пар становился всё гуще.

Я снова запрыгнул на скамейку, схватил петлю двумя руками и надел её на шею. Звук воды, грохавшейся об пол и скатывающейся в ржавые канализационные люки по обе стороны от меня, был оглушителен. Пар въедался в кожу, сдерживая леденящее чувство внутри меня. Конденсат покрыл поры, отгородив от страдания, аморфной боли у меня внутри. Я обхватил скакалку над петлёй обеими руками, зажал край скамейки пальцами ног и толкнул её.

– Вот, Торкильд, – думал я, когда голову потянуло вниз, и верёвка обхватила шею, – самое худшее уже пройдено.

Тело медленно извивалось круговыми движениями, а ноги судорожно бились в конвульсиях. Души с правой стороны отключились. Я вдруг понял: жаль, что они не могли быть вместе до конца. Внезапно сквозь пар я разглядел часы в раздевалке. Металлический диск с толстыми стрелками. Три минуты шестого.

– Почему мы в тот вечер не поехали в Танангер, Фрей? О господи, почему мы просто не могли поехать в Танангер…

– Она тебя использовала.

Голос Лиз возвращает меня к реальности из дымки полусна. Я поднимаю глаза, и в этот же момент мотор диско-шара наконец отключается. Кажется, как будто всё, что у шара внутри, раздробило на тысячи маленьких кусочков пластика и металла, и теперь они трутся друг о друга под оболочкой.

– Она тобой манипулировала и пыталась лишить работы. Я её ненавижу, – всхлипывает Лиз горько, – и пусть она мертва, пусть я никогда её не видела, я всё равно её ненавижу.

– Ты не понимаешь, – бормочу я и пытаюсь снова принять сидячее положение, – но это не твоя вина. Мы оба такие. Поэтому выбираем себе таких, как Арвид и Анн-Мари, разрушенных изнутри и не подпускающих к себе. Они не видят нас и не приходят нам на помощь. Но так больше не будет, Лиз. Я знал насчёт Фрей и Симона с самого начала. Её имя значилось в бумагах по его делу. Фрей сыграла со мной игру, я ей это позволил. Манипуляция и информация, не так ли? Этим мы и занимаемся, понимаешь, такие, как я. Манипулируем людьми.

– Я, я не понимаю…

– До тебя что, до сих пор не дошло, что твой брат – иллюзионист? Чёртов первоклассный магистр в отводе глаз, настолько погружённый в роль, что… что…

Заболтавшись, я внезапно потерял мысль, и теперь сгребаю последние таблетки со стола между мной и женщиной без лица. Мне даже удаётся не трясти руками, пока я провожу ими по поверхности стола. Несколько таблеток и пилюль падают на пол или в просвет между курткой и рубашкой, когда я подношу их ко рту.

– Ты с ним когда-нибудь виделся? – я чувствую, как Лиз пытается взять разговор в свои руки, направить его в другое русло, – с её парнем?

– Нет. В тот день он так и не появился на слушаниях. Потом где-то слышал, что спецотдел его разыскивает, но они так его и не нашли. Оп, – смеюсь я, – и нет его.

Коротким кивком головы я прощаюсь с женщиной без лица, а потом поднимаюсь и, шатаясь, иду обратно к танцполу, где снова затихла музыка. В комнате совсем тихо, только дым-машина дышит, как астматик, и шелестит сломанный диско-шар под потолком.

Я восстанавливаю равновесие, обхватив один из столбов, которые отделяют танцпол от другой половины комнаты. На секунду я замираю, стараясь удержаться в таком положении, и вместе с тем пытаюсь что-то разглядеть среди этих облаков пыли: в итоге я вычленяю взглядом белого человечка на зелёном знаке аварийного выхода, глубоко вдыхаю, задерживаю дыхание и бегу.

Я пытаюсь остановиться, схватить свободной рукой металлическую ручку, но промахиваюсь и лицом врезаюсь в дверь, что, впрочем, не приносит мне боли.

– Ты не должен этого делать, – слышу я шёпот Лиз, хватая мобильный и поднимаясь спиной к двери, – я не смогу быть одна, Торкильд.

– Не бойся, – я кашляю и отхаркиваюсь, чтобы набрать достаточно слюны, – холодный металл меня расплавит, и вуаля…

Я тру ладонями глаза, пытаясь убрать с них пыль. Вместо этого я, наоборот, заношу туда ещё больше сажи и грязи, так что у меня начинают течь слёзы, но щека не болит.

– И потом – всё. Никаких больше Торкильдов.

Лиз тяжело дышит в трубку, говоря в промежутках какие-то слова, которые, как ей кажется, я услышу, и периодически срываясь на плач, который она не может сдержать. Но дело тут не в нас, не во мне и Лиз. Это касается только меня и неё, той, которая стоит и ждёт меня на другой стороне реки.

Я оборачиваюсь и всем телом наваливаюсь на дверную ручку. Наконец она поддаётся и с треском открывается.

Холодный морской воздух бьёт в лицо и обжигает лёгкие, когда я делаю вдох. Я чувствую, что внутри меня происходит раскол. Я выхожу, направляюсь к утёсу и останавливаюсь у крупного камня. Я взглядом обвожу пейзаж.

– Ах, не увидел, – я причмокиваю губами, пытаясь ощутить вкус солёной воды на языке, – или не услышал то, что ты пыталась сказать…

Я пытаюсь выдавить из себя смех, откуда-то из гортани, но он встаёт комом в горле. Вместо этого меня рвет, опять и опять, пока я шагаю по скользким камням между выходом из подвала и утёсом. Передо мной плещутся волны, а на них комья водорослей в форме голов, они бьются о берег.

– Как красиво, – припеваю я, шатко ковыляя по утесу к обрыву. Мое лицо обращено к небу. Я вижу глубокие кратеры в сияющей луне. Из них будто льются серебряные реки, окрашивая небосвод в металлические тона. По углам неба разбросаны пятна потемнее, а ближе к середине расположился спиралевидный Млечный Путь.

– Торкильд, – плачет Лиз. Я едва слышу, что она говорит. Морской шум заглушает голос, – не клади трубку. Пожалуйста. Обещаю, что буду лучшей сестрой, не буду больше ныть и докучать тебе, я…

Я отнимаю мобильный от уха и останавливаюсь на краю камня.

– В тот вечер мы не поехали в Танангер, – бормочу я чёрной воде передо мной. Реки втекают в тёмный океан и подсвечивают его изнутри – яркая природная биолюминесценция. Скоро и я приму другие формы и стану частью этого мощного потока энергии, – мы поехали по другой дороге, ведь так, Фрей? Совсем по другой дороге. Я развожу руки в стороны, слегка выставляю одну ногу вперёд, и меня снова тошнит; рвота стекает по подбородку и одежде, но это уже не важно, вода отмоет. На этот раз вода отмоет всё.

Небо надо мной наконец прояснилось. Я закрываю глаза, сжимаю губы и бросаюсь вниз.

Я падаю в тёмную воду, издав всплеск, и переворачиваюсь на спину, а потом лежу на воде и качаюсь в такт пульсу океана – туда-сюда, пока меня уносит от утёса дальше, в серебряный дождь.

– Этот – последний, – глотая воздух, говорю я, пока тело и лицо омывает солёная вода. – Самый последний Торкильд.

Последний день с Фрей, Ставангер, 26 октября 2011 г.

Фрей стояла у ставангерского отделения полиции, прислонившись к двери, когда я спустился из предоставленного мне офиса на третьем этаже. Дежурный позвонил и сказал, что ко мне посетитель. Сначала я подумал, что это Симон Бергелан, который наконец явился на допрос, и попросил его пропустить.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я, когда вышел и увидел ее. Я шагал к Фрей, заворачивая рукава рубашки до локтей. Легкий бриз обдувал предплечья, перед полицейским участком шелестели деревья.

На Фрей была короткая юбка с чёрно-белым узором, чёрные кроссовки и белый свободный вязаный свитер с длинными рукавами. Глаза были подведены черным, а на шее висело что-то вроде собачьего поводка.

– Не хочешь прокатиться?

Тонкая полоска её красных губ приобретала более тёмный оттенок в месте, где они соприкасались. Я почувствовал запах алкоголя в её дыхании, когда она наклонилась ко мне и коротко и неуклюже обняла.

– Не могу, – ответил я, когда она снова отстранилась от меня. Глаза были красными, как будто она только что плакала, – я кое-кого жду.

Фрей пыталась улыбнуться, стараясь держаться на ногах.

– Он не придёт, – засмеялась она и уверенно наклонилась ко мне, так что её груди прижались к моему торсу.

– Откуда ты знаешь?

– Я всё знаю, – ответила она, смеясь, и снова отклонилась. Она попятилась назад и через пару шагов наткнулась на фонарный столб, держа бутылку яблочного сидра.

– Не сомневаюсь.

Я стоял и смотрел на неё, наслаждаясь запахом ее духов и шампуня, оставшимся на моей одежде. Больше всего мне хотелось снова отдаться этой иллюзии, послать к чёрту последствия, привлечь её к себе и зарыться ей в волосы.

– Ты поедешь?

– Хватит, Фрей.

– Пожалуйста.

Я развёл руками и посмотрел на часы. Было почти шесть. Допрос Симона Бергелана должен был начаться три часа назад. Я знал, что и сегодня он приходить не собирался, разве только мы сами выехали бы сейчас к нему навстречу.

– Куда поедем?

– В Танангер, – Фрей бросила мне бутылку апельсинового сидра. Я открыл её и отпил содержимое. Сидр был кислым.

– А что там, в Танангере? – спросил я и бросил бутылку обратно.

– Скоро увидишь.

Я снова посмотрел на часы, а потом ответил:

– Ну, хорошо. Только веду я.

Я позвонил в дверь, и дежурный вышел и впустил меня обратно. Я забежал в офис, прибрался и накрыл проектор, который раздобыл для допроса. Я попытался набрать номер Симона Бергелана в последний раз, но телефон всё ещё был отключён.

Фрей стояла у машины и курила. Мы сели, ничего не говоря, я задом выехал со стоянки и поехал по Лагордсвей.

– Я красивая? – вдруг спросила она, не смотря на меня. Повернулась к окну и смотрела на огни вечернего города.

– Очень. Так что будет в Танангере?

– Ты ведь ничего обо мне не знаешь, – продолжила Фрей, не обращая внимания на вопрос.

– И кто же ты тогда?

Я следовал указаниям Фрей и свернул на первой круговой развязке, которая вывела нас на шоссе прочь от города, соединяясь в конце с трассой E39. Почему-то у меня начало колоть в груди, плечи и лицо тоже начинало покалывать.

– Я могла бы быть твоей, – вдруг сказала она и повернулась ко мне. Её глаза были черны, будто она чего-то боялась. – По-настоящему.

– Нет, я так не думаю, – ответил я и попытался улыбнуться, но что-то как будто сжимало мышцы лица и сдерживало улыбку.

– Почему нет? – Фрей достала бутылку сидра из бардачка и стала нервно крутить её между ладонями. Она открыла её, сделала глоток, закрыла крышку и снова стала крутить в ладонях, – ты ведь только что сказал, что я красивая.

– Очень красивая, – добавил я.

– Ну и?

– Это просто такая игра или что?

Уличные фонари уже зажглись, тучи над нами уже готовы были пролиться дождём.

Фрей перестала крутить бутылку и уставилась в боковое окно.

– Что, если бы были только ты и я? – прошептала она у стекла.

– А нас больше? – я театрально осмотрел заднее сиденье. – Хм, здесь никого, странно. Может, ты видишь кого-то, кого не вижу я?

Мне хотелось ей сказать, что я знал всю правду о ней и о продажной мрази в погонах, которой она пыталась спасти карьеру; сказать, что подвешу этого мудака к стене с раздвинутыми ногами, точно так же, как она собиралась унизиться сама, чтобы его спасти. Но я этого не сделал. Что-то всё ещё меня сдерживало. До смешного наивная вера в то, что пока мы оба придерживаемся правил игры, всё это было по-настоящему. Что нас свело вместе не только стечение обстоятельств. Мы как тени на оживлённой торговой улице, которые наскакивают друг на друга.

– Да, – наконец ответил я, – если бы это были только мы вдвоём.

– И хотя ты знаешь, что я не такая, какой тебе кажусь, что я постоянно вру, что использую…

– Да, – перебил я, – каждый раз, если уж ты так хочешь знать.

Я видел, как она улыбается оконному стеклу, продолжая крутить в руках бутылку сидра.

– Спасибо.

– Спасибо? – я вдруг ощутил волну тепла в груди, шее и на лице. Это было легкое игривое тепло, и волна его опускалась всё ниже и ниже. Мне захотелось смеяться. Бесконечно. – В каком смысле «спасибо»?

– Я просто хотела знать.

– Но ведь нас не двое, так?

Фрей выпрямилась на своём сиденье и, наконец, посмотрела мне в глаза. Она указала пальцем на мою грудь.

– Раз, – произнесла она, а потом направила палец на себя, – два.

– Ох, весело, – рассмеялся я, а диафрагма всё наполнялась щекочущим теплом. Я обхватил руль ещё крепче. В ладонях началось покалывание, оно становилось сильнее, интенсивнее, будто под кожей что-то было и оно пыталось вырваться наружу.

– Вау, – она сидела и смотрела на меня с полуоткрытым ртом.

– Что? – я крепче ухватился за руль. Казалось, будто тело взлетит над сиденьем автомобиля, что мы – двое космонавтов на учебном вылете на борту корабля NASA.

– Мы только что на секунду были вместе?

– Разве были?

– Думаю, да, – рассмеялась она.

– Кстати, скажи, когда надо поворачивать. Я…

– Ты уже проехал мимо, – сказала Фрей, – давным-давно.

– Чёрт, – проворчал я и стал выискивать съезд или круговой перекрёсток, одновременно с этим стараясь спокойно сидеть в кресле, – мне развернуться?

– Нет.

– Мы разве не едем в Танангер?

– Не поворачивай, – Фрей положила голову мне на плечо, – я хочу ехать дальше.

Я заметил просвет в сгущающихся над нашими головами тучах. Через него пробивался яркий луч. Не тот небесный свет оттенка стали, к которому все привыкли в это время года, а более тёплый, земельный, как будто я смотрел на светящийся серебряный диск. Тучи всё сгущались, и вскоре я увидел, что это была луна.

Я хотел рассказать Фрей, что выглядит это так, будто луна кровоточит. С её светящейся поверхности стекает густая серебряная лава, но прежде чем мне удалось что-либо сказать, где-то подо мной раздался глухой стук. Через мгновение я взлетел, подпрыгнул над автомобильным сиденьем, а руки всё ещё крепко держались за руль. Фрей тоже подлетела, я видел, как её перепуганное лицо отвернулось от моего, а волосы нимбом вознеслись над её головой. Сразу после этого произошло столкновение. Мою голову мотнуло вперёд и ударило о руль.

Последнее, что я помню, – это горький металлический привкус сидра во рту. Я всё ещё чувствовал этот вкус, когда на следующий день проснулся, и мне сказали, что Фрей умерла.

Это вовсе не новый Торкильд. Такова первая мысль, которая приходит мне в голову, когда я просыпаюсь. Надо мной холодное и тёмное ночное небо, в нём светят мёртвые звёзды. Они похожи на кошачьи глаза. Вокруг плещется вода, и меня качает вверх и вниз в такт волнам.

Я лежу на своеобразном плоту из водорослей, пакетов, кусков веревок, пластиковых канистр и прочего хлама, который носит по волнам в открытом море. Я поворачиваю голову и вижу, что плот – это кусок разрушенного причала, который шторм вырвал с корнем в первый день, когда я приехал на маяк. Вокруг меня плавает мусор.

– Господи, – стону я, и в паре метров от себя замечаю птенца. Он, кажется, решил приземлиться на этот мусорный остров, плавающий в ночном океане. Птенец огромный, похожий на орлиного, тёмно-коричневый с белыми пятнами и чёрным клювом. Он сидит и смотрит на меня своими большими хищными глазами, а потом отворачивается, прижимает крылья к телу и прячет в них голову.

– Помоги, – шепчу я и поворачиваю голову к птенцу, – ты можешь мне помочь?

Через секунду возвращается боль, сначала в горле и щеках, потом в диафрагме; пульсирующее тяжелейшее давление в пищеварительной системе снова включилось на полную мощность.

Я поднимаю голову к небу и сжимаю веки, пережидая болевую волну в области таза. Разжав их, я замечаю, что одна из звезд, похожих на кошачьи глаза, упала с неба и движется на меня, как метеор.

– У-а-а, – взвываю я, а орлёнок начинает махать крыльями.

Когда метеор подлетает уже совсем близко к земле, освещая небо, орлёнок сдаётся. Он складывает крылья вдоль тела, поднимает голову и раскрывает клюв, то ли пытаясь себя защитить, то ли надеясь, что получит пищу.

Я пытаюсь поднять руки, чтобы закрыться от чересчур яркого света, но мне не удаётся. Одна из рук застряла. Я поворачиваю голову, чтобы понять, в чём дело, и замечаю серую ладонь, торчащую из зарослей ламинарии и мусора. Белые застывшие пальцы обхватили мои, как будто мы жмём друг другу руки.

Я кончиками пальцев касаюсь руки, торчащей из водорослей. Она холодная и скользкая, будто это манекен. Я отвожу свободную руку обратно и пытаюсь высвободить застрявшую в хвате другую, но тут падающая звезда снова обращает на себя мое внимание.

Она повисла прямо над плотом, как огнедышащий дракон, который мечет пенную морскую воду во всё вокруг и сильно раскачивает мусорный остров из стороны в сторону. Свободной рукой я хватаюсь за поверхность острова и взвываю от страха и боли, и на нас с орленком сыплются обрывки пластика, брызжет пена и ледяная морская вода.

Вскоре неподалёку от плота раздаётся всплеск, и я вижу, как ко мне движется крупный силуэт, пробиваясь сквозь толщу воды. Орлёнок сплющился в комок коричневых и белых перьев, из которого торчит клюв.

– Отпусти, – рычит голос, обращаясь ко мне, и тут рядом со мной всплывает мужчина.

Я качаю головой и ещё сильнее вцепляюсь в островную поверхность и в ледяную руку.

– Отпусти же, – повторяет мужчина и указывает на металлические носилки, лежащие в воде около него, – я не смогу поднять тебя на борт вертолёта, если не отпустишь.

Я снова поворачиваюсь к орлёнку. Мне удаётся разглядеть его глаз под перьями, но он только шипит в ответ. После чего птица снова прячет голову под крыло, а мужчина в чёрном сбоку от меня начинает отдирать мои пальцы, от того, во что я вцепился, чем бы оно ни было.

– Отпусти! Слышишь? Ты должен отпустить, иначе я не смогу посадить вас в корзину!

Вскоре я сдаюсь, у меня больше не осталось сил, и мужчина за плечи вытаскивает меня с мусорного острова. За моей спиной из толщи водорослей всплывает тело, которое я тащу за собой через обломки к металлическим носилкам.

– Сначала поднимешься ты, – спокойно говорит мужчина и кивает, – а потом я подниму тело. Хорошо?

Наконец я ослабляю хватку, и спасатель укладывает меня в специальную корзину, закрепив мое тело ремнями. Он даёт отмашку в ту сторону, откуда светит фонарь, а сам остаётся с мёртвым телом. Через секунду я ощущаю, как меня поднимают над водой и тащат к свету; мои зубы стучат, а губы дрожат.

Когда корзину затаскивают в вертолёт, мне удаётся последний раз взглянуть на орлёнка на обломке причала, который шторм с корнем вырвал пару дней назад: теперь птенец встал на лапы и машет крыльями, пока на них льётся пена вместе с морской водой, взбитой лопастями вертолёта.

– Эй! Ты меня слышишь? – спрашивает один из людей в вертолёте, заворачивая меня в одеяла и фольгу, пока корзину снова спускают вниз на лебёдке.

Я пытаюсь что-нибудь сказать, но обнаруживаю, что мне не удаётся набрать в лёгкие достаточно воздуха, чтобы ответить. Анестезиолог кладёт ладони мне на щёки. Я впервые замечаю, как сильно замерз. Настолько, что тепло его рук едва ощутимо.

– Эй, друг, не закрывай глаза, – продолжает он, растирая пальцами моё лицо.

Гул вертолёта заполонил всё пространство, прерывистый звук его лопастей как будто поглотил нас. Вскоре корзина снова возвращается на борт. Труп, лежащий в корзине, достают, кладут рядом со мной и накрывают пледом и фольгой, после чего спасатель сам забирается на борт и закрывает дверь.

– Ты это видел? – спасатель расстёгивает ремень на шлеме и кладёт его в сторону.

– Что? – поворачивается к нему анестезиолог, – это один из пропавших полицейских?

– Нет, отвечает спасатель спокойно, – точно нет.

Анестезиолог откидывает плед, и голова трупа около меня поворачивается набок. Теперь мы лежим лицом к лицу. Кожа вздулась, плоть и сухожилия отделились от черепа. Лицо покрыто морскими звёздами, а глаза представляют собой две полости с плавающей внутри мелкой живностью. Нет ничего того, по чему Анникен Моритцен и Арне Вильмюр с таким отчаянием тоскуют.

– Тут ещё, – констатирует спасатель.

Анестезиолог берёт голову Расмуса, отворачивает её от меня и смотрит на спасателя.

– Ещё? В каком смысле?

– Видишь? – говорит спасатель сурово, – эта штука привязана к трупу.

– Вот ведь чёрт, – изумляется анестезиолог.

– Я и сам не сразу заметил.

– Но что это вообще такое?

Анестезиолог удручённо качает головой, после чего снова поворачивается ко мне:

– Эй, ты! – он пару раз резко щёлкает пальцами перед моими глазами. Врач встал передо мной так, чтобы я видел предплечье, которое он держит в руке. Лучевая и локтевая кости выпирают из серой плоти, а толстые морщинистые пальцы напоминают надутую перчатку.

– Чья это рука? – вспыльчиво спрашивает он, – ты слышишь? Что это за чертовщина?

Я не нахожу сил ответить. Звук вращающихся лопастей проводит черту между мной, холодом, болью и всем остальным. Скоро наступает полная темнота.

Когда я снова прихожу в сознание, то обнаруживаю себя привязанным к носилкам. Меня вытаскивают из вертолёта, везут по асфальту и заносят в дверь, за которой находится длинный узкий коридор. Мы останавливаемся в комнате с больничным запахом. В ней много аппаратов, проводов, приборов и людей. Все они, кажется, ждали именно моего появления.

Меня перекладывают на койку, которая стоит между аппаратов. К койке подходит мужчина и наклоняется надо мной, а все остальные режут мою одежду; один начинает сверху, от шеи, другой – от ног.

– Эй! Ты меня слышишь?

Мне удаётся только приоткрыть рот, но оттуда не выходит ни одного звука.

– Ты понимаешь, где ты? – мужчина пальцами приподнимает мне веки и фонариком светит в зрачки.

Я качаю головой.

– Меня зовут доктор Берг. Я здесь заведую отделением травматологии, мы в университетском госпитале Трумсё. Если у тебя получится заговорить, будет отлично. Постарайся не засыпать. Хорошо?

Я пытаюсь кивнуть, стараясь одновременно с этим держать глаза открытыми.

Доктор Берг поворачивается к мужчине рядом с собой и обменивается с ним парой слов, после чего снова разворачивается ко мне.

– Знаешь, почему ты здесь?

Он кладёт два пальца мне на грудь и другой рукой по ним простукивает, а потом повторяет процедуру с другой стороны. После этого он обращается ещё к одному человеку, стоящему у маркерной доски возле моего изголовья:

– Отёк лёгких почти исключен, – мужчина у доски наскоро записывает, – пневмоторакс тоже под вопросом, но на всякий случай сделайте рентген.

Доктор Берг снова обращается ко мне:

– Ну, – говорит он спокойным, почти напевным глубоким голосом, – где ты сейчас находишься?

– Расмус, – шепчу я, а коротко стриженный мужчина снимает с меня слои мокрой одежды, после чего подключает к моему телу электроды, – где Расмус?

– Мартин! – командует доктор Берг, не отводя взгляда от моего лица, – есть гипотермия?

– Легкой степени.

– Температура?

– Тридцать два и три градуса Цельсия. Растёт.

Доктор Берг берёт меня за руку и крепко сжимает мои пальцы, один за другим.

– Чувствуешь?

Я киваю, а он хватает другую руку и повторяет процедуру.

– Больно?

Я снова киваю.

Он отпускает руку и наклоняется ближе.

– Ты знаешь, как тебя зовут?

– Торкильд, – с одышкой отвечаю я и пытаюсь подняться, чтобы увидеть, где я нахожусь и чем занимаются люди вокруг, – Торкильд Аске.

Мужчина у доски записывает имя сверху заглавными буквами.

– Катетер? – спрашивает медбрат, стоящий сбоку от меня. Он только что закончил расставлять электроды и подключил их к аппаратуре, издающей резкий звук.

Доктор Берг кивает, а потом поворачивается к молодой светловолосой девушке, которая идёт к койке. Она садится рядом с медбратом, занимавшимся электродами. В её руке длинная, очень тонкая резиновая трубка, которую она подаёт медбрату, после чего берёт в руки мой пенис и знаком показывает, чтобы трубку ей вернули.

– Расслабься, – говорит медбрат, – это скоро закончится.

– Что закончится? Моя жизнь? – пытаюсь ответить я, но слова тонут во рту, полном слюны. Вокруг меня команда травматологов проверяет показатели кислорода в моей крови, пульс, давление и температуру, постоянно докладывая данные мужчине у маркерной доски. Девушка с резиновой трубкой засунула её настолько глубоко в мою уретру, что только кончик высовывается из отверстия. Она закачивает внутрь воздух или жидкость, а потом встаёт и идёт к следующим пациентам.

– Как ты оказался в море? – спрашивает доктор Берг, в то время как над моей грудной клеткой навешивают рентгеновский аппарат. – Ты упал?

Я качаю головой:

– Это реки.

– Реки? Ты свалился в реку?

Я качаю головой и пытаюсь отвернуться, но доктор Берг возвращает меня обратно.

– Эй, послушай меня. Сколько ты пробыл в воде?

Я снова качаю головой.

– У тебя где-нибудь болит?

– В животе, – отвечаю я.

Доктор Берг встаёт и кладёт мне руку на живот.

– Здесь? – спрашивает он и смотрит на меня.

Я киваю, когда он подбирается к тому самому кирпичу возле моей диафрагмы.

– С места не двигается, – шепчу я.

– Понял, – доктор Берг обращается к мужчине у доски, – констипация.

Я пытаюсь закрыть глаза, отвлечься от внешнего шума, но каждый раз мне мешает доктор Берг. Он водит по мне пальцами и задаёт новые вопросы. Я чувствую, как медленно, но верно пробуждаются мои телесные ощущения и обнуляются болевые рецепторы.

В комнату заходит лаборант и передаёт листок доктору Бергу, а рентгеновский аппарат надо мной сдвигают в сторону. Они стоят вдвоём и шепчутся пару секунд, а потом лаборант уходит. Доктор Берг отходит к моему рюкзаку и начинает в нем рыться. Вскоре он возвращается ко мне, кладёт ладонь на мой лоб и поднимает мне веки.

– Ты глотал что-нибудь из этого? – в его руках горсть пустых блистеров, флаконов и упаковок из-под таблеток и пилюль. – Глотал?

Я пытаюсь закрыть глаза, но доктор Берг снова их открывает, зачитывая названия на флаконах мужчине с маркером.

– Какие? Собрил? Оксикодон? Оксинорм? Сколько?

Я пытаюсь стиснуть веки, но мне мешают пальцы доктора Берга.

– Сколько?

– Все, – отвечаю я на выдохе.

Он отводит пальцы, делает шаг назад и машет лаборанту у двери.

– Так, ребята, – слышу я его голос, – думаю, здесь в ход могли пойти любые способы себя изувечить.

Я уже закрыл глаза и так сильно их сжал, что доктору Бергу пришлось снова открывать их обеими руками.

– Тут была попытка суицида. Так что, – он хлопает ладонями и продолжает, – надо внимательно просмотреть рентгеновские снимки на предмет кровоподтёков и возможную тампонаду сердца, и закончим на этом. А потом уже отправим его в отделение реанимации.

Я чувствую, как люди вокруг меня один за другим расходятся, позвякивает оборудование и скрипит линолеумовый пол. Внезапно снова раздаётся голос доктора Берга:

– Все закончили? Мартин, на тебе контрольная температура. Теему, Янне, напишите медицинское заключение и передавайте пациента дальше. Все остальные готовятся к следующему вызову. Ночь только начинается, ребята.

Я часто погружаюсь в эти мысли. В них я вместе с девушкой. Я не знаю, кто она, потому что не вижу её лица. Мы в квартире, я – такой же, как обычно, только лицо без порезов. Мы сидим… нет, ходим друг за другом в светлой комнате с высокими окнами. На девушке одна из моих рубашек, она семенит босыми ногами по тёплому деревянному полу, как будто мы в дурацкой рекламе йогурта. Этот сон настолько реальный и яркий, что, когда я просыпаюсь или же попадаю обратно в реальный мир, кажется, что я ошибся дверью, и тело охватывает паника. Я верчусь, пытаясь нащупать ручку, но двери там больше нет. Только я, совсем один, в каком-нибудь зале ожидания.

Ульф называет это алтарём. Он говорит, что это та фантазия, в которую я убегаю, когда мне хочется умереть. Мой рай, мои семьдесят две девственницы; алиби, которое я для себя нахожу, когда жизнь становится слишком тяжёлой. Ульф бывает прав во многих вещах. Наверняка и в этом. Проблема лишь в том, что он не понимает. Не понимает, как это тяжело. Ему невдомёк, что пропасть – это не то, куда сбегают, это то, от чего убегают. Пустота – это не холодное тело в гробу под землёй. Пустота – это я, Торкильд Аске, в этой квартире с высокими окнами. Один.

Я просыпаюсь от того, что молодой светловолосый медбрат стоит надо мной и возится с моим половым органом.

– Расслабься, – спокойно говорит он, когда я вздрагиваю и пытаюсь накрыться одеялом, – я опустошу сосуд катетера и вытащу трубку. Тебе сейчас в нефрологию. Потом мы сделаем тебе клизму и посмотрим, получится ли у нас справиться с твоей болью в животе.

Сейчас утро, во всяком случае, за окном светло. Комната имеет квадратную форму, здесь четыре кровати, по две с каждой стороны. Тело онемело, отсутствие боли меня пугает.

– Дай мне зеркало, – прошу я, когда медбрат вытаскивает трубку из моей уретры и кладёт ее в металлическую чашку в форме соусницы.

– Зеркало? – медбрат с недоверием смотрит на меня, снимая с себя перчатки. – Зачем тебе зеркало?

– Хочу посмотреть на своё лицо.

– Мы не можем выдать тебе зеркало.

– Почему нет?

– Потому что, – отвечает медбрат. Но потом всё-таки предлагает компромисс, который сделает нашу встречу максимально короткой, – я могу придвинуть койку поближе к умывальнику, когда будем выезжать, и мы тебя приподнимем, если обещаешь не творить ерунды.

– Ерунды? Например?

– Думаю, ты знаешь, о чём я, – отвечает он и нажимает на кнопку, которая поднимает изголовье кровати.

Шрам, идущий от уха вниз по щеке, почти исчез, едва различим на серой коже. Даже губы и щетина едва видны, они прозрачные, как у мёртвой рыбы.

– То же самое, – шепчу я и отворачиваюсь.

– В смысле? – спрашивает медбрат, настраивая кровать таким образом, чтобы мы прошли в дверной проём.

– Лицо, – вздыхаю я, – оно такое же.

– А чего ты ожидал?

– Нового Торкильда, – отвечаю я и хочу повернуться на бок, но резкая боль в диафрагме мешает мне это сделать. Я лежу и смотрю на лампы на потолке, а медбрат катит меня по коридору и завозит в лифт на пути к следующей остановке.

– Ты будешь делить комнату с другим пациентом, – говорит он и останавливается у двери, – по крайней мере, до обеда. Постарайся расслабиться.

На кровати у окна сидит лысый мужчина, чуть за семьдесят. Кожа его лица бледная, руки жилистые и лежат на коленях, как будто сломанные ветки.

– Сколько я здесь пробуду? – спрашиваю я, когда мужчина у окна к нам поворачивается. Он медленно и безучастно нас осматривает, а потом снова разворачивается к окну.

– Ты будешь здесь наблюдаться, пока не придут в норму функции почек и печени, – он кивает в сторону ванной, – просто зайди туда и подожди, а я приду и помогу тебе, – заключает он и подходит к раковине.

Я сажусь на унитаз и жду. Вскоре раздаётся осторожный стук в дверь, и сразу за ним в дверях появляется улыбающийся медбрат с клизмой в одной руке и трубкой, которая больше всего напоминает гадюку.

– Готов?

– Жду не дождусь, – дрожа, отвечаю я, когда он кладёт клизму на край раковины и надевает перчатки. На полу между душем и туалетом он расстилает полотенце.

– Тогда можешь просто лечь на полотенце спиной ко мне.

Я сажусь на колени и стягиваю больничные сетчатые трусы, а потом ложусь на тёплый пол ванной, подложив руки под голову.

– Меня, кстати, зовут Йенс, – говорит он. Я слышу, что его дыхание становится тяжелее.

– Вначале может быть немного неприятно, – говорит он и вводит внутрь наконечник трубки, – но я буду действовать максимально мягко.

– М-м. – Я выдыхаю, зажмуриваю глаза и прижимаю колени к груди. В словах Йенса слышится ощущение странной, абсурдной естественности происходящего. В одной руке он держит силиконовую колбу от клизмы, в другой – трубку. Периодически он слегка надавливает на колбу, чтобы залить внутрь побольше воды, а иногда кладёт руку мне на лоб и начинает говорить. Он рассказывает о самых обычных вещах, таких, как уровень воды в городской реке или о зиме, которая скоро наступит, а я отвечаю ему односложными предложениями. Как будто мы двое старых знакомых, попавших в эту комичную ситуацию, которая, впрочем, ничего между нами не изменит.

– Ну вот! – Йенс опускает руку, державшую колбу и кладёт её на пол за моей спиной. Он кладёт руку на моё голое бедро, – важно, чтобы ты сдерживался, как можно дольше. Хотя бы пять-шесть минут после того, как вынули шланг, чтобы масла успели дать эффект. Йенс хлопает меня по ягодице, после чего складывает пластиковую колбу, трубку и одноразовые перчатки в белый пластиковый пакет, скручивает его и завязывает. Он опускает ободок унитаза и говорит:

– Ты просто полежи здесь и потерпи, сколько сможешь. Когда уже не сможешь сдерживаться, запрыгнешь на унитаз, и природа возьмёт своё. Я подожду снаружи.

– Ага, – отвечаю я сквозь слёзы, напрягшись, чтобы сдерживать давление снизу.

Как только Йенс закрывает дверь, я слышу, что в комнате включили радио и прибавили звук: «I am ashamed ’cause I don’t know myself right now. And I am 43[394]», – поёт мужчина, а музыка вместе с этим становится всё громче с каждой нотой и разрастается в бурю.

Поначалу ничего не происходит, кроме того, что я чувствую, как масла с одной стороны подбираются к кирпичу, а с другой – к внешнему отверстию.

Позыв расслабить мышцы диафрагмы усиливается вместе с тем, как растёт давление внутри. Я чувствую себя, как воздушный шарик, в который закачивают воздух, но я уже решил, что продержусь до конца песни. Как минимум потому, что я совершенно потерял чувство времени, пока лежу здесь и изо всех сил сдерживаюсь.

«They say that I should go outside more and drink lots of water all the time, but that does not seem to be working, ‘cause you still have not come back to me[395]».

Наконец что-то начинает происходить. Нарастает ноющая боль, сначала кажется, что просто вздулся небольшой воздушный пузырь, но нет, он не исчезает, не уходит сразу же, как обычно бывает, он остаётся там и делает своё дело. Он движется вниз, я это слышу и чувствую.

Что-то как будто высвобождается, сдвигается, как стоявший на месте миллионы лет айсберг поддаётся толчку и на пару миллиметров приближается к фьорду и талой воде у долины.

«Why don’t you love me anymore?[396]» – вопрошает вокалист горько и душераздирающе, а я расслабляю мышцы ног, чтобы они сдвинулись немного ниже, расправились, и я лучше контролировал боль.

«Tell me, why don’t you love me anymore? Just in case you didn’t hear me ask before… Tell me why don’t you love me anymore?»[397]

Я снова чувствую, как движется ледник. На этот раз я снова должен слегка ослабить хватку, чтобы тонкая струйка маслянистой жидкости стекла по коже на тёплое полотенце. Я настраиваю уровень давления и чуть сильнее отвожу ноги назад, чтобы можно было повернуть голову и понять, где находится туалет.

Когда припев заканчивается и вступает синтезатор, звуки которого заглушают друг друга и режут слух, я понимаю, что больше не могу держать всё это внутри. Я быстро поворачиваюсь на спину, потом на живот, а потом встаю, подхожу к унитазу и плюхаюсь на него ровно в тот момент, когда масла выстреливают из меня по керамическим внутренним стенкам туалета.

Через секунду я чувствую, что айсберг освободился. Древнего мастодонта силами гравитации тянет вниз, медленно, но по гладким и смазанным маслом путям к выходу. Крещендо прозвучало, следующий шаг – очищение, песня затихает, издав последний звук.

– Наконец-то, – шепчу я и прижимаюсь локтями к бёдрам.

– Всё прошло хорошо? – Йенс заглядывает в ванную и сострадающе смотрит на меня, постукивая пальцами по дверной раме.

– Жив пока что, – задержав дыхание, отвечаю я, стоя у зеркала и полоща лицо в холодной воде. – Что теперь? – спрашиваю я, заходя в комнату. Радио в ней теперь выключено.

– Как насчёт немного отдохнуть? Ты наверняка утомлён после всего, что с тобой случилось за последние сутки.

– А потом?

– Потом придёт врач, который хочет обсудить с тобой дальнейшие планы, – улыбается Йенс, собираясь уходить.

– Мои таблетки! – Восклицаю я, и внутри резко начинает расти паника, когда я понимаю, что он сейчас уйдёт, не выдав мне таблеток.

– А?

– Мне нужно как-то засыпать. Я…

– Я спрошу у дежурного врача, – говорит Йенс и уходит.

Я пячусь к кровати и сажусь, положив руки на виски, будто шоры. Через несколько минут Йенс возвращается с двумя таблетками анальгетика Оксинорма по 10 миллиграмм каждая.

– Вот, – говорит он, – теперь можешь спать.

Я лежу в кровати без движения, после того как ушёл Йенс. Находясь в сонном апатичном состоянии, я вдруг слышу звук – два коротких писка, после которых следует глубокий и резкий металлический звук. Он исходит откуда-то снизу, из-под моей койки.

Сразу после него снова звучит резкий писк.

Я поворачиваюсь на бок и пытаюсь заглянуть за край кровати, где маленький зеленый огонёк мигает в пластиковом мешке среди обрезков моей одежды.

Я подползаю ближе, беру пакет и высыпаю содержимое на пол. Сразу пахнет кислым, а запах солёного моря и сырой одежды проникает в носовые пазухи и спускается вниз по дыхательной системе. Мобильный телефон магическим образом пережил проведённое в море время.

Я наклоняюсь к краю кровати и кладу мобильный под одеяло. Индикатор зарядки часто мигает, сигнализируя о том, что телефон скоро отключится. Первый сигнал, который я услышал, был, очевидно, уведомлением о сообщении, а следующие означали то, что мобильный разряжается. Сообщение прислал Гюннар Уре. Оно как раз такой длины, что я успеваю его прочесть, пока мобильный не отключился:

Официальный допрос будет завтра в три. Едет следователь из отдела по особо тяжким.

Иными словами, полиция получила результаты анализов по образцам, которые они взяли на месте преступления на маяке. По-видимому, они подтверждают, что найденная кровь принадлежит либо Бьёркангу, либо сержанту. То, что они уже послали за следователем, означает, что они довольны своей моделью происшедшего, и решили, что с точки зрения стратегии сейчас наилучший момент допросить подозреваемого.

Я опускаю телефон на пол и поворачиваюсь на бок, накрыв голову одеялом.

– Опять всё это начинается, – шепчу я сам себе под тёмным бескислородным куполом, – на этот раз они тебя на кресте распнут, если ничего не сделаешь.

Я уже собираюсь закрыть глаза, когда оксикодон достигает рецепторов в мозгу и тянет меня вниз. Вместо этого я стягиваю одеяло и сажусь. Я аккуратно вылезаю из кровати и подхожу к мужчине у окна. Покалывание в руках и пальцах ног подсказывает мне, что болевые рецепторы скоро снова проснутся.

– Эй, слушай, ты не мог бы одолжить свой телефон?

Мужчина долго смотрит на меня, ничего не отвечая, а потом наконец показывает на куртку, висящую в ногах его кровати. Я подхожу к ней и достаю мобильный телефон из кармана.

– Спасибо, я быстро, – благодарю я, беру телефон с собой на кровать и набираю номер Анникен Моритцен.

– Я его нашёл, – шепчу я, как только она берёт трубку, – я нашёл Расмуса.

– Ага, – гулко отвечает она. Судя по звукам, она на работе. Разве что она и дома установила оборудование, которое так же скрипит и трещит. – Вчера утром мне позвонил мужчина. Где ты был? Я весь день пыталась до тебя дозвониться.

– Он сказал, как его звали?

– Как его звали? В каком смысле?

– Как звали мужчину, который тебе звонил?

– Хм, – отвечает Анникен.

– Это мог быть Гюннар Уре?

– Нет, он назвал фамилию Свердрюп. Может быть, Мартин. А что?

– Ладно, забудь. Это не важно. Что они тебе рассказали?

– Что нашли в море тело и думают, что это мой сын.

– Что ещё? Они сказали что-нибудь ещё?

– Они спросили, был ли с Расмусом кто-то ещё, пока он там жил.

– И был?

– Да, несколько его друзей приезжали туда ранней осенью, но они давно уехали.

– Они упоминали про женщину?

– Да. Они интересовались, была ли среди них девушка или не встретил ли он там кого. Я сказала, что он был один.

Я слышу, как Анникен Моритцен всхлипывает, её голос приглушён, как будто она прижалась к трубке ртом.

– Что вообще происходит? – шепчет она.

– Прости, Анникен, – отвечаю я, – что не смог сделать большего.

– Нет, подожди, Торкильд, – плачет Анникен Моритцен на другом конце. Я кладу трубку и отключаю телефон. Сейчас я ничего не могу для неё сделать. Она должна пройти остаток этого пути одна. Это единственный способ пережить. Старик у окна смотрит на меня, не двигаясь.

Я встаю и подхожу к его кровати.

– Я ведь не могу пробудить мёртвых к жизни, правда? – говорю я и кладу телефон обратно в карман куртки. – Я, которому едва удаётся следить за самим собой.

…Я лежу и смотрю в потолок, пытаясь призвать сон с девушкой в светлой квартире с высокими окнами. Вместо этого появляется какая-то хищная птица, а сразу за этим между нами возникает рука. Она хватает меня и не хочет отпускать, как бы сильно я ни кричал и ни пытался вырваться.

Я открываю глаза и, задыхаясь, сажусь в кровати. Мужчина у подоконника всё ещё сидит на краю кровати и сонно смотрит на улицу.

– Чёрт, – вою я и срываю одеяло – Чёрт, чёрт, чёрт!

Я развязываю ремень на канюле, вставленной в вену, вынимаю её и бросаю на пол. После этого я иду к двери.

Я должен знать, что́ нашёл на острове.

Я открываю дверь палаты и выглядываю в коридор. Тело неконтролируемо трясёт, волосы на руках встали дыбом; ступая на холодный пол, кажется, что по голой коже водят ледяными пальцами. На мне надета только больничная рубашка с пуговицами спереди.

К моему большому удивлению, я обнаруживаю, что морг находится вовсе не в подвале больницы. Напротив, он на восьмом этаже, всего на пару этажей ниже меня.

Лифт останавливается, и двери с дребезжанием открываются. Я подхожу к двери, на которой висит табличка «A8. Патологоанатомический отдел». Внутри ещё один коридор, за ним стойка регистрации и комната ожидания. В глубине с обеих сторон находятся несколько дверей, и слышен чей-то голос и весёлый смех. За стойкой никого нет.

Я прокрадываюсь внутрь и иду по коридору, пока не натыкаюсь на дверь с надписью «Кабинет аутопсии и трупохранилище». Внутри комната для переодевания и душ. На противоположной стороне – дверь, ведущая в сам кабинет аутопсии, где стоит и охладитель трупохранилища. Ещё не открыв дверь, я чувствую запах.

Я останавливаюсь у одного из открытых шкафчиков в раздевалке. Рядом стоит большая полка для обуви с тремя парами ботинок. Я достаю из шкафа зелёную спецодежду и надеваю её поверх своей рубашки: брюки, ещё одна рубашка и халат. Кроме того, я надеваю пару ботинок с полки, чтобы больше ходить босиком по холодному полу, подхожу к двери кабинета аутопсии и приоткрываю её.

В кабинете светло, стены обшиты блестящими металлическими пластинами. На полках лежат пилы, миски, чаши, приборы для взвешивания, зажимы, ножницы и специальные ножи. Посредине комнаты вокруг медицинских столов веером стоит группа из десяти – двенадцати человек, спиной ко мне.

Я уже собираюсь развернуться и закрыть дверь, но тут слышу голос за спиной:

– Тоже опоздал?

Я смотрю в лицо молодой женщине с пышными светлыми волосами, собранными в пучок на уровне шеи. Она стоит у двери в раздевалку с фотоаппаратом через плечо и уже застёгивает на себе зелёный халат.

– Я Астрид, – здоровается она, – криминалист из полиции.

– П… Привет, – запинаюсь я в ответ и хватаюсь за дверной проём, чтобы за что-нибудь держаться.

– Я буду присутствовать на аутопсии вместе с вами.

– Хорошо, – отвечаю я, всеми силами сдерживая дрожь от холода.

– Ты ведь студент, так? – она подходит ко мне, надев ботинки, и становится передо мной. – Ох, выглядишь неважно, – говорит она и жмёт мне руку, – уверен, что выдержишь это?

– Прости, – оправдываюсь я, – я сегодня явно не в лучшей форме.

– Из-за запаха?

Я усиленно киваю, а Астрид наклоняется ко мне, положив руку на грудную клетку, и шепчет:

– Боюсь, должна тебя сразу предупредить. Эти морские трупы – самое худшее, что бывает.

Она хитро подмигивает и хлопает меня по плечу. После этого открывает дверь в кабинет и проводит меня к группе, которая ждёт у металлических столов.

Астрид берёт две сетки для волос, маски, перчатки и бахилы из корзин у двери и передает один из комплектов мне. Она обходит студентов и встаёт с другой стороны медицинского стола вместе с патологоанатомом и хирургом.

Я подхожу к толпе студентов и встаю сзади. Я видел много таких вскрытий. Первое – ещё будучи студентом полицейской академии. Запахи и ощущение ожидания того, что сейчас случится, всё такие же, органы чувств обычно настраиваются на то, что произойдёт, и перед тем, как войти, настраиваешь себя на нужную волну.

На этот раз я жалею о том, что пришёл, только увидев труп в чёрном чехле на медицинском столе перед нами. Ноги онемели, и тяжесть в диафрагме нарастает. Я замечаю, что под сеткой для волос и на висках у меня выступает пот.

Держаться на ногах стоит больших усилий. Кислый и горьковатый душок от тела подталкивает меня к абсурдной идее, что под чехлом я увижу своё собственное изрубцованное лицо.

– Господи, – вздыхаю я и случайно толкаю одного из студентов, стоящих передо мной. Студент пожимает плечами и сдвигается в сторону, что хотя бы доказывает, что я всё ещё человек, а не просто болезненное аморфное тело безо всякой цели и смысла.

– Все на месте? – патологоанатом пожимает руку хирургу и суровым взглядом обводит собравшихся. – Астрид – из полиции. Она сегодня здесь, потому что, возможно, тут имела место неестественная смерть, и полиция запросила судебно-медицинскую экспертизу пострадавшего. – Он чешет нос и продолжает: – Сейчас увидите почему.

– Можно спросить? – спрашивает юноша азиатской внешности, имеющий, впрочем, произношение городского населения центральной Норвегии.

– Разумеется, – сухо отвечает патологоанатом, – спрашивай. За этим вы и пришли.

– Я читал, что скоро появятся роботы, которые выполняют виртуальное вскрытие, и в будущем оно заменит традиционное…

Патологоанатом поднимает руку и слегка наклоняет голову: вопрос, кажется, его увлекает.

– Понимаю, дорогой студент, – он делает небольшую паузу и продолжает: – Обонять, рассекать и ощупывать – проделав всё это, мы получаем медицинские данные, которые не добудет ни одна машина. Но я вовсе не противник технологий будущего, так что, как знать.

Он смотрит на Астрид, она заканчивает настраивать фотоаппарат.

– Может быть, вы что-нибудь добавите?

Астрид отвлекается от фотоаппарата и отрицательно мотает головой.

– Ну, – патологоанатом берётся за молнию на чехле и начинает её расстёгивать, – тогда начнём. И помните, если кому-то станет плохо, не стесняйтесь отойти, чтобы присесть или выйти, если нужно. Здешний буфет – прекрасное место, чтобы переосмыслить выбор профессии. Вдруг кому-то захочется стать электриком или пойти в розничную торговлю.

Запах бьёт в ноздри, когда он расстёгивает молнию. Шелестит пластик, нескольких студентов слегка пошатывает, и они начинают дышать ртом, опираясь друг о друга, чтобы сохранить равновесие. Нашему виду открывается пожелтевшее лицо, почти потерявшее цвет, оно слегка набухло по сравнению с прошлым разом. Кожа плотная, шершавая, с шишками на щеках и вокруг рта.

– Итак, – объявляет патологоанатом после того, как они вместе с хирургом сняли чехол, обнажив перед нами тело на медицинском столе. Расмус Моритцен одет в водолазный костюм, в нём много дыр, и костюм выпирает в области живота и бёдер. Анникен, однако, была права: он отправился погружаться, когда пропал.

Студенты спокойно стоят и смотрят туда же, куда и я: к запястью Расмуса привязано чьё-то предплечье.

– До предплечья мы еще дойдём, – говорит патологоанатом, а хирург обмывает чехол душем, который приделан к столу. Чехол он складывает и помещает на соседний металлический стол.

– На какие два вопроса нужно прежде всего искать ответ, когда готовишь заключение по человеку, найденному в море? – доктор смотрит на нас, а Астрид делает первые фотографии.

Одна из студенток поднимает руку:

– Выяснить, был ли человек живым или мёртвым, когда попал в воду?

– Иными словами, выяснить, является ли утопление причиной смерти. Хорошо. И как это узнать?

– Обратить внимание на обстоятельства смерти, – отвечает студентка, – они подскажут, когда он попал в воду, вместе с фактами, обнаруженными при самом вскрытии.

– Способная девочка, – отвечает патологоанатом безрадостно, после чего поворачивается к криминалисту. Та уже сделала фотографии до вскрытия, – что-нибудь добавите, Астрид? С позиций криминалистики?

– Мы берём во внимание собранные факты и технические данные, а потом сравниваем с тем, что обнаружено на вскрытии и определяем, совпадают ли они.

– И какие на данный момент версии у следствия?

Астрид вешает фотоаппарат на плечо. Её губы имеют лёгкий персиковый оттенок и слегка поблёскивают в ярком свете лампы.

– Потерпевший пропал в прошлые выходные, – рассказывает она, – предполагается, что он погиб в результате утопления. В ночь на сегодня труп нашли дрейфующим в море, на груде водорослей и обломков, вместе с другим человеком, который сейчас находится в отделении реанимации этой больницы.

– Он всё ещё жив? Как это возможно? – спрашивает патологоанатом.

– Нет, труп был найден самоубийцей, который, по его словам, сбросился в море вчера ночью. Мы пока не знаем, есть ли между этими фактами связь.

Я делаю шаг назад, от толпы студентов, в поиске чего-то, на что можно сесть. Судороги в мышцах всё сложнее сдерживать, у меня кружится голова, пульсируют виски и диафрагма. Я пододвигаю к себе табурет и собираюсь сесть, но тут раздаётся голос патологоанатома:

– А вот и оно.

Я делаю глубокий вздох и снова встаю, придвинув белую табуретку к стене, чтобы сесть, как только понадобится. Взгляд патологоанатома скользит по собравшимся и останавливается на мне:

– Как вы наверняка уже заметили, к пострадавшему крепко привязан какой-то посторонний предмет, – он поднимает серо-зелёное предплечье, которое лежит вплотную с холодным телом Расмуса Моритцена, – видимо, оно принадлежит молодой девушке, и краткий визуальный анализ позволяет предположить, что оно долго пролежало в воде.

Он поворачивает руку так, чтобы было видно, что запястье женское, а Астрид готовится сделать фотографию, после чего доктор кладёт руку обратно на стол.

– Самоубийца найден едва живым, труп на столе умер больше недели назад, а предплечье неизвестного третьего лица, видимо, пролежало в воде как минимум месяц. Как вы это объясните? – торжествует патологоанатом и подмигивает Астрид, на лице которой тоже проступает улыбка.

– Вы знаете, кто она? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает Астрид, – в полиции не зарегистрировано пропавших, которые совпадали бы, – она бросает взгляд на руку, и снова на меня, – с этим профилем.

– А совершивший попытку самоубийства тоже был привязан этими лентами к двум другим? – спрашивает азиатский юноша.

– Нет. Они были найдены дрейфующими во фьорде на лодочной пристани, которую с корнем вырвал шторм. Если бы полиция уже не выслала спасательный вертолёт в этот район в поисках двух пропавших полицейских, то и суицидник лежал бы перед нами на столе.

– Хорошо, понятно, – рассуждает азиатский студент, – самоубийца прыгнул в море, но нашёл труп и передумал.

– Кое-что связывает его с умершим, – говорит Астрид, – но об этом я не могу здесь распространяться.

– Знаю, – выкрикивает молодой высокий мужчина с красно-жёлтыми прыщами на шее, стоящий передо мной, – самоубийца убил сначала владелицу руки, потом вот этого, а потом утопил их обоих в море.

– Ну вот, уже начинаете гадать, а мы даже не начали исследование, – патологоанатом втягивает щёки, – некоторые всегда хотят начать с другого конца.

Я с облегчением выдыхаю, когда прикасаюсь пальцами к холодной стали табуретки. Я опускаю тело и закрываю лицо ладонями, пока парень с прыщами на шее всем на радость заканчивает своё безмозглое рассуждение: – Он не мог жить после того, что совершил, так что прыгнул за ними в море.

– Ну, достаточно чепухи, – прерывает его патологоанатом и обращается к Астрид, – а что, кстати, говорит сам самоубийца? Вы знаете?

– Он пока ещё не был допрошен, – отвечает Астрид. Я прижимаю ладони к лицу и чувствую, как включаются один за другим болевые рецепторы, и всё лицо горит от боли.

– Но, как вы понимаете, – продолжает она, – ему мало что есть сказать.

– Хорошо, ребята. Хватит с нас болтовни, дорогие мои. – Патологоанатом хлопает в ладоши. Я в последний раз делаю глубокий вдох и встаю с табуретки, а патологоанатом наклоняется над мёртвым телом Расмуса Моритцена.

– Давайте начнём вскрытие.

– Сначала мы фиксируем, что на умершем надето, – патологоанатом наклоняется над головой Расмуса Моритцена на столе, – в данном случае это просто. На умершем водолазный костюм. Без ласт и остального оборудования.

Костюм с ног до головы покрыт дырками и прорехами. Криминалист Астрид делает фотографии и по ходу записывает детали, а патологоанатом проводит измерения и наблюдения. Тело аккуратно переворачивают на живот. Несколько бледных безжизненных морских звёзд осели во впадине на затылке. Кожа там еще серее, почти коричневая, а волосы вырваны или соскоблены.

– Что это? – прыщавый парень указывает на впадину.

Патологоанатом бросает на него взгляд:

– Травма головы, – язвительно замечает он и несколько бесконечно долгих секунд смотрит на студента, – мы ещё к ней вернёмся.

Он внимательно смотрит на повреждения на спине и попутно консультируется с коллегой. Когда они заканчивают, тело снова переворачивают на спину, после чего снимают с него водолазный костюм.

Зрелище напоминает куклу с набитыми песком конечностями. Руки и ноги болтаются, когда патологоанатом с хирургом снимают с тела костюм. В какой-то момент им приходится привести тело в сидячее положение. Голова Расмуса с тяжестью отклоняется назад, рот широко открыт, а челюсти слегка ходят из стороны в сторону, пока они стягивают с него костюм. Одна из морских звёзд отклеивается, соскальзывает по мокрым волосам вниз и шлёпается о металлическую поверхность. Хирург поднимает её и бросает в жёлтый мусорный ящик у изножья стола.

После того как тело снова уложили, патологоанатом аккуратно приподнимает голову и кладёт её в то же положение, что и вначале, слегка запрокинув и с открытым ртом. Водолазный костюм и нижнее белье тщательно удаляют, так что Расмус остаётся совсем голым. Снова проводят замеры и делают фотографии, от ног и выше. Каждое пятно и порез фиксируют и присваивают ему категорию.

Когда они добираются до головы, хирург большим пинцетом удаляет оставшиеся вокруг впадины на затылке морские звёзды и одну за другой бросает их в мусорный бак. Под звездами кроется открытое повреждение, в котором виднеется черепная кость.

– Это произошло ещё при жизни? – Астрид наклоняется над раной с фотоаппаратом и делает три фотографии с трёх разных позиций.

– Возможно, – патологоанатом омывает рану душем, после чего губкой очищает её от водорослей и прочей морской живности, – в таких случаях трудно определить, особенно когда речь о повреждениях головы. Посмотрим, что нам скажет анализ тканей.

– Это мог быть лодочный мотор?

– Нет, – отвечает врач, – тогда раны на голове и шее были бы крупнее, и их было бы больше.

– О чём говорит повреждение тканей?

Он пальцем проводит по ране.

– Покров ровный, никаких повреждений самого черепа. Похоже на обычный короткий удар. Когда мы установим, удар это или противоудар, сможем лучше понять, имело тут место падение или тело находилось в неподвижном состоянии и по нему ударили.

– А что первым приходит в голову?

– Повреждение от удара, – отвечает патологоанатом, понизив голос, – но мы установим точнее, когда достанем мозг. Ну, мальчики и девочки, идём дальше. Будем вскрывать. Здесь мы используем метод комплексного извлечения: сначала вытащим все органы из груди и переложим их в чашу, а потом займёмся органами живота.

Хирург достаёт острый скальпель и наклоняется над торсом Расмуса. Он производит глубокий разрез вдоль ключицы, от плеча до плеча. После этого он берётся за кожу и стягивает её до подбородка, оголяя полоски серо-жёлтого подкожного жира и светло коричневой плоти.

Затем хирург делает разрезы с каждой стороны тела, от подмышечной впадины до подвздошной кости. Рёбра перерезают специальными ножницами, загнутыми вниз в виде клюва, после чего хирург кладёт их на стол и приподнимает весь комплект рёбер целиком. Тяжёлый едкий запах сочится из открытой грудной клетки и ударяет в ноздри.

Видно, как хирург связывает крупные сосуды, после чего органы вынимаются из груди все вместе: лёгкие, сердце, печень и желчный пузырь, поджелудочная железа, селезёнка и почки попадают на стол, где их отделяют друг от друга. После этого их оболочки, полости, неровности, артерии, фиброзные ткани, лимфоузлы и нервные узлы тщательно исследуют, а сами органы взвешивают. После этого берутся пробы на посев и химические анализы.

– Итак, – обращает на себя внимание патологоанатом и поднимает в руках лёгкие. Они вздулись, выглядят, как мраморные. Цвет у них серо-голубой с тёмно-красными пятнами, и когда врач слегка на них надавливает, из них льётся прозрачная жидкость, – что есть утопление?

– Удушье, наступающее в результате погружения носа и рта под воду, – отвечает прилежный студент из первого ряда высоким писклявым голосом.

– Под воду?

– Это может быть любая жидкость, – поправляет его другой студент.

– Кто объяснит механизм утопления? – продолжает спрашивать патологоанатом, позволяя стоящим спереди студентам прикоснуться к легким, которые держит в руках.

Студент с прыщами на шее отвечает:

– Когда нос и рот находятся под водой или в другой жидкости, человек пытается выбраться, чтобы снова можно было дышать. Постепенно попытки становятся вялыми, потому что он устаёт, и утопление начинается, как только человек уже не в состоянии сдерживать воздух: жидкость поступает в лёгкие, сопровождаемая острым кашлем и рвотой, и это приводит к потере сознания с последующей смертью в течение нескольких минут.

– Нет никаких строгих признаков утопления, – говорит патологоанатом, – поэтому важно установить, был пострадавший жив или нет, когда упал в море, попутно исключая очевидные естественные факторы. Итак, ребята, что мы будем искать?

– Белая пена в дыхательных путях, во рту и в носовых ходах может сообщить сам, был ли жив потерпевший, когда попал в воду, – гордо произносит прыщавый парень.

– Ну, дорогой студент, – патолог жестом приглашает выйти к мёртвому телу, – не будете ли вы так любезны нам это продемонстрировать?

Студент делает шаг вперёд и наклоняется над трупом Расмуса, который лежит со вспоротой грудью, пустыми глазницами и открытым ртом. Теперь мне трудно представить того парня в шортах команды Ливерпуль, который стоит и жарит гриль вместе с мамой и её родителями. Это уже не он, это что-то другое, думаю я, пока прыщавый парень упирается руками о колени и наклоняется над мёртвым телом. Сначала он заглядывает в рот, а потом запрокидывает голову трупа так, чтобы можно было заглянуть в ноздри.

– Для тех из вас, кто действительно читает книги по учебной программе, – сообщает врач, насмотревшись на прыщавого студента, который все это время неуклюже пытался заглянуть в дыхательные органы умершего, обливаясь потом, – довольно очевидно, что подобные изощрения – бездарная трата времени для обеих сторон. Гниение за короткое время разрушает пену в дыхательных путях, на смену которой приходит тёмно-красная пузырящаяся жидкость. Это – ложная пена, которую наш дорогой друг сейчас вдыхает, выставляя себя дураком перед всей своей группой.

Парень поспешно выпрямляется и пристыжённый возвращается в ряд.

– Может быть, проверить, есть ли в лёгких вода? – предполагает другой студент.

Патологоанатом кивает:

– Но жидкость в лёгких будет такая же, как и та, что появляется при отёке из-за сердечной недостаточности, передозировке препаратами или травме головы. Так что, какие ещё признаки?

– Посторонние предметы в дыхательных путях, лёгких и животе.

– Да, похоже на утопление, но вода будет затекать в глотку, трахею и широкие отделы дыхательных путей и после того, как человек умер, немного попадёт даже в пищевод и желудок. Но до альвеол не дойдёт, так?

Он надавливает на лёгкие пальцами, как будто пытаясь нащупать что-то, расположенное глубоко внутри.

– Вот, – наконец говорит он, – потрогайте здесь.

Ближайшие к нему студенты наклоняются, чтобы пощупать в тех местах, на которые большими пальцами указывает врач.

– А что такое альвеолы?

– Пузырчатые структуры в бронхах, через которые кислород поступает в кровь. Иногда можно распознать просто на ощупь, но лучше взять фрагмент лёгкого и посмотреть под микроскопом, чтобы подтвердить находку. И я иногда ошибаюсь, – саркастически отмечает он, после чего опускает лёгкие в чашу вместе с прочими грудными органами.

Патологоанатом поворачивается к Астрид, она записывает что-то в блокнот: – Что-нибудь добавите? – Астрид качает головой, и тот продолжает: – Ну, переходим к области живота.

Хирург делает необходимые разрезы и вынимает из живота трясущийся желейный комок, состоящий из желудка и кишок, которые он кладёт на длинный рабочий стол сбоку от трупа. Тяжёлый тошнотворный смрад, запах крови и кала, смешавшийся с гнилым запахом морских водорослей подступает к органам обоняния, и становится тяжело дышать даже ртом.

– Это самая чувственная часть вскрытия, – говорит врач. Он достаёт ковш и мерную чашу и передаёт их хирургу. Тот начинает переливать красно-коричневую жидкость из брюшной полости в чашу, а патологоанатом подходит к комку из внутренностей.

– Малое количество воды в желудке может свидетельствовать о том, что потерпевший умер быстро или что был уже мёртв, когда попал в воду.

Патологоанатом достаёт скальпель, отделяет желудок от кишок и зажимами закрепляет надрезанные места. Потом он вспарывает желудок с помощью ещё одного надреза и выливает содержимое в стоящую перед ним чашу.

Полость живота наполнена зеленовато-бронзовой жидкостью, в которой плавает несколько крошечных моллюсков, они всё ещё живы и кружатся в чаше.

– Тут наши находки говорят сами за себя, – констатирует он и продолжает осмотр органов, обращаясь с ними с такой же выверенной точностью, как и с органами грудной клетки. – Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – в унисон отвечают студенты, после чего патологоанатом делает шаг в сторону и смотрит прямо на меня.

– А у тебя? Тихая мышка на заднем ряду, – он показывает на меня окровавленным пальцем, – у тебя тоже всё хорошо?

Я киваю.

– Не появилось вопросов?

Я качаю головой.

– Нехорошо? Устал? Похмелье? Или просто день неудачный?

– День неудачный.

– Видишь ли, в нашей профессии такого допускать нельзя. Плохих дней быть не должно. Понятно?

Я киваю, и патологоанатом обращается ко всему классу:

– Сначала расправимся с мозгом, а потом будет обед.

Он делает знак хирургу, тот тщательно моет руки в жёлтых перчатках в умывальнике. После этого он надевает защитные очки, берёт электропилу со стены и встаёт у изголовья стола.

– Пока он пилит, держитесь на расстоянии, – предупреждает патологоанатом. – Группа делает пару шагов назад. Астрид тоже отходит назад и закрывает линзу камеры рукой.

Хирург откладывает пилу в сторону и скальпелем делает длинный разрез на затылке. Он берёт кожу и снимает её с черепа. Потом режет вплоть до лба, чтобы была видна черепная коробка, откладывает скальпель и снова заводит электропилу.

Гул электропилы режет слух, и к ноздрям подступает резкий запах. Хирург пилит ровно и точно до тех пор, пока не просверливает череп насквозь. Я ладонью зажимаю нос, а хирург отрезает нервные волокна, за которые держится мозг, после чего вынимает его и кладёт перед собой на стол.

Астрид берёт камеру, подходит и делает снимки, а патологоанатом кладет мозг на стол, развернув его к себе продольной стороной.

– Ушиб затылочной доли, – говорит он и кончиком скальпеля показывает на точку на затылке, где находилась впадина в черепе. – Что нам сообщает возможное наличие противоударного ушиба в лобной доле или же его отсутствие?

– При неудачном падении, – делает прыщавый парень скромное предположение и выдвигается вперёд из-за спины сокурсника, – часто можно обнаружить соответствующий противоудар в лобной доле. Если же пострадавший, напротив, находился в покое, то лобная доля останется без повреждений.

– Ну что, волнуетесь? – патологоанатом разрезает мозг на две части одинаковой толщины и кладёт перед собой внутренними частями кверху. Кончиком ножа он указывает на завитки лобных долей. – Чистые и красивые, – говорит он, – никаких признаков повреждений.

Патологоанатом внезапно тычет скальпелем в направлении меня.

– Эй ты, уставший. Как тебя зовут?

– Аске, – отвечаю я послушно и стараюсь выпрямиться и спокойно дышать через повязку.

– Хорошо, Аске. Что мы сегодня узнали? Вернее, так: что сегодня узнал ты? Расскажи-ка нам.

Я откашливаюсь, а студенты отшатываются от меня, как будто догадываясь, что это закончится очередным словесным унижением: – Что полиция была права. Тут явно произошло что-то подозрительное.

– Да? Почему же? – патологоанатом откладывает скальпель и скрещивает руки на груди. Астрид отрывается от своих записей и с интересом смотрит на меня сквозь толпу студентов. – Почему не неудачное погружение? Упал и утонул?

– Ушиб говорит о том, что резких перемещений не было. Это исключает падение, – отвечаю я и откашливаюсь, чтобы легче дышалось, пока я говорю, – а учитывая обстоятельства и тот факт, что он был привязан к женской руке…

– То есть ты хочешь сказать, что мы можем исключить кессонную болезнь, острый отёк лёгких, пневмоторакс и газовую эмболию как причины смерти?

Я киваю, едва ли понимая, что всё это значит.

Патологоанатом долго стоит и смотрит на меня, в итоге заключая:

– Странные рассуждения для студента медвуза, – он водит пальцами в воздухе, – ну, Аске, – патологоанатом слегка наклоняет голову, – тогда что же, мы можем здесь закончить и отправить Астрид арестовать за убийство беднягу-суицидника, лежащего в нефрологии, или как?

– Сомневаюсь, что это поможет, – шепчу я, но меня снова перебивают.

– Кажется, наш Аске насмотрелся криминальных сериалов вместо чтения учебников по программе. Как многие из вас, он не понимает, что наша работа заключается в том, чтобы выявлять и документировать замеченные нами патологии, прежде чем мы зашьём тело и отправим его обратно в морозильную камеру. Всё, работа окончена. Патологоанатома, разгадывающего причину убийства, мы можем увидеть только по телевизору, когда приходим домой с работы и хотим поесть попкорна, гладя своего кота. А в жизни у нас здесь рутина. Плоть и кровь. Трупы, которые надо резать. Дар разгадывания причины смерти заключается в знаниях, Аске. В знаниях, а не в смутных догадках и бредовых домыслах.

Наконец он прекращает водить пальцами, снимает перчатки и бросает их в мусорку вместе с повязкой.

– Ну, мальчики и девочки, я устал общаться с пустоголовыми лентяями. Пора обедать. После перерыва – гистология.

Он подходит к Астрид, которая уже запаковывает камеру, и тихо шепчет:

– По какой-то причине каждый раз после этих сеансов мне требуется плитка «Тоблерона». Что думаешь?

Я, шатаясь, выхожу из кабинета и срываю с себя спецодежду и ботинки в раздевалке. Когда сюда заходит следующий, я уже стою в коридоре. В лифте я снимаю перчатки, сетку для волос, штаны и повязку и скручиваю их в комок, который кладу в тележку прачечной у грузового лифта, возле медицинского поста отделения нефрологии.

Пожилого мужчины у окна уже здесь нет, хотя его одежда всё ещё на месте, а кровать не заправлена. Я разворачиваюсь и иду в ванную, где встаю перед зеркалом. Лицо серо-белое, глаза бледные, почти безжизненные. Волосы походят на неудавшееся гнездо, построенное парой птиц, которым уже на все наплевать, а щетина на нездоровой коже напоминает шипы глубоководной рыбы.

Я пытаюсь улыбнуться, напрягаюсь, чтобы изобразить на лице одну из базовых человеческих эмоций, но ничего не происходит. Мышцы лица не могут занять нужную позицию. Вдруг я понимаю, что видимое мной в зеркале – это посмертная маска. Копия лица. Напоминание о том, что когда-то было мной, о том, что я должен носить с собой, куда бы я ни пошёл.

Я достаю одноразовое лезвие, которое лежит у меня в сумке, и начинаю бриться, кропотливо снимать щетину с каждой бороздки и каждого шрама, сначала на щеке со шрамами, потом на противоположной. Закончив, я раздеваюсь и иду в душ.

Вода холодная, я встаю прямо под струю, закрываю глаза и намыливаю тело, лицо и волосы, пытаясь смыть с себя тяжёлый удушливый запах кабинета аутопсии.

Пока я моюсь, представляю себе образ Расмуса Моритцена. Не ту мертвую оболочку без мозга и внутренностей, каким я только что видел его на металлическом столе в кабинете аутопсии, а собирательный образ юноши с фотографии Арне Вильмюра и Аникен Моритцен и того безжизненного тела на борту спасательного вертолёта. Расмуса Моритцена убили. Расмус Моритцен был привязан, нет, намертво прикреплён к женщине, которую я нашёл на острове с маяком. Бьёрканга и сержанта всё ещё нет, и полиция думает, что они тоже приплыли на маяк. Это значит, что все, кто знает или контактировал с женщиной, которую я нашёл в море, либо умерли, либо пропали.

Закончив, я снова подхожу к зеркалу, на котором указательным пальцем рисую круг. Я добавляю глаза, нос и полоску рта и наклоняюсь к нему.

– Кроме меня, – говорю я рожице в зеркале, она вяло улыбается в ответ. По углам начинают собираться капельки конденсированного пара, – и тебя.

Преступник. Гюннар Уре и следователи с места преступления были правы как минимум в этом. Здесь есть преступник. Тот, кто вышел из моря и забрал с собой труп, наверняка тот же человек, что убил Расмуса.

Я прислоняюсь лбом к стеклу. Капли воды на зеркале стали крупными и начинают скатываться вниз, задевая глаза, нос и линию рта нарисованной рожицы, будто слёзы.

– Поэтому ты спустил женщину без лица в подвал танцклуба, потому что знал, что я не покину это место живым? – спрашиваю я исчезающее лицо на стекле. – Это такая игра? Информация и манипуляция? Об этом идет речь?

Я стою напротив зеркала до тех пор, пока вентиляция не высасывает из комнаты всю влагу, и стекло снова становится сухим.

– Ну, хорошо, – продолжаю я, не отрывая взгляда от зеркала, – тогда сыграем.

Я разворачиваюсь и выхожу из ванной.

Я подхожу к стулу, на котором всё ещё висит куртка пожилого мужчины, роюсь в карманах, пока не нахожу мобильный телефон. Я несу его с собой к кровати и набираю номер Ульфа.

– Привет, Ульф. Это я. Твой любимый пациент.

– Ты хоть представляешь, через сколько дерьма…

– Как дела в Ставангере? – спрашиваю я, останавливая надвигающуюся бурю бранных слов.

– Почему бы тебе не взять толстую палку и просто воткнуть её… – его обычно по-терапевтически спокойный бергенский тембр голоса на этот раз яростно гремит, – прямо себе в задницу, птенец ты недорезанный! Рут в ярости от того, что я вообще согласился взять тебя под своё крыло и…

– Рут? Кто такая Рут?

Тирада Ульфа на секунду смолкает, и он отвечает немного спокойнее:

– Ну Рут, моя гражданская жена. Мы встретились как коллеги на недавней конференции в Драммене.

– Я думал, её зовут Сульвейг.

– Нет, – откашливается Ульф, – Сульвейг съехала в тот же день, когда ты отправился на север. Забрала с собой Фриду и уехала домой в Берген.

– Извини.

– Ну а что тут сделаешь, тут и говорить нечего. Всякое бывает. И с психиатрами тоже, – он наполняет лёгкие сигаретным дымом. – Итак. Что происходит, Торкильд Аске? Не мог бы ты мне рассказать? Что ты там наделал?

– В смысле?

– Послушай, – Ульф снова в шаге от того, чтобы взорваться, но всё-таки сдерживается, делает глубокий вдох и продолжает: – Пару минут назад я закончил говорить с неким доктором Вейдманом из нефрологического отделения университетского госпиталя Трумсё. Он хотел получить информацию о пациенте, которого ночью привезли в травмотологию. Мой родной Торкильд Аске, который, как они утверждают, добровольно бросился в море, наглотавшись моих таблеток. Моих таблеток!

– Ну, формально таблетки были мои, – поправляю я, – к тому же в море я так и не утонул.

– Что?! Что!! Да как ты… – на этот раз Ульфу не удаётся сдержать свою ярость. Он произносит гневную речь и сыплет всевозможными угрозами, начиная от преднамеренного убийства и заканчивая принудительным лечением в психбольнице с приёмом лошадиных доз парацетамола и труксала, и после этого наконец успокаивается и снова готов говорить: – Итак, – он снова делает вдох, – что происходит?

– Я нашёл Расмуса в море. Его убили.

– Убили?!

– Согласно вскрытию, у него констатирован ушиб головы и смерть от утопления. Его тело было крепко привязано к оторванной женской руке, и я предполагаю, что это та же женщина, которую я нашёл на маяке.

– Вскрытие?! Женская рука? Что за… – Ульф останавливает и делает глубокий вдох, – так, так, так, – увещевает он между вдохами и выдохами, – мы можем поговорить об этом позже. Так. Рассказывай. Как дела у тебя?

– Только что сделал клизму.

– Хорошо, хорошо, – бормочет Ульф безучастно и зажигает новую сигарету.

– Ульф, – говорю я, – я не думал, как всё это…

– Эй, эй! Не сейчас. Обсудим, когда приедешь домой. Ведь ты приедешь, так?

– Ещё рано.

– Что?! Ты должен вернуться обратно в Ставангер как можно скорее. Ситуация полностью вышла из-под контроля, тебе не место в уголовном расследовании. Я сейчас же позвоню Анникен и скажу, что всё зашло слишком далеко, и что ты больше не можешь ей помочь. Так что сегодня ты едешь домой.

– Не получится, – сразу возражаю я, – у меня завтра допрос в полиции, его не избежать.

– Допрос? – голос Ульфа становится чуть мягче, – но почему?

– Они нашли кровь одного из пропавших полицейских, собирая улики на острове. Вероятно, они нашли что-то ещё, что напрямую связано с одним из полицейских.

– Ну а при чём тут ты?

– Эта улика связывает Бьёрканга и сержанта с островом в тот вечер, когда там находился я.

– И?

– Ты что, не слышишь, что я говорю? Двое полицейских пропали после того, как отправились в море на встречу с психически нестабильным бывшим полицейским с суицидальными мыслями, у которого повреждён мозг и который только что вышел из тюрьмы.

– Чёрт побери.

– Теперь всплывёт всё, – продолжаю я, – Фрей, вся эта заваруха, вне зависимости от того, виновен я или нет. – Я секунду колеблюсь и потом продолжаю: – Она снова была там, когда я туда ездил. Не Фрей, а женщина без лица. Она сидела в клубе в подвале. Думаю, как минимум поэтому я должен снова туда вернуться. Я должен увидеть, узнать, где проходит граница. Граница между фантазией и реальностью. Перед тем, как я зайду в комнату для допросов.

– Теперь понимаю, – говорит Ульф и тушит сигарету, недовольно выдыхая дым, – я могу что-нибудь для тебя сделать?

– Да. Вытащить меня отсюда.

Ульф прочищает горло.

– Хорошо. Где ты?

– В нефрологии. Они не хотят говорить, когда меня выпишут.

– Ясно, ясно, – увещевает он сам себя. Это такая своеобразная мантра, чтобы отрегулировать уровень стресса, – если они диагностируют у тебя суицидальные наклонности, психоз или обнаружат признаки серьёзного психического заболевания, то попробуют применить статью о принудительном лечении, чтобы засунуть тебя в интенсивный психиатрический стационар на наблюдение.

– И сколько я должен буду там провести?

– До десяти дней.

– У меня нет на это времени.

– Боюсь, у тебя нет выбора.

– Помоги мне, Ульф, – молю я, а в коридоре раздаются шаги, приближающиеся к моей комнате, – помоги мне, чёрт возьми.

– Слишком поздно, Торкильд, – вздыхает Ульф, – На этот раз ты слишком крепко попался в лапы системы, чтобы я мог тебе помочь. Используй эти десять дней, Торкильд, думаю, они тебе нужны, учитывая всё, что случилось. Может быть, я мог что-нибудь сделать, чтобы сократить время, это вполне возможно, если ты просто…

– Время уже вышло, Ульф, – шепчу я, когда дверь открывается и врач заглядывает в палату.

– Торкильд, – слышу я крики Ульфа, собираясь уже закончить разговор.

– Да, – я снова прикладываю телефон к уху, – что такое?

– Давай только без фокусов.

– Фокусов?

– Ты вернулся, – говорит доктор, заходя в комнату. В одной руке у него чашка кофе, а в другой – коричневый конверт, который он держит у подбородка, как веер. Он говорит на восточном диалекте, у него седые волосы, и он одного со мной возраста.

– В смысле?

– Мы уже давно ждём.

– Был в туалете, – отвечаю я, – живот болит.

Врач чешет нос, а я пытаюсь изобразить на лице необходимую гримасу, чтобы всё это звучало одновременно неловко и правдоподобно. Запах кабинета аутопсии всё ещё висит в воздухе. Кажется, он уже пропитал постельное бельё и стены.

– Где твоя одежда?

– Её разрезали в приёмной травматологии и сложили в мешок, он где-то здесь.

– Кто-нибудь может привезти тебе одежду?

– Нет.

Доктор опускает взгляд на свою обувь.

– Хорошо, – говорит он через некоторое время, – я посмотрю, может быть, мы можем достать для тебя что-нибудь в комнате утерянных вещей.

Он садится на кресло у кровати.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как старик, – лаконично отвечаю я.

– Доктор Вейдманн, – он протягивает мне жилистую загорелую руку с идеально ухоженными ногтями.

– Пациент Аске, – отвечаю я и ложусь на кровать. Я внезапно чувствую тяжесть в теле. Я страшно устал. – Ну что, – продолжаю я, когда ритуалы вежливости закончены, – стало быть, я выздоровел? Быстро, однако.

– Однако. – Доктор Вейдманн вздыхает и продолжает: – Мы решили направить тебя в психиатрическое отделение Осгорда на наблюдение, учитывая, что…

– Нет, спасибо, – отвечаю я и улыбаюсь так широко, как позволяют мышцы лица, – Just dropped in to see what condition my condition was in[398]. Теперь мне надо двигаться дальше.

– На нашей стороне закон.

– Какой закон?

– Принудительное направление следует из параграфа 3.2 закона об обеспечении психического здоровья и обязывает тебя пройти обследование сроком до десяти дней.

– Почему?

Он удручённо смотрит на меня, я замечаю красные сосуды в его глазах:

– Учитывая то, что произошло, мы обеспокоены, что ты можешь сам причинить себе увечья.

– А?

– Вот, – он передаёт мне конверт. Я взвешиваю его на ладони и смотрю на доктора, который так глубоко погружается в кресло, что вот-вот сложится вдвое.

– Я могу вскрыть конверт?

– Да, конечно. В нем официальное письмо о решении принять меры принудительного лечения и положить тебя в психиатрический стационар, а также ссылки на правовые основания.

На улице темнеет. Я слышу, как за окном дует сильный ветер. Одновременно с этим я вижу, что в дверном проёме появились двое мужчин. Один из них молодой и с короткой стрижкой, другой постарше и острижен наголо. Оба выглядят как обладатели пожизненных абонементов в клубе штангистов, а также докторских степеней в мастерстве физической конфронтации.

– Кто они?

– Они здесь, чтобы помочь.

– Тебе?

Вейдманн качает головой.

– Нет, в данном случае – тебе.

– Помочь с чем?

– С чем угодно.

– Когда я уезжаю?

– Сейчас, ну или тогда, когда ты будешь в состоянии ехать.

– Я могу отказаться?

– Да.

– Отлично. Я отказываюсь.

– Но… – Вейдманн снова поднимает руку, как будто это белый флаг, – но… – повторяет он со вновь обретённой силой воли, – тогда тебя отвезёт полиция.

– Нет, я поеду сам.

– Такси или «скорая»? Наши Йорн и Йорген тебя сопроводят.

– У меня нет денег.

– Мы это организуем.

Я удручённо развожу руками:

– Кажется, у меня нет выбора.

– Прекрасно.

Доктор Вейдманн встаёт с кресла и тащится к двери, а двое «помощников» заходят в комнату и, улыбаясь, встают передо мной. Это не те тёплые, радушные улыбки, с которыми встречают друзей, это два холодных намёка: «Ну вот, мы стоим напротив тебя, парня без штанов, который может угодить в психушку и которому нечего терять, так что мы улыбаемся».

Я благоговейно кладу руки на коричневый конверт и улыбаюсь в ответ. Настолько дружелюбно, насколько вообще способен, приняв во внимание обстоятельства.

– Эй, – кричу я Вейдманну, когда он уже шагает за дверь.

– Что? – он останавливается и поворачивается.

– Вы можете дать мне полчаса? – я бережно кладу руку на живот и строю гримасу, – кажется, мне снова нужно в туалет из-за клизмы.

– Конечно, – отвечает он, – а я пока посмотрю, не найдётся ли для тебя новой одежды.

Двое мужчин остаются стоять прямо у двери, а я встаю с кровати, сутуло ступаю по линолеуму в ванную, закрываю за собой дверь и включаю кран на полную мощность.

Я сажусь на унитаз и достаю мобильник старика, который всё ещё держу в руке. Пришло время брать на себя ответственность и проявлять инициативу, как Гюннар Уре любил говорить, когда наша команда сдавала позиции в спортивных матчах против адвокатской конторы.

– Торкильд? – задыхаясь, шепчет Лиз, когда слышит мой голос. – Эх ты. Я так испугалась…

– Потом, сестра, – шепчу я в трубку так тихо, как только могу, – мне нужна твоя помощь. Сейчас, немедленно.

Огромная коробка с потерянными вещами в отделении нефрологии, видимо, самая убогая из всех коробок, куда только можно засунуть руку, ну или это странный врачебный юмор доктора Вейдманна, который мне не понять.

Я одет в тесные тренировочные штаны из спандекса, с синими и зелёными полосками на внешней стороне бёдер, какие обычно носят наркоманы, музыканты, играющие тяжёлый рок, или молодёжь из стран восточного блока. Сверху на мне толстый серо-белый шерстяной свитер с воротником. Он колется и едва достаёт до линии талии, так что мои лобковые волосы и пупок оголяются, когда я встаю.

На ногах у меня пара застиранных, изношенных и замызганных кроссовок. Мою собственную одежду, сырую и порезанную, мне выдали в полиэтиленовом продуктовом пакете. Я чувствую себя, как парень с плаката северонорвежской антигероиновой кампании, когда иду по коридору нефрологического отделения к лифту с улыбающимися сторожами Йорном и Йоргеном по бокам. Они сопроводят меня к главному входу и посадят в такси до Осгорда. Там находится психиатрическое отделение университетского госпиталя северной Норвегии, в западной части Трумсё.

Кажется, моим спутникам, Йорну и Йоргену, нравится неловкое молчание, которое возникает между нами в лифте: никаких взглядов, никаких слов, только холодные улыбки, как будто они участники состязания, в котором тот, кто первым заговорит или продемонстрирует другие человеческие качества, – проиграл.

– Эй, слушай, – я обращаюсь то ли к Йорну, то ли к Йоргену, стоящему справа от меня. Он не отвечает, просто смотрит на меня в ожидании продолжения.

– Знаешь, что это: красное и говорит буль-буль? – шепчу я, не отрывая взгляда от двери лифта. Лифт останавливается, дверь открывается, но никто не заходит, – не знаешь?

Дверь закрывается, и лифт продолжает ехать вниз.

– Ну, позволь мне не томить тебя в ожидании дольше, чем необходимо. Это всего-навсего… – я выдерживаю небольшую паузу и продолжаю, – последний шанс. У тебя ещё один шанс угадать, что это.

То ли Йорн, то ли Йорген справа от меня всё ещё не отвечает, а Йорн или Йорген слева от меня и глазом не ведёт, только слушает, всё так же сосредоточенно изображая статую.

– Ладно, сейчас скажу… Красный буль-буль! – восклицаю я и слегка толкаю его в плечо, смеясь и прихлопывая ладонью по мягкому полиэтилену продуктового пакета.

Лифт снова останавливается, и Йорн и Йорген подают знак, что мы на нужном этаже и мне нужно выходить. Мы выходим в светлый холл и идём по широкому коридору к большому фойе, которое, видимо, и является вестибюлем, но самой выходной двери не разглядеть в толпе.

– А ты? – я слегка пихаю в плечо другого Йорна или Йоргена, того, что слева, – ты знаешь, что это: красное и говорит буль-буль?

Он тоже не отвечает, просто идёт уверенной походкой по коридору мимо колясочников, беременных девушек-подростков, пациентов в гипсе и повязках и их родственников.

– Вот-вот, – говорю я и киваю, когда мы проходим мимо двух мужчин у лестницы, которые готовятся менять лампу на потолке, – и я сказал то же самое, – продолжаю я, – но это ошибка. В этом вся и шутка. Это не красный буль-буль. Не в этот раз. Это брусника на лодке с подвесным мотором. Понимаешь? Ответ каждый раз меняется, так что выиграть невозможно, – я снова слегка пихаю его в плечо, – выиграть просто невозможно.

– Эй, – тихо говорит Йорн или Йорген справа, – давай-ка мы все немного успокоимся. Хорошо?

Напротив лестницы и мужчин, меняющих лампу, расставлены красные стулья в ряд, а за ними – полуметровая ширма, к которой прикреплены пластиковые цветы. За ней находится огороженная зона, где пациенты и родственники группами сидят за столами. Кто-то читает газету, другие едят или разговаривают по мобильным телефонам.

– Да, да, конечно, – отвечаю я, – я только хотел объяснить, как одна и та же загадка…

– Да мы поняли, – Йорн или Йорген слева слегка поднимает голос, – выиграть нельзя, потому что ответ каждый раз меняется.

– Именно, – смеюсь я и совсем легонько хлопаю его по плечу, – выиграть просто нельзя. Сколько бы раз ты ни пытался.

Я снова поворачиваюсь к нему, как будто собираясь ещё раз безобидно пихнуть, но вместо этого всей силой наваливаюсь на него и толкаю в сторону стульев, на которых сидят пациенты с родственниками, так что он заваливается за ширму с пластиковыми цветами и падает между столами с обратной стороны. После этого я швыряю жёлтый пакет с моими сырыми разрезанными вещами прямо в лицо Йорну или Йоргену справа, он отрывается от моего плеча и делает шаг назад, попадая прямо в лестницу, на которую уже начал забираться один из рабочих с новой люминесцентной лампой в руке. Лампа падает и разбивается об пол, когда мужчина пытается ухватиться за лестницу.

Сам я хватаю пакет с вещами с пола начинаю бежать.

Я сворачиваю влево, огибаю зону отдыха и несусь прочь, следуя за группой людей у входа в аптеку. Они идут по коридору, который, похоже, ведёт к выходу. К сожалению, оказывается, что это не так, и коридор просто ведёт вниз, к коридору поменьше.

Я резко разворачиваюсь, собираясь бежать обратно, но Йорн или Йорген, тот, что помоложе, сбивает меня с ног, так что мы оба падаем на пол и сбиваем картонный стенд с рекламными проспектами у аптечной двери.

Я карабкаюсь, приподнимаюсь и бросаю бутылку с кремом от загара, продающимся за полцены, прямо в лицо младшему Йорну или Йоргену, когда тот пытается накинуться на меня сверху. Затем я встаю на ноги и бегу к стойке информации, где висит крупная табличка и указатель со стрелкой на выход.

Тут я замечаю старшего Йорна или Йоргена. Он стоит посередине между мной и каким-то столбом. Выход прямо за его спиной. Он опёрся руками о бёдра и смотрит на меня бешеными глазами, как раззадоренный бык. Его взгляд заставляет меня замедлить бег, и в моей голове возникают картины поединков из старых вестернов, в которых местные жители, в данном случае – толпа инсультников и больных раком, которые хотят покурить, отчаянно разбегаются во все стороны, пока на пыльной главной улице не остаётся только двое дуэлянтов. Проблема только в том, что ни у кого из нас нет оружия, если только кто-нибудь из нас не отберёт у кого-то из толпы ходунки или возьмёт флакон с кремом от бородавок из аптеки.

Я снова начинаю движение, но не в сторону поджидающего меня быка, вместо этого я делаю диагональ вправо, к столам в зоне отдыха, и бегу обратно к коридору, из которого мы вышли. Боковым зрением я вижу, что старший Йорн или Йорген пробивается через толпу, чтобы перерезать мне путь.

Я преодолеваю ширму и бегу к лифтам, надеясь, что один из них сейчас откроется и заберёт меня отсюда. Я бросаю взгляд назад и вижу, что и Йорн, и Йорген всего в паре метров от меня. Мне ни за что не успеть закрыть дверь, прежде чем они меня схватят. Я распахиваю стеклянную дверь сбоку от лифта, захлопываю её и держусь за ручку, тяжело дыша. По моему лицу стекает пот.

По ту сторону стекла Йорн и Йорген вжались в дверь, тоже пыхтя и задыхаясь. За моей спиной замолкает гул собравшихся за стойкой людей.

– Вам помочь? – молодая девушка в белом наклоняется над стойкой.

У меня не хватает ни дыхания, ни времени, чтобы ответить. Вместо этого я отпускаю дверь и бегу вдоль короткой стены, а стеклянная дверь за мной распахивается.

Я открываю ещё одну такую же дверь в противоположном конце комнаты и возвращаюсь в коридор, только теперь с другой стороны от лифтов. Я снова оббегаю первую стеклянную дверь, но тут её распахивает младший Йорн или Йорген. Я отпрыгиваю в сторону, когда он пытается меня схватить, его пальцы касаются гладкого спандекса на моих спортивных штанах, но я ускользаю. Может быть, поэтому такие штаны столь популярны у рокеров, наркоманов и восточноевропейской молодёжи; схватить человека в таких штанах так же сложно, как на ходу схватить сосиску высотой почти в два метра.

– Остановись, чёрт возьми, – шипит старший Йорн или Йорген за моей спиной, а я хватаю покрепче свой пакет с одеждой и несусь дальше, в сторону выхода.

Холодный воздух бьёт в лицо будто лопатой и продувает свитер насквозь, но я не сбавляю ход. Справа от меня у обочины стоят такси, три машины в ряд. С закрытой стройплощадки, где полным ходом идут работы, раздается гул техники.

И тут я вижу нужную машину.

Я плюю, пытаясь избавиться от крови во рту. Диафрагма и щеки горят, но я не останавливаюсь ни на секунду, потому что слышу, как за моей спиной распахивается дверь. Даже поворачиваться не нужно, чтобы понять, что это двое санитаров бегут за мной по пятам, твердо решив продемонстрировать присутствующим такие зрелищные приёмы, как подножки, удар сзади, захват головы, удушение и заломы рук.

– Подожди, чёрт побери! – кричат они хором, пока я бегу мимо такси к старенькому «Форду Мондео», который стоит заведённый.

– Поехали, Лиз! – кричу я, распахнув дверь и забравшись внутрь.

– Ч… что? – изумляется сестра и напряжённо смотрит на меня. Её лицо белое, на лбу и волосах на верхней губе проступили крупные капли пота, как будто это она сейчас бежала, спасая свою жизнь.

– Езжай же, черт! – повторяю я и захлопываю дверь, а Лиз до упора давит на газ.

Машина мчится по тоннелю Трумсёйсюн, он проходит через район Брейвика на острове Трумсё и ведёт дальше, к большой земле, в район Тумасъюрда.

– Я так за тебя боялась, – чуть не плачет Лиз, вцепившись в руль. Она настолько вытянулась вперёд, что её дыхание оседает паром на лобовом стекле, – я почти не спала с тех пор, как мы в последний раз с тобой говорили. Я думала, что ты…

– Сестрёнка, не думай об этом.

Она поворачивается ко мне.

– Что случилось? – она окидывает взглядом мой жуткий наряд, – почему ты так странно одет?

– Я упал в море, – отвечаю я, достаю свой мобильный телефон из пакета с одеждой и подключаю его к проводу для зарядки, который торчит из прикуривателя. – Мою одежду порезали на куски в отделении экстренной помощи.

– Н… но…

– Просто веди машину.

Лиз обнажает свои неровные жёлтые зубы с больными дёснами.

– Я не понимаю…

– Тут нечего понимать, Лиз. Всякое бывает. Так ведь? И не всегда хочется об этом говорить.

Лиз обиженно замолкает и больше не задаёт вопросов. Она уже усвоила, когда лучше просто промолчать. Раболепный инстинкт выживания в таких ситуациях срабатывает у Лиз на автомате, благодаря урокам насилия, которые все эти годы преподавал ей муж, конченая мразь.

– Почему мы так спешим? – кротко спрашивает она, когда наконец решается снова открыть рот. – У тебя опять проблемы?

– Нет, – отвечаю я и вздыхаю, – у меня просто нет времени ехать туда, куда они хотели меня отвезти.

– Я вспоминаю отца, – вдруг Лиз улыбается, когда мы выезжаем с другой стороны подводного тоннеля, – когда они пришли с ним домой, ещё в нашем детстве.

– Ты о чём?

– После того, как его забрали в больницу. Это было за пару лет до того, как они с матерью разошлись. Ты был таким маленьким, наверняка не помнишь.

– Нет, – кисло отвечаю я. У меня всё ещё кружится голова, и меня лихорадит после этой гонки, тело дрожит, оно требует покоя, нормальной еды и противотревожных препаратов.

– Уверен? – хихикает она, – ты разве не помнишь, как…

– Ты не слышала, что я сказал? – я вдруг начинаю кричать в приступе ярости, которая делает жжение кожи лица невыносимым. – Я сказал, что не помню!

– Нет, нет, нет! – вскрикивает Лиз, – не помнишь, не помнишь, хорошо.

Испугавшись моей злости, она дергает руль. Машину уводит в сторону, но в итоге она снова берёт её под контроль, как и себя саму.

– Извини, Торкильд. Извини.

Она обхватывает руль плотнее и слегка наклоняется вперёд, чтобы показать, что теперь, уж теперь-то она взаправду возьмёт дело в свои руки, и докажет мне и всему миру, что и Элизабет умеет водить машину, а не только есть торты и жалеть себя.

Я хорошо помню, когда они пришли домой вместе с отцом после того, как он ушёл, чтобы прийти в себя из-за проблем в отношениях с нами. Обычно они усаживали его в кресло у кухонного стола, где он часами сидел и пустым взглядом смотрел на дождь и океан. Выглядело так, как будто он только что вернулся с другой планеты, и ему нужно было время на акклиматизацию. В конце концов, я смирился с тем, что внутри у него была трещина, из-за которой отец гнил. Эта трещина разрушила всё, чем он мог бы стать, и подменила его существом землистого цвета, которое бегало по холмам, горюя об Исландии, о полосках мха или о клеще, живущем под камнем в реке около вулкана.

– Куда мы едем? – спрашивает Лиз, наконец успокоившись.

– Мне нужно обратно в Шельвик. Закончить пару дел и забрать автомобиль, прежде чем поеду завтра на допрос.

– Допрос? Опять?

– Гюннар Уре в городе.

– Гюннар? Что он здесь делает?

– Пока точно не знаю, – холодно отвечаю я, а Лиз кончиком языка обводит свои пышные губы.

Небо почти безоблачное, воздух стал холоднее, а илистые лужи на обочинах покрылись тонким слоем льда. Я проверяю, достаточно ли в мобильном зарядки, чтобы можно было звонить. Затем я набираю номер и вызываю Анникен Моритцен.

– Где ты? – спрашивает она.

– Всё ещё в северной Норвегии.

– Они хотят, чтобы мы приехали на него посмотреть. Я выезжаю завтра утром, – она слегка колеблется, прежде чем продолжить, – ты не мог бы меня встретить, когда я приеду и… пойду на опознание?

Я смотрю на очертания своего лица в боковом стекле. Рука инстинктивно тянется к неровностям на коже, кончики пальцев скользят по припухлостям и шраму и в итоге нащупывают ключевую точку. Я силой давлю на воспалённую кожу щеки.

– Что такое, Торкильд? – спрашивает Анникен, не услышав ответа.

– Расмуса убили, – шепчу я.

– Ч… Что?

– Это был не несчастный случай, Анникен. Кто-то забил его до смерти.

– Я… – произносит она, но осекается, сдерживает слова внутри и замолкает. Лиз беспокойно посматривает на меня с водительского сиденья и тоже молчит.

Я перестаю давить на щёку пальцами, рассматривая морской пейзаж. Где-то там внизу пластиковая лодка безвольно колышется в воде у причала.

– Он мог с кем-нибудь там встречаться, с какой-нибудь девушкой?

– Я уже тебе отвечала.

– Знаю, – говорю я, – но он бы тебе рассказал, если бы кого-нибудь встретил?

– У Расмуса не было ни с кем отношений, – отвечает Анникен Моритцен, – а если бы и были, то это была бы не девушка. Он был геем, – добавляет она, – как и его отец.

– То есть он её не знал.

– Что?

– Я пытаюсь распутать этот клубок. Чтобы понять, как связаны детали друг с другом.

Я свободной рукой растираю повреждённую кожу на щеке. Очень сильно сосёт под ложечкой.

– Расмус принимал вещества? – спрашиваю я, сжимая зубы.

– Что?

– Он не мог быть замешан в криминальных делах?

– Прекрати, – слышно, что она еле сдерживается, – я хочу, чтобы ты замолчал, – говорит она, и её голос затихает. Всё, что я слышу, – ровная последовательность приглушенных вдохов и выдохов. – Ты можешь просто быть рядом? – просит она, – быть рядом, когда я приеду?

– Хорошо, – отвечаю я и выдыхаю, – позвони мне, как приземлишься. Кстати, Арне приедет?

