Хроники Клифтонов 02. Лишь время покажет. Арчер.

– Меня зовут Гарри Клифтон.

– Ну да, а меня – Бейб Рут, – усмехнулся детектив Коловски, прикуривая сигарету.

– Нет, вы не понимаете, – возразил Гарри. – Произошла ужасная ошибка. Я Гарри Клифтон, англичанин из Бристоля. А с Томом Брэдшо мы служили на одном судне.

– Расскажешь это своему адвокату. – Детектив шумно пыхнул, наполнив крохотную камеру облаком дыма.

– Адвоката у меня нет, – сказал Гарри.

– Попади я в такую переделку, как ты, парень, я бы все сделал, чтобы заполучить себе в защитники единственную надежду – Сефтона Джелкса.

– Кто такой Сефтон Джелкс?

– Да ты, наверное, и не слышал о самом ловком адвокате Нью-Йорка. – Детектив выпустил еще одно облачко дыма. – Завтра на девять утра ему назначена встреча с тобой, однако Джелкс не выйдет из своего кабинета, пока не получит аванс.

– Но… – начал было Гарри, но Коловски пошлепал ладонью по камерной двери.

– Когда появится Джелкс, – продолжил он, не обратив внимания на то, что Гарри его прервал, – ты лучше выдай что-нибудь более правдоподобное, чем «вы арестовали не того человека». Иммиграционному офицеру ты назвался Томом Брэдшо, и если это проглотил он, то съест и судья.

Дверь камеры распахнулась, но не прежде, чем детектив выпустил очередной клуб дыма, от которого Гарри зашелся кашлем. Коловски вышел в коридор, не добавив больше ни слова, и захлопнул за собой дверь. Гарри рухнул на привинченную к стене койку и опустил голову на твердую, как камень, подушку. Он уставился в потолок. Как так вышло, что он очутился на другом конце света в полицейской камере по обвинению в убийстве?

Дверь открылась задолго до того, как в зарешеченное окно камеры просочился рассвет. Несмотря на ранний час, Гарри почувствовал, что сна ни в одном глазу.

Вошел надзиратель с завтраком, который даже Армия спасения не посмела бы предложить нищему бродяге. Он поставил поднос на маленький деревянный стол и вышел, не проронив ни слова.

Гарри лишь бросил взгляд на еду и заходил по камере. С каждым шагом он все больше убеждался: как только он объяснит мистеру Джелксу причину, по которой ему пришлось поменяться именами с Томом Брэдшо, дело мигом уладится. Самым строгим наказанием будет депортация, а поскольку он только и думал о том, чтобы вернуться в Англию и поступить на военный флот, оно вполне соответствует его изначальному плану.

За пять минут до девяти утра Гарри сидел на краешке койки, с нетерпением поджидая мистера Джелкса. Массивная железная дверь открылась в девять двенадцать. Гарри вскочил, когда тюремный охранник встал сбоку, пропуская высокого элегантного мужчину с сединой в шевелюре, которому, подумалось Гарри, было столько же лет, сколько его дедушке. На мистере Джелксе были темно-синий двубортный пиджак в тонкую светлую полоску и белая рубашка с полосатым галстуком. Усталый взгляд подсказывал, что удивить адвоката было нелегко.

– Доброе утро, – поздоровался он, едва улыбнувшись Гарри. – Меня зовут Сефтон Джелкс. Я старший партнер «Джелкс, Майерс и Эбернети». Мои клиенты, мистер и миссис Брэдшо, обратились ко мне с просьбой защищать ваши интересы на предстоящем судебном разбирательстве.

Гарри предложил Джелксу единственный в камере стул, как старому приятелю, который заглянул к нему в Оксфорде на чашечку чая. Сам он устроился на краешке койки и наблюдал, как адвокат раскрывал свой портфель, вынимал желтый блокнот и клал на стол.

Джелкс достал из внутреннего кармана авторучку и предложил:

– Для начала назовитесь, так как мы оба знаем, что вы не лейтенант Брэдшо.

Если адвоката и удивила история Гарри, то виду он не подал. Склонив голову, он усердно записывал ее в блокнот, а Гарри объяснял, каким образом очутился в тюремной камере. Окончив рассказ, Гарри заключил, что все проблемы наверняка разрешились, раз уж на его стороне такой достойный адвокат, – так он считал до момента, когда услышал первый вопрос Джелкса.

– Вы говорите, что, еще будучи на борту «Звезды Канзаса», написали письмо матери, в котором объяснили, почему взяли имя Тома Брэдшо?

– Верно, сэр. Я не хотел доставлять ей страдания, но в то же время мне было нужно, чтобы она поняла причину такого радикального решения.

– Да, я могу понять, почему вы решили, что смена имени поможет вам уладить непосредственные проблемы, не сознавая, однако, что этот шаг может вовлечь вас в затруднения худшие, – сказал Джелкс. Его следующий вопрос удивил Гарри еще больше. – Вы помните содержание того письма?

– Конечно. Я писал и переписывал его столько раз, что помню почти наизусть.

– Тогда позвольте мне испытать вашу память. – Не говоря больше ни слова, Джелкс вырвал из блокнота листок и протянул его Гарри вместе с авторучкой.

Какое-то время Гарри вспоминал, затем написал:

Дорогая матушка,

я сделал все, что было в моих силах, чтобы ты получила это письмо прежде, чем тебе сообщат, будто я погиб в море.

Как показывает проставленная дата, я не погиб четвертого сентября, когда потопили «Девонца». На самом деле меня спас матрос с американского судна, и благодаря ему я жив и здоров. Однако непредвиденная возможность вынудила меня назваться чужим именем, и я сознательно воспользовался ею в надежде избавить Эмму от множества несчастий, которые я за последние годы, похоже, невольно навлек на нее и ее семью.

Мне важно, чтобы ты поняла: моя любовь к Эмме ни в коем случае не ослабла – ничуть! Я не в силах поверить, что испытаю такое же чувство к кому-то еще. Но я не считаю себя вправе ожидать, чтобы Эмма всю жизнь цеплялась за тщетную надежду: вдруг мне удастся доказать, что моим отцом был Артур Клифтон, а не Хьюго Баррингтон. Так она сможет хотя бы задуматься о союзе с кем-то другим. Завидую этому человеку.

Я намерен вернуться в Англию на ближайшем судне, и если ты получишь известия от Тома Брэдшо, то это значит – от меня.

Я свяжусь с тобой, как только ступлю на берег Бристоля, но пока вынужден просить сохранять мою тайну так же строго, как ты берегла собственную.

Твой любящий сын

Дочитав письмо, Джелкс огорошил Гарри новым вопросом:

– Вы сами его отправили, мистер Клифтон, или кого-то попросили?

Гарри впервые за всю беседу насторожился и решил не говорить, что попросил об этом доктора Уоллеса, который через две недели должен вернуться в Бристоль. Он побоялся, что Джелкс уговорит доктора Уоллеса отдать письмо и мать не узнает, что Гарри остался жив.

– Я отправил письмо, когда сошел на берег, – ответил он.

После короткой паузы пожилой адвокат спросил:

– Вы можете доказать, что вы Гарри Клифтон, а не Томас Брэдшо?

– Нет, сэр, не могу, – сказал Гарри без колебаний и с болью сознавая, что на борту «Звезды Канзаса» ни у кого нет основания верить ему, а те люди, которые могут подтвердить его рассказ, находятся по другую сторону океана за тысячи миль и скоро узнают, что Гарри Клифтон похоронен в море.

– Тогда я, может быть, сумею вам помочь, мистер Клифтон, допустив, что вы по-прежнему желаете, чтобы мисс Эмма Баррингтон верила в вашу гибель. И если это так, то выход есть, – произнес Джелкс с фальшивой улыбкой.

– Выход? – с робкой надеждой повторил Гарри.

– Но только в случае, если вы сочтете возможным остаться Томасом Брэдшо.

Гарри молчал.

– В управлении окружного прокурора признали, что обвинение против Брэдшо основано в лучшем случае на косвенных доказательствах, и единственной реальной уликой, на которую они опираются, является тот факт, что он покинул страну на следующий день после убийства. Сознавая слабость своей позиции, они согласились отказаться от обвинения в убийстве, если вы признаете себя виновным в менее серьезном преступлении – дезертирстве из вооруженных сил.

– Но зачем мне соглашаться на это? – удивился Гарри.

– По трем разумным причинам, – ответил Джелкс. – Во-первых, если вы откажетесь, то сядете лет на шесть за мошенническое проникновение на территорию США. Во-вторых, вы сохраните свою анонимность, и у семьи Баррингтонов не будет повода думать, что вы все еще живы. И в-третьих, семья Брэдшо намеревается заплатить вам десять тысяч долларов, если вы займете место их сына.

Гарри тотчас сообразил, что это возможность отплатить матери за все ее жертвы ради него. Такая сумма изменит ее жизнь, позволит вырваться из дома на Стилл-Хаус-лейн с двумя гостиными на первом этаже и двумя спальнями наверху и навсегда забыть о еженедельных визитах сборщика ренты. Она, возможно, даже оставит должность официантки в отеле «Гранд», хотя Гарри считал это маловероятным. Но прежде чем согласиться на предложение Джелкса, он хотел услышать ответы на кое-какие вопросы.

– Зачем родне Брэдшо идти на такое жульничество, когда они наверняка знают, что их сын погиб в море?

– Миссис Брэдшо отчаянно желает обелить имя Томаса. Она никогда не смирится с тем, что один ее сын мог убить другого.

– Значит, Тома обвиняют в убийстве брата?

– Да. Но, как я уже сказал, доказательства весьма шаткие и косвенные и наверняка рассыплются в суде. Поэтому офис окружного прокурора желает снять обвинение, но только при условии, что мы дадим согласие на признание менее тяжкого преступления, дезертирства.

– И сколько мне светит, если я соглашусь?

– Офис прокурора согласился рекомендовать судье приговор в один год, а при хорошем поведении выйдете через шесть месяцев; это намного лучше, чем шесть лет, ожидающие вас в случае, если вы будете настаивать на личности Гарри Клифтона.

– Но в зале суда непременно поймут, что я не Брэдшо.

– Маловероятно, – возразил Джелкс. – Брэдшо родом из Сиэтла, что на Западном побережье, и хотя его родственники довольно далеко, изредка они бывают в Нью-Йорке. Томас поступил на военный флот, когда ему исполнилось семнадцать, и, как вам известно по своему горькому опыту, последние четыре года его нога не ступала на американский берег. К тому же, если вы признаете себя виновным, то пробудете в суде всего двадцать минут.

– Но разве люди не поймут, что я не американец, едва я раскрою рот?

– Вот поэтому вы и не будете его раскрывать, мистер Клифтон. – Казалось, что у элегантного адвоката был заготовлен ответ на любой вопрос.

Гарри попытался сделать еще один заход:

– В Англии на процессах по убийствам полным-полно журналистов, и публика с раннего утра толпится в надежде хоть краем глаза взглянуть на обвиняемого.

– Мистер Клифтон, в настоящее время в Нью-Йорке идут четырнадцать таких процессов, включая громкое дело «убийцы с ножницами». Сомневаюсь, что ваш поручат освещать даже новичку.

– Мне нужно подумать…

Джелкс бросил взгляд на часы:

– В полдень мы должны предстать перед судьей Аткинсом, так что у вас немногим больше часа для принятия решения, мистер Клифтон. – Он кликнул охранника. – На случай, если вы откажетесь от моих услуг, я пожелаю вам удачи, поскольку больше мы с вами не увидимся, – добавил адвокат и покинул камеру.

Гарри присел на край койки, обдумывая предложение Сефтона Джелкса. Хотя он не сомневался, что седовласый адвокат преследовал какие-то свои цели, шесть месяцев казались привлекательнее, чем шесть лет. Да и к кому обратиться за помощью, кроме этого опытного юриста? Гарри очень хотелось перенестись в кабинет сэра Уолтера Баррингтона и спросить совета.

Часом позже Гарри в наручниках, одетый в темно-синий костюм, кремовую рубашку, крахмальный воротничок и галстук в полоску, дошел до тюремного автомобиля и отправился в суд под присмотром вооруженного охранника.

– Никто не должен поверить в вашу способность на убийство, – объявил Джелкс после того, как в камере Гарри побывал портной с полудюжиной костюмов, рубашек и галстуков на выбор.

– Вообще-то, так и есть, – напомнил ему Гарри.

Они воссоединились в коридоре. Адвокат послал ему ту же улыбку, что и при первой встрече, после чего продолжил путь через двустворчатые двери и дальше, не останавливаясь, по центральному проходу, пока не достиг двух свободных мест за адвокатским столом.

Как только Гарри сел и с него сняли наручники, он огляделся в почти пустом помещении. В оценке интереса к происходящему Джелкс оказался прав. Судебное разбирательство заинтересовало лишь несколько представителей общественности, пресса отсутствовала. Для нее процесс в суде номер четыре был очередным бытовым убийством, а значит, не будет ни электрического стула, ни громких заголовков «Каин и Авель», а подсудимого наверняка признают невиновным.

Первый удар колокола возвестил полдень. В дальнем конце зала открылась дверь, и появился судья Аткинс. Он медленно пересек зал, взошел по ступеням и занял свое место за столом на возвышении. Затем кивнул окружному прокурору, словно доподлинно знал, о чем тот заговорит.

Из-за стола обвинителя поднялся молодой юрист и объявил, что штат отказывается от обвинения в убийстве, но обвиняет Томаса Брэдшо в дезертирстве из рядов ВМС США. Судья кивнул и переключил внимание на мистера Джелкса. Тот моментально поднялся.

– Что заявляет ваш клиент по второму обвинению?

– Признает себя виновным, – ответил Джелкс. – Надеюсь, что в связи с этим ваша честь будут снисходительны к моему подзащитному. Излишне напоминать вам, сэр, что это его первое и совершенно нетипичное для него правонарушение, до которого он имел безупречную репутацию.

Судья Аткинс сердито сдвинул брови.

– Мистер Джелкс, – молвил он, – некоторые люди сочтут, что дезертирство для офицера есть преступление не менее отвратительное, чем убийство. Я уверен, что излишне напоминать вам, как до недавних пор такое правонарушение кончалось встречей с расстрельной командой.

Гарри замутило, когда он поднял взгляд на Джелкса, не сводившего глаз с судьи.

– С учетом этого, – продолжил Аткинс, – я приговариваю лейтенанта Томаса Брэдшо к шести годам тюрьмы. – Он ударил судейским молотком и объявил «Следующее дело!» прежде, чем Гарри успел возразить.

– Вы же сказали мне… – начал Гарри, но Джелкс уже повернулся спиной к бывшему клиенту и пошел прочь.

Гарри рванулся за ним, но двое охранников схватили его за руки, закрутили их за спину и проворно сковали наручниками, после чего поволокли к двери, которую он поначалу не заметил.

Гарри оглянулся и увидел, как Сефтон Джелкс обменивается рукопожатием с мужчиной средних лет, явно поздравлявшим его с отлично проделанной работой. Гарри уже приходилось видеть это лицо прежде, но где? Потом он понял: скорее всего, это был отец Тома Брэдшо.

Гарри бесцеремонно вывели через тускло освещенный коридор к двери без таблички. За ней открылся голый двор.

Посреди него стоял желтый автобус без указания маршрута. У двери высился дюжий кондуктор с винтовкой. Он кивком приказал Гарри забираться внутрь. Не мешкая, оба охранника подсадили его, и времени на поиски выхода не осталось.

Гарри уселся и мрачно уставился в окно, наблюдая за тем, как к автобусу вели небольшую группу осужденных. Одни брели понуро; другие, явно не впервые следовавшие этой тропой, шагали развязно. Гарри подумал, что ехать придется недолго, но ему предстояло усвоить первый печальный урок тюрьмы: с момента приговора спешить не будет уже никто и никуда.

Гарри подумал было спросить охранников, куда их везут, но те не смахивали на услужливых экскурсоводов. Он обеспокоенно повернулся, когда кто-то тяжело плюхнулся на соседнее сиденье. Ему не хотелось разглядывать спутника, но тот не замедлил представиться, и Гарри присмотрелся.

– Меня зовут Пэт Куинн, – объявил сосед с легким ирландским акцентом.

– Том Брэдшо, – ответил Гарри; он обменялся бы с новым попутчиком рукопожатием, не будь они скованы наручниками.

Куинн ничем не напоминал злодея. Его ноги едва доставали до пола, поскольку рост вряд ли был хоть на дюйм выше пяти футов. Пассажиры подобрались сплошь мускулистые и тучные, но Куинн выглядел так, словно дунет ветер – и унесет его. Редеющие рыжие волосы начинали седеть, хотя лет ему вряд ли перевалило за сорок.

– Первый раз? – доверительно спросил Куинн.

– А что, заметно? – спросил Гарри.

– Да у тебя на лбу написано.

– Что у меня написано?

– Что ты понятия не имеешь, как будет дальше.

– Но вы-то не новичок?

– Еду в одиннадцатый раз, а может, уже и в двенадцатый.

Впервые за много дней Гарри рассмеялся.

– За что срок? – спросил его Куинн.

– Дезертирство, – ответил Гарри, не вдаваясь в подробности.

– Никогда о таком не слыхал, – сказал Куинн. – Я дезертировал от трех жен, но меня ни разу за это не сажали.

– Я не от жены дезертировал, – сказал Гарри, думая об Эмме. – Из Королевских ВМС[3] – то есть из ВМС США, – поправился он.

– И сколько дали?

– Шесть лет.

Куинн присвистнул сквозь оставшиеся зубы:

– Что-то многовато. А кто судил?

– Аткинс, – с чувством ответил Гарри.

– Арни Аткинс? Не повезло. Попадешься опять – убедись, что тебе подобрали правильного судью.

– Я не знаю, как подобрать правильного судью.

– А никак, – подхватил Куинн. – Но можно избежать самых крутых. – (Гарри повнимательнее пригляделся к своему попутчику, но перебивать не стал.) – На кругу семь судей, и от двоих надо держаться подальше. Один из них Арни Аткинс. Напрочь лишен чувства юмора, зато горазд раздавать длинные сроки.

– Но как мне держаться подальше? – спросил Гарри.

– Аткинс председательствовал в суде четыре года из последних одиннадцати, и если мне засветит угодить к нему, то у меня случится припадок и охранники отвезут меня к судебному доктору.

– А вы эпилептик?

– Нет, – ответил Куинн. – Ты невнимателен. – Он как будто рассердился, и Гарри замолчал. – К тому времени, как я изображу, что пришел в себя, мое дело передадут в другой суд.

Гарри снова рассмеялся:

– И вам это сходило с рук?

– Не всегда, но если мне дадут в охранники зеленых лбов, может и выгореть, хотя фортель примелькался и выкидывать его все труднее. В этот раз я не стал утруждаться. Меня отправили прямехонько в суд номер два, а это территория судьи Ригана. Он ирландец, как и я, если ты не заметил, и земляку скорее даст срок поменьше.

– А вас за что судили?

– Я щипач, карманник, – заявил Куинн так, словно был архитектором или врачом. – Работаю на скачках летом и на боксерских поединках зимой. Мне всегда проще, когда лохи встают, – объяснил он. – Но в последнее время мне не везет, потому что слишком много стюардов меня узнают. Приходилось работать в подземке и на автовокзалах, где навар дрянной, а риск серьезный.

У Гарри возникла масса вопросов к новому наставнику, и он, как усердный студент, сосредоточился на тех, что помогали сдать вступительный экзамен. При этом он был очень рад тому, что Куинн не подверг сомнению его акцент.

– Вы знаете, куда мы направляемся? – спросил он.

– В Лэйвенэм или Пирпойнт, – ответил Куинн. – Зависит от того, на каком съезде мы свернем с хайвэя, двенадцатом или четырнадцатом.

– Приходилось бывать?

– В обеих, да по нескольку раз, – буднично ответил Куинн. – И пока ты не спросил, существует ли туристический справочник по тюрьмам, скажу: Лэйвенэму можно дать одну звезду, а Пирпойнт пора закрывать.

– Почему не спросить охранника, куда нас везут? – Гарри не терпелось покончить с мучительной неизвестностью.

– Потому что он назовет не то место, чтобы мы отвязались. Если Лэйвенэм, то единственное, из-за чего стоит волноваться, это в какой блок тебя поселят. Ты новичок, и тебя могут отправить в корпус «А», где жизнь намного легче. Ветераны вроде меня обычно отправляются в корпус «Д», где нет никого моложе тридцати и ни одного с судимостью за насилие. Идеальная обстановка, чтобы затаиться, не лезть на рожон и мотать срок. Берегись корпусов «В» и «Г» – там полно алкоголиков и психопатов.

– Что же я должен сделать, чтобы наверняка попасть в корпус «А»?

– Скажи принимающему офицеру, что ты праведный христианин, не куришь и не пьешь.

– Вот уж не думал, что в тюрьме разрешается выпивать, – сказал Гарри.

– Не разрешается, балда, – сказал Куинн. – Но за наличные, – добавил он, потерев большим пальцем о кончик указательного, – охранник мгновенно превращается в бармена. Их даже сухой закон не останавливал.

– С чего же мне начать?

– Главное – получить хорошую работу.

– А какая там есть?

– Уборка, кухня, лазарет, прачечная, библиотека, работа в саду и в тюремной церкви.

– И как попасть в библиотеку?

– Сказать, что умеешь читать.

– А сами что говорите?

– Что учился на шеф-повара.

– Это, наверное, интересно.

– Ты, похоже, так ничего и не понял, – заметил Куинн. – Никогда я на шефа не учился, но позабочусь, чтобы меня отправили на кухню, а это лучшая работа в любой тюрьме.

– Почему?

– Выходишь из камеры до завтрака и возвращаешься только после обеда. На кухне тепло и меню получше. Ага, мы едем в Лэйвенэм, – сказал Куинн, поскольку автобус свернул с хайвэя на двенадцатом съезде. – Это хорошо, потому что теперь мне не придется отвечать на твои дурацкие вопросы о Пирпойнте.

– А про Лэйвенэм? Самое важное, – попросил Гарри, не задетый сарказмом Куинна, поскольку подозревал, что ветерану нравилось проводить мастер-класс такому усердному ученику.

– Слишком много всего рассказывать, – вздохнул тот. – Просто держись поближе ко мне, как только нас зарегистрируют.

– Но разве вас не сразу отправят в корпус «Д»?

– Не отправят, если мистер Мэйсон не дежурит, – ответил Куинн, не вдаваясь в объяснения.

Гарри умудрился задать еще несколько вопросов, прежде чем автобус наконец подъехал к тюремной стене. Ему казалось, что он за пару часов узнал от Куинна больше, чем на десятке оксфордских консультаций.

– Держись меня, – повторил Куинн, когда створки массивных железных ворот поползли в стороны.

Автобус медленно двинулся к безлюдному участку заросшей земли, никогда не знавшей руки садовника. Он остановился перед большим кирпичным зданием с рядами маленьких грязных окон. Из некоторых за прибывшими внимательно наблюдали.

Гарри смотрел, как десяток охранников выстроился в два ряда, образовав коридор, ведущий ко входу в тюрьму. Двое с винтовками встали по обе стороны автобусной двери.

– Выходить по двое, – резко скомандовал один. – Интервал между парами пять минут. Без моего приказа никому не двигаться.

Гарри и Куинн просидели в автобус час. Когда их наконец вывели, Гарри поднял взгляд на увенчанные колючей проволокой высокие стены, которые окружали тюрьму по периметру, и подумал, что даже чемпиону мира по прыжкам с шестом не удалось бы сбежать из Лэйвенэма.

Гарри последовал за Куинном внутрь здания, где они остановились перед столом с сидевшим за ним офицером. Тот был одет в изрядно поношенную и засаленную синюю униформу с пуговицами, которые давно потеряли блеск. Изучая список на своем планшете, он выглядел так, будто уже отбыл пожизненный срок. Затем улыбнулся при виде очередного постояльца.

– С возвращением, Куинн, – сказал офицер. – Увидишь, с твоей последней отсидки здесь мало что изменилось.

Куинн усмехнулся:

– Я тоже рад вас видеть, мистер Мэйсон. Не окажете ли любезность велеть коридорному отнести багаж в мой дежурный номер?

– Не искушай судьбу, Куинн, – сказал Мэйсон. – Иначе, боюсь, мне будет трудно удержаться и не сказать новому доку, что ты не эпилептик.

– Но, мистер Мэйсон, я могу это доказать. У меня есть медицинское заключение.

– Из того же источника, что и твой сертификат шеф-повара, – парировал Мэйсон, переключая внимание на Гарри. – А вы кто?

– Это мой приятель, Том Брэдшо. Не курит, не пьет, не ругается и не плюется, – выпалил Куинн, прежде чем Гарри успел раскрыть рот.

– Добро пожаловать в Лэйвенэм, Брэдшо, – сказал Мэйсон.

– Капитан Брэдшо, по правде говоря, – вставил Куинн.

– По правде говоря, лейтенант, – поправил Гарри. – Я никогда не был капитаном.

Куинн бросил разочарованный взгляд на своего протеже.

– Первый срок? – спросил Мэйсон, внимательнее вглядываясь в Гарри.

– Да, сэр.

– Отправляю вас в корпус «А». Как только вымоетесь в душе и получите на складе тюремную робу, мистер Хесслер отведет вас в камеру номер три-два-семь. – Мэйсон сверился с планшетом, прежде чем повернуться к молодому офицеру, который стоял рядом и поигрывал дубинкой.

– Есть надежда присоединиться к моему другу? – спросил Куинн, как только Гарри расписался в журнале регистрации. – В конце концов, лейтенанту Брэдшо необходим ординарец.

– Ты последний, кто ему нужен, – ответил Мэйсон.

Гарри хотел было заговорить, но карманник ловко вытянул из носка сложенную долларовую банкноту и в мгновение ока опустил ее в верхний карман кителя Мэйсона.

– Куинн тоже направляется в камеру три-два-семь, – сообщил Мэйсон младшему офицеру. Если Хесслер и заметил сделку, то комментировать не стал.

– Вы двое, за мной, – вот было все, что он сказал.

Куинн поспешил за Гарри, пока Мэйсон не передумал.

Новоиспеченных узников повели по длинному кирпичному коридору, и вскоре Хесслер остановился у маленькой душевой с двумя узкими, привинченными к стене деревянными скамейками, на которых валялась пара полотенец.

– Раздеться, – скомандовал Хесслер, – и принять душ.

Гарри медленно снял свой строгий костюм, элегантную кремовую рубашку, тугой воротничок и полосатый галстук, на которых настаивал мистер Джелкс, дабы произвести впечатление на судью. Вот только с судьей не повезло.

Гарри еще расшнуровывал обувь, а Куинн уже стоял под душем. Он повернул кран, и струйка воды нехотя потекла на его лысеюшую голову. Куинн поднял с пола кусок мыла и начал мыться. Гарри ступил под холодную воду второго душа, и мгновением позже Куинн передал ему маленький обмылок.

– Напомните мне поговорить с начальством о льготах, – сказал офицеру Куинн, беря полотенце размером не более кухонного и пытаясь вытереться.

Губы Хесслера остались поджатыми.

– Одеться, и марш за мной, – скомандовал он, прежде чем Гарри успел намылиться.

И снова Хесслер энергично зашагал по коридору; полуодетый и мокрый Гарри торопливо поспевал за ним. Они не останавливались, пока не подошли к двойной двери с табличкой «Склад». Хесслер решительно постучал, и та распахнулась, явив офицера с кислой физиономией человека, который утратил вкус к жизни. Он курил самокрутку. Увидев Куинна, офицер улыбнулся.

– Не уверен, Куинн, что твою последнюю робу успели вернуть из прачечной, – сказал он.

– Тогда выдавайте мне все самое новое, мистер Ньюбонд, – ответил Куинн. Он нагнулся, вытащил что-то из другого носка и снова украдкой передал Ньюбонду. – Запросы у меня скромные. Одно одеяло, две хлопчатобумажные простыни, одна подушка, одна наволочка… – Офицер поочередно брал названное и складывал на прилавок в аккуратную стопку. – Две рубашки, три пары носков, шесть пар трусов, два полотенца, одна кружка, одна миска, один нож, одна вилка, одна ложка, одна бритва, одна зубная щетка и один тюбик зубной пасты. Я предпочитаю «Колгейт».

Ньюбонд не делал комментариев, а груда все росла.

– Что-нибудь еще? – в итоге спросил он Куинна, как ценного клиента, который наверняка еще вернется.

– Да, моему другу лейтенанту Брэдшо понадобится такой же набор, а поскольку он офицер и джентльмен, то непременно получит самое лучшее.

К удивлению Гарри, Ньюбонд занялся сооружением второй груды. И все это, подумал он, благодаря заключенному, случайно подсевшему в автобусе.

– Следуйте за мной, – велел Хесслер, когда Ньюбонд успешно справился с заданием.

Гарри и Пэт схватили свои пожитки и устремились по коридору. По пути к камерам пришлось делать несколько остановок, пока дежурный офицер открывал и закрывал решетчатые ворота на переходах. Когда они наконец перешли в крыло корпуса, их приветствовал шум множества заключенных.

Куинн заметил:

– Вижу, что мы на верхнем этаже, мистер Хесслер, но я не стану пользоваться лифтом, поскольку мне нужны тренировки.

Офицер проигнорировал его замечание, продолжая шагать мимо галдевших узников.

– Мне кажется, вы говорили, что это тихое крыло, – произнес Гарри.

– Ясное дело, мистера Хесслера здесь недолюбливают, – прошептал Куинн за мгновение до того, как все трое подошли к камере номер триста двадцать семь.

Хесслер отомкнул тяжелую железную дверь и потянул ее на себя, чтобы впустить новоиспеченного и закоренелого преступников в дом, который Гарри заполучил в аренду на следующие шесть лет.

Гарри услышал, как она с лязгом захлопнулась позади. Он оглядел камеру и заметил, что с внутренней стороны нет дверной ручки. Две койки, одна над другой; стальная раковина, вмонтированная в стену; деревянный стол, также привинченный к стене, и деревянный стул. Его глаза остановились на железной параше под нижней койкой. Его замутило.

– Твоя койка верхняя, потому что срок у тебя первый, – сообщил Куинн, прервав его размышления. – Если я выйду вперед, переберешься на нижнюю, а твой новый сосед пойдет наверх. Тюремный этикет, – объяснил он.

Гарри встал на нижнюю койку и медленно застелил свою. Затем вскарабкался на нее, улегся и опустил голову на плоскую, жесткую подушку, мучительно сознавая, что должно пройти некоторое время, прежде чем он научится спать по ночам.

– Можно еще один вопрос? – обратился он к Куинну.

– Можешь, только потом не раскрывай рта до утренней побудки.

Гарри вспомнил фразу Фишера в свой адрес – почти слово в слово – перед первой ночью в школе Святого Беды.

– Вам удалось пронести значительную сумму денег – почему охрана не конфисковала ее на выходе из автобуса?

– Потому что, если они это сделают, – ответил Куинн, – ни один заключенный больше не станет проносить с собой деньги и вся система развалится.

Гарри лежал на верхней койке и глядел в покрытый однослойной штукатуркой белый потолок, до которого мог запросто дотянуться кончиками пальцев. Матрас был комковатым, а подушка настолько жесткой, что забыться сном удавалось лишь на несколько минут.

Мысли его вернулись к Сефтону Джелксу и тому, как легко избавился от него старый адвокат. Он явственно слышал, как отец Тома Брэдшо говорит Джелксу: «Снимите с моего сына обвинение в убийстве – вот и все, что меня заботит». Гарри пытался не думать о предстоявших шести годах, на которые мистеру Брэдшо было плевать. Но стоило ли это десяти тысяч долларов?

Он выбросил из головы адвоката и стал думать об Эмме. Он очень по ней тосковал и отчаянно хотел написать ей, что все еще жив, но знал, что это невозможно. Что она поделывает, думал он, осенним днем в Оксфорде? Как начался ее первый студенческий год? Ухаживает ли за ней кто-нибудь?

Как поживает ее брат Джайлз, его закадычный друг? Сейчас, когда Англия вступила в войну, оставил ли Джайлз Оксфорд и записался ли в армию? Если да, то Гарри молился, чтобы Джайлз остался жив. Сжав кулак, он постучал по краю койки, сердясь, что ему не дали сыграть его роль. Куинн промолчал, заподозрив у Гарри «горячку первой ночи».

А Хьюго Баррингтон? Видел ли его кто-нибудь с момента исчезновения в тот день, когда Гарри должен был жениться на его дочери? Сумеет ли тот обелить свое имя – ведь все уверены, что Гарри погиб? Он выбросил из головы Баррингтона, по-прежнему отвергая возможность того, что этот человек был его отцом.

Когда мысли повернулись к матери, Гарри улыбнулся своей надежде на то, что она достойно распорядится десятью тысячами, которые Джелкс обещал отправить ей, как только он займет место Тома Брэдшо. Гарри надеялся, что с парой тысяч на счету она оставит работу официантки в отеле «Гранд» и купит тот маленький домик за городом, о котором она частенько рассказывала ему. Это упование было единственным светлым моментом во всем нелепом спектакле.

Как дела у сэра Уолтера Баррингтона, который всегда относился к нему как к внуку? Если Хьюго был отцом Гарри, то сэр Уолтер и есть его дед. И если дело вскроется, то Гарри получит шанс унаследовать имущество Баррингтонов и фамильный титул, а со временем станет сэром Гарри Баррингтоном. Но Гарри не только хотел уступить эту честь своему другу Джайлзу, законному сыну Хьюго Баррингтона, но и отчаянно желал доказать главное: его настоящим отцом был Артур Клифтон и он вправе жениться на любимой Эмме. Гарри пытался забыть, где ему предстоит провести следующие шесть лет.

В семь часов утра сирена разбудила тех заключенных, которые отсидели достаточно долго, чтобы уметь наслаждаться ночным сном. «Когда спишь, ты не в тюрьме», – это были последние слова Куинна за мгновение до того, как он забылся и захрапел. Храп не тревожил Гарри. Его дядя Стэн выводил рулады почище.

В течение долгой бессонной ночи Гарри принял для себя несколько важных решений. Чтобы пережить отупляющую жестокость потерянного здесь времени, «Том» сделается образцовым заключенным в надежде на то, что за хорошее поведение ему уменьшат срок. Он получит работу в библиотеке и станет вести дневник, в котором расскажет о том, что произошло перед судом, и обо всем происходящем за решеткой. Он будет поддерживать себя в форме на случай, если война в Европе еще не закончится, и сразу, как освободится, пойдет в армию.

Когда Гарри спустился с верхней койки, Куинн уже почти оделся.

– Что теперь? – спросил Гарри, как новенький в классе в первый день школьной четверти.

– Завтрак, – сказал Куинн. – Одевайся, хватай тарелку с кружкой и будь готов к выходу. Опоздаешь на пару секунд – охрана с удовольствием захлопнет дверь перед носом. – (Гарри принялся натягивать штаны.) – И не разговаривай по пути в столовую, – добавил Куинн. – Привлечешь к себе внимание, а это раздражает «стариков». Да и вообще весь первый год не болтай ни с кем, кого не знаешь.

Гарри рассмеялся бы, но не был уверен, что Куинн шутил. Он услышал, как в замке поворачивается ключ, и дверь камеры распахнулась. Куинн устремился к ней, словно борзая, спущенная со своры, и его сокамерник отстал всего на шаг. Они влились в длинную вереницу безмолвных заключенных, пересекавших лестничную площадку мимо раскрытых дверей пустых камер, после чего стали спускаться по винтовой лестнице на первый этаж, где узники завтракали.

Оба остановились задолго до входа в столовую. Гарри наблюдал за раздатчиками в коротких белых халатах, стоявшими за мармитом. Охранник в длинном белом кителе и с дубинкой в руке не спускал с них глаз, следя за тем, чтобы никто не получил лишней порции.

– Рад видеть вас снова, мистер Сидделл, – тихо сказал Пэт охраннику, когда они подошли к началу очереди, и обменялся с ним рукопожатием, как со старым другом. На этот раз Гарри не заметил, чтобы из руки в руку перешла банкнота, но сдержанный кивок мистер Сидделла означал, что сделка заключена.

Куинн двигался в очереди, и его мелкая тарелка наполнялась жареным яйцом с цельным желтком, горсткой картофеля, скорее черного, чем белого, и двумя нормированными кусками хлеба. Гарри нагнал Куинна, когда тому налили полкружки кофе. Гарри явно озадачил раздатчиков тем, что поблагодарил их одного за другим, словно был гостем на чаепитии у приходского священника.

– Проклятье, – обронил он, когда последний раздатчик предложил ему кофе. – Я забыл в камере кружку.

Тот доверху наполнил кружку Куинна.

– В следующий раз не забывай, – заметил сокамерник.

– Не разговаривать в очереди! – заорал Хесслер, шлепнув дубинкой по своей ладони в перчатке.

Куинн провел Гарри к концу длинного стола и уселся на скамью напротив. Гарри был так голоден, что съел все до крошки, включая огромное яйцо – такого большого он в жизни не видел. Он даже подумал было вылизать тарелку, но вспомнил своего друга Джайлза в первый школьный день.

Когда Гарри и Пэт закончили пятиминутный завтрак, их отвели обратно по винтовой лестнице на верхний этаж. Как только дверь их камеры с грохотом захлопнулась, Куинн вымыл свои тарелку и кружку и аккуратно поставил их под койку.

– Когда годами живешь в помещении восемь на четыре, используешь каждый дюйм пространства, – объяснил он. Гарри последовал примеру наставника и мог только гадать, сколько пройдет времени, прежде чем он сможет сам научить Куинна чему-нибудь.

– Что дальше? – спросил Гарри.

– Распределение на работу, – ответил Куинн. – Я присоединюсь к Сидделлу на кухне, однако мы еще должны убедиться, что тебя направят в библиотеку. И это зависит от того, кто сегодня дежурный офицер. Беда в том, что у меня кончаются наличные…

Куинн едва успел договорить, как дверь снова открылась и на пороге возник силуэт Хесслера, похлопывающего дубинкой по ладони.

– Куинн, – произнес он. – Живо на кухню. Брэдшо, на пост номер девять, в группу уборщиков крыла.

– Я надеялся работать в библиотеке, мистер…

– Мне глубоко наплевать, на что ты надеялся, Брэдшо, – возразил Хесслер. – Как дежурный по этому крылу корпуса, правила здесь устанавливаю я. Библиотеку можешь посещать по вторникам, четвергам и воскресеньям между шестью и семью, как любой другой заключенный. Это ясно? – (Гарри кивнул.) – Ты больше не офицер, Брэдшо, а просто заключенный, как все. И не ломай понапрасну голову, как бы меня подмазать, – добавил он, прежде чем перейти к следующей камере.

– Хесслер один из немногих, кого невозможно подкупить, – прошептал Куинн. – Единственная твоя надежда – мистер Свансон, начальник тюрьмы. Просто запомни: он считает себя мыслителем – то есть способен разобрать рукописный текст. Еще он завзятый баптист. Аллилуйя!

– И когда же с ним можно увидеться? – спросил Гарри.

– Да когда угодно. Главное, чтобы он успел понять, что ты хочешь работать в библиотеке. Он тратит на новичков всего пять минут своего драгоценного времени.

Гарри устало рухнул на деревянный стул и опустил голову на руки. Если б не десять тысяч долларов, которые Джелкс обещал отправить его матушке, он бы употребил эти минуты на правдивый рассказ о том, как оказался в Лэйвенэме.

– Ну а я пока постараюсь перетащить тебя на кухню, – добавил Куинн. – Может, не совсем то, на что ты надеялся, но уж гораздо лучше, чем драить полы.

– Благодарю, – сказал Гарри.

Куинн смылся на кухню, не нуждаясь в инструкциях. Гарри снова спустился на первый этаж и отправился искать девятый пост.

Двенадцать новичков столпились в ожидании инструктажа. Инициатива в Лэйвенэме не приветствовалась: начальству мерещился в ней бунт или намек на то, что заключенный может быть умнее тюремщика.

– Наполнить ведро водой, взять швабру, – велел Хесслер. Он улыбнулся Гарри, когда отметил его имя в очередном планшете. – Поскольку ты спустился последним, Брэдшо, следующий месяц будешь работать в сортире.

– Но последним был не я, – возразил Гарри.

– А по-моему, ты, – ответил Хесслер, не переставая улыбаться.

Гарри налил ведро холодной воды и взял швабру. Ему не нужно было указывать дорогу: запах отхожего места улавливался едва ли не отовсюду. Гарри затошнило еще до того, как он вошел в большое квадратное помещение с тридцатью дырами в полу. Он зажал нос, но ему все равно пришлось ежеминутно выскакивать из уборной глотнуть воздуха. Хесслер стоял поодаль, посмеиваясь.

– Ничего, привыкнешь, Брэдшо, – приговаривал он. – Со временем.

Гарри пожалел, что съел такой обильный завтрак – тот вышел уже через несколько минут. Прошло около часу, прежде чем его позвал другой офицер:

– Брэдшо!

Гарри вышел из сортира, шатаясь и белый как полотно.

– Я.

– Пошли, тебя хочет видеть начальник тюрьмы.

С каждым шагом Гарри дышал все глубже, и возле кабинета начальника он уже ощутил себя почти человеком.

– Жди здесь, пока не вызовут, – приказал офицер.

Гарри присел на свободное место между двумя заключенными, которые тут же отвернулись. Он не винил их. Пока в кабинет входили-выходили новички, Гарри собирал разбегавшиеся мысли. Куинн был прав, беседы с начальником продолжалась минут пять, а то и меньше. Гарри не мог пожертвовать ни секундой дозволенного времени.

– Брэдшо, – объявил офицер, отворил дверь и посторонился, пропуская Гарри в кабинет.

Гарри решил не приближаться к мистеру Свансону и остался в нескольких шагах от огромного стола с кожаной обтяжкой. Начальник сидел, но Гарри заметил, что его спортивный пиджак не сходился и был расстегнут на верхнюю пуговицу. Волосы тот красил в черный цвет, стараясь выглядеть моложе, но это лишь придавало его внешности странный вид. Что там говорил Брут о тщеславии Цезаря: надень на него венок, воздай хвалу как божеству, и это его погубит?

Свансон раскрыл дело Брэдшо и несколько мгновений изучал, прежде чем поднять глаза на Гарри.

– Вижу, вы приговорены к шести годам за дезертирство. Срок у вас первый, – заговорил он.

– Да, сэр, – подтвердил Гарри, не желая терять ни секунды.

– Можете не утруждать себя рассказом о своей невиновности, – продолжил Свансон, – поскольку таковым является лишь один на тысячу, так что все шансы против вас. – (Гарри невольно улыбнулся.) – Но если будете вести себя безупречно и сами себе не создадите проблем, то я не вижу причины держать вас полный срок.

– Благодарю вас, сэр.

– Имеются ли у вас особые увлечения? – равнодушно спросил Свансон.

– Чтение, искусствоведение и хоровое пение, сэр.

Начальник подозрительно глянул на Гарри: издевается? Он показал на рамку, которая висела на стене за его столом:

– Можете прочесть нижнюю строку, Брэдшо?

Гарри вгляделся в украшенную вышивкой цитату: «Подниму глаза мои к горам» и мысленно поблагодарил мисс Элеонор Манди за часы, проведенные на репетициях хора.

– «Откуда придет мне помощь? Помощь мне от Господа». Псалом сто двадцать первый.

Начальник улыбнулся:

– Скажите-ка, Брэдшо, кто ваши любимые писатели?

– Шекспир, Диккенс, Остин, Троллоп и Томас Харди.

– А чем же хуже наши соотечественники?

Гарри едва не чертыхнулся вслух, сделав такую грубую ошибку. Он бросил взгляд на книжную полку начальника, наполовину заполненную книгами.

– О, разумеется, – поправился он. – Фицджеральд, Хемингуэй и О’Генри несравнимы ни с кем, а Стейнбек – выдающийся современный американский писатель.

Он надеялся, что правильно произнес имя, и решил обязательно прочесть «О мышах и людях» на случай новой встречи с начальником тюрьмы.

На лицо Свансона вернулась улыбка.

– Куда вас определил мистер Хесслер?

– На уборку, хотя я предпочел бы работать в библиотеке, сэр.

– В самом деле? Что ж, я узнаю, имеется ли там вакансия. – Свансон сделал пометку в блокноте.

– Благодарю вас, сэр.

– Если имеется, вас известят сегодня же, – сказал начальник тюрьмы, закрывая папку с делом.

– Благодарю, сэр, – повторил Гарри. Он быстро вышел, понимая, что пробыл здесь дольше отведенных пяти минут.

Едва он оказался в коридоре, дежурный офицер повел его обратно в корпус. Гарри был рад, что по дороге им не попался Хесслер и что уборщики переместились на второй этаж к тому времени, когда он присоединился к ним.

Гарри вконец обессилел задолго до сирены на обед. Он встал в очередь к раздаче, где увидел Куинна, уже расположившегося за прилавком и обслуживавшего товарищей. Большие порции картофеля и пережаренного мяса плюхнулись в тарелку Гарри. Он сел особняком за длинный стол и принялся за еду. Он опасался, что если вдруг опять натолкнется на Хесслера, то его вернут в уборные, и тогда – прощай, обед.

К тому времени, когда Гарри доложил, что готов к труду, вахта Хесслера закончилась и сменивший его дежурный офицер отправил мыть туалеты другого новичка. Вторую половину дня Гарри подметал коридоры, опорожнял урны и терзался вопросом, отдаст ли начальник команду перенаправить его в библиотеку. Если нет – останется надежда получить работу в кухне.

После ужина Куинн вернулся в камеру, и выражение его лица не оставило у Гарри сомнений в том, что вместе им не работать.

– Было вакантное место на мойке…

– Беру, – встрепенулся Гарри.

– …но когда мистер Сидделл назвал твое имя, Хесслер его отклонил. Сказал, что тебе надо отработать месяца три уборщиком, а уж потом он решит, стоит ли переводить тебя на кухню.

– Да что же за человек такой? – с отчаянием воскликнул Гарри.

– Болтают, что он пытался записаться добровольцем на военный флот, но провалил экзамен, и пришлось идти служить в тюрьму. Поэтому за последствия будет отвечать лейтенант Брэдшо.

Последующие двадцать девять дней Гарри драил туалеты корпуса «А», и только с приходом очередного новичка Хесслер освободил его от этой обязанности и устроил ад другому.

– Он просто псих, – сказал Куинн. – Сидделл все еще хочет предложить тебе работу в кухне, но Хесслер опять не разрешает. – (Гарри молчал.) – Однако новости не так уж плохи, – заметил Куинн. – Я только что услышал, что Энди Саватори, помощнику библиотекаря, дали условно-досрочное. Его выпустят в следующем месяце, и, что еще лучше, никто, похоже, не хочет его заменить.

– Дикинс бы захотел, – пробормотал Гарри. – Что мне сделать, чтобы попасть туда?

– Ничего. Притворись, будто не очень-то и надо, да не попадайся на глаза Хесслеру, потому что начальник на твоей стороне.

Потянулся следующий месяц, каждый день которого казался дольше предыдущего. Гарри ходил в библиотеку каждый вторник, четверг и воскресенье между шестью и семью, однако Макс Ллойд, старший библиотекарь, ничем не показывал, что он кандидат на пост помощника. Саватори тоже держался скрытно, хотя явно что-то знал.

– Не думаю, что Ллойд хочет меня в помощники, – сказал Гарри как-то вечером, когда погасили свет.

– Ллойд ничего не решает, – возразил Куинн. – Как начальник скажет, так и будет.

Но Гарри это не убедило.

– По-моему, Хесслер и Ллойд сговорились, чтобы я не получил место.

– Ты становишься пара… как там правильно?

– Параноиком.

– Вот-вот, этим самым. Правда, не знаю, кто это такой.

– Тот, кто страдает от необоснованных подозрений, – пояснил Гарри.

– В точку!

Сам же Гарри не был уверен, что подозрения необоснованны. Через неделю Саватори отозвал его в сторонку и подтвердил эти опасения:

– Хесслер предложил начальнику три кандидатуры, и твоего имени в списке не было.

– Ну, тогда ничего не поделаешь, – ответил Гарри и хлопнул себя по бедру. – Быть мне уборщиком до скончания дней.

– Необязательно, – сказал Саватори. – Приходи ко мне за день до моего освобождения.

– Так будет уже совсем поздно!

– Не думаю, – ответил тот, но объяснять ничего не стал. – А пока суд да дело, прочти и вызубри. – Он вручил Гарри тяжелый, обтянутый кожей том, который редко покидал стены библиотеки.

Гарри вскарабкался на верхнюю койку и раскрыл обложку тюремного устава, в котором было двести семьдесят три страницы. Не добравшись и до шестой, он начал делать записи, и план зародился еще до того, как он принялся перечитывать книгу во второй раз.

Гарри знал, что очень важно рассчитать время и отрепетировать оба акта – отчасти потому, что он окажется на сцене в момент, когда поднимется занавес. При этом он не сможет привести свой план в действие, пока не выпустят Саватори, невзирая даже на то, что новый помощник библиотекаря уже был утвержден.

Когда Гарри представил Куинну генеральную репетицию, тот заявил, что он не только параноик, но и конченый псих, так как второе выступление пройдет в одиночке.

В первый понедельник каждого месяца начальник тюрьмы совершал утренний обход корпусов, и Гарри знал, что ему придется ждать три недели после освобождения Саватори, пока начальник доберется до корпуса «А». Свансон следовал всегда одним и тем же маршрутом, и заключенные понимали, что если им дорога шкура, то лучше убраться с глаз начальника до его появления.

Когда Свансон ступил на верхний этаж корпуса «А» утром рокового понедельника, Гарри остался дожидаться его со шваброй в руке. Хесслер шмыгнул за спину начальнику и помахал дубинкой – мол, если Брэдшо дорога жизнь, он должен посторониться. Гарри не двинулся с места, и начальнику пришлось притормозить.

– Доброе утро, начальник, – поздоровался Гарри, словно они виделись ежедневно.

Свансон удивился при виде заключенного во время обхода и еще более поразился тому, что тот заговорил с ним. Он присмотрелся к Гарри:

– Брэдшо, если не путаю?

– У вас хорошая память, сэр.

– А еще вы, помнится, интересуетесь литературой. Признаться, я был удивлен, когда узнал, что вы отказались от работы помощником библиотекаря.

– Никто не предлагал мне этой работы, сэр, – сказал Гарри. – Иначе я был бы только рад.

Свансон повернулся к Хесслеру:

– Вы говорили мне, что Брэдшо не хочет в библиотеку.

Гарри опередил Хесслера:

– Наверное, я сам виноват. До меня не дошло, что надо подать прошение.

– Понятно, – сказал начальник. – Ну что же, это все объясняет. Должен сказать вам, Брэдшо, тот новенький не знает разницы между Платоном и Плуто.

Гарри рассмеялся. Хесслер молчал.

– Удачная аналогия, сэр, – отметил Гарри, когда начальник изготовился двинуться дальше. Но Гарри еще не закончил. Он думал, что Хесслер взорвется, когда из кармана куртки он достал конверт и вручил его начальнику.

– Что это? – подозрительно спросил Свансон.

– Официальный запрос насчет обращения к правлению во время его очередного ежеквартального визита в тюрьму в следующий вторник, что является моей прерогативой согласно статье тридцать второй уголовного кодекса. Копию запроса я отправил моему адвокату, мистеру Сефтону Джелксу.

Начальник впервые за всю беседу встревожился. Хесслер едва сдерживал себя.

– Вы будете подавать жалобу? – осторожно поинтересовался Свансон.

Гарри посмотрел в глаза Хесслеру и ответил:

– Согласно статье один-один-шесть, я имею право не раскрывать представителям тюремной администрации причины своего желания обратиться к правлению, и вам это известно, начальник.

– Разумеется, Брэдшо, – растерянно ответил Свансон.

– Но помимо всего прочего, я намерен уведомить совет о важности, которую вы придаете литературе и религии, делая их частью наших ежедневных насущных потребностей.

Гарри посторонился, позволяя начальнику продолжить путь.

– Благодарю вас, Брэдшо, – молвил Свансон. – Очень любезно с вашей стороны.

– Увидимся позже, Брэдшо, – прошипел Хесслер сквозь зубы.

– Буду ждать с нетерпением, – ответил Гарри достаточно громко, чтобы услышал мистер Свансон.

Стычка Гарри с начальником была основной темой пересудов в очереди за ужином. Вернувшись затемно с кухни, Куинн предупредил Гарри, что в корпусе поговаривают, что Хесслер убьет его, как только погасят свет.

– Вряд ли, – спокойно ответил Гарри. – Он молодец среди овец, а против молодца и сам овца.

Куинна это, похоже, не убедило.

Гарри не пришлось долго ждать, чтобы доказать свою правоту. Едва погас свет, дверь камеры распахнулась и вошел Хесслер, помахивая дубинкой.

– Куинн, вышел быстро, – скомандовал он, не сводя глаз с Гарри. Как только ирландец выскочил вон, Хесслер закрыл дверь и произнес:

– Весь день я ждал этого, Брэдшо. Сейчас ты узнаешь, сколько костей в твоем теле.

– Сомневаюсь, мистер Хесслер, – ответил Гарри, глазом не моргнув.

– И что же, по-твоему, мне помешает? – спросил Хесслер, наступая. – На этот раз начальник далеко и тебя не спасет.

– Начальник мне и не нужен, – ответил Гарри. – Во всяком случае, пока не началось рассмотрение вашей кандидатуры на повышение, – добавил он, встречаясь с Хесслером взглядом. – Меня с высокой достоверностью проинформировали, что в следующий вторник в два часа дня вы предстанете перед советом.

– И что? – Хесслер был уже в полушаге от Гарри.

– Вы явно забыли, что я и сам выступлю на этом совете в десять утра. Там могут полюбопытствовать, откуда столько переломов после того, как заключенный отважился говорить с начальником.

Хесслер врезал дубинкой по краю койки в считаных дюймах от лица Гарри, но тот не отступил.

– Конечно, – продолжил Гарри, – вам, может быть, хочется навсегда остаться дежурным по корпусу. Но это вряд ли, поскольку даже вы не способны так глупо лишиться шанса на повышение.

Хесслер снова поднял дубинку, но помедлил в нерешительности, когда Гарри взял с подушки толстую тетрадь.

– Мистер Хесслер, я составил подробный список норм и положений, которые вы нарушили за минувший месяц. Иные – не единожды. Уверяю вас, совет найдет это чтение интересным. Нынешним вечером я добавлю еще два ваших опрометчивых шага: пребывание наедине с заключенным при закрытой камерной двери, статья четыре-один-девять, и угрозу физической расправой, когда тот не может себя защитить, статья четыре-один-два. – (Хесслер отступил на шаг назад.) – Но я уверен, что когда речь пойдет о вашем повышении, то членов правления особо заинтересует, почему вы так скоро оставили военно-морской флот. – (Кровь отхлынула от лица Хесслера.) – А виноват был, конечно, не провал на экзамене.

– Кто настучал? – еле слышно спросил Хесслер.

– Один из членов вашего экипажа, который имел несчастье очутиться здесь. Вы убедили его молчать, устроив на должность помощника библиотекаря. Я ожидаю не меньшего.

Гарри вручил свой месячный отчет Хесслеру, немного помедлив, дабы офицер усвоил его последние слова, и только потом добавил:

– Я буду помалкивать весь срок, если вы не дадите мне повода заговорить. И если вы хоть пальцем меня тронете, я постараюсь, чтобы вас вышвырнули из тюрьмы еще быстрее, чем с флота. Понятно изложил? – (Хесслер кивнул, но ничего не ответил.) – Это не все. Если вы вздумаете тиранить других горемык из новеньких, то все ставки отменяются. А теперь убирайтесь из моей камеры.

В девять утра его первого библиотечного дня Ллойд встал поприветствовать Гарри, и тот понял, что прежде видел этого человека только сидящим. Ллойд оказался крупнее, чем он думал, – много выше шести футов. Несмотря на нездоровое тюремное питание, Ллойд пребывал в хорошей форме и был одним из немногих заключенных, которые каждое утро брились. Черными как смоль волосами, зачесанными назад, он больше напоминал стареющего актера и любимчика женщин, чем преступника, отбывающего пятилетний срок за мошенничество. Куинн не знал обстоятельств его дела, а значит, всей правды не знал и никто, кроме начальника тюрьмы. А тюремное правило было простым: если заключенный сам не рассказывал, за что сидит, его и не спрашивали.

Ллойд посвятил Гарри в рутину, с которой новый помощник библиотекаря покончил к ужину. Затем он несколько дней расспрашивал Ллойда о сборе задержанных книг и штрафах; затем предложил призвать освобождающихся заключенных дарить библиотеке их личные книги – то есть говорил о вещах, которые Ллойду даже в голову не приходили. Тот отвечал односложно, и Гарри в конце концов позволил ему вернуться в расслабленную позу за столом, где Ллойд прикрылся номером «Нью-Йорк таймс».

В Лэйвенэме содержалась почти тысяча заключенных, но читать и писать умел только каждый десятый, и далеко не все эти люди утруждали себя походами в библиотеку по вторникам, четвергам или воскресеньям.

Вскоре Гарри обнаружил, что Ллойд ленив и непорядочен. Плевать он хотел на инициативы нового помощника – лишь бы его не трогали.

Казалось, что главной заботой Ллойда была дежурная кружка кофе на случай, если заглянет офицер. Едва в библиотеку доставляли от начальника тюрьмы вчерашний выпуск «Нью-Йорк таймс», Ллойд садился за стол на все утро. Начинал он с раздела книжного обозрения, тщательно изучал его и переходил к рекламным объявлениям, затем шли новости и, наконец, спорт. После обеда он садился за кроссворд, который на следующее утро добивал Гарри.

Таким образом, тот получал газету двухдневной давности. Гарри всегда начинал с новостных страниц, поскольку живо интересовался ходом войны в Европе. Так он узнал о вторжении во Францию и о том, что Невилл Чемберлен оставил пост премьер-министра, на котором его сменил Уинстон Черчилль, не всем приятный, но Гарри навсегда запомнил его речь на церемонии вручения наград выпускникам Бристольской классической школы. Он ни на миг не усомнился, что Британия в надежных руках, и проклинал тот факт, что сам он помощник библиотекаря в американской тюрьме, а не офицер Королевских военно-морских сил.

Последний час рабочего дня, когда даже Гарри не мог придумать себе дела, он освежал записи в своем дневнике.

Чуть больше месяца ушло на сортировку книг: сначала художественных, потом публицистики. В течение второго Гарри разбил их на подгруппы, чтобы заключенным было легче искать. Он объяснил Ллойду, что для художественной литературы важнее жанр, нежели автор. Тот пожал плечами.

По воскресеньям Гарри возил по корпусам библиотечную тележку, отбирая те книги, которые были просрочены больше чем на год. Он думал, что ветераны блока «Д» возмутятся, а то и врежут ему, однако все они хотели познакомиться с человеком, который «перевел» Хесслера в Пирпойнт.

После беседы Гарри с правлением Хесслеру предложили там должность повыше, и тот согласился – тем более, что место службы находилось неподалеку от его родного города. И хотя Гарри не показывал, что приложил к этому руку, Куинн позаботился распространить слух, пока тот не стал легендой.

Во время путешествий по корпусам в поисках недостающих книг Гарри частенько собирал байки, которые каждый вечер записывал в свой дневник.

Иногда в библиотеку заглядывал начальник. Он надеялся, что Гарри доложит совету о его отношении к просвещению заключенных, назвав оное смелым, творческим и дальновидным. Гарри поражался его жадности до незаслуженной лести.

За первые три месяца работы количество выданных книг возросло почти на четырнадцать процентов. Когда Гарри попросил у начальника разрешения вести уроки чтения по вечерам, Свансон заколебался, но уступил, когда Гарри повторил о «смелости, творчестве и дальновидности».

На первый урок пришли только трое. Одним был Пэт Куинн, который уже умел читать и писать. Но к концу следующего месяца количество учеников выросло до шестнадцати, пусть даже некоторые всего-то и хотели выбраться на часок из камер. Вдобавок Гарри неплохо подтянул нескольких помоложе, внушая им, что если они не ходили в «правильную», а то и вовсе ни в какую школу, то это не означало их тупости – как и обратного, по замечанию Куинна.

Несмотря на добавочную нагрузку, у Гарри осталось свободное время, и он решил прочитывать по две новые книги в неделю. Одолев американских классиков, которых здесь было немного, он переключился на детективы. В тюрьме это был самый популярный жанр, и книги занимали семь стеллажей из девятнадцати.

Гарри всегда нравился Конан Дойл, и он был рад познакомиться с его американскими конкурентами. Начал с «Пройдохи» Эрла Стенли Гарднера, затем последовал «Глубокий сон» Рэймонда Чандлера. Ему было немного неловко за свой искренний интерес. Что подумал бы мистер Холкомб?

В последний час перед закрытием библиотеки Гарри писал в дневник. Однажды Ллойд застал его врасплох. Дочитав газету, он попросил разрешения взглянуть. Гарри знал, что Ллойд был литературным агентом в Нью-Йорке, благодаря чему и попал в библиотеку. Иногда он упоминал своих протеже, о большинстве из которых Гарри слыхом не слыхивал. О том, как он оказался в Лэйвенэме, Ллойд рассказал только однажды, опасливо поглядывая на дверь.

– Немного не повезло, – объяснил Ллойд. – Из лучших побуждений распорядился капиталом клиента на фондовой бирже, но дела стали развиваться не по моему плану, и мне пришлось пристраивать их по своему усмотрению…

Когда Гарри пересказал эту историю Куинну, тот закатил глаза:

– Скорее всего, он потратился на вялых лошадок и резвых дамочек.

– Зачем тогда вдаваться в такие подробности, если он прежде никому не говорил?

– Ты бываешь на редкость наивен, – ответил Куинн. – Если раззвонишь ты, то остальные поверят скорее. Заруби себе на носу: никогда не иметь с ним дела, потому что он шестипалый.

Гарри записал это щипаческое выражение. Но не особо прислушался к совету Куинна, так как у них с Максом Ллойдом и не было никаких дел, кроме очереди наливать кофе начальнику, когда тот навещал библиотеку.

К концу своего первого года в Лэйвенэме Гарри исписал три тетради и мог только гадать, сколько еще страниц хроники оставалось до конца срока.

Его удивляло нетерпение Ллойда прочесть очередную главу. Он даже предложил показать этот труд издателю. Гарри рассмеялся.

– Не представляю, чтобы кто-то заинтересовался моей белибердой.

– Вот именно, что не представляешь, – ответил Ллойд.

– Себастьян Артур Клифтон, – объявила Эмма, вручая спящего малыша его бабушке.

Мэйзи просияла от радости, впервые взяв на руки внука.

– Меня не отпустили повидаться с вами, когда отправляли в Шотландию, – сказала Эмма, не скрывая негодования. – Вот почему я позвонила сразу, как только вернулась в Бристоль.

– Очень мило с вашей стороны. – Мэйзи пытливо разглядывала мальчика, стараясь увериться, что Себастьян унаследовал светлые волосы и ясные голубые глаза отца.

Эмма сидела за кухонным столом. Она улыбалась, пила «Эрл Грей» и радовалась, что Мэйзи помнила ее вкусы. А сэндвичи с лососем и огурцом, любимые Гарри, наверняка истощили продовольственную книжку. Когда Эмма оглядела комнату, ее глаза остановились на каминной полке – она заметила пожелтевшее фото рядового времен Первой мировой. Вот бы взглянуть на его волосы, скрытые шлемом, и на глаза. Какие они – голубые, как у Гарри, или карие, как у нее? Артур Клифтон в военной форме производил впечатление энергичного человека. Квадратный подбородок и решительный взор говорили о горделивом служении отечеству. Взгляд Эммы перешел на более позднюю фотографию Гарри, поющего в хоре школы Святого Беды еще до того, как его голос сломался, а рядом со снимком был прислонен к стене конверт, надписанный рукой Гарри. Эмма сразу узнала почерк. Позволит ли Мэйзи прочесть? Она поднялась со стула, пересекла комнату и, подойдя к каминной полке, с удивлением обнаружила, что письмо не распечатано.

– Я очень расстроилась, узнав, что вам пришлось оставить Оксфорд, – отважилась посочувствовать Мэйзи, заметив, что Эмма смотрит на конверт.

– Я ни минуты не думала, учиться ли дальше или рожать от Гарри, – сказала Эмма, не сводя глаз с письма.

– И сэр Уолтер говорит, что ваш брат Джайлз поступил в Эссекский полк, но его, к сожалению…

– Вижу, у вас письмо от Гарри, – не выдержала Эмма.

– Нет, это не от него, а от лейтенанта Томаса Брэдшо, который служил с ним на «Девонце».

– И что же пишет лейтенант Томас Брэдшо? – спросила Эмма, ясно видя, что конверт не вскрывали.

– Понятия не имею, – ответила Мэйзи. – Письмо принес доктор Уоллес и сказал, что это слова соболезнования. Я не нуждалась в лишнем напоминании о смерти Гарри, поэтому так и не вскрыла его.

– Но вдруг оно прольет какой-то свет на гибель «Девонца»?

– Сомневаюсь, – ответила Мэйзи. – В конце концов, они были знакомы всего несколько дней.

– Хотите, я прочту его вслух, миссис Клифтон? – спросила Эмма, поняв, что Мэйзи могла стыдиться своей неграмотности.

– Нет, спасибо, милочка… Это же не вернет нам Гарри?

– Пожалуй, – согласилась Эмма. – Но может быть, вы разрешите мне прочесть его ради моего душевного спокойствия?

– Немцы всю ночь бомбили доки, – сменила тему Мэйзи. – Надеюсь, Баррингтоны не сильно пострадали.

– Мы избежали прямых попаданий, – отозвалась Эмма, смиряясь с отказом. – Вообще, я сомневаюсь, что даже немцы осмелятся бомбить дедушку.

Мэйзи рассмеялась, и Эмме вдруг захотелось схватить конверт и вскрыть, прежде чем Мэйзи успеет вмешаться. Но Гарри не одобрил бы такую выходку. Вот если бы Мэйзи ненадолго вышла, Эмма нагрела бы письмо над паром, распечатала, проверила подпись и быстро вернула на место.

Но Мэйзи словно читала ее мысли и не отходила от полки.

– Дедушка передает вам поздравления, – сообщила Эмма, все еще отказываясь сдаться.

Мэйзи зарделась и начала болтать о своем новом назначении в отеле «Гранд». Эмма продолжала поглядывать на конверт. Она внимательно проверила буквы «М», «К», «Г» и «Л» в адресе, зная, что ей придется запечатлеть их написание в памяти и хранить до возвращения в Мэнор-Хаус. Когда Мэйзи отдала ей младенца, извинившись и сославшись на надобность вернуться к работе, Эмма неохотно поднялась, но не ранее, чем бросила последний взгляд на конверт.

По дороге к дому Эмма упорно восстанавливала в мыслях почерк, радуясь, что Себастьян крепко спит. Машина остановилась у парадного входа, и Хадсон открыл заднюю дверь, выпуская Эмму с сыном. Она отнесла малыша в детскую, где их уже дожидалась няня. К ее удивлению, Эмма поцеловала сына в лоб и вышла, не сказав ни слова.

У себя в комнате она отперла средний ящик письменного стола и достала пачку писем от Гарри за минувшие годы.

Первым делом она обратила внимание на заглавную букву «Г» в подписи – такую же ровную и энергичную, как на невскрытом конверте. Это воодушевило ее продолжить расследование. Эмма поискала заглавную «К» и нашла одну на рождественской открытке, а бонусом – заглавную «М», точно такие же, как в «Миссис Клифтон» на конверте. Гарри наверняка жив, повторяла она вслух. Найти слово «Бристоль» было легко, но «Англия» – намного труднее, пока Эмма не наткнулась на школьной поры письмо из Италии. Почти час ушел у нее на то, чтобы аккуратно вырезать тридцать девять букв и две цифры, прежде чем удалось воспроизвести адрес на конверте: «Миссис Клифтон, 27, Стилл-Хаус-лейн, Бристоль, Англия».

Эмма без сил рухнула на кровать. Она понятия не имела, кто такой Томас Брэдшо, но ясно было одно: письмо на каминной полке Мэйзи написано рукой Гарри, и тот почему-то не хотел, чтобы она знала, что он жив. «Интересно, – подумала она, – решился бы он отправиться в то роковое плавание, если бы знал о ребенке?»

Эмме отчаянно хотелось поделиться открытием с матерью, дедушкой, Грейс и, разумеется, Мэйзи, но она понимала, что должна держать язык за зубами, пока не раздобудет более убедительное доказательство. У нее зародился план.

В тот вечер Эмма не спустилась к ужину. Она осталась в своей комнате, продолжая строить догадки, почему Гарри хочет, чтобы все, кроме матери, верили в его гибель. Ближе к полуночи она наконец легла, и у нее осталось всего одно предположение: Гарри сделал это ради того, что посчитал делом чести. Возможно, он вообразил – несчастный, глупый, разочарованный и потерявший надежду человек, – будто известие о его смерти избавит Эмму от любых обязательств по отношению к нему. Неужели он не понимает, что с первой их встречи на дне рождения брата, когда ей было всего десять лет, для нее навсегда перестали существовать другие мужчины?

Через восемь лет ее помолвке с Гарри радовалась вся семья, за исключением отца, который много лет прожил во лжи, не открывшейся до самого дня их свадьбы. Они стояли у алтаря, готовые принести клятву верности, когда Смоленый Джек привел церемонию к внезапному и непредвиденному завершению. То неожиданное обстоятельство, что отец Эммы мог быть и отцом Гарри, не убило ее любви и не убьет никогда. Никто не удивился тому, что Гарри повел себя как джентльмен, в то время как отец Эммы остался верен себе и выставился ничтожеством. Один стоял и мужественно терпел, тогда как второй выскользнул через заднюю дверь ризницы, и с тех пор его никто не видел.

Гарри задолго до помолвки дал понять всем, что в случае объявления войны он не колеблясь оставит Оксфорд и пойдет добровольцем на военно-морской флот. Он был упрямцем и в лучшие свои времена, а настали худшие. Эмма поняла, что отговаривать бесполезно и ей нечем заставить его переменить решение. Он также предупреждал ее, что не вернется в Оксфорд, покуда немцы не капитулируют.

Эмма тоже рано покинула Оксфорд, но ей, в отличие от Гарри, выбора не оставили. Шанса вернуться у нее не было. К беременности в Сомервилле относились с неодобрением, особенно если ты не замужем за отцом ребенка. Решение, наверное, разбило сердце ее матери. Элизабет Баррингтон отчаянно хотела, чтобы дочь преуспела в науках – нелегкая задача для женщины. Надежда забрезжила через год, когда младшая сестра Эммы Грэйс выиграла открытую стипендию в кембриджском Гиртон-колледже[4] и мигом затмила там самых одаренных юношей.

Как только стало очевидно, что Эмма беременна, ее сразу увезли в дедовское поместье в Шотландии, чтобы там и родился сын Гарри. Баррингтоны не рождали бастардов – по крайней мере, в Бристоле. Себастьян ползал по замку, пока блудной дочери не разрешили вернуться в Мэнор-Хаус. Элизабет хотелось, чтобы дочь с сыном остались в Малджелри до окончания войны, но Эмма была по горло сыта прятками в далеком шотландском замке.

Одним из первых, кого она посетила по возвращении на юго-запад, был ее дед, сэр Уолтер Баррингтон. Именно он сообщил ей, что Гарри устроился на «Девонец» и собирался вернуться в Бристоль через месяц, поскольку метил в матросы на корабле Королевских ВМС «Решимость». Гарри так и не прибыл, а через шесть недель она узнала, что ее любимого похоронили в море.

Сэр Уолтер лично навестил семьи погибших, чтобы сообщить трагические новости. Начал он с миссис Клифтон, хотя и знал, что она уже слышала о случившемся от доктора Уоллеса, передавшего ей письмо Томаса Брэдшо. Затем отправился в Шотландию и со всей деликатностью передал скорбную весть Эмме. Сэр Уолтер был удивлен, когда его внучка не проронила ни слезинки и наотрез отказалась признать, что Гарри нет в живых.

По возвращении в Бристоль сэр Уолтер сразу же навестил Джайлза. Закадычный друг Гарри погрузился в горестное молчание, и родные были не в силах его утешить. Лорд и леди Харви встретили новость о гибели Гарри мужественно. Неделю спустя, когда семья присутствовала в бристольской классической школе на поминальной службе по капитану Джеку Тарранту, лорд Харви выразил удовлетворение тем, что Смоленому Джеку не довелось узнать о трагической судьбе его протеже.

Единственным членом семьи, которого так и не посетил сэр Уолтер, был его сын Хьюго. Он оправдался тем, что не знал, как его найти, но Эмме признался, что все равно бы и пальцем не пошевелил, после чего добавил, что ее отец, наверное, один и радовался гибели Гарри. Эмма промолчала, но в правоте деда не усомнилась.

После визита к Мэйзи на Стилл-Хаус-лейн Эмма часами просиживала у себя и размышляла, как ей быть с ее открытием. Она заключила, что невозможно прочесть письмо с каминной полки и не поссориться с Мэйзи. Однако Эмма твердо решила не только доказать всему миру, что Гарри жив, но и найти его, куда бы того ни занесло. С этой мыслью она договорилась о новой встрече с дедушкой. В отличие от Мэйзи сэр Уолтер Баррингтон был единственным, кто виделся с доктором Уоллесом, и в этом она усмотрела верный шанс раскрыть загадку личности Томаса Брэдшо.

Дед с малых лет приучал Эмму: если хочешь, чтобы тебя воспринимали всерьез, то никогда не опаздывай.

Помня об этом, Эмма покинула Мэнор-Хаус в девять двадцать пять утра и въехала в ворота верфи Баррингтона без восьми минут десять. Было без шести, когда машина остановилась перед конторой. К моменту, когда Эмма вышла из лифта на пятом этаже и направилась к кабинету председателя совета директоров, до десяти оставалось две минуты.

Секретарша сэра Уолтера мисс Биль отворила дверь, когда часы на каминной полке начали отбивать десять. Председатель улыбнулся, поднялся из-за стола, пересек комнату и расцеловал Эмму в обе щеки.

– Как поживает моя любимая внучка? – спросил он, ведя ее к удобному креслу возле огня.

– У Грэйс все отлично, Хрыч. Блистает в Кембридже и шлет тебе привет.

– Не озоруйте со мной, юная леди, – улыбнулся он. – А как дела у Себастьяна, моего любимого правнука?

– Единственного правнука, – подчеркнула Эмма, устраиваясь в глубоком кожаном кресле.

– Раз ты его не взяла, то дело у тебя серьезное.

На этом со светской частью было покончено. Эмма понимала, что время встречи ограничено. Мисс Биль рассказывала ей, что посетителям предоставлялось пятнадцать минут, тридцать или час – в зависимости от важности предмета по мнению сэра Уолтера. Члены семьи не являлись исключением, разве только по выходным. Эмма подготовила вопросы в надежде хотя бы на полчаса.

Она откинулась на спинку и попыталась расслабиться, поскольку не хотела, чтобы дед догадался об истинной причине ее визита.

– Помнишь, ты приезжал к нам в Шотландию, – начала она, – с известием о гибели Гарри? Боюсь, я была в таком шоке, что разобрала не все. Очень хочется услышать о последних днях его жизни.

– Конечно, милая, – сочувственно проговорил сэр Уолтер. – Будем надеяться, моей памяти это по силам. Ты хочешь узнать что-то конкретное?

– Ты сказал, что по возвращении из Оксфорда Гарри нанялся четвертым помощником капитана на «Девонец».

– Верно. Мой старый друг капитан Хэйвенс устроил Гарри на это судно и оказался среди немногих выживших. В нашу последнюю встречу он очень тепло отзывался о Гарри. Описывал его как мужественного молодого человека. Когда в судно попала торпеда, Гарри спас не только его жизнь, но и пожертвовал своей, спасая старшего механика.

– Капитана Хэйвенса тоже подобрала «Звезда Канзаса»?

– Нет, его взяло на борт другое судно, находившееся поблизости, и он, к сожалению, больше не видел Гарри.

– Значит, он не присутствовал на похоронах в море?

– Нет. Единственный офицер с «Девонца», который был с Гарри, когда тот умер, это американец, лейтенант Томас Брэдшо.

– Ты еще говорил, что доктор Уоллес доставил миссис Клифтон от этого Брэдшо письмо.

– Все правильно. Доктор Уоллес был старшим медицинским офицером на «Звезде Канзаса». Он уверил меня, что команда и лично он делали все, чтобы спасти Гарри.

– Брэдшо и тебе написал?

– Нет, только ближайшему родственнику, если я правильно помню слова доктора Уоллеса.

– А ты не находишь странным, что он не написал мне?

Сэр Уолтер некоторое время молчал.

– Знаешь, мне это просто не приходило в голову. Возможно, Гарри никогда не рассказывал Брэдшо о тебе. Ты же знаешь, какой он бывал скрытный.

Эмма знала и часто об этом думала, но она быстро продолжила:

– Ты читал его письмо к миссис Клифтон?

– Не читал. Но видел его на каминной полке, когда на следующий день навестил Мэйзи.

– Как по-твоему, доктор Уоллес знает о содержании?

– Да. Он сказал, что это было письмо соболезнования от члена экипажа – офицера, служившего вместе с Гарри на «Девонце».

– Вот бы мне встретиться с лейтенантом Брэдшо, – закинула удочку Эмма.

– Ума не приложу, как это устроить, милая… – задумался сэр Уолтер. – Разве только Уоллес поддерживает с ним связь.

– А как связаться с доктором Уоллесом?

– Только через «Звезду Канзаса».

– Но после объявления войны рейсы на Бристоль наверняка отменили.

– До тех пор пока есть американцы, застрявшие в Англии и готовые платить бешеные деньги, чтобы вернуться домой, – нет.

– Но зачем так рисковать? В Атлантике полно немецких подлодок!

– Пока Америка сохраняет нейтралитет, особого риска нет, – пояснил сэр Уолтер. – Последнее, чего хочет Гитлер, так это развязать войну с янки из-за потопленного американского пассажирского судна.

– А когда «Звезда Канзаса» прибудет в Бристоль?

– Не знаю, но выяснить легко.

Старик с усилием выбрался из кресла, медленно прошел к своему столу и принялся листать ежемесячное расписание швартовок.

– О, нашел! – наконец воскликнул он. – Выход из Нью-Йорка планируется в течение четырех недель, а в Бристоле судно ожидается пятнадцатого ноября. Имей в виду, что стоянка будет недолгой, поскольку причал – самое уязвимое место для воздушной атаки.

– А меня пустят на борт?

– Нет, если ты не член экипажа или не ищешь работы. Откровенно говоря, я не представляю тебя в роли матроса или официантки.

– Как же мне встретиться с доктором Уоллесом?

– Придется просто ждать на причале, пока он не сойдет, – так делают почти все моряки после недельного плавания. Если доктор Уоллес будет на борту, ты с ним наверняка увидишься. Только не забудь, Эмма, что после смерти Гарри прошло больше года и судовым врачом может быть уже не Уоллес. – (Эмма прикусила губу.) – Но если ты захочешь лично встретиться с капитаном, я с радостью…

– Нет-нет, – быстро проговорила Эмма, – не настолько это важно.

– Если вдруг передумаешь… – начал сэр Уолтер, внезапно поняв, что это очень важно для Эммы.

– Нет, дорогой Хрыч, – отказалась она, поднимаясь с кресла. – Спасибо, что уделил мне столько времени.

– Не так уж и много, – возразил старик. – Заглядывала бы почаще. И в следующий раз обязательно возьми с собой Себастьяна, – добавил он, провожая Эмму к двери.

У сэра Уолтера не осталось ни тени сомнений насчет цели ее визита.

На обратном пути Эмма снова и снова прокручивала засевшую в голове фразу, как будто заело граммофонную пластинку.

Дома она первым делом пошла в детскую. Заполучить Себастьяна к себе на руки с лошадки-качалки ей удалось, но не без слез. После обеда он свернулся клубочком, как сытый котенок, и крепко заснул. Няня уложила его в кроватку, а Эмма вызвала водителя.

– Хадсон, отвезите меня, пожалуйста, назад в Бристоль.

– Куда именно, мисс?

– В отель «Гранд».

– Повторите, – попросила Мэйзи.

– Возьмите меня на работу официанткой.

– Но зачем?

– Позвольте не говорить.

– Вы хоть знаете, какой это тяжкий труд?

– Нет, – призналась Эмма, – но я вас не подведу.

– И когда вы хотите приступить?

– Завтра.

– Завтра?

– Да.

– И как надолго?

– На месяц.

– Дайте мне еще разок уяснить, – сказала Мэйзи. – Вы хотите, чтобы я выучила вас на официантку, начиная с завтрашнего дня, а через месяц вы уйдете, так и не сказав, зачем это понадобилось?

– Примерно так.

– И вы рассчитываете получать жалованье?

– Нет, – ответила Эмма.

– Ну, слава богу.

– Итак, когда приступать?

– Завтра в шесть утра.

– В шесть утра? – не веря ушам, повторила Эмма.

– Вы удивитесь, Эмма, но у меня есть постояльцы, которых надо накормить к семи, чтобы к восьми они успели на работу, поэтому в шесть вы обязаны быть на посту – каждое утро.

– На посту?

– Я объясню, если успеете раньше.

И в следующие двадцать восемь дней Эмма не опаздывала – возможно, потому, что Дженкинс стучал в ее дверь в половине пятого, а Хадсон без четверти шесть высаживал ее в ста ярдах от служебного входа отеля «Гранд».

Мисс Дикенс, как ее представили персоналу, воспользовалась своими актерскими навыками, дабы никто не догадался, что она Баррингтон.

Миссис Клифтон не пощадила ее, когда Эмма облила супом постоянного клиента и выронила стопку тарелок, которые разбились посреди обеденного зала. Если бы ей платили, то их стоимость вычли бы из жалованья. И Эмма только со временем приноровилась придерживать двойные двери, которые открывались в обе стороны, плечом, чтобы проскочить и не врезаться в другую официантку, спешащую навстречу.

Несмотря на это, Мэйзи быстро поняла: Эмме хватало раза, чтобы запомнить навсегда. Ее также впечатлила скорость, с которой Эмма накрывала на стол, чего прежде в жизни не делала. И если большинство учениц неделями учились орудовать на раздаче вилкой и ложкой, а некоторым это вообще не давалось, то Эмма перестала нуждаться в помощи к исходу второй.

К концу третьей недели Мэйзи уже горевала о скорой разлуке, а к концу четвертой так думали и завсегдатаи, которые настаивали, чтобы их обслуживала исключительно мисс Дикенс.

Мэйзи начала беспокоиться, не зная, как объяснить управляющему, что мисс Дикенс устроилась только на месяц.

– Скажите мистеру Херсту, что мне предложили место получше, – посоветовала Эмма, начиная складывать свою униформу.

– Он не обрадуется, – отозвалась Мэйзи. – Было бы проще, если бы вы оказались бестолковой или хоть пару раз опоздали.

Эмма рассмеялась и в последний раз положила свой белый чепчик на стопку одежды.

– Могу ли я чем-то еще помочь, мисс Дикенс? – спросила Мэйзи.

– Да, пожалуйста, – ответила Эмма. – Мне нужна рекомендация.

– Неужели будете снова работать даром?

– Что-то вроде этого, – ответила Эмма, чувствуя легкие угрызения совести из-за невозможности довериться матери Гарри.

– Тогда я продиктую, вы напишете, а я подпишусь, – предложила та, вручая Эмме лист почтовой бумаги с логотипом отеля. – Для сведения заинтересованных лиц, – начала Мэйзи. – За короткое время…

– А можно, я опущу «короткое»?

Мэйзи улыбнулась:

– За время службы в отеле «Гранд» мисс Дикенс, – (Эмма написала «мисс Баррингтон», но не сказала ей), – проявила себя трудолюбивой, квалифицированной работницей и пользовалась любовью и уважением клиентов и персонала. Ее навыки как официантки впечатляют, а способность к обучению убеждает меня, что любому учреждению повезет иметь в штате мисс Дикенс. Нам жаль расставаться с ней, и если она захочет вернуться в наш отель, мы с радостью примем ее обратно.

Эмма улыбалась, возвращая лист. Мэйзи поставила подпись под словами «Управляющая рестораном».

– Благодарю вас, – сказала Эмма, обнимая ее.

– Понятия не имею, что вы задумали, моя дорогая, – молвила Мэйзи, как только Эмма отпустила ее. – Но что бы это ни было, желаю вам удачи.

Эмме хотелось признаться: «Я отправляюсь на поиски вашего сына и не вернусь, пока не найду».

Эмма уже больше часа стояла на причале, и вот наконец увидела «Звезду Канзаса», медленно входившую в порт, но до швартовки прошло еще столько же. Думая о принятом решении, она уже начинала сомневаться, достанет ли ей мужества. Она отгоняла мысли о гибели «Атении» несколько месяцев назад[5] и о том, что может и не добраться до Нью-Йорка.

Эмма написала матери длинное письмо, в котором попыталась объяснить, почему уезжала на пару недель – максимум на три, – и надеялась на понимание. Но она не могла написать Себастьяну и дать ему знать, что собирается искать его отца и уже скучает по своему крошке. Она твердила, что поступает так больше для сына, чем для себя.

Сэр Уолтер опять предложил представить ее капитану «Звезды Канзаса», но Эмма вежливо отказалась, поскольку сохранение инкогнито являлось частью ее плана. Дед довольно смутно описал ей доктора Уоллеса, и на того, конечно, не походил никто из сошедших на берег. Однако сэр Уолтер сообщил ей два важных факта. Первый: отплытие «Звезды Канзаса» состоится вечером на отливе. И второй: между двумя и пятью часами эконом оформлял в своем офисе судовые документы. А главное, в его обязанности входил прием на работу персонала, не относящегося к команде.

За день до этого Эмма написала деду – поблагодарила за помощь, но так и не раскрыла своего замысла, хотя подозревала, что он и сам обо всем догадался.

Когда часы на здании конторы Баррингтонов пробили дважды, а доктор Уоллес так и не появился, Эмма подхватила свой скромный чемодан и решила, что пора подняться по трапу. Взволнованная, она ступила на палубу и спросила у первого же человека в форме, как пройти в каюту эконома. Ее направили уровнем ниже в кормовую часть.

Она заметила пассажирку, спускавшуюся по широкой лестнице, и последовала за ней на нижнюю, по ее мнению, палубу, но где находилась корма, уже не знала, и встала в очередь у бюро информации.

За стойкой стояли две девушки в темно-синей форме и белых блузках. С приклеенными улыбками они пытались сориентировать пассажиров.

– Чем могу быть полезна, мисс? – спросила одна, когда наконец пришел черед Эммы. Девушка явно приняла ее за пассажирку, да и та сперва собиралась оплатить проезд до Нью-Йорка, но после решила, что скорее все выяснит, если устроится в экипаж.

– Мне нужна каюта эконома.

– Вниз по сходням, вторая дверь справа, – показала девушка. – Мимо не пройдете.

Эмма повиновалась указующему персту, достигла двери с табличкой «Эконом», набрала в легкие воздуха и постучала.

– Войдите!

Эмма открыла дверь и увидела элегантно одетого офицера, который сидел за столом, заваленным бланками. На нем была крахмальная рубашка с открытым широким воротом и золотыми эполетами.

– Чем могу помочь? – спросил он с незнакомым акцентом.

– Я ищу место официантки, сэр, – ответила Эмма, подделываясь под служанку из Мэнор-Хауса.

– Простите, – ответил он и снова уткнулся в бумаги. – Штат уже набран. Осталось только место в справочном бюро.

– С удовольствием, – сказала Эмма уже своим естественным голосом.

Эконом поднял глаза и внимательно посмотрел на нее.

– Оклад не сказать, чтоб хорош, – предупредил он. – А график и того хуже.

– Мне не привыкать.

– И я не могу вас принять на постоянную должность, – продолжил эконом. – Девушка в отпуске, она сейчас в Нью-Йорке и вернется по прибытии судна.

– Ничего страшного, – отозвалась Эмма без объяснений.

Офицер все еще сомневался.

– Грамоте обучены?

Эмма могла бы сказать о стипендии в Оксфорде, но ответила просто:

– Да, сэр.

Тот молча выдвинул ящик стола, достал пространную анкету, протянул поршневую ручку и велел заполнять.

Как только Эмма взялась за дело, он добавил:

– И еще я должен взглянуть на вашу рекомендацию.

Эмма заполнила анкету, раскрыла сумочку и вручила ему отзыв от Мэйзи.

– Впечатляет, – признал эконом. – Но справитесь ли вы с работой администратора?

– Им я и стала бы в «Гранде», – объяснила Эмма. – Мне нужна практика, чтобы стать управляющей.

– Тогда зачем же вы отказываетесь и проситесь к нам?

– В Нью-Йорке у меня двоюродная бабушка, и мама хочет, чтобы я пожила у нее до окончания войны.

Это окончательно убедило эконома, поскольку ему было не в новинку общаться с такими беженцами.

– Что ж, тогда за дело, – сказал он, быстро встал и повел ее назад к справочному бюро.

– Пегги, я нашел замену Даны на рейс, – объявил он на месте. – Подготовьте ее, пусть сразу и приступает.

– Слава богу, – сказала Пегги, поднимая откидную доску и впуская Эмми за стойку. – Как тебя звать? – спросила она с тем же невыносимым акцентом.

Эмма впервые поняла Бернарда Шоу, который сказал, что Америка и Англия – две страны, разделенные общим языком.

– Эмма Баррингтон.

– Так вот, Эмма, это моя помощница Труди. Мы страшно заняты. Понаблюдай, а мы натаскаем тебя по ходу дела.

Эмма отступила на шаг назад и стала смотреть, как девушки выдерживали натиск, каким-то образом ухитряясь еще и улыбаться.

За час она выяснила, когда и где пассажиры должны собраться по учебной тревоге, на какой палубе расположен ресторан, как далеко должно отойти судно, чтобы пассажиры получили выпивку, с кем сыграть в бридж после ужина и как попасть на верхнюю палубу, чтобы полюбоваться закатом.

В течение следующего часа Эмма выслушивала одни те же вопросы, звучавшие вновь и вновь, а на третий решилась, шагнула вперед и начала самостоятельно отвечать пассажирам, лишь иногда справляясь у новых коллег.

На Пегги это произвело впечатление, и, когда очередь сократилась до двух опоздавших, она объявила:

– Пойдем покажу тебе твою каюту да перекусим, пока пассажиры накачиваются перед обедом. – Она обратилась к Труди: – Вернусь до семи, сменю тебя.

Затем откинула доску и вышла. Труди кивнула, и к ней подошел очередной пассажир.

– Скажите, а к ужину обязательно переодеваться?

– В первый вечер – нет, сэр, – последовал уверенный ответ, – но дальше – да.

Пегги продолжала щебетать, ведя Эмму по длинному коридору, пока они не подошли к трапу, отгороженному веревкой с табличкой «Только для членов экипажа».

– Трап ведет к нашим каютам, – объяснила она, снимая с крючка конец веревки. – У нас с тобой одна на двоих, койка Даны сейчас свободна.

– Ну и замечательно, – кивнула Эмма.

Они спускались все ниже, и с каждой палубой трапы становились все уже. Пегги умолкала, только когда кто-нибудь из команды сторонился, давая им пройти. Иногда она награждала встречных теплой улыбкой. Эмма и не знала, что такие бывают, – Пегги была решительна, независима и в то же время трогательно женственна, с короткими светлыми волосами, одетая в юбку, которая едва прикрывала колени, и тесный жакет, подчеркивавший достоинства фигуры.

– Пришли, – сказала та наконец. – Здесь ты будешь спать следующую неделю. Надеюсь, ты не ждала увидеть дворец.

Эмма вошла в каюту, которая была меньше любой комнаты в Мэнор-Хаусе, включая кладовку для метел.

– Жуть, правда? – спросила Пегги. – Вообще, у этой старой калоши есть только один плюс. – (Эмме было незачем уточнять, что та имела в виду, благо Пегги охотно отвечала как Эмме, так и себе самой.) – Такого соотношения мужчин и женщин не сыщешь нигде на земном шаре, – хохотнула она и продолжила: – Это койка Даны, а эта моя. Сама видишь, двоим здесь не поместиться, разве что кто-то ляжет. Давай устраивайся, а через полчаса приходи, я отведу тебя вниз в столовую на ужин.

«Разве ниже еще что-то есть?» – удивилась Эмма, но спросить не успела, Пегги уже упорхнула. Она в замешательстве села на койку. Как ей добиться от Пегги ответа на все вопросы, когда та без умолку трещит? А может, оно и к лучшему – сама все выболтает? В запасе еще целая неделя, придется набраться терпения. Она принялась перекладывать свои скромные пожитки в шкаф, который Дана не позаботилась освободить.

Раздались два длинных мощных гудка, и мигом позже Эмма почувствовала легкую дрожь корпуса. Иллюминатора в каюте не было, но она поняла, что судно движется. Она снова села и попыталась убедить себя в правильности решения, уже тоскуя по Себастьяну, хотя и собиралась через какой-то месяц вернуться в Бристоль.

Эмма изучила помещение, которое стало ей домом на следующую неделю. К обеим стенам крепились узкие койки, рассчитанные на человека ниже среднего роста. Она прилегла и проверила матрац, который не пружинил, потому что был без пружин, и положила голову на подушку, словно набитую поролоном, но не пером. Была здесь и маленькая раковина с двумя кранами, из которых тонкой струйкой текла тепловатая вода.

Она надела форму Даны и едва удержалась от смеха. Вернувшаяся Пегги удержаться уже не смогла. Дана была как минимум на три дюйма ниже и на три размера полнее Эммы.

– Скажи спасибо, что это всего на неделю, – утешила ее Пегги, увлекая Эмму на ужин.

Они спустились в самое чрево парохода и присоединились к остальной команде. Несколько молодых мужчин и пара постарше позвали Пегги за свои столы. Она выбрала высокого юношу – механика, как она шепнула Эмме. Втроем они встали в очередь. Механик положил себе всего, что там было. Пегги обошлась половиной, а Эмма, испытывая легкую тошноту, удовлетворилась печеньем и яблоком.

После ужина они вернулись в справочное бюро сменить Труди. Ужин для пассажиров начинался в восемь, и народу было мало. Считаные единицы справлялись, как пройти в ресторан.

За следующий час Эмма узнала гораздо больше о Пегги, чем о «Звезде Канзаса». Когда в десять вечера их смена подошла к концу, они опустили решетку и Пегги повела свою новую сослуживицу на нижнюю палубу.

– Выпьем в столовке?

– Нет, спасибо, – отказалась Эмма, – я устала.

– Каюту найдешь?

– Нижняя палуба семь, каюта один-один-три. Если вернешься, а меня не будет в койке, высылай поисковую партию.

В каюте Эмма быстро разделась, умылась и скользнула под простынку с одеялом. Она лежала на жесткой койке, пытаясь устроиться поудобнее и подобрав колени едва не к подбородку, но из-за качки оставалась в одном положении лишь считаные секунды. Прежде чем Эмма забылась сном, ее последние мысли были о Себастьяне.

Пробуждение было резким. Стояла такая темень, что стрелки часов не удавалось разглядеть. Сперва она решила, что качается судно, но вот глаза привыкли, и Эмма различила два тела на койке у противоположной стены каюты, ритмично ходившие ходуном. У одного не поместились ноги – похоже, что это был механик. Эмма подавила смех и лежала тихо, пока Пегги не издала долгий вздох и возня прекратилась. Через пару секунд длинные ноги коснулись пола и сунулись в поношенный комбинезон. Очень скоро дверь каюты открылась и тихо затворилась. Эмма заснула – на этот раз крепко.

Когда она проснулась утром, Пегги была на ногах и одета.

– Я на завтрак, – объявила она. – Увидимся в бюро. Дежурим мы, кстати, с восьми.

Едва она выпорхнула, Эмма вскочила с койки. Умывшись медленно и одевшись быстро, она поняла, что не успеет позавтракать, если надеется вовремя попасть за стойку.

Когда Эмма заступила на пост, то быстро обнаружила, что Пегги очень серьезно относится к делу и старается угодить каждому, кто обратится за помощью. Во время перерыва на кофе Эмма закинула удочку:

– Один пассажир спросил, когда принимает доктор.

– С семи до одиннадцати утром, – ответила Пегги, – и с четырех до шести вечером. В неотложном случае звонить «один-один-один» с ближайшего телефона.

– А как зовут доктора?

– Паркинсон. Доктор Паркинсон. Все девки от него без ума.

– Надо же, а пассажир думал, что это доктор Уоллес.

– Нет, Уолли ушел на пенсию с полгода назад. Милый старикашка.

Больше Эмма вопросов не задавала и просто пила кофе.

– Походила бы ты с утра да осмотрелась, чтобы знать, куда людей посылаешь, – предложила Пегги, когда они вернулись на рабочее место. Затем вручила Эмме путеводитель по судну. – Увидимся на ланче.

С открытым путеводителем Эмма начала экскурсию с верхней палубы: рестораны, бары, зал для карточных игр, библиотека и даже танцплощадка с судовым джаз-оркестром. Она задержалась только у лазарета на нижней палубе номер два. Осторожно приоткрыв двойные двери, она заглянула внутрь. В дальнем конце помещения стояли аккуратно застеленные койки. Не на них ли спали Гарри и лейтенант Брэдшо?

– Чему могу помочь? – раздался голос.

Эмма резко повернулась и увидела высокого мужчину в длинном белом халате. Она тотчас поняла, почему Пегги потеряла от него голову.

– Я новенькая, работаю в справочном бюро, – выпалила она. – Знакомлюсь с судном: где что находится…

– Саймон Паркинсон, – представился доктор, дружески улыбнувшись. – Теперь, когда вы меня нашли, добро пожаловать в любое время.

– Благодарю, – ответила Эмма, быстро попятилась в коридор, закрыла за собой дверь и поспешила прочь.

Она не помнила, кто и когда последний раз с ней флиртовал, но предпочла бы доктора Уоллеса. Остаток утра она провела за изучением палуб, пока не запомнила план судна достаточно, чтобы уверенно сориентировать любого пассажира.

Эмма предвкушала, как блеснет, но Пегги усадила ее за списки пассажиров. Эмма уединилась в подсобке и принялась читать длинный перечень имен, владельцев которых она вряд ли увидит в будущем.

Вечером она попыталась поужинать – подали тосты с бобами и лимонад, но быстро вернулась в каюту, надеясь урвать немного сна, если механик явится снова.

Когда дверь открылась, ее разбудил коридорный свет. Эмма не поняла, кто вошел в каюту, но это был точно не механик, потому что ноги этого гостя не доставали до стены. Она пролежала без сна сорок минут, пока тот не ушел.

Эмма быстро привыкла и к ежедневной рутине, и к ночным визитам. Последние мало чем различались – менялись только мужчины, хотя однажды любвеобильный гость направился к Эмме, а не к Пегги.

– Койкой ошиблись, – спокойно остановила его Эмма.

– Простите, – последовал ответ, и гость сменил курс.

Пегги, очевидно, решила, что Эмма спит, потому что после того, как пара покончила с делом, Эмма слышала каждое слово их приглушенной беседы.

– А твоя подружка дает?

– Что, запал? – хихикнула Пегги.

– Нет, не я, но есть желающие первыми расстегнуть пуговички на форме Даны.

– Шансов ноль. У нее парень в Бристоле, и даже Паркинсон не произвел на нее никакого впечатления.

– Жаль, – откликнулся голос.

Пегги и Труди часто вспоминали утренние похороны девятерых моряков с «Девонца», состоявшиеся до завтрака. Путем наводящих вопросов Эмма сумела выяснить вещи, которых не могли знать ни Мэйзи, ни дед. Но вот до Нью-Йорка осталось три дня, а она так и не узнала, были ли Гарри или лейтенант Брэдшо единственными выжившими.

На пятый день рейса Эмма впервые дежурила самостоятельно, и все прошло гладко. Сюрприз случился ночью.

Очередной мужчина снова направился к койке Эммы, но мигом вышел, едва она так же спокойно произнесла: «Ошиблись койкой». Потом она долго лежала без сна, гадая, кто же это мог быть.

На шестой день Эмма, так и не узнав о Гарри и Томе Брэдшо ничего нового, начала опасаться, что прибудет в Нью-Йорк без единой зацепки. За обедом она решилась спросить у Пегги о «том, который выжил».

– Я видела Тома Брэдшо только раз, – сказала Пегги. – Он гулял по палубе с медсестрой. Хотя «гулял» – сильно сказано, бедняга ходил на костылях.

– Вы разговаривали?

– Нет, он выглядел скромником. В любом случае, Кристин с него глаз не спускала.

– Кристин?

– Она была судовой медсестрой, работала с доктором Уоллесом. Они-то и спасли Тома Брэдшо.

– И больше ты его не видела?

– Мельком, уже в Нью-Йорке, когда он сходил на берег вместе с Кристин.

– Он покинул судно вдвоем с Кристин? – встрепенулась Эмма. – А доктор Уоллес был с ними?

– Нет, только Кристин и ее дружок Ричард.

– Ричард? – с облегчением переспросила Эмма.

– Ну да, Ричард… фамилии не помню. Он был здесь третьим помощником капитана. Вскоре они с Кристин поженились, и мы их больше не видели.

– Симпатичный?

– Том или Ричард? – спросила Пегги.

– Принести тебе выпить, Пег? – спросил молодой мужчина, которого Эмма видела впервые, но заподозрила, что ночью узреет в профиль.

Она не ошиблась и не сомкнула глаз ни до его визита, ни во время, ни после. Она думала о совершенно другом.

На следующее утро Эмма впервые за плавание опередила за стойкой Пегги.

– Приготовить список на высадку? – спросила она, когда та наконец явилась и откинула доску.

– Ты первая на моей памяти, кто сам предлагает, – заметила Пегги. – Пожалуйста, ради бога. Кто-то же должен его сверить. Вдруг иммиграционные власти решат еще раз кого-нибудь проверить.

Эмма отправилась в подсобку. Отложив в сторону список пассажиров, она занялась папками с делами бывших членов экипажа, которые нашла в отдельном шкафчике, выглядевшем так, будто его давно не открывали.

Она приступила к неторопливому и тщательному поиску Кристин и Ричарда. Кристин нашлась без труда, поскольку была одна – она проработала старшей медсестрой на борту «Звезды Канзаса» с тридцать шестого по тридцать девятый год. Однако Ричардов, Диков и Дикки обнаружилось несколько, но адрес одного – лейтенанта Ричарда Тиббета – значился в том же манхэттенском многоквартирном доме, что и мисс Кристин Крэйвен.

Эмма записала его.

– Добро пожаловать в Соединенные Штаты, мисс Баррингтон.

– Спасибо, – ответила Эмма.

– Как долго вы пробудете в нашей стране? – спросил иммиграционный чиновник, проверив ее паспорт.

– Неделю, максимум две, – ответила Эмма. – Навещу двоюродную бабушку, а затем вернусь в Англию.

Это была правда: у Эммы и в самом деле жила в Нью-Йорке двоюродная бабушка, сестра лорда Харви, но навещать ее она ни в коем случае не собиралась, так как не хотела, чтобы семья узнала, зачем она здесь.

– Адрес вашей двоюродной бабушки?

– Угол Шестьдесят четвертой и Парковой.

Иммиграционный чиновник сделал пометку, поставил печать и вернул паспорт.

– Желаю приятно провести время в Большом Яблоке,[6] мисс Баррингтон.

Как только Эмма миновала иммиграционный контроль, она присоединилась к длинной очереди пассажиров со «Звезды Канзаса». Еще через двадцать минут она уже сидела в такси.

– Мне нужен небольшой, с разумными расценками отель неподалеку от Мертон-стрит, Манхэттен, – сказала она водителю.

– Ищо разочек, леди, – отозвался таксист. Во рту у него торчал огрызок погасшей сигары.

Эмма не поняла ни слова и решила, что у водителя те же трудности.

– Я ищу маленький, недорогой отель около Мертон-стрит, на острове Манхэттен, – сказала она медленно, отчетливо выговаривая каждое слово.

– Мертон-стрит, – повторил водитель, словно это было единственным, что он понял.

– Верно, – сказала Эмма.

– А чего сразу-то не сказали?

Он тронул машину и больше рта не раскрывал, пока не высадил свою пассажирку у краснокирпичного здания с развевающимся флагом «Отель „Мэйфлауэр“».

– Сорок центов с вас, – объявил таксист, кивая огрызком сигары при каждом слове.

Эмма оплатила проезд из зарплаты, которую получила за неделю работы на судне. Она зарегистрировалась в отеле, поднялась на лифте на четвертый этаж и направилась в свой номер. Там она поспешила раздеться и принять горячую ванну.

Вылезать оттуда отчаянно не хотелось. Эмма вытерлась большим пушистым полотенцем, надела скромное, по ее мнению, платье и спустилась на первый этаж. Она чувствовала себя почти человеком.

В углу гостиничного кафе Эмма нашла свободный столик и заказала чашку чаю (здесь не слыхали про «Эрл Грей») и клубный сандвич – нечто, о чем не слыхала уже она. В ожидании она принялась составлять на бумажной салфетке длинный перечень вопросов, надеясь, что на Мертон-стрит, 46, найдется желающий на них ответить.

Подписав счет («check» – еще одно новое слово), Эмма спросила администратора, как ей найти Мертон-стрит. Три квартала на север, два на запад – последовал ответ. Она и не догадывалась, что каждый житель Нью-Йорка обладал встроенным компасом.

Эмма с удовольствием прошлась, останавливаясь полюбоваться витринами с товарами, которых в Бристоле отродясь не видели. Сразу после полудня она подошла к многоэтажному жилому дому, не зная, как быть, если миссис Тиббет не окажется дома.

Аккуратно одетый привратник поздоровался и отворил ей дверь.

– Чем могу служить?

– Я пришла к миссис Тиббет, – ответила Эмма так, будто ее ждали.

– Квартира тридцать один, третий этаж, – сообщил тот, коснувшись края фуражки.

Английский акцент и правда был пропуском.

Пока лифт нехотя полз на третий этаж, Эмма отрепетировала несколько фраз, которые, как она надеялась, помогут отпереть следующую дверь. Когда кабина остановилась, она сдвинула решетку, шагнула в коридор и отправилась искать тридцать первую квартиру. Посреди двери Тиббетов был встроен крохотный стеклянный кружок, напомнивший ей глаз Циклопа. Заглянуть внутрь Эмма не могла, зато квартирант, как она поняла, мог видеть происходящее снаружи. Более знакомое устройство – звонок – нашлось на стене. Она нажала кнопку и стала ждать. Прошло какое-то время, и вот дверь отворилась, но лишь на несколько дюймов, удерживаемая цепочкой. Из темной щели уставились два глаза.

– Что вам нужно? – осведомился голос. Спасибо, что хоть слова были понятны.

– Простите, что беспокою вас, миссис Тиббет, – сказала Эмма, – но вы, возможно, мой последний шанс. – (Глаза женщины смотрели с подозрением.) – Видите ли, я отчаянно пытаюсь разыскать Тома.

– Тома? – повторил голос.

– Тома Брэдшо. Он отец моего ребенка, – выложила Эмма свой последний козырь.

Дверь закрылась. Брякнула цепочка, и та распахнулась полностью, явив молодую женщину с ребенком на руках.

– Вы извините, – сказала она, – но Ричард не разрешает открывать незнакомцам. Входите, пожалуйста. – Она провела Эмму в гостиную. – Присядьте, а я пока уложу Джека.

Эмма села и огляделась. Здесь было несколько фотографий Кристин с молодым военно-морским офицером – очевидно, Ричардом.

Через несколько минут Кристин вернулась с кофейным подносом.

– С молоком или черный?

– С молоком, пожалуйста, – ответила Эмма, которая никогда не пила кофе в Англии, но быстро усвоила, что американцы не пьют чай даже по утрам.

– Сахар? – предложила Кристин, когда наполнила обе чашки.

– Нет, спасибо.

– Значит, Том ваш муж? – спросила Кристин, усевшись напротив.

– Нет, я его невеста. Откровенно говоря, я понятия не имела, что беременна.

– Как вы нашли меня? – В голосе Кристин все еще звучала тревога.

– Эконом со «Звезды Канзаса» сказал, что вы с Ричардом последние видели Тома.

– Это правда. Мы были с ним до ареста. Он едва успел сойти на берег.

– Ареста? – не веря своим ушам, переспросила Эмма. – Что же он натворил, за что?

– Его обвинили в убийстве родного брата, – сказал Кристин. – Неужели не знали?

Эмма разрыдалась. Надежды рухнули, и выжил Брэдшо, а не Гарри. Если бы Гарри обвинили в убийстве брата Брэдшо, то он мог бы запросто доказать, что арестовали не того.

Если бы она вскрыла конверт с каминной полки Мэйзи, то узнала бы правду и не подвергла себя столь суровому испытанию. Она рыдала, впервые осознав, что Гарри нет в живых.

Когда сэр Уолтер Баррингтон приехал к своему внуку и поведал трагические новости о гибели Гарри Клифтона в море, Джайлзу показалось, что он лишился руки или ноги. Да он и дал бы их на отсечение, если бы это вернуло Гарри. В детстве они были неразлучны, и Джайлз всегда считал, что это навеки. Потрясенный бессмысленной, ненужной смертью Гарри, Джайлз поклялся не повторить подобной ошибки.

Он сидел в гостиной и слушал радиообращение мистера Черчилля, когда Эмма спросила:

– Ты тоже пойдешь на фронт?

– Да, в Оксфорд уже не вернусь. Хочу записаться немедленно.

Мать искренне удивилась, но сказала сыну, что понимает его выбор. Эмма крепко обняла брата:

– Гарри гордился бы тобой.

Грэйс, редко дававшая волю чувствам, расплакалась.

Утром Джайлз отправился в Бристоль и показательно припарковал свой желтый «MG» напротив призывного пункта. Он вошел с решительным, как ему мнилось, выражением. Полковой старшина глостерширцев – бывшего полка капитана Джека Тарранта – мгновенно насторожился и вскочил при виде молодого мистера Баррингтона. Он выдал Джайлзу анкету, которую тот послушно заполнил, и часом позже Джайлза пригласили за ширму, где его осмотрел военный врач.

В итоге доктор проставил «галочку» в каждом квадрате – уши, нос, горло, грудь и конечности, – после чего перешел к проверке зрения. Джайлз встал за белую линию и по велению доктора называл буквы и цифры; в конце концов, он дальше всех отбивал кожаный мяч, летящий в лицо со скоростью девяносто миль в час. Он был уверен, что годен по всем статьям, пока врач не спросил о наследственных заболеваниях в семье. Джайлз честно ответил, что дед и отец страдали дальтонизмом.

Доктор продолжил проверку, и Джайлз заметил, что «гм» и «ага» сменились на сокрушенное цоканье языком.

– Сожалею, мистер Баррингтон, – молвил тот, когда закончил. – При таком семейном анамнезе я не могу рекомендовать вас в действующую армию. Но разумеется, ничто не помешает вам служить при штабе.

– Доктор, да поставьте же крестик, и забудем, что я вообще затронул эту тему! – предложил Джайлз, добавив надрыва.

Доктор проигнорировал его протест и вынес вердикт: «С3» – негоден к строевой службе.

Джайлз вернулся в Мэнор-Хаус к ланчу. Его мать Элизабет не стала комментировать тот факт, что он выпил почти целую бутылку вина. Всем, кто интересовался, Джайлз сообщил, что глостерширцы не взяли его из-за дальтонизма.

– Дедушке это не помешало воевать с бурами, – напомнила Грэйс, когда Джайлзу подложили еще пудинга.

– Небось не знали про такую болезнь, – сказал Джайлз, сглаживая колкость.

Но Эмма ударила ниже пояса.

– Ты и не хотел служить, правда? – спросила она, глядя ему в глаза. Джайлз рассматривал свои туфли, когда она послала его в нокаут: – Жаль, что с нами нет твоего приятеля из доков. Он бы напомнил тебе, что тоже дальтоник.

Мать же испытала облегчение, но от комментариев воздержалась. Грэйс больше не разговаривала с братом до своего отъезда в Кембридж.

На следующий день Джайлз вернулся в Оксфорд. Он убеждал себя в том, что не был призван по уважительной причине, которая очевидна всем, и остается продолжить учебу. Миновав ворота, он обратил внимание на то, что четырехугольный двор больше напоминал призывной пункт и юношей в военной форме было гораздо больше тех, что остались в парадной университетской. Джайлз подумал о единственном плюсе этого – студенты и студентки впервые в истории сравнялись числом. К сожалению, большинство девушек мечтали пройтись под ручку с военным.

Старый школьный друг Джайлза Дикинс был одним из немногих, кто не стыдился из-за того, что не попал в армию. Впрочем, Дикинсу и не было смысла идти на комиссию. Это был редкий экзамен, который он ни в коем случае не сумел бы сдать. Однако вскоре Дикинс вдруг загадочным образом исчез, перебравшись в место под названием Блетчли-Парк.[7] Никто не мог сказать Джайлзу, чем там занимаются, и все только шикали, а Дикинс предупредил Джайлза, что больше не приедет его навестить – никогда и ни при каких обстоятельствах.

Шли месяцы, и Джайлз стал больше просиживать в пабе, чем в переполненной аудитории, а Оксфорд начал наполняться ветеранами: кто без руки, кто без ноги, иные ослепшие, и все были тут как тут. Джайлз притворялся безучастным, однако к концу семестра он начал все острее чувствовать себя не на своем месте.

В конце семестра Джайлз поехал в Шотландию крестить Себастьяна Артура Клифтона. На церемонию, проходившую в часовне замка Малджелри, были приглашены только ближайшие родственники и пара близких друзей. Отца Эммы и Джайлза среди них не было.

Джайлза удивило и обрадовало, когда Эмма попросила его быть крестным, хотя он был немного огорошен причиной: она не сомневалась, что Гарри, несмотря ни на что, в первую очередь подумал бы о его кандидатуре.

Утром, спустившись к завтраку, Джайлз заметил в дедовском кабинете свет и, проходя мимо, услышал свое имя. Он резко остановился и сделал шаг к полуоткрытой двери. Он застыл в ужасе, когда услышал слова сэра Уолтера:

– Мне больно говорить об этом, но яблоко от яблони…

– Согласен, – ответил лорд Харви. – Ведь я тоже был весьма благоприятного мнения о юноше, отчего история предстает в еще более скверном свете.

– Никто, – сказал сэр Уолтер, – не гордился им больше, чем я, как председатель правления, когда Джайлза назначили старостой в бристольской классической школе.

– Я полагал, – отозвался лорд Харви, – что на поле боя он проявит те же задатки отважного лидера, которые так часто демонстрировал в спорте.

– Утешает одно, – заметил сэр Уолтер. – Я больше не верю, что Гарри Клифтон мог оказаться сыном Хьюго.

Джайлз прошел по коридору, миновал столовую и вышел на двор. Он сел в свою машину и пустился в долгое обратное путешествие на юго-запад страны.

На следующее утро он припарковался у призывного пункта. И снова встал в очередь, на сей раз не к глостерширцам, а на другой берег Эйвона, где набирали новобранцев в Эссекский полк.

После заполнения анкеты он прошел еще один строгий медицинский осмотр. Когда врач спросил его о наследственных заболеваниях, которые могли бы помешать строевой службе, он ответил:

– Не было, сэр.

В полдень следующего дня Джайлз покинул один мир, чтобы начать жизнь в другом.

Тридцать шесть зеленых новобранцев, которых не объединяло ничто, кроме королевского шиллинга,[8] погрузились в поезд под присмотром своего капрала. Когда состав тронулся, Джайлз вгляделся в грязное окно вагона третьего класса и понял только, что едет на юг. Но как далеко, он осознал лишь четырьмя часами позже, когда состав отвели на запасной путь в Липстоне.

В пути Джайлз молчал и внимательно прислушивался к окружающим, которые будут его товарищами на следующие двенадцать недель. Водитель автобуса из Филтона, полисмен из Лонг-Эштона, мясник с Брод-стрит, строитель из Нэйлси и фермер из Винскомба.

Как только новобранцы выгрузились, капрал перевел их в уже поджидавший автобус.

– Куда едем-то? – поинтересовался мясник.

– Скоро узнаешь, паренек, – ответил ему капрал, и стало ясно, откуда он родом.[9]

Автобус почти час тащился через Дартмур, пока не исчезли последние дома; потянулась безлюдная местность, и лишь одинокий ястреб кружил в небе, высматривая добычу.

Наконец они притормозили перед группой унылых строений с выцветшей вывеской «Ипрские казармы: военно-тренировочная база Эссекского полка». Это не укрепило боевой дух Джайлза. Из будки вышел солдат и поднял шлагбаум. Они проехали еще сотню ярдов и остановились посреди учебного плаца, где их поджидала одинокая фигура.

Когда Джайлз выбрался из автобуса, он очутился перед военным гигантского роста и с широченной грудью, который будто пустил в этот плац корни. На груди сверкали три ряда медалей, а под левой мышкой торчала трость, но Джайлза поразили бритвенно острые стрелки на брюках и ботинки, надраенные так, что Джайлз видел свое отражение.

– Добрый день, джентльмены, – загремел здоровяк на весь плац, и Джайлз подумал, что вот уж кому не понадобится мегафон. – Меня зовут старший сержант Доусон, для вас – сэр. Моя обязанность – всего за двенадцать недель превратить вас из неорганизованного сброда в боевой отряд. К концу срока вы сможете называть себя солдатами Эссекского полка, самого доблестного на передовой. Все эти двенадцать недель я буду вам матерью, отцом и возлюбленной и смею вас заверить, что цель у меня в жизни одна, а именно: гарантировать, что, когда вы встретите своего первого немца, вы уложите его раньше, чем он вас. Это превращение начнется завтра в пять утра. – По строю пронесся стон, однако старший сержант и ухом не повел. – Пока же капрал Маклауд отведет вас в столовую, после чего вы обустроитесь в казарме. Хорошенько выспитесь, потому что при нашей следующей встрече вам понадобится каждая унция энергии. Выполняйте, капрал.

Джайлз засел над рыбной котлетой, не знавшей соли, и после глотка тепловатой коричневой воды, означавшей чай, поставил кружку на стол.

– Что, не будешь котлету? – осведомился сосед. – А можно мне?

Джайлз кивнул, и они обменялись тарелками. Тот не проронил ни слова, пока не доел.

– Я знаю твою маму, – сообщил парень, прожевав.

Джайлз присмотрелся к нему, прикидывая, как это возможно.

– Мы поставляем мясо для Мэнор-Хауса и Баррингтон-холла, – объяснил тот. – Мне нравится твоя мама. Такая славная леди. Кстати, я Бэйтс, Терри Бэйтс. – Он крепко пожал руку Джайлзу. – Вот уж не думал не гадал, что окажемся рядом.

– Ну-ка, ребята, живо на выход, – скомандовал капрал.

Новобранцы вскочили со скамей и последовали за капралом через плац к ниссеновскому бараку[10] с намалеванной надписью «МАРНА». Еще одна славная битва Эссекского полка, как объяснил капрал, отворяя дверь их нового дома.

Тридцать шесть коек, по восемнадцать у каждой стены, были втиснуты в пространство не шире гостиной в Баррингтон-холле. Джайлза поместили между Аткинсоном и Бэйтсом. Очень похоже на школу, подумал он, хотя в последующие дни столкнулся с некоторыми отличиями.

– Шабаш, ребята, пора раздеваться и дрыхнуть.

Задолго до того, как улегся последний новобранец, капрал выключил свет и гаркнул:

– Всем спать! Завтра трудный день!

Джайлз не удивился бы, добавь тот, как староста Фишер из его школы: «Никаких разговоров после отбоя».

Свет, как и было обещано, зажегся в пять утра; впрочем, у Джайлза не было времени взглянуть на часы, когда старший сержант Доусон вошел в барак и заорал:

– Последний, кто поставит ноги на пол, будет первым на штыке у фрица!

Множество пар ног мгновенно ударили в пол, а тот промаршировал по бараку, звонко лупя тростью по койкам тех, кто еще не успел.

– А теперь слушать, и слушать внимательно, – продолжил он. – Я дам вам четыре минуты умыться и побриться, четыре минуты заправить койку, четыре минуты одеться и восемь минут позавтракать. На все про все двадцать минут. Языком чесать категорически не советую, потому что время пойдет, да и к тому же я здесь единственный с правом голоса. Это понятно?

– Яснее некуда, – обронил Джайлз, и это вызвало удивленные смешки.

Старший сержант мигом нарисовался перед ним.

– Когда разеваешь рот, сынок, – пролаял он, опустив трость на плечо Джайлза, – мне хочется слышать только «слушаюсь, сэр», «никак нет, сэр», «не стриги меня пока, дам я шерсти три мешка, сэр».[11] Ясно?

– Так точно, сэр, – ответил Джайлз.

– Не слышу тебя, сынок.

– Так точно, сэр! – гаркнул тот.

– Уже лучше. Теперь шагом марш в умывальную, живчик, пока не угодил на гауптвахту.

Джайлз понятия не имел, что такое гауптвахта, но прозвучало это не сказать, чтоб соблазнительно.

Джайлз еще только вошел в умывальную, а Бэйтс уже выходил. К тому времени, как он побрился, Бэйтс успел заправить кровать, одеться и был на пути в столовую. Когда Джайлз наконец догнал его, он сел напротив.

– Как тебе удается? – восхитился Джайлз.

– Что удается?

– Порхать, когда все еще полусонные.

– Да запросто. Я же мясник, как мой папаша. Подъем в четыре, и сразу на рынок. За лучшими кусками приходится поспевать к доставке от причала или вокзала. Опоздаю на пару минут – получу второй сорт. Через полчаса останутся одни жилы – небось ваша матушка спасибо не скажет?

Джайлз рассмеялся, а Бэйтс вскочил и поспешил в казармы, где обнаружил, что старший сержант не оставил им ни секунды на чистку зубов.

Бо́льшая часть утра «салаг», как их называли, ушла на экипировку, причем похоже было, что пару комплектов формы уже кто-то носил. Береты, ремни, ботинки, стальные каски, паста «Брассо» и вакса. Как только новобранцев переодели, их вывели на плац для первого строевого занятия. Отслужив, хоть и не вполне прилежно, в школьном Объединенном кадетском корпусе,[12] Джайлз начал с небольшой форой, но чувствовал, что Терри Бэйтс очень скоро догонит его.

В двенадцать они промаршировали в столовую. Джайлз был так голоден, что съел почти весь обед. После еды все вернулись в барак и переоделись в спортивную форму, после чего их толпой погнали в физкультурный зал. Джайлз вознес хвалу школьному физруку за то, что тот научил его взбираться по канату, балансировать на бревне и пользоваться шведской стенкой для растяжки мышц. От него не укрылось, что Бэйтс копировал каждое его движение.

День завершился пятимильным кроссом через Девонские вересковые пустоши. С инструктором вернулись только восемь человек из тридцати шести. Один умудрился заблудиться, и за ним отправили поисковую партию. За чаем последовало то, что старший сержант назвал свободным временем, – на самом деле почти все обессиленно рухнули на койки и мгновенно забылись крепчайшим сном.

С утра дверь снова распахнулась в пять, однако на сей раз кое-кто соскочил на земляной пол еще до щелчка выключателя. За завтраком последовал очередной час муштры, и все уже шагали в ногу. Затем новобранцы сели в круг на траве и приступили к изучению винтовки – разборка, сборка, чистка и стрельба. Капрал показал, как чистить ствол единым движением, напомнив, что пуля не знает, на чьей она стороне, и пусть она лучше вылетит с переднего конца и поразит врага, чем разорвется в казенной части и прикончит стрелка.

Вторую половину дня провели на стрельбище, где инструкторы учили новобранцев прижимать приклад к плечу, совмещать мушку с прицельной планкой и мягко, без рывка, нажимать на спуск. На этот раз Джайлз возблагодарил деда за стрельбы по куропаткам, где он научился попадать точно в цель.

День завершился очередным пятимильным кроссом, чаем и отбоем в десять вечера. Большинство юношей повалились еще до того, как погас свет, и пожелали либо не взойти солнцу, либо скончаться во сне старшему сержанту. Им не повезло. Первая неделя показалась Джайлзу месяцем, однако к концу второй он начал справляться с программой, хотя ни разу не опередил в умывальной Бэйтса.

Джайлз, как и любой другой, не жаловал тренировки, но ему нравилось соревноваться. Однако он был вынужден признать, что дни текли, а ему становилось все труднее угнаться за мясником с Брод-стрит. Бэйтсу удавалось обменяться с ним ударами на боксерском ринге и не отставать на полигоне, но когда им пришлось бежать кросс в тяжелой обуви и с винтовками, ему стало очень трудно победить человека, который годами таскал спозаранку бараньи туши.

То, что к концу шестой недели Баррингтона и Бэйтса представили к званию младшего капрала, не удивило никого, и оба они возглавили по отделению.

Не успели они нашить лычки, как их отряды сделались отчаянными соперниками не только на плацу и в спортзале, но и в ночных марш-бросках, учебных полевых операциях и перебросках. По вечерам Джайлз и Бэйтс, как мальчишки, объявляли себя победителями. Старшему сержанту нередко приходилось выносить им благодарность порознь.

По мере приближения выпускного парада Джайлз чувствовал, что солдаты обоих отделений гордятся и верят в то, что заслужили честь называться эссексцами, хотя старший сержант не уставал предупреждать, что очень скоро они вступят в настоящий бой с настоящим врагом и настоящими пулями. Он напоминал, что его не будет рядом, чтобы держать их за ручку. Впервые Джайлз понял, что будет скучать по этому чертяке.

Наступила последняя пятница. Обучение успешно завершилось, и Джайлз надеялся, что вместе с остальными вернется на уик-энд в Бристоль, а в понедельник прибудет на полковой сборный пункт. Но после парада старший сержант отвел его в сторону:

– Капрал Баррингтон, срочно явитесь к майору Редклиффу.

Джайлз не спросил зачем – бесполезно.

Он поспешил через плац и постучал в дверь начальника отдела личного состава – человека, которого видел редко, да и то издалека.

– Войдите, – донесся голос.

Джайлз вошел, встал по стойке «смирно» и отсалютовал.

– Баррингтон, – молвил майор Редклифф. – У меня для вас хорошие новости. Вас приняли в офицерскую школу.

Джайлз даже не понял, что его решили отправить на повышение.

– Завтра утром отправитесь в Монс, где в понедельник начнется вводный курс. Мои поздравления – и желаю удачи.

– Благодарю, сэр, – сказал Джайлз и спросил: – Бэйтс едет со мной?

– Бэйтс? – не понял майор Редклифф. – Вы имеете в виду капрала Бэйтса?

– Так точно, сэр.

– Боже правый, нет, – ответил начальник отдела. – Он не годится в офицеры.

Джайлзу осталось надеяться, что немцы страдали такой же кадровой слепотой.

Явившись в полдень в учебную воинскую часть по подготовке офицеров в Олдершоте, Джайлз подивился скорости очередной перемены. Ему пришлось привыкнуть к тому, что капралы и даже старшие сержанты обращались к нему «сэр».

Спал он в отдельной комнате, его не будили с петухами и не лупили тростью по койке, требуя поставить ноги на пол. Дверь открывалась, только когда ему хотелось. Завтракал он с группой молодых мужчин, которых не надо было учить держать вилку и нож, хотя пара из них, похоже, не знала, как подступиться к винтовке, не говоря о стрельбе. Но через несколько недель эти самые люди окажутся на передовой и поведут за собой неопытных добровольцев, жизни которых будут зависеть от их решений.

Джайлз просиживал с ними в аудитории, где им преподавали военную историю, географию, картографию, тактику ведения боя, немецкий язык и командирское дело. Но если он чему-то и научился у мясника с Брод-стрит, так это пониманию того, что лидерству выучить невозможно.

Через восемь недель те же самые молодые люди стояли на выпускном параде – всем им торжественно присвоили звание офицеров Королевских вооруженных сил. Каждому вручили по две выпуклые звездочки, коричневую кожаную офицерскую трость и благодарственное письмо с поздравлением от короля.

Джайлз хотел одного: вернуться в свой полк, но он знал, что это невозможно, ибо в ту пятницу, когда он шел с плаца, ему прощально отсалютовали капралы и, да, даже старший сержант.

Шестьдесят новоиспеченных вторых лейтенантов покинули Олдершот и разъехались на уик-энд по домам, по всей стране; некоторые – в последний раз.