– Нет.

– Он знает?

– Да, знает.

– Он ничего не говорил про…

– Нет. Он не хочет с тобой говорить. Ещё рано.

– Хорошо, Анникен. Жду твоего приезда.

– До свидания, Торкильд.

– Боже, – шепчет Лиз, когда я положил трубку. На протяжении всего разговора она молчала, – во что ты только ввязался?

Я откидываюсь на сиденье, повернув голову в сторону океана.

– На допросе завтра днём Уре, ребята из отделения и следователь из спецслужбы скажут мне, что у них есть доказательства, что Бьёрканг и сержант приехали на остров в тот же вечер, когда там был и я.

Я задерживаю дыхание и обвожу взглядом верхушки деревьев за окном, после чего выдыхаю и продолжаю:

– Они представят мне свою версию, в которой наглотавшийся таблеток бывший полицейский совершает убийство, а потом, полный раскаяния и презрения к самому себе, решает прыгнуть в море, когда психологическое давление становится слишком сильным. Потом они предложат мне рассказать свою версию. Они будут сидеть тихие, как мыши, а я буду рассказывать о женщине, которую нашёл в море, о мужчине, который вылез и забрал её, о музыке и диско-шаре в танцклубе, обо всём. А в конце они скажут, что мне не верят, и настойчиво попросят рассказать настоящую историю. Правду.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что, Лиз, – я поворачиваюсь к ней, – это то, что сделал бы я. С теми уликами и с моими показаниями, в которые я сам с трудом верю, они решат, что правы. Они даже могут быть достаточно уверенными в своей версии, чтобы меня арестовать, вне зависимости от того, как пройдёт допрос, достаточно ли они верят в то, что скоро я расколюсь, даже без трупа.

– А что насчёт Расмуса и женщины, которую ты нашёл? Тебя ведь не было на маяке, когда их убили.

– Они пойдут по отдельному делу, и его не закроют до тех пор, пока женщина снова не всплывёт. А этого не будет никогда, учти, – я разворачиваюсь к боковому окну, за которым маленькие снежинки начали опадать на деревья, – и потом у нас есть ещё двое полицейских.

– А что с ними?

Вопрос повисает в воздухе, а я пытаюсь представить лица Бьёрканга и Арнта такими, какими помню их на встрече в офисе шерифа. Я не могу воскресить их в памяти, они остаются двумя серыми бесформенными облаками, которые колышутся туда-сюда.

– Я должен найти их до допроса. Это единственный выход…

Лиз паркует машину на стоянке у шельвикского жилищно-коммунального центра. Часы скоро пробьют полдевятого, и на улице темно. Воздух холодный и влажный, мы выходим из машины и направляемся к номерам.

– Никто не должен обнаружить, что мы здесь, – шёпотом говорю я Лиз, пока мы по гравию идём ко входу в квартиру, которую я снимал у Харви.

Я бросаю взгляд на основной корпус, опасаясь, что главная медсестра Сив сейчас появится вместе с полицейским эскортом, чтобы затащить меня в ждущую койку в психиатрическом отделении Осгорда. В коридоре пусто, и вокруг совсем темно, весь залив, кажется, впал в спячку.

Я достаю ключ наружной двери из пакета с порезанной одеждой, беззвучно её открываю и впускаю Лиз, а потом закрываю дверь изнутри.

– Свет не включать, – шепчу я, когда мы заходим.

Трюфельный торт всё ещё стоит на подносе на кухонном столе, а кристаллы Мерете разбросаны на полу и на столе в гостиной. Лиз садится на диван, а я достаю чистую одежду из чемодана и несу ее с собой в ванную.

Я стою в нерешительности перед зеркалом в тусклой полутьме, стою и смотрю на свое отражение. Такое уставшее, такое серое лицо. В темноте оно почти неразличимо.

– Там ведь больше нет других, верно? – хрипло спрашиваю я у тени в зеркале. Нет больше Торкильдов, которых можно призвать, когда становится слишком тяжело или когда представится возможность. Этот мешок с костями в серых пятнах – всё, что осталось. Господи.

Наконец я нахожу мочалку и мою лицо и подмышки, а потом снимаю свой наряд из коробки потерянных вещей университетской больницы Трумсё и надеваю свою собственную одежду.

– Всё в порядке? – спрашивает Лиз, когда я медленно вхожу обратно в комнату. На краю кровати стоит и урчит моя кофеварка, а сбоку стоит открытая коробка из-под торта. В темноте сидит Лиз с большим куском трюфельного торта в руках. От фонаря на парковке и горящих окон главного здания сквозь занавески падает жёлтый свет, поэтому кое-что разглядеть можно.

– Я и тебе кусок отрезала, – она протягивает мне бумажную тарелку.

– Нет, спасибо, поешь сама. Мне нужно поговорить по телефону.

Я собираюсь сесть, но за окном мелькает свет. В щели между полуоткрытыми занавесками видно полицейскую машину, она плавно взбирается на холм и медленно проезжает мимо в направлении центра Шельвика.

– Это они за тобой? – спрашивает Лиз с набитым ртом.

Я киваю и полностью задёргиваю шторы.

– Они наверняка отправили машину из Шервёя.

Лиз прекращает жевать и смотрит на меня.

– Не волнуйся, – шепчу я и достаю мобильный телефон, – здесь они нас не найдут.

Я сажусь в кресло и набираю Гюннара Уре, он отвечает ещё до первого гудка.

– В бегах? – ехидно спрашивает он. – Умный ход, Аске. Действительно умный.

– Да, перебираюсь через гору к шведской границе, – отвечаю я, – а потом буду вечно скитаться в андалузских степях, переодевшись пастухом или матадором, как получится. Может сработать, Гюннар. Может сработать.

– Идиот, – хрипло отвечает он, – полиция тебя ищет. Ты знаешь, что больницы сразу сообщают в полицию, если от них убегает психиатрический пациент?

– Ну и пусть ищут.

– Ну, тогда ты наверняка знаешь, что полиция стала вооружённой, уже после того, как тебя уволили.

– Что?

– Ребята теперь не стесняются стрелять, Аске. И в твоём случае они, вообще-то, разыскивают подозреваемого убийцу полицейских в бегах. Что тебе ещё надо сказать, чтобы ты понял, чем всё это закончится?

– Я просто хотел сказать, что завтра утром приеду на допрос, – объясняю я.

– Слишком поздно – возражает мой бывший шеф. Я отдаю себе отчёт, что полиция в Трумсё наверняка позвала на помощь Гюннара Уре, как только они узнали, кто именно сбежал из больницы. Но я всё равно должен с ним поговорить, хотя мысль о том, чтобы закончить жизнь в качестве трофея для какого-нибудь молодого полицейского, рвущегося пострелять, меня пугает. У меня нет вариантов.

– Где ты? – продолжает Гюннар, не дождавшись ответа.

– С Лиз, – отвечаю я.

– С сестрой? Так это она тебя забрала у входа в больницу. Хорошо, теперь понятно. Но зачем? Могу я спросить? Зачем ты сбежал?

– Допрос, – отвечаю я, когда Лиз возвращается из кухни с горячей чашкой кофе для меня и новым куском торта для себя самой, – я не могу явиться на допрос, пока не узнал.

– Не узнал что?

– Каков мой расклад. Что на самом деле происходит.

– Так ты вернулся в Шельвик? – заключает Гюннар Уре.

– Я приеду на допрос, – шепчу я, – обещаю. Дай мне времени до завтра, в знак старой дружбы. Сможешь?

– Ты разыграл эту же карту четыре года назад, Торкильд, – отвечает он, – но хорошо, я забуду этот разговор до завтра, до трёх часов дня. В знак старой дружбы, как ты говоришь.

– Спасибо.

– Ой, да иди ты. И кстати, тебе остаётся только надеяться, что те полицейские объявятся к трём часам. Если нет…

– Всё закончится плохо?

– И так всё плохо, – отвечает он и кладёт трубку.

…Я кладу телефон на стол и подношу кружку с кофе ко рту, но на полпути мне приходится подхватить её второй рукой, чтобы она не упала.

– В чём дело? – обеспокоенно спрашивает Лиз. Её лица не видно, хотя она и сидит совсем рядом. От неё исходит запах прогорклого крема и кофе, когда она говорит, – ты в беде?

– Забудь, – говорю я и сажусь в кресле поглубже, чтобы не чувствовать этот запах, – просто тело пытается мне сообщить, что давно пришло время принять препараты.

– У меня в сумке есть парацетамол, – говорит Лиз, – для Арвида. От боли в спине. Всегда ношу их с собой, когда мы выходим на улицу, вдруг они ему пригодятся.

Я забираю упаковку, выдавливаю горсть розовых таблеток и бросаю в рот, чтобы утихомирить боль.

– Что теперь делаем? – спрашивает Лиз, когда я наконец чувствую себя готовым взять в руки чашку, вновь обретя силу воли. За окном показывается ещё одна машина, но она тоже проезжает мимо. На горизонте у маяка виднеется серо-голубое небо.

– Мы на ночь остаёмся здесь, а завтра ты поедешь домой.

– А ты?

– Я приеду потом в арендованной машине. Сначала мне нужно добраться до острова.

Я снова откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза, массируя щёки кончиками пальцев.

– Боже ты мой, – вздыхаю я, – ну где их только черти носят?

– Тех двух полицейских?

– И женщину, которую я нашёл в море. Всё началось с неё, это единственное, в чём я уверен. Сначала исчезла она, около месяца назад. Кто может так надолго пропасть, чтобы его при этом никто не объявлял пропавшим?

– Кто-нибудь не местный? – предполагает Лиз.

– Да, – я открываю глаза и снова сажусь ровно. Беру упаковку и выдавливаю ещё пару таблеток, – но не только это, – продолжаю я мысль, запив их глотком кофе. – Она должна быть таким человеком, который приехал сюда и которого не ждут там, откуда он родом. Не так ли?

– Турист?

Я смотрю на неё. Лиз отодвинулась к самому краю дивана и сидит сбоку от меня, сложив руки на коленях.

– Да. Хорошо. Но приедет ли сюда турист в позднюю осень? – спрашиваю я.

– Может быть, она приехала на заработки. Из другой страны?

– И не звонит домой, ни мужу, ни парню, ни детям или родственникам целый месяц?

– Может быть, у неё никого нет, – говорит Лиз.

– Совсем никого? – я делаю ещё один глоток кофе, – молодая, одинокая, откуда-то издалека, и никто по ней не скучает. Что это за девушка такая?

– Проститутка?

– Что?

– Они и в Трумсё приезжают, селятся в отелях и апартаментах на пару месяцев, а потом едут дальше, – говорит Лиз. Когда она видит, что мне интересно, она начинает говорить быстрее. – Я о них в газетах читала…

– Хорошо, Лиз, – говорю я, когда чувствую, что таблетки начинают действовать, – очень хорошо. Хм, да, наверное, ты напала на след. Молодая девушка, проститутка, но как она может быть связана с Расмусом?

– Он взял её с собой на остров, чтобы…

– Нет, – я качаю головой, – Расмус гей. И его, кстати, убили. Думаю, он её нашёл по случайности, когда отплывал погружаться. А что было потом?

– Я не знаю, – отвечает Лиз.

– Ещё как знаешь, – торопливо рассуждаю я, – он позвонил в полицию.

– Точно, – восклицает Лиз, потирая ладони, и смотрит на меня, её задорные глаза сияют в полутьме, – так он и сделал.

– Хорошо. Он позвонил в полицию, чтобы рассказать о своей находке. Ну, давай доведём эту версию до конца. Бьёрканг и Арнт приехали к Расмусу и убили его, чтобы никто не узнал о его находке? В этом твоя версия?

Лиз качает головой.

– Я… я, – запинается она, а глаза ищут поднос с тортом, – я не знаю, Торкильд, – наконец говорит она.

– Вот именно. Вот где осечка. То есть смотри: почему они потом не вернулись обратно, а наоборот, продолжили эту странную игру, забрав труп с собой? Зачем скрываться?

Лиз как-то странно на меня смотрит. Она улыбается, её глаза блестят, как будто сейчас потекут слёзы.

– Что такое?

– Мне нравится на тебя смотреть, когда ты такой.

– Какой?

– Как сейчас, когда мы разговариваем, только ты и я. Ты помнишь, как папа со своими друзьями любили сидеть за кухонным столом и обсуждать, что нужно предпринять, чтобы защитить Исландию от промышленности?

Я снова откидываюсь на кресло и поворачиваю голову к Лиз.

– В последний раз, когда я его видел, было начало девяностых, – шепчу я в ответ, – в маленьком городе под названием Рейдарфьордюр, где государственная энергетическая компания Ландсвиркьюн запланировала построить алюминиевый завод. Я тогда только получил письмо о том, что меня приняли в полицейскую академию.

Я закрываю глаза и сжимаю губы, вспомнив этот серый дождливый город.

– Седые волосы и борода, господи прости, – смеюсь я, – вот как он выглядел.

– Он всё ещё её носит, – Лиз опять смеётся и моргает, держа глаза закрытыми по несколько секунд, как будто пытается себе его представить.

– Алюминиевый завод должен был управляться американской компанией. Отец и его команда защитников окружающей среды приехали туда, чтобы определить, смогут ли они саботировать работу завода. Была середина лета, мы сидели и пили вино у костра, а отец говорил о нашей стране.

– Как бы я хотела быть тогда с вами, – Лиз сводит руки на груди.

– Я помню, как я сидел там и ждал подходящего момента, чтобы рассказать ему, что стану полицейским в Норвегии. Отец набрал в руку вереска и земли, слёзы текли по его щекам и бороде; он громко плакал по другую сторону костра, обхватив пальцами маленький кусочек Исландии, прижав его к груди. «Сколько ещё им будет позволено насиловать нашу исландскую природу?» – всхлипывал он, растирая пальцами землю и мох, как будто кровь из раны в сердце.

– Так ты ему не рассказал?

– Нет, – отвечаю я, – мы просто там сидели все вместе и слушали отца, который рассказывал о богатствах нашей страны. После этого мы осушили бутылку вина и спустились к фьорду, где сбросили в море контейнер и первые бараки, которые построили инженеры. Когда мы пришли обратно, я упаковал палатку и поехал домой в Норвегию. Месяц спустя я начал учёбу в полицейской академии.

Повисает долгая пауза.

– Ты можешь немного рассказать о Фрей? – шёпотом говорит Лиз. Голос её мягкий, осторожный, она говорит так, оставаясь наедине со своим мужем, который её бьёт. – Кем она была, почему ты был… так к ней привязан?

– Меня занесло, – говорю я, всё ещё с закрытыми глазами, – я знал, что люблю её, в тот последний вечер в машине, но игра была окончена, и ничего нельзя было с этим поделать, – я делаю глубокий вдох и вдыхаю, – через секунду она погибла.

– Поэтому ты хочешь умереть? – Лиз заботливо берёт меня за руку. Её движение посылает тёплые лучи, они доходят до самого лица.

– В этом моменте сосредоточено так много, – шепчу я.

– Но как же можно так жить? Одним только моментом? Ты больше не должен пытаться умереть, – надрывно говорит Лиз и обнимает меня, мы оба падаем на спинку кресла, оно трещит от напряжения, – ты слышишь, Торкильд? Ты просто не имеешь права.

– Господи, – выпаливаю я, пытаясь вырваться из её объятий.

– Пообещай мне.

Её лицо прямо напротив моего, она как будто тисками держит меня.

– Я не могу…

– Можешь, – всхлипывает она, не отпуская меня, – если пообещаешь мне, то больше этого не сделаешь. Ты никогда бы этого не сделал. Я это знаю, я знаю…

Я делаю ещё одну попытку высвободиться, но Лиз не хочет отпускать, он прижалась ко мне, как будто я – спасательная шлюпка, и я сдаюсь.

– Хорошо, сестрёнка, – говорю я и откидываюсь на спинку кресла, – я обещаю.

На следующий день я просыпаюсь в кресле от шума на кухне – Лиз решила вымыть посуду. Она собрала камни Мерете с пола и сложила их горкой на столе в гостиной. Я включаю мобильник и вижу, что там куча сообщений и уведомлений от автоответчика. В том числе целая серия едких смс от Ульфа, который, очевидно, тоже узнал, что его любимый пациент сбежал. Я снова отключаю мобильный, подхожу к Лиз и наливаю себе чашку свежезаваренного кофе.

– Полицейская машина ночью поехала обратно, после того как ты заснул. С тех пор я её не видела, – говорит Лиз и улыбается. Её светлые кудри с лёгкой сединой торчат во все стороны, больше всего в таком виде она напоминает тролля из старых норвежских мультфильмов. Лиз стоит и напевает себе под нос со щёткой для посуды в одной руке и картонными тарелками в другой.

– Отлично, – говорю я и приобнимаю ее, а потом беру кофе, несу к креслу и достаю две розовые таблетки из пачки, которую она вчера мне дала, – тогда можем идти к моей арендованной машине у сараев, когда будем готовы.

– Как ты собираешься добраться до маяка? – спрашивает Лиз и вытаскивает пробку из раковины.

– Знаю кое-кого, кто мог бы помочь, – отвечаю я, массируя мышцы шеи, – а потом поеду в Трумсё, на допрос.

– А потом? Что будет после?

– Ну, это уж не мне решать, Лиз, – отвечаю я и широко улыбаюсь, – не так ли?

– Но если ты найдёшь полицейских, то они точно не смогут…

– Да, знаю, – вздыхаю я и проглатываю таблетки вместе с глотком кофе.

– Я знаю, что ты их найдёшь, – говорит она и смотрит на меня с щёткой в руках и блаженной, почти что святой улыбкой на губах, – и тогда всё снова станет хорошо. Я в этом уверена. Я почувствовала это, когда проснулась сегодня утром. Что сегодня будет хороший день.

– Ну, – хмыкаю я, – если ты так говоришь, то всё так и должно сложиться…

Когда мы готовы к выходу, мы выносим мои вещи к машине и едем к стоянке над сараями в Шельвике. Лиз ждёт в машине, пока я бегу к своей и завожу её. Я постоянно оборачиваюсь и бдительно смотрю на вершину холма в страхе, что из-за поворота появится машина с голубыми фарами.

– Пожелай мне удачи, сестрёнка, – говорю я, открыв дверь машины, и делаю ей знак, что пора ехать.

Лиз смотрит на меня выразительным взглядом, а потом наклоняется над пассажирским сиденьем:

– Помни, что ты обещал, – говорит она, и её губы трясутся.

– Да, Лиз. Я обещал.

Вскоре она заводит мотор своего «Мондео», задом выезжает на трассу на высокой скорости и мчится к вершине залива, забыв поднять боковое окно и отключить поворотники. Когда её автомобиль уже близок к центру города, я вдруг замечаю Юханнеса в зеркале заднего вида. Он идёт прямо к автомобилю. На нём костюм, и его редкие седые волосы гладко зачёсаны назад. Ветер со стороны моря подхватывает их, они поднимаются и парят, вьются над его головой.

– Ага, – говорит он и здоровается, когда я выхожу из машины, – так ты всё ещё здесь?

– Да, пока что не все дела доделал.

– Я слышал, полиция была здесь и искала тебя.

– Да, вот-вот. Услужливые ребята, не правда ли?

Юханнес хмыкает и проводит своей шершавой рукой по волосам. Он пытается уложить их обратно, но ветер снова их поднимает, как только тот отпускает руку. На нём надеты выходные брюки в чёрно-серую полоску, они на пару сантиметров коротки ему и пережили слишком много циклов стирки, так что цвета потускнели, а материал покрылся катышками. Ну, хотя бы ботинки ярко-чёрные, на толстой подошве. Еще на нем неглаженная парадная рубашка с серым свитером с V-образным вырезом – тот тоже скоро разойдётся по швам, и поверх всего – тёмное пальто, которое достаёт ему до колен.

– Харви говорил, что один твой товарищ нашёл лодку Бьёрканга и Арнта, – замечаю я.

– Да, она стояла на берегу острова Рейнёя, – отвечает Юханнес, – лодка была в порядке, никаких признаков того, что она перевернулась в шторм. Единственное, чего там не хватало, так это навигационного аппарата.

– В каком смысле?

– Вырван, – бросает Юханнес, – только провода остались.

– На лодке Расмуса GPS тоже отсутствовал, – рассуждаю я. – Звучит так, как будто кто-то не хочет, чтобы мы знали, где они будут или были.

Юханнес задумчиво кивает.

– Мне нужно к маяку, – говорю я, – ты можешь помочь?

– Ну, – Юханнес постукивает кончиком ботинка по гальке, – я иду на похороны Андора и Юсефине.

Он никак не может найти место рукам, которым явно не хватает места в карманах.

– Я могу подождать.

Он тяжело вздыхает.

– Ну да ладно. Думаю, могу тебя подбросить после церемонии.

– Запрыгивай, я довезу.

Юханнес с грохотом захлопывает дверь и натягивает ремень. Как только я завёл машину, он достаёт упаковку табака из внутреннего кармана пальто и кладёт её на колени. Через пару коротких секунд у него в руках появляется ровная идеально скрученная сигарета, которую он зажимает губами и спичкой поджигает.

– Как думаешь, там будет Мерете? – спрашиваю я, задом выезжая со стоянки и направляясь вверх холма к центру города, – на похоронах?

Юханнес держит сигарету губами и благоговейно кладёт руки на колени, переплетая морщинистые пальцы ладоней.

– Я не знаю, – говорит он, когда поток табачного дыма вырывается у него из носовых ходов и рта, – этого я, безусловно, не знаю.

Я чувствую себя запрыгнувшим в горящее колесо сансары, когда у церкви выхожу из машины вместе с Юханнесом и встречаю процессию неспешных, седых, лысеющих, морщинистых, согнутых, покосившихся и хромающих женщин и мужчин, будто в их последний листопад.

В нефе церкви нас встречают взгляды тех, кто уже нашёл себе места на жёстких деревянных скамейках. Юханнес указывает на один из задних рядов, где две пожилые дамы в лисьих мехах и шляпах сидят на скамейке одни.

Усаживаясь, я замечаю Харви. Он сидит на пару рядов впереди с противоположной стороны нефа вместе со своим сыном. Мерете с ними нет.

Я поворачиваюсь к выходу, и тут к двери подъезжает мини-автобус и останавливается с глухим скрежетом. Из неё выпрыгивают два медработника и вместе с водителем подходят к дверям сзади. Водитель опускает пандус и открывает их.

– Мерете, – изумляюсь я, разглядев лицо женщины, которую выкатывают из машины и по пандусу поднимают ко входу.

Юханнес поворачивается, а одна из дам на нашей скамейке хватается за воротник своего лисьего пальто. Она нескромно пихает свою подругу и пальцем показывает на выход.

В церкви поднимается негромкий гул. Многие прижимаются друг к другу, поворачиваются и бросают взгляды на женщину, которую ввозят внутрь.

– Господи, что с ней?

– Ужасно!

Юханнес снова поворачивается к алтарю и двум гробам. Какой-то ребёнок в этой толпе начал плакать, мучительно всхлипывая, и родители мольбами и угрозами пытаются призвать его к молчанию.

Голова Мерете закреплена металлической конструкцией с двух сторон, с каждой стороны на ней по три винта – на верхней челюсти, на нижней и ещё один, скрепляющий их. Уголки рта заклеены белым пластырем.

Волосы её подобраны наверху. На ней элегантный чёрный костюм и белая рубашка под ним. Медработники подвозят её к скамейке, где их ждут Харви с сыном.

– Мне надо с ней поговорить, – шепчу я, когда они блокируют колёса её коляски. Сами медработники уходят и закрывают за собой дверь.

– После погребения, – отвечает Юханнес.

Церковь вскоре с обеих сторон заполняют коляски, ходунки и прочие средства передвижения, так что тем, кто хочет пробиться вперёд, приходится искать извилистую дорогу через этот гериатрический лабиринт из пластика и металла. Юханнес достаёт пакет из-под хлеба с похожими на сахар шариками в красную полоску. Он открывает пакет и предлагает мне:

– Свиную польку?

– Прошу прощения?

– Свиная полька, – повторяет Юханнес чуть громче и шуршит пакетом, как будто имея в виду, что у меня проблемы со слухом. – Традиционные конфеты. Из Швеции.

Я достаю одну и кладу в рот, и из боковой двери появляется священник. Он легко и элегантно преодолевает препятствия в проходе и вскоре восходит на кафедру. Там он воздевает руки к небу и окидывает взглядом зал.

– Всему своё время, – провозглашает он на южном диалекте, дружелюбно, но всё же глубоко печально. Он обводит взглядом людей в церкви, от ряда к ряду. Последними он смотрит на родственников в первом ряду, рядом с гробами. – И смерти тоже.

После прелюдии люди запевают: «Тот яркий свет сменила ночь, где не бывает света». Священник выступает с прощальным словом:

– Они посвятили свои жизни друг другу, посвятили свои жизни любви. И теперь они у Бога, Господа нашего небесного, вместе.

Священник элегантно спускается с кафедры и подходит к гробам. Семья отправляет к нему двух девочек-подростков, одетых в красивые тёмные юбки и такого же цвета туфли. Священник и девочки начинают зачитывать приветствия, надписанные на венках, а люди проходят вперёд и зажигают свечи в кованых подсвечниках. Девочки читают шведские послания, а священник – норвежские.

– А сейчас Сельма и Кристине споют псалом для своих бабушки и дедушки.

Священник взмахивает руками и подходит к церковному хору. Вскоре раздаётся музыка из CD-проигрывателя, и девочки начинают петь.

Плачущий ребёнок больше не ревёт. Вся церковь вдруг затихла, только приглушённые хрипы и редкий кашель уставших стариков слышатся между куплетами.

Я вижу спереди затылок Мерете. Она не двигается, просто сидит с опущенными плечами. Металлическая конструкция на ее голове торчит в стороны, будто это усики какого-то насекомого. Рядом с ней я вижу Харви. Он сложил руки на коленях и склонил голову к полу.

Кажется, ему холодно. Плечи неконтролируемо трясутся, он качает головой и иногда раскачивается взад-вперед. Он плачет. Рыдает, как ребёнок, и когда музыка затихает, и две девочки перестают петь, вся церковь наполняется его душераздирающими всхлипываниями.

– Как думаешь, отчего он так? – спрашиваю я у Юханнеса, когда священник закончил службу, и все собираются выходить.

Носильщики встают и занимают места у гробов. Подняв их и встав в ряды, они вдруг понимают, что невозможно пронести гробы через забитый под завязку зал. Они стоят и смотрят друг на друга, но никто из них, кажется, не понимает, что нужно делать.

Пара санитаров из коммунального центра осознают серьёзность ситуации и подают знак остальному персоналу. Часть из них выкатывают своих постояльцев на улицу, а остальные подбирают трости и ходунки для тех, кто ещё сидит. Двое медработников, которые приехали вместе с Мерете, снова здесь. Они берут её кресло, каждый со своей стороны, и везут его наружу вместе с остальными.

– С ним многое приключилось в последнее время, – говорит Юханнес, после того как зал освободили, а первые носильщики уже начали свой путь. Юханнес благоговейно кивает, пока они проходят мимо. – Ты ведь и сам там был, когда с его женой случился приступ.

Я делаю пару коротких шагов в сторону, ожидая нашей очереди примкнуть к неспешной толпе.

– Мда, – бормочет Юханнес и снова кивает, когда мимо проходит Харви. Он нас не видит, только смотрит пустым взглядом перед собой и машинально шагает вперёд, держа мальчишку за руку.

Юханнес твёрдо сжимает свой кисет с табаком, когда мы наконец вливаемся в эту реку скорби. Его взгляд блуждает по головам людей, идущих в похоронной процессии, которая сворачивает влево от церкви и движется к кладбищу.

На улице светит солнце. Тёплые лучи падают на автостоянку, на церковь и на процессию. Её участники выстроились вокруг вырытых могил на краю кладбища, где и будет произведено погребение.

Мы стоим чуть подальше от толпы и едва слышим священника, который снова что-то зачитывает. Вдруг я замечаю приближение чьей-то тени, и следом за ней появляется бледное лицо Харви.

– Вы её видели? – Харви кивает в сторону пригорка за дальними могилами, где двое медработников стоят бок о бок с Мерете. Она сидит, сложив руки на коленях, и смотрит на своего сына, который играет у ручейка, текущего вдоль забора кладбища. Он бегает вверх и вниз по берегу и тащит за собой прутик, окунув его кончик в воду, так что во все стороны разлетаются брызги.

– Ей зафиксировали челюсти и сшили мышцы, поэтому приходится кормить её через зонд.

– Прости, Харви, – говорю я и снова поворачиваюсь к нему. – Я…

– Нет, Торкильд, – взгляд Харви встречается с моим. – Это я должен просить прощения. Я был так зол, когда мы в последний раз говорили, мне было так страшно, но мне стоило понять, в каком состоянии находишься ты сам и настоять, чтобы ты вместе со мной поехал в больницу. Вместо этого я нёс какую-то чушь про маяк и про духов.

– Не думай об этом, – я прочищаю горло, – только я сам могу справиться со своими делами. Как она себя чувствует? – спрашиваю я, пытаясь направить разговор в другое русло.

– Ну, мы разговариваем. Я говорю, она пишет записки. Через неделю или две она приедет домой. Врачи говорят, что она поправится, что всё наладится со временем. Я надеюсь только, что она придёт в себя, когда начнутся съёмки. Она так давно этого ждала.

Собравшиеся закончили молиться, и гробы начали опускать.

– Ты нашёл датчанина, – замечает Харви, а священник в это время предлагает пастве проститься с умершими и бросить в могилу по горсти земли, после чего он достаёт Библию и читает, – когда ты был там… в море, – запинается он, – с привязанной к нему женской рукой?

Я киваю. Священник закрывает Библию и приступает к последнему благословлению.

– Теперь, по крайней мере, никто не сможет сказать, что её не существует. Им известно, кто она?

Я качаю головой.

– А что там с Бьёркангом и Арнтом?

– Полиция Трумсё реквизировала мини-подводную лодку и запросила помощь от отдела по особо тяжким. После обеда они приедут сюда.

– Они всё ещё считают, что ты с этим связан?

– В наивысшей степени, – отвечаю я, – сегодня чуть позже я еду на новый допрос. Перед этим мне нужно доделать пару дел. Разобраться, что к чему, если понимаешь, о чём я.

Я достаю ключ от квартиры из кармана куртки и даю его Харви.

– Спасибо, что одолжил.

– No problem, – Харви засовывает его в карман штанов, – родственники заберут оттуда вещи сегодня вечером.

– А как ты сам, кстати? Тебя ведь вчера вызвали на допрос?

Харви тяжело качает головой.

– Не ходил туда. Сейчас нет сил. Так много дел с Мерете. Господи.

Он закусывает нижнюю губу и отворачивается:

– Я так за неё боялся.

Погребение приближается к концу, и собравшиеся опускают руки перед последним псалмом. Я бережно кладу руку Харви на плечо.

– Я могу поговорить с ней?

– Да, – отвечает Харви.

Мерете засунула руки в карманы пиджака. Она сидит и смотрит на поющих людей застывшим взглядом. Тонкие полоски пара появляются из её носа, когда она дышит. Один из санитаров достаёт шерстяной плед, раскрывает его и кладёт ей на колени.

– Конечно, можешь.

Мы направляемся к Мерете, а толпа начинает расходиться. Харви подходит первым, за ним мы с Юханнесом. Небо над нами посветлело. Спокойный океан поблёскивает в заливе.

– Привет, – говоря я неуверенно, когда мы становимся рядом Мерете, сидящей в коляске. Санитары делают несколько шагов назад, один из них прикуривает сигарету, и оба они разворачиваются к группе деревьев в дальней части кладбища. – Я… я…

Мерете поднимает руку, подавая мне знак остановиться. Она достает из кармана пиджака блокнот. Пока она пишет, я украдкой поглядываю на металлический фиксатор. Губы Мерете сухие и слегка приоткрыты. Нижняя губа чуть сильнее выдаётся вперёд, чем верхняя, что делает её похожей на пациента с инсультом, у которого отмерло какое-то количество нервной ткани, и парализована кожа лица.

Мерете передаёт мне блокнот и смотрит на меня. «Это была не она», – написано на листе. Она вяло кивает, пока я читаю.

– Я знаю, – говорю я, а Мерете забирает блокнот обратно и снова пишет.

«Мне было так больно, – читаю я, – как будто в рот затекало всё больше и больше воды с каждым вздохом. Казалось, что я сейчас утону».

– Я пытался тебе помочь, но не смог сдержать…

Мерете качает головой, а потом пишет и передаёт мне блокнот.

«Это не твоя вина. Я сама впустила её».

– Я тоже видел её. – Мерете кивает, продолжая писать.

«Она что-то тебе говорила».

– Мне? В каком смысле?

Мерете опять пишет, а потом вырывает листок и кладёт его в мою открытую ладонь.

– Не понимаю, – шепчу я и смотрю на буквы, из которых складываются два непонятных слова. Не понятно, то ли с ней случился такой приступ, что она не понимает, что написанное там – случайные палочки и буквы, поставленные в ряд, или это правда что-то значит.

– Похоже на русский, – Харви смотрит на записку. Он побледнел, его слегка покачивает, как будто у него кружится голова, и ему приходится сделать шаг к коляске, чтобы не упасть.

– Ты знаешь, что это значит? – спрашиваю я.

Мерете смотрит на нас обоих, а потом наклоняется вперёд.

– Mne hólodno, – шипит она сквозь сжатые зубы.

– Что?

Мерете берет меня за руку и сильно её сжимает. Её пальцы неестественно тёплые, настолько, что я чувствую, как тепло поднимает по руке к горлу и лицу. Грудная клетка вздрагивает каждый раз, когда она набирает в лёгкие воздух и ведёт мою руку по бумажке, на которой написаны два слова.

– Mne… hólodno.

– Она так сказала? Mne hólodno?

Мерете кивает и выдыхает. Она отпускает мою руку и снова пишет что-то в блокноте, вырывает листок, закончив её, и протягивает мне с печальным взглядом.

«Прощай, Торкильд».

– Прощай, – отвечаю я и сворачиваю записку. Я кладу её в карман брюк, после чего мы все трое вежливо прощаемся, и каждый идёт по своим делам. Мы с Юханнесом направляемся к автомобилю вместе с опоздавшими на прощальную церемонию. Солнце пробилось через облака.

– Слушай, – говорю я, когда мы подходим к машине, – Арнт рассказывал о том, что в Трумсё растёт уровень потребления наркотиков и услуг проституции в первый день, как я сюда приехал.

– Да, – отвечает Юханнес. – Только открой газету, и увидишь, где это всё происходит.

– Ты знаешь, откуда приезжают эти девушки?

– Да, – говорит он и ухмыляется, – оттуда же, откуда и спирт, сигареты, табак и прочие гадости. Из России.

– То-то и оно, – заключаю я, сажусь в машину и завожу её.

– Что ты надеешься там найти? – спрашивает Юханнес, когда мы паркуемся на стоянке над сараями.

– Ответы, – бормочу я загадочно, вглядываясь в абсолютно спокойное море между заливом и островом.

– На какие вопросы?

– Кто эта женщина без лица. Кто убил Расмуса. Где Бьёрканг и Арнт и, может быть, подтверждение того, сошёл я с ума или нет, – объясняю я, а потом открываю дверь и выхожу.

– Ну да, – посмеивается Юханнес.

Солёный морской воздух дует в лицо, от него слегка знобит. Я бодро иду к багажнику, открываю его и снова переодеваюсь.

Через пару минут мы готовы отплыть. Юханнес ведёт лодку к обломкам причала у острова с маяком и швартуется. Я достаю моток верёвки, поднимаюсь и привязываю лодку к ржавому армированному железу, торчащему из-под земли.

Юханнес бросает на меня взгляд, когда я возвращаюсь, чтобы вытащить старого рыбака на берег.

– Что теперь?

– Главный корпус. Танцклуб в подвале. Я приехал сюда после сеанса с Мерете.

Он резко останавливается у двери в перестроенную сторожку. Оградительная лента, которую я разорвал при последнем визите, лежит скомканная у стены.

– Сеанса? Какого сеанса?

– С нами в комнате был кто-то ещё, внутри неё. Она говорила, кричала.

– В каком смысле? – Юханнес запинается и встаёт без движения в дверном проёме, пока я захожу в фойе, – это… призрак? – кричит он мне вслед.

Я останавливаюсь и смотрю на него, а в комнате шуршит пластик, и становится слышим запах старой гнили и сырости.

– Ты же знаешь, что Мерете ясновидящая?

Юханнес сплёвывает и чешет нос.

– Мне эти штучки не по душе, – говорит он и неохотно заходит в фойе, – у меня от такого мурашки по коже. Есть вещи, которым потакать нельзя.

Мы проходим мимо обшитых пластиком стен фойе и движемся к лестнице.

– Что она сказала? – спрашивает Юханнес, когда мы уже там.

– Прости?

– Ты сказал, что она разговаривала.

Я достаю листок, который мне дала Мерете, и протягиваю его Юханнесу.

– Mne hólodno, – читаю я.

– Как? – он удивлённо смотрит на меня, – как ты сказал?

– Mne hólodno, – повторяю я, – это значит «мне холодно» по-русски.

Лицо Юханнеса вдруг побледнело.

– Этого не может быть, – шепчет он и пустым взглядом смотрит перед собой.

– В чём дело?

– Нет-нет, – бормочет он почти равнодушно, держась за перила, чтобы не упасть.

– В чём дело, Юханнес? – я кладу руку ему на плечо.

– Я… – произносит он и снова обращает на меня взгляд. Его глаза широко открыты, а губы трясутся, когда он говорит, – мне просто кажется, что я уже это слышал.

– Где?

Юханнес делает глубокий вдох и снова выпрямляется. Он вытаскивает табак из кармана куртки. Первая папиросная бумажка рвётся, он достаёт новую и кладёт на неё табак.

– Было тут одно судно, – начинает рассказывать он, складывая бумагу на ладони, – русский траулер, который пошёл ко дну в начале осени, не знаю, слышал ли ты о нём?

– Бьёрканг упоминал. А что?

– У него заглох двигатель на пути в Трумсё. Был ужасный шторм, и траулер утонул. Весь экипаж выбрался на берег и в ту же ночь их отвезли в Трумсё.

Юханнес достаёт ещё одну бумажку и насыпает на неё полоску табака. Он медленно и методично крутит сигарету, пока она не принимает форму длинного цилиндра. Затем он подносит его к губам, чтобы смочить клей. Самокрутка рвётся, как только он прикасается к ней кончиком языка.

– Я слышал их по рации, – говорит он трясущимся приглушённым голосом, – сначала просто крики и вопли на русском, а потом пару коротких предложений передали по-английски, когда вышли на связь. А потом они замолчали.

– Ты знаешь, с кем они разговаривали?

– Нет. Слишком много помех на линии, а потом всё затихло, – вдруг тон его становится совсем мрачным, как будто то, что он собирается сказать, его пугает, – ровно до того момента. Тогда я это и услышал.

– Что «это»?

Он достаёт ещё одну сигаретную бумажку, пока рассказывает, и насыпает полоску табака.

– Я как раз был на улице и складывал камни на дверь подвала, чтобы ветер её не вырвал, утащив с собой всё, что внутри. Когда я вернулся домой, услышал треск из гостиной. Я снял ботинки и зашёл. Зелёная лампочка на рации мигала, как будто кто-то посылал сигнал или как минимум нажимал на кнопку вызова, но ничего не было слышно.

– Кто-то с того траулера?

Юханнес смотрит на меня. У него узкие чёрные глаза. Губы загнуты вниз.

– Я стоял перед рацией и ждал, чтобы проверить, не попробует ли отправитель снова послать сигнал. Мне стало интересно, кто это мог быть, – он смотрит на меня с этим странным выражением лица, смесь страха и изумления, – то есть, конечно, у тех, кто живёт на наших скалах, к поздней ночи немного едет крыша, и в это время суток услышать можно что угодно. Но тут было по-другому, я это чувствовал каждый раз, когда загорался зелёный свет. И вот когда я захотел ответить, то… то…

– Ну что?

– Я услышал голос, то есть, на самом деле, вплоть до сегодняшнего вечера я сам себе говорил, что в тот вечер кофе был слишком слабый, или это было то самое ощущение, которое испытываешь, когда сидишь дома один, а шторм и непогода бьются о стены; что это были просто помехи в эфире, или ветер, или вообще что угодно. Но теперь…

Я чувствую, что внутри становится холодно. Как будто мозг уже знает, что́ сейчас скажет Юханнес, и предупреждает тело, что скоро меня охватит озноб.

– Что?

– Это был женский голос, – лицо Юханнеса омрачает гримаса боли, – она шептала так тихо, что если бы не зелёная лампочка, то можно было бы легко списать это на ветер. Два слова на иностранном языке, а потом лампочка погасла, и больше я от неё ничего не слышал.

– Господи, – восклицаю я и делаю глубокий вдох, – что ты такое мне рассказываешь?

– Ты уверен, что хочешь, чтобы мы туда спустились? – Юханнес наконец зажёг свою самокрутку. Он напряжённо смотрит на меня, окутанный табачным дымом.

– Да. Я должен узнать, – отвечаю я и перевешиваюсь через перила, пытаясь увидеть, что находится снизу, где в прошлый раз была приоткрытая дверь. Граница между фантазией и реальностью находится именно там, – другого пути нет.

Мы стоим, каждый задумавшись о своём, и смотрим в темноту внизу. Юханнес докуривает и кладёт окурок в кисет. Мы последний раз обмениваемся взглядами и спускаемся.

Металлическая дверь снизу лестницы распахнута. Внутри темно и совсем тихо. Я достаю мобильный телефон и включаю функцию фонарика, когда мы входим в прихожую с выставленными на витринах птицами. Следы моих ботинок с последнего раза покрыты тонким слоем пыли. Я следую по ним к стене с чучелами птиц в витрине. В темноте они напоминают декорации из американских фильмов ужасов семидесятых – смотрят безжизненными стеклянными глазами из своих плексигласовых клеток.

– Никогда раньше здесь не был, – Юханнес вздрагивает, подойдя ко мне и заметив птичью выставку.

– Это место явно не для тебя, – бормочу я и продолжаю путь мимо витрин, направляясь к выходу на танцпол, у которого и останавливаюсь. Вокруг нас совсем тихо. Музыка, диско-шар, стробоскоп и дым-машина – всё отключено. Под потолком ещё летают крупинки пыли. Пастельные тона стен создают сильный эффект присутствия, ощущение серости и влаги, которые я испытал и в прошлый раз, находясь среди этого мрачного лунного пейзажа.

– Идём, – говорю я и захожу в зал, – она сидела там.

Мы обходим диджейский пульт и останавливаемся посередине танцпола. Отсюда едва можно разглядеть человечка на табличке «Выход», который показывает направление движения в аварийной ситуации.

Я чувствую, как замирает сердце, когда мы подходим ближе.

– Пусто, – говорю я и останавливаюсь перед пультом. Здесь стоит стол, покрытый слоем пыли, а банок из-под варенья со свечами уже нет. Воздух тяжёлый и сырой, – её здесь нет.

– Спасибо, Господи, – облегчённо выпаливает Юханнес, – на секунду мне показалось, что сердце из груди сейчас выпрыгнет.

Он достаёт окурок из кисета, но, передумав, кладёт его обратно.

– Ну и вонь, – кривится он и подносит к лицу спичечный коробок, как будто это шкатулка с нюхательным табаком.

В луч света от фонарика попадает ложбинка придавленной пыли на диване в том месте, где я в прошлый раз сидел. На сиденье с другой стороны, где сидела женщина без лица, осталось только застывшее пятно.

– Но она была, – бормочу я и сажусь на корточки. Я вижу лужицу липкой, дурно пахнущей вязкой жидкости, которая, видимо, стекла со стола. Свободной рукой я прикрываю нос и дышу ртом, наклоняясь ещё ниже, – она была здесь в тот вечер.

– Ну что там? – Юханнес нетерпеливо осматривается по сторонам, а я сижу с зажатым носом, – что-нибудь нашёл?

Я свечу в его сторону фонариком, а потом снова на пол.

– Следы, – отвечаю я.

Я вижу перед собой свои собственные неровные следы, они огибают стойку диджея и выходят на танцпол, а потом движутся по прямой и заканчиваются у пожарного выхода. Ещё я вижу полоску следов покрупнее, они начинаются от скамейки, на которой сижу я, и тоже ведут к входу, частично пересекаясь с моими следами.

– Похоже, кто-то пришёл сюда той же дорогой, что и я, и забрал её с собой, – говорю я. Я поворачиваюсь и просвечиваю пол от своей скамейки до диджейского пульта. – Не многим позднее меня.

– Как ты определил? – из-за волнения дыхание Юханнеса становится всё тяжелее, и лицо его бледнеет. У него дрожат ноги, и он беспокойно шелестит коробком о штанину, пока говорит, – здесь же почти ничего не видно. Только этот ужасный смрад…

– Пыль, – отвечаю я и показываю на пол перед собой, на мягкой поверхности виднеются две дорожки следов, – на моих следах и на чужих одинаковый слой пыли.

– Ты кого-нибудь видел, когда был здесь?

– Нет, но учитывая моё тогдашнее состояние, сомневаюсь, что разглядел бы что-нибудь, даже если на танцполе развалился бы пьяный слон.

Юханнес пытается рассмеяться, но резкий запах лишает его улыбки. Вместо этого он снова подносит коробок с кисетом к лицу и следует за мной. Я иду по следам, подсвечивая их фонариком, мы обходим ряды пыльных сидений с гнилой обивкой, диджейский пульт и подходим к двум бильярдным столам, которые стоят в одном из углов.

Следы заканчиваются за одним из столов. Кто-то подмёл пыль и собрал её в неровную горку. Сукно едва различимо, на столах раскиданы бильярдные шары. Они напоминают маленькие домики на миниатюрном пейзаже, которые обычно стоят в музеях, посвященных погибшим цивилизациям.

Я оцениваю вид на зал из этой точки. По одну сторону от танцпола находится пожарный выход с зелёным человечком и скамейка, на которой я сидел в прошлый раз. По другую – тлеет свет из прихожей. Посередине между ними – тёмная диджейская ширма.

– Отличный наблюдательный пункт, не так ли? – говорю я, когда Юханнес встаёт рядом.

– Для кого?

– Для преступника, – бормочу я и направляю фонарь на приоткрытую дверь, стоящую между двух полок для бильярдных киёв в глубине комнаты, – которому нравится играть со мной в игры, – объясняю я, подхожу к двери и открываю её. За ней находится тёмная узкая лестница, ведущая на первый этаж.

– Пошли, – говорю я, – я увидел достаточно.

– Ты нашёл, что искал? – спрашивает старик, когда нам наконец удаётся запереть дверь в подвал и оградиться от темноты и вони. Мы обнаруживаем себя в кухне ресторана на первом этаже. В комнате есть кладовая и три морозильные камеры, одна из которых издаёт тихое гудение. Пахнет чистящими средствами – в комнате недавно убирались.

– Ещё как, – отвечаю я и с улыбкой поворачиваюсь к Юханнесу.

– И каковы находки?

– Думаю, мёртвая женщина была русской, – рассказываю я, пока мы идём по ресторану. Стулья и столы собраны в кучу в дальнем углу, составлены друг на друга и обмотаны полиэтиленом и белыми скатертями, – возможно, проституткой, которая приехала в город на заработки, – это как минимум объяснило бы, почему никто её не ищет. Думаю, Расмус нашёл её, когда погружался, и за это его убили.

– Боже мой, – фыркает Юханнес и потирает ладони, когда мы наконец-то снова выходим в фойе, – чем же это закончится?

– И последнее, но не менее важное, – завершаю я с едва заметной улыбкой, – слухи о том, что я невменяемый, сильно преувеличены.

– Ну что, – Юханнес убрал коробок в карман. Он похлопывает кулаками друг о друга, как будто поздравляя самого себя с тем, что выбрался оттуда. Мы наконец покинули главный корпус и стоим во дворе между сторожкой и лодочным сараем. – Кажется, пришло время возвращаться на Большую землю?

Он смотрит на меня с прищуром:

– Сейчас бы пообедать.

– Этот траулер, – говорю я и кладу мобильный в карман. Затем делаю пару упражнений лицевой гимнастики, чтобы избавиться от покалывания в коже. – Ты знаешь, где он затонул?

– Разумеется. Я зафиксировал координаты в навигаторе, чтобы выяснить, где они, когда пришёл сигнал бедствия. У меня же есть ноутбук.

– До этого места далеко?

– Нет. К северу от большого острова.

– Глубоко?

– Не особенно.

Я дрожу, наши взгляды скользят по зеркальной поверхности моря.

– Думаю, мне нужна твоя помощь, – сообщаю я после недолгого молчания.

– Я так и подумал, – Юханнес жмурится – солнце отсвечивает от поверхности воды прямо в лицо. – Тебе понадобится снаряжение, – говорит он, помедлив.

– Всё, что нам нужно, есть на острове, – я поворачиваюсь к сараю, – там. – Ты умеешь погружаться?

Юханнес достаёт недокуренный бычок из кисета и зажигает его, когда мы подходим к сараю.

– Да.

Я открываю дверь и подхожу к трубе выхлопа аварийного генератора. Там лежит лист мягкого пластика, в который я завернул труп женщины после того, как достал её из моря. Я прохожу дальше, к коробкам с водолазным снаряжением, и достаю гидрокостюм, подкладки, ботинки, перчатки, шланги, баллоны, консоль, карабины, подводный фонарь с зажимом и ещё один фонарь, который крепится к самой маске, а также нож. Помимо обязательных курсов по подводному разминированию, мы вместе с Гюннаром Уре, против моей воли, выезжали на сборы по воспитанию командного духа в его семейный дом в Несоддене, когда я ещё служил в спецотделе. В течение поездки каждый должен был поучаствовать в погружении к обломкам корабля или в подводной рыбалке. Даже адвокатов заставляли нырять.

– Чем тебя так интересует этот корабль? – спрашивает Юханнес, когда я закончил подготовку. Он вдыхает последние струйки дыма и пальцами измельчает тлеющий окурок.

– Думаю, женщина, которую я нашёл в море у маяка, была на борту этого траулера, потонувшего на пути к Трумсё месяц назад. Думаю, и Расмус мог слышать их по рации, когда они говорили, и решил погрузиться к кораблю в те выходные, когда он пропал, чтобы поглазеть. Тут он и нашёл женщину. Поэтому никому нельзя о ней знать и поэтому навигаторы вырваны из его лодки и из спасательной лодки Бьёрканга и Арнта. Потому что обе они были там, у обломков. Не все выбрались из корабля, когда он тонул, – она осталась.

– Расмуса убили потому, что он нашёл её на корабле?

Я киваю.

Юханнес вздрагивает.

– Значит, это её я слышал по рации в ту ночь?

Я прижимаю пальцы к щеке, а другая рука инстинктивно лезет в карман куртки, где обычно лежат личинки – мои таблетки. Сейчас он пуст.

– Н-но, – заикается Юханнес, не услышав от меня ответа, – это же было давно. Лодка должна была бы уже утонуть…

Наши глаза встречаются, он не заканчивает фразу. Мы стоим в тишине целую минуту, после чего заканчиваем дела в сарае и стаскиваем вещи в лодку.

– Я всё ещё не понимаю, что ты надеешься най- ти в корабле, – замечает Юханнес, пока мы идем к лодке.

– Сначала нужно его найти, – говорю я, и в этот момент порыв холодного ветра обдувает меня и снова напоминает о боли в диафрагме, которая опять проснулась, когда я выбросил пустую упаковку парацетамола на пути к церкви. Я прижимаю ворот куртки к шее, надеясь, что холодный воздух вдавит симптомы абсистентного синдрома поглубже в живот.

– Но, когда мы это сделаем, – шепчу я, – есть кое-что, что мы там найдём, я абсолютно уверен.

– И это? – спрашивает Юханнес, когда мы забираемся на борт и занимаем свои места.

Я смотрю на него и вздрагиваю:

– Мертвый полицейский.

Мы плывём вдоль большого острова. Курс держим на север, проезжая мимо голых горных склонов, островов и рифов, скал и крутых утёсов, а за ними время от времени виднеются бухты, покрытые песком или галькой. Ветер вздымает волосы и обдувает лицо.

– Что это? – я показываю на ряды буйков, торчащих из воды около небольшой бухты рядом с нами. Буйки образуют шесть линий с расстоянием примерно по два метра между ними. Вся эта конструкция вытянулась почти на триста метров и диагональной линией перекрывает бухту.

Юханнес сбавляет ход лодки, и мы медленно скользим по воде.

– Ферма, – отвечает он.

Около берега пришвартованы баржа и большой голубой катамаран из алюминия. За ними находится новый причал и большой лодочный сарай. Бухта сокрыта между двух пологих скал, между которыми стоит белый дом и сарай. Здесь темно, как будто лучи солнце досюда не дотягиваются из-за скал.

– Устричная ферма Харви. А на берегу стоит дом детства Мерете.

– Не вижу здесь фабрики, – отмечаю я, пока мы плывём над кристально чистой отмелью, – где он их обрабатывает?

– В катамаране, – отвечает Юханнес, – он использует его, чтобы раскладывать мальков, собирать урожай, отчищать и упаковывать, после чего отвозит их на склад в Трумсё, а оттуда они уже высылаются поддонами во все уголки мира. Вот и всё, что сегодня для этого требуется.

– Выглядит крепким, – я киваю в сторону хозяйственного судна с тяжелым краном на корме, пока мы объезжаем пристань и выдвигаемся дальше с обратной стороны залива.

– Судно с боковой швартовкой, знаешь ли. Такое может собирать устрицы в любую погоду.

Перед нами появляются несколько островов и утёсов поменьше, и стая птиц с перьями голубоватого, почти металлического цвета. У птиц белые шейки и белые щечки, они сидят и сушат крылья на солнце. Некоторые прижимают головы к телу, а другие тянутся к лодке, когда мы приближаемся.

– Не нравятся мне эти птицы, – говорит Юханнес. Он вздрагивает, когда мы приближаемся к большому острову, у которого стоит покосившийся шест с табличкой-предупреждением о подводных скалах. Заросли водорослей колышутся у поверхности воды, вокруг скал и островов. Несколько уток выныривают из кома водорослей и улетают.

– Баклан предвещает смерть, – бормочет Юханнес и снова жмёт на газ, когда мы обогнули последнюю скалу.

– А, отлично, – фыркаю я в ответ и втягиваю голову в плечи, а лодка увеличивает скорость, и её снова начинает бить о поверхность воды.

– Держись крепче, – кричит Юханнес, – недолго осталось.

Я двумя руками обхватываю сиденье. Впереди видно, что остров сужается, виден его край. Дальше – только море.

Вскоре остров остаётся позади, и Юханнес снова сбавляет ход, а потом начинает восьмёркой кружиться над поверхностью, между поворотами посматривая на навигатор и эхолот.

– Здесь, – говорит он наконец и выключает мотор, так что лодка спокойно стоит на воде и лениво покачивается на волнах.

– Мы приехали?

Я поднимаюсь и выглядываю за борт, море поблёскивает послеполуденным светом. Мы находимся примерно в километре от берега. Небо приобрело кровавый, почти пурпурный оттенок.

– Это координаты, которые они передавали по рации. Судя по эхолоту, дно здесь наклонное, оно уходит вглубь, если отъехать подальше. У нас не так много времени, – он поднимает глаза к небу, а потом снова смотрит на меня, – скоро уже стемнеет.

Я киваю, достаю гидрокостюм и очень быстро надеваю его, чтобы осенний холод не успел охладить обнажённую кожу.

Юханнес смотрит на часы, а потом наклоняется над бортом и всматривается в холодную воду.

– Надеюсь, что ты ошибаешься. И что там вообще нет никакого судна.

– Поверь мне, – отвечаю я, проверяя давление в шлангах, – и я на это надеюсь.

Я надеваю рюкзак, беру мундштук и проверяю регулятор, а потом надеваю маску и устанавливаю баллон. По правде говоря, я ненавижу погружаться. Просто ненавижу. Но это один из тех случаев, когда других вариантов нет, как с колоноскопией, когда болит задница, или с болью, которая давит на мозг, если ты пытался свести счёты с жизнью.

Я вставляю мундштук в рот, подаю воздух и проверяю работоспособность системы, а потом сажусь на край лодки спиной к воде.

– Всегда можно вернуться обратно, – слышится голос Юханнеса, когда я наклоняюсь назад и падаю за борт. Тело касается поверхности воды.

«Думаю, уже поздно, – вертится у меня в голове, а холодная морская вода обволакивает кожу меж- ду маской и мундштуком, – для этого уже слишком поздно».

Лицо холодеет. Я быстро двигаю ногами, чтобы запустить циркуляцию крови. Я никогда раньше не погружался в позднюю осень, так что наладить дыхание, чтобы тело сохраняло тепло, стоит большого труда.

Дрыгая ногами и трепыхаясь у самой поверхности воды, через какое-то время я наконец нахожу нужный ритм и начинаю опускаться глубже. Я вижу Юханнеса, он стоит надо мной, наклонившись над бортом. Я делаю ему знак большим пальцем, а потом разворачиваюсь и начинаю плыть вниз. Когда я снова смотрю наверх, от него остаётся только тёмная тень над водой.

Вода здесь прозрачная, но скоро становится так темно, что мне приходится использовать ручной фонарь, чтобы лучше видеть. Снизу уже можно различить покатое дно. Измеритель глубины показывает семь метров. Из-за напряжения от попыток контролировать дыхание и неестественных движений бёдрами я вспоминаю Фрей, тот день, когда я выслеживал её, и мы вместе пошли на танцы. И понимаю, что думаю о ней впервые с того вечера на маяке.

– Эй, ты. Иди сюда! – командует инструктор, гордо сидящих полукругом студентов. На ней туфли на высоком каблуке, чёрная юбка до бёдер, её вьющиеся чёрные волосы завязаны в пучок. Она протягивает мне руку, как будто подзывая к себе лохматую собаку.

Я неохотно встаю и иду к ней, а Фрей остаётся сидеть на полу.

– Ну, сеньор, как вас зовут?

– Торкильд.

– Сеньор Торкильд. Вы раньше танцевали?

– Чуть-чуть.

После этого она обращается к группе.

– Хорошо, ребята. Вставайте в пары, а мы с сеньором Торкильдом пройдёмся по основным шагам с плечевым вращением, покажем вам движения руками и ход «спина к спине».

– Имельда, – Фрей подходит к нам, в середину круга, где Имельда держит меня своей железной хваткой, – а ты не могла бы взять себе Роберта? А я возьму Торкильда?

Имельда отпускает меня и смотрит на Фрей.

– Роберта? Sí[399]? – смеётся она, – Claro, hermana[400].

Затем она снова делает каменное лицо и машет Альвину, который бежит к стереосистеме.

– Какую песню, сеньора Имельда?

– «Dos Gardenias[401]», сеньор Альвин.

После этого из колонок доносится нежный мужской голос, поющий по-испански, а Роберт элегантно обходит меня и попадает в объятия Имельды.

– Что ты здесь делаешь, Торкильд? – шепчет Фрей, отводя меня на позицию среди остальных пар.

– Я не знаю, – отвечаю я.

Фрей берёт своей правой рукой мою, а левую руку кладёт мне на плечо.

– Ты тут по делу дяди Арне или по тому, второму случаю?

– Ни то, ни другое.

– Значит… – она колеблется, – ты приехал сюда, чтобы посмотреть, как я танцую?

– Думаю, да, – бормочу я, с трудом поспевая за вращениями, и снова голос Имельды перекрикивает музыку:

– Ну давайте, все вместе. Бёдра, Торкильд, бёдра. Это болеро. Зной, жара, чувственность, calma calma[402].

– Есть слово для таких людей, – говорит Фрей, когда Имельда закончила давать инструкции, – для таких, как ты.

– Я знаю. Жалкий, – фыркаю я, – слушай…

Я собираюсь освободиться из её объятий, но тут её пальцы обхватывают мои ещё сильнее, и я чувствую её дыхание на своей груди, её взгляд обжигает кожу.

Её лицо всего в паре сантиметров от моего. Оставалось только наклониться и поцеловать её.

– А может, преданный? – рассуждает Фрей, – любопытный?

– Слишком стар.

– Для чего?

– Для этого.

Я делаю ещё одну попытку освободиться, но Фрей не отпускает.

– Не уходи, – говорит она, держа меня, – хотя бы дай дотанцевать. Можешь идти, когда мы закончим.

– Хорошо, – отвечаю я и делаю вдох, а Имельда знаком показывает, что сейчас будет ещё один поворот, – потанцуем.

Это воспоминание всегда заканчивается на этом моменте. У него нет продолжения, хотя я и помню, что мы в итоге разминулись. Они с Робертом пошли своей дорогой, а я поехал в свой номер, к документам, рапортам и исписанным блокнотам с заметками, которые посвящены совершенно бессмысленным вещам. В этой точке всё замирает, и я тоже, хотя прямо сейчас я сплавляюсь под водой в поисках корабля, лежащего на морском дне.

– Чёрт подери! – выкрикиваю я, и рот наполняется солёной водой. Я открываю глаза и понимаю, что, погрузившись в самобичевание, я случайно выплюнул мундштук от акваланга. Я всё ещё слышу запах её волос, и как будто продолжаю вращаться с ней в танце, пока мечусь в поисках мундштука и откашливаю воду, задержав дыхание.

После пары раундов этой комичной асинхронной подводной гимнастики, я наконец нахожу мундштук и вставляю его обратно. Я развёл руки в стороны, как у ангелов, пытаясь вернуть ровное дыхание. И тут мои ноги касаются дна.

Я отталкиваюсь, чтобы не завязнуть в иле, и затем проверяю показатели подводного компьютера и индикаторы давления. Я нахожусь на глубине одиннадцати метров, окружённый трупами рыб на илистом дне, по которым то и дело пробегают какие-то морские букашки.

Поверхность дна образует угол примерно в тридцать градусов. Время от времени в поле зрения попадают камни и куски металла, торчащие из грязи, на них расположились колонии водорослей, морских звёзд, ежей, моллюсков и улиток поверх осаждённой породы.

Я всё ещё мёрзну, но нашёл нужный ритм, в котором медленно спускаюсь ниже. Морское дно, наверное, самое одинокое место на свете. Пустынное, туманное и чужое. Я никогда не чувствовал себя более потерянным и одиноким, чем сейчас, пока плыву над донным илом к тёмной стене, возникшей передо мной.

Стену, торчащую из морского дна, окружает глинистое облако. Только оказавшись внутри него, я понимаю, что это совсем не стена, а рулевой мостик какого-то судна.

Мостик перевёрнут вверх ногами и лежит, опершись о камень, а может, и о поверхность дна, скрытую под слоем глины. Из отверстия наверху, в том месте, где мостик отломился от корабля, торчат трубы, прокладки с проводами и прочие корабельные останки.

Я подплываю совсем близко, поднимаюсь вдоль стены и зависаю около отверстия. Мне приходит в голову, что попытаться проплыть через это скопление труб, проводов и обломков будет опасно для жизни.

Я проплываю мимо ржавых ступенек. Мидии, водоросли и прочая морская живность уже успели обосноваться на белых металлических стенах фасада, где поместился ряд окон. На окнах начертаны крупные русские буквы, которые, видимо, составляют имя корабля.

Я отряхиваю грязь с одного из окон и заглядываю внутрь. Первое, что я замечаю, это стулья, свисающие с потолка, который раньше был полом. Кофейная кружка лежит, застывшая в пузыре воздуха прямо над приборной панелью. В глубине колышется плакат для иностранцев, который показывает, как надевать спасательное оборудование и где находятся спасательные лодки.

Я зависаю, плотно прижавшись маской к стеклу, и осматриваю предметы, парящие внутри. Внезапно я замечаю плоскоголовую рыбу с колючей тёмно-зелёной спиной и большими уродливыми глазами, которая выплывает из отверстия в приборной панели. Она медленно приближается к картонной кружке, кусает её и отплывает, чтобы укусить снова, но с другой стороны. Нашли взгляды встречаются на долю секунды, и потом уродливое создание разворачивается и быстро заплывает в стык между стенными панелями.

Я немного отплываю и проверяю индикатор давления, а потом пытаюсь разглядеть путь в глинистом тумане, чтобы проверить показания счётчиков. Я замечаю толстый трос, который, по всей видимости, привязан к самому кораблю. Он тянется в северном направлении.

Я подплываю и кладу на него руку. Из-за натяжения он вибрирует. Я в последний раз проверяю индикатор давления и вентили, а потом обхватываю трос обеими руками и начинаю двигаться в темноту, к тому, что ждёт меня на другом конце.

Потихоньку продвигаясь на север, я замечаю на морском дне всё больше мёртвых и прогнивших рыб, а также корабельные останки. Кроме того, спереди из ила торчит что-то, очень напоминающее корму траулера. Видимо, когда судно шло ко дну, из него попутно вываливались тали, пластиковые бочки и морозильные камеры.

Я останавливаюсь и снова проверяю глубинометр и индикатор давления. Прибор показывает цифру в двадцать семь метров. Передо мной выросла новая стена из тёмной стали, опирающаяся о дно. Траулер лежит с поднятым вертикально вверх килем. Кажется, трос – это единственное, что не даёт траулеру катиться по дну дальше. Всё здесь покрыто таким же слоем ила, как и на мостике.

Я аккуратно подплываю и останавливаюсь около киля, где лежит огромный трал. Должно быть, в длину корабль составляет метров сорок. Киль покрыт маленькими бородавчатыми наростами, несколькими серо-зелёными букетами водорослей и парой холодноводных кораллов светло-жёлтого и кремового цвета, напоминающих пальцы мертвеца, которые мне машут, зацепившись за низ корабля.

Не слышно ничего, кроме булькающих пузырей, которые вылетают из вентилей каждый раз, когда я вдыхаю. Туман опоясал корабль и меня вместе с ним. Мутное серо-коричневое облако водорослей, оно давит, подбирается со всех сторон, испытывает на прочность, как будто проверяя, выдержит ли амуниция, справится ли с напряжением.

Корабль угрожающе накренён вперёд и может съехать вниз в любой момент. Кромка корабля образует арку, так что его можно оплыть вокруг и снова вернуться на палубу. Но я всё же решаю оплыть корпус сверху, боясь, что он не выстоит, и гигантский металлический монстр тронется с места, раздавив меня своим весом.

Я поднимаюсь от киля к брашпилю по левому борту, он приподнят кверху. Якоря нет, из катушки торчит только цепь, уходя в глубину вместе с мачтой.

Мимо корабля проплывает рой водорослей, огибает облако грязи и движется к поверхности, как будто спасаясь бегством от здешней темноты. Раньше это было так легко, думаю я, проплывая мимо брашпиля на носу корабля, а потом вдоль борта в обратном направлении. Почему мне так страшно? Почему тело наполняет острое ощущение, что я не всплыву на поверхность, теперь, когда всё, что требуется сделать, – это вытащить изо рта мундштук и вдохнуть? Я вдруг понимаю, что так он и выглядит – последний путь, о котором я так долго фантазировал. Такой же холодный, бесцветный и мрачный, как этот траулер на дне.

Я хватаюсь за железку, торчащую из перил, закрываю глаза и пытаюсь дышать спокойно. Мне удаётся восстановить контроль над дыханием, и я могу продолжать путь. Я замечаю нос спасательной лодки, торчащий из-под перил на правой стороне траулера. Из большой дыры в палубе, где разошёлся металл, образовав трещину, выглядывает морозильная установка. Вперёд, Торкильд. Просто плыви вперёд.

Дно почти совсем белое из-за мёртвой рыбы, некоторые рыбины всё ещё лежат в морозильных камерах или запакованы в пластиковые контейнеры. Груда рыб как будто живая, она меняет цвет от слоновой кости до тёмно-зелёного, рубиново-красного и оттенков жёлтого. Между тем сверкающие солнечные лучи пробиваются сквозь волнующуюся поверхность моря, а стайки мальков быстро оплывают рыбную груду, где собрались крабы, морские звёзды и ежи, чтобы принять участие в трапезе.

Я продолжаю двигаться обратно, мимо рамп, рядов разделочных станков, сетей и люков к корме, где когда-то стоял навигационный бортик. На палубе болтаются железки, трубы, провода и прочие обломки в илистом тумане.

Доплыв до кормы, я зависаю над отверстием и двумя щелями, от каждой из которых идет по ржавой лестнице, ведущих на палубу. Одна из них ведёт к кабинам и камбузу, а другая к машинному отделению и техническим помещениям.

Здесь же висит лебёдка, частью которой был трос, по которому я добрался сюда от мостика. Рама сломана, а рукоятка согнута вниз, но сама катушка всё ещё стоит привинченная к полу. С одной стороны болты вырваны, на их месте остались две чёрные дырки. Трос опускается с катушки, он тянется в сторону мостика, уходит под лодку и входит с обратной стороны. Как только два оставшихся болта вырвутся из сдерживающего их металла, траулер продолжит катиться в темноту.

Я знаю: очень велик риск того, что трос поддастся напряжению, и корабль полностью перевернётся, а киль встанет вертикально вверх, или что он просто поедет под откос, и тогда я рискую быть зажатым внутри, если приближусь. Ничто из этого не кажется мне особенно заманчивым, пока я вишу над двумя лестницами, но в то же время что-то в этой темноте меня притягивает. Я пытаюсь выглянуть наружу из облака ила, разглядеть поверхность воды, но всё, что вижу, только неясные оттенки серого и голубого.

– Чёртов кретин, – обращаюсь я сам к себе на безупречном подводном наречии, не выпуская мундштук изо рта, и продолжаю опускаться к кораблю, стоящему подо мной. Когда я подбираюсь достаточно близко, я начинаю плыть к лестнице, ведущей в машинное отделение, и хватаюсь за железку, чтобы держаться курса.

Я направляю луч фонаря в темноту и вижу, что по лестнице не спуститься. Тяжелые куски металла, детали мотора, цилиндры и прочий лом собраны прямо у дыры и блокируют вход. Я подплываю к другому отверстию и свечу внутрь: над ступеньками, ведущими наверх, на палубу корабля, плавает оранжевый дождевик и какой-то ботинок.

Я аккуратно поднимаюсь по ступенькам к отверстию, сосредоточившись на том, чтобы ровно дышать и сохранять спокойствие. Преодолев ступеньки и просунув голову в дверь, я обнаруживаю другие предметы одежды, постельное бельё и личные предметы, которые плавают в находящемся передо мной коридоре.

Я чувствую странное спокойствие внутри, пока иду от двери к двери и вижу постельное бельё, книги и портреты женщин и детей. Предметы хаотично колышутся в воде в этих спальных альковах вместе с парой мелких рыбёшек, которые случайно сюда заплыли. Как будто я уже и не так одинок.

В одной из кают над тем, что раньше было полом, плавает розовая сумка, кофта с капюшоном и пара кроссовок. Никаких портретов или обнажённых плакатов в этой каюте нет. Предметы гигиены, карманное зеркало и несколько русских модных журналов вместе с книгой, на которой нарисованы мужчина и женщина в горячем объятии, проплывают мимо моих ног. Это не мужская каюта.

Я проверяю манометр, чтобы узнать, сколько воздуха я потратил. Замечаю, что мне становится холодно, и двигаться через эти узкие проходы становится тяжелее. Время плыть дальше.

Я разворачиваюсь и выплываю из каюты, а потом плыву вниз, к палубе, где располагаются люки к контейнерам с грузом и с питьевой водой. Один из контейнеров открыт.

Я переплываю палубу, подбираюсь к открытому люку и заглядываю внутрь. Внутри снова мёртвая рыба – крупные штабеля коробок, забитые их трупами, а также парусная ткань из прозрачного пластика, висящая в катушках, привинченных к стене. От груды рыб, всё ещё лежащей в контейнере, поднимаются пузырьки.

Следующий люк закрыт снаружи. Я отворачиваю замок и приподнимаюсь, чтобы можно было всем телом надавить на ручку. Наконец мне удаётся провернуть его достаточно, чтобы люк открылся. Я отталкиваюсь и приподнимаюсь над люком, чтобы не оказаться погребённым, если в этом контейнере тоже полно рыбы.

Я довольно долго выжидаю сверху, прежде чем осветить фонарём путь и заглянуть внутрь. Как только я подбираюсь достаточно близко, во мне просыпается неприятное ощущение, что я сейчас нарушу чьё-то спокойствие.

Контейнер, кажется, пуст. Несмотря на то, что у меня есть и ручной фонарь, и маленький светодиодный светильник на маске, кажется, что темнота здесь как-то по-особому душит свет. Ощущение такое, что я заглянул в бассейн со стенами из нефти или дёгтя.

Я осторожно заплываю в контейнер. Как только я оказываюсь внутри, по всему кораблю разносится стук. Облако воздушных пузырей поднимается и овевает меня, так что около секунды мне не видно абсолютно ничего.

Тело болит от проделанного пути, и каждое движение руками, каждый шаг вглубь непроглядного контейнера наполняет меня паникой. Когда пузыри рассосались, я продолжаю двигаться по контейнеру. Полоска света за мной становится уже, тонкие хлопья ржавчины, отклеившиеся от днища корабля, кружатся в воде.

Я останавливаюсь на полпути и зависаю, пытаясь справиться со сбитым дыханием, которое скоро снова выйдет из-под контроля. Зависнув в таком положении, слегка откинув голову назад и наблюдая за дождём из ржавых хлопьев, я замечаю, что наверху что-то есть. Я привожу себя в чувство, проверяю показатели кислорода и настраиваю светодиодный фонарь. Проделав это, я плыву к мёртвому телу над моей головой.

Вода слегка поблёскивает яркими цветами радуги, когда её подсвечивает свет фонаря – как будто в ней бензин, дизель или нефть. Тонкая цветная плёнка облепила труп, который безжизненно раскачивает в такт движению воды.

Он парит в водном пузыре посреди этой ржавчины, которая облезает со стен и сыпется на нас сверху. Своеобразный подводный ангел с головой, руками и ногами, вытянутыми вниз, ко мне, как приветствие из другого мира.

Мы встретились снова, но теперь всё иначе.

Не думал, что именно его я здесь найду. У сержанта полиции Арнта Эриксена всё ещё висит газовый баллон на спине. Сержант плавает по контейнеру в полном комплекте водолазного снаряжения. Его лицо сморщилось и распухло, глаза широко открыты и пустым взглядом смотрят на ржавый дождь. Рот раскрыт, нижняя челюсть слега подрагивает, когда я подплываю ближе. Маленькая морская букашка коричневого цвета пытается укрыться в его коротко стриженных усах, но всё-таки сдаётся и вместо этого заплывает мертвому сержанту в нос.

Я делаю гребок ластами, чтобы поравняться с мёртвым телом, и оказываюсь над водой, в водном пузыре между фюзеляжем и наполняющей контейнер водой.

Свет фонаря, отражённый от тонкой плёнки бензина или нефти на поверхности, создаёт в пузыре освещение, как будто мы находимся в озарённой солнцем лагуне, которую окружают белые пляжи. Иллюзия распадается, когда я бросаю взгляд на дно корабля в полуметре надо мной.

Я ныряю, осторожно обхватываю сержанта за плечи и освещаю фонарём его спину и затылок, не обнаружив внешних повреждений. После этого начинается тяжёлая работа – сначала я пытаюсь развернуть тело, чтобы осмотреть нижнюю часть. Сделать это почти невозможно: тело соскальзывает обратно в начальную позицию, и в итоге я решаю снять с него баллоны с воздухом, прежде чем разворачивать.

Я привожу тело в нужную позицию и начинаю снимать баллон с селеном. Работа очень изнуряет. Кроме того, что его тело тяжёлое и с ним трудно управляться, мне ещё приходится работать ногами, чтобы держаться на плаву на нужной высоте, пока я пытаюсь что-то с ним сделать, а также делать усилия, чтобы не начать задыхаться или выплюнуть мундштук.

После долгой паузы я поворачиваюсь и спустя много «но» и «а если» и тяжёлых движений ногами я наконец-то снимаю с него второй селеновый баллон. После этого я снова отдыхаю, а потом начинаю тащить тело к поверхности воды.

Откуда-то из-за спины доносятся глухие щелчки баллонов, которые бьются о стену контейнера. Поднявшись в воздушный пузырь под ржавым куполом, я переворачиваю сержанта на спину и осматриваю его более пристально.

Бедра ноют от боли, а плечи и шея онемели. Непросто нужным образом ухватиться за скользкий водолазный костюм, одновременно удерживая тело над водой. Я стараюсь полностью развернуть тело на спину, хватаюсь, но труп падает через пленку нефти или бензина и снова уходит под воду.

Я хватаю фонарь и собираюсь нырнуть, чтобы его поднять, но замечаю вдали какой-то объект. На секунду я замираю, направив свет на силуэт. Я осознаю, что ошибался, пока плыву ко второму телу. Жестоко ошибался.

Шериф Бендикс Юханн Бьёрканг одет в ветровку-дождевик со светоотражающими полосками и ботинки. Дождевик расстегнут, под ним – голубая рубашка и галстук. Его глаза и рот закрыты, он как будто лежит и спит в этом водяном коконе.

На его черепе вокруг одной точки собралась стая морских звёзд, таких же я видел на трупе Расмуса Моритцена во время вскрытия. Я аккуратно стряхиваю их фонарём. Колючие существа жмутся друг к другу своими щупальцами и присосками, пока отлепляются от черепа.

Серую впадину на верхушке черепа обрамляют волосы и потрескавшаяся кожа: кто-то ударил его по голове тяжёлым инструментом. Очевидно, что Бьёрканг был мёртв, когда попал в воду. Его руки связаны такой же белой лентой, как у Расмуса.

Один из них не мог убить другого, не мог сымитировать пропажу. Они никогда не носились вокруг меня, не манипулировали доказательствами, чтобы обвинить меня или кого-то ещё. Я аккуратно переворачиваю тело шерифа, так что он ложится ровно, лицом вниз.

Вдруг я замечаю движение внизу, у входа в контейнер. Сначала кажется, что это крупная рыба, которая заплывает в отверстие, но потом силуэт замирает, оборачивается и направляет яркий луч фонаря туда, где вишу я.

Силуэт тащит за собой не то шнур, не то какую-то верёвку. Я вижу, как через люк он затаскивает в комнату фигуру человеческого роста, а потом отпускает верёвку. На секунду он застывает на месте, не двигаясь, а потом берёт фонарь и направляет свет на меня.

– Господи, – стону я, дожидаясь на поверхности, пока силуэт всплывёт ко мне, – как я был глуп…

– Now, this is what we call a real clusterfuck[403], – говорит Харви, глотая воздух, после того, как всплыл рядом со мной и вытащил изо рта мундштук. Он направляет на меня гарпун и фонарь. – Of epic proportions, am I right?[404]

Я тоже вынимаю мундштук и делаю медленный вдох. Воздух тяжёлый, душный и оставляет горький нефтяной вкус на языке.

– Друг мой… – говорю я и плюю, пытаясь избавиться от неприятного привкуса.

Наши голоса звучат глухо, когда мы говорим. За спиной Харви со дна поднимаются пузырьки воздуха и лопаются, всплывая к пузырю воздуха, в котором мы находимся. Скоро за ним всплывает и мёртвая женщина без лица. Он привязал верёвку к её талии. Видны её грудь, волосы и затылок, а всё остальное осталось под водой и не различимо в темноте.

– Значит, это ты приехал к маяку, чтобы её забрать, в ту первую ночь, которую я там провёл.

Харви поворачивается и направляет фонарь на труп, поднявшийся к поверхности. Я едва различаю её чёрные волосы до плеч и отслоившиеся полоски кожи, колышущиеся у её черепа.

– Да, – говорит он и поворачивается обратно, – на секунду я даже испугался, что ты за нами прыгнешь.

– Кто она?

– Кажется, её звали Елена. Из Архангельска, Мурманска или ещё какого-то из тех городов.

– Проститутка?

– Да.

– Что она делала на борту траулера?

– Money, money, money[405], – Харви пытается изобразить свою классическую самоуверенную улыбку. На этот раз ему не удаётся. Он слишком сильно встревожен, уголки рта не слушаются его, только слегка дрожат, не поднимаясь. В итоге он говорит: – У меня в городе есть дом с апартаментами, я сдаю шесть комнат девушкам из России, которые приезжают сюда работать на пару месяцев в году.

– Почему никто не мог её найти?

– Well, here’s where it gets a bit tricky[406], – я замечаю, что кончики пальцев на руках и ногах начинают неметь от холода. У Харви тоже – у него побелели губы и области вокруг глаз. – Аркадий, капитан траулера, и я имели договорённость. Он привозил мне из России кое-какие вещи, а также брал с собой девушку, которая хочет поработать в городе.

– Что за вещи?

– Sex, drugs and rock & roll[407], – отвечает Харви, – спирт, амфетамины, стероиды. В общем, вещи, которые помогают расплатиться по счетам. Траулер пошел ко дну очень быстро, экипаж сразу попрыгал в лодки. Они поняли, что забыли девушку, только когда уже покинули траулер.

– Как можно такое забыть?

Харви пожимает плечами.

– Русские. Они пьют, упарываются и выходят в море, не важно, будет шторм или нет. А может, и она была обдолбанная в хлам. Кто знает.

– А потом Расмус нашёл её.

Харви кивает.

– Wrong place at the wrong time, man[408]. Вот и всё. Прямо как ты.

Я не отвечаю, а он продолжает:

– Непогода, которая потопила траулер, всё не уходила и не уходила. Северо-западный ветер напрочь лишал возможности погружаться и маневрировать краном у берега острова. Так что я должен был ждать. А когда погода наконец улучшилась, и я приехал сюда на катамаране, чтобы вытащить из корабля труп, – кого я нахожу вставшим на якорь прямо над кораблём на своей лодке? Да, датчанина. Он уже дважды спустился и вытащил на сушу мои пакеты и труп женщины. Я не знал, что делать, он просто стоял там ко мне спиной, и я ударил. Он упал, перелетел через борт и остался лежать в воде без движения.

– Он умер не от удара, – говорю я, с трудом удерживаясь на плаву, – Расмус утонул.

Харви молча кивает.

– Не стоило связывать их вместе.

Слышно, как вода плещется у стен, каждый раз, когда океанические течения заставляют корабль двигаться.

– My mistake[409], – вздыхает он и выпускает струю холодного воздуха, когда откуда-то снаружи контейнера раздаётся новый хлопок. – Я взял их обоих с собой и затопил у одного из шестов на своей ферме. Видимо, они отвязались друг от друга, когда шесты трясло от шторма и в итоге вырвало. Боже, как трудно было их найти.

– Шериф с сержантом так и не появились на маяке в тот вечер, верно?

Харви качает головой, как будто стараясь очистить подсознание от этих картин.

– Бьёрканг позвонил и рассказал, что ты нашёл её у маяка, я понял, что скоро кто-нибудь найдёт датчанина и что они отвязались друг от друга…

– И ты убил его?

– Я попросил его заехать за мной, прежде чем они отправятся к маяку, и ударил его по затылку талью, как только их лодка причалила к ферме.

– А Арнт?

– У нас с Арнтом были полупрофессиональные отношения благодаря общей любви к охоте и рыбалке. Он знал, что иногда у меня был с собой русский спирт в канистрах, которые я привозил в город. Арнт понял, что надо сделать, как только я его утихомирил. Я рассказал ему про Расмуса и Елену и убедил, что другого пути нет и что нам придётся спрятать Бьёрканга в одном из контейнеров. Мы могли сказать, что их лодка перевернулась из-за шторма, и Арнт выплыл на берег, в то время как Бьёрканг пропал в волнах.

– Арнт не смог бы жить с тем, что вы сделали.

Мои бёдра охватила дикая боль из-за постоянных попыток удержаться на плаву, и я аккуратно отцепляю от себя пару свинцовых грузиков, не отрывая взгляда от Харви и его гарпуна.

Сначала Харви молчит, только кивает сам себе, а потом снова начинает говорит, уже более тихим тоном:

– Я смотрел на него, пока он стоял ко мне спиной у отверстия контейнера, когда мы уже грузили труп Бьёрканга. Прежде чем успеть всё осмыслить, я впихнул его внутрь и закрыл за ним люк.

– И оставил его замерзать до смерти.

– Не было другого пути. No other way[410], – восклицает Харви.

Из-за эха от его голоса с потолка снова отслаивается ржавчина и сыпется на нас.

– Харви милосердный, – фыркаю я и снова плюю, – когда ты решил впутать и меня во всё это?

– Идеальный козёл отпущения, – шипит он глухо. Лицо Харви вдруг становится бледнее, то ли из-за холода и тяжёлого дурного воздуха, то ли из-за чего-то другого, осознания, куда приведут его эти обстоятельства. – Я взял с собой шляпу Бьёрканга, когда отправился к маяку на следующий день и сделал так, чтобы полиция нашла её вместе со следами крови в баре. Просто хотел посмотреть, что будет.

– Ах, полицейская шляпа, – говорю я и притворно посмеиваюсь, – ты знал, что они свяжут её со следами крови.

Харви смотрит на меня пытливым взглядом, когда я снова смеюсь.

– Убийцы и их истории, эх, – я качаю головой и продолжаю, не дождавшись от Харви ответа, – видишь, как сложно заметить в самом себе самые незначительные вещи? Ты взял с собой полицейскую шляпу не случайно, не просто посмотреть. Это ложь. Ложь, которую ты рассказываешь сам себе, чтобы защититься… от самого себя.

– Really?[411] – Харви чешет нос, – занимательно.

– Человеческий мозг запрограммирован время от времени изменять или перенастраивать реальность. Это старейший защитный механизм, который призван помочь нам идти дальше и перерабатывать травмы и случаи насилия. Ты рассказываешь самому себе альтернативную историю, подставляя детали так, чтобы они соответствовали твоему образу себя, – мне хочется смеяться, но зубы стучат и смех застревает в горле, прежде чем выйти наружу, – поэтому ты используешь такие слова, как: вдруг, прежде чем я успел подумать, он просто упал, и так далее. Всё это полная чушь, Харви. Правда в том, что ты начал играть со мной, следовать своему плану уже в то утро, когда вёз меня к маяку, и рассказал мне историю из своего детства про то, как из вашего дома был слышен плач ребёнка, доносящийся от болот. Я не утверждаю, что ты детально распланировал всё, что произойдёт дальше, но ты знал, как далеко хочешь зайти, как только понял, что я за человек…

– What? Substance dependent?[412] – он разводит руками, так что фонарь указывает в одну сторону, а гарпун в другую. – А drug addict?[413]

Около секунды я раздумываю над тем, чтобы броситься на него и попытаться выхватить гарпун, но расстояние слишком большое, и Харви уже снова сводит руки – гарпун вместе с фонарём опять направлены на меня.

– Кроме того, – спокойно продолжаю я, – думаю, и Бьёрканг тебе в тот вечер не звонил, когда я нашёл женщину. Это ещё одно искажение реальной истории, которое осуществил твой мозг. Может быть, Арнт, но не Бьёрканг.

– Это имеет значение?

– Конечно. Не для меня, но для тебя, Харви. Арнт очень спешил, я бы даже сказал, был напуган, когда звонил мне. Вероятно, он уже тогда понял, что труп женщины выплыл из траулера. Может быть, он даже начал подозревать, что ты как-то связан с пропажей Расмуса. Думаю, он хотел мне это рассказать, но всё-таки решил довериться тебе и положил трубку. Потом он позвонил тебе, и ты убедил его приехать на ферму, где ты его ждал, готовый к убийству. Здесь нет случайностей, это два хладнокровных и выверенных убийства.

– Ложь, – рычит Харви.

– Wrong place at the wrong time? Никто не поверит в эту чушь, так же, как мы оба прекрасно понимаем, что ты появился здесь с гарпуном не потому, что случайно был рядом и думал о том, не поохотиться ли нам вместе на зубатку. Ты расчетливый убийца, уничтожающий жизни людей… и здесь ты снова, чтобы убивать.

В корабле раздаётся громкий треск, и на нас осыпается облако хлопьев ржавчины. Вода приобретает красноватый оттенок в пятнах света от наших фонарей на маслянистой поверхности. Харви смотрит на меня. Глаза его тёмные, пустые, а рот полуоткрыт. Мы как будто оба напряжённо ожидаем следующей сцены этой постановки на морском дне.

– Это не могло закончиться по-другому, Торкильд, – наконец шепчет он.

– А этот продолжительный спектакль в клубе? Почему ты не мог просто убить меня, как ты и поступил с остальными?

У металлических стен контейнера булькает вода. Из-за ряби новый слой ржавчины отрывается и градом опадает на нас, после чего раздаётся глухое эхо, проносящееся по днищу затопленного корабля.

– Мне нужно было отвезти на ферму Елену, я решил спрятать её в старом коровьем сарае, пока всё не уляжется. Я не мог держать её в морозильной камере в гараже всю зиму, – рассказывает Харви, когда заканчивается ржавый дождь и бульканье. – Я слышал, как ты стоишь в баре, ты говорил по телефону, и всё никак не решался принять достаточно таблеток и алкоголя, чтобы работа была сделана чисто. Я решил тебе с этим помочь. Устроить последний праздник для вас с Еленой. Видит бог, вы оба в нём нуждались.

Наконец он смеётся по-настоящему. Гогот отражается о стены, и с них снова осыпается ржавчина, а по моему телу пробегает холодная дрожь.

– Я стоял и смотрел на вас на отдалении, у бильярдных столов. Мужик, ты был просто не в себе. В стельку пьяный. И худшее из всего, – взахлёб рассказывает Харви и удручённо качает головой, – это то, как ты умудрился прыгнуть в море и приземлиться на единственную плавучую поверхность в радиусе десятков километров. Быть таким крупным неудачником требует особых умений.

Я веду плечами и пытаюсь изобразить презрение на лице.

– Ну что сказать? – щеки болят из-за попыток изобразить гримасу, – некоторые просто родились под счастливой звездой.

Харви аккуратно кладёт фонарь вбок, он остаётся плавать в мутной воде между нами. Он поднимает гарпун и направляет его мне в грудь.

– My friend, – хрипло шепчет он, – your luck is about to run out…[414]

Труп Елены плавает на поверхности воды в двух-трёх метрах от Харви. Вода мелкой рябью расходится под её грудью и волосами, когда Харви натягивает верёвку.

– Так ты решил закрыть меня здесь, вместе со всеми трупами? Устроить личное кладбище? У некоторых убийц бывают особые места для своих жертв, они хотят владеть ими вечно. Я говорил с парочкой таких ребят, когда был в Штатах.

– Я оказался в сложной ситуации, вот и всё. Где всё, что можно сделать, – это либо принять ситуацию, либо пойти ко дну в воронке воды. Man will fight back when he’s pushed into a corner[415], – он косится на меня, прежде чем закончить фразу, – большинство мужчин, во всяком случае.

Звуки наших голосов, отражающихся о фюзеляж, резонирующе скрипучий корпус судна, холод, ржавый дождь и тяжёлый воздух, подбирающийся к стенкам лёгких, – от всего это мне становится нехорошо, и у меня кружится голова.

– Я слышал много откровений современных убийц, Харви, – рассказываю я, пытаясь восстановить контроль над разговором, – слишком много. Я знаю все эти слова, все механизмы, которые они используют, чтобы оправдать свои поступки и для себя самих, и для окружающих. К тому же, то, что ты говоришь, не играет никакой роли. Те призраки, которых ты пытаешься скрыть на морском дне, никуда не исчезнут. Они будут преследовать тебя до конца жизни.

Харви смотрит на меня. На этот раз он даже не пытается улыбнуться.

– Есть два типа убийц, ты об этом знал? Уверен, что нет. Не важно, скольких они убили, не это определяет, в какую из двух категорий они попадают. Знаешь, каков он? Определяющий фактор, который отличает два типа друг от друга.

– Нет, – отвечает Харви, всё ещё держа гарпун нацеленным мне на грудь, пока мы разговариваем. Мне так холодно, что говорить становится трудно, но я всё равно продолжаю, выдавливаю из себя слова сквозь стук зубов и болезненные мышечные спазмы. Только потому, что знаю, что когда разговор закончится и всё будет сказано, меня ждёт холодная сталь в гарпуне Харви.

– Их отличие в том, – продолжаю я, – что большинство убийц несут в себе груз чувства вины из-за содеянного. Совершив преступление, они будут пытаться забыть его, вытеснить из сознания, скрыть. Но есть совершенно особая раса убийц, которые устроены иначе. Они смотрятся в свои преступления, как в зеркало. Они собирают мёртвых, мертвецы – это их трофеи. Шкала, которой измеряются все их достижения. Но ты, Харви, – ты ведь не охотник за трофеем или как?

Харви вяло качает головой, ничего не говоря.

– То, что ты сделал, вызывает у тебя боль. Она меняет тебя, это видно по твоему лицу.

Харви замер, его плечи опустились, а руки, обхватившие гарпун, слегка покачиваются на поверхности воды.

– Ты пока просто сам этого не понял, – продолжаю я увещевать, – потому что ты всё ещё внутри этого смерча, адреналин и шок после всего, через что ты прошёл в последнее время, вскипает у тебя внутри, и тобой управляет паника. Ты нападаешь на всех и вся, если это напоминает тебе о содеянном, потому что ты всё ещё думаешь, что сможешь себя отмыть, избежать встречи с прошлым.

Я осторожно подхожу ближе к Харви, пока говорю, продвигаясь, как по лезвию тончайшего ножа.

– You fucked up[416], – шепчу я. – Мы находимся на морском дне в обломках корабля, который ты заполнил телами мертвых людей. Ты мог бы заполнить все контейнеры до единого скелетами, и этого всё равно не будет достаточно. Оно никогда тебя не отпустит. Отдел по борьбе с терроризмом приехал в город, они будут проверять данные мобильных телефонов, кто с кем говорил и когда. Скоро сюда доберётся маленькая подводная лодка, она будет рыскать по дну и, в конце концов, найдёт корабль.

– Всё ещё наладится, – отвечает он глухо.

– Прекрати молоть чушь и посмотри вокруг! – напираю я и закашливаюсь от холода. Руки трясутся и бьются о поверхность воды, а по телу пробегает дрожь, – ты плаваешь, – я осекаюсь, увидев наконечник стрелы в гарпуне, когда между нами расступается вода, – ты плаваешь здесь, в контейнере на этом корабле на морском дне вместе с трупом, который тащишь за рыболовную леску, и говоришь мне, что, по-твоему, всё снова будет нормально? Что ты, Мерете и ваш мальчишка заживёте, как прежде? Ты в ловушке своих заблуждений, Харви, я это знаю. Я тоже в неё попадался.

– Это ты живёшь заблуждениями, – отвечает Харви холодно и крепче обхватывает гарпун, – если думаешь, что эта сцена закончится по-другому.

Я знаю, что Харви прав. Но всё, что я могу сделать, – это продолжать давить, ходить кругами и продвигаться ближе и ближе, пока я ищу способ до него достучаться.

– Они снова всплывут, эти призраки, – я прекращаю двигаться вперёд, – когда ты будешь один, когда будешь обедать со своей женой или когда будешь укладывать спать сына. Они будут там. Тебе придётся разделить их с теми, кого любишь. С Мерете и сыном.

– Они никогда не узнают.

– Твоя жена видит мёртвых. Это её работа. И ты в эти дела веришь, ты говорил это сам.

Харви несколько раз усиленно моргает.

– Они никогда не узнают, – механически повторяет он.

– А что с сыном? Что, если у него тоже дар? Что, если твои призраки перейдут к нему, когда не получат то, чего хотят, от тебя?

– Ч-что? – Харви пошатывается в воде и разводит руками, чтобы держаться прямо.

– Я видел её, Харви, – говорю я и показываю на серо-чёрный ком из плоти, который висит за его спиной на леске, – Елену. В глазах твоей жены. Я слышал её крики.

Я подобрался к нему ближе чем на метр, и понизил голос:

– Ты что, не понимаешь, – говорю я более мягким тоном, – что я знаю. Я знаю, что тебя ждёт, потому и рассказываю. Чтобы объяснить, что ты из этого не выберешься. Оно уже сидит у тебя внутри и никогда оттуда не уйдёт. Единственное, что ты можешь сделать, – это встретить в упор, признать то, что сделал, и принять на себя ответственность. Для себя, для Мерете. Для твоего сына.

Харви совсем замолчал. Позади него колышется мёртвое тело, оно движется к стене контейнера. Похоже, он размышляет и пытается навести порядок в том хаосе, который творится у него в голове. Проводя допрос, мы пытаемся привести человека к подобной развилке, когда подозреваемый должен сделать выбор: продолжать врать или изменить свои показания и признаться, расстаться с ложью и взять ответственность на себя. Впрочем, я с горечью признаюсь себе, что если результат будет иным, то последствия будут совсем не такими, как обычно, учитывая, что мы на морском дне, а подозреваемый – это человек, который убивал много раз и держит в руках гарпун.

В конце концов, Харви снова поднимает глаза на меня. Я сразу вижу в них, что он принял решение. Харви не собирается признаваться или брать на себя ответственность за что бы то ни было. Он не такой человек.

– Видят Небеса, – шепчет он хрипло и снова поднимает гарпун, – всё, что ты должен был сделать, – это прыгнуть в море.

Я готовлюсь рывком уйти под воду в попытке избежать стрелы, но Харви уже спустил курок. Я чувствую, как стрела проходит сквозь мою руку и вонзается внутрь, промеж рёбер, и меня ударом отбрасывает назад.

– Я просто помогаю тебе сделать то, что ты не сумел сделать сам, – слышу я крики Харви откуда-то из темноты. Боль в груди настолько сильная, что мне хочется кричать, но каждый раз, когда я открываю рот, он наполняется морской водой. Стрела прибила руку к торсу, и я чувствую жгучую боль в подмышке.

– Was that a hit or a miss?[417]

Я замечаю Харви с другой стороны контейнера. В его руке красная верёвка, которую он тащит за собой.

– Found you[418]! – торжествует он и натягивает леску. – And that’s a hit![419] – восклицает Харви, а потом изо всех сил тянет её.

Я кричу, пока Харви тащит меня к себе. Жгучая боль нарастает в подмышке и охватывает всю грудь целиком. Как будто кто-то вырывает из неё лист плоти. Я поворачиваю голову, пока Харви потягивает меня к себе, и успеваю заметить кончик стрелы, который торчит из задней части подмышки.

Я пытаюсь свободной рукой остановить движение, но это не помогает. Вдруг я вспоминаю, что у меня есть подводный нож, который привязан к бедру, – я пытаюсь его нащупать и одновременно удержать голову над водой.

Мёртвое тело за Харви слегка толкается вперёд, пока Харви подбирается ещё ближе. Он тянет меня к себе, как будто я – рыба.

Харви всего в паре метров, когда я наконец нащупываю ножны. Я пытаюсь вытащить нож, а Харви продолжает натягивать леску, и меня тянет лицом к нему.

Раздирающая боль в груди резко прекращается, когда я наконец достаю нож и разрезаю леску гарпуна. Я с большим трудом гребу свободной рукой и ногами, пока не привожу свое тело в вертикальное положение.

– And what are you gonna do with that little ting?[420] – спрашивает Харви, заметив нож, который я держу перед собой. Я понимаю, что нет никаких шансов сделать что бы то ни было, пока у меня свободна только одна рука, пусть в ней и нож. Харви отпускает разорванную леску, снова поднимает гарпун и направляет оружие на меня. Сквозь свет фонаря я вижу, что он достал новую стрелу из чехла на бедре и вставляет его в створ. А потом начинает нагнетать давление.

Я беру разбег, поворачиваюсь на спину и гребу ногами, чтобы выбраться отсюда. Я вижу, что Харви следует за мной.

– What’s the matter, why are you trying to get away? I thought you wanted to die?[421]

За ним снова натягивается верёвка, и труп тащится за ним по воде.

Я делаю ещё несколько гребков, но потом сдаюсь. Ноги очень замёрзли, а из-за боли в груди я задыхаюсь. Я пытаюсь держаться на плаву, пока кашляю и плюю желудочной кислотой.

Харви останавливается в паре метров и прицеливается. Он светит на меня фонарём, зажав его локтем, а другой рукой держит гарпун.

– Чтоб ты сдох! – задыхаясь, кричу я, и чувствую, как горло наполняется кровью. Я поднимаю руку с зажатым ножом над водой в жалкой попытке защититься от того, что сейчас произойдёт.

– Прости, Торкильд.

Харви поднимает гарпун над водой и целится мне в грудь. За его спиной раздаётся громкий всплеск. Я вижу, как труп Елены подплыл к нему совсем близко и болтается прямо за спиной. Он тоже это замечает и оборачивается, чтобы посмотреть.

Мёртвое тело, кажется, запуталось в верёвке между ними, и, повернувшись, Харви подтягивает труп ближе, вдруг он поднимается из воды и падает на него.

– А-а-а, – взвывает Харви и, испугавшись, стреляет. Я вижу, как стрела проходит сквозь живот Елены и выходит с обратной стороны. Харви отпускает гарпун, продолжая крутиться в воде и кричать ещё громче. Он пытается руками сбросить с себя тело и отплывает назад. Но ему не удаётся высвободиться, и верёвка между ними натягивается сильнее, их тела всё крепче и крепче свиваются друг с другом, а отчаянные крики Харви эхом проносятся по всему контейнеру.