Бо́льшую часть субботы Джайлз провел, меняя поезда по пути на запад. Он поспел в Мэнор-Хаус к обеду.

Элизабет не стала скрывать гордость при виде молодого лейтенанта, стоявшего в прихожей.

Джайлза раздосадовало то, что его не видели Эмма и Грэйс, их не было дома. Мать объяснила, что Грэйс, у которой шел второй семестр в Кембридже, не торопилась домой даже на каникулах.

Обед ограничился одним блюдом. Подавал Дженкинс – мать обронила, что остальные нынче обслуживают передовую, а не обеденный стол. Джайлз рассказал об учебе в Дартмурском лагере. Мать вздохнула при словах о Терри Бэйтсе:

– «Бэйтс и сын»! Они были лучшими мясниками в Бристоле.

– Были?

– Все магазины на Брод-стрит буквально сровняли с землей, и мы остались без мясника Бэйтса. Этой немчуре придется за многое ответить.

Джайлз нахмурился.

– А Эмма?

– Лучше некуда… разве что…

– Разве что?

Помедлив, мать глухо добавила:

– Было бы проще, роди она дочь, а не сына.

– Почему это так важно? – спросил Джайлз, снова наполнив бокал.

Мать опустила голову, но ничего не сказала.

– О боже, – сообразил Джайлз. – Я-то решил, когда Гарри погиб, унаследую…

– Боюсь, родной, что тебе не унаследовать ничего, – подхватила мать, подняв глаза. – Если только не установят, что твой отец не приходится отцом и Гарри. Иначе титул наследует Себастьян.

Джайлз приумолк, переваривая услышанное. Когда подали кофе, Элизабет заявила, что устала и пойдет приляжет.

Позднее, поднявшись к себе, Джайлз не смог удержаться и не зайти в детскую взглянуть на своего крестника. Он посидел с наследником титула Баррингтонов наедине. Себастьян блаженно загулил во сне, не ведая о войне и ни на миг не задумываясь ни о завещании прадеда, ни о важности слов «и все, что в нем».[13]

На следующий день Джайлз отобедал с дедами в клубе «Сэведж». Атмосфера разительно отличалась от той, что царила пять месяцев назад в замке Малджелри. Старики хотели одного: выяснить, куда перебросят его полк.

– Понятия не имею, – ответил Джайлз, который и сам был не прочь узнать.

Но даже будь он в курсе, то ответил бы так же, хотя почтенные джентльмены были ветеранами англо-бурской войны.

В понедельник лейтенант Баррингтон встал рано, и после завтрака с матерью Хадсон повез его в штаб-квартиру Первого Эссекского полка.

На въезде их задержала колонна бронетанковой техники и грузовиков с войсками, выезжавшая из главных ворот. Джайлз подошел к будке часового.

– Доброе утро, сэр, – сказал ему капрал, бодро отсалютовав; Джайлз все еще не привык к такой чести. – Начальник отдела личного состава просил вас явиться сразу же по прибытии.

– С радостью, капрал, – козырнул Джайлз. – Знать бы еще, где его кабинет.

– В дальнем конце плаца, сэр, зеленая дверь. Мимо не пройдете.

Джайлз добрался до места, по ходу то и дело касаясь козырька.

Майор Редклифф взглянул на него из-за стола:

– А, Баррингтон, голубчик! Рад снова видеть вас. Не очень верилось, что успеете к сроку.

– К какому сроку, сэр?

– Полк перебрасывают за границу, и полковник счел, что стоит дать вам возможность присоединиться к нам, иначе останетесь в тылу до следующей заварушки.

– Куда мы направляемся, сэр?

– Понятия не имею, дружок, мне это знать не по чину. Но ясно одно: это место, черт побери, будет намного ближе к немцам, чем к Бристолю.

Гарри навсегда запомнил день, когда Ллойда выпустили из Лэйвенэма. Он не огорчился, но был удивлен прощальными словами Макса.

– Не откажешь мне в одолжении, Том? – попросил Ллойд, когда они последний раз пожали друг другу руки. – Мне очень нравятся твои дневники и страшно хочется почитать дальше. Отправляй их по этому адресу! – Он протянул Гарри визитку, словно они уже были на воле. – А я буду через неделю возвращать.

Гарри был польщен и согласился присылать Максу тетради.

Наутро Гарри занял его место за столом библиотекаря, но решил не браться за вчерашнюю газету, пока не закончит дела. Он каждый вечер вел дневник и отсылал Максу Ллойду исписанные тетради. И всякий раз испытывал облегчение и легкое удивление, когда они вскоре возвращались, как и было обещано.

Проходили месяцы, и Гарри привык к однообразию тюремной жизни, а потому был захвачен врасплох, когда однажды утром начальник ворвался в библиотеку, потрясая «Нью-Йорк таймс».

– У нас есть карта Соединенных Штатов? – потребовал Свансон.

– Да, конечно. – Гарри поспешил к справочной секции и вынул «Атлас Америки» Хьюберта. – Что ищете, начальник?

– Перл-Харбор.

Дальнейшие двадцать четыре часа заключенные и охранники обсуждали одно: вступит ли Америка в войну?

На следующее утро Свансон вернулся в библиотеку.

– Президент Рузвельт сообщил по радио, что Соединенные Штаты объявили войну Японии.

– Это все очень хорошо, – сказал Гарри. – Но когда американцы помогут нам разбить Гитлера?

И тотчас Гарри пожалел о вырвавшемся словечке «нам». Он глянул на Свансона, вопросительно смотревшего на него, отвернулся и начал расставлять сданные накануне книги.

Ответ на вопрос пришел через несколько недель, когда Уинстон Черчилль отправился в США на борту линкора «Герцог Йоркский» для проведения в Вашингтоне переговоров с президентом. К моменту возвращения премьер-министра в Великобританию Рузвельт дал согласие на то, чтобы Соединенные Штаты сосредоточились на войне в Европе и разгроме нацистской Германии.

Гарри все вел дневник, рассказывая о реакции заключенных на вступление Америки в войну. Он сделал вывод, что большинство разделилось на две категории: трусы и герои. Первые облегченно вздохнули – мол, благополучно отсидятся в тюрьме. Вторые с нетерпением дожидались освобождения, чтобы обрушиться на врага, которого ненавидели больше, чем тюремщиков. Когда Гарри спросил своего сокамерника, к кому тот ближе, Куинн ответил:

– Ты видел ирландца, который не любит драться?

Сам Гарри расстроился, решив, что раз американцы вступили в войну, она закончится задолго до того, как ему представится шанс поучаствовать. Впервые с начала срока он задумался о побеге.

Гарри едва дочитал книжное обозрение в «Нью-Йорк таймс», когда в библиотеку явился офицер и объявил:

– Брэдшо, тебя срочно вызывает начальник.

Гарри не удивился, хотя, взглянув еще раз на рекламу внизу страницы, продолжил гадать: неужели Ллойд решил, что ему это сойдет с рук? Он аккуратно сложил газету, вернул ее на полку и вышел за офицером из помещения.

– А зачем он меня вызывает, мистер Джойс? – спросил Гарри во дворе.

– Не спрашивай меня, – ответил Джойс, не скрывая сарказма. – Я никогда не был его доверенным лицом.

Гарри умолк и молчал до самого кабинета. Джойс осторожно постучал.

– Войдите, – донесся знакомый голос.

Джойс открыл дверь; Гарри вошел и с удивлением обнаружил там незнакомца, сидевшего напротив Свансона. Он был в военной форме и выглядел настолько же элегантным, насколько неопрятным почувствовал себя Гарри. Гость приковался взглядом к заключенному.

Начальник поднялся из-за стола.

– Доброе утро, Том, – впервые Свансон назвал его по имени. – Это полковник Клевердон, Пятый полк техасских рейнджеров.

– Доброе утро, сэр, – поздоровался Гарри.

Клевердон встал и пожал ему руку, еще один сюрприз.

– Присядь, Том, – сказал Свансон. – У полковника к тебе предложение.

Гарри сел.

– Рад познакомиться с вами, Брэдшо, – начал полковник Клевердон, как только сам опустился на стул. – Я командир подразделения рейнджеров.

Гарри вопросительно посмотрел на него.

– Вы не найдете нас ни в одном вербовочном справочнике. Я готовлю отряды для заброски во вражеский тыл с целью организации паники и нанесения максимального урона противнику, обеспечивая тем самым нашей пехоте лучшие шансы выполнить задачу. Никто еще не знает, когда и где в Европе высадятся войска, но я буду среди первых, кому об этом сообщат, так как моих ребят сбросят на парашютах в район нанесения удара за несколько дней до начала операции.

Гарри неподвижно сидел на краешке стула.

– Но прежде чем заварится каша, я должен набрать и обучить небольшое боевое подразделение, готовое к выброске в любой момент. Оно будет состоять из трех групп по десять человек в каждой: один капитан, один штаб-сержант, два капрала и шесть рядовых. Последние пять недель я связывался с тюрьмами и наводил справки о незаурядных заключенных, пригодных к этой миссии. Ваша кандидатура оказалась одной из двух, предложенных мистером Свансоном. Как только я ознакомился с вашим делом – с момента начала вашей флотской службы, – я согласился с начальником: чем терять время здесь, лучше вам будет примерить военную форму.

Гарри повернулся к начальнику:

– Спасибо вам, сэр, но можно узнать, кто второй?

– Куинн, – ответил Свансон. – Вы двое создали мне столько проблем за последнюю пару лет, что пусть теперь ваши выходки испытают на себе немцы.

Гарри улыбнулся.

– Если решите присоединиться к нам, Брэдшо, – сообщил полковник, – то немедленно приступите к восьминедельному базовому курсу боевой подготовки, за которым последуют еще шесть недель специальных операций. Продолжу после ответа, как вам это нравится.

– Когда приступать? – спросил Гарри.

– Моя машина во дворе, – ответил полковник, – и двигатель я не глушил.

– Я уже распорядился, чтобы твою гражданскую одежду принесли со склада, – подал голос начальник. – Конечно, нам придется объяснить такое стремительное исчезновение. Если спросят, то я скажу, что вас с Куинном перевели в другую тюрьму.

Полковник кивнул.

– Вопросы, Брэдшо?

– Куинн тоже согласился?

– Он уже на заднем сиденье и, пожалуй, недоумевает, чего вы тянете.

– Но вам известен приговор, по которому меня посадили, полковник?

– Дезертирство, – ответил Клевердон. – Наверное, мне придется не спускать с вас глаз? – (Оба рассмеялись.) – Пойдете ко мне рядовым, но уверяю вас, ваше досье не помешает повышению. Но раз уж мы заговорили на эту тему, Брэдшо, то в сложившихся обстоятельствах вам лучше сменить имя. Нам незачем, чтобы какой-нибудь умник наткнулся на ваше дело в военно-морском архиве и начал задавать неудобные вопросы. Какое вам нравится?

– Гарри Клифтон, сэр, – ответил тот чуть быстрее, чем следовало.

Начальник кивнул.

– Все гадал, как вас зовут на самом деле.

Эмме хотелось поскорее убраться от Кристин, исчезнуть из Нью-Йорка и вернуться в Англию. В Бристоле она предастся своему одинокому горю, а жизнь посвятит воспитанию сына Гарри. Но сбежать было не так-то легко.

– Соболезную, – сказала Кристин, обнимая Эмму за плечи. – Я понятия не имела, что вы не знали о случившемся с Томом.

Эмма слабо улыбнулась.

– Имейте в виду, – продолжила Кристин, – мы с Ричардом никогда не сомневались в его невиновности. Человек, которого я выходила, не способен на убийство.

– Спасибо вам, – отозвалась Эмма.

– У меня остались фотографии Тома со «Звезды Канзаса». Хотите взглянуть?

Эмма из вежливости кивнула, хотя ее не интересовал лейтенант Томас Брэдшо, и она решила, что как только Кристин выйдет из комнаты, она потихоньку выскользнет из квартиры и вернется к себе в отель. У нее не было желания изображать дурочку перед совершенно чужим человеком.

Кристин вышла, Эмма вскочила. И в этот момент она задела и скинула на пол свою чашку, пролив немного кофе на ковер. Она упала на колени и снова разрыдалась – как раз в тот момент, когда Кристин вернулась с пачкой фотографий в руках.

Та бросилась ее утешать:

– Прошу вас, не беспокойтесь за ковер, это сущая ерунда. Вот, пожалуйста, посмотрите снимки, а я пока вытру.

Она вручила Эмме и быстро вышла опять.

Эмма поняла, что толку от бегства уже никакого не будет, а потому вернулась на свой стул и начала разглядывать снимки Тома Брэдшо.

– О боже! – вдруг охнула она.

Не веря глазам, она смотрела на Гарри, стоявшего на палубе сперва на фоне статуи Свободы, затем – перед небоскребами Манхэттена. Слезы хлынули снова – откуда только брались. Скорее бы пришла Кристин. Вскоре добропорядочная хозяйка вернулась, опустилась на колени и принялась оттирать влажной тряпкой коричневое пятнышко.

– Вы знаете, что случилось с Томом после ареста? – взволнованно спросила Эмма.

– А вам разве не сказали? – отозвалась Кристин, подняв на нее взгляд. – Очевидно, для обвинения в убийстве не хватило свидетелей, и Джелкс его вытащил. Том получил шесть лет за дезертирство из ВМС.

Эмма никак не могла понять, как Гарри очутился в тюрьме за преступление, которого явно не совершал.

– Судили в Нью-Йорке?

– Да, – ответила Кристин. – Адвокатом был Сефтон Джелкс, и мы с Ричардом решили, что финансовая помощь не нужна.

– Боюсь, я не понимаю…

– Сефтон Джелкс – старший партнер одной из самых престижных адвокатских фирм в Нью-Йорке, поэтому интересы Тома были представлены на высоте. Когда Джелкс приходил к нам навести справки о Томе, он показался мне искренне заинтересованным. Еще он, насколько я знаю, посетил доктора Уоллеса с капитаном и убедил всех нас, что Том невиновен.

– А вам известно, в какой он тюрьме? – глухо спросила Эмма.

– Лэйвенэм, это на севере штата Нью-Йорк. Мы с Ричардом хотели навестить его, но мистер Джелкс сказал, что Том не желает никого видеть.

– Вы были так добры, – сказала Эмма. – Позвольте мне перед уходом попросить еще об одном маленьком одолжении. Можно взять одну фотографию?

– Берите все. У Ричарда их полно! Фотография – его хобби.

– Не смею больше попусту отнимать ваше время, – проговорила Эмма, поднявшись на дрожавшие ноги.

– Вовсе не попусту, – возразила Кристин. – История с Томом непостижима для всех нас. Когда увидитесь, то передайте, пожалуйста, самые теплые приветы, – говорила она, пока вела гостью к выходу. – И если он захочет нас видеть, мы с радостью приедем.

– Еще раз спасибо, – поблагодарила Эмма, когда цепочку в очередной раз сняли.

Кристин, открывая дверь, поделилась:

– Мы с Ричардом заметили, что Том по уши влюблен, но он не говорил, что вы англичанка.

Эмма включила прикроватную лампу и еще раз внимательно вгляделась в фотографии Гарри, стоящего на палубе «Звезды Канзаса». Он выглядел таким счастливым, таким раскованным и явно не подозревал, что ждет его при сходе на берег.

Она забывалась сном и выныривала, пытаясь понять, почему Гарри решился пройти через процесс по обвинению в убийстве и оказался обвинен в дезертирстве с военно-морского флота, куда никогда не поступал. Она пришла к выводу, что ответить может только Сефтон Джелкс. Первым делом придется попасть к нему на прием.

Эмма снова посмотрела на часы – 3:21. Она выбралась из постели, надела халат, села за столик и набросала в гостиничном блокноте тезисы беседы. Ей казалось, что впереди экзамен.

В шесть она приняла душ, оделась и спустилась к завтраку. На ее столе оставили номер «Нью-Йорк таймс», и она торопливо пролистала страницы, задержавшись только на одной заметке. Американцы испытывали пессимизм насчет способности Британии устоять перед германской агрессией, вероятность которой угрожающе росла. Над фотографией Уинстона Черчилля, стоявшего на меловых утесах Дувра и хмуро всматривавшегося в даль, по ту сторону Английского канала, со своей неизменной сигарой в углу рта, был заголовок: «Мы будем сражаться с ними на побережьях».

Эмма испытала вину за то, что так далека от родины. Она должна найти Гарри, добиться его освобождения и вместе с ним вернуться в Бристоль.

Администратор гостиницы нашел в телефонном справочнике контору «Джелкс, Майерс и Эбернети», записал адрес на Уолл-стрит и вручил Эмме.

Такси высадило ее напротив здания из стекла и стали, уходившего высоко в небо. Она прошла через вращающиеся двери и сверилась с огромным справочным стендом, где были перечислены фирмы на всех сорока восьми этажах. «Джелкс, Майерс и Эбернети» располагались на двадцатом, двадцать первом и двадцать втором, все справки – в приемной на двадцатом этаже.

Эмма присоединилась к шумной толпе мужчин в серых фланелевых костюмах, заполнившей первый освободившийся лифт. На выходе ее встретили три элегантные женщины, сидевшие за столом приемной в открытых белых блузках и черных юбках – в Бристоле она ничего подобного не встречала. Эмма уверенно подошла к столу:

– Мне нужно встретиться с мистером Джелксом.

– Вам назначено? – любезно спросила администратор.

– Нет, – призналась Эмма: прежде ей приходилось иметь дело только с местным стряпчим, который был неизменно доступен для Баррингтонов.

Женщина удивилась. Клиенты никогда не являлись так запросто на встречу со старшим партнером. Они либо писали, либо их секретарь по телефону заказывал встречу с мистером Джелксом, рабочий день которого был расписан по минутам.

– Будьте добры, представьтесь, и я переговорю с его помощником.

– Эмма Баррингтон.

– Присядьте, пожалуйста, мисс Баррингтон. Вами скоро займутся.

Эмма устроилась в маленькой нише. «Скоро» обернулось получасом, и вот перед ней возник очередной мужчина в сером костюме с желтым блокнотом.

– Меня зовут Сэмюель Энскотт, – представился он, протягивая руку. – Насколько я понимаю, вы хотите встретиться со старшим партнером.

– Совершенно верно.

– Я его помощник, – сообщил Энскотт, усаживаясь напротив. – Мистер Джелкс попросил меня выяснить цель вашего визита.

– Вопрос личного характера, – ответила Эмма.

– Боюсь, что он откажет, если я не узнаю, в чем суть дела.

Эмма поджала губы:

– Я друг Гарри Клифтона.

Она внимательно взглянула на помощника адвоката, но было ясно, что это имя ничего для него не значило, хотя он сделал пометку в блокноте.

– У меня есть основания полагать, что Гарри Клифтон был арестован за убийство Адама Брэдшо и мистер Джелкс представлял его интересы в суде.

На этот раз помощник отреагировал на имя, и перо заскользило живее.

– Я хочу встретиться с мистером Джелксом с целью выяснить, как вышло, что адвокат с его репутацией позволил моему жениху занять место Тома Брэдшо.

Молодой человек сурово сдвинул брови. Он явно не привык к таким отзывам о его боссе.

– Я понятия не имею, о чем вы говорите, мисс Баррингтон, – молвил Энскотт, и Эмма почувствовала, что он не лжет. – Но я проинформирую мистера Джелкса и отвечу вам. Как с вами связаться?

– Я остановилась в отеле «Мэйфлауэр», – сказала Эмма, – и готова видеть мистера Джелкса в любое время.

Энскотт сделал еще одну пометку, встал, холодно кивнул, однако руки на сей раз не подал. Эмма испытала твердую уверенность в том, что ей не придется долго ждать согласия старшего партнера на встречу.

Она взяла такси, вернулась в отель «Мэйфлауэр» и не успела открыть дверь, как услышала телефонный звонок. Она бегом пересекла комнату, но едва сняла трубку, на том конце ее повесили.

Она села за стол и начала писать матери, что прибыла благополучно, однако даже не намекнула о своей убежденности в том, что Гарри был жив. Она сделает это, только увидев его во плоти. Эмма была на третьей странице письма, когда телефон зазвонил снова. Она сняла трубку.

– Добрый день, мисс Баррингтон.

– Добрый день, мистер Энскотт, – ответила она, сразу узнав голос.

– Я переговорил с мистером Джелксом насчет вашей просьбы, но, к сожалению, такая встреча невозможна, поскольку вызовет конфликт с интересами представителей другого клиента. Мистер Джелкс приносит извинения за то, что больше ничем не может помочь.

Он отключился.

Эмма ошеломленно сидела, все еще сжимая в руке трубку, и слова «конфликт с интересами» звенели у нее в ушах. Правда ли дело в клиенте, а если так, то кто же он? Или это просто отговорка? Она положила трубку на рычаг и, выпрямившись, еще какое-то время провела в неподвижности, размышляя над тем, что предпринял бы в подобной ситуации ее дед. Ей вспомнился один из его любимых принципов: есть много способов докопаться до истины.

Эмма выдвинула ящик стола, с благодарностью обнаружила свежие писчебумажные принадлежности и составила список людей, которые могли бы помочь ей заполнить кое-какие пробелы, созданные предполагаемым «конфликтом интересов» мистера Джелкса. Затем она спустилась к стойке администратора, понимая, что следующие несколько дней будут полны хлопот. Девушка-администратор с трудом скрыла удивление, когда спокойная и вежливая молодая англичанка обратилась к ней с просьбой узнать адреса суда, полицейского участка и тюрьмы.

Перед выходом из «Мэйфлауэра» Эмма заглянула в магазин отеля и купила желтый блокнот. Она вышла на тротуар и подняла руку, останавливая такси.

Водитель высадил ее в районе, сильно отличавшемся от того, где проживал мистер Джелкс. Поднимаясь по ступеням здания суда, Эмма думала о Гарри – о том, каково ему, наверное, было, когда он входил сюда при совершенно иных обстоятельствах. Стремясь их выяснить, она спросила у охранника, как пройти в справочную библиотеку.

– Если вы имеете в виду архив, мисс, то это в подвальном помещении, – сообщил тот.

Эмма спустилась на два лестничных пролета и осведомилась у клерка за конторкой, нельзя ли взглянуть на материалы дела «Штат Нью-Йорк против Брэдшо». Клерк вручил ей бланк для заполнения, в котором имелся вопрос «Являетесь ли вы студентом?» – на него Эмма ответила утвердительно. Через несколько минут ей вручили три большие папки.

– Через пару часов мы закрываемся, – предупредил ее клерк. – Когда услышите звонок, вы должны немедленно вернуть дело мне на стол.

Эмма прочла несколько страниц и не поняла, почему штат не продолжил судебное разбирательство по делу об убийстве при столь серьезных уликах против Тома. Братья делили один номер отеля на двоих, графин с виски был весь в кровавых отпечатках пальцев Тома, и когда Адама нашли лежащим в луже крови, никто даже не подумал на кого-то другого. Но, хуже того, почему Том бежал с места преступления и почему государственный обвинитель согласился на признание менее тяжкой вины – в дезертирстве? Еще загадочным было то, каким образом Гарри вообще оказался втянутым в это дело? Объясняет ли это письмо на каминной полке Мэйзи, или Джелкс просто знает что-то и скрывает от нее?

Мысли Эммы были прерваны резким бренчанием звонка – пора возвращать дело. Кое-что прояснилось, но много больше осталось темным. Эмма записала два имени, но вдруг они тоже вызовут конфликт интересов?

Сразу после пяти она вышла из здания суда, сжимая в руке еще несколько листов, исписанных ее аккуратным почерком. У уличного продавца она купила нечто под названием «Батончик Херши» и колу; затем остановила такси и попросила отвезти ее в двадцать четвертый полицейский участок. В пути она пила и ела, чего никогда бы не одобрила ее мать.

В участке Эмма заявила, что хочет поговорить либо с детективом Коловски, либо с детективом Райаном.

– Они оба на этой неделе в ночь, – сообщил ей дежурный. – Придут не раньше десяти.

Эмма поблагодарила и решила съездить на ужин в отель, а после вернуться.

Успешно справившись с салатом «Цезарь» и десертом «Никербокер глори»,[14] она поднялась в свой номер на четвертом этаже. Там Эмма прилегла на кровать и задумалась, о чем ей расспрашивать Коловски и Райана, если, конечно, они согласятся поговорить. Был ли у лейтенанта Брэдшо американский акцент?..

Эмма провалилась в глубокий сон, из которого ее вырвал непривычный вой полицейской сирены. Теперь она поняла, почему номера на верхних этажах были дороже. Она взглянула на свои часы – четверть второго ночи.

– Черт! – воскликнула Эмма, вскочила, намочила под краном фланельку и накрыла лицо. Она спешно покинула номер и спустилась на лифте. При выходе из отеля она с удивлением увидела, что на улице так же людно, как было днем.

Эмма остановила такси и назвала двадцать четвертый участок. Кто кого начинал понимать: ньюйоркцы ее или она их?

Она поднялась на крыльцо участка за пару минут до двух. Новый дежурный пригласил ее присесть и пообещал доложить Коловски или Райану.

Эмма приготовилась к долгому ожиданию, но вскоре услышала голос дежурного сержанта:

– Эй, Карл, там к тебе какая-то дама! – Он махнул в сторону Эммы.

Детектив Коловски с кофе в одной руке и сигаретой в другой подошел, играя полуулыбкой. Интересно, как быстро эта улыбочка исчезнет, когда он поймет, зачем она здесь?

– Чем могу помочь, мэм? – осведомился детектив.

– Меня зовут Эмма Баррингтон, – ответила она, подчеркивая английский акцент, – и мне необходим ваш совет по личному делу.

– В таком случае пройдемте в мой кабинет, мисс Баррингтон, – молвил Коловски и зашагал по коридору до двери, которую затем распахнул ногой. – Присаживайтесь, – предложил он, показывая на одинокий стул. – Кофе не желаете?

– Нет, благодарю.

– Мудрое решение, мэм, – похвалил он, поставил свою кружку на стол, зажег сигарету и уселся. – Итак, чем могу?..

– Насколько я понимаю, вы участвовали в аресте моего жениха.

– Его имя?

– Томас Брэдшо.

Она не ошиблась. Выражение лица, голос и манеры – все изменилось.

– Да, участвовал. И уверяю вас, мэм, что дело было простейшим, пока не вмешался Сефтон Джелкс.

– Но его так и не передали в суд, – напомнила Эмма.

– Только благодаря тому, что адвокатом у Брэдшо был Джелкс. Защищай этот тип Понтия Пилата, он бы уболтал присяжных, что тот просто помогал молодому плотнику, который хотел купить гвоздей для креста на заказ.

– То есть вы намекаете на то, что Джелкс…

– Нет, – возразил Коловски с сарказмом, не дав ей закончить. – Я всегда считал совпадением то, что у окружного прокурора на носу выборы, а кое-кто из клиентов Джелкса числился в крупнейших спонсорах кампании. В общем, – продолжил он, выпустив длинную струю дыма, – Брэдшо получил шесть лет за дезертирство, а избиратели – прокурора еще на восемнадцать месяцев.

– Что вы имеете в виду?

– Что судья не исключал виновности Брэдшо… – Коловски помедлил, выпустил еще одно облако дыма и добавил: – В убийстве.

– Я согласна с вами и с судьей, – сказала Эмма. – Возможно, Том Брэдшо был виновен в убийстве. – (На лице Коловски отразилось удивление.) – Но говорил ли вам человек, которого вы арестовали, что вы сделали ошибку и он не Том Брэдшо, а Гарри Клифтон?

Детектив пристально взглянул на Эмму и на мгновение задумался.

– Да, что-то такое говорил поначалу, однако Джелкс наверняка сказал ему, что это не прокатит, поскольку больше парень об этом не заикался.

– Хотите ли вы, мистер Коловски, чтобы я доказала, что «это прокатит»?

– Нет, мэм, – твердо ответил тот. – Дело давным-давно закрыто. Ваш жених отбывает шестилетний срок за преступление, в котором признан виновным, а у меня работы слишком много, – он положил руку на стопку папок, – чтобы бередить старые раны. А сейчас, если я больше ничем не могу вам помочь…

– Мне разрешат свидание с Томом в Лэйвенэме?

– Почему бы и нет? Напишите начальнику тюрьмы. Он пришлет вам бланк – заявку о разрешении на посещение заключенного. Заполните его, отошлите, и вам назначат дату свидания. Ждать не дольше шести – восьми недель.

– Но у меня нет шести недель, – запротестовала Эмма. – Мне придется вернуться в Англию уже через две недели. Можно это как-то ускорить?

– Разве из сострадания, – сказал детектив. – Такое разрешено лишь женам и родителям.

– А как насчет матери ребенка? – парировала Эмма.

– В Нью-Йорке, мэм, это дает вам права супруги, если вы в состоянии подтвердить…

Эмма достала из сумочки два снимка: на одном был Себастьян, на другом – Гарри, стоящий на палубе «Звезды Канзаса».

– Для меня вполне убедительно, – сказал Коловски, без комментариев возвращая ей фотографию Гарри. – Если пообещаете оставить меня в покое, я поговорю с начальником тюрьмы и посмотрю, что тут можно сделать.

– Спасибо, – ответила Эмма.

– Как вас найти?

– Я остановилась в отеле «Мэйфлауэр».

– Буду держать вас в курсе, – сказал Коловски, делая пометку. – Но не хочу, мэм, чтобы у вас оставались какие-либо сомнения в том, что Том Брэдшо убил своего брата. Я в этом уверен.

– И я не хочу, офицер, чтобы у вас оставались сомнения в том, что человек, заключенный в Лэйвенэме, не Том Брэдшо. Я уверена в этом. – Эмма убрала фотографии в сумочку и поднялась.

Детектив нахмурился и проводил ее взглядом.

Эмма вернулась в отель, разделась и сразу легла. Она лежала без сна, гадая, почему Коловски сомневался, того ли человека он арестовал. Она по-прежнему не понимала, почему Джелкс допустил, чтобы Гарри приговорили к шести годам, когда намного проще было бы доказать, что тот не являлся Томом Брэдшо. С этими мыслями она и заснула.

Телефон зазвонил, когда Эмма была в ванной, и она не успела взять трубку.

Второй звонок застал ее в тот момент, когда она собралась на завтрак и запирала дверь. Она метнулась назад, схватила трубку и услышала голос, который узнала сразу.

– Доброе утро, офицер Коловски, – поздоровалась она.

– Новости не сказать, чтоб хороши. – Тот сразу перешел к делу, и Эмма резко села на кровать, страшась худшего. – Я переговорил с начальником Лэйвенэма, как только сменился, и тот сообщил, что Брэдшо никого не желает видеть – без исключений. Похоже, мистер Джелкс приказал, чтобы Брэдшо даже не оповещали о посетителях.

– А можно с ним как-то связаться? – взмолилась Эмма. – Знай он, что это я…

– Ноль шансов, леди, – возразил Коловски. – Вы понятия не имеете, насколько далеко протянул свои щупальца Джелкс.

– Он главнее начальника тюрьмы?

– Начальник тюрьмы – мелкая сошка. Под каблуком у Джелкса находятся окружной прокурор и половина судей в Нью-Йорке. Только не выдавайте меня.

На том конце отключились.

Эмма не знала, сколько прошло времени, когда постучали в дверь. Кто бы это мог быть? В номер заглянула горничная и приветливо улыбнулась.

– Вы позволите убрать в номере, мисс? – спросила женщина, толкая перед собой тележку.

– Я выйду буквально через пару минут, – ответила Эмма.

Она сверилась с часами и удивилась, что уже десять минут одиннадцатого. Ей нужно было проветриться, прежде чем обдумать следующий шаг, и она решила пройтись по Центральному парку.

Эмма сделала круг, и вот решение созрело. Пришло время навестить двоюродную бабушку и спросить совета.

Она направилась в сторону Шестьдесят четвертой улицы и Парк-стрит, не зная, как объяснить бабушке Филлис, почему она не навестила ее раньше. Эмма так погрузилась в мысли, что не сразу осознала, мимо чего прошла. Она остановилась, развернулась и устремилась обратно, разглядывая каждую витрину, пока не достигла «Даблдэй» и не увидела пирамиду книг и фотографию мужчины с зализанными черными волосами и ниточкой усов. Он улыбался ей. Эмма прочла анонс: «„Дневник заключенного, или Моя жизнь в Лэйвенэме, тюрьме особо строгого режима“. Макс Ллойд, автор захватывающего бестселлера, подпишет книги в магазине в четверг, в пять часов вечера. Не упустите возможности познакомиться с автором!»

Джайлз понятия не имел, куда перебрасывают полк. Казалось, что он уже много дней пребывал в беспрестанном движении, успевая поспать не дольше пары часов зараз. Сначала он ехал поездом, затем в грузовике, покуда тот не въехал по трапу войскового транспорта, который в дальнейшем, усердно пыхтя, разрезал океанские волны и вот наконец изрыгнул тысячу эссекских солдат в египетский порт Александрия на северном побережье Африки.

Во время путешествия Джайлз воссоединился с сослуживцами из дартмурского лагеря Ипр, но ему пришлось смириться с тем, что теперь они перешли в его подчинение. Одному или двум из них – Бэйтсу, в частности, – было нелегко называть его «сэром» и еще труднее – при каждой встрече отдавать воинское приветствие.

Конвой техники дожидался окончания выгрузки Эссекского полка. Джайлз в жизни не бывал на такой жаре, и новенькая форменная рубаха цвета хаки намокла от пота уже через несколько секунд после того, как его нога ступила на чужую землю. Он быстро разбил своих людей на три группы и рассадил на поджидавшие грузовики. Конвой несколько часов полз по узкой и пыльной прибрежной дороге, пока не достиг окрестностей полуразрушенного бомбежкой города, о чем громко уведомил Бэйтс: «Тобрук! Я же говорил!» – и стал собирать выигрыш.

Едва они въехали в город, конвой начал высаживать людей там и тут. Джайлз и другие офицеры спрыгнули у отеля «Маджестик», реквизированного эссексцами под штаб-квартиру полка. Джайлз миновал вращающиеся двери и быстро обнаружил, что в отеле не так уж много величественного.[15] Полевые офицеры заняли каждый клочок пространства. К стенам, которые прежде украшались картинами, были пришпилены морские и сухопутные карты, а роскошный красный ковер, радушно встречавший важных персон со всех концов света, теперь почти просвечивал, истерзанный коваными башмаками.

Зона стойки регистрации была, пожалуй, единственным местом, которое напоминало о том, что здесь когда-то был отель. Дежурный капрал проверил имя второго лейтенанта Баррингтона в длинном списке новоприбывших.

– Номер два-один-девять, – объявил капрал, вручая ему конверт. – Там вы найдете все необходимое, сэр.

Джайлз поднялся по широкой лестнице на второй этаж и вошел в номер. Он сел на кровать, раскрыл конверт и прочел инструкции. В семь часов ему было велено прибыть в бальный зал, где к офицерам обратится командир полка. Джайлз разобрал вещи, принял душ, сменил рубашку и спустился вниз. В офицерской столовой он подкрепился сэндвичем с чаем и незадолго до семи отправился в бальный зал.

Большое помещение с высоким роскошным потолком и великолепными люстрами уже было заполнено оживленными офицерами, которые радовались старым друзьям и знакомились с новыми, и всем не терпелось узнать, на какую клетку шахматной доски их передвинут. Джайлз перехватил взгляд как будто знакомого молодого лейтенанта в дальнем углу зала, но затем потерял его из виду.

Без одной минуты семь подполковник Робертсон вышел на сцену, и шум в зале мгновенно стих. Командир махнул им рукой – «вольно».

– Джентльмены, вам может показаться странным, что вас собрали со всей империи для сражения с немцами в Северной Африке. Однако фельдмаршал Роммель и его Африканский корпус тоже здесь. Их задача – поддержать поставки нефти войскам в Европе. Наш долг отправить его обратно в Берлин с расквашенным носом задолго до того, как в баке их последнего танка кончится горючее.

Зал взорвался одобрительными возгласами, аплодисментами и топотом.

– Генерал Вэйвелл предоставил эссексцам честь защищать Тобрук, и я заверил его, что мы скорее погибнем, чем дадим Роммелю забронировать номер в отеле «Маджестик».

Эти слова нашли еще более горячий отклик.

– Сейчас я хочу, чтобы вы доложили о прибытии своим командирам рот, которые вкратце ознакомят вас с общим планом обороны города и обязанностями, выполнения которых мы ждем от каждого из вас. Джентльмены, нам нельзя терять ни секунды. Удачи и счастливой охоты!

Офицеры снова вытянулись в струну, и полковник спрыгнул со сцены. Джайлз перечитал инструкции. Согласно распоряжению полковника, его приписали к седьмому взводу роты «С», собрание которой было назначено в библиотеке – там же он должен был представиться майору Ричардсону.

– Вы, полагаю, Баррингтон, – произнес майор, когда Джайлз через несколько минут вошел в библиотеку. Джайлз козырнул. – Похвально, что вы присоединились к нам так быстро после получения офицерского звания. Я поставил вас во главе седьмого взвода заместителем вашего старого друга. В составе взвода три отделения по двенадцать человек, ваша задача – патрулирование западной окраины города. В подчинении у вас будут также сержант и три капрала. Лейтенант посвятит вас в подробности. Поскольку вы однокашники, вам не придется долго притираться друг к другу.

Джайлз недоумевал, кто это мог быть. И тут он вспомнил знакомую одинокую фигуру в дальнем конце бального зала.

Второй лейтенант Джайлз Баррингтон был бы и рад довериться лейтенанту Фишеру, но навсегда запомнил старосту школы Святого Беды, который в первую неделю еженощно истязал Гарри только за то, что новичок был сыном докера.

– Баррингтон! Здорово встретиться после долгой разлуки, – приветствовал его Фишер. – Не вижу причины, почему бы нам не поладить.

Судя по всему, он тоже помнил, как обращался с Гарри Клифтоном. Джайлз выдавил слабую улыбку.

– У нас под началом больше тридцати человек с тремя капралами и сержантом. Кое-кого ты вспомнишь по лагерю. Кстати, капрала Бэйтса я уже назначил командиром первого отделения.

– Терри Бэйтса?

– Капрала Бэйтса, – поправил Фишер. – Никогда не называй имени, если обращаешься к другому чину. В столовой и наедине, Джайлз, можешь называть меня Алексом, но только не при других. Уверен, что ты понимаешь.

«Ты всегда был спесивой скотиной и ни капли не изменился», – подумал Джайлз. На этот раз он не улыбнулся.

– Итак, наша задача – круглосуточное патрулирование западной окраины города. Не стоит недооценивать ее серьезность, потому что если Роммель намеревается атаковать Тобрук, то разведка утверждает, что пробиваться он будет с запада. Поручаю тебе составить расписание нарядов. Обычно я сам дежурю пару смен в сутки, но чаще не удается, поскольку есть другие дела.

«Например?» – захотелось спросить Джайлзу.

Джайлзу понравилось патрулирование, и он быстро перезнакомился со всеми тридцатью шестью подчиненными – не в последнюю очередь стараниями капрала Бэйтса, хорошо его информировавшего. И хотя он, следуя предупреждению Фишера, старался держать их в постоянной боевой готовности, недели текли, ничего не происходило, и Джайлз начал задаваться вопросом, суждено ли им вообще встретиться с врагом лицом к лицу.

Это произошло в апрельские сумерки, когда все три патруля Джайлза вышли на задание – град пуль посыпался буквально из ниоткуда. Люди инстинктивно бросились на землю и спешно поползли в укрытие к ближайшей постройке.

Джайлз находился с первым отделением, когда немцы предъявили свою визитную карточку, после чего выдали второй залп. Пули прошли мимо, но он понимал, что очень скоро враг засечет их.

– Без моей команды не стрелять, – приказал Джайлз и медленно повел биноклем, всматриваясь в горизонт. Прежде чем что-то предпринять, он решил доложить Фишеру. Джайлз поднял трубку полевого телефона и немедленно получил ответ.

– Сколько их, как думаешь? – спросил Фишер.

– Не больше семидесяти, максимум – восемьдесят. Если выдвинешь второе и третье отделения, то этого хватит с избытком, чтобы задержать их до подхода подкрепления.

Последовал третий залп, но Джайлз, еще раз оглядев горизонт, повторил приказ не стрелять.

– Высылаю на подмогу второе отделение с сержантом Харрисом, – сообщил Фишер. – Докладывай обстановку, и я решу, идти ли с третьим. – Он отключился.

Четвертый залп последовал вскоре после третьего, и на этот раз Джайлз, подправив фокус бинокля, увидел десяток людей, которые ползли к ним через открытый участок.

– Прицелиться, но не стрелять, пока цель не окажется в зоне поражения, беречь патроны!

Первым курок спустил Бэйтс.

– Готов! – сказал он, когда немец вытянулся и замер на песке. Перезарядив винтовку, добавил: – Будешь знать, как бомбить Брод-стрит.

– Заткнись, Бэйтс, и сосредоточься, – велел ему Джайлз.

– Виноват, сэр.

Джайлз все рассматривал горизонт. Ему удалось разглядеть двух – может быть, трех погибших; они лежали ничком в нескольких ярдах от укрытия. Он скомандовал открыть огонь и проследил, как бросились прятаться еще несколько немцев.

– Прекратить огонь! – крикнул Джайлз, помня об экономии драгоценных боеприпасов. Он посмотрел налево и увидел, что второе отделение под командованием сержанта Харриса заняло позицию и ждет приказов.

Он снова взялся за телефон, и ему опять ответил Фишер.

– Мало патронов, сэр. На левом фланге у меня сейчас сержант Харрис, но правый не прикрыт. Если вы выдвинетесь вперед, у нас будет больше шансов удерживать их.

– Твоя позиция усилена вторым отделением, Баррингтон. Я лучше останусь на месте и прикрою тебя на случай, если они прорвутся.

И снова шквальный огонь. Немцы явно засекли их позиции, но Джайлз повторил приказ не стрелять. Он чертыхнулся, положил трубку и побежал через открытый участок к сержанту Харрису. Вслед ему полетели пули.

– Что думаете, сержант?

– Там полурота, сэр, всего человек восемьдесят. Думаю, это просто разведгруппа, так что сейчас главное держать позиции и запастись терпением.

– Согласен, – сказал Джайлз. – Как полагаете, что они предпримут?

– Фрицы пронюхают, что их больше, и могут атаковать до прибытия подкреплений. Нам будет легче, если лейтенант Фишер подтянет третье отделение на правый фланг.

– Согласен, – повторил Джайлз, когда их поприветствовал очередной град пуль. – Вернусь, переговорю с Фишером. Ждите моей команды.

Джайлз, петляя, пересек открытое место. Теперь пули прошли слишком близко, чтобы повторять этот рискованный бросок. Едва он собрался связаться с Фишером, как полевой телефон загудел. Он схватил трубку.

– Баррингтон, – сказал Фишер. – Думаю, нам пора перехватить инициативу.

Джайлзу пришлось повторить про себя слова Фишера, чтобы увериться в смысле.

– Вы предлагаете мне атаковать немцев, а сами прикроете меня силами третьего отделения?

– Если мы пойдем на это, – вмешался Бэйтс, – то будем как сидячие утки на расстоянии прямого выстрела.

– Заткнись, Бэйтс.

– Слушаюсь, сэр.

– Сержант Харрис думает, и я с ним согласен, – продолжил Джайлз, – что если вы подтянете третье отделение на правый фланг, немцам придется атаковать, и тогда мы сможем…

– Меня не интересуют соображения сержанта Харриса, – возразил Фишер. – Приказы отдаю я, а вы их выполняете. Ясно?

– Так точно, сэр, – ответил Джайлз и шваркнул трубкой.

– Я всегда могу подстрелить его, сэр, – обронил Бэйтс.

Джайлз проигнорировал его, зарядил пистолет и прицепил к ремню шесть штук гранат. Он встал на виду у отделений и зычно скомандовал:

– Примкнуть штыки, приготовиться к атаке! – Затем он шагнул из укрытия и крикнул: – За мной!

Джайлз побежал по глубокому, обжигающему песку; сержант Харрис с капралом Бэйтсом отставали всего на шаг. Его немедленно встретил новый град пуль, и он задумался, как долго проживет при таком превосходстве противника. Осталось еще сорок ярдов, и он отчетливо видел три вражеских блиндажа. Джайлз сорвал с ремня ручную гранату, выдернул чеку и швырнул в средний окоп, словно отбивал крикетный мяч с дальнего рубежа в перчатки вратаря. Граната приземлилась прямо над срезом наката. Джайлз увидел, как два человека взлетели в воздух; одного швырнуло назад, и он упал навзничь. Джайлз резко повернулся и бросил влево вторую гранату – скорее уже по инерции, поскольку огонь противника внезапно захлебнулся. Третья граната уничтожила пулемет. Продолжая бежать, Джайлз видел людей, державших его на мушке. Он выхватил из кобуры пистолет и начал палить, как делал на стрельбище, однако теперь его мишенями были живые люди. Упал один, двое, трое; потом Джайлз заметил немецкого офицера, целившегося в него. Немец опоздал на долю секунды и рухнул перед ним. Джайлза замутило.

Когда он был уже в ярде от укреплений, молодой немецкий солдат бросил винтовку, а второй поднял руки. Джайлз посмотрел в отчаянные глаза побежденных. Ему было незачем знать немецкий, чтобы понять их желание жить.

– Прекратить огонь! – крикнул Джайлз, покуда остатки первого и второго отделений быстро овладевали вражескими позициями. – Собрать их и разоружить, сержант Харрис…

Он повернулся и в считаных ярдах от блиндажа заметил Харриса – лицом в песок, изо рта сочилась струйка крови.

Джайлз оглянулся на проделанный путь и заставил себя не считать солдат, которые отдали жизни из-за бездарного решения одного человека. Санитары уже выносили тела.

– Капрал Бэйтс, постройте пленных в колонну по три и отведите в расположение части.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Бэйтс без тени лукавства.

Через несколько минут Джайлз и его поредевший отряд потянулись обратно. Они прошли ярдов пятьдесят, когда Джайлз увидел Фишера, бежавшего к нему с третьим отделением.

– Отлично, Баррингтон, я сменю вас, – прокричал тот на бегу. – Замыкайте колонну. За мной! – Он развернулся и триумфально возглавил пленных немцев, зашагав по направлению к городу.

Возле отеля «Маджестик» их приветствовала небольшая толпа. Фишер козырнул однополчанам.

– Баррингтон, проследите, чтобы пленные были интернированы. Затем отведите ребят в столовую и угостите выпивкой, они это заслужили. А я пока доложу майору Ричардсу.

– Можно, я убью его, сэр? – спросил Джайлза Бэйтс.

Когда на следующее утро Джайлз спустился к завтраку, несколько офицеров, с иными из которых он раньше и словом не обмолвился, подошли к нему пожать руку.

В столовой к нему повернулись и улыбнулись другие, и это немного смутило его. Джайлз взял овсянку, два вареных яйца и устаревший выпуск «Панча».[16] Он сел в одиночестве, надеясь, что его оставят в покое, но к нему тут же подсели три незнакомых австралийских офицера. Джайлз перевернул страницу и рассмеялся над карикатурой Е. Х. Шепарда, изображавшей Гитлера, который удирал из Кале на велосипеде с разными колесами.

– Потрясающе смелый поступок, – сказал австралиец, сидевший справа.

Джайлз почувствовал, что краснеет.

– Согласен, – произнес голос напротив. – В высшей степени достойный.

Джайлз решил было уйти, прежде чем они…

– Как, ты сказал, зовут того парня?

Джайлз окунул ложку в кашу.

– Фишер.

Джайлз едва не подавился.

– Просто непостижимо: этот Фишер повел свой взвод через открытое место и уничтожил три битком набитых немцами блиндажа, орудуя только гранатами и пистолетом.

– Невероятно! – воскликнул третий голос.

С этим Джайлз мог вполне согласиться.

– А правда, что он убил немецкого офицера, а потом взял в плен полсотни бошей, имея за спиной всего двенадцать человек своих?

Джайлз срезал верхушку первого яйца. Переварено.

– Наверняка правда, – донесся другой голос. – Его ведь повысили, дали капитана.

Джайлз сидел и невидящим взглядом смотрел на желток.

– Я слышал, Фишера рекомендовали на представление к Военному кресту.

– Это меньшее, чего он заслуживает.

«Меньшее, чего он заслуживает, – подумал Джайлз, – это то, о чем просил Бэйтс».

– А кто еще участвовал в операции? – спросил голос с другого конца стола.

– Его заместитель, но будь я проклят, если помню имя.

Джайлз услышал достаточно и все же решил сказать Фишеру прямо, что он о нем думает. Оставив второе яйцо нетронутым, он вышел из столовой и зашагал прямиком в оперативный отдел. Он был так разгневан, что вломился без стука. Перешагнув порог, он вытянулся по стойке «смирно» и отдал честь.

– Виноват, сэр, – сказал он. – Я не знал, что вы здесь.

– Это мистер Баррингтон, сэр, – пояснил Фишер. – Помните, я докладывал вам, он помогал мне во вчерашней операции.

– Ах да. Баррингтон. Отлично! Возможно, вы еще не ознакомлены с утренними приказами по полку, но вам присвоено звание лейтенанта. После рапорта капитана Фишера могу добавить, что вы также будете упомянуты в официальном донесении.

– Искренне поздравляю, Джайлз, – сказал Фишер. – Заслужил.

– Несомненно, – вторил ему полковник. – И поскольку вы здесь, Баррингтон, присоединяйтесь. Я как раз говорил капитану Фишеру, что коль скоро он выяснил, откуда Роммель пойдет на Тобрук, нам придется удвоить патрули в западной части города и перебросить вам в поддержку танковую роту. – Он ткнул в разложенную на столе карту. – Сюда, сюда и сюда. Надеюсь, оба согласны?

– Согласен, сэр, – кивнул Фишер. – Я немедленно приступлю к переброске взвода на позицию.

– И это не будет спешкой, – подхватил полковник. – Сдается мне, что Роммель не заставит себя ждать и вернется, только теперь это будет не рекогносцировка: он навалится всей мощью Африканского корпуса. А мы должны затаиться и постараться, чтобы он сунулся в ловушку.

– Мы будем готовы, сэр, – пообещал Фишер.

– Хорошо. Назначаю вас ответственным за наши новые патрули, Фишер. Вы, Баррингтон, остаетесь его заместителем.

– К полудню мой рапорт будет у вас на столе, сэр.

– Отлично, Фишер. Занимайтесь деталями.

– Благодарю, сэр, – сказал Фишер, вытянувшись и козырнув, когда полковник вышел.

Джайлз собрался было заговорить, но Фишер проворно опередил его:

– Я представил сержанта Харриса к медали – посмертно. Капрал Бэйтс тоже будет отмечен в рапорте. Надеюсь, ты поддержишь меня.

– Правильно ли я понял, что тебя представили к Военному кресту?

– Это не в моей власти, старина, но с радостью приму любое решение командира. Теперь к делу. Сейчас, когда у меня под началом шесть подразделений, я собираюсь…

Вскоре после вылазки первого и второго отделений, окрещенной «Причудой Фишера», каждый чин от полковника и ниже находился в состоянии боевой готовности. Два взвода посменно дежурили на западной границе города, и никто уже не говорил «если», а задавался вопросом, «когда» на горизонте появится Африканский корпус Роммеля.

Даже Фишеру, только что возведенному в герои, приходилось изредка появляться на внешнем периметре, дабы поддержать миф о своем подвиге, но очень ненадолго – только чтобы удостовериться, что все его видели. Затем он шел на три мили в тыл, докладывал обстановку командиру танковой роты и развертывал полевые телефоны.

«Лис пустыни» решил атаковать Тобрук одиннадцатого апреля сорок первого года. Британцы и австралийцы сражались с отчаянным мужеством, защищая окраины. Но шли месяцы, продовольствие и боеприпасы начали иссякать, и кое-кто стал опасаться – хотя вслух и не говорил, – что армия Роммеля все же одержит верх и это лишь вопрос времени.

Было утро пятницы, и мгла над пустыней едва начала рассеиваться, когда лейтенант Баррингтон, изучавший в бинокль горизонт, разглядел полчища немецких танков.

– Черт!

Он схватился за полевой телефон, и тут же в здание, где был их наблюдательный пункт, ударил снаряд. На том конце линии ответил Фишер.

– Вижу сорок – возможно, пятьдесят танков, идут на нас, – доложил Джайлз. – При поддержке не менее полка пехоты. Прошу разрешения отвести людей на более безопасную позицию, где можно будет перегруппироваться и занять оборону.

– Оставайтесь на позиции и удерживайте ее, – возразил Фишер. – Когда противник приблизится к зоне поражения, открывайте огонь.

– Открывать огонь? – переспросил Джайлз. – Из чего и чем – луками и стрелами? Это не Азенкур,[17] Фишер. У меня против танкового полка от силы сотня людей, вооруженных только винтовками. Бога ради, Фишер, позволь мне решать, что для них лучше.

– Удерживайте позицию, – повторил Фишер. – Огонь открывать, когда противник будет в зоне поражения. Это приказ.

Джайлз с грохотом вернул трубку на место.

– По какой-то одному ему известной причине, – заметил Бэйтс, – этот человек делает все, чтобы ты не выжил. Зря ты не дал мне его подстрелить.

Еще один снаряд ударил в дом, и их осыпало каменным крошевом. Джайлзу уже не был нужен бинокль, чтобы оценить число танков и понять, что жить ему осталось считаные минуты.

– Целься! – Он вдруг подумал о Себастьяне, который унаследует фамильный титул. Если мальчик вырастет хотя бы вполовину таким, каким был Гарри, то династии Баррингтонов не придется опасаться за свое будущее.

В дом позади ударил очередной снаряд, и Джайлз пересекся взглядом с немецким солдатом при танковой башне.

– Огонь!

Когда вокруг начали рушиться стены, Джайлз подумал об Эмме, Грэйс, об отце, матери, дедах, о… Следующий снаряд обрушил все здание. Джайлз посмотрел вверх – здоровенная глыба неслась на него, неслась и неслась… Он рванулся вперед и накрыл собой Бэйтса, который продолжал палить по надвигавшемуся танку.

Последним, что увидел Джайлз, был Гарри, спасавшийся вплавь.

Эмма сидела в номере и читала «Дневник заключенного», не будучи в силах оторваться. Она не знала, кто такой Макс Ллойд, но не сомневалась в одном: автором он не был.

Эту книгу мог написать только один человек. Она узнала многие знакомые обороты, а Ллойд даже не потрудился изменить имена, если только у него самого не было девушки по имени Эмма, которую он по-прежнему боготворил.

Последнюю страницу Эмма перевернула незадолго до полуночи и решила позвонить тому, кто еще находился на службе.

– Прошу вас еще об одном одолжении, – взмолилась она, когда абонент ответил.

– Попробуйте, – сказал тот.

– Мне нужно имя полицейского надзирателя, закрепленного за условно освобожденным Максом Ллойдом.

– Писатель Макс Ллойд?

– Он самый.

– Даже не буду спрашивать зачем.

Эмма взялась перечитывать книгу с карандашом, но уснула, еще не добравшись до рассказа о том, как новый помощник библиотекаря приступил к работе. Проснулась она около пяти утра и дочитала до места, когда дежурный офицер вызвал Ллойда к начальнику тюрьмы.

Она долго нежилась в ванне, обдумывая тот факт, что информация, которую она с таким трудом искала, имелась в свободном доступе всего за полтора доллара в любой книжной лавке.

Эмма оделась, спустилась к завтраку и взяла выпуск «Нью-Йорк таймс». Переворачивая листы, она наткнулась на рецензию:

«Мы должны быть благодарны мистеру Ллойду за описание быта в современных тюрьмах. Ллойд – одаренный писатель с несомненным талантом, и мы надеемся, что теперь, находясь на свободе, он не отложит пера».

«Начнем с того, что он его и не прикладывал», – с негодованием подумала Эмма, подписывая счет.

Перед тем как вернуться в номер, она попросила администратора порекомендовать ей приличный ресторан неподалеку от книжного магазина «Даблдэй».

– «Брассери», мадам. У него первоклассная репутация. Хотите, я закажу вам столик?

– Да, пожалуйста. На одну персону к ланчу и на две – к ужину.

Администратор уже привыкла к манере речи этой англичанки.

Эмма вернулась к себе и снова взялась за дневник. Почему, недоумевала она, повествование начиналось с прибытия Гарри в Лэйвенэм, если в книге не раз упоминалось о былом опыте автора, который тоже был расписан, хотя и не увидел свет? Эмма сделала вывод, что есть и другой дневник, где описаны не только арест и суд над Гарри, но и вскрыты причины, по которым он обрек себя на такое суровое испытание при том, что столь видный юрист, как мистер Джелкс, наверняка знал о его подлинной личности.

Прочтя отмеченные страницы в третий раз, Эмма решила снова прогуляться по парку. На Лексингтон-авеню она зашла в «Блюмингдэйлз» и оставила заказ, который надеялась получить к трем часам. В Бристоле пришлось бы ждать две недели.

По ходу прогулки начал складываться план, однако надо было вернуться в «Даблдэй» и пристальнее изучить витрину, а уж потом нанести последние штрихи. Когда она вошла в магазин, служащие готовились к авторской презентации. Уже выставили стол и отгородили веревкой место для очереди. Постер пересекала красная надпись: «СЕГОДНЯ».

Эмма выбрала проход между двумя рядами стеллажей, откуда будет хорошо видно Ллойда, когда тот начнет подписывать книги, не ведая о ловушке.

Она ушла из «Даблдэя» почти в час дня, пересекла Пятую авеню и наведалась в «Брассери». Официант показал ее столик, который не устроил бы ни одного из ее дедушек. Но кухня была, как и обещано, первоклассной, и Эмма, удовлетворенно вздохнув, оставила щедрые чаевые.

– Я заказала столик на вечер, – сообщила она официанту. – Нельзя ли устроить так, чтобы он находился в алькове?

Официант усомнился, но Эмма достала долларовую банкноту, и все мгновенно уладилось. Она начинала понимать, как делались дела в Америке.

– Как вас зовут?

– Джимми, – ответил официант.

– Кое-что еще, Джимми.

– Да, мэм?

– Можно оставить себе меню?

– Конечно, мэм.

На обратном пути Эмма зашла в «Блюмингдэйлз» и забрала заказ. Она улыбнулась, когда продавец показал ей визитку.

– Надеюсь, такая устроит, мэм?

– Лучше не бывает, – кивнула Эмма.

В номере она десять раз перебрала заготовленные вопросы и, остановившись на оптимальной последовательности, аккуратно записала их на обороте меню. Утомившись, она прилегла и повалилась в глубокий сон.

Настойчивая телефонная трель разбудила ее, когда за окном уже почти стемнело. Эмма проверила время – десять минут шестого.

– Черт, – пробормотала, снимая трубку.

– Знакомое чувство, – сказал голос на том конце линии. – Правда, я выбрал бы другое, тоже короткое.

Эмма отозвалась смешком.

– Вашего человека зовут Бретт Элдерс… Я вам ничего не говорил.

– Благодарю вас, – сказала Эмма. – Постараюсь больше не донимать.

– Надеюсь, – отозвался детектив и повесил трубку.

В правом верхнем углу меню Эмма аккуратно вывела карандашом: «Бретт Элдерс». Она бы с удовольствием приняла душ и переоделась, но уже опаздывала.

Спрятав в сумочку меню и три визитки, она выскочила из номера и бегом спустилась по лестнице, не дожидаясь лифта. Затем остановила такси и метнулась на заднее сиденье.

– «Даблдэй» на Пятой, – велела она, – и пошустрее.

«О нет, – подумала Эмма, когда такси снялось с места. – Что это со мной?»

Эмма вошла в переполненный книжный магазин и заняла облюбованный пятачок между секциями политики и религии – оттуда ей будет видно Макса Ллойда за работой.

Гость подписывал книги эффектно, широким жестом, явно наслаждаясь сиянием славы. «А ведь это Гарри должен сидеть здесь и получать похвалы», – подумала она. Знал ли он вообще, что его работа опубликована? Выяснит ли она это вечером?

Как оказалось, спешила она напрасно, потому что Ллойд подписывал свой краденый бестселлер еще час, пока очередь не стала истощаться. Он начал писать все медленнее, чтобы та подросла.

Когда Ллойд затеял оживленную беседу с последней покупательницей, Эмма покинула свой пост.

– А как поживает ваша матушка? – взахлеб расспрашивала дама.

– Отлично, спасибо, – ответил Ллойд. – Ей больше не надо работать в отеле, – добавил он. – Благодаря успеху моей книги.

Та улыбнулась:

– А Эмма, смею спросить?

– Осенью собираемся пожениться, – ответил Ллойд и подписал книгу.

«Неужели?» – подумала Эмма.

– О, я так рада, – восхитилась женщина. – Она стольким пожертвовала ради вас! Пожалуйста, передайте ей мои самые добрые пожелания.

Эмму подмывало сказать: «Так обернитесь и сделайте это лично».

– Обязательно, – кивнул Ллойд, возвращая женщине книгу и награждая улыбкой с обложки.

Эмма шагнула вперед и протянула Ллойду визитку. Тот пару секунд изучал ее, прежде чем снова просиять.

– О, коллега агент! – Он встал поздороваться.

Эмма пожала его руку и заставила себя улыбнуться.

– Да, – сказала она. – Лондонские издатели весьма заинтересованы в приобретении прав на вашу книгу. Но если вы уже подписали контракт или представлены другим агентом в Англии, то я, конечно, не стану отнимать у вас время.

– Нет-нет, милая леди, я очень рад обсудить любое ваше предложение.

– Тогда не составите ли мне компанию за ужином – там и поговорим?

– По-моему, они рассчитывают на то же, – шепнул Ллойд, махнув рукой в сторону кого-то из администрации «Даблдэя».

– Какая жалость, – огорчилась Эмма. – Завтра я улетаю в Лос-Анджелес на встречу с Хемингуэем.

– Тогда мне, пожалуй, придется их разочаровать. Уверен, что меня поймут.

– Вот и славно. Давайте встретимся в «Брассери», когда закончите?

– Будет трудно со столиком, времени почти не осталось.

– Вряд ли, – возразила Эмма, прежде чем за автографом подошел запоздалый покупатель. – Буду с нетерпением ждать вас, мистер Ллойд.

– Пожалуйста, зовите меня Максом.

Эмма вышла из книжного магазина и перешла Пятую авеню. На сей раз в «Брассери» ее не заставили ждать.

– Джимми, – сказала она, когда официант препроводил ее в альков. – Ко мне присоединится очень важный клиент, и я хочу, чтобы он навсегда запомнил этот вечер.

– Можете на меня положиться, мэм, – заверил официант, когда Эмма села.

Едва он отошел, она раскрыла сумочку, достала меню и еще раз просмотрела список вопросов. Затем перевернула при виде Макса Ллойда в сопровождении Джимми.

– А вас здесь хорошо знают, – заметил Ллойд, устраиваясь напротив.

– Мой любимый ресторан в Нью-Йорке, – улыбнулась Эмма.

– Что будете пить, сэр?

– «Манхэттен» со льдом.

– А вам, мадам?

– Как обычно, Джимми.

Джимми поспешно удалился. Интересно, что он принесет?

– Давайте закажем, – предложила Эмма, – а потом займемся делами.

– Отличная идея, – ответил Ллойд. – Хотя я точно знаю, чего хочу, – добавил он, когда официант вернулся и поставил перед ним стакан с «Манхэттеном», а Эмму растрогал бокалом вина – того самого, которое она пила днем.

– Джимми, мы готовы сделать заказ.

Тот кивнул и повернулся к гостю Эммы.

– Я возьму ваш фирменный стейк. Средней прожарки, и не жалейте приправ.

– Конечно, сэр. А вас чем нынче соблазнить, мадам?

– Салатом «Цезарь», Джимми, но будьте добры, поменьше соуса.

Когда официант отошел достаточно далеко, Эмма перевернула меню, хотя ей было незачем напоминать себе первый вопрос.

– Описанные события покрыли только восемнадцать месяцев вашего заключения, – начала она. – Но вы сидели больше двух лет – надеюсь, будет и второй том.

– У меня еще полный блокнот материала, – сказал Ллойд, впервые расслабившись. – Я задумал роман, в котором опишу события еще более удивительные.

«Потому что если выпустишь дневником, то любой издатель мигом поймет, что автор не ты», – подумала Эмма.

Нарисовался сомелье:

– Не угодно ли взглянуть на карту вин, сэр? Что-нибудь к стейку?

– Хорошая мысль, – ответил Ллойд, по-хозяйски раскрывая толстую, в кожаном переплете книгу. Он повел пальцем по длинному перечню бургундских вин и задержал его почти в самом низу. – Пожалуй, бутылку тридцать седьмого.

– Прекрасный выбор, сэр.

«То есть не дешевый», – сообразила Эмма. Однако случай был не тот, чтобы мелочиться.

– Каким же мерзким типом оказался Хесслер, – заметила она, украдкой глянув на второй вопрос. – Я думала, что такие бывают только в бульварных романах и второсортных фильмах.

– Нет-нет, он вполне реален, – возразил Ллойд. – Но я перевел его в другую тюрьму, если помните.

– Помню, – отозвалась Эмма, наблюдая, как перед ее гостем ставят огромный стейк, а перед ней – салат «Цезарь».

Ллойд решительно взялся за нож и вилку.

– Итак, о каком предложении вы говорили? – спросил он, взрезая стейк.

– О таком, при котором вы получите по заслугам, и ни пенни больше, – ответила Эмма, изменив тон. На лице Ллойда появилось озадаченное выражение, и он положил нож в ожидании продолжения. – Мне отлично известно, что вы, мистер Ллойд, не написали ни строчки в «Дневнике заключенного», разве что заменили имя автора на свое. – Ллойд раскрыл рот, но Эмма опередила: – Если вы окажетесь настолько глупы, что продолжите претендовать на авторство, то утром я нанесу визит мистеру Бретту Элдерсу, вашему полицейскому надзирателю, и вовсе не для того, чтобы обсудить успешность вашей реабилитация.

Сомелье, вывернул пробку и стал ждать, кто решится попробовать вино. Ллойд глядел на Эмму, как кролик в свете фар, и она чуть заметно кивнула. Затем неспешно повращала бокал и отпила.

– Превосходно, – наконец сказала она. – Тридцать седьмой мне особенно нравится.

Сомелье отвесил легкий поклон, наполнил бокалы и удалился на поиски новой жертвы.

– Вы не докажете, что писал не я, – вызывающе заявил Ллойд.

– Докажу, – возразила Эмма, – потому что я представляю автора. – Она отпила из бокала и добавила: – Это Том Брэдшо, ваш помощник по тюремной библиотеке.

Ллойд обессиленно откинулся на спинку кресла и погрузился в унылое молчание.

– Итак, позвольте мне кратко изложить суть предлагаемой сделки, мистер Ллойд, а заодно подчеркнуть, что о переговорах не может быть и речи, если, конечно, вы не хотите вернуться в тюрьму за мошенничество и воровство. Если окажетесь в Пирпойнте, то я подозреваю, что мистер Хесслер будет несказанно рад проводить вас до камеры, потому что в книге он проявил себя не до конца.

Судя по виду Ллойда, ему не понравилась эта перспектива.

Эмма отпила еще вина и продолжила:

– Мистер Брэдшо великодушно разрешил вам и впредь поддерживать миф об авторстве дневника и даже не ждет, что вы вернете аванс, который, я подозреваю, вы уже истратили. – (Ллойд поджал губы.) – Тем не менее он выражается недвусмысленно: если вы будете глупы настолько, что попытаетесь продать права в любой другой стране, то на вас с издателем подадут в суд за нарушение авторских прав. Это ясно?

– Да, – пролепетал Ллойд, сжимая подлокотники.

– Хорошо. Значит, договорились, – сказала Эмма и после очередного глотка добавила: – Мне кажется, мистер Ллойд, что вы согласитесь с бессмысленностью дальнейшего разговора, а потому вам, наверное, пора уходить.

Ллойд медлил.

– Мы увидимся в десять утра на Уолл-стрит, сорок девять.

– Уолл-стрит, сорок девять?

– Офис мистера Сефтона Джелкса, адвоката Тома Брэдшо.

– Значит, за всем стоит Джелкс. Ну, это все объясняет.

Эмма не поняла, что он имел в виду, но сказала:

– Принесете с собой все до единой тетради. Опоздаете хоть на минуту – и я поручу мистеру Джелксу позвонить вашему надзорному офицеру и рассказать, чем вы тут занимались после выхода из Лэйвенэма. Одно дело украсть сбережения у клиента, но заявлять, будто вы написали книгу…

Ллойд продолжал сидеть, вцепившись в подлокотники кресла, но рта не раскрывал.

– Все, мистер Ллойд, ступайте, – велела Эмма. – С нетерпением жду вас в приемной на Уолл-стрит, сорок девять, завтра в десять утра. Не опаздывайте, если не хотите, чтобы ваша следующая встреча была с мистером Элдерсом.

Ллойд нетвердо встал и медленно побрел через зал. Могло показаться, что он пьян. Официант придержал ему дверь, затем поспешил к столу Эммы. Увидев нетронутый стейк и полный бокал вина, он обеспокоенно спросил:

– Надеюсь, все хорошо, мисс Баррингтон?

– Лучше некуда, Джимми, – отозвалась она, наливая себе второй бокал.

Вернувшись к себе, Эмма проверила оборот меню и пришла в восторг: поговорила почти обо всем. Требование принести дневники на Уолл-стрит было импровизацией с целью уверить Ллойда в том, что мистер Джелкс – ее адвокат, способный заставить трепетать даже невиновного. Правда, она по-прежнему не понимала слов, которые обронил Ллойд: «Значит, за всем стоит Джелкс. Ну, это все объясняет». Она выключила свет и впервые с отъезда из Англии крепко заснула.

Наступившее утро ничем не отличалось от предыдущих. После неспешного завтрака в обществе номера «Нью-Йорк таймс» Эмма покинула отель и взяла такси до Уолл-стрит. Она собиралась прибыть пораньше, и шофер высадил ее без девяти минут десять. Вручив ему четвертак, Эмма с облегчением подумала, что ее американский вояж близится к завершению и оказался куда более затратным, чем она ожидала. Два похода в «Брассери» и бутылка вина за пять долларов плюс чаевые положения не улучшили.

Однако она уверилась, что приехала не напрасно. Тем паче что фотографии, сделанные на борту «Звезды Канзаса», укрепили ее веру в то, что Гарри жив и зачем-то присвоил личность Тома Брэдшо. Как только она получит недостающую тетрадь, загадка разрешится и ей наверняка удастся убедить офицера Коловски в необходимости освобождения Гарри. Без него она не уедет.

Эмма присоединилась к потоку служащих, вливавшемуся в здание. Все спешили к первым освободившимся лифтам, но Эмма туда не пошла. Она обосновалась между стойкой администратора и секцией из двенадцати лифтов, откуда было хорошо видно всех, кто входил в вестибюль сорок девятого дома по Уолл-стрит.

Она посмотрела на часы – 9:54. Ллойда нет. Она взглянула на них в 9:57, 9:58 и 10:00. Наверное, попал в пробку. 10:02 – ее глаза на долю секунды задерживались на каждом входившем. 10:04 – может, прозевала? 10:06. Она посмотрела на стойку – его не было. 10:08, и она постаралась отогнать неприятные мысли. 10:11 – он разгадал ее блеф? 10:14. Ну что, пора к мистеру Бретту Элдерсу? 10:17 – сколько еще тут торчать? 10:21, сзади раздался голос:

– Доброе утро, мисс Баррингтон.

Эмма обернулась и оказалась лицом к лицу с Сэмюелем Энскоттом, который вежливо произнес:

– Мистер Джелкс интересуется, не будете ли вы так любезны пройти к нему в офис?

Ни слова больше не сказав, он направился к лифту. Эмма едва успела юркнуть в кабину, как двери закрылись.

Разговор исключался, лифт был переполнен. Он медленно, с остановками вполз на двадцать второй этаж, где Энскотт вышел и повел Эмму по длинному коридору со стенами, отделанными дубом, и толстой ковровой дорожкой мимо портретов былых начальников и их коллег. Все это внушало мысли о честности, неподкупности и благопристойности.

Эмме хотелось задать Энскотту пару вопросов до первой встречи с Джелксом, но тот по-прежнему опережал ее на несколько шагов. В конце коридора Энскотт постучался и отворил дверь, не дожидаясь ответа. Затем посторонился, давая Эмме пройти, но сам не вошел.

Возле окна в удобном кресле с высокой спинкой сидел Макс Ллойд. Он курил сигарету и смотрел на Эмму с той же улыбкой, какой наградил ее при знакомстве в «Даблдэй».

Эмма переключила внимание на высокого, элегантно одетого мужчину, который медленно поднялся из-за стола. Ни намека на улыбку, ни поползновения к рукопожатию. Позади него была стеклянная стена, за которой высились небоскребы, олицетворявшие неограниченную власть.

– Очень любезно с вашей стороны присоединиться к нам, мисс Баррингтон, – молвил он. – Присаживайтесь, прошу вас.

Эмма буквально утонула в глубоком кожаном кресле. На столе старшего партнера она заметила стопку тетрадей.

– Меня зовут Сефтон Джелкс, – начал тот. – И я имею честь представлять выдающегося и заслуженного автора мистера Макса Ллойда. Сегодня мой клиент пришел ко мне спозаранку и поведал, как к нему обратился некто, назвавшийся литературным агентом из Лондона и предъявивший ему обвинение – клеветническое обвинение – в том, что он якобы не является автором «Дневника заключенного»: произведения, на котором стоит его имя. Возможно, вам будет интересно узнать, мисс Баррингтон, – продолжил Джелкс, – что я являюсь владельцем оригинала рукописи, каждое слово которой написано рукой мистера Ллойда. – Джелкс пристукнул кулаком по стопке тетрадей и позволил себе подобие улыбки.

– Разрешите взглянуть? – попросила Эмма.

– Разумеется, – ответил Джелкс. Он снял верхнюю тетрадь стопки и протянул ей.

Эмма раскрыла и начала читать. Она сразу поняла, что почерк был не Гарри, но стиль оставался его. Она вернула тетрадь мистеру Джелксу, и тот положил ее обратно в стопку.

– Можно посмотреть остальные?

– Нет. Этот пункт мы доказали, – возразил Джелкс. – И мой клиент использует все законные средства для защиты прав в случае, если вам хватит глупости повторить свою клевету. – (Эмма не сводила глаз со стопки, покуда Джелкс продолжал безостановочно говорить.) – Я также счел уместным переговорить с мистером Элдерсом и предупредить его, что вы можете связаться с ним. Я уведомил его о том, что если он согласится встретиться с вами, то будет вызван свидетелем, коли дело все-таки дойдет до суда. Мистер Элдерс, по зрелом размышлении, счел, что ему лучше избегать встречи с вами. Благоразумный человек.

Эмма продолжала смотреть на стопку.

– Мне не составило особого труда выяснить, мисс Баррингтон, что вы являетесь внучкой лорда Харви и сэра Уолтера Баррингтона, и это объясняет вашу ошибочную уверенность при общении с американцами. Если вы намерены и впредь выдавать себя за литературного агента, то разрешите предложить вам бесплатный совет, касающийся общеизвестного факта. Эрнст Хемингуэй покинул в тридцать девятом году Америку, чтобы поселиться на Кубе…

– Очень великодушно с вашей стороны, мистер Джелкс, – перебила Эмма. – Позвольте и мне предложить вам бесплатный совет. Мне отлично известно, что именно Гарри Клифтон, – (глаза Джелкса сузились), – а вовсе не ваш клиент написал «Дневник заключенного». Если вам обоим хватит глупости, мистер Джелкс, вчинить мне иск о клевете, то вам придется объяснять суду, почему вы защищали человека, обвиненного в убийстве, который, как вы заведомо знали, не являлся Томом Брэдшо.

Джелкс принялся яростно давить на кнопку под столом. Эмма поднялась из кресла, сладко улыбнулась собеседникам и молча покинула кабинет. Она быстро дошла до лифта, встретив по пути мистера Энскотта и охранника, спешивших к Джелксу. По крайней мере, ей удалось избежать унижения – ее не выпроводили из здания.

В кабине лифтер осведомился, на какой ей нужно этаж.

– Цокольный, пожалуйста.

– Вы, должно быть, англичанка, – усмехнулся тот.

– Почему вы так решили?

– Мы называем его «первым».

– Ах да. – Эмма послала ему улыбку и вышла из лифта.

Она пересекла вестибюль, миновала вращающиеся двери и сбежала по ступеням на тротуар, точно зная, что предпримет дальше. Остался только один человек, к которому она могла обратиться. Сестра лорда Харви должна быть грозным союзником. А может статься, бабушка Филлис окажется близким другом Сефтона Джелкса, и в этом случае Эмме придется брать билет на ближайший пароход в Англию.

Эмма остановила такси. В салоне ей пришлось едва ли не кричать, чтобы таксист услышал сквозь грохот радио.

– Угол Шестьдесят четвертой и Парковой, – назвала она адрес и принялась думать, как объяснить бабушке, почему она не навестила ее раньше.

Она подалась вперед и хотела попросить водителя убавить звук, когда услышала слова диктора: «Сегодня в двенадцать тридцать дня по восточному времени президент Рузвельт выступит с обращением к нации».

Первым, что увидел Джайлз, была его правая нога, подвешенная к блоку и заключенная в гипс.

Он смутно помнил долгое путешествие, во время которого боль становилась почти невыносимой: он думал, что умрет задолго до того, как попадет в госпиталь. Он никогда не забудет операцию, да и как ее забыть, если у медиков кончились анестезирующие средства за минуту до того, как хирург сделал первый разрез?

Джайлз очень медленно повернул голову влево и обнаружил окно, забранное поперек тремя прутьями. Затем посмотрел направо – тут-то его и увидел.

– О нет, – простонал Джайлз. – Только не ты. Я думал, что спасся и попал в рай.

– Еще не попал, – сказал Бэйтс. – Сперва помаринуйся в чистилище.

– Сколько?

– Пока не починят ногу, а то и дольше.

– Мы снова в Англии? – с надеждой спросил Джайлз.

– Хотелось бы, – вздохнул Бэйтс. – Нет, мы в Германии. Это Вайнсберг, лагерь для военнопленных – вот где мы все оказались, когда попали в плен.

Джайлз попытался сесть, но смог лишь немного оторвать голову от подушки: достаточно, чтобы увидеть на стене портрет Адольфа Гитлера, посылавшего ему нацистский привет.

– Сколько наших уцелело?

– Горстка. Ребята приняли слова полковника близко к сердцу. «Мы скорее погибнем, чем дадим Роммелю забронировать номер в отеле „Маджестик“».

– А из нашего взвода?

– Мы с тобой да…

– Стоп, не говори. Фишер?

– Нет. Если бы его отправили в Вайнсберг, я попросился бы в Колдиц.

Джайлз лежал, молча уставившись в потолок.

– Как же нам выбираться?

– Я все думал, когда же ты спросишь.

– И каков ответ?

– Пока твоя нога в гипсе – никак, да и потом будет ненамного легче. Но у меня есть план.

– Еще бы у тебя его не было.

– Да план-то не проблема, – отозвался Бэйтс. – Проблема в комитете спасения. Он составил очередь, и ты в самом конце.

– А как попасть вперед?

– Да как в любой английской очереди: просто ждешь, когда подойдет твоя, если только…

– Если что?

– Если бригадир Тернбулл, наш старший по званию, не найдет подходящей причины передвинуть тебя в начало.

– Например?

– Если бегло говоришь по-немецки, это плюс.

– Я немного изучал его в военном училище. Увы, не очень прилежно.

– Здесь занятия два раза в день, с твоим умищем как-нибудь справишься. К сожалению, даже этот список длинноват.

– И что нужно сделать, чтобы попасть в избранные?

– Найти себе правильное дело. Мне, например, это помогло: за последний месяц поднялся на целых три пункта.

– Каким образом?

– Как только фрицы узнали, что я мясник, они предложили мне работу в офицерской столовой. Я, правда, поначалу послал их куда подальше, пардон мой френч, но бригадир настоял, и я согласился.

– А зачем ему надо, чтобы ты работал на немцев?

– Затем, что иногда мне удается стянуть немного еды, но главное – подслушать что-то полезное для комитета. Вот почему я близко к началу очереди, а ты пока в хвосте. Если все еще хочешь обогнать меня в умывальне, поскорее вставай на ноги.

– И когда же я смогу встать? – спросил Джайлз.

– Тюремный док говорит, что гипс снимут как минимум через месяц, а то и через шесть недель.

Джайлз откинулся на подушку:

– Но даже когда я встану, как я могу надеяться на работу в офицерской столовой? В отличие от тебя у меня нет нужной квалификации.

– Есть, – возразил Бэйтс. – По правде говоря, ты можешь устроиться даже лучше меня – в столовой коменданта, потому что я точно знаю: они ищут винного официанта.

– С чего же ты взял, что я гожусь подавать вино? – спросил Джайлз, не скрывая сарказма.

– Если не ошибаюсь, у вас в Мэнор-Хаусе работал лакей по имени Дженкинс.

– И сейчас работает, но это едва ли квалифицирует меня…

– А твой дед, лорд Харви, занимается виноторговлей. Откровенно говоря, ты даже сверх меры квалифицирован.

– Так что же ты предлагаешь?

– Как только выберешься из лазарета, тебе велят заполнить трудовую анкету с перечислением прежних мест работы. Я уже сказал им, что ты был официантом в отеле «Гранд» в Бристоле.

– Спасибо. Только им через несколько минут станет ясно…

– Уверяю тебя, об этом они никакого представления не имеют. Все, что тебе надо, – подтянуть свой немецкий и вспомнить, что и как делал Дженкинс. Тогда мы тотчас окажемся в начале очереди, если придумаем подходящий план, который представим комитету спасения. Но имей в виду, здесь есть один подвох.

– Как не быть, если ты замешан.

– Зато я придумал, как его обойти.

– И что за подвох?

– Ты не получишь работы, если учишь немецкий, потому что немцы не такие тупые. Они берут учащихся на заметку, потому что не хотят, чтобы кто-то подслушивал их личные разговоры.

– Ты вроде сказал, что нашел способ обойти это?

– Тебе придется делать то, что делают все господа, стремящиеся превзойти таких, как я. Брать частные уроки. Я даже подыскал тебе репетитора, этот парень преподавал немецкий в классической школе в Солихалле. Вот только английский, на котором он говорит, понять трудновато, – усмехнулся Джайлз. – И коли ты проторчишь в этих стенах еще шесть недель, а делать все равно нечего, приступай прямо сейчас. Немецко-английский словарь у тебя под подушкой.

– Я твой должник, Терри, – сказал Джайлз, сжимая руку друга.

– Нет, это за мной должок, забыл? Если учесть, что жизнь мне спас ты.

Ко времени выписки пять недель спустя Джайлз выучил тысячу немецких слов, но не смог поработать над произношением.

Будучи прикован к постели, он также провел бессчетные часы в попытках вспомнить, как выполнял свои обязанности Дженкинс. Он упражнялся во фразах «Доброе утро, сэр» с почтительным кивком головы и «Не угодно ли попробовать это вино, господин полковник?», переливая воду из кружки в баночку для анализов.

– Держись скромно, никогда не перебивай и помалкивай, пока с тобой не заговорят, – наставлял его Бэйтс. – Вообще вспомни, как себя вел, и делай точно наоборот.

Джайлз чуть не врезал ему, но знал, что Бэйтс прав.

Бэйтсу разрешали навещать Джайлза два раза в неделю по тридцать минут, но он успевал коротко рассказать ему о порядках в личной столовой коменданта. Он заставлял его заучивать имена и звания офицеров, их симпатии и антипатии и предупреждал, что майор Мюллер из СС, отвечавший в лагере за безопасность, ничуть не джентльмен и невосприимчив к добрым манерам, особенно старомодным.

Навестил его и бригадир Тернбулл, который с интересом выслушал планы Джайлза на ближайшее будущее после выписки из лазарета в лагерь. Бригадир ушел впечатленный и вернулся через несколько дней с кое-какими собственными соображениями.

– Комитет спасения уверен, что фрицы не позволят вам работать в столовой коменданта, если узнают, что вы офицер, – сказал он Джайлзу. – Для того чтобы ваш план имел хоть какой-то шанс на успех, вам придется стать рядовым. Поскольку под вашим командованием служил только Бэйтс, ему и останется держать язык за зубами.

– Он сделает все, что я скажу, – ответил Джайлз.

– Но не более того, – предупредил бригадир.

Когда Джайлз наконец выписался из лазарета и перебрался в лагерь, он удивился царившей там дисциплине, особенно для рядовых.

Все напомнило ему дни, проведенные в дартмурском лагере Ипр: ноги на пол в шесть утра да старший сержант, который, разумеется, обращался с ним не как с офицером.

Бэйтс, как и встарь, обгонял его на забегах в умывальную и столовую. В семь утра было построение на плацу, где всех приветствовал бригадир. Как только старший сержант командовал «Разойдись!», его подчиненные развивали бешеную активность до конца дня.

Джайлз никогда не пропускал ни пятимильного кросса – двадцать пять кругов вокруг лагеря, ни тайных уроков немецкого в отхожем месте со своим репетитором.

Он быстро понял, что лагерь для военнопленных в Вайнсберге имел много общего с ипрскими казармами: открытая, не защищенная от ветра местность со скудной растительностью; десятки бараков с деревянными нарами, матрацы с конским волосом и никакого обогрева, кроме солнца, которое, как и Красный Крест, лишь изредка появлялось в Вайнсберге. Был у них и свой старший сержант-майор, который без устали тиранил Джайлза, считая его ленивым гаденышем.

Как и в Дартмуре, лагерь был окружен высоким проволочным забором с единственным входом, он же выход. Разница была в том, что никто не ходил в увольнение, а часовые с винтовками, разумеется, не козыряли, когда ты выезжал из ворот в своем желтом «MG».

Заполняя трудовую анкету, Джайлз написал в графе «имя» «рядовой Джайлз Баррингтон», а в графе «прежний род занятий» – «сомелье».

– А как эта чертовщина зовется на родине? – спросил Бэйтс.

– Винный стюард, – снисходительно ответил Джайлз.

– Тогда какого черта не написать сразу так? – сказал тот, разрывая анкету. – Если ты, конечно, не собрался в «Риц». Давай пиши заново, – добавил он, откровенно злясь.

Джайлз отдал ему переписанную анкету и начал с нетерпением ждать вызова на собеседование с чином из комендатуры. Он часами тренировал свое тело и мозг. «Mens sana in corpore sano»[18] – едва ли не единственное, что он запомнил из школьных уроков латыни.

Бэйтс держал его в курсе всего происходящего по ту сторону забора и даже умудрялся тайком разжиться старой картофелиной или коркой хлеба, а однажды принес пол-апельсина.

– Тут главное не переборщить, – объяснял он. – Не хватало еще потерять работу.

Это произошло примерно месяц спустя, когда их обоих вызвали на заседание комитета спасения, чтобы представить план Бэйтса-Баррингтона, который вскоре стал известен как план «ночлега и завтрака» – ночлега в Вайнсберге, завтрака в Цюрихе.

Секретный доклад прошел гладко, и комитет согласился с тем, что оба достойны продвинуться в очереди, однако никто не предложил ее возглавить. В действительности бригадир напрямик заявил, что пока рядовой Баррингтон не получит работу в столовой коменданта, им лучше не беспокоить комитет.

– Зачем тянуть так долго, Терри? – спросил Джайлз, когда они вышли.

Капрал Бэйтс усмехнулся.

– Знаешь, я страшно рад, что ты называешь меня Терри. То есть когда мы с глазу на глаз, а не перед строем, ты понял? – добавил он, довольно удачно передразнив Фишера.

Джайлз толкнул его в плечо.

– А это попахивает военным трибуналом, – напомнил ему Бэйтс. – Нападение рядового на унтер-офицера.

Джайлз толканул его снова.

– Ты на вопрос отвечай, – потребовал он.

– Здесь ничего быстро не делается. Наберись терпения, Джайлз.

– Не смей называть меня Джайлзом, пока не сядем завтракать в Цюрихе.

– Заметано, если ты угощаешь.

Все изменилось в тот день, когда комендант лагеря затеял обед в честь прибытия группы представителей Красного Креста и ему понадобился дополнительный официант.

– Помни: ты рядовой! – напутствовал Бэйтс, когда за Джайлзом пришли, чтобы отвести за колючую проволоку на допрос к майору Мюллеру. – И думай, как слуга, а не тот, кому всегда прислуживали. Если Мюллер хоть на секунду заподозрит в тебе офицера, нас вышвырнут пинком, а ты слетишь по «змейкам и лесенкам».[19] Могу обещать тебе одно: бригадир больше не даст нам бросить кубик. Так что веди себя как слуга и не подавай виду, что понимаешь хоть слово по-немецки. Усек?

– Так точно, сэр, – ответил Джайлз.

Он вернулся через час с ухмылкой до ушей.

– Улыбнулась работа? – спросил Бэйтс.

– Улыбнулось везение, – сказал Джайлз. – Меня допрашивал комендант, а не Мюллер. Приступаю завтра.

– И что, он не заподозрил в тебе офицера и джентльмена?

– Нет, когда я назвался твоим другом.

Перед тем как накрыть на стол для делегации Красного Креста, Джайлз откупорил шесть бутылок мерло, чтобы вино подышало. Когда гости расселись, он налил на полпальца коменданту и подождал одобрения. Едва тот кивнул, Джайлз начал разливать вино по бокалам гостей, неизменно останавливаясь справа. Затем перешел к офицерам, согласно ранжиру, и наконец возвратился к коменданту как хозяину.

Во время обеда он внимательно следил за тем, чтобы бокалы не оставались пусты, но никогда не обслуживал говоривших. Он подражал Дженкинсу, стараясь быть невидимым и бесшумным. Все шло по плану, хотя Джайлз постоянно чувствовал на себе недоверчивый взгляд Мюллера, даже когда сливался с фоном.

Позднее, когда обоих отвели обратно в лагерь, Бэйтс сказал:

– Ты произвел впечатление на коменданта.

– Откуда знаешь? – спросил Джайлз.

– Он сказал шеф-повару, что ты, наверное, служил в каком-нибудь знатном семействе – сам из низов, но обучен виртуозным профессионалом.

– Спасибо тебе, Дженкинс, – молвил Джайлз.

– А что такое «виртуозный»? – спросил Бэйтс.

Джайлз сделался настолько искушен в своем новом призвании, что комендант настаивал на его присутствии, даже когда он обедал один. Это позволило Джайлзу изучить его привычки, интонации, смех и даже легкое заикание.

Спустя несколько недель рядовому Баррингтону выдали ключи от винного погреба и разрешили самому выбирать вина к ужину. А через пару месяцев Бэйтс подслушал, как комендант говорил шеф-повару, что Баррингтон – «erstklassig».[20]

Отныне на каждом званом обеде Джайлз быстро определял, чьи языки развяжутся из-за исправных тостов и как стать невидимым, когда разговорится нужный. Сведения, добытые накануне, он передавал во время пробежки ординарцу бригадира. Сообщил, например, где комендант проживал, и то, что в возрасте тридцати двух лет его избрали в городскую управу, а в тридцать восьмом назначили мэром. Водить машину комендант не умел, но три или четыре раза бывал в Англии перед войной и очень неплохо говорил по-английски. Джайлз, в свою очередь, узнал, что они с Бэйтсом поднялись еще на несколько пунктов.

Основным занятием Джайлза днем были часовые беседы с репетитором. По-английски не говорилось ни слова, и уроженец Солихалла даже сказал бригадиру, что речь рядового Баррингтона все больше и больше напоминала комендантскую.

Третьего декабря сорок первого года капрал Бэйтс и рядовой Баррингтон в последний раз предстали перед комитетом спасения. Бригадир и его команда с большим интересом выслушали подробности плана «ночлег и завтрак» и согласились, что у него серьезные шансы на успех по сравнению с большинством остальных полусырых проектов.

– Когда, по-вашему, лучше осуществить ваш план? – спросил бригадир.

– В канун Нового года, сэр, – уверенно ответил Джайлз. – Все офицеры будут на праздничном ужине у коменданта.

– И если напитки будет разливать рядовой Баррингтон, – добавил Бэйтс, – то к полуночному бою часов трезвых будет немного.

– За исключением Мюллера, который вообще не пьет, – напомнил бригадир.

– Совершенно верно, но никогда не пропускает тосты за Фатерлянд, фюрера и Третий рейх. Если добавить за Новый год и за хозяина, то он сомлеет к отправке домой.

– В котором часу вас отводят в лагерь после таких приемов? – спросил молодой лейтенант, недавно ставший членом комитета.

– Около семи, – ответил Бэйтс. – Но поскольку речь о новогоднем ужине, то это произойдет не раньше полуночи.

– Не забывайте, джентльмены, – вмешался Джайлз, – что у меня ключи от винного погреба, и можете не сомневаться, что несколько бутылок отправится на сторожевой пост. Мы не допустим, чтобы они не отпраздновали.

– Все это замечательно, – изрек командир авиаполка, обычно молчавший. – Но как вы собираетесь пройти мимо них?

– Выехать через центральные ворота в машине коменданта, – ответил Джайлз. – Он обходительный хозяин и никогда не уезжает, пока не проводит последнего гостя, и это даст нам по меньшей мере пару часов форы.

– Даже если вам удастся угнать машину, – сказал бригадир, – то часовые, как бы ни накачались, все равно отличат сомелье от своего командира.

– Да, но на мне будут его шинель, фуражка, шарф и перчатки, а в руке – его жезл, – возразил Джайлз.

Молодого лейтенанта это явно не убедило.

– Ваш план рассчитан на то, что комендант покорно отдаст вам всю свою одежду, рядовой Баррингтон?

– Никак нет, сэр, – ответил Джайлз офицеру, который был младше его по званию. – Комендант всегда оставляет шинель, фуражку и перчатки в гардеробе.

– А как же Бэйтс? – не унимался лейтенант. – Они его за милю разглядят.

– Не разглядят, сэр, если я заберусь в багажник, – ответил Бэйтс.

– А как вы поступите с шофером коменданта, которому полагается быть трезвым как стеклышко? – спросил бригадир.

– Мы думаем над этим, – сказал Джайлз.

– Если вы разберетесь с водителем и благополучно минуете охрану, то сколько вам ехать до швейцарской границы? – вновь спросил молодой лейтенант.

– Сто семьдесят пять километров, – отозвался Бэйтс. – При скорости сто километров в час мы достигнем границы менее чем за пару часов.

– При условии, если вас не остановят.

– Идеальных планов побега не бывает, – вмешался бригадир. – В конечном счете все зависит от того, как вы справитесь с непредвиденными обстоятельствами.

Джайлз и Бэйтс согласно кивнули.

– Благодарю вас, джентльмены, – произнес тот. – Комитет обсудит ваш план, и утром мы сообщим о нашем решении.

– Что против нас имеет этот молокосос? – осведомился Бэйтс, когда они покинули собрание.

– Ничего, – ответил Джайлз. – Я, наоборот, подозреваю, что он хочет стать третьим членом нашей команды.

Шестого декабря на пробежке ординарец бригадира передал Джайлзу, что их плану дан зеленый свет и комитет желает им доброго пути. Джайлз тотчас нагнал капрала Бэйтса и поделился новостями.

Баррингтон и Бэйтс снова и снова прорабатывали свой план «Н+З», пока им, как олимпийским спортсменам, не опротивели бесконечные тренировки, и они томились по выстрелу из стартового пистолета.

В шесть часов вечера тридцать первого декабря капрал Терри Бэйтс и рядовой Джайлз Баррингтон заступили на дежурство в квартире коменданта. Оба понимали, что если план провалится, то им в лучшем случае придется ждать еще год, но если их схватят с поличным…

– Вернуться-в-шесть-тридцать!

Терри чуть ли не гаркнул это немецкому капралу, который привел их из лагеря к коменданту.

Тупой взгляд капрала не оставил у Джайлза сомнений в том, что ему никогда не стать сержантом.

– Вернуться-в-шесть-тридцать, – повторил Терри, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово.

Он взял капрала за руку и ткнул пальцем в шестерку на циферблате часов. Джайлзу очень хотелось сказать капралу на его родном языке: «Вернешься в шесть тридцать, капрал, тебе и твоим друзьям в караулке будет ящик пива». Но он понимал, что сразу пойдет под арест и проведет канун Нового года в одиночке.

Терри еще раз показал на часы и изобразил пьющего. Теперь капрал улыбнулся и повторил его жест.

– Ну, похоже, дошло, – сказал Джайлз, когда они направились к резиденции.

– Нам все равно придется заставить его забрать пиво до прибытия первого офицера. Давай пошевеливайся.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Терри, устремившись в сторону кухни. Естественный порядок вещей восстановился.

Джайлз вошел в гардеробную, снял с крючка форму официанта и переоделся в белую рубашку, черный галстук, черные брюки и белую полотняную куртку. Он заметил на скамье пару черных кожаных перчаток, которые, наверное, забыл какой-то офицер, и сунул их в карман, решив, что позже могут пригодиться. Он запер дверь и отправился в гостиную. Там накрывали стол на шестнадцать персон три городские официантки, включая Грету – единственную, с кем он бы отважился пофлиртовать, однако знал, что Дженкинс бы этого не одобрил.

Часы показывали двенадцать минут седьмого. Джайлз вышел из гостиной и спустился в винный погреб. Одинокая лампочка под потолком освещала помещение, когда-то занятое архивом; теперь здесь стояли винные стеллажи.

Джайлз уже подсчитал, что для сегодняшнего ужина ему понадобятся как минимум три ящика вина, а также ящик пива для страдающего жаждой капрала и его камрадов в караулке. Он внимательно изучил стеллажи и выбрал пару бутылок хереса, дюжину итальянского «Пино Гриджио», два ящика французского бургундского и ящик немецкого пива. В тот момент, когда он уже уходил, его взгляд упал на три бутылки «Джонни Уокер ред лейбл», две бутылки русской водки, полдюжины «Реми Мартин» и большую бутыль винтажного портвейна. Джайлз подумал, что человеку несведущему простительно не понять, кто и с кем воюет.

Следующие пятнадцать минут он перетаскивал ящики наверх, постоянно смотря на часы, и в шесть двадцать девять открыл заднюю дверь, за которой уже подпрыгивал, охлопывая себя по бокам, закоченевший немецкий капрал. Джайлз поднял ладони, прося постоять еще пару секунд. Затем быстрым шагом – Дженкинс не бегает – вернулся по коридору за пивом, взял ящик и отнес его капралу.

Припозднившаяся Грета заметила передачу и усмехнулась Джайлзу. Он улыбнулся в ответ, и она скрылась в гостиной.

– Караулка, – внятно проговорил Джайлз, показав капралу за периметр лагеря.

Капрал кивнул и зашагал в нужном направлении. Терри раньше спрашивал Джайлза, не умыкнуть ли для часовых закуску.

– Еще чего, – отрезал Джайлз. – Пусть всю ночь пьют на голодный желудок.

Он закрыл дверь и вернулся в гостиную, где официантки почти закончили накрывать.

Джайлз откупорил дюжину бутылок мерло, но выставил на сервировочный столик лишь четыре, благоразумно спрятав остальные. Ему не нужно было, чтобы Мюллер заподозрил, будто он что-то замышляет. На край столика он также поставил бутылку виски и две – хереса; затем выровнял в стройную шеренгу, как солдат на параде, дюжину высоких стаканов и полдюжины лафитников. Итак, все готово.

Джайлз протирал стакан, когда вошел полковник Шабакер. Комендант окинул стол внимательным взглядом, внес пару поправок в рассадку гостей и переключился на боевой строй бутылок. Джайлз ждал комментариев, но комендант лишь улыбнулся и сообщил:

– Я жду гостей в семь тридцать и сказал шеф-повару, что за стол сядем в восемь.

Джайлзу оставалось надеяться, что через несколько часов его немецкий окажется таким беглым, как английский полковника Шабакера.

Первым прибыл молодой лейтенант, который появился в офицерской столовой недавно и впервые ужинал у коменданта. Джайлз заметил его интерес к виски и сделал шаг обслужить – налил ему полстакана. Затем предложил коменданту его обычный херес.

Вторым стал капитан Хейнкель, заместитель коменданта. Джайлз предложил Хейнкелю его традиционную рюмку водки и следующие полчаса угощал каждого нового гостя его любимой выпивкой.

К тому времени, когда гости расселись за столом, несколько пустых бутылок уже были заменены резервными, которые Джайлз прятал под столиком.

Через несколько секунд вошли официантки с тарелками борща, а комендант между тем пробовал белое вино.

– Итальянское, – сообщил Джайлз, показав ему этикетку.

– Превосходно, – промурлыкал тот.

Джайлз наполнил бокалы всем, кроме Мюллера, который продолжал тянуть свою воду.

Кое-кто из гостей пил резвее остальных, и Джайлз кружил вокруг стола, следя за тем, чтобы ни один бокал не оставался пустым. Как только унесли грязные тарелки, Джайлз отошел в сторону, потому что Терри предупредил его о дальнейшем. Входные двери эффектно распахнулись, и вошел шеф-повар с огромной кабаньей головой на серебряном подносе. За ним следовали официантки и расставляли блюда с овощами и картофелем, а также кувшинчики с густой подливкой.

Шеф приступил к нарезке, а полковник Шабакер снял пробу бургундского и опять улыбнулся. Джайлз вернулся к исполнению своих обязанностей, наполняя до краев полупустые бокалы – за исключением одного. Он заметил, что молодой лейтенант уже какое-то время молчит, и оставил его бокал нетронутым. У пары других офицеров заплетались языки, а Джайлзу было нужно, чтобы они не заснули хотя бы до полуночи.

Немного погодя вернулся повар со второй переменой, и Джайлз повиновался команде полковника Шабакера наполнить бокалы. Когда впервые возник Терри, явившийся убрать то, что осталось от кабаньей головы, из всех офицеров трезвым был только майор Мюллер.

Через пару минут состоялось третье явление шефа – теперь он вынес шварцвальдский вишневый торт, который водрузил на стол напротив коменданта. Хозяин несколько раз погрузил нож, и официантки разнесли гостям огромные ломти. Джайлз продолжал подливать спиртное, пока не опустела последняя бутылка.

Когда официантки унесли десертные тарелки, Джайлз убрал со стола винные фужеры, заменив их бокалами для бренди и стаканами для портвейна.

– Господа, – объявил полковник Шабакер сразу после одиннадцати. – Прошу зарядить ваши бокалы, поскольку я хочу произнести тост. – Он встал, высоко подняв свой, и провозгласил: – За Фатерлянд!

Пятнадцать офицеров поднялись с разной скоростью и повторили:

– За Фатерлянд!

Мюллер глянул на Джайлза и постучал пальцем по своему бокалу, сигнализируя, что тост требует исполнения.

– Да не вино, идиот, – сказал Мюллер. – Бренди хочу.

Джайлз улыбнулся и наполнил его бокал бургундским.

Мюллеру не удалось поймать его в ловушку.

Громкая веселая болтовня продолжалась, а Джайлз обносил гостей сигарами. Молодой лейтенант уже положил голову на стол, и Джайлзу показалось, что он уловил всхрап.

Комендант поднял второй тост за здоровье фюрера, и Джайлз подлил Мюллеру красного вина. Тот воздел бокал, щелкнул каблуками и вскинул руку в нацистском приветствии. Затем последовал тост во славу Фридриха Великого, и на этот раз Джайлз позаботился, чтобы бокал Мюллера был заранее наполнен до краев.

За пять минут до полуночи Джайлз проверил, чтобы у всех было налито. Когда настенные часы начали бить, пятнадцать офицеров заорали почти в унисон, ведя обратный отсчет, и следом грянули «Deutschland, Deutschland über alles», хлопая друг друга по спине по случаю Нового года.

Прошло какое-то время, прежде чем гости сели. Комендант остался стоять и постучал ложкой по своему бокалу. Все замолчали в ожидании его новогодней речи.

Комендант начал с благодарности соратникам за их верность и преданность, проявленные на протяжении трудного года. Затем он поразглагольствовал о судьбе их отчизны. Джайлз помнил, что Шабакер был мэром до того, как принял лагерь. Комендант закончил упованием на то, что через год правое дело восторжествует. Джайлзу захотелось подхватить это на любом языке, но Мюллер повернулся взглянуть на его реакцию. Джайлз тупо смотрел перед собой, будто не понимая ни слова. Он прошел очередную проверку Мюллера.

В начале второго собрался уйти первый гость.

– Мне в шесть на дежурство, полковник, – объяснил он.

Эти слова были встречены издевательскими аплодисментами. Офицер поклонился и отбыл, не говоря больше ни слова.

В течение следующего часа ушли еще несколько человек, но Джайлз знал, что не будет готов перейти к собственному хорошо отрепетированному отходу, пока не удалится Мюллер. Он немного забеспокоился, когда официантки начали убирать кофейные чашки: сигнал к тому, что прием подходит к концу и ему могут приказать вернуться в лагерь. Джайлз продолжал заниматься делом – обслуживать тех, кто еще не спешил уходить.

Наконец, когда последняя официантка покинула гостиную, поднялся и Мюллер. Он пожелал товарищам доброй ночи, но сперва позаботился щелкнуть каблуками и выбросить руку в нацистском салюте. Джайлз и Терри договорились действовать не раньше чем через четверть часа после отъезда Мюллера и проверки, не стоит ли его машина на обычном месте.

Джайлз долил бокалы оставшимся шестерым офицерам. Все они все были близкими друзьями коменданта. С двумя он учился в школе, другие трое служили с ним в городской управе, и только заместитель был человеком новым – все эти сведения Джайлз собрал за последние несколько месяцев.

Минут в двадцать третьего комендант поманил Джайлза.

– День был долгим, – сказал он по-английски. – Ступай к своему другу на кухню и захвати с собой бутылочку вина.

– Благодарю вас, сэр, – ответил Джайлз, выставив на стол бутылку бренди и графин с портвейном.

Последнее, что он слышал, были слова коменданта, обращенные к заместителю, сидевшему справа от него:

– Когда мы в конце концов выиграем войну, Франц, я предложу этому парню работу. Вряд ли ему захочется вернуться в Англию, если над Букингемским дворцом будет развеваться флаг со свастикой.

Джайлз взял со столика последнюю бутылку вина, вышел из комнаты и тихо прикрыл за собой дверь. Он чувствовал, как кипит в жилах адреналин, и отлично понимал, что следующие пятнадцать минут решат их судьбу. По черной лестнице он спустился на кухню, где Терри болтал с шеф-поваром. Перед ними стояла полупустая бутылка кулинарного хереса.

– С Новым годом, шеф, – сказал Терри, привставая. – Пора бежать, иначе опоздаю к завтраку в Цюрихе.

Джайлз постарался сохранить невозмутимый вид, когда шеф-повар поднял руку в знак благодарности за поздравление.

Они взбежали наверх – единственные двое трезвых в здании. Джайлз передал Терри бутылку вина и сказал:

– Две минуты, не больше.

Он прошел по коридору, выскользнул из задней двери и скрылся в тени наверху лестницы в тот миг, когда из гостиной вышел офицер и направился в туалет.

Через несколько мгновений задняя дверь приоткрылась и в щель просунулась голова. Джайлз яростно замахал на Терри и показал на уборную. Терри подскочил к нему и спрятался рядом за секунду до того, как офицер вышел и нетвердой походкой устремился в гостиную. Как только дверь за ним закрылась, Джайлз спросил:

– Как поживает наш ручной капрал?

– Носом клюет. Я отдал ему бутылку и предупредил, что мы проторчим здесь еще как минимум час.

– Думаешь, он понял?

– Думаю, ему наплевать.

– Тоже неплохо. Теперь твоя вахта, – сказал Джайлз и вернулся в коридор.

Он сжал кулаки, чтобы унять дрожь в руках, и уже собрался открыть дверь гардеробной, когда изнутри донесся голос. Он замер, прижал к двери ухо и прислушался. И сразу понял, кто это. Впервые нарушив золотое правило Дженкинса, он помчался к Терри, который затаился в тени на верхней площадке.

– Что случилось?

Джайлз приложил палец к его губам. Дверь гардеробной открылась, выпустив майора Мюллера, застегивавшего ширинку. Затем майор натянул шинель и огляделся в коридоре, дабы увериться, что никто его не заметил, после чего выскользнул в ночь через парадный вход.

– С кем он был? – спросил Джайлз.

– Наверное, с Гретой. У нас с ней пару раз было, но в гардеробной – никогда.

– А это не измена? – шепнул тот.

– Только для офицера, – отозвался Терри.

Им пришлось выждать считаные минуты, прежде чем дверь отворилась и вышла чуть раскрасневшаяся Грета. Она спокойно ушла, не утруждая себя проверками.

– Вторая попытка, – сказал Джайлз и быстро прошел по коридору. Он скрылся в гардеробной за секунду до того, как из гостиной вышел другой офицер.

«Не сворачивай направо, не сворачивай», – молил про себя Терри.

Офицер повернул налево – к уборной. Терри помолился за самое долгое мочеиспускание в истории человечества. Он начал отсчитывать секунды, но тут из гардеробной вышел вылитый комендант, и Терри яростно замахал руками: прячься! Джайлз нырнул обратно и потянул на себя дверь.

Когда офицер появился вновь, Терри испугался, что тот сунется в гардеробную за шинелью и фуражкой и обнаружит там Джайлза, переодетого комендантом, – игра закончится, даже не успев начаться. Терри следил за каждым его шагом, боясь худшего, но адъютант остановился перед дверью гостиной, отворил ее и скрылся внутри. Терри немедленно бросился бежать по коридору, влетел в гардеробную и узрел Джайлза в шинели, шарфе, перчатках, фуражке с высокой тульей и с жезлом в руках: на лбу блестели бусинки пота.

– Давай сматываться, пока нас удар не хватил, – позвал Терри.

Терри и Джайлз покинули здание еще быстрее, чем это сделали Мюллер или Грета.

– Остынь, – сказал Джайлз, когда они очутились снаружи. – Не забывай, что мы тут единственные трезвые.

Он спрятал подбородок в шарф, надвинул на глаза фуражку, стиснул жезл и чуть ссутулился, так как был выше коменданта на пару дюймов.

Водитель услышал шаги, выскочил из машины и распахнул заднюю дверцу. Джайлз много раз репетировал команду полковника. Он откинулся на спинку сиденья, сдвинул фуражку еще ниже и бросил небрежно:

– Домой, Ганс.

Ганс вернулся за руль, но услыхал подозрительный щелчок, похожий на закрывание багажника, и оглянулся, но увидел лишь коменданта, который постучал жезлом в стекло.

– Чего ждем, Ганс? – спросил Джайлз, чуть заикаясь.

Тот завел двигатель, включил первую скорость и медленно направил машину к караулке. Из будки на звук вышел сержант. Он попытался одновременно поднять шлагбаум и отдать честь. Джайлз в ответ поднял жезл и чуть не рассмеялся, заметив расстегнутые верхние пуговицы. Полковник Шабакер не спустил бы такого даже в новогоднюю ночь.

Майор Форсдайк, офицер разведки комитета спасения, сообщил Джайлзу, что дом коменданта находится в паре миль от лагеря и последние две сотни ярдов представляют собой узкую, неосвещенную аллею. Джайлз продолжал сидеть, съежившись в углу, где его невозможно было разглядеть в зеркало заднего вида, но как только машина свернула на аллею, резко выпрямился, постучал по плечу шофера жезлом и приказал остановиться.

– Не могу терпеть, – сказал он, выскочил из машины и сделал вид, будто расстегивает ширинку.

Ганс наблюдал, как полковник скрывался в кустах. Он был явно озадачен: в конце концов, до дома оставалась какая-то сотня метров. Он вышел из машины и стал ждать у задней дверцы. Когда ему почудилось, что хозяин возвращается, он повернулся и успел увидеть кулак, который в следующую секунду сломал ему нос. Ганс рухнул на землю.

Джайлз бросился открывать багажник. Терри выскочил, подошел к распростертому Гансу и принялся раздевать его, затем стянул свою одежду. Едва Бэйтс облачился в новую форму, как стало очевидно, насколько ниже и упитаннее был Ганс.

– Ничего страшного. – Джайлз словно прочел его мысли. – За рулем никто не разглядит.

Они подтащили Ганса к машине и погрузили в багажник.

– Сомневаюсь, что он очнется до нашего завтрака в Цюрихе, – сказал Терри, заматывая рот Ганса носовым платком.

Новый шофер коменданта занял место за рулем, и ни один из беглецов не проронил ни слова, пока машина не выбралась на шоссе. Терри было незачем останавливаться и сверяться с указателями, благо он ежедневно зубрил маршрут на протяжении последнего месяца.

– Придерживайся правой стороны, – без надобности подсказал Джайлз. – И не гони. Не хватало, чтобы нас остановили.

– Похоже, получилось, – заметил Терри, миновав знак с надписью «Шаффхаузен».

– Не поверю, пока нам не покажут наш столик в отеле «Империал» и официант не вручит меню.

– А я и без меню обойдусь, – сказал Терри. – Яйца, бекон, фасоль, сосиски и помидоры, а еще пинта пива. Это мой обычный набор на рынке. А ты?

– Киппер, слегка припущенный, тост с маслом, ложка оксфордского джема и чайник «Эрл Грея».

– Недолго же ты переделывался обратно в барина.

Джайлз улыбнулся. Взглянул на свои часы. В новогоднее утро машин почти не было, и они продвигались быстро. Так продолжалось, пока Терри не заметил впереди автоколонну.

– Что делать? – спросил он.

– Обгонять. Дорога каждая минута. Нас нет оснований в чем-то подозревать: ты везешь старшего офицера, который не ждет, что его остановят.

Как только Терри нагнал замыкающую машину, он вырулил на середину дороги и начал обгонять длинную вереницу военных грузовиков и мотоциклов. Как Джайлз и предсказывал, никто не проявил интереса к идущему на обгон «мерседесу», который явно спешил по делам. Когда Терри обошел головную машину, он с облегчением вздохнул, но окончательно успокоился за поворотом, когда из зеркала заднего вида исчезли фары автоколонны.

Джайлз поминутно смотрел на часы. Следующий указатель подтвердил, что они идут по графику, но Джайлз отдавал себе отчет в том, что им было неоткуда узнать, когда уйдет последний гость и комендант отправится искать машину и водителя.

Прошло еще сорок минут, прежде чем они достигли окрестностей Шаффхаузена. Нервы были на пределе, и оба невольно замолкли. Джайлз устал сидеть столбом, но понимал, что расслабиться не удастся, пока они не пересекут границу Швейцарии.

Когда они въехали в город, местные жители только-только начинали просыпаться: первый трамвай, редкая машина, несколько велосипедистов – те, для кого первый день нового года был рабочим. Терри не пришлось выискивать приграничные указатели, поскольку на фоне неба отчетливо вырисовывались Швейцарские Альпы.

– Проклятье! – выругался Терри, резко ударив по тормозам.

– Что такое? – спросил Джайлз, подавшись к ветровому стеклу.

– Смотри, какой хвост.

Джайлз высунулся из окна и увидел плотную, бампер к бамперу, вереницу автомобилей, которые выстроились у границы. Он присмотрелся, нет ли служебных машин, и, убедившись в их отсутствии, велел:

– Давай сразу в начало очереди. Именно этого от нас и ждут. Если будем торчать со всеми, только привлечем внимание.

Терри медленно двинулся вперед и остановился перед самым шлагбаумом.

– Выйди из машины, открой мою дверь, но ничего не говори.

Терри заглушил двигатель, вышел и распахнул заднюю дверцу. Джайлз зашагал к таможенному посту.

Молодой офицер выскочил из-за своего стола и козырнул при виде полковника. Джайлз протянул ему два комплекта документов, которые, как заверил его лагерный умелец, устроили бы любую немецкую погранзаставу. Вот сейчас и выяснится, не преувеличил ли он. Пока офицер листал бумаги, Джайлз постукивал по ноге жезлом и поглядывал на часы.

– У меня важная встреча в Цюрихе, – резко бросил он, – и я уже опаздываю.

– Виноват, полковник. Я отпущу вас сразу же, как закончу. Еще буквально пару секунд.

Офицер вгляделся в фотографию Джайлза, и его лицо приняло слегка озадаченное выражение. Джайлз прикинул, велят ли ему снять шарф. Если да, то моментально станет ясно, что он слишком молод для полковника.

Джайлз вызывающе смотрел на молодого пограничника, который, по-видимому, оценивал последствия задержки старшего офицера своими необязательными вопросами. Чаша весов склонилась в пользу Джайлза. Офицер кивнул, проштамповал документы и произнес:

– Надеюсь, вы не опоздаете на встречу.

– Благодарю, – ответил Джайлз. Он спрятал бумаги во внутренний карман и уже пошел к двери, но молодой офицер остановил его возгласом.

– Хайль Гитлер! – проорал он.

Джайлз помедлил, неторопливо развернулся и ответил тем же, сопроводив это безукоризненным нацистским приветствием. На выходе из здания он с трудом подавил в себе смех при виде Терри, который одной рукой держал открытой заднюю дверь, а другой – подхватывал штаны.

– Благодарю, Ганс, – сказал Джайлз, падая на заднее сиденье.

В этот момент из багажника донеслись глухие удары.

– О черт, – спохватился Терри. – Ганс…

Их настигли слова бригадира о том, что идеальных планов побега не бывает: «В конечном счете все зависит от того, как вы справитесь с непредвиденными обстоятельствами».

Терри захлопнул заднюю дверцу и вернулся за руль так быстро, как только мог. Он старался выглядеть невозмутимым, пока шлагбаум дюйм за дюймом поднимался, а удары становились все громче.

– Поезжай медленно, – велел Джайлз. – Не давай им повода для подозрений.

Терри включил первую передачу и неторопливо миновал шлагбаум. Джайлз смотрел на проплывавший мимо пограничный пункт. Молодой офицер говорил по телефону. Он посмотрел в окно, встретился взглядом с Джайлзом, вдруг выскочил из-за стола и выбежал на дорогу.

Джайлз рассчитал, что швейцарская застава находится не более чем в паре сотен ярдов. Он глянул из окна и увидел, что молодой офицер яростно машет, а часовые с винтовками высыпали из домика.

– План меняется, – объявил Джайлз. – Гони! – заорал он, когда в машину ударили первые пули.

Едва Терри переключил скорость, как лопнула шина. Он отчаянно пытался удержать машину на дороге, но она виляла из стороны в сторону, налетела на боковое ограждение и замерла между двумя пограничными постами. Ее тотчас настиг второй шквал пуль.

– Моя очередь обогнать тебя в умывальню, – сказал Джайлз.

– Даже не мечтай, – откликнулся Терри, который был уже обеими ногами на земле, не успел Джайлз открыть заднюю дверь.

Они бросились к швейцарской границе. Соберись они пробежать сотню метров за десять секунд, сегодня у них наверняка бы получилось. Хотя они пригибались и петляли, уворачиваясь от пуль, Джайлз по-прежнему был уверен, что придет к финишу первым. Швейцарские пограничники подбадривали их криками, и Джайлз, налетевший на ленту, победно вскинул руки, наконец-то одержав верх над главным противником.

Он ликующе обернулся и увидел Терри: тот лежал посреди дороги ярдах в тридцати. Пуля попала ему в затылок, изо рта тонкой струйкой вытекала кровь.

Джайлз бросился на землю и пополз к другу. С той стороны снова грянули выстрелы, и швейцарские пограничники схватили его за лодыжки и потянули обратно, подальше от беды.

Он же хотел объяснить им, что ему совершенно не хочется завтракать в одиночестве…

Хьюго Баррингтон не сдержал улыбки, когда прочел в «Бристоль ивнинг ньюс» о том, что Гарри Клифтона похоронили в море через несколько часов после объявления войны.

Наконец-то немцы сподобились на что-то полезное. Командир подлодки в одиночку решил величайшую проблему в его жизни. Хьюго начал верить в то, что он, возможно, со временем сумеет возвратиться в Бристоль и вернет себе место председателя совета директоров «Пароходства Баррингтона». Он начнет обрабатывать мать, регулярно названивая в Баррингтон-холл, но только после ухода отца на работу. В тот вечер он вышел отпраздновать событие и вернулся домой пьяный в стельку.

Когда Хьюго перебрался в Лондон после крушения дочерней свадьбы, он снял жилье в цокольном этаже дома по Кадоген-Гарденс за фунт в неделю. Единственным плюсом трехкомнатной квартиры был адрес, придававший ему имидж самостоятельного человека.

У Хьюго оставалось еще немного денег в банке, которые вскоре, однако, закончились, и он болтался без дела, не имея постоянного заработка. Незадолго до этого Хьюго расстался с «бугатти», что продлило его платежеспособность еще на несколько недель, но лишь до того момента, как первый чек не приняли к оплате. Он не мог обратиться за помощью к отцу, поскольку тот отрекся от него, да и, честно говоря, сэр Уолтер скорее протянул бы руку помощи Мэйзи Клифтон, а уж потом пошевелил пальцем, чтобы помочь сыну.

После нескольких месяцев безделья Хьюго попытался найти в Лондоне работу. Однако это оказалось делом непростым: если потенциальный работодатель знал его отца, то ему отказывали даже в собеседовании, а если и принимали, то новый босс предлагал такой график, о существовании которого он и не подозревал, а жалованье не покрыло бы даже его расходы в клубе.

Хьюго пустил свои скромные сбережения на фондовую биржу. Он слишком много наслушался от старых школьных приятелей о «верных» сделках и даже поучаствовал в паре авантюр, которые привели его к тем, кого пресса окрестила спекулянтами, а отец назвал бы жульем.

Через год Хьюго уже занимал деньги у друзей и даже у друзей друзей. Однако без средств для оплаты долгов ты быстро исчезаешь из списка желанных гостей к ужину и друзья больше не зовут тебя на охоту.

Всякий раз, когда наваливалось отчаяние, Хьюго звонил матери, но сперва убеждался, что отец находится в офисе. Мама всегда могла подбросить десяточку – совсем как на карманные расходы в школьные времена.

Старый школьный приятель Арчи Фенвик тоже, бывало, по доброте душевной приглашал его на обед в свой клуб или на свои фешенебельные коктейльные вечеринки в Челси. Там-то Хьюго и познакомился с Ольгой. Его мгновенно привлекли не лицо и не фигура молодой женщины, а жемчуга в три ряда, украшавшие ее шею. Хьюго отозвал в уголок Арчи и спросил, настоящие ли они.

– Вне всяких сомнений, – ответил друг. – Но должен предупредить, что ты не единственный, кто мечтает запустить лапу в этот горшочек с медом.

Ольга Пиотровска, рассказал ему Арчи, недавно прибыла в Лондон из Польши после германского вторжения. Ее родителей схватило гестапо за одно то, что они были евреями. Хьюго нахмурился. Больше Арчи не смог сообщить ничего, разве только добавил, что Ольга живет в великолепном особняке на Лоундес-сквер и владеет прекрасной коллекцией живописи. Хьюго никогда особо не интересовался искусством, но даже он слышал о Пикассо и Матиссе.

Хьюго пересек комнату и представился мисс Пиотровска. Когда Ольга поведала ему о причинах бегства из Германии, он изобразил негодование и заверил ее, что его семья гордится своими столетними деловыми отношениями с евреями. Его отец, сэр Уолтер Баррингтон, был другом Ротшильдов и Гамбросов. Задолго до окончания вечеринки Хьюго пригласил Ольгу пообедать в «Рице», но так как он лишился права подписывать чеки, ему пришлось выклянчить очередную пятерку у Арчи.

Обед прошел достойно, и следующие несколько недель Хьюго усердно ухаживал за Ольгой, насколько позволяли его материальные ресурсы. Он рассказал ей, что оставил жену после ее признания в романе с его лучшим другом и поручил своему адвокату инициировать бракоразводный процесс. По сути, Элизабет уже находилась с ним в разводе, и судья вынес решение оставить ей Мэнор-Хаус и все, что в спешке не вывез Хьюго.

Ольга была очень чуткой и отзывчивой, и Хьюго пообещал ей, что, как только станет свободным, попросит ее руки. Он неустанно повторял Ольге, как она красива и как искусны ее довольно вялые ласки по сравнению с Элизабет. Он постоянно напоминал, что после смерти его отца она станет леди Баррингтон, а временные финансовые затруднения разрешатся, как только он унаследует поместье Баррингтонов. Возможно, он внушил ей, что его отец много старше и слабее здоровьем, чем было на самом деле. «Дряхлеет на глазах» – так он выражался.

Через несколько недель Хьюго переехал на Лоундес-сквер и в считаные месяцы вернулся к образу жизни, который, как он считал, был его по праву. Приятели Хьюго отметили, что ему крупно повезло с такой очаровательной красавицей, а некоторые не удержались и добавили, что и «деньжата у нее водятся».

Хьюго почти забыл, каково это – питаться три раза в день, носить новую одежду и ездить на машине с персональным шофером. Он разделался почти со всеми долгами, и в скором времени перед ним снова открылись двери, которые еще недавно захлопывались перед его носом. Однако он начинал задумываться, как долго это продлится, потому что намерения жениться на еврейской беженке из Варшавы у него, разумеется, не было.

Дерек Митчелл сел на курьерский поезд из Темпл-Мидз в Паддингтон. Частный детектив возобновил работу на старого хозяина, и его жалованье, как прежде, выплачивалось в первый день месяца, а расходы возмещались по предъявлении счетов. Раз в месяц Хьюго ожидал его докладов о событиях в семье Баррингтонов; в частности, Хьюго интересовали приезды и отъезды отца, бывшей жены, Джайлза, Эммы и даже Грэйс, но его по-прежнему мучила паранойя по поводу Мэйзи Клифтон, и он требовал от Митчелла информировать его о каждом ее шаге.

Митчелл приезжал в Лондон поездом, и они встречались на Паддингтонском вокзале в зале ожидания напротив седьмой платформы. Час спустя Митчелл садился на обратный поезд в Темпл-Мидз.

Так Хьюго узнал, что Элизабет продолжала жить в Мэнор-Хаусе, а Грэйс редко приезжала домой, с тех пор как получила стипендию в Кембридже. Эмма родила сына, которого нарекла Себастьяном Артуром. Джайлз записался добровольцем в Эссекский полк и после двенадцатинедельной подготовки был командирован в учебную воинскую часть для будущих офицеров.

Последняя новость оказалась для Хьюго сюрпризом: он знал, что вскоре после начала войны глочестерцы признали Джайлза непригодным к службе, потому что он, как и его отец, был дальтоником. В пятнадцатом году это помогло избежать призыва самому Хьюго.

Шли месяцы, и Ольга все чаще спрашивала Хьюго, когда же завершится развод. Он всякий раз преподносил это событие как неизбежное, но решил, что пора принять меры, когда она предложила ему пожить на Кадоген-сквер, пока он не подтвердит, что документы переданы в суд. Он выждал еще неделю, после чего сообщил Ольге, что его адвокаты начали бракоразводную процедуру.

Последовало еще несколько месяцев семейного счастья. Не сказал он Ольге только о том, что домовладелец с Кадоген-сквер прислал уведомление о выселении в месячный срок. Если Ольга бросит его, жить ему будет негде.

Примерно месяцем позже Митчелл позвонил Хьюго и попросил о срочной встрече, что было для него необычно. Они договорились встретиться в четыре на следующий день на обычном месте.

Когда Митчелл вошел в зал ожидания, Хьюго уже сидел на скамье, спрятавшись за номером лондонских «Вечерних новостей». Он читал об осаде Роммелем Тобрука, не будучи в силах, правда, отыскать этот Тобрук на карте. Он продолжал чтение, даже когда Митчелл сел рядом. Частный детектив заговорил негромко и ни разу не взглянул в сторону Хьюго.

– Я полагал, вам будет интересно узнать, что ваша старшая дочь устроилась на работу официанткой в отель «Гранд» под именем мисс Дикенс.

– Не к Мэйзи ли Клифтон?

– Да, в ее ведении ресторан. И ваша дочь была у нее в подчинении.

Хьюго не мог представить, зачем вдруг Эмме вздумалось работать официанткой.

– Ее мать знает?

– Скорее всего, потому что Хадсон высаживал ее в ста ярдах от отеля без пяти шесть каждое утро. Но я просил о встрече по другой причине.

Хьюго перевернул страницу, чтобы рассмотреть фотографию генерала Окинлека, снятого в пустыне перед своей палаткой в момент обращения с речью к войскам.

– Вчера утром ваша дочь взяла такси и поехала в порт. С чемоданом в руках она поднялась на борт пассажирского судна «Звезда Канзаса», обратилась в справочное бюро и получила работу. Матери она сказала, что отправляется в Нью-Йорк навестить двоюродную бабушку Филлис, приходящуюся, полагаю, сестрой лорду Харви.