Фонарь Харви, оказавшийся внутри этого бесформенного кома из рук и ног, светит на поверхность тонкими лучами света. Харви машет руками и бьёт по мёртвому телу, пытаясь от него освободиться. Одновременно с этим слышатся вздохи и булькающие гортанные звуки, после чего по контейнеру разносится глухой вопль. А потом два тела падают в воду и исчезают.

Время от времени к поверхности воды всплывают пузыри в том месте, где Харви и женщина без лица ушли под воду. Где-то под водой виднеются две бледные полоски света, бегают, как солнечные зайчики, но ни Харви, ни Елену уже не разглядеть.

От груди, в которой сидит стрела, по всему телу ползёт онемение. Ноги всплывают к поверхности, а диафрагма и бёдра, на которых висят оставшиеся грузики, тянут меня ко дну. Сырой горький воздух обжигает лёгкие и вызывает пронзительные приступы удушья.

Я пытаюсь найти мундштук от баллонов с воздухом свободной рукой, а тело из-за центробежной силы клонит в сторону. Я стараюсь изо всех сил, гребу свободной рукой и ногами, пытаясь вернуть тело в вертикальное положение. Эти движения делают боль в груди и в подмышке ещё сильнее.

Обернувшись вокруг себя трижды, я внезапно чувствую, как кончиков пальцев касается что-то мягкое. На этот раз я остаюсь лежать в воде лицом вниз, пытаясь удерживать воздух и не двигаться, и вытягиваю шланг от мундштука. Лёгкие в шаге от того, чтобы взорваться, когда я наконец хватаю резиновый наконечник мундштука и вставляю его в рот.

Всё это напряжение лишило меня сил. Я почти перестал чувствовать свои ноги, а тело моё тащит вниз. Я догадываюсь, что нужно отвязать оставшиеся грузики вокруг бёдер, иначе я пойду ко дну и так там и останусь.

Дышать через мундштук теперь стало сложнее, то ли потому, что в баллоне скоро закончится воздух, то ли потому, что стрела пробила мне лёгкое. Панель инструментов, которая указывает, сколько у меня осталось воздуха, привязана к руке, а рука прибита к груди гарпуном. Поэтому проверить, сколько у меня осталось воздуха, невозможно. К тому же не получится и заменить баллон на резервный, имея только одну свободную руку.

Подо мной всё ещё светит фонарь Харви. Солнечные зайчики пропали, осталось только пятно света в форме звезды среди темноты. Во время всех этих перипетий я потерял маску, и светодиодный фонарь на ней, наверное, сломался. Жёлтый огонёк внизу – единственный источник света, который я вижу. Я пытаюсь сфокусировать взгляд, но меня начинает всё сильнее клонить в сон. С каждым движением сопротивляться всё сложнее.

Свечение подо мной из тёмно-жёлтого становится более белым и чистым с каждым новым взглядом. Через какое-то время я уже не в силах держаться вертикально. Тело кренится, а ноги поднимаются кверху, и я переворачиваюсь набок. Повернуться обратно мне не удаётся, и я просто вишу над водой, на грани потери сознания, а тело кружится по кромке воды.

Вокруг меня тихо. Я понятия не имею, в воде я или над водой. Я не чувствую своих пальцев, единственное, что я чувствую, – это боль в груди и подмышке. Я пытаюсь подвигать свободной рукой и ещё раз развернуться. Губы онемели и я сам, мундштук я тоже не чувствую, кусая резиновую прокладку.

Внезапно глаза открываются, когда откуда-то с корабля доносится громкий стук, и металлическая конструкция дрожит от ударов, из-за которых сверху снова сыпятся хлопья ржавчины. Лицо снова оказывается над водой, и я вижу тень, она выделяется в темноте, как будто надо мной повис какой-то человек, а на языке осел вкус парфюма.

Я моргаю, снова и снова, пытаясь смыть дурман и грязную проржавленную воду, а тень плывёт ко мне.

– Кто ты? – спрашиваю я, не шевеля губами, и продолжаю двигаться, тонуть и снова всплывать над водой, терять и снова приходить в сознание.

Никто не отвечает. Волна тепла прокатывается по телу, когда тень спускается с потолка и проплывает мимо меня. Я трясу рукой и гребу, чтобы повернуться к тени, которая теперь оказалась подо мной. Я пытаюсь за неё схватиться, притянуть её к себе вместе с теплом. Вместо этого я начинаю тонуть.

Не уверен, двигаюсь ли я вообще, или то, что я вижу, – это просто моя оболочка, тонкая мембрана прозрачной эктоплазмы, которая вытекает из умершего тела и смешивается с морской водой. Но я всё равно продолжаю дрыгать ногами, царапаться и двигаться вперёд под ржавым дождём, закусив мундштук так сильно, как только могу.

Где-то подо мной снова загорается жёлтый свет. На короткое мгновение я снова вижу Харви и Елену в отсвете лучей от фонаря между двумя мёртвыми телами, связанных друг с другом верёвкой Харви. Его глаза широко открыты и смотрят в темноту с выражением ужаса, а тела качаются вместе в такт морской воде. Внезапно её лицо приподнимается, и их лица встречаются; её чёрные волосы расправились веером, их несёт дальше, но свет фонаря пропадает.

Перед собой я вижу люк контейнера недалеко от Арнта, который лежит на дне лицом вниз, отвернувшись от меня. Труп Бьёрканга я не вижу. Вскоре я выплываю из люка туда, где пол устлан трупами рыб. Тень в медленном темпе плывёт дальше вдоль фюзеляжа корабля. Она неизменно остаётся как раз на границе моей зоны видимости. Периодически она оборачивается вокруг себя, а иногда её как будто трясёт, и мерцающий тёмный свет указывает ей дорогу наружу из серости затонувшего корабля.

Мы следуем за дорожкой из мёртвой рыбы, мимо вырванного навигационного мостика и направляемся к голубому источнику света над нами. Чем ярче становится свет, тем сильнее я гребу, царапая воду рукой, чтобы скорее всплыть. Я случайно вырываю мундштук изо рта, но почти этого не замечаю. Каждая клеточка моего тела сосредоточена на этой голубой точке, на тепле, которое она излучает.

Я прорываю поверхность воды и посылаю в небо хриплый гортанный вопль. Морская вода льётся из носа и рта, пока я лежу на поверхности и кричу от счастья. Небо всё ещё светлое, и пусть воздух душный, но здесь всё равно в тысячу раз светлее, чем там, откуда я только что выплыл. Тень пропала, остался только лёгкий привкус парфюма на кончике языка.

Я вижу перед собой лодку Юханнеса и катамаран Харви. Они пришвартованы друг к другу. Я всматриваюсь, но не могу найти Юханнеса, пока плыву к лодкам и начинаю трудоёмкий процесс по подъёму на борт по лестнице.

Как только я переступаю через бортик, я его нахожу. Юханнес лежит на днище лодки между рулевой консолью и носом. У него над ухом глубокая рана. Под ним плещется окровавленная морская вода.

– Юханнес, – задыхаясь, кричу я, подойдя к сиденью. Я наклоняюсь над спинкой кресла, кашляю, отрыгиваю и всхлипываю, – Юханнес!

Я снова сплёвываю кровь с солёной водой и падаю перед ним на колени.

Я кладу два пальца ему на сонную артерию и чувствую слабый пульс.

– Не умирай, чёрт возьми, – рычу я, а потом начинаю ползать по лодке в поисках своих вещей. Наконец я нахожу мобильный телефон. Скользя, я снова подбираюсь к Юханнесу и облокачиваюсь о нос лодки не задетой гарпуном стороной, набирая трясущимися пальцами экстренный номер полиции. Закончив, я кладу телефон на колени и хватаю Юханнеса за руку.

Вскоре я чувствую коленями слабую вибрацию. Где-то надо мной кричит чайка. Я открываю глаза и понимаю, что это звонит мобильный. Неизвестный номер из Ставангера. Я отпускаю руку Юханнеса и беру трубку.

– Да, алло, – завываю я, пытаясь удержать мобильный у уха.

– Торкильд Аске?

– Думаю, это он, – хрипло шепчу я.

– Привет, Торкильд. Это Ильяна из социальной службы Ставангера. У тебя сейчас есть пара минут?

– Надеюсь, что да, – отвечаю я и кашляю в трубку, – искренне надеюсь.

– Ты к нам заходил на прошлой неделе и запросил статус безработного, помнишь? Ну вот я и звоню тебе сегодня, чтобы рассказать, что я уже договорилась о собеседовании в одном отделе кадров здесь в городе. Это большая телекоммуникационная фирма, которой нужны люди в отделе обслуживания клиентов в Форусе. Ну разве не здорово?

Я зажимаю телефон между пальцев, кладу голову на бортик и притягиваю к себе руку Юханнеса.

– Чёрт, – бормочу я, крепко сжимая его руку в своей, – мне ни за что не успеть на допрос в полицию…

Когда включается моторчик в койке, я вздрагиваю и чувствую, как моё тело медленно поднимается вверх. Я пытаюсь изменить своё положение, и сразу приходит сильная боль в груди.

– А вот и ты, – говорит крупный мужчина, он нависает над краем кровати, как пещерный медведь, – ты повернулся, пока спал, – сообщает он и осторожно кладёт руку мне на плечо.

– Где я? – сонно спрашиваю я и пытаюсь вспомнить хоть какие-то события, которые привели меня сюда.

– В реанимационном отделении университетского госпиталя Трумсё, – отвечает мужчина. – Разве ты не помнишь, как мы утром отключили тебя от аппарата искусственного дыхания?

Я осторожно качаю головой.

– Так, – продолжает мужчина, приподнимает моё плечо и кладёт за спину подушку.

– Что ты делаешь? – я сопротивляюсь, пока в груди снова не возгорается острая боль, и я начинаю судорожно откашливаться, сотрясая койку.

– Эй, расслабься, – протестует мужчина, – я просто тебе помогу. Ты перевернулся на спину, пока спал, – продолжает он, – тебе нужно лежать на боку, ты разве не помнишь, как мы об этом сегодня уже говорили?

На этот раз я не даю отпора, и врач укладывает подушку так, чтобы я почти полностью опёрся о левый бок.

– Кстати, я собирался передать тебе привет от доктора Берга из травматологии, – говорит мужчина. Он обходит кровать и встаёт с другой стороны, – он сказал, что ты был скорее мёртв, чем жив, когда попал к ним вчера вечером. И ты и твой друг.

Он делает небольшую паузу и продолжает:

– Он попросил меня рассказать тебе, что больше не хотели бы видеть тебя в «скорой помощи», что тебе нужно с кем-то хорошенько поговорить, лучше с профессионалом, о том, что происходит с твоей жизнью.

– Да, – стону я, – понимаю. А…

Я пытаюсь увлажнить губы кончиком языка, а доктор подаёт мне стакан воды с ночного столика.

– Тот второй, – начинаю я, – тот, с кем я приехал. Где он?

– И он тоже здесь, в другой палате. Повреждение головы, потерял много крови, лёгкая гипотермия, но он стабилен. Эти старики, они-то удар хорошо держат.

Я смотрю на свою грудную клетку. На неё наложен крупный компресс между электродами, которые подключены к монитору и измеряют сердечный ритм. На правом запястье, в месте, где его пронзил гарпун, наложен гипс, а ещё к одному пальцу прицеплен датчик сатурации крови.

– Насколько тяжёлое у меня состояние? Кажется, на этот раз я не отделался парой царапин.

– Ну, – говорит врач и делает вдох, – стрела гарпуна сломала третью пястную кость и повредила четвёртую, когда вошла в руку, – поэтому и гипс. Прогноз хороший, мы немного вправили кости, прежде чем гипсовать руку. Всё ещё есть возможность повреждения нервов или сухожилий, но сейчас прогноз неплохой. Гарпун прошёл между двух рёбер в стороне от лобус медиус, то есть верхней доли лёгкого, и вышел через подмышку. Поэтому мы наложили грудной дренаж, чтобы предотвратить заполнение грудной полости кровью.

– Интересно, – говорю я недоверчиво.

– Тебе невероятно повезло, Аске. Хотя бы то, что стрела гарпуна обошла стороной все нервные центры, ганглии и просто задела крупную артерию, которая снабжает кровью руку, – практически чудо. Конечно, всё ещё присутствует определённый риск долгосрочных последствий, касающихся чувствительности правой руки, но всё же. Прогноз хороший.

– Когда меня выпишут?

– Ты пробудешь пару дней здесь. Чтобы убедиться, что всё в порядке. В остальном ты можешь наслаждаться тишиной и отдыхать.

Он идёт вдоль койки по направлению к выходу, но останавливается в дверях и поворачивается:

– Кстати, чуть не забыл. К тебе посетитель.

– Кто это?

– Полицейский. Если хочешь, я могу сказать, что…

– Всё нормально, – отвечаю я и тянусь за стаканом воды. Во рту сухо. Язык распух, и вкусовые рецепторы, кажется, отключились.

– Будь здоров, – Гюннар Уре поднимает перед собой бумажный стаканчик и встаёт у ног кровати, – наш местный Эркюль чёртов Пуаро или как теперь?

– Иди к чёрту, – кашляю я.

– И ты тоже.

– Отлично, можем поехать туда вместе, когда я отсюда выйду.

– Да, вот-вот, – Гюннар Уре подтаскивает себе стул к краю кровати, к которому я повёрнут, – ну и как наш малыш? – спрашивает он и наклоняется надо мной.

– Как видишь, – я приподнимаю одеяло и показываю ему компресс и электроды на груди, – никогда не чувствовал себя лучше. Кроме всего прочего, меня вызвали пройти собеседование на увлекательную должность заместителя специалиста по работе с клиентами в коммуникационной компании. Говорят, они ещё и подписывают долгосрочный контракт, стоит только засучить рукава и работать.

Гюннар Уре качает головой.

– Я и не догадывался, – восклицает он, – ну кто мог знать, что в тебе есть эта жилка, а? Я ведь всегда думал, что ты из тех, кто воюет против ветряных мельниц и любит разговором доводить людей до смерти.

Он снова качает головой.

– Вот это да, – он снова встаёт и ставит стул туда, откуда взял! – Ну, приятель, я просто зашёл напоследок, прежде чем снова уеду на сборы. И ты помнишь, что ребята хотят с тобой поговорить, так?

Я киваю.

– Просто хотел сказать, что немного расчистил для тебя путь там, в участке, поговорил со Свердрюпом и парнями из антитеррористического отдела, немного рассказал им, кто ты, точнее, кем ты был когда-то, чтобы они обращались с тобой, как ты этого заслужил, когда сейчас разгорится скандал.

– Спасибо.

– Нет-нет-нет. Это ничего между нами не меняет. Но никто другой не скажет им, что ты сделал кое-что хорошее, пока был здесь, никто, и если твоё имя появится в газетах рядом с моим, то сам знаешь, что будет, – он ставит чашку с кофе на ночной столик и стучит костяшками по металлической пластине в боку кровати. – Поправляйся, уезжай отсюда и держись подальше. Хорошо?

– До встречи, Гюннар.

– Нет, – опять возражает он. – Нет, Торкильд. Давай я повторю ещё раз для тех, кто в танке, – он наклоняется прямо над моим лицом и сквозь зубы цедит: – Поправляйся, уезжай отсюда и держись подальше. Понятно? Ты больше не полицейский, – он опять поднимается, встаёт перед кроватью и разводит руками, – ты… пенсионер.

– Потенциальный специалист по работе с клиентами с видами на долгосрочный контракт, – кричу я вслед.

– Ой, иди к чёрту, – Гюннар Уре исчезает за дверью и, насвистывая, марширует по коридору к лифтам.

– Ты тоже, – шепчу я и беру его кружку с горячим кофе, – ты тоже.

Голос Анникен Моритцен кажется напряжённым, когда она берёт трубку. Рядом с ней звенят бокалы и столовые приборы и слышен голос какого-то шведского певца на заднем плане.

– Я пыталась до тебя дозвониться весь день. Я скоро выезжаю и…

– Извини. Я был… занят.

– Ты всё ещё там?

– Анникен, я знаю, что произошло с Расмусом, – говорю я.

– Что? – на другом конце закрывается дверь и приглушается музыка, – что ты сказал?

– Ты, конечно, была права, – объясняю я. – Расмус не был ни в чём замешан. Он отправился на погружение, как ты и говорила, а потом нашёл что-то, чего ему находить не следовало. Это стоило ему жизни.

– Кто это сделал?

– Это не играет роли. Он мёртв.

Повисает пауза, так тихо, что чуть-чуть, и можно будет расслышать ставангерский дождь на другом конце.

– Зачем? – спрашивает в итоге Анникен, – зачем… надо было его убивать?

– Мы продолжим разговор, когда ты приедешь. Боюсь, я не встречу тебя в аэропорту, но завтра…

– Я не могу лететь туда одна, – говорит она, – мне нужно попасть на маяк, нужно собрать вещи Расмуса, нужно…

– А Арне не может полететь?

– Нет, он в Хьюстоне и не вернётся до завтрашнего вечера.

– Позвони Ульфу. Он всё равно сядет на первый же рейс и приедет сюда, как только узнает, что я в больнице. Снова. Я встречу вас завтра, ну или тогда, когда меня отсюда отпустят.

Остальное я не хочу рассказывать по телефону. Я просто хочу, чтобы она знала: процесс закончен, и ей открыта дорога для того, чтобы встретиться со своей скорбью. Что ей больше не нужно не спать ночами, надеяться, мечтать о том, чего уже нет, а вместо этого пришло время горевать. Важно не бояться переживания утраты, а наоборот – впустить его. Оно связывает то, что есть, с тем, что было. Позволяет идти дальше, не сбиваясь с дороги. Я мог бы сказать ей об этом, сказать, что я тоже был там, но это не помогло бы. Каждый должен сам к этому прийти. Когда готов.

Я нахожусь в глубоком сне, снова на дне траулера вместе с Харви, когда раздаётся телефонный звонок.

Я тру глаза, чтобы прогнать из воображения дикий взгляд Харви, когда сзади него поднимается Елена. Эти отчаянные крики все ещё звенят у меня в ушах, когда я беру трубку.

– Да, Аске слушает, – отвечаю я.

– Ты его нашёл, – говорит Арне Вильмюр.

– Ещё одна могила, – я поднимаюсь на кровати, – как ты и просил.

– Как я и просил, – фыркает Арне Вильмюр себе под нос, – как будто кто-то хотел для себя такого.

– Извини, Арне. Я бы хотел…

– Тут не за что извиняться, Торкильд. Ты сделал то, чего я от тебя и хотел. Не подумай, что я тебя упрекаю, даже за то, что случилось с Фрей. Ты просто был тем фактором, который ворвался в наши жизни и изменил всё. Тот самый фактор, который теперь вернул нам Расмуса. Одно нельзя сравнить с другим, но я благодарен тебе за то, что скоро он вернётся домой. Что у меня с Анникен есть место, куда прийти. В этом радость, в этом печаль. Сейчас всё обстоит так.

– Как ты думаешь, она… – я начинаю фразу, но не договариваю.

– Что? – спрашивает Арне. – Любила тебя?

– Да.

Арне Вильмюр смеётся коротким безрадостным смехом. Голос его хриплый и гортанный.

– Фрей была влюбчивой. Слишком влюбчивой, – добавляет он, – но я думаю, что ты знаешь ответ на свой вопрос лучше нас всех, разве нет? Только вы двое знаете, что случилось в той поездке на машине и куда вы ехали. Я бы хотел сказать больше, но не могу. Время заканчивать. Будь счастлив, Аске.

В комнате темно. Горит только небольшая лампочка над раковиной за моей спиной. Я слышу, как скрипит дверь моей палаты, а потом её аккуратно закрывают с лёгким щелчком. Затем в комнату проскальзывает сгорбленная тень.

Женщина бесшумно обходит кровать и оказывается в свете лампочки над раковиной, я узнаю это лицо и металлический фиксатор.

– Мерете, – шепчу я и наклоняюсь вперёд.

Она подъезжает к ночному столику и берёт меня за руку, вытаскивает её из-под одеяла и кладёт в свои ладони. Когда я смотрю в её глаза, мне становится легче. Этот взгляд я знаю слишком хорошо, по утрам я встречаю такой же в зеркале. Мерете недолго смотрит на меня, а потом достаёт блокнот и берёт ручку.

«Как можно жить совершенно другой жизнью, параллельной с той, которой вы живёте вместе?» – написано в блокноте, который она поднимает передо мной.

Я закрываю глаза, пытаясь прогнать осевшие в голове образы Харви и Елены, тесно переплетённых друг с другом, на дне контейнера. Когда я снова открываю глаза, то вижу, что Мерете снова пишет:

– Харви думал, что должен так поступить, – объясняю я, пока она пишет, – для тебя и для сына, но…

Мерете снова поднимает блокнот:

«Я вижу его на заднем плане, когда закрываю глаза. Он как будто не решается ко мне подойти».

– А Фрей? – хрипло шепчу я, – ты всё ещё её видишь?

Мерете смотрит на меня и снова начинает писать.

Я киваю, увидев слово в блокноте, а потом взгляд поднимается вверх, над головой Мерете, к занавескам, которые почти полностью зашторены. Я едва различаю контуры горной вершины под дождевыми облаками, которые несутся прочь по ночному небу за окном. На секунду мне кажется, что я разглядел кое-что среди плывущих облаков – слабое серебристое свечение, скрытое за серо-чёрным хаосом, а потом на смену старым облакам приходят новые.

Вскоре всё небо становится чёрным.

В Центральном управлении уголовной полиции Норвегии есть объединенный реестр без вести пропавших. Каждый год туда поступает около тысячи восьмисот новых дел. Иными словами, пять сообщений о пропаже ежедневно. В таких делах розыск всегда ведется исходя из четырех сценариев. Самоубийство. Внезапный отъезд. Несчастный случай. И похищение…

– Ну как? Что думаешь? – Милла Линд сидела, плотно сжав ноги. Она была в брючном костюме и с прической, знакомой Роберту Риверхольту по обложкам. Ее голос всегда звучал мягко и приятно, она не была напористой и болтливой, как большинство из его клиентов. Никогда не задавала вопросов для галочки, для заполнения пауз в разговоре. Милла спрашивала только о том, что действительно хотела узнать. И это ему больше всего в ней нравилось. Это, и ее глаза.

– Хорошо.

Он вернул ей страницы рукописи и откинулся на спинку кресла. Провел рукой по волосам и улыбнулся:

– С нетерпением жду продолжения.

– Гениально!

Литературный агент Миллы в Швеции, Пелле Раск, с энтузиазмом закивал с дивана, стоявшего в глубине квартиры Миллы на последнем этаже. Произнеся это, он, наконец, оторвался от своего айпада. Роберт безошибочно определил, что Пелле, со своими блестящими волосами средней длины, зачесанными назад, и плотно облегающей рубашкой с двумя расстегнутыми верхними пуговицами, точно копировал стиль продавцов таймшера[422] на Гран-Канарии.

Милла повернулась к дивану и, ничего не говоря, снова взглянула на Роберта.

– Я хочу закончить серию тем, что Йертруд вернется в жизнь Августа Мугабе. – Она взяла несколько прядей волос и стала накручивать их на пальцы. – И с этого момента все изменится.

Когда Роберт впервые встретился с Миллой, он принял эту ее привычку за признак неуверенности в себе. Подумал, что она страдает от низкой самооценки, и это заставляет ее кончиками пальцев искать локоны, поправлять и укладывать их. Но теперь он знал, как все обстоит на самом деле.

– Ведь пропала его дочь?

– Да, – ответила Милла.

Взгляд Роберта скользнул сквозь одно из окон в крыше, на безоблачное небо Осло. – Я думаю, это действительно будет конец проекта.

– Август напоминает мне тебя, – Милла выпустила из рук волосы и прикусила позолоченную ручку. Подержала ее в зубах несколько секунд, затем вынула и застучала концом ручки о ногу, все так же уставившись на Роберта. – Все больше и больше.

– Уфф, – Роберт выдавил добродушный смешок. «Я позволил всему этому зайти слишком далеко», – подумал он и заставил мышцы лица повиноваться, чтобы не моргнуть. Слишком, слишком далеко.

– Ну, только не говори об этом никому.

Роберт подмигнул и хлопнул себя по коленям, прежде чем встать. Он кивнул в сторону Пелле на диване и направился в коридор, где остановился и обернулся. – Увидимся в Тьёме сегодня вечером. Ты собрала команду?

– Да. – Милла подошла к нему, держа страницы рукописи. – Они придут. Она остановилась и вздохнула. – Ты что-нибудь нашел? Что-нибудь новое?

– Вечером, Милла. Все вечером.

На улице все небо залило солнечными лучами. Солнце пробивалось меж домов, делая столичные улочки такими красивыми. Роберт Риверхольт оказался окончательно и бесповоротно поглощен городом после того, как вылез из беличьего колеса и начал работать на себя. Он был так очарован его архитектурой и шумом, что не заметил ни звук целенаправленно движущихся в его сторону шагов, ни тень, протянувшуюся к нему, когда завернул за угол в переулок, окруженный почтенными старыми городскими деревьями. Все, что он успел ощутить, – дуло на затылке да металлический клик бойка, выбившего кольцо пламени. И солнце исчезло.

Я никогда не любил переход от зимы к весне. Скрючившиеся голые деревья напоминают дикую мутировавшую поросль, пробившуюся из земли после атомной войны. Весь Ставангер утопает в нескончаемых ливнях, из-за которых город становится одновременно зеленым, как водоросль, и серым.

В отделении НАВ[423] на Клуббгата в самом центре Ставангера больше посетителей, чем в прошлый раз. Диван в комнате ожидания заполнен, на лицах людей застыло выражение крайнего скепсиса.

– Торкильд Аске.

Рукопожатие Ильяны не изменилось с нашей последней встречи. Такое же вялое и холодное, словно здороваешься за руку с трупом в морозилке.

– Очень приятно, – абсолютно неубедительно сказала она и опустилась в новое синее офисное кресло с промаркированной спинкой.

– Нет, невероятно приятно, – отвечаю я и тоже сажусь.

– Вы помните ваши дату рождения и персональный номер?

– Само собой.

Между нами стоит миска с пластиковыми бананами, такая же унылая, как и прежде. Я вижу, что им в компанию добавились гроздь красного пластикового винограда и искусственная груша, однако и с этим пополнением более фруктовой атмосфера в комнате не стала.

– Можете назвать?

Чуть раздраженная, она раскачивается на кресле вперед-назад.

Я сообщаю ей последовательность цифр, так что Ильяна, наконец, может отвернуться от моего искалеченного лица к монитору компьютера.

– Значит, вы больше не хотите запрашивать выплаты на время восстановления трудоспособности, но хотите получить пособие по инвалидности?

– Да. – Я протягиваю конверт, который принес с собой. – Посоветовавшись с ответственными лицами, я пришел к выводу, что это единственно правильный путь.

Она приподняла очки с переносицы.

– После того, что случилось, когда вы…

– Навещал сестру в Северной Норвегии прошлой осенью, да.

– Вы пытались… – Ильяна, замявшись, посмотрела на меня, – покончить жизнь самоубийством?

– Даже дважды, – киваю я. – Вы найдете отчеты в конверте.

Ильяна покашливает и листает бумажки.

– Да. Один раз при помощи… – она отрывает взгляд от папки, – гарпуна?

– Давление было слишком сильным.

– Давление с… нашей стороны? Со стороны НАВ?

Я снова киваю.

Ульф, мой друг и психиатр, решил, что пришло время замахнуться на большее. Полное пособие по инвалидности. Ульф и мой терапевт даже вместе написали письмо, где утверждают, что именно давление НАВ заставило меня пойти на работу телефонным оператором в «Форусе», и это привело к двум неудавшимся попыткам суицида, когда в первый раз я прыгнул в море, а во второй – насквозь проткнул гарпуном руку и грудь. Мы ничего не упомянули о деле, в котором я копался там, на севере. Ульф даже пригрозил пустить это в газетные заголовки, если НАВ продолжит напор на его пациента с повреждениями мозга, имеющего высокую степень склонности к самоубийству и нуждающегося в уходе.

– Ну, что же, – Ильяна листает бумаги. – В таком случае, я думаю, у нас есть все необходимое, чтобы двигаться дальше по этой части.

Она собирает бумаги, запихивает их обратно в конверт и складывает руки на коленях.

– А что дальше? – Я потер пальцами шрам на ладони. Место ранения все еще болело, особенно в дождливые дни. А в Ставангере таких много.

– Ну, – вздыхает она и сжимает кончики больших пальцев вместе. – Следующий шаг – заключение нейропсихолога.

– Что именно от меня требуется?

Она немного поворачивает ко мне голову, но так, чтобы наши взгляды не встретились.

– Это серия когнитивных тестов. Вам пришлют вызов в течение весны.

– Спасибо, – говорю я и поднимаюсь.

Ильяна улыбается отработанной улыбкой, такой, когда глаза не участвуют, и наклоняется над миской с пластиковыми фруктами.

– Создайте себе спокойную атмосферу. Уважайте свои ограничения. Больше никаких поездок, пока проходите комиссию.

– Больше никогда, – говорю я. Буду проводить исключительно тихие вечера дома, предаваясь глубокому созерцанию коварств жизни и службы занятости.

Ильяна слегка качает головой и поворачивается к монитору, пока я иду к выходу.

Телефон зазвонил, как только я покинул здание НАВ.

– Закончил? – голос Ульфа был напряжен, в трубке фоном слышны гул мотора и песня Арьи Сайонмаа «Jeg vil tacka livet»[424].

– Закончил.

– И?

– Меня вызовут на нейропсихологическую комиссию в течение весны.

– Хорошо, хорошо, – нараспев отвечает Ульф. – Значит, дело пошло. Отлично, отлично.

Возникает пауза, и я слышу, как Ульф включает поворотник, начав жевать от тяжелой жизни еще одну никотиновую жвачку, и подпевает: – Det har gitt mig smärtan så att jeg kan skilja lyckan ifrån sorgen[425]

Когда я приехал домой из Трумсё, Ульф забрал мои лекарства, и, чтобы подать пример, решил отказаться от своих «Мальборо». Это привело к страшному злоупотреблению никотиновым пластырем и никотиновой жвачкой. Вскоре нам обоим стало ясно, что Ульф поставил себя в очень трудное положение. Теперь он не может предаться затяжке, не пересмотрев вместе с тем мою новую лекарственную парадигму. Все это переросло в безмолвную позиционную войну, когда я жду, а Ульф жует.

– Кстати, ты собрал вещи на завтра? – спрашивает Ульф, пока я не положил трубку.

– Да. Готов как штык.

– Никаких кофеварок и прочей ненужной ерунды, как в последний раз? Не надо опять заниматься этой фигней, Торкильд.

– Только одежда и благие намерения. На этот раз никакой ерунды.

– Эта возможность, появившаяся с Миллой Линд, может оказаться для тебя последней…

– Обещаю.

– Кстати, Дорис ждет не дождется встречи с тобой. Она никогда раньше не видела исландцев.

– Наполовину, – отвечаю я. – Я только наполовину исландец, ты же знаешь это, и я там не был больше двадцати лет.

– Одна фигня. Главное, что она ждет.

– Ульф, – начинаю я, зажмуриваясь от резкого весеннего солнца, пробивающегося сквозь дождевые тучи над зданием НАВ в центре Ставангера – насчет того ужина…

– Даже не думай. Я приглашаю, ты приходишь. На этот раз никаких отговорок… Och alla sångar som är samma sångar[426]… Ой, чуть не забыл, – продолжает Ульф, прервав свой дуэт с Арьей, – купи кервель.

– Что?

– Кервель. Купи кервель.

– Что такое кервель?

– Кервель, – рявкает он, работая челюстями на высокой скорости. – Это такая петрушка. Забеги в супермаркет перед приездом. Там он есть.

– А это обязательно?

– Och alla sångar som är samma sångar… – Да, – отрезает Ульф и кладет трубку.

– Ульф говорит, ты импотент? – Дорис вопросительно смотрит на меня. Мы сидели за кухонным столом на вилле Ульфа Эйгана. Его новая пассия – пятидесятисемилетняя немка, сексолог и обозреватель с собственным блогом. Ульф познакомился с ней на конференции в Бергене.

– Нет! Мне так кажется! – Ульф изо всех сил рубит кервель на кухонной столешнице рядом. Он одет в широкую рубаху без рукавов, и мне виден никотиновый пластырь на его плече.

Дорис руками рвет булочку и кладет кусочки на блюдце рядом с миской. Вскоре подходит Ульф с горстью кервеля и посыпает им суп. Она берет кусочек хлеба и с его помощью утапливает листочки в мутной жидкости, затем кладет его в рот и с жадностью жует.

– Скажи, ты онанируешь?

Я устремляю взгляд вниз на миску с супом и притворяюсь, будто не расслышал вопроса.

– Торкильд не онанирует, – приходит на помощь Ульф, наливая вино в бокалы и садясь между нами.

Дорис утапливает новую порцию кервеля, рассматривая меня прищуренными глазами.

– Так откуда ты знаешь?

– В этом и смысл. – Ульф слизывает зелень с кончиков пальцев. – Он не знает. Он создает себе эти препятствия, непреодолимые барьеры, чтобы не вовлекаться в жизнь за пределами квартиры. Аске бежит от всего, что зовется межчеловеческим взаимодействием.

– Современный отшельник, – говорю я в отчаянной попытке казаться веселым в этом кошмаре социального сборища. Я придвигаю к себе бокал и опустошаю его. Дорис складывает руки под подбородком. Ее волосы коротко стрижены, выкрашены в рыжий цвет и торчат во все стороны. Современная прическа, напоминающая букет цветов, сотворенный страдающим маниакальной депрессией флористом. Темно-красные узкие губы, обвисшие складки светлой кожи, хотя Дорис не кажется полной или рыхлой, скорее как будто она только что похудела и кожа не успела приспособиться к новому телу. Женщина выглядит довольной и собой и своим нарядом с глубоким декольте, выбранным для сегодняшнего допроса.

– А ты пытался представить себя в сексуальном сценарии? Воображал ситуации, людей, которые могли бы вызвать в тебе сексуальную реакцию с последующей эрекцией?

– Не знаю… – отвечаю я напряженно и снова потупившись в миску передо мной. Сладковатый запах и зеленая жирная жидкость наводят меня на мысль о полной водорослей солоноватой воде. – Что… я могу сказать…

Закончив есть, Дорис выуживает из сумки сигарету и зажигает ее, а Ульф тоскующим и свирепым взглядом смотрит на конец горящей палочки.

– Ты должен осмелиться на фантазию, – говорит Дорис. – Дать волю своим желаниям. – Она откидывается назад, выпуская облачко синего дыма в потолок. – Иногда мы гасим их, думаем, что они нам больше недоступны. Подавление сексуального влечения – не сугубо женский концепт. И необязательно принуждать к этому должен кто-то другой. – Она глубоко затягивается и с наслаждением выпускает дым. – Я могу дать тебе несколько упражнений. Опробуешь, когда будешь один.

– Спасибо, – бормочу я, бессмысленно ковыряясь ложкой в супе. – Это очень мило с твоей стороны.

Ульф недовольно отворачивается от Дорис с ее дымящейся сигаретой, поглаживая пластырь на плече, и обращает взгляд на меня. – Может быть, нам стоит еще раз пройтись по тому, что ждет тебя в Осло завтра?

– Ладно, – отвечаю я, обрадованный, что тема наконец-то сменилась и что Ульф страдает так же, как и я.

– Я обожаю ее произведения, – с довольным видом сообщает Дорис. – Немногим удалось создать лучшего антагониста, чем Йертруд, жена Августа Мугабе. Кстати, ты читал что-то из книг Миллы Линд?

Я качаю головой.

– Ну, – продолжает Дорис, используя миску из-под супа в качестве пепельницы, – Милла Линд не только неоспоримая королева детективного жанра на Севере, это большая величина и в Германии тоже.

Быстро поглощая суп, Ульф не желает отставать:

– Она написала серию из двенадцати книг о полицейском-меланхолике с приторным именем Август Мугабе, чья жена пыталась убить его как минимум дважды.

– Трижды, – парирует Дорис.

– Что? – Ульф выпускает из руки ложку и раздраженно смотрит на Дорис с сигаретой. – Нет, дважды. Первый раз…

– Жена Мугабе пыталась убить его три раза. – Дорис подливает себе вина. – В первой книге она его отравляет, в четвертой поджигает его дачу, пока он лежит в кровати, накачанный снотворным, и в восьмой…

– Нет-нет, – перебивает ее Ульф. – Киллер, пытавшийся убить его в восьмой части, совершенно очевидно был нанят коррумпированным начальником Мугабе, Брандтом. Он же сам говорит прямо перед выстрелом, что это привет от старого друга. Если бы его наняла Йертруд, она бы сказала, что привет от той, кого Август любил.

Ульф смотрит на меня и усиленно кивает, словно хочет, чтобы я подтвердил его тезис. Я отказываюсь признавать какие-либо теории, выдвинутые человеком, который встал между мной и моими таблетками, поэтому игнорирую его и оборачиваюсь к Дорис.

– Именно потому, что он говорит это, мы и понимаем, что убийцу подослала Йертруд, – возражает Дорис. – «Привет от старого друга» – это просто удар напоследок от женщины под семьдесят, которая до чертиков презирает мужчину, отказавшегося дать ей ребенка. Так же, как и холодная картошка, которую она всегда подавала ему на ужин. Яркая символика бездетной женщины, убитой горем и переполненной гневом.

Ульф причмокивает и жует. – Хм, да, может ты и права. – Он снова поворачивается ко мне. – Как ты уже знаешь, последний консультант Миллы был застрелен на людной улице своей бывшей женой полгода назад. Милла восприняла это очень тяжело и с тех пор не работает. На курсе терапии я познакомился с ее лечащим психиатром. Милла с ее консультантом едва начали работу с материалом, когда он погиб, и ей нужна помощь, чтобы закончить все перед тем, как она примется за последнюю и ключевую книгу об Августе Мугабе. Читатели всего мира ждут эту книгу, Аске.

– И тут вступаю я? – делаю я вывод. – В качестве детективного консультанта, или как там это называется.

– Десять дней с самым крупным детективистом страны, за три с половиной тысячи крон в день, – добавляет Ульф и поднимает бокал в немом тосте.

– Уж лучше так, чем отливать свечи на охраняемом предприятии на болоте Аугленд по направлению НАВ, – отвечаю я.

– В любом случае, пройдет несколько недель, прежде чем тебе нужно будет идти на нейропсихологическую комиссию, так что это настолько безопасно и спокойно, насколько только может быть. Ездить повсюду с самой Миллой Линд, это тебе не рецепт, который я могу выписать всем своим пациентам.

– Спасибо, – отвечаю я сухо и опустошаю бокал. – Мне нужны деньги.

– Черт возьми, мы это сделаем, – запевает Ульф и обращается к Дорис. – Кстати, думаю, Йертруд предпримет последнюю попытку убить Августа Мугабе в заключительной книге. И серия закончится ее победой. А что? Разве это не было бы отличным финалом?

– Без сомнений. – Дорис достает новую сигарету. – На меньшее я не согласна.

Ульф демонстративно откидывается на стуле с миской супа в руках и допивает остатки.

– Ты встречаешься с ними завтра в час в «Бристоле», – продолжает он, наконец допив суп. Он достает пачку никотиновой жвачки из кармана брюк, выдавливает штуки две или три и кладет в рот. – Самолет в Осло вылетает в полдевятого, так что будь молодцом, поставь будильник. Я в любом случае позвоню, чтобы убедиться, что ты готов. Кроме того, мы можем пройтись по твоему списку лекарств, если хочешь.

– Ты знаешь, чего я хочу, – холодно отвечаю я и отставляю бокал.

– То время прошло, – отвечает Ульф, прочищая рот языком и постукивая пальцами по подлокотнику. – Для нас обоих.

Затем он встает и начинает убирать со стола.

– Об этом ты позаботился в Трумсё. Но если ты к этому не готов, я уважаю твое мнение. Как-никак меньше полугода назад ты горел в огне, и мы вполне можем…

– Нет, я хочу, – отвечаю я. – Я просто подумал, что неплохо было бы иметь что-то в запасе, может хотя бы пачку «Оксинорма» или…

– Забудь. «Нейронтин», «Риспердал» и «Ципралекс» от страха. Никакого «Собрила», никаких окси. Мы договорились.

– «Ципралекс» только для котят.

Ульф делает гримасу и выплевывает жвачку в раковину, сразу же достает две новые.

– Твою мать, а как ты думаешь, для кого вот это? – Он показывает мне ладонь, на которой лежит жвачка. – Мы оба решились пожертвовать чем-то ради нашего здоровья. Я справляюсь, значит и ты справишься.

– А если я не смогу уснуть?

– Выпьешь чашку ромашки и напишешь об этом стихотворение.

– А это не опасно, Ульф, посылать его туда с одним только «Ципралексом»? – Дорис кладет тлеющую сигарету в миску.

– Отнюдь. Именно из-за того, что случилось в последний раз, я не даю ему таблетки, которые он хочет. – Ульф фыркает и бросает жвачку в рот.

Я удрученно качаю головой и поднимаюсь, чтобы уйти. Дорис подходит и кладет мне руку на плечо.

– Насчет того, о чем мы говорили. Может быть, ты найдешь время на поиск пути обратно к твоей сексуальности, пока будешь путешествовать. Проверь, осмелишься ли ты проявить любопытство, фантазируй и обдумывай это. – Она остановилась на мгновение, посмотрела на меня с полуулыбкой и спросила: – Как думаешь, тебе этого хочется?

– Ульф говорит, фантазировать опасно, – отвечаю я.

– Ну, – она растянула губы так, что складки в уголках рта слегка разгладились. – Нужно всегда обдумывать то, где фантазия застает тебя и, что не менее важно, какие именно фантазии ты себе позволяешь. Но их можно и держать в себе, знаешь ли. Пока ты чувствуешь, словно они дают тебе что-то и не вредят ни тебе, ни другим.

– Ты права. – Я выдаю ей подобие улыбки и короткое рукопожатие. – Пока они не навредят, да.

Автобус номер девять в Танангер пуст, кроме меня и водителя никого. На улице темно, желтые фонари быстро мелькают в окнах, а автобус слегка покачивается из стороны в сторону, будто корабль плывет сквозь мягкий весенний вечер. На деревьях появились листочки, мать-и-мачеха пробивается на границе асфальта и пешеходной тропинки, а мы выезжаем из города и едем на запад.

Я выхожу на остановке прямо около старой часовни. Парковка пуста. Маленькие огни светятся сквозь живую изгородь, идущую перед зданиями.

Как только выхожу на дорожку, ведущую к кладбищу, останавливаюсь. Передо мной свежие коричневые холмики земли с цветами, надгробными камнями с золотыми надписями, ангелами и птицами, слабо освещенные стеклянными фонарями и факелами. По безлунному небу с моря быстро плывут вереницы облаков. Я бывал здесь много раз с тех пор, как вернулся из Трумсё. Первый раз я остался стоять здесь, не заходя на само кладбище.

Я держусь края дорожки и иду между табличек, пока не подхожу к нужному месту. Слабое дуновение ветра заставляет меня остановиться, и я различаю ее надгробный камень. Номер четыре от тропинки, с фонариками с обеих сторон. Только один из них горит. Я стою неподвижно, устремив взгляд на черный камень.

– Лучше всего оно в темноте, – вдруг раздается голос сзади.

– Что? – я резко поворачиваюсь и смотрю в узкие глаза пожилого мужчины в коричневом пальто и шляпе. Он стоит на несколько шагов позади меня, держа на поводке лохматую собаку.

– Извините, что вы сказали?

– Кладбище, – мягко отвечает он. – Я тоже люблю ходить сюда по вечерам. Оно не выглядит таким оголенным в темноте. И еще мне кажется, фонари делают его таким красивым, даже во время дождя и ветра.

– Да. – Я плотнее прижимаю воротник к горлу. – Фонари красивые.

– У вас тут семья?

– Нет, она… – начинаю я, но останавливаюсь.

– Вон моя жена, – мужчина кивает в сторону одного из камней на другой стороне. – Скоро семь лет как я вдовец. Дочь предложила завести собаку, – он улыбнулся животному у своих ног. – Для компании. Хорошо, что кто-то заполняет пустое пространство, до того дня, когда мы снова встретимся. – Он смотрит на меня взглядом, полным святой убежденности в своей правоте. – В раю.

Я слабо киваю.

– А у вас есть собака?

– Что?

– Собака есть у вас?

– Нет, я предпочитаю таблетки.

– Вот как? Помогают?

– Я и сам не знаю, – бормочу, взглядом ища могилу Фрей.

– Ну что ж, – вздыхает мужчина, когда собака дергает и тащит его за собой на поводке. И они исчезают в темноте.

Жду некоторое время, затем делаю шаг на мягкую тропинку. Земля сразу кажется холоднее, словно ветер еще не ослабил свою хватку, и я тороплюсь вернуться на дорожку. Я выбегаю с кладбища и возвращаюсь к парковке.

В Осло сыро, весенний воздух холоднее, чем дома, в Ставангере, где уже начал витать над городом аромат коровьего навоза. В ресторане отеля «Бристоль» меня направляют в гардероб, там женщина забирает мою куртку и дает номерок. Я возвращаюсь обратно ко входу. В «Зимнем саду» и «Баре библиотеки» полным-полно людей, звучит пианино, сильно пахнет молотыми кофейными зернами и котлетами с жареным луком. Взгляд скользит по толпе, и наконец я замечаю женщину и двоих мужчин за столиком, частично скрытым за группой растений в больших горшках. Женщина улыбается и машет мне, а мужчины изучают меня с умеренным любопытством.

Я неловко машу в ответ и начинаю двигаться по направлению к ним.

– Вы, должно быть, Аске, – говорит женщина и поднимается, когда я подхожу к их столику. – Мы вас ждали.

Я киваю и жму ей руку.

– Эва, – представляется женщина. – Я редактор Миллы в издательстве.

– Торкильд Аске.

– Пелле Раск, – говорит более молодой из ее спутников, не вставая. – Я агент Миллы. Мы в «Густавссоне» занимаемся продажей прав за границей.

– Халвдан, – представляется второй мужчина и поднимается, чтобы поздороваться. – Директор издательства.

– После вы поедете дальше в Тьёме? – спрашивает Эва, когда все мы наконец усаживаемся.

– Да. Таков план.

– Хорошо, хорошо. – Халвдан берет вилку и набрасывается на двухэтажный кусок наполеона. – Вот увидите, все будет хорошо.

– Я думаю, она очень ждет встречи с вами, – говорит Эва. – Но мы все же подумали, что стоит сначала обсудить некоторые детали перед тем, как вы встретитесь.

Подходит официант с маленьким кофейником и чашкой и ставит их передо мной.

– Итак, – начинает Халвдан, уписывая торт. – Значит, вы бывший главный офицер по допросам в особом отделе полиции. – Он держит пустую вилку в воздухе и смотрит на меня из-под кустистых бровей, ожидая комментариев.

– Все верно. Но теперь уже нет, – добавляю я. – Все трое изучающе смотрят на меня и кивают. Они явно в курсе моей истории. – Суд лишил меня должности после одного эпизода несколько лет назад, и мне пришлось отсидеть чуть более трех лет в тюрьме Ставангера.

– А теперь вы фрилансер, – заключает директор издательства, снова отломив кусочек торта и взяв его в рот и направив вилку в сторону Эвы. – Помнишь, это же Викнес-Эйк написал эссе о том, каково быть осужденным за свои грехи.

– Да. Грехопадение. – отвечает Эва, пригубив вина из бокала. – Трогательно.

– Грехопадение, да. Душераздирающее произведение. – Халвдан размахивает перед нами вилкой, словно скипетром. – Вы его читали?

Я отрицательно качаю головой. Я мог бы сказать, что кое-что знаю о том, каково это – упасть лицом в грязь, разрушить карьеру и утратить душевный покой; что дома в Ставангере у меня есть психиатр, который полагает, что я продолжаю падение, но я не был настроен показаться жалким на первой же встрече, и уж тем более не считаю «Зимний сад» и «Бар библиотеки», где сама атмосфера предполагает сдержанно остроумную, вежливую болтовню подходящим местом для хирургической откровенности.

Директор издательства медленно вращает вилку вокруг своей оси и прикрывает глаза.

– Он демонстрирует основополагающее для него отрицание наказания и срока, романтизируя общество, в котором на самом деле понятие возмездия – в крови.

– В глазах моих вы увидите мои преграды, – добавляет Эва.

– Да, да, – поддакивает директор. – Точно, да.

– Вам придется подписать согласие о неразглашении, – начинает шведский агент Миллы. – Оно подразумевает не только полное молчание обо всем, что вы узнаете о следующей книге Миллы и ее содержании, но также и о том, что вы узнаете о самой Милле и ее личной жизни.

Я киваю.

– Расскажите мне о Роберте Риверхольте, – прошу я и делаю глоток кофе. – О предыдущем консультанте Миллы. Я так понимаю, что его…

– Застрелили, – вставляет директор. – Ужасное дело. Оно повергло в шок нас всех.

– Риверхольт был бывшим полицейским с проблемной личной жизнью. – Пелле оттопыривает палец над ручкой своей чашки. – Его жена была больна, она выстрелила в него на людной улице, уехала прочь и покончила жизнь самоубийством на парковке около озера Маридалсванне.

– Эта трагедия не имеет никакого отношения ни к издательству, ни к Милле. – Эва слегка накрывает мою руку своей. – Но я понимаю ваше беспокойство. Это очень отразилось и на Милле. Она не написала ни единой…

– Ну что же, – быстро кашляет Пелле и, взяв стопку бумаг, пододвигает ее через стол. – Вы могли бы просмотреть бумаги и подписать, прежде чем мы продолжим.

Я беру документы и начинаю читать, пока директор издательства кивает группе проходящих мимо мужчин.

– Для начала, речь идет о неделе, – говорит Пелле, когда я заканчиваю, и протягивает ручку. – Мы заплатим половину гонорара вперед, остальное по окончании времени действия контракта. Если возникнут какие-то промедления или вы понадобитесь Милле на более долгий срок, мы продолжим работу по тем же ставкам, если вас это устроит. Мы также покроем расходы на дорогу и позаботимся о ваших счетах.

– Итак, – директор откладывает вилку на блюдце после того, как я подписываю и возвращаю заявление о неразглашении. – Вы наверняка хотите узнать, о чем же здесь идет речь?

Я киваю. На самом деле я очень хочу узнать, какой именно помощи ждет эта Милла Линд от меня. Но больше всего мне интересно, на что надеюсь я сам. Что произойдет, когда работа будет выполнена? Неужели я правда думаю, что Ульф встретит меня в аэропорту с распростертыми объятиями и задним карманом, полным рецептов, и скажет: Вот и наш Торкильд, хороший мальчик, вот твои «Собрил» и «Окси», оторвись по полной, передай привет Фрей и своей комнате, увидимся на том свете. Потому что единственная причина, по которой я оставил дом, это ощущение того, что предстоящее дело что-то изменит во мне.

– Вы знакомы с книгами об Августе Мугабе?

– Нет, вообще нет.

– Ну что ж, Милла Линд – один из наших самых продаваемых авторов, ее книги изданы более чем в тридцати странах, и в мире их продано почти десять миллионов. В связи с выходом ее нового романа «Сердце ласточки», мы, издательство, сообщили прессе, что Милла начала работу над последней книгой серии об Августе Мугабе. Они едва взялись за проект, как Роберт погиб.

– С тех пор она ничего не писала, – говорит Эва. – Милла погрузилась в глубокую депрессию, и только совсем недавно почувствовала себя в силах вернуться к проекту.

– Милла и Роберт откопали реальное дело об исчезновении, – говорит Пелле. – И собирались использовать его как основу книги.

– Какое дело?

– Две пятнадцатилетние девочки осенью прошлого года пропали из детского дома недалеко от Хёнефосса. Они сели в машину около приюта утром, и с тех пор их никто не видел. Полиция думает, они собирались на Ибицу, в то же место, куда убегали годом ранее.

– Вообще это довольно хитро, – хмыкает издатель. – Оказывается, что дело в книге Миллы напрямую связано с отношениями между Августом Мугабе и его женой, которая как минимум дважды совершала на него покушения.

– Разве не трижды? – спрашиваю я.

– Так значит, вы все-таки читали, – громко смеется издатель. – Знаете, сама Милла не хочет ни отрицать, ни подтверждать, что за выстрелом из пистолета в «Постели из фиалок» стоит жена Августа Мугабе.

– С тех пор, как убили Роберта, все заморожено, – говорит Эва, чтобы вернуть разговор в нужное русло. – Важно, чтобы Милла начала работу.

– И тут вступаете вы, – добавляет Пелле. – Вы займете место Роберта. Работа заключается в расшифровке полицейских отчетов, помощи в технических вопросах и так далее. Важно подчеркнуть, что это не расследование, только исследовательская работа для книги Миллы.

– Звучит очень интересно, – лгу я.

– Да, само собой, – отвечают все трое хором, и директор поднимается. – Пелле, Эва, уладьте все с поездкой, у меня встреча в два. Он перегибается через стол. – Аске, удачи, – заканчивает разговор Халвдан, крепко жмет мне руку и уходит.

Поездка на автобусе до Тьёме заняла два с половиной часа. Мы договорились, что меня встретят и отвезут в летний дом Миллы Линд, который находится где-то между скал в островной коммуне на самом юге, с западной стороны Осло-фьорда. В автобусе я решил занять время чтением одной из книг Миллы Линд. Роман называется «Щупальца каракатицы» и рассказывает о находящемся на пенсии и пребывающем в глубокой меланхолии следователе Августе Мугабе и его жене, одержимой ненавистью к нему.

Я уже перевалил за середину книги, когда мы добрались до центра Тьёме, и даже успел привязаться к потрепанному жизнью следователю, удрученно бродившему по деревянным постройкам Сандефьорда в поисках человека, совратившего и похитившего единственную дочь судовладельца.

– Ну и ну, – говорит мужчина на смеси шведского и норвежского, как только я выхожу из автобуса. В одной руке он держит два полных пакета из винной монополии. Он обнажает два ряда белых как мел точеных коронок, и улыбка застывает на его загорелом, обколотом ботоксом лице. – Вы… Торкильд? Полицейский?

– Бывший полицейский. – Я беру его свободную руку и слабо пожимаю. – Рад знакомству.

– Йоаким, – с энтузиазмом произносит мужчина. – Йоаким Бёрлунд. Сожитель Миллы.

Несколько секунд мы стоим и смотрим друг на друга, он пышет энергией и вовсю улыбается, а я натянул доброжелательную полуулыбку, которую отрабатывал в последнее время.

– Ну что же, – начинает Йоаким и тут же останавливается, словно энергия вдруг покинула его. – Будем только мы с вами, – продолжает он, вновь воодушевляясь. – Еще рановато ставить вентери на крабов. До середины лета будет одна вода и мерзкая мешанина. Но мы достали несколько хороших мясистых тварюг из магазина, – говорит он, кивая на супермаркет «Спар» рядом. – Ведь нельзя же отдыхать за городом и не съесть свежего краба и не выпить белого вина, правда ведь?

– Это было бы неслыханно, – соглашаюсь я.

Йоаким поднимает пакеты и собирается сказать что-то смешное об алкоголе, но передумывает, натянуто улыбается и наконец разворачивается, указывая на машину, красную «Вольво» типа SUV[427], со сверкающе чистыми ободами и глянцевым лаковым покрытием.

– Тут всего ничего ехать до Верденсэнде[428], – говорит Йоаким, когда мы садимся в машину.

– Извините, – я поворачиваюсь к нему, – что вы сказали?

– Край света. – Йоаким нажимает кнопку зажигания двигателя. – Наша дача находится на южной окраине Тьёме. Место называется Верденсэнде.

– Вы шутите?

– Нет, – Йоаким как будто задерживает дыхание, преувеличенно улыбается, сжимая и отпуская руль. Кажется, ему постоянно некомфортно, или это так только в моем присутствии. – Место называется Верденсэнде, – продолжает он напряженно. – Клянусь вам.

– Странное название, – говорю я, поворачиваюсь и смотрю вперед.

– Да, наверное, так. – Йоаким тяжело выдыхает, снимает одну руку с руля и переключает скорость, осторожно выезжая с парковки.

– Кстати, а чем вы занимаетесь? – спрашиваю я, когда мы проезжаем мимо поля для гольфа справа от дороги. Трава на лужайках зеленая, деревья покрыты листвой. Кажется, словно лето пришло в эту часть страны уже давно.

– Я? – Он посылает мне короткий взгляд, прежде чем ответить. – Сейчас я в основном помогаю Милле строить карьеру. Интервью, пресс-туры, чтения, поездки, письма от фанатов со всего мира и целая куча другой дерьмовой работы. Раньше я управлял турфирмой в Стокгольме. Пакетные туры в Азию и Южную Африку. В таком туре я и познакомился с Миллой пять лет назад.

– Любовь с первого взгляда?

– Именно. Милла – лучшее, что случалось со мной. – Он с силой кивает самому себе, словно чтобы подчеркнуть только что сказанное.

– Расскажите о моем предшественнике, Роберте Риверхольте, – прошу я, пока Йоаким тормозит и включает поворотник. Он напоминает мне бабушку в слишком большой для нее машине, где приходится крепко держаться изо всех сил во время езды.

– Милла очень тяжело восприняла смерть Роберта, – начал Йоаким. – Машина делает рывок вперед, как только он нажимает на газ. – С тех пор она не писала и не делала вообще ничего, и именно мне пришлось позаботиться о том, чтобы удержать все на плаву. Он тяжело вздыхает. – И вот вы здесь. И мы снова готовы.

Дача оказалась гигантским швейцарским коттеджем, со всех сторон окруженным просторным садом с высокими деревьями. Сквозь листву виднелось море и отполированные им скалы.

– Идем, – говорит Йоаким, когда я останавливаюсь у каменной лестницы, ведущей к главному входу. – Посмотрим, найдем ли мы Миллу.

Пол выложен каменной плиткой, а стены обшиты деревянными панелями. Зайдя внутрь, я вижу несколько больших комнат, наполненных светом из швейцарских окон. Мебель или новая и белая, или старая и необработанная. Каждая комната являет собой идеальный образец стиля рустик[429], который возможно создать только за большие деньги и с помощью дизайнера интерьера.

Я следую за Йоакимом через гостиную с обеденным столом, камином и стеклянными дверями прямо в кухню, из которой есть отдельный выход наружу с задней стороны виллы. Йоаким кладет пакеты с покупками на столешницу и, вынимая из них бутылки с вином, ставит их одну к другой.

– Вот ты где, – раздается мягкий голос за моей спиной. Я поворачиваюсь к двери, ведущей на улицу, и вижу женщину моего возраста, стройную, красивую, со свежеокрашенными в разные оттенки блонда волосами. Что-то есть в ее глазах, во взгляде, не сочетающееся с остальной внешностью. Она смотрит на меня, но при этом словно не видит.

– Я тут. – Йоаким подходит к ней и берет за руку. – Это Торкильд Аске. – Он осторожно ведет ее ко мне.

– Здравствуйте, Торкильд. – Она поворачивается к бутылкам с белым вином, берет одну и читает этикетку. – Все ждут книгу, – начинает она, изучая бутылку, – но я уже очень долго в таком плохом состоянии, что не могу найти силы закончить хотя бы что-то.

– Я понимаю, о чем вы.

– Правда? – Милла с любопытством смотрит на меня.

Я киваю.

– Иногда случаются вещи, из-за которых время замедляется или вовсе останавливается, и оказывается сложно понять, что нужно сделать, чтобы заставить часы тикать снова.

Она слабо качает головой, продолжая смотреть на меня.

– И что же делать?

Я пожимаю плечами.

– Найти способ пережить время ожидания. – Я замечаю, как вкус желатина расползается по языку от одной только мысли о таблетках, которые я когда-то принимал. Я мог бы добавить, что мало что лучше, чем фармацевтика, подходит для того, чтобы сделать ожидание сносным, но эти маленькие зрачки, эти чуть замедленные движения мышц и ее тон говорят мне о том, что она уже весьма хорошо об этом осведомлена.

– Я так понимаю, вы были больны, – Милла отставляет от себя бутылку и опирается на кухонный островок. – Из-за погибшей женщины?

– Да.

– Может быть, они думают, что с вами будет по-другому. Two wrongs will make a right[430]? Как вы думаете?

Я собираюсь что-то сказать, но Милла Линд уже отвернулась. Указав на одну из бутылок вина, она говорит Йоакиму:

– Эту можешь сдать обратно. Она не годится.

Она снова поворачивается ко мне, берет за руку и ведет через стеклянную дверь на просторную террасу.

– Все эти люди, кружащие около меня в ожидании книги, жаждущие узнать, что же случится в конце с персонажем, которого я выдумала… А тем временем Роберт лежит на кладбище, не более чем в полуметре от убившей его женщины. Никто этого не понимает, – говорит она и отпускает мою руку. – Но я дам им то, чего они так ждут, – продолжает она. – Закончу работу, допишу эту книгу. А потом, после этого… – Она останавливается на секунду, а ее взгляд устремляется мимо высоких деревьев к неспокойной поверхности воды, – …с меня хватит.

Милла идет к пристройке, которая тянется стеной к стене с главным зданием. Ее глаза раскрываются шире. Словно эта небольшая прогулка окончательно ее разбудила.

– Пойдемте, – говорит она. – Я расскажу вам о том, над чем мы с Робертом работали.

Милла раздвигает стеклянные двери и проводит меня в свой кабинет в пристройке.

– Писательская гостиная – это мое место. – Она закрывает двери, садится за письменный стол и, поправляя одной рукой прическу, другой включает компьютер. – Мы с Робертом едва успели начать исследование для новой книги, – начинает она, наклоняется вперед и вводит пароль. Свет монитора замерцал на ее лице. – Обнаружили реальное дело об исчезновении, которое собирались использовать в качестве основы для книги.

– В этом деле есть что-то особенное?

Милла кратко качает головой, не отрываясь от монитора.

– Информация мелькала в СМИ, девочек до сих пор не нашли. Речь идет о двух юных девушках, сбежавших из детского дома неподалеку от Хёнефосса семь месяцев назад. Оно привлекло наше внимание, когда мы с Робертом просматривали актуальные дела на предмет исследования. Потому что девочки были совсем юные, им всего пятнадцать.

– А чем я могу помочь?

– Мы должны поговорить с их близкими и полицией, кроме того, вы поможете мне интерпретировать данные и понять ход этого дела. Я знаю, вы раньше работали главным дознавателем, и мне кажется, это может быть очень полезно в психологическом плане.

– Как близкие относятся к тому, чтобы поговорить с нами?

– Роберт встречался с родителями одной из пропавших девочек, они ценят любую помощь и рады, что о деле просто не забыли.

– А вторая девочка?

Милла качает головой. – У нее нет родственников.

– Никого?

– Совсем. Кстати, у меня есть для вас папка. Лицо Миллы исчезает за экраном, и я слышу, как она копается в одном из ящиков письменного стола, а затем появляется снова. Она медлит секунду и двигает папку ко мне.

– Почему она его убила? – спрашиваю я и беру в руки папку с пометкой Роберт Риверхольт. – Жена Роберта. Почему она застрелила его?

Милла собирается сказать что-то, но качает головой. Перебирает прядки волос между пальцами. – Камилла была больна, – наконец говорит она.

– Больна?

– Боковой амиотрофический склероз – дегенеративный синдром, парализующий нервы в позвоночнике и мозге. Ей поставили этот диагноз, когда Роберт еще работал в полиции. Он рассказывал, что они уже собирались расходиться, но он решил остаться с ней, насколько хватит сил. В конце концов он не выдержал.

– Значит она убила его потому, что он собирался оставить ее?

– Да, – коротко отвечает Милла и частично отворачивается от меня к книгам на стенной полке. – Она не могла жить без него.

– Почему полиция считает, что пропавшие девочки уехали на Ибицу? – спрашиваю я, листая папку Роберта по делу об исчезновении.

– Девочки и раньше убегали. – Милла кашляет, когда мы наконец встречаемся взглядами. – Тогда они поехали на Ибицу.

– Ладно, – я продолжаю листать папку. – Так какой у нас план?

– Завтра мы с вами едем в Хёнефосс навестить тот детский дом, а также мать Сив, одной из девочек. Они ждут нас.

– Зачем? – я кладу папку на стол между нами.

– Что зачем?

– Я хочу сказать, если мы не будем ничего расследовать, если все, что нам нужно сделать, – порыться в посмертной памяти об этих двух девочках, зачем тогда вам нужен я, или Роберт до меня? Разве это не то, что писатель может сделать сам, сидя здесь, в своем кабинете?

Милла долго смотрит на меня и наконец кивает в сторону моего шрама, начинающегося от глаза и бегущего по впадине между челюстью и скулой, где он прерывается, а затем дополняется рассеченной верхней губой, которая никогда не касается нижней, даже если рот закрыт.

– Откуда у вас это?

– Авария. – Я отворачиваю от нее изуродованную сторону лица. – Ульф говорит, мне больше не нужно об этом говорить.

– Болит?

– Только когда я один. Или вместе с другими.

Она наконец улыбается.

– Вы правы, – говорит она, откидываясь на кресле. – На самом деле я могла бы написать все сидя здесь. Прочитать в интернете о делах об исчезновении, потом выбрать несколько подходящих персонажей из бессознательного, дать им имена, лица и истории. Но это дело другое.

Она собирается сказать еще что-то, но вместо этого вздыхает и отворачивается к окну, за которым кроны деревьев слабо покачиваются на ветру, задувающем с моря.

– В каком плане другое?

– Просто оно другое, – повторяет Милла и несколько раз с усилием моргает. – Кстати, Йоаким вам все обустроил в лодочном домике, – продолжает она и указывает на лес, находящийся ниже ее писательской гостиной. Там я вижу контуры белого здания, прямо у прибрежных скал. – Начнем работать завтра утром.

Гостиная в лодочном домике обставлена комплектом плетеной мебели. Из огромного панорамного окна открывается вид на море. Единственное, что относится к морской атрибутике в комнате, – какие-то сокровища морей, висящие на белых стенах и на открытых балках потолка. Я усаживаюсь в одно из плетеных кресел и начинаю листать папку, которую дала мне Милла. В ней множество газетных вырезок, фотографии пропавших девочек и документы по делу.

Сив и Оливии было по пятнадцать, когда они исчезли из детского дома недалеко от Хёнефосса шестнадцатого сентября прошлого года. Последний раз их видели, когда они садились в неустановленную машину у автобусной остановки рядом с детским домом. Полиция полагала, что они уехали на Ибицу: девочки уже убегали туда однажды, и тогда их вернули домой с помощью полиции и организации по охране детства неделю спустя. Но на этот раз не было зарегистрировано ни единого следа с того самого утра, как они сели в машину и исчезли.

Я беру фотографии пропавших девочек. У Сив светлые волосы до плеч и узкое лицо с толстым слоем косметики, а у Оливии короткостриженые густые волосы цвета воронова крыла, резко выступающие скулы и красивые глаза, подчеркнутые широкими стрелками. Все снимки Сив и Оливии практически идентичны: две девочки-подростка с чрезмерным макияжем и выражением лица «да пошло оно все к черту» – статичная маска, как у модели в журнале, с обязательными губами уточкой и широко раскрытыми глазами куклы. Только взгляд каждой из девочек не вписывается в этот образ: слишком холодный и безжизненный. В таком взгляде читается, как много они видели, пережили и потеряли.

От осознания того, что мы даже не будем расследовать это дело, мне становится только хуже – я деградировал до того, что вынужден копаться в человеческих судьбах в поисках интересной истории. Мне вдруг пришло в голову: все, что принесет мне грядущая неделя с Миллой Линд, – лишь продолжение цепи неудач.

Я кладу фотографии на стол и откидываюсь на спинку кресла. Фрей так и не вернулась, даже после того, как меня выписали из больницы в Трумсё и я приехал домой в Ставангер. Ульф говорит, это знак того, что повреждения мозга в миндалевидном теле[431] не ухудшилось, и добавляет, что место Фрей в могиле и она не ледяной кусок плоти, который я мог бы вызвать на свет божий оксикодоном и бензодиазепинами. Он считает, что отсутствие таблеток и Фрей сделало меня одиноким, что я ржавею от недостатка общения. Я мог бы сказать про себя, что я один, а не одинок, и здесь есть разница, но мы оба знаем, что проблема на самом деле не в этом.

Меняя положение в кресле, я вновь бросаю взгляд на фотографии Сив и Оливии на столе.

– Куда же вы собирались в тот день? – бормочу я, затем отворачиваюсь и закрываю глаза.

Этого дня я ждала с тех пор, как мне исполнилось три года. Сив беспокоится, стоит рядом со мной, курит, сжимая пустую сигаретную пачку, и одновременно говорит. Солнце уже встало, от его тепла тает иней на замерзшей траве около автобусной остановки. Скоро его лучи достигнут парковки на другой стороне дороги, где под окнами общей комнаты стоит машина сторожа.

Я открываю рюкзак. Там практически ничего нет. Сив загрузила свой игрушками, косметикой и одеждой, а мой почти пуст, потому что я знаю – вечером, когда солнце сядет, все это старое барахло уже не будет абсолютно ничего значить. Этот осенний день – единственное, что имеет хоть какой-то смысл, потому что он первый и в то же время последний.

– Вон там, – Сив тушит окурок о перекрытие остановки.

Черная машина, выскользнув из-за угла, направляется к нам. Сив бросает пустую пачку и поднимает рюкзак.

– Ты готова?

– Да, – киваю я и кидаю последний взгляд на здание на противоположной стороне дороги. – Я готова.

Видимо, я уснул в кресле. Когда проснулся, солнце уже ушло. Поверхность моря покрыта волнистыми линиями, периодически подкатывающимися к скалам. Деревья скрипят, а ветви шелестят листвой. Мне холодно, я подавлен и скучаю по Ставангеру и своей комнате.

Надеваю ботинки и выхожу, направляясь в главное здание. Уже почти выйдя из-за деревьев, растущих между лодочным домиком и основным участком, я неожиданно вижу Миллу в ее кабинете. Она склонилась над столом, лицом вниз, руки вытянуты вперед. Глаза широко раскрыты, а рот открывается и закрывается, словно в припадке.

Я делаю шаг из тени деревьев и вижу человека, стоящего за Миллой. Он тянет ее за волосы, держит несколько секунд и отпускает, она падает на стол. Выражение лица Миллы меняется с внезапного страха на экстаз. Как только он снова поднимает ее, на ней рвется блузка, и одна грудь выпадает. Йоаким хватает ее свободной рукой и сжимает.

Вдруг Милла смотрит как будто прямо на меня. Йоаким выпускает грудь и хватает ее за горло. Милла широко раскрывает рот, тело напрягается. Прямо перед тем, как она уже вот-вот потеряет сознание, Йоаким отпускает ее горло. Он крепко держит ее за волосы другой рукой, так что Милла висит, склонившись над письменным столом.

Только теперь я понимаю, что она смотрит не на меня, а сквозь, в темноту за мной. Вскоре Йоаким разжимает руку, и Милла с тяжестью падает обратно на стол, а Йоаким отходит назад, в тень.

Я стою еще некоторое время, пока наконец не направляюсь к дому. Через стеклянную дверь в пристройку я снова вижу Миллу. Она занята, застегивая блузку, и отворачивается, увидев меня.

– Вам что-нибудь нужно? – Йоаким проводит рукой по тонким осветленным волосам, появившись в дверном проеме.

– Чемодан, – отвечаю я. – Я забыл его в коридоре.

– Подождите здесь. – Он исчезает за дверью в кухню.

Я делаю шаг в сторону пристройки, но останавливаюсь, увидев Миллу за стеклянной дверью. Она опускает шторы, и я слышу щелчок замка. Вскоре возвращается Йоаким с моим чемоданом.

– Извините, – начинаю я. – Я не хотел…

– Вы все не знаете, какая она. Что ей нужно.

– И что же ей нужно? – спрашиваю я, когда мы достигаем деревьев между главным зданием и лодочным домиком.

Йоаким останавливается передо мной и взбирается на пригорок, чтобы стать почти одного со мной роста. Он улыбается. Его зубы светятся в полумраке.

– Терять контроль.

Он качает головой, когда я ничего не говорю в ответ. Затем сходит с пригорка и продолжает. – Таким как Милла, требуется особый тип människa[432]. Особый тип мужчины, не…

– Да, я понял, – отвечаю я. – Не такой, как я.

Йоаким молча продолжает шагать между деревьями.

– Или Роберт, – заканчиваю я.

– Что?

Он останавливается. На этот раз не нашлось холмика, на который можно было бы встать, поэтому он отступает на шаг назад, как будто это поможет уменьшить разницу в росте.

– Vas sa du?[433]

– Вы сказали во множественном числе. «Вы все» не понимаете, какая она. Я предполагаю, что вы имели в виду таких, как я и Роберт?

– Я сразу же понял, что за тип был Роберт. Насквозь его разглядел.

– Выходит, вы неплохо разбираетесь в людях?

– Дружище, боюсь, вы пробудете здесь недостаточно долго, чтобы выяснить это. Вот. – Йоаким опускает чемодан на землю между нами. – Дальше доберетесь сами, – говорит он и направляется обратно к дому.

На следующее утро за завтраком мы с Йоакимом не обменялись ни словом, только краткими взглядами и рукопожатием в коридоре перед нашим с Миллой отъездом.

– Вот мы и остались вдвоем, – говорит Милла, когда мы садимся в ее машину, чтобы ехать в Хёнефосс.

– Да. – Я сжимаю руль. Я не водил машину с тех пор, как у меня отобрали права более трех лет назад, но не успел рассказать это Милле, когда она дала мне ключи после завтрака.

– Раньше я обожала путешествовать, – Милла поворачивается ко мне и улыбается. – По мировым книжным ярмаркам, на шоппинг и на выходные в большие города.

– Расскажите о вашей книге. – Я уже решил, что мне нравится голос Миллы. Мягкий и зрелый, он не заполняет все окружающее пространство. Мне показалось, что Милла не из тех людей, кто требует всеобъемлющего внимания во время своей речи. Достаточно того, что ты здесь, и слушаешь так, как удобно тебе.

– Речь пойдет о младшей дочери Августа Мугабе, – начинает Милла. Асфальтовая дорога змеей ползет через старый лес и голые злаковые поля под серой крышкой неба. – Я хочу показать читателям Мугабе, каким он был до встречи с Йертруд. Из тех времен, когда он был с женщиной, от которой у него ребенок. Но она не захотела быть с ним и забрала ребенка, бросив Мугабе до того, как он успел сделать ей предложение.

– Интересно, – бормочу я.

– Думаю, я бы хотела сделать его немного похожим на вас, – Милла поворачивается ко мне, и улыбка сползает с ее лица, когда она смотрит на изуродованную сторону моего лица в ожидании реакции.

– А? – спрашиваю я, не отрывая взгляд от дороги.

– Более молодую версию, конечно. – Милла слегка смеется. – Короткостриженый, с глазами серыми, как эти тучи. – Она хихикает. – Так я представляю ваши глаза. До того, как их поглотила серьезность.

– До шрамов?

Ее взгляд останавливается на рваных бороздах на моем лице.

– Мне нравятся шрамы, – говорит она и протягивает руку, так что кончики ее пальцев слегка касаются линии повреждения. – И те, которые могут увидеть все, и те, что внутри.

– Я бы с удовольствием избежал большинства из них, – сухо отвечаю я.

– О? – она отводит руку. – Каких?

– Камилла, жена Роберта, – начинаю я и вижу, как взгляд Миллы становится жестче, она как будто отдаляется. – Вы ее знали?

– Едва. – Милла отворачивается к окну. – Мы видели Камиллу несколько раз, Роберт привозил ее с собой в загородный дом в Тьёме, но я не могу сказать, что знала ее.

– Вы говорили, она жить без него не могла.

– Да. Роберт тогда только съехал. Нашел квартиру. Он был хорошим мужем, не из тех, кто просто сбегает, когда жена заболевает. Вы не должны так думать. Он старался изо всех сил. Но в конце концов не выдержал. Он сказал, что не может оставаться там в ожидании ее смерти. Это было бы несправедливо для них обоих. – она почти что прижимается к стеклу, словно пытается сфокусироваться на чем-то между деревьев.

– Она хотела забрать его с собой в потусторонний мир. Играть в карты и пить чай с духами? – хмыкаю я.

– Не говорите так. – Я вижу, как ее рот искривляется.

– Простите, – бормочу я, когда мы проезжаем мимо небольшой промышленной зоны с мокрыми краями обочин и травой, припудренной серым слоем асфальтовой пыли.

– У нас с Робертом была игра, – вдруг начинает Милла, слегка прислоняя голову к стеклу. Большие земельные угодья, только что засеянные поля появляются справа, в окружении отдельно стоящих ферм с сараями, постройками, агротехникой, силосными башнями и то тут, то там сложены по краям распоротые тракторные яйца[434]с торчащим нутром. – Игра «А что если?», так мы ее называли. Мы просматривали информацию и прокручивали в голове, искали, что можно было бы использовать для сюжета книги.

– Август Мугабе тоже ищет двух пропавших из детдома девочек?

– Нет. Он ищет свою дочь. Она исчезла, когда ей было семнадцать. В то время Август встретил Йертруд. Август не знал дочь, ее мать запретила ему общаться с ней, но Август следил за ней некоторое время, не осмеливаясь подойти. И когда он наконец был готов сделать шаг навстречу и познакомиться, она пропала. События последней книги будут происходить в двух временных отрезках, в одном Август моложе, тогда его дочка и исчезла, и второй сейчас, двадцать лет спустя, когда он возобновляет поиски.

– Он найдет ее? – Запах весны и свежевскопанной земли просачивается сквозь вентиляционные фильтры машины. Милла поворачивается ко мне и изображает подобие улыбки. – Я еще не решила, чем закончится книга.

– Значит, никто ничего не слышал о девочках уже почти семь месяцев, – я сменяю тему и убавляю кондиционер. – Малообещающе.

– Вы думаете, они мертвы? – В ее голосе тут же появляются резкие нотки.

– А это играет какую-то роль?

Она снова смотрит на меня.

– Да.

– Почему?

Она останавливает взгляд на изборожденной шрамами стороне моего лица.

– Расскажите мне о ней, о той женщине, которая по вашей вине погибла в автомобильной аварии. Вы ее любили?

Я качаю головой.

– Я больше о ней не думаю, – отвечаю я, хоть это и чудовищная ложь. Полгода назад я пытался переправиться к Фрей, но ничего не вышло. Шесть месяцев с тех пор, как я видел, касался или ощущал ее холод на своей коже, но это не значит, что я перестал о ней думать. Время идет, а тоска не ржавеет и не увядает. Стремление к смерти приносит боль, и нужны лекарства, чтобы ее унять, пока вы стремитесь все ниже и ниже по спирали. Бывали дни, когда в поздние ночные часы в моей комнате я представлял себе, пытался найти вход в спираль, но не успевал дойти туда до того, как утренний свет начинал пробиваться сквозь шерстяной плед на окнах гостиной. Ульф говорит, это знак того, что мне становится лучше, хотя я сам думаю, дело в нехватке правильной мотивации.

– Я так не думаю, – шепчет Милла и наклоняется ближе ко мне. – Я знаю, каково это, Роберт…

– Я не Роберт Риверхольт, – холодно отвечаю я и передвигаю руку выше на руль, чтобы плечо закрыло шрамы.

Милла долго на меня смотрит.

– Да, – шепчет она, снова отводя взгляд в окно. – Вы не он.

– Почему они вообще согласились поговорить с нами? – спрашиваю я и включаю поворотник, увидев вывеску «Окермюр» – название детского дома.

Мы почти ничего не сказали друг другу за всю оставшуюся дорогу. Милла кажется напряженной, беспокойной, но это не из-за нашего разговора, дело в чем-то другом. Я замечаю, что с каждым километром все больше и больше погружаюсь в уныние, не только из-за того, что она отвечает на все мои вопросы встречными вопросами обо мне, но и потому, что есть нечто в этом задании, в этой поездке, что мучает меня, что не сходится. Но я не понимаю, что именно, и меня это раздражает.

– Они думают, что смогут помочь, – отвечает она, пока я паркую машину у главного входа и выключаю двигатель. – Таким способом пытаются держать дело наплаву, не терять надежды.

– Что по этому поводу говорят следователи?

Милла отстегивает ремень безопасности и берется за ручку двери.

– Они считают, все в порядке.

– Вы уверены? Полицейские, насколько я знаю, обычно не особенно рады такому вмешательству.

– А эти не против.

Я печально качаю головой, видя нежелание Миллы рассказать хотя бы что-нибудь.

– Мы и с ними поговорим в этой поездке?

– Возможно, – говорит она, и мы выходим из машины.

Детский дом «Окермюр» – заурядное одноэтажное здание, расположенное в конце съезда примерно в пятнадцати метрах от шоссе 7 в сторону Веме и Сокна. На лестнице нас встречает высокая худая женщина лет пятидесяти. Лицо Карин, так ее зовут, покрытое заметными морщинами заядлой курильщицы, обрамляет желтая от никотина прическа-боб, из-за которой лицо кажется не в меру вытянутым, а глаза слишком близко расположенными.

– Вы… Милла Линд, верно? – спрашивает Карин и осторожно протягивает Милле руку.

Милла улыбается, и морщины на лице Карин слегка разглаживаются. Она тоже улыбается в ответ.

– Заходите, заходите, – говорит она, показывая дорогу. – Давайте пройдем в общую комнату, во время школьных занятий ею никто не пользуется.

– Здесь живет много подростков? – спрашиваю я, когда мы идем по широкому коридору и проходим мимо комнаты самодеятельности и музыкальной комнаты, судя по табличкам.

– У нас есть отделение опеки и интернат временного пребывания. – Карин останавливается у приоткрытой двери. – В данный момент заселены шесть комнат. – Она вдыхает через нос и открывает дверь до конца. – Вот наша общая комната. Проходите.

Внутри мини-кухня с журчащей кофе-машиной, а напротив комплект мебели из «ИКЕИ», состоящий из обеденного стола и окружающих его со всех сторон коричневых диванов. Общая комната современно обставлена, и тем не менее в ней витает какой-то своеобразный запах, напоминающий мне запах тюрьмы или психушки. Моя квартирка под городским мостом в Ставангере имеет тот же запах. Мне кажется, что отсутствие какой-то важной составляющей приводит к тому, что в подобных местах, где множество людей проходит через одни и те же двери, всегда пахнет одинаково.

– Вы работали здесь, когда пропали девочки? – спрашиваю я, когда мы устраиваемся за столом. Карин с одной стороны, мы с Миллой – с противоположной.

– Да. Я еще и дежурила, – отвечает Карин. – Кстати, вы хотите кофе? Мне кажется, он как раз готов.

Я киваю, а Милла вежливо отказывается. Карин встает и идет к мини-кухне, берет две ярко-желтых кружки и наливает кофе.

– Что вы можете рассказать о девочках? – спрашиваю я, улыбаясь, когда она протягивает мне одну из кружек и снова садится.

Взгляд Карин останавливается на Милле, она упирается локтями в колени и держит кружку так, что пар от кофе идет ей прямо в нос. – Сив и Оливия познакомились здесь и очень подружились. Сив приехала позже Оливии, она была тут на «разгрузке»[435] и время от времени жила у родителей в Хёнефоссе.

– Они уже убегали раньше, – продолжаю я, – на Ибицу?

– Да. Год назад. Но в тот раз они позвонили домой через неделю. Мне кажется, девочки немного испугались своей затеи. Во всяком случае, они обрадовались, когда мы приехали туда и забрали их.

– Вы могли бы рассказать, что помните из того дня, когда девочки исчезли? Я имею в виду, из последнего дня, который они провели здесь прошлой осенью.

– Мы заметили их отсутствие только после обеда, когда они не вернулись домой из школы, – начинает Карин. – Позже мы узнали, что один из наших мальчиков видел, как они садились в машину прямо здесь, у автобусной остановки.

– Они собирали вещи? Брали с собой то, что им не нужно для обычного дня в школе? – Я бросаю короткий взгляд на Миллу, кажется, она не слушает, молча и неподвижно сидя на диване рядом со мной и глядя в окно за спиной Карин на постепенно голубеющее и светлеющее небо.

– Всего несколько предметов одежды и личных вещей. Не так много, как в прошлый побег.

– Что вы сделали, когда поняли, что девочки пропали?

– Ну, конечно же я позвонила в полицию.

– Тот мальчик, который видел их, – продолжаю я. – Он все еще живет здесь? – Я замечаю, что задаю вопросы как попало, им не хватает последовательности, они слишком разбросаны. Я все время жду, что Милла вступит в игру, начнет спрашивать о том, что ей нужно для книги, но она ничего не говорит, только сидит с выражением лица, меняющимся от до смерти перепуганного до отсутствующего, она здесь и вместе с тем что-то удерживает ее вдалеке от нас.

– Да, – отвечает Карин. Она бросает взгляд на Миллу и ставит кружку на стол. – Но сейчас он в школе, – добавляет она. – Кажется, она замечает, что Милле несколько нездоровится.

Раз Милла не выказывает желания поучаствовать в разговоре, я решаю продолжать задавать вопросы, не имея другой цели, кроме как удовлетворить собственное любопытство.

– Вы говорили, что общались с предыдущим консультантом Миллы, Робертом Риверхольтом? – начинаю я. – Сразу после того, как пропали девочки.

– Да, прошло не больше пары дней. Он рассказал, что про них, возможно, снимут программу для телевидения, и что сама великая Милла Линд будет… – она покашливает и снова берет в руки кружку и поднимает ее к лицу. – Я хочу сказать, я была в ужасе, когда узнала, что с ним случилось. Я успела пообщаться с ним только раз…

– У вас сохранилось что-то из ее вещей? – Милла вдруг прерывает Карин. На ее лице пролегли борозды, похожие на русла высохших рек. Как будто ее коже перестало хватать влаги, и она иссушилась в считанные минуты.

– Чьих вещей? – удивленно спрашивает Карин.

– Оливии.

– Э-э, да. Думаю, да, но…

– Можно мне взглянуть на ее комнату?

– Я… – Карин делает вдох и немного наклоняет голову набок. – Зачем? По словам Кенни, у меня сложилось впечатление, что…

– Кто такой Кенни? – удивленно спрашиваю я и поворачиваюсь к Карин.

– Прошу прощения, – Милла шмыгает носом и резко встает с дивана. – Я этого не выдержу. – Она спешит к выходу и исчезает за дверью.

– Что происходит? – спрашиваю я, догнав ее у машины. – Мы все-таки ведем расследование?

– Нет. – Милла резко поворачивается ко мне. Ее лицо серое, глаза влажные, она вот-вот разразится слезами. – Но если бы мы сделали это. Если мы… – Милла с силой прикусывает нижнюю губу, а ее взгляд мечется между мной и автобусной остановкой.

– Тогда я бы сказал, что это странно, – наконец отвечаю я.

– Что? – Милла смотрит на остановку, прижав руки вплотную к груди, словно внизу притаилось что-то пугающее. – Что странно?

– Что две пятнадцатилетние девочки просто садятся в незнакомую машину и исчезают. Что все считают, будто девочки добрались до Испании, не оставив ни единого следа по пути. Что их телефоны не использовались с момента их исчезновения. – Чуть помедлив, я продолжаю. – И что это всего лишь исследование, которым вы с Робертом занимались ради книги.

Милла собирается что-то сказать, но передумывает.

– Пойдемте, – наконец бросает она. – Мы должны поговорить с матерью Сив, а то можем опоздать. – Затем она спешит к машине и садится на пассажирское место.

Весеннее солнце освещает ели и землю вдоль дороги. Я глубоко вдыхаю свежий воздух, ощущаю, как он проходит сквозь меня, не оставляя никаких впечатлений, иду к машине и сажусь. Милла явно что-то скрывает от меня, и я не знаю, как долго смогу участвовать в этом представлении прежде, чем сяду в самолет и улечу домой. Вместе с тем мне не нравится мысль о том, что я уеду, так и не узнав, что, собственно, покидаю.

Сив сидит в машине сзади меня, посередине сиденья. Я вижу ее в зеркале заднего вида. Она пристально уставилась в мобильный, пока автомобили, автобусы, трейлеры, машины доставки, наматывающие километры каждый день из области в город и обратно, раздраженные родители, которым надо успеть сдать своих детей, чтобы попасть наконец на работу, заполонили дорогу в обе стороны. Вообще-то я не люблю поездки на автомобиле. Это наводит меня на мысли о животных, которых перевозят в темных трейлерах, и они даже не знают, что их ждет по прибытии. Но на этот раз все по-другому. На этот раз я знаю, что меня ждет, когда мы доберемся до места.

– Ждешь не дождешься? – спрашивает Сив, подняв глаза от мобильного.

– Да, – отвечаю я, когда мы проезжаем мимо автобусного кармана, где шофер, сидя на корточках, заглядывает под колеса припаркованного трейлера.

Я до сих пор помню свою первую поездку, самую тяжелую из всех. Мы сидели за кухонным столом, солнце светило в окно, и во всей квартире было очень жарко. По ее виду я поняла – что-то не так. Она была так далеко отсюда, хоть и сидела рядом со мной. Она осталась на лестнице, когда мужчина повел меня к машине. Казалось, ее лицо, ее карие глаза и теплые руки утонули в солнечном свете. Мама, я никогда тебя не спрашивала. Ты улыбалась, потому что тебе было грустно, или ты была рада?

Родители Сив живут в красном доме, построенном еще в восьмидесятые, с вальмовой крышей и цокольным этажом, наполовину возвышающимся над землей. В дверях нас встречает мать Сив, у нее короткие прямые выкрашенные в черный цвет волосы. Она напоминает мне Лиз. Однако она не выказывает характерного для моей сестры страха при встрече с незнакомыми людьми в дверях.

– Здравствуйте, меня зовут Сюннёве. – Она трясет руку Миллы, а глаза ее сияют от радости узнавания и личного знакомства.

– Торкильд Аске, – представляюсь я, когда она наконец отрывает глаза от Миллы.

– Да, да, проходите, пожалуйста, – говорит Сюннёве и кивает. – Не обращайте внимания на беспорядок. Мой муж сейчас на работе. Кстати, кофе уже готов. И вода для чая, – добавляет она. – Муж настоял на том, что мы непременно должны подать чай, так как все художники, очевидно, предпочитают чай черному кофе. Я купила множество разных видов. – Она прижимает руки к груди, стоя в проеме между коридором и гостиной.

– Спасибо, звучит замечательно, – говорит Милла, когда ей наконец удадается повесить верхнюю одежду и проследовать за Сюннёве к накрытому столу, посреди которого стоит огромная стеклянная миска с чайными пакетиками всевозможных цветов. В центре комнаты на полу в корыте свалено грязное белье, и еще куча грязной одежды висит на спинках стульев, расставленных вокруг стола. Вся гостиная пропахла смесью свежего цитруса и сырой одежды.

– Сив же моя старшенькая, – произносит Сюннёве, наливая в чашки горячую воду и кивая в сторону тарелки с нарезанным лимоном. – Она была единственным ребенком до того, как пошла в школу. Тогда у нас родились близнецы. – На мгновение она медлит и опускает глаза, задумавшись. Затем снова поднимает взгляд на Миллу. – С тех пор она и начала меняться, стала озлобленным, трудным ребенком.

– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я. У Миллы в глазах снова появился тот тусклый блеск, словно она ищет, на чем сфокусироваться, как будто борется с собой, чтобы держать контроль над своими чувствами.

– Она терпеть не могла мальчиков. – продолжает Сюннёве. – Не хотела играть с ними, злилась и ревновала, когда я кормила их грудью. Позже все стало только хуже. Сив сделалась невыносимой, не только в общении с братьями, но и в школе, и в конце концов нам пришлось обратиться за помощью. В семь лет у нее признали расстройство поведения. Когда она пошла в третий класс, мы больше не могли справляться с этим. Организация по охране детства предоставила ей место в детском доме по разгрузке родителей в Окермюре. Она жила там всю неделю и приезжала домой на выходные. – Сюннёве тяжело вздыхает. – Лучше не становилось, но мы просто были не в силах жить с ней под одной крышей, мы просто не могли… Мальчики испытывали страх, когда она была дома… и… и…

Сюннёве еще раз вздыхает. Уголки ее губ грустно опускаются.

– Не так все должно быть, – говорит она. – С собственным ребенком. Вы, должно быть, считаете меня ужасной матерью, которая не может позаботиться о ребенке. Но… Мы с мужем никогда не понимали, откуда в ней берется этот гнев. Что мы такого сделали, что она постоянно злится на нас.

Милла качает головой.

– Должно быть, это было очень непросто.

– У вас есть дети? – Сюннёве склоняет голову набок.

– Нет, – чуть слышно шепчет Милла, и в ту же секунду я начинаю опасаться, что она снова выскочит отсюда и оставит меня одного сидеть тут дураком.

– Одну секунду.

Сюннёве встает и исчезает на кухне. Мы слышим, что там звонит телефон.

– Что с вами? – спрашиваю я, наклоняясь к Милле, пока Сюннёве говорит по телефону на кухне. Между делом она высовывает голову в дверной проем, словно чтобы убедиться – мы не сбежали.

Милла кладет руки на колени, делает глубокий вдох и поворачивается ко мне.

– Извините. Я возьму себя в руки.

– Возьмете себя в руки? Я не понимаю, что…

– Это мой муж звонил. Он только хотел удостовериться, что Милла и правда пришла. Я рассказала ему, что Милла сидит у нас в гостиной и пьет чай. Боже мой, – восклицает Сюннёве и выставляет телефон перед собой, словно трофей. – В это просто невозможно поверить.

Милла с силой моргает несколько раз и выдавливает кривую улыбку, поворачиваясь к Сюннёве.

– Надеюсь, вы передали ему привет от нас.

– Вы тоже думаете, что девочки в Испании? – спрашиваю я, когда Суннёве опускается в кресло.

Та энергично кивает и улыбается.

– Она позвонит, когда будет готова вернуться. Я знаю это. Она ведь уже делала так однажды. Тогда она испугалась и в слезах позвонила домой маме с папой, попросила забрать ее. – И вновь эта улыбка, наводящая меня на мысль о маске, которую надевают, чтобы скрыть то, что бушует прямо под кожей. – Тогда мы были нужны ей. Просто ей нужно время, и она позвонит. У нас с Йенсом всегда включены мобильные, круглосуточно. В конце концов она позвонит, вот увидите.

– Вы, вероятно, общались с бывшим консультантом Миллы, Робертом Риверхольтом, после исчезновения Сив, – начинаю я, когда вижу, что разговор заходит в тупик.

Сюннёве добавляет воды в чашку, шесть раз нажимает на диспенсер для сахара и помешивает чай.

– Он заходил. Приятный человек. Но с тех пор я ничего о нем не слышала.

– Роберт погиб, – говорит Милла. Она меняет позу, выпрямляется и тянется за чашкой, которая стоит на столе нетронутой. Я вижу, что ее пальцы и ногти белеют, так сильно она сжимает чашку.

– Ну и ну, – Сюннёве хватается за свою чашку, но отодвигает ее от себя и морщит нос. – Но я должна была догадаться, что с ним что-то случилось, когда тот полицейский позвонил мне в дверь.

– Полицейский? – спрашиваю я с любопытством.

– Мы тогда только вернулись из Болгарии. Отпуск был оплачен заранее, до исчезновения девочек, так что мы просто не могли… Но у нас с собой были мобильные, – добавляет она, словно это должно оправдать то, что они уехали отдыхать, пока их дочь числится пропавшей. – Как бы то ни было, – продолжает она, – полицейский оказался у нашего порога, он сказал, что знает, о нашем разговоре с Робертом после пропажи девочек, и хотел выяснить, о чем именно мы говорили.

– Вы помните, как его звали?

– Нет. Увы.

– А вы? – Я оборачиваюсь к Милле. – Вы знаете, кто этот полицейский?

Она качает головой, не глядя на меня.

– Наверняка из тех, кто проводил расследование в связи с его убийством. Роберта же застрелили в тот момент, когда мы заинтересовались этим делом.

– Его застрелили? – спрашивает Сюннёве с выпученными глазами. – Какой ужас!

– Да, – говорю я. – Его бывшая жена. Похоже на open and shut case[436]. – Я удрученно качаю головой, когда вижу, что Милла опять не хочет смотреть на меня, и снова обращаюсь к Сюннёве. – Что-нибудь особенное случалось перед тем, как пропали девочки? Что-то за рамками обычного?

– Мы решили, что снова попробуем забирать ее домой на выходные. Что Сив сможет жить здесь каждые вторые выходные, как мы делали раньше. Мы уже попробовали несколько раз, Сив была доброй, держалась молодцом, но ведь оставшуюся часть недели она была с этой Оливией. – Ее взгляд вдруг стал жестче. – Я сказала им, когда она приехала домой в первый раз, что моя Сив не должна проводить время с ней. Что от нее одни неприятности. Но они не хотели слушать.

– Вы с ней встречались? – вдруг с интересом спрашивает Милла. Словно что-то пробудило в ней любопытство. – С Оливией?

Сюннёве вздыхает.

– Сив рассказала, что мать отказалась от Оливии, когда та была совсем маленькой, бедняжка. У нее не было никого, кто бы мог направлять ее. Помогать ей, как делали мы для Сив, и по Оливии это было заметно. Я видела ее насквозь. Говорила Сив, что от этой девочки будут одни проблемы. Но Сив не слушала, не хотела прислушаться, а теперь, теперь… – Она хватает ртом воздух. – Я скажу ей это, когда она позвонит. На этот раз она действительно это услышит.

– Что услышит? – спрашиваю я с удивлением.

– Что она сможет вернуться домой, если перестанет общаться с этой девочкой.

– Я все решил, – говорю я, пока мы идем от дома матери Сив до машины. Холодный ветер с реки Одальсэльва дует поверх железнодорожных путей и поднимается к жилому массиву, где мы находимся. – Я возвращаюсь домой в Ставангер.

– Что? – Милла замедляется и плотнее укутывается в кардиган. – Мы же едва успели начать, мы…

– Как я могу помочь вам, если даже не знаю, чем мы занимаемся?

– Мы занимаемся сбором информации, – говорит она без особой убедительности, когда мы оказываемся у машины. – Для книги.

– Послушайте. Мой внутренний детектор лжи звонил и пищал с того самого момента, как я вас увидел. Эта поездка, Роберт Риверхольт, да все это дело. Вы чего-то мне недоговариваете.

Милла грустно качает головой.

– Не понимаю, почему вас так занимает Роберт. То, что с ним случилось, никак не связано с тем, чем мы заняты сейчас.

– Та игра, о которой вы рассказывали – «А что если?». Полицейские обычно так делают, пытаются выразить словами то, что их мучает, что не сходится. Если бы дух Роберта был с нами сейчас, и мы бы играли в эту игру… Как думаете, что бы он сказал о собственной смерти?

– Не надо, – шепчет Милла. Ее глаза блекнут, словно две лампочки, которые вот-вот перегорят. – Пожалуйста…

Но мне больше нет дела до ее возражений. Мне надоело чего-то ждать и копаться в чужих судьбах, не понимая причины, мне надоело, что меня держат за идиота.

– Я думаю, он бы удивился, почему это Камилла убила его, даже не взглянув в глаза. Он бы сказал, что выстрелить кому-то в затылок на оживленной улице – настолько не интимное преступление, насколько это только возможно. Хладнокровное, обезличенное действие.

– Ну что же, – Милла прислоняется к машине с пассажирской стороны и складывает руки на груди. – Что вы бы, как эксперт, сделали на месте Камиллы?

Я качаю головой, глядя на ее лицо, принявшее жесткое и крайне презрительное выражение.

– Я бы сцепился с ним, сказал, что он должен выслушать все, что я хочу сказать, в моей машине, в его квартире, в доме, где мы когда-то что-то делили, а потом прижался бы к ней так близко, как это возможно, приставил пистолет ко рту и выстрелил. Бам! Вместе навсегда.

– К ней?

– Что?

– Вы сказали «к ней»?

– Один черт. Если бы я должен был угадать, сказал бы, что это один из ваших агентов, Пелле, устроил эту поездку. Возможно, издательство тоже посодействовало. Они готовы на все, чтобы вы начали писать книгу. Но вы, Милла, я думаю, вы здесь по совсем другой причине.

– Все не так, как вы думаете. – Милла поворачивается ко мне спиной. Где-то за деревьями позади дома мы слышим, как голос в динамике сообщает о том, что поезд в Берген отправляется с пятой платформы через одну минуту.

– А что я думаю?

– Что мы ищем убийцу Роберта, – шепчет она.

– Кто «мы»?

– Я, Кенни и Ивер, мы…

– Они полицейские?

– Да.

– Это один из них был здесь после смерти Роберта?

– Да.

– Но не для того, чтобы расследовать гибель Роберта?