В другое время Хьюго, наверное, живо бы заинтересовался, как Митчеллу удалось раздобыть именно эти сведения, но все его старания ушли на то, чтобы понять, зачем Эмме устраиваться на работу на судне, на котором погиб Гарри Клифтон. Понять не получалось. Он поручил Митчеллу «копать глубже» и дать ему знать немедленно, если будет хоть какая-то новая информация о намерениях Эммы.

Перед уходом Митчелл, спешивший поспеть на обратный поезд в Темпл-Мидз, сообщил Хьюго, что немецкие бомбардировщики сровняли Брод-стрит с землей. Хьюго не мог взять в толк, зачем ему это, пока Митчелл не напомнил, что именно на этой улице находилась чайная Тилли. Мистеру Баррингтону, решил он, следует знать, что некоторые застройщики проявляют интерес к земельному участку, принадлежавшему в прошлом миссис Клифтон. Хьюго поблагодарил Митчелла за информацию, не показав, однако, что она его заинтересовала.

Добравшись до Лоундес-сквер, Хьюго сразу позвонил мистеру Прендергасту в «Нэшнл провиншл банк».

– Полагаю, что вы звоните по поводу Брод-стрит, – без предисловий ответил управляющий.

– Да, я слышал, что участок чайной Тилли может пойти с молотка.

– После бомбардировки с молотка пойдет вся улица, – сказал Прендергаст. – Большинство владельцев магазинов лишились средств к существованию, а поскольку это произошло вследствие военных действий, страховка им не положена.

– Значит, я могу выкупить участок Тилли по умеренной цене?

– Откровенно говоря, вы можете за бесценок выкупить улицу целиком. Более того, если у вас есть наличные, мистер Баррингтон, я рекомендую вам это как перспективное капиталовложение.

– При условии нашей победы в войне, – напомнил ему Хьюго.

– В известном смысле это авантюра, которая может обернуться значительной прибылью.

– О какой сумме идет речь?

– Полагаю, мне удастся договориться с миссис Клифтон уступить участок за двести фунтов. Между прочим, поскольку половина торговцев с той улицы мои клиенты, я думаю, что вы сможете заполучить все тысячи за три. Это как жульничать в «Монополию».

– Я займусь этим, – ответил Хьюго и положил трубку. Чего он никак не мог сказать Прендергасту, так это того, что у него нет даже игрушечных денег.

Он попытался придумать способ осилить эту сумму, поскольку сейчас никто не желал ссудить ему даже пятерку. У Ольги просить он тоже не мог – разве лишь в случае, если позовет ее к алтарю, но это было исключено.

Возможно, Хьюго оставил бы эту затею, не встреться он на вечеринке у Арчи с Тоби Данстейблом.

Тоби и Хьюго когда-то учились в Итоне. Хьюго помнил о Данстейбле лишь то, что тот регулярно приворовывал у младших студентов. Однажды Тоби все же попался на краже из шкафчика десятишиллинговой банкноты, и все решили, что он заслуживает отчисления – так бы и вышло, не будь он вторым сыном Эрла Данстейбла.

Хьюго спросил у Тоби, чем он занимается, и тот довольно туманно ответил, что балуется недвижимостью. Хьюго рассказал ему о перспективах вложения в Брод-стрит, но Тоби как будто не особо заинтересовался. При этом Хьюго не мог не заметить, что Тоби не сводил глаз с бриллиантового ожерелья, сверкавшего на шее Ольги.

Тоби вручил Хьюго свою визитку со словами:

– Если тебе вдруг понадобится наличность, то добыть ее не составит труда… если улавливаешь ход моих мыслей.

Хьюго уловил ход его мыслей, но не придавал значения прозрачному намеку, пока однажды утром за завтраком Ольга не осведомилась, назначена ли дата постановления о разводе. Хьюго заверил ее, что ждет решения со дня на день.

Он вышел из дома и отправился прямиком в клуб, где, сверившись с визиткой Тоби, набрал номер его телефона. Они договорились о встрече в пабе в Фулхэме, где устроились в углу, потягивая двойной джин и непринужденно беседуя об успехах «наших парней» на Ближнем Востоке. Тему они сменили, когда убедились, что их не подслушают.

– Мне нужен только ключ от квартиры, – сказал Тоби. – И точное место хранения драгоценностей.

– Это не составит труда, – заверил его Хьюго.

– От тебя же требуется одно, дружище: дать знать, что вас не будет дома достаточно долго, чтобы я успел сделать дело.

Когда Ольга за завтраком изъявила желание взглянуть на постановку «Риголетто» в «Садлерс-Уэллс», Хьюго пообещал забронировать пару билетов. Обычно он находил отговорки, но на сей раз охотно согласился и даже предложил поужинать после в «Савое» – отметить.

– Что отметить? – спросила она.

– Постановление о разводе получено, – небрежно бросил он, и Ольга порывисто обняла его. – Еще шесть месяцев, дорогая, и ты станешь миссис Баррингтон.

Хьюго достал из кармана обтянутую кожей коробочку и вручил ей обручальное кольцо, которое накануне купил на пробу[21] в «Берлингтон эркейд». Она приняла подарок. Хьюго планировал вернуть кольцо через шесть месяцев.

Опера, казалось, растянулась на три месяца вместо обещанных трех часов. Но Хьюго не жаловался – он знал, что Тоби не теряет времени даром.

За ужином в «Ривер рум» Хьюго и Ольга обсуждали, где провести медовый месяц, поскольку за границу выехать не могли. Ольге нравился Бат, который, по мнению Хьюго, находился излишне близко к Бристолю, но сбыться ее мечтам было не суждено, и он с радостью согласился.

В такси по дороге домой Хьюго прикидывал, как скоро Ольга обнаружит пропажу бриллиантов. Однако произошло это раньше, чем он ожидал: едва они вошли, как увидели, что все в квартире перевернуто вверх дном. От картин остались лишь четкие контуры, свидетельствовавшие об их размерах.

Пока Ольга билась в истерике, Хьюго снял трубку и набрал «999». Полиции потребовалось несколько часов, чтобы составить полный список украденного, так как Ольге никак не удавалось успокоиться и ответить на несколько вопросов кряду. Старший инспектор заверил их, что подробные описания украденных ценностей в течение сорока восьми часов передадут всем ведущим ювелирам и торговцам живописью.

Хьюго был вне себя от ярости, когда на следующий день встретился в Фулхэме с Тоби. Старый приятель выдержал этот удар хладнокровно, как боксер-тяжеловес. Когда Хьюго наконец выдохся, Тоби подтолкнул к нему коробку из-под обуви.

– В новых туфлях не нуждаюсь, – огрызнулся Хьюго.

– Может, и так, но с тем, что внутри, ты купишь целый обувной магазин. – Тоби постучал пальцем по крышке.

Хьюго поднял ее и уставился в коробку: обуви там не оказалось – она была доверху набита пятифунтовыми банкнотами.

– Можешь не пересчитывать, – сказал Тоби. – Здесь десять тысяч фунтов наличными.

Хьюго улыбнулся, внезапно успокоившись.

– А ты молодец, – похвалил он, закрыл коробку и заказал еще два двойных джина с тоником.

Недели шли, но у полиции не было даже зацепки. Однажды старший инспектор намекнул Хьюго, что в деле замешан кто-то, как он выразился, из своих. Однако Тоби уверил дружка, что никто и никогда не посмеет арестовать сына сэра Уолтера Баррингтона без железных доказательств его вины, которые убедят присяжных больше, чем «обоснованное сомнение».[22]

Ольга спрашивала Хьюго, откуда у него новые костюмы и с каких пор ему по карману «бугатти». Хьюго показал ей сервисную книжку, запись в которой подтверждала, что автомобиль приобретен еще до их знакомства. Правда, он не сказал ей, как ему повезло, что дилер не успел продать заложенную машину и имя владельца осталось прежним.

Названный срок решения по делу о разводе стремительно приближался, и Хьюго начал готовиться к тому, что в военных кругах называлось «стратегией отхода». Именно тогда Ольга объявила, что у нее для него есть замечательные новости.

Когда-то Веллингтон сказал молодому офицеру, что в жизни главное выбрать подходящий момент, и кем был Хьюго, чтобы не согласиться с победителем Ватерлоо, особенно когда пророчество великого человека вот-вот должно было коснуться его самого?

Он читал за завтраком «Таймс», перешел к некрологам и увидел своего отца, пристально глядевшего на него с фотографии. Некролог он изучил тайком от Ольги, чтобы та не прознала, что в их жизни грядут изменения.

По мнению Хьюго, «Громовержец»[23] устроил старику достойные проводы, но Хьюго привлекла вовсе не фотография, а фраза: «У сэра Уолтера Баррингтона остался единственный сын, Хьюго, который наследует титул». Но «Таймс» не добавил: «…и все, что в нем».

Мэйзи все еще помнила боль, которую испытала, когда ее муж не вернулся с ночной смены. Она знала, что Артура нет в живых, за годы до того, как ее брат Стэн решился сказать ей правду о его гибели в доках.

Но та боль была несравнима с той, что она испытала, когда ей сообщили, что через несколько часов после объявления войны немецкая подлодка торпедировала «Девонец» и ее единственного сына похоронили в море.

Мэйзи хорошо помнила последний визит Гарри. В тот четверг он пришел в отель «Гранд» с утра. Ресторан был переполнен, да еще у входа выстроилась очередь. Он встал туда, но, когда увидел мать, без передышки сновавшую в кухню и обратно, ушел, решив, что она не заметила его. Он всегда был чутким мальчиком и знал, что мать не любит, когда ее отрывают от работы, и, сказать по правде, не хотел расстроить и тем, что оставил Оксфорд и записался добровольцем.

Сэр Уолтер Баррингтон заглянул к ней на следующий день. Он сообщил, что Гарри вышел в рейс четвертым помощником капитана на пароходе «Девонец» и через месяц вернется для службы матросом на корабле ее величества «Решимость» – охотнике за немецкими подлодками в Атлантике. Гарри не знал, что подлодки уже искали его самого.

Мэйзи собиралась взять выходной, когда Гарри вернется, но сбыться этому было не суждено. Ее не утешил тот факт, что многие матери потеряли детей в этой страшной войне.

В тот октябрьский вечер она возвращалась с работы. Доктор Уоллес, старший медицинский офицер «Звезды Канзаса», ждал Мэйзи у ее дома на Стилл-Хаус-лейн. Все было написано на его лице.

Они сели в кухне, и доктор поведал ей, что отвечает за материальную помощь семьям тех моряков, которых подняли на борт после потопления «Девонца». Доктор поклялся, что сделал все возможное для спасения жизни Гарри, но тот, к несчастью, так и не пришел в сознание. В действительности из девяти найденных моряков, которыми он занимался в ту ночь, выжил один Том Брэдшо, третий офицер «Девонца», который, по-видимому, был другом Гарри. Брэдшо написал письмо соболезнования, которое доктор Уоллес пообещал доставить миссис Клифтон, как только «Звезда Канзаса» вернется в Бристоль. Слово свое он сдержал. Мэйзи стало совестно, когда доктор ушел на свое судно. Она даже не предложила ему чаю.

Письмо Тома Брэдшо она поставила на каминную полку рядом с ее любимой фотографией Гарри, поющего в школьном хоре.

На следующий день ее сослуживцы вели себя деликатно и предупредительно, а мистер Хёрст, управляющий отелем, предложил ей взять несколько выходных дней. Она ответила, что это последнее, что ей сейчас нужно. Вместо отдыха Мэйзи взвалила на себя столько сверхурочной работы, сколько смогла, – в надежде заглушить свою боль.

Не помогло.

Многие молодые сотрудники уходили в армию, и их места занимали женщины. Теперь для молодой особы не считалось зазорным работать, и Мэйзи чувствовала все большую ответственность по мере того, как редел мужской персонал.

В день своего шестидесятилетия управляющий рестораном должен был выйти на пенсию, но Мэйзи полагала, что мистер Хёрст попросит его поработать до конца войны. Она была потрясена, когда мистер Хёрст пригласил ее к себе в кабинет и предложил занять эту должность.

– Вы заслужили это, Мэйзи, – сказал он. – И главный управляющий согласен со мной.

– Мне нужно пару дней подумать, – ответила она.

В течение следующей недели мистер Хёрст не возвращался к этому разговору, а когда сделал это, Мэйзи предложила дать ей месячный испытательный срок. Он рассмеялся:

– Испытательный срок – философия начальника, а не подчиненного!

Через неделю они оба забыли об этом сроке. Хотя часов прибавилось, а новые обязанности стали обременительнее, Мэйзи никогда не была так довольна собой. Она знала, что после войны вернется в официантки. Она бы не задумываясь снова пошла на панель, если бы это помогло Гарри вернуться домой вместе со всеми.

Мэйзи были ни к чему грамотность и газеты, чтобы узнать, что японская авиация уничтожила американский флот в Перл-Харборе и жители Соединенных Штатов как один поднялись против общего врага и присоединились к союзникам – вот уже несколько дней эта тема была у всех на устах.

А незадолго до этого события Мэйзи впервые познакомилась с американцем.

Следующие два года на юго-запад Англии прибыли тысячи янки, и многих расквартировали в военных лагерях в окрестностях Бристоля. Некоторые офицеры обедали в ресторане отеля, но не успевали зачастить, исчезали и больше не возвращались. Иные, как мучительно отмечала Мэйзи, были не старше Гарри.

Но вот один из них все же вернулся. Мэйзи не сразу узнала его, когда он въехал в инвалидном кресле и спросил, свободен ли его столик. Она всегда считала, что обладает хорошей памятью на имена и еще лучшей – на лица; неграмотным иначе нельзя. Но в голове у нее что-то щелкнуло при звуке певучего южного акцента.

– Никак лейтенант Малхолланд?

– Ошибочка, миссис Клифтон. Теперь майор Малхолланд. Меня вернули сюда на поправку, прежде чем выпроводить домой в Северную Каролину.

Мэйзи рассмеялась и показала майору его столик, однако тот отказался от всякой помощи с креслом. Майк, как он потребовал себя называть, сделался завсегдатаем и приезжал по два, а то три раза в неделю.

Мэйзи рассмеялась, когда мистер Хёрст прошептал:

– Он к вам неравнодушен, имейте в виду.

– Боюсь, невеститься мне поздновато, – ответила она.

– Бросьте, – возразил он. – Вы в самом расцвете, Мэйзи. Точно вам говорю – майор Малхолланд не первый, кто спрашивал, свободны ли вы.

– Вы, наверное, запамятовали, мистер Хёрст, что я уже бабушка.

– На вашем месте я бы ему об этом не говорил, – сказал управляющий.

Второй раз Мэйзи не узнала майора, когда тот явился на костылях, распрощавшись с инвалидным креслом. Минул еще месяц, и костыли сменили палки; прошло еще немного времени – не стало и этого.

Однажды майор Малхолланд заказал столик на восемь вечера – хотел кое-что отпраздновать, сообщил он Мэйзи. Она решила, что он возвращается в Северную Каролину, и впервые почувствовала, как сильно будет по нему скучать.

Она не считала Майка симпатичным мужчиной, но зато он обладал добрейшей улыбкой и манерами английского джентльмена, или, как он уточнил, джентльмена с Юга. Возникла мода на глумление над американцами с британских баз и постоянные насмешки над тем, что на уме у них только секс, что за все-то они переплачивают. То и дело слышала она это из уст бристольцев, которые прежде в глаза не видели американцев, и не в последнюю очередь от брата Стэна, но переубедить его не могла.

К тому времени, как праздничный ужин майора подошел к концу, ресторан почти опустел. Ровно в десять один из офицеров за столом Малхолланда поднялся с поздравлением и тостом за здоровье Майка.

Когда компания уже собралась возвращаться в лагерь, Мэйзи от имени ресторана сказала Майку, как все они рады тому, что он полностью поправился и достаточно окреп, чтобы вернуться домой.

– А я не еду домой, Мэйзи, – рассмеялся Майк. – Мы отмечаем мое повышение: теперь я заместитель командующего базой. Боюсь, что буду мозолить вам глаза до конца войны. – Мэйзи очень обрадовалась этой новости и удивилась, когда он добавил: – В следующую субботу у нас в полку будет бал, и я прошу вас оказать мне честь быть моей гостьей.

Мэйзи потеряла дар речи. Она не помнила, когда ей последний раз назначали свидание. Майк, наверное, долго простоял в ожидании ответа, но прежде, чем ей удалось произнести слово, он проговорил:

– Боюсь, однако, я уже много лет не танцевал…

– Я тоже, – призналась Мэйзи.

Каждую пятницу Мэйзи клала на депозит свою зарплату и чаевые.

Она не держала дома много денег, чтобы Стэн не прознал, что она стала зарабатывать больше его. На двух ее счетах всегда было положительное сальдо, и текущий счет неизменно показывал баланс в десять фунтов – пять будут переведены на ее сберегательный счет: деньги на черный день, как она называла их. После неприятности с Хьюго Баррингтоном она всегда ждала какого-нибудь подвоха.

И вот она высыпала на стойку монеты. Клерк начал раскладывать их по аккуратным столбикам, как делал каждую неделю.

– Здесь шесть шиллингов и девять пенсов, миссис Клифтон, – сказал кассир, заполнив и протолкнув под решетку ее расчетную книжку.

– Благодарю вас, – сказала Мэйзи.

Она уже убирала в сумочку кошелек, когда кассир добавил:

– С вами хотел переговорить мистер Прендергаст.

У Мэйзи екнуло сердце. Она считала банкиров и сборщиков ренты особой породой людей, которые приносят только дурные новости, и мистер Прендергаст усердно доказывал это, ибо в последний раз искал с ней встречи для того, чтобы сообщить о недостатке средств на ее счету для оплаты последнего семестра Гарри в бристольской классической гимназии. Она отправилась к нему с большой неохотой.

– Доброе утро, миссис Клифтон, – произнес Прендергаст, поднявшись из-за стола и жестом предложив присесть. – Я хотел поговорить с вами по личному делу.

Мэйзи встревожилась еще больше и попыталась вспомнить, выписывала ли она за последнюю пару недель чеки, способные превысить ее кредитный лимит. Она купила красивое платье для бала, куда пригласил ее Майк Малхолланд, но оно было «секонд-хенд» и вполне вписывалось в бюджет.

– Наш важный клиент, – начал мистер Прендергаст, – заинтересовался вашим участком на Брод-стрит, где была чайная Тилли.

– Но я же все потеряла, когда здание разбомбили…

– Не все, – возразил Прендергаст. – Земля остается вашей.

– Но какую она может иметь ценность, – удивилась Мэйзи, – сейчас, когда немцы сровняли с землей почти весь квартал? Когда я последний раз проходила по Чэпел-стрит, там были одни развалины.

– Так оно и есть, – согласился мистер Прендергаст. – Тем не менее мой клиент предлагает вам двести фунтов за фригольд.[24]

– Двести фунтов? – повторила Мэйзи так, словно выиграла в тотализатор.

– Это сумма, которую он готов заплатить, – подтвердил Прендергаст.

– А сколько, по-вашему, стоит этот участок?

Вопрос Мэйзи застал управляющего врасплох.

– Понятия не имею, мадам, – ответил он. – Я банкир, а не перекупщик недвижимости.

Несколько секунд Мэйзи молчала.

– Передайте, пожалуйста, вашему клиенту, что я хочу пару дней подумать.

– Да, конечно. Но должен предупредить, что мой клиент распорядился сохранять предложение в силе только неделю.

– Значит, у меня есть время до следующей пятницы, – вызывающе ответила Мэйзи.

Выйдя из банка, она невольно отметила, что банкир еще никогда не называл ее «мадам». По дороге домой мимо зданий с затемненными окнами – она садилась на автобус только в дождь – Мэйзи прикинула, на что можно было бы потратить двести фунтов, но эти мысли вскоре сменились другими: у кого бы спросить совета, справедлива ли названная цена.

Мистер Прендергаст дал ей понять, что это разумное предложение, но на чьей он был стороне? Наверное, ей стоит переговорить с мистером Хёрстом, но незадолго до Стилл-Хаус-лейн Мэйзи решила, что неэтично вовлекать босса в личные дела. Майк Малхолланд производил впечатление практичного, умного человека, но что он может знать о расценках на землю в Бристоле? Брата Стэна спрашивать бесполезно, поскольку он наверняка скажет: «Бери бабки и уноси ноги, сестренка». К тому же Стэн был последним, с кем она хотела бы поделиться новостью о возможном доходе.

К тому времени, как Мэйзи свернула на Мерривуд-лейн, уже смеркалось и горожане готовились к затемнению. Она так ничего и не придумала. У ворот бывшей начальной школы Гарри ее одолели воспоминания, и она мысленно поблагодарила мистера Холкомба за все, что он сделал для ее сына, пока тот рос. И тут Мэйзи остановилась как вкопанная. Мистер Холкомб был человеком мудрым, с университетским дипломом. Вот кто может помочь ей!

Мэйзи развернулась и направилась к школьным воротам, но, когда вошла на игровую площадку, никого не застала. Она взглянула на часы: начало шестого. Дети уже разошлись по домам – значит, ушел и мистер Холкомб.

Она пересекла площадку, открыла дверь и вошла в знакомый вестибюль. Здесь время словно застыло: те же кирпичные стены, только прибавилось нацарапанных инициалов; те же цветные рисунки, но уже других ребят; те же футбольные кубки, но завоеванные другой командой. Впрочем, там, где прежде висели школьные шапочки, теперь виднелись противогазы. Она вспомнила, как впервые пришла к мистеру Холкомбу – пожаловаться на красные отметины, которые увидела в ванной на заднице Гарри. Мистер Холкомб сохранял спокойствие, а она бушевала и через час ушла, не сомневаясь в личности виновника.

Мэйзи заметила свет, пробивавшийся из-под двери класса мистера Холкомба. Она постояла в нерешительности, глубоко вздохнула и осторожно постучала в рифленое матовое стекло.

– Войдите, – донесся знакомый бодрый голос.

Мэйзи вошла и увидела мистера Холкомба сидящим за большой стопкой книг – он что-то быстро писал. Она собралась напомнить учителю свое имя, но тот вскочил со словами:

– Какой приятный сюрприз, миссис Клифтон! Особенно если вы ко мне.

– Так и есть, – ответила Мэйзи, немного нервничая. – Простите за беспокойство, мистер Холкомб, но мне нужен совет, и я не знаю, к кому еще обратиться.

– Польщен, – отозвался школьный учитель и предложил ей стульчик, рассчитанный на восьмилетнего школьника. – Чем могу помочь?

Мэйзи рассказала ему о визите к мистеру Прендергасту и двухстах фунтах за клочок земли на Брод-стрит.

– Как, по-вашему, это достойная цена?

– Понятия не имею, – покачал головой мистер Холкомб. – У меня нет опыта в подобных делах, и мне очень не хочется дать вам ошибочный совет. Я-то решил, что вы пришли по другому делу.

– По другому? – невольно повторила Мэйзи.

– Да. Я понадеялся, что вы увидели объявление на входе и хотите подать заявление.

– Какое заявление?

– В вечернюю школу. Это государственное новшество для таких, как вы, – умных, но не имевших возможности учиться.

Мэйзи не призналась, что даже если бы заметила объявление, то не стала бы трудиться читать.

– Я слишком занята, чтобы отвлечься на что-то еще. А тут еще отель и…

– Очень жаль, – сказал мистер Холкомб. – Вы были бы идеальной кандидатурой. Я буду лично вести большинство занятий, и мне бы доставило особое удовольствие учить маму Гарри Клифтона.

– Просто дело в том…

– Учеба отнимет у вас всего час, – не унимался он. – Занятия два раза в неделю, по вечерам, и ничто не помешает вам бросить их, если сочтете, что это не для вас.

– Благодарю, вы очень добры ко мне, мистер Холкомб. Возможно, когда я не буду так занята… – Мэйзи встала, и они пожали друг другу руки.

– Простите, что не сумел ответить на ваш вопрос, миссис Клифтон, – сказал учитель, провожая ее до дверей. – Но хлопоты всяко приятные.

– Спасибо, что уделили мне время, мистер Холкомб.

Мэйзи миновала коридор, пересекла площадку и вышла из ворот школы. Она остановилась на тротуаре, посмотрела на доску объявлений и в сотый раз пожалела, что не умеет читать.

Мэйзи пользовалась такси считаные разы в жизни. В первый – ездила на свадьбу Гарри в Оксфорде и тогда же – с вокзала; во второй – совсем недавно, когда приезжала на похороны отца. При виде служебной машины с американской базы у двадцать седьмого дома по Стилл-Хаус-лейн она немного разволновалась и понадеялась, что у соседей задернуты шторы.

Мэйзи спустилась в новом платье из красного шелка с подкладными плечиками и пояском на талии – очень модными перед войной. Она заметила, что мать и братец Стэн глазеют в окно.

Водитель вышел и постучал. Держался он неуверенно, как будто сомневался, не ошибся ли адресом. Но когда Мэйзи открыла дверь, он тотчас понял, почему майор пригласил эту красавицу на полковой бал. Он расторопно отсалютовал Мэйзи и распахнул заднюю дверь.

– Благодарю, – возразила она, – но я предпочитаю сидеть спереди.

Когда шофер вырулил на главный проспект, Мэйзи спросила, давно ли он работает у майора Малхолланда.

– Всю жизнь, мэм. С младых ногтей.

– Простите? – переспросила Мэйзи.

– Мы оба из Роли, Северная Каролина. Вот закончится война – поеду домой и вернусь на его фабрику.

– Не знала, что у майора есть фабрика.

– Несколько, мэм. В Роли он известен как «Король Отварного Початка».

– Отварного? – переспросила Мэйзи.

– В Бристоле такого не сыщешь, мэм. Чтобы по-настоящему оценить кукурузу, надо хорошенько отварить початок, намазать маслом, чтобы оно таяло, и сразу съесть, и лучше – в Северной Каролине.

– А кто же управляет фабриками, пока Король Початка воюет с немцами?

– Думаю, что малыш Джоуи, его второй сын, да сестрица Сэнди немного помогает.

– У него сын и дочь?

– Было два сына и дочь, но Майка-младшего, к несчастью, подстрелили на Филиппинах.

Мэйзи хотела узнать о жене Майка-старшего, но побоялась смутить молодого человека и сменила тему, спросив о его родном штате.

– Лучший из сорока восьми, – ответил капрал, и рот у него больше не закрывался до самой базы.

Часовой узнал машину издалека и сразу поднял шлагбаум, браво отсалютовав Мэйзи, когда они въезжали за ограждение.

– Майор просил доставить вас прямо к его квартире, мэм, чтобы вы успели выпить перед танцами.

Машина подъехала к маленькому сборному дому, на пороге которого поджидал Майк. Мэйзи выскочила из машины, не дожидаясь услуг шофера, и быстро пошла по тропинке. Майк поцеловал ее в щеку и сказал:

– Заходи, милая, хочу познакомить тебя с сослуживцами. – Он принял ее пальто и добавил: – Ты потрясающе выглядишь.

– Как твой Отварной Початок? – предположила Мэйзи.

– Нет, скорее как северокаролинский персик, – возразил он, ведя ее на шум и смех. – Ну а теперь пусть все завидуют, потому что сейчас поймут, что я ухаживаю за королевой бала.

Мэйзи вошла в комнату, полную офицеров и их подруг. Ее поразил сердечный прием, который ей оказали, и она задалась вопросом: была бы она ровней гостям, пригласи ее английский майор из штаб-квартиры Эссекского полка в нескольких милях отсюда?

Майк сделал с ней круг, представляя сослуживцам, включая командира базы, который явно одобрил его выбор. Переходя от компании к компании, Мэйзи не могла не заметить фотокарточек на столах, камине и книжных полках – очевидно, жены и детей Майка.

Сразу после девяти гости направились в спортзал, где проводились танцы, но не раньше, чем заботливый хозяин помог дамам надеть пальто. Это дало Мэйзи возможность получше разглядеть снимки красивой молодой женщины.

– Моя жена Эбигейл, – пояснил Майк, возвращаясь в комнату. – Красавица – глаз не оторвать, как ты. Я все еще тоскую по ней. Почти пять лет как она умерла от рака. Вот с чем нужно по-настоящему воевать.

– Соболезную, – сказала Мэйзи. – Я не хотела…

– Все нормально. Зато теперь ты знаешь, сколько у нас с тобой общего. Я отлично понимаю, что ты чувствуешь, потеряв мужа и сына. Но мы сегодня веселимся, черт побери, и не жалеем себя! Поскольку офицеры уже завидуют, пойдем-ка, милая, подразним рядовой и сержантский состав.

Мэйзи рассмеялась, беря его под руку. Они вышли из дома и присоединились к потоку возбужденных молодых людей, шагавших в том же направлении.

На танцполе молодые жизнерадостные американцы заставили Мэйзи почувствовать, будто она знала их всю свою жизнь. Ее пригласил не один офицер, но Майк редко выпускал подругу из поля зрения. Когда оркестр заиграл последний вальс, она не поверила, что вечер пролетел так быстро.

Когда аплодисменты стихли, никто не разошелся. Оркестр заиграл что-то незнакомое Мэйзи, но всем остальным напомнившее, что их страна воюет. Многие молодые юноши, вытянувшиеся по стойке «смирно» с ладонью у сердца и с чувством запевшие «Знамя, усыпанное звездами», не доживут до своего следующего дня рождения. Как мой Гарри, подумала Мэйзи.

На сходе с танцпола Мэйзи предложила заехать к Майку на базу и выпить «Южного комфорта», а после капрал отвезет ее домой. Это был ее первый в жизни бурбон, и он мгновенно развязал Мэйзи язык.

– Майк, у меня проблема, – сказала она, когда устроилась на диване и Майк снова наполнил ее стакан. – Мне дали всего неделю на раздумья, и капля твоего южного здравомыслия будет очень кстати.

– Валяй, милая, – сказал Майк. – Но должен предупредить, что бриташек я понимаю плохо, мне не настроиться на их волну. Если честно, ты первая, с кем мне хорошо и спокойно. Ты точно не американка?

Мэйзи рассмеялась:

– Ты такой милый, Майк. – Она отпила еще, уже готовая на много большее, чем рассказ о насущных проблемах. – Все началось много лет назад, когда я приобрела на Брод-стрит кофейню под названием «У Тилли». Сейчас там после бомбежки одни руины, однако некто предлагает мне за участок двести фунтов.

– Так в чем проблема-то? – спросил Майк.

– Я понятия не имею, сколько это стоит на самом деле.

– Ну, одно понятно наверняка: авианалеты могут продолжиться, и никто не будет там строиться как минимум до конца войны.

– Мистер Прендергаст назвал своего клиента перекупщиком земельной собственности.

– Скорее, спекулянтом, – сказал Майк. – Такие скупают по дешевке бросовую землю, чтобы сорвать большой куш после войны. Да, такой пройдоха сделает все, чтобы получить шальные бабки, и заслуживает окорота.

– Но разве участок не может и в самом деле стоить двести фунтов?

– Все зависит от стоимости при слиянии.

Мэйзи резко выпрямилась – не ослышалась ли она?

– Не понимаю, о чем ты.

– Ты говоришь, что на Брод-стрит не уцелело ни одного здания?

– Да, но почему из-за этого мой участочек может подорожать?

– Если этот спекулянт уже наложил лапу на всю улицу, то у тебя очень выгодное положение. По сути, тебе следует потребовать откуп, потому что твой участок может оказаться невыкупленной частью общего надела, и он не сможет перестроить весь квартал, но ему страшно не хочется, чтобы ты об этом узнала.

– Так как же выяснить эту стоимость при слиянии?

– Скажи своему банкиру, что уступишь только за четыреста фунтов, и очень скоро ты это узнаешь.

– Спасибо тебе, Майк, – сказала Мэйзи. – Это ценный совет. – Она улыбнулась, сделала еще глоток и очутилась в его объятиях.

Спустившись на следующее утро к завтраку, Мэйзи так и не вспомнила, кто привез ее домой и как она поднялась в свою комнату.

– Я тебя уложила, – сообщила мать, наливая ей кофе. – А привез симпатичный молодой капрал и даже помог подняться по ступеням.

Мэйзи опустилась на стул и обстоятельно поведала матери о проведенном вечере, не скрывая, как хорошо ей было в компании Майка.

– И ты уверена, что он не женат? – спросила мать.

– Не спеши, мама, это ведь было первое наше свидание.

– По-твоему, он увлекся?

– Он вроде бы пригласил меня на следующей неделе в театр, только я точно не помню, когда и куда…

Тут вошел ее брат Стэн. Он плюхнулся на стул в конце стола и дождался тарелки с овсянкой, которую тут же с жадностью и прикончил, как лакает воду собака в знойный день. Доев, он открыл бутылку «Басса» и выдул ее залпом.

– Выпью-ка я еще одну, – сказал Стэн. – Воскресенье, как-никак… – Он громко рыгнув.

Обычно Мэйзи помалкивала во время этого утреннего ритуала и убегала на работу прежде, чем он успевал изложить свои соображения о чем-либо пришедшем ему на ум. Она поднялась со своего места и собралась уйти на утреннюю службу в церковь Святой Марии, когда тот рявкнул:

– Сядь, женщина! Давай-ка потолкуем, пока ты не ушла.

Мэйзи предпочла бы выйти, не отвечая, но от брата можно было всего ожидать: затащит обратно, а то под настроение и глаз подобьет. Она вернулась и села.

– Так что ты собираешься делать с парой сотен, которые тебе предложили? – спросил он.

– Откуда ты узнал?

– Мама вечером рассказала, когда ты поехала сношаться со своим америкашкой.

Мэйзи молча нахмурилась на огорченную мать.

– К твоему сведению, Стэн, майор Малхолланд – настоящий джентльмен, и чем я занимаюсь в свободное время, тебя не касается.

– Если он американец, тупая сучка, то позволь предупредить: они не ждут, когда их попросят; они считают, что им все принадлежит по праву.

– Ты, разумеется, как всегда опираешься на личный опыт, – ответила Мэйзи, стараясь оставаться спокойной.

– Янки все одинаковы, – бросил Стэн. – Они хотят только одного, а когда получают, сваливают домой и оставляют нам доделывать дело, как было в прошлую войну.

Мэйзи поняла, что продолжать разговор бессмысленно, и просто сидела в надежде, что буря скоро утихнет.

– Ты так и не сказала, куда денешь бабки, – повторил Стэн.

– Еще не решила. В любом случае это не твое дело, как мне потратить свои деньги.

– Еще как мое, – возразил Стэн. – Потому что половина – моя.

– И почему же ты так рассудил?

– А потому, что ты живешь в моем доме, для начала, так что имею право. И должен предупредить тебя, девонька, на случай, если решила меня надуть: если не получу моей заслуженной доли я разукрашу тебе физиономию так, что даже американский негр не отважится на тебя оглянуться.

– Меня тошнит от тебя, Стэн, – сказала Мэйзи.

– Тебя еще не так затошнит, если не раскошелишься, я тебе такое устрою…

Мэйзи вскочила, покинула кухню, промчалась по коридору, схватила пальто и выбежала на улицу, не дослушав тираду Стэна.

Проверив воскресную обеденную бронь, Мэйзи сразу смекнула, что двух ее клиентов придется рассадить как можно дальше. Майк Малхолланд устроится за своим обычным столом, а Патрик Кейси – на противоположном конце зала, чтобы у них не было ни единого шанса столкнуться.

Она не видела Патрика уже почти три года и гадала, изменился ли он. Сохранил ли он свою неотразимую привлекательность и ирландское обаяние, которые так пленили ее при знакомстве?

Один ответ она получила, когда Патрик вошел в зал.

– Сколько лет, сколько зим, как я рада, мистер Кейси, – заулыбалась она и повела его к столу. Несколько женщин средних лет проводили взглядами симпатичного ирландца. – Надолго к нам? – Мэйзи протянула ему меню.

– Это зависит от вас, – ответил Патрик. Он раскрыл меню, но читать не стал.

Мэйзи понадеялась, что никто не заметит, как она зарделась. Она повернулась и увидела Майка, который ждал ее у стойки портье, потому что никому не позволил бы проводить себя к столику, кроме Мэйзи. Она поспешила к нему и шепнула:

– Привет, Майк. Я зарезервировала твой столик. Идем?

– Разумеется.

Как только Майк углубился в меню – хотя по воскресеньям выбирал одно и то же: дежурный суп на первое, отварную говядину на второе и пудинг на десерт, – Мэйзи перешла в другой конец зала принять заказ Патрика.

Два следующих часа Мэйзи зорко приглядывала за обоими, одновременно стараясь контролировать сотню других клиентов. Когда настенные часы пробили три, в обеденном зале остались лишь двое: Джон Уэйн и Гарри Купер, подумала Мэйзи, гадая, кто первым выстрелит в корале «ОК».[25] Она сложила счет, опустила его на тарелочку и поставила перед Майком. Тот заплатил, не проверяя.

– Как всегда, замечательно, – похвалил он и шепотом добавил: – Надеюсь, наш договор о театре во вторник остается в силе?

– Конечно, милый, – поддразнила Мэйзи.

– Тогда встретимся в «Олд Вике» в восемь, – сказал он, и в тот момент мимо прошла официантка.

– Жду не дождусь, сэр, и можете быть уверены, я передам вашу похвалу шеф-повару.

Майк подавил смешок, встал и направился к выходу из зала. По пути он оглянулся на Мэйзи и улыбнулся.

Едва он скрылся из виду, Мэйзи отнесла счет Патрику. Он проверил каждый пункт и оставил щедрые чаевые.

– Ты завтра вечером свободна? – обратился он к Мэйзи со знакомой улыбкой.

– У меня занятия в вечерней школе.

– Шутишь?

– Вовсе нет, и опаздывать не могу, потому что это первый урок двенадцатинедельного курса. – Она не призналась, что еще окончательно не решила, ходить на занятия или нет.

– Тогда давай во вторник, – предложил Патрик.

– Во вторник у меня уже назначена встреча.

– Это правда или ты просто так говоришь, чтобы я отстал?

– Правда: я иду в театр.

– Ну а в среду? Или у тебя алгебраические уравнения?

– Нет, чтение вслух по слогам.

– Четверг? – спросил Патрик, стараясь не выдать негодования.

– Да, в четверг я свободна, – сказала Мэйзи при виде очередной официантки.

– Ну, слава богу, – вздохнул Парик. – Я уж начал думать, что придется бронировать номер еще на неделю, чтобы выпросить у тебя свидание.

Мэйзи рассмеялась:

– Выкладывай, что у тебя на уме.

– Я думаю, мы для начала сходим в…

– Миссис Клифтон.

Мэйзи развернулась и увидела перед собой управляющего отелем мистера Хёрста.

– Когда закончите, будьте добры заглянуть ко мне.

Мэйзи думала, что была осторожна, но сейчас испугалась, что как бы ее не уволили: политика компании запрещала персоналу вступать в неформальные отношения с посетителями. Так она потеряла прошлое место – именно из-за Пата Кейси.

Она была благодарна Патрику за то, что он выскользнул из ресторана, ни слова больше не сказав. Проверив кассу, она отправилась в кабинет мистера Хёрста.

– Присядьте, миссис Клифтон. Я должен обсудить с вами довольно серьезное дело. – (Мэйзи села в кресло и вцепилась в подлокотники, чтобы унять дрожь.) – Вижу, у вас выдался очередной трудный день.

– Сто сорок два заказа, – ответила Мэйзи. – Почти рекорд.

– Даже не знаю, кем мне вас заменить, – отозвался он. – Но вы же понимаете, что решает администрация, а не я. Не в моей это власти.

– Но мне нравится моя работа, – сказала Мэйзи.

– Вполне возможно, но вынужден заявить, что в данном конкретном случае я согласен с правлением.

Мэйзи откинулась на спинку, смиряясь с судьбой.

– Они дали ясно понять, – продолжил мистер Хёрст, – что больше не хотят, чтобы вы работали в зале, и попросили меня поскорее найти вам замену.

– Но почему?

– Потому что очень хотят видеть вас в составе администрации. Скажу откровенно, Мэйзи, будь вы мужчиной, вы бы уже управляли одним из наших отелей. Поздравляю!

– Спасибо, – поблагодарила Мэйзи, начиная думать о последствиях.

– Давайте быстренько покончим с формальностями, хорошо? – Он выдвинул верхний ящик стола и достал письмо. – Внимательно изучите. Это новый договор. Когда прочтете, подпишите, верните мне, и я перешлю его в главную контору.

В этот момент она приняла решение.

Мэйзи очень боялась выставить себя на посмешище.

У ворот школы она чуть не повернула обратно и так бы и поступила, не увидь еще одну женщину старше себя, входившую в здание. Мэйзи последовала за ней через входную дверь и дальше по коридору, остановившись только у самой классной комнаты. Она заглянула внутрь, надеясь, что в помещении полно людей и ее появление останется незамеченным. Но в классе сидело только семь человек: двое мужчин и пять женщин.

Она прокралась к дальней стене и села позади мужчин – спряталась. И тут же пожалела, потому что займи она место у двери, улизнуть было бы проще.

Когда дверь открылась и в класс стремительно вошел мистер Холкомб, Мэйзи пригнула голову. Тот сел за стол перед доской, поправил лацканы длинной черной мантии, всмотрелся в учеников и улыбнулся, заметив у дальней стены миссис Клифтон.

– Начну я с того, что напишу двадцать шесть букв алфавита, – обратился он к классу. – Я буду писать, а вы – называть.

Мистер Холкомб взял мел и повернулся спиной. Он написал на доске «А», и отозвалось несколько голосов; «В» подхватили уже дружнее; «С» прочли все, кроме Мэйзи. Когда добрались до «Z», Мэйзи беззвучно выговорила букву.

– А сейчас я буду указывать наугад, а вы попробуйте узнать.

На этот раз Мэйзи назвала больше половины, а с третьего захода ее голос лидировал в хоре. К концу занятия только мистер Холкомб понимал, что это ее первый урок за двадцать лет, и Мэйзи уже не спешила домой.

– К среде, – объявил мистер Холкомб, – вы должны научиться писать алфавит в правильном порядке.

Мэйзи собралась освоить это уже ко вторнику, чтобы к среде знать назубок.

– С теми, кто идет со мной в паб, прощаюсь до среды.

Мэйзи решила, что для паба нужно особое приглашение, и устремилась к выходу, тогда как остальные окружили учителя у доски, засыпая вопросами.

– А вы идете, миссис Клифтон? – спросил учитель, когда Мэйзи была у самой двери.

– Благодарю, мистер Холкомб. С удовольствием. – Она услышала свой ответ словно со стороны и присоединилась к обществу, которое направилось через улицу в «Шип инн».

Потом ученики один за другим разошлись, и вот они остались у стойки вдвоем.

– Вы имеете хоть малейшее представление о своих блестящих способностях? – спросил мистер Холкомб, заказав ей еще один апельсиновый сок.

– Но я оставила школу в двенадцать лет и до сих пор неграмотная.

– Пусть так, но учиться не переставали. Поскольку вы мать Гарри Клифтона, не исключено, что со временем начнете учить меня.

– Гарри учил вас?

– Ежедневно, сам того не сознавая. Но уже тогда я понял, что Гарри был куда способнее меня. Я лишь надеялся, что помогу ему попасть в классическую школу в Бристоле раньше, чем он поймет это сам.

– И вам это удалось? – улыбнулась Мэйзи.

– Я находился в чертовски рискованном положении, – признался Холкомб.

– Последние заказы! – крикнул бармен.

Мэйзи взглянула на часы за барной стойкой. Она не поверила, что уже половина десятого и настало время светомаскировки.

Ей показалось вполне естественным, что мистер Холкомб вызвался ее проводить, – в конце концов, они были давно знакомы. Шагая по неосвещенным улицам, он рассказал Мэйзи много историй про Гарри, и оба они испытывали радость и грусть. Было ясно, что мистер Холкомб тоже скучал по нему, и Мэйзи чувствовала себя виноватой за то, что не поблагодарила учителя еще много лет назад.

У двери дома на Стилл-Хаус-лейн Мэйзи заметила:

– Я не знаю вашего имени.

– Арнольд, – смущенно ответил он.

– Вам идет. Вы позволите называть вас Арнольдом?

– Да, конечно.

– А вы меня – Мэйзи. – Она достала ключ и вставила в замок. – Доброй ночи, Арнольд. До среды.

Театр вызвал у Мэйзи много приятных воспоминаний о той поре, когда Патрик Кейси приводил ее в «Олд Вик» при каждом приезде в Бристоль. Но едва память о Патрике поблекла и она начала встречаться с другим человеком, с которым, она это чувствовала, могло быть связано ее будущее, – проклятый лепрекон[26] снова ворвался в ее жизнь. Патрик уже объявил Мэйзи, что искал ее неспроста, и она мало сомневалась в причине. Ей совершенно не хотелось, чтобы он снова внес сумятицу в ее жизнь. Она думала о Майке, одном из самых добрых и приличных мужчин, каких она знала, и о его бесхитростных попытках скрыть свои чувства.

В свое время Патрик приучил Мэйзи не опаздывать в театр. Он считал верхом неприличия идти в темноте по ногам после поднятия занавеса.

Она пришла за десять минут до начала, и Майк уже стоял с программкой в фойе. Мэйзи тотчас разулыбалась, в очередной раз подумав, что он всегда повышал ей настроение. Майк тоже улыбнулся и поцеловал ее в щеку.

– Я мало знаю о Ноэле Кауарде, – признался он, протягивая ей программку. – Но краткое содержание прочитал: мужчина и женщина никак не решат, с кем жить.

Мэйзи ничего не сказала, и они вошли в партер. Она принялась повторять алфавит в обратном порядке, пока не дошла до «Н». Когда они добрались до середины ряда, Мэйзи подивилась, как это Майку удалось заполучить такие роскошные места при давно распроданных билетах.

Свет погас, занавес поднялся, и Майк взял ее за руку, которую выпустил только при громе аплодисментов после выхода на сцену Оуэна Нареса. Мэйзи захватило действие, несмотря на смутную неловкость. Но чары разбил вой сирены, заглушивший слова мистера Нареса. По залу пронесся громкий стон. Актеры начали спешно покидать сцену, на которую вышел администратор и так успешно организовал эвакуацию зрителей, что прослезился бы и полковой сержант-майор. Бристольцы давно привыкли к воздушным визитам немцев, которые не собирались оплачивать их билеты.

Майк и Мэйзи выбрались из театра и спустились в промозглое убежище, ставшее для завзятых театралов вторым домом. Публика захватила все свободные места для бесплатного представления. Великое социальное равенство, как описал жизнь в бомбоубежище Клемент Эттли.

– Я такого свидания не планировал, – сказал Майк, расстелив пиджак на каменном полу.

– В молодости, – ответила Мэйзи, усаживаясь, – меня сюда многие пытались затащить, но удалось только тебе.

Майк рассмеялся, она же принялась что-то писать на программке.

– Я польщен, – заметил он и нежно обнял ее за плечи, когда земля задрожала от разрывов бомб, падавших в опасной близости.

– Ты ведь никогда не была в Америке, Мэйзи? – спросил он, стараясь отвлечь ее от бомбежки.

– Я даже в Лондоне не была, – призналась она. – Самыми дальними были поездки в Уэстон-сьюпер-Мэр и Оксфорд, и обе обернулись катастрофой, лучше бы я осталась дома.

Майк рассмеялся:

– Я бы с удовольствием показал тебе Америку – особенно юг.

– Наверное, сначала надо попросить немцев взять паузу на несколько вечеров, – отозвалась Мэйзи под аккомпанемент отбоя воздушной тревоги.

Бомбоубежище грянуло аплодисментами, и все поспешили обратно в театр.

Как только зрители заняли свои места, на сцену вышел администратор.

– Спектакль пойдет без антракта, – объявил он. – Но если немцы вознамерятся нанести еще один визит, представление придется отменить. И к сожалению, деньги за билеты возвращены не будут. Таковы немецкие правила, – добавил он, и раздались смешки.

Через несколько секунд занавес пошел вверх, Мэйзи вновь погрузилась в происходящее на сцене, и когда актеры вышли с прощальными поклонами, весь зал поднялся, восторженно аплодируя не только игре, но и еще одной маленькой победе над люфтваффе, как это преподнес Майк.

– «Харви» или «Пэнтри»? – спросил Майк, беря программку, где каждая буква названия пьесы была перечеркнута и переписана снизу в алфавитном порядке: «A E E I I L P R S T V».

– «Пэнтри», – ответила Мэйзи, не желая признаться, что уже была в «Харви» с Патриком и весь вечер озиралась, будучи в ужасе от мысли, что дочь лорда Харви Элизабет могла ужинать там же в обществе Хьюго Баррингтона.

Майк долго изучал меню, что удивило Мэйзи, поскольку выбор был весьма ограничен. Обычно он болтал о событиях на базе, или, как он любил выражаться, в форту, но не сегодня. Не слышно было даже обычного брюзжания в адрес англичан, которые ни черта не смыслят в бейсболе. Может, ему нездоровится, подумала она.

– Майк, что-то случилось?

Он поднял глаза.

– Меня отправляют в Штаты, – сказал он, и тут же нарисовался официант. Очень вовремя, ехидно сказала про себя Мэйзи, но она хоть успеет подумать, и вовсе не о еде.

Когда официант принял заказ и удалился, Майк сделал второй заход:

– Меня направляют на штабную работу в Вашингтон.

Мэйзи потянулась через стол и взяла его руку.

– Я уговаривал разрешить мне остаться еще на шесть недель… чтобы побыть с тобой, но мой рапорт завернули.

– Грустно слышать, – сказала Мэйзи, – но…

– Пожалуйста, Мэйзи, не говори ничего, мне и так тяжело. Хотя, видит Бог, я уже достаточно думал об этом. – Снова повисло молчание, затем: – Я понимаю, что мы знакомы очень недолго, но мои чувства не изменились с самого первого дня, когда я тебя увидел. – (Мэйзи улыбнулась.) – И я гадал, я надеялся, молился, что ты, возможно… поедешь со мной в Америку… как жена.

Мэйзи лишилась дара речи.

– Я крайне польщена, – выдавила она наконец, но других слов не нашла.

– Конечно, я понимаю, что ты должна все обдумать. Отчаянно жаль, что война не позволяет долго ухаживать.

– Когда ты уезжаешь?

– В конце месяца. И если ты скажешь «да», то мы поженимся на базе и улетим мужем и женой. – Майк подался вперед и взял ее за руку. – Я в жизни не был ни в чем уверен так, как сейчас, – молвил он, когда у столика вырос официант.

– Кому из вас печеночный паштет?

Этой ночью Мэйзи не сомкнула глаз и утром, спустившись к завтраку, рассказала матери о предложении Майка.

– Соглашайся и даже не думай! – немедленно ответила миссис Танкок. – Такого шанса больше не будет, даже если начнешь жизнь заново. И давай уж откровенно, – добавила она, скорбно глянув на фотографию Гарри на каминной полке. – Тебе больше незачем оставаться здесь.

Мэйзи собралась поделиться одним сомнением, но тут ввалился Стэн, и она встала из-за стола.

– Мне пора, а то опоздаю.

– Не надейся, что я забыл про стольник, который ты мне должна! – крикнул он вслед.

Мистер Холкомб вошел в класс в семь часов вечера, и Мэйзи уже сидела на краешке стула в первом ряду.

В течение следующего часа ее рука несколько раз взлетала вверх, как у настырной ученицы, которая знает все ответы и хочет, чтобы учитель обратил на нее внимание. Если тот и заметил, то виду не подал.

– Мэйзи, могу я попросить вас приходить по вторникам и четвергам? – спросил мистер Холкомб, когда они толпой переходили улицу, направляясь к пабу.

– Зачем? – удивилась Мэйзи. – У меня что-то не получается?

– Наоборот, – ответил учитель. – Я решил перевести вас в среднюю группу, на ступень выше нынешней. – Он показал на ее одноклассников.

– Вы думаете, что это мне по силам, Арнольд?

– Очень на это надеюсь, но вам, конечно, придется к концу месяца догнать остальных, и я переведу вас в группу повышенной сложности.

Мэйзи не ответила, так как знала, что довольно скоро ей придется сообщить Арнольду об изменении ее планов на конец месяца.

И снова они остались вдвоем в опустевшем баре, и снова он проводил ее до дому на Стилл-Хаус-лейн, однако на сей раз, когда Мэйзи достала из сумочки ключ, ей показалось, что Арнольд вот-вот отважится на поцелуй. Только не это. Мало у нее забот?

– Мне вот что интересно, – заговорил он. – С какой бы книги вам начать?

– Не с книги, – ответила Мэйзи, отпирая дверь. – Это будет письмо.

Патрик Кейси завтракал, обедал и ужинал в отеле по понедельникам, вторникам и средам.

Мэйзи предполагала, что он пригласит ее на ужин в «Плимсол лайн» в надежде, что это всколыхнет былые воспоминания. Она не была там с тех пор, как Патрик, не сказавшись, отплыл в Ирландию. Ее догадка подтвердилась, он так и поступил.

Мэйзи твердо решила, что больше не поддастся чарам Патрика и сообщит ему о Майке и их планах на будущее. Однако по ходу ужина ей становилось все труднее и труднее заговорить об этом.

– Расскажи, как ты жила с моего последнего визита? – спросил ее Патрик в баре, куда они зашли выпить перед ужином. – Хотя, конечно, любому известно, что ты управляешь лучшим рестораном в городе и еще успеваешь учиться в вечерней школе.

– Да, мне будет не хватать всего этого, когда… – тоскливо начала она.

– Когда – что?

– Это всего лишь двенадцатинедельный курс, – сказала Мэйзи, пытаясь взять себя в руки.

– Через двенадцать недель, – заметил Патрик, – ты и сама начнешь преподавать.

– А ты? Чем ты занимался? – спросила она, когда к ним подошел метрдотель и доложил, что их столик готов.

Патрик не отвечал, пока они не уселись в тихом уголке зала.

– Меня, если помнишь, года три назад назначили заместителем, и мне пришлось вернуться в Дублин.

– Я не забыла, почему ты вернулся в Дублин, – сказала Мэйзи с некоторым пылом.

– Я рвался в Бристоль, но началась война, это стало почти невозможно, а писать тебе было бесполезно.

– Ну, эта проблема решится в ближайшем будущем.

– Тогда ты сможешь читать мне в постели.

– И как дела у твоей компании в эти трудные времена? – спросила Мэйзи, возвращая разговор в более безопасное русло.

– Знаешь, большинство ирландских компаний неплохо зарабатывает на войне. Мы держим нейтралитет и можем вести дела с обеими сторонами.

– Ты готов связаться с немцами? – изумилась Мэйзи.

– Нет, мы солидная компания и никогда не скрывали предпочтений, но ты не удивишься тому, что малая часть моих земляков рада вести дела с немцами. Поэтому у нас была пара трудных лет, но когда в войну вступили американцы, даже ирландцы начали верить в победу союзников.

Это был шанс рассказать Патрику об одном конкретном американце, но она не воспользовалась им.

– Что же привело тебя в Бристоль на этот раз?

– Ответ простой: ты.

– Я? – Мэйзи мигом прикинула, как половчее вернуться к общим материям.

– Да. В конце года наш исполнительный директор уходит на пенсию, и председатель совета директоров попросил меня занять его место.

– Поздравляю, – сказала Мэйзи, с облегчением возвращаясь к нейтральной теме. – И ты хочешь сделать меня своим заместителем? – небрежно спросила она.

– Нет, я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Тон Мэйзи изменился.

– А за последние три года, Патрик, тебе хотя бы раз, хоть на мгновение не приходило в голову, что у меня мог появиться другой?

– Каждый день, – ответил тот. – За этим я и приехал: выяснить, есть ли этот другой.

Мэйзи помялась:

– Да, есть.

– И он предложил тебе выйти за него?

– Да, – прошептала она.

– И ты согласилась?

– Нет, но пообещала дать ответ до того, как он уедет в Америку в конце месяца, – сказала она чуть увереннее.

– Означает ли это, что у меня все еще есть шанс?

– Честно говоря, Патрик, все шансы против тебя. Ты не давал о себе знать почти три года и вдруг свалился как снег на голову, будто ничего не изменилось.

Патрик не стал оправдываться; официант принес горячее.

– Если бы все было так просто, – проговорил он.

– Патрик, проще и не бывало. Попроси ты меня три года назад, я прыгнула бы на борт первого парома в Ирландию.

– Тогда я не мог.

Мэйзи положила нож и вилку, не притронувшись к еде.

– Я всегда гадала, не женат ли ты.

– Почему же не спрашивала?

– Я так любила тебя, Патрик, что была готова стерпеть и это унижение.

– Кстати, я и вернулся-то в Ирландию только потому, что не мог просить тебя стать моей женой.

– И что-то изменилось?

– Изменилось. Год назад Бриония ушла от меня. Встретила человека, который был к ней внимательнее, чем я, что было нетрудно.

– Боже мой, – вздохнула Мэйзи. – Ну почему у меня такая запутанная жизнь?

Патрик улыбнулся:

– Прости, если снова вторгся, но теперь я так просто не сдамся, пока сохранится хоть призрачный шанс.

Он потянулся через стол и взял ее руку. Мгновением позже прибыл официант, тревожно взглянувший на тарелки с нетронутой и уже остывшей едой.

– Все хорошо, сэр? – спросил он.

– Нет, – ответила Мэйзи. – Не хорошо.

Мэйзи лежала без сна и думала о двух своих мужчинах. Майк, такой надежный, такой добрый, который, она это знала, будет предан ей до последнего вздоха, – и Патрик, такой заводной и чуткий, с каким не придется скучать. Она решала то так, то этак, и времени было мало, что нисколько не помогало.

За завтраком Мэйзи спросила у матери, за кого бы из двух она пошла, и та ответила не задумываясь:

– За Майка. Он в перспективе куда надежнее, а замужество – это надолго. В любом случае, – добавила она, – я никогда не верила ирландцам.

Мэйзи обдумала слова матери и собралась задать второй вопрос, когда притопал Стэн. Покончив с овсянкой, он вторгся в ее мысли:

– Ты разве не сегодня идешь к банкиру?

Мэйзи не ответила.

– Я так и думал. Просто напоминаю, чтобы сразу шла домой с моей соткой. Иначе, девонька, я сам пойду тебя искать.

– Очень рад снова видеть вас, мадам, – произнес мистер Прендергаст, усаживая Мэйзи в кресло в начале пятого пополудни. Он подождал, пока Мэйзи устроится, и отважился поинтересоваться: – Успели ли вы подумать над щедрым предложением моего клиента?

Мэйзи улыбнулась. Мистер Прендергаст одним словом выдал, о чьих интересах он пекся.

– Разумеется, – ответила Мэйзи. – И буду очень признательна, если вы передадите вашему клиенту, что я хочу четыреста и не уступлю ни пенса.

Мистер Прендергаст разинул рот.

– И поскольку не исключено, что в конце месяца я уеду из Бристоля, будьте добры передать вашему клиенту, что мое щедрое предложение останется в силе всего неделю.

Рот мистера Прендергаста захлопнулся.

– Я постараюсь заглянуть на следующей неделе в это же время, мистер Прендергаст, и вы сообщите о решении вашего клиента, – Мэйзи поднялась с кресла и сладко улыбнулась управляющему, прежде чем добавить: – Желаю вам приятного уик-энда, мистер Прендергаст.

Мэйзи было нелегко сосредоточиться на словах мистера Холкомба, и не только потому, что в средней группе было труднее, чем в начинающей, откуда она уже жалела, что ушла. Она тянула руку чаще с целью задать вопрос, чем ответить.

Энтузиазм Арнольда был заразителен: он обладал даром заставить всех ощутить себя равными и даже незначительное участие казалось важным.

После двадцатиминутного повторения того, что он называл основами, учитель велел перейти к семьдесят второй странице романа «Маленькие женщины». Цифры давались Мэйзи легко, и она быстро долистала книгу до нужной страницы. Затем он попросил женщину из третьего ряда встать и прочитать первый абзац, а остальные должны были следить за каждым словом. Мэйзи поставила палец в начало страницы и постаралась угнаться, но вскоре потеряла текст.

Когда учитель спросил пожилого мужчину в переднем ряду прочесть тот же отрывок вторично, Мэйзи сумела опознать некоторые слова, но мысленно умоляла Арнольда не вызывать ее следующей. Она не сдержала вздоха облегчения, когда на третье чтение подняли кого-то другого. И вот чтец сел, и Мэйзи пригнула голову, но это ее не спасло.

– И наконец, я прошу миссис Клифтон встать и еще раз прочитать отрывок.

Мэйзи неуверенно поднялась и попыталась сосредоточиться. Она пересказала текст почти слово в слово, даже не взглянув на страницу, благо ей много лет приходилось запоминать длинные, сложные заказы.

Мистер Холкомб тепло улыбнулся ей, когда она села на место.

– Какая замечательная у вас память, миссис Клифтон! – Никто другой, казалось, не понял смысла его слов. – А сейчас давайте обсудим некоторые выражения из этого отрывка. Во второй строке, например, вы видите слово «betrothal»,[27] слово устаревшее. Кто назовет современный синоним?

Взметнулось несколько рук, и Мэйзи была бы среди готовых ответить, не услышь она знакомые тяжелые шаги, приближавшиеся к аудитории.

– Мисс Уилсон?

– Свадьба, – сказала мисс Уилсон.

В этот момент дверь резко распахнулась и вошел брат Мэйзи. Он остановился перед доской, сверля глазами всех подряд.

– Могу я чем-нибудь помочь вам? – учтиво спросил мистер Холкомб.

– Нет, – ответил Стэн. – Я пришел забрать то, что по праву принадлежит мне, так что держите язык за зубами, учитель, от греха подальше, и занимайтесь своим делом. – Его глаза отыскали Мэйзи.

Мэйзи собиралась сказать ему за завтраком, что впереди еще неделя, пока мистер Прендергаст выяснит, принял ли ценный клиент ее встречное предложение. Но Стэн целенаправленно устремился к ней, и Мэйзи поняла, что ей не удастся убедить брата в том, что денег у нее нет.

– Где мои деньги? – спросил он еще издалека.

– Я пока не получила, – ответила Мэйзи. – Тебе придется подождать еще неделю.

– Черта с два, – возразил Стэн, схватил ее за волосы и потянул, закричавшую, из-за парты. Пока он тащил ее к двери, весь класс сидел как завороженный. На пути у него встал только один человек.

– Прочь с дороги, учитель.

– Отпустите сестру, мистер Танкок, если не хотите бо́льших неприятностей, чем уже заработали.

– От тебя? Где твоя армия? – рассмеялся Стэн. – Если не отвянешь, дружище, я вобью тебе зубы в глотку, и видок, обещаю, будет еще тот.

Стэн не заметил движения и, когда получил удар в солнечное сплетение, сломался пополам, а потому ему было простительно пропустить и второй, в подбородок. От третьего он рухнул, как подрубленный дуб.

Стэн лежал на полу, прижав руки к животу в ожидании пинка. Учитель навис над ним и ждал, когда он придет в себя. Наконец это произошло, и Стэн, шатаясь, поднялся на ноги. Не сводя глаз с учителя, он медленно попятился к двери. Решив, что отошел на безопасное расстояние, он оглянулся на Мэйзи, все еще лежавшую на полу калачиком и тихо всхлипывавшую.

– Без денег, крошка, домой лучше не приходи, если жизнь дорога, – прорычал он и, не говоря больше ни слова, выскочил в коридор.

Дверь хлопнула, но Мэйзи все еще боялась пошевелиться. Остальные собрали свои учебники и потихоньку выскользнули из класса. Паб на сегодня отменялся.

Мистер Холкомб быстро пересек помещение, опустился на колени перед Мэйзи и заключил ее дрожавшее тело в объятия. Прошло какое-то время, прежде чем он сказал:

– Сегодня вам лучше пойти ко мне, Мэйзи. Я постелю в свободной комнате. Оставайтесь, сколько понадобится.

– Угол Шестьдесят четвертой и Парковой, – сказала Эмма, остановив такси возле конторы Сефтона Джелкса на Уолл-стрит.

Она села на заднее сиденье и принялась думать, что скажет двоюродной бабушке Филлис, когда или если переступит ее порог, но радио так орало, что сосредоточиться не удавалось. Она хотела попросить водителя убавить звук, но уже усвоила, что нью-йоркские таксисты глухи, когда им нужно, хотя редко бывают немыми и никогда – молчаливыми.