Она качает головой.

– Тогда почему? Чем вы занимаетесь?

Наконец она оборачивается.

– Поедем со мной в Драммен.

– А что там, в Драммене?

– Пожалуйста, просто поедем в Драммен, – шепчет она.

Что-то интригующее есть в ситуациях, когда люди из моего окружения настаивают, будто мы играем за одну команду, и тем не менее продолжают упорно скрывать внутри свои тайны. Где каждый разговор превращается в битву. Это провоцирует что-то во мне, пробуждает любопытство, и я непременно хочу узнать, почему это должно быть так. Раньше я обожал играть в эту игру – до того, как оказался в своей комнате под городским мостом в Ставангере. Я оглядываюсь на дом, из которого мы только что вышли, и тут же слышу скрежет железнодорожных путей с другой стороны рощи. У одного из окон стоит мать Сив и курит сигарету, держа пепельницу в руке.

– Ладно, Милла Линд, – вздыхаю я наконец и открываю перед ней дверь в машину. – Поехали в Драммен.

Мы паркуемся у полицейского участка в Драммене и проходим к главному входу, где замечаем снаружи, перед фойе, полицейского. Ростом около метра восьмидесяти, худой и двигается как вор-взломщик – машет руками, слоняется туда-сюда неестественно длинными шагами, пока не замечает нас и не подходит.

– Рад тебя видеть, Милла, – говорит он, открывая дверь и впуская нас. Волосы седые, пострижены каскадом и с одной стороны стоят торчком, чем-то походя на верхушку здания участка, лицо узкое, кожа светлая, почти розовая. Рот неестественно маленький, а губы полные, как у рыбы.

– Ивер Исаксен, – представляется он, протягивая руку. – Я тут замначальника, – продолжает он и с силой сжимает мою ладонь.

– Приятно познакомиться, – говорю я.

– На самом деле никакой я не замначальника, одно название. Теперь, когда Сёндре Бюскерюд стал частью большого округа Юго-восток с главным офисом в Тёнсберге, нам в управлении хотя бы удалось сохранить должности после реструктуризации.

Он широко улыбается собственным рассуждениям и крепче сжимает мою руку. Ивер Исаксен выделяется на фоне остальных. Он поражает меня – один из таких полицейских псов, которые покидают участок, только если начался пожар, он – полицейский-политик, писака, который назначает самому себе штрафы за парковку, а в выходные всегда отдыхает.

– Значит, вы теперь выполняете работу Роберта, – начинает Ивер, ведя нас к лифту.

– Вы были знакомы? – интересуюсь я.

– Да. Он же здесь работал.

– Вот как? Когда?

– Он перешел из Управления уголовной полиции и числился у нас вплоть до 2011-го, когда подал заявку на перевод в штат Грёнланда на время расследования.

Мы поднимаемся на несколько этажей вверх и следуем за Ивером в кабинет в конце просторного коридора.

– Когда вы последний раз с ним разговаривали? – спрашиваю я, когда мы усаживаемся в его кабинете. Книги на полках, канцелярские принадлежности на письменном столе, старые плакаты вместе с фотографиями коллег в форме на стенах – все в этой комнате на своих местах.

– Ну, – говорит Ивер, крутя большим пальцем, и, прищурившись, рассматривает меня. – Я думаю, незадолго до его гибели, но так сразу и не вспомню. Надо бы присесть, подумать…

– Вы уже не стоите.

– Прошу прощения? – переспрашивает он, остановив движение пальца. – Что вы имеете в виду?

– Вы сказали, что не вспомните это, стоя на ногах. Вы не стоите. Полицейские, которые не помнят… – Я подвешиваю предложение в воздухе.

Ивер откидывается на спинку кресла и улыбается

– Что же они? – спрашивает он вызывающе.

Мне приходит в голову, что Ивер может оказаться чем-то большим, чем узколобый полицейский, как я сперва подумал.

– Их не существует, – отвечаю я и добавляю: – Кто такой Кенни?

– Э-э, – Ивер бросает краткий взгляд на Миллу, которая сидит рядом со мной. Она заметно нервничает. – Кенни скоро придет. Он проголодался и поехал в город съесть что-нибудь.

– Пончики?

– Что? Нет, я думаю…

– Просто скажи ему, – шепчет Милла, едва заметно дернув головой и не поднимая глаз от колен. – Расскажи ему все.

Ивер мнется в кресле.

– Но…

– Он знает, – отвечает Милла и снова делает это движение головой, не глядя на нас.

– Ладно, ладно, – Ивер выпрямляется в кресле и покашливает. – То, что я вам сейчас расскажу, строго конфиденциально. Вы ведь давали подписку о неразглашении, когда взялись за эту работу, так ведь?

– Да-да.

– Милла и Роберт работали не только с материалом для книги. Она наняла его не для этого.

– Я так и думал.

– Ему поручили найти кое-кого.

– Двух девочек из детдома, – заключаю я. – Зачем?

– Оливия, – коротко произносит Милла. – Она моя дочь. Роберт должен был найти ее для меня.

– Что?

– Она моя, – повторяет Милла, говоря это больше самой себе, чем недалекому провидцу, сидящему рядом. – У меня есть дочь, – шепчет она. – Нет. У меня была дочь. А потом мне пришлось отдать ее. – Что-то изменилось в ее лице, линии и борозды возникли вокруг глаз и губ, под тонким слоем макияжа. Может быть, они были там все время, просто я не заметил.

– Семнадцать лет назад меня изнасиловали. Я забеременела и пыталась стать матерью для нее, пыталась изо всех сил, но в конце концов… в конце концов я отказалась от нее.

– А изнасилование, что…

– Просто несчастный случай. – Милла сжимает руки. – Как-то вечером я с коллегами возвращалась домой с прогулки по городу. И вот прошлой осенью я решила наконец найти ее. Я, или, правильнее сказать, мы, наняли Роберта, и он ее отыскал, но до того, как мне удалось поговорить с ней и сказать, кто я, она исчезла.

– Значит Роберта подключили еще до ее пропажи? – удивленно спрашиваю я.

– Да. Ведь она моя дочь. Вообще у нас нет на это права, только сам ребенок может запросить сведения о том, кто его родители, когда достигнет восемнадцати лет. Но я больше не в силах была ждать, я рассказала об этом Иверу, и он связал меня с Робертом.

Я качаю головой и обращаю взгляд на Ивера.

– А вы откуда знаете Миллу?

– Я вел расследование по делу о ее изнасиловании… И я первый, кто прибыл на… место происшествия. Несколько лет спустя Милла связалась со мной, она переехала в Осло и рассказала, что начала писать. Спросила, могу ли я помочь ей с полицейскими вопросами, для ее книги. Годы шли, выходили новые и новые книги об Августе Мугабе… – он с теплом смотрит на Миллу, – мы по-настоящему узнали друг друга, правда, Милла?

Милла вознаграждает его нежным взглядом, улыбается и кивает.

– Вы знали, что изнасилование закончилось ребенком?

– Не сразу, – начинает Ивер. – А когда она рассказала об этом и сказала, что хочет найти Оливию и все ей объяснить… что ж, я попытался помочь ей чем мог, но, как вы знаете, те, кто в настоящее время состоят на службе, не имеют права…

– А последний из вашей троицы, Кенни, – спрашиваю я после долгой паузы, – как он вписывается в эту картину?

В этот момент в коридоре послышался шорох и дверь осторожно открывается.

– Вы сами можете поговорить с ним, – говорит Ивер, поднимаясь.

– Добрый день, – здоровается возникший в дверях мужчина и подходит к нам. – Кеннет Абрахамсен. Для друзей – Кенни.

Ему около пятидесяти пяти, кудрявые с проседью волосы, глубокие залысины и море волос на груди, торчащих из-под слишком тесного джемпера. Он напоминает греческого Адониса в полицейской форме спустя тридцать лет по окончании пляжной вечеринки.

– Торкильд Аске, – представляюсь я. – Перед тем как мы двинемся дальше, перед тем как я соглашусь на что бы то ни было, вернемся к началу. Ивер, как все это началось?

– Милла наняла Роберта, чтобы найти Оливию, в сентябре прошлого года, – говорит Ивер. – Это начало.

– Хорошо. – я поворачиваюсь к Милле. – Когда Роберт нашел, в какой точке мира находится ваша дочь?

– Десять дней спустя.

– Через неделю после того, как вы ее нашли, она исчезла?

– Да.

– Почему?

Милла качает головой.

– Мы не знаем.

– Она догадывалась, что вы ее ищете?

– Нет. Мы с Робертом посетили ее школу. Роберт указал на нее на перемене. Через несколько дней я вновь поехала в школу, одна. Я только хотела увидеть ее еще раз, пока мы планировали, как все ей рассказать. Но ее там не оказалось. И на следующий день тоже. Потом позвонил Ивер и сообщил… что она исчезла.

– Хорошо. И почему вы не могли рассказать мне все, как есть, с самого начала?

– Прости меня. – Кажется, будто она мерзнет, прижимая руки к груди. Глаза полны той же пустой тьмы, как и тогда, когда я стоял меж деревьев и смотрел на нее с Йоакимом в писательской гостиной.

– Ну, теперь ты все обо мне знаешь, Торкильд, – наконец тихо произносит она.

– Не все, – отвечаю я. – Но это уже лучше, чем ничего.

– Так вы в деле? – Ивер слабо улыбается. – Тоже клюнули?

По правде говоря, я решил, как закончится этот день, еще утром, проснувшись в лодочном домике Миллы. Исследования для книги и дела об исчезновении – не для меня. После посещения Окермюра и матери Сив все, что мне оставалось, – откланяться, вопреки угрозам Ульфа и фабрики по отливанию свечей НАВ на болоте Аугленд, и сесть на первый самолет до Ставангера.

Воздух в кабинете Ивера стал влажным, было трудно дышать. Я не привык находиться в одном кабинете с другими людьми, кроме как у терапевта, сотрудников НАВ или Ульфа. Внутри себя я пытаюсь облечь в слова, почему все же не сяду ни на какой самолет и не полечу домой. До меня вдруг доходит, что дело не в расследовании и не в поисках дочери Миллы – просто здесь по-прежнему что-то не сходится.

– Кое о чем мы еще не говорили, – начинаю я, закончив цепочку мыслей и придя к заключению, – Роберт Риверхольт. Его застрелили в публичном месте, на улице, в то время, когда он занимался этим делом.

– Его убила бывшая жена, – кратко отвечает Кенни и добавляет. – Она была больна.

– Как уже было сказано, Аске, – наконец берет слово Ивер, – ничто не указывает на то, что смерть Роберта как-то с этим связана. Мы опасались этого в один или пару моментов, но расследование полиции Осло и наши собственные поиски однозначно показали, что эту теорию можно исключить. Его убила жена, и это не подлежит сомнению.

– Понимаю, понимаю. – Я провожу рукой по шраму на лице, чтобы проверить, болит ли он еще. – Только в фильмах и книгах люди умирают, с головой погрузившись в дело. Вы ведь знаете, что случается с теми, кто занимается подобной работой – роется в чужом дерьме?

– Мы вообще-то тоже работаем над этим делом, – обиженно вставляет Кенни.

– Слабое утешение, – отвечаю я и сильнее давлю на бугристую кожу.

– Итак, – говорит Ивер, поднимаясь с кресла. – У вас есть еще вопросы?

– Полно, – хмыкаю я, убирая ладонь с лица и складывая руки на коленях. – Честно говоря, чертова туча. Чем вы занимались, когда был убит Роберт? Что выяснили об исчезновении? Есть ли кто-то еще, кроме присутствующих в этой комнате, кто знает о том, чем вы занимались? И последнее, но не менее важное: что такого, по вашему мнению, могу сделать я, чего вы не сделали за эти шесть месяцев?

Ивер делает глубокий вдох и опускается обратно в кресло.

– Что касается Роберта, я понимаю ваше беспокойство, учитывая то, что вы находитесь в его шкуре, если можно так выразиться.

– Можно.

– Но нет абсолютно никаких причин полагать, что его смерть как-то связана с этим делом. Его жена была тяжело больна. Проблемная личная жизнь с трагическим исходом. Мы все трое знали Роберта и нас всех одинаково затронуло то, что случилось между ним и его женой. Трагическое происшествие. Ни больше, ни меньше.

– Касательно того, чем мы занимались, – начинает Кенни. – Мы с Миллой и Робертом приехали из Испании за неделю до смерти Роберта. Там мы безуспешно искали Сив с Оливией. Мы все были довольно подавлены и решили взять перерыв на несколько дней, чтобы собрать волю в кулак и продолжить. В тот вечер, когда убили Роберта, мы должны были встретиться всей командой в Тьёме у Миллы, чтобы обсудить дальнейшие планы.

– А с тех пор? Что вы втроем выяснили или сделали с тех пор?

– Мы стоим на месте, – вздыхает Ивер.

Я обращаюсь к Кенни.

– Вы говорили с матерью Сив?

Кенни кивает.

– И?

– Мать, которая, взяв мужа и детей, едет в отпуск, пока ее дочь разыскивают, – говорит он едко, глядя на Миллу. – Извини, Милла. Я не имел в виду… – он крепко сжимает губы.

– Кто знает о том, что вы их ищете?

– Никто, – отвечает Кенни.

– Ну, – Ивер косится на Кенни. – Это не совсем так.

– О чем вы? – спрашиваю я.

– Милла же давала интервью на телевидении перед тем, как вы уехали в Испанию, – говорит Ивер. – Там она сказала, что в следующей книге об Августе Мугабе речь пойдет про так называемые дела об исчезновении, и что она использует дело Сив и Оливии в своей работе. Хорошее прикрытие для поисков собственной дочери.

– Так что конкретно я могу для вас сделать?

– Мы хотим, чтобы ты помог нам найти Оливию, – говорит Милла. – Выяснить, что с ней случилось, и вернуть домой.

– Домой? – я недоуменно смотрю на каждого из них. – Вы вообще себя слышите? Девочек нет уже полгода, и никаких признаков, что они живы. Вы не обнаружили вообще ничего.

– Торкильд, – шепчет Милла. – Пожалуйста. Мне нужна помощь. Она ведь не может просто исчезнуть навсегда. Это не может так закончиться.

Милла протирает глаза и протягивает мне руку, пока Ивер осторожно покачивается в кресле, а Кенни смотрит на меня исподлобья.

– Ладно, – вздыхаю я и беру ее руку. – Я в деле.

– Прекрасно! – Ивер поспешно встает. – Что если нам встретиться вчетвером завтра после работы, может быть, у тебя в квартире, Милла? И поговорим о дальнейших планах.

– Нет, – отвечаю я.

– Что? – Ивер уже вот-вот готов надеть куртку и выключить компьютер одним движением. Он с удивлением смотрит на меня.

– Нам нужно вернуться в детский дом. Я должен поговорить со свидетелем, с тем мальчиком, который видел девочек на автобусной остановке тем утром, когда они пропали. Мне понадобится полицейский со значком для сопровождения.

– Кенни? – Ивер вопросительно смотрит на своего подчиненного. – Сможешь?

– Я тоже останусь здесь, – вставляет Милла. – не хочу ехать обратно, я устала и…

Кенни вздыхает и всплескивает руками.

– Супер, – говорит он и выуживает ключи от машины. – Поехали.

Не только спазмы в диафрагме и нехватка свежего воздуха мучают меня, когда я наконец поднимаюсь, чтобы выйти. И Ивер, и Кенни – полицейские, расследовавшие дело вместе с матерью одной из пропавших девочек и ее личным частным детективом, и уж они-то должны были знать, что это приведет их в так называемые серые зоны, за гранью их официальных полномочий. Кроме того, что они действительно горят идеей помочь Милле исправить ее прошлое, мне в голову не приходит ни одной причины, почему они согласились на мое участие в этом деле, учитывая мое прошлое в Специальном отделе. И чем больше я думаю об этом, следуя за Кенни из кабинета к лифту, тем больше уверяюсь в том, что следовало откланяться и уехать домой, когда у меня еще был такой шанс.

На улице начинает смеркаться, горят фонари. Вместе с огнями города они придают горизонту беловато-голубой цвет, который растворяется затем в более насыщенном, поднимаясь вверх. Атмосфера в машине такая же веселая, как на встрече по урегулированию споров в конторе по охране семьи.

– А откуда вы знаете Миллу? – спрашиваю я, когда Кенни тормозит на светофоре.

– Мы с Ивером первыми оказались на месте происшествия, – отвечает Кенни, барабаня пальцами по рулю, пока мы ждем, когда загорится зеленый. – Когда ее изнасиловали.

– А после этого?

– Встретились с ней спустя несколько лет. Она начала писать.

– Вы когда-нибудь видели ее дочь? До того, как она отдала ее?

Он качает головой.

– Никогда?

– Нет. – Кенни давит на газ, когда можно ехать дальше. – Милла же переехала в Осло. Она не рассказывала, что забеременела и родила дочь вплоть до того момента через несколько лет.

– Почему вы сами ей не помогли в поиске дочери?

Он смотрит на меня с улыбкой.

– Мы не имеем права по закону.

– А она просила?

– О чем?

– О помощи?

– Да.

– И вместо этого вы познакомили ее с бывшим коллегой, работавшим частным детективом, он нашел Оливию, показал ее Милле в школьном дворе, а потом девочка просто исчезла.

Кенни раздраженно ерзает в кресле.

– Все верно.

Полицейские не любят отвечать на вопросы – они хотят сами их задавать, и Кенни не был исключением.

– Когда вы узнали, что Роберт нашел ее?

– За несколько дней до ее исчезновения.

– А потом? Что случилось потом?

– Я работаю в отделе по охране порядка, и как только поступило сообщение об исчезновении, мы поехали расспрашивать молодежь в Драммене и окрестностях.

– Что-нибудь нашли?

– Раньше девочки периодически мелькали в наркосреде Драммена, но никто уже давно не слышал и не видел их там.

– Окей. Кстати, а Роберта вы знали раньше?

– Лично – нет. Мы оба работали в Драммене в одно время, но Роберт стоял выше в системе, в другом отделе.

– Иными словами, вы один из пехотинцев? – Мы проезжаем заправку, где группа молодежи сидит на капотах машин, в футболках и джинсах, пуская сигаретный дым в холодеющее вечернее небо. – Из тех, кто делает грязную работу.

И снова Кенни пытается найти более удобное положение в кресле.

– Называйте как хотите, – буркает он.

– Почему отдел по охране порядка?

– Мне нравится быть среди людей.

– То есть вы – не охотник за карьерой?

Кенни улыбается самому себе.

– А вы разве не были одной из крупных рыб в прежние времена? Один из парней Особого отдела, в костюмных брюках, красивой рубашке и галстуке, снующий повсюду и портивший нам жизнь?

– Не вам, – говорю я и подмигиваю. Мы уже выехали из центра города, вокруг нас вереницы домов и предприятий сменились большими зелеными участками и свежевспаханными полями пыльно-серого цвета с небольшими жилыми застройками между ними. – Только зловредным полицейским. Мухам в полицейском супе.

– Мухи в полицейском супе. – Он смеется и включает дальний свет. – Так вы нас называете?

– Исключительно из отряда насекомых и пауков. – отвечаю я и добавляю. – Но как я уже сказал, только зловредных.

Он опять смотрит на меня.

– Вам это нравилось? Уничтожать карьеру коллег? Придираться и указывать на процедурные ошибки и служебные упущения, вместо того, чтобы делать полицейскую работу по совести?

– Я обожал это, – отвечаю я. – Мы могли бы вас взять хотя бы за день кремового торта в Особом отделе, отделение запад.

– Бог мой, – стонет Кенни, снова переключаясь на ближний, когда караван фур приближается по встречке. – Черт побери, вы похожи на Роберта больше, чем можете себе представить.

Мы снова встречаем Карин в дверях, припарковавшись у входа в детский дом.

– Здравствуйте, Кенни, – говорит она, широко улыбаясь. – Что вы здесь делаете?

– Аске очень хочет немного поговорить с Андре, – отвечает он. Мы следуем за Карин в ее кабинет.

– Он сейчас делает уроки. Но мы можем пойти и послушать, что он скажет.

– Отлично! – Кенни крутит ключи от машины на пальце. – Так и сделаем.

– Наедине, – говорю я. – Я могу поговорить с ним наедине?

– Ну, да. – Кенни смотрит на Карин. – Я не против. Карин?

– Я не знаю, – начинает Карин. – Я не совсем поняла в последний раз, когда вы здесь были, как вы вообще связаны со всем этим?

– Аске – главный дознаватель, – вставляет Кенни. – Он помогает нам.

– О. Ну, тогда да.

Кенни подмигивает мне, когда мы с Карин оставляем его в кабинете. Карин ведет меня по длинному коридору к двери с именной табличкой на стене рядом. Она осторожно стучит и приоткрывает дверь.

– Андре? – она просовывает голову в проем. – Тут к тебе пришел человек. Из полиции. Он хочет поговорить о Сив и Оливии. Ты не против?

Я слышу, как мальчик что-то бубнит в ответ. Карин отходит в сторону и делает знак, чтобы я заходил.

– Просто возвращайтесь в мой кабинет, когда закончите.

Я вхожу в комнату и жду в дверях, пока не смолкнут шаги Карин по коридору. Типичная комната подростка. У мальчика, сидящего за столом со стопкой книг перед собой, каштановые волосы средней длины. Узкое лицо с красивыми чертами. Он сидит, частично повернувшись ко мне спиной, теребя в руках карандаш и делая вид, что что-то читает.

– Какой предмет? – спрашиваю я, не покидая своего места у двери.

– Математика, – отвечает он, не сдвинувшись.

– О, – говорю я, озираясь. – Почему у тебя нет никаких плакатов на стенах? Рок-группы, девушки в бикини, математические формулы и другие веселые штуки?

Он едва улыбается.

– Нам не разрешают.

– Ну, моя спальня была увешана плакатами звездных певиц с мощными… – я делаю театральную паузу… – голосами. Саманта Фокс, Сабрина, Сандра, мне кажется, у большинства имя начиналось на «с».

И снова эта косая улыбка, всего на мгновение, и вновь исчезает.

– Когда-нибудь слышал, как они поют?

– Нет.

– Ну что же, жаль. Я только хочу сказать… мощней голосов еще поискать надо.

На этот раз он не смог сдержать улыбку, и она расцвела пышным цветом.

– Я знаю, кто они такие, – говорит он и качает головой. – Отец мне рассказывал о них.

– А фотографии-то видел?

– Нет, – отвечает он не очень убедительно.

– Божий дар, – говорю я. – Ну, в смысле, голоса, – смеюсь я, когда наши взгляды встречаются.

Он отворачивается обратно к учебнику математики, но я вижу, что улыбка по-прежнему на месте.

– Вы полицейский?

– Был раньше.

– Был?

– Меня уволили.

И снова мы смотрим друг на друга. На этот раз контакт чуть дольше.

– Почему?

– Я угробил женщину в аварии, был за рулем под приходом гамма-гидроксибутирата.

– Вы сидели в тюрьме?

– Три года шесть месяцев.

– Каково было… в тюрьме? – Андре наконец забывает про свой учебник и садится, повернувшись ко мне.

– Скучно. Каждый день одно и то же.

– Звучит как и то, что здесь, – замечает он и щелкает пальцем по ластику на обратной стороне карандаша.

– Ну, – я прислоняюсь спиной к двери. – В молодости все скучно.

– Что случилось с вашим лицом? – он указывает карандашом на шрам от глаза ко рту.

– Из-за той аварии.

– Было больно?

– Я не помню, – говорю я, подхожу к его кровати и сажусь на край.

– Кем она была? – спрашивает Андре, провожая меня взглядом и смотря мне прямо в глаза. – Та женщина, которую вы убили?

– Я ее любил.

– Вы по ней скучаете?

– Каждую секунду.

Андре сидит, наклонившись вперед, поставив локти на колени, перебирая карандаш между пальцами. Его комната наводит меня на мысли о другой комнате. Моей, в Особом отделе по делам полицейских в Бергене. В таком пространстве, как это, можно действительно услышать собственные мысли, все сжимается до нас двоих, до разговора как единственной движущей силы, все остальное выкипает, стирается с поверхности воды вокруг нас. Вдруг мне приходит в голову, как сильно я скучаю по той комнате, по той части самого себя.

– Ты хорошо их знал? – спрашиваю я наконец, опираясь на край его кровати.

– Вообще-то не очень, – отвечает он, на короткое мгновение переставая жонглировать карандашом и продолжает. – Мы учились в одном классе, но…

– Мужчины с Марса, а женщины с Венеры?

Он издает короткий нервный смешок.

– Что-то такое.

– Расскажи мне о том дне, когда они пропали, с твоей точки зрения. Что ты делал в тот день?

– Я встал, позавтракал и пошел обратно в комнату. В тот день у нас была контрольная. – Пока он говорит, я достаю маленький блокнотик и делаю заметки.

– По какому предмету?

– По математике.

– У Сив и Оливии тоже была контрольная в тот день?

– Да. Но они… не очень-то беспокоились о школе.

– А о чем они беспокоились?

Андре пожимает плечами.

– Не знаю.

– О мальчиках?

– Наверное.

– Каких-то конкретных?

– Не думаю.

– Ладно. Что случилось потом?

– Я предпочитаю приходить на автобус заранее. Остальные обычно приходят попозже, прямо перед отходом автобуса. Я сложил рюкзак и пошел в прачечную, чтобы взять спортивную форму. Вот тогда я и увидел их в окне.

– Где они были?

– Там, внизу, – он показывает. – У остановки. Они уже спустились.

– А Сив и Оливия часто приходили на автобус заранее?

– Нет. Они всегда были копушами, – смеется он. – Часто кому-то из персонала приходилось везти их в школу, потому что они опаздывали на автобус.

– Но в тот день они пришли рано?

– Да.

– Ты помнишь, что они делали там, внизу?

– Стояли рядом с машиной. Пассажирская дверь была открыта, они говорили с водителем. – Он тяжело вздыхает и сжимает карандаш. – Потом сели в машину и уехали.

– Какая это была машина?

Теперь он дышит тяжелее и опять начинает теребить в руках карандаш.

– Я не очень-то разбираюсь в машинах.

– Помнишь цвет?

– Черный.

– А что-то еще можешь рассказать о машине?

– Она выглядела новой. И была абсолютно чистой.

– А водителя ты видел?

Он покачал головой.

– Но ты уверен, что это были Сив с Оливией?

– Да.

– У тебя хорошая память, Андре. Кстати, одна из них села спереди?

– Да, Оливия. Сив села сзади.

– Значит машина четырехдверная?

– Да.

– Ты знаешь разницу между SUV и универсалом?

– Это был универсал.

– Уверен?

– Да. Полицейские показывали мне фотографии разных машин.

– Ага, – улыбаюсь я. – Что ты сделал после того, как они уехали?

– Сложил спортивную сумку и спустился к автобусу. Больше я их не видел.

– Ты не забеспокоился?

– Они часто ездят автостопом, когда нет денег на автобус.

– Хорошо. Случилось ли тем утром что-то еще необычное, кроме того, что они рано вышли?

Андре покачал головой.

– А накануне вечером?

– Мы смотрели фильм в гостиной.

– Кто?

– Я, Сив и Оливия.

– Припоминаешь что-то особенное?

– Не-е-а, – протягивает он.

– Все что угодно. Когда ты вспоминаешь тот вечер, что первым приходит в голову?

– Оливия была в хорошем настроении.

– Так. Лучше, чем обычно?

– Да.

– В чем это выражалось?

– Нет, просто… не знаю. Она не была такой стервой. – Он пожимает плечами и добавляет. – Смеялась.

– Почему ты думаешь, она была в хорошем настроении?

– Не знаю.

– Спасибо за помощь, Андре. – Я убираю блокнот и ручку обратно в карман куртки. – Кстати, – начинаю я, поднявшись. – Как думаешь, где они?

Андре смотрит на меня, крутясь на стуле.

– Наверное, в Испании, – говорит он наконец.

– На Ибице?

Он пожимает плечами.

– А где еще? – и отворачивается к столу.

По дороге назад к кабинету Карин я думаю о том, как хорошо говорить с кем-то о других людях и делать паузу от самого себя. Когда я еще был женат на Анн Мари, это тоже было исцелением для меня, когда она заболела, допросы были тем пространством, куда я мог убежать после утомительного вечера и ночи дома или дней, проведенных с ней в больнице. Опухоли в ее матке исчезали, когда хлопала дверь в комнату для допросов. После того как врачи сказали ей, что она никогда не сможет иметь детей, после операции и развода, я уехал на год в США, чтобы быть еще дальше, и когда я наконец вернулся, та же самая комната превратилась в тюрьму. Дойдя до двери в кабинет Карин, я решил, что помощь Милле в поиске Сив и Оливии может стать моим освобождением, пусть и на короткое время.

Всем нужно освобождение – бормочу я про себя, берусь за ручку двери, открываю и вхожу.

– У тебя круги под глазами, – говорит Сив, ковыряясь ложкой в мороженом. Мы сидим в кафе недалеко от реки Драмменсэльва. Снаружи проходит группка молодежи, явно направляются в высшую школу. Мне нравится это кафе, хотя я никогда раньше здесь не бывала. Думаю, это потому что я проходила мимо и видела лица людей по ту сторону стекла, видела, как они сидели близко друг к другу за маленькими столиками. – Круги, как у уставшей проститутки, – добавляет Сив и смеется.

– Спасибо, – отвечаю я и корчу гримасу. Она оглядывается и гримасничает в ответ.

– Думаешь, она богатая? – Сив посылает краткий взгляд по направлению к туалетам. – Как Ю Несбё?

Я пожимаю плечами и отодвигаю стаканчик с мороженым. Сив втыкает ложку и поднимает последнюю половину шарика мороженого из своего стаканчика.

– Я думаю, она сука, – говорит Сив. – Она же отказалась от тебя. Ну кто так делает?

– Она меня ищет.

– Ты уверена? – она снова смотрит на туалеты в углу кафе, слизывая мороженое с ложки. Одна из дверей открывается, и выходит мужчина. Он улыбается даме за стойкой и направляется к нашему столику.

– Да, – говорю я и двигаюсь ближе к окну. – Он же так сказал.

– Все нормально? – Карин встает, когда я возвращаюсь в кабинет, где они ждут меня вместе с Кенни.

– Хороший парень, – отвечаю я и делаю знак Кенни, что мы можем ехать.

Солнце исчезло, уступив место надвигающимся сумеркам, наступающим на землю и ели. Я останавливаюсь посреди площади и смотрю на автобусный карман, где Андре последний раз видел Оливию и Сив больше полугода назад.

– Они рано вышли в тот день, – начинаю я, когда Кенни подходит. – Сели в машину, поехали на Ибицу, и с тех пор никто о них не слышал. Значит, работаем исходя из этой версии?

– Да.

– В день, когда убили Роберта, – продолжаю я, – вы говорили с ним?

– Нет, днем раньше.

– Что он сказал?

– Предложил встретиться в Тьёме у Миллы следующим вечером.

– Зачем?

– Может быть, хотел, чтобы мы убрали версию об Ибице на полку и рассмотрели другие варианты.

Я киваю.

– В делах об исчезновении вы работаете исходя из четырех сценариев, так ведь? Те, кто просто уезжают по собственной воле, самоубийцы, пострадавшие от несчастного случая и пропавшие в результате уголовного преступления.

– Полагаю, что вы сейчас не собираетесь говорить о несчастном случае или самоубийстве, – фыркает Кенни, пиная гравий.

Я качаю головой.

– Значит, уголовное преступление.

– Вы сами сказали: Роберт, вероятно, хотел отложить на полку версию об Ибице. А в каждом уголовном преступлении участвует один или несколько преступников. В таких делах, как это, мы можем разделить их на две категории…

– Господи, Торкильд. Я знаю это, я понимаю…

– …либо мы говорим о случайной встрече, – продолжаю я, не обращая внимания на возражения Кенни, – либо о человеке, который знал их или с кем они раньше встречались. В случае с Оливией это определение необходимо расширить и до тех, кто знал ее мать, а также тех, кто был в курсе, что Милла наняла Роберта для поисков дочери.

– Вы действительно так думаете? – он стоит настолько близко, что я чувствую его горячее дыхание на щеке, но не хочу поворачиваться. – Вы по-прежнему так возбуждаетесь, когда портите карьеру полицейским, что действительно думаете, будто мы с Ивером не…

– Все, что я хочу сказать, – наконец поворачиваюсь я, и мы оказываемся лицом к лицу, – у меня создалось впечатление, что вы решили полностью игнорировать остальные варианты кроме того, где девочки по собственной воле уезжают на юг. Когда единственное, что мы вообще знаем, – они вышли из входной двери за нами, спустились по дорожке, на которой мы стоим сейчас, вон туда, – я показываю на автобусный карман перед нами, – и сели в машину. Мы не знаем, были ли они знакомы с водителем или поймали машину автостопом и их подобрал случайный человек. Но мы знаем, что меньше месяца спустя Роберт получил пулю в затылок в тот же день, когда созвал встречу со всеми вовлеченными в дело сторонами, чтобы обсудить возможное изменение курса расследования.

– Смерть Роберта не имеет к этому никакого отношения.

Я последний раз смотрю на дорогу и автобусный карман.

– Да, – вздыхаю я и иду к машине, – вы все как один повторяете это каждый раз, когда я спрашиваю.

Полтора часа спустя мы паркуемся у дома Ивера, вертикально разделенного на две семьи здания в жилом районе к юго-западу от Драммена, где нас ждут Милла с Ивером. Кенни заходит внутрь и сбрасывает ботинки в коридоре. Я следую за ним.

На кухне стоит Ивер, спиной опершись о холодильник, а Милла сидит за обеденным столом. Исполненные нетерпеливого ожидания, они смотрят на нас, когда мы входим.

– Торкильд хочет вам что-то сказать. – Кенни опускается в одно из кресел напротив Миллы.

– А? – Ивер с любопытством смотрит на меня. – Что-нибудь обнаружили? Что мы можем использовать в дальнейшей работе?

– Девочки планировали побег, – начинаю я и занимаю место у кухонного стола, пока Ивер продолжает стоять у холодильника. – В это я верю. Либо они ждали машину, либо поймали автостопом, но в тот день в школу они не собирались, думаю, это мы можем сказать с уверенностью. Мальчик, с которым я говорил, рассказал, что Оливия была в хорошем настроении накануне вечером, необычно хорошем. Это также вписывается в сценарий, над которым вы работали. Но… – добавляю я.

– Но? – напряженно спрашивает Милла и хватает меня за руку.

– Если они поймали машину, где тот водитель, который подобрал их? Почему он не заявил в полицию? Здесь мы вынуждены учесть все варианты, вплоть до того, что вышеупомянутый водитель может быть связан с их исчезновением. То есть, похищение, в худшем исходе окончившееся убийством. Второе, в чем я абсолютно уверен, – вы искали не с того конца.

– Что? – восклицает Ивер, сложив руки на груди и повысив тон до почти авторитарного. – Что вы хотите сказать?

– Все следы обрываются на том автобусном кармане. Хотя девочки и уезжали на Ибицу раньше, вы начали с предположения, а это не самое разумное решение.

– Мы начали не с Ибицы, – возражает Ивер, раздраженно постукивая ногой по напольному покрытию. – Мы двигались по следам и рассмотрели наиболее вероятный сценарий.

– Роберт сказал то же самое, когда мы вернулись домой, – вставляет Милла. – Что пора начать искать альтернативы. Думаю, поэтому он и созвал нас на ту встречу в день своей смерти. Чтобы начать заново.

– Он сказал, зачем? – спрашиваю я.

– Нет, – она сжимает мою руку. – Так и не успел.

– Думаю, Роберт что-то нашел, – начинаю я. – Сив с Оливией в лучшем случае собрались в краткосрочную поездку, может быть, на день, во всяком случае в поездку, из которой они планировали вернуться. Это разбивает теорию о том, что они поехали на Ибицу, чтобы остаться там навсегда.

– Так что вы хотите, чтобы мы сделали? – спрашивает Кенни, до этого молча следивший за разговором. – Каков наш план?

– Я хочу придерживаться этой нити, рассмотреть сценарий, по которому они не планировали всего этого. Чтобы выяснить, где они сейчас, сначала нам нужно понять, куда они ехали, что изменилось, и последнее, но не менее важное, – было ли это изменение планов добровольным или за этим стояли другие силы.

Ивер кивает и переводит взгляд на Миллу.

– Что если мы встретимся вчетвером завтра после работы и поговорим о дальнейшем пути?

– Приедете ко мне в квартиру в Осло? – спрашивает Милла. – У меня встреча с издательством и нет сил возвращаться домой в Тьёме сегодня.

Ивер снова кивает.

– Звучит как план?

– Хорошо, – я встаю и собираюсь уходить. – Так и поступим.

Я был разрушен, думаю я, пока мы с Миллой одеваемся в коридоре, абсолютно раздавлен, когда вернулся в Норвегию чуть больше четырех лет назад после времени, проведенного с доктором Оленборгом. С ним мы брали интервью у полицейских-уголовников в американских тюрьмах. И очень важно теперь, когда я чувствую, что мой мозг полицейского начал просыпаться, не забывать, что случилось, когда я вернулся домой, что происходит, когда я слишком сильно вовлекаюсь в дело, и какие последствия это приносит мне и моему окружению.

Уже наступил вечер, когда мы припарковались у квартиры Миллы в Санкт Хансхаугене, рядом с площадью Александра Кьелланда. Кажется, скоро пойдет дождь. Я вижу, как в ветвях нескольких деревьев в конце улицы шевелятся черные тени между только что распустившимися листочками и слышу хлопанье крыльев маленьких птичек, готовящихся уйти на ночной покой.

– Это случилось здесь? – спрашиваю я, когда мы достаем вещи из машины. – Здесь погиб Роберт?

– Вон там. – Милла ставит сумку на землю и идет к бордюру на углу улицы, где маленькие птички щебечут в полутьме. Останавливается и замирает, тяжело свесив руки по бокам и уставившись в землю.

Я подхожу к ней и встаю рядом.

– Это вы его нашли?

– Как только я услышала шум, то сразу подумала о Роберте. Не знаю почему, это был просто шум, это могло быть что угодно, и все же звук резанул по сердцу. Когда мы вышли, вокруг него уже начали собираться люди. Он лежал вниз лицом с руками под собой. – Она делает глубокий вдох через полураскрытые губы. – Все говорят, это похоже на то, словно человек спит. – Милла смотрит на меня. – Не похоже.

– Нет, – соглашаюсь я. – Не похоже.

– Роберт был другим, – она вдруг улыбается. – Тебе надо было с ним познакомиться. В нем было что-то мягкое, его дыхание всегда было таким спокойным, таким свободным, даже когда Камилла была плоха и нам приходилось помогать ей.

– Ты хорошо ее знал?

– Нет. Но он несколько раз брал ее с собой в Тьёме в самом начале. Мы вместе ели, немного разговаривали, но она стала быстро уставать, впадала в депрессию, и постепенно Роберт перестал привозить ее…

– Это было после того, как ты начала с ним спать?

Я вижу, как она переводит дух, чуть выпрямляется и собирается что-то сказать, но вдруг снова сникает.

– Это было не так, не за спиной Камиллы. Она съехала от него, он… Это случилось всего пару раз. Между нами сразу пробежала искра. И это случилось, и мы отнеслись к этому как взрослые. Ничего плохого в этом не было, и все же не следовало бы нам это делать.

– А Йоаким?

– Ему не нужно было знать об этом.

– Значит, теперь он знает?

– Да. Я ему рассказала позже. После похорон.

– И?

– И ничего. Он дулся несколько дней, и все. – Ее взгляд стал жестче. – Это не в первый раз. Йоаким знает, кто я, через что прошла, и нашел для себя способ справляться с этим.

– Ловля крабов?

Милла плотнее укутывается в пальто и поворачивается, чтобы идти.

– Пойдем, – говорит она.

Квартира Миллы располагается на последнем этаже. Обставлена в духе минимализма, чуть ли не аскетично. Над комплектом из дивана и кресел четыре больших окна, пропускающих воздух и свет и создающих ощущение, словно сидишь на крыше. Милла идет в кухню и возвращается с бутылкой вина и двумя бокалами. – Я подумала, нам стоит познакомиться поближе, – говорит она, наливая вино. – Теперь, когда ты знаешь, чем мы на самом деле занимаемся.

– Расскажи об изнасиловании.

– Значит, сразу к делу. – Милла поднимает бокал в молчаливом тосте. Я копирую ее жест и пробую вино.

– Тогда я только что устроилась работать парикмахером в Драммене. Мы с несколькими друзьями отмечали это событие в городе. Я не заметила, что кто-то следует за мной, и вдруг почувствовала удар в висок. Когда очнулась, лежала на земле в подворотне. На мне мужчина, а другой держит меня за руки. – Она опускает глаза, скользя взглядом по своему телу. – Я помню, что закрыла глаза и не открывала, пока не исчезло давление на руки, тело и пах. Когда я наконец открыла их, мужчин не было, а на улице почти рассвело. Скоро рядом со мной остановилась машина, потом еще одна. Вокруг меня появлялись лица, все больше и больше. Наконец ко мне подошел полицейский и сел на корточки рядом. Он о чем-то спросил, потом накрыл меня своей курткой и попросил остальных отойти, так, чтобы на месте остались только мы, когда приедет скорая. – Милла наконец поднимает глаза и смотрит на меня, наливает себе еще вина и отпивает. – Так я познакомилась с Ивером и Кенни.

– Они нашли насильников?

– А это бы что-то изменило? – мягко спрашивает Милла, рассматривая меня затуманенными глазами. – Я пыталась, Торкильд, – начинает она и наливает еще вина. – Пыталась быть ей матерью три года, прежде чем отказаться от нее. Ведь одна ее половина была моей, но в конце концов я не смогла жить с другой половиной рядом. После родов, нет, после изнасилования, во время беременности и после нее, я была совсем другим человеком, чем сейчас.

– Как это проявлялось?

Милла откидывает волосы и пьет вино.

– Таблетки, вино, одна или две, или, кажется, три неудачные попытки суицида. Только после того, как я отдала ее, начала писать и нашла Августа Мугабе и путь к выходу, или нет, путь через. – Она посылает мне краткий взгляд и снова берет бокал. – Ты сейчас думаешь о том, что увидел в первый день со мной и Йоакимом, правда? Думаешь, что нечто похожее на это ты видел из-за деревьев?

– А это так?

Милла криво улыбается, крутя в руках бокал, проводя пальцем по краю, и снова закрывает глаза.

– У нас с Оливией случился момент, когда я поняла, что если не отдам свою дочь, то это коснется и ее. – Она снова качает головой, словно чтобы прогнать картины прошлого обратно в темноту. – Может быть, я уже начала это делать, – шепчет она. – Может быть, поэтому. – Она кивает сама себе, продолжая водить пальцем вокруг края бокала. – Да, думаю так и было. – Наконец она открывает глаза. – Как думаешь, она помнит это? Помнит ли она сейчас, какой я была?

– Я не знаю, – отвечаю я.

Мне приходит в голову, что она мечется от обнаженной искренности до высоких стен, и часто в рамках одного предложения, а ее глаза – словно вращающиеся двери. Только одно я еще не решил точно – сама ли она управляет дверьми, или они управляют ею. Открывают и разоблачают изнутри против ее воли, как это делают мои.

– Потом стало легче, я переехала сюда в Осло, начала писать, нашла способы держать Оливию и случившееся на расстоянии вытянутой руки. В мою жизнь пришел Август Мугабе, стал неким субститутом, моим носителем боли, через которого и вместе с которым я могла существовать. До тех пор, пока этого не стало недостаточно, пока тоска по моей части в ней стала слишком сильной, и я поняла, что пришло время предстать перед тем, что случилось, лицом к лицу, и попросить прощения. Посмотреть, не получится ли из этого все же что-то хорошее.

– Почему я? – спрашиваю я после долгой паузы. – Из всех, кого ты могла нанять для помощи, почему ты выбрала именно меня?

Милла наливает себе еще вина.

– Мой психотерапевт упомянула о тебе, сказала, что знает психиатра в Ставангере, который работает с тобой. И я почувствовала что-то внутри, когда она говорила о тебе. Как будто поняла, что именно ты найдешь Оливию. Какой-то знак. – Милла издает короткий нервный смешок и опять запрокидывает голову. – Ты веришь в такое?

– Возможно, – говорю я и отвожу от нее взгляд. – А как отреагировали Ивер с Кенни, когда ты сказала, что наняла меня для помощи?

– Иверу это не понравилось. Он рассказал, что случилось с тобой и той девушкой в Ставангере. Сказал, что ты болен и тебе нельзя доверять, но я…

– Он прав, – перебиваю я. – Я болен.

– У тебя травмы, да? – ее глаза ищут мои, словно она пытается насильно вернуть интимность предыдущего момента. – После попытки самоубийства?

– Да, – отвечаю я наконец. – После первой.

– Что случилось?

– Нехватка кислорода в мозге. Когда вешаешься, перекрывается доступ кислорода. Я висел так долго, что в миндалевидном теле произошли необратимые изменения. Это та часть мозга, которая передает сигналы от органов чувств. Иногда я ощущаю, как вещь, люди, запах или даже целые события находятся здесь, прямо перед глазами, но они не настоящие, это только повреждение в мозге играет со мной злую шутку.

– Принимаешь лекарства?

– Много, но недостаточно.

– В каком смысле?

– Было сложно, – начинаю я, чувствуя дискомфорт, – найти правильный баланс.

– На чем сидишь?

– «Ципралекс».

– Таблетки счастья?

Я киваю.

– Ты прав, – кивает Милла. – Они не действуют. После того, как я отказалась от Оливии, начала ходить к психотерапевту. Она меня направила в клинику здесь, в столице, где мне наконец смогли помочь. – Милла поигрывает пальцами с бокалом, рассматривая меня. Улыбка появляется, только когда она опускает бокал на стол. – Тебе рассказывали о «Сомадриле»?

– Нет, – я слышу как спорадические капли дождя стучат о потолочные окна над нами.

– Он работает, Торкильд, – говорит Милла, берет пульт и приглушает потолочные лампы, так что темнота снаружи смешивается с темнотой внутри. – Вообще его сняли с рынка в 2008-м, но у нас сильная группа поддержки, и мой психотерапевт, доктор Ауне, помогает с рецептом. Может быть, попросить ее посоветовать Ульфу ту клинику?

– Сейчас Ульф не настроен обсуждать альтернативы таблеткам счастья.

– Ну что же. Возможно, я все же смогу тебе помочь, когда мы узнаем друг друга получше?

– Да. Может быть. – Я дотрагиваюсь до изуродованной стороны лица влажными кончиками пальцев. – Уже поздно, – добавляю я и поднимаюсь.

– Можешь остаться здесь, – предлагает Милла.

– Не думаю. Я забронировал комнату в отеле неподалеку.

– Ну, – начинает Милла, откидывая прядь волос, упавшую на лоб. – Я рада, что нам удалось немного пообщаться наедине и что ты будешь помогать нам дальше. – Она откидывается на спинку дивана и устало улыбается. – Рада, – повторяет она.

Я останавливаюсь в дверях между гостиной и коридором.

– Я отыщу твои тайны, Милла. Это моя работа. Твои, Йоакима, Кенни и Ивера, Сив и Оливии – всех вместе.

– Я знаю, – шепчет она.

– Ты будешь меня ненавидеть.

– Нет, – говорит Милла и наклоняется вперед. Ее лицо кажется серым в мрачной темноте.

– Будешь, – повторяю я и делаю знак, чтобы она осталась сидеть. – Рано или поздно вы все меня возненавидите.

– Почему?

– Потому что, – вздыхаю я и прислоняюсь изуродованной щекой к дверному косяку, – когда я начинаю, то не могу остановиться.

Последняя часть предложения была, скорее, предупреждением самому себе.

Его едва видно сквозь деревья. За ним в обе стороны со свистом пролетают машины. Рядом Сив сидит на корточках со спущенными штанами.

– У тебя есть бумага? – спрашивает она, закончив.

– Нет, – отвечаю я.

В ее взгляде отчаяние.

– Чего? – спрашиваю я, корча ей гримасу. – У меня нет. Подотрись мхом или еще чем-нибудь.

– Фу, – Сив осматривается вокруг и снова поднимает глаза. – Гадость какая.

– Тогда рукавом куртки.

– Нет! – протестует она.

– Рукой?

– Перестань, – огрызается Сив со смешком, изо всех сил стараясь не потерять равновесие и не упасть. – Не хочу, чтобы рука была в моче.

– Надо было подумать об этом до того, как идти сюда. Могла бы пописать в кафе в Драммене или подождать, пока доедем до Тёнсберга.

Сив прислоняется к стволу дерева и смотрит через кусты на заведенную машину, стоящую у дороги.

– Можешь спросить у него?

– Сама спроси.

– Нет! – Сив пытается схватить меня за свитер и не упасть. – Черт, я же без штанов.

– Бедняжка, – смеюсь я и отхожу назад, чтобы она до меня не достала.

– Оливия, – стонет Сив, цепляясь за штаны и ствол одновременно.

Вдруг я слышу, как открывается дверь машины, и водитель обходит ее спереди. Он останавливается у края дороги.

– У вас там все нормально? – кричит он сквозь шум дороги.

– Нет, – отвечаю я, и Сив наконец удается схватить меня за свитер и притянуть к себе. – Ей нужно чем-то подтереться.

Водитель кивает и исчезает в машине. Затем выходит с несколькими упаковками салфеток для очистки стекла. На мгновение поворачивается и смотрит на движение за своей спиной, затем идет к роще, где ждем мы.

Небо темное, слабое свечение пробивается сквозь стайки тончайших облаков и попадает на верхние окна домов на другой стороне улицы. Я медленно иду к месту, где Милла нашла Роберта, сажусь на корточки, проверяю, один ли я, и ложусь на землю.

Брусчатка холодная, словно я лежу на куске льда. Холод от поверхности щиплет щеку, пронизывает изуродованную плоть и заставляет мозжить носовые пазухи. Я лежу так, пока не слышу звук подъезжающей машины.

– Совсем недостойная смерть, – шепчу я себе, прежде чем встать.

Спешу свернуть в переулок и двигаюсь в сторону Грюннерлёкки. Что-то влечет меня к Милле, думаю я, следуя к отелю по маршруту, проложенному в мобильном. Мы оба видели дно, жили там, и нам пришлось оттуда выбраться. Поэтому мы слишком много знаем о самих себе. Единственное, в чем я пока не уверен, – только ли поэтому меня к ней тянет, или есть что-то еще.

Вдруг я слышу громкий звук впереди, поднимаю глаза и прямо перед собой вижу лобовое стекло машины. Бампер ударяет в бок, я перекатываюсь по капоту и крыше и падаю на асфальт.

Лежу, хватаю ртом воздух и жду, когда почувствую боль. Машина останавливается примерно в пятнадцати-двадцати метрах от меня, и водитель начинает разворот в мою сторону. Раздается рев мотора, и машина набирает скорость, несется прямо на меня.

Я понимаю, что не успею подняться до того, как машина окажется надо мной. Поэтому вытягиваюсь и перекатываюсь к бордюру и там прижимаю голову и тело к жесткому холодному асфальту. Машина поворачивает и целится в мою сторону, одно из передних колес ударяется о бордюр, и металл лязгает надо мной.

Я ничего не чувствую, только замечаю, что меня затащило на дорогу под машину. Закрываю голову руками в попытке защититься.

Машина резко останавливается, а я неподвижно лежу под ней. Мотор рычит прямо над головой, и я ощущаю запах масла и топлива. Водитель включает заднюю передачу и сдает так, что я опять оказываюсь посреди дороги. Зажмуриваюсь и жду нового наезда, но ничего не происходит. Машина стоит в нескольких метрах позади меня, пока наконец не отъезжает задом и не скрывается в одном из переулков.

Я лежу неподвижно, пока кто-то не подбегает ко мне и не пытается перевернуть мое тело набок.

– Все нормально? – слышу я голос, не смея открыть глаза или попытаться ответить. Скоро раздаются новые голоса, и я слышу вой сирен где-то в прохладном весеннем воздухе. Ледяной ветер обдает лицо, я съеживаюсь в позе эмбриона, чтобы закрыться от него.

– Что случилось? – спрашивает новый голос.

– Его сбила машина, – говорит другой.

– Они пытались убить его, – добавляет третий, и я ощущаю холодный палец, проверяющий пульс на вене шеи. Звук сирен уже звенит в ушах.

В следующее мгновение поблизости останавливается машина, открываются двери, и какие-то люди подходят и садятся рядом. Кто-то осторожно поднимает меня с холодной земли и кладет на носилки, которые закатывают в машину скорой помощи.

– Вам повезло, – говорит врач, войдя в палату, куда меня наконец поместили после необходимого обследования. – Кроме нескольких ссадин и разорванной одежды мы не нашли каких-либо признаков переломов или травм внутренних органов. Как вы себя чувствуете?

– Болит, – отвечаю я.

– Где?

– Во всем теле.

– Вы ударились головой, поэтому мы понаблюдаем вас до завтра, чтобы убедиться, что не разовьются какие-нибудь гематомы или что-то подобное.

– Отлично, но тогда мне понадобится что-то от боли. «Оксиконтин» или, может быть, лучше «Оксинорм»?

– Мы здесь не даем таких обезболивающих. Если возникнет необходимость, мы можем выписать «Парацет» или «Ибукс».

– А, забудьте, – кисло отвечаю я и ложусь обратно на кровать.

– Кстати, там двое полицейских хотят с вами поговорить, мне попросить их подождать, пока вам станет лучше, или…

– Зовите их сюда.

– Отлично. – Он поворачивается и машет кому-то за дверью. – После этого придет медбрат измерить давление и посмотреть, все ли в порядке. Я могу попросить его захватить пару таблеток на случай…

Я киваю, пытаясь надеть рубашку цвета асфальта. Куртка висит на стуле рядом, она сильно изорвана, а на полу я вижу только один ботинок.

– А где второй? – спрашиваю я.

Врач пожимает плечами.

– Мог он слететь во время аварии? – Он косо улыбается, и в палату входят мужчина и женщина в полицейской форме.

– Как вы? – спрашивает женщина, закрыв за собой дверь. Говорит она, а мужчина не выпускает из рук блокнот и ручку.

– Еще один солнечный день в раю, – хмыкаю я, наклоняюсь вперед и пытаюсь разглядеть, не закатился ли второй ботинок под кровать. Но ощущение, словно голова сейчас взорвется, заставляет бросить поиски.

– Торкильд Аске, – говорит женщина. – Это вы?

– Верно, – стону я.

– Что вы можете рассказать о случившемся?

– Я шел, потом упал, потом меня провезли по асфальту.

– Вы знаете, кто был за рулем?

Я пожимаю плечами.

– Никаких предположений?

– Ну почему, их много, но я не знаю, кто это был. Я не видел водителя. Черная «Ауди» универсал, номера не разглядел. Есть свидетели? – спрашиваю я, пока он записывает, а она наблюдает.

– Да, – отвечает женщина.

– И?

– Тип машины установлен.

– А водитель?

Они молчат.

– Над чем вы работаете, Аске? – наконец спрашивает полицейский с блокнотом и ручкой.

– Ага. Вы думаете, это может быть связано с моей работой?

– А вы как думаете? – спрашивает женщина.

– Я безработный.

– Женаты?

– В разводе.

– Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы…

– Желать мне смерти?

Оба кивают.

– Само собой, – отвечаю я. – Но я не знаю, кто и зачем.

– Хорошо. Если вы хотите что-то еще сообщить…

– Не сейчас, – шепчу я и полностью закрываю глаза. – Хватит. Я устал.

Я слышу, как дверь открывается и снова закрывается, как удаляются шаги и воцаряется тишина. Лежу еще несколько минут, прежде чем открыть глаза.

– Проснись и пой, лучик солнца, – шепчу я себе и поднимаюсь в постели. Стискиваю зубы, когда голова начинает болеть от движения. Наклоняюсь и заглядываю под кровать в поисках второго ботинка, но не нахожу его. Возвращаюсь в сидячее положение, притягиваю к себе куртку и достаю телефон.

– Привет, Торкильд, – кисло бурчит Ульф в трубке. – Ну, как жизнь с культурной элитой?

– О, замечательно! Мне действительно нужно было выбраться из своей каморки и вообще из Ставангера. Множество людей, яркие впечатления и плотное движение на улицах. Я думаю, Осло вот-вот станет моим вторым домом.

– Чего ты хочешь?

– Ты куришь, Ульф? Звучит как будто…

– Нет, черт тебя дери, я не курю. Ты знаешь, что…

– Ладно-ладно, я тебе верю.

Я знаю, что он держится. Слышу по беспокойству в его голосе. Но все же спрашиваю. Чтобы напомнить ему, что он не курит, и таким образом дать понять, что мне по-прежнему не хватает таблеток.

– Что делаешь?

– Лежу в кровати и думаю об исследовании для книги Миллы, – говорю я. – О том, стоит ли продолжать.

– Ты хочешь домой?

– Нет, но есть пара вещей…

– Мы не будем менять схему твоего лечения, – недовольно отвечает Ульф.

– Почему нет?

– Приезжай домой, и я с удовольствием расскажу тебе об этом по пути на фабрику по изготовлению свечей.

– Знаешь что? Хуже всего, что я даже не верю в существование какой-то свечной фабрики под патронажем НАВ. Ты просто используешь это назло мне, чтобы наказать за то, что больше не куришь…

– Приезжай домой, и посмотрим, – ершится Ульф. – Ты долго искал дно, Торкильд, и там ты найдешь его. На самой глубине бочек со стеорином, субсидированных НАВ, на болоте Ауглендсмюро.

– А что, если со мной что-то случится? Что, если я, например, попаду в аварию и умру…

– Умрешь? – голос Ульфа приобретает совсем другую интонацию. Более настороженную. – Что ты хочешь сказать?

– Люди же попадают в аварии, умирают.

– Люди умирают, да. Некоторые даже сами пытаются ускорить процесс. Что вообще тебя интересует?

– Если что-то когда-то случится со мной, мне просто интересно, что станет с моим телом? Где меня похоронят?

Этот разговор полностью вышел из-под контроля, и я изо всех сил стараюсь вернуть его в правильное русло.

– Ты спрашиваешь, где тебя похоронят, когда ты умрешь, Торкильд?

– Да.

– Зачем?

– Это никак не связано с тем, что ты думаешь. У меня все хорошо. Но работа у Миллы, пропадающие люди навели меня на такие мысли.

– Мысли о том, где тебя похоронят?

– Есть какое-то специальное кладбище, или оно привязано к округу, в котором я живу, ну, все такое.

– А ты где хочешь, чтобы тебя похоронили?

– Не знаю, в том-то и дело. Я не считаю какое бы то ни было место своим домом, и…

– Как насчет Танангера?

– Нет, Ульф. Речь не идет о Фрей.

– Речь всегда о Фрей, – парирует Ульф.

– Нет, нет, это…

– Ладно. Что, если я тебя кремирую, а урну с тобой, Аске[437], то есть, конечно, с твоим прахом, поставлю на каминную полку у себя дома как напоминание о моем самом крупном терапевтическом поражении, о пятне позора, в знак почтения памяти пациента, которому ничем нельзя было помочь, до которого, мать твою, невозможно достучаться, как до любого благоразумного человека.

– Знаешь что, Ульф? Я звоню тебе как другу. Если бы я решил покончить с собой, не звонил бы. Дело совсем в другом, и если ты собираешься оставаться таким говнюком и не желаешь помочь мне, то пусть так и будет. Поговорим, когда приеду домой. Пока.

Я кладу трубку. Ульф не готов. Если я вернусь в Ставангер сейчас, меня не ждет ничего, кроме бесполезных таблеток счастья и новых промежуточных целей на пути к полной независимости от препаратов. Все, на что я могу надеяться, – этот разговор еще на шаг приблизит его к пачке «Мальборо», к состоянию чистой и внезапной фрустрации, или хотя бы он поскорее захочет здраво обсудить ситуацию с препаратами, когда я закончу с этим делом.

Я делаю глубокий вдох и перезваниваю Ульфу.

– Это снова я, – говорю я, когда Ульф наконец берет трубку.

– Я знаю, – отвечает он. Звучит спокойнее. Даже слишком спокойно. Как после «Мальборо».

– Это дело, – начинаю я.

– Да?

– Это не такое дело, как мы предполагали.

– Что ты имеешь в виду?

– Это не исследование, Ульф. Это расследование. Мы ищем дочь Миллы.

– У Миллы Линд же нет никакой дочери?

– Есть. В молодости ее изнасиловали, позже ребенка забрали из-за ее психического состояния. Поэтому она наняла Риверхольта. Чтобы найти Оливию. Через неделю после того, как они нашли ее, Оливия с подругой сбежали из приюта. Милла и несколько ее друзей-полицейских сейчас занимаются поисками. Они хотят, чтобы я им помог.

Ульф молчит. Возникает долгая пауза, и я жду, неуверенный, будет ли сейчас взрыв или он просто скомандует мне ехать домой.

– У Мугабе тоже была дочь, – наконец произносит он.

– Что?

– У Августа Мугабе, главного героя серии книг Миллы. У него родилась дочь, когда он был молод, задолго до того, как встретил Йертруд. Мать ребенка не хотела иметь с Мугабе ничего общего, даже отказывала ему в посещении дочери, но Август следил за ней на расстоянии, мечтал о ней, представлял себя отцом. Девочка пропала примерно в то время, когда Август встретил Йертруд. Я все время думал, что она имеет какое-то отношение к исчезновению.

– Так мне продолжать?

И снова тишина.

Кажется, будто Ульф думает не о том, стоит ли мне продолжать, но о том, что означает эта информация для вселенной книг Миллы и ее персонажей.

– Значит, вы ищете дочь Миллы? – после долгой паузы говорит он. – Ты, Милла и несколько… полицейских, которые знают, кто ты такой. Или кем ты был. И они не против иметь тебя в команде?

– По крайней мере, один из них.

– Ну, тебя полюбить непросто. Один из двух – удивительно хороший результат, скажу я тебе. Особенно учитывая, что они полицейские.

– Значит, ты хочешь, чтобы я продолжил? – Я решил не рассказывать больше – обо всех неясностях вокруг смерти моего предшественника и о том, как меня сбили.

– А вот эти вопросы о том, где тебя похоронят, это откуда идет?

– Хоть я и болен, мне можно рефлексировать, когда выныриваю на поверхность. Я думал, такие вещи ты определял как прогресс?

– Да, продолжай, – соглашается Ульф. Звучит так, словно ответ удивляет его самого. – До тех пор, пока все не обострится. Тогда позвонишь мне. Так ведь?

– Конечно, – говорю я и кладу трубку. Натягиваю штаны и куртку, разорванную на спине практически пополам, затем надеваю один ботинок, провожу рукой по волосам и направляюсь из комнаты на поиски выхода.

Коридор пуст. Я слышу, как кто-то стонет в одной из палат, и тороплюсь к открытой двери. Внутри я вижу врача и медсестру, склонившихся над мужчиной. Кажется, они разрезают штанину на его ноге.

Я делаю несколько глубоких вдохов, пытаюсь успокоить дыхание и сконцентрироваться. Следую по стене к указателю. В комнате ожидания сидят несколько понурых пациентов, чей вечер также принял неудачный оборот. Я появляюсь в дверном проеме, и все поднимают на меня глаза, и тут же отворачиваются к стене, возможно, от страха, когда понимают, что это не дежурный врач.

Женщина за стойкой успевает поднять глаза от монитора, когда я прохожу мимо.

– Эй! Это вам не музей Кон-тики, – говорю я и одариваю ее глуповатой улыбкой, затем вылетаю из двери и быстро шагаю до остановки такси.

На самом деле, никакого выбора у меня нет, думаю я, наконец сев в такси, и прошу водителя отвезти меня в отель. Пора собраться с духом и воспринять все всерьез. Я должен поговорить с кем-то, как только рассветет и до того, как снова встречусь с Миллой и командой. И есть всего один человек в этом мире, которому я могу рассказать об этом и который может помочь.

– Ему это не понравится. – Я откидываюсь на сиденье и прикрываю глаза. – Он придет в ярость.

Как только рассветает, я покидаю свой номер в отеле в Грюннерлёкке и иду на поиски аптеки, а также магазина, где можно купить новую куртку и ботинки. По причинам экономии выбор падает на магазин «Фретекс» поблизости. Женщина за прилавком заходится в экстазе, рассказывая, что мою покупку можно считать втройне выгодной: винтажная мужская куртка из овечьей кожи из семидесятых и подходящие к ней ботинки, которых нет больше ни у кого, почти даром. И кроме всего прочего, я только что помог защитить природу.

Вернувшись обратно в номер, я раздеваюсь, иду в душ и встаю перед зеркалом. Рубцы на изуродованной стороне лица с каждым днем бледнеют, волосы каштановые с сединой, секущиеся, как на обтрепанной зубной щетке. Я достаю из пакета новый пластырь и заклеиваю ссадины и царапины, оставшиеся после ночного нападения. Затем выхожу из ванной и сажусь на кровать. Холодные капли воды бегут с волос на голую спину.

Я дышу спокойно, мышцы шеи и груди слегка расслабляются, и боль в щеке чуть стихает. Массирую виски и осторожно надавливаю пальцами на нос и губы. Продолжаю давить, но возникающие болевые ощущения не несут с собой никакого ответа, никакого момента, полного ясности или знака, что мне стоит делать дальше. Наконец я сдаюсь, собираю вещи, спускаюсь к администратору и заказываю такси до Грёнландслейр, 44.

Здание полицейского управления вмещает несколько отделов полиции, среди прочих – руководство, операционный центр и отряд спецназа. По пути я прохожу мимо всякого рода полицейских и бойцов из «Дельты», все они с любопытством щурятся на меня, не обмениваясь при этом ни словом. На входе сообщаю, кто я и к кому пришел. Человек за стойкой отвечает мне полным подозрения взглядом, за которым следует долгое демонстративное молчание, пока меня, в конце концов не проводят в пустую комнату ожидания.

Сорок минут спустя дверь распахивается, резко и с силой, словно вся команда по боксу стоит снаружи и ждет, когда сможет унять зуд в бицепсах. Здоровенный наголо стриженный мускулистый мужчина заходит в комнату.

– Старый орел, – говорю я кротко и поднимаюсь, когда Гуннар Уре оказывается прямо передо мной, прижав руки к бедрам.

– Чем это ты занимаешься? – гаркает мой бывший начальник в Особом отделе. – Ты, должно быть, самое глупое существо на земле, если думаешь, что можешь прийти сюда и…

– Роберт Риверхольт, – начинаю я, прежде чем Гуннар успевает разойтись.

– Что? – Он делает шаг назад, словно услышанное имя выбивает его из равновесия.

– Ты его знал? Он ведь работал в этом здании.

– Я его не знал. Разве он не уволился и не ушел в частную практику? – Гуннар Уре стоит и смотрит на меня, размышляя. – Почему ты спрашиваешь? Нет, подожди-ка, – продолжает он прежде, чем я успеваю ответить. – Ты взялся за его сладкую работенку и только сейчас узнал, что тот получил пулю в затылок прошлой осенью, и ты здесь, потому что боишься, что это же случится с тобой? Ха-ха-ха. Не говори, что это так, Торкильд. – Гуннар разражается громким смехом. – Пожалуйста. О боже, Торкильд. Это самое смешное, что я слышал за день.

– Говорят, его застрелила жена, – произношу я, пока Гуннар продолжает смеяться.

– Да? – всхлипывает он от смеха. – Ну, может, он был мудак. Откуда ж мне знать? Как бы то ни было, спасибо за беседу, Торкильд. Это очень меня освежило. – Он поворачивается, чтобы уйти.

– Ты прав, – кричу я ему вслед.

Гуннар останавливается и медлит у открытой двери.

– Прав в чем?

– В том, что я взялся за его работу. Я консультант писательницы Миллы Линд, и мне нужно знать больше о Риверхольте.

Гуннар Уре разворачивается и идет обратно ко мне.

– Зачем? Ты же только что сказал, его застрелила жена.

– Ты мог бы добыть бумаги по делу?

– Зачем? – повторяет он. – Что ты ищешь?

– Я не знаю. Он работал с делом об исчезновении, когда его убили…

– Зачем? – жестче повторяет Уре.

– Я только хотел…

– Давай уже, Аске. – Уре вплотную придвигается к моему лицу. – Говори. Я знаю, что ты хочешь.

– Ладно, – вздыхаю я и тяжело выдыхаю. – Здесь кое-что не сходится.

– Ну вот, – улыбается Уре и становится у книжных полок, закрывающих половину стены в комнате. – Это было так сложно?

Я качаю головой.

– Ты сможешь помочь?

– Само собой, – кивает Гуннар. – Это самое малое, что я могу для тебя сделать.

– Ты сейчас шутишь со мной?

– Зачем мне это делать? Все же знают, что из нас двоих шутник ты.

– Хорошо, – поколебавшись, отвечаю я, – Спасибо.

– Что такое? Ты думал, я не захочу тебе помогать?

– Не знаю, – начинаю я, но Уре меня перебивает.

– Мне нравится помогать тебе, Торкильд. Несмотря на то, что ты выглядишь неудачником, на твое слабоволие и на то, что ты не в состоянии позаботиться о себе и своем теле, ты все-таки был отличным полицейским. Так что, если ты приходишь ко мне, вопреки множеству обещаний никогда не показываться на глаза и особенно здесь, где я работаю, чтобы поговорить о деле бывшего полицейского, коллеги, которого прилюдно застрелили, я хочу узнать больше. Узнать, что ты ищешь и что нашел.

Гуннар придвигает к себе стул, садится на него верхом и кивает на трехместный диван рядом.

– Итак. Теперь, когда дело было тобой изучено и подверглось анализу. На чем ты застрял?

– В том-то и проблема – я еще не видел дела, – говорю я и сажусь. – Я не знаю ничего, кроме того, что мне рассказали.

– Хорошо, – кивает Уре. – И что не сходится?

– Эмоциональная составляющая. Она не соответствует ходу событий. У жены Риверхольта было тяжелое заболевание, она знала, что умрет. Они с Робертом собирались развестись. Она не могла без него ни жить, ни умереть в одиночестве, поэтому взяла пистолет и выстрелила ему в затылок прямо на улице, затем покинула место преступления и оказалась на тихой парковке у Маридалсванне, где покончила с собой.

– Казнь и самоубийство, – бормочет Уре, прикусывая мешковатые щеки. – А что тебе подсказывает эмоциональная подоплека?

– Его убили выстрелом в затылок на оживленной улице. Это либо холодная профессиональная расправа, либо скрытное, трусливое нападение со спины.

– И?

– Она покидает его, садится в машину и кончает с собой.

– Она его ненавидит.

– Все говорят, что она любила его и не могла без него ни жить, ни умереть.

– Значит, они ошибаются.

– Ладно, давай пойдем по этой нити. Она его ненавидела. Он был мешком дерьма, бросившим ее, и она хотела забрать его с собой в могилу. Так где же тут конфронтация?

– Она действовала импульсивно?

– Единственное, что кажется здесь импульсивным, это то, как она покончила с собой на парковке.

Уре кивает.

– Это все?

– Риверхольт работал над одним делом об исчезновении…

– Каким делом?

– Две девочки пропали прошлой осенью. Писательница Милла Линд занимается исследованиями для своей последней книги об Августе…

– Мугабе, да. Ты знаешь, чем она закончится?

– Что? Нет.

– Ладно, продолжай.

– Кто-то в машине пытался сбить меня сегодня ночью. Дважды.

Уре изучает пластыри и ссадины на моем лице, а его челюсти молотят как жернова.

– Так, значит, обычно ты выглядишь не так? – произносит он язвительно и складывает руки на груди.

– Ну, – начинаю я, но не придумываю ничего смешного.

– Ладно, – говорит Уре и поднимается. – Давай я проверю все это, когда будет время. Бумаги по делу Риверхольта ты не получишь, полиция не раздает их всем, кому не попадя. – Он кивает в мою сторону, чтобы подчеркнуть, что я – классический пример «кого не попадя».

– Но я прочту, изучу, позвоню тебе и расскажу, что думаю, когда закончу.

– Спасибо, – я протягиваю руку. – Кстати, а как дела у…

Гуннар обдает меня ледяным взглядом, не подав руки. Затем разворачивается и выходит, не произнеся ни слова.

У входа в полицейский участок стоит красивая стройная женщина. Она так же элегантно одета, как и в первый раз, когда я увидел ее, будучи призванным в Вооруженные силы Хокона больше двадцати лет назад. Анн Мари, моя бывшая жена, всегда предпочитала образ госпожи из предместья. Одежда, прическа, ногти, макияж – все подобрано как нельзя лучше. Не хватало только соответствующего мужчины, который дополнил бы ее идеальную внешность. У меня такое ощущение, что Гуннар Уре много лучше меня подходит на эту роль.

– Привет, – здороваюсь я, когда она подходит ко мне. Анн Мари останавливается прямо передо мной, и мы оказываемся слишком близко друг к другу. От нее пахнет свежестью, манго или чем-то похожим. Она моложе меня на два года, но выглядит так, словно между нами несколько десятилетий. И только по глазам видно все, что она старается спрятать под одеждой или скрыть макияжем. Это будто прилипло к радужной оболочке, отчего глаза приобрели металлический блеск, и я чувствую его, когда мы встречаемся взглядами.

– Ты что тут делаешь? – спрашивает она, ища пачку сигарет в сумочке. Наконец находит и закуривает, немного отвернувшись в сторону.

– О, ты не знала, что я в городе?

– Откуда мне знать?

– Ладно, без разницы, – говорю я. – Мне нужно было обсудить одно дело с Гуннаром.

– Дело? Ты что, вернулся в полицию?

– Нет. Ты же знаешь, что нет.

Она кивает, выдыхая сигаретный дым в сторону.

– А ты? – спрашиваю я.

– Мы с Гуннаром собираемся пожениться. – она вдруг замирает, переставая беспокойно покачивать бедрами. – Летом, в Париже.

– О, поздравляю, – отвечаю я, пытаясь одновременно выказать удивление и радость. – Ты это заслужила.

– Заслужила? – она чуть склоняет голову набок. – Почему это я заслужила?

– Я только хотел сказать, что ты заслуживаешь быть…

– Счастливой? – она ухмыляется.

– Перестань, – шепчу я, пока она не продолжила дальше.

– Но я же перестала, – спокойно парирует Анн Мари. – Перестала упрекать тебя и саму себя, перестала горевать, даже когда слышу от других, как ты носишься по северной Норвегии в поисках новых способов умереть сразу же после того, как предыдущий не удался. Я перестала все это делать, Торкильд. Кроме одной вещи. Одной-единственной. Так что не надо приходить сюда и просить меня перестать, потому что ты не знаешь, понятия не имеешь, сколько мне пришлось пережить за годы после твоего ухода.

Анн Мари сделала затяжку.

– Ты постарел, – говорит она, а ее глаза скользят по пластырю на носу и останавливаются на обезображенной щеке. – Шрам тебе не идет.

– Я и есть старый. Просто ты так хорошо выглядишь, что это усиливает контраст.

– Что? – переспрашивает Анн Мари с косой ухмылкой. – Ты считаешь меня красивой?

– Ну, ты и есть красивая, – говорю я, но тут же жалею о ничтожном комплименте, ведь мы оба знаем, что я сделал его только чтобы увести разговор обратно на поверхностные темы.

– Такая же красивая, как она? – Анн Мари продолжает улыбаться. – Как Фрей?

– Не надо…

– Нет, Торкильд. Я уже говорила, что не перестану. Я люблю тебя, и этого тебе у меня не отобрать. Я заслуживаю любить именно тебя, того, кто не любит меня, кто причиняет мне адскую боль даже за много миль отсюда. Кто хочет быть скорее с трупом, чем со мной. Ты моя Фрей, Торкильд. Мое наказание.

Я не знаю, что сказать, и мы просто стоим и ждем, когда она докурит сигарету. Анн Мари кидает тлеющий фильтр на землю, придвигается и целует меня в щеку, туда, где шрам собрался в твердый комок в форме камня.

– Тебе просто придется жить с этим, – говорит она и легонько хлопает меня по груди перед тем, как войти в дверь полицейского участка.

Мне открывает дверь Милла. Она одета в черные брюки и бежевую шифоновую блузку. – Что у тебя с лицом? – Сегодня она выглядит более теплой и мягкой. И из-за этого кажется скорее стройной, чем худой.

– Упал, – отвечаю я и провожу рукой по пластырю на носу. – Когда брился.

Милла широко улыбается.

– Вот недотепа. – Она впускает меня в квартиру, внимательно наблюдает, как я снимаю новые старые ботинки и винтажную куртку из овечьей кожи, от которой все чешется, хотя она и надета поверх других вещей. – Йоаким с Ивером ждут в гостиной. Кенни придет позже, он уехал на вызов.

Ивер сидит в кресле с чашкой в руке, а Йоаким стоит у кухонного островка и читает газету. Заметив меня, Ивер ставит чашку на стол.

– Что случилось? – спрашивает он, поднимаясь.

– Торкильд говорит, он упал, – отвечает Милла. – Когда брился.

– Серьезно? – Ивер оказывается прямо передо мной, а Йоаким с любопытством смотрит прямо на нас, стоя у кухонного островка.

– Меня переехала машина. Вчера ночью, после того, как я вышел из квартиры Миллы.

– Что-о? – вздрагивает Милла. – Это был несчастный случай…? Или…?

– Сложно сказать, – начинаю я и сажусь. – Меня переехали на пешеходном переходе в нескольких кварталах отсюда, затем водитель остановился, развернулся и наехал на меня еще раз.

– Н-но… – запинается Милла.

Йоаким откладывает газету и смотрит на нас.

– Еще я говорил с одним другом, – продолжаю я.

– О чем? – спрашивает Милла. – О нас?

– Нет, не о нас. О Роберте.

– С кем? – с любопытством спрашивает Ивер.

– С Гуннаром Уре.

– Уре? – Ивер удрученно качает головой. – Он же из отряда быстрого реагирования? Какое отношение он…

– Уре был моим начальником в Специальном отделе. Он может помочь.

– Чем? – продолжает Ивер. – Что, по-вашему, может…

– По-моему, – спокойно перебиваю его я, пока Йоаким обнимает Миллу за талию и притягивает к себе, – нужно проверить данные из мобильного Роберта Риверхольта и все электронные письма, которые он получил перед убийством. Кроме того, я хочу услышать точно, чем именно он занимался в последние дни перед смертью. И, кажется, мне нужен кофе. Черный, – переводя дух, добавляю я.

Ивер некоторое время смотрит на меня, покачивает головой и идет к кухонному островку. Наливает кофе себе в чашку и опускается в кресло рядом со мной.

– Торкильд, – начинает он. – Насчет Роберта. – Он наклоняется ко мне. – Списки телефонов, электронная почта, как вы собираетесь заполучить их? Мы же не можем просто…

– Предполагаю, что вы отслеживаете телефоны Оливии и Сив.

– Да, но…

– Значит, у вас есть друг в «Теленоре», который помогает в таких штуках, да?

Ивер не отвечает. Йоаким отпускает Миллу, подходит к кухонному островку, достает чистую чашку из шкафа, наливает кофе и подносит мне.

– Вот, – шепчет он и снова устраивается рядом с Миллой.

– Кто предоставляет доступ? – спрашиваю я, поблагодарив Йоакима за кофе.

– Руна, – нехотя отвечает Ивер. Он знает, что бы сказали мои бывшие коллеги из Специального отдела про то, чем они тут занимаются. – Это контактное лицо для полиции. Ее зовут Руна.

– Позвоните ей?

– Да.

– Сейчас?

Ивер смотрит на меня, затем кивает и поднимается. Берет телефон и выходит в коридор.

– Что это ты делаешь? – шепчет Милла, пока Ивер говорит по телефону.

– Играю в «А что если», – отвечаю я, выдавливая улыбку.

– Что это? – спрашивает Йоаким.

– Что, если случившееся со мной сегодня ночью связано с тем, что я взял на себя работу Роберта? – начинаю я. – Что, если Роберт обнаружил нечто, о чем не рассказал вам? Что, если его не застрелила бывшая жена, а кто-то убил потому, что он искал Оливию? И, что немаловажно: что, если Оливия с Сив не поехали на Ибицу, как в прошлом году, а с ними что-то случилось, не по их воле?

Йоаким поглядывает то на меня, то на коридор, где разговаривает Ивер. Милла ничего не говорит, только смотрит на меня.

– Расскажи мне свой идеальный сценарий. – я вижу, что напугал ее, и решаю попробовать заставить ее сосредоточиться на Оливии. – Лучший исход всего этого.

На мгновение Милла медлит, раздумывая.

– Я найду ее, Оливию, живой. Расскажу ей, кто я и почему сделала то, что сделала. – Я вижу, как замедляется ее пульс, пока она говорит. Йоаким снова обхватывает рукой ее талию и убирает волосы с ее глаз. – Со временем мы сблизимся, может быть, даже станем матерью и дочерью…

– А в худшем случае?

– Вот это, – отвечает она. Краска схлынула с ее лица, и взгляд ее становится таким же, как и тогда, когда я увидел их с Йоакимом в кабинете из-за деревьев.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты только что описал это в своем сценарии, – хрипло отвечает Милла и крепко сжимает руку Йоакима. Из коридора возвращается Ивер с телефоном в руке.

– Есть что-нибудь? – спрашиваю я, собираясь встать с кресла.

– Номер, – говорит Ивер, делая мне знак, чтобы я оставался сидеть. – Есть один номер, по которому Роберт звонил перед смертью, он выделяется.

– И что это?

– Номер кабинета участкового в Оркдале. Сейчас участковый на встрече, но ему передали, чтобы он перезвонил как можно скорее. Тот, с кем я говорил, смог подтвердить, что у них было одно дело в тот момент. – Он переводит дух и продолжает. – Был обнаружен труп во время земляных работ по постройке зарядной станции для электромобилей. Ивер медлит и добавляет. – Труп молодой женщины.

– Нет, – Милла отворачивается от нас, зарывается лицом в ямку на шее Йоакима и шепчет одно и то же слово, снова и снова. – Нет, нет, нет.

Я вижу последние лучи осеннего солнца между ветками. Я замерзла, ветер обжигает лицо. Сив лежит прямо передо мной на холодной земле. Рот приоткрыт, губы неподвижны, на них спадает несколько прядок светлых волос. Ее волосы и холодные глаза наводят на мысль об одной из женщин, ведущих мое дело, той, что всегда задавала эти глупые вопросы во время наших бесед, изучающе уставившись на меня, словно пытаясь заглянуть в душу.

– Ты все еще думаешь о ней, Оливия? Хочешь рассказать ей о себе?

Я никогда не отвечала, только пожимала плечами и взглядом следила за электрическими проводами в ее кабинете. Как, черт возьми, я должна объяснить ей, каково это – терять человека, исчезающего в лучах солнца и улетающего за облака? Она ни за что не поняла бы, расскажи я ей, что ты стала призраком, тающим и бледнеющим все больше и больше с каждым разом, как я достаю тебя из памяти. И что если я не найду тебя как можно скорее, ты полностью исчезнешь и из моей памяти.

– Сив, – шепчу я, протягивая руку к ее лицу, проводя кончиками пальцев по губам. Кажется, будто она уснула с открытыми глазами, беспробудным сном без сновидений. – Пожалуйста, Сив. Проснись.

Я продолжаю гладить лицо Сив кончиками пальцев, закрываю глаза и пытаюсь воскресить тебя в памяти в последний раз. Мама, не так все должно было закончиться.

В гостиной в квартире Миллы все молча сидят за столом и ждут. Когда телефон Ивера наконец звонит, все встают. Ивер покашливает и подносит телефон к уху. – У вас было одно дело, – начинает он, представившись и рассказав, по какому поводу звонит, – прошлой осенью. Я так понимаю, речь идет о найденном трупе женщины.

– Что там? – нетерпеливо спрашивает Йоаким и сжимает руку Миллы.

– Так вы помните разговор с Робертом Риверхольтом? – Ивер слегка отворачивается от нас. – И вы уверены, что речь идет об этом деле?

– Это Оливия? – шепчет Милла. Йоаким перехватывает другой рукой ее талию, словно боится, что она упадет.

– Ладно, – говорит Ивер, взволнованно смотря на Миллу с Йоакимом. – Вы знаете, кто она?

– Ивер, – повторяет Милла. Ее голос стал резче, на грани надрыва. – Это Оливия?

Ивер закрывает рукой динамик мобильного.

– Нет, не она, – шепчет он и продолжает разговор.

– Так кто же тогда? – Милла высвобождается из объятий Йоакима и полными слез глазами смотрит на Ивера. – Сив?

– Нет. Местная девушка. – Ивер продолжает разговор и наконец благодарит за помощь. Положив трубку, он делает шаг вперед и оказывается между нами. – Лив Дагни Волд, – начинает он, покашливая, – ушла из дома утром 20 сентября прошлого года и была найдена мертвой три недели спустя. Она страдала от депрессии и была психически нестабильна. Перед исчезновением она рассказывала сестре, что хочет покончить с собой, потому что организация по охране детства забрала у нее дочь, и девочку отдали в приемную семью из-за психического состояния матери. Труп нашли во время земляных работ при строительстве зарядной станции для моторных транспортных средств около палаточного лагеря. Это дело о самоубийстве.

– О самоубийстве? – спрашиваю я удивленно. – Зачем Роберту было звонить и узнавать про самоубийство?

Ивер пожимает плечами.

– Не знаю.

– Вы проверяли другие дела об исчезновении в тот временной отрезок, когда пропали Сив и Оливия? – Я слежу взглядом за Ивером, в то время как он с чашкой в руке идет к креслу.

– Мы проверили все дела об исчезновении за прошлый год и до момента смерти Роберта. – Он делает глоток холодного кофе, корчит гримасу и тяжело сглатывает. – Но ничего, абсолютно ничего примечательного. Я хочу сказать, что это, черт возьми, действительно дело о самоубийстве. Какое оно, вашу мать, может иметь к этому отношение? Нам что, проверять каждую трагедию, происходящую в этой стране?

– Ладно, ладно, – говорю я. – Когда Роберт звонил, труп в Оркдале уже идентифицировали?

– Да.

Я развожу руками.

– Так зачем же он туда звонил?

– Ложный след. – Ивер снова встает, идет к кухонному островку и включает чайник. – Это ложный след, уводящий нас в сторону от дела. Это же совершенно…

– А что, если нет? – встреваю я.

Ивер удивленно смотрит на меня.

– Так вы хотите поехать в Оркдал?

– Да.

– Такой же отчаянный, как Роберт, – недовольно рычит он, крепко сжимая свою чашку. – А ты? – он оборачивается к Милле, которая по-прежнему стоит вплотную к Йоакиму и смотрит на меня, ее взгляд блуждает по моему лицу, по глазам, шраму на щеке и губам, словно она ищет путь, как пробраться ко мне в голову, в мои мысли.

Наконец она поворачивается к Иверу и говорит:

– Что, если?

– Господи, – стонет Ивер и достает мобильный. – Куда подевался Кенни? – Он пролистывает список контактов и прикладывает мобильный к уху.

– Мы хватаемся за соломинку, Милла, – начинаю я, пока Ивер говорит по телефону.

– Это уже что-то. – Она поворачивается к Йоакиму. – Ты так не думаешь?

– Конечно, – помедлив, отвечает Йоаким. – Была же какая-то причина, по которой Роберт обратился к ним насчет этого дела.

– Уверены? – спрашиваю я. – Отныне все будет намного сложнее. Это реальные люди, мы говорим о реальных мертвых людях. Когда вы подпускаете мертвых близко к себе, это меняет вас.

– Йоаким прав, – отвечает Милла и с трудом изображает то, что в других обстоятельствах сошло бы за улыбку. – Мы должны.

– Самоубийство, – стону я и тру руками лицо, пока Йоаким следует за Миллой в ванную. – Почему это должно было быть самоубийство?

Огонь в глазах Сив – теперь всего лишь неясный отсвет внутри зрачков. Макияж потек, образовав очертания в форме капелек на переносице и скулах. Даже волосы потеряли блеск и казались теперь почти белыми.

Я слышу, как он копает где-то поблизости, тяжело выдыхая каждый раз, когда вонзает лопату в холодную землю. Не осмеливаюсь смотреть, только лежу и слушаю, не отводя взгляд от лица Сив. Вдруг он отбрасывает лопату, стряхивает землю с одежды и подходит к нам. Он даже не смотрит на меня, только садится на корточки у наших ног, глубоко вздыхает и хватает Сив за ноги.

Тело резко дергается, когда он начинает тащить ее, и лицо Сив ускользает от меня.

Я думаю о Роберте, сидя на кровати в номере отеля и принимая вечерние таблетки. На вкус они отвратительны, а желатин прилипает к языку, отчего проглотить их трудно. Не таким должно быть на вкус счастье.

Судя по всему, перед смертью Роберт был в отчаянии. Неистово пытался найти что-то, что продвинет дело дальше. Зачем еще ему узнавать про дело о самоубийстве на другом конце страны? Я ложусь в кровать и отворачиваюсь к стене.

Вообще я собирался позвонить Ульфу и рассказать о том, как меня пытались убить. Еще я мог бы рассказать, что жажда обезболивающих стала сильнее, она уже давно росла внутри меня, и теперь я снова чувствую, как ломается защитный панцирь. Я уже начинаю представлять себе наш разговор, когда звонит телефон. Номер неизвестный.

– Торкильд, это я. – Ее дыхание тяжелое, словно речь дается ей с трудом. – Анн Мари.

– Чего ты хочешь?

– Поговорить, – она издает наигранный, нервный смешок.

– Не звони мне, Анн Мари.

– Почему?

– Ты знаешь.

– Тогда давай встретимся?

– Нет.

– Почему ты такой холодный? Мы провели с тобой больше двадцати лет, в одной постели, неужели это не дает мне права на встречу с тобой? Можешь хотя бы рассказать, почему? Что я такого сделала, что не заслуживаю этого?

– Ты ничего не сделала, ты же знаешь.

– И тем не менее, ты даже не хочешь увидеть меня? Поговорить?

– Тебе не следовало звонить, – повторяю я и кладу трубку. Анн Мари перезванивает почти сразу же. Когда она звонит уже в третий раз, отключаю мобильный. Один только звук ее голоса щекочет панцирь, который я старался держать нетронутым с тех самых пор, как вернулся домой в Ставангер из северной Норвегии, и я больше не в силах терпеть это. Я не могу говорить о том, что было, мне и так достаточно трудно жить с тем, что есть сейчас.

Когда я поворачиваюсь лицом к стене и накрываюсь одеялом с головой, мне приходит в голову, что эта особенность у нас с Робертом тоже общая. Нездоровые отношения с женщинами в наших жизнях. Я замечаю, что каждый раз, когда думаю о Роберте Риверхольте, мной овладевает желание узнать о нем все больше и больше: чем он занимался перед тем, как его убили, был ли он в лучшей форме или достиг дна. Неизбежно ли было случившееся с ним? Как усилившийся во времени шторм, который в какой-то момент непременно должен был рассвирепеть и отправить Роберта кувырком по асфальту. Мне нужно знать, нашла ли его та пуля потому, что он искал что-то, или потому, что убегал от чего-то.

Когда мне удается положить конец играм разума, я замечаю, что весь дрожу.

В полете до Тронхейма, аэропорта Вернес, я визуализирую различные сценарии, в которых металлическая птица или взрывается, или, словно искра пламени, обрушивается на землю. Время течет медленно, когда ненавидишь летать, но в конце концов мы все-таки приземляемся и выходим в холодный весенний воздух Трёнделага, где нас уже ждет арендованная машина.

Офис участкового в Оркдале делит здание с зубной клиникой. Женщина-участковый встречает нас с чашкой дымящегося кофе и провожает в свой кабинет. Единственное украшение – пробковая доска у письменного стола, остальные стены покрыты обоями из стекловолокна.

– Ингеборг Ларсен, – представляется женщина, глядя на Миллу, и они пожимают друг другу руки. Потом женщина коротко кивает мне и протягивает руку, ставя чашку на заваленный стол, где клавиатура и монитор компьютера обклеены стикерами.

Милла кладет сумочку на колени и садится напротив за стол, а я вынужден отойти к столу поменьше и взять себе стул.

Ингеборг смотрит на Миллу.

– Должна признаться, я рассказала дочери, что вы сегодня приедете к нам. И первое, что она попросила меня сделать, – спросить, когда выйдет следующая книга.

– О, – дружелюбно говорит Милла. – Она читает мои книги?

– Конечно. Мы все втроем читаем. Мой муж тоже совершенно помешан на серии об Августе Мугабе, и мы с нетерпением ждем следующей книги.

Милла хватается за прядь своих волос.

– Мы так не хотим, чтобы серия закончилась, – продолжает Ингеборг. – Ведь так хочется узнать, что стало с его женой, Йертруд. – Она крепче сжимает чашку. – Удастся ли ей на этот раз, или, может быть, они все-таки снова будут вместе, Август и Йертруд, вопреки всему случившемуся? Вы, наверно, думаете, что мы это обсуждали дома. – Вдруг она громко смеется. – Да, я сказала мужу, что еще до того, как он обо всем узнает, возможно, я тоже окажусь в книге.

– Что вы можете рассказать нам о том деле? – спрашиваю я в попытке дать встрече ход, чтобы мы могли двигаться дальше. Одна только мысль, что я так далеко на севере, приносит беспокойство и сосущее желание как можно скорее вернуться на юг. – Если можно, с того момента, как вы его получили и до сегодняшнего статуса.

Ингеборг отставляет чашку и берет папку. Она достает оттуда листочек с таблицами и протягивает мне. Там написаны имя, номер дела и несколько ключевых слов.

– О пропаже заявила ее сестра. Как только мы получили заявление, тут же организовали поиски. Еще у нас была группа на «Фейсбуке», но результатов она не принесла. Тело нашли позднее во время перемещения зарядной станции для электромобилей. – Она наклоняется к нам и показывает красный круг на карте поисков. – Вот тут.

– Причина смерти?

– Передоз. В ее куртке было найдено несколько блистеров с таблетками.

– Расскажите о месте, где ее нашли.

– В то время, когда она пропала, была построена новая зарядная станция для моторных транспортных средств, и мы полагаем, что она свалилась в котлован и не смогла выбраться. Шел сильный дождь, и мы исходим из того, что именно поэтому рабочие не заметили тело, когда засыпали яму. Так скоро ее нашли по чистой случайности. Прорвало один из водопроводов, его следовало заменить. И тогда решили, что нужно переместить всю станцию.

– У вас есть… фотографии?

Ингеборг смотрит на меня, затем на Миллу, та кажется отстраненной, как будто ей нездоровится, она сидит и смотрит на карту поисков и лист с ключевыми словами о погибшей.

– Да, конечно, но не знаю, стоит ли Милле видеть их. Время, тепло, влага – они, знаете ли, воздействуют на человеческое тело.

– Аске – бывший полицейский, – говорит Милла, не отрывая взгляда от карты. – Покажите ему фотографии.

Ингеборг кивает, открывает коричневый конверт и протягивает фотографии с места происшествия. На первой я вижу только котлован и стрелу экскаватора, кучу земли и несколько техников, стоящих в кругу вокруг котлована. На следующей откопана верхняя часть тела и виден затылок человека, одетого в выцветшую джинсовую куртку, на дне котлована. Девушка лежит на животе, одну руку приложив к уху. Номерная табличка расположена прямо у руки, и под списком я вижу, что она держит в руке мобильный, словно лежит и говорит с кем-то по телефону.

– Как вы знаете, – начинаю я, – мы здесь потому, что вам звонил друг Миллы, Роберт Риверхольт.

Ингеборг кивает.

– Мы видели в новостях, что его убила бывшая жена. Ужасно.

– Что он хотел?

– Лив тогда только нашли, и он сказал, что увидел это по телевизору. Рассказал, что сам занимается делами об исчезновении того же временного периода и хотел бы побольше узнать об обнаруженном теле Лив.

– Делами? – спрашиваю я. – Не одним делом?

Ингеборг складывает руки на столе.

– Он сказал, делами. Как бы то ни было, я рассказала, что только что пришел окончательный отчет о вскрытии и в заключении говорится, что эта смерть – личная трагедия, самоубийство.

– Но он позвонил снова два дня спустя?

– Верно.

– Зачем? Если дело уже квалифицировали как самоубийство?

– Я не знаю, меня не было на месте. Он сказал секретарю, что перезвонит. – Она качает головой. – Какой ужас.

– Спасибо, – говорю я и встаю, готовясь уходить. Эта встреча закончилась не так, как я предполагал.

Ингеборг крепко пожимает мне руку и поворачивается к Милле.

– Извините, – говорит она и достает книгу из ящика. – Перед тем как уехать, не могли бы вы подписать вот это?

– Одного не могу понять – чего же хотел Роберт? – говорю я, пока самолет наполняется людьми. – Почему из всех дел его так заинтересовало именно это? И, что немаловажно, – зачем он позвонил снова, когда ему уже подтвердили, что причина смерти – самоубийство?

– А я вот не понимаю, – начинает Милла, когда самолет дергается перед началом движения, – почему никто не заметил ее перед тем, как засыпать яму?

– Ингеборг сказала, шел сильный дождь, должно быть, вода собралась на дне, – отвечаю я, в то время как голос в динамике сообщает, что стюардессы готовы показать нам, как надевать спасательный жилет. – Не так уж и странно.

– А еще этот телефон, – нетерпеливо продолжает Милла. – Горько думать, что последнее, что она сделала, – попыталась позвонить кому-то, там, в яме. Может быть, она пожалела о содеянном и хотела позвать на помощь?

– Я не понимаю другого, – задумчиво бормочу я, зафиксировав взгляд на стюардессе, показывающей аварийные выходы перед нами, – почему Роберт сказал участковой, что звонит, так как занимается несколькими делами об исчезновении, а не одним.

– Сив и Оливия, – отвечает Милла.

– Но это одно дело.

– Может, она неправильно запомнила?

– Может.

Милла наклоняется ко мне и иронично улыбается.

– Что, если? – спрашивает она.

Я улыбаюсь в ответ.

– Ага! – смеюсь я. – Хочешь сказать, что, если он что-то нашел?

– Да. – Милла наклоняется ближе. – Такое чувство, что мы наконец-то делаем настоящую полицейскую работу. – Она моргает. – Как тогда, с Робертом. – Она опускает глаза и отворачивается от меня в окно иллюминатора. – На этот раз мы не сдадимся, пока не найдем ее, – шепчет она серым облакам. – На этот раз не сдадимся…

Милла сидит, щекой прислонившись к спинке кресла, мечтательно уставившись в иллюминатор. Время от времени она бросает взгляд на меня. Есть что-то в ее глазах, я еще не подобрал формулировку, но, когда она долго смотрит на меня, цвет ее зрачков словно начинает растворяться, превращаясь в бездонную темную нефть. Нефть извивается в воздухе, устремляясь к моему лицу, ложится на шрамы и, размягчая огрубелую ткань, исправляет асимметрию.

– Что такое? – Милла снова смотрит прямо на меня.

– Я просто думал. – Я с силой моргаю и откидываюсь на кресле. Мне приходит в голову, что то ли это травма мозга играет со мной очередную злую шутку, или так просто случается с теми, кто подбирается к Милле настолько близко, как я сейчас.

Милла кладет руку на подлокотник между нами.

– О чем?

– Предположим, Роберт действительно что-то нашел, – начинаю я. – Лив же обнаружена прямо рядом с лагерем, с мобильным у уха. Выглядит так, словно она кому-то звонила.

– И?

– Ну, если бы я был Робертом и у меня был бы друг в «Теленоре», думаю, я бы очень хотел узнать, кому же она пыталась дозвониться.

Милла отпускает подлокотник и выпрямляется, когда самолет достигает взлетной полосы.

– Нужно рассказать это Иверу с Кенни, когда прилетим.

– Кстати, есть еще кое-что, – начинаю я и проверяю ремень безопасности еще раз, пока двигатели начинают реветь, а снег с дождем решетит самолет. – Она лежала на животе.

– О чем ты?

– Когда ты падаешь или бросаешься вниз, срабатывает естественный рефлекс позвоночника – перевернуться на спину при приземлении. Конечно если падение было не смертельным. Я хочу сказать, если она собиралась кому-то звонить, разве сперва не перевернулась бы на спину?

Милла отклоняет голову в сторону.

– Ты так и сделал? – шепчет она. – Перевернулся на спину?

– Да, – отвечаю я, и наши тела прижимает к креслам, когда самолет дает полный газ. – Оба раза.

Он останавливается у края могилы, отпускает ступни Сив и спрыгивает вниз. Я вижу, как он хватает безжизненное тело и тащит за собой в яму. Держу глаза почти закрытыми, так что едва вижу, как он снова поднимается из ямы.

Когда он выпрямляется и идет ко мне, задерживаю дыхание. Он садится на корточки и поднимает телефон, лежащий на земле у моих ног, смотрит на него, проводит пальцами по экрану и убирает в карман рубашки. Я полностью закрываю глаза и в следующее мгновение чувствую его пальцы на своих лодыжках. Он начинает тащить меня.