Слушая, как диктор возбужденно расписывает события в каком-то Перл-Харборе, Эмма предположила, что бабушка для начала спросит, что привело ее, юную леди, в Нью-Йорк, а после поинтересуется, почему она так долго не показывалась. У Эммы не было подходящих ответов – разве что выложить бабушке Филлис всю правду, чего она как раз хотела избежать, ибо даже родной матери не рассказала всего.

«Может, она и вовсе не знает, что у нее есть внучатая племянница», – подумала Эмма. Или существует многолетняя семейная вражда, о которой эта племянница не подозревает. А может статься, бабушка затворница, или развелась, или повторно вышла замуж, или вообще выжила из ума?

Все, что помнила Эмма, это однажды промелькнувшую рождественскую открытку, подписанную «Филлис, Гордон и Алистер». Кто они – первый муж и сын? Хуже того, Эмма ничем не могла подтвердить свою личность.

Когда такси подъехало к парадному входу и Эмма рассталась с очередным четвертаком, от ее боевого настроя почти ничего не оставалось.

Эмма вышла из машины и запрокинула голову, разглядывая внушительный четырехэтажный особняк. Она несколько раз переменила решение, постучаться ей или нет. В итоге решила прогуляться вокруг квартала, чтобы набраться храбрости. На Шестьдесят четвертой улице ей бросилось в глаза, что горожане пребывали в необычной суете и были чем-то озабочены, а то и расстроены. Некоторые поглядывали на небо, словно боялись, что следующей целью японской авиации будет Манхэттен.

На углу Парковой мальчик-газетчик выкрикивал заголовки:

– Америка объявляет войну! Читайте последние новости!

К тому времени, как Эмма вернулась к особняку, она решила, что выбрала неудачный день для визита. Наверное, лучше отложить его до завтра. Но чем таким особенным будет отличаться завтрашний день? Деньги почти закончились, и если Америка вступила в войну, то как она вернется в Англию к сыну, с которым не мыслила расставаться дольше чем на несколько недель?

Неожиданно для себя она преодолела пять ступеней и оказалась перед блестящей черной дверью с большим молотком из начищенной меди. Может быть, бабушки Филлис нет дома. Может, она переехала. Эмма уже собралась постучать, когда заметила кнопку звонка с надписью «Для торговцев». Она утопила ее, отступила на шаг и стала ждать, радуясь возможности сперва предстать перед тем, кто имеет дело с торговцами.

Через несколько секунд ей отворил высокий, элегантный мужчина в черном пиджаке, полосатых брюках, белой рубашке и сером галстуке.

– Чем могу помочь, мэм? – поинтересовался он, мгновенно определив, что к розничной торговле Эмма отношения не имеет.

– Меня зовут Эмма Баррингтон. Я хотела узнать, дома ли моя двоюродная бабушка Филлис.

– Она дома, мисс Баррингтон, по понедельникам она играет в бридж. Входите, пожалуйста, я сообщу миссис Стюарт о вашем приходе.

– Если это неудобно, я могу и завтра зайти, – запинаясь, проговорила Эмма, но тот уже закрыл дверь и успел удалиться на полкоридора.

Ожидая в прихожей, Эмма наглядно узрела, откуда прибыли Стюарты: на это указывали портрет Красавца принца Чарли[28] над скрещенными мечами и щит клана Стюартов на стене в дальнем конце коридора. Эмма принялась медленно расхаживать взад и вперед, любуясь картинами Пепло, Фергюссона, Мактаггарта и Реберна. Она вспомнила, что у ее деда, лорда Харви, было полотно Лоуренса, которое висело в гостиной в замке Малджелри. Она понятия не имела, на какие средства жила двоюродная бабушка, но то, что их хватало, было очевидно.

Дворецкий вернулся через несколько минут с тем же невозмутимым выражением лица. Наверное, он ничего не слышал про Перл-Харбор.

– Госпожа примет вас в гостиной, – доложил он.

Он сильно напоминал Дженкинса: ни одного лишнего слова и ровный, размеренный шаг; каким-то образом ему удавалось выражать почтение, не будучи почтительным. Эмме хотелось спросить, из какой части Англии он родом, но она знала, что он сочтет такой вопрос бесцеремонным, и следовала за ним молча.

Эмма собралась подняться по лестнице, но дворецкий остановился, отворил решетку лифта и посторонился. Лифт в частном доме? Может быть, бабушка Филлис – инвалид? Лифт дрогнул, достигнув третьего этажа, и она вышла в красиво обставленную гостиную. Чисто Эдинбург, если бы не шум уличного движения, кряканье клаксонов и вой полицейских сирен.

– Будьте добры, мадам, подождите, пожалуйста, здесь.

Эмма осталась у двери, а дворецкий пересек комнату и подошел к четырем пожилым дамам, сидевшим у дровяного камина за чаем с крампетами и напряженно внимавшим приглушенному радио.

– Мисс Эмма Баррингтон, – объявил дворецкий, и все разом повернулись в сторону Эммы. Она тотчас узнала сестру лорда Харви еще до того, как та поднялась поздороваться: огненно-рыжие волосы, озорная улыбка и безошибочная аура прародительницы.

– Глазам не верю, неужели это маленькая Эмма! – воскликнула она, оставив свою компанию, и поплыла через гостиную к внучке. В ее голосе сохранилась северошотландская напевность. – Последний раз я видела тебя, моя девочка, когда ты была одета в школьный сарафан в складочку, белые носочки и парусиновые туфельки, а в руках держала хоккейную клюшку. Мне даже стало тревожно за малышей из команды соперников. – (Эмма улыбнулась: такое же чувство юмора, как и у деда.) – А сейчас? Вы посмотрите на нее! Ты расцвела в такую красавицу! – (Эмма зарделась.) – Что ты делаешь в Нью-Йорке, милочка?

– Простите, бабушка, что помешала, – начала Эмма, беспокойно глянув на остальных трех дам.

– Не волнуйся за них, – шепнула Филлис. – После выступления президента они более чем заняты. А где твой багаж?

– Чемодан остался в отеле «Мэйфлауэр».

– Паркер, – бабушка повернулась к дворецкому, – пошлите кого-нибудь в «Мэйфлауэр» за вещами мисс Эммы, а затем приготовьте главную гостевую, поскольку после сегодняшних новостей у меня такое чувство, что моя внучатая племянница немного у нас поживет.

Дворецкий исчез.

– Но, бабушка…

– Никаких «но», – возразила та, подняв руку. – И перестань называть меня так, а то я чувствую себя старой каргой. Я, может быть, и карга, но не хочу, чтобы мне об этом постоянно напоминали, так что, пожалуйста, зови меня Филлис.

– Спасибо, бабушка Филлис, – ответила Эмма.

Филлис рассмеялась.

– Как же я люблю англичан, – призналась она. – Идем, поздороваешься с моими подружками. Они будут в восторге познакомиться с такой независимой молодой леди. Такой кошмарно современной.

«Немного» обернулось годом, и даже больше. Время шло, и Эмму мучила тоска по Себастьяну, об успехах которого она узнавала только из писем матери и иногда – Грэйс. Эмма рыдала, когда узнала о смерти «Хрыча»: ей всегда казалось, что он будет жить вечно. Она старалась не думать о том, к кому перейдет компания, и полагала, что ее отцу недостанет наглости показаться в Бристоле.

Филлис же, даже будь она Эмме матерью, не смогла бы выказать больше доброты и радушия. Эмма быстро поняла, что ее двоюродная бабушка – типичная Харви, щедрая до абсурда, и страница с определениями слов «невозможно», «невероятно» и «непрактично» была, должно быть, вырвана из ее словаря в раннем возрасте. Главная гостевая, как ее называла Филлис, представляла собой анфиладу комнат, выходивших окнами на Центральный парк, что очень радовало Эмму, прежде ютившуюся в одноместном номере «Мэйфлауэра».

Второй сюрприз Эмма получила, когда в первый вечер спустилась к обеду и увидела бабушку в огненно-красном платье, со стаканом виски и сигаретой в предлинном мундштуке. Она улыбнулась, вспомнив, как эта женщина представила ее «современной».

– Мой сын Алистер присоединится к нам за обедом, – объявила она, не успел Паркер налить Эмме хереса «Харвис Бристоль крим». – Он адвокат и холостяк. Два недостатка, от которых ему, по-видимому, не избавиться. Однако порой он бывает довольно занятным, хотя и малость суховат.

Кузен Алистер прибыл через несколько минут, будучи при параде по случаю обеда у матери и тем самым олицетворяя «британца за границей».

Около пятидесяти, подумала Эмма, а умелый портной замаскировал несколько фунтов лишнего веса. Немного сухой, Алистер был бесспорно умен, эрудирован, с ним было интересно. Эмма нисколько не удивилась, когда его мать с гордостью поведала, что Алистер являлся самым молодым партнером в своей адвокатской компании после смерти ее мужа. Эмма предположила, что Филлис известно, почему он холост.

Было ли дело в яствах, вине или простом американском гостеприимстве, но Эмма так расслабилась, что расписала всю свою жизнь с тех пор, как бабушка Филлис видела ее на хоккейном поле в школе «Ред мейдс».

К тому времени, как Эмма объяснила, зачем она, презрев все опасности, пересекла Атлантику, оба слушателя смотрели на нее, как на пришелицу с другой планеты.

Доев фруктовый торт и взявшись за бренди, Алистер затеял для нежданной гостьи перекрестный допрос, словно превратился в адвоката противной стороны, а она – в свидетеля обвинения. Это продлилось полчаса.

– Ну, что я могу сказать, мама, – заключил он, сложив салфетку. – Это дело выглядит куда перспективнее, чем «Амальгамированная проволока» против «Нью-Йорк электрик». Мне не терпится скрестить шпаги с Сефтоном Джелксом.

– Зачем тратить время на Джелкса, – спросила Эмма, – если важнее найти Гарри и восстановить его доброе имя?

– Полностью согласен, – кивнул Алистер. – Но второе, по-моему, будет следствием первого.

Он взял в руки доставленный Эммой «Дневник заключенного», но раскрывать не стал и только внимательно изучил корешок.

– Кто издатель? – спросила Филлис.

– «Викинг пресс», – сказал Алистер, снимая очки.

– Гарольд Гинзбург, как минимум.

– Ты думаешь, он в сговоре с Максом Ллойдом?

– Конечно нет, – ответила Филлис. – Однажды твой отец рассказал мне, как схватился с Гинзбургом в суде. Помню, он описал его грозным противником, который, однако, никогда не выворачивает наизнанку закон, не говоря уж о его нарушении.

– Значит, у нас есть шанс, – изрек Алистер. – Поскольку если это так, то Гинзбург не обрадуется, узнав, что творилось под его именем. Однако мне придется прочесть книгу, а уж потом встречаться с издателем. – Алистер посмотрел через стол на Эмму и улыбнулся. – Мне не терпится узнать, какое мнение сложится о вас, юная леди, у мистера Гинзбурга.

– А мне, – парировала Филлис, – не терпится узнать, какое мнение сложится у Эммы о Гарольде Гинзбурге.

– Туше, мама, – признал Алистер.

Паркер подлил Алистеру бренди, зажег ему погасшую сигару, и Эмма отважилась спросить адвоката, какие, по его мнению, у нее шансы на свидание с Гарри в Лэйвенэме.

– Завтра я подам прошение от твоего имени, – пообещал он между двумя затяжками. – Посмотрим, справлюсь ли я лучше, чем твой услужливый детектив.

– Мой услужливый детектив? – переспросила Эмма.

– На редкость услужливый. Я удивился, что детектив Коловски вообще согласился на встречу с тобой, когда узнал, что в деле участвует Джелкс.

– Я совершенно не удивляюсь его услужливости, – заметила Филлис и подмигнула Эмме.

– И вы утверждаете, что эту книгу написал ваш муж?

– Нет, мистер Гинзбург, – ответила Эмма. – Мы с Гарри Клифтоном не женаты, хотя я мать его ребенка. Но «Дневник заключенного» написал Гарри в Лэйвенэме.

Гарольд Гинзбург снял очки-половинки с кончика носа и внимательнее взглянул на молодую женщину, сидевшую через стол.

– С вашим иском небольшая проблема, – молвил он. – Я должен отметить, что дневник до последней строчки написан рукой мистера Ллойда.

– Он переписал рукопись Гарри слово в слово.

– В таком случае мистер Ллойд должен был сидеть в одной камере с Томом Брэдшо, что нетрудно проверить.

– Или работал с ним в библиотеке, – предположил Алистер.

– Если вы это докажете, – сказал Гинзбург, – моя компания, а следовательно, и я сам окажемся в незавидном, мягко говоря, положении, и в таких обстоятельствах мне лучше обратиться к юристу.

– Давайте сразу кое-что проясним, – предложил Алистер, сидевший справа от Эммы. – Мы пришли с миром, поскольку решили, что вам захочется услышать историю моей кузины.

– Это было единственной причиной, по которой я согласился встретиться с вами. Я очень уважал вашего покойного отца.

– Вот не думал, что вы знали его.

– Я его не знал, – сказал Гинзбург. – Он выступал за противную сторону в прениях, в которых участвовала моя компания, и я покинул зал суда с желанием видеть его на нашей. Но если я должен поверить истории вашей кузины, то вы, надеюсь, не будете возражать, если я задам мисс Баррингтон пару вопросов.

– Я с удовольствием отвечу на любые ваши вопросы, мистер Гинзбург, – откликнулась Эмма. – Но позвольте спросить: а сами вы читали книгу Гарри?

– Я считаю своим долгом читать все, что мы публикуем, мисс Баррингтон. Не скажу, что мне нравится все и я дочитываю каждую книгу, но про «Дневник заключенного» могу сказать, что уже после первой главы я понял: это будет бестселлер. Также я сделал пометку на странице двести одиннадцатой. – Гинзбург взял книгу, пролистал до нужного места и начал читать: – «Я всегда хотел стать писателем и сейчас набрасываю сюжетную линию первого из серии детективных романов, действие которого начинается в Бристоле…»

– Бристоль, – прервала пожилого издателя Эмма. – Откуда Макс Ллойд мог знать что-то о Бристоле?

– В родном штате мистера Ллойда Иллинойсе, мисс Баррингтон, есть город Бристоль, – сообщил Гинзбург. – И Макс подчеркнул это, когда я сказал, что с интересом прочту первый том.

– Не прочтете, – пообещала ему Эмма.

– Он уже представил начальные главы книги «Не тот человек», – сказал Гинзбург. – И должен отметить, они хороши.

– Они написаны в том же стиле, что и дневник?

– Да. И прежде чем вы спросите, мисс Баррингтон, той же самой рукой, если только не думаете, что их тоже скопировали.

– Один раз ему это сошло с рук. Почему бы не повторить?

– Но есть ли у вас реальное доказательство того, что мистер Ллойд не писал «Дневник заключенного»? – спросил мистер Гинзбург, и в его голосе обозначилось раздражение.

– Есть, сэр. Эмма из книги – это я.

– Если дело в этом, мисс Баррингтон, я соглашусь с автором – вы действительно настоящая красавица и уже показали себя, цитирую его, «пылкой и боевой».

– А вы старый льстец, мистер Гинзбург, – улыбнулась Эмма.

– «Пылкая и боевая» – это цитата. – Мистер Гинзбург вновь нацепил свои очки-половинки. – Но я сомневаюсь, что вам удастся защитить свой иск в суде. Сефтон Джелкс приведет десяток Эмм, которые побожатся, что знали Ллойда всю жизнь. Мне нужно что-то посерьезнее.

– А вы не находите, мистер Гинзбург, слишком большим совпадением тот факт, что первые записи в дневнике датируются днем прибытия Томаса Брэдшо в Лэйвенэм?

– Мистер Ллойд объяснил, что он не начинал писать дневник, пока его не назначили тюремным библиотекарем. Там у него появилось больше свободного времени.

– Но как вы объясните умалчивание о последней ночи в тюрьме и первом утре свободы? Он просто завтракает в столовой и прибывает в библиотеку к началу рабочего дня.

– А у вас какое объяснение? – взглянул Гинзбург поверх очков.

– Кто бы ни написал этот дневник, он все еще в Лэйвенэме и, может быть, работает над следующим томом.

– Это легко узнать, – сказал Гинзбург, подняв бровь.

– Согласен, – подхватил Алистер. – И я уже подал прошение от мисс Баррингтон о свидании с мистером Брэдшо по соображениям гуманности и жду разрешения начальника Лэйвенэма.

– Мисс Баррингтон, вы позволите задать еще несколько вопросов, чтобы развеять последние сомнения?

– Да, извольте.

Старик улыбнулся, одернул жилет, чуть подтолкнул вверх очки и вгляделся в блокнот.

– Кто такой капитан Джек Таррант, некогда известный как Смоленый Джек?

– Старинный друг моего деда. Они ветераны Англо-бурской войны.

– Как зовут вашего деда?

– Сэр Уолтер Баррингтон.

Издатель кивнул.

– И вы считали мистера Тарранта благородным человеком?

– Этот человек был безупречен, как жена Цезаря. Наверное, он больше всех повлиял на жизнь Гарри.

– Но разве не его вина в том, что вы и Гарри не женаты?

– Разве этот вопрос по существу? – вклинился Алистер.

– Вот сейчас и выясним, – сказал Гинзбург, не отрывая глаз от Эммы.

– Джек счел своим долгом предупредить викария о вероятности того, что у нас с Гарри общий отец – Хьюго Баррингтон, – ответила Эмма, и голос ее дрогнул.

– Это было обязательно? – резко повторил Алистер.

– О да, – сказал издатель, вновь беря со стола «Дневник заключенного». – Теперь я убежден, что автор – Гарри Клифтон, а не Макс Ллойд.

– Благодарю вас, – улыбнулась Эмма. – Хотя я плохо понимаю, что с этим делать.

– Зато я точно знаю, что с этим делать, – возразил Гинзбург. – Начнем с того, что я выпущу переработанное и исправленное издание так быстро, как только поспеют типографии. Издание с двумя крупными исправлениями: на лицевой стороне обложки вместо Макса Ллойда будет значиться Гарри Клифтон, а на задней появится его фотография, если она у вас есть.

– Есть, и не одна, включая ту, где он снят на борту «Звезды Канзаса» в момент захода судна в гавань Нью-Йорка.

– О, это тоже может объяснить… – начал Гинзбург.

– Но если вы сделаете это, – перебил Алистер, – разверзнется ад. Джелкс подаст иск о клевете и потребует денежной компенсации.

– Будем надеяться, что так и произойдет, – подхватил Гинзбург. – Если он так поступит, то книга непременно вернется на первую строчку среди бестселлеров и останется там на несколько месяцев. Но если Джелкс не предпримет ничего, а я подозреваю, что так оно и будет, то он тем самым покажет, что считает себя единственным человеком, который видел недостающую часть дневника о последних днях в Лэйвенэме.

– Я не сомневалась, что есть еще одна, – сказала Эмма.

– Конечно, – сказал Гинзбург. – Именно ваше упоминание «Звезды Канзаса» убедило меня в том, что рукопись, которую мистер Ллойд представил на рассмотрение издательства как вступительные главы к роману, представляет собой отчет о жизни Гарри Клифтона до того, как его осудили за чужое преступление.

– Можно прочесть? – спросила Эмма.

Войдя в кабинет Алистера, Эмма немедленно поняла, что дела плохи. Привычное радушие и любезная улыбка сменились хмурым взглядом.

– Меня не пускают к Гарри? – догадалась Эмма.

– Да, – ответил Алистер. – В свидании вам отказано.

– Но почему? Ты же сказал, что это мое законное право.

– Я позвонил начальнику тюрьмы и задал ему дословно тот же вопрос.

– Какую же он назвал причину?

– Послушай сама, – ответил Алистер. – Я записал разговор на магнитофон. Слушай внимательно, потому что это дает нам три очень важных ключа.

Не говоря больше ни слова, он потянулся и включил свой «Грюндиг». Бобины завертелись.

«Исправительное учреждение Лэйвенэм».

«Мне нужен начальник тюрьмы».

«Кто его спрашивает?»

«Алистер Стюарт. Адвокат из Нью-Йорка».

Тишина, затем далекий звонок. Еще бо́льшая тишина, потом:

«Соединяю вас, сэр».

Эмма сидела на краешке стула, когда раздался голос начальника тюрьмы.

«Доброе утро, мистер Стюарт. Начальник тюрьмы Свансон. Чем могу помочь?»

«Доброе утро, мистер Свансон. Десять дней назад я подал от имени моей клиентки, мисс Эммы Баррингтон, прошение о скорейшем свидании по гуманным соображениям с заключенным Томасом Брэдшо. Сегодня утром я получил письмо с отказом. Я не вижу никакой законной причины в…»

«Мистер Стюарт, прошение было рассмотрено в обычном порядке, но мне не удалось удовлетворить вашу просьбу, поскольку мистер Брэдшо больше не содержится в нашем исправительном учреждении».

Последовала еще одна долгая пауза, хотя Эмма видела, что пленка по-прежнему крутится. Наконец Алистер осведомился:

«Куда же его перевели?»

«Я не имею права раскрывать эту информацию, мистер Стюарт».

«Но по закону мой клиент имеет право…»

«Заключенный отказался от своих прав и подписал об этом документ, копию которого я с удовольствием могу выслать».

«Но зачем он это сделал?» – забросил удочку Алистер.

«Я не имею права раскрывать эту информацию», – повторил начальник тюрьмы, не взяв наживку.

«А у вас есть право разглашать вообще что-либо, касающееся Томаса Брэдшо?» – спросил Алистер, еле сдерживая гнев.

И снова долгая тишина. Лента перематывалась, но Эмма подумала, что начальник тюрьмы повесил трубку. Алистер приложил палец к губам, и тут прозвучало:

«Гарри Клифтон был выпущен из тюрьмы, однако продолжил отбывать свой срок. – Очередная долгая пауза. – А я лишился лучшего тюремного библиотекаря за всю мою службу».

Разговор завершился.

Алистер нажал кнопку «стоп».

– Начальник зашел насколько мог далеко, чтобы помочь нам.

– Тем, что назвал Гарри по имени?

– Да, а также тем, что дал знать о работе Гарри в тюремной библиотеке до самого недавнего времени. Теперь понятно, как Ллойд раздобыл его дневники.

Эмма кивнула и напомнила:

– Ты сказал о трех важных ключах. Какой же третий?

– Он в том, что Гарри был освобожден из Лэйвенэма, но продолжает отбывать срок.

– Тогда он должен быть в другой тюрьме.

– Не думаю, – возразил Алистер. – Мы вступили в войну, и я предполагаю, что Том Брэдшо будет дослуживать срок на военно-морском флоте.

– Почему ты так решил?

– Ответ в его дневниках. – Алистер взял со стола «Дневник заключенного», раскрыл на странице с закладкой и прочитал: – «Первое, что я сделаю по возвращении в Бристоль, – пойду добровольцем на флот бить немцев».

– Но ему запретили возвращаться в Англию до окончания срока.

– Я не сказал, что он поступил на британский флот.

– О господи, – охнула Эмма, когда до нее дошел смысл этих слов.

– По крайней мере, теперь мы знаем, что Гарри жив, – бодро произнес Алистер.

– Лучше бы он сидел в тюрьме.

Отпевание сэра Уолтера проходило в церкви Святой Марии в Редклиффе, и последний председатель совета директоров «Пароходства Баррингтонов» мог бы гордиться, если бы видел, сколько пришло людей, и слышал прочувствованный панегирик епископа Бристоля.

После службы собравшиеся выстроились в очередь для выражения соболезнований сэру Хьюго, который стоял у северной двери церкви подле матери. Он сумел объяснить тем, кто спрашивал, что его дочь Эмма блокирована в Нью-Йорке, хотя не мог сказать, почему она вообще там оказалась. Про сына же Джайлза, которым он крайне гордился, он знал от матери, что тот угодил в лагерь военнопленных в Вайнсберге.

Во время службы лорд и леди Харви, бывшая жена Хьюго Элизабет и его дочь Грэйс сидели в первом ряду, отделенные от Хьюго проходом. Все они выразили соболезнования вдове и удалились, подчеркнуто не замечая его присутствия.

Мэйзи Клифтон села подальше, и ее голова оставалась опущенной в течение всей службы, включая прощальное епископское благословение.

Когда Билл Локвуд, финдиректор компании Баррингтонов, вышел вперед пожать руку новому председателю совета директоров и выразить соболезнования, у Хьюго нашелся только один ответ: «Жду вас в моем кабинете завтра в девять утра».

Хьюго вошел в гостиную, ведя мать под руку. Едва она села, Хьюго занял отцовское место во главе стола. Во время ужина, когда в комнате не было слуг, он объявил матери, что теперь, вопреки опасениям отца, исправился, компания в надежных руках и у него грандиозные планы на ее будущее.

В девять двадцать три утра Хьюго впервые за два с лишним года миновал на своей «бугатти» ворота верфи Баррингтонов. Он припарковал машину на председательском месте и направился в бывший кабинет отца.

Выйдя из лифта на пятом этаже, он увидел Билла Локвуда с красной папкой под мышкой, который расхаживал перед его кабинетом – совсем как в прежние времена, когда Хьюго заставлял его дожидаться.

– Доброе утро, Хьюго, – поздоровался Локвуд, шагнув к нему.

Хьюго молча прошел мимо.

– Доброе утро, мисс Поттс, – приветствовал он свою пожилую секретаршу, словно и не было этих двух лет отсутствия. – Я дам вам знать, когда буду готов принять мистера Локвуда, – добавил он перед заходом в свой новый кабинет.

Хьюго уселся за отцовский стол – он еще не считал его своим и прикинул, сколь долго сохранится это чувство. Затем взялся за «Таймс». Когда американцы и русские вступили в войну, уверенность в победе союзных сил значительно возросла. Он опустил газету.

– Мисс Поттс, пригласите мистера Локвуда.

Финдиректор вошел, улыбаясь.

– С возвращением, Хьюго, – произнес он.

Хьюго вперился в него взглядом и поправил:

– Председатель.

– Виноват, председатель, – подхватил человек, который служил в правлении Баррингтонов, когда Хьюго еще бегал в коротких штанишках.

– Представьте мне самые свежие данные о финансовом положении компании.

– Конечно, председатель. – Локвуд раскрыл красную папку, которую держал под мышкой.

Поскольку председатель сесть не предложил, он остался стоять.

– Вашему отцу, – начал Локвуд, – удавалось разумно управлять компанией в трудные времена, и нам, несмотря на периоды спада, особенно на фоне прицельных бомбардировок доков во время ночных налетов в самом начале войны, благодаря правительственным заказам удалось выстоять, и мы должны быть в хорошей форме, когда закончится эта ужасная война.

– Хватит болтать, – сказал Хьюго, – и переходите к итогу.

– За прошлый год, – продолжил финдиректор, перевернув страницу, – прибыль компании составила тридцать семь тысяч четыреста фунтов и десять шиллингов.

– А что, без шиллингов нельзя? – съязвил Хьюго.

– Такое правило завел ваш отец, – ответил Локвуд, пропустив мимо ушей сарказм.

– А за этот год?

– Полугодовые результаты позволяют надеяться, что мы повторим, а может быть, и превзойдем прошлогодние. – Локвуд перевернул следующую страницу.

– Сколько свободных мест в правлении? – спросил Хьюго.

Такое резкое изменение темы застало Локвуда врасплох, и ему пришлось порыться в папке, прежде чем ответить:

– Три: к сожалению, лорд Харви, сэр Дерек Синклэйр и капитан Хэйвенс – все оставили свои посты вскоре после смерти вашего отца.

– Рад слышать, – сказал Хьюго. – Это избавит меня от канители их увольнения.

– Полагаю, председатель, мне не следует заносить эти слова в протокол нашей встречи?

– Мне наплевать, занесете вы там что или нет.

Финдиректор склонил голову.

– А когда собираетесь на пенсию вы? – было следующим вопросом Хьюго.

– Шестьдесят мне исполнится через пару месяцев, но если вы сочтете, председатель, что в нынешних обстоятельствах…

– В каких таких обстоятельствах?

– Поскольку вы, так сказать, только осваиваетесь в новой должности, я мог бы остаться еще на пару лет.

– Очень мило с вашей стороны, – сказал Хьюго, и финдиректор улыбнулся второй раз за сегодняшнее утро. – Но на мой счет можете не беспокоиться. В два месяца я уложусь. Итак, какая у нас самая серьезная проблема на данный момент?

– Недавно мы ходатайствовали о крупном правительственном заказе – передаче нашего торгового флота в лизинг военно-морским силам, – начал Локвуд, как только пришел в себя. – Мы не фавориты, однако полагаю, что ваш отец не ударил лицом в грязь перед комиссией и нас должны принимать всерьез.

– Когда это выяснится?

– Боюсь, не так скоро. Государственные чиновники не созданы для спешки, – добавил Локвуд, усмехнувшись собственной шутке. – Я также приготовил к вашему рассмотрению несколько документов, чтобы вкратце ввести вас в курс дела к первому заседанию правления.

– Я не планирую собирать правление слишком часто, – заметил Хьюго. – Я верю в личное руководство, в принятие решений и отстаивание их. Но вы можете оставить свои тезисы у моего секретаря, а я займусь ими, когда найду время.

– Как изволите, председатель.

Едва Локвуд вышел, Хьюго уже был на ногах.

– Я еду в банк, – бросил он, проходя мимо стола мисс Поттс.

– Мне позвонить мистеру Прендергасту и сообщить, что вы едете? – спросила мисс Поттс, поспешив за Хьюго по коридору.

– Разумеется, нет. Хочу застать его врасплох.

– Не будет ли каких распоряжений, чтобы я выполнила их до вашего возвращения, сэр Хьюго? – спросила мисс Поттс, когда он шагнул в кабину лифта.

– Да, позаботьтесь, чтобы к моему приходу сменили табличку на двери.

Мисс Поттс повернулась взглянуть. Золотая пластина гласила: «Председатель правления сэр Уолтер Баррингтон».

Дверь лифта закрылась.

По пути в центр Бристоля Хьюго чувствовал, что его первые часы в должности председателя прошли как нельзя лучше. Все в мире наконец стало на свои места. Он припарковал «бугатти» на Корн-стрит перед банком «Нэшнл провиншл», нагнулся и достал из-под пассажирского кресла пакет.

Хьюго вошел в банк, миновал стойку администрации и, подойдя к кабинету управляющего, пару раз стукнул в дверь. Испуганный мистер Прендергаст вскочил, когда Хьюго положил на стол обувную коробку и утонул в кресле напротив.

– Надеюсь, я не отрываю от важных дел? – осведомился Хьюго.

– Конечно же нет, сэр Хьюго! – воскликнул Прендергаст, уставившись на коробку. – Я неизменно к вашим услугам.

– Приятно слышать, Прендергаст. Что же вы молчите о новостях с Брод-стрит?

Управляющий метнулся через комнату, вытянул картотечный ящик и достал толстую папку, которую положил на стол. Он принялся перебирать бумаги.

– А, вот это я и искал, – наконец сказал Прендергаст.

Хьюго нетерпеливо барабанил по подлокотнику кресла.

– Из двадцати двух объектов на Брод-стрит, работа которых прекратилась после бомбардировок, семнадцать уже приняли ваше предложение по цене двести фунтов за фригольд и меньше, а именно: цветочник Роланд, мясник Бэйес, Мэйкпис…

– Что миссис Клифтон? Она согласна?

– Боюсь, что нет, сэр Хьюго. Миссис Клифтон сказала, что не уступит ни пенни с четырехсот фунтов, и дала время только до следующей пятницы.

– Да ну? Черт бы ее побрал. Ладно, можете сообщить ей, что мое последнее слово – двести. У этой женщины за душой никогда не было больше медного фартинга, и нам вряд ли придется долго ждать, пока она опомнится.

Прендергаст кашлянул; Хьюго отлично помнил, что это значило.

– Если вы приобретете всю улицу, кроме участка миссис Клифтон, то четыреста фунтов могут оказаться вполне разумной ценой.

– Она блефует. Все, что нам нужно, – дождаться благоприятного момента.

– Как скажете.

– Именно так и говорю. И я в любом случае знаю человека, который докажет этой Клифтон, что ей же лучше согласиться на двести фунтов.

Прендергаста это, похоже, не убедило, но он ограничился вопросом:

– Могу ли я еще чем-нибудь вам помочь?

– Можете, – отозвался Хьюго, снимая крышку с коробки. – Положите эти деньги на мой личный счет и выпишите мне новую чековую книжку.

– Конечно, сэр Хьюго, – сказал Прендергаст, заглядывая в коробку. – Я пересчитаю и выдам вам расписку и чековую книжку.

– Но мне понадобится срочно их снять, я присмотрел «Лагонду V12».

– Победительницу Ле Мана.[29] Что ж, в этой области вы всегда были новатором.

Хьюго с улыбкой встал:

– Позвоните мне, как только миссис Клифтон поймет, что двести фунтов – это все, что она получит.

– Мисс Поттс, у нас еще работает Стэн Танкок? – спросил Хьюго, вернувшись в контору.

– Да, сэр Хьюго, – ответила секретарь, сопроводив его в кабинет. – Грузчиком на складе.

– Ко мне его. Немедленно, – велел председатель, валясь в свое кресло.

Мисс Поттс поспешила исполнять.

Хьюго взглянул на стопку папок с документами для очередного собрания правления. Щелчком раскрыл верхнюю: требования профсоюза по итогам последней встречи комитета с администрацией. Он дошел до четвертого пункта – ежегодного оплачиваемого двухнедельного отпуска, – когда в дверь постучали.

– К вам Танкок, председатель.

– Благодарю, мисс Поттс. Пусть войдет.

– Вызывали, начальник? – спросил Стэн, немного нервничая.

Хьюго поднял взгляд на коренастого небритого докера, пивной живот которого оставлял мало сомнений в том, на что уходила по пятницам большая часть его заработка.

– Танкок, у меня для тебя есть работа.

– Слушаю, начальник, – приободрился Стэн.

– Это касается твоей сестры, Мэйзи Клифтон, и принадлежащего ей земельного участка на Брод-стрит, где раньше стояла кофейня Тилли. Знаешь что-нибудь об этом?

– Да, начальник, какой-то тип предложил ей за него две сотни фунтов.

– Вот как? – сказал Хьюго, доставая из внутреннего кармана бумажник. Он вытянул хрустящую пятифунтовую банкноту и положил ее на стол. Хьюго вспомнил свиные глазки этого человека, который точно так же облизнулся при подкупе, свершившемся в былые годы. – От тебя требуется, Танкок, чтобы твоя сестра приняла предложение, не догадываясь о моем участии.

Он подтолкнул банкноту по столу.

– Запросто, – сказал Стэн, глядя уже не на председателя, а только на пятифунтовую бумажку.

– Получишь вторую, – пообещал Хьюго, похлопав по бумажнику, – когда она подпишет контракт.

– Считайте, что дело сделано, начальник.

– Мои соболезнования по поводу твоего племянника, – буднично добавил Хьюго.

– Да мне-то без разницы, – сказал Стэн. – По мне, так слишком зарвался.

– Похоронили в море, как мне сказали.

– Ну да, уже больше двух лет как.

– А вы откуда узнали?

– Судовой врач приезжал к сестре, вот откуда.

– И что, он подтвердил, что молодого Клифтона похоронили в море?

– А как же. Даже привез письмо от какого-то малого, который был на борту, когда умер Гарри.

– Письмо? – Хьюго подался вперед. – И что там сказано?

– Без понятия, начальник. Мэйзи так и не вскрыла его.

– Что же она сделала с письмом?

– Да ничего, так и осталось на каминной полке.

Хьюго извлек вторую пятифунтовую банкноту.

– Мне нужно взглянуть на это письмо.

Хьюго резко ударил по тормозам новой «лагонды» при звуке своего имени в устах уличного газетчика.

– Сын сэра Хьюго Баррингтона награжден за мужество в сражении при Тобруке! Читайте об этом все!

Хьюго выскочил, дал мальчишке полпенни и увидел на первой странице фотографию сына тех времен, когда тот был капитаном команды в Бристольской классической школе. Он вернулся в машину, выключил зажигание и стал читать:

«Джайлз Баррингтон, второй лейтенант 1-го батальона Эссекского полка, сын баронета Хьюго Баррингтона, награжден Военным крестом за операцию в Тобруке. Лейтенант Баррингтон повел в атаку взвод через восемьдесят ярдов открытой пустыни, уничтожил немецкого офицера и пять солдат противника, а затем захватил вражеский блиндаж и взял в плен 63 немецких пехотинца из экспедиционного корпуса Роммеля. Подполковник эссексцев Робертсон описывает действия лейтенанта Баррингтона как проявление отменных командирских навыков и беззаветного мужества перед лицом превосходящих сил противника. Командир взвода лейтенанта Баррингтона, капитан Алекс Фишер, его бристольский одноклассник, участвовал в той же операции и упоминается в рапортах, как и их земляк капрал Терри Бэйтс, мясник с Брод-стрит. Лейтенант Джайлз Баррингтон, кавалер Военного креста, в дальнейшем был схвачен немцами, когда Роммель осадил Тобрук. Ни Баррингтон, ни Бэйтс не знают о своем награждении, так как оба находятся в немецком плену. Капитан Фишер без вести пропал в бою. Подробнее читайте на страницах 6 и 7».

Хьюго поспешил домой поделиться новостями с матерью.

– Как бы гордился Уолтер! – молвила она, дочитав. – Надо срочно позвонить Элизабет – может, она еще не знает.

Имя его бывшей жены прозвучало впервые за долгое, долгое время.

– Я решил, что вам следует знать: миссис Клифтон помолвлена и носит кольцо, – доложил Митчелл.

– Неужели кому-то вздумалось жениться на этой суке?

– Похоже, что мистеру Арнольду Холкомбу.

– Кто это?

– Школьный учитель. Преподает английский в начальной школе в Мерривуде. Он, кстати, учил Гарри Клифтона, пока тот не уехал в школу Святого Беды.

– Но это же было сто лет назад. Почему вы не говорили о нем раньше?

– Они сошлись совсем недавно, когда миссис Клифтон записалась в вечернюю школу.

– Вечернюю школу? – переспросил Хьюго.

– Да, – ответил Митчелл. – Она учится читать и писать. Яблоко от яблони…

– Вы это о чем? – вспылил Хьюго.

– Она лучше всех выдержала курсовой экзамен.

– Неужели? Пожалуй, мне стоит навестить мистера Холкомба и просветить, чем занималась его невеста в те годы, когда они не общались.

– А мне, наверное, стоит заметить, что Холкомб боксировал за Бристольский университет, и это познал на себе Стэн Танкок.

– Я за себя постою, – возразил Хьюго. – Сейчас я хочу, чтобы вы понаблюдали за другой женщиной, которая может оказаться не менее опасной для моего будущего, чем Мэйзи Клифтон.

Митчелл извлек из внутреннего кармана крошечный блокнот и карандаш.

– Ее зовут Ольга Пиотровска, живет в Лондоне, дом сорок два по Лоундес-сквер. Я хочу знать о всех, кто с ней встречается, и, в частности, о том, допрашивали ли ее когда-либо ваши бывшие коллеги. Не упускайте ни единой мелочи, какой бы заурядной она вам ни показалась.

Как только Хьюго умолк, блокнотик и карандаш исчезли. Затем он вручил Митчеллу конверт – сигнал о том, что встреча окончена. Митчелл убрал гонорар в карман пиджака, поднялся и захромал прочь.

Хьюго удивило, как быстро ему наскучило быть председателем совета директоров компании Баррингтонов. Присутствие на бесконечных заседаниях, чтение бессчетных документов, циркуляры, протоколы и меморандумы плюс горы писем, требовавших ответа. Помимо всего этого, мисс Поттс каждый вечер вручала ему перед уходом портфель, пухлый от бумаг, которые необходимо было изучить к восьми часам следующего утра.

Надеясь снизить нагрузку, Хьюго ввел в правление трех приятелей, включая Арчи Фенвика и Тоби Данстейбла. Эти люди редко появлялись на совещаниях, но от жалованья не отказывались.

Недели текли, и Хьюго все реже показывался в конторе. Когда Билл Локвуд напомнил председателю, что до его шестидесятилетия и, соответственно, ухода на пенсию осталось всего несколько дней, Хьюго капитулировал и заявил, что решил задержать Локвуда еще на пару лет.

– Очень любезно с вашей стороны, председатель, пересмотреть свое решение, – ответил Локвуд. – Однако я вынужден признать, что прослужил в компании почти сорок лет и пора уступить дорогу человеку помоложе.

Хьюго отменил юбилейный вечер Локвуда.

«Человеком помоложе» был заместитель Локвуда, проработавший в компании всего несколько месяцев и еще не успевший, конечно, освоиться как следует. Когда он доложил правлению о годовых итогах деятельности Баррингтонов, Хьюго впервые столкнулся с тем, что компания лишь остается при своих, не принося прибыли, и согласился с Комптоном в том, что пора приступить к сокращению портовых рабочих – иначе им будет нечем платить.

Состояние Баррингтонов таяло, зато будущее нации подавало надежды.

После поражения немецких армий под Сталинградом британцы впервые поверили в возможность победы союзников. Уверенность в будущем начала восстанавливаться и укреплять дух нации, когда по всей стране вновь заработали театры, клубы и рестораны.

Хьюго страстно желал вернуться в город и воссоединиться с людьми своего круга, но Митчелл давал понять в донесениях, что Лондон был местом, от которого ему следовало держаться подальше.

Год сорок третий начался для компании скверно.

Поставщики, разгневанные молчанием председателя в ответ на их письма, один за другим поразрывали контракты, и несколько кредиторов потребовали расчет, а пара даже пригрозила судом. Но вот однажды утром надежда забрезжила, как лучик солнца, пробившийся из-за туч, и Хьюго поверил в скорое разрешение всех финансовых затруднений.

Этим лучиком стал звонок от Прендергаста.

К банкиру обратилась компания «Юнайтед доминион риал эстэйт», заинтересованная в приобретении всех земельных участков по Брод-стрит.

– Я полагаю, сэр Хьюго, что будет разумнее не называть сумму по телефону, – изрек Прендергаст не без некоторой напыщенности.

Через сорок минут Хьюго разинул рот, услышав, как много им предлагают.

– Двадцать четыре тысячи фунтов? – повторил он.

– Да, – кивнул Прендергаст. – Уверен, что это начальное предложение и я сумею повысить до тридцати. Памятуя о том, что ваши начальные расходы составили около трех тысяч фунтов, я считаю вложение весьма удачным. Но в бочке меда есть ложка дегтя.

– Вот как? – насторожился Хьюго.

– В лице миссис Клифтон. Предложение останется в силе при условии вашего права собственности на все площади будущей застройки, включая ее участок.

– Предложите ей восемьсот! – рявкнул Хьюго.

В ответ Прендергаст кашлянул, хотя не собирался напоминать своему клиенту, что если бы тот внял его совету, они бы закрыли сделку с миссис Клифтон за четыреста фунтов еще несколько месяцев назад, а если она узнает о предложении «Юнайтед доминион»…

– Я дам вам знать, как только переговорю с ней. – Это было все, что ответил Прендергаст.

– Обязательно, – подхватил Хьюго. – И раз уж я здесь, хотел бы снять немного наличных со счета.

– Простите, сэр Хьюго, но в настоящий момент ваш кредит превышен…

Хьюго сидел на переднем сиденье своей глянцевой ярко-синей «лагонды», когда из дверей школы вышел Холкомб и направился через спортивную площадку. Он остановился поговорить с разнорабочим, который красил школьные ворота в сиреневые и зеленые тона – цвета школы Мерривуд.

– Вы отлично справляетесь, Альф.

– Спасибо, мистер Холкомб, – донеслось до Хьюго.

– Но все-таки потрудитесь сосредоточиться на глаголах и не опаздывайте в среду.

Альф коснулся своей кепки.

Холкомб зашагал по тротуару, как бы не замечая за рулем Хьюго. Тот не сдержал ухмылки: еще не бывало, чтобы на его «лагонду» не оглянулись. Трое мальчишек, уже полчаса торчавших на другой стороне улицы, не могли оторвать глаз от машины.

Хьюго выбрался из «лагонды» и встал посреди тротуара, но учитель его снова проигнорировал. Холкомб удалился всего на шаг, когда Хьюго окликнул:

– Мистер Холкомб, нельзя ли вас на пару слов? Меня зовут…

– Я хорошо знаю, кто вы такой, – ответил Холкомб на ходу.

Хьюго поспешил за учителем:

– Я просто решил, что вам нужно знать…

– Знать – что? – спросил Холкомб, остановившись и повернувшись к нему лицом.

– Чем ваша невеста не так давно зарабатывала себе на жизнь.

– Ей пришлось заняться проституцией, потому что вы не платили за образование ее сына. – Холкомб посмотрел Хьюго в глаза. – Вашего сына, когда он доучивался в Бристольской классической школе.

– Ничем не доказано, что Гарри Клифтон – мой сын, – вызывающе заявил Хьюго.

– Зато викарию, который отказался венчать Гарри с вашей дочерью, доказательств хватило.

– А вы-то откуда знаете? Вас там не было.

– А сами откуда? Вы же сбежали.

– Ну, тогда я скажу вам то, чего вы не знаете. – Хьюго уже почти кричал. – Этот образец добродетели, с которым вы намерены провести остаток лет, обманным путем выманил принадлежащий мне клочок земли на Брод-стрит.

– Ну а я вам отвечу тем, о чем вы отлично знаете, – отозвался Холкомб. – Мэйзи выплатила долг с процентами до последнего пенни, а вы бросили ее меньше чем с десятью фунтами за душой.

– Этот участок теперь стоит четыреста фунтов, – сказал Хьюго и тотчас пожалел о своих словах. – И он мой.

– Будь он вашим, – сказал Холкомб, – вы бы не пытались выкупить его в два раза дороже.

Хьюго страшно разозлился на себя за то, что не сдержался и обнаружил степень своей заинтересованности в участке, но он еще не закончил:

– А вы ей платите за секс, учитель? Потому что я-то, конечно, не платил.

Холкомб поднял кулак.

– Врежьте, врежьте мне, – подначивал Хьюго. – Я не Стэн Танкок, я засужу вас за каждый пенни, который вы стоите.

Холкомб опустил руку и зашагал прочь, раздосадованный тем, что позволил Баррингтону вывести себя из равновесия.

Хьюго улыбнулся. Он засчитал противнику нокаут.

Повернувшись, он увидел, что мальчишки на другой стороне улицы давятся от смеха: они никогда не видели сиренево-зеленой «лагонды».

Когда первый чек не приняли к оплате, Хьюго не сильно расстроился и выждал несколько дней, после чего предъявил его вторично. Когда чек вернулся со штампом «Обратитесь к чекодателю», он начал осознавать неизбежное.

В течение последующих недель Хьюго нашел несколько способов разжиться наличностью.

Первым делом он обшарил сейф в офисе и изъял сто фунтов, которые его отец всегда хранил на черный день. Этот день был чернее черного, и старик, конечно, никогда бы не прибегнул к резерву для выплаты жалованья секретарше. Когда и они иссякли, он скрепя сердце расстался с «лагондой». Однако дилер вежливо подчеркнул, что сиреневый и зеленый цвета нынче не в моде, и, поскольку сэр Хьюго пожелал получить наличные, он может предложить всего половину продажной стоимости, так как кузов придется зачищать и перекрашивать.

Хьюго протянул еще месяц.

За неимением других источников он начал воровать у матери. Сперва мелочь, оставленную на виду, затем ее же – из кошелька, а потом уже и банкноты из сумочки.

Прошло не так много времени, и он украл маленького серебряного фазана, многие годы украшавшего обеденный стол, а следом и его пернатых родителей: все они перелетели в ближайший ломбард.

Затем Хьюго переключился на материнские драгоценности, начав с тех, пропажи которых она не заметит. За янтарным ожерельем быстро последовали шляпная булавка и викторианская брошь – мать носила их редко, – а также бриллиантовая диадема, которая хранилась в семье больше ста лет и надевалась только по самым торжественным случаям вроде свадеб. Хьюго счел, что в обозримом будущем таковых не предвидится.

Наконец он добрался до отцовской коллекции живописи, для начала сняв со стены портрет своего деда кисти молодого Джона Сингера Сарджента, но сделал это только после того, как экономка и повар, не получавшие жалованья больше трех месяцев, подали прошение об увольнении. Дженкинс очень кстати скончался месяцем позже.

Покинул дом дедовский Констебл («Шлюз и мельница в Даннинге»), за ним исчез прадедушкин Тёрнер («Лебеди на Эйвоне») – обе картины хранились в семье свыше столетия.

Хьюго сумел убедить себя, что ничего не ворует. В конце концов, в отцовском завещании было прописано: «…и все, что в нем».

Нерегулярное финансирование позволяло компании выживать, и первый квартал ознаменовался лишь небольшими убытками – если, конечно, не считать отставок еще трех директоров и нескольких старших администраторов, которые в последний день месяца не получили чеков. Будучи спрошен, Хьюго пенял на временные неудачи из-за войны. Один пожилой директор заметил на прощание: «Ваш отец никогда не считал это оправданием».

Но вскоре начали таять даже движимые активы.

Хьюго понимал, что если он выставит на продажу Баррингтон-холл и его семьдесят два акра паркового леса, то весь мир узнает, что компания, считавшаяся прибыльной более ста лет, – банкрот.

Мать продолжала внимать его заверениям о том, что беды эти временные и скоро все утрясется само собой. Спустя какое-то время он и сам поверил этим своим словам. Когда чеки вновь перестали принимать, мистер Прендергаст напомнил Хьюго о действующем предложении трех с половиной тысяч фунтов за его собственность на Брод-стрит и подчеркнул, что они все еще могут принести прибыль в шестьсот.

– А как же тридцать тысяч, которые мне сулили? – заорал Хьюго в телефонную трубку.

– Это предложение тоже в силе, сэр Хьюго, но по-прежнему при условии, что вы выкупите участок миссис Клифтон.

– Предложите ей тысячу, – рявкнул он.

– Как скажете, сэр Хьюго.

Хьюго швырнул трубку и мрачно подумал о новых, еще неведомых бедах. Телефон зазвонил снова.

Хьюго укрылся в угловой нише «Рэйлвэй армс» – отеля, в котором он не был частым гостем и надеялся, что не будет. Он то и дело смотрел на часы в ожидании Митчелла.

Частный детектив явился в одиннадцать тридцать четыре утра – через считаные минуты после прибытия паддингтонского экспресса на станцию Темпл-Мидз. Митчелл устроился в кресле напротив своего единственного клиента, хотя уже несколько месяцев не получал от него гонораров.

– Что за срочность? – спросил Хьюго, когда перед тем поставили полпинты пива.

– К сожалению, вынужден сообщить вам, сэр, – молвил Митчелл, отхлебнув пива, – что полиция арестовала вашего друга Тоби Данстейбла. – Хьюго содрогнулся. – Его обвиняют в краже бриллиантов Ольги Пиотровска, а также нескольких ее картин, включая Пикассо и Мане, которые он пытался сбыть торговой компании «Мэйфер».

– Тоби будет молчать, – сказал Хьюго.

– Боюсь, что нет, сэр. Меня надежно проинформировали, что он перешел на сторону обвинения в обмен на смягчение приговора. Похоже, что Скотленд-Ярд больше интересует заказчик.

Пена в бокале Хьюго осела, пока он постигал смысл слов Митчелла. После долгой паузы частный детектив продолжил:

– Я также счел, что вам будет полезно узнать о том, что мисс Пиотровска наняла своим представителем королевского адвоката сэра Фрэнсиса Мэйхью.

– Почему она не оставила дело на откуп полиции?

– Она обратилась к сэру Фрэнсису не по поводу ограбления, а по двум другим причинам.

– Двум другим?

– Да. Насколько я понимаю, судебное решение о нарушении вами брачного обещания почти готово, и мисс Пиотровска также вчиняет иск об установлении отцовства, называя отцом ее дочери вас.

– Ей никогда не доказать этого.

– Суду будет предъявлен чек от обручального кольца, приобретенного в ювелирном магазине «Аркада Берлингтона». Кроме того, две ее экономки и камеристка подписали аффидавит,[30] подтверждающий, что вы больше года проживали в доме сорок четыре по Лоундес-сквер.

– Что мне делать? – почти прошептал Хьюго.

Он впервые за десять лет спросил у Митчелла совета.

– На вашем месте, сэр, я бы как можно скорее уехал из страны.

– Сколько у меня времени?

– Неделя, максимум десять дней.

У столика возник официант:

– С вас шиллинг и девять пенсов, сэр.

Поскольку Хьюго не пошевелился, Митчелл вручил официанту флорин и сказал:

– Сдачу оставьте себе.

Когда частный детектив отбыл к лондонскому поезду, Хьюго какое-то время сидел в одиночестве, обдумывая свое положение. Вернулся официант, спросивший, не повторить ли заказ, но Хьюго даже не ответил. Наконец он тяжело поднялся из-за стола и вышел из бара.

Хьюго направился в центр города и все замедлял шаг, пока наконец не понял, что надо сделать в первую очередь. Через несколько минут он вошел в банк.

– Чем могу помочь, сэр? – спросил молодой человек за конторкой.

Но Хьюго уже наполовину пересек зал, не успел тот позвонить управляющему и предупредить о приходе сэра Хьюго Баррингтона.

Прендергаст давно перестал удивляться тому, что сэр Хьюго не утруждал себя предупреждениями и мог обратиться к нему в любую секунду, однако его шокировало то, что нынче председатель правления компании Баррингтонов явился небритым.

– У меня проблема, которую необходимо разрешить здесь и сейчас, – объявил Хьюго, погрузившись в кресло напротив управляющего.

– Разумеется, сэр Хьюго. Чем могу быть полезен?

– Сколько максимум можно выручить за мою недвижимость на Брод-стрит?

– Но я же только на прошлой неделе отправил письмо с уведомлением, что миссис Клифтон отвергла ваше последнее предложение.

– Я все отлично помню. Я имел в виду – без ее участка?

– Предложение о трех с половиной тысячах в силе, но у меня есть основания верить, что, накинь вы еще немного, она уступит, и тридцать тысяч фунтов будут вашими.

– У меня не осталось времени, – сказал Хьюго, ничего не объясняя.

– Если дело в этом, то я наверняка сумею убедить моего клиента поднять сумму до четырех тысяч, и прибыль получится довольно высокой.

– Если я приму это предложение, мне понадобится ваша гарантия в одном. – (Мистер Прендергаст вопросительно поднял бровь.) – В том, что ваш клиент не имеет и никогда не имел никакой связи с миссис Клифтон.

– Я гарантирую, сэр Хьюго, что это так.

– Если ваш клиент заплатит четыре тысячи, сколько останется у меня на текущем счету?

Мистер Прендергаст проверил балансовый лист.

– Восемьсот двадцать два фунта и десять шиллингов, – сказал он.

Хьюго больше не отпускал шуток о десяти шиллингах.

– В таком случае мне нужны восемьсот фунтов наличными – срочно. А позже я проинструктирую вас, куда прислать выручку от продажи.

– Выручку от продажи? – переспросил Прендергаст.

– Да, – ответил Хьюго. – Я решил выставить на торги Баррингтон-холл.

Никто не видел, как он вышел из дома.

Он нес чемодан и был одет в теплый твидовый костюм, прочные ботинки, толстое пальто и коричневую фетровую шляпу. При беглом взгляде его легко было принять за коммивояжера.

До автобусной остановки было чуть больше мили пешком – в основном по его собственной земле. Через сорок минут он поднялся в зеленый одноэтажный автобус – таким видом транспорта ему еще не приходилось пользоваться. Он уселся на заднем сиденье, не выпуская из поля зрения свой чемодан. Женщине-кондуктору отдал десятишиллинговую банкноту, хотя просили только трехпенсовик; его первая ошибка, если он не хотел привлекать к своей персоне внимания.

Автобус продолжил путь в Бристоль – на своей «лагонде» Хьюго преодолевал этот отрезок минут за двадцать, но сегодня прошло больше часа, прежде чем они наконец прибыли на автобусный вокзал. Хьюго сошел не первым и не последним. Он проверил свои часы – два тридцать восемь пополудни. У него еще достаточно времени.

Хьюго поднялся по склону к вокзалу Темпл-Мидз – прежде он никогда не замечал этого склона, но никогда и не носил чемодан сам, – где встал в длинную очередь и приобрел билет в третий класс до Фишгарда. Он спросил, к какой платформе подадут поезд, нашел ее и встал в дальнем конце под незажженным газовым фонарем.

Когда состав подали, Хьюго поднялся в вагон и нашел себе среднее место в купе третьего класса, которое быстро заполнилось. Свой чемодан он положил на полку напротив и практически не сводил с него глаз. Дверь открылась, заглянувшая женщина увидела, что мест нет, но он не уступил ей своего.

Как только поезд отошел от перрона, Хьюго облегченно вздохнул и радостно проводил взглядом Бристоль. Он откинулся на спинку и задумался о принятом решении. Завтра к этому времени он уже будет в Корке. И не ощутит себя в безопасности, пока не ступит на ирландскую землю. Но нужно прибыть в Суонси точно по расписанию, если он хочет поспеть к поезду на Фишгард.

В Суонси у Хьюго осталось еще полчаса на чашку чая с челсийской булочкой в привокзальном буфете. Это был, конечно, не «Эрл Грей» и не «Карвардин», но ему было все равно – настолько он устал. Покончив с завтраком, он сменил буфет на очередной тускло освещенный перрон и стал дожидаться фишгардского поезда.

Тот опоздал, но Хьюго был уверен, что паром не покинет порта, пока не поднимутся на борт все пассажиры. Он переночует в Корке и возьмет билет на любой пароход в Америку. Там он начнет новую жизнь с деньгами, которые выручит от продажи Баррингтон-холла.

Пуская дом с молотка, он впервые вспомнил о матери. Где ей жить? Возможно, Элизабет приютит ее в Мэнор-Хаусе. В конце концов, места там более чем достаточно. Если нет, то можно и к Харви – у них три дома, не говоря о многочисленных загородных имениях.

Затем его мысли устремились к «Пароходству Баррингтонов» – компании, которую строили два поколения его семьи, а третье умудрилось поставить на колени быстрее, чем благословение епископа.

Всплыло воспоминание об Ольге Пиотровска – слава богу, он ее больше не увидит. Мелькнула и не задержалась мысль о Тоби Данстейбле, источнике его бед.

Встали в памяти Эмма и Грэйс, но тоже ненадолго: он никогда не видел смысла в дочерях. Следом пришла мысль о Джайлзе, который избегал его после побега из лагеря в Вайнсберге и возвращения в Бристоль. Люди постоянно спрашивали его о сыне-герое, и всякий раз Хьюго придумывал что-то на ходу. Скоро необходимость в этом отпадет: как только он очутится в Америке, пуповина будет перерезана, хотя со временем – а Хьюго продолжал считать, что время пройдет немалое, – Джайлз унаследует титул, пусть даже «все, что в нем» окажется не дороже листа бумаги, на котором начертаны эти слова.

Но больше всего он думал о себе, об отпущении грехов, и эти мысли пресеклись только с прибытием в Фишгард. Он подождал, пока сойдут первые пассажиры, подхватил чемодан и покинул вагон.

Хьюго пошел на объявления, которые выкрикивали в мегафон: «Автобусы в порт! Автобусы в порт!» Автобусов было четыре. Он выбрал третий. Поездка на сей раз оказалась недолгой, и причал искать не пришлось, несмотря на светомаскировку. Еще одна очередь за билетами в третий класс – теперь на паром в Корк.

Купив билет в один конец, Хьюго поднялся по трапу, ступил на палубу и нашел себе уголок, где не свернулась бы ни одна уважающая себя кошка. Он не чувствовал себя в безопасности до тех пор, пока не услышал два низких гудка и не ощутил толчок: судно отчаливало.

Когда паром вышел из гавани, Хьюго расслабился впервые за все путешествие. Он был настолько вымотан, что опустил голову на чемодан и забылся глубоким сном.

Он не знал, как долго проспал, когда почувствовал, что его хлопают по плечу. Он поднял глаза и увидел двух мужчин, нависших над ним.

– Сэр Хьюго Баррингтон? – спросил один.

Отпираться было бессмысленно. Хьюго рывком поставили на ноги и объявили, что он арестован, после чего зачитали длинный перечень обвинений.

– Но я плыву в Корк! – запротестовал он. – Мы же покинули двенадцатимильную зону?

– Нет, сэр, – сказал второй офицер, – вы плывете обратно в Фишгард.

Несколько пассажиров перегнулись через перила, чтобы получше разглядеть, как уводят по трапу человека в наручниках – виновника задержки парома.

Хьюго втолкнули на заднее сиденье черного «вулзли», и через несколько секунд началось его долгое обратное путешествие в Бристоль.

Дверь камеры отворилась. Человек в форме принес на подносе завтрак – не совсем завтрак, и не то чтобы поднос, и, конечно, не тот человек в форме, какого Хьюго привык видеть с утра. Взглянув на жареный хлеб и утопленные в масле помидоры, он отодвинул поднос в сторону. Сколько воды утечет, пока он привыкнет к этой диете? Констебль вернулся через несколько минут, забрал поднос и с грохотом закрыл за собой дверь.

Когда она открылась вновь, в камеру вошли два офицера, которые повели Хьюго по каменным ступеням на второй этаж в комнату для допросов, где его ждал юрисконсульт «Пароходства Баррингтонов» Бен Уиншо.

– Мне очень, очень жаль, председатель, – проговорил он.

Хьюго покачал головой, смиряясь с поражением.

– Что будет дальше? – спросил он.

– Суперинтендент сказал, что через несколько минут вам предъявят обвинения. Вас отвезут в суд, где вы предстанете перед судьей. Все, что вам нужно делать, – не признавать себя виновным. Он подчеркнул, что они будут против освобождения под залог и особо заметят судье, что вас арестовали при попытке бегства из страны с чемоданом, где было восемьсот фунтов стерлингов. И пресса, боюсь, почует запах жареного.

Хьюго с юристом осталось дожидаться суперинтендента. Юрисконсульт предупредил Хьюго, что тот должен приготовиться к нескольким неделям в тюрьме до начала процесса, и назвал четверых королевских адвокатов, которых можно нанять для защиты. Они едва успели остановиться на сэре Гилберте Грее, как вошел сержант.

– Вы свободны, сэр, – объявил он, словно Хьюго совершил мелкое дорожное правонарушение.

Ошеломленный Уиншо спросил не сразу:

– Должен ли мой клиент вернуться позднее?

– Не могу знать, сэр.

Хьюго вышел из полицейского участка свободным человеком.

Вся история уложилась в коротенькую заметку на девятой странице «Бристоль ивнинг ньюс»: «Почтенный Тоби Данстейбл, второй сын одиннадцатого графа Данстейбла, умер от сердечного приступа в следственном изоляторе полицейского участка в Уимблдоне».

В дальнейшем подоплеку разъяснил Дерек Митчелл.

Он рассказал, что граф навестил своего сына за пару часов до того, как Тоби наложил на себя руки. Дежурный офицер слышал, как отец и сын на высоких тонах обменялись резкими фразами, причем граф упорно твердил о чести, репутации семьи и должном поступке в сложившихся обстоятельствах. Во время дознания, проведенного позднее в Уимблдонском королевском суде, судья спросил того самого офицера, не передал ли граф каких-нибудь пилюль.

– Не видел, сэр, – ответил тот.

Смерть от естественной причины – таков был вердикт судебной коллегии Уимблдонского королевского суда.

– Председатель, мистер Прендергаст звонил с утра уже несколько раз, – доложила мисс Поттс, семеня за сэром Хьюго в его кабинет. – И в последний подчеркнул, что дело безотлагательное.

Если ее и удивило то, что председатель небрит, а твидовый костюм измят, словно в нем спали, то виду она не подала.

Хьюго сразу решил, что сделка по Брод-стрит провалилась и банк потребует вернуть восемьсот фунтов. Ничего, Прендергаст подождет.

– А еще Танкок говорит, – добавила мисс Поттс, заглянув в свой блокнот, – что у него для вас новости, которые вам понравятся.

Председатель оставил это без комментариев.

– Но главное, – продолжила она, – это письмо, которое я оставила на вашем столе. Смею предположить, что вам лучше прочесть его сразу.

Хьюго приступил к чтению, не успев усесться в кресло. Затем перечитал письмо, все еще не веря своим глазам. Он поднял взгляд на секретаршу.

– Мои поздравления, сэр.

– Срочно звоните Прендергасту, – рявкнул Хьюго. – И финдиректора ко мне, а потом вызовите Танкока – в таком порядке.

– Хорошо, председатель, – сказала мисс Поттс и поспешила из кабинета.

В ожидании, пока его соединят с Прендергастом, Хьюго в третий раз прочел письмо министра судостроения.

Дорогой сэр Хьюго!

С удовольствием сообщаю Вам о том, что «Пароходство Баррингтонов» удостоилось контракта на…

Зазвонил телефон.

– Мистер Прендергаст на линии, сэр, – доложила мисс Поттс.

– Доброе утро, сэр Хьюго. – В голосе банкира вновь звучали почтительные нотки. – Я счел необходимым уведомить вас в том, что миссис Клифтон наконец дала согласие продать свой участок на Брод-стрит за тысячу фунтов.

– Но я уже подписал контракт на продажу прочей собственности компании «Юнайтед доминион» за четыре тысячи.

– И он еще на моем столе, – подхватил Прендергаст. – К несчастью для компании и к вашей удаче, ее представители поспели ко мне не раньше десяти утра.

– И вы обменялись контрактами?

– Да, сэр Хьюго, всенепременно.

Сердце Хьюго упало.

– На сорок тысяч фунтов.

– Не понимаю.

– Как только мне удалось убедить «Юнайтед доминион», что вам принадлежат и участок миссис Клифтон, и все остальные фригольды на этой улице, они выписали чек на всю сумму.

– Отличная работа, Прендергаст. Я знал, что могу на вас положиться.

– Благодарю, сэр. Теперь осталось только скрепить подписью соглашение с миссис Клифтон, и я смогу обналичить чек «Юнайтед доминион».

Хьюго бросил взгляд на часы.

– Уже пятый час. Завтра я первым делом загляну к вам в банк.

Прендергаст кашлянул:

– Первым делом – это значит, в девять часов. Могу ли я спросить, сохранили ли вы восемьсот фунтов наличными, которые я вам авансировал вчера?

– Да, сохранил. Но какое это теперь имеет значение?

– Я совершенно уверен, что лучше заплатить миссис Клифтон тысячу фунтов до того, как мы обналичим чек «Юнайтед доминион» на сорок тысяч. Хотелось бы впоследствии избежать неловких вопросов из головного офиса.

– Безусловно, – молвил Хьюго, взглянув на чемодан с облегчением оттого, что не потратил ни пенса.

– Вот, пожалуй, и все, что я хотел сообщить, – сказал Прендергаст. – И разумеется, поздравить вас с заключением в высшей степени выгодного контракта.

– А вы-то откуда знаете?

– Прошу прощения, сэр Хьюго? – вежливо удивился Прендергаст.

– О, я подумал, что вы о другом, – спохватился тот. – Так, ничего особенного, Прендергаст. Забудьте, – добавил он и положил трубку.

Вернулась мисс Поттс:

– Финдиректор ждет, председатель.

– Зовите.

– Хорошие новости слышали, Рэй? – спросил Хьюго, когда Комптон вошел.

– Конечно, председатель, и они поспели как раз вовремя.

– Боюсь, я не совсем понимаю…

– На следующем собрании правления вам предстоит подвести годовые итоги, и крупных убытков не скроешь, однако новый контракт гарантирует, что в следующем году мы выйдем в плюс.

– Добавьте еще пять лет, – напомнил ему Хьюго, победоносно помахав письмом министра. – Распишите-ка повестку дня для этого собрания, но только ни слова о государственном контракте. Я сам объявлю.

– Воля ваша, председатель. Я позабочусь, чтобы все документы лежали на вашем столе завтра к полудню, – ответил Комптон и удалился.

Хьюго перечитал письмо министра в четвертый раз.

– Тридцать тысяч в год, – проговорил он вслух, и в этот момент опять зазвонил телефон.

– На линии мистер Форстер из агентства недвижимости «Сэйвилс».

– Соедините.

– Доброе утро, сэр Хьюго. Моя фамилия Форстер. Я старший партнер компании «Сэйвилс». Мне кажется, нам следует встретиться, чтобы обсудить ваши распоряжения по продаже Баррингтон-холла. Не угодно ли позавтракать в моем клубе?

– Можете не беспокоиться, Форстер. Я передумал. С этого дня Баррингтон-холл не продается, – сказал Хьюго и повесил трубку.

Остаток дня он провел, пачками подписывая письма и чеки, и навинтил колпачок авторучки только после шести вечера.

Когда мисс Поттс вернулась за корреспонденцией, Хьюго велел:

– Зовите Танкока.

– Да, сэр, – ответила мисс Поттс с ноткой неодобрения.

В ожидании Танкока Хьюго опустился на колени, распахнул чемодан и уставился на деньги для выживания в Америке до прихода суммы, вырученной от продажи Баррингтон-холла. Теперь эти же восемьсот фунтов помогут обрести состояние на Брод-стрит.

При стуке в дверь Хьюго захлопнул крышку и поспешно вернулся за стол.

– К вам Танкок, – доложила мисс Поттс.

Докер уверенно пересек кабинет и остановился у председательского стола.

– Что за срочные новости? – спросил Хьюго.

– Вы задолжали мне еще пятерку, – ответил Танкок, победно сверкнув глазами.

– Я тебе ничего не должен, – возразил тот.

– Разве я не уговорил сестру продать вам землю?

– Мы договаривались о двухстах фунтах, а кончилось тем, что мне пришлось заплатить в пять раз больше, так что ничего я тебе не должен. Вон из моего кабинета, ступай работать!

Стэн не двинулся с места.

– А еще я принес письмо, как вы просили.

– Какое письмо?

– То, которое наша Мэйзи получила от доктора с американского судна.

Хьюго совсем забыл о письме соболезнования от сослуживца Гарри Клифтона и счел, что оно потеряло всякое значение, раз Мэйзи согласилась на продажу.

– Дам тебе за него фунт.

– А обещали пятерку.

– Если хочешь сохранить работу, проваливай из моего кабинета, Танкок.

– Ладно, ладно, – стушевался Стэн, – забирайте за фунт. Мне оно без надобности.

Он вытащил из заднего кармана мятый конверт и протянул председателю. Хьюго вынул из бумажника десятишиллинговую банкноту и положил на стол.

Стэн не двигался с места, пока Хьюго прятал бумажник во внутренний карман и вызывающе смотрел на Танкока.

– Или письмо, или десять шиллингов. Выбирай.

Стэн сгреб банкноту и пошел прочь, что-то ворча под нос.

Хьюго отложил конверт, откинулся на спинку кресла и задумался о том, как он распорядится деньгами от сделки по Брод-стрит. Покончив в банке с бумагами, он отправится через дорогу в автосалон. Ему приглянулся двухлитровый четырехместный «астон мартин» тридцать седьмого года. Затем прокатится по городу и навестит своего портного – он так давно не шил себе костюма, что даже не помнил, когда это было в последний раз; затем будет ланч в клубе, где он закроет свой неоплаченный счет. Днем пополнит винный погреб в Баррингтон-холле и, может быть, даже выкупит из ломбарда кое-какие драгоценности, о которых так сокрушается мать. А вечером…

В дверь постучали.

– Я ухожу, – доложила мисс Поттс. – Хочу успеть на почту до семи, к последней доставке. Я вам еще нужна?

– Нет, мисс Поттс. Я завтра приду попозже, у меня в девять встреча с мистером Прендергастом.

– Конечно, председатель.

Когда за ней закрылась дверь, взгляд Хьюго упал на мятый конверт. Серебряным ножичком для писем он вскрыл его и вынул одинокий листок бумаги. Глаза нетерпеливо пробежались по страничке, выискивая важное:

Нью-Йорк,

8 сентября 1939 года

Дорогая мама!

…я не умер, когда затонул «Девонец»… меня вытащили из воды… тщетная надежда, что я когда-нибудь докажу, что моим отцом был Артур Клифтон, а не Хьюго Баррингтон… Умоляю тебя хранить мою тайну так же непоколебимо, как хранила свою.

Твой любящий сын

У Хьюго кровь застыла в жилах. Все свежие победы мгновенно поблекли. Это письмо не из тех, что ему захочется перечитать, а главное, оно не предназначено для чужих глаз.

Он вытянул верхний ящик стола, достал спички, зажег одну и, держа письмо над мусорной корзиной, не разжал пальцев, пока хрупкие черные хлопья не обратились в пыль. Его самая ценная покупка стоимостью десять шиллингов.

Теперь Хьюго был уверен, что он единственный, кому известно о том, что Клифтон жив, и он не собирался ни с кем делиться своим знанием. В конце концов, если Клифтон сдержит слово и будет жить под именем Тома Брэдшо, кто еще в состоянии узнать правду?

Внезапно ему стало не по себе: он вспомнил, что Эмма до сих пор в Америке. Могла ли она как-то проведать, что Клифтон выжил? Нет, это невозможно – она же не читала письма. Он должен выяснить, зачем дочь отправилась в Америку.

Хьюго принялся набирать номер Митчелла, но услышал в коридоре шаги. Он опустил трубку на рычаг, решив, что это ночной сторож идет проверить, почему в его кабинете горит свет.

Дверь открылась, и на пороге возникла женщина, которую он надеялся больше никогда не увидеть.

– Как тебе удалось миновать охрану? – спросил он.

– Я сказала, что председатель назначил нам встречу… очень позднюю встречу.

– Нам? – переспросил Хьюго.

– Да, я привезла тебе небольшой подарок. Правда, нельзя подарить то, что и так твое. – Ольга поставила на стол Хьюго плетеную корзину и сняла тонкую муслиновую накидку, открыв спящего младенца. – Я решила, что пора познакомить тебя с твоей дочерью. – Она отступила в сторону, давая Хьюго возможность полюбоваться девочкой.

– С чего ты взяла, что мне интересен твой ублюдок?

– Потому что ублюдок еще и твой, – спокойно ответила Ольга. – Думаю, ты дашь ей такую же путевку в жизнь, как Эмме и Грэйс.

– Да с какой стати мне даже думать о такой нелепости?

– С той, Хьюго, что ты обобрал меня до нитки и теперь твоя очередь держать ответ. Не надейся легко отделаться.

– Единственное, от чего я отделался, так это от тебя, – усмехнулся Хьюго. – Убирайся и корзинку захвати, потому что я пальцем не пошевелю, чтобы помочь твоей дочке.

– Тогда мне придется обратиться к тому, кто пошевелит.

– Например? – вскинулся Хьюго.

– Можно начать с твоей матери, хотя она, наверное, последний человек на свете, который тебе верит.

Хьюго вскочил, но Ольга даже не вздрогнула.

– А если мне не удастся убедить ее, – продолжила она, – то следующим пунктом будет Мэнор-Хаус, где я попью чаю с твоей бывшей женой, и мы с ней обсудим тот факт, что вы развелись задолго до нашей с тобой встречи.

Хьюго вышел из-за стола, но это не остановило Ольгу – она гнула свое:

– А если Элизабет не окажется дома, то я всегда могу нанести визит в замок Малджерли и представить лорду и леди Харви твоего очередного отпрыска.

– С чего ты взяла, что они тебе поверят?

– С чего ты взял, что нет?

Хьюго двинулся к ней, остановившись лишь в нескольких дюймах, но Ольга продолжала говорить:

– И наконец, я просто обязана нанести визит Мэйзи Клифтон, которой искренне восхищаюсь, потому что если все, что я о ней слышала…

Хьюго схватил Ольгу за плечи и начал трясти. Его удивило одно: она не сделала ни малейшей попытки защититься.

– А теперь послушай меня, жидовка! – крикнул он. – Если ты хоть кому-нибудь намекнешь на мое отцовство, я устрою тебе настоящий ад и ты пожалеешь, что не отправилась за родителями в гестапо!

– Я больше не боюсь тебя, Хьюго, – кротко молвила Ольга. – У меня остался один интерес в жизни – постараться, чтобы второй раз ты не вышел сухим из воды.

– Второй раз? – повторил Хьюго.

– Думаешь, я не знаю о Гарри Клифтоне и его праве на титул?

Хьюго отпустил ее и отступил, глубоко потрясенный.

– Клифтон мертв. Похоронен в море. Это известно всем.

– Ты знаешь, что он жив, Хьюго, как бы тебе ни хотелось, чтобы окружающие считали иначе.

– Но ты-то откуда знаешь…

– Я научилась мыслить, как ты, вести себя, как ты, а главное – поступать, как ты, и наняла собственного частного детектива.

– Но это заняло бы годы… – начал было Хьюго.

– Нет, если повезет найти безработного, чей единственный клиент сбежал во второй раз, не заплатив за полгода.

Ольга улыбнулась, заметив, что Хьюго сжал кулаки: стрела попала в цель. Она не шелохнулась, даже когда он замахнулся.

От первого удара в лицо она отшатнулась, схватившись за сломанный нос, но тут же согнулась пополам от второго, в живот.

Хьюго отступил и рассмеялся, глядя, как она зашаталась, стараясь устоять на ногах. Он собрался нанести третий удар, но тут у Ольги подкосились ноги, и она рухнула на пол, как марионетка с перерезанными нитями.

– Теперь ты знаешь, на что можешь рассчитывать, если будешь дурой и снова побеспокоишь меня! – гаркнул Хьюго, нависнув над ней. – Если не хочешь еще, проваливай, пока не поздно! И не забудь прихватить с собой в Лондон ублюдка!

Ольга с трудом оттолкнулась от пола и поднялась на колени; из носа струилась кровь. Она попробовала встать, но оказалась так слаба, что сильно качнулась вперед и упала бы, не помешай край стола. Она чуть помедлила и сделала несколько вдохов, приходя в себя. Когда она наконец вскинула голову, ее взгляд приковался к длинному и узкому серебряному предмету, блестевшему в круге света настольной лампы.

– Ты что, не поняла? – выкрикнул Хьюго, шагнул вперед, схватил ее за волосы и резко дернул.

Ольга из последних сил лягнула его каблуком туфли в пах.

– Сука! – взвыл Хьюго, выпустил ее волосы, попятился и согнулся, подарив Ольге долю секунды, чтобы схватить нож для конвертов и спрятать его в рукаве.

Она развернулась лицом к своему мучителю. Отдышавшись, Хьюго вновь пошел на нее. Минуя стол, он схватил тяжелую стеклянную пепельницу и высоко поднял ее, намереваясь нанести удар, от которого Ольге не удалось бы так быстро оправиться.

Когда до той остался шаг, Ольга поддернула рукав, схватила нож обеими руками и нацелилась острием ему в сердце. Готовый обрушить на ее голову пепельницу, он заметил лезвие, попытался увернуться, споткнулся и потерял равновесие, повалившись на Ольгу.

Последовала секундная тишина, после чего он медленно осел на колени и издал вопль, который разбудил бы преисподнюю. Ольга увидела, как он схватился за ручку ножа. Она стояла в оцепенении и словно смотрела киноэпизод в замедленной съемке. Это длилось всего мгновение, хотя Ольге показалось бесконечностью, и вот уже Хьюго повалился к ее ногам.

Она уставилась на нож для бумаг. Острие торчало из шеи сзади, и кровь хлестала во все стороны, как из сорванного пожарного гидранта.

– Помоги… – всхлипнул Хьюго, силясь поднять руку.

Ольга опустилась на колени и взяла за руку человека, которого когда-то любила.

– Мне нечем тебе помочь, дорогой, – сказала она. – Впрочем, так было всегда.

Дыхание Хьюго сделалось прерывистым, хотя он по-прежнему крепко держал ее за руку. Она склонилась ниже, чтобы он слышал каждое ее слово.

– Тебе осталось жить совсем чуть-чуть, – прошептала она, – и я не хочу, чтобы ты ушел в могилу, не узнав о последнем отчете Митчелла.

Хьюго сделал еще одну попытку заговорить. Губы двигались, но беззвучно.

– Эмма нашла Гарри, – сказала Ольга. – И я знаю, ты будешь рад услышать, что он жив и здоров. – Хьюго не сводил глаз с ее лица, и она склонилась еще ниже, почти касаясь губами его уха. – Сейчас он на пути в Англию, чтобы заявить права на законное наследство.

И только когда рука Хьюго обмякла, она добавила:

– Ах да, забыла еще сказать, что научилась лгать не хуже тебя.

На следующий день «Бристоль ивнинг пост» и «Бристоль ивнинг ньюс» вышли с разными передовицами. Заголовок первой гласил, что «сэр Хьюго Баррингтон зарезан»; другой повествовал об ином: «Неизвестная женщина бросилась под лондонский экспресс».

Связь между этими событиями осознал только старший инспектор Блейкмор, глава местного Управления уголовных расследований.

– Доброе утро, мистер Гинзбург, – заулыбался Сефтон Джелкс, поднимаясь из-за своего стола. – Для меня большая честь познакомиться с издателем Дороти Паркер и Грэма Грина.

Гинзбург отвесил легкий поклон перед рукопожатием.

– И мисс Баррингтон, – повернулся Джелкс к Эмме. – Очень рад видеть вас снова. Поскольку я больше не представляю интересы мистера Ллойда, мы с вами, надеюсь, станем друзьями.

Эмма нахмурилась и села, не пожав его протянутой руки.

Когда все трое устроились, Джелкс продолжил:

– Наверное, мне будет правильнее начать с того, что я счел целесообразным собраться втроем, провести откровенную дискуссию и нащупать пути решения нашей проблемы…

– Вашей проблемы, – поправила Эмма.

Мистер Гинзбург поджал губы, но промолчал.

– Я уверен, – продолжил Джелкс, сосредоточившись на Гинзбурге, – что вы предпочтете выход, который устроит всех заинтересованных лиц.

– А Гарри Клифтон уже вошел в их круг? – спросила Эмма.

Гинзбург повернулся к Эмме и состроил неодобрительную мину.

– Да, мисс Баррингтон, – ответил Джелкс. – Любое соглашение, которого мы достигнем, непременно учтет интересы мистера Клифтона.

– Как в прошлый раз, мистер Джелкс, когда покинули его в самый острый момент?

– Эмма, – укоризненно произнес Гинзбург.

– Я вынужден напомнить, мисс Баррингтон, что я лишь действовал согласно воле моего клиента, не более того. Мистер и миссис Брэдшо заверили меня, что человек, которого я представлял, был их сыном, и у меня не было причины думать иначе. И разумеется, именно я не допустил, чтобы Тома…

– А затем бросили Гарри на произвол судьбы.

– В свою защиту, мисс Баррингтон, скажу, что когда я выяснил, что Том Брэдшо является Гарри Клифтоном, он упросил меня остаться его адвокатом, ибо не хотел, чтобы именно вы узнали, что он жив.

– У Гарри другая версия событий, – возразила Эмма и тотчас пожалела о своих словах.

Гинзбург уже не скрывал неудовольствия. Он выглядел как человек, чью козырную карту разыграли преждевременно.

– Понимаю, – сказал Джелкс. – Судя по этой маленькой вспышке, вы оба ознакомились с рукописью первого дневника?

– С каждым словом, – подтвердила Эмма. – Поэтому не притворяйтесь, будто действовали исключительно в интересах Гарри.

– Эмма, – жестко проговорил Гинзбург. – Учитесь не принимать вещи так близко к сердцу и мыслить шире.

– О том, например, что знаменитый нью-йоркский юрист угодит в тюрьму за фальсификацию улик и воспрепятствование правосудию? – спросила Эмма, не сводя глаз с Джелкса.

– Вынужден извиниться, мистер Джелкс, – сказал Гинзбург. – Мою юную спутницу буквально заносит, когда заходит разговор о…

– Еще бы! – Эмма уже почти кричала. – Заносит, потому что я точно знаю, как поступил бы этот человек, – она показала пальцем на Джелкса, – если бы Гарри отправили на электрический стул. Он бы лично включил рубильник, лишь бы спасти свою шкуру.

– Это возмутительно! – Джелкс вскочил на ноги. – Я приготовил апелляцию, которая не оставила бы у присяжных сомнений в том, что полиция арестовала не того человека.

– Выходит, вы с самого начала знали, что это Гарри, – сказала Эмма, снова садясь.

Джелкс мигом умолк, застигнутый врасплох, и она воспользовалась этой паузой:

– Позвольте, я расскажу вам, как будут разворачиваться события, мистер Джелкс. Весной «Викинг» опубликует первый дневник Гарри, и пострадают не только ваши репутация и карьера, но и сами вы, как Гарри, на собственном опыте узнаете, как живется в Лэйвенэме.

Джелкс в отчаянии повернулся к Гинзбургу:

– Я думал, что в наших общих интересах достичь решения мирным путем, пока ситуация не вышла из-под контроля.

– Что вы предлагаете, мистер Джелкс? – спросил Гинзбург, пытаясь сохранить примиренческий тон.

– Вы же не бросите этому жулику спасательный круг? – встряла Эмма.

Гинзбург поднял руку:

– По крайней мере, Эмма, давайте выслушаем его.

– Так же, как он выслушал Гарри?

Джелкс повернулся к Гинзбургу:

– Если вы сочтете возможным не публиковать дневник, то я обещаю оправдать ваш поступок.

– Я не могу поверить, что вы говорите серьезно, – сказала Эмма.

Джелкс продолжил обращаться к Гинзбургу, словно Эммы не было в комнате:

– Конечно, я понимаю, что вы понесете немалый убыток, если решите не давать делу ход.

– В случае «Дневника заключенного» – больше ста тысяч долларов, – отозвался Гинзбург.

Сумма, похоже, настолько потрясла Джелкса, что он не ответил.

– Добавьте к этому перечисленный Ллойду аванс в размере двадцати тысяч, – продолжил Гинзбург. – Он причитается мистеру Клифтону.

– Будь Гарри здесь, он бы первым сказал, что его интересуют не деньги, а только одно: чтобы этот человек оказался в тюрьме.

Гинзбург испытал шок.

– Эмма, моя компания заработала репутацию не на скандалах, и прежде, чем я приму окончательное решение о публикации, мне придется понять, как отнесутся к ней более именитые авторы.

– Вы абсолютно правы, мистер Гинзбург. Репутация превыше всего.

– Вам-то откуда знать? – вопросила Эмма.

– Коль скоро зашла речь об именитых авторах, – продолжил Джелкс с некоторым пафосом и проигнорировав слова Эммы, – вы в курсе, наверное, что моя фирма имеет честь представлять имущественно-правовые интересы Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. – Он откинулся на спинку кресла. – Я отлично помню, как Скотти говорил, что если он вздумает поменять издателя, то выберет «Викинг».

– Вы же на это не клюнете, мистер Гинзбург? – спросила Эмма.

– Дорогая Эмма, бывают случаи, когда разумнее заглянуть в отдаленное будущее.

– Насколько оно отдаленное, это будущее? Шесть лет?

– Эмма, я только стараюсь учесть интересы каждого.

– А мне кажется, что в итоге выиграют только ваши. Потому что как только речь заходит о деньгах, вы становитесь не лучше его. – Она показала на Джелкса.

Издателя покоробило от обвинения Эммы, но он быстро оправился. Гинзбург повернулся к адвокату и спросил:

– Мистер Джелкс, что у вас на уме?

– Если вы согласитесь ни в каком виде не публиковать ранние дневники, я с удовольствием выплачу компенсацию, эквивалентную сумме, заработанной вами за «Дневник заключенного», а также полностью возмещу двадцать тысяч долларов, которые вы заплатили в качестве аванса мистеру Ллойду.

– Вам осталось только поцеловать меня в щечку, мистер Гинзбург, – молвила Эмма, – и тогда он поймет, кому отдавать тридцать сребреников.

– А Фицджеральд? – спросил Гинзбург, не обратив на нее внимания.

– Я предоставлю вам издательские права на произведения Фрэнсиса Скотта Фицджеральда на пятьдесят лет при тех же условиях, что у его нынешнего издателя.

Гинзбург улыбнулся:

– Составляйте контракт, мистер Джелкс, и я с удовольствием его подпишу.

– Какой псевдоним поставите под контрактом? – осведомилась Эмма. – Иуда?

Гинзбург пожал плечами:

– Бизнес есть бизнес, милочка. К тому же ни вы, ни Гарри не останетесь без вознаграждения.

– Очень рад, что вы об этом заговорили, мистер Гинзбург, – подхватил Джелкс. – Я уже некоторое время храню чек на десять тысяч долларов для матери Гарри Клифтона, который не мог ей переправить из-за войны. Возможно, мисс Баррингтон будет так добра и передаст его миссис Клифтон по возвращении в Англию. – Чек скользнул по столу к Эмме.

Та не обратила на него внимания.

– Вы бы не заикнулись о чеке, не прочти я о нем в оригинале дневника. Вы пообещали Гарри послать миссис Клифтон десять тысяч долларов, если он займет место Тома Брэдшо. – Эмма встала. – Вы оба мне отвратительны, и я очень надеюсь, что жизнь больше нас не сведет.

Она стремительно вышла из кабинета, не добавив ни слова и оставив чек на столе.

– Целеустремленная девушка, – сказал Гинзбург. – Но я уверен, что со временем мне удастся убедить ее в правильности нашего решения.

– Я уверен, Гарольд, – отозвался Джелкс, – что вы уладите этот мелкий инцидент со всем умением и дипломатией, которые отличают вашу достойную компанию.

– Спасибо на добром слове, Сефтон, – поблагодарил Гинзбург, поднимаясь с кресла и убирая чек в бумажник. – Я позабочусь, чтобы миссис Клифтон получила его.

– Я знал, что могу на вас положиться, Гарольд.

– Безусловно, Сефтон, и я с нетерпением жду новой встречи, когда вы подготовите контракт.

– Я составлю его к концу недели, – пообещал Джелкс, выходя за ним из кабинета. – Странно, что мы не работали прежде.

– Согласен, – кивнул Гинзбург. – Но мне сдается, что это начало долгого и плодотворного сотрудничества.

– Будем надеяться, – сказал Джелкс. Они подошли к лифту, и он нажал кнопку вызова. – Я свяжусь с вами тотчас же, как только контракт будет готов.

Когда кабина достигла первого этажа, Гинзбург вышел и сразу увидел Эмму, устремившуюся к нему.

– Вы были неподражаемы, дорогая, – похвалил он. – Признаюсь, мне было почудилось, что вы переигрываете, особенно с электрическим стулом, но – нет, вы правильно оценили этого типа.

Они покинули здание рука об руку.

Эмма провела большую часть дня в своей комнате, перечитывая первую тетрадь, где Гарри описал события до приезда в Лэйвенэм.

С каждой страницей она вновь и вновь убеждалась в том, что он намеревался освободить ее от всяких перед ним обязательств. Эмма решила, что если когда-нибудь разыщет этого идиота, то уже не отойдет от него ни на шаг.

С благословения мистера Гинзбурга Эмма с головой погрузилась в публикацию исправленного и переработанного издания «Дневника заключенного» – оно же первое, как называла его она. Эмма присутствовала на редакционных собраниях, обсуждала тиснение обложки с главой отдела художественного оформления, подбирала фотографию на оборот обложки, писала краткий очерк о Гарри и даже обратилась к конференции по сбыту.

Через шесть недель коробки с книгами развезли железнодорожным, автомобильным и воздушным транспортом по всей Америке.

В день выхода книги в свет Эмма стояла у «Даблдэйз» и ждала, когда распахнутся двери книжного магазина. Вечером она доложила бабушке Филлис и кузену Алистеру, что было распродано все. Подтверждением этого стал список бестселлеров «Нью-Йорк таймс», где исправленное издание «Дневника заключенного» вошло в первую десятку всего через неделю после начала продаж.

Журналисты и издатели со всей страны сходили с ума, желая заполучить интервью Гарри Клифтона и Макса Ллойда. Но Гарри не числился ни в одном исправительном учреждении Америки, а Ллойд, как писала «Таймс», был «недоступен для комментариев». «Нью-Йорк ньюс» была менее прозаична, выйдя с шапкой «Ллойд скрывается от полиции».

В день публикации контора Сефтона Джелкса выпустила официальное заявление, разъяснявшее, что фирма больше не представляет интересы Макса Ллойда. Хотя «Дневник заключенного» держался на первой строчке списка бестселлеров «Нью-Йорк таймс» следующие пять недель, Гинзбург уважил договоренность с Джелксом и не опубликовал ни строчки из более раннего дневника.

Однако Джелкс подписал контракт, который предоставил «Викингу» исключительные права на публикацию всех трудов Фицджеральда на протяжении пятидесяти лет. Джелкс полагал, что выполнил свои обязательства, а вся эта история со временем наскучит прессе и страсти утихнут. И он, возможно, оказался бы прав, не напечатай журнал «Тайм» полностраничное интервью с Карлом Коловски, с недавних пор отставным детективом отдела полиции Нью-Йорка.

«…Поверьте, – приводились его слова, – что пока опубликованы только пресные фрагменты. Немного терпения, и скоро вы узнаете, что случилось с Гарри Клифтоном до того, как он очутился в Лэйвенэме».

Около шести вечера по восточному времени посыпались звонки, и мистер Гинзбург получил их к утру более сотни.

Джелкс прочел статью в машине по пути на Уолл-стрит. Выйдя из лифта на двадцать втором этаже, он обнаружил у кабинета своих партнеров – его поджидали все трое.

39

– Выбирай: какое первое? – спросила Филлис, вертя в руках два письма. – Хорошие новости или плохие?

– Хорошие, – сразу ответила Эмма, намазывая маслом очередной тост.

Филлис положила одно письмо обратно на стол, поправила пенсне и начала читать второе.

Дорогая миссис Стюарт!

Я только что дочитал «Дневник заключенного» Гарри Клифтона. В сегодняшнем номере «Вашингтон пост» есть превосходная рецензия, автор которой в конце задается вопросом, что же произошло с мистером Клифтоном после того, как он семь месяцев назад покинул тюрьму Лэйвенэм, отбыв всего треть срока.

По соображениям национальной безопасности, которые, уверен, Вы поймете, я не вправе вдаваться в этом письме ни в какие детали.

Если мисс Баррингтон, которая, насколько я понимаю, живет с Вами, нуждается в новых сведениях о лейтенанте Клифтоне, то пусть она свяжется с этим офисом, и я буду рад договориться о встрече.

Поскольку это не нарушает Закона о борьбе со шпионской деятельностью, я позволю себе добавить, что мне очень понравился дневник лейтенанта Клифтона. Если верить слухам, напечатанным в сегодняшней «Нью-Йорк пост», я с нетерпением жду рассказа о его жизни до Лэйвенэма.

Искренне Ваш

Бабушка Филлис подняла взгляд и обнаружила, что Эмма прыгает, как школьница на концерте Синатры. Паркер подлил миссис Стюарт кофе, как будто позади не происходило ничего необычного.

Внезапно Эмма застыла.

– А что за плохие новости? – спросила она, возвращаясь за стол.

Филлис взяла второе письмо.

– Это от Руперта Харви, моего троюродного брата.

Эмма подавила смешок. Филлис строго взглянула на нее поверх пенсне.

– Не ерничай, – сказала она. – Большая семья имеет свои плюсы, в чем ты сейчас убедишься.

Она прочла:

Дорогая кузина Филлис!

Очень рад услышать тебя после столь долгого перерыва. Большое спасибо, что обратила мое внимание на «Дневник заключенного» Гарри Клифтона, который я с удовольствием прочитал. До чего же, должно быть, грозна эта молодая леди, кузина Эмма.

Филлис вскинула глаза и уточнила:

– Он твой троюродный дед.

Я с удовольствием помогу Эмме в ее нынешнем затруднении. А именно: в посольстве есть самолет, который в следующий четверг вылетает в Лондон, и посол согласился, чтобы мисс Баррингтон присоединилась к нему и его сотрудникам.

Если Эмма соизволит заглянуть ко мне в офис в четверг утром, то я подготовлю все необходимые документы. Обязательно напомни ей захватить паспорт.

C любовью,

P. S. Неужели кузина Эмма настолько красива, как описывает ее мистер Клифтон?

Филлис сложила письмо и убрала его в конверт.

– А что тут плохого? – не поняла Эмма.

Филлис потупилась, поскольку не одобряла сантиментов, и тихо молвила:

– Дитя мое, ты даже не представляешь, как мне будет не хватать тебя. Ты мне как дочь… которой у меня никогда не было.

– Сегодня утром я подписал контракт, – объявил Гинзбург, поднимая бокал.

– Мои поздравления, – сказал Алистер, и все сидевшие за столом тоже подняли бокалы.

– Простите меня, – заговорила Филлис, – если окажется, что я одна не вполне понимаю… Если вы подписали контракт, который не позволяет публиковать предысторию Гарри Клифтона, то что же мы отмечаем?

– То, что я положил сто тысяч долларов Сефтона Джелкса на банковский счет моей компании, – ответил Гинзбург.

– А я, – подхватила Эмма, – получила чек на двадцать тысяч долларов из того же источника. Аванс Ллойда за книгу Гарри.

– И не забудьте про десять тысяч долларов для миссис Клифтон: вы этот чек оставили, а я забрал. Откровенно говоря, мы все неплохо заработали на этом, и теперь, когда контракт подписан, станем получать еще больше – в течение пятидесяти лет.

– Возможно, – не успокоилась Филлис, – но меня, мягко говоря, задевает, что вы позволили Джелксу выйти сухим из воды в истории с убийством.

– Вы скоро обнаружите, что он продолжает путь на плаху, – возразил Гинзбург. – Правда, я признаю, что мы предоставили ему трехмесячную отсрочку казни.

– Теперь я и вовсе ничего не понимаю, – сказала Филлис.

– В таком случае позвольте мне объяснить. Дело в том, что сегодняшний договор заключен не с Джелксом, а с «Покет букс» – издательством, выкупившим права на публикацию всех дневников Гарри в мягкой обложке.

– А что такое мягкая обложка? – спросила Филлис.

– Мама, – вмешался Алистер, – такие книги гуляют уже много лет.

– Как и десятитысячные банкноты, но я пока ни одной не видела.

– Ваша матушка говорит дело, – отметил Гинзбург. – Как раз поэтому Джелкс и попался, так как миссис Стюарт представляет целое поколение, которое никогда не примирится с книгами в мягких обложках и будет читать их только в твердом переплете.

– А как вы поняли, что Джелкс не вполне представляет суть мягкой обложки? – спросила Филлис.

– Его навел Фрэнсис Скотт Фицджеральд, – подал голос Алистер.

– Будь добр не пользоваться сленгом за обеденным столом.

– Это Алистер нам посоветовал, – сказала Эмма. – Джелкс встретился с нами без своего юрисконсульта, а это означает, что он не доложил партнерам ни о существовании предыстории, ни о том, что если ее напечатают, то это повредит репутации фирмы больше, чем «Дневник заключенного».

– Тогда почему Алистер не пошел на встречу и не зафиксировал все, что говорил Джелкс? В конце концов, этот человек один из самых скользких адвокатов Нью-Йорка.

– Вот именно поэтому я и не пошел, мама. Мы не хотели ничего фиксировать, и я был уверен в самонадеянности Джелкса, который счел, что имеет дело лишь с недалекой девушкой-англичанкой и издателем, которого наверняка подкупит и возьмет за штаны.

– Алистер!

– Однако, – продолжил Алистер, войдя во вкус, – как только Эмма в гневе вылетела из кабинета, мистер Гинзбург показал себя истинным гением. – (Эмма была озадачена.) – Он заявил Джелксу, что будет с нетерпением ждать встречи, когда тот подготовит контракт.

– Именно это Джелкс и сделал, – подхватил Гинзбург. – При первом взгляде на договор я понял, что он слеплен по образцу контракта для Фрэнсиса Скотта Фицджеральда – автора, который печатался исключительно в твердом переплете. Там не было сказано ничего, что помешало бы нам публиковать книгу в мягкой обложке. Поэтому субдоговор, который я подписал сегодня утром, позволит «Покет букс» издать первый дневник Гарри без нарушения договоренности с Джелксом.

Гинзбург подставил Паркеру бокал, и тот налил шампанского.

– Сколько вы заработали? – спросила Эмма.

– В жизни порой приходится не зевать, юная леди.

– Сколько вы заработали? – вторила Филлис.

– Двести тысяч долларов, – признался Гинзбург.

– Вам понадобится каждый пенни этой суммы, – заметила Филлис, – потому что как только книга появится в продаже, вам с Алистером вчинят десяток исков и вы будете судиться года два.

– Вряд ли, – возразил Алистер, едва Паркер налил ему бренди. – Более того – держу пари на десятитысячную купюру, которой ты, мама, в глаза не видела, что Сефтон Джелкс доживает последние три месяца в качестве старшего партнера компании «Сефтон, Майерс и Эбернети».

– Откуда такая уверенность?

– У меня есть сильное подозрение, что Джелкс не сообщил своим партнерам о первой тетради Гарри, а потому, когда «Покет букс» ее опубликует, ему останется только подать в отставку.

– А если не подаст?

– Тогда его вытурят. Фирма, которая настолько безжалостна к своим клиентам, не сделается в одночасье гуманной к своим сотрудникам. И не забывай, что на место старшего партнера всегда найдется претендент… Поэтому я вынужден признать, Эмма, что ты куда интереснее, чем «Амальгамированная проволока»…

– …против «Нью-Йорк электрик»! – дружно договорили все, подняв бокалы за Эмму.

– И если когда-нибудь вы надумаете поселиться в Нью-Йорке, юная леди, – сказал Гинзбург, – для вас всегда найдется работа в «Викинге».

– Благодарю вас, мистер Гинзбург, – ответила Эмма. – Но я приехала с единственной целью найти Гарри, и вот оказывается, что он в Европе, а я застряла в Нью-Йорке. После встречи с полковником Клевердоном я сразу вылетаю к сыну.

– Гарри Клифтону чертовски повезло, что у него есть вы, – с легкой завистью проговорил Алистер.

– Если вы когда-нибудь познакомитесь с ним, Алистер, вы поймете, что это мне повезло.

На следующее утро Эмма проснулась рано и восторженно расписывала Филлис за завтраком, как ей не терпится поскорее воссоединиться с Себастьяном и всей семьей. Филлис кивала, но говорила очень мало.

Паркер забрал чемоданы Эммы из ее комнаты, спустил их на лифте и оставил в прихожей – Эмме пришлось приобрести еще два с тех пор, как она приехала в Нью-Йорк.

«Интересно, – подумала она, – бывает ли при отъезде багажа меньше?»

– Спускаться не буду, – сказала Филлис после нескольких попыток прощания. – Не хочу выглядеть глупо. Будет лучше, если ты просто запомнишь старую каргу, которая не любит, когда ее отрывают от бриджа. В следующий раз, милая, бери с собой Гарри и Себастьяна. Очень хочу познакомиться с человеком, завоевавшим твое сердце.

С улицы просигналило такси.

– Пора, – сказала Филлис. – Ступай скорей…

Эмма еще раз обняла ее и больше не оглянулась.

Паркер дожидался у входной двери, чемоданы уже были убраны в багажник такси.

– До свидания, Паркер, – сказала Эмма. – Спасибо вам за все.

– Не за что, мэм, – ответил он и добавил, когда она собралась садиться: – Позвольте мне высказаться, мэм, если это уместно?

Эмма опустила ногу на тротуар, пытаясь скрыть удивление.

– Конечно, прошу вас.

– Мне так понравился дневник мистера Клифтона, – ответил он, – что я очень надеюсь на ваше скорое возвращение в Нью-Йорк с мужем.

Нью-Йорк быстро скрылся из виду, и поезд набрал ход, спеша к столице. Эмма осознала, что не может ни читать, ни дремать дольше нескольких минут. Бабушка Филлис, мистер Гинзбург, кузен Алистер, мистер Джелкс, детектив Коловски и Паркер – все они продолжали маячить перед ее мысленным взором.

Она думала о том, чем займется по прибытии в Вашингтон. Во-первых, явится в британское посольство и заполнит анкеты, чтобы лететь с послом в Лондон стараниями троюродного деда Роберта Харви. «Не ерничай», – вспомнила Эмма выговор бабушки, и заснула. Во сне ей явился Гарри, на этот раз в военной форме – улыбающийся, смеющийся, и она резко проснулась с отчетливым ощущением, будто он рядом в купе.

Когда пятью часами позже поезд втянулся в здание вокзала Юнион-стейшн, у Эммы возникли проблемы с багажом, и ей помог носильщик, отставной однорукий военный. Он поймал ей такси, поблагодарил за чаевые и отсалютовал левой рукой. Еще один человек, чьей судьбой распорядилась война, которую начал не он.

– Британское посольство, – назвала адрес Эмма, усевшись в такси.

Ее высадили на Массачусетс-авеню перед узорными воротами с королевским гербом. Два молодых солдата поспешили помочь Эмме выгрузить багаж.

– К кому вы приехали, мэм? – Акцент был английский, а «мэм» – американское.

– К мистеру Руперту Харви, – ответила она.

– Коммандер Харви. Будет исполнено. – Капрал подхватил ее чемоданы и повел Эмму в офис, находившийся в тыльной части здания.

Эмма вошла в просторное помещение, где так и сновали сотрудники, большинство в военной форме; шагом не передвигался никто. От общего потока отделился человек с радушной улыбкой до ушей.

– Я Руперт Харви, – представился военный. – Простите за организационный хаос, но здесь всегда так бывает, когда посол возвращается в Англию. Нынче даже хуже, потому что на прошлой неделе нас посетил кабинетный министр. Все ваши документы готовы, – добавил он, возвращаясь к своему столу. – Мне нужен только паспорт.

Пролистав страницы, он попросил Эмму расписаться «здесь, здесь и здесь».

– Автобус будет напротив посольства и отойдет в аэропорт сегодня в шесть вечера. Пожалуйста, не опаздывайте, потому что к приезду посла все должны быть на борту.

– Не опоздаю, – пообещала Эмма. – Вы позволите оставить багаж, а я пока устрою себе экскурсию?

– Никаких проблем, – ответил Руперт. – Я попрошу кого-нибудь погрузить чемоданы в автобус.

– Благодарю.

Она собралась уйти, когда он добавил:

– Кстати, я в восторге от книги. И просто предупреждаю: министр надеется переговорить с вами с глазу на глаз. По-моему, он был издателем, пока не подался в политику.

– Как его зовут? – спросила Эмма.

– Гарольд Макмиллан.

Эмма вспомнила мудрый совет мистера Гинзбурга: «За этой книгой будут гоняться все. Нет такого издателя, который не распахнет перед вами двери, поэтому не покупайтесь на лесть. Постарайтесь встретиться с Билли Коллинзом и Алленом Лейном из „Пингвина“». Гарольда Макмиллана он не упомянул.

– До встречи в автобусе в шесть, – сказал ей троюродный дедушка и вновь затерялся в людской суете.

Эмма покинула посольство, вышла на Массачусетс-авеню и взглянула на часы. До встречи с полковником Клевердоном оставалось чуть больше двух часов. Она остановила такси.

– Куда вам, мисс?

– Хочу увидеть все, что предложит город.

– Сколько у вас времени? Пара лет в запасе есть?

– Нет, – ответила Эмма, – пара часов. Так что вперед!

Такси сорвалось с места. Первая остановка – Белый дом, пятнадцать минут. Двадцать – у Капитолия. Круг по Вашингтону, мемориал Джефферсона и Линкольна – двадцать пять минут. Бросок в Национальную галерею – еще столько же. И наконец, Смитсоновский институт – однако до встречи осталось всего полчаса, и Эмме пришлось ограничиться первым этажом.

Она почти бегом вернулась к такси, и водитель спросил:

– А теперь куда, мисс?

Эмма сверилась с адресом на конверте полковника Клевердона.

– Адамс-стрит, три тысячи двадцать два, – ответила она. – Я уложилась тютелька в тютельку.

Когда машина остановилась возле большого здания белого мрамора, занимавшего целый квартал, Эмма вручила таксисту последнюю пятидолларовую банкноту. Возвращаться в посольство придется пешком.

– Спасибо, сдачи не надо.

Шофер коснулся козырька кепки.

– Я думал, так делаем только мы, американцы, – сказал он с усмешкой.

Эмма поднялась по ступеням, миновала двух часовых, которые, казалось, смотрели сквозь нее, и вошла в здание. Она отметила, что здесь почти все были в хаки разных оттенков, но кое у кого имелись нашивки за участие в боевых операциях. Молодая женщина за стойкой информации направила ее в комнату девять-один-девять-семь. Эмма влилась в поток, струившийся к лифтам, и на девятом этаже обнаружила секретаршу полковника Клевердона, уже ее поджидавшую.

– К сожалению, полковник задерживается на совещании, но примет вас буквально через несколько минут, – сказала та на ходу.

Эмму проводили в кабинет. Ее внимание привлекло толстенное досье посреди стола.

«Снова ждать», – подумала она, вспомнив письмо на каминной полке Мэйзи и блокноты на столе Джелкса.

Прошло двадцать минут. Наконец дверь распахнулась, и в комнату быстро вошел высокий, атлетического сложения мужчина примерно одних лет с ее отцом. Сигара подпрыгивала у него во рту в такт шагам.

– Простите великодушно, что заставил себя ждать, – сказал он, пожимая Эмме руку, – но в сутках, поверьте, элементарно не хватает часов. – Он уселся за свой стол и улыбнулся гостье. – Джон Клевердон, а вас я узнал бы где угодно. – Эмма удивилась, но он тут же пояснил: – Вы выглядите в точности как вас описал Гарри. Не желаете ли кофе?

– Нет, благодарю. – Эмма с трудом скрывала нетерпение, поглядывая на папку.

– Мне даже не надо ее раскрывать, – молвил полковник, постучав пальцем по пухлому досье. – Почти все написано мной, и я могу подробно рассказать о судьбе Гарри после Лэйвенэма. Теперь-то, благодаря его дневникам, мы точно знаем, что ему было нечего там делать. Жду не дождусь предыстории.

– А я жду не дождусь узнать, что случилось с ним после Лэйвенэма, – подхватила Эмма, надеясь не выдать своего нетерпения.

– Тогда давайте сразу к этому и перейдем, – согласился полковник. – Гарри записался добровольцем в специальное подразделение, которым я имею честь командовать, в обмен на сокращение срока тюремного заключения. Начав служить в армии США простым солдатом, недавно он был направлен в район боевых действий в звании лейтенанта. Он уже несколько месяцев находится в тылу врага. Гарри сотрудничает с группами сопротивления на оккупированных территориях и участвует в подготовке нашей высадки в Европе.

Эмме не очень понравилось услышанное.

– Что означает «в тылу врага»?

– Не могу указать конкретное место, поскольку не всегда просто отследить Гарри, когда он на задании. Он часто не выходит на связь по нескольку дней кряду. Однако могу вам точно сказать, что Гарри и его водитель, капрал Пэт Куинн, еще один «выпускник» Лэйвенэма, стали лучшими оперативниками в моей учебной группе. Они напоминали школьников, которым дали огромный набор «Юный химик» и разрешили поэкспериментировать с сетью коммуникаций противника. В основном ребята занимаются подрывом мостов, разборкой железнодорожных путей и обрушением опор высоковольтных линий. Специальность Гарри – помехи переброске германских войск, и пару раз его даже едва не сцапали фрицы. Но пока ему удается опережать их на шаг. Кстати сказать, он их так допек, что за его голову назначено вознаграждение, и оно, кажется, растет с каждым месяцем. Последнее, по моим данным, составляло тридцать тысяч франков.

Тут полковник увидел, что лицо Эммы побелело как мел.

– О, простите, – спохватился он. – Я вовсе не хотел вас пугать. Как сяду за стол, так вечно забываю, какой опасности подвергаются мои ребята.

– Когда Гарри отпустят? – тихо спросила Эмма.

– Боюсь, отслужить ему придется весь срок по приговору, – ответил полковник.

– Но разве теперь, когда известно, что он невиновен, вы не можете вернуть его в Англию?

– Не думаю, что будет какая-то разница, мисс Баррингтон: насколько я успел узнать Гарри, он, ступив на родную землю, немедленно сменит одну форму на другую.

– Если только я не вмешаюсь.

Полковник улыбнулся.

– Я постараюсь помочь, – пообещал он, вставая и выходя из-за стола. Он открыл Эмме дверь и козырнул. – Благополучного возвращения в Англию, мисс Баррингтон. Надеюсь, что скоро вы совпадете с Гарри во времени и пространстве.

– Я доложу, сэр, как только их обнаружу. – С этими словами Гарри выключил рацию.

– Кого обнаружишь? – спросил Куинн.

– Армию Кертеля. Полковник Бенсон считает, что они засели в долине по ту сторону вон той гряды, – ответил он, указывая на вершину холма.

– Это можно выяснить только одним способом, – сказал Куинн, хрустнув рычагом и переведя джип на первую скорость.

– Потише давай, – велел Гарри. – Если немцы там, незачем их тревожить.

Куинн вел машину на первой скорости, пока она медленно карабкалась в гору.

– Все, глуши, – скомандовал Гарри, когда до вершины осталось меньше пятидесяти ярдов.

Куинн дернул ручной тормоз и выключил зажигание. Оба выпрыгнули из машины и побежали вверх по склону. В нескольких ярдах от цели они упали на землю и продолжили движение ползком, остановившись чуть ниже пика.

Гарри приподнял голову, выглянул и задержал дыхание. Ему не понадобился бинокль, чтобы оценить картину. В долине разворачивался к бою легендарный девятнадцатый танковый корпус фельдмаршала Кертеля. Танки выстроились в длинную, насколько видел глаз, боевую колонну, а пехоты хватило бы на футбольный стадион. Гарри прикинул, что численность второй дивизии техасских рейнджеров как минимум в три раза меньше.

– Если уберемся к черту отсюда, – шепнул Куинн, – то еще успеем предупредить предпоследний блокпост Кастера.

– Не спеши, – возразил Гарри. – Может, воспользуемся ситуацией.

– А тебе не кажется, что за год мы потратили достаточно жизней из девяти?

– Пока я насчитал восемь. Думаю, можно рискнуть еще одной. – Гарри пополз обратно, не дав Куинну высказать собственное мнение.

– У тебя есть носовой платок? – спросил он, когда Куинн уселся за руль.

– Так точно, сэр, – ответил тот, вынул платок и передал Гарри; тот начал привязывать его к высокой антенне джипа.

– Ты же не собираешься…

– …сдаваться? Да, и это наш единственный шанс, – ответил Гарри. – Давай потихоньку наверх, капрал, а потом в долину. – Гарри называл Пэта «капралом» только в тех случаях, когда не хотел продолжать дискуссию.

– В Долину смерти, – уточнил Куинн.

– Неудачное сравнение. В легкой бригаде было шестьсот бойцов, а нас всего двое. Так что я вижу себя скорее Горацием Коклесом,[31] чем лордом Кардиганом.[32]

– А я вижу себя подсадной уткой.

– Это потому, что ты ирландец, – сказал Гарри, когда они перевалили через хребет и начали медленно съезжать по другому склону. – Не превышай скорость, – велел он, пытаясь немного снять напряжение. Он ожидал града пуль, но над немцами взяло верх любопытство.

– Что бы ни случилось, Пэт, – спокойно приказал Гарри, – не раскрывай рта. И делай вид, будто все спланировано заранее.

Если у Куинна и было мнение на сей счет, он им не поделился, что было на него совершенно не похоже. Капрал вел машину на ровной скорости и не коснулся педали тормоза, пока они не достигли передней линии танков.

Солдаты Кертеля пялились на джип, не веря своим глазам, однако никто не шелохнулся, пока сквозь рядовых не протолкался майор, который направился прямо к ним. Гарри выскочил из джипа, встал по стойке «смирно» и отдал честь, надеясь, что его познаний в немецком будет достаточно.

– Кем вы себя возомнили, ради всего святого? – осведомился майор.

То-то и оно, подумал Гарри, сохраняя внешнее спокойствие.

– У меня послание для фельдмаршала Кертеля от генерала Эйзенхауэра, командующего союзными силами в Европе. – Гарри знал, что майор, услышав имя Эйзенхауэра, не станет рисковать и доложит высшему начальству.

Без лишних слов майор забрался на заднее сиденье, похлопал Куинна по плечу жезлом и указал на большую, надежно закамуфлированную палатку, стоявшую на фланге скопленных войск.

Когда джип остановился у палатки, майор выскочил из машины.

– Ждите здесь, – приказал он и вошел внутрь.

Куинн и Гарри остались сидеть под взглядами тысяч настороженных глаз.

– Если бы взглядом можно было убить… – прошептал Куинн.

Гарри не ответил. Майор вернулся через несколько минут.

– Сэр, что будет-то? – пробормотал Куинн. – Расстрельная команда или стаканчик шнапса?

– Фельдмаршал согласился встретиться с вами, – объявил майор, не скрывая удивления.

– Благодарю вас, сэр, – сказал Гарри, выбрался из джипа и последовал за майором в палатку.

Фельдмаршал Кертель поднялся из-за длинного стола, накрытого картой, которую Гарри узнал мгновенно, разве что макеты танков и фигурки солдат были нацелены на него. Фельдмаршала окружал десяток полевых офицеров, все званием не ниже полковника.

Гарри вытянулся в струнку и козырнул.

– Имя и звание? – спросил фельдмаршал, отсалютовав в ответ.

– Клифтон, сэр, лейтенант Клифтон. Флигель-адъютант генерала Эйзенхауэра. – Гарри приметил Библию на складном походном столике у кровати фельдмаршала. Одна стена палатки была завешена германским флагом. Чего-то не хватало.

– Зачем вдруг генерал Эйзенхауэр послал ко мне своего адъютанта?

Гарри внимательно присмотрелся к этому человеку. В отличие от Геббельса или Геринга задубевшее лицо Кертеля выдавало его личное участие во многих фронтовых операциях. Единственной наградой, которую он носил, был железный крест с дубовыми листьями, полученный, насколько знал Гарри, еще лейтенантом в сражении при Марне в восемнадцатом году.

– Генерал Эйзенхауэр доводит до вашего сведения, что на противоположной стороне Клемансо стоят три полностью укомплектованные дивизии общей численностью тридцать тысяч человек, а также двадцать две тысячи танков. На правом фланге – вторая дивизия техасских рейнджеров, в центре – третий батальон Королевских Зеленых курток, на левом – батальон австралийской пехоты.

Должно быть, фельдмаршал превосходно играл в покер, так как остался бесстрастным. К тому же он, очевидно, сам знал, что действительности соответствовали и названия трех воинских соединений, уже занявших позиции, и прозвучавшие цифры.

– В таком случае нас ожидает чрезвычайно интересное сражение, лейтенант. Однако если вашей задачей было напугать меня, то вам это не удалось.

– Это не входило в мои цели, сэр, – ответил Гарри, глянув на карту. – Вряд ли я сообщил о чем-то, вам еще неизвестном, включая тот факт, что союзники овладели аэродромом в Вильгельмсберге. – Это подтверждалось маленьким американским флажком, пришпиленным к аналогу аэропорта на карте. – Но вы можете не знать, сэр, что приказа уничтожить ваши танки ждет эскадрилья бомбардировщиков «Ланкастер», а батальоны Эйзенхауэра наступают в боевом порядке.

Гарри было известно, что на том аэродроме не было ничего, кроме пары самолетов-разведчиков «на приколе», застрявших там из-за нехватки топлива.

– Ближе к делу, лейтенант, – сказал Кертель. – Зачем генерал Эйзенхауэр послал вас ко мне?

– Попробую вспомнить дословно, сэр. – Гарри притворился, будто роется в памяти. – Не должно остаться никаких сомнений в том, что эта страшная война стремительно катится к финалу, и верить в возможность победы способен только недоумок с ограниченным боевым опытом.

Намек на Гитлера не ускользнул от офицеров, окружавших своего фельдмаршала. Именно в этот момент до Гарри дошло, чего здесь не хватало. В фельдмаршальской палатке отсутствовали нацистский флаг и портрет фюрера.

– Генерал Эйзенхауэр высочайшего мнения о вас и вашем девятнадцатом корпусе, – продолжил Гарри. – Он не сомневается, что ваши люди положат жизни за вас, что бы ни случилось. Но ради всего святого, спрашивает он, во имя чего? Это сражение закончится полным уничтожением ваших войск, и мы тоже понесем тяжелые потери. Всем ясно, что конец войны – вопрос всего нескольких недель, так зачем эта бессмысленная резня? Генерал Эйзенхауэр читал вашу книгу «Кадровый военный», когда учился в Вест-Пойнте, сэр, и одно высказывание запечатлелось в его памяти на весь период службы.

Гарри прочел мемуары Кертеля две недели назад и понял, что их можно использовать против фельдмаршала. Сейчас он был готов цитировать почти наизусть.

– «Посылать молодых ребят на бессмысленную смерть – признак не лидерства, но тщеславия, и это недостойно кадрового военного». В этом, сэр, вы единодушны с генералом Эйзенхауэром, а потому он гарантирует, что если вы сложите оружие, то к вашим людям отнесутся с высшим почетом и уважением, согласно положениям Третьей Женевской конвенции.

Гарри ожидал ответа в духе: «Неплохая попытка, молодой человек, но можете передать командованию вашей жалкой дружины, засевшей по ту сторону холма, что я сотру ее с лица земли». Однако Кертель сказал другое:

– Я обсужу предложение генерала с моими офицерами. Будьте добры подождать снаружи.

– Конечно, сэр. – Гарри козырнул, покинул палатку и зашагал к джипу. Куинн не проронил ни слова, пока он забирался на переднее сиденье и устраивался рядом.

Было очевидно, что мнения офицеров разделились: из палатки доносились возбужденные голоса. Гарри мог представить, какие там звучали слова – честь, здравый смысл, долг, реализм, унижение, жертвоприношение… Но больше всего он боялся двух: «Он блефует».

Прошел почти час, прежде чем майор пригласил Гарри обратно в палатку. Кертель стоял чуть поодаль своих самых доверенных советников с лицом человека, утратившего вкус к жизни. Свое решение он принял, и даже если отдельные офицеры не были согласны с фельдмаршалом, они не посмели бы ослушаться. И Кертелю было незачем сообщать Гарри, каким он был, его ответ.

– Позволите ли вы, сэр, связаться с генералом Эйзенхауэром и доложить о вашем решении?

Фельдмаршал коротко кивнул, и его офицеры быстро покинули палатку, дабы позаботиться об исполнении приказа.

Гарри вернулся в джип в сопровождении майора и наблюдал, как двадцать три тысячи человек кладут на землю оружие, покидают танки и строятся в колонны по три, готовясь к сдаче. Теперь Гарри страшился только того, что в трюк, обманувший фельдмаршала, не поверит его собственное командование. Он вызвал полковника Бенсона и несколько секунд ждал ответа, надеясь, что майор не заметит каплю пота, покатившуюся по его переносице.

– Ну и сколько их, Клифтон? – были первые слова полковника.

– Соедините меня, пожалуйста, с генералом Эйзенхауэром, полковник. Это лейтенант Клифтон, его адъютант.

– Ты в своем уме, Клифтон?

– Так точно, сэр, я подожду, пока вы его найдете.

Пробеги Гарри стометровку, его сердце билось бы реже, чем сейчас, и сколько же времени будет думать полковник? Гарри кивнул майору, но тот не ответил. Томясь ожиданием, Гарри наблюдал за тысячами бойцов: некоторые были откровенно потрясены, тогда как другие не скрывали облегчения, присоединяясь к шеренгам тех, кто уже покинул свои танки и сложил оружие.

– Генерал Эйзенхауэр у аппарата. Это вы, Клифтон? – наконец донесся голос полковника Бенсона.

– Так точно, сэр. Я рядом с фельдмаршалом Кертелем, и он принял ваше предложение сложить оружие на условиях Женевской конвенции ради предотвращения, если я правильно помню ваши слова, ненужного кровопролития. Если вы выдвинете один из ваших пяти батальонов, они смогут провести операцию должным образом. Я собираюсь появиться на Клемансо вместе с девятнадцатым корпусом, – он бросил взгляд на часы, – примерно к семнадцати ноль-ноль.

– Будем ждать вас, лейтенант.

– Благодарю, сэр.

Через пятьдесят минут Гарри второй раз за сутки преодолел холм, и немецкий корпус следовал за ним, как за Крысоловом, прямо в объятия техасских рейнджеров. Когда девятнадцатый корпус окружили семьсот человек и двести четырнадцать танков, Кертель понял, что его обманули англичанин с ирландцем, единственным оружием которых были джип и носовой платок.

Фельдмаршал извлек пистолет, и Гарри на миг подумал, что по его душу. Кертель встал по стойке «смирно», отдал честь, приставил ствол к груди и нажал на спуск.

Гарри не испытал никакой радости от его смерти.

Когда немцев окружили, полковник Бенсон поручил Гарри возглавить триумфальное сопровождение пленных в полевой лагерь, и даже Пэт Куинн не сдержал улыбки, едва они тронулись в путь.

Они удалились примерно на милю, когда джип наехал на немецкую мину. Гарри успел услышать громкий взрыв и вспомнить пророческие слова Пэта о девяти жизнях; одновременно джип подбросило и машину поглотило пламя.

А затем – пустота.

Как понять, что ты умер?

Происходит ли это мгновенно – раз, и тебя уже нет?

Гарри мог положиться только на мелькавшие образы, которые сменялись перед ним, как шекспировские герои. Но он не понимал, была ли это комедия, трагедия или историческая драма.

Главным действующим лицом неизменно была женщина, которая играла безупречно, а остальные персонажи как бы по ее воле выплывали на сцену и скрывались за кулисами. Затем он открыл глаза и увидел стоявшую рядом Эмму.

Гарри улыбнулся. Она просияла, склонилась и бережно поцеловала его в губы.

– Добро пожаловать домой, – проговорила она.

И в этот момент Гарри не только осознал, как сильно любит ее, но и понял, что отныне они никогда не расстанутся. Он взял ее за руку.

– Выручай, – заговорил он. – Где я? И как давно?

– В Бристольском госпитале, чуть больше месяца. Ты был на волосок от смерти, но я не собиралась терять тебя во второй раз.

Гарри нежно сжал ее руку и улыбнулся. Он утомился и провалился в глубокий сон.

Когда он очнулся вновь, было темно, и он почувствовал, что вокруг никого нет. Он попытался представить судьбу героев из его видений за минувшие пять лет – они, как в «Двенадцатой ночи», наверняка считали, что он канул в море.

Прочла ли мама его письмо? Воспользовался ли Джайлз своим дальтонизмом, чтобы уклониться от призыва? Вернулся ли Хьюго в Бристоль, когда узнал, что Гарри больше не представляет для него угрозы? Живы ли сэр Уолтер Баррингтон и лорд Харви? И еще одна неотвязная мысль: не ждет ли Эмма подходящего момента сообщить, что в ее жизни появился кто-то другой?

Внезапно дверь палаты распахнулась. Вбежал маленький мальчик с криками: «Папа, папа, папа!» – запрыгнул к нему на кровать и обвил ручонками.

Затем появилась Эмма, замершая при виде первой встречи мужчин ее жизни.

Гарри вспомнилась его собственная детская фотография, которую мать хранила на каминной полке в доме на Стилл-Хаус-лейн. Он не нуждался в доказательствах того, что этот малыш его сын, и чувствовал незнакомое прежде волнение. Мальчик скакал на кровати, а он всматривался: светлые волосы, голубые глаза и квадратный подбородок – все как у отца Гарри.

– Боже мой… – выдохнул Гарри и снова провалился в сон.

Когда он проснулся, Эмма сидела рядом. Он улыбнулся и взял ее за руку.

– Ну, с сыном я познакомился, какие еще будут сюрпризы?

Эмма помялась и застенчиво улыбнулась:

– Даже не знаю, с чего начать.

– Попробуй с начала. Как всякую добрую сказку. Главное, помни, что последний раз я видел тебя в день свадьбы.

Эмма начала рассказ со своей поездки в Шотландию и рождения Себастьяна. Она дошла до того момента, как позвонила в дверь манхэттенской квартиры Кристин, когда Гарри отключился.

Когда он проснулся, она все так же сидела рядом.

Гарри полюбились бабушка Филлис и кузен Алистер, а детектива Коловски он едва вспомнил, зато Сефтона Джелкса забыть не мог. Эмма завершила рассказ описанием полета через Атлантику в обществе Гарольда Макмиллана.

Эмма вручила Гарри его книгу «Дневник заключенного». Он лишь ответил:

– Я должен выяснить, что стало с Пэтом Куинном.

Эмме не удалось подобрать подобающие слова.