Все стихло, звуки и запахи, я не чувствую даже жесткости земли – ничто не разрушит тот уголок моей души, который я отыскала тогда на заднем сиденье машины, увезшей меня от тебя, мама. Вообще я думаю, что нахожусь там все время с тех самых пор. Без тебя я съеживаюсь, становлюсь меньше и меньше, черной, почти незаметной точкой, заключенной в тюрьму из плоти, костей и тканей.

Как только самолет приземляется в Гардермуене, мы связываемся с Ивером, рассказываем о встрече с участковым в Оркдале и просим его позвонить Руне из «Теленора» и запросить телефонные логи Лив Дагни Волд. Затем садимся в аэроэкспресс до Осло и едем в квартиру Миллы на Сент Хансхауген, где нас ждет Йоаким.

– Как прошла поездка? – спрашивает Йоаким, ставя на стол чашки с кофе и намазывая маслом булочки.

Милла качает головой и относит дорожную сумку в спальню.

– Приму душ, – говорит она, выходя к нам. – Позже можем сходить поесть.

Я сажусь в одно из кресел с чашкой кофе. Последние дни научили меня, что изматывают не сами путешествия, а паузы между ними. Такие моменты, как этот, лишают меня покоя, делая раздражительным, потому что у меня нет того, что уймет это противное посасывание под ложечкой.

– Выяснили что-нибудь новое? Про Оливию? – спрашивает Йоаким, когда Милла уходит в душ.

– Нет.

Йоаким наливает себе кофе и садится в кресло рядом.

– Еще один ложный след?

– Может быть и нет.

– Правда?

– Нужно подождать, что найдет Ивер.

– Милла не особенно рассказывает мне, чем вы занимаетесь. – Йоаким наклоняется вперед, берет поднос с булочками и подносит к моему лицу.

– Как ты знаешь, мы идем по следу, который проложил Роберт перед тем, как его убили, – говорю я и беру булочку. – Йоаким довольно улыбается и ставит поднос на стол. – Самоубийство в Оркдале.

– Какое это имеет отношение к Сив с Оливией? Я думал, они убежали в Испанию.

Я бросаю короткий взгляд в сторону ванной, затем подаюсь к Йоакиму, так близко, что провоцирую его маскулинный страх прикосновения, но он все же не осмеливается отодвинуться или поменять позу.

– Нет, – шепчу я. – Оливия и Сив сели в неизвестную машину. С тех пор о них никто ничего не слышал. Как думаешь, что это значит? – Я моргаю и опускаюсь обратно в кресло.

– Они мертвы, – запинаясь, бормочет Йоаким. – Ты думаешь, они мертвы?

Я киваю.

– Так же думал Роберт, – добавляю я. – Поэтому и начал рыться в других делах об исчезновении.

– Н-н-но я не понимаю…

– Я думаю, их похитил серийный убийца. Роберта убили, когда маньяк понял, что кто-то напал на его след. А теперь он ищет нас.

– Что?! – Йоаким смотрит на меня, открыв рот.

– Торкильд, это не смешно. – Милла стоит на пороге ванной в халате и с полотенцем на голове.

– Что? – повторяет Йоаким и смотрит попеременно то на меня, то на Миллу.

– Он тебя подкалывает, – говорит Милла. – Ты что, не понимаешь?

– Зачем? – спрашивает Йоаким после того, как Милла исчезает в спальне. – Ты считаешь, это смешно?

– Да, – отвечаю я. – Это смешно – как ты бегаешь вокруг, словно домохозяйка из пятидесятых, печешь булочки, мелешь кофе и чуть не душишь свою девушку, когда вы трахаетесь. Я думаю, так же считал и Роберт.

– Следи за языком, – начинает Йоаким, собираясь встать.

– Когда мышка собирается идти, – напеваю я, глядя на него. Он приподнимается на руках на спинке кресла. Его щеки горят огнем, что совсем не сочетается с белыми волосами. Он как будто еще не решил, стоит ли встать полностью, но и садиться обратно тоже не хочет.

– Ты больной на всю голову, – говорит он по-шведски и снова опускается в кресло.

– Да, это точно, – шепчу я, когда Милла выходит из спальни. – А ты не тот, за кого себя выдаешь.

– Вы все еще подкалываете друг друга? – Милла подходит к холодильнику и достает бутылку «Фарриса».

– Нет-нет, – говорю я и встаю. – Мы только чуть ближе знакомимся. – Затем я снова смотрю на Йоакима, все еще вцепившегося в подлокотники. – Спасибо за булочки, друг, – я протягиваю ему руку.

Йоаким смотрит на протянутую руку и наконец сглатывает, встает и пожимает ее.

– Не за что, – произносит он и исчезает в спальне.

– Зачем ты его дразнишь? – спрашивает Милла, подходя и садясь рядом со мной.

– Считай это естественным следствием той версии, которую мы избрали, связывая смерть Роберта с делом об исчезновении Сив и Оливии. Это заставляет меня поближе рассмотреть твоих мужчин, круг общения Роберта и Оливии.

– И ты решил начать с Йоакима? – Милла издает краткий смешок. – Господи, да ты же видел его, он и мухи не обидит. Кроме того, он один поддерживает меня во всем этом. Йоаким был на седьмом небе от счастья, так же, как и я, когда Роберт рассказал, что нашел Оливию, и полностью раздавлен, когда она пропала.

– Я только хочу сказать, что между домохозяйкой и человеком, который хватал тебя за горло в первый вечер в Тьёме, лежит пропасть. И я просто хотел посмотреть, что находится в этом пространстве, вакууме, бреши.

Милла откручивает пробку бутылки и пьет.

– А ты знаешь, что это я прошу Йоакима о таком? – Она ставит бутылку на стол и берет булочку. – Если бы выбирал он, мы бы делали это в миссионерской позе с выключенным светом, – смеется она и проводит пальцем по губам. – Ты считаешь это странным?

– Нет.

– А ты как этим занимаешься? С женщиной. – Она снова улыбается, окидывая меня взглядом. – Как тебе нравится?

– Я импотент.

– Уверен? – дразнит она.

– Вполне.

– Давно был последний раз?

– Когда Иисус лежал на соломе в яслях.

– Почему?

– Потому что, – отвечаю я и меняю позу, когда Милла наклоняется ближе.

– Что? – она смеется и осторожно кладет руку мне на бедро. – Я доставляю тебе неудобство, дискомфорт?

– Мне всегда дискомфортно.

– Нет, – говорит она, слегка сжимая мышцу моего бедра. – Врешь.

Я собираюсь что-то сказать, когда из спальни выходит Йоаким. Он переоделся и в одной руке держит чемодан.

– Я еду в Тьёме, – говорит он, останавливаясь перед нами.

– Разве ты не сходишь поесть с нами? – спрашивает Милла, не убирая руки с моего бедра.

– Нет, – отвечает он угрюмо. – Я хочу домой.

– Йоаким, – начинаю я и встаю, так что Милле приходится отпустить меня. – Слушай, я не хотел обидеть тебя. – Я протягиваю руку. – Извини, друг. Ладно?

Йоаким смотрит на руку и наконец пожимает ее.

– Ладно, – говорит он и слегка облегченно выдыхает.

– Ты позвонишь? – Милла встает и смотрит на Йоакима, отпивая «Фаррис».

– Что?

– Когда доберешься. На виллу.

– Да, да… я…

– Супер. – Милла идет к холодильнику и убирает воду. – Не забудь полить цветы. В прошлый раз, когда меня не было, ты забыл.

Йоаким награждает меня холодным взглядом, берет чемодан и уходит.

Мы с Миллой приезжаем в ресторан с ярким освещением и жесткими скользкими стульями недалеко от ее квартиры. Пока мы сидим друг напротив друга и пьем пиво в ожидании еды, мне приходит в голову, что не исследовательское дело явилось настоящей причиной, по которой я согласился на встречу с Миллой, когда Ульф впервые назвал ее имя. И не угрозы, что мне придется делать стеариновые свечи на заводе по направлению НАВ. Причиной было желание поменять привычный порядок вещей, покончить с безвременьем, с вакуумом, в который я заключен. Это желание не унял бы никакой психотерапевтический разбор моего состояния и никакие горы «Ципралекса».

– Кто ты на самом деле, Торкильд? – Милла заказывает еще пива. – Кто ты, в свободное время от беготни за писателями-детективистами и исправления старых ошибок?

– Я сижу в своей квартирке и грежу обо всем, чего не случится, – отвечаю я и трогаю щеку. – Каждый день – праздник.

– Ты всегда такой циник? – смеется Милла, поднеся запотевшую бутылку к губам. Ее взгляд приобрел слегка замутненный блеск, который ее красит. Черты лица смягчились, и она стала привлекательной, но не в сексуальном смысле.

– На последней встрече отец назвал меня саркастичным циником, – говорю я, когда приходит официант с едой. Милла заказала салат. Я – рыбу, хоть не выношу и мысли о твердой пище. Разговор не течет, как хотелось бы, но мы все же стараемся. Надо найти тему для беседы, не связанную с мертвыми или пропавшими людьми. Мы останавливаемся на следующем отличном варианте: семья и прошлое.

– Когда это было?

– Двадцать семь лет назад.

– Значит, он был прав.

– Да. – Я ковыряю рыбу, отделяю мякоть от костей и макаю в соус, пытаясь спрятать ее между ломтиком лимона и листьями салата. – Один-единственный раз. Ни в чем другом он прав не был.

– Он жив?

– Думаю, да. У себя в Исландии он морской биолог и активный защитник окружающей среды.

– Иногда бывало, – она нанизывает листья салата на вилку и отправляет в рот, жует и глотает, запивая пивом, – я не осмеливалась даже войти туда. Слышала, как она хнычет или плачет в своей кроватке с решеткой, но была не в силах заставить себя встать с дивана. Одна только мысль, что нужно взять ее на руки и прижать к себе, наполняла меня страхом и отвращением. Я ненавидела себя за то, что испытываю такие чувства, и в то же время до смерти боялась, что увижу в ней его или почувствую его запах, когда прижму ее к себе. Иногда я сидела на полу и изучала каждое ее малейшее движение, выражение лица, пока она играла в своем собственном мирке, только чтобы узнать в них свои черты, а не его.

– Думаю, ты правильно поступила тогда, – говорю я и кладу приборы на стол.

– А теперь? – В ее голосе появилась нотка, приглушающая слова, делающая их хрупкими.

– Ты снова поступаешь правильно, Милла. – повторяю я.

– Спасибо. – Она вздыхает и возвращается к еде.

– Что сказал Йоаким, когда ты рассказала ему, что хочешь попытаться найти ее?

– Обрадовался. Сказал, что всегда хотел дочь. Вначале он хотел взять приемного ребенка, но я даже слышать об этом не могла. Не сейчас, когда у меня уже есть Оливия. Поэтому, когда я рассказала ему, что хочу найти Оливию, он меня поддержал. Даже начал планировать ей комнату, гостиную с телевизором и семейные поездки на запад и восток.

– А Ивер и Кенни?

– Для них все несколько сложнее, – начинает Милла, и я замечаю фигуру женщины под дождем у ресторана.

– Что ты имеешь в виду? – Женщина стоит на другой стороне улицы, машины и люди проносятся мимо. В ее фигуре, в том, как она стоит, есть что-то знакомое. Я видел ее раньше.

– Из-за их работы, – продолжает Милла. – Как ты знаешь, только сам ребенок может взять на себя инициативу в поиске родителей, после того, как ему исполнится восемнадцать. Оливии еще не было шестнадцати. Ивер считал, что я должна подождать, посмотреть, но я не хотела. Это он связал меня с Робертом, когда он ушел из полиции и начал работать на себя.

И снова мой взгляд скользит мимо лица Миллы в окно. Ее больше нет. Женщина под дождем исчезла.

– Я думала о том, о чем мы говорили в первый вечер у меня в квартире.

– Да? – бормочу я, теребя этикетку на своей бутылке пива.

– Ты сказал, что таблетки счастья не работают и твой психиатр не настроен обсуждать альтернативы. Я рассказывала тебе о времени после Оливии, о клинике доктора Анне и о «Сомадриле».

– Да. – Я отпускаю этикету и ставлю бутылку на стол. – Ты сказала, что его сняли с продажи в 2008-м.

– Есть группа поддержки. Для старых пациентов и медицинского персонала. Ей заведует доктор Анне. – Милла откладывает вилку и протягивает руку. – Ты такой добрый. И я хочу помочь тебе, как ты помогаешь мне.

– О чем это ты?

– Пойдем со мной домой, – говорит она и сильнее сжимает мою руку. – Хочешь?

Я снова выглядываю в окно. Может, ее все-таки не было. Может, это просто травма головы решила снова сыграть с Аске злую шутку. Или же это было предупреждение – скоро нечто положит конец безвременью и выведет меня из вакуума раз и навсегда.

– Да, Милла, – отвечаю я и снова беру пиво. – Я хочу.

В девять часов мы возвращаемся домой к Милле. Она идет на кухню и приносит бутылку вина и два бокала. Покачиваясь, ставит бокалы на стол и опускается в кресло рядом со мной, с бутылкой на коленях.

– Фух, бр-р, – выдыхает она и машет рукой перед лицом. – Я уже плохо переношу алкоголь. Пара бутылок пива, и все, полный хаос. – Она закрывает лицо рукой и рассматривает меня сквозь пальцы. – У меня есть еще кое-что для тебя.

– Что?

– Мистер Синий, – она раскрывает ладонь и протягивает ее мне.

– Что это такое? – спрашиваю я, беря синюю ромбовидную таблетку.

Милла закрывает глаза и отворачивается в сторону, склоняя голову к плечу.

Я же только что сказала. – Она хлопает глазами, словно вот-вот уснет. – Это мистер Синий.

– «Виагра»?

Она тяжело кивает.

– Что? – Я смотрю то на синюю таблетку, то на Миллу, которая почти лежит в кресле рядом с закрытыми глазами и сложенным, на животе руками.

– Сначала ее, а потом получишь другие.

– Другие? У тебя есть еще что-то, кроме «Сомадрила»?

– «Сомадрил» и «Оксиконтин». По отдельности они не работают. – Милла хлопает себя по груди и интенсивно моргает. – Ну что, выпил?

Я набираю полный рот слюны и глотаю таблетку.

– Да.

– Хорошо, – отзывается Милла. – Остается только ждать.

– Как долго?

– Минут двадцать-тридцать, примерно.

– Это таблетки Йоакима? – спрашиваю я, глубже опускаясь в кресло.

– Нет, – хихикает Милла, качая головой. – У Йоакима и так стоит колом. – Она протягивает руку, берет мою и прикладывает к своей груди. – Пойдем, – говорит она, притягивая меня к себе. – Обыщи меня, друг мой. Полный обыск. Или как там это называется.

– Пока ничего не чувствую, не думаю…

– Давай, Торкильд. Я хочу, чтобы ты меня трогал. Не отступай. Если тебе нужно разорвать одежду, то сделай это. Будь мужчиной.

Я осторожно встаю с кресла, делаю шаг вперед и прижимаюсь к ней. Движения кажутся механическими, словно у робота в момент осознания себя. Волнение в паху говорит о том, что там все же есть признаки жизни, а слюнная секреция во рту напоминает мне, что я не был так близок к «Оксикодону» вот уже полгода. Не знаю, эффект ли от «Виагры» или жажда болеутоляющего движет мной. Наверное, сочетание того и другого заставляет меня протянуть руки и сжать ее тело, неловко и осторожно, через карманы кардигана. Милла открывает глаза.

– Нет, – говорит она. – У нее влажное дыхание, пахнущее алкоголем. – Не там. – Она поднимает руки вверх и выпячивает грудь.

Я провожу пальцами по ее руке, слегка сжимая мягкую ткань кардигана от запястья до подмышечной впадины.

– Теплее, – бормочет Милла, снова закрывая глаза.

Я повторяю процедуру на другой руке и сажусь на корточки перед ней, осторожно поглаживая бока, от подмышек к талии и ниже к бедрам. Теперь уже нет сомнений, что мистер Синий что-то сделал внизу. Вдруг у меня кружится голова, словно вся кровь в теле перенаправилась в одно место.

– Не останавливайся, – шепчет она, когда я на мгновение замираю в страхе, стоит ли продолжать или в противном случае я рискую потерять то, что мне необходимо.

Я снова сажусь на корточки и прижимаюсь к ней. Милла опускает руки, и я осторожно развожу полы кардигана в стороны, так что показывается платье. Ее грудь вздымается, когда я расстегиваю верхнюю пуговицу.

– Теплее, – смеется она.

Я расстегиваю еще одну, и еще одну.

– У него застежка сзади, – говорит Милла и поворачивается так, чтобы я мог расстегнуть лифчик.

Маленький прозрачный пакетик на зиплоке выпадает из одной чашки бюстгальтера и исчезает в платье. Я расстегиваю на нем еще две пуговицы и нахожу пакетик у пупка. Внутри лежат четыре таблетки лимонного цвета.

– А где «Окси»? – спрашиваю я, беру пакетик, достаю две таблетки и проглатываю. Мое дыхание становится неровным, учащенным, я охотник, идущий по следу добычи, добычи с бьющимся сердцем в виде капсулы.

– А ты как думаешь? – Милла медленно раздвигает ноги, кладет на грудь руку, затем спускает ее, проводя по пупку к паху.

Следующий пакетик падает на пол, когда я снимаю с Миллы трусы. Я спешно открываю его, заглатываю «Окси» и убираю оба пакетика к оставшимся таблеткам в карман рубашки.

Милла поднимает подол платья и протягивает ко мне руки.

– А теперь ты закончишь начатое, Торкильд.

У меня такое чувство, как будто все тело кипит. Я вытираю пот со лба, расстегиваю ремень, вынимаю его из брюк, поднимаю ее ноги и кладу себе на плечи. Снимаю оставшуюся одежду, беру ее за бедра и вхожу в нее.

«Оксикодон» – как река. А если наполнить эту реку «Карисопродолом», она превратится в поток чистого, лишенного боли счастья. Под водой все иначе. Первое, что приходит мне в голову, – в этом слое геосферы нет любви к ближнему. Рыба не любит себе подобных. Родительская любовь у рыб постепенно угасает, когда дети растут и учатся справляться сами. И однажды все заканчивается, нить обрывается, несмотря на все, что было. Они становятся чужими, всего лишь одними из множества рыб. Может, так должно было быть и со мной и Фрей. Чувствам давно следовало угаснуть, а нам – ускользнуть друг от друга.

Я вижу свое отражение в блестящей, как зеркало, поверхности: я бесцветный и эфемерный. Собираюсь протянуть руку и потрогать отражение, как вдруг замечаю перед собой какую-то фигуру, одетую в темный дождевик, плывущую посередине моей реки.

– Фрей? – Я вижу, как потоки воды несут наши тела друг к другу. – Это тебя я видел под дождем?

Под нами нет дна, далеко в вышине я вижу небо, ярко-голубое, как вода, все сливается, все стало небом. Меня быстро затягивает в водоворот, он окутывает мое тело, и я оказываюсь ближе к ней. Протягиваю руку, чтобы коснуться ее лица в капюшоне, пока мы вращаемся вокруг друг друга.

– Фрей, – я хватаю ртом воздух. Изо рта выстреливают пузырьки воздуха, и я замечаю, что течение вот-вот отнесет нас друг от друга. – Подожди, я только хочу увидеть тебя, твое лицо в последний раз. – И тут же ее волосы откидываются с лица, и капюшон исчезает. Передо мной не Фрей. Фигура безжизненно парит с широко раскрытыми глазами, со стекающими по щекам, как черный деготь, слезами, растворяющимися в речной воде.

– Оливия? – я машу руками и ногами, пытаясь увернуться. В следующее мгновение я открываю глаза. – Черт побери, – вздыхаю я и натягиваю одеяло на лицо. Принял слишком много таблеток, перевозбудился и уснул. Это был сон, чертов сон.

Я лежу под одеялом, прокручиваю в голове вчерашний вечер, пока мой телефон не издает два коротких писка. Стягиваю одеяло с лица и вижу, что рядом спит Милла. Не то чтобы я сожалею о совершенном или мне стыдно за то, что я переспал со своим работодателем в обмен на таблетки. Поезд стыда давно покинул эту станцию. Но мне все-таки стоило думать головой. Я поворачиваюсь и беру телефон с ночного столика.

Сообщение пришло с неизвестного номера: Надо было еще раз переехать тебя.

Используй пистолет, пишу я в ответ и сажусь в постели.

Он знал это, написано в следующем сообщении, пришедшем до того, как я успел положить телефон на столик. Целую секунду до того, как я нажму на курок, он знал, что сейчас произойдет.

Я звоню на этот номер, но абонент недоступен.

После этих сообщений заснуть не получается. Милла лежит на животе рядом со мной, лицо повернуто ко мне. Ее одеяло сползло к пояснице, я поворачиваюсь на бок, к ней, и провожу рукой над ее спиной, паря прямо над кожей, пока рука не начинает трястись от напряжения.

Я смотрю на свою руку, спокойно лежащую на ее спине, ощущаю покалывание в кончиках пальцев и тепло, проникающее через поры и поднимающееся вверх по руке. Скоро пальцы начинают дрожать, и я вижу, как они двигаются, ласкают гладкую спину, сначала робкими неуклюжими движениями, затем волнами, вверх и вниз по позвоночнику, до лопаток, к волосам и снова вниз, по бокам, к пояснице и опять наверх.

Глаза следят за ходом пальцев, кажется, что тело парализовало, словно пальцы трогают незнакомое, экзотическое существо, которое я никогда раньше не видел. Дорис говорила, что фантазировать не опасно, если фантазия что-то дает и не вредит ни мне, ни другим. Так почему же мне так страшно? Потому что я не выношу даже мысли о том, чтобы близко подпустить к себе кого-то после Фрей, в страхе раскрыть свою ущербность, налитыми кровью чумными блохами жгущую мое изуродованное лицо.

– Ты никогда не поймешь, Милла, – шепчу я и останавливаю танец пальцев на ее спине, – кто я такой.

– М-м-м, – бормочет Милла и открывает глаза, смотрит на меня и улыбается. Она поворачивается на бок, зевает и натягивает одеяло до подбородка. – Все нормально?

– Странный сон, – отвечаю я и ложусь на спину, здоровой стороной лица к Милле.

– Да? Расскажи!

Я качаю головой и тянусь к ночному столику, где лежит телефон.

– Ночью кто-то отправил мне сообщения.

– Кто? – Она садится в постели.

Я открываю переписку и протягиваю ей мобильный.

– Н-но, – Милла тяжело дышит и закрывает рот рукой. – Это же… Номер Оливии! – Она как завороженная смотрит на мой телефон. – Сообщения отправлены с номера Оливии. – Она на секунду замирает и глядит на меня. – Я не понимаю, Торкильд… что это значит? Зачем Оливии отправлять тебе СМС и говорить, что она убила Роберта, что она…

– Это скверно, Милла, – произношу и качаю головой. – Очень скверно.

– Но, значит, она жива! Это же ее номер, слышишь? – Милла округляет глаза, словно я с другой планеты. – Она жива, Торкильд, она…

– Не думаю, что это Оливия отправила сообщения, – говорю я, садясь в постели.

– Что? Это она, это же ее телефон. – Она бешено тычет в экран моего мобильного. – Это номер Оливии, Торкильд. Она… она, – Милла с силой давит кончиками пальцев на экран, пытаясь побороть слезы.

– Милла, прочти сами сообщения, – шепчу я. – Тот, кто прислал это, хочет, чтобы я знал – это он убил Роберта, и пытался убить меня. Есть всего две причины отправлять мне это. Либо это действительно он, и он говорит правду, либо это отправил кто-то, кто хочет, чтобы я думал, что это правда. Как бы то ни было, мы не можем отрицать того факта, что у него телефон Оливии. Он или она знает о моем существовании и о том, что я продолжаю работу Роберта Риверхольта. В то же время он говорит нам кое-что еще, а именно, что мы напали на какой-то след. Наверное, он не подумал об этом, отправляя СМС, но этим только что сообщил нам: то, чем мы занимаемся, работает, и след Оливии не такой холодный, как мы думали вначале.

Милла сидит и еще долго смотрит на телефон после того, как экран погас.

– Что нам делать? – наконец шепчет она.

– Пока что ждем, – отвечаю я, выбираясь из постели. – Надеюсь, узнаем больше, когда он свяжется с нами в следующий раз.

Милла хватается за одеяло и провожает меня взглядом.

– Думаешь, он опять это сделает?

– Непременно. Пока мы будем продолжать то, чем занимаемся, будут поступать и новые сообщения. Но нужно быть осторожными, Милла. Очень осторожными, черт побери.

– Я не хочу, чтобы что-нибудь случилось с тобой. – В ее глазах снова появляется тот теплый коричневый блеск, который мне начинает нравиться. Милла тянется ко мне, хватает за руку и пытается притянуть к себе. – Торкильд, я…

– Я уже говорил тебе. – Я освобождаюсь от ее захвата. – Я не Роберт.

Ивер с Кенни приходят в квартиру Миллы в половине пятого. Оба выглядят утомленными, словно устали разговаривать в поездке из Драммена. Йоаким тоже здесь. Он появился за час до них с кипой журналов, которые хотел доставить Милле.

– Лив Дагни Волд. – Ивер мешкает, прежде чем продолжить. – Несколько входящих пропущенных звонков от друзей и родственников, пытавшихся связаться с ней на протяжении пары недель после ее исчезновения. Но постепенно звонки прекратились, их было все меньше, и они стали более спорадическими с течением времени и угасанием надежды. Так всегда бывает, – спокойно продолжает он.

– Значит, исходящих не было? – спрашиваю я разочарованно.

– Нет. После исчезновения Лив ее мобильный не использовался. Но я решил тщательно проверить все входящие. – Он улыбается и делает глоток кофе, поданного Кенни. – Четыре входящих с одного номера выделяются на фоне других. Они были перенаправлены на автоответчик, потому что телефон уже давно разрядился. Но ни одного сообщения не было оставлено.

– Кто владелец номера? – спрашиваю я.

– Номер уже не используется. Договор закрыли в середине прошлого октября. Владельцем был Юнас Эклунд, двадцатичетырехлетний парень из Стокгольма. – Ивер шумно дышит через нос. Его взгляд становится жестче. Мрачнее. Глаза полицейского делаются такими, когда он знает, что ничего хорошего ждать не приходится. – Я говорил с матерью Эклунда и с сестрой Лив в Оркдале.

– И?

– Между ними нет никакой связи. Семья Эклунда никого не знает в Норвегии, а сестра Лив из Оркдала никогда не слышала об Эклундах.

– Значит, звонки были ошибочные?

Ивер делает театральную паузу.

– Родители Юнаса никого не знают в Норвегии…

– А Юнас? – Я уже начинаю злиться от нетерпения. – Он знал Лив?

– Вот это сказать сложно.

– Ты не говорил с ним?

– Нет. Никто не говорил с ним с прошлой осени.

– В смысле?

– Он мертв, – сообщает Ивер.

– Мертв?

– Юнас со своей девушкой покинули Стокгольм в конце прошлого лета и поехали на север. Их тела нашли в роще около кемпинга недалеко от Умео в октябре несколько недель спустя. Газеты назвали это самоубийством по сговору.

– По сговору?

– Именно, – кивает Ивер и добавляет. – А Лив ведь тоже нашли рядом с кемпингом?

– Да. Значит, этот парень несколько раз звонил Лив в Оркдал, чтобы затем покончить с собой вместе со своей девушкой. Зачем?

– Вот тут и начинается все самое интересное, – продолжает Ивер. – Все четыре вызова с номера Юнаса Эклунда совершались уже после смерти его и его девушки.

– Что? – стону я. – Как это?

– Кенни поговорил с матерью парня. Она рассказала, что сын с девушкой сбежали на север, чтобы выбраться из плохой среды. Первое время мать с сыном поддерживали связь по телефону, пока вдруг он не перестал звонить. Теперь известно почему.

– Значит, это был не он, – говорит Милла. – Кто-то другой использовал его телефон.

– Да! – хором отвечают Ивер и Кенни. – Но есть еще кое-что. – Ивер открывает пакет, который он держал между ног, и достает оттуда папку. – Мне переслали бумаги по делу из участка в Умео. – Он передает папку мне. – Посмотри.

– Что мне искать? – спрашиваю я, листая бумаги.

– Ты быстро обнаружишь это, – говорит Ивер. Я вижу, как у него трясутся руки, когда он опять берет чашку.

– Да, – угрюмо подтверждает Кенни и кивает на фотографии с места происшествия. – Такое не пропустишь.

Я беру стопку фотографий и начинаю просматривать их. На первых двух снимках едва различимы два тела под тонким слоем листвы и травы. Юнас Эклунд лежит на спине, лицом вверх и с руками вдоль тела. Он голый выше пояса, на обеих руках вскрыты вены. Они похожи на борозды на усохшей коже. Желтая кожа на лице так обтянула череп, что Эклунд напоминает мумию из раскопок Древнего Египта.

– Личные вещи? – я обращаюсь к Кенни.

– Нет, – отвечает он.

– Никаких?

Я перехожу к следующей фотографии: на ней девушка лежит на животе, лицо закрыто волосами, одну руку она держит под спутанными прядями, а вторая вытянута вдоль тела, так что кончики пальцев едва касаются руки парня рядом.

– Нашел? – спрашивает Кенни, наклоняясь ко мне. Я смотрю на снимок, где девушку перевернули на спину и уложили на белый пластик.

– Это? – я указываю на руку, частично спрятанную в волосах.

– Следствие сочло, что она пожалела о сделанном и пыталась позвонить и позвать на помощь, – объясняет Кенни, сжимая в руке чашку кофе и бросая взгляд на Миллу. – Но было слишком поздно.

– Точно так же, – говорю я, уставившись на Кенни. – Да? Так же, как Лив в Оркдале?

– Что? – теперь уже подходит Милла и садится на корточки около меня. – Торкильд? – тихо спрашивает она, осторожно кладя руку мне на бедро. – Что точно так же?

Я кладу фотографию на стол и показываю.

– Посмотри, как она лежит. С телефоном у уха, словно набрала номер и ждет, когда кто-то в трубке ответит.

– Вот-вот, – говорит Кенни, качая головой. – Самоубийства. Это все усложняет.

– Никакое это не самоубийство по сговору, – шепчу я, смотря на фотографии. – Такой же бред, как и Лив, упавшая в котлован, перебрав с таблетками. Инсценировка. Их так специально положили. Кто-то положил их так уже после смерти. Боже мой, – стону я, хватаясь за голову. – Мы были правы. Перед смертью Роберт докопался не до случайного дела о самоубийстве, он напал на след серии. Серии убийств.

Он подтаскивает меня прямо к краю могилы, останавливается и обходит. Садится на корточки, хватает за плечо и бедро, переворачивает набок и толкает в яму в земле, где лежит Сив. Я приземляюсь лицом ей на грудь.

Я едва различаю, как он стоит над нами с моим телефоном в руке, осматриваясь вокруг и прислушиваясь. Стараюсь дышать через одежду Сив, не двигая ни одним мускулом. В следующее мгновение он прыгает в могилу и проверяет наши карманы курток и штанов, затем вылезает обратно.

Он берет лопату, стоящую посреди кучи свежей земли, вытаскивает ее и втыкает в кучу. Тело напрягается и мне приходится закрыть глаза и плотнее прижаться лицом к груди Сив, чтобы не закричать, когда на нас начинает сыпаться земля.

– С мобильного Эклунда звонили на разные номера в нескольких странах, пока трупы его и его девушки не нашли и номер не закрыли, – начинает Ивер. Йоаким сидит, прижавшись к Милле, и с ужасом на лице медленно просматривает фотографии с места происшествия по делу Эклунда, а Кенни беспокойно ходит взад-вперед по комнате. – Руна сейчас проверяет их и составляет схему передвижений того, кто владел мобильным Эклунда. Но в этом списке был еще один, норвежский номер, на который звонили несколько раз.

– Дайте угадаю, – начинаю я. – Еще одно самоубийство?

– Нет, – Ивер качает головой. – Кто-нибудь слышал о Сольвейг Борг?

Тишина.

– Сольвейг Борг была исполнительницей норвежских баллад. – продолжает Ивер. – Кажется, я видел ее по телевизору. Она умерла дома, в своей постели, 12 августа прошлого года, после длительной болезни. Была довольно известна. Вообще-то она с юга Норвегии, но жила с сыном в Молде.

– Естественная смерть, – говорю я. – Так где связь?

– Ее сын, – говорит Ивер. – Свейн Борг. Две недели спустя его коллеги заявили о его исчезновении, почти за месяц до того, как пропала Лив в Оркдале. От Молде до Оркдала всего три часа на машине. Предположили, что Борг поехал в Санкт-Петербург после смерти матери, чтобы найти отца. С тех пор никто о нем ничего не слышал.

– Значит, у нас еще один, – вздыхаю я. – Во что такое, мать вашу, мы влезли?

Кенни ходит взад-вперед в лучах солнца, пронзающих потолочные окна в квартире Миллы.

– Аске прав. Это все больше и больше начинает смахивать на серийные убийства, но эти дела по-прежнему ничто не связывает с исчезновением Сив и Оливии.

– Почему же, – отвечаю я и достаю из кармана телефон. Открываю сообщения, которые получил прошлой ночью, и показываю Иверу с Кенни.

– Что? – Ивер смотрит на экран и переводит взгляд на меня. – Я не понимаю…

– Это пришло с номера Оливии, – говорю я. – Отправитель берет на себя вину за убийство Риверхольта и нападение на меня, и у него телефон Оливии.

– Не может быть, – начинает Кенни. – Кто-то шутит с нами. Это единственное объяснение.

– Но мы в любом случае не можем опустить тот факт, что у него телефон Оливии, – добавляю я. – А также теперь мы знаем, что кто-то пользовался телефоном Эклунда после смерти его и его девушки. Мне же не нужно говорить, к чему ведет это рассуждение?

– Ладно, – кивает Кенни, почесав в затылке. – Давайте попробуем изучить вопрос в полном объеме. Поискать конкретные доказательства нашей версии, прежде чем решим, куда двигаться дальше.

– Согласен, – говорю я.

– Так что ты предлагаешь? – спрашивает Кенни.

– Нужно найти еще больше сходств между делами, – отвечаю я. – Но прежде всего мы должны доказать, что это дела об убийствах, а не самоубийствах.

– Отчеты о вскрытии? – Ивер разминает пальцы, откинувшись в кресле. – Должно же быть что-то, что поможет подтвердить это.

Я киваю.

Кенни устало кивает головой.

– Чертова неразбериха.

– Нужно попросить Руну в «Теленоре» отслеживать трафик телефона Оливии, – говорит Ивер. – Если опять придут сообщения, может быть, сможем определить местоположение номера.

– Нет, – возражаю я. – Об этом я сам позабочусь.

– Это как?

– Эти сообщения прислали лично мне. И на данный момент я намереваюсь разобраться с ними сам. Между тем я предлагаю продолжить разрабатывать эту версию и посмотреть, куда она нас приведет. Вы займитесь отчетами о вскрытии трупов, и проверьте все до единого номера, на которые звонили с телефона Эклунда.

– А ты? – спрашивает Кенни. – Что ты собираешься делать?

– Мы. – Я поворачиваюсь к Милле. – Нам с Миллой нужно в Молде, чтобы найти кого-нибудь, кто сможет рассказать нам больше об исчезновении Свейна Борга. Если оно связано с другими, то он первый из пропавших. Это может натолкнуть нас на мысль, где лежит начало серии убийств.

Молде находится на берегу огромной морской акватории. Море слишком открытое, голое, и холодный воздух с легкостью проникает между зданиями. Ивер устроил нам встречу в кафе в центре с начальником полиции Эйвиндом Страндом, который должен рассказать нам о деле Свейна Борга.

– Свейн Борг, – начинает Эйвинд Странд. Моего возраста, тонкие, короткостриженые волосы, седые на висках и ржаво-коричневые на макушке. Он заказал кусок торта. – На самом деле, мне было очень жаль его, – рассказывает он, набрасываясь на торт.

– О чем вы? – Сам я купил рогалик с сыром и ветчиной, чтобы было что пожевать между глотками кофе. Милла сидит рядом, хмуро уставившись в чашку, пока Эйвинд ведет рассказ. Кажется, она уже начала ощущать бремя нового направления, в которое нас завело расследование. По опыту я знаю, что безопаснее оставаться на месте, где возможности продолжают быть открытыми, где можно тешить себя ложными надеждами и мечтать, как это делает мать Сив. Для нее дочь навсегда останется на Ибице, всего лишь на расстоянии телефонного звонка.

– Ну, – Эйвинд Странд соскребает остатки крема с тарелки и слизывает с ложки. – Этот конфликт между ним и семьей матери на юге страны, после того как Сольвейг Борг умерла. Спор о правах на дело ее жизни, в итоге все кончилось судом. Борг проиграл, собрал вещи и уехал. Он был приятным парнем, если чуть лучше с ним познакомиться.

– Вы знали его?

– Да. – Он поворачивается и с тоской смотрит на витрину с тортами, опускает ложку и берет чашку. – В связи с заявлением. – Он снова ставит чашку на стол и почесывает виски, рассматривая Миллу, но она не поднимает головы от своей чашки.

– Каким заявлением?

– Ах да. Они заявили на него. – Он запускает ногти глубже в виски, так что несколько хлопьев перхоти падают на тарелку. – Семья матери. Кажется, за осквернение могилы. Они считали, что он разворошил ее могилу, что-то испортил там. Пришлось поговорить с ним, и тогда он рассказал про конфликт, и что мать вообще-то не хотела, чтобы ее хоронили, и что он просил развеять ее прах, но семья, как я понял, глубоко религиозная, они заартачились и сделали так, что Сольвейг Борг доставили домой в Сёрландет и похоронили рядом с ее родителями. Родственники также отказали Боргу, когда он и звукозаписывающая компания хотели выпустить мини-альбом с хитами матери. В общем, подняли шум. Так что я понимаю, почему он уехал.

– Указывало ли что-нибудь на то, что его исчезновение не было добровольным?

– Нет, скорее наоборот. Мы говорили с некоторыми из его коллег, и они думали, что Борг поехал в Россию на поиски отца. Перед отъездом он даже собрал вещи и разорвал договор с телефонным оператором, отключил электричество, воду и все такое. Позже это подтвердилось.

– Что именно?

И снова Странд поворачивается к витрине с тортами, нетерпеливо стуча ногами, так что колени задевают столешницу.

– Что он уехал в Россию, – говорит он наконец.

– И?

– Он отбывает срок в исправительной колонии в Архангельске, кажется, натворил что-то по пьяни в Санкт-Петербурге, я не помню. Из норвежского посольства в Москве туда послали парня, чтобы подтвердить это. Сам Борг не просил помощи, и тем не менее. По крайней мере, с нашей стороны дело было закрыто. Борг жив, может и не благоденствует, мы же все слышали про условия содержания заключенных в других странах, но все-таки. Он жив.

– Когда вы узнали об этом?

– В прошлом году перед Рождеством.

– Вы уверены, что это он? – спрашиваю я. – Что в той тюрьме сидит именно Борг?

– В смысле?

– Что это он, а не кто-то другой, выдавший себя за Борга?

– Я не понимаю. – Эйвинд Странд неуверенно улыбается и смотрит на Миллу, но она не выдает никакой реакции. – Что вы имеете в виду?

Вдруг у меня в кармане вибрирует телефон.

– Извините. Сейчас вернусь.

Я беру телефон и выхожу на улицу.

– Это я, – говорит Ивер, когда я вышел. – Выяснили что-нибудь?

– Да, – отвечаю я. – Это уже не дело об исчезновении. Борг жив.

– Жив? Значит…

– А у тебя? – перебиваю его я. – Есть что-то на твоем фронте?

– Я получил отчеты о вскрытии.

– И?

– Слышали что-нибудь про калия хлорид?

– Нет.

– Это раствор для инвазивных процедур. Используется для восполнения дефицита калия в организме и вводится через шприц или капельницу, откуда раствор медленно поступает внутривенно. Часто назначается пожилым пациентам, страдающим от обезвоживания.

– Вот как?

– Передозировка калия хлоридом Б повышает уровень калия, что может привести к нарушениям сердечного ритма или остановке сердца. Также это вызывает нарушение чувствительности и спутанность сознания.

– Можете просто сказать, что узнали? – спрашиваю я раздраженно, пытаясь закрыть лицо от ветра.

– У Лив из Оркдала в крови были обнаружены высокие значения калия хлорида Б, согласно токсикологическому отчету. – Он делает паузу. – То же самое у тех трупов из Швеции, и здесь-то вся загвоздка. Они, конечно, могли сделать это независимо друг от друга, покончить с собой, как и написано в отчетах. Но калия хлорид Б – это не то, что валяется у каждого дома. Ни у кого нет к нему свободного доступа. Чаще самоубийцы умирают от передоза таблеток. Кроме того, это внутривенный раствор, а никаких шприцев на месте происшествия найдено не было, значит…

– Кто-то другой сделал уколы.

– Похоже на то.

– Эти дела, – вздыхаю я. – Именно этого мы и боялись.

– Да, – соглашается Ивер и добавляет. – Поговорите с ней об этом? Видимо, пора рассказать Милле, что мы больше не можем надеяться найти Оливию живой. Теперь мы ищем тело.

Через окно кафе я вижу, как начальник полиции Странд стоит у витрины с тортами с подносом наготове, а Милла одиноко сидит за столиком и теребит волосы.

– Думаю, она уже знает, – шепчу я и кладу трубку.

Несколько взмахов лопатой, и он прерывает работу. Я не вижу его, так как лежу, прижавшись лицом к груди Сив. Но я чувствую его, каждое движение, слышу его дыхание. По мере работы оно становится тяжелее и резче, пока не стихает, когда он наконец останавливается и прислушивается.

Под его ногами трещат ветки на земле, когда он, обходя могилу, удаляется за деревья. Если бы у меня были силы, я бы выбралась из этой ямы, взяла с собой Сив и убежала, но тело меня не слушается, и вместо этого я просовываю руку под куртку Сив и крепче прижимаю ее безжизненное тело к себе. В следующее мгновение тень над ямой возвращается, словно солнце зашло за склон горы.

И он продолжает закапывать нас.

Я еще долго стою на улице после того, как закончил разговор. Пытаюсь найти море и холодный воздух между домами. Пусть ветер обдувает тело. Я в недоумении, словно в какой-то момент за последние несколько дней наступил хаос, из которого я теперь не могу найти выход.

– Аске, – раздается голос рядом со мной. Я оборачиваюсь и вижу, что это глава полиции Странд. В руке он держит бумажный пакет, полагаю, там торт. – Было приятно с вами познакомиться, – говорит он, протягивая руку. – Если я вам больше не нужен…

– Взаимно, – отвечаю я отстраненно, не выпуская море из виду. – Спасибо за помощь.

Эйвинд Странд поворачивается и машет Милле, она выдавливает улыбку и снова опускает взгляд на стол. И он уходит.

Я стою еще несколько минут, делаю глубокий вдох и возвращаюсь к Милле.

– Я только что говорил с Ивером, – сообщаю я Милле, усаживаясь за стол. Она не притронулась ни к кофе с пенкой, ни к круассану. Отщипывает от него хлопья, крошит и кидает на поднос.

– Что он сказал? – мягко спрашивает она, поднимая на меня глаза.

– Думаю, уже сейчас можно сказать с большой долей уверенности, что мы расследуем серию убийств при весьма особых обстоятельствах. Это значит, что…

– Не надо… – Милла зажмуривается и слабо улыбается. – Не говори этого, – шепчет она. – Не сейчас. Ее образ со мной как фотография все время с того дня, как мы с Робертом съездили в ее школу. И так ясно я не видела ее давно. Тогда я сразу узнала ее. – Милла продолжает крошить круассан. – Было что-то в ее походке, в том, как она прикладывала пальцы к лицу и к волосам, когда говорила, она стояла так далеко, и все-таки я сразу поняла, что это она.

– Думаешь, она тоже могла тебя увидеть?

– Нет. Мы сидели в машине у Роберта.

– Может быть, кто-то другой?

– О чем ты? Думаешь, Оливия убежала, узнав, что ее ищет мать? Что она так сильно ненавидит меня за то, что я сделала?

– Нет, я этого не говорил. Я только хочу сказать, что мне не нравятся такие случайные совпадения. Еще я скажу, что за то, чем мы сейчас занимаемся, придется платить, Милла. Я пытаюсь выяснить, что могло заставить Оливию и Сив уехать через неделю после того, как вы с Робертом нашли ее, и здесь мы опять не можем уклониться от вопроса о ком-то другом.

– Господи. – Ее глаза вдруг широко распахиваются. – Что я сделала?

– Милла, – я беру ее за руку.

– Нет, нет. – Она отдергивает руку, не отрывая от меня взгляда, словно я призрак из прошлого. – Что я сделала, Торкильд? – восклицает она. – Что я такого сделала?

– Ну, сомнений больше нет, – начинаю я, когда мы возвращаемся в Осло и встречаемся с Ивером и Кенни у дома Миллы на Сент-Хансхаугене. В ожидании нас они стоят, опершись о служебную машину, с кофе из «Дели де Лука» в руках. Кенни все еще в форме, Ивер – в гражданском. – Мы имеем дело с серийными убийствами.

– Аске прав, – говорит Ивер, пока мы идем к воротам. Кажется, Милле полегчало по возвращении в Осло, хоть у нее все еще отсутствующий вид, она мало говорит и держится позади. – Причина смерти в обоих делах – инъекция вещества, калия хлорида Б. Шприцев найдено не было, и это, само собой, указывает на то, что эти дела никак не об исчезновении, а об убийствах, совершенных одним и тем же преступником. Серийным убийцей. Лив в Оркдале, так же, как и девушка Эклунда, держали телефон у уха, словно сожалели о сделанном и пытались позвать на помощь, что укрепляет эту теорию.

– Я думаю, их положили так не для того, чтобы позвонили они, – встреваю я. – А для того, чтобы кто-то мог позвонить им.

– Но зачем? Они же мертвы.

– И тем не менее, – отвечаю я, когда мы останавливаемся у двери подъезда. – Серийный убийца, формируя картину места происшествия определенным образом, делает это, чтобы воплотить в жизнь фантазию, воссоздать сцену из прошлого или сделать то, что раньше не получалось. Тела – всего лишь реквизит в его собственных иллюзиях.

– Так он звонит… чтобы поговорить с ними?

– Не знаю.

– Серийные убийства, – вздыхает Ивер и поворачивается к углу улицы, где убили Роберта. – Во что, черт побери, ты ввязался, Роберт?

– Я встречал таких раньше, – начинаю я, пока мы стоим и смотрим на одну и ту же точку на тротуаре. – Когда ездил по американским тюрьмам и опрашивал преступников-полицейских. Эти люди, они такие…

Ивер опирается на дверь.

– Какие? – спрашивает он с любопытством.

– Большинство серийных преступников стремятся удовлетворить свою потребность в контроле и власти, компенсируя тем самым чувство бессилия. Мы, остальные люди, с раннего возраста вырабатываем механизмы, позволяющие справляться с такими чувствами как гнев и боль и, что не менее важно, находить выход из состояния фрустрации. Но у некоторых не получается, и для них единственный способ решения этого – манипулировать, контролировать и доминировать над другими. Мы исходим из того, что преступник не был знаком с жертвами, он обездвиживает их уколом, не в одном эпизоде, а сразу в двух, и использует тела, чтобы удовлетворить ту или иную фантазию. К тому же, ничто не указывает на имеющийся у преступника мотив личной мести этим конкретным людям, они, скорее, случайные жертвы, и это развивает фантазию преступника. После того как наступает смерть, он инсценирует самоубийство, а так могут делать только серийные убийцы. В крови новых жертв мы также найдем калия хлорид Б. Но тут возникает проблема.

– Какая?

– Что-то изменилось в поведении убийцы в случае с Риверхольтом и его бывшей женой. Преступник становится смелее и безрассуднее. Не то чтобы серийные убийцы вовсе не могут развиваться, но здесь очевиден полный разрыв шаблона.

– Серийный убийца, господи, – стонет Кенни, удрученно качая головой. – Вы что, не слышите, как безумно это звучит? Неужели только я…

– Серия убийств с одним преступником, Кенни, – говорю я. – Вот и все. И если следовать хронологии, то все началось с пропажи Свейна Борга в конце августа. Борг первый, далее Сив с Оливией три недели спустя, затем Лив из Оркдала четыре дня спустя, через два дня Эклунд и его девушка в Швеции. Шесть исчезновений и три трупа за месяц. А если считать Роберта с Камиллой, то целых…

– Зачем считать Борга? – вставляет Кенни. – Мы же знаем, что он сидит в тюрьме в России. Разве не лучше нам сконцентрироваться на делах, которые…

– Потому что номер телефона его матери в списке, и еще было заявление об исчезновении Свейна Борга, хоть теперь мы и полагаем, что он жив.

– Полагаем?

– Нам пока не удалось подтвердить, что это действительно Борг сидит в колонии. Надо поговорить с ним, спросить, почему номер его матери оказался в списке.

– Значит, ты хочешь поехать в Архангельск, – заключает Ивер.

– Да, – отвечаю я и улыбаюсь. Не уверен, улыбаюсь ли я из-за взгляда, посланного мне Миллой, или от осознания, что изменения, которых я так долго ждал, уже начались.

Я оставляю группу у дома Миллы и беру такси до своего отеля в Грюннерлёкке. Там я нахожу номер доктора Оленборга, который вел курс в Майами в то время, когда я еще работал в Особом отделе. Оленборг – эксперт по протоколам допроса и специализируется на серийных убийцах. Мы вместе почти целый год ездили по американским тюрьмам, пока он не заболел. Последний раз я видел его лет пять назад, и уже тогда ему было под девяносто. Я даже не знаю, жив ли он, но практически никто из моих знакомых не сможет помочь мне с тем, с чем я столкнулся.

– Mr. Aske. It’s been a while, – голос доктора Оленборга звучит мягко, почти женственно, он чуть шепелявит. – I heard that you weren’t doing so well?[438]

– Я болел, – говорю я, меря шагами свой номер.

– И сидел в тюрьме, – добавляет он. – Что случилось?

– Встретил девушку, – отвечаю я. Я задвинул все шторы и включил свет. У двери в холодном отблеске зеркала я вижу свое лицо. Шрамы исчезли, волосы более гладкие, без седины. Глаза светятся в темноте звериным пламенем, и это заставляет меня с ненавистью отвернуться. Я сажусь на край постели спиной к зеркалу, пальцы скользят по рту к шраму на щеке. – Я сделал глупость, – шепчу я.

Доктор чуть мешкает, и только когда я слышу его дыхание, вспоминаю о его возрасте и о том, как плох он был, когда мы расставались в частной клинике Майами. Как плохи были мы оба после девяти месяцев, проведенных вместе с серийными убийцами за закрытыми дверями. – Ты мне не казался способным на это, – говорит он наконец.

– Мне нужна помощь, – начинаю я. – С одним делом.

– Что за дело?

– Неизвестный подозреваемый. Серийный преступник. Несколько жертв. – Я рассказываю доктору о Борге, Сив и Оливии, а также о смерти Лив в Оркдале и молодой пары в Умео, о женских трупах, найденных с телефоном у уха, словно они собирались позвонить перед смертью. Добавляю, что мы предполагаем – все они жертвы серийного убийцы. Рассказываю о хлориде калия Б, о своем предшественнике Роберте, его бывшей жене и их предполагаемом убийстве.

– Звучит все это, – говорит доктор Оленборг, – невероятно.

– Вы нам поможете?

– Of course[439]. Но мне нужны документы по делам, протоколы допросов свидетелей, фотографии мест преступлений, полный набор. Напиши все, что знаешь, или выясни сам. Карты мест происшествий, нет, забудь, лучше координаты, я сам посмотрю. И будь добр, переведи все.

– Само собой. – Вдруг я замечаю, что все мое тело дрожит и по нему струйками бежит холодный пот. – Но это займет некоторое время, у нас даже нет списка всех…

– Перешли мне бумаги, Аске. Как можно скорее.

– Есть еще кое-что, – говорю я, когда он собирается положить трубку.

– Что?

Я рассказываю о том, как меня переехала машина.

– После этого я получил СМС с номера одной из пропавших девочек. Отправитель написал, что это сделал он, а также указал, что ответственен за убийство моего предшественника.

– Ну, – говорит Оленборг. – Ты же знаешь, как говорят. Убийцы не звонят, а те, кто звонят, не убивают.

– Я знаю. Но шлют ли они СМС?

– Ладно. Перешли мне и сообщения тоже, я посмотрю и дам тебе описание отправителя, если смогу. И напиши о твоем участии в этом деле, с первого дня. И о твоем предшественнике, мистере Риверхольте.

Я кладу трубку и падаю на постель, сворачиваюсь в клубок, закрываю глаза в попытке захлопнуть дверь в воспоминания, снова начавшие всплывать в голове. Воспоминания обо мне прошлом, не выдерживающем жизни в этой коже, с этими суставами и этим лицом. Время с доктором Оленборгом разрушило меня, и я забрал это разрушение с собой в Норвегию и заразил им тех, кто был вокруг. Я не могу позволить этому случиться снова.

На следующий день наш самолет в половине четвертого приземляется в аэропорту Талаги в одиннадцати километрах от Архангельска. На улице дождь. Мы с Миллой садимся в поезд, который доставляет нас на безжизненную маленькую станцию, где мы показываем специальный пропуск, который раздобыл для нас Ивер. Этот пропуск позволяет нам находиться вблизи российской базы атомных подводных лодок.

Охранник, одетый в арктическую камуфляжную форму и меховую шапку, помогает Милле выйти из поезда. Здесь еще лежит снег, отчего ветви елей гнутся к земле. Охранник проводит нас к чему-то среднему между такси и мини-автобусом и говорит, что машина доставит нас в колонию.

ИК-28 федерального казенного учреждения расположена в Коношском районе северной части Архангельской области. Эта колония находится в одном из бывших лагерей ГУЛАГа, созданных в 1930-х годах. Она стоит на плоскогорье, обнесенная тройным забором из бревен и колючей проволоки. Внутри мы видим бараки, отгороженные от административных бревенчатых зданий несколькими заборами из колючей проволоки.

Охранник перед будкой у ворот проверяет наше специальное разрешение, затем заходит в арку, звонит по телефону и снова выходит.

– Идем, – говорит он, когда другой охранник изнутри открывает ворота.

Зона кажется пустой. Людей не видно, кроме чьего-то любопытного лица в окне самого большого центрального здания.

– Где заключенные? – спрашиваю я, пока охранник отряхивает снег с ботинок и стучит в дверь еще одной будки охраны, которая, судя по всему, пристроена к главному корпусу.

– Лесная бригада, – отвечает он.

– Что?

– Работают. В лесу. С бревнами. Сейчас внутри только больные и те, кто работает на кухне.

Тучный мужчина за пятьдесят высовывает голову из будки и изучающе смотрит на нас с Миллой. На нем одна майка и на голове – меховая шапка.

– Ждите, – говорит он и закрывает дверь. Когда он наконец выходит, то уже одет в такую же арктическую форму, что и предыдущий охранник.

– Посещение? – спрашивает он, застегивая молнию на куртке.

– Свейн Борг, – отвечаю я. – Норвежец.

– А-а, – кивает комендант, протягивая сухощавую руку. – Специальное разрешение?

Мы показываем разрешение, он пристально изучает его, перебрасываясь односложными фразами на русском с первым охранником.

– Ладно, – говорит он. – Идем со мной.

Охранник, проводивший нас сюда, отдает честь коменданту и возвращается на пост. Мы следуем за комендантом к главному входу.

– Подождите в столовой, пока заключенные придут на обед. Есть хотите?

– Я нет, – отвечает Милла. Ее губы посерели, словно она вот-вот замерзнет насмерть, хотя на улице не холоднее, чем плюс два-три градуса.

– Кофе? – спрашиваю я, когда мы заходим в столовую – продолговатую комнату с холодного оттенка голубыми и белыми бетонными стенами, обставленную несколькими деревянными лавками и длинными коричневыми столами.

Комендант кивает и выкрикивает что-то по-русски. Вскоре из помещения, видимо, являющегося кухней, выходит молодой наголо постриженный мужчина с голым торсом, держа в руках две кружки. В комнату просачивается запах свежего хлеба.

Комендант подвигает мне одну из кружек, снимает шапку и кладет ее на стол рядом.

– Хорошая погода, – говорит он, кивая на крошечное грязное окошко.

– Точно, – отвечаю я и смотрю на Миллу, которая по-прежнему молчит. У нее отрешенный вид, она сама не своя. Думаю, ощущение, что все закончится не так, как она себе представляла, начало сильнее укрепляться в ней.

– Не так часто к нам приезжают иностранцы навестить заключенных, – замечает комендант и дует на кофе.

– А иностранных заключенных много? – спрашиваю я, чтобы поддержать разговор.

– Четыре скандинава, но норвежец всего один. Хорошо работают, с ними проблем нет. Отлично переносят холод.

– Сколько Борг уже сидит здесь?

Комендант пожимает плечами.

– Месяца три-четыре. Его этапировали сюда в прошлом году перед Новым годом.

– За что он сидит?

– Семь лет исправительно-трудовых работ за нападение на полицейского в Санкт-Петербурге. Перебрал с выпивкой и решил пошалить. – Он смеется и отпивает кофе. – Русская водка, понимаете. Не все после нее могут держать себя в руках.

– Его кто-нибудь навещал за это время?

Комендант качает головой.

– Норвежец держится сам по себе. Прекрасно работает. В камере чисто. Хорошая личная гигиена. Мы перевели его в лесозаготавливающую бригаду в январе. Большинство хнычет и ноет чуть только замерзнут, но он не такой. Говорит, это напоминает ему о доме. – Комендант качает головой. – Норвежцы чокнутые. Им лучше всего на природе.

Он отпивает еще кофе. Между делом посылает короткие любопытные взгляды Милле.

– А что вы вообще от него хотите?

– Коллега Борга заявил о его исчезновении, когда тот уехал из Норвегии прошлой осенью, – говорит Милла, наконец готовая к разговору. – Мы исследуем несколько дел об исчезновении того года, в связи с детективным романом, над которым я работаю, и…

Комендант ставит кружку на стол, выпучив глаза.

– Карин Фоссум?

– Нет, – краснеет Милла. – Милла Линд.

– А, – сникает комендант, снова хватаясь за кружку. – Не слышал о вас.

– Я больше не хочу здесь находиться, – шепчет Милла, когда комендант встает и подходит к окну.

– Короткая беседа, и мы закончим. – отвечаю я. – Если это окажется действительно Борг, думаю, можем вычеркнуть его из списка.

– Идем, – комендант машет нам, подзывая к окну и показывает. – Вон они идут.

Мы прислоняемся к грязному стеклу и видим колонну из четырех рядов, приближающуюся к воротам. Все заключенные одеты в теплые куртки и меховые шапки. Никто ничего не говорит, только смотрят в спину впереди идущему, пока охранник открывает ворота.

Приближаясь к столовой, группа постепенно распадается, кто-то снимает шапки и растирает пальцы, другие останавливаются у входа и закуривают. Дверь в кухню открывается, и тот же молодой заключенный с голым торсом и в белом колпаке выносит алюминиевые котлы различных размеров и форм и ставит на столы.

Комендант подходит к столу, берет свою шапку и надевает.

– Пойдем, – говорит он. – Лучше всего уйти. Тут может быть шумно, пока они не поедят. У них не так много времени на обед, потом опять нужно работать. Пойдем в библиотеку. Я приведу норвежца туда, когда он подзаправится.

По пути мы проходим мимо группы мужчин, направляющихся в столовую. Они шагают в ряд, держа шапки в руках. Все с любопытством смотрят на Миллу, поравнявшись с ней. В дверях комендант останавливается перед дюжим мужчиной, на целую голову выше него. Тот неподвижно стоит, опустив глаза.

– Вот, – говорит комендант, показывая на нас. – К тебе пришли.

Мужчина поднимает глаза, быстро смотрит на нас с Миллой, и его взгляд снова опускается в пол. Он говорит что-то по-русски, и комендант кивает. Затем хлопает мужчину по плечу и отходит в сторону, чтобы заключенные продолжили путь. Когда он проходит мимо, я снова на короткое мгновение встречаюсь с ним взглядом. Тот же человек, что на фото, без сомнений.

Свейн Борг улыбается детской неловкой улыбкой и идет дальше.

Библиотека ИК-28 – самая серая и печальная из всех, что я видел. Как будто дом десятилетиями стоял открытым, и погода, ветер и голодные волки беспрепятственно опустошали его.

На первый взгляд Свейн Борг кажется мне красивым мужчиной, когда входит и садится напротив нас с Миллой между полок с коричневыми папками. Но при ближайшем рассмотрении я вижу – глаза у него не такие уж мягкие, а зубы желтее, чем я разглядел при первой встрече.

– Здравствуйте, – говорит Свейн Борг, протягивая руку Милле, она пожимает ее. Затем коротко пожимает руку мне и складывает ладони перед собой на столе. – Вы из Норвегии?

– Да, – говорит Милла. – Я писательница и занимаюсь исследованием для новой книги. Детектива о пропавших людях.

– А вы? – он смотрит на меня.

– Я помогаю Милле с книгой.

Свейн Борг снова направляет взгляд на Миллу.

– Август Мугабе, – начинает он с улыбкой. – Так же зовут вашего героя, да?

– Да, – сияет Милла. – Вы читали мои книги?

– Моя мама любила ваши книги, я часто читал ей после того, как она заболела. Я помню их. У Мугабе же была жена, которая пыталась убить его?

– Сейчас я работаю над последней книгой. Поэтому…

– Больше не будете писать?

– Буду, но не про Августа.

– Почему нет? – его тон спокойный, расслабленный, но без традиционных западных фонетических особенностей, которые я ожидаю услышать от жителя Молде.

– Все когда-нибудь кончается, так ведь говорят? – Милла поправляет пряди волос и наклоняется ближе к столу.

– Откуда вы родом? – спрашиваю я.

– Из Молде.

– Жили там всю жизнь?

– Нет, какое-то время мы жили на юге страны у семьи матери, а родился я вообще на севере, хоть и не помню…

– На севере? – вырывается у меня.

Борг и Милла удивленно смотрят на меня.

– Что? – говорит Борг. – Что-то не так с севером?

– Да, – отвечаю я и чувствую боль в пробитой ладони. – Проклятый север Норвегии.

– Проклятый?

– У Торкильда было там одно дело, – быстро вставляет Милла, не отрывая глаз от Борга. – Все не очень хорошо закончилось.

– Дело? Вы следователь?

– Своего рода. Разыскиваю людей. Мертвых людей.

Свейн Борг изучает меня, не говоря ни слова, и наконец поворачивается к Милле.

– Значит, вы проделали такой путь, чтобы спросить меня, как я сюда попал?

– Если вы не против, – говорит Милла.

– По словам российского историка и писателя Александра Солженицына, арест – это «мгновенный разительный переброс, перекид, перепласт из одного состояния в другое»[440], – начинает Свейн Борг.

Милла оживленно кивает.

– И у вас так было?

– Нет. У меня было ожидаемо. После смерти матери я потерял над собой контроль. – Он смущенно улыбается и продолжает: – Она тоже была известной личностью, как вы.

– Сольвейг Борг. Она была певицей, да?

Борг кивает.

– Ее звали «Малышка», потому что она была маленькой и нежной, как куколка. А голос при этом мощный. – Он нервно смеется. – Маме никогда не нравились прозвища.

– У вас были близкие отношения?

– Да. Когда я рос, кроме нее у меня никого не было. Она часто брала меня в свои турне, даже когда я был еще совсем маленьким.

– Я слушала один из ее альбомов.

– И как вам? – И снова сдержанная улыбка, словно он не смеет улыбнуться в полную силу, то ли оттого, что его расстраивает состояние зубов, то ли просто не хочет.

– Красиво, – отвечает Милла. – Кажется, тот диск был одним из ее последних, она пела про рай.

– Мама болела, когда записывала его. Нам пришлось переоборудовать квартиру в студию, потому что она уже не могла ходить. Знала, что это будет ее последний альбом.

– Она была религиозна? – спрашиваю я.

– Религиозна, – Борг пробует слово на вкус, продолжая смотреть на Миллу. – Не верующая в Бога, как все ее родственники, но религиозна, да. Религиозна в своем восхищении норвежской природой, горами, фьордами, а также людьми. Но, мне кажется, в конце жизни она все чаще и чаще думала о том, что ее ждет после.

– Вы уехали из дома после ее смерти? – осторожно спрашивает Милла.

– Да, – вдруг улыбка пропадает. – Семья ее сестры настояла на том, чтобы маму похоронили на юге Норвегии, хотя они прекрасно знали, что она видеть не могла и само место, и родню после того, как они с ней обошлись, когда она забеременела и родила вне брака.

– Что случилось? – спрашивает Милла.

– Они наняли адвоката, чтобы завладеть всеми правами на ее творчество, и в конце концов я сдался и уехал.

– Чтобы найти вашего отца? В России?

– Во время своего первого турне в Петербурге мама встретила мужчину, юного русского студента-медика, пришедшего на ее концерт. – Борг снова смеется. – Они провели горячую ночку, как она говорила, и она уехала из России со мной в животе. В семье хотели, чтобы мама отказалась от меня, но она настояла на своем.

– Сильная женщина, – говорит Милла и кивает, словно чтобы подчеркнуть только что сказанное.

– Да, она была сильной. А мне не стоило уезжать. Я не нашел в России следов отца. Все, что у меня было, – его имя и специальность, мать говорила, больше мне знать незачем. Достаточно и нас двоих. Когда ее не стало, я подумал, мне нужно что-то кроме этого, но, ничего не найдя, я просто остался здесь, ждал, вдруг что-нибудь произойдет, пил и бродил по городу. Ничего не происходило, я пил больше, и однажды, провоцируя полицейского, напросился на неприятности. Решил, что нужны какие-то изменения в жизни. Может быть, хотел, чтобы он застрелил меня и мы с матерью могли бы встретиться снова.

– Как грустно, – вздыхает Милла.

– У вас есть дети? – спрашивает Борг.

– Дочь.

– Вы близки?

– Нет, – шепчет она, не отрывая глаз от Борга. – Я даже не знаю, где она.

– Она пропала, – говорю я. – Примерно в то же время, что и вы. Милла не только пишет книги о пропавших людях. Она ищет свою дочь.

– Прошу прощения, – говорит Свейн Борг, протягивая руку Милле. – Мне очень жаль.

Милла берет его руку и сжимает.

– Когда вас выпустят? – спрашиваю я, пока Милла с Боргом молча смотрят друг на друга.

– Через шесть лет, четыре месяца и семь, нет, шесть дней.

– И что будете делать?

– Поеду домой в Норвегию. В России мне больше делать нечего.

– После отъезда из Норвегии вы сразу отправились в Россию?

– Да. Сразу же.

– Мы думали, вы мертвы, – говорю я.

Свейн Борг криво ухмыляется.

– Правда?

– Поэтому и приехали, – продолжаю я. – Чтобы убедиться, что это вы. И это действительно вы, – добавляю я.

– Я не понимаю, – начинает Свейн Борг, глядя на Миллу.

– У вас есть мобильный телефон?

– Нет, нам не разрешено. Я закрыл договор перед отъездом. Хотел распрощаться с прошлым и начать все заново.

– Как умерла ваша мать, Свейн? – спрашиваю я.

– Что?

– Извините, – я выставляю руки вперед и улыбаюсь. – Не хочу показаться любопытным, но…

– Ну, – Борг покашливает. – Она болела. Буквально таяла на глазах, день за днем, час за часом. Уснула в своей постели.

– Вы были там? – спрашивает Милла. – Вместе с ней?

– Да. Все время. До самого конца. Только мы вдвоем.

– Вы когда-нибудь бывали в Оркдале? – спрашиваю я.

Борг кашляет.

– Нет. К сожалению.

– Или к счастью?

– Э, да, да. – Он снова натягивает улыбку.

– И еще раз, не хочу показаться вам излишне любопытным. Просто люблю спрашивать всякое. Извините, если мои вопросы были слишком личными.

– Да нет. Вовсе нет. Мне только интересно…

– Спасибо, – говорю я, поднимаясь. – За то, что согласились поговорить со мной.

– Почему ты был так невежлив? – спрашивает Милла, когда мы выходим за ворота и направляемся к ожидающему нас такси.

– Меня утомила его ложь.

– Ложь?

– Все люди лгут. – Я застегиваю молнию на куртке, ощущая холодный весенний воздух за бревенчатым забором. – Таким как я интересно не то, что они говорят, а как они лгут, и, что немаловажно, что недоговаривают.

– И что недоговаривает Свейн Борг?

– Много чего. Но самое интересное – про мобильный.

– Мобильный?

– Он сказал, что закрыл договор, хотел распрощаться с прошлым. Почему он не рассказал, что сохранил номер матери?

– Откуда ты знаешь?

– Она умерла 12 августа. А с ее телефона звонили до октября.

– Может быть, кто-то еще забрал ее договор? Член семьи?

– Он же сам сказал, они были с ней вдвоем, одни.

– Так что ты хочешь сказать?

– Мы должны выяснить это, – отвечаю я.

– Мне он понравился. – Поезд только отправился. Милла расстегивает пуговицы на блузке, сидя на нижней полке тесного купе. Я все еще чувствую на языке вкус мистера Синего. – Хоть тебе и нет. Он такой прямодушный, это притягивает.

– Тюрьмы всего мира полны людьми, которые способны заставить тебя поверить, что они сидят под замком исключительно из-за нескончаемого потока неудач и случайностей.

– Мне кажется, ты ревнуешь. – Милла слегка наклоняется вперед и расстегивает лифчик.

– Агрессивность, враждебность и неприязнь к людям – те характерные черты, которые легко принять у заключенного. Я не говорю, что все, кто сидят, виновны. Я только хочу сказать, что преступники, умеющие лгать, очаровывать и манипулировать, опаснее тех, кого переполняют тестостерон и агрессия. Они…

– Ты будешь раздеваться? – Милла кладет лифчик на полку и откидывается назад, положив руки на грудь.

За окном снег. Поезд с грохотом несется через голый равнинный зимний пейзаж, почему-то наводя на мысли об оленях, Рождестве и разноцветной подарочной бумаге.

– Все, что я хочу сказать, – Свейн Борг сидит там не потому, что ему просто не повезло, как бы он там ни говорил. Но, по крайней мере, мы убедились, что Борг – это Борг, и он находился в Санкт-Петербурге в то время, когда убили Роберта с Камиллой.

Милла вновь принимает сидячее положение, когда я не подаю признаков, что собираюсь раздеться. Она хватается за ремень моих брюк и притягивает меня к себе.

– Его истории место в книге, – говорит она, вытаскивая ремень и расстегивая ширинку. – Жестокая и горькая, думаю, многие читатели узнали бы в ней себя.

– Но в одном ты права, – бормочу я. Милла кивает на рубашку, делая знак, что ее тоже нужно снять.

– В чем?

– Свейн Борг интересный.

– В каком плане?

– Я хочу узнать о нем побольше.

– Например?

– О нем и его матери, о том, что он делал после отъезда из Норвегии. – Я снимаю рубашку и футболку, стоя перед Миллой, которая в нетерпении скрещивает руки на груди.

– Я все же думаю, ты ревнуешь. – Милла взбирается на меня, как только я ложусь на полку. – Ты когда-нибудь занимался профилированием? Составлял психологические портреты преступников?

– Нет, – стону я, пока Милла старательно массирует мой член так сильно, чтобы сесть на него. – Я просто любопытен по своей природе. – Я смотрю на то, чем мы занимаемся, как на бартер – секс на близость. Как на временное решение более глубокой проблемы. На что-то, что не имеет развития, что я оставлю здесь, когда уеду домой, в Ставангер. Я не хочу больше оказаться в стрелковом окопе после Анн Мари, и я не могу из-за Фрей. У нас втроем бы ничего не вышло.

– Но ты же умеешь это? – Милла медленно проводит пальцами по моей груди, возвышаясь надо мной. – Профилирование?

– Да, – бормочу я и беру ее за запястья, глажу вверх и вниз от подмышек. – Немного научился, пока жил в Штатах.

И хоть я и сумел отпустить Фрей, вернуться к жизни, покинуть Ставангер и позволить ей остаться там, что теперь? Ульф назвал бы это прогрессом, значительным прогрессом. Я способен теперь проигрывать в голове различные сценарии с живой, дышащей женщиной, которая сидит прямо на мне. Возможно, он бы даже пошел дальше и предложил мне завести хомячка, маленькое животное, которое я бы мог кормить и гулять с ним, выстроил бы десятиступенчатую лестницу терапии, где конечной целью было бы дать Торкильду Аске понять, как здоровые люди существуют в отношениях с обязательствами.

– И если бы ты применил метод профилирования, – продолжает Милла, возвращая меня в купе и к половому акту. – Что бы ты сказал о человеке, которого мы ищем?

– UNS… – задыхаюсь я, открывая глаза. – UNSUB.

– Что?

– Мы называем их Unknown Subject Of An Investigation[441]. UNSUB.

– Расскажи. – Она двигается быстрее. – Я хочу знать больше.

Кажется, словно вены в члене сейчас лопнут.

– Наш друг, – стону я и с силой моргаю, пытаясь отогнать картину Ульфа с воображаемым терапевтическим хомячком. – У него есть некоторое понимание, как нужно действовать, чтобы подобраться к людям, которых он убивает. Нельзя просто так взять и вколоть незнакомцу шприц хлорида калия Б. Значит, преступник в состоянии добиваться этого либо с помощью привлекательной внешности, либо надетой маски, пробуждающей симпатию или эмпатию у тех, кого он встречает. Мы не можем полностью исключить того, что он был знаком с ними раньше, но я думаю, это маловероятно, учитывая географические расстояния между жертвами.

– Значит, это мужчина? – Милла прижимает руки к мышцам моего живота.

– Определенно мужчина.

– Что еще?

– Постановочное расположение трупов указывает на то, что жертвы – безличные, бесполые кирпичики для более масштабного плана в его фантазии, во всяком случае, до убийства Роберта с женой и нападения на меня. Там мотивация совсем иная. Там нет ни инсценировки, ни намерения совершать преступления тайно. Скорее наоборот.

– Что-нибудь еще? – Темп и интенсивность движения ее бедер нарастают.

– Раз действия в двух конкретных делах не имеют сексуальной подоплеки, профилирование здесь более сложное, чем, к примеру, в случае чистого изнасилования или убийства с ограблением.

– Расскажи еще, – шипит Милла. – Еще!

Я беру ее за бедра, чтобы держаться крепче, пока гонка не закончится.

– Так как никаких признаков насилия нет и в случаях с Лив в Оркдале и пары в Умео, это значит… это значит, нападения были молниеносны, чтобы максимально быстро нейтрализовать жертв.

Милла впивается ногтями мне в живот, и в паху все сжимается.

– Я сейчас кончу. Кончаю…

Остается меньше часа до прибытия в Архангельск. За окном снежный покров сменился на слякоть, снег на дождь. Голые деревья перемежаются высокими многоэтажками и серыми складскими постройками. Милла спит, а я сижу у окна и наслаждаюсь эффектом таблеток, которые она дала мне после нашей постельной активности.

Иногда это заторможенное состояние, когда эффект лекарств вот-вот закончится, даже лучше, чем пиковое. Все вокруг движется на несколько миллисекунд медленнее, чем обычно, и у тебя больше времени переварить впечатления и порефлексировать над ними, а тело не кричит о грядущих изменениях. Ты знаешь, что они наступят, но еще есть время, время на каждое мгновение между прошлым и настоящим. Мне приходит в голову, что нужно не забыть эту цепочку рассуждений и пересказать ее Ульфу, когда вернусь в Ставангер.

Я собираюсь взять мобильный и записать пару ключевых слов, но вдруг раздается звонок.

– Слушаю, Ивер, – говорю я, когда поезд проезжает мимо нескольких многоэтажек, окруженных окрашенными в цвет выхлопов полянками снега и деревьями без листьев.

– Где вы?

– Едем в аэропорт Архангельска. Закончили с Боргом.

– И что он?

– Милле понравился.

– А тебе?

– Ничего особенного. Но мы с ним поговорили и удостоверились, что это действительно он.

– Я кое-что обнаружил, – начинает Ивер, и я не успеваю продолжить. По голосу он взволнован. – Нет, – наконец выдыхает он. – Нет, Аске, черт возьми, я думаю, мы нашли его!

– Его? Ты о ком?

– Пока вы в Архангельске навещали Борга, я проверил владельцев других номеров, на которые звонили с телефона Юнаса Эклунда после его смерти. Это заняло некоторое время, потому что номера оказались из разных стран – Финляндии, Эстонии и России, и большинство из них больше не используются. На данный момент нам удалось идентифицировать четырех владельцев из всех номеров, на которые звонили в тот промежуток времени. Они все либо мертвы, либо числятся пропавшими без вести в своих странах. В трех случаях расследование все еще идет, а в Санкт-Петербурге в деле уже есть труп.

– В Санкт-Петербурге? – пораженно переспрашиваю я.

– Мне прислали из России документы по этому делу. Ни о каком самоубийстве речи не идет, на женщину напали и убили в парке на окраине города в октябре прошлого года. Но самое главное, у них есть убийца. Его арестовали через несколько дней после совершения преступления. И он признался не только в этом убийстве, но и еще в четырех.

– Есть какие-то из наших?

– Нет, к сожалению, только на территории России, в Петербурге и области. Торкильд, мне кажется, мы стоим на пороге прорыва. Я рассказал им о нашем расследовании и о следах, приведших нас в Россию и Петербург.

– Это Борг? – спрашиваю я, глянув на Миллу, которая все еще спит.

– Нет. Русский. Михаил Ников.

– Где он?

Ивер рассказывает детали дела и куда нам нужно ехать. Я слышу, как за спиной, зевая, потягивается Милла.

– До скорого, Ивер, – прощаюсь я. – Позвоню, когда будем на месте.

Я кладу мобильный и оборачиваюсь к Милле, она моргает и протягивает мне руку. – Торкильд, – шепчет она. – Иди сюда.

Я кладу мобильный на ночной столик у постели и поднимаюсь. Поезд начал сбавлять скорость, впереди я различаю контуры большого города под серым куполом выхлопных газов и дождевых облаков.

– Мы скоро приедем?

– Скоро, – отвечаю я и начинаю одеваться. – Ивер звонил. Он кое-что нашел.

– Что?

– Один из номеров с мобильного Эклунда связан с еще одним убийством, и преступник арестован. Ивер перешлет бумаги по мейлу. Я замираю. Глаза уже начали заполняться той тьмой, тяжелыми тучами распространяющейся по радужной оболочке и душащей игру красок внутри.

– Милла, я думаю, мы нашли его.

– Где он? – ее пальцы бегают по щеке и ушам в поисках локона, за который можно схватиться.

Я сажусь на край постели.

– Ты когда-нибудь слышала о «Черном дельфине»?

Самолет приземляется в Международном аэропорту Шереметьево в половине восьмого вечера. Аэропорт – современной постройки конструкция из стекла и бетона, напоминающая бесцветные квадратные здания коммунистических времен. Мы какое-то время пробудем в Москве, пока Ивер не получит для нас разрешение, и сразу после этого отправимся в долгий путь в Оренбургскую область, в колонию «Черный дельфин».

На улице идет дождь. Мы берем такси до отеля в центре. Серая пелена дождя и тумана накрывает город, повиснув между крышами высоток.

– Что касается завтрашнего дня, – начинаю я, подходя к окну и раздвигая шторы. Милла лежит на кровати и смотрит на меня. Наш номер будто парит высоко над центром Москвы, далеко внизу я вижу фонари и неоновые вывески, отражающиеся в реке. – Я думаю поделить разговор с Михаилом Никовым на две части. Сначала попытаюсь выяснить, был ли он вообще в Норвегии и имеет ли какое-либо отношение к исчезновению Сив с Оливией. Если окажется, что это так, я продолжу беседу один. Ладно?

– Иди сюда, – шепчет Милла, проводя рукой по пушистому покрывалу. Рядом с ней лежат два блистера «Оксиконтина» и «Сомадрила». Я наконец уяснил причину, почему больше не наблюдаю ее уныние так же явно. Не потому, что она смирилась с тем, что наиболее вероятно ожидает нас в конце выбранного нами пути, а потому, что увеличила дозу таблеток с тех пор, как мы покинули Молде. Я вижу это по ее глазам, когда подхожу достаточно близко, замечаю это, когда она сидит на мне верхом, поглаживает мое лицо и двигает бедрами. Она начала расплачиваться за то, что находится со мной достаточно долго.

Я отпускаю штору, подхожу к ней и сажусь на край кровати.

– Это мне?

Милла кивает.

– Спасибо, – говорю я, кладу руку на таблетки и слегка сжимаю их.

– Мугабе встретил женщину. – Милла берет меня за руку и придвигается ближе. – Я хочу дать Августу надежду. Пока он ищет дочь, а Йертруд на кухне готовит свой последний коварный план, я хочу, чтобы он увидел выход. Счастливый конец. – Она сильнее сжимает мне руку. – Ты веришь в счастливый конец?

– Милла. – Я хочу встать, но она крепче сжимает мою руку и притягивает меня к себе. Я не в силах сказать ей, что вся надежда на счастливый конец исчезла в ту самую секунду, когда я получил СМС с номера Оливии.

– Веришь? – Она наконец выпускает мою руку и начинает гладить меня по волосам.

– Что ты подразумеваешь под счастливым? – отвечаю я вопросом на вопрос, мысленно предпочитая сейчас вернуться в петлю веревки в тюремном душе, чем рассказать Милле, что я действительно обо всем этом думаю. Я уже чувствую капли воды на коже, ощущаю, как сжимается горло, сдавливаемое веревкой. Но только все крепче сжимаю таблетки в руке. – Для разных людей это обозначает разные вещи.

– Пожалуйста, – настаивает Милла, гладя мои волосы и лицо. – Ты можешь просто сказать, что думаешь?

– Вообще говоря, Ульф считает, что я не хочу умереть, это только фантазия. Я, вроде как, настолько сильно сузил границы собственного существования, что не вижу другого выхода. Фантазия заставляет меня запереться в таком месте, где существует одна-единственная точка опоры – искупление своей вины перед мертвым человеком.

Милла отпускает мои волосы и ложится на спину.

– Хочешь сказать, я как ты? Мы вдвоем, мы и Оливия, всего лишь иллюзия?

– Мы вдвоем? – удивленно спрашиваю я.

– Да.

– А Йоаким?

Милла качает головой. Она принимает сидячее положение, вылезает из кровати и подходит к окну.

– Посмотри на эти огни, – шепчет она, рассматривая город внизу. – Как красиво. – Она улыбается. – Тебе не кажется?

Я встаю и иду к ней.

– Милла. – Я аккуратно кладу руки ей на плечи. – Мы вдвоем, я не думаю, что…

– И вообще, ты ошибаешься. Я не такая, как ты, я себя не обманываю так, как ты. – Наконец она оборачивается. – Я даже рада.

– Рада?

– Возможно завтра мы увидим того, кто забрал Оливию. – Она слегка склоняется ко мне, но наши тела не касаются друг друга. – Что бы там ни случилось в этой тюрьме, я заберу Оливию с собой, когда мы уедем оттуда. Она больше не будет принадлежать ему, потому что я намереваюсь увезти ее домой. Я живу с этой мыслью с тех пор, как уехал Роберт. Я должна вернуть свое.

– Роберт не уехал, – шепчу я. – Его убили.

Милла отворачивается. Она прислоняется спиной ко мне, а ее взгляд блуждает по реке и большим снежинкам, принимающим цвет выхлопных газов, сталкиваясь друг с другом и падая вниз талой водой. Серость, желтые и пурпурные огни из окон, уличные фонари и неоновые вывески наводят меня на мысль о научно-популярных фильмах с бездушными гуманоидами, живущими в искусственном мире, который больше не вызывает никаких эмоций. И мы станем такими же, если я позволю себе продолжить. Милле нужно кого-то полюбить, пока и для нее не станет слишком поздно.

Земля давит на нас со всех сторон. Меня сильно прижимает к Сив, но лицо погружено в ее куртку, что позволяет мне дышать. Тело Сив такое же холодное, как и земля вокруг нас.

Я держу рот закрытым и дышу носом. Я знаю, что осталось недолго и воздух вот-вот закончится. И все-таки не сдаюсь. Что-то внутри меня кричит, будто эта тьма – ничто по сравнению с той, что я увидела в твоих глазах в тот день, когда они забрали меня от тебя. Что-то во мне настаивает, что холод, пронизывающий лицо, шею и руки, не сравнится с тем, который я почувствовала, когда они вывели меня из нашего дома. Что-то утверждает – боль и горечь, стучащие у меня в груди сейчас, – всего лишь бледные копии той боли, что уничтожила все внутри меня, когда я села на заднее сиденье машины и уехала от тебя.

Мама, это ты говоришь со мной?

Первое, что мы слышим, когда приближаемся, – лай собак. Надрывные звуки, отражающиеся от домов за воротами. На ярко-голубом небе темнеют, нависая над лесом, облака. «Черный дельфин» – одна из старейших тюрем России, построенная для пожизненно осужденных еще в XVIII веке. Свое название колония получила по сооруженному в ее дворе фонтану со скульптурой, изображающей черного дельфина, которую мы едва можем различить сквозь главные ворота. Все здания в зоне выглядят как одинакового цвета кирпичи, окруженные колючей проволокой.

– Михаилу Никову, – начинаю я, пока мы на заднем сиденье микроавтобуса ждем, когда нас выпустят, – пятьдесят семь лет, работал сварщиком, пока не потерял работу в начале двухтысячных. Родом из Петергофа, это южный берег Финского залива, недалеко от Санкт-Петербурга. Арестован в октябре прошлого года. Осужден за убийство четырех женщин и двоих мужчин. Я нетерпеливо смотрю на охранника, остановившегося чтобы поговорить с дежурным у ворот. – Все в окрестностях Санкт-Петербурга.

– Думаешь, он захочет говорить с нами? – спрашивает Милла. Кожа на ее лице опять застыла, скрывая чувства под ними. Только когда мы вдвоем, совсем одни, маска спадает.

– Да, – отвечаю я. – В таких местах народ обычно разговорчивый. К тому же тем, кто сидит здесь, терять уже нечего. Они знают, что никогда не выйдут из «Черного дельфина».

Когда дежурный наконец открывает ворота, нас ведут через открытую площадку к зданию администрации в центре зоны. Внутри ждет мужчина с густыми черными волосами, одетый в камуфляжную форму. Он представляется начальником охраны.

– Не трогайте собак, – инструктирует он нас по-английски. – Не прикасайтесь к заключенному. Не заходите за зеленую линию на полу, когда идете по коридорам. Не разговаривайте ни с кем, кроме того, к кому вы пришли. И помните, – повторяет он еще раз. – Не трогайте собак.

– Михаил сидит в одиночной камере, – говорит он, когда мы подходим к началу длинного коридора на втором этаже здания. Перед нами стоит нечто, похожее на телефонную будку из плексигласа и гофрированного железа с дверью с одной стороны и двумя стульями около нее. С железа свисает телефон из пятидесятых, и сквозь стекло мы видим, что с той стороны висит такой же. – Подождите здесь, пока охрана приведет его. Ничего не говорите и не делайте, пока Михаил не окажется в будке.

– Ну и местечко, – шепчу я и дую на руки. Температура внутри не более десяти градусов. Я выдвигаю один из стульев и сажусь. Вскоре возвращается начальник охраны. Вслед за ним появляются охранник с собакой вместе с конвоиром, держащим руки мужчины, шустро идущего по другую сторону зеленой линии на полу. Мужчина склонен вперед, с опущенной в пол головой, с закованными в наручники руками за спиной. На голове осужденного черный берет в белую полосу, тюремная форма той же расцветки, на ногах черные тапочки. Когда они подходят к нам, начальник делает знак, и заключенный поворачивается лицом к стене, пока конвоир возится с дверью в кабинку. Открыв, он проводит арестанта внутрь, усаживает на табуретку и закрывает дверь.

– Хорошо, – говорит начальник. – Он готов.

Михаил Ников – худой, жилистый, с впалыми щеками. Он сидит в будке и смотрит на нас через плексиглас полным ожидания взглядом, пока наконец не берет трубку.

– Михаил Ников? – спрашиваю я, взяв трубку и поднеся к уху.

Он смущенно улыбается беззубыми деснами и кратко кивает. У него серые любопытные глаза. Почти что детским взглядом он смотрит то на Миллу, то на меня. Ников напоминает мне ребенка с синдромом дефицита внимания.

– Вы говорите по-английски?

Михаил пожимает плечами.

– Немного.

– Мы здесь, чтобы задать вам пару вопросов. Мы приехали из Норвегии.

– А-а, – говорит он и улыбается. – Тогда я знаю, зачем вы здесь.

– Знаете?

Михаил снова улыбается беззубой улыбкой.

– Ну да.

– Вы там были?

Он опять улыбается, но ничего не говорит.

– Расскажите мне о той женщине в парке.

Михаил вяло кивает, облизывая тонкие губы.

– Спроси его про Оливию, – вмешивается Милла. – Я хочу знать, известно ли ему что-нибудь про Оливию. Сделал ли он что-то с ней.

Михаил с любопытством следит за нашим разговором, не шевеля ни единой мышцей на лице. Он наклоняется к плексигласу.

– Я стал пить после того, как потерял работу, – наконец начинает он. – Много водки, слишком много. Первую девушку, которую я убил, не очень хорошо помню, помню только, что нужны были деньги, и я зарезал ее. Потом убил двух братьев в драке у них дома. Не помню, в чем был спор, но я проснулся на полу весь в крови. Забрал микроволновку и убежал. Тех, кто был после, я помню еще меньше.

Я киваю, пока он рассказывает.

– Но та женщина в парке. Ее-то я помню, – в его глазах появляется блеск, которого не было раньше. Словно разговоры о прошлом перенесли его в какое-то другое место. – Мы крепко пили пару дней и решили поехать купить продукты, приготовить еды.

– Мы?

– У меня был друг, жил одно время у меня. Как-то мы с ним зависли в пивнушке, – продолжает он. – Пропили все деньги и решили ограбить кого-нибудь, чтобы купить еще водки и закуску. Ушли из бара и стали бродить по улицам в поисках, кого бы ограбить. Наконец увидели женщину, она шла одна в зону отдыха, и двинули за ней. Помню, было тепло, хоть и осень. С деревьев в парке еще не облетели листья.

Михаил говорит медленно, некоторые слова повторяя два-три раза и кивая следом, словно чтобы удостовериться, что мы понимаем его.

– Я схватил ее за руку. Друг стал искать деньги по карманам или что-нибудь, что мы могли бы продать. Я зажал ей рот, чтобы не кричала. Видимо, слишком крепко, потому что она вдруг перестала сопротивляться и обмякла. Мы взяли все, что нашли в карманах, всего-то несколько десятков рублей. И оттащили ее в канаву, там прикрыли тело ветками и листьями, которые удалось собрать.

– Расскажите мне про своего друга.

– Мы звали его Шкафом, из-за габаритов. Когда закончили и собирались уходить, я заметил, что он стоит у трупа и что-то с ним делает. Сначала подумал, что он решил повеселиться с ней или нашел что-то, что мы сможем продать, но подойдя ближе, увидел, как он взял ее мобильный и вписал ее номер в свой телефон. Затем вложил мобильный ей в руку и приложил к уху. Я сказал, что мы сможем продать мобильник, но он только отмахнулся. Он был крупным парнем, так что я не хотел поднимать шум, тем более когда мы уже раздобыли денег, так что оставил все как есть. Когда пришли домой со жратвой и водкой, я спросил его, зачем он так положил ее телефон, и зачем ему ее номер.

Вдруг глаза Михаила сузились, словно та ситуация снова его удивила.

– Он сказал, это чтобы они могли быть на связи.

– Откуда он был? – тихо спрашиваю я. Где-то между шеей и плечами закололо, зачесалось, так бывает, когда я чую связь происходящего с тем, над чем размышляю уже долгое время.

Михаил криво улыбается, откидываясь на стуле.

– Он был как ты, – спокойно говорит он и шумно выдыхает носом. – Norvezhskiy.

– О чем это он? – спрашивает Милла в нетерпении, переводя взгляд то на меня, то на начальника охраны.

– Он говорит, его друг – норвежец, – отвечаю я и снова обращаюсь к Михаилу. – Вы знаете, как его зовут?

Михаил улыбается и качает головой.

– Где он сейчас?

– Не знаю. Меня арестовали несколько дней спустя за убийство тех братьев, с тех пор я ничего о нем не слышал.

– Вы можете рассказать о нем что-нибудь еще?

Михаил пожимает плечами. Улыбка не сходит с его лица.

– Мы встретились в парке за неделю до этого. Ему было негде жить, и я пустил его к себе за несколько рублей. Я знаю, что он приехал в Питер искать отца…

– Твою мать, – ругнувшись, я вскакиваю прежде, чем Михаил успевает закончить предложение. Даю знак начальнику, что мы закончили.

– Нам нужно обратно в Архангельск, – говорю я Милле.

Ивер берет трубку после первого гудка.

– Ну что? – рычит он. – Как все прошло?

– Это Борг, – шиплю я, пока мы бежим по залу прилетов в международном аэропорту Шереметьево на следующий самолет, который вернет нас обратно в Архангельск.

– Что?

– Все это время мы искали Борга. Все сошлось. Господи, Ивер, – я останавливаюсь, а Милла проходит вперед и становится в очередь на стойку регистрации. – Мы нашли его.

– А как же Сив с Оливией? Они тоже вписываются…?

– Да. Борг был в Норвегии, когда они пропали. Нам нужно только заставить его заговорить. Мне показалось, он не из тех, кто любит рассказывать о себе. Но, может быть, все изменится, когда мы сообщим, что познакомились с его собутыльником Михаилом.

– Заставьте его говорить, Торкильд. Пусть расскажет все.

– Да, – начинаю я. Очередь чуть продвинулась, и пассажиры встали полукругом перед стойкой. – Но есть одна нестыковка, – наконец говорю я.

– Что еще?

– Роберт с Камиллой. И наехавшая на меня машина. Когда убили Роберта и Камиллу, Борг был в России, и к покушению на меня он тоже не может иметь отношения, если только у него нет друга-помощника.

Ивер мнется.

– А такое возможно?

– Что?

– Что у него есть такой друг?

– Я не знаю. У меня даже не было времени подумать об этом как следует.

– У нас есть время, Торкильд. Борг в тюрьме. Он никуда не денется. Кроме того, нам не стоит рассматривать это как шаг назад, если все же окажется, что смерть Роберта не имеет отношения к делу.

– Вы правы, – соглашаюсь я и оборачиваюсь. Миллы среди плотной толпы вокруг нашей стойки регистрации нет.

– Торкильд? – спрашивает Ивер в трубку. – Ты еще тут?

– Подожди-ка. – Я прикладываю телефон к груди и приближаюсь к веренице пассажиров.

Наконец я замечаю Миллу. Она стоит, склонившись вперед, и говорит с мужчиной за стойкой, тот жестикулирует, давая понять, что ответит всем по очереди и по порядку. Через некоторое время Милла выбирается из толпы и направляется ко мне.

– Что такое? – спрашиваю я.

– Все вылеты в Архангельск для иностранцев временно отменены.

– Что? Почему?

– Там большая полицейская операция. – Она медлит, делает вдох и продолжает. – Ищут заключенного, сбежавшего из одного лагеря в области.

В эту секунду на всех мониторах вокруг появляется знакомое лицо. Внизу бегущая строка по-русски, следом – по-английски.

– Твою мать, – шепчу я и снова прислоняю телефон к уху. – Ивер? Ты тут?

– Да-да. Что-то случилось?

– Да, – стону я, опираясь спиной на колонну. – Свейн Борг сбежал.

Полет обратно в Норвегию проходит в тишине. Милла сидит у окна, уставившись в пустоту, а я пытаюсь держать свое чувство досады под контролем с помощью ее таблеток. В Гардермуэне после того, как мы получили багаж, ко мне подходит красивая молодая женщина. С холодной улыбкой она показывает на скамейку, где ждет молодой ухоженный мужчина, облаченный в такую же форму, как у нее.

– Добрый день, – говорит он, когда мы подходим к нему. – Вернулись из отпуска?

– Что?

– Вы были в отпуске? – повторяет он.

– Нет.

– А где вы были?

– В России, – отвечаю я.

– У вас есть с собой что-то, подлежащее декларированию?

– Декларированию?

– Мы можем заглянуть в ваш чемодан?

– Зачем?

Мужчина наклоняется, берет мой чемодан и кладет на стол. Расстегивает молнию.

– Это потому что я черный? – ехидно спрашиваю я, пока он роется в моей одежде.

Он улыбается и выкладывает мои вещи на стол.

– Вы надолго уезжали?

– Нет.

– Что это такое? – спрашивает он, найдя два блистера «Оксиконтина» и «Сомадрила», которые Милла дала мне в Москве.

– Таблетки.

– Откуда они у вас? – Он кладет их между моей одеждой и чемоданом. Потом он берет похожий на фаллос детектор и проводит им по моей одежде и по подкладке в чемодане.

– Мне дали, – отвечаю я, а мужчина отдает детектор женщине. Та относит его к аппарату и вставляет.

– Кто дал? – спрашивает он, когда женщина возвращается. Она слабо качает головой.

– Врач, – лгу я. Не знаю, есть ли у Миллы рецепт, и не хочу ставить моего нового поставщика таблеток в неловкое положение.

– Можно взглянуть на рецепт?

– Я не наркоман. Я болен.

– Я не говорил, что вы наркоман, – дружелюбно отвечает он. – И все-таки без действующего рецепта мы не можем…

– Торкильд? – слышу я голос Миллы за спиной.

– Послушайте, вы не можете просто взять и забрать жизненно важные препараты у человека! Что у вас тут за контора!

– Нет никаких причин…

– Никаких причин что? Возбуждаться? Раздувать? Что, черт возьми, вы хотите сказать? – Я чувствую, как в моем ноющем от боли теле сердце стучит все быстрее и учащается пульс. – Вы не можете забрать мои лекарства, понимаете? Я умру без них.

– Если вы нуждаетесь в лекарствах по рецепту, вам нужно просто пойти к своему терапевту и получить новый рецепт. Но мы не можем впустить в страну зарубежные препараты без действительного рецепта. Это…

– Да черт тебя побери, я не могу пойти к терапевту, дубина ты стоеросовая! Он же не знает, что я пью их!

– Ладно-ладно. – Таможенник поднимает руку, словно чтобы вручную отрегулировать мой настрой. И тут появляется пожилой мужчина в такой же форме с еще более холодной дружелюбной улыбкой. Он что-то шепчет таможеннику, затем становится рядом, положив руку на ремень и направив взгляд на меня.

– Как насчет проследовать за нами? – говорит он. – В более спокойной обстановке мы могли бы…

– Иди к черту, – шиплю я. – Я вижу, кто ты, братишка, ты местный пидор, да? Я отсюда чую вонь дерьма из-под твоих ногтей. Ничего лучше не мог придумать, чтобы залезть мне в жопу? Да знаешь что, катись-ка ты…

Большего сказать я не успеваю. Мужчина и женщина быстро подходят ко мне с обеих сторон. Дружно хватают под руки и ведут по направлению к двери. Боковым зрением я вижу Миллу. Она что-то говорит, кажется, плачет или спрашивает, снова и снова, но я не знаю, что ответить.

По окончании многоступенчатого таможенного осмотра изнутри и снаружи, я выхожу в зал прилетов в поисках Миллы. Пока я стою там, пищит мобильный – пришло сообщение, не оставляющее никаких сомнений в том, почему мне только что так повезло быть избранным. Сообщение было от моего бывшего начальника в Особом отделе, Гуннара Уре: «Когда закончишь на таможне, сразу же езжай в участок».

– Ах ты мстительный сраный…

– Не кипятись. – Гуннар впускает меня к себе в кабинет на Грёнландслейре, 4. Кивает на стул напротив стола, за который садится и сам. – Можешь постоять, – добавляет он с ухмылкой на тонких губах. – Если попка болит.

– Они забрали мои лекарства.

– Я хорошо тебя знаю, быстро достанешь новые.

– Почему ты не позвонил?

– Я же послал сообщение, разве нет? – Гуннар хлопает ладонью по стопке бумаг на столе. – Роберт Риверхольт. Ты знал, что Камилла, бывшая жена Роберта, следила за ним в один из вечеров за пару недель до его смерти?

– Нет. Но это уже не имеет значения. Мы больше не думаем, что его смерть имеет какое-то отношение к этому делу.

– Уверен?

– Ты о чем?

– Как я и сказал, – торжествующе продолжает Гуннар – он всегда так делает, когда что-то знает, а другие нет. – Роберт был почти у себя дома в квартире, когда заметил ее машину. Машина стояла и работала вхолостую неподалеку. Было темно, водителя он не увидел, но узнал машину. Вдруг водитель дал газу, и машина с бешеной скоростью направилась к Риверхольту, но потом водитель как будто передумал, машина резко остановилась и свернула в переулок.

– Значит, это она убила его, – заключаю я и подхожу к окну. Открываю занавеску и смотрю в окно. Над парком Бутспаркен светит солнце. Зеленые деревья словно хотят обмануть нас, что лето пришло, но стоит выйти на улицу и приблизиться к ним, увидишь, что зеленый цвет – не листва, а лишайник, пожирающий стволы и ветви.

– Он упоминал об этом в разговоре с бывшим коллегой здесь, в участке, и когда его убили, это стало еще одним подтверждением такого хода событий, – говорит Гуннар, когда я поворачиваюсь. – Но, – он плотно сжимает губы, и в его глазах загорается огонек, – никто не рискнул проверить это, просто записали как факт. А я, наоборот, люблю проверять факты, – продолжает Гуннар с торжествующим видом, когда я вновь отворачиваюсь. – И я выяснил, просто-напросто пролистав бумаги по делу и сделав пару звонков, что Камилла Риверхольт не могла быть за рулем машины в тот вечер.

Я смотрю на парк лишайников и здания за ними.

– Она была в больнице, – добавляет Гуннар. – Ей было плохо весь день, мутило, тошнило и было трудно ходить без помощи. Утром она позвонила терапевту и прибыла к нему в 11:30 того же дня, тот направил ее в больницу сдать анализы, и ее оставили там на ночь.

Я крепче сжимаю веревку на занавеске, затягиваю ее словно петлю и отпускаю. Занавеска обрушивается на подоконник и закрывает свет снаружи.

– А ты планируешь рассказать мне, как она так быстро доехала до врача? – наконец поворачиваюсь к нему я.

– Ее отвезли. Врач заявляет, что помнит, как спросил ее, не нужно ли вызвать скорую, но Камилла ответила, мол, приедет с водителем. Далее я переговорил со всеми ее друзьями, никто из них ее не вез. Ее соседка рассказала, что у Камиллы появился друг, забиравший ее почту и возивший ее в последнее время.

– Мужчина или женщина.

– Я думаю, мужчина. Та соседка – пожилая, она назвала его кавалером Камиллы, но не смогла подтвердить, мужчину ли видела.

– Она же могла видеть Роберта.

– Да. Однако это не объясняет, кто сидел в машине Камиллы у дома Роберта и пытался сбить его. Кстати, а тебя прикончить кто хотел – мужчина или женщина?

– Я не видел, кто за рулем. Я получил несколько эсэмэсок от человека, утверждающего, что это он меня сбил. – Достав мобильный, я подхожу к Гуннару и показываю ему сообщения.

– О, – говорит Гуннар, читая. – Еще один член фан-клуба.

– У жены Роберта взяли анализ на токсикологию? – спрашиваю я, когда он заканчивает читать и отклоняется на спинку кресла.

– Зачем? – он сцепляет руки в замок на затылке, выпячивает вперед грудь и улыбается. – У нее же в голове была большая дырка.

– Да? – Гуннар может играть эту роль, пока солнце не сгорит и время не остановится. Все разговоры с Гуннаром Уре протекают как стандартный допрос подозреваемого. Вначале он дает вам что-то – информацию, поднимающую настроение, чтобы вы думали, будто он на вашей стороне. И только в конце разговора вы понимаете, что это его умелая рука ведет вас сквозь лабиринт чувств и впечатлений. И когда уже слишком поздно, как я почувствовал, например, несколько часов ранее на таможне в Гардермуене, все что вам остается – наклониться, спустить штаны, схватиться за ягодицы и осознать, что гонка окончена.

Он продолжает улыбаться, смакуя ожидание.

– Нет, – наконец произносит он, снова склоняясь над письменным столом. – К сожалению.

– Думаешь провести эксгумацию?

– Вряд ли.

– Почему нет?

– Да ладно тебе, Торкильд. У нас по-прежнему нет ни одного связующего звена между смертью Риверхольта и делами об исчезновении, в которых вы копаетесь. Вы же даже не нашли связи между дочерью Миллы и Свейном Боргом.

– Значит, ты и про Борга знаешь. – Я тяжело киваю и сажусь на стул напротив. Это не кончится, пока Гуннар не расскажет все, что считает нужным. – Скажи, давно ты знаешь Кенни? Ведь это он держит тебя в курсе, да?

– Кеннет Абрахамсен, хм, нет, его я вообще не знаю. Но Ивер говорит, он хороший мужик.

– Значит, ты говорил с Ивером. Отлично.

– А теперь Борг в бегах, а Торкильд Аске и команда добрых помощников решили пуститься по его следам?

Я пожимаю плечами.

– Я бы очень хотел поговорить с ним еще раз. Пока русские его не пристрелили.

– Ну, тут есть небольшая трудность. Тебе ведь нельзя разыскивать убийц, правда?

– Нельзя. – Я знаю, что сейчас последует, эту часть беседы я зову «взвешиванием». Тут Гуннар берет всего тебя, сумму твоих поступков и ставит на невидимые весы перед тобой, взвешивает и рассказывает, что видит. В былые времена, в комнате для допросов, забавно было наблюдать, как он проделывал это с другими. С годами я понял, что это не так забавно, особенно когда ты сам стоишь на весах.

– Убийц ищет полиция.

– Да, – вздыхаю я.

Он кивает.

– А ты больше не полицейский, так ведь? – Гуннар по-настоящему наслаждается, пригвождая меня.

Я качаю головой.

– Нет.

– Нет. Поэтому я предупредил участкового в Оркдале и наших коллег в Швеции о встрече. Новые сведения по делу Риверхольта я отослал обратно тем, кто получил их первыми. Они решат, что делать с делом, открывать заново или нет. Возможно, они свяжутся с тобой, если выяснят что-нибудь новое, возможно, захотят узнать твои соображения о том, есть ли у кого-нибудь причины желать тебе зла, и так далее. Ты дашь им список, каким бы длинным он ни был, расскажешь о сообщениях, а там этим уже займутся профессионалы. Ладно?

– Какая у тебя сейчас машина? – спрашиваю я, больше чтобы взбесить его, чем прервать словесный поток.

– Ауди. – Гуннар смотрит на меня с любопытством. – А что? Думаешь, я тебя сбил? О, как мило.

– Кстати, я видел Анн Мари. На улице, внизу, – я привстаю со стула и показываю в окно, чтобы подчеркнуть свои слова, а потом снова опускаюсь на стул. – В тот же день, когда меня сбили. Еще она мне звонила, и мне кажется, я видел, как она стояла у ресторана под дождем, в плаще, и пристально на меня смотрела. – Я вижу, как под кожей Гуннара ходят желваки. На лбу стучит вена. – Она случайно не получила права? Я помню, когда мы были женаты, прав у нее не было, но теперь, если мы с достаточной уверенностью можем сказать, что сбил меня не Борг…

– Нет, – раздраженно отвечает Гуннар. Он не любит вопросы и ненавидит, когда чувствует, что должен на них отвечать. – У нее нет прав.

– И ты уверен, что она не водит машину?

– А ты спроси ее.

– Нет-нет-нет. Я больше не полицейский, я только упомянул ее в связи с тем списком, который хотят твои дружки. Тогда они узнают и о письмах, которые она посылала мне в тюрьму.

– Она перестала это делать.

– Я только упомяну это. Раз уж ты начал.

– Слушай. – Гуннар Уре наклоняется вперед и кладет руки на стопки бумаг на столе. Он закончил отвечать на вопросы, пора и мне заканчивать. – Ищи потерянную дочь своей королевы детективов, ради бога, пиши книгу и играй в полицейского, если она за это тебе платит. Я только хочу сказать, что тебе не стоит забывать, на чьей ты стороне. – Он сильнее вжимает руки в бумаги и наклоняется ко мне еще ближе. – Я имею в виду, тебе не следует думать, что ты снова стал полицейским, как было в Трумсё в прошлом году.

– Окей, начальник, – отвечаю я с вызовом. – Я буду осторожен.

– Я тебе больше не начальник. – Он отпускает стопку бумаг и папок, отклоняется на спинку, кладет руки на колени и слабо покачивается в кресле. – Это бы значило, что ты все еще полицейский, а я говорю тебе, это не так. Тебе повезло, что остался в живых после того дела на севере, и вот опять увяз, тебя чуть не убили, накачался всякой наркотой, – он кивает на пиджак из кожи ягненка, – одеваешься как хиппи, воняешь и, черт возьми, на вид ты скорее мертв, чем жив. Ты больше не создан для такой жизни, мать твою. Мужик, посмотри на себя в зеркало и садись на первый самолет до Ставангера. Ты снова тонешь, это видят все, кроме тебя. Я лично присмотрю за расследованием по делу Риверхольта. Полиция возьмет на себя эти дела об исчезновении и пойдет по следу. Если, вопреки всем ожиданиям, где-то по пути возникнет дочь Миллы, я тебе сообщу, и ты сможешь приехать и узнать, где можно забрать ее труп. Хорошо?

– Ты прав, – говорю я, отряхивая рукава пиджака. Провожу рукой по волосам, пытаюсь пригладить их, чтобы не торчали в стороны. – Конечно ты прав. – Я встаю, опираюсь о стол и протягиваю ему руку. – Спасибо за беседу, друг. Мне это было нужно. Правда. От всего сердца. Спасибо.

Гуннар Уре неподвижно сидит в кресле, не подавая знака, что примет мое рукопожатие.

– Ну, пока-пока, – продолжаю я, отступая к двери. – Прекрасный новый день ожидает меня снаружи, шеф. Радуги, детские песни и херувимы за рулем такси. Спасибо, мастер. Спасибо за все, что ты мне дал.

Я тороплюсь на выход из кабинета, прежде чем он поймет, что именно это и нужно бедному Аске – урок хороших манер.

Ведущий допрос должен быть наблюдателем в беседе, которую диктует сам, как говорил доктор Оленборг. Он называл это «быть водой в аквариуме». Ты невидим, но заполняешь пространство, а рыбки плавают вокруг и занимаются привычными делами. У Гуннара Уре не получается быть водой, ему этого недостаточно. Альфа-самец внутри не позволяет. Он стремится показать, что ему уже все известно и рано или поздно он намеревается выколотить это из тебя. Опасность заключается в том, что ты рискуешь рассказать сидящему напротив что-нибудь ему неизвестное. В жажде доминировать и блистать иногда ты можешь просто разболтать информацию вместо того, чтобы собрать. Со всеми такое случается, но Гуннару Уре как никому другому стоило бы знать.

В то же время я не исключаю такой возможности, что Гуннар раскрывает мне карты и давит так сильно, чтобы я сдался и уехал домой – он ведь понимает, что я никогда этого не сделаю, – именно потому, что знает – я буду продолжать, и это его способ сказать мне, что я должен найти верную перспективу, посмотреть на дела по отдельности, пока не найду связующее звено. Поэтому я решаю начать с одного из концов, чтобы исключить возможные ложные следы. Начну с того, что ударю и скроюсь.

Дом, который Гуннар делит с моей бывшей женой Анн Мари, – белый особняк на Гильденлёвенсгате во Фрогнере. Я догадывался, что родители Гуннара купались в деньгах, не знал только, что в таких. Особняк передо мной – не из тех, что можно купить на зарплату полицейского.

Я следую по гравиевой дорожке к воротам и звоню в дверь.

– Торкильд? – Анн Мари одета в белую блузку с V-образным вырезом. Накрашена почти незаметно, этому искусству она училась целую вечность.

– Проходи. – Она поворачивается и босиком идет по светлому коридору.

Я вхожу и закрываю дверь. Коридор и гостиная обставлены светлой мебелью, каждый предмет которой очевидно выбран визуально, а не по степени удобства. Анн Мари садится на серый дугообразный диван с глубоко утопленными декоративными пуговицами. Поджимает ноги под себя, в руках – дымящаяся чашка. У меня такое ощущение, будто она ждала меня.

– У тебя нездоровый вид, – говорит она, осторожно дуя на чашку.

– Плохо себя чувствую. Твой будущий муж позаботился, чтобы таможенники в Гардермуэне забрали мои таблетки и хорошенько проверили мое здоровье.

– Тебе что-нибудь нужно? – Она ставит чашку обратно на стол.

– А что у тебя есть?

– «Валиум». И «Имован», если нужно поспать. Могу застелить постель в гостевой.

– Нет необходимости… – Я не успеваю закончить, как она уже возвращается с наполовину полным блистером и высоким стаканом воды с кубиками льда. Ставит стакан и кладет таблетки на стол рядом со мной.

– Я включила воду. Тебе бы принять душ. – Она кивает на дверь, из которой только что вышла. – Дам тебе какую-нибудь одежду Гуннара, пока твоя будет в стирке. Его бритвенные принадлежности в шкафчике под раковиной слева.

– Он знает, что я здесь? – спрашиваю я, выдавливая таблетки из блистера и запивая ледяной водой.

– Конечно. – Анн Мари опять берет чашку в руки. – Звонил недавно.

– Что сказал?

– Что ты зайдешь. – Она слегка пожимает плечами. – Чтобы о чем-то меня спросить.

– Кто-то пытался убить меня, – начинаю я, но сразу же понимаю, что допустил ошибку.

– И ты пришел сюда спросить, я ли это?

– Я видел тебя, Анн Мари. У ресторана.

– Кто она?

– Милла Линд. Я работаю на нее.

– Спишь с ней?

– Нет, – лгу я.

Анн Мари складывает руки на груди.

– Значит, ты пришел сюда спросить меня о чем-то? Так не сдавайся. Ты почти у цели. – Ее взгляд нейтрален, голос мягок, сдержан, она почти шепчет, будто только так может сказать то, что должна, чтобы не сорвать маску. – Спрашивай. Я хочу, чтобы ты спросил о том, ради чего пришел.

– Это ты сделала? – шепчу я.

– Сволочь! – Она кидает диванную подушку через стол. Подушка попадает по стакану, и тот опрокидывается. Вода брызгает мне на брюки и образует лужу между моих ног на полу.

– Извини меня, – начинаю я и встаю, чтобы уйти.

– Нет! – Анн Мари вскакивает с дивана и подходит ко мне. – Не уходи. Останься. – Она кладет руку мне на грудь. – Можешь принять еще, – она бросает взгляд на блистер на столе. – У меня еще полно. Можешь выпить их все.

– А «Окси» есть? – я утратил остатки совести, вот в чем проблема. Жизнь проста у тех, кто пользуется другими.

Она качает головой и подходит на полшага ближе.

– Но я могу достать. Останься, поспишь в гостевой, а утром я все достану.

«Валиум» начал действовать, я уже чувствую себя спокойнее, меня клонит в сон, но этого недостаточно. Без «Окси» я лишь получеловек. А я снова хочу стать целым.

– Ладно. Я останусь до прихода Гуннара.

– Прими душ, – просит Анн Мари, косо улыбаясь и отступая на шаг назад. – Она указывает на дверь на другом конце гостиной. – Я принесу полотенце и одежду.

Ванная белоснежная. Двойная раковина, белая плитка на стенах и тяжелый мрамор на полу. Я жду Анн Мари с одеждой и полотенцем, принимаю еще две таблетки «Валиума», раздеваюсь и встаю под душ. Я понимаю, что надо было развернуться в дверях и не оглядываться. Анн Мари сделает все, чтобы я остался, и я останусь, ради ее таблеток. Не знаю, откуда у нее столько, но и спрашивать не собираюсь. Вдруг мне приходит в голову, что Ульф прав, я не умею дозировать злоупотребление и сохранять баланс. Злоупотребление. Боже, я даже перенял у него это слово. Злоупотребление таблетками. Как бесконечно трагично. Нет, трагикомично. Я трагикомический герой, злоупотребляющий таблетками. Я даю этим словам слиться с равномерным потоком из душевой лейки и унестись через вытяжку в стене, прежде чем снова нахожу равновесие. Видимо, все дело в «Валиуме», сам по себе он недостаточен, дело не в таблетках, а в балансе, как я уже много раз говорил. Бензодиазепин без опиатов – яд, бессмысленное притупление остроты чувств и боли в теле. Вот почему я должен остаться здесь, пока бывшая жена не принесет «Оксикодон». Она поможет, а мне нужна максимальная помощь, которую я могу получить. Да, это так. Это правда.

Я выключаю воду, вытираюсь, обматываю полотенце вокруг талии и сажусь на корточки в поисках бритвы Гуннара.

– Все нормально? – вдруг Анн Мари появляется в дверях. Ее взгляд скользит по моему лицу и спускается вниз по плечам и груди. – Что это? – она указывает на шрам от гарпуна Харви.

– Еще парочка царапин. Где бритва?

– Он не пользуется электрической. – Анн Мари закрывает за собой дверь и подходит ко мне. Качает головой и выдавливает улыбку. – У него станки.

– Конечно. – Я отхожу в сторону, и Анн Мари садится на корточки передо мной. Естественно, Гуннар Уре – из тех стальных мужчин, считающих бритье станком утраченной формой искусства, в противоположность электрической кастрации, которой общество подвергает альфа-самцов.

– Вот. – Она встает с новым станком и флаконом синего геля. – Садись.

– Я сам справлюсь, – возражаю я и протягиваю руку, чтобы забрать у нее станок.

– Нет, – она прижимает его к себе. – Я хочу.

– Ладно. – Я сажусь на стул и выдвигаю подбородок вперед. – Будь осторожна вокруг шрама.

– Да, Торкильд. – Глаза Анн Мари следуют за движениями руки, пока она размазывает ею голубую пену по моему лицу. Только теперь я вижу, что Анн Мари сняла бюстгальтер перед тем, как войти, чтобы грудь обнажилась, когда она ко мне наклонится.

– Когда придет Гуннар? – спрашиваю я, протягивая руку проверить время на часах, которые лежат на раковине. Не хочу, чтобы он заглянул в ванную, пока я тут сижу в его голубой пене для бритья с полотенцем на талии, его свежевыстиранная одежда красиво сложена на полу, а его будущая жена склонилась надо мной без бюстгальтера.

– Он вернется только завтра.

– Что?

– Я ему позвонила, пока ты был в душе, и сказала, что ты переночуешь. Он поедет в родительский дом на Несоддене. – Она открывает пачку и мочит станок под струей воды. Затем начинает брить со здоровой части лица.

– Зачем?

Она садится на корточки, вторую руку опустив мне на бедро.

– Ты знаешь зачем, – говорит она и продолжает сбривать подернутую сединой щетину с моего изуродованного лица. Лезвие скользит вверх-вниз по подбородку и шее, медленно, почти автоматически, пока ее вторая рука покоится у меня на бедре. – Чтобы нам с тобой поговорить.

Я качаю головой и собираюсь что-то сказать, когда Анн Мари хватает меня за подбородок.

– Не вертись, – говорит она, снова ополаскивая лезвие. – Почти закончили.

Я отрешенно развожу руками.

– Ну ладно.

– Хорошо. – Она издает короткий смешок, останавливается, промывает лезвие и продолжает медленно водить им вокруг шрама, по линии раны до верхней губы, сначала с одной стороны, затем с другой.

– Тогда решено. Ты остаешься.

– Думаешь, я бы стала хорошей матерью? – Анн Мари сидит на краю постели, а я стою у окна и вглядываюсь в темноту. Деревья в саду раскачиваются от ветра, кусты роз зацвели, трава зазеленела. В саду Анн Мари и Гуннара уже наступило лето. – Если бы у нас с тобой были дети?

– Конечно, – отвечаю я, не желая начинать ссору, которая испортит эффект от «Валиума».

– Расскажи мне о Фрей. – В отражении окна я вижу, что Анн Мари знаком подзывает меня к себе.

– Нет, – отвечаю я, не оборачиваясь.

– Почему нет?

– Потому что.

– Ты меня ненавидишь?

– Нет.

– Но ты больше меня не любишь?

Я не отвечаю.

– А любил когда-нибудь?

– Ты же знаешь, что да.

– Но не теперь.

– Нет.

– Когда ты перестал? Когда узнал, что я не могу иметь детей?

Наконец она получает то, чего хочет, и я поворачиваюсь к ней. Она лежит в постели, накрывшись одеялом.

– Я не хочу ругаться.

– Но и спать со мной ты не хочешь? – Она приподнимает одеяло, приглашая меня к себе.

– Нет.

– Я для тебя слишком старая? Поэтому, да? У тебя встает только на молодых девочек вроде Фрей?

– Господи, – стону я и сажусь на край постели. – Фрей мертва. И дело было не в этом, там было другое. Я…

– Любовь? – сорвавшись с ее губ, слово превращается в удар хлыста. Анн Мари хватает ртом воздух, ее грудь вздымается. – Ради которой стоит умереть? Хотела бы я с ней познакомиться, понять, что в ней было такого, что сделало это с тобой. Гуннар говорил, ты превратился в настоящую развалину. Это было, когда он навещал тебя в больнице после того, как ты убил ее.

– Я ее не убивал. Это был несчастный случай.

– Значит, ты повесился в тюремном душе, потому что жить без нее не мог?

– Я не знаю.

– Но когда узнал, что я не могу иметь детей, ты просто уехал. И неважно, что твоей жене, прожившей с тобой большую часть жизни, любившей тебя больше жизни, вырезали половину женских органов и забрали… – Она не в силах завершить предложение. Вместо этого она натягивает одеяло до подбородка и прижимает его к себе.

Она делает это, потому что хочет наказания, хочет, чтобы я сказал что-то, что разрежет ее так, как сделали хирурги, удалив матку и опухоли. Но я не могу. Вместо этого я забираюсь в постель и прижимаюсь к ней.

– Знаешь, почему я все еще люблю тебя? – спрашивает Анн Мари, прижимаясь своей головой к моей.

– Нанесение себе повреждений? – Ее лицо так близко ко мне, что я ощущаю ее дыхание на своей переносице.

– Ты не мог ничего поделать с тем, что случилось со мной. С тем, что меня вычистили и я не могла иметь детей. И все же ты чувствовал вину. А я даже играла на этом, помогала тебе усилить ее, чтобы ты никогда от нее не избавился, потому что так было проще. А ты просто все принимал и носил эту чертовщину в себе за нас обоих. Такой уж ты человек.

– Я просто ушел.

– Тебе пришлось уйти. Мы больше не могли жить вместе. Я не сразу это приняла. Но когда наконец это осознала, я поняла, что должна любить тебя, потому что однажды ты вернешься.

– Анн Мари, – шепчу я. – Я не вернулся.

– Вернулся, – настаивает она. – Ты сейчас здесь. Именно сейчас. В это мгновенье. Ты же лежишь со мной в постели, разве не так? Я знаю это, потому что во снах ты всегда моложе, не такой потасканный и без седины в волосах.

Мы смеемся, и она приближается вплотную к моему лицу.

– Не стоило мне приходить, – говорю я и пытаюсь отстраниться.

Анн Мари хватает меня за руку и кладет ее себе на живот, прямо над своим шрамом.

– Но ты пришел.

Она переворачивается на бок, берет меня за талию и прижимается ближе. Ее губы, будто теплые капли дождя, что покалывают и впиваются, едва попав на лицо. Усиливающийся дождь заключает тебя в блестящую светящуюся решетку из воды. Обжигающий дождь.

Когда я просыпаюсь, на улице уже светло. Солнце светит в окна спальни, попадая мне на затылок и на изувеченную сторону лица. Я осторожно выскальзываю из-под одеяла и встаю на ноги, оглядываясь по сторонам. И только тогда ощущаю боль.

Я поднимаю и протягиваю вперед руку. Порез начинается от запястья и идет вверх к локтю. Вся грудь в крови. Постельное белье в запекшейся крови. Теперь я чувствую ее запах. Он напоминает мне о хлеве наших соседей в Исландии, осенью, когда они резали овец, в воздухе витал сладковатый металлический запах, надолго прилипающий к языку.

Я хватаю свою подушку. Она тоже пропиталась кровью. Вынимаю наполнитель и рву вдоль швов, затем осторожно обматываю порез на руке, который уже начал кровоточить.

Анн Мари лежит на животе, рука протянута туда, где я только что лежал. Лицом ко мне. Глаза открыты, солнце освещает ей волосы, придавая им странный оттенок.

– Анн Мари? – Ее запястье холодное, с глубоким поперечным порезом. – Что ты наделала?

Я обхожу кровать с другой стороны, но поскальзываюсь в луже крови и падаю. Поднявшись на ноги, бегу в ванную. Порез на моей руке стал кровоточить сильнее. Я срываю наволочку, ополаскиваю руку в раковине и оборачиваю полотенцем. Затем достаю мобильный и звоню в скорую и полицию. Возвращаюсь в спальню и сажусь на край кровати рядом с безжизненным телом Анн Мари.

И набираю номер Гуннара Уре.

Есть люди, обреченные на неудачу. Что бы они ни делали, в каком направлении ни пошли бы, они всегда смотрят адскому пламени прямо в глаза. Выигрывают в лотерею, а на следующий день судьба бросает им в лицо рак. Таким людям просто суждено жить вот так, никто не знает почему, но это факт. Нас нужно обязать ходить с предупреждающим знаком.

Я сижу в гостиной Гуннара и Анн Мари, накрывшись пледом, люди ходят туда-сюда в спальню и из нее, в дом и из дома. Один из сотрудников скорой помощи промыл мою рану на руке и наложил повязку. Говорит, надо зашивать.

Пока полиция и медики работают, Гуннар молчит. Он стоит на заднем плане, скрестив руки на груди, и кусает щеки. Когда они собираются выносить тело Анн Мари из постели, Гуннар отворачивается. Вскоре ко мне подходит полицейский и просит следовать за ним.

Они отвозят меня в травмпункт, и мне зашивают рану, пока двое полицейских ждут в дверях.

– Это не так просто, как кажется, – замечает врач, зашивая мне руку. – Попасть в вену, даже если режешь глубоко. Поначалу перерезаются мелкие артерии руки, от них много крови, но вскоре она вытекает и образует корочку на ране. Мы часто такое видим. – Он откладывает инструменты и отворачивается в поисках бинта.

– Это не я сделал, – говорю я.

– Вот как, – отзывается он без любопытства. Открывает упаковку с бинтом и накладывает на рану повязку. Закончив, встает и кивает полицейским, словно хочет сказать: «Ну все. Он готов». И уходит.

Обезьянник в полицейском участке Майорстуа такой же, как и везде. Бетонный гроб, бесцветный и холодный, как и я внутри. Даже пахнет здесь тяготами и потом, отчего начинаешь думать обо всех превратностях жизни разом. Не знаю, зачем Анн Мари это сделала, планировала ли, или это был импульсивный поступок. Предполагалось ли это в качестве наказания, или она поняла, что в данный момент жизнь оказалась такой прекрасной или ужасной, какой никогда уже не будет. Просто бывают такие дни, и сложно удержаться на ногах, когда тебя сбивает ветер.

Я отмечаю, что злюсь на Анн Мари, лежа на нарах и уставившись в потолок гроба. Неправедная, эгоистичная ярость разливается по телу. Я злюсь, потому что она украла мой прием и снова нашла способ влезть мне в голову. В то место, куда имеем доступ только мы с Фрей. Так я лежу, перебирая свои чувства, пока кто-то не подходит и не отпирает дверь.

– Пошли, – говорит полицейский и жестом подзывает меня к себе.

– Куда мы идем?

За его спиной показывается еще один. Он молчит, только смотрит сквозь меня.

– Пошли, – повторяет первый.

Они сопровождают меня, шагая с обеих сторон, через коридор и в фойе.

– Нет, – останавливает меня один из них, когда я направляюсь наверх к кабинетам и комнатам для допроса. – Нам вниз.

– Вниз?

– В гараж. – Я останавливаюсь, собираясь развернуться, но меня аккуратно, но решительно подталкивают дальше. – Мы везем вас в Гренланд. Там кое-кто хочет с вами поговорить.

Я снова останавливаюсь. На этот раз им не удается подтолкнуть меня дальше. Я разворачиваюсь.

– Вы знаете, что он убьет меня?

Полицейские улыбаются, не очень-то убедительно, но с некоторым сопереживанием. Или потому, что они знают – я говорю правду, и им нравится эта мысль, или же им все равно, главное – доставить Гуннару Уре посылку, с которой он сорвет бумагу и будет терзать, пока гнев не отпустит его.

Когда мы подъезжаем к Гренланду, на улице уже темно. Гуннар ждет в дверях.

– Идем, – говорит он, жестом отпуская полицейских, и проводит меня наверх в свой кабинет, где указывает на стул. – Садись.

Гуннар сжимает зубы и прислоняется к стене.

– Ты с ней спал? – Глаза сузились, взгляд пристальный, словно он изо всех сил старается не взорваться раньше времени.

– Нет, – лгу я.

– Правда? – он делает вдох и складывает руки на груди.

– Гуннар, – начинаю я. – Я не знал, что она могла так…

– Заткнись, идиот. Это сделала не она.

– Как же не она. Она дала мне таблетки…

Я съеживаюсь, когда Гуннар подходит ко мне.

Он наклоняется над столом.

– Ты видел телефон? – спрашивает он.

– Что?

– Ее телефон, ты видел его?

– Какой телефон? – запинаюсь я. – Ты о чем?

– Она держала в руке телефон.

– Ч-ч-чего?

– Может быть, это поможет. – Гуннар открывает ноутбук и снова опирается о стену.

– Что это?

На экране главный вход в их дом. На лестнице стоит какой-то человек, а в дверях я едва различаю лицо Анн Мари. В левом верхнем углу я вижу электронные часы, которые показывают 16:23 предыдущего дня.

– Это ты. Когда пришел вчера. – Гуннар сжимает зубы. – Нажми на «воспроизведение».

Картинка поделена на две части, одна с той же камеры над входной дверью, вторая – сзади. На улице темно, время 02:16 той же ночью.

Спустя примерно тридцать секунд на краю экрана появляется темный силуэт человека. Он останавливается в нескольких метрах от заднего входа, затем подходит к двери и ощупывает ее. Подходит к ближайшему окну, прикладывает к стеклу ладони и заглядывает внутрь. И исчезает из кадра. Примерно через минуту он снова появляется в кадре, на этот раз у главного входа спереди дома.

Как парализованный, я смотрю на Гуннара и на экран, когда человек направляется к главному входу. Там он снова останавливается почти на целую минуту, прямо под камерой, так что его видно сверху вниз. Наконец он открывает входную дверь и проскальзывает внутрь.

Гуннар подходит к экрану и перематывает почти на 40 минут вперед, затем отходит обратно к стене.

– Следи, – предупреждает он.

Человек тут же выходит из дома. Дверь закрывается, он на секунду останавливается на ступеньках, затем убегает по гравиевой дорожке и исчезает из кадра.

– Н-но как? – наконец вырывается у меня.

– Как кто-то мог зайти в дом и убить женщину, лежавшую рядом с тобой, и сделать десятисантиметровый надрез на твой руке так, что ты даже этого не заметил?

Я обеими руками хватаюсь за лицо и вонзаю ногти в щеки с такой силой, что из глаз текут слезы.

– Это невозможно. – говорю я. – Так не бывает. Я думал, я думал, она…

– Сделала это сама?

– Почему ты не пришел домой! – кричу я. – Да что с тобой не так, Гуннар? Если бы ты просто пришел домой и вышвырнул меня, как сделал бы любой мужик, то… то…

– Не смей! – Гуннар поднимает руку и сжимает ее в кулак, она дрожит. – Не смей. Прикуси язык, Торкильд. Или я тебя убью. Слышишь меня?

Наконец его мышцы расслабляются. Словно все лицо опускается, он поворачивается ко мне спиной, лицом прислоняется к стене и с силой бьется лбом о штукатурку.

Я не смею подойти к нему. Только сижу на стуле не шелохнувшись и беспомощно смотрю, как он бьется головой и руками об стену. Вскоре удары становятся реже, он устал, и вот наконец он просто стоит ко мне спиной и царапает лицо о разбитую штукатурку, рыдая и хватая ртом воздух.

– Мы должны держаться вместе, – шепчет он в стену. – Пока не найдем этого подонка…

Его голова медленно качается из стороны в сторону.

– Она была сама не своя, Торкильд. Когда ты собрал вещи и уехал на Шпицберген. Я должен был держаться от нее подальше, она ведь как-никак бывшая жена коллеги, но это произошло. Поэтому мне было стыдно, и я позволял тебе слишком многое, когда ты вернулся… Я видел, что ты не в себе. Я знаю, чем ты занимался там, все эти допросы, разговоры с серийными убийцами, насильниками и остальным отребьем. Мне не следовало отправлять тебя в Ставангер. Наверное, я сделал это из эгоистических побуждений, чтобы держать тебя подальше от нас с Анн Мари и тех отношений, которые у нас получились. Но мы собирались пожениться летом. И перед тем как это случится, я хотел проверить, кто вы друг для друга. – Он снова прижимается лицом к стене, поглаживая крупными руками раздробленное покрытие стены.

Долгое время мы оба молчим. Я сижу и смотрю на кадры с камеры наблюдения. Видео все еще проигрывается, хотя там ничего не происходит. Только колышутся листья на деревьях с задней стороны виллы. Время на часах перевалило за три. К этому времени Анн Мари уже была мертва, а я лежал рядом и видел сон о Фрей. Я всегда оказываюсь рядом, когда умирают женщины из моей жизни. Птица несчастья, взмахнув крыльями, врывается в их существование в решающий момент.

Гуннар поворачивается, вытирает лицо рубашкой, подходит и садится в кресло передо мной.

– Что ты хочешь от меня? – спрашиваю я. – Мне уехать домой в Ставангер? Если попросишь, я уеду. Просто скажи, что мне сделать. Я…

– Уходи, – говорит он. – Сейчас я не хочу тебя больше видеть. Я позвоню, когда буду готов.

– Значит, ты не хочешь, чтобы я уехал в Става…

– Нет. Теперь мы будем работать вместе, – произносит он. – Бывшую жену Риверхольта нужно эксгумировать, Борг и все дела об исчезновении… нужно пересмотреть с лупой все это дерьмо. А когда мы найдем его… – Он сжимает кулаки с такой силой, что мышцы руки напрягаются и сосуды на висках набухают… – Но не сейчас. Я еще не готов. Сначала нужно подавить в себе ненависть, а то я буду срываться на тебе.

– Я…

– Иди, – шипит Гуннар. – Вставай и уходи, Аске. Пока я не вышел из себя.

Я выхожу из кабинета Гуннара и иду вдоль участка Гренланд по направлению к Платусгате и Нурбюгате. Я не могу собраться с мыслями, взгляд перебегает с каменных и железных зданий на голые городские деревья, посаженные в газоны, окруженные твердым асфальтом, и на автомобильные огни, перерезающие пространство холодным белым светом, когда я смотрю на них слишком долго. Я мерзну – то ли от пронизывающего вечернего воздуха, то ли от холода внутри меня. Швы на предплечье покалывают, рана болит, а повязка натирает сильнее, чем куртка из овечьей кожи.

Я продолжаю движение вверх по Нюландсвейен, перехожу реку Акерсэльва по мосту Хауссмана и дальше к Санкт Хансхаугену и квартире Миллы. Мне нужна Милла, нет, мне нужны ее таблетки, и я не хочу быть один, когда они начнут действовать.

Мне приходит в голову, что я совершил ту же ошибку, что и Роберт. Я позволил ослепить себя тоской по Милле и не заметил сигналов опасности. Как и Роберт, решил принести все в дом той, что была мне близка. В дом Анн Мари. С одним только отличием – я по-прежнему здесь, отделался очередным шрамом, который заживет, в то время как Роберт лежит в земле с пулей в затылке. Эгоист в шрамах, прикрытых кожей мертвой овцы, и обутый в чужие ботинки. Так больше продолжаться не может.

Через сорок пять минут, когда я дохожу до места, мне открывает Кенни. Я весь липкий от пота и измотанный ураганом мыслей, который следовал за мной по пятам весь путь. Мне нужно сойти с этого судна как можно скорее, пока оно не затонуло.

– Торкильд? – его лицо вдруг застывает, прежде чем у него получается придать ему любезное выражение, но глаза не успевают за жестом. – Вот вы где! – Он кладет руку мне на плечо и затаскивает в квартиру. – Милла! – кричит он. – Можешь прекращать поиски! Вот он.

– Торкильд? – Милла появляется в коридоре с бокалом вина в одной руке и сигаретой в другой. Ее глаза поблескивают, и она, слегка пошатываясь, опирается о дверной проем. – Где ты был? Мы тебя ждали.

– В полицейском участке и в обезьяннике, – отвечаю я, стараясь вернуть контроль над дыханием. Тело кричит, требуя стимуляторов, а голова кипит. Я не планировал рассказывать им об Анн Мари. Пусть подождут. Пока все не закончится и пока я еще раз не поговорю с Гуннаром.

– Да, я слышал, тебя взяли таможенники в Гардермуэне, – посмеивается Кенни, плюхаясь на диван. Милла усаживается на подлокотник рядом с ним. В комнате спертый запах табачного дыма и алкоголя. Лампы приглушены, только луна светит в потолочных окнах.

– Вина? – спрашивает Милла, наливая мне бокал.

– И еще кое-чего, – киваю я.

Вновь затягиваясь, она показывает.

– На кухонном столе.

– Что с рукой? – спрашивает Кенни, пока я иду к кухонному островку и беру то, за чем пришел.

– Позже, – отвечаю я и глотаю таблетки Миллы. – Есть новости по Боргу?

– Ивер общается с русскими, – говорит Кенни. – Он нашел еще одно дело об исчезновении в Норвегии, которое может быть нам интересно.

– Женщина или пара? – Я втягиваю щеки, чтобы собрать достаточно слюны и проглотить таблетки.

– Ни то, ни другое. Улаф Лунд, ректор на пенсии, восемьдесят семь лет, ушел из дома престарелых в Свольвере 18 сентября прошлого года. Предполагают, что у него закружилась голова и он упал в море. Тело так и не нашли.

– Север Норвегии? – спрашиваю я и смотрю на Кенни. От одного только упоминания об этом месте начинают болеть грудь и рука.

– Верно. Что не так с севером Норвегии?

Я качаю головой, сжимая кулак и выдыхая через нос.

– Где тут связь?

– Телефон матери Борга, – объясняет Кенни. Похоже, что он был подключен к той же вышке тогда, когда исчез ректор. Когда ты собираешься рассказать нам о руке?

– Позже, – вяло отвечаю я. Я уже чувствую, как страх просачивается в уши, ноздри и глазницы. Страх, грозящий парализовать волю, если только я поддамся ему.

– Ладно, – кивает Милла. – Давайте на один вечер забудем обо всем и просто повеселимся.

– Давайте, – соглашаюсь я.

Я замечаю, что язык уже начинает заплетаться. Гул моего голоса напоминает звук двигателя машины, работающего летом на улице, или подвесного мотора на лодке, выплывающей ранним утром, чтобы расставить сети, пока не взошло солнце. В опьянении память наполняется ложными воспоминаниями о детстве, тихом голубом океане и пастбищах с животными, яркими звуками лета в Исландии. На трезвую голову тот пейзаж помнится пустынным, серым и охристым, с лавовыми камнями и темными бочагами, и лица тех, кого больше нет с нами, встают перед глазами.

Надо было и Ульфу рассказать об этом. Сказать, что травма головы уничтожила код доступа в память, и только идеально подобранное сочетание бензодиазепинов и опиатов может взломать его.

Время от времени перед глазами возникает лицо Анн Мари, иногда сливаясь с кем-то еще, иногда они с Фрей превращаются в совсем новое лицо с чертами их обеих. Бывает, Анн Мари так близко, что я чувствую, как дождь бьет по щекам, а ее дыхание холодным огнем обдувает мое лицо.

Милла что-то говорит Кенни, пока я сижу в кресле и смотрю на них полуоткрытыми глазами. Я не слышу ее слов, но вижу, как Кенни идет к кухонному уголку и начинает рыться в ящиках. Наконец он возвращается с сигаретой, зажигает ее, делает сильную и долгую затяжку и протягивает мне.

Я беру ее, смотрю на окна в потолке, затягиваюсь, кашляю и снова затягиваюсь. Если я только смогу задержать взгляд на потолке, сфокусироваться на одной незначительной лампочке, думаю я…

– Невинная затяжка, – говорит Кенни, когда снова наступает его очередь. – За это надо выпить, да? – Он затягивается и передает сигарету Милле.

– Да. Выпьем, – отвечаю я мечтательно. – За Франн-Мари.

– За кого?

– Фрей и Анн Мари. Франн-Мари.

– Боже мой, – всхлипывает Кенни. – Да, выпьем и за них.

– За Оливию, – шепчет Милла. Она все глубже тонет в диване, схватившись за плед, в который замоталась.

– За Роберта, – добавляю я и поднимаю руку к звездам.

– Да, выпьем за черт его побери Роберта Риверхольта, – поет Кенни, покачиваясь из стороны в сторону. – Лучшего из лучших.

Милла берет бутылку вина, которую Кенни держит между колен, и пьет прямо из нее.

– За Августа Мугабе. Я бы никогда не справилась без тебя, – говорит она и передает бутылку дальше.

Кенни берет бутылку и собирается поднести горлышко ко рту, но роняет ее, и вино разливается ему в пах.

– Нет, – гундосит он, наконец ухватив бутылку за горлышко и подняв ее. – За начальника полиции, – восклицает Кенни. – Выпьем за эту крысу. – Он засовывает в рот горлышко и пьет. Его тело накреняется вбок, и он падает на Миллу. Он вынимает бутылку изо рта и протягивает ее мне, пока Милла пытается поднять его.

– За Франн-Мари, – повторяю я.

– Ты уже пил за них, – бормочет Кенни.

– Я знаю, – отвечаю я и подношу бутылку ко рту.

– Нельзя пить дважды за одних людей. У нас не хватит вина на эту чепуху. – Он тянется к столу и берет одну из стоящих там бутылок. – За короля, – мычит он. Собирается выпить, но обнаруживает, что бутылка пуста. – Твою мать, – ворчит он, ставит бутылку обратно на стол и начинает поднимать и проверять все стоящие там бутылки.

– Я знаю, – шепчу я.

Кенни наклонятся вперед и толкает меня.

– За короля, черт возьми! – ликует он, когда наконец находит бутылку с содержимым. Там только осадок и окурки Миллы, которые он выливает себе в рот и на лицо, раскачиваясь из стороны в сторону.

Я начинаю смеяться в момент, когда Кенни поворачивается, плюется и кашляет. Я замечаю, что не могу остановиться, смеюсь и смеюсь, смех заполняет диафрагму с такой силой, что становится трудно дышать. Я так ржу, что глаза наполняются слезами, и кажется, я сейчас выкиплю. Свет за окном в потолке начинает мигать, луна качается на небесной глади, выныривает и снова погружается в темноту, словно там сидит кто-то с фонариком и пытается что-то мне сообщить.

– За кронпринца, – потешается Кенни, вытирая лицо пледом Миллы.

Я всхлипываю, пытаясь сконцентрироваться на световых сигналах вверху. Рот наполняется вязкой белой пеной, а судороги из живота поднимаются к груди и горлу. Вдруг я замечаю, что меня трясет, меня сотрясают спазмы, и я хватаюсь за ткань кресла в поисках чего-то, за что можно держаться.

– Ты в говно, мужик. – Кенни с трудом держится на ногах. – Кажется, тебе пора поспать. – Он встает и пытается за руку вытащить меня из кресла.

– Вы что, не видите? – говорю я, указывая на небо. – Вон там? Это же они?

– Кто – они? – спрашивает Милла, наклоняет голову и поднимает глаза в потолок.

– Они, – повторяю я. – Мертвые. Фрей, Анн Мари, Роберт или Оливия, я не знаю, не получается расшифровать их сигнал.

– Ладно, ладно. – Кенни сжимает мою руку и делает глубокий вдох. – Довольно, Торкильд. Хватит болтать ерунду.

– Нет, подожди, – говорю я, сопротивляясь хватке Кенни.

Он собирается с силами и наконец ему удается вытащить меня из кресла, после чего он отводит меня в одну из спален и опускает на кровать.

– Поспи, дружище, – бормочет он и хватается за дверную раму, чтобы не упасть по пути назад.

Я лежу в кровати, в которую уложил меня Кенни, и закрываю глаза в попытке восстановить световой сигнал в небе внутри себя. У меня не получается. Я решаю позвонить Гуннару, попросить у него прощения и рассказать о сигнале. Может быть, он поможет расшифровать его.

Пока я лежу и думаю об этом, у меня вдруг звонит мобильный. Как только я начинаю возиться под одеялом в поисках телефона, замечаю, что комната начинает пульсировать. Я опускаюсь на кровать, стараясь держаться крепче, но чем больше я напрягаюсь, тем труднее дышать. Наконец я нахожу телефон и подношу его близко к лицу. На дисплее неизвестный номер.

– Да? – говорю я в нос. – С кем я говорю?

На другом конце тишина, слышно только грохот автобуса и чье-то напряженное дыхание в трубке.

– Кто вы? – вдруг шепчет робкий голос, как только шум автобуса становится громче.

– Торкильд, – отвечаю я, пытаясь выбраться из одеяла. – Торкильд Аске. Вы не знаете, кому звоните?

– Вы хороший?

– Хороший? – Я замолкаю и делаю вдох. – Отнюдь, – смеюсь я. – Я хуже всех. Я бы вам не понравился.

Возникает долгая пауза, и я слышу, как хлопает дверь автобуса, а двигатель продолжает реветь. И снова дыхание в трубке.

– Прекратите, – говорит моя собеседница.

– Прекратить что? – спрашиваю я. Что-то есть в ее голосе, тоне и страхе, который они несут за собой, и я неподвижно лежу под одеялом и слушаю. Похоже, мобильный трется о какую-то ткань, пока фоном звучит мужской голос, за ним опять следует звук трения, и ее голос возвращается: – Перестаньте искать меня.

– Оливия? – в изумлении спрашиваю я из-под одеяла. – Но ты же мертва?

– Прекратите, – повторяет она.

– Что ты имеешь в виду?

– Пообещайте мне. Если вы действительно хороший, то пообещайте мне, что не будете больше искать меня.

– Но почему?

Снова возникает длинная пауза, и я опять слышу в трубке ее дыхание и шум автобуса.

– Потому что, – шепчет она, – он меня найдет.

После того, как она кладет трубку, я долго лежу и смотрю на экран мобильного. Неизвестный номер. Даже когда я выключил телефон и снова включил, этот звонок остался в истории вызовов.

– Милла! – я срываю с себя одеяло, чтобы выбраться из кровати. – Милла! Кенни! Помогите! – кричу я, наконец вырвавшись. Я частично вылезаю из кровати, удерживаю баланс несколько секунд, затем заваливаюсь и ударяюсь о стену головой.

– Милла! – кричу я во всю глотку, и мое тело начинает биться в конвульсиях. Я хватаю ртом воздух, и меня рвет между приступами.

Вдруг дверь резко открывается, и в комнату вбегает Кенни. Он обнажен, его волосатый пивной живот над половыми органами натянут, как кожа на барабан, а лицо красное от пота. Он падает на колени передо мной, так что его наполовину эрегированный член болтается перед моим лицом.

– Это была она, – стону я, заметив Миллу в дверях. Она завернута в плед. Лицо белое, кудри торчат во все стороны. – Это была…

– Кто? – спрашивает она, держась за плед.

– Она, – стону я, пытаясь высвободиться из рук Кенни, чтобы взять телефон и показать ей.

– Звони в скорую, – командует запыхавшийся Кенни, поворачиваясь к Милле. – Он задыхается.

Кенни перекатывает меня на бок, так что я лежу лицом к лицу с его членом. Он сжался и вот-вот исчезнет в дебрях черных с сединой лобковых волос. Я в последний раз пытаюсь сделать вдох, набрать в легкие воздуха, чтобы все рассказать, но горло перекрыто. Воздух останавливается в глотке, и в следующую секунду все вокруг становится серым и черным.

Он останавливается, немного не дойдя до нас. Сив все еще сидит на корточках после того, как пописала, и крепко держит штаны и рукав куртки, вся сжавшись.

– Ты сказала, ей нужна туалетная бумага? – спрашивает он. – Подтереться?

– Да, – отвечаю я и становлюсь между ним и Сив.

Он криво улыбается и качает головой.

– Лови. – Он кидает мне пачку салфеток. Затем разворачивается и идет обратно к машине, стоящей на шоссе. Я слышу, как он говорит: – Скоро будем в Тёнсберге. Оттуда уже недалеко.

– Мы идем! – кричу я ему вслед, беру салфетки и даю одну Сив.

– Мучиииительно.

Сив разрывает упаковку, подтирается и выбрасывает бумагу и остатки пачки на землю. Она одевается и подталкивает меня в спину, поравнявшись со мной.

– Ты не такая, – говорю я и иду за ней.

– Как думаешь, они уже знают, что мы свалили? – спрашивает она, пока мы поднимаемся по склону к его машине.

Я смотрю на часы. Прошло всего несколько часов с тех пор, как мы уехали с автобусного кармана, с тех пор, как начался первый и последний день.

– Нет, – качаю головой я. – Пока не позвонят из школы и не расскажут, что мы сегодня там не появлялись, никто и не подумает нас искать.

– Ты уже решила, что скажешь, когда увидишь ее?

– Да, – отвечаю я и останавливаюсь у двери в машину.

– И что?

– Мама, это я. Это я, Оливия.

Все больницы одинаковые. После попытки самоубийства в Ставангерской тюрьме первое, что я почувствовал, когда пришел в себя: – ничего не изменилось. Даже на миллисекунду тело и душа не дают тебе поверить, будто что-то стало иначе. Ты все тот же, только трещины в черепе стали больше, а нежеланный багаж в мозгу вырос.

– Мы дали ему «Анексат». Он нейтрализует эффект таблеток. – Врач приподнимает одно из моих век и ослепляет резким светом карманного фонарика. – Вот видите. Он пришел в себя.

– Торкильд. – Милла становится рядом с врачом и берет меня за руку. – Зачем?

– Что зачем? – говорю я, пытаясь сглотнуть, но во рту сухо как в пустыне.

Я отпускаю руку Миллы и принимаю сидячее положение. Все тело болит, но не сильнее, чем оно обычно болит в неудачные дни.

– Ты напугал нас. – Из-за спины врача появляется Кенни.

Врач оборачивается к нему.

– Он может побыть здесь еще некоторое время, но эффект препарата быстрый, так что скоро он придет в норму. – Она снова переводит взгляд на меня и кивает с плохо скрытой улыбкой: – Я так понимаю, что вы, – она обращается к Кенни, – сообщите куда следует? Думаю, ему не стоит оставаться одному сейчас.

– Мне кое-что нужно, – шепчу я и протягиваю руку к ней, как только воспоминания, которые мне удалось так хорошо упаковать обратно, снова наваливаются и начинают заявлять о своем правомерном господстве в моей памяти. – От боли.

– Мы можем дать вам «Нозинан», он должен…

– Нет, – парирую я, – «Нозинан» мне не помогает. «Диазепам» или «Собрил». Или хотя бы «Оксинорм». Дайте мне что-нибудь. Что-нибудь действующее.

Она задумчиво смотрит на меня.

– Мне нужны таблетки, – умоляю я.

– Прошу прощения, – говорит она и уходит.

– Отравление бензодиазепином. – Кенни качает головой. – Твою мать, я думал, у тебя инфаркт.

– Сколько времени? – спрашиваю я.

– Два часа ночи, – говорит Кенни. – Ты был в отключке всего час. Невероятно, насколько быстро действуют те вещества, что тебе дали.

Я взглядом ищу свои ботинки около кровати. В больницах всегда забирают ботинки, не понимаю, зачем они это делают.

– Слушай, – Кенни делает шаг к моей кровати. – Торкильд, я думаю лучше всего нам сделать перерыв. Это многого нам стоило, мы далеко зашли, но от лица всех я говорю, что теперь все может пойти по наклонной.

– Мне позвонили вчера, – начинаю я и достаю телефон, там я вижу новое сообщение от Гуннара Уре, пролистываю его и открываю историю звонков. – Пока вы были… в другой комнате.

– Кто? – Милла подходит на шаг ближе.

– Думаю, это была Оливия.

– Что? – Милла застывает на месте. Видимо, она нашла время накраситься и уложить волосы, пока они ждали скорую.

– Ты шутишь? – Кенни выглядит таким же растрепанным, как и когда он выбежал в костюме Адама.

– Нет, – говорю я и показываю им телефон. – Звонок с неизвестного номера, две минуты восемнадцать секунд. Сначала я думал, это таблетки, травма головы сыграли со мной шутку, но…

– Что она сказала? – Милла сделала еще шаг ко мне.

– Она просила меня прекратить.

– Прекратить? – Кенни качает головой, его темные кудри слегка колышутся над ушами. – Что прекратить?

– Искать ее.

– Почему? Почему она не хочет меня видеть? Она так сильно меня ненавидит, что…

– Нет. Нет, Милла. – начинаю я и выше сажусь в кровати. – Все намного сложнее, она сказала, что в опасности…

– Опасности? Какой?

– Я не знаю. Она не сказала…

– Это как-то связано с тем, что с тобой случилось? – Милла трясущимся пальцем указывает на повязку на моей руке. – Я хочу знать, что произошло, Торкильд, ты тоже в опасности? Кто-то… кто-то…

– Нет, Милла. Я расскажу и об этом, только позже. Сначала мне нужно немного побыть одному. Я позвоню тебе, когда буду готов.

– Нет! – Милла хватает меня за руку и тянет, словно хочет вытащить меня из кровати. – Нет, ты должен идти с нами сейчас. Мы позвоним Иверу, чтобы он отследил номер… Мне нужно поговорить с ней, рассказать ей…

Я пытаюсь вырваться из ее хватки.

– Я приду завтра, – говорю я, – как только смогу.

Она мигом останавливается, бросает борьбу и сдается.

– Роберт тоже так сказал, – всхлипывает она, и слезы текут по ее щекам, рту и вниз по шее.

– Я не Роберт, – шепчу я. – Я тебе уже говорил.

– Нет, нет, нет. – Милла снова бросается и цепляется за мою руку. – Ты лжешь, – хнычет она. – Ты не говорил с ней.

– Милла, – вмешивается Кенни и кладет ей руку на плечо. – Прошу тебя. Это зашло слишком далеко.

– Нет, нет! – всхлипывает Милла, пока Кенни тащит ее к двери.

Как только они выходят за дверь, я достаю мобильный и читаю сообщение от Гуннара. Пора.

Я вылезаю из-под одеяла и сажусь в кровати. Затем встаю и беру телефон с собой в ванную. Он прав, думаю я, срывая повязку с руки. Пора.

– Вы получили мое вчерашнее письмо? – спрашиваю я, рассматривая незатянувшуюся красную рану на предплечье в больничной ванной. Я ставлю звонок на громкую связь и включаю воду.

– Соболезную, Торкильд, – начинает доктор Оленборг. Он шепелявит, но когда понижает голос, это особенно заметно. – Твой друг, Гуннар Уре, рассказал, что и тебе там досталось.

– Когда вы говорили с Гуннаром? – Я опускаю руку под воду и стискиваю зубы, как только вода попадает в рану.

– Совсем недавно. У тебя был выключен телефон, а мне нужны были фотографии с места преступления, с нападения на тебя и Анн Мари. Слушай, Торкильд, ты мог бы и рассказать мне, что твоя бывшая жена – теперь жена Уре.

– Извините, – стону я, пока вода промывает рану. – Что-нибудь выяснили?

– Кое-что, – начинает он. – Это не так легко, когда не можешь поехать туда сам. Но как бы то ни было, первые убийства имеют подоплеку, близкую к религиозной, такое часто можно встретить у серийных убийц, орудующих в больницах или других учреждениях, где убивают пожилых пациентов. У таких преступников комплекс бога. Они взяли на себя право управлять жизнью и смертью и часто предпочитают в качестве способа убийства яд.

– Что вы можете рассказать о Борге, чтобы я мог это использовать?

– Я составил список. Про них.

– Про них?

– Мы уверены, что здесь участвуют два персонажа, Аске. Не только потому, что Борг сидел в российской тюрьме, когда тебя пытались переехать. Это становится очевидным, когда вникаешь в дела одно за другим и смотришь на модус операнди[442], виктимологию[443], изучаешь места преступления и так далее. На самом деле я надеялся, что ты заметишь это раньше меня.

Я выключаю воду и аккуратно протираю полотенцем рану, пока на другом конце доктор Оленборг шуршит бумагами.

– Давай начнем с этого Борга, – вскоре продолжает доктор Оленборг. – Мы знаем его в лицо и в курсе его истории. Борг обладает некоторым пониманием, как нужно действовать со своими жертвами, чтобы не спугнуть их, что указывает на интеллект, хотя расположение трупов, телефон, приложенный к уху, и звонки свидетельствуют о том, что он воплощает фантазию, которую другие сочли бы за поступок сумасшедшего. Борга легко недооценить, и он умело этим пользуется. Из твоего письма я понял, что ты и сам в той или иной мере попался в эту ловушку при встрече с ним.

– Расскажите о нем, – прошу я, ища, куда выбросить окровавленное полотенце.

– Метод нападения с помощью укола, который мгновенно парализует жертву, может говорить о том, что он боится прямого столкновения. Сексуального фактора тут нет. Тот факт, что среди жертв есть и мужчины, и женщины, также указывает на то, что они всего лишь безликие, бесполые кирпичики в его большом плане, что следует из расположения тел. Убийства – часть его фантазии, у него есть проект, и пока мы до конца не поймем, на чем этот проект основан и что будет в конце, мы не сможем с уверенностью сказать, что он сделает. Но мы знаем, что потеря работы или близкого – фактор, запускающий механизм для таких людей, как Борг. Кроме того, частота совершения преступлений указывает на то, что по какой-то причине он торопится выполнить свой проект, хотя я и не могу сказать почему. Возможно, Борг просто запланировал, чем все должно закончиться. Кстати, меня бы не удивило, если бы Борг оказался причастен к смерти своей матери. И я хочу больше знать о том, что он сделал с ее могилой.

– Вы можете сказать, что он будет делать теперь, в бегах?

– С большой долей уверенности могу предположить, что его проект начинается и заканчивается на матери.

Я открываю новую повязку, аккуратно накладываю ее на раны и бинтую руку.

– А друг Борга?

– Вот здесь уже мутно. Преступники вроде Борга обычно действуют в одиночку, но в крайнем случае прибегают к сотрудничеству с кем-то еще, если это может принести обоюдную выгоду и успех проекту. Мы знаем, что Борг так взаимодействовал с Михаилом Никовым в России. В делах с двумя убийцами один из них всегда доминирующий, организатор преступления, спланировавший его и оставляющий минимум следов. Он всегда подготовлен и выбирает жертв по четким критериям. На примере Борга мы понимаем, что речь здесь идет о так называемых индивидах высокого риска, людях в бегах. Ников – типичный партнер в таких преступлениях, низкоорганизованный оппортунист, о чем свидетельствует место преступления в Санкт-Петербурге. Но преступник, стоящий за первым нападением на тебя и убивший Риверхольтов, не подходит под это описание.

– Что скажете о нем?

– У него совершенно иной стиль. Умный, импульсивный. Он планирует преступления, но и обладает способностью менять планы на ходу. Идет на риск. Убивает исключительно ради победы над собой, у него личные счеты с жертвами. Он динамичен и прогрессирует с каждым разом, становясь увереннее и опытнее.

– Мужчина или женщина?

– Наиболее вероятно, мужчина. Я набросал пару ключевых слов для его описания: взрослый, женат, в гражданском браке с проблемами, или в разводе. Интеллект выше среднего, работа, на которой он привык к ответственности. Уверенный в себе, прямолинейный. Хорошо знаком с полицейскими порядками. Может быть, он и сам полицейский, или был им.

– Что? – Я опускаюсь на сиденье унитаза. – Что вы сказали?

– Боюсь, я не могу исключить такой вероятности, учитывая обстоятельства.

Я поворачиваю голову к телефону, лежащему на раковине.

– Так кто из них двоих напал на меня и убил Анн Мари?

– Ну, я бы сказал, что Борг – из-за расположения телефона у уха Анн Мари, даже если вы и не найдете следов калия хлорида Б при вскрытии. Но место преступления – ее дом, это высокий риск, тут многое может пойти не так, и это больше походит на модус операнди друга Борга.

– Она звонила мне, – говорю я и добавляю: – Оливия. Вчера вечером. Ну или я думаю, что это была она. Она просила прекратить искать ее, сказала, что она в опасности.

– Хм, очень интересно. – Оленборг задумчиво причмокивает губами. – Здесь напрашивается вопрос – что такого она видела, что те, кто ищет ее, должны умереть? Я бы пошел по этому следу, но это вызывает у меня определенное беспокойство.

– То есть?

– СМС.

– Я думал, вы сказали, что…

– Я ошибся. Аске, я пытаюсь сказать, что преступник должен находиться поблизости, это единственное объяснение. И надеюсь, мне не нужно предупреждать, что это означает для твоей безопасности. Больше всего мне хочется сказать, чтобы ты бросил это дело, отдал его полиции, а сам уехал как можно дальше, но я не могу.

– Боже мой, – стону я. – Тогда что я могу сделать?

– Это, Торкильд, самый простой вопрос из всех. Останься в живых, отыщи Оливию и распутай дело. – Доктор Оленборг смеется светлым, почти детским смехом, который заканчивается приступом кашля. – И позвони мне, когда будешь знать больше.

Я выхожу из больницы и беру такси до отеля в Грюннерлёкке. Только оказавшись в номере, звоню Гуннару Уре.

– Гуннар, – быстро говорю я, пока он не успел ничего сказать. – Оливия жива, она звонила мне вчера ночью. – Я уверен, что это она.

– Что?

– Еще я говорил с Оленборгом. Их двое, Гуннар. Мы ищем двух преступников, работающих вместе. Оленборг говорит, нельзя исключать, что второй убийца среди тех, с кем я близко общаюсь, возможно даже полицейский. – Гуннар, – шепчу я, когда не слышу ответа. – Я устал. Мне нужны…

– Что? – холодно спрашивает он. – Таблетки?

– …Да.

– А что потом? Что будет потом? Ты съешь еще таблеток, зальешь в себя стакан за стаканом, пока наконец не совершишь то, о чем мечтаешь?

– Нет. Я не буду этого делать. Я не убегу… Не так…

– Я тебе не верю.

– Брось, Гуннар. Пожалуйста. Я знаю, что у Анн Мари были таблетки. Много таблеток.

– Похороны через два дня. Ты явишься на них, а до этого момента будешь помогать мне ловить этих двоих. В обмен на это я дам тебе то, о чем ты просишь. Согласен?

– Через два дня? – вырывается у меня. – Ты хочешь, чтобы я помер? Мне нужно всего чуть-чуть, всего немножко, чтобы протянуть эти дни. Может быть, я одолжу…

– Нет.

– Нет? Как это нет? Ты же только что сказал…

– Так какой у нас план? – спокойно спрашивает он. – Что будем делать? С тем, что знаем на данный момент. Со всем этим дерьмом, которое ты притащил в город и в мой дом.

– Я… – я оглядываю стерильный номер отеля в поисках чего-то, на чем могу сфокусироваться, что поможет убрать мерзкое тянущее чувство из диафрагмы и подавить ощущение полной беспомощности. – Я не знаю.

– Так подумай, мужик. Примени остатки смекалки, которые ты еще не утопил в жалости к себе и в наркотиках, и придумай стратегию. Уж раз в жизни-то можно напрячься.

– Я ничего не могу найти. В номере только я. Я не могу, мне нужно…

– Нет, Торкильд. Нет плана – нет таблеток.

Я сжимаю руку в кулак и кусаю его, кусаю и зажмуриваюсь.

– Нужно начать заново, – говорю я, наконец разжимая кулак. – С Борга, ведь о нем мы знаем больше всего. Мне нужно на юг.

– Зачем?

– Хронология.

– И что с ней?

– Мать умирает в прошлом августе. Думаю, это стало пусковым механизмом для Борга. Еще мы знаем, что он ввязывается в чудовищную судебную тяжбу с семьей за наследство и за то, где и как похоронить мать. Кульминация всего – поездка Борга на юг, где он разграбляет могилу матери. Затем он возвращается домой, полиция обвиняет его в вандализме и сообщает, что родственники заявили на него. Борг убегает, хотя нет, сначала прячется где-то в Норвегии почти целый месяц, прежде чем отправиться в турне убийств до Санкт-Петербурга, где пытается отыскать своего отца.

– Ладно. Это начало. А дружок Борга?

Я начинаю ходить кругами, толкаю жажду побега обратно в диафрагму, вытягиваю остатки смекалки, что-то, за что можно ухватиться и сложить в систему, чтобы Гуннар впустил меня в медицинский шкафчик моей умершей бывшей жены. У меня не осталось чести, уважения к себе, я научился стоять и ходить без позвоночника.

– Он допустил ошибку, нет, даже одну ошибку дважды. Я все еще жив. И он захочет это исправить как можно скорее.

– Тогда нам нужно изменить правила игры, – говорит Гуннар. – Дать ему почувствовать, что мы работаем против него, натянуть сети со всех сторон. Это заставит его выйти из зоны комфорта на открытую местность. Там мы его и увидим.

– Согласен.

– Но как? – додавливает Гуннар.

– Нужно создать впечатление, что у нас есть команда способных следователей, охотящихся только за ним. Он напуган, возможно даже в панике, потому что я выжил. И нам это на руку. Это заставит его снова связаться со мной, или подобраться ближе ко мне. Это хорошо, это то, что нам нужно. Но тут есть риск. Наш друг слишком близок к нам, он знает то, что знаем мы, и я не понимаю, как. Нам нужно отследить его мобильный, пока он снова со мной не свяжется.

– Хорошо, – говорит Гуннар, пока я стараюсь контролировать дыхание, думать и отключить чувства. – Но ты нужен мне на протяжении всего пути, Торкильд. Слышишь?

– Но не без таблеток. Это невозможно.

– После. Я все устрою. Просто сохраняй трезвую голову. Так что нам сейчас делать?

– Ладно. Ладно. Я позову команду на встречу в Тьёме сегодня, – говорю я. – Хочу посмотреть, как они отреагируют на давление, каждый из них. – Но тебе нужно поставить людей на остальные дела. На все дела об исчезновении, дело Риверхольта – все. Нужно прошерстить каждое вдоль и поперек. И не бойся рассказывать всем о том, чем вы занимаетесь, – обо всех делах, кроме одного.

– Анн Мари?

– Да. Ее держи за закрытой дверью.

Гуннар дышит спокойнее. Он видит мою стратегию.

– Но как?

– Потяни за нужные ниточки, у тебя их много, и требуй полной секретности от тех, кто занимается этим делом. В том числе внутри полиции.

– Информация и манипуляция. Разделить силы. Хорошая мысль. Тебе нужно что-нибудь перед тем, как мы начнем?

– Да. – Я останавливаюсь посреди комнаты. – Свяжись кое с кем для меня.

– С кем?

– С Ульфом. Это мой психиатр в Ставангере.

– Зачем?

– Он узнает, захочет узнать, чем я занимаюсь, и когда узнает, будет настаивать на моем возвращении домой. А как мы оба знаем, это больше не вариант.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Позвони ему и скажи, что я тебе помогаю. Скажи, что я здоров, выгляжу хорошо и что тебе еще некоторое время понадобится моя помощь.

– А ты здоров? – спрашивает Гуннар.

– Здоров? Нет. У меня травма головы и я мечтаю умереть.

– Хорошо. Я подъеду к тебе. Где ты?

Я даю ему адрес отеля.

– И не забудь, – начинаю я, когда он собирается положить трубку. – Мне нужны…

– Таблетки Анн Мари? – его тон меняется. В нем снова появляется презрение, холодное, жесткое презрение, которое он демонстрировал в камере на следующий день после смерти Фрей.

– Да. Я помню, у нее было…

– Видишь, что ты творишь с людьми? – спокойно спрашивает Гуннар. – Я, пообещав себе, что никогда не дам тебе ни паршивой таблетки от кариеса, возьму лекарства моей умершей невесты, чтобы отдать их человеку, делившему с ней постель в ее последнюю ночь на земле. Этим ты решил меня шантажировать? Вот как низко ты пал? Скажи мне, что это не так, что это просто шутка, прошу тебя.

– Нет, – холодно отвечаю я, снова начиная беспокойно ходить по номеру. – Мне нужны таблетки.

– Господи, – я слышу, как Гуннар что-то шепчет самому себе.

– Гуннар? Мне нужны они, ты ведь понимаешь?

* * *

Гуннар появляется спустя час. У него нет с собой никаких таблеток, и он грубо смеется, когда я о них спрашиваю, качает головой, когда мне больно, складывает руки на груди и наблюдает, как я беспокойно хожу туда-сюда по комнате. Однако мы остаемся в номере и проводим вместе столько времени, сколько не проводили уже целую вечность.

Иногда в ходе обсуждения нам почти удается забыться – дело, планирование стирает все остальное – и Анн Мари еще жива, и в нашей квартире в Бергене, и в их с Гуннаром доме на Гилденлёвесгате одновременно. В другие моменты все намного хуже, обсуждение стопорится, каждый настаивает на своем, мы ругаемся, бросаем обвинения и клянемся задушить друг друга. Затем мы начинаем заново, снова идем по этому кругу, пока не находим точку опоры.

– Когда все закончится, Торкильд, – говорит Гуннар в дверях, собираясь уходить. Я уже пообещал следовать плану и не поддаваться опустошающей меня слабости, пока Гуннар и преступник, вошедший в дом Гуннара и убивший Анн Мари, не столкнутся лицом к лицу, – ты получишь ее коллекцию. Каждую упаковку, каждую сраную таблетку. Всю чертову аптеку. Окей?

– Обещаешь? – спрашиваю я, вонзаясь ногтями в щеки, чтобы ощутить боль.

Он слабо качает головой, подавляет поток ругательств, поднимающийся внутри него, и кратко кивает:

– Да. Ты наконец получишь тот праздник, о котором так мечтаешь. За мой счет. Это я тебе обещаю.

Затем он закрывает дверь и уходит.

Сив засыпает на заднем сиденье машины, до того, как мы добираемся до Тёнсберга. В зеркало заднего вида я вижу, как она лежит в обнимку с мобильным, и до меня доносится ее тихое сопение. Солнечный свет здесь кажется ярче, и я замечаю, что когда слишком долго смотрю на него, на глазах выступают слезы.

– Эта дорога ведет к Верденс Энде. – Он указывает прямо, когда мы подъезжаем к развилке.

– Верденс Энде? – я протираю глаза и оборачиваюсь к нему.

Водитель смотрит на меня, пальцами барабаня по рулю.

– Ты была там? – спрашивает он.

– Нет, – говорю я и качаю головой. – Никогда там не была.

– Мы скоро доедем? – Сив вертится на сиденье, зевает и принимает сидячее положение.

– Осталось недолго, – говорит водитель и смотрит на нее в зеркало заднего вида. – Почти на месте.

Пейзаж вокруг равнинный, зеленые и желтые поля под белыми, как вата, облаками. Можно даже подумать, что осень еще не наступила. Кое-где между выкрашенными в белую краску домиками мелькает море, окруженное деревьями и холмами. Сив на заднем сиденье выпрямляется и приникает лицом к окну, когда водитель включает поворотник и сворачивает на съезд к огромному белому дому, окруженному садом и высокими деревьями.

– Она реально тут живет? – открывает от удивления рот Сив и фотографирует дом на мобильный.

– Да, – отвечает водитель, паркуясь у ворот. – Добро пожаловать в Верденс Энде.

На скамейке около автобусной остановки центра Тьёме сидят Милла, Йоаким, Ивер и Кенни. Все четверо едят мороженое. Они машут, заметив меня.

– Вот ты где, – говорит Милла и обнимает меня после того, как я пожимаю руки всем мужчинам. Она кладет мне ладони на плечи и смотрит в глаза: – Как ты себя чувствуешь, лучше?

– Да.

– Точно?

Я киваю.

– Абсолютно.

– Отлично. – Она оборачивается к Йоакиму, который еще не доел свое мороженое. Он выбрасывает остатки в мусорное ведро и достает ключи от машины.

– Что случилось с твоей рукой? – спрашивает Йоаким, пока мы идем к машине. Я подвернул рукава рубашки так, что было видно повязку.

– Упал, – отвечаю я, садясь в машину. – На рыбалке.

– О, так ты рыбачишь? У нас на даче есть лодка, может быть, ты захочешь…

– Он лжет, – вмешивается Милла, смотря на меня взглядом, полным разочарования и любопытства. – Торкильд не рыбачит.

Йоаким вопросительно смотрит на нас обоих в зеркало заднего вида.

– Она права – говорю я, – Извини.

– Так…

– Он тебе не расскажет об этом, – продолжает Милла. – Или расскажешь?

– Нет, – отвечаю я и поворачиваюсь к Кенни. Он смотрит в боковое окно. Пора воплощать в жизнь наш с Гуннаром план. – Когда ты приехал?

– Час назад.

– Надо было сначала позвонить мне, – говорю я.

– Что? – Кенни поворачивается ко мне.

– Двое – это компания, а трое – уже толпа, и все такое.

– Ты о чем?

– Тебе стоило остаться в Драммене. Ты нужен мне там.

– Нужен тебе? – Я вижу, как у Кенни вспыхивают щеки. – О чем, черт возьми, ты говоришь? – выпаливает он, переводя взгляд с меня на Миллу.

– Слушай, дружище, Оливия жива, а Роберта убили. Это уже не игра, все по-серьезному.

– Что?! – открывает рот удивленный Йоаким и чуть не сворачивает в канаву.

– Она жива, – повторяю я. – Они тебе не рассказали?

Йоаким пристально смотрит на Миллу.

– Что?

– Торкильд говорит, она звонила ему вчера, – уныло отвечает Кенни.

– Не понимаю, – стонет Йоаким. – О чем ты говоришь?

– Она жива, – спокойно отвечает Милла, хотя по ее тону я слышу, что она какая угодно, только не спокойная. – Оливия жива, и Торкильд ее найдет.

– Как… – запинается Йоаким, не в силах сформулировать предложение. – Где…

Мы с Гуннаром решили, что единственный верный метод – разделяй и властвуй: отодвинуть всех от меня и фрагментировать поток информации, чтобы заставить нашего друга выйти на свет.

– Милла? – Кенни все еще смотрит на Миллу. – Тебе нечего сказать на это?

Милла ждет, что я добавлю что-то еще. Наконец она кивает и обращается к Кенни:

– Думаю, мы должны делать так, как говорит Торкильд. Ведь это ему она позвонила.

– Итак, – начинаю я. – Речь идет о серийных убийствах. Их начинает Свейн Борг, двигаясь на север в Южный Трёнделаг, через Умео в Швеции и далее в Россию. Их кульминацией стало убийство Роберта и его бывшей жены прошлой осенью. После этого не происходит ничего, пока я не появляюсь на горизонте всего неделю назад.

– Ничего, – фыркает Кенни, раздраженно стуча ногтями по стеклу.

– Милла нанимает Роберта Риверхольта, чтобы помочь ей найти дочь, Оливию. Спустя неделю после того, как ее нашли, она пропадает. Полиция думает, что она с подругой сбежала из детского дома и уехала на Ибицу. Утром в день исчезновения их видели садящимися в неизвестную машину около автобусной остановки рядом с детским домом, где они жили. С тех пор никто ничего не видел и не слышал о них.

– Это мы знаем, – говорит Кенни.

– Верно, – отвечаю я.

– Но не знаем почему.

– Все будет.

– Ладно, – Кенни выставляет вперед руки.

– Роберт, Кенни и Милла едут в Испанию искать Оливию, но ничего не находят. Через неделю после вашего возвращения Роберта убивает его бывшая жена рядом с квартирой Миллы в Осло. Жена Роберта якобы уехала с места преступления и застрелилась в машине. Теперь мы знаем, что жена Роберта была не в состоянии водить машину в то время, более того, возможно ее болезнь настолько прогрессировала, что она бы и на курок нажать не смогла. Еще мы знаем, что в последнее время перед смертью ее на ее же машине возил в больницу неизвестный человек. Та же машина была припаркована около дома Роберта за несколько недель до его убийства и пыталась его переехать, как Роберт сам сообщил в полицию. Изначально этот эпизод зачли в пользу теории о том, что Роберта застрелила бывшая жена, так как не могла жить без него. Что она следила за ним перед убийством.

Пока я говорю, все в машине молчат.

– Меня наняли, чтобы передать по наследству работу Роберта по поиску Оливии. Я выше закатываю рукав на перевязанной руке, чтобы повязку было лучше видно. – Сразу после того, как я нанялся на эту работу, меня дважды переехали рядом с квартирой Миллы, и когда мы вернулись из Архангельска, кто-то вновь сделал попытку отправить меня к праотцам. Этот кто-то вломился в дом моей бывшей жены, перерезал ей вены на обеих руках, приложил телефон ей к уху и рассек мне руку от запястья до локтя.

– Что? – в изумлении открывает рот Ивер. Кенни смотрит на мою руку, на которой я ослабляю повязку, чтобы было видно свежие порезы и швы.

– Если бы все пошло по плану, это снова выглядело бы как самоубийство по сговору, или же как убийство плюс самоубийство. – Так что, – продолжаю я, заматывая повязку обратно, исчезновение Борга – начало одного дела, расследование Миллы и Роберта – начало другого дела. Похоже на то, что Борг, который сейчас в бегах, работает не в одиночку. Когда убили супругов Риверхольтов, Борг находился в России, а когда меня переехала машина – в тюрьме.

– Нужно заканчивать с этим расследованием, – говорит Кенни. – Это уже слишком. Боже, да ты посмотри на себя, мы не можем так рисковать…

– Гуннар Уре созвал группу следователей. Нам нельзя касаться убийства Риверхольтов. Нам нельзя трогать ту часть дела, которая связана со мной и моей бывшей женой. Мне ясно дали понять, что туда соваться нельзя. Кроме того, меня обязали держать Уре в курсе всего, что мы предпринимаем, и мы должны быть готовы к этому. Но мы по-прежнему можем искать Оливию, ведь это дело все еще на тебе, так ведь, Ивер?

– Да, это наше дело, – отвечает Ивер.

– Хорошо. Поэтому, как только закончится эта встреча, мы с Миллой поедем на юг Норвегии, поговорить с родственниками Борга. Ивер, будьте на связи с русскими на случай, если появятся новости о Борге.

– А я? – спрашивает Кенни. – А мне что делать?

– А ты езжай домой, – говорю я, когда Йоаким включает поворотник, сворачивает и паркуется у каменных ступенек швейцарской виллы около Верденс Энде.

Мамин сад зеленый, уютный и теплый, прямо как я себе и представляла. Только со стороны, обращенной к морю, листья на деревьях начали менять цвет на оранжевый и красный.

– Кто-нибудь есть дома? – спрашиваю я и выхожу из машины. Останавливаюсь у каменных ступенек, ведущих к входной двери. Сив все еще стоит около машины и смотрит на небо, где разлетаются облака.

– Нет, – отвечает он. – Она скоро приедет. – Он делает шаг вперед и наступает на нижнюю ступеньку. – Пойдем, – говорит он. – Хотите посмотреть дом?

Я оборачиваюсь к Сив. Она кивает, и мы вслед за ним поднимаемся по ступеням, пока он набирает код от замка.

– Снимите обувь и возьмите с собой, – просит он и открывает дверь. С того места, где мы стоим, дом выглядит таким светлым и уютным. В коридоре висят куртки, а мамина обувь стоит в ряд внизу.

– Она живет тут одна? – спрашивает Сив, осторожно ступая по коридору к столовой с белыми шторами и окнами, заставленными цветами и предметами интерьера, купающимися в солнечном свете.

– Нет, – отвечает он, аккуратно закрывая за собой дверь.

– У нее есть дети? – спрашиваю я, с любопытством смотря на него. – Ну, кроме меня?

Он улыбается и качает головой.

– Нет.

– А почему нет? – Сив стоит посреди гостиной и смотрит по сторонам, крепко держа в руках обувь и мобильный.

– У нее ведь есть ты, – говорит он.

– Она ведь не хотела меня, – вырывается у меня.

– Все допускают ошибки, – отвечает он, указывая на кухню. – Пойдем, я покажу вам ее кабинет.

Я иду за Сив сквозь гостиную к кухне, где множество бутылок вина стоит на столе около стеклянной двери, ведущей на огромную террасу. Я останавливаюсь возле кухонной столешницы и поворачиваюсь к нему.

– Она действительно ищет меня?

– Да, – отвечает он.

– И она правда хочет, чтобы я переехала сюда?

Он кивает.

– И жила с ней?

– С нами, – шепчет он и кладет руку мне на плечо.

Ивер с Йоакимом сидят на террасе под весенним солнцем и разговаривают, а Кенни исчез в глубине сада. Через открытую дверь в кабинет я вижу, как Милла в одиночестве сидит за компьютером. Я достаю из холодильника пиво и иду через сад в лодочный домик. Кенни сидит на скале у воды и смотрит вдаль.

– Привет, – говорю я и сажусь рядом.

Кенни кивает и слегка хрюкает.

– Ждешь лета?

Он слабо качает головой и берет бутылку пива, которую я принес.

– Итак? – Кенни делает глоток пива и смотрит на меня. – Что ты задумал?

– В каком плане?

– Езжай домой, ты нам больше не нужен, вот это все? Я знаю Миллу уже двадцать лет и…

– Я разделяю нас на группы, – отвечаю я, смотря на морскую гладь. Я закатываю рукава до самого верха, повязка все еще белая, значит, рана уже не течет.

– Я понимаю. Но зачем?

– Если отвлечься от Оливии и дел об исчезновении? Что у нас остается?

– Милла, – отвечает Кенни, снова прикладываясь к бутылке.

– Да. Как будто мы работаем над двумя разными делами. Одно из них – дела об исчезновении, а второе касается мужчин, помогающих Милле найти Оливию. Они умирают.

– Так ты отправляешь меня в Драммен, чтобы защитить? Боже, как благородно. – Он поворачивается ко мне вполоборота и поднимает указательный палец. – Давай-ка я тебе кое-что расскажу, Аске. Я работаю в полиции уже тридцать лет, и я…

– Ты не поедешь домой в Драммен, – говорю я и беру у него пиво.

– Что-что?

– Ты поедешь на север Норвегии.

– Что?

– Север. Арктическая пустошь, горы в форме топоров, фьорды, населенные исключительно чайками и овцами и вызывающие клаустрофобию. Ты бывал там?

– Что? – повторяет Кенни. – Да, я там был. А что…

– Мы с Миллой поедем на юг, а Ивер останется в Драммене и добудет новую информацию про жизнь Свейна Борга в России. Остается только одно дело.

– Старик с Лофотен?

– Верно.

– Но почему?

– Борг рассказал мне, что родился там, на севере. Кроме того, в нашей хронологии кое-что не сходится. До того, как начать свое турне, Борг прячется где-то целый месяц. Нужно выяснить, зачем он это делал и где прятался. Мы знаем, что Борг забрал телефон Эклунда, убив его и его девушку в Швеции. С этого телефона он звонил Лив в Оркдал и последующим жертвам, пока тела Эклунда и девушки не были найдены и родители не заблокировали этот номер. Но ведь Ивер также рассказал, что с этого телефона звонили на телефон матери Борга. Значит, телефон матери был не у самого Борга. Звонок отследили около станции в Свольвере. Так кому же Борг там звонил?

– Ага, теперь понимаю. – Кенни допивает остатки пива и выбрасывает бутылку в воду, она исчезает в солнечном свете до тех пор, пока горлышко не всплывает. Оно качается на воде, медленно уплывая все дальше. – Ты разделяешь нас не для того, чтобы защитить, ты делишь поток информации. Ха-ха-ха. Ты думаешь, один из нас кормит убийцу информацией. Нет-нет. – Он останавливается и смотрит на меня. – Все еще хуже, да? Боже, какой я идиот, – он хватается за голову. – Ты думаешь, он среди нас, да?

– Нет, – отвечаю я.

– Как это нет, когда именно так ты и думаешь. Твою мать, ты думаешь он один из нас.

– Вы с Ивером были в Драммене, Милла с Йоакимом здесь, в доме, когда убили Анн Мари.

– Так ты всех нас проверил?

– Конечно. Гуннар Уре проверил ваши мобильные данные. Так что, – я развожу руками.

– Ах ты циничный маленький дьявол, – смеется он и всплескивает руками.

– Естественно, это не означает ничего, кроме того, что трафик мобильного показывает, где находились сами аппараты, но не их владельцы.

– Само собой, – присоединяется Кенни. – Но вы с этим Уре готовитесь расставить ловушки, правда?

– Ага. – Я кладу руку на повязку и прижимаю ее. Это не так больно, как сжимать изуродованную щеку, но боль все же помогает подавить жажду таблеток. Уже почти сутки, как я ничего не принимал, и тело дает об этом знать. – Вы все можете соскочить, когда захотите, – говорю я. – Только мы с Миллой не можем сдаться.

– Черт, – вздыхает Кенни. – Черт, черт, черт.

– Так ты в деле?

– Я не был на севере со времен армии.

– Ненавижу это место, – говорю я.

Кенни качает головой.

– Ты отличный полицейский, Кенни. Может быть, тебе удастся что-нибудь там раздобыть.

– И никто не будет ничего знать?

– Только я. И выключи телефон, не включай его, пользуйся отельным или купи карточку.

– А, понял. У всех есть друг в «Теленоре»?

Я киваю.

– Ты в деле?

Он выставляет руки перед собой.

– Мне нужно еще пиво.

Затем он встает и направляется к дому.

Сив останавливается около рощи между садом и лодочным домиком. Она бросает краткий взгляд в сторону террасы, где стоит он и смотрит на нас, затем снова поворачивается ко мне, раскрывает куртку и широко улыбается.

– Хочешь?

– Где ты это взяла? – спрашиваю я, когда она достает бутылку вина.

– На кухне, – говорит она, продолжая идти.

– Не надо было. – Я смотрю на море за скалами, штиль, солнце сверкает на водной глади, и так и манит нырнуть, несмотря на позднюю осень.

– У них полно. Твоя мама, должно быть, сказочно богата. Она даже не заметит. – Она откусывает пластик на пробке и выплевывает. – Крышка отвинчивается, – улыбается она. – Классно.

Мы проходим лодочный домик и садимся на камни у самой воды. Сив откручивает пробку и делает глоток вина, после чего протягивает бутылку мне.

– Держи, – говорит она и морщится, спешно вытирая рот рукой.

У вина отвратительный вкус. Я делаю глоток и возвращаю бутылку Сив.

– Думаешь, ты будешь тут жить? – спрашивает Сив и пьет еще.

– Я могла бы остаться тут навеки, – отвечаю я и откидываюсь назад. – Здесь так хорошо.

– Ты, должно быть, так рада, – Сив ставит бутылку между ног и снимает куртку. – У тебя есть мама, которая живет в таком месте. Посмотри, черт возьми, – она закрывает глаза и вытягивает руки в стороны. – Только представь, какие вечеринки мы могли бы тут закатывать.

– Да, – бормочу я самой себе и переворачиваюсь на живот, чтобы смотреть на дом между деревьев. – Повезло. – Слово застревает в горле. Не помню, чтобы я когда-нибудь употребляла его по отношению к себе. Повезло – неведомое для меня понятие, я всегда говорила так о других, от этого слова всегда щемит внутри, когда я прохожу мимо взрослых с детьми, семей на веранде ресторана, или когда заглядываю в окна машин, припаркованных в ряд около нашей школы и ожидающих детей после последнего урока.

– Пойдем, – Сив ставит бутылку на камень передо мной. Она стаскивает с себя блузку и расстегивает штаны. – Хочу искупаться. – Она останавливается и, смеясь, смотрит на меня. – Нет, мы должны искупаться.

Я снова смотрю на лес и дом на другой его стороне.

– Повезло, – шепчу я, прижавшись подбородком к рукам на теплом камне. – Да, мне и правда повезло.

После ухода Кенни я остаюсь сидеть на камне. Море передо мной мерцает серебристо-синими оттенками, деревья на ветру скрипят.

– Вот ты где, – у камня показывается Йоаким. – Не замерз?

– Замерз, – отвечаю я.

– Тогда пойдем в дом.

– Сейчас. – Я провожаю взглядом солнечный свет. Оттолкнувшись от скал, он скользит по поверхности воды, там, где она становится более неспокойной и темной.

Йоаким продолжает стоять у меня за спиной.

– Ты правда говорил с ней? С Оливией?

– Да.

– Где она?

Я пожимаю плечами.

– Ты уверен, что это была она?

– Нет.

– А что она сказала?

– Просила меня прекратить искать ее.

Йоаким подходит ближе, его тень скользит по моей руке, пока он не останавливается.

– Почему?

– Она боится, боится, что кто-то найдет ее.

– Кто?

– Не знаю, – вздыхаю я и поднимаю на него взгляд. – А ты как думаешь?

– Милла, – начинает он и садится на камне рядом. – Я думал, она обрадуется, узнав, что Оливия жива, но она словно…

– У тебя есть дети, Йоаким? От прошлых отношений или…

– Нет. Я был бы не прочь стать отцом, – говорит он, ковыряя камень руками. – Мальчика или девочки, я бы водил его или ее на море в такие дни, как сегодня. Я обрадовался, когда Милла рассказала, что у нее есть дочь, и обрадовался еще больше, когда она сказала, что попытается найти ее и мы станем одной семьей.

– А если она не вернется?

Он качает головой и отворачивается, его взгляд устремляется к островкам вдалеке.

– Вы ведь могли усыновить ребенка?

– Да, – начинает он. – Могли.

– Но?

– Я даже не знаю. – Йоаким отряхивается и встает.

– Мне придется снова увезти Миллу, – говорю я. – На юг страны. Скорее всего, сегодня же. Сможешь это организовать?

Он кивает.

– Это все этот Свейн Борг? Все из-за него?

– Да. Надо поговорить с его родственниками. Они живут рядом с Кристиансанном.

– Думаешь, это он забрал Оливию?

Я смотрю на него, не отвечая.

– Я помогу вам, – говорит он. – Но сначала пойдем в дом. Я напек свежих булочек. По бабушкиному рецепту.

– Я приду. Только посижу тут еще немного.

Вода кажется теплой, хоть солнце и ушло с камней у берега и стоит низко к линии горизонта.

– Замерзла? – Сив выныривает в нескольких метрах от меня, солнце светит ей в затылок, оставляя в тени лицо.

– Нет, – отвечаю я, покачиваясь на воде и касаясь ее кончиками пальцев. – Нет, не замерзла.

– Меня тошнит, – говорит Сив, подплывая ко мне.

– Ты ведь выпила почти всю бутылку, – замечаю я, когда она подплывает ко мне вплотную и обнимает. Я опускаю руки в воду и дотрагиваюсь до ее спины. Ее кожа холодная и в пупырышках.

– Пойдем, – говорю я, отпуская ее. – Поплыли обратно.

– Нет, – бросает она, кривит нижнюю губу, крепко обхватив мою шею руками. – Не хочу.

Хочу остаться здесь.

Из леса на берег выходит человек и идет к камням. Сив крепко целует меня в лоб, хватает за плечи и с силой толкает под воду. Когда я выныриваю, она уже впереди меня подплывает к берегу. Человек стоит у самого края воды с двумя полотенцами в руке. Сив встает в воде, как только становится достаточно мелко, обхватывает себя руками и оборачивается ко мне. Что-то шепчет сквозь сжатые зубы и машет мне рукой, стоя спиной к человеку на берегу.

– Идем, – говорит он и кладет полотенца на камень за спиной Сив. – Нам пора идти в дом.

Когда я возвращаюсь в дом, Милла в одиночестве сидит за компьютером на кухне и пишет.

– Йоаким закажет нам билеты, – говорю я и сажусь напротив. – Рассчитываем на отъезд уже сегодня, если у него все получится.

– Хорошо, – Милла закрывает ноутбук и немного наклоняет голову вбок, глядя на меня. – Хорошо.

Йоаким ставит на стол корзинку с булочками. Он уже собирается взять одну специальными щипцами и положить Милле на блюдечко, но она слабо качает головой.

– Она всегда такая, когда у нее стресс, – говорит Йоаким и протягивает булочку мне. Мне хочется отказаться, но вместо этого я подношу ему свое блюдце и выдавливаю улыбку, от которой Йоаким тут же сияет.

– Превосходно, – отвечаю я, пытаясь собрать достаточно слюны во рту, чтобы проглотить хоть кусочек.

– Изначально моя прапрабабушка, Альва Мария…

– Йоаким, – перебивает его Милла, хватаясь за висок. – Пожалуйста, пойди и закажи нам билеты.

– Но…

– Ну пожалуйста. – Она поворачивается к нему и кладет свою руку на его. – Чтобы я была уверена, что все в порядке.

– Ладно. Ладно. – Йоаким улыбается, снимает фартук и уходит.

– Я слышала эту историю про сраные булочки уже сто раз, – говорит Милла, когда Йоаким уходит.

– Ты уверена, что готова ехать? – спрашиваю я. – После всего, что случилось, может быть, мне стоит поехать одному? А вам с Йоакимом…

– Я не могу здесь оставаться.

– Милла? – Йоаким вдруг появляется в дверях. – Что значит, ты не можешь здесь оставаться? Мне нужно о чем-то…

– Не о чем, – вздыхает Милла. – Тебе не о чем беспокоиться.

– Н-но…

Милла холодно улыбается.

– Расслабься, дружище. Я скоро вернусь. А пока Торкильд за мной присмотрит.

– Присмотрит? – у Йоакима вытягивается лицо. Щеки краснеют, рот сужается. – Так же, как присматривал Роберт?

– Остынь.

– Остыть? Как ты можешь…

– У тебя ведь нет детей, Йоаким? – бьет по больному Милла. – Нет. А у меня есть дочка, ее забрали у меня, и она где-то там совсем одна, напуганная до смерти, а я даже не знаю, как…

– Извини, Милла, – начинает Йоаким. – Я не имел в виду, что…

– Я прекрасно понимаю, что ты имел в виду. И никому из нас не интересно сейчас это слушать. Ты разве не собирался идти заказывать билеты?

– Да, но…

– Так пойди и сделай это. Хорошо?

Йоаким разворачивается и пришибленно спешит в кабинет, а Милла снова поворачивается ко мне.

– Не понимаю, что со мной, Торкильд, – вздыхает она и рвет одну из булочек Йоакима, не собираясь ее есть.

Я протягиваю свою руку к ее руке.

– Уверена, что не хочешь остаться здесь? Тот звонок от Оливии и все остальное, я пойму, если для тебя это чересчур.

– Дело не в этом. – Она выпускает булочку из рук и сжимает мою ладонь. – Это все этот дом, – шепчет она. – С ним что-то не так, мне тут нехорошо, внутри все переворачивается, и я хочу уехать отсюда, как только переступаю порог. Понимаешь? – Она крепче сжимает мою руку. – С этим домом что-то странное, и это началось с исчезновения Оливии. Я убеждала себя, что дело во мне, что это я была так близка и снова потеряла ее, но теперь я знаю, наконец я знаю, что дело не во мне. – Она не выпускает мою ладонь и оглядывается по сторонам. – Все дело в этом месте.

Мы с Миллой оказываемся в Кристиансанне поздно вечером. Тетя Свейна Борга с семьей живет в часе езды на запад по трассе E39, недалеко от главного центра известной норвежской миссионерской организации.

– Я в душ, – говорит Милла, когда мы входим в номер отеля.

– У тебя есть что-нибудь для меня? – интересуюсь я, расстегивая рубашку. – Я…

– Я ничего не взяла.

– Что? – Я чувствую, как внутри разливается холод. – Как так?

– Нельзя, теперь, когда я знаю, что она где-то там. Я должна быть готова к ее возвращению домой. Так будет лучше для нас обоих, Торкильд. Милла продолжает раздеваться, пока не оказывается передо мной абсолютно голой. Она проскальзывает мимо меня, в дверях останавливается и спрашивает: – Ты идешь?

– Скоро, – говорю я, подхожу к окну и открываю его. Милла изменилась после того, как я рассказал ей об Оливии и звонке. Йоаким прав, она теперь другая. Думаю, и Кенни это заметил. Она не так беспомощна и зависима от других, как обычно, и это начало проступать наружу. Ей, конечно, еще нужна наша помощь в поисках Оливии, но исходящие от Миллы сила и целеустремленность говорят о том, что по окончании этой работы никто из нас ей более не понадобится. Я раздвигаю пыльные шторы и смотрю на город. Внизу около причала плавает пара морских гаг. Мне приходит в голову, что они должны были почувствовать это раньше, все мужчины в жизни Миллы, еще тогда, когда возникший из ниоткуда Роберт нашел Оливию прямо у них под носом.

Я стою у окна и смотрю на собравшихся на островке морских птиц. Время от времени оттуда доносится крик свободы, некоторые из них поднимаются в небо по спирали, гордо бьют крыльями, поднимаясь выше и выше в светлом вечернем небе. Пока я стою и смотрю на птиц и море, голубеющее в последних лучах заходящего солнца, у меня звонит мобильный. Это Кенни.

– Где ты?

– В отеле в Свольвере. Блин, здесь ужасно дорогие номера.

– Получишь зарплату на небесах, – говорю я.

Кенни бормочет что-то невразумительное, затем прочищает горло и продолжает.

– Я был в местном полицейском участке и говорил с Юханне Рикардсен, ведущей дело о пропавшем ректоре. Еще я заходил в дом престарелых, где жил Лунд перед исчезновением.

– Что ты выяснил?

– Улаф Лунд был ректором на пенсии, восемьдесят семь лет. Он вышел из дома престарелых 18 сентября прошлого года. Предполагают, что у него закружилась голова и он упал в море. Тело так и не нашли.

– Это мы и так знали.

– Да.

– Что-то еще?

– Нет. Можно я поеду домой? Скучаю по Драммену.

– Никто не скучает по Драммену.

– А я скучаю.

– Ты нашел что-то еще?

– Есть кое-что. Ты говорил, Борг рассказал тебе, что родился где-то здесь.

– Точно.

– Пока сидел тут и скучал, я загуглил его мать – Сольвейг Борг.

– И?

– О ней немного написано в Википедии. В том числе, перечислены все ее пластинки, цены и так далее. В свое время она была довольно известна.

– Скажи, когда планируешь подобраться к сути. Не торопись.

– В основном в ее репертуаре народные песни о природе: «Море синее», «Лилии», «Смотри, как солнце заходит за Гротинден» и тому подобное. Только последняя пластинка отличается – там больше про бога. «Встретимся в раю»…

– Это я знаю. К концу жизни она пришла к богу. Ничего необычного.

– Да, но есть кое-что на одной из старых пластинок. Оказалось, тут есть гора под названием Гротинден. Неподалеку от меня.

– Значит, у Борга есть связь с этим местом. Хорошо, Кенни. Но нам нужно кое-что еще. Он должен кого-то знать там, и нам нужен этот кто-то.

– Окей, босс. – Кенни секунду мешкает и снова берет слово. – Как у вас дела?

– У Миллы?

– Да.

– Я сплю с ней за таблетки. Или нет, так было раньше. Теперь я просто сплю с ней.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Чтобы ты знал.

Кенни снова делает паузу.

– Сволочь, – шепчет он и кладет трубку.

Я еще долго стою у окна, после того как Кенни положил трубку. Наконец я закрываю его и зашториваю. Подхожу к двери в ванную, оттуда слышно шипение душа. Кажется, Милла плачет. Я медлю, затем открываю дверь и вхожу.

– Зачем ты вообще наняла Роберта, чтобы найти ее? – тут же спрашиваю я. Милла поворачивается ко мне спиной и прячет лицо в струях воды. – Спустя столько времени?

– Потому что она нужна мне.

– Для чего?

Она поворачивается ко мне. Вода стекает по волосам, лицу и груди. Она делает шаг к стеклу.

– Я хочу иметь ребенка.

– Оливия уже не ребенок.

– Но она моя. Я хочу вернуть ее.

– А потом? Что было бы потом?

– О чем ты?

– Были бы ты, Оливия и Йоаким? Или ты, Оливия и Роберт?

Она ничего не говорит, молча смотрит на меня сквозь пар.

– Что? Кенни? Ивер?

Милла проводит пальцами по стеклу в душевой.

– Я и Оливия, – наконец шепчет она.

– А сейчас?

Она еле заметно улыбается, и я вижу, как струйка воды разделяется, попадая на ее губы, и находит новые пути вниз по коже лица. Милла делает шаг назад, под напор воды, и отворачивается.

– Пора, – шепчу я, когда на следующее утро мне приходит сообщение. Милла еще спит рядом со мной. За окном светло, я почти не спал ночью – ломка без таблеток становится невыносимой, и с меня льет пот, даже если мне холодно. Она даже не плакала, – вот какое сообщение мне пришло.

Я вылезаю из постели и иду в ванную звонить Гуннару Уре.

– Он только что мне написал, – говорю я. – Можете отследить его?

Гуннар, судя по всему, только проснулся.

– Что? – Он наполняет легкие воздухом и тяжело выдыхает. – Что ты сказал?