– Он погиб при взрыве мины? – тихо спросил Гарри.

Эмма опустила голову. В тот вечер Гарри больше не разговаривал.

Каждый день приносил новые сюрпризы, благо жизнь всех, кого Гарри не видел пять лет, неизбежно изменилась.

На следующий день его навестила мать – она пришла одна. Гарри испытал великую гордость за нее, когда она сообщила, что освоила грамоту и что ее назначили заместителем управляющего отелем, однако расстроился, узнав, что Мэйзи так и не прочла ныне исчезнувшего письма, которое доставил доктор Уоллес.

– Я думала, что оно от Тома Брэдшо, – объяснила она.

Гарри сменил тему:

– Я вижу, ты носишь кольца, в том числе обручальное…

Лицо матери зарделось.

– Да, и я решила прийти пока одна, а с отчимом увидишься потом.

– Отчимом? Я его знаю?

– О да. – Мэйзи, наверное, рассказала бы сыну, за кого вышла замуж, если бы тот не заснул.

Проснулся Гарри среди ночи. Он включил прикроватную лампу и начал читать «Дневник заключенного». Несколько раз он улыбался, пока не дошел до последней страницы.

Ничто из рассказанного Эммой о Максе Ллойде не стало для него сюрпризом, особенно после второго явления Сефтона Джелкса. Однако он удивился тому, что книга в одночасье стала бестселлером, а продолжение имеет еще больший успех.

– Продолжение? – изумился Гарри.

– В Англии только что напечатали первый дневник, описывающий события до отправки в Лэйвенэм. Он взлетает на первые позиции, как и в Америке. Кстати, мистер Гинзбург все спрашивает, когда он увидит роман, на который ты намекал в «Дневнике заключенного».

– У меня идей на полдюжины романов, – ответил Гарри.

– Тогда почему не начинаешь писать? – спросила Эмма.

Проснувшись к полудню, Гарри обнаружил у постели Мэйзи и мистера Холкомба. Они держались за руки, как на втором свидании. Он никогда не видел мать такой счастливой.

– Не может этого быть, чтобы вы – и мой отчим? – поразился Гарри, когда они пожали друг другу руки.

– Но так оно и есть, – сказал мистер Холкомб. – По правде говоря, мне следовало решиться еще двадцать лет назад, но я просто считал, что не слишком хорош для нее.

– Вы и сейчас не слишком хороши для нее, сэр, – усмехнулся Гарри. – Впрочем, как и все мы.

– По правде сказать, я женился на твоей маме из-за денег.

– Каких еще денег?

– Мистер Джелкс прислал десять тысяч долларов, на которые мы купили загородный коттедж.

– И мы бесконечно благодарны за это, – вставила Мэйзи.

– Не меня благодарите, а Эмму, – возразил Гарри.

Если брак матери и мистера Холкомба его удивил, то при виде лейтенанта Эссекского полка Джайлза он испытал настоящий шок. Мало того – грудь Джайлза покрывали боевые награды, включая Военный крест. Но Джайлз уклонился от ответа на вопрос, за какие заслуги.

– На следующих выборах буду баллотироваться в парламент, – объявил он.

– Какой же округ оказал тебе такую честь?

– Бристольские доки.

– Но это же вотчина лейбористов!

– Так я и буду кандидатом от лейбористов.

Гарри не стал скрывать удивление.

– С чего вдруг такое обращение в духе святого Павла? – спросил он.

– На фронте я служил с капралом по фамилии Бэйтс…

– Случайно, не Терри Бэйтс?

– Да. А ты его знал?

– Еще как. Мой самый способный одноклассник в Мерривуде и лучший спортсмен. Когда ему исполнилось двенадцать, он бросил школу, чтобы помогать отцу: «Бэйтс и сын», мясники.

– Вот поэтому я баллотируюсь от лейбористской партии, – сказал Джайлз. – Терри имел такое же право учиться в Оксфорде, как мы с тобой.

На следующий день Эмма и Себастьян вернулись вооруженные ручками, карандашами, блокнотами и ластиком. Эмма объявила Гарри, что хватит ему думать и пора взяться за перо.

Долгими часами, когда Гарри не спалось или он просто бывал один, его мысли возвращались к роману, который он начал бы писать, если бы не покинул Лэйвенэм.

Гарри принялся набрасывать портреты главных героев. Его сыщик будет оригиналом, единственным в своем роде, который войдет в жизнь читателей, как Пуаро, Холмс или Мегрэ.

После долгих размышлений он остановился на имени Уильям Уорвик. Достопочтенный Уильям будет вторым сыном графа Уорвика и – к негодованию отца – отвергнет Оксфорд ради службы в полиции. Гарри частично спишет его с Джайлза. После трех лет дежурств на улицах Бристоля Билла, как его назовут сослуживцы, сделают агентом сыскной полиции, и он поступит под начало старшего инспектора Блейкмора – человека, который вмешался, когда дядю Гарри Стэна арестовали и ложно обвинили в краже денег из сейфа Хьюго Баррингтона.

Прототипом леди Уорвик, матери Билла, станет Элизабет Баррингтон; у Билла будет девушка по имени Эмма, а его дедушки – лорд Харви и сэр Уолтер Баррингтон – будут появляться лишь изредка, чтобы поделиться мудрым советом.

Гарри будет еженощно перечитывать написанное за день, и утром его мусорную корзину придется опорожнять.

Гарри всегда с нетерпением ждал прихода Себастьяна. Его сынишка был полон энергии, любопытен и так походил на мать, что все его поддразнивали.

Себастьян задавал вопросы, запретные для других: каково это – сидеть в тюрьме? Сколько немцев ты убил? Почему вы с мамой не женаты? Большинство таких вопросов Гарри обходил, но понимал, что Себастьян очень смышлен, и боялся, что рано или поздно отвертеться уже не удастся.

Оставаясь один, Гарри продолжал набрасывать сюжет новой книги.

Он прочел более сотни детективных романов, еще будучи помощником библиотекаря в Лэйвенэме, и считал, что некоторые люди, с которыми он общался в тюрьме и армии, обеспечат его материалом на десяток романов: Макс Ллойд, Сефтон Джелкс, начальник Свансон, офицер Хесслер, полковник Клевердон, капитан Хэйвенс, Том Брэдшо и особенно – Пэт Куинн.

Гарри затерялся в своем выдуманном мире на несколько недель, но вынужден был признать, что действительность, в которой прожили последние пять лет его гости, казалась диковиннее художественного вымысла.

Пришла сестра Эммы Грэйс, и Гарри воздержался от замечаний насчет того, как она повзрослела с их последней встречи, когда она была школьницей. Теперь Грэйс готовилась к выпускным экзаменам в Кембридже. Она с гордостью сообщила, что пару лет работала на ферме, не возвращаясь к учебе, пока не уверилась в том, что война выиграна.

Гарри с печалью узнал от леди Баррингтон о кончине сэра Уолтера – человека, которого Гарри почитал выше всех после старого Джека.

Дядя Стэн не пришел ни разу.

Летели дни, и Гарри думал о том, что нужно спросить об отце Эммы, но чувствовал, что в семье избегают даже упоминать его имя.

И как-то вечером, после того как врач сообщил Гарри, что его скоро выпишут, Эмма прилегла рядом и сказала, что ее отца нет в живых.

Когда она договорила, Гарри ответил:

– Ты никогда не умела что-либо скрывать, дорогая. Наверное, пора объяснить, почему вся семья пребывает в таком напряжении.

Наутро Гарри проснулся и увидел свою мать вместе со всеми Баррингтонами, рассевшимися вокруг кровати.

Отсутствовали только Себастьян и дядя Стэн, от которых не приходилось ждать полезного участия.

– Доктор сказал, что ты можешь ехать домой, – объявила Эмма.

– Замечательно, – обрадовался Гарри. – Но куда? Если на Стилл-Хаус-лейн к дяде Стэну, то я лучше останусь здесь или вернусь в тюрьму.

Никто не засмеялся.

– Я сейчас живу в Баррингтон-холле, – подал голос Джайлз. – Почему бы тебе не переехать ко мне? Бог свидетель, комнат там хватит.

– Включая библиотеку, – подхватила Эмма. – Так что повода отвертеться от работы над книгой у тебя не будет.

– И сможешь видеться с Эммой и Себастьяном, когда захочешь, – добавила Элизабет Баррингтон.

Некоторое время Гарри не отвечал.

– Вы очень добры… – наконец проговорил он. – Не сочтите меня неблагодарным, но я не верю, что для такого решения понадобился семейный совет.

– Есть и другая причина, – сказал лорд Харви, – и семья попросила меня выступить от ее имени.

Гарри сел прямо и сосредоточил внимание на деде Эммы.

– Имуществу Баррингтонов грозит нешуточная угроза, – начал лорд Харви. – Условия завещания Джошуа Баррингтона оборачиваются юридическим кошмаром, который сопоставим с процессом «Джарндис против Джарндиса»,[33] и могут нанести нам существенный финансовый ущерб.

– Но меня не интересует ни титул, ни имущество, – возразил Гарри. – Я хочу одного – доказать, что Хьюго Баррингтон не был моим отцом и я могу жениться на Эмме.

– Да будет так, – сказал лорд Харви. – Однако возникли осложнения, с которыми я обязан тебя ознакомить.

– Да, сэр, поскольку сам я не вижу никаких проблем.

– Постараюсь объяснить. После безвременной кончины Хьюго я дал леди Баррингтон совет. Поскольку она понесла две тяжелые потери и памятуя о том, что мне уже за семьдесят, я счел разумным объединить компании Баррингтона и Харви. Тогда мы, как ты понимаешь, считали, что тебя нет в живых. Спор о наследовании титула и имения печальным образом разрешился, и во главе семьи оказался Джайлз.

– Так оно и осталось, насколько я понимаю, – сказал Гарри.

– Проблема в том, что в дело вовлечены другие заинтересованные стороны, и в настоящее время возможные последствия простираются далеко за круг людей, находящихся в этой комнате. Когда погиб Хьюго, я сменил его в должности председателя правления недавно слившихся компаний и попросил Билла Локвуда вернуться на пост финдиректора. Скажу без бахвальства, что за последние два года фирма «Баррингтон – Харви» принесла акционерам хорошие дивиденды, несмотря на старания герра Гитлера. Как только мы поняли, что скорее живы, чем мертвы, мы обратились к королевскому адвокату сэру Дэнверсу Баркеру, дабы убедиться, что ни в чем не нарушаем условия завещания Джошуа Баррингтона.

– Если бы я только вскрыла то письмо… – еле слышно произнесла Мэйзи.

– Сэр Дэнверс заверил нас, – продолжил лорд Харви, – что в случае твоего отказа от прав на титул и имущество мы сможем продолжать производственную и коммерческую деятельность, как делали это предшествующие два года. И он, конечно, составил соответствующий документ.

– Дайте ручку, я с удовольствием подпишу, – сказал Гарри.

– Хотел бы я, чтобы все было так просто, – вздохнул лорд Харви. – Да так оно, наверное, и было бы, не уцепись за эту историю «Дейли экспресс».

– Боюсь, что это я виновата, – вмешалась Эмма. – После успеха твоей книги по обе стороны Атлантики прессу обуяло желание выяснить, кто наследует титул Баррингтонов – сэр Гарри или сэр Джайлз.

– В сегодняшнем номере «Ньюс кроникл» помещена карикатура, – сказал Джайлз. – Мы с тобой в седлах, как бы на рыцарском турнире, и Эмма протягивает тебе с трибуны платок. Мужчины в толпе недовольно гудят, а женщины аплодируют.

– И на что намек? – спросил Гарри.

– Мнения разделились поровну, – ответил лорд Харви. – Мужчинам важно лишь то, кто унаследует титул и состояние, а женщинам хочется вторично отправить Эмму под венец. Между нами говоря, вы потеснили Гарри Гранта и Ингрид Бергман.

– Но если я подпишу документ и откажусь от титула и состояния, то публика переключится на кого-нибудь другого?

– А также не придется звать герольдмейстера Гартера.

– Кто это такой? – спросил Гарри.

– Представитель короля, который вмешивается, когда определяют очередность наследования титула. В девяноста девяти случаях из ста он просто рассылает жалованные грамоты ближайшим родственникам. В редких же случаях разногласия сторон герольдмейстер рекомендует разобрать дело с судьей.

– Только не говорите, что до этого и дошло.

– Увы, это так. Лорд-судья Шоукросс вынес решение в пользу Джайлза, но лишь при том условии, что ты, как только полностью поправишься, подпишешь отказ от прав на титул и имущество, обеспечив правопреемство от отца к сыну.

– Что ж, я чувствую себя абсолютно здоровым, так что давайте встретимся с судьей и решим все раз и навсегда.

– Я был бы счастлив этим, – сказал лорд Харви, – однако боюсь, что его решение опротестовали.

– Кто на этот раз?

– Член палаты лордов от лейбористов лорд Престон, – подал голос Джайлз. – Он узнал об этой истории из газет и направил письменный запрос министру внутренних дел, прося его вынести постановление, на основании которого один из нас получает право на титул баронета. Затем Престон созвал пресс-конференцию, на которой объявил, что у меня нет таких прав, потому что подлинный кандидат лежит без сознания в бристольской больнице и не в состоянии «представить суду свою версию событий».

– С какой стати члена палаты лордов волнует, кто получит титул, я или Джайлз?

– Когда представители прессы задали ему тот же вопрос, – проговорил лорд Харви, – Престон заявил, что если титул наследует Джайлз, то это станет типичным примером классовой предвзятости, и что будет справедливо, если сын докера сможет выдвинуть свои притязания на право наследования.

– Но это противоречит логике, – возразил Гарри. – Если я сын докера, то Джайлз в любом случае унаследует титул.

– Несколько человек, написавших в «Таймс», именно это и подчеркнули, – согласился лорд Харви. – Но выборы на носу, и министр внутренних дел умыл руки. Он сказал своему титулованному другу, что передаст дело на рассмотрение в кабинет лорд-канцлера. Лорд-канцлер передал его судебным лордам,[34] и семеро ученых мужей хорошенько подумали и вынесли решение голосованием четырех против трех. В твою пользу, Гарри.

– Но это безумие. А со мной почему не посоветовались?

– Ты лежал без сознания, – напомнил ему лорд Харви. – И в любом случае, они обсуждали вопрос права, а не твое мнение, а потому вердикт останется неизменным, если не будет обжалован в палате лордов.

Гарри онемел от удивления.

– Так что в сложившихся обстоятельствах, – продолжил лорд Харви, – ты теперь сэр Гарри и главный держатель акций «Баррингтон – Харви», а также хозяин имения Баррингтонов и, цитируя оригинал завещания, «всего, что в нем».

– Тогда я подам апелляцию против вердикта судебных лордов и этим покажу, что отказываюсь, – категорично заявил Гарри.

– Ирония в том, – ответил ему Джайлз, – что ты не можешь. Только я имею право апеллировать против вердикта, но я не собираюсь этого делать без твоего одобрения.

– Конечно, я одобряю. Но можно сделать и намного проще.

Все посмотрели на Гарри.

– Я могу покончить с собой.

– Вряд ли, – сказала Эмма, присев к нему на кровать. – Ты уже дважды пытался и видишь, к чему это привело.

Эмма влетела в библиотеку, сжимая в руке письмо. Поскольку она редко прерывала Гарри во время работы над книгой, он понял, что дело важное, и отложил ручку.

– Прости, милый, – сказала она, придвинув стул. – Но я только что получила важное известие и не могу не поделиться.

Гарри улыбнулся женщине, которую обожал. Ее понятие о «важных новостях» простиралось от Себа, облившего водой кошку, до срочного звонка из офиса лорда-канцлера. Он откинулся на спинку кресла, гадая, под какую категорию подпадет нынешняя.

– Пришло письмо от бабушки Филлис, – сообщила Эмма.

– К которой мы все относимся с благоговейным трепетом, – поддразнил Гарри.

– Не ерничай, дитя. Она объясняет, как доказать, что мой папа не был твоим отцом.

Гарри перестал улыбаться.

– У тебя и твоей мамы группа крови резус-отрицательная, – продолжила Эмма. – Если у моего отца резус-положительная, то он никак не может быть твоим отцом.

– Мы уже много раз обсуждали это, – напомнил ей Гарри.

– Но если мы докажем, что группы крови не совпадают, то сможем пожениться. Конечно, если ты еще хочешь.

– Только не сейчас, дорогая, – возопил Гарри, изобразив скуку. – У меня тут, знаешь ли, происходит убийство. – Он улыбнулся. – Мы все равно не знаем группы крови твоего отца. Он никогда не проверял, несмотря на внушения твоей мамы и сэра Уолтера. Очевидно, тебе придется написать, что тайна останется нераскрытой.

– Не обязательно, – возразила Эмма. – Бабушка Филлис пристально следит за этим делом и предлагает выход, который никому из нас в голову не пришел.

– Небось она каждое утро покупает «Бристоль ивнинг ньюс» на углу Шестьдесят четвертой?

– Нет, но зато она читает «Таймс», даже недельной давности.

– И что? – спросил Гарри, желая вернуться к своему убийству.

– Она говорит, что ученые научились определять группу крови давно умершего человека.

– Зовем на помощь Бёрка и Хэра,[35] дорогая?

– Вовсе нет, – отозвалась Эмма. – Бабушка напоминает, что отцу перерезали артерию и кровь не могла не запятнать ковер и одежду.

Гарри встал, пересек палату и взялся за телефонную трубку.

– Кому звонишь?

– Главному инспектору Блейкмору, который вел это дело. Возможно, ничего и не выйдет, но я клянусь, что больше никогда не буду смеяться над тобой и бабушкой Филлис.

– Не возражаете, если я закурю, сэр Гарри?

– Извольте, главный инспектор.

Блейкмор зажег сигарету и глубоко затянулся.

– Ужасная привычка, – проговорил он. – А все сэр Уолтер.

– Сэр Уолтер?

– Рэли,[36] а не Баррингтон.

Гарри рассмеялся и сел в кресло напротив детектива.

– Итак, чем могу служить, сэр Гарри?

– Зовите меня, пожалуйста, мистер Клифтон.

– Как вам угодно, сэр.

– Я рассчитывал на вашу помощь в получении некоторых сведений о смерти Хьюго Баррингтона.

– Боюсь, что это будет зависеть от того, к кому я обращаюсь, потому что подобный разговор я вправе вести с сэром Гарри Баррингтоном, но не с мистером Гарри Клифтоном.

– Почему же не с мистером Клифтоном?

– Потому что подробности дела такого рода позволительно обсуждать только с родственником.

– Что ж, ради такого случая я буду сэром Гарри.

– Так чем я могу помочь, сэр Гарри?

– Когда Баррингтона убили…

– Его не убили, – поправил главный инспектор.

– Но из газет я понял, что…

– Как раз этой важной детали в газетах и не было. Но справедливости ради, репортеры и не могли изучить место преступления. Иначе, – продолжил Блейкмор, упреждая новый вопрос, – они обратили бы внимание на угол, под которым нож вошел в шею Хьюго и перебил артерию.

– Почему это так важно?

– Во время осмотра тела я заметил, что лезвие ножа было направлено не вниз, а вверх. Если бы я захотел кого-то убить, – Блейкмор встал и взял линейку, – и был бы выше и тяжелее своего оппонента, то поднял бы руку и нанес удар сверху в шею, вот так. Но будь я ниже и легче его, а главное, если бы защищался, – Блейкмор опустился на колени перед Гарри и посмотрел на него снизу вверх, целясь линейкой ему в горло, – то это объяснило бы, почему лезвие вошло в шею сэру Хьюго именно под таким углом. Исходя из этого, можно предположить, что сэр Хьюго упал и напоролся на нож. Все это позволило мне заключить, что произошло, скорее всего, не умышленное убийство, а убийство при попытке самообороны.

Гарри обдумал слова детектива и молвил:

– Вы сказали «ниже», «легче» и «защищался». Не думаете ли вы, что в гибели Баррингтона виновна женщина?

– Из вас выйдет первоклассный сыщик.

– И вы знаете, кто она?

– Кое-какие подозрения есть, – признался Блейкмор.

– Тогда почему ее не арестуют?

– Потому что довольно трудно арестовать человека, который после убийства бросился под лондонский экспресс.

– О боже… – вырвалось у Гарри. – Мне и в голову не приходило связать эти события.

– Да и с чего бы? Вас тогда и в Англии не было.

– Верно, однако после выписки я протралил все газеты, где упоминалось о смерти сэра Хьюго. Вы узнали, кто была эта леди?

– Нет, тело оказалось настолько изуродованным, что опознанию не подлежало. Однако коллега из Скотленд-Ярда, который тогда расследовал другое дело, сообщил мне, что сэр Хьюго больше года жил в Лондоне с женщиной и та родила дочь вскоре после его возвращения в Бристоль.

– Это тот ребенок, что был найден в кабинете Баррингтона?

– Он самый, – подтвердил Блейкмор.

– Где он сейчас?

– Понятия не имею.

– Вы можете хотя бы назвать имя женщины, с которой жил Баррингтон?

– Не могу, – покачал головой Блейкмор, раздавив сигарету в переполненной пепельнице. – Однако не секрет, что сэр Хьюго нанимал частного детектива, который в настоящее время сидит без работы и, возможно, согласится поговорить за скромное вознаграждение.

– Тот самый. Хромой, – вспомнил Гарри.

– Дерек Митчелл. Он был чертовски толковым полицейским, пока его не списали по инвалидности.

– Но есть вопрос, на который Митчелл не ответит, а вы, по-моему, сможете. Вы сказали, что нож перерезал артерию. Значит, крови вытекло много.

– Так оно и было, сэр, – ответил главный инспектор. – К моему приезду сэр Хьюго лежал в луже крови.

– Известно ли вам, что стало с тогдашним костюмом сэра Хьюго или хотя бы с ковром?

– Нет, сэр. Как только расследование закрыли, все личные вещи пострадавшего вернули ближайшим родственникам. Что же касается ковра, он все еще оставался в кабинете, когда я заканчивал расследование.

– Вы мне очень помогли, главный инспектор. Большое спасибо.

– Всегда рад, сэр Гарри! – Блейкмор встал и проводил Гарри до двери. – Позвольте выразить восхищение «Дневником заключенного». Я не любитель слухов, но читал, что вы пишете детективный роман. После сегодняшней беседы буду ждать его с нетерпением.

– Можно показать вам черновик как специалисту?

– В прошлом, сэр Гарри, вашу семью не особо заботило мое профессиональное мнение.

– Уверяю вас, главный инспектор, что мистеру Клифтону оно важно.

Покинув участок, Гарри сразу отправился в Мэнор-Хаус поделиться новостями с Эммой. Та выслушала внимательно и огорошила его первым же вопросом:

– А не сказал ли инспектор Блейкмор, что стало с девочкой?

– Его это, похоже, не интересовало, да и с чего бы?

– С того, что она могла быть Баррингтон – моя сводная сестра!

– Какой же я эгоист! – воскликнул Гарри, заключая Эмму в объятия. – Мне это и в голову не пришло.

– Да и с чего бы? – повторила за ним Эмма. – У тебя и так полно забот. Позвони моему деду и спроси, что стало с ковром, а я позабочусь о девочке.

– Как же мне с тобой повезло, – улыбнулся Гарри, неохотно выпуская ее.

– Берись-ка за дело!

Когда Гарри позвонил лорду Харви спросить о ковре, его ждал еще один сюрприз.

– Я заменил его через несколько дней после того, как полиция завершила расследование.

– А со старым что сделали?

– Лично бросил его в заводскую печь и дождался, пока он сгорел дотла, – с чувством ответил лорд Харви.

Гарри чуть не выругался, но прикусил язык.

За ланчем он спросил миссис Баррингтон о судьбе одежды сэра Хьюго. Элизабет сказала, что велела полиции избавиться от нее любым способом, который сочтут приемлемым.

После ланча Гарри вернулся в Баррингтон-холл, позвонил в местный полицейский участок и спросил у дежурного сержанта, не помнит ли тот, как поступили с одеждой сэра Хьюго Баррингтона.

– Все должно быть отражено в оперативном журнале, сэр Гарри. Будьте добры подождать, я проверю.

Сержант вернулся через несколько минут:

– Как же летит время… – заметил он. – Я, признаться, запамятовал – так это было давно. Но мне удалось найти эти подробности. – (Гарри задержал дыхание.) – Мы выбросили рубашку, нижнее белье и носки, но выдали мисс Пеналигон, которая распространяет невостребованные вещи от имени Армии спасения, пальто серое в количестве одна штука; шляпу коричневую, фетровую, одна штука; костюм зеленовато-серый, твидовый, один комплект, и пару туфель коричневой кожи. Не самая простая в общении женщина, – добавил сержант, не вдаваясь в объяснения.

Табличка на конторке гласила: «Мисс Пеналигон».

– Это совершенно не по правилам, сэр Гарри, – заявила высившаяся за табличкой женщина. – Абсолютно.

Гарри порадовался, что захватил с собой Эмму.

– Однако может оказаться крайне важным для нас, – возразил он, беря Эмму за руку.

– Не сомневаюсь в этом, сэр Гарри, и тем не менее это незаконно. Не представляю, что скажет мой начальник.

Гарри не сумел представить себе этого начальника. Мисс Пеналигон повернулась спиной и принялась изучать аккуратный ряд папок на полке без единой пылинки. Наконец она вытянула одну, промаркированную сорок третьим годом, и положила на конторку. Затем раскрыла ее и стала листать, пока не нашла, что искала.

– Похоже, коричневая фетровая шляпа никому не понадобилась, – объявила она. – Между прочим, она все еще на складе. Пальто перешло к мистеру Стефенсону, костюм – к какому-то Старому Джоуи, а коричневые туфли – мистеру Уотсону.

– А не подскажете, где найти этих джентльменов? – спросила Эмма.

– Они редко разлучаются, – ответила мисс Пеналигон. – Летом не покидают муниципального парка, а зимой мы селим их в нашем приюте. Я уверена, что сейчас они, стало быть, в парке.

– Благодарю вас, мисс Пеналигон, – сердечно улыбнулся ей Гарри. – Вы нам так помогли!

Мисс Пеналигон просияла:

– Всегда к вашим услугам, сэр Гарри.

– Так я, глядишь, и привыкну называться сэром Гарри, – заметил тот Эмме, когда они вышли на улицу.

– Не привыкнешь, если все еще думаешь жениться на мне, потому что я не хочу быть леди Баррингтон.

Гарри застал его на парковой скамейке. Тот лежал спиной к ним, закутавшись в серое пальто.

– Простите, что беспокою вас, мистер Стефенсон, – обратился Гарри, мягко коснувшись его плеча. – Но нам нужна ваша помощь.

Из-под пальто выметнулась грязная рука, но человек не повернулся. Гарри вложил в раскрытую ладонь полкроны. Мистер Стефенсон попробовал монету на зуб, прежде чем высунуть голову, чтобы взглянуть на Гарри.

– Чего надо? – спросил он.

– Мы ищем Старого Джоуи, – вежливо сказала Эмма.

– У капрала скамейка номер один, он старше годами и званием. А эта скамейка – номер два, и номер один перейдет ко мне после смерти Старого Джоуи, которая не за горами. У мистера Уотсона скамейка номер три – значит, он получит номер два, когда мне достанется первая. Но я его уже предупредил, что ждать ему придется долго.

– А вы не в курсе, носит ли еще Старый Джоуи зеленый твидовый костюм? – поинтересовался Гарри.

– Он его не снимает, – ответил мистер Стефенсон и добавил с коротким смешком: – Сросся с ним, так сказать. Он получил костюм, я – пальто, а мистеру Уотсону достались башмаки. Говорит, что тесноваты, но не жалуется. А шляпу мы не взяли.

– Так где же нам искать скамью номер один? – спросила Эмма.

– Да там же, где всегда, на эстраде для оркестра, под навесом. Джоуи говорит, что это его место. Только имейте в виду, он малость придурковатый по случаю контузии. – Мистер Стефенсон повернулся к ним спиной: должно быть решил, что отработал свои полкроны.

Гарри и Эмме не составило труда отыскать эстраду и Старого Джоуи, который оказался там единственной живой душой. Он сидел аккурат посреди скамейки, очень прямо, словно на троне. Эмме не понадобилось высматривать выцветшие коричневые пятна на ткани, чтобы узнать старый отцовский костюм. Но как уговорить Джоуи расстаться с ним?

– Вам чего? – с подозрением спросил Старый Джоуи, когда Гарри с Эммой взошли по ступеням в его королевство. – Если за моей скамейкой, то даже не думайте, потому что владение – девять десятых права собственности, как я постоянно напоминаю мистеру Стефенсону.

– Нет, – мягко ответила Эмма. – Ваша скамейка нам не нужна, Старый Джоуи, но мы хотим предложить вам новый костюм.

– Благодарю вас, мисс, но я доволен тем, что имею. Мне тепло, и другой мне не нужен.

– Но мы дадим вам новый, такой же теплый, – сказал Гарри.

– Старый Джоуи не сделал ничего плохого, – сказал старик, поворачиваясь лицом.

Гарри уставился на его награды: «Звезда Монса», медаль за долгую службу, «Медаль победы» и одинокая нашивка на рукаве.

– Нужна ваша помощь, капрал.

Старый Джоуи вскочил по стойке «смирно», козырнул и выпалил:

– Штык примкнут, сэр, только отдайте приказ, и парни готовы идти в атаку.

Гарри стало стыдно.

На следующий день они вернулись с пальто из ткани «в елочку», новым твидовым костюмом и парой башмаков для Старого Джоуи. Мистер Стефенсон гордо обходил парк в новом блейзере и серых фланелевых брюках, а мистер Уотсон, скамейка номер три, восхищался двубортным спортивным пиджаком и кавалерийскими брюками, но в новой обуви не нуждался и попросил Эмму отдать ее мистеру Стефенсону. Остатки гардероба сэра Хьюго Эмма передала благодарной мисс Пеналигон.

Гарри вышел из парка с твидовым, запятнанным кровью костюмом сэра Хьюго.

Профессор Инчкейп пристально изучил кровавые пятна под микроскопом и высказал свое мнение:

– Для окончательной оценки мне нужно провести еще несколько тестов. Однако и после предварительного осмотра я вполне уверен, что смогу назвать группу крови исследуемых образцов.

– Вы нас обнадежили, – сказал Гарри. – Но как скоро будут готовы результаты?

– Полагаю, дня через два, – сказал профессор. – Самое большее – через три. Как только узнаю, сразу же позвоню вам, сэр Гарри.

– Будем надеяться, что вы позвоните мистеру Клифтону.

– Я связался с кабинетом лорд-канцлера, – сказал лорд Харви, – и сообщил о том, что проводится анализ образцов крови, взятой с одежды Хьюго. Если кровь резус-положительная, то он попросит лордов-судей пересмотреть вердикт в свете открывшихся фактов.

– А что, если мы не получим результат, на который надеемся? – спросил Гарри.

– Лорд-канцлер внесет в парламентское расписание дебаты, и они состоятся, когда палата соберется после всеобщих выборов. Но будем надеяться, что по результатам профессора Инчкейпа это не понадобится. Кстати, а знает ли Джайлз о твоих планах?

– Нет, сэр, но мы встречаемся днем, и я все расскажу.

– Только не говори, что он втянул тебя в агитацию.

– Боюсь, что это так, хотя ему отлично известно, что я буду голосовать за тори. Но я заверил его, что мама и дядя Стэн будут голосовать за него.

– Только не проговорись прессе, что сам не будешь, потому что она ищет любой возможности вбить между вами клин. Старая дружба не стоит на повестке дня.

– Тем больше причин надеяться, что профессор найдет верный результат и наши напасти закончатся.

– Да будет так, – сказал лорд Харви.

Уильям Уорвик уже был готов раскрыть преступление, когда зазвонил телефон. Мысленно держа в руке пистолет, Гарри покинул библиотеку и снял трубку.

– Это профессор Инчкейп. Могу я поговорить с сэром Гарри?

Жестокая реальность вытеснила вымысел. Дальше можно было не слушать.

– Говорите, – ответил он.

– Боюсь, мои новости совсем не те, что вы надеялись услышать, – признался профессор. – У сэра Хьюго резус-отрицательная кровь, а потому нельзя исключить, что он мог быть вашим отцом.

Гарри позвонил в Эшком-холл.

– Харви слушает, – ответил знакомый голос.

– Это Гарри, сэр. Боюсь, вам придется позвонить лорд-канцлеру и сообщить, что дебаты продолжатся.

Джайлз увлекся подготовкой к выборам в палату общин в качестве кандидата от бристольских доков, а Гарри – публикацией книги «Уильям Уорвик и дело о слепом свидетеле», и оба они настолько погрузились в дела, что, получив приглашение в загородный дом лорда Харви на воскресный обед, расценили это как семейный сбор. Но по приезде в Эшком-холл молодые люди не нашли там ни одного родственника.

Лоусон проводил Джайлза и Гарри не в гостиную и даже не в столовую, а в кабинет его светлости, где они увидели лорда Харви, сидевшего за столом, перед которым стояли два пустых кожаных кресла. Он не стал терять время на светский разговор.

– Из кабинета лорд-канцлера меня уведомили, что дебаты назначены на четверг, шестое сентября, и там решится, кто из вас наследует титул. У нас два месяца на подготовку. Я буду открывать дебаты с передней скамьи, а оппонентом, наверное, будет лорд Престон.

– Чего он добивается? – спросил Гарри.

– Он хочет подорвать систему наследования и, надо отдать ему должное, не делает из этого секрета.

– Может, если бы я попал к нему на прием, – начал Гарри, – и рассказал о моих взглядах…

– Твои взгляды ему неинтересны, – возразил лорд Харви. – Он просто-напросто использует дебаты как платформу, чтобы обнародовать свою хорошо известную позицию о принципе наследования.

– Но мне, наверное, следует написать ему…

– Я уже это сделал, – перебил его Джайлз. – И хотя мы с ним в одной партии, он даже не потрудился ответить.

– Он считает, что исход всего дела куда важнее, чем один конкретный случай, – сказал лорд Харви.

– Неужели такая непримиримая позиция будет одобрена их светлостями? – спросил Гарри.

– Необязательно, – ответил лорд Харви. – Редж Престон был профсоюзным активистом до тех пор, пока Рэмси Макдональд не предложил ему место в палате лордов. Он всегда был потрясающим оратором и с тех пор, как присоединился к нам на красных скамьях, сделался человеком, которого не следует недооценивать.

– А может палата разделиться во мнениях? – спросил Джайлз.

– Правительственные «кнуты»[37] сообщат мне, если положение станет угрожающим. Лейбористские лорды поддержат региональных, поскольку не могут позволить себе подпасть под подозрение в защите принципа наследования.

– А тори? – спросил Гарри.

– Большинство поддержит меня, и не в последнюю очередь потому, что им не хочется, чтобы по принципу наследования ударили прямо у них на заднем дворе, хотя есть еще пара колеблющихся, с которыми мне предстоит поработать.

– Как насчет либералов? – спросил Джайлз.

– Одному Богу известно, хотя они заявили, что будет свободное голосование.

– Свободное голосование? – повторил Гарри.

– Голосование без партийной установки, – пояснил Джайлз. – По личным убеждениям.

– И наконец, есть независимые члены палаты, – продолжил лорд Харви. – Они выслушают аргументы обеих сторон и сделают выводы согласно тому, что подскажет им совесть. Поэтому мы узнаем их позицию только в момент голосования.

– Так чем мы можем помочь? – спросил Гарри.

– Ты, Гарри, как писатель, и ты, Джайлз, как политик, можете начать с моей речи. Ваши соображения придутся как нельзя кстати. Давайте набросаем за ланчем план.

Все трое направились в столовую, и ни Гарри, ни Джайлз не отвлеклись на такие мелочи, как скорые общие выборы и дата выхода в свет романа.

– Скоро ли ждать твою книгу? – спросил Джайлз, когда уже ближе к вечеру они отъехали от Эшком-холла.

– Двадцатого июля, – ответил Гарри. – Уже после выборов. Издатели хотят, чтобы я отправился в поездку по стране и провел несколько пресс-интервью и автограф-сессий.

– Будь осторожен, – посоветовал тот. – Тебя будут спрашивать не о книге, а о мнении насчет титула.

– Сколько же можно повторять им одно и то же: меня интересует только Эмма, и я пожертвую чем угодно, чтобы провести с ней остаток жизни! – Гарри едва сдерживал гнев. – Забирай титул, состояние и «все, что в нем» – мне ничего не нужно, если у меня будет Эмма.

«Уильям Уорвик и дело о слепом свидетеле» был хорошо встречен критиками, однако Джайлз оказался прав. Прессу, похоже, больше волновал не столько честолюбивый молодой детектив из Бристоля, сколько альтер эго автора – Джайлз Баррингтон и его шансы на возвращение фамильного титула. Гарри твердил прессе, что титул его не интересует, но журналисты лишь сильнее уверялись в обратном.

Все газеты, кроме «Дейли телеграф», поддерживали в так называемой «битве за наследство Баррингтонов» обаятельного, отважного, добившегося всего собственным трудом умника из классической школы, который, как постоянно подчеркивали они, вырос на задворках Бристоля.

При первой возможности Гарри напоминал репортерам, что Джайлз тоже учился в Бристольской классической школе, сейчас представляет лейбористов от бристольских доков, получил Военный крест за Тобрук и, конечно, не мог выбирать, кем ему родиться. Однако его преданность другу лишь добавила Гарри популярности как у прессы, так и у публики.

Джайлз же, хотя его избрали в палату общин более чем тремя тысячами голосов и он уже занял место на зеленой скамье, понимал, что на скамьях красных уже через месяц состоятся дебаты, которые определят их с Гарри судьбу.

Гарри привык просыпаться от веселого пения птиц в листве вокруг Баррингтон-холла, да еще будил его Себастьян, без приглашения и спроса врывавшийся в библиотеку, или шаги Эммы, когда она шла к завтраку после утренней верховой прогулки.

Но сегодня все было иначе.

Его разбудили уличные огни, шум транспорта и Биг-Бен, неустанно отбивавший четверти, словно напоминая ему, сколько часов осталось до того, как лорд Харви поднимется с места и откроет дебаты, после которых совершенно не знакомые ему люди проголосуют и определят будущее его и Джайлза на тысячу лет.

Гарри долго принимал ванну; спускаться к завтраку было рано. Одевшись, он позвонил в Баррингтон-холл, но дворецкий сообщил, что мисс Баррингтон уже уехала на вокзал. Ответ озадачил Гарри. Зачем Эмме спешить на ранний поезд, если они не собирались встретиться до ланча? Когда в самом начале восьмого Гарри вошел в столовую, он не удивился, застав там Джайлза, уже читавшего утренние газеты.

– Дедушка встал? – спросил Гарри.

– Подозреваю, еще задолго до нас. Я спустился в начале седьмого, а в кабинете уже горел свет. Когда этот кошмар останется позади, мы при любом исходе должны уговорить его пожить несколько дней в замке Малджелри и хорошенько насладиться заслуженным отдыхом.

– Хорошая мысль, – похвалил Гарри и плюхнулся в ближайшее кресло, но через секунду вскочил, когда в комнату вошел лорд Харви.

– Пора завтракать, ребята. Глупо идти на эшафот с пустым желудком.

Несмотря на совет лорда Харви, все трое ели вяло и мало, размышляя о предстоящем дне. Лорд Харви произнес на пробу несколько ключевых фраз, а Гарри и Джайлз нанесли последние штрихи, что-то добавив, а что-то изъяв.

– Хотел бы я рассказать их светлостям о вашем неоценимом вкладе, – молвил старик, вписав пару фраз в свою речь. – Ладно, парни, пора примкнуть штыки – и в атаку.

Оба нервничали.

– Надеюсь, вы поможете мне, – произнесла Эмма, не в силах взглянуть ему в глаза.

– С радостью, если это в моих возможностях, – ответил он.

Эмма подняла взгляд на собеседника, который, хотя и был гладко выбрит, а туфли его сверкали, надел рубашку с истертым воротничком, а брюки поношенного костюма пузырились на коленях.

– Когда умер мой отец, – Эмма не смогла выговорить «был убит», – полиция нашла в его кабинете маленькую девочку. Вам не известна ее судьба?

– Нет, – покачал головой мужчина. – Но поскольку полиции не удалось связаться с ее ближайшими родственниками, их не нашли, ее должны были отдать в церковный приют для сирот.

– А вы не знаете в какой?

– Нет, но я могу навести справки, если…

– Сколько вам задолжал мой отец?

– Тридцать семь фунтов и одиннадцать шиллингов, – ответил частный детектив, достав из внутреннего кармана пачку счетов.

Эмма махнула рукой, раскрыла сумочку и достала две хрустящие пятифунтовые банкноты.

– Остальное – при следующей встрече.

– Благодарю, мисс Баррингтон, – сказал Митчелл и встал, полагая, что беседа окончена. – Как только появятся новости, я сразу дам вам знать.

– Еще один вопрос, – добавила Эмма, поднимая на него глаза. – Вы знаете, как ее зовут?

– Джессика Смит, – ответил детектив.

– Почему Смит?

– Так нарекают ребенка, от которого все отказались.

Лорд Харви заперся в своем кабинете на третьем этаже башни Куинс-Тауэр на все оставшееся утро. Он не присоединился к Гарри, Джайлзу и Эмме за ланчем и заказал себе сэндвич да виски покрепче, снова и снова перечитывая свою речь.

Джайлз и Гарри устроились на зеленых скамьях в центральном вестибюле палаты общин и раскованно болтали в ожидании Эммы. Гарри надеялся, что у всех проходящих мимо – пэров, членов палаты общин и прессы – не останется сомнений в том, что они закадычные друзья.

Гарри то и дело смотрел на часы, зная, что их обоих разместят на гостевой галерее палаты лордов до двух часов, когда лорд-канцлер усядется на свою подушку.[38]

Гарри позволил себе улыбку при виде Эммы, ворвавшейся в центральный вестибюль за минуту до часа дня. Джайлз помахал сестре рукой, и оба молодых человека встали ее поприветствовать.

– Где ты была? – нетерпеливо спросил Гарри, не успев поцеловать.

– Расскажу за ланчем, – пообещала Эмма, взяв обоих под руки. – Но сначала хочу услышать от вас самые последние новости.

– Победитель пока не определен, так что, похоже, будет выработано согласованное решение, – сказал Джайлз, ведя своих гостей в обеденный зал. – Но скоро мы узнаем наши судьбы, – добавил он с болью.

Палата лордов заполнилась задолго до того, как Биг-Бен ударил дважды, и к прибытию лорда-канцлера Великобритании на скамьях не осталось ни единого свободного места. Иные парламентарии даже томились у барьера.[39] Лорд Харви посмотрел на противоположную сторону палаты, выискивая Реджа Престона, и тот осклабился, как лев при виде завтрака.

Их светлости дружно встали, когда лорд-канцлер занял свою подушку. Он поклонился собравшимся, и все ответили тем же, после чего уселись на места.

Лорд-канцлер раскрыл красную кожаную папку, тисненную золотом.

– Милорды, мы собрались вынести решение в отношении того, вправе ли мистер Джайлз Баррингтон или мистер Гарри Клифтон унаследовать титул, имущество и атрибуты умершего сэра Хьюго Баррингтона, баронета, защитника мира.

Лорд Харви отыскал взглядом Гарри, Эмму и Джайлза: они сидели в переднем ряду гостевой галереи. Ответом ему была теплая улыбка внучки. Он прочел по ее губам: «Удачи, Хрыч!»[40]

– Я предоставляю лорду Харви открыть дебаты, – объявил лорд-канцлер, опускаясь на свою подушку.

Лорд Харви поднялся с передней скамьи и крепко сжал края вализы,[41] чтобы успокоить нервы, а его коллеги позади поддержали своего благородного и доблестного друга восклицаниями: «Слушайте! Слушайте!» Он обвел взглядом палату, сознавая, что вот-вот произнесет самую важную в своей жизни речь.

– Милорды, – начал лорд Харви. – Сегодня я стою перед вами, представляя своего кровного родственника, мистера Джайлза Баррингтона, члена другой палаты, в его законном требовании права на титул Баррингтона и всего имущества по этой линии наследования. Милорды, позвольте мне ознакомить вас с обстоятельствами, приведшими это дело к вниманию ваших светлостей. В тысяча восемьсот семьдесят седьмом году королева Виктория пожаловала Джошуа Баррингтону титул баронета за заслуги в судостроении, включая «Пароходство Баррингтонов» – торговый флот, который и по сей день приписан к порту города Бристоль.

В семье из девяти человек Джошуа был пятым ребенком. Не успев освоить грамоту, он бросил школу в возрасте семи лет, чтобы устроиться подмастерьем в судостроительную компанию «Колдуотер», где вскоре всем стало ясно, что это незаурядный ребенок.

К тридцати годам Джошуа получил сертификат мастера, а в сорок два ему предложили стать членом правления компании «Колдуотер», которая переживала трудные времена. В течение последующих десяти лет он фактически единолично спас компанию, а последующие двадцать пять лет прослужил в ней председателем правления.

Однако, милорды, вам следует знать немного больше о сэре Джошуа как человеке, чтобы понять, почему мы собрались здесь сегодня, поскольку, будь он жив, этого бы не произошло. Прежде всего, сэр Джошуа был человеком богобоязненным и хозяином своего слова. Сэру Джошуа хватало рукопожатия, чтобы считать контракт подписанным. Где нынче такие люди, милорды?

– Слушайте, слушайте! – подхватила палата.

– Но сэру Джошуа, как многим успешным людям, понадобилось немного больше времени, чем нам с вами, милорды, чтобы осознать свою смертность. – Эта фраза вызвала общий смешок. – Когда настала пора составить свое первое и единственное завещание, сэр Джошуа уже выполнил семидесятилетний контракт с Творцом. Это не помешало ему взяться за дело с присущими ему энергией и прозорливостью. Для этого сэр Джошуа прибегнул к услугам сэра Исайи Уолдергрэйва, ведущего королевского адвоката, который, как и вы, милорд, – лорд Харви обернулся к председателю, – завершил свою юридическую практику в должности лорда-канцлера. Я останавливаюсь на этих деталях, милорды, дабы подчеркнуть, что завещание сэра Джошуа обладает законной силой, которая не позволяет наследникам его оспорить.

В этом завещании сэр Джошуа оставил все своему перворожденному и ближайшему родственнику, моему старинному и дорогому другу Уолтеру Баррингтону – включая титул, компанию, поместья и, цитирую дословно, «все, что в нем». Сегодняшние дебаты, милорды, затрагивают не юридическую состоятельность последней воли сэра Джошуа, но лишь вопрос о законном наследнике. Сейчас я хочу, милорды, чтобы вы приняли во внимание обстоятельство, которое никогда не пришло бы в голову богобоязненному сэру Джошуа: то, что его наследник может обзавестись внебрачным сыном.

Хьюго Баррингтон стал прямым наследником после того, как его старший брат Николас погиб в бою за свою страну на Ипре в тысяча девятьсот восемнадцатом году. После кончины своего отца сэра Уолтера в тысяча девятьсот сорок втором году Хьюго унаследовал титул. Когда палата приступит к голосованию, милорды, вы будете выносить решение между моим внуком мистером Джайлзом Баррингтоном, законнорожденным сыном покойного сэра Хьюго Баррингтона и моей единственной дочери Элизабет Харви, и мистером Гарри Клифтоном, который, как я полагаю, является законнорожденным сыном миссис Мэйзи Клифтон и покойного Артура Клифтона.

Позвольте, милорды, в связи с этим просить вас о снисходительности и терпении, пока я коротко расскажу о моем внуке Джайлзе Баррингтоне. Он учился в Бристольской классической школе, по окончании которой удостоился места в оксфордском колледже Брэйсноуз. Однако Джайлз не завершил учебу, поскольку решил оставить студенческую жизнь и поступить добровольцем в Эссекский полк вскоре после начала войны. Молодой лейтенант, он воевал в Тобруке и был награжден Военным крестом за оборону этого города от африканского корпуса Роммеля. Впоследствии он был захвачен в плен и отправлен в лагерь военнопленных в Вайнсберге, откуда совершил побег и прибыл в Англию, чтобы вернуться в полк, где и остался до окончания боевых действий. На всеобщих выборах Джайлз баллотировался – и, разумеется, победил, – в палату общин как почтенный представитель бристольских доков.

Теперь возгласы «Слушайте, слушайте!» донеслись с противоположных скамей.

– После смерти отца он безоговорочно унаследовал титул, поскольку было широко сообщено, что Гарри Клифтон погиб в море вскоре после начала войны. Ирония судьбы, милорды, проявилась в том, что моя внучка Эмма, благодаря своему усердию и решимости, выяснила, что Гарри жив, и невольно породила каскад событий, которые сегодня привели ваши светлости в палату. – Лорд Харви бросил взгляд на гостевую галерею и сердечно улыбнулся внучке.

– Милорды, не приходится сомневаться, что Гарри Клифтон родился раньше Джайлза Баррингтона. Однако смею утверждать, что нет ни единого убедительного доказательства того, что упомянутый Гарри Клифтон родился на свет вследствие связи между сэром Хьюго Баррингтоном и мисс Мэйзи Танкок, впоследствии миссис Артур Клифтон.

Миссис Клифтон не отрицает факта однократного сексуального контакта с Хьюго Баррингтоном в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Но через несколько недель она вышла замуж за мистера Артура Клифтона, и в дальнейшем родился ребенок, имя которого в свидетельстве о рождении было записано как Гарри Артур Клифтон.

Итак, милорды, с одной стороны, существует Джайлз Баррингтон, законнорожденный отпрыск сэра Хьюго Баррингтона. С другой – Гарри Клифтон, который может быть отпрыском сэра Хьюго, тогда как Джайлз Баррингтон таковым несомненно является. Готовы ли вы пойти на такой риск, милорды? Если да, то позвольте мне добавить всего один факт, который может помочь вашим светлостям определить, к какой стороне примкнуть по завершении нынешних дебатов. Гарри Клифтон, который находится сегодня в гостевой галерее, уже не раз изложил свою позицию. Он совершенно не стремится быть обремененным – я пользуюсь его собственным выражением, – обремененным титулом и ратует за то, чтобы оный унаследовал его близкий друг Джайлз Баррингтон.

Несколько пэров посмотрели на галерею, где Эмма и Джайлз Баррингтон сидели по бокам от Гарри Клифтона, который согласно кивал. Лорд Харви не продолжал, пока внимание палаты не вернулось к нему.

– Итак, милорды, когда немногим позднее вы будете голосовать, я настоятельно прошу вас учесть пожелание Гарри Клифтона и намерения сэра Джошуа Баррингтона и разрешить сомнения в пользу моего внука Джайлза Баррингтона. Благодарю за терпение.

Лорд Харви опустился на скамью, шумно приветствуемый. Гарри испытал уверенность в победе.

Когда шум утих, лорд-канцлер поднялся и объявил:

– Приглашаю ответить лорда Престона.

Гарри увидел с высоты, как с противоположной скамьи медленно встал незнакомый ему человек. Лорд Престон был не выше пяти футов, коренаст, мускулист, с задубелым лицом, и все это не оставляло сомнений в его рабочем прошлом, а задиристое лицо лорда показывало, что этот человек никого не боится.

Редж Престон всмотрелся в скамьи противника – так пехотинец выглядывает из-за бруствера, чтобы оценить врага.

– Милорды, я начну с того, что поздравлю лорда Харви с великолепной и трогательной речью. Однако смею предположить, что сам ее блеск явился слабостью и таит в себе семена краха. Факты, изложенные благородным лордом, поистине взволновали всех, но по мере своего выступления сэр Харви все больше напоминал адвоката, который знает, что взялся за проигрышное дело, – Престон добился тишины, какой не сумел достичь лорд Харви. – Давайте, милорды, рассмотрим отдельные обстоятельства, которые столь удобно для себя завуалировал благородный и галантный лорд Харви. Никто не оспаривает того факта, что молодой Хьюго Баррингтон имел сексуальные отношения с Мэйзи Танкок примерно за шесть недель до ее свадьбы с Артуром Клифтоном. Как и того, что девять месяцев спустя, почти день в день, она родила сына, которого с легкостью записали как Гарри Артура Клифтона. Ну вот мы и разобрались с этой маленькой проблемой, милорды. За исключением одного неудобного факта: если миссис Клифтон зачала то дитя в день свадьбы, то оно родилось через семь месяцев и двенадцать дней. И я, милорды, первым признал бы, что такое возможно, но если бы мне предложили поставить на девять месяцев или семь и двенадцать дней, то я выбрал бы без труда, и вряд ли букмекеры предложили бы мне крупный выигрыш.

Со скамей лейбористов донеслись смешки.

– А еще хотелось бы добавить, милорды, что ребенок весил девять фунтов четыре унции. По-моему, многовато для недоношенного.

Смех усилился.

– Теперь давайте рассмотрим кое-что другое, наверняка ускользнувшее от живого ума лорда Харви. Хьюго Баррингтон, как и его отец, а прежде – его дед, страдал наследственным недугом, известным как цветовая слепота; это заболевание есть и у его сына Джайлза. А также у Гарри Клифтона. Шансы тают, милорды.

Смех усилился, и обе стороны палаты пустились в приглушенные споры. Лорд Харви помрачнел в ожидании следующего удара.

– Давайте еще урежем эти шансы, милорды. Замечательный доктор Милн из больницы Святого Фомы в свое время сделал открытие. Суть его такова: если родители имеют кровь с отрицательным резус-фактором, то у ребенка тоже будет отрицательный резус. И – сюрприз, сюрприз! – у Гарри Клифтона резус отрицательный: тип крови, которым обладает всего двенадцать процентов жителей Великобритании. Думаю, букмекеры выдохлись, милорды, поскольку вторая лошадка не дотянула до стартовых ворот.

И снова смех, и снова лорд Харви еще больше ссутулился на скамье, кляня себя за то, что не сказал об отрицательном резус-факторе у Артура Клифтона.

– А теперь, милорды, позвольте мне коснуться предмета, насчет которого я искренне согласен с лордом Харви. Никто не имеет права оспаривать завещание сэра Джошуа Баррингтона, изложенное столь четко. И все, что нам требуется, – выяснить, что означают слова «перворожденный» и «следующий в роду». Большинству присутствующих хорошо известны мои взгляды на принцип наследования, – улыбнулся Престон. – Я считаю, что принципа не должно быть вообще.

На этот раз посмеялось только одно крыло; другое хранило гробовое молчание.

– Милорды, если вы решите игнорировать прецедент и манипулировать исторической традицией единственно ради собственного комфорта, то вы обесцените принцип наследования, и со временем вся эта стройная система неизбежно рухнет на головы ваших милостей, – сказал он, поочередно указав на скамьи. – Поэтому давайте приглядимся, милорды, к нашим двум молодым людям, вовлеченным в этот грустный спор.

Гарри Клифтон, как нам сообщили, предпочитает, чтобы титул унаследовал его друг Джайлз Баррингтон. Исключительно порядочный жест. Но порядочность Гарри Клифтона не подлежит сомнению. Однако, милорды, если мы продолжим в таком духе, то в будущем каждый наследственный пэр будет вправе самостоятельно назначать себе преемника, и этот путь, милорды, заведет нас в тупик.

В палате воцарилась тишина, позволившая лорду Престону понизить голос почти до шепота:

– Не было ли у этого порядочного молодого человека, Гарри Клифтона, какого-либо тайного мотива, когда он заявил миру о своем желании, чтобы перворожденным признали его друга Джайлза Баррингтона?

Все взгляды были устремлены на лорда Престона.

– Видите ли, милорды, Церковь Англии не разрешит Гарри Клифтону жениться на своей возлюбленной, сестре Джайлза Баррингтона – Эмме Баррингтон, потому что не особенно сомневается в том, что у них общий отец.

Ни к кому еще Гарри не испытывал столь сильного отвращения.

– Я вижу, милорды, что на епископских скамьях сегодня яблоку негде упасть, – продолжил Престон, повернувшись к духовенству. – Мне крайне интересно узнать мнение церкви на этот счет, потому что решение у них должно быть только одно. – (Отдельные епископы неловко заерзали.) – И, говоря о происхождении Гарри Клифтона, я смею предположить, что в качестве претендента он абсолютная ровня Джайлзу Баррингтону. Выросший на задворках Бристоля, он вопреки всем невзгодам и трудностям завоевывает место в Бристольской классической школе, а пятью годами позже – повышенную стипендию колледжа Брейсноуз в Оксфорде. И юный Гарри даже не стал дожидаться объявления войны, а оставил университет, намереваясь пойти добровольцем, и этого юношу остановила лишь торпедная атака немцев, после чего лорд Харви и все Баррингтоны поверили в его гибель.

Все, кто прочел глубоко трогательный «Дневник заключенного», знают, как Гарри оказался в рядах армии США, где был награжден Серебряной звездой, а после оказался тяжело ранен, подорвавшись на немецкой мине буквально за несколько недель до объявления мира. Как видите, немцам не удалось так легко уничтожить Гарри Клифтона, и нам тоже не следует этого делать.

Лейбористские скамьи взорвались овацией, и лорду Престону пришлось дождаться тишины.

– И наконец, милорды, мы должны спросить себя, почему сегодня здесь собрались. Я скажу вам почему. Потому что Джайлз Баррингтон пытается обжаловать решение, вынесенное семью ведущими юридическими умами страны, и лорд Харви не упомянул об этом в своей прочувствованной речи. Но я хочу напомнить вам, что умудренные лорды-судьи приняли решение о наследовании в пользу Гарри Клифтона. Если вы помышляете об отмене этого решения, милорды, то для начала должны быть уверены в их фундаментальной ошибке.

– Итак, милорды, – перешел к заключительной части своего выступления Престон, – когда вы будете голосовать и решать, кому из этих двух молодых людей достанется титул Баррингтонов, прошу вас исходить не из соображений удобств, а из высокой вероятности. Потому что тогда, цитируя лорда Харви, вы истолкуете сомнения в пользу не Джайлза Баррингтона, а Гарри Клифтона, ибо за него взамен родословной говорят обстоятельства. И я закончу предложением, милорды, – Престон вызывающе взглянул на скамьи оппонентов, – захватить в лобби для голосования[42] совесть, а политику оставить в палате.

Лорд Престон опустился на скамью под громкие одобрительные возгласы своих сторонников; кивали и некоторые пэры из стана противника.

Лорд Харви написал своему оппоненту записку, в которой поздравил с яркой речью, подкрепленной личной уверенностью. Согласно традиции, оба открывших дебаты оратора остались слушать выступления своих товарищей.

С обеих сторон последовало несколько непредвиденных речей, вселивших в лорда Харви еще большую неуверенность в исходе. Особенно внимательно выслушали епископа Бристоля, чье выступление было откровенно одобрено его благородными духовными соратниками.

– Милорды, – начал епископ. – Если, в мудрости вашей, вы проголосуете за наследование титула мистером Джайлзом Баррингтоном, то у меня с моими благородными друзьями не останется иного выбора, кроме как отозвать возражение церкви насчет законного брака между мистером Гарри Клифтоном и мисс Эммой Баррингтон. Ибо если вы решите, что Гарри Клифтон не является сыном Хьюго Баррингтона, то возражений против такого союза не будет.

– Но как они проголосуют? – шепнул лорд Харви соседу.

– Мы с коллегами не будем голосовать ни за одну сторону, поскольку не считаем себя достаточно компетентными для вынесения как политического, так и юридического решения по данному вопросу.

– А как насчет морального? – спросил лорд Престон достаточно громко, чтобы его услышало духовенство. Лорд Харви наконец нащупал общую почву.

Еще с одной речью, заставшей палату врасплох, выступил лорд Хьюз, независимый депутат и бывший президент Британской медицинской ассоциации.

– Милорды, я должен проинформировать собрание, что недавние медицинские исследования, проводившиеся в больнице «Мурфилдс», показали, что дальтонизм может передаваться только по материнской линии.

Лорд-канцлер раскрыл свою красную папку и сделал пометку.

– Таким образом, предположение лорда Престона о том, что дальтонизм сэра Хьюго Баррингтона свидетельствует в пользу его отцовства по отношению к Гарри Клифтону, является надуманным и не должно быть принято во внимание, поскольку это не более чем совпадение.

Когда Биг-Бен отбил десять, желающие добиться внимания лорда-канцлера еще не иссякли. Тот предоставил дебатам продолжиться естественным путем. Последний оратор опустился на скамью в начале четвертого следующего утра.

Но вот парламентский звонок прозвенел, и взъерошенные, усталые парламентарии повалили в лобби для голосования. Гарри, оставшийся в галерее, заметил, что лорд Харви мгновенно уснул. Это никого не задело. В конце концов, старик не покидал своего места в течение тринадцати часов кряду.

– Будем надеяться, он проснется к голосованию, – сказал Джайлз со смешком, который немедленно подавил, когда его дед вдруг повалился на скамью.

Служитель быстро покинул зал и вызвал «скорую»; два привратника бережно положили благородного лорда на носилки.

Гарри, Джайлз и Эмма сбежали с гостевой галереи в лобби пэров в тот самый миг, когда их выносили. Они сопроводили лорда Харви до кареты «скорой помощи».

Проголосовавшие медленно возвращались на свои места. Никто не захотел уходить до объявления результатов. Всех парламентариев озадачило отсутствие лорда Харви на скамье первого ряда.

Вокруг зашептались, и лорд Престон побелел, когда до него дошли новости.

Прошло еще несколько минут, и вот четыре партийных организатора вернулись объявить результаты голосования. Они промаршировали по центральному проходу, как караульные в прежние времена, и замерли перед лордом-канцлером.

Парламентарии зашикали, и воцарилась тишина.

Старший поднял избирательный бюллетень и громко объявил:

– Правое лобби: двести семьдесят три голоса. Левое лобби: двести семьдесят три голоса.

В зале и галерее поднялся шум; хозяева и гости пытались понять, что же произойдет дальше. Опытные слушатели поняли, что решающим будет голос лорда-канцлера – в ожидании тишины тот сидел на своей подушке с непроницаемым выражением лица и безучастный к шуму и гаму.

Как только замер последний шепот, лорд-канцлер медленно поднялся со своего места, поправил алонжевый парик и отвороты черной с золотом мантии и обратился к аудитории. Все взгляды приковались к нему. На переполненной галерее, возвышавшейся над скамьями, перегнулись через перила счастливцы, кому повезло достать билет. В ряду для особых гостей пустовали три места – тех самых людей, чье будущее сейчас находилось в руках лорда-канцлера.

– Милорды, – начал тот. – Я с интересом выслушал выступления ваших светлостей по ходу этих долгих и захватывающих дебатов. Все ораторы красноречиво и пылко изложили свои доводы, и я столкнулся с известной дилеммой. Я хочу поделиться с вами моими затруднениями.

В обычных обстоятельствах я, будучи поставлен перед равным числом голосов, без колебаний поддержал бы лордов-судей в их изначальном решении, когда они четырьмя голосами против трех проголосовали за то, чтобы титул Баррингтонов унаследовал Гарри Клифтон. В самом деле, поступить иначе было бы безответственно. Однако ваши светлости могут не знать, что сразу после начала голосования лорд Харви, автор предложения, почувствовал себя плохо и проголосовать не смог. Никто из нас не сомневается в выборе лорда Харви, который одержал бы победу даже с преимуществом в один голос, и титул перешел бы к его внуку Джайлзу Баррингтону.

Милорды, я уверен в согласии палаты с тем, что в данных обстоятельствах моему окончательному решению потребуется поистине соломонова мудрость.

«Слушайте, слушайте!» – прошелестело с обеих сторон.

– Однако я должен признать, – продолжил лорд-канцлер, – что сам еще не решил, какого сына я разрежу пополам, а какому верну право первородства.

Легкий смешок разрядил напряжение, царившее в зале.

– Исходя из этого, милорды, – продолжил лорд-канцлер, как только вновь завладел общим вниманием, – я объявлю свое решение по делу «Баррингтон против Клифтона» сегодня в десять часов утра. – Он опустился на свое место, не добавив больше ни слова.

Старший церемониймейстер трижды ударил жезлом в пол, но среди шума его едва ли услышали.

– Палата будет созвана снова в десять утра, – прокричал он, – когда лорд-канцлер огласит свое решение по делу «Баррингтон против Клифтона». Палата, встать!

Лорд-канцлер поднялся, поклонился собравшимся, и их светлости склонились в ответ.

Старший церемониймейстер вновь трижды ударил жезлом.

– Объявляется перерыв!