– Наш друг объявился. Ты готов?

– Да, да. Подожди немного.

– Ты где?

– Дома. Уснул в кресле в нашей спальне. Не могу заставить себя лечь в кровать.

– Так вы готовы?

– Да, да. Дай мне пару секунд. Он сейчас на связи?

– Не знаю, я только что собирался отправить ему сообщение. Будем надеяться, он ответит.

– Окей. До связи.

Я сажусь на унитаз и открываю СМС.

Кто? Пишу я и отправляю.

Через несколько минут мобильный снова пищит: Я сидел на краю кровати и смотрел на тебя. Еще долго после того, как она истекла кровью. Зачем ты там лежал?

О чем ты думал? Я пишу в надежде, что смогу поддержать разговор как можно дольше, чтобы парни Гуннара смогли отследить, где находится телефон. Когда делал это?

Тебе лучше не знать.

Но я хочу знать, пишу я и добавляю: Ты интересен мне.

Проходит почти полминуты, и телефон снова пищит. В каком плане?

Интересно, как ты снова облажался. Уже в третий раз.

Я снова набираю номер Гуннара.

– Вы нашли его?

– Да. Наши ребята уже едут прочесывать территорию. Это район здесь, в столице. На западе. Придется ходить по домам, это займет время.

– Хорошо, позвони мне, когда что-нибудь выясните.

* * *

Положив трубку, я выхожу из ванной. Милла проснулась. Она поворачивается ко мне и моргает.

– Ты мне приснился, – говорит она. Она еще не до конца открыла глаза и лежит на боку, натянув одеяло почти до подбородка.

– О чем был сон?

– Ты был другим. Каким-то существом, ты хотел убить меня, – она крепче вцепляется в одеяло и дрожит. – Боже, как ты меня напугал.

– Такова цена за то, что ты бросила таблетки, – отвечаю я, садясь рядом с ней на край кровати и застегивая рубашку. – Телу не нравится ломка.

– Мы справимся, Торкильд. – Она накрывает мою руку своей. – Вместе. – Милла притягивает руку к себе, и я падаю назад, оказываясь с ней лицом к лицу. Кровать холодная, твердая и холодная, как брусчатка на улице около квартиры Миллы, как нары в тюремной камере, как гроб изнутри.

– Пойдем, – говорю я. – Пора ехать. Путь неблизкий.

– Вы верите в бога? – спрашивает тетя Свейна Борга, впустив нас в дом, который стоит вплотную к дороге, ведущей в церковь. Гунхильд Борг похожа на серую мышь с проседью в волосах, собранных в пучок, тяжелыми веками и тонкими сухими губами.

– Я верю в ад на земле, – отвечаю я, когда мы садимся на веранде с видом на церковь и ряды надгробий в непосредственной близости от жилого района. Поселок окружен лесистыми возвышенностями, с небольшим центром в виде коммуны посередине. На юге лето. Зеленые деревья, свежая трава, наполненный красками растений и цветов сад.

Гунхильд долго смотрит на Миллу, затем разворачивается и уходит в кухню. Возвращается с кувшином лимонада и тремя пластиковыми стаканчиками.

– Так вы из полиции? – спрашивает она, наливая нам лимонад.

– Да, – лгу я. Нам видно, как ее муж сидит в кресле-качалке в гостиной, читая газету под работающее радио. – Расскажите мне о вашей сестре, Сольвейг. Она ведь была народной певицей?

– Она избрала иной путь, – отвечает Гунхильд и садится.

– Забеременела, – продолжаю я. – Вне брака?

– Да.

– А отец мальчика? Я правильно понимаю, что он русский?

Она закатывает глаза и качает головой.

– Так говорят, да.

– В каком смысле?

– Ходили слухи, что она жила с женатым мужчиной на севере, и он держал ее как конкубину[444], на горе. Думаю, история про прекрасного врача из Санкт-Петербурга – это выдумка, чтобы подольститься к родителям и вытребовать денег на так называемую музыкальную карьеру дочери.

– И они пошли на это?

– Нет, конечно.

– Где именно на севере она жила?

– Она работала на временной ставке учителя на Лофотенах.

– Когда?

– В конце шестидесятых.

– А с ее сыном, Свейном, вы когда-нибудь виделись?

– Она же притащила его сюда, когда он был еще маленьким, после того как сказка с женатым закончилась.

– И они жили здесь?

– Да. В родительском доме они жили полтора года, до самой смерти отца. И тут она вдруг собрала вещи, оставила маму, свалила всю работу на меня. После всего, что они для нее сделали!

– Какой он был? Свейн, будучи малышом?

– С утра до вечера держался за ее юбку. Не мог даже спать в своей комнате. Постоянно вис на ней. Он не выносил, когда кто-то еще привлекал внимание матери, а она была слабой, не умела его воспитывать.

– Вы со Свейном вели тяжбу по поводу раздела имущества вашей сестры?

– Мы просто посчитали, что музыка сестры умерла вместе с ней, и ее следовало похоронить навеки. Но даже для этого ее сын не смог найти места в своем сердце.

– Он приезжал сюда, помнишь? – доносится голос ее мужа из гостиной.

Тетка Борга резко начинает тяжело дышать и креститься.

– Да, подумать только. Даже могила матери не была святыней для этого человека.

– О чем вы?

– Да он же украл ее надгробный камень.

– Прошу прощения?

– Наш пастор пришел к нам и рассказал, что надгробие Сольвейг пропало, кто-то приходил и рылся в ее могиле. Все цветы и… и… – она глотает ртом воздух и с грустью смотрит в безоблачное небо над нашими головами.

– Откуда вы знаете, что это он?

– А кто это еще мог быть? – возмущенно спрашивает тетка Борга. Я спешу сделать глоток кислого лимонада и выдавливаю улыбку.

– Ммм, – говорю я и делаю еще глоток. – Я имел в виду, что с точки зрения полиции всегда важны точные наблюдения, пусть мы и знаем наверняка, – я кладу руку себе на грудь, – в сердце, где добро, а где зло.

Гунхильд делает глубокий вдох.

– Да, да, – кивает она.

– Он же хотел, чтобы ее кремировали, – слышим мы голос ее мужа из гостиной. По радио доносится проповедь, где говорят о связи между спасением и денежными подарками.

– Да, подумать только, – говорит она и расстроенно качает головой. – Чтобы его родную мать сожгли, а прах развеяли у подножья какой-то там горы. И что самое ужасное, он еще смеет сюда звонить – после всего, через что мы прошли. О, боже милостивый, – ахает она.

– Он вам звонил? – ошарашенно спрашиваю я.

– Вчера. Я думала, вы поэтому приехали. Чтобы…

– Вчера? Откуда он звонил?

– Не знаю. Он сказал, что хочет поговорить с Одд…

Наконец ее муж складывает газету и приглушает звук радио.

– Он хотел поговорить о своей матери, – объясняет он. – О небесах и рае.

– А это не одно и то же? – Я кошусь на Миллу, и она слегка пожимает плечами.

– Я скажу вам честно, – начинает дядя Борга и раскачивает кресло-качалку. – Сегодня ты попадешь ко мне в рай, обещал Иисус раскаявшемуся преступнику, распятому на кресте рядом с ним. – Он раскачивается еще быстрее, вцепившись руками в подлокотники. – Но рай, который упоминал Иисус, не на небе, – говорит Гунхильд и кивает мужу. – Господь желает, чтобы его дети отправились в Новый Иерусалим – туда, где находится божий трон, Господь хотел бы жить там с нами вечно, – добавляет он. – Но только нам решать, только сила нашей веры определяет, где находится наш дом.

– Значит, Свейн хотел узнать, где его мать – на небесах или в раю, – заключаю я и обращаюсь к дяде Борга, сидящему в гостиной. – И что вы ответили?

Он долго смотрит на меня, раскачиваясь в кресле вперед-назад.

– Что Сольвейг умерла до того, как получила избавление от грехов. Поэтому Господь решает, будет ли она жить на небе или в раю.

– Он боится, – вставляет тетя Борга.

– Боится чего? – с любопытством спрашиваю я.

– Остаться один, – продолжает дядя Борга. – Свейн знает, что его никогда не пустят на небо, потому что люди, которые не взрастили своей веры больше, чем с горчичное семечко, при жизни, в лучшем случае проведут загробную жизнь в раю, не попав на небо.

– Сольвейг рассказывала, что он изменился после того, как опять заболел. – Гунхильд складывает руки на столе и переводит взгляд с меня на стаканчик с лимонадом передо мной.

– Заболел? – я сжимаю зубы и делаю еще глоток горького лимонада. – Он болел?

– Да. В молодости у Свейна была опухоль мозга. – Она спешит долить лимонада в мой стакан и продолжает. – Ее удалили, и он выздоровел. Когда Сольвейг звонила, она рассказала, что Свейну опять стало хуже, и она отвела его к врачу, который нашел новые опухоли. Рак распространился.

– Когда он позвонил, я сказал, что ему нужно попросить об избавлении, и он исцелится в царстве Божьем, как только подтвердит свою преданность Богу, – говорит дядя из гостиной.

– Исцелится?

– Пламя святого духа божьего может выжечь рак, так же, как оно выжигает вирусы и бактерии. Даже если нервы, клетки или плоть мертвы, их можно исцелить, если они находятся в божьем месте.

– И что он на это ответил?

– Он сказал, что сначала ему нужно знать, где находится мать. – говорит Гунхильд, вздыхая. – Наверное, это лучшее, на что можно надеяться, учитывая обстоятельства.

– На что?

Она благоговейно улыбается.

– На то, что ему разрешат снова с ней встретиться.

– В раю? – спрашиваю я.

Она складывает руки и кивает.

– Но не на небесах?

Гунхильд Борг продолжает улыбаться, сильнее сжимая руки.

– Нет. Не на небесах.

В гостиной ее муж возвращается к чтению газеты, прибавляя звук радио и снова толкая кресло-качалку.

Когда мы с Миллой сидим в аэропорту Кристиансанна, звонит Кенни. У него такой голос, словно он только проснулся, хотя уже вечер.

– Выяснил что-нибудь еще?

– Ага, – довольно отвечает Кенни.

– И что же?

– Мать Борга в молодости жила на севере Норвегии. Там у нее был молодой человек, говорят, именно там она и забеременела.

– Я знаю, – отвечаю я. – Мы только что общались с сестрой матери Борга. Теперь я понял, почему он так торопится завершить свой проект. Борг болен, и жить ему осталось недолго. Возвращайся домой. Нужно все обсудить. Думаю, Боргу удалось вернуться в Норвегию, нам нужно…

– Я не в Свольвере, – говорит Кенни. Милла сидит неподалеку от меня и работает на ноутбуке. Наши взгляды встречаются, пока я говорю с Кенни. Она криво улыбается, склоняет голову на плечо и смотрит в ожидании моей реакции. – Я в Осло, – продолжает Кенни, а я отворачиваюсь от Миллы и иду к окнам, выходящим на промзону.

– Что? Почему?

– Я подумал, что должен встретить вас с Миллой. Мне нужно поговорить с ней, а трубку она не берет, ну и…

– Идиот, – шиплю я. – Где?

– В мрачном кантри-баре. В самом мрачном.

– Так ты ждешь Миллу? Чтобы поговорить о ваших отношениях? Чтобы рассказать, что вы с Ивером знали об Оливии задолго до ее исчезновения, задолго до того, как Милла снова решилась найти ее?

– Как…

– Это ведь вы с Карин забирали ее с Ибицы в первый раз?

– Я не знал, что это она, – вздыхает Кенни. – Им нужны были люди. В Хёнефоссе маленькое отделение.

– Значит, ты мне солгал. Получается, ты знал об Оливии целый год до того, как она пропала? Ты одна из тех мух в полицейском супе, Кенни? Один из тех, к кому мне нужно пристальнее присмотреться?

– Нет. Я не знал, что это дочь Миллы, когда мы с Карин ездили на Ибицу забирать их, это были просто два сбежавших из детдома ребенка, такое постоянно случается.

– Ты рассказал об этом Роберту?

– Да, – говорит он.

– Когда?

– Когда мы с ним и Миллой были на Ибице в поисках Сив и Оливии, за неделю до его смерти.

– То есть не сразу?

– Нет, – отвечает он после долгой паузы.

– А сейчас ты решил все рассказать Милле. Открыться ей и попросить прощения. Я прав?

– Да, – вздыхает он. – Ты прав.

– Что сказал Роберт, когда узнал?

– Ивер считал, что говорить не нужно, это только усилит боль, и Роберту даже лучше было бы начать с чистого листа. – Он тяжело дышит в трубку. – Посмотри, что с ним стало.

Кенни снова замолкает, и я только слышу его дыхание в трубке, тяжелое и сбивчивое, вместе с голосами посетителей бара вокруг.

– Но я не все ему рассказал.

– Что ты имеешь в виду?

– Что?

– Чего ты не рассказал Роберту?

– А, это, да, – вдруг он смеется самому себе. – Я сказал, что мы присматривали за ней, проверяли, все ли у нее в порядке, но не вмешивались напрямую. Однако Ивер пошел дальше. Когда пришло сообщение об исчезновении и мы поняли, что это Оливия, мы запаниковали. Ивер поручил всему отделу искать ее – мы были ответственны за поиск девочек в наиболее очевидных кругах: среди проституток, наркоманов, бомжей, алкоголиков и проблемной молодежи. Мы знали, что у подружки Оливии были друзья в этой среде.

– И что вы нашли?

– Одна из девочек, с кем я разговаривал, рассказала, что часто видела Оливию и Сив в торговом центре после школы. У них вдруг оказалась куча денег. Она спрашивала их, откуда, и Оливия отвечала, что у нее объявился дядя.

– Дядя? Не понимаю.

– Ивер давал ей деньги.

Я встаю.

– Ты уверен?

– А кто еще? Только мы двое знали об Оливии.

– Вы говорили с ним об этом?

– Да. Но он отрицал все. Конечно, он отрицал. – Кенни вздыхает. – Теперь это уже неважно. Единственное, что остается, это расплата. Выложить все дерьмо на стол и пожинать плоды. Кто знает, может Милла все поймет? – последнее предложение он формулирует как вопрос. – Что мы сделали это ради нее. Что мы присматривали за Оливией.

– Поезжай к Милле в квартиру, Кенни.

– Зачем?

– Поезжай туда. Я буду вечером. Сможешь?

– Куда ты собираешься?

– Поговорить с Ивером. Мне нужна будет помощь вас обоих, чтобы выяснить, что Роберт сделал с информацией, которую ты дал ему в Испании.

– Ладно, – Кенни икает, и я слышу звук отодвигаемого стула. – Все равно пора сдаваться.

– У тебя есть ключи?

– Да, Милла дала мне свои в последний раз, когда мы тут были.

Закончив разговор с Кенни, я возвращаюсь к Милле.

– Это Кенни звонил? – она отрывается от ноутбука и смотрит на меня.

– Да, – отвечаю я, садясь рядом с ней.

– Где он?

– Ждет тебя в Осло.

– Ждет меня? О чем ты?

– Кенни хочет поговорить с тобой. Я рассказал ему о нас.

– О нас? О чем ты говоришь?

– Что мы спим.

– Зачем?

– Подумал, ему следует знать.

– Почему?

– Из-за того, как он на тебя смотрит.

– А он на меня смотрит? – ее уголки рта поднимаются в легкой улыбке.

– Да. Он сказал, будет ждать тебя, чтобы поговорить. Но я не хочу, чтобы это случилось до нашей с ним беседы.

Милла складывает руки над ноутбуком.

– Это была ошибка. То, что произошло между мной и Кенни.

– Мы все допускаем ошибки, – отзываюсь я.

Милла не отводит взгляд от моего лица.

– Ты думаешь, это тоже ошибка?

– Ты же знаешь, что да.

– Как ты можешь быть таким хладнокровным?

– Мы приближаемся к финалу, Милла. Пора уже заканчивать. Я ждал этого еще с того времени, когда мы были в Москве. Неужели ты не заметила?

– Значит, ты готовишься к концу? К тому, чтобы уехать?

– На самом деле меня здесь и не было, Милла.

– Скотина, – шмыгает носом Милла, встает и идет к выходу на посадку.

В самолете мы с Миллой не перекидываемся ни словом. Наверное, это неплохо – мы вступаем в ту фазу и расследования, и отношений, где все тайны нужно выложить на стол. Я вижу, как Йоаким стоит под табло прилетов и высматривает нас среди потока пассажиров, идущих к багажным лентам. Заметив нас, он машет и нетерпеливо переминается с ноги на ногу, в ожидании, когда Милла увидит его. Милла не подает виду, что заметила его, резко останавливается перед багажной лентой и хватает меня за руку.

– Поехали со мной в Тьёме, – просит она, пока Йоаким идет к нам.

– Нет.

– Я дам тебе таблетки, – шепчет она. – Обещаю. Нам не нужно…

– Мне нужно в Драммен, поговорить с Ивером.

– Нет, – она крепче сжимает мою руку и пытается притянуть к себе. – Я не хочу, чтобы ты уезжал. Я все расскажу Йоакиму. Я хочу, чтобы мы с тобой…

Я останавливаюсь.

– Не выдумывай, Милла. Мы…

– Нет-нет, я не шучу! – кричит она так, что люди вокруг останавливаются и бросают на нас краткие любопытные взгляды. – Я хочу, чтобы ты остался со мной. Я заплатила тебе, чтобы ты был со мной. Ты не уедешь, пока Оливия…

– Я вернусь, – наконец шепчу я, прямо перед тем, как к нам подходит Йоаким.

– Когда? – Милла поворачивается спиной к Йоакиму, который так и остается стоять с раскрытыми объятиями.

– Скоро.

– Нет, – не унимается Милла. – Мне нужно знать, когда ты приедешь.

– Ладно. Завтра. Кенни у тебя в квартире, я встречусь с ним там, если ты не против. И мы оба приедем завтра утром. Хорошо?

– Обещаешь?

– Да.

Я киваю Йоакиму, который снова делает попытку обнять Миллу, и опять безуспешно, и держу курс к эскалатору до аэроэкспресса в Драммен.

Я сижу в полупустом вагоне. Гуннар Уре отвечает после первого гудка.

– Что? – рявкает он.

Я отворачиваюсь от остальных пассажиров и рассматриваю дождливый пейзаж, мелькающий в окне.

– Удалось отследить мобильный?

– Ну, это превратилось в жуткую суету невиданных масштабов. Мы целый день ходили от двери к двери, и когда уже почти закончили и собирались сдаться, до меня дошло.

– Что?

– Что я знаю эту местность.

Капли дождя, ударяясь о стекло, оставляют длинные следы, когда поезд набирает скорость.

– И? – спрашиваю я, проводя пальцами по стеклу.

– Это квартира на Эйлерт Сундтсгате. Мы и телефон нашли. На кухонном столе.

– Кто там живет?

– А ты не помнишь?

– Нет.

– Квартира пуста. Хозяева умерли прошлой осенью, во время тяжелого бракоразводного процесса, ничего не напоминает?

– Ты можешь просто сказать? – говорю я нетерпеливо. Я не готов к еще одному ответвлению лабиринта Гуннара.

– Камилла и Роберт Риверхольты. Это их квартира.

– Не понимаю. А кто живет там сейчас?

– Никто. Квартира в том же виде, какой была в день их смерти. Как сообщил адвокат по бракоразводному процессу, наследники еще не завершили раздел имущества.

– И вы нашли телефон там?

– Да, черт побери. На кухне! Мы забрали его с собой посмотреть, есть ли в нем что-нибудь полезное. И кстати, похороны завтра. Ты придешь?

– Да, я буду. Вернусь, как только закончу в Драммене. Сначала мне нужно с глазу на глаз поговорить с Ивером.

– А это точно хорошая идея? Мы ведь не знаем…

– Ивер – заместитель начальника участка в Драммене. Если я окажусь в мусорном контейнере или на дне фьорда в Драммене, он знает, кто придет за ним.

– Ладно, только будь осторожен.

– Слушай, – начинаю я, когда он собирается положить трубку. Я отворачиваюсь от дождя и зданий на улице, когда поезд сбавляет скорость, и перевожу взгляд на людей в вагоне. Все они похожи на спящих манекенов, все. Вдруг я чувствую, как устал, как бесконечно вымотан. – Я…

– Потерпи, – говорит Гуннар, его голос становится тише. – Просто потерпи. Сожми волю в кулак. Мы не сможем отдохнуть, пока не найдем их и пока я не выжму из них последний кислород.

– Ты не можешь убить…

– Правда? – он вдруг смеется. – Ты что, меня остановишь?

Я не хочу завершать разговор ложью и кладу трубку.

Я останавливаюсь у дивана в гостиной. Окно открыто, и я слышу, как качаются деревья и Сив смеется на террасе. Я всегда любила ветер, как он проносится по верхушкам деревьев, заставляя ветки колыхаться и трещать, превращая деревья в танцующих зеленых великанов. Не знаю, откуда у меня это, – не помню, чтобы когда-то была в таком месте.

Я беру одну из подушек с дивана и осторожно прижимаю к лицу. В глубине ткани она пахнет чем-то знакомым. Я учуяла этот запах, как только вошла в дом, но здесь он сильнее. Мама, мне кажется, это твой запах.

– Чем это ты занимаешься? – смеется Сив. У нее всегда меняется голос, когда выпьет. Ее бедра раскачиваются, словно она не может стоять спокойно.

– Ничем, – я убираю подушку от лица и кладу обратно на диван.

– Ты ее нюхала.

– Нет.

– Нюхала! – взвизгивает она, покачивая бедрами.

– Ну и ладно, – отвечаю я, собираясь уйти.

– Эй, – Сив подходит и хватает меня за плечо. – Ты куда?

– В туалет. У меня живот болит.

– Ты напилась?

– Я нет, а вот ты – да.

– Хорошо, – Сив икает, шатаясь и крепко держась за мое плечо. Глаза с поволокой, передние зубы окрасились вином или помадой. – Тогда я пойду на улицу и спрошу старика, хочет ли он потанцевать. – Она слегка покачивается, наконец отпускает меня, со смехом крутится вокруг своей оси и выбегает через кухню назад на террасу.

– Заходи, – говорит Ивер, когда я наконец оказываюсь около его дома в Аустаде, в Драммене. – Я приготовил мясной суп, наверняка вы проголодались после всех своих путешествий.

По пути на кухню я замечаю серию фотографий с Ивером и женщиной, сделанных на протяжении нескольких десятков лет. На последнем фото они в отпуске где-то за границей.

– Это ваша жена? – спрашиваю я, садясь за обеденный стол.

– Бывшая, – отвечает Ивер, наливая мне в бокал пиво. – Мы развелись в 2006-м. Она не вытерпела моей работы.

– Так обычно и бывает, – говорю я, не спрашивая, зачем он оставил снимки на стене.

– Где Милла? – он снимает с кастрюли крышку и наливает суп. На Ивере голубая рубашка и джинсы, в которых он был на одной из фотографий.

– Уехала в Тьёме с Йоакимом.

– Ну что ж, – начинает Ивер, дуя на ложку с овощами, мясом и бульоном. – Наверное, сейчас так будет лучше всего.

– Да.

– Как вы уже знаете, – говорит он, смешно глотая суп и запивая его пивом, – мы с Миллой давно знакомы. – Он натягивает улыбку. – Она даже намекала, что образ Мугабе частично списан с меня, хоть мне и сложно увидеть сходство.

– В книге, над которой она работает сейчас, видимо я занял это место, – отвечаю я.

– Да? – Ивер поднимает взгляд. В его глазах вспыхивает искра. В следующую секунду она исчезает, мышцы вокруг глаз расслабляются. Есть те, у кого лучше других получается скрывать свою нежелательную реакцию.

– Мне кажется, это часть ее писательской работы, – продолжаю я. – Списывать главного героя книги с того, с кем она спит в данный момент. Думаю, в нем есть черты и Кенни, и Роберта.

– Всего пару раз, много лет назад, – отвечает Ивер, – но все закончилось так же быстро, как началось.

– Закончилось тем, что твоя жена обо всем узнала и настояла на разводе?

– Ну ты и циничная сволочь, Аске, – он кладет ложку в миску и берет бокал с пивом. – Я уже сказал, это было давно и не имеет отношения к делу.

– Поговорим об Оливии? – спрашиваю я, чтобы запустить процесс.

Ивер делает вдох и медленно кивает, поглаживая бокал.

– Я тут подумал, – произносит он.

– Да, это обычно помогает, – замечаю я.

– Если у Борга действительно есть подельник…

– То все мы в опасности?

Он с серьезным видом кивает.

– Я кое-что не рассказал, – говорит он, тяжело выдыхая. – Хотя, наверное, стоило.

– Да, пора бы.

– Надо было сразу же рассказать…

– Что вы с Кенни знали про Оливию задолго до того, как Милла наняла Роберта, чтобы найти свою дочь? Да, стоило сразу мне рассказать. И Милле тоже.

– Это Кенни разболтал?

– Я думаю, вы знали, что придет тот день, – продолжаю я, не отвечая на вопрос, – когда Милла попросит вас помочь в поисках дочери. И поэтому и предложили ей нанять Роберта, чтобы не пришлось рассказывать, что вы давно знали про Оливию.

– А что мы могли сделать? – вздыхает Ивер, крепче хватаясь за бокал. – Ведь мы не должны были знать.

– Нет, не должны были.

– Кенни сейчас нелегко, – говорит Ивер. – Не знаю, сможет ли он держать это в себе теперь.

– Вы когда-нибудь встречались с ней?

– Что?

– С Оливией, до ее исчезновения?

– Нет, я… – он делает вдох и снова хватается за бокал с пивом, словно это кислородный баллон. – Мы случайно ее нашли. Кенни же ездил на Ибицу вместе с Карин, когда девочки сбежали туда, и как раз тогда Милла стала вести разговоры о том, чтобы найти дочь… После этого мы немного присматривали за ней, следили, чтобы у нее было все хорошо, если ты это хочешь знать. Но мы держались на расстоянии, никогда не говорили с ней.

– Вы с Кенни?

– Да. Но последние полгода мы ее не видели, так как все вроде бы наладилось после их возвращения с Ибицы, и мы не хотели вмешиваться. Слушай, к чему ты вообще клонишь?

– Я только говорю, что мне трудно представить, как две девочки-подростка садятся в машину к Боргу. Скорее всего, такая девочка как Оливия села бы в машину того, кто знал ее мать, ее биологическую мать. К тому, с кем она уже общалась, кто сказал, что может представить ее маме, если она хочет. Или к полицейскому?

– Так ты думаешь, это я сделал с ней что-то? Зачем мне это? Господи, мужик. Да ты не в своем уме!

– Кенни сказал, ты давал ей деньги.

– Он лжет! – рявкает Ивер и хватает куртку, висящую на спинке стула. – Чертов идиот, – рычит он и берет ключ от машины. – Мы проясним это раз и навсегда. Садись в машину, я за рулем.

Ванная тут больше моей комнаты. В ней две раковины, душевая кабина с одной стороны и ванна с другой. Я закрываю дверь, подхожу к зеркалу и убираю волосы с лица. Включаю воду, жду, когда нагреется, и подставляю пальцы под струю. Вода стекает по ладоням до предплечий, после чего я умываю лицо.

За дверью я слышу, как Сив то ли поет, то ли смеется. Выключаю воду и вытираю лицо и руки полотенцем. Подхожу к унитазу и сажусь. И снова слышен голос Сив. Она что-то громко кричит. Я слушаю, взглядом скользя по полу, стенам, красивой ванне. В зеркале вижу только свою макушку, волосы и кусочек лба, я кажусь такой маленькой, как будто я ребенок, который еще не дотягивается до раковины. Вдруг в животе закрутило, я чувствую, как слюна заполняет рот, бросаюсь на колени и еле успеваю открыть крышку унитаза за миг до того, как меня выворачивает наизнанку.

Унитаз наполняется водой винного цвета, я хватаю ртом воздух и снова блюю. Когда желудок наконец очищается, я встаю и возвращаюсь к раковине, снова включаю воду и полощу рот. Мое тело застывает, когда я слышу крик Сив в третий раз. С ней что-то не так. Это не ее обычные пьяные вопли – так кричат от испуга.

– У вас есть ключи? – спрашивает Ивер, паркуясь около квартиры Миллы на Св. Хансхауген.

Я качаю головой.

– Кенни сказал, у него есть.

– Поднимемся в квартиру. – Ивер бросает быстрый взгляд на угол улицы, выше поднимает воротник куртки и идет к лифту.

– Заперто, – говорит Ивер, когда мы оказываемся у двери в квартиру. Он звонит в дверь, но ответа нет.

Я достаю телефон и звоню Милле. Трубку берет Йоаким.

– Что случилось? – спрашивает он. – Милла спит.

– Кенни с тобой не связывался?

– Звонил недавно. Я сказал ему, что Милла спит. Она вымоталась в дороге. Он был в нашей квартире в Осло.

– Мы сейчас тут. Заперто.

– А ты ему звонил?

– Его телефон отключен.

– Он наверняка уснул в квартире. У него был пьяный голос, и я сказал ему…

– Разбуди ее.

– А это не может подождать, я…

– Разбуди ее!

– Ну хорошо. – Я слышу, как Йоаким открывает и закрывает дверь за собой. – Милая, – шепчет он. – Милая, они хотят поговорить с тобой.

Из постели раздается уставшее бормотание, и снова доносится голос Йоакима.

– Она приняла таблетки, я…

– Черт побери, мужик. Ты можешь просто разбудить ее?

– Милла? Милла, пожалуйста. Им нужно с тобой поговорить.

И снова слышны стон и бурчание Миллы, и опять тишина.

– Ничего не выйдет, – шепчет Йоаким после долгой паузы. – Я не могу.

Ивер берет у меня телефон и подносит к уху.

– Это Ивер, – резко говорит он. – У тебя есть ключи от квартиры?

Он ждет несколько секунд и кивает.

– Хорошо! Сейчас же вези ключи сюда. Окей?

Он отключается и отдает мне телефон.

– Эта размазня привезет ключи. Пока подождем здесь.

Два часа спустя приезжает Йоаким. Мы слышим, как он бежит по лестнице.

– Тут есть лифт, – кисло замечает Ивер, когда Йоаким наконец поднимается.

– Не люблю замкнутые пространства, – отвечает Йоаким, звеня связкой ключей. – Мы собирались поставить сюда кодовый замок, чтобы ключи были не нужны, но после того, что случилось с Робертом, не так часто тут бываем.

Он отпирает дверь и делает шаг в сторону, пропуская меня с Ивером.

– Можно я поеду? – спрашивает Йоаким. – Не хочу оставлять Миллу одну так надолго, и…

– Ты остаешься здесь, – бормочет Ивер, когда мы заходим в гостиную. Над головой у нас луна цвета ржавчины, будто укутанная вуалью, она светит через окна в крыше. Вся квартира сильно пропахла средствами для уборки, и еще чем-то, слабым запахом алкоголя, перегаром, спрятанным в полутьме. Я чувствую, как в диафрагме нарастает дискомфорт, так обычно бывает, когда я готовлюсь испытать сильное зрительное впечатление.

– Там есть кто-нибудь? – спрашивает Йоаким, частично скрывшись у меня за спиной.

– Не знаю, – отвечает Ивер и включает верхний свет. Он входит и останавливается посреди комнаты, взволнованно осматривается и проходит дальше в квартиру.

Тонкая пленка воды со средством для мытья виднеется на полу в гостиной, отчего он поблескивает.

– Кто тут убирал? – Я оборачиваюсь к Йоакиму, по-прежнему стоящему в дверях и сжимающему связку ключей.

Он пожимает плечами.

– К нам приходят из клининговой компании.

– По вечерам?

– Нет, – он немного медлит. – Не думаю.

– Здесь никого, – констатирует Ивер. Он садится на диван, зевает и трет лицо руками. – Что думаете, Торкильд? Подождем здесь?

– Нет, – отвечаю я, подавая знак Йоакиму, чтобы он отдал мне ключи. – Езжайте домой, я останусь здесь на ночь. Сообщу, если он объявится.

Мужчины вздыхают, кратко кивают и уходят. Я провожаю их до лестничной клетки и жду наверху лестницы, пока они исчезнут за дверью в подъезд и сядут в машины. Затем достаю телефон и звоню Гуннару Уре.

– Что? – устало бурчит он. – Уже почти полночь.

– Я в квартире Миллы. Мне нужна помощь.

– С чем?

Мой взгляд снова скользит по окнам в крыше и ржавой луне высоко над городом.

– Экспертиза места преступления.

– Что вы наделали? – кричу я, выбегая на террасу. Сив лежит между краем террасы и клумбой, рука и нога свисают. Красная жидкость, похожая на вино, вытекает из-под волос, окрашивая доски и камни в клумбе в красный цвет, словно Сив упала на разбитую бутылку.

– Это несчастный случай, – говорит он, горестно свесив руки вдоль по бокам. Лицо Сив исказилось, извернулось под странным углом в одну сторону, а глаза стали блестящими и холодными, словно стекло в зеркале. – Мы танцевали, – хлюпает он носом, раскачиваясь из стороны в сторону. – Просто дурачились, и она поскользнулась. – Он смотрит на меня. – Она поскользнулась, я… я…

Я сажусь на корточки перед Сив, беру ее за плечи и пытаюсь перевернуть. Как только я сдвигаю ее с места, лужа крови начинает расти.

– Мы должны ей помочь, – всхлипываю я, щупая ее голову в поисках раны, откуда течет кровь.

– Да, да, – кивает он, не двигаясь с места.

– Так звоните в скорую!

Он ничего не говорит, только смотрит перед собой пустым взглядом.

– Думаю, пора сворачиваться.

Ребята Гуннара Уре работали всю ночь. Квартира прочесана, но ничего примечательного они не обнаружили, кроме того, что здесь кто-то был и тщательно все вычистил. Когда откроется офис клининговой компании, мы, по крайней мере, узнаем, они ли ответственны за эту уборку.

На часах почти полседьмого утра, и тело буквально кричит о сне и болеутоляющих. Гуннар дает мне ключ от квартиры, кивает остальным ребятам из группы экспертов и снова поворачивается ко мне.

– Ты останешься со мной. Нужно подготовиться к похоронам. Если нам повезет, у тебя пара часов до выезда. Видит бог, как тебе нужны эти часы.

Мы выходим из квартиры Миллы в холодный утренний свет.

– Нужно проверить квартиру Борга в Молде, – говорит Гуннар, пока мы идем к его машине.

– Она продана.

– Продана?

– Ушла с молотка как имущество несостоятельного должника. Кстати, Борг звонил дяде и тете в южную Норвегию, хотел выяснить, где мать ждет его – в раю или на небе.

– А что, есть разница?

– Судя по всему, есть.

– А он интересный тип, да? Жду не дождусь встречи с ним.

Мне приходит в голову, что сложно определить, где у Гуннара заканчивается гнев и начинается горе.

– Борг болен, – продолжаю я. – Все эти убийства, его проекты, я все больше начинаю понимать, в чем тут суть. А вот его друга наоборот…

– А что с ним?

– Я никак не могу понять, что стоит на кону его игры, почему он хочет убрать нас с дороги. Я также не могу понять, что связывает его с Боргом. Я пытался снова и снова, но ничего. Как будто они абсолютно разделены, но все же следуют параллельно друг другу, куда ни посмотри.

– Один приведет нас к другому, – хмыкает Гуннар, а я нахожу номер Кенни и вновь звоню ему. Его телефон по-прежнему выключен.

Гостиная Гуннара вся заставлена коробками.

– Собираешься отдать их? – Я опускаюсь на диван, где сидел в последний раз, когда был здесь.

– Отнесу на чердак, – отвечает Гуннар. – Это ее вещи, я не знаю, что с ними делать. – Он снимает рубашку и кидает на пол.

– У тебя есть, – начинаю я и осматриваюсь в опустевшей комнате, – то, что ты обещал мне?

– Что? – он складывает руки на груди. – Что у меня есть?

– Таблетки. Которые ты отдашь мне после…

– Конечно, – отвечает он, не отводя от меня взгляд.

– Можно… посмотреть?

Гуннар насмешливо смотрит на меня и сжимает губы. Вскоре он исчезает в спальне.

– Вот, – говорит он, вернувшись с сумкой для покупок и кидает ее на стол передо мной. – Таблетки Анн Мари. Все до единой.

Я берусь за дно сумки и вытряхиваю содержимое. Коробочки с таблетками заполняют стол – словно ребенок так торопился поиграть, что рассыпал все кубики лего. «Имован», «Аподорм», «Стесолид», «Ксанор», «Собрил», «Паралгин форте», кодеин, «Трамадол» и «Окси», целая куча «Окси».

– Значит, тебе не нужно было идти к врачу, – шепчу я и беру пачку «ОксиКонтина».

– Этот приз ждет тебя в конце гонки, – язвит Гуннар, пока я с вожделением смотрю на гору таблеток перед собой.

– Зачем ей было нужно так много? – я взвешиваю не начатую пачку «ОксиНорма» в руке, глажу бумажный клапан большим пальцем.

– Она все время ездила к новым врачам, они выписывали таблетки снова и снова, всех форм и цветов, но она не принимала их. Просто складировала, а затем шла и получала новые.

– Зачем?

– Может, она всегда знала, что однажды ты завалишься к ней в дом, и хотела быть готовой?

– Гуннар, – начинаю я. – Не надо…

– Можешь взять одну, – холодно говорит он. – Но только одну.

– Что? – Я смотрю на пачку в руке, чувствуя, как во рту начинают работать слюнные железы.

– Ну давай, – подстрекает он меня. – Я же знаю, ты хочешь. Я же чувствую, как у тебя все болит. Возьми одну.

– Я не слабак, – шепчу я и кладу пачку обратно на стол.

– А кто ты?

Мой взгляд задерживается на куче таблеток.

– Я больной человек, – говорю я.

– А есть разница?

Гуннар стоит и смотрит на меня в ожидании, что я поддамся соблазну. Я вижу, как у него руки чешутся разорвать упаковки таблеток, забрать их в туалет и заставить меня смотреть, как он спускает каждый блистер и каждую капсулу в унитаз, глумливо спрашивая, хочу ли я их все еще. Он ждет, что я покажу ему дно, а он в ответ продемонстрирует свою ярость. Я не могу позволить этому случиться. Не здесь. Не сейчас.

– Да. – Я кладу таблетки обратно в сумку. – Разница есть.

– Ладно, – говорит Гуннар. – Значит, разница есть. – Он разворачивается и уходит. – Прими душ. До похорон всего пара часов. Пойду лягу.

Видимо, приняв душ, я уснул в кресле. Открыв глаза, я не вижу сумки с таблетками на столе.

– Ты готов? – Гуннар выходит из одной комнаты и скрывается в другой. Он уже надел костюм и держит в руках ботинки.

– Да, – отвечаю я и встаю. – Готов.

– Так ты не принял ни одной? – спрашивает он, выдавливая нечто похожее на улыбку.

– А ты что, пересчитал их?

– Можешь взять мой костюм, – отвечает Гуннар. – И ботинки. Они лежат в гостевой. – Он указывает на дверь в комнату, соседнюю с той, где я последний раз видел Анн Мари.

– Хорошо, – я встаю, зеваю и массирую щеку и нижнюю челюсть, пытаясь вспомнить, что мне снилось. – Дай мне пять минут.

– Думаешь, он смог вернуться в Норвегию? – спрашивает Гуннар, когда я возвращаюсь. – Свейн Борг, думаешь, он может быть в городе?

– Думаю, он едет домой завершить свой проект, да. Но проблема в том, что я по-прежнему не знаю, где его дом.

– А твой друг, Кенни? От него есть новости?

Я смотрю на мобильный. Новых сообщений нет.

– Нет.

– Может, нам стоит поставить кого-то следить за квартирой Миллы, на случай, если он объявится?

– Не думаю, что это поможет, – говорю я и набираю номер Кенни. Его телефон по-прежнему отключен.

– Да? Почему нет?

– Потому что, – продолжаю я, убирая телефон в карман пиджака, – я думаю, Кенни в беде…

Он просто стоит посреди террасы и смотрит на лес.

– Вы что, не слышите меня? – шмыгаю носом я, прижимаю руку к ране на голове Сив, откуда продолжает течь кровь. – Нужно что-то делать!

– Да, – бормочет он, и пальцы на его руке дергаются, словно тело внезапно пробуждается к жизни после транса. Наконец он на меня смотрит. – Да, нужно, – и он неуверенно шагает ко мне.

Я вижу в его глазах, что он не собирается делать то, о чем я его прошу. Он решил сделать что-то другое. Что-то совсем другое.

Я хочу выпустить Сив, встать и убежать, но ноги одеревенели. Он подходит и встает вплотную ко мне.

– Пожалуйста, – шепчу я.

Он улыбается, видя мои слезы, которые я больше не в силах держать в себе. Берет меня за плечи, осторожно оттаскивает от Сив и кладет на спину на пол террасы. Затем он садится на меня сверху и убирает с лица прилипшие к щекам волосы.

– Не плачь, – шмыгает он носом, пока его руки скользят по моим губам. – Не плачь, Оливия. – Я чувствую, как его руки гладят подбородок и спускаются на шею. – Пожалуйста. Это был просто несчастный случай.

– Слушай, – начинает Гуннар после того, как мы выезжаем из его виллы и направляемся в церковь, где будут проходить похороны, – на похоронах давай просто пройдем через это, и… – он закусывает нижнюю губу в поисках подходящих слов, – будем вести себя, как подобает мужчинам?

– Большие мальчики не плачут, и вот это все?

Гуннар с силой кивает.

– Да, да, именно это я и имею в виду. Не то чтобы в этом было что-то плохое, но… – Он смотрит на меня, всего мгновение, и снова отворачивается. – Ты ведь понимаешь, о чем я?

– Да, шеф, – отвечаю я. – Горевать с достоинством.

Он еще раз кивает, щурясь на дорогу.

– Да, именно так, я не выдержу, если ты сломаешься, когда… – он сильнее закусывает нижнюю губу, – когда они опустят ее гроб в… в… – он не заканчивает предложение, с силой моргает и крепче сжимает кожаный руль.

– Я буду вести себя хорошо, шеф, – говорю я, когда Гуннар сворачивает на парковку у церкви.

Он останавливает машину и выключает двигатель.

– И еще кое-что, – в его голосе внезапно опять появляется тот самый авторитарный тон, он поворачивается и поднимает палец. – Сколько раз я должен повторить, что я больше не твой шеф? Не понимаю, что тут, черт побери, такого сложного…

– Какого хрена он тут делает? – вырывается у меня, когда я замечаю высокого человека, смакующего сигарету на церковной лестнице и щурящегося на весеннем солнце.

– Кто? – Гуннар опускает указательный палец и прислоняется к лобовому стеклу, чтобы лучше разглядеть.

– Ульф, – отвечаю я, и из-за его спины появляется рыжеволосая женщина с шалью, накинутой на голые плечи. – И его новая пассия, Дорис.

Гуннар смотрит на меня.

– Дорис?

– Она немка.

– Боже, – говорит Гуннар и открывает дверь. Он рукой проводит по коротко остриженным волосам, и мы оба выходим из машины и движемся к лестнице в церковь. Дойдя до места, останавливаемся перед Ульфом и Дорис. Гуннар здоровается с ними, затем извиняется и идет к священнику.

– Торкильд Аске. – Ульф выпускает сигаретный дым прямо мне в лицо, смотря на меня со смесью разочарования и презрения, словно он только что поймал меня за неприемлемым обращением с уточкой для ванны. – Ты думал, я об этом не узнаю?

– Нет, я так не думал, – отвечаю я, кивая Дорис и выдавливая улыбку.

– Что случилось? – Дорис с теплотой пожимает мне руку.

– Мы еще не знаем.

– Ты поразительно хорошо выглядишь, – язвит Ульф. – Значит, лекарства, которые я тебе прописал, работают.

– Да. Так же эффективно, как никотиновый пластырь.

– Что? – Ульф выбрасывает сигарету. – Я же не курю, правда?

Я качаю головой.

– Ты поедешь с нами домой после похорон? – спрашивает Дорис, пока Ульф достает новую сигарету из пачки и зажигает ее. Он щурится на меня сквозь сигаретный дым, коршун, кружащий над добычей.

– Извини, Дорис, – говорю я и делаю шаг назад, в то же время Ульф вырывает тлеющую сигарету изо рта и резко приближается ко мне.

– Слушай сюда, ты…

– Ульф, Ульф, – шепчет Дорис и кладет ладонь на его руку.

Ульф делает глубокую затяжку, смотрит на сигарету, выругивается и выбрасывает ее.

– Потом разберемся, Торкильд. – Он убирает зажигалку в карман пиджака, затем оборачивается и марширует в церковь.

– Как вы узнали? – спрашиваю я после ухода Ульфа.

– Позвонил Гуннар Уре, – отвечает Дорис. – Он не хотел ничего говорить, но Ульф все понял. Они оба беспокоятся о тебе, Торкильд.

– Я пока не могу уехать, – говорю я, блуждающим взглядом смотря на входящих в церковь людей. – Мы еще не закончили с делом.

– Вы тут поженились? – Дорис смотрит на меня. – Вы с Анн Мари?

– Нет. Ее мать похоронена на этом кладбище. Она умерла, когда Анн Мари была молодой. Рак.

– Это хорошо, – кивает Дорис.

– Что? – спрашиваю я. – Что хорошо?

Она несколько секунд рассматривает меня.

– Вернуться домой, к маме.

Я собираюсь что-то сказать, когда мне в голову приходит мысль.

– Черт, – бормочу я и поворачиваюсь к двери в церковь.

Гуннар сидит на передней скамейке. Между ним и родителями пустое место, и они оба, прищурившись, смотрят на меня со смесью признания и недоверия. Одно несомненно связано с другим.

– Садись, – шепчет он, когда я наконец подхожу к нему. – Церемония вот-вот начнется.

– То заявление в полицию, – начинаю я. – Когда на Свейна Борга заявила тетка со своей семьей за вандализм на могиле и кражу памятника.

– Да, – шепчет он, и на подиуме у кафедры за гробом Анн Мари появляется священник.

– И после смерти матери его втянули в судебное разбирательство. Он подавал прошение губернатору, чтобы ее кремировали, но ему отказали.

– Да, – Гуннар взглядом следит за священником. – Умерший сам должен был указать кремацию в завещании, и что прах следует развеять по ветру, или как это называется. И насколько я помню, в случае Сольвейг Борг этого не было. Поэтому прошение отклонили.

– А помнишь, где он хотел развеять прах?

Гуннар кивает. Священник поднимается на кафедру и благоговейно смотрит на собравшихся.

– У подножья горы, – шепчет Гуннар.

– Какой горы? – нетерпеливо спрашиваю я.

Он раздраженно пожимает плечами, и священник начинает свою речь.

– Не помню, – говорит Гуннар. – Позже разберемся.

– Гротинден? Название горы – Гротинден?

– Да, кажется так. А что?

Я делаю глубокий вдох, начинается органная музыка, и собравшиеся запевают первую песнь.

– Думаю, я знаю, куда Свейн Борг держит путь.

– Что именно мы ищем? – Мы с Гуннаром стоим перед компьютером в его домашнем кабинете. В гостиной сидят те, кто пришел со службы на поминки, ждут, когда он выйдет. После этого подадут кофе с пирожными.

– Гору, – говорю я и смотрю в окно. Внизу на лестнице курят Ульф и Дорис, готовясь рассказать мне, что я еду с ними в Ставангер. – И домик.

– Гротинден?

Я приближаю карту, и Гуннар наклоняется над столом.

– Вон там. – Я указываю на очертания крутой горы, окруженной другими горами и морем.

Гуннар тычет в область около небольшого озера у подножия горы.

– А это что?

– Необработанный участок земли, – я приближаю еще. – Гротьённ.

– Подвинься. – Гуннар садится в кресло. Он копирует номер участка и открывает новую программу.

– Это его участок? – спрашиваю я, когда поиск завершен и Гуннар откидывается на спинку кресла.

– Нет, пропавшего ректора.

– На участке есть домик. – Гуннар поднимает глаза от экрана. Его лицо приобретает еле заметный блеск в свете лампы над нами.

– Тетка Борга сказала, Сольвейг была любовницей женатого мужчины, когда работала на Лофотенах в молодости, и он поселил ее в доме в горах.

Гуннар выпрямляется и сильнее приближает карту на участке под изогнутым горным хребтом, кусая щеки.

– Это темное место, словно гора мешает свету проникнуть в долину. – Место посреди пустоши, – бормочет он самому себе.

– Море и крутые горы. – говорю я. – Боже, как я ненавижу море и горы.

Гуннар снова откидывается на спинку кресла и кладет руку за голову.

– Напомни, зачем нам туда ехать?

– Проект Борга. Его мать умерла прошлым летом. Борг просит губернатора разрешить ему развеять ее прах у подножия этой горы, но получает отказ. Все выливается в судебное разбирательство с семьей не только на тему похорон, но и завещания. Борг снова проигрывает. Позже тем же летом тетка Борга заявляет на племянника за разграбление могилы. Борг знает, что скоро умрет. У него в мозге неизлечимая опухоль, и все же он боится. Боится того, что ждет его по ту сторону. Не думаю, что Борг ездил на юг только чтобы украсть надгробный камень и уничтожить цветы. Он поехал туда, чтобы забрать ее домой.

Гуннар наклоняет голову вбок и рукой поглаживает подбородок.

– Что ты хочешь сказать?

– Сольвейг Борг обрела Бога на смертном одре. Ее семья глубоко религиозна, они верят в небеса и рай.

– А это не одно и то же?

– Нет. Существует классовое различие. Небеса для первого класса, а рай – некая версия-эконом. Борг знает, что никогда не попадет на небеса, тетка говорила ему это с самого детства, но, наверное, он надеялся, что они с матерью смогут встретиться в раю.

– Ты говоришь о том, о чем я думаю? – Гуннар перестает поглаживать подбородок и скрещивает руки на груди. – Что Борг…

– Да. Думаю, да.

– Хорошо, – кивает Гуннар и выключает компьютер. – Давай сначала закончим здесь.

– Боже, – стону я, хватаясь за голову, пока Гуннар встает и выходит к гостям. – Ну почему это должно было случиться на севере Норвегии?

Север Норвегии. Открытый океан, темные рукава фьордов окружены холодными зубчатыми вершинами гор, растущих из земной коры, пронзающих небо и преграждающих путь солнцу. Здесь так темно и холодно, даже в такой светлый весенний день, как сегодня, что у меня мурашки по телу, как только бортпроводник открывает дверь самолета авиакомпании «Видерёэ» и впускает запах Лофотен в салон.

– Наконец-то, – бурчит Гуннар, расстегивает ремень безопасности и встает, чтобы надеть куртку, в то время как нетерпеливые северяне проталкиваются по салону, чтобы поскорее выбраться из самолета.

Аэропорт в Свольвере – это короткая взлетно-посадочная полоса, практически на побережье океана, в окружении темных контуров гор и горизонта глубокого синего цвета. При заходе на посадку создается впечатление, что мы садимся на авианосце на чужой не населенной планете с океаном и горами где-то на другом краю солнечной системы. На такой маленькой планете, что можно невооруженным глазом окинуть ее от одного конца до другого.

Как только мы выходим из самолета, начинается дождь, и мы мелкими шажками бежим к бараку, который очевидно является главным зданием местного аэропорта.

– Возьми машину в аренду! – приказывает Гуннар, когда мы идем к траволатору в зале прилетов.

– Я не могу. У меня нет прав. Кроме того, кажется, так поздно уже все закрыто, – говорю я, показывая на несколько темных кабинок с вывесками знакомых мне фирм проката.

– Ну конечно же, у тебя нет прав, – хмыкает он и раздраженно смотрит на часы. Уже половина восьмого. – Ну, тогда закажи нам такси, на это ты способен?

– Мы будем искать дом сегодня?

– Конечно нет. Я, черт побери, не планировал бродить по неизвестной горной местности посреди ночи.

– Окей, – отвечаю я и держу курс к двери. – Как скажешь.

Мы заселяемся в отель с видом на океан и маленькие островки вокруг. Я включаю телевизор и нахожу передачу о нищих. Как только ее перебивает реклама, в дверь стучат.

– Я кое с кем поговорил о том месте, куда мы собираемся. – говорит Гуннар после того, как я открываю дверь и впускаю его. – Дом находится на северной стороне Аувогёя, мы сейчас здесь. Поедем в место под названием Сюдален, оттуда пешком до какого-то рыбацкого озера.

– У тебя есть служебное оружие?

– Я не на службе.

– А что, если…

– Он что, такой великан? – лицо Гуннара напрягается. – Мы не справимся с ним вдвоем?

– Нет.

– Ну что ж, тогда возьмем с собой еще людей. Если хочешь, я позвоню завтра в участок перед отъездом.

– Хочу.

– Хорошо. – Гуннар сцепляет руки, в нетерпении шагая по комнате. – Хорошо, хорошо, хорошо.

– Я думал уже пойти спать.

– Хорошая идея, – говорит он, продолжая мерить шагами комнату и смотреть на голые стены в поисках чего-то, за что можно зацепиться взглядом. – Я все еще не могу поверить, – продолжает Гуннар, пока я достаю из своей аптечки жалкий «Ципралекс».

Я останавливаюсь и смотрю на него.

– Во что?

– Да во все. Что мы тут, на севере, а она там, в земле. Мертва. Я даже не знаю, что должен чувствовать и правильно ли то, что я чувствую. Я просто хожу и жду, когда меня накроет. Когда меня захлестнет… – он останавливается у окна и отодвигает шторы, так что свет фонарей, отражающийся в воде, просачивается в комнату. – Как было с тобой, когда умерла Фрей.

– Все мы разные, – отвечаю я.

– Думаешь? – он стоит ко мне спиной и смотрит в темноту океана. – Или это только я… – Наконец он поворачивается. Его лицо стало серым, челюстные мышцы напряглись, почти замерли под кожей, а зубы крепко сжались. – Может, я просто не любил ее так сильно, как ты любил Фрей, может…

– Гуннар, – перебиваю я. – У меня поехала крыша еще до смерти Фрей. Кроме того, я вообще едва ее знал, я был влюблен в сам факт ее существования, что, в свою очередь, позволяло мне быть другой версией себя. Это совсем иное. Вот это, – я показываю Гуннару таблетку «Ципралекса», – это тоже иллюзия, затуманивающая действительность и сменяющая дни на ночи и ночи на дни. Вот и все.

– Тогда зачем ты их принимаешь? Чем они так чертовски важны?

– Чтобы я мог быть наполовину собой, а наполовину не собой. Но это не жизнь, это комната ожидания.

Гуннар складывает руки на груди.

– И чего ты ждешь?

– Ты же знаешь, – спокойно отвечаю я и кидаю одинокую капсулу в рот.

Он качает головой.

– Твою мать, нет ничего более удручающего, чем разговор с тобой. – Затем снова отворачивается к окну. – Не понимаю, что она в тебе нашла.

– Кто?

– Анн Мари.

– Полагаю, она нашла то же самое, что нахожу я, окружив себя правильными таблетками, теми, которые ты мне обещал.

– И что это?

– Путь побега.

Я вижу, как гигантское тело Гуннара, стоящего ко мне спиной, пошатывается. Он ждет, что я помогу ему свалиться в какую-нибудь пропасть, где он сможет валяться в ненависти к себе, упиваясь своим убожеством, так, чтобы доказать себе, будто он любил, как любил я.

– От чего? – шепчет он. – От меня?

Гуннару не идет ненависть к себе. Он не сможет управлять ею должным образом, а я не планирую помогать ему и в этом тоже.

– Нет. От себя, – отвечаю я.

– Но зачем? – Гуннар снова поворачивается ко мне. – Зачем ей понадобилось снова тебя видеть после того, как она встретила меня, после того, как ты вернулся в Норвегию, после того, как убил ту девушку в Ставангере, после попыток самоубийства и злоупотребления таблетками? Почему она хотела видеть такого как ты, а не меня? Пожалуйста, объясни мне, я не понимаю. Анн Мари, Фрей, Милла, что в тебе находят такие женщины?

– Они знают, что получат.

– И что же? – нетерпеливо спрашивает он, стоя и смотря на меня полным презрения и вместе с тем искреннего недоумения взглядом.

– Того, кто будет ранить их снова и снова, и предаст их, когда они будут больше всего в нем нуждаться. И в таком осознании есть надежность. Знать это сразу. Я суррогат боли. Для них, как и для тебя.

– Я больше не могу тебя слушать, – он идет к двери. – Черт подери, ты не здоров.

– Скажи это Ульфу, – кричу я ему вслед. – Скажи, что я болен, что это ясно как день.

Ничего не говоря, Гуннар хлопает дверью. Я сижу на кровати и жду, когда услышу, как он запрется в своем номере, затем встаю, подхожу к окну и закрываю шторы. Возвращаюсь в кровать, прибавляю звук телевизора и жду. Жду снов и лиц, которые в них прячутся.

Я сижу в арендованной машине рядом со зданием полиции Свольвера. Гуннар пошел внутрь встретить нашего гида, Юханне, местную полицейскую, которая нам поможет. В горах лежит свежий слой снега, а здесь внизу влажная охристо-желтая прошлогодняя трава мерцает в лучах серого утреннего солнца. Пока я жду, набираю номер Ивера.

– Слышно что-нибудь от Кенни?

– Ничего, – говорит Ивер. – Телефон по-прежнему выключен. Не нравится мне это, – добавляет он. – Кенни не из тех, кто просто сбегает. – Ивер вздыхает. – А ты где?

– Мы с Уре уехали на север. Идем по следу Борга. Судя по всему, он приведет нас на гору.

– Я могу чем-то помочь?

– Да. Я хочу, чтобы ты отследил один номер, с того дня, когда исчезли Сив с Оливией, до сегодняшнего. Сможешь?

– Какой?

– Самого номера у меня нет, – говорю я и замечаю Гуннара с женщиной, выходящих из здания полиции и идущих к машине. – Только имя.

– Хорошо, – говорит Ивер после того, как я диктую ему имя. – Сделаю.

– И никому не рассказывайте об этом, Ивер. Слышишь меня?

– Обещаю. А ты будь там осторожнее.

– Всегда, – отвечаю я и кладу трубку.

– Тебе понадобится походная одежда, – говорит Гуннар, когда они с женщиной подходят к машине.

– У меня только это, – пожимаю плечами я и смотрю на свою куртку из овечьей кожи и винтажные ботинки.

Гуннар качает головой, исчезает за машиной и открывает багажник. Быстро переодевшись, возвращается и садится в водительское кресло.

– Кратчайший путь отсюда – едем до Гимсёйстраумен, а оттуда пешком в Сюдален. Там прилично идти, – рассказывает Юханне, садясь на заднее сиденье. – Но как только мы доберемся туда, откроются отличные охотничьи угодья.

– Мать того человека, которого мы ищем, очевидно некоторое время жила здесь в шестидесятых и могла иметь отношение к пропавшему ректору, – начинает Гуннар, когда мы выезжаем из центра Свольвера.

– Улаф Лунд, – кивает Юханне сзади. Ей около тридцати, широкоплечая и мускулистая, с гладкими светлыми волосами, собранными в хвост, ясными голубыми глазами и тяжелым подбородком. Она напоминает мне версию сержанта Лизы Лугг на двадцать лет моложе из комикса Билли, она могла бы сойти за дочь Гуннара, если бы избавилась от местного диалекта и пару раз посидела на гауптвахте. – У нас даже водолазы ныряли в океан в поисках ректора, но безрезультатно.

– Почему вы решили, что он утонул в море?

– Ну, – Юханне смотрит в окно. – Сами посмотрите вокруг. Тут не так уж много мест, где может пропасть старик. Или в море, или в горах. Эти старички бодрые и шустрые, но местные горы… – последнее предложение повисает в воздухе, и она качает головой.

– Он мог добраться до дома в горах? – спрашиваю я.

– Честно говоря, – начинает Юханне, – мы даже не знали, что у него есть дом. Улаф Лунд страдал серьезной деменцией, нуждался в постоянном уходе и восемь лет жил в доме престарелых. И как я уже сказала вашему коллеге, который был тут в начале недели, Кеннет или как-то так, маловероятно, что Улаф Лунд уехал из центра Свольвера, только если сел на автобус или его подобрала машина.

– Так вы виделись с Кенни? – спрашиваю я и поворачиваюсь к ней.

Она кивает.

– Он сказал, вы работаете на известную норвежскую писательницу, которая ищет свою дочь, и напали на след чего-то важного, что и привело вас к нам, на север. Звучит захватывающе, – смеется она. – У нас тут не так много крупных дел, так что это вызвало резонанс в участке. Я так поняла, что все это расследование немного… – Юханне откидывается на спинку кресла, – off the record[445], как у нас говорят.

– Он сказал что-нибудь еще? – спрашиваю я.

– Рассказал про женщину, на которую вы работаете, про эту писательницу. Мне показалось, между ними что-то есть.

Гуннар бросает на меня взгляд с водительского места.

– Что вы имеете в виду? – спрашиваю я.

– Нет, просто дело в том, как он отзывался о ней, он сказал, она слегка… – Юханне покашливает и продолжает, – распущена, если выражаться на нашем северном диалекте.

– А какую именно формулировку употребил он? – интересуюсь я.

Юханне мешкает секунду.

– Шлюха, – наконец говорит она.

– Когда это было?

– В понедельник вроде, или нет, во вторник. Да, во вторник. Вечером накануне его отъезда. Вообще мы собирались встретиться и на следующий день тоже, но, когда я приехала в отель, мне сказали, что он выехал из номера.

– Он пропал, – говорю я.

– Что?

– Он пропал после того, как вернулся в Осло.

– Думаете, с ним что-то случилось?

Я пожимаю плечами.

Юханне снова наклоняется вперед.

– Это как-то связано с тем делом, которое вы сейчас расследуете?

– Мы предполагаем, что да, – отвечаю я.

– Ого, – говорит Юханне. – Когда он был тут, не делал ничего особенного, в основном сидел в номере или в баре. Я не думала, что дело, которым он занимается, настолько…

– Опасно? – спрашиваю я. – Мы ищем серийного убийцу, сбежавшего из лагеря в России. Думаю, он едет сюда, в горный дом, куда мы сейчас собираемся.

– Вашу мать, – вздыхает Юханне. – Наверное, мне стоило запросить у начальника полиции разрешение на оружие?

– Ну, – говорит Гуннар с едва заметной улыбкой на тонких губах. – Теперь уже слишком поздно.

– А у вас есть? – Лицо Юханне появляется в зеркале заднего вида. – Разрешение на оружие?

– Не-а. – Гуннар качает головой. – Я тут в отпуске.

– А я вообще больше не работаю в полиции, – добавляю я.

Долгое время мы едем молча, и вдруг Юханне приподнимается, хватается за подголовник кресла и машет рукой.

– Остановитесь, – говорит она. На улице идет дождь, и облака, за которыми я слежу с самого Свольвера, кажется, движутся с нами в одном направлении.

– Что такое? – насмешливо спрашивает Гуннар в зеркало. – Хотите развернуться?

– Нет, – отвечает Юханне, широко улыбаясь. – Мы на месте.

Здесь каменистая местность, открытая большой воде северного моря. Над нашими головами острая гора делит пейзаж надвое.

– Поднимемся здесь, – говорит Юханне. – Следуем по горному склону, пока не поднимемся на плато с видом на Сюнндалсфьорд. Оттуда уже начнем поиски. Тут много озер, но не так много домов.

– Сколько это займет времени? – спрашивает Гуннар.

– Максимум час на подъем, – она ухмыляется. – Если вы сможете держать темп.

Я в последний раз оглядываюсь перед тем, как начать путь. Море спокойное, но все же мелкая рябь бежит по его поверхности.

– Лучше уж гора, чем фьорд, – шепчу я себе и начинаю путь к тропинке, идущей от парковки между галькой и березняком.

Еще до того, как мы добираемся до подножья горы, меня тошнит три раза. Я замерз, винтажные ботинки насквозь промокли, а куртка из овечьей кожи съежилась от дождя. Гуннар и Юханне стоят на груде камней выше и ждут меня.

– Я же говорил, тебе нужно походное снаряжение, – уныло произносит Гуннар, когда я наконец забираюсь к ним. Его мокрое от дождя лицо приобрело здоровый розовый оттенок. Я же ощущаю себя ближе к смерти, чем когда-либо. Я не чувствую своего лица и замерз, как мокрая собака.

– Вот, держи, мужик. – Гуннар снимает походный рюкзак, достает оттуда всепогодную куртку и кидает ее мне. – Надень что-нибудь, пока не замерз до смерти. Наверху будет еще холоднее.

– У меня только лицо мерзнет, – ворчу я, нехотя беря куртку, и снимаю свою промокшую из овечьей кожи.

– А от этого у тебя нет таблетки? – спрашивает он, возвышаясь передо мной на камне, уперев руки в бока.

– Нет, – бормочу я и надеваю куртку. – У меня вообще нет таблеток, и ты это знаешь.

– Идем дальше? – Юханне хлопает в ладоши и с вожделением смотрит на гору.

– Да, – киваю я и прижимаю руки к лицу, чтобы убедиться, что оно все еще на месте. – Само собой. Только давайте не будем дышать так много.

– Перебрали свежего воздуха? – спрашивает Юханне, когда мы поднимаемся на плато. Она стоит, неестественно широко расставив ноги и положив руки на бедра, видимо, изображая мэнспрединг[446] посреди гор. Плато протянулось всего на несколько сотен метров вперед. Почва здесь неглубокая, каменистая и неплодородная. Я прислоняюсь к одному из камней, достаточно большому, чтобы укрыться под ним, и накидываю куртку из овечьей кожи поверх всепогодной. Тело ломит, и не только от отсутствия таблеток, но и от болезненных мурашек, пробирающих каждую мышцу.

– Мне надо передохнуть, – скулю я, притягивая ноги ближе к телу, чтобы защитить их от дождя. Ветер дует прямо с моря, отчего мох на склоне топорщится.

– Пусть лежит, – фыркает Гуннар, стоя с картой в руках и изучая плато. – Нынче Аске бесполезен во всех сферах, кроме одной.

– А? – Юханне поднимает одну бровь, склоняясь к Гуннару. – И что же это?

Гуннар ухмыляется.

– Расскажи ей, Торкильд. Где бы ей не понравилась встреча с тобой? Ты еще помнишь?

– В комнате для допросов, – стону я. – Вы бы не хотели встретить меня в комнате для допросов.

– Хороший мальчик, – улыбается Гуннар и возвращается к карте. – По крайней мере, хоть помнишь, кто ты такой.

Гуннар и Юханне стоят и смотрят то на карту, то на местность, и наконец решают, куда идти дальше.

– Пошли, – кричит Гуннар, начиная путь. – Тут осталось чуть-чуть. Когда найдем дом, сварим там кофе.

Мы идем по плато до обзорной площадки, где я снова отдыхаю, пока Гуннар и Юханне справляются с картой.

– Вон там видны острова Лаувикёйене. – Юханне показывает на крошечные холмы и скалы в устье фьорда. Между фьордом и нами лежит другое плато, ниже по уровню, покрытое лесом и множеством озер разных размеров. Прямо перед нами – устье реки. – Сейчас это природный заповедник для болотных куликов, – она переводит взгляд влево от нас, на маленькое озерцо, почти скрытое березняком с задней стороны горы. – Дом должен быть где-то там, в лесу.

– Как мы туда спустимся? – спрашиваю я.

– Нужно идти осторожно. – Юханне проводит рукой по подбородку, осматривая осыпь гальки вниз по склону.

– Зачем кому-то строить дом в таком месте? – с любопытством спрашивает Гуннар.

– Охота, морская рыбалка, птицы на холмах. Там внизу и севернее, на полуострове между Нурдпуллен и Сюнндалсфьордом, есть несколько ферм, но никто уже не хочет жить в таких условиях. Раньше вместо машин были лодки, а вместо шоссе – море. Теперь все ездят по горам на квадроциклах.

– Вот как, – Гуннар задумчиво кивает, прослушав мини-лекцию по истории края.

– Да что вы говорите, – уныло шепчу я про себя, идя за ними вниз по склону к осыпи. – Невероятно. У них были лодки. Я вообще-то из Исландии, дуреха. Как по-твоему мы туда добирались? На бумажных самолетиках прилетали?

Я продолжаю насмехаться, ковыляя к груде камней, и вдруг резко останавливаюсь. – Вы сказали, на квадроциклах?

– Что? – Юханне останавливается и оборачивается ко мне. – Что вы сказали?

– Квадроциклы. Вы сказали, все ездят по горам на них.

– Верно.

– Так мы и сюда могли заехать на квадроцикле?

Она улыбается и качает головой.

– Это запрещено.

– Но мы могли?

– Это запрещено, – она продолжает шагать и обращается к Гуннару, дойдя до места, где он стоит. – Природа северной Норвегии в опасности. Добыча нефти, жилые фургоны и водные скутеры. Если мы не примем меры, нашим внукам достанутся черное море и пляжи, заваленные скелетами фургонов с номерными знаками Евросоюза.

– Кстати, я говорил вам, что ненавижу северную Норвегию? – начинаю я, следуя за ними. – Сильно и мучительно ненавижу. Час здесь – словно год. Я так сильно ненавижу это место, что… – в конце концов моя вспышка гнева заходит слишком далеко – я спотыкаюсь о камень, скольжу и сваливаюсь на спину им обоим, и мы втроем чуть не улетаем кубарем по гальке к верной смерти. Гуннар смачно обругивает меня и заставляет заткнуться, поэтому остаток пути я молча иду между ними.

Наконец мы выбираемся из гальки и входим в лес, где ветер не так задувает, а дождь не раздражает настолько сильно, не так щиплет. Сквозь ветви мы видим маленький темный водоем, больше всего напоминающий лесное озеро, окруженное гнилыми пнями и мертвым камышом. У горного склона виднеется маленький красный домик с торчащими из крыши ветками поваленного дерева.

Внезапно вокруг воцаряется полная тишина, словно горный склон за домиком защищает нас от ветра. Земля покрыта слоем крупнозернистого мокрого снега. Участок окружен елями, укрывающими его от порывов ветра с фьорда.

– Думаю, это он, – говорит Юханне. Мы все вместе движемся ко входу в дом. Несколько веток поваленного дерева свисают на дверь.

– Похоже, тут давно никого не было, – разочарованно добавляю я.

В доме два маленьких фронтальных окна, по одному с обеих сторон от двери. У входа прибиты в ряд несколько рыбьих хвостов, а справа, в глубине елей, стоит древний туалет-скворечник с приоткрытой дверью. Я замечаю кое-что за дверью и отделяюсь от нашей троицы, чтобы поближе рассмотреть.

– Что-нибудь видишь? – кричит Гуннар за спиной, пока я пытаюсь открыть дверь.

– Да, – отвечаю я, справившись с дверью. – Надгробие, – говорю я, делая шаг назад и смотря на каменную плиту, стоящую за дверью.

– Какое надгробие? – спрашивает Юханне, когда они с Гуннаром подходят ко мне.

– Сольвейг Борг, – читаю я. – Родилась 06.07.1939, умерла 12.08.2016.

– Встретимся в раю, – дочитывает Гуннар Уре.

Я отпускаю дверь туалета и иду к хижине. Вдруг ветки на деревьях поднимаются и впускают ветер с моря. Холод пробирает сквозь одежду и оседает на лице.

– Пора посмотреть, что еще он тут спрятал.

Два окна на фасаде закрыты плотными шторами. Мы обходим дом, сзади – еще одно окно, меньше, чем те два. Тоже занавешено. Мы возвращаемся ко входу и дергаем дверь. Заперто.

– Взломаем ее? – Юханне смотрит на Гуннара. – У нас веская причина?

– Подождите, – я делаю шаг назад, чтобы еще раз как следует рассмотреть хижину и поваленное дерево, торчащее между стропил крыши. – У меня есть идея.

Я подхожу к ближайшей к дому елке и начинаю карабкаться по ней. Я забыл о холоде, о мокрых ботинках, что-то меня пересилило. Сильное беспокойство по поводу того, что ждет нас внутри, вместе с нездоровой дозой любопытства движут меня вперед. Забравшись достаточно высоко, я скольжу по толстой ветке, отталкиваюсь и спрыгиваю на крышу.

– Ствол пробил крышу, – кричу я и смотрю на ждущих у входа Гуннара и Юханне. – Попробую попасть внутрь сверху.

Гуннар оборачивается и недоверчиво поглядывает на болотистое озеро и далее на горный хребет.

– Кажется, туман подбирается ближе, – замечает он и застегивает молнию куртки доверху.

Я усаживаюсь на ствол дерева, протискиваю голову между веток, заглядывая внутрь, и начинаю отрывать рубероид, чтобы пробраться между стропил. Через несколько минут проковыриваю достаточное отверстие и пролезаю под крышу.

Я чувствую запах изнутри хижины, смесь гнилого дерева, ткани, остатков еды и еще чего-то, слабый, но все же знакомый мне со времен работы в полиции запах. Этот запах невозможно забыть, он прилипает, словно мокрая зола к коже и одежде, оседает на позвоночнике и остается там много дней. Запах смерти.

Я ищу в изоляции крыши люк вниз, но не нахожу. В конце концов наваливаюсь спиной на одну из балок и упираюсь ногами в пол чердака, пока он не поддается. Я осторожно сдираю изоляцию, несколько раз пинаю лист фанеры, пока он не отрывается и не обрушивается на пол.

– Я внутри! – Я встаю на колени и просовываю голову, чтобы осмотреть комнату. Внизу темнота.

Я вишу головой вниз между листов фанеры, пока не слышу шаги Гуннара и Юханне за входной дверью. Спертый воздух, смешанный со сладковатым запахом кого-то или чего-то, что здесь умерло, теперь усиливается, становится почти всеобъемлющим, таким сильным, что на мгновение я сомневаюсь, не заткнуть ли нос. Наконец я решаюсь приземлиться. Разворачиваюсь, чтобы крепко схватиться за одну из балок, и прыгаю.

Я с грохотом приземляюсь на пол. Внутри хижина погружена в глубокий красноватый мрак. Я различаю контуры камина, мебели и каких-то украшений на стенах.

– Эй, – я слышу, как Юханне кричит снаружи, стуча в дверь. – Там у вас все нормально?

– Да, – тихо отвечаю я. – Я вас слышу. – Я не могу кричать, почти шепчу и встаю на колени, обратив взгляд на трехместный диван. Возможно, это просто тьма создает причудливые формы, но кажется, будто на диване кто-то сидит, чья-то голова, обрамленная кудрявыми волосами до шеи, словно я только что ворвался в гостиную к кому-то, кто предпочитает дачный отдых в полной темноте.

– Мне кажется, тут кто-то есть, – шепчу я, подползая ближе.

– Что?

Я прочищаю горло, встаю на ноги и осторожно подхожу к спинке дивана.

– Я сказал, тут кто-то есть.

В дверь снова стучат.

– Торкильд, открывай! – На этот раз кричит Гуннар.

– Подожди, – шепчу я. – Я должен посмотреть.

Я застываю на месте и смотрю на затылок фигуры. Через некоторое время делаю шаг в сторону, чтобы поравняться с диваном.

– Господи, – я хватаю ртом воздух, наконец обойдя диван и увидев ее спереди. Она похожа на куклу, нет, не на куклу, на что-то другое – на мумию. Рот открыт, кожа на челюсти полностью высохла и треснула посреди подбородка, так что нижняя челюсть свисает на впалую грудь. Женщина одета в платье непонятного цвета, ее руки сложены на коленях. Я стою в тишине, отдающей в уши, и смотрю, словно сквозь стекло, на околдовывающую картину, испытывая отвращение и завороженность одновременно.

Я вздрагиваю, когда в дверь снова стучат. С трудом отведя взгляд от трупа на диване, осторожно подхожу к двери между диваном с креслами и небольшой кухонькой и ощупываю дверь, пока не нахожу замок и не открываю его.

– Осторожно, – говорю я, впуская Гуннара с Юханне. Оба морщат нос, задерживают дыхание и входят в дом. Они останавливаются в дверях и смотрят на затылок женщины на диване. Входная дверь полностью открывается, и в комнату врывается свет.

– Их двое? – спрашивает Юханне, когда мы замечаем второе тело, скрючившееся в кресле напротив трупа на диване. Я снова подхожу ближе. Мужчина в кресле завернут в плед, а голова свисает так низко, что видно только темя. Посреди головы я вижу продолговатый кратер, окруженный торчащими белыми волосами.

– Полагаю, это пропавший ректор, – говорю я.

– Значит, ты был прав, – произносит Гуннар, подходя на шаг ближе. – Он выкопал ее из могилы. При свете тело женщины потеряло всю мистическую ауру, это просто сухая кожа, хрящи и кости, одетые в одежду.

– Нужно вызвать сюда наряд, – Юханне качает головой, прикрывая рот рукой.

– До того, как придет он, – добавляю я.

Юханне смотрит на трупы и приоткрывает рот.

– Вы правда думаете, что он едет сюда?

– Да, – я киваю на тела перед нами. – Они же его ждут, вы разве не видите?

– Торкильд, – начинает Гуннар. – Не…

– Нет, – перебиваю его я, указывая на стол между диваном и креслом. – Да посмотрите же, черт побери. – Посреди стола под тонким слоем пыли лежит колода карт. Три карты лежат на столе перед трупом женщины на диване, три карты перед трупом мужчины в кресле и три перед пустым креслом. – Он даже раздал карты для нового кона, – продолжаю я. – К своему возвращению.

– Нужно вызвать наряд, – повторяет Юханне.

– Юханне права. – говорит Гуннар, когда мы втроем выходим на улицу и переводим дух. – Все может плохо закончиться, если не вызвать подмогу в форме. – Он переводит взгляд на небо – туман спустился еще ниже к земле.

– Если они вообще найдут дорогу сюда, – замечаю я. Полгоры исчезло в серых и белых тучах.

– Мы можем затребовать вертолет, – предлагает Юханне.

– Вертолет? – устало переспрашиваю я. – И где ему тут садиться? Посмотрите вокруг. В таком тумане…

Гуннар сжимает губы.

– Вы сможете спуститься к дороге?

– Да, – кивает Юханне. – Пойду по галечной тропе на север вдоль моря.

– Окей. Позвоните им, затем спуститесь и встретьте в подходящем месте, и позаботьтесь о том, чтобы найти дорогу назад, пешком, если погода не изменится. Мы с Торкильдом останемся тут.

– Уверены? – Юханне крепко держит телефон, набирая номер, и прижимает его к уху.

Гуннар кивает и обращается ко мне.

– Торкильд, я передумал, – говорит он угрюмо, пока Юханне разговаривает по телефону. – Не хочу я встречаться со Свейном Боргом в горах. – Затем он снова обращается к Юханне. – Как можно скорее отправляйте сюда патруль. И попросите их получить разрешение на оружие. Всех.

– Мы не можем ждать их снаружи, – говорит Гуннар, когда Юханне исчезает между елей, спускаясь по северному склону. – Если ты, конечно, не хочешь сидеть и мерзнуть в уличном туалете.

– Пойдем в дом, – нехотя отзываюсь я.

– Ты не видел тут провода или генератор? – спрашивает Гуннар, когда мы входим и закрываем за собой дверь. Он раздвигает шторы и свет врывается в комнату.

Я качаю головой.

– Поищи, есть ли тут рабочие выключатели. Правда мы не можем включать отопление, пока не приедут судмедэксперты. – Гуннар бросает взгляд на затылок Сольвейг Борг на диване и вздрагивает. – Скоро стемнеет, и у меня нет особого желания провести остаток вечера в кромешной тьме с тобой и этими двумя.

Я подхожу к кухоньке, там есть мини-плитка, у меня дома в Ставангере стоит похожая. На ней две конфорки, а рядом кофейник и несколько запечатанных пачек кофе для варки. Я наклоняюсь ближе и нахожу вилку, вставляю ее в розетку и включаю одну из конфорок.

– Нашел что-нибудь? – Гуннар подходит и светит на плитку фонариком.

– Электричество тут точно есть, – отвечаю я, показывая на красный свет конфорки.

– Мы можем хотя бы сварить кофе? – Гуннар светит фонариком на стены.

– Если ты принесешь воды из болота, – отвечаю я и протягиваю ему кофейник.

Гуннар недовольно хмыкает, хватает кофейник и исчезает за дверью.

Я иду за ним, чтобы подождать в дверях, где обращаю внимание на два выключателя за шторами одного из окон. Я нажимаю на них, и вскоре надо мной начинает мерцать газосветная трубка.

В ожидании Гуннара я стою и осматриваю комнату. На стене над диваном и креслами висит стеллаж, полки заполнены пластинками и различными журналами кроссвордов. Сверху стоит проигрыватель с одной колонкой рядом. За кухней есть дверь. Я открываю ее и вижу крошечную спальню с двуспальной кроватью, занимающей все пространство, и окно, занавешенное красными шторами. Кровать не убрана, словно последний, кто тут был, оставил ее так, потому что собирался вскоре вернуться. В комнате кисловатый спертый воздух.

Я слышу, как заходит Гуннар, и подхожу к полке с проигрывателем, пока он ставит кофейник.

Я сажусь на корточки и вставляю вилку в розетку внизу. В динамике раздается слабый звук. Поднимаю иглу и ставлю ее в начало пластинки, лежащей на шпинделе.

– Что ты творишь? – спрашивает Гуннар, когда в динамике снова раздается треск. Вскоре слышится высокий женский голос в сопровождении приглушенных звуков флейты и гитары.

– Это она, – шепчу я, держа в руке пустой конверт от пластинки, и рассматриваю детский рисунок на обложке. – Сольвейг Борг.

Мы спокойно стоим и слушаем музыку и ее голос, пока я вдруг опять не замечаю волосы женской фигуры, сидящей на диване.

– Не стоило нам, наверное, – говорю я и поднимаю иглу.

– Да, – подтверждает Гуннар, отвернувшись от умерших. – Не стоило.

– Мне нужно подышать свежим воздухом, – говорю я и кладу обложку на место. Гуннар снимает кофейник с плиты.

– Хорошая идея, – соглашается он и насыпает кофе в кофейник.

Мы берем кофейник и две кружки и садимся на ступеньках. Снег идет все сильнее. Гора над хижиной затянута серым туманом, а земля вокруг болота покрыта тонким слоем свежевыпавшего мокрого снега.

– Хотя бы ветер стих, – замечает Гуннар.

– Сколько времени? – я дую на кофе, и пар попадает в лицо. Я почти забыл, как тут холодно.

– Скоро четыре, – отвечает Гуннар.

– Может быть, позвонить ей? Узнать, спустилась ли она?

– Еще рано.

Я обвожу взглядом двор и рассматриваю черную поверхность болота между хижиной и подножием горы. Болотная вода как будто проглатывает все оттенки цветов вокруг, так что все – домик, гора, деревья, снег и туман – погружается в бесконечную темноту.

– И все-таки, – говорю я, сжимая кружку. – Хорошо быть в курсе.

Гуннар ставит свою кружку на ступеньку и достает из кармана куртки телефон.

– Автоответчик, – наконец говорит он и отключается. – Наверняка внизу, на каменистой дороге, связь плохая. Я удивлен, что нам вообще удалось куда-то позвонить отсюда.

– Да, – я кошусь на покрытую снегом землю и на болото. – Наверняка.

– Что такое?

– Я замерз, – отвечаю я.

– Пойдем в дом?

– Нет, мерзну не в этом смысле. Я встаю и делаю несколько шагов от ступенек и смотрю на тяжелую завесу туч над нами.

– А? А есть еще и другой смысл?

– Есть, – бормочу я и топаю ногами, чтобы согреться. – Есть и другой смысл.

Гуннар коротко и неубедительно смеется и затихает.

– Расскажи.

– Сложно объяснить, – говорю я.

– Попробуй. Времени у нас более чем достаточно.

– Как будто тело пытается разбудить тебя, подготовить к чему-то. Такое же предчувствие было у меня в последний вечер с Фрей, перед аварией, и в последний раз, когда я был тут, на севере. Словно я вот-вот во что-то вступлю с закрытыми глазами и…

Где-то недалеко раздался слабый гул – низкий металлический звук, которому не место здесь, в горах. Я останавливаюсь, пытаясь определить направление, откуда он идет.

– Ты планируешь отвечать?

– Ты о чем? – спрашиваю я.

– У тебя телефон звонит. Будешь отвечать?

Я открываю карман куртки и ощупываю его в поисках телефона.

– Это не у меня, – говорю я.

– Точно?

– Да, черт, сам посмотри! – говорю я, достаю телефон и показываю Гуннару черный дисплей.

Несколько секунд мы стоим и смотрим друг на друга, прежде чем перевести взгляд на полуоткрытую дверь.

Мы спешим в дом и останавливаемся посреди комнаты в поисках источника звука.

– Где он?

– Кажется, звук идет от дивана, – отвечаю я.

– Ищи, – командует Гуннар, отступая на шаг назад.

Я наклоняюсь над диваном к трупу Сольвейг Борг. Наконец я обнаруживаю черный провод, торчащий у нее в руке, который идет вниз по платью к полу и заходит за шторы. Монотонный механический звонок вонзается в уши.

– Это он, – говорит Гуннар. – Возьми телефон.

Я аккуратно берусь за провод у костяшек пальцев и слегка тяну, но ничего не получается. Только тело движется ко мне, слегка накреняясь в бок, словно труп сделан из картона. Затем я пытаюсь крепко держать провод одной рукой, разжимая ее пальцы второй. Рука холодная и твердая, как будто берешься за ветку в лесу. Я продолжаю как можно осторожнее вращать запястьем, отвернувшись от высушенной кожи лица перед моим носом, и дергаю провод второй рукой, чтобы освободить телефон.

Раздается глухой щелчок – мне наконец удается разжать пальцы, но в этот момент звонок прекращается, и между нами снова воцаряется тишина. Я вижу черный телефон для пенсионеров «Доро» на коленях у трупа, покрытый тонким слоем пыли, присохшей тканью и отслоившейся кожей. Наконец мне удается высвободить телефон, после чего я складываю ее руку как прежде и отступаю назад с телефоном в руке.

Там более сорока входящих вызовов. Первый еще прошлым летом, после чего пауза с октября до недавних дней, где звонки возобновляются.

– Это Борг, – говорю я. Последние три звонка с одного мобильного номера. «Инопланетянин звонить домой»[447].

– Что ты делаешь? – спрашивает Гуннар, когда я собираюсь нажать на кнопку «вызов».

– Только одно, – говорю я и поднимаю телефон вверх. Я держу большой палец на кнопке и криво улыбаюсь. – Посмотрим, сколько он сможет ждать и как перезвонит сюда.

– Он на это не купится.

– Если бы ты только знал, – продолжаю я, – как у человека иногда сильно желание поверить. Как глубоко искажены могут быть его представления, и как ему хочется вдохнуть в них жизнь. Фрей мертва, и тем не менее не проходит ни дня, чтобы я не просыпался в ожидании встречи с ней. Люди хотят верить.

Снова поднимается ветер, от его порыва шелестят ветви деревьев, кончиками касающиеся стен хижины.

– Ладно. Набирай.

Мы приковываем взгляд к дисплею телефона. Я нажимаю кнопку вызова. Вскоре на дисплее появляется значок, показывающий, что телефон ищет связь. Спустя полсекунды раздается длинный гудок.

Когда я кладу трубку, Гуннар облегченно вздыхает.

– Боже, – стонет он. – Какое напряжение. – Он кратко и глухо смеется. – Хотел бы я посмотреть на лицо Борга, когда он увидел звонок. – Он снова смеется, на этот раз более открыто и убедительно. – Этот парень, наверное…

Он резко останавливается и отходит на два шага назад, глядя на вибрирующий на кухонном столе мобильный.

– Не подходи, – говорит Гуннар. – Я передумал. Не отвечай.

– Да не парься, – шепчу я. – Мы же хотели, чтобы он перезвонил. Ты лучше пошагай здесь, ничего не говори, только шагай, нам нужна акустика. Хорошо?

Гуннар кивает.

– И еще, – добавляю я. – Включи проигрыватель.

– Что? – Гуннар в недоумении смотрит на меня.

– Включи его, – повторяю я и жестикулирую, показывая на проигрыватель. – Акустика, Гуннар, акустика. Затем я беру телефон и нажимаю на кнопку ответить. Боковым зрением я вижу, как Гуннар медленно идет к проигрывателю.

– Мама?

Я держу мобильный у уха, смотря на затылок Сольвейг Борг на диване. В полумраке она похожа на несуразный манекен, подсвеченный газосветной трубкой на потолке. В следующее мгновение из динамика доносится голос Сольвейг Борг.

Уставшими ногами по голому полу. Беспокойными шагами к последней двери. Я шла так долго, я устала и хочу домой.

– Мама? – его голос дрожит, кажется, его душат слезы приближающейся эйфории и облегчения. – Мама. Я совершил кое-что ужасное.

В припеве подключаются орган, флейта и виолончель.

Встретимся в раю. Там никто не роняет слез, а тоска превращается в лед…

– Мама, – шепчет Свейн Борг в третий раз. – Пожалуйста.

Орган и пение Сольвейг Борг медленно затихают, и вскоре звучат только флейта и виолончель, пока наконец не воцаряется полная тишина. А на другом конце слышно тяжелое дыхание Свейна Борга.

Он кладет трубку.

– Он что-нибудь сказал? – спрашивает Гуннар.

Я оглядываюсь по сторонам, взгляд скользит по стенам и углам, пока я пытаюсь проанализировать свои впечатления от разговора с Боргом.

– Боже, – дрожу я. – У меня мурашки по телу от этого парня.

– Как думаешь, сколько времени он провел с этими двумя до отъезда? – спрашивает Гуннар. – Здесь ведь остались еда, мусор, пустые коробки и газеты, это указывает на то, что он может…

– И не только это. Ты видел кровать в спальне? Ее застелили для двоих. Я думаю, они «жили» здесь вместе.

– Ради всего святого, – выдыхает Гуннар и обреченно качает головой. – Как можно «жить» с трупом собственной матери?

– Они были снова вместе, – спокойно отвечаю я. – Как было всегда. – Еще на полу лежит куча пустых инфузионных мешков и использованных шприцев с калия хлоридом Б. Думаю, он продолжал ухаживать за ней и выкопал ее, чтобы быть вместе с ней. Так же точно он поехал искать своего отца, ему нужно было к кому-то присосаться, чтобы было, с кем разделить ужас своего существования.

– Но зачем он убил тех невинных людей?

– Может, он звонил им и надеялся, что кто-нибудь возьмет трубку и даст на его вопрос ответ, который он так ждал?

– И что это за вопрос?

– Действительно ли мать попала в рай или существует ли он вообще. Думаю, Борг запаниковал, когда тетя с дядей решили послать его больной матери библейского проповедника и дать ей веру в Святого Духа и Иисуса Христа. В детстве тетка рассказывала Боргу, что такие дети, как он, не попадают на небеса. Он не хотел, чтобы мать попала на небеса, ведь тогда он не сможет встретиться с ней в раю. Поэтому он убил ее инъекцией калия хлорида Б до того, как они обратили ее в свою веру. Затем запросил разрешения развеять ее прах здесь, а когда ему отказали, он выкопал ее из могилы и привез сюда, чтобы быть уверенным, что они будут вместе.

– А старик в кресле? Улаф Лунд? Он что?

– Думаю, это его отец.

– Боже, – стонет Гуннар. – Почему он выбрал жертвами именно их?

– Может, он что-то увидел в них, горе, похожее на свое, и думал, что поможет им в раю, как в песне матери: Рай… там никто не роняет слез, и тоска превращается в лед.

Гуннар криво улыбается, изучая меня взглядом.

– Она так поет? Рай… там никто не роняет слез, и тоска превращается в лед?

– Да. Мы же уже два раза ставили эту песню с тех пор, как сюда пришли.

Гуннар продолжает смотреть на меня, сжав губы, не крепко, как он обычно делает, а слегка, словно пытается не засмеяться.

– Что такое? – спрашиваю я. – Ты мне не веришь? Включить?

– Может, лучше споешь ее мне? – насмешливо спрашивает Гуннар.

– Кретин, – говорю я.

– Ну давай, Торкильд. Спой уже, черт возьми. А то обстановка совсем унылая. – Он делает жест в сторону трупов на диване и кресле. – Вон, люди уже засыпают.

Я устало качаю головой и оборачиваюсь к сидящим трупам.

– Да, – говорю я. – Тут мертвая скука.

И вот мы оба смеемся. Раскатистым взрывным смехом, от которого болят щеки и текут слезы. Весь страх, беспокойство от нахождения в этом открытом гробу у горы, жажда таблеток и покоя, все это наконец находит выход.

Пошатываясь, мы идем к входной двери и смеемся как два пьяных подростка, одновременно протискиваясь в дверь, и выбегаем в холодную вечернюю темноту.

– О господи, – всхлипывает Гуннар, наклонившись и держась руками за колени, хватая ртом воздух. – Что мы, черт возьми, тут делаем? Что? – он выпрямляется и смотрит в небо, которое почти почернело. – Это безумие, Торкильд. Мы больше не можем тут находиться, в этом месте, это хреново для нас.

– Знаю, – отвечаю я, вытирая слезы. Случайные снежинки падают с темного неба и ложатся на землю рядом с другими.

– Представь себе, каково жить тут с мертвой матерью. – Гуннар стоит и рассматривает небо. – Что это сделает с тобой? С твоей головой?

– Насколько мы знаем, для него это был лучший месяц за долгое время. Гуннар, Борг – паразит, и он не собирается отказываться от матери ни в этой жизни, ни в следующей.

– Мне будет нужен перерыв, – голос Гуннара смягчается, тон становится ниже, словно ему нужно заглянуть глубже, чтобы достать нужные слова. – Когда все закончится.

– Да, – шепчу я и закрываю глаза. Я поднимаю лицо к небу и чувствую, как мягкие снежинки касаются щек, лба и губ. Крепче зажмуриваюсь и пытаюсь представить, что снежинки – это влажные прикосновения, ласка привидения.

– Ну наконец-то, – вдруг говорит Гуннар где-то за пределами того пространства, которое я построил вокруг себя.

– Что там? – спрашиваю я, не открывая глаз.

Прежде чем он успевает ответить, я тоже слышу это – слабый рокот внизу склона. Звук моторного транспортного средства, которое на всех цилиндрах пересекает сложный рельеф. В следующую секунду звонит телефон. Я открываю глаза и вижу, как Гуннар достает мобильный.

– Это Юханне, – произносит он и прикладывает телефон к уху. – Наконец-то, – говорит он в трубку. – Мы начали беспокоиться, что вы заблудились. Слушайте, я думал, вы не ездите тут на вездеходах, это же разрушает приро… – с его лица сползает улыбка. Оно мрачнеет и Гуннар сильнее прижимает трубку к уху.

– Что такое? – шепчу я.

– Н-но? Где вы?!

Я делаю шаг к нему.

– Гуннар?

– И сколько это займет времени? – Гуннар посылает взволнованный взгляд в направлении ельника, где звук вездехода все громче и громче.

– Что такое? – я подхожу к Гуннару и становлюсь перед ним.

– Ладно. Поторопитесь. – Гуннар кладет трубку. – Торкильд, – говорит он хрипло. – Кажется, к нам сейчас придут гости…

Вездеход останавливается где-то в ельнике, и мотор замолкает. На улице сразу наступает полная тишина, даже ветер затихает. Мы с Гуннаром все еще сидим на улице и прислушиваемся.

Гуннар убирает мобильный в карман куртки. Я вижу, как напрягаются мышцы его лица, плечи и грудная клетка. – В дом, быстро, – говорит он и бежит внутрь.

Я бегу вслед за ним.

– Запри дверь, – командует Гуннар, когда мы заходим. Он снимает куртку и закатывает рукава рубашки по пути на кухню. Открывает ящики и роется в них, пока не находит то, что ищет. – Возьми это, – говорит он и дает мне маленький нож для филе.

– А ты?

Он сжимает зубы.

– Я справлюсь.

Затем он задвигает шторы и выключает свет на потолке.

– Здесь только два входа, – продолжает он в темноте. – Входная дверь и дыра в крыше. В любом случае мы услышим его заранее. Не забывай, Торкильд. Преимущество у нас. Это ему стоит нас бояться, а не наоборот.

– Понял, – киваю я не очень уверенно. – У нас преимущество.

– Ты следи за дверью, а я за дырой в крыше. Ладно?

Я сглатываю и киваю.

– И ни слова, пока он не окажется в комнате. Если придется, используй нож. Хорошо?

– Да, – шепчу я, протягиваю руку, нащупываю дверь и встаю рядом с ней, прислонившись спиной к стене.

Вначале мы слышим только ветер, дующий между деревьев, и ветки, царапающие крышу. Холодный горный воздух вползает через дыру, и лицо с руками становятся такими же холодными, как я чувствую себя и внутри. Вскоре появляется новый звук, осторожные шаги по тонкому слою снега, движущиеся в направлении хижины.

Звук становится громче, когда человек ступает на крыльцо. Доски слабо трещат под весом его тяжелого тела, пока он не останавливается. Мне кажется, я слышу его дыхание через стену, он стоит совсем рядом, готовый выбить дверь и вытащить меня на улицу, но я сохраняю спокойствие и заставляю страх спуститься в диафрагму.

Борг стоит за дверью некоторое время, которое кажется минутами. Глаза понемногу привыкают к темноте, так что я вижу дверную ручку рядом с собой и силуэты мертвецов на диване и кресле. Я не хочу смотреть на них, но взгляд притягивает туда против моей воли. Иногда мне кажется, что они шевелятся, слегка поворачивают головы или хотят жестом предупредить того, кто за дверью, о том, что ждет его здесь. Я быстро моргаю, снова и снова, прогоняя иллюзию, и стараюсь вновь сфокусироваться на дверной ручке.

Гуннар стоит всего в нескольких метрах от меня, у двери в спальню, и в полуметре от дырки в крыше. Вдруг я слышу слабый звук рядом и вижу, что дверная ручка пришла в движение. Я крепче сжимаю нож, закрываю и открываю глаза, чтобы еще раз проверить зрение. Когда ручка почти полностью опустилась, она замирает и снова движется, на этот раз вверх. Вскоре я слышу шаги, медленно удаляющиеся от входа обратно во двор.

Я хочу подойти к Гуннару и рассказать, что Борг только что был у двери, но боюсь издать шум и остаюсь на месте. Проходит несколько минут, и мы снова его слышим. На этот раз за окном прямо над диваном и креслами. Темная фигура прислоняется к стеклу, пытаясь разглядеть, что внутри.

Я вижу, как Гуннар садится на корточки и вжимается в стеллаж, где стоит проигрыватель, чтобы скрыть свой силуэт, на случай если через плотные шторы будет что-то видно.

Снаружи снова задувает ветер. Холодный воздух в хижине моментально становится сырым, и мы слышим, как мокрый снег или дождь бьет по крыше. Тень у окна исчезла, никаких шагов, ничего, кроме нас, ветра и непогоды. И все же я знаю, он где-то там, снаружи. Либо знает, что мы здесь, либо не уверен и ведет себя осторожно. Одно только то, что он не врывается в дверь с топором или косой в руке, но вместо этого изучает, просчитывает, говорит о том, что Борг намного более тщателен, чем я полагал вначале.

Я вздрагиваю от какого-то движения и вдруг вижу, что Гуннар сидит на корточках прямо около меня. Его лицо едва различимо в темноте, виден только блеск в глазах.

– Где он? – шепчет Гуннар. – Я больше его не слышу.

– Я тоже.

– Может, он уехал?

– Разве мы бы не услышали звук мотора?

– Ладно. – Гуннар разворачивается и осторожно переползает на свое место.

Он уже на месте и собирается встать, когда я замечаю движение рядом с ним. Сначала я думаю, что это Борг лезет в дыру в крыше, пока не вижу открывающуюся дверь в спальню.

– Гуннар! – кричу я, когда дверь внезапно распахивается и бьет его со всей силы.

Голова Гуннара с силой ударяется о стену, он падает на пол и остается недвижим. В следующее мгновение в дверях появляется гигантская фигура. Борг медлит секунду, входит в комнату и направляется ко мне. Я собираюсь что-то сказать, но не успеваю – Свейн Борг хватает меня за горло, поднимает и прижимает к стене. В следующую секунду он бьет лбом прямо мне в лицо, я чувствую, как оно мгновенно теряет форму и немеет, вместе с этим на языке и в горле появляется привкус крови. Вслед за этим лоб Борга снова встречается с моим лицом. На этот раз я ничего не чувствую, вижу только резкий свет в глазах перед тем, как потерять сознание.

Я медленно прихожу в себя, не резко и не рывком, а постепенно, мышцы сокращаются во всем теле, и этот процесс становится все более и более интенсивным, пока наконец не вытягивает меня из коматозного состояния, в котором я только что находился, возвращая обратно в холод, темноту и запах давней смерти.

Я лежу лицом в пол. Дышу ртом, дыхание отрывистое. Нос чем-то забит или перебит, так что каждый раз, когда я пробую вдохнуть через него, у меня сильный позыв к рвоте.

Я неподвижно лежу на полу и жду. Пробую шевелить пальцами на руках, проверяю, могу ли двигать пальцами на ногах и шеей. Все болит, и что-то подсказывает мне, что это хороший знак. Наконец я открываю глаза и оглядываюсь. В хижине стало светлее, входная дверь открыта нараспашку. Снаружи идет снег, а туман добрался до самой земли и висит тяжелой пеленой, словно небо и земная кора слились воедино.

Вокруг меня тишина. Я сразу же вспоминаю, что случилось перед тем, как меня вырубило, и вытягиваю голову вверх, чтобы проверить, тут ли Гуннар. Его здесь нет. Я с трудом поднимаю голову еще выше и вижу филейный нож на полу передо мной. Стиснув зубы, пытаюсь дотянуться до него, когда вдруг слышу шаги снаружи.

Я снова опускаюсь на пол и задерживаю дыхание. Борг останавливается, отряхивает снег с ботинок перед тем, как войти в дом, и встает прямо рядом со мной. Я слышу его тяжелое дыхание, чувствую его самого, нависающего тенью надо мной.

Он долгое время стоит так, не издавая звуков, кроме напряженного дыхания. Вдруг я чувствую что-то мокрое и тяжелое на затылке, и голову прижимает вниз и вбок. Я моргаю. Борг поставил мне на голову ногу и медленно давит, сильнее и сильнее.

Зубы ломит и кажется, что щека сейчас лопнет, когда Борг все сильнее давит мне на затылок. Однако я не издаю ни звука, позволив боли взять контроль над телом, наполнить ею каждую клеточку. Мне так больно – кажется, что зубы сейчас сломаются и выскочат из челюсти. Щеку разрывает от боли, и мне кажется, что череп треснет в следующее мгновение. Не знаю, смогу ли я дольше терпеть, все тело кричит, желая вырваться из этих тисков.

И в то мгновение, когда я собираюсь закричать, Борг перестает давить и убирает ногу с моей головы. Он еще долго стоит надо мной, не издавая ни звука. Наконец оборачивается и уходит. Я слышу, как он останавливается неподалеку, в динамике раздается треск, и голос Сольвейг Борг заполняет комнату.

Я неподвижно лежу на полу, пытаясь унять свой пульс. Затем начинаю двигать пальцами рук и ног и шеей, проверяя, все ли работает.

Я слышу, как Борг тасует карты, лежавшие на столе, и раздает их по кругу. Когда в дверь влетает новый порыв холода, я решаюсь открыть глаза. Нож пропал, а Борг сидит в кресле в компании двух трупов. Он склонился над столом, уперев локти в бедра и держит перед собой несколько карт. Кажется, он размышляет, пока наконец не делает ход и не берет новую.

– Твоя очередь, мама, – говорит Свейн Борг, наклоняется над столом к трупу матери и берет ее карты.

Я подтягиваю руку к лицу, ни на секунду не спуская глаз с дивана. Осторожно провожу ладонью, стирая кровь с глаз.

Вторую руку я также подтягиваю и кладу ладонью вниз рядом с лицом. Я вижу, как Борг выкладывает карту и откидывается на спинку кресла.

Когда начинается припев, я ставлю обе ладони на пол и аккуратно переворачиваюсь на бок, к открытой двери, останавливаюсь и снова лежу неподвижно.

– Тебе нужно принять карты, Улаф, – бормочет Борг. Он снова наклоняется над столом, собирает карты по центру и кидает их скрюченному телу справа. Пока он сидит так, я делаю новое движение, так что оказываюсь головой по направлению к выходу.

Когда Борг вновь встает, чтобы раздать карты матери, я подтягиваюсь на руках к двери. Если он сейчас повернется, то увидит, что я передвинулся.

Теперь мне не видно его, обзор загораживает спина на диване, и все же я жду начала следующей песни. Как только песня звучит, я делаю последнее движение к порогу. Встаю на четвереньки, поднимаю голову к свежему холодному воздуху, переваливаюсь через порог и выползаю на снег.

На улице все серо. Даже деревья и горы утопают в тумане. Я вижу следы Борга на земле у ступенек. Рядом с ними тянется след в виде желоба, ведущий из домика в лес.

Миновав последнее окно, я встаю на ноги, но тут же сажусь на корточки – от боли в лице темнеет в глазах. Я заставляю себя открыть глаза и, стиснув зубы, снова поднимаюсь и иду по следу на свежевыпавшем снегу.

Удалившись от хижины, я вдруг замечаю посреди болота то, что заставляет меня хватать ртом воздух и ускориться.

В центре болота стоит Гуннар по грудь в воде. Кажется, словно что-то под водой пытается затащить его в глубину, отчего мышцы лица и шеи вздулись, а кожа на них красная и в то же время белая от холода.

– Помоги мне, – сипит он в ужасе, заметив меня. Изо рта идет морозный пар, он смотрит почерневшим взглядом. – Я больше не могу.

– В чем ты застрял? – я снимаю куртку и захожу в ледяную воду. Холод обжигает кожу.

– Н-не знаю, – стонет он, и зубы стучат друг об друга. – Я пришел в себя, когда упал в воду. Поторопись, – Гуннар вглядывается в туман между озером и хижиной. – Ради бога, поторопись.

Меня уже начинает трясти от холода, так что зуб на зуб не попадает. Я делаю вдох и обхватываю обеими руками холодное как лед тело Гуннара, покрытое гусиной кожей, я как будто трусь о гору льда, пытаясь нащупать в воде его руки. Они связаны за спиной концом веревки, и я чувствую, как что-то тянет ее с другого конца.

– Как, черт возьми, тебе удается держаться над водой? – стону я, развязывая узел.

– У меня уже не получается, – хватает ртом воздух Гуннар. – Развяжи меня, черт возьми.

– Узел слишком тугой, я… – Я задерживаю дыхание, ныряю под воду, берусь за веревку и иду вдоль нее. Через пару метров я подхожу к подводному камню, или же это первичная горная порода, на которой я стою. Веревка исчезает за краем камня, где вода совсем черная и непроницаемая. Я сажусь на корточки, держа веревку, и тяну ее на себя, и сразу же нащупываю что-то похожее на металлическую раму. Я пробую выволочь раму через край камня, но быстро сдаюсь. Она слишком тяжелая.

– Рама тянет веревку на глубину, – говорю я, выныривая. – Я ни за что ее не вытяну.

– Черт, – шипит Гуннар, с силой наклоняясь к берегу. – Я больше не могу, я…

– Я попробую ослабить узел на раме, – говорю я, держа веревку вместе с ним. – Отпусти немного веревку, когда почувствуешь, что я тяну ее, чуть-чуть.

– Я утону, – хватает он ртом воздух.

– Да ни за что, – говорю я и снова ныряю. Я нахожу веревку, дохожу до узла и начинаю действовать. Кажется, легкие сейчас взорвутся, пока я развязываю, лицо онемело от холода, но наконец у меня получается развязать первый узел. Я сразу же начинаю следующий. Вскоре и он готов, и я чувствую, как натяжение веревки ослабевает, и рама исчезает в глубине. Я плыву обратно к Гуннару, беру его за руку и тащу за собой к берегу, где мы оба падаем в снег.

Я заставляю себя встать. Только сейчас я вижу, что Гуннар абсолютно голый, а его одежда плавает в камышах поблизости. Я развязываю ему руки, сажаю Гуннара и одеваю его в свою сухую верхнюю одежду. Закончив, поднимаю его за руку и волоку к деревьям.

Как только мы оказываемся под елями, я останавливаюсь и укладываю Гуннара на землю. Здесь снега нет, и земля устлана иголками и замерзшим овечьим пометом. Прищурившись, я смотрю на озеро и хижину, едва заметную в тумане. Вдруг я вижу фигуру высокого человека, выплывающую из тумана и направляющуюся в сторону озера.

Свейн Борг не более чем в тридцати метрах от нас. Он останавливается у края воды, приседает на корточки, смотря в воду, словно пытается что-то разглядеть в глубине. Гуннар лежит лицом вниз. Он дышит отрывисто, с хрипами, словно организм все еще пребывает в шоке после переохлаждения. Я осторожно прикрываю его рот рукой, когда дыхание становится слишком шумным.

Вдруг Борг встает, разворачивается и идет к горе.

– Твою мать, – шепчу я. – Снег. Он идет по нашим следам. В следующее мгновение Борг уже взошел на гору прямо напротив того места, где находимся мы.

Я хватаю Гуннара и тащу его дальше в лес. Тропа идет под уклон, что помогает мне тянуть его за собой.

Мы продолжаем двигаться вниз по склону к серому туннелю из плотно лежащего тумана. Я слышу, как трещат ветки за нами. Я собираюсь повернуться, как вдруг поскальзываюсь. Гуннар издает стон, когда его тело касается земли всем весом, переворачивается на бок и начинает катиться. Я цепляюсь за него, и мы бьемся друг об друга, скользя вниз. Наконец мы тормозим о тяжелый камень, покрытый мхом и снегом.

Я сажаю Гуннара спиной к камню. Лес закончился, и ветер задувает по склону под завесой тумана. Передо мной тянется широкий желоб из камней.

Я не в силах тащить Гуннара дальше по каменной осыпи, и идти обратно в гору – тоже не вариант. Я ухожу прочь от камня и от Гуннара к груде камней, где туман наиболее плотный.

– Твой отец не был русским, да? – кричу я. – На самом деле Улаф – твой отец?

– Он сам рассказал, – голос Борга звучит глухо откуда-то из леса надо мной. – В тот день, когда поднимался сюда, в хижину. Я встретил его по дороге и подобрал. Он думал, что я по-прежнему ребенок, и стал рассказывать о том, как мы жили тут, когда я был маленьким. Он сказал, нужно держать это в тайне, потому что у него уже есть жена.

– Я говорил с твоими тетей и дядей. – Я продолжаю пробираться через камни, удаляясь от Гуннара. – Ты им не нравишься.

– Ты забыл своего друга? – спрашивает Борг. Его голос звучит громче, и я понимаю, что Борг спускается ниже. Он уже рядом.

– Нет. Он здесь, со мной, – отвечаю я, пролезая между камней к подножию горы, где ветер сильнее. – Мы играем в карты. Я только что раздал на новый кон. Давай с нами, дружище.

– Думаю, ему недолго осталось. – говорит Борг. – Может, нам стоит вызвать врача?

– Они уже едут. Вертолет и целая бригада.

– В такую погоду? – он смеется. – Сомневаюсь.

– Ну, тогда останемся втроем.

– Ты правда не думаешь пойти помочь ему? – кричит Борг с того же места, что и раньше.

– Нет. Мне он даже не нравится. Это мой бывший начальник.

– Ха-ха. Тогда будем в одной команде? Раз-два-три – и я разобью ему череп камнем?

Игра проиграна. Он не пойдет за мной по камням.

– Нет, – наконец отвечаю я, стоя между двух больших камней и прислушиваясь. – Я иду.

– Хороший мальчик.

– Они отправят ее обратно на кладбище, где ей и место, – начинаю я и ползу обратно – туда, откуда пришел. – Откуда прямой путь на землю обетованную в облаках. Все будут помнить ее только за то, что ее сумасшедший сын выкопал из места последнего упокоения мумию, найденную потом в хижине в горах. Ее песни, ее голос – все будет забыто.

– Они не сделают этого.

– Еще как сделают, я их знаю.

– Они не могут.

Я приближаюсь к Боргу. Скоро мы опять окажемся лицом к лицу. Сомневаюсь, что моя голова сможет выдержать еще одну встречу с его ногой.

– Им наплевать.

Из тумана возникает камень, у которого я оставил Гуннара.

– Уходи, дай моему другу поспать, ему нужен отдых. Иди. Я не пойду за тобой.

– Вы ее видели, вы не должны были…

– Я никому ничего не скажу, – говорю я и останавливаюсь, вглядываясь в туман. – Уезжай! – кричу я как можно громче. – Уходи, спаси ее, пока не слишком поздно.

Ответа нет. Я стою и жду, через несколько минут я наконец преодолеваю последние метры. Гуннар там, где я его оставил. Все его тело белое от снега, кожа синюшная. Он неподвижно лежит лицом вниз рядом с камнем.

– Гуннар, ты меня слышишь?

Он не отвечает. Я счищаю снег с его запястья и щупаю пульс. Кожа такая холодная, что я ничего не чувствую. Я поворачиваю его на бок и прикладываюсь ухом к его рту. Слабое влажное дыхание касается моей щеки. Я прижимаю голову к его груди и чувствую, как во мне поднимается тепло, когда я слышу стук сердца – медленно, тихо, но оно бьется.

Я обхожу камень и исследую другую сторону.

– Свейн! – кричу я хрипло, но мне отвечает только ветер, дующий внизу по склону. Я начинаю обрывать ветки с ближайших елей и клоки высокого мха с камней, приношу и обкладываю ими тело Гуннара. – Мы должны подождать здесь, – шепчу я, крепко сжимая его руку своей. – Потерпи, пока я немного отдохну. И мы пойдем дальше, когда туман рассеется. – Ладно?

Гуннар едва шевелит головой, словно пытаясь что-то сказать, но голова с тяжестью падает набок. В следующее мгновение я слышу слабый треск сухого мха с другой стороны камня. Я встаю и вижу Свейна Борга, вышедшего из тумана прямо передо мной.

– Вот вы где, – довольно говорит Свейн Борг, заметив нас. Кажется, он вырос еще на голову с нашей последней встречи.

– Ты не уехал, – вздыхаю я и качаю головой.

– Нет.

– Ну ладно, – я хлопаю Гуннара по плечу и сажусь, прислонившись спиной к камню. – Должен признаться, – начинаю я. – Я кое в чем ошибся. – Я счищаю мох, снег и сухую траву с промокшей одежды.

– В чем? – Свейн Борг стоит всего в нескольких шагах от меня, спокойно свесив массивные руки.

– Я говорил, что ты квашня, не физически, а в способе убийств. Но ты, черт побери, вырос. Во многих отношениях.

– Ну, – уголки его рта поднимаются. – В колонии приходилось приспосабливаться. Они там считают, что у норвежцев можно просто так отобрать все, что хочется.

– Должен тебя предупредить. Я неплохо дерусь.

Свейн Борг подходит на шаг ближе.

– Вы не должны были сюда приходить.

– Мы и фото сделали, – говорю я, когда он собирается еще приблизиться.

– Что? – он останавливается, его глаза поблескивают в мокром тумане. – Что ты сейчас сказал?

– Фотографии. Для расследования. Для газет. Полный набор. Ты ведь серийный убийца, Свейн. Безумец с полной раковых опухолей головой, нападающий на невинных людей и убивающий их. У нас в стране таких немного. Кто знает, вдруг Милла напишет о тебе книгу после твоей смерти? Нет, не о тебе, а обо мне. О герое, поймавшем на Лофотенской горе самого опасного преступника Норвегии и вернувшем тело его бедной матери в землю, где ей, как христианке, и место. Ворота в рай, может, назовем книгу так? Как тебе?

Дыхание Свейна Борга стало глубоким, все тело поднимается и опускается, когда он набирает в грудь воздух и готовится к рывку. Он поднимает ногу для последнего шага в мою сторону, чтобы кулаками размозжить мне череп, но перед тем, как он это сделает, я со всей силы бью по колену его опорной ноги.

При ударе раздается неприятный хруст. Свейн, с черным как озеро взглядом, протягивает руки, чтобы схватить меня, но я ускользаю. Он пытается восстановить равновесие, но шатается, колено, по которому я ударил, вихляет, как будто его связки порвались. Я наваливаюсь спиной на камень и снова бью по тому же месту. На этот раз я попадаю в точку, колено выгибается назад и в сторону, а Свейн Борг вскидывает руки перед собой, словно пытается удержаться за окутывающий нас туман.

– Ты не должен был приходить, – говорю я и наношу третий удар, на этот раз в область живота. Свейн издает сдавленный звук. Я упираюсь в камень, чтобы оттолкнуться, и со всей силы бросаюсь на Борга, он, размахивая руками, падает на спину на каменную осыпь. Поворачивается вполоборота, пытаясь сбавить скорость разбитой ногой, но она выгибается назад, и Борг только ускоряется. Он что-то кричит и исчезает в тумане. Я слышу, как его тело падает на землю внизу, отхожу к камню и откидываюсь на него.

Я стою, хватая ртом воздух, и чувствую, как болит тело и как бешено скачет адреналин. Я не решаюсь покинуть камень и Гуннара. И я стою, слушаю и дышу, слушаю и дышу.

Наконец я обретаю контроль над телом. Дышу спокойнее, но все еще не осмеливаюсь сесть или сдвинуться с места. На осыпи становится тихо. Только дуновение ветра и неровное дыхание Гуннара, лежащего у моих ног. Время идет, ветер усиливается, его порывы разрывают плотный туман. В кратких просветах открываются фрагменты пейзажа. Вскоре я уже вижу море и вершины гор, прежде скрытые от глаз. Туман постепенно рассеивается.

Я дожидаюсь, когда он полностью исчезнет и откроется обзор во все стороны. Я осторожно ступаю по осыпи передо мной. После каждого шага останавливаюсь, прислушиваюсь и оглядываюсь. И еще один шаг, и я оказываюсь на том месте, где, как я предполагаю, приземлился Борг. Становлюсь на самый высокий камень и осматриваюсь.

Никого.

Я скольжу вперед, осматриваю каждый камень и каждую впадину, но никого не вижу. Сползаю ниже, прохожу по разным сторонам несколько метров – по-прежнему никого.

Свейна Борга нет.

Я стою посреди каменной осыпи, пока в конце концов не разворачиваюсь и не поднимаюсь назад к Гуннару, сажусь рядом с ним.

– Еще немного, Гуннар. – шепчу я. – Они скоро придут.

Я вздрагиваю от внезапного звука и вижу, что Гуннар открыл глаза.

– Ты слышал? – шепчу я, когда наши взгляды встречаются.

Гуннар слабо кивает и медленно двигает челюстью, подносит руку к лицу и проводит по нему пальцами. Останавливается на шишке на виске.

– Где мы? – хрипло спрашивает он, ощупывая шишку.

– Внизу по склону от хижины Свейна Борга, – отвечаю я, высовывая голову из-за камня и оглядываясь.

– А Борг?

– Не знаю.

– Что вообще произошло?

– Борг неожиданно вышел из спальни, ударил дверью тебе по голове, и меня сбил с ног ударом головы в лицо.

– Как мы спаслись?

– Сбежали. – Я встаю на ноги, опять услышав тот же звук. Он доносится из леса над нами. Бросив взгляд поверх камня, я вижу три фигуры между деревьев. – Сюда! – кричу я, поднимаю руку, чтобы помахать им, и задеваю ей лицо. Нос скривился и похож на картофелину, кожа под глазами шершавая и липкая. Ощупав языком рот, я констатирую, что потерял часть переднего зуба.

Женский голос кричит что-то остальным, и все трое направляются к нам.

– Наконец-то, – стону я, держась рукой за лицо.

– Выглядишь паршиво, – говорит Гуннар, когда я опускаюсь рядом с ним, ощупывая рукой лицо. Когда мы слышим приближающиеся шаги, Гуннар меняет позу на сидячую.

Вокруг по-прежнему серо, но туман висит высоко, и можно идти по осыпи вниз к фьорду и смотреть, как вдалеке волны белой пеной бьются о берег. Снег растаял, и где-то за исчезающим туманом проглядывает солнце. Его лучи попадают на камни, придавая им блеск.

– Боже, – восклицает знакомый голос. Это Юханне. Она одета в красный анорак и в шапку-ушанку и похожа на лыжника из старых черно-белых норвежских фильмов. – Вы живы! – Она подходит и садится перед нами на корточки.

– Где Борг? – спрашиваю я, пока Юханне и другой полицейский помогают мне встать.

– Судя по всему, он попытался съехать с горы в тумане и сбился с пути. Он с его вездеходом лежали посреди каменной осыпи. Нам пришлось вчетвером нести их вниз к дороге. Он едва жив.

– Их? – переспрашивает Гуннар, встав самостоятельно.

– Кажется он… – Юханне медлит мгновение, прежде чем продолжить, – взял с собой мать.

Гуннар издает стон, вытягивая руки и выпрямляясь. Он крутит шеей, сжав зубы. Затем оглядывается вокруг, сначала на полицейских, затем на меня и на свою грудь и ноги.

– Где мои ботинки? – спрашивает он, переводя взгляд то на меня, то на свои ноги. – И почему ты без одежды?

– То, что случилось на горе, дружище, – шепчу я, трогая свой разбитый кривой нос, – остается на горе.

– Ох, заткнись. – Он откидывается на камень и поднимает голову к горной стене, где туман все еще окружает вершины.

– Снимки КТ показывают, что у вас фрактура назальной кости.

– У меня что? – когда я дышу, звук такой, словно кто-то набил мне нос бумагой или изюмом.

– У вас сломан нос, – говорит врач и подносит к моему лицу карманное зеркальце.

Нос опух, перекосился и посинел. Под глазами два синих полукруга. Дополненное цветом и без того изуродованное лицо делает меня похожим на больного бешенством пещерного человека.

– Уберите это, – говорю я и уворачиваюсь от зеркала.

– Нужно будет провести так называемую септопластику, это операция по восстановлению носовой перегородки. Здесь такие не делают. И вам в любом случае придется ждать до десяти дней, пока спадет опухоль, прежде чем вас можно будет оперировать. А пока что поставим шину на спинку носа и наложим марлевую повязку. Важно, чтобы в ближайшие дни вы соблюдали покой насколько возможно и были осторожны, чтобы не осложнить травму. Если начнется кровотечение, сядьте, наклонитесь вперед и дышите ртом, чтобы кровь не попадала в горло. Я бы также рекомендовала вам посетить стоматолога в ближайшие дни, по поводу отбитого переднего зуба.

– У меня все лицо болит, – говорю я.

– Вместе с выпиской вы получите рецепт на «Тиленол», – продолжает врач, отложив зеркало и вернувшись за стол. – Затем я сразу же наложу шину. Операцию вы сможете сделать в Трумсё, если живете в этом регионе, вас вызовут в тече…

– Не в Трумсё. В Ставангере. Я уеду отсюда, как только к этому будет готов мой товарищ.

Врач кивает, печатая на компьютере.

– Отлично. Как только я наложу шину, вы можете ехать. Тем не менее, я хочу обратить ваше внимание на полеты в ближайшие дни. В полете у вас могут усилиться боли, возможны кровотечения в какие-то фазы, возможно…

– Ничего страшного, я не останусь здесь дольше, чем нужно.

– Все в порядке, – она быстро выписывает рецепт. – Пойду найду шину и чем перевязать. Если вы немного подождете… – она встает и выходит. Пока ее нет, я хватаю зеркало и еще раз смотрюсь в него.

– Черт возьми, – стону я в ужасе от увиденного. Спешу положить зеркало обратно на стол. – Гуннар прав, выгляжу я неважно.

– Ха-ха-ха! – Гуннар смеется и кашляет попеременно, когда я поднимаюсь в его палату в больнице Свольвера, где он находится под наблюдением врачей в связи с сотрясением мозга. – Это что у тебя такое? – всхлипывает он, приподнимаясь на койке.

– Шина, – кисло отвечаю я и сажусь в кресло рядом с его кроватью. – Когда тебя выпустят?

– Сегодня, если не найдут еще чего-нибудь, кроме сотрясения в башке, – отвечает Гуннар. Он достает руки из-под одеяла и подносит к глазам, сжимает и разжимает кулаки, тщательно рассматривая каждую костяшку пальцев. – Пока тебе на морду накладывали гипс, заходила Юханне.

– Что сказала?

– Сегодня Борга отправят на вертолете в Трумсё. Судя по всему, у него сломана спина и раздроблено колено.

– И?

– Она сказала, все в порядке. Мы сможем сперва поговорить с ним.

– Когда?

– Она придет за нами.

– Значит, мы остаемся сидеть тут и ждем?

– Именно. – Гуннар снова смотрит на меня и смеется. – Ты себя в зеркало видел?

– Да.

– И?

Я откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза. В следующую секунду в дверях появляется Юханне вместе с коллегой в полной полицейской амуниции, с топорщащимся на бедре служебным пистолем.

– Он готов, – говорит Юханне. – А вы?

Я открываю глаза и встаю с кресла.

– Да, – киваю я. – Давайте покончим с этим.

Гуннар собирается стащить с себя одеяло, но Юханне делает жест, дающий понять, что это не обязательно.

– Извините, коллега, – говорит она. – Врач не допустил вас.

– Какого х… – начинает Гуннар и собирается встать. Почти поднявшись, он сразу же шатается. Падает набок обратно на кровать. – Сука! – шипит он, уткнувшись лицом в одеяло. – Сука, сука, с…

– Я разберусь, – говорю я и подхожу, чтобы помочь ему подняться. – Расслабься, я сразу же вернусь.

Гуннар откидывает мою руку и сам приподнимается в кровати, не глядя на меня. Натягивает одеяло до подбородка и закрывает глаза. Я оборачиваюсь к Юханне и второму полицейскому, киваю Гуннару и иду за ними по коридору к лифту, который доставит нас в отделение, где находится Свейн Борг.

Свейн Борг лежит в кровати посреди палаты, окруженный пищащими аппаратами и проводками. Все его тело в гипсе, застывшее лицо обращено вверх к световым трубкам на потолке. У двери сидит полицейский в полной форме с выпирающим оружием. Он кивает Юханне и впускает нас.

– Где мама? – спрашивает Борг, когда я подхожу к кровати.

– В морге, в подвале, – отвечаю я и ставлю стул у его кровати, а Юханне с полицейскими остаются в дверях наблюдать за нами. – Думаю, ее отправят обратно на то кладбище, откуда ты ее выкопал.

– Она ненавидела это место. А перед смертью она боялась того, что случится.

– Что ты вообще планировал делать с ней там, в хижине? Сжечь тело и развеять пепел?

– В конечном итоге, да, – отвечает Борг, когда мы наконец встречаемся взглядами. – А тот, второй, выжил? Твой друг?

– Да.

Свейн Борг облизывает губы, переводя взгляд на световые трубки.

– Мне надо было убить вас в хижине, – говорит он.

– Да.

– Нечего было вам там делать. Это место было только наше.

– Твое, матери и отца?

– А он правда был моим отцом?

Я пожимаю плечами.

– А ты как думаешь?

– Я пробил ему череп обратной стороной топора.

– Отцы и сыновья, – говорю я.

– Она не должна была врать, она должна была мне все рассказать.

– Матери и сыновья, – говорю я.

Свейн Борг молчит. Его взгляд пляшет на световых трубках на потолке, кончик языка торчит изо рта. Борг по-прежнему выглядит гигантом, даже в таком жалком состоянии.

– Они говорят, меня парализовало с середины спины и ниже, – начинает он. – Но, по-моему, они лгут. Я ничего не чувствую ниже горла.

Он быстро моргает, когда я встаю со стула. Я наклоняюсь над ним, чтобы поймать его взгляд.

– Роберт Риверхольт, – говорю я. – Его бывшая жена, дочь Миллы Оливия, ее подруга Сив, моя бывшая жена Анн Мари, Кеннет Абрахамсен. Тебе ведь неизвестны эти имена?

Он долго смотрит на меня, не изучающе, как тогда, когда мы встретились на зоне под Архангельском, и не мрачно и решительно, как в хижине и затем в тумане на каменной осыпи. Скорее, его глаза были как стеклянные сферы, на которых рисуют радужку и зрачки и вставляют в лицо куклы.

– Нет, – наконец отвечает Борг.

– Ты не знал, что Милла с Риверхольтом стали изучать старые дела об исчезновении, пока мы не приехали к тебе в Россию и не рассказали об этом?

– Нет.

– Ты даже не знаешь, кто моя бывшая жена или откуда у меня свежий красивый шрам на руке?

– Нет.

– Ты не планировал свои убийства, не выбирал жертвы заранее, не преследовал, не знакомился, перед тем как убить их, правда?

– Я могу рассказать тебе о них, если хочешь.

– В другой раз. – Я отстраняюсь от его лица и странного взгляда и сажусь обратно на стул. Осторожно поглаживаю рукой повязку, фиксирующую шину на носу. Я обдумываю разговор.

– Я умер, – начинает Борг, когда я делаю знак, что собираюсь уходить. – Когда лежал на операционном столе, и мне удаляли опухоль в мозге. Я очнулся во время операции, у меня было странное ощущение, будто плыву по течению. Я отчетливо все понимал. Что делают с моим телом, видел, как работают врачи. Никакого белого света, как рассказывала тетя, никаких умерших предков, стоящих в ожидании меня. Только красный огонь давил в окна операционной. Я помню, что закричал, разозлился, что никто не хочет ответить мне или помочь. – Он смотрит на меня. – Когда я очнулся от наркоза, рассказал об этом маме. Что я видел языки пламени. Она сказала, мне это просто приснилось, но я-то знал. А когда я почувствовал, что опухоль в мозге опять растет, понял, что мое время скоро придет.

– Ты убил ее?

– Мама боялась смерти.

– А остальные?

– Они боялись. Я им помог. Помог с самым трудным. – Его голос становится тише, а глаза следят за моими, как два магнита. – Ты ведь тоже это знаешь. Разве нет?

– Знаю что?

– Что эта жизнь не для тебя. Я вижу это по твоим глазам, в них жажда чего-то иного. Я бы и тебе помог, – шепчет он в конце, когда я не подаю признаков, что собираюсь отвечать. – Даже после того, что вы сделали с моей матерью. Даже тебе. – Он моргает подернутыми пеленой глазами. – Как думаешь, он увидел все, что я сделал для него, для них, и впустит меня?

– Он?

– Бог. Думаешь, он действительно видит все, даже то, что спрятано в сердце, все понимает?

Свейн Борг пытается повернуть голову так, чтобы видеть меня, когда я встаю со стула и оказываюсь вне поля его зрения.

– Нет, – отвечаю я. Разворачиваюсь и выхожу.

Когда я возвращаюсь, Гуннар одевается, сидя на краю кровати.

– Что он сказал?

– Он хотел говорить, – отвечаю я, садясь в кресло. – Но я решил предоставить ему возможность рассказать все на допросе у следователя. У нас с Боргом установилась достаточно прочная связь на случай, если нужно будет побеседовать еще раз.

– Хорошо. – Лицо Гуннара искажает гримаса, когда он вытягивает руку, чтобы надеть рубашку. – Что теперь?

Я смотрю на него и улыбаюсь. От этого болит все лицо.

– Второе дело. Теперь, когда мы знаем список жертв Борга, пора вернуться туда, где все началось. К истокам.

– А что было там? – Гуннар стаскивает одеяло, и наклоняется к стулу, стоящему рядом, берет висящие на нем брюки и надевает их. Закончив, заправляет в брюки рубашку, разглаживая ее со всех сторон, после чего затягивает ремень.

– Когда я говорил с доктором Оленборгом, – начинаю я, пока Гуннар аккуратно садится на корточки в поисках ботинок, – он дал мне свое толкование личности Свейна Борга и его проекта, и мы исходили из того, что Борг работал на пару с тем, кто убил Роберта и напал на меня. Что у них был общий интерес. Но мы ошиблись, мы пошли тем же путем, что и Роберт, – начали расширять сеть и в результате напали на след Борга. Вместо этого надо было сузить ее, поближе присмотреться к тому, что у нас уже имелось, к тому, что мы уже знали.

– И что это? – спрашивает Гуннар, наконец найдя ботинки. Он встает и обувается.

– Сив и Оливия сели в машину к кому-то знакомому, или, по крайней мере, они думали, что знают его. Роберта убили, когда он искал дочь Миллы. Доктор Оленборг рассказал, что преступник совершал то, что совершал, исключительно в целях самосохранения. Он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о том, что он сделал. Еще Оленборг сказал, что убийство Роберта и Камиллы было не первым его преступлением, что вероятно он начал с чего-то другого, где что-то пошло не по плану, и у него была возможность обдумать это. Я попросил Ивера раздобыть трафик номера одного мобильного и одного мейла, пока мы тут. Теперь, получив их, мне нужно кое с кем переговорить как можно скорее.

– Зачем? – Гуннар подходит к раковине и смотрится в зеркало.

– Я совершил огромную ошибку, когда позвонила Оливия, – продолжаю я, пока он изучает свое лицо. – Я рассказал о разговоре команде. Думаю, что тот, кого мы ищем, не знал, что Оливия жива, до того, как она позвонила мне. И он захочет это исправить.

Наконец Гуннар отворачивается от зеркала и смотрит на меня.

– Как это возможно? Как он мог этого не знать?

– Об этом я и хочу спросить того, с кем встречусь.

– Итак. – Он делает глубокий вдох, и рубашка будто приклеивается к его плечам и груди. – Куда мы вообще едем? С кем мы должны поговорить?

– Не мы, а я. Ты едешь домой и ждешь моего звонка. Будь наготове.

– А ты?

– Я вернусь туда, где все началось.

Я резко вырываюсь из сна, словно кто-то включил свет. Открыв глаза, я смотрю прямо в глаза Сив. Ее рот полуоткрыт, на неподвижных губах лежат светлые волосы. Мне так больно дышать, горло и шея саднят, и воздух кажется песком, проходя через дыхательные пути.

Я заглатываю побольше воздуха и протягиваю руку к ее лицу, в поисках того же выключателя, который только что разбудил меня.

– Сив, – шепчу я. – Сив, пожалуйста. Ты должна проснуться.

Я поглаживаю ее лицо кончиками пальцев, пока рядом не раздается какой-то звук, и я резко останавливаюсь и замираю. Я лежу и не шевелюсь, смотря в глаза Сив, пока он копает, на маленький огонек в них, который все еще противостоит тьме.

Я слышу, как за телом Сив шумит море, и едва различаю сквозь деревья лодочный домик и солнце. Я продолжаю лежать, запертая в собственном теле, пока взмахи лопатой не прекращаются и воздух не наполняется запахом холодной влажной земли.

Он даже не смотрит на меня, подходя и садясь на корточки у ног Сив. Тело дергается, когда он начинает ее волочить, и ее лицо ускользает от моего. Я лежу и смотрю опустошенным взглядом на море и скалы между деревьев, смотрю, как ветер раскачивает ветви над нами. Я не шевелю ни единой мышцей, даже когда он заканчивает с Сив и приходит за мной. Не издав ни звука, позволяю грубым рукам схватить меня за плечи и бросить в могилу. Я прижимаюсь лицом к груди Сив, когда на нас начинает сыпаться земля.

Карин покидает меня у двери в комнату Андре после краткой беседы с ней. Я попросил ее разрешения на разговор наедине и в этот раз, и она нехотя позволила дать мне пообщаться с Андре без согласования с Кенни или Ивером, когда я рассказал, в чем дело.

– Привет, Андре, – говорю я, постучав в дверь и открыв ее.

Андре, как и в прошлый раз, сидит за письменным столом. Он настороженно смотрит на меня и возвращается к учебникам.

– Здравствуйте, – бормочет он.

– Ты помнишь меня? – Я подхожу к его кровати и сажусь на край, за его спиной.

– Что у вас с носом? – спрашивает он.

Я провожу рукой по шине на носу.

– Лицом к лицу столкнулся с серийным убийцей, – отвечаю я. – Ему это не понравилось, и он решил разукрасить меня.

– Серийный убийца? – он наконец оборачивается. – Как он выглядел?

– Здоровый как бык и злой как черт. Но я тоже владею парой трюков…

– Какими?

– Я умею притворяться мертвым. И бить по яйцам.

– Вы его ударили по…

Я киваю.

– Прямо по его достоинству.

– Зачем он убивал?

– Он думал, что помогает им и себе.

– Это тот…

– Нет, Андре. Мы взяли одного преступника. Но есть еще один. Поэтому я здесь.

– Я ничего не знаю, – говорит он и поворачивается обратно к книгам.

– Когда мы в полиции первый раз опрашиваем свидетеля, – начинаю я, – мы делаем это, чтобы получить его показания, узнать, как он причастен к данному делу. А вот что мы делаем дальше – проверяем, есть ли в его показаниях что-то, что не сходится. Если мы это находим, задаем себе вопрос – почему свидетель рассказал то, но не это? В чем его мотив? И на следующей встрече, когда мы уже узнали, почему, можем надавить на свидетеля и предоставить ему возможность самому рассказать то, что уже известно. Мы с тобой встречаемся во второй раз, Андре. Я пришел, потому что знаю, почему ты дал такие показания в прошлый раз. Я добыл выписку с логов твоего мобильного и с почты. Также я знаю, что ты хороший парень и делал это, чтобы защитить подругу. Которая совсем одна.

– Он сказал, что отвезет ее к матери.

– Он солгал, – говорю я. – А я не лгу.

– Он убил Сив, – шепчет Андре.

– Где Оливия?

Он снова поворачивается ко мне.

– Где-то в Осло. Мне кажется, она снимает квартиру с друзьями. Мы созваниваемся по скайпу.

– Она рассказывала, что случилось в день их исчезновения?

– Да.

– Ты сможешь рассказать это мне?

Андре сжимает руки, потупив взгляд.

– Да.

Я чувствую, что от груди Сив все еще исходит тепло, пока холодная земля давит со всех сторон. Зажмуриваюсь и пытаюсь дышать через ее одежду. Может быть, отсутствие звуков подсказывает мне, что я готова, я больше не буду ждать, или судороги, сильно сводящие ноги, вместе с нарастающей паникой заставляют меня начать двигаться. Сначала я шевелю пальцами и начинаю пинаться ногами, пытаясь ползти в холодной земле, трамбуя ее между мной и Сив.

Меня мутит, я, насколько возможно, дышу носом. Наконец я больше не могу держаться без воздуха, будто тону, я гребу и раздвигаю землю руками, плыву сквозь холод наверх, к свету.

Я чувствую, что хочу закричать, как только прорываюсь наружу, хочу опустошить легкие и набрать свежего, чистого воздуха, но я не произношу ни единого звука, увидев сквозь деревья его, стоящего у дома.

Он замер на террасе и качает головой, глядя на доски, где лежала Сив. Наконец он берется за ручку двери и исчезает в кухне. Меня рвет, снова и снова, пока желудок полностью не опустошается. Я вылезаю из могилы, руками зарываю рвотную массу в землю. В последний раз смотрю на твой дом, встаю и бегу.

– Он отвез их в дом ее матери в Тьёме. Сказал, что покажет им, где она живет и познакомит их. Оливия рассказала, что была в туалете, когда что-то произошло с Сив. Когда Оливия вышла, Сив лежала на земле у террасы. Из ее головы текла кровь. Он сказал, что это несчастный случай, и стал душить Оливию, всхлипывая и плача. Когда Оливия очнулась, она лежала на земле рядом с Сив недалеко от дома, в лесу, пока он копал могилу рядом. Он бросил их в яму и закопал. Но Оливия выбралась. Несколько дней спустя она позвонила мне по скайпу и сказала, что ей нужны деньги и ее одежда. Я зашел в ее комнату, забрал кое-какие вещи и отвез их на встречу с ней. Там она рассказала, что случилось и что мы не должны никому доверять, не говорить с полицией. Ни с кем.

– А сейчас? Что она делает сейчас?

– Говорит, что работает. Я думаю…

– Понимаю. Ты за нее переживаешь и защищаешь ее. Но мне нужно найти ее, и в этом мне понадобится твоя помощь.

– Я рассказал ей о вас. Сказал, что вы ищете ее и что вы вроде нормальный.

– Да, она мне звонила. Когда ты в последний раз с ней разговаривал?

– Вчера. Она так радовалась. Сказала, мы сможем скоро увидеться.

– Как думаешь, что она имела в виду?

– Она только что получила мейл от мамы, они должны были сегодня встретиться.

Листья на самых больших деревьях были красными и оранжевыми, когда мы с Сив приехали сюда почти шесть месяцев назад. Теперь на тех же деревьях появились новые листья, уже весна. В горле сжимается, когда я вижу твой дом в конце съезда. Сив все еще здесь, в лесу по другую сторону от твоего дома, мама.

Я иду к каменным ступенькам перед входной дверью. Мне кажется, что его пальцы снова смыкаются на моем горле. Но я продолжаю идти, потому что верю тебе, мама. Последние шесть месяцев были самыми трудными в моей жизни, я так боялась, что он будет там, когда я выйду с тобой на связь. Вдруг он и с тобой что-нибудь сделает, если узнает, что я не лежу в могиле вместе с Сив, что я выбралась.

Но получив от тебя письмо, я отбросила страхи. Я так устала бояться, так устала быть одна. А ты написала, что никогда не перестанешь искать меня, пока мы снова не будем вместе. А я ответила, что покажу тебе, где он спрятал Сив, и что мы вместе позвоним в полицию, чтобы Сив тоже смогла вернуться домой.

На мгновение я останавливаюсь на нижней ступеньке – от ветра, дующего с моря и колышущего деревья вокруг дома, мне вдруг становится дурно. И снова трудно дышать, и снова его пальцы на горле. Стиснув зубы, я заставляю себя позвонить в дверь. Вскоре я слышу твои шаги за дверью и вижу твою тень за цветным стеклом.

Мама, ты так же ждешь этого, как и я?

Я паркуюсь у съезда и иду к дому пешком. Останавливаюсь на ступеньках и прислушиваюсь, но ничего не слышу. Постояв так несколько секунд, я кладу руку на ручку двери и вхожу.

Коридор и гостиная утопают в солнечном свете. Все, что я слышу, – доносящийся из кухни слабый гул холодильника. Посреди гостиной лежит красная девичья куртка.

Я поднимаю куртку и несу на кухню. Духовка включена, какая-то дрожжевая выпечка подходит на столе. В остальном кажется, что дом пуст.

Я открываю дверь на террасу и выхожу, смотрю сквозь стекло на кабинет Миллы, останавливаюсь и обращаю взгляд на лес, на лодочный домик и скалы внизу, где я замечаю фигуру мужчины.

Я бегу по ступенькам террасы в лес. Кажется, он спускает на воду лодку. Вдруг я теряю равновесие и падаю на землю так, что из меня вышибает дух. Открываю глаза и вижу, что приземлился в свежевыкопанную яму посреди леса.

Запах в могиле гнилостный и горький, и я зажимаю нос, стараясь вылезти. Подтянувшись на край ямы, я замечаю рулон черных мешков для мусора и серебристую тейп-ленту. Обернувшись, я заглядываю в могилу и вижу частично откопанное тело молодой девушки. Она лежит на боку. Время сделало свое дело и стерло ту, которой она когда-то была, однако я все равно узнал Сив по очертаниям лица, запомнившимся по фотографиям.

Я встаю в полный рост, прислоняюсь к стволу дерева и наблюдаю за лодочным домиком и скалами. Человек уже практически стащил лодку в море. Несколькими метрами выше лежит мужчина, уткнувшись лицом в прибрежные камни.

Я выхожу на окраину леса, огибаю лодочный домик сквозь густой кустарник и забираюсь на скалы с другой стороны.

– Привет, дружище, – говорю я, стоя на самой высокой точке скалы, прямо над лодочным причалом. – Собираешься на рыбалку?

Он замирает и, щурясь в холодном весеннем вечере, смотрит на скалу, где стою я.

– Что? – вырывается у него, и он делает пару шагов назад к лодке, прокашливается, собираясь с силами. – Что ты сказал?

– Я спросил, собираешься ли ты на рыбалку? – повторяю я. – Или будешь ставить сети на крабов?

– Мне кажется, для крабов еще рановато, – говорит он, беспокойно стуча пальцами по планширу.

– А Йоакима ты решил взять с собой? – я киваю на тело, лежащее перед ним. – Сбросить трупы девочек у сетей и туда же Йоакима, чтобы все выглядело так, будто он упал и утонул, избавляясь от трупов. Хитрый план, и почти идеальный козел отпущения. За исключением одного.

– А?

– Ресурсы, мотив и возможность, – отвечаю я. – Ты ведь в этом разбираешься, так? У Йоакима есть мотив – да, бесспорно, возможность – вероятно тоже. Но ресурсы, чтобы реализовать то, что сделал ты? Брось, Кенни. Никто в это не поверит. Ты был давно знаком с Оливией, еще с того раза, когда вы с Карин ездили на Ибицу забрать девочек во время их первого побега. Они тебе доверяли, и однажды ты пришел к ним и рассказал Оливии, что нашел ее мать.

Мышцы его лица дернулись.

– Это был несчастный случай, – начинает Кенни, – сжимая и разжимая пальцы на планшире. – Все должно было быть по-другому. Сив напилась, они стащили бутылку вина с кухни, пока я показывал им дом, и взяли с собой сюда, к морю. Я решил привезти их на виллу снова, в другой день, но Сив упала, – он показывает – вон там, на краю террасы, танцуя и дурачась, и расшибла голову о камень. Что еще я мог сделать?

– Зачем ты вообще привез их сюда? Какой у тебя был план?

– Почему именно Роберту должны были достаться все почести и похвалы за то, что он вернет дочь Милле? Я был рядом с Миллой задолго до того, как он вообще появился на горизонте. С какой стати он… – он прерывается и делает вдох. – Я тысячу раз говорил Иверу, когда Милла завела речь о том, как хочет найти Оливию, что нужно ей все рассказать, что мы уже знаем, где она, но он и слушать меня не желал, и тут Милла появляется с Робертом в участке и сообщает, что наняла его для поиска Оливии.

– Значит, было слишком поздно. Ты упустил свой шанс.

– Да.

– А теперь мы стоим тут. Ты и я.

– Ты и я.

– Где она?

Он бросает взгляд в сторону леса и лодочного домика.

– Не стоило тебе доверять мне, когда мы сидели здесь несколько дней назад. Помнишь? Я был единственным, кому ты мог доверить поездку на север, чтобы пойти по следам Свейна Борга.

– Нет, Кенни. Я отправил тебя туда, чтобы держать подальше от остальных. И потому что я знал, что ты сделаешь все, чтобы мы продолжили идти по следу Борга, чем ты и занимался все время. Но должен признаться, когда ты инсценировал свое таинственное исчезновение из квартиры Миллы, оставив место происшествия без единого следа, я начал сомневаться, тот ли человек у меня под прицелом. Полагаю, ты запаниковал, когда позвонила Оливия, решил, что игра окончена, вот почему ты должен был исчезнуть?

– Я был в шоке, когда ты сказал, что она звонила тебе. Я ведь думал, что она лежит там, где я ее оставил, с того самого дня. Сколько раз я перешагивал через могилу с тех пор, и никогда мне не приходило в голову, что она могла… Мне пришлось приехать сюда, раскопать могилу и увидеть самому, и – боже мой – она действительно жива. Кто бы мог подумать…

– Почему ты передумал? Почему изменил план?

– Оливия. Ты прав, я хотел сбежать, другого выхода не было. Но тут включился мой полицейский мозг. Если она действительно жива, где бы она могла находиться? Я понимал, она знала, что я полицейский, она боялась, и у нее не было выбора, кроме как спрятаться, но в то же время, она должна была общаться с кем-то, ей должен был кто-то помогать скрываться так долго. И тут вариантов было не много – Андре, ботан из детского дома, где она жила, который неумело скрывал, что влюблен в нее. Именно такому человеку я бы и сам позвонил, будь я в ее ситуации.

– Значит, ты попросил Руну достать логи его мобильного и данные электронной почты, так же как и я.

– Они общались. По скайпу. Адрес ее почты было легко найти у него в переписках, друзей у него не то чтобы навалом. Затем я создал новый ящик и отправил Оливии письмо, сказал, что ищу ее, что знаю о случившемся, просил вернуться домой и обещал помочь забыть весь ужас, через который она прошла, и отправить того злодея в тюрьму. Ха-ха, господи, она ответила через пару минут.

– И ты договорился о встрече с ней.

– Я был поблизости от виллы и ждал, когда Милла уедет в квартиру, она обычно не выдерживает больше пары дней подряд с Йоакимом и уезжает в город. Я написал Оливии, что все безопасно и попросил приехать как можно скорее.

– Но чтобы твой план сработал, тебе нужен был Йоаким.

– Когда я вошел, он пек булочки. В фартуке с цветочками и вот это все. Ты бы слышал, как эта сраная шведская домохозяйка визжала, когда услышала, что сейчас произойдет. Я затащил его сюда и приложил башкой по планширу.

– Да ты по-настоящему предан своему делу. Исполняя роль Борга, отправлял мне те жалкие сообщения, даже оставил телефон в квартире Риверхольта, чтобы свалить на Борга и эти убийства. И несмотря на весь твой тяжкий труд, Милла не хотела тебя. Она бы никогда не ушла от Йоакима. Ты, я, Ивер, даже Роберт – все мы для нее лишь попутчики, вошедшие на одной остановке и вышедшие на другой. Единственный мужчина, у которого было место на весь маршрут, – тот, что лежит мертвый у твоих ног. И даже Роберт со временем понял бы это, если бы ты не всадил пулю ему в затылок.

– Роберт Риверхольт, – фыркает Кенни. – Ты не знал его. Он был такой же как ты, ни за что не хотел прекращать поиски девочек. Он был из тех, кому всегда нужна была роль героя, и солнце должно было светить только на него и ни на кого больше.

– Значит, ты убил его, потому что он перестал вестись на твою историю о том, что Сив с Оливией уехали в Испанию. И потому что думал, что он отнимет у тебя Миллу. Что битва идет между вами с Робертом, а не между тобой и Йоакимом.

– Роберт был полный ноль.

– Ты не спешил и спланировал каждый шаг. Ты набился в друзья к Камилле, бывшей жене Роберта, забирал ее почту, был ее водителем и всюду возил, пока обдумывал, как убить Роберта и свалить вину на нее. Должно быть, все произошло быстро, когда вы сидели в ее машине, и она поняла, что ты собираешься с ней сделать.

Кенни закрывает глаза и качает головой.

– Она была смертельно больна, – говорит он, снова открывая их. – Я оказал ей услугу.

– Так же, как оказывал услугу своим жертвам Борг?

– Нет, – фыркает Кенни. – Я не как Свейн Борг.

– А Анн Мари? Ей ты какую услугу оказал?

Кенни издает короткий смешок.

– Твоей бывшей?

– Да.

– Аске и его женщины, – фыркает Кенни с презрением, косясь на гарпун с металлическим крюком на конце, лежащий прямо перед ним в лодке. – Как у тебя вообще получается заставлять этих женщин делать для тебя все? Я приехал туда убить тебя. Долго стоял и смотрел на вас, как она лежит и прижимается к тебе, пока у тебя из открытого рта текли слюни, как у душевнобольного. А потом она проснулась. – Кенни резко смеется сам себе, хватает гарпун и крепко сжимает в руке. – Я зажал ей рот рукой и прошептал, что пришел убить тебя. Поэтому или ты, или она. Она подняла руки и позволила порезать себя, не издав ни единого писка. Я долго раздумывал, сдержать ли свое обещание, данное ей, и в конце концов понял, что не получится.

Когда Кенни заканчивает свой рассказ, я бросаю взгляд на море, на поплавки крабовых сетей, виднеющихся в полутьме.

– Где она? – спрашиваю я.

Кенни кивает в сторону лодочного домика.

– Там.

– Она мертва?

– Пойди да посмотри, – отвечает он и опирается о планшир с гарпуном в руке, глазами следя за мной. Он ждет, прикидывает расстояние между нами, рассчитывает время следующего шага.

– Я скоро, – говорю я, заметив появившуюся фигуру среди деревьев за спиной Кенни.

Кенни отпускает планшир. Он смотрит, как я двигаюсь от скалы к лодочному домику. Я останавливаюсь, не доходя несколько метров до него, и бросаю взгляд на воду, а потом на Кенни. – Кстати, я хочу тебя кое с кем познакомить, – говорю я и киваю на человека за его спиной.

Кенни резко оборачивается и смотрит на высокого мужчину, крадущегося из подлеска.

– Это Гуннар Уре, мой бывший начальник в Особом отделе, – говорю я и спешу к лодочному домику. – Жених Анн Мари. Он хочет с тобой поговорить.

– Отвернись, – шипит Гуннар, поравнявшись со мной.

Я хватаю его за рукав куртки, чтобы удержать.

– Сначала я должен посмотреть, там ли она.

Гуннар вырывается и идет к Кенни. Я спешу к открытой двери лодочного домика. Посреди комнаты лежит скатанный в рулон брезент, перевязанный веревкой. Похоже, в него что-то упаковали.

Я опускаюсь на колено и начинаю распутывать узлы.

Развязывая веревку, я вижу, как Кенни переходит на другую сторону лодки, и кажется, будто они играют в пятнашки с мячом. Мяч у Гуннара, и он медленно идет за Кенни, которому собирается его передать.

Закончив с брезентом, полностью развернув рулон, я обнаруживаю девушку, лежащую на спине передо мной. У нее связаны руки и рот заклеен липкой лентой. Глаза Оливии округляются от страха, встретившись с моими.

Гуннар оборачивается ко мне.

– Ну как? – спрашивает он.

– Все окей, – отвечаю я и придаю Оливии сидячее положение. – Она жива.

Гуннар поворачивает голову к Кенни, который прерывает бег по кругу. Я вижу, как Кенни крепче сжимает гарпун и замахивается на Гуннара.

Гуннар слегка отклоняется назад, открытой ладонью принимает удар, вырывает гарпун из рук Кенни и выбрасывает его на прибрежные камни. И тут же наносит удар кулаком в лицо Кенни, хватает его за руку, дергает к себе и применяет удушающий прием, пока тот еще даже не успел опомниться от удара в лицо. Гуннар начинает тащить его.

– Нет, – хватает ртом воздух Кенни и цепляется за планшир обеими руками. – Нет, нет, нет.

Я слышу его хриплое дыхание даже здесь, у лодочного домика. Через мгновение Гуннар отпускает шею Кенни, набирает в легкие воздух и хватает его за ноги.

Тело Кенни повисает в воздухе, он изо всех сил держится за планшир и зовет на помощь. В конце концов его руки слабеют, Гуннар стаскивает его вниз от причала к воде, и Кенни судорожно ищет, за что ухватиться.

– Гуннар, – кричу я, когда он уже у воды. – Ты же не…

– Отвернитесь! – рявкает Гуннар, не отрывая взгляда от Кенни. Он останавливается у края воды и, широко расставив ноги, перехватывает Кенни, поворачиваю его лицом вниз, и продолжает тащить в воду. Гуннар заходит в воду, волоча за собой Кенни, пока вода не достает ему чуть выше колен. – Отвернись, Торкильд, – повторяет он, когда я делаю шаг вперед. – Тебе лучше этого не видеть.

Зайдя достаточно глубоко, он погружает тело Кенни под воду, садясь ему на спину.

– Помогите, – захлебывается Кенни, пытаясь поднять голову над водой.

Я хватаю Оливию и прижимаю ее голову к своей груди, руками закрыв ей уши, и сам отвожу взгляд.

– Не смотри, Торкильд. Это не для тебя. – нараспев повторяет Гуннар где-то у меня за спиной, снова и снова.

Убрав руки от лица, я открываю глаза. Он спрашивает, можно ли ему унести меня отсюда. Я киваю, и он осторожно поднимает меня и несет через лес, мимо ямы в земле, к дому. Он идет к фасаду дома, где на секунду останавливается, чтобы показать полиции, куда им идти. Он не отпускает меня с рук, даже когда мы уже выходим на дорогу. Он спрашивает, хочу ли я подождать в его машине, я качаю головой и крепче прижимаюсь к нему, я боюсь ощутить землю под ногами.

Вскоре приезжает еще одна машина и останавливается около нас. На переднем сиденье мужчина, он выходит, что-то говорит, затем обходит машину и открывает пассажирскую дверь.

Я сразу же узнаю твои глаза, они не изменились с последнего раза, как я тебя видела. Они совершенно такие же. Ты выглядишь испуганной, потерянной, прямо как я.

Я выскальзываю из его рук и бросаюсь к тебе. Я крепко обнимаю тебя и не отпускаю, поворачивая голову, чтобы наконец увидеть твое лицо.

– Мама, это я. Это я, Оливия.

Я считаю, что все кладбища наиболее живописны под покровом серой дымки, когда туман еще не поднялся с земли и не вернул естественные цвета растениям, траве и строениям. В этот день асфальт начисто вымыли от пыли, оставшейся после зимы, и вынесли на веранды ящики с цветами. Молодые побеги в садах заставляют чувствовать наступление весны, даже когда льет дождь и серость не торопится уходить.

Я останавливаюсь перед временным могильным крестом. Слышу, как за моей спиной паркуется машина, открывается и закрывается дверь, и уверенные шаги по гравию между церковью и кладбищем приближаются к тому месту, где стою я.

– Давно ждешь?

– Только пришел, – отвечаю я. – Когда тебя отпустили?

– Как только закончили допрашивать тебя, – отвечает Гуннар Уре и встает рядом со мной. – Ты явно им не нравишься. Дознаватель был, мягко говоря, зол, думаю, у тебя появился еще один недруг.

– Попроси его встать в очередь.

– Спасибо, – говорит Гуннар и кладет тяжелую руку мне на плечо. – За то, что ничего не выдал им.

– А зачем мне это делать?

Мы молча стоим и смотрим на свежий холмик земли.

– В течение недели поставят памятник, – начинает Гуннар, садится на корточки и ищет подходящее место, куда положить цветы, которые он принес.

– Хорошо, – отвечаю я. – Как там дела у Ивера? С ним тоже закончили?

– Ивер неплохо справился, – Гуннар кивает, вставая и отряхивая колени. – Пойдем ко мне? Выпьем кофе и…

– Они у тебя с собой?

– Что? – мрачно спрашивает Гуннар.

– Ты знаешь, что.

– Точно? Я думал, они тебе больше не нужны.

– Нет. Ты так не думал.

– Ладно, – вздыхает Гуннар. – Он бросает пакет на землю у могилы Анн Мари. Я наклоняюсь, открываю его и смотрю внутрь.

– Помнишь, я думал, что она сделала это? – начинаю я, взглядом скользя по упаковкам и блистерам в них. – Что Анн Мари перерезала вены себе и мне?

– Да.

– В одном я все-таки был прав, Гуннар, – говорю я, закрывая пакет и поворачиваясь к нему, и смотрю ему прямо в глаза.

Гуннар складывает руки на груди.

– В чем? – интересуется он.

– Это было прощание. Анн Мари хотела, чтобы я остался, потому что знала, что это будет в последний раз. Перед вашей свадьбой.

Гуннар коротко кивает и смотрит на мыски своих ботинок.

– Что теперь?

– Пора домой, в Ставангер. Меня ждут.

Он поднимает взгляд, сначала на пакет, затем на меня.

– Фрей?

– Фрей мертва.

– А Милла? Ты говорил с ней после…

– У Миллы теперь есть все, что ей нужно.

– Ты справишься?

Я пожимаю плечами.

– У меня полная сумка таблеток и море обаяния. Что может пойти не так?

Гуннар дует на ладони и смотрит в небо.

– Когда уезжаешь?

– Сегодня вечером.

– Успеешь на кофе до отъезда?

– Да, – отвечаю я.

Мы разворачиваемся, покидаем могилу Анн Мари и идем к машине Гуннара. Все небо залито солнцем. Оно пробивается меж домов, преображая столичные улочки до неузнаваемости.

Общий термин в англоязычных странах для обозначения всего многообразия разновидностей эклектического ретроспективизма, распространенных в викторианскую эпоху (1837–1901). Доминирующим направлением этого периода в Британской империи была неоготика.

Пройма топа, блузки или платья без рукавов, вырезанная по диагонали от подмышек до горловины (примерно по линии реглана), оставляющая плечи открытыми.

По Фаренгейту. Около 32 градусов по Цельсию.

Для данного предмета одежды характерен прямой крой. Штаны-карго держатся на бедрах, могут быть расклешенными. Данный вид брюк не предполагает наличие стрелок. Главной отличительной чертой является большое количество карманов.

Бечевник – сухопутная дорога вдоль берега водного пути (реки или канала), предназначенная для буксирования людьми (бурлаками) или лошадьми судов на канате (обычно несамоходных барж), называемом бечевой или бичевой.

Daisy (англ.) – маргаритка.

В британской полиции полное название криминалиста – гражданский сотрудник, отвечающий за сбор улик на месте преступления.

Ситком – ситуационная комедия, характеризующаяся постоянными персонажами и местом действия на протяжении всего сериала. Имеет обычно законченный сюжет в конце каждого выпуска.

Территория Мидлендс соответствует району, занимающему Среднеанглийскую низменность и являющемуся традиционным центром угледобычи (т.н. Черная страна) и индустрии. Центром области является городская агломерация Бирмингем – Вулверхэмптон – Ковентри.

Территориальное отделение полиции Великобритании в графствах Бэкингемшир, Беркшир и Оксфордшир. Штаб-квартира в деревне Кидлингтон вблизи Оксфорда

Китс – уменьшительное от Кристофер или Христофор.

Verity (англ.) – истина.

Стихотворение У. Водсворта

«GQ» – ежемесячный журнал, издание о моде и стиле – бизнес, спорт, истории успеха, мода, здоровье, путешествия, женщины, эротика, автомобили и технические новинки. Автор подчеркивает желание Куинна выглядеть настоящим мужчиной.

Порт-Мидоу – природный парк возле Темзы к северу и западу от Оксфорда

Суперинтендант – звание старшего офицерского состава полиции, второе после комиссара полиции.

«Сестры делают это для себя» – песня, записанная совместно с Аретой Франклин.

Помощник главного констебля – должность начальника полиции города (за исключением Лондона) или графства.

«Скай ньюс» – один из главных национальных новостных каналов в Англии.

Профайлер – эксперт-криминалист по составлению психологических портретов преступников.

Трейнспоттер – имеющий железнодорожное хобби. Энтузиасты железных дорог проводят время у локомотивных депо, на вокзалах и на наблюдательных пунктах вдоль железнодорожного полотна, на перегонах, записывая серийные номера проходящих локомотивов. Цель – увидеть все локомотивы и по возможности все вагоны (автомотрисы, электропоезда и т. д.), курсирующие в стране.

Фраза из романа Л. Кэрролла «Алиса в стране чудес».

Пол Экман – американский психолог, профессор Калифорнийского университета в Сан-Франциско, специалист в области психологии эмоций, межличностного общения, психологии и «распознавания лжи».

«Обмани меня» – американский телесериал 2009–2011 гг. Персонаж главного героя, доктора Лайтмана, списан с Пола Экмана.

Трейси Эндрюс – женщина, которая перерезала горло своему жениху и несколько десятков раз пырнула его швейцарским армейским ножом. Непосредственно после преступления Трейси несколько раз выступила на телевидении со слезными мольбами отыскать убийцу.

Бретонец Алдэйт (Aldate), епископ Глостерский, живший в Западной Англии, известен тем, что организовал сопротивление нашествию язычников. Пострадал ок. 600 г.

Королевская служба уголовного преследования – система государственных органов исполнительной власти, осуществляющая уголовное преследование лиц, совершивших преступление, а также поддержание обвинения со стороны государства по серьезным уголовным делам в суде Короны.

Эмпатия – осознанное сопереживание текущему эмоциональному состоянию другого человека без потери ощущения внешнего происхождения этого переживания.

Тейлор Элисон Свифт (р. 1989) – американская кантри-поп-исполнительница, автор песен и актриса.

Копирайтер – человек, пишущий статьи или небольшие тексты (чаще всего рекламного характера) на заказ.

Имеется в виду клуб английской Премьер-лиги «Сток Сити».

Имеется в виду поездка на пароме во Францию.

Массачусетский технологический институт – университет и исследовательский центр, расположенный в Кембридже (пригороде Бостона), штат Массачусетс, США. Одно из самых престижных технических учебных заведений США и мира.

СЛП – самые лучшие подруги.

В США слово «mad» – «сумасшедший», «безумный» – иногда используют в значении «очень злой».

Главных героев комиксов о черепашках-ниндзя зовут Микеланджело, Донателло, Леонардо и Рафаэль – все это имена известнейших художников эпохи Возрождения.

«Черный красавчик» – роман А. Сьюэлл; одно из самых известных в мире произведений о жизни животных, о дружбе и ненависти, о жестокости и человечности.

Стэмфорд-Бридж – футбольный стадион, расположенный в Фулхэме, Лондон; является домашним стадионом для футбольного клуба «Челси» с 1905 г.

Мейбел – второе имя Эверетт можно перевести как «женоподобный мужчина» или «любовница» (табуированная лексика).

«Король Лев» – классический полнометражный мультипликационный фильм, выпущенный студией Диснея о львенке по имени Симба.

Название сайта может быть переведено как «Найди мне горячую штучку».

Музей Питта Риверса – музей Оксфордского университета, посвященный этнографии и археологии.

Вуду – традиционная африканская религия, имеющая статус государственной на территории некоторых стран, расположенных в Западной Африке. Распространена также в Центральной и Южной Америке.

Меланезия – совокупность островных групп в Тихом океане, чьи коренные жители не говорят ни на полинезийских, ни на микронезийских языках.

Месопотамия – историко-географический регион на Ближнем Востоке, расположенный в долине двух рек – Тигра и Евфрата, в зоне Плодородного полумесяца; место существования одной из древнейших цивилизаций в истории человечества.

Тсантсы – особым образом высушенная человеческая голова. Черты лица сохраняются, но размером она становится с кулак.

Используются в колдовстве вуду. Последователи учения вуду считают, что в результате специального обряда кукла получает особого вида связь с определенным человеком и через нее можно воздействовать на человека, которого она символизирует (обычно для нанесения вреда).

Чимарута – амулет итальянских ведьм. Его вешали на шею ребенка или помещали в изголовье кроватки для защиты от злых духов.

Имеется в виду «Улица Коронации», британский телесериал, стартовавший 9 декабря 1960 г. А 19 ноября 2012 г. вышла его 8000-я серия.

«Икс-бок» – игровая приставка.

«Война кланов» – популярная компьютерная онлайн-игра.

«Моррисонз» – четвертая по величине сеть гипермаркетов в Англии.

Имеется в виду последняя соломинка, сломавшая спину верблюду (Библ.).

«Коломбо» – американский детективный телесериал.

«Ребекка» – роман английской писательницы Д. Дюморье (1938).

КРЖП – независимая комиссия по расследованию жалоб на полицию.

Парамедик – в англоговорящих странах специалист с медицинским образованием, работающий в службах медицинской помощи, аварийно-спасательных и военных подразделениях и обладающий навыками оказания экстренной помощи на догоспитальном этапе.

«Разумное сомнение» – юридический термин – такое сомнение, которое остается у разумного человека после тщательного рассмотрения всех доказательств.

4 июля – День независимости США. В этот день в Америке проходит множество салютов и фейерверков.

Свиньи (англ. pigs) – презрительное прозвище полицейских в Великобритании.

«Санди спорт» – английский таблоид, часто публикующий якобы сенсационную информацию.

КПЗ – камера предварительного заключения.

Магалуф – пляжный курорт в юго-западной части Майорки

Дидкот – узловая железнодорожная станция в Оксфордшире.

Общество запечатанного узла воспроизводит эпизоды из битв времен гражданских войн на тех же местах, где они первоначально состоялись. Во время спектакля собирает пожертвования на благотворительные цели. Названо по одноименной тайной роялистской организации XVII в.

Лансарот – один из Канарских островов.

Речь идет о песне Эндрю Голда Lonely Boy (1976).

Куфия – мужской головной платок, является неотъемлемой частью мужского гардероба в арабских странах.

Никаб – мусульманский женский головной убор, закрывающий лицо, с узкой прорезью для глаз. Как правило, изготавливается из ткани черного цвета.

«Стронгбоу» – сорт очень крепкого сидра.

Стоун – традиционная британская единица массы, равная приблизительно 6,35 кг.

Островок – предмет мебели, одновременно служащий обеденным столом и кухонным гарнитуром с необходимым набором ящиков для столовых и разделочных приборов; обычно стоит в центре кухни.

Эрик Хоффер (1898–1983) – американский философ.

«Мой маленький пони» – медиафраншиза, принадлежащая американской корпорации «Хасбро» и направленная на потребителей – девочек дошкольного и младшего школьного возраста. Она берет начало от линии пластиковых кукол-пони, выпускаемых корпорацией с 1983 г.

Белая ложь – нестрашная, невинная ложь.

Кетамин – препарат, применяемый в качестве средства для наркоза в медицине и ветеринарии; является также диссоциативным веществом.

Сканк – сленговое название для гибридных сортов конопли.

Раффия – пальмовое волокно.

Крайстчерч-Мидоу – заливной луг и популярное место для прогулок и шашлыков в Оксфорде.

«Хэйвен Вью» – английское название дома может быть переведено на русский как «Небесный вид».

«Каррера» – модель спортивного автомобиля марки «Порше».

Георгианский стиль – широко распространенное в англоязычных странах обозначение архитектуры, характерной для Георгианской эпохи, которая охватывает практически весь XVIII в.

«Праймарк» – ирландская сеть магазинов, торгующих одеждой и аксессуарами.

Секс-груминг – подготовка ребенка к сексуальному принуждению и сексуальной коммерческой эксплуатации.

ЭКО – экстракорпоральное зачатие, или «ребенок из пробирки».

Визитка – официальный мужской костюм для утреннего и дневного времени.

Алгарва – курорт в Португалии.

Имеется в виду кинозвезда Мэрилин Монро.

Оксфордский университет, один из старейших в мире (ведет свою историю с 1096 г.), состоит из 38 независимых колледжей.

ФАС – объединяет различные как по сочетанию, так и по степени выраженности отклонения в психофизическом развитии ребенка, причиной которых является употребление женщиной алкоголя до и во время беременности.

СДВГ – состояние, которое вызывает гиперактивность, импульсивность и стабильную невнимательность.

Необходимый взрослый – юридический термин, означающий взрослого человека, который должен присутствовать при допросе несовершеннолетнего ребенка.

Эксмур – географическая область на западе графства Сомерсет и севере графства Девон в Юго-Западной Англии.

Жакетка-болеро – изначально короткая облегающая безрукавка без застежки, часть национального испанского костюма; в наши дни – просто укороченный жакет.

«Место преступления» – американский телесериал о работе сотрудников криминалистической лаборатории Лас-Вегаса.

«Закон и порядок» – американский полицейский, процедуральный и юридический телесериал.

«Гордость и предубеждение» – роман Джейн Остин (1813), считающийся одной из знаковых книг в английской литературе.

«Роуд сколар» – американская неправительственная организация, предоставляющая образовательные туры, в основном для взрослых.

«Нетуорк рэйл» – компания, отвечающая за инфраструктуру британских железнодорожных линий.

«Би энд Кью» – одна из крупнейших сетей строительных супермаркетов.

Портакабина – модульный вагончик (по названию английской фирмы, которая впервые выпустила их на рынок).

У профессиональных игроков в регби (так же как и у борцов) уши расплющенные.

«Презумпция смерти» – предположение о смерти жертвы, которое считается истинным до тех пор, пока ложность его не будет бесспорно доказана.

ИВС – изолятор временного содержания.

Фотограмметрия – научно-техническая дисциплина, занимающаяся определением формы, размеров, положения и иных характеристик объектов по их фотоизображениям.

Имеется в виду пиво «Стелла Артуа».

Имеется в виду 11 сентября 2001 г., когда в Нью-Йорке с применением самолетов был совершен крупнейший в истории террористический акт, после чего авиакомпании значительно усилили контроль за провозимыми в салоне предметами.

Имеется в виду знаменитая песня группы «Битлз» под названием «Сад осьминога» (англ. «Octopus’s Garden»).

Соответствует российскому 45-му размеру.

Соответствует российскому 37-му размеру.

«Супермаркет свип» – американское шоу; название может быть переведено как «Очистить супермаркет». Формат передачи, помимо всего прочего, включает в себя командную гонку по супермаркету на время.

Дейли мейл» – массовая английская ежедневная газета, выходит с 1896 г; вторая после «Сан» по величине тиража.

Аран – группа островов в Ирландии. Одежда, связанная там, имеет специфический, легко узнаваемый узор.

По-видимому, имеется в виду защитник клуба и сборной Англии Гари Кэхилл.

Ретривер – охотничья порода собак, выведенная в Великобритании в XIX в.

Сабрина – имя ассирийского происхождения, означает «надежда».

Из начальной строки поэмы Т. С. Элиота «Бесплодная земля».

Сити – деловой и финансовый центр Лондона.

«Плетеный человек» – британский фильм ужасов 1973 г. Действие происходит на острове, жители которого практикуют языческие ритуалы.

Музей Виктории и Альберта в Лондоне – крупнейший в мире музей декоративно-прикладного искусства и дизайна.

Об этом подробно рассказывается в романе К. Хантер «Самый близкий враг».

Идрисса Акуна «Идрис» Эльба (р. 1972) – популярный британский актер кино и телевидения.

«Мария Селеста» – корабль, покинутый экипажем по невыясненной причине и найденный 4 декабря 1872 г. в 400 милях от Гибралтара.

Мисс Хэвишем – главная героиня романа Ч. Диккенса «Большие надежды» и его многочисленных экранизаций и театральных постановок.

Прежде по календарю летнее солнцестояние выпадало на 24 июня; в Англии, Уэльсе и Ирландии этот день до сих пор отмечают народными гуляньями.

«Нью-эйдж» – общее название совокупности различных мистических течений и движений, в основном оккультного, эзотерического и синкретического характера.

Имеется в виду суперинтендант – звание старшего офицерского состава полиции, второе после комиссара полиции.

Вердикт присяжных, который констатирует факт совершения преступления, но не устанавливает преступника.

СДВГ – синдром дефицита внимания и гиперактивности.

Deus ex machina (лат.) – «бог из машины», неожиданно появляющееся лицо или непредвиденное обстоятельство, спасающее безнадежное положение.

Кава – белое игристое испанское вино.

Имеется в виду Ричард Гир (р. 1949), знаменитый американский киноактер.

«Офицер и джентльмен» – художественный фильм 1982 г. с Ричардом Гиром в главной роли.

Фамилия героини созвучна с английским словом dire – жуткий, неприятный.

Название домашнего стадиона лондонского футбольного клуба «Челси».

«Как жаль, что она шлюха» – трагедия английского драматурга Дж. Форда, опубликованная в 1633 г.

«Женщины, остерегайтесь женщин» – трагедия английского драматурга Т. Мидлтона, опубликованная в 1657 г.

Стокгольмский синдром – термин, описывающий защитно-бессознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения и (или) применения угрозы или насилия.

Хай-стрит – дословно: «Высокая улица» (англ. High Street).

Эта фраза приписывается королеве Виктории, которая якобы давала такое наставление своей дочери перед первой брачной ночью.

Имена жертв Джека-потрошителя, печально известного серийного убийцы конца XIX в.; все они были уличными проститутками.

В России известен под названием «Мыслить как преступник» (англ. «Criminal Minds»).

«И еще кое-что» – излюбленная фраза лейтенанта Коломбо из одноименного сериала.

«Фурия в аду ничто в сравнении с брошенной женщиной» – цитата из пьесы английского драматурга У. Конгрива «Скорбящая невеста».

«Убийства на болотах» – серия жестоких убийств, совершенных Иэном Брэйди и Майрой Хиндли в Англии в 1963–1965 гг.

Или ПСС.

Телефон службы спасения в Великобритании.

Средства индивидуальной защиты органов дыхания.

Или ОГДЗ. Отвечает за ведение действий по тушению пожара в не пригодной для дыхания среде.

Парамедик – в англоговорящих странах специалист с медицинским образованием, работающий в службах медицинской помощи, аварийно-спасательных и военных подразделениях и обладающий навыками оказания экстренной медицинской помощи на догоспитальном этапе.

Обратная тяга – явление, которое может иметь место при пожаре в замкнутых помещениях в условиях, когда огонь, испытывая недостаток кислорода, затухает. При доступе свежего воздуха – например, при открытии двери в помещение – происходит молниеносное взрывообразное раздувание огня с выбросом раскаленных газов.

Британский ситком, придуманный и снятый Дж. Салливаном; шел на канале BBC One с 1981 по 1991 г.

Подробнее о судьбе сына детектива-инспектора Фаули, Джейка, можно узнать из книги «Самый близкий враг».

Традиция вешать венки из падуба (остролиста) на Рождество связана с терновым венком на голове Христа.

Ежедневная религиозная утренняя программа по «Радио 4».

Праздник, отмечаемый в Великобритании и в ряде стран Британского содружества наций ежегодно 26 декабря.

Об этом рассказывается в романе К. Хантер «Скрытые в темноте».

Йозеф Фритцль (р. 1935) – австриец, арестованный по обвинению в принудительном содержании взаперти своей младшей дочери Элизабет, которую он держал в подземном бункере в подвале собственного дома с 1984 г.

Слова А. Франса.

Самый крупный британский производитель одежды и 43-й в списке крупнейших мировых ретейлеров.

День независимости в США.

В Англии существует традиция убирать накануне Богоявления все рождественские украшения.

Более подробно об этом можно прочитать в романе К. Хантер «Самый близкий враг».

Полиция Метрополии (Лондонская полиция, Мет), основанная в 1829 г., отвечает за правопорядок на территории Большого Лондона, кроме района Сити.

От «суперинтендант» – звание старшего офицерского состава полиции.

Имеется в виду связь президента США Б. Клинтона со стажеркой Белого дома Моникой Левински, которую президент отрицал даже под присягой.

Название яхты переводится как «Свобода».

Популярная игра на свежем воздухе, когда участники бегут наперегонки, держа в руках ложки, в которых лежит по яйцу. Цель – не только прибежать первым, но и не разбить яйцо.

Имеется в виду «Божественная комедия» Данте, согласно которой, во втором круге ада томятся сладострастники.

Сборно-разборный барак полуцилиндрической формы из гофрированного железа; во время Первой мировой войны использовался в качестве временной армейской казармы или хозяйственной постройки.

Все эти строения в английском языке называются словом hut.

Сериал ужасов – истории о вампирах, демонах, призраках и других сверхъестественных явлениях.

Изабелла Битон – британская домохозяйка, кулинарка и писательница, автор ставшей знаменитой книги по кулинарии и домоводству, впервые опубликованной в 1861 г.

Речевые акты, равноценные поступку.

Старейший общедоступный музей в Оксфорде; одно из четырех музейных учреждений, действующих при Оксфордском университете. Изначально – коллекция редкостей, завещанных университету Э. Эшмолом.

Популярный хештег, мгновенно распространившийся в социальных сетях в октябре 2017 г., подчеркивающий осуждение сексуального насилия и домогательств, получивший распространение в результате скандала и обвинений кинопродюсера Х. Вайнштейна.

Марка газированного грушевого сидра.

Британская фирма по изготовлению в основном фаянсовой посуды, знаменитая торговая марка; основана Дж. Веджвудом в 1759 г.

Ученая степень, примерно соответствующая степени кандидата наук в РФ; присваивается магистру как гуманитарных, так и естественных наук.

Имеется в виду знаменитый оксфордский колледж Магдалины.

Неблагополучные районы Лондона.

Одна из наиболее известных частных школ в Великобритании.

Район Кенсингтона, место проживания зажиточных горожан.

Антони (более разговорное – Энтони) ведет свое происхождение от римского имени Антоний. Асанти подчеркивает аристократические привычки своих родителей.

Улица в центре Лондона, в районе Фицровия; пересекает Оксфорд-стрит и Чаринг-Кросс-роуд.

Сеть супермаркетов в Великобритании.

В данном случае используется в значении: психический процесс, относимый к механизмам психологической защиты. Проявляется как отказ признавать существование чего-то нежелательного.

Оба города находятся на значительном расстоянии от Оксфорда.

Горный регион в Северо-Западной Англии, в графстве Камбрия; территория историко-культурной области практически совпадает с Камберлендскими горами.

Ювелирные магазины одноименной компании, ориентированные на массовый рынок.

Социопат – человек, страдающий расстройством личности, которое характеризуется игнорированием социальных норм, импульсивностью, агрессивностью и крайне ограниченной способностью формировать привязанности.

195 см.

189 см.

Главное произведение, труд всей жизни (лат.).

Автор обыгрывает название «Летучий голландец».

«Тиндер» – популярное, частично платное приложение, предназначенное для романтических знакомств в соответствии с заданными параметрами и с учетом геолокации. Работает только с аккаунтами социальной сети «Фейсбук».

Американский фантастический кинофильм (1956).

«Хорликс» – оригинальный солодовый молочный напиток, подается в горячем виде.

Поселок в 8 км к северу от Оксфорда.

Серия документальных фильмов, созданных на Би-би-си; премьера состоялась 12 сентября 2011 г.

Британский детективный телесериал, основанный на серии романов писателя К. Декстера (1987–2000).

Река в Оксфорде.

Или Хай-Бридж – является изогнутым пешеходным мостом на реке Чаруэлл в Университетском парке Оксфорда.

Банка из песка и гальки длиной в 1 милю возле деревни Кэлшот, расположенной на южном берегу Саутгемптон-уотер, Англия.

Небольшой приморский город в английском графстве Кент. В Средние века город защищали два расположенных поблизости замка – Солтвудский и Лимпн.

«Калпол» – популярное средство для детей, относящееся к группе анальгетиков-антипиретиков; обладает обезболивающим и жаропонижающим свойствами.

Пилатес – система физических упражнений (фитнеса), разработанная Й. Пилатесом в начале XX в. для реабилитации людей после травм.

Послеродовая (постнатальная) депрессия – форма депрессивного расстройства, развивающаяся непосредственно после родов. Установлено, что у женщин, перенесших послеродовую депрессию, впоследствии чаще возникает биполярное расстройство.

Экзамены по программе средней школы второго уровня сложности, результаты которых учитываются при поступлении в университет.

Один из самых больших и дорогих универмагов Лондона.

Обычно в составе самого коронера и малого жюри (6 присяжных), который заслушивает свидетелей и экспертов; затем жюри выносит вердикт о причинах смерти. Коронерский суд решает только один вопрос – можно ли считать смерть насильственной (криминальной).

Имеется в виду хлопчатобумажная хирургическая форма, состоящая из халата и брюк.

Итальянское вино, сухое, игристое. Изготовляется из винограда сорта Глера, иногда с добавлением сортов Вердизо, Перера и Бьянкетта.

Песня, исполненная американской певицей Уитни Хьюстон. Первый ее хит, возглавивший американский чарт Billboard Hot 100 и хит-парад Великобритании UK Singles Chart.

Улица в Лондоне, на которой расположены приемные самых дорогих практикующих врачей.

«Оазис» – британская рок-группа, одна из самых влиятельных и коммерчески успешных групп 1990-х гг.; один из лидеров брит-попа.

Ария Альмирены из оперы «Ринальдо» Г. Ф. Генделя, начинается словами: «Дай мне оплакать грустную долю…».

Мауриц Корнелис Эшер (1898–1972) – нидерландский художник-график, известный прежде всего своими концептуальными литографиями, гравюрами на дереве и металле, в которых он мастерски исследовал пластические аспекты понятий бесконечности и симметрии, а также особенности психологического восприятия сложных трехмерных объектов.

Британский научно-фантастический телесериал, созданный между 1964 и 1966 гг., с использованием формы электронного марионеточного кукольного театра (названной «Супермарионацией»), объединенной с последовательностями спецэффектов масштабной модели.

В том, что касается детей, это подразумевает три основных предмета: чтение, правописание и арифметику.

Имеется в виду шведский программист и гейм-дизайнер Маркус Перссон, более известен как Notch. Является создателем популярной компьютерной игры «Майнкрафт».

Один из лондонских аэропортов.

Английский полицейский сериал, выходящий с 2012 г.

Документальный сериал, рассказывающий историю некоторых из самых отвратительных семейных преступлений, которые можно себе представить; выходил в 2012–2017 гг.

Британский розничный торговец одеждой, продающий в основном онлайн и по почте.

Один из колледжей, входящих в состав Оксфордского университета.

Жан-Клод Роман (р. 1954) – французский серийный убийца, убивший свою жену, двоих детей и родителей. В течение 18 лет вел двойную жизнь.

Имеется в виду библейская притча о соломинке, сломавшей спину верблюда.

В данном случае используется в значении «очко в его пользу».

Документальный сериал 2008 г., посвященный анализу наиболее страшных преступлений.

Имеется в виду галерея для зрителей в анатомическом театре.

Намек на то, что самые дешевые места в театре располагаются на балконе.

Намек на один из самых популярных фантастических сериалов – «Секретные материалы» (X-files). В главных ролях – Джиллиан Андерсон и Дэвид Духовны.

В английском языке Xfile и Felix.

Британская детская телевизионная программа, впервые вышедшая в эфир в 1958 г. В настоящее время является самым продолжительным детским телешоу в мире. Включает в себя эпизоды по созданию предметов декоративно-прикладного искусства из предметов домашнего обихода.

Или Ночь костров – традиционное для Великобритании ежегодное празднование в ночь на 5 ноября.

Около 240 см.

«Манкиз» – американский поп-рок-квартет, существовавший в 1966–1971 гг. и не раз воссоединявшийся в конце 80-х, 90-х и 2000-х годах. В его состав входил английский певец Дэви Джонс.

Провинциальный город в Сассексе, расположенный в 36 милях к югу от Лондона и в 14 милях к северу от Брайтона.

Имеется в виду черный лондонский кеб, осуществляющий функции такси. Считается, что именно он является самым узнаваемым таксомотором в мире.

Внеземная раса мутантов из британского научно-фантастического телесериала «Доктор Кто».

Fair Lawns может быть переведено на русский как «Мирные луга».

Закон парламента Соединенного Королевства от 1968 г., который запрещает производителям, розничным торговцам или поставщикам услуг вводить потребителей в заблуждение относительно того, на что они тратят свои деньги.

Английский телеведущий, журналист и писатель. Он известен тем, что был ведущим таблоидного ток-шоу The Jeremy Kyle Show на ITV с 2005 по 2019 год.

Матч за звание чемпиона мира по шахматам 1972 года.

Фамилия может быть переведена как «бурый» (итал.).

Фамилия может быть переведена с английского как «бурый».

Аральдо – итальянский вариант английского имени Гарольд. Гарри в данном случае – уменьшительное от Гарольд.

В Великобритании левостороннее движение.

Имеется в виду свадьба принца Гарри и Меган Маркл 19 мая 2018 г.

Популярная американская марка пива. Обычно продается в упаковках по шесть штук.

Полное имя принца Гарри – Генри Чарльз Альберт Дэвид.

Место для стоянки яхт.

Около 180–270 м.

Итальянское название Апулии.

Около 1 км.

Популярная песня, которая поется, чтобы поздравить человека со значительным событием – таким как продвижение по службе, день рождения и т. д.

В англоязычных странах является общеправовым преступлением с максимальным наказанием вплоть до пожизненного заключения.

Считается одним из наиболее насыщенных и полнотелых среди белых вин Бургундии.

Вирусная инфекция, более известная в России как желудочный, или кишечный, грипп.

Столичная полиция (англ. Metropolitan Police), отвечающая за территорию Большого Лондона, кроме района Сити.

Имеется в виду английская пословица «Горшок над котлом смеется, а оба черны»; русские эквиваленты «Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала» или «В чужом глазу соринку заметно, в своем – бревна не видать».

Lakes (англ.) – озера.

Фейт (англ. Faith) – вера.

Дальнейшее образование – в Великобритании среднее профессиональное обучение учащихся от 16 лет, предоставляемое на базе высших учебных заведений.

Бора-Бора – остров в южной части Тихого океана, во Французской Полинезии.

В предыдущем романе К. Хантер «Выхода нет» рассказано, что родители Асанти официально назвали его Антони, хотя в основном все используют более распространенную форму его имени, Энтони.

Джон Китс (1795–1821) – великий английский поэт.

Из сонета Китса «Яркая звезда», пер. Г. Филимонова.

Бейлиол-колледж – один из старейших и самых престижных колледжей Оксфордского университета, основан в 1263 году.

Джордж Майкл (наст. имя Йоргос Кириакос Панайоту; 1963–2016) – популярный британский певец.

«Шоу Джереми Кайла» – провокационное развлекательное ток-шоу, выходило на британском телевидении с 2005 по 2019 г. и было закрыто в связи с тем, что один из его участников предположительно покончил с собой по итогам съемок.

Обозначение поцелуев.

«Подозрения» – французский телесериал о судебном процессе по делу Майкла Петерсона, обвинявшегося в убийстве своей жены.

«Жены с ножами» – американский документальный сериал о женщинах, совершивших преступление в отношении своих пар.

«Жаркие южные преступления» – американский документальный сериал о загадочных преступлениях, совершенных в южных штатах США.

Данни Миноуг (наст. имя Даниэль Джейн Миноуг; р. 1971) – популярная австралийская певица, актриса, модель, младшая сестра еще более популярной Кайли Миноуг.

«Уэйтроуз и партнеры» – сеть британских супермаркетов.

«Берберри» – знаменитая марка люксовой одежды, обуви, аксессуаров и косметики. Известна в том числе фирменным клетчатым орнаментом в шотландском стиле.

Презрительное обозначение лиц женского пола.

Название форума переводится как «Солидарность инцелов»; про инцелов см. ниже по тексту. Говорящие ники некоторых пользователей можно перевести как «джентльмен высшей пробы», «соси черный шест», «среднестатистическая обезьяна», «горжусь, что я самизнаетекто», «разъяренный бешеный мексониггер», «долой женовластие».

По-английски: incel – involuntary celibate.

Алан Йентоб (р. 1947) – один из членов высшего руководства Би-би-си, ныне в отставке.

Англ. yob – подонок, отморозок.

По-английски spot.

Patsy (англ.) – недотепа, простофиля.

Общеобязательным (фр.).

Территориальное отделение полиции Великобритании в графствах Бэкингемшир, Беркшир и Оксфордшир. Штаб-квартира в поселке Кидлингтон вблизи Оксфорда.

Т. е. «белый молодой мужчина» (о подозреваемом).

Стоун – английская мера веса; равен 14 фунтам, или 6,35 кг.

Бенедикт Тимоти Карлтон Камбербэтч (р. 1976) – популярный британский актер театра, кино и телевидения.

Александр Маккуин (1969–2010) – известный британский модельер.

События излагаются в романе К. Хантер «Скрытые в темноте».

Тюрьма Ее Величества.

Британский женский размер 6 соответствует 40-му российскому размеру.

«Кактус-джек» – коктейль на основе текилы.

LIPS (англ.) (по первым буквам английских имен девушек) – губы.

Банджи-джампинг – прыжок с большой высоты с эластичным тросом, обвязанным вокруг щиколотки.

Серийный убийца Питер Сатклифф (р. 1946), убивавший, как и его более известный «тезка», проституток.

«Райанэйр» – ирландская авиакомпания, крупнейший лоукостер в Европе.

999 – телефон службы спасения в Великобритании.

188 см, 100 кг.

177 см, 72,5 кг.

Сеть фаст-фудов южноафриканского происхождения; основу меню составляют пряные блюда из курятины.

«Ловец снов» – небольшой обруч с натянутой на него сеткой, украшенный перьями и бусами, который, согласно верованиям индейцев, приносит обладателю хорошие сны, так как плохие «запутываются» в этой конструкции.

«Гордость и предубеждение» – классический роман великой английской писательницы Джейн Остин (1775–1817), показывающий быт и нравы провинциального дворянства и духовенства; «Крылья голубки» – психологический роман американо-британского писателя Генри Джеймса (1843–1916); «Оглянись во гневе» – пьеса английского драматурга Джона Осборна (1929–1994), выразившая настроения послевоенного поколения «рассерженных молодых людей».

«Стилетом» на Западе часто называется каблук, который у нас принято обозначать как «шпилька».

Френология – лженаука о якобы взаимосвязи психики со строением черепа.

Томас Харди (1840–1928) – великий английский писатель и поэт, мастер социально-психологического романа.

«Оксфордские новости онлайн» и «Би-би-си, срочные новости Центральных графств».

Управление по стандартам образования.

«Счастливая долина» – английский телевизионный сериал, действие которого происходит в Северном Йоркшире. Кэтрин Кейвуд (роль исполняет Сара Ланкашир) – волевая, целеустремленная сержант полиции.

Флит-стрит – центральная британская пресса (по названию улицы в Лондоне, где до недавнего времени располагались редакции главных британских газет).

«Волшебная карусель» – детский мультипликационный сериал, одним из персонажей которого является улитка Брайан.

Энид Блайтон (1897–1968) – английская писательница для детей и юношества.

Должность начальника полиции города (за исключением Лондона) или графства.

«Однорукий бандит» – жаргонное прозвище игральных автоматов для азартных игр, когда-то вместо кнопки для запуска игры имевших боковой рычаг.

«Мария Целеста» – американский корабль, обнаруженный в декабре 1872 г. в Атлантическом океане на полпути в Европу с приемлемыми неисправностями и без экипажа (а также жены и дочери, сопровождавших капитана). Судьба людей и причина, по которой они оставили судно, до сих пор остаются загадкой.

Лия Уильямс (р. 1964) – известная английская актриса театра, ТВ и кино.

Служба огласки и пресечения – британская государственная служба, сотрудничающая с Министерством внутренних дел; ее задачей является распространение информации о криминальном прошлом людей с целью оказать помощь различным организациям в отборе кандидатов на ту или иную должность.

«Маноло Бланик» – марка дорогой модной обуви.

Эйлсбери – городок на северо-востоке Англии, административный центр графства Бакингемшир.

Валлийский язык – в оригинале Ffrwdgrech.

Школа государственного управления им. Блаватника – учебное заведение в составе Оксфордского университета, основанное на деньги сэра Леонарда Блаватника (выходца из СССР Леонида Блаватника), одного из богатейших людей Британии.

Паундбери – экспериментальный город в предместье Дорчестера на юго-западе Англии, призванный показать пример противоположности «автомобильным пригородам»: здесь архитектура опирается на исторические стили, избегая техноориентированного функционализма, все объекты застройки рассчитаны так, чтобы выглядеть дружелюбно для всех категорий горожан, необходимые службы находятся в пешей (или велосипедной) доступности, активно применяются «зеленые» технологии.

Фильм (2018) известного режиссера Пола Томаса Андерсона, главный герой которого – люксовый модельер.

ЛПН – лучшие подруги навечно (распространенная в англоговорящих странах аббревиатура BFF – best friends forever).

Фразеологизм, появившийся под влиянием киновестернов первой половины XX в. Додж-Сити – город в южной части штата Канзас, символ необузданных нравов и разгула преступности эпохи освоения Дикого Запада. В оригинале автор показывает, что Алекс имитирует американский акцент.

Видимо, имеется в виду популярный блогер, чернокожая женщина-трансгендер, так как один из персонажей романа обладает схожей самоидентификацией.

Буквально – «Сетевые гранки» (англ. NetGalley); сайт для «профессиональных читателей» (издательских работников, журналистов, блогеров, книготорговцев), куда некоторые издательства выкладывают готовые верстки бумажных версий еще не вышедших официально книг.

Сеть магазинов, где продается спиртное. (Здесь и далее примеч. перев.)

Сейер (дат. Sejer) — победа.

Форнебю — старый аэропорт под Осло (в том числе международный).

Хокон и Кристин — брат и сестра, персонажи норвежских народных сказок, — талисманы зимних Олимпийских игр в Лиллехаммере в 1994 г.

Телевизионная игра на норвежском телевидении.

Названия популярных песен «Битлз».

Криминальная телевизионная программа.

Женские гигиенические прокладки.

Норвежская телерадиовещательная компания.

Еженедельный иллюстрированный журнал.

Шведская компания, один из крупнейших производителей офисной мебели в Европе.

Движущая сила.

Марка табака.

Сеть бензозаправок, при которых есть небольшие магазины.

«Сейчас мы должны расстаться, Юханна» — песня, популярная в Норвегии в 1980-е годы. Автором ее является Кнут Т. Стурбукос, или «Спутник».

Голубое небо — навсегда; Цыплята — назад; Передайте привет маме (англ.).

Туберкулезный санаторий.

Один из дорогих норвежских универмагов.

Сберегательный банк.

Порнографический журнал.

В Средние века чуму изображали как высокую худую женщину, одетую в черное.

Каталог товаров, которые можно заказать и получить по почте (норв.).

Американский самолет-истребитель.

Страховая компания.

Крупная норвежская охранная фирма.

Одна из девятнадцати фюльке (губерний) Норвегии.

Магазин женской одежды.

Норвежская миля равна 10 км.

Марка табака.

Популярная модель «Фольксвагена».

Ликер.

Нала — львица из мультфильма «Король-лев».

Норвежская гуманитарная организация (Norske Folkehjelp).

Железнодорожный вокзал в Осло.

Волшебник (англ.).

«Апачи никогда не умрут!» (англ.)

Таблетки для похудения.

Ты, желающий боль превозмочь, должен узнать, что делает меня мягче (англ.).

Ты говоришь, что убежала от меня, но я чувствую твое дыхание (англ.).

Ни капли (англ.).

Согласен с предыдущим оратором (англ.).

Не-а (англ.).

Шпионские штучки? Что, правда? (англ.)

Копы стали плохими парнями (англ.).

Ты меня теряешь, дружище (англ.).

Без проблем, мужик (англ.).

Великолепно (англ.).

«Танцуем, прижавшись друг к другу» (исп.) – испанская песня, исполненная на Евровидении в 1991 году.

Ещё как, мать твою, боюсь (англ.).

Я должен спросить (англ.).

Полностью (англ.).

Ага, вот ты что затеял! Да тут настоящие детективные штучки (англ.).

Пока нет (англ.).

От разбитого сердца (англ.).

Алло? Мистер Аске, не так ли? (англ.)

Он самый (англ.).

Жуткое дерьмо (англ.).

Ночь взрывается, когда мы вместе. Не выдержав эмоций в разгаре страсти (англ.).

Возьми меня, я твоя. Возьми в свои руки. Никогда не отпускай. Сегодня я хочу знать (англ.).

Скажи моему сердцу. Скажи, что я единственная. Это любовь или просто игра? (англ.)

Я никогда тебя не брошу. Никогда не подведу. Нигде не буду бродить, оставив тебя одну (англ.).

Оставь, отпусти. Никогда не отпущу, никогда (англ.).

Гамма-гидроксибутират.

Мне стыдно, потому что сейчас я не понимаю, какой я. А мне ведь 43 (англ.).

Мне говорят, что надо больше гулять и всё время пить воду, но, кажется, это не работает, потому что ты все ещё ко мне не вернулся (англ.).

Почему ты меня больше не любишь? (англ.).

Скажи, почему ты меня разлюбил? Если вдруг ты не услышал прошлого вопроса… Скажи, почему ты меня разлюбил?» (англ.).

«Я только заехал узнать, в каком состоянии моё состояние» (англ.). Кенни Роджерс, «Just dropped in», – известная контркультурная песня 60-х гг.

Да (исп.).

Конечно, подруга (исп.).

«Две гардении», классика кубинского болеро.

Спокойствие (исп.).

А вот это уже называется отвал башки (англ.).

Огромных масштабов, я прав? (англ.).

Деньги, деньги, деньги (англ.) – название известной песни группы ABBA.

Ну, вот здесь всё становится немного сложнее (англ.).

Секс, наркотики и рок-н-ролл (англ.).

Не в то время и не в том месте, дружище (англ.).

Моя ошибка (англ.).

Нет другого пути (англ.).

Правда? (англ.)

Какой человек? Зависимый? (англ.)

Наркоман? (англ.)

Дружище, сейчас твоей удаче придёт конец (англ.).

Мужчина даст отпор, если его зажали в углу (англ.).

Ты облажался (англ.).

Попал или промазал? (англ.)

Вот ты где! (англ.)

Я попал! (англ.)

А что ты собираешься сделать с этой штучкой? (англ.)

В чём дело, почему ты пытаешься сбежать? Я думал, ты хочешь умереть (англ.).

Букв. «разделение времени» (англ.), особая форма владения собственностью на территории курортного отеля клубного типа на контрактной основе, которая дает право на ее использование ежегодно в течение определенного периода времени. – Здесь и далее примеч. пер.

Норвежская служба занятости и благосостояния.

Спасибо за жизнь (шв.).

Мне причинили боль, чтобы я смог отличить счастье от горя (шв.).

И все песни одинаковы (шв.).

«Спортивно-утилитарный автомобиль» (англ.), тип внедорожников, используемый в основном в городе и на асфальтированной дороге.

Край света (норв.).

Разновидность деревенского стиля.

Минус на минус даст плюс? (англ.)

Область мозга, играющая ключевую роль в формировании эмоций.

Человек (шв.).

Что вы сказали? (шв.)

Тракторные яйца – рулоны сена, упакованные в белый пластик.

Круглосуточный присмотр с целью разгрузки семьи.

Очевидный случай (англ.).

Aske – прах (норв.).

Мистер Аске. Давно не слышал вас. Слышал, ваши дела идут не очень? (англ.)

Конечно (англ.).

А. И. Солженицын, «Архипелаг Гулаг».

Неизвестный субъект исследования (англ.).

Образ действия (лат.).

Изучение жертв преступления.

В Древнем Риме незамужняя женщина, находившаяся в сожительстве с мужчиной.

Не для протокола (англ.).

Мэнспрединг (англ. manspreading) – привычка некоторых мужчин сидеть в общественном транспорте, широко раздвинув ноги, тем самым занимая больше одного места.

Реплика из фильма «Инопланетянин» Стивена Спилберга 1982 года.